Понкайо [Евгения Минчер] (fb2) читать онлайн

- Понкайо [publisher: SelfPub] 5.17 Мб, 856с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Евгения Минчер

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Евгения Минчер Понкайо

Пролог

Он обрел имя спустя тысячелетия после рождения. Вековечный сон его был прерван бурливым утром 1470 года; первозданная земля вздрогнула от прикосновения чужеродного тела – и каракка разлетелась в щепки. Обломки парусного судна кружились в черных водоворотах и опускались на дно. Из раздраженных бурунов на белый, как кипень, песок выползали моряки. Усталые, едва живые, они откашливались от соленой воды и пытались встать на ноги; рассеянно, вяло озирались. Из сорока семи участников экспедиционной группы уцелело девятнадцать человек.

Остров нарекли именем погибшего судна, и не прошло и полусотни лет, как на Понкайо зазвучали первые голоса поселенцев. Пролегающая под островом хитросплетенная сеть пещер превратилась в каменоломни, откуда понкайовцы добывали известняк для постройки домов и монастыря. Позднее часть пещер отвели под погреба для хранения домашней снеди. Чтобы защититься от вторжения неприятеля, спастись от его жестокой длани, карающей по велению собственной прихоти, за одно лишь дерзновенное желание жить, сметливые понкайовцы отделили туннели от погребов, замаскировали входы и укрывались в безмолвных глубинах всякий раз, когда по склонам горного массива прокатывался тревожный звон колокола, предупреждающий о приближении пиратского судна. Монахи собирали нехитрые алтарные принадлежности и спускались в подземелья господней обители, где находилась усыпальница, давшая последний приют упокоенным предкам.

Крошечное поселение, задержав дыхание, приветствовало чужаков пустыми домами и хлевами, следило вопросительным взором и хранило упорное молчание. Расположившиеся в погребах среди обилия полок и бочек тяжелые дубовые шкафы надежно прятали входы в подземелья и не задерживали на себе внимание морских бесов. Когда шкаф открывали, закрепленные на полу ложные опорные бруски оставались неподвижны и не рисовали на известняковой насыпи предательских полумесяцев. Петли же были установлены таким образом, что смотрели в угол, куда никак не подступиться, и свет ламп их не достигал.

Хитрые понкайовцы брали с собой достаточно еды и питья и отсиживались в укрытии, пока отправленный на вылазку разведчик, обычно какой-нибудь прыткий мальчуган, не имеющий равных в скорости, не прибегал и не сообщал, что угроза миновала. Выходы из туннелей были разбросаны по самым разным уголкам острова, но юный разведчик пользовался только теми, что выводили в соседний лес. Мальчуган шустро вскарабкивался по каменным ступеням, приподнимал деревянную крышку люка, прикрытую лесным дерном и жухлыми листьями где-нибудь в тени дерева или путаного кустарника, и внимательно осматривался. Убедившись, что вокруг никого нет, он выбирался на поверхность и во всю прыть несся к восточному берегу, где на волнах покачивалось вражеское судно со спущенными парусами.

Незваные гости, задобренные вином и съестным угощением – часть от общих припасов, которую понкайовцы предусмотрительно оставляли в погребах, – отчаливали прочь. Вплоть до середины XVII века хитрость с подземельями работала во благо островитян. Они вели тихую жизнь, занимались простым трудом, возделывали земли Понкайо, торговали и обменивались с проезжающими через остров судами. Свиньи на убой, солонина, вино из финиковой пальмы, сироп и кофе из стручков рожкового дерева, пряности, овощи, древесина и многое другое – взамен понкайовцы получали все, что не могли вырастить или сделать своими руками. Понкайо так привык жить бок о бок с людьми, что уже и не помнил, каково это: без них. Он стал домом, частью сердец, не будет его – не будет и жизни. Он это понимал, чувствовал, и земля его проникалась любовью этих людей.

Времена года на острове сменялись своим чередом, и вот однажды летом 1660 года сезонное ненастье вынесло на берег обломок палубы с истощенным подростком, юнгой с торгового судна, захваченного и потопленного морскими разбойниками. Понкайовцы сжалились над ним, выходили, окружили заботой и приютили как родного. Когда на остров за положенной данью прибыли пираты, юнец уже стоял на ногах. Увы, слишком твердо… Жители хватились его, чтобы отвести в укрытие, но паренька и след простыл. На оклики юнец не отзывался, отыскать его так и не удалось. Он в ту минуту как оглашенный бежал прочь, прочь, все дальше и дальше, напуганный колокольным звоном и подступающей с востока исполинской тенью кровожадного противника, столкновение с которым в прошлый раз едва не стоило ему жизни. Он бежал, не разбирая дороги, слезы текли по его щекам, он так хотел жить, что надеялся перегнать смерть. Он забыл о своих спасителях, видел перед собой только горящие обломки палубы и распластавшиеся на воде паруса, тонущих людей, смертельно раненых, но еще живых, слышал грохот пушек и яростный клич врага. Он падал, оцарапывая коленки и руки, вставал и мчался дальше, он давно сбился с пути, но не сомневался в успехе своего замысла: перегнать смерть, обмануть ее, оставить далеко позади.

Он продрался через лес, вышел на берег… и лицом к лицу столкнулся со своими демонами. Юнец закричал от ужаса и в отчаянии рванул назад, вкладывая последние силы, что еще оставались. Он сумел пересечь пальмовую рощу и забежать обратно в лес… Там его и нагнали. Схватили за шкирку и окружили, пугая, тормоша и весело хохоча. В слезах он умолял о пощаде, клялся служить пиратам и взамен на свою жизнь продал спасших его благодетелей. Он знал, где они прячутся, он пробыл в поселении достаточно, чтобы местные ребятишки привязались к нему и начали принимать за своего. Это была стайка малышей от трех до пяти лет, за юнгой они бегали, как привязанные, расспрашивали о далеких землях, требовали морских сказаний. Взамен малышня бесхитростно рассказывала о туннелях. Детворе было не под силу самой открыть шкафы, но привыкший к тяжелому труду юнец с легкостью справлялся с дубовой преградой. Возбужденно попискивающая стайка с гордостью водила его по сухим молчаливым переходам, где в держателях на стене висели заготовленные факелы, а в проушинах пылились наполненные масляные лампы.

Разведчик не успел предупредить своих. Он видел, как юнга плакал, стоя на коленях перед морскими бесами, но не слышал слов и даже предположить не мог, что добрый и тихий парнишка способен на предательство, что он выдаст своих спасителей. Тех, кто был так внимателен к нему, делил с ним хлеб и крышу над головой, не жалел куска сочного мяса и глотка ароматного кофе. Тех, кто обучил его делать вино из финиковой пальмы, тесать камень, кто дал теплый угол, когда мальчуган отказался отбыть с торговым судном и попросил разрешения остаться. Осознание пришло в ту минуту, когда пираты, вместо того чтобы забрать припасы из погреба и вместе с пленным отбыть восвояси, открыли потайной ход.

Внутри было черней, чем в безлунную пасмурную ночь. Понкайовцы забились вглубь подземелий, чтобы свет от ламп и факелов не просачивался через крохотные щели между шкафом и стеной. Мальчуган-разведчик, понимая, что ни за что не успеет добежать до лесного лаза, взял с кухни нож и бросился на палачей. Он успел ранить одного, но уже в следующее мгновение неподвижно лежал на полу погреба, окровавленный и бездыханный, и широко раскрытыми глазами глядел в низкие своды, словно удивляясь своему поступку, который ни к чему не привел.

Юнга жалобно плакал и от страха не владел своим телом. Пригрозив ему смертной карой, пираты велели вести себя тихо, заволокли в туннель и в беззвучном требовании одергивали на поворотах, чтобы он показывал правильное направление. Ни о чем не подозревающие понкайовцы сидели тихо, как мышки, но пираты двигались в молчании, ступая на удивление легко и осторожно, словно хищники на охоте, которые до последнего скрывают свой лик. Это разительно отличалось от их поведения в лесу, где они без конца лаяли, раззадоренные мыслью о добыче, громогласно смеялись и рубили клинками кусты. Но только палачи ступили в свои угодья, как чутье их обострилось, ухарский гомон сменился настороженным безмолвием, взгляд стал цепким и внимательным, прощупывал каждый уголок. Они знали: больше их никто не обманет.

Расправа была быстрой. Безоружные мужчины, жертвуя собой, бросались на пиратов с кулаками, сдерживали натиск и преграждали путь, чтобы женщины и дети смогли сбежать. Опомнившийся предатель, с ужасом лицезревший дело рук своих, пытался сражаться наравне с остальными, но довольно быстро пал от пиратского клинка. Палачи не щадили никого. Перебитых мужчин, стариков и детей оставили тлеть в подземельях, женщин нагнали, схватили, кого могли, и вместе со скотом увезли с острова.

Но как же монахи? Так как среди жителей поселения их не было, пираты догадались, что они прячутся под монастырем, и в порыве злобного озорства, в наказание за смекалистость, что целых два века хранила целомудренные жизни от карающей руки пропахших кровью недругов, заложили монастырь изнутри пороховыми бочками. Взрыв разнес любовно возведенную господню обитель. Выход из усыпальницы погребло под завалом. Еще живые монахи нашли последнее пристанище рядом с усопшими предками.

Жизнь на острове замерла. Некоторое время Понкайо не знал других гостей, кроме пиратов, которые использовали его вместо логова. Здесь они отдыхали от морского разбоя, пополняли запасы пресной воды и фиников, охотились на лесных птиц и мелких грызунов и всячески наслаждались жизнью.

Брошенные в подземельях тела разлагались медленно и долго. Пираты, желавшие исследовать туннели на предмет упущенной впопыхах наживы, из-за невыносимого смрада были вынуждены отказаться от этой затеи. Запах усиливался с каждым месяцем и вскоре перестал походить на что-либо. Это был уже не запах гниющей плоти, но что это было, пираты не могли сказать. Предсмертные муки зверски перебитых людей впитались в стены и по ночам мучили пиратов, обживших пустые дома в качестве временного прибежища. Под землей что-то происходило. Палачам слышался звук бегущих ног, из глубин поднимались крики несчастных. Пираты спускались в погреба, отодвигали дубовые шкафы, и навстречу им с угрожающей скоростью надвигалась сажевая темнота склепа. Известняковые своды поддерживали в туннелях микроклимат, не позволяющий воздуху остужаться, но пираты этого не знали, им казалось, что подземелье наполнено дыханием сотен людей, которые попрятались перед их приходом, чтобы заманить глубже, запутать, загнать и оставить на погибель. Страх гнал пиратов наверх, а потом и вовсе заставил покинуть остров.

Перед отплытием не досчитались четверых. Пираты отправились было на поиски, но тут на вершине горного массива зазвонил несуществующий колокол. Всполошенные морские разбойники, оставив собратьев на произвол судьбы, поспешили убраться подобру-поздорову, снялись с якоря и вздули паруса, взывая к ветру с мысленными увещеваниями. Но вопли жертв настигли пиратов и в открытом океане, мучили денно и нощно, перебивая мысли, стягивая нервы в тугой комок. В предрассветной дымке мерещились очертания Понкайо. Ветер приносил запах разложения; вонь проникала в глотку и ноздри, пираты искали ее источник и не находили, выбрасывали за борт груз, но все равно не могли избавиться от мерзкого смрада. Целыми днями звенел вдалеке громогласный колокол, но горизонт был чист, как драгоценный камень. Из трюма доносилось топанье десятков ног, палуба содрогалась, как от ударов огромного молота. Слышались всхлипы и плач, но понять, откуда же доносятся стенания – также из трюма или прямо из головы? – было невозможно. По ночам зажигались непонятные огни, вели за собой и гасли, а поутру пираты обнаруживали, что курс изменен: снова к Понкайо.

Дружно и сообща команда теряла рассудок. Не в силах дольше сражаться с неумолчными видениями, пираты с криками бросались за борт и уплывали прочь, позабыв о шлюпках. Обезумевший от бессонницы капитан гонял по углам тени, в порыве гнева о чем-то с ними спорил, через мгновение умолял, назавтра клял и приказывал убираться вон. Он давно перестал следить за курсом. К штурвалу никто не подходил. Колыбель безумия дрейфовала по Тихому океану, пока на нее не наткнулся военный линкор. С трудом был опознан единственный оставшийся в живых член команды, прославленный головорез по прозвищу Весельчак Форо, на счету которого было свыше двадцати семи потопленных кораблей. Исхудавший, оборванный, с впалыми щеками и выдернутыми зубами и волосами, капитан корабля-призрака походил на поднятого мертвеца. Он бормотал несвязно, скоро, точно его подгонял внутренний голос или собственные мысли, выкрикивал мольбы о помощи, старался что-то втолковать, но окружающих людей не видел, обращался к кому-то другому. На рее под соленым бризом раскачивались изъеденные чайками тела тридцати двух человек. Это был конец для пиратского фрегата «Славные деньки», за которым стражи морского порядка гонялись вот уже двенадцать лет. Разве могли они предположить, что в конечном итоге печально известное судно вынырнет из тумана прямо к ним в руки?

Долгие годы Понкайо сторонились с тем же трепетом, с каким чураются тех мест, где остро отточенной косой были скошены множественные жизни. За островом закрепилась слава проклятого. На протяжении почти целого века Понкайо обходили стороной. Но в середине XVIII столетия ужасы прошлого затуманились и на остров потянулись заинтересованные обыватели.

Подземелья хранили безмолвие. Под слоем изжелта-белой пыли, насеянной известняковыми сводами, в окружении прекрасно сохранившихся предметов прошлого лежали человеческие останки в поблекшей одежде. Все нехитрые семейные сокровища – нательные крестики, пряжки, кольца, монеты и серебряные столовые приборы, – все самое ценное, что могли иметь при себе жители острова, в спешке покинувшие простецкую обитель, отобрали пираты. Осталась только хозяйственная утварь. Но гости острова предчувствовали наживу где-то рядом, здесь, на расстоянии вытянутой руки. Чутье их не подвело.

В заметках побывавших на острове путешественников, которых понкайовцы встречали с хлебосольным радушием, упоминался монастырь. Его усыпальница напрямую соединялась с туннелями, но вход был перекрыт кованой решеткой. Открывали ее только в самом крайнем случае, в остальное же время держали строго на запоре, чтобы подросшая ребятня из поселения не тревожила покой оставивших бренную землю служителей господних. Так было записано в путевых заметках со слов понкайовцев. После взрыва решетка деформировалась и намертво застряла в просевших каменных сводах. Последние служители монастыря обрели покой прямо на полу, смешавшись с пылью, став частью Понкайо. Алтарные принадлежности были переданы на хранение давным-давно почившим предкам и укрыты в каменных гробах. Процессионный серебряный крест, позолочено-серебряный дискос с изображением причащения апостолов, серебряная рипида с херувимом, серебряный оклад книги с изображением апостола Петра, серебряные ведерко и чаша. Опричь того, прекрасный ларец из слоновой кости с накладками из позолоченного медного сплава и резными картинами жизни Адама и Евы и сценами их грехопадения. А внутри ларца: серебряная с позолотой лжица, ситечко из серебра, серебряная кадильница и, наконец, два потира: золоченый, с крестами, и позолочено-серебряный, с изображением фигур апостолов.

Подробные описания литургического богатства XII века не давали кладоискателям покоя. Передать в дар музею, прославиться, обессмертить свое имя! Но изъять сокровища из усыпальницы господних служителей, коим они были вручены на вечное хранение, Понкайо не позволил. Своды содрогнулись от ударов по решетке, Понкайо в ярости ударил в ответ и обрушился на головы кладоискателям со всей ненавистью, на какую был способен, грохотал и свирепствовал, пока не выдохся. Мелкие камушки еще долго с резким стуком соскакивали вниз и укатывались в пыль. Проход в усыпальницу навеки оградило от чужого взора и алчных рук.

Ужасные события прошлого, вынырнувшие из глубин истории вместе со страданиями и болью усопших, и несчастья нового времени не просто не отпугнули, но еще пуще подогрели любопытство молодого поколения. Остров атаковали страстные охотники за бесценными предметами былых веков, свидетелями кровавых событий давно минувших дней. Понкайо, впитавший кровь тех, кто возделывал его земли, отомщенный, но не простивший, с холодной методичностью забирал одну жизнь за другой, оставляя кладоискателей бесконечно блуждать в паутине известняковых туннелей в поисках выхода, заставляя их следовать на обманчивый зов тех, кто погиб в его стенах. Каждый охотник за наживой, пытавшийся унести хотя бы частицу ткани, запыленной прахом владельца, в конечном итоге погибал сам. Понкайо не прощал жадности, он жестоко наказывал за нее.

На полтора века Понкайо оставили в покое. Он размеренно жил своей дикой жизнью, и с каждым годом его первобытное начало проступало все явственнее. Каменные стены опустелых жилищ стачивались ветром и дождями, под натиском буйной растительности покрывались трещинами, осыпались, крыши обваливались, и звук падающих камней единственный разрывал безмолвие поселения, подернутого неугасимой скорбью.

В середине XX столетия израненный Понкайо стал жертвой очередной человеческой прихоти: на его территории начали возводить военные сооружения. Разветвленную сеть туннелей приспособили под стратегические объекты, защищенные непробиваемой броней наружных укреплений. Понкайо долго терпел, а потом набросился на разорителей с остервенением обреченного на смерть животного. В слепой ярости вгрызаясь в разум солдат, он мстил за оскорбление памяти, за беззаботное, своевластное топтание свято оберегаемых им бренных останков. Когда спустя какое-то время на Понкайо высадился враг, он не обнаружил ни души. Недоуменные и растерянные солдаты спустились в подземелья, прошли глубже, заплутали, подхваченные чужим зовом, и сгинули вовек.

Вплоть до самого окончания войны Понкайо не знал продыху. Двадцать последующих лет его сон, пусть и неспокойный, но беспробудный, помог ему восстановить иссякшие за время войны силы. Но людей было не угомонить. Засыпанная прахом история Понкайо всколыхнула молодежь и зажгла в них безудержный интерес. Необузданные сердца томились жаждой завоевания. То были уже не кладоискатели, а любители острых ощущений, неусидчивые, безобидные, в большинстве своем неопытные. Они едва ли могли причинить какой бы то ни было вред, ими двигало простое любопытство, но Понкайо уже не мог стать прежним, забыть, принять. Кости прошлого давно стали его собственными костями. Боль несчастных жертв, переполнившая его кровеносные сосуды, навсегда останется внутри. Понкайо помнил каждую минуту расправы, их плач эхом отражался от сводов и смахивал вековую пыль, этой пылью были они сами.

Неугомонные исследователи с восхищением бродили по кровеносной системе Понкайо и своими громкими восклицаниями, задорным смехом и восторженными возгласами тревожили покой усопших, причиняя ему боль сильнее прежней. Он вел их на погибель и заглатывал целыми группами. Он не оставлял никого, кто мог бы вернуться домой и рассказать об увиденных под землей ужасах. Между людьми ходили самые разные легенды, одна страшнее другой, желание выяснить правду терзало сильнее голода, но расплата за любопытство была слишком высока. Понкайо требовал оставить его в покое, чтобы он мог и дальше оберегать сон тех, кого так внезапно потерял и кого так исступленно защищал вот уже три века к ряду.

На исходе XX столетия интерес к Понкайо несколько поубавился, но лишь затем, чтобы с новым тысячелетием вспыхнуть как в первый раз. Понкайо болезненно воспринимал вторжение посторонних, зорко следил за каждым разгуливающим по его землям незваным гостем и наказывал всех, кто переходил границы дозволенного и причинял ему боль. Он пробуждался и разъярялся подобно чудовищу, на которого нет управы, от которого не сбежать, не спастись. С годами в шутку придуманные «правила посещения Понкайо» – не спускаться в подземелья и ничего с острова не забирать – укоренились и стали чем-то самим собой разумеющимся. Непреложным законом, который ни в коем случае нельзя нарушать, если хочешь вернуться домой.

К сожалению, люди забыли о последнем, не менее значимом правиле, которым также не стоило пренебрегать. Они не видели разницы между «ничего не забирать с острова» и «не пытаться на нем нажиться», но для Понкайо эти условия были одинаково святы. Он не делал послаблений тем, кто не знал и не понимал, его закон един для всех.

Часть первая: Оплот надежды

Глава 1

7 сентября, 2008 год


– Мэдэй, мэдэй, мэдэй1. Это парусная яхта «Милана», это парусная яхта «Милана», это парусная яхта «Милана». Потерял двигатель. Сломана мачта. Дрейфую. Высаживаюсь на остров Понкайо. Мои координаты: три два градуса, три ноль точка пять минут северной широты; один семь шесть градусов, три семь точка семь минут восточной долготы. Требуется эвакуация трех человек. Прием.

За прямоугольными иллюминаторами стелются фиолетовые сумерки. Девять часов. Время радиомолчания2. На аварийных частотах ведется прием сигналов о помощи. Возможность для всех угодивших в беду моряков дозваться береговой станции, спасательных служб или другого судна. Но, как и прежде, в эфире царило безмолвие, точно все разом безвозвратно исчезли, испарились, растаяли в воздухе и на целой планете не осталось ничего и никого, только три человека на борту потрепанного суденышка посреди необъятного Тихого океана.

Руслан вещал твердым, уверенным голосом, проговаривая слова размеренно и четко. Ему не требовались шпаргалки с основными фразами, приклеенные скотчем к шкафчикам над панелью приборов, или книга с инструкцией по использованию радиотелефонной связи. Все правила и «черновики» он давно выучил наизусть, давно привык к своей интонации, с которой передавал сообщения. Каждый день и каждый час, из недели в неделю, из месяца в месяц… Менялись только лишь координаты. Слова о помощи как под копирку переносились в его сны, и даже когда он занимался другими делами, его собственный голос эхом отдавался в голове. Интересно, у Максима так же?..

Действуя согласно ежечасному ритуалу, Руслан повторил сигнал бедствия и опустил зажатый в руке микрофон. Даже спустя пять месяцев команда не переставала надеяться на ответ. Руслан сидел за штурманским столиком в закутке между диваном кают-компании и гальюном. Здесь находилась панель приборов: помимо стационарной радиостанции, сломанная система отопления, индикаторы топлива и чистой воды, электрические переключатели с амперметром и вольтметром, гнездо прикуривателя и прочие устройства, большая часть которых сейчас не работала. В сторонке от радиостанции лежал цифровой диктофон на шнурке.

Столешница штурманского столика поднималась, внутри хранились карты, измеритель и линейка для работы с ними, необходимые документы, компас-пеленгатор, секстант, круглое зеркальце для подачи сигналов и книга по оказанию первой помощи.

Подвесная лампа отбрасывала ровный кружок бело-желтого света на штурманский столик с разложенной картой. Руслан вяло поскреб заросший подбородок, убрал руку и посмотрел на карту. Обведенный карандашом Понкайо – ничтожно крошечная точка посреди бумажно-василькового нигде – напоминал мишень, в которую непременно нужно попасть, чтобы продвинуться дальше. Над мишенью толпились два ряда координат. Всего одиннадцать цифр, но в строго определенном порядке, имеющем жизненно-важное значение.

Руслан был одет в застиранные темно-зеленые брюки-карго из хлопка и черную футболку. Руки у него обгорели; на предплечьях, где кожа уже слезла, расползлись бледные прогалины. Выцветшая на солнце черно-синяя кепка, с которой Руслан почти не расставался, лежала на коленях – на маленьком столике для нее не хватило места, – и ничто не мешало длинной, до ушей, темно-коричневой челке падать на лицо, но Руслан не обращал на нее внимания, пока она не лезла в глаза, и тогда привычным движением отбрасывал ее назад. За полгода плавания волосы отросли до плеч и загнулись на кончиках. Руслан позаимствовал у сестры резинку и частенько собирал волосы в хвост. В сочетании с массивным украшением на шее – серебряно-деревянной тотемной цепочкой с двумя львиными головами, не поделившими одно кольцо – это придавало ему довольно интересный вид. Руслан был похож не то на рок-музыканта, не то на просоленного серфера, который ждет исключительно плохой погоды и гоняется только за смертоубийственными волнами.

Из носовой каюты вышла невысокая щупленькая девушка в потертых джинсах и темно-синей толстовке с капюшоном. Вблизи Понкайо воздух потеплел, преследовавшая их в открытом океане студеная сырость исчезла, и уже не было необходимости кутаться в несколько слоев одежды, но близилась ночь и Лола по привычке встречала ее во всеоружии.

Руслан поднял голову, посмотрел на сестру, и жесткий взгляд его карих глаз сразу смягчился. Тугой короткий хвостик на затылке открывал узкое девичье лицо с высоким лбом, полной нижней губой и аккуратно закругленным подбородком. Глаза зеленые, с желтым ободком вокруг зрачков, далеко посаженные, в зависимости от ракурса миндалевидные. Веки от природы полуопущены, ресницы и брови светлее русых волос и теряются на фоне загорелой кожи. Лола казалась подростком, не старше ученицы выпускного класса, но на самом деле в мае месяце девушке исполнилось двадцать три. Примерно тогда же они планировали вернуться на материк. Ее день рождения должны были отмечать уже дома.

Руслан забыл о карте и внимательнее вгляделся в Лолу. В искусственно подсвеченном сумраке тени под скулами и на впалых щеках вытянулись и вместе с полуопущенными веками придали девушке нездоровый усталый вид. Но стоило Руслану заглянуть в ее глаза, сверкающие чистым блеском золотых колец, и тревога сразу отпустила его. Лола улыбнулась сводному брату своей особенной ласковой улыбкой, и его сердце наполнилось теплом и уютом. Рядом с ней Руслан чувствовал себя как дома. Так умела улыбаться только она одна.

Лола проскользнула между столиком и диваном кают-компании, где устроился Максим, и устремилась на камбуз разогревать ужин. Сегодня как всегда был рис и отварное соевое мясо. Трапезничать уговорились на кокпите3, заодно собирались обсудить планы на завтра.

Максим сидел по другую сторону штурманского столика и от нечего делать перелистывал лоцию, хотя Руслан заведомо знал, что друг не найдет в ней ответов на такие вопросы, как «где мы оказались» и «чего должны остерегаться». Лоция представляла собой довольно объемистую книгу в твердом переплете, где содержалась подробная информация обо всех навигационных и географических особенностях мест перехода, по которым пролегал их маршрут. В этой части Тихого океана лоция была бессильна, равно как и навигатор. У них не было электронных карт этой местности. Все, что они могли делать, это фиксировать маршрут по ходу продвижения.

Максим одернул штанину линялых джинсов, закинул ногу на ногу и устроился поудобнее. Когда он переворачивал страницы, по серебряному браслету на его запястье пробегали шустрые блики от подвесной лампы. Бывшая некогда темно-бордовая футболка из-за многочисленных стирок в соленой воде поблекла, растянулась и стала на размер больше. Из-под выгоревшей черной банданы пробивалась светлая шевелюра. Перед отбытием Максим, как всегда в жаркий сезон, обрился под маленькую насадку, но то ли рука у него легкая, то ли стригся на возрастающую фазу луны, – волосы отросли на удивление быстро. Губы тонкие и обветренные; зеленые глаза полыхали готовностью к любой авантюре, жизнь в них била ключом. Общую привлекательность портила отчетливая горбинка перебитого носа, которая обращала мужественность Максима в разбойничью агрессивность, отпугивая от него людей и не только на темных улицах.

Руслан был выше товарища на целую голову. Оба исхудали; Максим потерял бицепсы на руках и широкие плечи, Руслан стал чаще сутулиться и страдать болями в спине. Друзья выглядели недружелюбными и суровыми – ни дать ни взять корсары. Соленый ветер сточил все лишнее с их лиц, выделил скулы, обкусал и закалил кожу. Черты стали резче, грубее, и это было особенно заметно у Руслана. Густые бороды и привычка поджимать губы надбавляли друзьям годы, но ясный блеск глаз выдавал молодую душу, полную огня и неистребимого упрямства. Руслан и Максим были ровесниками – более того, очередной годок прожитых лет отстегивали в один месяц. Как и Лола, свой день рождения они отпраздновали в открытом океане, но никто, глядя на них, не мог бы предположить, что им уже тридцать.

Было бы несправедливо утверждать, что они одержимы морским духом. Лола любила океан сильнее, но для нее это было первое морское путешествие, раньше она никогда не каталась по волнам, в отличие от двух друзей, которые в семнадцать лет построили собственный швертбот. Для Руслана и Максима это было всего лишь увлекательное времяпрепровождение, шанс бросить вызов океану, наполниться новыми впечатлениями. Не будь у них яхты, они бы отправились в путешествие на автомобилях или придумали что-нибудь еще.

Для двухмесячного перехода у них было достаточно опыта и знаний, но весенний шторм стал пределом их возможностей и едва не исчерпал всю удачу. Полученные повреждения могли повлечь за собой куда больше бед. Падая, сломанная мачта чуть не убила Максима, но паренек успел отскочить, словно в оглушительном реве океана каким-то невероятным образом услышал полный ужаса вопль товарища. Руслан до сих пор видел перед глазами эту картину. Каждый раз, лежа без сна в каюте, он вспоминал те несколько мгновений, которые могли стать для Максима последними. Все случилось так быстро… Секунда промедления или неверно выбранное направление – и все было бы кончено. Лола ничего не знала. Во время шторма ей строго-настрого запретили покидать каюту и снимать спасательный жилет. Максим попросил товарища не говорить о случившемся, но Руслан и не собирался. Зачем ее пугать?

Шторм безжалостно трепал яхту на протяжении всей ночи. Будь «Милана» человеком, она стала бы коматозником, подсоединенным к системе жизнеобеспечения. Ее тело по-прежнему функционирует, но жизнь в нем теплится едва-едва, удерживается силой и без приборов тотчас угаснет.

«Милана» отдалась во власть течения и ветра. Максим в шутку предлагал выточить деревянные весла и проделать отверстия в бортах, как у триеры. Руслан мрачно отвечал, что даже триера не обходилась без парусов. Троица уходила на два месяца, но капризная водная стихия, приняв брошенный ребятами вызов, не позволила вернуться в срок. Шел уже шестой месяц бесцельного скитания, и за все время на пути не встретилось ни одного судна. Только мелькали над водой серые акульи плавники да покачивались на волнах студеные тельца медуз. Единственным источником света по ночам были молчаливые звезды и шипящие красные ракеты. Первые недели команда сходила с ума, металась и хваталась за голову, пребывая в шаге от нервного срыва. Но потом троице удалось взять себя в руки, ухватить здравый смысл за ускользающий хвост и вернуть способность рассуждать трезво и действовать осмотрительно. Тратить впустую парашютные ракеты и плавучие дымовые шашки, когда на горизонте ни тени другого судна? Команда хорошенько себя отругала: как они могли не подумать об этом раньше? Но, как известно, лучше поздно, чем никогда. Больше к ним не притрагивались, берегли для подходящего момента. А пока сигналили по ночам аккумуляторными фонариками, в ясную погоду ловили ручным зеркальцем солнечные зайчики и били в сторону горизонта, в пасмурные дни бросали за борт морской маркер – порошок для окрашивания воды.

До судьбоносного шторма команда чередовала круглосуточный ход, когда несли посменную вахту, и дневной, с ночными стоянками, когда все спали. Для отдыха отводилось не меньше четырех часов, но Максим, привыкший на материке работать по ночам, частенько уговаривал Руслана отдать ему всю ночь. Он оставался на вахте до пяти-шести часов утра и затем до полудня отсыпался. Так лучше и проще, говорил он, и не надо рубить ночь на куски. Но после шторма и полученных повреждений все изменилось. Бедное суденышко, искалеченное и ослабленное, двигалось вперед под управлением течения и ветра. За штурвалом теперь денно и нощно стоял рулевой. Даже во время краткосрочных стоянок у встречных атоллов и архипелагов, где удавалось немного перевести дух и набрать кокосов, команда не оставляла штурвал, кокпит и горизонт без присмотра и ежечасно прослушивала эфир.

«Милана» подошла к Понкайо в конце шестого часа сто пятьдесят седьмого дня бесцельных скитаний. Они давно приметили остров на карте и до последнего надеялись, что ветер не переменится. Всемогущий Посейдон внял их мольбам, отыскал в своем сердце каплю сострадания и направил несущие яхту волны прямиком к Понкайо. Из расплавленного марева соткалось чудесное видение казалось бы нетронутого края, дремлющего посреди океана вековечным сном, но стоило приблизиться – и видение обратилось реальностью. Команда поспешила встать на якорь и огляделась, впечатленная величием острова. Они не переставали рассуждать о соседстве Понкайо с Мельтахо, крупнейшим из трех и единственно заселенным островом в составе Мельтаховского архипелага. Они не знали, какова численность его населения, всю нехитрую информацию они черпали с карт, но одно им было известно точно: путь до Мельтахо занимал чуть больше недели. За пять месяцев странствования по бескрайней водной пустоши они еще ни разу не были так близко к цивилизации.

На сигнал бедствия никто не отозвался, но команда не спешила отчаиваться. Ведь сумели же добраться до Понкайо – значит, и до Мельтахо рано или поздно доберутся. Вряд ли своим ходом – если только на острове не отыщется старого самолета с запасами парашютов, из которых можно сварганить паруса, но это слишком хорошо даже для мечтаний, – но теперь, по крайней мере, у них есть укрытие от шторма, где они могут спокойно дождаться помощи. Неужели наконец-то повезло?..

Вызолоченный солнцем Понкайо сверкал перед ними во всей красе. Слева в небеса устремлялись подернутые дымкой темно-зеленые пики горного хребта. Они высокомерно поглядывали на троицу из просветов туманной завесы, взгляд их оставался недвижим и бессменен, но кто знает, о чем они думали, о чем шептались в порывах ветра, когда рваная дымка скрывала суровый лик от незваных гостей? Горная цепь убегала вглубь Понкайо, насколько хватало взора, и терялась вдали. Начиналась она – или заканчивалась? – на юго-востоке выступающим из воды зубчатым отрогом, похожим на костные пластины на спине огромного мифического левиафана. Чудовище внимательно прислушивалось ко всему, что происходило на поверхности, не дыша следило за тенями, выжидало момент и готовилось с ревом подняться из-под толщи воды и обрушить свою ярость на жалкую троицу, посмевшую вторгнуться в его владения.

На восточной стороне острова раскинулся белоснежный пляж. Вынесенные на берег черные водоросли лежали кучками, как забытые рыбацкие сети. Несколько мангровых деревьев угрожающе вскинули сучья, словно в попытке напугать и обратить незваных гостей в бегство. Это были могучие деревья с белыми стволами, раскидистой мелколистной кроной и ползущими по песку воздушными корнями. В сгущающихся тенях мангры напоминали сказочных созданий, застывших в причудливых позах, и чем дольше Лола всматривалась в них, тем сильнее они казались ей смертельно испуганными. Не потому ли они так стараются напугать их самих? Может, едва завидев яхту, они пытались скрыться, но не успели да так и остались стоять кто где?

Песчаный берег упирался в светлую рощу высоких пальм в перевернутых зеленых треуголках. Прибрежная полоса вытянулась вперед примерно на двести метров. Слева ее ограничивал отрог хребта и выбеленные солью валуны, а справа отсекал непролазный мангровый древостой, вплотную подступающий к воде. Тонкие черно-коричневые стволы древостоя сплелись в непроглядную сеть с пышными лиственными шапками. Мангры нависали над волнами так низко, что во время прилива наверняка полностью исчезали под соленым покрывалом. Три белоствольных мангровых крепыша с шаровидной кроной, высокие, согнутые в вопросительные знаки, особняком друг от друга и от остального мира как ни в чем не бывало расположились в воде. Чуть дальше из мелководья выглядывали толстые древесные шипы дыхательных корней, часть которых обросла побегами.

Далеко-далеко впереди над островом вздымался бело-зеленый горб массива с щегольски сбитой в сторону океана вершиной, на которой расположились одноэтажные строеньица без признаков жизни.

– Не знаю, какого века это поселение, но теперь это руины. – Руслан опустил бинокль и надвинул кепку на глаза. – Если на острове кто-то жил, здесь должна быть пресная вода. Будем надеяться, источник не пересох.

– Давай сгоняем к берегу, пришвартуем яхту, – напомнил Максим. – Если якорь начнет ползти по дну, нас опять унесет. А потом, пока не стемнело, не помешало бы навернуть кружок вокруг острова.

– Кому-то надо остаться на яхте, – нахмурился Руслан.

– Я и останусь. Потом расскажете, что там да как.

Лола стояла в сторонке в накинутом капюшоне толстовки и с интересом разглядывала Понкайо. Так странно спустя пять месяцев скитаний увидеть что-то по-настоящему достойное выкрика: «Земля!» До сей поры им попадались только кучковатые архипелаги да белоснежные атоллы, такие маленькие, что оглядеть их можно было, не сходя с палубы, а пересечь из одного конца в другой за пять минут. Во время прилива островки полностью уходили под воду. По этой причине все лишенные растительности атоллы представляли огромную опасность для «Миланы». Ребята ни на секунду не забывали об этом и бдели на посту круглые сутки. Только благодаря их стараниям удавалось избежать столкновения с крошечными отрезками суши, сокрытыми приливной волной. После случившегося с «Миланой» Руслан и Максим буквально из кожи вон лезли, чтобы удержать яхту на плаву и не допустить еще одной беды.

Ребята прошли в носовую часть палубы, к укрытому тентом и надежно закрепленному динги, или надувной моторно-гребной лодке с жестким дном. В начале перехода они хранили его в складном виде в одном из кормовых рундуков, однако после злополучного шторма динги пришлось вынуть, собрать и оставить на положенном месте, чтобы перед каждой высадкой на встречные атоллы не тратить на электронасос накопленную за день энергию.

На воду спускали осторожно, чтобы самим не ухнуть за борт в том месте, где при падении мачты оборвало леера, за фалинь4 провели к корме яхты и установили на транце5 небольшой подвесной мотор. Максим сел в динги, принял от Руслана швартовый канат и надел на руку аварийную чеку, которая должна остановить двигатель в случае падения рулевого за борт. Руслан занял на банке свое место. Максим вхолостую выдвинул трос ручного стартера, поймал зацепление и дернул. Мотор зарычал и завелся. Швартовая команда направилась к берегу.

Канат привязали к надежному стволу одного из белых как лунь крепышей, которые отбились от полосы мангрового древостоя и расположились прямо на мелководье, где им не приходилось толкаться и отвоевывать место под солнцем. Обросшие побегами мелкие дыхательные корни не закрывали доступ к деревьям и легко обруливались с правой стороны. Максим держал румпель двигателя крепко и выполнял обязанности рулевого, умело играясь скоростью. Возвращались задним ходом. Руслан подтравливал швартов. Друзья привязали конец к тиковой утке6 в носовой части палубы и натянули якорный трос. Теперь можно и «навернуть кружок вокруг Понкайо».

Пока суд да дело, немного подзарядились походные рации. Лола приготовила ужин – теперь по возвращении останется только разогреть и созвать за стол. Руслан сгрузился в динги, подал руку сестре и помог сесть в лодку. Максим коротко напомнил о времени и предупредил не увлекаться красотами, чтобы не пробираться обратно по темноте. Руслан прекрасно все это знал, а потому ничего не ответил, но Лола клятвенно пообещала не задерживаться. Ребята проверили работоспособность раций, и динги тронулся с места.

Руслан добавил оборотов двигателю и решительно повел динги вперед, мимо древостоя мангров и выглядывающих из воды корней, к темнеющему утесу на северо-востоке. Мелкий пушистый кустарник принарядил его, точно в меха. Ровная, будто ножом срезанная макушка утеса венчалась темно-зелеными копьями сосен. Они вплотную подступали к обрыву, теснясь, как согнанные варварами люди, которым некуда бежать от настигнувшей их планиды. Динги обогнул остров, на низких оборотах проплыл мимо гребнистых кряжей, каменистых и песчаных, голых и поросших кустарником и травой, но едва ли пригодных для высадки, только если нет другого выбора, и отправился дальше.

Огненный диск, наполовину окунутый в неподвластный омут океана, бескрайним пожаром опалял горизонт, подсвечивал небесный пух и окрашивал буруны в зеленовато-красный цвет. Вдоль западной части острова ехали медленно, обруливая одиночные резцы и поглядывая на ребристый серо-коричневый склон, засыпанный километрами вулканического песка. Редкие хвойные кустарники и рваные травянистые половички расползлись по нему, точно плесень. Лола задрала голову и на фоне розового закатного неба увидела конусообразную вершину могучего стратовулкана. Неприступный и суровый, он резко обрывался у подножья, и раздраженные волны вгрызались в его остывшую породу, как дикие звери, на пути которых возникло непреодолимое препятствие.

Истукан с царственной надменностью взирал на незваных гостей. Казалось, вот-вот оживет и с громовым раскатом обрушит на них свое возмущение: кто вы такие, что вам здесь понадобилось, зачем тревожите мой покой? Лола смотрела на него, как зачарованная, поражаясь его величием и торжественной статью.

На юго-западе взору Лолы и Руслана предстала знакомая горная цепь. Повитые туманной дымкой темно-зеленые пики словно перебежали сюда с юго-восточной стороны Понкайо. В месте соединения омертвелого подножия вулкана с устланной махровыми лесами горной цепью, как в месте перехода из одного мира в другой, образовалась седловина, из которой с высоты не меньше двадцати метров падал в океан узкий пенный столб воды, подсвеченный лучами заката. Картина была поистине завораживающая, но одухотворилаодну лишь Лолу. Руслан остался безучастен и предоставил сестре возможность поражаться за них обоих.

– Если это продолжение тех гор, которые мы видели на другой стороне, – нарушил он свое задумчивое молчание, повисшее после бурных излияний Лолы, – то, получается, они тянутся через весь остров и делят его на две половины… Впрочем, утверждать не берусь. Это лишь догадки.

Они двигались вокруг Понкайо против часовой стрелки. На юге их встретили живописные известняковые столбы, светло-коричневые, пористые, будто слепленные из песочного теста. Под вековыми дождями и ветрами, под нескончаемым натиском волн столбы истончились у основания, но на самом верху, где зеленел кучерявый околок, летали птицы и бурлила жизнь. Лола не находила слов для восторга.

Торчащие из воды скалистые рифы погнали лодчонку прочь. Руслан сбавил обороты и увел динги подальше, чтобы не напороться на мелкие каменистые зубцы. Южная половина острова дремала под плотным зеленовато-белым туманом, прореженным круглыми темно-зелеными купами деревьев. Руслан часто притормаживал, брал в руки бинокль и по очереди с Лолой изучал воровато проглядывающие меж скал красочные бухточки, где сгрудились в рощицы высокие пальмы и загадочно темнели мангровые древостои.

Коварные рифы прятались под предательскими волнами. Руслан не рисковал подплыть ближе, а уж о высадке и речи не было. Исполинские столбы нависали над беззащитной лодчонкой, как рассерженные учителя над непослушным учеником, и тянулись вдоль всего южного берега, ревностно оберегая райские бухточки от чужеродного вторжения. На склонах горного хребта зеленовато-белый туман, уплотняясь, темнел и скучивался в облака. Не в силах перевалить через горные пики, они стекали по обратной стороне горной цепи рваной полупрозрачной дымкой.

На юго-юго-востоке волны ощетинились на лодчонку мелкой, но очень плотной и острой россыпью скалистых рифов. Динги в испуге шарахнулся, заложил крутой вираж и остановился на безопасном расстоянии: наметанный глаз Лолы приметил в скале узкую прорезь. Как будто водное ущелье… Нависающие с двух сторон отвесные стены не позволили вглядеться в его глубины, а едва лодочка тронулась с места, как ущелье тут же пропало из виду. Руслан подумал немного, но решил не сдавать назад. Все равно из-за скалистых резцов к ущелью не подступиться. Да и мало ли куда оно ведет. Они сюда не на экскурсию прибыли.

Динги вырулил из-за отрога и понесся к яхте. Издали она выглядела немного лучше, чем вблизи, благодаря горделивой выправке стройного ветряка, который отец Руслана смастерил своими руками и с помощью ребят установил за релингом7 в кормовой части судна.

Максим сидел на кокпите, но как только увидел лодочку, сразу поднялся и в ожидании развернулся к ним. Лопасти ветряка сонно кружились у него над головой, ловя слабый ветерок, но ленца стихии не беспокоила команду: накопленной днем энергии аккумуляторов хватало на все необходимое. После того как сломались система отопления, автопилот, идентификационный передатчик, радар и до кучи отпала надобность в холодильнике, проблема «решилась» сама собой. Теперь вся энергия потреблялась только обязательным оборудованием, таким как радиостанция, помпа, эхолот и светодиодное освещение.

Динги подкатил к корме, Руслан заглушил мотор. Лола ухватилась за трап на транце яхты и с помощью Максима взобралась на кокпит. Руслан бросил товарищу конец фалиня, пропущенный через рым8 под привальным брусом9 в носовой части лодки, Максим привязал динги к яхте и за руку вытянул Руслана прямо с транца на палубу. Из-за своего высокого роста тот частенько пренебрегал трапом.

Лола, пребывая под впечатлением, тут же принялась в ярких подробностях описывать Максиму все, что они с Русланом увидели и узнали. Максим слушал ее внимательно, подбадривал вопросами, но внешне оставался невозмутим. Похоже, как и Руслана, местные красоты его не трогали. Лола не призналась, что была бы не прочь исследовать окрестности, пройти остров из одного конца в другой, вдоль и поперек, заглянуть в тайные уголки, попробовать разгадать его секреты. Но такое удовольствие для них непозволительно. Они должны сосредоточиться на том, чтобы дождаться помощи, а для этого им нужно каждый час выходить в эфир и постоянно бдеть за горизонтом. Лишь тогда у них есть шанс вернуться домой. Понкайо возник у них на пути, как оазис в пустыне, но это не иллюзия, не сон, не плод распаленного разума. Он такой же настоящий, как и они сами, пусть даже во всем остальном мире давно уже не верят, что они живы и способны спустя полгода вернуться из мертвых.

– Другого места для высадки нет, – заключил Руслан, когда Лола выдохлась и замолчала. – С этого берега мы видны как на ладони, плюс горизонт отлично просматривается. Будем жечь костры, подавать сигналы и выходить на связь. Будем ждать.

«Милана» стояла носом к Понкайо и кормой к горизонту. Команда сгрудилась на кокпите и стала наблюдать за гаснущими на небе багряными всполохами, которые солнце метало из-за острова, точно огненные стрелы. Впервые за долгое время троица ощутила надежду на спасение, настоящую надежду, а не ту, которую пять месяцев подпитывала волей к жизни, воинственным духом и упрямым стремлением не опускать руки, пока не истощены припасы и бьется сердце.

– Мы переезжаем? – спросила Лола.

– Думаю, да, – отозвался Руслан. – Нельзя ждать, пока сюда придет шторм. Если нас опять унесет черт знает куда, можем застрять в океане еще на шесть месяцев. Отсюда у нас будет какой-никакой, но шанс дозваться береговой станции Мельтахо.

– Мне кажется, мы раньше другое судно увидим, чем до Мельтахо докричимся, – заметил Максим.

– Пусть так. Пусть хоть как-нибудь. Но упускать эту возможность нельзя. Мы останемся здесь и будем выходить на связь. Выходить и выходить, каждый день и по возможности каждый час. Будем надеяться, сюда кто-то приезжает. Остров не маленький, да и руины привлекают внимание.

– Не верится, что он необитаем, – поделилась Лола своими мыслями. – Здесь мог бы разместиться небольшой курортный городок. А мы все вещи заберем?

– Не вижу смысла что-то оставлять, – покачал головой Руслан. – Заберем всё, в том числе и провиант.

– А ночевать где будем?

– Лично я предпочту во время шторма проснуться на берегу, а не на яхте с нерабочим двигателем и обломанной мачтой, – ввернул Максим.

– Точнее и не скажешь, – согласился Руслан. – Мы отделались, что называется, малой кровью. Больше так рисковать нельзя. Как там говорят? «Удача не длится вечно».

Максим хмыкнул.

– Это если не знать, как ее прикармливать.

– Я предпочту перестраховаться, – твердо ответил Руслан.

Небо на востоке стремительно темнело, призрачные облака таяли прямо на глазах. Замерцали над головой первые звезды. Команда постояла еще немного и друг за дружкой спустилась на нижнюю палубу. Лола прошла к себе в каюту, стягивая на ходу заколку-краб с растрепанных волос. Максим сунул походные рации в зарядные «стаканы», чтобы к завтрашнему дню они были наготове, взял в руки лоцию и плюхнулся на диван.

– Не против сегодня поделить ночную вахту? Не хочу дрыхнуть все утро, пока вы готовитесь к переезду.

Руслан коротко согласился и присел за штурманский столик. Снял кепку, приладил влажную от пота челку и глянул на карту, где по соседству с Понкайо на бумажно-васильковом нигде темнел архипелаг цивилизации. Сверившись еще раз с координатами, Руслан потянулся за микрофоном радиостанции. Он не терял надежды выйти на связь с береговой станцией Мельтахо или каким-нибудь судном.

Максим зевнул и раскрыл книгу. Часы на его запястье отрывисто пикнули: девять.

Глава 2

8 сентября, 2008 год


Лола проснулась на рассвете. Отделанный деревянной рамой иллюминатор под потолком выхватывал прямоугольник сиренево-синего неба. Каюта слабо озарялась призрачно-сизой денницей, окружающие предметы еще не приобрели контрастность и сливались в разнотонное полотно. Каждое утро, открывая глаза, Лола первым делом вместо часов смотрела в иллюминатор и по одному только цвету неба, если оно уже начинало светлеть, безошибочно определяла время.

Около семи. Быть может, без четверти. До восхода солнца меньше часа.

Всего на яхте было три каюты: одна в носовой части, две в кормовой. Каждая вмещала в себя двоих, если только они были не прочь спать на одной кровати. Лола жила в носовой каюте. В начале перехода ей пришлось долго приживаться на новом месте, спала она плохо, урывками, беспокойно вертелась и перекладывала подушку с места на место, пытаясь отыскать удобное положение. Лола не привыкла спать головой к двери, но в узкой части трапециевидной кровати ей было некомфортно. Спустя полгода плавания Лола уже не думала об этом. Теперь она засыпала в своей каюте и даже в кают-компании так же легко и быстро, как на родном диване у себя дома. Яхта и стала ее домом. Даже перестук волн о борта уже не мешал, девушка почти перестала его замечать.

«И чего это я разлеглась», – вдруг подумала Лола, отбросила одеяло и вскочила. Сегодня же день переезда! Лучше заранее приготовить обед и ужин, потом будет не до того. Лола натянула джинсы, присела на кровать и обула специальные мокасины для яхты: непромокаемые, с круговой шнуровкой и белой подошвой, которая не скользила и не оставляла черных следов на пайоле.

Лола вышла в окутанную утренним сумраком кают-компанию, где не было ни души. Заметив открытую дверь в каюту Руслана, девушка приблизилась и остановилась на пороге. Кровать убрана, на одеяле брошенный китель, походные ботинки на месте, хозяина нет. Значит, Руслан еще на посту. Лола решила сначала заглянуть в гальюн, а потом уже подняться на кокпит к брату.

Кают-компания заменяла на яхте гостиную, поэтому была обставлена соответствующим образом: два просторных диванчика и широкий стол с откидными столешницами. В торце дивана слева находился штурманский столик с креслом, спинка которого упиралась в гальюн. За гальюном, слева от деревянного трапа на верхнюю палубу, разместилась каюта Максима. Справа от трапа во второй кормовой каюте жил Руслан. Прямо напротив каюты Руслана располагался камбуз, который представлял собой довольно скромную угловую кухоньку Г-образной формы: газовая плита с крышкой-столешницей, встроенный в стол холодильник, несколько плоских шкафчиков и две мойки, огороженные низкой деревянной переборкой, которая защищала от брызг диванчик кают-компании.

Яхта была маленькая, всего десять метров длиной, и передвигаться по ней было непросто, особенно в сильную качку. Вся камбузная утварь убиралась в шкафчики, дверцы фиксировались защелками, чтобы содержимое не высыпалось наружу. Специальные зажимы и борта на плите не позволяли горячему чайнику или кастрюле соскальзывать с горелки на пол, а термопара – датчик температуры – моментально гасила газ, если на нижнюю палубу задувал ветер.

Посуду на яхте мыли соленой водой и ополаскивали пресной. Для этих целей на мойке был установлен дополнительный кран. Пресную воду брали из опреснителя. После шторма он занял на яхте место идола.

В управлении яхтой Лола ровным счетом ничего не смыслила, поэтому с самого начала взяла на себя обязанности кока. Это меньшее, что Лола могла сделать в благодарность ребятам за их заботу. Никто, кроме родителей, не оберегал ее столь горячо и нежно, и ей хотелось дарить тепло в ответ. Поначалу она боялась, что не справится с готовкой – ее кулинарные способности были на троечку с натяжкой, – но на яхте изысками себя не баловали, для меню выбирали простенькие блюда, и Лола быстро освоилась. Правда, за месяцы дрейфа успела несколько растерять свои навыки, ведь оттачивать их теперь было не на чем.

Владимир, отец Руслана и «Миланы», не пожелал слушать возражения сына, когда тот попытался объяснить, что все необходимое они могут приобрести в городах по пути следования, поэтому дополнительный резерв из сухпайка в придачу к запасам риса и соевого мяса им вовсе ни к чему. «Вы идете на два месяца, всякое может случиться. Лучше пусть останется», – отрезал Владимир.

Сухпаек продавался в коробках. Владимир, никого не спрашивая, заказал сразу двадцать штук и не позволил Руслану и Максиму отдать деньги. Провиант вынули из коробок и сложили в мягкий баул. Один паек включал в себя: мясные рисовую и гречневую каши, тушеную говядину, овощное рагу, печеночный паштет и плавленый сыр, упаковки галет, пакетики с чаем, кофе, сахаром, солью, перцем и фруктовым повидлом, ветроустойчивые спички, таблетки сухого спирта и шоколадные батончики. Алюминиевые контейнеры не занимали много места и по сравнению с жестяными консервами весили на добрые полтонны меньше. И готовить их не требовалось, только разогреть.

Владимир помог команде правильно распределить место в трюме и рундуках и наказал не прикасаться к сухпайку, пока не выйдет весь рис. «Не дай бог что случится – рис пойдет ко дну. А вот консервам ничего не сделается. Останутся – не беда, привезете обратно, будете в походы брать. У них большой срок годности». Команда нарушила это правило только три раза, позволив себе немного шикануть на день рождения. Из сокровенного резерва достали тушеную говядину, смешали с вареным рисом и с жадностью умяли, закусив галетами с плавленым сыром и печеночным паштетом. На десерт попили чаю с шоколадками.

Несмотря на обилие припасов, благодаря которому они могли вообще не заглядывать в магазины, в начале путешествия троица не отказывала себе в удовольствии во время стоянок в городах, которые проходила по маршруту, прикупить что-нибудь вредное и устроить на верхней палубе праздник живота. После выхода в открытые воды натуральные и скоропортящиеся продукты съедались в первую очередь: холодильник морозил слабо, жара брала свое. Праздничные обеды и ужины с жареными сосисками, вареными пельменями и запеченным в духовке мясом заканчивались быстро. Наступало «рисовое время». Сначала с тушенкой, колбасой, сыром или овощами, даже с томатной пастой – со всем, чем закупались по пути. Теперь, к началу шестого месяца дрейфа, – с соевым мясом или собственноручно пойманной рыбой. Мясо и рыбу варили: растительное масло давно вышло. Поесть жареного удавалось только во время кратких передыхов на атоллах, где готовили на костре.

Там же набирали кокосовые орехи. Несколько раз команда выуживала кокосы прямо из воды по ходу движения «Миланы». Подхваченные течением орехи кочевали по всему свету, от одного берега к другому, пока не оказывались в сухопутной ловушке и не прорастали новой пальмой. Лола в жизни не пробовала кокосов и даже не знала, что внутри вовсе не кокосовое молоко, а кокосовая вода и ее вкус напрямую зависит от разновидности пальмы. Девушке больше нравились зеленые кокосы, в которых был не только сладкий ароматный сок, но и вкусная мякоть. Руслан и Максим так приноровились раскалывать кокосы, что их ловкости позавидовали бы даже коренные жители тропиков, где кокосовые орехи не экзотический плод, а нечто привычное и повседневное, как хлеб или яблоки.

Команда отходила месяц из запланированных двух, когда их подстерег судьбоносный шторм. После этого они стали осмотрительнее тратить припасы, научились обходиться без завтраков, не есть от скуки, перестали впустую переводить весовой кофе, чай и сахар. Не набивать желудок от нечего делать оказалось не так уж сложно. Они все время были на яхте, дежурства на кокпите прерывали только на совместную трапезу, пару-тройку раз в месяц могли набрести на крошечный атолл и задержаться там до прилива, размяться немного, запастись кокосами, но больше им не на что было тратить энергию. Вкусную еду не вспоминали, о сухпайке вообще старались не заговаривать. От одной только фразы «говядина тушеная высший сорт» в мозгу переклинивало, но обеды и ужины команда никогда не пропускала и тогда уж подкреплялась как положено.

Благодаря знатным запасам риса и соевого мяса в придачу к резервному сухпайку их не пугал голод, но так как они не знали, куда их в конечном итоге занесет и где они могут застрять, было решено, как и наставлял Владимир, первым делом съесть рис, а резервные консервы оставить на крайний случай, если яхта затонет и придется перебраться на спасательный плот или куда-нибудь высадиться. Например, на необитаемый остров.

Глава 3

В восемь утра, дождавшись пробуждения Максима и передав очередной безответный сигнал бедствия, занялись сборами. Шальной ветер играючи раскачивал яхту, подгонял комья рассыпанной по небу серо-белой ваты. Солнце ежеминутно скрывалось и показывалось, вырисовывая через облака витиеватые узоры. Океан недовольно щетинился, день обещал быть ветреным и ярким, но в свежих порывах соленого бриза чувствовалось летнее тепло, а когда ребята сверились с климатической картой, выяснилось, что Понкайо находится в субтропической зоне. Значит, суровые холода им не грозят.

Лола переоделась в свободные шорты чуть выше колен, чтобы не запыхаться в джинсах, и стянула волосы резинкой. Максим поднял пайол перед кроватью в ее каюте и вынул из трюма смятый светло-зеленый баул, бесформенный и бездонный, как большой вещмешок. Он заменял два рюкзака и был способен вместить в себе целый гардероб, раздуваясь до невероятных размеров, точно рыба-шар, но сам в шкаф не влезал, поэтому команда раскладывала одежду по полкам, а пустые котомки прятала в трюм под пайолом у себя в каютах.

Во внутренний накладной карман баула прямо по размеру вместился желто-прозрачный водонепроницаемый чехол с кошельком, паспортом, телефоном, плеером с наушниками-вкладышами и зарядками. Лола устлала дно баула небольшим пакетом с купальником, сланцами и другой летней одеждой, после чего принялась заполнять сумку остальными вещами. Застиранные футболки, фуфайки, брюки, свитера и полотенца – полки в каютных шкафах стремительно пустели. Лола поставила у кровати треккинговые ботинки, чтобы переобуться перед отъездом на остров, свернула любимую толстовку и непромокаемую ветровку на синтепоне, с которыми почти не расставалась во время перехода, и убрала в сумку. В уголок девушка приткнула чехол с кроссовками, а на самый верх уложила две вместительные косметички – со средствами гигиены и набором для шитья – и целлофановый пакет с мылом. Руслан и Максим сварганили его сами из золы мангровых деревьев, которые попадались на встречных архипелагах. Сварили прямо в кастрюле на костре. Лола не переставала удивляться широте их кругозора и бездонной кладовой знаний. Ребята и зубную пасту бы сделали, если б умели.

Лола закатала верхушку рюкзака, защелкнула пластмассовые карабины и не без труда выволокла его из каюты. Вопреки устрашающим размерам, баул весил не больше, чем Лола могла унести, но как бы еще протащить его через полосу препятствий на нижней палубе… Боковые столешницы в кают-компании опустили, но котомка все равно не протискивалась, поэтому Лола закинула ее на диван, проскользнула сама и притянула сумку к себе.

С верхней палубы спустился Руслан.

– Что ж ты не позвала-то? – мягко попенял он и одной рукой легко подхватил рюкзак. – Я как раз к тебе шел. Мы там лодку грузим.

– Уже? – поразилась Лола. – Я так долго собиралась?

– Да нет, пока только наши вещи. Отвезем с Максом на берег, чтобы не захламлять кокпит и не спотыкаться.

С переездом закончили к половине четвертого. Развалившись на кокпите на деревянных банках10, команда предавалась ленивому безделью, отдыхала и наслаждалась хорошей погодой и свежим ветром.

– Странно, перед отъездом вещей было как будто больше… – подумала вслух Лола.

– Просто мы слопали почти весь рис. – Максим откинулся спиной на комингс11, вытянул над головой сцепленные руки и хрустнул суставами пальцев. – Потому и кажется, что сумок меньше. Не скажу, что этому не рад.

Обед прошел живо и весело, совсем как на день рождения. Чутье подсказывало, что с разбором поклажи и установкой бивака они провозятся до вечера и ужинать будут позднее обычного, поэтому команда знатно подкрепилась и даже позволила себе взять к чаю галеты и повидло. Такой вкусной трапезы у них давно не было. Самая приятная часть наступила под конец обеда, когда слово взял капитан. Раз они высаживаются на остров и теперь можно не волноваться о том, что истощенные запасы риса и соевого мяса пойдут ко дну, почему бы не разнообразить меню и не запустить шаловливые руки в аварийный резерв? Команда чокнулась кружками с чаем. Когда они последний раз испытывали такой душевный подъем? Сегодня им не нужно было притворяться, что все хорошо, как-то успокаивать себя, через силу ободрять. Все действительно налаживалось. Они рядом с цивилизацией, у них есть укрытие от шторма и непогоды, а на острове наверняка можно добыть грибов и ягод. Больше не придется есть одну рисовую кашу и соевое мясо, тем более их все равно почти не осталось. Они будут ловить рыбу, попробуют себя в охоте. Может, удастся пожарить на костре немного мяса… От одной мысли об этом по телу пробегала дрожь предвкушения. Даже молчание радиоэфира уже не так огорчало. Ведь так или иначе они дождутся ответа от Мельтахо.

Стационарную морскую радиостанцию забрали с собой, запитав ее от встроенного аккумулятора. Не забыли прихватить и полностью заряженные походные рации. Команда хотела оставаться на связи, если придется разделиться. Руслан и Максим взяли в переход портативные рации, которыми пользовались на играх в страйкбол. Если насчет палатки Руслан еще сомневался, то с рациями все решилось сразу, едва отец намекнул ему, что им троим не помешает держать связь на тот случай, если один из них вдруг занедужит, второй останется с ним на яхте, а третьему придется в одиночку бежать в аптеку или за врачом. Телефоны телефонами, но все же они уезжают не на неделю и путешествуют не на машине.

Глава 4

Лола с опаской поглядывала на выступающие из воды зубцы камней и острые дыхательные корни, но Максим крепко держал румпель мотора и вел динги уверенно. За день он успел двадцать раз сгонять туда и обратно и наизусть выучил безопасную водную тропу до берега.

Волны игрались сетями из черных водорослей и, пенясь, чуть ли не до самых крон заливали мангровый древостой. Было время прилива, береговая полоса истончилась, отмель придвинулась, и многие белоствольные великаны оказались в воде. Руслан и Максим в четыре руки подтянули динги к пальмовой роще и фалинем привязали к стволу самого дальнего мангра, где было меньше всего воды.

Солнце припекало не на шутку. Ноги по самую щиколотку вязли в белом рыхлом песке, и невольно Лола порадовалась, что ее попросили надеть туристические ботинки вместо кроссовок. После вздымающейся под ногами палубы ходить по неподвижной земле было очень странно, и с непривычки Лола ступала боязливо и неуверенно, каждую секунду ожидая, когда ее подкинет вверх. Они так редко сходили на берег, что Лола успевала забыть ощущение крепкой опоры под ногами. Неужели она когда-то считала, что передвигаться по песку тяжело? После качки на яхте он казался надежнее асфальта! Не впервые Лола задумалась о том, что по возвращении на материк ей придется заново учиться ходить по таким твердым покрытиям, как бетон или гранит. Не только ходить, но и привыкать к боли в ступнях.

Заметив краем глаза на песке кого-то шустрого и многоногого, похожего на паука, Лола испуганно отскочила, но это был всего лишь маленький красно-коричневый краб. Девушка пригляделась и чуть дальше увидела еще одного, потом еще и еще… Они были такие крохотные, что на ладони могла бы уместиться целая горсть. Оранжево-красные, почти огненные клешни горели, будто подсвеченные изнутри. Малыши резво носились по берегу, вдруг застывали на месте, словно бы о чем-то вспоминая, а затем суетливо давали стрекача.

– Выпрыгивают из ниоткуда, – пожаловался Максим. – Чуть не раздавил одного, пока шмотки выгружал. Кидаются прямо под ноги, бестолочь. Посматривайте по сторонам и проверяйте, куда ставите сумки.

Троица углубилась в пальмовую рощу, разрисованную солнечными узорами. Черешки старых листьев на серо-белых стволах и пышные темно-зеленые шапки придавали пальмам богато убранный вид. Лоле чудились наверху спелые плоды, но Максим, ответственный в их команде за добычу кокосов с верхотуры, даже не стал проверять. Что это за пальмы, неизвестно, а пробовать незнамо что опасно не только для здоровья, но и для жизни. Лола слышала это наставление бесчисленное количество раз.

Соленый ветер бренчал тяжелыми пластинами пальмовых вееров, с неугомонностью ребенка проносился через мелколистные кроны мангровых деревьев, без разбору подхватывал все звуки, что успевал поймать на лету, кидал где попало и галопом несся дальше, безустанный, вечный, непокорный. Ребята посматривали на небо, проверяя, не растут ли на горизонте кучевые облака, не темнеют ли, не набираются ли влаги да силы, чтобы пролиться дождем. Но по небесному куполу бодро проносился все тот же серо-голубой зефир с ослепительными белыми боками, похожий на фигурки для торта. Лоле вспоминались сладкие шедевры Максима: торты, пирожные, тарталетки, печенья и пряники.

Под сдержанной лазурью неба тяжелая синева океана пробуждала волнующие мысли о его величии, о непостижимых глубинах и неразгаданных тайнах, о неизвестных обитателях и мифических созданиях, которые породили так много сказок и былин, красивых и страшных, навеки любимых. Волны закручивались пенистыми спиралями, бросались на берег с исступлением музыкантов, ударяющих в тарелки или барабаны, но тут же степенно откатывались назад, разглаживая белоснежный песок, точно в попытках вернуть все на место, исправить тот бардак, который натворили в порыве творческого импульса.

Палатку разбили под сенью пальмовой рощи. Приливные волны сюда не дотягивались, горизонт просматривался как на ладони, видимость была превосходная: ни пальмы, ни мангры не мешали. Ничто не препятствовало радиосигналу мчаться невидимыми воздушными потоками в поисках ответа, и можно было не бояться шторма: сильные волны будут гаситься о прибрежные скалистые рифы и мангровые корни. Впервые за долгое время троица чувствовала себя в безопасности.

Для хранения вещей, сумок с провиантом и прочей небесполезной яхтенной утварью решили соорудить двухскатный курень. Необходимый для этого материал они надеялись раздобыть в соседнем лесу. Туда и отправились. Лола осталась с дымовой шашкой наготове наблюдать за горизонтом, прослушивать между делом аварийную частоту и передавать сигналы бедствия.

За пальмовой рощей раскинулся мшистый лавровый лес. Здесь было сумрачно и душно. Лавры источали сильный пряный аромат, хорошо знакомый и очень приятный, но сами деревья выглядели измученными жертвами неизвестного недуга. Они сгибались, тянулись друг к другу, припадали к земле и скручивались в узлы, словно в корчах от сильнейшей боли. Спутанные кроны не пропускали солнце; густой и влажный воздух застревал в глотке и покрывал кожу невидимой пленкой. С заскорузлых ветвей свисали шматы зеленого мха, похожие на куски шкуры с длинной шерстью. Мох был всюду, куда ни кинь взор, словно по лесу промчался безумный леший и залепил им все, что попалось под руку: камни, стволы и корни, валежник и землю.

Травяной подстилки не было: нижний ярус оккупировал агрессивно разросшийся папоротник. В центре ярко-зеленых ваий темнели изящные коричневые «перья», похожие на страусовые. Между его яркими воронкообразными кустами проглядывала рыхлая черная почва, устеленная обломанными сучьями и прошлогодними листьями с хилых листопадных деревцев, притулившихся под плотной лавровой завесой. Некоторые кусты папоротников были примяты, другие обломаны. Ребята остановились и, присев на корточки, внимательно осмотрели поникшие вайи. Не дикие звери точно, тогда кто?

В самых темных местах раскинулся неприступный остролист, разряженный красными бусами. Несколько раз пришлось искать путь в обход колючим зарослям отцветающей ежевики. Земля перед ними была истоптана следами ботинок и усыпана вдавленными листьями и белыми лепестками, словно кто-то был здесь совсем недавно и, не жалея рук, обдирал сочные ягоды. И в самом деле, стоило ребятам приглядеться, и они увидели, что на ветках остались только незрелые плоды: красновато-зеленые или совсем зеленые.

– Похоже, чуть-чуть не успели. – Руслан снял кепку, зачесал пятерней отросшую челку и нахлобучил кепку обратно.

– Да уж. Всего на день разминулись. – Максим дотронулся до неспелой красно-зеленой ягоды, твердой, как камень, но срывать не стал.

Боясь заблудиться, ребята записывали маршрут в GPS-навигаторы, которые взяли в путешествие, чтобы не плутать по улочкам незнакомых городов.

Лес был полон оврагов и заросшего мхом валежника, но совершенно безмолвен. Только шуршала над головой листва да стонали измученные деревья. Он казался не от мира сего, в нем не было ни одного прямого ствола, все сплошь кривые, согнуто-вогнутые или волнообразные, будто застывшие после удара мощнейшего колокола. Деревья росли тесно, толкались, в некоторых местах просветы между стволами были такие узкие, что тени жались друг к другу, как обездоленные бродяги под мостом.

Руслан и Максим вполголоса обсуждали следы и оборванную ежевику, прикидывая, как долго пробыли здесь неизвестные гости и как скоро прибудут другие. Лес внимательно прислушивался к их разговорам, но отвечал все тем же кряхтением и неразличимым шепотом, в котором чудилось что-то враждебное, как в бормотании дряхлого старца. Ребятам совершенно не хотелось задерживаться в этом пугающем лесу. Он угнетал, поневоле настораживал, давил своей кладбищенской мертвенностью. По пятам неотступно следовали тени; шаги ребят звучали невнятно, как чужие, и все время хотелось оборачиваться.

По возвращении в лагерь, желая порадовать девушку, Руслан и Максим рассказали о найденных следах и уточнили, что это был именно человек, а не какой-то шелудивый зверь.

– Остров посещаем, – добавил Руслан, улыбаясь в ответ на улыбку сестры. – Осталось только дождаться, пока сюда заглянет кто-нибудь еще. Пусть даже на это потребуется время – не беда. Самое трудное позади.

За сучьями и жердями для куреня пришлось сделать несколько заходов. Руслан и Максим порядком запыхались, но отыскали в себе силы сбегать в неприветливый лес последний на сегодня раз и набрать веток для костра. Просоленный мангровый сушняк, который еще вчера вечером в изобилии усеивал берег, точно обломки неизвестного судна, как нельзя лучше подошел бы для розжига, но его затопило приливом и унесло в океан.

Лавровые сучья отсырели, однако мох служил отличным трутом. Лола разложила ветки подсыхать на горячем песке и присоединилась к ребятам, которые занимались постройкой куреня. Место выбрали в десяти шагах от бивака, в глубине пальмовой рощи, где было не так ветрено. От непогоды шалаш укрыли водонепроницаемым темно-синим тентом, который прежде защищал кокпит «Миланы» и чудом уцелел при шторме. Сейчас бы очень пригодились сорванные паруса, но их вместе с обломками мачты забрали на дно неистовые штормовые волны.

Ребята не поленились соорудить для палатки односкатный навес против ветра, после чего занялись очагом. Они планировали жечь большие костры, которые будут видны издалека, поэтому очагу не было места рядом с куренем и палаткой. Немного посовещавшись, ребята выложили его на границе береговой полосы и пальмовой рощи. Так дым не запутается в пальмовых шапках, не рассеется и будет приметен для любого проходящего мимо судна.

Часы Максима отрывисто пикнули. Восемь ровно. День подходил к концу. Окаймленные золотом иссиня-серые облака топорщились, как вздутые паруса гоночных швертботов, но дождь так и не собрался. Лола посчитала это благоприятным знаком. Ветер дул теплый, днем было очень жарко и троица изрядно взмокла, пока возилась с обустройством бивака. Одежда липла к телу, лицо и волосы запылились песком. Команда сидела возле палатки, потягивала нагретую воду из походных фляг и, вдыхая просоленный бриз, наблюдала за горизонтом. Яхта раскачивалась уже не так сильно. Неугомонный ветер, выдохнувшись, постепенно стихал; волны нерасторопно обгоняли друг друга, отступая с каждым часом все дальше, освобождая захваченный приливом берег.

Рассиживаться не стали, передохнули с четверть часа, сгрузились в лодку и двинулись к родной и несмотря ни на что любимой «Милане», чтобы успеть до темноты принять душ, поужинать и вымыть посуду.

Возвращались в сумерки, когда последний солнечный луч угас за горным хребтом и на небе зажглась первая звезда. Усталые и сонные, они едва ворочали языком, кряхтели от боли в спине и ногах, но были довольны проделанной работой. Руслан и Максим договорились о вахте. Максим вызвался дежурить первым и остался у костра, чадящего ароматным лавровым дымом. Развернул шоколадный батончик с орехами и изюмом, который благоразумно приберег после ужина, откусил небольшой кусочек и с наслаждением прожевал. Лола и Руслан залезли в палатку, погасили фонарик и уже через пять минут спали мертвецким сном.

Глава 5

9 сентября, 2008 год


Руслан дежурил последним. В девять часов утра его сменил Максим, но буквально минут через пятнадцать из палатки тихонько, стараясь не разбудить брата, выбралась Лола, заметила Максима у очага и направилась к нему. Босые ступни увязали в песке, девушка еще не до конца проснулась и шла нетвердой поступью, но утро было приятное и душистое, и Лола чувствовала, вдыхая его аромат, как постепенно избавляется от сонливости.

Девушка присела рядом с Максимом.

– Доброе утро.

– Доброе.

Пальмы сонно шуршали на легком ветру, наполненном утренней свежестью и соленым дыханием океана. Лола зарылась голыми ступнями в теплый, не успевший остыть за ночь песок, с умиротворением вздохнула и отставила ботинки, передумав обуваться.

– Так непривычно спать без качки…

– Есть немного, – понимающе хмыкнул Максим.

– У меня внутри все раскачивается… Такое странное ощущение. Но еще страннее, что здесь все на своих местах, не взмывает вверх, не падает вниз. Песок утягивает меня, но в то же время кажется таким твердым… В этом нет никакого смысла, но именно так я себя чувствую, когда хожу по нему. Ты понимаешь?

– Да, – уверенно ответил Максим. – Я когда спать лег, долго не мог заснуть. Все казалось, меня куда-то уносит. Это похоже на качку перед сном, когда чувствуешь, что засыпаешь.

– Да, именно! – воскликнула девушка, обрадованная столь удачному сравнению. – Только эта качка не прекращается и ты не засыпаешь.

Они вполголоса засмеялись.

– Что мы сегодня будем делать? – поинтересовалась Лола, обвив колени руками.

– Поищем воду, наверно.

– Нам лучше не уходить всем вместе, да? Я могу остаться и понаблюдать за горизонтом.

– Нет, останусь я или Руслан.

Лола взглянула на Максима, удивленная его категоричным тоном.

– Но ведь я уже оставалась вчера, когда вы ходили в лес за ветками…

– Вчера нас не было от силы полчаса. А до тех развалин, что мы видели, несколько часов пилить. И потом столько же обратно. Считай, целый день уйдет.

На горизонте ослепительно переливалось новое утро. Солнце вызолотило берег, и все вокруг казалось подернутым искрящейся вуалью. Ветер трепетал в пальмовой роще, шаловливо игрался прядями Лолы, нежно скользил по коже.

– Надо сгонять на яхту, – прервал идиллию Максим. – Поставить аккумулятор на зарядку.

– Я поеду с тобой. Только возьму все необходимое.

– Давай, я пока рацию упакую. Встречаемся у лодки.

Руслан спал, отвернувшись лицом к стене палатки. Он дышал глубоко и ровно и даже не пошевелился, когда Лола отогнула полог и осторожно забралась внутрь. Девушка вынула свой блокнот, на чистом листке написала: «Мы на яхте», размотала спальный мешок и положила блокнот в изголовье. Когда Руслан проснется, записка сразу бросится ему в глаза.

Отобрав кое-что из одежды и сунув в походный рюкзак швейные принадлежности, Лола неслышно выбралась из палатки. В курене с вещами, яхтенной утварью и съестными припасами разыскала пластиковый пакет и отсыпала в него нужное количество риса. Магнитная застежка на пакете давно сломалась, Лола подогнула верхушку и зафиксировала скрепкой. Вслед за рисом в рюкзак отправились консервы с тушеной говядиной и мясной гречкой. Предчувствуя по-настоящему вкусную трапезу, Лоле хотелось весело смеяться, и обратно к Максиму она бежала чуть ли не вприпрыжку.

Максим ждал ее под пальмовым пологом, расположившись на безопасном расстоянии от приливной волны. Неподалеку раскинул свою пушистую светло-зеленую крону белоствольный мангр, на привязи у которого сидел динги. Волны подстегивали его, звали за собой и убегали, как бы показывая, какой простор его ждет, если он освободится. Динги волновался и в нетерпении покачивался, но последовать за ними не мог.

Черно-серый брезент, которым ребята на всякий случай укрыли лодку на ночь, подсыхал на песке, для надежности придавленный камнями. Максим не сводил глаз с яхты, словно видел искалеченное судно впервые и теперь гадал, кому оно принадлежит. Мимо пробежал шустрый краб. Максим опустил голову и проследил за ним взглядом, после чего вернулся к наблюдению за яхтой. Лола уступила дорогу торопливому крабу, приблизилась к лодке и положила рюкзак между сидениями-банками. Сумка с радиостанцией и грязной одеждой уже дожидалась на борту.

Максим отвязал динги, закинул в него швартовочный конец фалиня и с подспорьем девушки вытолкнул лодку навстречу волнам. Утреннюю безмятежность и мерный напев океана разорвало басовитым урчанием подвесного мотора.

– Сейчас разбудим его вашество и получим на орехи. – Максим, не выпуская румпеля из рук, бросил взгляд в сторону бивака.

– Нехорошо будет, если он проснется… Он же только лег.

Но Руслан, судя по всему, знатно вымотался во время дежурства и теперь спал как убитый. Максим умело провел динги по водной тропе между темнеющими среди волн зубцами камней и мангровыми корнями, вывел его в открытый океан, но добавлять оборотов не стал, чтобы рев двигателя не прервал заслуженного отдыха капитана.

Аккумулятор поставили на зарядку, радиостанцию подключили к сети. Максим отправил сигнал бедствия, но в эфире держалась упрямая тишина. Береговая станция Мельтахо, спасательные службы, другие суда – все хранили какое-то священное молчание.

Лола замочила в тазу джинсы Руслана, брюки Максима, пару фуфаек и несколько футболок. Когда яхта была цела и невредима, команда стиралась в маринах, но потом пришлось вспоминать те способы, которыми пользовался отец Руслана во время своего полуторалетнего перехода. Грязную одежду стирали вантузом в тазу или набивали в мешок и тянули за бортом – все зависело от того, насколько плотная одежда и как сильно испачкана.

Пока белье отмокало, Максим нес вахту на кокпите, наблюдая за горизонтом, а девушка готовила обед и ужин, между делом караулила эфир и каждые полчаса отправляла сигнал бедствия. Спустя пару часов Максим поднял таз с бельем на верхнюю палубу. Стирка вантузом требовала немалых усилий, и ребята обычно брали ее на себя. Закончив, Максим ополоснул одежду за бортом и передал эстафету девушке. Лола прополоскала вещи в раковине пресной водой, Максим загрузил таз в динги, сгонял на берег и развесил выстиранное белье на веревках позади бивака.

Лола спустилась вниз, устроилась на диване с другой стороны штурманского столика и снова взялась за шитье. Пресную воду для полоскания расходовали очень экономно, поэтому морская соль не вымывалась до конца, оставалась в волокнах ткани и разъедала ее вместе с нитками. Все носки у Лолы были штопаны-перештопаны. Вчера она обнаружила дырку на фуфайке и походных штанах, до кучи распустился шов на рукаве свитера – благо перед отъездом Лола научилась орудовать крючком, так что смогла все починить. Джинсы добела протерлись на коленках, а любимая футболка напоминала марлю и не годилась теперь даже для сна.

Было чуть за полдень, когда Лола услышала с верхней палубы бодрый голос Максима. Девушка отложила шитье, включила диктофон, лежащий наготове рядом с радиостанцией, и поднялась на кокпит. Максим расхаживал по палубе с походной рацией в руке. Лола вытянула шею по левому борту яхты, расположившейся кормой к горизонту и носом к берегу, и заметила долговязую фигуру брата, который с непокрытой головой стоял у кромки воды и, приставив ладонь козырьком, глядел в сторону «Миланы».

Лола помахала ему, Руслан ответил.

– Чего подскочил? – спрашивал Максим.

– Времени уже много. Почему не разбудили?

– Да ты от силы часа три проспал.

– Ну и хватит! – в раздражении отозвался Руслан. Спросонья он частенько бывал не в духе. – Надо искать пресную воду.

– Поищем, у нас сегодня свободный день. Да и завтра тоже. На этой неделе я свои планы отменил.

– Если погода испортится и яхту снесет в океан, мы останемся без воды.

– Не паникуй, камрад. Пообедаем и пойдем искать. – Максим с рацией в руке запрыгнул на банку, переступил на палубу и по левой деревянной потопчине прошел к носу, откуда было лучше видно берег.

– Максим, осторожно! – предупредила Лола.

Максим обернулся и поднял руку: мол, помню. Остановился напротив разрыва в леерах по правому борту и продолжил спорить с другом. По старой привычке они частенько этим занимались.

– Скажи ему, что мы сегодня пораньше обедать сядем! – попросила Лола.

Максим кивнул.

На берег вернулись к часу дня. Когда встал вопрос, кому идти на поиски пресной воды, Руслан сам предложил Лоле и Максиму отправиться вместе. Девушка пошла собирать в дорогу рюкзак. Руслан бросил вслед, чтобы она переоделась в походные штаны и не забыла накрыть голову, а затем попросил Максима, пока тот не ушел, сгонять с ним в лавровый лес за сучьями.

– Пока вас нет, сооружу курень для дров. Хорошая погода не продлится вечно.

– Подожди меня, вместе сделаем.

– Думаю, своими силами управлюсь… Ты, верхолаз, мне потом понадобишься. Нужно будет срубить несколько пальмовых листьев для кровли.

– Чего потом? Давай сейчас.

Максим закрепил на поясе чехол с наточенным топориком, надел на ноги перекрученную веревку и подхватил еще одну в руки. На пальму он взобрался с натренированной за месяцы ловкостью умелого добытчика кокосов и уже через пять минут кидал с верхотуры круглые полутораметровыевеера. Руслану вспомнилось, как сжималось его сердце всякий раз, когда Максим лазил на мачту при помощи беседки12, но тот страх был ничем, легким трепетом по сравнению с тем ужасом, который он испытал, увидев, как на Максима падает обломанная мачта.

Глава 6

Максим и Лола пересекли пальмовую рощу быстро, не переставая болтать. В лавровом лесу девушка притихла. Выстроенные в голове мысли в ответ на вопрос Максима разлетелись под порывом безотчетной тревоги, навеянной полузабытым дурным предчувствием. Лола посматривала на застывшие в муках деревья, вслушивалась в старческое кряхтение сучьев и с трудом глотала густой влажный воздух. Зловещий мрак наводил уныние и скорбь. В шорохе папоротника под ногами чудился сдавленный шепот.

Лола похолодела до кончиков пальцев и тяжело сглотнула. Ей показалось, кто-то шикнул на нее.

– Что такое? – спросил Максим, когда она замерла как вкопанная.

Лола в ужасе озиралась, не в силах ответить. Откуда могут исходить эти странные звуки?

– Лола?

– Ужасное место… – промолвила она одними губами, чувствуя слабость в коленях.

– Да, нагоняет жути, согласен. Предлагаю здесь не задерживаться.

С души не сходила тяжесть. Лолу не покидало ощущение чьего-то присутствия; ее преследовали шаги, но не шаги Максима. Девушка в тревоге вертела головой, Максим успокаивал ее, убеждал, что все это игра воображения, и советовал не поддаваться, не останавливаться.

– Просто иди вперед, – приговаривал Максим.

Он не отставал, двигался строго за ней, и его близкое присутствие успокаивало девушку.

В расплывчатых тенях мелькали фигуры, плавно двигались по пятам, не приближались, не обгоняли, держались в сторонке и только следили. Под прямым взглядом они тут же застывали, прикинувшись кустами, древесными стволами и сплетением веток, и от этого почему-то холодело на сердце.

Покинув наконец-то мрачный лавровый лес, преисполненный враждебностью ко всему живому, ко всему, что стряхивало вековечную дрему, нарушало порядок и покой, девушка невольно вздохнула с облегчением. Они стояли на вершине холма, устеленного зелеными покрывалами бурьяна. Исчезла удушливая влажность; обманчивые тени остались в своем зловещем древесном царстве. В мягком шуршании высокой травы угадывалось пение волн и говор самой жизни. Давящая атмосфера неразгаданных секретов и жутких историй осталась позади. И даже мысль о том, что возвращаться назад придется тем же путем, уже не так пугала и тяготила, когда Лола видела перед собой эти сверкающие на солнце зеленые волны и ослепительное небо над головой, вдыхала живительный ветер и ощущала летнее тепло.

Они бодро спустились по отлогому склону. Из травы в небеса взмывали стаи мелких пичуг; остров дышал первозданной неприкосновенностью. Лола и Максим еще издалека приметили светло-зеленую стену лиственного леса, стоящего у них на пути. Поняв, что обойти его не удастся, они нырнули под ажурный полог и утонули в птичьем щебете. В отличие от своего неприветливого мрачного соседа, этот лес пребывал в лучшем расположении духа. В нем было столько солнца, что листва горела изумрудным пламенем, а кора деревьев мягко светилась, точно молодая кожа. Здесь царило бурное оживление. Лоле показалось, что они с Максимом попали в общежитие для животных. По деревьям бегали рыжие ласки; мелькали там и сям полосатые спины юрких бурундуков. Разноголосый птичий галдеж не умолкал ни на секунду: каждому требовалось высказаться, каждый спешил поделиться услышанной сплетней, пожаловаться на шум по ночам, обличить старую сову, объясниться в любви. Никто и не заметил двух путников, мерно бредущих своей дорогой.

Из деревьев попадались, в основном, каштаны, грабы и низкорослые бересклет и крушина. В пальчатой листве каштанов ярко переливались колючие желто-зеленые шарики, в надтреснутых створках которых манили взор соблазнительные красно-коричневые плоды. У девушки загорелись глаза. Она сразу представила, как измельчит эти орехи и добавит к ужину, но Максим предупредил, что ими можно отравиться.

– У съедобного каштана продолговатые листья, а не пальчатые.

Земля вокруг некоторых каштанов была утоптана, верхний слой лесной подстилки взрыт и утрамбован.

– Что это? – удивилась Лола.

– Порои… – задумчиво отозвался Максим и объяснил, что здесь животное искало корм.

– А какое животное?

Максим вместо ответа увлек девушку на метр левее, осмотрелся и показал четкие следы на вспаханной черно-коричневой земле с другой стороны дерева.

– Как будто оленьи… – пробормотала Лола, разглядывая четыре продолговатых углубления.

– Похожи, но это кабаньи.

– А кабаны опасны? – полюбопытствовала Лола, когда они отправились дальше.

– Если разозлить. Они вообще-то не любят попадаться на глаза и сами встречи не ищут. Если кабан заметит тебя первым, он скорее всего уйдет, и ты его даже не увидишь. По натуре они не агрессивные. Главное, не провоцировать. Не лезть к раненым, не беспокоить за едой, не приближаться к детенышам и не раздражать мамаш. Просто в другую сторону свернуть и все.

– Но вы же не станете с Русланом охотиться на них? – с надеждой и некоторой даже опаской спросила Лола.

– Пока в этом нет нужды.

Порои попадались не только возле каштанов. Где-то они были чуть меньше, строго вокруг дерева, поверхностные и почти идеально круглые, а где-то тянулись целыми отвалами земли, на первый взгляд совсем свежими, будто по лесу прошлась ватага неугомонных кладоискателей с неправильно расшифрованной картой. Не скажи Максим про кабанов, Лола бы подумала, что это сделал медведь или кто-то другой, такой же большой и опасный.

Ветер ленился, но воздух был свеж – дышалось легко. Лола и Максим уверенно продвигались вглубь леса, распугивая птиц и впустую настораживаясь от сухого треска бегающей по земле и деревьям прыткой живности. Вскоре они набрели на мелодичный ручей, окаймленный сочно-зелеными пучками травы. На прозрачной глубине темнели гладкие камни.

– Ты уверен, что эту воду можно пить? – засомневалась Лола.

– Видишь траву по берегам? – указал Максим.

– Да.

– Как называется?

Лола перевела взгляд на тонколистные шапки и задумалась.

– Она очищает воду, – подсказал Максим. – Природный фильтр. Рогоз, камыш и…?

– Осока! – вспомнила девушка, обрадованная, что уроки ребят по выживанию в дикой природе не прошли даром.

– Правильно. Теперь мы точно знаем, что вода на острове есть. – Максим занес координаты родника в портативный GPS-навигатор, рисующий маршрут на экране по мере их продвижения через Понкайо, и сверился с часами. – Полтретьего… Я бы еще заглянул в развалины, но если ты хочешь обратно…

– Нет, нет, давай проверим. Мне тоже интересно. Вдруг мы наткнемся на дикие сады с фруктовыми деревьями?

– Я бы предпочел виноградники, – пошутил Максим.

Они с наслаждением напились вкусной студеной воды, умылись и отправились дальше.

Компас указывал на запад. Лола начала выдыхаться, бесконечные подъемы и спуски по оврагам и кряжам утомили ее, но девушка стоически молчала, не желая показаться рохлей.

Максим сбавил шаг и поравнялся с ней.

– Устала?

– Совсем нет, – пропыхтела Лола.

Он ничего не ответил, но едва они миновали опушку, бросил как бы невзначай:

– Голосую за привал и хороший перекус. Что скажешь?

Лола не ответила, сраженная великолепием открывшейся панорамы бескрайних фиолетово-зеленых верещатников, украшенных серебристой ленточкой реки, в которой, отражая чистую лазурь небосклона, плыли белоснежные кораблики облаков. Река то пропадала за пологими холмами, то показывалась, но оставалась неизменно спокойной. А далеко-далеко впереди дремал в сизой дымке знойного дня конусообразный истукан.

– Боже мой, как красиво…

Лола вдохнула медовый аромат отцветающего вереска и широко раскрытыми глазами огляделась вокруг, вбирая в себя эту красоту, одухотворяясь ею. Максим дал ей немного полюбоваться пейзажем, затем напомнил о времени.

Достигнув ближайшего изгиба реки, они сбросили поклажу и уселись на мягкий вересковый ковер. На обед были галеты и печеночный паштет – еда королей, ни больше ни меньше, особенно после однообразного меню из отварного риса и отварного соевого мяса с редкими радостями в виде вареной или жареной рыбы. Лола и Максим чуть не умяли все галеты в один присест, но вспомнили, что надо оставить немного на обратный путь. Потягивая из фляг подслащенный чай, они за ленивой беседой разглядывали белые склоны известнякового массива, покрытые островками неприхотливой зелени, и набирались сил перед непростым и долгим подъемом. Лола с затаенным благоговением взирала на вздыбленные горные перекаты, и они прямо на глазах становились неприступнее и круче.

Максим поднялся, сложил ладони рупором, надул грудь и крикнул:

– Э-ге-гей! Понкайо-о!

Сильный голос прокатился по верещатникам, отразился от гор и эхом вернулся к хозяину. Сверху в ответ прозвучал сладкозвучный клекот. Лола и Максим как по команде подняли головы. В опушенных облачками небесах парил благородный хищник.

– Сарыч… – Максим, приставив ладонь к глазам, неотрывно следил за величественным полетом канюка. – Небесный страж острова.

– Жаль, он не может рассказать, кто был здесь перед нами…

– Да, обидно, что мы не понимаем языка животных. Но в то же время хорошо, в противном случае люди развязали бы войну еще и с ними.

Они посидели еще немного. Лола привалилась плечом к плечу Максима, он полуобернулся к ней, чтобы она не соскользнула, нашел ее руку и осторожно сплелся с ней пальцами. Далекие холмы выступали друг из-за друга, точно бравые воины перед решающей битвой. Над ароматными цветками вальсировали темно-красные бабочки. Умиротворенность зеркальной реки расслабляла, ощущение крепкой груди Максима, его близость, тепло его тела отзывались в Лоле невыразимой нежностью, какой она еще не испытывала, и уверенностью в том, что так было и должно быть всегда.

Лола выпустила руку Максима, перевернула вниз ладонью и погладила светлые жесткие волоски у него на запястье. Вгляделась в спутанные вены, на вид очень грубые и твердые, словно бы высеченные из камня, а затем, набравшись смелости, осторожно провела по ним пальцами. Они были мягкие на ощупь и совсем беззащитные. Стоило ей прикоснуться к ним, как они спрятались на глубине, точно испугавшись, как бы им не причинили вреда.

– Щекотно, – прошептал Максим.

Лола тихо засмеялась и в смущении отстранилась, но Максим приобнял ее и подставил вторую руку.

– А этой нет. Диссонанс.

Не хотелось вставать и куда-то идти, но Лола и Максим не забыли, что Руслан остался на берегу совсем один, и потому засобирались в путь.

Теперь они двигались строго на юг. Известняковый массив подался им навстречу и встал на дыбы под углом почти сорок пять градусов. Они остановились, оценивающе глядя на неприветливые склоны, засыпанные мелким осыпающимся щебнем.

– Здесь и шею свернуть недолго, – заметил Максим.

Они развернулись и побрели вдоль подошвы на поиски обходного пути. Это заняло почти час, однако усилия не пропали втуне: на противоположной стороне они обнаружили античную лестницу с широкими ступенями, выложенную сухой кладкой из кремово-белого известняка горного массива. Каждая ступень состояла из пяти-шести прямоугольных камней, аккуратно обтесанных и вплотную подогнанных друг к другу. По бокам лестницу окантовывали камни поменьше, но уже без обработки, неправильной формы. Некоторые камни в ступенях со временем сточились, другие истерлись, но даже спустя столетия кладка выглядела удивительно крепкой и ладной. Глядя на нее, не возникало сомнений, что она продержится еще несколько веков.

Известняк полыхал на солнце, как свежевыпавший снег, и причинял глазам нестерпимую боль. Максим и Лола надели темные очки. От палящего зноя покалывало кожу, девушка чувствовала, как по вискам, спине и груди стекает пот, а под кепкой нещадно чешется голова, но продолжала упрямо подниматься все выше и выше, не желая делать себе послаблений в присутствии Максима, который бодро вышагивал рядом, не обращая внимания на жару.

По нагретым валунам шныряли коричнево-зеленые ящерицы. Местность казалась иссушенной до последней капли воды. Не верилось, что внизу остались река, стылый ручей с вкусной водой и пресыщенный влагой лавровый лес. Все это было теперь как будто из другого мира, из эфемерного сна, ускользнувшего, но не забытого благодаря своим ярким образам и ощущениям.

Глава 7

Первые двести метров каменистые склоны белели оголенными камнями, среди которых нет-нет да попадались маленькие островки неприхотливых растений, но чем выше взбирались Лола и Максим, тем гуще зеленела местность. Низкорослые пальмовые и хвойные кустарники поблекли на фоне пушистых можжевельников с незрелыми сизо-зелеными шишкоягодами и величавых кипарисов с серо-коричневой бороздчатой корой, выдававшей древний возраст дерева. Седовласые великаны вгрызались в каменистые россыпи своими крепкими упругими корнями, а их голубовато-зеленая хвоя была такая обильная и плотная, что оставалось только удивляться, откуда они черпают жизнь для ее роста и плодоношения.

Лола и Максим отдыхали в прохладной сени кипарисов, сидели и лежали на камнях и мощных, выступающих из-под земли корнях, окидывали неторопливым взором цветастые верещатники, призрачные холмы и леса, расстелившиеся по острову, точно сотканное узорами покрывало. Разговаривали мало: жарко. Чай пили понемногу, чтобы не отяжелять организм и не сбивать дыхание, долго не рассиживались, но привалы делали часто.

На подходе к вершине кипарисы сменились рядами белоствольных дубов и могучих платанов. Местность более-менее выровнялась, ступени вытянулись широкими плитами, подниматься стало легче. Сухой воздух смягчился, появились затененные участки, где кроны деревьев почти смыкались над головой. Кора платанов была покрыта наростами, на некоторых деревьях треснула у основания и теперь зияла широкими черными дуплами. Лола подобрала пушистое соплодие платана, похожее на круглый помпон, однако не успела она переложить его в другую руку, как оно рассыпалось и, подхваченное ветром, разлетелось по склону.

На дубах зеленели неспелые желуди в бледных шляпках, под ногами хрустели иссохшие плюски, но прошлогодних зрелых желудей среди них не было. Между мшистыми камнями росли стройные кусты мирта и подмигивал розовыми цветками душистый тимьян. Стояла удивительная тишина. Ни птичьего пения, ни царапанья острых коготков по веткам, только задорный перезвон воды…

Отыскать источник не составило труда. Прозрачные ручейки разливались по камням в тени веерообразного пальмового кустарника, весело прыгали вниз, а там сливались воедино и бесследно исчезали в траве. Чуть выше Лола и Максим обнаружили бьющий из-под земли ключ, любовно облагороженный тесаными камнями, выложенными вкруговую, как ступени винтовой лестницы. Кладка должна была удерживать родник внутри, но два камня в нижнем ряду просели и треснули, узник выскользнул из каменного заточения и устремился на волю.

Лола хотела последовать примеру Максима и подставить голову под родник, но вода была совсем ледяная, и девушка не отважилась. Вместо этого она щедро ополоснула лицо, шею и плечи, мокрыми пальцами зачесала волосы. Это помогло освежиться. Лола вылила остатки чая из походных фляг и наполнила студеной водой.

Каменистая тропа вела от родника под небольшой уклон к щедро увитой лиановыми косами большой каменной арке и оттуда прямо в развалины стародавнего поселения. Лола и Максим с интересом оглядывались, но разом обо всем забыли, едва в глаза им бросились пушистые хвосты финиковых пальм, украшенных крупными бело-желтыми гроздями соцветий, похожих на воздушную кукурузу. Максим сбросил рюкзак, снял очки, вынул предусмотрительно захваченную с собой веревку и полез наверх. Он проверил все пальмы до единой, но плодов не было – ни зеленых, ни спелых, никаких.

– Похоже, мы опоздали. Местное зверье расхватало угощение. – Максим утер взмокший лоб.

– Может, это были те, с кем мы разминулись?

Максим сидел на корточках и сматывал веревку, но, услышав слова Лолы, замер, поднял голову и посмотрел на нее, озаренный догадкой.

– А ведь ты права, Лола… Только это были не случайные гости, а жители Мельтахо. Вот что хочешь готов поставить: они собирают здесь урожай. Чего добру пропадать? Нам осталось только дождаться их возвращения. Мы же не знаем, что еще растет на острове.

Лола возликовала и в порыве чувств бросилась Максиму на шею. Он приобнял ее.

– Нужно обязательно сказать Руслану! – радовалась она. – Скоро мы вернемся домой!

Максим наблюдал за ней нечитаемым взглядом, с тенью улыбки на губах. Спустя некоторое время поток возбужденных эмоций схлынул, девушка вспомнила, где находится, и предложила осмотреть развалины.

По обеим сторонам от узкой улочки застыли каменные скелеты давно покинутых жилищ. Раздетые временем донага, они зияли пустыми глазницами дверных и оконных проемов, являя взору пустое чрево. В травянистых зарослях покоились останки крыш; по известняковым стенам взбиралась усыпанная белыми цветками колючая лиана, вздыхала на ветру и что-то тихо себе нашептывала. Прячась от солнца в тени стен, вился в трещинах папоротник-костенец. Его мелкие листья напоминали узоры клевера. Природа латала прорехи, как могла.

Местность вокруг поросла быльем. Не уцелело ни одной крыши, но на удивление хорошо сохранились резервуары для сбора дождевой воды и низенький колодец, выложенный из камня и глины и накрытый идеально круглой каменной плитой. Максим провел по ней ладонью, смахивая известняковую пыль, но двигать не стал. При наличии двух родников он не видел необходимости тревожить старый колодец.

Вокруг разросся можжевельник и обильно цвел душистый тимьян. Раскаленный ветер шуршал тяжелыми пальмовыми хвостами. Почему здесь нет птиц и мелких животных, думала про себя притихшая Лола. Внезапно девушке стало неловко и даже немного стыдно за недавний всплеск бурных эмоций, но почему, откуда взялось это ощущение, она не могла понять. Навеяло грустящим ветром или видом узких улочек, погребенных под останками домов и укрытых пылью безгласных воспоминаний? До чего же странное место… Лола не знала, как к нему относиться. Здесь не было изогнувшихся в корчах деревьев и окутавшей их мрачной атмосферы, как в лавровом лесу, но все же витала непостижимая скорбь, ощущение утраты, всегда присутствующее в тех местах, где людей силой заставили бросить родной кров.

Лола и Максим в необъяснимом смятении бродили по развалинам, вполголоса переговаривались, сконфуженные, чуть озадаченные, и уже готовились вернуться к роднику и там устроиться на привал, а после двинуться в обратный путь, но Максим решил заглянуть в одну из пристроек.

Мелкие пристройки, по виду явно для хозяйственных нужд, чуть ли не вплотную лепились к жилым сооружениям и с виду не представляли особого интереса. Максим из любопытства проверил одну из них, и каково же было его удивление, когда он увидел в углу каменную лесенку, ведущую вниз, к дверному проему.

По другую сторону на незваных гостей смуро пялилась угольная чернота. Сердце Лолы тревожно екнуло, но девушка постаралась взять себя в руки.

– Такого я не ожидал, – признался Максим, сдвинул солнечные очки на лоб и полез в рюкзак за фонариком. – Подождешь здесь? Я быстренько проверю, что там.

– Я пойду с тобой.

Лоле совсем не хотелось спускаться туда, но отпускать Максима одного девушка боялась.

Эта лестница сохранилась куда хуже той, что по горному массиву вела к поселению. Не осталось ни одной мало-мальски целой ступени, камни сточились дождями, искрошились, просели. Максим подал руку, чтобы Лола не оступилась и не упала, предупредил смотреть под ноги и аккуратно свел вниз. Девушка насчитала восемь ступеней. Внизу Максим отпустил ее руку, и Лола с фонариком наготове застыла рядом, решительно вглядываясь в непроницаемый мрак и бросая вызов давним страхам. Изнутри пахнуло сыростью и холодом. Лола зябко поежилась и вошла вслед за Максимом, стараясь держаться ближе к нему.

Громкий хруст известняковой крошки под ногами отражался от низких кремово-белых сводов и бил по барабанным перепонкам. Разогнанные по углам тени безмолвно жестикулировали, передразнивая незваных гостей. Лучи двух фонариков скрещивались между собой, вырывая из темноты проушины для ламп, держатели для факелов и углубления-полки для хранения корзин, кувшинов, бутылок, деревянных ящиков и прочей домашней снеди.

– Да это же погреб, – прошептал Максим.

Они прошли через истертую сводчатую арку во второй зал с каменными столами по углам. Аккуратно обтесанные квадратные столешницы держались на постаментах, выложенных такой же каменно-глиняной кладкой, что и колодец во дворе.

– Можешь себе представить, что когда-то здесь хранились запасы еды и бочки с пальмовым вином? Селяне торговали с Мельтахо и взамен получали необходимые продукты, которые не могли вырастить сами… Поразительно.

Лола не ответила, занятая наблюдением за излишне прыткими тенями, чье поведение странным образом изменилось, едва она следом за Максимом прошла во вторую комнату. Чего они так разволновались, чего заметались?..

Узкий закуток с рядами стенных полок обозначил тупик. Здесь уже не так отдавало сыростью, как в первом зале, воздух был суше. Максим скользнул фонарем по пустой стене слева, и мощный луч провалился в кромешную тьму за едва различимой овальной решеткой, то ли сдерживающей мрак, то ли выступающей извне как часть его самого. Лола покрылась мурашками и неосознанно отступила назад. «Давай уйдем отсюда, пожалуйста!» – хотела попросить она, но слова не шли с онемелого языка.

Максим бесстрашно шагнул навстречу просверленному темнотой жерлу и подергал решетку.

– Заперто. Странно, засовов и замков не видать…

Он просунул фонарик через квадратное плетение и посветил вдаль. Направленный пучок света, бьющий на дальние расстояния, выхватил кружащую известняковую пыль и беспомощно рассеялся во мраке.

– Какой-то туннель… Интересно, как открывается решетка. Может, здесь нажимная плита в стене? Как раз под стать местному антуражу.

Лоле было не до шуток.

– Ты собираешься идти туда?.. – ужаснулась девушка. Собственный голос показался ей низким, гулким, незнакомым.

– Нет, конечно. Я бы туда не пошел, даже если бы решетка была распахнута настежь. Мало ли какая протяженность у этого туннеля и в каком он состоянии. Может, тут ловушки остались. Кто знает, что творилось в головах у местных.

Погреб имелся в каждой пристройке, и в каждом был свой таинственный туннель, о назначении которого оставалось только догадываться. Намертво закрытые решетки разжигали любопытство Максима. Хотя соваться внутрь он не собирался, это не мешало ему с живостью обсуждать находку и перебирать варианты.

– Похоже на туннели для отступления, – бросил Максим, надевая очки. Они обследовали последний погреб и наконец-то вышли на солнце. – Вот почему на решетке нет ни засовов, ни замков: чтобы никто не понял, как попасть внутрь. Держу пари, она закрывалась по принципу герсы: обрубил за собой веревку, решетка упала – и все, враг не пройдет. Не удивлюсь, если выяснится, что все погреба соединены между собой такими туннелями. И один общий коридор – или сеть коридоров, что вероятнее – выводит в какое-нибудь безопасное место. Например, в лес. Или в пещеру… Нет, скорее всего на поверхность.

Максим достал флягу и пригубил воды. Лола слушала его молча и дышала полной грудью, радуясь про себя, что больше не нужно бродить под гулкими сводами и всматриваться в угольную черноту за решеткой. Шею и руки приятно покалывало зноем, ледяные пальцы и ступни медленно отогревались под сонным трепетом раскаленного ветерка. Лола сняла кепку и заново перетянула резинкой нечесаные, влажные от пота волосы.

– Ты что-то притихла… Устала?

– Немного…

– Привал? – предложил Максим.

– Мы еще не все осмотрели. Давай закончим, а потом сделаем привал. Только не здесь, а у родника, ладно?

Они поправили рюкзаки, вышли на улицу и направились к обрыву в дальнем конце поселения. Максим предусмотрительно взял Лолу за руку, и она сжала его крепкую ладонь в своих пальцах. Восточная часть острова раскинулась перед ними, как настольная карта-игра с уменьшенными деревьями, гладкими перекатами холмов и васильково-синим полотном, обозначающим бескрайние воды Тихого океана. Лола с легкостью угадывала места, где проходила с Максимом. Остров переливался сочными красками, и только неприветливый лавровый лес уныло хмурился вдали. На его фоне пушистые кроны каштанов и грабов зеленели особенно ярко.

Горизонт отсвечивал приглушенной желтизной. По небу шла легкая перистая рябь и ближе к Понкайо таяла прямо на глазах. На кобальтовой глади океана сиротливо белела крошечная щепка. Максим снял с пояса рацию и попытался связаться с Русланом, но походная малышка не сумела покрыть такое большое расстояние. В ответ звучали только помехи.

– Если испортится погода или с яхтой что-нибудь случится, можем переехать сюда. – Максим повесил рацию обратно на пояс. – Родник в двух шагах, горизонт просматривается еще лучше, чем с берега. Что ночью, что днем – любой сигнал будет виден за полста километров.

– Здесь очень красиво…

– Да, приятный островок. Неудивительно, что сюда приезжают.

Лола и Максим неторопливым шагом побрели вдоль обрыва и через пару сотен метров наткнулись на остовы неизвестного сооружения, плотно обсаженные буйно цветущим олеандром. Сейчас уже не представляло возможным определить, что это было за строение и для чего, но, судя по основанию, оно превосходило размерами все остальные постройки.

На привал устроились прямо на земле рядом с родником. Растомленные дневным зноем и долгой ходьбой, усталые, они с наслаждением вслушивались в его успокаивающий напев и тянули к нему руки. Над головой шелестела тяжелая листва дубов и платанов; близ воды ветерок посвежел и было уже не так жарко. Солнце игриво подмигивало из-за перины золотисто-розовых приплюснутых облаков. Погода обещала остаться благоприятной.

– Славно прогулялись, я очень доволен. Столько всего увидели и узнали. Теперь хотя бы знаем, что это за остров. Сейчас еще посидим… или поспим немного… – Максим с блаженным оханьем вытянулся на камнях и забросил руки за голову. – И назад потопаем.

– Русик, наверно, уже волнуется, – задумчиво произнесла Лола, протирая носовым платком пыльные солнечные очки.

Максим вытащил руку и быстро глянул время.

– Начало седьмого… До темноты должны вернуться. Я предупредил его, что мы можем припоздниться, но это же камрад. Скорее всего, уже подыскал прочную палку, чтобы задать мне трепку. Главное, чтобы не пошел нас искать.

К биваку возвращались той же дорогой. Они не выпускали из рук навигаторы и время от времени сверялись с компасом. В лавровом лесу, примерно в полукилометре от пальмовой рощи, им повезло наткнуться на валежник, щедро усыпанный мелкими опятами с нежно-коричневыми шляпками, похожими на поджаренные сдобные булочки. Лола переложила все лишнее к Максиму в рюкзак и принялась с горящими глазами набивать свою сумку.

Максим с трудом заставил девушку остановиться и чуть ли не в охапку утащил прочь, напоминая, что если они не вернутся в лагерь в ближайший час, Руслан пойдет их искать. Они предупредили его по рации, что уже подходят к биваку, но взвинченному Руслану эти слова не принесли никакого облегчения. Не стоит мучить его дополнительным ожиданием. Лола согласилась, но, прежде чем уйти, вбила координаты сокровищницы в навигатор, чтобы завтра вернуться сюда с Русланом или Максимом и забрать остальное.

На берег вышли в половине девятого и, дабы не тратить время даром, ругались уже по пути на яхту. Лола первой отправилась в душ. Вымывшись и переодевшись в чистую одежду с бельевой веревки, они наконец-то сели ужинать. Руслан еще долго ворчал и метал на Максима убийственные взгляды, но потом успокоился, задобренный лаской сестры, вестью о двух найденных родниках и умопомрачительным запахом грибов.

На горизонте готовился погаснуть последний отблеск догорающего вечера. Небесный купол потемнел и зажег свои навигационные огни. Какие-то из них будут гореть еще несколько тысяч лет, в то время как другие уже давно угасли, но их свет продолжает жить и блуждать по бескрайним степям Вселенной, отражаясь всюду, где его могли увидеть.

После насыщенной прогулки по острову Лола валилась с ног. Многомесячное пребывание на яхте с редкими променадами по встречным атоллам расслабили организм. Икры забились; ныли одеревенелые колени. Голова перегрелась на солнце и теперь пылала жаром. Лола смочила полотенце холодной водой и приложила ко лбу, но не прошло и минуты, как оно стало теплым. Череп сдавливало каленым обручем, мозг пылал, точно в микроволновке. Сразу после ужина ребята отправили девушку в палатку. Лола хотела уговориться насчет дежурства, но голова так трещала, что спорить с категоричным отказом не было сил.

Лола забралась в спальный мешок и тотчас провалилась в сон. Через пятнадцать минут снаружи пикнули часы Максима: десять.

Глава 8

10 сентября, 2008 год


Лола проснулась, когда было еще темно, и по ровному сопению поняла, что рядом спит Руслан. Максим из-за перебитого носа шумно дышал и похрапывал. Временами казалось, что он задыхается, словно что-то колом встало в горле и перекрыло доступ кислорода. Чаще всего такое бывало, когда он спал на спине. Услышав это в первый раз, Лола страшно перепугалась, но потом Руслан объяснил ей, что к чему.

– Сколько время? – поздоровавшись с Максимом, тихо спросила Лола и присела рядом. – Начало седьмого?

– Четверть седьмого, – ответил Максим и поставил чайник на огонь. Чтобы не изобретать велосипед и не мучиться с ветками и колышками, команда захватила с яхты решетку от духовки и установила над очагом.

Лола отряхнула ступни от песка, натянула носки и ботинки, надела через голову толстовку и собрала волосы в хвост.

– Что? – удивилась она, заметив, что Максим внимательно смотрит на нее.

– Как себя чувствуешь?

– Ноги деревянные… – улыбнулась Лола. – Почему вы меня не разбудили?

– А зачем? – отозвался Максим сонным голосом и убрал волосы со лба.

Лола заметила темные круги у него под глазами. Он выглядел измотанным, точно после их возвращения в лагерь вчера вечером так и просидел у огня всю ночь, не сомкнув глаз ни на минуту. Девушка безоговорочным тоном заявила, что теперь ее очередь нести вахту, прогнала Максима спать и запретила показываться из палатки раньше полудня.

Чайник вскипел. Лола сделала себе подслащенный чай, набросила на голову капюшон толстовки, обхватила кружку руками и устремила взгляд на розовеющую полоску горизонта. Волны тихо перешептывались под чистым светом вездесущих звезд. Лола затаила дыхание и прислушалась, но не сумела разобрать ни слова. Быть может, она просто не понимала языка.

Сегодня было прохладнее. С воды тянуло свежестью, северо-западный ветерок забирался в рукава и под капюшон толстовки, но горячие бока кружки согревали девушку. Через полтора часа или даже меньше взойдет солнце и станет жарко, как в печке. Лола вдохнула полной грудью сладковато-горький аромат мангровой листвы, придвинулась ближе к очагу и приготовилась наблюдать за горизонтом.

Немного погодя, вынув из кармана отданный Максимом перед уходом блокнот с координатами Понкайо, девушка взяла микрофон радиостанции, нажала кнопку и неторопливо произнесла:

– Мэдэй, мэдэй, мэдэй. Это парусная яхта «Милана». Это парусная яхта «Милана». Это парусная яхта «Милана». Покинули дрейфующее судно. Высадились на остров Понкайо. Наши координаты… – Лола опустила глаза в блокнот и стала читать при свете огня: – три два градуса, три ноль точка пять минут северной широты; один семь шесть градусов, три семь точка семь минут восточной долготы. Запрашиваем эвакуацию трех человек. Прием.

По научению Руслана и Максима она передавала сигнал бедствия по-английски, четко проговаривая каждое слово, особенно цифры координат. Лола так привыкла к молчанию в эфире, что чужой голос, наверно, испугал бы ее, лишил дара речи. И все же она, как и ее ребята, не переставала надеяться на ответ. А после того как вчера стало известно, что жители Мельтахо приезжают на Понкайо за урожаем, в ней открылось второе дыхание, да и в Руслане тоже, она поняла это по его глазам. Они дождутся, они обязательно дождутся, и однажды утром, или вечером, или в разгар жаркого дня через помехи пробьется голос…

– Мэдэй, парусная яхта «Милана», – скажет он и назовется сам. – Сигнал бедствия принят.

Он сообщит свои координаты, скорость и предполагаемое время подхода. Они повторят его слова, с трудом сдерживая волнение и неверие, завершат связь положенной фразой и будут долго смотреть друг на друга. Быть может, они взорвутся бурной радостью и кинутся обниматься, будут восторженно суетиться, не в силах усидеть на одном месте, смаковать каждую фразу долгожданного ответа, бесконечно сверяться с часами и каждую минуту говорить друг другу, сколько осталось до прибытия судна. А может, охваченные невыразимым чувством, в безмолвии встанут рядом, ближе, плечом к плечу, и в ожидании устремят взгляд на горизонт.

«Мы смогли…» – прошепчет кто-нибудь из них. И каждому покажется, что это сказал он сам.


***

– Я уже хотела будить тебя, – были первые слова Лолы, едва Руслан приблизился к очагу.

– Что случилось? – сразу насторожился Руслан. Он вгляделся в ее лицо, но следов тревоги не нашел, только легкую озабоченность, как у человека, заваленного хлопотами.

Лола протянула ручной, напоминающий карманные часы, барометр-анероид для измерения атмосферного давления, и Руслан сразу все понял.

– Два часа назад начало падать. И еще вот, взгляни… – Лола указала на небо, залепленное перисто-кучевыми хлопьями, как стекло липкими комьями снега.

Облака сплошным покрывалом тянулись с северо-запада, образуя удивительно мягкую перину с отдельными «барашками». Ближе к острову через просветы проглядывала ослепительная лазурь, над Понкайо небо пока еще сверкало чистым прозрачным цветом. На горизонте «барашки» крупнели, плотно теснились и превращались в густоплетеную завесу, где в изжелта-белой сердцевине, обложенной серыми подушками, горело утреннее солнце.

– Красиво, если не знать, чем закончится. – Руслан зачесал пятерней длинную челку, и немытые пряди послушно легли на отросшую шевелюру.

– Отвезешь меня на яхту? Надо разобраться с грибами. Думаю приготовить еды сразу на весь день и привезти сюда. А еще я вчера замочила футболки… Высохнуть уже не успеют, но не оставлять же в тазу…

Руслан втянул носом теплый влажный ветер, бросил последний взгляд на небо и повернулся к сестре.

– Бери все, что нужно. Пойду растолкаю Макса. Надо собрать с берега древесину и натянуть брезент над очагом.

– А может, ты или Максим сходите в лес за оставшимися грибами? Я боюсь, как бы до них не добрались кабаны…

– Кабаны? – удивился Руслан.

– Да, – спохватилась девушка, вспомнив, что брат ничего о них не знает. Максим, судя по всему, тоже запамятовал ему рассказать. – Мы вчера нашли в лесу порои. Не в этом лесу, – Лола кивнула в сторону лаврового леса, непроглядной черной стеной подступающего к пальмовой роще, – а чуть дальше. Там светло и солнечно, поют птицы и растут каштаны… – Лола вспомнила об аппетитных красно-коричневых орешках. – Много созревших каштанов… Но Максим запретил их рвать, сказал, что ими можно отравиться.

– Ну хоть что-то он вчера сделал правильно, – сухо отозвался Руслан. – Хорошо, я скажу ему про грибы.

Лола подхватила походный рюкзак, вычищенный от лесного мусора и мелких жучков, и убежала к шалашу со съестными припасами. Руслан забрался в палатку. Максим спал на спине и сдавленно храпел.

– Макс. – Руслан потряс товарища за локоть. – Макс, подъем.

Максим перестал задыхаться, приоткрыл глаза и, не поднимая головы, скользнул по Руслану осознанным взглядом.

– Если вы там откопали сундук с золотом, мне все равно, – пробормотал он, переворачиваясь на бок и устраиваясь на согнутой руке, как на подушке. – Возвращайся, когда найдете бункер с копченой колбасой и сгущенкой.

– Гроза идет. Мы с Лолой на яхту собираемся, кухарить и стирать. Рацию прихватим. Лола спрашивала, не сгоняешь ли ты в лес за грибами, пока до них не добрались кабаны.

– Она просила лично меня или спрашивала, не сгоняет ли кто-то из нас? Кто первый встал, того и тапки?

– Я отвезу ее и вернусь, почищу берег. Надо собрать столько веток, сколько влезет в курень.

Пока Лола и Максим вчера искали воду и обследовали развалины, Руслан соорудил времянку для дров.

– А времени сколько?

– Десятый час.

– Мне казалось, я слышал звон. Это мне приснилось, или вы там со скуки бубен сварганили? Не уточнишь, откуда гроза?

– Натянешь брезент над очагом? – Руслан взял свой походный рюкзак, чтобы уложить в него радиостанцию, и повернулся к выходу. – Плавучий якорь13 в сумке со спасательными жилетами.

– Ай ай14, кэп.

Глава 9

Лавровый лес тускло озарялся утренним светом. Деревья горбились, постанывали и кряхтели, как древние старцы, будто бы сами страдали от повисшей между стволами вязкой субстанции, которой были вынуждены дышать. Максиму не пришлось далеко уходить. Ему даже показалось, что на дорогу он затратил гораздо меньше времени, чем потребовалось вчера, словно за ночь грибная сокровищница перебралась ближе к лагерю.

Сбросив с плеча пустой рюкзак, Максим вытащил складной нож и хотел уже присесть на корточки, но краем глаза уловил в сторонке массивную тень, повернул голову и среди деревьев различил очертания неизвестного сооружения, похожего на домик лесничего. Максим помедлил, защелкнул лезвие и твердым, но неспешным шагом, старательно глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться о кочку, двинулся к неопознанному объекту.

– Привет, старикан… – пробормотал Максим. – Сколько же лет ты здесь стоишь?

Опутанный тенями молчаливого леса, под надежным пологом лавра дремал ископаемый дот. От плотного мшистого ковра на изгрызенных временем стенах не осталось живого места. Максим посмотрел в навигатор на прорисованный маршрут. Укрепление гнездилось совсем рядом с той дорогой, которой они с Лолой возвращались в лагерь вчера вечером. Должно быть, в сумерках они не обратили на него внимания, приняв за обычный холм.

Обойдя сооружение, Максим понял, что на самом деле это полукапонир, а не дот: амбразуры сбоку, а не спереди, огонь велся с фланга в одном направлении. Несущественная разница для многих, почти для всех, но для Максима достаточно ощутимая, чтобы ею не пренебрегать.

Максим осторожно заглянул в ров, огороженный бетонным бруствером, но на двухметровой глубине, кроме папоротника и обломанных сучьев, ничего не было. Из рва на поверхность вел скоб-трап. Проржавевшие ступени выглядели целыми, но Максим все равно бы не рискнул ими пользоваться. Да и что ему делать внизу?

Бетонное укрепление имело форму неправильного прямоугольника и размерами намного превосходило домик лесничего. Подслеповато щурясь черным глазом-амбразурой, полукапонир всматривался за спину Максима, ожидая прихода врага с восточной стороны. Из пулеметного узла соседней амбразуры выглядывал обернутый бронетрубой ствол артиллерийской установки. Под каждой амбразурой находилось отверстие для сброса стреляных гильз. Под крышей торчали бурые штыри для маскировочной сетки – все, что осталось от креплений.

Максим вынул фонарик и вошел в П-образный сквозник с приоткрытой ржаво-зеленой бронедверью и двумя амбразурами по углам для защиты входа от вражеского проникновения. Внутри было холоднее, чем в лесу, и темно, как ночью. Пахло сыростью и землей. Максим прошел в первый боевой каземат, желая одним глазком взглянуть на пушку, ствол которой торчал на улице. Подобное сокровище нечасто можно было встретить в укреплениях.

Увиденное оправдало все ожидания. Это был настоящий окостенелый пережиток истории. Максим никогда не видел артиллерийской установки в таком превосходном состоянии. Сохранился даже приемник для гильз и оптический прицел, и до сих пор можно было различить отдельные цифры на шкале для стрельбы в темноте или по заранее пристрелянным целям. Отсутствовало только сидение наводчика. Максим бережно, почти любовно провел рукой по артиллерийским останкам орудия, но вертеть не рискнул: побоялся сломать. Из пулеметной амбразуры для защиты входа, пропускавшей не больше света, чем дверной глазок, тянуло сквозняком. Максим стоял рядом с окаменелой пушкой, любуясь ею в свете фонарика, пока не продрог.

Второй боевой каземат пустовал и оттого показался значительно больше первого, но ничего интересного рассказать о себе не смог. В третьем помещении, которое, по всей видимости, служило хранилищем, у стены стояли деревянные стеллажи для боеприпасов, невесть каким образом выдержавшие испытание временем. На стенной трубе для подачи боеприпасов в соседний боевой каземат осталась металлическая заслонка. В дальнем углу, жадно глотая свет фонаря, чернел открытый люк на нижний ярус. Крышка, судя по искореженным петлям и раме в наростах ржавчины, отсутствовала уже давно. Максим присел на корточки и посветил вниз. «Интересно, сколько здесь ярусов, два или три, – отвлеченно думал он, водя фонариком по обломкам скоб-трапа на пыльном бетонном полу. – И соединяются ли они как-нибудь с теми туннелями в развалинах. Может, где-то на острове есть катакомбы?.. Понкайо, а ты, оказывается, не так-то прост…»

В последнем помещении располагался командный пункт со второй пулеметной амбразурой. На полу лежали останки свисающей с потолка перископной трубы. На прикрученном к стене столике прежде размещались карты, радиостанция и прочее необходимое оборудование, но теперь он заржавел и был засыпан плотным слоем бетонной крошки.

Полукапонир значительно выигрывал на фоне остальных укреплений, где Максиму доводилось бывать вдвоем с Русланом и потом втроем с Лолой. На стенах не было ничего, кроме мха, трещин, насекомых да проступающей из-под бетона ржавойармирующей сетки. На полу ни окурка, ни бутылки, ни бумажки. Преимущество удаленности от цивилизации всегда на пользу природе и памятникам истории, но эта польза весьма сомнительна для человека.

Через обычный и противохимический тамбур Максим вышел в сквозник и оттуда на улицу. Часы показывали десять утра, но в лесу нисколько не посветлело. После стылого воздуха полукапонира снаружи было душно, как в теплице.

Потревоженные кусты зашелестели под чьими-то уверенными стремительными шагами, но прежде чем Максим обернулся, приготовившись к встрече с разгневанным товарищем, в затылок ткнулось что-то твердое.

Сухо щелкнул, избавляя от вопросов и сомнений, взведенный курок.

– Не дергайся, гоблин, не то мозги вышибу. Сними рюкзак и подними руки.

Захваченный вихрем самых разных вопросов – кто это такой, откуда взялся, что ему нужно, где Лола и Руслан? – Максим беспрекословно подчинился, и пустой рюкзак с легким шелестом упал на землю. Незнакомец отточенными движениями охлопал Максима по карманам кителя и штанов, изъял рацию и складной нож, фонарик и навигатор, после чего грубо развернул к себе.

Перед Максимом стоял небритый парень лет двадцати пяти, с серебристым кольтом М1911 в руке и такими же стальными глазами. Неровно подстриженная бородка сужала удлиненное скуластое лицо, придавая ему довольно хищный вид. Кожа на лице выдублена солнцем и ветром, в уголке потрескавшихся губ красной кнопкой выделяется разлизанная болячка. Нижняя челюсть немного выдается вперед, за большим ртом угадываются крупные зубы. Идеально ровный нос портили белые лохмотья обгоревшей кожи. Миндалевидные глаза опушены густыми ресницами и могли бы принадлежать девушке, если бы нервный электрический блеск не умертвлял в них жизнь и взгляд не казался таким диким. Правильной формы череп обтягивала черная бандана с длинными завязками, обсыпанная белой пылью. Под расстегнутым кителем цвета хаки проглядывал растянутый ворот не то футболки, не то майки; на шее висел кожаный шнурок с желтовато-белым зубом какого-то хищника.

Незнакомец жадным взором бродил по лицу Максима, выискивая следы страха, и медлил, рисуясь, давая возможность прочувствовать всю безысходность своего положения. За спиной молодого супостата приветливо улыбался вооруженный автоматом бородач. «Приезжие?» – промелькнуло в голове у Максима. Он скользнул быстрым взглядом по видавшему виды автомату с сетью царапин и потертостей на стволе. На играх они с Русланом так часто сталкивались с электропневматическими приводами автоматов Калашникова, что сейчас Максим без труда опознал в руках бородача АК74. И хотя качественно выполненные приводы внешне от настоящего оружия не отличались, Максим с уверенностью мог сказать, что столкнулся не с опьяненными свободой туристами-страйкболистами. Он скорее поверит, что это любители ежевики.

В черных зарослях на лице бородача блестела едва заметная седина; глаза под длинным козырьком кепки, воспаленные, точно после недосыпа, но лишенные всяких признаков усталости, горели юношеским азартом, как у возбужденного охотника, поймавшего свою первую добычу. Максиму так и не удалось определить его возраст. Он явно принадлежал к тому типу людей, которые не стареют на протяжении десятилетий, вводя тем самым окружающих в заблуждение, а потом резко усыхают буквально за одну ночь. Но пока бородач выглядел полным сил и здоровья. В отличие от стройного поджарого спутника он был крепко сбит и широкоплеч. Рукава его темно-синей футболки распирались от бицепсов, на груди отчетливо прорисовывались мышцы. Максим не удивился бы, узнав, что в прошлом бородач занимался боксом.

Супостаты были одеты сравнительно одинаково и напоминали одичавших вояк: отщепенцев или предателей. Рисунок на камуфляжных штанах – темно-зеленых у молодого парня и песочно-серых у бородача – выцвел, края накладных карманов пообтрепались, но сами брюки выглядели добротно. Черные военные ботинки с высоким берцем матово поблескивали каплями лесной росы. Бородач поправил кепку, и на запястье мигнул экран хороших электронных часов известной марки.

Максиму стянули руки нейлоновыми хомутами и резким ударом по ногам поставили на колени. Молодой супостат – очевидно, вожак – привычным движением сунул пистолет в кобуру на поясе, где рядом с охотничьим ножом висела громоздкая рация военного типа, и Максим понял, что их не двое, а больше. Сколько? Где остальные? Что с Лолой и Русланом? О них узнали? Может, их поймали и под нажимом заставили Руслана признаться, где искать Максима?

Блеснула, отражая темные купы деревьев, зеркальная сталь зазубренного ножа. Цепкие зрачки вожака расширились, в металлических глазах вспыхнул оголенный высоковольтный провод. Ноздри лихорадочно раздулись, в порыве самозабвения сбилось дыхание. Агрессор угрожающе осклабился, но Максим выдержал безумный взгляд.

– Жить хочешь? – с издевкой спросил вожак, нависая над ним, как мясник над неразделенной тушей. Мягкий голос пронизывался электрическими разрядами неконтролируемой нервозности. – Тогда спикай правду, только правду и ничего, кроме правды. Любой финт – и тебе хана. Усек?

– Усек, – послушно отозвался Максим.

– Сейчас посмотрим. Итак, фланер, сколько вас здесь?

Максима как в ледяную воду окунули. За долю секунды разом вспыхнули десятки вопросов, но угасли прежде, чем молчание Максима превысило допустимые пределы. Они не знают, сколько их здесь? Это правда? Значит, наткнулись на него случайно, повезло? И о Лоле с Русланом пока не известно? Есть ли возможность спасти девушку? Или это хитрая проверка?

– Двое, – наудачу брякнул Максим.

– Женишок молодой? – ощерился агрессор. Максим напрягся. Неужели наблюдали за берегом и увидели Лолу? – Кралю свою привез? Да кто на тебя, рыловорота, клюнет?

– Двое парней.

Бородатый клеврет за спиной вожака басовито хохотнул. Он уже закончил обшаривать рюкзак Максима и теперь сидел на корточках и с жадным любопытством наблюдал за допросом. Черные глаза полыхали, как два уголька, с губ не сходила добродушная улыбка компанейского человека. Заслышав ответ Максима, он развеселился и принялся потешаться над ними, называть обалдуями, которые ничего не смыслят в настоящем отдыхе, здравом для тела и духа.

– Кому взбредет в голову фестивалить на яхте в сугубо мужской компании, без приятного женского общества? Только безнадежным сундукам! – гудел он, посверкивая глазами и обнажая в широкой улыбке желтые зубы курильщика.

Сердце пропускало удары. Если пиратам не известно, сколько человек высадилось на остров, значит, сигнал бедствия они не слышали, яхту заметили случайно, за лагерем не следили и о Лоле не знают. Последнее лишь вопрос времени. Если он не скроет существование девушки, о ней узнают так или иначе. В любую минуту Руслан может выйти на связь и обронить имя сестры. Что же делать?

– Кто остался на яхте? – услышал Максим отрывистый вопрос молодого супостата и механически бросил:

– Никого.

Он лихорадочно думал. Что они здесь делают? Что им нужно? Откуда взялись? В этой части Тихого океана нет и не может быть свободно разгуливающих пиратов. И тут его осенило. Свежие следы возле ежевичных кустов… обнесенные финиковые пальмы… недоступная южная сторона Понкайо… Они живут здесь? В это слабо верилось. Им бы не удалось скрыть свое существование от всего мира. И все же они здесь… Но за каким дьяволом?

И тут словно в ответ на невысказанный вопрос молодой супостат притянул Максима к себе и острием клинка коснулся шеи в той точке, где под ненадежной плевой кожи билась сонная артерия.

– За сельпо меня принимаешь?! «Никого», а потом выяснится, что капитан, кок и целая команда? – Скуластое загорелое лицо, спокойное минуту назад, перекосилось резкой вспышкой злобы. Неистовые электрические искры в глазах не оставляли сомнений, что вздумай он убить заложника, его рука дрогнет только от экстаза.

– Там никого нет, – отчеканил Максим.

Агрессор недоверчиво щурился, примериваясь к его словам.

– Мы проверим. Если ты решил турусы на колесах подпустить, я отрежу тебе язык. Усек? – Клинок вжался в трахею с такой силой, что любое неосторожное движение могло стать для Максима последним. – Вдуплил, спрашиваю?!

– Вдуплил.

Походная рация недовольно зашипела, прерывая допрос, и заговорила раздраженным голосом ничего не подозревающего Руслана:

– Макс, прием. Я уезжаю на яхту. Где ты ходишь?

«Он на свободе, он цел. Лола наверняка с ним, о ней пока не знают».

– О, вот и корешок объявился! – хохотнул бородатый клеврет, снял с пояса изъятую рацию и передал вожаку.

Максим под бешеный перестук сердца мысленно взывал к Руслану, заклиная не упоминать о Лоле.

– Где твой кореш?

– Ходил за водой, – машинально отстучал Максим, застыв подобно статуе, не живой и не мертвый, весь в мурашках и противоречивых мыслях. – Где он сейчас, я не знаю.

Что же делать? Забрать автомат, перестрелять их?..

– Термит, на связь! Где ты? Прием!

– «Термит»? – насмешливо плюнул агрессор.

– Мой позывной, – объяснил Максим, скованный не только хомутами, но и внутренним напряжением, сдавившим все органы. В голове царил сумбур, а сердце так сжималось, еще немного – и расплющится.

Максим сидел на коленях, уставившись в землю, и прикидывал шансы. Скользнуть бородачу за спину, выпустить очередь в его соратника, потом разобраться с ним… Это может стоить жизни, но как еще спасти Лолу, если Руслан обмолвится о ней, Максим не представлял.

Если только…

– Термит, чтоб тебя, где ты?! – Смешанная с волнением ярость заставляла Руслана чуть ли не кричать. – Если рация барахлит, возвращайся немедленно! Мне надо ехать, но я не могу, пока ты не вернешься! Ответь, прием!

– Можно ответить? – Максим поднял голову и посмотрел на вожака.

Молодой супостат взвесил в голове все за и против, опустился на корточки и поднес рацию к его губам.

– Ляпнешь что-нибудь не в тему, – зашипел он, обдавая заложника кисло-прокуренным смрадом, – и мы размажем твои мозги по земле.

Бородатый клеврет поднялся и встал сбоку. Максим почувствовал у виска жесткое дуло автомата.

– Макс, я иду к тебе. Если выяснится, что ты никуда не провалился, а просто ворон считаешь, клянусь, я сверну тебе шею.

– Какой у тебя хороший друг, – засмеялся бородач.

Молодой супостат предостерегающе глянул на Максима – серо-стальные глаза покрылись изнутри льдом – и нажал кнопку рации.

– Тридцать седьмой на связи. Сигнал пропадает.

Зрачки вожака сузились от бешенства. Он выпрямился и наотмашь ударил заложника по лицу зажатой в кулаке рацией. Максим упал на землю с разбитой скулой. Вожак скрутил его за шкирку, рывком усадил и острием заточенного клинка коснулся кожи в опасной близости от глаза.

– Понял тебя, сигнал пропадает. Скоро… – Рация захрипела, проглотила окончание фразы, всхлипнула и смолкла. Молодой супостат пропустил сообщение мимо ушей – или только прикинулся, что ничего не слышал.

– Что это сейчас было, а?! – Он остервенело встряхнул Максима, продолжая удерживать его за воротник. – Вздумал играть с нами, гаплонт?! – бесновался он, все сильнее надавливая клинок, с трудом сдерживая себя. Глаза полыхали жаждой крови. – Я сейчас тебя так разукрашу – никаких ниток не хватит, чтобы зашить!

– Мы страйкболисты. Это всего лишь мой позывной. Случайно вырвался… – проговорил Максим медленно и вкрадчиво, словно обезвреживал голосом взрывчатку.

– Позывной, значит? – прорычал агрессор. – А как же «Термит»?

– Это вербальный позывной, прозвище. – Максим не двигался. – «Тридцать седьмой» – цифровой позывной.

– А гробового позывного у тебя нет?! – Молодой супостат запрокинул ему голову, подставил лезвие под кадык и судорожно облизнул губы.

– Мы страйкболисты, – с расстановкой повторил Максим, не теряя с ним зрительного контакта. Дикие свинцово-серые глаза сверкали хмельным возбуждением. Через плотную ткань банданы Максим чувствовал влажную руку психопата, но смотрел на него без вызова и ненависти. – У нас несколько позывных.

– Макс, как меня слышишь? Прием.

Вожак помедлил, но к чему бы еще придраться, не нашел, с неохотой отвел клинок и сунул рацию под нос.

– Скажи, чтоб отвалил.

Под нажимом автомата Максим глухо произнес:

– Нормально тебя слышу. Все в порядке, иду обратно. Конец связи.

Молодой супостат с пренебрежением оттолкнул Максима. Тот не удержался и рухнул на землю, но вожак даже бровью не повел, бросил походную рацию своему спутнику, который ловко ее поймал, и снял с пояса громоздкое чудовище. Максим к тому времени сумел кое-как сесть, благо руки стянули спереди, а не сзади.

– Мы на месте. Двое бздыхов. Сцапали одного.

– А почему они раздельно гуляют? – прорвался сквозь помехи удивленный мужской голос.

– Вот сам и спросишь! – брызнул ядом вожак. – Он ваш. Берите либо на огрызке, либо на берегу.

– Ладушки, Оскар, мы все поняли.

Бородатый клеврет поставил Максима на ноги, развернул и небрежно толкнул в плечо, беззлобно усмехнувшись:

– Шагом марш, спортсмен.

Глава 10

Дуло автомата тыкалось в спину каждые пять секунд, напоминая о себе и предостерегая от глупостей. Максима довели до палатки, надавили на плечо и заставили опуститься на колени.

Было время прилива. Волны в ажиотаже бросались на берег, унося с собой плоды мангров и просоленные черные водоросли. Маленькие шустрые крабы бегали по сухой полосе у пальмовой рощи, замирали на месте, словно бы о чем-то замечтавшись, потом резко приходили в себя и боком улепетывали прочь. Небо от края до края затянуло подушками облаков. Они уплотнились, заслонили солнце и угрожающе посерели. Дул холодный влажный ветер, над островом сгустились золотистые сумерки.

Бивак пустовал. Рядом с яхтой на волнах покачивался камуфляжный катерок с закрытой кабиной. Дымчатые стекла рубки и пятнистый, в тон судну, защитный тент над кормовым кокпитом не позволяли заглянуть внутрь и узнать, есть ли кто на борту. Максим заскользил взглядом по песку, выискивая следы Руслана и Лолы, но радоваться их отсутствию не спешил. Динги на берегу нет – значит, лодка все еще возле яхты, просто ее отсюда не видно. Неужели не успели выбраться?.. Или Руслан увез Лолу и теперь оба прячутся в прибрежных водах на другой стороне острова? Долго им там не просидеть. Эти подонки знают о Руслане и просто так уже не отстанут. Рано или поздно смекнут, что их водят за нос, и найдут злосчастную лодочку. Так или иначе, Лола окажется у них.

Вожак нервно прошелся вдоль кромки воды, пнул одного краба, наступил на другого и остановился, развернувшись всем телом к океану и поглядев в сторону малых посудинок. Приглушенно выругался, резким движением сорвал с пояса рацию и поднес к обкусанным губам.

– Ну и где вас черти носят? – плевался он. – Взяли гоблина?

– Не дави психа, Оскар, – отозвался мягкий бесстрастный голос, не тот, который отвечал чуть ранее. – Взяли. Сейчас доставим.

Неприятель ни словом не обмолвился о девушке, но Максим боялся вздохнуть с облегчением, боялся увидеть ее с Русланом, боялся, что супостат промолчал нарочно, с намерением «сделать сюрприз», удивить своих и воочию насладиться произведенным фурором.

Бородатый клеврет начал выкидывать из палатки сумки и рюкзаки, складируя их в общую кучу и тем самым полностью переключив внимание Максима на себя. Время убывает, а в голове по-прежнему ни одной мысли, как скрыть Лолу от захватчиков…

От размышлений отвлек сдвоенный рев мотора. Взбивая волны в белую пену, к берегу во весь опор увидавшим жертву хищником несся камуфляжный катерок. На некотором расстоянии за ним следовал динги без пассажиров. Катерок управлялся ловкой рукой и шел ретиво и смело. Через дымчатые стекла рубки смутно проглядывались силуэты нескольких человек. Приблизившись к берегу, он сверкнул хромированным днищем, и Максим понял, что суденышко сделано из алюминия. Застекленная дверца рубки отворилась, на носовой кокпит неуклюже выбрался Руслан. Руки ему стянули спереди, как и Максиму, чтобы мог идти самостоятельно. Следом из рубки шагнул, заполнив тесный кокпит, конвоир с автоматом. Он толкнул заложника в плечо, намекая не застопоривать движение, Руслан спрыгнул в мелководье, но приземлился неудачно, подогнув ногу, и едва не завалился набок. Не обращая внимания на злобную ругань и попытки вырваться, его подняли за шкирку и пихнули вперед.

Всего на катере было двое супостатов. Третий прикатил на динги. На подъезде к берегу он свернул к мангровому древостою, отвязал швартовый конец яхты и бросил в воду. Бородач встретил сородича на берегу. В четыре руки они затащили лодчонку на песок, разговорились, бородач зачалил динги к мангру и принялся осматривать со всех сторон. Погладил борта, изучил подвесной мотор, проверил жесткое днище и, судя по лицу, остался доволен. Прежде чем отойти, он бросил на лодку последний одобрительный взгляд.

Заложника приняли с рук на руки и проводили к палатке. Руслан выглядел разъяренным, дышал глубоко и прерывисто, как после жаркой потасовки, и смотрел диким зверем. У левого глаза отливал малиновый отпечаток чьего-то кулака.

– Убери руки! – огрызнулся Руслан, выдергивая плечо из цепкой хватки бородача.

Тот помедлил, глянул на него с любопытством – и резким ударом приклада в спину уложил на песок.

– Полежи в тенечке, боец. Как раз остынешь. – И с хохотом отошел к своим.

Захватчики сбились в стаю, и на пляже сразу стало многолюдно. Остров перестал казаться и быть необитаемым. Удаленность от цивилизации уже не чувствовалась так остро, как раньше. Максим ощутил незримое присутствие Большой земли, словно город был где-то рядом, в каком-то получасе езды по растянутому над бухтой мосту на другой стороне острова. Максим рассматривал супостатов и не мог отделаться от ощущения, что «Милану» по несчастью занесло в зону вооруженного конфликта или военного переворота. Потертые автоматы, разнотонный камуфляж, военные ботинки, небрежно повязанные банданы или надвинутые на глаза кепки: захватчики напоминали боевиков.

Руслан с кряхтением сел и глухо прорычал в адрес неприятелей несколько крепких выражений, которых Максим давно от него не слышал.

– Ты цел? – тихо спросил Максим.

Товарищ проворчал что-то и сплюнул.

– Где она? – Максим почти не шевелил губами.

Руслан метнул на супостатов беглый взгляд, повернул голову и скороговоркой процедил:

– В укрытии.

Максим задышал ровнее.

– Что нам делать? – Голос товарища вибрировал от ярости. – Скажи мне, что сделать!..

– Пока ничего.

Захватчики перебросились последними фразами, подтвердили сказанное кивками и рассредоточились по лагерю. Прибывшая на прокорм троица подошла ближе и мимоходом скользнула по Максиму оценивающим взглядом покупателей. Максим тоже хорошо их разглядел. У первого лицо изуродовано шрамами от ожогов – больше всего в нижней левой половине, – самый крупный шрам уползал к желобку под носом и вздергивал верхнюю губу, отчего казалось, что супостат все время ухмыляется. Плутоватые глаза шулера рыскали вокруг в поисках «чего-нибудь интересненького» – именно такое выражение читалось в них, когда он поглядывал по сторонам. Второй – худой и крепкий кореец с изборожденным ветром лицом и сильно выраженными скулами, говорил мало, отвечал недовольно и постоянно хмурился. Третий выглядел как осовремененная версия норманна: светлоглазый и русоволосый, короткая борода заплетена в косички, на обритой голове болтается волнистый хвостик. Среди сородичей он был самый крупный и своими огромными кулачищами запросто мог бы одолеть кабана. По возрасту шел вровень с Русланом и Максимом и вместе с корейцем принадлежал к молодняку стаи, который возглавлял Оскар и откуда не так давно выпустился их собрат со шрамами.

Максим увидел на поясе у «норманна» такую же громоздкую рацию, как у Оскара, и зорким взглядом приметил у него на плече затесавшегося среди семьдесят четвертых калашей их кровного родственника: АКС74У.

Пока супостат в шрамах вместе с бородачом занимались чисткой палатки, кореец и «норманн» опустошали курень со съестными припасами, яхтенной посудой и бытовой утварью. Максим уже успел прийти в себя после допроса в лесу и теперь целиком сосредоточился на мыслях о Лоле. Она в укрытии, но пока не в безопасности. Максим напряженно следил за разгромом бивака. Захватчики устроились на корточках и рылись в сумках и рюкзаках, отрывисто переговариваясь между собой. Они шутили, смеялись, матерились, перелопачивали все, что попадалось под руку, но без того запала, присущего разбойникам и барахольщикам. На лице не отражалось нетерпения или жадности, руки шарили по карманам и отсекам сумок, но движения были заучены и неторопливы. Захватчики напоминали служителей порядка во время обыска. Они не искали что-то конкретное, но осматривали все без исключений на предмет чего-нибудь важного. Как они определяли ценность вещей и что делали с полученным добром, оставалось лишь гадать. Дорогую электронику они вертели в руках с таким видом, словно давно пресытились ею и удивить их могло только что-нибудь кардинальное, какой-нибудь прорыв в мире мобильников и плееров, туристических навигаторов и раций. Что-то, чего они еще не видели.

Даже на походные рации супостаты взглянули без интереса.

– Гляди-ка, у этих бздыхов рации на солнечных батарейках, – со смехом обратился бородач к сородичу в шрамах.

– Мажоры! – весело хмыкнул тот, но даже не потянулся и не взял рацию, чтобы рассмотреть.

Бородач вытащил из котомки водонепроницаемый защитный пакет, вскрыл и вытряхнул на песок бумажник, мобильник и паспорт Максима. Ловкими движениями пересчитал купюры, с безразличным видом сунул обратно в бумажник и приступил к изучению визиток и дисконтных карточек, медленно перетасовывая их в руке. Максим не выпускал из виду светло-зеленый баул с одеждой и документами Лолы, который лежал в куче других вещей. До него пока не дошла очередь, но в любую минуту кто-нибудь может придвинуть его к себе и тогда… Максим с досадой спрашивал себя, что можно сделать, но в отчаянии не находил ответа. Если он побежит, его пристрелят. Проклятье, да он и десяти шагов не сделает, как распластается на песке с рюкзаком в остывающих руках, который тут же вернется в загребущие лапы супостатов. И тогда они уже не станут медлить, вскроют его тотчас же и осмотрят содержимое.

Беспокойный взор короткими перебежками метался среди шурующих агрессоров. Я должен что-нибудь предпринять, незамедлительно, сию же секунду! Максим чувствовал себя беспомощным ребенком под прицелом дотошных взрослых. В отсутствии других вариантов он вновь и вновь обращался к мыслям о побеге, но все сводилось к одному и тому же исходу.

Максим со скрытой тревогой украдкой наблюдал за обнесением лагеря. Подошел Оскар с сигаретой в зубах, вынул из кармана серебристую зажигалку и опустился перед ними на корточки.

– Что с яхтой? – коротко поинтересовался он, прикурил и резким движением руки защелкнул прямоугольную крышку. Заляпанная пальцами сталь скудно блеснула, отражая пасмурное небо.

– В шторм попали. – Максим подозревал, что после стычки с агрессорами Руслан вряд ли будет гореть желанием отвечать на вопросы, поэтому взял это на себя. – Мачта сломалась, двигатель вышел из строя.

– Дятлы, яхту в расход пустили! Вот бельмесы никчемные! Так вы не в курсах, что это за остров?

Максим услышал улыбку в голосе супостата и посмотрел на него. Оскар щерился с безумно довольным видом, словно ему подвернулась возможность поделиться захватывающей байкой с теми, кто ее не слышал. Максим не доставил ему такого удовольствия, ни о чем не спросил, только сказал, мол, нет, они «не в курсах». Уже и без того понятно, что особенного в этом острове.

– Ну вы и доломонцы! – рассмеялся вожак нервическим смехом и отметил их глупость и неведение очередной крепкой затяжкой. – Яхта чья? Небось, у кого-то из вас денег куры не клюют?

Оскар почему-то в упор смотрел на Руслана. Максим почти не обратил на это внимания, думая о другом. Он чувствовал необходимость справиться об их дальнейшей судьбе, но вопросами боялся поджечь запал и спровоцировать подонков и потому до поры до времени молчал. Пока не выяснится, за каким лешим они здесь окопались, только для замора отлавливают приезжих или ради звонкой монеты, нельзя признаваться, что яхта не куплена, а построена своими руками. Еще взбредет в голову шальная мысль прикончить заложников, раз с них нечего взять… Пусть считают улов добротным.

– У нас обоих, – не моргнув глазом, соврал Максим.

Оскар с поджатыми губами выпустил дым из раздувшихся ноздрей и уколол Максима ледяным взглядом, давая понять, что спрашивал не его.

– Язык проглотил, борман?

– Нет, – процедил Руслан. Сидевший рядом Максим кожей почувствовал исходящее от него напряжение и сам потихоньку начал им заражаться. Разговор сворачивал на нехорошую сторону. След от кулака на лице Руслана не мог не привлечь внимание Оскара. Глаза вожака нервно посверкивали электрическими разрядами: «Так, значит, ты у нас любитель нарываться и выступать? Сейчас глянем, что ты за птица!» Оскар явно пытался спровоцировать его. Максим не знал, за что Руслана ударили, но, учитывая, какой он последнее время дерганый, вариантов напрашивалась уйма. Руслан не понимал, что этот хмырь нарочно его подзуживает и что поддаваться ни в коем случае нельзя, а Максим не знал, как внушить ему эту мысль. Одержимый своей злостью, Руслан ничего не замечал.

– Твой огрызок? – Оскар кивнул себе за плечо.

Руслан поднял подбородок, но ничего не сказал. Молодой супостат жадно затянулся, оценивающим, холодным взглядом воспаленных глаз оглядел Руслана с головы до ног и выпустил дым ему в лицо. Руслан не шелохнулся. Он и сам любил посмолить, но во время перехода курил только на суше: сначала во время стоянок в маринах, затем во время стоянок на атоллах. Потом сигареты кончились.

– Чего вылупился? Твой огрызок, спрашиваю?

– Мой, – отсек Руслан с ненавистью дикого животного, хлестнутого во время циркового представления. Этого оказалось достаточно, чтобы вывести агрессора из себя.

– У тебя борзометр зашкаливает?! – взъерепенился Оскар и яростным тумаком сбил его на песок. – Лежать, собака! – Удар военного ботинка с прочным твердым носком пресек попытку встать. Руслан подавился кашлем и перевернулся на бок. Максим попытался вмешаться, урезонить словами, спокойно, на равных, но Оскар отпихнул его ногой в грудь, опрокинув на спину. Максим вспомнил давно забытое чувство, когда из легких насосом вытягивают воздух, а грудь разъедает жгучей болью, словно кислород токсичен и убивает клетку за клеткой.

Вожак поднял Руслана за шкирку, как пьяного забулдыгу, и с яростью одержимого принялся молотить по лицу. Прервался, выругался из-за разбитых костяшек и хотел ударить еще раз, но вмешался один из сородичей.

– Сбавь газ, Оскар! Не хватало еще, чтоб ты парня покалечил!

Максим глянул в ту сторону, откуда прилетел раздраженный оклик, и увидел того самого корейца. Сородичи называли его Слесарем.

– Не покалечу, – пропыхтел вожак, раздразненным хищником крутясь возле Руслана и нервно облизывая болячку в уголке рта. Наградил заложника заключительным ударом под дых и бросил с язвительным смешком, довольный собой: – Уже не такой борзый?

– Завязывай, говорю! – рассердился Слесарь. – Нам за него еще деньги получать, а лечить его придется мне! Хорош парня гасить!

– С этого гаплонта не убудет, – огрызнулся Оскар, но экзекуцию прекратил.

– Шкипер ясно сказал: не калечить никого! Хотя о чем это я, тебе же всегда море было по колено, и на приказы ты чхал! Но рано или поздно терпение Шкипера лопнет, помяни мое слово. Он уже столько последних предупреждений тебе выписал, ты и за три года их в карцере не отсидишь. В один прекрасный день отправишься следом за Чертежником, и поделом тебе. Жду не дождусь, потому что лично мне уже надоело разгребать последствия твоего психоза.

В ответ прозвучал взрыв, наружу низвергнулся поток грязной трущобной ругани. Поднялся жуткий галдеж. Оскар ершился и наскакивал на Слесаря. Бдительная стая сгрудилась позади вспыльчивого сородича и на разные голоса – кто с раздражением, а кто с добродушным внушением – пыталась охолонуть его, привести в чувство, уговаривала подумать о последствиях и не затевать драку с медиком, которая уж точно не сойдет ему с рук. Но Оскар уже вошел в раж и был не в силах остановиться. С каждым новым ругательством его несло все дальше и дальше.

Слесарь с перекошенным от недовольства лицом прошел мимо брызжущего ядом Оскара, дернул Руслана за шкирку и усадил обратно на колени. Максим поднялся сам.

– Вот теперь сам будешь перед Шкипером отчитываться, истерик конченый! – процедил Слесарь, указывая на разбитую в кровь левую половину лица Руслана.

– Ты ему еще спинку медом помажь! – кипятился Оскар. Ни на секунду не замолкая, распаляя самого себя, он выплюнул несколько угроз и рванулся к Слесарю, чтобы незамедлительно привести их в действие, и был неприятно удивлен, когда соратники удержали его за руки. Казалось, запасу кислорода в его легких нет предела и сквернословию не будет конца. Ни одна средневековая канава по глубине и зловонию не могла сравниться с той руганью, что срывалась с нервно изогнутых губ супостата. Его замысловатые выражения встречались сдержанными улыбочками, он видел это и доходил до белого каления, глаза искрились электричеством, он вырывался, но соратники отвечали категоричным отказом и требовали успокоиться. На заложников никто не смотрел.

Максим тем временем, слушая агрессоров краем уха, пытался привести дыхание в норму и размышлял над тем, что узнал. Непонятно, как так вышло, что кучка здоровенных мужиков позволила такому неуравновешенному франту командовать собой, но кем бы ни был этот Оскар, не он здесь главный. Все они подчиняются приказам некоего Шкипера – судя по всему, фигуры многим влиятельней и серьезней, чем этот недозрелый хлопец. Может, он правая рука этого самого Шкипера, лейтенант? Сейчас не так важно, как крупица власти попала в руки подобного субчика, неадекватного до мозга костей, не способного следовать приказам и ведомого, как можно было заметить, только своим сумасбродством. Главное, что заложники идут на продажу и убивать их запрещено. Это все, что Максим хотел знать.

Идея стукнула в голову подобно алкоголю. Сейчас или никогда.

Максим глянул на захватчиков, которые не теряли надежды утихомирить своего перевозбудившегося лейтенанта, и тихо окликнул друга:

– Руслан?

– Что? – с раздражением прохрипел Руслан, сплевывая кровь.

– Слушай меня. Я сейчас побегу, а ты не вздумай бежать за мной.

– Чего? – оторопел товарищ.

– По мне откроют огонь, но ты не бойся, меня не убьют. Не пытайся их остановить, не нарывайся и не беги за мной. Понял? Не беги за мной. Я вернусь.

– Ты что… Макс! Не вздумай!

– Рюкзак Лолы.

Максим сорвался с места и опрометью рванул к сваленным вещам. Схватил скованными руками светло-зеленую котомку и через пальмовую рощу чесанул к спасительной гуще лаврового леса, задыхаясь от жгучей, раздирающей грудь боли, упрямо ее превозмогая.

Ругань оборвалась. Первые три секунды за спиной висело недоуменное молчание, но потом оно взорвалось матерной бранью и оглушительными воплями.

– Стой, паразит! Пристрелим! – Гневный приказ отделился от всеобщего гвалта и полетел вперед, обгоняя Максима.

Сердце екнуло от страха. В иной ситуации он бы сразу остановился, но после сцены, свидетелем и участником которой он стал, внутри поселилась странная уверенность в собственной неприкосновенности.

– Остановись, паскуда!

Застучала автоматная очередь. Максим вжал голову в плечи и ускорился, как мог. Во все стороны летели острые щепки от пальмовых стволов, кусали в лицо и за руки, стукались о плотную ткань штанов, залетали за воротник. Пули с шипением взвихряли песок под его пятками, но выше не поднимались – значит, он все рассчитал верно и стреляют действительно по ногам.

Левую голень пронзило раскаленным прутом. Максим как подкошенный рухнул в песок, выпустив из скованных рук бесценную ношу. Он не добежал до укрытия каких-то пять шагов. Стрельба прекратилась, а вместе с ней стих возбужденный гомон. Песок поглощал топот тяжелых ботинок, но по бряцанью автоматов Максим понял, что супостаты со всех ног мчатся к нему. Весь в поту, облепленный песком, он задыхался, но не от бега: после удара в солнечное сплетение ребра сдавливало болью. Максим заставил себя подняться, подхватил драгоценную поклажу и живо захромал к спасительной стене лаврового леса.

Глава 11

Захватчики больше не стреляли. Непроходимые заросли вынудили Максима сбавить темп и перейти на быстрый шаг. Боль в простреленной ноге почти не чувствовалась, но Максим знал, что причиной тому бурлящий в крови адреналин. Едва его запас иссякнет, ранение даст о себе знать.

– Вернись, или друга твоего пристрелим! – эхом пронеслось по лесу.

Максим оглянулся. Позади никого не было. Густой, пропитанный лавром воздух клейстером лился в горло. Ноги путались в папоротниковых вайях, мшистые стволы с искривленными сучьями преграждали дорогу. Максим не знал, бежит за ним кто-то или он слышит шорох своих собственных шагов.

Он торопливо пробирался вперед, пока, обогнув кусты остролиста, не заметил, что дальше хода нет. Максим успел затормозить, но слишком поздно. Сила гравитации сработала против него. Тяжелый рюкзак потянул вниз, Максим сорвался и кубарем покатился по склону оврага, собирая на себя комья черной земли, царапая лицо и руки обломанными сучьями и выступающими корягами.

Папоротник и сырая земля на дне оврага смягчили падение, но Максиму не повезло приземлиться на левый бок. Что-то твердое коснулось голени – быть может, он задел корягу или ветку, – и потревоженное ранение огрызнулось в ответ. Ногу обожгло острой болью.

– Макс! – прокатился по лесу рваный, прорезанный деревьями, властный окрик. – Вернись – или попрощайся с дружком!

Максим поднял голову, замер и прислушался, но никаких посторонних звуков вроде шелеста кустов или бряцанья автоматов не уловил. Голос доносился с той стороны, откуда он приковылял. Захватчики шли по следу из примятого папоротника. Скоро они будут здесь.

Намокшая одежда холодила спину. Пахло жирной землей и гнилыми листьями. Максим стиснул зубы, уперся скованными руками в сырой чернозем и с выдохом тяжело перевернулся на правый бок. Дальше будет только хуже, напомнил себе Максим, напряг пресс и сел так, чтобы ранение не касалось земли. В районе икроножной мышцы рассеченная штанина намокла от крови и прилипла к ноге, скрывая ранение. Надо бы проверить, насколько все плохо, ведь при огнестрельном ранении из калаша хорошо не бывает.

Сплюнув тягучую горькую слюну, Максим дотянулся до упавшей неподалеку грязной котомки, справился кое-как с пластмассовыми карабинами, раскатал верхушку и запустил внутрь стянутые хомутами руки. Порылся в содержимом и одну за другой извлек на свет две большие косметички. Первую отложил сразу, едва понял, что в ней одни средства личной гигиены. То, что он искал, обнаружилось во второй. Швейные принадлежности: набор иголок, разноцветные мотки обычных и шерстяных ниток, вязальные крючки, сантиметр, наперсток, бечевка, ножницы и жестяная коробочка из-под монпансье с пуговицами и булавками. Максим схватил ножницы, раскрыл, зажал между коленями и через минуту настойчивых усилий освободился от хомутов, успевших натереть кожу на запястьях. Теперь ничто не сковывало его движений, кроме ранения.

Вернувшись к рюкзаку, Максим первым делом расстегнул молнию внутреннего кармана. Показался уголок кислотно-желтого пластикового пакета. Максим выдернул его и быстро проверил: кошелек, телефон, плеер с наушниками, зарядки, паспорт. Все на месте, слава богу…

– Слава богу… – прошептал Максим, прижал пакет ко лбу и медленно выдохнул, чувствуя, как дрожат руки.

В висках, отдаваясь болью в голове, отстукивали крошечные молоточки. Грудь сжимало после недавнего удара. Огнестрельное ранение болезненно пульсировало, как бы предупреждая Максима, чтобы он не смел шевелиться и беспокоить его. Максим не обращал на него внимания и думал над тем, что будет дальше. Если супостаты сбывают пойманную добычу на черный рынок, перед этим неплохо бы раненого заложника подлечить. Как именно это сделают – залатают на скорую руку или подойдут со всей ответственностью и вернут товару первозданный вид, – Максим не знал, но те пути отхода, что он готовил, должны сработать в большинстве случаев.

Он вынул из жестяной коробочки для конфет три сцепленные английские булавки, бросил косметичку обратно в рюкзак, закатал верхушку и защелкнул карабины, чтобы содержимое не высыпалось на землю и не привлекло внимания. На заднице подполз к углублению под скосом оврага, подтянул к себе рюкзак и здоровой ногой толкнул под нависающие над оврагом корни деревьев, с виду точь-в-точь костлявые пальцы ведьм. Грязная котомка растворилась в плотных зарослях папоротника.

Куда же спрятать булавки? Низ футболки с изнаночной стороны? Нет, если футболка задерется, пиши пропало. Ворот?.. Футболка изношена и застирана, ворот растянут и выпячивается. Заметят. Максим вытер лоб сухой частью рукава и с тревогой глянул наверх. Он почти слышал над ухом шуршание по кустам и бряцанье автоматов, но не поддавался панике, зная, что в этом случае собьется с мысли.

Размышления заняли не больше пяти секунд. Ответ нашелся быстро.

Максим развязал шнурки, выпростал здоровую ногу, отогнул пухлый язычок походного ботинка и прицепил булавки на внутреннюю сторону берца. Вернул язычок на место и повертел ботинок, оглядывая его придирчивым взглядом капризного покупателя. Убедившись, что булавок не видно, надел ботинок и затянул шнурки.

Теперь настал черед ранения. Максим посмотрел на окровавленную штанину. В таком месте пуля должна была задеть малоберцовую кость, расколоть ее и либо разлететься на осколки и остаться внутри, либо выйти в другом месте – возможно, даже боком или задом, учитывая, что стреляли патронами калибра 5,45х39, которые при попадании в тело кувыркаются и разворачиваются, оставляя на выходе рваные раны. Если бы под действием адреналина ему все же удалось убежать после такого – эректильная фаза шока творит чудеса, – сейчас его нога должна быть залита кровью, но крови мало. Может, ранение слепое?

Максим решительно выдохнул. Придерживая двумя пальцами края рассеченной штанины, он попытался раскрыть их, но внезапная режущая боль заставила его сдавленно вскрикнуть и упасть на спину. Как будто место ожога пытаются пропилить ребром бумаги… Несколько мгновений Максим, тяжело дыша, безучастно разглядывал неподвижные кроны лавров над головой, черные на фоне светло-серого неба, потом, набравшись сил, задержал дыхание, поднялся и снова осторожно взял в руки окровавленную ткань. Пот заливал глаза, капал на нос, на одежду, затекал в уши. Максим быстро вытерся рукавом. Он продолжал тянуть, медленно-медленно, сдерживая крик боли за крепко сжатыми зубами, пока взору не предстал окровавленный и сильно загрязненный желоб от пули, прошедшей по касательной. Раневой канал напоминал русло наполовину высохшей речушки, только грунт берега заменяла человеческая плоть, а вместо воды на дне блестели грязные сгустки крови вперемешку с земляными крошками и частицами материи, выбитой пулей из штанины по ходу движения. Артерии и вены не задеты, кровотечение капиллярное, умеренное. Максим с облегчением выдохнул, истратив чуть ли не весь запас кислорода в легких, не в силах поверить, что ему так повезло. По сравнению с тем, что могло случиться, это и впрямь невероятное везение.

Сверху громко зашуршало. Кто-то съехал по откосу позади Максима и шлепнулся на дно оврага, но не успел Максим оглянуться, как к нему подлетела тщедушная тень и бросилась на шею.

– Ты жив!.. Ты жив!.. – придушенно плакала она.

– Господи… – выдохнул ошеломленный Максим и с трудом оторвал девушку от себя.

Лицо перепачкано, на щеках светлые дорожки от слез, глаза и нос покраснели от рыданий, губы дрожат… Одежда облеплена песком и лесным мусором. Лола была насквозь мокрая и оттого казалась еще младше и беззащитнее: подросток, невесть каким образом очутившийся так далеко от дома.

– Что ты здесь делаешь? – беспокойно зашептал Максим, сжимая ее окоченелые руки в своих ладонях. – Они сейчас придут за мной.

– Тебя ранили? Я видела, как в тебя стреляли… Ты упал… Ты ранен?.. – в ужасе частила она бескровными губами, бродя лихорадочным взглядом по его лицу, по рукам, по всему телу.

Максим притянул девушку, повернул ее голову к себе и поймал заволоченный слезами взгляд. Лола плакала беззвучно и даже не всхлипывала, слезы стекали по чистым дорожкам и капали Максиму на руки, обжигая и причиняя боль.

– Со мной не случилось ничего смертельного, – произнес Максим размеренно и четко, чтобы она вникла в смысл его слов. – Ранение касательное. Чиркнули по ноге. Обычная царапина.

Лола проследила взглядом за его рукой, заметила кровь на штанине в районе левой голени, потянулась к ней, но в последнюю секунду отдернула свою грязную руку, побоявшись сделать Максиму больно или занести в рану инфекцию.

– Нужно промыть и зашить… Надо принести воды… Мы используем мою футболку вместо перевязки… но в чем принести воды… Я видела, как ты убежал с моим рюкзаком… – Лола не переставала плакать. – Он где-то здесь?.. Там есть иголки и нитки… Мы зашьем твою рану и…

Максим ласково сжал ее холодные пальцы.

– Лола, я должен вернуться, – прошептал он и сразу почувствовал, как ее тело будто окаменело в его руках.

– Ты не можешь!.. – в ужасе задыхалась она.

– Мне придется. Руслан остался у них.

– Но после того как ты пытался… Тебя убьют!..

– Нет, мы нужны им живыми. У них правила, им нельзя калечить и убивать пленников, – убеждал ее Максим и вдруг понял, насколько беспочвенна и слепа его уверенность в собственной неприкосновенности. Может, этим скотам и запрещено калечить и убивать заложников ради забавы, но это вовсе не значит, что им не велено стрелять в беглецов на поражение. Остров посещаем, цивилизация по соседству, оставлять беглецов в живых опасно. Вдруг не вернется, ослушается приказа, наплюет на друзей? Скрывшись из виду, затаится в укромном месте, с очередной группойтуристов доберется до Мельтаховского архипелага и расскажет всему миру о том, что скрывает в своих глубинах обманчиво безмятежный Понкайо.

Противоречивые мысли заполонили голову. Правильно ли он истолковал слова и действия захватчиков?.. Точно ли стреляли по ногам?.. Все это вихрем пронеслось в воспаленном мозгу, но размышлять об этом не было времени. Максим вернул на лицо невозмутимое выражение.

– Лола, послушай… – Он перенес вес на здоровую ногу, снял руки Лолы со своей шеи и оставил в ладонях. – Послушай меня. Видишь заросли под корнями? Смотри, куда я указываю. Там твоя сумка. Забери и переоденься, ты вся дрожишь.

– Скажи, что сделать… Я помогу…

– Лола, я не могу остаться. Руслан…

– Нет… Я знаю, что не можешь… Я о другом… – Она сглотнула слезы. – Скажи, как помочь вам… как спасти…

– Ты с ума сошла? – испугался Максим. – Даже не вздумай вмешиваться, слышишь?! Мы с Русланом сами постараемся выбраться!

– Но я могу помочь!..

– Лола! – Максим порывисто схватил ее за плечи. – Ты не понимаешь, что я говорю? Если попадешься, нам не дадут умереть вместе, как ты думаешь! Умрем мы с Русланом за свою ложь. Ты видела того психопата? Бог знает, что может прийти в его больную голову. Теперь понимаешь? Пожалуйста, сделай, как я прошу. Если мы с Русланом не успеем вернуться к тому моменту, как сюда кто-то приедет…

– Нет! Нет!.. – Лола испуганно замотала головой, словно пытаясь высвободиться из плена кошмарного сна. – Я никуда без вас не уеду!

– Т-ш-ш… – Максим крепко прижал ее к себе. Лола забилась в беззвучных рыданиях, вцепившись в него с такой силой, будто кто-то тянул ее за ноги, пытался оторвать от Максима, навсегда разлучить их. – Конечно, уедешь, – ласково прошептал Максим ей на ухо, поглаживая по мокрым волосам. – Уедешь и приведешь сюда военных, которые сравняют их притон с землей. Мы будем еще живы, когда ты вернешься. Им запрещено калечить и убивать пленников. Ты не видела? Они стреляли по ногам. У них была возможность убить меня, но они этого не сделали, потому что мы нужны им живыми. Они ловят людей на продажу – сразу от нас не избавятся. Мы с Русланом постараемся сбежать, но если не удастся, если нас усыпят или где-нибудь запрут, вы освободите нас. И мы будем ждать тебя. – Максим почти верил себе. – Мы будем еще живы, когда ты вернешься, обещаю. Только не подвергай людей опасности. Сами вы не справитесь. Эти ублюдки вооружены. То, что ты видела на пляже, может быть еще не предел. Уезжайте сразу.

– Я не могу вас потерять, я не оставлю вас!.. – Лола в исступлении хваталась за Максима.

– Если ты выйдешь со мной, все будет напрасно, – шептал Максим, продолжая удерживать ее в руках. – Они продолжат пиратствовать. У нас есть возможность положить конец всему, что здесь творится.

– Максим, нет, нет… – Лола омывала его шею и плечи слезами, всхлипывая надсадно и горько. – Я не смогу… Пожалуйста… Я не справлюсь одна…

– Конечно, справишься. – Максим поцеловал ее в шею, соленую и холодную. Лола совсем продрогла. Как бы не простыла, с досадой подумал он. – Помнишь, что я говорил? Ты сильнее, чем думаешь. Ты справишься. Мы передали координаты Понкайо вместе с сигналом бедствия. Нам не ответили, но это не значит, что нас не слышали. Ты приведешь сюда помощь и спасешь нас. Мы будем ждать тебя. Возможно, даже на берегу, на свободе. А если нет, нас освободят – с твоей помощью. Только дождись яхты…

Максим отстранился, поглядел на нее и пальцами осушил слезы, размазав грязь.

– Но не подвергай людей опасности. Уезжайте сразу, хорошо? Лола, ты меня понимаешь?

– Да… – обронила несчастная девушка севшим от плача голосом.

– Главное для тебя сейчас – продержаться до прихода яхты. Ты помнишь, чему мы тебя учили? Помнишь, какие растения можно есть? Рогоз, камыш, тростник, сныть, стрелолист, аир, заячью капусту… Помнишь, как они выглядят?

Лола кивнула.

– Не забыла, какие грибы съедобные?

– Нет…

Максим нашел в карманах зажигалку, снял часы и вложил девушке в руку.

– Помнишь, как определять стороны света по часам? Большая стрелка должна указывать на солнце. Угол между нею и единицей делим пополам… – Максим провел мизинцем по дисплею, показывая, как нужно делить. – Эта линия будет указывать на юг. До полудня юг справа, после полудня – слева.

– У меня компас…

Максим кивнул.

– Это хорошо. Воду бери только из родников, что мы нашли. Лучше в развалинах. Они на юго-востоке, помнишь? Незнакомые плоды и грибы не трогай. И не забывай, что здешние каштаны есть нельзя, иначе отравишься. Перед тем как развести огонь, выложи из камней очаг или вырой ямку, чтобы пламя не заметили. Не броди по незнакомым местам, чтобы не заблудиться. И не появляйся на берегу, эти уроды могут вернуться.

Максим оборвал свой торопливый шепот, быстро глянул наверх, уловил отдаленные голоса и треск сучьев под тяжелым шагом, перевел взгляд на Лолу и указал в сторону выемки под корнями, где была спрятана котомка. Лола понимающе кивнула. Максим обнял девушку и почувствовал, как по ее телу проносятся судороги сдавленных рыданий.

– Спрячься под корнями, – даже не прошептал, а овеял он ее своим дыханием. – Не выходи, пока не будешь уверена, что никого нет.

Лола помогла ему встать. Адреналин в крови угасал, как брошенный без присмотра костер, боль в ноге усилилась. Налипшая грязь утяжелила пропитанную потом одежду, но в то же время служила холодным компрессом, необходимым распаленному телу.

Они посмотрели друг на друга. Слезы без остановки текли по ее лицу, восковые губы дрожали, а в глазах была такая боль, что у Максима самого защипало в носу. Он в последний раз прижал ее к себе, погладил по волосам, поцеловал в макушку.

– Максим, я люблю тебя…

Максим помолчал.

– Не прощайся со мной, – наконец ответил он легким, как воздух, шепотом и коснулся губами ее губ, соленых и шелушащихся.

Лола отозвалась на поцелуй и порывисто обвила Максима за шею, прижалась так крепко, как только могла, а потом с тихими всхлипами уткнулась ему в плечо.

– Сиди здесь. Что бы ни услышала, не выходи. Не забудь переодеться – простынешь.

Он мягко разжал ее объятья, решительно отступил, пресекая попытку удержать его еще хотя бы на мгновение, развернулся и не оглядываясь захромал прочь, чтобы найти пиратов и увести из леса.

Глава 12

Нога не сгибалась. Максиму приходилось отставлять ее в сторону и опираться на пятку, но таким макаром он доберется до лагеря в лучшем случае к ночи, когда пиратов уже простынет след, а от бивака останутся одни воспоминания. Надо бы ускориться, но как?.. Максим проковылял немного дальше и в том месте, где овраг плавно переходил в невысокий кряж и постепенно сравнивался с землей, среди обломанных сучьев отыскал подходящую для своего роста кривую палку толщиной в запястье. Опробовал – достаточно прочная. Должна выдержать перенесенный на нее вес левой ноги.

Максим продвигался медленно, используя палку вместо трости, и старался не нагружать ногу, но ему становилось все хуже. Ныла здоровая нога; с просаленных волос на лицо стекал пот и щипал царапины от коряг и оставленную Оскаром ссадину, о которой Максим уже и думать забыл. Палка тяжелела и выскальзывала из потной руки. В висках стучала кровь, а вместе с ней, казалось, пульсировала пылающая жаром голова. Максим промокнул рукавом пот на лбу и тыльной стороной ладони вытер скопившийся в уголках губ липкий налет. На коже остались белые сгустки. Язык прилип к иссушенному нёбу, Максим сглотнул, подавился кислой слюной и зашелся мучительным сухим кашлем, дерущим горло подобно наждаку. Очень хотелось пить, но воды ему не дадут, не заслужил. Возможно, еще и голодом будут морить. Это плохая новость. Но есть и хорошая: о Лоле пиратам теперь не узнать.

Максим первым увидел поисковую команду из двух человек и сам вышел в поле их зрения. Это был Слесарь и его косично-бородатый норманнский приятель, которого сородичи называли Хомским. Прозвище это или фамилия – тут уже сам черт не разберет.

«Только бы не пристрелили», – промелькнуло в голове у Максима, когда вооруженные пираты твердой поступью двинулись в его сторону. Максим перенес вес на здоровую ногу, выпустил палку и поднял руки.

– Не стреляйте. Тупанул, признаю. Больше такого не повторится.

– Что, бегун, с простреленной ногой свобода не мила? – Хомский вдавил ему в зашеек свои кусачие мозолистые пальцы и толкнул вперед.

Максим по инерции ступил на пораженную ногу и едва не вскрикнул от боли, когда рану полоснуло невидимым ребром бумаги. Он потерял равновесие и упал.

– Ну-ка, поднимайся, тело! – Его за шкирку рванули вверх. – Двигай!

Максим попросил разрешения взять палку и заковылял вперед. Чем ближе к лагерю он подходил, тем невыносимее становилась боль в ноге. Невидимое ребро бумаги превратилось в смычок, яростно терзающий разорванную плоть. От остро-режущей и в то же время тянущей боли Максима бросало в холодный пот. Дышать становилось все труднее, в глазах темнело, он едва понимал, куда идет. Ориентировался только на спину возглавляющего шествие конвоира.

При виде Максима бородач взвыл от радости, ткнул в него пальцем и окликнул собрата со шрамами:

– Кочегар, глянь-ка, кто вернулся! Ты проиграл! – возбужденно грохотал он из-за спины Руслана, потрясая зажатым в руке калашом. – Твоя ночь теперь моя!

– А, причапал все-таки… Умный малый! – засмеялся обезображенный пират, ощупывая Максима своим шулерским взглядом. – Ладно, забирай, так уж и быть, – великодушно бросил он сородичу. – Честно выиграл.

Руслан сидел на коленях и смотрел на Максима с ужасом и неверием, как на ожившего покойника, чью смерть лицезрел собственными глазами. «Он же не знает, что меня только задело», – подумал Максим.

Его пихнули под ноги Оскару. Из последних сил приподнявшись на локте, Максим уперся рукой в песок, потускневший под ненастным небом, но все такой же рыхлый и мягкий, ощутил его живое тепло, зарылся пальцами глубже и нашел прохладу и покой. Жаль, нельзя сунуть туда голову и остудиться: пот лил с него ручьем. Он задыхался. Мышцы стонали подобно узнику, растянутому на дыбе, сердце колотилось, как после марафона, тело тряслось от перенапряжения. Подняться на ноги сам он уже не сможет.

– Че, гоблин, отхватил свинца?

Насмешливый голос лейтенанта прозвучал откуда-то сверху, но Максим уткнулся взглядом в песок и был не в состоянии поднять голову. Дул свежий порывистый ветер, кружил вокруг него, высушивал пот и грязь, остужал пылающее лицо. Гроза приближалась. Максиму даже показалось, что вдалеке уже гремит и потряхивает.

Смочив сухой язык вязкой слюной, Максим облизнул губы, и тут его бесцеремонно хлопнули по щеке.

– Ты меня слышишь, нет?

Максим покачнулся, но не упал. От ранения по всему телу прокатилось эхо боли. Максим старался не шевелиться и не делать резких движений, чтобы не вызвать новый приступ, но его явно не желали оставлять в покое. Оскар просунул лезвие ножа плашмя ему под подбородок и заставил поднять голову.

– Не трогай его! – с яростью прохрипел Руслан.

Бородач весело приказал захлопнуться. Послышался звук удара. Руслан взорвался нецензурной бранью, но яростное негодование утонуло в сдвоенном хохоте бородача и Кочегара.

– Сколько же этому духарику надо всыпать, чтобы он угомонился? – полюбопытствовал бородач.

Руслан все не затихал, ярился и требовал, чтобы Максима не трогали, но тут вмешался Оскар.

– Сейчас я этого бормана так нашпигую свинцом – сразу на дно пойдет! Выуживать с магнитом будешь! Все понял? Закрой клапан!

Руслан замолчал.

– А ты, – вернулся Оскар к Максиму, – отвечай нормально, не кивай! Иначе воткну ножик в рану и буду поворачивать, пока не прокукуешь мне сутки по минутам! Усек?

Максим с трудом разлепил губы.

– Усек… – выдохнул он.

– Ну-ка, покажи, че там у тебя.

Штанину грубо дернули вверх. Рану словно полоснуло бритвой. Максима прошиб холодный пот, по телу пробежала дрожь, он судорожно втянул воздух через стиснутые зубы, но не издал ни звука.

– Касательное… – изумленно присвистнул кто-то.

Пираты восхищенно матерились, обсуждая везение Максима.

– Может, нам его удачу в лотерее проверить? – гудел бородач.

– Гарик, ты что, нуждаешься? – ласково справился Кочегар.

– Нет, но ты погляди на это! Зуб даю, удача любит этого кренделька! Когда еще кому-то так фартило, вспомни? Обычно либо кость в крошки, либо сквозное!

– Да уж, традицию они соблюдают с завидным упрямством, – засмеялся Кочегар. – Каждый год одно и то же.

Прерывистое дыхание иссушивало горло. Максим сглотнул, глядя перед собой и тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на своей руке, до костяшек погруженной в прохладный рыхлый песок. По скулам стекал холодный пот, ссадину щипало и дергало. Максим вполуха слушал болтовню пиратов и гадал над случайно пойманной фразой, значения которой не понял. «Твоя ночь теперь моя». Что это значит? Какая ночь? Пульсирующая боль в ране медленно угасала, Максим больше не задыхался от жары, теперь от прикосновения прохладного песка и свежего ветра по телу проносились волны озноба. Максим хотел вытащить пальцы, но рука затекла. Он сделал над собой усилие и напряг мышцы, разгоняя кровь. Руку закололо крошечными иголками, локоть подогнулся – и Максим рухнул на песок.

– Хорош языками чесать, – свернул болтовню ровный голос Хомского. – Грузите его.

– Может, заодно и второго подцепят? – предложил Гарик.

– Нет, гаплонт останется, – тут же встрял Оскар.

– На кой он тебе? – с подозрением осведомился Слесарь.

– Палатку будет разбирать! – огрызнулся пират.

– Тебе напомнить правила Шкипера? – все также бесстрастно спросил Хомский. – Или на руке запишешь? А то что-то ты забывчив стал.

Оскар не ответил.

– Ладно, пакуем бегуна. За вещами придется два захода делать.

– Надо успеть до грозы, – поддакнул Гарик. – И до обеда.

Максим почувствовал, как его поднимают и куда-то несут. Его трясло, холодный пот затекал в уши, губы потрескались от жажды. Кровь в поврежденной ноге ощущалась жидким металлом, но не расплавленным – ледяным. Ступня потеряла чувствительность и казалась неподъемной.

В сознание вклинился громкий звук, похожий на рычание бензопилы. Максим удивился, откуда на пляже бензопила, потом сообразил, что звук слишком низкий для бензопилы, вспомнил о динги, подумал о Лоле и провалился в забытье.

Глава 13

«Рюкзак Лолы» – этих двух слов Руслану хватило, чтобы прийти в себя. Его захлестнуло негодованием, но тут же подоспела смешанная с отчаянием злость. Как он мог забыть, что котомка осталась в биваке? Максиму из-за этого пришлось лезть под пули, он чуть не погиб! Почему я не взял сумку с собой на яхту и не утопил, ведь палатка была прямо у меня перед глазами, я говорил с Максом и смотрел на нее!

Когда в Максима начали стрелять, у Руслана все поплыло перед глазами. Кажется, он кричал? Нет, он пытался закричать, но не мог из-за боли в груди. Набирал воздух, открывал рот – и давился кашлем. С горем пополам поднявшись на ноги, двигаясь, словно после наркоза, он успел сделать к Максиму два-три шага, но один из ублюдков ударил его в спину прикладом, повалил на песок и прижал ботинком. Руслан вырывался, но ему приставили автомат к голове.

– Лежи смирно, боец, – услышал Руслан голос этого сукиного бородача. – Ты же не хочешь остаться гнить здесь с дырявой черепушкой?

Руслан с бессильной яростью наблюдал, как Максим неуклюже пытается подняться. Эта заминка дала пиратам возможность прикончить беглеца, но даже после того как Максим снова устремился к лесу, они больше не стреляли.

Руслан представлял, как подстреленный Максим тяжело ковыляет по безмолвному сумрачному лесу, где еще день назад они проходили вместе, устало падает в кусты, из последних сил заталкивает рюкзак в заросли, чтобы никто и никогда его не нашел, ложится на спину и смотрит в затянутое кронами небо, пока дыхание не останавливается от кровопотери. Руслан не мог отделаться от этого видения, оно стояло перед глазами, словно уже приходило однажды, предостережением являлось во сне или вплелось в сознание чьим-то настойчивым шепотом, но Руслан забыл, не придал значения… Как наяву видел он омертвевший взгляд Максима, устремленный вверх, на небо в просвете меж деревьями, за которыми для него так и не начался новый день. Мысль о том, что жизнь товарища оборвется из-за каких-то подонков, обвешанных оружием и взявшихся из ниоткуда, приводила Руслана в бешенство. Он извивался под ботинком пирата, изрыгал проклятия и требовал отпустить, но захватчики только ржали, называли горячим парнем и сравнивали с верным псом, который бежит за машиной хозяина после того, как тот вывез его на окраину и оставил на обочине.

Когда Максим скрылся в лесу и двое пиратов добровольцами отправились на поиски, Гарик и Кочегар принялись собирать гильзы. Между делом они весело гадали, вернется беглец или нет.

– Ставлю на то, что не вернется, – азартно бросил Кочегар и высыпал набравшуюся горсть в надколенный карман брюк.

– На что ставишь? – пробасил Гарик, нагибаясь за очередной гильзой.

– Если не вернется, уступлю свою ночь.

– Идет. Ставлю то же самое на то, что приползет, как миленький.

Они ударили по рукам, с хохотом пожелали друг другу провалиться к чертям собачьим и продолжили заметать следы неистовой стрельбы или, как они ласково называли ее, «пострелушек».

Увидев Максима живым, Руслан и сам будто ожил. Но потом состояние друга стало ухудшаться с угрожающей скоростью. Когда белый как мел Максим рухнул в песок, у Руслана все перевернулось внутри. Что теперь будет, Максима добьют?.. Руслан пытливо следил за пиратами, всматривался в лица, вслушивался в разговоры, старался по голосам уловить настроение и предугадать их намерения. Он уже начал подыскивать слова, которые сумели бы убедить захватчиков помиловать Максима, но тут кто-то произнес: «Касательное» – и Руслан почувствовал, как падает внутри подвешенная многопудовая гиря.

Захватчики собирались отвезти Максима к себе в логово и подлатать. Это была не шутка, не чье-то предложение, это было сказано, как нечто само собой разумеющееся, и никто даже не пытался возражать или спорить. Руслан боялся поверить. Может, удача покинула их не безвозвратно?.. Лола в безопасности, пираты о ней не знают и узнать теперь никак не смогут. Как только его и Максима свезут в логово и где-нибудь запрут, Руслан прикинет план побега. «Надеюсь, нас не станут накачивать», – в отчаянии думал он, пока Гарик и Кочегар, шлепая по мелководью, грузили бессознательное тело Максима в динги. Руслан ожидал, что сейчас они запрыгнут за Хомским на носовой кокпит катера и уедут, но пираты швырнули на борт несколько первых попавшихся сумок, махнули рукой отбывающим сородичам и вернулись в разгромленный бивак.

Сопровождал Максима кореец. Нагруженный доброй частью улова камуфляжный катерок дал задний ход, развернулся и под управлением Хомского важно поплыл вслед за маленьким собратом, вспенивая волны и сыто урча. Руслан провожал динги взглядом, пока тот не скрылся за выступающим из воды отрогом горного хребта. «Держись, Макс. Пожалуйста, держись… Я найду тебя и вытащу». Сдвоенное рычание моторов стихло вдали на удивление быстро.

Оскар подошел к своим, раздраженно что-то бурча под нос, присел на рюкзак, вытащил из кармана сигареты и закурил. Некоторое время он смолил с кислым выражением лица, наблюдая, как соратники копаются в сумках, потом заметил небрежно брошенные на песок водонепроницаемые чехлы с документами и бумажниками, поднял и принялся изучать.

По телу пробежала судорога. Острая боль шевелилась в животе, как свернувшийся кольцами спрут, и давила на кишки. Руслан опустил голову и задержал дыхание, торопясь справиться с приступом, пока его состояние не заметили пираты. «Чертов психопат!» – с яростью глянул он в сторону Оскара.

Пираты тем временем, решив проблему с беглецом и проводив сородичей, наметанным глазом таможенников отыскали баул со съестными припасами и захрустели галетами, черпая ими как ложками плавленый сыр и печеночный паштет, весело переругиваясь и с мальчишеским озорством отбирая друг у друга контейнеры. Затем они вернулись к потрошению сумок, начали со смехом перебирать одежду, прикладывать к себе футболки, джемпера и фуфайки и спрашивать: «Ну, модненький я?» Супостаты баловались ветроустойчивыми спичками, игрались плеерами и перекидывались «тапками» (так они называли телефоны). С электроникой не церемонились, тыкали во все кнопки, а когда надоедало, со скучающим видом бросали прямо на песок или швыряли обратно в сумку и переключались на что-нибудь другое.

Наконец, нарезвившись, пираты разошлись по сторонам. Гарик с сигаретой в зубах принялся изучать GPS-навигатор, в то время как Кочегар устроился на сумке рядом с покуривающим Оскаром, предложил ему галеты, ничуть не расстроился хмурым отказом и углубился в смартфон Максима, дожевывая конфискованную еду и кончиком языка выковыривая из зубов остатки.

«Милану» относило течением все дальше. Пираты, по всей видимости, не настолько нуждались в деньгах, чтобы прибирать к рукам все, что плохо лежит или плавает. Как скоро кто-нибудь наткнется на дрейфующую яхту, и случится ли это вообще? На борту не осталось ни вещей, ни надувного плота, ни съестных припасов… Любой, кто обнаружит «Милану», придет к очевидному выводу, что команда успела спастись с искалеченного суденышка, высадиться на плот или на остров… Последние сигналы бедствия с Понкайо – пусть никто не ответил, но это не значит, что не слышал… У Лолы есть шанс вернуться домой. Только бы она сумела найти в себе достаточно сил, чтобы выстоять…

Глава 14

Четыре года назад Максим увлекся армейским сленгом, радиокодом и военными сокращениями и сумел подсадить на него Руслана и всех участников команды «Свидетели», тогда насчитывающей только пять человек. Довольно быстро новшество распространилось среди знакомых, и вскоре в окружении Руслана и Максима не осталось ни одного страйкболиста, который не знал бы, что такое трехбуквенный Альфа-код15.

«Свидетели» для защиты радиопереговоров уже несколько лет пользовались собственным цифровым радиокодом. Самые важные сообщения, которые употреблялись чаще всего, обозначали отдельным шифром. Делалось это так. Если не было готовых тактических сокращений, «Свидетели» переводили необходимые слова на английский и присваивали персональный код: по первой букве каждого слога – для отдельного слова; по первым буквам каждого слова – для отдельной фразы. Сложные на слух и выговор шифры укорачивали, складывая полученные числа, пока радиокод не приобретал легкость и скорость звучания. Цифровое обозначение букв английского алфавита, как и трехбуквенный Альфа-код, могло меняться каждую игру и держалось в строжайшем секрете.

Ни одна игра не обходилась без кодов и сокращений. Поэтому когда Руслан услышал сообщение Максима, натренированный мозг среагировал быстрее и расшифровал ввернутый в послание код задолго до того, как Руслан пришел в себя и осознал значение брошенных в эфир слов.

Руслан бродил по узкой сухой полосе вдоль пальмовой рощи и собирал обломанные мангровые сучья, которые прибило ночью к берегу и пока не успело затянуть приливной волной обратно в океан. Юркие маленькие крабы то и дело перебегали Руслану дорогу, следуя им одним известной траекторией, замирали на месте, прикидывали, что к чему, и вдруг ни с того ни с сего меняли направление и бесстрашно бросались наперерез.

– Не лезьте под ноги, малышня! – сердился Руслан, в который раз чудом спасая прытких обитателей пляжа от своего громадного ботинка сорок четвертого размера. – Я большое и страшное млекопитающее, где ваше чувство самосохранения?

Руслан выловил из мелководья несколько поленьев, чтобы потом просушить на костре, отряхнул руки от воды и зачесал пятерней отросшую челку. Посмотрел на часы, насупился. Вот где его носит? На другой конец острова за грибами утопал, что ли?

Раздраженно вздохнув, Руслан снял с пояса рацию.

– Макс, прием. Я уезжаю на яхту. Где ты ходишь?

Нет ответа. Руслан выругался под нос. Наверняка опять забрел куда-то, исследователь, чтоб его! И пусть ждут, пусть волнуются – ему какое дело? Как тогда, во время поездки с ребятами к пещерам, когда разбили бивак и Максим ушел «осматривать окрестности», набрел на береговую батарею и сорок минут шатался внутри, отрезанный от связи, даже не потрудившись перед этим сообщить о своем местонахождении, да что там – хотя бы предупредить, куда собирается!

«Голову даю на отсечение, опять залез куда-то! Ну что за шило в заднице!»

– Термит, на связь! Где ты? Прием!

А толку дозываться, если Максим вне зоны доступа? Неужели парень совсем без царя в голове, не понимает, что в их положении нельзя – запрещено! – в одиночку соваться на незнакомые объекты? Хоть до такой очевидной истины он должен был допереть?

– Термит, чтоб тебя, где ты?! – Руслан почти кричал. Ему хотелось разыскать друга и хорошенько врезать. Внутри зашевелилось беспокойство, но охваченный яростью Руслан был слишком взбудоражен и не расслышал тревожного шепота. – Если рация барахлит, возвращайся немедленно! Мне надо ехать, но я не могу, пока ты не вернешься! Ответь, прием!

А вдруг что-то случилось? Вдруг Максим провалился под землю или упал в овраг, вывихнул лодыжку, проколол ногу острой веткой?.. Или застрял между корнями и не может дотянуться до рации… Руслан поднял голову и в тревоге посмотрел на темнеющую за пальмовой рощей мрачную стену лаврового леса. Вспомнил о втором навигаторе с дубликатом зарисованных островных маршрутов и нажал кнопку рации:

– Макс, я иду к тебе. Если выяснится, что ты никуда не провалился, а просто ворон считаешь, клянусь, я сверну тебе шею.

И почти сразу ответ, хрипловатый и бесцветный:

– Тридцать седьмой на связи. Сигнал пропадает.

Руслан сдвинул брови и сурово уставился на рацию, как бы спрашивая, что она себе позволяет и что все это значит.

– Тридцать семь… – пробормотал он и вдруг так сильно сжал рацию, что ее края врезались в ладонь. Руслан тщился удержать стремительно закручивающийся вихрь мыслей, но это было все равно что пытаться поймать смерч при помощи лассо.

«Alpha Bravo Echo Echo» – или «Ambush Escape and Evasion».

«Альфа Браво Эхо Эхо» – или «Засада, уходите и эвакуируйтесь». Код применяется в случае засады многочисленного и превосходящего силами вооруженного противника, когда остальные участники команды должны немедленно отступить и покинуть опасную зону, группами или поодиночке.

«Вооруженный противник»?! Туристы? Но откуда оружие? Местные? Но откуда оружие?! Как далеко? Какое оружие – огнестрельное? Где они взяли огнестрельное оружие? Вопросам не было конца, они сыпались друг на друга, вгрызаясь в мозг и разрывая его на части. Руслан постарался взять себя в руки. Успокойся, не паникуй, иначе наломаешь дров! Если Максим воспользовался кодом – значит, эти ублюдки пока не знают о Лоле. Это самое главное.

Руслан спохватился: он забыл ответить! Но что сказать?.. Какой может быть «вооруженный противник» здесь, на отрезанном толщами воды клочке суши, заросшем пальмами, манграми и лавром? На острове, куда ездят только ради фиников и ежевики, где всего один пляж и даже кокосовых пальм нет, где нечего смотреть, кроме спящих развалин. Туннели? Они закрыты решетками, там не пройти.

Руслан глянул на истерзанную «Милану», где на нижней палубе возилась с грибами ничего не подозревающая Лола, глубоко вдохнул, отбрасывая последние сомнения, поднес рацию к губам и принужденно твердым голосом выдал:

– Понял тебя, сигнал пропадает. Скоро назад вернешься?

Он подумал, что неприятели захотят выйти на связь, но никто не отозвался. Вооруженный отряд… Сколько? Трое? Пятеро? Руслан бросился к зачаленному динги, полуслепой от прыгающих перед глазами видений, как Максиму угрожают оружием, как мучают и бьют…

– Макс, как меня слышишь, прием, – попытался Руслан еще раз, прежде чем отвязать фалинь.

И снова молчание. Убили… Нет, в этом нет никакого смысла, зачем в таком случае допускать Максима до рации? Его не должны убить. Не должны. Руслан с яростью толкнул динги к воде, забрался и оттолкнулся веслом. Заводить мотор или нет? «Заведу!» – решил Руслан. Он должен добраться до яхты как можно скорее. Тем более эти ублюдки слышали, что он собирается отчаливать.

– Нормально тебя слышу, – глухо, но ровно отозвался Максим. – Все в порядке, иду обратно. Конец связи.

Они идут сюда. Бог мой, это же совсем рядом! Руслан прицепил на руку аварийную чеку, завел двигатель и на всех ветрах помчался к «Милане». На горизонте угрожающе чернели, вытягиваясь во весь рост и набухая, плотные облака с подсвеченными солнцем рваными контурами. Над островом небо казалось вполне безобидным, через серо-белые хлопья облачков проглядывала дружелюбная синева, но порывы холодного ветра и беспокойная рябь на потемневших волнах рассеивали надежду на ложную тревогу.

– Русик, ну ты и грохочешь! – засмеялась Лола, перестав напевать. На нижнюю палубу Руслан чуть ли не кубарем скатился.

Лола уже успела перебрать и промыть грибы и теперь нарезала их и складывала в миску. Одну часть девушка собиралась отварить сегодня на обед и ужин, а другую решено было оставить про запас и потом закоптить на костре. В кастрюле на плите доходил под полотенцем готовый рис.

Руслан шагнул к сестре, забрал у нее нож, машинально отложил в сторонку, после чего крепко взял ее за руку и потянул к трапу.

