Три кварка (1982-2012) [Владимир Анатольевич Тимофеев] (fb2) читать онлайн

Три кварка (1982–2012)

Пролог

18 сентября 1985 г. Остров Кипр. Айя-Напа

— Добрый вечер, сэр. Вы позволите?

Сидящий в кресле мужчина отставил в сторону недопитый коктейль и окинул взглядом склонившуюся над столиком девушку.

— Садитесь, мисс. В ногах правды нет, — указал он на соседнее кресло.

— Спасибо, — черноволосая красавица в блузке с логотипом отеля присела на краешек и выложила на стол бумаги. — Вы ведь только сегодня приехали? Да?

— Сегодня, — улыбнулся мужчина. — Мисс…

— Анна. Анна Смирну, — представилась девушка, правильно истолковав устремлённый на неё взгляд. — А вы…

— Майкл Мэр. Если не возражаете, можно просто Майк.

— Не возражаю, Майк. Так даже лучше, — рассмеялась Анна, отбрасывая упавший на лицо локон.

— Почему? — удивился Майкл.

— Потому что имена у нас очень похожие.

— Анна и Майкл? — приподнял бровь мужчина.

— Я имею в виду «вторые имена». Англо-саксонское Myrrh и греческое Smyrnou происходят от общего корня. Библейской мирры — одного из даров, переданного Иисусу волхвами.

— Вот как? Хм, никогда об этом не думал, — покачал головой сидящий напротив и мысленно усмехнулся. Его собеседница попала в самую точку. По всей видимости, даже не догадываясь, насколько она права. Их «вторые имена», то есть, фамилии… настоящие фамилии… были не просто схожи по происхождению — они и звучали почти одинаково. Анна Смирну и Михаил Смирнов. Смирнов Михаил Дмитриевич, двадцати восьми лет отроду, капитан, сотрудник 5-го отдела Управления «С» ПГУ КГБ СССР.

Впрочем, в настоящий момент Михаила действительно «звали» Майк. Майкл Мэр, военный корреспондент (внештатный, конечно), постоянно проживающий в Мюнхене и время от времени и впрямь пишущий для англоязычных газет заметки о буднях военнослужащих американской и британской армий.

Сюда на Кипр он прибыл как раз для того, чтобы взять интервью у одного из офицеров Её Величества. Британская военная база располагалась неподалёку, в десяти с небольшим милях от Айя-Напы, и отбывающие там службу бойцы частенько наведывались в отель старого Адо́маса на берегу Нисси-Бэй. Попить в баре пивка, позагорать, поплавать, посмотреть трансляции футбольного матча, провести ночь с какой-нибудь заезжей красоткой…

Словом, формальная причина поселиться на пару деньков в популярном отеле у «мистера Мэра» имелась. Такая, что вряд ли кто подкопается. Но фактически — у него была совершенно иная задача. Забрать закладку. Из кадки с пальмой, что стояла на выходе из пляжного бара. В течение часа между девятнадцатью и двадцатью ноль ноль текущего дня. Не позже, но и не раньше. Кто именно являлся контактом, Смирнов не знал. Им мог быть кто угодно из входящих в открытую всем ветрам, не жалующуюся на отсутствие клиентов «таверну». А поскольку часы показывали только четверть восьмого, времени на выполнение задания оставалось достаточно. Так что можно было пока никуда не спешить и послушать, о чем говорит эта весьма симпатичная девушка. Или, скорее… красавица. Настоящая красавица. Похожая на богиню из греческих мифов, родившуюся по легенде где-то поблизости. Из пены прибоя…

— Вы здесь со всеми так? — поинтересовался разведчик у Анны, прерывая её монолог.

— Как так? — девушка взмахнула ресницами и удивлённо посмотрела на Михаила.

— Ну-у… интересуетесь, кто, откуда. А потом рассказываете, где, что.

Девушка смутилась на миг, но тут же оправилась и перешла в «контратаку»:

— Видите ли, Майк. Я уже второй год работаю менеджером по персоналу, и одна из моих задач — помочь каждому новому гостю освоиться в нашем отеле. Ввести в курс, рассказать о правилах и традициях, побыть немножечко гидом. Чтобы не было потом лишних вопросов, чтобы…

— Простите, Анна. Я был не прав, — мягко улыбнулся мужчина, останавливая собеседницу.

Та, однако, не успокоилась и продолжила говорить. Чуть тише, но с едва заметной обидой в голосе:

— Извините, Майк. Я просто… просто я увлеклась. Но если вам что-то не нравится, я могу уйти и…

— Не надо уходить. Мне нравится, — Михаил быстро накрыл ладонью ладонь порывающейся встать девушки. — Не надо никуда уходить. Мне на самом деле очень приятно вас слушать. Смотреть, кстати, тоже. Вы… очень красивая, Анна. Простите.

— Да? — несколько невпопад пробормотала гречанка. Отдёрнуть руку она не пыталась. Уйти, естественно, тоже. Только немного хмурилась, видимо, что-то решая.

— Я вас прошу, Анна. Побудьте немножечко моим гидом. Хотя бы на сегодняшний вечер.

— Но… но… — девушка потеребила лежащую на столе стопку рекламных буклетов, стрельнула исподлобья глазами и… — Хорошо, Майк. Но только не прямо сейчас, я на работе.

— А когда?

— В половине девятого, если ничего не случится и если вы никуда не торопитесь.

— Не тороплюсь. Времени у меня… — мужчина обвёл глазами расстилающуюся до горизонта водную гладь, — целое море.

— А вы, Майк, поэт, — лукаво заметила Анна. — В таком случае, ждите меня вон там, на мысе. Через час. Как? Дождётесь? Не испугаетесь?

— Дождусь обязательно, — заверил разведчик, отпуская, наконец, девичью руку. — И не испугаюсь. Хотя, если честно, таких как вы просто нельзя не бояться. Кто влюбится — пропадёт навсегда.

Девушка хмыкнула, но продолжать пикировку не стала. Она поднялась с кресла и, кивнув на прощание, удалилась. Михаил проводил её взглядом, сосчитал мысленно до двадцати и тоже направился к выходу. Около двери он неожиданно притормозил и досадливо чертыхнулся на развязавшийся шнурок на ботинке. Поставив ногу на кадку с пальмой, мужчина зашнуровал туфлю, отряхнул пыль, выпрямился. Небольшой, напоминающий пальчиковую батарейку контейнер переместился из кадки в брючный карман.

«Ну что ж, дело сделано. Никто ничего не заметил… как будто. А теперь…»

Теперь можно было идти на каменный мыс. Дожидаться красавицу. Ту, что являлась во сне. Странном сне, приходящем нежданно. По нескольку раз в году. Вещем, заставляющем верить во всякую чертовщину. В мечту о нечаянной встрече. Той, что не произойдёт никогда. Той, что случилась сегодня. Только что. Минуту назад. Прямо здесь. В маленьком пляжном отеле. У синего-синего моря…

Часть 1. Нарушение чётности

Глава 1

Из сообщения пресс-службы МЧС 29.08.2012 г.

«Сегодня на северо-западе Москвы в районе 14:00 на участке городской электрической сети произошел резкий скачок напряжения с последующим отключением потребителей от межрайонной подстанции. В результате сбоя электроснабжения несколько жилых домов остались без света. Причины аварии выясняются. Возобновление подачи электроэнергии ожидается не позднее 20:00… В Национальном Исследовательском Центре «Курчатовский Институт» был прерван ряд важных научных экспериментов. Пострадал один человек. По факту произошедшего в Следственном Комитете рассматривается вопрос о возбуждении уголовного дела по статье… Все городские службы, наземный и подземный общественныйтранспорт функционируют в обычном режиме…»

* * *

Двадцать восьмого мы с Алексеем битый час обсуждали в конторе два извечных русских вопроса: кто виноват и что делать? За четыре последних года объем работ в нашей стройфирме сократился в несколько раз, и сейчас мы буквально домучивали последний объект. Заказчик, как водится, экономил — под завершение строительства денег всегда не хватает, а количество непредвиденных, наоборот, растёт буквально по экспоненте. Однако главное было не в этом, а в том, что новые заказы отсутствовали и ближайшая перспектива выглядела теперь весьма и весьма туманной.

Участие в бюджетных тендерах показало нашу полную несостоятельность на фоне толпы конкурентов, умудряющихся снижать начальную цену на двадцать-тридцать, а иногда и на все пятьдесят процентов. «Клуб самоубийц! — как в сердцах выразился один из коллег по несчастью. — Без аванса, ниже себестоимости, да ещё и с обеспечением. То ли больные на всю голову, то ли просто альтернативные».

Старые клиенты расставаться с деньгами тоже не слишком спешили, видимо, ожидая лучших времён и потому отказываясь от строительных планов.

Мне, как Главному инженеру, обиднее всего было то, что коллектив рабочих и ИТР[1], с таким трудом выпестованный за предыдущие четырнадцать лет, прошедший огонь, воду и медные трубы, понемногу начинал рассыпаться. Те, кто слышал одни лишь красивые фразы о светлом будущем, постепенно переставали доверять руководству. Особенно после очередной, девятой или десятой по счету, задержки и так уже сокращённой зарплаты.

Увы, возразить Генеральному по существу было нечего — бо́льшую часть людей надо или увольнять, или отправлять в отпуск без содержания. Сами мы: директор, я и ещё два зама (один по безопасности, второй по финансам) — бонусов и зарплат не получали уже практически год и жили пока за счёт старых накоплений, которые (по крайней мере, в моем случае) начинали потихоньку заканчиваться. Причём рядовые сотрудники: и рабочие, и прорабы, и инженеры из ПТО[2], и дамы из бухгалтерии — всё это видели и всё понимали. Другое дело, их накопления были поменьше. А ещё были семьи, дети, родители, и все они хотели не просто существовать, а существовать достойно. Поэтому время от времени кто-нибудь приносил в кадры бумагу с привычным «прошу уволить меня по собственному желанию». С каждым из них приходилось беседовать, выяснять причины, уговаривать остаться, ещё чуть-чуть потерпеть. Некоторые оставались. А некоторые лишь разводили руками, добавляя смущённо, что уходят не навсегда и что трудовую книжку хотели бы на время оставить: на рынке труда тоже ведь не мёдом намазано — в условиях кризиса хорошую работу хрен где найдёшь…

Короче, после разговора с директором домой я приехал с тяжёлым сердцем. Довольно поздно. Получив от жены законный втык: «Какого фига ты сидишь на своей дурацкой работе, если тебе ни черта там не платят!». Младшая дочь к этому моменту уже тихо посапывала в соседней комнате, готовясь к утреннему диверсионному рейду в детсад, а живущая отдельно старшая, так и не дождавшись меня, уехала к себе в Бескудниково.

Минут, наверное, двадцать мы с женой вяло переругивались на тему работы, денег и того, что я совсем не интересуюсь ни дочерьми, ни внучкой, которую Аня сегодня специально привозила к нам, чтобы дедушка порадовался её успехам («Танечка уже сидит и даже встаёт иногда»). А потом Жанна просто махнула рукой и ушла в спальню. Не забыв, впрочем, предупредить, что если я опять лягу не раньше двух, то будить меня завтра никто не будет…

Вздохнув и проводив взглядом жену, я прошёл в кухню, уселся за стол и тупо уставился в висящий на стене телевизор. Говорящая голова что-то бубнила с экрана, но смысл сказанного от меня ускользал, растворяясь в информационном пространстве. Часы над телевизором показывали половину двенадцатого, мыслей в голове не было, жизнь казалась пресной и скучной.

Когда же я в очередной раз встал, чтобы открыть, а потом вновь закрыть холодильник, соображая, что не стоит жрать на ночь, лежащий на тумбочке телефон неожиданно завибрировал и разразился противной трелью.

Звонил Владимир Иванович, наш зам по финансам.

— Андрей?… Как дела? Не разбудил? — была у него такая дежурная фраза в любое время дня и ночи.

— Привет, Володь. Тебе-то чего не спится?

— Да тут такое дело, Андрюх… Помнишь, я тебе пересылал чертежи по Курчатнику.

Да, чертежи он мне действительно посылал. Правда, это было ещё весной. Мы тогда, помнится, весь март рассматривали один достаточно интересный проект, предполагающий реконструкцию парочки корпусов Курчатовского института. Но чересчур заниженная, на наш взгляд, сметная стоимость и дополнительные условия, включающие наличие специальных до́пусков, особый режим работы и нехилый откат посредникам, заставили отказаться от предложения. Хотя в случае некоторой оптимизации проекта, как прикидывали мы на пару с конструктором, и при сохранении общей цены овчинка стоила выделки. Но — но сложилось.

— Да, помню. Только с ценой там была какая-то хрень, ну и залоги ещё, аукцион…

— Нет-нет-нет, — остановил меня Владимир Иванович. — Торги у них уже все прошли. В апреле ещё. Так что сейчас всё нормально. Нас туда не на генподряд приглашают. Подряд они на себя завели, а теперь выяснили, что не справляются. Им же Чубайс в этот год почти миллиард на стройку пообещал. А тут, если не успеют до Нового года, все бабки на другие статьи перекинут. Короче, им надо срочно, причём, вообще без откатов.

— Володя! Цена! — запротестовал я. — Сделать мы сделаем, не вопрос. Но что потом? Опять в долги залезать?

— Блин, Андрей! — голос в трубке зазвучал раздражённо. — Ты же сам говорил, что если проект поменять, всё, что надо, срастётся. А они готовы. Мы можем и проект переделать, и белорусов туда запустить — без проблем. И даже хохлов с молдаванами. Главное, чтобы никаких индейцев.

— Да сколько у нас тех индейцев? Раз, два и обчёлся, — я тяжело вздохнул и продолжил. — Ну, хорошо, завтра давай всё обсудим.

— Андрей Николаевич! — тут, видимо, мой собеседник и впрямь рассердился. — Какие, к чертям, обсуждения?! Там только по монтажу за сотню с копейками, в два конца. А на будущий год им ещё пару ярдов подкидывают. Работы, блин, непочатый край, на несколько лет вперёд, живи да радуйся. Если конечно зайти по уму. Короче, нас ждут там завтра в одиннадцать. Так что давай где-нибудь без пятнадцати около проходной. О’кей? Да, и паспорт с собой не забудь — пропуска́ нам всем уже выписали.

— Ладно, — смирился я с неизбежным. — Только надо бы ещё Кацнельсона с собой прихватить, чтобы сразу на месте всё порешать. Ну, в смысле, по конструкциям и проекту в целом.

— Да, давай и его. Это правильно. Он, если что не так, мозги им засрёт капитально. Ну, в общем, ты понял. Всё, пока.

— Счастливо, до завтра, — нажал я кнопку отбоя.

«Фух, блин! Не было забот, купила баба порося. Но, с другой стороны, это уже кое-что. Проблемы существуют, а для чего нам голова? Правильно, чтобы есть. Ну, и чтоб думать, как водится. Иногда», — с этими мыслями я набрал номер Бориса Марковича. И хотя время было уже совсем позднее, Кацнельсон отозвался почти мгновенно. Как оказалось, он тоже не спал, так как только-только вернулся домой после встречи с прилетевшим из Штатов приятелем. А поскольку масса тела нашего конструктора позволяла ему безо всякого для себя ущерба зараз принимать на грудь не менее пятисот кубиков водно-спиртового раствора, постольку его отношение к жизни после такой встречи было исключительно позитивным. Словом, договорились мы быстро и обо всём…

* * *

На следующее утро настроение моё было если и не приподнятым, то уж, по крайней мере, не таким паршивым, как накануне.

На «Щукинскую» я прибыл в четверть одиннадцатого. Решительный, собранный, полностью готовый к предстоящему «бою» с Заказчиком. Выйдя из метро, покрутил головой и, сориентировавшись в пространстве, отправил своё бренное тело в правильном направлении, по улице Маршала Василевского.

Последний раз по этому маршруту мне доводилось идти лет двадцать назад. Цель, правда, в те годы была иная. Тогда, помнится, срочно потребовалось договориться с коллегами из ИАЭ[3] по поводу распределения грантов. В те далёкие времена термин «грант» имел в научной среде смысл особый, почти сакральный, выстраданным постоянным безденежьем. Грант Сороса, грант РФФИ[4], правительственный грант, ведомственный, стимулирующий — какие только словесные формы не принимала обыкновенная подачка с барского стола придуркам-учёным, от которых стремительно «реформирующейся» экономике не было никакой прибыли, а только расходы.

Договориться тогда удалось, хотя впоследствии это абсолютно ни на что не повлияло: нашим мнением распорядители фондов не заинтересовались.

Ну что ж, сейчас цель похожая, вот только договаривающиеся стороны совершенно другие. Более циничные, жёсткие, гораздо лучше понимающие изнанку жизни, чем те наивные ученые простаки, что верили в необходимость науки для «обновлённой» России…

Пройдя через парк и пару жилых кварталов, я очутился на площади Академика Курчатова, сплошь заставленной автомобилями всевозможных марок и комплектации. Хм, а интересно, была тут раньше парковка или… нет, не помню. Скорее всего, не было. Впрочем, это уже примета нового времени — заполнять любое свободное пространство стоянкой для железных коней наших, ха-ха, богатеющих граждан. Встречались, однако, и другие приметы. Приятные и не очень. Вот, скажем, к примеру… «В-з-з-з!» — летящий по примыкающей к площади улочке БМВ вдруг резко затормозил перед «зеброй», а его водитель, вместо привычной ругани, неожиданно махнул мне рукой, мол, проходи не стесняйся. Кивнув в ответ, я быстро прошёл по переходу, подумав, что всё же не зря на Западе, а теперь и у нас, так активно внедряют культуру вежливого вождения. Вроде фигня, а приятно. И мне, и тому мужику в иномарке.

Довольный собой, я обошёл площадь, оставив по левую руку памятник покойному академику. Окинул взглядом практически не изменившуюся с начала девяностых арку центрального входа. Добрёл до здания проходной. Перед стеклянными дверьми стоял наш прораб и внимательно рассматривал висящее на стене табло. То самое, что информировало прохожих об уровне радиационного фона. Поздоровавшись, Руслан тут же поинтересовался:

— Андрей Николаевич, а это не много?

Он указал на горящие зелёным цифры.

— Вообще, Руслан, это почти ничего. Обычный гранит в естественном состоянии излучает раза в четыре побольше.

— Да? А если, скажем, землетрясение, как в Японии? — не успокаивался прораб. — Тут же вроде на территории реакторы всякие.

— А вот если будет землетрясение, да ещё как в Японии, баллов на 8-10, то гражданам, погребённым под руинами соседних домов, будет плевать на радиацию, какого бы уровня она ни была.

— Тьфу на вас, Андрей Николаевич, с вашим чёрным юмором, — деланно возмутился Руслан. — Умеете же вы поднять настроение больным и убогим.

— Да разве же это юмор? Не-ет, одна правда жизни. Ты вон докторов попробуй о чём-нибудь поспрошать. Вот у кого и вправду чернуха. Весёлая, качественная.

Мы ещё немного посмеялись, а потом переключили внимание на внедорожник зама по экономике, маневрирующего по площади в поисках свободного места. В течение последующих десяти минут наша беседа сначала перетекла в обсуждение проблемы дорог и пробок, а потом плавно закруглилась на теме выгоды общественного транспорта. К тому моменту Владимир Иванович наконец-то припарковался и подошёл к нам. Ухватив последнюю фразу из разговора, он недовольно поморщился:

— Да я бы ни в жизнь по Москве на этом сарае не ездил, особенно в будни. Вот только, увы, встречают у нас по одёжке, — а затем, чуток помолчав, поинтересовался. — Кого ещё ждём? Кацнельсона?

— Считайте, уже дождались, — прозвучал за спинами голос появившегося словно бы из ниоткуда Бориса Марковича.

— Ну вот, слона-то мы и не приметили, — решил приколоться Руслан, взглянув на конструктора.

— Действительно. Мои сто двадцать кэгэ хрен кто заметит. А уж ежели я за дерево спрячусь, то и вообще не найдут, — Кацнельсон хмыкнул и небрежно протянул руку коллеге. — Русланий! Держи косточку!

— Шолом, Борис Маркович, — не остался в долгу Руслан, и спустя минуту-другую мы, пересмеиваясь, всей компанией вошли в здание проходной, пристроившись в небольшую очередь к бюро пропусков.

Минут через десять неожиданно выяснилось, что пропусков на всех не хватает. «Обиженными» оказались Борис Маркович и Руслан.

— Ну вот, всё как обычно. Кацнельсон, это понятно, вечно в списках не значится, а тебя-то, Русланчик, за что? — проворчал конструктор, правда, без злости, а, скорее, по старой привычке видеть во всем происки злобных антисемитов

— Ничего, сейчас всё решим, — Володя достал мобильник и поднёс его к уху. — Пётр Иванович? Добрый день, это Аксёнов. Мы уже тут, на проходной. Пропуска? Да, получили. Только на конструктора нашего и прораба не выписали. Что? Не успели? Я понял. Ждём.

Убрав телефон, замдиректора посмотрел на нас с задумчивым видом:

— Н-да, дело не быстрое. Короче, так, мужики. Сейчас сюда подойдёт один гражданин. Белканов Пётр Иванович. Он тут за главного. Будет нас тут курировать и продвигать. Борис Маркович, вы с ним, кстати, поаккуратнее, чтоб не обиделся, если что. Хотя мужик он вроде бы неплохой.

— Да ради бога. Поаккуратнее, так поаккуратнее. Ты только поясни, Володь, с проектировщиками мы как? Встречаемся? С ними-то что? Гнобить или пока не стоит? — спросил Кацнельсон.

— С проектировщиками можно по-взрослому. Но без фанатизма.

* * *

Будущий партнёр по бизнесу появился минут через пять. Пётр Иванович оказался высок, сухощав, но выглядел немножечко отстранённым. Представившись и поздоровавшись, он сообщил:

— С пропусками у нас вечно беда. Так что вы, Владимир Иванович, проходите с коллегой внутрь и двигайте прямо к ОКСу[5]. Где это, знаете? — получив подтверждение, он повернулся к Руслану и Кацнельсону. — А мы с вами выйдем сейчас на улицу и что-нибудь быстро придумаем.