– Идем скорее.

– Что случилось? Русик!

– Надо убраться с яхты.

– Почему? Дождь начинается? Неужели гроза так быстро подошла? Да объясни же!

На середине трапа Руслан притормозил. Если эти мерзавцы, кем бы они ни были, не вышли на связь, вряд ли они хотят раньше времени выдавать свое присутствие. Они подстерегли Максима – что мешает им точно так же подстеречь и его? Вдруг они устроили еще одну засаду и теперь поджидают, когда он вернется с яхты? Он привезет Лолу прямо к ним.

– Русик!

Он обернулся. Лола смотрела на него против света и немного щурилась. Золотые кольца вокруг зрачков блестели тревожно и ярко, чуть подрагивая.

– Пригнись. Объясню все наверху. В полный рост на палубе не вставать.

Руслан проследил, чтобы Лола сделала в точности так, как он велел. Они выбрались на кокпит и укрылись за комингсом. «Милана» стояла под небольшим углом носом к берегу и кормой к горизонту – если не вставать, их не увидят.

– Русик, что случилось?.. – испуганно зашептала Лола.

– Максим передал по рации зашифрованное сообщение, – тихо заговорил Руслан, торопясь с объяснениями. – Наткнулся на кого-то в лесу. Может, местные, а может и нет. Я не знаю, сколько, но эти собаки вооружены.

Лола без кровинки в лице воззрилась на Руслана широко раскрытыми от ужаса глазами, разомкнула белые губы, словно хотела что-то спросить, но не промолвила ни слова. Ее руки были холодны и тонули в его широких ладонях, как в глубокой чаше из плоти и крови.

– Еще не забыла, как плавать под водой? – Руслан ласково пожал ее пальцы.

– Нет, – механически ответила Лола, глядя перед собой омертвевшим взглядом.

– Я хочу, чтобы ты доплыла до берега под водой. Помнишь, мы видели просвет в манграх, когда делали круг на динги? Справа, если смотреть с яхты. Поплывешь туда. Держись правее. Как только увидишь под водой корни, бери еще правее. Ты вылезешь прямо в заросли – никто тебя не заметит. Помнишь, мы учили тебя надолго задерживать дыхание? Мне нужно, чтобы ты вспомнила. Для начала освободи легкие от углекислого газа. Выдохни его как можно больше и…

– А как же ты? – очнулась Лола и вцепилась в брата. Глаза ее тотчас наполнились слезами. – Я не поплыву без тебя!..

Руслан быстрым, каким-то даже лихорадочным движением, полным отчаяния и боли, прижал ее стылые пальцы к своим губам.

– Солнце, я не могу пойти с тобой… Они знают обо мне. Если начнут искать, найдут и тебя. Я должен остаться. Мы с Максом придумаем, как отвязаться от них, и вернемся к тебе. К биваку не приближайся, слышишь? Не ходи за нами – и за ними не следи! Мы сами тебя найдем. Спрячься в развалинах и жди нас. Будь начеку. Когда мы оторвемся от них, мы придем к тебе. Лола… – Руслан обхватил ладонями ее мокрое лицо и поднял, чтобы она посмотрела на него. – Мне надо знать, что ты меня поняла.

– Я поняла… – едва слышно ответила девушка, заливаясь слезами.

Руслан поцеловал ее в лоб.

– Мы вернемся к тебе очень скоро, – прошептал Руслан и тяжело сглотнул, чувствуя, что еще немного – и заплачет вместе с ней.

Лола, сдавленная потрясением, точно стенками кокона, из которого пока не могла вырваться, обескураженная и напуганная, еще не до конца все осознавшая, машинально стянула яхтенные мокасины, сунула по одному в нижние карманы походных брюк, застегнула на пуговицы и подползла к транцу.

Со стороны юга донеслось урчание подвесного мотора.

– Лола, скорее под воду! – Руслан оглянулся через плечо, но ничего не увидел: комингс загораживал обзор. Значит, их тоже не увидят, пока не приблизятся. – Под воду! Плыви к берегу! Направо, направо!

Лола набрала в легкие воздуха, нырнула и сразу пропала из виду. На поверхность всплыли пузырьки и лопнули один за другим. В преддверии скорого ненастья океан потемнел и ощетинился, но не вздулся; по воде бежала рябь, легкие волны прытко догоняли друг друга, с недовольством постукивая о борта яхты, словно пытались сдвинуть ее с пути. Руслан вглядывался в кобальтовую пучину, но не мог различить даже контуров человеческого тела. Хорошо, раз он не видит ее – не увидят и остальные.

Урчание мотора обратилось в голодный рев. Руслан заметил под банкой походные ботинки Лолы, которые она сняла по прибытии на «Милану», схватил и бросил за борт. Плотная обувь с толстой зубчатой подошвой быстро набрала воды и пошла ко дну. Руслан скользнул на кортах к трапу, спустился на нижнюю палубу и остановился возле штурманского столика. Развернул к себе лежащий здесь же блокнот с координатами Понкайо, взял микрофон радиостанции, но тут полыхающий мозг озарило внезапной догадкой стоимостью жизни Максима. Если неприятели прослушивают аварийную частоту, сигнал бедствия они сразу перехватят. Это может взбесить их. Руслан чувствовал себя как никогда беспомощным, словно в самую ответственную минуту в жизни потерял дар речи. Не в силах слушать тишину радиоэфира, прерываемую только шумом равнодушного к чужим судьбам океана, Руслан повесил микрофон на место и повернулся к панели приборов спиной.

Рычание мотора стихло. На фоне безумолчного постукивания волн о борта яхты отрывистый бубнеж не то двух, не то трех человек слышался непереводимой трепотней чужеземцев. Пираты громыхали ботинками, ничуть не опасаясь случайной встречи, расхаживая по яхте, как у себя дома. Надо подготовиться к тому, что будет дальше. Руслан скользнул взглядом по камбузному столу, заметил пустой пластиковый пакет на магнитной застежке, схватил лежащую рядом скрепку и закрылся в гальюне, чтобы выгадать немного времени. Вынул из петельки на поясе брюк тонкое колечко, куда обычно цеплял карабин с брелоком от машины, присел на унитаз и сбросил ботинки. Прятать кольцо и скрепку в карман не рискнул, но вдруг этим скотам приглянется и обувка? Руслан подумал немного и сунул кольцо в левый носок, а в правый положил скрепку. Обулся, притоптался: нигде не колет, ходить вполне терпимо. Руслан потянулся к задвижке на двери. Он слышал, как по ту сторону кто-то разговаривает и шастает туда-сюда, и не собирался отсиживаться и ждать, пока его вытащат отсюда за шкирку.

Руслана встретили двое с автоматами. Первый, с хвостиком на обритой голове и заплетенной в косички бородой, обшаривал рундуки в диванах кают-компании. Второй, изуродованный ожоговыми шрамами, угощался сырыми грибами, заедая их рисом, который ничтоже сумняшеся зачерпывал прямо из кастрюли. Завидев Руслана, он улыбнулся и помахал ложкой.

– Здрасти-мордасти! – весело пробурчал он с набитым ртом, роняя рис на стол и на себя. – С облегченьицем!

– Мы уж забеспокоились, – бесстрастно добавил сородич, поднимая очередное сидение. – Где все шмотье?

Из носовой каюты вышел третий, высокий и худой кореец с лицом недовольного студента, которого завалили на экзаменах. Мельком скользнув по Руслану острым взглядом, он молча прошел мимо и скрылся в каюте Максима.

Прежде чем обезображенный шрамами пират, вытирая пальцы о брюки, с улыбкой шагнул к нему, Руслан успел с досадой подумать, что не отдал Лоле свои часы со встроенным компасом. Как она теперь доберется до развалин?.. Поняла ли она хоть половину из того, что он сказал?.. Она была так напугана и растеряна… Услышала ли она хоть слово?

Глава 15

– Очнись, гоблин. – Оскар пощелкал пальцами у него под носом.

Руслан вздрогнул, поджал губы и выпрямил больную спину. Он совершенно не был расположен к беседе с этим психопатом. Руслан свирепел от одного его вида и манеры говорить. Никогда еще он не питал к другому человеку такой поистине разъедающей ненависти. Все, что было в Оскаре, безумно раздражало Руслана: обкусанные губы, тягучий голос, нервно-истерический тон, лошадиные зубы, длинное лицо. Руслан уже понял, что этот франт вовсе не главный в стае, но кто вообще додумался наделить его властью?

– Ну-ка, ну-ка… – Оскар вынул сигарету изо рта и зажал в пальцах. В свободной руке он держал хорошо знакомый Руслану документ. – Что это я отрыл? «Доверенность на право управления маломерным судном», – прочитал Оскар и вскинул хитро прищуренный взгляд. – Думал турусы на колесах подпустить? Судно-то папочкино! В тридцатник не накопил на свое?

Объевшаяся таможня покатилась со смеху.

– Что еще у него по доверенности катаешь? Тачку? – Воодушевленный смехом клевретов, лейтенант скривил обкусанные губы в ядовитой усмешке. – Или шкирлу молодую?

Руслан мрачно сверлил психопата немигающим взглядом.

– Живешь, поди, на балконе в коробке из-под холодильника?

Гарик откликнулся коротким басовитым смешком. Кочегар отвлекся от смартфона, поднял голову и с улыбкой огляделся, готовый засмеяться, но понял, что шутку пропустил, и снова уткнулся в экран телефона.

– Кем гондурасишь? Или тебя никуда не берут? Да, фетюк? Никуда не берут тебя? Кому ты впился. Ни к столбу тебя, ни к перилу.

Ослепленный ненавистью, не сознавая, что творит, Руслан продолжал нарочно бесить пирата своим безмолвием, со злорадством наблюдая, как темнеет длинное лицо и с обкусанных губ сползает мерзкая ухмылка.

– Что ты рылом своим на меня целишь?

Не дождавшись реакции, пират отвесил ему пощечину, но испачкался кровью о свежие ссадины, матюгнулся и с отвращением вытер пальцы о футболку на груди Руслана.

– Язык отсох? – взбесился Оскар. – Может, пара зарубок на спине тебя разговорит?

Гарик и Кочегар, позабыв обо всем на свете, с живым интересом наблюдали за сценой. На лицах застыло любопытство, как при просмотре приключенческого фильма, в предвкушении занимательного действа растянулись губы и заблестели глаза. Слесаря нет, никто не станет вмешиваться и прерывать удовольствие.

– Ох и влетит нашему Оскару от Шкипера, – с притворным сожалением вздохнул Кочегар.

Гарик махнул рукой.

– Нехай, больше крови, меньше крови – взбучку же не нам устроят. Шкипер знает, как трудно его усмирить.

– Зато спать будет крепко, – заметил Кочегар и засмеялся следом за сородичем.

Удар пришелся в живот. Оскар дернул Руслана за волосы, заставляя выпрямиться, добавил еще раз, вцепился в зашеек и рывком развернул к себе, уставившись налитыми кровью глазами.

– Я тебя сейчас прямо здесь закопаю!

– Валяй! – выкашлял Руслан, прочистил горло и сплюнул, чуть не попав на ботинок Оскара. – А что скажет на это твой обожаемый Шкипер?

– Что, узнал про Шкипера и сразу яйца выросли, а, гаплонт?

Лицо исказилось бешенством, посерело, вытянулось еще больше и приобрело сходство с мордой антилопы. Стальные глаза искрились неистовым желанием вцепиться Руслану в горло, вырвать кусок, напиться крови. Кончик языка нервно ощупывал болячку в уголке губ. Раскаленные пальцы все сильнее вжимались в шею, пощипывая кожу ободранными мозолями. Оскар был в шаге от озверения, еще немного – и окончательно утратит власть над собой и тогда уже не остановится, пока не вдохнет запах крови. Руслан медленно поменял положение ступней, принимая более устойчивую позу, и приготовился дать отпор. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но тут ожила громоздкая рация на поясе у пирата.

– Миноги, прием. Слесарь занимается нашим пострелом, я сбросил барахло и разворачиваю оглобли к вам. Хорош кочумать, перетаскивайте сумки ближе к воде.

Оскар медлил и не отпускал Руслана.

– Оскар, тебе личная депеша от маэстро. Покалечишь пленника – будешь сидеть в карцере, пока свиньи не полетят.

Оскар в бешенстве сорвал рацию с пояса и, вдавив кнопку, с ненавистью гаркнул:

– Я понял!

– Шкипер передает свою горячую любовь. Ждите, скоро буду.

Руслан следил за Оскаром, как за барометром-анероидом. Эмоции не задерживались в нем, и любое даже самое незначительное изменение внутреннего давления мгновенно отражалось на лице. Упоминание о Шкипере подействовало на Оскара, как святая вода на нечисть. Лицо перекосило от раздражения, он едва не зашипел, но был вынужден исходить злостью молча, не решаясь в присутствии сородичей отпустить по адресу Шкипера едкое словцо. И от этого кривился еще сильнее и еще яростнее вдавливал пальцы в зашеек Руслана.

Пират рывком притянул его к себе и на пониженных тонах зарычал в лицо:

– Не радуйся, гаплонт. Не здесь и не сейчас, но жди – я за тобой приду. Я могу оприходовать тебя без единого синяка. Знаешь, как? Скоро узнаешь. Тогда и посмотрим, на сколько хватит твоей борзоты. Я так тебя отшлифую – забудешь, как тебя звать. Будешь скулить и лизать мне ботинки, будешь вилять хвостом, как хороший мальчик. Усек? Мы с тобой славненько проведем время.

Свинцово-серые глаза полыхали с таким неистовством, точно внутри бился искрами оголенный высоковольтный провод. Может, в другом случае это и заставило бы присмиреть, но сейчас должный эффект от угрозы смазывался задорным чириканьем электронной игры, в которую с увлечением резался пират со шрамами.

– Вот за что люблю Шкипера, – нараспев протянул Кочегар, не отрываясь от смартфона, – так это за егоумение поддержать настрой.

Гарик расхохотался зычным смехом.

– Шкиперу бы понравились твои слова!

Кочегар снисходительно улыбнулся.

– Даже когда его нет рядом, – пробасил Гарик, – он умудряется напоминать о себе. Самое главное, что вспоминаешь о нем с удовольствием и любовью.

– С горячей любовью, – уточнил Кочегар.

Пираты дружно загоготали.

Оскар прислушивался к ним с кислой миной на лице, но помалкивал. Руслан видел, что разговоры о Шкипере вконец испортили ему настроение, заставили вспомнить, что не он здесь правит балом. Так и не высказавшись по этому поводу, даже не глянув в сторону сородичей, пират скрутил Руслана за воротник и со словами: «Шагай разбирать палатку!» хотел поставить на ноги, но это послужило последней каплей и вывело Руслана из себя. Используя стянутые хомутами руки вместо клешней, Руслан перехватил Оскара чуть выше запястий, рванул к себе и клюнул головой в переносицу. Он еще не оправился после недавнего избиения, был слаб и потому едва не потерял сознание. О последствиях Руслан не думал, даже не спросил себя, останется ли жив после такой дерзости.

Оскар с воем отскочил назад, прикрывая сломанный нос. Руслан, справившись с головокружением, рванул к пирату со скоростью сорвавшейся с цепи бойцовской собаки, сгруппированными на груди руками сбил на песок и оседлал. Он мечтал накостылять ему с той минуты, как только пират раскрыл свой рот. Он больше не мог видеть эту постылую антилопью морду, эти обкусанные губы и облизывающий болячку кончик языка. Он сыт по горло его манерностью и бахвальством, его наигранным застращиванием, его развязностью, сквозившей в каждом движении, в каждом слове.

Руслан вцепился Оскару в грудки, но подоспевшие на выручку клевреты оттащили драчуна и уложили под прицел автомата.

– Не рыпайся – пристрелю. – Гарик направил ему в лицо черный глаз калаша.

Пират больше не улыбался, голос не пестрел веселыми нотками. Он смотрел угрожающе, с предостережением, прямой и острый взгляд жалил Руслана подобно штык-ножу. Руслан тяжело дышал, внутри его еще потряхивало от ненависти и адреналина, но встать он уже не пытался, даже пробовать не стал: перед глазами все качалось, мозговой чан звенел, как металлическое било после удара молотком.

Кочегар протянул руку и хотел помочь Оскару встать, но в ответ взорвавшейся петардой жахнула грязная брань. Оскар поднялся сам и свирепо вытаращился на Руслана. Кровь из разбитого носа залила губной желобок и окрасила бородку в красный цвет, сделав пирата похожим на отобедавшего каннибала. Под бешено сверкающими глазами отливала малиновая синева. Растерянно-взъяренный вид психопата и его подпорченный хищный лоск отзывались в Руслане мстительным торжеством, крайней степенью удовлетворения, какое может дать только справедливое возмездие. Впервые в жизни Руслан ликовал, поздравляя себя с тем, за что всегда порицал Максима. Ублаженное эго распевало туш в его честь, празднуя вместе с ним эту маленькую победу, и своим ухарским кличем заглушало голос разума.

Оскар сплюнул кровь и шагнул к Руслану.

– Держите его, – булькнул он.

Кочегар с плутоватой ухмылочкой подошел к лежащему Руслану и встал с другой стороны. Никто не стал удерживать разъяренного лейтенанта, никто не бросил ни слова поперек. Руслан с запозданием подумал о Лоле и сразу пожалел о своей несдержанности. Победный туш смолк. Только бы не забили до смерти. Только не у нее на глазах! Боже мой, если она не убежала, как он просил, а притаилась в укрытии где-то неподалеку, она же не выдержит, она выскочит ему на помощь!

«Что же я наделал?!»

Низкое рычание подвесного мотора отшугнуло и присмирило клевретов, точно нежданное появление директора – проказливых школьников. Кочегар, деловито позвякивая гильзами в кармане, отошел в сторонку, взял первую попавшуюся сумку и примерным псом понес к воде. Гарик скоренько усадил заложника на песок и с автоматом наизготове встал в стойку надзирателя, всем своим видом показывая, что под его бдительным оком и мышь не проскочит.

Камуфляжный катерок заложил лихой вираж и помчался к берегу, возбужденно подпрыгивая на поднимаемых им волнах, словно от нетерпения, на низких оборотах прошел по мелководью и мягко ткнулся в песок, все больше сереющий под хмурым небосводом. Рев мотора стих, волны зашелестели с прежней нерасторопностью, в пальмовой роще забряцали на холодном ветру круглые листья с жесткими, как когти, пластинами.

Оскар шмыгнул раскуроченным носом, сорвал бандану с головы и, проходя мимо заложника, наклонился к нему и бросил, чтобы тот особо не радовался.

– Это еще не конец, гаплонт, ты понял меня?

Клевреты хотели сделать вид, что ничего не случилось, но обмануть Хомского не удалось.

– Я пропустил все интересное? – Хомский даже не пытался скрыть удовольствие от увиденной картины, как Оскар сидит в сторонке на песке и прижимает бандану к окровавленному носу, сплевывая кровь, а вместе с ней и оскомину проигранного раунда. Хомский обращался к Гарику, но говорил нарочито громко, чтобы слышали все. Оскар, угрюмо пялясь перед собой, потемнел лицом, стиснул кулак и заиграл желваками, но головы не повернул.

Гарик неопределенно что-то промычал. Кочегар продолжал таскать сумки, шныряя туда-сюда, разыгрывал из себя страшно занятого и делал вид, что происходящее не имеет к нему отношения. Хомский довольно хмыкнул и увел заложника на катер. О палатке никто даже не заикнулся.

Руслан еле стоял на ногах. Заметив, что заложника шатает из стороны в сторону, конвоир срезал хомуты с его запястий, чтобы Руслан сумел ухватиться за релинг и не расшиб себе голову на транце. Но едва они очутились на палубе, Хомский свел ему руки за спину и крепко стянул хомутами из своего собственного карманного запаса. Через просторный кормовой кокпит, закрытый камуфляжным тентом с прозрачными вставками вместо окон, Хомский провел Руслана в рубку с мягкими, но порядком затертыми диванчиками и усадил в кресло по соседству с местом рулевого.

– Сиди молча и не выступай, иначе сверну в бараний рог и засуну в рундук, – беззлобно предупредил Хомский и протопал на кормовой кокпит, чтобы помочь соратникам с вещами.

Палуба от носа до кормы, включая рубку и транец, была сделана из алюминия и выкрашена белой краской – на полу теперь грязно-серо-белой, покрытой множеством черных полос и въевшихся следов от ботинок. Руслан скользнул взглядом по рулю, по черной панели приборов напротив кресла рулевого, по оранжевому дисплею включенной радиостанции, заметил ручку газа с красной аварийной чекой и пожалел, что Хомский не такой идиот, как остальные, и догадался стянуть руки сзади. Впрочем, будь они стянуты спереди, это вряд ли бы что-то изменило. Хомский все еще на борту и вооружен.

Через ветровое стекло рубки и застекленную дверцу на носовой кокпит берег просматривался из одного конца в другой. Пираты копошились в разгромленном биваке. Оскар нервно топтался поодаль с прижатой к носу банданой и недовольным сычом наблюдал за тем, как Гарик разбирает палатку. Кочегар таскал сумки на катер и передавал Хомскому, а тот, в свою очередь, складировал поклажу в рундуки на кормовом кокпите.

Закончив с палаткой, Гарик присоединился к погрузке улова. Кормовые рундуки заполнились, но в диванчиках рубки было еще уйма места. Поди специально опорожнили перед тем, как идти на промысел, злобно думал Руслан, в бессилии наблюдая за их разученным танцем. Что они собираются делать с награбленным добром? Чтобы следующая группа туристов не ускользнула из охотничьих угодий, пираты тщательно подчистят берег, заберут все вещи, все до последнего ботинка. Но что дальше? Отсортируют добычу, ненужное сожгут, а нужное припасут себе и будут носить и пользоваться? Щеголять в их одежде, стаптывать их ботинки, слушать музыку в плеерах, рубиться в игры на мобильнике, расходовать фонари? Или сбудут с рук через третьих лиц? Наверняка у них есть личный снабженец, ведь откуда-то же они берут патроны и топливо? Может, этот снабженец в придачу и транзитником подрабатывает: забирает награбленное добро и вместе с пленниками отправляет на черный рынок? Или пираты пользуются услугами разных «компаний»? И вместо чистогана их обеспечивают съестными припасами, патронами, топливом и всем необходимым? Но почему именно здесь? Почему на Понкайо? Чем он лучше любого другого острова за пределами судоходных путей и в непосредственной близости от цивилизации?

Наконец пираты закончили с погрузкой. Не хватило места только для трех сумок – их оставили под тентом на кормовом кокпите под надзором хмурого Оскара и его верного бородатого клеврета, не забывшего угостить лейтенанта сигареткой. Кочегар вальяжно развалился на мягком диванчике и бросал на заложника таинственные взгляды, в которых сквозило ребяческое любопытство. Руслан поджал губы и, насупившись, отвернулся, но тут подошел Хомский, поднял его, развернул и хорошо узнаваемой черной банданой Максима завязал глаза. Руслан протестующе дернулся, но Хомский только сильнее прижал повязку к глазам, рывком затянул двойной узел и одним резким нажатием на плечо усадил Руслана обратно в кресло.

Повязка сильно давила, будто намертво въелась. Руслан пытался сдвинуть ее плечом, но услышал предостерегающий голос Хомского:

– Сиди спокойно, если не хочешь, чтобы я тебя мордой в пол уложил.

Набитый трофеями катер довольно заурчал, откликаясь на прикосновение хозяйской руки, и плавно дал задний ход.

Часть вторая: Наши судьбы

Глава 1

Отец Лолы погиб дождливым весенним вечером 2001 года в автокатастрофе с участием пяти машин. Не прошло и трех дней после похорон, как ее мать Луиза была вынуждена вернуться на работу. Она занимала одну из ведущих должностей в крупной рекламной фирме и не могла надолго покидать свой пост. Лола отказалась от предложения родительницы «посидеть дома недельку или две», но не стала уточнять, почему. Было невыносимо находиться в квартире одной. Тягостные воспоминания бродили по пятам, комнаты опустели и наполнились таким холодом, что хотелось забиться в угол и без конца плакать. Лола задерживалась в школе, сколько могла, делала уроки в библиотеке, а оставшиеся два-три часа бродила по улицам в гнетущем состоянии, не замечая слез, не обращая внимания на прохожих, которые глазели на нее и гадали, что у нее могло случиться. Домой она возвращалась аккурат к приходу ничего не подозревающей матери. Чтобы не тревожить родительницу и не обременять ее своими страхами, Лола держала свои отлучки в тайне.

В один из таких дней полугодом позднее Лола познакомилась с привлекательным и располагающим на вид парнем девятнадцати лет с красивым звучным напевом вместо имени: Валентин. Месяц переписки по «аське» развился в отношения, первые отношения в жизни шестнадцатилетней девушки. Лола больше не чувствовала себя одинокой. Валентин представлялся ей милостивым подношением судьбы в награду за все лишения. Он так тревожился за нее, так близко принимал к сердцу ее горе! Ему было невыносимо видеть ее подавленной и разбитой, это причиняло ему боль. Горькие излияния Лолы о покойном отце заставляли его страдать. «Я не умею утешать и оттого чувствую себя никчемным и беспомощным». Лола не хотела делать его несчастным и вскоре перестала заговаривать при нем о покойном родителе, но знала, что он сочувствует ей и все понимает.

Валентин был очень романтичен. Он сочинял стихи в ее честь и торжественно их декламировал, без стеснения припав на колено где-нибудь в парке. Он целовал ее руки, любовался ею и сравнивал с красавицами прошлых эпох, которые вдохновляли «безнадежно влюбленных менестрелей». Он говорил, что ее полуопущенные от природы веки придают взгляду томное выражение и эта изюминка сводит его с ума. Лола с трепетом наблюдала за пылающим в его глазах огнем страсти. «Ты красива всегда, но прекраснее всего, когда в хорошем настроении». Лола знала, как Валентин огорчается, если ее одолевает скорбь, и старалась в его присутствии вести себя так, чтобы он был доволен и счастлив. Тогда он становился воплощением нежности, очарования и любви, тогда он боготворил ее и Лоле казалось, что она единственная на свете. Только в эти минуты она чувствовала себя нужной, живой.

Такие особенности, как, например, колкий взгляд, которым Валентин пронзал девушку, стоило ей просто так, без всякого умысла, посмотреть на встречного парня, или необъяснимая детская обидчивость, когда он молча супился, пока она не рассыпалась в извинениях, или вовсе пропадал на несколько дней, казались Лоле отличительными чертами его характера. Он высказывался бурно, не помня себя, однако для Лолы это было еще одним доказательством сильного чувства. Она принимала это наравне с хорошими качествами Валентина, какими для нее были его глубокая эмоциональность, чувственная ранимость, красивый слог и, самое главное, пылкая любовь, которую он подкреплял признаниями столь изысканными и проникновенными, что Лола с легкостью прощала все сцены ревности.

Лола пыталась вылечиться этой любовью, как целебным снадобьем, и сперва ей казалось, что у нее получается, но со временем пылкие заверения Валентина утратили прелесть новизны и силу воздействия. Едва Лола оставалась одна, как на нее набрасывалась такая гнетущая скорбь, что было трудно дышать. Лола плакала часами напролет, но не могла позвонить Валентину и обратиться к нему за утешением. «Лично я считаю, что в отношениях каждый должен справляться со своими трудностями самостоятельно. Эгоистично переносить на другого человека свою боль. Тебе полегчает, но ему станет плохо». Лола помнила, как согласилась с ним. Он не ставил в пример ее собственное горе, выражался абстрактно, однако девушка понимала, что речь о ней, ведь он сам не раз говорил, что ее слезы надламывают его. И она страдала в одиночестве, страдала и не понимала, как можно быть такой несчастной, когда у тебя есть любимый человек. Еще совсем недавно Лола чувствовала себя самой желанной и необходимой – теперь ей казалось, что она самая одинокая на свете. Лола жаждала единения со своей названой половинкой, хотела излиться ей в своем горе, но была вынуждена держаться на расстоянии, точно инфицированная.

Постепенно Лола стала замечать странности в поведении молодого человека. Стоило им перешагнуть в отношениях определенный рубеж и перенести встречи на его квартиру, как все изменилось. Первым тревожным сигналом для Лолы стала россыпь мелких шрамов у него на руках, которую он прятал под длинными рукавами. Она спросила Валентина – тот свалил все на задиристого кота своего сокурсника. Однако от девушки не ускользнуло, как потемнело при этом его лицо, а глаза вспыхнули электрическими искрами.

Дальше стало хуже. Посыпались замечания касательно непристойного внешнего вида Лолы и ее пристрастия к украшениям, хотя на деле она не вылезала из джинсов, а из украшений носила только сережки, да и те обычные «гвоздики». Валентин ревновал девушку к рисованию, объясняя это тем, что оно якобы отвлекает ее от мыслей о нем. Чувственный взгляд и обиженный тон растрогали девушку, и последующие резкие высказывания Валентина о художниках и «художествах» в целом Лола посчитала отголосками этой ревности и не придала им значения. Но потом показала несколько рисунков из своего альбома. Валентин откровенно высмеял их, сказав, что вся эта глупая мазня не поможет ей заработать денег и пробиться в жизни. Расстроенная девушка отступила, чувствуя себя пристыженной, точно ее уличили в каком-то неблаговидном поступке. Она терялась в догадках, как человек с такой утонченной натурой, умеющий так красиво говорить, романтик и поэт в душе, может презирать остальные виды искусства. Он знал немало стихов, но только любовного содержания, собственного сочинения или сочинения безвестных авторов. Лола пробовала обсуждать с ним Киплинга, Есенина, Маяковского и бессмертную прозу, но молодой человек с раздражением отмахивался и называл все это скукой смертной, добавляя, что не желает забивать голову чужими мыслями. Лола пыталась спорить, говорила, что это учит понимать жизнь, обнажает многогранность человеческой души, глубину Чувства и Порока, приоткрывает завесу чужих желаний. Валентин обрывал девушку на полуслове и низвергал на нее потоки желчи, переполненной грязной руганью. «Этим бездарным писакам нечему меня учить! Люди пишут только о себе – на кой дьявол мне сдались их проблемы?! Со своей жизнью я разберусь сам, без их и твоей помощи! Хватит лечить меня!»

Никогда еще он не говорил с ней так грубо. Лола смотрела на него в ужасе, не узнавая, и не решалась подать голос в ответ на столь откровенную злобу, почти ненависть. Впредь Лола следила за словами и обходила темы, которые могли бы рассердить Валентина. Таких было не счесть, поэтому девушке приходилось нелегко.

Но единственным выбросом дело не ограничилось. Молодой человек вспыхивал подобно бикфордову шнуру. Что угодно могло вывести его из себя: легкое опоздание, чрезмерное внимание к фильму с привлекательным героем, бесконечная нежность («грехи замаливаешь?»), яркая одежда, не услышанный Лолой вопрос, не принятый сразу звонок… Даже хорошее настроение девушки вскоре стало вызывать подозрения. Чего это она такая веселая? Уж не сдружилась ли с кем-нибудь из одноклассников? Или кто новенький замаячил на горизонте? Быть может, он, Валентин, уже сидит у нее в печенках? Быть может, его замечания ей в тягость и она соскучилась по легкому флирту без обязательств, которым дразнила поклонников до встречи с ним? Лола оправдывалась, но это лишь подзуживало молодого человека. «Вы только поглядите, как яростно защищается эта львица! Невиновному человеку незачем себя отмазывать!»

Валентин осыпал девушку проклятиями, называл безнравственной, взбалмошной, не способной на взрослое чувство. В его понимании любовная связь давала мужчине полное и безраздельное право распоряжаться женщиной и всем, что имело к ней отношение: поведением, досугом, внешним видом и в особенности окружением. Лола боялась ему перечить. Валентин больше не позволял ей бродить по улицам в одиночестве, требовал отчета о каждой отлучке из дому. Он встречал ее после уроков, а если расписание менялось и Лола возвращалась домой раньше, без сопровождения, это оборачивалось таким безобразным скандалом, что Лола еще долго приходила в себя.

Когда Лола поняла, что в минуты его неистовства все тщания убедить или успокоить Валентина бессмысленны, она выбирала меньшее из зол, единственный на ее взгляд верный способ избежать сцены, и молча уходила. Это сработало раз, два, но на третий Валентин схватил ее за руку, толкнул к стене и принялся молотить кулаками по обеим сторонам от насмерть перепуганной девушки. Обезоруженная его яростью, оглушенная воплями, она не могла даже заплакать, только беспомощно закрывалась, в любую минуту готовая получить удар в лицо. Похожим образом заканчивались все попытки уйти – теперь уже натуральным образом спастись бегством. Валентин удерживал девушку силой, толкал вглубь квартиры, но строго рассчитывал хватку, не бил и следов не оставлял. Довольствуясь угрозами расправы, если девушка позволяла себе перебивать, возражать или, того пуще, уходить во время головомойки, он путем морального давления постепенно лишил ее воли и в итоге делал с ней все, что хотел. Грязные оскорбления и унижения сыпались вместо ударов. Теперь во время ссор Лола не могла вставить ни слова без того, чтобы Валентин не прибегнул к застращиванию. Все это повторялось ежедневно, иногда по нескольку раз на дню. Наблюдая, как Валентин горстями пьет успокоительные, в кровь разбивает кулаки о стену, полосует себе руки или прижигает их сигаретой, когда думает, что его никто не видит, Лола верила его угрозам. Если захочет, если ему это понадобится, он изувечит ее.

Она пыталась воздействовать на Валентина мягкой проникновенностью – он в ответ с видом господина приказывал не учить его жить. А если она упорствовала, выходил из себя и обрушивался на нее с яростью одержимого. Каждую свою вспышку он ставил ей в упрек: «Ты нарочно меня бесишь!» Угрозами он заткнул девушке рот и приказал держать их отношения в тайне от матери. Лола стала полностью зависима от его слова. Он захватил власть над ее волей, над ее ответами, поступками, каждым движением.

На второй месяц отношений закончились их выходы в свет. Валентин терпеть не мог без толку «шарахаться» по улицам. Все кафе, кофейни, рестораны и другие развлекательные заведения в его понимании существовали только для «буржуа», которым некуда девать свои денежки. Валентин встречал девушку под окнами школы, ласково целовал и прижимал к себе, делая вид, что не замечает обращенных в их сторону любопытных, восхищенных и завистливых взглядов, уводил к себе и не отпускал до вечера. Но всегда к назначенному часу Лола оказывалась дома. В те дни, когда Валентина занимали другие дела – какие именно, ей уточнять запрещалось – и она была предоставлена сама себе, Лоле приходилось каждый час отчитываться в «аське». И если она задерживалась с докладом о том, чем занималась, кто звонил и приходил, то на следующий день жестоко за это расплачивалась.

Выходить одной куда-либо, кроме как в магазин, было нельзя. Но однажды Лола ослушалась и ушла из дому на весь день. До самого вечера она гуляла по набережной; подобно вырвавшейся из кандалов узнице дышала соленым бризом, слушала напев пенистых бурунов и наблюдала за парусниками. Валентину потом сказала, что не могла написать: отключили свет. Звонить же, если ее мать дома, он сам запретил. Молодой человек не поверил и закатил худшую сцену, какая только у них была. Утратив остатки самообладания, он повалил девушку на пол и приставил к горлу ножницы, процеживая сквозь зубы смешанные с бранью правила поведения, которые вырежет у нее на спине, если она еще хотя бы раз посмеет взбрыкнуться.

Впоследствии от прикосновений молодого человека Лола всякий раз вздрагивала и сжималась. Валентин даже не пытался извиниться, успокоить любимую, как-то развеять ее ужас. Напротив, говорил, что наконец-то видит ее такой, какой хотел видеть с самого начала. В страхе перед твердой уверенностью, что один из его припадков окажется для нее последним, затравленная девушка не смела даже помыслить о неповиновении. Приказ держать язык за зубами оказывал на нее подавляющее действие многим сильнее любого заклятия.

К середине марта 2002 года Лола обратилась в фантом. Из зеркала на девушку смотрело изможденное бледное существо с мертвенной пленкой в огромных глазах, обведенных темными кругами. Безграничная власть позволила Валентину перешагнуть собственные границы дозволенного. Под угрозами изувечения Лола слушалась беспрекословно, выполняла любое пожелание, и удовольствию молодого человека не было конца. Он с улыбкой повторял, наблюдая за ее реакцией, что ему ничего не стоит убить ее и обставить это как самоубийство. «После всех несчастий в вашей семье никто не удивится такому жалкому исходу твоей жизни». Лола давно перестала ему возражать. Физически истощенная, морально уничтоженная, она даже в школе не смела подать голос без разрешения. Избегала открыто смотреть в глаза, тенью скользила по коридорам. Прежде тихая, теперь она и вовсе исчезла с радаров окружающих. Временами никто даже не знал, здесь она или нет, пока ее не вызывали к доске или кто-нибудь из одноклассников не оборачивался на последнюю парту, где она бездвижно проводила урок за уроком, как брошенная хозяином марионетка. Не всегда удавалось дозваться ее с первого раза, она словно пребывала в межпространстве, и только громкий звук или чей-то резкий голос могли заставить девушку сбросить оцепенение и поднять испуганные глаза.

Лола не переставала думать об отце. Она всегда поверяла ему все свои горести, и сейчас говорила с ним так, как если бы он сидел в кресле, окутанный темнотой, и внимательно прислушивался к слезливым признаниям дочери. Но нет, это все не по-настоящему… Будь он жив, не пришлось бы молчать из страха перед расправой. Он бы никогда не допустил, чтобы кто-то повелевал ею, распоряжался, как своей собственностью, травил… «Что же мне делать?» – в слезах думала Лола. Острая необходимость в почившем родителе отзывалась нестерпимой болью в сердце и оборачивалась беспробудным кошмаром. Лола напоминала себе, что отец покинул ее безвозвратно, и все равно продолжала взывать к нему в приглушенных рыданиях. Она молила дать совет, но вместо вплетенного в сон спасительного решения наблюдала одни и те же безобразные сцены из собственной жизни. Каждую ночь она засыпала и просыпалась в слезах. Ночные кошмары не отличались от кошмаров реальных, две реальности соединились в один жернов, бесперебойно работающий на нервах и слезах измученной девушки.

На все вопросы матери, заметившей тающее на глазах здоровье дочери, Лола отвечала механически, врачу показаться отказывалась, а если родительница в попытках вызвать ее на откровенность заводила разговор об отце, Лола замыкалась и просила оставить ее в покое. В ее подавленном состоянии это звучало не грубо, но с какой-то странной торжественной печалью. Внешняя болезненность, тусклый блеск глаз, воспаленных от нескончаемых слез и кошмаров, от бессонных ночей, – все, что могло бы вызвать подозрения в другой ситуации, в этой было просто неверно истолковано.

Глава 2

Во второй половине апреля 2002 года в отношениях грянул завершающий аккорд. Унылая и вялая, до дна испитая девушка больше не привлекала молодого человека, но расстаться с нею так просто Валентин не мог. Ему требовалось вышвырнуть ее, удовлетворившись напоследок затухающим блеском смиренного взгляда, который она не смела поднять в его присутствии. Изваляв ее в грязи собственного презрения, жестоко высмеяв каждую черточку пресного характера, каждую деталь серой внешности, он попросил не бегать за ним, даже не возникать рядом. «У меня уже появился кое-кто на примете, так что не позорься сама и не позорь меня». Валентин со смехом вытолкал девушку за порог и захлопнул дверь.

Уничтоженная и раздавленная, Лола не сразу осознала, что свободна. Потянулись долгие мучительные месяцы неуклюжих попыток залечить изуродованную душу и вернуться к нормальной жизни. Видения прошлого не оставляли ее, терзали по ночам, вздергивая на мокрой постели беспокойное исхудавшее тело. Девушка горько плакала во сне и просыпалась от удушья. Сердце колотилось, как сумасшедшее, Лола думала, что умирает, но не могла закричать, позвать на помощь. Лежа в холодной, мокрой от пота пижаме, девушка безотчетно сжимала в руках влажные простыни и пыталась вдохнуть. В ушах звучал самодовольный смех, перед глазами проносились обрывки унижений. Неразличимые образы растягивались и закручивались в спирали, стены кренились в ее сторону, а у нее не было сил даже спастись бегством. Ночь и сон перешли в разряд непреодолимых испытаний. Едва заходило солнце, как на девушку накатывал страх. Ни во сне, ни наяву она не чувствовала себя в безопасности. Лола убеждала себя, что входная дверь заперта на три надежных замка, но все равно ей чудилось, что снаружи кто-то рыщет, топчется на месте, приглядывается к замочным скважинам и готовится взять квартиру штурмом. Во сне крепкая преграда разносилась одним ударом кулака. Лола боялась спать и заставляла себя бодрствовать. Кружила по комнате, сидела у окна и заливалась слезами, несчастная и смертельно усталая. Ей так хотелось лечь в кровать и отдохнуть! Отдохнуть по-настоящему!

Выпускные экзамены в школе дались кое-как. Лола знала, что справилась бы лучше, не пойди вся ее жизнь трещинами, но ничего нельзя было уже изменить: ни аттестат, ни прошлое. Следуя советам на форумах и заумно-наставительным рекомендациям многочисленных статей, Лола отыскала «свой» способ для борьбы с паническими атаками, и стало чуть проще. Он не помог полностью избавиться от кошмаров, но теперь Лола хотя бы знала, что с приступами паники можно бороться, и это внушало уверенность в себе, пусть даже самую малую. Она стала реже подскакивать на постели от ужаса и удушья, а к концу лета могла проспать без кошмаров уже не два, но целых четыре часа подряд. Это была ее личная маленькая победа.

Зимой того же года Валентин, будучи, по всей видимости, не в состоянии позабыть девушку, подкараулил ее возле института. При виде своего истязателя, пустившего корни в ее подсознании, Лола едва не лишилась чувств. Молодой человек с горячностью уверял ее в нетленности своей любви, рассыпался в пылких признаниях и жаловался на «режущую сердце» тоску по тем дням, когда они были вместе. Своим горящим взором и торопливой речью он напоминал одержимого. Настойчивость, с которой Валентин хватал ее за руки, граничила с повелительностью, он нисколько не сомневался в своем превосходстве и был заранее уверен в ответе. Это позволило ему не выбирать выражений. Беспрекословное подчинение Лолы было для него явлением вечным и постоянным, как ветер или дождь. Если бы в его глазах стояли слезы, а с красиво прорисованных природой губ слетали отчаянные мольбы, будь он хотя бы на одну десятую не так напорист и груб, и девушка наверняка растерялась бы и не знала, что делать. Но в итоге именно эта хорошо знакомая ей деспотичность помогла прийти в себя, справиться с подступающей панической атакой и ответить решительным отказом.

Изумленный и растерянный, Валентин не сводил с нее темных глаз. Перед всем честным народом он не мог устроить сцену, но непослушание питомицы выбило его из колеи. Разозлившись, он рывком притянул девушку за руку и, не разжимая губ, принялся стегать ее давними угрозами. По жилам разлился стылый ужас. Дневной свет начал угасать, окружающий мир поблекнул и расплылся, точно акварель под водой. Закружилась голова, Лола ощутила слабость в ногах и едва не осела на землю, но сделала над собой последнее усилие и, не глядя демону в глаза, потребовала отпустить ее, иначе она пожалуется матери и та примет меры, которые он давно заслуживает. Валентин тут же убрал руку. Лола не оглядываясь сошла с крыльца и с гулко колотящимся сердцем, на грани обморока, села в автобус.

После этого Валентин окончательно исчез. В следующий раз она услышала его имя весной. О нем сообщали по телевизору. «Молодой человек двадцати одного года сбросился с крыши двенадцатиэтажного жилого дома». Упоминалось обвинительное любовное письмо на шести страницах, обращенное сразу и к предмету своих страданий, и ко всему миру, но имя девушки, которая «бессердечно игралась чувствами», огласки не предали.

Его мать писала Лоле по «аське» длинные сообщения, испещренные ошибками, начиненные вопросительными и восклицательными знаками. Беспрестанно проклиная небеса за несправедливость, она плакалась о тех временах, когда ее сыночек дружил с Лолой и был счастлив. «Если бы вы не расстались, Валечка не связался бы с этой вертихвосткой и не потерял бы голову. Будь неладна эта девка! Пусть сдохнет! Вот скажи, Лолочка, разве не имею я права желать ей смерти? Она лишила моего сыночку рассудка! Она не имеет права жить! Гореть ей в аду, паскудине!»

Всему есть предел. Лола вовсе не была по натуре жестока или мстительна. Ей было несложно отыскать в своем сердце сострадание даже к такому человеку, как Валентин. Но сочувствие к его матери не смогло пробиться через плотную баррикаду воспоминаний о том, как женщина отсиживалась в соседней комнате, пока ее сын орал на девушку, молотил кулаками в стену, сыпал угрозами убить. Ни разу она не вмешалась, не попыталась утихомирить свое чадо. И если бы все дело было в страхе, если бы Валентин подавлял ее точно так же, как Лолу, девушка еще смогла бы понять. Но нет, эта женщина вовсе не боялась своего сына. Лола видела, как миролюбиво они разговаривали. Валентин не повышал на родительницу голоса, только плевался раздражением, когда та сюсюкалась с ним, и с досадливым цыканьем уклонялся от ее попыток приласкать его. Все это происходило на глазах у Лолы. Что она могла теперь сказать этой женщине? Лола честно старалась подыскать нужные слова для утешения, но откопать их в себе не удалось. Девушку хватило лишь на банальные соболезнования, после чего она удалила профиль и несколько недель не выходила в интернет, а от телефонных звонков подскакивала и сжималась, как от властного окрика.

Лола боялась столкнуться с матерью Валентина, боялась сцены, которую может устроить эта женщина, боялась ее импульсивности, которая передалась сыну и также могла обратиться угрозами физической расправы. Кошмары вернулись, справляться с паническими атаками стало тяжелее. Лолу пугали незнакомые люди на улице, она терялась, постоянно ощущала на себе требовательные взоры, каждую минуту оглядывалась, но все вокруг, точно сговорившись, отвечали недоуменными взглядами. Лола не могла не думать об опасности, которую несла в себе массовка. В толпе она чувствовала себя как в клетке, чужие тела давили подобно прутьям, лица искривлялись и в каких-то неведомых яростных корчах строили ей рожи. Ее окружали маски чудовищ. Дыхание спирало, в попытках отыскать выход на свободу Лола металась, как испуганная птица, и каждая секунда в этой клетке из живых тел по капле отнимала способность думать и владеть собой. Так продолжалось до тех пор, пока однажды, возвращаясь на автобусе домой в час-пик, Лола не потеряла сознание. После этого она была вынуждена признаться самой себе, что в людные места ей путь заказан. Значит, придется на время отложить учебу…

Лола не рассказала матери, что послужило истинной причиной приступа, но даже выдуманной истории о том, как несколько недель назад к ней якобы пристали на улице, но, спугнутые случайным прохожим, ускользнули, Луизе хватило, чтобы выйти из анабиоза траура и обратить все свое внимание на дочь. Обе чувствовали необходимость перемен. Луиза по давнему предложению перешла в рекламную фирму конкурента, вытребовала для себя другой график и снова стала бывать дома на выходных. Это сыграло немаловажную роль для Лолы, но рассудок ее спас переезд на другой конец города. Лола избавилась не только от мучительно-тягостной скорби, что тенью бродила за ней по пятам и жалобно глядела из углов, но и от страха столкнуться у подъезда с матерью Валентина.

На третий год кошмары перестали мучить Лолу каждую ночь. Она чувствовала определенные улучшения, но как оправиться полностью и существует ли рецепт восстановления?.. Удастся ли склеить растоптанную самооценку? Избавиться от ощущения липкой и холодной грязи, приставшей к каждой клеточке тела и души? Забыть пропитанные ненавистью и отвращением слова, которыми ее облили перед тем, как со смехом выставить за дверь? Никто не знал, что происходило за этой самой дверью. Для каждого отдельно взятого прохожего на улице, где они гуляли под руку, для всей школы, на виду у которой он с нежным поцелуем уводил девушку со двора, Лола и Валентин были самой примерной и любящей парой.

В отчаянном желании забыть омерзительные полгода отношений Лола заталкивала отравляющие воспоминания вглубь себя, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах никому о них не рассказывать. Спустя два с половиной года после расставания с Валентином, взглянув на свою жизнь трезвым оценивающим взглядом, она поняла, что все попытки вернуться в строй закончились, так и не начавшись. Она так и не сумела изменить хоть что-нибудь. Не получила образование, не завела друзей, не побывала на сезонных городских праздниках и ни разу не заглянула на любимую набережную, где раньше гуляла почти каждый день и где позднее познакомилась с Валентином. Она словно бы застыла во времени. Лола надеялась с отказом Валентину обрести свободу, очиститься, как очищается от яда ослабленный организм, но окопавшийся внутри деспот надежно привязал ее к себе и хлестал невидимой плетью, напоминая о прошлом снова и снова, снова и снова, упиваясь былой властью, но теперь изнутри.

Лола не могла отделаться от мысли, что не прилагала ровным счетом никаких усилий для избавления от его тирании. Почему она сразу не поставила точку? Сделать решающий шаг не позволило чувство долга… Лола понимала, что уже не любит, но считала себя в ответе за этого человека, не могла отвернуться от него, когда он так нуждался в ней. По крайней мере, так она думала. Если бы Валентин не нуждался во мне, рассуждала девушка, он бы не удерживал меня с такой отчаянностью, ведь так?.. Он был как оголенный нерв. Лола надеялась стать его обезболивающим, вернуть к нормальной жизни. Девушка считала себя обязанной помочь – не исправить, но как-то повлиять. А в итоге он прижился внутри, словно какой-то паразит. Иногда ей казалось, что приручить давящие воспоминания и вытравить из своей души этого кровососа не удастся никогда.

Глава 3

Со дня смерти отца минуло четыре с половиной года. Лолу вполне устраивала та тихая жизнь, которую она вела вдвоем с матерью. Они обе пропадали на работе; по вечерам, когда Луизе удавалось вырваться со службы раньше девяти, вместе ужинали; на выходные выбирались в кино, ходили в рестораны, посещали театры, выставки, музеи. Луиза часто спрашивала дочь, не хочет ли та вернуться в институт, и Лоле всегда было тяжело в эти минуты, потому что приходилось лгать. Вряд ли кто-то в двадцать лет мечтает о работе в подсобке книжного магазина, но это единственное, чем Лола могла заниматься.

Заведующий персонал и продавцы в лице старожил магазина были все без исключения старше Лолы и почти не замечали ее. Обязанности свои выполняет, не опаздывает, ошибок в таблицах не делает – и уже хорошо. На собеседовании ее сразу предупредили, что вакантного места в зале нет и в ближайшие месяцы вряд ли появится, работать она будет помощницей, исключительно за компьютером в подсобке, практически не выходя оттуда. Устраивает ее такая работа? Девушку это полностью устраивало. Доступ в подсобку был только у персонала, никто из посторонних не мог туда зайти, поэтому Лола чувствовала себя защищенной. Она не спеша вскрывала коробки, проверяла товар, заполняла таблицы, не обращая внимания на продавцов, которые приходили взять свежие книги и яркие новинки, чтобы расставить по полкам в зале и стендам в прикассовой зоне, которая первой бросалась в глаза на входе. Лола знала, что никому нет до нее дела, и это успокаивало.

Луиза не давила на Лолу, но не переставала возвращаться к этой теме, напоминала о необходимости образования, мягко объясняла, что без диплома хотя бы о среднем профессиональном образовании Лола будет беспомощна, если решит сменить работу. Лола и сама понимала, что рано или поздно ей придется оставить пыльную подсобку, но сейчас нуждалась именно в этой работе.

Беседы матери с дочерью проходили на спокойных тонах. Луиза никогда не повышала на нее голоса, не пыталась к чему-то принудить. В какой-то момент Лола осознала, что мать единственный человек во всем мире, который ее понимает. У девушки не было друзей, заводить новые знакомства она боялась, от предложений матери сходить вместе на день рождения и познакомиться с дочерью/сыном/племянником/племянницей одной из своих многочисленных приятельниц наотрез отказывалась. Лола не могла никому довериться. Она старалась переступить через себя, но страх был сильнее и подчинял ее подобно тяжелой хронической болезни. Лола цеплялась за любовь к матери, как за единственное светлое и непорочное, что осталось в ее жизни. Ей приходилось обманывать и скрывать, когда родительница спрашивала о самочувствии, о настроении, о снах и мыслях, о мечтах и желаниях. Лола не могла признаться, что не видит для себя впереди ничего хорошего, что утратила доверие к людям, не верит в любовь, до сих пор страдает от панических атак и отвратительных снов и часто просыпается в слезах. Лола держала все в себе, а чтобы лишний раз не обманывать, научилась уклоняться от больной темы так ловко, что Луиза ничего не замечала.

Лола о многом хотела бы спросить ее, в первую очередь о том, почему жизнь такая непростая и как научиться различать среди людей тех, кто может причинить вред, обидеть, унизить, растоптать или даже убить. Лоле до слез хотелось рассказать обо всем, что произошло с ней после смерти отца, но потом она вспоминала, ради чего хранит свою тайну, побеждала искушение и заполняла «удачный момент» отвлеченной фразой. Может показаться, что в конечном итоге матери с дочерью не о чем было говорить, но на самом деле они болтали часами, и эти утренние или вечерние чаепития вкупе с тихими спокойными ужинами были для Лолы лучшей терапией. Поэтому когда Луиза вдруг объявила, что зарегистрировалась на сайте знакомств, эта новость подкосила девушку сильнее злонамеренной подножки. Лола едва не спросила мать, зачем ей это понадобилось, разве плохо им вдвоем, но вовремя прикусила язык. В любовных отношениях Лола видела только гнет, подчинение, власть одного человека над другим, и не понимала, как могут люди желать этой юдоли, по доброй воле искать своего узурпатора. Втайне девушка надеялась, что родительница в конце концов осознает свою ошибку и откажется от этой глупой затеи, но все обернулось иначе.

Луиза познакомилась с Владимиром в декабре 2005 года. Хотя правильнее будет сказать, что это Владимир нашел ее. Лола знала, что у него есть сын, но не горела желанием с ним знакомиться. От матери ей стало известно, что Руслану двадцать семь, он единственный ребенок в семье, живет отдельно и является совладельцем автомастерской вместе с человеком, у которого подрабатывал еще в школе. Руслан не возражал против увлечения отца, только немного удивлялся странному поведению Лолы: почему она не хочет с ним встретиться?

Лола успешно избегала его на протяжении года, но прятаться вечно, к сожалению, было невозможно. Рано или поздно придется выйти на свет и представиться, иначе Руслан явится сам, без приглашения, а пускать его на свою территорию Лола отказывалась. Но прежде чем она собралась и решилась, случилось кое-что ужасное, после чего уже не было пути назад. Живущая в ней надежда, что увлечение матери со временем пройдет, рассыпалась в пепел.

Снежным декабрьским утром 2006 года, спустя двенадцать месяцев отношений, влюбленные без лишних церемоний расписались и наконец-то познакомили детей. Накануне встречи с будущим сводным братом Лола пребывала в таком напряжении, какое и рядом не стояло с легким ажиотажем искушенной родительницы. Леденящие кровь ночные кошмары заронили в душу Лолы неотвязные сомнения. Вдруг этот самый Руслан окажется недостойным человеком, который прячет свое жестокое сердце под маской внешнего лоска?..

С первых минут знакомства Лола прониклась к Руслану резкимотторжением. У него были такие же темные глаза и волосы, как у Валентина, такая же худощавая фигура и такой же проникновенный взгляд. Правда, Руслан был намного выше и не в пример старше, но это не имело значения, на свой возраст он не тянул. Он напоминал студента. Он напоминал Валентина.

Лола не видела угрозы в отчиме, благо Владимир не появлялся без сопровождения Луизы и ни разу не оставался на ночь. Но после свадьбы Луиза переехала к мужу, и теперь ничто не мешало Руслану отираться вокруг Лолы, как лису возле курятника. Лола держалась отстраненно и зажато, ревностно оберегая личное пространство, говорила нехотя, отвечала односложно и все время прислушивалась к его тону: не проскальзывают ли властные нотки? У сводного брата был очень приятный голос, бархатистый и мягкий, но и Валентин умел журчать и ласкать слух рокочущим смехом, усыпляя бдительность…

Руслан довольно часто звонил сестре, писал смс, приглашал в кино или кафе, звал в гости и даже в походы и как будто не замечал стремительно копящихся отказов. Лола в отчаянии пыталась от него отделаться, но паренек не отставал. Они ведь не родственники и не обязаны видеться и дружить, вообще поддерживать какие бы то ни было отношения, так зачем он это делает, что ему нужно? Особенно ее пугала странная привычка Руслана поджидать ее у дверей магазина и отвозить после работы домой. Она хотела это прекратить, но не сумела отыскать в себе достаточно твердости, чтобы дать понять, как сильно ей это не нравится. Руслан только отмахнулся с беззаботным видом и рассмеялся: мы теперь не чужие. Но для нее он чужой. И как бы ни старался втиснуться в ее жизнь, как бы ни пытался казаться хорошим, он останется чужим.

Чтобы как-то избежать встречи, Лола наловчилась ускользать из магазина через черный ход. Она пробиралась к остановке дворами, а потом напропалую врала, что ее отпустили пораньше или у нее был внеплановый выходной. Руслан задумчиво хмыкал, но ничего не отвечал. Позднее от матери Лола узнала, что Руслан всегда заранее справляется у нее или у отца, когда она работает, а когда отдыхает. Это совсем не понравилось Лоле. Зачем Руслану понадобилось уточнять, он что, не верит ей на слово? Лола вознегодовала, но поднять эту тему не хватило смелости, да и необходимость вскоре отпала, ведь ее вранье наконец-то принесло желанные плоды. Руслан прекратил встречать ее после работы, сократил количество звонков, от приглашений сходить в кино или погулять остались одни отголоски. Лола предпочла бы совсем оборвать связь, но после двух месяцев «преследования», как она это называла, девушка была рада и такому затишью. Когда через пару недель Руслан и вовсе пропал, она вздохнула с облегчением.

Лола больше не пересекалась с Русланом, но ощущала его присутствие в словах матери, видела его тень в отчиме, чувствовала обиду на расстоянии. В голове зароились новые страхи. Лола боялась идти с работы домой. Дверь она открывала дрожащими руками, проверяя, все ли замки в том положении, в каком она оставила их утром. На пороге она первым делом осматривала прихожую: нет ли чужих курток или ботинок, следов на полу?.. Потом долго прислушивалась к безмолвию квартиры, стараясь различить движение в глубине комнат или приглушенные шаги. Не льется ли вода в ванной? Не звякает ли посуда на кухне? Чтобы, не теряя ни секунды, успеть быстро выскользнуть в коридор, Лола держала дверь открытой. Но даже после того как, обойдя квартиру, она убеждалась, что никто не подстерегает ее в одной из комнат, девушка не могла успокоиться. Луиза больше не жила с ней, и Лола все сильнее проникалась страхом перед ненадежными стенами и замками, ведь теперь попасть в квартиру ему будет проще простого – еще проще, чем раньше. Достаточно под каким-нибудь предлогом выпросить у Луизы ключи.

Руслан не появлялся в жизни Лолы, но продолжал незримо участвовать в ней. Лола очень интересовала Руслана. Ни одного телефонного звонка, ни одной встречи матери с дочерью не обходилось без того, чтобы Луиза не помянула его в разговоре. Руслан виделся с Луизой чаще самой Лолы и постоянно спрашивал, как поживает его сводная сестра, что у нее нового, не болеет ли, не боится ли оставаться дома одна, не нужно ли ей что-нибудь. Лола слушала молча и не знала, что с этим делать. Он поздравлял ее с каждым праздником, но только через отца и мачеху. А когда она заболела гриппом, через Луизу передал пакеты с жаропонижающими порошками, новомодными лекарствами, сиропами от кашля, фруктами, ее любимыми конфетами и шоколадом. И приложил открытку, в которой мелким неровным почерком желал выздоровления, просил беречь себя и напоминал, что она может звонить и писать ему в любое время дня и ночи, он будет только рад.

Когда Лола это прочитала, глаза ее наполнились слезами. Никто, кроме родителей, прежде не волновался за нее… Лола поймала себя на том, что растрогана. Ей потребовалось немало уговоров, прежде чем она решилась ответить, но перевес был в пользу совести. При всей своей подозрительности девушка умела ценить заботу и не могла не поблагодарить за нее. Лола позвонила брату и потом долго удивлялась, до чего просто и дружелюбно Руслан говорил: без заискивания и лести, совсем по-домашнему… Он не потребовал объяснений, почему она так предосудительно к нему относится, ни словом не обмолвился о долгом разрыве, затянувшемся почти на шесть месяцев, только спрашивал, как она себя чувствует, нужно ли ей что-нибудь, может ли он помочь. После этого как-то само собой повелось, что они стали перебрасываться короткими смс, затем созваниваться и, наконец, видеться.

Всегда, когда ей требовалась помощь, пусть даже в чем-то незначительном, Руслан оказывался рядом. Лола потихоньку осваивалась с ролью сводной сестры. Она и не думала, что иметь старшего брата, на которого всегда можно положиться, так приятно. После свадьбы и отъезда матери Лолу точно саваном накрыло, ей казалось, что весь мир дышит и цветет, радуется и трепещет, а ее уже нет, ее время подошло к концу, ее место в этой веселой круговерти Вселенной занято кем-то другим. Сближение с Русланом осветило жизнь новыми красками. Лола больше не чувствовала себя заброшенной и никому не нужной. Она прониклась к простому пареньку необъяснимой симпатией, идущей откуда-то из глубины ее самой. Лола была не властна над этим чувством. И хотя она не могла сию же секунду избавиться от всех своих страхов, девушка не переставала с ними бороться, делать маленькие шажки к исцелению.

Открытая доброжелательность бархатистых глаз Руслана устремлялась в самое сердце. Под скрытым смущением девушка улавливала искреннее желание завоевать ее расположение. Это был человек действия, с отзывчивой и сопереживающей натурой. Узкое худое лицо убавляло годы. Плавная линия губ указывала на мягкий характер. Опущенные уголки глаз придавали лицу вопросительно-добродушное выражение, и сколько бы Руслан ни супился в попытке ожесточить черты лица, взгляд золотисто-карих глаз оставался теплым и ласковым. Темно-каштановые волосы спускались по макушке на шею, Руслан привычным движением головы или пальцев отбрасывал длинную челку назад и улыбался сестре. Лола с интересом разглядывала его и вместо совладельца автомастерской видела долговязого паренька из соседнего двора, о котором он со смущением рассказывал. Того самого, который ходил в куртке из потертой голубой джинсы, играл на гитаре на пару со своим лучшим другом и распевал в компании душевные хиты, таскал у отца сигареты, чтобы выглядеть круто, и катал симпатичных девушек на байке «Пес», передавшемся по наследству от отца через деда.

Глава 4

Неделю за неделей, шаг за шагом, путем ласки, заботы и предупредительности Руслану в конце концов удалось добиться не только расположения, но и доверия младшей сестры. Но с его лучшим другом, невзирая на все восхваляющие дифирамбы в его честь, Лола не могла заставить себя встретиться. Без влияния извне этой встречи, наверно, так и не случилось бы, ведь девушка избегала ее с такой прыткостью, какой позавидовал бы самый отчаянный беглец из мест не столь отдаленных.

В тот выходной день Лола возвращалась из художественного магазина и как раз делала пересадку неподалеку от дома сводного брата. Она не появлялась у него без предварительного звонка. Руслан же, в свою очередь, никогда не пытался заманить ее в гости хитростью и таким образом перезнакомить со своими приятелями, за что Лола испытывала к нему самую нежную признательность. Это служило фундаментом их доверия, крепким дотоле, покуда он цел. Вот и в тот день, узнав, что в гостях у Руслана зависает его лучший друг Максим, девушка мягким отказом подвела черту под настойчивыми просьбами и сердечно попрощалась, дав слово заглянуть на днях. Руслан очень расстроился. Он давно хотел представить ее Максиму, при каждом удобном случае поминал его в разговоре, но Лола ничего не могла с собой поделать.

В ту минуту подошел автобус, и только девушка, дабы не привлекать внимания, по привычке устроилась на заднем сидении, глубокую ее задумчивость прервали мельтешащие тени. Лола подняла глаза: пассажиры нестройными рядами толпились в проходе и один за другим с недовольным бормотанием выходили наружу. Лола спрыгнула последней и рассеянно огляделась, стоя посреди тротуара. Внимательное отношение к различным знакам – без фанатизма, но исключающее любое пренебрежение – не позволило ей проигнорировать неожиданную поломку автобуса. Говорящий намек, явственнее которого может быть только случайная встреча на улице, до того ошеломил ее и запутал, что Лола не знала, как быть дальше. Сломанный автобус, занимая добрую часть обочины, возвышался перед ней, как дом. Немолодой водитель, равнодушный в своем неведении, даже не подозревал о важности сыгранной роли. Пока Лола приходила в себя, на заполненной людьми остановке не появилось ни одного автобуса или маршрутки, чтобы девушка могла сбежать. Удивленная, немного даже одурманенная, Лола постояла немного, развернулась и отправилась к дому сводного брата.

Лола внимательно относилась ко всякого рода знакам. Жизненные обстоятельства убедили ее, что судьба не так зловредна, как может показаться, и не приступает к игре без завуалированного вопроса: «Хочешь ты принять этот выпад или нет?» Чаще всего этот вопрос остается незамеченным, пока не станет слишком поздно, когда ничего уже изменить нельзя. После того как Лола тщательно перебрала каждую деталь своей встречи с Валентином, изумлению ее не было передела, когда она поняла, что вопрос был задан и ей, явственный и настойчивый – настойчивый вразрез правилам, – повторенный не единожды, точно у провидения не было выбора и оно вмешалось против своей воли.

День, когда она познакомилась с Валентином, не задался с самого утра. Лола проспала; по пути в школу, несясь во всю прыть, едва не угодила под машину. Она забыла дома тетрадь с домашним заданием по алгебре, но сварливый учитель не поверил девушке на слово и не согласился подождать до завтра. Толпясь после уроков в раздевалке, Лола уронила сумку и выставила себя на посмешище, пытаясь протиснуться между плотными рядами тел и добраться до нее. Сумку нарочно валяли в пыли, пинали в другую сторону, подальше, и так до тех пор, пока особенно сильный и прицельный удар не откинул ее под батарею на противоположной стене.

Домой Лола шла в слезах, чувствуя, как от унижения горят щеки. После такого «насыщенного» дня любой на ее месте предпочел бы завернуться в плед и утешиться чем-нибудь сладким. Лоле не хотелось возвращаться в школу и делать уроки в библиотеке. И на набережную, как ни странно, не тянуло. Внутренний голос уговаривал остаться дома, но в квартире Лола не находила себе места. Воздух казался спертым, отравленным, неживым; из ниоткуда и отовсюду неслись посторонние звуки: тиканье и постукивание, дыхание и шаги, невнятное бормотание. Лола торопливо оделась и выбежала из квартиры. На маршрутку она опоздала и тридцать минут просидела на остановке, но до набережной в итоге все равно добралась.

Лола часто размышляла, как бы все сложилось, задай она себе один простой вопрос: стоит ли испытывать судьбу, если окружающий мир упорно твердит, что сегодня не твой день? Лола не верила в приметы, но существование некоей силы, которая рассыпает на жизненном пути круто меняющие судьбу знамения, отрицать не могла.

Только вот к чему должна была привести поломка автобуса?.. Лола познакомилась с Максимом, и он не понравился ей с первого взгляда. Чуть ли не силой, только благодаря правилу не думать о людях пристрастно, взятому на вооружение после ошибки с Русланом, она убедила себя не отступать и не давать права голоса вопящему внутри неприятию. Каким бы ни было первое мнение в том или ином случае, Лола твердо решила не поддаваться, пока на руках не будет прямых доказательств в пользу или против конкретного человека. Но было очень непросто заставить себя поверить, что Максим заслуживает шанса узнать его ближе.

Руслан дружил с Максимом с первого класса. Вместе они прошли через школьные годы и армию и были, что называется, не разлей вода. Лола постоянно сталкивалась с ним у брата, но встречи множились, а симпатии между ними как не было, так и нет. Руслан охотно развлекал сестру историями об их забавных детских проделках, Лола внимала в надежде изменить отношение к Максиму, но ее по-прежнему отталкивало от него, как от одинаково заряженного полюса. Никакие славословия в его адрес не избавляли от ощущения, что этот человек опасен. Забавные истории не помогали увидеть Максима с другой стороны. Лола смотрела на него – и хоть в лепешку расшибись, не представляла участником давних проказ. Максим напоминал актера, которому дали неподходящую роль, а на самом деле главным героем был кто-то другой, затерявшийся в непрерывном и бесконечном потоке времени. Разве неугомонный белобрысый мальчуган с неутомимой любознательностью ко всему на свете мог перевоплотиться в такого неприветливого угрюмого парня, в котором явственно проглядывал очеловеченный зверь?..

Максим был ниже Руслана чуть ли не на целую голову, но его самомнения хватило бы на десятерых великанов. Коренастая фигура сразу привлекала внимание. Выточенные черты лица, жесткий взгляд и тонкие губы указывали на личность с волевым характером, непримиримую и суровую. Две глубокие вертикальные складки между бровями никогда не исчезали, и от этого казалось, что он вечно хмурится, вечно чем-то недоволен. В контраст лучшему другу, который с детских лет не расставался с длинной шевелюрой, Максим носил аккуратную стрижку под машинку. Ухоженная пшеничная борода от уха до уха маскировала чуть выступающий подбородок. Одежда идеально подогнана по фигуре, запястья украшены серебряным браслетом панцирного плетения и массивными электронными часами. Все вместе это придавало парню солидный и успешный вид. Он явно умел преподносить себя людям, но, как бы ни старался добавить в облик изысканности, общая картина портилась резкими чертами лица, горбатым перебитым носом, жестким взглядом и огрубелыми, словно вытесанными из гранита руками. Не спасал никакой маникюр. Не верилось, что эти самые руки с бечевками вен и проступающими косточками создают нежные шедевры кондитерского искусства. Они подходили только для суровой работы, но никак не для выпечки. Неужели человек с такой агрессивной внешностью способен расписывать торты и пирожные и отвозить их счастливым людям ко дню рождения, к юбилею, пополнению в семье, на новый год, на детские праздники? Лола пыталась нарисовать в голове картину, как Максим передает красиво украшенный детский торт довольным родителям, но не могла. Хмурая физиономия парня все рушила на корню. Он же никогда не улыбается! Вечно чем-то недоволен, по натуре угрюмый, постоянно глядит исподлобья. Откуда у него столько клиентов, о которых с гордостью рассказывает Руслан?

Девушка видела личный сайт Максима, и ее поразило великолепие созданных им шедевров. Какие только торты он ни делал: с красочными фигурками из марципана и мастики, с глянцевой глазурью и шоколадным кружевом, с фруктами, конфетами, безе… Он выпекал не только торты и пирожные, но еще кексы, печенье, тарталетки, пряники и даже пряничные домики. Каждое творение Максима заслуживало называться произведением искусства и, судя по отзывам и благодарностям в комментариях к фотографиям, было не только красиво, но и очень вкусно. Его кухня, с улыбкой признавался Руслан, это настоящая мастерская кулинарного художника. Он с детства был склонен к творчеству; золотые руки позволяли ему осваивать любое дело, за какое бы он ни взялся, будь то автомобили, техника или рисование, но выход своему внутреннему огню он нашел в кулинарии. Окружающие не подозревали, каким волшебником он становился на кухне и какие торты выходили из-под его руки. Пока Максим не занялся этим всерьез и официально, никто ничего не знал, кроме его матери. «Ну и меня, конечно!» – со смехом добавлял Руслан.

Он отзывался о нем с уважением, с настоящей братской сердечностью, но Лола, как ни старалась, не видела в Максиме человека, достойного этих восхвалений. Пусть немного, но каждый должен соответствовать тому, что говорят о нем близкие люди, разве нет? Но когда Лола приходила в гости к брату, она заставала его товарища развалившимся с барским видом в кресле и невольно испытывала негодование. Едва она входила в комнату, как Максим сразу менялся в лице. Взгляд ожесточался, а на скулах поигрывали желваки, словно от прикушенной дольки лимона. Он не выносил ее присутствия и не старался это скрыть. Каждое свое слово он ценил на вес золота, даже на обычное «привет» ему было в тягость ответить. Чем короче становились разрывы между их случайными встречами, тем сильнее крепчало ее недоверие к этому человеку. От него исходила очень мощная энергетика, и это пугало. Девушка чувствовала себя рядом с ним, как с вулканом. Казалось, даже воздух вокруг Максима плавится и дрожит под воздействием неукротимого внутреннего пламени, которое он тщетно пытался смягчить ухоженной внешностью. Наверно, все было бы иначе, улыбнись он хотя бы раз. Хорошие люди много улыбаются, они открыты миру. Но этот человек замкнут, он зациклен на себе и нетерпим ко всем.

Лола не разговаривала с Максимом, и он тоже не стремился к диалогу. Помимо короткого сухого приветствия при знакомстве, когда Руслан представил их друг другу, больше он не сказал ей ни слова. Максим делал вид, что Лолы нет в комнате, и обращался исключительно к товарищу. Все попытки Руслана втянуть сестру в разговор оборачивались неудачей. Лола нутром чуяла неприязнь хмурого парня, его недовольство – свалилась из ниоткуда, как бедная родственница, вмешалась в нашу жизнь, в нашу дружбу, – и ограничивалась бессмысленными односложными ответами. Максим беззвучно ухмылялся ее глупости. Выплеснуть раздражение открыто не порывался, даже когда Руслан выходил из комнаты и оставлял их наедине. Наезжать на нее было ниже его достоинства – он предпочитал сверлить ее уничижающим взглядом. Лола старалась не смотреть в его сторону. Не прибегая к словам, одним только своим присутствием он выбивал девушку из равновесия и заставлял чувствовать себя беспомощной и жалкой.

Справедливо посчитав, что душевный покой ей дороже, Лола предпочла держаться подальше от Максима и впредь решила с ним не пересекаться. Спокойно видеться с Русланом она могла только без его неприятного товарища. Руслан тем временем не терял надежды уговорить сестру отправиться с ними в поход в лес или в горы или попробовать себя в страйкболе, но Лола, ссылаясь на работу, жаркое время торговли и недостачу кадров, мягко отказывалась. Это не останавливало сводного брата. Руслан только говорил, мол, догадывается, откуда ветер дует, и к следующим выходным заводил пластинку снова.

Глава 5

Предварительный звонок брату не спасал от таких случайностей, как следом заскочивший «на минуту» приятель – один, с девушкой, с другом или целой оравой друзей. Лола испуганно вскакивала и порывалась бежать, но Руслан так трогательно просил ее задержаться, посидеть вместе с ними еще хотя бы пару часов, что она уступала. Он втягивал ее в общий разговор, Лола зажималась, отгораживалась непрошибаемой стеной, но не уходила, боясь обидеть Руслана. «Если я и дальше планирую заглядывать к нему в гости, случайных встреч не миновать», – думала Лола. Она должна привыкнуть.

Когда к Руслану набивалось много народу, Лола оставалась предоставленной самой себе. Валентин сделал из нее молчунью. Веселая и озорная девчушка-придумщица из начальной школы казалась теперь такой же далекой и чужой, как подружка из детского сада. Лола предпочитала держаться в сторонке. Ей было сложно заводить новые знакомства; в больших компаниях она чувствовала себя неуверенно, терялась и робела. Мысль о том, чтобы включиться в беседу, поддержать ее, пугала девушку. Она стеснялась привлекать к себе внимание и давно взяла за привычку просто слушать и наблюдать, подавая голос только в тех случаях, когда к ней обращались напрямую. Это случалось крайне редко, и виной всему была ее застенчивость. Руслан знакомил сестру со всеми своими приятелями и приятельницами, но о ней почти сразу же забывали, как это всегда бывает при появлении в большой компании очень стеснительного новичка. И возраст имел значение. Лола была младше всех. Невысокая, тоненькая и хрупкая, она до сих пор напоминала школьницу, и девушки смотрели на нее снисходительно, некоторые с откровенным высокомерием.

Несмотря на близкие отношения с хозяином дома, с ней едва здоровались. Это ничуть ее не расстраивало: говорить с его приятелями и приятельницами было намного страшнее. Но в стремлении жить полной жизнью, бывать в обществе, быть нормальным человеком – нормальным из рядов тихоней, – Лола перебарывала желание юркнуть обратно в нору и оставалась допоздна. Ей нравилось, что Руслан не берет ни капли спиртного в рот и посиделки ограничиваются разговорами о всяком разном или обсуждением прошлой или будущей игры. Наверно, только трезвенность таких вечеров и удерживала девушку от побега. Трезвенность – и уверенность в том, что Руслан не даст ее в обиду. Даже если он был занят трепотней с приятелями, его присутствие действовало на нее успокаивающе.

– А правда, что Термит однажды сломал Ипсилону два ребра?

– Ш-ш-ш! Че ты орешь?

«Ипсилон» и «Термит» – позывные Руслана и Максима.

Кровь прилила к голове, Лола сжала руки, но не отвернулась от окна. Из тех, кто не входил в круг близких приятелей, таскался сюда от скуки или являлся прицепом, почти никто не знал, кем она приходится Руслану. Некоторые думали, что ее попросту не с кем было оставить дома, вот кто-то и притащил ее с собой. Тихую забитую школьницу не принимали в расчет, обычно даже не замечали, поэтому рядом с ней частенько велись самые проникновенные разговоры.

В тот вечер народу было как никогда много. Вокруг царило бурное оживление, жужжание голосов напоминало осиный улей, и никому не было дела до укрывшейся на подоконнике щуплой фигурки. В квартире были большие деревянные окна и очень качественные стеклопакеты. И дабы не ютиться в углу дивана, пока рядом с тобой обжимается какая-нибудь парочка, Лола пряталась за занавеской. После того как она облюбовала это гнездышко, Руслан стал оставлять на подоконнике диванные подушки. На перекур хозяин квартиры гнал приятелей и сам вместе с ними выходил на балкон, так что Лола никому не мешала.

Лола не старалась прислушиваться к разговору, но поймала себя на том, что неволей все равно к нему прислушивается, ведь речь шла о Максиме, которого она так безуспешно пыталась разгадать. Руслан говорил о Максиме только хорошее, старался представить его в лучшем свете, и Лола уцепилась за возможность узнать угрюмого паренька с другой – быть может, настоящей – стороны.

Беседующие приятели расположились на угловом диванчике у окна. Девушка сидела прямо у них за спиной и слышала каждое слово.

– В курсе, из-за чего?

– В чем еще может быть дело, как не в вечном камне преткновения? Зуб даю: взбесился из-за бабы.

Они захохотали.

– Термит у нас парень волевой! Ему сам черт не брат!

– Да уж, если надо, то и командиру вломит.

На этот раз они старались смеяться тише.

– Но сейчас-то все путем?

– Кажись, да. Чего им теперь-то делить?

– И правильно! Погрызлись, злобу выплеснули, пожали руки – все, эндшпиль. Как настоящие мужики. Лично я считаю, что так и надо. А ты с ним контачишь?

– С кем, с Термитом? С дуба рухнул? Я еще поживу.

И снова смех.

– Да, парень умеет нагнать жути. Тоже предпочитаю с ним не связываться. Черт, да на него посмотришь…

Конец фразы утонул в компанейском гоготе, прилетевшем с другого конца комнаты. Приятели мгновенно заинтересовались, оставили угловой диванчик и поспешили к эпицентру веселья, где местный заводила и всеобщий любимец Назар Нечай по прозвищу Кофей рассказывал очередную убойную историю. Не важно, было ли это на самом деле или он предавался фантазии, придумывая байки по пути к Руслану, но его выступления всегда заканчивались гомерическим хохотом. Стены дрожали, как от низко летящего истребителя, воздух раскалялся, компания изнемогала в смеховом припадке, вертясь на стуле и стекая на пол. Назара невозможно было не запомнить. Он обожал блистать на публике. Никогда не сидел в сторонке и не растрачивал себя на одного-двух приятелей – предпочитал сиять в толпе и считал своим долгом поддерживать бодрую атмосферу, наполненную беззаботным смехом. Назар обладал настоящим талантом поднимать настроение и делать вечера интересными. Каждый «на минуту» заскочивший к Руслану приятель перво-наперво интересовался, не заглядывал ли сегодня Назар. Каждый, кроме Максима, которому вообще ни до кого не было дела.

Но до него было дело всем, особенно девушкам. Они жаловались на него друг дружке, откровенничали, как многие пытались «опрокинуть его на лопатки», даже на спор, но никому так и не удалось.

– Может, ему гордость мешает?

– Нет, просто без перца не так интересно.

– В смысле?

– Все просто, дорогая. Йохан как-то видел Максика в ресторане с какой-то фифой с кольцом на пальце. Говорит, по виду лет на двадцать старше, но еще ничего, смазливенькая, – девушка пренебрежительно засмеялась. – Не из наших точно.

– На зрелых, значит, потянуло… – не без сожаления отозвалась собеседница. – Очень жаль, очень жаль… Но это многое объясняет. Сколько говорила о нем с другими, никто не видел рядом с ним постоянную пассию. Все время разные.

– То-то и оно. По-моему, из наших не осталось ни одной свободной девчонки, которая не приглашала его на свидание.

– А из занятых?

Они захихикали.

– Было и такое. Но Максик всем отказывает. Не знаю, мне начинает казаться, что он от этого тащится. И ведь все равно, зараза, не перестает быть милым! Согласись?

– Да-а, оби-идно… – протянула другая. – Но знаешь, чего я боюсь? Я боюсь, как бы его за любовь к ресторанам не подстерегли где-нибудь в подворотне…

– Насчет этого можешь не волноваться. Учитывая его прошлое… Думаешь, откуда у него такая внешность интересная? У меня есть знакомые из его школы. Его там до сих пор помнят. Много лет пытались исключить или посадить, но так и не вышло.

– Да ты что?

– Ты не знала? Все об этом знают. Максик был настоящей звездой улиц. Передрался со всеми, с кем только можно. Специально нарывался, чтоб душу отвести. Для него не имело значения, сверстник или взрослый. Можешь представить себе подростка, который выбивает дух из двадцатипятилетнего амбала?

– Врешь!

– Не хочешь – не верь, мне-то что.

После такого Лола долго ходила сама не своя. Вспомнились все попытки отыскать в угрюмом парне того верного и надежного друга, которого ей обрисовывал Руслан. Но как в это поверить, когда все вокруг отзываются о Максиме с точностью да наоборот?..

В щелку между занавеской и стеной Лола украдкой наблюдала за Максимом. Он как всегда развалился в своем любимом кресле и, не подозревая о слежке, болтал с приятелем. Как и Руслан, он не испытывал недостатка во внимании. Лола не знала, какая травма так изуродовала его нос, и считала за благо не задавать Руслану вопросов. Долгое время она предпочитала думать, что это был несчастный случай. Но теперь все ясно… Отпечаток темного прошлого. А она еще отчитывала себя за предвзятое мнение… Какая глупость! Неспроста вокруг Максима такая напряженная атмосфера, как подле незапертой клетки со зверем. Лоле было страшно допустить даже саму мысль, что Максим избил Руслана. Последняя грань исступления – срыв на близком человеке. Отправить в больницу с переломанными ребрами?.. Каким чудовищем нужно быть? Почему Руслан, такой мягкий и добрый, отзывчивый и чуткий, самый лучший, выбрал в друзья такого жестокого человека? Жестокого и пугающего. Почему он так держится за него?

Глава 6

Подоспел ноябрь. 2007 год медленно продвигался к концу. Дни продолжали радовать бархатным теплом и пронзительно-синим ясным небом, но стремительный ветерок, пролетающий по историческим улочкам Немерчика, уже сквозил дыханием осени. По вечерам приходилось облачаться в одежду с длинными рукавами. Пляжный сезон завершился, дневная температура воды опустилась до пятнадцати градусов, но это не останавливало закаленных и отчаянных туристов. Они продолжали бесстрашно лезть в океан, пока самые теплолюбивые взирали на них с ужасом, плотнее закутывались в осенние пальто и отправлялись дальше фотографировать старинные улочки и бессмертные памятники архитектуры, а по возвращении в отель нежиться в бассейне с подогревом.

Уже смеркалось, когда Лола вышла из книжного магазина, застегивая на ходу молнию короткой, в пояс, куртки из искусственной кожи. Воротника не было, и от вечерней свежести Лолу спасала водолазка. Отсутствие следов загара на шее, руках и лице заметно выделяло девушку среди смуглых жителей Немерчика. В разгар сезона, когда все румянились на горячих пляжах, Лола часто ловила на себе недоуменные взгляды.

На часах было начало пятого, но день уже угасал. Лола распрощалась с невысокой белокурой девушкой, своей ровесницей, и зашагала к остановке, любуясь переливами красок на небе. Солнце скрылось за многоугольными скатами крыш впритык соседствующих зданий, небо отливало сиреневой глазурью, ветер стих, и воздух наполнился той бодрящей свежестью, какая бывает только осенью.

Пройдя несколько метров, Лола остановилась и в тревоге обернулась на чей-то оклик. Сердце беспокойно заколотилось, девушку бросило в холодный пот. Она высматривала среди прохожих сама не зная кого – то ли тень прошлого, то ли новую угрозу, – но с облегчением перевела дух, когда заметила Руслана, энергично машущего из окна белоснежной «тойоты фортунер».

– Что ты тут делаешь? – Лола проворно забралась в салон, обшитый светлым кожзаменителем и наполненный приятным ароматом цитрусового освежителя.

– Да вот мучаюсь, правильно ли я запомнил твой график. – Руслан выбросил окурок и прикрыл окно. – А еще я понял, что давненько не забирал тебя с работы.

– Но как ты узнал, что у меня сегодня сокращенный день?

– Так ты же сама говорила, что тебя гоняют с выходных на инвентаризацию, компенсируя это укороченной сменой, – отозвался Руслан, выруливая на проезжую часть.

Лола не видела его полторы недели. В последние дни она так замоталась, что даже толком не помнила, о чем рассказывала по телефону.

Она украдкой поглядела на художественный профиль брата. Узкое лицо, красивый ровный нос, впалые щеки и небрежно убранная назад отросшая челка делали Руслана похожим на рок-музыканта, и не впервые Лола пожалела, что не умеет рисовать лица.

– А ты чего так легко одета, солнце?

– На мне водолазка.

– Которую куртка едва прикрывает.

– На улице тепло, я не мерзну.

– Приятно слышать, но домой ты возвращаешься после заката, когда уже холодает.

– Осенью я не болею. Только весной.

Отвлекшись на пейзаж, Лола не расслышала ответ. Она с жадным любопытством разглядывала бегущие за окном улочки. Их красота и эстетичность никогда не надоедали. Как же легко было представить выложенную булыжником дорогу внизу, по которой грохочут и скрипят конные повозки, пока смотришь вот так на сложные переходы крыш старинных зданий… «Наверно, я родилась не в том времени», – вздохнула про себя девушка.

Воскресный город лучился и сверкал в расплавленной меди ускользающей зари. Автомобиль уверенно пробирался среди своих разнотонных собратьев. Лола проводила взглядом промчавшийся мимо ярко-розовый лимузин. Машин было немало, но все же сравнительно меньше, чем в будний вечер. Горожане возвращались с отдыха или, напротив, спешили туда, где можно расслабиться: в кино, боулинг, кафе или бар. Кто-то направлялся в супермаркет, а кому-то, как и Лоле, не повезло сегодня работать.

Лола хотела что-то сказать или спросить, но тотчас обо всем забыла, привлеченная чудесным видением. На тротуаре через дорогу стояла группа темноволосых девушек, явно туристок. Невысокие и стройные, с распущенными волнистыми волосами, в длинных воздушных платьях с рукавами до кистей, они держали в руках кружевные зонтики от солнца и напоминали сбежавших из леса дриад. Казалось, вот-вот побросают зонтики, со смехом разбегутся и растают в воздухе. Лола, привыкшая по ходу движения автобуса или маршрутки выхватывать интересные сценки из жизни города, порадовалась плотному движению на дороге. Не будь столько машин, она бы не успела рассмотреть прелестную картину.

– А что это за девушка с тобой была?

Лола очнулась и рассеянно посмотрела на брата. Она хотела сказать, что не знает этих девушек, но Руслан, перехватив ее взгляд, пояснил:

– Блондинка. Вы вместе вышли из магазина. Я не впервые вижу ее с тобой.

Лола медленно приходила в себя.

– Это Вероника. Новый продавец.

– Симпатичная…

– У нее парень есть, – машинально бросила Лола, высматривая в окно другие сюжеты. – Встречаются со школы. Сейчас учатся в одном университете.

– Повезло, – вздохнул Руслан.

Лола мысленно придержалась другого мнения.

Через приоткрытое окно влетали порывы бодрящего ветерка. Едва сядет солнце, как сразу похолодает. Дневные восемнадцать градусов медленно обратятся в двенадцать, к середине ночи столбик термометра застынет на восьми, чтобы в преддверии утра опуститься еще на градус ниже.

Лола любила родной Немерчик. Любила всем сердцем даже после того, что выпало здесь на ее долю. Да и как его не любить?.. Его мягкий и заботливый климат, его сезонные ярмарки, когда по городу летают подхваченные ветром воздушные шары и цветные ленточки, его живописные улицы с множеством аскетичных двориков, где еще витает дух старины, а на лестницах блестят черной краской резные перила, и кажется, что ты попал в другой век…

– У тебя что-то случилось?

И снова Лола так глубоко погрузилась в размышления, что не сразу вспомнила, где находится.

– Нет, – ответила она скрепя сердце и ощутила прилив горячей краски к щекам. Руслан, занятый наблюдением за дорогой, не смутился ее скорым ответом. Почему он спрашивает? Что, ее голос недостаточно бодр? Руслан так часто подгадывал момент для нужного вопроса, что девушка всерьез заподозрила его в умении читать мысли. А может, он превосходный физиономист?

– Если хочешь поговорить о чем-нибудь… о чем угодно… не стесняйся, солнце, ладно? Я всегда готов тебе помочь.

В носу защипало. Последнее время Лола стала очень чувствительной и воспринимала все близко к сердцу, чутко реагируя не только на обращенные к ней слова, но и на состояние окружающих. Недавно в автобусе по дороге с работы она стала свидетельницей тихой размолвки между парнем и девушкой. Они не кричали друг на друга, совсем не повышали голоса, но девушка с такой горечью смотрела в окно, а парень с таким равнодушием изучал свои руки, что, глядя на это со стороны, душу заполняло печалью. Лола вернулась домой и целый вечер проходила в расстроенных чувствах, утирая слезы, словно подсмотренная невзначай сцена доказывала, будто не только у нее сердце не на месте.

– Я знаю… Спасибо, Русик, у меня все хорошо. Наверно, устала на работе…

– Этот твой спартанский график… – Руслан с неодобрением покачал головой. – Сколько еще ты будешь работать на изморе?

– Уже нисколько, слава богу, – с искренним облегчением вздохнула девушка и откинулась на мягкое сидение. – С инвентаризацией покончено, выходные снова только мои.

– Теперь будешь чаще у меня бывать? – Он бросил на сестру быстрый, полный надежды взгляд.

– Конечно, – живо отреагировала Лола, но, судя по всему, не очень убедительно. Руслан свел темные брови над переносицей и о чем-то задумался.

Девушка вновь обратилась к нарядным улочкам. По радио тихо наигрывал французский шансон. Песня стелилась мягко, как лиственный покров; нежный женский голос ласкал слух, но слова тонули в шуршании проносящихся мимо автомобилей.

– Вы с Максом не переписываетесь? Он тебе не звонит?

Лола моргнула и посмотрела на брата. Прошло уже без малого четыре недели с тех пор, как она последний раз видела Максима. И не видела бы еще столько же…

– Нет, – отозвалась Лола удивленно и чуть настороженно. – А должен был позвонить?

– Если честно, не знаю. Просто надеялся, что вы общаетесь.

– Нет…

Руслан пристроился за рядком автомобилей у светофора на сложном перекрестке с тремя пешеходными переходами. В черном «субару» со стороны Лолы громко играла клубная музыка. Долговязый взлохмаченный парень с телефоном возле уха уверенно пробежал перед «тойотой фортунер», не желая утруждать себя лишними метрами до перехода. Над воротником его осенней ветровки цвета хаки Лола отчетливо увидела краешек цветной татуировки, похожей сразу и на голову хищника, и на узор капюшона кобры.

– Ты не замерзла? – Руслан прикрыл окно с ее стороны.

– Нет-нет, все нормально…

Лола поправила выбившуюся прядь, повернула голову и посмотрела на брата. Как бы она ни старалась, ей так и не удалось понять, почему Руслан, такой хороший и добрый, самый чудесный парень из всех, выбрал в друзья такого жесткого и, чего греха таить, пугающего человека.

– Русик, я могу задать личный вопрос о тебе и Максиме?

Руслан, как ей показалось, чуток напрягся, руки сильнее сжали руль, но голос прозвучал мягко:

– Конечно, солнце.

– Что вас связывает? Ведь не только же детские воспоминания?

– Нет, – засмеялся Руслан. – Для дружбы мало одних детских воспоминаний. Это первая любовь может годами жить в такой почве.

Сзади посигналили. Руслан спохватился и плавно тронулся с места. Твердой рукой выворачивая руль, он свернул направо и на свободном путепроводе дал закусить удила железному коню.

– Даже не знаю, как ответить… – признался Руслан. – Сразу столько всего в голову приходит, всего и не упомнишь… Нас очень многое связывает, солнце.

Руслан притормозил, пропуская блестящую бордовую «хонду», в терпеливом ожидании выглядывающую из-за поворота. Гладко вырулив на путепровод, она с благодарностью мигнула аварийным сигналом и юркнула за полупустой красно-желтый автобус в левом ряду, пробираясь к эстакаде.

– Он тебе не нравится?

– Я его не знаю, – в смятении отозвалась Лола.

– Это из-за внешности?

Она покраснела.

– При чем тут внешность?

– Девчонки обычно млеют от его брутальности, но на некоторых это производит обратное впечатление. С ним очень часто не хотят ездить в лифте. И даже заходить в один подъезд. Как-то он остановился подобрать голосующую девушку, так она отказалась с ним ехать.

Лола промолчала.

– Что-то мне подсказывает, что ты вполне могла быть той девушкой.

Мимо с ревом пронесся ярко-красный мотоцикл с наездником в такой же цветастой экипировке.

– Я бы очень хотел, чтобы вы нашли общий язык, – продолжил Руслан, мягко подгоняя автомобиль. – Но я не могу заставить его общаться с тобой. Макс парень… сложный. И очень закрытый с новыми людьми. Он по натуре недоверчивый и по умолчанию думает обо всех плохо, пока не докажут обратное. Ему тяжело приспособиться к переменам, особенно к таким, которые происходят сейчас… Это ведь затронуло не только меня.

– Понимаю. Мое появление нарушило ваш привычный уклад жизни…

– В хорошем смысле. Но не для него, увы… Я заметил, как недобро он поглядывает на тебя, но решил пока не трогать его, не подталкивать… С ним же как: пока не свыкнется с мыслью, что ты никуда не денешься, бесполезно что-то внушать. Пусть инициатива исходит от него, не пытайся сама с ним сдружиться, ладно, солнце? Макс временами грубоват… Лепит все, что на уме, прямо с разгону, и выражений не выбирает… Даже когда этого требуют элементарные правила приличия, – с раздражением добавил Руслан. – Он умеет обижать и доводить до слез, так что лучше первых шагов не делай, хорошо? Пусть перебесится.

– Хорошо, – в недоумении откликнулась Лола. Сделать первый шаг? Такого у нее и в мыслях не было.

– Увы, повлиять на Макса нельзя. Все, что я могу сделать, это поделиться с тобой нашими с ним воспоминаниями. Не всё прибавит к нему симпатии, да и я рискую пасть в твоих глазах… Но все же это часть нас, и от этого никуда не денешься. Если это поможет чуть лучше понимать его, я буду только рад.

Руслан мельком глянул на сестру.

– Ты же завтра отдыхаешь? Посидим у меня немного?.. Потом я отвезу тебя домой.

Глава 7

Они сидели за столом на небольшой кухне холостяцкой берлоги Руслана, которую он снимал в тихом элитном районе. Стемнело. Матово-кремовый абажур низкого светильника в форме кувшина отбрасывал мягкие тени на стены кухни, отделанной под жженый кирпич. Руслан был не мастак по части готовки, стряпал редко, на скорую руку, в остальное же время закупался по дороге домой готовым ужином из кулинарного отдела супермаркета. Вот и сегодня решил не ломать голову и не пачкать напрасно кастрюли да сковородки – заехал в крупный магазин, взял куриное филе в кляре, воздушное пюре и любимый ими обоими салат из свежих огурцов, тертого сыра, вареного яйца и сухариков.

За едой беседовали на отвлеченные темы. Когда с ужином было покончено, Руслан приготовил сестре чай, поставил для себя кофеварку и достал из шкафчика любимое Лолой шоколадное печенье с клубничной прослойкой, которое покупал только для нее.

– Ты ведь уже знаешь, что мы с ним служили в армии? Я говорил, кажется… Нас забрали, когда нам стукнуло двадцать, сразу после учебы. Попали мы в один призыв, но очутились в разных городах. Представляешь Макса в роли новобранца? Человека стаким характером рано или поздно должны были придушить. Или демобилизовать раньше срока, чтобы наконец пожить спокойно. Его мать боялась, как бы Макса не пристукнули сгоряча за слишком бойкий нрав или не сделали калекой. Но получилось все с точностью да наоборот. Он отлично вписался, завел тучу друзей по всей стране и вернулся с целым списком телефонов и адресов новых приятелей, а я… ну, у меня тоже был свой список, – Руслан мрачно усмехнулся, – только неврозов.

– Два года в строю, – продолжил Руслан, переместившись к окну покурить, – в отличие от Макса, прошли для меня не так спокойно, как для него. И домой я приехал не в лучшем виде. Я никогда не рассказывал ему, что со мной делали, но, знаешь, Максу этого и не требовалось. Он видел, каким психом я стал, и все вопросы отпадали сами собой.

За окном в тревожном вое завелась чья-то машина. Руслан выглянул, быстро проверил, затем погасил начатую сигарету и откинул оконную створку. Захваченная историей, Лола неотрывно глядела на него, но Руслан не торопился продолжать.

– Еще чаю?

– Нет, Русик, спасибо, я не хочу.

Он рассеянно кивнул, налил себе еще кофе и присел за стол.

– Знаешь, предки нам часто говорили, что мы с Максом похожи характерами. Ты как считаешь, солнце, они правы?

– Я не так хорошо знаю Максима… – неуверенно проронила Лола. – Но такие, как сейчас, вы для меня совсем разные… И все же, – добавила она, чуть подумав, – мне кажется, что-то общее между вами все-таки есть. Например, взгляды, которыми вы иногда прожигаете друг друга.

– Гм… – Руслан озадаченно оттопырил нижнюю губу. – Я думал, мы хорошо скрываем свои чувства.

Лола залилась смехом. Руслан посмотрел на нее с улыбкой.

– Дальше этих взглядов у нас уже не заходит. Весь азарт мы истратили в школьные годы, когда я выдергивал его из баталий, которые он сам же развязывал, и на период после армии, когда он, в свою очередь, вправлял мне мозги.

– Не может быть… – в ужасе прошептала Лола, вспомнив услышанную историю о том, как Максим отправил Руслана в больницу с переломанными ребрами. – Он бил тебя?.. Бил только за то, что ты не мог справиться с эмоциями?..

И тут Руслан, к ее изумлению, рассмеялся, словно вспомнил что-то забавное.

– Не только за это, солнце. Не волнуйся, я получал по заслугам. После армии я капитально загулял. И если бы не Макс, я бы не выплыл. Он сразу вернулся в автомастерскую, где мы подрабатывали еще в школе – помнишь, я рассказывал? – затеял ремонт в квартире, начал потихоньку на машину откладывать… В общем, снова запрыгнул в седло и взял поводья в свои руки. Ему не составило труда. Но у меня так не получилось. Мало того, что развод предков из колеи выбил, так еще и отец коленце откинул… Чуть ли не на следующий же день после моего приезда укатил на свою яхту. Я с вещмешком – домой, он с чемоданами – из дома. «Бывай, сынок, еду на своей «Милане» в путешествие! Когда вернусь, не знаю!» Хорошенькие дела, ничего не скажешь…

Руслан отхлебнул кофе и поморщился: забыл поставить кофеварку на подогрев. Он прочистил горло глубоким кашлем, облизнул губы и посмотрел на холодное невкусное содержимое своей кружки. Лола терпеливо ждала.

– Первый месяц было еще куда ни шло. Мы с Максом работали вместе, по вечерам выбирались куда-нибудь или у меня зависали… Кажется, все как раньше. Как будто и не разлучались на два года. Но внутри меня росло напряжение, росло и давило на мозг, на сердце, на кишки… Будто из самых недр что-то поднималось и увеличивалось в размерах, как набухающая магма… Я чувствовал, как все бурлит во мне, и не знал, как это остановить. Мне начали сниться кошмары. Я не мог заснуть, если не поддавал перед сном хотя бы малость. Потом этой самой малости мне стало не хватать, потому что переживал все уже не только во снах, но и наяву. Прокручивал в голове снова и снова. И лез на стенку от злости. На работе появлялся через день, через два, потом раз в неделю, а под конец вообще перестал на нее ходить. Зачем, думаю, раз денежки есть? Вот закончатся, тогда и вернусь. Засел дома, перебирал градус. Выходил только в магазин. Под вечер надирался так, что в итоге отключался и спал без снов, как мне и нужно было. Макс приходил незадолго до того. К тому моменту я уже не вязал лыка, даже не с первого раза мог дверь открыть, но еще не стекал на пол. Он пытался поговорить со мной, я крыл его матом, прогонял, любое замечание воспринимал в штыки. И уж совсем зверел, если он ко мне прикасался. Можешь представить себе эту картину? Ты приходишь в гости к другу и видишь немытое, нечесаное, оборванное существо с бутылкой в руке, которое вопит на тебя и так ругается, что стены краснеют. Этим существом был я. Как Макс все это вытерпел, не послал меня к черту и не оставил гнить до возвращения отца, я до сих пор не знаю…

Он читал мне лекции, я не слушал. Или слушал и смеялся, издевался над ним, передразнивал. Короче говоря, вел себя, как последняя скотина. Ему быстро надоело впустую сотрясать воздух, и тогда он взялся за меня как положено. Забрал деньги, обрезал телефон, посадил под домашний арест. Уходя на работу, запирал меня и уносил ключ. Я бесился, как умалишенный, копил эту ярость весь день, а потом, когда Макс возвращался, обрушивался на него, проклинал, орал на весь дом. А он только смотрит на меня и молчит. Ни слова не говорит – ждет, пока успокоюсь. Но когда я выдыхался, у меня уже не было желания с ним трепаться за милую душу. Я просто посылал его на все четыре стороны.

Он уходил и сажал меня под замок. Я не мог выйти из собственной квартиры и от злости метался по комнатам. Я считал, что Макс зарвался, влез не свое дело, но сколько бы я ни просил оставить меня в покое, все без толку. Не помогали даже угрозы. Это выводило меня из себя, в порыве горячки я бросался на него с кулаками, но с ним, надо признать, после армии стало довольно-таки опасно связываться. Он еще в школе славился своими бойцовскими качествами, а прибавь к этому возраст и два года службы! Не хотелось бы падать в твоих глазах, – засмеялся Руслан, – но Макс укладывал меня на «раз, два, три». И не важно, что я выше и худее и запросто могу выскользнуть из любой хватки. С Максом это не срабатывало. Ничто, даже самая бешеная злость, не помогало его одолеть.

Руслан снова закашлялся. Ему надо бросить курить, с тревогой подумала Лола, иначе лет через тридцать жди беды.

– После этого я решил играть в молчанку и делал вид, будто Макса не существует. Но надолго меня не хватало. Макс продолжал говорить со мной, спрашивать, как я себя чувствую, рассказывать, что в мире происходит да как в мастерской дела. Находил сотню тем, и это выносило мне мозг. Макс приезжал вечером с продуктами и сигаретами, проверял почву – как там моя обида поживает? – и оставлял в покое до следующего дня. Но никогда не уходил, когда я требовал, не бросал одного, если мне рвало крышу. По ночам я колобродил по квартире, нарочно гремел, зажигал везде свет, мешал спать… Пытался выжить его со своей территории. Но Максу было как с гуся вода. Он не признаётся, но мне кажется, что в то время он работал на полставки, урывал время для сна и отдыхал от меня…

Так продолжалось, пока я не окреп, не вернул нормальный вес и не перестал пугать свое отражение. Наступила, так сказать, вторая часть моего перевоспитания. Макс прикатывал за мной утром и тащил на работу, даже если для этого ему требовалось спустить меня с лестницы. Я ведь состоял на службе в той же автомастерской, что и он. Только он с дипломом повара в кармане, а я – слесаря. Отучился после школы… Если честно, поступил только для развития кругозора. Как бы ни пыталась наша образовательная система поспеть в этом деле на своих коротеньких ножках, она все равно безнадежно отстает. До армии у меня был четкий план: развить способности, накопить деньжат и открыть свой бокс. Макс помнил об этом лучше меня и постоянно мне напоминал, но я слал его к черту и просил не торопить. Мол, еще успею. Вот Макс и не вытерпел. Господи, как вспомню, в каком виде я заявлялся на работу… Благо хозяин давний приятель Дмитрия, отца Макса, знал нас уже много лет и входил в положение. Меня засовывали под машину или в самый дальний угол, чтобы я со своим разбитым лицом не попадался клиентам на глаза.

– Из-за побоев?..

– Ну да, из-за чего же еще, – смеялся Руслан. – Я ведь не оставлял попыток вернуться на вольные хлеба. Через пару-тройку недель я привык, что Макс постоянно торчит в моей квартире, и начал разговаривать с ним. Честно признаюсь, я и сам не заметил, как это случилось… Просто мы все больше времени проводили на кухне. Ужинали, потом засиживались допоздна и толковали о том о сем… Он справлялся с моими расшатанными нервами лучше меня самого. И любил повторять, что в школе наверняка бесил меня так же, как я теперь бешу его. – Руслан улыбнулся под нос. – Это и понятно. Кому, как не ему, знать, до чего сложно управлять своими эмоциями, когда они буквально рвут тебя на части? Макс все рассчитал. Он прекрасно знал, что за месяц можно развить в себе любую привычку. Так и вышло. Месяц строгого распорядка – и вот я уже не смыслю себя без дела. К концу месяца я исправно ходил на службу, но пока не позволял себе больше одного выходного в две недели: боялся сорваться. Макс вернулся к себе домой, и все встало на свои места. И мозги в том числе.

Глава 8

Лола откинулась на спинку диванчика. Наверно, его приятели что-то напутали?.. Вдруг это обычные слухи, взращенные чужими домыслами на залежных почвах темного прошлого? Лола ощутила острую необходимость выяснить правду. Неужели Руслан выгораживает Максима?.. Почему после такого он продолжает с ним дружить? Быть может, он считает, что Максим поступил правильно, когда отправил его в больницу с переломанными ребрами? Но это неправильно, даже в перевоспитании нужно знать меру…

– Русик, пожалуйста, скажи правду, – взмолилась Лола. – Если ты… если Максим… Если он позволял себе намного больше… или не контролировал себя… Пожалуйста, скажи…

Руслан уставился на нее с искренним недоумением.

– О чем ты, какую правду? Это я не контролировал себя, а не он. Я же сказал, как было. Почему ты считаешь, что я лгу?

Лола замялась, сбитая с толку его неподдельным непониманием. Уверенность во взаимосвязи этих двух историй тут же испарилась, но идти на попятный было поздно.

– Максим не отправлял тебя в больницу…?

«…с переломанными ребрами», – хотела добавить Лола, но слова застряли в горле.

Несколько мгновений Руслан в оторопи смотрел на сестру, точно спрашивая себя, кто эта незнакомка и что она делает на его кухне.

– Откуда ты об этом знаешь?

Лола осеклась. Она и не думала, что это какая-то тайна, доступная лишь избранному кругу лиц.

– Постой, кажись, я понял… – мрачно протянул Руслан. Взгляд его посуровел, по лицу пробежала тень. – Кое-кому надо заклеить рот пластырем.

– О ком ты?..

– Это ты мне скажи, у кого там язык чешется. Опять у Кофея? Мало ему тогда Макс всыпал, – тихо кипятился Руслан. – Ничего, я с ним поговорю.

– Русик, это не он…

– Не надо, не выгораживай его! Мы с Максом не раз его предупреждали. Говорили ему и по-хорошему, и по-плохому, но Кофею все нипочем. Он любит подогревать страсти. Считает себя чуть ли не бардом, на котором держатся чувства команды, но не замечает, как из-за его слухов люди ссорятся и даже дерутся. И что теперь прикажешь? Оставить как есть? Охота поточить лясы – вольному воля! Но где-нибудь в другом месте, а в своей команде я звонарей не потерплю.

– Русик, пожалуйста, остановись, послушай меня… Это не он.

Руслан не слышал.

– Сколько раз я пытался воздействовать на него – все вхолостую! Ему в одно ухо влетает, а из другого вылетает! Если бы он просто ходил на ушах и отмачивал фокусы, я бы слова поперек не сказал. Но свою болтовню он не фильтрует, несет и с дона и с моря и плевать ему, что люди ссорятся. Этого я спустить не могу. Не расстраивайся, солнце, никто не узнает о нашем разговоре. Пока не стану ему выговаривать. Узнает Макс, что Кофей опять косточки ему перемывает, – свернет парню шею. Он сплетников на дух не переносит, поэтому никогда не мог найти с ним общий язык. Я не буду ничего предпринимать, пока Кофей снова себя не проявит. Долго ждать не придется.

– Русик, ну послушай же! – Лола в отчаянии коснулась его руки, горячей и сухой, с длинными пальцами музыканта, и вдруг не к месту вспомнила, что он умеет играть на гитаре.

Руслан запнулся, умолк и посмотрел на нее. Взгляд прояснился, стал мягче; гневные морщинки у рта разгладились, нервно ерошащая волосы пятерня плавно опустилась на стол. Руслан задышал ровнее, перевернул свою руку, на которой лежала рука Лолы, и ласково сжал ее пальцы.

– Это не Назар. Я не выгораживаю его, честно… Я правду говорю.

– Тогда кто?

– Я не знаю… – замялась Лола. – Не запомнила лиц.

Она не обманывала.

– Лиц? Так у нас еще и не один скулдыжник? Вот замечательно!

– Русик, ну зачем так сердиться?..

– Я сержусь не на тебя, – пробормотал Руслан. – Просто не выношу звонарей.

– В компаниях все друг дружку обсуждают, от этого никуда не денешься…

– У нас не книжный клуб, чтобы косточки перемывать.

Лола тихонько вздохнула и опустила глаза в пустую чашку. Не так надо было начинать, не так… Деликатнее, осторожнее… А она отсекла, как ножом.

– Русик, пожалуйста, не надо ругаться на остальных. Ты только хуже сделаешь…

– Не буду, солнце, – ответил он с нежностью. – Ты чего пригорюнилась?.. Ну посмотри на меня… Ты ни в чем не виновата. Никто ничего не узнает.

– Я не хочу, чтобы ты ссорился с друзьями… – горько обронила девушка.

– Ну, тут ты немного дала маху, – улыбнулся Руслан. – Друг у меня один. Остальные просто приятели, с которыми весело иногда потусить. Я терпелив к ним, как к друзьям, но это не значит, что я обязан думать за них о последствиях.

Лола угрюмо разглядывала узор на чашке. Она всего лишь хотела узнать правду. Ей было необходимо узнать правду, раз и навсегда убедиться, что Руслан не обманывается в Максиме, не позволяет ему больше положенного, не живет под его гнетом… Лола не собиралась никому вредить, тем более вмешивать кого-то постороннего.

Внезапно ей стало не по себе. Чем она лучше этих самых вестоплетов?..

– Хотел бы я притвориться, будто все это неправда и тебе наплели незнамо что… Наверно, так и сделал бы, будь на твоем месте кто-то другой… Но тебе лгать не могу.

Лола вопросительно нахмурилась, еще не до конца опомнившаяся от своих дум.

– Макс отправлял меня в больницу, это правда. Но это было еще в школе.

Руслан помедлил, собираясь с мыслями.

– Его отец был пожарным… Я не рассказывал?.. Погиб на службе. На складе обрушились перекрытия, и Дмитрия завалило вместе с его напарником, который стоял рядом. Извлечь тела смогли только спустя сорок шесть часов, когда очаг был локализован. Антону, его напарнику, насмерть проломило голову. Дмитрию насквозь проткнуло ногу и бок кусками арматуры. Как сказали после вскрытия, он был жив еще несколько часов. Разумеется, все эти подробности Максу передавать не стали, но тот узнал сам. Он так и не признался, кто ему сказал, но это стопроцентно был кто-то из сослуживцев его отца, больше некому. Не знаю, чем тот руководствовался. Может, считал, что единственный сын должен знать правду. Но соображал задним числом и слишком поздно допер, что она может с ним сделать. Или вообще об этом не думал.

Макс очень тяжело это перенес. Если бы он просто ушел в себя или превратился в затворника, я бы еще, наверно, сумел ему помочь. По крайней мере, так мне казалось тогда. Но Макс точно с катушек слетел. Постоянно устраивал драки – что в школе, что на улице, задирал чуть ли не каждого встречного. Да любого, кто на него косо смотрел. Ни одной недели не проходило, чтобы его мать не вызвали в школу. «Ваш сын опять ввязался в драку». Я уже не помню, сколько раз Макса едва не исключили. Завуч рвала и метала, требовала выгнать его, все твердила, что он убьет кого-нибудь и на школе останется несмываемое пятно позора. Но директор был не чета ей, толковый старикан, в одиночку растил двух пацанов, так что в жизни, да и в людях разбирался поболе. Он давал Максу шанс за шансом, втолковывал, чем все может кончиться, чуть ли не каждый день вел с ним проникновенные беседы. Макс молча выслушивал, уходил домой, а в первом часу ночи мне звонила его мать и в слезах говорила, что он опять где-то пропадает. Макс в то время отдалился от меня. Перестал звонить и приходить, отсел от меня в школе, на переменах куда-то исчезал, часто сбегал с уроков. Или вообще мог не появиться, если, как он потом говорил матери, «не было настроения». Он завел себе новых приятелей и целый день где-то болтался с ними. Домой приходил под утро, часто под мухой, в крови. «Это не моя». Четырнадцать лет пацану. Представляешь, каково было его матери? А мне? Конечно, никаких номеров и адресов он не давал, я сам выписал телефоны из справочника на всякий случай. Но эти «всякие случаи» происходили через ночь, а толку было кому-то звонить? Я напрасно поднимал с постели раздраженных родителей и только нарывался на грубость. «Уже час ночи! Не знаю, где шляется твой дружок, но мой ребенок спит дома!»

Потом через ребят из параллельных классов я узнал местечко, где Макс зависает со своей компанией, и пошел туда. Они сидели на бетонных блоках возле заброшенного дома, распивали пиво и курили самокрутки. При виде меня, как им показалось, до неприличия прилично одетого, они сразу начали ржать. Макс один не смеялся. Он глядел на меня с ненавистью и молчал. Я представлял для него самую настоящую угрозу. Одним своим существованием я заставил его вспомнить, что он из другого теста, из другого мира, что как бы он ни старался косить под этих недоносков, прихлебывая с ними дешевое пойло, он останется чужаком. Его настоящего знал только я. Только мне были известны его страхи, его страсти, его мысли. Я знал его как облупленного, и это бесило его до одури. Он знал, что я знаю, как он всегда презирал таких вот ухорезов, которые лакают вонючий алкоголь за обгаженными гаражами или на грязных задворках магазина. Он всегда избегал лицемеров. Поэтому когда я увидел его среди тех, кого он раньше в медный грош не ставил, он возненавидел меня за это.

Я попросил его на пару слов. По его лицу было видно, что он хочет обматерить меня и отправить обратно, откуда пришел, но понимает, что таким образом от меня не отделается. Он согласился отойти. Впервые за два месяца мы разговаривали. Мне бы хотелось, чтобы все происходило не так, не под тупое ржание на замусоренном участке возле заброшенного детского сада… Но уйти со мной Макс отказался, и мне пришлось довольствоваться тем, что есть. Макс держался так, словно я был сторожем, который явился разогнать их шайку-лейку. Я смотрел на него и не узнавал. Макс отпустил волосы, ходил в рванье, грязный, весь перелупцованный, в придачу еще и со сломанным носом. Он был совсем чужой, но мне достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы найти своего друга. Он все еще был там. Выглядывал из-за прутьев, куда его посадил новый хозяин, и безмолвно взывал о помощи.

Руслан одним глотком допил кофе.

– Ты нарочно его довел… – вдруг осенило девушку.

Он кивнул и поставил кружку.

– Никак иначе я не сумел бы до него достучаться. Я чувствовал, как по нему шныряют искры этой злобы. Он был весь издерган, даже стоять не мог спокойно. Вывести его из себя не составило труда. Я не стал с ним сюсюкаться, читать нотации, как директор, завуч, учителя и все остальные. Или взывать к совести, как его несчастная мать, которая, к слову, едва держалась. Я знал, что все проповеди будут без толку и танцевать перед ним нельзя, поэтому ударил обухом. Кивнул на его замызганных приятелей, выдавил из себя усмешку и сказал: «Никогда не думал, что ты, который всегда презирал такой вот сброд, в итоге будешь сосаться с ними через одну сигарету. И каково теперь тебе в шкуре двуликого Януса-Ануса? Нигде не давит?»

Я не пытался защищаться. И его никто не останавливал. Я хотел, чтобы он выплеснул эту ярость, пришел в себя и услышал дикое ржание своих приятелей. Увидел, как они прыгают от восторга и просят добавить еще. «Еще! Еще! Двинь ему еще, Максимус, давай!»

Очнулся уже в больнице. Три ребра сломано, легкое сотрясение. Медсестры сказали, что пролежал в коме двое суток, но я этого не чувствовал. Макс, как мне сообщили, приходил эти два дня, но ненадолго, когда рядом не было моих родителей. На следующий день тоже пришел. Мы о многом поговорили. Я никогда не видел…

Руслан запнулся, в нерешительности облизнул губы, привычным движением убрал челку и переплел длинные пальцы с едва заметными следами мазута на ногтях и кутикулах. Какими бы средствами Руслан ни пытался очистить руки после работы в мастерской, он никогда не мог отмыть их полностью. Всегда оставалось несколько пятнышек, въевшихся в ногти или под кожу.

– Солнце, я бесконечно тебе доверяю. Меньше всего я опасаюсь, что с твоей подачи эта история пойдет дальше…

– Я никому не расскажу, клянусь… – прошептала Лола.

– Не в этом дело. – Руслан тряхнул головой, и челка снова упала на глаза. Он отбросил ее назад. – Я верю без всяких клятв. Но я хотел бы попросить тебя держаться с Максом как обычно. То есть… – Руслан замолчал и уперся взглядом в стол, растопырив пальцы и подыскивая нужные слова.

– Не дать ему понять, что мне все известно? – подсобила Лола.

– Да, – с облегчением выдохнул Руслан и ласково ей улыбнулся. – Именно.

– Он ничего не узнает, даже если небеса разломятся и мы с ним станем общаться.

Руслан засмеялся.

– Надеюсь, небесам все же не придется для этого разламываться. Поверь, Макс вовсе не плохой человек. Но ему слишком часто говорили обратное. Мол, и пользы от него никакой, и в жизни он ничего не добьется, и на уме у него одни драки, и натура у него звериная, и кончит он тюрьмой. Макса легко понять… когда его нет рядом. Но стоит ему раскрыть рот, и его хочется придушить. Он доводит меня до белого каления больше, чем кто-либо другой, но человека надежнее и преданнее я не встречал. Если бы пришлось, я бы не раздумывая доверил ему свою жизнь.

– Это очень серьезное заявление, – тихо заметила Лола, не поднимая глаз.

– Но так и есть, я не преувеличиваю.

Глава 9

Лоле потребовалось немало времени, чтобы все обдумать. Исповедь о пареньке, озлобленном и одиноком, потерявшем себя после трагичной смерти отца, взволновала девушку. Она продолжала прокручивать в голове эти две истории: как Максим сходил с ума, переживая утрату, как едва не соскользнул в пропасть и спустя несколько лет, спасенный любовью Руслана, в свою очередь подхватил друга. Где бы девушка ни находилась и что бы ни делала: ехала в автобусе или ждала на остановке, выкладывала из коробок книги, убиралась в квартире или без сна лежала в постели, – она не переставала об этом думать. Такая необыкновенно крепкая привязанность была незнакома Лоле и оттого притягивала еще сильнее.

После этого она стала ловить себя на мысли, что ей хочется лучше узнать Максима. Она перестала его избегать. Пересекаясь с Максимом в гостях у Руслана, девушка украдкой наблюдала за ним, когда была уверена, что он не поймает ее с поличным. Она выискивала в нем оттиски внутренних шрамов, но видела только сломанный нос, вечные складки между бровями, неизменную привычку поджимать губы и метать глазами искры. Максим никогда не улыбался и не смеялся. Лола уже начала сомневаться, знает ли он, что это такое.

В присутствии других девушек, с которыми заглядывали к Руслану многочисленные приятели, Максим не менялся. На приветствия едва отвечал. Нередко чья-нибудь спутница, пользуясь всеобщим гвалтом, под шумок пыталась увлечь его приятной беседой, но Максим отваживал всех без разбору. Он приходил один и уходил один. Когда просили подвезти, отказывал и даже не искал причины – просто «нет» или «вызови такси». Он не гнушался открыто выражать недовольство. Колкости отпускал во всеуслышание, но только если собеседник тоже говорил открыто. Он не выбирал выражений и не делал поблажек, не переносил самолюбования и на корню обрубал дешевое бахвальство, но никогда не прерывал человека, на самом деле знающего толк в поднятой теме. За все время Максим ни разу не перебил и не высмеял Руслана. Если их мнения в чем-то расходились, друзья не препирались, не наскакивали петухами, как это бывало в компаниях, не кричали. Максим не обрывал его на полуслове, не кривил губы в усмешке, как с остальными. Руслан высказывался до конца, и Максим его слушал. Победа Руслана в споре никак не отражалась на товарище. Максим не обижался и не злился, даже не менялся в лице, он признавал – в присутствии других людей – правоту друга и затем с легкостью менял тему.

В такие вечера, когда намечался слёт участников команд, Руслан не запирал дверь. Максим входил в квартиру, здоровался со всеми, кто его замечал, находил Руслана и лично обменивался с ним рукопожатием. Он не уходил, не попрощавшись, но прощался только с ним. В обсуждениях будущей игры держался степенно, с предложениями не выскакивал, одеяла на себя не тянул и никогда не мнил себя выше команды или командира. Лола не узнавала его. Максим спрашивал мнение Руслана – он, который мнение других ни в грош не ставил! – не стеснялся таких выражений, как «ждем твоего окончательного слова, камрад» или «будет исполнено, камрад», а если разгорались прения, жестко подводил черту: «последнее слово за командиром». Руслана слушались, и Максим повиновался наравне со всеми. А если командир в запарке ошибался или что-то упускал, Максим подмечал это небрежно, полусловом. Он выказывал полное доверие, никогда не язвил Руслану, не хмыкал ядовито в его сторону, не отмахивался с пренебрежением от его слов. Он уважал Руслана и не считал ниже своего достоинства считаться с его неоспоримым лидерством в команде и в компании. У него получалось быть на вторых ролях, но сохранять авторитет человека, с которым лучше не связываться.

Лола наблюдала за Максимом, расспрашивала о нем Руслана, но по его совету не делала первых шагов. Друг с другом они по-прежнему не разговаривали. Оставалось только надеяться, что время притупит его пренебрежение. Не вечно же он будет скалиться?..

Глава 10

Дни бежали друг за другом. Солнце все чаще пряталось за кучевыми облаками, но зима не торопилась. Ветер крепчал и закручивал в парке золотисто-багровые вихри из опавших листьев. На календаре стоял конец ноября. Лола по обыкновению проводила свой выходной за рисованием, когда уют будничного вечера нарушил телефонный звонок. Максим просил встретиться с ним завтра после работы. Судя по недовольным ноткам, время работало против нее и не собиралось смягчать надменность парня. Его просьба показалась девушке странной. Лола не представляла, что ему могло понадобиться, но это мало походило на завязку дружеских отношений. Ей и хотелось, и не хотелось соглашаться. Отточенный инстинкт самосохранения требовал дать отпор и обращал каждую клеточку против, но потом девушка вспомнила все, что рассказывал ей Руслан, и ответ сорвался с губ сам собой.

Максим сразу отключился. Остаток вечера Лола промаялась со смутой в душе. Настрой сбился, карандаш выскальзывал из рук, альбом пришлось отложить. Ночь она провела в противоречивых раздумьях. Как держаться с Максимом, чтобы не выдать беспокойство и свою осведомленность? Наконец она пришла к заключению, что лучшим решением будет вести себя естественно. Однако девушка плохо представляла, что это значит. Быть собой или, наоборот, казаться легче и свободнее, – иными словами, уже другой, не совсем собой?.. Лола так и не сумела определиться. Заснула она поздно и проспала до будильника всего четыре часа.

День выдался тяжелый, хлопотный. К концу смены Лола падала от усталости, но по мере того как близился час встречи с Максимом, девушку все сильнее бил мандраж. Она чувствовала себя, как после непрерывной зубрежки накануне выпускного экзамена по чересчур запутанному предмету, в котором так и не разобралась. А тут еще и дождь зарядил… Запас погожих деньков иссякал. В голове волчком крутилась назойливая мысль: может, позвонить Максиму и все отменить? Потом к ней прибавилась смутная надежда, что Максим не захочет тащиться сюда в такую погоду, но и эта мысль ненадолго задержалась в голове: Лола вспомнила, что у него есть машина.

«Темно-серый джип мицубиси, а749лт, справа от магазина, 20м». Последнее – это, наверно, метры… Лола запомнила номер машины, убрала телефон в рюкзак, наскоро со всеми попрощалась и вышла на крытое крыльцо магазина. Часы показывали половину девятого. Лола опаздывала на двадцать минут.

Усталый сырой Немерчик кутался в подступающую ночь; разноцветные галереи ажурных фонарей и цветастых витрин смазывались мелкими штрихами дождя. Город принарядился к новому году. В пушистых ветвях двух стройных кипарисов по бокам от дверей книжного магазина горели, звездами отражаясь в синих елочных шарах, крупные белые снежинки. На облетевших деревьях и в размашистых пальмовых розетках мерцали синие и белые гирлянды. Переливались вдоль дороги разноцветные снежинки. У соседнего кафе сверкала мириадами алмазов светодиодная фигура оленя, который гордо задрал ввысь свою благородную голову и дерзко приподнял копыто, готовясь выбить искру.

Зима не чувствовалась: рано. Будничная суета, усиленная шумом колес по размытой дороге, била по ушам гулкими децибелами. Бегущие по улицам темные фигуры пешеходов напоминали безмолвные тени, которые отделились от хозяев и теперь метались в поисках укрытия, где смогли бы отсидеться, чтобы потом начать новую жизнь и ни от кого больше не зависеть.

Темно-серый джип сейчас должен быть черным… Но справа от магазина – это с чьей стороны: с ее или Максима?.. Лола скользнула неуверенным взглядом по рядку припаркованных автомобилей, увидела слева черный джип и поспешила к нему. Тут же из-за спины прилетел раздраженный гудок. Девушка развернулась и помчалась обратно, шлепая по лужам резиновыми сапогами.

Едва она забралась на переднее сидение и хлопнула дверью, как дробящий городской рокот тут же схлынул и на передний план выступило мягкое журчание радио.

– Привет. Извини, что заставила ждать… Прибыльные дни всегда хлопотные.

Положив черный рюкзак из кожзама на колени, Лола опустила капюшон дождевика и поглядела на Максима. Оранжевый отсвет придорожных фонарей вызолотил светлые волосы, затемнил зеленую радужку глаз и медным глянцем лег на кожаную куртку. На ее вскользь брошенное приветствие Максим ответил холодным молчанием, как и всегда. Убрал зажигалку в нагрудный карман кожанки и откинулся на сидение, будто бы отодвигаясь от девушки. Курить Максим бросил, когда всерьез занялся кондитерским ремеслом. Работа требовала безукоризненно ухоженных рук. Ни о каком запахе никотина на одежде и пальцах – тем более на пальцах – и речи быть не могло. Но привычка играться зажигалкой осталась. Максим частенько вертел ее в руках, сидя в любимом кресле в гостиной Руслана.

Салон автомобиля хорошо прогрелся печкой. Лола провела рукой по влажной щеке, убирая прилипшую прядь, и немного расстегнула воротник дождевика. Здесь совсем не чувствовалось той сырости, из-за которой было так неуютно ездить в автобусах и маршрутках в ненастный день. Запах витал мягкий и сладкий, как в кондитерской. Лола неслышно втянула его носом. Интересно, какой вкусный шедевр Максим отвозил сегодня? Руслан любил полушутя жаловаться на товарища: мол, никогда не делится бесплатными образцами. Но куда же Максим девал неудачные эксперименты на заре своего ремесла? Или он всегда все умел? Что будет, если она спросит? Он разозлится, нагрубит?

Мелкий дождь в неистовстве бился в окна автомобиля. «Дворники» работали с мягким постукиванием, замирая, словно для передышки, через каждый очерченный в обе стороны полукруг. На обсыпанном каплями ветровом стекле отражались багровые отблески задних фонарей с шумом пролетающих мимо автомобилей.

– Ты хотел поговорить со мной? – устало напомнила Лола. После десяти часов суетни в пыльной подсобке с новогодним поступлением девушка мечтала только о том, как бы поскорее оказаться дома и выпить горячего чаю с мятой. Максиму-то ничего, он привык работать по ночам, а Лоле завтра опять вставать в семь утра.

– Как у тебя на личном фронте дела обстоят? Есть кто-нибудь? – Максим потянулся к приемнику и закрутил громкость до нуля. Теперь тишину в салоне нарушал только вечерний ропот обсаженного тучами города.

Лола оторопела. Она думала, он собирается поговорить о Руслане, о том, что она теперь часть его семьи, его круга, и значит должна распределять свое время с ним так, чтобы не отнимать Руслана у остальных. Но такая откровенная бестактность переходила уже всякие границы. Пусть он потерял доверие к людям, это не дает ему права задавать ей такие бесцеремонные вопросы. Мало того, что за все время Лола не услышала от него ни одного доброго слова, так сейчас он еще позволяет себе говорить таким тоном, будто она обязана отчитываться перед ним… Но ведь она не сделала ничего дурного.

– Могу я узнать, почему ты интересуешься?.. – спросила Лола спокойно, без вызова.

Максим опалил ее взором военачальника, словно желал прорвать плевры души, проникнуть в самые глубины, выведать, какие помыслы ею движут, и затем предать отступницу самосуду. Лоле стало не по себе. Кровь отхлынула от лица, влажные руки овеяло холодком.

– С некоторых пор право задавать такие вопросы у меня по умолчанию, – огрызнулся Максим. – Так что жду ответ.

Внутри всколыхнулось негодование, но Лола была недостаточно смела, чтобы позволить ему прорваться наружу. Чувствуя на щеках горячую краску обиды, она опустила глаза, но потом вспомнила, как свято поклялась себе впредь никогда не допускать такого обращения, каким сек ее Валентин, отыскала в себе смелость и одним духом выпалила:

– Максим, пожалуйста, не говори со мной в таком тоне. В конце концов, я не обязана перед тобой отчитываться. Если хочешь узнать обо мне что-то личное, достаточно спросить разрешения…

– Думаешь, я идиот?

– Максим…

Он не позволил ей взять слово.

– Только слепой не заметит, как Солоха смотрит на тебя. – Безжалостная прямота разрубала приглушенное звучание улицы. Недовольство Максима давило подобно нависшей над городом бескрайней влажной завесы. – Ты же его взглядов избегаешь, прикидываешься слепой. Но когда он обращается к тебе напрямую, ты сама обходительность. Я хочу знать, что за игру ты затеяла. Может, объяснишь, в чем дело? Если у тебя кто-то есть, зачем обнадеживаешь Солоху своими улыбками? Зачем парню голову морочишь?

Лола смотрела на Максима широко раскрытыми глазами, обескураженная и растерянная, не понимая, о чем идет речь. Солоха, Солоха… Кто это? Ей никак не удавалось привыкнуть ко всем этим страйкбольным прозвищам. Ипсилон, Термит, Кофей, Йохан…

Перед глазами вспыхнула сцена. Один из приятелей Руслана, не поднимаясь со стула, чтобы его не заняли, со смехом тянется к сидящему на полу рыжеватому парню лет двадцати шести, который с нарочито невозмутимым видом не спеша отклоняется назад, не отрываясь при этом от экрана телефона. «Соломаха, отдай трубу, придушу же!»

В памяти всплыло бледное веснушчатое лицо с зигзагообразными шрамами, полученными в подростковом возрасте от огромной дворняги. «Гедеон», – прозвучал в ушах незнакомый девичий голос. Лола вспомнила, что по имени паренька называют только девушки.

– В чем дело? – допытывался Максим. – Он тебе неприятен?

– Конечно нет! – изумилась Лола и осеклась под стремительным, как огненная искра, взглядом Максима.

– «Нет», но своим поведением ты показываешь «да»!

– Я дала ему повод так думать? – встревожилась девушка.

Она ничего не понимала. Руслан давно с Гедеоном накоротке, в кругу его приятелей тихий остроумный паренек пользовался всеобщим расположением, но тех слов, которыми Лола перебросилась с ним за эти месяцы, едва бы хватило на один абзац. Она не чувствовала его взглядов, знать не знала, что он посматривает на нее. Слова Максима всерьез напугали девушку. Неужели она и вправду внушила Гедеону мысль, будто он ей неприятен?..

– Заруби-ка себе на носу: крутить Солохой я не позволю.

Хлесткие слова пощечиной вернули к действительности. Лола не без страха покосилась на воинствующего собеседника.

– Не вздумай играть с ним, иначе пожалеешь, ты меня поняла? Не собираешься отвечать взаимностью – так ему и скажи. Не надо особого отношения, тем более жалости, он все чувствует, и это унижает его. Откажи нормально, спокойно и твердо. Если умеешь так. Он не станет навязываться.

Лола так растерялась перед этим напором, что не смогла отыскать ни одной толковой фразы.

– Хорошо? – нажимал Максим.

Безгласный ответ утонул в громыхании здоровенного грузовика, промчавшегося рядом с припаркованным джипом, в котором они сидели. Громоздкое чудовище пролетело со стороны Лолы. Девушка вздрогнула, но не подняла головы, только сильнее сжала перекрученную лямку рюкзака, которую не глядя царапала ногтем большого пальца.

– Максим, почему ты так плохо обо мне думаешь?..

– Не о тебе, а о тебе подобных, от которых Солоха натерпелся столько, что тебе и не снилось.

– Обо мне подобных… – в ошеломлении повторила Лола. – Максим, кто я, по-твоему?..

Поджатые губы и сведенные над переносицей брови ясно дали понять, кто она и чего стоит. Лолу пронзило такой острой обидой, что она не смогла удержаться и дала выход подавленным чувствам. Она не хотела участвовать в этом противостоянии, такое напряжение было ей не по нутру, оно высасывало все силы и подрывало душевное равновесие.

– Скажи честно, что я тебе сделала?.. С первого дня ты смотришь на меня как из-под палки, но чем я тебе так не нравлюсь? Что тебя беспокоит? Думаешь, я стану перетягивать твоих друзей на свою сторону?.. Или настраивать против тебя Руслана, раз он теперь часть моей семьи?.. Я не собираюсь становиться между вами или выстраивать на вашей дружбе какие-то коварные планы… А Гедеон… У меня и в мыслях не было причинять ему боль…

– Вот и замечательно. – Максим убрал руки с руля. – Я запомню твое обещание. Главное, чтобы не пришлось напоминать о нем.

– Ты можешь хотя бы сказать, почему ненавидишь меня?

Она говорила ровным терапевтическим голосом, осторожно, боясь перейти грань и вывести Максима из себя.

– Максим, я имею право знать, что сделала не так. Ты выяснил, что я отношусь к Гедеону… иначе, нежели ты думал. Но ты все равно продолжаешь говорить со мной так, словно я чем-то себя скомпрометировала…

– Я пока тебя просто предупреждаю. Ты новый человек, я не знаю тебя, но хочу быть уверен, что ты не станешь вертеть парнем, которому нравишься. С моими друзьями это не пройдет.

– Это можно было сказать и не так резко, тебе не кажется?..

– Как правило, чем жестче, тем лучше. Обидно, не спорю, зато запоминается с первого раза.

– Я могу надеяться, что со временем твое отношение изменится?

– Конечно, можешь, – бросил Максим с сардонической усмешкой. – Надежда, как известно, умирает последней. И с ней легче жить.

Лола в унынии покачала головой. Он непрошибаем… Как достучаться до этого упрямца, если он не хочет идти навстречу? Лола чувствовала себя очень глупо. Какой смысл предлагать мировую человеку, переполненному злобой и ненавистью? Девушка была готова проглотить обиду и даже переступить через остатки гордости, лишь бы положить конец этой бессмысленной войне, питавшейся стараниями одного лишь Максима. Но невозможно заключить мир, когда другая сторона пышет яростью и рвется к оружию.

– Ладно… – тихо вздохнула Лола. – Если это все, мне пора…

Максим с угрюмым видом потянулся к стартеру и завел двигатель. Двери заблокировало.

– Что ты делаешь? – омертвела девушка. Она думала, они побеседуют и разойдутся, но никак не ожидала, что он собирается куда-то везти ее.

– Нам давно пора поговорить.

«Дома поговорим», – прорычал внутри знакомый голос. Лолу пробрало до костей. Беспокойно забилось сердце.

– О чем?.. – пролепетала она, чувствуя, как отнимается язык и немеют ступни.

– О своем, о девичьем, конечно, о чем же еще! – ядовито бросил Максим и включил поворотник.

Лола слишком поздно сообразила, что он всего-навсего собирается подбросить ее домой. Триггер уже сработал. Тело под двумя слоями одежды озябло. Казалось, холод идет изнутри ее самой, и «стылая кровь» не просто красивое выражение. Лола не хотела, чтобы приступ случился на глазах у Максима, и вслепую зашарила по двери в поисках ведущей на свободу кнопки, но в панике не владела собой. Пальцы не слушались, не гнулись.

– Выпусти меня… Выпусти… – повторяла она бессвязно и скоро, как тяжелобольная в лихорадочном бреду.

Приступ одолевал с каждой секундой все сильнее, сковывая по рукам и ногам, сжимая виски. Вместо звука заблокированных дверей в ушах повторялся щелчок дверного замка, преградившего путь на свободу. И вот Лола уже не в салоне автомобиля, а в полутемной прихожей квартиры. Он надвигается на нее угрожающей тенью, бешено сверкая глазами. Ключи со звоном исчезают, он не выпустит ее. И некуда бежать, и некого просить о помощи. Остается только ждать, когда его истерика пройдет, ждать и молиться, чтобы в порыве неконтролируемой ярости он не тронул ее, не покалечил, не убил…

Из глубины хлынул необъятный всевластный ужас и железной рукой сдавил горло. Только не у Максима на глазах! Только не это!

– Нет… Выпусти… выпусти… – сдавленно, чуть не плача, лепетала девушка, вхолостую щелкая рычажком на двери. Салон плыл перед глазами. Да где же эта кнопка, где она?

Голос Максима доносился будто бы издалека и звучал глухо, как через плеву наркоза. Лола не понимала ни слова. Сердце бешено рвалось прочь, неистовый стук перебивал дыхание, пальцы онемели и стали чужими. Кожу покалывало мириадами ледяных игл. Салон автомобиля сжался до размеров игрушечного, грозясь схлопнуться и раздавить в лепешку. За обсыпанным каплями ветровым стеклом, над которым усердно трудились «дворники», растекался и чернел промокший город. Красные и белые, зеленые и желтые, синие и оранжевые блики вечерних улиц и наводнивших ее автомобилей стремительно гасли под наступающей тьмой, словно кто-то закручивал яркость, приветствуя аспидный мрак ползущей ночи, где отовсюду глядят безобразные глаза без зрачков.

В нарастающем приступе удушья Лола в страхе прижала руки к груди, борясь с подступающей тьмой.

– Пожалуйста… – выдавила девушка и резко вдохнула, как в последнем отчаянном рывке на поверхность иззатягивающих ее чернильных вод. – Выпусти… Я не могу… Я задыхаюсь…

– Т-ш-ш… Лола, успокойся… Все хорошо. В таком состоянии тебе нельзя на улицу. Еще под колеса попадешь. Успокойся, отдышись, я отвезу тебя домой.

– Нет… – прошептала Лола. – Выпусти…

– Я ничего тебе не сделаю. Ты слышишь? Я просто хотел подбросить тебя домой и по пути поговорить о тебе и Руслане, только и всего. Дыши. У тебя должен быть свой способ побороть приступ.

Откуда он знает о «своем» способе?..

– Есть у тебя такой способ?

Лола кивнула, с тревогой прислушиваясь к колющей боли в сердце.

– Воспользуйся им.

Лола откинулась на сиденье, закрыла глаза и принялась повторять с конца таблицу умножения. Это сразу вернуло ее в детство, когда она делала уроки вместе с отцом и он помогал ей делить в задачках куски ее любимого шоколадного пирога, рассчитывать скорость ее велосипеда и умножать цветные карандаши и тюбики с краской.

Восемью восемь – шестьдесят четыре… Восемью семь – пятьдесят шесть… Восемью шесть – сорок восемь… Страх медленно и недовольно отступал перед целительной силой заклинания; железная рука неохотно отпустила горло. Легкие наполнились воздухом, пропитанным сладким ароматом крема, легким благоуханием свежего парфюма и чем-то еще, неопределимым, но безусловно приятным.

Восемью пять – сорок… Восемью четыре – тридцать два… Восемью три – двадцать четыре…

Постепенно дыхание выровнялось, и Лола открыла глаза. Максим глядел на нее серьезным взглядом, напоминая молодого врача, выбитого из колеи первым тревожным случаем. Пока она приходила в себя, он не проронил ни слова. И только сейчас позволил себе спросить:

– Лучше?

Лола неуверенно кивнула.

– Я собираюсь отвезти тебя домой. Мы никуда не будем заезжать. Ни о чем не будем говорить. Я просто подброшу тебя домой. Ты меня понимаешь?

– Я лучше сама…

– За руль не пущу.

– Нет… на автобусе…

– Только не сегодня.

Максим подождал, пока она пристегнется, и с мигающим левым поворотником аккуратно выехал на широкую проезжую часть.

Между нарядными фонарями дрожали разноцветные снежинки и звезды. «Дворники» работали без остановки. Максим уверенно пробирался по сверкающим от воды улицам, не давая рассыпанным повсюду искрам света ввести себя в заблуждение. Дороги были запружены машинами. Тихо играло радио; прыткие автомобильные тени с шумом проносились с обеих сторон, рассыпая за собой багровые угли, раскидывая впереди белые и желтые монеты.

Ехали долго, в молчании. Лола так вымоталась, что даже не спросила, откуда Максим знает ее адрес. Едва машина затормозила перед ее домом, Лола тихо поблагодарила и уже потянулась к двери, но Максим вполголоса окликнул девушку. Она оглянулась. Максим развернулся к ней, но так, чтобы расстояние между ними осталось прежним. Испугавшись, что сейчас последуют расспросы, Лола отвела глаза и уставилась в пустой двор.

Из соседнего подъезда вышел мужчина под большим черным зонтом. Рядом на поводке семенила низкорослая лохматая собака, черно-рыже-белого окраса, неопределенной породы, пугливая и кроткая. По утрам и днем ее выгуливала приятная светловолосая женщина в очках. Бедное животное, не слушая успокаивающих речей хозяйки и ее уговоров пойти с кем-нибудь познакомиться и поиграть, шарахалось от всех своих сородичей и к людям тоже не питало доверия. По пути на работу Лола постоянно сталкивалась с ними в сквере, через который добиралась до автобусной остановки. И всякий раз собака безбоязненно подходила к девушке и даже, к огромному удивлению хозяйки, увязывалась следом. Наверно, чувствовала с Лолой какое-то необъяснимое родство. Или же во вселенной случился сбой реинкарнации.

– Прости меня, идиота.

Лола, не поверив ушам, в изумлении посмотрела на Максима. Он глядел пытливо и мрачно. Прежде Лола не видела в его глазах ничего, кроме насмешки и пренебрежения, но сейчас в них отчетливо читалось раскаяние.

– Я не знал. И не стал бы нарочно доводить до такого. У меня малость крыша поехала от собственных тараканов. Я видел, как ты разговариваешь с Солохой, как он смотрит на тебя, и мне показалось… Впрочем, я уже говорил.

Он держался мягко и чутко, как с больной. Лоле это не понравилось. Губы нервно дрогнули, но вместо того чтобы выразить свое недовольство, она попросила ничего не говорить Руслану.

– Об этом не беспокойся.

– Спасибо…

Максим заглушил двигатель и вынул ключ со стальным брелоком из замка зажигания.

– Пойдем, провожу до двери.

– Это лишнее, не надо… – запротестовала девушка.

– Какой этаж?

– Седьмой…

Максим кивнул, точно именно это и ожидал услышать.

– Значит, надо.

– Я не хочу, чтобы ты провожал меня, – выпалила девушка, черпая силы в собственной решимости, охватившей ее подобно вдохновению.

Повисло молчание. Скрипнула натуральная кожа куртки: это паренек медленно убрал руку с дверного рычажка. Он не сводил с Лолы нечитаемого взгляда.

– Дело не в тебе, – попыталась объяснить девушка, запоздало сообразив, как прозвучали ее слова. – Ты не знал и не виноват в том, что случилось… Но не нужно проявлять ко мне внимание только из-за моего… моего недуга. И менять отношение только из-за этого тоже не надо…

Лола думала, гордый паренек оскорбится, подожмет губы и попросит освободить салон, бросит напоследок что-нибудь едкое, но Максим даже в лице не изменился. Лишь в глазах скользнуло что-то неясное, неуловимое, чего Лола никак не ожидала и, как подсказывало чутье, не должна была заметить. Смятение?..

– Спасибо, что подвез, – тихо уронила девушка. Ответа не дождалась, с сухим щелчком открыла дверь и спрыгнула под неугомонный дождь.

Осенний вечер дышал ванильной сладостью цветущей мушмулы. По капюшону требовательно стучали рвущиеся на ветру водяные струи. Лола резво добежала до парадного и потянула на себя железную дверь со сломанным кодовым замком. Когда она уже входила в подъезд, за спиной послышалось гудение давшего по газам автомобиля. Дверь захлопнулась прежде, чем машина унеслась прочь со двора.

Глава 11

Лола не знала, сдержит ли Максим обещание ничего не говорить Руслану. Каждый день она ждала звонка от переполошенного брата, но пока все было тихо. Они продолжали видеться, их отношения крепли с каждой встречей, желание бывать вместе перерастало в необходимость. С Русланом было легко, как с родным человеком. Его простота и нежность покоряли. Лола могла часами говорить с ним. Они ходили в кино, зависали в кафе, допоздна засиживались друг у друга в гостях и за чаем и кофе с любимыми лакомствами обсуждали все на свете.

Лола больше не виделась с приятелями Руслана, не посещала слётов, уходила сразу же, едва нежданный телефонный звонок извещал о скором прибытии гостей. Руслан уже не пытался ее задержать. Может, от его внимания не ускользнула обособленность Лолы во время посиделок? Или он понял, что вся эта шумная ватага заставляет ее чувствовать себя не в своей тарелке… Лола искала в его глазах следы разочарования – не справилась с возложенной «миссией», не произвела фурора среди его приятелей, – но Руслан, к ее удивлению, сам выглядел виноватым. А потом и вовсе попросил прощения за то, что давил на нее, вынуждал торчать среди его «гиперактивных баламутов». Лола засмеялась, на сердце потеплело. Руслан самый лучший на свете, в этом нет сомнений.

Молодой декабрь еще не успел застелить город снежной периной, и палисадник под окном Лолы красовался в своем богатом вечнозеленом убранстве. Низкорослые пальмы, мушмула, кипарисы и лавровишня прятали в своих нарядах оголенные ветки облетевших деревьев и подслащивали сырой ветерок ароматом листьев и цветов. Была пятница, Лола отдыхала второй день из трех и, как всегда, рисовала. Вечер подходил к концу, за окном еще не стемнело, но верхний свет уже горел, а над письменным столом нависала включенная подвижная лампа. Сейчас это нужно было для лучшей видимости, но раньше Лола до беспамятства боялась темноты. Даже когда в соседней комнате мирно спала родительница, девушка не могла пройти по коридору из комнаты в кухню, если в спину не бил свет из ванной. По сумрачным пролетам и лестницам она бежала сломя голову, торопясь добраться до квартиры прежде, чем горло сожмет удушьем панической атаки. После смерти отца квартира превратилась в холодный склеп. В непроглядном мраке пустых комнат Лолу преследовали навязчивые тревоги, в кромешной тьме чудились уродливые глаза без зрачков, по стенам и потолку ползали когтистые тени деревьев и косматые фигуры пальм. До возвращения матери с работы Лола бродила по комнатам, овеянная жутью, как чьим-то стылым дыханием. Не в силах заставить себя выключить свет хотя бы на кухне, она вынуждала родительницу ежемесячно переплачивать за электричество и мучилась угрызениями совести.

В новом доме Лола чувствовала себя иначе. Конечно, лифт часто капризничает, а коридоры между пролетами ужасно длинные – Лола привыкала к ним не один месяц, – но света хватает и подниматься не так страшно. Шаги уже не кажутся такими гулкими, а тени вдалеке – такими живыми. Прихожая не в пример уютнее и сама квартира на седьмом этаже, а не на третьем, как раньше, и нет за окном пугающих теней. Лола понимала, что вряд ли когда-нибудь исцелится полностью, но улучшения есть, и она это чувствовала.

Из колонок тихо лилась инструментальная музыка. Спокойные мелодии без слов упорядочивали мысли, окутывали художницу множеством ярких образов. Лола рисовала только городские пейзажи. Она постоянно находилась в поисках новых сюжетов. По дороге на работу и с работы, сидя в автобусе или маршрутке, не отлипала от окна. Девушка стеснялась рисовать на улице, поэтому запоминала интересные сценки, а потом переносила их в драгоценный альбом. Выпавшие из памяти фрагменты она произвольно заполняла собственным воображением, и ни одному ее рисунку это не повредило. Целостность идеи не нарушилась, взаимосвязь объектов не ослабла.

Когда требовалось выделить детали, Лола изображала рисунок в цвете, но черно-белые сценки нравились ей больше. Лола уделяла много внимания деталям. У каждой погоды был свой характер, каждая тень ложилась на свое место. В блестящих окнах мелькали крохотные купы комнатных растений и цветов. Архитектурно прекрасные переходы крыш темнели на фоне чистой голубизны или мрачной поволоки неба. Отражая пушистые облака, переливались солнечными бликами зеркальные лужи. Листва нежно трепетала на легком ветру, тяжелые хвосты пальм подметали аккуратно подстриженные газоны. Лола старалась передать общее настроение, сплоченность множества нитей, гармоничную связь, как в мозаике, но не умела рисовать лица, поэтому человеческие фигуры выходили у нее в стиле минимализма: с длинным прямым носом, маленькими губками и прочерками глаз и бровей. В других случаях она прятала лица под шляпами и капюшонами, заставляла низко опускать голову под вихрями неуемного ветра, отворачиваться от липких хлопьев снега, поднимать воротники против настырного дождя. Почему-то изображать противостояние людей непогоде доставляло ей особое удовольствие. Даже простые рисунки, где солнце раскидывало яркие снопы света, Лола стремилась обогатить взаимодействием с силами природы.

Лола обожала детали. На один рисунок она, бывало, тратила недели, вдыхала в него жизнь с любовью и нежностью мастера-кукольника. Альбомы давно заменили ей дневники. Перенося образы из своей головы на бумагу, Лола жила в этой сценке, чувствовала играющий в ней ветер, слышала напев дождя и ропот города. Тихие переливы музыки уносились вдаль и в конце концов переставали существовать. Лола отдавалась сюжету без остатка, и когда на пустынной ночной улице, заснеженной крупными хлопьями и обласканной теплым сиянием фонарей, появилась вдалеке неясная черная фигура, девушку охватила тревога. Охватила и не отпускала, пока рисунок не был закончен.

Лола брала сценарии из окружающего мира или обращалась внутрь себя и всегда была если не участницей, то свидетелем. Истории разворачивались вокруг нее, исходили из сердца или являлись во снах. Если она задерживалась с исполнением, они повторялись из ночи в ночь, требовали права на жизнь, требовали своего карандашно-альбомного свидетельства о рождении. Только после того оставляли девушку в покое, как ложился на бумагу последний штрих. Лола пробовала не рисовать, делала многомесячные перерывы, но в итоге всегда возвращалась к альбому. Иногда ей казалось, что в нем больше жизни, чем в ней самой.

По обыкновению она так увлеклась, что не сразу уловила вибрацию мобильника на прикроватной тумбочке. Лола оглянулась. Телефон затих, словно обидевшись на равнодушие хозяйки, но тотчас ожил, едва очутился у нее в руках. Лола в смятении уставилась на экран. «Максим». Прописная буква, казалось, сердито хмурилась за долгое ожидание. Девушка взяла у брата номер Максима на крайний случай, всеми силами уповая на то, что ей никогда не придется ему звонить.

– Алло?..

– Привет. У тебя очень наглый секретарь. «Данный номер не отвечает. Перезвоните позже». Никогда не понимал, зачем живым людям прикидываться автоматами.

Шутливым тоном Максим явно давал понять, что настроен благожелательно, однако Лола, огорошенная внезапным звонком, не находила слов для ответа.

– Надеюсь, трубку не бросишь?

– У меня нет на то причин, – призналась она немного удивленно и меж тем совершенно честно.

– Я все правильно рассчитал: у тебя выходной?

– Да…

– И я тебя ни от чего не отвлекаю?

– Н-нет, – с легкой запинкой ответила девушка.

– Я хочу заключить мир. Можно подняться?

Лола потеряла дар речи. Успокоенная ровным тоном, она было подумала, что Максим хочет поговорить с ней о том вечере и еще раз извиниться. Но заявления таких масштабов она совсем не ждала.

– Лола?

– Я здесь… – в растерянности уронила девушка. Максим застигнул ее врасплох, ей никак не удавалось собраться с мыслями.

Лола приблизилась к окну, спряталась за плотной шторой и украдкой оглядела двор, залитый бело-желтым светом фонарей. Автомобиль Максима она видела лишь однажды и потому не была уверена, что сейчас узнает его среди припаркованных на обочине узкой проезжей части черно-серых и черных джипов. Тем более с такого расстояния.

– Откуда у тебя мой адрес?..

– Вытянул у Владимира, – бесхитростно признался Максим.

Девушка отвернулась от окна и прислонилась к стене.

– Не сердись на него. Я применил военную хитрость.

– Зачем тебе мой адрес?

– Чтобы в случае чего знать, где искать Руслана.

Лола в растерянности прошлась до закрытой двери комнаты и повернула обратно.

– Можно подняться?

Девушка не знала, что сказать.

– Мы паршиво начали. Я бы хотел все исправить. Если ты позволишь.

Лола резко остановилась посреди комнаты. Опять этот проникновенный тон…

– Максим, ты мне ничего не должен. – Она ощутила знакомый прилив сил. – Не надо стараться только… только из-за того, что случилось.

– Думаешь, я из жалости?

– Да, – бросила Лола, нервно кусая заусенец на большом пальце. – Именно так я и думаю.

– Я и сам жалости не терплю.

– Ты не переменился бы так, если бы я не… если бы не мой недуг.

– Может быть. Но после того вечера многое для меня встало на свои места.

– И теперь ты уверен, что мне нужно какое-то особое отношение?..

– А ты так не считаешь?

– Помнишь, что ты сказал про Гедеона? «Не надо особого отношения. Он все чувствует, и это унижает его».

– Мы все стараемся вести себя с Солохой как обычно и делаем вид, что ничего не замечаем. Но это тоже в какой-то степени особое отношение, разве нет? И оно нужно как раз для того, чтобы не выделять Солоху среди остальных.

Лола заправила за ухо непослушную прядь и огляделась, точно не узнавая комнаты.

– Почему ты так переменился ко мне? У меня обычная клаустрофобия, – выпалила она и сразу пожалела: до чего глупо прозвучало…

– Я не раз видел, как ты выходишь из лифта. Мы же сталкивались на этаже у Руслана, помнишь?

Лола почувствовала себя еще глупее.

– Тогда почему?.. – спросила она, прижимая прохладную ладонь сначала к одной, затем ко второй распаленной щеке. – Я думала, ты всех ненавидишь.

Максим усмехнулся.

– Я не ненавижу, я не доверяю.

– Ты думаешь, раз со мной случилось что-то плохое, я не могу вести себя непорядочно?..

– Насколько мне известно по опыту общения, люди, которые пережили, извини за выражение, некоторое дерьмо, немного эмпаты по натуре. Они избегают обращаться с другими так, как обошлись с ними, потому что знают, каково это.

– Это справедливо лишь в половине случаев. В другой половине «те, кому причинили зло – зло причиняют другим». Не помню, чьи это слова, но это верно. Такие люди тоже творят зло…

– Вот и ответ.

Лола нахмурилась.

– Я не понимаю…

– Ты спрашивала, почему я переменился.

– Но где же ответ?..

– Я подсчитал, сколько зла ты натворила за все время, что знакома с Русланом.

Лола присела на диван и устремила взгляд на стену напротив, где крупным планом были изображены ее любимые цветы: орхидеи, розы и лилии. Днем рисунок приобретал бело-голубой оттенок, но сейчас, под ровным сиянием матовой люстры, отливал зеленовато-желтым.

– Не стану отрицать, в тот вечер я был немного не в себе. Я встретился с тобой, чтобы разъяснить правила, хотел определить для тебя место, раз уж ты породнилась с Русланом и в ближайшее время никуда не денешься. Таков был план. Но я не знал, чем все закончится, и не хотел ставить тебя в такое положение. Я готов извиниться еще раз. Прости меня, Лола. Раз уж сегодня день честности, скажу, что я нечасто ошибаюсь в людях и обычно с первого раза составляю о них правильное мнение. Но я не держусь за него. Если я оказываюсь не прав, оно меняется. Поэтому не удивляйся, что я так быстро переменился к тебе.

Максим изъяснялся спокойным ровным голосом, неторопливо, сразу вплетая нужные слова. Он будто готовился заранее, проговаривал про себя, подыскивал правильную интонацию. Лоле даже показалось на миг, что он читает по бумажке. Это тронуло ее сердце. Запал прошел, нападать на Максима больше не хотелось. Так странно, Лола считала его зацикленным на себе, не способным говорить о ком-либо, кроме себя, или о чем-либо, что не касалось его лично… Максим удивил ее своей проницательностью. Откуда в нем такие глубокие познания о человеческой природе?

– Как видишь, жалость тут ни при чем.

Не применяя силы, он обезоружил ее.

– Можно подняться? Я торт привез. Но если не хочешь меня видеть, могу оставить его на пороге. Только проследи, чтоб не стащили.

Лола подперла лоб рукой и уставилась на мягкий бежевый ковер на полу. Когда Максим в первый раз попросил дозволения подняться, она твердо решила не уступать, не поддаваться уговорам и ни за какие коврижки его не впускать. Но сейчас этой категоричности как не бывало. Хочет ли она прогнать его? Нет. Пусть Максим не позвонил перед тем, как выехать, не спросил разрешения, свалился как снег на голову… Но как бы она поступила на его месте? Наверно, тоже пришла бы без предупреждения, лишь бы дали возможность высказаться и быть услышанной. Лишь бы не остаться, как неприкаянной, на улице с тортом и отвергнутым предложением мира…

– Лола? Ты здесь?

– Я здесь… – эхом отозвалась девушка, зачесала пальцами волосы и поднялась с дивана. – Седьмой этаж, квартира с правой стороны. Номер знаешь?.. Лифт неисправен, вызывается только с третьего этажа.

– Не застряну? Может, прихватить с собой еды? А то вдруг придется куковать в кабине.

– У тебя же торт, – машинально ответила Лола, и оба засмеялись. Девушка невольно пожалела, что не увидела сего знаменательного события. – Подожди минут десять и поднимайся, ладно?..

В ванной Лола долго отмывала руки. Ребро правой ладони, мизинец и безымянный палец переливались металлическим глянцем карандашного грифеля. Лола терла мягкой мыльной щеткой, стараясь успеть к приходу гостя придать рукам приличный вид. Затем ополоснула лицо, промокнула махровым полотенцем, провела по волосам деревянным гребнем и завязала на затылке короткий хвост. Сняла домашнюю футболку с потрепанной горловиной, надела уличную, светло-розовую. Выдергивая ступню из узких спортивных штанов с пузырями на коленках, едва не завалилась на диван: электронная рулада звонка заставила ее подпрыгнуть на месте.

Лола натянула джинсы, перевела дух и с громко бьющимся сердцем отперла хитрый дверной замок.

– Я точно не помешал? – спросил Максим, переступая через порог и с удивлением разглядывая прихожую.

– Точно… – Лола защелкнула дверь. – Я просто… закрутилась по дому.

– Я оторвал тебя от домашних дел? Тогда, наверно, ничего страшного. Особенно если у тебя не было предлога их отложить.

Губы растянулись в непослушной улыбке. Кто бы мог подумать, что у Максима такое хорошее чувство юмора. И зачем он постоянно хмурится, точно угрюмый старик?

Максим протянул девушке круглую пластиковую тортовницу, аккуратно перевязанную простой бечевкой. Под прозрачной крышкой красовался умопомрачительный сливочный торт, богато украшенный ежевикой и клубникой, свежими дольками абрикоса и полукружиями киви и обсыпанный с боков тертым миндалем.

– Ничего себе… – в ошеломлении пробормотала девушка и застенчиво приняла угощение. – Это же не покупной… Ты сам сделал, да?

Максим пожал плечом, как бы говоря, что возможно всякое. Лола в смятении молчала. Когда она мечтала о том, чтобы попробовать хотя бы кусочек вкусных шедевров Максима, разве могла она допустить, что он принесет ей целый торт, да еще и с предложением мира?

– Если хочешь, я уйду. – Он продолжал поглядывать ей за спину. – Съешь в одиночестве или с кем-нибудь. Он очень легкий.

– Нет, – опомнилась девушка. – Разувайся, проходи… Куртку можешь повесить вот сюда…

Максим не изменил своей привычке и выглядел стильно и аккуратно, как и полагается человеку, работающему с людьми, тем более с родителями маленьких детей. Бежевый джемпер с овальным вырезом смягчал черно-синюю глубину плотных джинсов, а поблескивающие на руках часы и браслет отвлекали на себя внимание от жесткого взгляда, резких черт лица и страшного перебитого носа.

Лола втянула приятный аромат свежего парфюма и пригласила гостя на кухню, но Максим попросил минуту и повернулся к стене, уперев руки в пояс и наконец-то предавшись внимательному изучению расписанной прихожей.

По сине-зеленому каналу плыли два лебедя. На заднем плане вплотную теснились коричнево-белые и желтые здания: гладкие фасады, уютные галереи, резные лоджии с узкими колоннадами. На фоне архитектурного изобилия стройная колокольня осталась бы незамеченной, но вздымающийся в голубое поднебесье острый шпиль выделял ее среди шатровидных и пирамидальных строений. Перед фасадами зданий пушились нежно-зеленые купы высоких деревьев; над каналом вытянулся длинный каменный мост. За белоснежной балюстрадой с любовно прорисованными фигурными балясинами поодиночке и парами гуляли жители города. Вид открывался из позолоченной солнцем крытой галереи, или клуатра. Белые колонны стояли увитые виноградной лианой. В больших вазах на постаментах отливали девственной белизной пышные цветы. По мраморным плитам бродили два деловитых голубя и собирали крошки, третий застыл у кромки воды и задумчиво наблюдал за лебедями. Клуатр не был огорожен ни балюстрадой, ни парапетом, и от воды его отделяли только две ступени. Из-за правого постамента с вазой выглядывала гребная лодка с веслом и деревянным гребнем на носу. Антураж напоминал прекрасную Венецию, дышал сказкой и волшебством.

Максим перевел озадаченный взгляд на терпеливо поджидавшую Лолу.

– Вы нанимали художника?

– Нет, – замялась девушка.

– Неужели ты сама все это сделала?

Лола промолчала. Максим не первый, кого удивила живописная прихожая. До него точно так же замирали на месте Владимир и Руслан. Замирали и подолгу изучали настенную роспись.

– Это чем?

– Акрилом. Но рисунок не удался… – вздохнула девушка.

– Ты шутишь, что ли?

– Я допустила несколько ошибок. – Лола приблизилась к Максиму и встала рядом. – Гребень на носу лодки деревянный, хотя должен быть металлическим. И не с четырьмя выступами, а шестью, по числу районов. – Лола переместила тортовницу в другую руку и указала на мост: – С растительностью переборщила… Венеция – город из камня и воды. Но все это я узнала уже потом.

– Так здесь нигде и не написано, что это Венеция, правильно?

Лола краем глаза увидела, что Максим смотрит на нее, но не повернула головы: слишком близко.

– Гондола – символ Венеции.

– Откуда известно, что это гондола? Может, лодка обычная.

– Закругление на гребне обозначает шляпу дожа, правителя Венеции. А по гребню определяют высоту моста: сможет ли гондола проплыть под ним.

Максим с полминуты молча разглядывал стену.

– Да, плохо не знать матчасть…

Лола согласилась и поспешила отойти. Они прошли на кухню, девушка щелкнула выключателем, и под потолком вспыхнула изжелта-зеленая люстра, осветив новый рисунок на стене перед обеденным столом: две-три тонкие веточки цветущей вишни, увеличенные во всю стену и взятые в резкий фокус на фоне размытого голубовато-зеленого заднего плана. Просто, но изысканно и очень аккуратно.

Максим отступил подальше, чтобы охватить взглядом весь рисунок. Лола спросила, что ему предложить: чай или кофе.

– Кофе, если можно.

– Но у меня только растворимый… – предупредила Лола. Почему-то ей казалось, что Максим должен люто его ненавидеть и пить только молотый, самый лучший, чашками.

– Я не привередлив, – отвлеченно бросил Максим, продолжая осматриваться.

На деревянном кухонном фартуке девушка изобразила невысокую плетеную корзину с ландышами, перевязанную желтой ленточкой. Корзина стояла как бы в углублении фартука, в небольшой нише, похожей на эркер, что придавало рисунку необыкновенный объем. Три веточки ландыша лежали тут же: кто-то вынул из корзины, чтобы вдохнуть аромат, а потом невзначай бросил рядом. Еще несколько цветов, перехваченных узкой ленточкой, составляли орнамент по углам росписи.

– Спрашиваю скорее для галочки: холодильник тоже твоих рук дело?

– Да, – без всяких придумок ответила Лола и достала из деревянного шкафчика фарфоровую кружку для гостей.

На бледно-желтом двухкамерном холодильнике во весь рост вытянулась обильно цветущая розовая сирень. Верхние ветви с пустой кормушкой нависали над крошечным балкончиком с деревянными ставнями-жалюзи, за коваными перилами которого радовали глаз ухоженные цветы в глиняных горшках. Между ними стояла длинноносая лейка. Нижние ветви сирени обрамляли приоткрытое окно в деревянном переплете. Любопытный взор, проникая внутрь, видел молодую светловолосую женщину в темно-розовом выходном платье с короткими рукавами и треугольным вырезом. Руки в прихватках: она как раз вынула из духовки готовый пирог и поставила на стол у окна. Молодая хозяйка созерцала плоды своих трудов, лицо ее было опущено, на глаза падала пышная, чуть изогнутая золотистая челка. Волнистые волосы убраны наверх и сдержаны темно-розовым ободком в тон платью. На шее крупный жемчуг ловит мягкие отсветы солнечных бликов, играющих на деревянных ложках и лопатках в глиняном кувшине у окна, а также на гладкой поверхности широкого подоконника, усыпанного мелкими розовыми цветками. Над пирогом вьется легкий дымок. И только приглядевшись, можно заметить на нижних ветках сирени пару пичуг, привлеченных запахом угощения.

– Но разве ты сам не рисуешь? Я видела фотографии тортов.

– Там я трафареты использую, – ответил Максим. – Здорово экономит время.

Он стоял напротив холодильника и внимательно изучал рисунок. Потом расцепил сложенные на груди руки, нагнулся и вгляделся в детали: листву, блики, резные перила, жемчуг.

– Трафареты? – рассеянно переспросила девушка.

– Ну да. Изготавливаешь трафарет и при помощи распылителя наносишь рисунок на торт.

– Распылителя краски?

– Угу.

– Я даже не знаю, как он выглядит…

– Сам распылитель – как шариковая ручка. Компрессоры же разные бывают. У меня, например, на тостер похож.

– А фигурки из марципана и мастики ты сам делаешь?

– Какие-то сам леплю, какие-то заказываю. Если я буду все вручную варганить, на один торт уйдет несколько дней. А мне надо быстро, чтобы успеть к заказу на тот же день сделать еще двадцать пирожных. От настоящего искусства я несколько далек, хотя в моей работе без него не обходится. Другое дело – то, что я вижу сейчас. Не понимаю, что ты забыла в книжном, – задумчиво бросил Максим, усаживаясь за стол.

Лоле было непривычно слышать похвалу – сначала от Владимира, потом от Руслана, теперь от Максима. Для нее самой роспись квартиры была связана с тяжелейшим периодом, когда из-за страха перед толпой она не могла выйти на улицу. Лола орудовала кистью, как помешанная, забывая о еде и сне. Луиза гнала ее спать, Лола ворочалась в постели, дожидалась, пока родительница уснет, вставала и продолжала творить. Это стало жизненной необходимостью. Шкафы, кухонный и ванный фартуки, стиральная машина, холодильник, балкон… Стена за стеной, комната за комнатой – вместо терапии, для избавления от кошмаров и навязчивых видений. Вынужденная сидеть дома, Лола была голодна до духовной пищи, как никогда. Лишенная возможности поделиться своей болью с окружающими, она выплескивала ее через руки. Горечь и страдания находили выход в активной деятельности, но никогда не отражались в содержании: «квартирный холст» она расписывала отвлеченными, безобидными рисунками, которые бы радовали глаз, успокаивали. В них не должно быть отражения тревог и боли. Для этого есть альбом.

Без рисования Лола бы не справилась. Наравне с переездом оно спало ее рассудок.

– Тебе сколько ложек кофе?

– Две.

– С горкой?

– Нет, обычно.

– Сахар нужен?

– Я на диете.

Лола сыпанула две ложки кофе, залила кипятком, и кухня сразу наполнилась душистым ароматом. Сама девушка не любила кофе, покупала его только для Руслана.

– Комнаты тоже расписаны?

Лола кивнула, мысленно надеясь, что Максим не попросит разрешения взглянуть. В ее комнате остался небольшой беспорядок: на полу карандашная стружка, в кресле и на диване впопыхах брошена одежда, на столе крошки от ластика, кружка с недопитым чаем и тарелка с недоеденным овсяным печеньем…

– Ты знатно потрудилась.

– Вряд ли наша кухня сравнится с твоей.

«Только бы он не начал спрашивать, что меня вдохновило…»

– У меня кухня – место работы. А у вас, как я смотрю, отдыха и расслабона.

– Мама любит все светлое и яркое. Это южная сторона, здесь солнце целый день, но мама хотела, чтобы его отражала вся кухня, поэтому обила ее вагонкой.

– Твоя мать правильно говорит. Кухня должна быть либо стильной, либо уютной.

Лола вспомнила небольшую кухню брата, похожую на элитную студию, и мысленно согласилась с Максимом. Интересно было бы взглянуть на его кухню-мастерскую…

– Я позавчера был у Руслана. – Максим так неожиданно подстроился под ее мысли, что Лола оглянулась и воззрилась на него с удивлением.

Максим ее взгляд истолковал по-своему.

– Не волнуйся, меня никто не подсылал. Я пришел по своей инициативе. Руслан не знает, что я здесь.

Чистые блюдца появились на столе по мановению волшебной палочки. Лола в растерянности шарила по ящикам в поисках длинного узкого ножа, запрятанного матерью куда-то вглубь кухни. А, вот же он… Лола положила по куску торта себе и гостю и едва удержалась, чтобы не слизнуть крем с пальца. Перед гостем нужно следовать правилам этикета, поэтому Лола подождала, пока не окажется у Максима за спиной.

– Ты перестала бывать у него.

– Почему, я захожу…

– Но на всеобщих вечерах не появляешься.

Лола неопределенно качнула головой.

– Не люблю толкучку…

– Надеюсь, это не я отбил охоту?

Она подняла глаза на Максима.

– Я здорово тогда сорвался.

– Вовсе нет. То есть… да, ты сорвался… и это было некрасиво, но мне и раньше не особо нравились слёты… Я просто не хотела обижать Руслана.

– Этим ты его не обидишь.

– Да, я знаю… Теперь знаю.

Максим в молчании сделал осторожный глоток горячего напитка. Лола приготовила себе любимый чай с мятой и вернулась к столу. Пододвинула стул, в нетерпении посмотрела на блюдце с аппетитным куском торта и втянула сладкий запах пропитанных кремом фруктов и ягод. Желудок недовольно сжался, и девушка запоздало вспомнила, что сегодня не обедала и не ужинала, только пила чай с печеньем. Торт не лучшая замена полноценной еде, но как удержаться и не попробовать?

– Максим, это очень вкусно! – восхитилась Лола. Шоколадно-творожная прослойка таяла во рту.

– Я рад, – сдержанно ответил Максим. – Сам я редко пробую. Только заготовки. О том, как получилось, узнаю от людей.

– А пряники, кексы и печенье? – Лола сунула в рот ложку с вываленной в креме и растопленном шоколаде спелой клубникой и блаженно прикрыла глаза.

– Тоже нет. Я готовлю строго определенное количество. Столько, сколько заказали. Если бы стал делать с запасом и пробовать, уже бы в дверь не пролазил.

– Ты всегда хотел быть кондитером? – Лола отщипнула ложкой от заметно уменьшившейся порции еще один кусочек сочного бисквита, прожевала и запила чаем.

– Я раньше не отделял друг от друга кондитерское и кулинарное дело. Мне просто нравилось готовить. До какого-то момента даже не думал превращать это в бизнес. На повара отучился только потому, что для института не хватило ни денег, ни мозгов. А из бесплатного больше ничего не интересовало. Будь мы с Русланом поумнее, не оказались бы в армии. Руслан говорил, что мы служили?

Лола кивнула, подбирая ложечкой остатки крема с блюдца. Когда же она последний раз ела торт? В августе, когда они всей семьей справляли день рождения Руслана. Но тогда торт был покупной – в сравнение с этой сказкой он даже не идет.

– А что ты? – вдруг спросил Максим. – Ты не думала заняться рисованием всерьез, расписывать стены в квартирах?

– Даже не знаю, – неуверенно отозвалась девушка, сделав еще один глоток чая. – Если я стану зарабатывать этим на жизнь, мне придется рисовать, как скажут… Я не смогу выражать себя, как мне хочется, мне придется переносить желания и мысли других людей… Не думаю, что это мне по душе…

– Я тоже раньше так думал. Но когда ты нарабатываешь опыт, твоя, скажем так, кисть, становится легче, ты приобретаешь уверенность в том, что делаешь, и к тебе неволей начинают прислушиваться. Меня часто просят сделать какую-нибудь безвкусицу и даже пошлятину, но я всегда отказываю и предлагаю то, что намного лучше и угодно мне. В девяти случаях из десяти клиент соглашается. И никаких нареканий впоследствии еще не бывало, только благодарность.

Лола слушала его очень внимательно.

– Но ведь такого, наверно, непросто добиться?..

Максим пожал плечами.

– Как и всего стоящего. Сейчас рисование только для тебя, и это нормально, учитывая твой возраст. Но если ты его не забросишь, придет время, когда тебе захочется показать кому-нибудь свои работы, пусть даже сейчас эта мысль кажется тебе бредовой и невозможной.

– Да, ты верно подметил… Рисование для меня как способ самовыражения и не больше… Я знаю, что мои рисунки несовершенны, что в них страдает перспектива, да и фигуры людей не совсем анатомичны… Но это я – в той мере, в какой могу себя выразить.

– И тебя страшит мысль развить технику?

– Немного, – призналась Лола. – Я пробовала ее развить, пробовала исправлять и рисовать по правилам…

– И как получилось? – задал Максим новый вопрос, едва она замолчала.

Лола покачала головой.

– Это была уже не та сценка, которую я видела, запомнила и прочувствовала… Получилась просто красивая картинка, без характера и жизни, без частицы моей души… Ее можно было бы поместить на открытку, но никаких чувств она не выражала и не вызывала.

– У тебя много рисунков?

– О да, и я помню каждый!.. – с жаром отозвалась Лола и тут же смутилась своего порыва. Но Максим не изменился в лице, и это несколько успокоило девушку. Она смело продолжила: – Даже когда я возвращаюсь к ним спустя долгое время, они пробуждают во мне те же эмоции, что и раньше. Я могу легко воспроизвести в памяти тот день, когда увидела это на улице, и даже что при этом делала, куда шла или ехала, о чем думала… Но исправленные рисунки я забываю на следующий же день. Ты понимаешь?..

– Да. Наверно, альбом для тебя как личный дневник?

Лола вспыхнула.

– Вроде того… – пробормотала она.

– Я правильно понял с твоих слов: ты рисуешь, в основном, городские пейзажи?

– Да, я очень люблю Немерчик и все, что с ним связано, все, что здесь происходит, – мечтательно проговорила Лола. – Он полон сюжетов, как яблочный сад – яблок, только Немерчик цветет круглый год и плоды в нем созревают каждый день. И каждый может стать картиной… А все вместе они составляют жизнь… – закончила она шепотом.

Максим одобрительно хмыкнул.

– Хотел бы я так же находить смысл в окружающем, – бросил он под нос, не глядя на Лолу, но тут же вернул на нее взгляд. – Но, знаешь, и с отточенной техникой можно самовыражаться. Тебе не нужно будет подстраиваться под нее, как ты думаешь. Она не изменит твое мироощущение, не исказит рисунок – она его усовершенствует, приблизит к реальности. Возьмем, к примеру, роспись в прихожей. Ты огорчаешься, что не знала матчасть. То же самое с техникой. Без нее твои рисунки хороши, но с ней станут полнее, правильнее и оттого глубже. Они приобретут жизнь. Ты сможешь передавать всеми чувствами сразу, передавать через себя, не искажая при этом реальности. Оно будет твоим ровно настолько же, насколько оно часть мира.

Лола смотрела на Максима во все глаза и не шевелилась, так сильно ее поразила проницательность и глубина знаний этого человека. Максим как ни в чем не бывало одним глотком допил кофе и вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Сейчас вот говорил и вспомнил о другой своей мечте… Руслан рассказывал, что в детстве мы собирались, когда вырастем, построить яхту и укатить за горизонт?

– Он говорил, вы построили свою собственную лодку, когда вам было по семнадцать лет… – пробормотала девушка, медленно приходя в себя. – Еще кофе?

– Не откажусь.

Лола в смятении поднялась из-за стола.

– Только не лодку, а швертбот, – уточнил Максим. – Построили за полтора года, чтобы побаловаться восемь месяцев и продать. Нам больше нравилось строить. До армии еще всерьез верили, что хотим бороздить моря и океаны на собственной яхте. Уговорились, как вернемся, сразу начать вкалывать, чтобы закупиться всем необходимым. Но Владимир сбил настрой с Руслана, и замысел так и остался на уровне чертежей. Причем даже не наших чертежей, а того самого проекта, по которому Владимир строил «Милану».

– Сбил настрой – это когда он уехал в кругосветное плавание сразу после вашего возвращения из армии?.. – тихо спросила Лола.

Максим кивнул и рассказал подробнее. Когда Владимир узнал об их намерении после армии с нуля создать то, на что у него из-за собственной неопытности ушло восемь лет и за что он расплатился браком, он вызвал их обоих на разговор и объяснил, что сейчас, пока они так молоды, лучше не тратить силы понапрасну, а заняться карьерой. Постройка яхты – только полдела, но ведь еще потребуется место для стоянки, наличные на ремонт и уход… Им придется работать только на нее. Или они собираются отбивать деньги с ее помощью и катать туристов? Ребята замялись. Такая перспектива их не особо радовала. Ну а коли суденышко нужно им только для отдыха, это вполне может подождать, ответил Владимир. Молодые люди строят швертботы. К яхтам переходят уже будучи зрелыми, с профессиональным опытом за плечами, с постоянными наличными в кармане, твердо стоя на ногах. В противном случае они оба рискуют упустить горячую пору и раньше времени перегореть.

– «Не торопитесь, используйте свою молодость для свершений, найдите свое дело, найдите то, что по душе, раскрутитесь, заработайте денег и однажды вернетесь к проекту», – с уважением процитировал Максим. – Мировой дядька. Все как надо растолковал. Вкрутил гайки и отправил вкалывать, как и полагается. Если бы не он, до сих пор пыхтели бы над тем проектом и сидели в рядовых служаках. Когда он с нами поговорил, все сразу стало ясно как дважды два. Руслан не признается, но уверен, что и ему тоже. Конечно, мы не хотели заниматься этим всерьез, да еще и катать кого-то на своей яхте. Просто собирались повалять дурака.

– Руслан никогда не упоминал об этом… – рассеянно проговорила Лола. – Он почти не говорит об отце. И о матери тоже…

Лола поставила перед Максимом свежий кофе и сделала себе еще чаю. Торт и вправду был очень легкий, но жадничать и мучить пустой желудок не стоило, поэтому второй кусочек вышел на порядок меньше, буквально на три ложечки, только чтобы не пить пустой чай.

– О матери при нем лучше не упоминать. После той измены и отъезда в забугорье он вообще не хочет о ней слышать. А с отцом у него просто недопонимание на почве расхожести взглядов на жизнь. Никто лучше повзрослевших детей не знает, как правильно воспитывать отпрысков.

– Руслан тяжело перенес их развод…

– Не в этом дело. Ты вот как считаешь, родители имеют право на мечту? Не на придурь какую-нибудь, а на мечту, на то, что занимает всего тебя, дополняет, но при этом не вредит другим?

– Конечно! – с готовностью ответила Лола и запоздало осеклась, вспомнив, как страдала после замужества матери, какой одинокой себя чувствовала. Нельзя сказать, что Лола совсем не обижена, но сейчас, когда у нее появился Руслан, перемены уже не кажутся такой трагедией. И мысль, что мама отдалилась, что они уже не так близки, как прежде, не точит сердце. Или девушка просто свыклась с нею?..

– Владимир полжизни проработал моряком. Он болел океаном и не мог сидеть взаперти в четырех стенах. Тяга к водному простору навсегда у него в крови, от этого уже никуда не денешься. И когда ему наконец выпала возможность сняться с якоря и расправить паруса на собственной яхте, Руслан посчитал, что это несправедливо и нечестно бросать вот так единственного сына сразу после развода. – Максим усмехнулся. – Забавно было слышать такое от двадцатилетнего лба.

– Странно… – пробормотала девушка.

– Что именно?

Лола перехватила взгляд Максима.

– Руслан всегда говорит о тебетолько хорошее. Но ты у меня в гостях впервые и отзываешься о нем… как-то не по-доброму…

Максим ответил хитрым прищуром.

– Руслан говорит обо мне только хорошее, потому что на самом деле я не настолько хорош и мне, как человеку в тени, требуется больше света. Руслан же адепт света, о нем свободно можно говорить правду, это нисколько его не очернит и не преуменьшит его качеств. Понимаешь?

– Почему ты человек в тени? – осторожно спросила Лола.

– Твой брат не рассказывал, как у меня прошли школьные годы? О том, что я почти прописался в кабинете директора? Учителя забудут меня не скоро.

– Подростковые годы каждого второго мальчишки… – бросила Лола, но взглянуть Максиму в лицо не рискнула, боясь, как бы он не догадался, что ей все известно.

Максим хмыкнул, засчитывая выпад. Почему он вечно хмыкает, но никогда не улыбается?

– Руслану не стоило обелять меня. Сколько раз просил его не делать этого.

Лола не стала говорить, что Руслан вовсе не обелял его, молча отправила в рот кусочек бисквита с киви, но вкуса не почувствовала, настолько разволновала ее беседа.

– Могу я спросить?.. – нарушила она молчание.

– Только не выпытывай о моем темном прошлом, я пока еще не готов делиться, – полушутя-полусерьезно отозвался Максим.

– Как ты понял, что у меня был… что за недуг со мной случился?.. Откуда знаешь о «своем» способе?

– Когда учился в кулинарном, девчонка одного моего сокурсника мучилась похожей проблемой. Он советовался со мной. Понятия не имею, с чего он решил, будто я в этом шарю. Наверно, у меня лицо умудренного жизнью волхва.

– У нее тоже были панические атаки?

– Угу.

Они помолчали.

– Это были отношения? – спросил Максим.

Девушка кивнула.

– Тебе нужна помощь?

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду… – осторожно проговорила Лола.

– Если бы твой брат знал, в чем дело, он бы разобрался вместо меня. Но раз не хочешь его впутывать, разрулить все это моя задача.

Но этим он только еще больше ввел ее в замешательство.

– Просто скажи имя и фамилию. Никаких объяснений не потребуется ни сейчас, ни потом.

Это были, наверно, самые неожиданные слова, какие она только могла услышать от Максима, они изумили ее сильнее предложения мира. Обескураженная девушка подняла голову и встретилась с его пытливым взором, точь-в-точь таким же, каким он глядел на нее в тот вечер, когда просил простить его, идиота.

– Все уже в прошлом… – проронила она, от удивления сама не понимая, что говорит.

– А выглядит иначе.

Лола дрожащей рукой заправила за ухо прядь волос.

– Если ты боишься последствий, ничего не будет. И калечить я никого не собираюсь, не волнуйся. Хватит одного обаяния.

– Ты мне ничего не должен…

– Не надоело это повторять? Должен буду твоему брату, если с тобой что-нибудь случится.

Лола молчала очень долго, так долго, что гудение холодильника заполнило собою тишину и всю кухню, а тиканье настенных часов с каждым шагом секундной стрелки будто наступало, выносило вердикт. Пока Лола сидела в безмолвии, Максим не шевелился, не произнес ни слова, только неотрывно на нее смотрел.

– Этого человека уже нет в живых… – тихо произнесла девушка. – Покончил с собой, – добавила она чуть слышно, и ей сразу стало грустно. Что бы ни произошло между ними, сколько бы она от него ни вытерпела, Лола не могла не жалеть эту бесцельно загубленную жизнь, которую ему так и не удалось взять в свои руки.

Максим ожил, выпрямился.

– Я не покажусь слишком наглым, если спрошу, из-за чего или кого?

– Не из-за меня. Из-за другой девушки… после меня. Она не ответила взаимностью, и он… с крыши сбросился… Его мать потом писала мне… Но когда мы с мамой переехали сюда, все закончилось…

– Погоди-ка, – нахмурился Максим. – Это не о нем, случайно, трубили во всех новостях года два назад?

– Три. Три года назад. Уже три с половиной…

Лола опасалась, как бы Максим не стал язвить и насмешничать, но этого не произошло, и она с облегчением перевела дух.

– Он знатно прославил ту девчонку. Ты знала?

Лола кивнула. Конечно, знала. О жизни этого человека она знала больше, чем хотелось бы…

– А то, что ее в другой город отправили?

– Нет…

Этого девушка никак не ожидала услышать.

– Довели звонками и угрозами. Она пыталась отравиться, но предки вовремя с работы вернулись, откачали. А потом от греха депортировали к бабке.

Лола побледнела.

– Откуда ты…

– Мир тесен, а я не в меру общительный. Отдельный район города – как своя деревня. Приятель из колледжа, повар, жил неподалеку. Я к тому времени уже выпустился, но приятных ребят из виду не терял.

– Какой ужас… – прошептала расстроенная Лола.

– Одно успокаивает, что этот псих так рано выписался. Проживи он чуть дольше – и пострадало бы куда больше людей.

Лола не рискнула вникать в его слова, побоялась найти созвучие в своей душе.

– Руслан не знает?

– О чем? О приступах?.. Или… о причинах?

– Обо всем. Я почти уверен, что не знает. Я бы понял. У него плохо получается скрытничать, сразу все на лице отражается.

– При нем пока не случалось… И я не говорила…

– Но собираешься?

– Если честно, я не знаю, какими словами это можно рассказать…

– Может, и не стоит?

– Ты считаешь?.. – засомневалась Лола. – Но вдруг у меня случится приступ, и тогда…

– Приступы паники можно объяснить иначе, – подсказал Максим. – Найти медицинскую причину, Руслан не станет уточнять.

Лола, дернувшись так, что звякнула ложка, порывисто качнула головой.

– Только не ложь…

– Но ты ведь солгала матери?

– Я не… – Лола запнулась. – Я просто не стала ее… Откуда ты знаешь?

– А то бы она оставила тебя на попечение сводного брата. Что ты ей сказала?

Лола стушевалась, но потом вспомнила, какой сегодня день, и честно ответила:

– Что ко мне привязались на улице… испугали, но ничего не сделали… не успели… прохожий спугнул…

– И почему ты скрыла правду?

– Но как иначе? Признаться? Чтобы она до конца дней мучилась чувством вины? И считала, что не доглядела за мной, ушла в себя и забыла обо мне?.. Я не хочу вселять в нее страхи. Родителям и без того их положено сверх меры.

– Метко сказано. И что, этот секрет охладил ваши отношения?

– Вовсе нет… Порой мне, конечно, хотелось поделиться, но это желание уходило, как только я вспоминала, ради чего молчу.

– Так почему ты считаешь, что Руслан не достоин того же?

Лола в изумлении молчала.

– Тебе самой-то полегчает, если ты обо всем расскажешь?

Девушка задумалась. Сцена объяснения с братом крутилась в голове днями и ночами, мучила своей неизбежностью, въедалась в мозг гнетущими подробностями, но сейчас Лола впервые увидела ее ясно и четко, словно после заляпанного черновика с бесчисленными правками взяла в руки набело переписанный текст. Как после такого смотреть Руслану в глаза? Она лишит его сна и покоя, самообладания и уверенности – не только в себе, но и в завтрашнем дне, в окружающих людях. Зачем взваливать на него эту ношу?

– Я думала… – растерянно проговорила Лола, приходя в себя, – я думала, из-за приступов мне придется рассказать…

– Учитывая, что все давно в прошлом и ничего изменить нельзя, Руслану не станет проще жить, если ты во всем признаешься. Правда – довольно неоднозначная вещь. Считается, что своим нужно вываливать все без разбору, но с доверием это не имеет ничего общего. Честность порой хуже клинка.

Лола не могла не согласиться.

– А та девушка, подруга твоего сокурсника… она сумела оправиться?

– Лгать не стану: не спрашивал. Но на вручении диплома она была с ним и выглядела вполне бодро.

Настенные часы в голубой оправе, подобранные в тон расписанной стене, тихо отсчитывали минуты. Маленькая стрелка подбиралась к десяти. Лола не заметила, как за разговорами пролетело время, и очень удивилась, узнав, что уже так поздно. Максим вел себя безукоризненно. Лола удивлялась, до чего же спокойно чувствует себя сегодня рядом с ним. Она даже не вспомнила о своих страхах, о том, что решила держаться с ним настороже. Ни разу она не испытала неловкости, ни разу не промелькнуло в голове мысли поскорее выпроводить его. Лола не находила тому объяснений, но легкость в разговоре с этим человеком не обманывала. Неужели еще только две недели назад они чурались друг друга, точно жители враждующих племен? Теперь ей не нужно было выглядывать в нем того мальчишку, о котором Руслан прожужжал ей все уши. Она видела его в глазах взрослого Максима, слышала в уверенном голосе, узнавала в сдержанных шутках.

– Поеду я. – Максим отставил кружку и поднялся. – Времени уже много. От домашней работы спас, так что могу считать свой долг выполненным.

Лола вспомнила слова Руслана, что у Максима не бывает выходных, только свободное время между заказами. Она представила, как он вернется домой и будет полночи творить на кухне свою магию. Взбивать, выпекать, а потом, когда коржи будут готовы, примется за украшения и настанет звездный час распылителя краски или заранее приготовленных фигурок из марципана и мастики. Как жаль, что нельзя подсмотреть хотя бы одним глазком… Лоле было до того любопытно, что внутри все трепетало.

– Спасибо за торт, – тихо уронила девушка, пока он, сидя на пуфе в прихожей, затягивал шнурки темно-коричневых ботинок.

– Пустяки. – Максим выпрямился и снял кожанку с крючка.

Он был без шапки. Дневная температура в декабре не опускалась ниже двух градусов, и многие в Немерчике обходились без головного убора. Другое дело январь с его чистым морозцем и пронизывающими у побережья ветрами.

– На следующей неделе по краю снег обещают. – Максим натянул куртку и расправил воротник. – Мы с Русланом собирались в горы. Как всегда, навернуть десяток-другой километров, чаю попить у костра, запечь пару картофелин, попугать мелкое зверье, поспринтить от крупного…

Лола заливисто рассмеялась. На губах Максима мелькнула тень улыбки, но тут же ускользнула.

– Есть желание присоединиться?

– Я ни разу не была в горах.

– А обувь для похода у тебя найдется?

– Наверно, нет… Если не подойдут зимние сапоги…

– Не подойдут. Нужны треккинговые ботинки.

– Я даже не знаю, что это такое.

– Завтра отдыхаешь? Занята чем-нибудь?

Лола чуть не ответила, что собирается рисовать, но решила пока не упоминать об альбоме. Максим наверняка попросит разрешения взглянуть, над чем она работает сейчас, а потом и на остальные рисунки… Лоле было немного страшно, однако про себя она думала, что просто не хочет показывать их на пороге, второпях, ведь каждая сценка требовала неторопливого созерцания и углубленного изучения.

– Занята не более чем обычно на выходных, – нашлась Лола. – Ничем таким, что не смогу отложить.

– Деньги есть? Тысяч пять найдется?

– Я немного откладываю с зарплаты, так что, думаю, вполне…

– А потом мебель продавать начнешь?

И снова Лола не сдержала улыбку.

– Постараюсь не дойти до такого.

– Мы с Русланом заедем за тобой часам к трем или четырем, как освободимся. Махнем в одно славное местечко, где продают отличную обувь. Мы как взяли там ботинки года три назад, так до сих пор и ходим. Как говорится, чем лучше обувной магазин, тем реже ты в него заглядываешь, правильно? А уж с твоей получки снарядим тебя как следует. Лыжный костюм прикупим.

– Хорошо, – с готовностью кивнула девушка.

– Значит, по рукам.

Максим забросил на плечо ремень барсетки, шагнул к двери и без каких-либо затруднений открыл плутоватый замок. Наверно, не такой уж плутоватый, раз Максим и Руслан с такой легкостью с ним справляются.

В длинном коридоре через каждые два метра висела лампочка, и блуждать в темноте не приходилось. Пахло сыростью, нанесенной ветром через открытые окна между пролетами этажей, и едва уловимым сигаретным дымом.

– Странный у вас домишко, – обернулся Максим. – Чистый, аккуратный, света вдоволь, а лифт неисправен.

– Просто лифт у нас вместо еще одного жильца, сварливый и вредный, вечно всем недоволен и ненавидит соседей.

Максим рассмеялся. Глаза красиво сузились, резкие черты смягчились солнечными морщинками. Лицо сразу стало приветливым и миловидным. Так вот как он завоевывает симпатии подозрительных клиентов-родителей, поняла Лола. В одной улыбке было столько света, обаяния и душевности, что перебитый нос тут же перестал пугать.

– Спокойной ночи, Максим.

– Спокойной, – бросил он с последним смешком, повернулся и твердо зашагал по длинному коридору к выходу на лестницу, глухо постукивая тяжелыми ботинками.

Лола с улыбкой закрыла дверь и поспешила на кухню убрать сказочный торт в холодильник, пока не заветрились фрукты и ягоды. Она хотела угостить Руслана. Лола засмеялась, представив удивление брата, когда Максим завтра сообщит ему о планах на день.

Глава 12

После вылазки в горы Лола пристрастилась к дикой природе. Теперь она не пропускала ни одной поездки за город вместе с ребятами. Они предлагали ей попробовать себя в страйкболе – как раз начался зимний сезон, – хотя бы просто побегать с ними одну игру, это не накладывало никаких обязательств. Но Лола отказалась. Противоборство людей, пусть даже понарошку, в таких играх, как страйкбол или пейнтбол, пугало ее своей агрессивностью.

Максим время от времени заглядывал в гости к Лоле, но только если она сама приглашала. Руслану они сказали, что списались в «аське» и после этого общение закрутилось само собой. Лола окончательно избавилась от страха и неловкости в его присутствии. Невозможно бояться человека, у которого так тепло сияют глаза, когда он улыбается или смеется. Это преображало Максима, стирало с его лица усталость и будничную задумчивость, сбавляло десяток лет – и перед Лолой он представал молодым парнишкой с лучистыми глазами, в которых улыбалась сама душа.

С каждой их встречей у нее дома, когда они засиживались допоздна, за разговором не замечая, как темнеет за окном, Лола узнавала Максима все больше и тянулась к нему все увереннее. Глубокие познания Максима о человеческой природе восхищали девушку, внушали уважение, побуждали узнать его лучше. Он любил книги, с охотой обсуждал их, советовал что-нибудь и вместе с тем прислушивался к ее советам. Они обменивались любимыми томиками, а потом, спустя две или три встречи, делились впечатлениями. Максим высказывался честно и прямо, но никогда не оскорблял книги, которые не оправдывали его ожиданий. Лоле полюбились их вечера. Теперь она ждала их с тем же нетерпением, что и встречи с Русланом.

На календаре подоспело двадцатое декабря, за окном порошил снежок. Лола и Руслан сидели у нее дома. Луиза, взяв отпуск в середине декабря до середины января, отправилась с мужем на яхте к соседним теплым островам, где они планировали отметить годовщину знакомства и свадьбы. Лола думала, Руслан будет справлять новый год в шумной компании, но, как выяснилось, они с Максимом вообще не отмечали праздник и формально для всех в это время года были по уши завалены работой и усердно трудились. Но это была только часть правды.

– Его отец погиб как раз в новогоднюю ночь. Макс ненавидит новогодние праздники. Вкалывает круглыми сутками, лишь бы они поскорее прошли. Заказов у него в это время года не счесть – вот и пашет, не жалея себя. Исчезает в районе двадцатого третьего и объявляется только девятого или десятого января, как выспится. Мать в это время у него живет. Он сам ее забирает, чтобы не оставалась одна. Не звони ему тридцать первого, ладно? Не надо поздравлять. И, ради бога, не надо подарков.

– Но я уже купила… – растерялась Лола.

– Это я виноват, надо было заранее предупредить… – Руслан со вздохом зачесал челку пятерней. – Ну ничего, солнце. Оставь на лето, у Макса день рождения в августе.

– Как у тебя? – удивилась девушка.

– Разве я не говорил? Я старше на две недели. В детстве он всегда обижался на меня за то, что я первый получаю подарки, – засмеялся Руслан.

Лола улыбнулась.

– Значит, ты из-за Максима не празднуешь? – вернулась она к новогодней теме.

– Отчасти. Но ты не забывай, я ж еще и не пью. Что мне делать на гулянках, тянуть сок и наблюдать, как остальные скипидарят? Не самая приятная концертная программа, согласись.

– Чем же ты занимаешься?

– Следую примеру Макса. Вкалываю, а потом отсыпаюсь.

Лола чуть не сказала «как это печально», а потом вспомнила, что уже три года поступает точно так же.

– Но на этот новый год у меня есть планы на тебя, – внезапно объявил он к изумлению сестры.

– На меня?

Руслан кивнул с важным видом и расплылся в улыбке.

– Можно напроситься к тебе в гости?

– Но как же Максим?..

– Он не будет против. Он сам всегда предлагает мне закатиться куда-нибудь и не париться о нем.

Лола стушевалась.

– Я никогда сама не накрывала праздничный стол…

– Насчет стола не волнуйся, солнце. Купим в супермаркете жареную курицу, пару салатов и тортик. Останется только гарнир сделать. Голосую за вареный картофель. Но, если хочешь, можем зажечь капитально, – спохватился он. – Обнесем весь кулинарный отдел, накроем стол на десятерых и будем жевать всю ночь.

– Нет-нет, давай не будем сильно закупаться. – Лола давно отвыкла от обилия еды. На сытый желудок она становилась вялой и сонной, хуже рисовала и медленнее соображала. Она приучилась готовить мало и питаться без изысков. Кто бы ни сказал, что художник должен быть голодным, он был прав. «Не должен быть, – мысленно поправила Лола, – но лучше». По крайней мере, для нее было именно так.

– Я тоже не вижу смысла набивать живот в дань традиции. Возьмем немного, поужинать.

– Но какие у тебя планы на меня? Можешь хотя бы намекнуть?

– Не-а! – Руслан улыбнулся своей ребяческой улыбкой и сразу стал похож на озорного мальчишку из соседнего двора, с гитарой за спиной и припрятанными в кармане сигаретами. – Но говорить я буду не только за себя, но и за твою маму, и за моего отца. Даже за Макса.

– И как мне теперь прожить эти десять дней?

– В нетерпении? – засмеялся Руслан. – Не волнуйся, солнце, они быстро пролетят.

Тридцать первого они оба работали, но только полдня. Руслан освободился раньше, прикупил все к их скромному праздничному столу, завез покупки к ней домой и в пять часов уже поджидал ее у дверей книжного магазина. Солнце давно исчезло за лиловой полосой горизонта, но сумерки еще не угасли. Когда Лола вышла из магазина, вечер встретил девушку яркими переливами фонарей и веселым калейдоскопом праздничных гирлянд. Выпавший в двадцатых числах снег растаял, но город укутала иссиня-серая перина, в воздухе чувствовался вкусный морозец, и горожане посматривали на небо с надеждой.

Из такси в такси, в сопровождении смешливых Снегурочек в белых сапожках, прыгали Деды Морозы с седыми бородами и молодыми глазами. Расшитые стеклярусом шубы и обмотанные мишурой посохи искрились мириадами звезд. Из торговых центров и магазинов торопливо выходили запыхавшиеся покупатели. Они с растерянным видом поправляли банты на блестящих коробках и свертках, искали место в сумке или в пакете, отвечали на звонки, посматривали на время. Повсюду мелькали изображения деловитых, игривых и смешных крыс: символа предстоящего года. Среди толпы шмыгала хохочущая молодежь в красно-белых колпаках поверх или вместо шапок. Она весело поздравляла встречных прохожих, отвечала на улыбки, махала детям рукой.

Лола не отлипала от окна. «Сколько сюжетов!» – думала она в восхищении, стараясь запомнить как можно больше. Она жадно всматривалась в суетливые улицы, чувствуя, как от созерцания праздничной суеты под звуки играющей по радио новогодней мелодии ее охватывает восторг, а в груди разливается тепло.

Руслан поехал объездным путем вокруг площади, где стояла ослепительная пятнадцатиметровая елка с большими красными бантами. Огромные желтые шары вспыхивали разноцветными отблесками; по ниспадающим гирляндам струились золотистые огоньки; ярко и призывно мерцала на верхушке красно-желтая звезда. Ледяные дворцы переливались неоновой глазурью, напоминая декорации к сказке о снежном царстве. Перемигивались гирлянды на ларьках со сладостями, горячими напитками и свежей выпечкой. Играла музыка, в толпе бродили Дед Мороз и Снегурочка, фотографировались со всеми желающими, пожимали детям руки. На площади продавались аксессуары для веселого новогоднего праздника, и детвора носилась вокруг с неоновыми браслетами, в бумажных масках с изображением мультяшных крысиных мордашек и в ободках с хвостиками из «дождика» или со снежинками на пружинах. Нетерпеливые школьники, сбившись в стайки, жгли бенгальские огни, отбирали друг у друга красно-белые шапки, со смехом примеривали ободки и маски и весело прыгали на месте, подгоняя часы.

«Как же здорово», – улыбалась Лола. Сколько лет она была оторвана от этой жизни? Она совсем забыла, сколько радости подчас приносит созерцание чужого счастья – детского счастья взрослого человека. Лола и Руслан гуляли по городу почти каждые выходные, когда не уезжали втроем за город. Они ходили на концерты, катались на санях и ледяных горках, бывали на набережной, где стояла еще одна елка, поменьше, и переливались светодиодными огнями огромные фигуры елочных шаров. А перед тем как ехать домой, обязательно заскакивали в кафе, чтобы отогреться чаем и кофе с пирожными.

Лола раньше часто приходила на набережную. Подолгу стояла у балюстрады, наблюдала за пенистыми волнами, прислушивалась к их доверительному шепоту и мысленно делилась заветными мечтами. Очищающий бриз наполнял ее силами. Но после того как Лола познакомилась там с Валентином, священное место утратило дух неприкосновенности. И надо же было этой встрече случиться именно в сокровенной гавани ее сердца… Пять лет не заглядывала девушка на любимую набережную. Всякий раз, проезжая мимо на автобусе или маршрутке, Лола провожала ее из окна тоскливым взором и внутри что-то сжималось. Она так хотела побывать там еще хотя бы раз… Девушка уговаривала себя вернуться – и постоянно находила причину этого не делать.

Но однажды, как раз по осени, гуляя с Русланом, она не заметила, как за разговором они добрели до набережной и пересекли ее из одного конца в другой. Лола даже не сразу поняла, где очутилась. А когда опомнилась, то с удивлением обнаружила, что не хочет отсюда уходить. С души упал мертвый груз. Лола ни за что бы не решилась прийти сюда одна, но с Русланом все было иначе. С ним сама жизнь стала другой, преобразилась и расцвела, как сад под весенними лучами. И набережная, как выяснилось, вовсе не была осквернена или проклята. Нет, она все также прекрасна, также драгоценна сердцу, и волны за ее балюстрадами продолжают свой извечный шепот, принося тайны с дальних уголков земли. Но теперь это место неразрывно связано с Лолой узами общих воспоминаний. И оттого стало еще дороже.

Казалось, во всем городе не осталось ни одного места, где не побывали бы Лола и Руслан. А вот вдвоем с Максимом девушка никуда не выходила. Он не предлагал, а она стеснялась намекнуть. Зато они все вместе выбирались в горы, ходили в походы, ездили на пригородную лыжную базу. Ребята пытались научить боязливую Лолу кататься на лыжах. Это не доставило ей удовольствия: она страшно боялась себе что-нибудь сломать, а потому держалась неуверенно и зажато, постоянно делала ошибки, падала. В конце концов ребята махнули рукой, притащили Лолу на горку, посадили в резиновую ватрушку и отправили вниз. Ветер бил в лицо и щипал за щеки, в груди перчило от морозца, восторгу не было конца! Лола съезжала с веселым повизгиванием, забиралась наверх и скатывалась опять, смеясь по-детски радостно и громко. Она тянула за собой Руслана и Максима, от усталости валилась в снег, но не хотела уходить. Пришлось утаскивать ее, чтобы успеть до ночи вернуться в город.

В машине по пути обратно было шумно и весело. Лола бурно делилась впечатлениями, вспоминала чудесный день, смеялась забавным моментам. Эмоции не умещались внутри, ей было жарко. Руслан подзадоривал ее вопросами, подхватывал рассказ, шутил и улыбался ее переливчатому смеху. Максим был за рулем и почти все время молчал, отзываясь, только если к нему обращались напрямую, но Лола часто ловила в зеркале заднего вида его нечитаемый взгляд.

Глава 13

– Русик, ну теперь-то ты можешь сказать, какие у тебя планы на меня? – взмолилась Лола.

Они сидели вдвоем на диване в ее комнате, потягивали колу и разговаривали под приглушенное лопотание телевизора, где рассыпались бенгальские огни, звенели бокалы с шампанским и сверкали белозубые актерские улыбки. На часах четверть второго, за окном то и дело хлопало и сверкало, но главное представление жителей дома на потеху всем, кто не захотел тратиться, уже прошло, и оно было великолепным.

Лола переложила стакан в другую руку и коснулась запястья с плетеным золотым браслетом, на котором помигивала, отражая отблески елочной гирлянды, изящная подвеска-бабочка. Этот очаровательный подарок ей преподнес Руслан. У нее никогда не было таких красивых вещиц. Незадолго до смерти отца Лола выпросила у него и матери разрешение проколоть нос и вставить маленькую сережку-гвоздик. Но потом случилось то, что случилось. Хлесткие замечания о вызывающих нарядах еще долго сотрясали душу. Всякий раз, когда Луиза в озорном настроении затаскивала дочь в ювелирный и предлагала выбрать колечко или сережки, в голове эхом прокатывались болезненные воспоминания.

– Ты знаешь, что ты самая потрясающая? – засмеялся Руслан. Он выглядел очень интересно в новой тотемной цепочке из серебра и дерева, украшенной двумя львиными головами, которые яростно вцепились в кольцо посередине. Лола мысленно порадовалась удачному подарку. Она не переставала любоваться братом: резко очерченный профиль с прямым, будто под линию проведенным носом, высокий лоб в обрамлении непослушно изогнутой челки, плавная линия губ, добрые карие глаза с опущенными вниз уголками. Лола отметила про себя, что в новом украшении он теперь похож не только на рок-музыканта, но и на укротителя волн. «Осталось еще чуть-чуть отрастить волосы – и образ готов», – мысленно улыбалась девушка. В нем прибавилось молодцеватости, какого-то даже шалопайства, но улыбка осталась такой же мягкой, чуть стеснительной, глаза поблескивали огнем души. В нем столько внутренней силы и мужества, знает ли он об этом? Говорил ему кто-нибудь?

– Ты так спокойно ждала эти десять дней. Не надоедала вопросами, не пыталась вытянуть подробности. В чем твой секрет?

Лола молча пригубила сладкий шипучий напиток. Она не сразу сообразила, что Руслан имеет в виду секрет выдержки и терпения, а не послушания. Руслан ни в чем не виноват, одернула себя девушка. Она молчала все эти десять дней, потому что ее так выдрессировали. Ее смирение происходит с тех времен, когда за чрезмерное любопытство приходилось жестоко расплачиваться. Откуда Руслану об этом знать? Глупо сейчас из-за этого расстраиваться. Его радость беспечна и слепа, она зиждется на опыте общения с другими девушками.

В эту самую минуту Лола поняла, как мало ей нужно, чтобы во всем признаться. Один участливый взгляд, один проникновенный вопрос – и слова хлынут наружу, как сорвавшийся с горы снежный ком, и не умолкнут, пока не иссякнут в своей силе. Но как изменится после этого жизнь Руслана? Сможет ли он спокойно спать? Работать? Дышать? Лола напомнила себе, ради чего утаила правду от матери, ради чего молчит сейчас, и прикусила язык.

– Мой секрет в том, что из-за работы не остается времени думать о чем-то еще, – натянуто засмеялась Лола.

– Вот как раз о твоей работе и пойдет речь.

Лола посмотрела на него с удивлением.

– Я поговорил с Луизой… Ты ведь так и не доучилась в институте?

Девушка вспыхнула и поспешила спрятать глаза под ресницами.

– Я спросил у твоей матери, но она сказала, что не имеет права отвечать без твоего разрешения. Лола…

И тут Руслан, до сей минуты ни о чем не подозревавший, резко замолчал, уловив, по всей видимости, ее настроение и ощутив болезненность темы. Лола кожей ощутила его напряжение.

– Солнце, с тобой случилось что-то плохое? – спросил он тихо и очень серьезно.

Лола едва не расплакалась от досады.

– Да нет, ерунда… – промямлила она, избегая зрительного контакта. – Просто напугали на улице… Пристали, хотели проводить… Но все обошлось, прохожий вмешался… – заученно добавила Лола, чувствуя себя до омерзения паршиво из-за необходимости обманывать брата.

Руслан промолчал. Девушка нервно поглаживала стакан то одним, то другим пальцем, покусывала краешек губы и наблюдала за мельтешением на экране. Наверно, актеры чувствуют себя ужасно глупо, записывая новогодний выпуск до нового года. Лола слабо представляла, как можно радоваться и веселиться на камеру, празднуя то, до чего еще далеко. Одно дело фильм, где актеры вживаются в роли для праздничной сцены из жизненной истории, которая могла бы произойти, но веселиться понарошку, прикидываясь, что новый год уже наступил? Это очень странно. И глупо.

Лола была готова думать о любой ерунде, лишь бы отвлечься от опасных мыслей и подавить нарастающее с каждой минутой желание во всем признаться.

– Лола, если ты хочешь выговориться…

– Не хочу, – поспешила ответить Лола. И осеклась: прозвучало почти грубо. Она посмотрела на Руслана, и сердце отозвалось щемящей болью при виде погрустневшего брата. – Русик, прости, пожалуйста… – взмолилась она. – Я вовсе не имела в виду, что не хочу говорить об этом с тобой… Я просто не хочу… Со мной не случилось ничего плохого, честно… Только напугали. Сильно напугали, поэтому я долго приходила в себя… Не могла находиться среди незнакомых людей, у меня начались панические атаки, в конце концов пришлось отложить учебу и…

Лола приказала себе остановиться. Ты слишком разогналась, предупредила она себя. Осторожно. Думай, прежде чем говорить, не поддавайся внутреннему порыву, иначе не выдержишь и сорвешься.

– Солнце, но нельзя же совсем без образования… Будь человек хоть семи пяди во лбу, в мире, увы, правят условности. Между нами говоря, твоей маме очень не нравится, где ты работаешь.

– Я знаю, – тихо промолвила девушка.

– Выходные у тебя через пень колоду, за переработки не доплачивают, зарплату режут по любому поводу. В придачу еще и допоздна теперь часто задерживают. Это беспокоит Луизу сильнее всего.

– Да, я знаю… – виновато бросила Лола, не отрываясь от экрана телевизора. Не глядя на брата, ей было легче собраться с мыслями. Досадно, до боли досадно… Руслан приготовил сюрприз, а она огорошила его внезапной новостью, сбила настрой. И теперь он серьезен и осторожен, тщательно выбирает слова и вообще держится с ней так, будто она смертельно больна… Но Лола терпеливо слушала. Она бы никогда не стала делать ему замечание, как некогда Максиму. Это же Руслан, самый лучший и добрый, он гораздо более восприимчив к словам, нежели его суровый товарищ. Несмотря на то, что они оба ценят честность, Руслан чувствителен по натуре, он сильнее прислушивается и приглядывается к настроению других. Максим прямолинеен и ждет того же от окружающих, он привык высказываться в лицо, но Руслан совсем не такой, он никогда не рубит с плеча. И ранить его так просто…

– Ты не думала вернуться к учебе?

– Нет… – Лола ощущала на себе проникновенный взгляд брата, но не поворачивала головы.

– А хотела бы?

– Не знаю, Русик… Точно не обратно в педагогический. Учительницей мне уже не быть.

– Ты выберешь что-нибудь другое. То, что тебе по душе.

– Я не знаю, что мне по душе, – вполголоса пробормотала Лола и одним глотком допила колу.

– А как же рисование?

Лола облизнула сладкие губы и поглядела на дно пустого стакана. Каждый раз после колы ее мучили угрызения совести перед желудком и зубами. Но на праздники же можно?

– Оно не совсем по душе. Я просто не могу этим не заниматься и не умею без этого жить. Рисование далеко не всегда приносит мне удовольствие. Когда я забрасываю его, у меня начинаются проблемы со сном, в голове царит кавардак, десятки сцен громоздятся друг на друга и не дают покоя…

– Так это же именно то, что нужно. Страсть к чему-то со временем проходит, но если это часть тебя, оно никуда не денется, даже если ты захочешь от него избавиться. Может, это занятие не принесет столько удовольствия, сколько принесло бы, скажем, хорошо оплачиваемое хобби, но ни за какой другой работой ты не почувствуешь себя полноценнее.

Лола долго молчала. Хлопали на улице одиночные петарды, в углу радостно помигивала разноцветными огнями щедро наряженная елка. По телевизору заливисто хохотали две блондинки в сверкающих платьях, черном и красном. Каждая держала в руке бокал шампанского. Или на съемках пьют исключительно лимонад? Внезапно Лолой овладело необъяснимое, по-детски чудаческое желание оказаться за кулисами новогоднего выпуска и украдкой понаблюдать за актерами.

– Лола?..

– Я не знаю, что сказать, Русик… Художнику трудно прокормиться. Все эти сложности при поиске работы… Я столько об этом читала, – бормотала девушка, вспоминая и прокручивая в голове разговор с Максимом, который так сильно ее тогда изумил и одухотворил.

– Лола, ради бога! – удивился Руслан. – С твоими способностями…

– Способных много, – по инерции отозвалась Лола. – Но даже в прежние времена художникам было трудно. Постоянное соперничество и попытки вырваться из толп таких же мечтателей, лезть из кожи вон, лишь бы тебя заметили… Не уверена, что это по мне. Я не настолько пробивная, чтобы идти по головам, и совсем не рисковая, чтобы соревноваться с кем-то.

В голове не умолкал голос Максима. «Ты сможешь передавать всеми чувствами сразу, передавать через себя, не искажая при этом реальности. Оно будет твоим ровно настолько же, насколько оно часть мира».

– Но разве в мире искусства за художника говорит не его труд? Если ты бездарь, то, старайся не старайся, идти по головам бесполезно. Искусство тем и прекрасно, что в нем не вырваться обычными связями, нужен конечный результат – и хороший, такой, который тронет сердца людей.

– В киноиндустрии можно вырваться без таланта…

– Не будем трогать киноиндустрию. Это все же несколько иной мир, в нем правят деньги и связи. Бездарный актер с удачными связями будет играть в новых картинах, пока небо не упадет ему на голову. Но сколько бы связей ни было у художника – если нет способностей и пусто в душе, он останется посредственностью.

– А кто сказал, что у меня есть способности? – вяло отбивалась девушка. – Мнение близких никогда не считалось. Им по уставу положено любить то, что сотворили родные.

От его мягкого смеха у Лолы сразу отлегло от сердца. Как хорошо, что на свете есть Руслан.

– Но ты этого не узнаешь, если не попробуешь, – ласково ответил он.

Лола нерешительно покачала головой.

– Если я попробую и выяснится, что никаких способностей у меня нет, я не смогу относиться к рисованию как прежде, не смогу рисовать… – Лола говорила полуавтоматом, по накатанной, изъясняясь от лица практичной своей стороны, но чувствовала, как внутри протестующе ворчит другая ее половина, та самая половина, к которой некогда воззвал Максим. И эта часть ее души помнила его слова, помнила и жила ими, невзирая на соседство с практичной половиной, которая во всем сомневалась и у которой с некоторых пор было больше влияния на Лолу.

– Тебе точно надо заниматься этим всерьез… Но если ты сомневаешься, почему бы не выбрать что-то близкое, что напрямую касается живописи, при этом не рисовать для других, не рисовать на продажу?

– Не совсем понимаю, о чем ты…

– Я тоже, но мы можем выяснить вместе. Твоя мама хочет, чтобы ты оставила работу в книжном и получила образование. И все мы – я, мой отец и Макс – солидарны с ней. Лола, нельзя тратить время, нельзя прозябать в подсобке книжного магазина, когда тебе всего двадцать лет.

– Мне двадцать два.

Руслан засмеялся.

– Велика разница! Если у тебя есть возможность выбрать дело всей своей жизни, в эту возможность надо вцепиться и не отпускать, пока не станет ясно, чего ты хочешь. И тогда сосредоточиться только на том, чтобы взрастить себя на этом поприще.

Лола вспомнила, как Максим говорил ей то же самое, но тогда речь шла о нем самом и Руслане. Интересно, сознает ли Руслан, что слово в слово повторяет наставления отца? Может, давно уже прошла глупая юношеская обида?

– И что же мне делать? Уволиться и ждать, когда на меня снизойдет озарение?.. – спросила она без тени ехидства, с одной лишь растерянностью.

– Нет, солнце, развеяться и потом уже заняться своей жизнью.

– Развеяться? – Лола в недоумении посмотрела на Руслана.

– Мы с Максом планируем в марте двухмесячный переход на яхте моего отца. Хотим посетить пару городов, где он бывал во время путешествия, заглянуть на острова… Отец уже два года как составил для нас маршрут. Все это обсуждалось и перетиралось тысячу раз, но мы все никак собраться не могли. То одно, то другое… Но недавно решили: пора! Солнце, ты должна поехать с нами. Прошу, не отказывайся.

К океану Лола питала самую нежную привязанность. Она обожала слушать его, делиться с ним сокровенными мыслями, наблюдать за его трепетом и волнением. В перемене окраса бурунов она видела перемену его настроения: васильково-синий – добродушие и умиротворение; зеленовато-голубой – беспокойство и раздражительность; черно-зеленый – беспамятство и гнев. Океан давно стал неотделим от Лолы, он питал ее жизнью, наполнял легкие соленым ветром, радовал и тревожил, притягивал и отпугивал, но оставался крепко любим. Узнать его лучше, вдохнуть прожженный солью ветер, нырнуть в прохладные глубины, коснуться его таинств… Она не смела даже мечтать об этом.

– На два месяца меня в отпуск не отпустят, – огорчилась Лола.

– Поэтому мы хотим, чтобы ты уволилась. Два месяца на яхте в открытом океане – лучше этого места для раздумий могут быть только горы. Кто знает, вдруг ответ на вопрос, кем ты хочешь быть, придет сам, когда ты будешь стоять на кокпите и любоваться рассветом или закатом?

– Как же здорово звучит… – прошептала Лола. По телу пробежала приятная дрожь, как при погружении в горячую ванну. – Но если я не успею ничего решить и вернусь, что называется, с пустыми руками, а потом выяснится, что я уволилась напрасно… Мне и так было трудно отыскать работу…

– Да, без диплома, – заметил Руслан. – Но если ты не позаботишься о том, чтобы получить его в ближайшие годы, ты незаметно вгонишь себя в капкан. Солнце, работодатели весьма категоричные типы. Пока тебе двадцать, они еще могут смотреть на это сквозь пальцы. Но чем старше ты становишься, тем жестче требования. Ты же не хочешь застрять на нелюбимой работе только потому, что идти некуда и тебе нигде не рады?

– Не хочу, – погрустнела Лола. Ей и в обычной жизни не хотелось бы оказаться в таком положении, когда некуда идти, нигде не рады и никто не ждет.

– Необязательно зарабатывать рисунком, если тебе это не по нраву. Но это вовсе не значит, что ты не можешь получить художественное образование и не воспользоваться им в другой области, близкой к живописи. Солнце, мы ни к чему тебя не принуждаем, мы все желаем тебе только добра, ты же знаешь. Мы хотим тебе помочь, дать время подумать, найти себя. Твоя мама не смогла уговорить тебя уволиться, поэтому в этот раз прибегла к моему содействию. А я как человек, который едва не занялся неподходящим ремеслом, с уверенностью подтвержу, как важно выбрать то, что будет отражать тебя, воспитывать, совершенствовать. Нет смысла становиться лучшей в том, что тебе не интересно. Пожалуйста, соглашайся… Поехали с нами.

– Я согласна, – прошептала Лола.

Часть третья: Инга

Глава 1

Ноябрь, 2006 год


Через решетчатое окно проникала душная влажность стремительно подступающего ливня. До конца светового дня оставалось два с половиной часа, но комнатка уже утопала в сумерках. «Переговорная» – так пираты называли эту конурку. Она представляла собой довольно маленькое, но все же крепкое строеньице с прямой крышей, обставленное скуднее, чем даже монастырская келья: стол, для удобства отодвинутый к окну, да пара стульев. Здесь никто не жил. Пираты использовали переговорную для записи видео с пленников, поэтому единственное окно напротив двери было забрано деревянной решеткой с частым ромбовидным плетением. В этой предосторожности не было особой необходимости, ведь пленников никогда не оставляли в переговорной без присмотра, но, как известно, береженого бог бережет.

Зеленоватые сумерки мягко подтапливались желтым свечением аккумуляторного светильника на треноге. Чашеобразная насадка смотрела на пустой стул у глухой стены; за светильником в полумраке пряталась маленькая цифровая видеокамера на штативе, чуть дальше расселись режиссер и оператор в компании автора идеи. Последний явился в качестве зрителя и, дабы не тесниться и не мешать, устроился за столом у окна.

Дверь отворилась, впустив еще двоих, и внутри стало не повернуться. Зловещие декорации не испугали узницу. Своей податливостью, неспешностью движений, их излишней плавностью девушка напоминала сомнамбулу. Она безропотно позволяла чужим рукам вести ее куда им угодно, в происходящее не вникала, ни о чем не спрашивала и не пыталась сопротивляться, когда с нее стянули джинсовую куртку и усадили на подсвеченный лампой стул. Девушка осталась в белых шортах и бледно-голубой майке. Конвоир сдернул с узницы заколку-краб, размотал спутанные волосы, разделил пополам и забросил на плечи. Она даже не шелохнулась, только моргнула, когда прядь зацепилась за пластиковые зубья.

Безжизненный взгляд проплыл по комнатке, выхватил из сумрака очертания стола и контуры головы на фоне тускло освещенного окна, за которым дрожали ветви деревьев, и замер в районе треноги. Притаившейся в тени камеры девушка не заметила и значения расположившейся у окна фигуре не придала. Она не знала, который час, не знала, сколько прошло дней и двигалось ли время вообще. Окружающий мир оставался блеклым фоном, таким же далеким и малозначительным, как затмлённая сном действительность.

По щиколоткам прокатился сквозняк. Волоски на руках встали дыбом, узница покрылась мурашками и даже не заметила этого. Ее не волновал бьющий в глаза свет, выставивший ее на всеобщее обозрение, или безмолвные фигуры по ту сторону лампы. Она не чувствовала нависшейопасности, едва ли вообще понимала, где находится, едва ли помнила свое имя, она до сих пор жила последними секундами погибшего у нее на глазах любимого человека.

– Я еще нужен здесь?

– Нет, Феликс, можешь быть свободен.

Скрипнула дверь. Конвоир удалился.

Пока оператор, бурча под нос и невесть на кого приглушенно ругаясь, баловался фокусом и ракурсом камеры, автор идеи вполголоса переговаривался через стол с режиссером и с живым любопытством эстета разглядывал девушку. А та и не представляла, чей вызвала интерес. Его пытливый взор не смог ее пробудить. Автор всегда участвовал в записи видео с заинтересовавших его пленниц. Если девушка во время съемки вела себя смирно, не закатывала истерик, не голосила и не заливала все вокруг слезами да соплями, он оставлял ее себе и приручал. Это было его хобби. Так он не только скрашивал досуг, но и оттачивал умения в разделывании человеческой души. Впрочем, сам он предпочитал называть это «психологическим просвещением» или «исследованием людской природы». Совмещал приятное с полезным.

Он подался вперед, поставил локти на стол и с видом тонкого ценителя поднес к губам соединенные кончики пальцев, думая о том, что этот улов непременно должен пополнить его коллекцию. Такого очарования за весь пятилетний промысел он еще не встречал. Красота узницы опьяняла, как со вкусом выполненное произведение искусства. В приложенном к этой жемчужине паспорте значилось, что ей двадцать девять лет. На свой возраст она не выглядела. В ней не было той внешней зрелости, которая проявлялась в каждой черточке, даже во взгляде, и не позволяла ее ровесницам обмануть наметанный глаз. Даже назвать ее женщиной язык не поворачивался. Лапуля казалась молоденькой девушкой: на вид от силы лет двадцать пять.

Он никак не мог ею налюбоваться. Глаза карие, большие и выразительные, лучатся солнечным теплом и в мягком свете лампы вспыхивают золотыми искрами. Губы нежно-розовые и на вид очень сладкие; верхняя губа тоньше нижней, с округлым и четко прорисованным изгибом, который почти делит ее пополам. Выглядит восхитительно, не терпится попробовать… Густые темно-каштановые волосы сверкают вызолоченными на солнце прядями, подчеркивают нежный овал лица, зрительно вытягивая его, и тяжелым покровом ложатся на плечи. Напрасно Феликс забросил их вперед, теперь грудь не видно…

От созерцания покрытого загаром стройного тела бурлила кровь и плавилось сердце. В голове мелькали мучительно-томящие видения будущих наслаждений. Автор добрые полминуты разглядывал ее длинные ноги, прежде чем вернуться обратно к лицу. Все во внешности узницы – пленительная сила глаз, нежное очарование лица и гибкость точеного тела – навевало загадочный образ нереиды. Автор был готов прямо сейчас подхватить ее и унести к себе, но решил немного обождать и посмотреть, как она будет вести себя дальше.

Он откинулся на спинку стула, забросил ногу на стол и склонил голову набок, с удовольствием наблюдая за трепетом девичьих ресниц. В свете лампы отчетливо вырисовывались золотистые веснушки, мелко рассыпавшиеся от скулы до скулы через прелестный тонкий нос. Глаза пронзительно мерцали, но оставались сухими: эмоции сковало злосчастьем, взгляд ничего не выражал. И только напряжение безотчетно сжатых пальцев говорило о том, что где-то внутри, огороженная прочной стеной глубокого потрясения, на свет пытается пробиться неистовая боль. До чего же прелестны эти руки с длинными пальцами и узкими запястьями… Изящество этих рук было способно украсить любой холст.

Оператор недовольно спросил, когда они уже начнут. Чиркнула бензиновая зажигалка, из темноты, растягиваясь и закручиваясь в удушающем танце, выполз едкий дым, лениво потянулся к узнице, пропитал волосы и одежду.

– Тебе нечего бояться, – мягкий голос режиссера вплелся в змеистые кольца сигаретного чада. – Мы просто хотим задать несколько вопросов и записать ответы на видео. Потом сможешь поужинать и отдохнуть. Готова?.. Приступим. Назови свое имя и возраст.

Никакого отклика.

– Все хорошо, мы тебя не тронем, обещаю. Всего несколько вопросов. Они могут показаться слишком личными, но так надо. Отвечать лучше правду. Продолжим?.. Как тебя зовут и сколько тебе лет?

Слова отскочили от узницы, как горошины от стены.

– Ты меня слышишь?

Нереида рассеянно моргнула, будто очнувшись от тяжелого дурмана, и вскинула блестящие глаза. Омертвелый взгляд устремился в пространство – и тут же упал под гнетом свинцовой скорби. Незнакомый голос достиг слуха, тронул поволоку оцепенения, но сдернуть ее не смог. Вопросы растворялись в душном никотиновом смраде, не достигая сознания девушки. Сплетенный говор чужих людей звучал глухо и неразличимо, в ушах стоял странный шум.

– Оскар, стоп.

Оператор в сердцах выматерился.

– Она целый день в таком состоянии, – заметил режиссер автору идеи. – Может, позвать Слесаря, пусть приведет ее в чувство? Или отложим до завтра?

– Да двинуть ей в жбан – сама очухается! – плюнул раздражением оператор.

– Что за дикарские методы, Оскар? – спокойно отозвался автор. – Мы не станем ее бить. Денис, будь добр, отведи ее в лазарет.

– Что сказать Слесарю? Вкатим снотворного или…

– Не нужно. Я еще зайду сегодня.

– Баланды принести?

– Ужин я сам принесу чуть позднее. Может, оклемается к тому времени.

– Я правильно тебя понял: мы ее не продаем?

– Дадим ей немного времени. Если начнутся истерики, вернетесь сюда и закончите начатое. А пока побудет у нас. Завтра вели девушкам прибраться в теплице, проверь замок и прочее. …О, вы только послушайте, как тихо стало!.. Дождь кончился, вот лепота… Как раз вовремя. Ну что, ребятня, расходимся. Скоро ужин.

Послышался скрежет отодвигаемых стульев.

– Оскар, камеру со штативом захвати. Я возьму светильник. И не забудь убрать ее в чехол, слышишь?

Заскорузлые пальцы сомкнулись на худой, но крепкой руке и требовательно подняли со стула. Узница с трудом стояла на ногах и едва не осела обратно на пол, но ее удержали. Пережитые злосчастья неподъемным ярмом упали на плечи, подавленное чужим превосходством безвольное тело нуждалось в отдыхе.

Девушке протянули джинсовую куртку и приказали одеться, но узница глядела мимо.

– Не принуждай. Оставишь куртку в лазарете.

Веденная чужой рукой, узница послушно двинулась к выходу, спотыкаясь о собственные ноги. Пока не закрылась дверь, автор не спускал с нее изучающего взгляда.

Глава 2

Перед глазами мелькали неясные силуэты и мельтешили огни фонарей. В нос ударил отвратительный химический запах, но вскоре ослабел, а потом и вовсе исчез. Крупные листья мазали по лицу и оставляли на нем прохладные капли. Девушка смутно понимала, что ее куда-то ведут. Когда она в следующий раз вынырнула из трясины умертвляющего забытья, то обнаружила себя сидящей на кровати со сложенными на коленях руками. Ноги холодило в мокрых мокасинах, в упавшей на глаза пряди блестела роса. Девушка чувствовала себя, как после умывания, но разве она умывалась? На столике рядом горел светодиодный фонарь, сделанный из старой керосиновой лампы «летучая мышь». Мертвенно-белый свет напоминал ровное сияние луны и нещадно бил по глазам, но девушка все равно продолжала всматриваться в него застывшим взглядом, точно в судьбоносный хрустальный шар.

Пахло сладкой листвой и свежестью прошедшего ливня. В голове вспыхивали замутненные, будто через грязное стекло, непонятные фрагменты, какие-то совсем темные, другие размытые из-за бьющего в глаза света. Все это было наяву или ей привиделось? На левой руке чуть выше локтя саднило и жгло, как после растирания грубой мочалкой. Это ощущение убедило ее, что происходящее не было сном, но не помогло вспомнить все до конца: куда ее водили, зачем, что говорили и что с ней делали.

Девушка моргнула и обвела комнату рассеянным взглядом. В шаговой близости, параллельно ее кровати, – деревянный каркас второго спального места со свернутым ватным матрасом в изголовье. Двухстворчатые шкафы вдоль стены слева, между ними стол. На окнах деревянные решетки, на полу линолеум. В призрачно-белом свете лампы все плыло перед глазами, как в тумане. Узница с трудом различила впереди дверь. Несколько минут она тупо разглядывала ее, точно пытаясь вспомнить, что это такое и для чего, затем поднялась и потащилась к свободе, двигаясь подобно заведенной кукле на слабых батарейках.

Окружающие предметы и мебель раскачивались, как на бурунах, девушку относило то вправо, то влево, дверь отъезжала от нее все дальше, но узница упрямо брела вперед, пошатываясь и спотыкаясь. Едва не потеряв по пути равновесие, она все же добралась до выхода, но, как бы ни толкала и ни тянула дверь, крепкая преграда не пожелала сдвинуться с места. Узница постояла немного и поплелась обратно.

Натянув дрожащими руками джинсовую куртку, она застегнулась на все пуговицы и с ногами заползла на кровать. Куртка была сырая, и девушка сразу продрогла. Свободно гуляющий меж окон ветерок свежими струями обволакивал ослабленное тело, скользил по обнаженным ногам, забирался в рукава. Девушка сворачивалась все в более тугой комок, тщетно пытаясь согреться в холодной джинсовой куртке, но даже не подумала о том, что лежит на одеяле и может укрыться. От подушки несло сыростью. Девушка отодвинула ее, уткнулась в грубый ворот и крепче обхватила себя за плечи. Ее било мелкой дрожью, холод проник в организм и теперь стремительно распространялся, сковывая льдом клетку за клеткой, остужая кровь до тягучего состояния мороженой патоки.

Тяжелое забытье прерывалось всякий раз, когда по телу прокатывался озноб. Сознание раскачивалось меж двух миров, как на пружинистых нитях гамака, девушка видела себя на свободе рядом с мужем, но в следующее мгновение взгляд упирался в мертвенно-белый хрустальный шар. Измотанный организм настойчиво пытался отключиться, ему нужно было восполнить душевные и физические силы, но холод мешал заснуть. Зацикленное состояние продолжалось до тех пор, пока неожиданный хлесткий стук не выдернул девушку из околомиров и не заставил открыть глаза.

С вихрем свежего ночного воздуха в комнату вошел угрожающего вида человек. Высоченный, здоровый, небритый… Черная футболка обтягивала плечи и распиралась на руках с тугими бечевками вен. Темно-зеленые камуфляжные штаны заправлены в военные ботинки и перехвачены на поясе черным ремнем с массивной пряжкой, которой запросто можно разбить голову. Шея бычья, лицо до того обветренное и огрубелое, что на вид будто сшитое из лоскутов животной шкуры. Темная наждачка обритых машинкой волос неразрывно переходила в щетину на лице. Надбровные дуги нависали низко и бросали тень на глаза с опущенными вниз уголками. Глаза добрых людей, как всегда полагала девушка. На его появление она никак не отреагировала. У нее было время закрыть глаза и притвориться спящей, но смысла тому она не видела.

В руках незнакомец держал деревянный поднос. Он аккуратно поставил его на прикроватный столик и опустился перед узницей на корточки.

– Надеюсь, не разбудил? – Он старался говорить мягко и тихо, но глубокий бас не помещался в горле, на пониженных тонах загустел и подмял все вокруг себя, как далекий громовой раскат, и от этого напряжения натягивалась кожа и ходили ходуном сухожилия на шее, сводя на нет все попытки незнакомца казаться приветливым, неопасным.

Однажды услышав этот голос, его невозможно было забыть. Девушка точно знала, что слышала его прежде, но где и когда? Среди тех, кто напал на них, этого человека не было. Кто он? Узница молча смотрела незнакомцу в глаза, но ничего не чувствовала: ни страха, ни беспокойства, ни желания заплакать.

– Может, хочешь на воздух? Духота прошла, распогодилось – на улице настоящее блаженство. Дышится легко-легко.

Ответа не последовало. Где-то на задворках сознания забрезжила мысль, что было бы неплохо молчанием довести шакалов до белого каления и заставить их убить ее.

– Ну, как знаешь… Мое имя Захар. Здесь меня еще называют Шкипером. Это что-то вроде местной должности. Я не пытаюсь рисоваться перед тобой, но ты должна знать, с кем говоришь. Это мой лагерь.

На лице девушки не отразилось ни единой эмоции. Она словно не понимала, на каком языке он толкует.

– Я заглянул в твой паспорт. Узнал твое необычайно красивое имя. – И нараспев произнес: – Инга…

Сухие губы дрогнули, девушка отвела полуприкрытые глаза, бессильная против осквернения единственного, чего не могли у нее отнять, устами этого душегуба.

Захар выпрямился и вытащил из кармана затрепанную пачку сигарет.

– Куришь?

Не дождавшись ответа, он со вздохом постучал мятой пачкой по тыльной стороне ладони.

– Понимаю, почему ты не хочешь говорить. Я и не надеялся на диалог. И ни к чему не принуждаю. По правде говоря, с моей стороны не очень-то красиво допекать тебя сейчас, когда ты в таком состоянии. Я вполне мог бы подождать до утра, но, уверен, тебе не терпится узнать, что будет дальше.

Тяжелые военные ботинки загрохотали по полу. Изувер отошел к окну напротив и чиркнул зажигалкой. Инге никак не удавалось справиться с ознобом, она продолжала трястись от холода и чувствовала себя усталой и разбитой. Не было сил пошевельнуться, не было сил думать. Даже ненавидеть в эту минуту она не могла.

– Не знаю, много ли ты запомнила сегодня. Ты явно была в прострации, но не бойся, ничего не случилось. Тебя никто не тронул, да ты и сама должна это чувствовать. Мы собирались задать тебе несколько вопросов и записать ответы на видео. Ничего особенного, стандартная процедура перед продажей. Безусловно, на черном рынке ты не задержишься. Дальнейшая твоя судьба будет зависеть от того, кто тебя купит. Притону ты не по карману, так что попадешь в личное пользование – и скорее всего надолго. Но едва наскучишь, тебя сбагрят другому частнику, и чем дальше, тем ниже будет твоя цена и хуже условия. Если не закончишь свою жизнь в чьем-нибудь подвале, будешь влачить жалкое существование в притоне, пока не умрешь от передоза.

Он замолчал и некоторое время молча курил, глядя в темноту. Чувство реальности окончательно покинуло девушку. Ей казалось, она спит и видит одного из тех людей, которые, промелькнув на улице, оставляют отпечаток в памяти, но не фиксируются сознанием, и теперь она не может понять, почему он снится ей, ведь она его не знает и никогда не встречала.

Палач затушил сигарету и протопал к кровати.

– В моей власти уберечь тебя от этого. У тебя не было возможности заметить, но ты приглянулась мне. Я решил тебя оставить. Не волнуйся, никто из моих людей тебя не тронет, мое слово здесь закон. Не смотри на меня побитой собакой, Инга. Поверь, все не так мрачно, как может показаться. Подумай сама, что предпочтительней: остаться здесь, под моей защитой, или переходить из рук в руки, терпеть побои и унижения, чтобы в конце концов умереть в притоне. Выбор очевиден, согласись.

Парализованная горем, Инга осталась апатичной к его словам. Палач закашлялся тяжелым хриплым кашлем курильщика с многолетним стажем, прочистил заложенное горло и присел рядом с девушкой. Взял ее безвольную руку в свою твердокаменную ладонь и медленно стянул с безымянного пальца простое, без камней, обручальное кольцо, не переставая при этом говорить размеренно и спокойно:

– Ты напрасно убиваешься по нему. Поверь, это хорошо, что он погиб вот так, защищая тебя. Это делает ему честь. Останься он в живых, вас бы все равно разлучили. Так не лучше ли смерть за любимую женщину, чем такой конец? Ты это переживешь, у тебя будет время. – Он поцеловал ее холодную руку и положил обратно на одеяло. Кольцо осталось зажатым в его пудовом кулаке. – Тебе лучше принять меня – лучше для самой себя. Вариантов здесь нет, и ответов я не жду. С моим решением тебе придется смириться, и думать тут явно не над чем. Разве что подумать над своим поведением. Я надеюсь на твое благоразумие, Инга. Поиграть я люблю, но всему есть предел. Начнешь закатывать истерики, я ни минуты не буду колебаться, тут же распрощаюсь с тобой. Надеюсь, мысль свою донес.

Захар поднялся.

– Сегодня и завтра побудешь здесь, пока мы не подготовим все для заселения в бунгало. У тебя будет свой личный уголок. Познакомишься с другими девушками, заведешь подруг… Все они здесь по своей воле и умело разбавляют компанию моих ребят, так что бояться нечего. Ты, верно, проголодалась? Я принес тебе вареного картофеля с жареной рыбой и напиток из кэроба. Это порошок из бобов рожкового дерева. Мы сами добываем, высушиваем и обжариваем. Пробовала когда-нибудь? Похож на какао, но слаще и с легкой шоколадной кислинкой. Очень вкусно, обязательно попробуй, я пью его целыми чашками: помогает от кашля. Подкрепись, ложись в кровать и постарайся заснуть. Сон для тебя сейчас лучшее лекарство. Можешь оставить лампу включенной, если хочешь, только мокасины снять не забудь. У нас не спят в обуви. Доброй ночи.

Он поцеловал девушку в лоб и ушел.

На пальце осталась бледная полоска от кольца. Подступающие слезы собрались в переносице, и хотя девушка их не сдерживала, они как будто не могли пройти дальше, теснились все плотнее, отяжеляя голову, сдавливая лоб и виски.

В ушах отчетливо прогремел выстрел. Оглушающий, пронзительный, страшный, всего один выстрел – и оборванная на ее глазах жизнь с треском разломила душу пополам. Его больше нет. Она осталась одна. Ему выстрелили в грудь из пистолета. Он был жив еще несколько минут, но в горле бурлила кровь, он не мог вымолвить ни слова. Он пытался вдохнуть, но давился и кашлял. Все это время Инга в оцепенении сидела на коленях рядом, охваченная ужасом и неверием, не в силах пошевелиться или закричать, не в силах отвести от него застывшего взгляда, сделать что-нибудь, протянуть руку… Только сейчас Инга поняла: она даже не коснулась его на прощание. Он умирал рядом, но ее как будто не было, она не сумела справиться с собой, чтобы хоть как-нибудь облегчить его страдания, ничего не сказала, ни слезинки не уронила… Он умер, глядя на нее, глядя со страхом и болью за нее.

Случившееся больше не казалось сном. Инга судорожно задышала, чувствуя, как горячий воздух обжигает легкие и сдавливает грудь, словно при смертельной агонии. Глаза наполнились слезами – и горечь утраты хлынула на свободу, прокладывая дорогу через проломленную плотину оглушения, открывая рану, которой не суждено зарубцеваться. Девушка уткнулась лицом в одеяло, неосознанно, конвульсивно обхватила себя за плечи и забилась в отчаянных рыданиях, дрожа от холода и несчастья. Кровь из агонизирующей раны вливалась в вены и неслась к сердцу, распирала его и сочилась сквозь стенки, не позволяя сделать и вздоха без боли.

Почему я осталась жива?..

Глава 3

На новое место Ингу вели с завязанными глазами.

– Добро пожаловать в цветник, – объявил Захар, снимая повязку. – Это уголок наших девушек. Теперь и твой.

Небольшой расчищенный участок посреди тропических зарослей, но не лес – для тропического леса слишком просторно, – как будто парк, засаженный обычными и диковинными растениями. Когда налетал ветер, многометровые пальмовые опахала бряцали так громко, что не было слышно птиц. Земля песчано-грунтовая, местами усыпана опавшими листьями; в тени от прямых солнечных лучей прячутся папоротники. Пахнет лесом и нагретой за день листвой. Между мощными пальмовыми стволами натянуты гамаки, а в центре двора по-хозяйски вытянулся большой стол с мягкими диванчиками. Чуть дальше Инга заметила выложенный из белых камней мангал, который издалека приняла за колодец.

– Здесь мы устраиваем праздничные ужины. Собираемся два-три раза в неделю по-семейному, все вместе, и отдыхаем. Слушаем музыку, жарим мясо, болтаем ни о чем и обо всем сразу. Видишь, какой мангал? Сами выложили. Все, что тебя окружает, мы сделали своими руками.

По кромке растительной завесы полукругом расположились пять маленьких бунгало на невысоких сваях, украшенные разноцветными лампочками гирлянд. Четыре бунгало стояли рядом, выстроившись, как на подбор – открытая веранда, распахнутые настежь створки на окнах, – пятое ютилось в сторонке и напоминало экзотическую птичью клетку.

Увидев новое свое узилище, Инга едва не расплакалась на глазах у пирата. Она не могла не думать о том, что ее хотят поместить в своего рода место для перевоспитания, в переходный шлюз между нею настоящей, ненавистницей палачей, и будущей прирученной марьяжницей, готовой исполнить любое пожелание.

Веранду последнего, пятого бунгало заделали деревянной решеткой с ромбовидным плетением. Ширина веранды ограничивалась тремя шагами, длина – шестью. Путь на свободу преграждала крепкая решетчатая дверь с навесным замком.

– Можешь сидеть здесь в любое время дня и ночи, при желании даже спать. – Захар поправил подушку на мягкой кушетке. – Ночи у нас теплые. Скоро, правда, начнется сезон дождей, типичный для зимы на Понкайо, но до этого еще есть время.

Внутри – тесная каморка с уборной в отдельном чуланчике в дальнем углу. Потолок низкий, на дощатом полу поскрипывает нанесенный с улицы песок. Жужжали невидимые мухи. Обстановка не баловала: массивный комод, книжный стеллаж, тумбочка и просторная двуспальная кровать, застеленная байковым одеялом в коричнево-белую клетку. Между изножьем кровати и окном оставалось неполных три шага.

Инга отвернулась и отошла в угол, подальше от пирата. Захар, уловив тихий всхлип, нагнал ее и за плечи развернул к себе. Увидев так близко эти пытливые глаза, зондирующие каждый уголок души, Инга омертвела и в ужасе уставилась на палача, боясь пошевельнуться.

– Тебя замок расстроил?

Проскальзывающее в голосе недовольство было похоже на тлеющие угли, готовые вспыхнуть в любую секунду. Инга поняла: пирата лучше не злить.

– Я надеялся, не придется разжевывать, что к чему. Ты же не думала, что я позволю тебе свободно разгуливать по лагерю? Это простая мысль, она должна была сразу прийти тебе в голову. Я должен следовать правилам, обстоятельства и положение требуют. За безопасность своих людей я отвечаю головой. Они доверили мне свои жизни, и я обязан оправдывать это доверие. Но тебе нечего бояться. Мне можно верить. Если я сказал, что тебя не тронут, значит, так оно и есть.

Колени подгибались, Ингу трясло. Когда он убрал руки, узница незаметно вдохнула и прислонилась плечом к стене, чтобы не упасть.

– В комоде есть все необходимое. – Захар для наглядности выдвинул по очереди все ящики. – Майки, футболки, шорты, брюки, даже платья. В верхнем отделе белье, в нижнем обувь. Гардероб тебе Жанна и Каролина собрали. У вас вроде один размер, но если не подойдет или понадобится еще что-нибудь, скажи мне, хорошо?

Испуганная властным тоном, Инга машинально кивнула.

– Средства личной гигиены, расчески и прочие женские мелочи здесь. – Захар прогромыхал тяжелыми ботинками к кровати, открыл дверцу тумбочки и оглянулся на Ингу: проверить, смотрит ли она. Тумбочка одновременно служила прикроватным столиком, но сейчас на ней ничего не было, кроме знакомой светодиодной лампы, сделанной из керосиновой «летучей мыши».

Дверца с легким щелчком закрылась. Инга отвернулась к окну, забранному такой же ромбовидной решеткой, что и окна соседних скворечников. Только там решетки двухстворчатые и распахнуты настежь, а здесь окно глухое, не открывается. Снаружи царапалась и печально вздыхала на ветру спутанная лиана. Окно выходило в растительные гущи, поэтому в каморку проникало ничтожно мало солнечного света. Не верилось, что бунгало стоит на опаленном солнцем дворе.

– Читать любишь?

Не рискуя игнорировать его вопрос, Инга обернулась. Лукаво посверкивая глазами, словно уже знал ответ, пират стоял у книжного стеллажа, который, по всей видимости, служил для одухотворения затворниц, помогал примириться с неволей и взглянуть на свое положение с философской стороны.

– Книг у нас не так много, но кое-что есть. Низкосортную макулатуру сжигаем, чтобы не занимала место, но хорошие книги оставляем. Правда, читают их только я, Хомский да Патрик. Патрик – это наш медик, – пояснил Захар, как будто Инге было не все равно. – Мне кажется, ты неравнодушна к книгам. Я прав? У тебя сметливый взгляд. Это одна из причин, почему я оставил тебя. Составь список любимых книг, достану любые.

Инга не знала, что сказать, и просто слушала. От голода мутило желудок и двоилось в глазах. Девушка пыталась одолеть болезненную сонливость. Все два дня, проведенные в лазарете, как его называли пираты, она из опасений, что ее чем-нибудь накачают, не прикасалась к подносам с едой, только пила воду из умывальника.

– Полотенце чистое, сегодня повесили. – Палач ловко вертел своим бычьим торсом в игрушечной уборной. – Мыло тоже новое, никто не пользовался и пользоваться, кроме тебя, не будет. Сами варим, из золы, для аромата добавляем лавровое масло. Пахнет вроде приятно… Нашим девушкам нравится. Голову придется мыть тоже мылом. Шампуней и кондиционеров с кокосом не имеем. Но тебе же не привыкать к простой жизни, я прав? Ты ведь у меня не избалована? Мне сказали, яхта у вас была скромная, маленькая, да и внутри все выглядело довольно скудненько. Но здесь-то получше будет, согласись? Душ на улице, общий, мыться можно каждый день, – пояснял Захар. – Но только пока светло. Вечером нельзя. Темно, во-первых, хоть глаз выколи, а во-вторых, дым от нагревателя будет лететь на выстиранное белье. Как соберешься, дай знать, я нагрею воды. Кажется, все показал, все рассказал… – Палач измерил шагами каморку, остановился и посмотрел на Ингу. – Хочешь чего-нибудь? Если у тебя есть пожелания насчет ужина, я охотно их выполню. Во всяком случае, постараюсь. Изысками побаловать не можем, но какой-никакой выбор да имеем. …Инга?

Узница мотнула головой и неуверенно застыла. Ей хотелось только одного: чтобы он поскорее ушел. Внутри еще холодило от его прикосновения, когда он нагнал ее и развернул к себе. Девушка чуть сознание не потеряла. До чего жуткие глаза… Цепкие, лукавые, лишенные всякой человечности, они точно вгрызались в нее, экзаменовали мысли, пробовали на вкус чувства.

– Ну, тогда будем считать, что ты доверяешь мне и позволяешь сделать выбор за тебя, да? Попробую удивить. Так, сейчас десять, обед принесу в половине второго. Кричать, надеюсь, не станешь? Это было бы очень глупо, Инга, не надо меня разочаровывать. Поверь, это совсем не в твоих интересах. Я ведь для тебя стараюсь. Ну, располагайся, моя радость.

Он закрыл за собой дверь. Инга услышала, как стукнула решетка веранды, как палач замешкался на мгновение, чтобы защелкнуть навесной замок, и в отчаянии залилась слезами.

Глава 4

Из освещения в каморке была все та же светодиодная лампа, но Инга к ней не притрагивалась. Ровное мертвенно-белое свечение било по глазам непрошеными воспоминаниями о первой ночи в этом чертовом месте, когда Захар стянул кольцо с ее пальца, точно с новоприобретенной собственности. Инга часто неосознанным движением потирала безымянный палец. Отсутствие кольца она чувствовала остро, из нее как будто выдрали кусок плоти. Надо было дать отпор, сделать что-нибудь, что угодно, только не отдавать кольцо. Как она могла забыть о нем, не снять, не спрятать? Слишком измучена была и подавлена… Если бы она вовремя опомнилась, сейчас кольцо было бы с ней. Но палач забрал его, как чуть раньше, днем, его прислужливый стервятник изъял обручальное кольцо у Филиппа вместе с часами и серебряной цепочкой…

Инга жила в темноте и о лампе не вспоминала, даже не смотрела в ее сторону, пока не являлся душегуб и с удивлением не зажигал ненавистный мертвый свет, который она поначалу в слезах гасила, едва оставалась одна. Но потом этого стало мало. Инга с перекошенным лицом хватала ни в чем не повинную лампу и в сердцах закидывала в ящик комода. Каждый вечер палач доставал светильник и водружал на прежнее место, ни о чем не спрашивая, ни на что не намекая, только посмеивался над Ингой, говорил, мол, она, должно быть, летучая мышка, раз так избегает света. Глубоко внутри она понимала, до чего же глупо срывать злость на неодушевленный предмет обихода, но все равно срывалась, ослепленная болью и слезами, с горячностью человека, обезумевшего из-за несчастливых предсказаний хрустального шара судьбы.

Назавтра после заселения – первую неделю Инга еще вела счет дням – Захар принес деревянную вазочку с бурыми страусовыми перьями и загадал девушке загадку. Что это такое, как она думает? Инга воззрилась на него, как на сумасшедшего, мрачная, несчастная, измученная кошмарными снами. Тогда Захар, ничуть не расстроенный ее нежеланием играть, с лукавой улыбкой пояснил, что это вовсе не птичьи перья, как ей наверняка показалось, а сухоцвет страусника: не особенно вкусного, зато очень красивого папоротника. Его перья собирают по осени, в сухих букетах они держатся несколько лет. Захар игриво вздернул бровь: разве не занятно? Повернулся к комоду и поправил вазочку, чтобы размашистые вайи не утыкались в стену.

– Это добавит уюта.

Инга смерила вазочку недобрым взглядом, представляя, с какой силой швырнет ее в стену, как издерет «страусовые перья» в жалкие лохмотья и втопчет в пол. И отвернулась. Она этого не сделает. Он с такой ревностью с ними возится, наверняка сам собирал. Если она хоть пальцем их тронет, последствий не избежать.

Ни одна из вещей в каморке не принадлежала Инге. Все, что у нее было, отнято шакалами. Все, что осталось: шорты да майка, джинсовая куртка и мокасины. Чьей одеждой и обувью был забит комод, Инга знать не хотела и не притрагивалась к вещам, хоть Захар и уверял, что это «подарок» от девушек в лагере. Но несмотря на заверения Захара, будто одежду ей отдали по доброте душевной, раскрыть правду не составило труда. Никто из девушек не радовался появлению новенькой. Грубить узнице напрямую не осмеливались, очевидно, из опасений гнева «свыше», но даже заговаривать с ней считали ниже своего достоинства. На красивых породистых лицах с ровным загаром читалось презрение и откровенная враждебность. Инга не знала, прирученные ли это пленницы или жрицы любви с материка, но каким бы способом они сюда ни попали, веселое щебетание выдавало полное довольство жизнью. На сильных строптивых молодцев они смотрели с подобострастием и всячески старались им угодить.

О неприязни к Инге со стороны женской половины лагеря Захар, похоже, знал или догадывался и благоразумно воздерживался от приказов сводить ее в душ или выгулять. По той же причине сам приносил подносы с едой или отряжал питомца.

Захар любил рассказывать – хотя Инга ни о чем не спрашивала, – как устроен местный быт. Он расписывал это место как скромное поселение со своим житейским распорядком, где свои заботы изо дня в день, а душу согревают простые радости.

– Мы обычные смертные, такие же люди, только в отличие от доброй половины земного шара живем в ладах со своими демонами и потому не хилеем. Мы не подавляем свои желания полностью и не ослабляем себя нескончаемым разгулом. Наша жизнь – это четкая грань между наслаждением и долгом, и вся прелесть в том, что эти границы ставит не общество, не начальник, не жена, а мы сами. Понкайо для нас – символ свободы, он наполняет страстью наши сердца, питает умы. Работа по лагерю – или то, что другие назовут будничной маетой – не надоедает нам. Мы не покрываемся плесенью, не коснеем, и знаешь почему? Для нас это способ укрепить связь друг с другом и с Понкайо. Со временем ты поймешь, что мы не просто живем здесь. Мы часть этих земель.

Слушая палача и улавливая теплые нотки в мощном голосе, Инга понимала, что реальный мир теперь так же далек от нее, как другая эпоха.

Девушки находились в лагере на особом счету, но не вели праздный образ жизни. Наравне с пиратами они выполняли свои обязанности. Огромный механизм, поддерживающий благоприятные условия для жизни со всеми удобствами, работал бесперебойно и не терпел к себе своевольного отношения. Каждый обитатель вносил свой вклад, от добросовестной работы одного зависела благоустроенность всего лагеря. Раз в неделю составлялся график дежурств, четыре девушки делились попарно и сменяли друг друга, как в многофигурном бальном танце, разделяя между собой ежедневные хлопоты. Подъем в лагере значился в половине восьмого. Девушки занимались стиркой, развешивали мокрое белье и раскладывали по местам чистое, успевая на протяжении дня приглядывать за стиральными машинами. Воду к машинкам носили пираты. Обеды и ужины также ложились на плечи женской половины: приготовить, накрыть на стол, вымыть посуду. Ели всем скопом, в отведенные часы, но не в цветнике – здесь собирались только на «праздничные ужины», – а во дворе, где стояла постройка кухни. Что он собой представлял, Инга понятия не имела. Ее не выпускали дальше овитой зеленью изгороди по периметру цветника.

Как Инга узнала чуть позднее, из цветника есть прямой выход в одну из южных бухт, огороженных известняковыми скалами. Океан совсем рядом, если верить словам Захара, но узница не могла уловить дыхание соленого бриза и даже в самые тихие ночи не слышала ропота водной стихии. Сирены бегали на пляж, едва между заботами выпадал свободный час, по вечерам вместе с пиратами грузились в катер и ездили в соседние бухты на пикники. Возвращались уже за полночь и еще долго не могли угомониться.

Два-три раза в неделю, по настроению, устраивались те самые «праздничные ужины» – или, как их еще называли девушки, «междусобойчики». Подготовка к гулянке начиналась позднее обычного ужина: около восьми. К тому времени уже подступала темнота, но, помимо гирлянд, которые зажигались каждый вечер, едва только затухали сумерки, на междусобойчиках разводили большой костер. Инге виделось в этом что-то церемониальное, почти ритуальное. Девушки носили с кухни кастрюли с гарниром и тарелки с закусками, расставляли бутылки с выпивкой, раскладывали приборы. Когда все рассаживались, один из пиратов принимался жарить на мангале замаринованную с утра кабанину.

Из каменного мангала вырывались огненные языки, копченый дым раздразнивал аппетит, и голодная стая орала во все горло. Мясо подавалось с пылу с жару и раздиралось прямо руками. Инга наблюдала за всем, сидя на веранде. Она до сих пор не знала, как кого зовут, и толком даже не видела лиц. Девушек она различала по цвету волос; куда хуже обстояло дело с пиратами, которые выделялись только густотой растительности на лице и голове. В оранжевых отблесках пламени блестели лоснящиеся загаром тела сирен, мелькали их длинные ноги и тонкие руки, а рядом порывисто двигались полутемные фигуры шакалов. Через ромбовидную решетку и просветы в пальмовых веерах происходящее разворачивалось перед Ингой, как на маленьком экране, сильно обрезанном по углам. Многое оставалось за кадром, но было слышно каждое слово – когда голоса не заглушало песнопениями наяривающей шарманки.

Ужинали не торопясь, смаковали каждый кусок. Подчистив тарелки, разваливались на диванчиках и предавались задушевной беседе. Смех становился раскатистей, голоса хрипели от обильной выпивки и гудели от возбуждения, воздух дрожал от зычных матов. Узница неподвижной тенью сидела в глубине веранды и с ужасом наблюдала за тем, как меняется атмосфера вечера и настроение шакалов.

Пираты азартно вопили, матюгались и перебивали друг друга. Иногда им словно вожжа под хвост попадала и они лаялись по несколько часов к ряду. Споры доходили до бессвязного рева; в зависимости от поднятой темы полемисты делились на два, три и даже четыре лагеря. Не считая командира, никого не оставалось в стороне. Схлестнув сородичей в яростных дебатах, Захар молча слушал, изредка вставляя слово-другое, чтобы разжечь пламя с новой силой, но никогда не соглашался с чьей-либо точкой зрения и натягивал поводки прежде, чем хриплый лай перерастал в грызню.

Пираты лакали без меры, девушки пили умереннее, но им и не требовалось много. В итоге выводок Захара надирался в стельку и до конца празднества стоял на рогах: нес полную ахинею, горланил кто что горазд, развлекался шутками да веселыми байками из своей и чужой жизни. Взрывы басовитого смеха перебивали женский хохот, перебивали музыку и в конце концов приводили к нестерпимой головной боли. В воздухе разливался странный горько-парфюмерный запах лесного одеколона, приправленный сигаретным и костровым чадом; одежда, подушки и постельное белье пропитывались дымом. Каждое дуновение ветерка, разгонявшего невыносимый смрад, становилось благодатью, но ветер в цветнике был непродолжителен и слаб. Защищающие бухту скалы препятствовали разгулу стихии.

Междусобойчик гудел до глубокой ночи. Инга опасалась, как бы Захар не принудил ее участвовать в «семейном празднестве», но пират даже не заикался об этом. Первое время Инга и носа не казала из каморки, пока шакалы сходили с ума и лаяли во дворе. Но деваться было некуда, волей-неволей приходилось слушать их свистопляски. Слушать, терпеть и ждать, пока они угомонятся. Инга не могла спать – из-за шума, но еще из-за кошмаров – и полночи в оцепенении просиживала на веранде, механически наблюдая за творящейся на экране вакханалией, как умалишенная затворница, которая не покидает стен дома и не отлипает от старенького телевизора.

Ингу до беспамятства пугали подобные вальпургиевы ночи. Казалось, пиратами овладевают самые черные желания и низменные пороки, удовлетворение которых они находили в своеобразном времяпровождении. Привыкнув к жизни под одним пологом, у них не осталось ничего личного. Без малейшего недовольства они делили сирен между собой, не стесняясь ластились к ним у всех на виду. Танцы подчас напоминали прелюдии, один пират мог увести сразу обеих. Инге не нужно было обладать даром предвидения, чтобы предсказать, какая участь ее ждет, едва она прискучит Захару. Он швырнет ее стае, как объедки с барского стола.

Глава 5

Декабрь, 2006 год


Инга понятия не имела, откуда в лагере взялось для нее свободное место, если марьяжниц набирали не из пленниц, в чем она была почти уверена. Возможно, девушки не выдерживают столь активного образа жизни и сдают раньше времени или же кровопийцы попросту избавляются от них, когда девичьи лица начинают приедаться и приходит насыщение. Но почему сами жрицы относятся ко всему с такой беспечностью? Их не волнует недолговечное покровительство распрекрасных молодцев? Или разум их помутнен искусственно? Инга не переставала думать об этом и наблюдать за девушками, но с пиратами они держались игриво и уверенно, без тени страха. Может, Инга ошибается?..

Захар не делал никаких поползновений в сторону Инги, но и держаться поодаль не стремился. Всякий раз, являясь с подносом, он справлялся о ее настроении, о самочувствии, разговаривал с ней о какой-то ерунде, рассказывал о ритме жизни в лагере, о правилах, об острове и «простых радостях». Инга ощущала на себе его взгляд, чувствовала мужской интерес, Захар открыто любовался ею, рассматривал с головы до ног, но тем и ограничивался. Ему незачем было спешить. Инга прекрасно понимала, что он делает. Приручение только началось, и первой маленькой победой должно было стать ее доверие, которое он завоевывал сейчас мягким покровительством. Судя по всему, для пленниц он выступал своего рода утешителем, немного игривым, но неизменно ласковым. Инга заметила, что натура его довольно прямодушна, что он питает слабость к откровенным беседам и стремится выявить пороки и добродетели собеседника. Так стоит ли удивляться пристрастию этого… – нет, не человека, не могла Инга так его называть… – пристрастию этого игрушечника к жонглированию судьбами и чувствами других? Он придерживался образа единственного благожелателя в стае шакалов и настолько вжился в роль, что любому мог втереться в доверие и запудрить мозги.

Инга не понимала: при наличии сирен зачем ее оставили? Только для развлечения? Захар не касался этой темы, а сама она не задавала вопросов, боялась оглашения приговора, боялась услышать, что из нее собираются сделать такую же сирену, которые безропотно теперь служат пиратам. И ее ждет такой же конец?.. И она тоже будет смотреть на этих палачей с подобострастием, ластиться к ним, искать их расположения? Ингой все сильнее завладевало отчаяние. Подчинить ее рассудок им не удастся. Но вдруг они подсадят ее, отнимут способность мыслить здраво?..

Первые дни в лагере Инга ни крошки не брала в рот, оставляла подносы с едой нетронутыми, а голод перебивала водой из умывальника. На четвертый день голодовки явился палач и объяснил спокойно, почти нежно, что действовать за спиной не в его привычке и если он захочет накачать Ингу, то просто зажмет и вгонит иголку. Так что лучше ей прекратить страдать ерундой, иначе кормить ее будут насильно, через капельницу. Инга была вынуждена подчиниться. Меж двух зол она выбрала первое. Она до смерти боялась наркотиков и не хотела, чтобы ей ставили капельницу, которую, кстати говоря, было проще всего разбавить.

Открытое признание Захара только усугубило ее страхи. Кровь застывала в жилах, едва палач возникал на пороге. Сейчас он вытащит из кармана закрытый колпачком шприц с отравой и наглядно покажет, как привык «действовать»… Захар подмечал ее дрожь, удивлялся, как ей может быть холодно в такую жару, и советовал набросить кофту. Еще долго после ухода пирата сердце бешено молотило в груди.

Временами девушке казалось, что тревожится она понапрасну и пираты набрали марьяжниц из своего окружения, а не приручили из пленниц. Если на протяжении стольких лет – боже, скольких?.. сколько они уже здесь?.. – шакалам удавалось держать свое существование в тайне, значит окопались они знатно и в ловкости им нет равных. Из того, что Инга успела заметить и узнать, было ясно одно: палачи живут по неписаному кодексу правил. Одичалость их держалась в узде, непослушание искоренялось командиром, за проступки незамедлительно следовала встрепка.

Однажды Инга услышала, как соседки по цветнику, по своему обыкновению не заметившие неподвижной фигуры на веранде птичьей клетки, с озорным хихиканьем обсуждали наказанного пирата – Феликса, если узница правильно расслышала, – который явился на рабочее место в пьяном виде и едва не уничтожил результаты недельных трудов. В лагере запрещалось прикладываться к бутылке, пока вся работа не будет выполнена, то есть до окончания дня. После ужина – пожалуйста, но не раньше. Нарушителя посадили в карцер на две недели. Ни выпивки, ни женщин, ни других простых радостей жизни – только баланда, сигареты да черная работа по лагерю до конца срока. И никакоготебе обжалования приговора. Об этом Инга также узнала из болтовни марьяжниц. Но что такое «карцер» на местном диалекте, она так и не поняла.

Свою безопасность пираты оберегали ревностно, ведь от нее зависела их безвестность, а на той, в свою очередь, зиждился смысл жизни. О чем в таком случае речь?.. Ввести в свои ряды, пусть и прирученную, но все же пленницу? Потенциального врага, способного выдернуть из фундамента несущий камень и обрушить эту фабрику по переработке человеческих страданий в чистую прибыль… Да и не похожи марьяжницы на бывших пленниц. Инга не хотела верить, что когда-то они были обычными туристками, любили и были преданы кому-то одному, а не целой толпе. Не хотела, отказывалась верить, до безумия страшась того же исхода для себя. Разве можно так изменить человека, что в глазах не останется ничего, кроме похоти и льстивости?..

Что же делать?.. Неужели ее ждет такой же конец? И она забудет?.. Забудет себя, забудет все деяния палачей и станет одержимой сексуальными утехами фурией, готовой исполнить любое желание того, кого всеми фибрами души обязана ненавидеть. Шакала в овечьей шкуре назовет своим другом, лишь бы он утолил ее голод, повелевающей рукой снял терзающий тело жар. Растерянный рассудок, помутненное сознание, подавление воли вплоть до вынуждения идти на такие поступки, на которые Инга не решилась бы даже во сне. И, наконец, ослепление памяти вплоть до истирания отдельных ее фрагментов, а с ними и хладнокровного убийства Филиппа у нее на глазах…

Вот что до исступления пугало. Даже думать об этом невыносимо. Инга представляла, что с ней сделают, и заливалась слезами. Долго не могла успокоиться, билась в настоящей истерике, а когда становилось совсем невмоготу, вжималась лицом в подушку и кричала. Пульсирующую голову терзало невыносимой болью, мысли разрывали мозг подобно крошечным капканам. Навязчивые видения неминуемого послушания преследовали ее всюду. Она видела их отражение в своих снах и глазах палача, в хохочущем лае шакалов и беззаботном чириканье марьяжниц. Все предопределено?.. Для Инги у пиратов уже заготовлена своя роль. Неужели она станет их сиреной?.. Утратит власть над своими желаниями, над способностью мыслить здраво?..

Она должна всеми силами этому воспрепятствовать. Она должна завершить историю на своих условиях, закончить ее, пока еще может, пока у нее не отняли волю, не ослепили, не подчинили… Но как, если вокруг нет ни одного подходящего предмета? Окно без стекол, зеркало настольное, на подставке, пластмассовое, посуда деревянная, столовые приборы алюминиевые, сгибаются одной рукой, ножа никогда не выдавали… По вечерам Захар приносил поднос с едой и усаживал Ингу за стол, где проходили междусобойчики, два раза в день выгуливал по цветнику, но дальше плетеной изгороди не пускал. Инга прикидывала, где можно раздобыть кусочек стекла или острый камушек, но на все просьбы отвести ее в бухту подышать морским воздухом и побродить по горячему песку Захар отвечал одно: еще рано. Палач догадывался. Отчаяние в ее глазах, явственное, как стук взволнованного сердца, говорило за нее. Инга не знала, как быть. Как избежать чудовищного перевоплощения?..

Глава 6

Смерть Филиппа преследовала Ингу каждую ночь.

Филипп не собирался геройствовать, он всего лишь пытался защитить Ингу от одного из шакалов, которому в порыве дурачества захотелось обыскать ее, проверить, «не прячет ли она в своих шортиках колюще-режущие предметы». Когда Филипп, сцепившись с ним, завладел автоматом, остальные даже не стали ждать. Самый молодой, с длинным скуластым лицом и бесцветными глазами, выхватил пистолет и спустил курок. Он целился Филиппу в грудь… Не в голову – в грудь. Намеренно, чтобы продлить агонию?.. Должен ли был Филипп в эти предсмертные минуты осознать всю глубину своей опрометчивости, ощутить вкус поражения, подумать о последствиях для Инги?.. Мучительную физическую боль присовокупили болью душевной…

Другой пират подскочил к нему, выхватил автомат из его рук и, не прикладывая силы, одним толчком свалил Филиппа в песок. Жизнь оборвалась не сразу, еще несколько мгновений она судорожно билась внутри, пока Филипп давился кровавым кашлем. Он не мог вдохнуть. Темно-карие глаза расширились от ужаса и лихорадочно блестели. Он неотрывно смотрел на Ингу, силился что-то сказать, но вместо этого хрипел и снова кашлял. Кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. По телу пробегали конвульсии, пальцы безотчетно скребли по песку. Филипп задыхался. Лоб покрылся капельками пота, лицо заострилось и осунулось, словно кто-то невидимой рукой стесал все лишнее для посмертной маски. Ровный загар потускнел и на глазах у Инги сменился восковой бледностью. Взгляд омертвел, страх и боль смазала все та же невидимая рука, ресницы дрогнули в последний раз – и веки застыли в неестественном положении, наполовину прикрыв уже ничего не выражающие глаза.

Отчетливые видения не отпускали, пока не прокручивались до конца. Одни и те же мучительно реальные сны… Сознание воспроизводило то, что мозг в ту минуту не воспринимал. Инга просыпалась в слезах, покрытая липкой пленкой стылого пота, утыкалась лицом в пропитанную дымом подушку и ревела навзрыд, срывая голос, пока пульсирующая головная боль не достигала своего апогея. Скорбь низвергалась в бессвязных стенаниях с вплетенными в них обрывками слов, в которых ничего нельзя было разобрать. Инга убивалась без жалости к себе. Она не взяла его за руку, не попыталась облегчить страдания, ничего не сделала! Сидела рядом и даже не коснулась его, не утешила, не сказала, что любит… Накатам удушающей агонии он противостоял в одиночку, искал ее руку и не находил, ждал ее напутственное признание и умер под лающий клич шакалов…

«Я не должна была выжить, я не должна была выжить!» Эта мысль преследовала ее изо дня в день. Инга не находила себе прощения, не знала, куда деваться от терзающей боли. Как легко было протянуть руку! Согреть его пальцы в своих ладонях, поднести к губам… Почему она этого не сделала?.. Господи, разве не могла она приложить усилия и стряхнуть оцепенение! Хотя бы на мгновение – ради него! Ради него! А теперь… где он теперь? Где его тело?.. Сбросили в океан?.. Сожгли?.. Инга давилась рыданиями, в ней было слишком много боли, слезы текли и текли, но боли не становилось меньше. Девушка подолгу сидела в темноте на краю кровати, согнувшись в три погибели и обхватив голову руками, терзалась обрывками снов и беспрестанно всхлипывала.

Сердце при выстреле рванулось вверх, точно хотело вырваться на волю, но тут же ухнуло обратно и сжалось в комок. В легких не осталось воздуха. Тело превратилось в тряпичную куклу, на плечо легла многопудовая рука и колючими пальцами с крошечными шипами высосала остатки жизненных сил. Инга кулем повалилась на колени. Ее будто сковало силой непреодолимого заклятья, чьей-то злой волей. Она не шевелилась, все смотрела в застывшее лицо с неестественно прикрытыми веками, которые уже не могли послужить защитой глазам. Перед мертвым телом опустился стервятник, жадно схватил запястье и ножом срезал ремешок электронных часов. Из раны вытекло немного темной крови, сползло по остывающей руке, тягуче закапало в песок. Опасный для жизни порез после смерти превратился в обычную царапину. Кровь больше не циркулировала по венам, не подгонялась к сердцу, не стучала в артериях. Стервятник повертел часы так и этак, рассмотрел, хмыкнул и с довольным видом сунул в карман. Мгновение спустя туда же отправилась скомканная серебряная цепочка и обручальное кольцо. Инга узнала падальщика: это он спустил курок.

В лагере она пока его не видела. И молила небеса, чтобы этой встречи не случилось.

Иногда между обрывками снов проскальзывал предсмертный вздох, которого она не слышала в реальности. Но звучал он так явственно, что Инга в ужасе подскакивала и в слезах оглядывалась. Отблески уличной гирлянды, цветными кляксами расплывшиеся по стенам, пульсировали в такт боли в висках. Девушка со всхлипами бродила по каморке, слепо тыкаясь в углы, и в конце концов без сил падала обратно в кровать, чтобы после очередного приступа рыданий вновь оказаться во власти холодных щупалец забытья. Оно тянуло из нее жизненные соки, точно какой-то паразит. Инга не отдыхала, физически не восстанавливалась, с каждым днем силы ее убывали. Она постоянно хотела спать, но не закрывала глаза, пока организм сам не выключался. Она засыпала с просохшими щеками, просыпалась с мокрыми глазами и стянутой от рыданий кожей на лице и не могла подняться, не могла заставить себя оторвать голову от подушки. Ее клонило обратно в сон – Инга отчаянно ему сопротивлялась, боролась, сколько могла, ведь знала, что ждет ее по ту сторону.

В каморке не было ни часов, ни календаря, ни телевизора. Делать зарубки было нечем, и время двигалось только в смене дня и ночи да в кратковременных ливнях. Инга не знала, в какой части острова находится, но воздух здесь был теплее и влажнее, чем там, где они с Филиппом высадились. Несмотря на конец осени – или уже начало зимы?.. – погода и температура за окном оставались по-летнему мягкими. Инга не представляла, сколько минуло недель, какое сегодня число, какой месяц. Но день, когда изменились ночные кошмары, она запомнила так же хорошо и ясно, как первую ночь в этом логове.

После обеда полило, как из душа. Инга уснула, но вместо четко очерченной в деталях смерти Филиппа увидела его и себя на целой и невредимой яхте. Суденышко легко скользило по ультрамариновой глади океана, сверкающей на солнце россыпью кристаллов. Филипп ловко управлялся со штурвалом, Инга стояла рядом и обнимала мужа за шею, они говорили о чем-то, смеялись, обменивались поцелуями. Вдруг налетел холодный ветер, солнечный свет угас, небо посуровело и заклубилось тяжелыми черно-серыми тучами. Шторм разверзнул пасть неожиданно, словно голодное исполинское чудище, поднявшееся с мглистых глубин. Яхта заметалась в шквалистых вихрях урагана. Ледяной дождь в неистовстве сек девушку. Откуда-то шел синеватый свет, который не давал окружающему миру окончательно померкнуть. Инга попеременно видела все от своего лица и со стороны. Она пыталась понять, откуда исходит этот странный свет, в котором ей виделось спасение, и кричала Филиппу, что они должны добраться до него, пока их не перевернуло. Ливень заливал глаза, и дальше вытянутой руки уже ничего нельзя было разглядеть. Захлебываясь от ледяных потоков то соленой, то пресной воды, Инга во весь голос звала Филиппа, который минуту назад стоял рядом, но ответом ей был только протяжный рев бури.

Волны угрожающе вытягивались во весь рост, расправляли свой капюшон, точно рассерженные кобры, и тяжело обрушивались на яхту, захлестывая суденышко в каком-то маниакальном припадке. Инга цеплялась за леера и кричала во весь голос. Когда судно в очередной раз подбросило, она не удержалась и с ручьями обжигающе соленой воды соскользнула за борт. Вынырнув на мгновение, она увидела на палубе Филиппа. Он стоял, точно приклеенный, опустив руки вдоль тела, и спокойно наблюдал за ней, словно и не было вокруг этого светопреставления. Но его и не было. Все закончилось. Небо распростерло свои лазурные объятья; успокоенный данью океан засиял ярче прежнего. Инга пошла ко дну.

В этот раз девушка очнулась без слез, но в ужасе. Сердце отбивало панический ритм. Инга приложила руку к груди и долго сидела на краю кровати, озадаченная и напуганная. За окном шумел дождь. Это новое ненастье подоспело или прошлый ливень не закончился? Сколько она проспала? Захар говорил, что ливни в этой части острова краткосрочны, а самые мощные иссякают уже через пять-десять минут.

После этого сны изменились. Помимо бесконечных ураганов, которые неизменно забирали девушку с собою за борт, после чего она видела на палубе спокойного и равнодушного Филиппа и все сразу заканчивалось, были еще искаженные сны о событиях на острове, настолько абсурдные и ужасные, что запоминались до мельчайших деталей и преследовали даже наяву. Инга и Филипп собирались высадиться на экзотический клочок суши, но замечали вооруженных незнакомцев на берегу и в спешке уплывали. Пираты на резвых моторных лодках снаряжались в погоню, с азартом кричали вслед и стреляли. Пули попадали в Ингу, прошивали бок и спину. Филипп кричал на нее, называл балластом и сбрасывал за борт, за которым нетерпеливо кружил острый акулий плавник. Инга оказывалась в зубах огромного хищника и просыпалась от сгенерированной мозгом боли во всем теле, напоминающей приглушенное эхо миалгии.

В другом сценарии Филипп выдавал Ингу пиратам и взамен его отпускали домой. Девушку расстреливали прямо на берегу, повернув лицом к океану, и она ждала исполнения приговора, смиренно глядя вдаль, где покачивалась на белоснежных парусах родная «Теодора». Что бы ни происходило во сне, это неизменно теперь заканчивалось смертью Инги. Она разбирала сны на фрагменты и прокручивала их в голове, но, даже загруженная пищей для размышлений, не стала реже плакать. Где-то в глубине души она понимала, что сознание, у которого всегда есть ответ на заданный вопрос, лишь отражает навязчивую мысль: Филипп винит ее в своей кончине. Инга предпочла бы умереть вместе с ним, но только не вместо него. Боль, которая терзала ее сейчас, была во сто крат хуже смерти.

Апофеозом стало видение в заснеженном сквере. На девушку нападали хулиганы и, жестоко избив, забирали сумку, пальто и обувь. Инга лежала между деревьями, в десятке шагов от аллеи, не в силах встать или позвать на помощь. Люди проходили мимо, она слышала их отдаленные разговоры и недовольные восклицания. Но вот над ней склонилось лицо Филиппа. Темно-карие глаза смотрели ласково, бархатистый голос звучал нежно, подбадривал и успокаивал. Сильные горячие руки касались озябших пальцев, вливали в изнемогшее тело жизненную силу. До самой больницы Филипп нес ее на руках. А там их ждал падальщик с пистолетом. Выстрелив Филиппу в грудь, он с шакальим смехом пинал его под ребра, после чего на больничной каталке увозил Ингу в темноту зимнего вечера. Над головой мелькала вереница желтых фонарей, в голых ветках льдинками сверкали яркие звезды. С каждым выдохом изо рта вырывалось облачко пара, но тут же рассеивалось, и неожиданно девушка заметила, что облачка не соответствуют частоте ее дыхания, запаздывают. Осознание смерти пришло сразу же.

В ушах прозвучал смазанный расстоянием пистолетный выстрел. Инга сдавленно скулила и тихонько всхлипывала, когда тяжелый сон ее прервался под натиском чужого взгляда. Она разлепила влажные глаза и с тревогой глянула в ту сторону, откуда исходила непонятная сила, выдернувшая ее из вязкого забытья.

У окна стоял Захар и как ни в чем не бывало смолил. В комнате было свежо и сумрачно. Мокрые пальмовые веера исходили в слезах, капли сердито шипели в сердцевидных листьях неподвижной лианы, прозрачным хрусталем непрерывно падали с карниза. Последнее время Инга часто засыпала, когда на улице сверкало солнце, а просыпалась уже в дождь.

– Плохой сон? – на выдохе дыма спросил палач равнодушно.

Инга молча села на кровати и убрала назад перетянутые резинкой волосы. Безучастный взгляд скользнул по резному подносу с деревянной посудой: вареный рис и маринованный папоротник, лепешка из рогоза, горсть маленьких красно-оранжевых плодов пальмы бутии, внешне и вкусом похожих на ненавистный абрикос, и охлажденный ежевичный чай. Инге показалось, и уже не впервые, что рацион ее питания напрямую связан с днями недели. Она могла бы понаблюдать и выяснить, так ли это, но зачем?.. Число и месяц, день недели, время года, время дня и ночи – все это уже не имеет значения. Инга жила минутой освобождения, минутой, когда сможет дописать последнюю страницу нескладной истории жизни. Во что превратится ожидание этой минуты, если она возьмется за томительный отсчет часов и дней, недель и месяцев? Лучше оставаться в неведении.

– Птичка на хвосте принесла, что ты вчера отказалась от обеда и ужина.

Инга не ответила. Захар вчера не заглядывал, и это был самый спокойный и терпимый день из всех предыдущих с тех пор, как она попала сюда.

– И сегодня не стала есть. Опять взялась за старое? Мы с тобой говорили об этом. Не будешь есть – буду кормить насильно через капельницу. И тогда уж точно не удержусь и добавлю что-нибудь для улучшения аппетита и корректировки поведения.

Кровь отхлынула от лица, язык омертвел.

– Побледнела… Значит, перспектива не радует, я правильно понял? Так в чем же дело? – Захар явно был не в духе, говорил резче обычного, обрубая слова с нещадностью мясника с топором. – Месяц все шло нормально, и вдруг пошла какая-то муть. Что с тобой опять?

Инга прислушивалась к его словам внимательно и настороженно, как к иноплеменному говору в чужеродных краях, и молчала, словно боялась неправильно отреагировать, разбудить гнев и навлечь на себя ритуальное наказание. Она через силу проглотила комок в горле, но не смогла выдавить ни слова. Неужели она здесь только месяц?.. Разве не четыре?..

– Ты не забыла, что я говорил о благоразумии? Всему есть предел, и даже у меня рано или поздно заканчивается терпение. Не прекратишь ерепениться – продам и дело с концом. Ты этого хочешь?

Ему испортили настроение, и теперь он пришел срываться на ней. Может, повезет, и он забьет ее до смерти?..

– Короче говоря, – Захар скрутил окурок в деревянной пепельнице, – я тебя предупредил. Больше распинаться не стану.

Во лбу ломило от сдерживаемых слез. Инга не позволяла себе реветь в присутствии шакалов, но с каждым днем было все труднее крепиться. Силы убывали, истощалась выдержка. Почему я осталась жива, почему?..

– Что ты сказала?

Инга в испуге подняла голову и посмотрела на Захара, который уже стоял в дверях. Она бормотала вслух?!

– Ничего…

– По-твоему, я глухой?

У девушки мороз пробежал по коже.

– Хочешь что-то сказать или пожаловаться? Я слушаю. – Захар с треском захлопнул дверь и выжидающе скрестил руки на груди.

Инга забыла, как дышать, внутри все переворачивалось. Она не без страха покосилась на эти устрашающие руки, наделенные достаточной силой, чтобы в несколько ударов размозжить череп или проломить хребет. Инга очень хотела умереть, но боялась, как бы в порыве ярости он вдруг не пришел в себя и не остановился. Если он покалечит ее, не доведет начатое до конца, Инга не сможет освободиться. Об этом она не подумала, когда мысленно призывала приступ его самозабвения, и сейчас так испугалась, словно опрометчивое желание вот-вот свершится и палач уже занес над ней кулак.

– Инга?

От властного оклика она вздрогнула. Захар уже был одной ногой на веранде, почему мысли полезли в голову именно сейчас?.. Почему она не дождалась, пока он уйдет? Инга сдержанно, как можно неслышнее всхлипнула и безотчетно сжала пальцы. Конечно, теперь он не оставит ее в покое, пока не получит ответа. Но молчать нельзя, нельзя… Не после того, как она поняла, чем это рискует обернуться.

– Мне долго ждать? Или нужно разговорить тебя? – Когда палач злился, от раскатистых волн его баса дрожал воздух.

Инга облизнула потрескавшиеся губы и сипло промолвила:

– Я хотела спросить, зачем все это…

– Зачем все это – что? – повторил он без пауз все таким же отрывистым, режущим слух рокотом, похожим на отдаленный камнепад.

Инга посмотрела на палача. По спине пробежал озноб, ладони вспотели, девушка едва не передернула плечами, но выдержала его тяжелый взгляд и остатками сил взяла себя в руки. Сглотнула, чтобы не закашляться от сухости в горле, и с запозданием ответила:

– У вас есть другие девушки… Зачем я здесь?..

Пират внезапно подобрел и улыбнулся.

– Я уж думал, ты не спросишь.

В его улыбке было что-то от лукавого. Улыбаясь, он никогда не обнажал зубы, но, даже когда смеялся, старался быть сдержаннее, будто строго следил за тем, чтобы не проявить больше эмоций, чем положено по статусу. Захар происходил из тех людей, чьи намерения не поддаются определению. Невозможно было распознать, догадаться, что у него на уме. Лицо бесстрастно и непроницаемо – не знаешь, в каком он сегодня настроении. Захар показывал лишь то, что другой должен был увидеть. Его глаза, как поверхность неподвижного озера, отражали окружающий мир, не позволяя взору проникнуть на глубину, но чем дольше несведущий путник всматривался в бестревожную гладь, тем острее ощущал беспокойство и чужое присутствие. Оставаясь невидимой, по ту сторону зеркала в ответ глядела прожорливая химера.

Захар присел рядом. Он всегда стремился держаться как можно ближе к ней, но делал это ненавязчиво, как если бы заранее просчитывал траекторию и каждый свой шаг, чтобы она сама не заметила, как он очутился в ее личном пространстве. Ингу бросало в дрожь, но решимости отодвинуться не хватало, хотя основную роль все же играл страх спровоцировать его. И она терпела.

– Я кое-что разузнал. Вы приехали на Мельтахо за яхтой, которую твой благоверный приобрел на свои скромные средства. Надо отдать ему должное: после всего, что мне удалось о нем выяснить, я до последнего был уверен, что он взял деньги у тебя или занял у свояка. Расскажешь потом, что тебя привлекло в этом маменькином сыночке? Хотелось бы знать, какой тип мужчин тебя привлекает. Не то чтобы я собрался подстраиваться, мне просто интересно, что удерживало тебя при нем все эти годы. Может, он превосходный любовник? Так я лучше. Или он нашел твою точку G, в этом все дело?

Инга, стиснув зубы, молча смотрела в сторону полными слез глазами. Он вынуждал ее закричать, броситься на него с кулаками: «Замолчи! Замолчи сейчас же! Не смей осквернять память Филиппа!» Он вскармливал ее гнев, разжигал пламя ненависти, добивался насилия с ее стороны. Его устами, его помыслами внутри нее рождались самые черные желания: осыпать проклятиями, ударить, пролить кровь!.. И он распалял их каждым своим словом… Господи, как на земле мог оказаться этот демон?

Захар тихо рассмеялся.

– Не супься, радость моя, это же шутка. Тебе полегчает, если ты посмеешься. Держу пари, он бы не хотел, чтобы ты грустила и плакала из-за него. Ты спрашивала, почему я оставил тебя? Но, Инга, дорогая, разве это не очевидно? Ты согласилась жить на яхте, по доброй воле отказавшись от привилегий и удобств Большой земли. Наверно, тебе будет проще понять меня, если я скажу, что не готов избавиться от такого человека, позволить загубить его наравне с какой-нибудь заурядностью. Силу в любом ее проявлении, будь это сила ума, тела или духа, я привык уважать. Ты настоящая морская волчица. Твое место здесь.

Непослушные слезы покатились по щекам, но узница не шелохнулась и даже не всхлипнула, только тяжело сглатывала. Захар протянул руку и нежно стер их одну за другой.

– Принять меня рано или поздно все равно придется. Когда ты привыкнешь ко мне, все встанет на свои места. Ты увидишь, что я не какой-то монстр, а вполне обычный человек. Твоего мужа убили согласно моим правилам, отрицать не стану. Не полезь он на рожон – ничего бы не случилось. Но для вас двоих это все равно бы не закончилось никаким «долго и счастливо». И это не хорошо и не плохо, мы просто живем иначе и иначе не можем. Но тебе повезло. Ты сейчас не готова с этим согласиться, но со временем поймешь, что я спас тебе жизнь. Я выбрал для тебя наилучший вариант. Прими меня – и целый остров будет в нашем распоряжении. О чем еще может мечтать морская волчица?

Захар за голову притянул ее к себе, поцеловал в лоб и поднялся, напоследок осушив согнутым пальцем еще несколько слез, которые без конца текли по щекам. Инга молчала. Она не смотрела на него, крепилась изо всех сил, стараясь не потерять самообладание, но с каждым словом он будто делал глоток ее крови, каждым касанием умертвлял частичку ее души.

– Я загляну к тебе вечером, принесу чаю с домашним печеньем. Инга, посмотри на меня. Посмотри, я сказал.

Не меняя положения тела, Инга подняла истерзанный взгляд.

– Мы договорились, что голодовка нам ни к чему? Не надо все усложнять, хорошо? Я не хочу применять к тебе какие бы то ни было меры. Я ведь забочусь о тебе.

Пират закрыл за собой дверь. Инга медленно опустилась на подушку и забылась в горьких рыданиях. К кому она обратилась за ответами?.. Разве может этот изувер с ласковой улыбкой нечистого подвергнуть риску безопасность любовно оберегаемого логова и вложить частичку власти в руки потенциальному врагу? Нет! Инга не поверила ни одному его слову, но чего она ждала? Правды? Чего же он хочет? Сделать из нее такую же питомицу, чтобы верно служила, как остальные девушки в лагере? Перед ними он тоже расточал обещания дать место рядом с собой? Он вынудил их поддаться и заполучил без особых усилий, навсегда изменил, вот почему Инге никак не удается определить, остались они здесь по своей воле или же их вынудили… И то и другое в равной степени верно.

Инга давилась слезами. Она потеряет себя, потеряет, если не сумеет освободиться… И хотя рассудок по-прежнему твердил свое, логичными аргументами доказывал, что марьяжниц не могут набирать из пленниц, после разговора с Захаром она была готова поверить в безграничную власть душегуба над чужими умами и желаниями, в его способность подчинять других, обращать в безропотных служителей.

Глава 7

1 января, 2007 год


О предстоящей новогодней ночи девушка узнала по радостному щебету соседок и бодрому «С наступающим!» от Захара в последнее утро уходящего года. Марьяжницы убежали спозаранку, и до самого вечера Инга их не видела. Праздничное гуляние отличалось от обычного междусобойчика только обилием еды и удвоенным весельем. Застольный кутеж грозил растянуться до утра, горячие танцы перемежались с тостами за Понкайо, бесконечное лето и свободу. Не желая становиться свидетельницей оргий, если до них дойдет, Инга удалилась в бунгало, плотно притворила за собой дверь и легла на кровать, поджав голые ноги.

В каморке стоял удушливый смрад из лесного одеколона, кострового дыма и сигаретного чада. Девушка уткнулась лицом в согнутый локоть и смежила веки. Она знала, что сон будет избегать ее, пока шакалы не угомонятся, но, как бы горько это ни было сознавать, организм потихоньку привыкал к здешнему укладу жизни. Как только музыку приглушили, чтобы не мешала травить и слушать анекдоты и байки, узница тотчас задремала.

Разбудило ее грузно опустившееся рядом тело. По обнаженной ноге скользнула шершавая ладонь и плавно устремилась от колена к бедру. Ужаленная касанием грубых мозолистых пальцев, девушка испуганно встрепенулась, мигом избавившись ото сна. Парфюмерный запах стал еще отчетливее. Комнату заливал мертвенный свет луны, иссеченный листвой и оконной решеткой, на стенах застыли цветные отблески уличной гирлянды. Легкий ветерок шелестел спутанной лианой и тихо музицировал жесткими пластинами пальмовых вееров.

Инге даже не потребовалось оборачиваться, она явственно слышала громкое сопение, кожей чувствовала исходящий от тела жар.

– С новым годом, радость моя, – шепнул Захар на ухо, уколов щетиной, обнял и притянул к себе, но девушка с остервенением вырвалась из раскаленных рук и спугнутой кошкой вылетела на улицу под удивленный оклик браконьера.

Убежать дальше запертой веранды не удалось. Инга, задыхаясь, тыкалась в дверь, но та не поддавалась. Захар велел закрыть себя с ней?!

Колени подогнулись, Инга схватилась за решетку, чтобы не упасть. Инстинкт самосохранения, отточенный жизнью в городе, погнал ее прочь из комнаты на улицу, где безопаснее, бдят поздние прохожие и ей в любую минуту придут на помощь, стоит только закричать. И девушка безоговорочно ему подчинилась, растерянная и напуганная, спросонья позабывшая, что здесь правила мегаполиса не действуют.

В нос ударило зловоние сигаретного дыма. Инга опустилась на кушетку и прижала руку к груди. Сердце беспорядочно билось под ладонью подобно диковинной птице в запертой клетке. Выпустить бы ее на волю… Тогда наступит долгожданный покой и больше никто не сможет причинить вреда…

Инга захлебывалась слезами. Прежде она и не подозревала, что бессилие имеет такую власть над телом и рассудком, что оно способно душить сильнее ярости, раздирать сердце во сто крат сильнее отчаяния. Инга приказывала себе собраться, пыталась проглотить вставший в горле комок рыданий, но все равно тряслась от страха, который можно было и хотелось принять за холод.

Скрип двери заставил девушку выпрямиться и застыть, словно это могло помочь ей остаться незамеченной, ввести пирата в недоумение и отправить спать к себе в нору. Захар прошел мимо узницы и опустился рядом на кушетку. Запах свежескуренной сигареты смешался с парфюмерным духом, и девушка запоздало сообразила, что это алкогольный перегар. Они пьют одеколон?..

Инга сидела с прямой спиной идеальной воспитанницы, стиснув зубы, чтобы они не стучали. Пальцы крепко сжатых кулаков ломило от напряжения, слезы без остановки текли по щекам и капали с подбородка на руки.

– Вернешься в дом? – гудящим шепотом спросил пират.

Инга яростно вогнала ногти в ладони. Она не знала, как спрятать всхлип, поэтому медленно вдохнула, стараясь прочистить нос. Она бесконечно ненавидела себя за овладевший ею ужас, но не могла с ним справиться.

– Не хотелось бы говорить на улице. По ночам здесь отличная слышимость.

Девушка не ответила. Захар со вздохом поднялся, раскаленным обручем сомкнул пальцы на ее руке и без труда завел в каморку. Дверь закрылась. Инга в изнеможении прислонилась к стене и окаменела в ожидании неотвратимого исхода праздничной ночи. Она не успела… Не освободилась, не дождалась подходящего случая… Мысль о том, что она, скорее всего, опоздала, что удачный временной отрезок безвозвратно утерян и теперь она будет медленно, по крупице, терять себя и даже не замечать этого, сломала тщательно выстроенную блокаду и вырвалась наружу неподвластным потоком слез. Чем же она так прогневила судьбу, что брошенные обидчицей кости сложились в столь извращенную комбинацию?

Захар не задержался возле нее, протопал неустойчивым шагом к окну и достал сигареты. Радужное сияние уличной гирлянды, наслаивающееся на тусклый блеск луны, высвечивало пирата по пояс, и перед Ингой он стоял как на ладони. Чиркнула бензиновая зажигалка, стройный стебелек пламени на мгновение вернул выдубленному солнцем лицу естественный цвет, но тут же пропал. Захар сунул зажигалку в карман и повернул голову в сторону девушки, безгласным призраком застывшей в тени. Несколько секунд он блуждал по ней рассеянным взором, но вернуть остроту подпаленному алкоголем зрению ему не удавалось, взгляд не задерживался на одной точке. Значит, он не увидит ее слез и выражения глаз. Ей и самой сейчас не хотелось этого видеть.

– Что с тобой? Подскочила так, словно только вчера здесь появилась. Пора бы уже выплакаться и попрощаться. Чем дольше я в отдалении, тем сложнее будет привыкать ко мне. Принять меня все равно придется. Сколько раз мне это повторять? Я дал тебе время обвыкнуться, даже не прикасался к тебе все эти недели… Хотя, может, в этом все и дело… – спохватившись, пробормотал он под нос. Глухо кашлянул, потер лоб согнутым пальцем и спросил стену, рядом с которой неподвижно замерла узница: – Сколько еще тебе нужно времени?

Язык прилип к нёбу. Инга никак не могла справиться с собой. Тряслись поджилки, ладони вспотели, а сердце клокотало где-то в горле. Или это придушенные рыдания?..

На вопрос она так и не ответила, не было сил. Утратив присутствие духа, она исходила мелкой дрожью, как побитая собака, и не сумела бы заставить голос звучать ровно. Да и какой смысл что-то говорить? Он прекрасно знает ответ.

Захар громко хмыкнул.

– Я знаю. Ты предпочла бы оказаться под боком у сестры и прятаться от несовершенства мира за пухленьким тельцем ее дитяти, я прав? Ты будешь молчать согласно нашему с тобой уговору, ведь как в таких случаях обещают: «Отпустите, я никому не скажу»? Так? Допустим, я поверю и отпущу. И что ты думаешь – все, счастливый конец? Смею тебя огорчить, родители твоего муженька будут вовсе не рады тому, к чему привел безрассудный образ жизни их дорогого сыночка и чем в итоге обернулся его выбор суженой. Ты наплетешь им, что их сына погиб во время шторма, яхта разбилась о скалы Понкайо, а ты выживала здесь, как могла, пока тебя не забрали добрые самаритяне и не вернули под райские кущи Большой земли. Расписывать дальше или сама уже знаешь? Молчишь?.. Ну, раз молчишь, я продолжу. Когда твоя свекровь узнает, что ее обожаемый сынуля погиб, а ты, ракалия, спаслась, тебя сживут со свету. Она и раньше тебя ненавидела, и сейчас брызжет слюной, едва заслышит твое имя, – а представь, что будет, когда ты заявишься к ней и скажешь: «Примите мои соболезнования, но так уж вышло»… – Захар отпустил короткий смешок, яростно потер глаз и гулко шмыгнул. – Я все узнал про этих людей. Твой Филипп был под стать папочке, такой же придаток этой церберши. С ее инквизиторским задором ей бы жить в средние века. Она сама свяжет для тебя петлю и потом на ней же и вздернет. И твоя любимая сестренка ничего не сделает, потому что общество будет на стороне матери. Уж поверь, твоя свекровь найдет способ настроить людей против тебя. Кто останется на твоей стороне? Сестра, зять, ну и еще, наверно, свекор… Хотя этот вряд ли. Может, личных претензий у него к тебе и нет – да я почти уверен, что ты ему нравишься, – но вякнуть наперекор благоверной он не посмеет, хвостиком побежит за ней, как и положено верной комнатной собачке. Вот с какими людьми тебе придется воевать. Она не оставит тебя в покое, пока не докажет, что ее сынишка погиб по твоей вине. И сестра и зять тебе никак не помогут, потому что за нее будет весь мир. За нее – и против тебя.

Язык у него не заплетался, но на ногах пират стоял нетвердо, после четверти сказанного отошел от окна и присел на кровать, не замолкая ни на секунду. Необъяснимо странное состояние меньше всего походило на алкогольное опьянение и откровенно пугало. Захар не повышал голоса, но речь его была пронизана хорошо различимыми искорками гнева, точно вспыхивали по ходу повествования рассыпанные горстки пороха. Инга наблюдала за ним и тряслась непрерывной мелкой дрожью. Ей казалось, он сейчас бросится на нее, изобьет до полусмерти, сделает калекой… Страх не отпускал, рисовал в голове всякие ужасы, лишал надежды на освобождение. Не силой ли воли палач удерживает себя от исступления? Что с ней станет, когда он утратит самообладание? Перепады настроения от ласковой терпимости к негодованию и плохо скрытой горячности обернутся неделями и месяцами душевного и физического истязания. Не для того ли он оставил ее, чтобы срывать гнев?..

Захар приблизился к Инге и вывел под свет гирлянд, разбавленный бледным сиянием луны. Девушка до того ослабела от страха, что не пыталась сопротивляться. Она знала, что бежать некуда, и ждала развязки со смирением приговоренной к смертной казни, только в ее случае кончина стала бы долгожданным избавлением.

– Но мы знаем, что этого не будет. – Захар смахнул слезы с ее щек, убрал волосы за уши.

Инга похолодела, ноги перестали слушаться. Она обмякла в его руках и едва не осела на пол, но прозвучавшие следом слова, достигнув ее сознания, убедили девушку, что изувер вовсе не читает мысли.

– Не в твоей природе умалчивать, я прав? Ты выдашь меня с потрохами, наведешь сюда все черные вертолеты, какие только найдутся, весь мир поднимешь на уши, но молчать не станешь, даже если тебе отрежут язык. – Он наклонился и легонько дотронулся губами до ее губ, погладил по голове и вполголоса закончил у самого уха: – Но и этого не будет, потому что я никуда тебя не отпущу. Перестань страдать ерундой и убиваться по тому, кого больше нет. Он мертв, но ты жива. Жива, здорова и находишься под моей защитой. Попробуй хотя бы вникнуть, что я сделал для тебя, и сразу перестанешь видеть во мне ублюдка. Весь остров может быть в твоем распоряжении, а ты терзаешься какими-то иллюзиями прошлого. Очнись, Инга. Я могу сделать тебя сильнее. Тебе надо только довериться мне, принять меня. Ты не будешь наложницей, я хочу видеть в тебе равную себе, но ты почему-то противишься. Ты просто еще не осознала, что я предлагаю. Глупая.

Он взял ее подбородок двумя пальцами, приподнял голову и поцеловал в губы все тем же невесомым безобидным поцелуем, каким обычно клюют в щеку. Инга задыхалась от запаха сигарет и горько-парфюмерного смрада; колючая щетина царапалась и раздражала кожу.

– Глупая и самая красивая из всех, что я видел.

Захар чмокнул Ингу еще пару раз, привычным движением пальцев избавился от слез на ее щеках, отстранился и развернул девушку к окну, чтобы самоцветы гирлянд полностью осветили ее лицо.

– В том, что сегодня случилось, признаю, есть и моя вина. Надо было четко разграничить сроки, но я как-то упустил это из виду. Давай сделаем так. Я дам тебе еще один месяц. Ты меня слышишь? Не отводи глаза. Еще один месяц, Инга. Но ни днем больше. Идет?

Он вытащил из кармана странный черный ремешок, словно от часов, но слишком широкий и без циферблата.

– Протяни левую руку. Не бойся, он уже не кусается.

Захар перевернул ее руку ладонью вверх, обхватил запястье ремешком и вступил в бой с веревочными завязками.

– Это браслет из крокодиловой кожи. Ты знала, что на Понкайо водятся крокодилы? Но только на этой стороне острова. Не волнуйся, лагерь окружен крепким забором и надежно защищен, сюда им хода нет. Раз в месяц мы устраиваем на них охоту, чтобы особенно не плодились. Вот, готово.

Захар поправил самодельное украшение с тремя маленькими резцами в петельках. На тонкой девичьей руке оно смотрелось громоздко и агрессивно, однако Захару понравилось, и он не преминул заметить это вслух. Нагнувшись, он поцеловал Ингу в щеку.

– С новым годом. Через месяц жду свой подарок. Сегодня, так и быть, посижу на веранде. На следующий раз надо будет присмотреть в запаснике какую-нибудь простенькую рацию… Ну все, хватит слезы лить, белуга. Ложись спать.

Захар погладил ее по мокрой щеке и загрохотал военными ботинками к выходу.

– Не снимай браслет, не то обижусь, – лукаво заметил он и прикрыл дверь на удивление легко и бесшумно для своей силы. Не прошло и минуты, как через окно в каморку вполз удушливый сигаретный чад.

Инга доплелась до уборной, прикрыла за собой дверь без замков и задвижек и втеснилась в угол за рукомойником, точно это могло как-то спасти ее или хотя бы защитить. Слезы хлынули рекой. Девушка прижала руку к груди, задыхаясь от боли, не в силах остановить кровотечение из растравленной мучителем душевной раны, которую она никогда не сможет залатать, но которую не позволяли даже обеззаразить.

Глава 8

Январь, 2007 год


Инга сидела на веранде, сложив руки на коленях, и задумчиво потирала безымянный палец. Безучастный взгляд не сходил с одной точки, узница не слышала разговоров по соседству – звонкое журчание марьяжниц обтекало ее, как вода обтекает камень, – не чувствовала теплого ветерка, не обращала внимания на заливистое пение птиц и шуршание пальмовых вееров.

Девушка прикрыла глаза и унеслась мыслями в далекий 1994 год, когда встретила Филиппа.

Они познакомились не при самых приятных обстоятельствах. В тот еще ранний вечер Инга возвращалась от одноклассницы, которая жила на соседней улице. Дело было в начале ноября, весь день шел снег, улицы преобразились, и оставлять эту красоту за стенами квартиры совсем не хотелось. Инге достаточно было перейти через улицу и миновать пару-тройку дворов, чтобы оказаться дома, но, очарованная красотой первого зимнего вечера, она выбрала длинную дорогу и свернула в сквер, желая полюбоваться на укрытые белым покрывалом деревья, скамейки и памятники.

Сквер хорошо освещался фонарями, и под их бело-желтым сиянием Инга увидела темную фигуру мужчины, лежащего неподвижно между деревьями, в двадцати-тридцати шагах от выложенной брусчаткой аллеи. Инга замедлила шаг, остановилась. Мимо проходили люди, замечали темный силуэт на снегу, но желания подойти и проверить ни у кого не возникало. По ушам ударил высокий голос недовольной женщины. Она держала за руку маленького мальчика и жаловалась на пьяниц и бродяг.

– Вот что случается с теми, кто плохо учится! – нравоучительно бросила она своему юному спутнику, заметила Ингу и предупредила, чтобы девушка не подходила к забулдыге. – Это может плохо кончиться, – добавила женщина, поцокала языком и быстро удалилась, пока ее не попросили вместе проверить, не нужна ли ему помощь.

Инга постояла немного и вдруг решительно двинулась к фигуре. Снег между деревьями был истоптан и взрыхлен, словно здесь устроили танцы. Едва девушка приблизилась, как поняла, что это не взрослый мужчина, а совсем еще молоденький паренек, ее ровесник. Он лежал в джинсах и джемпере, без куртки и обуви, с разбитым в кровь лицом и закрытыми глазами, один из которых опух и посинел. Из приоткрытого рта вырывались клубы пара. Инга заметила чуть дальше рвоту и сгустки выплюнутой крови вперемешку с зубами, и ей сразу подурнело. Желудок сжался в комок, перед глазами поплыло, девушка покачнулась, но заставила себя удержать равновесие.

Когда она, сделав несколько вдохов и выдохов, убрала руку от лица, то увидела, что парень смотрит на нее здоровым глазом. Взгляд был нетвердый и все время норовил съехать куда-то в сторону. «Похоже, у него сотрясение», – подумала Инга и сглотнула, не зная, что сказать. Но тут она обратила внимание, что снег под его левой ногой угрожающе покраснел, и это сразу привело девушку в чувство. Она развернулась и, увязая в сугробах, бегом бросилась к аллее, где через равные промежутки стояли телефонные автоматы.

«Скорая» приехала на удивление быстро: и десяти минут не прошло. Все это время Инга сидела на корточках рядом с парнем и переводила полный ужаса взгляд с окровавленной ноги на окровавленное лицо. Она не знала, должна ли что-то сделать, а если должна, то что; надо ли перевязать ногу и наложить жгут или лучше ничего не трогать, вдруг станет хуже… Инга сидела в расстегнутой дубленке и не ощущала холода, но руки тряслись от страха. Парень старался удержать на ней ослабленный взгляд и, кажется, был не вполне уверен, что она ему не мерещится. В какое-то мгновение, поддавшись необъяснимому порыву, Инга смело коснулась его длинных пальцев со сбитыми костяшками и сжала в своей руке, горячей от бурлящего в крови потрясения. Паренек ответил слабым пожатием.

Медики поначалу приняли Ингу за его подругу и без всяких возражений позволили запрыгнуть в машину. Но уже по пути в больницу стало известно, что она всеголишь «проходила мимо». Когда они оказались за стеклянными дверями приемного покоя, Ингу сразу оттеснили в сторону и отрывисто попросили не мешаться, подождать в холле. Паренька увезли на каталке. Он был без сознания. Инга опустилась на жесткую скамейку и впала в ступор. Она смутно понимала, что ее давно ждет сестра, ждет и волнуется, и теперь стоило бы пойти домой… Инга выполнила свой долг, ни к чему здесь больше сидеть, ведь ни имени, ни адреса паренька она не знает и ничем больше помочь не может. Инга все это понимала, но все равно не двигалась с места. Просто встать и уйти?.. Не узнать, как он там, сильно ли пострадал, скоро ли выздоровеет… Если она сейчас уйдет, то больше никогда не сможет заснуть.

Сколько длилось ее вязкое полузабытье, Инга не знала. В себя она пришла, разбуженная не угрызениями совести перед сестрой, которая наверняка уже названивала родителям ее подруги, а зычным голосом. Она не сразу сообразила, что обращаются к ней. Это была тучная женщина в черной шубе нараспашку. Карие глаза сверкали гневом, маленький морщинистый рот с тонкими губами изрыгал проклятия и требовал отвечать на вопросы. Инга не понимала, что происходит. Почему незнакомка обвиняет ее в том, что случилось с этим парнем? Нет, Инга вовсе не навлекала на себя неприятности и не вынуждала никого заступиться… И не ссорилась на улице ни с каким поклонником и не просила Филиппа вмешаться… Зачем она клевещет на нее? Зачем ругается?

Инга мысленно отбивалась от несправедливых нападок, но продолжала молчать, словно забыла, как говорить, забыла разом все существующие слова. За спиной женщины, властно отодвинутый ее мощной, обернутой в меха рукой, переминался невысокий мужчина в короткой изношенной дубленке. Незнакомец смущенно пожевывал нижнюю губу и смотрел на Ингу с легким сожалением и хорошо уловимой грустью, но не делал попыток вмешаться. Гневные излияния его спутницы прервала полная женщина средних лет в больничной форме медсестры. Скандалистка взирала на всех с высоты своего роста, как с трона, и держалась соответствующе, но служительницу красного креста это нисколько не смутило. Не повышая голоса, она отчитала кликушу, напомнила, что та находится в больнице и что уже поздно, попросила не кричать и вести себя как полагается, иначе ее выпроводят на улицу. Женщина поджала тонкие губы, враждебно зыркнула на обеих и с надменным фырканьем удалилась. Мужчина засеменил следом. Незаметно исчезла и пожилая медсестра.

Инга машинально опустилась на скамейку, но поток бессвязных мыслей прервался легким прикосновением к плечу. Инга вздрогнула и подняла голову. На нее смотрели добрые серые глаза пожилой заступницы. С материнской заботой она протягивала девушке невысокий стакан, где на самом донышке плескалась коричневатая жидкость, похожая на разведенную заварку. В нос ударил резкий травяной запах.

– Выпей, голубка.

Инга покачала головой и крепче прижала к груди школьную сумку.

– Возьми, возьми, это поможет прийти в себя.

Девушка вздохнула и робко потянулась к стакану, который медсестра держала в своей полной натруженной руке с аккуратными ногтями без следов лака. Инга залпом выпила отвратное лекарство. Женщина взяла пустой стакан и присела рядом на скамейку.

– Ты сидишь здесь уже больше часа… Родители знают, где ты?

Инга отыскала взглядом часы на стене. Боже, это правильное время?.. Инга вяло подумала о том, что вышла от подруги, живущей в десяти минутах неспешной ходьбы от ее дома, два часа назад.

– Ты помнишь свой номер телефона? Я вызову родителей, чтобы тебя забрали.

– У меня нет родителей, – машинально ответила Инга, тупо глядя перед собой.

– Кому же тогда позвонить?..

– Ноне. Сестре. – И бесцветным голосом продиктовала номер.

Женщина ласково потрепала ее по плечу и оставила в одиночестве. Не прошло и пяти секунд, как со стороны приемной стойки до Инги донесся ее мягкий голос. Она разговаривала по телефону.

– Твоя сестра сейчас приедет, – вернувшись, сообщила заступница. – Она ужасно перепугалась, мне с трудом удалось убедить ее, что с тобой все в порядке.

Инга не помнила, ответила ли что-нибудь.

– Ты молодец, что не прошла мимо и помогла парню.

Только сейчас девушка поняла, что до сих пор не задала самый главный вопрос, который все это время повторяла про себя:

– Как он?

Женщина с мягкой улыбкой заверила, что все обойдется.

– Паренек уже приходил в себя. Сообщил свой номер, мы вызвали его родителей… Ты разговаривала с его матерью.

Так это была его мать?.. К чему же было кричать на Ингу? Разве она в чем-то виновата?

– Не волнуйся, голубка, все обойдется. Он крепкий малый. Оклемается – будет бегать как раньше. Нож вошел в бедро, но артерию, слава богу, не задел.

Нож! По телу прокатилась волна озноба, на лбу выступил холодный пот, но дурноты Инга не почувствовала. Наверно, лекарство подействовало.

В приемный покой влетела Нона в чуть потрепанном, но все еще пригодном зимнем пальто, наспех накинутом на домашние брюки и рубашку. Ингу засыпали вопросами пополам с упреками, но девушка не поняла и половины сказанного и не находила слов для ответа. Ей казалось, сестра говорит слишком быстро. К счастью, на помощь пришла все та же благодетельница. Без нее Инга ни за что бы не сумела внятно растолковать суть происходящего и Ноне пришлось бы довольствоваться путаным лепетанием сестры и мучиться, не случилось ли чего, не скрывает ли та какой-нибудь страшной правды.

На следующий день Инга сбежала с двух последних уроков, села на автобус и поехала в больницу. Она хотела попасть туда как можно раньше, пока взрослые на работе. Миновав стеклянные двери, Инга неуверенно замерла на пороге. На мгновение показалось, что она ошиблась адресом. В ярком свете зимнего дня приемный покой выглядел совсем не так, как вчера вечером, в приглушенном отблеске ламп. Девушку заметили прежде, чем она отыскала среди персонала знакомое лицо. Вчерашней благодетельницы на посту не было, но Ингу приметила другая медсестра, и коротко объяснила, что нужная палата находится на третьем этаже напротив выхода на лестницу.

Инга долго топталась у двери палаты, мучаясь сомнениями. Что она здесь делает? Может, он и не запомнил ее. Зачем она вообще пришла? Инга и сама не понимала. Она чувствовала ответственность за него, но не находила тому объяснений. Как бы ни старалась, Инга не могла избавиться от странной, почти жизненно важной необходимости узнать, все ли с ним в порядке. Она ловила себя на мысли, что думает о нем совсем не как о чужом человеке, хотя даже имени его не знает. Разве по силам ей было после всех раздумий и тревог, из-за которых она не сомкнула ночью глаз и весь день проходила как заколдованная, забыть о нем и как ни в чем не бывало вернуться в жизненный строй? Но какое она имеет на него право? У него своя жизнь. И девушка, наверно, есть… Вдруг они сейчас вместе, а Инга войдет и все испортит, вызовет ненужные подозрения, рассорит влюбленных…

Инга повернулась с твердым намерением уйти… и приросла к месту. Опираясь на костыль, поодаль от нее стоял и улыбался тот самый паренек. В свободной руке он держал чисто вымытую кружку, еще покрытую каплями воды, и запотевший изнутри целлофановый пакетик, в котором смутно проглядывались несколько столовых приборов. Со вчерашнего дня Ингу преследовали видения о залитом кровью лице, но сейчас паренек выглядел многим лучше, и девушка незаметно выдохнула, словно боялась, как бы его не оставили в жутком истерзанном виде, в котором она обнаружила его накануне в сквере. Ссадины на лице были воспалены, но уже не кровоточили. На сломанной переносице и под плавным изгибом левой брови белели кусочки пластыря. Веко подбитого глаза опухло и плотно сомкнулось; красновато-фиолетовый отек, судя по яркому отливу, спадет еще не скоро. Инга заметила, что цвет радужки здорового глаза у паренька темно-карий и очень глубокий, нос крупный, почти треугольный, а короткие кучерявые волосы рыжевато-каштановые и на вид жесткие, как проволока.

По нежной улыбке Инга поняла, что от его внимания не укрылось ее неловкое топтание у двери. От этой мысли ее бросило в жар, она отвела взгляд и, скрывая волнение, поправила лямку школьной сумки, а паренек тепло и сердечно поздоровался, как будто знал ее уже очень давно.

Они присели на деревянную скамью рядом с палатой и разговорились. Он сказал, что его зовут Филипп, и сразу начал называть Ингу на «ты». Голос у него был по-юношески мягкий и чистый, речь правильная, почти книжная, без жаргонизмов и ругательств, и это сразу понравилось Инге. Держался он без самомнения и бахвальства, спокойно и дружелюбно. Посетовал на три выбитых зуба, кражу бумажника и любимых часов. Узнав, что он студент второго курса строительного университета, Инга немало удивилась. Надо же, он старше на целых два года… Она-то посчитала его своим ровесником.

Инге хотелось узнать о ранении – как это произошло и какими последствиями обернется, – но слова не шли с языка. Филипп, однако, не обошел эту тему и простодушно рассказал о нападении хулиганов. Привязались самым классическим образом: попросив закурить. Здоровый образ жизни Филиппа не понравился уличным хищникам. Он вовсе не хотел развязывать эту потасовку, понимал, что против четверых ему не выстоять, и уже прибавил шаг, приготовившись сбежать – он хорошо знал тот район и собирался запутать преследователей, оставить их с носом, – но агрессоры, словно разгадав его намерения, окружили Филиппа и утянули к деревьям. «Отойдем-ка в сторонку, поговорим».

Слово за слово – нужен был только повод. Пока наскакивали спереди, он еще отбивался, но потом кто-то подобрался сзади и ударил два раза в бедро. Филипп даже боли не почувствовал – на землю повалился, подкошенный внезапной слабостью, из-за отказанной ноги.

Архаровцы отпинали его как следует, содрали куртку и новые ботинки, расстегнули браслет часов и после контрольных пинков под ребра дали стрекача. Наперерез через аллею перебежали на другую сторону, перемахнули через ограду за деревьями и кубарем скатились в подземку метро. И все это на глазах непрерывно сменяющих друг друга прохожих. Они скользили на переднем плане, но оставались для Филиппа темными фигурами с расплывчатыми белыми лицами, повернутыми в его сторону.

Когда его сбили на землю, через мельтешащие перед лицом ботинки со стальными носами и зубчатыми заклепками он видел, как люди оглядываются, некоторые даже останавливаются, чтобы понаблюдать, а потом идут дальше. Но едва гоп-компания, оставив жертву, чесанула к аллее, это сразу вспугнуло зевак. Испуганно шарахнувшись, поминутно озираясь, они поспешили убраться, как услышал Филипп, «из неблагоприятного района». И никому даже в голову не пришло притормозить у одного из телефонов-автоматов и вызвать наряд. Это не заняло бы и минуты. Просто сообщить адрес, в двух словах обрисовать ситуацию и повесить трубку. Так думал Филипп, но его мысли не совпадали с мыслями прохожих, а внушать он не умел.

Филипп лежал на снегу так долго, что успела отмерзнуть спина. Задетая ножом конечность странно помалкивала, сам он едва о ней думал и считал, что не может подняться только из-за сотрясения: его сильно ударили по голове, когда приходовали ботинками со стальными носами. От любого движения страшно двоилось в глазах, а когда он попытался встать, его вырвало. Филипп сплюнул выбитые зубы и лег обратно на снег. Он решил полежать, пока не придет в себя, но потом невесть откуда перед ним возникло чудесное видение в синей шапочке с белым пушистым помпоном сверху, похожим на кроличий хвостик. На отложном воротнике дубленки лежала темная коса, через довлеющий ужас в очаровательных карих глазах пробивалось сострадание. Как Инга и думала, Филипп не сразу определил, настоящая она или нет, но когда он почувствовал своей заледенелой рукой тепло ее пальцев, то понял, что девушка не чудится ему, и от этого сразу полегчало. Она не бросит его, Филипп это знал, видел по ее глазам.

Как и сказала добрая медсестра, Филиппу повезло. Нож прошел в миллиметрах от артерии. Костыль Филиппу дали для чистой проформы, чтобы ногу не напрягал. Гораздо сильнее врача беспокоило сотрясение мозга, из-за которого Филипп вчера постоянно терял сознание. Но сегодня ему гораздо лучше, так что надолго задерживаться в больнице он не собирается, больно здесь тоскливо. После должного наблюдения, если никаких осложнений не проявится, он вернется домой.

Филипп вдруг замолчал, посмотрел на Ингу и осторожно взял ее за руку. Совсем как она вчера, только сейчас его пальцы не были холодными и безвольными. Инга ощутила крепкое ласковое пожатие. Он тихо поблагодарил, легонько прикоснулся разбитыми губами к ее пальцам и бережно вернул руку ей на колено. Инга сидела с горячей краской на щеках и не поднимала глаз. Она окончательно перестала воспринимать его как чужого. Неужели они познакомились только вчера? Она чувствовала себя странным образом связанной с ним. Не может быть, что ей придется в итоге проститься и отправиться своей дорогой. Жить и не знать, как и чем живет он, все ли с ним хорошо?..

Они просидели больше часа. Филипп не хотел впутывать ее в эту историю и сталкивать со стражем порядка, с которым у него после обеда была назначена встреча, и предложил увидеться завтра на этом же месте. У девушки радостно екнуло сердце: он хочет общаться дальше! Филипп сосредоточенно смотрел перед собой. На лице отразились сомнения и легкий страх, но потом он пересилил себя и попросил номер ее телефона. Инга улыбнулась, вытащила из сумки первую попавшуюся тетрадь и разборчивым почерком вывела цифры. Аккуратно сложила листок пополам и протянула Филиппу. Он согнул бумажный прямоугольник вдвое и сунул в задний карман джинсов.

Инга и Филипп стояли друг напротив друга в сторонке от прохода, чтобы не мешать другим пациентам и посетителям, которые сновали туда-сюда, в домашней одежде или в расстегнутом пуховике, здоровым бодрым шагом или прихрамывая, с полотенцами и кружками, с вещевыми сумками и гостинцами. Время стремительно приближалось к минуте прощания. Пора уходить, иначе Инга рискует нос к носу столкнуться с блюстителем закона.

С языка сорвались бессвязные извинения: нехорошо, что она явилась с пустыми руками, даже апельсинов не принесла… «Господи, что я несу»? – ужаснулась про себя Инга. Филипп засмеялся, чуть разомкнув при этом разбитые губы и обнажив черный просвет в передних зубах. Из-за воспаленных ссадин он не мог улыбнуться шире, смех получился сдержанным, но здоровый глаз так красиво сузился и так ярко засиял, что девушка сразу поняла: у него очень приятная улыбка. Инге захотелось дождаться его выздоровления и убедиться в этом самой, услышать, как он смеется в полный голос, увидеть, как меняется при этом его лицо, как блестят глаза…

Они уговорились созвониться сегодня вечером. После недолгой борьбы с собой Инга собралась с духом, смело шагнула к Филиппу и, привстав на цыпочки, поцеловала в щеку, после чего развернулась и с бешено колотящимся сердцем выскользнула на лестницу. Лифт был только для пациентов и медперсонала.


***

Инга открыла глаза. В плеве слез окружающий мир искажался и плыл, неузнаваемый и чужой. Девушка не проклинала провидение за встречу, изменившую ее жизнь и жизнь Филиппа, но не понимала, как могло все закончиться так скоро и таким чудовищно несправедливым образом. Она не переставала думать о том, как бы все сложилось, не завладей Филипп оружием. Он хотел защитить ее, он всего лишь пытался защитить ее… Неужели они нашли друг друга только для того, чтобы спустя двенадцать лет Филипп погиб от рук живодеров?..

Когда Инга и Филипп увидели группу вооруженных незнакомцев, они приняли их за агрессивных туристов, которым после охоты на местную дичь захотелось выплеснуть энергию на добычу покрупнее, с которой интереснее играть. Кто же знал, что эти стервятники живут здесь? Инга вновь и вновь возвращалась к мыслям о том, что было бы, попади они с Филиппом в плен вместе. Может, их действительно разлучили бы в итоге, как утверждал Захар, но вдруг кому-нибудь из них удалось бы сбежать и освободить другого? Что теперь говорить…

Инга уперлась в подлокотник кушетки, поднесла руку к лицу, губами коснулась безымянного пальца и закрыла глаза. Она по-прежнему чувствовала кольцо. Бледный след исчез под загаром, но Инге казалось, она все еще способна ощутить углубление…

Узница проглотила вязкий комок слез, тихонько всхлипнула, но глаз не открыла. Как долго еще она сможет удерживать призрачную тень? Если бы удалось раздобыть нож или хотя бы осколок… Один глубокий окольцовывающий порез – и шрам навеки с ней. И как бы Захар уже ни старался и сколько бы усилий ни прикладывал в стремлении поработить ее разум и волю, перенесенный из души отпечаток не позволит забыть. Пусть даже она потерпит поражение в борьбе за свободу, пусть ее силой вернут в земные кандалы, все это не будет иметь никакого значения, ведь она уже не забудет, никогда не забудет. Ослепить ее рассудок шакалам не удастся. Нет.

Но что ждет ее после этого? Не сумев вырвать Филиппа из ее сердца, Захар взбесится и вышлет Ингу прочь, в самое неприглядное и отвратное место, какое только сумеет подыскать: пусть осознает, как сильно сглупила, пусть поймет, от чего отказалась. Но не в природе таких шакалов проигрывать кому-то или прощать чужую хитрость. Через месяц-другой он заберет ее обратно и постарается избавиться от горького привкуса своего поражения. Ему хватит ума понять, что никакие пытки и наказания не изменят ее чувств. И все потуги завладеть ее рассудком, подчинить себе и до черноты развратить ни к чему не приведут. Если в ослеплении гневом он не забьет ее до смерти, то в конечном итоге, испробовав против нее все средства, не останется ничего другого, как снова ее продать. Инга уверена: так все и будет. Не стоит ждать от него легкой смерти.

Значит, вот какова теперь цена ее воспоминаний… Что ж, она готова ее заплатить.

Инга устало уронила руки на колени. Пальцы соскользнули на кожаный браслет. Инга опустила глаза на желтоватые резцы в петельках украшения. Не похожи они на крокодильи, больно уж маленькие. Разве у таких исполинов мира пресмыкающихся не должны быть мощные клыки? Инга стянула браслет на узкую часть запястья, чтобы не так натирало, и вновь обратилась к мыслям, обманчиво складным и утешительным до возвращения в реальный мир.

Время неумолимо движется… Захар намерен завоевать ее доверие, он хочет заставить ее поверить, будто она собирается уступить по доброй воле. Поэтому дал еще один месяц. Наверно, так он подчиняет всех пойманных девушек… Не потому ли марьяжницы глядят на него масленым взглядом и готовы исполнить любое пожелание? Инга старалась представить, как могло проходить их приручение. С самого начала он старается показать свою доброжелательность, умело жонглирует заботой и властью, ласково журчит и стрекочет, но и спуску не дает: пресекает капризы и непослушание, оставляет последнее слово за собой. Постепенно в мозгу у девушек закрепляется рефлекс: он добр и нежен, если они смиренны и следуют его наказам. Течение их мыслей оборачивается вспять, они с полной уверенностью начинают думать, будто он сыграл важнейшую роль в их жизни, уберег от черного рынка. И как итог: Захар видится им единственным благодетелем, за утешением и защитой они бегут к нему, впитывают его слова и нравоучения, проникаются безоговорочным доверием и восхищением.

Инга что есть мочи вогнала ногти в ладони. Лицо исказилось от боли, губы задрожали от выступивших слез. Боже мой… Что если в приручении он обходится своими силами, знаниями, умениями? С ловкостью фокусника перетасовывает жизненные взгляды и ценности, искажает восприятие, заставляет сомневаться в увиденном? Берет законы и правила Большой земли, извращает и вкладывает обратно в голову. А под конец, для закрепления безраздельной власти, опаивает зельями и получает марионетку, выточенную его собственным словом, с крепко привязанными нитями, с подобострастным взглядом и бессменной улыбкой на губах.

Внутри что-то лопнуло. Инга едва не вскрикнула от боли. Если все именно так… ей не жить. Бог знает, что Захар успеет сделать, пока ей не подвернется возможность избавиться от его отравляющего воздействия, вырваться на свободу… Но подвернется ли случай вообще? Может быть, все пленницы думали схожим образом, питали слепые надежды, до поры до времени держались за твердую уверенность в том, что наделены природным иммунитетом и сломить их не удастся никогда… Разве Инга не думает так же, разве не чувствует в себе иммунитет против Захара? Но не обманывается ли она? Откуда ей знать, через что довелось пройти другим пленницам, что у них отняли, прежде чем к полученным трофеям Захара присоединилось их повиновение? Вдруг они тоже считали себя иммунизированными против душегуба и клятвенно божились никогда не поддаваться его влиянию? А теперь ждут с нетерпением каждую вальпургиеву ночь, вьются вокруг Захара, чуть ли не под руку подбиваются, требуя ласки, урывают любую возможность прикоснуться к нему.

Сердце в отчаянии рвалось наружу, в мозг неистово вгрызались болезненно-яркие обрывки уготованного ей будущего. На коленях у Захара, обнимая пирата одной рукой за плечи, а второй поглаживая обритую голову. Инга смотрит на него влюбленными глазами и ждет его ласки, пока он спокойно разговаривает с одним из воспитанников. Забыты все его деяния. Забыт Филипп. Инга больше не видит мужа во сне, бархатистый голос не звучит в ушах. Она не помнит его улыбку. Теперь она озабочена только тем, как вызвать улыбку на губах своего властителя, обратить на себя его внимание. Каждую ночь она ждет его с нетерпением, с нервозностью изголодавшейся фурии, но Захар приходит по графику, и это злит ее. Она соперничает с другими сиренами за его благосклонность, но в целом ведет себя безупречно, лишь бы радовать его.

Инга вскочила с кушетки, зажала рот ладонью, чтобы никто не услышал ее сдавленные рыдания, и торопливо скрылась в каморке, закрыв за собой дверь.

Глава 9

После воспоминаний о первой встрече снова изменились сны.

Инга и Филипп вместе покидали остров и по возвращении на материк раскрывали всему миру правду о темной стороне Понкайо. Или попадали в плен, их разлучали, но им удавалось выбраться и сбежать. Эти видения уже не были такими детальными, как обрывки последних минут жизни Филиппа, но их успокаивающая благодать затмевала рассудок сильнее кошмаров. Явственными были эмоции и чувства, которые они внушали. Инга просыпалась с ощущением тепла и света в груди, но уже спустя мгновение иллюзия спасения бесследно растворялась в горечи реальности.

Такие сны мучили не в пример больнее, ведь они дарили обманчивое облегчение, с которым Инга не хотела расставаться по пробуждении. Во сне все было хорошо, во сне шакалы получали по заслугам, а они возвращались домой – пусть и не совсем невредимые душевно и физически, но вместе, а это самое главное. Во сне Ингу и Филиппа разлучали не навсегда – лишь на несколько часов, но встреча была такой бурной, словно минули целые недели. Они сталкивались друг с другом в зарослях спящего пиратского логова и под покровом аспидной темноты обливались слезами, жарко целовались и лихорадочно шептались, не в силах поверить, что они здесь, держатся за руки, чувствуют друг друга кожей и губами, что они оба живы.

Инга открывала глаза, и ее лицо и руки еще горели от поцелуев и касаний Филиппа. В ушах трепетал любимый голос, радостный и вместе с тем испуганный: «Я так боялся потерять тебя!» Инга зарывалась лицом в подушку и безудержно рыдала, сдавленно кричала и молила провидение остановить ирреальное истязание.

И вот оно вняло ее призывам. Все закончилось резко, точно пленка оборвалась. На какую неделю это произошло, Инга не знала. Время давно превратилось в скомканную тягучую массу из дней и ночей, сдобренную ливневыми дождями, шелестом пальмовых опахал и все реже проявляющимся солнцем. Инга не покидала пределов веранды за исключением тех часов, когда Захар выгуливал ее по цветнику, что было для нее пытке сродни, ведь он заставлял ее разговаривать с ним или хотя бы («хотя бы!» – подчеркивал он) отвечать на вопросы. И она отвечала, только бы душегуб прекратил растравливать ее раны, унижать Филиппа, насмехаться над ним, оскорблять память о нем.

Инга думала о Филиппе все время. Перебирала в голове каждую встречу, каждое мгновение совместной жизни. Свидание за свиданием, поцелуй за поцелуем, утро за ночью и вечер за днем – и всё так же насыщенно и прекрасно, как в первый раз. Инга не могла, не хотела сопротивляться, ведь больше у нее ничего не осталось.

Она все реже выходила на веранду: щелканье птиц и громкие разговоры соседок давили на барабанные перепонки, ее мучила головная боль. Девушка часами напролет неподвижно лежала на кровати или спала. Ей полюбилось спать. Иллюзии больше не терзали ее, теперь она упивалась видениями прошлого. Именно таких снов она и ждала, им сопротивляться не хотела, принимала их подобно живительному экстракту панацеи, в притуплении погружалась в успокаивающую пучину анестезии. Все чувства, когда-то ею испытанные, все слова, когда-то ею сказанные и сказанные ей в реальности столь далекой и уже не существующей, она проживала вновь.

Едва проснувшись поутру, через час или два она опять спала. В следующий раз Инга открывала глаза уже после обеда, обводила тарелки равнодушным взглядом, переворачивалась на другой бок и дремала, пока не погружалась в анестезию. Просыпалась обессиленной и не хотела вставать с кровати, лежала и вспоминала все, что увидела и хотела бы увидеть. Не проходило и часа, как она снова спала. Она стала одержима снами, только в них чувствовала себя живой, только так могла еще раз увидеться с ним. Инга боялась забыть его лицо, забыть чистый бархатистый голос и медовый смех, который сводил ее с ума, забыть мягкое касание сильных рук. Во сне Филипп неизменно оказывался рядом, любимый и нежный, самый родной, только этими мгновениями она и дышала.

После того как подсознание прекратило мучить ее утопией счастливых сценариев, в которых Инга и Филипп сбегали из плена или, отбившись от изуверов еще на пляже, вместе возвращались на материк, узница больше не видела таких снов. И скучала по ним. К чему обманывать себя?.. Как бы ни терзали ее сладкие минуты воссоединения с Филиппом, разве она отказалась бы прочувствовать все это еще хотя бы раз? Но потом Инга поняла, что лучше жить реальными воспоминаниями, чем неисполненными мечтами. И девушка протягивала руки болеутоляющему забытью, погружалась в него и слушала чистый бархатистый голос, целовала Филиппа, нежилась в его руках, говорила с ним, обнимала.

Разве могла она отказаться от видений столь упоительных и благословенных в своем умерщвлении? Инга спала целыми сутками, бодрствуя в сумме каких-то два-три часа. Подносы с едой оставались нетронутыми: она больше не испытывала голода. Инга просыпалась только затем, чтобы сходить в туалет или глотнуть воды из походной фляги, которая стояла на полу между тумбочкой и кроватью. День и ночь проходили фоном и больше не волновали девушку. Ничто ее не волновало. Она уже не тяготилась мыслью о приручении, не боялась оказаться во власти душегуба. Кто это вообще?.. Почему она так его называет? Наверно, это плохой человек. Инга не помнила. Да и какая разница? К чему все эти тревоги? Девушка просовывала руки под пропитанную дымом подушку, зарывалась в нее лицом и закрывала глаза.

Сколько дней продолжалось это умиротворяющее самозабвение, Инга не знала, но однажды оно оборвалось все той же повелевающей рукой. Требовательно встряхнув узницу за плечо, душитель громким басом выдернул ее из ласковых объятий забытья и вернул в одиозную реальность. Ингу заставили сесть, но долго в таком положении она пробыть не смогла и вскоре опять опустилась на теплую подушку. На двух перекликавшихся между собой пиратов она даже не взглянула.

– Инга, не смей спать, я сказал! – Изувер шагнул к ней и больно дернул за руку, возвращая в прежнюю позу.

Инга сложила руки на коленях и уставилась перед собой в ожидании, когда пираты наговорятся и уйдут, а она вернется к Филиппу. Увидит его глаза, услышит необыкновенно бархатистый голос и медовый смех, крепко обнимет, проведет по курчавым волосам. Из-за того, что он всегда коротко их остригал, они были жесткие, как тонкая проволока, – совсем такие, какими показались ей тогда в больнице.

Инга не вслушивалась в болтовню пиратов, но краем уха улавливала резкие нотки недовольства. Воздух завибрировал от ругательства – и пространство стремительно надвинулось на нее массивной фигурой палача. Ингу рывком подняли с кровати и куда-то повели. Прохладные доски под босыми ногами сменились нагретой землей; привычная сумрачность обступленной зеленью каморки взорвалась фантасмагорией яркого дня. После длительного пребывания в другой реальности с ее собственным солнцем, аляповатое кружево тени и света прожигало сетчатку. Крошечные солнечные прожекторы выискивали что-то в листве, выписывая им одним известные фигуры. Глаз суетливо метался среди ослепительно белых прогалин, вызывающих головокружение и беспорядочный рой желто-зеленых «мух»; тело покачивалось под всеобщим волнением, стараясь подстроиться под оптическую пульсацию. Инга пошатнулась и чуть не упала, палач грубо встряхнул ее и приказал смотреть под ноги.

Трепещущее покрывало солнечных пятен исчезло, и девушку обступили золотисто-желтые деревянные стены, на первый взгляд знакомые, но где и когда она их видела, не было сил вспоминать. Перед глазами маячила черная футболка. Палач стоял слишком близко, но узницу это не беспокоило. Внезапно на голову мириадами крошечных ударов обрушился поток холодной воды. Под его стремительным напором опьянение сонным зельем тотчас улетучилось, оставив после себя лишь обрывки сладких видений и приятное послевкусие. Инга яростно вскрикнула и рванулась прочь, но проход загораживал изувер, и он же подкручивал вентиль, регулируя напор воды.

Свободной рукой он схватил узницу за локоть и направил лейку душа ей прямо в лицо. Инга в остервенении вырывалась из железной хватки, беспрестанно вскрикивала все с той же звериной яростью и, зажмурившись, заслонялась от водного хлыста руками.

Все закончилось так же резко, как и началось. Инга дышала тяжело и злобно отплевывалась.

– Довольно с тебя? – вполголоса спросил Захар, полностью одетый и до нитки промокший.

Он повесил лейку на место и потянулся к девушке, но его прикосновение стало той искрой, что разжигает фитиль.

– Не трогай меня, подонок! – крикнула Инга, отшатываясь от него, как от прокаженного.

Такой рьяной и всепоглощающей ненависти она еще не испытывала. Внутри словно щелкнуло что-то или сломалось, она больше не могла сдерживаться. Под разрушительным валом злобы и отвращения в душе все клокотало, вздымалось и обрушивалось. Она хотела расцарапать мучителю лицо, вонзить в него нож, испачкаться в его крови.

Пропустив мимо ушей сплюнутое с ядом оскорбление, Захар вцепился ей в локоть, точно клешней, и выволок взбешенную узницу наружу. Инга неистово сопротивлялась, упиралась босыми ногами в землю и яростно извивалась всем телом, но палач даже не прикладывал усилий в противостоянии этой буре. Инга осыпала его ругательствами, но изувер только посмеивался под нос. При виде этой самодовольной ухмылки девушкой овладело такое сильное желание убить его, что на глаза выступили слезы. Инга пыталась разжать стальной обруч цепкой хватки, а когда у нее ничего не вышло, переключилась на шакалье лыко с намерением располосовать его своими обломанными ногтями. Но не смогла дотянуться. Это довело ее до исступления, эмоции завладели разумом, над словами она уже не думала и над собою больше не властвовала. Где-то глубоко внутри слабо и жалостливо билось понимание, что Захар выводит ее нарочно, забавляется ее трепыханиями, но, ослепленная ненавистью и гневом, Инга была не в силах остановиться и взять себя в руки. Ей до безумия хотелось осыпать душителя бесчисленным множеством колотых и резаных ран, изувечить его так, как он изувечил ее жизнь.

Попросив сидящего на кушетке воспитанника «обождать немного», пират затолкал узницу в каморку и швырнул на пол. Дверь закрылась. Инга вскочила, схватила с тумбочки лампу и швырнула в Захара, но поганец отклонился. Лампа разбилась о стену за его спиной, на звон стекла и грохот никто и бровью не повел. Шакал рывком сократил расстояние до узницы, перехватил ее за талию, когда она кошкой запрыгнула на кровать, и повалил. Инга разъяренно отбивалась, старалась поцарапать или укусить, но Захар крепко ее держал. Она ругательски ругалась и проклинала душегуба, извиваясь под его руками, пыхтя и рыча, и от его невозмутимых замечаний, откуда, мол, она понабралась этих словечек, неужто друзья-моряки с Мельтахо научили, распалялась еще сильнее.

– Моя фурия! – Захар прижал ее узкие запястья к одеялу, чтобы неухоженные длинные ногти не добрались до его лица. – А ты еще спрашивала, почему я оставил тебя.

– Подонок! Убийца! – бесновалась девушка. – Не трогай меня, ублюдок! Не прикасайся ко мне!

– Ты не представляешь, как ты сейчас хороша. Сдерживаюсь с трудом.

Инга разразилась площадной бранью, но угнетатель только засмеялся.

– Я все думал, когда же тебя прорвет. Такой тихой была – я даже расстроился.

Титаническая сила душителя не оставила Инге надежды одолеть его. Он одержал верх, он всегда будет одерживать над ней верх. От своей жертвы он просто так не отступится. С цепкостью столь же хищной, сколь и демонической, он впивался в человека когтями и клыками и терзал рассудок подобно сочному куску плоти, подпитывая, подслащивая свое чрево чужими страданиями.

– Мне бы хотелось обсудить твою неожиданную любовь ко сну. Обсудить спокойно. Это возможно?

Инга задыхалась от злого бессилия и желания высвободиться. Подонок, подонок! Как же она его ненавидит! Будь он проклят! Почему это существо дышит, почему его пустили в этот мир? Желание убить было неодолимо. Убить, убить, перерезать горло! Никогда ее не терзали такие черные мысли, никогда Инга не оказывалась во власти ненависти до того закрепощающей, что в голове точно ураганы кружились. Мир смазывался и меркнул перед глазами и оставалось только ненавистное шакалье лыко, до которого она не могла дотянуться.

Закрыв глаза, лишь бы не видеть треклятой лукавой ухмылки, Инга вжалась всем телом в кровать и затряслась от беспомощных рыданий.

– Это да или нет? Давай так. Сейчас я отпущу твои руки. Если кинешься на меня снова и попытаешься оцарапать, я этим воспользуюсь и заберу свой подарок. Но ты ведь пока еще не готова его вручить, я прав? Хотя, конечно, решать тебе. Лично я буду только рад, потому что в лучшем виде тебя и представить нельзя. Серьезно, ты бы видела себя сейчас… Но раз уж пообещал… Инга, ты понимаешь, что я говорю? Посмотри на меня. Нет? Ну, будь по-твоему. Я честно предупредил, теперь с меня все взятки гладки. Раз… два… три… убираю руки…

Инга в нетерпении вырвалась из-под него, в одно мгновение перебралась на другую сторону кровати, повернулась спиной и свесила ноги на пол.

– Чего ты жиру бесишься, вот скажи? Зная, что на свободу тебе не вернуться, почему не примешь меня и то, что имеешь? Я взял тебя под свое крыло, поселил в отдельное жилище. Бога ради, я же спас тебя от притона! Ты бы и трех месяцев там не протянула со своей внешностью. Но вместо благодарности на меня обрушиваются проклятия.

Инга с остервенением сжала в кулаке байковое одеяло. Ее трясло от гнева, дыхание перехватывало ненавистью, точно невидимая рука сжимала горло, но девушка удержалась от выпада. Ненавязчиво брошенное Захаром предостережение о «подарке» угодило точно в цель. Но неужели когда-нибудь ей все-таки придется это сделать?.. Инга отказывалась думать об этом.

– Ничего не скажешь? – Он коснулся ее влажных волос, погладил по спине.

Инга вскочила, дрожа от злобы, и с прямой спиной быстро отошла к окну.

– Что в нем было такого? Я намного сильнее и наружностью приятнее вышел, тебе не кажется? Да и поумнее буду, как ни крути, ведь я жив, а он нет.

Инга пообещала себе не реагировать на его слова, что бы ни случилось, но упоминание о Филиппе выбило из-под нее спасательный плот самообладания, на который она только-только взобралась, чтобы вернуть присутствие духа и выдержку. Инга порывисто обернулась, сжав кулаки и вогнав ногти в ладони. Плечи тяжело поднимались и опускались, в груди теснило, девушке не хватало воздуха. Ненависть заполоняла каждую клеточку тела, словно лесной пожар. Лицо было мокро от слез, соленая влага щипала и слепила, Инга видела перед собой лишь расплывчатые очертания ненавистного лыка и озлоблялась все сильнее при мысли о том, что изувер сначала унизил ее, заставил пресмыкаться, а теперь еще и насмехается. Инга проклинала безжалостное и несправедливое провидение, чья бездумная придурь – но как иначе это назвать? – швырнула ее в логово кровожадных истязателей. Чем она такое заслужила?

– Разница между тобой и теми, кто мог меня купить, лишь в том, что тебе все досталось задарма! Но ты даже хуже, потому что прикрываешься добродетелью! – в исступлении прошипела узница. И сразу пожалела об этом. Зачем она разговаривает с ним? Все равно что объяснять стервятнику плюсы здорового питания или втолковывать шакалу правила обращения с младшими участниками пищевой цепи.

– Ты правда считаешь свою жизнь здесь ничуть не лучше той, какая могла бы ждать тебя в притоне?

Инга в негодовании фыркнула и отвернулась к окну.

– Неплохой ответ, – оценил Захар, но ее отклика не дождался. После короткого молчания он заговорил снова, уже без прежней напускной нежности: – Значит так, радость моя. Не знаю, нарочно ли ты устроила тут сонное царство или нет, пыталась таким образом свести счеты с жизнью и со мной или сама не понимала, что творишь, но спустить я это не могу. Патрик! – гаркнул он так, что Инга невольно вздрогнула. – Заходи, мы уже одеты.

Девушка со страхом повернулась к двери как раз в ту минуту, когда с веранды в каморку ступил угрюмый кореец. Из кармана показался закрытый колпачком шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Пират с профессиональной небрежностью щелкнул по цилиндру, выгоняя пузырьки воздуха наверх. Ингу охватил озноб, скрещенные на груди руки безвольно упали вдоль тела. Комната посерела и закачалась, как во время шторма. Сердце боязливо стукнуло и пустилось в беспорядочный галоп; от противного липкого ужаса засосало под ложечкой. Инге стало дурно. Вязкий комок подкатил к горлу, рот наполнился горькой слюной. Инга перевела испуганный взгляд на Захара, но натолкнулась на все ту же лукавую ухмылку. Как всегда, на бесстрастном лице не отразилось ни единой мысли.

Они отберут ее способность мыслить здраво. Рассудком будут двигать желания тела, она забудет себя, забудет обо всем, что у нее отняли, точно этого никогда и не было. Филипп затеряется в небытие, память исказится, хладнокровное убийство сотрется из распаленного мозга и больше не потревожит ослепленного сердца. Шакалы сделают ее равной себе, и впоследствии она, быть может, поблагодарит за это. Поблагодарит, что избавили от прежней жизни, сделали «сильнее».

Резким броском на поверхность сознания узница пришла в себя. Сердце кипело, как в котле, во рту отдавало горечью, но вязкого комка больше не было, серая вата перед глазами исчезла. Нет смысла о чем-то просить. Инга кинулась в уборную, хлопнула дверью без замков и задвижек, выплеснула воду со дна эмалированного таза и, когда палач распахнул дверь, замахнулась на него своим единственным орудием защиты.

Захар одним ударом кулака со страшным грохотом выбил таз из ее рук и поймал Ингу, которая попыталась проскользнуть мимо него.

– Мы же вроде уговорились спокойно все обсудить, нет?

Он в мгновение ока скрутил ее и теперь крепко удерживал, оставаясь за спиной, как чревовещатель со своей куклой. Инга чувствовала, что ее неумолимо толкают вперед, к кровати, по другую сторону которой терпеливо дожидался окончания спектакля равнодушный прислужник со шприцом, и упиралась в пол голыми пятками, но Захар приподнимал ее и тащил дальше.

Воспитанник шагнул им навстречу. Инга в отчаянии поняла: не остается ничего другого, кроме как просить и умолять.

– Не надо, пожалуйста! – Девушка выкручивалась всем телом, приседая и подпрыгивая, но сведенные за спину руки оставались в мертвом зажиме. – Я больше не буду спать! Не буду!

Захар повалил ее лицом вниз на измятое сырое одеяло и навис над нею, упершись коленом в матрас. Кандалы железных пальцев не сместились ни на сантиметр. Инга залилась слезами.

– Захар, не надо! Я все поняла! Я все поняла! Пожалуйста, умоляю, Захар, не надо, не надо!

До нее донесся тихий смешок, но ответа не последовало.

Инга лежала лицом к окну и прекрасно видела, как пират с отравой в руках обошел кровать и склонился, подставив ее взору свое обветренное скуластое лицо. Цепкий взгляд черных глаз на мгновение встретился с ее взглядом, кореец с безразличием отвернулся и нацелился на нее иголкой. Инга неистово задергала плечами, но тут же закричала от пронзившей суставы боли, когда Захар приподнял ее вывернутые руки и вдавил тело в кровать.

– Не дергайся, дорогая, или будет еще больнее.

Инга в ужасе зажмурилась, чтобы не видеть, как в предплечье втыкается игла. Захар отпустил ее руки. Она медленно перевернулась набок и села, опустошенная и раздавленная чужой волей. Растянутые плечевые мышцы не давали сделать ни одного движения без пронзающей боли. Мокрую голову холодило сквозняком, щеки обжигало злыми слезами. Какая же она беспомощная и жалкая…

Инга с тревогой прислушивалась к себе, но не чувствовала никаких изменений. Она все также ненавидит палачей, сейчас даже во сто крат сильнее. Ей по-прежнему хочется рассечь шею Захара. Она все еще любит Филиппа, все еще помнит, как его застрелили у нее на глазах. Он захлебнулся кровью. Инга не коснулась его на прощание. Да, она помнит. Шакал срезал часы с мертвой руки.

– Патрик, друг мой, постучись к девушкам, пусть принесут ведро воды и тряпку. Я тут посижу на всякий.

Прислужник молча накрыл иглу колпачком и вышел, не забыв притворить за собой дверь. Инга поднялась с кровати и неосознанно двинулась к уборной. Когда ее удержали за локоть, она покорно остановилась и даже не подняла головы.

– Реветь по углам потом будешь. Сейчас у тебя есть дела. Приведи жилище в порядок. Подушки, одеяло и постельное белье отдашь соседкам, они просушат и вечеромвернут. Приступай.

Глава 10

Инга сидела на корточках в углу между книжным стеллажом и стеной, вцепившись пальцами в волосы, склонив голову до самых коленей, и беспокойно раскачивалась взад-вперед. Из груди вырывалось сбитое дыхание, Инга давилась рыданиями, всхлипывая от беспрестанно текущих слез. Ей было жарко. Организм настойчиво требовал выплеска энергии, но девушка не двигалась с места. Она боялась поддаться энергетическому удару, боялась впасть в забытье и потерять власть над собой. Нельзя забывать. Нельзя забывать. Инга настойчиво удерживала в сознании любимый образ. Глаза темно-карие, волосы каштановые с рыжеватым отливом, который особенно заметен в солнечную погоду и под светом желтых ламп, на ощупь пружинистые и жесткие, как проволока. Кто-то однажды сказал Инге, что у Филиппа слишком пухлые губы, из-за чего рот кажется большим. Но Инга так не считала. Она обожает его губы, обожает целовать их, поглаживать пальцами, любоваться ими в предвкушении поцелуя. Она любит в Филиппе все, она знает каждую его морщинку, которая появляется при улыбке, каждый взгляд, каждый жест. У него очень красивые руки, крепкие и при этом нежные и ласковые. В объятьях Филиппа она становится его творением, его скульптурой, до того в них спокойно и тепло.

Странно отчетливые фрагменты крутились в голове, окликая Ингу на разные голоса, запутывая диссонансом звуков и красок. Обрывки воспоминаний складывались между собой подобно самоцветам калейдоскопа, но тут же разлетались в разные стороны, и выхватить что-либо из этой лихорадочной круговерти было неимоверно сложно, приходилось напрягать каждую клеточку тела и мозга.

Инга сжала голову и склонилась еще ниже.

– Пожалуйста, пожалуйста… – разгоряченно шептала она, как в бреду, захлебываясь слезами. – Филипп… Не оставляй меня…

Ирман. У нее такая же фамилия, как у него. Ирман. Филипп Ирман. Инга Ирман. Глаза темно-карие, в зависимости от освещения зрачок исчезает, но черными они не становятся. В них нет зеленых вкраплений, только чистый меланин. Сестра не раз говорила, что Инга и Филипп немного похожи друг на друга: такой же разрез глаз, такой же открытый и лучистый взгляд.

Инга подарила ему серебряную цепочку на первую годовщину отношений. Шакал обыскал мертвое тело у нее на глазах. Филипп смотрел прямо на Ингу, но взгляд уже ничего не выражал. Падальщик расстегнул цепочку – да, Инга слышала ругань: тугой замочек никак не поддавался, ведь Филипп никогда ее не снимал – и срезал с запястья часы. Наверно, так же действовали те хулиганы в сквере. Не потому ли все повторилось, что в тот день она не должна была его найти? Неужели ему суждено было замерзнуть в снегу и умереть от воспаления легких, а она сорвала планы костлявой? Не за то ли сейчас расплачивается?

Филипп Ирман. Инга Ирман. Она помнит.

Любимый голос звучал в ушах и в голове, шептал и звал, но определить направление Инга не могла. Отголоски ли это воспоминаний или он внял ее отчаянному зову?

Да, она вспомнила. У нее была замершая беременность. Инга носила мертвый плод в течение двух с половиной недель. Она попала в реанимацию в тяжелом состоянии: от воспаления развилось сильное кровотечение и пошли осложнения. Потом она долго лежала под капельницей и еще три месяца восстанавливалась. О беременности Инга узнала последней, когда пришла в себя на больничной койке. Врачам удалось отвадить беду, спасти ей жизнь, но через полгода пришлось сделать еще одну операцию, и детей после этого она иметь не может.

Домой после операции она вернулась только спустя два месяца, подлатанная и вместе с тем вымотанная, искромсанная морально и физически. Филипп все время был рядом, поддерживал и успокаивал, а она швырялась в него чем попало, кричала, отказывалась от еды и запиралась в ванной, чтобы выплакаться. Филипп и Нона стучались, испуганно окликали ее и просили выйти. Если она не отвечала, вскрывали дверь. Приступы мертвецкой апатии, когда не было сил пошевелиться и хотелось только лежать и смотреть в стену, сменялись вспышками ярости, когда Инга сыпала обвинениями и упреками: почему они не могут хотя бы на пять минут оставить ее в покое?!

Нервным срывам не было конца. Однажды Инга вышла из себя особенно сильно и в слезах сказала Филиппу, что им лучше разойтись. Пусть он найдет себе другую, здоровую и полноценную, не подкошенную припадками, которая не будет швыряться в него книгами и плакать по десять раз на дню. Она гнала его в бессильном отчаянии, Филипп не хотел уходить, ему было страшно оставлять ее, но верная и заботливая Нона посоветовала не подливать масло в огонь: сейчас не лучшее время для объяснений, пусть Инга успокоится. Нона заверила Филиппа, что с Ингой ничего не случится, пока она рядом, и пообещала держать с ним связь.

Филипп ушел домой, но назавтра вернулся. Инга не пожелала его видеть. Он приходил и звонил каждый день на протяжении трех недель, потом не выдержал и после очередного переданного через Нону отказа поговорить не выдержал и, посчитав, что дал Инге достаточно времени побыть одной, прошел в комнату, где они жили вместе, пока его не выслали прочь. Инга в слезах повторила все, что сказала три недели назад. Филипп глядел на нее мрачно и уже не пытался переубедить. Инга похолодела при мысли, что он, должно быть, внял ее слову, обдумал все и теперь пришел проститься. Когда он шагнул к ней с явным намерением обнять, Инга в ужасе отшатнулась. Если он коснется ее, она уже не сможет его отпустить, никогда не сможет. Филипп загнал ее в угол, мягко, невзирая на горькое сопротивление, притянул к себе, и через собственное бессвязное лепетание Инга услышала любимый голос. «Я не собираюсь никого искать. То, что случилось, не только твое несчастье, но и мое. Мы должны справиться с этим вместе, потому что мне тоже тяжело, как и тебе. И ты нужна мне сейчас, как никогда. Я без тебя не справлюсь».

Инга разрыдалась. Как она могла прогнать его? А если бы он не вернулся? Она вцепилась в него изо всех сил, Филипп уложил ее рядом с собой на диван и стал гладить по спине и волосам, ласково приговаривая, что у них все наладится, главное не отдаляться друг от друга. Инга заливалась слезами у него на плече, вдыхая родной запах, и спустя час задремала, обессиленная, но умиротворенная.

Когда она проснулась, он сказал, что им надо пожениться. Может, хоть так она выбросит из головы глупые мысли, прекратит наконец думать, будто он хочет оставить ее. Он никогда не оставит ее. Кто же будет защищать его от хулиганов? Инга печально улыбнулась. Она согласилась, но с условием, что они дождутся, пока она закончит курс психотерапии, немного оправится… Еще же и диплом надо получить, работу над которым она отложила из-за болезни. Филипп не стал скрывать досады: все отодвигается на неопределенный срок, а важно сделать это именно сейчас, как она не понимает?.. Но Инга просила так отчаянно, и он уступил. Про себя она решила дать ему возможность все обдумать. Она безумно его любит, но брак из чувства долга?.. Нет, это дело заранее проигрышное.

На следующий день Филипп, как и три недели назад, сопровождал ее к психотерапевту, а спустя год со словами «все, думаю, я выдержал твое испытание, больше никаких отсрочек» сделал ее наконец-то своей. Инге было двадцать четыре.

Она помнит. Помнит до мельчайших подробностей! Но вдруг это яркое и детальное воспоминание не более чем выброс перед забвением, последняя мышечная активность покойника перед кремацией? Нет! Такого не случится! Она ведь помнит! Все помнит! Она не забудет, ни за что не забудет, он живет в ней, он часть ее!

– Филипп Ирман… Инга Ирман… – шептала узница, всхлипывая и проглатывая окончания слов. – Филипп… Филипп…

Она всегда называла его полным именем, без сокращений. Он не оставил ее тогда, не оставит и сейчас.

Обрывки воспоминаний разрывали мозг на части. Ноги затекли и страшно ныли, пятки горели огнем. Сидеть на одном месте больше не было сил. Инга выпрямилась и прислонилась к стене. Так она стояла невесть сколько, сжимая и разжимая пальцы, дыша тяжело и прерывисто. Инга не могла лечь в постель: матрасы унесли и теперь кровать зияла обнаженным каркасом, точно деревянная клетка. Еще одна…

Инга прошла в уборную, плеснула водой в пылающее лицо и долго-долго стояла над умывальником, роняя слезы в эмалированный таз, которым еще совсем недавно хотела оглушить палача. Инга прижала прохладную влажную ладонь ко лбу, а когда та нагрелась, оросила руки еще раз и умыла шею, провела от кистей до локтей и выше, до самых плеч, тщетно пытаясь остудить распаленное тело. Как жаль, что нельзя принять душ!.. Инга вспомнила, как Захар направил лейку ей прямо в лицо и удерживал, пока она не стала захлебываться. Девушка вспыхнула обжигающей ненавистью, сжала кулаки и стремительной, какой-то механической и будто чужой поступью вышла на веранду.

Кушетка на месте, никто ее не унес. Инга легла и отвернулась лицом к спинке, поджав под себя ноги. Но долго не улежала. Оглушительная птичья трескотня действовала на нервы сильнее скрежета вилки по стеклу. Зачем так орать? Каждая клетка полыхала; искусственно подогретая кровь с бешеной скоростью неслась по венам, и не было возможности усмирить это пламя! Инга перевернулась на другой бок. Мягкая обивка раздражала и натирала кожу; непроизвольно сокращалась мышца на левом бедре, руки и ноги сводило нервными судорогами, словно кто-то привязал нитку и теперь забавлялся, дергая из стороны в сторону. Инга рывком села, свесив ноги на пол, и вцепилась в края кушетки. Не двигаться. Не двигаться, и все пройдет. Чем больше она суетится, тем сильнее распаляется.

– Инга!.. Инга!..

Это по-настоящему, или он зовет ее из воспоминаний?.. Инга открыла глаза, но перед ней никого не было. Девушка надсадно всхлипнула и расплакалась. Сойти бы с ума. Начать бы видеть его. Почему она не может видеть его? Пусть заберет ее с собой.

Инга вскочила с кушетки, пнула подушку и заметалась по веранде. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть, пять, четыре, три, два, один… Шесть шагов – из одного конца в другой. Еще раз. Еще раз. Инга резко остановилась, словно налетела на невидимую стену. Нельзя. Нельзя. Не поддаваться! Чем больше суетится, тем сильнее распаляется. Подкинешь дров – и пламя заиграет во всю мощь. Не подпитывать его, не кормить эмоциями!

Инга вернулась в дом и в попытке скрыться от невыносимого птичьего тарахтения, от которого тело исходило мелкими и частыми вздрагиваниями, как в нервном припадке, забилась в уборную и съехала на пол. Но трескотня достала ее и здесь, проникнув через маленькое зарешеченное окошко вентиляции в верхнем углу. Инга зажала уши ладонями, но теперь ее раздражали мелькающие перед глазами цветные точки. Было очень неудобно сидеть: давили задние карманы шорт, ноги в мокасинах скользили по забрызганному после умывания дощатому полу, в довесок больно упирались в стену позвонки.

Инга шагнула из уборной в комнату, с размаху закрыла дверь и пришла в неистовство, когда та не жахнула, как положено, на весь лагерь, а легонько шмякнулась о косяк. Инга расплакалась от бессилия и в отчаянии пополам со злостью прижала дверь рукой. Створка громко стукнула, но это было совсем не то, чего хотелось девушке. Добиться желаемого не удавалось, сколько бы сил она ни прикладывала, и после десяти минут исступленной борьбы Инга, оставив несчастную дверь в покое, забегала по каморке, размазывая слезы по лицу.

Изувер со своим прислужником нарочно забрал матрасы, чтобы она не находила себе места и не знала, куда приткнуться! Инга натянула джинсовую куртку и свернулась в клубок на полу под окном, но уже совсем скоро ей стало жарко. Птичья трескотня сверлом ввинчивалась в уши, спасу от нее не было, почему они не замолчат?! Инга со злыми слезами выдернула руки из рукавов и зашвырнула куртку в дальний угол. Может, почитать? Она любила книги, но к собранной Захаром библиотеке не притрагивалась и понятия не имела, какого рода литература пылится на полках стеллажа.

Нет, не будет она читать. Этот способ давно проверен, отвлекаться с его помощью бесполезно.

Пространство давило на виски и рассыпалось мириадами белых мушек. Инга металась от стены до стены в проходе между кроватью и окном, вычерчивая ломаную линию. Как же мало места! Ей хотелось двигаться кругами, двигаться до головокружения быстро, но не хватало проклятого места! В голове шумело, мысли крутились подобно кусочкам мозаики в центрифуге. Но вот выпал один: как жаль, что она разбила светильник. И посыпалось: как жаль, что светильников не пять и не десять, с каким бы наслаждением она перебила их все! Почему в ее комнате нет посуды? Даже окно без стекол! Проклятый шакал, ты все продумал!

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу… – задыхалась Инга, со сжатыми кулаками шныряя от стены до стены. – Я хочу, чтобы ты умер! Я хочу, чтобы ты умер!

– Инга!.. Инга!..

Девушка стиснула зубы, чтобы не закричать во все горло. Она не могла себе этого позволить, не хотела, чтобы кто-нибудь услышал и передал Захару и потом он опять издевался над нею. Сколько можно? Ей больше невмоготу выносить его присутствие, отвечать на его вопросы. Сил не осталось, не осталось! Как же она ненавидит его, боже! Почему она не может все закончить?

Инга рухнула на колени и с придушенными рыданиями согнулась в три погибели.

– Почему я тебя не вижу, почему я тебя не вижу, Филипп… – причитала она, давясь слезами. – Я не могу больше, не могу… Я должна была умереть вместе с тобой!..

Бьющееся в истерике тело повалилось набок. Инга притянула колени к груди и зарылась лицом в руки. Ей казалось, она выплакала все глаза.

Она пролежала так очень долго, пока не очнулась от какого-то грохота. Инга вздрогнула, высунула голову и подслеповато посмотрела на дверь. С веранды доносились голоса и суетня. Не хватало еще, чтобы ее увидели на полу такой вот скрюченной! Помогая себе руками и морщась от боли в плечевых суставах, Инга как можно скорее поднялась на ноги. Голова закружилась, комната поплыла в грязно-сером тумане, скрадывающем очертания предметов. Инга пошатнулась, но вовремя схватилась за широкий подоконник.

Дверь отворилась, в каморку вошел Захар со своим любимчиком Хомским, единственным приемышем среди птенцов, о котором прожужжал Инге все уши: да какой он надежный и незаменимый, да как же повезло, что он попал на остров и присоединился к команде, да как же я обходился без него раньше. У каждого в руках было по свернутому ватному матрасу. Пираты застелили кровать, Хомский пообещал «придержать Оскара», что бы это ни значило, и ушел, даже не глянув на узницу.

Захар поправил матрасы, вогнанные в кровать точно по размеру, и обернулся к Инге.

– Как самочувствие?

Филипп Ирман. Инга Ирман. У них один разрез глаз и один взгляд. Они поженились после тяжелого испытания. Он не оставил ее тогда, не оставит и сейчас. Она помнит. Ему выстрелили в грудь у нее на глазах. Он захлебнулся кровью. Она не прикоснулась к нему на прощание. Захар, этот шакал, отобрал у нее обручальное кольцо, а его жалкий выкормок срезал часы с мертвой руки. Она помнит.

– Почему ты не переоделась?

Инга с облегчением поняла: ничего не изменилось. За время умоисступления она вспомнила о палаче лишь однажды и то с ненавистью.

Пират меж тем разглядывал ее с любопытством, точно видел впервые.

– Что ты сделала с волосами?

Длинные вихры падали на лицо подобно свалянной пряже. Инга сумрачно глядела сквозь них.

– Ты сможешь их распутать? Выглядишь так, словно из колодца вылезла.

– Что вы мне вкололи? – хрипло спросила Инга, смутно сознавая, что палач снова обвел ее вокруг пальца.

Мучитель растянул губы в лукавой улыбке фокусника, который мановением руки отделил голову зрителя от плеч и затем также ловко вернул на законное место.

– Убойную смесь для забега на дальние дистанции. Или получения грамоты лучшему работнику месяца. Короче говоря, дали тебе психостимулятор, который обычно применяют для лечения таких вот безжизненных амеб. Хорошо время провела?

Инга ответила испепеляющим взглядом. Захар коротко рассмеялся, но тут же посерьезнел.

– Первый раз для острастки, только взбодрить. Но вздумаешь снова давить подушку целый день, и без шуток вкатим что-нибудь из личных запасов. И тогда посмотрим, вспомнишь ли ты ту ночь, когда выпрыгнула от меня из кровати.

Узница похолодела. Она не знала, что случилось – может, действие препарата пошло на убыль, – но соединять между собой мысли стало проще. Взрывные волны энергетического удара теряли мощь и затихали в глубине, отголоски еще прокатывались по организму, но были слишком слабы, чтобы возыметь на нее действие.

– Разъяснил понятно?

Не поднимая глаз, Инга покорно тряхнула вихрами и на всякий случай прибавила вслух:

– Да.

– Вот и умница. Скоро ужин принесу. Думаю, не надо говорить, что на тарелках не должно ничего остаться?

– Откуда мне знать, что вы ничего не подмешаете и все не повторится… – забормотала Инга, не глядя на палача, и тут услышала вздох раздражения.

– Вот зачем ты задаешь глупые вопросы? Или сегодняшний урок не впрок пошел и надо повторить?

– Нет… – Инга испуганно замотала головой, покачивая космами. – Не надо… Я все поняла…

– Что ты поняла?

Инга молчала.

– Инга, что ты поняла? – нажимал он.

Узница вогнала ногти в ладони, сдерживая слезы и пытаясь справиться с давящей болью во лбу и висках, от которой сводило челюсть.

– Я жду.

– Что ты не… – Инга судорожно облизнула губы, скрепилась. – Что ты не действуешь из-за спины…

– И…? Что еще?

– И если захочешь меня накачать, позовешь своего… своего человека, – закончила Инга едва слышно, дрожа от унижения и ненависти.

– Вот видишь. Ты же у меня совсем не глупая. Еще вопросы? По правде говоря, я немного занят и уже должен бежать. Но если ты хочешь задержать меня и отдать подарок… Нет? Ладно, подождем, каких-то десять дней осталось.

Оставшись в одиночестве, Инга в прострации опустилась на кровать и сложила руки на коленях. Вот и прошел месяц… Боже, как быстро… Когда он успел так незаметно проскользнуть? Она не успела… Не освободилась…

Глава 11

Сдавленный кашель раздирал сердце и барабанные перепонки, кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. Филипп из последних сил противостоял смерти, уже протянувшей к нему свою костлявую длань, захлебывался кровью, хрипел и кашлял. Он мысленно взывал к Инге, в агонии скреб пальцами по песку и все силился что-то сказать, но слова не могли протиснуться через сдавленное удушьем горло. Он умер, так и не ощутив напоследок тепло ее пальцев, не услышав любимый голос…

Инга всхлипнула и разлепила влажные глаза.

– С возвращением на бренную землю.

Захар сидел рядом на кровати, улыбаясь лукавой улыбкой, как чародей, во власти которого не только стихии природы и плодородие чужих земель, но и жизнь человека, его здоровье и рассудок, его желания и возможности.

Господи, у нее не получилось… Инга вспомнила, какой испытала душевный подъем, обнаружив под кроватью уродливый стеклянный клык от разбитой колбы светильника. Захар, по всей видимости, накануне вынул фонарь из комода и как обычно поставил на свое место, но Инга спала и ничего не слышала. Она даже не удивилась, когда увидела светильник на тумбочке, прежде чем запустила им в палача. Все это время ключ к свободе был под рукой, а она упорно отрицала его существование, ненавидела всеми фибрами души, закидывала в комод и старалась забыть. Эта мысль била по вискам. Инга могла избавиться от страданий еще два с половиной месяца назад, сразу после заселения в каморку… Да нет же, еще раньше, в самой первой хижине! Все это время орудие было рядом, все это время рядом… Достаточно было протянуть руку. Инга отказывалась верить, что целые недели терзалась и ревела бок о бок с возможностью все закончить.

Первые недели Захар каждый вечер вынимал светильник и ставил на место, но потом ему надоело и он стал делать это через день или два, по настроению. Даже отсутствие лампы на прикроватной тумбочке замечал не сразу. Но девушка продолжала закидывать ее обратно с тем же рьяным негодованием, что и прежде. Сейчас в этом виделся некий зловещий подтекст, словно палач заранее все просчитал, но устал ждать, когда же до нее наконец дойдет. Как еще объяснить его внезапное появление вчера ночью? Он ждал ее выпад, он чувствовал, что рано или поздно ее озарит.

Неясные очертания вогнутого осколка Инга заприметила за секунду до появления пиратов с матрасами, но что именно увидела, поняла уже после того, как закончилось действие препарата и мысли прояснились. Это была брошенная судьбой милость. Инга взывала к ней с таким отчаянием, без конца обвиняла и упрекала, и вот строптивица сжалилась над глупой наперсницей и ткнула пальцем в открытую дверь. Но даже после этого Инга не смогла выйти. Тщетность усилий избавиться от навязанного бремени и завершить историю на своих условиях говорила сейчас за себя колюще-тянущей болью в туго перебинтованном запястье. Инге некого было винить, кроме себя. Слишком долго она соображала, за это время мучитель успел хорошенько ее изучить, и теперь считывал с ее лица все помыслы и чувства.

– Прости, нам пришлось вернуть тебя обратно. Досадно, не спорю, но, как говорится, все относительно.

Бодрый голос выводил из себя, хотелось ударить пирата, заткнуть, а лучше и вовсе убить. Нет больше сил терпеть эту всезнающую улыбку, видеть это постылое шакалье лыко, давно уже опротивели эти серо-зеленые глаза, по ту сторону которых таилась на глубине прожорливая химера.

Инга с поджатыми губами отвернулась к окну, где серебрилась ливневая завеса. Крупные капли шлепали по пальмовым веерам, стегали густые лиановые косы и непрерывно стучали по карнизу, перебивая неумолчный ропот разгулявшейся стихии.

Не поднимая руки с кровати, узница незаметно коснулась безымянного пальца большим и почувствовала бинт. В груди вспыхнул крошечный огонек. Инга торопливо потянулась к нему, чтобы согреться, и ощутила рядом с ним надежду и покой. Она это сделала. Она перенесла отметину из души. Теперь как бы изувер ни пыжился и ни старался подчинить ее разум, ничего не выйдет. Рано или поздно Инга высвободится из его цепей, высвободится во что бы то ни стало, пусть даже придется затратить месяцы на усыпление бдительности, прежде чем удастся повторить попытку.

– Представляю, как тебе сейчас паршиво. И могу только посочувствовать. Но как ты однажды меня спросила: зачем все это? Если наложишь на себя руки, вместе вам не быть. Ты понимаешь? Судя по всему, твой муж был неплохим человеком, раз ты так отчаянно к нему рвешься, и наверняка попал на небеса. Но разве тебе не известно, какими последствиями чреват для души такой противоестественный акт вроде самоубийства? Сейчас у тебя пока еще есть возможность когда-нибудь воссоединиться с благоверным, если как следует попросишь создателя. Но стоит переступить черту – и привилегиям конец. Хочешь навеки разлучиться с возлюбленным? Да еще и этот порез на пальце… Инга, зачем? Ты могла повредить сустав и лишить палец нормальной подвижности. Ты, наверно, хотела насолить мне, намекнуть, что я твоему благоверному и в подметки не гожусь? – Захар тихонько рассмеялся, как от старой доброй шутки, которая никогда не надоест. – Если ты не против, от участия в этой игре я, пожалуй, воздержусь. Детские забавы не по мне. Тягаться с мертвым куском плоти? Неужели ты сама не слышишь, как глупо это звучит? Он давно гниет на дне океана, среди камней и водорослей. Никто и никогда не узнает, как он умер и где покоится. Морские клопы обглодают его останки, а его кости станут домом для мелких трусливых рыбешек. И не будет ни мягкой колыбельки на дорожку, ни цветочков на могилку. Жалкая смерть безвестного маменькиного откормка, возомнившего себя моряком.

Повисло молчание, но узница не стала его заполнять. Кровопивец, душегуб, мерзавец! Инга думала, что слезам уже неоткуда взяться, но после слов пирата глаза наполнились обжигающей влагой. В голове замелькали обрывки самых страшных минут в ее жизни. Филипп задыхается от кровавого кашля, в предсмертной агонии глядит на нее, силится что-то сказать, но не может… Скребет пальцами по песку, ищет ее руку и не находит… Жизнь ускользает медленно, ее никак не удержать, веки замирают в неестественном положении, наполовину прикрыв глаза… Шакал жадно хватает безжизненную руку, ножом срезает с запястья часы, затем стягивает с пальца обручальное кольцо, выкручивает его, пыхтит… По руке стекают тягучие капли остывающей темно-вишневой крови… Если после смерти мозг еще некоторое время способен воспринимать боль, Филипп ощутил этот порез.

Инга судорожно вдохнула и сжала руки в кулаки, но пронзившая иглами боль заставила ее разжать пальцы. Как эти дьявольские отродья попали на землю? Кто их выпустил, как загнать их обратно? Есть ли хоть один способ их одолеть? Инга сглотнула комок рыданий и приказала себе не поддаваться. Ты сделала очень важный шаг, сумела обойти Захара, перенесла отметину из души. Он знает, как пронять тебя. Не слушай его. Он видит в человеке слабое место и давит, давит и терзает, пока не получит глубокую незаживающую рану, которую подлечивает и растравляет, в зависимости от своих потребностей. Твое слабое место слишком очевидно. Скрой его, запечатай в душе, оставь воспоминания только для себя – и станешь неуязвимой. Не позволяй им пробиваться наружу. Не надо больше срываться, твои жалкие потуги одержать верх только забавляют его. Ты никогда не одолеешь его в прямом и честном бою, да этого и не требуется. Однажды ты добьешься желаемого и освободишься. Против посягательств на твою волю, на твой рассудок ты защищена. Путь намечен, тернистый и долгий, очень долгий, но ничто не заставит тебя сбиться, ничто не отвратит от цели. Пусть говорит что угодно, ты можешь противостоять его нападкам, если прекратишь пропускать все его слова через сердце. Нарасти броню. Не сдавайся.

– Не хотелось бы расстраивать тебя, Инга, радость моя, но я не намерен сидеть сложа руки и ждать, пока ты закончишь начатое. Ты достаточно умна, чтобы не повторять ошибок, да и терпения тебе, я уверен, хватит с лихвой, чтобы добиться желаемого. Но мне это не по нраву. Может, мысль о сестре вернет желание жить?

Кровь отлила от лица, бледные губы задрожали, остекленевшие глаза широко распахнулись, обнажая зеркало, по ту сторону которого от смертельного попадания мастерски выбранного оружия корчилась в агонии исстрадавшаяся душа.

Инга посмотрела на пирата сквозь поволоку жгучих слез. Он взял ее руку с перебинтованным безымянным пальцем и поднес к губам. Девушка задохнулась от ненависти, выдернула руку и беззвучно охнула от боли.

– Зачем ты делаешь такие резкие движения? – заботливо спросил палач, заметив, как дрогнули мускулы у нее на лице.

– Она переезжает с места на место, вам ее не достать… – сипло промолвила Инга, превозмогая ужас в своей единственной попытке защититься от последнего гвоздя, нацеленного на ее свободу.

Захар отреагировал на это со всей снисходительностью, на какую был способен, и подарил Инге нежную улыбку. Загорелое лицо, продубленное солнцем и ветром, словно бы сшитое из лоскутов животной шкуры, не выражало самодовольства или превосходства. Ничего не выражало, как и всегда.

– У нее постоянное место жительства и в гнезде очаровательная дочка и сын. Ты знала, что она стала мамой второй раз? Или ни сном ни духом, ни открытки, ни звонка? Инга, ну как не стыдно? За морскими приключениями со своим ненаглядным совсем забыла о родственных узах? Но, надеюсь, не настолько, чтобы оставить племянников без матери? Все же сестренке пришлось немало повертеться после кончины вашего отца, чтобы закончить твое воспитание и поставить тебя на ноги. Вернешь этот долг?

Захар помолчал, давая Инге возможность вникнуть в смысл его слов, и вполголоса закончил:

– Сделаешь что-нибудь с собой – и я отправлю ее следом.

Инга никак не могла вдохнуть. До этой минуты она была уверена, что когда-нибудь вырвется из-под гнета палача, сама допишет последние страницы своей жизни, но один, всего один взмах повелевающей руки отнял данное от рождения право на смерть и вдребезги разбил надежду, что весь этот кошмар не вечен.

Перед неистовым напором кипящего гнева голос разума оказался бессилен. Сердце билось в конвульсиях, как пациент во время электрошоковой терапии. С языка рвались проклятья. Изувер, душитель, живодер! Нет, тот осколок надо было всадить в тебя! Распороть шею до сонной артерии, чтобы ты захлебнулся кровью! Считать гаснущие одну за другой жизненные искры в твоих глазах, считать с упоением и с нетерпением ждать твоей смерти! Подонок! Убийца! Убийца!

Инга кусала губы, заставляя себя молчать, чтобы сохранить жалкие крохи достоинства. Она больше не хотела снабжать изувера поводами для издевательств и лукавых улыбок. Все слова он обернет против нее, все выпады направит ей обратно в сердце. Надо крепиться… держаться… молчать… Но как же хочется расцарапать это лоскутное лицо, вырвать из глубины прожорливую химеру и задушить! Навсегда погасить ухмылку бессменного победителя!

Щеки саднило от слез. Инга яростно осушила их и попыталась сесть, но свежие раны полоснуло болью, локти непроизвольно согнулись, девушка едва не завалилась назад и не ударилась головой о спинку кровати, но Захар придержал ее. Руки обожгло прикосновением жестких пальцев, тех самых пальцев, которые стянули с нее обручальное кольцо и чуть ранее, оценивающе взвесив на ладони, бросили в шкатулку для трофеев кольцо Филиппа, его часы и цепочку, принесенные услужливым стервятником. Инга вспыхнула и с отвращением оттолкнула пирата.

– Не прикасайся ко мне!

Захар нахмурился, но руки убрал.

– С таким же настроением собираешься мне через три дня подарок отдавать?

Инга заплакала.

– Вот опять… – вздохнул пират. – Ну сколько можно?

Слезы текли и текли, и ненавистное шакалье лыко расплывалось и гримасничало, как в комнате смеха. Я не должна была выжить, я не должна была выжить… Это какой-то сбой мироздания, ошибка в еженедельнике Смерти…

– Почему ты не можешь просто дать мне умереть?.. – прошептала Инга.

– Радость моя, ну не могу я, – ласково прожурчал Захар, утирая ей слезы. – А почему ты не можешь принять меня? Зачем себя изводишь? Убиваешься по мертвецу, а ему до тебя уже и дела нет. Ну согласись, все к лучшему, разве нет? Ты жива, у тебя есть крыша над головой, ты под моим крылышком… А если прекратишь себя вымарывать, станешь такой же здоровой, как раньше, и даже лучше. Так чего же ты маешься? Прими меня – и все встанет на свои места. Прими, иначе я буду вынужден и дальше приручать тебя насильно, а это очень неприятно и тяжело, ты и сама уже поняла. Не мучай себя, радость моя, не надо.

Инга облизнула губы, чувствуя, какие они соленые и потрескавшиеся. Порезы на руках тянуло и подергивало и в то же время странным образом обволакивало теплом, как при погружении в горячий песок. Инга приказывала себе собраться, но сил не осталось, ни на что не осталось… Если бы Захар сейчас велел ей встать с кровати, она бы тотчас упала как сноп.

Вешатель. Кровопийца. Живорез. Прежде чем кто-то сделает шаг, он уже знает, в какую сторону и зачем. Прежде чем кто-то промолвит слово, он уже знает, как обернуть это в свою пользу. Он зажал ее в кулак и забавляется, пока не наскучит и он не швырнет ее стае или не сбагрит на черный рынок. Но пусть сбросить это ярмо ей не удастся и свободы теперь не видать, пусть последние страницы ее жизни он допишет сам, закрепив победу несмываемыми чернилами, никогда ему не завладеть ее воспоминаниями. Все дорогое сердцу и памяти останется в ней, останется при ней, надежно укрытое в самом дальнем уголке души, в том месте, куда ни за что не проникнет его извращенный ум. Теперь она не забудет. Филипп не оставил ее тогда – и она не оставит его сейчас. Не оставит никогда.

– Как ты узнал? – прошептала Инга.

– О твоей сестре?

– О том, что я сделаю… Зачем пришел ночью?..

Девушка не глядела на изувера, но постылая улыбка, прозвучав в голосе, тотчас возникла перед глазами.

– Разве я могу сказать? Считай это моей магической силой. У меня сильно развито чутье.

Звериное, подумала Инга. Звериное чутье. Он пришел на запах крови.

– Радость моя, не надо так огорчаться. Ты сама виновата, что заставила меня прибегнуть к таким мерам, – донеслось до нее, как через толщу воды. Утопиться. Надо было утопиться, когда Филипп умер. Просто броситься вперед, прямо в сверкающие на солнце буруны. Соленая влага в легких или очередь в спину – и то, и другое многим лучше такой жизни.

Захар коснулся ее щеки, повернул голову к себе. Грубые пальцы с кожей как наждачная бумага провели по мокрому лицу, по бескровным губам в трещинках, забрались в спутанные волосы, отвели пряди назад, закрепляя право собственности.

– Если бы ты знала, какой силой я могу тебя одарить, ты бы сразу перестала мне противиться. По твоему согласию или нет, но я это сделаю. Смирись, радость моя. Ты никуда отсюда не денешься.

Он погладил ее по щеке, затем вынул из кармана крокодиловый браслет с маленькими желтоватыми резцами в петельках, расправил новые завязки из джутового жгута, которыми заменил обрывки старых бечевок, срезанных Ингой перед тем, как пустить осколок в ход, и улыбнулся.

– Хорошо, что ты не выкинула его, а только сняла. Значит, хоть немного, но тебе понравился мой подарок? Я был уверен! – Он засмеялся, довольный, и потрепал ее по волосам. – Жду не дождусь своего подарка. Эти три дня, как назло, будут тянуться целую вечность.

Глава 12

1 февраля, 2007 год


Поздний вечер. На стенах переливаются радужные отблески уличной гирлянды, за окном на прохладном ветру бряцают жесткие веера пальм, под крышей тяжело шелестят деревья. Инга сидит на кровати лицом к двери, неподвижный взгляд устремлен в угол. В голове ни одной мысли. Сегодня узница не хотела вспоминать прошлое и тем более думать о Филиппе. Чтобы пережить эту ночь, она должна внутренне дистанцироваться от всего происходящего, разумом оказаться как можно дальше отсюда, оставить только тело.

В обманчивой тишине звериного логова шаги двух пиратов звучали тяжело и угрожающе. Инга отчетливо различила два гулких баса: Захар и Хомский переговаривались на веранде. Воспитанник закроет командира на ночь и утром выпустит.

Дверь в каморку открылась по-хозяйски уверенно и громко, с явным намерением разбудить единственную обитательницу, но затворилась не в пример мягче, когда пират увидел, что узница сидит на кровати.

– Ты меня ждешь, – пророкотал он с нежностью тигра, который в следующее мгновение передумает ластиться и откусит полруки. – А я боялся, ты забудешь, какой сегодня день.

Захар убрал маленькую туристическую рацию на комод и повернулся к Инге. Она безучастно смотрела ему в грудь, лишь бы не видеть довольного выражения лица и лукавой улыбки.

– Мой подарок готов? – Захар игриво и ласково гудел на полутонах.

Ответа не последовало, ничего не произошло.

– Ну так… ты его вручишь?

Брошенные слова не сразу достигли выключенного сознания. Но когда пират шепотом подозвал ее, Инга послушно поднялась и беззвучно шагнула к нему. Лица коснулась горячая жесткая ладонь, скользнула за ухо, забирая с собой пряди распущенных волос. Инга уже не помнила, когда причесывалась последний раз. Пальцы угодили в спутанные сети и не смогли пройти дальше, но силу применять не стали, отступили.

– Не надо бояться меня… – Захар погладил ее по голове, притянул и поцеловал в губы, но уже не тем невинным легким поцелуем, как в новогоднюю ночь.

Холодный, обволоченный слюной язык вонзился в рот подобно пиявке. Захар был довольно настойчив, требовал от нее страсти, но Инга отвечала механически, чувствуя, как он царапает ее своей колючей щетиной, как поцелуй становится все влажнее, а исходящий от пирата дух все тяжелее. Чтобы не пришлось объясняться и выслушивать нарекания, девушка закрыла глаза. Сегодня у нее не было сил говорить, и она уповала на то, что все обойдется без вопросов.

Да, так и надо было поступить с самого начала. Не бегать от него, ведь некуда все равно, а просто перейти в спящий режим.

Захар отстранился и лукаво поинтересовался, не снимет ли она с него футболку. Инга покорно исполнила завуалированный приказ, и палач снова впился ей в губы. Спустя мгновение под майку проникла горячая влажная ладонь и принялась кусать своими мозолями. Захар стянул с узницы истрепанный клочок ткани, в который давно уже превратилась майка, подвел Ингу к кровати, но укладывать не стал, отлип от губ и присел сам.

Инга стояла перед ним в бюстгальтере и шортах. Безвольные руки покоились на его плечах: он сам забросил их во время поцелуя.

– Ты как будто не рада мне или не хочешь этого. Мы вроде уговорились, что я приду за подарком, но сейчас мне приходится выжимать из тебя ласку. Это не очень приятно и портит настрой. Может, хоть что-нибудь сделаешь сама?

Инга молча трепала заусенцы неухоженными ногтями. На пирата она даже не смотрела.

– Я люблю поцелуи в шею, – подсказал он.

Чем скорее исполнишь его волю, тем быстрее он оставит тебя в покое. Будешь зажиматься – заведет разговор и тебе придется отвечать. Или придумает чего хуже. Опять примется за Филиппа.

Инга уперлась рукой в грудь палачу и легонько нажала. Захар позволил завалить себя навзничь, требовательно усадил ее на себя и с жаром ответил на механический поцелуй. Девушка убрала свалянные волосы на плечо и послушно приникла губами к его шее. Хоть бы ей до самого окончания процесса говорили, что делать. Наткнувшись на капельку пота, Инга незаметно утерла губы и выбрала другое место. Кожа была раскаленная, как на углях, и совершенно дубленая. Между лобызаниями шеи узница возвращалась к его губам, чтобы он своими жадными поцелуями собирал соль с ее губ и не приходилось чувствовать вкус его кожи. А прежде чем вернуться обратно к шее, задерживала дыхание, спасаясь таким образом от душного и крепкого запаха его тела. Горло сжималось спазмами кашля, но Инга терпела, сдерживалась изо всех сил.

Захар поймал ее руку с пластырем на безымянном пальце и прижал к губам, словно хотел проверить, не отдернет ли ее Инга, как три дня назад. Узница не выказала сопротивления или недовольства, и он отпустил руку. Инга тотчас оттянула ее к себе и переместила к нему на живот. Невыразительное прикосновение девичьих пальцев, в котором он, возможно, узрел что-то боязливое, воспламенило пирата, и он наконец-то взял инициативу на себя, как того и хотела Инга. Перехватив ее одной рукой, сжал так сильно, что стало нечем дышать, легким движением поменялся с ней местами и навис над нею, в исступлении целуя губы, шею и плечи. Инга на мгновение открыла глаза, уперлась безжизненным взглядом в потолок, но тут же снова закрыла. По-прежнему ни одной мысли.

Лежать на его камнеподобной руке было неудобно и больно, позвонки будто тисками сдавило, но в следующее мгновение, словно прочитав ее мысли, он вытащил руку, перед этим умелым и ловким щелчком пальцев расстегнул бюстгальтер.

Первый акт закончился быстро. Захар даже не раздел ее до конца и сам только приспустил штаны. От наигранной нежности не осталось и следа. Он вел себя очень грубо и нисколько не беспокоился о том, что делает Инге больно. Для страсти было слишком много свирепой жадности. Это скорее напоминало вспышку гнева, исступление голодающего, который спешит вкусить чужую плоть, насытиться. Захар не контролировал силу, нещадно стискивал Ингу в объятьях, сжимая ребра и перекрывая доступ кислорода. Он не предохранялся и о противозачаточных таблетках никогда не заговаривал, из чего Инга сделала вывод, что ему известно о перенесенных ею операциях.

Спустя десять минут он полез к ней снова. Начал неторопливо, будто стремясь продлить удовольствие, входил медленно и осторожно, однако в итоге все закончилось таким же лютым самозабвением, каким-то осатанелым вожделением, которое он словно не мог или не хотел сдерживать. Инга терпела боль молча, с закрытыми глазами, не противилась ему, не плакала, ни о чем не просила. Она держала руки на его плечах, чтобы создать видимость участия, по его просьбам лобызала шею и называла по имени, не отстранялась при поцелуе в губы, но делала все машинально, не думая и не чувствуя. Ее ласки были чуть холоднее и многим бездушнее, чем у откатанной проститутки, которая за весь процесс не пошевелится, не застонет, даже глаз не откроет: в темпе; деньги на стол; следующий.

Захар лежал рядом и тяжело дышал Инге в шею, водя кончиками наждачных пальцев от ее плеча до забинтованного запястья и обратно, а в перерывах между попытками восстановить дыхание целовал под ухом и в подбородок. На комплименты о сногсшибательном теле узница не откликнулась, но от нее и не ждали ответа.

Влажная ладонь переместилась на грудь и ласкала до тех пор, пока пират не усилил напор и поцелуи в шею не прервались обжигающими вихрями идущего изнутри пламени. Он обвил ее рукой и властно, без резких движений, увлек за собой, перевернувшись на спину и усадив на себя. Крепко прижимая обнаженное тело к своей раскаленной потной груди, он второй рукой удерживал ее голову, точно Инга могла вырваться, сбежать, и жадно терзал ее губы. Инга не успевала отвечать и в конце концов обмякла в его руках, словно резиновая кукла, равнодушно поддалась напору.

Выбранная поза насторожила. Как бы палач не потребовал от нее проявления энтузиазма. Но, как выяснилось чуть позднее, опасалась девушка напрасно. Захар, несмотря на подначивание в самом начале, однозначно предпочитал брать дело в свои руки. Неужели прислужливые сирены настолько утомили его, что сдержанные прикосновения молчаливого податливого тела заставили выпустить зверя на волю? Или сработал эффект новизны? Что бы им ни двигало, Инге все равно. Думала она об этом постольку-поскольку, лишь бы занять голову чем-то незначительным, не касаться заветных воспоминаний, не пятнать их грязью этой ночи.

Когда все закончилось, Захар уложил девушку рядом, закинул ее ногу себе на бедро и притянул голову на плечо, крепко прижав к своему взмокшему телу. Поза двух любовников на долю секунды вернула узницу к реальности. Впервые за весь вечер она испытала отвращение и острое отторжение. Инга моргнула и уже собиралась отодвинуться, но силой воли удержала себя в спасительных оковах мертвенного забытья. Не слушая сладких пиратских речей, девушка закрыла глаза и целиком сосредоточилась на том, чтобы заснуть, но мешала сильная тянущаяболь внизу живота. Однако вскоре провидение сжалилось над непутевой девушкой, упустившей возможность дописать последние страницы нескладной истории жизни. Пират захрапел. Инга выпуталась из пудовых рук и отодвинулась на другую половину кровати.

Спустив ноги на пол, она уперлась руками в смятые простыни и замерла, обнаженная и омертвевшая, не чувствуя ни брезгливости, ни стыда, ничего, кроме физической боли. На лицо падали свалянные космы. Губы горели, исколотые грубой щетиной, иссушенные чужой страстью. Мышцы жалобно стонали – не пошевелиться без боли. Если завтра пирату вздумается повторить, пусть обходится без ее «инициативы».