Когда через некоторое время мы с Володей подошли к расположившемуся в окружении сосен четырёхэтажному зданию ОКСа, то увидели возле крыльца потрёпанный самурайский «паркетник» с тонированными задними стеклами. Опирающийся на капот Пётр Иванович курил и добродушно посмеивался, глядя на оживлённо размахивающего руками Бориса Марковича. Стоящий рядом Руслан тоже дымил сигаретой и усиленно протирал очки. Глаза у Руслана слезились, но не от дыма, как можно было предположить, а от плохо сдерживаемого смеха. Кацнельсон же тем временем продолжал говорить:

— …Так нас там чуть ли не час шмонали. Вохра с ружьями, собаки. Раздели, блин, до трусов. Зато когда обратно пошли, мастер из местных просто отвёл нас метров на триста от проходной, а там забора, ха-ха, вообще нету!..

Увидев нас, конструктор поднял вверх сжатый кулак и с чувством проговорил:

— Но пасаран! Вот это, я понимаю, страна! Если нельзя, но надо, то завсегда пожалуйста. Охрана, двойные ворота, колючая проволока, песочек — всё это нафиг никому не нужно. Вы только представьте себе, ну мыслимо ли это?! Просто сели в машину и спокойно заехали. Пропуск на машину есть? Есть. Груза нет? Нет. Всё в порядке, проезжай. А? Каково?

— Да, сильно! — кивнул Володя. — Мы думали, вы до обеда фиг с маслом управитесь.

Последующие несколько минут мы обсуждали особенности пропускных режимов на предприятиях, потом Белканов затушил сигарету и со словами «повеселились, и будет» повел нас на 3-й этаж в проектную группу.

Все принципиальные вопросы с проектом мы решили за час. Кацнельсону даже давить ни на кого не понадобилось. Руководителем группы оказалась дама бальзаковского возраста, а ГИПом[6] — дед лет семидесяти. Поэтому на все предложения об изменении проектных решений они отвечали практически одинаково: «Господи, да делайте, что хотите, только дайте нам спокойно доработать, кому — до пенсии, а кому и, хм, до последнего вздоха». Выйдя обратно на улицу, Борис Маркович даже посетовал:

— Ну вот. И поругаться не дали, и со скандалом — пролёт. Что, блин, за день неудачный?! Пойдёмте хоть на объект поглядим, может хоть там какая-нибудь гадость найдётся. А то ведь неудобно совсем. Всё в ажуре и никаких приключений.

— Пойдёмте, — согласился сопровождающий. — Думаю, кое-что важное для себя вы обязательно обнаружите.

— Отлично! Ведите нас, таинственный незнакомец! — с пафосом процитировал конструктор О.Бендера.

Пётр Иванович в ответ загадочно улыбнулся и распахнул дверцу автомобиля…

* * *

Интересующий нас объект представлял собой дом старой постройки с двумя рядами высоких окон, одним входом и одной лестницей, ведущей на 2-й этаж и в подвал. Задача заключалась в том, чтобы перекрыть дополнительно 1-й этаж, добавить лестницы и выходы, усилить и облагородить стены, ну и ещё много чего, соответствующего современным нормам и правилам, а также представлениям заказчика о дизайне и архитектуре промышленных зданий.

Удачно, что неподалёку располагалась столовая — по уверениям господина Белканова, вполне приличная и с невысокими ценами.

Неудачно, что в здании работали, и не просто работали, а проводили разного рода эксперименты. Больше половины первого этажа занимала какая-то сложная установка в обрамлении труб, проводов, приборов непонятного назначения и ещё бог весть чего стального, керамического и пластикового. Людей возле этого чуда крутилось немного, но почти на всех были надеты халаты. Внешне обстановка живо напоминала картинки из старых советских фильмов о буднях науки.

— М-да. То-то я никак не врубался, нахрена делать под перекрытием такой суровый экран, — задумчиво пробормотал Борис Маркович.

— А если молоток или, скажем, доска сюда упадёт? Тут ничего не взорвётся? Или, может, трусы себе сразу свинцовые заказать? На всякий пожарный? — Руслан все-таки немного побаивался радиации и прочих высокотехнологичных пакостей, поэтому и шутил довольно своеобразно.

— Боишься, значит, уважаешь, — хлопнул его по плечу Кацнельсон. — Короче, будешь каптёрщиком.

— Это как?

— Сумки наши посторожишь, пока мы всё не осмотрим. Понял?

— Не, я лучше со всеми. Здоровье и так ни к черту, а у меня жена молодая.

— Радиации здесь нет, так что за мужество своё можете не волноваться, — успокоил Амирханова Пётр Иванович. — Но чтобы спокойно спать, вниз лучше ничего не ронять. На время работ эксперименты в лаборатории мы конечно же остановим. Однако и вы будьте поосторожнее — техника дорогая, так что… сами понимаете.

Мы, естественно, всё понимали, поэтому перестали хохмить и занялись делом. Осмотрели опорные конструкции, шурфы, обрезы фундаментов, забрались на кровлю, прошлись по второму этажу. Попутно Белканов объяснил, что раньше на этаже располагался архив, а, значит, дефицит нагрузок вполне достаточный и усиливать фундаменты не требуется, чем сразу пресек наши поползновения увеличить объёмы работ…

* * *

— Ну что? Вроде бы все, — подытожил «экскурсию» зам по финансам.

— Вроде да. Ага. Точно, — согласились с ним остальные.

Пётр Иванович усадил в своё авто Руслана и Кацнельсона и, в шутку пообещав сдать обоих охране как незаконно проникших на территорию диверсантов, укатил в сторону проходной. Володя проводил автомобиль взглядом, потом несколько раз сцепил-расцепил руки и поделился со мной «сокровенными» мыслями:

— Да. Петя, конечно, жук ещё тот. Ни словом ведь не обмолвился, что объект действующий. Но всё равно… надеюсь, прорвёмся. А? Как думаешь?

— Хм, не знаю, не знаю, тут надо всё хорошенько обдумать, — состорожничал я, хотя в принципе уже почти уверился в том, что проблем с технологией быть не должно. Но кое-какие сомнения ещё оставались. Смутило меня что-то минут двадцать назад, когда бродил по верхнему этажу. Какая-то маленькая деталь, несуразность, ощущение нелепости, чушь, но сознание она почему-то свербела и беспокоила. Достаточно сильно. Прямо как Гондурас — советского человека.

— Ладно. Я щас к Петру. Мне с ним ещё договор утрясать, а ты… Ты, кстати, как? Сразу в контору или меня дождёшься? — зам решил не давить, позволяя самостоятельно прийти к правильным выводам.

— Да нет. Поброжу тут ещё, подумаю. Прикину, как действовать.

— Ну, тогда бывай. В конторе тогда все обсудим.

* * *

Мы расстались. Володя пошёл по тротуару в направлении ОКСа, а я двинулся вдоль фасада, внимательно его разглядывая, интуитивно предполагая, что беспокоящая меня хрень находится где-то рядом.

Предчувствия не обманули. Искомое обнаружилось шагах в двадцати от входа. Стены здесь были выложены из окрашенного в пастельные тона кирпича. Причём, окрашенного не только снаружи, но и, как помнилось, изнутри. К тому же, без штукатурки. По словам Белканова, здание не ремонтировали уже лет тридцать, лишь иногда подновляли. Только чтобы лоск навести. Небольшие трещины вились по всему фасаду, но это были обычные усадочные трещины, а не те, расширяющиеся под простенками, от которых седеют головы у конструкторов. Однако тут, на уровне второго этажа, кое-что показалось странным и необычным.

Участок стены почти идеальной круглой формы диаметром метра два явно выделялся и цветом, и фактурой поверхности. Нет, это был тот же самый кирпич, но… словно бы новый, только пришедший с завода. Кроме того, создавалось ощущение, что блоки на границе участка кто-то аккуратно разрезал, а потом склеил. Сдвинув их на два пальца по вертикали, да ещё таким образом, что самые верхние ряды стали существенно тоньше, а самые нижние выглядели почти полуторными. Плюс весь фрагмент слегка выдавался наружу. Совсем чуть-чуть, на сантиметр, не больше. Конечно, можно было предположить, что раньше здесь наличествовало окно, которое потом благополучно заложили-заделали. Однако никаких следов ремонта не обнаруживалось. Ни трещин, ни сколов, ни следов раствора по краю, только причудливо вылепленные кирпичи.

Именно эта несуразность как раз и смутила меня двадцатью минутами ранее, на втором этаже, когда заглядывал в кабинет под номером 26. Глаз, правда, за эту фигню сразу не зацепился, но, видимо, подсознание как-то отреагировало и оставило зарубку на память. Кстати, внутри этот участок стены выделялся не слишком сильно. Видимо, из-за наличия шкафов и приборов. К тому же, в то время в комнате находился какой-то парень. Он сидел за столом и сосредоточенно всматривался в компьютерный монитор. Я же, боясь помешать, всего лишь окинул помещение взглядом и закрыл дверь. Передо мной в эту комнату заходил Кацнельсон и тоже ничего «интересного» не обнаружил, хотя нюх на всевозможные пакости и засады у него был просто феноменальный.

Решив обдумать это позднее, двинулся дальше. Высокие деревья, окружающие здание сзади и сбоку, частично закрывали обзор, но фасад сквозь кроны всё же просматривался. Стена как стена, несколько запылённая, немного обветрившаяся, шелушащаяся старой краской — ничего необычного. И, тем не менее, что-то было не так, и в итоге, ноги, словно бы сами собой, опять привели меня к странному кирпичному кругу.

* * *

«Опа! Вот так кунштюк, мать его за ногу!»

Ну да, стена в поле зрения присутствовала. Пыльная, ровная, одноцветная. А вот круг… его не было. Не было на стене круга! Только старая окрашенная в беж кирпичная кладка. И ваш покорный слуга перед ней. В ступоре. Стою дурак дураком, пытаюсь сообразить, в чём проблема.

Из состояния прострации меня вывел смутно знакомый голос:

— А скажи-ка, дорогой Андрей Николаевич, чего это ты пялишься на мои окна, как баран на ворота?

Я обернулся:

— Шура, мать твою через коромысло! Какими судьбами?!

— Какими-какими? Всё теми же. Я тут работаю, знаешь ли. Лабораторией потихоньку заведую, — знакомый широко улыбнулся и протянул руку.

Шурик, он же Александр Григорьевич Синицын — доктор физико-математических наук, лауреат Государственной премии, профессор, действительный член десятка научных обществ и автор неисчислимого множества статей-монографий — был моим старинным приятелем. Познакомились мы в 1982-м, когда поступали в один хитрый институт, расположенный в небольшом подмосковном городе. А потом три года учились в одной группе и жили в общежитии в соседних комнатах. На четвёртом курсе Шура перешёл на другой факультет, но связи с ним я не терял и, пока занимался наукой, регулярно консультировался у него по разным вопросам. Позже наши пути разошлись, и общались мы лишь на нечастых встречах выпускников. Последний раз это произошло пять лет назад, в институтском клубе.

— Слушай, ты же вроде строителем стал? — поинтересовался Шурик по окончании ритуала дружеских похлопываний по плечу. — Или опять, в науку решил вернуться?

— Да брось ты, какая наука? Забыл уже всё. А насчёт строительства ты угадал… Ломать сейчас будем твою закопырку, — указал я на здание за спиной.

— Да ты что?! — в притворном ужасе прикрыл лицо собеседник. — Ох, как не вовремя. Даже не представляю, куда мне теперь свои железяки девать?

— Куда, куда… Ваши здесь реконструкцию затевают, а мы, соответственно, исполнители. Точнее, подрядчики. Вот как-то так.

— Реконструкция, реновация, рекультивация… — досадливо пробурчал доктор наук. — Соседнюю лабораторию уже пятый год ремонтируют, а конца и края не видно. Все ноги переломаешь, пока до столовой дойдёшь, — он обречённо махнул рукой и вновь повернулся ко мне. — Ты, кстати, как? Никуда не торопишься? А то, если хочешь, зайдём, пообщаемся. Посмотришь, чем дышат сейчас российские нанотехнологи.

— Зайдём, Шура, конечно зайдём. Сто лет с тобой не общался…

* * *

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по узкому коридору и очутились перед «той самой» комнатой. Друг приглашающее распахнул дверь и отшагнул в сторону: мол, заходи давай. Внутренне содрогнувшись, я вошёл в помещение и внимательно осмотрелся. Шкаф, этажерка с книгами и журналами, заваленный бумагами компьютерный стол, у ближней ножки которого притулился портфель. Знаменитый, «синицынский», вот уже тридцать лет являющийся своеобразным талисманом приятеля. Какие-то приборы и оборудование в дальнем углу, высокий офисный комод, на котором блестел хромированными боками пузатый электрочайник. Посреди кабинета, на широком лабораторном столе — уменьшенная копия той установки, что занимала первый этаж и на которую, по словам Белканова, нам настоятельно рекомендовали не ронять «гвозди и молотки». Парень, который сидел здесь двадцать с лишним минут назад, куда-то исчез. На наружной стене тоже ничего сверхъестественного не обнаруживалось, так что… «Ну да, паранойя в чистом виде. Пора бы тебе, Андрей Батькович, бросать это дело: искать в тёмной комнате чёрную кошку. Чтобы, типа, не загреметь ненароком под эти, как их там… во! под панфары…»

— Присаживайся, не стесняйся, — предложил вошедший следом Синицын. Добравшись до компьютерного стола, он склонился над монитором, подвигал мышкой и тихо пробормотал:

— Вот чёрт, опять Гена тест на «красном» режиме гонял. Ну, я ему устрою, злодею…

Заметив мой недоуменный взгляд, он нервно дёрнул плечом и коротко пояснил:

— Студенты тут подрабатывают-практикуются, даже на каникулы не уезжают.

Усевшись в потёртое кресло с колёсиками, я пододвинул его ближе к столу и задал Шуре простой и естественный вопрос (ага, как пройти в библиотеку?):

— Слушай, Александр Григорьевич, у вас тут на днях чертовщина какая-нибудь не случалась?

Шура удивлённо посмотрел на меня.

— Чертовщина? Хм? Ты знаешь, чертовщина у нас случается, когда финансирование открывают. Сначала деньги в размере икс, потом дельта икс, а в конце, вообще, «о» малое от икс. Где-то в процессе этот икс диссипирует, такие дела… А вообще, что это тебя на мистику потянуло?

— Да так. Вспомнилось кое-что.

— А-а, воспоминания. Ну, тогда может… чайку? Чтобы память, так сказать, освежить.

— Не скажу нет.

— Хорошая фраза, — засмеялся Шурик, включая чайник, — надо запомнить. Сам придумал?

— Нет, в фильме каком-то слыхал… Да, я же тебя спросить позабыл. Ты-то сам как? Чем сейчас занимаешься? Ты же раньше вроде как бы в ИТЭФ[7] обитал.

— Ну да, обитал и сейчас, по мере возможности, обитаю. Просто, понимаешь, Курчатник с ИТЭФ структуры родственные. Тему там мою открыть не смогли, пришлось сюда перекинуть. Напрямую через НИЦ[8] оказалось намного проще, — друг тяжело вздохнул. — Увы, сейчас надо всё к нанотехнологиям привязывать, иначе хрен денег получишь. Я, блин, четыре месяца переписывал эту заявочную тряхомудину, талмуд получился, мама не горюй. Если такой на голову упадёт, мало не покажется. Ты, Андрюх, даже не представляешь себе, какая там в этой заявке бредятина! А плановая цель так и вообще, полный абзац — что-то вроде продления жизни.

— И что, поверили в лабуду? — усомнился я.

— Хрен знает, поверили, не поверили. Тему открыли, остальное — без разницы.

— Понятненько. А, кстати, хочешь, я тебя сейчас удивлю?

— Чем?

— Насчёт портфеля твоего знаменитого.

— А что с ним такое? — насторожился собеседник…

* * *

Шурин знаменитый портфель был куплен в Канаде, в начале восьмидесятых, Григорием Григорьевичем Синицыным, крупным советским математиком, специалистом по конформным отображениям. Во время очередного симпозиума, в подарок сыну на день окончания школы.

Кожаное заморское чудо произвело на моего будущего друга совершенно неизгладимое впечатление. Первое время он не расставался с этим портфелем даже при посещении туалета. В общежитии Шура спал с портфелем под мышкой. На свидания с девушками портфель приходил вместе с Шурой. В течение последующих лет портфель трижды падал в воду вслед за своим хозяином, дважды лишался ручки, а один раз его большой накладной карман подвергся полной перепрошивке. В том смысле, что его, с помощью шила и сапожной иглы, ремонтировал кожевенных дел мастер, а не весёлый раздолбай-сисадмин с набором загрузочных дисков и флэшек. Со временем портфель постарел, поистёрся, однако владелец дорожил им по-прежнему, хотя и перестал таскать с собой постоянно.

— Видишь ли, Шур, в чём заковыка… Я тут совершенно случайно узнал, что таких портфелей, как у тебя, было пошито всего около сотни. Так что вещь это достаточно уникальная.

— Я в этом не сомневался, — отмахнулся с довольным видом приятель.

— Ты не дослушал. Оказывается, в каждом из них есть тайное отде…

Договорить мне не удалось, поскольку именно в это мгновение стоящий на офисном комоде чайник громко щёлкнул, извещая об окончании процесса кипения. Шурик наклонился под стол, выудил оттуда железную баночку с высокогорным цейлонским, потом встал и важно прошествовал к продолжающему булькать прибору. Минуты четыре приятель священнодействовал с заваркой, переливая её из одной ёмкости в другую и бормоча под нос что-то вроде «Сейчас мы тебя поженим. Та-ак, ещё разок. Во-о-от. Теперь хорошо», а затем выставил передо мной огромную кружку с дымящимся, источающим густой аромат напитком. Чуть погодя присовокупив к кружке сахарницу и вазу с печеньем. Свою, таких же солидных размеров посудину Синицын наполнил до самых краев и осторожно понёс её через весь кабинет, к компьютерному столу. Наблюдать за ним оказалось занятием интересным — прольёт или не прольёт этот чаефил хоть каплю? Или всё же доберётся без потерь до стола?

Добрался. Без потерь. Пришлось восхищаться.

— Ну, Шурик, ты прямо артист. Ни капли ведь не пролил.

— А то ж, — ухмыльнулся Синицын, устраиваясь перед монитором и опуская чашу рядом с клавиатурой на самопальную, вырезанную из гофрокартона подкладку. Типа, чтобы столешницу не попортить. — Любой экспериментатор, Андрей, это своего рода псих. Но псих, заметь, аккуратный.

— Хм, и над чем трудится сейчас аккуратный псих? — не мог не поинтересоваться я, помешивая ложечкой индийский… пардон, ланкийский напиток, разгоняя по кругу быстро растворяющиеся крупинки сахара.

— Ну-у, как тебе сказать, чтобы покороче и поточнее… В общем, пытаюсь обнаружить свободные кварки.

— Ого. «Три кварка для мастера Марка»?

— Вот именно, друг мой. Вот и-мен-но…

* * *

Присказка про три кварка прилипла к Шуре давно. По окончании аспирантуры он шесть или семь лет проработал за рубежом, где в совершенстве овладел английским и прочитал в подлиннике «Поминки по Финнегану» Джейми Джойса. Чем зацепила его эта книга, сказать не могу, лично я не смог одолеть даже «Улисса». Но, тем не менее, факт остаётся фактом: Шурик вступил в клуб почитателей Джойса и постоянно принимал участие в разборах словесных ребусов покойного писателя, как по сети, так и вживую. Возможно, именно тогда он и проникся идеей поиска свободных кварков, существование которых никоим образом не противоречило современной теории, но практически на их поиск банально не хватало энергии. Ведь те короткодействующие силы, что удерживали протоны и нейтроны в атомном ядре, являлись на самом деле лишь слабым подобием настоящего «сильного взаимодействия», соединяющего кварки в элементарных частицах.

Однако мой друг был не просто талантлив — он был изобретателен и упорен. Раз задача не решается в лоб, значит, надо искать обходные пути. И потому «здрасьте, пожалуйста»: доктор наук и лауреат Александр Григорьевич Синицын с удовольствием излагает бывшему коллеге и несостоявшемуся учёному Андрею Николаевичу Фомину основные тезисы своих изысканий. Прихлёбывая чай, размахивая ложкой подобно дирижёру-любителю, рисуя в воздухе сказочные картины квантовой хромодинамики:

— Если ты помнишь, Андрей, кварковая модель строения адронов в настоящий момент предполагает наличие шести типов фундаментальных частиц, отличающихся определёнными квантовыми числами. То бишь, барионным и электрическим зарядами, спином, изотопическим спином, а также странностью, очарованием, красотой и истинностью. Каждое такое число — это так называемый «аромат», присущий каждому типу и отличающий его от соседа. Помимо этого, согласно зарядовому сопряжению, существуют также и антикварки. Пары кварк-антикварк образуют короткоживущие мезоны, а кварковые тройки — гораздо более устойчивые барионы. Что это такое, думаю, тебе объяснять не нужно.

С последним утверждением я был не вполне согласен, но кое-что все-таки помнил и, зная, что каждый лектор обожает вовремя заданные вопросы, попытался заполнить «случайно» образовавшуюся паузу:

— А как же тогда быть с принципом запрета Паули? Ведь три одинаковых кварка не могут находиться вместе в одном состоянии?

— Правильно. Но кто сказал, что кварки с одинаковым квантовым числом одинаковы? Цвет — вот что держит их привязанными друг к другу. Три цвета, три отличия, которые связывают воедино всё во Вселенной и одновременно являются настоящим проклятием для тех кварков, что хотят получить свою маленькую, но очень фундаментальную свободу.