И все же она справилась. Выдержала. Она правильно сделала, что прежде отгородилась стеной бесчувствия, подавила опасные мысли, заперла воспоминания. Может, зря она сомневалась в себе? Чем больше суетишься, тем сильнее распаляешься. Чем сильнее распаляешься, тем слабее выдержка. Сила Захара в его хладнокровии. Теперь она понимает. Она возьмет это на заметку.

Инга натянула шорты и майку в надежде, что намек дойдет до пирата и утром он не станет к ней лезть. Но все упования оказались напрасными. Из-за тянущей боли в животе Инга заснула поздно и по пробуждении не смогла быстро оклематься. Тяжелый сон без сновидений разорвало прикосновением шершавой ладони к груди. Узница встрепенулась и спросонья резко отстранилась, но Захар поймал ее и прижал к себе, ласково пожелав доброго утра своей радости. Инга уперлась рукой ему в грудь и попыталась отодвинуть, но пират накрыл ее своим телом и принялся утолять поцелуями невесть откуда взявшийся за ночь голод. Дыхание после сна пахло омерзительно, язык был кислый и вязкий. Инга вжималась в подушку, отворачивалась, но Захар, поиграв немного, решил, по всей видимости, что забавы пора кончать, просунул руку ей под затылок и зафиксировал голову.

Пока он яростно впитывал ее в себя через губы, Инга наконец избавилась от остатков сна, вспомнила, о чем думала накануне и сразу прекратила сопротивление. Захар быстро раздел ее, жадно и порывисто овладел и упал рядом на подушку. С губ сорвался легкий смешок:

– Отныне нарекаю это место райским садом. Жаль, нельзя остаться здесь на весь день.

Инга внимала с ужасом. Целого дня ей не выдержать, она и так с трудом вытерпела боль. На теле живого места не осталось, а в живот будто камней накидали.

Захар одевался не спеша и успел к приходу воспитанника полюбоваться ее телом в скудном утреннем свете и обслюнявить поцелуями. Дверь притворил с лукавой улыбкой, игриво бросив напоследок:

– Я вернусь. Может, даже днем… Поскучай по мне, ладно? Мне будет приятно.

Оставшись наконец-то в одиночестве, Инга закрыла глаза, положила руку на живот и попыталась телепатически утишить боль. Где взять силы, чтобы встать в туалет?..

Глава 13

Зима-весна, 2007 год


Запечатывать эмоции оказалось вовсе не так просто, как Инга думала. После воспоминаний о Филиппе и прежней жизни чувства пробивались на поверхность, и встречать Захара тем же вечером было невыносимо тяжело. Инге не хватало времени подготовиться, приходилось зажимать волю в кулак, чтобы не расплакаться в присутствии мучителя. Инга не знала, нарочно ли Захар так груб и неистов с ней или вправду себя не контролирует. Редкие и непродолжительные накаты слегка наигранной нежности заканчивались варварской похотью, совершенно необъяснимой при наличии сирен. Инга страдала от тянущих болей внизу живота, ходить по малой нужде стало настоящей пыткой. Девушка сгибалась в три погибели, постанывая от жгучей рези, но подавляла жалость к себе, терпела, дав слово никогда больше не унижаться мольбами и просьбами.

Инга воспитывала в себе железную выдержку, и это касалось всего. Было очень трудно не реагировать на ядовитые замечания в адрес Филиппа, особенно когда Захар принимался опошливать их воспоминания или вышучивать его смерть. Инга сжимала кулаки, заставляла себя не поддаваться, напоминала о том, что на любой выпад изувер ответит с силой вдвое большей и сделает еще больнее. Не стоит растрачивать жалкие остатки подорванного достоинства, ведь это последнее, что у нее осталось, раз уж не удалось уберечь от осквернения собственное имя. В спорах с ним ты никогда не выиграешь – эту мысль Инга постоянно держала в уме. Сколько раз, уняв бурлящий в груди котел негодования, она с облегчением и некоторым даже удивлением понимала, что смолчала не зря. Ни минуты впоследствии девушка не пожалела, что не поддалась рьяной необходимости высказаться. Теперь она была уверена, что выбрала верную тактику. Надежнее и лучше варить все в себе, а выход боли давать в одиночестве. Вот бы еще Захар подорвал ее здоровье и это привело бы к смерти… Но пират, словно задумавшись о том же, сократил визиты.

– С нашим днем, радость моя! – поздравил он Ингу в день всех влюбленных. – Ты не поцелуешь меня?

Примерно в конце февраля Инга потеряла свои прекрасные длинные волосы. Теперь по примеру остальных девушек ей приходилось носить короткую стрижку с удлиненной косой челкой. Захар просто ввалился к ней однажды вечером с ножницами и парикмахерской расческой и заявил, что на длинные волосы уходит чересчур много воды и мыла. Все равно Инга почти никогда не причесывается – значит, сама от них устала, так? Да и ему порядком надоело запутываться в них пальцами.

Узницу ни о чем не предупреждали, но подозрения закрались давно, ведь не могла же вся без исключения женская половина лагеря питать слабость к коротким стрижкам, притом совершенно одинаковым, пусть и аккуратным.

В тот же вечер пират забрал у девушки майку, шорты и джинсовую куртку – всю ее старую одежду, ее родную одежду, которая еще не пришла в негодность. В комоде, помимо летних платьев и сарафанов, лежали другие шорты и другие майки, но чужие. Все вещи были чужие. От прошлой жизни не осталось даже мокасин, не осталось уже ничего, что напрямую связывало бы ее с воспоминаниями.

Когда за палачом захлопнулась дверь, Инга в прострации опустилась на кровать, не в силах поверить, что вслед за обручальным кольцом лишилась последних связующих нитей с прошлым. Эта мысль надломила ее. В приступе агонии сдавило грудь, Инга хватанула воздух ртом и заревела навзрыд слезами отчаянными и горькими, как в первую ночь в лагере. Инга оплакивала свою судьбу и судьбу Филиппа, оплакивала свою любовь, которая закончилась ничем, оплакивала излишнюю чувствительность, из-за которой не могла стать сильнее и ожесточиться, оплакивала нестерпимую боль разлуки, которой не разрешили положить конец.

Инга заливалась слезами, пока не опустошила себя, и потом долго лежала бездвижным кулем, обессиленная и апатичная, наблюдая за легким трепетом сердцевидных листьев спутанной лианы, изучая их с тем же безразличием, с каким взирала бы на расползающиеся по стенам языки пламени. Она ни о чем не думала. Бессонная ночь и приглушенный облаками день навеяли тяжелое забытье без снов. Но, казалось, стоило ей только смежить веки, как в мозг долотом проник строгий вопрос: «Инга, ты опять спишь?» Узница вздрогнула, разлепила иссушенные слезами глаза и не без страха посмотрела на стоявшего перед кроватью Захара. Она заметила поднос на тумбочке и удивилась. Обед прошел мимо, она даже не слышала, как его принесли, но, похоже, командиру не преминули доложить, что девушка опять кормится сном.

В комнате блуждали привычные сумерки, дело шло к вечеру. Или уже к ночи? Неужели она проспала весь день? Инга совсем этого не чувствовала. В голове была такая тяжесть, словно девушка провела без сна по меньшей мере пару суток. Всерьез напуганная сулящим наказанием, Инга попыталась объяснить, мол, не выспалась ночью, но Захар не ответил, занятый созерцанием ее тела, завернутого в летние брюки и рубашку. Из всего, что нашлось в комоде, Инга выбрала самое закрытое, но это не помогло. Захар шагнул к ней. Этот горящий взор она хорошо знала.

Тогда Инга плакала в последний раз. В дальнейшем при мыслях о Филиппе она погружалась в черную меланхолию и уже не могла выдавить ни слезинки. Даже воспоминания о смерти любимого были не в силах разрушить эту странную плотину. Когда это случилось впервые, Инга страшно перепугалась. Неужели после того как у нее забрали все личные вещи, обрубив ее связь с прошлым, она изменилась и внутри?.. Но едва Инга коснулась выпуклого, точно спрятанное под кожей кольцо, шрама на безымянном пальце, как дыхание сразу выровнялось. Ничего не забыто и забыто никогда не будет. Просто ее слезохранилище обмелело. Оказывается, и так бывает. Напрасно Инга считала этот запас неистощимым.

Ей не стало проще. Что ни говори, а слезы облегчали душу, высвобождали боль. Теперь Ингой все чаще овладевало какое-то странное отупение. Она часами неподвижно сидела на кровати, на веранде, на полу, поглаживая шрам на безымянном пальце и бессмысленно глядя в одну точку. Воспоминаниям она предавалась уже не как участник, но как безмолвный свидетель, затерявшийся среди бесчисленных проекторов, которые крутили одни и те же фильмы. Она застывала то перед одним, то перед другим экраном, пытливо вглядывалась в свое лицо, в лицо Филиппа и Ноны, в лица всех, кто прошел через ее жизнь, видела улыбки, слезы и поцелуи, наблюдала за объятиями, но чувствовала только скорбную печаль мертвеца, запертого меж двух миров. Кадры сменяли друг друга, Инга перебирала в памяти чувства и эмоции, которые овладевали ею в ту или иную минуту, но не могла пережить их снова. Проекторы гудели в голове круглосуточно, воспоминания вспыхивали каждую минуту, и пусть они уже не находили такого отклика, не горячили, не вызывали слез или наслаждения, как, например, не так давно, когда Инга упивалась живительной сладостью проведенных с Филиппом мгновений, они оставались такими же дорогими и важными. Без них она не сможет поддерживать в себе жизнь. Они были необходимы, как искусственная вентиляция легких.

Невидимые кандалы давили сильнее с каждым днем. Экзотический скворечник сжимался до размеров спичечного коробка. Изнутри даже неба не разглядеть. Близость океана разбавляла жаркие дни, не давала задохнуться в духоте. Инга ощущала дыхание вольного ветра в пальмовых веерах и вспоминала те дни, когда утешалась мыслью, что терпеть неволю придется недолго. Теперь она знала, что никогда не вернется на свободу.

Временами на нее нападало такое тяжелое чувство безысходности, что не было сил даже встать с постели. Но девушка упрямо держалась за свою гордость, за данное себе слово не жаловаться и впредь не обнаруживать перед врагом своих чувств, терпела шакалу назло и буквально выворачивалась наизнанку, лишь бы не казаться вымученной и не давать ему поводов для издевок и шуток. Инга не могла примириться с тем, что последние страницы ее жизни расписаны чужой рукой, но внешне это сопротивление уже не проявлялось. Девушка боялась за родню и старалась больше не злить палача. Она была послушной и кроткой, следовала его воле, говорила о том, о чем он хотел, касалась его, как он хотел, научая себя не делать пауз между приказом и его исполнением, избегая таким образом нажима сильнее того, в который был облечен сам приказ, и невыносимых насмешек, что разъедали сердце и душу. Она была такой, какой Захар желал ее видеть.

Глава 14

28 июля, 2007 год


Течение времени остановилось. Статичное пребывание на одном месте и скудное погодное разнообразие смазывали движение дней и месяцев. Мягкий субтропический плюс Мельтахо приучил Ингу к теплу, но климат в этой части Понкайо не походил на климат Мельтахо. Захар объяснил – хотя Инга, как обычно, ни о чем не спрашивала и ничего по своей воле никогда ему не говорила, – что горный хребет делит остров на две климатические зоны: постоянно летнюю и летне-весеннюю. Захар удерживался от таких определений, как «тропический» и «субтропический», объясняя тем, что это не совсем верно. Инге было все равно, и никак иначе она про себя их не называла. Пираты обитали в тропической части острова, где воздух прогревался круглогодично, невзирая на отметку календаря. Зима напоминала о себе только названиями месяцев, продолжительностью светового дня и сезонной сыростью. В этом и заключалось все разнообразие погоды в южной части Понкайо.

Инга потеряла счет дням. Обо всех праздниках и значимых событиях она узнавала по болтовне сирен или от Захара.

– С днем рождения, радость моя! – едва проснувшись, возвестил он поутру, притянул Ингу к себе и страстно поцеловал. – Тебе сегодня тридцать, ты женщина в самом расцвете сил и красоты, так чего еще можно желать? Но я знаю, чего. У меня есть для тебя замечательный подарок.

Только бы не еще один самодельный браслет, подумала Инга сквозь болезненное вкручивание сверла в голову после бессонной ночи. Украшение натирало запястье, на покрасневшей коже вскочила сыпь, девушка мучилась от зуда и раздражения, но помнила о данном себе наказе не жаловаться и молчала.

– Но я не скажу, какой. И ты не узнаешь до самого вечера. Если только не уговоришь меня признаться. Хочешь заставить меня все рассказать? – Захар прижал Ингу к своей обнаженной груди и осыпал ее плечи неутомимыми поцелуями. – Нет? – спросил он, испив через губы сосуд ее жизненных сил, едва-едва успевший наполниться за ночь.

Пират отстранился, разжал руки – и девушка в изнеможении откинулась на подушку.

– Ну да чего это я! – рассмеялся Захар. – Сегодня же твой день, а не мой.

Он чмокнул ее в нос и соскочил с кровати. Только закрылась дверь веранды и стихли голоса, как Инга натянула белье и майку и легла спать.

Тягучий сон затопило жаром раскаленного дня. Мелькали обрывочные видения, стремительные и непонятные, как бред умалишенного, без конца повторялись и раскалывали голову на части. Инга выныривала на поверхность, словно в каком-то лихорадочном припадке, металась, терзала подушку и никак не могла сбить одеяло на пол. Всякий раз, когда ей казалось, что она сумела от него избавиться, Инга просыпалась от раздражающего касания байковой ткани, безотчетно пиналась, но это не помогало.

Разбудил ее веселый пиратский бас.

– Инга, два часа уже, хватит спать! Так весь день рождения проспишь!

Девушка открыла глаза и села, потирая влажную липкую шею. Измученная прерывистыми снами, разбитая, уставшая, она чувствовала себя еще хуже, чем несколько часов назад. Короткая стрижка не поддавались укрощению – ни заколоть, ни завязать в хвост, ни наверх поднять – и выводила из себя. Инга словно в шапке спала. Было слишком жарко, ей не хватало воздуха, она хотела попроситься в душ, но Захар полез обниматься.

– Ты похожа на разбуженную птичку! – смеялся он, забираясь пальцами в ее влажные волосы. – Такая же нахохленная и милая.

Он обвил ее рукой и в жадном поцелуе завалил поперек кровати. Инга с трудом сдерживалась, чтобы не оттолкнуть его и не послать прочь. Ей и без того было тяжело дышать, а тут еще он сверху навалился, сжал ее. Но вырываться нет смысла. Затянет хватку и нарочно будет держать, пока она не подаст голос или не выполнит одно из его условий.

В голове гудело, как в чугунном котле после удара молотком. Беспорядочные сны не принесли ничего, кроме недомогания и раздражения. Тело пронизывало нервными судорогами, узница чувствовала влажную ладонь пирата у себя на спине и задыхалась от крепкого запаха его тела. Она была готова закричать, но знала, что все без толку.

Инга мысленно внушала изуверу отстать от нее, и вот наконец он послушался. Хотя, конечно, едва ли в этом была ее заслуга.

– Не спи больше, не то накажу! – Захар лукаво улыбнулся и наконец убрался вон.

Инга услышала знакомый шум, заметила серебристую завесу за окном и с книгой в руках вышла на веранду. Оставалось только читать. Никак иначе она уже не могла заставить себя не спать днем.

Присев на кушетку, Инга набрала полную грудь свежего воздуха, раскрыла книгу и погрузилась в размышления. Она думала обо всех тех ливнях и дождях, которые повстречались ей с Филиппом за их недолгое плавание. Морской бриз пахнет иначе. Он соленый на вкус, но запахом перчено-сладок и шибает в нос, как пряность. Океан был не так далеко от цветника, но узница все равно не могла уловить его дыхание. Когда Захар выводил ее в бухту, Инга дышала медленно и глубоко, стараясь запастись морской сладостью впрок, чтобы обращаться к ней внутри себя теми вечерами и ночами, когда воздух пропитывался зловонием парфюмерного перегара и густым запахом ненавистного тела.

Инга привыкла к бурной личной жизни в цветнике, но так и не приучила себя к вальпургиевым гулянкам. Такие ночи давались ей одинаково тяжело, как и ночи с Захаром. Из-за перекрученного графика сна головная боль не проходила. Ингу мучила постоянная усталость, но спать днем ей запрещали, а спать ночью мешали еженедельные пиратские застолья и присутствие Захара. Простыни после него становились влажными, каморка наполнялась удушливым запахом пота. Инга вставала и до утра сидела на кушетке или бродила по веранде. С рассветом она возвращалась обратно в каморку. Девушка не была уверена, что сумеет проснуться раньше Захара, поэтому не решалась спать снаружи. Если пират застукает ее утром на веранде, то может вознегодовать, а злить его опасно. Забрать кушетку, навесить замок на вторую дверь – это меньшее, что палач способен придумать ей в наказание.

Инга боялась, как бы из-за недосыпа она снова не попала под власть кошмаров или, того хуже, не начала разговаривать во сне. Такое с ней уже бывало в тяжелые периоды жизни: после кончины отца, после операций, а также во время депрессии. Этого ни в коем случае нельзя допускать. Инга свято оберегала свои воспоминания и не желала, чтобы Захару стали известны какие бы то ни было подробности ее жизни – те подробности, мысли и чувства, которые он не мог узнать через свою ищейку на материке. Захар многое выяснил о ней и теперь не упускал возможности как бы невзначай похвастаться своей информированностью. И все же оставалось то, что верному прихвостню никогда не узнать, как бы старательно ни напрягал он свой острый нюх в попытке порадовать хозяина. Это было запрятано глубоко внутри, запрятано там, куда Захару не добраться. Не просто запрятано – вживлено. Инга будет оберегать свой тайник до последнего вздоха.

Глава 15

Целый день она просидела на веранде с книгой и даже не заметила, как закончился дождь. Прочитав главу-другую или несколько страниц, Инга погружалась в размышления или укрывалась в комнате с проекторами. Это было единственное, чему она никогда не противилась и позволяла себя отвлекать. Вечер подкрался незаметно. В бархатистом полусвете розовых сумерек древесное полотно решетки казалось выточенным из слоновой кости. Деревья подремывали, разомлевшие от нежной колыбельной цикад. Смягченный ливнем воздух наполнился сладостью цветущих пальмовых кустарников и недостижимым упоением. Прекрасный мир существовал отдельно от узницы, она замечала его, но для нее он оставался чужим, как чужой красивый дом.

Оставаясь в одиночестве на протяжении дня, когда все были заняты своими обязанностями, Инга отдавалась воспоминаниям и раздумьям. Не всегда ей удавалось забыться в книге, иной раз она чувствовала себя до того измотанной и больной, что книга только усыпляла. Девушка была вынуждена как можно чаще приходить в себя, выныривать из размышлений, двигаться, лишь бы не заснуть. Она сидела на кровати, неторопливо прохаживалась по комнате – точнее, в узком проходе между кроватью и окном: от стены рядом с дверью до стены рядом с книжным стеллажом, – выходила на улицу, сидела на кушетке, мерила шагами веранду (один, два, три, четыре пять, шесть… шесть, пять, четыре, три, два, один…) и так весь день, если Захар не выгуливал ее в цветнике или в бухте.

Только так, время от времени меняя положение тела и окружающую обстановку, она могла быть уверена, что не заснет. Стоило ей погрузиться в дремоту – и тотчас, как по сигналу, как по вживленному в ее сердце передатчику, реагирующему на частоту биения, возникал Захар и строгим басом приводил в чувство. Пока Инга просто кемарила, дальше предостережений не заходило, но на всякий случай он припугивал ее и освежал в памяти подробности наказания. Она уже не спала круглыми сутками, как раньше, только по утрам забывалась на пару-тройку часов, тщетно пытаясь восполнить силы после бессонной ночи, и Захар прекрасно об этом знал. Инга даже не задавалась вопросом, откуда ему известно, что ночью она не спит, если сам он храпит на всю каморку. После того как он явился тогда среди ночи и вернул ее из свободного бесчувствия обратно в свой мир, она перестала воспринимать его как человека. Не может обычная земная тварь обладать такой прозорливостью и безошибочно угадывать чужие помыслы и тщания.

В этот день рождения Инга не могла не думать о смерти. Долго, но уже без слез и прежней горячности, неосознанно касаясь шрама на пальце, позабыв о книге на коленях, девушка прокручивала в голове последние минуты жизни Филиппа. Почему она не догадалась спровоцировать шакалов прямо там, на пляже, не заставила их убить и ее тоже? Если бы она взяла себя в руки, все обернулось бы совсем по-другому… Инга покачала головой. Если бы, если бы… Если бы судьбы и жизни одних людей не зависели от повелевающей руки других…

Инга с тяжелым вздохом провела рукой по лицу, подавленная, изнуренная, выжатая до последней слезы. Она искала новый источник, который вместе с горячей соленой влагой высвободил бы мучительную агонию, но не находила. На пустоту внутри себя она взирала с печалью и смирением. Так утомленный путник глядит на обмелевшее озеро. Он смертельно устал, у него нет сил искать другое место, он понимает, что скоро умрет, но смерть не страшит его, он примет ее с благодарностью. «Как жаль, что я лишена такой милости», – думала Инга. Боль уже давно стала неотделима от нее, как часть плоти или чья-то влитая кровь, но Инга вобрала бы в себя еще столько же и многим больше, если бы это избавило от страданий Нону. Почему нельзя испить чашу за нее, выстрадать за них обеих?..

Раньше Инга не отдавала себе отчета, что смерть сопутствует ей с первых минут жизни. Что за фатум преследует их семью?.. Злой рок, взявший начало много лет назад, забирает родных и любимых одного за другим. Мать, дав жизнь Инге, скончалась в реанимации, так и не придя в сознание и не узнав о рождении дочери. Спустя четырнадцать лет не стало отца: сердечный приступ. Затем Филипп… И даже сама Инга едва не отдала богу душу. Может, не встреть она Филиппа, он остался бы жив? Инга задумалась о своем рождении, о втором дне рождении, когда чуть не умерла от кровотечения во время замершей беременности, о смерти матери и своей попытке освободиться из кандалов палача. До этой минуты она не связывала все это вместе. Зачем она ищет какой-то смысл в смертях родных людей, если в самом ее рождении, как оказалось, не было смысла? Как она и думала: ошибка в еженедельнике Смерти. Разве это справедливо, когда рождение ребенка стоит жизни матери? Инга выжила – и какой ценой?.. Для сохранения равновесия в мироздании Смерть была вынуждена забрать сначала ее мать, затем отца и, наконец, Филиппа… А она в итоге умрет все равно.

Напрасно люди стремятся придать смерти какой-то смысл. Через круговорот жизни проходят все животные твари, но человек, подхватив сознание в процессе эволюции, не смог смириться с грубой и неприкрытой тривиальностью существования. Ему понадобилось впихнуть в жизнь и смерть необходимый смысл. И теперь даже кактус на подоконнике не зацветает без особого значения, связанного с тем или иным событием или даже мыслью. А это просто кактус. Как и Понкайо – обычный остров. Остров, полный легенд, раздутых до страшилок людьми, жаждущими смысла и значений.

– Инга, да что с тобой?

Девушка вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стоял Захар. Играла приглушенная танцевальная музыка, вечер кутался в жаркий дым костра и разноголосую болтовню. Где-то на заднем плане робко журчали цикады.

Пират выжигал ее своим огненным взглядом, в котором неудержимо вспыхивали азартные искры. От него пахло землей и кровью, как от дикого зверя, и сам он весь источал возбуждение и нетерпение. Инга поняла, что он был на охоте.

– Ты где витаешь? Зову тебя по всем каналам, зову, а ты как под гипнозом. Неужели книга настолько хороша? Поделишься потом впечатлениями? Никогда не понимал, как можно так уходить в себя. Для меня чтение всегда было способом размять мозг, не более. Но я же не перестаю при этом замечать окружающих и прекрасно слышу и воспринимаю все, что мне говорят и что происходит у меня под носом. Вставай, сюрприз уже заждался. – Захар взял томик с ее колен, загнул уголок страницы, захлопнул книгу и положил на кушетку. – В конце концов юбилей у тебя или нет? Идем. Опять спишь на ходу? Ничего, мы тебя разбудим. Сегодня тебе точно будет не до сна.

Глава 16

Впервые за все время Захар решил взять ее с собой на междусобойчик. Инге совсем не хотелось присутствовать на пирушке, тем более в ее честь, но Захар и слушать ничего не желал, поднял с кушетки и повел за собой, к накрытому столу без скатерти, за которым уже расселись обитатели лагеря. Стол был довольно низкий, из темной древесины, и не слишком большой: примерно на восемь персон, если сидеть на стульях. Пираты вместе с девушками разместились, как и всегда, по двое-трое на диванчиках-кушетках. В плане еды, как некогда говаривал Захар, особенно не шиковали, поэтому не было нужды колотить стол больше.

Жили без холодильников и все прихваченные с яхт сыро-колбасные изделия, полуфабрикаты и молочную продукцию съедали сразу же. Инге не раз доводилось слышать, как на посиделках пираты спорят и торгуются за последнюю жареную сосиску, но сейчас ничего из перечисленного на столе не было. Мясо получали от снабженцев: копченое, сушеное и солонину, – из него же готовили супы, либо жарили; свежее добывали сами охотой на кабанов.

От обилия различных яств не было видно самого стола. Маринованные грибы со свежим луком, копченая рыба, маринованный папоротник с морковью, обжаренные на сале корневища тростника, большая, на всю роту, кастрюля отварного картофеля и, помимо всего прочего, лепешки из рогоза. «И это называется не шиковать?» – растерянно думала Инга. В соседних бухтах росли пальмы бутии, но до созревания плодов было еще далеко и свежие фрукты заменили консервированными грушами. Вместо сока пили охлажденный ежевичный чай.

Между деревянной посудой ловко приткнулись стеклянные бутылки с откидными пробками, наполненные разномастным пойлом: прозрачным, чайно-золотистым и мутно-белым. На некотором отдалении от стола, чтобы не припекало сидящих рядом, и в то же время достаточно близко, чтобы можно было, не вставая, передать тарелки, расположился выложенный из белого камня мангал, который Инга при первой встрече приняла за колодец. Из горловины вырывались острые языки пламени, словно на дне притаился разъяренный дракон. На решетке с длинной деревянной рукоятью, под неусыпным надзором пирата с ожоговыми шрамами на лице, что показалось Инге довольно ироничным, поджаривались большие порции мяса. В глубокой деревянной чаше на краю стола отмокали в маринаде, поджидая своей очереди, остальные куски. От густого запаха жареного мяса Инге сразу подурнело.

– Мы закололи кабана! – торжественно объявил Захар под всеобщий ликующий гвалт. – В твою честь, между прочим!

В сторонке от развернувшегося пиршества чадил большой костер. Присутствующие громко переговаривались между собой, раздразнивали аппетит пока еще скупыми глотками алкоголя, смеялись и, не дожидаясь готового мяса, тянули из мисок холодные закуски. Захар усадил Ингу рядом с собой на кушетку – для важных особ, по всей видимости, потому что больше к ним никто не присоединился – и налил в деревянный стакан мутно-белого пойла, внешне очень похожего на самогон.

– Не косись так, это вино, – засмеялся Захар. Ему пришлось наклониться к узнице, чтобы она услышала. – Мы сами делаем, из фиников. Или предпочитаешь чего покрепче? – Он указал на бутылки с прозрачной, как слеза, жидкостью. – Вот это как раз самогон. Тоже из фиников. Разбавленный, поэтому такой прозрачный. Для вкуса и запаха мы добавляем в него мирт и тимьян. Попробуешь?

Инга покачала головой.

– Тогда пива? – Он кивнул на чайно-золотистые бутылки. – Из можжевельника.

Так вот откуда этот невыносимый перегар с запахом лесного одеколона, подумала Инга и молча отказалась.

– Только не говори, что совсем не пьешь. Не разбивай мне сердце.

Инга любила мартини, красное вино и сладкие коктейли на основе рома; иноземным напиткам не доверяла и не отличалась рискованностью и тягой к экспериментам. Инга опасливо глянула на бутылки. Ее ведь не заставят пить местное варево?..

– Трезвенность здесь быстро лечится, – заметил пират за мангалом. Последовал взрыв дружного смеха, в котором было что-то студенческое, как в посиделках с гитарами, и в то же время что-то недоброе и агрессивное, как от идущей в разгул дворовой компании. Инга не знала, к чему все это приведет. Вполне может статься, ее день рождения в итоге положит начало какому-нибудь новому ритуальному обычаю местных вальпургиевых гулянок.

– Друзья! – Командир поднялся, и волна озорного хохота медленно покатилась назад и довольно быстро сошла на нет. Кто-то убавил громкость шарманки. – Сегодня у нас не обычный приятный вечерок. Сегодня мы празднуем день рождения моей очаровательной Инги. Радость моя, встань.

Инга послушно выполнила приказ и замерла рядом с палачом, неловко держа в руках деревянный стакан, который он ей всучил. Краем глаза она видела обращенные в ее сторону лица, кожей чувствовала насмешливые взгляды, но ни на кого не смотрела.

– Многие из вас видели ее лишь мельком. Я ограничил ее общение с остальными, чтобы не смущать и не пугать нашу маленькую птичку. Я помогал ей обвыкнуться в новых условиях, и хотя мы не всегда понимали друг друга, я каждый день поддерживал ее, дарил частицу своего сердца. Вы все прекрасно знаете, как я это умею, – добавил пират, без труда раздвигая своим мощным рокотом всколыхнувшийся одобрительный гомон. – Прошу любить и жаловать: бесподобный свет очей моих, покорительница волн, которая по нашему примеру оставила позади монотонную жизнь в пыльном городе и посвятила себя океану. Как вам известно, Инга была замужем, но мы успешно избавили ее от этого досадного недоразумения.

В нестройный смех вплелись несколько неразборчивых фраз, но голоса тотчас же смолкли: командир не закончил.

– Не важно, сколько лет исполнилось Инге, ведь мы больше не подвластны бегу времени. Мы избавились от неподъемного багажа забот, которым нет конца и края, которые следуют за каждым человеком до конца жизни. Мы освободились от этого груза.

– Да!

– Мы сбросили это ярмо.

– Да! Да! Ура!

– Мы создали свое собственное государство и следуем только своим законам, которые работают в нашу пользу, а не против нас.

– Да! Да!

– И кому мы обязаны?

– Понкайо! Понкайо!

– Именно. Мы здесь благодаря ему. Понкайо соединил наши сердца, наши умы и желания. Он воплотил наши мечты в реальность, дал нам такую жизнь, о какой другие лишь грезят. Всякий раз, собираясь вместе, мы чествуем не самих себя, мы чествуем Понкайо. Всякий раз, празднуя чей-то день рождения, мы пьем не только за именинника, но и за Понкайо. Ведь если бы не он, нас бы здесь не было. Не было бы этой свободы, этих вечеров, наших чудесных охотничьих сезонов, не было бы нас – нас с вами, друзья, нашего теплого тесного кружка. И я не стоял бы сейчас на этом месте и не мог бы сказать, что рад находиться здесь именно с вами. Но прежде, – Захар покровительственным жестом руки предостерег бурные излияния, – прежде чем мы осушим стаканы, я хочу напомнить, что сегодня не только праздник Инги, но и тот день, когда наша маленькая птичка села с нами за одну кормушку. Сегодня Инга официально станет частью нашего круга. Я хочу представить тебе, радость моя, людей, без которых я не смыслю жизни. Герман…

– Можно просто Гарик, – ударил по барабанным перепонкам дребезжащий бас, зычный, но не такой низкий и глубокий, как у вожака.

– Жанна.

– А мне можно назваться тем прозвищем, которым ты меня одарил? – игриво спросил влюбленный голос.

– Оставим его между нами, дорогая. Патрик, наш незаменимый медик, вы уже встречались. Он у нас не очень разговорчив, но ты не принимай это на свой счет. Алиса, она присоединилась к нам незадолго до твоего появления и уже успела заворожить моего брата.

Девушка хихикнула.

– Которого, кстати говоря, где-то носит… Алиса, где Оскар?

– Не знаю, Захар, по-моему, он еще не вернулся. Феликс поехал за ним.

– Как обычно, значит. Ладно, разберемся. Этот прелестный цветок зовут Каролина. Она хотела стать актрисой, но мы вовремя увлекли ее в свой розарий.

– Я решила, это куда лучше, чем дышать гримом и терпеть режиссерский кризис средних лет.

Компания засмеялась.

– Это Иветта, но ты зови ее просто Ива, как все мы. Раньше она работала в гостинице. А вот наш старый добрый знакомый, Хомский Денис. С ним мы сталкивались так часто, что для тебя он наверняка уже как родной. Денис шестнадцать месяцев бродил под парусом на швертботе, который, прошу заметить, построил своими руками, пока в один прекрасный день не очутился на Понкайо. Тут уже, как ты понимаешь, сама судьба велела ему присоединиться к нам.

– Чему я, безусловно, рад.

– И, наконец, Тима…

– Коче-гар! Коче-гар! – строем завопила мужская половина, да так громко, что Инга вздрогнула.

– Ты, наверно, его не узнала, да и немудрено. Около месяца назад Тима по пьяни решил побаловаться керосиновой лампой и залил в нее бензин. Результат этого вольнодумства ты можешь видеть у него на лице. Всю жизнь был Кука. Теперь Кочегар.

– Коче-гар! Коче-гар!

И снова гомерический хохот.

– Следовало бы отправить тебя на материк, Тима. Или посадить в карцер месяца на три. Может, хоть тогда ума наберешься.

– Шкипер, я набрался ума, клянусь! Отрыжка керосинки в лицо только так мозги вправляет!

Воздух задрожал от громогласного торжествующего рева. Они ведь еще даже не пили, подумала Инга.

– Будем надеяться, – заметил вожак, едва стих звуковой вал. – Итак, друзья мои! Давайте поднимем наши стаканы и выпьем за Ингу, выпьем за всех нас и, конечно, за Понкайо.

– За Понкайо! – ухнули пираты. – За всех нас! С днем рождения!

– Ну а ты что? – спросил Захар, в два глотка осушив содержимое своего стакана.

Инга стояла в той же позе, вцепившись в стакан, чтобы не так была заметна дрожь в пальцах. Имена пролетели мимо, не задержавшись в памяти, узница ни на кого не взглянула и не запомнила ни одного лица, кроме нескольких пиратов, которых уже видела прежде, когда они приносили ей подносы с едой.

– Я не хочу, – тихо ответила Инга, не поднимая глаз.

– Как это не хочешь? – спросил Захар нарочито громко, привлекая всеобщее внимание. – Мы выпили за тебя, а ты нас не уважишь? Так нельзя, Инга. Не бойся, здесь нет ничего лишнего. Я же обещал. Пей смело.

– Пей! Пей! Пей! Пей!

Инга увидела краем глаза лукавую улыбку палача и с трудом сдержалась, чтобы не выплеснуть пойло ему в лицо, но справилась с собой и на выдохе резко поднесла стакан ко рту. Пираты радостно затрубили. Незнакомая жидкость отдавала древесиной и на вкус оказалась кисло-кисло-сладкой и слишком крепкой. Инга беспомощно вдохнула и едва не согнулась пополам, когда огненное варево, или брага, или что бы это ни было, обожгло горло и ударило по многострадальному пустому желудку.

Под мужское одобрительное гиканье Захар усадил Ингу на диванчик.

– До дна? Молоток! Наш человек! – бросил кто-то.

– Первый глоток – всегда поперек!

Несколько отрывистых фраз утонули в довольном гоготе.

– Кочегар прав! Вот настропалишься – и будешь опрокидывать одну за другой!

– Да, мы тебя натаскаем!

Захар снова наполнил ее стакан, но всучивать не стал, как боялась Инга, поставил на стол рядом с тарелкой. Пока присутствующие делились умудренным опытом и предавались воспоминаниям о своей первой чарке, Инга через туман в голове усиленно раздумывала над тем, какая причина показалась бы Захару достаточно веской, чтобы отпустить ее в каморку и позволить не возвращаться.

– Мясо готово! Кто первый?

Пираты возбужденно загалдели и с нетерпеливо-добродушным порыкиванием друг на друга потянулись за главным угощением вечера. Захар поставил наполненную тарелку перед Ингой. Как только она увидела этот коричнево-черный, жирный шмат кабанины, к горлу подступила тошнота. Тело прошиб холодный пот, Инга ощутила легкое головокружение, проглотила кислую слюну и, едва не закашлявшись, неуверенно тронула палача за руку.

– Мне надо уйти… – Она говорила у самого уха, чувствуя на себе прожигающие взгляды сирен. Пиратам до воркующей парочки не было дела, они прибавили музыку и теперь жадно вгрызались в мясо и с набитым ртом увлеченно переговаривались между собой под ритмичные выверты бумбокса.

– Что опять? – не без недовольства спросил Захар.

– Меня тошнит…

– Это с непривычки. Выпей еще и пройдет.

– Я не могу… Позволь мне уйти. Я испорчу всем аппетит.

– С двух глотков тебя не вырвет. Возьми лепешку из рогоза, она смягчит дурноту.

– Пожалуйста, мне нужно…

– Нет! – не повышая голоса, отрезал пират. – Не хочешь есть или пить – дело твое, но я решил, что сегодня ты проведешь вечер с нами, значит, так и будет.

– Мое присутствие не прибавит другим настроения…

Захар тихо рассмеялся, откусил знатный кусок мяса, прожевал и запил.

– Настроение моих людей не зависит ни от чьей угрюмости, кроме моей. Хмурься, сколько угодно, радость моя, и не беспокойся за моих ребят, это не повлияет на их желание повеселиться.

– Пожалуйста…

Захар склонился над тарелкой и без всяких столовых приборов умело расправлялся с хорошо прожаренной добычей, вытирая губы тыльной стороной руки.

– Не выводи меня, Инга. Ты знаешь, что будет.

Инга откинулась на спинку диванчика, переплела пальцы и принялась колупать заусенцы своими неровно подстриженными ногтями.

Вечер проходил мимо. В отблесках огня мерцал и переливался неподвижный воздух, пропитанный сигаретным и парфюмерным зловонием. Где-то в сторонке грустно стрекотали цикады. Их песнопения тонули в неутомимом гвалте местных хищников, сдобренном фальшивыми басами агрессивной музыки. Пираты больше не поднимали тостов за Ингу, даже не вспоминали о ней. Празднество не отличалось от любой другой пирушки, за которой наблюдала Инга, разница была лишь в том, что сейчас она смотрела не через обрезанный экран решетчатой веранды, а из персональной ложи с видом на сцену и действо разворачивалось непосредственно перед ней.

Тошнота отступила, внутри заворочалось отчетливое желание подкрепиться. Инге не хотелось двигаться и привлекать к себе внимание и недобрые взгляды сирен, которые она хоть и не видела, но ощущала всей кожей. В любой другой день она с легкостью бы отказалась от ужина, но днем ее не кормили, и теперь в желудке посасывало от голода. Посидев еще немного, Инга наконец одолела свою робость, поднялась и под перекрестными взглядами присутствующих, вся пунцовая от стыда, наложила себе немного картофеля, а к нему взяла лепешку.

Есть пришлось из той же тарелки с жирным шматом кабанины. Стараясь не замечать потеков растопленного сала на тарелке, девушка разломила желтую картофелину, но в итоге смогла съесть только половину порции. Густой, пропитанный маринадом и специями запах мяса отбил аппетит. Вернулась тошнота. Инга положила вилку на тарелку, пересела с края диванчика к спинке, подальше от стола, и принялась щипать лепешку.

Захар в это время через стол переговаривался с Гариком, прозвище которого Инга запомнила только благодаря зычному голосу. Не прерывая беседы, палач как ни в чем не бывало протянул руку к ее тарелке, взял кусок мяса и вонзил в него зубы. Гарик покатился со смеху. Чего Захар добивался, Инга не знала, но покушение на ее долю не вернуло аппетит. Прикосновение к тарелке чужих замусоленных пальцев окончательно погасило чувство голода. Инга поперхнулась сухой лепешкой, прокашлялась и спросила Захара, можно ли ей ежевичного чаю.

– Сначала выпей то, что в стакане, – отсек пират, но глаза его лукаво блеснули. – Мы ничего не выливаем и не выбрасываем.

– Могу я тогда принести… – Инга чуть не ляпнула «из каморки», но вовремя осеклась и закончила: – …из дома бутылку с водой?

– Нет.

Инга услышала мужские и женские пьяные смешки, но заставила себя удержать взгляд на Захаре. Саднило изодранное кашлем горло, узница больше не могла ни кусочка проглотить, но продолжала держать лепешку в руках, смутно догадываясь, что как только положит ее на тарелку, пират сделает замечание и снова унизит ее перед всеми.

От одной мысли о кисло-сладком вине желудок завязывался в узел. Инга твердо решила не прикасаться к пойлу, терпеть до возвращения в каморку. Но сидеть с наполовину съеденной лепешкой в руках было глупо, и девушка усилием воли проглотила остатки. Едва она это сделала, как незаметно притихшая компания разразилась громовым хохотом.

– Я так понимаю, ежевичного чаю ты не хочешь? – с улыбкой спросил Захар, воспользовавшись всеобщей передышкой. Не успел он договорить, как девушки снова залились восторженным смехом.

К щекам прилила горячая краска. Инга, насупившись, смотрела перед собой. Только въевшееся в мозг воспоминание о шприце в руках Патрика заставило ее стерпеть это унижение и остаться на месте, в противном случае она бы уже давно сбежала в каморку. Может, Захар именно этого и добивается. Может, ему интересно узнать ее предел. Но нет, она не уйдет, не даст ему повода.

– Срочная доставка, принимайте! – известил вдруг кто-то из-за спины.

– Гляньте-ка, кто спустился с гор! – в ажиотаже заголосили пираты. – Светлый анахорет почтил нас визитом! Сейчас узнаем правду жизни. Подставляйте уши.

– Почему так долго? – недовольно бросил Захар. – Ты пропустил тост и едва не остался без мяса.

– Да, Шкипер нас еле отогнал! Гарику даже всыпать пришлось!

– Я сейчас тебе всыплю, друже!

Инга подняла глаза… и сердце остановилось. Перед ней стоял убийца Филиппа. Тот самый шакал, который заставил его задыхаться кровавым кашлем, тот самый падальщик, который срезал часы с безжизненной руки.

– Я тебе сколько раз говорил не возвращаться по темноте? – строго спросил Захар. – Мало того что своей головой рискуешь, так еще и Феликса постояннодергаешь, чтобы он катал тебя туда-сюда.

Инга сидела ни жива ни мертва. Она не могла отвести от шакала взгляда, все смотрела и смотрела в это худое длинное лицо с острыми, как у горгульи, скулами и резкими чертами. Нижняя челюсть немного выдается вперед, обветренные и обкусанные губы вздуты из-за слишком крупных зубов, на подбородке краснеет расковырянный прыщ.

– А че бы и нет? – с раздражением огрызнулся стервятник, лихорадочным движением потер лицо и тут заметил Ингу.

Ее бросило в дрожь. Огненные всполохи мангала вздрагивали и множились в опушенных густыми ресницами светло-серых глазах, блестящих и холодных, точно пласт отшлифованного железа. Веки приспущены, как у пьяного, белки воспаленные, в красных прожилках. Вид измученный и больной, будто после многодневной бессонницы, однако общая нервозность и дерганые, излишне порывистые движения этому не соответствовали.

– Это че, новенькая? Зажать от меня решили? – Он прищурился и скользнул по ее фигуре тем же оценивающим взглядом, с каким вертел в руках срезанные часы. – Чья сегодня очередь?

Он потянулся к ее лицу, Инга в ужасе вжалась в угол дивана. Сердце отрывисто стукнуло и пустилось в беспорядочный галоп, словно удравший из-под конвоя безумец, но прежде чем шакал дотронулся до нее, Захар перехватил его руку.

– Она не новенькая, Оскар. Это моя Инга. Инга, это мой брат и по совместительству головная боль, Оскар.

– Че еще за Инга? – буркнул пират, упал на диванчик рядом с Захаром и сгреб с тарелки заботливо припасенный братом последний кусок мяса.

– Я столько раз тебе рассказывал. Ты чем слушал? Она попала к нам прошлой зимой.

Пират отрыгнул какое-то ругательство – мол, мне все равно, я не помню – и целиком сосредоточился на еде.

Инга сидела в ледяном поту и отчаянно боролась с дурнотой. До этого вечера она ни разу не сталкивалась с Оскаром. Первое время, наблюдая с веранды за междусобойчиками, Инга с опаской вслушивалась в болтовню пиратов, но голоса убийцы Филиппа она не запомнила и даже имени не знала. Вычислить же шакала при такой плохой видимости, через обрезанный по краям и завешанный зеленью решетчатый экран, было невозможно. И в тех, кто по наказу командира приносил ей в каморку подносы с едой, Инга не обнаруживала знакомых черт, не узнавала жестов и ухмылок. В конце концов она поняла, что вычислить его не удастся, что он будет ходить рядом, пить вместе со всеми, орать и смеяться вместе со всеми, жить бок о бок с нею, под одним кусочком неба, но кто он, как его зовут – этого не узнать, пока Захар не ткнет пальцем или правда не всплывет случайно в пьяных разговорах.

Гораздо легче было жить, не зная правды. Инга всячески отгораживалась от нее, подавляла связанные с падальщиком воспоминания, старалась забыть его лицо, забыть эту кривую ухмылку, которой он наградил срезанные часы, забыть эти руки, которые обкрадывали бездыханного Филиппа. Она не пыталась выяснить, кто из пиратов убил ее мужа. Для нее они все убийцы, все без исключения. И гораздо легче было ненавидеть их всех, чем знать виновного в лицо. Инга не хотела знать. Она считала, что хотя бы в этом судьба смилостивилась над ней.

Ладони покрылись липкой пленкой, сердце ухало тяжело и отрывисто, словно маленькое живое существо в чьей-то безжалостной руке, выжимающей из него последние вздохи. Чтобы никто не заметил, как ее трясет, Инга сложила руки на коленях и переплела стылые пальцы. Она безотчетно потянулась к спасительному шраму, но тут же отдернула руку, пока Захар ничего не увидел. Инга страшно боялась, как бы он не прознал о значении перенесенного из души отпечатка, не догадался о его жизненно важной роли. Она не знала, что он в этом случае предпримет, но с него станется и пальца ее лишить. Инга вполне это допускала. Разве она еще не убедилась, что жестокости его и беспринципности нет предела?

Узница смотрела куда-то вперед, но не видела ничего, кроме обрывков болезненно ярких видений. Филипп надсадно кашляет, кровь разбрызгивается по лицу, стекает по щеке на песок… Он силится что-то сказать, но горло сжимается очередным приступом… Он хрипит и сражается, но эту борьбу ему не выиграть. Филипп умирает, неотрывно глядя на нее, взгляд переполнен болью и страхом… Он знает, что оставляет ее одну, но ничего не может с этим поделать, он бессилен, и от этого ему еще больнее… Не в силах глотнуть живительного кислорода, он захлебывается кровью, и эти несколько минут длятся для него дольше, чем вся его жизнь. Веки наполовину прикрывают глаза… Из них еще не ушел блеск, но то лишь эхо угасшей жизни, ее отражение, но не сама жизнь.

Шакал срезал часы с мертвой руки, оставив кровоточащий порез. Филипп глядит на Ингу опустошенным взглядом, который больше не сможет ничего выразить. Она не взяла Филиппа за руку, не сказала, что любит… Ничего не сделала, ничего не сделала… Не помешала стервятнику, не бросилась на него… Ее должны были застрелить следом за Филиппом и вместе с ним похоронить на дне океана. Я не должна была выжить. Это сбой мироздания, ошибка… Как ее исправить? Как воссоединиться с тобой?

Инга по привычке хотела сморгнуть слезы, но глаза были сухи. Источники давно обмелели.

– Оскар, мы же уговорились: не успеваешь вернуться засветло – ночуешь в гнезде!

Испещренный раздражением ответ потонул в нестройном лае сородичей, вызванном жаркой полемикой, в смысл которой Инга не вникала. Пираты с таким возбуждением надсаживали глотки, что голоса сплетались в страшный гвалт. Бумбокс тарахтел, бубнил и завывал себе на уме, внося свою лепту в этот бардак, но все были так заняты развернувшейся дискуссией, что забыли о нем и вместо того чтобы убавить, старались его переорать.

Дробящие нотки в голосе Захара, занятого разговором с Оскаром, разрывали яростный галдеж подобно удару металла о камень, но слова оставались неразличимы.

Постепенно ропот схлынул, однако тише не стало. Голову сдавливало, как в тисках; сигаретно-парфюмерное зловоние, смешавшись с густым запахом жирного мяса, лезло в нос и в рот, делало воздух липким и тяжелым. Дышать становилось все труднее, вновь подступила тошнота. Инга задумалась, не попроситься ли в каморку еще раз, вдруг повезет и занятый разговором палач машинально отмахнется согласием, но тут всем телом вздрогнула, услышав у самого уха:

– Сиди здесь, жди меня. Уйдешь – накажу.

Инга повернула голову, словно не уверенная, что обращались к ней, и встретилась с серо-зелеными глазами палача. Они глядели серьезно и пытливо из-под низких надбровных дуг.

– Поняла?

Она кивнула, раздосадованная. Захар поднялся и жестом приказал Оскару следовать за ним. По спине пробежал холодок. Инга сдержала судорогу и незаметно сжала пальцы. Ей был хорошо знаком этот бесстрастный и вместе с тем суровый вид Захара, это его настроение, когда он исходил многовольтным напряжением нависшей грозы. Инге казалось, она смогла бы почувствовать ее даже с противоположного конца острова. Сомнений быть не могло: Захар готовил брату выволочку.

На молодого стервятника Инга не смотрела. Не могла смотреть, ее сразу начинало трясти, руки немели и холодели, сердце с надрывным плачем билось в истерике. Инга и сама была бы не прочь заплакать… Но что говорить об этом…

Глава 17

Лето-осень, 2007 год


С тех пор Захар стал брать Ингу на все междусобойчики. Узница не понимала, зачем он это делает, чего пытается добиться. Ему явно безразлично, вливается она в стаю или нет, равно как и стае было начхать на ее присутствие. Она не говорила тостов, не пила, не шутила, не интересовалась предметами споров, не смеялась. Она не участвовала в разговорах – и с ней никто не заговаривал. Весь вечер она просиживала в одной позе, сложив руки на коленях, как в те дни, когда наблюдала за пирушками с веранды, только теперь не могла уйти, если становилось невмоготу. Тошнило ли, раскалывалась ли голова, отнималась ли спина или болели глаза – она сидела на месте. Отпрашиваться было бесполезно. Захар отвечал неизменным «нет», а если узница начинала приводить какие-либо доводы в пользу ее отсутствия, обрывал на полуслове и грозил наказанием.

Все тщания укрыться от разноголосого лая под звуконепроницаемым куполом вдребезги разбивались о торжествующий рев, безудержное ликование или дикий хохот. Инга удивлялась, как пиратов еще не слышно с океана, с другого конца острова или света. В горячих обсуждениях и спорах принимали участие не только пираты. Если тема была достаточно интересна или касалась жизни на материке, сирены включались в диспут. Защищались они без той остервенелой ярости, с которой голосили их распаленные молодцы, возражений не ввинчивали, позволяли себе только слегка повышать голос, да и то лишь в те минуты, когда орали все остальные.

Инга до сих пор не знала, каким образом они сюда попали и что с ними сделали, но, глядя на их беззаветную преданность пиратам и слушая позаимствованные из речи Захара обороты и слова, узница предполагала самое худшее. Их не приручали насильно – им промыли мозги. Сколько же на это ушло времени, если Алиса, по словам Захара, «присоединилась» незадолго до появления Инги? Или «присоединилась» он употребил в значении «довести до готовности»? Может, она пробыла здесь не меньше двух лет, прежде чем покорилась? Или еще меньше? Больше? Едва Инга об этом задумывалась, как в груди что-то начинало рваться с глухими хлопками. Узница хваталась за стену, за кровать, в приступе удушья искала опоры, затем нащупывала бугорочек шрама на безымянном пальце и постепенно успокаивалась. Она не забудет. Только не теперь.

Может, палач таскает ее на междусобойчики вовсе не для приучения к своим? Может, ему просто нравится наблюдать за ее поведением в присутствии человека, убившего ее мужа? Захар ни о чем не спрашивал и никогда об этом не заговаривал, но временами девушка чувствовала на себе его любопытный взгляд, когда Оскар оказывался поблизости или сидел вместе с ними на диванчике. Сам же Оскар за все вечера не перекинулся с ней ни словом, ни взглядом, наравне с остальными попросту не замечал. Инга не могла находиться подле него, слышать этот голос, этот нервический смех, и как благодать принимала те вечера, когда он задерживался у себя в «гнезде» – что это, Инга понятия не имела – и не являлся на гулянку.

До дня рождения Инге казалось, что она смирилась со своей участью, но после встречи с Оскаром подавленные страдания вырвались на волю, словно ей было уготовано пройти все девять кругов ада, прежде чем удастся наконец высвободиться, сбросить с себя эту юдоль. Знать, что этот человек где-то рядом, живет рядом, дышит с ней одним воздухом, было невыносимо. Ингу снова начали мучить кошмары. Смерть Филиппа преследовала ее, как раньше, каждую ночь, но теперь Инга не просто наблюдала за его мучительной кончиной, она слышала смех Оскара и его язвительные замечания. Срезав часы, он показывал их и смеялся в лицо; сняв цепочку, вертел на руке, смотрел на девушку и упивался ее слезами; выкрутив с пальца обручальное кольцо, звонко его подбрасывал и нагло подмигивал. Его нервический, пронизанный электрическими разрядами голос гнался за ней, подгоняемый видениями, в кошмарах, наяву – она слышала его везде. Когда пират сидел за столом и чему-то смеялся, Инга вспоминала, как он смеялся над ней во сне; когда орудовал вилкой, держа ее в своих длинных костлявых пальцах, Инга вспоминала, как этими самыми пальцами он шарил по безжизненному телу. Его цепкие металлические глаза никогда не смотрели на нее в реальности, но искали ее взгляд во сне, вонзали в нее торжествующий кол, подпитывались ее горем, наслаждались победой.

Куда она могла деться от этой боли, от этой пытки, если Захар запрещал уходить? Она боялась подтолкнуть палача к «воспитательным мерам», как он это называл, внушить мысль о новом способе принуждения: а вот это я еще не пробовал, ну-ка, ну-ка, посмотрим, как она отреагирует… И девушка сидела рядом на протяжении всего вечера, сидела и слушала нервический голос, который вгрызался ей в самое сердце, рвал изнутри, опять и опять возвращал к умирающему Филиппу. Она видела, как Филипп захлебывается, кашляет кровью, видела, как кровь густыми каплями покрывает его лицо, видела так ясно, что, казалось, слышала и этот кашель, и этот хрип, и последний вздох…

Если бы только Инга могла заплакать! Господи, как же хотелось высвободить эту агонию!.. У нее не осталось способов избавиться от этой пытки, излить все, что скопилось в сердце, в душе, что давило и терзало день за днем, из ночи в ночь. Инге было невмоготу сидеть рядом с Оскаром, а он всегда садился с ними на один диванчик. Именно для него Захар придерживал место. Узница билась в молчаливой истерике, вгоняла ногти в ладони, незаметно прикасалась к шраму, опускала глаза, отворачивалась, но шакал все равно был рядом. Она слышала его чавканье, слышала, как он глотает свое пойло и огрызается на старшего брата. Инга задыхалась от ненависти и горя, смыкала веки, стараясь унестись мыслями далеко-далеко, но палач неизменно возвращал ее назад: расталкивал и задавал какой-нибудь вопрос или предлагал взять добавку. Он словно бы и не замечал ее состояния, но при этом обращался к ней в большинстве случаев именно в те минуты, когда она пыталась спастись в себе, защититься куполом.

Инге становилось до того невыносимо и тяжко, что несколько раз она едва не сорвалась с диванчика и не убежала в каморку, наплевав на все угрозы палача. Но вспоминала шприц и последними силами удерживалась от этого безрассудного поступка, вдалбливала себе снова и снова, что именно этого Захар и добивается. Он провоцирует ее. Нельзя поддаваться. И она терпела, следовала его указаниям, сидела с убийцей Филиппа за одним столом, ела с ним из одной «кормушки», слушала нервический голос и каркающий смех. Горло сжималось приступами внутренней агонии, узница незаметно закусывала краешек нижней губы и целиком сосредотачивалась на физической боли, тщась подавить с ее помощью боль душевную. Инга сидела, не поднимая глаз, и молила, чтобы это шакалье лыко стерлось из памяти. Но длинное скуластое лицо стояло перед ней, как живое, она знала его до мельчайших черточек, знала и проклинала.

Часами узница ходила по каморке, царапала себя, сдавливала пальцы, дергала за волосы, но это самоистязание было ничем по сравнению с мучительной пыткой ее сердца. Слез по-прежнему не было. Инга закрывала глаза, зажимала уши, но все равно слышала это издевательское карканье, видела довольный взгляд, сверкающий холодом безжизненного металла, и окровавленные руки с длинными пальцами, ползающие по безжизненному телу Филиппа. Она не находила себе места, ее точно хлыстом подстегивало, истязало до изнеможения. Инга падала на кровать и забывалась в кошмарах, чтобы проснуться среди ночи и снова метаться по комнате, и так раз за разом, ночь за ночью, пока рядом довольно храпел пресытившийся командир стаи.

Чтобы освободиться от преследующих ее видений, Инга начала пить. Она не могла распоряжаться собою, ей не разрешали отвязаться от присутствия на вальпургиевых гулянках – так пусть они плывут себе мимо, не откладываясь в памяти. Инга не придумала решения лучше. Хищное лыко расплывется перед глазами, каркающий смех и тошнотворное чавканье растворятся в потоке бессвязной мешанины из музыки и разговоров. Если она не сможет сфокусироваться на его костлявых руках с длинными хищными пальцами, значит, и не вспомнит, как они шуровали по мертвому телу Филиппа, как выкручивали обручальное кольцо, срезали часы и снимали цепочку.

Инга опрокидывала стакан за стаканом, не слушая подзуживаний, не обращая внимания на одобрительное гоготание. Привыкнуть к отвратному кисло-сладкому вкусу браги, или косорыловки, или чем бы ни было это пойло, которое здесь называли пальмовым вином, узница так и не смогла, но если уж напиваться и хмелеть, то лучше этим экзотическим самограем, чем дрянным можжевеловым одеколоном.

Захар с лукавой улыбкой наполнял ее стакан, узница выпивала до дна и под конец ее так развозило, что девушка не стояла на ногах. Разум накрывала спасительная мгла, больше не было терзающих мыслей, не было видений наяву. Но это не помогло избавиться от кошмаров. Как бы Инга ни накачивала себя, даже если не помнила, что было накануне, даже если Захару приходилось уносить ее на плече, кошмары не уходили, повторялись каждую ночь, нечеткие и бессвязные, стремительные и вязкие, как лихорадочный бред. Она больше не воспринимала Оскара в реальном мире, но не могла освободиться от него во снах. Сцена убийства рассыпалась на множество фрагментов, как разбитое зеркало, и они резали ее острыми краями, оставляя мелкие кровоточащие раны. Девушка просыпалась в холодном поту. На фоне саднящей боли похмелье отступало, и эта боль мучила ее сильнее с каждым часом, с ней она тщилась покончить каждую вальпургиеву ночь и к ней возвращалась снова и снова, терзаясь ненавистью и скорбью в бурлящем котле собственного ада.

Так продолжалось несколько месяцев.

Постепенно Инга стала замечать, что к ней проявляют интерес. Ухаживают во время трапезы, подливают брагу, а когда Захара нет рядом, подсаживаются на диванчик, незначительными фразами начинают беседу. Инга не помнила, отвечала ли что-нибудь, был ли это один шакал или каждый раз другой, в один вечер или в разные… Головокружение, слабость и жар мучили ее без конца, мысли крутились в голове подобно шарикам и выпадали в произвольном порядке, абсурдные, пустые, не связанные между собой. Стол подпрыгивал, точно при землетрясении, стремился куда-то уехать, лица размазывались, как под кистью абстракциониста. Инга не понимала, что говорит, зачем говорит, где находится, кто все эти люди. В висках пульсировало, но без боли, руки казались тяжелыми, как и все тело, а попытки удержать в пальцах живущий своей жизнью стакан превращались в отчаянную борьбу с самой собой, в состязание на ловкость и цепкость. В груди разгоралось неподвластное пламя, костер на топливе, неугасимый и рьяный; бестолковая трепотня заглушалась ритмичным топотом и прихлебами шарманки – на ее волнах плыл жаркий воздух, то быстрее, то медленнее, плыл и переливался сочными оранжево-красными огнями. Инга закрывала глаза и позволяла этим звуковым волнам покачивать ее, жонглировать мыслями и смешить несуразными лоскутами бессмысленных предложений. Это было на самом деле смешно, и это было единственное, над чем она смеялась. Точнее, улыбалась под нос. Шутки пиратов по-прежнему не казались ей забавными, неуместный гогот бил по ушам и раздражал, но стало проще игнорировать его. Можно было окунуться в музыку, позволить ей нести тебя и ни о чем не думать.

Поначалу Инга просто наслаждалась мелодией, закрывала глаза и убывала с ней куда-то в глубины чертогов, где не было ничего, кроме ярких оранжево-красных пульсаров. Но вскоре этого стало мало. Инге хотелось танцевать, хотелось ощутить мелодию всем телом, каждым движением, каждым полетом руки. И она поднималась из-за стола и выходила танцевать, ритмично покачивалась и отдавалась музыке, ни на кого не глядя. Сотни мельчайших деталей вертелись перед глазами своеобразным смерчем, неуловимым для законов природы и гравитации, одно было неотличимо от другого и не было похоже ни на что. Музыка контролировала ее, вела в нужном направлении, наполняла сознание разноцветными вспышками. Они обступали ее, кружили вокруг, Инга плавно двигалась среди этих вспышек, но поймать не старалась: боялась, как бы они не бросились врассыпную и не оставили ее одну в темноте.

Когда чья-то рука обвила ее вокруг талии, узница попыталась отступить назад, но ее властно прижали к себе, заставляя двигаться в такт музыке, ритм которой Инга уже потеряла. Длинная косая челка падала на глаза, безымянное лицо напротив расплывалось в цветных кольцах густого тумана. Щеку обжигало чужим дыханием и больно царапало щетиной. Инга отворачивалась от удушливого запаха парфюмерного перегара и лепетала, чтобы ее отпустили. В мозгу эти слова звучали отчетливее и громче, в реальности же она не слышала и не понимала саму себя. Все тщания вырваться из хватки питона закончились тем, что она оказалась вдавленной в раскаленное потное тело, облепленное влажной тканью. Подвижные пальцы, по ощущениям толстые, как прожорливые гусеницы, запрыгивали ей в волосы и в страстном порыве одергивали голову назад, в то время как вторая рука гладила Ингу по спине, по талии, спускаясь все ниже, чтобы схватить ногу и закинуть себе на бедро в плотной штанине. Инга продолжала бессвязно лепетать и выкручивать запястья из каленых кандалов. Ей казалось, она отбивается изо всех сил, но почему же тогда не получается высвободиться?..

Инга не знала, как долго это продолжалось и чем закончилось. В следующее мгновение незнакомца уже нет, она сидит на кровати в своей каморке, а стоящий перед ней Захар жестко ее отчитывает. Руки еще сдавливало эхом недавних грубых касаний. Инга хотела встать, но пол резко надвинулся на нее с явным намерением ударить. Она вскрикнула от испуга, Захар, проклиная все на свете, развернул ее к себе и влепил такую сильную пощечину, что девушку отбросило на кровать.

Живущий своей жизнью смерч тут же рассосался, окружающие предметы ринулись по местам, как застигнутые врасплох солдаты, и застыли, недвижные и виноватые. В голове немного прояснилось. Инга медленно села и, не пытаясь убрать пряди с лица, прижала тыльную сторону ладони к горящей огнем щеке.

– Еще раз увижу, как ты трешься о кого-то из моих людей, сверну тебе шею! – завибрировал голос палача угрожающе и зло. – Ты поняла меня?

Инга не успела ничего сказать. Захар вцепился ей в руку и рывком поднял.

– Поняла или нет?! – И, не дав времени для ответа, жахнул по лицу еще раз.

Девушка упала на пол, но тут же снова оказалась в цепких пальцах. Пират толкнул ее к стене.

– Я накачаю тебя, слышишь, накачаю так, что имя свое забудешь! – зарычал он ей в лицо, до боли сжимая плечи. – Накачаю, если не будешь подчиняться! Ты должна делать так, как я скажу! Сидеть рядом. Никаких танцев. Если к тебе кто-то прикасается, когда меня нет, показываешь пальцем и говоришь: вот он! Поняла? – Он приложил ее спиной о стену, встряхнул. – Ты поняла, что я сказал? Не кивай – отвечай вслух!

– Поняла… – чуть слышно уронила Инга и повторила громче все таким же дрожащим голосом: – поняла…

Она обмякла в его руках и не шевелилась, чтобы он не подумал, будто она пытается вырваться, и не разозлился еще сильнее. Боясь вызвать новый приступ ярости, узница не отводила глаз, оставалась на прицеле пытливого взора и все больше холодела от ужаса при виде полыхающего в нем чистого бешенства.

Несколько секунд Захар молча и сурово изучал ее, потом опустил взгляд на ее губы, помедлил и коснулся их большим пальцем. Дубленая кожа окрасилась в красный цвет. Пират стер кровь с ее губ и размазал в своих пальцах. Жесткое лицо осталось нечитаемым, но в глазах промелькнула тень. Захар привлек Ингу к себе и обнял так, что сдавило ребра.

– Прости меня, Инга…

Он притянул ее голову к своей груди и уткнулся губами в макушку. Инга, чувствуя, как ее всю трясет внутри, медленно облизала соленые от крови губы. Захар отстранился и посмотрел на нее.

– Ты простишь меня?

Она машинально кивнула.

– Я не хотел делать тебе больно. Ты только слушайся, и все будет хорошо. Слушайся и не отходи от меня, ладно?

– Да…

– Я сильно ударил тебя?

– Нет…

Передавленная его твердокаменными руками, она была не в силах пошевелиться. Саднило разбитую губу, и на пылающую огнем щеку Инга уже не обращала внимания.

Спустя день, как обычно сидя на веранде, она услышала приглушенные разговоры. Сирены обсуждали главную новость: Захар «заземлил» Феликса. Как поняла Инга по отрывистым фразам, которые сумела уловить сквозь шелест пальмовых вееров, это значило, что в наказание за неподчинение Захар сбросил питомца в подземелья на корм Понкайо. На протяжении нескольких дней сирены возвращались к этой теме, но пирата никто не жалел. Никто не скорбел о нем, потому что «Захар всегда знает, как будет лучше для лагеря и какие люди здесь нужны» и «Понкайо все равно бы затребовал Феликса рано или поздно».

Глава 18

Последующие семь дней были самыми спокойными и терпимыми впервые за долгое время. Захар не появлялся. Инга отсчитывала их, как золотые монеты, и разменивала у судьбы еще на один глоток сил, со страхом неизвестности размышляя о неминуемом ненастье.

Вернувшись, он даже не заикнулся о своем продолжительном отсутствии. Вел себя, как ни в чем не бывало, приходил каждый день, приносил подносы с едой и выгуливал по цветнику, но в бухту не водил, на ночь не оставался и на очередные посиделки уже не взял. Инга не знала, благодатное ли это избавление или только временное отлучение. На веранду, как прежде, она не вышла, укрылась в каморке и легла спать, смутной надеждой уповая на то, что Захар не станет выдергивать ее из постели и тащить на междусобойчик, если ему внезапно стукнет в голову изменить свое решение. Инга почти верила в действенность этой уловки. Ей хотелось верить. Проще было верить.

Двумя днями позднее, придирчиво осмотрев ее лицо и разбитую губу, Захар протянул Инге несколько разных тюбиков с тональным кремом.

– Умеешь этим пользоваться?

Инга уставилась на косметику в ужасе, как на оторванные пальцы. Любовницы пиратов не красились, это она знала точно. Значит, косметика принадлежала пойманным туристкам. Инга никак не могла заставить себя взять тюбики, но Захар с плохо скрываемым раздражением чуть ли не силой вложил их в руку.

– Сама выберешь под цвет кожи. Если не подойдет, скажешь мне, я принесу другие. Но только мне, ясно? Никому больше! Ты поняла?

– Да… – прошелестела узница.

– Девушки не задавали тебе вопросов о Феликсе? Ничего не говорили?

– Нет…

– А остальные? Герман? Тима?

Инга покачала головой.

– Что, ни одного намека, ни полслова?

– Нет…

Захар помолчал.

– С кремом не переусердствуй. Все почти зажило. Сделай так, чтобы его не было заметно. Сдюжишь?

Инга кивнула.

– Сегодня пойдешь со мной. Я хочу, чтобы ты надела сарафан. Тот, темно-синий с зеленым, свободный. Сверху набросишь какую-нибудь легкую кофту. И не снимай ее, поняла?

Еще один кивок.

– Инга, ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?

– Да, – промолвила она одними губами, не поднимая глаз.

– Больше эксцессов не будет?

– Нет, – прошептала Инга, разглядывая витиеватые буквы на разномастных тюбиках. Впитав жар пиратской руки, разогретой хищной кровью, они медленно остывали в ее безвольных пальцах. Инга старалась не думать о бедных девушках, но видения шакальего набега стояли перед глазами так ясно, будто узница сама присутствовала на охоте.

Больше одного стакана выпить не позволили. Инга не решалась обратиться к Захару с прямым вопросом – если она будет хорошо себя вести, можно ей выпить чуть больше? – пыталась обойти запрет хитростью и тянулась к бутылкам в отсутствии Захара, но преданный любимчик Хомский был настороже и сразу пресекал ее намерения.

Все вернулось на круги своя. Вернулись терзания и видения наяву, вернулись кошмары о смерти Филиппа. Стало больше крови. Она сочилась изо рта, текла по лицу и шее, пропитывала футболку и волосы Филиппа, заливала песок, ладони девушки. Кровь оставалась на руках Оскара. Он тянулся к Инге, гладил по щекам, проводил пальцами по губам, забирался в волосы. Она ощущала прикосновение густой теплой крови Филиппа и просыпалась от удушья.

Так больше продолжаться не может. Раз ей не удается подавить или хотя бы усмирить эту боль, придется научиться жить с нею. Оскар никуда не денется. Он всегда будет рядом, будет смеяться своим каркающим смехом, чавкать над ухом и сыпать раздраженной бранью, мельтешить своими костлявыми руками с длинными хищными пальцами. Инге никогда не забыть, как они обкрадывали бездыханное тело. Чем сильнее она сопротивляется, тем больнее становится и тем больше во снах появляется истязающих ее мелочей, которых на самом деле не было. Оскар не прикасался к ней, не проводил по губам, не оставлял на лице кровавых следов. Но если она не прекратит борьбу со своими воспоминаниями, дальше будет хуже. Она безоружна, ей нечем дать отпор, и способов забыться не осталось. Теперь полагаться она может только на собственную выдержку. Нельзя срываться, нельзя срываться и подавать палачу идеи. Нельзя позволять ему задумываться над новой методой принуждения.

Инга вспоминала гневный выпад пирата и задавалась одним и тем же вопросом: сумеет ли он закончить начатое, если полностью утратит самообладание? Был ли это единичный взрыв или доселе подавляемое неистовство? Захар стал непривычно молчалив и сдержан. Он много пил, о жизни узницы больше не расспрашивал, не пытался осквернять память и смерть Филиппа, оставил даже безобидные, на его взгляд, шуточки. На вальпургиевых гулянках часто погружался в себя, но особняком никогда не сидел, по-прежнему вбрасывал темы для горячих обсуждений. В спорах не участвовал, и все же обычный разговор не обходился без его слова. Только в редких промежутках выпадал, точно выключался, и пил, много пил. Инга наблюдала за ним с тревогой и страхом. Она бы так не волновалась, если бы не была уверена, что в итоге это не обернется против нее. Вот если бы он мог начать и закончить… Но узница боялась, как бы палач не оставил ее беспомощной калекой, полностью зависимой от чужой руки. Недолго эта рука будет принадлежать Захару. Едва Инга утратит товарный вид, он избавится от нее, в этом нет сомнений.

Как выяснилось позднее, тревожилась Инга не напрасно, и не только из-за палача, но и за ускользающую власть над снами. Захар снова стал приходить к ней, теперь даже чаше, и оставался до утра. В эту ночь ее опять мучили кошмары. Филипп истекал кровью, силился что-то сказать, но давился кашлем. Оскар одним взмахом ножа срезал часы с безжизненной руки, с лукавой улыбкой спрятал в карман и тут заметил Ингу. Потянулся к ней, вцепился окровавленными пальцами в подбородок и оценивающе повертел ее голову, примериваясь к девушке, прикидывая цену. Инга не могла вырваться. Чувствовала, что это совсем просто, достаточно лишь дернуть головой, чувствовала, что должна, обязана вырваться и посмотреть на Филиппа, но стервятник, намагнитив ее стальным взглядом, надежно удерживал девушку своими окровавленными пальцами.

Инга залилась слезами, заскулила от ужаса и сдавленно позвала Филиппа, моля о помощи. Оскар вдруг разозлился. Лицо перекосилось от бешенства и стало еще длиннее, из-за пухлых губ показались крупные зубы. Глаза пронзительно засверкали, пират схватил узницу за плечи и затряс.

– Инга!

Залитый солнцем пляж потух так внезапно, будто щелкнули выключателем. Инга открыла глаза, не понимая, где находится, что случилось и кто ее тормошит.

– Инга, да проснись же ты!

Инга не без испуга повернулась на подушке и встретилась с разъяренным взглядом Захара, нависшего над ней, как зверь над сбитой добычей. Каморку выбеливал одиозный свет лампы.

– Что тебе снилось?!

Девушка уставилась на пирата в изумлении, не уверенная, точно ли проснулась или это очередной кошмар, что-то новое, сконструированное воспаленным сознанием.

– Я тебя спрашиваю: что тебе снилось?

Неужели она во сне оскорбила его брата?..

Захар соскочил с кровати, второпях натянул штаны и застегнул ремень, чтобы не оставаться перед узницей голышом и не терять преимущества. Инга не могла спать обнаженной рядом с ним и всегда натягивала майку и шорты.

За пиратом она следила в ошеломленном безмолвии, всерьез напуганная, вконец потерянная, не зная, что на него нашло и как от этого защититься. Она догадалась, что вновь провинилась, но знать бы еще, в чем.

– Ты ответишь или нет? Или так и будешь таращить глаза?

– Я не понимаю…

– Ах, не понимаешь?! Сейчас я тебе объясню! Ну-ка иди сюда!

Захар сдернул пустой пододеяльник и стащил Ингу с кровати. Удерживая ее одной рукой за волосы, а второй за локоть, он с размаху припер девушку лицом к закрытой двери уборной и рявкнул над ухом:

– Он снится тебе? До сих пор?!

– Кто?..

– Ты знаешь, кто!

– Я не понимаю…

– Ты меня за дурака держишь?

Пират развернул ее к себе и хлестнул по лицу, свалив на пол.

– Ты звала его по имени!

– Я не помню…

Инга не делала попыток убежать или отползти от него.

– Я вырву его из тебя голыми руками! Вырву из твоей памяти, даже если мне придется вскрыть тебя! Ты слышишь?!

Захар шагнул к ней, приподнял и новым ударом откинул на смятую постель. Он уже не рассчитывал силу. Комната поблекла и расплылась в грязно-сером тумане. В ушах стоял звон. Инга даже не успела перевернуться, как палач схватил ее за волосы и со всей силы отшвырнул к стене. Инге показалось, она перелетела через весь остров, прежде чем удариться о полки. Стеллаж покачнулся, выплюнул несколько книг и угрожающе накренился в ее сторону, но упасть ему не позволил вовремя подскочивший Захар. Он подхватил его и удержал на месте.

Инга так и осталась лежать лицом вниз среди россыпи книг, не в силах пошевелиться.

– Инга? – окликнул палач тихо; помолчал. – Инга! О, боже…

Он присел рядом и хотел приподнять ее, но девушка отозвалась едва слышным стоном:

– Нет…

– Где болит?

Она и сама не понимала. Болело все и везде, боль слилась в единое целое и окутала ее подобно магнитному полю.

– Я что-то тебе сломал? Инга, я что-то тебе сломал? Ну, ответь же.

– Не знаю… – выдохнула девушка.

– Нельзя лежать на полу. Тебя надо осмотреть. Я аккуратно, не бойся…

Захар осторожно поднял ее на руки и перенес на кровать. Инга смежила веки, защищаясь от ненавистного мертвенного света лампы и пытливого взора палача. Мозолистые пальцы сосредоточенно изучили ее ноги, повертели ступни, согнули-разогнули руки, а затем, совсем как Оскар чуть раньше, повернули голову из стороны в сторону и провели по лицу. Внутри похолодело.

– Ты спишь?

– Нет… – прошептала Инга. Едва ли она вообще когда-нибудь сможет заснуть рядом с ним.

– Почему лежишь с закрытыми глазами? Больно смотреть на свет?

Инга слабо кивнула. Скрипнула кровать, лунно-белое сияние погасло, и узницу, к ее огромному облегчению, обволокла спасительная темнота.

– Тошнит?

– Нет…

– Голова кружится?

– Нет, – солгала она.

– Что болит?

Болело по-прежнему все.

– Ничего…

– Ты обманываешь меня, – тихо заметил пират.

Инга напряглась, но промолчала, не стала уточнять, к чему относились его слова. Захар взял ее руку и прижал к своему бородатому рту.

– Прости меня. Я не должен был срываться, но внутри словно что-то переклинило. Не понимал, что творю, не мог остановиться. Прости меня, Инга…

Он поцеловал ее ладонь, стиснул в своей мозолистой руке и замер. Инга не шевелилась и не открывала глаз.

– Ты правда не помнишь, что тебе снилось?

Сердце тревожно екнуло.

– Да, правда…

Захар напряженно засопел. Инга чувствовала твердокаменную руку и каждым нервным рецептором ощущала его недовольство.

– Хватило бы одного слова, – наконец произнес пират, выпутываясь из ее безвольных пальцев. – «Да» или «правда». Только одного, прибавок не нужно, это заставляет усомниться, не лгут ли тебе, не пытаются ли задурить. Инга, посмотри на меня. Раз не спишь, зачем лежать с закрытыми глазами? Я потушил свет.

Инга приоткрыла глаза. Спасительная чернота соскользнула с нее подобно одеялу и расцветилась отблесками уличной гирлянды. Захар сидел перед ней на кровати. Его массивная фигура четко вырисовывалась на фоне стен, покрытых веселыми кляксами света.

– Ты пытаешься меня задурить?

– Нет…

– К чему тогда это было? «Да, правда».

– Я хотела, чтобы ты услышал меня…

– Я хорошо слышу. И понимаю с первого раза, так что разжевывать мне ничего не нужно. Если хочешь что-то сказать, говори как можно короче, так я скорее тебе поверю.

– Я не запоминаю снов…

– И поэтому ты тогда устроила здесь сонное царство? – процедил Захар и резко поднялся.

Он двигался с такой лихорадочной поспешностью, словно снаружи что-то произошло и он торопился проверить. К сожалению, он никуда не ушел. Достал сигареты и начал чиркать зажигалкой, но пламя отказывалось появляться, и девушка его прекрасно понимала. Захар еще долго с грязной руганью мучил зажигалку, пока не понял, что ей пришел конец.

Инга осторожно села, подобрав колени к груди, и устремила взгляд в сторону окна, где стоял Захар. Вскипятится ли он снова или сумеет сдержаться, девушка не знала, но лучше не давать лишних поводов для злости. Увидит ее лежащей – подумает, что заснула, и тогда ей точно несдобровать. Прежде чем она все объяснит и он подавит свою вспышку ярости, может случиться бог весть что. Если бы он довел начатое до конца… Есть ли способ вынудить его все закончить?..

Болевое магнитное поле медленно рассасывалось, пульсируя теперь лишь в отдельных точках. Сейчас Инга с уверенностью могла сказать, что пират ничего ей не сломал и не вывихнул, но от удара о стеллаж она сильно ушибла плечо и, судя по надсадному нытью локтя и колена, получила несколько ссадин. Не обойдется и без синяков. На этот раз их будет куда больше.

– Подойди ко мне.

Инга сползла с кровати и послушно приблизилась. Сердце в тревоге отстукивало не знакомую девушке азбуку Морзе, то ли взывая о помощи, то ли причитая в страхе. Захар притянул Ингу ближе и двумя руками загладил назад ее волосы, открывая лицо и заставляя смотреть прямо в глаза.

– Не поцелуешь меня?

Инга, помедлив, разлепила сухие губы и привстала на цыпочки. Захар наклонился, принимая ласку, и в глубоком слюнявом поцелуе мягко прижал девушку к стене.

– Инга… – выдохнул он ей в шею, царапая кожу щетиной и обветренными губами. – Почему ты не можешь хотя бы раз сделать что-нибудь по своей воле? За все время ты ни разу не подошла, не обняла, не поцеловала без указки… Но теперь, даже если ты это сделаешь, я уже не буду уверен, следуешь ты своему желанию или моему совету. Я уже ни в чем не уверен… Кроме одного… Радость моя…

Через поцелуи в шею он перебрался на ее лицо, вслепую нашел губы и вонзил язык ей в рот. Шершавые руки скользнули под одежду, легли на талию, сжали, потянулись выше. Когда он стянул с нее майку и взялся за пуговицу шорт, Инга перестала воспринимать происходящее, унеслась разумом в спасительный бункер внутри себя, оставив палачу только тело.

Глава 19

Зима 2007 – весна 2008 гг.


Синяки на лице послужили временным освобождением от присутствия на вальпургиевых гулянках, но едва они поблекли настолько, что перестали быть заметны под маскировочным слоем тонального крема, Инга снова присоединилась к Захару. Перед тем как вывести к остальным, он окидывал ее придирчивым взглядом, просил подмазать там или здесь или с раздражением выхватывал тюбик и подмазывал сам, если она не понимала, где нужно. Между делом он освежал в ее памяти правила поведения. Позднее он притащил для нее соломенную шляпу и требовал надевать на выгулах. В бухте Инге разрешалось ее снимать, но на обратном пути в каморку она по указке Захара прятала усыпанное синяками лицо под широкими полями.

Когда на месте кровоподтеков остались плохо различимые, уже не требующие гримировки следы, Захар снова ее избил. Поводом стала ее «отчужденность» во время секса. Пират обвинял ее в мысленных изменах, в том, что на его месте она представляет Филиппа и так было всегда. Он не на шутку разошелся, грозился подсадить ее, «коль никаким другим макаром добиться от нее инициативы невозможно», и под конец с такой силой отбросил к стене, что Инга потеряла сознание.

– Как ты меня напугала! – воскликнул он, едва она пришла в себя, и порывисто обнял.

Инга стиснула зубы, превозмогая боль во всем теле.

Потом он извинялся, в исступлении целовал ее покрытые синяками руки, гладил по лицу, клялся впредь усмирять ярость в зародыше и объяснял, что его «кто-то подбивает изнутри», нашептывает мерзости против нее и «не слушать не получается».

Не успели сойти старые отметины, как поверх них легли новые. Захару показалось, что Инга переглядывается с Гариком.

– Он подсаживался к тебе? Вы танцевали, пока меня не было? – гремел палач, со сжатыми кулаками наступая на Ингу.

Сбитая на пол хлесткой пощечиной, она смотрела на него снизу вверх, смотрела с ужасом, но, как обычно, не пыталась убежать.

– Нет.

– Лживая потаскуха! Разве я забыл, как ты терлась о Феликса?

– Спроси кого угодно…

– Думаешь, после всего я еще могу кому-то верить?!

Даже упоминание о любимчике Хомском не помогло образумить Захара. В себя он приходил только при виде крови на лице Инги, при отсутствии признаков жизни с ее стороны, когда она, оглушенная ударом, теряла сознание или просто не могла ответить или подняться. Этим и заканчивались их дрязги, заканчивались быстро, ведь он не рассчитывал силу и обрушивался на Ингу со всей злобой, не веря ни единому слову, подчас даже не давая времени для ответа.

Инга знала, к чему все идет, и продолжала кормиться надеждой, что в один прекрасный день ярости палача хватит на точный, меткий, быстрый удар и все наконец-то закончится. Ей не требовалось нарочно его бесить, он и без того находил повод во всем, что бы она ни говорила и ни делала, во всем, что ее окружало или было с нею связано, а впоследствии не только с нею, но и с его послушниками. Он ворчал на них за глаза, кружил по комнате и метал перуны, сыпал проклятиями, выплескивая все, что заметил, собрал, накопил за день наблюдения, жаловался на их бесчестность и двуличность.

– Никому нельзя верить! – кипятился пират, размахивая руками и тяжело дыша от гнева. – Проклятое жулье!

Однажды он заподозрил их в воровстве. Твердо уверенный, что некто потихоньку таскает из лаборатории готовый продукт, он устроил питомцам такую головомойку, что несколько дней все ходили как по струнке. Сирены переговаривались исключительно шепотом; о простых радостях вроде пикников в соседних бухтах и междусобойчиков никто и заикнуться не смел. Инга тоже попала под горячую руку.

Угрозы подсадить пугали девушку до полусмерти. Было это сказано в запальчивости или нет, Инга не хотела проверять. В такие минуты Захар был ослеплен гневом и собою не владел, связь с мозгом и логикой прерывалась, поступки диктовались злостью и самыми черными мыслями, а их, казалось Инге, ему нашептывал сам дьявол. Она старалась вести себя смиренно, быть послушной, учитывать претензии. Теперь она первая тянулась за поцелуем, первая забрасывала руки ему на шею, подходила обнять прежде, чемон подзывал, «проявляла инициативу» – все как он требовал. Но чем это закончилось… Это была уже не вспышка – настоящий припадок.

– Я просил сделать что-нибудь по своей воле, а не по моей! – свирепствовал Захар, встряхивая ее за волосы. В следующее мгновение Инга отлетела в угол. Она ударилась головой, но, к несчастью, осталась в сознании. – Знаю, кто я в твоих глазах. Убийца, подонок и мразь, ведь так? Зачем ластишься? Зачем пытаешься обмануть?! Ты такая же двуличная, как и все это жулье! Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? Оставь подачки себе! Ты меня слышишь, дрянь?! Оставь себе!

Тогда он впервые ударил ее ногой. После такого Инга уже не смогла встать. На том все и кончилось. Ребра он ей не сломал, но потом еще долго пылал на себя гневом при виде огромных кровоподтеков на ее теле. Он впадал в исступление, метался из угла в угол, изливал остервенение в такой грязной ругани, какую Инга больше ни от кого в лагере не слышала, кроме Оскара. Он проклинал себя и без конца извинялся, приходил по нескольку раз на дню, осматривал Ингу, помогал раздеваться в душе и перед сном, касался осторожно, спрашивая, не больно ли ей. С отцветанием синяков исчезла и вся эта напускная нежность – и хорошо: она претила Инге сильнее близости с ним.

Когда Захар оставался с ночевкой, Инга не спала до утра. Она боялась, что все повторится, как тогда, боялась произнести во сне имя Филиппа и довести палача до белого каления, боялась, что все закончится ослеплением и подчинением ее воли. Она не рисковала выходить на веранду, не хотела давать ему повода для очередного приступа. Еще решит, что она перешептывается с кем-нибудь или обжимается на кушетке, пока он «спит и ни сном ни духом, как вы, шушера, тут слюнями обмениваетесь». Именно так он и скажет. И она притворялась спящей, лежала тихо, не шевелясь, утром дожидалась его ухода и только после этого позволяла себе забыться тревожным сном, но при каждом мало-мальски громком звуке вздрагивала и открывала глаза. Инга уже и не помнила, что значит спать всю ночь, что такое спокойный умиротворенный сон, который восполняет силы и проясняет мысли. Она отдавала измученному организму все, что могла, он забирал все до последнего, но этого было мало, ничтожно мало, и здоровье постепенно шло на убыль. Инга все чаще страдала головными болями. Время от времени по телу прокатывались нервные судороги, подергивались мышцы на глазу и в животе. От одного запаха пищи ее мутило, но Захар приходил в ярость, если она отказывалась от еды, поэтому Инга смешивала содержимое тарелок, выбрасывала в туалет и присыпала торфом.

Едва ли это можно считать благодатью, хотя с какой стороны посмотреть, но Инга стала реже бывать на вальпургиевых гулянках. Захар никогда не объяснял, по какой причине оставляет ее в каморке, но девушка и без того прекрасно знала. Пока не сойдут багрово-красные отметины, Инга не должна показываться кому-либо на глаза, выходить на веранду без кофты и корректирующей маскировки. Инга не понимала, зачем это нужно. В ее сторону никто и не глядит, да и через древесное полотно решетки мало что удастся рассмотреть, но тем не менее. Захар, как поняла Инга, перестраховывался. Зачем? Перед кем он трепещет – перед своими воспитанниками? Это не та порода людей, которая стала бы осуждать его. Или ему стыдно перед сиренами? Логичного и правдоподобного ответа Инга так и не сумела отыскать.

Никто прежде не бил Ингу. Срывы Захара морально оглушали ее, отупляли, смешивали эмоции и чувства между собой. Но даже это не выдавило из нее ни слезинки. Источники обмелели – уже навсегда, понимала Инга. Временами казалось, что именно слез палач и добивается, именно их ему и не хватает для закрепления власти. Он хочет впитывать ее унижение, но сейчас, когда она больше не вытирает перед ним сопли, иных способов растоптать ее не осталось. Инга не собиралась тешить его самодовольство, но теперь она хотя бы знала, почему провалились все благие намерения вправить ему мозги. Отвечая на вопросы спокойно и тихо, Инга надеялась как-то передать Захару свое состояние, подействовать на него, усмирить гнев. Но, вопреки всем ее чаяниям, он воспринимал это не иначе как безразличие к тому, что важно для него, и только сильнее заводился.

Припадки Захара обескураживали Ингу. Она не знала, как правильно на них реагировать, и за свое оцепенение жестоко расплачивалась. Если она молчала – «что, нечего сказать в свое оправдание?»; если пыталась объясниться – «опять оправдываешься, дрянь?!» Что бы Инга ни предпринимала, Захар оставался недоволен. Он задирал ее по любому поводу, выходил из себя и налетал подобно зверю, осыпал пощечинами, швырял по всей каморке. В конце концов узнице это надоело и она предоставила Захару самому разбираться со своей психопатией. До чего он себя доведет, что станет с нею – отныне все равно. Больше Инга не выбирала слов, чтобы Захар не дай бог не нашел в них двойной умысел. Все обвинения пропускала мимо ушей, на громогласные попреки во время избиения отвечала через раз, с омертвелым сердцем взирая палачу в лицо.

Глава 20

О своей детской мечте однажды купить маленькую яхту и отправиться под парусом бороздить морские просторы Филипп рассказал на первом свидании. Впоследствии девушка слышала об этом снова и снова и не переставала удивляться, как он преображается в такие минуты. Филипп бурно жестикулировал, потом вдруг замирал и сжимал руки крепко-крепко, словно чувствуя отдачу штурвала, взгляд устремлялся куда-то вдаль, куда-то за воображаемый горизонт, Филипп мечтательно вздыхал и поднимал на Ингу сияющие глаза, улыбаясь по-мальчишески озорно и открыто.

Филипп не любил говорить о своих отношениях с матерью, сразу мрачнел и замыкался, но порой в разговорах нет-нет да проскальзывали мимолетные признания, благодаря которым Инга сумела сопоставить примерную картину. Мать Филиппа знала общие наброски его мечты, но считала это обычной «юношеской придурью», которая с возрастом пройдет. По вполне понятным причинам Филипп не делился с родителями своими планами – и это касалось всего, – скрывал до последнего, а если случалось так, что матери становилось все известно, молча выслушивал нарекания и затем поступал по-своему. Конечно, женщина и понятия не имела, что «юношеская придурь» Филиппа давно вросла корнями в его душу и завладела им без остатка. Он копил на собственную яхту с восьмого класса.

Инга даже не заметила, как мечта Филиппа стала волновать ее так же сильно, как и его самого. Как же здорово было обсуждать это вместе, строить планы, делать маленькие шажки… Инга потому и решила обучаться языкам, чтобы работать удаленно и не быть привязанной к одному месту. К окончанию последнего курса уже казалось невероятным, что когда-то мечта о собственной яхте принадлежала одному Филиппу.

И вот наконец-то настал тот самый день, когда Инга и Филипп отправились на Мельтахо, единственный заселенный остров из трех в составе Мельтаховского архипелага, где в яхтенном порту их дожидалось присмотренное суденышко. Соотношение цены и качества поражало. Владелец яхты, как поняли супруги из его путаных объяснений по электронной почте, планировал отъезд с Мельтахо, собирался начать новую жизнь в другом месте и не хотел возиться с лодкой из-за кордона. Он признался, что из-за удаленности Мельтахо чуть ли не от всего остального мира дела с покупателями обстоят очень туго. На данный момент лодка это практически единственное, что держит его здесь, вот почему цена в объявлении все время снижалась.

Инга и Филипп вовсе не гнались за совершенством, просто хотели приобрести то, что придется им по душе. Они были готовы вложить в лодку деньги, усилия и время, чтобы привести ее в состояние, отвечающее их собственным требованиям. Главное, чтобы яхта была на плаву, без ржавчины на корпусе, с крепким пайолом и палубным покрытием и, конечно же, надежным двигателем. Никакой плесени в рундуках, никаких протечек в кранах и помпах и неисправностей в гальюне, повреждений на корпусе и осмоса на его подводной части быть не должно.

Яхта, по заверению хозяина, бегала резво, была, что называется, «кобылка прожженная» и при должном уходе обещала прослужить еще очень долго. Инга и Филипп осматривали судно, не слушая его восхвалений, ориентируясь только на свои чувства и знания. Поначалу они держались довольно вяло: Гаспар, владелец яхты, произвел на них неприятное впечатление. Но уже спустя пятнадцать минут после того как они спустились на нижнюю палубу «Теодоры» и прошлись по каютам, от возникших было сомнений и забрезжившего внутри желания отказаться от сделки не осталось и следа. Супруги оживились, настроение поднялось. Они оглядывали внутреннее убранство яхты, щелкали кнопками на приборной панели, проверяли краны на камбузе и в гальюне, лазили по рундукам и за спиной Гаспара обменивались улыбками и горящими взглядами, пока тот в двадцатый раз оправдывался за слишком низкую цену.

Угасший интерес вспыхнул с новой силой, совсем как тогда, когда они впервые увидели фотографии «Теодоры» в объявлении. Гаспар вывел яхту из гавани на пробный забег. Супруги остались довольны. Впечатление омрачалось только необходимостью иметь дело с таким человеком, как Гаспар. Он им решительно не понравился. На вид взрослый дядька, но суетливый, точно подросток, в разговоре постоянно сбивается, излишне любезничает, постоянно прячет глаза.

Осмотрев лодку еще раз, они подписали все необходимые бумаги, с облегчением распрощались с Гаспаром и заселились на яхту. У Гаспара еще не закончился договор на стоянку в марине, поэтому Инга и Филипп могли два месяца бесплатно пользоваться всеми удобствами.

Шкиперская лицензия на тот момент имелась только у Филиппа – Инга пока набиралась опыта. На Мельтахо супруги были проездом и по завершении ремонта «Теодоры» намеревались отправиться в Большое Кругосветное Путешествие.

Попутно с ремонтом яхты Инга занималась переводами книг, присланных издательством по электронной почте, и этого дохода вместе с деньгами от сдачи квартиры в аренду, которые ежемесячно переводила Нона, хватало и на материалы для ремонта яхты, и на жизнь. Когда Нона переехала к мужу, родительская квартира осталась в распоряжении младшей сестры. К тому моменту Инге исполнилось восемнадцать. Через полгода или чуть меньше Филипп уже оставался у Инги на несколько дней подряд, еще через пару месяцев они стали жить вместе.

Инга предлагала Ноне продать квартиру, однако та и слышать об этом не захотела. «У вас должно быть место, куда вы можете вернуться».

Филипп надумал заменить пробкой и бамбуком ковровую отделку на нижней палубе, чтобы защитить последнюю от влаги, повысить шумоизоляцию, а также придать «Теодоре» немного домашнего уюта, и в итоге ремонт затребовал больше времени, чем предполагалось вначале. Это не вызвало разногласий, оба понимали, что цель оправдывает средства, и были готовы задержаться на Мельтахо еще немного.

Инга и Филипп охотно общались с соседями по марине и местными рыбаками, легко заводили знакомства и уже в первый месяц узнали о Понкайо столько, что могли бы составить о нем путеводитель или написать очерк. Каждый владелец частного судна, будь то катер или яхта, изобиловал широко известными фактами о Понкайо, каждый рыбак, являвшийся на соседнюю пристань с удочками наперевес, вносил свою лепту.

Мельтаховский архипелаг, как поняли Инга и Филипп, был единственной удобной отправной точкой до Понкайо. Отсюда путь до пресловутого острова занимал всего семь-восемь дней. Туристы приезжали на Мельтахо ради необыкновенно мягкого климата и лечебных ванн, которыми славились здешние оздоровительные санатории. Большинство приезжих не интересовались щекочущими пятки легендами о Понкайо и таинственными исчезновениями людей в подземельях острова, но если местным удавалось разжечь любопытство, мысль о Понкайо завладевала ими без остатка.

Чартерные компании давно внесли Понкайо в черный список. Попасть на остров можно было тремя способами: на собственной яхте, на яхте друзей, или же найти неустрашимого капитана, знакомого с прибрежными водами Понкайо. Но прожженные мореходы и близко не приближались к «проклятому острову», и никакие страстные уговоры и золотые горы не могли их переубедить. Был, однако, еще и четвертый вариант: в лице безрассудных охотников за наживой, готовых отвезти хоть на край света, лишь бы заплатили. Несмотря на дурную репутацию Понкайо, с каждым годом их становилось только больше.

– А вы из каких будете? – с хитрецой спрашивали аборигены.

– А мы здесь проездом, – отвечал Филипп.

Но им не очень-то верили. Хмыкали в ответ, понимающе качали головой: конечно, проездом, а как иначе! И продолжали разглагольствовать о своем. «Нормально заработать на Мельтахо можно только перевозками до Понкайо. За обычным чартером туристы предпочитают обращаться в надежные компании». Наставлениям не было конца. Инга и Филипп устали защищаться и повторять, что никого катать на Понкайо не собираются и уедут, едва закончат ремонт яхты.

Понкайо, Понкайо, Понкайо, Понкайо – слово неслось отовсюду. Они узнали его подноготную еще в первый месяц, но в равной степени отнеслись к ней довольно скептически. Для реальной истории в ней был переизбыток мистики, и даже как страшная сказка она не производила впечатления. Из логических соображений Инга и Филипп не признавались, что не верят, и недоумевали, почему верят остальные. Они не брали в расчет заматерелых морских волков, которые явно над ними подшучивали, но откуда берется этот безудержный восторг в туристах, большинство которых казались на вид умудренными жизнью, вполне здравомыслящими людьми?

Сейчас Инга думала: так уж ли она не верила? Точно ли говорила за себя или, быть может, переняла точку зрения Филиппа? Ведь неспроста же похолодели ее пальцы и рассыпались мурашки по рукам, когда им впервые со всеми подробностями выложили историю Понкайо? Но, увидев тень улыбки на губах мужа и озорные смешинки в глазах, Инга мысленно отругала себя за детскую впечатлительность и потом, не желая прослыть мнительной, напускала беспечный вид. Инга не сознавала, что в случае с «проклятым островом» рассуждала мыслями мужа. Очеловеченная бесноватость Понкайо забавляла Филиппа не меньше косых взглядов соседей по марине, которые не теряли надежды очистить родную гавань от непуганой зелени. Среди мельтаховцев Филипп не распространялся о своем отношении к Понкайо, но в разговорах с Ингой привык говорить открыто и не скрывал, что все россказни о Понкайо для него не более чем страшилки. Вроде тех, какими любят потчевать жители глубинок: о мертвом озере, где по ночам гуляют странные огни; о нехорошем лесе со злыми духами; о заброшенном кладбище, откуда ветер приносит стоны и плач.

– Разница лишь в том, – добавлял Филипп, – что Мельтахо не поселок, а остров. Но тоже своего рода глубинка. Чем еще заниматься местным на отрезанном клочке суши? Только потчевать приезжих леденящими кровь историями о проклятом острове по соседству. И грести деньги с тех, кто верит этим сказкам.

К концу третьего месяца они пропитались словом «Понкайо», как обветренная кожа пропитывается морской солью. Слово звенело в ушах и назойливо ввинчивалось в мозг. Не думать о Понкайо не получалось. Местные поминали его при каждом удобном случае, и не успевали Инга и Филипп разговориться с кем-нибудь в кафе, баре или клубе и обмолвиться, что стоят на ремонте в гавани, как в ответ раздавался смех и сыпались хорошо знакомые нравоучения. «Нормально заработать на Мельтахо можно только одним путем: катать туристов на Понкайо». И так далее, до бесконечности. После этого было уже бесполезно что-либо доказывать. «Да, конечно, вы приехали не за этим, охотно верим!» – смеялись новоприобретенные знакомые. Инга и Филипп украдкой переглядывались и замолкали. Оставалось только рукой махнуть: воля ваша.

Как стало известно супругам, раньше туристических перевозчиков на Понкайо было намного больше. У некоторых в команде имелся даже хорошо натасканный чичероне, в обязанности которого входило сопровождать туристов по острову. Катали малыми группами, чтобы проводнику было легче за всеми уследить. Условия поездки – экскурсия по острову без посещения подземелий – «не подлежали пересмотру ни при каких обстоятельствах».

– Конечно, если только эти самые «обстоятельства» не начинали громко звенеть, – смеялись местные жители.

Но Понкайо сжульничал. «Он всегда жульничает», – плутовато ухмылялись мореходы. Самый везучий успел сделать четыре захода на Понкайо и вернуть пассажиров целыми и невредимыми, прежде чем с очередной группой не канул в небытие по примеру своих товарищей по несчастью. Последнего вместе с командой наутро сдуло ветром. «Понкайо всегда знает, что делает, – добавляли рыбаки, тыкая в небо своими назидательными перстами. – Проклятым местам нужны свидетели».

Ремонт шел своим ходом, а Мельтахо жил своей жизнью, не похожей на обычное привычное существование в любом другом месте. Инге и Филиппу предлагали принять участие в этой бесконечной истории, но супруги твердо отказывались.

– Мельтахо, конечно, забавный, – говорил Филипп, – но жить здесь мне бы не хотелось.

Инга полностью его поддерживала. Не только из-за Понкайо, хотя было бы нечестно утверждать, что он не играл своей роли, но в целом из-за общей атмосферы. Все здесь казалось немного диким. Такое ощущение, думала Инга, что жители Мельтахо живут одной только целью, одной общей навязчивой мыслью, заставляющей их изо дня в день искать новые лица и повторять одни и те же истории.

– Почему никто ничего не решает? – никак не могла взять в толк Инга. – Почему власти Мельтахо не запретят въезд на остров, раз там пропадают люди?

– Не знаю, родная, – отвечал Филипп. – С другой стороны, положа руку на сердце, ты можешь припомнить хоть один поселок или город, который запретил бы посещать их личную, пусть и проклятую, достопримечательность?

С ремонтом закончили в начале октября. «Теодора» сверкала новыми белоснежными парусами почти так же ярко, как сверкали улыбки на лицах довольных супругов. Начищенная тиковая палуба радовала глаз; в каютах чувствовался комфорт и уют маленькой квартирки. Инга и Филипп начали выезжать на несколько дней в открытые воды, потихоньку готовились к переходу.

– Я слышал, вы начали выезжать? – спросил их как-то вечером Бенедикт, хозяин полюбившегося им бара, куда они заглядывали каждые выходные, чтобы выпить очень вкусного пива с куриными крылышками, поиграть в бильярд и отдохнуть от ремонта.

– Да, скоро уже отчалим, – улыбнулся Филипп.

– Значит, передумали катать туриков на Понкайо?

«Турики» на местном диалекте означали туристов.

Инга с трудом подавила тяжелый вздох. Откуда в местных эта непоколебимая убежденность, что ремонтировать яхту на Мельтахо можно только для перевозок на Понкайо и ни для чего больше? Ингу начинало уже раздражать предвзятое мышление аборигенов, их открытое самомнение и твердолобая уверенность, что Понкайо интересен всем и каждому, что приезжих они знают лучше, чем те сами себя, и что все вокруг без исключения продажны и только спят и видят, как бы нажиться на чужом любопытстве.

– Мы и не собирались, – ответил Филипп любезно и меж тем твердо.

– Понкайо не такой уж неприступный, каким кажется. Если его приручить, станет послушным, как щеночек! – Бенедикт растянул морщинистые губы в широкой улыбке.

Инга и Филипп долго спорили о его возрасте, но так и не остановились на чем-то одном. В зависимости от того, смеялся Бенедикт, отдавал распоряжения, напевал что-то под нос или грозил наглому клиенту вышвырнуть его за дверь, хозяину бара могло быть и тридцать, и сорок, и даже пятьдесят.

– Главное, знать особенности его характера. Слушайте, во всех несчастьях с прошлыми яхтами виноваты прибрежные рифы и резкая смена погоды. Но если изучить график настроения Понкайо, можно защититься от всех его чудачеств!

– График настроения? – Филипп в недоумении переглянулся с женой.

– В прибрежных водах много острых камней, а в летние месяцы образуются поверхностные течения, поэтому даже в спокойную погоду волны там чертовски опасны. У острова одно-единственное место для высадки, но воспользоваться им Понкайо не позволит, если его побеспокоили в неприемные дни или месяцы.

– Как пропавшие без вести могли не знать такой важной информации? – удивлялся Филипп.

– Всё они прекрасно знали, – махнул рукой Бенедикт. – Но им захотелось срубить деньжат, а осенью-зимой на Мельтахо особо не разгуляешься. Вот и решили перенести покатушки на весну и лето. Короче говоря, на то время, когда к Понкайо лучше не приближаться.

– Зачем вы говорите это нам? – спросила Инга.

– Затем, красотуля, что если вы надумаете этим заниматься, то поздняя осень и зима самое лучшее и спокойное время для перевозок на Понкайо. Прибыль, конечно, не такая, как в сезон, и все-таки зашибить монету можно.

– Но мы не собираемся катать туристов на Понкайо, – в отчаянии проговорил Филипп.

Инга понимала, что это бесполезно. Сколько раз они уже повторяли эту фразу? Если в сотый раз не получилось убедить, в сто первый вряд ли удастся. Инга с трудом скрывала недовольство. Надоели ей все эти россказни о Понкайо, надоел Мельтахо, все здесь не как у людей… Поскорее бы сняться с якоря.

– Вы пугалок его страшитесь? – понимающе кивнул Бенедикт. – Так это ерунда. Главное, не соваться в подземелья и не увозить с острова сувениров. Слушайте, ребята, вы мне нравитесь, вот я и хочу вам услужить, разве это преступление? Прошвырнитесь до острова, посмотрите, что там да как. Глядишь, и понравится.

– Но у нас другие планы, – попыталась Инга еще раз.

– Да какие у вас там планы, господи… По волнам болтаться? Так это вы всегда успеете. А здесь вас будут отрывать с руками и ногами. Вам что, деньги не нужны? Я познакомлю вас с Марком, это парнишка мой знакомый, у него тоже раньше яхта была. Теперь уже нет, надоела, говорит, вот и продал пару лет назад. Прикупил катерок, теперь удит в свое удовольствие, засранец… Короче говоря, сведу вас, пообщаетесь. Если приплатите ему немного, он с вами до Понкайо прокатится, расскажет, с какой стороны подходить к острову, где бросать якорь, куда можно и нельзя соваться. Не волнуйтесь, много за услуги Марк не затребует. Так, символически дадите на лапу, и все.

Инга и Филипп не сумели вбить ему в голову свою правду, пришлось расплатиться и уйти раньше, только бы их перестали обрабатывать и уговаривать. Бенедикт на прощание предложил заглянуть завтра вечерком, пропустить с Марком по кружке-другой и все обсудить. Филипп в ответ устало рассмеялся. После такого напора легче было пойти остановить лбом поезд, чем провести еще хотя бы час в обществе Бенедикта и его приятелей. Значение смеха поняла только Инга. Она всегда удивлялась, как легко удается Филиппу сдерживать неприятные эмоции, на грубость реагировать улыбкой, колкости пропускать мимо ушей, отмахиваться от занудства веселыми смешками. Это безмерно восхищало ее.

Бенедикт при виде этой улыбки тотчас оживился и принялся уточнять время, словно все уже решено. Филипп неопределенно махнул рукой – мол, там видно будет – и вытянул Ингу на улицу. Отбиваться уже не было сил.

– Странное дело, – задумчиво произнес Филипп, когда они рука об руку шли по притихшим к ночи, безлюдным улочкам в сторону гавани, где их ждала «Теодора». – Проклят вроде Понкайо, но мне начинает казаться, что все дело именно в Мельтахо. Никак не могу разобраться, что творится в головах у местных. Они наоборот должны отговаривать приезжих от поездки на Понкайо, так нет…

– Я чувствую себя здесь, как среди умалишенных, – тихо призналась Инга, сосредоточенно глядя под ноги.

Филипп, немного подумав, согласился.

– Надо поскорее уехать отсюда, – продолжила Инга. – Я боюсь, как бы мы не заразились… Если мы переймем их образ мышления, нас уже не спасти…

Филипп засмеялся своим особенным медовым смехом, который был только для нее. Инга не разделяла его беспечное отношение к их положению, но от родного смеха ей немного полегчало.

– К счастью, у нас есть твердо намеченная цель, – успокоил он. – Это наша вакцина против здешнего безумия. Она удерживает нас в своем противовоспалительном мирке. Пока мы сосредоточены на своей цели, жаждем ее, стремимся к ней, мельтаховцам нас не одолеть.

– Я серьезно.

Филипп легонько сжал ее руку и поднес к губам. Инга ощутила их теплое касание, и сердце забилось, откликаясь на его ласку.

– Не куксись. Не сегодня завтра отдадим швартовы и только нас здесь и видели.

Он приобнял ее за плечо, и она доверительно прильнула к нему. Инга всегда чувствовала себя в безопасности рядом с Филиппом. Они вместе, у них есть своя мечта – что им дела до Мельтахо? Их желания сильнее сторонних внушений, их воля крепче здешнего самодурства. Мельтахо не сумеет на них повлиять.

Отправление было назначено на первую половину ноября, но непогода задержала их еще на неделю. Решив, что будет лучше не бродить по Мельтахо и не разжигать пламя в душах местных жителей и прочих обитателей, Инга и Филипп не покидали «Теодоры». Они с головой ушли в обсуждение планов, заново перебирали все детали предстоящего перехода, по многу раз пересчитывали содержимое рундуков, шкафов, сумок и трюма, сверялись с картами и лоциями. Первую остановку они должны были сделать в Анжалусе – городе к югу от Понкайо, – до которого планировали добраться приблизительно за месяц, то есть к середине декабря.

Перед отбытием Инга и Филипп выбрали, упаковали и отправили родным новогодние подарки. Инга и Нона созванивались несколько раз в неделю. Инга не хотела волновать Нону, которая была на последних сроках беременности, рассказами о местном колорите и умалчивала о том, что происходит на Мельтахо. Но старшая сестра, будто чувствуя в ее голосе пробивающиеся из души отголоски смятения, была неспокойна и все спрашивала, когда уже Инга и Филипп оставят Мельтахо и отправятся дальше, как и собирались. А узнав наконец точную дату, с облегчением вздохнула.

Накануне отъезда береговая станция предупредила о блуждающем неподалеку циклоне и в обход ему предложила иные варианты маршрута. В итоге «Теодора» прошла к Понкайо ближе, чем планировалось. На шестой день перехода они поймали с острова сигнал бедствия от моторной яхты «Олимпия». Взывавший о помощи просил об эвакуации одного человека. Кто он сам: владелец, член экипажа или пассажир, – уточнить не удалось. Не получив ответа ни от него, ни от береговой станции, супруги приняли решение завернуть на Понкайо и помочь своими силами.

Часть четвертая: В плену

Глава 1

10 сентября, 2008 год


Катер остановился, но повязку с глаз не сняли. Пираты гремели своими тяжелыми военными ботинками по алюминиевой палубе и шумно переговаривались. Руслан слышал басовитый хохот бородатого Гарика и тягуче-хитрый напев Кочегара, пирата с ожоговыми шрамами на лице. Отодвинулась задняя дверца рубки, голоса стали удаляться. Руслана требовательно подняли с кресла по соседству с местом рулевого и куда-то повели. Скрученная в полоску черная бандана, которой Руслану завязали глаза, пропускала только проблески утреннего света; руки до сих пор были стянуты за спиной нейлоновыми хомутами. Руслан все больше тревожился, как бы его не оставили в таком вот беспомощном состоянии. После того как он напал на одного из пиратов, это будет вполне ожидаемо.

По ушам ударил птичий галдеж из беспорядочного щелканья и трескотни. Воздух был душный и влажный, как в теплице; пахло землей и мокрой листвой. Руслану сразу вспомнилось стелящееся над южной половиной острова покрывало тумана. По пути к логову из болтовни пиратов стало известно, что катер движется по реке. В том, что его привезли на южную половину Понкайо, сомнений быть не могло, но Руслан так и не понял, как они проехали через скалистые рифы.

– Гарик, будь добр, проводи нашу знаменитость в ее номер, – попросил хорошо узнаваемый спокойный голос Хомского.

Для выгрузки добычи он оставил в подручных Кочегара и посоветовал Оскару, лейтенанту с раскуроченным носом, поскорее найти медика.

Утренняя гроза подбиралась все ближе, сгущая воздух, точно соус, но вокруг не стало тише, как это обычно бывает перед ненастьем. Птицы не торопились укрываться в дуплах и гнездах и горланили с такой силой, будто всему острову хотели сообщить, что им совсем не страшно.

Руслан чувствовал на плече горячую руку и в раздражении пытался ее сбросить, но Гарик только посмеивался басом и крепче стискивал пальцы, спрашивая в обычной своей манере, дружелюбно и весело, когда же он угомонится. Несмотря на то, что идти приходилось вверх, ноги скользили по сырой земле. По ощущениям уклон был не такой уж и крутой, даже рытвин-выбоин не попадалось, но из-за духоты было очень тяжело подниматься. Руслан быстро взмок. Пот струился по лицу и щипал оставленные Оскаром ссадины. Руслан утирался то одним, то другим плечом, дышал ртом, облизывал пересушенные губы и сглатывал вязкую слюну. Безумно хотелось пить. Руслану мерещилось звонкое журчание родника, но стоило повернуть голову на звук – и он тотчас пропадал, заглушенный птичьим базаром и бесконечной трепотней конвоира. Не обращая внимания на суровое молчание пленника, он с воодушевлением о чем-то рассказывал, смеялся своим шуткам, спрашивал всякую ерунду и тут же сам отвечал.

Наконец подъем закончился. Конвоир отворил тяжелую дверь – и через повязку хлынул яркий свет. Под ногами захрустел мелкий грунт; воздух раздвинулся, посвежел, очистился и овеял лицо ветерком. Руслан жадно втягивал его носом и ртом, пил, как воду, и никак не мог насытиться. Птичья трескотня уже не так била по ушам, но не затихала ни на секунду.

После избиения Оскаром и того хорошего, крепкого удара лбом в переносицу психопата, которым Руслан отплатил за свое унижение, кружилась голова и заплетались ноги. Гарику приходилось все время следить, чтобы пленник не растянулся на земле, и чуть ли не через каждые пару метров подхватывать его, когда тот спотыкался на ровном месте. Куда его ведут? Тропа под ногами казалась перекрученной и запутанной, как лабиринт на детской картинке-загадке, из которого требовалось найти выход. Руслан никак не мог понять: это они сворачивают постоянно или его просто кидает из стороны в сторону?

В нос ударило едкое зловоние бытовой химии, сдобренное сладостью жженого сахара и еще чем-то очень знакомым, кисловатым, неопределимым. Конвоир с громким стуком толкнул очередную калитку и наконец сдернул повязку с глаз. Руслан, прищурившись, подслеповато огляделся.

Довольно просторный участок: бледно-желтая грунтовая прогалина, заросшая по краям стройными белоствольными деревьями, сорной травой и путаным кустарником. По периметру тянется высоченный дощатый забор, местами увитый цветущей лианой. В тени раскидистых крон слева прячется, словно от стыда, замшелая серо-коричневая халупа: двускатная крыша переходит в навес веранды, обнесенной чуть скособоченными деревянными перилами; единственное окно сбоку от двери заколотили досками. Очевидно, в хижине никто не живет. Напротив нее, справа от Руслана, еще одно строение, с виду многим крепче и моложе своей соседки, но поменьше, с плоской крышей, без навеса и без окон. Сбоку домишек парами выстроились деревянные клетки, по две с каждой стороны.

Это все, что Руслан успел рассмотреть за те секунды, что понадобились конвоиру для поисков ножа и среза хомутов.

– По нужде пойдешь?

Руслан обернулся и посмотрел в ту сторону, куда кивнул пират. В угол двора приткнулась не замеченная сразу будка туалета с односкатной крышей.

– Где мой товарищ? – хрипло спросил Руслан.

– На кой он тебе? Все равно больше не свидитесь. Смычек мы не устраиваем.

– Он жив?

– Да чего ты так трясешься из-за него? Между прочим, этот борман хотел тебя кинуть.

– Вы в самом деле собираетесь его лечить?

– Мозги вправлять? – обрадовался пират. – Это мы всегда пожалуйста!

– Нет, штопать! – с раздражением прорычал Руслан, теряя терпение.

– Ясен перец, – кивнул Гарик, и у пленника сразу отлегло от сердца. – Он нам здоровенький нужен. Ты пойдешь в сральник или нет?

Руслан поплелся к будке.

– Как закончишь, присыпь торфом, – бросил Гарик вслед.

Изнутри туалет не запирался. В боковое прямоугольное оконце под самой крышей, если бы не решетка, мог пролезть разве что тщедушный ребенок. Руслан был измочален и едва стоял на ногах, но у него хватило сил изумиться. Он ожидал увидеть заросли паутины и плесени по углам и выгребную яму в полу, но вместо этого обнаружил аккуратный деревянный короб с черным сидением от унитаза, чистые, покрытые лаком стены без трещин и резной держатель для туалетной бумаги. Обескураженный таким почти любовным обустройством отхожего места, Руслан поднял крышку стоящей тут же, на полу, небольшой кадки и увидел торф и воткнутый в него совочек. На противоположной стене расположился алюминиевый рукомойник, а на привинченной к стене широкой полке под ним – деревянное корыто и мыльница с неровно нарезанным куском зеленовато-коричневого мыла, явно ручной варки.

Руслан порывисто склонился к рукомойнику и принялся жадно пить. Вода была студеная, словно только что из колодца или скважины. Наверно, рукомойник наполнили перед самой доставкой пленника.

Окружающий мир померк и заискрился мириадами крошечных пульсаров, точно звездное небо далекой галактики. На лбу выступил холодный пот; щелканье птиц снаружи вдруг стало очень громким. Руслан пошатнулся и едва не упал, но схватился за стену, тяжело привалился к ней и прикрыл глаза рукой. Тошнота накатывала волнами, словно организм в нерешительности раздумывал: вывернуться ему наизнанку или перетерпеть. Руслан дышал медленно, судорожно, чувствуя себя ужасно слабым и больным. Он пытался отвлечься на размышления. Увидев на участке покосившуюся халупу с заколоченным окном, он подумал, что внутри уборной дела обстоят не лучше. Это место не имеет ничего общего с пристанищем дикарей… Как видно, им неплохо живется – да и неудивительно, если остров посещаем. При такой уборной каков же из себя сам лагерь? Наверняка здесь и электричество есть, ведь как-то же эти собаки заряжают свои рации.

– Ты там уснул? – донеслось снаружи. – Или подземный ход копаешь?

Руслан открыл глаза, отлип от стены, сделал свои дела – онемевшими руками, кое-как – и уже собрался выйти, но замешкался. Присыпать торфом или нет? Руслан все-таки решил присыпать. Лучше не привлекать сейчас лишнего внимания и никого не злить. Пусть отстанут от него хотя бы ненадолго, чтобы он успел набраться сил.

Бородач проверил, как было выполнено его распоряжение, завел пленника в клетку и щелкнул навесным замком.

– Приятного отдыха, боец. – Дружески подмигнув Руслану, он прикрыл за собой высокую, под забор, крепкую дверь и лязгнул с другой стороны металлической задвижкой.

Морщась от зловония бытовой химии, к которому теперь еще примешивался невесть откуда взявшийся навозный душок, Руслан вдумчиво разминал ноющие запястья с красными следами от хомутов и осматривал участок. Его посадили в крайнюю клетку по соседству с туалетом. Боковая стена клетки, обращенная к выходу со двора, была сплошная, как и потолок. Клетка чем-то напоминала вольер для собак, только этот загон был для млекопитающих покрупнее. Три шага в длину и два в ширину – вот и все, особо не побегаешь. Четверо здесь уже не поместятся. Зато можно стоять в полный рост.

В животе, то затихая, то вгрызаясь с новой силой, вертлявым спрутом вошкалась тянуще-колющая боль. Руслан сполз на пол клетки, прислонился к стене и на выдохе медленно вытянул ноги. На привычную ломоту в спине он уже не обращал внимания. Надо бы изучить замок, но не было сил. Может, если я немного посижу, мне станет лучше?.. Каждое движение эхом ударяло в голову, от мерзкого смрада мозговой чан все больше тяжелел, в довесок во рту появился неприятный привкус. Щуря левый глаз, который почему-то слезился и покалывал, Руслан поглядел на заколоченное окно халупы. Не из-за тошнотного ли зловония отсюда переехали? Кто согласится жить с постоянной головной болью?

Руслан смочил пересохший язык слюной, собрал с нёба вязкий налет и сплюнул между прутьями. Его передернуло. Невыносимый запах бил в ноздри, обволакивал слизистую и вызывал неприятное шевеление спрута в желудке. При малейшем волнении в кронах вонь ослабевала, но когда ветерок задремывал, от нее было некуда деваться, она пожирала живительный кислород, проникала в глотку и в желудок, сдавливала виски. Отчетливее всего ощущался навозный душок. И вскоре Руслан понял, почему.

Источник находился здесь же. Между клеткой и халупой на противоположной стороне в тенек забора приткнулись три дощатых ящика под пальмовым навесом. Вот, значит, в чем дело. Вот чем, оказывается, пираты занимаются в свободное время между чисткой автоматов, охотой на приезжих и сортировкой добычи: делают компост да прикармливают картошку и морковку на огородах. Руслан почувствовал, как внутри его всего заполняет гневом. Но ему не хватало сил выплеснуть эту бурю. Он был так слаб, что не мог даже подыскать ругательств, которые вместили бы в себя всю его ненависть к пиратам. Руслан яростно потер мучивший его глаз, но потом вспомнил, что руки грязные, оставил глаз в покое и уперся затылком в стену. В пышной мелколистной кроне басовито трещали неуемные птицы. Руслан пожалел, что солнце скрыто за облаками и нельзя определить сторону света: юг, юго-восток или юго-запад.

Мысль о приближающейся грозе вытолкнуло тревогой за сестру. Только бы Лола не попала под ливень… Еще простудится… У нее ведь нет при себе ни сменной одежды, ни палатки, ни посуды, ни зажигалки… Что она будет делать, когда проголодается? Сумеет ли добыть пищу, не ошибется ли в выборе грибов и ягод? А вдруг отравится? Или оцарапается каким-нибудь ядовитым растением? Проткнет ладонь веткой, вывихнет лодыжку, сорвется с утеса, наткнется на разъяренного секача… Руслан не мог заставить себя не думать обо всем этом. Он прокручивал в голове десятки сценариев, один хуже другого, и в каждом Лола если не оказывалась лицом к лицу со смертельной опасностью, то получала серьезное ранение, требующее лекарств, которых у нее не было, и медицинской помощи, которую ей никто не мог оказать.

Руслан долго терзался жуткими видениями, мучился тревогой за сестру, шептал ее имя, пока вдруг не содрогнулся и не схватился за грудь, пронзенный острой болью, точно иглой. Это все из-за недавнего удара под дых… По вискам жахнула головная боль, рот наполнился кислой слюной. Руслан, весь в холодном поту, в изнеможении прижался лбом к деревянным прутьям и приготовился вытравить вчерашний ужин, однако приступ тошноты миновал, как и чуть раньше. Руслан остался сидеть с закрытыми глазами, ослабевший и больной.

Сквозь пелену подступающего забытья он угрюмо, скачкообразно размышлял о том, что из него не получилось ни толкового капитана, ни надежного друга, да и как брат он себя не оправдал. Он подвел всех, кого только можно. Не уберег яхту отца. Не справился с возложенной ответственностью. Вынудил товарища полезть под пули, а все из-за того, что вовремя не вспомнил о рюкзаке Лолы. И, наконец, не подумал о ней самой, когда крошил нос этому психопату Оскару. Опомнился уже в последнюю секунду, лежа на земле под прицелом автомата, когда залитый кровью Оскар шагнул к нему с бешеным огнем в глазах, в которых отчетливо читалась жажда возмездия. Пират убил бы его, невзирая ни на какие запреты и правила Шкипера. Если Лола не послушалась, не убежала, как Руслан просил, а спряталась неподалеку и наблюдала за происходящим, один удар ножом – и она, позабыв о себе, выскочила бы с мольбами не трогать и не убивать брата.

Руслан стиснул зубы, преисполненный ненавистью и презрением к себе. Что сделают с ним, ему было плевать, но почему он не соизволил подумать о сестре, которая доверила ему свою жизнь? Пираты едва не заполучили девушку – и все по его вине. Какой из него после этого брат?..

…Он не заметил, как завалился набок и отключился. В себя пришел от постукивания по решетке и бодрого возгласа, невыносимо громкого сейчас, когда голова раскалывалась на части:

– Проснись, боец!

Щелкнул замок, кто-то шагнул в клетку. Руслан почувствовал, как его отрывают от пола и пытаются усадить.

– Эй, ты живой? – Гарик легонько похлопал его по правой щеке: левая половина лица была разбита костяшками Оскара. – Очнись!

– Да не дергай ты его! – с раздражением бросил знакомый голос. – Подержи, чтоб не заваливался, больше от тебя ничего не требуется!

Руслан никак не мог вспомнить, кому принадлежит этот недовольный голос. Он же слышал его на пляже, но кто это был?.. Если бы только удалось разлепить глаза… Головная боль сжимала череп так сильно, что любое движение глазных яблок под закрытыми веками отдавалось в лоб.

К стянутой кровавым струпом половине лица прикоснулись чем-то мокрым и теплым. Пленник рефлекторно дернулся и, защищаясь, поднял руку, но ему не хватило сил удержать ее на весу, и она безвольно упала на колени.

– Не паникуй, боец, мы только подлатаем тебя.

Руслан хотел сказать, чтобы они не трогали его, не вздумали ничего колоть и вообще убирались к чертям собачьим, но язык одеревенел. Тошнотворный смрад, настойчивый и стойкий, лился в глотку и сушил слизистую. Налет копился на нёбе и зубах, но у Руслана не было сил собрать его и сплюнуть. Шея и спина взмокли от пота, ныла отлежанная рука. Вязкая темнота подступала со всех сторон и увлекала за собой, голоса пиратов сливались с трескотней птиц и били по барабанным перепонкам.

Ноздри затрепетали от едкого спиртового запаха. Руслан поморщился, разомкнул губы, склеенные горькой слюной… и потерял сознание. Последнее, о чем он успел подумать: «Я чуть не погубил их…»

Глава 2

Лола сидела в пустом шалаше и горько плакала. Равнодушный ливень хлестал по непромокаемому тенту, который они забрали с кокпита «Миланы», чтобы укрыть времянку со съестными припасами, посудой и прочей яхтенной утварью. Под сильным порывистым ветром тент вздувался и громко хлопал, но веревка и камни надежно удерживали его на месте и не пускали ненастье внутрь. Оставалась узенькая щелочка, через которую плачущая девушка наблюдала за горизонтом и непогодой. Снаружи было темно, как вечером, небо нависало низко и угрожающе топорщилось, океан почернел, но оставался невозмутим. На горизонтето и дело вспыхивали кривые молнии, озаряя округу мертвенным светом; от низких громовых раскатов закладывало уши. Лола не боялась возвращения пиратов. Пока не стихнет буря, их можно не ждать.

Когда Максим ушел, Лола еще некоторое время пряталась в овраге под корнями лавров, сжавшись в комок в своей мокрой одежде и содрогаясь от придушенных рыданий. Она была уверена, что умрет от горя прямо тут же, на месте. Девушка глотала слезы и подавляла всхлипы, чтобы ее никто не услышал. Она просидела в укрытии очень долго, а потом еще дольше плутала по лесу в поисках выхода к побережью. В сторонке кто-то вышагивал вровень с нею, но стоило девушке остановиться, прекращался и шелест. Лола пряталась и внимательно озиралась, думая, что поблизости рыщут пираты. Лес, передразнивая, прислушивался вместе с ней.

Оглушенная и подавленная несчастьем, она совсем забыла о компасе, а когда наконец вспомнила, выбралась из леса в мгновение ока. Время близилось к полудню. Берег пустовал, подчищенный местными санитарами. Не осталось ни одной сумки. На том месте, где еще недавно стояла палатка, теперь в сумрачном отсвете тяжелого неба серел мокрый песок. Подоспевшая гроза, соучастница пиратов, торопливо уничтожала следы, возвращая пляжу первозданный вид. Нетронутыми остались только времянки для дров и припасов, но какое они могут вызвать подозрение? Любой несведущий турист, взглянув на них, решит, что прошлые гости острова просто-напросто поленились прибраться за собой, к тому же опрометчиво бросили хороший водонепроницаемый тент. Впрочем, едва ли шалаши доживут до того момента, когда на остров ступит нога очередного любителя морских путешествий. При первом же шторме времянки снесет шквалистым ветром.

Лола забежала в курень, когда ливень уже набрал силу, и успела еще раз вымокнуть, на сей раз в пресной воде. Памятуя о просьбе Максима переодеться, чтобы не простудиться, девушка натянула сухие джинсы, футболку и толстовку. Сменила носки, обула кроссовки, наглухо застегнула непромокаемую ветровку – и все равно дрожала от холода. Наверно, из-за влажных волос. Мокрые яхтенные мокасины, футболку и походные брюки она запихала в специальный для таких случаев отсек рюкзака.

Девушка снова и снова пыталась надеть часы Максима, но тяжелый каучуковый браслет сползал с запястья, мощный зубчатый циферблат не протискивался в рукав толстовки. Лола прижала их к груди и расплакалась еще пуще. Больше ничего не осталось… Только часы. А она даже надеть их не может…

Лицо и глаза пощипывало от слез. Болела голова, чесалось просоленное тело и немного саднило ступню, которой девушка ударилась под водой о мангровый корень. Когда потрясение разжало путы и Лола почувствовала боль, она испугалась: неужели поранила ногу?.. Ей даже нечем обработать порез! К счастью, это был только ушиб. Почему все везение пришлось на нее одну? Почему не на всех троих? Все замыкается на самом себе без единой тени смысла. Она хотела быть с ребятами до конца, но ей не позволили. Но вдруг это и есть конец?.. «Нам не дадут умереть вместе». И что же теперь – отпустить их из своей жизни? Сидеть и просто ждать очередной яхты, покинуть остров и оставить двух самых дорогих людей на растерзание пиратам? Тихо и спокойно брести до конца дней, влача за собой благодарность за спасение? «У нас есть возможность положить конец всему, что здесь творится». Ценой двух жизней. Руслан и Максим скорее всего будут уже мертвы, когда Лола приведет помощь. Они столько не продержатся, им не позволят.

Когда Максим поцеловал ее на прощание, по его дрогнувшим губам Лола поняла, о чем он думает. Заглянув ему в глаза, она увидела глубоко внутри тень подавленной боли. Он не надеялся на возвращение. Максим и Руслан говорили одними и теми же словами, смотрели одним и тем же взглядом, они оба лгали…

Ливень кончился. Серо-черные громады облаков таяли прямо на глазах, в просветах рваного полотнища проглядывало голубое небо. Лола вышла из куреня. Перченый воздух, пропитанный солью и озоном, бил в ноздри, как шипучка, и наполнял легкие целительной силой. Подрагивая от холода на свежем ветру, Лола устремила взгляд на лазурную полоску горизонта, ленточкой разделившую небо и океан. «Миланы» уже не было, когда Лола вышла из леса на берег. Она не сразу догадалась, что пираты не увели яхту за собой. Что же с ней сделали?.. Отшвартовали, позднее сообразила Лола, отправили обратно в дрейф… Но как пираты не боятся, что судно прибьет волной к Мельтахо и сюда явятся спасатели? Чем порождено это бесстрашие – ведь не одной же самонадеянностью? Их наглость не может быть беспричинной. Легкомыслие в их случае недопустимо. Но сколько пройдет времени, прежде чем сюда отрядят поисковые команды? Для Руслана и Максима и двух дней промедления много…

На океан упал первый луч, затем второй и третий, и вскоре вся водная гладь заискрилась и расцвела под золотистыми лучами, озаряя припозднившийся день чистыми отблесками. Лола глядела мрачно, полными слез глазами. Максим был не прав. Она не такая сильная, как он внушал. Она не сможет отпустить его и Руслана и жить дальше, найти в ком-то другом успокоение и с неизгладимой скорбью в сердце за спасенную жизнь «двигаться вперед». Вернется она только с ними. А если им суждено здесь погибнуть, пусть и она погибнет. «У нас есть возможность положить конец всему, что здесь творится». Может ли она пренебречь его просьбой? Но разве Лола пренебрежет? Сдаваться пиратам она не собирается. Нет, она дождется яхты или спасателей и расскажет все от начала до конца, раскроет правду обратной стороны Понкайо. Но на сушу не вернется. Военных, которые должны «сравнять притон с землей», как выразился Максим, она будет ждать здесь и только здесь. Если ребятам удастся сбежать, за ними будут охотиться, их начнут выслеживать, гонять по всему острову… Руслану ни за что не выходить раненого Максима в одиночку. Лола должна остаться.

Едва она приняла такое решение, как ей немного полегчало. Даже в голове прояснилось, и в груди уже не так сильно кололо. Так она и поступит. Лола стянула толстовку, набросила на футболку летнюю ветровку, спрятала во внутренний карман драгоценные часы, навьючилась и с компасом в руке двинулась через пальмовую рощу к непроглядной стене молчаливого леса. Мокрый песок облепил подошвы кроссовок и утяжелял, замедлял каждый шаг. Лоле предстоял долгий путь. У нее не было при себе ни фляги с водой, ни съестных припасов, но зато имелся компас, а в развалинах ждал родник. Что касается еды… Лола подавила вздох. Ее пугала мысль искать и собирать растения там же, где бродят кабаны, но вдруг повезет по дороге через лавровый лес набрести на грибы?

Глава 3

Спелые красно-коричневые каштаны выглядели аппетитно и совсем не отличались от съедобных. Почему из всех каштанов именно ядовитый выбрал Понкайо в качестве места обитания? Почему из всех островов, расположенных близ цивилизации, «Милану» занесло именно сюда?..

Лола чувствовала себя разбитой. Сказывалось долгое блуждание утром по лавровому лесу. В голове гудело от выплаканных слез. Под тяжестью котомки гнулась спина и отваливались плечи, от голода желудок скручивало в узел, но девушка продолжала упрямо пробираться вперед, тяжело дыша и обливаясь потом. В лесу после грозы стояла приятная прохлада. Палая листва под ногами превратилась в мягкий ковер, с деревьев срывались крупные капли и громко шлепались о капюшон ветровки. Птицы голосили каждая на свой лад; между деревьями шныряли юркие зверьки, пугали девушку громким шелестом листвы и царапаньем крохотных коготков. Лола спотыкалась о корни, путалась в низко нависающих ветках и вздрагивала от незнакомых истеричных возгласов каких-то неведомых птиц. В носу защипало, глаза увлажнились, Лола смахнула слезы рукавом ветровки, утерла мокрый нос и поправила котомку. Истощенная утратой, слезами и голодом, она всеми силами старалась не поддаваться желанию все бросить, свернуться калачиком под каким-нибудь деревом и забыться беспробудным сном. Но когда ей начинало казаться, что она достигла предела и сил больше нет, невесть откуда взявшееся упрямство толкало ее вперед.

Лола не выпускала компас из рук. Она двигалась на запад, к вересковым пустошам. Оттуда нужно будет взять резко влево, на юг, обогнуть горный массив и найти античную лестницу. Она приведет к развалинам. Главное, благополучно выбраться из леса… Лола надеялась, что не столкнется с кабанами.

Внимательно глядя под ноги, чтобы не пропустить съедобные грибы и травы, Лола не переставала размышлять. Откуда появились пираты? Она все время была на яхте – они не видели ее, и она не видела их. И даже не слышала, чтобы кто-нибудь проплывал мимо… Первая группа, подстерегшая Максима в лавровом лесу, должно быть, подошла с другой стороны острова. Значит, пираты высадились на северном берегу? Лола постаралась вспомнить, что он собой представляет. Гребнистые кряжи, песчаные и каменистые, голые и поросшие кустами… Как сказал Руслан, когда они вдвоем оплывали Понкайо на динги: «Взобраться можно, если берег сухой». Допустим, так пираты и сделали. Но почему они не знают, сколько человек высадилось на Понкайо? Наверно, не следили за яхтой, не подходили близко? Может, и на Максима наткнулись случайно?..

Куда же увезли ребят? Южная часть острова, пронеслось в голове у девушки. Неприступная, огромная, туманная… В бухтах вряд ли станут укрываться: слишком открыто. Но кто знает, куда ведет ущелье, которое она заметила вместе с Русланом на юго-востоке Понкайо… Где еще прятаться?

Она долго ломала голову, как пиратам удается преодолевать рифы. Быть может, существует какой-то хитрый маршрут, о котором простые обыватели даже не догадываются? И достаточно сбросить на катере скорость и поворачивать строго в определенных местах и строго под определенным углом? Иных объяснений девушка не находила.

Лола вышла из леса и остановилась на залитой солнцем опушке на вершине холма. Часы показывали четверть третьего. Под ложечкой посасывало от голода, но ничего съестного по пути не встретилось. Некоторые травы показались знакомыми, но Лола панически боялась ошибиться и в последний момент одергивала руку. Лучше потом вернуться в лес и еще раз поискать грибы. В грибах она хорошо разбирается, куда лучше, чем в растениях и плодах, – в этом случае она всегда полагалась на ребят. В лавровом лесу девушка чуть ли не целый час копошилась в ежевичных кустах в поисках спелых ягод, но так и не нашла ни одной. Наверно, это пираты все ободрали, а не туристы. Конечно, кто же еще… И урожай с финиковых пальм они забрали. Вот уж кому точно известно каждое съедобное растение на острове…

Она постояла немного, отдышалась и на непослушных ногах осторожно зашагала под уклон холма, у подножия которого расстелились фиолетово-розовые ковры душистого вереска. Из него делают мед. Лола удивилась: откуда я это знаю? Наверно, читала или ребята говорили… А вереск можно есть?.. Лола старательно копалась в памяти, но никаких подсказок на ум не приходило. Вместо этого она вспомнила, как сидела с Максимом у реки, в умиротворении наблюдала за полетом сарыча и любовалась величественными перекатами холмов. На глаза навернулись слезы. Лола осушила их и хлюпнула носом. Не трать силы понапрасну, строго напомнила она себе, нареветься успеешь потом.

Прохладная речная вода освежила пылающее лицо. Увлажненную шею приятно овеяло летним ветерком, но голова и тело зудели от соли. Лола с сомнением глянула на чистую гладь реки, потопталась в нерешительности, огляделась. Руслан и Максим приучили ее смывать с себя морскую соль сразу после купания. Может, морская вода и полезна, отвечали они в ответ на ее удивление в самом начале путешествия, но целый день ходить просоленной вредно: разовьется раздражение, а от него и до инфекции недалеко, особенно если на коже есть царапинки или трещинки. Троица была не в тех условиях, чтобы пренебрегать своим здоровьем. Для них больше не существовало такого понятия, как «излишняя предосторожность», они отказались от всякого легкомыслия и не позволяли друг другу привычной для цивилизации беспечности по отношению к самому себе.

Лола застыла истуканом, не в силах заставить себя раздеться. Она стояла на открытой местности, в самом сердце острова, и ее не покидала уверенность, что издалека за ней наблюдают в бинокль любопытные глаза пиратов, уже готовых дать отмашку по рации окопавшимся неподалеку соратникам. Лола с тревогой скользила взглядом по холмам, по горному массиву и зеленеющей полосе каштаново-грабового леса, искала блики от оптики, но вокруг царил почти благословенный покой. Река мягко ворковала у ног девушки, сдержанно плещась между гладкими камнями. В душистом вереске алмазами сверкали капли дождя. Вальсировали краснокрылые бабочки, а в поднебесье с мелодичной свирелью носились мелкие пичуги.

Мышцы сковало страхом, теплый ветерок проникал через подолы сырых джинсов и ледяными струями прокатывался по ногам. Лола передернула плечами. Господи, как это глупо!.. Если она просто уйдет, пиратам ничего не стоит нагнать ее и перехватить. Но пусть лучше так, чем сейчас, у реки, полураздетую…

Лола взвалила котомку на плечи и торопливо двинулась дальше, то и дело оглядываясь в поисках невидимых врагов. Навязчивые мысли преследовали подобно голодным псам. Дерганная, напуганная, она порывисто вертела головой – и всюду ей мерещились блики, тени, ускользающие фигуры. Она приказывала себе опомниться, не придумывать того, чего нет. Но страх умелой рукой играл на нервах, завладевал каждой клеточкой тела, подчиняя, заставляя ускорять шаг, когда, напротив, стоило бы поберечь силы перед долгим подъемом на вершину горного массива. Лоле чудилось, что ее преследуют по пятам, смеются над ее пугливостью и готовятся появиться во всем блеске, выбрав для этого исключительный момент.

Она почти бежала. Бурьян путался под ногами, обвивал ее, и казалось, что это плети вырастают из-под земли и пытаются задержать. Ветер подхватывал шелест травы и разносил по холмам и равнинам, создавая толпу преследователей. Лола останавливалась и оглядывалась через плечо – враги бросались в травянистую гущу или шмыгали по укрытиям, выжидая и нагнетая. Лола надсадно всхлипывала и снова бросалась бежать, спотыкаясь о вросшие в почву булыжники, задыхаясь и плача, шепча имена Руслана и Максима.

Глава 4

Тихий голос Лолы эхом звучал в голове. Максим открыл глаза и огляделся вокруг в поисках девушки. Ему приснился кошмар, повторяющий события на пляже, с тем лишь отличием, что стреляли не в него. Пираты одной пулей прикончили Руслана, скрутили Максима, в момент потерявшего рассудок, и уплыли вместе с ним и Лолой. Бездыханное тело друга осталось лежать лицом вниз на песке. Пальцы зафиксированных за спиной рук скрючились в предсмертной агонии, футболка на спине пропиталась кровью сквозного отверстия от прошившей грудь пули. На заднем плане довольным смехом граяли пираты.

Максим сглотнул, чувствуя, как испуганно колотится сердце. Потребовалось немало времени, прежде чем он убедил себя в нереальности этих видений. Все было совсем не так. Руслан ведь жив?.. О Лоле не знают?..

За ромбовидной решеткой в окне напротив подрагивала густая многоярусная зелень из темно-зеленых пальмовых вееров и тонких ажурных веточек, окропленная солнечными брызгами. Листья о чем-то шептались между собой, наполняя комнатку приятным зеленоватым сумраком и удерживая взор пленного внутри. Стекол не было, через деревянные перекрестья решетки свободно проникала возбужденная трескотня птиц и благоухание леса, подпорченное запахом бытовой химии. Запах сладковато-горький, не такой сильный, чтобы нельзя было дышать свободно, и все же ощутимый и неприятный. Определить настоящую природу странного амбре не удавалось, сколько бы Максим ни принюхивался.

Куда его привезли? Что это за лес? Как далеко отсюда восточный берег? А может, пираты увезли его на южную часть острова, о которой говорил Руслан? Но как они сумели пробраться через острые рифы?

Максим хотел подтянуться и сесть, но что-то с глухим стуком удержало его за правую руку. Он посмотрел за голову и увидел наручники: один браслет вплотную обнимает запястье, второй прикован к вертикальному деревянному брусу в изголовье кровати. Максим повозил рукой вверх-вниз, оглядел замок и решил пока отложить эту проблему. Раньше ночи он все равно отсюда не двинется.

Зудела скула. Максим хотел почесать, но наткнулся на кровавый струп и вспомнил допрос в лесу. Оскар ударил его зажатой в кулаке рацией. Видение сменилось другим, как пират в бешенстве набросился на Руслана, свалил в песок, пнул под ребра, затем стал бить по лицу, опять и опять… Максим попытался вмешаться, урезонить супостата, но тот, едва взглянув на него, отпихнул ногой в грудь и продолжил экзекуцию. Хорошо, сородичи вовремя остановили взбеленившегося лейтенанта. Как они с такими методами перехвата вообще кого-то в живых до лагеря довозят? А если бы Слесаря не оказалось рядом?..

Во рту пересохло, от кислого привкуса сжимался желудок. Максим смочил горло клейкой слюной, сглотнул и зашелся надрывным кашлем, от которого на глаза выступили слезы. Слева, на прикроватном деревянном столике с бортиками, одиноким солдатом несла вахту матово-серая походная фляга из нержавеющей стали, с отверстием в крышке, чтобы цеплять флягу на рюкзак. Максим взвесил ее в руке: полная. Он очень хотел пить, однако любезно оставленная пиратами вода, или сок, или напиток бессмертия, – что бы это ни было, оно не внушало доверия. Самое меньшее, что туда могли подмешать, это снотворное. Максим внимательно оглядел вены на руках. Следов инъекций нет, но еще не вечер.

Максим откинул темно-синий пододеяльник без одеяла и увидел, что лежит на кровати в одних трусах. Сколько бы он ни вертел головой и ни шарил взглядом по полу, обнаружить портки не удалось. Вместе с одеждой забрали серебряный браслет панцирного плетения – подарок матери на двадцать пять лет. Хорошо, ботинки оставили, перевел он дух, увидев рядом с кроватью небрежно брошенную обувку.

Справа от Максима находился еще один столик с бортиками, пустой, а в полуметре от него – второе и последнее спальное место в этом странном помещении, которое хотелось назвать лазаретом. У решетчатого изголовья кровати, на каркасе из поперечных ламелей лежал свернутый ватный матрас. Подушки не было. Между кроватями втиснулось еще одно окно, также заделанное ромбовидной решеткой без стекол. Спутанная листва тихо шелестела над ухом и бросала кружевную тень на потертый древесный рисунок линолеума. «Чтобы кровь было удобнее смывать?» – промелькнуло у Максима в голове.

До выхода было рукой подать. Через щели между дверью и косяком пробивался золотистый дневной свет. Вдоль стены напротив кроватей выстроились три дощатых шкафа, запертые на маленькие навесные замки. Хромированные дужки поблескивали на дверцах, распаляя любопытство пленника. У окна между шкафами примостился пустой стол; на крючках в углу висели два длинных подвесных светильника.

Визуальный круг по комнате Максим закончил на больничной ширме слева от кровати. Он задумчиво оглядел вручную состряпанную завесу из брусков и плотных белых простыней. Зачем скрывать голую стену? Скорее всего, за ширмой дверь в кладовку или второй выход.

Максим не обнаружил никаких следов розеток и проводки, но присутствие переносных светильников не оставляло сомнений, что электричество в лагере есть. Наверно, когда требуется, прикатывают сюда генератор. Интересно, лечат исключительно пленников или сородичей тоже? Может, тяжелораненых и смертельно больных отстреливают, как отъезженных лошадей? Максим вполне это допускал. Стоит ли удивляться, что, живя на острове вдали от цивилизации, они будут придерживаться законов джунглей и оставлять в своих рядах только сильных и физически полноценных? Это уже вопрос прагматизма.

Лазарет построили из строганого пиломатериала. Не только стены, но и мебель, и даже дверь были сколочены из досок. На этом фоне металлическая каталка у стены за второй кроватью смотрелась так же дико и нелепо, как дровяная печка в квартире.

Нога наконец-то перестала мучить его нестерпимой болью. Правда, ее немного тянуло, но на это вполне можно было не обращать внимания. Видимо, пираты не поскупились на обезболивающее. Аккуратно выполненная перевязка и белоснежный бинт вызвали легкое недоумение, как, впрочем, и царящая вокруг чистота. Такой уход – на язык просилось слово «заботливый» – и условия, в которые его поместили, озадачили Максима. Его даже губкой обтерли: на теле, покрытом после падения в овраг синяками да ссадинами, не осталось ни пятнышка грязи! Когда он прикидывал, подлечат его на скорую руку или сделают все как положено, Максим и не предполагал, что пираты подойдут к этому с такой скрупулезностью. Над теми, кто подлежит продаже на черный рынок в качестве дешевой рабочей силы, не должны так трястись. Они хоть и ресурсы, но недорогие и возобновляемые. Максим вспомнил запрет Шкипера калечить и убивать пленников, прибавил к этому тщательный уход и окружающие условия и пришел к очевидному выводу, развеявшему последние сомнения. Никакие они не ресурсы. Они доноры, а доноры должны быть здоровы. По частям человек дороже, чем в сборном виде. И прослужит дольше.

Снаружи под тяжелыми шагами захрустел мелкий твердый грунт. В зазорах между дверью и косяком запрыгали тени. Что-то хлестко стукнуло, следом за чем по-деревенски уютно скрипнули петли. В проеме двери нарисовались две фигуры в камуфляжных штанах, разнотонных футболках и военных ботинках. Максим глянул новоприбывшим за спину, но увидел только белые стволы деревьев, оплетенные густыми лианами. В позолоченных солнцем косах желтели маленькие цветы. Налетевший порыв теплого ветра принес едкий запах бытовой химии, но прежде чем Максим разобрал его на составляющие и убедился в своих догадках, дверь затворилась, оставив амбре снаружи.

Пленник взглянул на посетителей и сразу их узнал. Высокий кореец с изборожденным ветром лицом и очень серьезным, цепким взглядом. Это он вмешался, когда Оскар слетел с катушек и набросился на Руслана. Как бишь его: Слесарь, кажется? Корейца-медика сопровождал плутоватого вида соратник с ожоговыми шрамами на лице и глазами шулера. Прозвище вылетело у Максима из головы.

– Как проходят каникулы? – Пират с изувеченным лицом улыбнулся во весь рот, обнажив желтые зубы курильщика. Причина, по которой Максим оказался в лазарете, явно забавляла его, но во взгляде не было злорадства, пират смотрел совсем по-дружески, с легким задором. В том, как он держался за ремень висящего на плече автомата, не чувствовалось напряжения или скрытой агрессии. Если бы автомат вдруг превратился в рюкзак, пират едва ли бы что-то заметил и вздергивал бы его с тем же непринужденным хмыканьем и внешним довольством жизнью.

Максим поинтересовался, который час, и молча уставился перед собой, когда ему сказали, что уже начало шестого. Самочувствие значительно улучшилось, не сравнить с тем, что было утром, но все же он проспал целый день… Целый день. Сколько могло случиться или уже случилось за это время?

– Где мой товарищ?

– «Товарищ»? – усмехнулся пират со шрамами. – Что, совесть проснулась? Забей на него. И на нее.

Максим похолодел, но не позволил себе измениться в лице.

– На кого? – спросил он с хорошо деланым недоумением, не сводя с пирата прямого взгляда.

– Да на совесть же, бельмес! – засмеялся лиходей. – Ты, конечно, бажбан еще тот, но везучий, как черт! Касательных на моем веку еще не было.

«Везучий, как черт»? Если смотреть на это глазами Максима, ему и впрямь повезло, он и сам так считал. Но с их стороны в чем именно заключается его везение? Повезло пожить несколько лишних деньков до отправки на черный рынок?

– Он жив?

– Живее всех живых. Занятный крендель, надо сказать. Отхватил звездюлей, но не побоялся загасить в ответку. Другого сразу бы пристрелили, как собаку, но твоему корешу подфартило.

Максим вслушивался в его слова с беспокойством и досадой. Вот зачем Руслан полез в бутылку? Его же могли прикончить! А теперь они положили на него глаз и бог знает, чем это кончится.

Слесарь предложил сходить в уборную, отстегнул наручники и указал направление. С кровати встать не помог – с отстраненным видом положил рядом трость. Максим оперся на рукоять и поднялся, ощутив голыми ступнями прохладный сухой линолеум. Равновесие нарушилось, Максим развернулся в сторону кровати и приготовился упасть, но под шутливые выбросы пирата со шрамами и молчаливый взор эскулапа, за внешним хладнокровием которого проблескивал интерес к выполненной работе, выстоял и продолжил путь. Максим легонько ступил на пораженную ногу, желая знать предел своих возможностей. Ранение полоснуло болью, прорвавшейся сквозь анальгетик, как сквозь туман забытья, но едва Максим перенес вес, она тотчас провалилась в сон. При ходьбе он опирался на пятку. Отставлять ногу в сторону уже не приходилось, и это не могло не радовать. Максим пришел к выводу, что бежать в прямом смысле не сможет, но бежать из лагеря готов. Будет готов, как только Слесарь явится один, без вооруженного прицепа.

Максим невзначай справился о штанах и получил от эскулапа равнодушный ответ, что сейчас они ему не нужны. Пропустив замечание пирата со шрамами – «тапки набрасывать необязательно», – Максим сунул ноги в ботинки, затолкал шнурки вглубь и с тростью в руке заковылял в обход кровати к уборной. Вот что пряталось за ширмой.

– Как закончишь, – услышал он вслед напутствие говоруна, – посыпь торфом. Надо будет – посвети. Лампа на крючке рядом с дверью. Хотя там не должно быть темно.

Максиму не впервой было орудовать тростью. Будучи моложе – были времена – он частенько ломал ноги. Бешеная энергетика и тяга к адреналину заставляли пробовать все новые и новые виды спорта. Максим ухарствовал и отделывал трюки сверх возможностей и навыков, безрассудно рискуя жизнью, но всякий раз ускользал от безносой. Сейчас он спрашивал себя, не ирония ли судьбы в том, что половина лихачей погибает сторонней смертью, никак не связанной с трюкачеством? Он мог погибнуть сегодня утром, но понял это уже после того, как ощутил ледяное дуновение ветерка от промахнувшейся костлявой руки, тщетно пытавшейся схватить его за шкирку. Если раньше Максиму доставляло необыкновенное удовольствие дразнить смерть, то сегодня утром он впервые почувствовал, что разозлил ее не на шутку. И если продолжит рисковать, везение закончится. Как бы то ни было, сейчас он не в тех условиях, чтобы полностью исключить любой риск. Максим не боялся смерти, но умирать без толку не хотелось.

Дверь в уборную защелкивалась, но не запиралась. Под потолком в правом углу наружу вело прямоугольное окошко вентиляции. Через мелкую деревянную решетку пробивался затененный листвой полусвет, которого едва хватало, чтобы оглядеться. Птицы тараторили как заведенные, перекликаясь между собой и о чем-то споря. Их трескотня напоминала сорочьи частушки, но звучала басовито и не так быстро. Максим втянул свежий ветерок: ни намека на химические примеси. Но ведь ему не показалось?

Показалось или нет, сейчас это не важно, у меня мало времени.

Максим зажег светодиодную лампу, смастаченную из керосиновой «летучей мыши», и огляделся. Увидев рукомойник, бросился к нему и стал жадно пить. Он хлебал маленькими глотками, нетерпеливо, словно на время. Вода была комнатной температуры, но измученному жаждой Максиму показалась студенее льда, и он с блаженством ощущал, как она холодными струйками течет по пищеводу. Максим отдышался, облизнул влажные губы и вытер капли с подбородка. Досадно, что для утоления жажды придется ждать выгула.

Справа под окошком находился деревянный короб с темно-зеленым стульчаком. На полу рядом стояло прикрытое крышкой деревянное ведерко. Максим проверил: торф. В придачу к человеческим органам еще и компостом приторговывают? Или в свободные от охоты часы яблони прикармливают где-нибудь на задворках лагеря? Максим не стал развивать эту мысль – не до того сейчас, – осторожно, стараясь не тревожить рану, опустился на закрытый стульчак и примостил трость рядом. Стянул правый ботинок, снял с внутренней стороны берца все три булавки и по одной прицепил на изнанку трусов. Зашитая в полоску ткани резинка позволяла булавкам оставаться снаружи незамеченными.

Максим обулся, ухватился свободной рукой за покрытую лаком стену, оперся на трость и попытался встать, но снова упал на сидение. Резкий выдох, спокойный вдох… Максим с силой прижался ладонью к стене и – оп-ля! – вытолкнул себя наверх.

Слесарь поджидал в одиночестве. С улицы в комнату затягивало сигаретный дым: соратник никуда не ушел. Если пираты и дальше будут прицепом таскаться за медиком, это усложнит дело.

Пленник вернулся в постель, и последовали стандартные больничные процедуры. Эскулап измерил температуру и давление, проверил и обработал швы, сменил повязку. Затем ополоснул градусник под рукомойником, тщательно прибрался за собой и, щелкнув навесными замочками на шкафах, с угрюмым видом удалился.

Входная дверь скрипнула и мягко захлопнулась. С хлестким стуком что-то заняло свое место в гнезде. Металлический засов, понял Максим. И никакие замки не нужны. Чтобы выбраться отсюда, придется обратиться к старым навыкам.

Глава 5

Мелкий шумный грунт не позволит незаметно приблизиться к лазарету и застать врасплох, и все же Максим не спешил высвобождаться. Часы он отдал Лоле, но по его внутреннему хронометру прошло не меньше получаса, прежде чем снаружи раздалось шуршание тяжелых ботинок. Дверь распахнулась, впустив пирата со шрамами.

– Фирменное блюдо, – известил он и поставил на прикроватный столик деревянную миску, прикрытую толстой лепешкой. – Налетай. Потом зайду за комплиментом для шеф-повара.

Не особо надеясь на успех, Максим спросил, во сколько ему придут делать инъекцию антибиотика, но пират коротко бросил, мол, придут, когда придут. Очевидно, он и сам не знал.

– Можно мне хотя бы штаны?

– Зачем? На танцы собрался? Плясать тебе не скоро доведется. Суши портянки, спринтер.

Пират криво усмехнулся и убрался восвояси.

Максим втянул носом запах жареного теста и посмотрел на золотистую лепешку с хрустящей корочкой. Выглядела она очень аппетитно. Желудок просительно застонал. Правильное питание – залог здоровья, подумал Максим, увидев, что миска под лепешкой полна желтеньких макарон-спиралек. Если он не ошибся и версия с продажей по запчастям верна, пленников не должны травить всякой медицинской дрянью. За полчаса ожидания пиратов Максим успел о многом подумать, в том числе и о том, что не проспал бы весь день по своему собственному желанию. Конечно, это не мешает пиратам обрабатывать все, что он ест и пьет, и таким образом до прибытия транзитника держать в анабиозе, но не проще ли сразу ввести нужную дозу, чем выжидать, пока он глотнет нужное количество разбавленной воды или опустошит тарелку с ужином?

Я просто голоден. Я просто голоден, вот и стараюсь доказать себе, что в еду ничего не подмешали. Но ведь сейчас только шесть. Если я все это съем, то проснусь в середине ночи. Или здесь лошадиная доза, но в таком случае я должен почувствовать привкус.

Максим взял поджаристую лепешку, надкусил и медленно прожевал. Что-то среднее между хлебом и картофелем. Чертовски знакомый вкус, никак не вспомнить, но лепешку точно сделали не из блинного или сдобного теста. Максим прижал миску коленом к груди, воткнул с краю наполовину съеденную лепешку и свободной левой рукой отправил в рот полную ложку макарон. Положил ложку, взял лепешку, откусил. Для того, что он собирается сделать, нужны силы. Ничего не получится, если его будет мучить голод или сонливость из-за голода.

Расправившись с ужином, тянуть волынку и отлеживаться не стал, отцепил от трусов ключ к свободе, притянул левую руку к прикованной правой и выпрямил булавку. На кончике загнул крючок, натянул цепочку наручников и приступил к работе. Возвращения пиратов Максим не боялся: наверняка ему дадут время как следует поесть. Да и вряд ли они будут таскаться к нему каждые полчаса, у них свои дела и заботы. Ждать пиратов можно только ближе к ночи, когда придет время следующей инъекции антибиотика. Сделают на ночь – и баиньки.

Внутренний хронометр прилежно отсчитывал время. Чтобы отключить фиксатор наручников и справиться с замком, потребовалось около десяти минут. Максим с облегчением высвободил натертое запястье из стальных оков и сунул отмычку под матрас с левой стороны: цеплять обратно на трусы не рискнул, побоялся сломать. Убедившись, что на полу нет игл, осколков от ампул и других посторонних предметов, спустил ноги с кровати, оперся на трость и уверенно поднялся. Обувку оставил на месте, чтобы в случае внепланового появления супостатов не тратить время и успеть быстро лечь в постель.

Первым делом Максим осмотрел входную дверь. Замочной скважины нет, но в зазоре между косяком и полотном двери виднеется темная полоска задвижки. Сбежать будет не так просто, как высвободиться из наручников. Необходимо что-то придумать, но прежде не помешает выяснить, чем его порадовали, что имеется в распоряжении.

Справившись с навесным замочком на шкафу (неужели кто-то до сих пор использует пружинные замки? они же отпугивают только своим присутствием), Максим распахнул дверцы. Богатое разнообразие медицинской кладовой поражало. Чего здесь только не было! Мази от укусов насекомых, от ожогов и для быстрого заживления ран, леденцы от кашля, глазные капли, марганцовка, клей БФ, стеклянные бутылки с этиловым спиртом, пузырьки с порошками для инъекций, стерильная вода, раствор натрия хлорида и новокаина. Ниже располагалась батарея самых разных пилюль и таблеток. Максим узнал несколько запрещенных снотворных и нейролептиков. Не исключено, что и остальные препараты из той же серии.

Содержимое аптечки-чемоданчика с «Миланы» также пополнило запасы местных старожилов. Не обошлось и без народной медицины. Максиму трудно было представить себе пиратов, добровольно глотающих настойки дуба, ивы и каштана и лечащихся примочками на основе ломоноса и зверобоя, но мало ли как на них повлияло единение с природой Понкайо? Максим развернул к себе одну за другой матовые баночки и прочитал выведенные печатными буквами надписи на бумажных наклейках: «масло кипарис» и «масло лавр». В первом – прозрачно-золотистое, жидкое; во втором – изумрудно-зеленое, густое, как сироп от кашля.

На нижних полках взгляду негде было упасть. Пластиковые тары со шприцами, упаковки с ватой и бинтами, марлевые прокладки, пластыри, самоклеящиеся повязки, плюс другая мелочь. Остальное место занимали: комплекты шин, ларингоскопы и комплектующие к ним, спринцовки, пара стетоскопов, механический тонометр с манжетой, хирургические иглы и нити. Здесь же – два подсумка с набором хирургических инструментов, а у стеночки – книжка «Военно-полевая хирургия: руководство и практика». Максим усмехнулся и закрыл дверцы.

Второй шкаф забили сумками. Максим проверил содержимое первого попавшегося под руку чемодана и понял, что немного ошибся в своих предположениях и пираты вовсе не скупятся на помощь тяжело раненым сородичам и не пристреливают их, как отъезженных скакунов. Он расстегивал молнию за молнией, щелкал карабинами, отрывал липучку за липучкой и не переставал удивляться. Портативный реанимационный чемоданчик для дыхательной системы: кислородный редуктор, дыхательные маски, ручной ИВЛ и механический аспиратор-отсасыватель для прочистки дыхательных путей. Футляры с дыхательными мешками для ручной ИВЛ и переносной хирургический аспиратор для отсасывания биологических жидкостей и обработки ран при операциях. Складные носилки в двух продолговатых сумках, похожих на спортивные. В самом низу шкафа – запасы кислорода в двухлитровых баллонах и увесистый кофр, набитый всем необходимым для оказания первой помощи в полях: бинты, жгуты, перевязочные пакеты, марлевые и спиртовые салфетки, пластыри, шины и многое другое. Надо будет забрать, подумал Максим.

На третьем и последнем навесном замочке булавка сломалась и кусок остался внутри. Этого Максим и боялся. Не все булавки годились для отмычек: некоторые, по всей видимости, из недоброкачественной стали, ломались от любого мало-мальски сильного нажима. К счастью, обломок был достаточно длинный и выглядывал из замка. Максим легко вытащил его пальцами. Выкинув бесполезные куски булавки через деревянное плетение окна, вернулся к шкафу, но здесь был только расходный материал, который подкладывали в первую кладовую по мере истощения запасов: горы шприцов, перчаток, бинтов и прочего, прочего, прочего.

Ничего не скажешь, медицинская оснастка у них на высшем уровне, был вынужден признать Максим, закончив осмотр лазарета. Похоже, пираты и сами не знают, куда все это расходовать, а срок годности не вечен, вот и спускают на пленников своего питбуля.

Трость передвигалась бесшумно: прорезиненный наконечник делал свое дело. Максим обвел комнату внимательным взглядом. Ничего не обронил, нигде следов не оставил? Все шкафы закрыл? Да, все в порядке. Максим тяжело опустился на кровать, укрылся пододеяльником из плотной грубой ткани и со вздохом облегчения вытянулся на прохладных простынях. Щелкнули браслеты наручников. Максим прикрыл веки, положил свободную левую руку на грудь и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Ранение недовольно пульсировало от напряжения, но приглушенная анальгетиком боль ворчала тихо. Силы надо беречь, анальгетики не помогут, если разойдутся швы. Максим прекрасно понимал, как опасны в его состоянии любые авантюры. Он даже не был уверен, предоставит ли ему Слесарь возможность претворить замысел в жизнь или так и будет таскаться с вооруженным прицепом. Но если счастливый случай все же выпадет, Максиму будет плевать на самочувствие. Задерживаться только из-за боли в ноге, слабости или еще каких физических неполадок? Подлечится на свободе.

Максим хотел поскорее вернуться к Лоле. Он никак не мог избавиться от мысли, что рано или поздно эти ублюдки прознают о ней, поймают и привезут сюда. Когда он думал об этом, внутри поднимал голову дремлющий мрак и хотелось действовать немедля. Но нет, он ничего не добьется, если просто изымет оружие и начнет палить. Пристрелят из-за угла и дело с концом. И потом еще Руслана хлопнут на всякий случай: вдруг безумие все-таки заразно? В стане врага нужно действовать обдуманно.

Максим скрыл присутствие Лолы, но лишь потом спросил себя, протянет ли она до прибытия спасительной яхты. В котомке одни вещи. Съестных припасов нет, тары для воды нет, даже простецкого ножика нет… Хорошо, догадался отдать зажигалку и часы. У нее ведь еще и компас при себе имеется… И смартфон с фонариком – уже куда ни шло. Правда, там одно название, что фонарик. Светит вполсилы, будто сам темноты боится. Лола не так хорошо обучена выживанию – на троечку, не больше, – в травах разбирается плохо, путается в ядовитых и съедобных растениях и плодах, только по грибам спец. На грибы у нее особое чутье: не помня название, может безошибочно сказать, съедобный или нет. Это настоящий дар. Но грибы еще отыскать надо. Не дай бог потеряет компас, запамятует, как определять стороны света по часам… Заблудится же. Вдруг забредет в чащу, на секача наткнется или поскользнется и упадет в овраг, как не посчастливилось ему самому? Ногу сломает… Или проколет веткой… Это неминуемая смерть от заражения крови.

Максим распалялся все сильнее. Нет, затягивать с побегом нельзя, ни в коем случае нельзя. Бог с ней, с ногой, выползет как-нибудь. Если эскулап внемлет его внушениям и придет один, тут же надо рвать когти. Неизвестно, когда выпадет следующая возможность. Но прежде необходимо продумать все до мельчайших деталей, чтобы комар носа не подточил. Удача любит наглых, а наглости Максим никогда ни у кого не занимал.

Глава 6

Подъем по лестнице на вершину горного массива дался очень тяжело. Лола и до этого неважно себя чувствовала, но когда стала одолевать ступень за ступенью, последние силы оставили ее. Рюкзак тянул к земле, спину и плечи ломило от тяжести; отваливались ноги. Солнце пекло неистово, Лола задыхалась от жары и жажды. Ветровку она давно запихала в рюкзак, но даже в одной футболке обливалась потом. Она забыла о голоде, мысли вертелись вокруг родника, звонкого, холодного, вкусного. Лола смачивала шершавый язык слюной, кашляла и утирала с губ липкий налет; взгляд был устремлен под ноги, на обтесанный известняк лестницы, но перед глазами стояли прозрачные воды реки. Девушка представляла, с каким наслаждением сделает первый глоток из родника, и эти яркие картины дарили ей волнующее предвкушение и в то же время терзали, как мученика в пустыне.

Лола часто делала остановки, подолгу сидела на валунах, оглядывая окрестности острова и наблюдая, как снуют между камнями маленькие коричнево-зеленые ящерицы. Она считала, что нужно как можно чаще давать отдых ногам, но с каждой передышкой ей все сложнее было заставить себя подняться и двинуться дальше. Лола промокала банданой пот на лбу и шее, с кряхтением взваливала неподъемный рюкзак, и его лямки вдавливались в плечи, словно на спину ей подвесили два мешка с булыжниками.

От утреннего ливня не осталось и следа. Высушенные солнцем известняковые склоны ослепительно белели на ярком солнце; под ногами хрустела каменистая крошка. О прошедшей утренней буре напоминала только гряда серо-белых облаков, неподвижно застывших на горизонте. С такого расстояния они были похожи на пригнутый ветром дым угасшего пожара. Если закрыть ладонями океан и оставить только небо, можно представить себя на набережной в окружении толпы людей, с сотовой вышкой за спиной и полной шкалой уровня сигнала на телефоне. Лола печально вздохнула. До чего же человек зависим от цивилизации… До чего беспомощен вдали от нее…

На подходе к руинам великанами выстроились дубы и платаны. Замелькали плюски прошлогодних желудей. Лола порывисто стянула рюкзак, бросила ношу на землю и принялась перебирать пустые древесные шапочки. Она ползала на корточках и на коленях, шарила под ковровой настилкой тимьяна и за камнями, бродила вокруг дубов и платанов, загребала сухую землю руками, просеивая ее между пальцами, но все плюски были пусты. Ни одного желудя. В конце концов ей пришлось оставить эту затею, с сожалением отряхнуть руки и отправиться дальше.

Лола доплелась до родника и в изнеможенииприпала к надтреснутой каменной чаше, через которую переливался звонкий ручей. Судорожными пальцами коснулась бьющего из глубин источника и ощутила его благотворную прохладу и неувядающую энергию. Первый глоток был именно такой, как она и представляла: чистое наслаждение. Лола пила жадно, зачерпывая ледяную воду озябшей ладонью и чувствуя, как родник живительными струйками разливается внутри изнемогшего тела. От ледяной воды заломило во лбу, девушка оторвалась от родника, слизнула с губ последние капли, вытерла рот и перевела дух. Желудок недовольно заурчал, но Лола не знала, что ему предложить. Желудей нет, а шишкоягоды на кустах можжевельника, что встречались на пути, были сплошь зелеными, к тому же девушка не уверена, пригодны ли они в пищу.

Лола долго сидела на земле, слушала успокаивающий напев родника и клевала носом. Воздух манил цветочным ароматом тимьяна. Это приправа. Значит, его можно есть в сыром виде? Лола не без труда поднялась и на деревянных ногах приблизилась к стройному травянистому растению. Мелкие цветочки напоминали сирень. Девушка сорвала листок и вернулась к роднику, чтобы смыть белый налет известняковой пыли. На вкус листок был кисловатый и горький, с легкой перчинкой. Рот наполнился вяжущей слюной, как от горсти приправы. Лола выплюнула непрожеванный лист, согрела немного воды на языке и прополоскала рот, чтобы избавиться от неприятной оскомины. Хорошая приправа, но не еда… Желудок снова заурчал, на этот раз жалобно. Лола вспомнила о собранных накануне грибах, вспомнила, как готовила на камбузе обед, подумала о ребятах и тихо заплакала. Горячие слезы текли по стылым щекам, умытым родниковой водой, и обжигали; от черных мыслей не было спасу. Руслан и Максим где-то там, раненые, ослабевшие… Смогут ли они выбраться? Вдруг она больше никогда их не увидит?

Сердце рвалось к ним. Несправедливо быть на свободе, когда они в плену! Лола не могла с этим смириться, ей хотелось оказаться рядом с ними, разделить неминуемую участь. Нет, никак не получается думать о них без слез, как бы она ни старалась… Лола поочередно промокала глаза футболкой, мысленно уговаривая себя успокоиться, поберечь силы, но переполнившее девушку отчаяние, растворившись в горячей влаге, настойчиво лилось по щекам. Лола сдалась своему горю и надолго забылась в нем.

Спустя некоторое время согбенная фигурка поднялась с земли и поплелась дальше, покачиваясь от усталости. Ступни заковало в свинец, а в колени будто вставили шарниры. Морская соль смешалась с потом и образовала липкую зудящую пленку. Девушка ловила себя на том, что неосознанно почесывает просоленную голову, и в ту же секунду резко одергивала руку: нельзя чесать, нельзя чесать! Расцарапает кожу – оставит ранки. «Надо было вымыть в реке хотя бы голову», – запоздало спохватилась она.

Каменистая тропа тянулась и тянулась, и Лоле начало казаться, что она так и будет идти и идти по этой тропе, и солнце будет катиться рядом, и день не закончится никогда, и таково теперь ее проклятье. Она миновала каменную арку, густо оплетенную зелеными гирляндами, вошла в поселение и увидела финиковые пальмы. Они красовались, стройные и высокие, в богатых сережках желтовато-белых соцветий, которые издалека можно было принять за пуховые. Когда Лола была здесь с Максимом, он тщательно обыскал все верхушки, но ни одного финика не нашел. Она подумала на туристов, Максим же выдвинул другую версию, что урожай забирают жители Мельтахо: чего добру пропадать? Одна финиковая пальма дает больше двухсот килограммов плодов, это несколько огромных гроздей, и глупо пренебрегать таким богатством. Но им никто и не пренебрегал, удрученно размышляла Лола, прикасаясь к заскорузлому рубцу от старых черешков на стволе пальмы и вслушиваясь в доверительный – или обманчивый? – шепот огромных листьев. Ни одно из природных богатств Понкайо не пропадет.

Лола утерла слезы. Никуда она не поедет. Как и решила, объяснит все спасателям, но увезти себя с острова не позволит, даже если для этого придется убежать и спрятаться. Ребятам понадобится ее помощь, когда они выберутся… Пираты не оставят их в покое, пока не загонят до измора. Руслан не сможет одновременно приглядывать за раненым Максимом и разведывать обстановку. Они снова попадутся, и тогда пираты со злости убьют их… «Если у меня есть хоть малейшая возможность не допустить этого, я не допущу», – в слезах думала Лола. Ее место рядом с ними, этого уже ничто не изменит.

Ждать ребят и наблюдать за горизонтом удобнее всего будет из куреня на берегу. Там больше шансов привлечь внимание проходящих мимо судов и не придется сломя голову бежать вниз по лестнице в страхе опоздать, не застать прибывшую яхту. В развалины Лола пришла проверить кое-какую свою догадку и заодно поискать что-нибудь, что сгодится вместо посуды. В зависимости от того, как все пойдет, она переночует здесь и завтра либо продолжит поиски, либо вернется обратно на берег. Ей будет спокойнее рядом с океаном, на пляже, откуда увезли ребят и куда они со дня на день могут вернуться.

Лола обогнула полуразрушенную стену, в трещинах которой зеленел ажурный папоротник-костенец, опустилась на колени и вынула из дебрей котомки ярко-желтый водонепроницаемый чехол с мобильником, кошельком, паспортом, наушниками, плеером и зарядками. Фонариком на смартфоне Лола особо не пользовалась – не было нужды, – поэтому даже не знала, как быстро в этом случае расходуется заряд. Надолго ли хватит аккумулятора?..

Спрятав рюкзак в углу за цветущим тимьяном, она вышла на узкую улочку, погребенную под остатками известняковых стен, и огляделась. Лучше начать с конца, ближе к обрыву, и продвигаться по направлению к выходу из поселения. Главное, не забыть, где спрятан рюкзак. Лола запомнила, что рядом должен быть резервуар для сбора дождевой воды и низенький колодец, накрытый круглой каменной плитой, и побрела к самой дальней пристройке, в былые времена служившей поселянам для хозяйственных нужд.

Часы показывали половину седьмого. Солнце перекатилось за горный хребет и медленно готовилось ко сну. Между стенами развалин кружил легкий ветерок, поигрывал пушистыми хвостами финиковых пальм, покачивал пряными ветками можжевельника. От обилия запахов побаливала голова. Лола с трудом переставляла ноги. Ее одолевала сонливость, а в спине внизу что-то угрожающе простреливало. Девушка чувствовала необходимость отдохнуть, но не хотела ждать до завтра. Она же с ума сойдет. Начать нужно именно сегодня. Не исключено, что Максим прав и закрытые решеткой туннели жители поселения использовали для отступления на случай вражеского набега. И если Лола также не ошибается и пираты явились на своих двоих, а не приехали на лодке, есть крохотный шанс, что эти самые туннели приведут ее к ним в логово. Главное, найти нужную решетку и понять, как она открывается.

Лола вошла в первую пристройку и остановилась перед узкой лестницей в дальнем углу, выложенной тесаным известняком. В былые времена лестница наверняка выглядела очень аккуратно, однако сейчас представляла собой печальное зрелище. Камни сточились, покосились, местами почти полностью искрошились, а кое-где их словно отломили ударом большого молота или выкорчевали при помощи лома. Нижняя ступень истерлась чуть ли не до основания. И так было со всеми лестницами – с некоторыми чуть хуже, с некоторыми чуть лучше.

В поселении не осталось ни одной целой крыши, но цветастое предзакатное небо над головой не умеряло страха перед чернильным прямоугольником дверного проема, куда Лоле предстояло войти. Девушка неуверенно сжимала и разжимала пальцы и старательно выравнивала дыхание. Смурая темнота взирала на нее свирепо и враждебно и, казалось, вот-вот была готова гаркнуть, потеряв терпение: уходи, не смотри на меня!

Девушка облизнула губы, сухие и шершавые, как пергаментная бумага, и сделала первый шаг навстречу тьме. Я никуда не уйду. Я проделала такой путь не для того, чтобы в последнюю минуту струсить и лечь спать ни с чем. Я должна узнать. Я должна узнать.

Внутри было еще темнее, чем запомнилось Лоле по первому посещению, когда она была здесь с Максимом. Девушка разомкнула губы, выпуская первый стылый вздох от охватившего ее ужаса. Телефон подпрыгивал в дрожащей руке и светил только на пару метров вперед. В стенах чернели просторные углубления-полки для различных припасов. «Можешь себе представить, что когда-то здесь хранились запасы еды и бочки с пальмовым вином? Селяне торговали с Мельтахо и взамен получали необходимые продукты, которые не могли вырастить сами. Поразительно». Лола прижала руку к груди, будто пытаясь удержать в себе голос Максима.

Под потолком зловеще поблескивали сталактиты. Эхо множило хруст известняковой крошки под ногами, но Лола усилием воли не поддавалась его обманчивому говору. Стараясь не глядеть по углам, где безмолвные фигуры в капюшонах, притворяясь тенями, копошились, неотрывно следили за каждым ее движением и ждали удобного момента для нападения, она миновала первый зал и через сводчатую арку прошла во второй. Низкие каменные столы с постаментами из камня и глины все также стояли по углам, точно пустые пьедесталы, с которых украли драгоценные реликвии. Лола краем глаза уловила, как и в прошлый раз, беспокойно заметавшиеся тени, но не повернула головы, не позволила себя задержать, прямиком устремилась к закутку с рядами полок, где томилась за решеткой глубокая тьма.

Дыхание сбивалось удушающими спазмами, от страха взмокли ладони. Боясь выронить телефон и потерять самообладание, Лола оглядывала решетку быстро и меж тем старалась ничего не упустить. Когда она обходила погреба вместе с Максимом, он пытался поднять одну из решеток, но та даже не шелохнулась. При отсутствии каких-либо замков и засовов что может так крепко ее удерживать? Уж не приварена ли она?

Лола упрямо не смотрела в черноту и пыталась отогнать от себя ощущение чужого присутствия, которое всегда преследовало ее в кромешно темных помещениях. С бешено колотящимся сердцем водила она по решетке рукой, выискивая намек на щеколду или засов, но, как бы ни тщилась сосредоточиться, не могла избавиться от уверенности, что ее вот-вот схватят за руку и с силой ударят об решетку.

Не обнаружив никаких признаков спрятанной задвижки, Лола повернулась и бросилась прочь из погреба. Откуда только прыть взялась… Сзади никого нет, сзади никого нет, внушала она себе, но все равно каждую минуту ждала нападения, укуса или рычания. Ее подмывало обернуться и убедиться, что все страхи напрасны и смешны и паникует она зря, но оборачиваться в такие минуты было еще страшнее.

Лола выскользнула на улицу, остановилась, отдышалась. И это лишь первый погреб… Где взять столько выдержки? Успеет ли она до темноты? Не ошиблась ли в своих предположениях? Ответов не было.

Она ковыляла из погреба в погреб, разминала ноющие плечи, осматривала решетки, а затем, подхлестнутая страхом, сломя голову выбегала на улицу, где на нее накатывала усталость сильнее прежней. Лола вспомнила шутку Максима: «Может, здесь нажимная плита в стене?» Не попал ли он, сам того не зная, прямо в точку? Но нажимных плит не нащупывалось ни в стенах, ни на полу. Лола не останавливалась и не позволяла себе рассусоливаться, даже передышек не делала. Если не проверит погреба сейчас и сразу, потом ни за что не заставит себя вернуться сюда.

Закат угасал, вечер неумолимо двигался к концу, а веток и камней для очага до сих пор не заготовлено. Лола посматривала на отливающие глазурью облачка на горизонте, упрямо поджимала губы и механическим шагом, охая от боли в спине и простреливающей пояснице, переходила к очередному погребу. Не успеет… Как пить дать не успеет…

Но вот наконец-то удалось кое-что обнаружить. К сожалению, не секретную перемычку и не спрятанный рычаг, но все же они с Максимом были недостаточно внимательны. По другую сторону решетки на полу лежала небольшая записная книжка в кожаном переплете, покрытая таким толстым слоем известняковой пыли, точно спала тут с начала времен. Неудивительно, что ни Лола, ни Максим ее не заметили. Девушка просунула руку между прутьями, дотянулась до записной книжки и без труда вытащила.

Когда она выпрямилась, туннель дыхнул на нее из глубины непроглядного мрака, обдав едва уловимым сквозняком, но не сырым и холодным, а мягким и сухим, почти нежным, словно зазывая, приглашая к себе. Волоски на руках встали дыбом, сердце робко заикнулось и зачастило в умоляющем причитании убраться отсюда, но омертвевшая от ужаса девушка была не в силах сдвинуться с места. Сжимающие телефон пальцы онемели. Лоле стало так холодно, что, казалось, изо рта вырываются облачка пара. Жалкий луч фонарика рассеивался густыми клубами царствующей за решеткой мглы. Сама ночь Понкайо ждала за ней своего часа. Не в силах прервать зрительного контакта, Лола чувствовала, как внутри нее стремительно расползается ледяной покров, кандалами сковывает ноги, замораживает руки. Лола вслушивалась, ожидая неизвестно чего – возможно, самого страшного, что вмиг пробудило бы ее, заставило отмереть и унестись прочь, – но темнота молчала, позволяя себе только дышать.

Лола переступила с ноги на ногу и покрылась мурашками от громкого похрустывания песка под ногами. Внутренний голос что-то нашептывал сбивчиво и торопливо, но девушка его не понимала. Кто-то вздохнул по ту сторону решетки, горестно и протяжно, как узник под гнетом отчаяния и скорби. Лола вскрикнула и дала деру.

Остановилась только в нескольких шагах от арки, да и то лишь потому, что вспомнила о рюкзаке. Ноги подкосились, девушка повалилась на колени, уперлась руками в землю и постаралась выровнять дыхание, но подавилась вязкой мокротой и мучительно закашлялась. Сердце колотилось гулко и часто, тело дрожало мелкой дрожью. Боль в коленях не была похожа ни на какую другую: словно кто-то делал «крапиву» костям. Лола придвинула к себе телефон и дрожащими пальцами выключила фонарик, после чего, все еще тяжело дыша, перевела взгляд на выроненную записную книжку. На пыльном темно-коричневом переплете остались следы ее пальцев. Зачем взяла с собой, теперь придется возвращаться… Поколебавшись немного, Лола дотянулась до нее, повертела в руке и не без робости открыла.

Записная книжка, судя по всему, прослужила владельцу очень долго, так как успела пообтрепаться по краям, вздуться и утратить свой строгий внешний облик. На исписанных мелким почерком страницах встречались отпечатки грязных пальцев, но сами листы были целыми и сухими. Записная книжка будто сохранила то состояние, в котором ее держали в руках последний раз, и длительное пребывание под сводами погреба ей нисколько не навредило. Если бы не толстый слой пыли, под которым Лола ее нашла, можно было бы подумать, что она просто выпала из кармана недавно побывавшего здесь туриста.

Борясь со слабостью и головокружением, Лола непослушными пальцами пролистала записную книжку. Телефоны и адреса занесены разными ручками, почерк меняется от страницы к странице, точно писали разные люди. Заметки о встречах вписаны как попало: по углам и поперек листа, – некоторые подчеркнуты для пущей значимости. Владелец словно постоянно куда-то спешил, всюду стремился успеть, а чтобы не заблудиться, рисовал карты проезда. Последние страницы захватаны грязными пальцами, на бумагу налип желтовато-белый песок. Все свободное место занимал огромный кусок текста, выполненный тем же мелким убористым почерком. Угловатые буквы так и норовили выпрыгнуть из слов и осыпаться к ногам. Сомнений в том, что эта запись была сделана здесь, на острове, не возникало.


***

Мы спустились в запретные подземелья. Хочешь назвать нас идиотами? Давай, если это поможет почувствовать себя умнее. Ты молодец. Мы облажались. Равновесие восстановлено.

Раз я скоро умру, надо черкнуть пару строк. Мертвые любят говорить о себе больше, чем живые. Не хочу умирать один. Не хочу умирать под землей. Под землю мы должны попадать после смерти. Здесь очень неприятно умирать. Пока ты жив, здесь тебе не рады.

Я пишу и смотрю на солнечный луч. Он падает вниз через дыру. Он бархатный на вид и полупрозрачный. Он живой, в нем танцует пыль. Все остальное не имеет значения, когда он струится рядом со мной. Я не вижу пустоты вокруг, я вижу только этот свет. Но это не мой свет в конце туннеля, а жаль. Он меркнет, когда я закрываю глаза, я не могу его удержать.

Я чувствую свежий воздух и слышу птиц. Луч движется по кругу. Описывает свой маленький цикл, дарует и питает жизнь. Мне кажется, весь мир движется, а я нет. Я как будто наблюдаю за всем уже с той стороны. Теперь я знаю, что чувствуют призраки и почему они так жестоки.

Почти могу дотянуться до света. Он боится меня, не подходит, не хочет прикасаться ко мне после того, как меня насквозь пропитала здешняя темнота. Я не существую для него, пока он меня не видит. Он считает меня мертвым, но я еще жив. Никто меня не видит. Но я еще жив. Как это возможно?

Моя история. Призраки любят рассказывать истории. Жертвы несправедливости, чужой злобы или своих страстей. Призраков никто не слушает, поэтому они кидаются вещами и толкают на смерть. Они хотят, чтобы кто-нибудь слушал их. Столько, сколько длится вечность.

А представь налаженную связь между миром мертвых и миром живых? Какой бы на линиях стоял галдеж. И болтали бы только с одной стороны. Мертвые не позволят живым и словечка вставить. В итоге они бы нам надоели. Еще при жизни был занудой, а после смерти вообще стал невыносим. Мы перестали бы навещать их на кладбище. Пусть живут своей загробной жизнью, чего они рвутся обратно? Здесь им больше места нет.

Заброшенные кладбища по всему миру. Мертвых больше никто не чтит. Оставьте нас в покое!

За углом кто-то смеется. Пусть смеется. Я рад, что смог рассмешить кого-то. Скоро к ним присоединюсь. У меня много вопросов. Пусть смеются, пусть, недолго осталось. Хорошо смеется тот, кто смеется последний? Истина вовеки. Они весело хохочут.

Нам казалось, что когда стрелка на часах есть – это день, а когда ее нет – это ночь. Мы спустились на тридцать минут. Стрелок должно быть четыре? Я не помню.

Время здесь – каша. Нет, не каша – клей. Тянется. Липнет. Превращается в пленку. Я отдираю ее с пальцев. Минуту за минутой. Минута = десять поворотов. Десять минут = целый день.

Кто-то изводил нас своим топаньем. Я не мог спать, кричал на них, говорил заткнуться. А они все топали и топали. Даже сейчас я слышу, как они топают в глубине. Я почти привык. Уже не обращаю внимания.

Тридцать минут. Мы спустились, чтобы найти… (не закончено)

Моя Лиза не плакала. Она держалась лучше меня. Мне даже кажется, что я боялся сильнее. Лиза единственная здесь, кто… (дописано неразборчиво)

Фонарик сел. Пишу при свете луча. Хочу спать. Спать. Я не устал. Я голоден. Раньше я не знал, что голод – это не мысли о жареной курице. Это когда в тебе просыпается чудовище и начинает есть тебя изнутри. Стенки желудка сжимаются. Кишки становятся тонкими, как нитки. Слюна горькая. Ты просыпаешься с чувством боли, теперь в тебе на кусок меньше. Кожа обвисает, ты иссыхаешь изнутри. Чудовище довольно, а тебя уже нет. Сон заменяет еду? Если только можно назвать эту рваную кому сном. Надеюсь, посмертный сон будет спокойнее. Я очень устал. Я хочу поспать спокойно. Поэтому не могу сам все закончить. Но мне кажется, что это будет длиться, пока не угаснет последний солнечный луч. Луч, который рядом со мной. Я хочу уйти с ним. Жаль, он не может взять меня с собой.

Не хочу все заканчивать сам. Хочу покоя. Сколько ждать?

Перечитал. Показалось, что умер. Нет. Жаль, я еще тут.

Мы с Лизой долго ходили. Она говорила: свежий воздух. Я верил. Она вела меня, я шел за ней. Топот был уже далеко. Нам казалось, что мы уходим от него, и мне становилось легче. Мы долго шли. Потом кто-то позвал меня по имени. Незнакомый мужской голос, хриплый, как будто пропитый. Когда я обернулся, передо мной стоял седой бородач с глазами убийцы. Я оттолкнул его, крикнул: Лиза, бежим! И сам полетел. Остановился, когда понял, что не слышу шагов Лизы. Посветил в темноту, направо, налево, но ее нигде нет. Я пошел назад. Не знаю, сколько шел, но долго, потом рухнул от усталости. Лизу найти не смог, она потерялась в темноте, а я этого не заметил. На мой зов откликалось эхо и кто-то еще, но не Лиза. Я шел и шел, поворот за поворотом, падал, отключался, поднимался и снова шел. Я звал ее, но потом голос охрип и сон уже не возвращал его. Я больше не мог звать Лизу. Я так ждал, что ее голос раздастся в темноте, но в ответ на мой зов слышал всех, кроме нее, я их не знаю. Они перебивают Лизу, не пускают ее ко мне.

Я ненавижу это место. Не надо было спускаться сюда. Мы думали, что тридцать минут ничего не решат. Мы просто хотели… (конец предложения вымаран почти насквозь, рядом большими ломаными буквами начеркано: «Мы не знали»)

(дальше нацарапано разными почерками: слова то завалены, вьются, как кружево, то строго прямые, с острыми углами; большинство фраз не дописано, угадываются только по смыслу):

Нет сил. Они здесь, они… Вой в голове и стук в стенах… Я иду, и впереди кто-то идет, все время кто-то идет. Шаги… скоро я… еще помню… солнце… Не могу больше дышать пылью и… сушит горло… Темнота цветная… Они постоянно говорят, они хотят, чтобы я взял ручку и… Я… вовремя… кричу на них, но… Путают… хожу кругами… среди… Они думают, что… не замолкают… но я не подчинюсь… не так… Он смотрит на меня… не уходит…

(в самом низу, заползая на верхние строчки, неразрывно, явно вслепую):

я слышу Лизу


***

С каждым предложением Лола все сильнее проникалась значением найденной в погребе записной книжки. В душе нарастал ужас. Она будто коснулась страшной тайны, которая преломила ход времени и повернула ее жизнь в другое русло. Из тихого живописного уголка, куда неволей просился маленький курортный городок, Понкайо предстал вместилищем неведомых опасностей, которые могут поджидать не только на поверхности, но и в глубинах. Как будто кто-то сдернул цветастые декорации, обнажив истую суть. И каждый шаг, каждый необдуманный поступок теперь может стоить жизни.

Лола вздрогнула. Нужно вернуть записную книжку на место. Если подземелья запретные, нельзя оттуда ничего забирать. Но когда и почему они стали запретными? Что здесь случилось?

Ей было трудно уложить в голове, что туннели за решетками в погребах сплетаются в целую сеть переходов, которая тянется на много километров… или даже под всем островом. Наверняка эти переходы старше поселения и существуют здесь с начала времен, когда самих погребов еще не было и в помине, когда Понкайо еще не знал ничего и никого, кроме ветра, солнца и мелкой живности. Сколько же веков прошло? Островитяне, должно быть, использовали только сотую часть пещер, приспособив их под хранилище припасов, а от остального лабиринта отгородились решетками. Но проклятия порождаются только людьми… Значит, кто-то жил здесь до поселян, а они потом выпустили этот мрак? Или он тесно связан с ними?..

Лола перечитала слова о голосах и чьем-то смехе и последние строчки о вое в голове и стуке в стенах. Максим и Руслан говорили, что из-за длительного пребывания под землей без света начинаются галлюцинации. Но в описаниях автора не чувствовалось страха перед тем, что он видел и слышал. Это не было похоже на паранойю – он словно констатировал факты. Потом в глаза ей бросилось: «Мы спустились на тридцать минут». Стало быть, эту вылазку они планировали?.. Они знали, куда спускаются, знали всю подноготную туннелей и то, что ждет их внизу… О подземельях где-то написано? Или просто ходит молва среди людей? Кто им рассказал?

На чтение ушло довольно много времени. Лоле пришлось повозиться, разбирая мелкий неподдающийся почерк. Он хотел написать как можно больше и думал, что ему хватит места, но лихо начал, не экономил и поэтому в конце сжимал слова и донельзя урезал просветы между фразами и строчками. Предложения теснились вплотную – невозможно было понять, где заканчивается одно и начинается следующее. Под записью не было ни подписи, ни даты. Лола перечитала исповедь несколько раз, желая убедиться, что все поняла и разобрала правильно – насколько это было возможно при таком почерке и обилии сокращений, – затем снова изучила книжку от корки до корки. Просмотрела номера телефонов, заметки о встречах и адреса, проверила переплет, форзацы и титульный лист, но нигде не нашла ни намека на имя владельца или хотя бы название города, где он жил.

А вдруг письмо не предназначалось для родных и любимых глаз? Быть может, автор и сам понимал, что им вовсе ни к чему знать, какой пыткой были для него проведенные под землей дни, поэтому не указал домашнего адреса и ни словом не обмолвился о родителях… Или же их давно нет в живых… Может, у него никого и не было, кроме Лизы?

Стрелки часов подбирались к восьми. Лоле о многом требовалось подумать, но после всего, что она узнала, мысль о ночевке в развалинах пугала до безумия. Что же делать? Через час уже стемнеет, ей никак не успеть добраться до пляжа, да и не осилит она обратную дорогу… Суметь бы доплестись до котомки и не рухнуть по пути.

Лола похромала обратно к развалинам, на ходу размышляя о том, что с того места, где лежала записная книжка, выхода на улицу не видно и свежий воздух не чувствуется. Запись он точно сделал в другом месте, там, где через дыру в потолке падает солнечный луч. Как записная книжка очутилась за решеткой погреба, уже вряд ли кто-нибудь узнает.

Она вспомнила последние слова безымянного страдальца: «я слышу Лизу». Если бы Лоле довелось оказаться на его месте и услышать голоса Руслана и Максима, она бы тоже не раздумывая последовала на зов. Она бы и сейчас так сделала…

Лола размазала слезы по щекам и не заметила, как прижала записную книжку к груди. На душе было тяжело. В погреб она спустилась с неприятным холодком в животе; не глядя по сторонам, прошла через сводчатую арку во второй зал, оттуда в дальний закуток, робко протянула руку через холодные прутья и положила чужую вещицу на место. Уходила торопливым шагом, не поднимая глаз от расплывчатого кружка света под ногами. Она боялась, как бы темнота за решеткой не лишила ее рассудка, не затянула к себе, не оставила здесь навсегда. Лолу бросало в дрожь при мысли о том властном зовущем чувстве, которое охватило ее, когда она подняла записную книжку. Это было как гипноз, расслабляющий тело и напрягающий мозг; как безмолвное приглашение, ласковое и в то же время не терпящее возражений; как обволакивающий нежностью голос… Он доносился из жерла туннеля и в то же время шел откуда-то из глубины ее самой. На мгновение Лоле захотелось ему подчиниться…

Из погреба она выбралась вся зареванная и несчастная. Вялой поступью, прихрамывая, вернулась к спрятанной котомке, вытянула ее из зарослей тимьяна, тяжело опустилась на землю и принялась возиться с пластмассовыми карабинами. Телефон выскользнул из рук и упал в траву. Лола взглянула на него через плеву слез, дрожащими пальцами попыталась расстегнуть очередной карабин, но не сумела, с досадой отпустила и разрыдалась. По щекам потекли крупные слезы. Лола ничего не видела перед собой, кроме расплывчатых зеленых и белых пятен. Вцепившись в котомку, она завалилась набок, уткнулась в нее и затряслась лихорадочной дрожью, мысленно взывая к Руслану и Максиму.

Глава 7

Когда Руслан пришел в себя, над головой ярко переливалось чистое небо. Участок сверкал под вечерним солнцем, никаких признаков недавнего дождя не было, и Руслан решил, что гроза обошла Понкайо стороной. Это успокоило его. Значит, Лола не намокнет и не простудится.

Птицы голосили громче прежнего, хижины стояли на своих местах и казались такими же необитаемыми, как и раньше. Руслан дотронулся до лица и нащупал на брови шершавую полоску пластыря. Почувствовав легкий, пропитавший кожу спиртовой запах, переполошился, торопливо сел и проверил руки. Вены чистые, но под футболкой на левом плече виднеется едва заметная красная точка, еще меньше, чем от ручки. Руслан вспыхнул и в бешенстве выругался. Он не чувствовал в себе никаких изменений, но проспал, судя по всему, целый день, – так, может, это было снотворное? Или обезболивающее со снотворным эффектом?

В углу клетки стояла пузатая фляга цвета хаки, с крышкой на цепочке. Руслан смерил ее мрачным взглядом, приподнял и понял, что она до краев наполнена водой или чем-то еще. Головокружение исчезло, но боль осталась и продолжала давить стальным обручем, отдаваясь резью в глазах. С появлением солнца на участке тошнотворный смрад стал ядренее, даром что компостные ящики стояли в тени. Горький налет во рту раздражал слизистую, хотелось пить, но Руслан твердо решил не прикасаться к оставленной воде. Не упади он без чувств, ни за что бы не позволил пиратам впрыснуть свою дрянь, какой бы чудодейственной она ни была и как бы скоро ни позволяла оклематься. Максима тем же накачали? Где он сейчас? Как себя чувствует? Если у него касательное, почему его не привели сюда после того, как зашили рану? Или пошли какие-то осложнения?..

Никогда Руслану не забыть той минуты, когда Максима подсекло пулей. Он все еще слышал треск автоматов и шипение песка, все еще видел, как крошатся стволы пальм, летят во все стороны ошметки кустарников, как уверенно и бесстрашно бежит его товарищ. Одна из пуль равнодушно достигает цели. Максим валится как подкошенный, затем кое-как встает, тяжело переносит вес на здоровую ногу, хватает рюкзак и торопливо, не жалея себя, ковыляет к лесу. Руслан не надеялся на возвращение Максима. Откуда ему было знать о касательном?.. За те долгие минуты, что Максима не было, Руслан успел мысленно похоронить друга. Он все представлял и представлял, не в силах возобладать над собой, как товарищ вымученно хромает по лесу, вдруг спотыкается, падает на землю и устало откидывается на спину. Он лежит, глядя в черные кроны лавров над головой, и не чувствует, как истекает кровью, лежит долго, пока нагруженное сердце не перестает ухать в груди…

Руслан не поверил глазам, увидев, как Максим выходит из лаврового леса в сопровождении двух пиратов. Он опирался на ветку, но шел сам, никто его не тащил. Он жив! Жив! Друзья не обменялись ни словом, только взглядами, но отсутствие рюкзака в руках Максима и его конвоиров говорило само за себя. Он успел провернуть задуманное. Он сделал то, что должен был сделать Руслан. И сделал бы, соизволь вовремя вспомнить об оставшейся в палатке сумке с вещами и документами сестры. Максим едва не поплатился жизнью за его промах. Он до сих пор в опасности, неизвестно где и неизвестно в каком состоянии. Вдруг его лечение посчитают слишком хлопотным и затратным? Вдруг знания медицины здесь ничтожны и помочь ему не сумеют? Вдруг пираты придут к единогласному решению, что Максима проще добить?..

Едва Руслан подумал об этом, как в голове сразу возник образ длиннолицего пирата с зазубренным охотничьим ножом в руке, сидящего на корточках перед ослабевшим Максимом. Пират отвесил ему пощечину, приказывая прийти в себя, затем просунул клинок плашмя под подбородок и заставил поднять голову… Руслан содрогнулся нервной дрожью и распахнул больные глаза. Кулаки непроизвольно сжались. Чертов психопат, в следующий раз он перережет Максиму горло! Внутри клокотало бешенство, кровь закипала, Руслан исходил ненавистью. Добраться бы до этого психопата, когда вокруг никого не будет. Добраться до него первым, пока он не добрался до Максима и Лолы.

При мысли о девушке сердце защемило от боли. Руслан вспомнил, как они с Максимом учили ее разводить костер без спичек, обращаться с компасом и определять стороны света по солнцу и стрелкам часов, водили по лесам и показывали съедобные и ядовитые растения, грибы и ягоды. Но в таких условиях, в каких она вынуждена выживать сейчас… Подавленная, напуганная, несчастная… Вспомнит ли она хоть сотую часть полученных знаний? Главное, чтобы пираты не узнали о ней. Пожалуйста, если там наверху кто-то есть, пусть она дождется судна и благополучно спасется! Забери взамен мою жизнь, если тебе угодно, только не дай пиратам добраться до Лолы!

Не надо было брать ее с собой. Он хотел дать Лоле возможность отдохнуть и подумать над своей жизнью, чтобы по возвращении домой кардинально ее изменить, а вместо этого подверг сестру смертельной опасности. Выбравшись отсюда, Лола больше не будет прежней. Травма пережитых ужасов сломает ее. А если не сломает, то укоренит в душе неисцелимый страх перед людьми, жизнью и всем миром… И виной этому буду я один. Из-за меня она подвергается испытанию за испытанием. Сначала шторм едва не забрал наши жизни – в первую очередь жизнь Максима, которого чуть не убило падающей мачтой, – затем этот проклятый остров… Если бы Хомский не подоспел вовремя, Оскар кинулся бы на меня, начхав на все правила и приказы Шкипера. Лола бросилась бы мне на помощь. Я едва не вынудил ее сдаться… О чем я только думал? Какой из меня после этого брат?

Руслан проглотил вязкий комок слез и громко, со злостью, шмыгнул. Он должен выбраться и вернуть ее домой. Ее и Максима. Это не исправит оплошность, которую он допустил с «Миланой», но исправить что-либо он уже не сможет, да и не о помарках собственных ошибок нужно думать.

Он всегда боялся увидеть отблески сомнения в глазах сестры, но Лола не стала глядеть на него иначе и хуже относиться после несчастного случая с «Миланой». Наоборот, всячески тянулась к нему. Руслан же, чувствуя вину перед ней, не мог притворяться, что ничего не произошло, вести себя как ни в чем не бывало, как прежде, и оттого временами бывал излишне жестким и сухим. Он пытался отдалиться, но Лола не отпускала брата. Только потом он понял, что это самым натуральным образом спасло его. Он винил себя каждый день на протяжении пяти месяцев, пока «Милана» бесцельно скиталась по океанским просторам, и если бы Лола не была все это время рядом, не говорила с ним, не смешила, не заботилась о нем, если бы он потерял с ней связь, он бы давно сломался. Руслан столько раз хотел поговорить с Лолой, попросить прощения за все, что случилось, за весь страх, который ей пришлось испытать по его вине, но не находил слов, менял тему. Что изменится, если он извинится? Это не вернет ее домой, не исправит двигатель, не приделает мачту назад. Руслан думал лишь о том, как спасти Лолу и Максима. И когда «Милана» очутилась у берегов Понкайо, так близко соседствующего с цивилизацией, он с облегчением вздохнул: наконец-то удалось…

Кто-то зычно гоготнул над ухом, заставив Руслана вздрогнуть. За тюремным загоном стремительно прошел пират. Тяжелые военные ботинки громко шуршали по мелкому грунту, пират весело перекликался с кем-то на расстоянии, потом остановился и важно известил, что идет «на Кудыкину гору», но на самом деле, как он добавил чуть погодя, рассмеявшись в ответ на раздраженную ругань сородича, собирается починить ступеньку в цветнике.

– Тогда я займусь дверью в третьем бунгало, – откликнулся кто-то, все еще недовольный. Голос показался знакомым.

«Цветник»? Строители, охотники, барахольщики, теперь еще и садоводы? На кой ляд им цветник? И почему именно Понкайо? Неужели остров настолько посещаем, что постройка целого лагеря себя оправдала? Руслан догадывался о его размерах по количеству пиратов. Но как они не боятся, что жители Мельтахо обо всем прознают и свернут их деятельность? Почему, в конце концов, исчезновение туристов не привлекает внимания, не вызывает подозрений, не вынуждает запретить въезд на остров? Это казалось бессмыслицей.

Руслан уже успел изучить навесной замок на клетке и теперь дожидался ночи. Он старался не поддаваться волнению и не тратить внутреннюю энергию на злость, приказывал себе сохранять хладнокровие и постоянно напоминал, что беспокойство – первый шаг к панике. Но не так-то просто было оставаться хладнокровным, особенно если это совсем не по твоей части, особенно когда мысли крутятся и крутятся, разжигая гнев и бешенство. Неведение о том, где сейчас Лола и Максим, живы ли, сводило на нет все попытки успокоиться. Руслан отыскал в голове черновик побега и углубился в него, размышляя и прикидывая, что нужно сделать с наступлением ночи. Добавляя и переставляя пункты набросанного плана, он наконец сумел отвлечься и не заметил, как погрузился в раздумья, притих и поостыл.

Знать бы, сумеет ли товарищ бежать, может ли вообще стоять на ногах… Руслан помнил, в каком состоянии был Максим, когда его увезли. Если он совсем плох, пираты быстро их нагонят и вернут обратно под замок. Остается только одно: выкрасть оружие, оставить их ни с чем, заставить отступить. А если не поймут намека и не отстанут, перестрелять скотов.

Значит, найти Максима, найти склад с оружием, выяснить, нет ли здесь спутникового телефона… У пиратов должна быть связь с материком, кто-то же обеспечивает их провизией и патронами. Не мобильник – так радиостанция, но что-то должно быть. Если Максим в тяжелом состоянии, оставить его в укрытии, а самому пока разобраться с оружием. Взять пару автоматов и патроны, остальное спрятать, закопать или утопить. Вернуть хотя бы один GPS-навигатор и проверить, как далеко их увезли от бивака. Вернее, от того места, где он располагался.

Руслан был на сто процентов уверен: сигнал бедствия пираты не перехватывали, в противном случае знали бы, сколько людей высадилось на остров. Поблизости от бивака они не околачивались – заметили яхту с расстояния и отправились на охоту. Руслан не удивился бы, узнав, что на Максима эти собаки наткнулись по чистой случайности. Но как сумели подобраться так незаметно? Никаких лодчонок мимо не проплывало: Руслан все время был на пляже. Явились на своих двоих?.. То есть южная сторона острова не такая уж неприступная и где-то есть проход через горный хребет? Скорее всего, пещера… Но искать можно месяцами и все равно ничего не найти, особенно если она тщательно замаскирована природой или самими пиратами. Нужны точные координаты. Руслан не собирался тащить Максима через пещеру, но неплохо бы заранее выяснить, откуда потом ждать погони.

Впрочем, это дело второе. Перво-наперво необходимо продумать, как выбраться отсюда, как миновать рифы и не потопить катер, а уж потом беспокоиться о «хвосте». На протяжении всего пути до лагеря Руслан был в повязке. Где они проплывали, где сворачивали, он понятия не имеет. Выбирать дорогу наугад нельзя. Руслану припомнился навигатор на катере: в нем должен быть маршрут. А если нет, Руслан за шкирку приволочет одного из этих ублюдков и заставит отвезти их обратно.

Как это провернуть? Ехать ночью опасно даже с местным чичероне, хорошо знающим дорогу. Придется, как ни крути, дожидаться рассвета. Насколько ниже шансы в этом случае?.. Пираты сразу ринутся в погоню. Руслан, конечно, испортит запасные лодки, но ведь ничто не мешает этим подонкам воспользоваться скрытым проходом через горный хребет и встретить их на восточном берегу. Если в закромах у пиратов останутся пистолеты, все будет кончено, едва Руслан сойдет на берег. Они постараются ранить его так, чтобы он остался в живых, вместе с Максимом заберут обратно в логово, и сбежать после этого уже не удастся. Значит, высаживаться надо на северном берегу. Туда пираты не успеют домчать: слишком далеко. Руслан спрячет Максима в надежном укрытии, а потом отправится на поиски Лолы.

Не лучше ли перед уходом поджечь этот рассадник? Здесь должны быть серьезные запасы топлива для катера, не говоря уже о генераторах, с помощью которых пираты заряжают свои рации. Поджечь – и выводку Шкипера, как и ему самому, будет уже не до беглецов.

Глава 8

Изучение лазарета не прошло бесследно. Когда Максим лег обратно в кровать, на него накатила страшная усталость. Мышцы задубели, тело казалось тяжелым и неповоротливым. Он не припомнил, когда последний раз чувствовал себя таким немощным. Благодаря пристрастию к активному отдыху Максим обладал крепким здоровьем и никогда не болел, поэтому сейчас немного забеспокоился. Он всего лишь по комнате прогулялся, а ему так плохо, что же будет, когда он выйдет на улицу? Выдержит ли побег? Максим поджал губы, укололся шелушинками и тут же принялся их обкусывать. «Выдержит ли?» – неправильный вопрос. «Как выдержать?» – вот правильный. Главное, убраться отсюда.

Максим не заметил, как заснул, хотя не собирался спать. Разбудила его тянущая боль в ноге. Действие анальгетика закончилось, и ранение снова дало о себе знать. Максим едва сумел приоткрыть глаза. Очертания комнаты стирались в густеющих сумерках; уши ласкало мягкое стрекотание цикад. В преддверии ночи немного посвежело. Максим не сразу понял, почему так тихо, лишь погодя сообразил, что птицы, натрещавшись за день, наконец-то угомонились.

Спина, грудь и шея взмокли от пота. Максим не глядя откинул влажный пододеяльник и медленно выдохнул, когда вечерняя прохлада овеяла пылающее жаром тело. Боль в голени стремительно разрасталась по всей конечности, пробиваясь через последние остатки анестезии. В конце концов она стала такой невыносимой, что Максим вытянулся во весь рост и вжался мокрой спиной в простыни. Ресницы на прикрытых веках судорожно подрагивали, дыхание вырывалось с хрипом. Максим старался не двигаться. Он понимал, что нужно расслабиться, но мучительная тянущая боль напрягала все члены и цепко удерживала внимание на себе, не позволяя отвлечься и переключить мысли, чтобы таким образом обмануть ее, забыть о ней.

Боль накатывала волнами, неторопливо и ласково, и при каждом отливе возникало обманчивое ощущение, что все закончилось. Максим нащупал край пододеяльника и сжал в кулаке. Так он пролежал целую вечность. Рана не позволяла отключиться, и его болтало между спасительным беспамятством и нестерпимой явью, пока он не услышал тяжелые шаги.

Визитер молча протопал в уборную, вернулся и бацнул чем-то металлическим о прикроватный столик. Млечный свет полоснул по закрытым глазам, точно лезвием. Максим отвернулся и услышал звон пузырьков где-то совсем рядом, в считанных шагах, но все равно далеко, будто в другой реальности. Который час?..

– Не надо снотворного… – пробормотал он в полузабытье. – У меня аллергия…

Ответа не последовало. Максим ощутил на бедре латексные пальцы. Они долго щупали его, промокали голень смоченным в антисептике тампоном, точечными движениями смазывали чем-то холодным, с шибающим в нос неприятным спиртовым запахом. Максим дышал глубоко и прерывисто, но не двигался. От укуса иглы он почему-то вздрогнул. Он силился открыть глаза, но свет лампы, невыносимо яркий, до ослепления белый, резал ножом и проникал до самого мозга.

– Сколько время?.. – прошелестел Максим, когда с процедурами было покончено.

– Ятебе не кукушка, – огрызнулся эскулап. – Да и тебе это ни к чему. Открой рот, надо таблетку выпить.

Он открутил крышку фляги и бросил ее на столик.

– Не надо снотворного… – снова попросил узник.

Послышался раздраженный вздох и следом невнятная ругань. Слесарь вцепился ему в челюсть, разжал, просунул через губы гладкую пилюлю и стукнул о зубы краем стальной фляги. В рот полилась теплая вода без запаха и вкуса. Максим заглотил, подавился и закашлялся, выплевывая ее обратно на бороду.

– В следующий раз будешь делать все сам и сразу, когда говорят, – наставительно проворчал медик, с хлестом снимая перчатки. – Пойдешь в туалет?

– Нет…

Лампа погасла. Максим разлепил глаза и увидел узкий луч карманного фонарика. Слесарь пробурчал, что перед сном выведет по нужде, и хлопнул дверью, как показалось пленнику, чуть громче обычного. Или у него просто обострился слух?

Максим ослабевшей рукой вытер шею и заросший подбородок и прикинул, сколько сейчас может быть времени. Солнце уже село – значит, около девяти? Или это из-за листвы так темно, а на самом деле сейчас чуть больше восьми?..

Пора действовать, подумал Максим, но не шевельнулся. Пора действовать, я должен… Поющие цикадами сумерки качали его в своих объятьях, оплетая сладкими растительными испарениями, словно курящимся над лампадкой дымком. Я должен встать… Максим подумал об отмычках и с закрытыми глазами потянулся к матрасу. Левая рука безвольно свесилась над полом. Дыхание медленно выравнивалось. Максим склонил голову набок и прижался щекой к мягкой подушке. Спустя минуту, дернувшись всем телом, вынырнул из дремы, вздохнул умиротворенно и тут же провалился в глубокий сон.

Глава 9

Руслан сидел в клетке, не чувствуя зловония, не двигаясь, целиком углубившись в раздумья. Вокруг стрекотали цикады и двигалась жизнь, ветерок приносил слабый сигаретный дым и обрывки разговоров. Кто-то из пиратов басовито расхохотался вдали, Руслан свел брови, но взгляда не поднял. Не волновала его и боль в спине. Он уже успел раскинуть по пунктам весь план и теперь ждал наступления ночи. Руслан заметно успокоился, ему чуть-чуть полегчало, нагромождение в мыслях исчезло, появилась уверенность в своих силах. Он не сомневался в действенности задуманного. Только дождаться темноты…

Когда отливающее глянцем фиолетово-розовое небо стало гаснуть и пропитанный смрадом участок с двумя нежилыми постройками неизвестного назначения окутало тихими сумерками, калитка распахнулась и нелегкая принесла Гарика. Он уже не так бурно шутил – сказывались заботы прошедшего дня, – но все равно отпустил парочку острот ради собственного удовольствия. Что для них выгул пленников? Перекур, возможность расслабиться, ненадолго забыть о сломанных ступеньках и вдоволь посмеяться?

Гарик прошел за глухую стену клетки и вышел оттуда с ключом в руке. Так они не забрали ключ с собой… Оказывается, все проще простого – и это логично. Зачем таскать ключ в кармане, каждые полчаса проверять, на месте ли он, отчитываться перед Шкипером и бегать по всему лагерю, выспрашивая, у кого ключ сейчас, когда можно разом избавиться от лишней маеты?

Руслана вывели в туалет и предупредили, чтобы он не хлестал много воды на ночь, в противном случае придется терпеть до утра.

– Или проявить смекалку, – подмигнул Гарик, расхохотался во все горло и похлопал Руслана по плечу, светясь от восторга за свое непревзойденное остроумие.

Когда пират закрыл за собой калитку и лязгнул металлической задвижкой, Руслан понял, что время посещений на сегодня закончено и до утра его никто не побеспокоит. Все складывается как нельзя лучше.

Руслан сел на пол, выпростал ноги из ботинок и стянул носки. Вытряхивать не стал, чтобы не отскочило в траву, нащупал пальцами, крепко сжал в кулаке и вытащил сначала из одного носка, потом из другого кольцо для ключей и скрепку. Он исхитрился спрятать их при себе еще на яхте, почти сразу после того, как отправил Лолу на берег. Она уплыла под водой, а он спустился на нижнюю палубу и закрылся в гальюне, чтобы выгадать немного времени. Пираты как раз подкатили к «Милане» на своем катере. Пока они расхаживали по яхте, как у себя дома, и шуровали по рундукам, Руслан сбросил обувь и сунул будущие отмычки в носки. Хотел сначала затолкать в обувь, но передумал: вдруг пираты ее заберут?

На ботинки в итоге не позарились – только на часы и тотемную цепочку, которую ему подарила Лола на новый год. Руслан собирался вернуть свое перед отбытием из лагеря. Что касается остального, вряд ли удастся забрать все сумки до единой – катер пираты грузили в два захода, а удрать отсюда надо будет одним, – но самое необходимое он непременно захватит: съестные припасы, аптечку, оружие, туристическое снаряжение, немного одежды.

Руслан обулся и приступил к первой части плана. Он не заметил на участке ни одной лампочки, а это значит, что с наступлением ночи его ждет кромешная темнота, поэтому лучше вскрыть замок сейчас, пока вечер не угас окончательно. Этим Руслан и занялся.

Пираты не поскупились и навесили на решетку не дешевый замок на пружине, которому хватило бы минутного ковыряния одной скрепкой, а надежный, цилиндровый, с непростым секретом. Для вскрытия такого замка требовалось две отмычки, больше навыков и, в зависимости от ловкости рук, чуть больше или намного больше времени. Руслан еще не забыл, как это делается, хотя последний раз освежал навыки – поддавшись ностальгии, но еще и любопытства ради – несколько лет назад, когда перебирал коробки со всякой всячиной у себя в мастерской-гараже и наткнулся на несколько старых навесных замков.

В детстве Руслан и Максим, начитавшись приключенческих книжек, увлеклись играми в сыщиков и шпионов. Настала пора переодеваний, поисков улик и слежки за подозреваемыми, в реальной жизни безобидными соседями, приезжими родственниками соседей или просто случайными прохожими. Для изменения внешности из дома тащилось все, что плохо лежало, и чаще всего страдал гардероб родителей. По всей квартире собирались бесхозные ключи, из швейных принадлежностей исчезали булавки, шила и спицы, и вот уже нельзя было найти в доме ни одной скрепки. Запертые картофельные ящики – в те времена почти обязательный атрибут лестничных площадок – в глазах юных агентов были не чем иным, как удачно спрятанными на самом видном месте тайниками для передачи секретных посланий или хранилищами награбленного добра. Отмычки ломались и наполовину оставались внутри замков, друзья врассыпную бросались по домам и по телефону обсуждали планы передислокации. Жильцы, не успев поймать сорванцов за шкирку, но догадываясь, чьих это рук дело, с ворчанием срезали замки и ставили новые. Как только все затихало, друзья встречались в штабе и устраивали мозговой штурм, главными темами которого было: уклониться от плена любой ценой и подтянуть необходимые навыки. На повестку дня вставал вопрос обновления и доработки ранее закрепленных правил проведения операции, но на первом месте – и друзья не могли с этим поспорить – оставалось все же развитие способностей, без которых в сыщицком деле они были как без рук. На отложенные карманные деньги ребята покупали навесные замки, убегали в штаб и тренировались с отмычками из проволоки, скрепок, иголок, булавок, шила и тому подобного.

Будучи подростками, Руслан и Максим вскрывали уже не картофельные ящики, а заброшенные гаражи, и не для поисков улик, а чтобы стянуть пару сомнительно полезных вещиц из той бесполезной рухляди и домашнего хлама, который обычно встречал их по другую сторону проржавевших ворот. Безобидное на их взгляд увлечение вскоре прошло, и несколько лет Руслан и Максим даже не вспоминали об этом. Но после смерти отца Максим вернулся к старым забавам. Отдалившись от Руслана и отыскав себе новых приятелей, он обучил их всему, что знал сам, и по гаражам они шарили уже всей компанией. Для вскрытия замков теперь использовались не простенькие отмычки из скрепок, а кустарно изготовленные свертыши. Несколько гаражей подожгли, другие обчистили сверху донизу, забрав на продажу все, что привлекло внимание: рыболовную снасть, инструменты, топливо. Однажды в этом списке оказался мопед, затем еще один, следом велосипед. Несколько раз угоняли машины, но всегда бросали где-нибудь неподалеку: в соседнем дворе или за пару кварталов. Орудовали в разных районах, на одну и ту же улицу не возвращались. Только поэтому их не поймали, но Руслан по сей день частенько задумывался о том, как близок был товарищ к изнанке жизни. Если бы Максим вовремя не одумался и не порвал с «новыми друзьями», его точно…

Замок щелкнул. Готово. Теперь ждем отбоя.

Но опустившийся на лагерь вечер, вопреки чаяниям пленника, не принес непроглядной темноты и долгожданного покоя. Едва стемнело, за высоким забором вспыхнула желтоватая лампочка. Мягкий свет путался в черных кустах и отблесками ложился на шлифованное плетение клеток напротив. После отбоя фонарь должны погасить в целях экономии топлива, успокоил себя Руслан. Но предательский свет оказался не единственной проблемой. Ласковое журчание цикад перебивалось отдаленными взрывами смеха и постукиванием агрессивной музыки, словно где-то шла веселая гулянка. Руслан встревожился. Попойка может затянуться до глубокой ночи, а у него и так времени в обрез. И как теперь быть? Бежать сейчас нельзя: мало ли, вдруг кому-нибудь из них вздумается на пьяную голову проверить узников. Придется дожидаться окончания гулянки, но сколько ждать? Он столько всего должен успеть, хватит ли оставшейся ночи?

Кутеж разгонялся. С наступлением темноты навозный душок ослабел, химическое зловоние стало не таким навязчивым. Ветерок приносил вкусный копченый дым и восхитительный аромат жареного мяса. Руслан жадно втягивал его носом, повернув голову так, чтобы ветерок дул прямо в лицо, и в нетерпении слизывал его с губ, словно мог одним запахом приглушить зверский голод. За весь день Руслану так ничего и не принесли. Нарочно решили помучить в наказание за откинутое на пляже коленце или попросту забыли, Руслан не знал и знать не хотел. Выпрашивать паек не позволила гордость.

Руслан открыл глаза, с раздражением выдохнул и помянул пиратов красным словцом. Его злило положение, в котором он оказался. Сидеть в незапертой клетке, не имея возможности уйти? Нелепица какая-то!

Уверенность и спокойствие убывали, словно краска из проколотой банки. Вместе с ними убывало время, и Руслан все больше психовал. Искаженная расстоянием и ветром агрессивная музыка превратилась в однообразное уханье басов и действовала на нервы. И ради этого он выжидал весь день, продумывал все до мелочей, ждал наступления ночи, чтобы сейчас пираты своей чертовой гулянкой пустили его план коту под хвост?

Небо почернело и заискрилось звездами; тени на участке стали такими глубокими, что напоминали провалы в иные миры. Руслан беспокойно шагал взад-вперед. Отложить до завтра? А если они каждый вечер кутят до поздней ночи? С одной стороны хорошо: крепче будут спать. Но с другой… как выбраться без проводника? Кто их отвезет, если пираты ужрутся до поросячьего визга и будут не в состоянии не то что катер водить, но даже на ногах стоять? Руслан остановился и облизнул уголок губы, припоминая, какими способами Максим возвращал ему человеческий облик и способность мыслить и говорить, когда он сам не просыхал. Вряд ли удастся незаметно и бесшумно засунуть пирата головой под кран. Но, может, здесь найдется марганцовка или какие-нибудь новомодные препараты как раз на такой случай? В их арсенале должны быть средства для быстрого протрезвления. Ведь пиратам хоть изредка приходится срочно трезветь?

На фоне притоптывающей музыки слова песен и куплеты доносились до Руслана обрывчатыми вскриками и монотонным бубнежом. Нежданных гостей он заметил в последнюю минуту, когда открылась калитка и на участок запрыгнул узкий луч карманного фонарика. Позади нетерпеливо болтался еще один. Руслан кинулся к замку и успел щелкнуть дужкой прежде, чем ближний кружок света переметнулся на клетку. Отмычки пленник наспех сунул в ботинок.

Что пиратам понадобилось от него в такой час? Ничего хорошего это внеплановое посещение сулить не могло. Подогретые алкоголем, весельем и еще невесть чем, пираты вряд ли удержатся от соблазна отыграться на нем так, как хотели с самого начала. И не исключено, что с подачи самого Шкипера. Они же не уточняли, как именно следует понимать приказ ментора не калечить и не убивать пленников. Запрет может действовать до тех пор, пока Шкипер не глянет на добычу и не ткнет пальцем в того, кого можно пустить на убой. Руслан же отключался – откуда ему знать, приходил Шкипер или нет?

Пираты стукнули по клетке и наперебой загалдели радостно и пьяно:

– Проснись и пой!

– Сегодня тебе выпал счастливый… ик!.. билет!

Руслан узнал голоса Гарика и Кочегара.

Они долго возились у клетки. Пока один подсвечивал фонариком, критиковал каждое действие и говорил, как надо, второй бурчал под нос и пытался попасть ключом в замочную скважину. У каждого было по три попытки. Это повторялось по кругу и тянулось до бесконечности. В конце концов Кочегар выиграл состязание в ловкости пальцев. Руслана за шкирку выволокли из клетки под злобные ругательства и яростные протесты. Он задыхался от перегара и сигаретного зловония, неистово брыкался, но им было смешно. Даже когда его уложили на землю, скрутили руки за спиной и защелкнули наручники, пираты продолжали хихикать пьяными голосами, обсуждая, какой он нервный и злой и что целый день в клетке нисколько его не охолонул.

– Наш человек! – поставив пленника на ноги, одобрительно хлопнул его по плечу Гарик. Пьяно икнул и толкнул Руслана вперед: – Жми педали, боец.

Глава 10

На выходе из тюремного загона Руслана встретил деревянный столб с подвешенным консольным светильником. Вокруг прозрачного плафона с горящей внутри золотисто-желтой лампочкой «кукурузой» порхали белесые мотыльки, похожие на призраки дневных бабочек. Руслан увидел низенькое ограждение из штакетника, очертания аккуратного сооружения во дворе напротив, а также плоскую крышу и угол деревянной постройки на участке правее, куда убегал, растворяясь в темноте, изолированный гофром кабель самодельного уличного фонаря. Отвоевывая место у забора, территорию постепенно заполнял размашистый папоротник. Широко раскинули опахала кустистые метровые пальмы. Деревья стояли в торжественном молчании, скрывая поющих цикад; по гладким белым стволам вилась лиана с вплетенными в косы мелкими белыми цветками.

Руслана толкнули налево. Пиратское обиталище оказалось довольно тесно застроено. Дворы лепились друг к другу, как улочки в средневековом городе. Узкая грунтовая тропинка петляла между крепким штакетником, несерьезным и ненадежным по сравнению с той двухметровой стеной, за которой весь день просидел Руслан. Кое-где забор полностью исчезал в путаных косах лианы, сбрызнутых чернильными кляксами ночи. В тех местах, где во время дождя набегали глубокие лужи, на тропу бросили доски и фанерные листы. В полумраке за оградой угадывались различные строения; проходя мимо одного из участков, Руслан заметил в глубине пальмовый навес и неясную тень длинного обеденного стола со скамьями. Уличных фонарей было не так много, но хватало, чтобы при выходе из строя карманных источников света обитателям лагеря не приходилось шарахаться по темноте, с перепоя натыкаться на все подряд и с головой нырять через штакетник.

Под ногами путались лучи двух фонариков, петляли, гонялись друг за другом, выхватывая стройные колонны бурьяна вдоль забора и пыльные ботинки возглавляющего процессию Гарика. Руслан плелся между конвоирами и с каждой минутой, с каждым шагом напрягался все сильнее. На плече лежала горячая пятерня, в спину дышали перегаром. Руслан сжимал скованные руки в кулаки и со злостью думал о том, что не позволит забить себя до смерти. Он не сдохнет под ударами тяжелых ботинок. Если на него бросятся, он приложит все усилия, но извернется и постарается улизнуть и спрятаться. Руслан не знал, куда его ведут и что с ним собираются делать, но вариантов было не так много. Зачем еще понадобилось вытаскивать его из клетки в разгар кутежа, как не для расправы за утреннюю выходку? Внутри все было обложено порохом, осталось только спичку поднести: только раз его тронуть.

Они подходили все ближе к музыке, возбужденным голосам и смеху. Но вот пудовая рука придержала его и заставила остановиться, узкий пучок света в руках Гарика уперся в высокую живую изгородь, подсвеченную с другой стороны заревом костра. Здесь музыка звучала так отчетливо и громко, словно магнитофон голосил где-то в кустах. Под клубную электронную мелодию натужный голос молодого вокалиста бестолково повторял один и тот же куплет, стараясь перекричать возбужденный говор и веселый, переливчатый, очень заразительный девичий смех.

Руслан пришел в такое замешательство, что замер на месте, и когда перед ним распахнули неприметную плетеную дверь, оцепенел и не смог сделать ни шагу.

– Двигай, никто тебя не съест, – усмехнулся замыкающий Кочегар, сжал его плечо и подтолкнул вперед.

Руслан ступил на мягкий рыхлый песок, изрытый многочисленными следами. Белый в светлое время суток, сейчас, в отсвете костра, он отливал апельсиновой желтизной. Ночная свежесть коптилась дымом, но мясом уже не пахло. На миг Руслану показалось, что он чувствует соленый бриз океана, однако после целого дня в пропитанной зловонием клетке обонянию он доверял меньше всего.

Участок был неимоверно громадный, или же это темнота рисовала свои иллюзии, но очертаний забора он так и не увидел. Центр мироздания, сердцевина лагеря, где под звездным небом за большим столом трапезничали владыки здешних земель, окаймлялся густой тропической зеленью. Причудливые низкорослые кусты с листьями-языками; трехметровые древесные растения с огромными бамбуковидными перьями; стройные тонкоствольные деревца, увенчанные вместо кроны одиночными опахалами, точь-в-точь листьями кувшинок; горделивые пальмы с мощными белыми стволами в черных бороздах. Среди богатой экзотической флоры висели разноцветные фонарики, натянутые между крошечными домиками на сваях – ни дать ни взять гостевыми бунгало тропического курорта. Хоть сейчас на фото – и в буклет. Но только эти конурки были сделаны не из бамбука, тростника и пальмовых листьев, а из досок.

Всего построек насчитывалось пять: две с правой стороны, две с левой, последняя чуть дальше впереди. Обособленная от остальных, она единственная из всех имела зарешеченную, а не открытую веранду. Кто-то привык к уединению, подумалось Руслану. На каждой веранде приткнулось по мягкой кушетке со спинкой. Через мелкое плетение ромбовидной решетки Руслан не мог разглядеть, какова из себя веранда последнего домика, но вряд ли она сильно отличалась от остальных.

До центра мироздания было всего несколько метров. Пиршество развернулось знатное, но едва Руслан приблизился, как понял, что сама трапеза уже закончилась. В сторонке от общих посиделок, в натянутом между пальмами гамаке раскачивалась молодая рыжеволосая красавица в темно-синих бриджах и черном топе, с наушниками в ушах. На песке валялись небрежно брошенные парусиновые тапочки. Девушка лежала с закрытыми глазами, до происходящего ей не было дела. Одной рукой она придерживала на голом животе плеер Максима, другой подносила к губам самокрутку. Затягивалась долго, крепко, потом с блаженно-отрешенным видом выпускала в звездное небо серые клубы дыма и чему-то улыбалась под нос. Руслан уставился на нее, потрясенный и растерянный. Меньше всего он ожидал увидеть здесь девушек.

Музыка неслась из серебристо-черной магнитолы. Присутствующие сидели на мягких диванчиках-скамьях. Здесь же находился выложенный сухой кладкой мангал с ручной решеткой, стенки которого подсвечивались тлеющими на дне углями. Вкусный запах уже рассеялся, от жареного мяса остались одни обглоданные косточки да жирные разводы на тарелках. На разделочной доске в центре стола громоздилась большая алюминиевая кастрюля с засунутой под крышку длинной ложкой или половником. Рядом теснились деревянные плошки, подчищенные отменным аппетитом. Руслан ощутил сосущий голод и почти насильно заставил себя не думать о том, чем пираты сегодня набивали себе брюхо.

Вместе с конвоем пиратов насчитывалось четверо. Руслан знал только троих: Гарика, Кочегара и Хомского. Местный заводила Оскар отсутствовал. Девушек было пять: две блондинки, брюнетка, шатенка и рыжая. На любой вкус, пронеслось у Руслана в голове. Все они носили короткую стрижку с косой челкой, будто бы сделанную рукой одного парикмахера. Руслан не мог прийти в себя. Откуда пираты могли набрать девушек для своих утех, как не из туристок? Руслан вглядывался в девичьи лица, стараясь припомнить, не видал ли кого в сводке без вести пропавших, но разве так с ходу разберешься? Синяков на первый взгляд нет, или девушки пудрят их с особой тщательностью, но и других отпечатков принуждения Руслан не заметил: ни потухшего, забитого, испуганного взгляда, ни опущенных уголков губ, ни беспокойных движений.

Как только пленника толкнули вперед, к столу, две блондинки отвлеклись от беседы и уставились на него своими красивыми глазами, но не как на вызволителя, последнюю надежду выбраться отсюда, избавиться от пиратских кандалов, а с живым интересом, как на новое лицо. Руслан тупо пялился на них, пока они не прыснули. Сидящая в торце блондинка поставила локти на стол, положила голову на сцепленные пальцы и кокетливо подмигнула. Их улыбки, жесты и зрительные намеки не казались заученными, девушки смотрели открыто и без стеснения, как уверенные в своих чарах обольстительницы.

С пленника сняли наручники и поставили перед незнакомым пиратом богатырского сложения, к которому липла обворожительная брюнетка. Придвинувшись вплотную, она обнимала его за плечи и сантиметр за сантиметром покрывала поцелуями заросшую шею, между делом ласково покусывая ухо. Пытаясь пробудить в нем вожделение и добиться ответной ласки, она поглаживала его по бедру и настойчиво вжималась всем телом. Пират не обращал внимания на ее позывы, сидел и беседовал себе с Хомским, который расположился напротив с сигаретой в руке. Приближения Руслана девушка не заметила и даже головы не подняла. Она целиком была поглощена своим кавалером, точно находиться рядом с этим человеком, ласкать его, целовать, ощущать присутствие – это все, что ей требовалось в этот вечер.

По другую руку от богатыря, откинувшись на спинку диванчика и забросив ногу на ногу, скучала шатенка в свободном платье до пят и летней кофте с длинными рукавами. Из пяти девушек она единственная была завернута подобно еще не распакованному подарку, в общем празднестве участия не принимала, не смеялась и ни с кем не говорила, с отсутствующим видом покачивала ступней в парусиновой тапочке и без удовольствия пила свой напиток. Руслана девушка встретила безучастно, скользнула по нему скучным взглядом и сразу потеряла интерес, вернувшись к рассматриванию содержимого своего стакана, которое все никак не могла прикончить.

– Спасибо, ребята, – кивнул богатырь.

Конвоиры заняли свои места. Кочегар уселся с другой стороны стола, Гарик плюхнулся на диванчик в торце, каждый забрал себе по блондинке. Пираты закурили, со смехом перебросились между собой несколькими словами, резко замолчали, покосились на Руслана, хохотнули во все горло и только после этого начали что-то оживленно рассказывать своим спутницам, утоляя их любопытство.

– Физкульт-привет.

Хомский раскрыл пятерню и скупо улыбнулся краешком рта. Руслан глянул на него мрачно, поджал губы и отвел взгляд, а про себя отметил, что после психопата Оскара и медика Слесаря этот Хомский, наверно, следующий по старшинству в молодняке стаи. На приветствие Руслан не ответил.

– Герман! – крикнул богатырь в торец стола.

Гарик перестал смеяться и высунулся из-за головы своей блондинки.

– Приглуши музыку.

Пират кивнул, дотянулся до магнитофона и закрутил регулятор громкости. Энергичная песня в исполнении все того же молодого вокалиста с хрипловатым голосом превратилась в едва различимое бормотание. Смокли, наконец, фальшивые басы.

– Ну-с… – Богатырь окинул Руслана проницательным взглядом, но нельзя было сказать, остался он доволен или нет. – Руслан, верно? Я заглянул в твой паспорт – надеюсь, ты не в обиде?

Тяжи его бычьей шеи натягивали кожу так сильно, точно каждое движение головой, каждое сказанное слово давались пирату путем неимоверных усилий, с болью.

Он еще раз оглядел Руслана с ног до головы.

– Надо признать, ты и твоя фотография – два совершенно разных человека. Ребята сказали, вы потеряли двигатель и дрейфовали? Любопытно было бы услышать всю историю, но мы оставим это на потом. – Сокрушительный голос проникал через плоть и кровь, как идущий из-под земли гул, и сотрясал тело изнутри. – Меня зовут Захар. Некоторые здесь называют меня Шкипером. Признаться, я не сторонник всяких прозвищ, но Шкипер – это даже не прозвище, а что-то вроде местной должности. Впрочем, не суть. Рад встрече.

Он протянул руку. Теперь Руслан мог с уверенностью сказать, что видит перед собой настоящего предводителя пиратов.

Крепкое телосложение, матерые руки, несколько потухший взгляд и морщинки у рта – все это вкупе с той «должностью», которую он здесь занимал, и жизнью, которою жил, выдавали побитого судьбой человека, силой взявшего все, что ему было нужно и, как он считал, причиталось по праву. Руслан дал бы ему чуть за сорок, но не больше сорока пяти. Хотя утверждать категорично нельзя: Руслан опирался на отсутствие проседи в щетине, а это не всегда верный ориентир. Стриженый под машинку, небритый, загорелый, в такой же простой футболке, в таких же камуфляжных штанах с выцветшим рисунком – внешне Захар почти не отличался от собратьев, но меж тем резко выделялся среди остальных. И дело было не в развитой мускулатуре, не в тугих венах на мощных руках. Хомский, например, почти не уступал ему в сложении. Но ни у кого больше не было такой угрожающей бычьей шеи, такого могучего баса и властного взгляда. Но в особенности – такого запоминающегося лица: правильные черты, идеально прямой нос, не большие и не маленькие, как раз под стать овалу, тонкие губы – на жесткой и грубой, продубленной ветром коже, будто бы сшитой из наждачной бумаги.

Руслану казалось, каждая деталь его внешности несет в себе какой-то смысл. Никогда прежде не встречал он такого необычного сочетания самых разных ее качеств. Он не знал, куда смотреть. Любой, кто стал бы описывать этого человека, в итоге наверняка запутался бы, растерялся в попытках выделить главное, охарактеризовать его. На губах играла тень мефистофельской ухмылки. Глаза с опущенными вниз уголками, то и дело выныривая из тени нависающих надбровных дуг, смотрели с приветливым любопытством и в то же время пытливо, будто изучали насекомое в янтаре. Изучали и оценивали, не позволяя оценить их обладателя, и это нервировало Руслана. Под спокойным взглядом этого рентгенолога он чувствовал себя не в своей тарелке. Возвышаясь над Захаром, который со своего места на диване смотрел на него снизу вверх, чуть склонив голову, Руслан казался себе слабым и уязвимым мальчишкой. Много ли людей одной своей внешностью способны дать понять, что могут, если потребуется, без труда и всяких колебаний выжать тебя до последней капли крови? По внутренней силе пират не имел равных и едва прикладывал усилия, если прикладывал их вообще, чтобы обращать на себя внимание и удерживать его. Эта взятая в узду мощь, которую он направлял умело и плавно, словно прикормленную зверюгу, заставила Руслана притушить наглость и пожать руку.

Прикосновение жестких мозолистых пальцев и твердокаменной ладони вывели пленника из чадного состояния. Разогнав, точно дым, навеянное Захаром смятение, Руслан отвел взгляд и внутренне подобрался, с двойной решимостью приготовился дать отпор.

– Милая, не уступишь место нашему гостю? – Захар снял руку брюнетки со своего плеча.

Сирена игриво улыбнулась, как бы спрашивая, уверен ли он, что хочет ее прогнать, но Захар не улыбнулся в ответ, и девушка нехотя отстранилась. Руслан с мрачным видом отступил в сторонку, освобождая проход между столом и диванчиком, но сирена не торопилась вставать. Заметив, наконец, гостя, она окинула его оценивающим взглядом и растянула дерзко прочерченные природой губы в одобрительной улыбке.

– Поможешь? – Она кокетливо протянула загорелую руку с длинными гибкими пальцами и аккуратно подпиленными овальными ногтями без лака. На запястье огненными искрами поблескивала золотая нить витого браслета с подвеской из двух листочков, инкрустированных крошечными зелеными камнями. Свое?.. Чужое?..

Руслан, поколебавшись, все же позволил ей вложить изящные пальцы в его руку. Девушка грациозно выскользнула из-за стола. Темно-красные шорты обтягивали округлые ягодицы и полные бедра, донельзя открывая взору длинные стройные ноги. Из выреза расстегнутой рубашки с короткими рукавами проглядывало черное кружево лифа. Руслан выпустил девичьи пальцы. Сирена положила руки ему на плечи, словно приготовившись танцевать, прижалась пышной грудью, замерла в считанных сантиметрах от его губ и с придыханием поблагодарила, добавив, что у него очень крепкие и сильные руки. Она была довольно высокой и легко дотягивалась до его губ, ей даже не нужно было вставать на цыпочки. Руслану нечасто встречались девушки, которые доставали ему хотя бы макушкой до подбородка.

От сирены пахло сладким алкоголем. В нетронутых косметикой глазах отражались самоцветы гирлянд; морские глубины манили и приглашали нырнуть, обещали полную свободу и незабываемое наслаждение. Руслан стоял истуканом, опустив руки вдоль тела, чувствовал ее пылкие касания к его волосам, шее и плечам, и с трудом сдерживался, чтобы не спросить ее, что с ней сделали.

– Я слышала, ты сбил спесь с милашки Оскара? – Красавица улыбнулась и ласково зачесала пальцами его длинную челку.

Руслан молча смотрел в хмельные голубые глаза, пытаясь определить, одним ли алкоголем вызвано это опьянение.

– Не бойся, – бархатным голосом пропела сирена и осторожно погладила его по избитой левой половине лица. – Мы не дадим тебя в обиду. А если Оскар будет досаждать, позови меня. Я прогоню его и поцелую, где болит.

Она клюнула Руслана в заросшую обветренную щеку, выпустила из объятий и с улыбкой отплыла, до последнего удерживая его пальцы в своей руке.

Хомский бросил короткий смешок.

– Парень пользуется успехом.

– Присаживайся, Руслан. – Захар указал на свободное место рядом с собой.

Руслан опустился на диванчик, чувствуя, как сильно-сильно бьется сердце, как отстукивает в висках кровь, а внутри бурлят ярость и негодование. Необходимость вычистить этот рассадник отзывалась в нем почти физической потребностью, как голод или жажда. Он не станет устраивать в лагере поджог, но и уйти просто так, позволив им ускользнуть и продолжить свое дело где-нибудь в другом месте, было для него выше сил.

– Мы оставили тебе поесть. Жанна?.. Жанна, где ты?

– А я уже здесь, Захар, – отозвалась брюнетка с соседнего пустого диванчика. – Жду, когда ты меня позовешь.

– Не поухаживаешь за гостем?

– С удовольствием.

Жанна поднялась, взяла с края стола чистую с виду деревянную тарелку, сняла крышку кастрюли, вилкой достала нетронутый кусок жареного мяса и какую-то лепешку, иссеченную черно-коричневой клеткой от решетки мангала, после чего деревянным черпаком насыпала макароны, приправленные кирпично-красной подливой.

– Держи, милый. – Брюнетка с нежной улыбкой протягивала тарелку гостю.

Руслан вытаращился на девушку с угрюмой озадаченностью. Захар взял тарелку и спокойно поставил перед ним на стол.

– Что будешь пить? – заботливо спросила сирена и указала на две початые стеклянные бутылки: с прозрачным пойлом и бледно-молочным, отливающим легкой желтизной. В сторонке стояли еще две бутылки, уже приконченные. – Есть вино и водка. Наши ребята сами делают, из фиников.

– Жаль, не можем предложить тебе можжевелового пива, – бросил Захар, прикуривая. – Смочить им горло в конце тяжелого дня – настоящая благодать. Ты бы оценил. – Пират выдохнул дым и убрал зажигалку в карман. – Но можжевеловые ягоды созреют только на следующий год.

– Так что ты решил, котенок? – напомнила Жанна. Девушка стояла перед столом в ожидании ответа.

– Ничего не надо, – буркнул Руслан, скрывая растерянность от такого приема.

– Дадим ему время прийти в себя, – вставил Захар. – Позднее решит.

Жанна опустилась обратно на диванчик.

– Мясо – это кабанина. – Не поворачивая головы, Захар выпустил дым в сторону, чтобы он не попал Руслану в лицо. – Мы сами добыли, но, думаю, ты и так догадался. Встречал на острове секачей? Они тут здоровые, как слонята, и весят по двести кило. А как начнут за спиной вздыхать, так сердце в пятки уходит. Услышишь ночью – враз поседеешь. Ты почему не ешь? Разве не голоден? – осведомился он тоном заботливого хозяина вечеринки. Один в один амфитрион. – Все свежее, сегодня готовили. Подлива из грибов и томатной пасты, лепешка из рогозовой муки. И вкусно, и сытно, и в сотню раз полезнее, чем обычный хлеб. Попробуй.

– Какая плата? – Напряженный до последнего нервного окончания, до звона в ушах, Руслан мрачно глядел на большой и сочный кусок мяса, вдыхал сногсшибательный запах и не понимал, что происходит.

Хомский рассмеялся спокойным раскатистым смехом. Он сидел, подавшись вперед и поставив локти на стол, курил и разглядывал пленника с ленивым безразличием и хорошо уловимым чувством собственного превосходства. Гарик и Кочегар со своими подругами внимали происходящему со своей стороны стола, как с галерки, жадно и нетерпеливо, не пропуская ни слова, и шельмовато улыбались в предвкушении увлекательного зрелища. Одна блондинка устроилась у Гарика на коленях, вторая полулежала на груди Кочегара, привалившись к ней, как к подушке, и с актерской небрежностью, какой-то даже царственной жеманностью, смолила с ним на пару одну сигарету.

– Ровным счетом никакой, – мягко отозвался Захар. – Мы просто хотим показать свое гостеприимство.

– Почему тогда свое гостеприимство вы показываете только мне? – Руслан в упор посмотрел на пирата.

Захар принял выпад, не дрогнув ни единым мускулом.

– Максим не в том состоянии, чтобы сидеть за столом. Спроси у Патрика, когда он вернется. Это наш медик, он сейчас как раз с твоим товарищем и, кстати говоря, немного задерживается. Наверно, Максим трудный пациент? Какие у тебя с ним отношения?

– Зачем я здесь? – перебил Руслан.

– Поешь сначала, – доброжелательно ответил Захар. – На сытый желудок приятнее вести беседу. Мы не торопимся, и ты не торопись. Не стесняйся, ешь, времени у нас вагон.

Руслан перевел взгляд на тарелку с черно-розовым куском кабанины, вдохнул пряный аромат грибной подливки, не выдержал и набросился на еду, как последний дикарь. Он успел позабыть восхитительный вкус мяса. Оно было нежное и внутри еще теплое, корочка хрустела, на язык брызгал пахучий сок. Руслан держал мясо руками, в нетерпении откусывал большие куски, жадно прожевывал и чуть ли не урчал от удовольствия. Пираты о чем-то разговаривали между собой, посмеивались, но из-за собственного чавканья он не мог разобрать слов. Руслан спешил съесть как можно больше, пока у него не забрали тарелку. Он слизывал с пальцев мясной сок, зачерпывал макароны ложкой и отправлял в рот, перемалывая их челюстями так быстро, словно участвовал в каком-нибудь дурацком конкурсе талантов. Он с причмокиванием обгладывал косточки, облизывал вкусные губы и едва не стонал. Когда макароны закончились, Руслан схватил печеную лепешку и принялся подчищать кусочками оставшуюся подливу.

Он мог бы съесть еще три-четыре порции, но когда на чисто вытертой тарелке осталась только горстка костей, на лицо вернулось прежнее мрачное выражение. Дружелюбия не прибавилось, желания общаться с пиратами не возникло. Руслана пронзило запоздалое чувство вины: сам ест мясо, а Лола и Максим там голодные… Сумела ли она добыть хоть что-нибудь съестное? Не толкнет ли ее голод попробовать ядовитый плод? Внезапно Руслан ощутил такое сильное, такое острое желание оказаться рядом с ней, что в носу защипало.

– Хочешь выпить? – хлебосольно предложил амфитрион. – Рекомендую наш фирменный самогон. Жанна несколько преуменьшила его качества.

Руслан покачал головой.

– Тогда закурить? – Захар взял со стола дешевый жестяной портсигар, раскрыл и протянул Руслану. Внутри лежали самокрутки. – Вот, держи. После хорошего ужина грех не расслабиться.

Руслан прошипел, что не хочет. Захар выждал немного в надежде, что гость передумает, защелкнул портсигар и вернулся к своей сигарете.

– Наверно, ты удивлен, почему мы так гостеприимны после того, как ты избил Оскара? – засмеялся пират. – Выдохни, Руслан, тебя привели не для наказания, скорее даже наоборот. Денис признался мне, что давно хотел сделать то, что сделал ты. И я вынужден согласиться. Оскар порой невыносим. Я запрещаю своим людям увечить пленников, но Оскар часто пренебрегает моими правилами. К сожалению, он не так податлив к перевоспитанию, как хотелось бы. И никогда не повредит лишний раз поставить его на место.

На скулах заиграли желваки, но головы Руслан не повернул.

– Что с моим товарищем? – глухо спросил он.

– Не волнуйся о нем, – ответил Захар проникновенным голосом лечащего врача, который вернулся с операции. – Сейчас Максим в лазарете. Возможно, позднее я разрешу вам увидеться, но не сегодня. Надо признать, нас всех крайне поразила везучесть твоего друга. Такого характера ранений мы прежде не встречали.

– Ему бы повезло еще больше, если бы никто в него не шмалял, – огрызнулся пленник.

– Понимаю твое недовольство, но ребята исполняли мой приказ. Мы не стреляем на поражение, только пытаемся остановить. И все же меня не перестает удивлять беспечность некоторых людей. Зачем так рисковать жизнью, ведь совершенно же очевидно, что мы не можем никого отпустить. Со стороны Максима это было глупо и безрассудно. Будь мы не так милосердны, он бы погиб.

– Возможно, он скажет за это спасибо, когда придет в себя, – плюнул ядом Руслан.

Захар ответил благосклонным смехом.

– Расскажешь немного о себе? – предложил он, стряхнув пепел в круглую деревянную пепельницу. – Мне хочется узнать тебя. Пока что мне известно, что тебе тридцать, по паспорту ты не женат, да и кольца на пальце я не вижу, как и следов от него. Тридцать – слишком ранняя пора для брака, тебе не кажется? Если подумать, зачем вообще мужчине это нужно? Что такое брак? Весы с чашей любви и ненависти, где гирями служат прожитые лета. Добровольное заточение в цепях бесконечных обязательств, за исполнение которых ты ровным счетом ничего не получаешь. Обязательства перед собой, обязательства перед женой, обязательства перед обществом. Эту гонку никогда никому не выиграть. Мы думаем, что завести потомство – это благо, но забываем, что так поступают все животные. И они не думают о благах, они следуют инстинкту, наследственному фактору. Тому самому, который побуждает самцов искать самку, биться с соперником, хорохориться перед возлюбленной и в конце концов оплодотворять. Та же последовательность, те же импульсы, но людям зачем-то понадобилось искать в этом естественном процессе высшее счастье. А его там и нет, ибо весь этот процесс всего лишь воззвания животного естества, внушенного каждой божьей твари. Почему бы просто не наслаждаться жизнью? Разве тебе не понравилось, как тебя встретила Жанна? Только появился и сразу привлек внимание незнакомой девушки. Смею тебя заверить, мы ни на что ее не подговаривали. Это была целиком ее инициатива.

Жанна рассмеялась приятным низким смехом.

– Я просто хочу, чтобы он остался. Тогда я буду первой.

Догадка пронзила внезапно, как пуля. Руслану даже показалось, что он слышал выстрел, но то был звук щелкнувшего в голове переключателя. Когда на него как из рога изобилия посыпались дары гостеприимства, он растерялся и ощутил себя загнанным в угол, но до последнего был уверен, что пираты просто-напросто издеваются над ним, пудрят мозги, разбавляют свой вечер забавными играми. Даже в глубине души он не допускал чего-то иного.

Сбитый с толку, озадаченный и страшно злой, Руслан повернул голову и посмотрел на пирата. Захар выпустил дым и улыбнулся дружеской улыбкой.

– Жанна меня опередила. Мы хотим, чтобы ты присоединился к нам. Мне нужны такие люди, как ты, и у нас как раз есть свободное место.

– Взамен Оскара? – ядовито бросил Руслан, ляпнув первое, что пришло в голову. Ему требовалось время, чтобы опамятоваться. – Ты его дисквалифицировал за нарушение правил?

Захар удивился.

– Я не дисквалифицирую за нарушение правил, я перевоспитываю. Крайние меры только для безнадежных случаев. Оскар с характером, тут не поспоришь…

Руслан мог бы подыскать другое определение, более подходящее истеричному нраву пирата и его явно помраченному рассудку, но промолчал. Он старался привести мысли в подобие порядка и едва слушал Захара.

– …все же он мой брат. И его таланты пошли впрок этому месту. Он довольно способный мальчуган, ты и сам в этом скоро убедишься. Но, увы, – не без сожаления вздохнул Захар, – невероятно сложен. Его поступки меня порой сильно огорчают. Но ты лучше скажи, что думаешь о моем предложении.

– Ничего, – буркнул Руслан.

– Ты отказываешься?

– Подумай хорошо… – жарко прошептал на ухо голос из эротичного сна.

Руслан встрепенулся, повернул голову и встретился с голубыми глазами Жанны. Сирена обвила его руками за шею и приникла мягкими сухими губами к тому месту, где под кожей билась сонная артерия. Гибкие пальцы соскользнули с плеч и ласкающими движениями устремились по футболке вниз, на грудь, и ниже, на живот. Руслан вспыхнул ответным пламенем и вскочил.

– Не будь таким упрямым, – промурлыкала она, ничуть не обидевшись на то, как он резко сдернул ее руки, обошла диван и шагнула к Руслану, стройная и совершенная, как порочное видение. – Доверься мне, котенок…

Жанна коснулась его щеки, Руслан отстранился.

– Тебе говорили, что ты очень красивый? Твой взгляд пробирает меня до дрожи. Ну же, Руслан, отпусти себя…

Она попыталась притянуть его за голову и поцеловать в губы, но не смоглапреодолеть железное сопротивление.

– К чему эта скованность, чего ты боишься? Тебя удерживают внутренние кандалы приличий, но здесь не нужно соблюдать условности, милый… Или тебя смущают остальные? Так пойдем со мной, у нас есть место, чтобы уединиться. – Сирена прижалась к нему горячим упругим телом, погладила по груди и выдохнула на ухо, чтобы слышал только он: – Я буду любить тебя сильнее, чем кто бы то ни было. И так, как тебе захочется. Твои желания станут моим удовольствием. Позволь мне подарить тебе самую лучшую ночь в твоей жизни. Я очень хочу тебя, Руслан. Пойдем же…

Гибкие пальцы спорхнули с груди Руслана и умело перебрались под футболку. Обжегшись чувственным прикосновением, Руслан в панике выпутался из ее рук и отступил на шаг.

– Я не хочу применять к тебе силу, поэтому не трогай меня!

Она игриво выгнула бровь.

– Я не против твоей силы.

Руслан, растерянный и беспомощный, смотрел на нее в ужасе. Он не знал, каким образом пираты заполучили этих девушек, и мысль о том, что когда-то они были такими же заплаканными гостьями острова, как Лола, пронзала мозг и разжигала гнев. Он не мог это принять, для него это было слишком. Ему хотелось взять Жанну за плечи, встряхнуть и спросить, помнит ли она свою прежнюю жизнь, помнит ли родных и свой дом. Ему надо было знать, что их еще можно спасти, но когда он видел этот безотказный взгляд, в душе что-то обрывалось.

Руслан в бешенстве глянул на Захара.

– Если это все, я хочу вернуться обратно в клетку.

– Нет, это не все… – Ухо обдало горячим дыханием. Цепкие пальцы сжали плечи и легонько помассировали. – Хочешь втроем? – Невидимая кокетка прикусила мочку уха и потянула на себя.

Руслан вырвался и отступил на два шага. Второй сиреной оказалась рыжеволосая девушка из гамака. У нее были миндалевидные серые глаза и обольстительный голос, густой и сладкий, как мед. Черный топ открывал красивый плоский живот, в пупке блестел розовый камушек.

Соблазнительница одарила Руслана призывной улыбкой Цирцеи и протянула руку, приглашая за собой.

– Идем, красавчик.

– Нет, – прохрипел Руслан.

– Уверен? – промурлыкала Цирцея, опустила руку и повернулась к брюнетке. Сирены улыбнулись друг другу и слились в глубоком страстном поцелуе, сдабривая его нежными ласками.

Руслан стиснул челюсть, сжал кулаки, проглотил вязкий комок и порывисто обернулся к Захару.

– Вели своим людям увести меня обратно в клетку!

– Приспичило, да? – ехидно бросил Кочегар нарочито тихим голосом.

Сидящий по соседству Гарик прыснул, вытащил сигарету изо рта и взорвался громовым хохотом. Через мгновение к нему присоединились остальные. Сирены заливались весело, как проказливые студентки, но из-за Гарика их почти не было слышно. Хомский тряс плечами в беззвучном смехе, Захар лукаво улыбался, не сводя с пленника нечитаемого взгляда. И только шатенка оставалась серьезной. Повальное веселье отразилось на миловидном лице гримасой недовольства. Девушка обвела компанию надменным взглядом, едва заметно поморщилась и опустила взгляд обратно в стакан. Руслан не удостоился и крупицы ее внимания. Судя по выражению лица, соплеменники раздражали ее. Она даже не пыталась скрыть свое плохое настроение.

– Ты не хочешь? – уточнил Захар, когда подопечные угомонились и дружный смех перешел в отдельное хихиканье.

– Нет, – процедил Руслан, едва сдерживаясь, чтобы не схватить с мангала решетку и не заехать ублюдку по лицу.

– Вот бельмес! – крякнул Гарик.

– На нет и суда нет. – Хомский скрутил окурок в пепельнице и поднялся. – Ходи голодный.

Жестяной портсигар со стола исчез у него в кармане. Хомский подошел к сиренам и приобнял каждую за талию. Они встретили его довольными улыбками, протянули руки, прижались теснее. Троица вместе поднялась по ступенькам крайнего домика по левой стороне. Хомский открыл дверь, галантно пропустил девушек вперед, отсалютовал Руслану двумя пальцами и скрылся внутри. Решетчатые створки на окнах были распахнуты настежь, но свет в бунгало так и не зажегся.

– Присядь-ка.

Руслан не двигался.

– Присядь, Руслан.

Пленник опустился на диванчик, подался вперед и крепко сжал руки, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Руслан дышал глубоко, превозмогая ревущее в груди пламя, но буря хлестала огненными плетьми все сильнее и превращала в пепел последние остатки самообладания и благоразумия. На лице дергалась мышца, подбитый глаз чуть слезился и немного покалывал – возможно, в него попала соринка, – но до этого Руслану сейчас не было дела. Он старался нацепить маску хладнокровия, но понимал, что уже выдал себя, выставил на посмешище, и от этого приходил в неистовство.

Руслан очнулся от дружного смеха. Смеялась компания на другой половине стола. Кочегар взял прозрачную бутылку и подлил местного зелья себе и своей блондинке. Развеселая четверка опрокидывала стакан за стаканом и явно пока не собиралась расходиться. Они устроились поудобнее, улыбнулись друг другу и, не переставая чадить, приготовились ко второму акту комедийно-драматического спектакля. Обычные сигареты сменились самокрутками. Запах напоминал тлеющую траву, но с примесью чего-то сладкого, и хотя Руслан старался к нему не принюхиваться, он совершенно точно мог сказать, что не эту сладкую примесь уловил в химическом зловонии по прибытии в лагерь и потом целый день чувствовал в клетке.

– Почему ты не пошел? – поинтересовался Захар. – Девушки же звали тебя. На моем веку они еще никого так не упрашивали. Ты упустил возможность провести чудесную ночь, и это вне очереди. Мы отступили от правил на один вечер – ради тебя. Очень жаль, Руслан, но, будем надеяться, в следующий раз ты подумаешь дважды. Тебе интересно узнать наши правила? Одно из них касается очередности: ты имеешь право спать с двумя девушками не более одного раза в неделю. Такие ночи можно продавать или обменивать. Ребята, к примеру, любят играть на них в карты. Притом наслаждаться обществом одной из наших милых девушек ты можешь три раза в неделю. В сочетании с двойной порцией звучит неплохо, согласись? Но, как я вижу, тебя это пока не интересует. Наверно, твое сердце занято? Ты не обручен?

Руслан сдавливал пальцы с такой силой, что ломило в суставах. А вдруг эти девушки в прежней жизни знали пиратов и в какой-то момент доверились им, а потом…

– Видимо, нет. Дети есть?

– Тех, о которых он бы знал, – нет, – хмельным басом ввернул Гарик.

Компания засмеялась нестройным пьяным смехом. Послышалось женское улюлюканье.

– Чем ты занимаешься?

– В каком смысле? – Руслан зыркнул на Захара, как дикий зверь из угла клетки.

Пират смотрел снисходительно и понимающе, словно был старше не на десять-тринадцать лет, а на целое поколение. Руслан поспешил отвести взгляд. Не глядя на Захара, было легче удерживать в себе решимость, сопротивляться, огрызаться – и, главное, думать.

– Работа. Кем ты работаешь?

Руслан молчал.

– Яхта не твоя, значит, на жизнь не хватает? Я спрашиваю, потому что хочу знать, любишь ты свою работу или по примеру многих попросту в ней нуждаешься. Я бы мог понять твой отказ, если бы выяснилось, что там, на Большой земле, ты крупный воротила и сам себе хозяин. Но такие люди, тем более в твоем возрасте, не катаются на яхте родителей. За что же ты держишься, Руслан? За любимую должность, на которую учился пять лет? За удобную квартиру с хорошей мебелью? За неразделенную любовь к соседке? Или ты боишься, что здесь придется подчиняться моей воле и зависеть от моего мнения? Уверяю тебя, это не так. У нас есть свои правила, как и в любом другом месте, которое вправе называться цивилизованным, но я соблюдаю их наравне с ребятами. От этого зависит наша безопасность, благодаря этим правилам мы сидим здесь и едим жареное мясо, а не собираем жуков и червей. Правила есть фундамент любого общества, пусть даже состоит оно всего из одиннадцати человек. Но, согласись, Руслан, правил на материке гораздо больше. И все они так скучны и однообразны, что иной раз хочется свернуть себе шею. Разве тебе не надоело платить по счетам? Разве ты не устал от пробок и гула машин, от пыльного воздуха и грязных улиц? Неужели ни разу за всю жизнь не подумывал сбежать на необитаемый остров? Жить на свежем воздухе, питаться на свежем воздухе, спать на свежем воздухе. Просыпаться под шелест листвы и пение птиц, встречать утро на веранде с чашкой кофе. Заниматься любовью на пляже – и не в годовщину, а тогда, когда тебе самому захочется, с разными девушками, с одной или с двумя. Избавиться от глупых предрассудков, которые сдерживают естество человека, ощутить в себе новую силу, стать хозяином. И ты от этого откажешься?

– Проклятье, Шкипер! – пробасил Гарик. – Так сладко поешь, что я заново хочу оказаться здесь!

Он уже не вязал лыка. Веки приспустились, движения плыли по воздуху, но слова громыхали зычно и были переполнены возбуждением. Остальные поддержали его разболтанным смехом. Захар покровительственно улыбнулся.

– За свободу! – провозгласил Кочегар.

Лицо у него было красное, как после забега, на губах играла глуповатая улыбка, и все равно по сравнению с Гариком он был в лучшей форме. Взгляд осоловел, язык заплетался, но зато наполнить стакан, достать сигарету или чиркнуть зажигалкой он все еще мог с первого раза.

– За свободу! – хором подхватила пьяная компания. – За Понкайо! – И чокнулась деревянными чарками.

Бледное пойло ручьями потекло по заросшим подбородкам. Девушки пили аккуратнее, маленькими глотками, не с такой жадностью, как их спутники, но тоже были пьяны.

– Что думаешь, Руслан?

– Ничего, – злобно рыкнул пленник, глядя перед собой.

– Я не попрошу от тебя невыполнимого. Буду честен с тобой: мы не валяемся на песке от заката до рассвета. У каждого из нас свои обязанности, но их несравнимо меньше по сравнению с тем вагоном, который тащит за собой любой отпрыск Большой земли. Жаль, Денис отчалил… Он присоединился к нам несколько лет назад и мог бы многое тебе рассказать. Но ты видел его, видел, как он силен и уверен в себе. Ты видел, куда и с кем он ушел. Разве он плохо живет?

С галерки прилетел сладостный вздох. Кочегар посадил блондинку к себе на колени, запустил руку ей под блузку и, никого не смущаясь, ласкал грудь. Девушка сидела с закрытыми глазами, прильнув к пирату, и от удовольствия покусывала влажную губу.

По спине пробежала нервическая дрожь. Руслан, едва не передернув плечами от гнева, уперся руками в колени и рывком поднялся. Он больше ни минуты не мог оставаться здесь.

– Мне самому найти дорогу? – бросил он с ненавистью, не разжимая губ.

– Когда мне рассказали о тебе, когда я лично увидел, что ты сделал с Оскаром, я захотел встретиться с тобой. Мое мнение о людях всегда безошибочно. После нашей краткой беседы я понял, что ты собой представляешь. Ты не боишься меня, ты никого из нас не боишься, и я уверен, пригрози мы тебе смертью, ты не дрогнешь и не отступишься. Такой бойцовский дух мне и нужен. Я хочу видеть тебя в своих рядах, Руслан, и я тебя заполучу. Твое место здесь. Уверен, ты и сам это чувствуешь.

– Да чёрта лысого! – взъярился пленник.

Захар лукаво улыбнулся, точно ждал именно такой реакции.

– Ты согласишься со мной, когда заглянешь глубже в себя. Почему ты избил моего брата? В наказание за наглость? Или взяло верх желание причинить ему боль? Я знаю о твоем срыве, знаю во всех подробностях. И могу тебя заверить: это было не наказание. Ты хотел не покарать, а отплатить ему той же монетой. Ты можешь сказать, что это одно и то же, но на самом деле это не так. На мгновение ты обратился в дикого зверя, ты захотел порвать на части того, кто тебя разозлил. У зверя нет понятия о мести, он бросается на врага, даже будучи на привязи под контролем нескольких пар рук. Ты со связанными руками умудрился дать отпор и сломать человеку нос. И после этого ты будешь утверждать, что твое место не здесь? Не торопись отвечать. – Захар плавным жестом руки остановил поток невысказанного возмущения и смерил Руслана зондирующим взглядом. – Лучше подумай обо всем, что я сказал. Надеюсь, ты примкнешь к нам по своей воле, Руслан, иначе мне придется тебя заставить.

Захар кивком подозвал Кочегара. Когда тот верным псом встал рядом, командир притянул его за шею к себе и шепотом отдал на ухо какое-то распоряжение. Гарик был слишком пьян, чтобы конвоировать пленника, поэтому отрядили одного Кочегара.

– Будет сделано, Шкипер! – плутовато улыбнулся воспитанник, отстраняясь от командира.

Руслан поджал губы, но позволил развернуть себя и защелкнуть наручники. Его повели обратно в загон.

Кочегар вышагивал рядом на удивление твердо и уверенно для человека, который столько выпил. Руслан дернулся было в сторону, проверяя устойчивость пирата, но Кочегар отреагировал в мгновение ока, вцепился в него мертвой хваткой и рывком вернул на исходную.

– Не дергайся, коль зубы не лишние, – пьяно пролепетал он и хмыкнул, довольный закрученным словцом.

Кочегар немного переборщил, затягивая наручники: стальные браслеты впивались в кожу. Руслан терпел боль молча. Ему бы только добраться до клетки. Только добраться до клетки, чуток подождать, пока все угомонятся, и можно приступать. План остается прежним.

Глава 11

Громкая музыка вплелась в сон и вывела его на поверхность. Пленник вдохнул полной грудью запах костра и мяса, задержал его в себе и открыл глаза. Комната слабо отсвечивала отблесками уличного фонаря. Максим не сразу понял, где находится. Ему ничего не снилось, и в первые секунды после пробуждения показалось, что он лежит в своей кровати, а музыка доносится с улицы, где кто-то жарит шашлыки. В голове мелькали яркие изображения сочного мяса на шампурах, зажаренного вместе с луком и помидорами. Рот наполнился слюной, Максим сглотнул и облизнул сухие губы. Помутнение прошло сразу, едва взгляд различил в полумраке ромбовидное плетение оконной решетки. Он не дома.

Непродолжительная пауза, наполненная мягким стрекотанием цикад, взорвалась агрессивным постукиванием новой мелодии. Максим впал в задумчивость. Он не ждал никаких посиделок сегодня ночью, но это может здорово сыграть на руку. Пираты соберутся в одном месте, галдящая музыка заглушит остальные звуки, крепкий алкоголь и бурное веселье притупят бдительность. Рыскать по лагерю, пока его жители бодрствуют, не многим опаснее, чем после отбоя, когда вокруг царит безмолвие и любое неосторожное движение и проблеск фонарика могут выдать с потрохами. После отбоя лагерь погрузится во тьму: генераторы отключат в целях экономии топлива. Так зачем ждать?

Только бы Слесарь явился без вооруженного прицепа. Лучшего момента для побега и представить нельзя. Остальные заняты, сразу эскулапа никто не хватится. Если хмельные сородичи вообще о нем вспомнят, а не завялятся спать по окончании гулянки.

Максим хотел почесать зудящую скулу, но наткнулся на кровавый струп, вспомнил удар Оскара и допрос в лесу – почему он постоянно об этом забывает? – и тут же выкинул это из головы, чтобы не захламлять мысли всякой ерундой, держаться строго на главной задаче. Убедившись, что снаружи никто не топает своими тяжелыми ботинками, Максим полез под матрас за отмычкой с крючком. Ранение послушно помалкивало. Анальгетик взял дело в свои руки, боль отступила, и теперь ничто не мешает претворить замысел в жизнь. Если, конечно, еще не поздно. А вдруг поздно? Вдруг эскулап забыл, что собирался вывести пленника в туалет? Или приходил, когда Максим дрых без задних ног, махнул рукой и ушел? Не потому ли гулянка в самом разгаре, что пираты закончили с делами на сегодня и теперь расслабляются?

На улице горел фонарь, но его свет едва-едва пробивался сквозь плотную зелень. Максим зажег лампу на прикроватном столике и с отмычкой в руке потянулся к наручникам. Будет очень обидно, если Слесарь уже приходил, а он все бессовестно проспал, но снарядиться все равно не помешает. Максима не покидала уверенность, что еще не все потеряно. Пленника надо вывести в туалет, иначе он, как собака, до утра не дотерпит. Пираты должны это понимать.

Сон еще не до конца отпустил Максима, и потребовалось чуть больше времени для работы над фиксатором наручников, который он включил после дневной прогулки, чтобы эскулап ничего не заподозрил. Наручники тихо щелкнули и выпустили натертое запястье. Максим успел вскрыть замок, но отмычка сломалась. Когда вернусь домой, подумал он, первым делом пополню ее и свой запас швейных принадлежностей булавками экстра первого класса.

Лампа осталась гореть: раз не унесли обратно в уборную, значит, можно пользоваться. Чувствуя под ступнями прохладный линолеум, а под ладонью – гладкую рукоять трости, Максим поковылял к шкафу с медикаментами. По ушам ударило бешеное вступление новой композиции. У окна между шкафами мелодия звучала слабее. Максим разогнул последнюю булавку и вставил в замочную скважину. На вскрытие не потребовалось много времени, но булавка, словно бы не желая быть последней выжившей и отдуваться за остальные, на последнем нажиме шаловливых пальцев, открыв дужку, переломилась надвое. Максим подцепил ногтями торчащий обломок и попытался вытянуть, но тот не поддавался, проскальзывал. С губ сорвалось тихое ругательство. Максим отыскал хирургический пинцет, вытащил обломок и вместе со сломанной отмычкой для наручников отправил в окно. Больше булавок нет, но Максима это не тревожило, ведь у него есть хирургические инструменты.

Максим посторонился, чтобы не загораживать тенью полки в шкафу, и заскользил взглядом по стеклянным пузырькам с порошками для инъекций, вчитываясь в длинные названия. Отыскал нужный, наполнил шприц спиртом и через отогнутый стебелек в середине пломбы на резиновой пробке впрыснул в пузырек. Потряс до полного растворения и поковылял обратно к кровати, но перед этим прихватил еще три новых шприца меньшей емкости.

Едва плюхнувшись на разобранную постель, Максим ощутил в ноге тянущую боль. Она была как отзвук эха, слабая, не сравнить с той, которая мучила его сегодня вечером, заставляя сжимать зубы так, что они чуть ли не крошились, но все же неприятная. Похоже, во время дневной вылазки он перенапряг ногу. Но дальше придется дать нагрузку вдвое больше и станет хуже. Максим был готов. Сначала удрать, удрать любым способом, лечиться будет на свободе.

Набрав разведенное лекарство в новый шприц, Максим накрыл иглу колпачком и огляделся в поисках подходящего места, куда можно спрятать пузырек. Внезапно его осенило: конечно, под кровать. Максим нагнулся и поставил склянку на пол между стеной и ножкой кровати, туда, где стекло точно не блеснет, если рядом будет шарить луч фонарика. Пальцы наткнулись на пыльное металлическое крепление с четырьмя болтами. Кровать прикручена к полу, но чему тут удивляться? Глупо сажать пленника на цепь, пусть и больного, если сама кровать не закреплена. Максим хмыкнул. Он-то с самого начала не проверил, закреплена кровать или нет.

Максим вытащил из упаковки остальные шприцы и сунул под матрас под правую руку. Шприц с лекарством примостил под свободную левую руку. Обертки затолкал в изножье. Интересно, как пираты оплачивают вывоз мусора… Органами? Или живой рабочей силой?

Перебрав в уме все, что нужно было сделать и что сделал, Максим выдернул из-под себя пододеяльник, встряхнул и внимательным взглядом обвел пол: не осталось ли где ошметков от обертки или кусков булавки? Нет, ничего нет. Максим лег, накрылся до пояса и защелкнул наручники. Лампа погасла, комната погрузилась во тьму, слабо подсвеченную уличным фонарем. Теперь ждать. Если эскулап не явится, придется отложить до завтра, но сутки здесь равнозначны двум и за день может случиться все что угодно. Чем скорее они с Русланом выберутся, тем лучше. Лола там совсем одна. Когда пираты выползут из своего логова за дозревшей ежевикой или еще чем-нибудь, она рискует столкнуться с ними нос к носу.

Сменялись ритмы, постукивали хриплые басы. Чистый женский голос долго затягивал вместо куплета одну и ту же ноту, пока на заднем плане надрывались фальшиво-торжественные аккорды, но потом вся эта конструкция рухнула и закрутилась бешеным инструментальным галопом. Максим лежал с открытыми глазами, рассматривал на потолке кружевные тени от листвы и боролся со сном. Далекие взрывы смеха помогали стряхивать дрему, и если бы пираты смешили друг друга хотя бы каждые три минуты, Максиму не пришлось бы прикладывать усилий вообще. Чтобы не заснуть, он вслушивался в глупые напевы якобы даровитых исполнителей и считал промежутки между песнями. Какие-то он прежде ловил по радио в машине, другие слышал впервые. Неужели вместе с медикаментами, провизией и топливом пиратам и музыку поставляют? Максим не удивился бы, выяснись в итоге, что это свежие сборники хитов прошлого лета.

Ароматный дым раздразнивал аппетит. Желудок плаксиво стонал, огорченный безучастием хозяина. Максим втягивал в себя запах жареного мяса и не пытался отмахнуться от видений о шашлыках и бифштексах: они помогали одолевать сонливость. Отзвучало уже двенадцать композиций, притом довольно длинных, это значит в среднем прошло около часа. Несколько раз он едва не уснул, но громовые раскаты смеха вытягивали его обратно. Во время пауз между песнями он задерживал дыхание и весь обращался в слух, точно мог на расстоянии уловить движения пиратов и понять, чем они заняты и что собираются делать.

По мере того как опрокидывались стаканы, хохот доносился все чаще. Завыло новое вступление, затарахтели низкосортные басы, и молодой исполнитель под наигранно-мрачные накаты музыки притворно серьезным голосом затянул многострадальный монолог. Если медик не придет до того, как смолкнет последний на сегодня аккорд, его можно не ждать.

К тому моменту, когда стукнул металлический засов и затопали по линолеуму тяжелые ботинки, Максим уже раскачивался на пружинистых тросах крепкой дремы. Заслышав шаги, он открыл глаза и повернул голову. Мощный дальнобойный пучок света ударил по зрачкам, заставив их болезненно сжаться. Пленник зажмурился и прикрыл глаза рукой. Спустя пару минут, привыкнув к свету лампы, которую успел зажечь запоздалый гость, Максим прищуренно выглянул из-под ладони, увидел Слесаря и облегченно вздохнул. Ну, здравствуй, врачеватель. Я уж боялся, что ты не придешь. Ты один или оставил свой хвост на улице?

Слесарь вымыл руки и приступил к своей задаче. Сегодня швам уже не требовалась обработка, поэтому осмотр был поверхностный. Когда эскулап ушел в уборную ополаскивать градусник, Максим сунул руку под матрас, нащупал шприц и уже под пододеяльником двумя пальцами снял с иглы колпачок. В крови заиграл адреналин, сердце гулко заколотилось у горла. Максим сделал глубокий вдох и постарался расслабиться. Движения должны быть четкими и быстрыми.

Слесарь убрал градусник на место и шагнул к пленнику, чтобы отпустить его в туалет. При виде ключа от наручников Максим сжал шприц. Эскулап склонился над кроватью, дыша алкогольно-прокуренным смрадом, вставил ключ в замок и в ту же секунду получил укол под лопатку. Слесарь в панике отскочил и попытался дотянуться до места укуса иглы, но увидел шприц в руке пленника. Лекарство осталось – для первой инъекции его и не требовалось много.

– Что… что ты… мне ввел?.. – Эскулап с трудом заставлял язык ворочаться. Черные глаза сверкали в млечном сиянии лампы, как два обсидиана. Резко очерченные губы скривились, под скулами пролегли глубокие тени, лицо казалось худым и длинным, как у изъеденного болезнью страдальца. – Что… ты… ме… влёл…

Колени подогнулись, не в силах удерживать высокое крепкое тело, натруженное ежедневными заботами. Прежде чем упасть, Слесарь хотел что-то сказать, но изо рта вырвалось лишь несколько бессвязных междометий. Он мешком повалился на пол и затих.

Музыка продолжала отстукивать пустой мотивчик, наполняя сцену саркастической бравурностью. Ветер приносил дым костра, но запах жареного мяса уже не чувствовался. Видимо, ужин подошел к концу, это объясняет визит эскулапа. Использованный шприц с легким стуком упал на прикроватный столик. Максим повернул торчащий в замке наручников ключ, высвободил запястье и, перегнувшись через правый край кровати, встретился с лихорадочно блестящим взглядом. Слесарь бесхозным кулем лежал на боку с перекошенным от страданий лицом. Он не мог шевельнуться: любое движение отдавалось ужасной болью в мышцах.

Максим нащупал под кроватью склянку и набрал лекарство в новый шприц. Пузырьки воздуха он выгонял неумелым постукиванием, запоздало сетуя, что так сильно взболтал склянку при разбавлении лекарства. Накрыв шприц колпачком, поднялся и с тростью в свободной руке обошел кровать тяжелым хромающим шагом. Вторая инъекция должна закончить начатое. Максим сделал ее в то же место, под лопатку, но теперь вводил лекарство медленно и не вытаскивал иглу, пока не опустошил шприц. Безвольное тело тихо постанывало, мучаясь от боли. Черные глаза полыхали гневом и предвещали самые жестокие кары. Губы разомкнулись, но угрозы и проклятия застряли в напрягшемся горле. Максим изъял у эскулапа фонарик, бросил на кровать, затем глянул мельком время на его часах и со своими ботинками в руке вернулся обратно.

Исчезновение музыки заметил сразу, но значения не придал, решив, что эта обычная пауза между песнями. Он успел обуться и затянуть шнурки, но музыка так и не вернулась. На улице нежно стрекотали цикады. Максим поднял голову и глянул на окно между кроватями. Что, уже расходятся? Еще ведь и двенадцати нет, что же это за чаепитие такое? Подростки дольше кутят. Максим протянул руку и потушил светильник, чтобы не привлекать внимание тех, кто будет проходить мимо. Будем надеяться, сюда никого попутным ветром не занесет. Максим сделал уже слишком много и не видел смысла останавливаться. Он не сумеет оттащить и спрятать тело медика, да и любой, увидев отодвинутый засов, но внутри обнаружив только прикованного Максима, тотчас заподозрит неладное и проверит все углы. И близлежащую территорию в том числе. Слесаря найдут очень быстро.

Разведенная жидкость наполнила третий и последний шприц. Максим в одних трусах похромал к выходу, сжимая фонарик в одной руке и шприц в другой. Дверь приоткрыл рывком, чтобы не скрипела, втянул носом копченый воздух, но сигаретного дыма не уловил. Если бы сородич эскулапа покуривал где-то за углом, запах уже давно бы просочился в лазарет. Максим шагнул через порог, но фонарик включать передумал: по другую сторону забора, у входа во двор, горел самодельный уличный фонарь. Ночь была душистая и теплая, как в разгар лета, Максим даже не продрог. Убедившись, что во дворе никто не околачивается, он убрал пальцы с колпачка шприца, наполненного обезвреживающим зельем, и вернулся в лазарет.

Итак, эскулап внял его мысленным внушениям и явился без свиты. Вторую часть плана можно опустить и сразу перейти к следующему пункту.

Темноту просверливал яростный взгляд Слесаря, но Максим проковылял мимо, даже не повернув головы в его сторону. Переступив через охающее тело, неуклюже опустился на кровать, положил на столик обезвреживающее зелье, чтобы в случае чего успеть быстро схватить, затем нагнулся к эскулапу и не без труда стянул часы. Расшнуровал военные ботинки – Максиму они были без надобности, но иначе брюки не снять, – расстегнул ремень, сдернул штаны и футболку. Он действовал методично и спокойно, как лунатик, но понимал, что делает. Слесарь отрывисто поскуливал, Максим не обращал внимания и даже не пытался действовать аккуратнее. Он помнил, как эскулап остановил избиение Руслана, но слишком хорошо понимал его мотивы, чтобы не испытывать сейчас никакой жалости. Слесарь вмешался только из-за нежелания возиться с избитым пленником, по сотню раз на дню таскаться в лазарет, промывать раны и швы, мерить температуру, колоть антибиотики. Немаловажную, если не главную роль сыграл и страх перед последствиями за неподчинение приказам командира. Максим не собирался обманываться и строить воздушные замки благодарности на проблесках человечества там, где его не было в помине и быть не могло.

Портки длинного поджарого Слесаря оказались ему не по размеру. Максим не отличался высоким ростом, вдобавок за пять месяцев дрейфа сильно сбавил в весе, потерял налитые бицепсы и широкие плечи. Эскулаповская одежка обвисла на нем, как вещи старшего брата. Футболку пришлось заправить за пояс, чтобы не болталась, брюки подвернуть, а ремень затянуть на последнюю дырку. В карманах Максим нашел ополовиненную пачку сигарет, жестяной портсигар с самокрутками, кольцо с тремя ключиками, коробок спичек, зажигалку и пустую пачку из-под сигарет, но уже твердую: еще на пляже Максим заметил, что в такие пачки пираты складывают окурки. Ни рации, ни мобильника у эскулапа не оказалось, и Максима охватила легкая досада. Это было бы слишком просто, но мечтать не вредно. Наверно, уже поставили заряжаться на ночь.

Максим обулся и похромал к шкафам. Как хорошо, что больше не нужно возиться с отмычками. Один из ключей в найденной связке прекрасно подошел к замку. Подсвечивая фонариком, Максим обратился к заранее составленному в голове списку, отыскал баночку с обезболивающими пилюлями, склянки с порошком антибиотика, раствор для инъекций и бутылочку антисептика для обработки шва. Набрал шприцов, взял два стерильных бинта вместо марлевых тампонов, две упаковки перевязочных пакетов и рассовал все по карманам. Для вскрытия замков прихватил подсумок с инструментами для военно-полевой хирургии – выбрал из двух больший, где было много зажимов, пинцетов и спиц-зондов с загнутыми кончиками, – подобрал хирургические иглы, воткнул в петли-держатели внутри набора и повесил подсумок на пояс, пропустив через ремень. Можно было подумать, что Максим набирает слишком много, но кто знает, сколько замков придется вскрыть, прежде чем он отыщет и освободит Руслана?

За остальным добром, в том числе медицинским чемоданчиком для оказания первой помощи в полях – с бинтами, перевязочным материалом и прочим богатством, – Максим решил вернуться уже непосредственно перед отбытием из лагеря. Собирать в дорогу все необходимое он будет вместе с Русланом – и после того, как они найдут катер.

Слесарь лежал в одних трусах, тяжко вздыхал и мучительно постанывал, но не переставал сверлить Максима враждебным взглядом.

– Внеплановая сиеста, приятель, – пробормотал Максим, плюхаясь на кровать, но даже не понял и не запомнил, что сказал. Он прислушивался к своим ощущениям, к отголоску боли в ране и прикидывал, насколько медленно надо будет передвигаться, чтобы она не проснулась и не выступила в полный голос.

Обезвреживающее зелье Максим положил в верхний карман брюк, медицинские отходы бросил в мусорное ведро под столом между шкафами. В пузырьке на донышке осталось немного лекарства, но его не хватит даже на первую усмиряющую порцию. Максим обвел комнату лучом фонарика – и только убедившись, что его больше ничто тут не держит, поковылял к выходу.

Наконечник трости мягко постукивал по линолеуму. Максим двигался медленно – еще медленнее, чем прежде. Ранение слабо шептало тянущей болью, из-за усталости нога онемела и казалась тяжелой и чужой. Максим волочился, будто на исходе сил.

Прежде чем взяться за ручку двери, он выключил фонарик. На громкий стон корейца-медика, то ли приказывающего остановиться, то ли проклинающего на смерть, Максим даже не оглянулся.

Глава 12

Без двадцати двенадцать. Ночь укрыла небосвод черно-синим плащом с россыпью звезд, и рисунок Млечного Пути сиял на нем особенно ярко, словно вышитый серебристыми нитками с нанизанными алмазами. Максим нащупал на двери металлический засов и медленно загнал в гнездо. Кроме лазарета на участке больше не было построек, да и вряд ли здесь поместится что-то еще, и без того было тесно из-за скученных деревьев и плотных зарослей.

Максим задумался о том, где может быть Руслан. Чтобы не тратить время на выгул, запереть его должны были рядом с туалетом, то есть в непосредственной близости от жилой зоны. Или нет? Если его посадили в хижину вроде лазарета, с уборной в чулане, тогда он может быть в любом уголке лагеря, в том числе и за его пределами. В который раз Максим пожалел, что был без сознания, когда его привезли сюда, и не увидел лагерь при свете дня.

Вокруг уличного фонаря беспокойно вились мотыльки, недоумевая, почему небесное светило, по которому они привыкли ориентироваться, находится так близко. Максим проследил взглядом за гофром. Изолированный кабель взбирался по деревянному столбу фонаря, тянулся к соседнему двору слева и там при помощи натяжной муфты цеплялся за угол постройки, вплотную примыкающей к забору.

Тяжело опираясь на трость, Максим вышел с лазаретного участка проверить, что это за постройка, учуял знакомый химический запашок, но тут же обо всем забыл, едва в глаза ему бросился металлический засов на двери в высоком, чуть ли не под два метра, дощатом заборе напротив. Откуда-то справа прилетело возбужденное веселье довольных жизнью островитян. Кто-то расхохотался во все горло, басовито и пьяно, расходуя весь запас воздуха в легких, после чего завелись остальные. Безудержный регот смолк насилу. Гулянка еще не закончилась. Наверно, им просто надоела музыка, теперь они хотят послушать шутки и бородатые анекдоты, всласть посмеяться и посмешить сородичей, потренировать свое остроумие. Максим задумался. Пирушку не стали бы устраивать далеко от жилой зоны. Скорее всего, расположились прямо во дворе или по соседству с кухней. Оставалось надеяться, что лагерь не застроен по типу трущоб и не придется плутать по бесконечным узким проулкам, в которых ни развернуться, ни спрятаться. Но где же искать Руслана?

Максим спохватился, что до сих пор стоит на свету, как живая мишень, и поспешил скрыться за дверью. Металлический засов отодвинут – вряд ли Руслан внутри. Но вдруг пираты вспоминают о засове от случая к случаю? Если Руслана держат под замком в какой-нибудь постройке, задвижка на калитке нужна больше для собственного успокоения, и особого смысла в ней нет.

К запаху бытовой химии, который Максим почувствовал еще днем, примешался навозный душок. Что это за вонь? Откуда она исходит? В мягком отсвете уличного фонаря, стелящемся поверху забора, слабо различались очертания нескольких мелких сооружений впереди. Максим подождал чуток, не блеснет ли чей-нибудь фонарик, не мигнет ли свеча или лампа, и только после этого рискнул зажечь свет. Увидев будку туалета в углу и клетки вдоль забора, оживился и понял, что не ошибся и пленников на самом деле запирают рядом с местом для выгула. Всего клеток было четыре: тесные, с квадратным плетением, боковая стена и потолок из крепких досок. Максим проковылял чуть дальше и остановился, перебрасывая пучок света от одной клетки к другой. Пусто, но в ближней к туалету кто-то забыл флягу. Что это может значить? Вот самый подходящий уголок для пленников, почему же Руслана здесь нет? Куда его увели?

Сердце забилось быстро и тревожно, перед глазами вспыхнула сцена избиения: съехавший с катушек лейтенант накидывается на Руслана, сбивает в песок, ударом ботинка пресекает попытку встать… «Лежать, собака!» – шмякнуло в голове Максима.

Беглец очнулся, выпутался из плетей видения и заставил себя сосредоточиться. Пиратам запрещено калечить и убивать пленников. Но насколько крепка их сила воли, откажутся ли они от соблазна поквитаться с наглым пареньком? Нет, возразил себе Максим, она должна быть крепка. Наказывать каждого – на продажу никого не останется. А вдруг пираты занимаются отловом не столько ради прибыли, сколько ради удовольствия? Не об этом ли он думал на пляже? И продают через одного, оставляя себе на драчку самые лакомые куски, вкачиваясь перед этим неограниченными порциями алкоголя? Максим стиснул фонарик и заскрипел зубами. Руслан должен быть жив. Не исключено, что сильно избит, но жив. Не могли эти подонки удовлетвориться так скоро, не станут убивать его так быстро, растянут удовольствие. Надо отыскать его и поскорее! Бог знает, где и в каком состоянии его бросили, прежде чем отправиться кутить.

На фоне черно-синего звездного неба отчетливо прорисовывались купы деревьев по периметру двора и двускатная крыша хижины слева. Окно забито досками, веранда скособочена, стены облеплены мхом. Халупа, того и гляди, рассыплется от первого же удара непогоды. Если здесь кто-то и жил раньше, сейчас эта развалюшка годится разве что для сарая. Может, ее используют вместо каземата? Но при наличии четырех клеток на улице зачем отдельное узилище? Или она для пожитков?

Максим шагнул к халупе, оценивающе глянул на щербатые стены, скользнул фонариком по одинокому стулу в углу веранды и замер у двери с металлической задвижкой. Все-таки он был прав насчет каземата… Но Руслана там нет: засов отодвинут. Максим вздохнул, но все равно решил заглянуть.

Справа от входа, отделив примерно с четверть комнаты, от стены до стены протянулась деревянная клетка. Максиму это почему-то напомнило псарню. Не хватало только перегородок внутри да мисок в уголке. В окно напротив двери с любопытством заглядывали подпирающие забор густые кусты. Шлифованная ромбовидная решетка на окне и квадратное плетение клетки выглядели новее и крепче всей хижины. Под потолком тускло блестела седая паутина с неподвижными сенокосцами. На полу среди комьев пыли лежали съежившиеся черные листья и мертвые мотыльки. Из-за плотной растительной завесы здесь было свежее, чем на улице, и темнее, чем в самой темной бочке.

Максим закрыл дверь одновременно с первыми ударами аккордов новой песни. Затопали электронные, отвратительно фальшивые басы, затараторил исполнитель – и понеслась свистопляска. Интересно, зачем пиратам понадобился антракт… Максим помедлил и вышел из-под навеса веранды. Луч фонаря высветил деревянную стену строеньица напротив, забившегося под зелень, как под зонт. Это была квадратная постройка с плоской крышей, на первый взгляд без окон и дверей, но куда в лучшем состоянии, чем ее замшелая соседка. По крайней мере, стены не выглядели так, словно жить им осталось до первого сильного ветра.

Дверь нашлась с правого торца, ближе к клеткам, и открылась с легким скрипом. Замков и задвижек не было. Строеньице могло уместить не больше пяти человек за раз и в лучшие свои дни наверняка служило для сельскохозяйственных или складских нужд. Сейчас его использовали явно для других целей. На окне решетка, рядом грубо сколоченный стол с несколькими простыми стульями, по центру стола знакомая светодиодная лампа «летучая мышь». Столешница испещрена бороздами от ножа. Максиму стало не по себе. Комната как будто специально для пыток… Пошарив фонарем по стенам и полу, он помедлил чуток и со смутой в голове прикрыл дверь.

Этот двор полностью отведен для пленников, думал Максим, ковыляя к выходу. Здесь их держат, здесь же выгуливают и здесь наказывают. Где еще взгревать наглеца за дерзость, как не в пустой каморке со столом для переговоров и стульями для зрителей? Почему же нет Руслана? Или на весь лагерь это лишь часть парка аттракционов?

Энергичная музыка доносилась до Максима с удивительной четкостью. В биении, дребезжании, бестолковом кружении электронных аккордов звуки хаотично перемешивались и становились чем-то, что некоторыми воспринималось как мелодия. Музыка скрывала передвижение Максима – и она же втягивала в себя шаги пиратов, делая их частью басов, частью аккордов и беспорядочного наслоения. Максим не хотел привлекать внимание шатающихся по лагерю пьяных супостатов, поэтому включал фонарик только по необходимости. Это его и спасло. Лишь благодаря тому, что сам он двигался в темноте, ориентируясь на отсвет уличного фонаря, Максим заметил приплясывание белого света под калиткой.

Сердце стукнулось в грудную клетку, как в глухую стену, тело бросило в жар. Времени на поиски другого места для пряток не осталось. Не щадя больную ногу, Максим резво захромал к уборной, вклинился в заросли между будкой и забором, стер с лица паутину и замер. По руке в панике пробежал крупный паук. Максим стряхнул его, словно капли воды, громко зашелестев при этом кустами, прислонился спиной к сырому забору и сосредоточил все силы на удержании равновесия. Пираты весьма кстати снова завели свою шарманку.

Музыка стала громче: это распахнулась дверь на участок. Больную конечность ломило и тянуло. Она совсем отяжелела и теперь ощущалась вдвое больше здоровой, как сделанный не по меркам протез. Максим перенес вес на здоровую ногу, но это не помогло унять боль.

– Не сюда! Меня держали не здесь!

Максим не поверил ушам. Это Руслан?.. Отрывистые слова дробили музыкальный галдеж, голос звучал резко, будто скрежет ножа по точильному камню. В нем было столько бешенства, что Максим напрягся, опасаясь, как бы возникшая заминка не перешла в потасовку.

Руслан отказывался идти дальше, требовал вернуть его в клетку.

– За шкирку тебя затащить? – полюбопытствовал кто-то пьяным голосом, в котором не было ни капли злобы.

Руслан огрызался и настаивал на своем. Послышалась возня, предшествующая драке, ночной воздух запыхтел, раздались звуки ударов. Непослушного пленника сбили с ног и отпинали с веселыми матюгами и квакающим смехом. Луч фонаря прыгал по забору, словно театральный прожектор во время переполненной действием сцены, метался по клетке возле уборной, шарил в кустах рядом с притаившимся беглецом. Фонарик выплясывал в гордом одиночестве, но Максим не был уверен, что по другую сторону калитки не чадит второй конвоир.

Довольно скоро экзекуция прекратилась. Фонарик угомонился, и послышалось пьяное бормотание. Максим не различал слов, но по тону уловил, что пират насмешничает. Руслан выстегивал ответы едко и злобно, порыкивая, точно сбитое животное под грязным сапогом охотника. В этой злобе не было ни отзвука страха – одно лишь нежелание подчиняться чужой воле. Пират снисходительно хихикал, пока не вспомнил, зачем пришел.

– Иди, куда говорят, коль зубы не лишние!

Довольно долго ничего не происходило. Неужели останется сторожить, подумал Максим и сверился с часами. Выяснилось, что прошло всего пять минут.

Хрястнул металлический засов. Послышались твердые шаги, которые Максим поначалу спутал с шагами Руслана: слишком уж бодрые они для хмельного конвоира. Но Максим не поддался заманчивой идее высунуться и проверить. Неизвестный остановился и двинулся к уборной. Беглец перехватил трость и приготовился нанести меткий оглушающий удар по голове, но расслабился, услышав мягкий стук дверитуалета об косяк.

Изнутри донеслось притопывание и возня. Пират смачно рыгнул и чему-то засмеялся. Взвизгнула ширинка, хлопнул стульчак, и после недолгого копошения пират вышел из уборной. Чиркнула зажигалка, ноздри защекотало сигаретным дымом. Больная нога затекла, надо было срочно изменить положение, но Максим слился с «зеленкой» и не подавал признаков жизни.

Выглянуть он рискнул спустя минуты две после того, как с притворившейся калиткой схлынул поток беспорядочных аккордов и по двору перестали скакать лунные блики фонарика. Максим вытащил из кармана часы и нажал кнопку подсветки. Пять минут первого. Он не знал, как долго истязали товарища, где он был и почему его посадили в псарню вместо того, чтобы вернуть в клетку на улице, но куда бы и зачем его ни забирали, на сегодня с воспитательными работами покончено.

Максим разминал ногу, прислушиваясь к фоновому дребезжанию музыки. Выждав с четверть часа на случай, если конвоир что-то забыл, беглец сжал трость и с горем пополам выбрался из укрытия. Вылезти оказалось намного труднее, чем залезть, словно за то время, что он отсиживался, местность успела измениться и порасти непролазными дебрями. Ступив на твердую грунтовую прогалину, Максим перевел дух, смахнул с шеи еще одно испуганное насекомое и похромал к псарне.

Несмазанный засов поддавался нехотя и натужно скрипел. Максима встретила непроницаемая темнота и постукивающее музыкой молчание. Луч фонарика скользнул по деревянной клетке справа и выхватил из угольного мрака неподвижную фигуру. Руслан сидел на полу, прислонившись спиной к стене и обхватив голову руками. Скрежет засова не привлек его внимания, свет фонаря не стряхнул оцепенение, даже перестук прорезиненного наконечника трости вместе с хорошо уловимым прихрамыванием не заставил позабыть о своих мыслях.

Максим прикрыл дверь и поковылял к товарищу.

– Руслан?

Пленник не шелохнулся. Максим замер в метре от клетки.

– Руслан, ты меня слышишь? Это я, Макс.

Не получив ответа, Максим нахмурился и вгляделся в скрюченную фигуру.

– Ты узнаёшь мой голос? Посмотри на меня.

Руслан убрал руки, поднял голову и взглянул на него через спутанные пряди волос, угрожающе и зло, точно приготовившись к смертельному выпаду. Рот съехал в сторону, из свежей ссадины в уголке губ сочилась кровь. Разлитый по белку кровоподтек, зачернив глаз, придавал Руслану довольно устрашающий вид, вплетая в его облик что-то нечеловеческое.

Не выпуская трости, Максим одной рукой неуклюже перевернул фонарик и посветил на себя.

– Видишь? Это я.

– Макс! – Руслан вскочил и порывисто бросился вперед, но совсем забыл о клетке, ударился в нее и едва не рухнул на пол.

Максим отшатнулся, настороженно изучая друга. На лбу и в уголках губ застыли жесткие морщинки недавнего гнева, избитое лицо выглядело скуластым и казалось прозрачным, восковым: тронешь – и палец пройдет сквозь кожу. Глаза горели таким отчаянием, такой болью, словно изнутри его пожирал огонь смертельной болезни. Руслан был не похож на самого себя, и дело тут не только во внешности. Он даже смотрел иначе, потерянно и злобно, бесконечно злобно, и радость встречи не могла погасить это исступление. Что с ним сделали?

– Макс! – Руслан схватился одной рукой за прутья, а второй потянулся к товарищу, потянулся кончиками пальцев, потянулся всем существом, как отчаявшийся узник, спустя годы заточения впервые увидевший кого-то помимо жестоких надзирателей.

Максим отступил и направил луч фонарика ему в лицо. Руслан зажмурился и отвернулся, но Максим успел заметить, что зрачки у него нормального размера. Медленно приблизившись к клетке, он взял Руслана за руку и крепко сжал.

– Не верю, что ты здесь! Я думал, ты мне чудишься! Как тебе удалось? – лихорадочно шептал Руслан. Он просунул через прутья вторую руку и стал ощупывать друга, трогать одежду, прикасаться к лицу и волосам, точно желая убедиться, что Максим не галлюцинация, что он здесь, во плоти, живой.

Максим незаметно пробрался пальцами к запястью Руслана. Пульс у него скакал, как во время припадка, руки обжигали огнем.

– Тебе ничего не вкалывали?

– Кажется, да… Днем я отключался… Когда очнулся, нашел маленькую точку на плече. Но никаких изменений в себе вроде не уловил… Может, это обезболивающее? Не уверен впрочем…

– А сейчас как себя чувствуешь? Тебе не жарко? – Максим коснулся его лба, горячего и влажного.

– Нет…

– Пить хочешь?

– Не особо.

– Как меня видишь? Может, перед глазами двоится? Или круги какие-нибудь цветные, световые завесы, пульсирующие точки?

– Нет, ничего нет. Почему ты спрашиваешь?

– Ты в клетке сидел? На улице? – Максим не выпускал его руку и продолжал следить за поведением пульса.

– Да, они привезли меня на катере. Завязали глаза…

– А вода, что в клетке? – допытывался Максим. – У нее никакого странного привкуса не было?

– Я не пил ее. Но я съел мясо… с макаронами… – Руслан говорил виновато, в голосе отчетливо слышались угрызения совести, что немало удивило Максима.

– Как давно?

– Не знаю, меньше часа назад. Прости, я не выдержал… Мне так ничего и не принесли за весь день, поэтому когда они поставили передо мной тарелку…

– Ты был на их сейшене? – догадался Максим.

– Да, я… Они отвели меня куда-то, и я… Это было похоже на пляж, но я не уверен. Там очень зелено и стоят бунгало, как будто курортные… знаешь… как у нас в Немерчике.

– Они поставили перед тобой уже наполненную тарелку?

– Нет, наложили из кастрюли.

– Из общего котла? Прямо при тебе?

– Да…

Максим перевел дух. Лихорадка у Руслана скорее нервного происхождения, и богатое содержимое медицинской кладовой к ней отношения не имеет.

– Думаешь, они что-то подмешали?..

– Нет, раз из общего котла, то не думаю, – уверенно ответил Максим и стиснул его руку. – Не бойся. Если что почувствуешь, скажи мне. Я знаю, как вывести из организма эту дрянь.

– Макс… – Руслан придвинулся вплотную, губы его дрожали. – Там девушки… Пять девушек и все они… Знаешь, они там с ними… Они такие же… Эти ублюдки ловят девчонок. Они ловят их, чтобы… Они как-то… как-то промывают им мозги или подсаживают, чтобы потом…

Значит, сабантуй не обошелся без женщин. «Твоя ночь теперь моя». Пираты заключили пари: вернется беглец после того, как дал деру, или нет. Максим не помнил, кто и кому бросил эти слова, он услышал их незадолго до того, как отключиться, и даже не смог бы описать голос, но теперь понял их значение. Понял и не удивился. Сколько бы власти, свободы и оружия ни предложили мужчине, он не согласится, если будет лишен доступа к женщинам. Кем бы ни был этот Шкипер, он знает, как держать своих выкормков в узде и не дать им перегрызть друг другу глотки. На пляже, когда Оскар едва не кинулся на корейца-медика, Максим думал иначе, но там, похоже, был другой случай и диагноз другой.

Луч фонаря выхватил дикий взгляд товарища, и Максим понял, что необходимо как можно скорее вытащить Руслана из клетки и вывести на свежий воздух.

– Дай-ка я посмотрю, что здесь. – Максим выпустил его руку, подался назад и посветил на решетчатую дверь, в деревянный короб которой пираты предусмотрительно врезали сувальдный замок. Плохо. Булавками да иголками такой не вскроешь, нужны инструменты, а у Максима из подходящих есть только спица. Где искать остальное?

– Ключ на стене.

Максим поначалу даже не понял. Руслан повторил и для пущей наглядности указал куда-то вправо. Максим повернулся и увидел на стене рядом с выходом шнурок с ключом. Сколько же раз пираты по пьяной лавочке теряли ключи, а потом срезали замки, пока чью-то светлую голову не озарила мысль держать их поблизости?

Руслан в нетерпении переступил порог и сгреб друга в объятья. Максим похлопал его по спине. От Руслана пахло костром, потом и несвежей одеждой.

– Макс… Спасибо за все, что ты сделал для нее. Мне страшно подумать, что было бы, если бы не ты. Я забыл, совсем забыл о ее сумке, понимаешь? Прости меня… Я должен был вспомнить, но услышал твое предупреждение и все… Все остальное как отшибло. Я думал только о том, что Лола осталась на яхте одна.

Максим отстранился.

– Ты не мог учесть все сразу. Начни ты возиться с вещами, до яхты бы не добрался. И не успел бы предупредить Лолу. Она ведь и так ушла у них под носом, я прав? Ей пришлось плыть под водой?

– Откуда ты знаешь? – удивился Руслан.

– Она побежала за мной и отыскала в лесу. Я до сих пор не понимаю, как ей удалось. Она была насквозь мокрая… Я отдал ей рюкзак, часы и зажигалку.

– Значит, она не осталась без теплой одежды и сможет развести огонь, – с облегчением вздохнул Руслан. – Но ни припасов, ни посуды… – тут же добавил он горько, с тревогой. – Мне бы сообразить и хотя бы кружку ей в карман сунуть, прежде чем отправлять с яхты, – сокрушался товарищ. – Или нож… Она ведь резала грибы, когда я пришел. Но я не догадался…

– У тебя было намного меньше времени, чем у меня. Она бы не успела уйти, если бы ты стал набивать ей карманы. Ты все сделал правильно, не сомневайся.

– Я поначалу сам хотел отвезти ее, но побоялся засады. Она ушла в последнюю минуту, прямо у них под носом, тут ты прав… Нырнула, когда они уже подъезжали.

В отсвете фонарика Руслан пристально вглядывался в ногу товарища.

– Как ты себя чувствуешь?

– Жить буду. Меня подштопали.

Руслан одной рукой притянул Максима к себе и снова обнял, но сразу отпустил.

– Я чуть не рехнулся, когда ты побежал… Ты знал, что в тебя будут стрелять?

– Да. Но им запрещено калечить и убивать пленников. Ты не слышал, как их лепило говорил об этом?

– Слышал краем уха…

– Я был готов к тому, что по мне откроют огонь, но не сомневался, что стрелять будут по ногам.

Максим сумел придать голосу нужную твердость. Он до сих пор не был уверен, хотели его прикончить или нет. Запрет калечить и убивать пленников еще не значит, что в беглецов не приказано стрелять на поражение. Максим предпочитал об этом не думать и не делиться своими догадками и сомнениями.

– Но как же ты выбрался? Где ты был?

– Меня держали в лазарете. Приковали наручниками к кровати, но я вскрыл их. Перед тем как отдать Лоле рюкзак, еще до того как она пришла, я вытащил пару булавок. – Максим умолчал, в каких условиях его держали и что за этим крылось. – Лазарет снаружи запирается, на окнах решетки. Наручники были только одной преградой, я бы не смог сбежать, просто сняв их, но мне подсобил наш друг кореец.

– Он помог тебе? – оторопел Руслан.

– Да, но только ты ему не говори, он сам не знает. Я всадил ему шприц с нейролептиком. Видел бы ты, сколько у них там добра. Запаслись на две жизни вперед.

– Так он еще в лазарете?

– Слесарь? Где ж еще… Лежит, скулит.

– Он что, в сознании?

– Да, но обездвижен и пролежит так еще часов двадцать.

– Но если его хватятся, – заволновался Руслан, – они первым делом проверят лазарет!

– Кто его хватится? Если никто не ужрется до белой горячки, он никому не понадобится. Сегодня им точно не до него.

– Как ты можешь быть уверен? Когда медика начнут искать и обнаружат в лазарете под тем… лекарством, которым ты его накачал, пираты встанут на уши, начнут бегать по лагерю… Поднимется тревога, мы не сможем к ним подобраться. А нам во что бы то ни стало нужно захватить одного, чтобы он отвез нас обратно.

– Погоди-ка, – Максим коснулся его локтя. – Ты собираешься просить одного из этих ублюдков отвезти нас?

– Я не собираюсь просить! – жестко надавил Руслан.

– Я понимаю, но суть от этого не меняется. Ты считаешь, они поддадутся угрозам? Я бы не стал верить им на слово и уж тем более доверять катер, если уж на то пошло. Не думаю, что получится запугать кого-то из них оружием. Да они спят в обнимку с калашами, как пить дать. Сам посуди. Если мы выберемся, их сладкой жизни придет конец. Чтобы нас вернуть, они пойдут на любой финт, даже на самую последнюю дурость. Я на сто процентов уверен, что они способны на все.

Руслан погрузился в молчаливую задумчивость. Не желая понапрасну расходовать аккумулятор фонарика, Максим погасил свет, поэтому ребята стояли в кромешной темноте и прислушивались к интонации друг друга.

Когда Руслан вновь заговорил, голос его звучал уже не так уверенно.

– Самим нам не выбраться отсюда.

– В чем проблема уйти пешком?

– Нас привезли по реке.

– Да? – заинтересовался Максим.

– Но я ничего не видел, – с досадой признался Руслан. – Эти сволочи завязали мне глаза.

– Не страшно. То, что нас привезли по реке, еще не значит, что с южной половины острова нет выхода. Катером они могут пользоваться просто потому, что так быстрее.

– Я думал об этом сегодня днем, когда пытался понять, как им удалось подобраться к нам так незаметно. Ведь я все время был на берегу и сразу бы заметил катер или лодку. Поэтому мне пришло в голову, что через горы должен быть проход… пещера…

– Именно. Даже если лагерь стоит у воды, не думаю, что будет сложно перебраться на другой берег.

– Но чтобы перебраться на другую сторону острова, мы должны четко знать координаты перехода! А мы не знаем.

– Зато мы знаем нужное направление, а это уже полдела. Найдем переход сами.

– С твоей ногой?

– А что с моей ногой? У меня обычная царапина. Ходить-то я могу.

– Неизвестно, какое придется покрыть расстояние. Нельзя бездумно тратить время и бродить по острову в поисках того, чего может и не быть. Надо точно выяснить, есть проход через горы или нет. А как это сделать?

– Поискать карту… – вырвалось у Максима прежде, чем он успел обдумать эту мысль.

– Не думаю, что у них есть карта здешних мест.

– Чем черт не шутит? – не сдавался Максим. – Будь я на их месте, начертил бы вручную, лишней точно не будет.

– Может, спросим у девушек? Они подскажут, как выбраться.

Максим ответил не сразу.

– Руслан, что именно ты видел?

– Я не хочу это описывать! – процедил товарищ.

– Ты сказал: «они такие же». Это мало похоже на принуждение, согласись.

– Я ведь уже объяснил: их как-то заставили! Может, подсадили, я не знаю, но знаю, что вынудили!

– С чего ты взял?

– По-твоему, как иначе?!

– Тише… говори шепотом. По-моему, все гораздо проще и они здесь по своей воле.

– Ты не можешь быть уверен!

– Мы оба не можем. Но ты должен понимать, что просить у них помощи нельзя. Если они «такие же», нас выдадут с потрохами. Стоит нам только приблизиться – и вою будет на весь лагерь. Или прикинутся ангелочками, заведут нас куда-нибудь и сдадут своим без лишней мороки.

– За кого ты их принимаешь?

– За местных. – Максим пожал плечами, но Руслан этого не увидел.

– Они не местные!

– Повторюсь, мы этого не знаем. Почему ты думаешь, что их вынудили здесь остаться? Может, заказали из какого-нибудь вертепа?

– Один из пиратов – гражданский! Они набирают людей из туристов!

– Угу, а остальные тоже прикормлены?

– Может, и остальные! – Шепот Руслана пронизывался высокими частотами раздражения и негодования.

– Ты не знаешь. И я не знаю. И насчет девушек мы не знаем.

– То есть мы просто уйдем? Уйдем и оставим их этим выродкам? А они заберут их, перевезут куда-нибудь и продолжат…

– Руслан, послушай. – Максим положил руку ему на плечо. – Это палка о двух концах. Спорить можно до бесконечности, но опираться нужно на реальное положение дел. По своей воле они здесь или нет, сейчас они с этими отморозками заодно. Мы не сможем обратиться к ним за помощью и не сможем помочь, не рискуя при этом попасться и оказаться за тройными замками, из-под которых нам уже точно не сбежать. Мы должны выбраться, потому что там, на свободе, остался человек, который нуждается в нас. Я не уверен, что местным девушкам требуется наша помощь, но я точно знаю, что она необходима Лоле.

Руслан молчал так долго, что Максим неволей напрягся. Не уловил ли товарищ движение снаружи, не прислушивается ли к чьим-нибудь шагам? Но со двора не доносилось никаких посторонних звуков, кроме гудения музыки.

– Я тебя понял, – наконец произнес Руслан. – И ты прав.

Максим по-братски похлопал его по плечу.

– Давай сделаем так. Поищем карты и попробуем выяснить, что представляет собой эта половина острова. А если не найдем… – Максим помедлил. – Я тут подумал… Может, нам удастся протиснуться между скалами? Ты говорил, в этой части Понкайо бухт немерено? Вдруг река выведет нас к одной из них?

– Они все окружены острыми камнями. Не подберешься.

– Но вы с Лолой осматривались вскользь, правильно? В общем, пока не будем загадывать. Посмотрим, что навигатор скажет. Значит, что ищем в первую очередь? Карты, катер и…

– Мобильник. Или радиостанцию. Не могут эти скоты быть полностью отрезаны от мира.

– Согласен.

Глава 13

11 сентября, 2008 год


Инга залпом допила пальмовую брагу на дне деревянного стакана и поднялась с кушетки, но Захар с цепкостью хищника схватил ее за руку.

– Куда собралась?

– Налить вина.

– Нет. – Он рывком усадил ее обратно. – Хватит с тебя на сегодня.

Инга перехватила враждебный взгляд Каролины и отвела глаза. Ни с кем из соседок узница так и не свела знакомства и за все время не перебросилась ни словом. Открытое презрение, невыраженное вслух, но прямым текстом написанное на породистых лицах, умертвляло всякую надежду найти в их душах хоть каплю сострадания, не говоря уже о том, чтобы перетянуть на свою сторону. Отторжение гордых сирен чувствовалось на расстоянии. Пылкие сердца давно переполнились жгучей смесью ревности и злобы на почве утраченного к ним интереса со стороны предводителя пиратов. И все из-за нее. Впрочем, Инге нечего было возразить. Даже она заметила эту разницу температур. Когда-то Захар позволял девушкам виснуть на себе, как на фруктовом дереве; на вальпургиевых гулянках попеременно целовался то с одной, то с другой, сажал к себе на колени и преспокойно разговаривал с воспитанниками, пока сирены забирались пальцами ему под футболку, ласкали, гладили по спине и груди, целовали в шею. Сколько раз это происходило под боком у Инги, когда она сидела рядом с Захаром, не имея возможности уйти…

Теперь все по-другому. Захар не только перестал навещать сирен, но даже от проявлений страсти на публике отмахивался с раздражением. А когда бывал не в духе, позволял себе выражения покрепче. Сегодня он сделал исключение, но только ради «гостя». Захар хотел продемонстрировать все плюсы жизни в стае, под пологом всевластия и приволья, – если только речь не шла о том, что безраздельно принадлежит вожаку. Захар сам подозвал Жанну, первым ее приласкал, а она и рада: сразу расцвела, прильнула к нему и не отлипала, пока не привели Руслана. Вряд ли она догадалась, что Захар всего лишь воспользовался ее слепой влюбленностью и безграничной преданностью. Но пусть даже и догадается – что с того? Против своего идола она бессильна.

В обычное время на междусобойчиках Захар вел себя иначе и вовсе не был таким спокойным и терпимым, как сегодня. Давно исчезли ласки, прежде в изобилии припасенные для каждой сирены, больше не срывалось с уст главного обольстителя трепетных нежностей. Лишь страх вызвать негодование Захара и потерять теплое место удерживал оскорбленных девушек от жестокой травли виновницы. Чтобы отвести душу, они со злорадством перемывали ей косточки. Неподвижно сидя на веранде за ромбовидным плетением решетки, Инга легко оставалась незаметной и слышала все. При каждом удобном случае сирены поминали ее в разговоре. Каждая деталь ее внешности, каждое насильно выуженное за столом слово, каждое действие служили поводом для глумливых пересудов. Инге все это казалось несерьезным, но в то же время ее снедала грусть. Неволя, понукание, угрозы и поломанная судьба – всего этого для них как будто не существовало. Ее оков они упрямо не замечали. Даже когда Инга еще не знала, каким способом пираты заполучают себе девушек, при виде слепого обожания и безотказного служения последних узница понимала, что просить соседок о помощи бесполезно. Теперь об этом нечего и думать.

Инге не разрешали много пить, поэтому оставалось только сидеть и молча слушать. В конце концов она все-таки запомнила имена и лица и даже стала различать присутствующих по голосам, что освобождало ее от необходимости поднимать глаза. Инга вполне прожила бы и без визуального знакомства с приспешниками и воздыхательницами своего душителя, но что еще делать, пока остальные обжимались, вусмерть напивались, несли ересь, хохотали как сумасшедшие или спорили до хрипоты? Только слушать, превозмогая головную боль, и ждать, когда удастся наконец отпроситься. К счастью, теперь Захар бывал не столь категоричен, если она просилась в дом, и при удачном стечении обстоятельств, таком, например, как совпадение лунных дней или расположения звезд с настроением палача, ей удавалось добиться желаемого.

– Можно мне в дом?

Захар обсуждал с развеселой пьяной братией пойманную добычу и одним глазом посматривал на каморку, в которой скрылся любимчик Хомский. Самый верный. Самый надежный. Самый интересный. Вышколенный до блеска, избавленный от всего лишнего, идеальный выкормок. Однажды взглянув на него чуть внимательнее обычного, Инга неожиданно для себя поняла, что этот молодой светлоглазый пират с хвостиком на обритой голове и отращенной светло-русой бородой в косичках по иронии судьбы похож на норманна. И кто после этого скажет, что у Захара нет чутья?

Сегодня Захар едва взглянул на Ингу, не говоря уже о том, чтобы приобнять или поцеловать, как бывало прежде. После истории с Феликсом он перестал прикасаться к ней у всех на виду, и это единственное, что делало необходимость присутствия на вальпургиевых гулянках чуть более терпимой.

Обращенного к нему вопроса он, казалось, не услышал. Но Инга знала, что глухим Захар прикидывается нарочно, чтобы она повторяла и просила все по нескольку раз. К этой игре он пристрастился после нового года и теперь не упускал случая унизить Ингу своим пренебрежением.

– Захар?

Он ввинтил в нее жесткий взгляд, словно Инга опять в чем-то провинилась. Сведенные над переносицей брови не сулили ничего хорошего.

– Ну что опять?

Хоть сирены и потеряли расположение своего безмерно обожаемого властелина, к Инге оно не перешло. Раздражение он в равной степени срывал на нее и на девушек, но по разным причинам. Сородичам доставалось меньше всего.

– Я могу пойти в дом?

И снова пришлось ждать ответа.

– Иди, – рубанул пират.

Но только узница хотела встать, он снова вцепился ей в руку. Инга не испугалась и не удивилась. Захару было жизненно необходимо напутствовать ее какой-нибудь острасткой. Незаметно для остальных он дернул ее к себе и у самого уха медленно и отчетливо проговорил на частотах до того низких, что голос завибрировал:

– Не вздумай лечь спать. Эта уловка больше не сработает.

Инга не ответила, поднялась, втиснула пустой стакан между разделочной доской и своей тарелкой и быстро выскользнула из-за стола, пока Захар не передумал и не заставил сидеть до конца попойки. Настроение у него теперь менялось чаще направления ветра: не уследишь. Инга поспешила к скворечнику. Вслед неслись фальшивые басы агрессивной музыки и разноголосый пьяный хохот.

В каморку Инга вошла с привычной ухающей болью в висках. Притворила дверь и безотчетно потерла саднящее запястье. Стены отливали заревом уличного костра и подмигивали отблесками гирляндных самоцветов. Через окно сыпалась какофония первобытного веселья. Инга долго расхаживала от стены до стены в проходе между кроватью и окном и думала о своем, потирая родной шрам на безымянном пальце. Бывало, она так глубоко погружалась в себя, что окружающий мир становился фоном ее мыслей, но в реальность Инга всегда возвращалась прежде, чем кто-то замечал ее состояние. Она стала очень чувствительной к чужим взглядам: даже если наблюдатель притаивался вне зоны видимости, а она сидела на веранде, направление оптического прожектора узница определяла безошибочно. Звуконепроницаемый купол стал жизненной необходимостью. Только так она могла сносить еженедельный кутеж и спокойно предаваться размышлениям и воспоминаниям.

Инга думала о том пареньке. Захар прежде не говорил при ней с пленниками. Но и в стае из прирученных был только Хомский. Он присоединился к пиратам по своей воле, за несколько лет до пленения Инги, но не сообщи ей об этом Захар, и узница никогда бы не подумала, что он здесь не с начала времен. Можно ли настолько развратить человека, что в глазах не останется ничего, кроме хищного блеска и готовности исполнять чужие приказы? Или нужны ростки, без которых все потуги взрастить шакала напрасны?

Захару никакие ростки не нужны. Посадит свои, если не удастся обратиться к темной стороне человеческой сущности. Неподатливость и необузданность станут приятной острой приправой. Чем сильнее упорство, тем крепче хватка дрессировщика и его желание подчинить чужую волю.

Прикормка Хомского, одинокого любителя странствований по морям и океанам, без крова и родни, без жизненных целей, так и осталась бы в альтернативной реальности, если бы не бесследное исчезновение одного из пиратов. Как стало известно Инге, за все время существования лагеря в общей сложности пропало семь человек: четыре девушки, три пирата. Канули в неизвестность один за другим, причем самым странным образом. Накануне вечером кутили со всеми на междусобойчике, а наутро как ветром сдуло, точно и не жили никогда. Пираты к этим необъяснимым исчезновениям с подачи главного отнеслись довольно спокойно, если не сказать: равнодушно. Пропавших соратников и соратниц никто не искал. Все ограничивалось проверкой лодочного сарая: если катер и моторная лодка на своих местах, значит, как выражались пираты, «нет смысла шебутиться». Каждый обитатель лагеря, включая преданных марьяжниц и самого командира, считал эти случаи чем-то самим собой разумеющимся. Своего рода платой за жизнь на Понкайо. Это казалось странным только Инге, но узница была не в том положении, чтобы считать себя единственным здравомыслящим человеком.

В этот раз пополнение пиратских рядов не связано с «данью Понкайо». Не случись год назад грызни между Захаром и Феликсом, и необходимости присматривать нового приемыша не возникло бы. Захар сам вышвырнул неслуха – как он сказал: «Чуть раньше, чем его затребовал Понкайо, но это все равно случилось бы рано или поздно». И остальные приняли его слова без тени сомнений, без единого возражения.

Но если бы пиратский строй редел каждый год, вне зависимости от того, по чьей воле, Захар набирал бы приемышей именно по типу Руслана: спесивых, озлобленных, прямодушных и упрямых. Инга вспоминала, с какой жадностью он пожирал кусок мяса, как облизывал пальцы и губы, как причмокивал и чуть ли не рычал от удовольствия, и ее передергивало от омерзения. Ни дать ни взять – животное! А эта его нарочитая спесивость, которая сразу взыграла в нем, едва он понял, что приглянулся девушкам? С каким высокомерием он глядел! К чему эти игры в недотрогу, неужели он не понимает, как дешево выглядели его попытки набить себе цену?

И под конец – отказ от предложения Захара. Сколько напыщенности и зазнайства, сколько презрения к тем, по сравнению с кем он ничуть не лучше. Нет ничего удивительного, что Руслан раздразнил аппетит вожака. У этого типа на роду написано стать головорезом и проливать кровь. Нормальные люди на окружающих не бросаются. Рассвирепеть до такой степени, что полностью утратить самообладание и со связанными руками расколошматить другому лицо, пусть даже последнему негодяю? Разве хороший человек на такое способен? Если бы Руслана не оттащили, он бы вцепился в пирата зубами и выдрал из шеи кусок плоти. Захар прав. Руслан не пытался наказать Оскара, он поддался своей звериной сущности. Смерть не пугала его, он думал только о том, как выплеснуть ярость, как утолить голод мщения. Руслан ничем не отличается от Оскара: такой же неуравновешенный, жестокий и больной. Захар еще не понял, кого решил взять на привязь. Этот звереныш живьем его сожрет. Впрочем, поделом. Пусть перегрызут друг другу глотки. Пусть Руслан доведет начатое до конца.

Инга старалась теперь не пересекаться взглядом с Оскаром, всеми силами отгораживалась внутренне от его присутствия. Ее не покидала уверенность, что когда-нибудь, после очередной выволочки Захара, после тысячной попытки перевоспитать его, заставить слушаться, Оскар впотьмах перережет ему горло или с обиды придушит удавкой. Этого падальщика ни в коем случае нельзя выпускать в цивилизацию, но вдали от нее он еще опаснее.

Узница вернулась к мыслям о Руслане. А ведь он приехал не один. Неужели на судьбу товарища ему наплевать? Об уготовленной для Максима участи он не знать не может. Пусть даже не знать – хотя бы догадываться. И ничего внутри не екает? Вот так просто садится за стол с шакалами, делит с ними яства, любуется местными блудницами? Инга покачала головой. Но что в этом странного? Захар нашел равного своей стае. У него чутье на таких выродков. Может быть, Максим Руслану под стать или даже хуже.

Не нарочно ли Захар притащил ее на этот междусобойчик? Все не оставляет попыток выжать из нее слезу? Хочет одержать над ней верх, снова увидеть, как она корчится от боли и унижения, как вытирает перед ним сопли, как в неистовстве кричит и ругается? Или ждет молитвенных просьб? Думает, ей не все равно? Неужто считает ее совсем глупой, или слепой, или не до конца избавленной от наивности, раз надеется вызвать сострадание к такому молодчику, которого она и человеком-то назвать не может? Или забыл, с кем ей приходится знаться? Ну что ж, пусть попробует вонзить бур и поискать новый источник слез. Пусть просверлит ее до дна, изроет до последней кожной поры. Как бы ему самому не провалиться вниз на бесчисленных пустошах.

Между головомойками от случая к случаю за мелкие и крупные провинности – крупные, как «подчистка» готового товара из лаборатории, – Захар находил в себе достаточно терпения и выдержки, чтобы сохранять с питомцами невозмутимость. Однако эта сдержанность не распространялась на сирен или узницу. Каждое слово молодой женщины воспринималось в штыки, во всех ее действиях находилась причина для недовольства и раздражения. Наедине с Ингой им завладевало необъяснимое умоисступление, но на людях Захар никогда не позволял себе ничего подобного. Когда Инга выводила его за столом, свое недовольство Захар старался облечь в ту же интонацию, что и короткие вспышки раздражения в адрес марьяжниц. Но на узницу рычал и скалился не в пример чаще. Захар в упор не замечал сирен, пока те не начинали крутиться рядом и тереться об него, приставать с поцелуями, липнуть, мешать. Инга же выводила его сотней других мелочей: не так сидит (далеко, пересядь, мне тянуться до тебя?), мало ест, много курит и пьет, часто просится в уборную и долго там возится. Единственное верное решение было отгородиться куполом, погрузиться в свои мысли и сидеть неподвижно. Тогда Захар увлекался разговором с питомцами, чуть успокаивался и ненадолго оставлял ее в покое.

Как всегда после охоты, сегодняшний междусобойчик свернули рано. Выплеснув энергию, шакалы расслабились, сытые и довольные, чуть сонные и, конечно же, бесконечно гордые собой. Голову приятно отяжелило новыми воспоминаниями, которые еще долго можно будет доставать из ларца и вертеть со всех сторон. Достойное завершение плодотворного дня. Осталось покуролесить на сон грядущий – и можно на покой, переваривать вкусную еду и новые впечатления.

Музыка смолкла, но костер еще горел: марьяжницы убирали со стола. В тишине залитого по уши пьяного лагеря каждый звук выделялся резко, словно удар по клавишам расстроенного пианино в пустой комнате. Позвякивание пустых бутылок перемежалось с бессвязной женской трепотней и разболтанным смехом. Инга услышала тяжелые шаги и бубнеж на веранде. Сегодня вместо верного наперсника право защелкнуть навесной замок торжественно перешло к Кочегару, наитрезвейшему из оставшихся в живых.

Дверь закрылась. Захар в два шага сократил расстояние до окна и вырвал сигарету из рук Инги в ту самую секунду, когда она собиралась затянуться.

– Не много ли ты куришь? – недовольно спросил палач. – За вечер уже пятую смолишь при мне.

Инга облизнула пересушенные губы, заправила за ухо короткую прядь, которая тут же выбилась обратно, и хотела отойти от окна, но Захар удержал ее за локоть. Не чувствуя никакого гневного отклика в ответ на его прикосновение, Инга устало вскинула голову и выжидающе посмотрела пирату в глаза.

– Ты забыла наш уговор? – Он раздавил сигарету в пепельнице. – Ты сидишь со мной, в дом уходим вместе.

– От музыки у меня разболелась голова. Ты же сам разрешил уйти.

– Разрешил, но ты прекрасно знаешь, что эта твоя просьба всегда портит мне настроение.

Инга равнодушно посмотрела в сторону. Теперь она безоговорочно выполняла все желания палача. Не было больше сцен, по его давнишнему совету она примирилась со своей участью и стойко несла крест послушной наложницы. Инга не жалела себя, не тосковала по слезам, она свыклась с болью, приручила ее. Воспоминаниям об утраченной жизни предавалась с безучастием отделенной от тела души; освободившись от страхов, с упоением пошла ко дну. Ничто больше не трогало ее застывшего сердца. Даже приступы ненависти, прежде столь частые, как хронические боли в язвенном желудке, истерлись, не оставив после себя и презрения, одну лишь пустоту.

– Ну и что ты молчишь?

– Ты ничего не спрашивал.

– И что с того? Не можешь сама ничего сказать, только по указке? – Пират с раздражением, чуть ли не с отвращением, выпустил ее руку и отвернулся к окну. – Я словно к девке прихожу, – добавил он глухо и зашуршал мятой пачкой.

Оранжевый огонек послушно выпрыгнул из зажигалки, как черт из табакерки, подсветив заметно похудевшее, небритое лицо с продубленной солнцем и ветром кожей, будто сшитой из лоскутов животной шкуры. При каждой затяжке скулы его заострялись, на заросших щеках образовывались глубокие впадины, а ноздри раздувались так сильно, что Инга сразу поняла: он опять не в духе и в том ее вина.

Она спокойно отошла от окна и села в изножье кровати. Что тут сказать? Захар всегда одерживал над ней верх. Она бросалась на него с обломанными ногтями и пыталась расцарапать лицо, она хотела ударить его лампой, кричала на него, ругалась и доказывала свою правоту. Он всегда выигрывал. Со временем узница потеряла смысл жаловаться на что-то или в чем-то распинаться. Она заочно сделала его победителем всех будущих споров и не пыталась больше перечить. Но даже в неизменном ее послушании Захар находил причину для недовольства. Что бы она ни делала и ни говорила, это выводило его из себя. Ведь ясно же как божий день: она давно ему надоела. Что мешает избавиться от нее?

– Как тебе Руслан? Интересный малый, согласись? Я воспитаю из него своего человека. Его ярость – плодородная почва. Он пышет ненавистью, но внутри беззащитен и уязвим. Я сразу понял, что он пропускает через себя все, что ему говорят, не фильтруя, и принимает чересчур близко к сердцу. Это озлобляет его, заставляет отбиваться сильнее, чем даже при физическом истязании. Но я чувствую в нем бойцовскую породу. Мне он понравился, а тебе? И лицом недурен: вон как девушки оживились! А ты что скажешь? Тебе не показалось, что он немного похож на Фильку? Такие же вдумчивые карие глаза, такие же каштановые волосы. Только Руслан не кучерявый, как твой покойный муженек. Кстати, я сегодня созвонился с Хьюстоном. Попросил узнать подробнее о наших гостях. Пять месяцев дрейфа, кто бы мог подумать… – Захар хмыкнул. Для смеха он был не в том настроении. – Держу пари, отец Руслана не пожалеет никаких денег, если прислать ему карточку сына. Неплохой можно сорвать куш…

Инга выслушала молча, не дрогнув ни единым мускулом. Внутри не прозвучало даже эха прежней боли. Ни одно слово Захара не смогло ее взволновать, поверхность души осталась такой же гладкой, как река в безветренный день. Будь у нее сейчас нож, она бы не раздумывая всадила его палачу в горло и спокойно легла спать.

– Ты слышишь меня?

– Да.

– Ну и? Ничего не скажешь? Ни одной мысли в голове?

Пират круто повернулся, но молодая женщина не подняла головы. Положив ногу на ногу и облокотившись о колено, Инга плавно раскачивалась из стороны в сторону и лениво расчесывала пальцами короткие пряди. Некоторые она закручивала на кончиках, словно пыталась сделать какую-то прическу. Время от времени она прикрывала от усталости глаза, и в целом вид у нее был скучающий и апатичный.

– Ты ведь думаешь о чем-то?

– Жду, когда ты закончишь курить и ляжешь.

– Ты нарочно меня выводишь? Я только заикнулся, что ты ведешь себя, как девка, и ты решила меня позлить?

Нескончаемые претензии и беспрестанное раздражение – верные спутники любого их разговора. Инга не ответила, выражение лица не изменилось. От разговоров она давно устала. К чему затевать новую перепалку? Пусть возьмет, что ему нужно, и ляжет спать, оставит ее наконец в покое, чтобы она могла уйти в комнату с проекторами и забыться в анестезии отрадных воспоминаний.

Захар с раздражением скрутил в пепельнице недокуренную сигарету, шагнул к Инге и рывком поднял за плечи.

– Ты пытаешься меня взбесить?

– Нет.

– Я хотел завести беседу, но ты прикидываешься, что тебе нечего сказать. Тебе прекрасно известно, что игнорировать меня нельзя, но ты все равно продолжаешь это делать. Тебе как будто нравится, когда я срываюсь. Поэтому я и спрашиваю: ты нарочно меня выводишь?

– Может, ты выходишь из себя, потому что не осталось ничего, что не выводило бы тебя из себя?

Захар тяжело дышал и громко сопел, сдавливая ее плечи все сильнее. Инга не чувствовала рук, но не двигалась, не пыталась высвободиться, ничего не говорила, замерла покорной куклой, с которой дозволено делать все что угодно. После срыва тремя днями ранее, когда Ингу обвинили в том, что целуется она без всякой жизни и держится, как холодная рыба (настолько я тебе опротивел?!), на плечах, спине и ребрах, поверх синяков недельной давности, расплылись и зацвели новые багрово-фиолетовые пятна. Захар старался не бить по лицу, чтобы иметь возможность брать Ингу с собой на вальпургиевы гулянки, а так как раздевал он ее теперь без света, большинство кровоподтеков оставались незамеченными и целостной картины пират не видел.

– Ты хочешь, чтобы я тебя убил?

– Если это поможет тебе меньше выходить из себя…

Слова оборвались резким броском к стене. Инга ударилась спиной и локтем, электрическая боль пронзила истощенное тело, осыпанное синяками, полубольное, испитое чужими нервотрепками, но из груди не вырвалось ни стона, ни просьбы. Захар останавливался лишь тогда, когда Инга уже не могла встать. «Разве я когда-нибудь добавлял тебе сверх того, что ты можешь вынести?» Последнее время эти слова Инга слышала все чаще. Замечая багровые отметины на теле молодой женщины, пират уже не так сильно ярился, как бывало прежде, а о раскаянии теперь и речи не шло.

Инга осталась на ногах, и это позволило Захару продолжить «разговор». Он шагнул к ней и взял за горло.

– Не считай себя самой умной и не пытайся мною манипулировать. Я прикончил одного из своих, а тебя и подавно не пощажу.

– Ты сам просил не отвечать через силу, – напомнила Инга, отчетливо проговаривая слова и чувствуя, как они вибрируют в глотке, отражаясь от пальцев душегуба.

– Значит, старайся отвечать так, чтобы это не казалось через силу.

– Я пыталась, но ты разозлился и сказал, что мои театральные игры тебе не нужны.

– Верно. Фальшивые игры не нужны. Но ты ведь женщина. Лучше вас никто не умеет притворяться и жеманничать, не так ли, радость моя? Вы мастерицы разжигать эмоции на ровном месте, брать чувства из ниоткуда и говорить не то, что на уме. В каждой из вас живет актриса, так отыщи свою и порадуй меня. Попробуем еще раз? – Он убрал руку с шеи, но не отступил. – Тебе не показалось, что Руслан похож на Фильку?

– Я его не разглядывала.

– Почему? Разве тебе не нравятся избитые мужчины?

Инга промолчала. Захар хорошенько покопался в ее жизни. Он поминал Филиппа при каждом удобном случае, вытаскивал на свет каждый прожитый ими момент, опошливал и осквернял их воспоминания. Был только один способ заставить его замолчать: сказать то, что он хочет услышать. Впрочем, это не приносило ему, как прежде, ни удовлетворения, ни радости, ни самодовольства. Он мучил Ингу одними и теми же вопросами, требовал подробностей, по ходу ее скупых ответов зажигался неистовой злостью и срывался пуще прежнего, как на главного своего врага.

Инга не хотела знать, как ему удалось наскрести о ней так много. Нанимал частного детектива и перечислял ему чистоган с банковского счета, куда поступала выручка с Понкайо, или же обратился к работающим удаленно прихвостням вроде Хьюстона, уже не имело значения.

– Я думал, он покажется тебе привлекательным. Ведь он тоже нуждается в твоей помощи. Но ты сидела как неживая и даже сейчас говоришь безразличным тоном. Или мы мало старались? Надо было отбить ему почки, раскрошить зубы, уложить на землю и заставить захлебываться кровью? Да, Инга? Тогда бы твое сердце дрогнуло?

Инга в ожидании смотрела ему в глаза. Она уже знала, к чему все идет.

– Дрогнуло бы? – тихо повторил Захар, привлекая ее к себе. Пальцами зачесал волосы, поцеловал в висок. Одна рука проникла под кофту и легла на талию, второй пират игрался ее короткими прядями: то взбивал их, называя «птичкой», то заглаживал назад, все больше открывая взору ее лицо. – А если я буду истекать кровью, ты мне поможешь? Или вдавишь клинок по самую рукоять? – Он медленно осыпал поцелуями ее лоб, щеки, подбородок. – Меня искушает мысль принести нож и посмотреть, что ты сделаешь.

Не прекращая говорить между поцелуями, Захар стянул с нее кофту. По обнаженным рукам поползли колючие мозолистые ладони. Тело покрылось мурашками, внутренности сковало судорогой, но Инга была достаточно научена опытом, чтобы не передергивать плечами у Захара на виду.

– Скажи, тебя не волнует, что я собираюсь сделать с пленниками?

– Волнует.

– И? Ты ничего не скажешь?

Он запрокинул ее голову и приник сухими губами к шее, царапая бородой. После его прикосновений и поцелуев Инге всегда хотелось провести по натертому и обслюнявленному месту рукой, но когда она сделала так в прошлый раз, он ударил ее головой об стену.

– Ты ждешь от меня просьбы отпустить их? Это сработает?

– Нет, но мы могли бы немногопошалить. – Он развернул ее лицом к стене, ладонью убрал волосы и уколол поцелуем изгиб между шеей и плечом, затем само плечо и обнаженный кусочек спины между лямками сарафана. – Давай попробуем ролевую игру. Представим, что ты можешь уговорить меня отпустить их.

– Я не сторонница ролевых игр.

– И даже с мужем ни разу не играла?

– Нет.

Трепещущее зарево на стенах погасло: сирены убрали со стола и затушили костер. Мытье посуды, как всегда после вальпургиевых гулянок, откладывали на утро, но пищу на открытом воздухе не оставляли, берегли каждый кусок. Все, что не влезало на пиршестве, доедали на следующий день на обеде или ужине.

– Я не верю. Расскажи, во что вы играли.

Захар просил мягко и тихо, любая из марьяжниц сделала бы что угодно ради благосклонности своего божества, ради возможности снова насладиться обольстительным голосом, а Инга была готова душу продать, лишь бы этот голос никогда больше не слышать.

– Как вы развлекались? Он был яхтсменом-неумехой, а ты русалкой, которая спасла его во время шторма? Или он был музыкантом-неудачником, а ты богатой знатной дамой, которая услышала его песню, когда он побирался игрой на гитаре? Расскажи, я не буду смеяться.

– Мы ни во что не играли.

Захар гневно фыркнул, развернул Ингу к себе и дернул за волосы, подняв ее лицо к своему. Спокойная гладь непроницаемых глаз подернулась угрожающей зыбью, взгляд заволокло исполинской тенью – со дна озера выглянула голодная химера. Любое неосторожное движение грозило утоплением. Бежать было поздно.

– Расскажи, или приведу сюда Максима и буду резать на твоих глазах, пока у тебя не развяжется язык.

Нельзя раздразнивать его аппетит, напомнила себе Инга. Любое сопротивление превращает его в живоглота, одержимого запахом добычи. Он не остановится, пока его клыки не сомкнутся на шее жертвы и она не обмякнет, покорившись неодолимой воле. Охотничий инстинкт наделял его безраздельной властью хозяина. Чужой плотью он утолял голод, чужую кровь пил, как сладкий нектар, чужими страданиями наполнял ум. Инга уже привыкла к тому, что Захар поедом ест ее каждый день, и давно научилась принимать такое положение, при котором боль от укусов, от колотых ран, от собственной рвущейся плоти не достигала мозга и не тревожила нервных импульсов.

Глава 14

Руслан, в отличие от Максима, не был так уверен, что сегодня эскулап уже никому не понадобится, и поначалу даже хотел вернуться в лазарет и спрятать тело, но потом как следует взвесил все в уме и пришел к выводу, что в этом нет смысла. Хватившись сородича, пираты первым делом проверят лазарет, и одного исчезновения Максима будет достаточно, чтобы посеять волнение и заставить их, как тараканов, в спешке поползти из всех щелей.

Руслан поделился с товарищем своими намерениями взять с собой пару автоматов и патроны, остальное оружие спрятать или утопить, оставив таким образом пиратов ни с чем, и Максим встретил его слова с хорошо уловимым одобрением в голосе. Идея ему понравилась, но в ней он узрел возможность, не развязывая, положить конец войне, а это было не совсем то, что подразумевал и хотел Руслан. Времени на объяснения не было. Искать предстояло не только оружие, но и карты, мобильник, свои вещи. Друзья уговорились, пока вся шатия собралась в одном месте, поискать жилую зону. Найдут жилую зону – найдут мобильник. И там же, возможно, и карты. Нельзя упускать столь удачнейший момент для обыска пиратских нор. Руслан в подробностях описал расположение домиков на пляже и согласился с Максимом, что это не могут быть все жилые постройки. Пять маленьких деревянных коробок на одиннадцать человек? Притом что собирались взять двенадцатого, но об этом он умолчал, сам не зная почему.

Копченый воздух пропитывал одежду и волосы, музыка перемежалась с взрывами пьяного хохота. Пиратское гнездо гудело на весь остров. Ребятам приходилось соблюдать крайнюю осторожность: двигаться от укрытия к укрытию, избегать уличного света, прощупывать тишину между песнями, постоянно оглядываться и высматривать в темных углах проблески фонариков и огня. Они понимали, как рискуют, ошиваясь под боком у бодрствующих пиратов, но мысль о спутниковом телефоне ослабляла страх и вздергивала наглость, разжигая прыть и надежду. С отбоем лагерь обесточат в целях экономии топлива. Передвигаться станет еще сложнее, а пользоваться фонариком – еще опаснее. Пока этого не случилось, ребята спешили осмотреть как можно больше, чтобы получить хотя бы примерное представление о размерах и застройке лагеря.

На смежном с тюремным загоном дворе они едва не заплутали среди коптильных будок и бесчисленных сарайчиков, где вялилась рыба и сушились грибы. Огороды пестрели сочной зеленью овощей, под пальмовыми навесами стояли турники для подвешивания и разделки туш и грубо сколоченные столы для резки готового мяса. Наткнувшись на прикрытые дерном компостные ящики с кухонными остатками, Руслану внезапно пришло в голову, что любой сторонний человек, попади он сюда случайно и не встреть никого из пиратов, примет лагерь за обычное поселение.

Ребята уговорились не задерживаться там, откуда пока ничего не могли забрать, но подмечали места, куда обязательно вернутся потом. Например, в кладовую на участке по соседству с лазаретом, тесно заставленную, словно костяшками домино, высокими полками с батареей припасов. От изобилия провианта разбегались глаза. Всевозможные консервы и соленья, сладкая закрутка, мешки и коробки с бакалеей, корзины и ящики с овощами, запасы картофеля…

– Вот это резерв так резерв, – оценил Максим.

Внутри не развернуться, остались только узкие проходы для передвижения. Здесь было очень сухо и тепло. Музыка звучала приглушенно, словно ребята очутились далеко за пределами жужжащего весельем пиратского урагана. Наверно, стены двойные, подумал Руслан, и забиты каким-нибудь водоотталкивающим материалом, чтобы не заводилась плесень.

В углу рядом с выходом лежал знакомый баул с пайком: мясные каши, овощное рагу, тушеная говядина, печеночный паштет, фруктовое повидло и плавленый сыр, галеты, кофе и чай, шоколадные батончики. Руслан поджал губы, вспомнил вылизанные пиратами деревянные плошки и вспыхнул, как сухой хворост, сжав кулаки от негодования. Новыми припасами уже успели угоститься или оставили на потом?

Хруст мелкого грунта под ботинками глушило басовитым звучанием танцевальной подборки, которое усиливалось по мере удаления от тюремного загона и места встречи двух друзей. От музыки у Руслана уже пухла голова. «Как жаль, что паршивый музыкальный вкус этих скотов самая меньшая наша проблема», – злобствовал он в мыслях.

Перед тем как приступить к осмотру лагеря, Руслан забрал у Максима фонарик, чтобы товарищу было легче передвигаться. Руслан не без тревоги поглядывал на его тяжелую поступь и все беспокоился, как бы не задеть ногой трость, не оступиться ненароком и не свалить Максима. В то же время он боялся, как бы Максим сам не оступился и не упал, поэтому с особой тщательностью подсвечивал ему путь, забывая о себе.

На соседнем участке Руслан увидел замеченный чуть ранее обеденный стол со скамьями. Чтобы солнце не жгло бритые тыковки, не вывяливало содержимое тарелок и не мешало наслаждаться трапезой, пираты соорудили над столом широкий пальмовый навес, а по бокам установили решетчатые перегородки. Двор выглядел аккуратно, все находилось точно на своих местах, чтобы можно было свободно ходить, таскать воду, печь хлеб или булочки к чаю: мангал, выложенный сухой кладкой в виде печки, ручная колонка с длинным изогнутым рычагом и мойка-стол с дровяным водонагревателем из двухсотлитровой бочки. Ты погляди какие, ядовито подумал Руслан. Неохота мыть посуду в холодной воде? Картину довершало прямоугольное деревянное сооружение с распахнутыми настежь решетчатыми створками на окнах. Еще не открыв дверь, ребята уже знали, что увидят внутри кашеварню. Догадаться было нетрудно – и не только из-за обеденного стола: в торец строения прилепили небольшой металлический шкаф с газовым баллоном на пятьдесят литров.

Хотя обнаружить карты или мобильник в таких местах шансов было мало, хозяйственные постройки не обходили вниманием. Каждая могла оказаться пакгаузом с награбленным добром. Пошарив по ящикам и вскользь оглядевшись, друзья прихватили ножи и покинули кашеварню.

Глава 15

Музыка отстукивала так громко, что Руслан не разобрал тихих слов друга, наклонился к нему и попросил повторить.

– Кажись, наша остановка.

Они смотрели на деревянный каркас, на котором под углом сорок пять градусов были закреплены солнечные панели.

– Ошиблись мы с тобой немного насчет генераторов, – добавил Максим.

В глубине двора буквой «П» расположились три аккуратно сколоченных бунгало на невысоких сваях, с решетчатыми створками на окнах, плоской крышей и открытой верандой.

– Такие же я видел там, на пляже, – пробормотал Руслан, но товарищ его не услышал. – Если это был пляж…

На участке горел фонарь. Кабель тянулся к большой постройке у забора, удаленной от панелей на три-четыре метра. Внутри, среди полок с DVD-дисками, садовой утварью и хламом, который точно когда-нибудь пригодится, стояли два вместительных аккумулятора. На стене рядом с контроллером висел распределительный щиток с пронумерованными автоматами на первый, второй и третий дома и отдельным автоматом уличного освещения. Гудение инвертора перебивалось свистящей музыкой.

Руслан сердито водил фонарем по приборам. Проклятые шакалы! Устроились как у Христа за пазухой, ни в чем себе не отказывают, и все благодаря постоянному источнику дохода, который приносит остров. Максим похлопал его по плечу, приводя в чувство, и напомнил, что им нельзя медлить. Руслан отрывисто согласился и вслед за другом покинул сарай.

Подпаленный костром ночной воздух затрепетал от пьяного девичьего смеха. Руслан поморщился и тут, пронзенный запоздалой догадкой, схватил Максима и затянул за сарай.

– В чем дело? – спросил Максим тихо, без всякого раздражения. – Увидел кого?

– Нет, вспомнил. Оскара не было за столом. Вдруг он сейчас здесь?

Максим задумался, но ненадолго.

– У меня есть кое-что как раз для такого случая. Прихватил из лазарета.

– Часом, не то лекарство, которым ты усыпил медика? – мрачно справился Руслан.

– Я его не усыплял.

– Один черт, воспользоваться им не получится. Бунгало стоят так, что соседние веранды просматриваются из окон. – Руслан высунулся из-за угла и резвым взглядом обежал двор. – Нам не удастся подобраться незаметно и выманить Оскара, пока мы точно не узнаем, где он.

– Может, этого и не требуется? Нигде в бунгало свет не горит. В полутьме, да еще и со сна – или спьяну, что вероятнее, – тебя примут за своего.

Руслану не понравилось, как это прозвучало. Брови сошлись над переносицей, Руслан поиграл желваками, но усилием воли заставил себя не зацикливаться на этих словах. Максим имел в виду совершенно другое.

– Тебе лучше остаться здесь.

– Согласен. – Максим тяжело переступил на здоровую ногу, вытащил из кармана закрытый колпачком шприц и вложил Руслану в руку. Отмерив ногтем деление на цилиндре, объяснил, что для первого удара, который уложит на пол и свяжет голосовые связки, нужно совсем немного. Лекарство можно впрыскивать так быстро, как того требуют обстоятельства, но остаток необходимо ввести медленно. – Колоть в спину, – добавил Максим, повернулся и показал на себе подходящие мишени.

Руслан ответил, что все понял.

– Колпачок снимай непосредственно перед инъекцией, не раньше. Если завяжется потасовка и придется сначала успокоить его, возьми нашего друга в удушающий захват. Помнишь, как делать?

– Помню.

– Как обмякнет, сразу не выпускай, сосчитай до трех. Вдруг симулирует? Но дольше не держи. Как думаешь, справишься?

В голове сменялись обрывки сцен: Оскар отпихивает Максима ногой в грудь; Оскар бьет раненого Максима по лицу и приказывает отвечать вслух; Оскар просовывает охотничий нож плашмя Максиму под подбородок, поднимает голову и заставляет смотреть в глаза…

– Сделаю все, что потребуется.

Максим сжал плечо товарища, ободряя и словно бы делясь своей способностью никогда ни в чем не сомневаться и действовать методично и уверенно.

Руслан поднялся на веранду крайнего левого бунгало и остановился, прокручивая в голове все, что вытворял Оскар, вспоминая все угрозы, которыми сыпал пират, и эти слова: «держи его», брошенные клеврету, пока Руслан лежал под прицелом автомата. Всего мгновение – мгновение до приезда катера, мгновение до обнаружения Лолы…

Он не заметил, как вынул руку из кармана, где лежал шприц, и стиснул рукоять кухонного ножа, висящего в петле брюк. Лола не раздумывая выбежала бы из укрытия, спасая меня от кровавой расправы. О ней могли узнать – по моей вине.

Руслан мучился угрызениями совести перед сестрой и желанием оправдаться в ее глазах и своих собственных, но чем больше он думал о том, как вернуть ее и Максима домой, тем крепче сознавал, что это будет не так просто. С его привычкой промахиваться, оступаться, принимать неверные решения, причиняя тем самым вред любимым и родным людям, он скорее всего опять все испортит. «Не в этот раз, нет», – мысленно повторял Руслан, не отдавая себе отчета в том, что вместо шприца в кармане держит рукоять ножа в петле брюк. Я должен спасти их. Я должен четко знать, что делаю.

Берлога вмещала двоих, но сейчас пустовала. Руслан проверил соседние, но и там никого не оказалось. Он убрал руку с ножа. Почему-то его охватило разочарование. Он не признался себе, как сильно желал этой встречи, но для чего – и сам не знал.

Руслан предупредил Максима, что пирата нигде нет, и попросил быть осторожнее и не высовываться. Друзья уговорились о сигнале: при появлении посторонних Максим вырубит в сарае автомат уличного фонаря, создав видимость перенапряжения. Руслан вернулся в первое бунгало и приступил к осмотру.

Комната не отличалась простором, но в ней чувствовался уют. Скромное убранство скрашивала домашняя прихотливость, с которой были расставлены вещи. И так было не только в бунгало. Во всем лагере чувствовалась эта любовь к здешним местам, желание владеть ими без остатка, желание придать им частицу себя, по праву называть своим домом.

У окна слева стоял крепкий стол, наполовину заставленный кухонной утварью: электрический чайник, две керамические кружки, резной стаканчик с алюминиевыми столовыми приборами, деревянная посуда и сахарница, разделочная дощечка, жестяная коробка с пакетиками чая, кубышка с растворимым кофе, корзинка с пакетом домашнего крекера. Чуть дальше примостилась кровать; угол за ней занимала широкая тумба с телевизором и DVD-плеером. Дальнюю стену закрывал стеллаж с DVD-дисками.

Сосед по бунгало спал у второго окна. Изножье кровати подпирал массивный комод, заменивший, судя по всему, двум неприхотливым жильцам гардероб. Над каждой койкой подобием оберега висел зачехленный бинокль. «Хорошо устроились», – зло подумал Руслан. Выжечь бы этот рассадник и посыпать землю солью, чтобы никто и никогда не смог отстроить все заново и продолжить черное дело.

Верхний свет отсутствовал. В узком луче фонарика летала пыль; во время пауз между песнями Руслан отчетливо слышал, как скрипят половицы у него под ногами. Первым делом он проверил тумбу под телевизором, но вместо хранилища оружия, инструментов, полезной электроники или, на худой конец, папок с картами, на полках плотными рядами втиснулись музыкальные CD-диски. Скользнув фонарем по двум пультам, небрежно брошенным на тумбу, Руслан отвернулся и широким шагом пересек бунгало, не сводя взгляда с внушительного комода.

Пять отсеков, верхний разделен на три ящичка. Ни оружия, ни спутникового мобильника, один хлам: электрическая бритва, использованные зажигалки, наполовину скуренный сигаретный блок, ножницы, запасные фонари, истертый туристический навигатор, батарейки, старые мобилки, дорогие перьевые ручки, обмотанный наушниками плеер, портативные консоли, провода USB и бесчисленное количество зарядок.

А это еще что?.. Руслан извлек из крайнего правого ящичка деревянную шкатулку и в недоумении высыпал на комод записные книжки в мягком переплете. Двенадцать блокнотов, каждый перетянут резинкой, в уголке тонким маркером подписано согласно месяцу: январь, февраль, март и так далее. Руслан взял «сентябрь» и, выгнув страницы дугой, быстро пролистал от начала до конца. Клетчатые листы заполнены ровными столбцами цифр. Во всем этом не было никакого смысла.

Руслан перевернул еще несколько страниц, и тут его осенило. Какие-то цифры… Конечно! Как он сразу не понял? Руслан чуть не задохнулся от гнева. Это же помесячная квота доходов и расходов с пойманных пленников! Общий план, которого пираты обязаны придерживаться, чтобы жить в свое удовольствие, жрать от пуза, баловать себя изысками, тратить столько патронов, сколько хочется, выкуривать в день столько сигарет, сколько хочется.

Руслан сгреб записные книжки обратно в шкатулку и с треском поставил ее в комод. Дрожащими от злости руками проверил нижние отделы: полотенца, постельное белье, одежда, носки, трусы – и с трудом удержался, чтобы не жахнуть как следует последним бесполезным ящиком. Задвинул его с перекошенным лицом и приготовился уйти, но слева от выхода заметил еще одну дверь. За ней находилась уборная – такая же, как на тюремном дворе, но с полочками для журналов. Четверть часа потрачено впустую.

В двух соседних бунгало стеллаж у дальней стены вместо дисков заполнили книгами. Руслан проторчал возле них с полвека, но ничего похожего на карты не обнаружил. На столе рядом с кроватью в центральной берлоге лежали документы на яхту и паспорта. Руслан выругался сквозь зубы, распихал все по карманам и в утешение – назло? – забрал один из биноклей. Как выяснилось позднее, когда его с любопытством осмотрел Максим, очень хороший: с раздельной фокусировкой, антибликовым покрытием и высоким разрешением для наблюдения в плохую погоду.

Кое-что не давало покоя. Пиратов шестеро, бунгало три, каждое на два человека. Зачем нужен еще один прикормыш и куда его собирались поселить? Или пиратам в пьяном угаре попросту захотелось развлечься перед сном, вот и разыграли перед Русланом комедию?

Из последней берлоги он вышел озадаченный и взбешенный. Если мобильника в лагере нет, в чем он сильно сомневался, ведь речь шла не только о связи с клиентами, но и возможности в случае чего запросить помощь или срочную эвакуацию, больше телефону негде быть, кроме как у одного из пиратов. Руслан был готов рвать и метать.

Он остановился на веранде и сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться и прояснить мысли. Рано ставить точку, еще не весь участок обследован. Руслан свернул за дом, где пахло сырыми досками, мхом и влажной листвой, и по тропе вдоль забора пробрался на задворки. Там его встретила душевая кабина с таким же дровяным водонагревателем, как и на кашеварном дворе, запас дров под навесом и стиснутая зарослями деревянная постройка, вдвое меньше жилых берлог, без веранды, слепая. На двери висел сувальдный замок. И как это понимать? Живут под одной крышей, но друг другу не доверяют?

Руслан изучил каждый метр стены сначала по одну, затем по другую сторону от двери, обшарил притолоку и землю, но ключа не нашел. Он так рассердился, что на обратном пути через двор чуть не забыл выключить фонарик. Спохватился уже на развилке, потушил свет и продолжил мысленно костерить пиратов за излишнюю предусмотрительность, в которой ему виделся хитроумный замысел. Руслану казалось, что пираты играют с ними, что все его намерения они предугадали еще на вечеринке и теперь наслаждаются бесплатным театром, устроенным егозливой добычей, которой неймется в своих клетках.

Руслан зашел за угол сарая, увидел Максима на земле и страшно перепугался. Товарищ полулежал с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене и слегка завалившись набок, и не двигался.

– Макс! – Руслан бросился к нему и с облегчением выдохнул, когда Максим медленно поднял веки. – Что с тобой?

– Мне показалось, я увидел в траве божью коровку…

– Что? – изумился Руслан.

– Решил поймать и отпустить… Ну, знаешь, на счастье…

Встревоженный его слабым голосом, бессмысленной речью и отрывистым блеском глаз, Руслан протянул к нему руку и коснулся лба, потом щек и шеи. Весь потный и горячий, но дыхание ровное, лихорадки вроде нет.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Руслан, ощупывая его.

– Как подстреленная дичь. Хватит лапать меня, камрад… – вяло попросил Максим. Он глядел измотанно, точно много дней не спал. – Тронул – плати. Нашел что-нибудь?

Руслан, скрывая сожаление от несостоявшейся встречи с Оскаром, в подробностях расписал обустройство жилого двора и нехитрый интерьер берлог.

– Не лаптем щи хлебают, – слабо усмехнулся Максим, когда Руслан упомянул запертое строение на задворках. – Голову даю на отсечение: внутри оружие. Специально заперли, чтобы в случае глобального разгула местная пьянь не перестреляла друг друга. Спорим, ключ висит на шее у вожака? Кстати, пока я тут загорал, мне вдруг стало ясно, что я вообще не чувствую себя на острове… Как будто на дачу приехали… Тебе местное расположение дворов и заборов ничего не напоминает? Мне кажется…

– Макс, – в нетерпении перебил Руслан, – ты помнишь, как вскрывать сувальдные замки? Я сто лет к ним не прикасался.

– Дурное дело нехитрое. Нужна отвертка и спица. Спица у меня есть. Тебе отвертка не попадалась?

– Нет… – вздохнул Руслан. И удивился: – А где ты спицу взял?

– В лазарете. Это не совсем спица вообще-то, а хирургический зонд…

Максим говорил тихо, зажевывая слова, точно боролся со сном. Руслан не сводил с него напряженного взгляда.

– Видишь подсумок? Это набор для военно-полевой хирургии.

– Так почему бы нам не вернуться в лазарет, раз там есть инструменты? Подыщем что-нибудь взамен отвертки.

– Я тебе сразу могу сказать, что ничего подходящего там нет. Придется нам с тобой чуть отмотать назад и оглядеться повнимательней. Столовая ближе, предлагаю начать с нее.

– Ты уверен, что не хочешь остаться здесь?

Руслан понял, что продолжительная ходьба и долгое ожидание на одном месте отняли у Максима подкопленные в лазарете силы и теперь ему приходится сражаться с болью и усталостью. Ему нужно полежать или хотя бы посидеть с полчаса, отдохнуть… Но оставлять Максима одного нельзя, внезапно дошло до Руслана. Вдруг он потеряет сознание, вдруг его найдут? Не забывал Руслан и об Оскаре. Неизвестно, где носит этого психопата, но вернуться он может в любую минуту. Вернуться, когда остальные будут уже в пьяном отрубе, и отправиться к Руслану за возмещением ущерба от сломанного носа. Не обнаружив пленника на месте, пират забьет в набат. Если Руслан в это время будет в другой части лагеря, он рискует оказаться отрезанным от Максима. Нет, разделяться ни в коем случае нельзя.

Перед глазами снова замелькало: Оскар отпихивает Максима ногой в грудь; Оскар просовывает клинок Максиму под подбородок и заставляет поднять голову…

В следующий раз этот маньяк просто перережет ему горло! Я должен уберечь от него Максима и Лолу. Не подпускать его к ним, ни за что не подпускать…

– Чего медлим, камрад? Я же сказал, что здесь не останусь.

Руслан моргнул, прогоняя тиранящие видения.

– Хорошо. Пойдем вместе.

– Не подсобишь?..

Максим вцепился двумя руками в ладонь товарища и с большим усилием поднялся с земли. Покачнулся, ухватился за стену, попросил больше не держать и тяжело переступил на здоровую ногу, сохраняя равновесие благодаря трости, которую ему подал Руслан.

– Порядок. Воистину говорят: прежде чем что-то начать, узнай, как это закончить. Сесть оказалось проще, чем встать.

Руслан пошарил в надколенном кармане брюк, вытащил пакет с домашним крекером и протянул другу.

– Будешь?

Он все еще терзался чувством вины за съеденное мясо. Руслан едва не спросил: «Тебя кормили?», но в последнюю секунду перефразировал вопрос:

– Тебе приносили что-нибудь?

– Макароны с какой-то лепешкой. – Максим сунул в рот целое печенье и захрустел.

– Возьми все, я не буду.

– Точно?

Максим был не из тех, кого приходится уговаривать. Он так резво схватил пакет, что у Руслана сжалось сердце.

Они побрели обратно к кашеварне. В спину им неслись фальшивые басы и назойливое топотанье клубной музыки. «Как можно слушать такое убожество?» – в раздражении спрашивал себя Руслан.

Глава 16

Все три окна были распахнуты настежь, но внутри все равно стояла духота. Потолок нависал низко, хотя с улицы строение казалось выше. Узкий пучок света неторопливо прокрался вдоль шкафов, скользнул по лотку с разделочными досками, по резным подставкам с ножами, длинными ложками, лопатками и прочей кухонной утварью. На столе кто-то оставил деревянную плошку с рассыпавшейся на дольки головкой чеснока, банку томатной пасты и две ополовиненные закрутки: морковную и папоротниковую. Над этим же столом висела полка под специи. Для удобства на каждую баночку наклеили отрезок бумаги и подписали: перец, сумах, лавр, тимьян.

Плита была переносная, газовая, занимала чуть ли не весь стол у окна и размерами конфорок ничуть не уступала полноценному кухонному агрегату. От нее наверх отходил узкий трубопровод, тянулся по стене, обшитой бледно-розовым гипсокартоном, до пробкового крана, затем еще немного вверх и через небольшое отверстие выходил наружу, к уличному шкафу с газовым баллоном. Три из четырех конфорок были заняты посудой: глубокая сковорода с кирпично-красными потеками; пузатый алюминиевый чайник с черными языками копоти; большой керамический заварник. На столе рядом с плитой еще одна сковорода, поменьше, в жирных разводах от масла. Ребята проверили шкафы: посуда для варки и жарки, деревянные тарелки и чашки, стаканы и миски. Ничего полезного.

В углу справа от входной двери стояла деревянная бочка. Максим поднял крышку, зачерпнул ковшом воду и стал жадно пить, подставив ладонь, чтобы не капало на пол. Выдув ковш до дна, снова наполнил его до краев и протянул Руслану. Вода была восхитительная: мягкая, вкусная, с запахом древесины. Руслан выпил все, облизнулся и вздохнул от удовольствия. Ребята заметно воспрянули духом, держались уже не так устало и вымученно, глядели друг на друга ясным взглядом и были готовы продолжить поиски инструментов для вскрытия сувальдного замка.

Снаружи постройка имела прямоугольную форму, но внутри представляла собой почти правильный квадрат. Это было достигнуто путем отделения четверти пространства у торцевой стены под раздельные клети. Первую от пола до потолка забили различной снедью, втиснув ее на полки так плотно, что не было видно стен. Сначала кладовая на улице, теперь и этот закуток… Пираты явно не привыкли ограничивать себя в еде. Ребята оглядывались в полном ошеломлении. Соленья из грибов, папоротника, чеснока, моркови, редиса и прочего; ежевичное и абрикосовое варенье; запасы чая в пакетиках, запасы сахара, соли, пряностей; кубышки с наклейками «кофе», «кэроб», «чай акация» и «чай ежевика» и бесчисленное множество стеклянных, жестяных и деревянных баночек и бутылочек без обозначений.

Руслан заметил, что почти вся кухонная тара для сыпучих продуктов и посуда для еды вырезаны вручную. Строители, охотники, барахольщики, садоводы, кулинары и резчики по дереву. Стартовый набор качеств, необходимых для превращения необитаемого острова в место для бесконечного оборота чистой прибыли. Гарантия привольной жизни и безграничных удовольствий. «Мы не валяемся на песке от заката до рассвета». Пока в клетке маринуется очередной прикормыш, мы сидим на ступеньках веранды и со свистом вырезаем новую баночку для специй.

Во втором чулане хранились ведра, швабры, веники, ветошь и баллоны с пропаном. Руслан осторожно проверил их на вес: два баллона по пятьдесят литров пустые; последний, на двадцать семь литров, полон. Учитывая, сколько людей живет в лагере, одного пятидесятилитрового баллона в среднем должно хватать на два месяца. Судя по тому, что запасы газа на исходе, прибытие снабженца не за горами.

– Музыка прекратилась, – тихо заметил Максим.

Друзья переглянулись и как по команде посмотрели в окно. Руслан выключил фонарик.

Через открытые окна с ночной свежестью вливалось стрекотание цикад, нежное и трепетное, как дрожание листьев, и мелодичное, как пение птиц. После непрерывного истязания барабанных перепонок ухающей музыкой, ласковая колыбельная была поистине заживляющим бальзамом. Сладкозвучная песнь струилась ровно и продолжалась так долго, что казалась непрерывной, казалась частью ночи, ее дыханием.

– Обратно к бунгало нам путь заказан, – прошептал Максим. – Увидят отблеск фонаря – считай, все, эндшпиль.

– Но мы должны вскрыть тот замок!

– Вскроем – позднее, когда придавят храпака. Все равно инструментов пока нет.

Непроглядная темнота за окном ответила накатами звонкого девичьего смеха. Максим схватил Руслана за локоть и потащил к чулану. Кашеварня озарилась желтоватым отсветом уличной лампы, висящей над обеденным столом. Руслан оглянулся через плечо и успел заметить в окне плывущие по воздуху тени. Двое или трое, без фонаря. «Нас видели?» – забеспокоился Руслан.

Друзья втиснулись в хозяйственную закуту и застыли на месте, словно в окружении неустойчивых башен из хрустальной посуды. Максим поймал покачнувшуюся щетку и, ставя обратно в угол, шепотом бросил товарищу: «дверь!» Руслан аккуратно, не расставляя локти, присел на корточки, просунул пальцы в зазор между полом и дверью и потянул створку на себя. Раздался тихий щелчок. Хорошо, что защелка не новая и успела разойтись: дверь закрылась легко и мягко.

В кашеварню впорхнули пьяные сирены и весело защебетали о том, как здорово посидели сегодня, как было весело и занятно. Под ногами вспыхнула полоска золотистого света: девушки зажгли лампу, подвешенную на крючок рядом с выходом. Судя по звяканью вилок и ложек и деревянному стуку, они разбирали посуду. Неужели собираются мыть ее прямо сейчас? Руслан спохватился: мойка же на улице и присоединена к дровяному бойлеру. Девушки сами будут его раскочегаривать или позовут пиратов? Руслан не припомнил, чтобы видел на участке запас дров. Слишком много мороки на ночь глядя, тем более на пьяную голову, но кто их знает?..

– Надеюсь, Русланчика оставят. Он такой милый.

– И высокий! Ты заметила, какой он высокий? Я с ума схожу по высоким парням!

– Да, и стройный.

– Ну, на мой взгляд, он не стройный, а худой. Слишком худой, особенно в руках. Ему так не идет, но ничего, тут его быстро в форму приведут.

– Я тоже люблю мускулистые руки.

– Ему идут длинные волосы. Надеюсь, он не станет обривать голову. Хочу увидеть его без одежды, с распущенными волосами.

После короткого хихиканья другой голос ответил:

– Больше всего ему идут побои. Он выглядит очень угрожающе и мужественно. Мне кажется, он очень страстный. А как он смотрел на Жанну! Я вся в мурашках сидела. Какой взгляд, с ума сойти… Вот, опять! Только вспомнила – и сразу волосы на руках встали дыбом. Смотри, видишь?

– А помнишь его лицо, когда Ива и Жанна окружили его и отрезали путь к побегу?

Кухню огласил разболтанный смех.

– Такой был растерянный и милый! Ну вылитый мальчишка, перед которым первый раз в жизни кто-то разделся!

– А когда они начали целоваться?..

Девчонки задорно расхохотались. Судя по голосам, трещоток было две.

Что-то упало с пронзительным звяканьем, одна из девушек ойкнула. Скрипнула входная дверь. Голоса постепенно удалялись и спустя мгновение, вынырнув справа, стихли совсем.

Руслан не поднимал глаз от полоски света под ногами. Лицо горело от стыда и унижения, он чувствовал себя догола раздетым в окружении хохочущей толпы. На Максима он даже не глядел. Конечно, товарищ не станет над ним смеяться, но Руслан успел тысячу раз проклясть себя за молчание. Зря он сразу во всем не признался. Что Максим теперь подумает о нем? Лучше бы он узнал все со слов друга, чем таким грязным способом, сидя в чулане и слушая развратную трепотню.

Руслан сжал фонарик с такой яростью, что переломил бы его пополам, если бы не металлический корпус. В памяти замелькали порочные девичьи лица с улыбками и взглядами умелых искусительниц. Кожа все еще горела от настойчивых касаний, требующих ответной ласки, в голове звучали отголоски сладких песнопений. Было ли это навеяно дурманом, или страсть их происходила от настоящего желания? Руслан совсем запутался. Чем бы закончилась попытка поговорить с одной из этих девушек? Сирена бы вешалась ему на шею и с беззаботной веселостью отрицала принуждение? Или после нескольких проникновенных фраз ударилась бы в слезы и во всем призналась? Но можно ли смеяться так беспечно, как только что слышал Руслан, если тебя оторвали от родных и близких и оставили себе на потеху? Как должны промыть мозги, чтобы в итоге ты забыл обо всем, что с тобой сделали, прежде чем воля твоя была сломлена?

Задыхаясь в бессильной злобе, Руслан не заметил, как забормотал под нос проклятия и попытался свернуть фонарик в бараний рог. Пираты устроились со всеми удобствами, кормятся чужими пожитками и страданиями, заказывают себе патроны, курево и съестные припасы в обмен на человеческие жизни. Русланом все сильнее завладевала потребность выкосить сытых ублюдков, превратить этот рассадник в груду обломков.

На плечо легла рука. Руслан, взвинченный до предела, вздрогнул так, словно его ударили, повернул голову и впился взглядом в темноту, где стоял Максим. Он не видел его лица, но в крепком пожатии пальцев ощутил братское сострадание и понял, что Максим ни секунды в нем не сомневался. Он не будет косо на него смотреть после того, как все узнал, не станет ни в чем подозревать или винить за желание скрыть правду. Руслан вздохнул, чувствуя, как под участливым касанием дружеской руки бешеная злоба ослабляет удушающие объятья и сердце наполняется целительной благодарностью. Он не один. Максим рядом, он был рядом каждую минуту его жизни, он всегда понимал его с полуслова.

Заслышав снаружи пьяное чириканье, Руслан весь обратился в слух. «И чего им неймется?» – мрачно думал он. Руслан опасался, как бы следом за девушками сюда не подтянулись пираты. «Нельзя здесь оставаться», – вертелось в голове.

Девушки, судя по звукам, таскали на кухню грязную посуду. Почему нельзя отложить уборку до завтра? Почему обязательно делать это именно сейчас?

– Интересно, почему он отказался?

– Он просто еще не осознал, что ему выпал один шанс на миллион. Подвоха боится. Жаль, Захар не разрешил нам попробовать самим одомашнить Русланчика. Лаской мы приручили бы его вдвое быстрее.

Голоса те же самые. Наверно, кто-то из той троицы – шатенка и две блондинки, – которая осталась за столом после того, как Хомский увел брюнетку и рыжую.

– Захар знает, что делает и как будет лучше.

– Я и не говорю, что не знает. Просто жаль и все.

– Жанна уже застолбила первую ночь с Русланом.

– Я вторая.

– Когда это ты успела занять очередь?

– Сейчас! – засмеялась девушка прямо за дверью.

Руслан внутренне заметался – напасть? попробовать уговорить? – но успокоился, когда из соседнего чулана донеслась возня и послышалось постукивание банок. Девушки просто убирают закрутки.

– Кара, так нечестно!

– Ты хотела пойти второй? Так давай вместе! – С последней фразой сирена вышла из кладовой и защелкнула дверь.

– Но вдруг он застесняется? Или не будет уверен в себе?

– О господи, Алиса, о чем ты говоришь? Какой мужчина откажется от такого?

– Но он же только попал сюда…

– Когда Захар с ним закончит, он будет готов не только с нами, он еще и третью запросит, помяни мое слово. Вспомни Дениску. Такой был скромняга! Все спрашивал, не больно ли мне. – Приятный грудной смех утонул в нарастающем свисте закипевшего чайника.

– У меня тоже.

Щелкнул переключатель, чайник с лязганьем сняли с плиты.

– А сейчас? Думаешь, почему он всегда так старается обыграть других в карты?

Подруги заговорщицки хихикнули. Брякнула крышка алюминиевой кастрюли, послышался звук льющейся воды.

– Дениска у нас по выдержке почти как Захар.

– Ну нет, с Захарчиком не сравнится никто!

– Да, это правда, – влюбленно вздохнула сирена.

Это щебетание было так похоже на подслушанный в баре хмельной треп двух подружек-греховодниц, подогретых сладкими коктейлями и не менее сахарными мыслями об одержанных победах над мужскими сердцами и слабостями, что на мгновение Руслан забыл, где находится.

Кто-то со звоном накрыл кастрюлю крышкой. Руслан не поверил ушам: они столько умяли на посиделках и теперь собираются готовить что-то еще? Или это на завтра? Только бы не на завтра, в отчаянии подумал Руслан, это же растянется на полночи! В любую минуту пираты могут хватиться медика, отправиться его искать, и тогда пиши пропало! А в лагере даже не спрячешься толком.

– Если бы еще эта проклятая шавка не удерживала его у себя…

Полоска света под дверью погасла.

– И не говори. Я вообще не понимаю, чем она…

Конец фразы отрезало закрывшейся дверью.

– Ненавижу эту дрянь… – донеслось до Руслана, прежде чем наступила тишина.

– Ждем, – услышал он шепот друга и в некоторой растерянности посмотрел себе под ноги, где еще мгновение назад переливалась оранжево-золотистая ленточка света. Значит, рано паниковал? И никто ничего не будет готовить на ночь глядя? Или плита здесь на ладан дышит, поэтому для закипания воды требуется уйма времени?

Руслан заметил краем глаза яркий огонек подсветки, словно от мобильника, повернул голову и удивился: Максим держал в руках часы. Его не обыскали, когда привезли сюда?.. Руслану еще на катере вывернули все карманы. Для этого стервятникам пришлось повалить его на пол: иначе он не давался. Пока Хомский удерживал его, придавив коленом к полу и скрутив руки за спиной, Слесарь и Кочегар ловкими движениями сняли с него часы и серебряно-деревянную тотемную цепочку с львиными головами, подаренную Лолой на новый год. Потом его приставили к стене и стянули ремень. Руслан задыхался от ненависти и унижения, неистово дергался и вырывался, но пираты только смеялись. А когда он стал сыпать матюгами и угрозами, они совсем развеселились. Захохотали, начали подшучивать над ним, передразнивать, издевательски успокаивать. Советовали поберечь нервы. Хомский спросил, откуда в нем столько дерзости, неужели в запасе девять жизней?

Видение померкло. Руслан поморгал и посмотрел в угол, где притаился хромой товарищ.

– У тебя не забрали часы?..

– Нет, это лепило дал поносить. Свои я отдал Лоле.

– Да, точно, я забыл… – спохватился Руслан. – Сколько сейчас? – спросил он с плохо скрытой досадой. Ему и хотелось знать ответ, и было боязно его услышать. Вдруг минуло уже полночи и не за горами утро?

– Полвторого.

Руслан чуть успокоился. Не так страшно, время еще есть. Он тщился убедить себя, что затраченные часы не пропали даром. Все же они успели сбежать и осмотреть лагерь… Но много ли проку от этого будет, если они не успеют обернуться до рассвета? Не обнаружив пленников на положенных местах, пираты не успокоятся, пока не отыщут их и не вернут обратно. В каждом дворе вырастут вооруженные посты. Следующая ночь обратится в день: пираты не пожалеют энергии солнечных батарей, чтобы выкурить беглецов из укрытия. Единственное решение, которое видел Руслан, если не удастся отыскать оружие и вернуть пожитки, это забрать с катера навигатор и дать деру на своих двоих. Но далеко они уйдут, безоружные, на хромой ноге? Навигатор долго не протянет без заряда. А пираты знают эти края лучше всех, им не составит труда отыскать улизнувшую добычу. Их приволокут обратно и запрут, как верно подметил Максим, под тремя замками, из-под которых они уже не выберутся.

Найти бы хоть оружие, повторял про себя Руслан, хотя бы пару автоматов, чтобы уравнять силы! Тогда эти подонки уже не рискнут сунуться к нам!

Сирены не возвращались. Руслан тихонько приотворил дверь и заглянул в щелку. Взгляд потонул в кромешной тьме. Нагретая конфорка душила комнату своим жаром, но газ на плите уже не горел. Через распахнутые настежь створки было видно, как в просветах черного лиственного кружева переливается звездное небо. Тихо журчали цикады.

Из чулана ребята выбрались мокрые от пота, перевели дух и зашептались, прикидывая, что делать дальше. Руслан рискнул включить фонарик. Банки с соленьями исчезли со стола, уступив пост немытой деревянной посуде и подносу с грязными столовыми приборами. На разделочной доске стояла большая алюминиевая кастрюля. Максим поднял крышку. Кастрюля была грязная, в жирных потеках от подливы, и до середины наполнена кипятком. Вот зачем девушкам понадобилось ставить чайник.

– Куда бы ты ни отправился жить, даже на необитаемый остров, ты заберешь привычки с собой, – тихо продекламировал Максим. – И будешь как раньше замачивать на ночь грязные кастрюли и сковородки.

Запутавшись в кронах деревьев, бормотал сонный ветерок. Нежная свирель цикад оттеняла звонкую тишину ночи, и казалось, на многие километры вокруг нет ни души. Трудно поверить, что еще совсем недавно гремела музыка и кипел котел удовольствий. Руслан чувствовал себя так, словно из чулана с ведрами и тряпками вышел в какой-то другой мир, туда, где нет ни пиратов с оружием за пазухой, ни науськанных ими блудниц, ни клеток для пойманной добычи, ни опасности и угрозы для жизни. Только бескрайние необжитые земли, застеленные бурьяном и взрытые горными пиками. Если бы… Если бы…

Окруженные темнотой, точно завесой между двумя мирами, друзья стояли у окна, вслушивались в призрачный напев ночи и шепотом делились мыслями. Все указывало на отбой в лагере, однако Руслан не был в этом уверен. Пираты запросто могли переместиться в чью-нибудь берлогу и продолжить закваску за картами. Так или иначе, долго прохлаждаться здесь не стоит, заметил Максим. Лучше убраться подобру-поздорову, пока кто-нибудь не пришел вскипятить себе чаю и не обнаружил, что пора менять газовый баллон.

Глава 17

Инга лежала без сна и смотрела на слабо пульсирующие перед глазами белые точки. Это признак низкого или высокого давления? Нона когда-то говорила ей, но Инга уже не помнила. Прилетающий с улицы ветерок смягчал удушливо-сладкий запах перегара от пальмовой сивухи,которым Инге дышали в затылок. Захар громко сопел на соседней подушке, прижимая узницу спиной к себе и затягивая объятья всякий раз, когда она пыталась осторожно высвободиться. Такое повторялось все чаще. Он и прежде обнимал ее по ночам, но всегда отпускал, стоило ей отстраниться. Она могла вертеться и крутиться, сколько душе угодно, отодвигаться от него настолько, насколько хотелось, вставать и ходить по каморке, сидеть на веранде, – спящий сном мертвеца пират не шевелился до утра. Но теперь он как будто спал вполглаза, где-то на поверхности, старался быть в непосредственной близости от нее, искал ее тело и подгребал к себе, становясь похожим на льва, спящего в обнимку с добычей. Инга не знала, многим ли это хуже другой его придури: перевернуться набок и забрать с собой ее руку, вынуждая прижиматься к его спине и задыхаться от крепкого запаха ненавистного тела.

Инга почти перестала спать ночью, а спать днем ей не разрешали. Она урывала несколько часов утром и в итоге ходила как зомби, маялась головной болью и дремала при каждом удобном случае. Захара безумно раздражала эта ее вялость. Он спрашивал, почему она не спит ночью, как все нормальные люди, но что Инга могла ответить? Что не выносит его близости? Что не хочет снова проснуться от громогласного рева, нечаянно обронив во сне имя Филиппа? Инга молчала или придумывала в ответ что-то маловразумительное. Захар выходил из себя и спускал на нее всех своих внутренних церберов, обвиняя в том и в этом, поминая старое и предрекая еще не случившееся.

В часы бессонницы Инга предавалась воспоминаниям. Предавалась без слез, с одной только грустью, тихой и щемящей, как неуловимый вздох на исходе жизни. Она просила прощения у сестры за то, что обрекла ее нести вечный траур. Молила провидение о покое для души Филиппа, о спасительном забвении для него, чтобы он мог наслаждаться тихим бессмертием на небесах, не терзаясь чувством вины, и не помнил, какой страшной, несправедливой и бессмысленной была его кончина. Пусть никогда его не потревожат печаль и страх. Избавь его от боли, которой были наполнены последние минуты его жизни. Избавь от боли Нону, которой предстоят горькие и скорбные дни, недели, месяцы и годы. Пусть со слезами уйдет из ее сердца тяжесть, пусть она сумеет отыскать в себе силы двигаться дальше. Убереги ее мужа и детей от бед и лишений, ведь семья это единственное, что не позволит Ноне сдаться. Даруй им обоим покой. А если ты слишком занят, возьми из моего сердца всю любовь, которую я сохранила, и отдай им. Она поможет. Она исцелит их. Только не забудь о них.

Горячая грудь пирата обжигала спину, Инга словно прислонилась к раскаленному валуну. Она взмокла от пота, волосы прилипли к шее, от запаха перегара ее мутило. Желание высвободиться из твердокаменных рук, отодвинуться от раскаленного тела и подышать у окна свежим воздухом стало неодолимым. Инга уже собиралась изменить своим правилам и разбудить Захара, но тут на веранде послышалась возня. Дверь легонько скрипнула, отворяясь, и в каморку с фонариком в руке вошел дежурный. Кроме него будить командира среди ночи никому не позволялось, а так как Захар строго-настрого запретил тревожить его без уважительной причины, вывод напрашивался один: в лагере случилось ЧП.

Инга закрыла глаза и притворилась спящей.

– Захар… – Хомский потряс командира за плечо. – Захар, проснись.

Пират лениво заворочался и шумно вздохнул, как это делают все крепко спящие люди, если начать их будить. Он отпустил наконец Ингу – она с облегчением набрала полную грудь воздуха: господи, как же хорошо снова дышать! точно цепи сняли! – перевернулся на спину и хриплым после сна голосом спросил:

– В чем дело?

– Пленники сбежали.

Сердце коротко стукнуло и забилось беспорядочно и часто, как неисправные часы. Инга растерялась, не зная, как отнестись к этому известию, но не пошевелилась и глаз не открыла, лежала неподвижно и смирно, ждала подробностей.

– Который час? – прохрипел Захар.

– Четверть третьего. Я вернулся от девчонок и заметил, что Патрика до сих пор нет. Нашел его в лазарете на полу…

Не успел Хомский договорить, как Захар уже отбросил пододеяльник и принялся одеваться.

– Его размундирили. Он в сознании, но двигаться не может. Лежит в одних трусах, глазами вращает да стонет. Я пытался уложить его на кровать, но пришлось бросить, не то бы он своим скулежом взбаламутил весь лагерь. Пострела нет на месте, Руслан тоже исчез. Оружейка на замке, но я не смог проверить ее внутри, ключ-то у тебя. Тыкаться ни к кому не стал, сразу пошел тебя будить.

– Молодец.

– Какие будут приказания? Оружейка закрыта, внутрь они проникнуть не могли, верно? Наши сгрузились перед ужином, калаш остался только у меня. Стволов у них быть не должно.

Захар зашнуровал ботинки и поднялся с кровати.

– Слушай меня. – Словоизлияния любимца он оставил без ответа, что было совсем на него не похоже. – Никакой беготни по лагерю. Сейчас ты пойдешь и тихо постучишься к остальным. Очень тихо! Понял? Возьми Тиму и засядь с ним рядом с оружейкой. Германа отправишь к эллингу.

– Думаешь, они угонят катер?

– Не думаю – знаю. Руслана вы привезли с завязанными глазами, Максим был без сознания. С местностью они не знакомы, вдобавок на руках у Руслана раненый товарищ. Совесть не позволит ему бросить Максима, а пешком далеко не уйти. Руслан достаточно умен и не станет действовать очертя голову. Я более чем уверен, что они отсидятся спокойно в укрытии, а на рассвете уведут одного из наших и заставят отвезти обратно. Держи ключ. Смотрите, чтобы вас не обвели вокруг пальца. Справитесь?

– И не таких прытких скручивали.

– Замечательно, только последнее время прыткие весьма успешно дурят вас, как сидоровых коз. Убегают из-под носа, отбирают оружие. Я учил на корню обрубать любое сопротивление, но вы раскаляете ситуацию до необходимости крайних мер. Которых, заметь, удалось бы избежать, следуй вы моим приказам и действуй так, как я учил. Сейчас я жду безукоризненного исполнения. Вы должны заметить их первыми. Брать живыми. Не пожелают сдаться – стрельните Руслану в ногу. Не в Максима! Ему хватит. Ты меня услышал? Не важно, от кого будет исходить инициатива, – стрелять только в Руслана. Но не открывайте огонь, если нет прямой угрозы и на вас никто не бросается. Все ясно? Не забудь сказать Герману и Тиме, что это мой приказ. Странно, раньше вам не требовалось никаких уточнений, чтобы точно знать, чего я от вас жду. Пленники должны остаться в живых. Убьете кого-нибудь из них – случайно или нет, я разбираться не стану – отправлю следом и дело с концом. Так и передай остальным. Неужели мне теперь придется разжевывать каждое слово?

– Нет, Шкипер. Я все понял.

– Денис, и еще. – Захар удержал питомца. – Если заметите, что они направляются сюда, не препятствуйте им.

– Сюда? – не понял воспитанник.

– Сюда. Руслан держался молодцом, я так и не сумел определить по его лицу, узнал он Ингу или нет. Но чем черт не шутит.

– Думаешь, кто-то еще помнит?.. – в сомнении отозвался Хомский. – Все-таки уже много времени прошло… Мне кажется, все забыли…

– О чем я вам постоянно твержу? – с легким нажимом ответил вожак. – Старайтесь проникнуть в чужие мысли, а не заменить их своими домыслами.

– Виноват.

– Руслан мог увидеть фото Инги в новостях и запомнить ее трагичную историю. Не сбрасывайте со счетов ничего невозможного. Если Руслан узнал Ингу, они не уйдут без нее. Я подожду здесь. В общем, увидите, что они идут сюда, – незаметно выдвигайтесь следом. Прижмите, но раньше времени не шугайте. Если разделятся, вяжите того, кто остался, а тут я уже сам разберусь. Денис, постой-ка. Телефон где?

– У меня.

– Все время был у тебя?

– Ну да, я забрал его к девчонкам, а потом с ним вернулся в берлогу. Вот он.

– Ладно, молодец. Пусть остается при тебе. Не бросай где попало.

– Как всегда, Шкипер.

– А теперь ступай, буди остальных. Но только тихо, помнишь? Все, ушел. Не забудь нас закрыть.

Инга выслушала пиратов с равнодушием стороннего человека, при котором обсуждают тяготы незнакомых людей. Сердце успокоилось. Инга с неслышным вздохом подоткнула подушку и задышала ровнее. Мысли крутились в голове с механизированной, лишенной жизни цикличностью. Хороша парочка: один – взятый на прикорм будущий палач; второй – трус и предатель, давший стрекача и бросивший товарища на растерзание шакалам. Оба стоят друг друга. Инга вспомнила неистовое пламя в глазах Руслана, разожженное хищной кровью, вспомнила его дерзкие ответы, его спесивость и наигранное пренебрежение к соблазнительницам, за которым скрывался нетерпеливый интерес. Запахнет жареным – и он не раздумывая перейдет на сторону шакалов. Инга в этом не сомневалась. Пиратам даже не потребуется натравливать его на Максима, он сам поймет, что и как нужно делать. Это у него внутри. Захар назовет это даром, и Руслан поверит. Он прислушается к совету палача, сделает все по его наставлению: не торопиться, ощутить приятную дрожь всевластия, насладиться испуганным недоумением товарища, дождаться молитвенных причитаний и взываний к благоразумию, «ко всему, что связывало нас». Если он еще не понимает своей сущности, то лишь потому, что глядит на мир через сферу лицемерия и двуличия, позволяющую ему считать себя достойным человеком. На языке подонка «достойный человек» – просто не такой дурной в сравнении с ним самим.

Ни к кому из них Инга не питала жалости. Единственное, что удивляло ее, так это наивность Захара. Он всерьез полагает, что двум этим представителям рода человеческого есть до нее дело? Никто не придет. Захар, видно, стареет или перебрал сегодня больше положенного, иначе откуда взялись эти несуразные мысли? Сентиментальность – признак старения, подумала Инга, удобнее устраиваясь на подушке. Во хмелю палач бывает каким угодно, только не сентиментальным и разнеженным.

Захар курил у окна и, как поняла узница по ритмичному щелканью регулятора, переключал частоты с намерением поймать разговоры беглецов. Но пока в ночную тишину гармонично вплетался один только белый шум.

Вот если бы она могла убить Захара… Как бы здорово это растормошило его прихвостней. Она столько раз взывала к мирозданию за справедливостью и воздаянием для своих палачей. Никогда прежде не желая никому смерти, теперь Инга была одержима этой навязчивой мыслью: увидеть в глазах душегуба угасающую искру жизни. Почему они до сих пор живы? Если хотя бы один закон о равновесии во вселенной еще действует, если он хотя бы существует, он остановит эту фабрику по переработке человеческих душ в чистую наживу.

Инга предалась бальзамным грезам. Один залп огненного свинца – и ее мучитель мертв. На уши встанет весь лагерь, марьяжницы будут выть и рыдать во все горло, а остервенелые проклятья стаи жахнут так, что встряхнет весь остров. Смерть душегуба освободит Ингу от навязанного бремени. Но едва ли это будет ее конец. Коль скоро взбешенные выкормки палача оставят ее в живых, то лишь ради наказания. И расправа эта будет многим хуже, чем расстрел, или повешение, или любая другая казнь. Ей не подарят легкую смерть. И если в итоге стараниями шакалов она не окажется в притоне, последние месяцы она проведет в аду. Все привитые знания, все отточенные навыки и развитые таланты – все, что в них пробудил вожак, за его убийство они обратят против нее. Чтобы этого не случилось, Инга должна убить не только Захара, но и себя.

Узница оглянулась через плечо в надежде, что любимец палача оставил автомат. Но, увы и ах, наперсник потому и был наперсником, что все команды исполнял с предельной четкостью, радуя хозяина своей преданностью и упиваясь самоотречением. Самый верный и самый лучший, главный призер всех выставок. Забыть оружие? Такая опрометчивость недопустима для идеального питомца. Инга бросила взгляд в сторону окна, где нервно маячил огонек сигареты, и легла обратно. Достать бы яду, развести и смазать фильтр… И, конечно, не забыть про себя.

Она подтянула пододеяльник и смежила веки. Дышала Инга спокойно и ровно, не чувствуя ни сожаления, ни злости, ничего, кроме желания снова и снова представлять, как бы она расправилась с палачом, как бы избавилась от гнета и завладела наконец призрачной свободой, долгие мучительные месяцы дразнившей ее через прутья решетки.

Инга медленно открыла глаза и уставилась на растекшиеся по стенам радужные отблески гирлянды. Зачем она поддается этому обману, зачем идет на его зов? То не источник жизненных сил, а медленный яд. В избавлении от всякой надежды сила и несокрушимость. Нельзя об этом забывать. Если она снова соблазнится надеждой и обманется ею, все затраченные усилия на приручение боли пропадут втуне. И восполнить их нечем. Инга вновь окажется слабой и уязвимой. Вернуться обратно в свое состояние, которое спасает ее сейчас, уже не получится, ведь сил на возведение новой стены не останется. Так что же она творит?

Захар присел рядом и погладил Ингу по спине.

– Ты хотела встать?

Нет ответа.