Шурик на секунду прервался, чтобы перевести дух, и у меня опять получилось вклиниться в монолог:

— Ну да, эффект антиэкранирования вроде бы не предполагает видимого распада адронов на свободные кварки.

— Ты абсолютно прав. Асимптотическая свобода, нелинейное глюонное поле, этот «светящийся свет» моментально подбирает любому освободившемуся кварку антисобрата или парочку разноцветников, и чем дальше частицы друг от друга, тем сильнее их взаимное притяжение. При тех энергиях, что доступны здесь на Земле, мы можем лишь наблюдать итоги встреч и расставанийсамых «ароматных» частиц во Вселенной. Однако их самих — увы, это нам пока не доступно.

— Но как же ты тогда собираешься их обнаружить?

— О, вот тут начинается самое интересное. В момент так называемого «большого взрыва» все фундаментальные частицы имели совершенно безумные, немыслимые скорости-энергии. По мере расширения и остывания нашей Вселенной сильно замедлившиеся кварки уже могли соединяться и образовывать пары-мезоны и троицы-барионы. Те мезоны конечно уже распались, а вот многие барионы до сих пор составляют бо́льшую часть природного вещества. Загвоздка же состоит в том, что по принятой сегодня теории не все кварки смогли найти себе достойную пару или двух подходящих собутыльников, поэтому они вынуждены вечно скитаться по пространству и времени. Причём, по самым скромным оценкам, их концентрация во Вселенной ничуть не уступает таковой, скажем, у золота или, например, платины.

Шура задумался, а затем решительно махнул рукой в опасной близости от своей чашки:

— Чёрт возьми, но почему же их до сих пор так никто и не обнаружил!? Ведь частица с дробным электрическим зарядом не может остаться не замеченной! Да и вероятность встречи двух или нескольких реликтовых кварков тоже не такая, блин, маленькая величина.

— Действительно. Странно, что их до сих пор не нашли.

— Странно, говоришь? Хм, по этому поводу, мой дорогой Андрей Николаевич, я тебе вот что скажу. Мы не можем их обнаружить по одной простой причине: свободные кварки вовсе не являются абсолютно свободными. Их обязательно должна окружать некая грань, некая область сингулярности, за которую не может проникнуть ни одна глюонная пара. А какие области сингулярности существуют в нашем мире? — мой друг артистично изобразил руками сжимающийся шар и вопросительно посмотрел на меня.

Подвести его было бы непростительно:

— Неужели… чёрные дыры?

— В самую точку. Только конечно не те чёрные астрообъекты, о которых пишут фантасты, а «кажущиеся черные дыры» — области времени и пространства, которые поглощают любое излучение, но не скрывают навечно информацию о поглощённой массе. Поверь, Андрей, вакуум может спонтанно создавать такие чудеса, какие мы даже представить не можем. А наличие свободного кварка легко определяется за счет излучения одного из элементов в паре кварк-антикварк, ну или одного из двуцветных глюонов. Поскольку второй элемент при определённых условиях имеет возможность проникнуть за горизонт событий сингулярной области и как бы исчезнуть для наблюдателя. И вот здесь я как раз и пытаюсь удовлетворить своё любопытство, создавая эти самые условия и становясь таким наблюдателем.

— А любопытство ты, понятное дело, удовлетворяешь за счёт государства? Как все истинные ученые?

Шурик скромно промолчал и с достоинством сложил на груди руки.

Я фыркнул и покачал головой:

— Да, серьёзно тут всё у тебя, не по-детски. Так, значит, у этой твоей установки с первого этажа главная задача состоит в том, чтобы формировать внутри себя некие «чёрные дыры»?

— Ну, не совсем так, — погрустнел остепенённый лауреат. — В принципе, это три обычных линейных ускорителя, синхронизированные особым образом. Сам понимаешь, размер имеет значение, и для настоящего эксперимента надо бы что-то типа «большого адронного коллайдера». Я, кстати, недавно обсуждал свой вопрос с ребятами в ЦЕРНе[9], но там планы на годы вперёд, и мы по важности где-то в самом конце списка. А та бандура внизу… так, больше для оправдания затрат. Чтобы отработать методику, мне хватит и этой модели, — Шура указал на лабораторный стол. — Она, между прочим, действующая. Сейчас я тебе всё покажу.

Пригладив свои растрёпанные волосы, он достал из кармана флэшку, вставил её в компьютер и произвёл какие-то манипуляции с клавиатурой и мышью. Модель отозвалась негромким гудением. Глядя на мигающий красным светодиод, я слегка отодвинулся от стола.

— Слушай, а это вообще безопасно?

— Абсолютно. Вот смотри, там трансформатор, мощность у него небольшая. Насос, разгонные трубки, электромагниты, на фланце обыкновенная пузырьковая камера. Студенты мне эту хреновину собирали, ничего сложного. На слабом токе разгоняем газовую смесь и… Раз! — в попытке наглядно продемонстрировать, что и как, Шурик взмахнул рукой, задев рукавом свою чашку-миску.

Чашка перевернулась, горячий чай выплеснулся на клавиатуру…

* * *

Всё, что произошло дальше, запечатлелось в мозгу, как кадры замедленной киносъёмки:

…растерянный Шурик приподнимается со стула…

…ошмётки трансформаторных пластин пролетают над моей головой…

…дым от электрического щитка облачком поднимается к потолку…

…призрачный конус бледно-фиолетового сияния с вершиной на торце установки…

…расширяется в мою сторону…

…охватывает голову…

…в глазах вспыхивает яркая, почти нестерпимая радуга…

…сознание пытается удержать обрывок какой-то мысли…

…Мать! Мать! М…

* * *

— Докладывай, капитан. Только коротко и по существу.

— Есть, товарищ полковник. Разре…

— Без вводных.

— Понял… Итак, время события установлено с точностью до секунды. Внезапный скачок напряжения в электросети Института произошёл в 13:58:44.Запись в журнале имеется. Основные элементы защиты сработали штатно. Вся сеть переведена в автономный режим, реакторы не пострадали. В двух корпусах выведены из строя кабельные вводы, работы по их восстановлению ведутся, причины выясняются. Кроме того, служба радиационного контроля зафиксировала кратковременный и достаточно мощный импульс жёсткого электромагнитного излучения. К сожалению, или, хм, к счастью, он был настолько кратким, что по совокупности на радиационную обстановку не повлиял.

— А почему к сожалению?

— Источник обнаружить не удалось. Время формирования импульса совпало с моментом скачка напряжения. А вот до он произошёл или после, выяснить не смогли.

— Диверсия? Или попытка теракта?

— Такие версии пока не рассматриваются.

— Хорошо… Что с пострадавшими?

— Пострадал один человек, некий Фомин Андрей Николаевич, 47 лет. Вошёл на территорию института в 11:07 по приглашению компании «СтройКИТинвест». В момент происшествия находился в кабинете заведующего лабораторией № 34 Синицына Александра Григорьевича. Во время опроса завлаб пребывал в шоковом состоянии, но все необходимые пояснения дал. В кабинете у него была установлена действующая модель экспериментального технического устройства СФН-12б. Скорее всего, в момент перегрузки автоматы в щитке не сработали как надо, ну и… В общем, модель полностью уничтожена. Характер разрушений частично взрывной, частично по механическим причинам, частично по причине пожара.

— Хм, а этот, как его… Фомин. Он как? Живой?

— Никаких ран или иных следов физического воздействия медики не обнаружили, однако пострадавший находился в бессознательном состоянии и его на «скорой» перевезли в Склифосовского.

— А что он делал в кабинете заведующего лабораторией?

— Пострадавший является Главным инженером строительной компании «Макстрой», выигравшей тендер на производство работ в здании лаборатории. К тому же, они с завлабом оказались… э-э… старыми знакомыми и, видимо, решили пообщаться… в неформальной, так сказать, обстановке.

— М-да. Проблема. Ну что ж. Будем проверять. И завлаба, и компанию эту строительную.

— В полном объёме?

— В том, что касается нашей епархии. И, кстати… Посторонним про импульс говорить запрещаю. Всех владеющих информацией — предупредить о неразглашении, под роспись. Паника нам не нужна. Тебе все понятно?

— Так точно. Разрешите идти?

— Иди.

— Есть.

[1]Инженерно-технические работники.

[2]Производственно-технический отдел.

[3]Институт Атомной Энергии им. И.В.Курчатова.

[4]Российский фонд фундаментальных исследований.

[5]Отдел капитального строительства.

[6]Главный инженер проекта.

[7]Институт Теоретической и Экспериментальной Физики.

[8]Имеется в виду «Национальный Исследовательский Центр «Курчатовский Институт».

[9]ЦЕРН (CERN) — Европейская организация по ядерным исследованиям.

Глава 2

— Ну, Миша, рассказывай, чего там с тобой приключилось?

— В смысле, вчера?

— Ну да, вчера. А то, понимаешь, всё Управление уже знает, лишь я один, как говорится, ни сном ни духом.

— Дык, товарищ майор. Константин Николаевич. Я же всё в рапорте написал. Там полный отчёт.

— Рапорт, Миша, одно, а личные впечатления — совершенно другое. Слышал уже небось послед… тьфу ты, черт, крайнюю шутку Петровича нашего? Насчёт тебя, между прочим.

— Это которая… э-э… «сотрудник государственной безопасности к технике безопасности отношения не имеет»?

— Она родимая, она самая. Короче, давай, выкладывай, не тяни.

— Есть не тянуть… В общем, ерунда там какая-то приключилась, Константин Николаевич. Меня вчера прямо с рыбалки выдернули…

— Подожди, Михаил, не части. Никакая это не ерунда, поэтому излагай подробно и чётко.

— Есть подробно. Короче, вчера, примерно в 10:30 утра меня срочно вызвал дежурный по управлению. В 11:40 я прибыл в отдел. Быстрее не смог — всё-таки воскресенье. По личному указанию подполковника Д…ского меня направили в спецчасть ИАЭ с предписанием помочь коллегам — Елена в декрет ушла, Иван Андреевич заболел, а срок с архивом установили на 9:00 тридцатого, то есть, уже сегодня. Хорошо хоть, свободная машина нашлась, так что добрался я туда без проблем, по-быстрому. И на въезде всё нормально прошло, вопросов ни у кого не возникло.

— А какие к тебе могли возникнуть вопросы?

— Да тут такое дело, товарищ майор…

— Какое такое дело?

— Да вот… э-э… с приятелем я вчера утром встречался, как раз на рыбалке. С Сашкой Ершовым из Третьего Главка[1], вы его знаете, он на днях из ГСВГ[2] прилетел. Кассеты он мне привёз, агфовские, две штуки, ну а я их того, случайно того — в отдел притащил, а потом в Институт. Ну, то есть, было бы неприятно, если бы их на проходной обнаружили.

— Ох, Миша, Миша… неприятно ему. Да уж, тебе неприятно, а мне бы, ты знаешь, как по башке настучали?.. Старшие, блин, товарищи. Ты чем думал, старлей? Головой или другими местами? Не помнишь что ли, как Виноградов после Олимпиады «итальянский сувенир» у Доллежаля на Красносельской[3] посеял? Там тоже … случайно всё вышло.

— Виноват, товарищ майор.

— Ладно. Поздно теперь виноватиться. Дальше-то что?

— Дальше мне выделили место в комнате номер 26, и до 14:00 я работал с архивом. Правда, у них там темно было — деревья за окном слишком густые. Вот и пришлось мне это… света добавить.

— И?

— Кто ж знал, товарищ майор, что у выключателя клавиша на розетку завязана? И этот обогреватель ещё … дурацкий.

— А вилка у обогревателя, выходит, в розетке торчала?

— Ну… выходит, что так.

— В августе месяце?

— Ну…да.

— Понятно. Картина ясна… Как тебя только не покалечило, Михаил?

— Да сам удивляюсь, Константин Николаевич. Все окна в копоти, по стенке как будто картечью прошли, и силуэт на саже — голова, плечи, даже уши видны, на мои, правда, совсем не похожи.

— В рубашке, значит, родился. Долго жить будешь.

— Да, повезло. Вот только странным мне кое-что показалось.

— Странным? Что именно?

— Пластины трансформаторные обожжённые, осколки стеклянные. Откуда всё это в обогревателе, фиг знает.

— Хм, а ты обогреватель рассматривал? До того как.

— Э-э, нет, не рассматривал.

— Пол в комнате заранее изучил?

— Да нет. Зачем?

— Вот. Сам признался. Так что никакой мистики. Хотя… в отчёте ты о странностях упомянул?

— Нет. Посчитал лишним.

— М-да. Понятно. Ну что же, надеюсь, Свиридяк этим не заинтересуется.

— Да не дай бог, Константин Николаевич.

— Это точно. Он жук ещё тот. Въедливый, зараза, до любого столба докопается. А, впрочем, бог не выдаст, свинья не съест. Так, Михаил?

— Точно так, товарищ майор.

— Ладно, Миша. Я всё уяснил. Так что… иди, работай.

— Есть, товарищ майор…

Воскресенье. 29 августа 1982 г.

«…ать! Да что же это такое?!..»

Сознание вернулось, радужное сияние исчезло. Расфокусированному взгляду предстала хорошо прошпаклёванная, окрашенная в салатовый цвет стена.

По стене ползла муха. Жирная. Наглая. Не собирающаяся никуда улетать. «Да уж, муху не обманешь. Гы-гы».

За дурацкой мыслью последовало не менее дурацкое действие.

Потянулся вправо, к столу. Нащупал на столешнице какой-то мелкий предмет. Кусочек чертёжного ластика. Тщательно прицелился. Метнул.

«Оп-па! Какой я ловкий!»

Сбитое влёт насекомое свалилось вниз, за пределы метрового круга, ограничивающего область уверенного восприятия.

Попробовал принять более удобное положение. Под задницей что-то скрипнуло — как будто сижу на кровати с сетчатым, наполовину продавленным лежбищем. Пошарил руками. «Хм, действительно сетка. А ещё простыня и матрас. Стёганый… Что за хрень? Стул-то куда подевался?»

Через пять-семь секунд поле зрения расширилось до привычных размеров и… По голове словно кувалдой шарахнуло. Мозги буквально вскипели от мощного удара волны, почти цунами из сотен тысяч миллионов и миллиардов бит информации, складывающихся в неправдоподобно яркие картинки собственного, давно забытого прошлого. Погребённого под слоем лет и вновь вызванного к жизни удвоением смещённой по времени матрицы. Сложением сознаний немолодого, много чего повидавшего мужика и наивного семнадцатилетнего парня. Недавнего школьника. Того, кем некогда был этот самый мужик. В одна тысяча девятьсот восемьдесят втором. Воскресным днем двадцать девятого августа. В два часа пополудни.

* * *

Минут, наверное, пять или шесть я сидел на промятой общежитской кровати, прислонившись спиной к стене, закрыв глаза, собирая в кучку «разбегающиеся по древу» мысли. Пытаясь понять и принять случившееся. Одно дело — читать книги о попаданцах в прошлое и прикидывать разные варианты сюжета, не всегда однозначные, и совершенно другое — самому оказаться в шкуре попавшего, как кур в ощип, бедолаги. И ведь не спросишь тут никого, не пройдёшься сетевым троллем по какой-нибудь форумной ветке, где боевые офисные хомячки сражаются с подлым врагом и открывают ногой дубовую дверь ленинско-сталинско-брежневского кабинета. Нет в непосредственной близости никаких кабинетов. Ни вождей, ни их ближайшего окружения. К тому же, не собираюсь я никуда ломиться. Домой хочу. Назад, в будущее. Время, может, не самое лучшее в нашей истории, но… родное, привычное. Своё собственное. Впрочем, и «нынешнее» — тоже, выходит… моё. Как с этой фигнёй разобраться — хрен знает. Понять — могу. Принять — не в силах. Пока не в силах. Что остаётся? Видимо, просто жить и надеяться на лучшее. Что всё образуется, вернётся на круги своя. Возможно, прямо сейчас. Если конечно Шурик сумеет в 2012-м что-нибудь там подкрутить и подправить. «Экспериментатор… грёбаный. Ох, доберусь я когда-нибудь до тебя! Ох, ты у меня попляшешь… аккуратист чокнутый, чаелюб, мать твою за ногу!»

Увы, прямо сейчас ничего экстраординарного не происходит. Даже щипать себя за брюхо не надо — всё остаётся на своих местах, никто никуда во времени не проваливается. Перед глазами типичный социалистический реализм в самом его «наизастойнейшем» виде. За три года до катастройки и всяких там прочих гласностей и плюрализмов головного мозга…

Встал, прошёлся по комнате. Стандартной комнате студенческого общежития. Три на шесть метров. Паркетный пол, немного рассохшийся. Четыре стены. Постучал — кирпичные, а не из хлипкого ГКЛ[4], прошибаемого головой «железного Арни»[5] едва ли не в каждом голливудском блокбастере.

Окно с двойной рамой и батареей-конвектором под подоконником. Стеклопакеты конечно отсутствуют, так что, хочешь не хочешь, щели на зиму придётся законопатить, а потом бумагой заклеить. Не добрались ещё навязчивые «пластиковые оконщики» до этих времён, где-то в конце девяностых застряли.

Выбеленный известью потолок, в центре — пятирожковая люстра. Три кровати вдоль стен, три стола, три стула. Столько же тумбочек — по штуке на брата. Хотя братьев-студентов в округе пока что не наблюдается — не прибыли ещё на учёбу, я — первый. А потому: кто первый встал, того и тапки. Точнее, козырное место возле окна плюс две средние полки в шкафу.

Двигать шкаф не хочу — пусть так и стоит перед дверью. Почти как охранник. Есть, помнится, у этого полированного чуда одна особенность: если кто-то по пьяни сюда ломиться начнёт, то сразу же — створкой по рылу. Отличное средство для профилактики бытового алкоголизма. Проверено на собственном опыте.

Подошёл к окну, прижался лбом к стеклянной поверхности.

Шестой этаж, внизу дворик, газон, тополя, дальше — улица. С тротуаром, как и положено. По дороге протарахтел милицейский Уазик, за ним «таблетка» с красным крестом в белом круге. Навстречу им — голубой ижевский «каблук». И всё. Больше никакого движения. Да уж, с двухтысячными не сравнить.

К входу в общежитие прошли двое — лиц с верхотуры не разглядеть. С чемоданами. Наверное, такие же, как я, новоиспеченные первокурсники — идут осторожно, озираются, внимательно разглядывают объявления на стендах среди кустов. А вот те трое, видать, старожилы. Курс, как минимум, третий. Шествуют важно, уверенно, не спеша. В руках сумки. Либо книжки, либо, ха-ха, бутылки. Почти как в анекдоте: «… иду я, значит, Василий Иванович, в вин…, тьфу ты, в библиотеку. А навстречу мне Фурманов с авоськой. Весь такой начитанный-начитанный…»

Полюбовавшись на вид за окном, развернулся и чисто на автомате бросил непонятно как оказавшийся в руках огрызок карандаша, целя в стоящую на дальнем столе железную кружку.

«Хренасе, баян! Попал!.. Сначала муха, теперь карандаш. С чего бы такая точность?»

Как и положено истинному исследователю, вытащил тетрадку из тумбочки, выдрал листок, скрутил десяток бумажных шариков и стал «экспериментировать». Целью назначил маленькое пятнышко на шкафу. Бросал с разных точек, с разного расстояния. И по настильной траектории, и навесом, и с разворота, и от бедра… В «мишень» попали все десять «снарядов».

Потёр лоб, уселся на стул. Задумался. Кроме принципа соотношения неопределенностей ничего путного в голову не приходило. «Перемещение — импульс, энергия — время… Ага, время! Дельта по времени — тридцать лет. А что это значит? Наверное, что энергии на действие требуется существенно меньше. В некотором роде, экономия усилий. Отсюда и точность… скорее всего. Впрочем, фиг знает. Потом разберусь».

Решив поразмышлять о выявленном феномене чуть позже, встал и снова прошёлся по комнате. Оба моих чемодана (между прочим, весьма приличных размеров) покоились под кроватью. К её спинке была приторочена гитара. Чешская «Кремона», купленная ещё весной в «Спорттоварах» за семьдесят с лишним рублей. В том приполярном городе, где я родился и вырос, этот магазин числился универсальным — и телевизоры там продавали, и глобусы… даже талоны на бензин по тридцать копеек за литр «семьдесят шестого» — на мотоцикле мы часто гоняли, на уроках автодела в школьном Учебно-производственном комбинате (была в те времена в советском образовании подобная фишка).

А где, блин, рюкзак? Ага, я его в шкаф запихнул. Пустой. Да уж, и как только сумел, навьюченный по самое не могу, протащить весь этот немалый багаж сначала из зала прилёта до автобусной остановки, потом от центрального Аэровокзала до метро, затем маршруткой к Савёловскому, электричка, ещё полкэмэ пехом… Здоровый пацан, ничего не скажешь.

Подошёл как есть, босиком и в одних трусах, к зеркалу, что находилось на внутренней дверце у шифоньера.

«А чё? Вроде бы ничего так парнишка. Жирком ещё не оброс. Все зубы на месте. На голове шевелюра, патлы до плеч. Впрочем, их всё равно придётся состричь — лохматых на военную кафедру не допустят, факт». Со спортом до 17 лет я, помню, дружил. Баскетбол, хоккей, плавание, лыжи, пробежки по пересечённой местности с приёмником для «охоты на лис», футбол конечно же, как без него. Даже разряды имеются. Что было, то было. Мышцы одрябнуть ещё не успели и вряд ли успеют, по крайней мере, в ближайшие лет пять или шесть. Тем более что и в институте с физкультурой всё в общем и целом на уровне. Советской науке дистрофики не нужны. Так же, как и разъевшиеся слонопотамы.

«Хм, а чего это я так далеко загадываю? Я ж вроде надолго здесь задерживаться не собираюсь, надеюсь на скорое возвращение. Хотя… ладно, поживём-увидим. Не будем, как его там… Во! Усугублять».

Открываю дверь, выхожу в коридор. Не основной, не общеэтажный. Простой закуток в блоке на четыре комнаты. Две «двушки», две «трёшки». Моя «трёшка» самая дальняя. Слева — санузел, посередине — умывальники, дальше душ, за ним выход. Понятно. Комнаты заперты, внутри никого. Весь блок в моём полном распоряжении. Однако сейчас делать тут нечего, разве что граффити какие-нибудь на стенах для прикола намалевать и сказать, что «так и було́». Шучу, конечно. Самому придётся потом оттирать настенную живопись. В качестве поощрения. Три раза ха-ха.

Короче, надо выбираться на свежий воздух. К тому же и жрать охота, сил нет.

Быстро натянул джинсы (настоящие Техасы, для обладания которыми пришлось отстоять трёхчасовую очередь с «дружеским» мордобоем за пять человек до прилавка), рубашку хэбэ, моднявый пиджак из кожзама и ботинки с завышенными каблуками (из моды они, похоже, вот-вот выйдут, да и неудобные — надо бы что-то попроще купить, без понтов), вышел из блока, запер входную дверь и направился к лифту.

Вахтёрша, мирно дремлющая за своим столиком в холле первого этажа, не обратила на меня никакого внимания. Видимо, её время ещё не пришло — «звереть» начнёт недели через две-три, когда народ окончательно отойдёт от летней расхлябанности и начнёт потихонечку «нарушать». Пропускной ли режим, правила ли внутреннего распорядка… не суть важно — главное, что начнёт обязательно. Студент — не курсант, не нарушать не может. Я пока вроде не нарушаю. Поэтому спокойно прохожу мимо вахты, толкаю тяжёлую дверь и вываливаюсь на улицу.

Эх, красота! Не жарко, не холодно, градусов двадцать с копейками, солнышко светит, воробьи чирикают, коты истошно орут откуда-то от берёзы — что им там надо, фиг знает, но пущай надрываются, раз уж невмоготу. Проблемами их интересоваться не буду, лучше двинусь в столовую, благо, она тут недалеко — метров двести и через дорогу…

* * *

«М-да, хреново однако».

На дверях трёхэтажного здания висело объявление: «Столовая работает с 30-го августа». Чуть ниже ещё одно, накарябанное кривым почерком: «Потерялся 2-й том Сивухина. Нашедшему — торт или пиво на выбор. Корп.3, комн. 216». Потерянной автором объявления книги у меня нет, так что с тортом и пивом облом. Будем надеяться, что хотя бы буфет работает.

Захожу внутрь, на первый этаж. Залы самообслуживания на втором и третьем, буфет — внизу, направо и наискосок.

«О! Повезло. Открыто».

В небольшом помещении обнаружились четверо, не считая дородной буфетчицы в белом халате и накрахмаленном колпаке. У стойки стояли трое парней. За ними девушка. Эдакая юная пышечка с «одухотворённым» лицом. Пристроился в конец очереди, разглядывая витрину. Ну и девушку заодно. Всегда удивлялся на тех, кто обожает костлявых. У этой фигура просто потрясающая. В том смысле, что есть чем потрясти, а не погреметь. Молодой организм отреагировал моментально. Гормоны, сэр. Даже неудобно стало. Хорошо хоть, что джинсы на мне, а не брюки. Иначе пришлось бы как-то скрывать проявления плоти.

— Мне сметаны. Полный, — пробасил парень из очереди.

Тут же захотелось заржать. Если память не изменяет, было у нас по молодости такое поверье, что сметана способствует «близкому» общению с противоположным полом. Типа, потенцию повышает. Бывало, заскочит сюда вечерком какой-нибудь обалдуй, хлопнет стакан продукта и быстрее назад, «общаться». Типа, орёл. На всю ночь. Ага, без крыльев и со сметаной вместо… эээ… того самого.

Впрочем, хватит думать о девушках, лучше подумаем о еде. Еда в данный момент важнее.

За витринным стеклом виднелись разложенные по блюдцам сосиски с горчицей, горошек, сырники, та самая сметана в гранёных стаканах, заполненных доверху и наполовину. А ещё яйца под майонезом, компот, плюшки, разнокалиберные пирожки, коржики. Плюс пирожные и пара тортов. Прага и какой-то бисквитный. А с самого края — котлеты.

От вида последних есть неожиданно расхотелось. Увы, была у нашей столовой одна старая, тянущаяся долгие годы проблема: любые изделия из фарша по выходу «из печи» оказывались несъедобными. Даже шутка припомнилась из студенческого фольклора: «…а шницель, сударь, поставьте в ангар…» Впрочем, не только котлетами «травили» работники общепита несчастных студентов. Полный набор неприемлемых для желудка продуктов перечислялся в песенке «Столовая Физтеха есть лучшая в Союзе. Скажу я вам без смеха, набьёте здесь вы пузо». Дальше там всё подробно описывалось и перечислялось. Не совсем аппетитно, но… что есть, то есть.

Короче, пришлось-таки покинуть буфет и направить свои стопы дальше. Туда, где можно было найти пищу, более подходящую оголодавшему семнадцатилетнему организму.

Стопы привели моё бренное тело к магазину «Хлеб», встроенному в жилой дом в ближайшем от института квартале. Потыкав вилкой ржаные буханки и не найдя подходящей по свежести, перевёл взгляд на соседние лотки. Булки и крендели меня не заинтересовали, хотя пахли они вполне себе ничего, услаждая нос благостным ароматом. Внимание привлекли разложенные рядками батоны. Небольшие по тринадцать копеек, стандартные по двадцать пять и… Ага, вот это-то мне и надо. Здоровые, на килограмм весу, пшеничные изделия хлебобулочной промышленности, по форме напоминающие вытянутые вдоль и сплюснутые с боков эллипсоиды, украшенные бусинками изюма. Цена у них, правда, кусачая. По полтиннику штука. Однако с самого краешку притулились несколько разрезанных пополам. Вот их-то мы и возьмём. Не все конечно, а только один, в котором изюма побольше.

Прихватив понравившуюся половинку, расплатился на кассе и снова вышел на улицу. Вгрызаясь в душистый мякиш, оглядываясь по сторонам, соображая, что жевать всухомятку не совсем комильфо. В принципе, можно было вернуться в буфет и купить там компот или лимонад, но хлеб… Настоящий хлеб требовал иного к себе обращения. Для полного счастья ему не хватало молока.

Молочный был за углом, в том же доме. И молоко там имелось. Как разливное, за которым выстроилась небольшая очередь с бидонами, так и в пакетах. Выбрал себе треугольный, в виде правильного тетраэдра, цветов, хм, российского флага. В двухтысячных таких днём с огнём не найдёшь, а здесь — обычное дело.

Отгрыз уголок, отхлебнул. Покатал во рту, дегустируя. Вкус неплохой, жирность на уровне, духу эпохи соответствует. И химии не ощущается.

В общем, таким макаром — с батоном в одной руке, молочным пакетом в другой, откусывая и отхлёбывая на ходу — перешёл дорогу и двинулся через институтский комплекс к железке. Очень мне вдруг захотелось, «вот вынь да положь», на электричке в Москву прокатиться. Не откладывая в долгий ящик — свободного времени много, надо его как-нибудь убивать.

До станции добрёл минут примерно за десять. Хлеб дожевал, молоко допил, пустой пакет… увы, урны поблизости не нашлось, пришлось запулить в кусты. Знаю, что нехорошо, но делать нечего — не тащить же его с собой, м-да. Короче, сытый, довольный, свободный как Анджела Дэвис (была такая известная всем нашим людям «борцунья» в далёкой Америке), я подошел к железнодорожной платформе. На противоположной стороне красовалось название «Новодачная».

Мысленно усмехнулся. Каждый год на 1 апреля наши шутники меняли её на «Водочная», выбрасывая две лишние буквы, а одну переставляя на «нужное» место. Дурость конечно, но… дуракам закон не писан. Один раз, помнится, троица таких «шутников» решила приколоться по-взрослому. Замкнули ночью семафор на переезде и принялись раскрашивать рельсы. Суриком, под цвет грунта. А на вопрос застукавшего их обходчика «Что это вы тут делаете? Кто приказал?» лишь отмахнулись с досадой: «Мужик, не мешай. Личное указание Гоги». Путеец проникся и мешать не стал.

Естественно, первая утренняя электричка остановилась перед переведённым в запрещённый режим семафором, а машинист тут же доложил по инстанции: «Горит красный. Пути разобраны». Железнодорожное сообщение по савёловской ветке оказалось прервано на четыре часа, пока не разобрались, в чём дело. Прямой ущерб — миллион или около этого. «Маляров» нашли. В тот же день. Одному дали три года условно, второму — два. Обоих отчислили. Третьему повезло больше — всего лишь исключили из комсомола. Он стоял на стрёме и в покраске непосредственного участия не принимал.

Жаль, конечно, придурков, но… поделом. Каждая шутка имеет свои границы. Дура, как говорится, лекс…

* * *

Билет я купил только в один конец — обратный уже лежал в кармане, приобретённый на Савеловском вокзале три с лишним часа назад. Подумалось, что неплохо было бы взять месячный проездной, однако скидки для студентов и школьников ещё не действовали (учебный год начинался только через два дня) и, соответственно, пришлось бы платить полную цену. В итоге ограничился обычным талоном на поездку от третьей зоны до нулевой. Обошлось это удовольствие в двадцать копеек, в четыре раза дороже, чем на метро. Впрочем, метро сюда и через тридцать лет не дойдёт, поэтому и сожалеть не о чем.

Народу в вагоне было немного. Электричка шла из Лобни, а не из Дубны или Дмитрова, и возвращающиеся домой дачники полностью оккупировать её не смогли, застряв со своими вёдрами, лопатами и корзинами на дальних подступах — между Икшей и Талдомом. Словом, сидячих мест оказалось в достатке, и до Москвы-Савёловской я доехал с комфортом, расположившись на деревянной лавке возле окна, разглядывая проплывающие мимо городские пейзажи. Лианозово, Бескудниково, Дегунино… Увы, платформу Тимирязевскую в 82-м ещё не построили, так же как и серую ветку подземки, связавшую в будущем центр со спальными районами северо-востока столицы. Радости живущим где-нибудь в Бибирево или Алтуфьево этот факт конечно не добавлял, вынуждая граждан пользоваться автобусными и железнодорожным маршрутами. Правда, сегодня жители первопрестольной особой транспортной активности не проявляли — воскресный день, на работу ехать не нужно.

Рассматривать «старую» Москву оказалось занятием интересным. Никаких торговых центров, базаров, автомобильных стоянок, рекламных щитов. Просто дома, просто гаражи, просто заводы и фабрики. Провода, столбы, не вырубленные ещё лесополосы. Особенно порадовал меня длиннющий транспарант на фасаде одного из промпредприятий. «Сохраним родную природу». Так и захотелось добавить к нему классическое «Мать вашу». Ну да, игра слов, второй смысл, фига в кармане — привычное дело для рефлексирующей «творческой» интеллигенции… чтоб её. С этими лозунгами вообще, что сейчас, что в будущем, одна катавасия. Извратить изначальный смысл — раз плюнуть. Вот, помню, пошли мы как-то с друзьями в поход по предгорьям северного Урала. Ну и забрели, как водится, в один населённый пункт, типа, продуктами подзатариться. Зашли и узрели на сельсовете НЕЧТО. Состоящий из двух половин слоган: «КОММУНИЗМА НЕИЗБЕЖНА!» Обалдев от увиденного, решили сначала, что это просто особенности местного диалекта, поскольку проживали там, в основном, оленеводы. Ненцы, коми, ханты, ещё кто-то из народностей севера. И лишь спустя полминуты дошло: лозунг не из двух слов состоит, а из трёх. Третья (точнее, первая) часть транспаранта лежала внизу на отмостке. И написано на ней было «ПОБЕДА». Такие вот, понимаешь ли, загогулины…

* * *

Электричка прибыла на 4-й путь. Пройдя по платформе и окинув взглядом пока ещё одноэтажное (не успели ещё надстроить) здание вокзала, вышел на примыкающую к нему площадь. Ни тебе турникетов, ни ларьков, ни бомжей, тусующихся между ними. Скукота, короче, сплошная, ха-ха. Впрочем, один ларёк на площади всё-таки был. «Союзпечать». А рядом с ним… продавали мороженое. Большой белый ящик, выпускающий клубы пара при открывании, и тётка в косынке, тоскующая на раскладном стульчике. Хотя нет, вру, она вовсе не тосковала — спокойно сидела себе и, нацепив очки, читала какую-то книгу.

Подойдя ближе, принялся разглядывать ценники. «Фруктовое бум.» — 7 коп., «Сливочное ваф.» — 13 коп. «Пломбир» — 20…

— «Лакомку» бери, — неожиданно посоветовала мороженщица, отрываясь от чтения. — Очень вкусное.

Я пожал плечами.

— Да нет, «Лакомку» я как-то не очень. Я бы лучше вот это, за сорок восемь, взял. Только большое оно, пока съешь — растает.

— Так я его и разрезать могу, — усмехнулась в ответ продавщица. — Девушке своей вторую половинку отдашь.

— Нету девушки, — развёл я руками. — Один гуляю.

— Ну и дурак, — резюмировала мороженщица. — В твоём возрасте по девкам бегать — самое то, — а потом добавила со смешинкой. — Купишь, так сразу же и найдутся. Девки сладкое любят, моя, вон, конфеты да пряники трескает, будь здоров, за уши не оторвёшь. Ими одними и питается, а всё равно худющая. Всё, видать, в танцы-шманцы уходит.

Мы немного посмеялись, а затем проблема с мороженым разрешилась сама собой.

— Дядя, а давайте напополам, — прозвучал сбоку тоненький голосок.

Конопатая девчушка с косичками, лет десяти-одиннадцати, появившаяся непонятно откуда, стояла рядом и смотрела на меня вопросительно.

— А давай, — подмигнул я рыжей. — Денег не надо. Я угощаю.

— Ну вот и пара нашлась. Кавалер, — расхохоталась мороженщица, вынимая из ящика завёрнутый в фольгу брикет и аккуратно разрезая его на две равные части. — Держите, голубки. На здоровье.

— Спасибо, — поблагодарила девочка и, хитро стрельнув глазами («Ай, молодца! Далеко пойдёт!»), унеслась куда-то вприпрыжку.

— Палочку возьми! — прокричала ей вслед продавщица, но девчушка уже исчезла из вида. — Вот стрекоза. Пальцем теперь кушать придётся.

— Ничего, справится как-нибудь, — ухмыльнулся я, принимая деревянную палочку из рук говорливой мороженщицы. — Дело молодое.

— Ага, молодое, — весело отозвалась продавщица. — Ты на себя-то посмотри… старый. Сам-то ещё небось… класс десятый? Или уже студент?

— Студент.

— Ну… бывай, студент. Только смотри, горло не простуди, ха-ха… дядя.

— Я попытаюсь. Спасибо.

Отступив от «прилавка», я развернулся и, зачерпывая «ложечкой» тающую во рту сладкую массу, двинулся вдоль вокзала.

Около бочки с квасом суетился какой-то мужик, цепляя её к «Беларусю».

Эх, опоздал. Всё уже выпили до меня. А жаль! Очень хотелось попробовать, каков он на вкус — квасок за пятачок да с копеечкой.

Впрочем, про квас я забыл почти сразу, увидав…

«О! Газировка, сто лет таких не встречал».

Три автомата с «логотипом» «Газированная ВОДА» на стеклянной панели стояли, упираясь тылом в кирпичную стену. В каждом по два-три гранёных стакана. Странно даже, что их никто не упёр. Видимо, не прижилась тут ещё обычная для позднесоветских времён традиция стаканы из автоматов тырить. А ведь в конце восьмидесятых, начале девяностых такое происходило почти повсеместно: дефицит обрушился на страну не только в экономическом плане — он и совесть у многих из нас основательно проредил. Воровать или, как тогда было принято говорить, «нести», стали уже не втихую, а прямо средь бела дня, никого и ничего не стесняясь. Тащили, что под руку подвернётся. А под руку подворачивалось абсолютно всё: «Халява, сэр! Налетай, подешевело! Дурак, кто не несёт».

Гранёный стакан стал в своём роде символом этой эпидемии «несунизма»: желающие принять на грудь ничтоже сумняшеся «заимствовали» его у «автоматических водораздатчиков» и, использовав по назначению, даже не уносили с собой, а просто разбивали или выбрасывали. Словно вандалы какие-то или, вообще, дебилы.

Дегустировать газированную воду — что с сиропом, что без — я не решился. Не потому, что испугался микробов на стенках наспех помытых стаканов или что в кошельке не нашлось подходящей монетки (одно- или трёхкопеечной) — именно в эту минуту дало о себе знать выпитое час назад молоко. Добавленная к нему газировка наверняка оказалась бы той самой каплей, что переполнила бы чашу терпения. Моего терпения. Причём, не в фигуральном смысле, а в плане физиологии. В смысле, мне стало так невтерпёж, что мозг фактически отключился. Поэтому вместо того, чтобы немного подумать и поискать отхожее место внутри вокзала или в ближайших окрестностях, я рванул через площадь под эстакаду, а потом по переходу наверх, в сторону Новослободской. Память подсказывала, что в середине восьмидесятых на пересечении этой улицы и Бутырского Вала располагался общественный туалет. И не какие-то там сине-зелёные кабинки грядущих времён или примитивный «типа сортир», а вполне себе капитальное сооружение, встроенное в угловой дом.

Память не подвела — туалет отыскался именно там, где и предполагалось. На первом этаже высокого здания с вывеской «Социалистическая Индустрия» на крыше.

Еле дождавшись зелёного светофора, быстро рванул по «зебре» к вожделенным дверям, «украшенным» с детства знакомыми символами «эМ и Жо». Участок дорожного полотна между бордюрами я преодолел буквально за пару секунд и тут же, почти не целясь, метнул смятый кусок фольги с остатками недоеденного мороженого в раскачивающуюся возле столба урну. Сорвав точным, метров на десять, броском невольные аплодисменты прохожих. Ощущая себя едва ли не баскетболистом-снайпером из команды мастеров, поймавшим кураж, рисующимся перед публикой и кладущим в корзину очередной трёхочковый. Впрочем, долго удивляться собственной меткости мне не пришлось. Во-первых, потому что спешил. Во-вторых, поскольку начал потихонечку привыкать к этой приобретённой непонятно откуда способности — попадать в цель без особых усилий, одним лишь желанием. Ну а, в-третьих, уже через десять минут я просто забыл об этом маленьком инциденте. Вновь выйдя на воздух, подставляя лицо неяркому солнцу, радуясь подступающей вечерней прохладе и свежести от только что прошедших по улице поливальных машин.

Немного подумав, решил прогуляться пешком. Для начала до Белорусской, а там видно будет. То ли, как в песне, вдоль по Питерской (то бишь, Ленинградскому проспекту) в сторону стадиона «Динамо», то ли по Тверской-Ямской (той, что нынче улица Горького) в центр.

Пока шёл по Бутырскому Валу, наткнулся на магазин «Радио». Жаль только, он был закрыт из-за выходного, а то заглянул бы в него непременно. Я ведь ещё в школе этими делами весьма и весьма увлекался. В смысле, любил чего-нибудь попаять. Приёмник какой-нибудь смастерить, усилитель транзисторный или ламповый. Два года назад даже электрогитару сваял себе из подручных деталей. Бренчал потом на ней в школьном ансамбле, красуясь перед восторженными одноклассницами. Как вспомню, так ностальгия прёт в полный рост. Вроде и недавно всё было по нынешним временам, а всё равно — «лишние» тридцать лет за плечами, хрен перепрыгнешь. Словно пропасть в горах. Или как трещина среди ледяных торосов.

От нечего делать забрёл в один из тихих московских двориков, подальше от суеты. Сел на скамейку, прищурился, глядя на играющую детвору. Ну да, этим всё нипочём, вся дальнейшая жизнь кажется лишь продолжением ребячьей игры. Только названия менять успевай. И всё у них ещё впереди. И отрочество, и юность… Вот только молодость, боюсь, выйдет совсем не такая, как видится им отсюда, из спокойного 82-го. Многое в их жизни изменится. Очень многое. Всего через какой-то десяток лет.

На лавочке просидел минут пять, с грустью думая о судьбах страны и тех ребятишках, что резвились сейчас на детской площадке. Не ведающих пока своего будущего, не знающих, что ждёт их в последующие отнюдь не лёгкие годы.

За детьми кроме меня никто не следил. Ну, разве что пара опрятно одетых старушек, которые выгуливали во дворе своих собачонок и бросали неодобрительные взгляды на пацанов постарше, гоняющих резиновый мяч в опасной близости от натянутых бельевых верёвок и сушащихся на них простыней.

Какая-то заскочившая на газон дворняга дежурно облаяла бабушкиных болонок, а затем переключилась на более «интересный» объект — затаившегося в траве рыжего кошака. Сжавшийся в комок кот поначалу просто наблюдал за наскакивающей на него псиной, изгибая время от времени спину и «безмолвно» шипя, но потом, улучив момент, стремглав метнулся к забору и юркнул в узкую щель, разом оказавшись вне пределов досягаемости беснующейся дуры-собаки. На сиплый лай внимания он уже не обращал, будто и не слышал его, занятый исключительно важным делом — вылизыванием собственной шерсти.

Усмехнувшись и покачав головой (везёт нашим братьям меньшим, проблемы человечества их не волнуют: была бы на завтрак косточка, а там хоть трава не расти), я поднялся с жёсткой скамьи и двинулся дальше, оставив на время ненужные размышления.

По первопрестольной я гулял часа два. Или два с половиной. Раскрыв рот, крутя башкой во все стороны, словно впервые приехавший в столицу провинциал, надолго задерживаясь возле «памятных» мест, ещё не изуродованных до неузнаваемости многочисленными реконструкциями-реновациями и «восстановлениями первоначального облика».