– Я знаю, что ты не спишь. Оденься, вдруг у нас будут гости.

– В сарафане жарко. Я просто накроюсь пододеяльником. Мне ведь не нужно будет никого встречать.

Захар вцепился ей в локоть и рывком усадил.

– Я сказал: оденься! – Он бросил на колени платье и резко поднялся.

Инга натянула сарафан, одернула подол и легла в ту же позу: спиной к выходу, поджав под себя голые ступни.

– Если к нам заглянут, веди себя естественно, не дай заподозрить, что ты здесь не одна. Ты слышишь?

– Слышу.

– Помни, что, выдав меня, ничего не добьешься. Только им же сделаешь хуже. От тебя не требуется ничего невыполнимого, просто следи за языком. Остальное я сделаю сам. …Инга?

– Я прекрасно тебя слышу.

– Ты ведь не станешь толкать их на бездумные поступки? Ты сделаешь, как я прошу? В противном случае нам придется их застрелить. Мне бы этого не хотелось. Уверен, тебе тоже. Зачем взваливать на себя такой груз?

Захар помолчал, но Инге нечего было сказать.

– Это просьба, не приказ. Или ты ждешь приказа?

– Нет.

Захар громко выдохнул через нос. Опять чем-то недоволен. В подобной манере и проходили все их разговоры: обрывались ни на чем или начинались с чего-то малого и на первый взгляд незначительного и заканчивались сокрушительным валом из попреков и раздражения.

Инга и не собиралась своевольничать. В отличие от Захара она не питала сентиментальных иллюзий и прекрасно знала, что никто не придет. Да и кто это мог быть? Руслан, в котором уже видны задатки будущего кровопускателя? Или Максим, которого запомнят как самого везучего христопродавца? Какой богатый выбор.

Глава 18

План был такой: если ничего не удастся найти, откатить поиски немного назад и вернуться в ту часть лагеря, где они еще не были. На участке по соседству с лазаретом была, по крайней мере, еще одна постройка. К ней тянулся изолированный гофром кабель уличного освещения. Туда они не заглядывали, потому что из тюремного загона сразу отправились на звуки музыки, логично предположив, что пирушку не стали бы устраивать далеко от жилого уголка и спутниковый мобильник нужно искать именно в той стороне. Ребята оказались правы лишь наполовину. Местная кирджалия и впрямь гудела в двух шагах от берлог, но мобильника среди вещей не оказалось.

После кашеварни друзья двинулись на огородные задворки. Построек здесь было немерено, и коптильные будки только сбивали с толку. Ребята заглядывали в каждое сооружение, но почти всюду им хватало одного беглого взгляда с порога, чтобы убедиться, что ничего полезного внутри нет, только армада бутылок с местным варевом, вяленая рыба на крючках, сушеная трава и бумага и гирлянды из перца, чеснока, грибов и других овощей.

Наткнувшись на сарайчик с садовым инвентарем, Руслан и Максим оживились. Здесь-то уж точно должна быть отвертка или что-нибудь похожее! Они облазили его сверху донизу, однако из найденных инструментов ничего не подошло. Растерянные, измотанные, они уже хотели уйти и попытать удачи, как и планировали, в той части лагеря, где еще не были, но тут Руслан заметил у забора серенькую будку с плоской крышей. Из-за нагромождения пыльных коробок и ящиков с различной рухлядью, бог весть зачем оставленную пиратами до лучших времен, внутри мог уместиться только один человек. Максим остался снаружи.

Руслан ковырялся в будке так долго, что потерял счет времени. Заслышав за спиной тихое: «Ну как там дела?», он испугался чуть ли не до полусмерти, резко обернулся и едва не свалил на себя прогнившие коробки с каким-то тряпьем. Пыль и паутина залепили глаза, Руслан ошалело вглядывался в фигуру на пороге и пытался понять, кто это: Максим или караульный. Опомнившись, он догадался подсветить неизвестного, успокоился немного, сдавленно прокашлялся и сказал, что еще не закончил. Максим предложил оставить эту бессмысленную затею и продолжить поиски в другом месте, но Руслан заупрямился. Максим прикрыл дверь. Не прошло и пяти минут, как она распахнулась и Руслан вышел к другу, держа в черных от грязи руках старую отвертку без рукояти и разболтанные плоскогубцы.

Эта маленькая победа взбодрила их и немного даже подняла настроение. Друзья вернулись в кашеварню и включили газ под конфоркой. Вторых плоскогубцев не было, поэтому Максим зажал отвертку чесночницей. Раскалив кончик на газовом пламени, он согнул его плоскогубцами, затем опустил в стакан с водой – получился вполне пригодный свертыш.

Ребята валились с ног от усталости, но позволили себе лишь короткую передышку, выдув на брата по два черпака с водой. Они решили не терять времени, которого и без того истратили немало, и сразу обратили свои стопы к берлогам, надеясь, что за минувший час пираты успели заснуть крепким хмельным сном. А если они все еще играют в карты… Что ж, ничего не поделаешь, придется ждать. Ребята условились, что в этом случае переключатся на поиски катера и своих вещей. Обоим также не давала покоя та постройка на участке по соседству с лазаретом, к которой тянулся изолированный кабель. Как бы не упустить чего важного… Но сначала сувальдный замок. Если не удастся к нему подобраться, тогда можно вернуться и проверить постройку. На том и порешили.

С приближением осторожных шагов цикады умолкали одна за другой, но как только ребята отходили подальше, нежная колыбельная снова вплеталась в полуночную безмятежность. Каждый звук, будь то похрустывание грунта под ногами, шелест брючин или шуршание наконечника трости, рассекал ночную гладь, точно клинком, несмотря на все потуги двигаться как можно плавней и ступать как можно мягче. Друзья не разговаривали, а если требовалось что-то сказать, делали это шепотом на ухо, перед этим похлопав по плечу.

На входе в жилой двор остановились, укрылись за штакетником и прислушались. Лагерь отвечал переливчатой серенадой цикад. Уличное освещение погасили, и если бы не звездное небо над головой и не далекий отсвет фонаря на развилке между лазаретом и тюремным загоном, от угольной темноты можно было бы ослепнуть. Ребята напряженно вглядывались в неясные очертания бунгало и черные провалы окон. С каждой минутой тишина становилась все более осязаемой. Она была такой же мягкой, как пение цикад, и в то же время плотной, как окружающая темнота. Никто не храпел, не бормотал во сне, не бубнил с соседом, гоняя чаи, пока остальные спали и видели десятый сон. Руслан было подумал, что здесь никого нет, но потом уловил запах перегара. Значит, пираты решили не играть сегодня в карты, а разбрелись по берлогам и, как выразился Максим, придавали храпака… «Удача с нами», – взбодрился Руслан.

Друзья выждали еще немного и шмыгнули во двор. Стараясь держаться подальше от зарослей, чтобы не перебудить всех шорохом листвы, они прокрались вдоль забора, отыскали за домом тропу и по траве рядом с нею гуськом прошли на задворки.

Кусты слева зашевелились, раздался треск ломаемых веток – и в глаза ударил ослепительно-белый луч одиночного фонарика. Чей-то хмельной голос, чуть спотыкаясь о слова и заглатывая окончания, насмешливо бросил:

– Хэндэ хох! Кто это у нас тут после отбоя шастает?

Руслан, полуслепой от яркого света, наощупь схватил Максима и утянул к себе за спину, чтобы его не убили. Затем включил фонарик и направил на стража порядка. Это был Кочегар. Выглядел он неважно. Толком не проспавшийся после бурной гулянки, все еще под самогонными парами, веки полуопущены, глаза воспалены. В рытвинах шрама чернеют глубокие тени, сам рубец как будто сполз еще ниже и еще больше теперь вздергивал верхнюю губу, из-за чего рот искривило какой-то неживой ухмылкой, как у жуткой восковой фигуры. Одной рукой пират держал пистолет, а второй, перекрестив запястья друг над другом, сжимал фонарик.

Захрустели по грунтовой тропе тяжелые ботинки. Из-за дома, откуда пришли ребята, выпрыгнул узкий луч света и нанес еще один удар по глазам. Руслан прищуренно вгляделся и увидел Хомского с укороченным калашом в руке.

– Не спится? – спокойно поинтересовался пират. – Убери фонарь.

– Сначала вы опустите оружие! – злобно выплюнул Руслан, защищаясь ладонью от перекрестия мощных пучков света. Фонарики не сдвинулись с места и продолжали подсвечивать цель.

– Ты не в том положении, Руслан, чтобы требовать. Убери фонарь.

Руслан помедлил и с раздражением щелкнул кнопкой. Все-таки нашли Слесаря, черт подери… Надо было вернуться и спрятать тело. Но толку?.. Все равно бы встали на уши, заметив отсутствие Максима.

Хомский переложил фонарик в руку с автоматом и снял с пояса рацию.

– Захар, прием.

– Говори.

Услышав знакомый басовитый голос, Руслан вспыхнул жгучей ненавистью. Пережитое унижение вонзило в него свои жала и заставило передернуться от ярости. Все закружилось перед глазами: сцена знакомства с Захаром, экзотические глаза сирен, манящие улыбки и одобрительные взгляды, как бы говорящие: «Шкипер попал в точку. Ты один из нас».

– Мы взяли их.

– Отлично. Ведите в переговорную. Я хочу знать, как им это удалось.

– Нож и содержимое карманов – на землю, – приказал Хомский, когда с формальностями было покончено и второй фонарик вернулся на линию огня. – И не забудь наш бинокль. Ручки-то, я смотрю, чешутся?

Руслан не двигался. Прихваченный с кухни нож висел в петле на поясе брюк, но Руслан, опасаясь за жизнь Максима, не делал попыток дотянуться до оружия. Он специально опустил руку и повернул ее ладонью назад в надежде, что Максим догадается незаметно вложить в нее свой нож или какой-нибудь хирургический инструмент из военно-полевого набора. Однако товарищ стоял за спиной так тихо, словно его и не было.

Когда ночной воздух разрезало жестким приказом опорожнить карманы, у Руслана захолонуло внутри. Если пираты обнаружат свертыш, о свободе придется забыть. Максима накачают и до прибытия снабженца будут держать в полуживом состоянии. Руслана обыщут с ног до головы, изымут отмычки и запрут его в той темной каморке, откуда он уже не выберется. А так как беда не приходит одна и удача явно благоволит пиратам, рано или поздно эти ублюдки прознают о Лоле.

– Нож на землю, – надавил Хомский. Он чеканил каждое слово и говорил так резко, будто высекал приказ на камне.

Впредь сбежать так же легко не получится. Пираты выяснят, как они освободились. Выбьют под пытками, если потребуется. Такую брешь без внимания не оставят, залатают ее как можно скорее, учтут все ошибки, слабые места сделают сильными. Они будут начеку. Сдаться сейчас означает поставить крест на свободе. Никто не придет на помощь. Или придут слишком поздно.

– Не вынуждай нас, Руслан.

– Сейчас мысль дать стрекача уже не кажется такой крысячей, скажи? – хихикнул Кочегар.

Руслан подумал о постройке за спиной, которая вполне могла оказаться оружейным хранилищем и до которой они – с отмычками в руках! – не дошли какие-то три шага, и тело его пронзила болезненная судорога от острого, точно копье, нежелания признавать себя побежденным. Да и как можно смириться с неудачей, когда все шло так хорошо?..

Мысли кружились в лихорадочном вихре, голова пылала огнем. Перед глазами возник образ Лолы. Они узнают о ней. Они подкараулят ее и притащат сюда. Он видел это с такой четкостью, словно это уже случилось во всех других измерениях и непременно случится в этом. Она не сможет выбраться, не вернется домой. Они заполучат ее.

Осознание последствий поджигало каждый нерв и пеленой ярости застилало глаза. Охваченный жизненной необходимостью воспрепятствовать этому, помешать пиратам добраться до его сестры, Руслан стиснул кулак и дернулся к Хомскому с твердым намерением забрать автомат, но кто-то крепко схватил его за локоть и силой удержал на месте.

– Не надо, – раздался над ухом предупредительный шепот.

Руслан замер, дыша глубоко и прерывисто, разрываясь между своим внутренним криком и тихим внушением товарища. Обуянный сомнениями, глубоко в душе он понимал, что в словах Максима есть какой-то скрытый смысл, что он не стал бы беспричинно просить сдаться. Но в чем именно заключался подтекст, Руслан в силу своего состояния определить не мог. Он чувствовал, что должен довериться товарищу, но боялся, как бы это решение не обернулось катастрофой.

– До утра телиться будешь? – рассердился Хомский. – Бросай нож, или мы выстрелим в Максима. Лично я считаю, что ему хватит, но решать тебе. Удачный случай поквитаться за то, что он кинул тебя на пляже.

Хомский подождал немного, потом с раздражением вздохнул и обратился к сородичу:

– Тима, стреляй на счет «три». Иначе это до бесконечности тянуться будет. Достал меня этот кретин. Готов?

– Как Гагарин и Титов.

– Один… два…

Руслан поднял глаза, со злобным выдохом медленно ожил, будто разбуженный повелительным касанием врага, под беспокойным оживлением пиратов дотянулся до пояса, вытащил нож и бросил супостату под ноги. Следом тяжело упал фонарик, за ним шлепнулись документы и наполненный зельем шприц, после чего, с намеренно большим усилием, зачехленный бинокль.

Максим выступил из-за спины друга, кинул рядышком свой нож и подсумок с хирургическим набором и поднял руки.

– У меня в кармане хрупкие пузырьки с лекарством, – миролюбиво доложил он. – И часы Патрика. Их тоже на землю кинуть? Не уверен, что он обрадуется.

Кочегар по приказу Хомского оттащил Максима, обыскал его, изъял медикаменты и часы. Руслан все ждал, когда из карманов на свет покажутся свертыш и плоскогубцы, но их не было. Он метнул быстрый взгляд на Максима, но подсвеченное фонариком лицо не выражало никаких эмоций. Максим с невозмутимым видом смотрел себе под ноги, позволяя Кочегару шарить у него по карманам и охлопывать с головы до ног, и даже бровью не повел в сторону товарища.

Когда он успел?.. Как исхитрился под прицелом двух фонариков? Допустим, он все время стоял у меня за спиной и был вне поля зрения пиратов… Но как ему удалось провернуть все без единого звука?

Хомский вынул хомуты и шагнул к Руслану.

– Убери руки! – утробно прорычал Руслан и дернул плечом, совсем как вчера утром на пляже, когда его сгрузили с катера и попытались усадить на колени рядом с Максимом.

Хватка была шакальей, а отчаянные попытки высвободиться только усилили нажим пальцев.

– Твою бы злость да в нужно русло. – Хомский затянул хомуты на его сведенных за спину руках, вцепился в плечо и толкнул вперед. – Шагай!

Глава 19

Пленников довели до тюремного загона и втолкнули в крепенькую постройку напротив псарни. Хомский с фонариком в руке прошел вперед и зажег лампу на столе. Ровный амиантовый свет выбелил загорелые лица, крохотными лунами отразился в глазах. Тени отступили за спины, укрылись под столом и за стульями. Руслан хмуро наблюдал за пиратами. Максим переминался рядом, стараясь не наступать на больную ногу. Трость у него забрали, но руки сковали спереди, чтобы он мог удерживать равновесие.

– Верните ему трость или хотя бы разрешите сесть! – исходил злостью Руслан.

– Замолкни, или я его уложу, – пригрозил Хомский, грохнул автомат на стол, бросил изъятые ножи и бинокль, а часы аккуратно отложил в сторонку.

Руслан, потемнев лицом, стиснул зубы и до хруста в суставах сжал кулаки. Кочегар запоздало рассмеялся.

– Дениска у нас сегодня в роли плохого копа. Значит, мне быть хорошим. Не кипятись, напарник, я уверен, он все понял.

Хомский не ответил и не улыбнулся.

– Прекрати, – шепнул Максим, оглянувшись через плечо и поглядев в угол. Никто не заметил, как зашевелились его губы. Руслан не повернул головы и ничем не дал понять, что услышал друга.

Кочегар поставил рядом с часами Слесаря склянки с порошком антибиотика и раствор для инъекций, пошарил по карманам и сгрузил всю остальную медицинскую оснастку Максима: набор хирургических инструментов, обезболивающие пилюли, антисептик, перевязочные пакеты, шприцы в упаковке, бинты. Шприц с обезвреживающим зельем остался у Хомского в кармане.

– Можно вопрос, приятель? – Кочегар вырос перед Максимом, держа в руке военно-полевой подсумок.

Руслан злобно прищурился и уставился на пирата с угрожающими огоньками в глазах. Кочегар ничего не заметил и не почувствовал, отрыгнул себе под нос, обдав их удушливо-сладким перегаром, и продолжил:

– Зачем это тебе? Ты что, типа как Слесарь, шаришь во всем этом?

– Не особо. Там же не только скальпели, но иглы тоже и держатели для них, – спокойно пояснил Максим. – Вдруг швы разойдутся.

«Что он делает?» – недоумевал Руслан. Нельзя с ними разговаривать!

– А! Я въехал! – Супостат расплылся в довольной улыбке, которая тут же сползла набок и застыла глупой маской. Сейчас он казался пьянее, чем пару часов назад, но со сна ли его так развезло или от припасенной в загашнике порции финикового снадобья, определить было трудно. – Ты у нас стратег, да? Привык все обмозглов… обмозголовать?

– Стараюсь по мере сил.

– Вчера тоже постарался? – осклабился Кочегар, сверкая залитыми сивухой глазами. – Наверно, думал так: «Пока Оскар гасит моего кореша, заверну-ка под шумок оглобли». Да? – Широкая улыбка не сходила с иссеченного шрамами лица.

– Не лезь к нему! – зарычал Руслан.

Кочегар перевел на него затуманенный парами взгляд и усмехнулся.

– Я вообще-то на твоей стороне, браток. Почему ты его крышуешь?

– Тима, завязывай! – вмешался Хомский. – Лучше сходи за Гариком и вдвоем помогите Слесарю.

– Я воль, майн комендант, – дурашливым голосом отозвался Кочегар, бросил подсумок на стол и затопал на выход.

Дверь порывисто дернулась под чьей-то нетерпеливой рукой. Из темноты выступил Захар, шагнул через порог, и внутри сразу стало тесно, как в чулане. Запах перегара густел и метр за метром поглощал крошечное пространство комнатенки.

– Куда-то спешишь, Тима? – полюбопытствовал главный, почти поймав его в свои объятья.

– Ой, Шкипер, по очень важному поручению! – провозгласил Кочегар, по-ребячески надувшись от гордости.

Захар вопросительно глянул на Хомского.

– Я попросил его вместе с Гариком проверить, как там Патрик… – пояснил Хомский, но уже не таким уверенным тоном, как мгновение назад. – Помочь, если получится…

– Я уже проверил и помог. До завтрашнего дня Патрик пробудет в лазарете. Не таскаться к нему и не трогать. Ему больно от каждого прикосновения.

– А… что насчет Гарика? – протянул слегка растерянный Кочегар. – Он где?

– Полагаю, там, где вы его оставили.

– Я схожу за ним, – вызвался пират совсем трезвым голосом, словно эта мысль сама пришла ему в голову и никакого указания от Хомского не было.

Руслан лихорадочно размышлял, как отвадить удар от Максима, если пираты вздумают в наказание за выведенного из строя медика прибегнуть к пыткам, но тут же обо всем забыл и в тревоге напрягся, когда Захар остановился перед Максимом. Пират глядел на него сверху вниз, прощупывал своим рентгеновским взглядом, стараясь докопаться до самых глубин и узнать, с кем имеет дело. Максим стоял с прямой спиной и разглядывал пирата с не меньшим интересом, свободно опустив скованные хомутами руки, уверенный в себе, спокойный и бестрепетный.

– Кажется, мы раньше не виделись? Меня зовут Захар. Ты Максим, верно?

Захар отступил на шаг и по очереди вгляделся в пленников.

– Поразительно! Вы и фото в паспорте – совершенно разные люди. Но Руслан отличается сильнее. У тебя, Максим, даже в паспорте волевое лицо. В жизни оно гораздо жестче и бесстрастнее. Теперь я понимаю, что значила твоя маленькая шалость на пляже. Судя по всему, Руслану ты ничего не сказал? Да, вижу. Он до сих пор считает, что ты просто-напросто испугался. Какое занятное получается квипрокво. Но пока отложим сцену объяснения. Сейчас у нас не менее интересный случай.

Захар неторопливо прошелся взад-вперед. Глаза его, то и дело выныривая из тени от низких надбровных дуг, загадочно поблескивали в млечном свете лампы.

– Вы определенно встряхнули наш тихий уголок. Я не представляю, как вам удалось выбраться, но в нетерпении жду вашего рассказа. Утолите мое любопытство?

Он остановился и в ожидании развернулся к пленникам. Руслан встретился с ним взглядом и внутренне ощетинился.

– Руслан? Ничего не скажешь?

Захар обращался к нему с такой непринужденностью, точно к своему прикормышу, который предал сородичей и теперь должен объясниться. Это взбесило Руслана. Но когда он обратил на Захара свой взор, тот принял его ярость с хорошо различимым удовольствием и слегка улыбнулся, поощряя спесивца.

– Какая сила! – восхитился Захар. – Я словно вижу звериный оскал! И ты еще сомневаешься, что твое место здесь. Как ты можешь не видеть, до чего гармонично вписываешься в наши ряды? Расскажи, как вы сбежали, Руслан. Что тебе проку защищать Максима? Ты не можешь рассчитывать на него. Неужели ты до сих пор не разглядел шакала в своем лучшем друге? Что он тебе сказал, как объяснил свой проступок? Что испугался, потерял самообладание? Руслан, я встречал таких людей, я вижу его насквозь, поверь мне. Да ты сам посмотри на него. Если бы Максим бросил тебя из слабодушия, если бы виной всему был страх, разве смог бы он сейчас держаться так уверенно и нагло? Он побежал, потому что был уверен, что выживет один, сумеет дождаться судна и спастись. Вернула его не совесть: таким людям нет дела ни до кого, кроме себя. Он вернулся из-за ранения. Похоже, выбор сумки оказался не совсем удачным, верно, Максим? Видишь, Руслан, как он держится. Посмотри на своего друга, посмотри ему в глаза. Он знал, что без медицинской помощи обречен. Только это и заставило его вернуться. Догадываюсь, что Максим успел наплести тебе, но не спеши обманываться. В его планах ты играл роль громоотвода, на который мои ребята должны были обрушить весь гнев.

Сейчас ты наверняка думаешь, что я пытаюсь очернить его и таким образом перетянуть тебя на свою сторону. Но я всего лишь хочу научить тебя видеть в людях истинную сущность. Это не трудно. С такой силой ты станешь неприступным и непобедимым. Прибавь к этому власть, которую ты получишь, и вообрази мощь, которую обретешь. Все это может быть твоим. Ты больше никогда не будешь растрачивать свое доверие на недостойных людей. Ты ведь умен, это заметно по твоим глазам, но ты не видишь очевидного. Ты благороден душой, и это прекрасно, такое нынче нечасто встретишь, но в этом и есть твоя уязвимость. Это вовсе не значит, что ты слаб, – отнюдь: чтобы обращаться с людьми не так, как они обращаются с тобой, нужно иметь железное терпение и прикладывать немало сил. Но разве ты не устал страдать из-за чужого невежества, из-за неспособности окружающих оценить твою жертву, твое отношение? Ты собираешься на протяжении всей жизни отдавать и ничего не получать взамен? Сколько вторых шансов люди швырнут тебе обратно в лицо, сколько раз еще они плюнут тебе в душу? Я помогу тебе освободиться и ничего не потребую взамен. Сотрудничай со мной, Руслан. Иди под мое покровительство, и больше никто и никогда не воспользуется твоим доверием. Ты будешь сильным, но самое главное: ты будешь свободным от всего, что так или иначе повелевало тобой на Большой земле.

Захар говорил неторопливо, взывая проникновенно мягким голосом, сглаживая жесткое звучание некоторых слов. Его проповедь напоминала ритмичное покачивание маятника, но без присущей гипнотизеру монотонности.

Руслан мрачно глядел перед собой и с каждой фразой Захара все сильнее убеждался, что с выбором командира пираты угодили точно в цель. Некоторые люди словно рождены для того или иного предназначения. Кто еще так идеально подошел бы на эту роль? Никому из пиратов, даже Хомскому, эту ипостась не потянуть.

В ожидании ответа Захар вперил в узника свой рентгеновский взгляд, но Руслан не проронил ни слова. Он уже начинал бояться этого человека, бояться, как бы Захар не проник ему в голову и силой не подчинил своей воле.

– Нет? – уточнил пират. Помолчал немного, затем кивнул, как бы отмечая про себя, что все идет по накатанной и Руслан должен был отреагировать именно так, а не иначе, подошел к столу и взял хирургический подсумок. Проверил содержимое, отложил набор в сторонку и переключил внимание на склянки с порошком антибиотика. – У кого это изъяли?

– Все лекарское добро было у Макса, – отрапортовал Хомский. – А это, – извлек он из кармана шприц, – у Руслана.

Захар повертел шприц в руках.

– Максим, откуда ты знал, какой препарат нужно колоть Патрику? – не глядя на него, полюбопытствовал пират. – Судя по тому, сколько ты набрал пузырьков да шприцов, ты собирался делать себе инъекции. Ты медик?

– Это я напал на Слесаря, – вклинился Руслан.

Захар посмотрел на него и ласково улыбнулся.

– Тогда скажи, какой препарат ты ему ввел.

– Нейролептик! – огрызнулся Руслан.

– А название?

Руслан посуровел еще больше, весь словно бы задрожал от ярости, затем поджал губы и отвел глаза.

– Нет, Руслан, это был не ты, – проговорил Захар мягким, отеческим тоном. – К чему создавать лишние проблемы и нападать на Патрика, если можно было спокойно дождаться, пока он уйдет, и без всяких препон освободить друга. И столкнуться с Патриком случайно ты не мог, потому что тебе нечем было его обезвредить. Да и к Максиму он ушел намного раньше, чем тебя привели ко мне. А ты был в клетке, когда за тобой пришли. Надеюсь, поспеваешь за ходом мыслей? Способ, которым обезвредили Патрика, вполне в духе твоего друга. Все, что я хочу знать, это где он взял отмычку для наручников. Наверняка он рассказал тебе. Поделишься?.. Нет?.. Тогда поступим иначе.

Захар выдвинул стул, уселся и положил на стол сигареты.

– Ты сам у него спросишь, – бросил вожак. Прикурил, щелкнул крышкой бензиновой зажигалки, глубоко затянулся и через серые завитки дыма прищуренно глянул на Руслана. – Допроси его.

Руслан обомлел. Кровь отхлынула от лица, на глаза наползла черная туча. Он был до того ошеломлен и напуган, что потерял дар речи. Мысли отщепились друг от друга и беспорядочно закружились в голове, как хлопья пепла на ветру, невесомые и неуловимые. Он не станет этого делать. Они его не заставят. Они могут его заставить?.. Он ни за что не тронет Максима, лучше умереть! А если они скажут: «избей, или мы убьем его»?..

Захар видит меня насквозь, он понял, как Максим дорог мне, он нашел мою слабость. Господи, спасибо, что рядом нет Лолы…

– Допроси его, или мы сделаем это по-своему.

В переговорную, весело гогоча, словно успели еще вмазать по пути, с возбужденной трепотней ввалились Гарик и Кочегар. Заголосили, как на параде, но тут же смолкли, заслышав твердый и холодный тон командира. Захар попросил их покурить на улице, так как ему требовалось «место для разговора с гостями». Парочка бросила на пленников горящий взор, нестройным пьяным дуэтом пожалела, что пропускает все интересное, но перечить вожаку не рискнула. Шумно вздохнув, пираты не без сожаления высыпали в темноту. Не прошло и минуты, как через зарешеченное окно в комнату затянуло сигаретный дым и хмельное бормотание.

– Денис, – дал отмашку Захар, стряхнул пепел в деревянную пепельницу и закинул ногу на ногу.

Хомский отлип от стены, где все это время беспрекословным вассалом покорно стоял и ждал приказа, выпустил дым из легких, затушил сигарету и, взяв со стола один из кухонных ножей, с недвусмысленным выражением на лице двинулся к Максиму. Тот даже не шелохнулся.

У Руслана оборвалось сердце. С перетянутыми за спиной руками он шагнул наперерез пирату и заслонил собою друга.

– Не подходи… – Руслан возненавидел себя за то, что не смог придать голосу нужную твердость, позволил себе нервно дернуться и похолодеть перед лицом неприятеля, позволил страху прорваться наружу и оборвать слова.

Слесарь пока не способен никого лечить и пробудет в таком состоянии еще неполные сутки. Если у Максима разойдутся швы, в рану может попасть инфекция. А вдруг после нападения на медика его не станут лечить? Вдруг они решили избавиться от Максима?

Сделать, как просят?.. Поддаться?.. Но если я послушаюсь, как это повлияет на меня? Нет, нет, внутренне зачастил Руслан, все сильнее поддаваясь панике и смуте. Нельзя подчиняться, нельзя! Они впрыснут свой токсин в его разум, он кровотоком разнесется по всему организму, пробуравит червоточину в его душе, превратит в одного из них, в подобие Захара!

Хомский по велению наставника разрезал хомуты на запястьях Руслана.

– Приступай, – распорядился Захар, не сводя с Руслана испытующего взора. – Я не прошу избивать его. Просто задай пару вопросов. Это несложно. Для начала я бы поставил его на колени, но мы примем в расчет его ногу, пропустим этот пункт и сделаем вот как. Возьми стул… Руслан, ты меня слышишь? Возьми стул, или мы… – Захар, оборвав себя на полуслове, вздохнул, как репетитор во время занятий с нерадивым учеником, и махнул рукой: – Денис, приступай.

Хомский развернулся и без перехода ударил Максима по лицу. Хук был такой сильный, что Максим свалился на пол. Руслан, краем глаза увидев кровь на лице друга, рассвирепел и кинулся на Хомского, но эта ярость его и сгубила. Он не владел собою и от пелены перед глазами ничего не видел. Его душила ненависть, грудь прожигало неистовым желанием убить подонка, эмоции довлели над ним, как незримые голоса над безумцем. Хомский же, готовый к выпаду, наперед просчитавший каждое действие Руслана, ловко увернулся от взмаха кулаком и с нескрываемым удовольствием вступил в потасовку. Ростом они были примерно одинакового, но Хомский в десятки раз превосходил его по силе. Лишь немного уступающий Захару в крепости мышц и физическом превосходстве, он не оставил Руслану шансов. Любой на местеРуслана подумал бы дважды, прежде чем дразнить этого медведя. Победить Хомского в одиночку было невозможно. В свой отпор он вложил столько бесноватости, что Руслан, оглушенный сначала одним ударом, затем вторым, спустя мгновение был повержен и скручен.

Захар, наблюдавший за сценой с хладнокровием искушенного зрителя, подался вперед и мягко обратился к лежащему на полу Руслану, который в бессильной злобе пытался вырваться из-под колена Хомского:

– Меня удивляет твоя преданность тому, кто еще вчера утром без всяких зазрений совести бросил тебя на растерзание моим людям. Ты не видишь, что из-за этой так называемой дружеской привязанности стал похож на собаку? Ты не думаешь – ты просто защищаешь, повинуешься инстинкту. Гляди-ка, опять инстинкты, вот совпадение! Но думать нужно головой, Руслан. Не инстинктами – и уж, упаси господь, не сердцем. Головой. В расчетливости – сила. Прежде чем кому-то довериться, ты должен заглянуть в завтрашний день и спросить себя: не продаст ли меня этот человек, едва на горизонте заискрит выгода? Как бы горько ни было разочаровываться в людях, ошибки прощать нельзя. Предавший однажды предаст опять. Всегда держи это в голове, всегда избавляйся от изменников, пока тебя не сломали, не уничтожили морально или физически. Очищай свою жизнь, Руслан. Не допускай в нее всякий мусор. Глупые следуют за чувствами и привязанностями. Умные видят окружающих насквозь, предугадывают каждый их шаг, каждое намерение, поэтому их невозможно застать врасплох. Они не позволяют чувствам ослепить себя, ибо знают, как переменчивы и малодушны все люди. Вот почему не выходит их обмануть, вот почему ни у кого не получается их использовать. Я могу сделать тебя таким. Ты не представляешь, какой силой я могу тебя одарить. Не сопротивляйся мне, я делаю это ради тебя.

Все попытки высвободить запястья из железных пальцев Хомского пресекались на корню. Руслан понимал, что с ним играют, как с несмышленым подростком, посмеиваясь внутри над его нелепыми потугами дать отпор, и от этого приходил в неистовство.

Захар покровительственно кивнул. Хомский отпустил пленника и предложил руку, но Руслан, весь красный от унижения, свирепо шикнул на него, отгоняя, поднялся сам и помог встать Максиму. Не в силах заставить больную ногу слушаться, товарищ все это время с разбитым подбородком сидел у стены. Руслан заглянул Максиму в глаза и почувствовал, как пальцы друга сжали его ладонь. Максим как будто и не боялся совсем… Он смотрел уверенно и взглядом пытался ободрить, утешить, сказать, что все закончится хорошо. Руслан не верил, но стремление Максима поддержать его в такую страшную минуту, когда ему самому грозила смертельная опасность, наполняло сердце Руслана бесконечной любовью.

– Попробуем еще раз? Возьми стул.

Руслан молча обогнул стол, взял свободный стул и жахнул им у стены рядом с Максимом.

– Теперь усади Максима. Здесь очень важен телесный контакт. Не проси встать на колени или сесть – всегда усаживай и ставь сам.

Руслан подвел Максима к стулу и осторожно усадил. Они вскользь посмотрели друг на друга, но тут же разошлись взглядами в разные стороны, опасаясь, как бы их не обвинили в сговоре и не придумали еще более извращенной игры. Руслан мысленно восхитился выдержкой товарища. Как ему это удается?

Хомский шагнул к Руслану и рукоятью вперед протянул нож. Руслан отшатнулся и сердито зыркнул на Захара.

– Ты сказал только спросить!

– Не пугайся, это просто формальность. Ты должен привыкнуть держать нож при себе, чувствовать его силу и видеть, как он влияет на других.

Руслана потряхивало. Сердце колотилось, как перед приступом, словно готовилось раз и навсегда остановиться, чтобы наконец избавиться от этого напряжения. Ступни покалывало миллионами крошечных игл, пальцы отказывались гнуться. Руслан не знал, как поступить. Все это может завести очень далеко и обернуться совсем не тем, о чем шла речь вначале. Но на каждое противодействие Захар находил свой метод и все равно добивался желаемого. Есть ли хоть один способ одержать над ним верх?..

– У кого нож, тот и допрашивает. Уверен, что хочешь оставить его Денису?

Руслан, не сходя с места, будто не желая ни на сантиметр приближаться к пирату, дотянулся до Хомского и рывком забрал нож.

– Осторожнее, – ласково попенял Захар. – Это все-таки холодное оружие. Надеюсь, я не должен напоминать, что обращаться с ним нужно предельно аккуратно?

Хомский с наглядной небрежностью взял автомат со стола и встал наготове, прижимая калаш к себе и держа указательный палец на спусковой скобе. В дверях теснились Гарик и Кочегар. Они внимали зрелищу с жадным интересом и ребяческим восторгом, тихонько пересмеивались между собой, но старались бубнить как можно меньше и вообще не привлекать внимания, чтобы командир не выставил их обратно на улицу.

– Теперь приподними Максиму голову и приставь нож вот сюда. – Захар коснулся пальцем невидимой точки под мочкой уха.

– Ты сказал только спросить! – Руслана так трясло, что зуб на зуб не попадал. Язык ворочался с трудом, как после заморозки у стоматолога, слова перемешивались, образуя бессвязную кашу. Пальцы заледенели и не чувствовали ничего, кроме твердой рукояти ножа. – Ты сказал!..

– Я же не прошу пускать его в ход, – пророкотал Захар нежным и бархатистым голосом спасителя, который успокаивает жертву: ничего страшного, все позади, теперь ты в безопасности.

– Нет!.. – вскричал Руслан и тут же всхлипнул, больше не в силах бороться с собой. – Я не стану этого делать!

Глаза жгло слезами, в горле саднило, как во время болезни. Руслан в ужасе опустил взгляд на Максима, но окружающий мир застлало мутной пеленой.

– Тогда мы сделаем кое-что похуже. Найди в себе силы, Руслан, – терпеливо взывал к нему Захар. – Найди в себе ту ярость, с которой бросился на Оскара. Она все еще в тебе. Она бы не взялась из ниоткуда. Она часть тебя. В каждом из нас есть порождение той звериной сущности, которую мы называем темной стороной души. В ком-то она дремлет всю жизнь, кто-то упрямо ее отрицает и считает себя положительным героем, а остальных людей делит на плюс и минус. Но умные люди знают, что так не бывает. Они живут в ладу со своей звериной сущностью. Она не повелевает, не указывает, не живет за наш счет, она часть тебя и меня, она дышит вместе с тобой. Бороться с нею – все равно что бороться с рукой или пытаться вырвать у себя сердце. Именно твоя звериная сущность направляла тебя в ту минуту, когда ты со связанными руками бросился на врага. Она разожгла в тебе эту силу. И эту силу можно развить, ее можно подчинить, удвоить, утроить – все зависит от твоего желания. Почему бы тебе просто не довериться мне?

Руслан задыхался.

– Хватит, хватит… – всхлипывал он, отбиваясь от невидимой руки, которую чувствовал на своем плече, и слизывая с губ соленые капли.

Ему хотелось избавиться от ножа, но Руслан не знал, как это сделать. Он был в отчаянии, близком к помешательству. Как все остановить, как закончить?.. Он не хотел, чтобы из-за него Максиму сделали «кое-что похуже», как грозил Захар, но Руслан боялся исполнить его приказ, боялся дернуться и распороть Максиму горло. В таком состоянии он не доверял своим рукам и отказывался приближаться к другу. Но вдруг Захар с самого начала вел именно к этому?.. Много ли нужно, чтобы пробить артерию на шее?.. Одно неверное движение – и Максима больше нет.

Нож выпал из оледенелых пальцев и с громким стуком упал под ноги. Руслан вздрогнул, отступил в угол и с перекошенным лицом в горячке сполз на пол.

– Я не буду этого делать… не буду!.. не буду!..

В повисшем безмолвии отчетливо слышалось журчание цикад и шумное сопение пиратов. Захар барабанил пальцами по столу. Руслан отрывисто всхлипывал, пряча лицо за дрожащими руками. Никто из питомцев не позволил себе засмеяться.

– Этот человек засел у тебя в подкорке, как червь, а ты его защищаешь, как брата родного! – С каждым словом голос Захара становился все громче и громче и под конец уже гремел подобно раскату.

Пират резко поднялся, шагнул к Максиму и ударом тяжелого ботинка выбил из-под него стул. С хрустом переломилась ножка. Максим очутился на полу, но Руслан, уничтоженный и раздавленный, не мог ему помочь. Он даже не был уверен, что поднимется без посторонней помощи.

Захар прищемил ботинком больную ногу Максима, пресекая сопротивление и попытки встать, коих не было, и склонил над ним свою громадную тень. Несколько секунд он молча изучал его лицо и ждал реакции, но Максим принимал пытку с безвольностью пацифиста.

– Как ты сбежал?

– Мне помогли… – прошелестел Максим устало, без каких-либо признаков дерзости, презрения или вызова.

Захар надавил сильнее. Максим беспокойно завертелся и все же не доставил присутствующим удовольствия услышать его стоны. Руслан вяло зашевелился и потянулся к товарищу, но Хомский удержал его на месте и приказал не рыпаться.

– Мы уже говорили об этом. Руслан не мог тебя освободить.

– Это был не он…

– Кто же, позволь узнать?

– Не знаю… Кто-то из местных.

Хомский порывисто оглянулся, забыв про Руслана.

– Ты че, сука, несешь?!

Захар окинул питомца беглым взором и повернулся обратно к Максиму, которого продолжал придавливать к полу.

– Кто это был?

– Говорю же, не знаю… – Максим отвечал хриплым голосом, выжимая признание на исходе сил. – Не знаю… Он пришел, когда я метался от боли… Действие анальгетика закончилось, меня скручивало в узел. Он наклонился ко мне и прошептал на ухо, что оставил под подушкой ключ от наручников… Когда я открыл глаза, в комнате уже никого не было… Потом пришел ваш медик и вколол мне лекарство. Я не знаю, который был час, но, кажется, солнце еще не село… Наверно, часов семь или около того, не уверен… Я уснул… Когда проснулся, играла музыка и было темно. Я вспомнил шепот, сунул руку под подушку и нащупал ключ… Ключ от наручников… Один из шкафов был не заперт…

– Что ты тут горбатого лепишь! – Хомский подскочил к нему и пнул под ребра.

Максим с хрипом согнулся пополам, кое-как набрал воздуха в легкие и сдавленно закашлялся.

– Как бы я тогда сбежал… – просипел он и зашелся новым приступом кашля.

– Денис! – властно одернул питомца Захар.

Хомский осекся, присмирел и глянул на Захара с виноватым и оскорбленным видом.

– Ты веришь ему?

Захар не ответил. Выражение лица не изменилось, но глаза полыхали ярким, трепещущим на ветру пламенем, словно за то время, что пират провел в тесной душной комнате, он успел подцепить инфекцию и заболеть.

Сбитый с толку Руслан тихо сидел в углу. Он уже не плакал и никуда не рвался. Его все еще трясло, но уже не так сильно. Руслан чувствовал себя выжатым до последней капли, не было сил даже руку поднять. Максима он выслушал с удивлением, но из опасений выдать себя не поднимал глаз. Он чувствовал на себе взгляды пиратов у двери и боялся, как бы по его виду они не догадались, что признание Максима выбило его из колеи. Руслан не знал, верить словам друга или нет. Если все было именно так, почему Максим не сказал?.. Решил, что Руслан поймет неправильно, станет додумывать? Руслан вспомнил, в каком состоянии Максим нашел его в псарне, и был вынужден признать, что на месте друга тоже предпочел бы смолчать.

Захар поднял Максима за шкирку и швырнул на свой стул. Максим вымученно вздохнул, вяло поерзал, принимая удобное положение, и стянутыми руками вытер кровь с разбитого подбородка. Штанина в районе голени пропиталась кровью. Руслан заметил это и обеспокоенно подался вперед.

– Ты закатаешься или нет?! – разозлился Хомский и пнул его по ноге.

– Ему нужна помощь! – Руслан не обратил внимания на пирата. – Кровь идет… Швы разошлись… Помогите ему!

– Помолчи! – наскоро, не повышая голоса, отрубил Захар и повернулся к Максиму. – Как ты вычислил нужное лекарство и дозу?

– У меня незаконченное медицинское образование…

– Байда какая-то, – пробормотал Кочегар. – Он же лепит прямо на ходу.

– Молчать, я сказал! – Захар говорил ровным тоном и сохранял незыблемое хладнокровие, но слова звучали отрывисто и гулко, как отдаленный камнепад.

Вожак разомкнул губы для следующего вопроса, но потом, задумавшись на долю секунды, огляделся и коротко приказал очистить переговорную.

– Руслана переведете в карцер. После можете идти спать.

– Шкипер…

– Выполняй приказ, Денис. Если понадобишься, я вызову тебя по рации.

Руслан запаниковал. Сейчас его уведут, а Максим останется с Захаром наедине и бог весть что может случиться!

– Не убивайте его! – вскричал он, тщетно рвясь из цепких рук конвоя. – Не убивайте!

Взгляды друзей встретились, и Руслан вдруг ощутил тот же ледяной ужас, что и вчера на берегу, когда раненый товарищ скрылся за черной стеной лаврового леса, оставив после себя эхо выстрелов и тяжелое чувство неизвестности. Руслан был уверен, что Максим не вернется. И сейчас, глядя на друга, он не знал, увидит его снова или нет.

Руслан вырывался, как безумный. Его переполняло отчаянием, в эту минуту он был готов что угодно сделать, на что угодно согласиться, лишь бы Максим остался жив.

– Захар, не убивай его! Не убивай, он ни в чем не виноват, он не опасен! – причитал Руслан со слезами на глазах. – Прошу, не убивай его! Захар! Не убивай!

– Хорош выть! – раздраженно бросил Хомский. – Весь цветник перебудишь.

Руслана в четыре руки завели в псарню, загнали в клетку и с полным равнодушием к его воплям, просьбам и мольбам оставили в безвестности наедине со своим горем. Руслан еще долго надрывался в попытке докричаться до Захара, упрашивал и торговался, но вскоре охрип. Горло заволокло неразрывной пленкой, крики перешли в придушенный скулеж. Сипло бормоча под нос, Руслан попятился, ткнулся в стену и с глухими всхлипами повалился на пол.

Максим, зачем ты это сделал?.. Он же убьет тебя… Это я виноват, только я… Я не сделал, как меня просили, я больше не увижу тебя… Я гублю всех, кто мне дорог…

Глава 20

Максим и сам не знал, убьют его или нет, но надеялся, что до этого не дойдет. А если дойдет… Что ж, пусть выберется хотя бы один из них. Максим решил до последнего отпираться и стоять на своем, сделать все, чтобы мысль об отмычках, забрезжившая в мозгу пирата, не задержалась там надолго.

Крики Руслана из соседней хижины разрывали сердце. Максим очень жалел, что ничем не может помочь другу. Руслан не отличался сильной выдержкой, принимал все слишком близко к сердцу. Все аморальное причиняло ему почти физическую боль, заставляло страдать. Правильно Лола однажды заметила, что Руслан похож на доблестного сказочного героя. Против психологического давления он беззащитен. Вернейшего способа для сламывания воли Захар выбрать не мог. Пираты изведут его, замусорят голову двойными стандартами, вытянут жилы, а потом, когда у него не останется сил даже на обычное сопротивление, заберутся в душу и будут копать, копать, пока не выкорчуют все лишнее. И когда Руслан перестанет ужасаться всему, что здесь происходит, он замкнется в себе и в конце концов поверит, что он именно такой, каким его представляют в его собственных глазах. Внушение сделает свое дело.

Максим с трудом заставлял себя не вмешиваться, пока Захар обрабатывал Руслана, но ему пришлось до поры до времени помалкивать, чтобы пираты не решили, будто он поклепом на них старается защитить друга. Захар не по-человечески прозорлив, он сразу раскроет обман. С ним нужно быть аккуратнее, взвешивать каждое слово, в противном случае в опасно сметливой голове пирата могут зароиться ненужные подозрения касательно побега и вывести его к существованию Лолы.

Разрезав хомуты на запястьях пленника, Захар отошел за стол. Максим с трудом держался на стуле. Швы разошлись, в ране свербело и покалывало, края повязки больно терлись о плоть. Максим потихоньку готовился к худшему: скоро действие анальгетика закончится и жить станет совсем тяжко. Если его решили прикончить, вот подходящий случай. Обидно, не поспоришь, но главное, чтобы не зазря.

– Значит, по твоим словам, тебя освободил кто-то из моих людей? – Захар смолил рядом с окном по другую сторону стола, взирая на Максима, как следователь на подозреваемого.

– Если только все, кто здесь живет, без исключения твои люди.

– И все же ты его сдал. Что-то здесь не вяжется, не находишь? Зачем ты его сдал? Он мог остаться в стороне и еще раз выручить тебя и Руслана, но ты бездушно настучал на него. На единственную свою надежду выбраться отсюда.

– Ты же сам не поверил, что меня освободил Руслан. А потом начал пытать. Какие еще у меня оставались варианты?

Захар молча стряхнул пепел в стоящую на подоконнике пепельницу и неосознанным движением, забывшись, потер лоб ребром ладони. А ведь он не доверяет своим, вдруг понял Максим. Такие напыщенные речи толкает, разглагольствует о том, что надо смотреть в завтрашний день и предугадывать измену, но себя окружил ненадежными людьми? Странно, потому что до этой минуты Захар производил впечатление человека, который прекрасно разбирается в человеческой сущности. Или для него нет разницы между близким и чужим, и он в принципе никому не верит?

– С чего ты взял, что это был мужчина?

– Мужской шепот с женским не спутаешь.

– Тебе не кажется, что все как-то сложно? Почему он дал тебе ключ, а не пришел позднее, когда все спали? Почему он выбрал тебя, а не Руслана?

– Так спрашиваешь, как будто мне известно, что творится у него в голове. Я не знаю, почему он так сделал. Может, из-за твоих планов на Руслана? Или не хотел, чтобы мы ткнули в него пальцем, если попадемся?

– Гладко стелешь.

Максим пожал плечами.

– Ты спросил – я ответил.

– Какие у тебя еще были варианты? Помимо нейролептика?

– Никаких, – ответил Максим честно. – Ты переоцениваешь мои знания. Их только и хватает, что на первую помощь и простую шараду с некоторыми лекарствами.

– Значит, твой таинственный спаситель ничего тебе не подсказывал?

– Нет. – Максим понял, к чему он клонит.

– Но ты вряд ли успел рассказать ему о своем незаконченном медицинском образовании? Что же в таком случае побудило его оставить шкаф открытым? Откуда он знал, что ты возьмешь именно то лекарство, какое нужно?

– Ты снова задаешь вопросы, на которые я не могу дать ответа по одной простой причине, что не умею проникать в чужие головы.

– Ой ли?

Максим сделал вид, что не слышал.

– Я не знаю, что им руководило. В открытом шкафу были не только лекарства, но и хирургические инструменты. Видимо, он рассчитывал, что я воспользуюсь ими. Я пошел своим путем. Но любой другой на моем месте запросто мог бы зарезать вашего медика скальпелем.

– Ты ждешь благодарности? – хрипло спросил Захар.

– Нет. Просто между прочим заметил.

Захар скрутил окурок в пепельнице. За пять месяцев на свежем морском воздухе Максим отвык от едкого сигаретного чада и сейчас едва сдерживался, чтобы не расчихаться.

– Ты привык все просчитывать наперед. Об этом говорит смётка в твоих глазах. Но то, что я вижу и слышу сейчас, никак не соотносится с твоими вчерашними действиями. Зачем ты побежал? Даже тот, кто звезд с неба не хватает, сообразит, чем может кончиться беготня от людей с автоматами. Ты не мог не знать, что мои люди откроют огонь.

– Я догадывался, но был уверен, что меня не убьют. Они следовали твоему приказу.

– И что же?

– Ваш медик пытался угомонить Оскара, когда тот сорвался на Руслана…

– Уже не «на моего товарища»? – бесстрастно уточнил Захар. Он стоял у окна, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, и неотрывно смотрел на Максима. – Просто «на Руслана»? Неужели у тебя осталась совесть?

– …и сказал, что по твоему приказу им запрещено калечить и убивать пленников.

– Это не значит, что мы не стреляем в беглецов на поражение.

– Не значит, – согласился Максим, смочил пересушенный язык слюной и на полтона ниже, экономя силы, добавил: – но это я понял уже потом.

Ему становилось хуже. Несмотря на незастекленное окно, в переговорной было нечем дышать. От удушливого перегара и скуренных сигарет грудь сдавливало, как под прессом. Максима попеременно бросало в жар и озноб: на лбу выступал холодный пот, а спина и шея пылали огнем. Одежда прилипла к телу; голова пухла от боли. Хотелось полежать, но спасибо и на том, что дали хотя бы посидеть. По ноге разливался свинец. Даже с помощью трости Максим едва ли сейчас сумел бы подняться.

– Мне сообщили, что у вашей яхты была сломана мачта. И двигатель поврежден. Сколько вы дрейфовали?

– Пять месяцев.

– Сколько ходили перед этим?

– Месяц.

– Куда держали путь?

– Никуда конкретно. Мы делали круг по ранее составленному маршруту. В портах останавливались только для заправки и покупок. Нигде не задерживались дольше трех дней. Океан интересовал нас больше, чем суша.

– Но какие города успели пройти?

– Хильчестрем, Поллукс, Фольк-Бассау и Мерцуры.

– Мерцуры… – Захар скривил губы в усмешке, как при звуках позабытого имени человека, с которым некогда что-то не поделил. – Ожившая сказка для туристов со всего мира. Как он вам понравился?

– Город как город.

– В трущобы заглядывали? Туристы любят гулять там с фотоаппаратами и снимать душевные сценки простой рыбацкой жизни.

– Нет, не заглядывали.

– Что так?

– В порту нас предупредили, что на окраину лучше не соваться, там могут ограбить и убить.

Захар коротко рассмеялся, но в его глазах Максим уловил яростный огонек.

– Кое-что не изменится никогда, пока не будет вырвано с корнем. Когда планировали домой?

– В начале мая.

– Чуток припозднились? Как вы сумели так долго продержаться?

– На рисе и соевом мясе.

– Совсем недурно. А что насчет воды?

– У нас был опреснитель.

– Ты считаешь, вам несказанно повезло?

– Нет никакого везения в том, что мы догадались поставить опреснитель. Мы выжили благодаря своей запасливости и привычке перестраховываться.

– Думать наперед, – кивнул Захар. – Заглядывать в будущее. Я знал, что Руслан не обделен этой полезной привычкой. Он обладает недюжинной смекалкой и отлично развитым умом, но, увы, растрачивает свою преданность не на тех людей.

Максим ничего не сказал, но взгляда не отвел.

– Я не стану спрашивать, как вы познакомились и сколько дружите. Уверен, из того, что ты рассказал, половина выдумана. Такова уж твоя натура, да, Максим? Ты скорее сдашь человека, который помог тебе сбежать, но выложить что-то личное о себе?.. Никогда. Даже пытки не сумеют тебя разговорить. Если только пытки дорогих тебе людей, но кто это? Руслан? Едва ли. Самый дорогой для тебя человек – ты сам. Впрочем, в таких крайностях нет никакой необходимости. Все, что хотел, я узнал. Остальное мне расскажет Руслан, когда придет время.

Захар оперся руками о стол и подался к Максиму, приблизив свое лицо так близко, что едва не касался носом его лица. Ответный взгляд был усталый. Максим с трудом оставался в сознании. Лицо пирата расплывалось перед глазами, превращаясь в мутный блин, голос витал где-то вокруг, плавал, как в киселе, оказываясь то справа, то слева, то сверху, то снизу.

– Знаешь, как мы поступим? Когда я закончу с Русланом, он докажет мне свою преданность через тебя. Ты увидишь, как он изменится. В следующий раз, когда он возьмет в руки нож, это будет ваша последняя встреча. Он отомстит за каждую слезу, которую проронил из-за тебя сегодня, за каждую минуту унижения, что испытал по твоей вине. И, разумеется, за твое предательство, когда ты бросил его на растерзание моим людям, а сам удрал. Я бы свернул тебе шею прямо здесь и сейчас, но я лучше подожду. Руслан должен взыскивать с тебя этот долг, а не я. И ты заплатишь ему своей кровью. Так и будет, помяни мое слово, Максим. Так и будет.

Глава 21

Инга лежала с открытыми глазами и вслушивалась в перешептывание листьев. Ничто не нарушало упоения теплой ночи, ничто не указывало на то, что эта ночь особенная, не такая, как остальные.

Захар вернулся не скоро. Лампу зажигать не стал; едва разувшись и стянув футболку, осторожно забрался на кровать и распростер свое массивное тело рядом. Обхватив Ингу одной рукой, придвинул к себе и уткнулся в плечо. Щетина кололась тупыми иголками. Захар громко сопел, от него несло потом и сигаретами, еще не выветрился самогонный дух. Едва пират шагнул через порог, Инга смежила веки, но затрепетавшие от зловония ноздри сбили дыхание. Захар понял, что она не спит.

Инга смутно догадывалась, что вернулся он не просто так, не ради одной лишь разрядки, и оказалась права. Захар поцеловал ее в шею, в плечо и устало сообщил об удачном перехвате беглецов. Получилось емко и содержательно:

– Мы их взяли.

Больше ничего не сказал, смолк и погрузился в такие глубокие мысленные дебри, что не шевелился минут пять. Инга подумала, что он уснул, но не тут-то было.

– Я хочу спросить тебя кое о чем и надеюсь на честный ответ. Не было ли такого, что тебе угрожали? Может, кто-то приходил в мое отсутствие? Обижал или намеки делал, требовал что-нибудь? Говори смело. Ничего и никого не бойся, тебе не будут мстить, я об этом позабочусь.

Инга, едва не ляпнув, на полном ли серьезе он спрашивает, спокойно ответила:

– Все здесь относятся ко мне в высшей степени доброжелательно.

Захар недовольно засопел.

– Почему я слышу иронию?

– Не знаю.

– А кто знает?

Молчание. Захар позвал ее по имени, после чего, доведенный ее хладнокровием до крайней степени раздражения, не выдержал и развернул за плечо к себе, нависнув сверху.

– Ты опять за свое?

– Просто задремала. Я очень хочу спать…

– Да не хочешь ты спать! Ты нарочно меня изводишь своим молчанием?

– Я же ответила на вопрос.

– Ты себя не слышала!

– Скажи, какая интонация будет правильной, и я постараюсь придерживаться ее впредь.

– А сама ты выбрать правильную не можешь? Мне все время нужно говорить, что и как ты должна делать?

Инга устало вздохнула.

– Так было бы проще. Я бы не расстраивала тебя понапрасну. Скажи, что мне следует сказать. Поздравить тебя с удачным перехватом?

Захар в негодовании сдернул ее руку со своего плеча.

– Прекрати ерничать!

– Я не пытаюсь тебя разозлить. Но я правда не понимаю, что мне надо сделать. Когда ты направлял меня, было лучше, согласись? Ты был доволен. А сейчас… Я не понимаю. Скажи, чего ты хочешь, и я сделаю.

Испустив вздох мученика, Захар с грязной руганью отодвинулся от Инги на свою половину кровати, сел и принялся обуваться.

– Я продам тебя и наконец избавлюсь от всего этого, – пригрозил он, затягивая шнурки отрывистыми, сердитыми движениями.

– Мне казалось, товар давно упал в цене, – вырвалось у Инги.

– В притон и не такой принимают.

– Тогда непонятно, чего ты медлишь.

– Я так понял, тебе все равно, кого обслуживать?

– Ну, я бы определенно предпочла, чтобы мне за это платили…

– Перестань! – оборвал Захар и так резко поднялся, что кровать жалобно скрипнула.

Громыхая ботинками, он отошел к окну и зашуршал сигаретной пачкой. Чиркнула зажигалка, потянуло едким дымом. Захар как обычно шумно сопел, но в те секунды, когда он затягивался, тишина была такой звенящей, что Инга различала тление табака.

– Следуя твоей логике, выходит, здесь хуже, чем в притоне? Тебе все равно, где быть?

Эту тему они уже поднимали когда-то. Инга даже пыталась высказать свою точку зрения и объяснить Захару, как все обстоит на самом деле, но спор закончилась не в ее пользу. Повторять неудачный опыт она не собиралась. К чему толочь воду в ступе?

– Инга!

– У меня нет сил на разговоры… Давай отложим до завтра? Я очень устала, правда…

Захар издал звук, похожий на фырканье быка перед броском, подскочил к Инге, вцепился в локоть и заставил сесть.

– Ты не можешь ответить на простой вопрос?! Я вижу, как ты смотришь на меня, словно я пустое место, и я всего лишь хочу знать, почему! Я уберег тебя от черного рынка, я спас тебя от проституции. Ты не представляешь, что бы с тобой сделали в притоне, ты об этом не думала, зато я думал! Разве ты плохо живешь? Ты под моей защитой, другие на тебя уже и глянуть не смеют, у тебя есть все, так чего же еще ты хочешь?

Нет, ничего не изменилось. Он по-прежнему считает себя спасителем, он всерьез верит, что уберег ее от жестокой участи.

– Скажи, чего ты хочешь! – встряхнул ее Захар, обдав горячим дыханием с запахом сигаретного дыма.

– Я хочу спать.

Повисло молчание, самое тяжелое молчание из всех, что когда-либо возникало между ними. Инга чувствовала, как под внутренним пламенем раздражения, или злости, или бог весть чего учащается дыхание пирата и он все сильнее стискивает ее плечи.

– Ты не будешь спать. – Голос упал до нижней отметки и завибрировал, как всегда, когда Захара обуревал гнев. – Я больше не стану пытаться говорить с тобой, хватит с меня. Отныне я просто буду использовать тебя по назначению.

Захар свалил ее на подушку и в каком-то умалишенном неистовстве впился губами в шею.

– Значит, желание спасти здесь все-таки ни при чем, – глядя в потолок, спокойно заметила Инга.

Он резко отстранился.

– Что?

– Ты все пытался доказать, что хотел спасти меня. А я меж тем пыталась объяснить, что это здесь ни при чем. Все дело в другом. Вот в этом. – Она притянула его за шею и поцеловала в губы, закрепляя свои слова.

Захар вздрогнул и жадно ответил на поцелуй. Мозолистые пальцы скользнули под лямки сарафана и сбросили его с плеч. Пират ласкал губами ее шею и грудь, прижимая Ингу к себе так сильно, что она почти задыхалась. Он хотел пойти дальше, но вспомнил, что обут, тихо чертыхнулся и отстранился. Ботинки полетели на пол. Захар вернулся к Инге, стянул через ноги сарафан и прильнул к ее губам. Инга привычным движением забросила руки ему на плечи и механически отвечала на глубокие поцелуи. Захар не торопился. Раньше, стоило ему достигнуть точки невозврата и воспламениться, он превращался в исступленного варвара. Захар словно бы забывал о самой Инге, даже не смотрел на нее, целиком сосредотачивался на ее теле, используя его как инструмент для утоления желания: вертел по своему усмотрению, сгибал, перекладывал и усаживал. И лишь потом, насытившись и вернувшись в обычное свое состояние, вспоминал об узнице и, лежа рядом, восхвалял ее красоту и чувственную притягательность.

Инга привыкла, что все происходит очень быстро. И чтобы скорее свернуть разговор, пока он не коснулся Филиппа, пока Захар не принялся снова осквернять память о нем и выуживать на свет их воспоминания, Инга решила дать ему то, что он хочет, надеясь таким образом поскорее избавиться от него. Он заснет и оставит ее в покое, а она вернется в комнату с проекторами и забудется в анестезии воспоминаний. Но Захар не мог отлипнуть от нее. Он целовал ее плечи, грудь и живот, а затем, словно бы раздразнивая себя, возвращался обратно к губам. До раздражения царапал запущенной бородой и колючими щеками, захватывал в слюнявый плен ее язык и прижимался горячим потным телом. Инга уже хотела сама все закончить, но Захар выскользнул из ее рук и начал гладить ее, карябая шершавыми пальцами. Он отстранялся и притягивал Ингу к себе, отстранялся снова и припадал сам, впиваясь губами в плечи, заглаживал короткие пряди назад и осыпал поцелуями ее лицо. Он отыскал ее руки, закинул ей за голову, но Инга не ответила на страстное пожатие, пальцы остались безучастны.

Обычно в минуты близости с ним она пряталась в своем внутреннем бункере, глушила разум, точно свет, и полностью отгораживалась от происходящего. Прежде равнодушный к ее присутствию, сосредоточенный только на ее теле, сегодня Захар требовал ее непосредственного участия. Что с ним? Что это за новая блажь? Он не отпускал ее в убежище, силой удерживал сознание. Он пытался играть любовную сцену, и это претило Инге, вызывало отвращение. Она многое была готова стерпеть, многое сделать, но только не это.

Когда настал момент кульминации, она лежала на нем в стальном кольце рук. Захар со стоном выдохнул ей в шею и замер, но из хватки не выпустил. Все еще тяжело дыша, он пробормотал что-то под нос, притянул ее голову к своему плечу и стал поглаживать по волосам. Хорошо, что Инга успела вовремя повернуть шею в другую сторону и не нужно было теперь утыкаться носом в его потную шею и вдыхать густой запах тела.

– К тебе точно никто не приходил? – тихо спросил Захар чуть погодя.

– Точно.

– Никаких угроз или намеков не было?

– Нет.

– Не надо бояться. Скажи как есть. Я не буду тебя ни в чем обвинять. И срываться не стану, обещаю.

– Ничего не было.

– Хорошо. Тебе я верю.

Некоторое время он лежал молча.

– Максим сказал, его освободил кто-то из наших. Остальные утверждают, мол, он все выдумал, но я уже не знаю, кому и чему верить. Куда ушли те времена, когда я считал своих людей частью меня самого?.. Когда не сомневался, что любой мой приказ будет выполнен с хирургической точностью? Все чаще я ловлю себя на том, что стараюсь не поворачиваться к ним спиной. Я даже не заметил, как стал выбирать слова. Если они взбунтуются, нам не жить. Ты не должна была остаться здесь, ты знаешь это? Я пошел против собственных правил. Я сделал это ради тебя, я спас тебя, и за это нас обоих могут наказать, выгнать отсюда или уничтожить. Мы этого не допустим, верно, моя родная? Мы никуда не уйдем, мы будем бороться за свою жизнь и за Понкайо. Мы вдвоем. – Захар крепче затянул объятья и поцеловал Ингу в макушку. – Радость моя… Единственная радость… Не слушай меня, когда я говорю, что продам тебя. Этого никогда не случится, ты же знаешь. И не обращай внимания, когда я горячусь. Просто подойди, обними и поцелуй, как сегодня. Это было восхитительно… Ты никогда прежде не делала ничего подобного, но мне так понравилось… И я сразу успокоился, ты заметила? Ты лечишь меня подобно целительному снадобью. Ты все, что мне нужно. – Захар приподнял ее подбородок и осыпал лицо поцелуями. – Родная моя… Я так люблю тебя…

Он целовал ее снова и снова, бормоча ласковые слова, затем уложил рядом и уперся локтем в смятую влажную подушку.

– Инга… – прошептал он и смахнул пряди с ее глаз. – Ты слышала, что я сказал?

– Да.

– Ничего не скажешь?..

– Ты ничего не спрашивал.

Захар перестал ее гладить. И вновь все застыло в безмолвии. Пират смотрел куда-то в угол и не шевелился. Он мог бы сойти за каменное изваяние, если бы не сопел так громко. Инга не спускала с него выжидающего взгляда. Но вот с громким вздохом он провел по своей обритой голове, уронил руку на подушку и посмотрел на узницу.

– Инга, кто я для тебя?

На шею упала холодная капля пота. Инга дрогнула от неожиданности, но не потянулась ее стереть. Она давно перестала открыто проявлять свое отторжение. Не трогать обслюнявленное место поцелуев, не поглаживать раздраженную прикосновениями кожу и, упаси боже, никогда при нем не вытирать губы. Если он смотрел в сторону или в окно, это еще ничего не значило. Иногда Захар видел спиной. И чувствовал ее даже сквозь плеву сна.

– Ну и что ты опять молчишь? – вздохнул он устало.

– Я не знаю, что сказать. Ты не любишь, когда я расстраиваю тебя, но и лжи не терпишь.

– То есть я для тебя пустое место? И то, что я спас тебя, ничего не значит?

Инга промолчала.

– Я должен приказать, чтобы ты сказала правду?

Инга ощутила в животе холод дурного предчувствия и решила последовать за ним в надежде, что это наконец дарует ей желанное освобождение.

– Я могу сказать правду, если хочешь.

– Говори, – жестко высек Захар. Впервые на ее памяти голос его дрогнул.

– Может, я и больна душевно и разум мой давно помрачен, но не настолько, чтобы воспылать к тебе любовью или хотя бы благодарностью. Нельзя быть одновременно палачом и благодетелем. Одна спасенная жизнь тебя не оправдает, но в нашем случае, – Инга подчеркнула местоимение без всякой издевки, – о каком спасении речь? Продавая живых на убой, забрать себе кого-то на потеху не значит спасти. Ты оставил меня не для того, чтобы уберечь от притона, как ты любишь повторять. Я просто приглянулась тебе, и ты поспешил урвать товар, пока он не попал на витрину. Тебе ли не знать, что в сфере продаж так делают издавна. Тот, кто продает, вправе отложить для себя любую вещь, взять со скидкой, а то и вовсе не платить, если владеет магазином.

Она давно замолчала, а в ответ до сих пор не раздалось ни слова. Захар сопел так глубоко и прерывисто, что Инга подумала: сейчас, вот сейчас он схватит ее и задушит.

Пират, сбросив оцепенение, зашевелился; исходящий от него жар отхлынул волной. Семицвет гирляндных отблесков заслонило исполинской тенью. Инга прикрыла веки. Захар осторожно перебрался через ее тело на другую половину кровати и спустил ноги на пол.

– Это все? – уронил он чуть слышно, не оборачиваясь. – Еще что-нибудь добавишь?

Узница открыла глаза.

– Если только у тебя остались вопросы.

Посидев немного, Захар не спеша оделся, зашнуровал ботинки и взял с комода туристическую рацию, которую стал брать с собой после незапамятной новогодней ночи на случай, если понадобится раньше уйти.

– Денис, прием.

Голос на удивление ровный, но Инга не спешила обманываться. С ним никогда не бывает просто. Он спокоен сейчас, но когда оглушение пройдет, отдаленный камнепад превратится в смертоубийственный дождь.

Любимец отозвался сразу же.

– Да, Шкипер, – вынырнул он с готовностью верного пса, вставшего в охотничью стойку. – На связи. Я тебе нужен?

– Открой меня, будь добр.

– Понял. Сейчас буду.

Рация пиликнула коротким дружественным приветом и смолкла.

Спустя некоторое время, не чувствуя больше пронзающего взгляда и тяжелого давления в груди, которое возникало в присутствии Захара, узница оглянулась через плечо. Комната была пуста. Захар так тихо прикрыл за собой дверь, что Инга не слышала.

За окном царапалась и печально вздыхала спутанная лиана. Ей вторил обманчивый шепот листвы. В каморке стоял удушливый запах пота и самогонного перегара. Инга натянула сарафан, отбросила влажный пододеяльник на сторону Захара и легла в привычную позу, поджав под себя голые ступни. Просто уйдет и ляжет спать? И это после всех ее слов? Инга слишком хорошо знала мстительную натуру Захара и его привычку оставлять за собой последнее слово, чтобы поверить в такой легкий исход. Ночь в самом разгаре, времени предостаточно, чтобы успеть не только обдумать наказание, но и досыта им насладиться.

Инга коснулась шрама на безымянном пальце, твердого и выпуклого, как вживленное под кожу кольцо, и прошептала заветное имя. Мысль о воздаянии не страшила. Пусть Захар приходит и обрушивает на нее, «холодную, непонятливую и вялую», весь свой гнев, накопленный за то время, что она изводила его своим молчанием и, как он частенько любит повторять, трепала ему нервы. Может, сегодня все наконец-то закончится.

Глава 22

Лола проснулась от колокольного звона. Как подхваченное ветром эхо переливался он в отдалении, звал к себе, вселяя тревогу и чувство опасности. Лола вынырнула в реальный мир, и звон тут же стих, безвозвратно затерявшись в глубинах памяти.

Ощущение твердого камня заставило девушку открыть глаза. Лола ничего не увидела, испуганно вздрогнула и села, прислушиваясь к лопотанию сердца, не понимая, где находится и почему вокруг так темно. Присыпанные золой угли пылали жаром и бросали на валун зловещие кровавые отблески. Небесный купол загадочно переливался и мерцал; из сажевой темноты проступали бледные известняковые склоны. На острове властвовала глубокая ночь. Уже не ночь, поняла Лола, включив подсветку на часах Максима. Утро. Десять минут шестого. Лола вспомнила, что ушла из поселения около половины девятого и долго спускалась по античной лестнице, то и дело оглядываясь назад. Развалины давно скрылись из виду, небо отливало сочным багрянцем заката, зловещий мрак погребов остался позади, но Лола никак не могла успокоиться. Гонимая страхом и чужим взором, она спускалась и спускалась, не думая о том, куда идет, пока не оступилась. Нога соскользнула со ступени, Лола вскинула руки и плюхнулась на задницу. Это привело девушку в чувство. Лола моргнула, огляделась и поняла, что добралась почти до самого подножия горного массива.

Внизу негде было прятаться, поэтому она устроилась на ночлег за большим валуном. Выложила из камней, как ее учили ребята, небольшой очаг, чтобы пламя не было видно со стороны. Огонь развела из сухих веток кипариса, можжевельника и хвойного кустарника. Они хорошо занялись, горели жарко и давали много тепла, источая приятный ароматный дым. Зажигалку вместе с часами ей отдал Максим. Газа в ней осталось на донышке. Лола чуть не стерла палец об колесико, пока язычок пламени наконец не выпрыгнул из круглого отверстия. Огромный валун и растущий вокруг можжевельник позволяли девушке оставаться невидимой для чужих глаз. К тому времени, как она закончила с обустройством укрытия, сумерки погасли и дым уже не привлекал внимания.

Лола боялась ложиться спать, но усталость и голод взяли свое. Уснула она уже за полночь, когда пикнули часы Максима, и проспала тяжелым прерывистым сном без сновидений, пока несколько минут назад что-то не разбудило ее, оставив на сердце смутную тревогу. Лола в беспокойстве огляделась, но не заметила признаков чужого присутствия. Нигде ни отблеска, ни искорки; проносящиеся порывы сладкого ветра чисты, без примесей сигаретного дыма. Лола долго всматривалась в перекаты холмов и лежащие перед ней равнины, замирая в страхе всякий раз, когда неспокойный взор натыкался на странные человекоподобные тени, но мало-помалу успокоилась.

Болело все тело. Девушка чувствовала себя так, словно ее собрали из разных деталей: спина как пласт железа; мышцы – растянутая резина; вместо ног деревянные протезы, но без шарниров, поскрипывают и не гнутся. «Как я буду искать еду?» – чуть не плакала девушка.

Погода стояла по-летнему теплая, и все же Лола, памятуя о том, какими холодными бывают ночи на открытом воздухе, надела перед сном толстовку и летнюю ветровку. Ребята проследили, чтобы в переход она взяла достаточно теплых вещей. Всю жизнь прожившая в городе с субтропическим климатом, где зимой не бывает морозов ниже двух градусов, Лола привыкла к мягкому ветру и ласковому солнцу, поэтому когда она оказалась на яхте, пронизывающий морской бриз и студеные ночи стали для нее неприятным открытием. Даже во время поездок на природу, с ночевками на опушке леса, она не мерзла так сильно, как стылыми вечерами и даже днями в открытом океане. Но вскоре Лолаобвыклась. Не так уж это было и трудно, имея возможность сделать горячий чай и закутаться в два пледа. Но здесь, на острове, ночи были удивительно теплые, по-настоящему летние. Лолу слегка морозило после сна, как это обычно бывало, но ветерок дул бархатистый, душистый, касался нежно и совсем не холодил. Она с облегчением поняла, что согреется быстро.

Лола включила фонарик на телефоне, подбросила в очаг иголки хвойного кустарника и сухую траву и убрала телефон обратно в карман. Скомкала в руке, чтобы не подпалить ненароком, завязки от капюшона толстовки, наклонилась к очагу и терпеливо раздувала тлеющие угли, пока на труте не заплясали озорные язычки пламени. Закинула мелкий сушняк, прикармливая огонь, и уже через пару минут очаг озарился мягким животворным светом.

В развалинах было бы проще укрыться от чужого взора. Пусть крыши там давно рассыпались в прах, но стены крепкие и выдержат еще не одну бурю. Можно развести огонь, не боясь, что его заметят издалека. И не пришлось бы, скрючившись, прятаться за камнями… Все говорило в пользу развалин, однако после того как Лола нашла там записную книжку с последней исповедью, после всего, что узнала, даже за несметные дары мира она не осталась бы на ночь в поселении рядом с подземельями. Даже думать об этом страшно… Лола больше не могла относиться к Понкайо как прежде. Он хранил какую-то тайну, страшную, полную боли и чужих смертей.

Не этим ли объясняется пиратский лагерь и непрерывный поток туристов? Лола вспомнила, что может больше никогда не увидеть Руслана и Максима, и остатки сна покинули ее окончательно. Из глаз брызнули слезы. Что пираты сделают с ними?.. Вдруг догадаются о ней и заставят их выманить ее: мол, сами скрыли, сами к нам и приведете. Но добиться желаемого не сумеют, разъярятся и будут вымещать злость через мучения, пытки, пока не убьют одного или обоих…

Она порывисто закрыла лицо руками, пытаясь защититься от страшных видений, но они продолжали терзать, душить, как вылезшие из-под земли демоны, раздирать ее на части. Вчерашний кошмар вспыхивал в голове сцена за сценой. Руслана избивали с яростью одержимого, пинали ногами, срывая на нем невесть откуда взявшуюся ненависть. Лола наблюдала за всем из укрытия, обливаясь слезами и зажимая рот ладонью, чтобы никто не услышал ее сдавленных рыданий. Она силой удерживала себя на месте, вжималась в землю и тряслась от ужаса и горя, думая, что вот сейчас, прямо на ее глазах, Руслана забьют до смерти. Полуслепая от слез, она уже хотела выйти, отвлечь их, сдаться – пусть делают с ней что угодно, только не убивают Руслана и Максима! – но все прекратилось. Руслана усадили обратно на колени, Максим после удара в грудь немного пригибался к земле, но уже не задыхался и не кашлял.

Лола не знала, что случится дальше, но когда он вдруг схватил ее рюкзак и бросился бежать, а пираты открыли огонь, она почувствовала, как из нее уходит жизнь. Слепые пули гнались за Максимом, пронзали стоящие на пути пальмы, взвихряли песок. В это время омертвевшая девушка сидела в кустах неподалеку и не могла пошевелить и кончиком пальца. Очнулась в ту секунду, когда Максим упал. Позабыв обо всем на свете, она чуть было не выскочила к нему, но Максим зашевелился, поднялся и захромал к лавровому лесу, непроглядной стеной чернеющему за пальмовой рощей.

Лола бежала за ним, задыхаясь от рыданий и мысленно спрашивая: где же ты, где?.. Она до безумия боялась, что раненый Максим упадет в заросли и она не сумеет его найти. Он истечет кровью и погибнет… «Пожалуйста, нет, нет! – в слезах повторяла про себя Лола, не сбавляя шаг. – Пусть он будет жив, пусть он будет жив! Пусть я найду его, умоляю, пусть я успею! Максим, где же ты?» На зубах скрипела земля; после плавания под водой во рту было солоно, и от этого сильно сушило горло. Девушка бежала по следу из примятого папоротника и обломанных кустов, пока земля вдруг не разверзлась под ногами. Лола даже не успела вскрикнуть. Она думала, что свернет себе шею или сломает что-нибудь, но, к счастью, склон оказался не таким крутым. Лола машинально уцепилась за гибкую ветку низкорослого деревца и уже хотела взобраться наверх, но, приглядевшись, различила внизу темную фигуру… Это был Максим.

Лола никогда не думала, что кто-нибудь может рискнуть ради нее жизнью. Эта мысль не укладывалась в голове. Ради нее?.. Максим забыл о себе, он беспокоился только о том, как спасти ее, как не дать пиратам узнать о ней. Как жить без него? Как жить без Руслана? С благодарностью продолжить путь в одиночестве? Она не сможет… Они не должны стать эпизодом ее жизни, это несправедливо.

Беспросветная тоска ширилась и росла в груди, вытесняя надежду, которая теплилась в уголке сердца. Подступившие рыдания комом встали в горле. Лола всхлипнула, зарылась лицом в колени и зарыдала горестно и отчаянно, содрогаясь от разрывающей ее скорби, будто уже потеряла ребят безвозвратно, увидела их смерть.

Она терзалась нещадно и долго, пока не истратила весь запас слез на этот час. Рыдания не облегчили тяжести утраты, не избавили от дурного предчувствия. Тоска прочно укрепилась внутри. Лола боялась поверить в благополучный исход и сглазить его, но в то же время ее пугало ослепление надеждой: согревшись этим огоньком, не замерзнет ли она потом насмерть? Если пиратам до сих пор удавалось держать в неведении целый мир, значит, свою тайну они стерегут как зеницу ока и ради своей безопасности готовы на все. Какие шансы у Руслана и Максима?.. Может, их усыпили сразу, как только доставили в логово, и будут держать в таком состоянии, пока они зачем-нибудь не понадобятся… В этом случае сбежать им не удастся. И что же теперь: уехать, взять и просто уехать?.. Нет, она не сможет… Она будет верить в Руслана и Максима, верить, как бы ни было тяжело. Она обязана остаться, чтобы помочь им, когда они сбегут из заточения. Максим просил уехать, но ведь он должен понимать, что она не в силах это сделать. Лола останется, потому что не может поступить иначе и потому что когда она представляет, как уезжает и бросает их одних, в груди начинает кровоточить.

Вот подошло незнакомое суденышко. Лола выходит на берег. Одинокую заплаканную девушку встречают со страхом и недоумением. Со всех сторон сыплются вопросы. Ее несчастный измученный вид пугает людей, и все же они стараются утешить ее и наперебой говорят, что все позади, что бояться нечего. Она все объяснит. Она не позволит никому вмешиваться и рисковать своей жизнью, убедит как можно скорее покинуть остров. Она поднимется на борт с рюкзаком за плечами – с тем самым рюкзаком, из-за которого Максим полез под пули и был ранен в ногу. Ей отведут место в каюте или, если это будет маленькая яхта, расположат в кают-компании. Она поднимется на кокпит и будет смотреть на удаляющийся остров. Мысленно попросит ребят продержаться еще немного, пока не приведет помощь с материка… Понкайо превратится в точку на горизонте. Руслан и Максим останутся на острове совсем одни… Одни в заточении у кровожадных чужеземцев.

Лола вздрогнула и потерла щиплющие глаза. Она должна быть не в своем уме, чтобы по доброй воле уехать отсюда! Ее отъезд будет равнозначен гибели Руслана и Максима. Им не справиться вдвоем, когда они сбегут… Их поймают и посадят обратно под замок. Или убьют в порыве гнева.

Есть ли возможность выиграть эту битву? Будет ли прок, если она приведет помощь? Южная половина Понкайо большая и неприступная и сплошь покрыта туманными лесами. Пираты наверняка засели в непролазных дебрях, к ним не пробраться, их логово не отыскать без точного маршрута, без карты на руках. Они заметят рыщущих по их землям военных, подожгут лагерь или придумают другой отвлекающий маневр, а сами в это время ускользнут вместе с пленниками. И что потом?..

«А если меня сочтут сумасшедшей?» – испугалась Лола. Кто поверит ее россказням? Пять месяцев дрейфа кого угодно сведут с ума. «Она не смогла примириться с трагической гибелью сводного брата и его друга во время шторма, вот и придумала пиратов». Лола вспомнила о подземельях. Неспроста их называют запретными. Если в недрах Понкайо пропадают люди, а остров пользуется дурной славой, Лолу не станут даже слушать. Никто не будет никого искать. Никто и пальцем не пошевельнет. «Эти пять месяцев обернулись для тебя адом, но мы поможем тебе оправиться». Их судно пригнало на остров течением и ветром, они понятия не имели, куда высаживаются, – едва окружающим потребуется соткать правдоподобную версию случившегося, этого объяснения будет достаточно. Куда пропали Руслан и Максим? Конечно, отправились на вылазку, набрели на пещеру и спустились под землю. Не зная броду, не суйся в воду, скажут люди и будут жалеть бедную девушку, на чью долю выпало столько бед и страданий. Как только она заикнется о каких-то пиратах, ее сочтут сумасшедшей, посадят на яхту и силой увезут на материк. Там ее передадут с рук на руки «квалифицированным специалистам», и те будут изо дня в день допытываться: расскажи подробнее, что за пираты схватили Руслана и Максима? Психологическая травма, отказ принять правду, прятки в иллюзиях. Да, скажут врачи, она не может примириться с их смертью, ей необходимо верить, что они живы. В конце концов ее залечат до такого состояния, что она поверит докторам, поверит в свою невменяемость, поверит, что никаких вооруженных агрессоров никогда не было. Только пять месяцев дрейфа, бесконечная океанская гладь, а затем остров – и вылазка ребят за ветками для костра, ставшая для них последней. Вот что ее ждет, обмолвись она хоть словом о пиратах.

Лола подперла пылающий лоб рукой и безжизненным взглядом заскользила по дремлющему острову. Каким ничтожным кажется страх темноты сейчас, когда сердце заковано страхом многим сильнее… Как больно думать обо всех тех поездках вместе с ребятами на природу, когда при виде засасывающей черноты леса у нее тряслись поджилки и холодело внутри. Темнота казалась всепоглощающей и живой, в ее тиши похрустывали чьи-то шаги, скрипели деревья и шептались голоса. Кто-то с кряхтением копался в лесном мусоре, кружил вокруг бивака, то ускоряя шаг, то замедляя, но никогда не подходил ближе, не выходил на свет. Ребята объяснили Лоле, что ночью все слышится громче: температура выравнивается и звуку больше не нужно пробиваться через неравномерно прогретые слои воздуха, он летит свободно, не застревая, не преломляя, далеко вперед, удивляя и пугая своей чеканностью и полнотой. «Вот и кажется, что ночью в лесу царит странное оживление, – с улыбкой говорил Руслан. – И творится что-то страшное и таинственное. Но на самом деле это просто зверьки колобродят: прыгают с ветки на ветку, охотятся, ищут корм. С заходом солнца жизнь никогда не замирает полностью».

Лола все понимала, но к этому было трудно привыкнуть. Ей было неловко просить брата проводить ее до кустов, но Руслан всегда спрашивал сам, провожал и ждал поблизости. Ребята никогда не подшучивали над ее страхами. Одно присутствие Руслана и Максима вселяло спокойствие и уверенность. Если существуют на свете ангелы-хранители, то Лоле повезло обрести сразу двух.

Никуда она не поедет. Должен быть способ пробраться на южную половину острова, должен быть! Неужели пираты живут без запасного пути отхода? А как же непогода, высокие волны и шквалистый ветер, когда нельзя пользоваться катером? Отсиживаются и ждут? А если кончится горючее и потребуется срочно бежать? А если катер выйдет из строя? Лола на восемьдесят процентов была уверена: пираты позаботились о том, чтобы не стать жертвами форс-мажора.

Часы Максима отрывисто пикнули. Шесть. Небо на востоке побледнело, утро дышало летней свежестью и на ощупь казалось шелковистым и нежным, как лепесток цветка. Жар очага окутывал девушку, словно мягкая пуховая накидка, наброшенная заботливой рукой на плечи. Лола втянула пряно-ароматный дым горящего кипариса и можжевельника. От затянувшихся на целый день рыданий, временами таких сильных, что почти физически болезненных, иссушило глаза и отяжелило голову. Лола чувствовала себя вымотанной. Сосущая тошнота притупляла мысли о еде, но это на первый взгляд временное ослабление чувства голода таило в себе угрозу. Если в ближайшее время Лола ничего не съест, она обессилеет. Оставшиеся крохи организм бросит на поддержание жизни. Энергии на поиски еды не останется, не говоря уже о поисках прохода на южную половину острова. Нельзя медлить. С рассветом она отправится в каштаново-грабовый лес и поищет что-нибудь съестное. Коренья, траву, грибы, хоть что-нибудь… Надо вспомнить, чему ее учили ребята, иначе долго она не протянет. Лола надеялась, одного взгляда на знакомую траву или съедобный плод будет достаточно, чтобы пробудить память. Может, повезет найти грибы… Она хорошо разбирается в грибах.

Лола осторожно почесала макушку, стараясь не давить ногтями и не царапать кожу. Волосы на ощупь напоминали солому, но зудела не только голова – свербело под мышками и в локтевых сгибах. Пойти на реку сейчас или сначала поискать еду? Еда важнее, решила Лола. На реке я истрачу последние силы.

К половине седьмого небосвод стал похож на отлитую из темно-синего стекла перевернутую чашу с нежно-голубыми краями. Звезды искрились уверенным блеском, их не страшил новый день: с восходом солнца они останутся на прежнем месте и будут сиять для кого-то другого. Ночь отступала на запад, шлейф ее черно-синей мантии тянулся следом, обнажая прозрачный небесный купол. В сумерках проступали знакомые очертания острова. Уже можно было различить ступени античной лестницы и отдельные кусты и камни на склоне известнякового массива, далекие перекаты холмов и безжизненные пустоши беспробудного вулкана, вересковые узоры и зеркальный блеск реки. На горизонте, все еще подремывая под шлейфом ночной мантии, чернел каштаново-грабовый лес, обманчиво близкий, но только если идти по прямой.

Глава 23

Лола накинула на футболку непромокаемую ветровку, сложила толстовку и убрала в рюкзак. В лесу будет прохладно, но утро такое мягкое, не хочется париться в нескольких слоях одежды. Свернутую кулем подстилку из полотенец и свитеров она затолкала под валун вместе с остальными вещами из опустошенного рюкзака, который собиралась взять с собой. Часы Максима бережно спрятала в косметичку. Ей очень не хотелось оставлять их здесь, но с руки они соскальзывали, в рукав не пролазили, а носить поверх девушка боялась. Вдруг потеряет? Положить в карман ветровки, но вдруг упадет и разобьет? Нет, решила Лола, я должна вернуть их в целости и сохранности.

Она засыпала очаг камнями, сунула компас в карман и не спеша зашагала поперек склона, держа путь к лестнице. Ступени различались худо-бедно, спускалась девушка с включенным фонариком. Рассвет уже занялся, но еще не разыгрался, для прогулок по верещатникам было довольно сумрачно. Лола ступала легонько и внимательно глядела себе под ноги, чтобы не споткнуться о вросшие в землю и покрытые дерном булыжники.

К тому времени, как она добралась до каштаново-грабового леса, заметно посветлело. Как девушка и ожидала, под лиственной завесой было свежее, но тело в наглухо застегнутой ветровке, распаренное продолжительной ходьбой, не ощущало утренней сырости. Дорога отняла немало сил. Лола устала, на нее напала сонливость. Она старалась не обращать внимания на боль во всем теле, но о ней и без того напоминала прихрамывающая поступь.

Лес пробуждался. Пока остальной остров еще почивал в объятьях сладкой дремы, под прохладной сенью каштанов и грабов уже царило бурное оживление. Радостно запели ранние пташки, засуетились, запрыгали, сбились в стайки. Между кронами нависало подсвеченное зарей тусклое бледно-голубое небо. Холодные капли росы падали с деревьев и глухо стукались о капюшон ветровки; подолы джинсов намокли от влажной травы.

Громкий шелест заставил резко оглянуться. Лес глядел сотнями невидимых глаз, среди деревьев ползали тени. Покачнулась ветка над головой, упал на землю красно-коричневый каштан. Лола посветила наверх и увидела скользнувший между веток пушистый хвост какого-то юркого зверька, похожего на куницу. Птицы трепетали маленькими крыльями и звонко тараторили, не обращая внимания на одинокую лесную гостью. Шуршала тяжелая листва, кто-то копался в каштановой кладовой, роняя на землю ошметки от шипастых коробочек, в которые природа заботливо упаковала аппетитные на вид, но не съедобные орехи. Звуки смешивались, слоисто накладывались, переплетались между собой. Шорох не прекращался, становился все громче, надвигался на Лолу. Кто-то приближался, уверенно и быстро, но по звуку невозможно было определить характер шагов, да и шаги ли это были – может, трусца торопливого стада?

Лола вспомнила предостережения Максима насчет кабанов, определила примерное направление звука, погасила фонарик и пуганым зайчонком юркнула за дерево. Но вместо повизгивания поросят, похрюкивания и старческого, как описывал Максим, кряхтения взрослых особей до ее слуха донеслись гулкие мужские голоса. Сердце ушло в пятки. «Они узнали обо мне, они узнали обо мне!» – запаниковала Лола. Сбросив котомку с плеч, она опустилась на корточки и забилась в самую гущу кустов, дыша прерывисто и часто, словно ее уже увидели, окликнули и предупредили, чтобы она вышла по доброй воле, а иначе…

Лола различила чью-то поступь. Шаги множились и перебивали друг друга – казалось, к ней движется целое полчище врагов. На глаза навернулись слезы. Они не найдут меня! Лола справедливо решила, что бежать нет смысла: не выследят, так догонят. Лучше отсидеться и потом уйти незаметно. Если удастся остаться незамеченной…

Под отрывистое сердцебиение она выглянула из укрытия и одним глазом стрельнула в ту сторону, откуда прилетали разговоры. Даже не разговоры, поняла она, прислушавшись, а жаркий спор. По мере приближения он все больше напоминал гудение истребителей. Лола перевела дух: когда враг так шумит, ему не до тебя.

Блеснули между деревьями два лунных зайчика, игриво подмигнули и принялись вытанцовывать, продвигаясь куда-то вперед, по касательной удаляясь от Лолы. Три человека, впереди справа. Двое мужчин, один тащит за собой девушку с короткой стрижкой, в длинном платье и расстегнутой кофте, второй постоянно их обгоняет и размахивает руками, что-то втолковывает. Не заметят, не могут заметить, успокоила себя Лола. Укрытие хорошее, они не смотрят в мою сторону и движутся от меня, а не ко мне. Но зачем они здесь? Лола отогнала от себя первую стукнувшую в голову мысль, что пираты узнали о ней и вышли на охоту. В это можно было бы поверить, если бы не девушка, которую один из них тащил за собой. Что бы ни побудило их вылезти из своей норы в такой час, это не касалось Лолы. Они здесь не по ее душу, но и неспроста!

Лолу пронзило, словно током: если они прячутся на другой стороне острова, как им удалось впотьмах пробраться через рифы? Ее затрясло от волнения. Она была права! Проход есть! Если она пойдет за ними, они приведут ее в свое логово!

Выбравшись из укрытия, Лола со всеми предосторожностями двинулась следом. Процессия словно бы куда-то торопилась и все время прибавляла шаг. После двухдневных нагрузок ноги были как деревянные, Лола прихрамывала и едва поспевала за троицей. Бесшумно передвигаться по лесу было не так-то просто. Хорошо, что солнце еще не встало: сумерки играли ей на руку, окутывали тенями, скрывали в дымчато-синих складках ускользающей ночной мантии. Если бы вокруг было светло, о преследовании пришлось бы забыть.

Компас указывал на восток-юго-восток. Что вынудило пиратов покинуть логово в столь ранний час, что погнало их на другую половину острова? И при чем здесь эта девушка? Кто она? Если ее тоже поймали, если она туристка, чем вызвано разногласие между пиратами? Лола в недоумении наблюдала за тем, как один из них непоседливой собачонкой вертится рядом со своим спутником, постоянно забегает вперед и заглядывает ему в лицо, то ли вразумляя, то ли в чем-то объясняясь, но его отстраняют, отталкивают, пытаются шугануть. И чего ему неймется? Чем он так обеспокоен?

А вдруг это вовсе не пираты? Лола напрягла зрение, но незнакомцы выглядели точь-в-точь как те агрессоры, которые напали на их лагерь, избили Руслана и ранили Максима: здоровые, бородатые, в камуфляжных штанах и высоких черных ботинках. Рядом с этими бугаями незнакомка выглядела хрупкой и юной. «Наверно, ей столько же лет, сколько и мне», – решила Лола. Девушка все время молчала, безропотно шла туда, куда ее вели, и даже не пыталась сбежать. Когда пираты останавливались и начинали препираться, она кротко замирала в сторонке и просто ждала.

Во время очередной такой словесной перестрелки девушка вдруг повернула голову и посмотрела прямо на нее. Лола шмыгнула за дерево и в ужасе прижалась спиной к стволу, не чувствуя пальцев, не видя света. Заметила! Это все из-за яркой ветровки, в отчаянии поняла преследовательница. Что теперь будет? Выдаст?.. Бежать, бежать! Затаив дыхание, Лола прислушивалась к трубным голосам. Сердце тяжело ухало в груди, в ушах отстукивала кровь. Может, она все напутала, и девушка смотрела не на нее?.. Или решила, что ей померещилось?

Лола ждала, ждала, но ничего не происходило. Так это ложная тревога или нет?.. Она воровато заглянула в просветы густоплетеного кустарника. Пираты, ослепшие на оба глаза от бурной перебранки, продолжали как ни в чем не бывало цапаться, размахивать фонариками друг у друга перед лицом и вести себя как единственные и полноправные обитатели острова. Незнакомка безмолвной статуей застыла обок с ними, глядя себе под ноги. Лола немного успокоилась, но в любую секунду была готова пуститься наутек.

Пока пираты выясняли отношения, Лола сняла цветастую ветровку и торопливо запихала в рюкзак, после чего натянула через голову неприметную темно-синюю толстовку. Голоса стали удаляться, фонарики запрыгали между деревьями. Лола захромала усерднее, нагнала пиратов и села им на хвост. Пираты шли уверенно, чуть ли не напролом, и явно не плутали. Они как будто проходили этим маршрутом десятки раз. Укрытий вокруг было вдосталь, преследовательница не боялась обнаружения, сильнее пугала мысль упустить троицу. Лола двигалась тенью, беззвучно и плавно, а внутри меж тем росло беспокойство: приметила ее незнакомка или нет? Лола не могла сказать с уверенностью, поэтому держалась на безопасном расстоянии, но спутницу пиратов мало интересовало происходящее и в сторону Лолы она больше не глядела.

Лола подолгу простаивала за деревьями, пока пираты ломали копья. Они то бурчали что-то, стоя чуть ли не вплотную друг к другу, то надсаживали глотку, как двое пропойц, не поделивших последнюю бутылку. Обломки воинственных баталий стукались о стволы каштанов и грабов и разлетались в разные стороны, как ошметки пальмовой коры, когда в них попадали пули… Те самые пули, что гнались за Максимом… Лола зажмурилась, мотнула головой и прогнала мучительное видение.

Спустя какое-то время она подкралась достаточно близко, чтобы слышать, о чем пираты так бурно спорят. Слова и фразы доносились до нее практически без искажения.

– Захар, подумай еще раз! – увещевал пират с хвостиком на обритой голове. Это он всю дорогу вертелся под ногами у своего спутника. Голос у него был мягкий и бархатистый, будто специально созданный для радио и проникновенных бесед со слушателями.

Басище второго пирата, зычный, бездонный, пронизывал лес громовыми раскатами ругательств и бил по ушам высокими децибелами. Пират рыкнул что-то и предложил надоедливому соратнику сгинуть, пока цел, не мешать. Лола испугалась: да он же в стельку пьян! А по его походке не скажешь… Что все это значит, зачем они здесь?

– Я прошу всего лишь подождать! – продолжал радиоведущий. – Отложим до завтра, ты все обмозгуешь, и если ничего не изменится, мы вернемся! Я помогу тебе и не скажу ни слова!

– Может, закатаешься прямо сейчас? – прохрипел грубиян.

– Я пытаюсь втолковать тебе, что эта спешка ни к чему. Захар, я всегда был на твоей стороне, я и сейчас за тебя, потому и не хочу, чтобы ты пожалел о своем решении. Что бы между вами ни произошло, сейчас ты не в себе. Не руби сгоряча, Шкипер! Ну, подожди, остановись, послушай меня… Ты же привязался к ней. Если заземлишь ее, то с концами, понимаешь? Мы не сможем ее вернуть.

Пират резко остановился и повернулся к болтуну. Лола укрылась за деревом. Теперь она могла только слышать.

– Чего это ты так разошелся, верный мой товарищ? Всю дорогу на уши мне приседаешь, жужжишь, как заведенный. Откуда столько спеси? Или между вами что-то было? М? Было?! – прогрохотал он, смешивая вопросы с матерной бранью. – А ты что глаза прячешь, курва? Было что-нибудь?

– Захар, приди в себя, – внушал соратник. – После Чертежника ее никто и пальцем не тронул.

– Мне откуда знать?! – гремел озлобленный пират. – Может, она сама хотела, чтобы ее тронули! Вшивая девка!

От его криков и властного голоса Лолу начало трясти. Сердце провалилось вниз, испуганное, беспомощное, и мелко-мелко забилось в жалостных мольбах. Внутренности зашевелились, из глубин памяти хлынул ужас и властной рукой схватил за горло. Судорожно дыша, Лола прижалась лбом к прохладному влажному стволу и беззвучно зашептала с конца таблицу умножения.

Семью девять – шестьдесят три… Семью восемь – пятьдесят шесть… Семью семь – сорок девять…

– Ты был там и все видел! Почему не вмешался, не сказал ему, что он зарится на мое?

– Меня тогда не было за столом, я же говорил!

– Почему остальные промолчали?

– Я не знаю! – в сердцах воскликнул соратник.

– И кому я теперь должен верить?!

– Захар, давай начистоту. Мы понятия не имели. Ты ведь не предупредил, что на этот раз девчонка только для тебя.

– Я говорил!

– Нет…

– Я говорил! – взревел пират.

Лола зажмурилась и стиснула ледяные пальцы в кулаки. Кровь превратилась в тягучую субстанцию, тело остывало под студеным дыханием ужаса. «Я говорил, что будет, если ты еще раз уйдешь без меня?!»

Семью три – двадцать один… Семью два – четырнадцать…

– Не думай, что тебе удастся сейчас перевернуть все с ног на голову!

– Я и не пытаюсь, Захар! Все, что я хочу, это чтобы ты понял: мы не строим козней против тебя! Этот сученыш проехался тебе по ушам, выдумал какую-то байку, а ты поверил! Ты что, не понял, чего он добивается? Он же нарочно это сделал!

– Тогда приведи свою версию, я охотно послушаю. Ну? Чего молчишь? Я жду! Не можешь?! – орал грубиян.

– Не могу, но, чем грызться, мы могли бы нажать и выяснить!

– Я уже выяснил. Не стой на моем пути, если не хочешь, чтобы я тебя пристрелил.

От прикосновения прохладной, испещренной бороздами коры Лоле странным образом полегчало. Недаром говорят, что деревья обладают живой энергией и целительной силой.

Зашуршала травяная подстилка под тяжелыми ботинками, затрещали обломанные сучья. Лола вытянула шею, увидела, что троица удаляется, и заковыляла следом.

– Захар, ты можешь хотя бы сказать, при чем здесь вообще Инга? Просто давняя обида?

– Эта неблагодарная шваль не заслуживает всего того, что я для нее сделал. В чем дело, радость моя? Чего нос повесила? Жалеешь, что не была со мной чуть ласковее? Как ты сейчас относишься к тому, что я забрал тебя с «витрины» под свое крыло? – Пират рассмеялся неприятным рубленым смехом. В голосе было что-то натянутое, режущее слух, неестественное, словно его обладатель с трудом сдерживал гнев и желание свернуть кому-нибудь шею.

– Но только из-за Чертежника?

– Не только.

– Почему еще?..

– А это уже, родной, не твоего ума дело.

– Ты же всегда делился со мной. Разве я хоть раз тебя подводил?

– Замечательный вопрос. Возможно, он даже станет вопросом дня.

– Мы могли бы вместе во всем разобраться… Захар?..

Обритый пират догнал его и положил руку на плечо, пытаясь донести до его разума эту простую истину. Цепко удерживая безмолвную девушку, грубиян развернулся к нему так резко и с такой яростью, словно хотел ударить. Лолу он не заметил, но ему было достаточно посветить соратнику за спину, чтобы увидеть ее. Пока они грызлись, Лола медленно, без резких движений, отступила за дерево и непослушным языком облизнула сухие дрожащие губы. Пальцы не гнулись. Лола пошевелила ими, разгоняя кровь. Сосущая тошнота не проходила, перед глазами прыгали белые точки. Лола страшно боялась потерять сознание, но приказывала себе держаться.

На этот раз ей пришлось ждать очень долго. Пираты никак не могли наговориться. Лола вся извелась, ноги затекли, в голове творилась сумятица. Главный пират исходил злостью и негодованием, басище колебался то вверх, то вниз, как кривая сейсмографа. Лолу трясло от страха, но поворачивать назад было поздно.

– Скажи мне сейчас, глядя в глаза, ты приходил к ней?

– Да нет же!

– «Да нет же»? Что это? Какое из трех слов мне считать за ответ?

– Нет, Захар, нет! Никогда!

– Это она у тебя научилась таким пространным ответам? Ну-ка, дорогуша, посмотри на меня! Посмотри, я сказал! Чего молчишь? За всю дорогу и рта не раскрыла! Я едва сдерживаюсь, чтобы не пристрелить его, а тебе хоть бы хны? Не вступишься за своего любовничка?

– Захар, если бы к ней кто-то липнул, я бы сразу тебе сказал.

– А что насчет тебя самого, родной?

– Мне всегда хватало цветника. Я даже ни разу не посмотрел на нее.

– В моем присутствии – возможно. А что происходило, когда я отлучался? Кто может поручиться за тебя? Кто поручится за каждого из вас?

– Надо было пристрелить этого сученыша…

– Занятно, теперь ты хочешь его пристрелить. Наверно, чтобы он больше ничего не рассказал?

– Я не то имел в виду…

– И близко к нему не приближаться, ты понял меня? Я пока еще на распутье, но его смерть автоматом докажет вашу вину.

– На каком ты распутье, Захар? Мы всегда были верны тебе!

– «Всегда были», но за последние два года что-то изменилось и верность теперь венерик.

– Перестань, ты знаешь, что я хотел сказать… И тогда, и сейчас – мы верны тебе. Чертежник был паршивой овцой, в семье не без урода, такое бывает. За ним водилась склонность к самодурству, я давно это заметил, да и не только я. Ты правильно сделал, что избавился от него. Мы никогда тебя не осуждали. Твое слово – закон. Понкайо все равно бы затребовал его рано или поздно.

– Оскар, значит, тоже паршивая овца? Ему я тоже не должен доверять?

– Ну, Оскар-то тут при чем? На него зачем гнать? Ты же сам говорил: Оскар хоть и раздолбай, но безобиден и на предательство не способен. Мы не против потакать ему. Он не в состоянии отвечать за свои действия, но все же он член твоей семьи, и мы всё прекрасно понимаем.

– Оскар мне никакой не брат! – с презрением выплюнул грубиян. – Мой брат мертв!

– Захар, ты не в себе… Позволь отвести тебя обратно.

– Руки! Я еще способен помнить своего брата! Мой отец пристукнул его, когда мне было девять. Моему брату было шесть, ясно тебе?! Шесть! Я держался ради него, терпел этого ярыжника, эту пьянь подзаборную, педрилу-мученика, который по какой-то идиотской придури свыше стал моим отцом! Но после того как Захара не стало, я сбежал из дома.

– Его звали так же, как тебя?..

– Я взял его имя!

– Как же тебя зовут на самом деле?..

– Как его! Всегда так звали и всегда так будут звать, ты понял?

– Да, Захар, я понял, – с готовностью отозвался соратник.

– Оскар был первым, кого я оставил. Нас тогда было трое: я, Роберт и Марко. Оба потом пропали. Оскар был еще совсем пацан, лет двенадцать, не больше. Приехал сюда в компании тетки, ее муженька и парочки их друзей. Когда мы пришли, эти четверо чуть в штаны не наложили. От одного вида калаша заскулили, как щенки, растеклись по земле, чуть ли не ботинки нам вылизывали, просили отпустить. Взрослые мужики! Только Оскар сохранил честь. Оружие не испугало его. Он наскакивал на меня, кричал и бранился. Даже сумел дотянуться и врезать по лицу. Разбил кулак и не пикнул. В его глазах не было страха – одна лишь злость. Настоящий звереныш. Я оставил его. Если бы мой брат дожил до его лет, они были бы похожи, как две капли воды. Оскар обладает многими качествами, которые я непременно воспитал бы в своем брате, если бы меня не лишили этой возможности. Отсутствие страха перед лицом врага, необузданный дух, незапятнанная совесть и полное пренебрежение к смерти. Но от этой истеричности я бы избавил его в первую очередь. К сожалению, как бы я ни пытался, Оскара я вылечить не могу.

– Ты никогда не рассказывал об этом… – обескураженно отозвался соратник. – За две-три минуты я узнал о тебе больше, чем за все годы, что мы знакомы. Пойми меня правильно, Захар, ты любишь выспрашивать у остальных об их жизни, но свое прошлое скрываешь. Твоя история всегда начинается с Понкайо. Ты словно родился здесь – и сразу двадцатилетним, и ничего другого никогда не было… А мне так хотелось узнать тебя ближе, ведь ты столько мне дал! Только благодаря тебе я обрел смысл жизни, нашел свое место. Ты не представляешь, как я рад, что наконец-то узнал тебя лучше. И открылся ты не кому-нибудь, а мне… Мне! Мне одному. И это не удачное стечение обстоятельств, ты сам выбрал меня в сопровождающие, ты больше никому не позволил поехать… Значит, я не подвернулся, просто я был достоин, да? Захар, я понимаю, что завтра ты навряд ли об этом вспомнишь, но я должен сказать… Твое признание останется со мной навсегда, я скорее язык себе отрежу, чем дам понять нашим, что знаю твою тайну. Ты можешь рассчитывать на меня, я весь принадлежу тебе. Пойдем, нам пора назад… Скоро солнце встанет.

– Убери руки, – подул стужей пират. – Пойдем, когда закончу дело. От предателей я привык избавляться. Исключений не будет.

– Она предала тебя? Как?

– Ты такой сердобольный. Будешь нашим семейным психологом? Сколько за прием возьмешь?

– Захар…

– Может, я не по заслугам тебя оцениваю?

– О чем ты говоришь?.. Ты открыл во мне такие качества, о существовании которых я не подозревал. Ты обеспечил меня всем, чем нужно. Под твоим покровительством я никогда не нуждался. Ты дал мне настоящую свободу – от всего.

– Скрепим дружбу кровью? Или просто на мизинцах поклянемся?

– Шкипер, ну хватит… – попросил соратник. – Тебе нужно проспаться, идем…

– Еще раз меня тронешь – оторву к чертям руку. Я предупредил: не становись на моем пути. Мое слово закон, помнишь? Или ступай со мной, или катись вон и жди у катера. Не порть мне обедню, не то подумаю, что ты выгораживаешь эту дрянь, и тогда, клянусь богом, я заземлю вас обоих. Выбирай, на чьей ты стороне.

– На твоей. Всегда был и буду на твоей.

– Тогда хватит капать мне на мозги. У меня от тебя голова болит.

Глава 24

Они молча отправились дальше и больше не спорили и не останавливались. Соратник перестал капать на мозги, отступил за своего патрона и подстроился под его командирский шаг. У Лолы голова шла кругом, перед глазами все двоилось и плыло. От долгого простоя на одном месте ступни заковало в кандалы. Лола не поняла и половины из того, что услышала, но слова «жди у катера» стряхнули с нее оцепенение. Так они приехали на катере? Но как это возможно? В темноте?.. Как же они миновали рифы? Лола едва не застонала: она совсем запуталась. Мысли ворочались со скрежетом, еще эта противная сосущая тошнота… Лола не знала, как долго еще протянет.

В лесу стало светлее. Тени разомкнулись, побледнели; пугающие фигуры с длинными руками превратились в отдельные деревья и кусты. Птичий щебет усиливался и закручивался в многоголосый гвалт, который все меньше напоминал беззаботную песнь, воспевающую новое утро нового дня. В сбивчивом попискивании слышалось возмущение. Ругань пиратов словно бы подтолкнула лесных жителей поднять давно забытые обиды и выплеснуть скопившееся недовольство. И только мелким зверькам все было нипочем, они шныряли по сучьям в поисках завтрака, суетливо шуршали влажной листвой и роняли на землю и на Лолу ошметки природных коробочек от каштанов.

Мокрые ветки мазали по лицу; роса капала с деревьев на капюшон толстовки и пропитывала плотную ткань сыростью. Свежий утренний воздух заползал в рукава, проникал под футболку и с волной мурашек скользил по коже. Стало неуютно, ощущение лета ускользнуло, слоистая одежда уже не согревала.

Троица поднялась на пригорок и сразу исчезла из виду. Лола доковыляла до того места, где они только что стояли, прижалась к прохладному мшистому стволу и глянула вниз. Овраг почти полностью занимало небольшое квадратное укрепление, одно из тех, что когда-то давно показывали ей ребята. Как же они его назвали… Лола не помнила. Крыша заросла дерном, папоротником и хилыми деревцами, по стенам взбиралась пышная лиана. Пиратам некуда было деваться, кроме как завернуть внутрь. Что они там забыли?

«Это и есть конечная цель?» – устало думала Лола, вдыхая запах коры и прошлогодних листьев. Она не знала, спускаться ей или нет. Вдруг они выйдут в самый неподходящий момент? Лучше подождать.

Изнутри укрепления доносился приглушенный стенами мужской рев. Кто-то вдалбливал в чью-то голову свою незыблемую правду. Лола узнала раскатистый басище пьяного смутьяна. Опять он что-то требует или сыплет обвинениями… Лола в изнеможении опустилась на корточки. Влажные джинсы прилипли к ногам, под футболкой бродил противный сквозняк. Она зябко поежилась, спрятала пальцы в рукава и обхватила себя за плечи, с обидой думая о непромокаемой ветровке, словно та нарочно сшила себя в такой пестрой сине-бирюзовой расцветке, чтобы остаться в теплом рюкзаке и не таскаться по сырому лесу.

Лола просунула руку под капюшон толстовки, почесала зудящую голову и тут увидела, как пираты выходят из укрепления. Девушки с ними не было. Лола переполошилась. Что это значит? Перед глазами замелькали видения, одно страшнее другого. Убили, они ее убили… Но почему именно здесь? Разве нельзя было разобраться с ней в своем логове или неподалеку от него, не покидая южной половины острова?.. Или ее нарочно привезли сюда, связали и бросили умирать одну, в темноте, посреди леса, где бродят кабаны и бог весть еще какое зверье?..

Пираты курили. Один уставился в землю, думал о чем-то и пытался всосать всю сигарету за раз, второй изучал его с пытливостью врача, обеспокоенного состоянием любимого пациента. Лола удивилась, до чего эти двое похожи друг на друга. И ростом одинаковы, и фигурой, и шириною плеч…

Сигареты источали дымное зловоние. Ноздри раздраженно затрепетали, юная преследовательница зажала нос и беззвучно чихнула. Она совсем отвыкла от этого запаха. Потом до нее вдруг дошло: она ведь стоит прямо у них на пути. Лола запаниковала. «Если они пойдут обратно той же дорогой, они заметят меня!» Разногласия улажены, от девушки они избавились – пиратам больше нечего делить и незачем отвлекаться. Хруст сучка, шуршание листьев – и они насторожатся, как охотничьи псы. Что же делать? «Если я побегу, они услышат. Если останусь – увидят! Что же делать, что делать?..»

Ничего лучше в голову не пришло. Когда пираты начали взбираться на пригорок, Лола под шум их шагов перебралась на корточках за соседний граб, с горем пополам выпрямилась и вжалась в него спиной, вытянув руки по швам. «Не сюда, не сюда, не сюда», – мысленно заклинала Лола, чуть живая от страха. Если они пойдут другим путем, если хоть немного возьмут правее… Но пираты не стопорились, даже не разговаривали друг с другом, уверенной поступью прошагали мимо, кашляя и сплевывая на ходу. Лола аккуратно двигалась вокруг ствола, неслышно ускользая из поля их зрения. Теперь, если им вздумает оглянуться, они не увидят ее.

Поредевшая утренняя процессия мелькала между деревьями. Лола бросила взгляд в сторону пригорка и затем снова на пиратов. Убедившись, что они смотрят только вперед, вышмыгнула из-за дерева и на негнущихся ногах неуклюже спустилась в овраг.

Крепкая железная решетка, в былые времена преграждавшая вход в укрепление, теперь, вся ржавая и облезлая, доживала свой век у стены в углу. Нижняя часть решетки тонула в высоких сорняках; между прутьями и бетоном висели грязные паутинные сети с каплями росы. Лола нащупала в кармане телефон, включила фонарик и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, набираясь смелости. В укрепление она вошла с холодком на сердце и тяжелыми воспоминаниями о развалинах и найденном письме.

Белые стены тамбура облупились и от сырости позеленели. Когда она ходила по таким сооружениям вместе с ребятами, Руслан всегда предупреждал, чтобы она следовала за ним шаг в шаг и внимательнее смотрела под ноги: в таких местах нередко встречаются провалы и открытые люки. «А ступени чаще всего обломаны», – добавлял Руслан, и почему-то эти слова пугали сильнее, чем замечание Максима о том, что подземные уровни, как водится, затоплены грунтовыми водами.

Лола торопилась – пираты могли вернуться, – но, памятуя о наставлениях брата, не бежала, внимательно светила под ноги, оглядываясь мимоходом, по пути. В тамбур выводили две узкие бойницы, вдавленные к центру до крохотного квадратного отверстия на один глаз. Из стены внизу справа торчала ржавая труба. Рассеянный свет фонарика, пугливо шугая темноту, провел хозяйку за угол. Она прошла через распахнутые двойные двери, покрытые толстым слоем ржавчины, с удивлением глянула на допотопную печку в углу и остановилась на развилке, растерянная, оробелая. Через оконца проникало сварливое пение взбудораженных птиц, но из глубины укрепления никаких посторонних звуков не доносилось: ни стона, ни копошения, ни просьбы о помощи. Лола не рискнула подать голос.

Пахло сыростью и старым камнем, жирным мхом и немного плесенью. Чтобы не плутать и не путаться, Лола решила обследовать помещения строго по порядку. В первой комнатке она едва не умерла от инфаркта, когда из темноты к ней потянулось громадное, под самый потолок, насекомое с телом-баком и согнутыми лапами-трубами. Лола прижала руку к груди, отдышалась, передернула плечами и боязливо повела фонариком. Железный шкаф с облезлой дверцей и пыльными полками да непонятный агрегат, виновник ее сердечного приступа. Лола проверила углы и поспешила отвернуться.

Во второй комнате она остолбенела на мгновение при виде гигантской пушки, вросшей в массивное железное перекрытие круглого, во всю стену, окна, похожего на иллюминатор батисферы. На этот раз Лола не испугалась. Она и прежде видела подобные установки – кажется, так их назвали ребята?.. – но ей всегда было трудно поверить, что когда-то эти громадины использовались в бою, вертелись из стороны в сторону, громыхая орудийными залпами. Такое же чувство у нее возникало, когда она смотрела на памятники военной техники: паровозы, танки, самолеты и подводные лодки.

Робкий свет фонарика не мог охватить все помещениеразом: оно было огромное, точно каменная зала, и легко бы вместило еще одну пушку меньшего размера. Но, кроме стеллажа с полукруглыми обгорелыми перекладинами, здесь больше ничего не было. Лола несмело заглянула за него, приготовившись увидеть истекающее кровью тело… Там никого не оказалось.

В соседнюю угловую комнатку не стала заходить, огляделась с порога: глухая каморка, над головой низко нависают железные балки в ржавых сосульках; крошечные сталактиты на потолке грозят незваной гостье укоряющими перстами. Единственная бойница заварена; тени от фонарика плотные и вертлявые. Лола поежилась, сгоняя мурашки со спины, перевела дух и отправилась дальше.

Из орудийного отсека она вернулась на развилку и переместилась в левую половину.

– О господи! – в ужасе вскрикнула Лола и едва не выронила телефон. Попятилась, ткнулась рюкзаком в стену и застыла, чувствуя, как в животе ползает ледяной холод. Упавшие на лицо пряди плавно взметались в воздух под ее прерывистым дыханием. Лола вытаращила глаза, боясь моргнуть.

Вытянув ноги и уронив голову на грудь, у стены задумчиво дремал человек. Бетон под ним потемнел, но от останков уже не исходило никакого запаха. Все, что могло разложиться, давно разложилось и поглотилось прожорливыми насекомыми. Судя по размеру обуви, это был мужчина или молодой человек. Одежда расползлась и покрылась черной плесенью. Желто-бурая кожа с черными прогалинами туго обтягивала скелет, отслаиваясь на руках и обнажая серо-белую гладь костей; пальцы казались необыкновенно длинными, а кисти сложенных на коленях рук – непропорционально узкими. Нос давно истлел, подбородок упал чуть ли не до самых ключиц, в черном проеме большого рта виднелся ровный ряд из целых и полусгнивших зубов. В дрожащем свете фонаря слабо шевелилась, улавливая неощутимый сквозняк, спутанная паутина серых волос.

Лола чувствовала, как дрожат ее губы, как стылый воздух проносится по нёбу и неприятно щекочет, сушит горло. Может, все это сон? В реальности так страшно не бывает. А если это сон, значит, в любую минуту он может встать и кинуться на нее. Лола развернулась и бросилась наутек. Путаясь в комнатах, тыкаясь в углы, она металась, как раненая птица, но в конце концов отыскала тамбур и выскочила на улицу. Она хотела бежать дальше, бежать без оглядки, бежать на другой конец острова, бежать, пока страшное видение не рассеется ветром, но вспомнила о незнакомке. Не одолев и половины пригорка, Лола остановилась, однако не сумела удержать равновесие на рыхлой земле. Ступни протестующе взвыли, правая нога надломилась, девушка завалилась набок и покатилась вниз.

Дно оврага было мягкое, без камней, да и котомка смягчила падение. Лола даже не ушиблась, больше испугалась. Огорошенная, словно разбуженная, она села и поискала глазами укрепление. Вот оно, все еще рядом, смотрит на нее… По зашейку скатилась капля пота, но Лолу так передернуло, словно ее коснулся кто-то чужой и враждебный. Ничего, я на улице, я в безопасности. Но кто это был? От страха и быстрой смены событий разум помутился и Лоле уже черт-те что начало казаться: а если утренняя процессия ей привиделась, а если это были остаточные воспоминания острова?.. Но это дико, это исключено! Лола ведь узнала пиратов. Или только подумала, что узнала? Не так уж редко людям в первых встречных чудятся знакомые лица. Но не придумала же она их разговоры, их брань, их откровения! Лола в отчаянии огляделась, словно хотела попросить у кого-нибудь помощи: отведите меня домой, я потерялась…

Если ничего этого не было, ответ один: она сходит с ума. Но за день лишиться рассудка невозможно. Или она спит, или останки принадлежат еще одной жертве пиратов. Наверно, кто-то сбежал, а пираты настигли его здесь… Лола подумала о незнакомке и вновь ощутила в животе ползающий холод. Спутнице пиратов некуда было деться, она все еще внутри. «От предателей я привык избавляться». Так сказал один из пиратов. Стало быть, она с ними заодно, просто между ними произошел разлад? Или она поступилась их правилами, за это ее и наказали? Но ведь она так юна, когда она успела спеться с пиратами?.. А вдруг Лола ошибается и девушка вовсе не так молода, как привиделось издали?

Она с тревогой посмотрела на укрепление, откуда за ней из тамбура следил черный глаз бойницы, и вспомнила, как послушно следовала незнакомка за своими спутниками. Она не пыталась вырваться и убежать, ни слова не сказала в свое оправдание. Не стала защищаться, не упрашивала пиратов сохранить ей жизнь. И Лолу не выдала, когда заметила… Конечно, если это было на самом деле, а не причудилось Лоле со страху, в чем она до сих пор не уверена. Но пусть незнакомка и знать не знала о ее присутствии, разве не достаточно того, как она держалась во время обвинений, оскорблений и провокаций? Если она и была на стороне пиратов, теперь они враги. Не исключено, что пираты оставили ее на перевоспитание мыслям, темноте и голоду и не сегодня завтра вернутся. Но истлевшее тело внутри укрепления говорит об обратном: пираты хладнокровно бросили девушку на погибель…

Лола отряхнулась от влажных листьев и комьев земли, одернула джинсы и глянула в сторону пригорка. С деревьев подмигивало жизнерадостное летнее солнце. Желание уйти, мгновение назад сильное до ломоты в пальцах, сейчас казалось почти таким же несуразным, как мысль уехать с острова и оставить ребят. Но как убедить себя вернуться в укрепление? Он мертв, он мертв, давно мертв, уговаривала себя Лола, делая неуверенные шаги, но потом вспоминала исповедь безымянного автора, которого мучили голоса, и понимала: пока она здесь, она ни в чем не будет уверена. До нападения пиратов она считала Понкайо идеальным местом для курорта и не сомневалась, что вернется с ребятами домой. А сейчас?.. И суток не прошло – и вот она стоит посреди острова, грязная, облепленная лесным мусором, дрожит от страха, потерянная и одинокая, спасенная неизвестно для чего. Для какой жизни? Для вялого прозябания в пелене слез и вечной горечи утраты?

Лола перевела взгляд на укрепление, встретилась с просверливающим ее изнутри тамбура черным глазом, сжала в руке телефон и бравой хромающей поступью отправилась на борьбу со своими демонами. Угольная темнота сооружения, окутанная вязкой сыростью и начиненная притаившимися по углам уродливыми насекомыми, уже не внушала столько ужаса, сколько почивший незнакомец.

Он все еще был там, дремал у стены, уронив голову на грудь. Лола опасливо наблюдала за ним из-за угла. Он был похож на пьянчугу, заснувшего посреди улицы. Лолу пугал этот разинутый рот и неестественно длинные руки с еще более длинными пальцами. На запавших щеках играли жуткие тени; под отслоившейся на руках кожей виднелись ужасно тонкие и на вид очень хрупкие кости. Лола рассматривала его долго, водя фонариком с опаской, словно боялась разбудить и разозлить. Прогрызенная трупоедами одежда висела жалким отрепьем, как обноски уличного бродяги. На груди выпирали ребра; в прорехах линялых брюк проглядывали черно-коричневые ноги, слишком худые и слабые для таких тяжелых ботинок. Ему будет не по силам даже встать, не говоря уже о том, чтобы напасть… Упавшая челюсть с целыми бело-желтыми зубами и обломанными черными дуплами напоминала рот древнего старца, которому не по средствам протез. И эти руки… Взгляд невольно примагничивало к ним, и Лола дивилась, до чего они тонкие и немощные. Сердце наполнилось жалостью. Он так беззащитен… Сколько ему было лет?

Лола медленно вышла из-за угла и остановилась напротив безвестного страдальца, нашедшего последнее пристанище в сырой холодной комнате, куда никогда не заглядывает солнце. На глаза навернулись слезы. Лола представила, как он пытался спасти свою жизнь. Наверно, спрятался здесь, надеясь переждать и потом незаметно ускользнуть и затеряться в глубинах острова, но его выследили и казнили…

Лола подошла совсем близко. Незнакомец не поднял головы, сон его был крепок и беспробуден. Она подумала о том, сколько он уже сидит здесь, одинокий и брошенный, и ее пронзила боль сострадания. Слезы покатились по щекам и согрели ее. Может, родные до сих пор ждут его, ждут, несмотря ни на что. И пусть прошло много времени и давно пора смириться, что он не вернется, они не сдадутся, они будут ждать, пока надежда не истощит их жизненные силы.

Сделав еще несколько шагов, Лола пугливо вздрогнула, когда что-то маленькое и твердое выскочило с металлическим хрустом из-под ее кроссовки и отскочило в сторону. Девушка направила фонарик себе под ноги, отыскала странный предмет, подняла и в недоумении повертела. Что это? Какой-то непонятный длинный колпачок из выцветшего бледно-желтого металла. На донышке выгравированы не то буквы, не то цифры – не разобрать, – но нижняя метка «7.62х25» четкая и хорошо различимая, будто ее сделали только вчера. Лола не знала, что это значит и как правильно читается. Так и не сумев определить, как мог использоваться или хотя бы называться этот странный колпачок, Лола положила его на пол. Скользнула сожалеющим взглядом по усопшему и уже без всякого страха обвела помещение рассеянным светом фонарика.

В углу рядом с выходом нашелся закрытый люк. Крышка потемнела от времени и кое-где схватилась ржавчиной. Лола не обратила бы на него внимания, если бы не массивная задвижка, до упора загнанная в гнездо. Сердце зачастило от волнения. Лола опустилась на колени, но выдернуть задвижку одной рукой не смогла, положила телефон дисплеем вниз, чтобы фонарик светил вверх, и взялась двумя руками. Крышка оказалась страшно тяжелой. Лола кряхтела сквозь сжатые зубы, пыжилась и тянула пудовый пласт металла, пока тот с грохотом не упал и не обнажил вход в бездну, обдав незваную гостью вихрем сухого теплого воздуха.

Она всматривалась в аспидный мрак и кожей ощущала ответный пытливый взгляд. Сколько это продолжалось, Лола не знала. Когда она почувствовала, как от ужаса у нее начинает кружиться голова, а от невыносимо гулкой тишины закладывать уши, она ледяными пальцами ощупью дотянулась до телефона и направила фонарик в люк. Увидев, что он вовсе не такой глубокий, как ей показалось, и рассеянный лучик легко дотягивается до дна, Лола задышала свободнее.

Торчащие из стены штыри в тех местах, где раньше был скобяной трап, она заметила не сразу, потом присмотрелась и увидела, что лестница продолжается и ведет до самого низа. На стенах проступала ржавая решетка, пол был устелен бетонной крошкой и обломками ступеней. И ни души. У Лолы оборвалось сердце. Неужели все напрасно и вернулась она зря?.. Но разве можно было поступить иначе?

– Эй?.. – позвала она тихо, без всякой надежды. – Есть здесь кто-нибудь? Пожалуйста… Я пришла помочь…

Невнятный шелест шагов испугал больше, чем крик в ухо. Из темноты безмолвным призраком выступила девушка с разбитой в кровь губой и большим кровоподтеком на левой половине лица. Душа ушла в пятки. Лола тяжело сглотнула и тупо уставилась в огромные глаза, обведенные темными кругами. Жизнь в них медленно готовилась к исходу, выражение было усталое, но беззлобное.

– Кто ты?

Спокойное любопытство в ее голосе помогло выпутаться из стальных объятий ужаса. Лола пришла в себя.

– Меня зовут Лола… – Она не знала, нужно ли добавлять о себе что-нибудь еще, поэтому спросила: – Ты Инга, да?..

– Да. – Она помолчала. – Можешь на себя посветить?

Лола не поняла, зачем это нужно, но не стала спрашивать, молча выполнила просьбу.

– Господи, сколько тебе лет? – тихо изумилась Инга.

– Двадцать три… – рассеянно отозвалась Лола, возвращая фонарик в прежнее положение.

– А не меньше?

– Нет, мне правда двадцать три, – в недоумении пробормотала Лола.

– Я думала, ты мне привиделась.

– Спасибо, что не выдала меня…

Инга не ответила, одернула подол длинного сарафана, поставила ногу на нижнюю скобу и неумело покарабкалась наверх.

– Подожди, – спохватилась Лола, положила телефон, протянула руку и не без труда вытянула Ингу из люка. Ее рука была холодной и сухой, но хватка крепкой. – Нам нужно уходить, они могут вернуться.

Лола попыталась поднять крышку, но у нее не хватило сил. Инга подошла с другой стороны и поддела противоположный край. Вдвоем они оторвали металлическую пластину от пола и опустили до хлопка. Когда Лола взяла телефон, руки ее тряслись от слабости. Инга резким движением вогнала засов обратно в гнездо, но с коленей не встала, задумалась о чем-то. Она так и не выпустила задвижку из рук, склонила голову и замерла, укрывшись от вопросительного взора упавшими на лицо короткими прядями. Лола подумала, что она плачет, но Инга дышала ровно, плечи не вздрагивали, всхлипов не слышалось.

Инга поднялась на ноги, вгляделась в останки почившего незнакомца, помедлила мгновение и приблизилась к Лоле. Она оказалась выше на целую голову и старше на много лет: примерно одного возраста с Русланом и Максимом. Просторный сарафан скрывал фигуру, но тонкие руки, острые скулы над впалыми щеками и выпирающие ключицы не могли обмануть: Инга была истощена. Она же совсем как ходячие мощи, ужаснулась про себя Лола. Неужели ее морили голодом?

Как только они покинули мрачные стены укрепления и выбрались на улицу, Инга набрала полную грудь лесного утра и медленно выдохнула. Ласковый полусвет собрал с ее лица болезненные тени, чуть оживил взгляд, но выглядела она все равно жутко. На разбитой губе запеклись капельки крови; от вида огромной малиново-фиолетовой отметины, зацветшей полным цветом на левой половине лица, у Лолы засосало под ложечкой. Хорошо бы отвести Ингу к реке, дать ей возможность привести себя в порядок, заодно самой вымыться… Но безопасно ли возиться у воды сейчас, когда угроза, быть может, еще не миновала? Нет, водные процедуры придется отложить до вечера, когда сядет солнце. Вдруг пираты до сих пор бродят неподалеку? Вдруг на полпути назад они передумают и захотят вернуть Ингу?

«Мы не сможем ее вернуть», – всплыло в голове замечание одного из пиратов. Лола так и не поняла значения этих слов. Почему не смогут?.. У нее ведь получилось.

Она украдкой оглядела Ингу с головы до ног, прикидывая размер одежды. Ей надо бы переодеться… В длинном сарафане по острову не походишь, да и шутка ли: спать в одном платье и легонькой кофте.

Глава 25

Когда они отошли от укрепления на сотню шагов, охватившее Лолу напряжение стало понемногу ослабевать.

– Ты… – Она запнулась, не зная, какой вопрос хотела бы задать в первую очередь.

Молодая женщина смотрела на нее в спокойном ожидании.

– Ты заодно с пиратами? Вы поругались из-за чего-то?..

Инга покачала головой.

– Я не одна из них. И никогда не была.

Ее прямой взор не отклонился ни на градус, она даже не моргнула. Слова прозвучали так же уверенно и твердо, как ее «да» в ответ на вопрос: «ты Инга, да?» Она не сомневалась в том, кто она, поэтому ей не было необходимости выбирать сторону.

– Ты видела моих… моих ребят? Их поймали вчера, – прошептала Лола и сразу пожалела, что спросила. А вдруг сейчас Инга скажет, что они мертвы?

– Руслана и Максима?

Лола не ожидала, что Инге известны их имена, и страшно перепугалась, узрев в этом дурное предзнаменование.

– Я видела только Руслана. Но знаю, что Максима положили в лазарет. Ему зашили рану, вкололи антибиотик и дали обезболивающее.

Что-то мешало вдохнуть, колом стало в горле.

– Что с ними сделают? – надломленным голосом спросила девушка.

– Я не знаю… – тихо призналась Инга.

Лола отвернулась, чтобы спутница не увидела ее слез, вытерла щеки, скрепилась.

– Я отведу тебя в укрытие. Подождешь меня там, я поищу нам еды.

– Зачем терять время и ходить туда и обратно? Я поброжу с тобой, если ты не против.

– Ты уверена? – не оборачиваясь, прогундосила Лола.

– Да.

Компас исправно показывал путь. Лола передвигалась ломаной поступью и отчаянно боролась с головокружением и сонливостью. Еще час назад пустая котомка ничего не весила – сейчас тянула вниз, словно была доверху набита гвоздями. В желудке посасывало, сил оставалось все меньше, но Лола продолжала строго придерживаться курса и посматривала по сторонам в поисках съедобных грибов и растений. На пути встречались порои в местах прокорма кабанов, а иногда и целые вспаханные участки земли. «Как тягаться в поисках пропитания с самыми прожорливыми обитателями леса?» – в отчаянии думала Лола, стараясь не смотреть на ветви каштанов, богато усыпанные шипастыми зелеными шариками, в надтреснутых створках которых проглядывали красно-коричневые спелые плоды.

Инга поравнялась с ней.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я?.. – глупо переспросила Лола, удивленная вопросом. – Почему ты спрашиваешь?

– У тебя усталый вид. Хочешь, я понесу рюкзак?

– Нет… – смутилась Лола. – Все нормально. Я не устала… просто голодная.

– Когда ты ела последний раз?

– Позавчера вечером, – уронила Лола и добавила чуть слышно: – с ними…

– И у тебя совсем ничего нет?

– Ты тоже хочешь есть? Не волнуйся, мы что-нибудь найдем.

– Нет, я не хочу…

Лола посмотрела на нее и увидела, что Инга нахмурилась и о чем-то думает.

– Ты разбираешься в травах? – наудачу спросила Лола. – Я имею в виду, съедобное или нет, ядовитое или нет?..

– Боюсь, от меня мало толку. На острове растут сумах и рожковое дерево, но я не знаю, как они выглядят, и не уверена, что их можно есть сырыми. Пираты делают из сумаха приправу, а бобы рожкового дерева перетирают и пьют вместо какао. Еще есть финиковые пальмы в развалинах. И ежевика в лавровом лесу.

– Да, я знаю, – рассеянно кивнула Лола. – Но финики все забрали, а ежевика осталась только зеленая. Я пыталась найти аир, стрелолист и заячью капусту, но что-то мне пока не везет… – Лола подавила вздох сожаления и добавила, только чтобы сказать что-нибудь, ободрить спутницу: – Ну, ничего. Справимся… Наверно, я просто невнимательно смотрела.

И мгновение спустя, спохватившись:

– Если увидишь грибы, скажи мне, хорошо? Я могу не заметить.

– Хорошо. И все же, Лола, позволь мне понести рюкзак.

– Не надо, все нормально… Правда. Он почти пустой.

Инга отстала на пару шагов.

Юбка ее сарафана цеплялась за нижние ветки кустарников, но Инга не сердилась и не досадовала, молча распутывала ее и шла дальше. Лола в эти минуты копалась в траве и кустах, искала грибы и съедобные ягоды. Она не знала, уместно ли предлагать свою помощь. Может, Инга не хочет, чтобы к ней прикасались…

Время от времени Лола оглядывалась, проверяя, все ли в порядке. Инга еще некоторое время вела борьбу с когтистыми ветками, но потом не выдержала, собрала широкий подол сарафана, скрутила в узел и сжала в руке. При виде сбитых в кровь лодыжек Лоле стало дурно. Простецкие парусиновые туфли на резиновой подошве не годились для сурового рельефа Понкайо. Казалось, Ингу протащили через весь остров, прежде чем привести в лес и бросить в люк. Бедная… И даже не хромает, не просит идти медленнее…

Лола старалась припомнить, какие целебные травы могут подлечить ссадины. На ум приходил один подорожник, но даже его нигде не было, сколько бы девушка ни вглядывалась в лесную подстилку.

– Можно задать личный вопрос? – напомнила о себе Инга спустя довольно продолжительное молчание.

– Да, конечно, – вскользь бросила Лола, кружа вокруг заросшего мхом валежника.

– Как ты спаслась?

Лола подняла голову. Они стояли друг напротив друга, их разделяло упавшее мертвое дерево и почти десять лет разницы. Лола отвела взгляд, не в силах долго смотреть на ее огромный кровоподтек и разбитую губу, безотчетно заворошила кусты, которые уже проверяла, поправила лямку рюкзака и одернула рукава толстовки. Ей требовалось время, чтобы подготовиться и ответить без слез. Инга не торопила.

– Руслан и Максим спасли меня. Максим наткнулся на них в лесу и передал Руслану по рации зашифрованное сообщение. Они страйкболисты и на играх используют разные коды и тактические термины… Руслан поехал ко мне. Я была на яхте и возилась с грибами, которые мы собрали накануне. Он почти ничего не объяснил. Велел мне плыть под водой к берегу, а сам остался на борту встречать их. Потом его привезли на берег в наш бивак. Максим уже был там. Когда пираты стали разбирать вещи, Максим схватил мой рюкзак – вот этот рюкзак – и побежал… В рюкзаке были документы, одежда… Максим не хотел, чтобы кто-нибудь узнал обо мне… В него начали стрелять… – Голос предательски сорвался, губы задрожали. Лола сделала глубокий вдох, пытаясь возобладать над собой и сдержать слезы. – Я думала, он погибнет. Я сидела в кустах и думала: вот сейчас он упадет замертво. Мы встретились в лесу… Мне кажется, я видела его в последний раз… Он поцеловал меня так, словно больше мы никогда не увидимся. Руслан тоже меня успокаивал, там, на яхте… Руслан мой брат, он сказал, что они с Максимом вернутся ко мне очень скоро, но они оба лгали… Я поняла это по их глазам. Они смотрели на меня с такой болью… Они знали, что не вернутся. Они сделали все, чтобы спасти меня, но без них я не знаю, как… – Лола беззвучно расплакалась, зажала нос и рот рукой и поспешно отвернулась, тихонько всхлипывая.

Запястий коснулись холодные пальцы, скользнули в ладонь – несмело и осторожно, словно прося разрешения, – переплелись с ее пальцами и легонько сжали, утешая. Лола сморгнула слезы, повернула голову и с удивлением посмотрела на Ингу через повисшие на ресницах остывшие капли.

– Прости меня, – прошептала Инга.

Лола судорожно облизнула соленые губы и хотела ответить, что извиняться не за что, но не смогла проглотить комок в горле. От близости этой молодой женщины, от звука ее голоса, тихого, но твердого, как что-то извечное и дарующее жизнь, в груди немного отлегло. Инга излучила силу и покой, ее ласковое касание будто восполняло запас выдержки. Лола поняла, что, пока Инга рядом, она не сойдет с ума.

– Я обязана тебе жизнью, Лола.

Они постояли немного, держась за руки, затем отправились дальше.

Глава 26

Немного погодя, привлеченная густыми зарослями малокитника, Лола вышла к небольшому озеру и увидела стройные колонны шуршащих стеблей, увенчанных коричневыми початками. Рогоз! Да, она помнит! Чудесное растение на все случаи жизни! Лола кинулась вперед, сдергивая на ходу капюшон и закатывая рукава. Котомка полетела на землю. Лола оглядела зеленую шеренгу, нашла рогоз без початка, запустила руки в заросли и принялась аккуратно отрывать похожие на ремешки длинные и жесткие листья и складывать их в сторонке.

– Это можно есть? – спросила Инга из-за спины.

– Нет, это для твоих ног, – простодушно объяснила Лола.

– Для моих ног?

– Мы перетрем листья и наложим повязку. – Окрыленная внезапной удачей, Лола не заметила ее удивления.

– Лола, зачем, не нужно…

– Ты хочешь есть? – Лола вспомнила первый вопрос и не без тревоги глянула на спутницу. – Сейчас…

– Нет, я не для того спросила… Лола…

Лола не слышала. Ободрав на манер кукурузы стебель рогоза, она ухватилась за него и дернула. Силы потребовалось вдвое меньше, чем она рассчитывала, девушка завалилась на спину, но сразу поднялась и с такой прытью бросилась к добыче, словно торопилась спасти ее от посягательства со стороны лесных троглодитов. Лола перевернула стебелек белым кончиком вверх, очистила от листьев и кожицы и протянула растерянной молодой женщине.

– Вот! – Лола дышала прерывисто и часто, щеки горели, как после быстрого бега, глаза светились торжеством. – Это можно есть. Не бойся, он не горький.

– Лола, я не голодна… Я спрашивала не для себя, а для тебя. Ты выглядишь такой изможденной, я очень боюсь, как бы ты не упала в обморок… Ты ведь не ела уже больше суток. И я не знаю, как помочь, не знаю, что делать, если ты вдруг потеряешь сознание. Куда идти, где и как искать воду… Я совершенно бесполезна в этом плане.

– Я тебя научу.

– Для этого тебе нужно поддерживать силы. – Инга коснулась ее пальцев, которые удерживали стебелек рогоза. – Пожалуйста, ешь.

– Ну, хорошо, – рассеянно отозвалась Лола. – Ты точно не хочешь?

– Нет. Пока нет, честно.

– Скажи мне, когда проголодаешься, ладно? Мы найдем что-нибудь. Найдем столько, что хватит нам обеим.

Инга кивнула.

– Ешь, я пока приведу себя в порядок, умоюсь, – тихо проговорила она, отвернулась, спрятавшись за короткими прядями, и ушла к другому берегу. Лола задумчиво поглядела ей вслед.

Растение содержало много крахмала, Лола быстро утолила голод. Нижняя часть побегов была хрустящая и сладковатая. Руслан и Максим сравнивали ее с огурцами, но Лола чувствовала капусту. До встречи с ребятами ей даже в голову не приходило, что это растение съедобно – и не только стебельки, но и корни.

Корни рогоза встречались белые или красновато-коричневые, на вид были неприятные, тонкие и ворсистые, совсем не аппетитные. Руслан и Максим, помнится, добродушно посмеивались над Лолой, когда она сидела в сторонке и недоверчиво наблюдала за тем, как они жуют эти пропеченные веревки. Лола согласилась попробовать их только потому, что привыкла доверять ребятам, ведь до этого момента все, что они давали ей на пробу, было вкусно и необычно. Поэтому когда Руслан и Максим протянули ей запеченный в углях корешок рогоза, она целиком положилась на них и как всегда не ошиблась.

Корни рогоза по вкусу имели много общего с картофелем и печеные нравились ей больше: вареные напоминали спаржу. Они были очень сытные и не требовали обязательной готовки. Но как же ребятам было трудно вытащить их из воды! Руслан и Максим нацепили болотные сапоги и по колено возились в жидкой гуще, выискивая концы корневища, поддевая их и шумно сопя. На берег они выбрались в забрызганной одежде, взъерошенные, красные и потные, но довольные, как мальчишки, наловившие угрей.

Лола обрывала листья молодого рогоза, выдергивала съедобные стебли, переламывала до небольших стручков и складывала в рюкзак, запасаясь впрок. За это время Инга успела ополоснуть лицо, промыть ссадины и разбитую губу, влажной рукой смахнуть с волос бетонную пыль и теперь сидела на траве под сенью граба, прислонившись спиной к стволу. Взгляд блуждал среди позолоченных лиственных крон, Инга наблюдала за играющими утренними бликами, в задумчивости потирала пальцы и время от времени слизывала с губы капли крови, проступающие через трещинку в размокшем струпе.

Заготовленные для перевязи листья Лола свернула в подобие мотка веревки, стянула мягким взрослым листом и убрала в рюкзак. С волос на нос сбежала капля пота. Лола утерла мокрый лоб рукавом и поднялась с колен. Она совсем запыхалась в толстовке. Футболка прилипла к телу, спина пылала жаром. Джинсы и кроссовки залепило грязью и травой, колени насквозь промокли, а просоленная голова чесалась так сильно, что Лола чуть было не решилась окунуть ее в озеро, но испугалась, что здесь могут быть пиявки.

Сосущая тошнота наконец прошла, даже сил прибавилось и шаг стал тверже. Лола утолила голод, физически взбодрилась, но на душе было все также горько. Не могла она не думать о ребятах. Она столько узнала благодаря Руслану и Максиму, столько увидела, столько прочувствовала… Всем, что было в ней, она обязана им. Разве может она потерять их?..

– Лола?

Опомнившись от своих тяжелых дум, Лола наскоро смахнула слезы, оглянулась и окинула спутницу беспокойным взором, решив, что случилось что-то плохое: поранилась корягой или веткой, подвернула ногу, посадила занозу…

Инга указывала на ствол каштана, облепленный дымчатыми грибами.

– Они съедобные?

Лола округлила глаза и подскочила к дереву.

– Вёшенки! – воскликнула она удивленно и радостно, словно спустя годы встретила старого доброго друга. Лола протянула руку и с трепетом коснулась грибной шляпки, мягкой на ощупь, влажной и прохладной.

Ножа не было, орудовали руками. Грибы напоминали матовые пластинки железа и выглядели неказисто и несъедобно, однако стоило вдохнуть потрясающий аромат, как все сомнения вмиг исчезали. Росли вёшенки в полутора метрах над землей и выше и только благодаря этому остались целы. Расположись они хоть на полметра ниже, кабаны давно бы добрались до них, как и до всего остального, что росло в пределах досягаемости их прожорливой физиономии. Лола тянулась к вёшенкам и срывала не глядя, отвернув лицо в сторону, чтобы древесная крошка не попала в глаза. Инга снимала те, что росли выше. Некоторые гнезда поддавались легко и сами падали на голову, но Инга и Лола не тратили время на отделение грибов друг от друга. Их было не так много, но на пару дней хватит. «Нельзя питаться одними грибами, это тяжело для желудка», – прозвучали в голове наставления Максима. Но если ничего другого нет?.. Грибы обеспечат их энергией для поисков другой пищи.

Глава 27

На обратном пути Лола объяснила Инге, что им нужно подняться на вершину горного массива, где раскинулось бывшее поселение. Там есть родник и под деревьями можно развести неприметный костер.

– Прямо под деревьями? – немного удивилась Инга. – Это безопасно?

– Да, если все сделать правильно. Мы обложим очаг камнями. В развалинах не осталось ни одной крыши, по-другому дым не спрятать… А так он запутается в кронах, поредеет и рассеется, и его не будет видно издалека.

Солнце шаловливо выглядывало из-за леса, расцвечивая вересковые узоры и рассыпая по росистой траве и речной глади живые искры. Лола вспомнила, что после проверки развалин собиралась вернуться на пляж и обустроиться в шалаше, но утренние события заставили ее передумать. Прежде она как будто не до конца сознавала, что пираты живут здесь, настолько тверда была ее уверенность, что им незачем покидать свое логово, пока на горизонте не забелеет парусами новая добыча. Но ведь здесь не только охотничьи угодья и природная кладовая – здесь их дом, а это значит, они вольны выползать из своих нор, когда им заблагорассудится, в любое время суток.

Небо приветливо улыбалось, подмигивая лучистой бирюзой. Новый день обещал летний зной и ясную погоду. Свежий ветерок едва поднимал пыль на известняковых склонах. Когда они добрались до горного массива, вид уходящей под небеса античной лестницы так впечатлил Ингу, что она даже наклонилась и коснулась ее кладки ладонью, словно желая убедиться, что это не муляж и не постановочные декорации. Лоле не терпелось вернуться в свое ночное убежище. Первым делом она проверила, на месте ли часы Максима. Не вынимая их из косметички, погладила экран, пропустила через пальцы ремешок, касаясь бережно и нежно, как живое создание, способное поделиться воспоминаниями о своем хозяине, передать тепло его кожи, биение пульса.

Спрятав часы обратно в тайник, Лола стянула толстовку и собрала волосы в тугой хвост. Уф!.. Точно дубленку сбросила… Жаркое солнце подсушило джинсы, Лола отряхнула их, и затвердевшая грязь крошкой осыпалась под ноги. Теперь, когда ласковые лучи так мягко скользили по коже и гладили по голове, сырой лесной воздух казался чем-то невообразимым и как будто даже нездешним.

Лола высыпала грибы из целлофанового пакета на свою застиранную полупрозрачную футболку, которая не годилась теперь даже для сна, и оставила подсыхать на солнце.

– Я могу помочь? – Инга сидела позади на большом камне.

– Нужно скорее обработать твои ступни, пока листья еще свежие.

Содержимое котомки неровными стопками выглядывало из-под низко нависающего валуна. Почему-то сейчас вещей странным образом казалось вдвое больше, чем когда они лежали в рюкзаке. Лола отыскала полотенце для рук и лица, расстелила на камне и нацелилась ножницами.

– Зачем ты его режешь?

– Я сошью лоскуты, и получится бинт. То есть два бинта, нам же нужно два…

Лола кроила полотенце медленно, с предельной аккуратностью, следя за тем, чтобы полоски получались не слишком узкими и по возможности ровными. Ножницы за полгода затупились, ткань поддавалась с неохотой. Ветерок стряхивал мелкую цветную бахрому прямо Лоле на джинсы, но сосредоточенная девушка ничего не замечала.

– Можно тебе помочь? Давай я буду сшивать?

Лола протянула ей косметичку со швейными принадлежностями. Работа спорилась в их руках. Инга держала иголку с преувеличенным усердием, затягивая нитку наверняка и делая множество ненужных узлов. Пусть шьет так, как умеет, подумала Лола и принялась крошить рогозовые листья маникюрными ножничками. Когда Инга закончила, она протянула ей обрывки шнурков.

– Это для завязок. Я думала скрепить концы булавками, но что-то не могу их найти… Наверно, выпали.

Лола наглядно показала, как лучше расположить шнурки на ткани. Инга вдела новую нитку. На этот раз она орудовала иголкой с большей уверенностью и, хотя продолжала затягивать ненужные узлы, уже не торопилась и в нитках не путалась. Лола разминала камнем порезанные листья.

Вдвоем они управились в одночасье. Лола юрко смотала бинты и с пакетиком целебной кашицы опустилась у ног молодой женщины.

– Погоди… – прошептала Инга, чуть коснувшись ее пальцев. – Может, я сама?..

– Ты уверена? – Лола подняла голову и невольно залюбовалась золотыми искрами в ее светло-карих глазах. Но то было не отражение расцветающего дня – Ингу словно подпитывал изнутри ее собственный огонь. Лола заметила россыпь веснушек у нее на носу и нетронутой половине лица, и внезапно под лучами игристого солнца Инга показалась ей моложе, намного моложе, чем в холодной темноте укрепления. Инга сильно исхудала и выглядела измученной, но красота ее была неугасима и проступала даже через усталость и немощь, даже через побои: она светилась в глазах и звучала в голосе, вырисовывалась в созвездии веснушек и скифской арке купидона, плавно скользила в каждом движении скульптурных рук. Лола никогда не встречала в одних руках столько изящества и женственности.

Инга молчала. Лола заглянула чуть глубже в эти глаза и под маской внешнего присутствия духа столкнулась с отчаянием такой силы, что не сдержалась и легонько пожала длинные тонкие пальцы. Инга порывисто накрыла ее руку своей. Грудь вздымалась чаще с каждым вздохом, взгляд был устремлен только на Лолу. Разбитые губы разомкнулись и задрожали, как перед самым важным в жизни признанием, но слова не нашли дорогу, заплутали; быть может, отступили…

– Все хорошо, я аккуратно… – ласково прожурчала Лола, зачерпнула кашицу и приложила к сбитой лодыжке.

Инга сидела неподвижно, чуть подавшись вперед, и так вцепилась в края камня, словно боялась упасть. Лола чувствовала ее напряжение, желание что-то сказать, но сама ни о чем не спрашивала и не поднимала взгляд. Она потихоньку распределяла кашицу точечными движениями пальцев, замазывая кровоточащие ссадины, а про себя поражалась терпению и выдержке молодой женщины: на ступнях живого места нет, а Инга ни словом не обмолвилась, что ей больно, и даже полнамека не бросила, пока они шли через лес.

Перевязав сбитые ступни кустарными бинтами, Лола вытерла руки махровым полотенцем и положила Инге на колени штопаные летние носки.

– Вот, возьми, пожалуйста. Ты не думай, у меня все носки шиты-перешиты… Мы стирались соленой водой, поэтому одежда быстро износилась. Они чистые, последний раз я надевала их еще на яхте. – Лола подавила вздох. Неужели только вчера утром «Милана» стояла у берега?.. – Тебе нужно поберечь ноги. В этих носках совсем не жарко.

Инга не ответила и не пошевелилась, но Лола ничего и не ждала. Взяла из стопки вещей светло-серые брюки из хлопка и полосатую сине-зеленую футболку и оставила у нее под боком.

– Примерь… Брюки могут быть коротковаты, но в поясе должны сесть нормально…

Лола помедлила и нерешительно уточнила:

– Тебе нужно белье?

Инга едва заметно покачала головой. Она держалась за валун с выражением глубокого потрясения, глядя перед собой застывшим взглядом, будто сидела на краю обрыва и готовилась к встрече с бездной. Лола прекрасно знала, что с нею происходит, поэтому не беспокоила ее, дала время мысленно погоревать, перебрать в уме самые жуткие сцены и наполниться своей болью, чтобы полнее прочувствовать эту мысль: я жива и свободна. Лола нарочно не смотрела в ее сторону, села поодаль, предоставив Инге возможность украдкой поплакать, и занялась очисткой рюкзака от лесного мусора.

Инга не стала отказываться от одежды и без всякого стеснения переоделась прямо у Лолы за спиной. Когда Лола обернулась на ее тихий оклик, на лице молодой женщины уже не было той смуты, которая овладела ею чуть ранее. Инга смотрела с вопросом в глазах, выглядела неуверенной, хрупкой и бесконечно юной. Лоле брюки доходили до ступней и ложились на изгиб обуви, на Инге же чуть прикрывали лодыжки. Футболка села впору.

Лола с облегчением кивнула. «Значит, она может носить и остальную мою одежду».

Прежде чем Инга набросила на плечи свою кофту, в глаза Лоле бросилась красная полоска раздражения на ее левом запястье. Что это?.. След от кандалов?.. По спине пробежал холодок. Лола отвела глаза в надежде, что Инга не заметила ее мимолетного любопытства. О том, как молодая женщина попала на остров и что произошло у нее с пиратами, Лола могла только догадываться, но сколько бы предположений ни витало в голове, она дала себе зарок никогда их не высказывать и не поднимать эту тему. Если захочет, сама расскажет. Возникнет ли у нее такое желание? На этот вопрос наверняка даже сама Инга пока не знала ответа.

Они засобирались в путь.

– Наверху нас ждет родник, – сообщила Лола, вспоминая, говорила уже это или нет. – Вечером мне нужно будет спуститься на реку постираться. Тебе лучше подождать в биваке, поберечь ноги.

– Что такое «бивак»? – спокойно поинтересовалась Инга.

– Это… ну, это что-то вроде палаточного лагеря… Временное пристанище под открытым небом, – вспомнила Лола объяснение Максима.

Инга снова предложила понести рюкзак, но Лола отказалась. Ответ показался ей суховатым, и она добавила, что подкрепилась рогозом и теперь чувствует себя лучше.

Бивак разбили под старым бороздчатым кипарисом, неподалеку от родника и того места, где Лола и Максим делали привал после осмотра поселения. Древесный великан величаво нависал над L-образным выступом, вгрызаясь мощными корнями в известняковую породу. Два-три шага левее – и с обрыва открывалась головокружительная панорама затуманенных темно-зеленых склонов горного хребта и бурых скосов призрачного вулкана. Густая пирамидальная крона бросала прохладную тень и полностью загораживала фронтальный обзор, но и самих путниц скрывала от постороннего взора. Укрытие располагалось в стороне от античной лестницы, и делать пиратам здесь было явно нечего.

Инга не хотела отпускать ее на реку совсем одну и предложила пойти вместе, но Лола была вынуждена отказать.

– Тебе нужно дать отдых ногам. Пусть листья рогоза подлечат ссадины. В тех условиях, в которых мы оказались, нам нельзя пренебрегать здоровьем… Любая мозоль может обернуться заражением крови.

– Лола, но разве тебе обязательно идти сегодня, да еще и на ночь глядя? Почему нельзя подождать до утра?

– Не уверена, что утром безопаснее… К тому же, боюсь, еще одну ночь с зудящей головой я не выдержу… Не волнуйся, Инга, я недолго.

Глава 28

Когда Лола умывалась, вода показалась ей не такой холодной, но стоило намочить полотенце и провести по плечам и груди, как тело сразу же покрылось мурашками, а налетающий ветерок осерчал и окреп. Лола стучала зубами, тряслась мелкой дрожью, но стерла с себя соль, после чего намылила голову – с трудом, снова и снова увлажняя мыло водой – и стоически окунула в прозрачную зыбь. Хорошо, волосы не такие длинные. Обмотав голову полотенцем, Лола непослушными руками натянула одежду, просушила и расчесала волосы и спрятала под капюшон толстовки. Все это время просоленные туристические штаны, футболка, нижнее белье и яхтенные мокасины лежали в воде чуть ниже по течению. Лола выкупалась и принялась стираться.

Руки покраснели от холода и перестали воспринимать температуру воды. Лола разложила одежду на траве, поскоблила мылом и по очереди прополоскала в реке, повторила и онемелыми пальцами с горем пополам отжала. Неплохо было бы и котомку сполоснуть от соли и земляной крошки, но это в другой раз: перед стиркой нужно оставить вещи наверху. Да и руки уже ничего не чувствуют.

Лола промыла мокасины и завернула вещи в мокрое полотенце, чтобы не класть в пропитанный солью отсек рюкзака. На ноги поднималась медленно, с кряхтением. Размяла затекшую спину, потянулась и стала собираться в обратную дорогу. Несмотря на усталость, она чувствовала себя гораздо лучше. Ощущение чисто вымытой головы и посвежевшей кожи, запах мыла и приятная мысль, что двумя проблемами стало меньше, взбодрили девушку.

На реке она провозилась больше часа и потом еще целую вечность взбиралась по лестнице на вершину горного массива, где они разбили скромный бивак. За это время Лола успела пожалеть, что не послушалась Инги и не подождала до завтра. Солнце укатилось за изломы горного хребта и уже отправилось на покой; темнота подступала с угрожающей скоростью, будто старалась перегнать девушку. По склонам расползлись тени, махали одинокой путнице из-за деревьев и камней, шмыгали от укрытия к укрытию и насмешливо замирали под ее пристальным взглядом. И вновь, как вчера на реке, Лола почувствовала себя под властным нажимом чужого взора. Она ускорила шаг, торопясь добраться до бивака, пока с последним угаснувшим кусочком неба ее не настигли невидимые враги. Лола старалась не оглядываться, но под легким перестуком известняковой россыпи в панике оборачивалась, искала неприятелей, не находила и бежала во весь опор, преследуемая тенями и невнятными звуками.

Инга стояла рядом с биваком и вглядывалась в густеющие сумерки. Лола едва не споткнулась, когда заметила Ингу, до того была рада ее видеть. Оглянувшись напоследок, скользнула взглядом по известняковым склонам, где неровными рядами выстроились безмолвные тени деревьев, кустов и камней, и нырнула под спасительный навес кипариса. Здесь призывно мерцал очаг, разожженный Лолой перед уходом.

– Я уже хотела идти за тобой.

– Извини, сама не знала, что проторчу на реке так долго… – вздохнула Лола. – Я думала, стирать вручную на яхте было сложно… Оказывается, тогда было проще простого.

Мокрую одежду Лола развесила на нижних ветвях кипариса. К утру все должно высохнуть. Девушка не боялась, что вещи заметят издалека: внизу склон зарос можжевельником, хвойным кустарником и другими кипарисами. Единственное место с прямой видимостью на бивак находилось на вулкане, но вряд ли в ближайшиедвенадцать часов кому-нибудь вздумается побродить по безжизненным скосам дремлющего истукана, вглядываясь через бинокль в склоны горного массива.

Пламя костра трепетало и волновалось, билось в каменные стены очага и за свободой устремлялось ввысь, прямо в звездное небо, подернутое черной кипарисовой кроной и легким пухом облачков. Ароматный дым взбирался по седовласому стволу и с легким придыханием уносился в кущи, а там сплетался в объятьях с ажурными ветвями и растворялся в забвении ночи.

Над очагом коптились нанизанные на прутик грибы. Их тускло-серые бока отливали глянцевитым блеском, но за внешней невзрачностью скрывался сочный вкус. Лола повернула жердочку и посмотрела на спутницу. Инга сидела рядом, почти касаясь ее локтем, но совсем не тяготилась такого близкого соседства. Лицо молодой женщины, озаренное мягкими отблесками костра, еще хранило следы дневной смуты, но под привычной внешней сдержанностью она едва проступала и уже почти не напоминала о себе.

– Инга? – вполголоса окликнула Лола. Встретилась с ней взглядом и еще тише спросила: – Это правда, что ты видела Руслана?..

Инга отвела глаза, медленно отвернула голову и уставилась в пылающий очаг.

– Мельком… – уронила она.

– Когда ты его видела?

– Ночью.

– Ночью? – испугалась Лола.

Инга запнулась.

– Около полуночи, наверно, точно не скажу…

Ей не хотелось отвечать, Лола чувствовала это, но Инга была единственной связующей нитью с ребятами, и Лола не могла отказаться от возможности услышать хоть что-нибудь о Руслане и Максиме.

– Он говорил с тобой?

– Нет, – прошептала Инга. Помолчала немного, поправила упавшую на лицо прядь, которая тут же выбилась обратно, и добавила, по-прежнему глядя в огонь: – Я видела его издалека.

– Он шел сам?..

Спутница кивнула.

– Инга… А каким он тебе показался?..

Лола терпеливо ждала, пока Инга обратится к тому мгновению, представит лицо Руслана и найдет подходящие для описания слова. Лоле было неловко, что приходится чуть ли не силой выжимать ответы. Она видела боль в глазах Инги, ее смятение и горечь, и от этого ей самой становилось больно и стыдно. Лола была готова просить прощения, но только не молчать…

– Он был зол. Они пытались подчинить его, но он все время боролся.

– Его опять били?..

– Нет. Они подавляли его.

– Как это?

Тут Инга, словно бы очнувшись от гипноза, во время которого не могла двигаться, со вздохом ожила, зашевелилась и бегло глянула на соседку.

– Я не знаю… Я видела, как он отбивается от их словесных нападок, а они… смеются.

В носу защипало.

– Зачем они это делали? – овладев собой, чуть слышно спросила Лола. – Чего хотели?

– Я не знаю, Лола… не знаю… – в отчаянии отозвалась Инга. Голос звучал просительно и был наполнен печалью и сожалением. Инга потянулась к веточке с грибами, хотела повернуть, но чуть не уронила в огонь. Руки не слушались, торопились, чертили острые углы.

– А он видел тебя?

Инга кивнула. Они погрузились в молчание. Каждая думала о своем, но в то же время их мысли необъяснимым образом переплетались между собой. Лола чувствовала: Инга ждет ее вопроса, она точно знает, каким он будет.

– Ты можешь сказать, где прячутся пираты?..

Губы дрогнули, но ответа Лола так и не дождалась.

– Тебе не обязательно идти со мной… Мне хватит и направления… И провожать меня не нужно, я доберусь сама, только скажи, в какую сторону идти…

Инга сложила руки на коленях, в молчании опустила взгляд и замерла, легонько поглаживая безымянный палец. «А ведь это палец, на котором носят обручальное кольцо», – вдруг подумалось Лоле.

– Не бойся, ты не останешься без еды. Я добуду столько, сколько нужно, тебе хватит до моего возвращения… У меня два компаса… Один в часах, а второй… второй обычный… Я оставлю тебе обычный, научу им пользоваться. Это совсем не трудно. Инга, пожалуйста… Я не буду лезть на рожон, обещаю… Только освобожу их, и мы сразу вернемся…

Инга нервно облизнула разбитую губу, но ничего не ответила.

– Инга, пожалуйста… – умоляюще прошептала Лола.

– Без катера не получится… – тихо промолвила молодая женщина, словно клещами вытаскивая из себя каждое слово. – Лагерь стоит на реке.

– И пешком не добраться? – прошелестела Лола, когда поняла, что Инга больше ничего не добавит.

Инга едва заметно покачала головой.

– Совсем?.. Разве на южную сторону нет прохода?..

– Нет… – беззвучно уронила Инга.

Долго, очень долго сидела Лола неподвижно, уставившись в костер невидящим взглядом, оглушенная и потерянная. Наконец, словно бы вынырнув из глубин, очнулась и машинально поправила веточку с грибами, но тут же снова погрузилась в оцепенение.

Они поужинали и легли спать. Чтобы Инга не продрогла в легкой кофте, Лола дала ей свитер. Назавтра никаких планов не строили. Разбитым ступням требовалось время для заживления, к тому же на второй день ссадины всегда болят сильнее.

Расположились на одной подстилке. Лола по настоянию Инги устроилась ближе к очагу. Она лежала и смотрела на пробивающееся между камней зарево костра, смаргивала слезы и неслышно утирала нос. В глубине острова сладко напевала маленькая полуночница. Ухала неясыть. Ее высокий клич волнующе подрагивал и звучал чисто, как выдох флейты, но уже в следующее мгновение тонул в жутком старушечьем смехе, плывущем в теплых волнах ночного ветерка.

– Боже мой… – вырвалось у Инги.

Если бы Лола спала, она даже не пошевелилась бы от этих слов, тихих, как дуновение того же самого ветра, едва ощутимых, почти неуловимых: так человек задерживает дыхание в минуту испуга.

– Не бойся, это всего лишь филин, – прошептала Лола.

Слезы просились наружу, сдерживаться больше не было сил.

– Не могу заснуть, – глухо бросила она, скрывая дрожь в голосе, и поднялась. – Посижу немного на лестнице… Ты спи, я здесь, неподалеку.

Инга зашевелилась, но не попыталась ее остановить, ничего не сказала. Лола с включенным фонариком на телефоне вышла к лестнице, присела на ступеньку и погасила свет.

Внутри не умолкал голос Максима. «Ты приведешь сюда помощь и спасешь нас… Мы будем еще живы, когда ты вернешься… Мы будем еще живы, когда ты вернешься, обещаю…»

Глаза наполнились слезами. Лола прижала руку к груди, где невыносимо жгло сердце, и уронила голову на колени. Зачем вы вложили в меня эту надежду?.. Я никогда вас больше не увижу. Ты это знал, вы оба это знали…

С губ сорвался сдавленный стон, полный горечи и боли; душу разрывало на части. Лола надсадно всхлипывала, глотала и вытирала слезы, но они все текли и текли. Она не знала, как ей быть дальше, как жить дальше, где взять столько сил. Зачем судьба позволила им вместе пройти через эти пять месяцев, зачем позволила стать семьей, связаться неразрывными узами, крепкими, как гранит, и вечными, как время? Неужели она больше не увидит Руслана и Максима? Неужели ей придется смириться с этим? Вернуться на материк, засыпать и просыпаться, получить образование, устроиться на новую работу, снова засыпать и снова просыпаться, чтобы однажды открыть глаза и осознать: я забыла их голоса, я забыла, как звучит их смех. Время сделает свое черное дело, подотрет ластиком изменчивую память, и не в таком далеком будущем о привычках Руслана и Максима она будет вспоминать, лишь уловив их отголоски в ком-то другом. Череда проведенных вместе дней распадется на отдельные фрагменты, которые будут являться во снах и душить так, как еще не душил ни один приступ, кружить в ее памяти, как сорванные с деревьев листья, обманчиво яркие, но уже отжившие свое. Она увидит улыбку Руслана и не сможет вспомнить, почему он улыбнулся. Заслышит смех Максима и не сможет вспомнить, что его так развеселило. О чем они говорили в ту минуту? Я не слышу голосов… Она будет истязать свою память днями и ночами, но удержать эти мгновения не сможет. Подхваченные ветром проносящихся дней, они угаснут в безвестности, а она этого даже не заметит.

Каждый день – минус воспоминание. Минус необыкновенная способность Руслана укутывать своим заботливым голосом, ласковыми словами наполнять сердце теплом и покоем. Рядом с братом она всегда чувствовала себя в большей безопасности, чем даже за стенами и замками собственной квартиры. Минус его нежная улыбка, минус ребяческий взгляд, который он нет-нет да зажигает в своих глазах и благодаря которому никогда не утратит молодую искру в душе, не перестанет напоминать озорного мальчишку, распевающего на гитаре дворовые хиты и гоняющего на отцовском байке «Пес». Минус преображающая улыбка Максима и его привычка прищуривать при этом глаза. Минус неописуемое ощущение от прикосновения его удивительно мягких, лечащих рук…

Впервые Лола узнала их волшебную силу, когда в начале перехода у нее случился приступ. Непогода, воющий ветер, стоны суденышка и непрерывные молнии пробудили тревогу и давние кошмары. Лола проснулась в слезах. Максим услышал, как она задыхается и плачет, и зашел к ней в каюту. Руслан был на посту, они не хотели его тревожить, ведь он до сих пор не знал, что у Лолы бывают приступы. Максим тихонько пытался успокоить девушку, мягко внушал обратиться к «своему» способу. Лола посмотрела на него, взяла обеими руками его ладонь, обняла ее, укуталась и прижала к себе. Через мгновение приступа как не бывало. Максим долго не уходил.

Каждый день – минус улыбка, минус взгляд, минус тихий шепот в каюте, минус прикосновения, минус громкий смех во время ужина, минус глупые игры на верхней палубе, минус бесконечные разговоры… Минус, минус, минус – пока не останется ничего, кроме обрывков, неясных, неполных, как обрывки разорванной книги, книги трех жизней, трех как одна, единого целого.

Время лечит… Неправда. Времени все равно.

Часть пятая: Захар

Глава 1

11 сентября, 2008 год


– Захар? Захар, проснись.

Голос кажется знакомым, но до чего же резок, бьет по вискам с остервенелостью наторелого кузнеца. Кто прислал сюда этого хронофора? Заткнуть бы его, подучить манерам, чтобы не смел никогда заявляться с утра спозаранку и будить таким варварским способом.

В черепной коробке дребезжали медные тарелки. Через прикрытые веки пробивался режущий свет. Прикрыв глаза рукой, Захар пробурчал что-то неразборчиво – собирался отправить птенца на все четыре стороны, но не смог осилить предложение – и устроился поудобнее с намерением доспать положенное, но не тут-то было. Они же и с того света выдернут, если понадобится.

– Захар, два часа уже…

Два часа? Давненько он так поздно не просыпался. Из-за чего было в прошлый раз? Он напряг память и тут же поморщился от звонкого удара тарелок в голове, словно бы предостерегающих от любого мысленного напряжения. Никак не вспомнить… да и шут с ним.

– Ты просил будить, если не встаешь сам. Но ты поздно лег, я решил дать тебе поспать. Мы оставили тебе обед. Бутылка с водой у кровати.

– Говори тише, – прохрипел Захар. Он едва узнал голос любимца. Обычно спокойный и бархатистый, сейчас он ввинчивался в барабанные перепонки с тем же противным звуком, с каким жужжит зубное сверло.

– Я распределил ребят по группам согласно графику, – доложил питомец на полтона ниже, но все равно недостаточно тихо. Лучше бы говорил шепотом. Или написал бы записку и убрался вон, оставил его в покое еще часов на десять. – Оскар в первой лаборатории, Гарик во второй. Кочегар и я дежурим по лагерю.

Верный и надежный, как автомат Калашникова. И почему Захар до сих пор не сделал Дениса своей правой рукой? Почему позволяет Оскару своевольничать и портить товарный вид пленников? Давно пора с этим разобраться. Нет, он непременно вернется к этому вопросу в ближайшее время.

– Ты будешь спать дальше? Во сколько тебя разбудить?

– Что со мной случилось? – Захар ничего не помнил и чувствовал себя отвратительно. В голове болезненным вихрем кружились осколки воспоминаний, непонятные, истертые, словно куски витража. Нос заложило, как при насморке, глаза отказывались разлипаться. Горло и язык обволокло противной липкой пленкой, до кучи ломило и скручивало суставы и кости. – Я заболел?

– Ты вчера сильно вмазался. Лег уже утром.

Это многое объясняет. И все же странно, думал про себя Захар, свою меру я знаю и не бражничаю по-черному.

Звуковая вибрация от медных тарелок терзала измученный мозг и закладывала уши. Пират заставил себя оторваться от подушки и сел, массируя виски большим и средним пальцем.

– Тебе нужно что-нибудь?

– В каком смысле? – прохрипел Захар куда-то в пол. Вслепую нашарил у кровати бутылку из нержавейки, открутил крышку и жадно припал пересохшими губами, делая большие нетерпеливые глотки. Иссушенное горло с благодарностью приняло живительную влагу, дышать стало легче, но головная боль никуда не делась и продолжала терзать его с рьяностью инквизитора.

– Ну, ты себя нормально чувствуешь?

Захар чуть не рассмеялся.

– Лучше не бывает, Денис.

Он выдул всю бутылку, протер воспаленные глаза и поднял голову, но бородатое лицо воспитанника уплывало и множилось. Захар сильно зажмурился и снова приоткрыл веки.

– Я у тебя или у себя? – Захар не узнавал жилище. Берлоги в лагере почти не отличались друг от друга, но у Захара и Хомского в норах на стеллажах вместо DVD-дисков стояли книги. Хомский жил со Слесарем; Захар же после благополучного избавления от Феликса коротал дни в одиночестве, время от времени деля комнату с захаживающим в гости братом. Оскар давно переехал в гнездо и теперь объявлялся в лагере по настроению – или, к острому своему недовольству, по принуждению старшего.

Книжный стеллаж угрожающе вытянулся в сторону Захара и кривой тенью растекся по потолку. Мебель не признавала хозяина.

– Ты у себя.

– Почему тогда мебель меня не признает?

– Что? – не понял Хомский.

Захар неопределенно махнул рукой. День за распахнутыми решетчатыми створками был в самом разгаре и наполнял берлогу чистым веянием зелени. Солнечные блики вгрызались в глаза и крошечными фейерверками взрывались в голове. Орали треклятые птицы. В какой-то научно-популярной книге Захар вычитал, что в комнате без единого звука можно сойти с ума. Но посадите в нее человека с похмелья и вы не сможете его оттуда вытащить.

Взгляд упал на соседнюю кровать. Застелена, одеяло не примято.

– Оскар так и не вернулся?

– Вернулся после завтрака. Сейчас в первой лаборатории.

– Мог бы и навестить старшего братца, пожелать доброго утра, – беззлобно пробурчал пират, шмыгнул забитым носом и тут заметил, что спал обутым.

Хомский в ожидании приказа топтался на месте.

– Можешь быть свободен, дальше я сам.

Он сумел подняться на ноги и не покачнуться, но это усилие далось ему нелегко. В глазах потемнело, мышцы стянуло болезненной слабостью. Он как будто круги вокруг лагеря наворачивал или таскал что-нибудь тяжелое всю ночь. Захар прошел в уборную. Дверь закрывать не стал, чтобы не зажигать лампу, сунул голову под рукомойник, освежился и потом еще долго стоял над ним, согнувшись, и хлебал воду, пока не опустошил. Промокнув полотенцем лицо и бритую маковку, расстегнул ремень и повернулся к отхожему коробу с сидением от унитаза. Краем глаза увидел, что не один, удивился слегка, но не смутился и дверь не закрыл.

Хомский истуканом стоял посреди комнаты и выглядывал что-то в окне.

– Денис, мне приятна твоя забота, но я вроде отпустил тебя.

Питомец неуверенно глянул на командира и сделал шаг вперед, решившись:

– Шкипер, мне нужно поговорить с тобой.

Захара позабавил его серьезный вид и это официальное заявление, которым жена пугает мужа.

– Похоже, ночь выдалась бурной? – спросил Захар из-за перегородки. – Я кого-то покалечил?

Ответа не последовало. Хомский, очевидно, принял это за шутку, или же все обстояло не так радужно, как могло показаться после такого нежного пробуждения.

– Раз уж ты здесь, родной, не поставишь чайник?

Захар сделал свои дела, присыпал торфом, ополоснул руки в тазике и вернулся в комнату.

– Надеюсь, до кровати я добрался своим ходом? – Он плюхнулся на смятую постель и с любопытством уставился на любимца. – Вам не пришлось меня тащить?

– Захар… Что ты помнишь?

Что он помнит… Он помнит, как досидел до конца междусобойчика и пошел к Инге. Помнит, как она опять разозлила его своей заторможенностью и апатичностью и чуть не вывела из себя. Но в конечном итоге свой гнев он сдержал и все закончилось вполне благополучно. До ссоры дело не дошло, они даже позабавились немного. Инга сначала упрямилась, но Захар быстренько ее растормошил. Кажется, она потихоньку начинает забывать о своей любви к муженьку, о той преданности, с которой прежде защищала воспоминания о нем, иначе не стала бы с таким олимпийским спокойствием рассказывать, как они предавались развратным утехам. Она даже не пыталась сменить тему, не плакала. Ну, плакать она давно перестала. И Захара это очень радовало. Это хороший знак. Инга все еще противится, но сама не понимает, что уже наполовину сдалась. Он полностью владеет ее телом, осталось завладеть сердцем и душой. На его стороне и сила, и власть, и обаяние, и все остальные преимущества. Сейчас он несомненно доволен тем, что сдержался вчера, не обрушился на Ингу с обвинениями, не дал выхода негодованию, а поступил хитрее и склонил играть. Она это оценит. Он добьется ее сердечной приязни, добьется своими усилиями, и эта победа будет слаще всех остальных его побед.

В приручении он никогда не прибегал к ослеплению разума: не хотел обманывать себя, ведь это все равно что расписаться в собственном бессилии, в неспособности достичь желаемого своими талантами. Нет, Инга должна понимать, что чувствует и делает. Ему не нужна одержимая сексуальными утехами фурия. Он желал видеть нежность в глазах Инги, ощущать ласкающие руки, чувствовать жадные губы. Пусть томится разлукой и в ожидании свидания подгоняет часы, пусть встречает его с улыбкой, бросается на шею и горит от желания, пусть в нетерпении прижимается всем телом и шепчет его имя. Сама она уже давно не называет его по имени. Захару приходится просить об этом или нарочно прикидываться, будто он не слышит. Да, пусть часто-часто зовет его по имени. Пусть ласкает поцелуями, поглаживает пальцами, вздыхает от вожделения, хочет его, думает о нем. Вот к чему он стремится. И он это получит.

Чем еще был богат вчерашний вечер? Сочным мясом, звездным небом, которое никогда не надоест, и чертовски занимательной беседой с Русланом, доставившей Захару немало удовольствия. Бойкий и наглый паренек, но внутри беззащитнее котенка, глядит на мир широко раскрытыми от ужаса глазами, стыдливо отворачиваясь при виде тех соблазнов и удовольствий, которыми должен жить каждый мужчина. Мальчишка с огромным сердцем, упрямый и благородный. Такого будет очень интересно приручать. Избалованных и безнравственных нетрудно искусить, но ими до скуки легко управлять. Герман, Тима, Патрик, Феликс – каждого из них Захар знал в определенный отрезок своей жизни. Дениса даже не пришлось уговаривать присоединиться к стае, он сам попросился. Захар тренировал свои навыки психолога и укротителя на пойманных туристках: перевоспитывал, влюблял в себя и либо отправлял к своим на материк, либо продавал. Все зависело от личной симпатии. Но стремился он всегда к чему-то большему, во что мог бы вложиться, как в произведение искусства.

Руслан должен стать его шедевром. Полуночная самоволка только укрепила желание заполучить его в свои ряды. Захар упивался его трогательной беспомощностью, его по-мальчишески отчаянным упрямством, с которым он противостоял властному напору, но потом этот сучонок Максим умудрился испортить настроение.

Память вернулась на место, но на лице, надежно сокрытом маской отточенной непроницаемости, не отразилось ни тени внутренней смуты. Сцена допроса промелькнула перед глазами, признание Максима эхом отразилось в ушах. «Мне помогли бежать». Захар вспыхнул вчерашними подозрениями, которые тут же принялись терзать воспаленный мозг, прыгая по чану подобно мячикам для пинг-понга и раздувая головную боль до просверливающей мигрени. Почему Хомского так интересует, помнит ли Захар что-нибудь? Или милые птенцы надеются, что он позабыл слова Максима и можно не бояться за свои перышки?

– Я помню, как закончился наш славный праздник и я ушел к Инге. – Захар сыпанул в кружку две ложки кэроба, залил крутым кипятком, неторопливо размешал. – Но, похоже, от избытка эмоций не смог уснуть и решил обмыть новое приобретение?

Он наконец-то вспомнил: последний раз он так набирался, когда пришлепнул Феликса. Поутру Захар очнулся с туманом в голове, пережеванный, как будто его пропустили через мясорубку, и тоже ничего не помнил, но Хомский услужливо вернул недостающие детали на место. Никаких угрызений совести Захар не испытывал и не жалел о содеянном. Это был хороший урок питомцам. Нечего зариться на чужое. Не твое – не трогай.

Кто вывел его на этот раз? И почему Захару кажется, что все это неспроста случилось в ту ночь, когда он узнал, что среди его питомцев затесалась крыса?

– В середине ночи пленники сбежали. Помнишь?

– Как Патрик себя чувствует?

– Ничего, уже говорит кое-как, шевелит рукой и ногой. Но встать пока не может. Максима мы усыпили и бросили в клетку.

– До моего распоряжения пусть там и остается. Держите его под снотворным, не позволяйте куковать.

Хомский кивнул.

– Я тоже считаю, что так будет лучше.

Захар сделал шумный глоток ароматного напитка. Хотелось курить, но дрожь в пальцах не проходила. Нельзя, чтобы Хомский ее заметил.

– Мы с Кочегаром отловили беглецов у оружейки, – продолжил воспитанник освежать память командира. – Ты сказал, что хочешь узнать, как им удалось выбраться, поэтому мы привели их в переговорную.

Вот он, момент истины, милый друг. Покажешь ли ты свой настоящий лик?

– Максим свалил все на одного из нас. Мол, неизвестный в ночи пришел и доброй феей сунул под подушку ключ от наручников.

Захар внимательно глянул на искривленное раздражением лицо наперсника. Это признание неспроста. Хомский всегда был умен и лучше остальных чувствовал Захара. Что они замышляют? Какую игру против него затеяли?

– И что потом? – Захар неторопливо согревал горло целительным нектаром.

Хомский замялся.

– Лучше пойдем со мной.

– Куда, в карцер? – спросил Захар с лукавой усмешкой. – Он вроде как занят Русланом. Или в клетку по соседству с Максимом? Я снова пристукнул кого-то и теперь отстранен?

– Нет. Захар… пойдем. Это будет лучше всяких объяснений.

– Ну что ж. – Захар допил напиток и поставил кружку. – Пойдем, коли не шутишь.

День мерцал и плавился. Воздух был горяч и сладок; густая зелень, поддразнивая засоню, насмешливо шушукалась и подмигивала мириадами бликов. Захар щурился от нестерпимо яркого света, почти ничего не видел перед собой и двигался только по памяти. Надоедливые пичуги трещали, как заведенные, прямо над ухом, будто нарочно спустились на нижние ветки, чтобы довести его своим тарахтеньем до умопомешательства. Захар подумал о снайперской винтовке, но развить эту приятную мысль помешала ударившая в лоб мигрень.

Кости выкручивало, ноги тяжелели с каждым шагом. Захар чувствовал себя отбивной. Еще пару дней назад он бы позволил себе покряхтеть вслух, сдержанно и шутливо пожаловаться, мол, годы берут свое, пора заказывать кресло-качалку, халат и выкладывать камин. Но сегодня молчал, ступая делано твердым шагом, не поддаваясь усталости, не обнаруживая истачивающих его сомнений.

Захар держался прямо и невозмутимо, а про себя посмеивался, представляя, как предстанет перед мрачной братией и в него полетят обвинения и упреки. Однако шаловливый настрой тут же сдуло ветром, едва Хомский, вместо того чтобы проводить бедокура к недовольному взводу и устроить головомойку, со двора свернул налево, к цветнику. Захар тотчас посерьезнел и напрягся. Внутри подобно сигнальному огню зажглась тревога.

– Денис, в чем дело? – уже без всяких лукавых ноток спросил Захар. Голос, закованный в сталь, звучал резко и властно.

– Захар, прости, я не смогу объяснить… Лучше сам посмотри.

Захар сдержал ругательства и следом за наперсником ускорил шаг. Хомский вел его прямиком к домику Инги. Сердце тяжело ухнуло и оборвалось. Что с ней случилось? Неужели он так набрался, что в своей ярости не смог остановиться и покалечил ее? Мускулы на лице дрогнули, но тут же окаменели, сменившись привычным хладнокровием. Он бы никогда так не поступил. Как бы сильно ни доводила его Инга, в нужный момент он всегда останавливался.

Хомский потянул на себя решетчатую дверь веранды. Захар подметил, что навесной замок с расщелкнутой дужкой бесхозно висит в проушине, и ощутил внутри жало тревожного сигнального пламени. Инга в лазарете. Наверняка в лазарете, где ж еще? Почему тогда его привели сюда?

Наперсник открыл перед командиром дверь теплицы и отступил в сторонку. Захар шагнул вперед с рвано стучащим в груди сердцем и замер посреди пустой комнаты, медленно перемещая взгляд с одного на другое.

Постель разобрана, пододеяльник кулем свернулся в изножье, подушки разметаны в разные стороны. Пепельницу сбросили с подоконника на пол, окурки валяются по всей комнате, деревянный настил посерел от растоптанного пепла. Книжный стеллаж сдвинут, задетый плечом или, быть может, откинутым телом… Несколько книг лежат на полу; две или три раскрыты, дышат под легким сквозняком, гуляющим между окном и распахнутой дверью. Здесь же, в углу, – расколотая деревянная вазочка, по всей видимости, брошенная из противоположного конца комнаты, где она всегда стояла на комоде. Бурые перья страусника изломаны, истоптаны и восстановлению не подлежат. Сложенное и убранное на комод по случаю жарких ночей байковое одеяло смахнули на пол; рядом тускло поблескивают осколки разбитой лампы.

Хомский стоял в проходе и молча наблюдал за командиром. Захар прочитал смятение в его глазах, и это ему не понравилось.

– Где она?

Питомец неуверенно шагнул навстречу и переступил через порог.

– Говори.

– Она мертва, Захар.

Захар поднял разбитую лампу и сел на кровать, разглядывая торчащие из краев уродливые клыки стеклянной колбы.

– Кто это сделал?

Они посмотрели друг на друга. На лице воспитанника отразилось удивление: ты прекрасно знаешь ответ, зачем спрашиваешь?

– Ты.

Захар ничего не сказал.

– Мы сбросили тело… – Хомский оборвал себя и уточнил: – По твоему приказу, конечно… мы сбросили тело в океан.

– Хорошо, что не в реку, – машинально отметил Захар, провел большим пальцем по изогнутой ручке и отложил лампу на кровать. Подувший со стороны окна ветерок ласковым дыханием овеял влажный лоб, приобнял за шею. Инга призрачной тенью мелькнула в голове, поманила и сразу исчезла, окутанная плотными клубами тумана, оставив после себя неразличимый шепот и тупую боль в сердце.

– Крови нет. – Взгляд крался по полу. – Из-за чего наступила смерть?

– Кажется, от удара виском об угол комода… Крови не было.

Что могло так взбесить его? После междусобойчика Инга чуток вскипятила его, но Захар вернул самообладание. Все было хорошо, они славно позабавились и вместе легли в кровать. Он обнимал ее, чувствовал тепло ее тела и спал, как младенец. Он всегда хорошо высыпался рядом с ней. У него не было причин убивать ее.

– Ты вызвал меня. Но когда я пришел, она была уже мертва.

– Побои на лице были?

– Разбитая губа, кровоподтек на скуле и все.

Захар непослушными пальцами вытащил сигарету из мятой пачки. Разбитая губа, кровоподтек на скуле… Зажигалка раздраженно плевалась искрами, пламя показалось только с пятой или шестой попытки. Надо бы наполнить ее, но все не до того было. Мог ли он убить Ингу? Совершенно исключено. Каким бы навязчивым ни был внутренний голос, какими бы обвинениями ни сыпал в ее адрес, в своей ярости Захар никогда не заходил дальше определенной точки. Даже вывихов не было, только синяки, но за них он извинялся. «Ты хочешь, чтобы я тебя убил?» Но это же ерунда, это ничего не значит… Он блефовал, запугивал ее, и она прекрасно об этом знала.

– Мне жаль, Захар.

У него не было причин убивать ее. Даже когда он прихлопнул Феликса, он не тронул Ингу. Ограничился обычной семейной сценой, но у кого их не бывает? А ведь в тот день он тоже был невменяем и после ничего не помнил, как и сегодня.

– Мне тоже, – с запозданием отозвался командир. – Я присутствовал при сбросе тела?

– Да. Мы предложили обождать до утра, но ты настаивал…

– Во сколько это случилось?

– Около пяти.

– Около пяти сбросили тело?

– Нет, ты вызвал меня около пяти утра или типа того… Тело мы поехали сбрасывать где-то спустя час или даже чуть позднее. Назад вернулись в начале девятого.

Захар выдохнул дым и вдруг испытал такую острую необходимость выведать правду, что едва не вскочил и не кинулся на Хомского. Нельзя давать слабину, нельзя терять власть над собой. Именно такого выпада от него и ждут. Отличный повод перевести стрелки, обвинить в сумасбродстве и беспричинной агрессии. «Ты больше не способен управлять лагерем и отдавать приказы. Мы решим, что с тобой делать, а пока ты отстранен. Считай, что мы подняли бунт. Наше решение единогласно».

Его бросило в жар, но тут же по спине пробежал озноб. Какой же кавардак в голове… Надо посидеть в одиночестве, все обдумать. Захар встал и чеканящим шагом направился к выходу. Хомский посторонился.

– Захар, какие будут приказания?.. Можно привести комнату в порядок, снять постельное белье?

– Можно, – бросил командир на ходу.

Вернувшись к себе, он опустился на кровать, закурил вторую сигарету и предался размышлениям. Мог ли он убить Ингу? Он вспомнил все приступы гнева: как ударил ее ногой, как стукнул головой о стену, как она потеряла сознание после чересчур сильного броска в угол… или в стеллаж? Не суть. Главное, что этим все и заканчивалось. Захару даже не приходилось вызывать Патрика. Никаких серьезных травм, никаких вывихов, даже швы ни разу не накладывали. Была только всякая мелочь вроде синяков и разбитой губы. Он запрещал питомцам поднимать руку на сирен, но ими пользовались все, не каждому ведь нравится трахать усыпанное синяками тело. Инга принадлежала только ему, она его собственность, и он был вправе делать с ней все, что ему захочется. Здесь и сравнивать нечего. Тем не менее Захар не позволял ей выставлять отметины напоказ: вдруг питомцы решат, что им тоже теперь можно?

Бывали случаи, когда Захар перехватывал на Инге чей-нибудь пьяный взгляд и потом вымещал на ней злость. Он доходил до бешенства и всерьез подумывал о том, не всадить ли ей нож в сердце. Но когда Инга оказывалась на полу и уже не могла встать, или сознание теряла, он проникался к ней жалостью и сразу остывал. Захар нуждался в ней. Он долго не признавался себе, что ее приручение давно вышло за рамки спортивного интереса, но потом увидел ее танцующей с Феликсом и внутри словно что-то взорвалось. Он понял, что не может от нее отказаться и делить ни с кем не согласен. Эта сильная привязанность испугала его и разозлила, и дабы хорошенько во всем разобраться, Захар на время отдалился от Инги. Он донельзя натянул вожжи, приказывал себе не думать о ней, напоминал себе, ради чего ее оставил и что собирался сделать по достижении цели. Но цель-то не достигнута! Разумнее было бы избавиться от Инги тогда же, но это значило бы признать свое поражение и свое бессилие. Захар не желал мириться с таким унизительным провалом, ведь он всегда добивался желаемого.

Держаться на расстоянии оказалось не так-то просто. Мысленные увещевания сохраняли в тонусе на протяжении дня, но потом бравую силу духа подрывали томительные сны, которые отказывались следовать его самообману. Вынужденное отдаление продлилось всего неделю. Передатчик из уст воспитанников, доставляющий сведения о состоянии тиранки, быстро перестал его удовлетворять. Тоска по карим глазам и золотистой россыпи веснушек, пьянящему голосу и податливому телу стала невыносимой, и вот наступил день, когда потребность видеть истязательницу возобладала над Захаром и его желанием отодвинуть встречу, к которой он никак не мог подготовиться. Не в силах больше бороться с собой, он отправился к Инге, удрученный нехорошим предчувствием, отяжеленный осознанием произошедшей между ними перемены и изменений в нем самом.

Сперва он подумывал ее убить. Затем точно решил: продать! Освободиться от нее, пока еще может. Но потом он представлял Ингу в чужой постели, представлял, как она дарит кому-то такое же наслаждение, какое испытывал он сам, и с яростью признавал собственное слабоволие. Нет, он не готов отказаться от нее. Инга останется здесь и только для него. Захар старался не обнаруживать перед нею своей привязанности, но тиранка словно чувствовала свою власть над ним и с каждым днем все наглее играла на нервах. Одним своим молчанием она доводила его до белого каления. Он ловил себя на сладостном искушении перерезать ей горло, задушить своими руками, проклинал день, когда оставил ее, порой ненавидел так сильно, что подумывал отдать питомцам и посмотреть, с какой прытью она вернется обратно под его крыло. Но от одной мысли, что к Инге кто-то прикоснется, Захара переполняло самой черной ненавистью.

После того случая с Феликсом, когда Инга танцевала с ним во хмелю, прижимаясь всем телом, обнимая за шею и забрасывая на него ноги, Захар все время представлял ее то с одним, то с другим питомцем. Он исходил бешеной злобой, снова и снова обрушивался на Ингу и все метался в поисках доказательств ее порочности. Он боялся выйти из-за стола и оставить ее одну и ненавидел себя за этот страх, ненавидел питомцев за подорванное доверие, которое, как бы ни силился, не мог восстановить, ненавидел Ингу за ее красоту и чувственность, за то, что попалась ему и застряла в голове. Не стоило приводить ее на междусобойчики. О чем он только думал? Захар тысячу раз пожалел о своей опрометчивости, но из нежелания после истории с Феликсом показаться малодушным продолжал таскать ее за собой. Он видел на лицах воспитанников беглый интерес – слишком уж они старались не смотреть на нее, – но даже когда он запретил Инге выставлять напоказ свое тело и завернул ее в длинный сарафан, это не умалило аппетита стаи. Они не переставали мечтать о ней, Захар чувствовал это, он это знал.

Но что насчет самой Инги? Может, вчера он застал ее с кем-то из питомцев? Но тогда бы он выместил ярость не только на ней. Может, она опять звала во сне муженька? Нет, это было всего раз и больше не повторялось. Все упиралось в одно: как бы ни свирепствовал Захар, он всегда знал, когда остановиться. Он ни за что бы не избавился от нее по доброй воле. У него не было причин убивать ее.

Захар прикончил очередную сигарету и вытащил следующую, чиркнул неожиданно послушной зажигалкой, но тяжело закашлялся. Приступ никак не проходил, спазм терзал горло и давил на грудь. Одолев его с божьей помощью, Захар отхлебнул теплого кэроба, утер выступившие от кашля слезы и утробным рыком прочистил горло. Сигарета вернулась на исходную.

Теперь он думал о сиренах, которые всегда недолюбливали его Ингу. Не пыталась ли она выбежать на веранду? Может, надеялась обратить на себя их внимание? Прониклись ли они криками соседки или сделали вид, что ничего не слышат? Устроить допрос с пристрастием, прижать к стенке, заставить признаться? Не признаются. Будут стоять друг за друга. Внезапно у Захара возникло ощущение, что он совсем не знает тех, с кем жил бок о бок все эти годы. Неужели он обманывался в своих птенцах? Что у них на уме? Насколько сильна их преданность? Они не пытались возражать, когда он прищучил Феликса, никогда не высказывались по этому поводу… Да он и не спрашивал, о чем тут говорить? Его слово – закон, его власть безраздельна, он получил ее кровью, он заслужил свое место. Но каким бы восхищением питомцы ни пылали в прошлом, сейчас все иначе. Захар чувствовал: втихомолку они перемывают ему кости, обсуждают постигшее Феликса наказание. Оно не могло не оставить следа в их душе – не сожаление, так возмущение, порицание и страх.

О, страх, этот вечный камень преткновения! Страх жалкой земной твари, готовой на все, лишь бы сохранить жизнь. Он сам воспитал в них единство, и если они обратятся против него, он останется один. Может быть, он уже один. Кто знает, сколько месяцев они взращивают свою месть, лелеют ее и вскармливают обидами? Признание Максима немало их шугануло. Захар видел, как перепугался и обозлился Хомский, когда нагловатый паренек сдернул с них личину и обнажил истую сущность. Беззаботное времечко ушло, поняли они, теперь командир будет начеку, теперь он не позволит объехать его на кривой.

Неужели он столько сил вложил в это место, чтобы в конце концов его вышвырнули или прикончили, как ушлого сторожевого пса? Не бывать этому.

Глава 2

Захар чувствовал себя вымученным, однако отсиживаться в берлоге не собирался. Пусть не думают, что он прячется или боится. Две кружки кэроба и пяток сигарет разбудили зверский аппетит, поэтому Захар отправился на кухню. Там хлопотали Жанна и Каролина. Сирены обрадовались ему, защебетали, облепили с двух сторон и принялись ластиться. Захару стало чуть легче. Может, не все вокруг продались? Девушки гладили его, срывали поцелуи, спрашивали о самочувствии, но не жалели – знали, как он этого не любит, – а выражали беспокойство и готовность поставить его на ноги. Захар поймал себя на том, что улыбается. Их нежность была приятна, волнение казалось искренним – да оно и было таким, он видел по их глазам. У него появилась надежда выиграть эту битву, отвоевать землю и вернуть власть. Если понадобится, разрушит все до фундамента и начнет заново с теми, кому верит. Сиренам он пока верил. Они всегда были ласковы с ним. Даже когда он увлекся Ингой и стал забывать о них, порыкивать, отстранять. Он обошелся с ними несправедливо, но, несмотря ни на что, сейчас они улыбаются и шутливо борются между собой за право поухаживать за ним. Если это не доказательство любви и преданности, тогда что? Захару необходима хоть какая-то опора, иначе он не выдержит. Кто-то должен был сохранить верность, хоть кто-нибудь… Не может же быть так, что в строю остался один лишь Оскар.