По дороге заглянул на Центральный Телеграф, позвонил родителям. Сказал, что долетел нормально, устроился. Что всё у меня в порядке, готовлюсь к началу учебного года. Немного странно было слышать в трубке голос отца, умершего в 2005-м, а здесь живого и совсем не старого. От общения с ним неожиданно защемило сердце. И стыдно стало: два года ведь к нему на могилу не ездил — всё недосуг, плюс лететь далеко и накладно. Захотелось вот прямо сейчас плюнуть на всё и рвануть на родину, чтобы… Однако нет, прямо сейчас не стоит — жить ему ещё долго, успею. Тем более что отлично помню отца памятью меня же, но семнадцатилетнего — вчера только виделись. Вот дотяну в этом времени до зимних каникул и прилечу обязательно. Тогда уж и поговорю с батей. Обстоятельно. За жизнь. Как прошлую, так и будущую. И не с гранитным памятником — с человеком.

Где-то без четверти семь, даже не заметив, как досюда доковылял, очутился на площади Дзержинского, напротив главного детского магазина Страны Советов.

Осмотрелся. Железный Феликс на месте, Большой дом на Лубянке — тоже, хотя и не такой, как в девяностых-двухтысячных. Левая сторона выходящего на площадь фасада здания КГБ отличалась от правой. Впрочем, работы по реконструкции уже начались. По крайней мере, забор строители вроде как соорудили, оставив, правда, пустое пространство перед центральным входом. Наверное, чтобы машины к парадному без помех подъезжали и «просители» не толкались задницами возле крыльца. Хотя, с чего бы им там толкаться? Основная масса и москвичей, и гостей столицы сейчас Детский Мир атакует. Готовятся к первому сентября, чай, не за горами уже, через два дня на третий, пора. Как пить дать, пора. Кто не успел, тот опоздал. Вон какие очереди вьются и за угол заворачивают.

Присоединяться к проявляющим родительскую активность гражданам я не собирался. Школа мне не грозит, своих детей здесь пока не имею, да и ноги банально устали. Гудят заразы, а всё из-за этих идиотских каблуков. Модных, но неудобных до жути. Захотелось где-нибудь присесть отдохнуть. Ну и перекусить заодно — организм молодой, «пакет молока, полбатона»[6] давно уж переварились, метаболизм рулит, слона бы сожрал, если б встретил…

Переправился через Лубянку-Дзержинку (не напрямую конечно, а по подземному переходу) в самое начало улицы Кирова, туда, где книжный магазин, который потом обзовут «Библио-Глобусом».

В следующем за магазином здании располагалась блинная. Очень её, помнится, уважали товарищи командированные, прибывающие в Москву по делам со всех концов нашей необъятной Родины. И ассортимент в этом кафе был неплохой, и цены, и работала она почти допоздна, и местоположение замечательное. Кремль рядом, ЦК партии тоже, плюс Госплан, плюс множество министерств и ведомств, всяких там Госпромагроснабторгов… Короче, и поесть можно, и от работы недалеко.

Перекусывающих в блинной оказалось немного. С десяток мужчин возрастом от тридцати до пятидесяти, большинство с портфелями и перекинутыми через руку плащами (ну точно, приезжие), три прилично одетые дамы и одна очень усталая по виду мамаша с ребёнком. Малыш лет пяти-шести увлечённо терзал толстый оладушек, отщипывая от него маленькие кусочки, бросая их в блюдечко со сметаной и играясь ими как завязшими в снегах альпинистами. Мать, глядя на это, лишь тихо вздыхала, хмурилась и вытирала дитю пальцы салфеткой. На большее сил, видимо, уже не хватало — умаялась поди целый день таскаться со своим чадом по магазинам (в ногах у женщины стояла большая хозяйственная сумка, доверху набитая игрушками и детской одеждой).

Отстояв очередь и взяв пару залитых мёдом блинчиков, два беляша и кисель (клюквенный), я переместился с подносом к свободному столику возле окна. Незатейливая снедь потянула на рубль десять. Не сказать, что дорого, но, думаю, в обычной столовой то же самое обошлось бы мне копеек на тридцать дешевле.

Управившись с беляшами (вкусные оказались и к тому же горячие, с пылу с жару), принялся разглядывать посетителей. В процессе изучения «человеческого материала» в голову неожиданно пришла странная мысль. «А вот интересно, где наши доблестные рыцари плаща и кинжала проводят тайные встречи со своими осведомителями? Может быть, прямо тут?.. А что? Главное здание рядом — через дорогу. Здесь — почти придорожная забегаловка. Люди сюда заходят самые разные, обслуживающий персонал давно завербован… Ну, прямо как в фильме: место встречи изменить нельзя…»

Невольно рассмеявшись и вызвав тем самым удивление окружающих, я покачал головой (вроде как извиняясь) и продолжил трапезничать. Спокойно доел блины, «заполировал» десерт киселём, встал, отнёс посуду к окошку «Поел — убери за собой!» и с чувством выполненного долга покинул уютное заведение.

«Да уж, прикольно было бы, если бы кто-нибудь стуканул обо мне в местную ВЧК. В смысле, кто я, что я, откуда прибыл и с какими задачами. Ох, как бы они тогда засуетились, болезные. Впрочем, о целях своего негласного визита я и сам бы не смог ничего рассказать. Поскольку нет у меня никаких целей. Обычный, так сказать, попаданец. Ничего толком для себя ещё не решивший… Пока не решивший…»

* * *

После блинной я ещё долго бродил по Москве, «вспоминая» былое, изучая, прикидывая, заполняя мозги «свежими» впечатлениями. Прокатился в метро от Ногина до Пушкинской, проехался на троллейбусе, оторвав от вытянутого из аппарата рулона билет за четыре копейки. По привычке, той, что имелась у меня «молодого», сложил цифры на номере. Отдельно первые три, отдельно — вторые. Получилось два равных числа («Хм, богатым буду»). Поглазел на фонтан возле засиженного голубями памятника Поэту, прошёлся по Страстному бульвару, посидел в скверике на скамье… Короче, напитался советско-московским духом по самое не балуйся. Даже устал чуток от столь многого, увиденного и услышанного. Тяжесть в голове ощущалась конкретная — видимо, перегрузил-таки собственную «операционку». Можно сказать, перебрал. Или, скорее, завис.

В итоге на Савёловский вокзал я вернулся примерно в половине десятого. На электричку, отправляющуюся в 21:25, увы, опоздал, а следующую пришлось ждать более получаса. Правда, опять лобненскую — везет мне сегодня на них, уже третья за день.

Народа в вагоне опять оказалось всего ничего. Пара «наштукатуренных» до умопомрачения девиц, благообразный, похожий на попика дед с котомкой, пьяненький мужичок затрапезного вида и я, «весь в белом», с комсомольским значком на лацкане пиджака.

Присел на крайнюю от входа скамью, поезд тронулся и… я даже не заметил, как задремал под мерный перестук вагонных колёс. Снилась какая-то чушь. Словно бы мы с женой прилетели на некий курорт, но вместо нормального отдыха принялись активно ловить инопланетных (!!!) шпионов. Один из которых был точь-в-точь наш конструктор Борис Маркович Кацнельсон, маскирующийся под Голову из гоголевской Диканьки. А второй — Руслан Амирханов, прячущий глаза под чёрными, как ночь, очками наподобие агента Смита из голливудской «Матрицы»… Действительно, полная хрень[7].

Спал я, впрочем, недолго, около четверти часа. Проснулся уже в Бескудниково, когда состав ощутимо тряхнуло на стрелке. С трудом разлепив глаза, обнаружил, что публика из вагона куда-то исчезла. Видимо, вышли все на Окружной и в Дегунино. Встал, почесал затылок, выбрался в тамбур, поняв, что если продолжу сидеть, то вновь закемарю и очнусь, в лучшем случае, в Лобне. А то и вообще — в депо. Поэтому лучше, как водится, чуток постоять, чем объясняться потом с товарищами железнодорожниками и пилить на перекладных назад, в Долгопрудный.

Поезд замедлил ход. Чернота за окном и едва различимые во тьме массивы деревьев и зданий сменились ярко освещённым перроном. «О! Платформа Лианозово. Почти что добрался — дальше у нас Марк, следующая Новодачная».

Двери со скрипом разъехались, на тамбурную площадку заскочил какой-то кадр лет двадцати. В понтовой кепочке, расхристанной ветровке и с неприятно оценивающим взглядом из-под блёклых бровей. Зыркнув по сторонам, местный кент (походка у него была вихляющая, с вывертом) заглянул в салон, покрутил головой и, убедившись, что внутри никого, повернулся к мне. С неприятной усмешечкой, поблёскивая железной фиксой на передних зубах.

— Закурить есть?

«Да уж, ничто не вечно под Луной. Только музыка». Сколько раз за тридцать с копейками лет слышал эту произнесённую с разной степени наглости фразу про «закурить не найдётся»? Раз сто, наверное. А результат? М-да, опять придётся учить дураков. Хорошо хоть они сюда толпой не ввалились — меньше возиться придётся.

— Не курю, — пожал я плечами, отрываясь от стены и изображая «лёгкий напряг».

— Чё это? Западло что ли с собой пачку-другую таскать?

— Зачем?

— А чтобы правильные пацаны не парились, ежели курево йок.

— Курить вредно, — заметил я «примирительно». — От курения зубы желтеют. А потом вываливаются. Особенно передние.

— Чё ты сказал?! Ты, чмо ушастое! — хмырь с фиксой надвинулся на меня и, ухватив своими грабалками за отворот пиджака, злобно прошипел в лицо. — Лопатник гони, сучонок!

Правую руку он держал на отлёте, на пальцах виднелся кастет, изготовленный, по всей видимости, из вентильного барашка.

«Господи! Вот идиот! Вместо того чтобы сразу ударить, он, видите ли, покрасоваться решил. Взять, типа, на понт, да ещё и получить удовольствие от процесса. Дебил, однозначно».

Конечно, можно было аккуратно завести собственный локоток на его полусогнутую ручонку и одним движением вывернуть её до хруста в суставах, но… Подобный способ показался мне слишком гуманным. Поскольку нехрен клиента жалеть, раз уж он сам нарывается. К тому же, ругается всякими там нехорошими словами, и из пасти у него разит отнюдь не лавандовым маслом…

Словно в «испуге» я сначала отпрянул от гопника, а затем, вцепившись обеими руками в чужую ветровку, выставив локти наружу и блокируя тем самым возможный удар кастетом, резко боднул его головой в нос, одновременно шарахнув каблуком по левой ступне. Со всей своей пролетарской ненавистью.

— У-ё-ё! — потерявший кепочку хмырь шатнулся назад, хватаясь рукой за сломанный шнобель. А после удара под дых вообще — сложился пополам и грузно осел на заплёванный пол вагонного тамбура. Звякнул упавший рядом «кастет».

Отбросив ногой железку, я шагнул к урке и пнул его в бок. Не с целью добить, а чисто из вредности. И ещё для острастки. Чтобы не думал, будто тут мёдом намазано и что процесс вразумления уже завершён.

— Ты на кого, сявка, пасть разеваешь? — сжав пальцами ухо «клиента», я сперва крутанул, а потом дёрнул его на себя, разворачивая башку уркагана кверху.

— И-и-ы-ы! — взвыл тот, даже не пытаясь вырваться, вращая выпученными с перепугу глазами.

— Гогу знаешь, козёл?

«Клиент» усиленно закивал.

— Ответ неправильный, — усмехнулся я, наступая ему на ладонь и вдавливая её каблуком в пол.

Вой хмыря тут же перешёл в визгливый скулж.

— Так я жду ответа на поставленный мною вопрос.

Цитата из «Ивана Васильевича» пришлась к месту. Урка перестал скулить и отчаянно замотал головой. Типа, знать не знаю, ведать не ведаю. «Ну да, и впрямь. Откуда тебе, дураку, знать, кто такой этот таинственный Гога?»

Гога, а точнее, Игорь Агафонович Бодачинский, был в нашем институте фигурой известной. И не просто известной — легендарной. Анекдотов про старшего преподавателя кафедры высшей математики ходило не меньше, чем про Чапаева или Штирлица, а любые его «публичные» выступления моментально раздёргивались на цитаты и афоризмы. Лично мне больше всего запомнилась его фраза про розги и дифференциальное исчисление:

«Я могу научить дифференцировать любого. Дайте только розги. Дайте мне розги, и вот этот… нет, лучше — этот, будет дифференцировать. И ещё руки ему свяжите. А потом руки развяжут, и он будет-будет-будет дифференцировать … Дифференцировать при должном терпении можно научить и зайца, а вот интегрированию зайца не выучишь — уши не те».

Гогу студенты, с одной стороны, боялись («на экзаменах — чистый монстр»), а, с другой, едва ли не боготворили, в деталях запоминая каждую встречу с этой незаурядной личностью. Приводя в пример, цитируя, пугая его именем ещё не въехавших в тему граждан…

— Значит, так, дурик. Если ты не знаешь, кто такой Гога, то лучше тебе этого и не знать, целее будешь, — «ласково» пояснил я, продолжая удерживать «клиента» за ухо. — И мой тебе совет. Как только услышишь про Гогу, сразу вали. Не дай бог, попадёшься ему — уроет нахрен. Понял?!

— О-ял, — просипел урка, судорожно сглатывая и тряся головой.

— Ну, вот и хорошо. Вот и ладненько.

Электричка остановилась, двери раскрылись, и я, взяв за шкирбан несостоявшегося гоп-стопщика, попросту вышвырнул его на перрон. Не удержавшись-таки от соблазна добавить хмырю малую толику ускорения. Добрым пинком по откляченной заднице. Для лучшего усвоения материала.

— Пшёл нах, скотина.

Через секунду туда же отправилась поддетая ногой кепка урода. «Кастет» улетел ещё дальше, в темнеющие за платформой кусты. Одинокий фонарь мигнул, словно бы на прощание, дёрнулись вагонные сцепки, и поезд, медленно набирая ход, покатил по стонущим рельсам.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — платформа Новодачная»…

Отходняк наступил секунд через двадцать. Дрожали руки, горело лицо… даже зубы стучали. «Адреналин, чтоб его». Увы, тело семнадцатилетнего пацана ещё не привыкло к таким передрягам. Впрочем, пройдёт всего-то лет десять, и подобные инциденты станут обыденностью. Как для меня, так и для всей страны. Вот только урки станут другими. Точнее, сами-то они по сути своей не изменятся. Просто арсенал у них будет другой. Вместо кастетов, ножей и дешёвых понтов — стволы, банковские счета и депутатская неприкосновенность…

«Не хочу!»

Внезапно пришедшая мысль ударила по мозгам словно обухом. «Не хочу, чтобы так было».

Пока поезд вновь не остановился, больше я ни о чём не думал.

На перрон вышел, будто сомнамбула, ничего не замечая вокруг. Молча спустился по ступеням с платформы. Дождался, когда электричка даст гудок и умчится дальше. Перешёл через пути. Двинулся по тропинке в сторону студенческого городка. Практически на автопилоте, неотрывно размышляя о прошлом, будущем и настоящем. О моём месте в каждом из этих времён. О цели в жизни. О том, кем был, кем есть и кем стану. И… сумею ли я хоть что-нибудь изменить. Здесь, в 82-м. По всему выходило, что да, сумею. Причём не только в своей судьбе (это как раз легче лёгкого), но и в жизни целой страны.

Возможно, то, что я сделаю, ничего не изменит. Или вообще сделать ничего не удастся, и всё закончится бессмысленным трепыханием бабочки, пытающейся погасить крыльями свет электрического фонаря. Однако даже если у меня ничего не получится, я всё равно должен, обязан попробовать. Хотя бы попытаться, а там — чем чёрт не шутит. А вдруг?! Не боги ведь горшки обжигают — люди…

Патетические размышления о смысле жизни были прерваны самым неожиданным образом — подвернувшейся под ноги банкой из-под растворимого кофе. Споткнувшись на ровном месте и чертыхнувшись с досадой, я собрался было наподдать по встретившемуся на дороге препятствию, но… Рассмотрев, что у банки внутри, почесал за ухом и задумался. Наполненную болтами и гайками ёмкость, видимо, обронил кто-то из «несунов» с одного из местных промышленных предприятий. Скорее всего, случайно — нёс что-то более «существенное», а метизные изделия были просто «попутным грузом».

Вынув из банки поблёскивающую металлом гаечку, взвесил е в ладони, примерился. «Хм, а ведь хорошо должно получиться, если к делу с умом подойти». Действительно, если метнуть этот снарядик с должной силой в какого-нибудь нехорошего джентльмена, эффект может выйти совсем неплохой. Особенно, если цели правильно определить. Нос, глаз, ухо, лоб, зубы. Можно ещё по рёбрам, если одежды немного. А ещё в пах, голень, колено… по пальцам на руках — тоже неслабо. Короче, травматическое оружие в чистом виде. Убить — не убьёт, но остановит железно. Или хотя бы заставит задуматься — стоит ли докапываться до клиента. Ведь в произошедшей в поезде драке мне, по большому счёту, несказанно повезло — гопник оказался один, без поддержки. Будь бандюков трое или четверо, так легко я бы от них не отделался. Всё могло бы закончиться гораздо печальнее. Почти как в известной песне БГ — главного гуру ленинградского рок-клуба 80-х:

А меня били-колотили во дороге во кустах,

Проломили мою голову в семнадцати местах.

«Что ж, выходит, надо ещё и над этим подумать. И очень серьёзно потренироваться».

Выбрав несколько подходящих по весу гаек (болты тут не слишком подходят — аэродинамика хуже, да и зацепиться они могут за что-нибудь в самый неподходящий момент), я сунул крепёжные элементы в карман и бодро зашагал по асфальтовой тропке к расположенному невдалеке общежитию. Продолжая насвистывать под нос припомнившуюся вдруг песенку:

Увы, недолго это тело будет жить на земле,

Недолго это тело будет жить на земле,

Спроси об этом всадника в белом седле,

Недолго это тело будет жить на земле…

* * *

В эту ночь сотрудник Управления «П» Михаил Дмитриевич Смирнов долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, припоминая детали сегодняшнего инцидента, приключившегося с ним в Институте Атомной Энергии им. И.В.Курчатова.

Отчёт о происшествии старший лейтенант уже написал и передал по инстанции. И, хотя, в принципе, ничего там особенного не произошло, назавтра Михаилу предстоял серьёзный разговор со своим непосредственным начальником и куратором майором Ходыревым. Тому, конечно, будет весьма интересно узнать из первых уст обо всем, что случилось. Причём, в подробностях, как мелких, так и не очень. Вот только стоит ли рассказывать обо всём?.. Например, о странной монетке, найденной на полу в помещении «разгромленного» архива. О металлическом кругляше диаметром двадцать два миллиметра, на одной стороне которого было выбито «2 РУБЛЯ», а на другой — «БАНК РОССИИ», двуглавый орёл, ещё раз «ДВА РУБЛЯ» и год выпуска — 1998.

«Наверное, пока не стоит, — решил Михаил уже далеко за полночь. — Сначала надо самому во всём разобраться…»

[1]3-е Главное Управление КГБ СССР (военная контрразведка).

[2]Группа Советских Войск в Германии.

[3]Имеется в виду Научно-исследовательский и конструкторский институт энерготехники (НИКИЭТ), руководителем которого в 1982-м году был академик Н.А.Доллежаль.

[4]Гипсокартонный лист.

[5]Имеется в виду американский киноактер Арнольд Шварценегер.

[6]Перефраз из песни «Бутылка кефира, полбатона» группы «Чайф».

[7]Об этих приключениях повествует роман «Игрушечный мир. Отдохнем по-взрослому»..

Глава 3

— Что по Курчатовскому?

— Обычным порядком, товарищ полковник. Работает межведомственная комиссия. Общее мнение — криминала там нет, просто стечение обстоятельств. Несчастный случай, по собственной неосторожности. Так что, скорее всего, через неделю дело переведут на административку.

— Хм, а по завлабу и стройке удалось что-нибудь интересное накопать?

— Строительная фирма чистая, до настоящего дня ни в каких махинациях не замечена. Договор с ними уже подписан, в ближайшее время приступают к работе в здании лаборатории.

— Да? С чего бы это такая оперативность?

— Местные очень сильно торопятся, товарищ полковник. Горит у них всё… Фигурально, конечно же.

— Понятно. А что завлаб?

— По нему тоже пока ничего интересного. До понедельника он в отгуле. То есть, появиться на рабочем месте должен сегодня.

— Хорошо. Давай тогда так, капитан. На плотный контакт выходить с ним пока не нужно, но… собери-ка ты о нём всего и побольше. Просвети его, короче, как следует.

— Вы имеете в виду…

— Да, именно это я и имею в виду. Не нравится мне чем-то этот товарищ. Судя по твоему отчету, что-то странное есть в его поведении… такое, м-м, не очень понятное. Я бы даже сказал, подозрительное. За рубеж он часто выезжает в последнее время, переписывается с тамошними, а тема у него…

— Обычная у него тема, товарищ полковник. Без грифа.

— Это ещё не показатель. Тут надо очень серьёзно во всем разобраться, так что… задачу понял?

— Понял. Разрешите идти?

— Иди.

Пятница. 31 августа 2012 г.

— Ну что, мужики? Что делать-то будем?

Алексей Григорьевич Рыбников, генеральный директор ООО «Макстрой», обвёл взглядом двух своих заместителей, поднялся из-за стола и, дымя сигаретой, медленно прошёлся по кабинету.

— Что, что… Работать будем, что же ещё, — буркнул Владимир Иванович, зам по финансам.

Руководитель строительной фирмы вернулся на место, хмыкнул и, опустившись в кресло, нажал кнопку селектора.

— Надя, кофе нам повтори, пожалуйста.

Секунд через двадцать вошедшая в кабинет секретарша расставила перед присутствующими новые чашки с напитком, забрала старые и, смахнув со стола «виртуальную» пыль, удалилась в приёмную. Цокая шпильками по паркету, покачивая аппетитными бёдрами. Впрочем, на несомненные достоинства её фигуры никто внимания не обратил. Мысли троих мужчин текли в совершенно ином направлении.