Обед уже миновал. Жанна и Каролина готовили ужин, но с появлением Захара сразу отвлеклись и переключились на него. Их нежные прикосновения раздразнили пирата, он крепко поцеловал одну и другую и уже собирался позабавиться прямо на кухне, но потом передумал. Вдруг заявится кто-нибудь из питомцев? Лучше не давать лишних поводов для обвинений.

Сирены упрашивали Захара остаться, поесть на кухне, но здесь от варки и жарки царила такая духота, что плавились мозги. Да и стульев не было, а у него все еще ныли кости. Боль не только не проходила, она с каждым получасом усиливалась. Вдобавок и шея ныть начала. Как будто мало ему было печалей.

Захар взял тарелки, вышел во двор и уселся за стол под пальмовым навесом. Спустя пять минут Жанна с улыбкой поставила перед ним кружку его любимого кэроба.

– Приятного аппетита, дорогой, – промурлыкала она и вся засветилась от игривого комплимента, в который он упаковал свою благодарность. Жанна счастливо засмеялась, жарко поцеловала его в шею, погладила по груди, но была вынуждена прерваться и вернуться на кухню.

Захар оглянулся через плечо и поглядел вслед ее стройной фигурке с округлой попкой и длинными ногами, которые она подчеркивала короткими юбочками да шортиками. Соблазнительная и красивая, как и ее соратницы, но такой первоклассной задницы нет ни у кого, и Жанне об этом прекрасно известно.

Он улыбнулся под нос. Настроение улучшилось.

Время перевалило за половину четвертого. По небу раскинулись воздушные облачка, воздух золотился от солнца и посверкивал крыльями насекомых. Мимо с жужжанием проносились толстые жуки. Легкий ветерок развеивал зной, и такая погода в южной части Понкайо стояла с марта по ноябрь включительно, а остальные месяцы можно было назвать весенними. Декабрь и январь приходили с дождями, световые дни становились короче, но в феврале уже вовсю светит солнце, воздух свеж и упоителен, и сидеть по вечерам на веранде намного приятнее, чем даже летом. И от всего этого Захар будет вынужден отказаться? Плохо же питомцы его изучили, если думают, что им удастся одурачить его, заставить уйти с поста полноправного владыки острова. Он был Шкипером, когда самого лагеря еще не было и в помине, это была его идея, и в жизнь он претворил ее своими усилиями, с нуля. Никого из тех, кто окружает его сейчас, тогда не было рядом. И после всего кто-то осмелится забрать его детище, разжиться на всем готовеньком? Не тут-то было, милые птенцы, не тут-то было.

Сегодня обед состоял из грибного супа и отварного картофеля с жареной копченой рыбой. Захар сидел перед тарелками с ложкой в руке, но не мог заставить себя приняться за первое. Он вспоминал вчерашний ужин. Макароны накладывали из общей кастрюли. Мясо жарили прямо у него на глазах и делили на месте. Самогон разливали из одной бутылки – точнее, сначала из одной, затем из второй и третьей. Не оставлял ли он тарелку и стакан без присмотра?.. Захар перебирал в уме час за часом, с начала междусобойчика и до самого конца. Он уходил в уборную, конечно же. Это было незадолго до того, как привели Руслана. И стакан остался без присмотра. Кажется, после этого он сделал только пару глотков, но при верно рассчитанной дозе большего и не требовалось.

Захара бросило в жар. Но ведь это было еще до признания Максима… Чего они добивались? Усыпить или довести до буйства? Может, он и не заглядывал к Инге после перехвата беглецов, а вернулся к себе и рухнул в постель, но из-за лекарства проспал дольше положенного? Потому и чувствует себя так паршиво. А они отправились к Инге… Да, им известно, как он относился к ней. Он держал ее в теплице уже второй год, притом что другие пленницы из его коллекции приедались уже спустя три, самое большее четыре месяца. Именно столько времени требовалось для их приручения.

Захар никому не говорил, какие чувства испытывает к Инге, но никаких объяснений и не требовалось: два года заточения говорили сами за себя. Отнять ее значило выбить у него почву из-под ног, пусть на время, но лишить способности рассуждать здраво. Это попытка ослабить, сделать уязвимым – и нанести удар, сильный и крепкий, точно в цель. Ему потребуется время, чтобы подняться и оправиться, а они пока приготовятся ко второму удару. Всё против него. Все против него.Захар прекрасно помнит, какими взглядами сирены пронзали Ингу, какими словами чихвостили ее, когда были уверены, что его нет рядом. Они думали, что травят одну только Ингу, но с ее принижением втаптывали в грязь и его самого, осуждая его выбор, порицая желания. То-то они сейчас так светятся от счастья. Инги нет – половина проблемы долой. Женщины по природе своей прирожденные актрисы – не его ли слова? Чего им стоит разыграть перед ним любительскую сценку, прикинуться верными подругами, готовыми беззаветно ему прислуживать? Они мечтают сбагрить его не меньше, чем питомцы.

– Милый, ты так ничего и не съел? – Жанна подкралась неслышно, обвила руками за шею и прижалась к спине. – Уже все остыло. Ты где витаешь?

– Меня тошнит, – спокойно отозвался Захар. Он едва сдерживался, чтобы не сдернуть ее руки. Его словно душила огромная змея.

– Давай я заварю тебе каштанов?

Отвары из коры, цветков и листьев каштана помогали справляться с больным желудком. Их использовали вместе с некоторыми другими растениями для лечения мелких и несерьезных болячек, но Захару предложение сирены показалось странным. Почему ей так хочется что-нибудь влить в него – не суп и кэроб, так отвар?

– Спасибо, но, думаю, я обойдусь. – Он решительно поднялся из-за стола и перекинул ноги через скамью.

Жанна отступила в сторонку. Больше никто его не душил. Надо быть внимательнее, нельзя подпускать сирен близко. Мало ли, вдруг питомцы подговорят девушек сунуть ему заточку в бок или в шею. Он и сообразить ничего не успеет, не говоря уже о том, чтобы остановить.

– Чего тебе хочется? – настаивала Жанна. – Скажи, я приготовлю.

– Как только решу, непременно дам тебе знать, дорогая.

И во избежание дальнейших расспросов поспешил уйти. Теперь и еду придется самому готовить. Но как иначе? Накачали один раз – второй может оказаться летальным.

Он заглянул в кладовую, взял баул с припасами пленников, отнес к себе и спрятал под кровать. Кажется, в сарае во дворе была старая туристическая плитка на газу… Если только ее не унесли. Захар прихватил из берлоги лампу и добрых полчаса ворошил пыльные коробки, гремел старыми керосиновыми фонарями и подсвечниками, перекладывал вещи с места на место. Из сарая он вышел весь в комьях паутины, мокрый от пота, чувствуя себя так, словно просидел в этой каморке целый год. Заточение в обмен на плитку с двумя баллонами, один из которых, кажется, пуст. Захар потряс баллончик над ухом. Так и есть – выжат без остатка. Зачем они хранят пустые баллоны?

Захар принес плитку в берлогу, поставил на стол, обтер, и после нескольких почти волшебных взмахов руки на поверхности конфорки вспыхнула изжелта-голубая кувшинка. Захар опустился на корточки, вытянул из-под кровати баул и принялся копаться в поисках обеда. Каша гречневая с говядиной… Звучит неплохо. Нужно всего лишь разогреть на огне. Захар вытащил сразу две порции, огляделся в поисках миски, которую можно поставить на открытый огонь, но вся посуда в берлоге, за исключением керамических кружек, была, как назло, деревянная. Захар помянул черта, спрятал консервы под подушку и вновь отправился в сарай. Плитку он забыл выключить, но, вернувшись со старой алюминиевой миской, даже не обратил на это внимания. Он прошел в уборную, собираясь ополоснуть миску от пыли, но в рукомойнике не оказалось воды. Да что же это такое, рассердился Захар, шлепая миской об стол, он сегодня поест или нет? Тащиться через весь лагерь не пришлось: во дворе стояла деревянная бочка с питьевой водой, чтобы не бегать на колонку всякий раз, когда захочется чаю или нужно наполнить рукомойник.

От голода кишки скручивало в узел. Захар торопливо наполнил миску и поставил на огонь. Помешивая ароматную, но уж слишком пряную, на его нюх, кашу, он хватался за нагретые края миски голыми руками и даже не морщился, точно внимания не обращал или не знал, что они горячие. У окна закипал электрический чайник. Захар поставил миску на разделочную доску, выключил плиту, приготовил себе кэроб и уселся обедать.

Кашу он закусывал галетами с плавленым сыром. Ел с жадностью, как истощавший мученик после года заточения в темном и пыльном сарае. С такой пайкой пятимесячный дрейф на неисправной яхте не такая уж катастрофа. Конечно, пока провианта в достатке. У него в свое время была только рыба да горстка макарон, отпущенная строго по меркам, согласно заранее составленному рациону. Захар отправил в рот ложку гречневой каши. Сносно и даже вкусно, однако питаться так постоянно ему совсем не улыбалось. Он привык к полноценному горячему обеду с первым и вторым. Шкипер он, в конце концов, или нет? Не хватало еще втихомолку точить консервы в берлоге, пока остальные хлебают наваристый грибной суп. Этот случай можно не считать. Захара выбило из колеи предательство стаи. Удары посыпались один за другим, но открытого нападения так и не случилось, и это было хуже всего. Маски разлетелись во все стороны, обнажив алчный прищур глаз и злорадный оскал. Сладкие песнопения и дразнящие улыбки вскружили голову и сбили с панталыку. И все это для того, чтобы заманить в невидимые силки и придушить. Как тут сразу отыскать правильное решение? Но впредь он будет готов. Стряпню он возьмет на себя, а если начнутся расспросы, скрытничать не станет – выложит как есть, не будет стыдливо отмазываться недомоганием.

Или лучше повременить с правдой?.. Захар намазал сыром очередной галет и смачно захрустел, глядя в окно. Признание станет отправной точкой, сигнальным выстрелом, открытым объявлением войны. Готов ли он вступить в эту битву? Если говорить о его решимости, тут никаких сомнений нет и быть не может. Но одной решимости недостаточно. В первую очередь необходимо трезво оценить силы и шансы. Каковы его шансы в одиночку против стаи? Захар покачал головой, выковырял языком застрявшие между зубов кусочки крекера и запил кэробом. Он может яриться и громыхать на весь остров, может выступить открыто, перед всеми, обличить изменчивую натуру птенцов и заявить о своих правах на Понкайо, но чем все закончится? Он один, а их сколько? Питомцы не станут с ним долго возиться, к чему эта лишняя морока? Честное противоборство не для их гнилых душонок. Лишившись возможности избавиться от него по-крысячьи, они нападут все разом и, как бы он ни брыкался, рано или поздно свалят на землю и пустят пулю в лоб. Или скрутят и повесят на каком-нибудь старом дереве за периметром лагеря. Захар вспомнил о крокодилах и усмехнулся, предугадывая следующий вариант. Все будет зависеть от благорасположения любимых питомцев, всеобщего настроения и понесенных потерь. Захар ведь так легко не дастся, он уж постарается проломить пару головенок или вырвать кусок из чьей-нибудь шеи. Прежде чем его скрутят, он глотнет их крови.

Захара осенило: так питомцы это предвидели, вот почему пытаются его накачать! А вчера планы сорвались из-за беглецов… Или дозу неправильно рассчитали… Но тут Захар оцепенел с кружкой у рта. Взгляд безотчетно ловил блики на деревьях, но глаза ничего не воспринимали: голова была занята другим. Захар медленно поставил кружку на стол. Всё они правильно рассчитали. Лекарства было именно столько, сколько нужно. Захара не собирались убивать. Питомцы все распланировали, расписали по пунктикам и теперь спускаются вниз по списку, отмечая сделанное галочками. Захара усыпили, чтобы разобраться с Ингой, спихнуть вину на него и задурить мозги. Он им не по зубам, вот они и стараются ослабить его. Первый удар – в самое уязвимое место. Он же сразу это понял. На сильного противника стая нападает вместе, сбивает с ног и вгрызается десятками клыков. Питомцы решили подобраться со спины. Они не были уверены, что смерть Инги собьет его на землю, и приготовились ударить несколько раз, а уж затем повязать и сокрушить. Каждый их шаг тщательно продуман, каждый выпад приближает к желанной цели: отнять власть, избавиться от него, завладеть Понкайо.

Захар вышел на веранду и присел на ступеньки, закурил. Кроны деревьев клонились друг к другу, шуршали на своем непонятном языке; ветер гнал сплетни по острову, между делом сбивал пыльцу с растений и разносил семена – занимался привычными, вверенными природой обязанностями. Шел пятый час. Лагерь красовался в золотистой вуали, воздушной и нежной, как полупрозрачный пеньюар на юном теле девственницы. Впечатление портил потемневший сарай в углу двора. Захар сдвинул брови. Когда он будет делать генеральную уборку в лагере, то вместе с изменниками обязательно выкинет весь ненужный хлам. Сараи лучше заново отстроить. Берлоги и цветник он трогать не будет: жилые постройки еще крепкие и прослужат долго. Но населять их будут совсем другие люди, надежные и верные.

Трескучие птицы так глубоко запрятались в зелень, что высмотреть их не получалось. Если бы два года назад кто-нибудь сказал ему, мол, Захар, для тебя наступит такое время, когда ты не сможешь свободно разгуливать по собственному лагерю с оружием в руках и отстреливать птиц себе на забаву, он бы проломил голову этому сказочнику. А что теперь? Все покатилось к черту. Оружейка заперта на замок, ключ постоянно при нем. Вздумай он объявиться на глазах питомцев со снайперской винтовкой, его прихлопнут сразу же.

Преданность имеет свойство истираться. Он заведет новых питомцев, а через пять-десять лет все повторится. Выполнять приказы и в награду как сыр в масле кататься им будет уже недостаточно, нет, они захотят его власть, его место, его титул. Шкипер – это его титул, ничей больше. Он завоевал Понкайо своими трудами, он окропил эти земли кровью, они принадлежат ему! Инга тоже принадлежала ему, но питомцы сумели ее отнять. Первый удар – в самое уязвимое место.

В прежние времена изгнанных членов команды пираты высаживали на необитаемый остров. Так поступали с предателями, ворами и подстрекателями. Такая же участь ждала и капитана, если на корабле поднимался бунт. Изгнаннику выдавали пистолет с горсткой пороха и немного воды, чтобы он успел продержаться достаточно долго, помучился и в конце концов, иссушив флягу до последней капли, сошел с ума от голода и жажды. И когда муки доведут до отчаяния, рука сама потянется за пистолетом. Но питомцам даже не хватило смелости бросить обвинения в лицо и заявить о своих правах. Они действуют за спиной, плетут интриги, как свора истеричных баб, а открыто выступить боятся. Или ждут чего-то? Готовятся, сооружают подмостки? Захар должен быть и будет готов. Он примет следующий удар с достоинством, затем вычистит лагерь от плесени и старья, законопатит несколько построек и продолжит отлавливать туристов вместе с Оскаром. Больше им никто не нужен.

Или он тоже переметнулся на их сторону?.. Оскар почти все время проводит в гнезде, редко-редко ночует в лагере, а если соблаговолит «спуститься с гор», как шутливо говорят питомцы, то обычно после завтрака. Раньше брал с собой второй мобильник и звонил прямо из хижины, чтобы к тому времени, как доберется до реки, его уже поджидал заказанный кэб. И о прибытии яхты сообщал сразу же, не выходя, так сказать, из дома. Но в прошлом году, раззява, уронил мобильник со скалы. Теперь ходит с рацией и катер для возвращения в лагерь заказывает уже непосредственно с реки: в гнезде сигнал глушат скалы. Психует, конечно, что приходится валандаться и ждать, пока за ним приедут, но Захар принципиально не хочет заказывать для него еще один мобильник. Это будет уже пятый.

По возвращении в лагерь Оскар болтается до вечера – если повезет, удастся заставить его чуток поработать – и отбывает до ужина с припасами за пазухой. Электричество в хижине вырабатывает маленькая солнечная панель. Энергия накапливается в первой половине дня плюс еще два часа летом, после чего солнце уходит за горный хребет, но ее вполне хватает на телевизор и небольшую стационарную радиостанцию. Есть газовая плитка, но только для чайника и подогрева. Баллона объемом двадцать семь литров Оскару хватает на год. На подходе к хижине имеется святой источник. Готовить Оскар не умеет, запасается провизией в лагере, уходит на два-три дня и возвращается только за припасами, сигаретами и разрядкой.

Так было прежде. Но когда Захар избавился от Феликса, в лагере стало не хватать рук. Оскар бесится, что ему ограничивают свободу и держат взаперти. Он привык к уединению, привык ночевать в хижине и видеть за окном бесконечный простор океана. Лагерь для него все равно что клетка.

Оскару лишь недавно исполнилось двадцать семь, он самый молодой в стае, но при этом невероятно способный. Среди питомцев он лучший «кулинар», однако любит выделываться и капризничать, а работает так и вовсе по настроению. Его почти невозможно заставить сделать что-то через силу. Любое принуждение он воспринимает очень болезненно, как пытку. Жужжит на уши, куксится, чуть ли не ноет, а если видит, что добиться желаемого не получается и его не отпускают, закатывает самую настоящую истерику: орет, матюгается, топает ногами, швыряет вещи. Захар несколько лет боролся с его характером, перевоспитывал, как мог, но все тщания ни к чему не привели. Оскар гиперчувствительный, как оголенный нерв, но вспыльчивость его происходит не от настроения. Ему требуется выплеск эмоций; срываться на ком-нибудь для него жизненная потребность. Это его обезболивающее. Так почему бы не позволить ему просто быть собой? Кому от этого плохо, если он не причиняет вреда своим? Все знают, что своих он только облаивает, но никогда не кусает.

Захар понимал, что Оскар его не любит. Он давно с этим смирился. Оскар слишком эгоистичен, чтобы любить кого-то или уважать. Ему тяжело даже слушаться, такой он человек по своей природе. Но все же он по-своему привязан к Захару, хотя никогда его и не боялся. На Оскара ни разу в жизни не поднимали руку, в стае он считается избалованным подростком: кормят его старшие братья, заступаются за него старшие братья, делает он, что хочет, и никто не обращает на него внимания, пока он не появляется из ниоткуда и не начинает путаться под лапами. При острой необходимости, которая последнее время возникает все чаще, он соглашается поработать, но отплачивает истериками – или тихим скулежом, если Захар не в духе. Несмотря на все это Захар любит его, любит всем сердцем, души не чает. Да и как его не любить, когда он такой молодой, энергичный и забавный? Его проказы частенько выводят питомцев из себя, но Захар находит их занятными и только посмеивается да руками разводит: чего вы хотите от ребенка?

Но сейчас… Перед лицом всеобщего отчуждения чью сторону он примет? Как он поступит, когда стая пойдет против командира? Оскар никогда не выказывал Захару свою любовь, но Захар опекал его все эти годы как родного. Неужели для Оскара это ничего не значит? С другой стороны, Захар заботился о каждом питомце, но это не помешало им отнять у него самое дорогое, нанести удар исподтишка, ослабить с намерением захапать все остальное, все, что составляет его жизнь, все, чем он был, есть и будет всегда. Это его титул, его остров.

Чего ждать от Оскара? Кому он отдаст свою верность? Денис и Патрик без устали жалуются на него, но Германа и Тиму он забавляет, некоторым его выходкам они даже потворствуют. С этими двумя Оскар ближе, чем с Захаром, и это всегда было поводом для ревности и зависти, жгучих, но глубоко сокрытых внутри, имеющих право на жизнь, но не на свет. Герман и Тима вполне могут перетянуть Оскара к себе, если им это уже не удалось. Из-за необходимости торчать в лагере Оскар с обиды на Захара может натворить немало дел – больше сдуру, чем назло. Он такой восприимчивый и горячий, такой впечатлительный, против чужой воли он совсем беззащитен… Ему не одолеть старших братьев, не выдержать их натиска. Потом он, конечно, остынет и раскается, но ему не позволят сдать назад. Бедный мальчик, что с ним будет?.. В условиях диктата ему не выжить, он сломается, и его тут же поспешат вышвырнуть следом за бывшим командиром.

Нужно поговорить с ним. Но если питомцы успели насесть на Оскара, проникнуть ему в голову и обернуть ход мыслей против Захара, увещевания брата он сразу передаст сородичам. Захар обязан вырвать его из жадных и загребущих когтей, но не грубой силой, нет. Хитростью. Для начала все обдумать, подготовить речь… Захар будет сражаться за брата. Понадобится – кровь прольет, но Оскара не отдаст.

Глава 3

Захар только вернулся из душа и натягивал чистую футболку, когда дверь с треском распахнулась и через порог топнул Оскар, как всегда раздраженный, с претензиями наготове. Захар подождал, пока он хлопнет дверью, задвинул ящик комода и уставился на брата, поражаясь его больному и дикому виду. Под яростно сверкающими глазами, пронзительно-яркими на фоне загорелого лица, наливались сине-малиновые кровоподтеки; белки красные, как после многодневной бессонницы, зрачки расширены. Разбитая переносица залеплена грязным пластырем с пятнышком крови посередине. Красиво очерченные губы иссушились и потрескались, точно после долгого пребывания на морозе; болячка в углу рта блестит еще не засохшим пузырьком крови. Опять расковырял… Движения порывисты, преисполнены раздражения и нервного возбуждения. У него явно не было поводов для хорошего настроения, но даже когда не было поводов для плохого, он все равно дулся – не на кого-то конкретно, так на целый мир.

Взгляд упал на шнурок с желтоватым крокодильим зубом, висящий на шее Оскара. Нахлынули воспоминания далеких дней. Захар наполнился жаром и возбуждением первой битвы с крокодилом, и настроение сразу взлетело до небес. Оскар, в отличие от него, пребывал не в таком хорошем расположении духа, но Захар все равно был рад его видеть. Он всегда ему рад, но сегодня особенно. Подпорченная злобная мордашка, такая умильная и беззащитная, вызывала желание притянуть Оскара к себе, обнять и приласкать, как заплаканного ребенка после первой в жизни серьезной потасовки. Захар чуть не улыбнулся.

– Мой верный и добрый человечек. Как день проходит, родной?

– Когда ты проснулся? – без перехода наскочил Оскар.

– В два часа. Денис меня разбудил. Жаль, что не ты, мне было бы приятней.

– Назло сныкался, чтобы я никуда не сорвался?

Захар, давно привыкший к его несдержанности, смотрел на брата с невозмутимым благодушием. Никому другому в стае он не позволял разговаривать с собой в таком тоне, но это же Оскар, он по-другому не умеет… Бедолага наскакивает на всех, готов срываться на кого угодно, если это поможет ему почувствовать себя лучше. Захар не обижал Оскара открытыми проявлениями жалости, но в душе всегда ему сочувствовал. Тяжело жить под игом характера, не умея управлять собой, не имея достаточно силы воли, чтобы развить эту способность.

– Оскар, ты прекрасно знаешь, что в лагере не хватает рук. Я бы все равно тебя не отпустил.

Оскар заметил плитку и остатки трапезы на столе, надулся, покраснел и засверкал глазами, как подожженная петарда.

– Говоришь «не хватает рук», а сам тут бобрячишь!

– Ну и что? – улыбнулся Захар. – Я проспал обед.

– Долго мне еще торчать здесь?

– Оскар, побойся бога, ты торчишь здесь всего несколько часов.

– Несколько часов?! – Оскар едва не задохнулся от возмущения. Приятный тенор исказило визгливыми нотками. – Я с утра гну хребтину в лабе!

Захар сунул сигарету в рот, чтобы спрятать улыбку, которая могла обидеть брата и довести его до истерики. Ну и придумщик же он на словечки! Как ляпнет что-нибудь – яйца сжимаются.

– Мне жаль тебя расстраивать, малыш, но сегодня ты нужен мне здесь. Покуришь со мной? Пойдем на улицу.

Они вышли на веранду, сели на кушетку и по очереди прикурили от одной зажигалки. Оскар нервно затянулся и с раздражением заплевал, стараясь избавиться от попавшей на язык крошки табака.

– Ты сделал это нарочно! – изрыгнул он немного погодя, весь дерганый и обиженный.

– О чем ты, родной?

– Ты вытянул меня, чтобы я гондурасил, пока ты нянчишься со своим Козлодоевым!

– С кем? – добродушно удивился Захар.

– С гоблином этим, борманом лохматым!

– Ничего не понимаю… Ты о Руслане?

– Ты уже по имени его называешь?! – вскинулся Оскар.

– Успокойся, родной. Во-первых, я никогда ничего не делаю назло тебе. А во-вторых… Я понимаю, что после всего произошедшего между вами ты вряд ли хочешь видеть его здесь, но парень он неплохой и еще нам пригодится.

– На кой он тебе впился? Мне сказали, ты собираешься его приручать. Почему именно этот рашпиль? Никого другого не нашлось?

Захар отвлекся на созерцание своих владений и забыл ответить. С непринужденным видом смахнув пепел в деревянную пепельницу, он откинулся на спинку диванчика, забросил ногу на ногу и со двора устремил взгляд под крышу, на отрадно голубое небо. Из-за мыслей о питомцах он не мог насладиться чудесным теплым вечером, с языка рвались вопросы, но задавать их Оскару было пока рано.

– Почему этот борман? – сердился Оскар. Он всегда был чувствителен к постороннему вниманию. При виде чужого равнодушия его начинало трясти. Глаза вспыхивали бешенством, дыхание сбивалось, скованные дрожью руки беспорядочно совершали десятки ненужных мелких движений: проводили по лицу, теребили одежду, трепали заусенцы. Оскар терял связь с мозгом, вспыхивал и становился слабым и уязвимым.

До ушей донеслось обиженное сопение. Захар, спохватившись, полуобернулся к Оскару и ласково потрепал его по плечу.

– Дениса ты тоже поначалу недолюбливал, помнишь? Ужились ведь. А как ты воевал с Марко, да будет земля ему пухом? А потом отлипнуть друг от друга не могли, часами говорили да еще и пили на брудершафт.

– Это другое! – огрызнулся Оскар.

– Как и всегда, – пожал плечами Захар. – Я стараюсь по мере возможности уступать тебе, Оскар, но ты же прекрасно знаешь: мое слово непреложно. Руслан останется. Это сыграет на пользу всем нам, но в первую очередь тебе, родной. Он займет свободное место в нашей дружной команде, и тебе больше не придется надрываться сверхурочно.

– И он будет кантоваться здесь, давить харю на моей кровати?!

– Ты же редко ночуешь в лагере.

– Он не займет мое место!

– Он займет не твое место, а место Феликса, с которым ты, кстати говоря, тоже нередко грызся, но это не мешало ему спокойно спать на твоей кровати и занимать якобы твое место.

– Якобы мое?!

– Ты давно перебрался в хижину, разве нет? Хочешь вернуться? Я буду только рад. Безумно скучаю по твоему храпу и милой болтовне в подушку. Руслан будет жить в хижине.

– Это моя хижина!

Захар устало вздохнул.

– Оскар, чего ты хочешь?

– Если ты оставишь этого гаплонта, я размозжу ему голову!

Захар не изменил своему внешнему хладнокровию, но внутри у него тревожно екнуло. Это он в порыве горячки, от обиды, или всерьез пытается угрожать? Нет, нет… Только не Оскар. Господи, только не он! Больше никого не осталось, он его последняя твердыня, больше Захару не на кого рассчитывать.

– Ты знаешь, какое наказание ждет ослушников.

– Заземлишь меня?! – взвизгнул Оскар. – Променяешь на этого бормана?

Никогда еще Захару не было так трудно сохранять спокойное и нечитаемое выражение лица. Внезапно открывшаяся правда обухом ударила по голове. Оскар же играет на его чувствах! Захар всегда боялся, как бы Оскар однажды не понял, какой властью над ним обладает. Безграничная привязанность старшего брата могла обратиться в руках младшего серьезным оружием, которому Захар в силу своей любви к Оскару не смог бы противостоять. И вот, пожалуйста… Кто его надоумил? Оскар не догадался бы сам, любви Захара он никогда не замечал, нужно было ткнуть его носом и сказать: ты его любимчик, ты можешь этим воспользоваться, он и пальцем тебя не тронет. Хотелось бы Захару присутствовать при этой сцене, увидеть глаза Оскара в ту минуту, когда он понял, сколько возможностей перед ним открывается, какая сладкая жизнь ждет впереди. Жизнь без принуждения, без просиживания задницы в лаборатории, свободная жизнь, где нет скучных приказов, где разрешено так сильно калечить и убивать столько пленников, сколько наберется за год.

Когда ему промыли мозги? На следующий день после изгнания Феликса? Спустя месяц? Вчера ночью? Неужели он не сомневался, неужели ни капли не сомневался, не раздумывал ни секунды, на чьей стороне обязан остаться, кому должен сохранить верность? Требовал ли он время для окончательного слова? Долго ли пришлось уговаривать? Или махом соблазнился нашептанными обещаниями полной свободы? И вся забота и защита, все эти годы – всё впустую?..

«Если ты оставишь этого гаплонта, я размозжу ему голову!»

Первый удар – отнять Ингу. Второй удар – переманить Оскара. Несколько выпадов, сильных и безжалостных, бьющих в самое «яблочко», – и вот Захар уже один, сломлен утратой и предательством, повален на землю и открыт для клыков. Добить.

Разговор крутился вокруг одного и того же. Братец сварливо требовал избавиться от Руслана, придумывал все новые и новые угрозы, сыпал требованиями. Захару опять занедужилось. Накатила усталость, разболелась голова; скованные дрожью руки не могли удержать сигарету. Он почти не помнил, что говорил, но от решения оставить Руслана не отступался, твердо стоял на своем. Он чувствовал себя как в стане врага, в заполоненном агрессорами логове, где каждый только и ждет, как бы напасть со спины и пустить ему кровь. Питомцы стараются ослабить его и давят, давят, пока он не припадет на колено и затем не рухнет им под ноги. Его крови они не получат. И пусть не надеются заставить его объявить эту войну. Выступить открыто, чтобы они обвинили его в сумасбродстве и бросили в клетку или повесили за периметром лагеря? Не бывать этому! Он разгадал их замыслы. О да, он прекрасно понимает, чего они добиваются! Когда приказы капитана идут вразрез с интересами команды, от него избавляются. Когда вожак терпит поражение на глазах у сородичей и, раненый, валится наземь, они добивают его и обгладывают кости. Этого не будет. Захару не одолеть стаю в честном бою, напасть на питомцев значит добровольно сдаться им на смертный приговор. Он терпеть не может скрытничать, но что поделать, раз силы неравны? Он хотел бы вызвать каждого из них на бой, победить одного за другим, вернуть безраздельное право владения титулом, но разве они согласятся? Нет, они посмеются и пристрелят его. Или вздернут.

Он применит хитрость. Будет вести себя как прежде, ни словом, ни жестом не выдаст своей осведомленности. Ему не удалось вырвать Ингу из их когтистых лап, но брата он не отдаст. Оскар принадлежит ему. Захар избавится от предателей, запрет Оскара и вкрутит гайки обратно, сколько бы это ни затребовало времени, сил и терпения. Он вернет брата назад. Вернет против его воли. Руслан останется: слово Шкипера – закон. Оскар навсегда это запомнит.

Глава 4

Одно окно заколочено, чтобы не развлекать заключенного жизнью двора; второе забрано деревянной решеткой и выходит в плетеную кустарниковую завесу вдоль забора. Внутри стелется зеленоватый полумрак. На полу жухлые листья и задохнувшиеся в пыли мотыльки, мухи и другие насекомые. С открывшейся дверью проникло немного вечернего солнца, но створка со скрипом закрылась – и стало темно и тихо. В привычное амбре из лаборатории по соседству вплетался запах маслянистой земли: теневая сторона карцера полностью заросла мхом. «Второй претендент на снос», – думал Захар. Если эта халупа сама не развалится, когда начнутся дожди.

Захар поставил стул напротив клетки, протянувшейся от стены до стены вдоль правого торца, шагнул вперед и просунул через прутья деревянную миску с разогретой гречневой кашей и деревянную ложку.

Пленник не забился в угол, и Захару это понравилось. Руслан сидел у стены, облокотившись о колено и подперев голову рукой. Он смотрел исподлобья, через вихры сбившегося наискось хвоста; ненависть горела в глазах подобно уголькам, готовым вспыхнуть в любую секунду и опалить любого, кто посмеет к нему прикоснуться. Один глаз у него был здоровый, второй заплыл кровью из лопнувшего сосуда. На брови серела грязная полоска пластыря; кровоподтеки от кулаков Оскара потемнели и багрово-синими пятнами расползлись почти на всю левую половину лица. Ссадины затянулись коркой; под отросшей челкой на лбу виднелась бледно-синяя отметина, оставленная на память ударом в переносицу Оскара. Знак достоинства и неповиновения, третий глаз, око разбуженного зверя.

Когда перед носом замаячила миска с ложкой, узник не поменял позы, не протянул руки. Если он и был голоден, то ничем это не выдал. Взглянув на подачку, моргнул и с презрением отвел разномастные глаза.

– Тебя кормили сегодня? – спросил Захар.

Руслан не ответил. Захар наклонился и поставил миску ему под ноги.

– Скажешь, я принес. И пусть только попробуют забрать – сверну шею. Так и передашь, ясно?

Никакого отклика. Захар выпрямился и с высоты своего роста окинул стажера проницательным взором, выискивая отпечатки дурного влияния со стороны своих злопыхателей. И до приемыша его добрались? Что они уже наобещали?

– Максим, – прохрипел узник и поднял на тюремщика дикий взгляд. – Он жив?

– Жив.

– Я хочу его видеть. – Голос звучал глухо, Руслан говорил с трудом, словно кто-то нажимал ему на грудь, словно ему не хватало воздуха. Как бы он ни старался казаться спокойным, владеющим собой, полыхающий внутри гнев находил выход через сбитое дыхание, разомкнутые губы и нервно подрагивающие пальцы.

– Максим спит в клетке снаружи, – удивился Захар. – Тебя же выводили по нужде, ты что, не заметил его?

– Я хочу с ним поговорить, – прошелестел узник.

Захар помедлил. Мысленные шестеренки остановились и закрутились в другую сторону.

– Он под снотворным.

– Что вы с ним сделали?

– Только усыпили, больше ничего.

– У него открылась рана. Я видел кровь.

– Мы все исправили, не волнуйся. Не для того зашивали и тратили медикаменты, чтобы позволить истечь кровью. С ним все в порядке.

– Верни меня в клетку на улице.

– Зачем? Травить себя видом спящего друга? Ни к чему это.

Захар присел на стул и вынул из кармана измученную пачку сигарет.

– Среди вещей был пакет с зажигалками и баллон для заправки. Это ты куришь или Максим?

Не дождавшись ответа, Захар наклонился и предложил угоститься сигаретой, но Руслан молчал и не двигался.

– Это обычные сигареты.

И все равно ничего. Выждав немного, как и вчера за столом, на случай если он передумает, Захар вытащил сигарету для себя, дунул в фильтр и повертел, вдыхая успокаивающий аромат крепкого табака. Он не переставал изучать пленника и все выискивал на его лице признаки обработки со стороны питомцев. Руслан смотрел в сторону, но взгляд его чувствовал: об этом говорил стиснутый кулак с резко проступающими костяшками, вздутая вена на шее и нервный тик в уголке губ. Вчерашняя горячка прошла, оставив после себя гнев и обиду. Захар не мог оторвать от него взгляда, так сильно ему нравилась эта угрюмая бдительность, это почти животное недоверие. Как не похож он сейчас на того испуганного мальчишку, который выронил нож и со слезами забился в угол…

– Я принял решение. – Захар чиркнул спичкой, но та сразу погасла. Мысленно чертыхнулся и бросил ее на пол, чиркнул следующей, но ракалия переломилась пополам. В груди заклокотало, голова вспыхнула огнем, но ни одна из летевших во все стороны искр внутреннего пламени не отразилась в глазах, не коснулась мускула на лице, не помогла зажечь сигарету. Обескровленные руки, непослушные, чужие, сражались с маленьким коробком, сражались неистово, властно и наконец победили.

– Максим останется вместе с тобой. – Сузив глаза от едкого дыма, Захар как ни в чем не бывало, точно и не было этой упрямой борьбы, отклонился в сторону и убрал коробок в карман.

Руслан глядел на него с подозрением и мрачным удивлением, но чем это было вызвано: тем, что он услышал или только что увидел? Неужели Захар ненароком выдал свое душевное смятение? Лучше сделать вид, будто ничего не произошло.

– Тебе будет легче принять мое предложение, если он останется вместе с тобой и на тех же условиях, что и ты? С тобой еще не говорили об этом?

Захар уловил в его взгляде непонимание и растерянность и возликовал. Замечательно, с удовольствием отметил он про себя, лучше и быть не может. Руслана не взяли в расчет. Бьюсь об заклад, они собирались избавиться от пленника. Да оно и неудивительно: кто без меня потянет его воспитание? У кого хватит сил и терпения?

Он мстительно усмехнулся. Прежде чем отнимать что-то, милые ученики, потрудились бы хоть выяснить, что делать с этим дальше. Захар был готов уступить птенцам, только бы иметь удовольствие понаблюдать за их грызней. Как они собираются делить его титул? Будут властвовать всем скопом? Или вручат скипетр кому-то одному? Но кто согласится отдать свой голос в пользу другого и лишить себя возможности на голову стать выше остальных?

– Я не верю тебе.

Руслан говорил тихо, но Захар отлично его слышал.

– Почему, Руслан? По правде сказать, сначала я планировал оставить только тебя. Но вчера много всего случилось, и это навело меня на кое-какие мысли. У меня было время подумать и в подробностях разобрать наш разговор. И поведение твоего друга тоже. Я не мог не заметить, как стоически он держался. Его открытое бесстрашие не может не впечатлять. Характер твоего друга безупречен и не нуждается в подправке. Я люблю крепких людей, а Максим как раз такой породы.

– Ты назвал его предателем и мозговым червем, – процедил Руслан чуть громче прежнего, оживая от анабиоза и устремляя на Захара всю свою ненависть. Заплывший кровью глаз мерцал рубиновой злостью. Пленник с яростью поджал губы и в сыром полумраке клетки сразу обратился во вчерашнего молодца, которому хватило дерзновения броситься на противника втрое сильнее, а чуть ранее со скованными руками сломать обидчику нос.

– Я защищал тебя. – Захар надбавил в голос теплоты и дружеского участия. – Хотел открыть тебе глаза на то, кто он такой и какими законами живет. Ты должен был узнать, что кинул он тебя только ради самого себя, а вовсе не потому, что испугался. Он следовал плану, просто не все рассчитал верно. Пойми меня правильно, Руслан, я не мог спокойно наблюдать, как ты обманываешься. Твой друг и есть предатель, я не отказываюсь от своих слов. Разве что от «мозгового червя», – заметил он после секундного молчания, выгнув бровь и придав себе забавный вид. Захар улыбнулся пленнику, нарочито не обращая внимания на его мрачную отчужденность. – Я был очень удивлен твоей отчаянной готовностью защищать друга. Если честно, мне было неприятно это видеть. Поставь себя на мое место. Я старался достучаться до тебя, помочь из самых благих намерений, но все мои железные доводы разбивались о глухую стену. Само собой, я слегка вышел из себя. Но, Руслан, богом клянусь, только лишь потому, что меня грызла эта несправедливость. Я ведь был уверен, что ты ослеплен свое привязанностью к Максиму и не замечаешь, как он ездит на тебе.

– Ты хотел, чтобы я убил его! – рявкнул Руслан.

Захар едва не улыбнулся, так здорово это прозвучало в его устах. Если бы еще слова не были наполнены горечью и сам голос не дрожал, словно кто-то повис на нёбном язычке и в страхе молит замолчать… Руслан ведь не боится его? Захар очень огорчился бы, узнав, что Руслан трепещет перед ним. Пусть злится, кричит и кидается на клетку, пусть проклинает и угрожает, но если Захар почует его страх, он сразу потеряет к Руслану всякое уважение.

– Я не хотел, чтобы ты убивал его, что за безумная мысль? Как, по-твоему, это поможет мне завоевать твое расположение? Да после такого ты проклянешь меня и замкнешься в себе до конца своих дней. И все мои попытки достучаться до тебя будут заранее обречены на провал. Я попросту потеряю тебя.

Захар скрутил окурок в деревянной пепельнице, чуть не уронив ее при этом с колена, и отставил в пыль на пол рядом со стулом.

– Вчера, когда я остался один и раскидал все по своим местам, я понял, что ошибался. Неправильно было заставлять тебя верить мне, ведь я пока ничего не сделал для твоего доверия. Максим останется вместе с тобой, и рано или поздно ты сам убедишься, что я был прав. Придет время, и ты поймешь, кому на самом деле нужно верить и чего подчас стоит чужая преданность. Максим идеален в своем свободомыслии. Его не нужно будет уговаривать идти против правил, против жизненных устоев, он и так привык действовать вразрез моральным принципам. Я не трону его и больше не стану доказывать, каков он внутри, нет. Я покажу тебе. Он раскроется перед тобой, как венерина мухоловка, и ты сам увидишь прожорливую пасть его души. Звучит напыщенно? Пусть так, Руслан, пусть так… Уверен, ты понимаешь меня и где-то в глубине, быть может, даже соглашаешься. Максим останется до тех пор, пока ты сам не скажешь мне, что хочешь избавиться от него. Не волнуйся, свое обещание я сдержу и позволю вам увидеться, но завтра.

– Сегодня! – выкрикнул Руслан, схватившись за прутья клетки.

Захар даже не шелохнулся.

– Завтра, Руслан, завтра. Сегодня в этом нет никакого смысла, поверь. Он спит целый день, снотворное очень хорошее и крепкое, действие закончится уже после заката. Максим будет не в том состоянии, чтобы говорить или хотя бы понимать, что говорят ему. Ты увидишься с ним завтра, обещаю. Завидую я Максиму, – продолжил Захар, не дождавшись от Руслана благодарности. – Такие друзья, как ты, рождаются раз в тысячелетие. Ты остаешься верным и преданным, несмотря на то, что двуличие этого человека написано у него на лице, как бы странно это ни звучало. Я действую из самых лучших побуждений, хочу сделать тебя сильнее, я пытаюсь освободить тебя от этой связи, где силы прилагает лишь один… Но ты не поддаешься, брыкаешься, как можешь, выслушиваешь мои предостережения, а через секунду протягиваешь Максиму руку. Человеку, который сбежал и бросил тебя на растерзание вооруженным чужакам.

Захар подался вперед и оперся о колени, широко расставив ноги и сцепив пальцы в замок. Руслан, привлеченный скрипом стула, метнул на пирата скорый взгляд, убедился, что Захар остался на месте и не собирается открыть клетку и опять его к чему-нибудь принудить, и снова замер неподвижно.

– Чем он заслужил такую преданность? Спас тебе жизнь? Выручил деньгами? Или это ты расплачиваешься с ним? Может быть, я придаю всему слишком большое значение и ты просто искупаешь вину? Скажи, как именно ты согрешил перед ним, Руслан. Переспал с его девушкой? Бросил в трудную минуту? Я далеко уйду от правды, если предположу, что в его вчерашнем поступке ты увидел себя прошлого? Поэтому не изменил свое отношение, да? Я чувствую, вы оба через многое прошли. Это заметно по тому, как ты смотришь на него. Да, я видел этот взгляд… Максим для тебя больше, чем друг. Он твой брат. Вы, случайно, не сводные?

Втянуть Руслана в разговор не получалось. Узник только слушал. Слушал и хранил настороженное безмолвие. Но спокойно ему не сиделось: он сводил брови, втягивал нижнюю губу, нащупывал на ней зубами чешуйки и нервно их отгрызал. Какие-то слова заставляли его прищуриваться; заслышав другие, он сжимал и разжимал кулаки.

Захар нуждался в откровенной беседе, как страдающий от удушья нуждается в кислородной маске. Теперь, когда лагерь накрыло смогом всеобщей скрытой враждебности и не осталось ни одного человека, с кем можно было бы поговорить по душам, в этой полутемной сырой конурке был его последний бастион. Здесь не станут лгать, здесь открыто выражают отторжение и не прячут ненависть. Почему все так получилось? Разве не заслужил Захар преданности? Он дал питомцам все, что мог. Он обеспечил их не только кровом и защитой, но и радостями настоящей полноценной жизни, кормил духовно и физически, вкладывался в их воспитание, делал их сильнее… А они в ответ обернули эту силу против него. Где он ошибся? Неужели все дело в Феликсе? Может быть, питомцами руководит страх и все вернется на свои места, когда Захар откровенно поговорит с ними, успокоит? Нет. Ничего уже не вернется, не после того, как они отняли у него Ингу, не после того, как накачали вчера и заморочили голову. «Ты убил Ингу». Захар не убивает без причины – он перевоспитывает. Крайние меры только для безнадежных случаев. У него не было причин убивать Ингу, но была причина убить Феликса. Больше он никого не трогал.

Захар вскочил со стула и принялся расхаживать по карцеру, потирая лоб и вздыхая. Последняя сигарета спряталась в уголке пачки и не давалась в руки; спички ломались одна за другой. Да что сегодня с пальцами?! Захар пробормотал несколько ругательств, замер посреди комнаты и без остановки чиркал и чиркал, пока огонь не вспыхнул с яростным шипением воинственно настроенной змеи. Жгучий дым наполнил легкие, язык и губы защипало, но это больше не успокаивало.

– В наше время никому нельзя доверять. – Захар ходил от стены до стены, взад и вперед, громыхая тяжелыми ботинками. – Даже тем, кого ты взрастил собственными руками. Недаром говорят, что предательство в первую очередь нужно ждать от самых близких.

Он остановился, развернулся к решетке и вгляделся в неподвижную фигуру с отбитой левой половиной лица и заплывшим кровью глазом. Руслан взирал на гостя с пристальным вниманием. Крепко сжатый кулак, поигрывающие желваки и блестящие на лбу и шее капли пота выдавали напряжение и готовность дать отпор. Захар подметил в его глазах отчаянную решимость, но был слишком взбудоражен, чтобы смаковать вкус, – проглотил разом, второпях, ничего не почувствовав.

– Расскажи какую-нибудь историю из своей жизни. Тебя предавали? Как это было, что ты испытал? Или сам оступался не раз? Я был прав насчет ваших с Максимом отношений? Кто он для тебя? Сокурсник? Друг детства? Или просто хороший знакомый, который не передумал в последний момент и не отказался от поездки, как это обычно бывает? Может, за пять месяцев дрейфа ты просто привык о нем заботиться и оберегать, как и положено хорошему капитану? Вы планировали поездку только вдвоем или должны были собраться большой компанией, но остальные соскочили? Максим сказал, вы страйкболисты. Это такая игра в войнушку, да? Кто из вас командир? Наверняка ты, угадал? Страйкболисты… К нам приезжали с Мельтахо такие любители активного отдыха… Все в камуфляже, с оружием в руках… Издали не отличишь от нас. – Захар невесело усмехнулся. – Несерьезное увлечение, глупая трата денег и ради чего? Ради подражания тем, кто действительно обладает силой, кто не страшится вида настоящего оружия и не боится проливать кровь. Вы подражаете нам, но когда я предложил тебе стать одним из нас и дал в руки настоящий нож – даже не пистолет! – ты возмутился. Теперь ты понимаешь, насколько фальшив твой мир, насколько глупы игры, вкоторые ты играешь?

Захар не заметил, как вновь начал мерить конуру беспокойным шагом. Руки жили своей жизнью: вздергивались в разные стороны, упирались в бока, потирали обритую голову.

– Детское соперничество в ненастоящей борьбе за липовую победу. Привилегия взрослых… Вместо дробовиков из веток можно позволить себе игрушку по виду ничем не хуже настоящего оружия. Когда флаг – или за что вы там сражаетесь – окажется в руках победителя, вы спокойно рассядетесь у костра. Кто-то затаит обиду за проигрыш, но на него не будут обращать внимания. Или высмеют, как глупого и капризного подростка. И все бы ничего, но и вы тоже – дети. В тебе еще столько юношеского, Руслан… Ты наивен и добр, как юноша, и сердце у тебя благородное и чистое, как у героя из сказки. Я думал, таких людей, как ты, давно уже нет. Такой сорт отмирает. Попросту не приживается в нашем славном мире. В конечном итоге все святые грохаются оземь и становятся обычными смертными или даже хуже. Не пытайся идеализировать этот мир, Руслан. Не жди от людей преданности в ответ или хотя бы благодарности за свою преданность, иначе на тебе так и будут ездить, пока не окажешься за бортом или не изотрешься от старости и немощности. Не существует единого жизненного кодекса, каждый сам определяет для себя правила. Но работать они не будут, пока ты не подберешь верное окружение. Ты можешь сколько угодно повторять свод тисненых внутри тебя законов, но проблема в том, что окружающие придерживаются своего собственного кодекса. Понимаешь дилемму? Ты останешься в дураках только по своей вине, ведь кого еще тебе винить за то, что сразу не разглядел шакалов? Сколько бы ты ни отдал, но если ты отдаешь неправильным людям, в конце тебя заглотят живьем. И все почему? Все потому, что ты последовал своему внутреннему кодексу, но вразрез интересам остальных. И для тех людей, с которыми ты еще вчера смеялся за одним столом, ты станешь изгоем, врагом номер один. И от тебя избавятся так быстро, что ты даже не успеешь перевести дыхание, и едва ли поймешь, что происходит. Тебя просто не станет. Но перед этим ты потеряешь всех, кем дорожишь, без кого не смыслишь жизни, не видишь себя. У тебя есть такие люди? Только не говори, что это один Максим. Неужели только он? Хотел бы я быть на его месте… Да, честно тебе говорю: хотел бы… Я ценю преданность и умею за нее благодарить. Преданность – самое важное в отношениях между людьми. Нет фундамента надежнее и долговечнее. Но только если это честная преданность, а не купленная или взятая взаймы, как…

Он поперхнулся последними словами, поднес ко рту кулак и закашлялся. В горле пробкой встал вязкий комок. Никак не удавалось вывести его наверх. Через пару минут измученный приступом Захар попросил у пленника воды. Руслан молча протянул пузатую флягу. Захар вытащил ее через квадрат решетки, отвинтил крышку на цепочке и с закрытыми глазами долго хлестал теплую воду.

– Спасибо, дорогой, – сипло проговорил Захар, вытер губы и прочистил горло. – Я все выпил, сейчас принесу еще.

Захар прошел на жилой участок, доверху наполнил флягу водой из бочки, прихватил пачку сигарет из наполовину скуренного блока и незаметно вернулся назад. С кухни веяло ароматными кушаньями; в ярко-зеленых перьях хамедореи звенели крыльями разомлевшие жуки; теплый ветерок приносил с разных уголков лагеря перестук инструментов, неразличимое мужское бормотание, отрывистый смех и сигаретный дым. Жизнь шла своим чередом. О командире никто не вспоминал. Никто не искал его, не спешил справиться о его самочувствии, хотя бы проверить, лег ли он спать или бодрствует.

Захару вспомнилось, как Хомский разбудил его сегодня днем и начал перечислять, что успел сделать и куда кого распределить. «Надежный, как автомат Калашникова». В отличие от разгильдяя Оскара, он всегда отличался хорошей работоспособностью, примерно исполнял распоряжения, никогда не увиливал от обязанностей. Что особенно нравилось в нем Захару и что он особенно в нем ценил, так это непоколебимую субординацию и полное отсутствие панибратства. Наверно, все дело в том, что Хомский приручен и в прошлой, материковой, жизни не был знаком с Захаром, поэтому никогда и не позволял себе такого поведения, каким нередко грешили Герман, Тима и Феликс. В их проделках чувствовалась игривость младших братьев, и на них всегда не хватало зла. Хомского же Захар воспринимал как подчиненного, который послушно следует приказам, но вместе с тем, если знает, что в каком-то случае они могут поступить иначе и при этом, затратив меньше усилий и ресурсов, получить ту же выгоду или даже вдвое больше, не боится высказываться и мягко спорить. И такое отношение было многим приятнее, чем, например, дружеская фамильярность Германа и Тимы, их раздражающая шумливость и готовность в любое время дня и ночи ржать во все горло. Или бессменное недовольство Патрика, из которого, наоборот, слова не вытянешь.

Молчаливость не порок. Захар любит молчаливых людей: они прекрасные слушатели. Но если бы Патрик молчал с другим выражением лица… Работу он выполняет сносно, не придерешься, но с таким хмурым и кислым видом, будто все вокруг – и Захар больше всех – давно ему надоели, будто он, как выразился Оскар, «гнет хребтину» за жалкий кусок хлеба и вообще занимается какой-то ерундой. Захар даже не знает, как Патрик на самом деле к нему относится. Он почти всегда замкнут в себе, зациклен на своих мыслях. Отзывается нехотя, лениво, словно делает одолжение. Ни разу ни с кем не проговорил дольше пятнадцати минут. Захар не единожды пытался поболтать с ним по душам, выспросить, хочет ли он вообще здесь жить. Если не хочет, почему не скажет? Захар пристроит его к своим на материк и дело с концом. Но Патрик всегда отвечал одинаково: «В данный момент меня все устраивает. Если у меня появятся претензии, я скажу». То есть его кислое выражение лица, неискоренимая раздражительность и едва уловимое цыканье в ответ на указания – это довольство жизнью? Захар давно оставил его в покое и предоставил самому себе. Главное, что дело свое делает. Но теперь не мог не думать о том, какие мысли роятся в этой голове, которая вечно повернута в сторону от присутствующих, какие цели высматривают перед собой эти колючие глаза. Что таится за этим вечно отрешенным взглядом? Кому на самом деле принадлежала идея свергнуть Захара? Не расчетливому ли тихоне с холодным, как хирургическая сталь, медицинским складом ума?

Захар хотел бы иметь в строю побольше таких людей, как Хомский. До чего же обидно терять такого хорошего исполнителя… И к тому же интересного собеседника. Если бы не дурное влияние сородичей, если бы Захар вовремя догадался умыкнуть его на свою сторону, он бы сейчас уравнял силы. Хомский стоит двоих. Захар не раздумывая променял бы на него Германа и Тиму, эту действующую на нервы бесовскую парочку… Лучший во всем, лучший из воспитанников. И даже в манипулировании ему нет равных. Это его удивление, когда Захар спросил, кто убил Ингу… Не только идеальный манипулятор, но еще и превосходный актер. Он вполне может потянуть на себе лагерь. Распоряжаться идеями, отдавать указания и школить сотоварищей, которые только вчера фамильярно хлопали тебя по плечу… Кто не мечтает об этом? Но позволят ли «чужеземцу», выходцу со стороны, занять место командира? Скорее уж питомцы обратятся против Хомского, изгонят его и затем со спокойной совестью перегрызут друг другу глотки, не переставая при этом сыпать шутками да подколками.

Захар страшно злился на свою недальновидность. Окружил себя не теми людьми, с самого начала доверял не тем, позволил сбить себя с пахвей. Сильнее предательства и лжи Захар ненавидел чужое лицемерие и привычку действовать из-за угла. Если его пытались объегорить или выставить дураком, в нем вспыхивала одержимость самого жестокого отмщения. Только так он мог успокоиться. Захар был готов прямо сейчас собрать питомцев, швырнуть им обвинения в их жадные иезуитские физиономии, а потом броситься на изменщиков и рвать, рвать зубами, хрустеть чужими костями, ломать пальцы, пока не выбьется из сил и не окажется в их лапах или не упадет замертво с ножом в спине. О, каким бы наслаждением были для него их крики! Захара искушала мысль воплотить эту сладкую грезу в реальность. Но есть ли толк? Чего он добьется? Облечет себя на смерть, а умирать не хочется. Сколько бы черепов ни проломил Захар, в одиночку стаю не одолеть. Кто-то останется, будет жить и посмеиваться над позорной кончиной обуянного яростью командира, мусолить с остальными предателями эту «постыдную сцену» и приговаривать, мол, Шкиперу даже не хватило силы духа сохранить гордость и встретить поражение с достоинством. Захар не собирался уходить в мир иной с клеймом пораженца. И не потому, что это клеймо поставит кто-то другой, к чьему мнению будут прислушиваться, ведь он жив и волен наплести что угодно, а Захар почил и уже не способен высказать свою точку зрения и постоять за себя. В победе он видел восстановление справедливости и внутреннего баланса, воздаяние за годы самоотречения и заботы, за вложенные силы и впустую растраченное доверие.

Глава 5

– Скажи честно, Руслан, почему ты сопротивляешься мне? У тебя есть что-то, от чего ты не можешь отказаться? Поправь, если ошибаюсь, но мне кажется, у тебя неплохие отношения с отцом. Ты отказываешься только из-за него? Будь у тебя любимая, ты наверняка бы взял ее с собой. Может быть, ты влюблен безответно и не готов отказаться от возможности хотя бы изредка видеть свою мечту, раз уж добиться ее не в силах? Не думай, я не насмехаюсь над тобой. Мне всего лишь хочется понять тебя, узнать лучше. Привычный образ жизни нелегко оставить… Даже когда он не приносит удовлетворения. Нелегко просто потому, что ты связан силой привычки. Но вы дрейфовали пять месяцев… Связь с прежней жизнью истерлась. Уверен, ты не станешь отрицать, что когда-то близкие люди теперь кажутся тебе далекими и нереальными, словно это вовсе не ты пропал без вести, а весь остальной мир ушел под воду. Ты чувствуешь, как изменился? Ты должен это чувствовать. Когда я сказал, что ты не похож на свою фотографию в паспорте, я имел в виду не только внешность. На фотографии у тебя по-юношески серьезный вид. Ты будто стараешься выглядеть суровее, чем есть, но глаза выдают неуверенность студента, охваченного страхом показаться неловким и смешным.

Сейчас на меня смотрит молодой капитан. Пусть он и не сумел противостоять буре, потерпел поражение в схватке с нею и едва не погиб, но все же он доказал, что просто так не сдается и умеет проигрывать. Все пять месяцев он поддерживал жизнь в неисправной яхте, поддерживал порядок, заботился и продолжает заботиться о своем товарище. Да, я вижу настоящего капитана. Взгляд твердый и неприветливый, руки немного дрожат, но не от страха, ты просто очень хочешь вырвать мне сердце. А еще ты часто поджимаешь губы и стискиваешь кулаки. Ты уже не тот Руслан двадцати девяти лет, каким был пять месяцев назад. Держу пари, ты ощущаешь себя не тридцатилетним, а намного, намного старше. И я не удивлюсь, если выяснится, что все это время ты прекрасно знал о ненадежности Максима, но продолжал заботиться о нем, потому что это твой долг. Долг капитана.

Я обещал сделать тебя сильнее, но это не значит, что я считаю тебя слабым. Если ты доверишься мне, ты больше не будешь ни от кого зависеть. Я излечу тебя от страха терять людей, но сохраню способность привязываться, дружить, доверять. Я научу безболезненно избавляться от тех, кто не заслуживает твоей преданности. Максим очень много значит для тебя, понимаю, ведь на нем сосредоточены все твои надежды выжить. Все эти месяцы ты просыпался и боролся только ради него. Вот почему ты так боишься его потерять, вот почему тебя не волнует и не оскорбляет его предательство. Руслан, я прав? Посмотри на меня. Ты видишь – вот я весь перед тобой, открыт и прямодушен. Я вовсе не безнравственный ублюдок, хотя успешно играю его роль. У меня есть свои принципы, есть внутренний кодекс, я умею быть благодарным и люблю заботиться. Сейчас я забочусь о тебе, неужели ты этого не видишь? Какой ублюдок, допив воду, потрудился бы сходить и наполнить бутылку? А консервы? Скажи, чего ты хочешь на ужин, и я с удовольствием выполню твое пожелание. А лучше давай так: я принесу то, что буду есть сам. Справедливо? Или вот еще: кто на моем месте разрешил бы Максиму остаться вместе с тобой? Я ведь делаю это ради тебя, Руслан, я хочу показать, что на меня можно положиться, что я никогда не предаю чужого доверия. Никогда – если человек, в свою очередь, предан мне и честен со мной. А ты честен. И ты заслуживаешь всего, что я могу дать, но сопротивляешься моим дарам. Я не собираюсь угнетать тебя, глупый, я хочу наградить тебя, улучшить твою жизнь, разнообразить ее, разукрасить. Я хочу вдохнуть в нее новые впечатления.

Тебе любопытно, как я попал сюда? Я стал самым первым, кто спустя тысячелетия вновь заселил Понкайо. Я к этому не стремился, всем распорядился случай – или судьба, как пожелаешь, – но теперь я совершенно точно знаю, что шел к этому всю свою жизнь.

Еще не наступили девяностые, мне было двадцать два… Я работал на рыбном промысле. К тому времени я морячил уже шесть лет. Однажды, когда мы окажемся за одним за столом, под сигаретку и вкусный ужин я расскажу тебе, как мне удалось попасть в моряки так рано. Наш траулер потерпел крушение у южных берегов Понкайо. Здесь сразу стоит добавить, что в те времена остров еще не пользовался такой популярностью, как сейчас. Никаких чартеров с Мельтахо и повальных толп туристов, конечно же, не было. После «золотой лихорадки» шестидесятых-семидесятых годов интерес к Понкайо постепенно сошел на нет и к началу девяностых почти совсем угас. Все изменилось благодаря мне… Но будем продвигаться по порядку.

Судоходные пути расположены от Понкайо довольно далеко, и если бы не шторм, в котором нас болтало, как дохлую рыбу в банке с водой, мы бы благополучно прошли мимо и даже не увидели его. Мы, разумеется, знали, что есть такой остров под названием Понкайо, но для нас это был просто еще один клочок суши. Когда работаешь на судне, романтика необитаемых земель со временем приедается и ты перестаешь вглядываться в их красоты.

Это было в первых числах октября. Шторм разыгрался ночью. Судно не слушалось, как бы мы ни пытались с ним справиться. Волны бросили его на рифы с такой силой, будто запланировали это уже давно и нарочно подгадали момент, когда мы будем проходить мимо. Ты же знаешь, что представляет собой отмель на южной стороне Понкайо, верно? У вас же был динги. Вы оплывали вокруг острова перед высадкой? Руслан, от твоей необузданности не убавится, если ты хоть изредка будешь отвечать мне.

Когда судно дернулось и задрожало от удара о скалы, я подлетел вверх. Мне показалось, я пробыл в невесомости несколько минут, прежде чем плюхнулся в холодную воду. Меня болтало во все стороны, оттягивало назад и кидало вперед… Я был марионеткой в руках стихии, но не боялся ее гнева. Конечно, мне хотелось выжить, как и любой земной твари, но я не молил об этом, не плакал и не суетился. Да и не было смысла, я бы только выдохся быстрее и пошел ко дну. Все, что я мог сделать, это постараться не захлебнуться. Я ждал еще одного удара, ждал, когда меня снова подкинет вверх, но волны швырнули меня на острые рифы. Я почувствовал, как в тело вонзаются десятки ножей и океан присасывается к моим ранам своими холодными губами, с жадностью пьет мою кровь. Цепляясь за острые ножи, я пополз вперед. Живот и ноги кромсало ледяными скользкими лезвиями, океан схватил меня поперек туловища и с яростью потащил назад, как бы говоря, что еще не закончил со мной. Но я воспротивился. Свой шанс убить меня он упустил. Слишком долго игрался и проказничал, а я не собирался покорно ждать, пока он всерьез проголодается.

Тьма была кромешная, вода хлестала со всех сторон, а я все полз и полз, резал свое тело, сражаясь с обозленной стихией, выплачивая мзду за право жить. Как только я ощутил, что меня перестало затягивать обратно и накрывать с головой, я сразу понял, что выбрал правильное направление. Забегая вперед, как бы потешно это ни звучало, скажу, что мне посчастливилось заползти в бухту. Дикие волны отрезало скалами, океан гремел и бесновался у меня за спиной. Он наверно разбудил всех утопленников, но для меня звучал фоном, потому что я слышал только свой голос в голове. «Я выбрался, я спасен». Монотонный и скучный: ни радости, ни облегчения, один только холодный факт. Холодный, как эта роковая ночь, как вода вокруг, как мое тело.

Меня обволокло мокрым песком, я ощутил его нежное касание, и после жалящих лезвий эта ласка была подобна благословению. Спасибо, что не смеешься, Руслан. Обычно я никому не говорю, какие чувства в тот момент переполняли мою душу – боюсь показаться излишне сентиментальным, – но вот сейчас потянуло на откровенность. И я не обманулся; знал, что ты поймешь, не станешь вышучиваться.

Я выбрался на берег, но не прекращал ползти. С остервенением, с упрямством сбежавшего из неволи раба я выбрасывал одну руку за другой, подгребая сушу к себе. Я кашлял солью и песком, сжимал берег в своих пальцах и мысленно уговаривал его чуть придвинуться ко мне. На спину лились потоки воды, но что это – волны или дождь, – я не знал и все искал, искал подходящее место, где смогу почувствовать себя в безопасности. Но так и не нашел, отключился. Не знаю, сколько часов или дней я провалялся на берегу. Поначалу я не мог разлепить глаза и слышал только шум океана. Меня то окутывала непроницаемая тьма, то через веки лился ослепительный свет, а тело покалывало от жаркого солнца. Во рту был сухо и солоно, я хрипел и думал, что это хрипит кто-то рядом со мной. Каждый раз, когда я выныривал из забытья, мне приходилось заново вспоминать, что случилось. Я вслепую возил руками, изучал мир вокруг себя, зарывался пальцами в песок и видел обрывочные сны о том, как меня хоронят заживо.

Чтобы не утомлять тебя описаниями моих бесконечных попыток открыть глаза и встать на ноги, давай сразу перейдем к тому дню, когда мне это удалось, хорошо? Знай я дату, непременно выделил бы красным и каждый год отдавал бы дань уважения. Лучшее пробуждение в моей жизни. Совершенно очаровательная картина: три крокодила нежатся на песке под горячим солнцем всего в каких-то пяти метрах от меня, но в мою сторону даже не смотрят! Лежат себе с закрытыми глазами, гордо задрав морды, и блаженно улыбаются во все рыло. Тогда я знатно перетрухал, но теперь вспоминаю эту сцену с удовольствием. Это один из лучших моментов в моей жизни. Понкайо говорил мне «привет» в своей непревзойденной манере: так, как это умеет он один. Мне нравится его чувство юмора.

Я отыскал в себе силы покинуть оживленный пляж. Чего только не найдешь в закромах, когда хочется жить… Ты согласен, Руслан? …Я доволокся до полосы прибрежной зелени и временно обосновался в кустах под пальмами. Бухта была спокойная и яркая, я бы даже сказал: девственная. Ни на пляже, ни в воде обломков траулера я не заметил, а заглянуть дальше мешали скалы. О том, что меня здесь никто не увидит, не услышит и не найдет, я догадался почти сразу. Понкайо приглашал меня познакомиться и узнать друг друга, сдержанно бросал вызов, но не торопил, и я был за это благодарен.

Я двинулся вглубь острова. Шел очень медленно и выглядывал в траве змей. Раны сочились кровью и жутко чесались, я делал перевязки из листьев плюща и папоротника. Это помогало остановить кровотечение, но не спасало от зуда и боли. Мне приходилось наматывать несколько слоев, чтобы не расчесывать раны во сне. Питался жуками, копался в земле в поисках червей, ел корни папоротников. Этого едва хватало, чтобы поддерживать силы. Лес был влажный, тропический, для каждого вздоха требовалось усилие. Я просыпался уставшим, с головной болью, во сне грезил о зиме с ее чистым морозцем. На моем пути встречались гигантские фикусы, с ветвей которых свисали воздушные корни. Некоторые напоминали облетевшие курчавые лианы, другие выглядели так, словно дерево растеклось и затвердело. Роса на листьях помогала не умереть от обезвоживания. Собирать ее приходилось губами. Я проливал много драгоценных капель, но никаких емкостей и пакетов у меня не было, а одежда колом стояла от соли, я не мог использовать ее, чтобы впитать росу и потом всасывать, как из губки.

Я шел бесконечно долго, день за днем, в вечном полумраке из-за плотных крон, и задыхался, как в теплице. Однажды я вышел к реке, но вода в ней была мутная, коричнево-зеленая, и я не рискнул ее попробовать. Я всего лишь хотел переплыть через реку, чтобы наконец перестать, как мне казалось, ходить кругами. Я было приблизился к берегу, но чуть дальше на другой стороне заметил неподвижно лежащего крокодила и шарахнулся от реки так, словно вместо воды была кислота. Оказалось, вовремя. На поверхности показался темный гребень спины, всплыла морда. Крокодил заработал хвостом и довольно резво кинулся в мою сторону. Я вновь стал участником пищевой цепи. Я больше не напоминал ходячий труп, а значит, снова был пригоден к употреблению и наверняка был хорош на вкус, ведь неспроста же поддерживал в себе жизнь. Наверно, так они решили.

Сил у меня было не так много, чтобы сверкать пятками, но для спасения хватило. Я скрылся в густых кустах, оторвался от грозного хищника и задумался о том, что мне теперь делать, если в воду путь заказан. На следующий день я снова оказался у реки. На этот раз обошлось без неприятных встреч. Я решил не подходить близко, но и не упускать из виду свой единственный ориентир. Довольно скоро мое упорство было вознаграждено. Я набрел на место, где два фикуса на противоположных берегах сплелись над рекой воздушными корнями. Бесподобное и завораживающее зрелище… Это было похоже на обросшую мхом гигантскую древесную паутину. Корни свисали с верхушек до самой земли, волочились по ней, но воды не касались – вот что меня удивило! Стволы гибкие и упругие, гнутся и не ломаются. С их помощью я легко взобрался на дерево.

Когда карабкался по древесной паутине, сердце мое колотилось так быстро, что закладывало уши. Из кончиков пальцев будто искры сыпались. Такого адреналина я в жизни не испытывал! Видел столько морских бурь, видел волны размером с дом, трижды сталкивался с акулой, а сколько раз оказывался за бортом, когда ходил на малом сейнере? Но никогда так не искрился восторгом и возбуждением, как в те минуты, когда карабкался по древесной паутине, растянутой на девятиметровой высоте над рекой с крокодилами. Когда ступни мои коснулись земли, я весь дрожал. Я горел пламенем жизни, меня переполняла гордость за то, что я переборол страх, что я рискнул и победил! Меня трясло так сильно, что пришлось сесть. Голова кружилась, я улыбался! Впервые за много лет я улыбнулся, впервые зажил в полную силу.

В тот момент я понял, что могу быть счастлив только в естественных условиях, где буду сам себе хозяин, где никто не станет указывать мне, что делать и куда идти, кого любить и как жить. Вдали от цивилизации, вдали от работодателей и суетни. Я полюбил этот остров. Только за эти минуты, что он подарил мне, за эту полноту жизни, за это осознание собственной силы. Я понял, что, сам того не ведая, искал подобное место всю свою жизнь, стремился к нему всем сердцем, но не понимал этого. Вот почему я нигде не чувствовал себя как дома. Человек постигает себя только вдали от излишеств, там, где он может применить к выживанию все свои силы и знания, там, где он будет совершенствоваться каждый день, где мозг не забьется чужой философией. Я ожил. За десять минут человек может умереть – я за те же самые десять минут обрел смысл жизни. Я хотел провести здесь остаток дней.

Дальше я не шел, а летел. И когда выбрался к бухте и понял, что снова хожу кругами, то даже не расстроился. Но потом я пригляделся: да это же совсем другая бухта! И рассмеялся. Никогда не смеялся просто так. Не помню, когда вообще смеялся последний раз. На душе было светло и легко, как после объятий любимой женщины. Я обрел целостность души. Если притча о расколотых надвое душах, которые ищут друг друга, правдива, то я обрел свою половину. Моя душа слилась с душой Понкайо.

Белый песок бухты золотился спелыми оранжевыми плодами. По виду как будто крошечные абрикосы, но я знал, что это плоды бутии. Мне доводилось пробовать их раньше, но тогда я покупал их на рынке во время стоянок в портах. Брал сразу целый пакет и потом точил на палубе, как черешню, пуляя косточки за борт. Разве может это сравниться с тем, чтобы вонзить в них зубы под шелест пальм, на которых они растут? Я надкусил плод, и он показался мне манной небесной. Понкайо выражал свое расположение, он угощал меня своими дарами, как хозяин угощает гостя. Он восполнял мои силы, подпитывал усталый организм. Я глотал сладкий сок и жмурился от удовольствия, ел и не мог остановиться. Переночевал под бутиями, проспал крепко до самого утра и впервые без кошмаров.

В бухте я провел несколько дней. Она тоже была закрыта скалами и рифами, поэтому я приготовился двинуться дальше. Как бы сильно я ни желал остаться на острове и никогда больше не вдыхать смердящий запах цивилизации, практичную свою сторону я заглушить не мог. Я понимал, что мне придется вернуться на материк. Хотя бы за инструментами, чтобы построить здесь жилище. У меня была своя квартирка в одном тихом городишке у моря, где я околачивался, пока ждал очередного рейса. Обычно я недолго просиживал на суше и мог бы вообще не утруждать себя обустройством гнезда… Но я решил, что все-таки нелишне будет иметь место, куда можно вернуться и где можно безбоязненно спрятать деньги. За годы работы в море я успел скопить приличную сумму. Эти деньги пригодятся мне в новой жизни. Однако ресурс этот не самовозобновляемый, а перспектива жрать одних жуков и червяков пополам с корнями меня не особо радовала. Я хотел остаться на острове, но на своих условиях, с комфортом для себя. Тогда я еще не знал, как это провернуть, но был уверен, что со временем идея сама стукнет в голову и меня озарит, как чистое небо в час рассвета.

Я под завязку набил карманы плодами бутии, но на песке и пальмах осталось еще много лакомства. Я был не готов просто так мириться с этим, поэтому снял куртку и сделал из нее подобие лукошка: связал между собой рукава и полы и вставил несколько веток. Мне было жаль покидать бухту. Крокодилов здесь не было, я чувствовал себя в безопасности. Погода стояла хорошая, солнце светило щедро и жарко, совсем как летом. Я знал, что не отыщу дорогу назад, если захочу вернуться, но справедливо рассудил, что побалдеть на песочке под шум волн еще успею, верно? Мечта сама себя не сделает. Нужно двигаться вперед, чтобы приблизить мгновение, когда я смогу назвать остров своим домом и нежиться на пляже, сколько мне вздумается.

В итоге, как обычно, все обернулось по-другому и нежиться целый день мне быстро наскучило. Деятельная натура требовала занятия, и этот голод я утоляю на протяжении всех этих лет. Помнишь, я говорил, что мы не валяемся на песке круглые сутки? Для слабостей должно быть отведено свое время, иначе они теряют всю прелесть. И наслаждение становится не таким полным. Думаю, ты понимаешь, о чем я говорю.

Несколько дней я брел вдоль реки, по сплетенным корням перебирался с одного берега на другой, нашел еще несколько бухточек, но не задерживался там из-за крокодилов. Я заметил одну интересную закономерность и потом убедился, что крокодилы встречаются только в тех бухтах, где притоки реки впадают в океан. Через просветы между скалами я видел горизонт, но мысль добраться до соседней части острова вплавь отбросил почти сразу. Раны еще не зажили. На всякий случай я не снимал лечебные повязки: боялся, что зацеплюсь за ветку или упаду и оцарапаюсь о камень и раны снова откроются. Я ждал, когда они затянутся полностью, а пока добросовестно за ними ухаживал и вообще всячески берег себя для будущей жизни, которая виделась мне в самых радужных красках.

Несмотря на то, что минуло уже много дней и я до сих пор не заметил в лесу ничьего другого присутствия, кроме птиц, я не переставал вслушиваться в каждый шорох. Меня пугало столкновение с хищниками, но кроме крокодилов я больше никого не видел и не встречал. В кронах чирикали и трещали птицы, по деревьям бегали мелкие грызуны, я пытался словить кого-нибудь, но у меня не получалось. Для охоты нужно было всерьез заняться своим оснащением: выточить из камня нож, сплести веревку для силков или сделать подобие копья. Для этого я должен был осесть на одном месте, но меня буквально подталкивала вперед какая-то неведомая сила. Я уже не чувствовал себя потерпевшим крушение. Я считал себя полноправным жителем острова, и мне так хотелось поскорее получить «гражданство» Понкайо, что я шел вперед, все дальше и дальше, искал выход к океану, откуда меня сможет заметить проходящее мимо судно. Я хотел вернуться на материк, чтобы потом вернуться на Понкайо и остаться здесь навсегда. Но прежде мне все же удалось попробовать себя в охоте. Впрочем, обо всем по порядку…

Ты не устал, Руслан? Хочешь чего-нибудь?.. В туалет, например? Может, сигарету? Ты не голоден? Почему не ешь кашу? Не стесняйся, лопай на здоровье. Это не проверка и не аванс, я ничего не потребую взамен. Я забочусь о тебе, помнишь? Сейчас дорасскажу и пойду готовить нам ужин.

Так вот. Прошла, наверно, целая вечность моих скитаний по тропическому лесу. Бухт мне больше не попадалось, океан остался где-то в стороне. Воздух становился все гуще и влажнее, свет через кроны едва проникал. В тенях мне чудились чьи-то лица, и я испугался, что схожу с ума. Обстановка менялась, даже птицы пели как-то тише, будто бы подавленные величием хмурого леса. Видимо, я забрел вглубь острова. Мой путь все чаще преграждали мангровые древостои, которые подтапливало в сезон дождей. Обнаженные корни выглядели так, словно деревья стояли на ходулях, а по ночам снимались с места и со скрипом бродили по острову. Внизу блестела черная вода, мангровые участки напоминали болота и навевали тоску и мысли о смерти. Но все же это был Понкайо. Он делился со мной, открывал мне новые уголки своей души… Разве мог я кривиться или морщиться? Нет, я внимал ему серьезно и благодарно, как другу. Я был готов принять его целиком, со всеми его особенностями, будь то лазурные бухты или мрачные болота.

Потом я понял, что все это время Понкайо вел меня проторенной дорогой. Мангровые древостои кончились, река позеленела и разлилась во всю ширь. На противоположном берегу взгляд мой уперся в отвесные стены горного хребта. Да-да, того самого Дракона, который тянется через весь остров и делит его на две неравные части. Тогда я этого еще не знал, однако сразу ощутил жизненную необходимость перебраться на другую сторону.

Но удалось это лишь спустя неделю. К тому времени я уже расправился с плодами бутии. Хотя моих запасов могло хватить еще на несколько дней, мне пришлось ускориться: в такой чудовищной влажности фрукты быстро портились. Сладкий запах начинал приманивать насекомых. К счастью, москитов здесь не водилось, но и обычных комаров хватало, чтобы за ночь успеть помянуть всех чертей, какие только могли прийти на ум. Я съел плоды, а куртку обтер грязью, чтобы перебить сладкий запах и отогнать мух и мошкару. Рацион мой вернулся к жукам, червякам и корням папоротников. По берегам Ксиксили встречались тростник и рогоз, у меня текли слюнки, но я скорее сам бы откусил себе руку, чем сунул бы ее в воду. Крокодилы не попадались, и в голове кружилась шаловливая мысль, что обитают они ближе к океану и здесь мне ничто не угрожает. Я смаковал ее и все равно держался от берегов на прежнем безопасном расстоянии.

Как потом выяснилось, не зря. Вернувшись на материк, я перерыл все доступные и раздобыл все недоступные материалы по острову. Мне хотелось лучше узнать своего покровителя. Не только то, что он сам показал, но и то, что скрывает. Понкайо мастак на сюрпризы, а по части оригинальности с ним не сравнится никто. Ему посвятили множество путевых заметок, многие пытались разгадать его тайну, но доверился он только мне. Только я стал настолько ему близок, что он открыл свою душу, принял меня.

Так вот, в путевых заметках я наткнулся на описание Ксиксили. Оказывается, в ней водятся пираньи. Причем не только у подножия Дракона – по всей южной стороне, просто ближе к океану их подъедают крокодилы. Когда я вычитал это, то чуть не расхохотался на всю библиотеку. Понкайо заигрывал со мной, проверял меня на прочность. Он вовсе не собирался вот так запросто раскрывать свои объятья. Он угостил меня плодами, приютил, но это не было милостью, он помог мне выжить только для того, чтобы посмотреть, чего я стою. Он проверял, достоин ли я, какие испытания выдержу, а какое станет для меня последним. Он признавал только силу, выдержку и проворство. Я прошел через все испытания и теперь с уверенностью могу сказать, что его благословение я заслужил. Его мудрость стала моей мудростью, его прошлое так же дорого мне и важно для меня, как и мое собственное. Его сердце трепещет вместе с моим и отзывается на мою боль, как и мое сердце следует за его печалью и гневом. Понкайо – часть моей души. Выгнать меня отсюда значит рассечь мою душу пополам, снова сделать меня получеловеком. Я уничтожу любого, кто помыслит об этом, удавлю голыми руками. Понкайо течет в моей крови, мы с ним едины.

О чем я говорил?.. Не напомнишь, родной? Все молчишь и молчишь… Мне приходится говорить за нас обоих. Не надумал идти в туалет? Если приспичит, скажи. Не бойся перебивать, хорошо? Я ведь забочусь о тебе. Не хочу, чтобы ты терпел. Так о чем это я?.. Ах да… Мне все-таки удалось перебраться на другой берег реки. Если честно, я и сам не понимал, чего ищу и что могу найти, но шестое чувство подсказывало: ты движешься в верном направлении, не задавай себе лишних вопросов, продолжай идти. Это Понкайо говорил со мной. И я доверял ему больше, чем себе.

Когда-нибудь я прокачу тебя по Ксиксили, покажу, где начиналась моя история. Понкайо хорош со всех сторон, и все же южная сторона мне ближе, понимаешь? Я часто выезжаю на прогулку по реке, вспоминаю, как лазил по древесной паутине, спал на земле в объятьях Понкайо, каждый день узнавал о нем что-нибудь новое. Для меня нет воспоминаний теплее. К тому же здесь очень красиво, ты сам потом убедишься. У подножия Дракона река широкая и зеленая, берега заросли алоказией, мангровыми пальмами, обычными пальмами и огромными папоротниками, которые похожи на доисторические деревья. Впрочем, я вполне могу ошибаться и путать их с теми же пальмами… По ночам между деревьями танцуют светлячки, а в дождь стоит такой шум, словно где-то рядом водопад. Днем и ночью трещат птицы, и тепло круглый год… Это потрясающее место, ты должен его увидеть.

Уже догадался, как я попал на другую сторону острова? Руслан?.. Темно, я не вижу, киваешь ты или нет… Но раз молчишь, я сам скажу. И если ты догадался, это не будет считаться.

Глава 6

– Захар, ты здесь? – удивился Хомский, с порога всматриваясь в сумрачную фигуру на стуле.

Захар ощутил острое отторжение, молча поднялся и вышел на веранду, прикрыв за собой дверь. Иссиня-розовые сумерки разливались вокруг топленой нежностью уходящего дня. Мягкий воздух дрожал серенадами цикад.

– Что тебе нужно? – отрывисто спросил Захар, сердясь на питомца за бестактное вторжение.

Хомский опешил. Захар не сводил с него властного взгляда и ждал ответа с нетерпимостью недовольного военачальника.

– Восемь часов… – пробормотал бывший наперсник. – Ты давно здесь? Я насилу тебя нашел…

Захар услышал сдавленный стон. Взгляд переместился питомцу за спину и остановился на клетке со спящим Максимом. Пленник пробормотал что-то и беспокойно завертел головой. Видимо, кошмар снится. Хорошо.

– Лагерь не такой большой, чтобы потерять кого-то. – Захар, по привычке сохраняя непроницаемое выражение, посмотрел Хомскому в лицо и вдруг впервые испытал раздражение при виде этой витой бороды и комичного хвостика на голой маковке. До чего же глупо смотрится… Он словно пытается быть похожим на морского разбойника, выдает себя за того, кем не является. Жалкий пародист. Клоун, который не может перестать кичиться внешностью норманна, цепляется за нее, как за родовое происхождение, но на деле никто, обычный фарисей.

– Да, я был занят… – виновато проговорил Хомский. – Слесарь еще в лазарете, а ты сам знаешь, как туго движется работа, когда за штурвалом Оскар.

Захар внутренне вздыбился против наветов на единственного родного человека, но вовремя погасил гнев. Нельзя вызывать подозрения, нельзя показывать свою осведомленность. Он будет держать все в себе, пока не придумает, как избавиться от предателей, изменщиков и лицемеров без риска для собственной жизни. В одиночку против стаи он бессилен.

Хомский в недоумении сдвинул брови, вглядываясь в командира, как в невиданного зверя или не поддающееся определению явление, когда не поймешь, можно ли подойти ближе и рассмотреть или лучше сразу спастись бегством.

– Шкипер, все в порядке?

Захар подарил ему лукавую улыбку и ласково пророкотал:

– Лучше не бывает, родной. Я провожу воспитательную беседу с Русланом. Ты прервал меня, вот я и встретил тебя чуть резче обычного.

– А, понятно! – Хомский расслабился и отпустил короткий смешок. Маленькие косички на бороде запрыгали, отзываясь волной отвращения в душе командира. – Но уже восемь часов. Ты ужинать идешь? Все ждут только тебя.

– Зачем же вы себя морите, глупыши? Я встал поздно, перекусил и пока не голоден. Садитесь без меня.

– Уверен? Жанна сказала, ты жаловался на тошноту. Ты нормально себя чувствуешь?

Если бы Захар обо всем не догадался, не вычислил намерения предательской стаи, он бы поверил, что Хомский беспокоится искренне. Какой талантливый актер, надо же… Сколько неожиданных качеств можно обнаружить в некогда близких людях всего за какие-то сутки. И сколько новых открывается с каждым часом. Но чем еще могла объясняться тревога питомца, как не досадным крахом надежд? Захар не стал есть разведенный таблетками обед, а теперь еще и от ужина отказывается. Милым птенцам придется хорошенько покатать в голове свои шарики, чтобы придумать, как заставить командира проглотить заготовленную порцию медикаментов. Посмотрим, каков будет ваш следующий шаг, мстительно думал Захар.

– Более чем, Денис. Я полежал немного, а потом, когда дурнота прошла, перекусил консервами.

Взгляд плутал по двору, то и дело возвращаясь к Максиму. Страх и бессилие пленника притягивали Захара и доставляли невыразимое удовольствие. «Не такой уж ты и крепкий, как выяснилось, а?» – мысленно торжествовал Захар. Пленник бессознательно скреб пальцами по настилу, шумно дышал и ворочался. Серая футболка пропиталась потом, волосы прилипли ко лбу. Одежду Патрика с него сняли и выдали шмотье из рюкзака, чтобы не спал голышом. Патрик вернул свои законные вещички, но вряд ли согласится надеть их еще раз, и в этом Захар был с ним солидарен.

– Шкипер?..

Захар включился и с запозданием понял, что Хомский все это время что-то говорил. Он обратил на питомца вопросительный взгляд.

– Тебе принести что-нибудь? – справился воспитанник.

Захар едва не усмехнулся. Сколько упорства. Они не отступаются от своего и не отступятся. Но и Захар тоже не промах и не собирается проигрывать эту битву. Лжецам и предателям не место в его рядах. Они узнают, на что он способен. Да, он любит заботиться, но благодушия его достойны лишь те, кто умеет хранить верность и быть благодарным. Если бы питомцы выступили открыто, бросили обвинения ему в лицо, выразили презрение и несогласие, глядя ему прямо в глаза, он бы уступил. Он бы согласился понести наказание, принял бы их условия, он бы склонил голову в знак уважения. Но теперь слишком поздно.

– Спасибо, родной, ничего не нужно. – Захар потрепал бывшего любимца по плечу и уже повернулся к двери, но вспомнил кое о чем важном. – Не кормите Руслана. Я сам принесу ему паек.

– Хорошо, – отозвался несколько обескураженный Хомский.

В таком состоянии Захар и оставил его на веранде.

После разлитой по двору сладкой топленой неги безмолвные сумерки карцера показались тусклыми и снулыми. В согретой дыханием комнатенке висел резкий запах пота. Даже сигаретный дым вкупе с привычным амбре из лаборатории по соседству не мог перебить это острое, бьющее в нос зловоние. Пение цикад отрезало стенами; царящее внутри халупы безмолвие, тяжелое и угнетающее, давило на мозг, навеивало тоску одиночества. Захар нащупал на крючке рядом с дверью светодиодную лампу, снял и поставил на пол. Ровный белый свет озарил серую от пыли, убогую конурку с клеткой от пола до потолка.

Руслан следил за каждым движением Захара. Взгляд оставался подозрительным и мрачным, из глаз не уходила отчужденность. К угощению он так и не притронулся, на замечание не отреагировал. Захар помолчал немного, задумчиво глянул в решетчатое окно, словно удивляясь, как давно его сделали и почему он раньше его не замечал, подумал об Инге и потянулся в карман за сигаретами. Но тут вспомнил, что в комнате не один, вернул на лицо нечитаемую маску и спросил узника, не хочет ли он в туалет. Руслан отрицательно мотнул головой. Захар настаивал и почти упрашивал, охваченный стремлением растопить лед между ними, избавить стажера от давящего напряжения, заботой доказать: я не сделаю тебе ничего плохого. Руслан нравился ему все больше. Захар с удовольствием слушал заверения своего внутреннего «я», которое нашептывало ему: на этот раз ты сделал правильный выбор, впоследствии не придется ни о чем жалеть.

– Я не пытаюсь тебя обмануть. Если ты думаешь, что вместо туалета я отведу тебя в переговорную и снова буду к чему-то принуждать, то выкинь это из головы. С этого дня мы будем честны друг с другом, хорошо?

Руслан, сдавшись уговорам, согласился пойти в туалет. Захар похвалил его, как маленького мальчика, отворил клетку и отступил в сторону. Руслан медленно вышел. Захар коснулся его плеча ободряющим, дружеским жестом, и ему показалось, что пленник вздрогнул. От страха? Или отвращения? Быть может, от ненависти?

От Руслана несло потом и заношенной одеждой. Захар поморщился и решил завтра с утра первым делом отвести его в душ. На фоне млечного света угловатый профиль посеревшего лица с резкими чертами напоминал базальтовое изваяние. Сурово поджатые губы казались обескровленными; неподвижная спина выдавала напряжение всего тела. От внимания Захара не ускользнуло, что Руслан сутулится, но с таким ростом и худобой это обычное явление.

Крепко удерживая одеревенелое плечо в своей пятерне, Захар сопроводил узника в уборную и таким же макаром вернул обратно в карцер. Руслан не повернул головы в сторонуМаксима, но, проходя мимо клетки с беспокойно мечущимся во сне другом, заметно сгорбился. Захар почувствовал, как он весь запылал, словно его только что вынули из печки. Под плечом двигались кости и перекатывались ослабленные дрейфом мускулы. Несмотря на худобу, в Руслане чувствовалась крепость, и эту крепость при желании можно было развить и получить непревзойденного бойца.

На лицо узника падали спутанные вихры грязных волос, Захар не видел его профиля, поэтому изучал Руслана тактильным способом, впитывал через пальцы энергию тела, ловил движение мускулов, старался проникнуть в душу и там найти верный и точный ответ.

Щелкнул замок. Руслан опустился на пол и уставился перед собой. От сигареты отказался, на вопрос о миске с кашей промолчал. Захар уселся перед ним на стул и ногой придвинул к себе деревянную пепельницу, полную окурков и сломанных и обгорелых спичек. От резкого движения пепельницы мусор высыпался через край на пол и угодил на ботинок, но Захар ничего не заметил. Он смотрел только на Руслана и не глядя сбивал пепел с сигареты.

Глава 7

– Не подскажешь, на чем я остановился?.. Дай бог памяти… Ну, конечно, я же задал тебе загадку о том, как перебрался на другую сторону Понкайо. Ты промолчал. Так будут варианты? Совсем ничего?.. Ладно, не буду томить.

Напомню: я не знал, что ищу. Я следовал на зов Понкайо, на голос – и даже не в моей голове, а в груди, в солнечном сплетении. Через несколько дней я наткнулся на пещеру. Этого бы никогда не случилось, если бы Понкайо вовремя не окликнул меня, когда я уже собирался пройти мимо, не дыхнул теплым, по-летнему прохладным сквознячком и не приманил к себе. Вход прятался за низкими пальмами. Будь я внимательнее, заметил бы слабое шевеление листьев. Пещера была черна внутри, как жерло остывшего вулкана, но по сквозняку я понял, что выход совсем рядом, и вошел в темноту без страха и сомнений.

Пещера вывела меня в совершенно другой мир. Воздух в ущелье был сухой и горячий, я будто оказался в пустыне… Это и было похоже на пустыню, но только сперва. Потом на склонах замелькали кипарисы и сосны, и чем дальше, тем больше, и вскоре я уже перестал сравнивать ущелье с пустыней. День был ясный, и когда над головой застыло солнце, белые стены вспыхнули огнем. Я укрылся в тени кипариса, собирался переждать, но не заметил, как уснул. Проснулся уже вечером. Солнце еще не село, но уже опустилось, в ущелье было сумрачно и безжизненно. Жара сошла, передвигаться стало легче, но я все равно быстро уставал. Я не знал, как далеко протянулось это ущелье, и меня все больше волновало, выдержу ли я переход, ведь у меня с собой не было ни капли воды. Но едва я успел подумать о том, правильный ли выбрал путь, не упрусь ли в конце в отвесную стену и не лучше ли повернуть назад, пока не поздно, как услышал журчание ручейка.

Это был родник, мелкий и шустрый, как дитя, и чистый, как алмаз. Он смеялся над моим изумлением и звал к себе. Я пил жадно и долго, но вдруг остановился. Улыбнулся себе, улыбнулся острову, снял повязки из папоротников и плюща и прямо в одежде полез в ручеек. Холодные воды ласкали мое тело, смывали кровь, соль и пот, успокаивали раны и наполняли меня каким-то новым чувством. Я так и не сумел подобрать ему правильное определение, но, думаю, что «умиротворение» и «счастье» будут ближе всего к истине. Я лежал с распростертыми руками, головой на сухом камне, и наблюдал за парением хищной птицы. Но потом она улетела и надо мной осталась только желто-голубая полоска неба. В ущелье было тихо, изредка под собственным весом осыпались мелкие камни, но я уже не боялся диких зверей, я знал, что со мной не случится ничего плохого. Я выживу и останусь с Понкайо навсегда.

Еще не кончился световой день, как я выбрался из ущелья. Это меня очень удивило, я не думал, что оно такое короткое. Взгляд мой, ошарашенный простором, улетел далеко вперед, радостно засуетился между холмами, воспарил над землей, все выше и выше, насколько позволяло безоблачное небо. Ветер трепал мои отросшие волосы, проникал через дыры в одежде, обволакивал тело. Я заметил, что здесь чуть прохладнее, чем в ущелье, и намного холоднее, чем в тропическом лесу. Потом я узнал, что в северной части острова температура круглый год колеблется от двадцати до тридцати градусов, но после тропической духоты, которую я оставил за спиной, свежий ветерок показался мне довольно неприветливым. Такой резкий контраст озадачивал. Я будто бы перенесся в другое место за много миль от Понкайо. С тобой когда-нибудь такое бывало?..

Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Пейзаж открывался невероятный, вокруг было так много места, что я ощутил себя крошечным, беззащитным. Мне казалось, через ущелье я попал на материк: ну слишком много было места вокруг! Разве могут две части острова, отделенные друг от друга горной стеной, быть настолько разными? Я не мог уложить это в своей голове. Здесь все казалось другим, не таким, как на южной стороне, и к этому было не так-то просто привыкнуть. Понкайо снова меня удивил. Я чувствовал исходящее из земли удовлетворение, мое потрясение пришлось ему по вкусу. Я был рад доставить ему удовольствие и только рассеянно улыбался. Рассеянно и, наверно, глупо, как школьник.

Голод согнал меня с места. Я отправился на поиски раньше, чем успел навести порядок в мыслях, но все же я был не в том положении, чтобы сидеть и предаваться самоанализу. Разбросанных под ногами плодов бутии не было, у коленей моих шуршал бурьян. Впереди справа я заметил опушку леса и отправился туда. Вы там бывали? Наверно, не уходили дальше лаврового леса, побоялись надолго оставлять берег без присмотра, я прав?

Верхушки деревьев смыкались над моей головой, но все равно лес выглядел низеньким и реденьким по сравнению с тем тропическим морем, по которому я плавал все эти недели. Тяжелой влажности не было, дышалось легко. Солнце уже укатило в ту часть острова, откуда я пришел, но в лесу еще не стемнело. После тропического любой другой лес для меня теперь слишком светлый и слишком холодный. Бродил я долго и успел выдохнуться. С утра даже маковой росинки во рту не было, я же только в ущелье воды глотнул и все. Каштаны манили зрелыми плодами, я облизывался, но знал, что есть их нельзя. К вечеру мне повезло отыскать грибы. Они источали умопомрачительный запах, но я был так измотан, что даже не смог толком обрадоваться. Откусывал маленькие кусочки, жевал медленно, чуть ли не вдумчиво, будто был недоволен предложенным меню. На самом деле во мне просто говорила усталость. Не было сил даже вкусом насладиться, ноги не держали, хотелось повалиться на землю и спать до второго пришествия.

Заночевал под деревом, проснулся от запаха по-осеннему сырой листвы. Здесь искать воду было намного проще. Родник сам кинулся мне под ноги. Я не мог надивиться, откуда во мне что бралось. Я не использовал эти знания с детских лет и даже не был уверен, отложилось ли что-нибудь в подкорке, но нет, все было живо.

В тот же день я познакомился с лавровым лесом. Он не произвел на меня впечатления, хотя внешне я старался этого не показывать, чтобы не обижать Понкайо. Уродливые деревья заставили меня насторожиться, как если бы я забрел на вражескую территорию. Воздух был мертв, мертв был и сам лес. Но мрачное настроение мое развеялось без остатка, едва я увидел кусты ежевики. Я съел столько, что еще долго чувствовал во рту сладкую оскомину.

На берег вышел к закату и долго стоял у кромки воды, жадно дышал соленым бризом. Знакомый, привычный запах, любимый запах. Вот чего не хватало мне с тех пор, как я удалился от южной отмели. Я понял, что скучал по океану. Волны шуршали у моих ног, рассказывали новости, которые я пропустил. Горизонт был чист, по берегу сновали мангровые крабы, которых я прежде видел только в аквариумах. Я побродил между обсоленными поленьями, но обломков траулера среди них не было. Пока не стемнело, развел огонь и запек грибы, что нашел по пути через лавровый лес, подкрепился и лег спать. Наконец-то я нашел такой берег, откуда мой сигнал бедствия будет виден издалека. Мне больше не нужно было срываться с места и куда-то бежать, напоминать себе, что я не должен рассиживаться слишком долго и отдыхать слишком много. Восточный пляж не сравнится с бухтами на южной стороне острова, но не это меня тревожило. Раскинув перед собой все факты, я понял, насколько же малы мои шансы на возвращение. Понкайо расположен вдали от судоходных путей. Как часто посещают остров? Я бывал на Мельтахо, но ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь там заговаривал о Понкайо. В те годы Понкайо был для мельтаховцев землей такой же далекой, как и город на другом конце страны. Все же неделя пути – не шутка. И ради чего? Красивых видов? Старых развалин? Не будем забывать, что действие происходило на пороге девяностых, когда за информацией ходили в библиотеку или перерывали чердаки в поисках старых газет. Если ажиотаж затухал и новость пропадала из теленовостей и с первых полос, то какой бы громкой ни была история, она быстро забывалась. А ведь с последних несчастных случаев «золотой лихорадки» прошло уже почти десять лет. Да и большинство людей считали эти происшествия обычными страшилками. Сколько таких «проклятых» мест наберется, если начать считать? А сколько из них принимаются всерьез? Кто верит в мистические исчезновения людей? Согласись, каждый, кто считает себя хотя бы на одну пятую умнее остальных, уверен, что виной всему несчастный случай и собственная безалаберность.

Я впервые признался себе, что понятия не имею, вернусь на материк или нет. Но во мне все еще горели воспоминания прекрасных мгновений на южной половине острова. Древесная паутина, сказочные бухты и хитромордые крокодилы… Понкайо все это время вел меня сюда. Он знал, как мне важно выбраться на открытый берег, знал, что я собираюсь уехать, чтобы вернуться и остаться с ним навсегда. Все это время он кормил меня, как найденного на улице щенка, указывал направление, а сколько раз уберегал от смерти? У меня не было ни единой причины не доверять ему и падать духом, но я должен был смотреть правде в глаза и видеть все без прикрас. Понкайо это понимал, а вот я понял не сразу. Он хотел очистить мою голову от туманных грез и в очередной раз направил меня на верный путь. Это помогло мне увидеть реальное положение дел. Больше я не витал в облаках, сосредоточился только на том, что имело значение здесь и сейчас. Здесь – на этом острове, на этом берегу. Сейчас – в это время года. Я сосредоточился на выживании. Построил укрытие из веток и пальмовых листьев. Днем жег дымный костер, по вечерам разводил обычный. Выложил из бревен, водорослей и сучьев надпись «SOS», но приливные волны слизывали с песка мое творение и каждые шесть-семь часов я начинал все сначала.

Надеюсь, я не наскучил тебе? Если проголодался, съешь кашу. Нет?.. Ладно, давай я закончу историю и пойду готовить нам ужин, а ты в это время слопаешь эту вкусную гречку с говядиной, договорились? …Ох, Руслан, было бы намного проще, если бы ты вышел на контакт. Я ведь стараюсь для тебя. Почему ты не хочешь, чтобы я заботился о тебе?

О чем я говорил?.. Да, о моем выживании. Питался твой скромный приятель грибами, рогозом и камышом, запекал на костре корни папоротников и черешки сныти, ловил рыбу, воровал яйца из гнезд. Довольно часто я натыкался в лесу на порои, но первого кабана увидел только спустя, как мне кажется, месяц. И дальше так повелось, что сталкивался с ними чуть ли не каждый день. Иногда я замечал их первым, но бывало и так, что спохватывался уже после того, как они с презрительным фырканьем разворачивались и уходили прочь. После каждой встречи я ворочался в своем шалаше, не мог заснуть, все представлял, как срезаю с туши сочное мясо, надеваю на шампур и запекаю на костре… Никаких шампуров, понятное дело, у меня не было. Я мог бы запечь и в углях, но при себе не имел даже ножа. Я давно подумывал о том, чтобы выточить его из камня и попытать удачи в охоте. Вдруг мне повезет наткнуться на поросенка? Но заманчивая мысль рассеивалась, словно дым, едва я представлял, что со мной будет, если на визг сбегутся суровые родители. Это несколько поубавило мой пыл.

Развалины я нашел сразу, едва наткнулся на лестницу. Ты знаешь, о чем я говорю? О каменной лестнице, которая ведет на вершину Катафигио. Вы же видели развалины, когда подошли к острову? Они сразу бросаются в глаза. Понкайо любит с ходу заинтересовывать своих гостей.

Помню, как зашел туда под шелест пальм, увидел на земле ковер из опавших фиников и рот мой растянулся до ушей. Через секунду я уже хохотал, как безумный, вспоминая свои отчаянные поиски еды. Вот я по пояс валандаюсь в грязи, пытаясь выдрать корни рогоза. Вот лезу на дерево за крошечными яйцами, чтобы утолить голод на целых пять минут. А вот разгребаю землю в поисках вертлявых червяков и хрустящих жуков. И все эти дни у меня под боком, под самым носом, было столько фиников, что хватило бы на целую деревню! Я не мог остановиться, смеялся до слез, до колик в животе, смеялся в полный голос и думал о том, как же обожаю этот остров.

Финики перезрели и хорошо подсушились на солнце. Я делал запасы, как хомяк, и точно так же набивал за щеку. На обратном пути ел и ел, пока не почувствовал в животе приятную тяжесть. В убежище вернулся сытый. На следующий день я пришел с корзинкой из ивы, которую сплел не так давно, чтобы собирать и хранить грибы. Я наполнил ее с горкой, а потом стал набивать карманы. И все равно в развалинах осталось еще столько, что в голове мутилось от жадности. Хотя вряд ли это слово подходит тому, кто долгое время питался одними грибами да жуками. Я мог позволить себе жадничать, перед кем мне испытывать угрызения совести? Это поощрение я заслужил. Понкайо испытывал меня, но не без своего непревзойденного чувства юмора. Знаешь, что я заметил? Он не открывал мне свои новые стороны, пока я не был готов. Всему свое время. Он не баловал меня и не одаривал просто так – он вознаграждал. Понкайо с легкостью мог бы прикончить меня, но вместо этого обеспечил пропитанием на все последующие месяцы. Зачем бы ему это делать? За просто так? Он принял меня, он был готов отпустить меня, чтобы потом я вернулся и остался с ним навсегда.

Меж тем осень начала хозяйничать в полную силу. В каштаново-грабовом лесу опадала листва. Все чаще заряжали дожди. Воздух был теплый, днем я спокойно разгуливал в своей драной одежде, но по ночам с океана дул резкий ветер, и от него мое ветхое убежище уже не спасало. Я понял, что нужно искать новое пристанище, подальше от берега, но там, где будет виден горизонт. И где найти такое место? Я вспомнил о развалинах. Океан оттуда просматривается хорошо, но в самих развалинах нет крыш. Я мог бы укрыться в погребе, но эта идея показалась мне плохой, и не только из-за темноты или низины. Меня удерживали, отговаривали… Я не слышал слов, но ощущал присутствие и впитывал настойчивый голос. Ты понимаешь, о чем я? Понкайо говорил со мной. В подземельях, подобно крови по венам, течет история его жизни. Он хранит ее неусыпно и свято оберегает. Никому не дозволено заглядывать в тайники его души. Он остается благожелателен лишь до тех пор, пока соблюдаются правила. Тогда я еще не знал всего этого, но к тому моменту прошло уже достаточно времени, чтобы я мог узнать его шепот в своей голове и понять, чего он хочет. Понкайо яростно сопротивлялся моей идее перебраться в погреб. Я ощутил это всем своим естеством и был только рад сделать так, как он просит, доказать свою верность, свою готовность укрепить наше единение.

Я переселился в развалины и соорудил новое убежище из веток и пальмовых листьев. Стены защищали меня от ветра, неподалеку из-под земли бил ключ. Я сплел еще корзин и делал запасы сладких дубовых желудей. Теперь не нужно было бегать туда-сюда за финиками. О лучшем убежище и мечтать нельзя. В погреба я больше не совался. Понкайо не возражал, что я живу в развалинах, но мне совсем не нравилось быть так далеко от океана. Горизонт просматривался отлично и притом почти со всех сторон. На берегу, если ты помнишь, видимость ограничена манграми и скалами. С вершины Катафигио любое судно я заметил бы еще издалека, но прибрежная зона оставалась слепой, это меня и тревожило.

Каждый день я приходил на пляж и разжигал дымный костер, перед уходом оставлял гореть несколько бревен. Возвращался к себе, разводил огонь на краю обрыва и полночи сидел, всматриваясь в черноту. По ночам холодало, звезды и луна прятались за тучами, и даже днем солнце уже почти не показывалось. Иногда мне казалось, что я вижу навигационные огни судна и подвижный свет маяка. Несколько раз слышал гудок парохода. Я поднимался на ноги и бродил взад-вперед, подбрасывая ветки в костер. Огни вспыхивали, потом исчезали, появлялись снова, дрожали и растворялись в темноте, словно задутое пламя свечей. И так всю ночь, каждую ночь. Потом я привык и уже перестал вскакивать.

Тебе известно, что на Понкайо есть вулкан? Поселяне дали ему имя Хемиджиди. Отец-основатель. Утро, когда я впервые увидел его заснеженную вершину, до сих пор вызывает в моей душе смешанные чувства любви и щемящей боли. Мне бы очень хотелось запечатлеть этот момент, прикрепить снимок на стену и в минуты меланхолии обращаться к нему и вспоминать тот день. Казалось, привязать меня крепче уже нельзя, но Понкайо удалось.

Я вижу в твоих глазах недоумение?.. Ты не спросишь, но я отвечу: нет, снег выпал только на Хемиджиди. Зима на Понкайо дождливая и хмурая и похожа на капризную весну. Календарная весна теплая и короткая, лето начинается в середине марта и длится до ноября. Дальше немного погодной весны и вот уже зима с ее дождями и сумерками. Листья опадают, холмы выцветают, зелеными остаются мангры, лавровый лес и склоны Катафигио. На южной половине круглый год лето. Но зимой мы тоже страдаем от дождей. Ты можешь спрашивать меня о Понкайо, я многое могу рассказать, я знаю о нем все. Зимой Понкайо выглядит беззащитным, но только с одной стороны, и эту сторону, заметь, он показывает в первую очередь. Ему нечего стыдиться.

У меня было вдосталь фиников и желудей для благополучной зимовки. Я ловил рыбу, ходил по грибы, но чем чаще мне на глаза попадались порои, тем сильнее крепчало мое желание добыть мяса. Я не голодал, финики давали моему организму все, что требовалось. Финики и вода – и вот я сыт на весь день. Но мне хотелось большего. Тем более я ведь не знал, сколько придется ждать, а запас фиников не вечен. Навык охоты мне пригодится в любом случае.

Первым делом я выточил клинок из камня и древко. Веревка у меня всегда была под рукой. В часы наблюдения за горизонтом я плел бечевки и канаты из корней и побегов деревьев, чтобы всегда иметь при себе веревку нужной толщины. Я привязал клинок к древку и получил копье. Но это было только полдела. Долгое время с охотой у меня не ладилось. Кабаны, как назло, ходили стадами. Я боялся к ним приближаться, меня охватывала странная уверенность, что мои недобрые помыслы они сразу же учуют и переломают мне все кости. Раз или два я натыкался на отдельно гуляющих самцов, старых и бородатых, с проседью в щетине. Но одного взгляда на массивную тушу хватало, чтобы заставить меня усомниться, пробьет ли копье такую броню. Они замечали меня, оглядывали бегло из-под косматых бровей, разворачивались и неторопливо уходили, потрясывая сочными жирными телесами. Я застывал в нелепой позе с копьем в руках и чувствовал себя идиотом. В их глазах я видел снисходительность взрослых к уморительно серьезному ребенку. Он достоин улыбки, понимания и терпения, но принимать его на равных не будут, пока он не подрастет. Я возвращался в развалины и потом долго вспоминал этот спокойный заинтересованный взгляд, когда угроза присутствует лишь на словах и можно не опасаться за свою жизнь, поглазеть еще немного. Сдрейфит или нет?.. Сдрейфил. Ну и шут с ним.

Понимаешь, до чего я докатился? Представлял себя глазами добычи, пытался угадать, что она думает, глядя на меня. Теперь я чувствовал себя не просто идиотом, а жалким идиотом. Это пробуждало во мне гнев. Я возненавидел жалких мясистых тварей, возненавидел так сильно, что был готов схватить копье и броситься на охоту прямо среди ночи. К утру я успокаивался, ко мне возвращалось благоразумие. Я с наслаждением потягивался, и на каждое мое движение мышцы отвечали боевой готовностью. Мне было жарко, кровь закипала, но уже не от гнева – меня охватывала жажда охоты. Пустые дни не сбивали с меня спесь, но мне пришлось запастись целым вагоном терпения, потому что мой первый раз случился не скоро. Однако я получил возможность показать себя, доказать, чего стою.

Это был молодой самец, еще не такой крупный, как его сородичи, уже не боязливый, но по-прежнему игривый, как поросенок. Я гонялся за ним целый день. Первым ударом в грудь я только ранил. Его глаза налились кровью, он заревел свирепо и чуть испуганно, как бы удивляясь тому, что родной любимый лес, где он провел свое беззаботное детство, оказался не таким уж безопасным. Родители не предупреждали его об этом. Я увидел его смятение, услышал эту боль, и это придало мне сил. Страх оставил меня, внутри все забурлило, я чувствовал себя медведем, запертым в человеческом теле. Я представлял себе тот снисходительный взгляд вепря и наполнялся еще большей силой и яростью. Мой противник не желал сдаваться, наскакивал на меня, злобно фыркал и хрипел. Я танцевал вокруг него с копьем в руках, пока не проткнул ему бок. Затем второй. Когда он повалился наземь, я вонзил копье ему в спину и с изумлением воззрился на поверженное тело, на эту сочную мясистую тушу, мой обед и ужин на несколько дней. Я победил.

В ту минуту боязливый мальчишка, застывающий в нелепой позе с копьем в руках, умер во мне. Я перевоплотился обратно в пещерного человека – и лучше, свободнее и сильнее я никогда себя не чувствовал. Отныне права на эти земли разделены между мною и остальной живностью. И если у кого-то хватит сил сокрушить меня, пусть рискнет, мне будет не стыдно умереть под пятой достойного противника. Но эта схватка должна быть честной. Вот за что я презираю человечество. Большинство стремится уподобиться пронырливым и хитрым тварям, которые или слишком слабы, или слишком малы, или по природе своей изворотливы, поэтому живут и действуют скрытно. Подкладывают яйца в чужие гнезда, приманивают обманчивым светом, плетут паутину. Много ли ты знаешь людей, которые похожи на сильнейших представителей животного царства? Медведи, акулы, волки, хищные кошки… Они всегда открыто заявляют о своих правах на твою жизнь. Ты часть их пищевой цепи, они бросают тебе вызов, предоставляя равные возможности жизни и смерти. Твои шансы равны твоей силе, смекалке и ловкости. Если кто-то хочет убить меня, пусть выступит открыто, я приму вызов. Но нет, никто не выступит и ничего не скажет. Он будет плести свою паутину в темноте, пока никто не видит, надеясь поймать меня и обездвижить.

Цивилизованный мир ограничивает человеческую сущность рамками приличий и моральными принципами. Он не приемлет жестокость, осуждает ее. Но разве можно назвать жестоким хищника, который раздирает свою добычу, если этот инстинкт – инстинкт охотника – заложен матерью-природой? Нашей с тобой матерью, матерью всего человечества. Кто мы, если не охотники и добытчики? Разумные существа? Но что это значит? Что мы выше так называемых низменных инстинктов? Разве это не лицемерие? Разве это не значит, что мы стыдимся того, кто мы есть, от кого произошли, какой путь прошли и кем стали? Скажи мне, что я не прав. Почему тогда люди высокого происхождения, аристократы и дворяне, так любят охоту, почему стремятся вернуться к истокам, ощутить в себе эту силу? Почему не стыдятся этой страсти, порожденной низменными инстинктами? Когда я вернулся к истокам, все встало на свои места. Я понял, что никакая другая жизнь не подарит мне тех ощущений, которые подарил Понкайо. Я обязан ему всем.

Зима была полна для меня новых впечатлений. Я закреплял навыки охотника, мастерил разные ловушки, ловил зайцев и грызунов и не мог дождаться, когда вернусь в южную часть острова и попробую себя в поединке с крокодилом. Я пока не был готов, но дал себе зарок однажды сделать это. Тут уже без вариантов: либо ты его, либо он тебя. Видел подвеску с зубом на шее Оскара? Это мой трофей. Я носил его долгие годы и потом отдал родному человеку.

Но вот наступил мой последний день на острове в роли выжившего после кораблекрушения. Сезон дождей отошел, на деревьях распустились листья, стало тепло, как летом. К берегу подошла яхта. Поначалу я не поверил глазам. К тому моменту я уже давно перебрался на пляж, соорудил над убежищем односкатный навес и уже не боялся дующих с океана ветров. Я сделал топор и несколько ножей, но на охоту продолжал ходить с верным копьем. Оно постоянно было со мной, и навстречу гостям я вышел с ним, но не нарочно, просто уже не представлял себя без него. За столько месяцев оно стало частью меня.

Яхта была парусная, небольшая, но стильная. Чуть приплюснутый дек-салон с плавными линиями и панорамными окнами напомнил мне гоночную машину. Эта красотка стоила бешеных денег. Я так отвык видеть что-то настолько потрясающее, что замер на месте. Она как будто спустилась с небес, я не мог на нее наглядеться. Хозяевами яхты оказались двое парней не старше двадцати пяти лет. Они были одеты как туристы из модного журнала, носили брендовые часы и дорогущую обувь, которая никогда не ступала по серьезным препятствиям.

Моими просьбами о помощи они не прониклись. Даже не спросили, каким ветром меня сюда занесло. С ходу начали потешаться над моим внешним видом, кривлялись и орали благим матом: где спрятаны камеры и как называется телешоу, в котором я участвую? Или я проиграл, поэтому меня здесь бросили, бедняжку? А может, я писатель, забрался в жопу мира и теперь не знаю, как из нее выбраться? Они зажимали нос, театрально разгоняя ладонью идущую от меня вонь, и просили показать грибы на теле. Они хохотали, как умственно отсталые, над моим убежищем, над моими заплатками из кабаньей шкуры и дырявыми ботинками, которые я перевязал веревками. Они показывали пальцем на мое копье и «мохнатые» ножны, как они их назвали, брызгали слюной от восторга и спрашивали, как на моем языке будет «привет для умпы-люмпы» и как давно я съел свою семью.

Я смотрел на них и ждал, когда у них выйдет весь запал и можно будет нормально поговорить. Но с каждой минутой они распалялись все сильнее и вот уже почти визжали от смеха. Мне уже не хотелось ехать на материк в их компании, но выбора не было. Не повышая голоса, я напомнил, что потерпел кораблекрушение, и повторил свою просьбу отвезти меня на материк. Они загоготали еще громче. «Куда-куда ты собрался, ну-ка повтори? На материк? Чтобы съесть всех остальных или притащить с собой какую-нибудь заразу? Вот уж забудь».

Смех оборвался. Они обозлились. Я напрягся, но пока ничего не предпринимал. Их реакция и поведение казались мне странными, словно не я, а они провели на острове бог знает сколько и успели сойти с ума. Но я не сошел с ума. Или все-таки сошел? Или забыл, как ведут себя люди? Если честно, я не совсем понимал, какие слова могли бы их успокоить, но после того как они начали проявлять агрессию, я понял, что говорить что-то нет смысла. Дело во мне самом. Я похож на дикаря, говорили они. Что ж, вполне возможно. Им виднее. Я не смотрелся в зеркало уже несколько месяцев, не ухаживал за собой, не принимал горячую ванну, не брился и теперь своими криво обрезанными волосами и патлатой бородой раздражал цивилизованное око.

Когда один из них толкнул меня в плечо, я все еще был спокоен и держал себя в руках. Я не просил его отойти, не просил не трогать меня. Но когда второй попытался отнять копье, я вскинул оружие и отступил назад. Это послужило для них сигналом к нападению. «Ах ты, выблядок, мразь, вша собачья!» – заорали они и бросились на меня с разных сторон. Я был готов. Все произошло так быстро, что я не сразу пришел в себя и еще несколько секунд стоял в боевой стойке. Я и забыл, какие люди слабые и нерасторопные.

Я обыскал тела и оттащил к воде на корм океану и его обитателям. Был разгар дня, погода стояла чудесная. Я опорожнил свое убежище, разобрал его и задумался, как быть с пожитками. Взять на яхту ножи, топор и свое верное копье я не мог, но просто так бросить на берегу, оставить непогоде и чужим рукам? Я бы никогда себе этого не простил, поэтому обернул инструменты и верное копье пальмовыми листьями, перевязал веревкой, у границы лаврового леса вырыл ямку и схоронил до возвращения. Вы нашли мою коллекцию, когда обыскивали бунгало? Уверен, что нет. Я спрятал ее в надежном месте, подальше от пыли, солнечных лучей и посторонних глаз. Если бы я этого не сделал, ее давно бы истерли в порошок в порыве пьяной одури. После ужина я принесу свои сокровища. Уверен, ты оценишь. Я не стал брать сразу, не хотел перебивать впечатления от истории. Это же все равно что показать стоп-кадр концовки фильма. Это непростительно.

О чем я говорил?.. Да, я схоронил свою коллекцию в песке и на динги отправился на яхту. Я ожидал наткнуться в каютах на спящих людей и уже заготовил объяснения, но на борту никого не оказалось. Яхта была с пятью каютами, снаружи очень стильная и дорогая, но ужасно замусоренная внутри. На камбузе грязная посуда и остатки еды, повсюду бутылки, даже на полу… Таких людей нельзя выпускать в океан, и я порадовался, что сделал его чище, избавил от такой мерзкой ноши, от необходимости целыми днями слушать визгливый смех и бестолковые разговоры двух недоструганных поленьев.

Я заглянул в календарь. Апрель был в самом разгаре. Понкайо приютил меня на шесть с половиной месяцев. Но я больше не чувствовал себя, как потерпевший кораблекрушение. Я не был потерпевшим. Я переродился.

Яхту я осматривал со смесью отвращения и возбуждения. Мне был противен этот свинарник, но внутри меня все подпрыгивало от мысли, что я могу наконец-то двигаться дальше, осуществить свои планы и воплотить в реальность заветную мечту. Я набил брюхо изысканными деликатесами, которые нашел в холодильнике, потом отыскал документы на яхту и сверил выданную лицензию с одним из паспортов. Имя, дата рождения, подпись – все одно. Владелец был с Мельтахо и зарегистрировал судно только в прошлом году. Я не собирался на угнанной яхте переться в его родную обитель, это было бы глупо, согласись. Нет, я выбрал город к югу от Понкайо. До него было около месяца пути, но это меня не пугало. С парусами я управлялся не впервые, поэтому не беспокоился из-за возможной нехватки топлива. Прежде чем отправиться в путь, я пополнил на острове запасы пресной воды. Я не прощался: знал, что вернусь.

Весь оставшийся вечер я приводил себя в порядок. Отмылся, побрился, состриг спутанные космы и придал волосам сходство с прической капитана. У моих новых знакомых оказался довольно богатый гардероб. Я долго перебирал рубашки, футболки и брюки, щупал мягкую ткань и удивлялся ее насыщенному цвету. Но особенно меня поразила холеная чистота одежды и та скрупулезность, с которой были разложены по сумочкам всякие мужские безделушки. Это совсем не вязалось с тем свинарником, который я увидел на камбузе и в гальюне. Кстати говоря, свинарник я разгреб первым делом, еще до того, как вымыться. Мне хотелось выйти из душа в чисто прибранную кают-компанию, а не в хлев на воде. И мои усилия стоили того блаженства, которое я ощутил, когда, посвежевший, ступил на чистый пайол и прошел на камбуз, чтобы сделать себе кофе. И не пришлось копаться в мусоре и переставлять бутылки на столе, пытаясь отыскать чистую ложку, которой не было. Старую одежду с заплатами из кабаньей шкуры я связал в куль и бросил за борт. В успехе своего плана я не сомневался. Внешность у нас обоих европейская, форма черепа одинаковая, глаза светлые, а за стильной бородой, которую я собирался отрастить, никто не станет высматривать идеальное сходство. Проверяющим же что главное? Чтобы документы на судно были в порядке.

Так и получилось. Просмотрели документы на яхту, сверили паспорт с лицензией, сравнили мою физиономию с фотографией в паспорте и пропустили. Никто ничего не заподозрил. Интересно, люди всегда были такими простодушными или это я отсутствовал слишком долго?

Рев города едва не оглушил меня. Повсюду блеск стекла и холодного металла, над головой вместо лесного полога нависают бетонные стены. Деревья только в строго определенных местах, из птиц одни безликие прожорливые голуби. Мне сразу стало скучно и неуютно. Я возненавидел это место, хотя прежде ни разу здесь не бывал. Понкайо со своим простором и умиротворенностью звучал в моем сердце подобно музыке, которую слышал только я. Город был отвратителен: вонючий, пыльный, тесный. Я чувствовал себя зажатым со всех сторон, как шпрота в банке. Мне катастрофически не хватало воздуха. Обоняние терзали запахи парфюма и чужих немытых тел. Очищенные лесным воздухом легкие забились выхлопными газами, я начал кашлять. Вокруг орали пешеходы и водители, гудели клаксоны, звенели трамваи, а на углу наяривал саксофонист. Люди проходили мимо и гаркали мне прямо в уши, я вздрагивал от визгливого лая шавок и сверлящего детского нытья. Голова раскалывалась. И все это мне придется терпеть еще невесть сколько, пока я не подготовлю все к возвращению на остров. Я чуть не взвыл. Понкайо звал меня из-за океана, я устремлял взгляд на горизонт и видел заснеженную вершину Хемиджиди и острый хребет Дракона. Внезапно я почувствовал такое сильное желание вернуться, что едва не сбежал обратно в гавань. Но потом вспомнил, зачем рвался на материк, и малость успокоился.

Передо мной вставала довольно непростая задача. Мне надо было как-то добраться до своего гнездышка – помнишь, я говорил? – где ждал своего часа мой капитальчик. Понятное дело, я не мог провернуть в аэропорту свой трюк с документами, а по воде пилил бы целую вечность. Но как еще убраться отсюда? На яхте нашлось немного денег… Я продал в ломбарде часы, пару цепочек и перстней, сбыл у ветошника остальные безделушки. Запасся топливом и пресной водой, дешевыми макаронами и консервами, приобрел рыболовные снасти. К сожалению, у меня не было опреснителя, как у вас, мне повезло не так сильно. По пути нигде не останавливался: вдруг хозяев яхты уже ищут? Закупаться провизией и топливом не мог, приходилось выкручиваться. При попутном ветре выключал двигатель и экономил топливо. Еды было не ахти сколько, так что распределял пайку: завтрак, обед и ужин строго в определенное время и строго в отвешенных порциях. Удил с утра до вечера… Растянул на верхней палубе тент, собирал дождевую воду и заново наполнял пустеющие канистры. Последние деньги я благоразумно приберег на стоянку в марине по месту прибытия.

Путь занял три месяца. Запасной ключ от квартиры, который я спрятал чуть больше года назад, дожидался меня в наличнике двери. Перед отъездом я всегда законопачиваю окна, поэтому внутри было нечем дышать. Я оглядел пустое жилище, книги на полке и скромную мебель, распахнул оба окна, и пока гнездовье мое впервые за долгие месяцы вдыхало свежий воздух, привел себя в порядок. Вымылся как следует, побрился, надел чистую одежду, чтобы не пугать людей и не привлекать внимания стражей порядка. Потом взял немного денег, накупил в ближайшем магазине продуктов и устроил себе пир горой. Пожарил мяса, наделал салатов и бутербродов, слопал в один присест и запил пивом. После сочной кабанины магазинное мясо казалось мне слишком жестким и сухим, пресным, но что ж поделать… Я был голоден, как стадо буйволов. Рыба настолько мне опротивела, что один запах вызывал отвращение. Долгие годы я не мог даже смотреть на нее. Но когда снова взялся за удочку, выяснилось, что мои рыболовные навыки никуда не делись. Это был повод для гордости. Как считаешь?

Для тех, кто никак не мог быть мне полезен в реализации моих планов, я навсегда остался мертв. Я покинул отчий дом в девять лет и, прежде чем попал на свое первое судно, успел побывать во многих местах, много кем поработать и завести нужные знакомства. Некоторые из этих людей выживали на улице и зарабатывали вместе со мной. К сожалению, многих я растерял за бегом времени, но с теми, с кем удалось сохранить связь, я не переставал переписываться во время рейсов. Мы дорожили нашими воспоминаниями так же сильно, как дорожили именами друг друга. Я знал, что могу им довериться. То было совсем иное время. Да, совсем иное…

Я нашел старых друзей. Меня с трудом узнали, но обрадовались искренне. Долго рассматривали, чуть ли не вертели со всех сторон. Сказали, что загар, обветренная кожа и выгоревшие волосы делают меня брутальным и надбавляют годков. Я всегда выглядел старше своих лет. Тогда мне уже исполнилось двадцать три, но меньше тридцати мне никто не давал. Можно клеить зрелых красоток, шутили друзья, и я смеялся вместе с ними, смеялся от души, наслаждаясь их смехом и близостью. Да, они не лицемерили, никогда не лицемерили, поэтому я чувствовал себя уютно в их шумной компании. Этот шум не давил мне на перепонки.

Они помогли мне избавиться от яхты, заказали новый паспорт. Не разгуливать же мне с документами пропавшего человека, согласись? Для исполнения мечты мне требовалось много денег, поэтому квартирку я тоже продал и, надо сказать, выручил за нее неплохие деньги. По цене раза в четыре ниже стоимости фешенебельной яхты, на которой мне выпал случай покататься, прикупил себе резвую парусную лодочку, бывшую в ходу, но еще крепкую и надежную. На ней я собирался перевозить на Понкайо все необходимое. Но не один, я заручился помощью. Ребята, с которыми я поделился своими планами, пришли в восторг. Они пылали таким вдохновением, что я не мог сдержать улыбку. Каким удовольствием было слушать, как они обсуждают детали!

Роберт и Марко подбрасывали мне на остров материалы. В дальнейшем они перебрались ко мне, и мы стали жить вместе. Роберт и Марко – мои самые близкие друзья, с ними я свел знакомство, когда сам еще был соплей и работал пляжным спасателем. «Соплей» не в том смысле, что хиляк – уже в двенадцать я перестал быть и казаться ребенком, – но мне тогда сколько было?.. Тринадцать, кажется… Они помогли мне воплотить мечту в реальность. Конечно, мы не сразу построили такой большой лагерь. Поначалу обходились малым, ведь нас было только трое. Мебель и посуду мастерили своими руками, и спустя годы я не отказался от этой привычки и развил ее в остальных. Все, что ты видел в лагере, когда обыскивал его со своим другом, мы с ребятами сделали сами. Впечатляет? Когда я жил здесь с Робертом и Марко, мы и помыслить не могли о солнечной энергии. Это было для нас невиданной роскошью. Жили на генераторах, но включали их только в крайнем случае, по необходимости. На ночь, разумеется, свет не оставляли, сидели при свечах. Сидели, играли в карты, вспоминали былое… Как же было хорошо… Как бы я хотел вернуться в то время и остаться там навсегда. Я не знал никого надежнее Роберта и Марко. С ними было спокойно, как наедине с собой.

Потом нам посчастливилось захватить яхту с солнечными батареями и лагерь вышел на новый уровень. Правда, оказались они недолговечными, но это дело второе. Главное, что мы поняли, куда двигаться и как развиваться, и стали потихоньку совершенствовать наш славный уголок.

Знаешь, так странно… Сейчас вот вспоминаю весь путь, что прошел, вижу, как изменился, чувствую это в себе, но все равно кажется, что тот парнишка вовсе не я, а кто-то другой… Но потом оглядываюсь вокруг и понимаю: да, это был я, именно я создал это место… Я и мои верные товарищи, Роберт и Марко. К несчастью, их давно нет в живых. Пропали без вести десять лет назад, земля им пухом… Вы бы поладили, в Марко горел такой же огонь, что и в тебе.

Сейчас ты сидишь, Руслан, в той самой хижине, которую я построил сам, без чьей-либо помощи, в те первые полтора года на острове, когда еще жил один. С нее началось это место. Я сдержал свое обещание, я вернулся на Понкайо. Мы оба нуждались друг в друге, наша связь неразрывна. Понкайо нашел во мне того единственного, кто по достоинству оценил его силу. Того, кто способен услышать в себе его тихий голос и отнестись к его пожеланиям с той же ревностью, с какой относится к своим. Понять его историю и ощутить его боль. Здесь я пережил больше счастливых мгновений, чем за все свои молодые годы. Благодаря Понкайо я обрел настоящую свободу, я обрел себя и понял, чем хочу заниматься и как жить. Я уже не изгнанник и не скиталец. Мне бы хотелось отблагодарить Понкайо за все, что он дал… Но мой наставник молчит. Он волен взять что угодно, это столь же мое, сколь и его. Всем, что у меня есть, всем, что есть во мне, я обязан ему. У нас одна душа на двоих.

Вот так он вернул меня к жизни.

Глава 8

Захар ушел от Руслана около полуночи и сразу направил свои стопы к трапезной. На подходе к жилым берлогам, заслышав невнятное бормотание музыки, он остановился и поглядел во двор. В бунгало Хомского и Слесаря окна подрагивают холодным светом телевизора, из бунгало напротив, где живут Гарик и Кочегар, доносятся оживленные мужские голоса и смех. Решетчатые створки на окнах распахнуты настежь, теплый свет растекся по веранде подобно сливочному маслу, но щемящее чувство одиночества при виде этой уютной картины улетучилось с первым же ударившим по вискам хохотом, возбужденным и раскатистым, как гром иерихонских труб. За карты засели, с раздражением подумал Захар и тут с мстительным удовольствием вспомнил, как из раза в раз обыгрывал Феликса и забирал у него почти все ночи.

А может, вовсе не за карты, вдруг промелькнуло у Захара в голове. Мало ли о чем они сейчас разговаривают, какие замыслы обсуждают, к чему готовятся. Его отказ от обеда и ужина не останется незамеченным, питомцы вовсе не глупы, он сам развивал в них аналитическое мышление, учил рассуждать, а не бросаться грудью на амбразуру, заставлял подходить к задаче с разных сторон, учитывать все варианты. «Каких успехов я добился? Они безошибочно определили мои слабые места и точно нанесли первые удары. Им удалось подкосить меня, но теперь они не знают, как меня сокрушить, как повалить на землю, чтобы вонзить свои клыки и разодрать меня на части. Если бы мои учения пошли впрок, они бы выступили открыто, а не плели свои заговоры по углам».

На кухне от умопомрачительного запаха жареного перца рот наполнился слюной, в желудке засосало, но соблазну приоткрыть крышку оставленной на плите сковороды Захар не поддался. Да он лучше съест свою ногу, чем попробует заботливо оставленную порцию! Нет, больше они не накачают его, пусть даже не надеются.

Захар поставил воду для макарон, плеснул на чистую сковороду немного масла, принес копченую рыбу и стал нарезать на кусочки. Лезвие соскользнуло с жирной кожицы и полоснуло по большому пальцу. Нож выпал из рук и с грохотом упал к ногам. Рана быланеглубокая, но кровь шла без остановки. Захар в сердцах толкнул дверь плечом, вышел на улицу и подставил палец под кран. Он смывал кровь холодной водой и проклинал воспитанников за то, что они сглазили его, отняли удачу, поставили в такое унизительное положение, что теперь ему приходится бродить по лагерю и втихаря шебаршиться на кухне и в кладовках в поисках еды, словно какой-то крысе.

С жилого двора прилетел басовитый смех. Захар вспыхнул ненавистью. Он увидел себя со стороны: вышедший в тираж командир, спихнутый с лавров победитель. Он отслужил свое и теперь может проваливать ко всем чертям, чтобы его место занял молодой и сильный преемник. Хомский, например. Вот только никаких преемников Захар не назначал и назначать не собирается. Хозяин здесь всегда был и будет один, и власть его полноправна и неразделима.

Теперь Захар понял, что был с питомцами слишком нежен и дружелюбен. Слишком часто закрывал глаза на их ошибки, терпел своеволие и фамильярность, а нужно было муштровать, муштровать и муштровать. Они прибежали на все готовенькое, сразу улеглись в теплую постельку, сразу вонзили зубы в сочное мясо, а затем вкусили сладость женского тела и после уже не знали голода. «Все правильно, я был недостаточно строг», – размышлял сейчас Захар. Нет, в какой-то мере он, конечно же, не давал им спуску и старался не баловать. Но та жизнь, какой они жили все эти годы, и есть баловство: необитаемый остров и бесконечное лето, неутомимое обожание и опьяняющая власть. И кто же откажется от такого? После отбытия Феликса они вспомнили, что сюда их всего лишь пригласили, что это место было создано с нуля, еще до их появления, и выхаживалось долгие годы человеком, который на правах единовластного хозяина волен распустить свою свиту и набрать новую. Изгнанием Феликса он открыл им глаза: положение ваше зыбко, а возможности ограничены. Ничего бы этого не случилось, если бы не Инга. Да, она во всем виновата, она оказалась такой же ненадежной, как любая другая женщина. «Зачем я оставил ее? Вшивая девка!»

Когда он избавится от предателей и лицемеров, то первым делом хорошенько встряхнет Руслана и Оскара. Никаких больше выговоров и поблажек, за ослушание неминуемо последует наказание. Они станут у него как шелковые.

«Я никогда не пытался ограничивать чье-то свободомыслие. Но удаленность от цивилизации еще не значит полное отсутствие законов и возможность творить все, что вздумается. Каждый сам составляет для себя внутренний кодекс, но работать он не будет, пока я не подберу верное окружение. Или пока не перестрою ход мышления у тех, кто уже рядом со мной. Я был убежден, что здесь живут по моему уставу и перевоспитывать никого не требуется. Но теперь я понял, что ошибался. Да, я прозрел. Они придерживаются собственных принципов и стремятся только к личной выгоде. Что мне остается, если ничего исправить уже нельзя? Только впредь не допускать того же. Это наше с тобой место, значит и жить здесь должны по нашим правилам».

На кухне творилась настоящая вакханалия. Через закрытую крышку кастрюли пузырилась и плевалась закипевшая вода для макарон, попадала на раскаленную сковороду и с громкими хлопками брызгала во все стороны. Масло дымилось и наполняло кухню горелой вонью. Захар в спешке принялся наводить порядок. Выключил одну конфорку, ослабил огонь под кастрюлей, убрал жареный перец на стол и сдвинул горячую сковородку в угол плиты. Рана вновь засочилась кровью. Захар чувствовал себя недотепой-подростком, который остался дома один и впервые в жизни сам решил приготовить себе ужин. Захар отвык стряпать, но был уверен, что этот навык бессрочен. «Я все умею. Умел раньше, умею и сейчас. Просто у меня отняли удачу. Я обязан вернуть ее!» – пылал он гневом, обрабатывая порез антисептиком и заматывая палец пластырем из аптечки, припасенной в столе аккурат для маленьких курьезов с ножами и горячей плитой.

– Надо заказать кулинарных книг, да побольше… – бормотал Захар. – Интересно, а Руслан умеет готовить?..

Он провозился на кухне целый век. Было чрезвычайно трудно сосредоточиться, мысли возвращались к питомцам, к их предательству, их попыткам оставить его за бортом – даже не оставить, а нагло сбросить, пихнуть в спину, пока он не видит. Все валилось из рук, посуда увертывалась и выскальзывала, кухонная утварь жила своей жизнью и все стремилась отпрыгнуть на стол или упасть под ноги. Рыба подгорела до черной корочки, макароны слиплись в несъедобное месиво. Вдобавок он забыл их посолить, но это было уже не так важно. Захар тяжело дышал и с отвращением утирал просаленный лоб. Футболку, лицо и руки забрызгало маслом; на стол и плиту было страшно взглянуть. Захара тошнило, мысль о еде стала противна.

Достигнув крайней точки раздражения, он швырнул грязную лопатку, рывком убрал посуду на холодные конфорки и выключил плиту. Хватит с него. Начинать нужно с чего-то малого, добавил он про себя и с треском захлопнул дверь.

Захар вспомнил, что обещал покормить Руслана, и тут же обозлился из-за этого.

– Обойдется кашей, нечего баловать! – процедил он с руганью и скорым шагом пересек двор трапезной. И даже полутени мысли в голове не промелькнуло, что он собирался показать приемышу свои сокровища: самодельные ножи, топор и верное копье.

К берлогам Захар подошел открыто, не скрываясь. Но питомцы были так увлечены карточным состязанием, что не смотрели во двор и не заметили шастающего в ночи командира. Покачиваясь на стульях, они глядели друг на друга с хитрым оскалом, пожевывали сигарету и хлестали самогон. Кутили вдвоем, за всех разом. Шутливые подколки следовали за беззлобными матюгами; сородичи потирали щиплющие от дыма глаза и при каждом удачном выпаде самодовольно хлопали по столу: вот как я тебя! Захар отметил отсутствие Оскара, и это немного успокоило его. Наверно, братец у девушек.

Музыка пришепетывала себе под нос, бесцветно и скоро, будто кто-то сидел в углу за спинами игроков и бубнил заклинание. Азартные выкрики бесовской парочки били в голову, как удары мухобойки. Захар сидел на задворках рядом с бойлером и с каменным лицом слушал гулкое бормотание питомцев, подбрасывая в топку водонагревателя мусор из пакета и мелкие щепки. Полчаса, которые обычно требовались для нагрева воды, растянулись до греческих календ. Захару хотелось пойти к выпивохам, перевернуть стол вверх тормашками и разбить бутылки о пьяные головы, чтобы смолкли наконец галдеж и смех.

Но вот, слава богу, вода нагрелась. Захар пристроился на скамеечку под деревянным навесом в торце душевой кабины и принялся расшнуровывать ботинки. Отставил их в сторонку, закинул на плечо полотенце и с прихваченной из берлоги лампой вошел в предбанник – закуток с полками и крючками для одежды, – где в нетерпении сбросил замызганные маслом портки на пол.

Через опоясывающий зазор под крышей, украшенный мелким ромбовидным плетением, проникало сигаретное зловоние и надоедливый треп. В млечном свете лампы выкрашенные лаком золотисто-желтые стены без следов грибка и плесени казались белыми. Помывочную зону от предбанника отделяла непроницаемая шторка в бело-зеленый квадрат. На угловой полке с бортиками стояла мыльница с истертым куском лаврового мыла, и здесь же на крючках висели разноцветные мохнатые мочалки.

Захар встал на пупырчатый коврик, брошенный на деревянный поддон, задернул шторку и повернул вентиль. Он ожесточенно терся мочалкой, смывая жирные капли масла, намыливался и смывал, намыливался и смывал, и так до тех пор, пока не израсходовал всю воду, чего никогда прежде не делал. Одежда осталась валяться в предбаннике на полу. Было очень приятно возвращаться в берлогу в одном полотенце, шлепать голыми пятками в сланцах и чувствовать ласкающий ветерок. И стало бы еще приятнее, не будь ночная сладость отравлена сигаретным зловонием и самогонными парами. Когда они уже угомонятся?

Захар переоделся в чистые брюки и футболку, повесил влажное полотенце на стенной крючок и включил чайник. Невыносимо першило горло, опять встала пробкой вязкая мокрота. Язык лежал измученным пластом. Никогда еще Захар не выкладывал свою историю вот так слету, одним порывом. Его словно понесло, никак не мог остановиться. Чтобы подлечить истерзанное горло, Захар сделал себе кружку кэроба. Он хотел отправиться в теплицу, чтобы хорошенько все обдумать, поискать улики, но истома после душа была такая приятная и сладкая, что Захар не удержался и присел на кровать.

От горячего ароматного кэроба он разомлел. Стало жарко, его повело в сон. Глаза слипались, сопротивляться не было ни сил, ни желания. Захар в полудреме выкурил сигарету, допил кэроб и уснул, привалившись спиной к стене и уронив голову на плечо. Пустая кружка выпала из рук, плюхнулась на бедро и сползла на одеяло. Захар даже не дернулся.

Среди ночи он проснулся, лежа на кровати. Приподнял голову, спросонья оглядел пустую берлогу, залитую желтоватым светом уличного фонаря, перевернулся на другой бок, зарылся лицом в подушку и смачно захрапел. Кружка стояла на столе, но Захар напрочь забыл о ней и наутро даже не вспомнил, что заснул с ней в руках.

Глава 9

12 сентября, 2008 год


И все же кто возложил на него обязанности хронофора? Почему именно Хомский вот уже второй день подряд является к нему и разыгрывает из себя примерного и заботливого воспитанника? Захар предпочел бы видеть на его месте Оскара. Он единственный из всей братии, чье присутствие не раздражало, чей голос не вызывал желания свернуть обладателю шею. Оскар хотя бы не притворяется, не прячет свое озлобление под маской лживого смирения. Лицемеры, кругом одни лицемеры. Надо с этим кончать.

Часы показывали половину двенадцатого. Захар пока не мог сказать, выспался или нет.

– Как самочувствие? – тоном медбрата спросил Хомский.

– Голова болит, – буркнул Захар, потирая лоб. На питомца он не смотрел. Не хотелось видеть эти лживые голубые глаза, двоедушную улыбку и омерзительные косички на бороде, подпрыгивающие в такт словам.

– Давай я скажу Слесарю?

– Оклемался, значит?

– Да, вечером сам из лазарета домой притопал.

«А ведь это Патрик, смеситель треклятый, помог усыпить меня в ту ночь».

– Так я позову Слесаря? Или давай сам за таблеткой сбегаю?

Захар усмехнулся. Почему бы сразу не за коктейлем для вечного сна?

– Обойдусь.

Питомец не торопился вываливаться наружу, топтался перед ним в непонятном смятении, как рабочий, который послушно кивает в ответ на замечания руководителя, а только перешагнет порог кабинета, как сразу летит к своим в курилку и разделывает верховенство под орех, выплескивая негодование и ненависть.

Захар поднял голову и уставился на питомца в суровом и пытливом ожидании. Ему порядком уже надоела эта игра в подчинение.

– Извини, что спрашиваю, но это не ты на кухне… стряпал? Девушки чуть в обморок не упали, когда утром вошли и увидели, во что…

– Да, это был я, – оборвал Захар, не сводя с Хомского прямого взгляда. Сделай выпад или убирайся, жалкий прикормыш, я разочарован в тебе. Ты не смог сохранить к себе даже элементарного уважения, опустился до крысятничества, уподобился остальным.

– Ты не притронулся к ужину, который мы тебе оставили, – пробормотал Хомский таким голосом, словно перечислял накопленные обиды. – И вчера отказался от обеда. Зачем тебе понадобилось готовить себе отдельно?.. Захар, может, скажешь, что происходит?

– Денис, ты жалеешь, что попал сюда?

– Что? – в недоумении переспросил Хомский, огорошенный внезапным вопросом и непонятной нежностью в голосе командира.

– Ты жалеешь, что попал сюда?

– Спустя столько лет ты снова спрашиваешь?

– Разве мы говорили об этом?

– Конечно, и не раз. Давненько, правда, но говорили.

– В самом деле? – Захар вскинул брови с нарочито спокойным видом, отчаянно борясь с желанием кинуться на питомца и выбить ему все зубы. – Должно быть, за торопливым бегом времени я позабыл об этом. Но за все эти годы не посещала ли тебя мысль, что ты сделал неправильный выбор?

– Нет, – твердо ответил Хомский. – Я никогда не сомневался в своем выборе. Захар, к чему эти вопросы? Я дал повод усомниться в своей преданности?

– Бог с тобой, мой друг, откуда такие мысли?

– Просто ты так спрашиваешь… – Хомский озадаченно потер бритую голову. – Захар, мне очень жаль, что все так закончилось с Ингой, – вдруг выпалил он с каким-то странным жаром. – Мы готовы дать тебе сколько угодно времени. За лагерь не волнуйся, свои обязанности мы выполняем. Я не позволяю Оскару филонить и болтаться без дела. Он психует, конечно… Ты же знаешь, каким он становится, когда его заставляют делать что-то, что ему не по нраву. Но я не уступаю. Он все грозится пожаловаться тебе. – Хомский рассмеялся. – И я каждый раз отвечаю: вольному воля. Не обращай внимания, если он придет и будет давить тебе на мозги. Отдыхай, сколько потребуется. Мы работаем и делаем то же, что и всегда. Я не стал надоедать тебе такой мелочевкой, как распределение по местам – что ж мы, сами не справимся? – но есть парочка вопросов, которые неплохо бы решить… Что делать с пострелом? Вернуть в лазарет или пусть курит бамбук в клетке? Захар?.. Твое слово решающее, мы поступим, как ты скажешь. Шкипер? …Знаешь, я тут подумал… Тебе… может быть, тебе развеяться?.. Не хочешь сходить за бобами? У тебя же заканчивается кэроб…

Захар сидел на кровати, опершись ладонью о колено и немного подавшись назад, с прищуром взирал на питомца и ждал окончания проникновенной тирады. Хомский осекся и прикусил язык, словно бы сообразил, что хватил в своей наглости через край.

– Ты не представляешь, с каким трудом я сейчас сдерживаюсь, чтобы не свернуть тебя в бараний рог.

– Захар, я… Ты что, думаешь, я смеюсь над тобой?.. Ты же всегда любил ходить за рожковыми бобами, вот почему я…

– За энтузиазм ставлю пятерку. Но содержание от начала и до конца неверное. Возвращайся, когда наскребешь в себе мужества толкнуть правильную речь.

– Я не понимаю.

– Тогда пришли кого-нибудь другого. У кого там язык хорошо подвешен? Кто у нас хороший оратор? Тима?

– Мы в чем-то провинились?

– Уйди с глаз моих ради своего же блага.

Хомский пялился на него с растерянным и каким-то даже глупым видом, недоуменно хмурясь и хлопая голубыми глазами с длинными русыми ресницами. Косички на бороде жалобно повисли, обритая маковка заблестела от натуги.

– Пошел вон, я сказал! – рявкнул Захар вне себя от бешенства.

Питомец вздохнул не то с облегчением, не то с обидой – быть может, с чувством выполненного долга, – но счел за лучшее не испытывать судьбу и откатился прочь. Захара всего трясло. Проклятая шушера! Лицемеры, изменщики! Наглые морды!

Глава 10

Теплица напоминала покинутый гостевой домик. На полу ни осколка, ни окурка, только скрипит нанесенный с улицы песок. Книги ровным солдатским строем расставлены по своим местам, постельное белье забрали, матрасы за ненадобностью свернули, комнату вычистили сверху донизу и подготовили к приезду следующих постояльцев. Исчезли женские безделушки из прикроватной тумбочки, исчезла деревянная кружка, в которой Захар приносил Инге горячие напитки к домашнему угощению. Одежда, обувь, полотенца, средства личной гигиены – не осталось ничего. Соседки изрядно потрудились, чтобы избавиться от следов преступления и вернуть каморке первозданный вид, пока Захар не оклемался и не пошел искать улики.

Все продумали, кипятился Захар, громыхая тяжелыми ящиками комода. Верхние пусты, в нижних подушки. Захар стремительно прошел к стеллажу и начал бегло просматривать одну книгу за другой, надеясь обнаружить записку от Инги. Вдруг она успела черкнуть пару строк на форзаце или титульном листе?.. У нее же была ручка? Или, на худой конец, карандаш?.. Захар не помнил, выдавал ей письменные принадлежности или нет. Кажется, она и не просила…

Захар в сердцах втиснул очередную книгу на полку и взял следующую. И ведь ничего сейчас не предъявишь, теплицу вычистили с его дозволения! В изворотливости Хомскому отказать нельзя. Знал, поганец, когда нужно обращаться за разрешением, видел, в каком Захар состоянии.

«Захар, какие будут приказания? Можно привести комнату в порядок, снять постельное белье?»

Он ответил машинально и тогда еще даже не думал, что позднее вернется сюда на поиски улик. Он плохо соображал, был огорошен и сбит с толку, он думал только о том, как это случилось, мог ли он убить ее. Хомский все рассчитал. Уроки по развитию аналитического мышления пошли ему на пользу. Вот же паскуда…

Захар с остервенением размотал матрасы, вытащил из комода подушки, бросил в изголовье и присел на кровать. Он долго разглядывал комнатку, чувствуя, как тяжелеет на сердце. Впервые за долгие годы он вновь ощутил в себе ту самую оторванность от остального мира, из-за которой на протяжении многих лет, пока его не приютил Понкайо, нигде не мог найти свое место. Захар вдруг страшно испугался, но сразу вспыхнул бешеной злобой. «Они завладели моим домом, они отняли у меня почти все и теперь наводят здесь свои порядки. Я теряю связь с Понкайо. Этого не должно случиться!»

Солнце еще не пересекло границу горного хребта, и огромные перья бамбуковой пальмы за окном тонули в прохладной голубой тени. Спутанный плющ горестно вздыхал, тоскуя по прекрасной нереиде, за которой наблюдал все эти месяцы. Он протягивал через решетку свои невзрачные бело-желтые цветки, выражая соболезнования и скорбя вместе с Захаром. Печальный ветерок уносил с собой аромат ее волос, шелест сарафана и тихий голос. Но Захар все еще чувствовал ее присутствие. Он мог закрыть глаза и представить ее рядом на кровати, представить легкие, скользящие движения прелестных рук, поправляющих одеяло, представить, как она смотрит в окно и о чем-то думает, ждет его в свои объятья.

Захар улыбнулся, вспомнив, как она швырнула в него лампу, как отчаянно тянулась к его лицу своими обломанными ногтями. Тогда она впервые вышла из себя. Он знал, что Инга не лишена страсти: в глубине карих глаз трепетал огонь. Захар хотел, чтобы она опалила его своей ненавистью, показала, на что способна в гневе. Воспаленные яростью глаза смотрели ему прямо в лицо с безысходностью затравленной лисицы, которой некуда было бежать от нагнавшего ее волкодава. Упрямая дерзость, с которой она бросала вызов, даже не трепеща под взглядом несокрушимого противника, вызывала безотчетное уважение. Такой крепости духа он еще не встречал. Ненависть ли скрадывала ее страх, одухотворялась ли она воспитанным в себе мужеством или находила освобождение в осознании того, что ей больше нечего терять, – какой бы ни была причина, упрямая твердость ее взгляда не казалась напускной. Он редко ошибается в людях, первое мнение почти всегда оказывается верным. В отважных тщаниях показать себя сильнее она обретала искомую силу и в итоге превосходила сама себя. Она такая же, как он. Ее место рядом с ним.

– Фурия, моя фурия… – шептал он под нос, прикладываясь к сигарете, затягиваясь крепко, обжигая губы и язык, намеренно делая себе еще хуже. Сердце гулко отстукивало где-то на поверхности – казалось, под самой футболкой, – руки сковало мелкой дрожью. Захар вспоминал, как они с Ингой устраивали в бухте пикники, лежали на пледе и разговаривали, угощались консервированными фруктами, пили холодный ежевичный чай и ели домашнее печенье, а потом бродили по пляжу. Инга была довольно высокой девушкой, но Захару едва доставала до плеча. Ее руки, крепкие и горячие, с затвердевшей от ветра кожей, пробуждали в нем желание. Узкие запястья казались совсем беззащитными, Захар одной рукой мог обхватить оба. Хотелось держать эти руки бесконечно долго, наслаждаться этим ощущением, перебирать тонкие пальцы, снова и снова чувствовать необыкновенное созвучие хрупкой нежности и напористой силы. С какой яростью она вырывалась из его хватки в тот день, когда впервые вышла из себя, с какой одержимостью нападала! Одна мысль об этом разжигала кровь и укрепляла желание обладать ею.

Когда она произносила его имя, Захара обдавало жаром. Когда она с поджатыми губами и упрямым взглядом смотрела в сторону, напряженная и прямая, как скульптура, сердце срывалось в лихорадочном волнении. Все, что он любил в женщинах, было выражено в ней одной. Она под стать ему. Какие могут быть сомнения?

– Радость моя…

Горло сжалось приступом удушья. Захар вымученно откашлялся, вскочил и принялся ходить из угла в угол. Как теперь забыть эти руки, это тело, эти несмелые опьяняющие ласки? Он никогда не мог устоять перед нею. Каждый раз он прощал ей все промахи, каждый раз она одерживала верх. Он не мог долго сердиться на нее, но было так тяжело оправдывать ее снова и снова… Зачем она так поступала, зачем доводила его до бешенства, вынуждала поднимать руку? Измени она свое поведение, выбери другую тактику, и он не срывался бы так часто… Ему самому это не доставляло никакого удовольствия, он же сам страдал.

Иногда в минуты единения и блаженства Захар почти верил, что Инга действует не по его наставлению, а по собственной воле. Бывали дни, когда она будто не поддавалась, а на самом деле хотела его. Разумом он понимал, что этого быть не может, но обо всем забывал, едва улавливал отклик в ответ на поцелуй. Захар был так близок к исполнению мечты! Еще совсем немного усилий – и выдавленное послушание Инги обратится в настоящее чувство! И она будет встречать его обворожительной улыбкой и нежными поцелуями, будет смотреть на него влюбленными глазами, упиваться каждой минутой близости, жаждать его руки и губы, ежеминутно касаться, трепетать в его объятьях. И больше не будет никаких недомолвок и ссор, никогда впредь он не повысит голоса. Она будет его, только его!

По телу прокатилась сладостная дрожь. Захар воспламенялся уже от одних мечтаний об Инге, и так было всегда. Сколько бы он ни вливал в себя на междусобойчиках успокаивающего зелья, принятые порции не заглушали томления по девушке, плененной им и вместе с тем недоступной. И даже прекрасные умелые сирены уже не могли утолить бушующее в крови пламя, вспыхивающее при мыслях о его нереиде, о ее шелковистой коже и ясных глазах, преисполненных силой и дерзостью непокорной морской нимфы.

Захар беспрестанно кашлял, приканчивал сигарету и через минуту поджигал новую, ломал спички, обжигал пальцы и бормотал под нос проклятия. Он бродил по крошечной комнате, задыхаясь то ли от жгучего дыма в переполненных легких, то ли от бушующей в крови любовной лихорадки. За окном стемнело, но Захар этого не заметил. Никто не беспокоил его, никто не искал, не звал на обед, на ужин, не предлагал принести таблетку от мигрени или коктейль для вечного сна.

Захар нуждался в Инге. Как бы ни мучила его эта тиранка, он хотел вернуть ее. Огненный вихрь чувств, мучительные страдания из-за ее равнодушия были многим желаннее, чем пустое существование без нее. Он мог хотя бы дотронуться до нее, навязать себя. Но теперь ее нет. И у него не осталось ничего, что напоминало бы о ней и тех важных мелочах, которые он пока еще помнит, но забудет потом: глубокий низковатый голос, возбуждающий запах, открытый взгляд… Она никогда не боялась смотреть в глаза. Это было так странно, глупышка чуть ли не до истерической одури чуралась близости с ним, но никогда не боялась смотреть в глаза. Ну не забавно ли? Захар улыбнулся, но тут же насупился, вскочил и в исступлении заметался, рассекая клубы расцвеченного гирляндой сигаретного дыма. У окна остановился и невидящим взглядом посмотрел на улицу. На спутанных косах плюща играли радужные блики. Захар едва сдержался, чтобы не вцепиться в решетку и не выдрать ее с корнем, не расколошматить всю комнату. Как же устранить этот хаос в мыслях, где взять силы, чтобы обуздать пылающий внутри огонь?

Перед глазами вспыхнула сцена. Инга, откликаясь на его зов, соскользнула с кровати и замерла напротив окна в сизо-розовом свете угасающего вечера. С обрезанными волосами она уже не так походила на нереиду, но никогда еще не была так прекрасна и желанна, как сейчас, в легких тканях короткого платья, которое он попросил надеть к его приходу, босая, с лихорадочным огнем в чистых глазах. Захар порывисто обернулся и посмотрел на нее с горьким обожанием, сраженный красотой пленницы, опутавшей его разум цепями многими крепче, чем он удерживал ее.

– Инга, я никогда не говорил тебе о своих чувствах, но ты ведь и так догадывалась, правда? Рядом со мной тебе нечего бояться. Ты не представляешь, что ты значишь для меня, родная… Разве я не сделал для тебя все, что было в моих силах? Скажи мне, ну?.. Я оставил тебя под своим крылом, я уберег тебя от участи во сто крат хуже смерти. Я говорил тебе об этом в первый день и потом… Ты помнишь? Мне казалось, за столько месяцев ты должна была понять, как сильно я нуждаюсь в тебе. Неужели ты этого не чувствуешь? Почему ты не можешь стать ласковее, неужели я не заслуживаю хотя бы капли благодарности за все, что сделал ради тебя и вопреки собственным правилам? Инга… кто я для тебя? Скажи, кто я для тебя…

Он моргнул и очутился в пустой теплице, разрисованной цветными кляксами уличной гирлянды. За решетчатым окном бродила ночь. Захаром вдруг овладела такая слабость, что он был вынужден прервать свои метания и опуститься на кровать. После продолжительной борьбы с мятой пачкой он сумел наконец добиться от нее повиновения и вытащил сигарету, но непослушные пальцы сдавили ее чересчур сильно. На штаны посыпался пахучий табак. Захар пробормотал что-то и смахнул невидимые крошки на пол. Пачка была пуста. Он в сердцах затолкал в нее обломки сигареты, смял и, ярый приверженец чистоты, со злостью запустил в другой конец комнаты. Опершись о колени, свесил руки между ног, сцепил пальцы и упер неподвижный взгляд в пол. Потребность увидеть ее, прикоснуться к ней отзывалась в нем физической болью. Грудь точно когтями рвало. Быть может, если не шевелиться, немного полегчает?

Однажды он едва не признался ей в своих чувствах. Это было спустя три месяца после изгнания Феликса. Тот день не задался с самого утра, все валилось из рук и действовало на нервы. Он уронил в раковину мензурку и порезался осколками, неправильно развел раствор и впустую потратил реагенты, на обеде пролил на себя горячий кэроб, а потом, едва переодевшись, прожег брючину сигаретой. Под конец дня так накричал на Оскара, что смертельно обиженный паренек пять суток не появлялся в лагере и потом еще дулся целый месяц.

К вечеру Захар совершенно выбился из сил. Еще и голова разболелась, хоть в петлю лезь. Он застал Ингу спящей, но, вопреки обыкновению, не рассердился и не стал ее будить. С тех пор как он запретил ей спать днем, она дремала урывками в его отсутствие. Когда он приходил, она каким-то странным образом чувствовала его и почти сразу просыпалась. Вот и сегодня, едва за ним тихо закрылась дверь, он знал, что в его распоряжении не больше минуты, прежде чем шелковое покрывало сна будет сорвано и девушка откроет глаза.

Захар осторожно опустился на краешек кровати и замер, изучая спящую девушку, как никогда прежде. Она сладко посапывала, засунув руку под подушку и чуть ли не полностью утонув лицом в мягком синтепоне. Вторая рука расслабленно покоилась на смятом одеяле рядом со свободно дышащей книгой. В теплицу проникал легкий ветерок, желтовато-серые страницы слабо шевелились, будто пытаясь заинтересовать гостя своей историей. Взгляд скользнул по длинным девичьим пальцам с обломанными ногтями, и Захар беззвучно усмехнулся при мысли о памятном дне, когда Инга пыталась расцарапать ему лицо. На руках паутинками блестели выгоревшие на солнце тонкие волоски. Сарафан задрался почти до колена, обнажив красивые пропорциональные ступни с длинными стройными пальцами.

Густые короткие волосы, рассыпавшись по шее, своеобразным капюшоном падали на лицо, оберегая его от глаз бодрствующего. Видимыми остались соблазнительно приоткрытые губы и нежный профиль тонкого носа с чуть вытянутой каплевидной перегородкой. Захар непроизвольно дернул рукой. Ему захотелось прикоснуться к девушке, открыть взору очаровательное личико, зачесать мягкие теплые пряди, позволить им скользнуть меж пальцев. Но это вмиг разбудит ее, поэтому он опустил сложенные руки, как бы запрещая себе пускать их в ход, и продолжил безмолвное созерцание.

Интересно, что ей снится… Спит вроде спокойно, не постанывает, как бывало прежде, не мечется. Значит, видит что-то хорошее? Захар вспомнил, как она звала мужа во сне, и сурово нахмурился. Что еще хорошего ей может сниться, как не свидание с этим плюгавцем? Захар обозлился и хотел уже растолкать Ингу, но острая вспышка гнева стала первым аккордом в беззвучно прозвучавшем будильнике, заведенном с его появлением. Тонкая оболочка сна расползлась, как прожженная ткань. Инга зашевелилась и с глубоким вдохом перевернулась на спину. Длинные черные ресницы беспокойно затрепетали, высвобождаясь из пленительных оков сна. Захар сидел, насупившись, и старательно боролся с собой.

Золотисто-карие глаза, ясные и лучистые, словно освещенные изнутри своим собственным маленьким солнцем, под пристальным взором пирата зажглись тревогой. Инга уже не так зажималась, когда он нарушал разделяющую их границу и ступал в ее личное пространство, но после пробуждения бывали у нее такие минуты, когда она словно забывала, кто он и как нужно вести себя в его присутствии.

Застигнутая врасплох, Инга оперлась на руки и отсела к изголовью кровати. Старательно борясь с клокочущей в груди яростью, Захар потянулся к девушке, сомкнул пальцы на ее локте и настойчиво, но без грубой силы заставил вернуться на место. Взгляд ее стал осмысленным, она узнала его и сразу покорилась.

Захар взял ее невесомое запястье и, нежно обвивая его и лаская, тихо произнес, превозмогая головную боль и всеми силами пытаясь удержать самообладание:

– Ты такая красивая, радость моя…

По лицу пробежала тень, но Инга не подняла взгляда. Захара кольнуло раздражением и обидой: могла бы и поблагодарить за комплимент, сказать что-нибудь. Но нет, она остается безучастной, каким бы учтивым и внимательным он ни был. И пока не ткнешь в это носом, не сделаешь замечание, так и будет молчать. Вот зачем она опять выводит его? Что за придурь? Когда он осыпал Ингу ласковыми признаниями и восторгался неземным совершенством ее тела – особенно хорошо и складно у него получалось после занятия жаркой любовью: в такие минуты он был готов сочинять серенады в ее честь, – она как будто пропускала все мимо ушей. Ни словечка в ответ, ни вздоха, ни движения, никакого отклика. Захар был недоволен. Ему не нравилось, что она принимает его комплименты как нечто само собой разумеющееся. Она должна уметь быть благодарной, иначе совсем отобьется от рук, возомнит о себе невесть что и перестанет слушаться.

Но сегодня он не будет ей ничего выговаривать, не то его снова понесет и все станет плохо… В этот вечер ему хотелось покоя.

Инга сидела с воткнутым в пол безжизненным взглядом и не шевелилась. Ни дать ни взять – кукла наготове. Лицо ничего не выражало, кроме бесстрастной покорности. Еще одна мелочь, которая выводила из себя. Он приходит к ней, ослабленный тяжелым днем, беззащитный и уязвимый, в надежде на утешение и ласку, но Инге все равно. И так постоянно. С этим тоже не мешало бы разобраться. Но только не сегодня, потом, все потом… Сегодня у него нет сил упрекать ее, читать нравоучения. Голова раскалывается, как орех в щипцах, для каждой мысли требуется усилие.

Захар поборол вспышку гнева и постарался вернуться к своему благорасположению. Он привлек Ингу, усадил к себе на колени, обнял и сразу позабыл о своей злости. Голые ступни девушки лежали на одеяле. Инга покоилась в его объятьях, трогательно хрупкая, бесконечно нежная, источая негу и тепло после сна. От запаха ее кожи у Захара все горело внутри, от аромата волос кружилась голова. Он прижимал девушку к груди с жаркой исступленностью человека, бесконтрольного в своей страсти, алчно жаждущего взаимной любви и ответного самоотречения. Когда Инги не было рядом, каждая мысль неизменно вела к ней. Ее молчаливый образ, прописанный до последней веснушки, образ красочный и живущий в нем своей жизнью, сопутствовал всюду, где бы Захар ни находился и что бы ни делал.

Он никогда никого не любил. И вот на пороге зрелости им завладела такая мучительная и беспощадная страсть, что он чувствовал себя мальчишкой. Иногда это вдохновляло, иногда смешило, но чаще всего вызывало раздражение и гнев. Он не хотел быть уязвимым, не хотел жить мыслями об этой женщине. Но над собою был не властен, и за это порой ненавидел Ингу, как своего личного врага, как угрозу его свободе и вольнодумию, мечтал убить ее, освободиться наконец от этой муки.

Будь у него возможность обратить время вспять, он бы не раздумывая продал ее. Так он думал в минуты своего беспамятства. Но потом приходил к этой чертовке, заглядывал в ее золотисто-карие глаза и понимал, что принадлежит ей не меньше, чем она принадлежит ему. Может, и больше. Это опаляло его разум, заставляло бесноваться и проклинать Ингу, но избавиться от нее?.. Никогда.

Захар очнулся от сладостно-терзающих грез, уперся локтем в колено и потер влажный лоб ослабевшей дрожащей рукой, пропахшей никотином до самых костей. Почему нельзя уничтожить воспоминания, вырвать себе сердце и спокойно жить дальше!..

«Она мертва, Захар». Три слова ударили в грудь, навеки оставив кровоточащую рану, навсегда что-то оборвав в душе. Инга мертва. Он больше не увидит ее. Захар представил усыпанное веснушками лицо с ясными, необыкновенно чистыми карими глазами, в которые солнце вплетало золотые нити, и его пронзило болью от мысли, что этот свет навсегда для него потерян. Инга мертва. Он так и не признался ей в своих чувствах. Они лишили его этой возможности. Им хорошо известно, что значила для него эта девушка. Они выбрали ее, чтобы ослабить Захара, нанесли удар в самое уязвимое место. Он отомстит за нее. Он всегда наказывает предателей.

Глава 11

В голове мутило; каждый вздох отдавался болью в прокуренные легкие. Захар добрел до тюремного загона, прошел мимо скулящего во сне Максима и скрылся в карцере. Мрак окутал его душной сыростью, в ноздри ударил кислый запах немытого тела. Захар вполголоса выругался: воняет хуже, чем в логове бездомных. Этого смрада он нанюхался на две жизни вперед, в лагере ему не место.

– Руслан, ты спишь? Не пугайся, это Захар.

У него появилась слабая надежда: вдруг Руслан что-то знает? Вдруг он слышал что-нибудь в ту ночь, когда убили Ингу? Он хотел задать ему несколько вопросов. Может быть, Руслан ненароком уловил чужой разговор? Это было бы слишком просто, да и со стороны питомцев неимоверно глупо, но Захар цеплялся за любой вариант.

Он похлопал по карманам. Проклятье, забыл вчера выложить фонарик из грязных штанов… Захар матюгнулся под нос, вслепую нашел лампу и повернул колесико. Молочный свет озарил пыльную конурку с пустой клеткой. Ключ на месте, висит на стене; решетка прикрыта. В углу клетки фляга с водой и вылизанная миска из-под мясной каши.

Захар очнулся от ступора и с рычанием вылетел на улицу, как спущенный с привязи сторожевой пес. Пусть только посмеют… Уже и без усыпления, в открытую, так нагло! Пусть только посмеют, он своими же руками раскрошит им черепа, выбьет кость за костью и… Захар остановился посреди двора, привлеченный неясным – или ему только показалось? – механическим визжанием динамо-машинки, оглянулся, но в пышных нарядах зелени не сумел разглядеть, горит ли выходящее в забор окно переговорной или нет.

Внутри было трое. Руслан с кляпом во рту сидел на стуле у стены, привязанный к подлокотникам обрывками черного кабеля. Большие пальцы закушены маленькими «крокодилами» с проводами. Руслан кряхтел и дергался от боли, пока Оскар с легко читаемым на лице удовлетворением наяривал ручку динамо-машинки электромонтерского мегаомметра, наслаждаясь каждой секундой мучений пленника.

У окна с довольной ухмылкой смолил Кочегар. Он стоял напротив двери, но был слишком захвачен представлением и не сразу повернул голову. Первые три секунды, заметив командира, Кочегар все еще улыбался, но потом взгляд его, затянутый поволокой удовольствия, прояснился, обжаренная физиономия вытянулась. В глазах промелькнуло удивление, за ним хорошо различимый испуг. Кочегар подавился дымом, закашлялся и сдавленным хрипом окликнул Оскара.

Заправила ночного развлечения даже не рассердился, что его отвлекают, расхохотался узнику в лицо и выпрямился.

– Чего? – спросил Оскар своего единоплеменника.

Кочегар молча указал ему за спину. Оскар обернулся, и настроение у него сразу испортилось. Он глянул на Захара с неприкрытым раздражением, в котором проскальзывало что-то еще, смутно похожее на ненависть, и насупился, как бы спрашивая, какого черта ему здесь понадобилось.

От пронзившей его догадки Захар едва устоял на ногах. Перед глазами поплыло, пальцы на руках свело судорогой. Его обуревало сразу столько чувств, что мыслей ни на что не хватало. В душе царила настоящая буря: все гудело и свистело, в потоках душного воздуха проносились обломки, кто-то кричал, выла сирена. Он не подал виду, как дурно ему внезапно стало, сумел, как всегда, обратиться к самообладанию и сохранить лицо, но наваждение от увиденной сцены было таким глубоким, что он молчал дольше положенного. Захар приложил все силы, коих почти не осталось, и терпение, что и так было на исходе, чтобы усмирить гнев. Желание броситься вперед и переломать ракалиям все кости он подавил, превозмогая себя с таким усердием, словно боролся с другим человеком, запертым с ним в одном теле.

Измученный пленник, тяжело дыша через кляп, поднял голову и через падающие на лицо вихры и капающий со лба пот пронзил Захара самой черной ненавистью, какую тому когда-либо доводилось видеть. Захара бросило в жар. Он глянул на Оскара – и с трудом удержал себя на месте, так сильно вдруг захотелось взять эту наглую физиономию и проехаться ею по столу, стереть это самомнение, эту гримасу недовольства. С последними крупицами мучительной надежды Захар выискивал в нем намеки на раскаяние, признаки внутренней борьбы и страданий. Если бы Оскар сейчас разрыдался и сказал, что не может остановиться, не знает, как обуздать своего беса, Захар сумел бы его понять и, наверно, даже оправдать. Но малец держался уверенно и нагло, не скрывая досады из-за неурочного появления наставника, и озирался с таким раздражением, словно спрашивал, ради чего обломали весь кайф и когда они уже наконец смогут продолжить. Оскар ни о чем не жалел. Он даже не пытался объясниться, стоял с кислой миной, обиженно дул губы и сердито зыркал на непрошеного визитера.

Захар всегда говорил питомцам, что Оскар не отвечает за свои действия, но так ли оно на самом деле? Оскар никогда не извинялся за свои провинности, но все они казались такими несерьезными, что Захар даже не раздумывал, прощать его или нет. Это же обычное мальчишеское баловство, кому от него вред? Буйство крови с годами пройдет, а пока пусть развлекается. И к чему это привело?.. Господи, к чему это привело…

Заглядывая сейчас в глаза приемышу, Захар не видел ничего, кроме гонора и ненависти. В эту минуту Оскар ненавидел Захара, ненавидел, несмотря на все, что для него сделали, несмотря на всю заботу, несмотря на опекунство и любовь. Ненавидел только за то, что Захар прервал удовольствие и собирался отнять игрушку. Оскар всегда получал то, что хотел. Отрезанный ломоть, он жил по своим правилам. Не по кодексу лагеря, не по кодексу наставника – он был ведом только своим внутренним бесом.

– На выход. – Захар указал на дверь. – Оба.

– Шкипер… – начал было Кочегар.

– Избавь меня от оправданий, – жестко оборвал Захар и шагнул к приемышу.

Оскар вздернул подбородок и сверкнул стальными глазами, под которыми все еще наливались синевой малиновые кровоподтеки. Захар посмотрел на него, такого самоуверенного и бесстыжего, но вместо родной души, которую тщился отыскать в глубине этих глаз, увидел отражение жестокого и непростительного преступления, за которым прятался довольный и сытый бес, живущий только ублажением своих желаний и потребностей, только ради себя, себя одного.

– Ступай в дом и жди меня там, – холодно велел Захар.

Оскар взъерепенился и уже завел свою едкую пластинку, но Захар вцепился ему в зашеек и дернул к себе. Приемыш оборвал себя на полуслове, вжал голову в плечи, вскинул испуганные глаза и в одну секунду из строптивого хулигана превратился в шелудивого щенка.

– Скажешь еще хоть слово поперек – и я усажу тебя на место Руслана и буду крутить ручку динамо-машинки до тех пор, пока от тебя дым не повалит. Делай, как велю. Иди в дом и жди меня там. Все понял?

Захар встряхнул его, желая получить подтверждение.

– Да, понял… – просипел Оскар, не отрывая от наставника взгляда, полного ужаса и неверия: ты никогда не поднимал на меня руку!

Захар выдернул нож из чехла у него на поясе и срезал шнурок с крокодильим зубом. Оскар при этом в ужасе вскрикнул, округлив глаза так, что они чуть не вылезли из орбит. Захар оттолкнул его, приемыш по инерции сделал несколько шагов назад и застыл на месте, бледный, подавленный, не решаясь встретиться с ним взглядом, чтобы не рассердить еще больше. Захар уставился на него в упор, ожидая, когда малец очухается и вспомнит, о чем его просили секунду назад.

Сникнув и как-то даже уменьшившись в размерах, Оскар периферическим зрением покосился на угрожающе подмигивающий нож в руке наставника, всхлипнул и шустро выскользнул за дверь, спасая задницу от Захара и дальнейших проявлений его дурного расположения духа. За ним, бросив на командира последний неуверенный взгляд, но благоразумно решив отложить устную объяснительную, нарочито медленно последовал Кочегар.

Захар снял «крокодилы» с пальцев Руслана, смотал провода вокруг мегаомметра и убрал на стол. Вытащил кляп, ножом разрезал обрывки кабельного шнура, которым узника привязали к подлокотникам, и придержал его, когда тот стал заваливаться вперед. Опустившись перед Русланом на корточки, он заглянул ему в лицо.

– Руслан, ты меня слышишь?

По блеснувшему из-за вихров исступленному, почти больному взгляду Захар понял, что Руслан все еще с ним. Узник тяжело дышал, из груди вырывались хрипы, свист и клокотание. Руслан будто старался втянуть воздух сразу и носом, и ртом, давился, но не мог проглотить или выкашлять закупоривший глотку вязкий комок. Он обливался потом, от него несло, как от бродяги. Кровоподтек расползся по белку и слился с карей радужкой. Руслан пытался пошевелитьруками, но пальцы не слушались, и со стороны казалось, будто их свело судорогой.

Захар поднял его и повел к двери, удерживая поперек туловища. Руслан весь горел. Даже через мокрую футболку Захар чувствовал раскаленный жар его тела. Он вяло отбивался, но хранил суровое молчание. Руки висели плетьми, безжизненные и тяжелые, как мертвые змеи, он не стоял на ногах, выскальзывал из объятий Захара и на каждом шагу оседал на пол.

До соседней постройки Захар тащил его на себе. Там осторожно уложил, запер клетку на два оборота и убрал ключ в карман: единственное на данный момент надежное место во всем лагере. Докатились…

– Теперь ты под моей защитой, Руслан. Больше к тебе никто не прикоснется. Как только я избавлюсь от гнили в своем лагере, сразу отведу тебя мыться. Как псина смердишь.

Глава 12

Оскар послушно ждал в бунгало. При виде Захара он вскочил с кровати, затараторил, оправдываясь, и с ходу принялся во всем обвинять Кочегара.

– Это была его маза, отвечаю! Он взял меня за жабры! Я втулял ему, что не хочу так подставляться! Меня напрягли! Захар, ты веришь мне? Ты должен мне верить, Захар! Ты всегда был на моей стороне! Он же нарочно все так раскидал, чтобы, если нас кучнут, я первым попал в баню!

Захар толкнул приемыша к стене и вцепился ему в локоть, острый и твердый, как у скелета.

– Не бей меня, не бей… – захныкал Оскар, слабо вырываясь.

– Тихо! – вполголоса отсек Захар. – Сейчас мы с тобой кое-куда прогуляемся. Будешь идти рядом и помалкивать, ясно? Если начнешь визжать на весь лагерь, я сверну тебе шею. Все понял?

– Мне больно, Захар… Не сдавливай руку!

Захар дернул его к себе. Оскар придушенно вскрикнул.

– Понял, спрашиваю, или нет? – Захар говорил на пониженных тонах, сохраняя внешнее хладнокровие, но голос его угрожающе вибрировал, а внутри продолжала свирепствовать буря.

Оскар глядел на него с изумлением и все тщился высвободиться, но чем яростнее он боролся, тем сильнее Захар сжимал его руку.

– Захар, пусти… мне больно!.. Ты никогда не бычил на меня…

Захар приложил его затылком об стену, заткнул рот ладонью, приглушая стенания, и надавил на грудь локтем, до упора зажимая тело в угол. Оскар ощутил на шее острый клинок, вытаращил глаза и в ужасе забился, вздрагивая и хныча, но теперь уже от настоящих слез.

– Я пока что прошу тебя лишь об одном: прогуляться со мной до цветника. Я хочу поговорить с тобой. Пойдешь сам – или я убью тебя. Не думай, что тебе удастся задобрить меня своими жалобными глазками. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не надавить сильнее и не полоснуть ножом по твоему горлу. Не вынуждай меня, Оскар. Мне бы не хотелось убивать тебя, но я это сделаю, если продолжишь вырываться и визжать.

Оскар жалобно заскулил, но сопротивляться перестал. Отблески уличного фонаря дрожали в широко раскрытых глазах, подернутых пленкой слез, но жалобный и несчастный вид приемыша не тронул сердца наставника.

Захар вытолкал Оскара за порог и повел к цветнику, крепко удерживая его за плечо и вдавливая нож в футболку в районе поясницы. Лагерь безмятежно спал, окутанный мерцающим светом звезд и сладкой дымкой нагретой за день зелени. Воздушная серенада цикад лилась в аккомпанементе громкого храпа, который несся из распахнутых створок соседних бунгало. Захар не думал о Кочегаре, но нисколько бы не удивился, узнав, что питомец спокойно завалился спать и теперь наяривает во всю глотку наравне с остальными.

– Захар, умоляю, не убивай меня!.. – запричитал Оскар, едва Захар втащил его в теплицу, швырнул на пол и плотно закрыл дверь, отрезав путь к побегу.

– Не ори.

– Не буду… – Оскар хлюпнул заложенным носом. – Не буду…

Захар приказал встать. Оскар, делая вид, что ему больно и трудно, с кряхтением поднялся, потоптался чуток и не без опаски замер, не решаясь полностью поднять голову, косясь умоляющим глазом.

– Ты жалкое ничтожество и лживая паскуда. Как я мог на протяжении стольких лет обманывать себя и позволять тебе обманывать меня?

– Захар, да я за тебя готов…

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– О чем? – взмолился Оскар, готовый поведать о чем угодно, только бы задали тему, о чем угодно, лишь бы не трогали.

– О чем? – глухо уронил Захар. – О том, что произошло у тебя с Ингой.

– Я не вкуриваю…

– В последнее время вы все не вкуриваете.

– Захар… Захар… – нюнил Оскар, протягивая к наставнику руки и обливаясь соплями.

– То есть тебе нечего мне сказать? – уточнил Захар.

– Я не втыкаю, что говорить, Захар, клянусь, я не втыкаю!.. Я никогда не подходил к твоей Инге, зуб даю!

– Зуб даешь, – мертвенным голосом повторил Захар.

– Да! Да! – с жаром закивал Оскар, утер нос, растянув соплю в нитку, обтер о штаны и громко шмыгнул. – Зую даю! Чтоб мне землю жрать, если я турусы на колесах подпускаю!

Захар помолчал немного, всматриваясь в блестящее от слез лицо приемыша, расцепил сложенные на груди руки и двинулся к нему. Оскар в тревоге попятился, перевалился через угол кровати, плюхнулся на задницу и беспокойно заелозил ногами, отползая назад.

– Не убивай меня, Захар, умоляю!.. Чего ты хочешь? Я влет сделаю! Думаешь, я один все время лажаю, остальные белые и пушистые? Я такого могу тебе цинкануть, что ты…

– Встань.

– Хорошо, Захар, как скажешь… – Оскар послушно вспрыгнул на ноги, оправил футболку и вытянулся чуть ли не по стойке «смирно», желая показать свою готовность исполнить любое приказание.

Наставник рывком притянул его к себе и принялся обшаривать карманы. Оскар мелко дрожал, но боялся пошевельнуться. Фонарик, доверху наполненная окурками картонная пепельница, начатая пачка сигарет, зажигалка, мобильник Руслана – все перекочевало к Захару.

– Захар… что… что ты со мной сделаешь? – пролопотал Оскар, когда Захар шагнул на выход.

– Что я с тобой сделаю, зависит от тебя одного, – не оборачиваясь, бросил наставник и толкнул дверь. – Даю тебе время до завтра. Хорошенько подумай над тем, что скажешь мне. Будешь орать – вернусь и сверну шею.

Щелкнул навесной замок на решетчатой двери веранды. Захар спустился по ступенькам и обвел цветник испытующим взором, словно бы проверяя, не маячат ли в соседних окнах любопытные лица. Домики стояли в безмолвии, как покинутые до нового сезона курортные скворечники. Нигде ни огонька, ни шепота, ни скрипа. Только ветерок что-то ищет в густых зарослях.

Захар чеканным шагом вернулся к себе в бунгало, прошел к стеллажу с книгами, постоял немного, вслушиваясь в храп воспитанников, затем выдвинул срединную полку и вытащил из потайного лотка шнурок с ключом. Тайник он сделал после того, как понял, что больше не может оставлять ценные вещи на обычных местах. Он не рискнул использовать хранилище с коллекцией оружия – самодельными ножами, топором и верным копьем, – так как не был уверен, что воспитанники о нем не знают, поэтому соорудил новое.

На заднем дворе Захар открыл дверь строеньица без окон и шагнул через порог, не забыв перед этим вынуть ключ из замка и убрать в карман. Он долго возился внутри, ходил туда-сюда, следуя за прыгающим светом фонарика, постукивал чем-то и щелкал, тихо ругался под нос. Потом все замерло, как отрезало, и наступила тишина, однако продлилась она недолго. Захар вышел на улицу, запер постройку, поправил ремень висящего на плече автомата и отправился к тюремному загону.

Руслан яростно сверкал разными глазами, страшно потел, сильно вонял и лежал как на смертном одре, задыхаясь и пуская слюни. Мышцы не слушались, он был слаб и не мог дать нормальный отпор, поэтому вяло противился и злобно мычал, что-то мямлил, как умственно отсталый, но Захар, не обращая внимания на протесты, утер ему слюни его же футболкой, приподнял голову и насильно влил в рот немного воды. Узник сдавленно глотнул и закашлялся. Захар перевернул его и легонько похлопал по спине.

– Скоро все закончится, – пообещал он, убрал ключ от клетки в карман и потушил свет. – Очень скоро.

Захар вынес на веранду стул, уселся, положил автомат на колени, достал сигарету и прикурил от зажигалки Оскара. Слава богу, не нужно больше возиться со спичками, надоело их ломать почем зря. До чего же неудобное изобретение. Полтора коробка за день исчиркал, все пальцы истер. Мусора много, толку мало, единственный плюс: не надо заправлять. А где он оставил свою зажигалку?.. Наверно, в кармане грязных брюк.

Из темноты прилетел тихий стон. У этого сученыша опять кошмары. Захар довольно откинулся на спинку стула. «Может, тогда ты и держался героем, который лучше язык себе откусит, чем соизволит пикнуть, извиваясь под моим ботинком, но во сне ты меня не проведешь». Захар закинул ноги на перила веранды и втянул в себя жгучий дым сигареты, смакуя крепость табака и страдания Максима. Пение цикад, к которому Захар до того привык, что чаще всего уже не замечал, в былые времена не приносило такого наслаждения, какое сейчас доставляли мучения наглого пленника.

Всю ночь Захар не смыкал глаз. Курил одну сигарету за другой, оглашая округу хриплым кашлем, бормотал что-то под нос, приглушенно звал Ингу и на кого-то вполголоса ругался. Он позволял мыслям все глубже затягивать его в пучину, не противился их засасывающей силе и без страха брел по чавкающей топи, не чувствуя ни темноты вокруг, ни пронизывающего холода. Когда надоедало торчать на веранде, вставал и начинал колобродить по лагерю, ежеминутно поправляя автомат на плече и вглядываясь в тени. Временами останавливался и что-то выспрашивал у них, но спустя мгновение понимал, какой он остолоп, сердито хмыкал и шел дальше.

И так всю ночь кружил: из туалета пойдет на кухню за очередной кружкой чая или кэроба, из кухни обратно на веранду. Посидит немного – и опять в туалет, а потом в лазарет за таблеткой от головной боли, сиропом от кашля или еще чем-нибудь. Руслана больше не беспокоил и в карцер не заглядывал, разговаривал с ним, сидя на веранде, твердо уверенный, что Руслан прекрасно его слышит, задавал вопросы, но ответов не ждал. Вертел в пальцах шнурок с крокодильим зубом, думал об Инге и о том, какая славная жизнь начнется без лгунов, предателей и лицемеров. С этой мыслью и встретил зарю.

Глава 13

13 сентября, 2008 год


Не сумев дозваться командира, Хомский дотронулся до его плеча и легонько потряс. Захар устало поднял голову и взглянул на питомца.

– Доброе утро, Денис.

Рассвело; по небу рассыпались коричневые перья неподвижных облачков. В прохладных тенистых кронах трещали птицы. Чистое, приятное утро, но почему-то дышится с трудом, грудь словно тисками сжимает. Командир зашелся тяжелым хриплым кашлем. Горло душили спазмы, от которых тело скручивало в жгут и складывало пополам, как от прикосновения раскаленных щипцов. Захар насилу одолел приступ, сплюнул через перила в траву и осушил холодные слезы на глазах.

– Захар… – Хомский говорил тихо и выглядел обескураженным. – Почему ты сидишь здесь?

– Я наслаждаюсь новым днем, – прохрипел Захар и с нежностью поблагодарил воспитанника, когда тот взял стоящую на перилах кружку и протянул ему. Чаю было на самом донышке, на один глоток, но пирату хватило смочить истерзанное горло. Напиток давно остыл и теперь горчил, и все же Захар выпил его с удовольствием.

– Зачем тебе автомат?..

– Это очень хороший вопрос, Денис. Возможно, он даже станет вопросом дня.

– Ты хочешь застрелить Руслана?

– Убить такого человека – значит, расписаться в собственной глупости.

– Захар, что с тобой?.. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Голова болит. Ты беспокоишься обо мне, это так приятно.

– Посмотри на меня.

Захар с готовностью вскинул дружелюбный взгляд, склонил голову набок и ласково улыбнулся воспитаннику.

– Ну как, еще гожусь в любовники?

– Ты что, совсем не спал?

– Как можно было спать в такую ночь?

– Какую?..

– Эпохальную.

Хомский озадаченно помолчал.

– Тима сказал, ты собираешься его выпороть…

– Тиме определенно стоит держать свои фантазии при себе и не выбалтывать их всем подряд.

– Он признался, что ты застукал его и Оскара вчера ночью, когда они… гм… проводили время с Русланом.

– Проводили время, надо же… – без всяких эмоций отозвался Захар, уперся локтями в колени и прикурил последнюю сигарету. – Неужели он так и сказал?

– Да, это его слова. Захар… где Оскар?

– В теплице.

– Почему ты запер его в теплице?

– Смена обстановки хорошо влияет на мозги. У нас намечается важный разговор, я хочу, чтобы он сделал домашнее задание.

– Какое задание?..

– Он знает, какое.

– А что насчет Кочегара? Почему Оскара ты запер, а его оставил на свободе?..

Захар усмехнулся и с любопытством уставился на Хомского.

– Ты заметил, что последнее время приходишь ко мне и задаешь чертовски занимательные вопросы? И, главное, все они правильные. Это даже больше, чем вопросы. Это целая философия. При углубленном анализе она поможет обрести просветление.

– О чем ты говоришь?..

– Поддерживаю беседу, родной.

– Ты ничего не принимал?

– Только свое собственное мудрое знание. Я пил его, как чай и кофе, я согревал им свой мозг и растапливал невежество души.

– Захар, что ты намешал?

– Истину и прозрение.

– Тебе нужно в лазарет… Пойдем, я отведу тебя и скажу Патрику, чтобы он…

– Не надо, Денис, не трогай меня. – Захар, не прекращая курить, высвободил локоть и уронил руку на лежащий на коленях автомат. – Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Подготовьте для меня прибор, сегодня я обедаю со своей дорогой семьей.

– Тебе бы поспать хоть немного… Давай я провожу тебя в берлогу и сделаю свежий кэроб? Выпьешь, потом ляжешь, отдохнешь… Скажи, во сколько тебя разбудить. А лучше давай так: спи, пока не выспишься, мы не будем тебя беспокоить.

Захар хмыкнул.

– Что? – удивился Хомский. – Я что-то не то сказал?

– Нет, – заверил командир, не удержался и отпустил короткий смешок. – Все то, – добавил он, не глядя на питомца, прочистил горло и затянулся.

– Ну так… пойдем?

– Я не хочу спать.

– Ты выглядишь совсем измученным. У тебя ничего не болит?

– Болит. Голова. Поэтому, если ты не против, родной, я бы хотел немного помолчать.

Хомский потоптался, не зная, что еще добавить, какими словами убедить его послушаться, последовать за ним и выпить коктейль для вечного сна, озадаченно протер бритую маковку и со вздохом удалился, оставив командира в одиночестве на веранде.

После его ухода Захар поставил на часах будильник и тотчас забыл о времени. Мысли разрозненными косяками шмыгали в разные стороны, тут же собирались вместе и неслись вперед, повинуясь течению. Захар смотрел перед собой и ничего не видел, крутил в пальцах крокодилий зуб и даже не замечал, как новый день наливается красками, как птичья трескотня становится все громче и бурливее, предчувствуя тепло солнца, которое спустя несколько часов перевалит через горный хребет и прольет свои дары на южную половину Понкайо.

В одиннадцать утра запиликал будильник. Захар очнулся от размышлений, выключил его, не спеша закинул автомат за спину и прогулочным шагом отправился к себе. Голоса питомцев с хозяйственных задворок отскакивали от него, словно он двигался под стеклянным куполом. Не встретив никого на жилом дворе, Захар беспрепятственно поднялся в родную обитель и взял из тайника в книжном стеллаже запасные ключи от медицинских шкафов. Заодно из комода прихватил новую пачку сигарет. Уселся на кровать в компании автомата, который вытянулся рядышком, точно черная кошка с коричневыми лапками и хвостом, и в ожидании свежего кипяточка неторопливо засмолил, взглядом высверливая под ногами маленькую черную дыру.

На обратном пути шумно прихлебывал горячий кэроб, с удовольствием причмокивал и выдыхал. В такие минуты не хватало крепкого морозца, чтобы изо рта вырывались уютные клубочки пара. Свободной рукой он сжимал жесткий ремень автомата, наслаждаясь тяжестью оружия и наполняясь исходящим от него покоем.

Лазарет пустовал. Захар прошел к шкафу с медикаментами, отыскал нужные пузырьки с порошком и растворитель и здесь же, на месте, ни от кого не прячась и не скрываясь, ни разу не оглянувшись на дверь, развел и смешал в одной склянке. Прибрался за собой, бросил отходы в мусорное ведро под столом, а лекарство убрал в карман. Автомат понимающе звякнул, Захар усмехнулся его догадливости и любовным жестом поправил ремень на плече. Руки действовали отдельно от мозга, мысли продолжали рассеянно кружить, переходя от одного к другому, нигде не задерживаясь, ничего не заключая. Захар то и дело заходился в мучительном кашле. Каждый приступ заканчивался давящей болью в груди. Горло точно выскоблили наждачной бумагой, шоколадный привкус кэроба уже не чувствовался, во рту скапливалась кислая слюна.

Из лазарета он вышел никем не замеченный и без промедления отправился на кухню. Там вынул из кармана пузырек с разведенным лекарством без запаха и вкуса, вылил содержимое в кастрюлю с рыбным супом, вдумчиво помешал длинной деревянной ложкой, которая лежала на блюдце рядом с плитой, по-хозяйски постучал о край кастрюли и вернул все на место. Пузырек, выполнив свою задачу, снова перекочевал в карман. Захар недоуменно огляделся в поисках своей кружки с кэробом, совершенно уверенный, что минуту назад она была у него в руке, но понял, что оставил ее в лазарете. Вот досада! Захар махнул рукой и покинул трапезную. Он сделал все, что собирался, а еще и двенадцати нет.

Прихватив из кладовой закрутку с грибами и луком, вернулся к себе, разогрел в алюминиевой миске две порции тушеной говядины, достал паштет и галеты и набросился на еду с такой жадностью, словно никогда не ел ничего вкуснее. Насытившись, вымыл миску и в ней же разогрел рисовую кашу с мясом, переложил в деревянную чашку, взял новую упаковку галет – в каждой было восемь штук – и отнес Руслану, своему новому другу и надежному сподвижнику. Мельком отметив, что узник лежит не в том положении, в каком он оставил его среди ночи, тихонько порадовался, что Руслану полегчало. Стажер дремал, отвернувшись лицом к стене. Захар не стал его беспокоить, приткнул чашку и галеты в угол клетки, подальше от тела – еще ненароком заденет во сне и перевернет, – и вышел.

Оставшееся до обеда время он провел наедине с собой и верным автоматом, сидя на веранде карцера. Захар вертел в пальцах крокодиловый трофей, между делом попивая кэроб, и вспоминал проведенные с Ингой мгновения, вполголоса разговаривал с нею, как если бы она сидела рядом, и улыбался ее ответам. Она любила его – по-своему, но любила, в этом нет сомнений.

Глава 14

– Шкипер? Эй, Шкипер!.. Захар!

Захар поднял глаза от стола и посмотрел на Гарика взглядом спокойным и мягким, сегодня даже ласковее обычного.

– О чем задумался?

Захар подарил ему дружескую улыбку.

– О делах, Герман, о делах и заботах, что нам предстоят.

– Я рад, что ты к нам вернулся, начальник, – сыто хмыкнул Гарик.

– Разве можно провести такой день вдали от друзей и преданных соратников? – Захар плавным движением руки рассек клубы напущенного им дыма и оглядел сидящих за столом. На притихшем Кочегаре взор его не задержался и не изменился, остался таким же доброжелательным и открытым. – Вы все в сборе, здоровы и довольны жизнью, о чем еще я могу мечтать?

– Мы безумно по тебе скучали, милый, – промурлыкала Иветта, откровенно им любуясь.

– Я тоже, дорогая. – Захар стряхнул пепел и откашлялся. – Я тоже.

– Тебя очень не хватало, – серьезно заметила Каролина.

– Я готов наверстать упущенное.

– Мы тебе в этом поможем, котенок, – состроила ему глазки Жанна.

– Захар, хочешь знать, как мы сегодня распределились? – спросил Хомский.

– С удовольствием узнаю.

– Тима в первой лаборатории, Слесарь во второй. Мы с Гариком дежурим по лагерю. Желаешь что-нибудь изменить?

– Нет, следуйте графику. Со следующей недели все пойдет по-другому.

– А что с пострелом делать? – напомнил Хомский. – Обратно в лазарет положить?

– Не много ли чести? – вяло поскреб заросшую щеку Кочегар.

– Ну уж нет! – вклинился раздраженный Слесарь. – Я не собираюсь…

– По мне так пусть мотает срок в клетке! – пробасил Гарик. – Под замком и на виду! Больно шустрый.

– Какая разница-то? – пожал плечами Хомский. – Что в клетке, что в лазарете – все равно будет мять харитона круглые сутки. Останется только в туалет водить да кормить по часам, как собаку.

– На кой его усыплять, не вдупляю… – Кочегар с флегматичным видом чиркнул зажигалкой, прикурил. – Поодиночке и без оружия к нему больше никто не сунется. Зачем впустую тратить сонник?

– На всякий случай! – шутливо погрозил пальцем Гарик. – Мы сможем спать спокойно, только если будем знать, что опасный хромоног обезврежен и не представляет угрозы.

Девушки засмеялись.

– Нет уж! – огрызнулся Слесарь. – Останется в клетке под снотворным – или я умываю руки! Сами с ним возитесь.

– Не хохрись, дружище, я-то с тобой согласен, – примирительно заметил Гарик. – Ты прав, лучше не возвращать бегуна в лазарет. Он же опять что-нибудь отчебучит.

– Раз такое дело, – неторопливо проговорил Хомский, подводя итог, – оставим в клетке. Но, Слесарь, присматривать за ним придется так или иначе. Нельзя позволить ему сыграть в ящик. Верно я говорю, Шкипер?