— Как работать? — невесело усмехнулся директор. — Без Андрюхи-то у нас… сами понимаете, большие проблемы по технике.

— Алексей, давай не будем пока горячку пороть, — произнёс второй зам, отвечающий за «общие вопросы» и безопасность. — Договор подписан, деваться некуда. А Андрей… думаю, с ним будет всё в порядке.

— Да, я тоже так думаю, — поддержал его Владимир Иванович. — Недели две-три и…

— С авансом как? — перебил «финансиста» директор. — Уже отправили?

— Сегодня деньги пошли, в понедельник увидим. А за Андрея пока Валеру с Виталей поставим. Они ребята не дураки, справятся потихоньку.

Хозяин кабинета внимательно посмотрел на зама по безопасности:

— А ты, Михаил Дмитриевич, как считаешь? Справятся?

— Справятся. Тем более что Андрей с Кацнельсоном весь конструктив ещё по весне обговаривали. Так что общие намётки у нас есть.

— Хм, тут главное, чтобы Кацнельсон лишнего не начудил, я его знаю.

— Не начудит, — рассмеялся Михаил Дмитриевич. — А ежели что, поправим.

— Хотелось бы верить… Что у нас, кстати, с наличкой?

— Наличка, в лучшем случае, к четвергу, — развёл руками зам по финансам.

— Хреново, — констатировал Рыбников и затушил сигарету. — Ну что, мужики, будем скидываться?

— Будем… Семью надо поддержать…

Примерно через минуту директор собрал в стопку выложенные из карманов купюры, перетянул пачку резинкой и, глубоко вздохнув, поинтересовался:

— Ну, кто к Андрею поедет? Я конечно и сам могу, но лучше бы через недельку, когда наличка появится.

— Давайте я, — протянул руку к деньгам Михаил Дмитриевич. — Я всё равно собирался его супруге звонить, выяснять подробности, что и как. Надеюсь, сегодня она меня не пошлёт.

— Да уж, женщина она импульсивная, — покачал головой генеральный. — Её лишний раз лучше не дёргать. Особенно сейчас.

— Это точно.

На несколько секунд в помещении повисло молчание, затем Алексей отодвинул в сторону так и не тронутый кофе и, хлопнув рукой по столешнице, подвёл итог:

— Хорошо. Тогда ты, Володь, проследи за авансом, чтобы всё чики-чики, а ты, Миш, как с женой Андрея увидишься, сразу мне отзвонись. Лады?

— Лады… есть, — оба зама поднялись и двинулись на выход из кабинета.

Однако уже в дверях директор неожиданно остановил шедшего вторым «безопасника»:

— Миш, погоди.

Зам развернулся и вопросительно посмотрел на Рыбникова.

— Слушай, Миш, а ты бы не мог по своим каналам выяснить, что там на самом деле произошло в этой лаборатории?

— Вообще-то… я уже пробовал, но…

— Что но?

— Молчат коллеги. Только и узнал, что имя завлаба, с которым Андрей говорил перед тем как… ну, это самое.

— Ясно, — директор махнул рукой, давая понять, что всё, вопросов у него больше нет. — В общем, если накопаешь чего, позвони. Ага?

— Есть…

Выйдя в приёмную, Михаил Дмитриевич кивнул секретарше и, спрятав в карман записную книжку, направился по коридору, обдумывая по дороге план действий: как лучше организовать работу оставшихся без непосредственного начальника технических служб и как выполнить поручение генерального.

С Андреем Фоминым у вышедшего в запас подполковника ФСБ Михаила Смирнова отношения складывались почти дружеские. Ему и впрямь было жаль, что беда приключилась именно с Андреем. К тому же, обстоятельства произошедшего казались семь лет как уволившемуся из конторы «чекисту» весьма подозрительными. Вот так просто взял человек и впал в кому, без явных на то причин и видимых физических повреждений. Ни током его не ударило, ни излучению не подвергся… Впрочем, возможно, что бывшие коллеги Михаила Дмитриевича чего-то не договаривают и было там что-то ещё, известное пока только следствию. На этот счёт стоило расспросить заведующего лабораторией, присутствовавшего на месте происшествия и наверняка видевшего всю картину. Однако координаты свидетеля пока оставались тайной. В «открытом» доступе были лишь имя и должность. А ещё факт его личного знакомства с потерпевшим.

«Что ж, попробуем выяснить его данные через жену Андрея», — подбодрив себя этой нехитрой мыслью, Михаил Дмитриевич вошёл в кабинет и, вытащив из тумбочки ежедневник, раскрыл его на странице с литерой «Ф».

Спустя полминуты зам по безопасности пододвинул к себе стоящий на столе аппарат, снял трубку и, набрав нужный номер, застыл в ожидании.

— Алло. Я вас слушаю, — прозвучало в наушнике после нескольких длинных гудков.

— Жанна Викторовна?

— Да.

— Добрый день. Это Михаил Дмитриевич из «Макстроя». Я вам позавчера звонил, если помните…

Суббота. 1 сентября 2012 г.

Дальше больничного вестибюля Михаила Дмитриевича не пустили. Не помогли ни предусмотрительно взятые с собой бахилы, ни мало отличающееся от реальных «корочек» пенсионное удостоверение сотрудника ФСБ, ни коробка конфет для медсестры, дежурившей около охраняющих вход «чоповцев».

Дама в белом халате была непреклонна:

— Только близкие родственники.

— Но, может…

— Нельзя.

Пришлось отойти в сторону и позвонить супруге Андрея.

Жанна спустилась из реанимации минут через десять. Пройдя мимо охранников и остановившись в шаге от двери, она обвела взглядом фойе, ища того, кто ещё вчера напросился на встречу.

— Смирнов Михаил Дмитриевич, — представился подполковник, приблизившись и показав удостоверение. — Здравствуйте, Жанна. Это я вам звонил.

— Я поняла, — устало ответила женщина, едва глянув в раскрытые «корочки». — О чём вы хотели поговорить?

— Простите, Жанна, но… давайте мы лучше отойдём вон туда, — указал Михаил Дмитриевич на свободный диван у стены. — Вы не волнуйтесь, это совсем ненадолго. Буквально пара минут. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула Жанна. Заострившиеся черты лица и тёмные круги под глазами говорили о многом. Как минимум, о бессонной ночи, проведённой, скорее всего, прямо здесь, в Склифосовского.

— Мы ненадолго, — ещё раз повторил зам по безопасности, когда женщина присела на обтянутый дерматином диван и отрешённо посмотрела на подполковника.

Михаил Дмитриевич тоже сел, склонился над пристроенным в ногах портфелем, щёлкнул замком и, вытащив оттуда плотно набитый конверт, протянул его недоумевающей Жанне.

— Это вам. Берите, берите, не бойтесь. Мы это на фирме собрали.

Помедлив секунду-другую, женщина всё же взяла пакет и, видимо, не зная куда его деть, просто положила себе на колени. Глядя на это, Михаил Дмитриевич лишь тихо вздохнул, однако не стал ничего комментировать, ограничившись дежурным вопросом:

— Как там Андрей? Улучшения есть?

Жанна покачала головой:

— Нет. Всё так же. Врачи говорят, состояние стабильно-тяжёлое.

— А сами вы его видели?

— Только через окошко в двери. Внутрь меня не пускают.

— М-да, — подполковник вздохнул и, словно бы собираясь с мыслями, прикрыл на секунду глаза.

— Вы хотели спросить что-то насчёт работы Андрея? — догадалась Жанна.

— Ну… в общем-то да, вы правы. Хотел.

— Тогда спрашивайте, не тяните.

— Знаете, Жанна, тут дело такое, что… Короче, вы знакомы с неким Синицыным Александром Григорьевичем?

— С Шуриком что ли? — удивлённо проговорила женщина.

— Эээ… ну да, с Шуриком, — нашёлся Михаил Дмитриевич, с трудом подавив смешок. — Просто всё дело в том, что именно его работа, в некотором роде, послужила причиной того, что случилось в среду с Андреем. Так что, я думаю, Алекса… Шурик сумеет пролить свет на произошедшее. Прояснить, так сказать, ситуацию плюс — я очень на это надеюсь — поможет поставить на ноги вашего мужа.

После этих слов Жанна на некоторое время замерла, закусив губу и уставившись в одну точку, затем выхватила откуда-то телефон и принялась быстро листать список контактов.

— Не сто́ит, — остановил её подполковник. — Не стоит сейчас звонить Александру Григорьевичу.

Аккуратно вынув мобильник из рук женщины, он мельком глянул на набранный номер и нажал кнопку отбоя.

— Не стоит, — повторил Михаил Дмитриевич, вернув телефон. — Он вам всё равно сейчас ничего не ответит.

— Но…

— Я сам с ним поговорю. В понедельник.

— А он точно… сможет помочь? — Жанна с надеждой посмотрела на собеседника.

— Вы его давно знаете? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Почти тридцать лет.

— Ровно тридцать?

— Двадцать семь. Почти столько же, сколько Андрея. Мы ведь с Андреем в 85-м году познакомились. Восемнадцатого числа, в сентябре.

— Какого-какого числа? — неожиданно заинтересовался Смирнов. Голос его при этом предательски дрогнул, но занятая собственными мыслями женщина ничего не заметила.

— Восемнадцатого сентября, — вздохнула она, поднявшись. — Мы этот день каждый год отмечаем.

— Понимаю, — тихо пробормотал Михаил Дмитриевич, вставая одновременно с ней. — Ну что же, спасибо вам, Жанна, что уделили мне время.

— Не за что, — пожала плечами женщина. — Надеюсь, вы сообщите мне о результатах встречи с Шурой Синицыным.

— Обязательно, — кивнул подполковник.

— Ну, тогда до свидания. Михаил…

— Дмитриевич.

— Буду ждать звонка, Михаил Дмитриевич, — ещё раз напомнила Жанна, после чего развернулась и через десять секунд скрылась за ведущей в больничный коридор дверью.

Проводив женщину взглядом, подполковник Смирнов снова сел на диван, откинулся на жёсткую спинку и перевёл дух.

Деньги супруге Андрея он передал. Телефон Синицына выяснил. Подозрений с её стороны, а заодно и со стороны гипотетических наблюдателей (что поделать — привычка) не вызвал. Единственное, что кольнуло… упомянутая в разговоре дата… 18 сентября 1985-го года…

Михаил Дмитриевич навсегда запомнил тот день.

Так же как Жанна с Андреем.

Вот только, в отличие от капитана Смирнова — для них он оказался счастливым…

18 сентября 1985 г. Остров Кипр. Айя-Напа

Для любой женщины лишние двадцать минут — это почти ничего. Измаявшемуся в ожидании Михаилу оставалось лишь улыбнуться и помахать рукой вышедшей из-за пальм Анне. Девушка уже успела переодеться, сменив униформу отеля на короткие шорты, топик и легкомысленные сандалии в типичном греческом стиле, с многочисленными завязками и обтягивающими щиколотки ремешками. Впрочем, удивляться не стоило — всё-таки Анна была местной уроженкой, поэтому её облик вполне соответствовал здешним канонам. Правда, нос у девушки ни капельки не походил на «греческий». Не обычный для киприотов прямой и с горбинкой, а чуть вздёрнутый… почти рязанский, только без веснушек. Плюс глаза. Светло-серые, а не карие, как у большинства южных народов.

— Простите, Майк, что так долго, — Анна остановилась в шаге от «журналиста» и развела смущённо руками. — Думала, вы меня не дождётесь.

На взгляд Михаила, выглядела она потрясающе. Слегка запыхавшаяся, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, поправляющая сбившуюся от ветра причёску. «Видимо, и вправду спешила», — мысленно усмехнулся мужчина, с удовольствием разглядывая гречанку.

— Дурак был бы, если бы не дождался.

После этих слов девушка ещё больше смутилась. Михаил же, подняв с земли маленький камушек, запустил его в бьющееся о скалы море. «Эх, жалко, высоковато — блинчиков не получится».

— Ну что? Начнём осмотр достопримечательностей?

— Начнём, — рассмеялась Анна, оправляясь, наконец, от смущения и беря мужчину под заботливо выставленный вперёд локоть. — Прямо сейчас и начнём.

* * *

«Экскурсия» длилась почти три часа. Молодые люди даже не заметили, как дошли до края посёлка. Солнце уже скрылось за горизонтом, погрузившись в разом потемневшее море. Лишь едва угадываемая полоска от последнего блика ещё серебрилась в волнах.

Ноги у Михаила немного гудели, однако усталости он не чувствовал. Хотелось и дальше вот так брести и брести вдоль берега, слушая музыку волн и вечернего бриза, наслаждаясь покоем и близостью идущей рядом красавицы.

— Скажи, Майк, — девушка неожиданно остановилась и развернулась к задумавшемуся о чём-то мужчине. — А у тебя в роду случайно не было… эээ… русских?

— А… почему ты об этом спросила? — осторожно поинтересовался капитан Смирнов, стараясь казаться спокойным.

Полностью скрыть волнение не удалось.

— Нет-нет, ты не думай, я ни на что такое не намекаю, — торопливо ответила Анна, видимо, почувствовав напряжение в голосе спутника, но истолковав по-своему. — Извини, я не хотела обидеть.

— Да я и не обиделся вовсе, — улыбнулся разведчик. — Просто мне стало интересно, причём здесь русские.

— Правда?

— Правда-правда. Мне это действительно интересно.

— Да? Ну, хорошо. Просто… просто ты, Майк, очень похож на одного моего старого друга, — пояснила девушка, теребя спускающуюся до груди прядь волос, незнамо как выбившуюся из сложной причёски. — Почти как две капли и…

— Дай угадаю, — перебил её Михаил. — Этот твой друг — русский. Так?

— Не знаю.

— То есть?

— Я точно не знаю, но, кажется, да. Он был русским.

— Хм, а почему кажется? И почему был? Он что, умер?

Гречанка вздохнула.

— Его звали Митрос. Димитриос Руссос. Он был другом моего отца, а я считала его своим дядей, хотя, на самом деле, нашим родственником он не являлся. А ещё слова он иногда употреблял такие… особенные. Похожие я слышала, когда в Ларнаку или Лимасол заходило какое-нибудь советское судно и моряки сходили на берег.

— Ну, мало ли что можно услышать от моряков, — пожал плечами мужчина. — Сколько ни общался с ними, ругаются все одинаково. Вне зависимости от страны.

— Нет, он вовсе не ругался, — засмеялась девушка, перестав, наконец, наматывать на палец непослушную прядь. — Он говорил вполне обычные слова, некоторые я даже запомнила. Вот послушай… Пульемёт, глюпишка, чьорт побери, бардак…

Михаил с трудом удержал себя, чтобы не расхохотаться. Очень уж потешным получилось у Анны цитирование «дяди Митроса». «Да уж, действительно… полный бардак. И куда только смотрели местные контрики?»

— История нашей семьи всегда была связана с русскими, — продолжила девушка. — Впрочем, так же как и родовое имя. Шестьдесят лет назад моего деда спас один русский офицер. В 22-м году, при эвакуации из Смирны. Костас был тогда совсем маленьким. Родители потерялись, и если бы не…

— А как его звали?

— Кого? Деда? — удивилась гречанка. — Я ведь уже говорила. Костас. Он помнил только имя, а фамилию Смирниакис («малыш из Смирны») ему придумал тот русский.

— Да нет, я имею в виду не деда твоего, а того офицера из России.

— А, поняла. Мы его знали под именем Михалос Тавридис, хотя это конечно ненастоящее имя. Он был из тех русских, кто эмигрировал в Понтийскую Грецию из Крыма в ноябре 20-го. Ну, после той их гражданской с большевиками. Вот только, как выяснилось, попал из огня да в полымя. Опять на войну, только уже другую, с турками.

— Понятно. Не повезло мужику, — покачал головой Михаил. — А что с ним случилось потом?

— Они с моим дедом погибли на Крите, в 43-м. Во время карательной акции немцев в Вианносе и Като Сими. До последнего прикрывали отход к побережью отряда Бадуваса с беженцами. Там было много детей и женщин. И одним из спасённых был мой отец Никас Смирниадис.

— Что ж, они погибли героями, — Смирнов слегка наклонил голову, отдавая долг памяти павшим бойцам.

— Всё верно. Героями. И дядя Митрос был точно такой же. Он тоже спасал других и тоже погиб.

— Когда?

— В 74-м, 15 июля, когда в Никосии произошёл военный переворот. И если бы не он, мы бы сейчас не разговаривали.

— Мы?

— Да. Отец с дядей Митросом служили в охране архиепископа Макариоса. Я в тот день тоже оказалась в президентском дворце, совсем ещё девчонка. Они думали, что там безопаснее. Когда солдаты хунты стали стрелять, папа погиб одним из первых, а дядя Митрос… Он сумел вывести меня из дворца, а потом… заслонил от пули…

В глазах Анны блеснули слезы, и, не сумев совладать с собой, она отвернулась от спутника.

— А мама умерла ещё раньше. В 67-м, — добавила девушка секунд через пять, судорожно всхлипнув, поёжившись будто от холода.

— То есть… то есть, ты сейчас… совершенно одна?

Девушка молча кивнула, пряча заплаканное лицо, с трудом сдерживая прорывающееся наружу рыдание.

— Прости. Прости меня. Я не хотел.

Повинуясь какому-то неясному порыву, Михаил протянул руку и бережно погладил красавицу по вьющимся волосам. Анна отстраняться не стала. Наоборот, словно котёнок, чуть потерлась щекой о ладонь, а затем просто шагнула вперёд, прижимаясь к широкой груди застывшего рядом мужчины. Обхватывая его обеими руками, ничего и никого не стесняясь, тихонько вздрагивая под осторожными ласками неожиданно ставшего близким ей человека.

Они простояли так минуты две или три. Потом девушка подняла глаза и едва слышно проговорила:

— Мы почти пришли. Мой дом через дорогу.

— Я провожу, — так же тихо ответил Смирнов.

…Заснули они только под утро, вымотанные друг другом до полного изнеможения…

* * *

Солнечный луч, проникший в комнату через оконные ставни, коснулся век лежащего на кровати мужчины. Поморщившись и пробурчав что-то невнятное, Михаил разлепил глаза и, откинув тонкое одеяло, опустил ноги на каменный пол. Из приоткрытой двери веяло ароматом свежесваренного кофе и чего-то ещё, явно съедобного и бодрящего. Собственному организму капитан решил не противиться. Подобрав валяющуюся возле кровати одежду, натянул брюки, накинул рубаху. Ощупав карманы, убедился, что контейнер на месте, а обёрнутая вокруг него хитрая петелька не пострадала.

«Вот чёрт! Так можно и до паранойи дойти», — вполголоса чертыхнулся разведчик. Подозревать девушку в намеренном лицедействе ему не хотелось. В постели Анна оказалась чудо как хороша. Впрочем, и сам капитан вполне мог гордиться собой — выложился в эту ночь по полной программе, не смыкая глаз до утра, не оставляя свою красавицу ни на секунду. Так, что до сих пор был не в состоянии хотя бы мысленно отойти от произошедшего, вновь и вновь переживая самые сладостные моменты. Настолько волшебные, что… невозможно даже слов подобрать, чтобы описать всё как оно того стоило. А оно и впрямь… стоило. Особенно девушка. Идеал из сбывшихся снов, воплощённая в явь мечта, новорождённый вулкан, водопад неистовой страсти и трепетного целомудрия пополам с какой-то запредельной, абсолютно искренней нежностью.

«Что ж, наверное, это и есть то, что поэты называют любовью. Причём, с первого взгляда».

Конечно, можно было бы усомниться в истинности подобного вывода и списать всё на романтику южных ночей, быстро сходящую на нет с каждой пройденной морским или воздушным лайнером милей, но… Сам Михаил в своих чувствах нисколько не сомневался. Был уверен. Знал. И ни о чём не жалел.

Наскоро умывшись в расположенной рядом со спальней ванной, капитан тщательно вытер лицо и руки и, повесив на крючок розовое со слониками полотенце, быстро прошёл туда, откуда доносились дивные запахи. В небольшой, залитый полуденным солнцем дворик. Точнее, на примыкающую к дому кухню-веранду, прикрытую от палящих лучей увитой зеленью пе́рголой.

Анна стояла возле плиты и, тихо напевая, что-то помешивала на шкворчащей и брызжущей маслом сковороде. Одета девушка была совсем по-домашнему. В пышную цветастую юбку и вышитую «деревенскими» узорами блузку. Обувь отсутствовала. Так же, как и у Михаила, застывшего в дверном проёме, дожидающегося позволения сесть наконец за стол и приступить к трапезе.

— Завтракать будешь? — поинтересовалась «хозяйка», разворачиваясь к топчущемуся в дверях «гостю».

Повторять дважды ей не пришлось.

— Буду.

Изголодавшийся «военный журналист» споро переместился за покрытый скатертью стол и, плотоядно облизываясь, окинул жадным взглядом «поляну». От обилия блюд разбегались глаза, а нос буквально выворачивался наружу, желая ухватить все идущие от еды ароматы.

Уже привыкший за год с небольшим к по-европейски скупым завтракам из пары тостов с ложечкой джема, «разбавленных» яйцом всмятку или закостеневшим через час после выпечки круассаном, Михаил и представить себе не мог, что здесь, на задворках Европы, ещё живы традиции хлебосольства. «Бли-ин! Почти как у нас. Хоть Днепр, хоть Волгу возьми, хоть какую-нибудь Сырдарью или, скажем, Арагви».

Кое-что из того, что стояло на столе, было капитану знакомо. Например, овощной салат, который местные так и называли — салата́си. Или яичница с кусочками ветчины, помидорами и сладким перцем. Плюс политые мёдом оладьи лукма́дес, кисловатый соус дза́дзики-талату́ри из йогурта, чеснока и свежих огурцов и цуки́ни. А еще типичные для юга оливки, горький апельсиновый сироп, варёный картофель с петрушкой… Ну и конечно те самые тосты, на которые Михаил уже смотреть не мог, но которые заботливая хозяйка, видимо, помня о вкусовых пристрастиях англичан, всё-таки выложила на стол, не забыв тщательно прожарить их с обеих сторон, а потом подогреть.

К счастью, «приготовленными на гриле» оказались не только они.

— Это халу́ми, — пояснила Анна, перекладывая со сковороды на тарелку ломтики слоистого сыра с подрумяненной корочкой. — Тебе надо обязательно его попробовать. Очень вкусно, и силы восстанавливает.

— А это как называется? — проявил интерес «гость», указывая на большое блюдо с пышущими жаром мясными деликатесами.

— Мезе́. Что-то вроде «коктейля» из горячих закусок. Его надо есть «сига́-сига́», то есть, очень медленно, не торопясь, — отозвалась девушка, усаживаясь напротив мужчины. — Вот там с краю стифа́до. Это такой, м-м, гуляш из кролика с мелко нарезанным луком. А там кефте́дес — говяжьи тефтельки под острым соусом. Дальше афе́лия. Её готовят из тушёной свинины, выдерживаемой не менее пяти часов в красном вине и…

— Да как же ты всё успела? — перебил её Михаил, не в силах скрыть изумление. — В смысле, когда ты успела это всё приготовить?

— Ну, когда-когда… — пожала плечами гречанка. — Встала с утра пораньше, разогрела плиту, мясо в маринад положила. Свинину, кстати, ещё ночью пришлось выставлять…

— Ночью? Но мы же всю ночь… эээ…

— И что? — нахмурила брови Анна. — Что ж нам теперь, из-за такой ерунды без завтрака оставаться?

— Нет, — машинально брякнул Смирнов, представляясь самому себе невыучившим урок школьником.

— Вот видишь, — девушка сложила на груди руки и строго посмотрела на собеседника.

Однако уже через пару секунд не выдержала и звонко расхохоталась, откинувшись на спинку стула и захлопав в ладоши словно девчонка-подросток:

— Купился, купился, купился!

— То есть? — уставился на неё капитан.

— Ох, Майк, какой же ты у меня дурачок! — продолжила Анна, не переставая смеяться. — Ну сам посуди, как я могла за час-другой приготовить такую прорву еды?

— Откуда ж тогда это всё появилось?

— Из таверны, откуда ж ещё, — улыбнулась гречанка. — Я час назад позвонила старому Спиросу, и его племянник привёз сюда почти половину меню. Мне надо было всего лишь расставить и кое-что разогреть.

— Понятно, — вздохнул капитан, беря в руки вилку и нож. — «Да уж, разыграла она меня классно».

— Ты меня извини, — слегка виноватым голосом добавила девушка, будто подслушав мысли мужчины. — Ты казался таким серьёзным, что я просто не смогла удержаться.

— Угум, — кивнул тот, вовсю работая челюстями. Набитый едой рот не позволил ему ответить развёрнуто.

К тостам Михаил так и не притронулся, всецело сосредоточившись на мясных блюдах. В отличие от него, Анна почти ничего не ела. Лишь немного поковырялась вилкой в салате и проглотила пару оливок. А затем она просто поставила локти на стол и, опершись на кулаки подбородком, принялась наблюдать за поглощающим пищу «гостем». Её глаза буквально лучились какой-то непонятной радостью и едва ли не гордостью за СВОЕГО мужчину.

— Кто хорошо кушает, тот хорошо работает, — назидательно проговорила она, когда капитан, насытившись, отодвинул от себя пустую тарелку.

— Ох, ты ж, забыл, — неожиданно спохватился «Майкл», хлопнув себя по лбу. — Тебе же, наверное, на работу пора, а я тут сижу, разъедаюсь как барин.

— У меня два дня выходных, — быстро ответила Анна. — Хотя, ты прав. Мне через полчаса уходить, — и уже поднимаясь, добавила. — Если не трудно, положи, что не съел, в холодильник. Посуду только не мой, я потом сама приберусь.

Девушка ушла в дом, а Михаил, допив кофе и апельсиновый сок, переместил остатки еды в «спрятавшийся» за цветочными кадками холодильный шкаф и подошёл к стене, на которой в простеньких рамочках под стеклом висели несколько фотографий. На одной из них был запечатлён усатый мужчина в форме штабс-капитана русской Добровольческой армии времён Гражданской войны. «Видимо, тот самый Михалос Тавридис, — подумал разведчик. — Очень на моего деда похож. Тот, правда, воевал не за белых, а у Будённого в Первой Конной… Хм, неужели родственник?»

На другом фото, датированном 1970-м годом, он обнаружил архиепископа Макариоса в окружении местных жителей. Рядом с первым президентом Кипра стояла совсем юная девочка, в которой Михаил без труда узнал Анну — пока ещё нескладную девчушку с косичками, волшебным образом превратившуюся через какой-то десяток лет в писаную красавицу.

На следующем снимке красовались двое мужчин в пилотках, одетые в лёгкие военного покроя куртки и бриджи. В руках они держали бельгийские FAL — штурмовые винтовки калибра 7,62. «Тот, что слева, наверное, отец Анны, а правый, вероятнее всего, дядя Митрос… Блин! И впрямь вылитый я, только немного постарше…»

— А вот и я, — сообщила выпорхнувшая из дверей Анна. Домашнюю юбку и блузу она успела сменить на жёлто-красную «униформу», а на плече у неё висела небольшая холщовая сумка.

— Ты же говорила, у тебя выходной, — удивился Михаил, разглядывая гречанку.

— Ну да, выходной, — согласилась та. — Только платят мне в отеле немного, вот и приходится подрабатывать в экскурсионном бюро. Сегодня надо сопроводить одну группу в Тро́дос и Лефкару́, а вечером другую, на морскую прогулку от Ла́рнаки до Протара́са… Машину хочу купить, а денег пока не хватает, — пояснила она смущённо.

— Понятно, — протянул капитан Смирнов, мысленно обругав себя за несообразительность.

«Эх, дурак я дурак. Нажрал тут с утра фунтов на десять, как минимум, а еда-то ведь не казённая, да, к тому же, из ресторана». Вытащив из кармана бумажник, он выудил оттуда несколько купюр и… внезапно столкнулся с полыхающим яростью взглядом.

— Как ты можешь, Майк?! Так?! Неужели ты думаешь, что я… я…

Спустя секунду губы у Анны дрогнули, а в глазах проступили совсем не детские слезы. Отступив на пару шагов, она повернулась спиной к опростоволосившемуся «джентльмену» и прислонилась к поддерживающему навес столбу, даже не пытаясь скрывать обиду. Впрочем, Михаил и сам понял, какую глупость сморозил. «Господи! Какой я болван! Она же наверняка решила, что я хочу с ней за ночь расплатиться. Дебил конченый!»

Спрятав бумажник, капитан подошёл к девушке и, обняв за плечи, тихо прошептал на ухо:

— Ну, прости, прости, милая. Я идиот. Я же не знал, что…

Анна в ответ резко дёрнула плечом, видимо, желая сбросить руки мужчины, но… ничего у неё не вышло.

— Ну, хочешь я на колени встану? Да я что угодно для тебя сделаю, только…

— Что только? — девушка внезапно развернулась и посмотрела прямо в глазаМихаилу. — Что именно ты сделаешь?

— Всё, что в моих силах.

— Тогда… тогда пообещай мне, что никогда больше не будешь предлагать мне деньги.

— Нет, этого я обещать не могу, — покачал головой мужчина.

— Почему? — серьёзно спросила Анна.

— Потому что, когда ты станешь моей женой, я просто физически не смогу этого не делать.

Красавица на миг замерла, осмысливая сказанное, а затем…

Такого горячего поцелуя не было у них даже ночью…

* * *

— Ну вот, теперь я действительно опоздала, — слегка потянувшись, Анна оторвалась от скомканных простыней и начала собирать разбросанную по комнате «униформу».

— Ерунда, успеешь, — улыбнулся Михаил, упёршись локтем в подушку и наблюдая за одевающейся красавицей.

— Ты на мне дыру протрёшь, — рассмеялась та, заметив его «оценивающий» взгляд. — Лучше отвернись. У нас до свадьбы так смотреть не положено.

— А всё остальное?

— А остальное по-разному, как получится, — гречанка показала язык и, поправив причёску, подошла к зеркалу. — Господи, ну и вид! Как я в таком на улице покажусь?

— Неправда. Вид у тебя просто шикарный.

— Ты думаешь? — задумчиво пробормотала девушка, придирчиво разглядывая себя и оправляя помятую юбку.

Через пару секунд, удовлетворившись наконец своим внешним видом, она вдруг весело хмыкнула и лукаво посмотрела на жениха:

— Слушай, Майк, а давай я не пойду сейчас на работу. Позвоню подруге, попрошу заменить, она не откажется. А мы с тобой возьмём в аренду машину, съездим в Пафос, я тебе покажу камень, где родилась Афродита. А?

— Да нет. Наверно, не стоит, — покачал головой мужчина. — У меня ведь сегодня тоже дела. Так что… хотелось бы, но не получится.

— Жаль, — Анна забросила на плечо сумку и тихо вздохнула. — Ладно. Тогда давай так. Сегодня я вернусь поздно, ты мне тогда завтра с утра позвони где-нибудь в десять-одиннадцать. Хорошо?

— Хорошо, только…

— Номер на телефоне записан. Только ты обязательно позвони, а то я умру от тоски.

— Позвоню обязательно.

— Да, совсем забыла. Будешь уходить, дверь входную захлопни. О’кей?

— О’кей.

— Ну, я тогда побежала.

— Беги. Под машину только не попади.

— Теперь ни-за-что.

Девушка чмокнула Михаила в щёку и, ещё раз оглядев себя в зеркале, быстро вышла из спальни. Через десяток секунд на улице щёлкнул замок. Хлопнула, закрываясь, калитка.

«Какая же она всё-таки… славная».

Улыбнувшись собственным мыслям, Смирнов встал и прошёлся по дому, прикидывая, как поступить. Обратный билет с «открытой» датой до Мюнхена лежал в гостиничном номере. В принципе, можно было бы задержаться здесь ещё на денёк — контейнер с закладкой требовалось передать куратору из кёльнской резидентуры в течение ближайших трёх суток. Времени, по любому, хватало. И на то, чтобы встретиться завтра с Анной, и на то, чтобы без проблем довести до конца свой этап операции…

«Нет… Лететь надо сегодня. Дело есть дело. А она… Позвоню ей с утра, как договаривались. А уже потом, когда разберусь с делами, возьму отпуск на неделю и… Вот чёрт! Получается, будто я сбежал от неё. Прямо из-под венца. Поматросил и бросил… Стыдобища… Ладно, попробую ей по телефону как-нибудь всё объяснить. Надеюсь, поймёт. Короче, вернусь сюда, максимум, через неделю, и уж тогда…»

* * *

…Увы, вернуться на гостеприимный остров капитану Смирнову было не суждено. Ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Он даже позвонить не сумел. Виной всему стало утреннее сообщение от «Deutsche Welle»: «Вчера, в 21:30 по центральноевропейскому времени, в акватории порта Ла́рнака столкнулись два круизных судна. Одно из них затонуло. По предварительным данным, в результате крушения погибли 11 человек…»

Под седьмым номером в списке жертв катастрофы числилась Анна Смирну, гражданка республики Кипр…

* * *

За последующие двадцать семь лет Михаил Дмитриевич так и не женился.

О своей личной драме он рассказал лишь однажды. В 2010-м году. Андрею Фомину. Во время празднования Дня Строителя, когда они на пару «уговорили» литровую бутыль «Чивас Ригаль» двенадцатилетней выдержки.

Глава 4

Понедельник. 30 августа 1982 г.

— Привет!

Раскрыв глаза, я оторвал голову от подушки и посмотрел на разбудившего меня парня.

— Вставать пора, всё лучшее в жизни проспишь, — хохотнул мой будущий сосед по комнате, бросая на пол тяжёлый баул.

Ну да, всё верно. Хотя Олег Панакиви и сам был поспать не дурак, однако всех остальных будил без зазрения совести. Каждое утро он вставал ровно в 8:30, стандартно отрывал лист от газеты и, шаркая тапками, брёл в расположенный в коридоре санузел. Треск рвущейся газетной бумаги моментально убивал любой сон, воздействуя на уши как трель самого противного в мире будильника.

— Андрей, — хрипловато представился я, откинув одело и свесив с кровати ноги.

— Олег, — мой новый-старый приятель крепко пожал протянутую для приветствия руку. — Давно здесь?

— Вчера приехал.

— А я сегодня, — громогласно подтвердил очевидное собеседник. — Сам откуда?

— С севера, двести километров от Воркуты.

— Ууу! Печорский угольный бассейн. А я из Донбасса.

— Тоже, выходит… шахтёр?

— Не, из деревни. То есть, села.

— Какое-нибудь Привольное-Раздольное? — усмехнулся я, заранее зная ответ.

— Точно, из Раздольного, — удивился Олег. — Как угадал?

— Дык, люблю, знаешь ли, как Шерлок Холмс, всякие загадки разгадывать. Вот, например, вижу, что ты в футбол играешь.

— Ага, играю. А как ты…

— Походка у тебя соответствующая. А ещё, похоже, ты… ммм… из обрусевших греков.

— Ну, блин, ты даёшь! Опять попал, — приятель уселся на стул и с интересом уставился на меня. — У нас почти всё село греки. Ну, те, кого туда ещё при Екатерине завезли. Часть греко-татары, часть греко-эллины. Я, кстати, греко-эллин, так что не хухры-мухры, — сообщил он с плохо скрываемой гордостью и наклонился к баулу. — Ты это… жрать хочешь?

— А то! Только сначала умоюсь.

Прихватив мыльно-рыльные принадлежности, я прошёл в коридор, оставив Олега одного в комнате. А когда вернулся, на столе уже лежали домашние пирожки, яблоки и парочка смятых бутербродов с сыром и колбасой.

— Колбаса не протухла?

— Не. Не успела, — рассмеялся Олег. — Хреново только, что чайника нет.

— Отчего нет? Есть. На общей кухне с десяток стоит. Надо будет притырить один.

— Эт можно. Ещё бы плитку какую, холодильник там, телевизор.

Я ухмыльнулся.

— Ну, у тебя и запросы, брателло. Столько даже втроём не украсть.

— Значит, купим, — по-простецки откликнулся Панакиви. — Ты давай, ешь, не стесняйся. У меня тут ещё лимонад, так что запить есть чем.

Пирожки оказались вкусными. Один с малиной, два с картошкой, ещё столько же с луком и яйцом. Бутерброды и яблоки тоже были вполне ничего, так что слопали мы всю эту нехитрую снедь достаточно быстро, минут за пять, не отрываясь, «заполировав» твёрдую пищу бутылкой донецкого «Буратино».

— Фух, наелся, — выбравшись из-за стола, Олег ничтоже сумняшеся бухнулся прямо на кроватную сетку. — Теперь бы поспать. Самолёт в пять утра, ни черта выспаться не успел.

— Что? Прямо так и кемарить будешь, без простыни и матраса?

— Эээ, тут ты прав, без матраса фигово.

— Так сходи на первый этаж, к кастелянше. Она с десяти работает.

— Точно, — согласился приятель, посмотрев на часы. — Четверть одиннадцатого. Можно идти.

— Ты только поторопись, а то там наверняка уже очередь выстроилась. Из таких же неоматрасенных.

— Ладно, я тогда побегу. Ты как, ещё никуда не уходишь?

— Не знаю, — честно ответил я. — Может, и уйду куда, прогуляюсь.

— Ну, тогда, на всякий случай, пока. Думаю, ещё увидимся.

— Ха, куда же мы денемся с подводной-то лодки?

— Факт.

* * *

Когда Панакиви ушёл, я ещё минуту-другую посидел в одиночестве, а затем, быстро собравшись, двинулся вслед за ним. В смысле, на выход, а не за постельным бельём и матрасом, поскольку на ближайшую половину дня у меня имелись иные планы. Во-первых, постричься «по-уставному», во-вторых, разобраться с обувью, в-третьих… что именно «в-третьих», а также «в-четвёртых, пятых, седьмых», было пока не ясно, но с этим я предполагал разобраться по ходу, по ситуации.

В сравнении с вчерашним днём, погода на улице не изменилась. Все так же светило солнце, шелестели листвой деревья, чирикали воробьи. Разве что проезжающих мимо машин прибавилось (понедельник, как водится, день тяжёлый). Плюс студенты прохаживались по тротуарам уже не по одному-два, а по трое-четверо, выбираясь на свежий воздух из общежитий, тусуясь возле открывшейся наконец столовой, догуливая последние дни уходящего лета.

Перейдя дорогу, отделяющую учебные корпуса от жилых кварталов, я совершенно неожиданно для себя притормозил. «Остановил» меня обычный контейнер для мусора, расположенный в просматривающемся через забор дворике. Возле помойки ошивались пара дворняг и целая стая перепархивающих туда-сюда голубей.

Сунув руку в карман и нащупав запрятанные в нём гаечки, быстро прикинул: «Народу нема, цели в наличии, дистанция подходящая… Опробовать что ли своё… травматическое оружие?»

Прошмыгнув в калитку, я оглянулся по сторонам и прицелился в одну сизо-голубых птичек. Прицелился и… так и не бросил. Не смог себя пересилить. Просто рука не поднялась метнуть в живое существо стальной шестигранник. Тем более, в символ мира, да ещё с крылышками. Собаки тоже не слишком подходили в качестве мишеней для тренировки «стрельбы». Как-никак, друзья человека, пусть и кусачие временами. Разочарованно выдохнув, я уже собрался было покинуть импровизированный тир, но… шанс испытать «травматику» всё же представился.

С шумом захлопали крыльями голуби, с секундной задержкой залились лаем лохматые псины. Из кучи мусора молнией скользнула какая-то серая тень.

«Получи, тварь!»

«Поймавшая» гайку крыса резво подпрыгнула, вильнула голым хвостом, однако набок так и не завалилась. Чуть изменив направление движения, она быстро шмыгнула к подвальной стене и юркнула в небольшую отдушину. Оставив с носом как рванувших за ней собак, так и меня, хоть и попавшего в гадину, но требуемого результата, увы, не добившегося.

«М-да. Мелковато. Убойная сила не та. Придётся, видимо, поискать что-нибудь поувесистей. А жаль. Всё так хорошо начиналось».

Вытащив из кармана метизы, я хмыкнул и запулил их в контейнер. Без сожаления. Отложив решение проблемы на более поздние времена.

* * *

До парикмахерской я добрался минут за семь и ещё двадцать просидел в ожидании мастера, листая полугодовой давности журнал «Крокодил» и рассматривая развешанные на стенах фото «модельных» причёсок а-ля Бриджит Бардо и Барбара Брыльска. А когда кресло в мужском зале освободилось, с ходу огорошил парикмахершу привычным «запросом». Привычным в будущем, но здесь, безусловно, не слишком уместным:

— Двумя насадками, будьте любезны. Если можно, на шесть и на девять.

— Чего? — не поняла одетая в «фирменный» халат дама.

— Ээ… ну, типа, чтобы военная кафедра претензии не имела, — нашёлся я через пару секунд, мысленно чертыхнувшись. «Тьфу ты! Забыл, блин, где нахожусь».

Женщина презрительно фыркнула, затянула на шее умничающего клиента белую простыню и, включив машинку, зажужжала ей где-то в районе затылка. Моего, естественно. Едва ли не подчистую сбривая неопрятные патлы.

Со стрижкой представительница клана цирюльников, воспетых когда-то Моцартом и Бомарше, справилась быстро. Пощёлкав напоследок ножницами и аккуратно подровняв виски и совсем уж короткую чёлку. Что там было ровнять, я так и не понял. Однако дело есть дело, и раз положено по инструкции, значит, так тому и быть.

— Ну что, нормально? Поодеколонить не надо? — язвительно поинтересовалась парикмахерша, завершив процесс «ликвидации» шевелюры.

Из зеркала на меня смотрела моя же «оболваненная» физиономия.

«А что? Вроде неплохо. По крайней мере, стал на человека похож, а не на хиппующего из подворотни».

— Спасибо, не надо. Всё о’кей. Как в аптеке.

— С вас сорок копеек, — буркнула дама в халате, затем взяла в руки швабру-щётку и приступила к уборке рабочего места. В каждом её движении читалось стандартное: «Вас много, а я одна. А до конца смены, ох, ещё как далеко».

«Не будем мешать. Быстро расплатимся и на выход. Рабочий день ещё не закончился, клиентов много, а жизнь… Жизнь прекрасна и удивительна. Особенно, когда никуда не спешишь…» — с этими мыслями, довольный собой и своим новым прикидом, я оплатил стрижку и вышел на залитую солнцем улицу.

* * *

Следующей моей целью стал местный «Бермудский треугольник»: винно-водочный магазин, пункт приёма стеклотары и расположенный через дорогу от них кафетерий. В первом с одиннадцати до семи — продавали, во втором с тем же временным интервалом — принимали, а когда оба оказывались закрыты, для испытывающих нестерпимую жажду граждан гостеприимно распахивались двери третьего. Где, соответственно — разливали. Причём, не только кофе и чай, а кое-что и покрепче, градусов примерно до двадцати. Иногда даже на вынос. Но это — только для «постоянных» клиентов, ещё не попавших под бдительное милицейское око и потому не успевших пока вступить в порочащую их связь с городским вытрезвителем.