Захар, с любопытством прислушиваясь к питомцам и украдкой поглядывая на Хомского, благодушно кивнул и спрятал улыбку.

– Или ты желаешь привести его в чувство и допросить? – осведомился Хомский. – Мы так и не выяснили, как он сбежал… Неплохо бы на него нажать.

– Да что тут выяснять, господи! – вклинился Кочегар. – Свистнул у Слесаря ключи от наручников, а потом подсунул обратно. Или проволоку нашел где-нибудь на полу, когда его в сральник отпускали.

Кочегар поймал на себе немигающий взгляд командира и медленно опустил очи доле, затянулся.

– Не мог он у меня ключи свистнуть! – бросил Слесарь с надутым недовольством, однако не совсем уверенно.

– Откуда ты знаешь? – поддержал сородича Гарик. – Он мог подкинуть их, ты бы и не заметил. Ты видал, какой он шустрый?

– А шкаф? – повысил голос медик, обретая твердость по ходу размышлений и мысленных состыковок. – Как он открыл его? Тоже моими ключами? Он бы не сумел незаметно их вернуть. Я сначала готовил все к процедурам, а потом уже подходил к нему. Ключи все время были при мне.

– Тогда остается вариант с проволокой, – не растерялся Гарик. – Сначала наручники вскрыл, потом шкаф. Вот и весь, как говорится, сказ.

Слесарь с угрюмым видом уставился в тарелку.

– А вы его хорошо обыскали-то? – вдруг посерьезнел Гарик, переводя взгляд с Хомского на Кочегара. Ноздри раздулись от сигаретного дыма, угольные брови встопорщились и сошлись над переносицей. – Не припас он себе эту проволоку? Если да, навесной замок его надолго не удержит. Может, и впрямь лучше обратно в лазарет переселить?

– Он выбросил ее, – ровно выдал Кочегар. – При нем ничего не было, я сам одежду прощупал. Даже трусы заставил сменить.

Гарик хохотнул.

– Вот это правильно! Труханы нужно менять хотя бы раз в три дня.

– А обувь? – пасмурно уточнил Слесарь. – Ее тоже проверили?

– Тоже проверили, – равнодушно бросил Кочегар, запивая кофе очередную затяжку.

– Шкипер, а тебе он что сказал? – поинтересовался Хомский. – Ну, когда вы наедине в переговорной остались. Помнишь?

– То же, что и при всех, – невозмутимо отозвался Захар. – Ничего нового.

– Мозгов потому что не хватило для нового, – хмыкнул Гарик. – Выдумал тоже: «Меня отпустил кто-то из местных»! Вот шельмец. Интересно, кто он вообще по роду занятий? Может, и вправду лепило недоученный? Небось, турнули из меда за гульбу, теперь гондурасит где-нибудь за гроши да обдирает потихоньку любимое начальство. Мазурничает за спиной или таскает что-нибудь втихую, зуб даю.

– Лично мне все равно, кем он был и чем занимался, – заявил Хомский. – Я просто хочу избавиться от него. Таких пронырливых держать здесь очень опасно. Удрал один раз, удерет и второй, если будем сачковать.

– Так мы не будем, – невозмутимо ввернул Гарик.

– Милый, ты опять ничего не ешь, – заметила Жанна Захару. – Суп уже, наверное, остыл. Принести тебе второе?

– Не нужно. Я все еще неважно себя чувствую, дорогая.

– Эгей, Шкипер, да тебе выпить надо! – загудел Гарик. – Тогда все болячки как рукой снимет. Проверено!

– Я выпью вечером. Отмечу свое возвращение.

– Вот это, я понимаю, другой разговор! – одобрительно хохотнул Гарик.

Басовитый смех спугнул укрывшихся в кронах цветастых пичуг. Вспорхнув с насиженных мест, они с негодующей трескотней унеслись в другую часть лагеря, где никто не помешает цокотать в свое удовольствие.

– А что вы решили насчет Руслана? – поинтересовалась Алиса. – Он останется? Пожалуйста, скажите, что вы не передумали!

– Захар, все в силе? – спросил Хомский.

– Да.

– Шкипер, ты, похоже, брату решил подлянку кинуть? – подмигнул Гарик, состроив жуликоватую мину, немного похожую на обжаренную физиономию Кочегара, с которым после изгнания Феликса проводил почти все время. – Ты же лучше всех нас знаешь, что теперь у бедняги от Руслана изжога. Или хочешь подрессировать его немножко?

– Ничего вы не понимаете, – наигранно обиженным тоном протянул Кочегар. – У Оскара моральная травма. Дело-то серьезное: такого киселя поддали. Витрину испортили. Слесарь, а ты, случаем, на полставки не кровельщик? Гайки вкручивать умеешь? Оскару бы пригодилось.

– Не наезжайте на Оскара, – прожурчала Иветта. – У него просто кровь горячая. Он поначалу со всеми такой. Помнишь, Денис, как он смотрел на тебя, когда ты только появился?

– Прошу заметить, я с ним в драку при первом знакомстве не вступал.

– Ну еще бы! – расхохотался Гарик. – От тебя все шарахались, не только Оскар! Ты что, забыл, в каком виде на Понкайо высадился? Волосы до пояса, борода по колено, лицо облезло на солнце. Ты бы и снежного человека заставил пятками мохнатыми сверкать. – Он ощерился во весь рот и с довольным видом покосился на девушек, которые заливались веселым смехом.

– Ладно, хорош! – отмахнулся Хомский. – Второе сегодня будет али как? Мы и так засиделись. Время-то идет.

– Какой ты сегодня ворчун, Дениска, – улыбнулась Алиса, грациозно поднимаясь из-за стола. – Не бурчи, мой маленький оборотень, сейчас все будет.

Каролина, дежурная по кухне на пару с Алисой, только успокоившись, снова рассмеялась, звонко и задорно, как студентка, и так увлеклась, что едва не столкнула локтем кружку. Ей потребовалось не меньше минуты, чтобы одолеть попавшую в рот смешинку. Наконец она справилась с собой, с улыбкой бросила озорное «иду!» поджидавшей ее Алисе и перекинула ноги через скамейку.

Кочегар, с которым она сидела рядом, дотянулся и потрепал обтянутую шортами аппетитную попку, качнувшуюся в его сторону, когда Каролина поднялась со своего места. Искусительница с улыбкой обернулась и почесала пирата за ушком. Кочегар шутливо клацнул зубами, сделав вид, что собирается откусить ее вкусные пальчики, чем очень насмешил девушку.

Подруги шагнули в сторону кухни, но тут голова у них закружилась, они покачнулись и неосознанно схватились друг за друга.

– Мне что-то нехорошо, – слабым голосом пожаловалась Алиса.

– Да, мне тоже… – прошептала Каролина.

Алиса постучала ладонью по груди, стараясь избавиться от непонятного жара, который становился все нестерпимее, словно кто-то растопил в легких большую печь и теперь ежеминутно подбрасывал в нее угли. Каролина закашляла в кулак, Алиса присоединилась к ней, девушки согнулись в три погибели, тщетно пытаясь одолеть жгучее пламя, которое все росло и росло, теснило органы, разъедало нежную ткань легких, схлопывая кислород, точно мыльные пузыри. Беспокойные вопросы, приглушенные невесть откуда взявшейся в ушах ватой, доносились до них, как из другого мира. Сидящие за столом поначалу только сыпали банальными «да что с вами такое» и «выпейте воды», но когда девушки покраснели от кашля и стали задыхаться, Жанна, Слесарь и Хомский вскочили со своих мест и бросились на помощь.

Иветта, Гарик и Кочегар их примеру последовать не успели: троицу скрутило прямо за столом. Иветта хотела выскочить из-за стола, но запуталась длинными ногами в скамейке, рухнула на землю и через кашель сдавленно вскрикнула: кажется, она что-то вывихнула или сломала. Она не могла подняться, поэтому отползла от стола на локтях. Правую лодыжку вывернуло под углом, Иветта смотрела на нее с гримасой боли на лице, не переставая при этом кашлять, но когда приступ одолел ее со всей силой, девушка позабыла о вывихе. Вцепившись в траву, она загребала землю руками, кашляла кровью и содрогалась в конвульсиях, пыталась вдохнуть и давилась.

Гарик и Кочегар кашляли громче всех, сотрясаясь всем телом; плечи ходили ходуном, руки стучали по столу, судорожно искали кружку и запивали растущее в груди пламя, но затушить его не удавалось. Гарик выронил кружку и всего себя залил кофе. Он досадливо рыкнул, но тут же закашлялся со страшным гулом, в неодолимом приступе согнулся пополам, брызнул кровью на стоящую перед ним пустую тарелку с жирными разводами от рыбного супа и замертво повалился на стол. Кочегар опорожнил свою кружку, дотянулся до соседней, поднес к окровавленным губам, но скрюченные приступом пальцы выронили живительный нектар. Черный кофе разлился по деревянному столу, обогнул посуду и закапал на скамью, а оттуда на обнаженные ноги мертвой Жанны. Борясь за глоток воздуха, тщетно пытаясь одолеть агонию, пират механической куклой повернулся на скамье, высвободил ноги, но тут же упал на колени и затем ничком рухнул в траву.

Разрозненный и в то же время коллективный кашель бил по барабанным перепонкам. Питомцы отчаянно терзали горло, но ревущее в груди пламя делало свое дело методично и быстро, сжигая клетку за клеткой и поглощая кислород. Рты окрасились в красный цвет, ладони обагрились кровью; на лбу, шее и висках вздулись вены. Кровь вырывалась вместе с кашлем, они сплевывали ее, пытаясь очистить дыхательные пути, но не кровь была причиной удушья. Пунцовые лица побелели, затем сменили цвет на желтовато-зеленый и под конец стали синюшными.

Алиса и Каролина лежали на земле и уже не шевелились. Жанна умерла на руках у Слесаря. Он поймал ее, когда приступ завладел ею, и вместе с ней, задыхаясь, опустился на землю. Он держал ее, сколько мог, до последнего: кашлял, захлебывался кровью и продолжал держать, стараясь придать ее телу правильное положение, обеспечить доступ кислорода. Но все было тщетно и для него, и для нее, для всех.

Захар сбил пепел с сигареты, медленно поднес к губам и затянулся, глядя перед собой. Он сидел в торце стола, действо разворачивалось в сторонке от него, и за все время Захар ни разу не повернул головы.

– Что… ты… над…елал…

Командир выпустил дым и через едкую туманную завесу прищуренно глянул на питомца. Хомский полулежал, одной рукой упираясь в землю, а второй сжимая грудь, в которой тлели легкие и пузырьками хлопался кислород. Питомец хотел сказать что-то еще, но изо рта хлынула кровь. Он выкашливал ее в ладонь, но ей не было конца, она лилась из внутренних органов через горло, заливала руки, брызгала в траву и на бездыханное тело медика. Хомский в ужасе смотрел на мертвых сородичей, в глазах у него блестели слезы.

Он перевел взгляд на командира.

– За что?.. – спросил он на последнем издыхании, засипел и упал. Открытые глаза с угасшей внутри жизнью остались прикованы к наставнику, будто в ожидании ответа. Зрачки расширились, словно от удивления, с лица медленно сползала гримаса ужаса и боли.

Захар спокойно докурил, глотнул свой чай и аккуратно перекинул ноги через скамейку. Через мертвые тела он перешагивал с величайшей осторожностью, чтобы не наступить в кровь и не запачкать ботинки. Кто-то захрипел, застонал, но тут же смолк. Захар не оглянулся.

Глава 15

– Мне что, даже баланды не принесут?.. – жалобно захныкал Оскар. – Я так есть хочу… Матрас готов сожрать.

Захар не ответил, молча взял его под локоть и потащил к двери, как застуканного на поздней дискотеке непослушного подростка.

– Куда мы идем?.. Захар, куда мы идем? – в страхе вопрошал Оскар, глядя то на дорогу, то на Захара. В голосе прорезались визгливые нотки. Оскар не упирался и не пытался вырваться, но Захар чувствовал, что приемыш все больше поддается внутренней панике, чувствовал, как деревенеют его мышцы, а поджарое тело сотрясается дрожью.

Не проронив ни слова, Захар довел его до трапезной. Оскар еще на подходе увидел неподвижные тела с вытаращенными глазами, окровавленными ртами и загнутыми в крючки пальцами, заорал благим матом и рванулся из рук наставника. Захар удержал его и силой втолкнул во двор. Оскар споткнулся и пропахал носом землю, резко вскинул голову, проверяя, не причудились ли ему все эти мертвецы, подскочил и, вереща во все горло, ринулся к выходу. Захар перехватил его и швырнул ближе к телам.

– Я дал тебе время подумать. Теперь я спрашиваю снова: тебе есть что мне сказать или нет?

Он пресек третью попытку сбежать, уложил Оскара на землю и прижал коленом. Оскар истерично рыдал, извивался ужом и от боли в позвоночнике орал как резаный.

– Заткнись! Заткнись, иначе я вырву тебе язык! Смотри, ты видишь? Видишь? Вот что я делаю с теми, кто идет против меня, кто пытается отнять то, что по праву принадлежит мне! Я заставлю тебя захлебнуться кровью, как этих крыс, если ты не сознаешься в своем преступлении!

Оскар перестал вопить и только плакал, скулил и пускал носом пузыри. Захар убрал колено, рывком оторвал мальца от земли и бросил на скамью, а сам остался стоять.

– Говори.

Оскар всхлипнул и беспокойно завертелся на месте, оглядываясь на сидящего по другую сторону стола мертвого Гарика, затем с опаской выглянул из-за нависающего громадного тела Захара и широко раскрытыми глазами уставился на покойников. Изо рта у него вырывалось бульканье; лицо было красным и потным, как после забега на дальние дистанции. Захар отвесил ему пощечину, возвращая внимание к себе.

– Я жду.

– Зачем ты всех убил, зачем?!.. – подвывал Оскар, глядя на него снизу вверх глазами размером с блюдце, по-детски полными ужаса и слез. – Боже, ты и меня порешишь, да?.. Захар, не надо! Не убивай меня, умоляю, не убивай! Ты же мой брат!

Захар вцепился мальцу в горло и резко притянул к себе.

– Не смей называть меня так! – прошипел он ему в лицо, касаясь своим носом его носа, разбитого и заклеенного грязным пластырем с пятнышком крови посередине. – Ты не мой брат и никогда им не был! Я приютил тебя по доброте душевной, а ты свернулся у меня на шее, как змея, и все эти годы впрыскивал мне яд. Ты жалкое ничтожество, я должен был убить тебя сразу же!

Захар отбросил его обратно на скамью. Оскар театрально вдохнул, набирая полную грудь воздуха, схватился за горло и зашелся страдальческим кашлем, высунув от натуги язык.

– Ну? Мне долго ждать?

– Ч-чего т-ты х-хочешь?.. – Оскар, заикаясь, вытер нос ладонью. – Я н-не з-знаю, н-ничего н-не знаю… Ч-что г-говорить?..

– Что произошло у тебя с Ингой?

– Ничего! – истерично взвизгнул пират, мигом позабыв о всяких дефектах речи. – Я не трогал ее! Далась мне твоя Инга!

– Ты хорошо понимаешь, как виноват передо мной, и все равно прикидываешься дураком.

– Но я ничего не делал! Боже!.. – в слезах вскричал Оскар. – Ты совсем с катушек слетел!

– Последний шанс, Оскар. Сознайся. Это все, о чем я прошу. Скажи правду, и тогда, быть может, я еще смогу все уладить между нами. Твоя жизнь в твоих руках. Лишь от тебя зависит, чем все закончится – и для тебя и для меня.

– Да ты сам заземлил ее! – Оскар никак не мог справиться с рыданиями, размазывал сопли по лицу и вздрагивал от любого движения Захара. – Почему ты все валишь на меня?! Я ничего не делал!

– У меня не было причин убивать ее.

– Ты скормил ее Понкайо! Отправил гулять в подземелья! Ты сказал Хомскому, что всегда избавляешься от предателей, и заземлил ее!

– Что ты несешь? – разозлился Захар. – При чем тут Хомский?

– Он отвозил тебя!

– А что случилось с той версией, в которой я убиваю Ингу?

Оскар снова начал всхлипывать и заикаться.

– Мы… м-мы… п-прилгали…

– Зачем? – прорычал Захар. – Зачем, спрашиваю?!

И влепил еще одну оплеуху. Оскар вскрикнул и с обиженным видом потер малиновую щеку.

– Отвечай, пока я тебя по траве не размазал!

– Это все Хомский! – взорвался приемыш. – Это была его идея! Типа все случилось фуксом и ты не при делах! Просто вмазал лишнего и вскипел! Хомский прикатил тебя обратно, тебе дали сонник…

– Ты ничего не напутал, родной? Снотворное вы мне дали задолго до того – чтобы я ничего не вспомнил.

– Тебе не от этого память отшибло! А потому что ты набрался после того, как втопил от своей Инги!

– В котором часу?

– Я не помню…

– Напряги память.

– В пятом или шестом…

– Так в пятом или шестом?

– Да не помню я!.. – взвизгнул несчастный Оскар.

– И что же? Я набрался – и что потом?

– Ну и сошел с резьбы! Вернулся к своей Инге, начал тайфунить, хай поднял, совсем ошизел! Чуть всю теплицу не раздолбал! Девчонки сгоняли за нашими, тебя пытались утихомирить, но куда там! Всё права качал! Орал на Ингу свою, курвой называл, напрягал Хомского, чтоб он отвез эту потаскушку и заземлил!

– Почему я был так зол?

– Да мне откуда знать?!

– И вы, как послушные щенки, выполнили мой приказ?

– Ты размахивал пушкой! Угрожал всем!

– И всем было так страшно, что никто даже слова поперек не сказал?

– На тебя пытались узду набросить, но ты совсем одурел! Вбил себе в башку, что должен избавиться от нее сию же секунду и баста! За жабры всех взял! Хомский тебя всю дорогу обрабатывал, но ты угрожал и его заземлить! А потом…

– Дальше я знаю. Он прикатил меня обратно и дал сонник. А память мне отшибло, потому что я набрался.

– Они не знали, заспишь ты все или нет! Решили, что запрут тебя где-нибудь, свяжут, если забычишь, но в подземку не пустят! А если ничего не вспомнишь, то проветривать тебе чердак не станут, прилгут для блага и никаких гвоздей! Почему ты так смотришь?.. Захар!.. Ты не веришь?! Думаешь, я клепаю?!

– Прилгут для блага… – вдумчиво повторил Захар. – Я надеялся, у тебя хватит совести быть откровенным со мной и честно во всем признаться. Но теперь я вижу, что наглости твоей нет предела!

– Да ты с глузду, что ли, съехал?! Сначала вмазываешься и бузишь, а теперь на меня всех собак вешаешь! Захар! Очухайся! Ты сам заземлил ее!

– И как ты можешь это доказать? М?! – С каждым словом Захар заводился все сильнее и гремел все яростнее, встряхивая мальца за шкирку и с трудом сдерживаясь, чтобы не придушить этого наглого обманщика.

Оскар съежился в его руках и очумело глядел снизу вверх.

– Раз ты не лжешь, как сам только что сказал, значит, Инга все еще внизу, правильно? Ты найдешь ее и приведешь назад.

– Что?! – в ужасе задохнулся Оскар и забился в его руке, точно пойманный карманный воришка. – Захар, не надо! Ее там нет! Ее там нет!

– Теперь уже, значит, ее там нет? Видимо, настало время для третьей версии?

– Нет! Я не вру! – вопил Оскар. – Мы смолчали, чтобы ты не втопил за ней! Ее там нет! Хомский прикатил тебя и свалил за ней, но ее там уже не было!

– Зачем он поехал за ней?

– Выудить для тебя!

– Для меня, значит? Может, не выудить, а добить?! – не своим голосом прокричал Захар.

– Нет! Он хотел прикатить ее обратно!

– И, по-твоему, я должен этому верить?! А ну-ка, вставай! – рявкнул Захар. – Иди вперед! Давай-давай, шевелись!

– Куда ты меня тащишь?..

– Я принял решение. Теперь я вижу, чего ты стоишь, мелкая погань. Все эти годы я оберегал тебя как родного, кормил и поил! А что сделал ты? Всадил мне шило под ребро и даже не способен в этом честно признаться! Знаешь, что попался, знаешь, что твои басни тебе не помогут, и все равно продолжаешь отнекиваться! Сукин сын! Предатель! Ты не заслуживаешь ни пули, ни ножа! Легкая смерть будет для тебя милосердием. Нет, для предателей у меня своя кара.

Оскар выкручивал свою руку так и этак, упирался в землю пятками, тянул наставника назад, но только причинял своим суставам адскую боль.

– У тебя совсем сдвиг по фазе пошел! Захар, окстись! Я чист!

Захар притормозил и рывком развернул его к себе.

– Я давал тебе возможность поступить по совести. Ты мог во всем сознаться, и тогда я бы сумел как-нибудь найти решение для нас обоих. Но ты нагло врешь мне в лицо! Ничтожество! Хватить вырываться! Прими свою участь достойно, а не как Феликс! Не думай, что вынудишь меня подарить тебе легкую смерть, больше я не допущу такой ошибки. Предатели получат то, что заслужили.

– Захар, там же призраки! – визжал и плакал Оскар. – Они порешат меня! Заставят меня порешить себя!

– Не ори! Твои припадки на меня больше не действуют. И твоим слезам я не верю, так что не хнычь понапрасну. Все, что я вижу в твоих глазах, это ложь, лицемерие и гнильцу. Как я мог так обманываться?

– Я не брехал! Захар! Я не брехал! Ты не можешь так поступить со мной! Внизу призраки, они утащат меня! Боже!.. Захар!.. Ты всегда припекал меня, ты не можешь…

– Опекал, а не припекал. Самое забавное, что оговариваешься ты, но ошибка моя. Самая главная ошибка в жизни. Все эти годы вы ездили на мне, как на верблюде. Как хитро вы обточили последнее дельце! Ты, мол, сам убил ее, взбеленился и убил, а мы чисты перед тобой. Ироды! Я не верю, что мог так заблуждаться! Мне бы сразу разогнать вас, как скопище крыс! Сколько времени я впустую оправдывал вас! Это моя вина, конечно, чья ж еще? В отличие от вас я не привык открещиваться от своих ошибок. Если бы я не дотянул до последнего, Инга была бы сейчас здесь, со мной, жива!

– Захар, я чист! Захар! Я ни в чем не виноват! Захар!.. Захар!.. Я сдохну там внизу! Умоляю, пощади! Я сдохну там! Ты не можешь!.. Они заберутся ко мне в голову! Они заставят меня вскрыть себе горло!

Захар продолжал тащить его за собой, не обращая внимания на его жалостливые внушения и отчаянные мольбы.

– Поздно лить слезы и сопли. Я подал тебе руку, предложил сознаться и раскаяться, но для таких, как ты, эти слова просто набор звуков. Ты не знаешь, что такое раскаяние, ты слишком малодушен для этого. Ты не способен принимать удар и не способен достойно его наносить. Ты режешь со спины, ибо знаешь: если я обернусь, тебе конец. Ты предал меня, сученыш. Для чего я пытался все исправить,найти выход для нас обоих? Разве ты этого заслуживаешь? Я вытравлю тебя из своей головы. Если понадобится, кислотой вытравлю! Я никогда не пожалею о том, что тебя нет рядом. И пусть я не могу придушить тебя своими руками, пусть мне приходится обращаться за помощью к Понкайо, это не значит, что ты владеешь мной. Нет, это значит, что я доверял тебе больше, чем ты того заслуживал, гаденыш! Я нарек тебя братом, а ты попытался вонзить мне зубы в горло! Падаль! Ты падаль, мелкая падаль! Отдать тебя на расправу Понкайо будет лучшим решением. С Понкайо я сочтусь, его помощь не останется неуплаченной. Когда-нибудь я верну ему этот долг. И в ту минуту я вспомню о тебе не как о брате, а как о мелкой падали, крысеныше, которого не разглядел вовремя. Никогда себе не прощу, что считал тебя равным себе, опекал как родного. Но я не буду тебя ненавидеть, нет, слишком это большая честь. Я просто заземлю тебя, предателя, в наказание за измену и ложь, за все годы, что попускал твое дрянное поведение, за все годы, что ты катался на моей шее.

– Захар, нет!.. Я не предатель, не изменщик! Я не брехал! Все так и было, ты заземлил ее! Хомский все видел! Меня даже рядом не было! Мы хотели вернуть ее, по чесноку хотели, но ее там нет, нет! Внизу призраки, ты же сам знаешь! Это они забрали ее!.. Они заберут и меня тоже!.. Ты ведь этого не допустишь?.. Ты не можешь этого допустить, Захар!.. Мы прилгали, чтобы ты не втопил за ней! Мы все сделали ради тебя!

– Вы всегда все делали только ради себя самих. Только ради себя. Все ваши цели, все ваши намерения сводились к выгоде для себя любимых.

– Нет! Нет! Мы прилгали ради тебя! Ты же наш любимый Шкипер, ты для нас всё!.. Захар! Мне больно, пусти! Захар, мне больно!.. Захар?.. Пусти меня, братишка! Я ни в чем не виноват! Чтоб мне землю жрать – я ни в чем не виноват! Это они прогонщики, турусы на колесах подпускали, они! Но я чист, я кремень, я свояк! Захар, Захар!.. Мы теперь короли, мы кузяво заживем, больше не надо ни с кем делиться!.. Я все буду делать по твоей указке, без балды, все, что скажешь! Буду гнуть хребтину за троих, никогда ни на что не пожалуюсь!.. Захар, умоляю, не надо заземлять меня, не надо!

Оскар верещал во всю глотку, отбивался руками и ногами, причитал на все голоса, умолял, внушал и торговался. Потеряв надежду разжать стальные пальцы и высвободиться из крепкой хватки наставника, он начал припадать к земле, оседать и даже ложиться, пытаясь тем самым противодействовать его напору своим весом. Это не сработало. Захар даже не прикладывал усилий, чтобы подавлять сопротивление. Волочил Оскара за собой, точно тюк соломы.

– У меня от тебя голова болит, – пробормотал Захар, утомленный истошными воплями, беспрестанным воем и гнусавыми причитаниями.

Он остановился, нашарил в кармане предусмотрительно захваченные с собой хомуты, стянул приемышу руки за спиной, сорвал бандану с его бритой головы и затолкал в крикливый рот. А чтобы не улизнул, притащил визжащего мальца на тюремный двор и посадил в пустую клетку.

– Обожди здесь, я в дорогу соберусь. И, пожалуйста, прекрати орать. Голова трещит.

Глава 16

Сборы не отняли много времени. Захар бросил в сумку фонари с механической зарядкой, навигатор, взял пару кителей, наполнил водой две походные фляги. Подумав немного, собрал сверток с последним пайком и зарядил кольт одним патроном, чтобы отдать Оскару перед исполнением приговора. Традиции нужно соблюдать. Захар мог бы высадить его на один из соседних атоллов, если бы не был так уверен, что паразит не выберется на попутках. Нет, покой для Захара наступит только после того, как захлопнется крышка люка.

Когда все было готово к отбытию, Захар вдруг вспомнил о телах. Отвезти и сбросить Оскара вниз задача не хитрая, много времени не займет, но на таком солнцепеке тела быстро запреют. И так лежат около часа… Лучше не оставлять их рядом с кухней, да еще и на одном участке с колонкой. Пусть даже всего на пару часов, пока он мотается туда-сюда и возится с Оскаром. Нужно смыть кровь, прибраться.

Захар взял с хозяйственных задворок садовый шланг, лопаты и две пары перчаток, подготовил простыни – теперь ему не нужно столько, – чтобы завернуть тела, и направился за верным помощником.

Завидев командира, Оскар сделал собачьи глаза, жалобно замычал и на заднице подполз ближе к решетчатой двери, но Захар даже не замедлился, пронесся мимо клеток, точно подхваченный порывом ветра, и рванул дверь карцера.

Руслан сидел на полу, опустив голову и завесившись спутанными патлами. Одна половина лица нормального цвета, вторая потемнела из-за цветущих кровоподтеков. Захар понаблюдал немного за тем, как из-под грязных косм яростно сверкают в полумраке разномастные глаза, и вскользь подумал о том, что ночные забавы в переговорной оказались не такими уж бесполезными. Озлобленные люди всегда привлекали Захара больше, чем загнанные в угол, несчастные и подавленные. Захар хотел видеть бешенство Руслана, хотел наблюдать за этой стихией и собственноручно ею управлять. Если Руслан впоследствии будет справляться со своим гневом теми способами, которым его обучит наставник, он уже не сможет без него обходиться. Он будет зависим от него.

– Так ничего и не съел? – спросил Захар вместо приветствия, заметив нетронутую чашку с мясным рисом. – Ждешь, пока заветрится? Или муравьев приманиваешь? А может, назло мне голодовку объявил? Старое средство… Лучше не надо, если не хочешь, чтобы я запихивал в тебя еду силой.

Руслан остался неподвижен. Падающие на лицо патлы едва заметно шевелились под глубоким, но неслышным дыханием, и если бы Захар не видел, как Руслан моргает, он бы подумал, что узник забылся сном.

– Господи, как же от тебя несет! Знал бы ты, как я хочу отправить тебя мыться и бриться. Воняешь так, словно неделю спал в мусорном баке. Ладно, с этим потом разберемся. Вставай, поможешь тела убрать. Потом отвезем Оскара в подземелья. Подсобишь, а то он вертлявый – боюсь, в одиночку не удержу. Из-за отлива придется идти через ущелье, а там сбежать – раз плюнуть. Поможешь за ним присмотреть. – Голос пирата был глух и обрывист. – Ты меня слышишь? Да, с этим я тоже разберусь… Ты научишься разговаривать со мной. Будешь схватывать на лету, с кровью впитаешь, как надо себя вести. Мне больше не придется беспокоиться, что однажды кто-то снова оступится и забудет свои обязательства. Вставай. Уберем тела. Заодно глянешь, что случается с теми, кто пытается нажиться на моем доверии, захапать больше положенного, возвеличить себя надо мною и моими правилами. Ты пока не так хорошо меня знаешь, но я вовсе не тиран, я люблю забавные шалости и многое готов спустить на тормозах. Но жадности и предательства я не прощаю. Они должны быть наказуемы, они должны быть истреблены, потому что если я этого не сделаю, я разочаруюсь в самом себе. Исключений быть не может. Какими бы привилегиями ты ни обладал, это не поможет, если вздумаешь предать меня. Это касается всех, даже Оскара. Я давал ему шанс, но поганец предпочел лгать до последнего. Крысеныш, такой же крысеныш, как и все остальные!.. Ни мужества, ни гордости, ни достоинств! Я вложил ему возможность прямо в руки: вот, держи, оправдай себя, поступи по совести. Я не стремлюсь избавиться как можно скорее. Крайние меры только для безнадежных случаев. Я пытался все наладить, но ему захотелось держаться за свои придумки, лгать мне в лицо. Падаль! Вольному воля! С тем его и отпущу. Я не стану колебаться с исполнением приговора. Не важно, любимчик ты или брат, – предателям не место в моем строю.

Ключ задребезжал в замке, решетка с легким придыханием отворилась, но узник не шелохнулся.

– Подымайся. Ты должен увидеть их, это будет для тебя хорошим уроком. Я хочу, чтобы ты подумал об этом и потом выразил свои чувства и мысли. Я готов дать тебе все, готов обеспечить крышей над головой, удовольствиями, властью, но ты должен знать, что тебя ждет, если вдруг однажды тебе окажется этого мало. В стремлении взять больше человек либо разрушает себя и сводит себя в могилу, либо попадает под уничтожающую руку другого. Руслан, ты меня слышишь? – рассердился Захар. – В чем дело? Ты выбрал не лучшее время для своих курбетов! Если не оторвешь задницу от пола, я вытолкаю тебя за шиворот!

Никаких изменений в лице или в глазах, все то же безразличие, граничащее с отрешенностью. Глаза горели, как у сумасшедшего, под скулами шевелились угрожающие тени. Руслан сидел с таким видом, словно в мозгу шел непрерывный и трудный мыслительный процесс, исход которого, по меньшей мере, предопределит всю его жизнь. Но Захару некогда было играть в эти игры.

– Нет, с вами по-хорошему нельзя! – пробурчал он, шагнул в клетку и рывком поставил узника на ноги.

Едва он коснулся его, как внешняя скорлупа обманчивой бесстрастности треснула. Руслан встрепенулся и забился, будто в припадке, молча и свирепо, с искаженным от ярости лицом, вырываясь из стальных пальцев.

– Да успокойся ты! – Захар встряхнул его, точно неисправный фонарик или пульт от телевизора.

Руслан извернулся и ударил его в шею. Захар даже не пошатнулся, не осерчал. Взглянул на него со снисхождением, будто на капризного ребенка, и хотел полюбопытствовать, что это на него нашло, но слова застряли в глотке. Захар удивился: почему я не могу ничего сказать? Ему словно вырвали язык, а вопросов было уже так много, что не умещались в голове. Узник выдернул из его шеи какой-то предмет и ударил снова, затем еще и еще… Захар в изумлении таращился на него и неосознанно продолжал удерживать за ворот футболки, но Руслану это не мешало, он наскакивал с остервенением обезумевшего животного и наносил удар за ударом. Такой вычуры Захар никак не ожидал. Что это Руслан удумал: бросаться на него? Тихий и смирный, чувствительный и пугливый, – и ты погляди, какие вздумал откидывать коленца! Забыл, кто его поит, кормит и защищает? Вот такое поведение и нужно пресекать с самого начала, обрубать на корню, чтобы потом… потом…

Кровь хлынула в горло, Захар стал захлебываться. Вдруг невесть откуда взявшаяся тоненькая струйка забила Руслану прямо в лицо, забрызгала шею и свалянные космы, заляпала футболку. Захар смотрел на эту кровь и удивлялся, чья она и откуда могла взяться. Руслан щурился и отворачивался, но его пальцы оставались на шее и плечах Захара, и с каждым замахом удар становился все четче и тверже. Темные глаза будущего соратника и надежного сподвижника, пламенея на худом, окровавленном лице, пытливо глядели в душу. Захар инстинктивно сбросил с себя его руки, с неконтролируемой силой разбуженного медведя отшвырнул в угол и быстро потопал к выходу, но не сделал и пяти шагов, как рухнул на колени, булькая кровью, зажимая ладонью шею и чувствуя, какая она липкая и скользкая.

Он пытался заглотить хоть немного кислорода, но горло переполнилось кровью, и эта же кровь, теплая и живая, стегала из пробитых артерий подобно горячему подземному источнику. Пальцы конвульсивно елозили по шее, искали фонтанирующие отверстия, находили, но не могли на них удержаться. Голова была готова взорваться, как перекачанный воздушный шарик. Тело с квакающим хрипением ничком повалилось на пол, но прежде чем окружающий мир, потускнев, расползся, как вспыхнувшая кинопленка, Захар успел подумать об Инге.

Прости, любимая, что не уберег тебя от Оскара… Но скоро мы будем вместе. Я иду к тебе, радость моя…

Часть шестая: Наши сердца

Глава 1

13 сентября, 2008 год


Это случилось позавчера ночью, когда Захар, наговорившись, оставил его наконец в покое. Голова раскалывалась, Руслану было больно думать, но он продолжал перебирать в уме всевозможные варианты в поисках такого, который сумел бы убедить Захара перевести его обратно в клетку на улице, откуда он с легкостью смог бы улизнуть, воспользовавшись припрятанными в ботинке отмычками. На его просьбу Захар ответил отказом. Он не подпустит его к Максиму. Но что если предложить поменять их местами? Пересадить его в клетку, а Максима запереть в псарне? Нет, твердо решил Руслан. Это мало того, что звучит подозрительно, так еще и не поддается логике и объяснению. Захар не поверит глупым отговоркам. Наплести про клаустрофобию – спросит, где она была раньше, почему не проявилась за весь день, пока он торчал тут с ним. А бывают такие болезни, при которых необходим солнечный свет?.. Руслан совсем запутался.

Мысли неотступно следовали за Лолой. Где она сейчас? Вдруг пираты наткнутся на нее в лесу, когда она будет искать съедобные растения? Ее привезут сюда, прямо в этот рассадник, прямо в руки к этому психопату Оскару, движимому жаждой мщения. Внутри кипела ярость, ей некуда было деваться, она разжигала кровь и ярко-красными вспышками мерцала перед глазами. Руслан отказывался признавать свое поражение, в сотый раз жалел, что не открыл огонь, в сотый раз обвинял себя в том, что не был достаточно хорошим капитаном и не справился со своими обязанностями. «Если Лолу схватят, это будет моя вина. Моя и больше ничья. Я должен был уберечь их жизни, вернуть их обоих домой. Если Оскар прознает о ней, если хотя бы заподозрит…»

Руслан боролся с этой мыслью, места себе не находил, был готов рвать на себе волосы, лишь бы избавиться от нее, лишь бы она не донимала его с таким исступлением, не сверлила мозг. Ничего бы этого не случилось, будь яхта цела. Максим чуть не погиб из-за него – и не единожды! Он все равно погибнет, если Руслан не отыщет способ выбраться отсюда…

Об этом он размышлял, сидя на полу, когда дверь в псарню отворилась и его обдало потоком свежего воздуха. Через порог заскочил узкий пучок света. Руслану показалось, что это Максим снова проявил мастерство фокусника и выбрался из заточения. За слепящим лучом фонаря узник не видел даже очертаний фигуры, но когда ночной гость шагнул к решетке, по твердой и ровной поступи Руслан понял, что ошибся. Это не Максим. Наверно, опять Захар приперся со своими кровоизлияниями ему в мозг.

Направленный луч фонарика, отразившись от стены, где висел ключ, легкими штрихами вычертил в аспидном мраке лицо с ожоговыми шрамами. Руслана овеяло дурным предчувствием. Он поднялся на ноги, но не слишком быстро, чтобы пират не подумал, будто сумел испугать его своим неожиданным появлением.

– Не разбудил? – дружелюбно осведомился незванец, ковыряясь ключом в замке.

Руслан прищурился от ударившего по глазам света, шагнул назад, отбил протянутую к нему руку, которая хотела взять его под локоть и вывести из клетки, но прежде чем успел нанести первый удар, ночную тишину разрезал электрический треск. Мышцы свело от боли, пронзенное судорогами тело рухнуло на пол.

Кочегар перевернул Руслана мыском ботинка, направил фонарик ему в лицо и тихонько рассмеялся.

– Видел бы ты свою рожу.

Руслан лежал головой в углу, парализованный, глядел в потолок, все слышал, но ничего не видел и не мог пошевелиться. Кочегар вполголоса окликнул кого-то:

– Готов. Заходи.

Конечно, вторым был Оскар. Узник понял это еще до того, как психопат пробормотал что-то в своей излюбленной тягучей манере, сдабривая речь грязной руганью. Руслана подхватили под руки и выволокли наружу. Ему не было страшно. В глубине души он ждал чего-то подобного, поэтому сейчас злобно поддакивал своим мыслям, странно безучастный и ничуть не удивленный.

Фонарики обгоняли полуночную процессию, в радостном ажиотаже скакали впереди. Пираты в считанные секунды пересекли те три-четыре метра, что разделяли две постройки, толкнули дверь переговорной и голодным зверьем затащили добычу в угольное жерло своей норы.

Безвольное тело бросили на пол. Дверь с легким скрипом затворилась; один за другим, как в театре, погасли фонари. Чиркнула, плюясь искрами, бензиновая зажигалка. Стройное пламя выхватило из кромешной темноты скуластое лицо с кроваво-грязным пластырем на носу. Оскар прикурил и резким движением захлопнул крышку зажигалки. Тут же изо всех углов хлынула тьма, но сразу отступила, медленно и неохотно отползла от сияющей лампы и притаилась снаружи за окном, взирая на происходящее с бессильной яростью неприглашенной гостьи.

Руслана швырнули на стул и обрывками кабельного шнура крепко привязали руки к подлокотникам. Всего пиратов было двое. Самодовольно высасывая сигарету, за ним с безопасного расстояния наблюдал Оскар. В искусственном белом свете худое и длинное лицо пирата еще больше напоминало морду антилопы. Запавшие глаза в окаймлении багровых синяков лишены всякой мысли. Пальцы как обтянутые кожей ножницы; в углу рта поблескивает кровью разлизанная болячка.

Кочегар с улыбкой помахал узнику, нагнулся и положил на самое видное место старый электромонтерский мегаомметр с ручкой динамо-машинки и провода с маленькими «крокодилами».

– Любишь нежно или пожестче? – игриво подмигнул пират.

– Скоро он оживет? – прохрипел Оскар. Беспокойный взгляд метался между глазами узника, прыгал по привязанным к стулу рукам и никак не мог остановиться на одной точке, с ненасытным, злобным наслаждением впитывал бессилие врага.

– С минуты на минуту.

Оскар выдвинул стул, развернул боком к столу и с барским видом развалился напротив Руслана в безопасных полутора метрах от него. Глаза вспыхивали электрическими искрами оголенного внутреннего провода; на обкусанных губах, вздутых слишком крупными зубами, играла кривая ухмылка.

– Как настроение, гоблин? Чего постный такой? Тебе не по тяге моя компания? Или ты думал, твоя борзота сойдет тебе с рук и я забуду твой финт? А теперь слушай меня очень внимательно. Вздумаешь рыпаться или бурагозить – приведем твоего кореша и он разделит эту незабываемую ночь с тобой. Усек?

– Или позвать дружка твоего? – Кочегар состроил шкодливую рожицу. – Чтобы тебе не было скучно.

– Ему не будет скучно. – Оскар нарочито ленивым жестом дотянулся до пепельницы и раздавил окурок.

Руслан отклонился к спинке стула и, встретив взгляд Оскара, медленно поднял голову.

– Любой курбет, – еще раз предупредил Оскар, заметив, что спазм прошел и к узнику вернулась способность двигаться, – и твой кореш будет здесь.

Кочегар возник рядом.

– Открой ротик, – пропел он, плывя по воздуху рукой с зажатой в ней тряпкой, которую они собирались использовать вместо кляпа, – летит самолетик.

Сколько времени пираты забавлялись, Руслан не знал. Такой боли он еще никогда не испытывал. Казалось, из него вытаскивают нервы. Через вату в ушах он слышал, как эти скоты подтрунивают над ним, сыплют ехидными вопросами, спрашивают о самочувствии. Слышал, но не мог ответить. Визг динамо-машинки назойливым сверлом вгрызался в мозг. Перед глазами мелькали белые мухи, тело билось в корчах, но Руслан изо всех сил крепился, сдерживая крик, и только хрипел.

Оскар прекращал крутить ручку, вытаскивал изо рта сигарету и стряхивал пепел, самодовольно ухмылялся или бросал одно из тех уничижительных оскорблений, которые вспоминал или придумывал по ходу пытки. Руслан смотрел ублюдку прямо в лицо, вкладывая в каждый взгляд все свое презрение, как бы говоря Оскару, что все его жалкие потуги не отмотают время назад, не заделают прореху в подбитой репутации, не сотрут из твоей памяти той минуты, когда я со связанными руками сбил тебя с ног, когда ты почувствовал, как под моим смачным ударом хрустнула твоя переносица.

Довольная ухмылка сползала с обкусанных губ, Оскар психовал и старался крутить ручку сильнее и дольше положенного. Кочегару приходилось останавливать его, чтобы узник «не окочурился». К тому моменту настроение Оскара возвращалось к прежней отметке, но потом снова падало, и так по кругу, пока клеврет не объявил, что «пора закругляться».

Обратно Руслана волочили по земле. Голова болталась, как на ниточке, волосы защемило пиратскими пальцами и дергало в разные стороны. Он не мог стоять сам, не мог даже говорить, обвис в их руках, словно его запихнули в чужое мертвое тело, давно непригодное для выполнения своих функций.

Его швырнули в клетку. Оскар присел перед ним на корточки, схватил за подбородок своими заскорузлыми пальцами, повернул голову к себе и направил фонарик в лицо. Руслан прищурился.

– Надеюсь, борман, ты вкуриваешь, что будет, если ты протреплешься кому-нибудь о нашем дивном свидании? Твое недержание будет ой как дорого стоить Термиту.

Пиратов давно след простыл, но их торжествующий лай, пробиваясь через вату в ушах, еще долго мерещился в отдалении. Болела и кружилась голова, мышцы превратились в студень. Руслан тяжело дышал. По лицу бежал пот, щипал поджившие ссадины, затекал в рот. Руслан беспомощно отфыркивался и смыкал веки, чтобы соленые капли не попали в глаза. С двери тянуло едва ощутимым сквозняком, ночной воздух прокатывался по измученному телу, холодил мокрую спину и голову, но не облегчал страданий. Руслан лежал в том положении, в котором его бросили, и задыхался от жажды, но не мог пошевелиться, дотянуться до фляги и сделать глоток воды, не мог даже поменять позу, чтобы пот не затекал в рот и глаза.

Оскар предупредил его так, словно хотел сохранить все в тайне, боялся, как бы Захар не прознал об этом «свидании», но Руслан был уверен, что по его душу они явились именно с подначки главного. Кому еще взбрела бы в голову столь извращенная идея? Захар обращает его против своих же, чтобы завоевать доверие. Он придерживается роли утешителя, единственного благожелателя в стае шакалов и такими тропами набивается в друзья. Руслана не покидало ощущение, что перед ним разыграли сцену из дешевого спектакля. Как бы Захар ни пытался ласкать словом, как бы ни тянул руки в дружеском участии, ему не обмануть Руслана. За кого они меня принимают, за дурака? Руслан исходил негодованием, и чем сильнее полыхало в нем бешенство, тем нестерпимее становилась боль во всем теле.

Глава 2

Захар отшвырнул его с такой силой, что Руслан ударился головой и на несколько секунд отключился. Придя в себя, он не сразу сообразил, где находится, и не помнил даже собственного имени. Повсюду кровь: на стенах, на решетке, под ногами, но больше всего на нем самом. Руслан ничего не понимал. Однако недостающие фрагменты тут же встали на свои места, едва он заметил под ногами колышек с черным от крови острием.

Память вернулась сразу. Руслан пошатнулся и схватился за стену. Лицо перекосилось и потемнело, пронесшийся в мозгу вихрь не оставил после себя ничего лишнего, кроме предшествующих отключке событий. Да, он вспомнил. Мертвое тело на полу принадлежит Захару. Он собирался бросить Оскара в подземелья и хотел взять Руслана в подручные. На второй день на острове Максим и Лола нашли под развалинами многовекового поселения запертые на решетку туннели. В этих же развалинах Руслан велел Лоле ждать его и Максима.

Взгляд блуждал по залитому кровью полу. Руслан задел мыском ботинка почерневший от крови обломок деревянной ложки и отпихнул его в дальний угол. В голове и на сердце царило странное отупение. Да, это он убил Захара. И убил бы еще раз, окажись у пирата, как у кота, девять жизней, – убивал бы и убивал, пока не осталось ни одной.

Руслан обыскал тело, забрал ключи, пистолет, чехол с ножом и свой мобильник. В пистолете был только один патрон, и это слегка озадачило Руслана, потому что выстрелов он не слышал. В нижнем кармане лежал знакомый блокнот, перетянутый резинкой и подписанный в уголке переплета: «сентябрь». Один из двенадцати блокнотов, которые Руслан обнаружил в загашнике у пиратов и принял за учетные книжки с помесячным планом доходов и расходов.

Руслан убрал все к себе и, прихрамывая, вышел на улицу. На веранде остановился, щурясь от ослепительно яркого солнца, подождал, пока глаза привыкнут к свету, и глянул в сторону клетки с Максимом. Друг спал, уткнувшись лицом в согнутую руку. Он уже не стонал и не ворочался, и со стороны казалось, что кошмары наконец-то кончились и на него снизошел покой. Руслан встревожился: чем его накачали на этот раз?

В клетке напротив сидел Оскар. Он не заметил Руслана и его пристального взора не ощутил. Пирату свели руки за спину, рот заткнули кляпом. Он мычал что-то под нос, долбил решетку ногой, время от времени останавливался и прислушивался к дыханию Максима, поглядывая на него злобно, с подозрением, как на засланного шпиона. Щеки блестели от слез, пират всхлипывал и размазывал сопли по плечу. Он пинал решетку с отчаянной одержимостью загнанной в угол жертвы, пока отдача от особенно сильного удара не откинула его назад. Оскар завалился набок. Беспомощно катаясь по клетке, он истерично рыдал, приправляя скулеж не то кашлем, не то карканьем, пытался зацепиться носком ботинка за прут решетки, но все время соскальзывал.

Постепенно от несчастной жалости к себе он перешел к злобе, угрожающе зарычал, начал психовать и бить ногами по деревянному настилу и прутьям. Взгляд упал на веранду. Оскар заметил залитого кровью Руслана и притих. На лице промелькнул страх, но тут же пропал, глаза вспыхнули злобной радостью: очевидно, Оскар подумал, что кровь принадлежит самому Руслану. Пират замычал, загукал, тон его был требователен и яростен, взгляд метался от Руслана к открытой двери псарни и обратно. И тут он, словно догадавшись, в чем дело, гневно забулькал через кляп и в отчаянных попытках сесть закачался, как неваляшка, с боку на бок.

Предоставив его пока самому себе, Руслан отпер клетку с Максимом и опустился перед ним на колени. Максим дышал ровно и глубоко, как всегда чуть похрапывая из-за перебитого носа, но даже не шелохнулся, когда Руслан взял его руку и нащупал пульс. Под раскаленной кожей испуганно отстукивал крошечный молоточек. Максим был весь потный и горел, как в лихорадке, но как ее сбить и лихорадка ли это вообще?.. Руслан проверил вены и увидел многочисленные следы от уколов. Он не знал, как очистить кровь Максима, как помочь ему проснуться, в медицинских препаратах он совсем не разбирался и не хотел навредить другу еще больше. Все, что он мог сделать, это дождаться его пробуждения и выходить товарища под его же руководством, а после увезти с этого проклятого острова и впредь никогда и никому не позволять приближаться к нему со шприцом.

Хлесткий удар по клетке за спиной вернул к действительности. Оскару все же удалось сесть, и теперь он бешено молотил по решетке ногой в крепком военном ботинке. Что-то хрустнуло. Смерив бушующего пирата внимательным взглядом, Руслан поднялся, сморгнул с глаз красную пелену и шагнул в его сторону. Оскар задолбил еще яростнее: вот, этот гоблин подошел совсем близко, удобный момент, чтобы выбить решетку, свалить его на землю и наступить на горло! И все, я свободен, я сам себе король!

Да, Руслан прекрасно слышал его истеричные вопли. Они просачивались через щели и сыпались через окно псарни, пока Руслан сидел на полу и гадал, что там у них происходит. Он не сразу опознал своего мучителя в этом кошачьем концерте, но почему-то был уверен, что так визжать может только Оскар.

Руслан открыл клетку и за шкирку выволок пирата наружу. Оскар не удержался на ногах, упал, Руслан рывком поднял его и толкнул к псарне. Пират вертелся юлой, но его сопротивление Руслан подавлял молча, неумолимо, кривясь и поджимая губы, словно раздосадованный тем, что приходится касаться этого куска дерьма. Оскар протестующе мычал, один раз умудрился даже вывернуться из-под руки и юркнуть к выходу со двора. Руслан перехватил его и с такой силой пихнул вперед, что пират споткнулся и плюхнулся на живот, неуклюже подогнув под себя ноги. Поднимать его было неудобно и долго, Оскар будто нарочно расслаблял все мышцы, тяжелел и превращался в студень. Однако едва ему придавали вертикальное положение, он влет оживал и заводился с новой силой. Он не прекращал голосить, сыпал придушенными проклятиями, толкался плечом, отбивался локтями, но со сведенными за спину руками был неустойчив и при первом же неправильно рассчитанном ударе терял равновесие и падал.

Увидев забрызганную кровью конуру и распростертое тело старшего брата с черными дырками в шее, у Оскара отказали ноги – и теперь уже взаправду. Разом он как-то обмяк, утратил способность владеть своим телом и чуть не стек на пол, но Руслану некогда было ждать, пока этот ублюдок очухается. Он встряхнул его, затолкал в клетку, повернул торчащий в замке ключ и убрал его в карман.

Оскар так и остался сидеть на полу, подавшись вперед и выпучив на Захара остекленевшие глаза. В себя пришел, когда понял, что Руслан оставил его с трупом наедине, и тотчас же зашелся в паническом вое. Он старался придать голосу больше возмущения и угрозы, но проскальзывающие истеричные нотки выдавали животный страх.

Неподатливая металлическая задвижка впрыгнула в гнездо с глухим стуком, почти неразличимым на фоне яростного блеяния пирата.

Руслан вылил в траву содержимое фляги Максима и набрал воды из умывальника в уборной. Попробовал – теплая, без запаха и вкуса. Вернул флягу на место, проверил, подходит ли к замку ключ от соседней клетки, и положил его Максиму в карман. Решетку прикрыл до упора. Оставлять настежь не рискнул, дабы не привлекать внимания пиратов, если Захар убил не всех или кто-то сбежал. Руслан понятия не имел, что ждет его снаружи, но, если что-то случится, Максим не должен остаться в ловушке.

Глава 3

Калитка закрылась, и вопли пирата сразу перестали бить по ушам. Лагерь отвечал недоуменной тишиной. Казалось, все попрятались и сидят тихо, как мышки в норах, моля бога, чтобы их не затронуло проносящейся бурей. Единственным доказательством живого присутствия были птицы, но на фоне мертвенного молчания пиратского логова залихватские частушки пернатых звучали несколько странно и немного даже зловеще.

Руслан в изнеможении прислонился к забору. Голова раскалывалась так сильно, будто в ней была огромная трещина. Ему никак не удавалось сфокусировать взгляд на одной точке, картинка отъезжала куда-то в сторону. Желудок сжался, как мягкий овощ в чьей-то руке. Тело передернуло в конвульсиях, резко выбросило вперед и вывернуло наизнанку. Руслан вытер губы и некоторое время неподвижно стоял, упершись руками в колени и согнувшись пополам, сражался с головокружением. Мир, поблекнув, мелко-мелко дрожал мириадами световых точек. Длинные ноги, не удержав исхудавшее тело, подломились, Руслан осел на землю и прикрыл глаза ладонью.

Снова подступила тошнота, но желудок был пуст, и Руслан только плевался. Холодные капли пота скользили по вискам и шее и затекали за воротник футболки. Руслан содрогнулся от пробежавшего по спине озноба и постарался выровнять дыхание, тяжелое и прерывистое, как после жуткого ночного кошмара, ледяные кандалы которого ему никак не удавалось стряхнуть.

При свете дня лагерь выглядел совсем иначе, совсем не так, как при скудном ночном освещении. Руслан с трудом узнал большую постройку лазарета напротив. Лагерь вытянулся вправо еще на пару дворов. Они расположились друг напротив друга за невысоким штакетником из разных досок: свежих, желто-коричневых, и старых, постепенно отживающих свое, покрытых серым и зеленым налетом. В конце образовавшегося проулка виднелась надежная непрошибаемая дверь на металлическом засове, вставленная в петли крепкого двухметрового забора без единой щелочки.

Измученные электричеством мышцы задубели, как после интенсивных занятий спортом, каждое движение требовало усилий. И все же по сравнению с тем, что было утром, когда он, отключившись после «свидания» с Оскаром, пришел в себя от сильной крепатуры, сопровождаемой невыносимой болью и ощущением разлитого по мышцам стылого металла, сейчас Руслан чувствовал себя во сто крат лучше. По крайней мере, он мог стоять и двигаться без посторонней помощи, а мысли уже не напоминали бесформенное желе, вздрагивающее от любого движения.

Руслан по стенке вскарабкался на ноги, вытащил из-под футболки припрятанный на поясе кольт и снял с предохранителя. Сплюнул последний раз и припадающей поступью двинулся налево, откуда прилетали вопли споривших Оскара и Захара, когда он сидел в псарне. Руслан не знал, из-за чего началась грызня. Обрывки фраз доносились до него неясным гудением, как через трубу; истеричные ответы Оскара слышались бессвязным и лишенным всякого смысла клекотом индюшки, обернутым в слезы и сопли. Лишь когда Захар подтащил Оскара ближе к тюремному загону, Руслан стал улавливать кое-какие слова, но сути происходящего это не прояснило.

Через хозяйственные задворки, где не было ни души, мимо кладовой со съестными припасами, у трапезной остановился и мрачным взором окинул двор, заполненный мертвыми телами. Они лежали рядом, некоторые в обнимку. Под синюшной кожей на лице и шее проступала путаная сетка сосудов; глаза навыкате, тусклые, таращатся с ужасом, непониманием и удивлением; из переполненных ртов течет вязкая кровь, и эта же кровь блестит на руках со скрюченными пальцами; тела взгорбило агонизирующей болью. Руслан узнал почти всех, но никак не мог вспомнить имена рыжеволосой девушки и двух блондинок. Вдруг насторожился, пересчитал: две блондинки, рыжая и брюнетка. Но совершенно точно на пиратских посиделках он видел пять девушек. Где последняя? Прячется? Если она не была свидетельницей перепалки и последующей расправы Захара над сородичами, то наверняка слышала каждое слово, была в курсе происходящего и знала, чем все закончится. И теперь ничто не мешает ей, внезапно выскочив из укрытия, расправиться с беглецом, чтобы спасти свою жизнь.

Руслан охлопал карманы пиратских штанов, угадывая через ткань то пачку сигарет, то зажигалку или спички, нашел у Кочегара простенький мобильник, старый и затертый, с темно-зеленым экраном, явно принадлежавший одному из туристов. Судя по всему, пират резался на нем в какие-нибудь стародедовские игры. Захар должен был забрать спутниковый телефон с собой, но кроме пистолета, ножа и ключей, при нем больше ничего не было.

Крепче сжав кольт, Руслан вошел во двор с твердым намерением отыскать последнюю девчонку. Он больше не хотел полагаться на переменчивую удачу и твердо решил придерживаться холодного расчета.

С обеденного стола под пальмовым навесом не успели убрать грязную посуду. Она стояла в беспорядке, по тарелкам и кружкам ползали муравьи, над разлитым кофе кружил шмель, в то время как прожорливые мухи, игнорируя оставленные без присмотра объедки, ползали по мертвому телу Гарика. Уронив голову на стол и сжав кулак, он лежал щекой в лужице собственной крови. Руслан окинул взглядом стопку выцветших простыней на скамье, увидел у колонки брошенный садовый шланг, постоял немного, смутно припоминая последние слова Захара, и отправился на кухню. Обшарил столы и ящики в поисках телефона, затем осторожно проверил оба чуланчика. Там никого не оказалось.

Во дворе прятаться было негде, и Руслан уже повернулся, чтобы уйти, но заметил кое-что у забора и решительным шагом двинулся в ту сторону, не обращая внимания на проскальзывающую в ноге резь, которая появилась после удара об стену до кучи к противной саднящей боли в виске. За мойкой с дровяным нагревателем, едва-едва проглядывая среди кустистой зелени, укрывалась калитка. Поднырнув под нее, за пределы двора вела траншея со сливной трубой от мойки. На калитке не было запоров и замков, она в них и не нуждалась: это был выход на задворки, где в одном углу расположился септик из врытой в землю пластиковой бочки, а в другом – два высоких пластиковых контейнера для мусора.

Руслан прошел на задний двор пиратских берлог. Он не боялся случайной встречи. Если последняя девушка жива, он легко с нею справится. Он сделает все, что потребуется, но помешать не позволит. Не в этот раз. Руслан остановился перед слепой постройкой, куда они с Максимом так и не успели проникнуть в ту ночь, и отыскал в брюках изъятые у Захара ключи. Казалось, их стало вдвое больше, словно, заколдованные черной магией, они сразу начали множиться в его кармане.

Связка из трех маленьких ключиков намертво запуталась в петлях черного шнурка, на котором висел крупный бороздчатый ключ. Руслан в два-три взмаха ножа высвободил тонкое колечко и убрал связку в карман. От чего эти игрушечные ключи, неизвестно, и пока он не наткнется на похожие маленькие замки, ломать голову в догадках нет смысла.

Руслан вставил бороздчатый ключ в сувальдный замок и без усилий повернул. Два оборота – как по маслу, с тихими сухими щелчками. Руслан шагнул через порог, при свете дня оценивающе глянул на внушительные блочные арбалеты, музейными экспонатами развешанные на стене, и зажег лампу.

Вдоль торцевой стены впритык друг к другу стояли вручную сколоченные оружейные шкафы. В первом в ряд выстроились три снайперские винтовки Драгунова; сверху на полке лежали глушители, дополнительные – мощнее – прицелы и даже антибликовые насадки. Второй и третий шкафы вмещали по пять автоматов АК74 и АКС74У, также с глушителями; два гнезда пустовало. Картину разбавляли пистолеты ТТ. Видимо, на правах кровного родства с вожаком Оскару дозволялось носить свое собственное оружие. Может, это подарок в честь юбилея: десятый, пятнадцатый, двадцатый заложник, убитый руками питомца? «Ты делаешь успехи, родной, поэтому я приготовил тебе подарок».

В четвертом оружейном шкафу на специальных креплениях красовались два помповых гранатомета ГМ-94, и здесь же в углу пристроились два РПГ-7. Интересно, думал Руслан, как пираты выбирали, какую яхту пустить в дрейф, а какую разнести из гранатомета? Конечно, покореженная и некрасивая «Милана» была недостойна того, чтобы тратить на нее целый выстрел.

Свободное пространство у стен занимали деревянные чемоданы. В двух из них Руслан обнаружил прямоугольные жестяные ящики цвета хаки – патронные цинки – с патронами в бесцветных картонных упаковках: автоматные калибра 5,45х39 мм, винтовочные 7,62х54 мм, пистолетные 7,62х25 мм и .45ACP. И, наконец, гранатометные выстрелы ВГМ-93 для ГМ-94. Все цинки были вскрыты и в разной степени опустошены.

Патроны из третьего деревянного чемодана уже выкушали – теперь в нем хранились картонные коробки с арбалетными болтами. Два ящика, составленные в углу один на другой, выделялись среди остальных темно-зеленой окраской. Внутри лежали выстрелы ПГ-7В для РПГ-7, по три гранаты в два ряда. Нижний ящик полон, в верхнем осталось только три боеприпаса.

Руслан зарядил кольт, перекинул через голову ремень автомата, вышел на улицу и запер оружейку на два оборота. Пустые гнезда в оружейных шкафах не давали покоя. Вероятность случайной встречи уже не казалась такой пустяковой. Он больше не хотел рисковать своей свободой и свободой Максима и Лолы, их жизнями, их судьбами. Если у выжившей девушки есть при себе оружие, Руслан должен об этом знать. Он должен найти ее. Больше никаких засад, никаких промахов. Если они не выберутся сейчас, то не выберутся никогда, он чувствовал это.

В первом же пиратском бунгало, куда он с пистолетом наготове отправился на разведку, его ждал сюрприз. Рядом с телевизором на тумбе стоял отключенный от сети зарядный «стакан». Руслан голову мог дать на отсечение: раньше его здесь не было. На кровати отлеживался один из дезертировавших из оружейки автоматов. Руслан отсоединил магазин и убрал в надколенный карман брюк. Он перерыл каморку сверху донизу, но ни второго автомата, ни устройства, которое заряжали в «стакане» – Руслан до скрежета в зубах хотел узнать, что это было: рация или мобильник, – не нашел.

Соседнюю берлогу кто-то уже перелопатил до его прихода. Руслан метнул взгляд в сторону тумбы, но телевизор в ожидании хозяев, которые уже никогда не вернутся и не включат его, коротал часы в компании одного только DVD-проигрывателя. Если пираты поддерживали связь внутри лагеря, зарядники должны быть в каждой берлоге, так? Или рации заряжали где-то в другом месте и «стакан» притащили по какой-то другой причине – для ремонта, например, – или же это зарядник мобильного телефона. Еще бы найти сам телефон, с раздражением думал Руслан, перетряхивая постельное белье. Он поднял матрас, потом заглянул под кровать, нахмурился и после секундного замешательства вытянул набитую пайком родную котомку. Он уже ничему не удивлялся. Не из-за этого ли началась грызня, что выводок Захара стал зажимать добычу?

Второй дезертир из оружейного стойла как ни в чем не бывало растянулся на комоде, но Руслан не спешил переводить дух. Сколько всего было пистолетов, он не знал, и где бы ни пряталась выжившая девчонка, она все равно может быть вооружена. Рядом с автоматом лежали шесть недостающих патронов калибра .45ACP из магазина кольта и спутанный кожаный шнурок с подвешенным на проволоку желтовато-белым клыком. Руслан так и не вспомнил, где видел похожее украшение.

Баул с припасами Руслан оставил у порога, чтобы забрать перед отбытием из лагеря. Во внешний отсек рюкзака он застегнул папку с документами на яхту, найденную в ящике комода. Когда он убирал к себе в карман паспорта, его охватило неприятное чувство дежа вю. Руслан оглянулся на дверь, точно ожидал увидеть на пороге безмолвного наблюдателя, который привалился спиной к косяку, сложил руки на груди и с насмешливой ухмылкой терпеливо дожидается, когда же до беглеца наконец дойдет, что он здесь уже не один. Но в дверях никого не было. Руслану вспомнилась первая ночь в лагере и неудачный побег. Противник будто знал, что у них с Максимом на уме, и не торопился с перехватом, подгадал момент и устроил засаду. Пиратам даже не составило особого труда поймать их и вернуть обратно под замок. Они словно просчитали каждый их шаг, словно хотели сказать: все ваши попытки бороться с нами выглядят жалко, а тщания спасти свою задницу смешны и нелепы.

На этот раз никакой засады не будет. Пираты мертвы. Последняя девчонка?.. У нее должно быть не все в порядке с мозгами, если она рискнет напасть или даже просто выйти к нему, залитому кровью и обвешанному оружием. Зачем же он в таком случае ищет ее?.. Руслан не хотел полагаться на чье-то благоразумие: оно дает осечку, когда бурлит вулкан противоречивых эмоций. Она запросто может испугаться и решить, что ей обязательно нужно убить Руслана или она не выживет. Руслан не желал ей смерти, но если она вооружена…

В третьей и последней берлоге, кроме суетливых муравьев, облюбовавших тарелку с недоеденным печеньем, не было ни одной живой твари. Руслан пересек мужской двор, вышел на тропу и свернул налево, в ту часть лагеря, где кутили пираты и куда его в первый вечер привели знакомиться с вожаком.

С обвитой лианами плетеной изгороди взлетел толстобрюхий шмель и с недовольным бубнением улетел прочь. На участок Руслан зашел медленно, ступая беззвучно, всматриваясь в неживые тени за распахнутыми настежь решетчатыми створками окон. Был самыйразгар дня, тот час, когда все вокруг дремало в расплавленной неге, как в парной ванне. В молчаливом безлюдье говорила природа. Щелкали птицы, над ухом гудели сытые жуки, сонно зевал в листве перегревшийся на солнце ветерок. Глаз цеплялся за любое движение, но это были всего лишь порхающие бабочки, им не было дела до происходящего в лагере. Они беспечно кружились в просветах тропической зелени, напоминая ожившие экзотические цветы.

Руслан переходил от домика к домику, осмотрел уже четыре из пяти, но никого не встретил и загашников с оружием не нашел. На подходе к последнему бунгало притормозил, тыкнутый в спину неожиданной мыслью, обернулся и по-новому глянул вокруг. Четыре бунгало стояли полукругом, прячась в тени от палящего солнца: веранды открытые, двери без задвижек, окна распахнуты настежь. Последнее ютилось поодаль и единственное из всех напоминало птичью клетку.

Руслан поднялся по ступеням и в решетчатой двери веранды заметил деревянную петлю с вдетой в нее открытой дужкой навесного замка. В каморке мягко стелился зеленоватый полусвет, разбавленный веселым калейдоскопом солнечных бликов на полу и стенах. За решетчатым окном дрожали темно-зеленые косы плюща с бледно-желтыми зонтиками цветов. И без того маленькая комната казалась еще меньше из-за двуспальной кровати. В изголовье на голых ватных матрасах лежали раздетые подушки. В соседних бунгало ящики комодов были битком набиты одеждой и обувью, в прикроватных тумбочках яблоку негде было упасть из-за цветастых баночек, пузырьков, расчесок, заколок и всяких женских безделушек. Здесь же ни следа присутствия живого человека.

Руслан оглядел клетью и вышел на веранду. Застыв у решетки, он вглядывался в растительную гущу с такой пытливостью, словно нутром чуял присутствие врага и старался высмотреть его среди темно-зеленых теней и солнечных клякс. Он был прав. Пираты отлавливают девушек, подсаживают или как-то перевоспитывают, после чего используют в свое удовольствие, в противном случае что здесь делает замок?

Не в этом ли все дело? Сперва харчи не поделили, потом девчонку? Или позарились на нее без спроса командира? Но кто эта девушка? Новая пленница, схваченная чуть раньше? Руслан перебрал в памяти всех девушек: две блондинки, рыжая и брюнетка. Лицо последней, пятой девушки, было скрыто под нагромождением воспоминаний. Еще раз, приказал себе Руслан. Ночь побега… Прятки в чулане кухни… Девушки прибирались после кутежа, относили на кухню посуду, мимоходом обсуждая богатый событиями вечер. Да, он уверен: они кого-то упоминали в разговоре. Руслан успел уловить от силы две-три фразы, но их было достаточно. Девушки высказывались резко и нетерпимо, слова щетинились злобой и ненавистью. Это показалось Руслану странным, ведь на посиделках девушки прекрасно общались между собой, шушукались и смеялись, как давние подружки.

Все, за исключением последней… Она сидела на диване под боком у Захара, медленно и без всякого удовольствия потягивала свой напиток и не поднимала глаз. Поиски истины на дне стакана казались ей важнее разговора с соседками. Когда все начали ржать над скабрезной шуткой Кочегара, она единственная не засмеялась и не улыбнулась, окинула присутствующих надменным взглядом и вернулась к своим мыслям. Руслан тогда подумал, что ей скучно, или ей испортили настроение, или она недостаточно пьяна, чтобы во весь голос хохотать вместе с остальными… Но вдруг все было не так? Не на нее ли девушки злобно плевались ядом, говоря: «Если бы эта дрянь не удерживала Захара»?

Так вот он, ответ на все, причина грызни?.. Захар неровно дышал к новенькой, сирены приревновали его и загорелись одержимостью убрать соперницу, но пачкать свои ручки не захотели, уластили мужскую половину сделать всю грязную работу за них? Захар прознал об их деяниях и заговорах, разъярился и вынес один приговор на всех? А главным зачинщиком был Оскар, поэтому Захар так свирепствовал на него? Другого объяснения Руслан не видел.

Руслан последний раз оглянулся на птичью клетку, и внезапно его осенило. Домиков четыре, сколько и было девушек, и кроватей везде по одной. Свежепойманной пленнице негде было жить, кроме как за решеткой. Ее держали в птичьей клетке, собирались «перевоспитать», а в итоге, как понял Руслан, перегрызлись из-за нее. Возможно, девушка была только поводом, последней каплей в переполненной чаше. Но в одном Руслан был уверен: она не одна из них.

Глава 4

Руслан сунул нос в кладовую с припасами, заглянул в лазарет – никого. Оставалось проверить ту часть лагеря, где он еще не бывал. Об исчезнувшей девушке он думал уже без прежней суровости, в ее невиновности и непричастности больше не сомневался и не терял надежды обнаружить ее, испуганную, быть может, раненую, где-нибудь в уголке лагеря. Руслану так и не удалось вспомнить ее лицо, только цвет волос – шатенка – и то, что она была завернута в несколько слоев одежды, как еще не распакованный подарок. Все это лежало на поверхности, при малейшем прикосновении само бросалось в руки и складывалось подобно конструктору, где нужные детали видны с первого взгляда и в точности подходят друг другу, но в тот вечер он смотрел мимо, смотрел сквозь, двигался против ветра.

Вход на участок по соседству с тюремным загоном находился ближе, туда Руслан и отправился в первую очередь. Это были жалкие шесть соток с двумя замшелыми хижинами по типу псарни, но без веранды и с виду крепче. Двускатные крыши заросли дерном, дощатые стены потемнели от старости. Участок расположился под сенью раскидистых деревьев и путаных кустарников, поэтому здесь было довольно сыро. В тени плотных зарослей сквозило прохладой и висели огромные паутины с упитанными черными пауками. Для удобного передвижения от выхода к хижинам и между ними проложили деревянный настил, чтобы не шлепать по лужам и не месить грязь в дождливые дни.

Ноздри раздраженно затрепетали от знакомой мешанины запахов: жженый сахар, нашатырный спирт, хлорка и что-то еще, очень знакомое, кисловатое, но неопределимое. В горле запершило, Руслан сдавленно кашлянул и сплюнул. Как можно жить в таком смраде? Зловоние разносится днем по всему лагерю, пропитывает одежду и постельное белье, лезет в глотку и обволакивает слизистую, вызывает тошноту. Конечно, со временем ко всему привыкаешь, а когда привыкаешь к запаху, перестаешь его чувствовать, но до того момента как они справлялись с головной болью?

Руслан вошел в первую хижину. Решетчатые створки на окнах были распахнуты настежь, но это не помогало: густой и теплый воздух сдавливал горло. Сладость жженого сахара чувствовалась здесь отчетливее, в то время как зловоние бытовой химии, напротив, ослабело и почти исчезло. Едва шагнув через порог и прикрыв за собой дверь, Руслан понял, что за кисловатый запах преследовал его все это время. Так пахнет перебродившее тесто. Дрожжи.

Он огляделся. Стеллажи с ровными шеренгами пустых бутылок, плита на газу с кустарным самогонным аппаратом, на столах бутылки с готовым пойлом, банки с дрожжами и сахаром, посуда, мерные стаканы и остатки финикового урожая в прикрытых крышкой пластиковых тазах. В дальний угол засунули самодельную мойку-тумбу с резервуаром из подвешенной пластиковой канистры и запасы газа в баллонах по двадцать семь литров. В полутени прохладного закутка, защищенного от скудного дневного света фанерной перегородкой, угадывались очертания дубовых бочек. Руслан полазил по шкафам и выдвижным ящикам, но всюду была одна только кухонная утварь. И как после этого не думать, что местные сукины коты не знали все наперед? Словно бы загодя попрятали то, что беглецы будут искать в первую очередь.

На крыльце соседней постройки едкое химическое зловоние стало сильнее, и Руслан, вспомнив пиратскую гулянку и разговор с Захаром, понял наконец, для чего приспособили эти жалкие шесть соток. Две хижины – две лаборатории. Теперь ясно, откуда смешение запахов.

Во второй хижине вместо бутылок с готовым пойлом на столах теснилась химическая аппаратура и стояли наполненные не то водой, не то каким-то раствором чашки с плодовыми семенами неизвестного растения. Полки стеллажей забили лабораторной посудой, бытовыми средствами и подписанными банками и склянками с реагентами в жидком и порошкообразном виде. Действуя по проработанной схеме, Руслан обыскал шкафы и ящики, но телефона нигде не было.

Руслан вернулся на тропу. Самодельный уличный фонарь стоял все на том же месте, у входа в лазаретный двор. Изолированная гофром проводка тянулась к соседнему участку справа и там при помощи натяжной муфты крепилась к подпирающей забор постройке с плоской крышей. В ажурных просветах богато наряженной зелени проглядывало еще несколько сооружений.

Пять разнотипных построек без веранд и в большинстве своем без окон для экономии места стояли достаточно близко друг к другу – некоторые так близко, что под раскидистой сенью дерева умещались сразу обе. В дальнем углу виднелась ручная колонка, но заметить ее было довольно сложно из-за разместившихся прямо в центре двора солнечных панелей на деревянном каркасе. Под электрощитовую, как и на жилом участке с мужскими берлогами, отвели отдельное строеньице, но аккумуляторов здесь было вдвое больше, а от гудения мощного инвертора сам воздух, казалось, становился тяжелее и наполнялся суровым предостережением. На распределительном щитке с автоматами белели вручную подписанные наклейки: прачечная, мастерня, студия.

Громкое звание «прачечной» заслужила квадратная будка, оснащенная стиральными машинами активаторного типа и уличным водонагревателем с запасом дров под навесом. Всего стиралок было две, они молча стояли рядышком, не подавая признаков жизни. На столе кто-то оставил большую плетеную корзину с бельем, вперемешку мужским и женским. В большом деревянном ящике у боковой стены, обитом водоотталкивающим материалом, хранились запасы порошка в матовых пакетах и неровно нарезанного мыла.

Пираты разжились всем необходимым. Если что-то ломалось, заказывать новое не спешили – чинили своими руками. Если не хватало кубышки для добытого с яхты цикория или хотелось сделать приятное любовницам и подарить им по красивой шкатулке, вопрос решался на «раз, два, три». Для этого имелась отлично оборудованная мастерская со слесарными и столярными верстаками ручного изготовления и переносным электрогенератором. Здесь было все так удобно и толково организовано, что любая работа в ее стенах, будь то мелкий ремонт или глобальный замысел, должна была приносить только удовольствие. Через парные окна вдоль стен лился солнечный свет, под потолком в ряд вытянулись три энергосберегающие лампочки «кукуруза». Изнутри и снаружи мастерская напоминала амбар и размерами превосходила все остальные постройки на участке – да и не только на участке, но и во всем лагере. Глядя на несметную армию инструментов на все случаи жизни, любовно разложенных по ящикам и чемоданчикам и развешанных по перфорированным панелям, Руслан понял, что изначально правильным вариантом в ту ночь было идти за кабелем.

В пристройке на улице хранились металлические канистры с топливом и материалы для ремонта и столярных работ. Строители, охотники, барахольщики, садоводы, кулинары и резчики по дереву. Этого мало? Ничто не мешает освоить новое ремесло и пополнить нескончаемый список умений, добавив к уже существующим еще один титул, перегнать остальных, обогнать всех соратников – и будет чем хвастнуть на следующей пирушке. Цель всей жизни: добиться такого же длинного титула, как у вожака, стать почетным обладателем всех тех званий, коими обладает он, повторить его заслуги, достигнуть его уровня, дабы наравне с ним сыпать за столом золотыми монетами жизненного опыта и поучать набранный из туристов молодняк.

Руслан до последнего ломал голову, что может означать наклейка «студия». Мысли обращались к самому худшему, к этому варианту он и готовился. Но когда он открыл дверь и с порога вгляделся в полумрак, в груди торжествующе заколотило. Руслан привычным движением пошарил рукой по стене рядом с дверью, но здесь, как и в мастерской, лампу заменил верхний свет. Постройка была обесточена. Руслан впустую пощелкал выключателем и вынул из кармана фонарик, который предусмотрительно захватил с собой из пиратской берлоги.

На грубо сколоченном столе выстроился небольшой взвод разномастных зарядных «стаканов»: на первом плане – две любительские туристические рации; позади – четыре рации военного типа, чудовищно громоздкие, с длинными антеннами. Не узнать этих монстров было невозможно. Именно этими рациями пираты пользовались во время нападения, по ним переговаривались между группами. Руслан хорошо помнил, как Оскар выплевывал в нее свои едкие ответы, раздраженный тем, что ему испортили настроение напоминанием о Шкипере и обрыдлых правилах.

В дальнем углу тоскливо склонил чашеобразную голову аккумуляторный светильник на треноге. Вдоль стен идеально подогнанным строем протянулись этажерки, заставленные деревянными ящиками размером с коробки из-под принтерной бумаги. «Студия» напоминала кладовку. Здесь было очень тесно, свободного места для передвижения почти не осталось. В угол у двери втиснули узкий стеллаж: обычные и мини DVD-диски в бобинах, безымянных коробках, пластиковых футлярах и конвертах, ящики с кучей проводов, три зачехленные видеокамеры разного размера и на самом видном месте – большой черный кейс для ноутбука. Поборов желание швырнуть его в стену, Руслан вернулся к поискам спутникового телефона.

Содержимым ящиков на этажерках можно было бы с легкостью забить полки магазина электротоваров. Мобильники в сборном виде и по частям, аккумуляторы, фонари, рации, зарядные устройства, навигаторы, плееры, игровые консоли, фотоаппараты всех видов, наушники всех цветов радуги, непонятные детали от невесть чего и прочее. Вся та электроника, что некогда принадлежала гостям острова, теперь покоилась здесь, рассортированная по деревянным ящикам. Зачем пираты копили все это, почему не продали, непонятно. Разбирали на запчасти, пускали в обиход или просто баловались на досуге – уже не узнать. Свежедобытая электроника лежала сверху, но Руслан решил пока ничего не брать: в карманах не было места. Отыскал среди вороха зарядок две свои, подключил навигаторы и ушел, но перед этим перерыл все ящики, проверил каждую полку и обшарил все углы. Спутникового мобильника нет. Каким же образом пираты связывались со снабженцами?

Найти исчезнувшую девушку Руслан уже не надеялся и с каждой постройкой все сильнее впадал в уныние. Он проверил везде, где только можно. Если птичья клетка пустует и вещей нет, значит, ревнивым подругам удалось исполнить задуманное и развязаться с пленницей? Чувство досады скрутило его, как острая боль. Руслану не давала покоя мысль: был у него хотя бы крохотный шанс вызволить девушку? Может, если бы он все понял сразу и в ту ночь нашел ее и освободил, все сложилось бы иначе? Она сумела бы подсказать, направить… Но самое главное: осталась бы жива.

В последней постройке Руслан чуть не растянулся на пороге, споткнувшись о какую-то сумку. Чертыхнулся под нос и только уже выпрямившись заметил, что это его собственный рюкзак. Электричество сюда не подвели, но лампа висела на своем привычном месте.

Баулы с вещами и яхтенной утварью кучей свалили на пол. Пираты как будто и не притрагивались к ним со дня охоты, словно им не было дела до всей этой мелкой наживы – мелкой, по сравнению с остальным уловом. Они же ни в чем не нуждаются, им нет надобности донашивать костюм с туристического плеча или отдирать с яхт солнечные панели. Это давно в прошлом. Теперь им хватало одного сезона, чтобы наполнить лакированные коробочки на складе вместе с клетками на тюремном дворе и за барыш получить все, что нужно: строительные материалы, курево, патроны, топливо.

Руслан в растерянности застыл, окруженный чужими вещами, как безмолвными душами, которые только смотрят, но ничего не могут рассказать. Несколько палаток, фляги для питья, цветастые рюкзаки, раскладные стулья, посуда для костра, газовые плитки и прочее туристическое снаряжение, но это еще не все. Украшения и часы, сумки и бумажники, косметика, брелоки, ручки, фигурные зажигалки, швейцарские ножи, солнечные очки, дорогие футляры… Личные вещи, снятые и взятые по праву завоевателей, трофеи, которыми можно любоваться в любое время дня и ночи, пользоваться, сделать коллекцию или продать, а то и вовсе выкинуть – просто потому, что ты можешь. Почетное место занимали тяжелые ларцы с ключами зажигания от яхт. Руслан усилием воли пришел в себя, отыскал свои часы и серебряно-деревянную цепочку с львиными головами, нашел браслет Максима и покинул хранилище. Вид чужих вещей, расставленных по полкам и разложенных по лакированным коробочкам, точно сувениры, вызывал бессильную ярость и горькую скорбь. Внезапно ему захотелось попросить прощения у всех людей, чьих вещей он только что касался.

Руслан включил автомат с наклейкой «студия», чтобы подзарядить навигаторы, и прикрыл за собой калитку. На душе было тяжело.

Глава 5

Крепкая непрошибаемая дверь в конце проулка между лабораториями и складами явно служила для того, чтобы ни одна божья тварь, человеческая или животная, не смогла проникнуть на территорию лагеря. Внушительный металлический засов поддался не сразу, но отодвинулся плавно. Дверь отворилась без скрипа. В глаза Руслану бросилась хорошо различимая лесная стежка, протоптанная тяжелыми пиратскими ботинками за все годы существования этого рассадника. По обеим сторонам от нее натянули веревочные перила из толстого каната, чтобы не заблудиться в сумраках или плохую погоду, когда под ногами не видно тропы.

Кроны смыкались над головой, поглощая небесную лазурь, и чем дальше Руслан отходил от лагеря, тем крепче супились тени и гуще становился воздух. Совсем как в теплице или в лавровом лесу, только здесь пахло не лавром, а жирной землей, гнилой листвой и мокрой травой. Лес темнел прямо на глазах, теснясь чем дальше, тем больше, точно преграждая путь в попытке защитить от чужого проникновения последние несколько пиратских соток. Тени воровато поглядывали из укрытий, как многочисленный противник из засад. Руслан периферическим зрением ловил их нервные содрогания и вертел головой, реагируя на каждый хруст. Лес гомонил и тарахтел на разные голоса, и понять, откуда идет тот или иной шорох, было нелегко, и это еще больше запутывало.

Дневной свет померк, ветер давно оставил эти края. Воздух превратился в клей. Оглушительная птичья трескотня падала с верхних веток, скатывалась с мясистых шматов мха и, запутавшись в упругих лиановых косах, застревала меж деревьев. Ботинки скользили по росистой щетке травы, Руслан держался одной рукой за неприятно влажный канат и высматривал под ногами змей. Поддерживающие канат деревянные столбики позеленели от сырости, покрылись мхом, кое-где даже обросли крошечными грибами. Сама же веревка была неплохим подспорьем для пауков, которые использовали ее для закрепления боковых нитей паутины.

Конца и края не было этой тропе. Руслан взмок от духоты и совсем выбился из сил. Боль в ноге стала резче, не замечать ее больше не получалось. Он уже подумывал вернуться обратно, как неожиданно заросли расступились и выпустили его на берег молчаливой реки Ксиксили.

На воде стояло небольшое сооружение с двускатной крышей. Руслан приблизился к пирсу, но тут боковым зрением уловил неясную тень, повернул голову и в пышной завесе ниспадающей с дерева лианы худо-бедно различил еще одно строение. Проглядывающие среди плетей стены заросли мхом, постройка едва бросалась в глаза, и если бы Руслан не был так внимателен, он бы прошел мимо и даже не заметил ее.

Вопреки ожиданиям, внутри она выглядела на порядок чище и благообразнее, чем он ожидал. Ни грязи, ни толстого слоя пыли, как в полуразвалившихся сараях на огородных задворках; стены защищены от влаги и непогоды, нигде ни следа плесени. Все расставлено и развешано по своим местам: рыболовные сети, удочки, плетеные ловушки, баночки с искусственными насадками, канистры с топливом, ящики с инструментами.

Руслан подпер дверь стопором и с лампой в руке прошел вглубь. На деревянных стойках у дальней стены висели два подвесных мотора, один из которых, как убедился Руслан, подойдя чуть ближе, принадлежал им. В углу под брезентовым чехлом скучал генератор. Руслан задел что-то головой, повернулся и поднял лампу выше. С антресолей выглядывали знакомые черные весла. Или просто похожие?.. Где же сам динги? Руслан потоптался на месте, всматриваясь то в один, то в другой угол, опустился на корточки и посветил под стол: два электронасоса, пузатый черный чехол с надувной лодкой и темно-синяя сумка с родным динги. Руслан твердо решил не оставлять его в пиратском обиталище.

Лампа вернулась на свое место. Руслан вытащил пистолет из-за пояса и по крошечному пирсу с деревянными перилами прошел к задней двери лодочного сарая. Там на воде тихонько покачивался окрашенный под цвет маскировочной сетки юркий катерок. Под потолком на тросах висела подспущенная надувная лодка цвета хаки. Руслан медленно приблизился к суденышку и вгляделся в тонированные окна рубки, устеленные изнутри плотными тенями. В зеленоватом полумраке было трудно разглядеть, не притаился ли кто-то внутри в надежде, что его не заметят и удастся быстренько сбежать или неожиданно напасть, но Руслан был готов ко всему. Если последняя девушка жива, она может испугаться его жуткого вида и со страху наделать глупостей. Он должен пресечь это, не причинив ей вреда, заставить ее присмиреть и выслушать его.

Строение ничем не отличалось от обычного лодочного сарая. Вдоль трех стен, огибая катер, тянулся настил для свободного передвижения. Через низкий квадратный проем для заезда-выезда смутно проглядывался дальний берег Ксиксили, вдоль которого разрослись длиннохвостые пальмы и гигантские опахала диковинных растений, похожих на репейник. Ничто не тревожило спокойной реки, кроме плавно скользящего по ее глади длинного черно-зеленого гребня. Руслан задержал на нем взгляд, подождал, пока он не скроется из виду, и под тихий перестук воды под настилом неуклюже забрался на носовой кокпит. Не выпуская кольта из рук, опустился на корточки перед выходящей на палубу застекленной дверцей рубки, повернул ручку и потянул дверцу вверх, поднимаясь вместе с ней.

В рубке было нечем дышать. Пахло не сыростью, как на улице, не рекой – воняло потом. Руслан поморщился. На диванчике лежал рюкзак, рядом бросили две пары садовых перчаток. Глухо постукивая по алюминиевому настилу мягкими подошвами туристических ботинок, Руслан пересек рубку и отодвинул стеклянную дверь на кормовой кокпит, затянутый камуфляжным тентом с прозрачными вставками вместо окон. Девушки нет. Руслан помедлил, раздосадованный и угрюмый, скользнул взглядом по лопатам, сунул пистолет за пояс и вернулся к панели управления.

В замке зажигания торчал ключ. Руслан повернул его и услышал бойкое урчание двигателя. Придерживая ремень автомата, наклонился к цветному экрану стационарного навигатора, удобно закрепленного прямо за рулем, точно экран гоночной видеоигры, и принялся изучать сохраненные маршруты. Река петляла по южной половине острова, образуя множество небольших отрезков суши. Путей проезда было несколько: вдруг из-за паводка размоет корни какого-нибудь дерева, оно упадет и перегородит реку? Все они смыкались в одной точке на юго-востоке, где Ксиксили впадала в океан. Недалеко от этого места располагался вход в ущелье.

Руслан выпрямился. Он хотел вернуться к Лоле сегодня же, но через пару часов отлив, следующая полная вода только в полночь. Придется ждать до завтра. Не тащить же хромого Максима в ущелье!

Руслан заглушил двигатель и убрал ключ в карман. Это последняя остановка, где же телефон? Ни радиостанции, ни мобильника… Руслану с трудом верилось, что эти ублюдки, до мелочей продумавшие все остальное, не позаботились о надежном средстве связи на случай чрезвычайной ситуации. Условия для оказания медицинской помощи здесь полевые, а если что случится? Если что случится, сам себе ответил Руслан, то к тому времени, как прибудет помощь с Мельтахо или еще откуда-нибудь, больной уже издохнет. Раненых и слабых проще отстреливать. Но с такими правилами и до беды недалеко. Связь должна быть.

Взгляд упал на рюкзак. Руслан присел рядом и развернул его к себе. Фонари с механической зарядкой, пара кителей, фляги с питьем, сверток с едой… Навигатор?.. Руслан включил его и быстро пролистал список маршрутов и координат. На лице отразилось недоумение. Да здесь же все примечательные места острова! И все подписано! Пронумерованные доты: «первый (нет спуска)», «второй (руины)», «третий (наш)» и «четвертый (завал)». Руслан сдвинул брови. «Наш»? Это еще что значит? Они используют укрепление как хранилище? Но зачем тайник на другой половине острова? И что они могли там прятать? Нужно будет выяснить.

Руслан вернулся к списку. Родники, водопады, вход в ущелье… Рощи: сумах, акация, рожковая. НП… Что такое НП? Наблюдательный пост? Еще одно военное укрепление или неприметная точка под наблюдательный патруль? Ладно, с этим потом разберемся, подумал Руслан, повесил навигатор на пояс, запустил руки обратно в рюкзак и вытащил свернутый кабель с магнитной блямбой на конце. В груди екнуло. Это же внешняя антенна для спутникового мобильника… Руслан бросил ее на диван и накинулся на сумку, как заядлый воришка, но там больше ничего было. Руслан в сердцах ругнулся и отшвырнул сумку. Она обиженно отползла от него к краю дивана и – бац! – тяжело плюхнулась на алюминиевый пол. От чего такой звук, она же пустая? Руслан поднял ее и замер, как вкопанный.

Из бокового кармана торчал массивный, но по-своему даже стильный мобильник с толстой антенной. Стук сердца отозвался ударом фанфар. Руслан схватил телефон, сдвинул антенну вверх и немного вбок, и зажал кнопку, пробуждая его от дремы. Экран засветился приглушенным голубоватым светом. Работает!

Мобильник был непривычно увесист и оттягивал руку. Он больше напоминал домашний радиотелефон, чем привычный сотовый. На заряде батареи не хватало одного деления. Сверху висело уведомление о беззвучном режиме, значок пропущенного вызова и смс. Руслан заглянул в журнал. Три пропущенных звонка от какого-то Хьюстона, последний два часа назад. Примерно в то же время пришло сообщение: «Захар, срочно перезвони. Проверил милану. Трое. Два парня и дев». Код оператора незнаком.

Кто такой этот Хьюстон? Еще один пират, который уехал на материк расширять клиентскую базу? Один из снабженцев? Покупатель? Или осведомитель?

Замигал световой индикатор в верхней части телефона, появилась надпись: «поиск сети». Не прошло и минуты, как мобильник сообщил, что находится вне зоны действия сети. Руслан понял, что нужно выйти под открытое небо, выключил телефон и покинул катер.

Ближайшее открытое место находилось на участке со складами. Но когда Руслан добрался туда, встал под палящим солнцем и дрожащими руками ввел номер отца, то вдруг застыл, как главный герой фильма, в последнюю секунду взятый на мушку. Но вокруг никого не было, Руслан стоял рядом с солнечными панелями в полном одиночестве, неотрывно смотрел в приглушенный экран спутникового мобильника, до которого они с Максимом так мечтали добраться, и не мог заставить себя отдать последнюю команду. Ощутив неожиданную слабость в ногах, Руслан опустился на землю.

«Что я скажу отцу? Как объяснить случившееся, как оправдаться за содеянное? Скрыть правду? Но откуда у нас в таком случае мобильник?»

Внезапно Руслану стало ясно как божий день: нельзя рассказывать о случившемся. Нет, отец-то будет на его стороне. Но только молчать он не станет, не в этом случае. Он захочет разоблачить Понкайо перед всем миром. Руслан знает отца: ему не по силам, не по совести будет жить с этой правдой, он не сможет примириться с мыслью, что где-то на свободе остались соучастники пиратов. Он не успокоится, пока «преступная группировка» не будет раскрыта. Смешно звучит, но беда в том, что Владимир отнесется к этому с катастрофической серьезностью. Он будет добиваться справедливости, не понимая, что чистой справедливости в мире не бывает и если все заканчивается хорошо, стоит возблагодарить удачу и не испытывать судьбу, не требовать большего. Но такой уж он человек. И едва он начнет в этом копаться, всему придет конец. Их семьям придет конец.

Руслан опустил глаза в телефон. «Зарегистрировано в сети».

«Может, у меня паранойя, но лучше пусть так, чем поспешить и подвесить над нашими головами новый клинок. Сперва я поговорю с Максом».

И стер номер.

Глава 6

Это не было похоже на сон. Максим словно очутился на границе реальности, утратил власть над телом. Его астральная проекция переместилась в ту часть изнанки реального мира, куда человек никогда не попадает в состоянии естественного сна, подпитывающего организм новыми силами. Снотворное мастерски манипулировало подсознанием, заставляя наблюдать за тем, чего он не мог изменить, чему не мог воспрепятствовать. Максим чаще всего даже не видел себя, не слышал, но ощущал свое беспокойное метание, чувствовал, как дрожит от бессилия, обливается потом и ворочается с боку на бок.

Он просыпался усталый и разбитый, не зная, сколько прошло времени и что изменилось за эти часы. Из-за дощатого забора прилетали отголоски мирного течения лагерной жизни: бубнеж на огородных задворках, отдаленный женский смех, прокуренный мужской кашель, хруст мелкого грунта под тяжелыми ботинками, стуки, хлопанье дверей. Сигаретный дым перебивал навозный душок и мерзкое зловоние бытовой химии, подбитое сладким, как чудилось Максиму, запахом печеных яблок. Голова раскалывалась от невыносимого смрада, слизистую обволакивало горькой пленкой. Максим сплевывал ее, но к оставленной в клетке бутылке не притрагивался, ждал, пока его выведут на прогулку в туалет, и там пил из умывальника. Но пиратам не было необходимости разбавлять питье: они вводили снотворное силой.

Доза была рассчитана таким образом, что в реальность его выбрасывало за пять-десять минут до прихода эскулапа. Слесарь являлся строго в сопровождении вооруженного прихлебателя. Обрабатывая швы, действовал при этом намеренно грубо, дергал Максима, стискивал пальцами ногу, резко втыкал иглу. Помимо этого он сменил щадящий антисептик без запаха на какую-то ядреную смесь на основе то ли спирта, то ли кислоты, от чего разъедало не только рану, но и слизистую носа. Выполнив первую часть своих обязанностей, быстренько сматывался, а Максим оставался на попечении надзирателя, вяло, без аппетита съедал свой тюремный обед или ужин и старался не слушать пустую трепотню. На шутки не отвечал, ироничные замечания о сорвавшемся побеге и сцене в переговорной пропускал мимо ушей. Но сохранять невозмутимый вид было непросто. Максим не переставал думать о том, что видел и слышал во сне.

Один кошмар мучил его с постоянной регулярностью. Пираты находили Максима, притаскивали к нему Лолу и хвастались уловом: «Мы тут проверили твой мобильник… Значит, обсуждали поездку трое, а поехали только двое? Ну-ну!» Пираты склабились, как довольные охотники, шутливо грозили Максиму пальцем и все время смеялись. Жуткий смех, похожий сразу и на блеяние овцы, и на лай шакала, неотступно следовал за Максимом, въедался в мозг и заставлял метаться, искать пиратов, искать, чтобы спасти ее, искать, чтобы прикончить их. Максим искал, кидался из одного темного угла в другой, но не мог до них добраться, постоянно упирался в стену, или в дверь, или в решетку.

«Мы тут проверили твой мобильник… Значит, обсуждали поездку трое, а поехали только двое? Ну-ну!» Слова звучали отчетливо и громко, словно кто-то приложил ладони рупором к его уху. Плотная темнота скрывала говорившего от глаз Максима. Оставался только голос, радостный и бодрый, голос из ниоткуда, который со смехом спрашивал, как проходят каникулы, предлагал оставить обувку и говорил, что Максим бажбан везучий. Максим беспокойно озирался, искал рюкзак Лолы, видел ее короткий хвостик, с которым она ходила на яхте, и все время бежал куда-то, продираясь сквозь заросли, вдыхая тягучий воздух, бежал, бежал, пока не падал в овраг, заполненный холодной водой.

Максим ползал на карачках, отплевываясь от грязной воды, и вслепую шарил в угольном мраке, сбитый с толку бессвязным шепотом, который несся со всех сторон и в то же время звучал в голове. Под руку попадались чьи-то стылые пальцы, перепачканные липкой кровью… Руслан. Его избили и сбросили в овраг. Максим тянулся к другу, ощупывал насквозь промокшее тело, покрытое множественными ранами от ударов чем-то тяжелым, и не мог понять, жив он или нет. Уловив слабый отклик пульса на шее, Максим стискивал руку товарища, но прежде чем успевал произнести его имя, шепчущая тишина разверзалась грохочущей музыкой, кто-то хватал беглеца за ноги и с блеющим смехом утаскивал прочь.

В следующее мгновение Максим оказывался между бесконечными рядами деревянных клеток и снова пускался бежать. Бежал, хотя знал, что ранен, бежал на одном месте, медленно, как улитка, бежал и снова падал, и так без конца. Лола мелькала там и здесь, загорелым плечом и привычным русым хвостиком, но ускользала от него, неуловимая и далекая, как подхваченный ветром лепесток, он не мог до нее дотянуться.

Пираты всей стаей кидались на Лолу из укрытия и волочили на катер. Максим вздрагивал с придушенным стоном, открывал глаза и видел ухмылку надзирателя. В голове кружились обрывки снов. «Мы тут проверили твой мобильник… Значит, обсуждали поездку трое, а поехали только двое? Ну-ну!» В его мобильнике ничего нет и быть не может. Максим усиленно вспоминал. Текстовым сообщениям он всегда предпочитал звонок; единственное место, где он переписывался с Лолой, была «аська». В папке остались рекламные смс плюс извещения о пропущенных вызовах, когда он был вне зоны доступа. Лола в начале знакомства, бывало, слала ему сообщения, но потом, заметив, что он всегда перезванивает или отвечает уже в сети, перестроилась на его лад. По смс он отвечал редко, да и те сообщения удалил. Все ли до единого? Точно все?.. Не упускает ли он что-нибудь? Перед отправлением царила такая суматоха, все были на нервах, особенно Руслан. Постоянно всех дергал, ворчал и повторял: то забудем, это не возьмем, перезвони завтра, напиши, напомни. Разве мог сейчас Максим с уверенностью сказать, что в те дни Лола не отправляла ему сообщений с вопросом или просьбой? От этих мыслей пылал мозг. Максима стачивало желание убедиться, что пираты до сих пор о ней ни сном ни духом, но как это сделать, не вызывая подозрений?.. Никак! Если пираты не хвастают «уловом», значит, о существовании Лолы не знают?.. Этого едва хватало, чтобы держать рот на замке.

К счастью, Руслан еще жив. Максим справлялся о нем каждый раз, едва только пираты успевали приблизиться к клетке. Слесарь надменно поджимал губы и вздергивал подбородок, всем своим видом показывая, что скорее съест гусеницу, чем заговорит с Максимом, но сопровождавшие его соратники попадались словоохотливые и отвечать не брезговали. Правда, считали своим долгом перед этим хорошенько помучить пленника. Они дразнили его, смеялись, растягивали волынку и с церемонным видом рассусоливали на тему дружбы. Максим терпеливо слушал и ждал, а внутри все застывало. Он столько раз видел Руслана мертвым, что почти не верил, когда ему говорили обратное.

Максим просыпался с мыслью: «ее поймали, его убили, я ничем не могу им помочь» и едва успевал прийти в себя от кошмаров, прежде чем его снова погружали в анабиоз. После того как он съедал свой обед или ужин, возвращался эскулап с новой дозой снотворного, и никакие уговоры, никакие обещания и заверения не помогали убедить пиратов не усыплять его. Максим пытался сопротивляться, отбивался и крутился, как непослушный пацаненок в кабинете врача, прижимал руки к телу, прятал их, уворачивался. Все заканчивалось очень быстро и очень унизительно. Надзиратель, снисходительно посмеиваясь, без видимых усилий скручивал немощного пленника, рывком хватал руку и услужливо протягивал под шприц эскулапа.

Ни одним из кошмаров Максим не мог управлять, ни в один не мог вмешаться. Большая их часть происходила по ту сторону экрана, в реальности, где его не существовало. Максим наблюдал в роли беспомощного зрителя, вынужденного мириться с концовкой фильма, какой бы она ни была. Видения повторялись одно за другим, обрастая новыми подробностями, и не было возможности сойти с этого психодромного аттракциона.

Яркие детальные сцены вспыхивали и угасали, как запущенные кем-то сигнальные ракеты, видения окликали на разные голоса, звали, умоляли спасти и прощались. Она падала к нему прямо в руки, судорожно обнимала и целовала, лихорадочно шепча: «Ты жив, ты жив!» Максим не видел ее лица, но знал, что она здесь, чувствовал ее тело и отвечал: «Тупанул, признаю!», а над головами у них блеяли овцы и лаяли шакалы… Максим прижимал девушку к себе и смотрел на Оскара, который стоял у нее за спиной. В руке у пирата блестел серебристый кольт.

Черный глаз пистолета вылупился на них с легким удивлением. Он казался идеально ровным, но его немного косило в сторону Лолы.

– Язык проглотил, борман? – злобно взвыл Оскар.

Грянул выстрел.

Максим вздрогнул, открыл глаза и под громкий перестук сердца опустил взгляд на свои дрожащие руки, на которых мгновение назад покоилось окровавленное тело девушки. На запястьях и пальцах остались размазанные следы. Максим в отупении уставился на них, не понимая, сон это или явь, проснулся он или просто во сне стал понимать, что спит. Он приподнялся на локтях и в тревоге оглядел залитый солнцем тюремный двор, где ничего не изменилось со вчерашнего вечера. Клетки стояли на своих местах, от компостных ящиков, прикрытых навесом из пальмовых листьев, все также несло вонью. В кронах трещали птицы, но сам лагерь был окутан каким-то странным и в то же время жутким безмолвием, словно пираты куда-то уехали всем скопом или впервые в жизни решили устроить тихий час.

На деревянном настиле клетки отпечатались кровавые зигзаги чужих ботинок. Максим резко сел, но тут же привалился спиной к решетке, ослабленный внезапным головокружением. Он тяжело дышал, взгляд перебегал с одного на другое, по вискам тек пот. Я сплю или нет? Ее поймали?.. Ее убили?.. Если убили, крови здесь быть не может… Значит, кровь нанесли сами пираты.

А если убили Руслана?..

Максим пристально вглядывался в обветшалую хижину. Дверь закрыта, изнутри не слышно ни звука. Дурное предчувствие налетело подобно ледяному вихрю и заставило содрогнуться. Максим выдохнул, уцепился за прутья и потянулся наверх, стараясь подняться на ноги. Перед глазами потемнело, в голову ударила острая боль. Максим съехал на пол и беспомощно завалился в угол. Тело было как набитая рисом игрушка. В голове метался смерч, закручивал обрывки снов, отдаваясь в ушах далекими криками и призывами о помощи. Максим смотрел на размазанную кровь на своих руках, на кровавые отпечатки подошв на полу и слышал повторяющееся эхо выстрела.

Я сплю, это еще один кошмар… Лола жива, она жива…

Минула целая вечность, прежде чем окружающий мир, погруженный в кладбищенское безмолвие, ожил и напомнил о себе. В псарне кто-то заворочался, слабо, с едва уловимым шелестом, как жук под ворохом прошлогодних листьев, борясь с несоразмерной преградой. Кто бы это ни был, он не торопился выходить наружу. Глухой кашель стих прежде, чем Максим определил, кто это может быть. Шаги отдавались в сердце гулкими ударами. Эти несколько минут показались ему такими же долгими и мучительными, как тогда в лесу, при столкновении с пиратами, когда он внимал по рации голосу друга и с ужасом думал: вот сейчас он упомянет Лолу и все будет кончено.

Дверь псарни медленно отворилась. На веранду вышел Руслан, с ног до головы залитый кровью. Максим почувствовал, как проваливается куда-то в бездну – или его кто-то утягивает за собой? Я проснулся или нет? Руслан постоял немного, бессмысленно глядя перед собой, словно только что очнулся от алкогольного дурмана и не понимает, кто он и как здесь оказался, перехватил взгляд Максима и без промедления, чуть хромая, направился к нему.

Максим даже не обратил внимания, что клетка открыта, до того ошеломил его вид вооруженного до зубов товарища. Перекинутый через голову автомат, на поясе чехол с ножом… Максим с трудом узнал его, и все же это Руслан… Откуда у него оружие? Почему он весь в крови?

Максим позволил ему поставить себя на ноги. Он схватился за него, как за обманчивый фантом, один из тех, что постоянно ускользали от него во сне, обтекая руки, проходя сквозь него, исчезая, когда он пытался удержать их, уберечь, уйти вместе с ними. Руслан казался настоящим: он дышал, его кожа была теплой, на запястьях бился пульс – и такие же мягкие молоточки отбивали в такт на шее. Все указывало на то, что Руслан жив, но внешне он напоминал жертву мясника. Крови было слишком много, после такой серьезной потери человек просто не способен стоять на ногах. Руслан же не только стоял – еще и друга поддерживал. Он словно бы не замечал своих окровавленных рук и забрызганной одежды, не чувствовал привкуса крови на губах, не знал, что волосы слиплись и висят кроваво-грязными сосульками. Лицо его было перекошено маской, эмоцию которой Максим не мог определить. Растекшийся по белку кровоподтек суживал карюю радужку и умертвлял жизненный блеск глаз.

– Ты ранен? – прошептал Максим.

– Кровь не моя, – в тон ему, также тихо, ответил Руслан, не выпуская его руку, чтобы Максим не упал. – Захара.

Случившееся медленно складывалось в общую картину, но приобретало смысл, несопоставимый с той реальностью, в которой Максим очнулся в прошлый раз. Внезапно им завладела странная уверенность, что в лагере случилась катастрофа, какой еще не бывало. И эта катастрофа прямым образом коснулась их двоих. Возможно, всех троих.

– Лола здесь? – уронил Максим, напряженно всматриваясь в лицо друга с твердым намерением в случае лжи во благо узнать правду по глазам.

– Нет. – Голос тверд, как гранит. Руслан не лгал.

– Ты уверен?

– Я осмотрел лагерь.

– Но о ней узнали?..

Руслан с мрачным видом потупил взор. Он промолчал, но Максим все понял без слов.

– Идем. Нам пора.

Максим наморщил лоб, недоумевая, что он такое говорит.

– Куда ты собрался, день на дворе… – И вцепился в него клещом, словно испугавшись, как бы он не ушел один, наплевав на опасность. –Пристрелят.

Руслан мягко, но решительно высвободил из его пальцев растянутый ворот своей футболки.

– Захар всех перебил.

Переварить такую новость было трудно. Мысли рассеянно вертелись в голове и путались между собой, вопросов было чересчур много, но с губ сорвался совсем не тот, какой интересовал Максима в первую очередь.

– Откуда ты знаешь?

– Видел тела.

Некоторое время Максим тупо смотрел на него, обескураженный и сбитый с толку.

– Всех?.. Вообще всех? И девушек?

Руслан кивнул и, поддерживая Максима под локоть, помог ему выйти из клетки. За двое суток рана успела поджить, процесс восстановления набирал обороты, нога уже не вопила истерично, как в ночь побега. Шов тянуло и при нажиме на ступню пронзало болью, точно клинком, но если правильно распределить вес, как Максим делал эти два дня при выгуле в туалет, она едва ощущалась. Поврежденную конечность он машинально ставил ребром.

После ломовой дозы снотворного и долгого беспробудного сна его развезло. Не успел он сделать и двух шагов, как окружающий мир поплыл и стал заваливаться набок. Максим пошатнулся, ослепленный, точно комьями липкого снега, вязкой дымкой перед глазами, вытянул руку и попытался схватиться за Руслана, но промахнулся. Руслан, ни на секунду не ослабляя бдительности, крепко перехватил его за плечи и осторожно усадил на порог клетки.

Оглушенный быстрой сменой событий, Максим опустил глаза на свои обагренные кровью руки. Руслан перепачкал его кровью Захара… Или это кровь самого Руслана? Может, кровь Лолы?.. Я проснулся или нет?

Максим поднял голову и посмотрел на друга, щурясь от ослепительно яркого неба у него за спиной.

– Помоги мне убедиться, что я не сплю…

Руслан в мрачном смятении покачал головой.

– Я не знаю как…

– Вот и я тоже, – вымученно вздохнул Максим, уперся локтем в колено и прикрыл глаза рукой.

Лола как-то призналась ему в порыве откровения, что после отношений с Валентином – она никогда не скрывала его имени – ей начали сниться настолько реальные и омерзительные сны, что по пробуждении она не могла вспомнить, на самом ли деле этот человек мертв или она умертвила его в своем сознании. Вскоре она отыскала единственное надежное средство сразу выяснить точный ответ. Когда она подскакивала на постели после очередного кошмара, ей достаточно было взять с комода приготовленную с вечера книгу, загадать страницу и абзац, прочитать, подождать немного и в точности повторить каждое действие. Во сне, говорила она, декорации постоянно меняются, мир никогда не стоит на месте, вечно галопом летит вперед, книги напоминают живые существа, которые противятся твоей воле, а любая прочитанная фраза уже спустя секунду исчезает в безвестности вместе с книгой или перестраивается в какую-нибудь галиматью из нагромождения букв и цифр.

– Дай мне ключ от клетки…

– Ключ у тебя в кармане.

Максим посмотрел на Руслана в недоумении.

– Этого не может быть… – пробормотал Максим, имея в виду, что такого не может быть в реальности. И значит он спит.

– Я положил его на всякий случай перед тем, как уйти осматривать лагерь, – пояснил Руслан. – Тогда я еще не знал, остался тут кто-нибудь или нет.

– Как ты положил ключ мне в карман, если клетка была закрыта?..

– Я оставил ее открытой.

Максим совсем перестал что-либо понимать. Слова Руслана вроде бы не лишены логики, но вдруг это сознание пытается обмануть его? Не зная, что сказать и как реагировать на услышанное, Максим сунул руку в карман и отыскал ключ. Расчистил клочок земли под ногами, зажал ключ в пальцах, но в последнюю секунду замешкался и протянул его Руслану.

– Напиши что-нибудь, – хрипло бросил Максим, чувствуя, как вместе с усиливающейся ирреальностью ситуации теряется связь с реальностью. – Хочу убедиться, что не сплю… Только выбери что-нибудь маловероятное, что не сразу приходит в голову. «Тебя зовут Максим» или «ты не спишь» не подходит, нужно что-нибудь посложнее… Какая-нибудь строчка из стиха, чья-нибудь цитата или фраза из фильма…

Измученный неуловимыми фантомами, он изъяснялся путано и устало. У него даже не было сил повернуть голову. Со стороны могло показаться, что он вусмерть упился и болтает с чертями, но сам себе он виделся сумасшедшим.

«Сумасшедшие не знают о том, что они сумасшедшие», – повторил Максим всеми известную истину и тут некстати вспомнил, что этот миф давным-давно развеян. Слишком последовательный ход мыслей для сна…

– Это подойдет?

Перед глазами возникла записная книжка в мягкой обложке. «Сентябрь», – прочитал Максим в верхнем углу и машинально взял ее.

Каждая страница была заполнена тремя столбцами чисел. В первом, с большим отрывом между строчками, стояли даты с первого по тридцатое. Во втором, уместившись в просветы между датами, следовали четырехзначные цифры, черточкой разделенные надвое. И, наконец, в третьем, чередуясь между собой в строгой последовательности, шли числа от ноля и сотенных до двух и сотенных.

Максим не имел ни малейшего представления, какое сегодня число, поэтому загадал день, когда они подошли к Понкайо. Седьмое сентября.

– Три сорок шесть, девять пятьдесят, шестнадцать тридцать и двадцать два сорок… – пробормотал Максим и закрыл книжку. – Три сорок шесть, девять пятьдесят, шестнадцать тридцать и двадцать два сорок… Три сорок шесть, девять пятьдесят, шестнадцать тридцать и двадцать два сорок…

Открыл, проверил. Цифра в цифру. Я не сплю, не совсем уверенно подумал Максим и провел по лицу дрожащей рукой. Не сплю. Не сплю. Максим в растерянности пролистал блокнот. Столбцы расплывались в туманном облаке, цифры растягивались, как на пружинах. Максим протер глаза, пытаясь избавиться от жжения, запомнил цифру и вернулся к ней чуть погодя. Этого ему показалось мало, и он повторил еще раз, потом еще и еще, но сколько бы страниц Максим ни перелистнул, по возвращении обратно цифры, как и положено, оставались на своих местах и примерно глядели на него с кремово-белых разлинованных листов, только продолжали тянуться и сжиматься, как на пружинах. Максим окончательно понял: все это по-настоящему.

Руслан сидел на земле и курил.

– Что это? – спросил Максим, взвешивая записную книжку на ладони.

– Показания малой и полной воды.

В голове щелкнуло.

– Они пробирались через рифы, используя прилив?

– Я не сказал тебе, но в ту ночь, когда мы бежали, я нашел в их вещах блокноты. Двенадцать блокнотов на каждый месяц. Я не придал этому значения, подумал, они какого-то месячного плана придерживаются… Ну, вроде того, сколько надо поймать и продать за тридцать дней. Я не заметил тире и точек между цифрами. Но потом Захар упомянул в разговоре отлив, и я наконец-то все понял. Сейчас как раз отлив. Следующая полная вода в полночь и завтра в полдень.

– Ты хочешь ехать через рифы? – Максим в сомнении поглядел на друга. – Разве отсюда нельзя уйти пешком?

– Можно. Помнишь горный хребет? Мы были правы. Он действительно тянется через весь остров и делит его на две части. Через него ведет ущелье. Координаты есть в навигаторе на катере. Но мне бы не хотелось тащить тебя через ущелье.

– Тащить меня? – удивился Максим. – Я в сознании.

– Захар вкратце описал его, и я не уверен, что ты там пройдешь.

– Нога у меня уже более-менее. Хромаю, но ходить-то могу. Дай чутка оклематься после сна, и я буду готов.

Руслан кивнул, не поднимая головы. Максим смотрел на него задумчиво, с тревогой, как молодой врач, приметивший первые нехорошие признаки серьезного недуга. Он никогда не видел Руслана таким суровым, таким ожесточенным… Казалось, перед Максимом сидит совершенно другой человек, другой Руслан, все эти годы тихо дремавший внутри. Знал ли об этом Захар? Может, догадывался? Не оттого ли приметил его? Этот другой Руслан – дал бы он когда-нибудь о себе знать, показался бы, не столкнись они с пиратами?

Руслан выдохнул дым, поднял глаза и взглянул на пустую клетку напротив. Лицо вдруг потемнело. Глаза сверкнули яростным блеском, как при встрече в темном конце переулка с превосходящим по силе противником, и где-то в глубине глаз, прячась за стеной ослепляющего света, замелькали неясные силуэты воспоминаний. Лицо скривилось судорогой боли. Руслан опустил взгляд и сбил пепел на землю.

Максим наблюдал за ним пытливо, читая его чувства, но не находя им перевода. В конце концов под его изучающим взором Руслан повернул голову. К тому времени вспышка угасла, как далекая зарница пулеметной очереди. Максим отметил, что кровяной сгусток в его глазу поблекнул, а белок второго глаза покрылся сетью красных прожилок. Руслан отвернулся и слизнул с уголка губ скопившийся белый налет.

– Скажи, что надо сделать.

Руслан покачал головой.

– Ничего. Катер я сам загружу, это не займет много времени. Останется только собрать еще пару сумок с припасами. Наш паек они не разбирали.

Он затушил сигарету о землю, отбросил окурок, поднялся и протянул перепачканную кровью руку. Максим не отказался от помощи, но, едва оказавшись на ногах, удержал Руслана за плечо, развернул к себе и заглянул в глаза, подтверждая свои подозрения. Руслан повернулся и постарался зафиксировать взгляд на Максиме, но ему никак не удавалось. Глазные яблоки подрагивали мелкой дрожью, зрачки будто бы оттягивало в сторону какой-то силой, они пытались вернуться в исходную точку, но у них не получалось – и так без остановки.

– Тебя не били по голове?

– Я ударился об стену.

– У тебя сотрясение…

– Не знаю.

– Это был не вопрос, – отвлеченно бросил Максим, обшаривая взглядом забрызганную кровью голову друга. И тут заметил под челкой относительно свежее пятно. Открытая черепно-мозговая травма. Как он еще на ногах стоит? Другой валялся бы и стонал от головной боли, давясь рвотой и каждые десять минут теряя сознание. Максим не понаслышке знал, как паршиво себя чувствуешь при такой травме, сам не раз попадал в больницу.

– У тебя голова разбита. На виске свежая кровь… Это Захар постарался?

На шее вздулась вена. Руслан поиграл желваками, чуть заметно скривился, точно съел что-то мерзкое, и смуро поглядел в сторону.

– Нужно промыть и обработать рану.

Руслан взглянул на Максима своими дрожащими глазами с расползшимся по белку кровавым пятном и поджал губы.

– Я не собираюсь тратить на это время, – прохрипел он бесцветным голосом, будто во сне.

Максим оторопело уставился на него.

– Ты себя слышишь? Не может быть вообще речи о том, тратить на это время или не тратить.

– Мы должны как можно скорее вернуться к Лоле, – процедил Руслан с таким видом, словно с трудом сдерживался, чтобы не обрушиться на друга с обвинениями и упреками: почему ты нас задерживаешь?

– Я тоже хочу поскорее вернуться к ней, и мы не станем задерживаться здесь дольше положенного, но если ты по дороге сознание потеряешь, я тебя не дотащу.

Руслан мрачно посмотрел перед собой. На это ему нечего было возразить.

– Нужно смыть кровь и оценить тяжесть травмы.

– Тебе тоже, наверно, уже пора вколоть антибиотик, – глухо пробормотал Руслан.

Глава 7

14 сентября, 2008 год


Они проговорили всю ночь. Лола рассказала Инге о найденной в погребе записной книжке, последней весточке человека, обреченного на мучительную гибель в окружении призрачных голосов и неумолчных видений. Чьи беспокойные души бродят там, внизу? Чем порождена их ненависть, почему они губят живых? Почему не позволили несчастному страдальцу умереть бок о бок с той, к чьему дыханию он прислушивался во время бесконечных скитаний по туннелям, чья рука согревала его в темноте?

– Мне кажется, в подземельях творится что-то странное…

– Это кажется всем, – спокойно отозвалась Инга.

Лола уловила в ее словах легкое пожатие плеч, но когда посмотрела на нее, Инга сидела неподвижно и наблюдала за огненными всполохами в очаге.

– По мне так нет ничего странного в том, что после долгого блуждания по темным коридорам возникает паранойя, а за ней слуховые и зрительные галлюцинации.

– Не думала, что тебе известно о подземельях, – удивилась Лола.

– Вопреки своему желанию я знаю о Понкайо слишком много, если не все.

– Правда? И его историю тоже?

Инга коротко кивнула.

– Я могу рассказать, если хочешь.

– Она мистическая?

– Даже слишком.

– Ты не веришь?..

Некоторое время молчание нарушалось только шепотом кипариса, под которым располагалось их неприметное укрытие, и шелестом кустистых можжевельников, что росли на склонах обрыва чуть ниже.

– Может, на внешние земли мистическая составляющая Понкайо не распространяется, не знаю… Но я за все время здесь не заметила ничего сверхъестественного. Все зло творили вполне себе живые люди. Так происходит всюду, не только на этом острове. Не нужно спихивать вину за людскую глупость, или алчность, или жестокость на потусторонний мир. Если история Понкайо не лжет, в чем лично я не уверена, потому что ни одна легенда не обходится без приукрашиваний, в противном случае такие истории не становились бы легендами… Так вот, если его история не лжет, люди сами виноваты в том, что с ними случилось. Я не про тех, кто жил здесь и возделывал эти земли. А про тех, кто ворошил прах умерших в поисках наживы. В разные века человечеством движут разные порывы, но жадность и глупость неискоренимы и единят поступки предков. Все имеет свойство повторяться.

– Расскажи…

Инга поведала историю Понкайо, и весь оставшийся вечер Лола не переставала прокручивать ее в голове. Возможно, Инга права и все это не более чем страшная легенда… Иначе как еще объяснить, что теперь на фундаменте из костей его прошлого теплится пиратское гнездо? Беспокойный и мстительный, он так рьяно оберегал свои земли от чужого посягательства, наказывал всякого, кто пытался нажиться на нем, почему же теперь он потворствует кровным врагам? Как он мог принять их, ведь его боль, его гнев зиждутся на останках сынов и дочерей его земли, которых жестоко уничтожили морские бесы… Неужели он не понимает, на чью сторону встает? Он впитал кровь тех, кого любил, он проникся их страданиями, неужели он не чувствует, что причиняет им боль?

…Проснулись Инга и Лола поздно, когда рассвет уже разыгрался и небо засияло мягкой солнечной позолотой. Не успела Лола вынуть из котомки часы Максима, как они отрывисто пикнули: восемь.

Сегодня они собирались поискать грибы и заодно заглянуть на пляж и забрать тент с шалаша. Он сгодится для их укрытия, ведь хорошая погода не продлится вечно. Инга и Лола уже успели прикинуть, как растянуть его над биваком, чтобы дождевая вода, стекая по ветвям кипариса, не попадала на их подстилку и в очаг и в то же время не копилась на самом брезенте. Они закрепят его под углом и будут жить, как в палатке, не боясь ненастья. От ветра защитой им служили валуны и надежная опора древесного исполина. L-образное укрытие было надежно спрятано от посторонних глаз: никто не заметит его ни сверху, ни снизу и даже сбоку не углядит. Можно не опасаться внезапного появления неприятеля.

К роднику поднимались медленно, внимательно глядя по сторонам. Солнце еще не показалось над лесом, и каменистые склоны горного массива утопали в сизой тени припудренных сумерек. Стояла удивительная тишина. Деревья застыли в старческой дреме. Свежий ветерок разносил вокруг сладкий аромат цветущего тимьяна и пряность можжевельника, вострые кустарники которого издали напоминали оброненные великанами пушистые береты. Курчавые облачка лениво ползли друг за другом, растекаясь глазурью и сливаясь с сизой дымкой над конусом спящего вулкана. Со всех сторон Лолу окружало умиротворение местной жизни, но эта жизнь текла отдельно, девушка существовала как будто извне. Безмятежность тихого утра парила над холодной пустотой ее души, как птица над зимним океаном. Лола ощущала ее тепло, но ласковое касание причиняло боль, от него шло волнение, достигало самых глубин и встряхивало то, что она пыталась сдержать, дабы не сломаться.

Проскальзывающие в стрекотании цикад высокие частоты били по ушам. Неужели местная живность может спокойно петь после того, как здесь грохотала автоматная очередь и свистели пули? И птицы заведут свою серенаду, невзирая на то, что двумя днями ранее пираты заживо бросили свою жертву умирать от голода и нескончаемых кошмаров, которые порождает непроглядная тьма? Почему такие ужасы не противоречат жизни, не замедляют ее бег, не обращают время вспять, чтобы можно было все изменить?

Инга и Лола поднялись к развалинам и припали к роднику. Тары для воды не было, носить воду было не в чем. Поначалу они думали использовать целлофановый пакетик, но Лола не нашла ни одного целого.

Было по-летнему тепло, но едва Лола окунула руки в родник, как тут же озябла.

– Боже мой, она совсем студеная… – пробормотала девушка, сжимая окоченевшие пальцы.

Она утолила жажду, и ей больше не хотелось возиться в ледяной воде. Лола провела по лицу влажной ладонью и тем ограничилась, но даже этого оказалось достаточно, чтобы продрогнуть до костей.

Инга сидела рядом, отрешенно вглядываясь в прозрачные глубины родника, и потирала пальцы, как обычно в минуты задумчивости, уносившей ее по волнам далеко назад, туда, где жила другая Инга, которая не знает о Понкайо и наслаждается спокойной счастливой жизнью. Когда молодую женщину ничто не отвлекало, она уходила в себя. Взгляд застывал на одной точке или рассеянно блуждал, но был осознан, полон слов и невыраженных чувств. Инга мысленно говорила с кем-то, видела перед собой кого-то, и этот кто-то занимал все ее думы.

Лоле не требовалось уточнять, кого Инга потеряла. Никакие слова не могли выразить это полнее, чем ее взгляд и безотчетное желание снова и снова касаться безымянного пальца правой руки. В отражении ее невысказанных, глубоко затаенных страданий Лола видела свою боль, свою утрату и скорбь.

Вспомнилась прошлая ночь, как они говорили и говорили, сначала сидя у очага, а потом лежа рядом на подстилке и слушая далекий напев полуночницы. Лола рассказывала Инге о ребятах, о том, как познакомилась с ними, как сблизилась… До той минуты она даже не знала, сумеет ли когда-нибудь заговорить об этом, но вчера, едва начав, уже не могла остановиться. Имена Руслана и Максима соскальзывали с губ сами собой и звучали так же легко и естественно, как что-то вечное и нерушимое: «я тебя люблю», «мне тебя не хватает», «ты для меня все». Лола не могла принять, что больше не увидит их, ее разум словно впал в сонное оцепенение и раскачивался на волнах несущей его выдуманной реальности, принимая на веру все, что происходит вокруг, но трактуя по-своему, по своим законам, обволакивая давними устоями. Лола слышала голоса Руслана и Максима в своей голове, по примеру Инги уходила в себя и тогда сама не замечала, как бормотала под нос, отвечала им… Разве могут они быть потеряны для нее, когда они так живы, когда они сама жизнь, когда они наполняют ее своим дыханием, смехом, знаниями? Она жива, пока они живы. Они не могут умереть, потому что она жива. Это же так просто… Почему же тогда их нет рядом?

– Лола?..

Девушка очнулась и посмотрела на Ингу.

– Что с тобой? Ты дрожишь… Тебя морозит?

Инга взяла ее за руку, потрогала лоб, и столько нежности было в этом прикосновении, что девушка чуть не расплакалась.

Лола пересилила себя, рассеянно покачала головой и, не выпуская пальцы Инги из своей руки, поднялась с колен, желая показать, что все в порядке.

– Нет, я только…

Уловив движение за спиной молодой женщины, она резко замолчала, глянула поверх ее плеча и застыла на месте мраморным изваянием, такая же белая и холодная. Из развалин прихрамывающей поступью вышел пират с автоматом в руках, заметил их и резко остановился, точно на стену налетел.

Окружающий мир потемнел, сжался до размеров крошечной точки, завертелся и вспыхнул мириадами искр. Лола забыла, как дышать. В панике она схватилась за Ингу обеими руками и потащила за собой, но споткнулась и вместе с ней повалилась на землю.

Глаза обожгло слезами. Почему все так бессмысленно? Не должно было все так закончиться! Она спасла Ингу не для того, чтобы ее снова забрали! Ее убьют, конечно, убьют… Лола не должна этого допустить, но как им помешать?

– Они приехали за тобой! – Лола залилась слезами. – Что нам делать? Я не позволю им забрать тебя!

Инга безотчетно прижимала девушку к себе, глядя при этом на пирата, и что-то говорила, но Лола не слышала.

– Они тебя не заберут, – в отчаянии шептала она. Вслепую нашарив на земле камушек с острыми краями, крепко сжала в руке, преисполненная решимостью бороться и отстаивать право чужой жизни. – Я им не позволю!..

Свободной рукой она вцепилась в Ингу, готовая сопротивляться, биться до последнего, держать ее изо всех сил, но не дать пиратам оттащить молодую женщину, увести обратно в укрепление и бросить в темноту к заждавшейся смерти. Лола сжимала камушек, точно рукоять ножа, не чувствуя боли, и старалась не стучать зубами, но ее всю трясло.

Пират миновал оплетенную лианами арку и подошел ближе. Лола оробела, выронила камушек и с ужасом воззрилась на угрожающе подвижное кровавое пятно в его глазу, которое будто бы следило за ними отдельно от остального организма, подмечая то, что ускользало от внимания обычного глаза. Пират был высок и худ, носил неаккуратную бороду, чуть прикрывающую подбородок, и немного припадал на ногу. Взгляд самый что ни на есть волчий. По левой половине лица расползлись багрово-синие кровоподтеки с проступающей желтизной. На виске отчетливо выделялся свежий хирургический пластырь. Лоле показалось странным, что пираты послали за ними того, кто сам едва на ногах стоит, но сомневаться в его превосходстве не приходилось: оружие все перевешивало.

Неожиданно автомат выпал из его рук. Лола вздрогнула всем телом, не понимая, что это значит, посмотрела на оружие, потом снова на пирата.

– Лола, – раздался над ухом шепот Инги, ласковый и проникновенный, словно внутренний голос. – Это же Руслан…

Лола вглядывалась в осунувшееся лицо. Темные круги, глаза воспаленные, горят огнем, и это суетливое кровавое пятно… Взгляд надломленный, полный боли, неверия, но лицо не соответствует: жесткое. Как бы девушка ни старалась, как бы ни хотела поверить, – все тщетно: Лола не узнавала его.

Инга помогла ей подняться. Лола продолжала крепко держать ее за руку и между тем настороженно поглядывала на незнакомца, которого Инга по неведению принимала за ее брата.

– Лола, не бойся, – мягко уговаривала Инга. – Это Руслан. Не бойся.

Незнакомец неуверенно шагнул к ней, но Лола отшатнулась от него, словно ее взяли на прицел.

– Лола… – прошептал чужак.

У нее прямо дух захватило! Этот голос… Разве он может обманывать? Этот голос она узнает из миллиона других… Кровь резко прилила к голове, Лолу бросило в жар, но девушка не двинулась с места. Как он попал сюда, если только еще вчера не было никакой надежды увидеть их снова?.. Только вчера Лола оплакивала Руслана и Максима, думая, что потеряла их навсегда. И вот Руслан появляется из ниоткуда… Разве это возможно? Как он здесь оказался? С автоматом в руках, в чистой одежде, с аккуратным хвостиком на голове и белым пластырем на лбу… И еще с рацией на поясе, но не их маленькой туристической рацией, а каким-то доисторическим чудовищем. Это не их рация. Этого не может быть. Он мерещится ей. Этого не может быть. Его не может здесь быть.

– Он ненастоящий… – Лола не отводила от него взгляда. Она не знала, что делать, как заставить его исчезнуть. – Это все Понкайо… Он играется нашим разумом, наказывает за мое любопытство. Пытается заманить нас в подземелья… Это из-за дневника, я заглянула в дневник того, кто принадлежит ему, и он разгневался…

– Но я-то никуда не заглядывала. – Инга сжимала ее пальцы и поглаживала по плечу. – Значит, не должна его видеть. Лола, это Руслан. Он здесь. Это на самом деле.

– Но как?.. – в растерянности прошептала Лола.

– Я не знаю. Но ты можешь спросить. Подойди к нему, не бойся.

Лола не шелохнулась. Тогда Инга взяла ее под локоть и осторожно подвела ближе. Теперь их разделял всего один шаг. Лола заметила под расстегнутым кителем серебряно-деревянную тотемную цепочку с двумя львиными головами, решительно взглянула в разнотонные глаза, в самую глубь, за подвижное кровавое пятно, и увидела, что они теплые и бархатистые, совсем как у Руслана…

Неожиданно все, что было в ней, устремилось к нему. Вдруг мучительно захотелось обнять его и поцеловать, но вдруг он исчезнет, растает в воздухе?

– Ты настоящий?.. – с надеждой спросила Лола.

Руслан чуть заметно кивнул, затравленный и несчастный. Лола протянула к нему руку и прижалась ладонью к небритой мокрой щеке, согретой жизнью и слезами. Руслан сглотнул, задышал глубже, но не попытался коснуться в ответ, застыл и даже не моргал. Он смотрел на Лолу побитым волком, которого сначала приручили к ласке, а теперь гонят обратно в лес жить с другими волками, смотрел беспомощно, с мольбой, которую не мог облечь в слова, и ждал приговора.

Это он… Это Руслан, это ее Руслан! Да, это он! Он здесь, живой, это на самом деле!

Лола бросилась ему на грудь, и он порывисто сжал ее в своих руках. Едва она обняла его, последние сомнения тотчас развеялись. Конечно, это он, как она могла не узнать его?

– Лола… Лола… – шептал он ей в макушку. – Солнце мое…

– Я думала, ты ненастоящий!.. Что это все Понкайо…

– Прости, что напугал… Господи!.. Родная моя… Родная… Лола… я так боялся за тебя…

Лола отстранилась и со слезами вгляделась в его лицо, схваченное усталостью и бледностью, как стекло морозцем. Живыми оставались только глаза, но это были уже не глаза волка, нет, она смотрела в глаза родного и любимого человека. Они были влажны, светились нежностью и любовью, они вобрали в себя все, что Руслан не мог выразить вслух, и говорили, говорили, говорили без конца. Лола не все понимала, но принимала каждое их безмолвное слово, жадно вбирала в себя и бережно укладывала в сердце.

Она потянулась к нему, робким движением смахнула со лба челку и обнажила белый пластырь.

– Ты ранен…

– Пустяки… Теперь это неважно.

Лолу прорвало. Слезы ручьями потекли по щекам, внутри словно клапан сорвало, им не было конца. Она так много хотела сказать, стольким поделиться, но в груди жгло, слова не проталкивались, она задыхалась. Не в силах выразить все вслух, она целовала Руслана в колючие мокрые щеки, обнимала с беззаветной любовью ребенка, без памяти, крепко, как только могла, и от его смеха, тихого и мягкого, такого родного, такого любимого, заливалась счастливыми слезами. Он укутывал ее своей нежностью подобно пуховой накидке, Лола жмурилась, плакала и боялась открыть глаза и не увидеть его.

– Русик… – только и смогла вымолвить она. И потом, немного справившись с собой: – Ты правда здесь?

– Да, солнце, я здесь… – шептал он сквозь слезы. – Я здесь. Больше мы никуда не денемся.

Лола испуганно глянула на него.

– А Максим?..

– Остался на берегу. – Руслан погладил ее по волосам, ласковым жестом шершавых пальцев утер соленые дорожки. – Нам пришлось долго идти, он сильно перенапрягся. Главное, на ногах едва держится, а все туда же – за мной, искать тебя. С трудом уговорил остаться.

– Но как же… – проронила она, ослабев от ужаса. – Он там совсем один… Если они кинутся в погоню…

– Никто не приедет, – заверил Руслан твердо, сражаясь с ее страхом. Он был уверен в своих словах, и Лола не могла этого не заметить. – Они мертвы.

Девушку как обухом по голове ударило.

– Как?.. – промолвила она одними губами.

– Захар всех убил. Захар – это их вожак, – пояснил Руслан.

Лола кивнула: я знаю, – но забыла сказать это вслух. Она обернулась к Инге, которая молча стояла в сторонке.

– Это же тот пират, который бросил тебя вниз…

Инга посмотрела на Руслана.

– Где он сам? – спросила она. Голос ее заметно дрогнул.

– Отправился вслед за своими.

– Что там случилось? – изумилась Лола.

– Они получили по заслугам, – отозвался Руслан тихо и серьезно, раскрыл ее ладонь и прижал к своей щеке, поцеловал запястье и, нащупав губами пульс, закрыл глаза.

Лола потянулась к нему и обняла за шею. Руслану пришлось нагнуться: Лола едва доставала ему до плеча. Руслан кололся бородой и прерывисто дышал, задыхаясь от слез. Обнимавшие руки были горячи, он дрожал едва ощутимой дрожью, словно у него была температура. Лола погладила его по голове, утешая. От него пахло потом и сигаретами, после долгого подъема к развалинам футболка была чуть влажной.

Руслан сжал ее так крепко, что стало нечем дышать, и спрятал лицо у нее на шее.

– Родная моя…

Глава 8

– А что с Максимом? – с затаенным страхом прошептала Лола. – Что с ногой?

– Все хорошо, солнце. – Руслан не мог отвести от нее взгляда, любовался ею и касался снова и снова: гладил по щекам, осушал слезы, зачесывал пряди. – Рана уже заживает. Я потому и не позволил ему бегать со мной, чтобы швы опять не разошлись.

Лола ощутила болезненный укол сорвавшегося с его губ слова.

– Опять?..

Она увидела, как Руслан изменился в лице: понял, что сболтнул лишнее, но сдавать назад было поздно.

– Да, – вынужден был признать он и слегка улыбнулся, словно желая показать, что поводов для тревоги нет. – Но это было пару дней назад. Сейчас все в порядке.

– Как же вы добрались?

– Через ущелье.

– Ущелье? – безмерно удивилась Лола. – Мы с Ингой не знали об этом… Она сказала, что лагерь пиратов стоит на реке.

– Так и есть. Южная половина острова вся изрезана притоками. Там сплошь тропические леса и мангровые болота. А в реке водятся крокодилы и пираньи.

Лола округлила глаза и побледнела.

– Вот так защита от чужаков… – вырвалось у нее.

– Да, такие там сторожевые псы.

– Как вы проскользнули?.. Это же очень опасно, вы могли погибнуть…

– Катер с рубкой, солнце, нам ничего не угрожало, не волнуйся. Мы оставили его у входа в ущелье. Дальше пришлось топать пешком. Выехали еще до рассвета, добрались где-то за пару часов. – Руслан сверился с наручными часами. – В полдень прилив, мне нужно будет сходить обратно и привести катер сюда.

– Так они пробирались через рифы, используя прилив? – осенило девушку.

– Именно. Кажется все так просто, да? Но почему-то до этого чертовски сложно додуматься…

Лола в ошеломлении молчала.

– Хочешь поговорить с Максом? – Руслан потянулся к чудовищно огромной рации на поясе. – Он выходит на связь каждые пятнадцать минут, требует отчета. Последний раз мы разговаривали, когда я осматривал руины. Чуть ли не каждый мой шаг просит описывать. Заглянул в один угол – доклад; заглянул во второй – доклад. Лучше давай-ка я подготовлю его, мало ли… Макс, прием.

Рация прокашлялась помехами и необыкновенно четко промолвила мягким голосом, от которого у Лолы едва не подогнулись колени. На глаза навернулись слезы, сердце забилось чаще, а в груди стало тепло-тепло, будто солнце взошло.

– На связи. Уже спустился? Есть что-нибудь? Следы, кострище? Ты вообще где сейчас? Прием.

– Я нашел ее, Макс. Она сейчас рядом со мной.

На мгновение повисло молчание, затем Максим снова появился в эфире, уже без требовательного тона, обескураженный и взволнованный.

– Она цела?..

– Да. Сейчас передам ей рацию.

Руслан с улыбкой вручил рацию Лоле.

– Вот кнопка. – Руслан показал на боковую панель. – Все как обычно: держишь и говоришь.

– Да, хорошо… – растерянно отозвалась Лола и перехватила агрегат двумя руками. После невесомых туристических малышек это чудовище с длинной антенной и еще какими-то рычажками сверху оказалось невообразимо тяжелым. Оно даже не умещалось в ладони.

– Максим?.. – обронила она и больше не смогла ничего добавить, ее словно подхватили и подбросили в воздух, потом еще и еще, и трудно говорить, и дыхание спирает.

– Голос хриплый… Ты заболела?

– Нет… – Лола улыбнулась, размазывая слезы по щекам. – Я просто не верю, что слышу тебя.

– Я тоже. – Максим помолчал. – Я по тебе скучал.

– И я… – Чувствуя, как сильно бьется сердце и горит в груди, Лола опустилась на первый попавшийся камень, чтобы не упасть. – Как ты себя чувствуешь? Как нога?

– Новых ранений не подсыпало, если ты об этом, а нога… все нормально. Заживает. Еще хромаю, но это не критично. Если бы еще твой брат не оставил сидеть в запасных… Из-за этого мне теперь придется ждать, пока вы не вернетесь. Я же тут с ума сойду.

– Мы придем втроем. С нами девушка… – Лола метнула быстрый взгляд в сторону мирно толкующих Инги и Руслана, села вполоборота и продолжила тише: – Пираты держали ее у себя в плену. Ее зовут Инга. Три дня назад они привезли ее сюда, затащили в укрепление и бросили вниз… Это был Захар. Как второго зовут, не знаю…

– Укрепление? Ты дот имеешь в виду?

– Да, именно! – оживилась девушка. – Дот. Я все пыталась вспомнить, как оно правильно называется…

– Ты спускалась в дот? Лола, о чем ты думала! – в отчаянии воскликнул Максим. – Это же очень опасно! Ты могла упасть, сломать ногу, разбить голову! Нельзя в одиночку спускаться на нижние ярусы таких старых укреплений, там все на ладан дышит! Один неверный шаг – и все! Что за дот – в лавровом лесу который?

– Нет, в соседнем… Я не спускалась вниз, – поспешила заверить Лола. – Там был люк, я просто подняла крышку и позвала ее. Я не спускалась, честно…

– Разница невелика, ты все равно рисковала собой. Еще и следила за ними, по пятам шла, господи… За этим… – Максим не сказал, за кем, оборвал себя и с шумным вздохом отключился.

Лола поняла, что расстроила его, и от этого сама расстроилась чуть ли не до слез.

– Максим, пожалуйста, не надо так, – попросила она. – Со мной все хорошо. Я не лезла на рожон, держалась очень далеко. Мне даже не нужно было подходить близко, они шли с фонарями. Не могла же я оставить ее там…

– Откуда ты знаешь, что она с ними не одной масти? Может, ее просто хотели проучить.

– Она сказала, что никогда не была одной из них.

– Просто замечательно. А Руслан куда смотрит?

– Он сейчас говорит с ней… Максим, она не одна из них. Я точно знаю.

– Потому что она так сказала?

– Она ведь была со мной все это время. Помогала мне, поддерживала… У нее был миллион возможностей навредить мне, но она этого не сделала.

– Значит, сама она выживать не умеет? В таком случае конечно, зачем ей тебе вредить. Если она разругалась со своими, ей теперь любыми способами нужно выбраться с острова. Она использовала тебя. А теперь будет использовать всех нас, и черт знает, к чему это приведет.

– Ты ошибаешься…

– Лола, то, что она женщина, еще ничего не значит. Она прикинулась жертвой и обманула тебя. Ты была ей нужна, чтобы выживать, ведь сама она не умеет. Кто же будет ее кормить?

– Не верю, что ты это говоришь… – огорчилась Лола.

– Я говорю все это не для того, чтобы ранить или обидеть тебя. Но я не стану прикидываться, будто я в восторге от того, что ты сделала. Ты не представляешь, как ты рисковала и чем все могло закончиться. Из-за нее мы до сих пор рискуем. Позови брата, пожалуйста.

– Инга не одна из них. Если бы ты мог увидеть все моими глазами… Как они тащили ее, как хладнокровно бросили вниз, как вышли на улицу и спокойно закурили… А потом как ни в чем не бывало двинулись обратно. Ты не слышал ее голоса и не видел ее глаз, когда она сказала, что никогда не была на их стороне. И потом, она кого-то потеряла… Наверно, мужа… Инга не одна из них. Я верю ей. Ты можешь злиться на меня, но не срывайся на нее…

– Не собираюсь я ни на кого срываться. И с чего ты взяла, что я злюсь? Меня определенно нельзя сейчас назвать довольным, но я не злюсь. Тем более на тебя. Если я кажусь бесчеловечным, то в свое оправдание могу повторить твои слова: ты не видела все моими глазами.

– Я не считаю тебя бесчеловечным. Я понимаю, что ты беспокоишься…

– Мне полегчает, когда ты будешь здесь. Как чувствовал, что надо было идти вместе с Русланом… Не дело, что мы опять разделились.

– Мы скоро придем…

– Не так скоро, как хотелось бы. Вам через весь остров пилить. Позови брата, пожалуйста.

Лола окликнула Руслана и поднялась ему навстречу.

– Максим попросил тебя. – Она протянула рацию.

– Все в порядке? – Руслан с тревогой вгляделся в ее лицо. – Что случилось?

– Ничего, просто мы… мы немного поспорили из-за нее… – призналась Лола вполголоса, чтобы Инга не услышала. – Он уверен, что она одна из них… Я не смогла его переубедить.

Руслан сдвинул брови, подумал о чем-то.

– Кажись, я знаю, как его успокоить. Макс, это я. Что там? – Он отпустил кнопку и нежно погладил сестру по щеке. – Не расстраивайся, – шепнул Руслан, но тут же, заслышав ответ Максима, убрал руку и отошел в сторонку.

Лола подождала немного и последовала за ним. Руслан во время телефонных разговоров целиком переключался на собеседника. Внимание рассеивалось, он в буквальном смысле ничего не видел и не воспринимал то, что происходит вокруг. Поэтому никогда не отвечал на звонки за рулем.

– Прекрасно знаю. Я говорил с ней.

– И собираешься привести ее сюда?

– Да, собираюсь.

Руслан встретился взглядом с сестрой, плавным жестом руки попросил подождать и ненарочито широким шагом двинулся в сторону арки, а оттуда к поселению. Лола поняла, что подслушать не удастся, остановилась и удивленно посмотрела ему вслед. Таким она Руслана еще не видела. Казалось, он подмечает все вокруг, ни на секунду не ослабляет внимания и не теряет связь с реальностью. Он как будто в любое мгновение готов сорваться с места и ринуться в заданном направлении, как гончая, сразу переключившись на новую задачу, выкинув из головы все, что мешает сосредоточиться.

– Порядок, – бросил он, вернувшись. Рация висела на поясе. – Можем выдвигаться. Все трое.

– Что ты ему сказал? – Лола глядела на него во все глаза и чувствовала, что он старше, намного старше, чем в то утро, когда они виделись последний раз. Теперь в нем проскальзывала почти отеческая суровость, но при этом он не переставал быть нежным и заботливым.

– Привел доказательства в ее пользу. Упомянул кое о чем, что видел я, но не видел он.

– Какие доказательства? – не отступала девушка.

– Мне было известно, что пираты держали ее у себя силой, но Инга пропала внезапно, я понятия не имел, что с ней сделали. Я выбрался на свободу раньше Макса. Он еще спал под снотворным, пока я обыскивал пиратский лагерь. Макс ничего не знал о ней, потому что я ничего не сказал. Я считал ее мертвой. Не было смысла что-то говорить.

Руслан притянул сестру к себе и поцеловал в лоб. Лола заглянула ему в глаза, увидела на глубине тень страха и щемящую боль, словно им опять грозило расставание, и вцепилась в него двумя руками.

– Я и Макс… мы оба очень боялись тебя потерять. Не обижайся на его несдержанность.

– А ты? – Лола не отводила от него внимательного взора. – Как ты относишься к моему поступку?

– К тому, что ты спасла Ингу, я отношусь очень хорошо, и очень тобой горжусь, – ответил Руслан с той серьезностью, которую она так любила. Несмотря на трепетное отношение, он никогда не разговаривал с ней, как с маленькой, и это было очень важно для нее. – Но к тому, как ты при этом рисковала… от этого меня берет страх… и гнев. Не на тебя, но на то, что могло случиться. Как бы мы ни старались, ни я, ни Макс не сможем спокойно отнестись к тому, что ты была на волоске от… от того, чтобы не попасться. Мы не сможем это принять и не хотим об этом думать. Мы хотим об этом забыть. – Руслан взял ее руку в свои большие жесткие ладони, поднес к губам, прижал к сердцу. – Ты понимаешь, что я сейчас говорю о совершенно разных вещах? И недоволен я вовсе не тем, что ты спасла Ингу? Понимаешь?

– Да. – Лола уверенно кивнула. – Понимаю.

Руслан обнял ее, они схватились друг за друга и на некоторое время застыли, оба чуть слышно всхлипывая, не в силах поверить, что судьба оказалась к ним столь милостива.

Наконец Руслан отстранился.

– Идем, – бросил он хрипло и утер слезы. – Нам пора к Максу.

Инга стояла у родника, в прения троицы не встревала и внешне казалась бесстрастной, но едва они подошли ближе, как в глаза сразу бросилось ее неприкрытое волнение, тревожно мерцающий взгляд и нервное напряжение пальцев, которые она безотчетно переплетала между собой.

– Если у вас возникли разногласия из-за меня, не нужно ссориться. Давайте я поговорю с Максимом и все ему объясню.

– Он тебе не поверит, – без обиняков отозвался Руслан. – Все уже нормально, я поговорил с ним. Он знает, что ты не одна из них.

Глава 9

Волны наперегонки мчали к берегу, закручиваясь в спирали, шумно лопоча и с каждым часом все ближе подступая к пальмовой роще. Они подхватывали с собой сложенные черные водоросли, уносили мангровые плоды, чтобы найти им новое пристанище где-нибудь на другом конце земного шара и позволить прорасти еще одним деревцем. Изжелта-розовые небеса низко опустились над водной рябью, тусклые и застывшие, словно грязная пена. Ветер дул слабый. Максим с рацией в руке и автоматом на плече стоял у кромки воды и всматривался вдаль, прикидывая, не собираются ли там дождевые тучи, в которые часто переходит такая вот невзрачная высокослоистая облачность, но пенный потолок тянулся до горизонта и пока не сулил никаких неприятностей.

Лола вышла из пальмовой рощи на пляж, обогнула разожженный очаг, откуда еще вчера неутомимый ветерок доставал холодную золу и раскидывал вокруг, и в нерешительности остановилась. Максим оглянулся, точно на голос, хотя Лола ничего не говорила и уловить ее шаги он тоже не мог, повесил рацию на пояс, отбросил автомат подальше от воды и торопливо похромал к девушке. Лола сломя голову бросилась к нему, на подлете остановилась, чтобы не сбить с ног, и вгляделась в малахитовые глаза, потускневшие на фоне темных кругов, но все такие же любимые. Заметив ссадины на скуле и подбородке и морщинки в уголках губ, залилась слезами и обвила Максима руками за шею. Она не виделась с ребятами четыре дня, но как будто долгие годы. Руслан и Максим выглядели такими больными, такими измученными, словно в расплату за свободу им пришлось отдать частичку молодости. Пираты будто напивались каждый вечер их силами и здоровьем, как живительным вином, или терзали без конца… Почему нельзя взять их боль себе? Разве после всего пережитого могут обычные слова приглушить страдания, разогнать смуту и посеять зерно покоя? Лола хотела помочь им, но не знала как, и отэтого ей становилось горько.

Они осторожно опустились на песок. Максим притянул девушку к себе, прижался лбом к ее плечу и облегченно выдохнул. Пока Лола тихо плакала и гладила его по голове, зарываясь пальцами в отросшие волосы, он легонько целовал ее в шею и плечо, отчего у Лолы по всему телу бежали мурашки, а сердце трепетало в сладостном волнении.

Максим прильнул щекой к ее щеке и едва слышно попросил:

– Скажи еще раз…

Лола прижалась к нему всем телом, словно пытаясь вобрать его всего в себя, чтобы никогда больше не потерять, и прошептала:

– Я люблю тебя…

Она почувствовала, как он улыбнулся.

– Я тоже тебя люблю… Прости, что был резок.

Лола несмело коснулась губами уголка его губ, встретилась с ним взглядом, и они слились в долгом поцелуе, согревая друг друга, успокаивая внутренние раны, снова становясь единым целым после того, как их вынудили проститься и поверить, что они больше не увидятся. Наконец-то все стало так, как и должно быть.

Бивак разбили на том же месте. Им даже не потребовалось строить новый курень для вещей и съестных припасов. Максим, пока никого не было, заново поставил и укрепил поваленный ветром шалаш для дров, собрал с берега просоленные сучья и ветки. Но вот палатка была всего одна, только на троих. После недолгих обсуждений, как ее поделить, Руслан не выдержал и подвел черту под спором, заявив, что будет спать в рубке на катере. Максим легко согласился: ему не хотелось разлучаться с Лолой.

Когда подошло время прилива, Руслан вернулся через ущелье к оставленному на реке катеру и пригнал его к берегу. Инга звалась пойти с ним, но Руслан ответил, что в этом нет необходимости, один он справится быстрее, да и в навигаторе имеется точный маршрут.

Разгружали катер все вместе. Суденышко было забито под завязку: посуда и прочая утварь с «Миланы», одежда и нехитрое туристическое снаряжение, которое они брали с собой в переход, патроны, еще один медицинский кофр для оказания первой помощи в полях, консервы, бакалея, бесчисленные запасы чая и сахара, немного картофеля и других овощей. Еды теперь хватит на несколько месяцев.

Пока обустроились и нанесли воды из лесного родника, пока приготовили ужин, стемнело. Когда закат уже потух и небо укрылось мерцающим черно-синим покрывалом, команда вчетвером расположилась у огня. На ужин был отварной картофель, тушеная говядина и печеночный паштет. Ели с большим аппетитом и почти не говорили… После ужина не стали расходиться. Лола и Максим сидели в обнимку, переводили взгляд с очага друг на друга и украдкой обменивались невесомыми поцелуями. Лоле требовались ежеминутные доказательства того, что Максим рядом, поэтому она не выпускала его руку, гладила пальцы и прижимала их к губам. Она тихонько плакала, Максим ласково поворачивал ее голову к себе и молча смахивал ее слезы, взглядом проникая до самого сердца. Исходящее от Максима тепло убаюкивало. Девушку начало клонить в сон, веки тяжело смыкались, но спать она боялась, боялась проснуться и обнаружить, что опять осталась одна.

Перед ужином Лола обработала и перевязала рану Максима. Она снова пережила те страшные минуты, снова увидела, как он бежит от слепых пуль, падает в песок и усиленно старается подняться. Она почувствовала себя так же, как несколько дней назад, когда наблюдала за всем из укрытия и думала, что Максима сейчас убьют. Лола поняла, что никогда не сможет избавиться от этого видения, что даже по прошествии многих лет эта сцена будет стоять перед глазами, словно все произошло только вчера. Девушка не знала, как полнее выразить свою любовь к Максиму, не находила слов, поэтому молча целовала его и крепко прижимала к себе. Максим, чувствуя ее боль, в исступлении обнимал в ответ, качал в своих руках, а она прислушивалась к биению его сердца, ощущала тепло тела и чувствовала родную душу.

Руслан сидел с автоматом на коленях и сосредоточенно изучал пиратский навигатор, сравнивая сохраненные в нем координаты и маршруты с информацией в их собственном навигаторе. Огонь уютно потрескивал в каменном очаге, зигзагообразными всполохами играл на камнях, усиленно тянулся вверх и курился ароматным лавровым дымом, разбрасывая вокруг оранжевые искры, за которыми, притянув колени к груди и спрятав половину лица за волосами, внимательно наблюдала Инга. Молчание никого не тяготило, но Лолу немного тревожило присутствие автоматов. Она знала, что иначе нельзя, но это ведь то самое оружие, которым пираты угрожали Руслану, из которого стреляли в Максима… Разве могла она смириться с мыслью, что сейчас оно спокойно лежит под боком?..

– Что мы теперь будем делать? – тихо спросила Лола. – Подождем чью-нибудь яхту?

– Вы нашли спутниковый телефон? – очнулась Инга.

– Нашли, но разбитый, – не глядя отозвался Максим, губами лаская волосы девушки.

– Разбитый? – удивилась молодая женщина.

– Раздолбанный молотком.

Инга в недоумении посмотрела на Максима, но промолчала.

– Как же нам быть? – расстроилась Лола.

– Справимся, – прошептал он и легонько поцеловал ее в висок. – Нам вполне хватит радиостанции на катере. Она, конечно, не такая мощная, какая была у нас, но рабочая.

– А где наша? – спохватилась девушка.

– Не знаю, у пиратов ее нет.

– Нашу вы привезли заряжаться на «Милану» в тот день, когда объявились эти собаки, – отчеканил Руслан. – Там она и осталась.

Он перехватил взгляд Инги, отвел глаза, рассовал навигаторы по карманам и поднялся.

– Ты куда? – заволновалась Лола, когда Руслан закинул автомат на плечо и двинулся прочь от бивака в сторону пришвартованного катера.

– Пройдусь. Вы лучше ложитесь спать. Поздно уже.

– Во сколько меняемся? – бросил Максим вслед.

Руслан остановился и, придержав ремень автомата, глянул на часы.

– В два.

– Я тоже буду нести вахту, – немедленно вызвалась Лола.

– И мне бы хотелось помочь, – негромко добавила Инга. – Если можно.

– Можно, – отозвался Руслан. – Утром и днем. Ночью дежурим только мы с Максом.

Инга и Лола переглянулись, но промолчали. Максим, к удивлению девушки, тоже не проронил ни слова. Скользнул по товарищу нечитаемым взглядом и уставился в очаг. Руслан отрывисто пожелал спокойной ночи и ушел, бряцая автоматом. Лола встревоженно поглядела ему вслед. Она чувствовала: что-то давит на него, терзает сердце… Она видела боль в лихорадочном блеске любимых глаз, замечала нервную дрожь его рук и беспокойное метание настороженного взора. Руслан реагировал на любое резкое движение и громкий звук, сразу напрягался, лицо суровело и ожесточалось, он весь как будто каменел и даже переставал моргать. Что-то мучило его, мучило нестерпимо, и это что-то росло внутри от часа к часу. Что он видел, что с ним делали?.. Лола боялась спрашивать.

Глава 10

Подошвы ботинок липли к залитому кровью полу. За спиной бездыханное тело предводителя пиратов. Дверь закрыта; в скудном отсвете непроглядной зелени поблескивают черно-красные брызги крови на стене. Все кажется нереальным, как слишком реальный сон. Я никогда не думал, что мне придется выносить приговор и мне же придется приводить его в исполнение. Даже во сне никогда мне не забыть сюда дорогу. Часть меня будет возвращаться сюда – не потому ли, что я сам теперь часть этого места, этой залитой кровью хижины, часть двух оборванных мною жизней?..

Выстрела он даже не услышал. Только ощутил отдачу в кисть – и сразу звон в ушах. Из круглого отверстия с застрявшей во лбу пулей вытекла тоненькая струйка крови, затекла в стальной глаз, притушила последние отблески бешенства. Пистолет выпал из онемелых пальцев и с громким стуком упал под ноги. Руслан прижал руку к глазам, обжигаясь болью, что пронзала его. Он не чувствовал, что сумел избавить дорогих людей от нависшей над ними угрозы, но не знал, какими еще способами заставить ее исчезнуть, и это грызло и мучило его. Руслан опустился на пол с другой стороны клетки, обхватил голову руками и затрясся в беззвучных рыданиях, проклиная это место и всех его обитателей.

…Вздрогнув, он огляделся вокруг, возвращаясь к реальности, выдохнул сигаретный дым и устало потер воспаленные глаза. Слезливые угрозы пирата не отпускали его, крутились на одной и той же истеричной ноте, просеивались между мыслями, как смешанный с осколками песок. «Только попробуй меня убить, мои люди вас заживо вскроют! Слышишь? Тебя и кореша твоего! Они найдут вас, куда бы вы, утырки, не засунули от страха свои задницы, найдут и порешат! Они все о вас знают! Адрес, город, имя! Они подловят вас, разберут на запчасти и сбагрят на рынок! И тебя, и кореша твоего, и твоих родных!» На заднем плане, подстегивая мигрень и болезненные воспоминания, эхом звучал возбужденный лай двух шакалов, сдобренный издевательским хохотом.

Руслан открыл глаза, и окружающая темнота забилась учащенным пульсом световых точек, расползающихся от сердцевины к краям. Вернулось головокружение, внутри все переворачивалось вверх тормашками. Его опять начало мутить, но Руслан упрямо сопротивлялся недомоганию. Хватит, отсек он сердито, свое я уже наотдыхал вчера.

Он до сих пор злился из-за того, что по его вине они потеряли целую ночь. Они не собирались задерживаться в лагере дольше положенного и должны были вернуться к Лоле еще вчера вечером. Но Максим как бы между прочим заметил, что в таком виде Руслан испугает девушку, поэтому неплохо было бы перед отправлением принять душ и привести себя в порядок. Это показалось Руслану здравой идеей. Тем более много времени это не отняло. После Максим привел его в лазарет обработать рану на виске, но едва Руслан, вымотанный донельзя, опустился на кровать, организм подумал, что можно взять тайм-аут, и со спокойной совестью отключился. Беспамятство перешло в обычный сон. Руслан очнулся в одиннадцатом часу вечера и сразу принялся ругаться, да так бурно и свирепо, что Максим забеспокоился и уже хотел впрыснуть ему что-нибудь от нервов. Но как тут не ругаться? Руслан ни в чем не обвинял Максима – только себя. Это хорошо, что Лола нашлась так быстро… А если бы что-нибудь случилось? А если бы растраченная впустую ночь стала последней для нее? И они бы не успели ее спасти, ничего бы не успели сделать… Как сейчас не думать об этом?

– Я не помешаю?

Голос был тихий, но появление неожиданное, Руслан вздрогнул и сразу обозлился, что его застали врасплох и напугали. Он постарался взять себя в руки. Она ведь ни в чем не виновата.

– Не будет сигареты?

Руслан протянул сигаретную пачку и бензиновую зажигалку. Пока Инга закуривала, он оглянулся через плечо. У костра никого не было, да и неудивительно: скоро полночь.

– Извини, что вторглась в твое уединение. Я не отниму много времени.

– Ты не мешаешь, – ответил Руслан, но, по всей видимости, недостаточно убедительно и дружелюбно. Инга в смятении застыла рядом, не зная, остаться ей или все же лучше уйти. – Садись, чего стоишь.

Она опустилась подле него на песок, и некоторое время они молча курили, наблюдая за аспидным мраком горизонта и слушая роптание волн. Сквозь рваное полотнище облаков сверкала россыпь звезд. Кое-где просветы были такими широкими, что через них просматривались серебристые нити созвездий.

– Я хотела извиниться перед тобой, – тихо промолвила Инга, не поворачивая головы. – Я очень плохо думала о тебе, когда впервые увидела… И о Максиме тоже.

Руслан не удивился.

– Мы оба неправильно восприняли друг друга в нашу первую встречу.

Инга едва слышно согласилась. Руслан пошаркал ногой, зарываясь мыском ботинка в песок.

– Могу я спросить? – прервала Инга затянувшееся молчание. – Мне нужно знать… Где сейчас Оскар?

– Мертв.

– Захар убил и его тоже?

Руслан снял с ботинка сухие ремешки водорослей и стряхнул с пальцев песок.

– Нет.

Помолчал, оглянулся на палатку и глухо произнес:

– Ты ведь наверняка уже все поняла. И про Оскара, и про Захара.

Инга не ответила, но Руслан чувствовал, что она смотрит на него.

– Это не было местью… Я мог оставить его гнить в клетке рядом с телом Захара. Но решил застрелить. Не из сострадания. Просто понял, что такие, как он, очень живучи. Он не успокоится, пока не сведет нас в могилу – не сегодня, так завтра, не через год, так через два.

– Ты боишься сказать Лоле?

Руслан помрачнел.

– Я не жалею об этих двух ублюдках. Вернись все к началу, сделал бы то же самое. Пусть даже расплатой за это будет ее отчуждение. Главное, что она жива и не видела того, что видели мы. Остальное переживу.

– Не хочу лезть к тебе в душу, но… Я наблюдала за вами. Вы очень близки, все трое. И мне кажется, Лола очень хорошо чувствует людей. Она умеет поставить себя на место другого человека. И когда придет время, на твой поступок, я уверена, она посмотрит не своими, а твоими глазами.

– Да, конечно, – скривился Руслан. Слова его, лишенные всякой иронии, звучали горько, с проступающей из глубины бессильной злостью. – Я видел, как Лола шарахнулась от меня.

– Не забывай, ты был вооружен.

– Она приняла меня за одного из них.

– Она просто-напросто не узнала тебя, Руслан…

– Я так и сказал.

– Нет, это не одно и то же, ты ошибаешься. Она не узнала тебя из-за побоев.

– Когда нас мутузили, Лола сидела в укрытии неподалеку. Она видела, как Оскар набросился на меня. Мои синяки не стали для нее чем-то неожиданным.

– Побои трехдневной давности выглядят совсем не так, как свежие. Они темнеют и расползаются на все лицо. Она не узнала тебя. И еще она же совсем не ожидала тебя увидеть… Но когда я сказала, что это ты, она сразу поверила, только сомневалась, настоящий ты или нет.

Руслан не ответил. Инга старалась, и он был ей признателен, но разве можно переубедить внутренний голос, который никогда никого, кроме себя, не слушает?

Лола навсегда часть его семьи и его сердца. Если бы он только мог отыскать в себе силы и решимость во всем признаться! «Что бы ни случилось, как бы я себя ни вел и каким бы ни казался со стороны, знай: тебе не нужно меня бояться. Мое отношение к тебе не изменилось и не изменится никогда». Но вполне вероятно, что до этих слов он даже не доберется, ведь им будут предшествовать другие, о том, что он сделал… И когда Лола узнает, она отгородится от него стеной страха и неуверенности. «Как доверять ему после такого? Как оставаться с ним наедине?» Так она будет думать.

Руслан не хотел, чтобы это становилось между ними, но Инга верно подметила: Лола хорошо чувствует людей. Рано или поздно девушка заметит его состояние. Руслану всегда было трудно лгать кому бы то ни было, а Лоле и подавно. Прикрываться отмазками он не станет. Честного признания не миновать, но пока она ни о чем не подозревает и ничего не замечает, он будет молчать. Только молчанием он сумеет удержать ее любовь, ее близость. Если впоследствии она отдалится, он должен запечатлеть в сердце как можно больше проведенных вместе мгновений, как можно больше улыбок, ласковых слов, нежных взглядов…

Руслан попытался прикурить новую сигарету, но непослушные дрожащие пальцы выронили зажигалку в песок. Инга нащупала ее первой, подняла и, прикрыв ладонью от ветра, чиркнула колесиком. Огненные искры брызнули в стороны, из темноты выпрыгнул стройный стебелек, затрепетал, заволновался, но малость успокоился, когда тонкие женские пальцы укрыли его плотнее, защищая от прерывистого дыхания океана.

– Спасибо, – тихо поблагодарил Руслан.

Щелкнула крышка, огонек погас. Руслан взял протянутую зажигалку и убрал обратно в карман.

– Захар часто заводил речь о моем муже. Оскорблял память о нем, унижал и насмехался… Чтобы он прекратил, я должна была перевести разговор на другую тему и поддерживать его, иначе Захар начинал все заново. Но потом, когда кое-что случилось и отношения между нами стали натянутыми, правила изменились. Ему стало доставлять удовольствие выпытывать у меня то, что он уже знал. Я не могла никак иначе заставить его замолчать, кроме как следовать этой игре. И я следовала. Отвечала на грязные вопросы, говорила то, что он хотел услышать, потчевала его нашими воспоминаниями и вместе с ним их оскверняла. Я делала все это под угрозами моей сестре и ее семье, под угрозами, что он подсадит меня и лишит воли…

Инга замолчала. Руслан подумал, что она расплакалась, но следующие слова прозвучали спокойно, без дрожи в голосе, пусть и немного тихо.

– Я никогда не сумею очистить память Филиппа или вымолить у него прощение за все, что говорила и делала. Захар обладает… обладал способностью с первого взгляда находить в человеке слабые места. С их помощью он быстро добивался желаемого и принуждал к какой-нибудь мерзости, оборачивая все таким образом, словно ты сам хотел этого, мог, но не решался без его наставления. Он умел забираться в голову и порождать самые черные мысли. Прежде я никому не желала смерти. Но после встречи с Захаром ни дня не проходило, чтобы я не призывала ее для него или для себя. Безнравственность для него всегда была свободой, к этому кредо он подводил всех, кто жил, как он считал, ложными принципами. Думаю, ты успел наслушаться от него всей этой ереси. Я чувствую, как изменилась под его давлением. Он превратил меня в циничную, холодную, недоверчивую старуху. Достаточно вспомнить, что я думала о тебе и Максиме, когда еще не знала, кто вы… Захар уподобляет других себе. В этом ему нет равных. Но то, что он вынуждал нас делать, и то, на что тебе пришлось пойти ради своих любимых, еще не значит, что мы теперь уподоблены ему. И об этом нельзя забывать.

Пока она говорила, Руслан сидел неподвижно, смотрел перед собой и ни разу не затянулся. Сигарета лениво тлела в пальцах, от раскаленного кончика в затянутое рваным полотном небо поднималась танцующая змейка дыма, серо-белого в эту темную пасмурную ночь.

Руслан повернул голову, но в зареве чадящего в сторонке костра увидел только взбитые ветром короткие пряди и нежный профиль, не имеющий ничего общего с профилем старухи. Скорее, с профилем измученной молодой женщины, которая после всех перенесенных злосчастий держится прямо и говорит ровно и твердо.

– Вы приехали вдвоем?

Инга кивнула. Руслан хотел узнать, как погиб Филипп, но посчитал этот вопрос бестактным, помедлил, щелкнул по сигарете, сбивая пепел, и поднес к губам. Тема-то болезненная, здесь нельзя лепить наобум.

– Сколько ты уже здесь? – наконец спросил он, отсеяв с десяток вопросов.

– Два года.

Руслан запоздало сообразил, что выбрал не самый удачный вопрос, и решил от греха свернуть на боковую тропу.

– У тебя есть еще кто-нибудь на материке, кроме сестры? Родители?..

– Нет… Только сестра, зять и двое племянников. Где они сейчас, живы ли, я не знаю. После того как о них узнал Захар, я ни в чем не уверена.

Руслан не знал, что сказать и нужно ли здесь вообще что-то говорить. Он отвык от таких откровенных бесед с женщинами. Да и не чувствовал себя сейчас в состоянии утешить кого-то или хотя бы выразить понимание. Он не хотел фальшивить, но как «прозвучать» правильно в этом случае, не знал, и счел за благо промолчать.

– Если вам нужна мощная рация, в гнезде есть трансивер, – неожиданно сообщила Инга.

Руслан встревожился. Все остальное разом вылетело из головы.

– Что еще за гнездо?

– Скальная хижина на юго-восточной стене Дракона. Бывший скит – келья монаха-отшельника.

– Да, я знаю, что значит «скит»… – пробормотал Руслан, думая совсем о другом. – Это наблюдательный пункт? В лагере я нашел навигатор. В нем среди прочих обозначений указаны координаты «НП». Это и есть гнездо?

– Это расположение горной тропы в ущелье, которая ведет к хижине.

– Мы не заметили никакой тропы, когда шли по ущелью, – нахмурился Руслан.

– Так на то и рассчитано… Тропа спрятана за камнями и деревьями.

– А в хижине что, есть электричество? – недоумевал Руслан. – Чем трансивер питается?

– Переносной солнечной батареей. Вместе с трансивером она питает еще и маленький телевизор с DVD-плеером. Есть настольная газовая плита. Оскар использовал хижину как сторожку. Отлынивал там от работы в лагере и заодно присматривал за горизонтом.

– Если у них наблюдательный пункт с дозорным, почему в таком случае они не знали, сколько нас высадилось на остров?

– Самого берега из гнезда не видно, только прибрежные воды и горизонт.

– Это ничего не объясняет. – Руслан зачесал пятерней отросшую челку. – Перед высадкой мы делали проверочный круг на динги. Как получилось, что нас не пересчитали? И еще раньше не услышали сигнал бедствия? Мы выходили в эфир каждый день.

– С вами получилось немного иначе, Руслан… Когда вы подошли к Понкайо, дозорный торчал в лагере. Он смог вырваться в гнездо только спустя пару дней. Тогда-то вашу яхту и заметили. Но на борту никого не было. Оскар сразу вернулся в лагерь, чтобы сообщить остальным и вместе с ними подготовиться к охоте. Они не знали, как давно вы приехали, и боялись вас упустить. Поэтому решили не тратить время на слежку и не ждать, пока вы вернетесь на судно, чтобы можно было пересчитать вас по головам. На следующее утро они уже были у вас.

Речь ее текла с поразительной неспешностью и плавностью. Ингу словно заставили выучить все назубок. За два года, понял Руслан, подноготная лагеря со всеми его правилами и обычаями закрепилась у нее в подкорке.

– Можем сходить в гнездо и забрать трансивер, – предложила Инга. – Заодно и солнечную панель.

– Нет необходимости, – ответил Руслан твердо, но без резкости. – Хватит радиостанции на катере.

– Но когда закончится топливо, она перестанет работать.

– Я привез достаточно. Потом сгоняю в лагерь и привезу еще.

– Мне кажется, с солнечной панелью было бы проще?..

– Намного проще. Но ты уверена, что этот психопат не оставил в гнезде никаких ловушек на случай, если явятся посторонние? Да и просто по дурости?

Инга помолчала немного, а потом озадаченно хмыкнула.

– Вот и я не уверен. Поэтому соваться в хижину не стану. Обойдемся катерной рацией.

Молодая женщина не ответила, зарылась пальцами в песок, плавным движением собрала горсть и стала пересыпать из одной руки в другую.

– Лола сказала, что вытащила тебя из люка в доте. В навигаторе указаны координаты четырех дотов. Один из них помечен как «наш». Что это значит?

– У Захара, как он любил повторять, был заключен своего рода бартер с Понкайо. Он живет на его землях, пользуется его благами, а взамен скармливает ему всех неугодных.

– Ничего не понимаю… – недовольно буркнул Руслан. – При чем тут дот?

– Доты соединены с туннелями.

– Ты хочешь сказать, с подземельями?

– Да. Но спуститься и подняться можно только там, откуда Лола меня вытащила. Только там не обломана лестница, нет завала и других препятствий. Вот почему лаз перекрыт люком. И тем, кого бросают вниз, не остается ничего другого, как спускаться ниже, на второй и третий ярус, а оттуда переходить в подземелья. Искать выход наверх.

Руслан задумчиво почесал комариный укус на руке.

– «Тем, кого бросают вниз»… – пробормотал он. – Это и есть крайние меры, которые у Захара были только для безнадежных случаев?

– Я не знаю… При мне это случилось лишь однажды. Год назад Захар хотел сбросить одного из своих вниз, но тот оказал сопротивление и напал на него. Хомский успел выстрелить. Тело до сих пор лежит внутри.

– Где внутри? – немедленно спросил Руслан. – В доте?

– Да.

– Лола видела его?

– Она приняла его за туриста. По крайней мере, так она сказала мне.

– Так она знает правду?

– Я ничего ей не говорила, поэтому нет. Но сказать все равно придется. Если… когда мы выберемся, она собирается сообщить о нем.

«Только этого не хватало», – подумал Руслан. Чуть погодя в полутьме он увидел, как Инга зябко поежилась и спрятала руки в рукава свитера, который ей одолжила Лола. Он немного расстроился, решив, что сейчас она уйдет и оставит его наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

– Как ты сумел убедить Максима, что я не одна из них? – не без любопытства спросила Инга.

– Когда осматривался в лагере, заметил бунгало с клеткой. Потом вспомнил, как ты держалась на той пирушке. Сложить два и два было нетрудно.

– Значит, там совсем никого не осталось?.. Захар убил и девушек?..

– Да. Их тоже. Ты была близка с ними?

– Нет. В отличие от меня, они жили здесь по своей воле. Захар говорил, что выпускать бывших пленниц из стойла и позволять им хозяйничать в лагере небезопасно. Поэтому девушек набирали по связям, из знакомых и проверенных кругов.

Руслан так долго раздумывал над ее словами, что забыл ответить. И снова разговор зашел в тупик.

– Как он это сделал? – вдруг спросила Инга. – Захар… как он всех убил?..

– Отравил, кажется.

– Как?..

– Не знаю. Наверно, во время обеда. Они лежали во дворе кухни все вместе и… – Руслан запнулся, умолкнув на середине предложения, и вгляделся в упрямый профиль, озаренный утихающим танцем огня. – Тебе правда нужно все это слышать?

– Н-нет, – обронила Инга после секундного замешательства.

Руслан уловил смятение в ее голосе и понял, что неволей пристыдил молодую женщину. Ему стало неловко.

– Я спрашивала без всякого умысла…

– Я не то хотел сказать, – поспешил объяснить Руслан, но выскользнувшая наружу досада на самого себя ожесточила тон и заковала слова в стальные латы.

– Мне просто не все равно, что там случилось и почему…

– Я не то хотел сказать, – повторил Руслан уже на меньшей скорости, шумно вздохнул и с раздражением одернул воротник куртки, чтобы он не терся о бороду.

– Мне уйти?

– Нет. Я вот что хочу спросить… – Руслан подумал, что перемена темы будет лучшим решением. – Ты знаешь, кто такой Хьюстон? Они упоминали при мне о каком-то Хьюстоне… Кто это? Клиент?

– Захар не связывался с клиентами напрямую. Боялся, как бы кто-нибудь не попался и не сдал их логово. Весь товар сбывали шестерки.

– Товар – это людей? – мрачно осведомился Руслан.

– Если бы людей, я бы так и сказала. Нет, людей забирали другие личности…

Инга коротко добавила что-то еще, но слишком тихо, Руслан не расслышал.

– Хьюстон – это осведомитель. Один из немногих, которые собирали сведения на тех, кто интересовал пиратов. Захар упоминал, что обратился к нему за информацией о вас.

Руслан поджал губы. По спине пробежала нервическая дрожь. Так это было только делом времени, когда они узнали бы о Лоле… «В нашем случае особых трудов им это не составило. «Милана» до сих пор числится в списке исчезнувших. Поднять старые газеты и выяснить, что она пропала с тремя членами экипажа, не так уж сложно».

– А что за шестерки? – очнувшись, вернулся Руслан к интересующему его вопросу. – Сколько их? Что могут?

– Плац-адъютанты. Раскиданы по штабам. Осведомители и поставщики.

– По штабам?

– Да, по точкам в разных городах. Они снабжали пиратов товарами первой необходимости, выполняли поручения…

– Значит, и на Мельтахо у него есть свои люди?

– Да, но в основном местные жители, которые подбрасывали сюда «халтуру», как Захар это называл.

– В каком смысле? – посуровел Руслан.

– Узнав, что кто-то из приезжих интересуется Понкайо, подбивались к ним и обрабатывали. Расхваливали здешние красоты и между делом объясняли, как добраться сюда без риска для себя и для судна, какое время года лучше выбрать, с какой стороны подходить, где высаживаться. После их слов начинает казаться, что ты знаешь о Понкайо все и просто не способен сделать что-то неправильно… Так и получалось. Чтобы подойти к острову и высадиться, проблем не возникало. Но по приезду тебя уже ждали.

– Так заманили вас?

– Нет. Захар много рассказывал об этом. Он очень любит… любил хвалиться умениями своих людей. Особенно их способностью влиять на чужое мнение. Но нам с Филиппом тоже довелось столкнуться с его шестерками. Нас пытались обработать, но добились прямо противоположного результата. Мы несколько месяцев простояли на ремонте в гавани. Когда уезжали, я ненавидела Понкайо, наверно, так же сильно, как и Мельтахо с его больными на голову жителями. Но распрощаться навсегда с этой безбожной частью Тихого океана мы не успели. Из-за непогоды нам пришлось слегка изменить маршрут и пройти к Понкайо ближе, чем планировалось. Мы уловили сигнал бедствия… Но на деле оказалось, что это Оскар.

– То есть? – не понял Руслан.

– Оскар использовал трансивер и судовые журналы, чтобы дурить проезжающие мимо яхты. Пираты не нападают на промысловые и крупные суда, но сигналы бедствия поступают отсюда время от времени, поэтому считается, что с Понкайо исходят голоса мертвых.

– Значит, сами шестерки сюда никого не подвозили? – уточнил Руслан, как только справился с кипучим негодованием и немного успокоился.

– Нет.

– И что, как ты считаешь, они сделают, когда узнают о случившемся? Будут мстить?

– В отличие от местного культа, они живут по обычным законам, а не по законам дикой стаи. Свою бы шкуру спасти.

– Инга, это очень серьезно. Если у тебя есть хоть малейшие сомнения, не прячь их. Подумай еще раз и скажи точно.

– Я бы не стала скрывать от тебя свои сомнения. Но тревожиться правда не из-за чего. Подумай сам. Когда они потеряют надежду дозвониться, они поймут, что пиратов раскрыли, и поспешат замести следы. Если кто-то и догадается, что мы как-то причастны к этому, к нам и близко не подойдут. Мы же будем у всех на виду.

Руслан задумался.

– Возможно, ты права… – пробормотал он.

И спустя мгновение уже не помнил, что сказал, так глубоко ушел в свои мысли. Инге потребовалось дважды окликнуть его, прежде чем он услышал ее голос.

– Руслан, что не дает тебе покоя? Это как-то связано со мной?

– Со всеми нами.

– То, что случилось… Ты не хочешь предавать это огласке, верно? Но из-за меня не получается.

Руслан промолчал, и она продолжила уже тише:

– Тела остались в лагере… Даже если мы уберем их и смоем кровь, это не гарантирует, что нам поверят. В убийстве обвинят нас, потому что будет только одна версия – наша.

– Да, я уже думал об этом. – Руслан предложил Инге сигарету, закурил сам, откашлялся и хрипло добавил: – Но тебе поверят.

– И там повсюду твои отпечатки пальцев… – Инга заговорила раньше, чем он закончил, и не обратила внимания на последние слова. – Особенно на оружейном складе.

– Оружия больше нет. Мы с Максом загрузили его на катер и по пути к ущелью сбросили все за борт. Осталось только то, что ты видела. Это для защиты.

– А коллекция Захара?

Руслан кисло ухмыльнулся.

– Тебе он тоже рассказывал свою историю?

– Он всем ее рассказывает. Это его визитная карточка. Так что же?

– Если честно, я напрочь забыл о ней. Даже не искал. Но беспокоиться смысла не вижу, он говорил, что коллекция надежно спрятана. – Руслан прочистил горло. – В принципе, можно рискнуть… Тела убрать… Сказать, что меня и Макса после неудачной попытки улизнуть держали под снотворным. Проснулись уже среди трупов… Что произошло, черт его знает… Оружие кто-то забрал. Мне и Максу повезло: умеем вскрывать замки и у меня как раз были при себе отмычки… А дальше пусть сами ваяют. Бунт, грызня с клиентами, бытовая поножовщина, конец света… как им угодно…

Руслан закончил на исходе сил, вяло и монотонно, словно это касалось кого-то незнакомого, чья судьба не имела к нему отношения и нисколько его не волновала. Он чувствовал себя вконец измотанным, не было сил что-то взвешивать, рассуждать и прикидывать. Еще до того, как смолк его собственный равнодушный голос, Руслан понял, что ему совершенно безразлично, понесет он какое-нибудь наказание за содеянное или нет.

– А отпечатки?

– Кто их искать будет, – бесцветно отозвался Руслан.

– Орудие убийства?.. Ты забрал его?

Руслан молча затянулся.

– Мы должны вернуться, найти его и… – Она не договорила. Забрезжившая в мозгу догадка обогнала незаконченную мысль и обесценила ее. – Нет, это не сработает. Они будут намеренно искать его… И когда обнаружат повсюду твои отпечатки пальцев, версия о том, что вы с Максимом якобы непричастны и все проспали, обернется против вас.

Руслан сидел, опустив голову, смолил под нос и вслепую чертил узоры на песке, ворошил его и просеивал между пальцами. Ему не хотелось обсуждать все это, но игнорировать ее слова он тоже не мог.

– Что ты пытаешься сказать?

– Что тебе, может, и безразлична твоя судьба, но есть еще Лола и твои родители… И родители Максима, между прочим. Его ведь тоже могут привлечь, за соучастие.

Руслан поперхнулся дымом и зашелся сдавленным кашлем. Инга похлопала его по спине, но Руслан едва обратил на это внимание. Равнодушие схлынуло с него, как вода во время отлива, обнажив то, чего он прежде не замечал, о чем даже не думал. Это касалось уже не только его, но и Максима и даже Лолы. Он совсем упустил из виду, что они с Максимом переночевали в лазарете и оставили там уйму отпечатков. И как потом доказать свою непричастность к отравлению пиратов? Тем более Максиму с его медицинским багажом в голове, полученным от матери, которая всю жизнь проработала медсестрой?

– И ты готова смолчать о том, что они сделали с тобой и Филиппом?

– Пираты мертвы. Какого еще просить воздаяния? Расскажи я всему миру о том, что они сделали, это не вернет Филиппа. Я не хочу, чтобы Лола опять страдала. Она только обрела вас и не переживет, если снова потеряет.

– Но как ты объяснишь свое двухлетнее отсутствие? – спросил Руслан, теряясь в сомнениях. Все это ни к чему не приведет и вообще это плохая идея… – Что скажешь, когда начнут расспрашивать о Филиппе?

Инга взъерошила короткие волосы и ударилась в размышления, но уходить не спешила, и это радовало. Руслану сейчас не хотелось оставаться одному. Рядом с Ингой он странным образом чувствовал себя лучше. От нее исходил покой. С ней было приятно разговаривать и даже просто сидеть плечом к плечу.

Глава 11

15 сентября, 2008 год


Они так и не сумели ни до чего додуматься, в два часа сдали пост Максиму и разошлись спать. Руслан с трудом взобрался на катер и плюхнулся на диванчик в рубке. Вытянуться во весь рост не хватало места, но Руслан решил эту проблему, согнув одну ногу в колене и прижав к спинке, а вторую свесив на пол. Он прикрыл глаза рукой и уже через пять минут шумно сопел. Автомат оставил при себе: у Максима был свой.

Со стороны казалось, что Руслан спит крепким беспробудным сном и его даже пушками не поднять. Но на самом деле он только дремал, плавая на поверхности и прислушиваясь ко всем звукам. Время от времени Руслан в полусне проверял, на месте ли калаш, который он сунул на предохранителе в зазор между своим телом и спинкой дивана, и после этого, как после ложки успокаивающей микстуры, убедившись, что оружие никуда не пропало, задремывал чуть крепче, но вскоре рука опять тянулась к оружию.

На следующее утро перед завтраком Инга незаметно для воркующей парочки утянула Руслана за палатку и доверительно призналась:

– Я нашла решение.

Руслану не требовалось уточнять, о чем речь, он и сам не переставал думать о вчерашнем разговоре.

– Вы спасли меня с необитаемого острова.

Руслан уставился на нее с непониманием.

– Мы дрейфовали пять месяцев. Лола не рассказывала?

– Захар упоминал об этом. Но разве это имеет значение? Вас же наверняка проносило мимо атоллов. Я скажу, что наша с Филиппом яхта налетела на рифы. Мы выбрались на сушу. Во время прилива обломки смыло в океан.

– Инга, тебя не было два года…

– Это далеко не предел, сколько человек может провести на необитаемом острове.

– А Филипп?..

По лицу Инги пробежала тень, скулы заострились, и вид у нее сразу стал истощенным и больным. Когда она неверным порывистым движением сухопарой руки поправила прядь волос, внутри у Руслана все сжалось.

– Я продумаю обстоятельства его смерти, вам не придется о нем говорить. Это уже моя забота. Все будет звучать естественно, не волнуйся.

Она говорила медленно, держа голос в подчинении, на одной ровной ноте, и сжимала пальцы, словно по привычке пыталась занять руки, но ее ответный взгляд Руслан так и не поймал. Оставалось только гадать, сколько Инга разучивала и повторяла эту фразу, прежде чем отыскала в себе силы произнести ее вслух.

– Инга, ты уверена?.. Мне кажется, это будет нечестно по отношению к нему…

Она посмотрела на него, как ему показалось, с негодованием: зачем ты мучаешь меня, почему вынуждаешь уговаривать?

– А как будет честно? Сказать правду и сесть в тюрьму на пару с Максимом?

Руслан беспомощно молчал.

– Как это поможет Филиппу обрести покой? Его убийца мертв. На эти весы больше ничего не поставить. К чему это бессмысленное упрямство и отчаянное стремление загреметь за решетку?

– Ты не так поняла… Я не собираюсь подставлять Макса под плаху… Но ведь мы могли бы… я не знаю… подыскать другое решение, – в растерянности закончил Руслан.

– Нет другого решения, – отрезала Инга с неожиданной резкостью, но в глазах пульсировало отчаяние и проскальзывала боль. – Для Филиппа все закончилось два года назад. Он умер в муках, и я не собираюсь причинять ему страдания еще и после смерти. Для всех он спас меня, но сам погиб. Другой версии не будет. Пожалуйста, Руслан, не заставляй меня уговаривать тебя, прошу… Оставьте Филиппа в покое… – прошептала Инга и вдруг, к ужасу Руслана, спрятала лицо в ладонях и тихо заплакала.

– Что случилось? – встревоженно спросила Лола, которая как раз искала их, чтобы позвать к завтраку.

Руслан вздохнул, злой, как черт, и нервным движением отбросил челку.

– Я остолоп, вот что, – мрачно известил он в досаде на себя.

Максим глянул на плачущую Ингу, потом на Руслана, но ничего не сказал.

– Инга, что такое?.. – Лола приобняла молодую женщину за плечи, ласково погладила по волосам и отвела в сторонку, не прекращая тихонько журчать, ободрять и утешать. Она усадила ее у костра и принялась хлопотать вокруг с нежностью и заботой сестры.

– Так что случилось-то? – спросил Максим. – Помимо того, что ты остолоп.

Руслан сурово нахмурился, но Максим и не думал шутить, всего лишь повторил его слова. Руслан ответил неопределенным кивком: долго, мол, объяснять. Потом вздохнул тяжело, провел ладонями по лицу, как после долгого беспокойного сна, отнявшего последние силы, не оставившего после себя ничего, кроме вязкого осадка и тумана в голове, привычным движением убрал волосы со лба и твердым шагом направился к Инге просить прощения.

Глава 12

8 ноября, 2008 год


– Мэдэй, мэдэй, мэдэй. Это парусная яхта «Милана», это парусная яхта «Милана», это парусная яхта «Милана». Вещаю с острова Понкайо. Покинул дрейфующее судно. Мои координаты: три два градуса, три ноль точка пять минут северной широты; один семь шесть градусов, три семь точка семь минут восточной долготы. Требуется эвакуация четырех человек. Прием.

– Мэдэй, «Милана». Я траулер «Командор». Сигнал бедствия принят. Перейдите на канал ноль шесть, прием.

– «Командор», это «Милана». Как меня слышно? Прием.

– «Милана», это «Командор». Слышу вас отлично. У вас есть раненые? Прием. …Парусное судно «Милана», как меня слышите? Повторяю вопрос: у вас есть раненые? Прием.

– «Командор», слышу вас отлично. Раненые отсутствуют. Прием.

– Сообщите местонахождение дрейфующего судна, прием.

– Дрейфующее судно вне зоны видимости. Местонахождение неизвестно. Повторяю: местонахождение дрейфующего судна неизвестно. Прием.

– Понял вас. Какова длина вашего судна? Прием.

– Длина моего судна: один ноль метров. Прием.

– Опишите состояние судна, прием.

– Состояние судна: сломана мачта, неисправный двигатель. Прием.

– «Милана», я иду к вам на помощь. Мои координаты: три четыре градуса, два девять точка семь минут северной широты; один семь один градус, пять ноль точка восемь минут восточной долготы. Скорость: девять точка шесть узлов. Предполагаемое время подхода к вашей позиции: ноль пять один пять Всемирного времени. Держитесь, прием.

– «Командор», вас понял. Координаты: три четыре градуса, два девять точка семь минут северной широты; один семь один градус, пять ноль точка восемь минут восточной долготы. Скорость: девять точка шесть узлов. Предполагаемое время подхода: пять пятнадцать Всемирного времени. Ждем вас. Конец связи.

Эпилог

На Мельтахо им пришлось задержаться. Владимир, отец Руслана, вылетел к ним сразу, едва только сумел раздобыть деньги на билеты. И вот, после всех манипуляций, пересадок и многочасовых перелетов, спустя двенадцать дней он прибыл на Мельтахо, но один, без Луизы – матери Лолы и своей жены: на шестой билет наличности уже не хватало.

Пока Владимир был в пути, спасенную четверку поместили в специализированный центр, где ей пришлось отбиваться от попыток различных консультантов с дипломами докторов и кандидатов наук оказать им «квалифицированную психологическую помощь». Команда крепко держалась друг за друга и за свою единственную версию случившегося и была настолько сурова и тверда, что ни у кого не возникло ни тени подозрений. Мельтаховцы отнеслись к их истории довольно прохладно, ведь четверка не из местных и в подземельях не бывала, так что с них взять? Видимо, так и рассудили, потому что за все время пребывания в специализированном центре команду никто не беспокоил. С визитом приходили только журналисты.

По возвращении в родные края Руслан еще долго не находил себе места, все тревожился, как бы кто-нибудь из пиратского отродья не явился по их душу. Но этого так и не случилось – ни через год, ни через два, ни потом, никогда. Инга жила у Лолы, пока за ней не приехала Нона и не увезла ее домой. Инга не теряла связь с Лолой и Русланом. Они списывались по «аське», часто созванивались, и не только по телефону, но и по «скайпу».

«Чудесное спасение», приковавшее к выжившей команде внимание простых обывателей, повлекло за собой всплеск активности среди желающих посетить остров. Так много их не было даже в период «золотой лихорадки» Понкайо. Спустя четыре месяца группа туристов обнаружила в лесном доте человеческие кости, но когда поисково-спасательная служба Мельтахо попыталась вывезти останки с Понкайо, судно попало в шторм и затонуло. Это взбудоражило несколько бедовых голов, подстегнуло интерес, но за отсутствием новых происшествий запал мало-помалу сошел на нет.

Время шло, и статистика исчезновений Понкайо медленно и верно снижалась. За исключением тех, кто спускался в подземелья, остальные благополучно возвращались домой. На Мельтахопоговаривали, что Понкайо насытился, и с каждым годом все реже упоминали его в своих байках. Внезапно проявившееся благодушие острова разочаровывало не только самих мельтаховцев, но и приезжих, и постепенно внимание к нему стало угасать. А после того как входы в подземелья наглухо законопатили, Понкайо вдруг разом утратил весь свой шарм и в глазах подавляющего большинства стал обыкновенным островом, который слишком далеко и неудобно расположен, чтобы тратить на него время и топливо. «Да и было бы ради чего», – добавляли люди.

Примечания

1

Мэдэй (англ. MAYDAY) – международный сигнал бедствия в голосовой радиотелефонной связи, аналогичный сигналу SOS; используется морскими и воздушными судами. Согласно Регламенту Радиосвязи (гл. VII, п. 32.13BA) MAYDAY произносится как французское выражение "m'aider" ("мэдэй") – "помоги мне".

(обратно)

2

Трехминутный "период молчания" (с 0 до 3 мин. и с 30 до 33 мин. каждого часа), установленный в радиотелефонии Женевской конференцией 1959 г., в течение которого судовые и береговые радиостанции работают только на прием аварийных сообщений.

(обратно)

3

Кокпит (морской термин) – открытое сверху (или полузакрытое), замкнутое пространство с размещением штурвала/румпеля и устройствами управления судном. Пост рулевого, место отдыха пассажиров. Распространенный самоотливной кокпит – небольшое углубление в палубе.

(обратно)

4

Фалинь (морской термин) – трос (канат) шлюпки для привязывания ее к пристани, судну или др.

(обратно)

5

Транец (морской термин) – поперечный срез кормы шлюпки или судна. У моторных лодок – место для фиксации подвесного лодочного мотора; у яхт – вытянутый свес или острая оконечность.

(обратно)

6

Утка (морской термин) – двурогая деталь на судне для закрепления швартовых, якорных, буксировочных тросов и бегучего такелажа.

(обратно)

7

Релинг (морской термин) – ограждение из нержавеющей стали на носу и корме яхты, к которому крепятся концы тросовых лееров.

(обратно)

8

Рым (морской термин) – металлическое кольцо у жестко-надувных лодок, используемое для закрепления швартовочного троса.

(обратно)

9

Привальный брус (морской термин) – брус, укрепленный вдоль надводного борта примерно на высоте ватерлинии или немного выше; служит для смягчения ударов при швартовке судна, предохраняет борт от навалов во время стоянки.

(обратно)

10

Банка (морской термин) – скамья, сидение. На небольших беспалубных судах банки служат одновременно для распорки бортов.

(обратно)

11

Комингс (морской термин) – ограждение или бортик по периметру отверстия в палубе для предотвращения стока воды внутрь судна.

(обратно)

12

Беседка, или боцманский стул (морской термин) – подвесной рабочий стул для подъема на мачту или спуска за борт.

(обратно)

13

Плавучий якорь, или водный парашют (морской термин) – конусообразная, парашютная или пирамидальная конструкция из парусины и брезента. Помогает малому судну лечь в дрейф и удержаться на месте при сильном течении, ветре и высоких волнах или при отсутствии сцепления обычного якоря с грунтом.

(обратно)

14

Ай ай (англ. "Aye aye") – военно-морская форма ответа, указывающая, что приказ получен, понятен и будет исполнен. В оперативных ситуациях это обычно сокращается до простого "Aye", которое употребляется в значении "есть" или "так точно".

(обратно)

15

3-х буквенный Альфа-код (англ. Alpha code 3 Letter Groups) – применяется в радиопереговорах для соблюдения секретности и сокращения времени передачи сообщений. Каждая 3-х буквенная группа означает конкретное словосочетание или законченное предложение. Перечень 3-буквенных групп содержится в Инструкции по радиосвязи ("SOI" – Signal Operating Instructions) и может изменяться ежедневно.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Часть первая: Оплот надежды
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  • Часть вторая: Наши судьбы
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  • Часть третья: Инга
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • Часть четвертая: В плену
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  • Часть пятая: Захар
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  • Часть шестая: Наши сердца
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  • Эпилог
  • *** Примечания ***