Нет-нет, лично я принимать на грудь сегодня не собирался. Хотя мог. Во-первых, потому что на часах уже пробило одиннадцать, а, во-вторых, вряд ли бы кто-нибудь стал проверять меня на предмет «исполнилось покупателю 18 лет» или, как говорится, «приходи, когда подрастешь». Тем более что парочка «синяков», топчущихся около входа в винный с поднятым вверх пальцем, смотрели на меня с тайной надеждой. Увы, пришлось их разочаровать — становиться «третьим» я даже не думал. То есть, выпить конечно хотелось, однако пределы моих мечтаний ограничивались исключительно соком и лимонадом. Их, как помнится, продавали в разлив именно в кафетерии, по какой-то общепитовской инструкции торгующем с утра сугубо в «щадящем» режиме — без портвейна, без вермута, сухого-креплёного и прочей всяческой бормотухи. А поскольку до вечера было ещё далеко, постольку изображать зашедшего в вертеп Лимонадного Джо[1] мне не пришлось. Ограничился ролью мистера Фёста, вместо порции доброго виски заказавшего у бакенбардистого трактирщика стакан молока[2]. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что молоко в чистом виде в местном «салуне» не продавалось (только как один из ингредиентов), а командовал тут вовсе не страдающий раздвоением личности Гарри Мак-Кью — стойкой буфета заведовала моложавая дама весьма разбитной наружности.

Быстро «осчастливив» двоих мужичков кофе с молоком, дополненным парочкой бутербродов, и открыв тощему пареньку лет двенадцати бутылку «Дюшес», пышнотелая буфетчица с интересом глянула на меня:

— Ну что, красавчик, головка-то небось бо-бо?

— Чё это? — удивился я. Однако, почесав затылок и едва не уколовшись пальцами о короткий ёжик волос, понял причину вопроса. «Не иначе причёска ее смутила. Нормальные люди здесь просто так почти под ноль не стригутся. Тут вариантов два: либо в армию собираюсь, либо кошу под откинувшегося. В обоих случаях у подобного мне джентльмена воскресный вечер сухим не бывает. Так же как и утро понедельника без похмелья».

— Похмелиться хочешь? — продолжила тем временем раздатчица, подтвердив истинность сделанного мной вывода.

«Что ж, не будем её разочаровывать».

— А есть чем?

— Ну, портвейна предложить не могу, не время ещё, — хохотнула разбитная молодка. — Зато есть рассол. Восемьдесят пять за стакан, — добавила она чуть тише, прикрыв рот ладонью.

«Ого, маленький гешефт в цитадели развитого социализма!?»

Говорить вслух я это, конечно, не стал. Лишь слегка качнулся вперед и, многозначительно прищурившись, вполголоса произнес:

— Послушай, дорогуша. Видишь, у столика возле дверей мужик в пиджаке на часы смотрит?

Продавщица зыркнула в сторону двери и подозрительно быстро кивнула.

— Так вот, он мой куратор из школы милиции. Проводит практические занятия по линии БХСС. Объяснять, что это такое, надеюсь, не нужно?

В последней произнесённой мной фразе явственно звякнул металл. Дама прониклась. Моментально превратившись в стандартного «общепитовского робота»:

— Кофе, чай, лимонад, сок, пирожки, бутерброды?

— Два сока, будьте любезны. Томатный и сливовый.

— Двадцать две копейки, — поджав губы, буфетчица пододвинула к краю прилавка два гранёных стакана, заполненных: один — кроваво-красным, второй — сочно-бордовым (ага, прямо-таки натуральный «Дип Пёпл»). Сок, кстати, она наливала из высоких, установленных на металлической стойке стеклянных сосудов, напоминающих перевёрнутые конусы с краниками на вершинах.

«Давненько я таких не встречал. В смысле, там, у себя, в будущем».

Сливовый сок оказался отменным, как раз таким, каким он мне и запомнился по безмятежному детству и юности. А вот томатный, наоборот, разочаровал. Причём, сильно. То ли не слишком свежим он был, то ли добавок вкусовых ему не хватало (навроде глутамата натрия или аминоуксусной кислоты, более известных в будущем как Е621 и Е640), то ли… Впрочем, чуть поразмыслив, я всё-таки понял, чего не хватало этому культовому напитку всех советских, а потом и российских авиалиний — обыкновенной поваренной соли по 6 копеек за килограмм.

Соль в виде грязновато-серой субстанции с бурыми комками засохшей томатной пасты обнаружилась в стоящем на прилавке стакане. Рядом, в аналогичном стеклянном сосуде, заполненном мутной водой до самого верха, покоилась столовая ложка. Вся эта двухстаканная «композиция» никакого доверия у меня, конечно, не вызвала. В итоге пришлось довольствоваться малым и покинуть заведение советского общепита «несо́лоно хлебавши», оставив на «барном» столике недопитый бокал со «свежевыжатыми» отечественными помидорами.

Снова выйдя на воздух, я не спеша прошёлся по главной городской улице и уже через двести метров очутился перед входом в обувной магазин, так же, как и все прочие, расположенный здесь не в отдельном здании, а на первом этаже жилого дома. Весьма, кстати, симпатичного дома старой постройки из красного кирпича, украшенного лепными наличниками, са́ндриками, карнизом и тягами. На внутренние архитектурные изыски, в отличие от внешних, у строителей, по всей видимости, не хватило ни времени, ни сил, ни желания. Помещение магазина выглядело простецки: стандартное, окрашенное масляной краской, с выбеленным «под мел» потолком и кое-как выложенными плиткой полами. Торговый зал был условно разделён невысокой скамьёй на два отдела: «мужской» и «женский».

Ассортимент обуви, по крайней мере, той, что предназначалась для ног сильной половины человечества, тоже не слишком порадовал. Суконные ботинки «прощай, молодость», притулившиеся в углу валенки и калоши, резиновые сапоги цвета «любой на выбор, при условии, что этот цвет — чёрный», кирзачи в стиле «непобедимая и легендарная», фирменные кеды от «Красного Треугольника» и прочая, прочая, прочая…

Тем не менее, секунд через тридцать, разобравшись, где-что лежит, я усмотрел-таки кое-что подходящее. С виду вполне приличное, но — спрятанное за витринным стеклом.

«Ну да, всё правильно, нечего лапать выставочные образцы своими грязными пальцами. Даже несмотря на то, что это совсем не «Италия», не брэндовые изделия польских и югославских мастеров, не чешская «Цебо», а всего лишь продукция родных «Красной Зари», «Скорохода» и «Буревестника».

На подбор пары самых обычных туфель, поиски продавщицей нужного размера в подсобке, выписывание чека, стояние в кассу и получение оплаченного товара ушло минут сорок, не меньше. Работники советской торговли никуда не спешили, а на мои нервные гримасы и вялые просьбы немного поторопиться реагировали с лёгким презрением, регулярно отвлекаясь на менее взыскательных покупателей. Однако всё плохое когда-нибудь да заканчивается, и потому, потратив на шопинг двадцать рублей, литр пота и немалое количество «невосстанавливаемых» нервных клеток, я выбрался наконец-то на улицу, сжимая в руках шуршащую бумагой коробку (плевать, что «с бумагой в стране напряжёнка»: «Раз положено, значит, заворачивайте. Я подожду. И хрен с ним, со временем»).

Завернув за угол, пройдя через двор и отыскав относительно чистую лавочку, я сел, быстро распаковал покупку и, скинув свои уже изрядно поднадоевшие туфли на каблуках, принялся заново примерять только что приобретённую обувь. Вдумчиво, не торопясь, не обращая внимания на что-то клюющих в траве воробьёв и подбирающуюся к ним кошку.

На первый взгляд, обувка казалась удобной и в целом практичной: в подъёме не жмёт, не хлябает, подошва сплошная, не толстая и не тонкая, но при всём при том достаточно твёрдая («если вдарить такой под коленную чашечку какому-нибудь злодею, мало ему не покажется — факт»). А ещё ноги можно воткнуть в башмаки, даже шнурков не развязывая…

«Задники только чуток грубоватые — мозоли натру такие, что буду потом неделю хромать как подстреленная в круп лошадь».

Проблема с мозолями решилась просто и элегантно. От предусмотрительно положенного в карман пиджака рулончика лейкопластыря были оторваны две коротких полоски, которые я тут же прилепил себе на… э-э… фиг знает, как правильно обзываются эти части стопы — лодыжки, щиколотки, пятки или вообще, хм, «шпоры» — лично мне это по барабану. Главное, чтобы не тёрло. До тех самых пор, пока обувь наконец не разносится…

Закончив подгонку-примерку, я встал, притопнул парочку раз для верности, распугав тем самым и кошку, и воробьёв, а затем с чувством выполненного долга выбросил в урну не нужную мне больше коробку. Следом за ней в раскрытую пасть «пингвина» («Руки бы оторвать тому психу, что придумал этот «шедевр» садово-парковой архитектуры!») последовали старые «чоботы». Правда, без шнурков (мало ли что — вдруг пригодятся). В общем, задача-минимум на сегодня выполнена, можно со спокойной душой возвращаться назад. «На хаус», «домой», в общежитие.

Однако торопиться я всё же не стал — имелась ведь ещё и задача-максимум. Плюс неплохие шансы на реализацию моих «гениальных» задумок. Короче, раз уж пошёл по грибы да по ягоды, вернуться должен с полным лукошком. Таким, чтобы руки оттягивало. Как у обезьяны, до самых колен. Гы.

Для решения стоящих передо мною проблем уже по дороге в общагу заглянул сначала в хозяйственный, а потом в книжный.

В хозмаге приобрёл набор отвёрток, «английский» замок, стамеску, сапожный нож, напильник, свёрла на «6» и «4» пять штук (жаль, что не победитовые), молоток, пассатижи (на всякий пожарный — вдруг злыдню какому ногти понадобится оторвать, а инструмента под рукой нет как нет), горсть шурупов (не саморезы, конечно, но тоже прокатят) и ручную дрель наподобие коловорота, только чуток поудобнее — с шестерёнчатой передачей. Увы, нормальных перфораторов здесь днём с огнём не найдёшь, а закреплённая на фанерном стенде электрическая дрель Конаковского завода даже ценника не имела — типа, образец, «для членов профсоюза» и по предварительной записи. Болты и гайки тут тоже продавались с ограничениями — «калибр» не больше пяти миллиметров. «Что ж, понятно теперь, почему в кофейной банке обнаружились М6 и М8 — «несун» не дурак, тащит с родимого предприятия то, что в обычном магазине не сыщешь».

Хотелось, правда, ещё и шлямбур приобрести, но они начинались с диаметра 12мм, что на текущий момент было не совсем актуально. Лично мне требовался на 6, максимум, на 8. Зачем, спро́сите? А затем, чтобы дырки в кирпичной стене пробить-просверлить. Не насквозь, конечно, а лишь на длину дюбеля. Впрочем, привычных пластиковых дюбелей, которых в будущем на любом рынке как грязи, в этом времени, конечно же, не было. Ну, то есть, были, наверное, но явно не здесь, не в этом хозяйственном, а ехать прямо сейчас искать их по всей Москве мне как-то не улыбалось.

Дырки в стене были нужны для полки. Обыкновенной книжной полки, которую я купил спустя полчаса в книжном же магазине. Почему их продавали там, а не в мебельном, фиг знает. Тем не менее, факт есть факт, и никуда от него не денешься. Стоила, кстати, эта полка восемь рублей, но выглядела для своей цены вполне достойно. Без стекла, открытого типа, три оклеенных шпоном досочки со смещёнными по высоте угловыми держателями из нержавеющей (!!!) стали. Такая и в девяностых-двухтысячных смотрелась бы на стене не хуже произведённых в более поздние времена.

В итоге до общежития я добрался часам к трём, с разобранной и упакованной в бумагу полкой на правом плече (не слишком тяжёлой, но всё же) и с сумкой (почти авоськой), набитой скобяными изделиями и инструментом. Однако первое, что услышал, входя в комнату, было вовсе не «откуда такое богатство?», а:

— Пешка d5.

— Нельзя, там конь стоит, — лениво отозвались с другого конца помещения.

— Оп-па! Ты смотри. И вправду всё видит.

«Ага, нашего полку прибыло». Обогнув стоящий за дверью шкаф, я сгрузил на кровать покупки и повернулся к поднявшим головы «шахматистам»:

— Здоро́во, мужики. Чем балуетесь?

Парней в комнате обнаружилось сразу четверо.

Один из них, тот, кто играл «вслепую», сидел на стуле за шкафом и выковыривал сочные зёрна из разломленного на две половинки граната. Отправляя их одно за другим в рот, смакуя и жмурясь от удовольствия. Трое остальных сгрудились над шахматной доской, разложенной прямо на полу возле кровати Олега Панакиви.

— Да вот, в шахматишки поигрываем, трое на одного, — хохотнул невысокий крепыш с усами, почти «настоящими», но ещё не достигшими нужной степени густоты, полагающейся каждому уважающему себя мачо. Звали этого крепыша тоже Олегом, причём, так же как и моего соседа, Ивановичем по отчеству. Полностью — Олегом Ивановичем Денько. И родом он тоже был с Украины, только не восточной, а западной, из славного города Дрогобыча.

— И как успехи? — поинтересовался я, в принципе, уже зная ответ.

— Да-а, — обречённо махнул рукой второй из «любителей». — С Серёгой неинтересно. Он всё время выигрывает и даже вслепую не ловится. Я, кстати, Володя.

«Ну да, всё верно. Володя Шамрай. Штатный любитель незатейливого солдатского юмора, будущий банкир и завсегдатай ночных клубов первопрестольной». Самое смешное, что и он прибыл сюда с Украины. Правда, прожил там до поступления в институт всего полтора года, поскольку был сыном военного и в Овруч на ПМЖ[3] их семья переехала откуда-то из Забайкалья, последнего места службы отца — вышедшего в 80-м в запас командира мотострелковой роты.

— Ну так, ещё бы, — гордо пояснил полноватый «мастер», вставая со стула, вытирая прямо о штаны испачканные гранатовым соком ладони. — Я же с Каспаровым в одной школе учился. Первый разряд по шахматам.

— Герц, — протянул он мне руку. — Сергей Рихардович.

— Как-как? Сергей Рихардо́вич? — рассмеялся я, припомнив, как над ним подшучивал его же земляк-приятель Вася Кригер из третьей группы. «М-да, шутка, конечно, дурацкая, но вот… не смог удержаться»

— Ри́хардович, — обиделся было перворазрядник из солнечного Азербайджана, однако под дружный, но незлобивый смех остальных не стал развивать тему, добавив сконфуженно. — Я из бакинских немцев. У меня прадед до революции по Волге пароходы гонял, купец первой гильдии.

— Ладно, извини. Это я так, пошутил, — хлопнул я его по плечу. — Немец так немец.

Примерно с минуту ещё мы «знакомились», обменивались информацией, кто откуда, потом ели плоды жаркого юга — гранаты, хурму, виноград, экзотическое для средней полосы фейхоа, а затем… затем мне пришлось попросту выгнать народ из комнаты (за исключением соседа, естественно), иначе сидели бы они тут до самого вечера:

— Так, мужики. Всё, шабаш. Сейчас я буду тут немножко шуметь и капельку бумкать. Так что, ежели пыль глотать не хотите, выметайтесь отсюда до вечера. Все дальнейшие посиделки на после ужина. Абгемахт?

— Натюрлих, — бодро ответили парни, глядя на выкладываемые на стол инструменты.

«Эх, хорошо, когда все всё понимают».

* * *

На врезание в дверь нового замка ушло минут сорок. Будь под рукой нормальная дрель, управился бы быстрее, а так… пришлось тупо крутить рукоятку, стирая ладони, добирая зазоры напильником и стамеской. Плюс шурупы оказались не слишком практичными — шлицы срывались, вынуждая выворачивать «испорченные» метизы плоскогубцами и менять их на другие такие же, только с нормальной головкой. Жаль, конечно, что в хозмаге не нашлось свёрл потоньше, хотя бы на троечку — работа пошла б веселее: высверлил бы отверстия под крепёж и вкрутил шурупчики в готовые гнезда без всяких проблем. Тем не менее, несмотря на трудности, с задачей я справился. Замок замыка́л, защёлка защёлкивалась, все четыре ключа с лёгким скрипом поворачивали флажок на цилиндре, запорный штырь почти без стука входил в ответную планку… Короче, всё функционировало как надо. Наполняя душу радостью от хорошо выполненной работы.

Впрочем, как выяснилось в дальнейшем, радость моя была преждевременной. Не в том смысле, что замок вдруг перестал открываться или дверь внезапно заклинило, а в том, что на следующий этап моей хозяйственно-бытовой деятельности (навеска полки) было потрачено аж три с лишним часа. Причём, бо́льшую часть времени заняла банальная пробивка отверстий. Восемь штук, минут примерно по двадцать на каждое. Сначала высверливание четвёркой, потом подбитие случайно найденным в коридоре гвоздём от строительного пистолета, невесть каким ветром занесённым под левый из умывальников. Хорошо хоть у этого гвоздя шайбы не оказалось, а то пришлось бы сшибать её молотком — та ещё работёнка, когда под рукой ни тисков, ни пилочки по металлу. Далее требовалось расширять готовое гнездо более толстым сверлом, вновь обливаясь потом, с остервенением вращая прикрученную к шестерне рукоять. Правда, парочку раз мне всё-таки повезло: попал в вертикальный шов между кирпичами, так что ни «пробойник», ни молоток не понадобились — ограничился дрелью.

В итоге, когда стена «украсилась» наконец полным набором отверстий, я лишь вздохнул, утёр со лба пот, смахнул рыжую пыль со стола и занялся дюбелями. Точнее, пробками. Деревянными. С ними поступил совсем просто: достал карандаш (цветной, потому что «круглый» и диаметра подходящего) и «распилил» его сапожным ножом («Эх, дурак я дурак. Заранее не подумал, надо было лобзик купить») на несколько чурбачков. Грифели, кстати, сами вывалились в процессе «распила» — для цветных карандашей это норма. Самопальные пробки даже обстругивать не пришлось — в гнёзда вошли как влитые — подбил молотком и всего делов. Дырки от грифелей тоже в жилу пошли: шурупы ввёртывались легко (графитовый порошок — смазка не хуже машинной).

В общем, усилия мои даром не пропали, упорный труд завершился, как и положено — полка с тремя разноуровневыми отделениями была надёжно «принайтована» к кирпичной стене, хрен оторвёшь. И, между прочим, смотрелась она весьма эстетично. Почти как в музее. Поблёскивая нержавеющими подкосами, радуя глаз, готовая сию же секунду заполниться тетрадями, книгами, канцелярскими принадлежностями и прочей нужной и ненужной в быту ерундой.

Мой «героический» труд на своё собственное благо, а заодно и на благо родимой общаги заценили обитатели всех четырёх комнат. И оба Олега Ивановича, и Володя Шамрай, и ещё двое новых соседей, почти незаметно для меня появившиеся в блоке за прошедшие с начала работы часы — Миша Желтов и Юра Шелестов. Первый — уроженец Чебоксар, второй — Краснодара. Больше всех мной «восторгался» Серёжа Герц, округляя глаза и забегая в комнату едва ли не после каждого «удачного» удара молотком по «пробойнику»:

— Ух ты! Класс! Ну, ты даёшь! Бли-и-ин!

Он был немного назойлив, но, в отличие от остальных, хотя бы не мешал разными дурацкими по сути вопросами и ценными советами и указаниями. Советчиков же в округе хватало. Особенно в этом деле преуспел чебоксарец Желтов. Изначально «отвязаться» от него я не успел — отсутствовал он здесь во время «шахматного турнира», поэтому пожелание «выметаться» не слышал.

— А это чё за фиговина? А это зачем? — спрашивал Михаил, трогая то свёрла, то дрель, то сапожный нож, то сделанные из карандаша чопики.

— Не, лучше сверлом бить, гвоздь погнётся, — давал он «вумный» совет, когда я в очередной раз, используя ненормативную лексику, вытягивал пассатижами застрявший в стене стерженёк.

В конце концов Олег Панакиви не выдержал и попросту выгнал его нафиг из комнаты со словами:

— Миха, не доводи до греха. Уйди.

— Олеж, да ты что? — тут же возмутился специалист по забиванию свёрлышек. — Я же как лучше хочу.

— Да ёрш твою медь! Хочешь как лучше, иди к себе, свою стенку долбай, а нашу не трогай. Всё, двигай отсель, не мешай человеку работать…

Остальные парни в основном интересовались, где я купил эту полку, что есть в местном хозяйственном и нельзя ли впоследствии воспользоваться дрелью, молотком и отвёртками. И насчёт замка все пришли к единому мнению: это штука хорошая, надо бы все двери в блоке снабдить новыми запорными механизмами. Я, собственно, ничего против этого не имел, инструментами пользоваться разрешил и честно ответил на все заданные вопросы — где, что, почём. Только от советов непрошеных отмахнулся. Типа, сами попробуйте, тогда и поговорим.

«Умнее» других оказался мой сосед по комнате. Под самый конец работы он куда-то ушел, а, когда вернулся, выставил на стол тарелку с тройной порцией варёных сосисок, присовокупив до кучи полстакана сметаны и пару пирожных.

— В буфете купил, — пояснил он. — Ты же проголодался небось, а в столовку уже не успеешь.

— Это точно. Не успею, — согласился я, успев к тому времени и умыться, и прибраться, и задуматься о хлебе насущном. Однако последнее не понадобилось — Олег Иванович «номер раз» уже обо всём позаботился.

Что ж, дураком он никогда не был и с людьми «работать» умел. Недаром хорошо поднялся в бизнесе в 90-е, да и на военных сборах после 5-го курса ему не зря выдали три лычки на «партизанский» погон и назначили взводным. Командир из него, кстати, вышел достойный. Своих в обиду никому не давал, большого начальника из себя не корчил, но и панибратства не допускал — дисциплину во взводе поддерживал.

Вот и сейчас, в процессе поглощения пищи, он лишь тонко намекнул, что было бы неплохо и над его столом подобную полку подвесить.

Хитрец, однако. Манипулятор почти. Самому ручками работать влом, но подыскать исполнителя-добровольца — святое дело. Впрочем, ладно. Мужик он нормальный, выёживаться не буду. Тем более что мне это всё на раз пописать — что самому «гвоздь в стенку воткнуть», что советом помочь хитромудрому «неумехе».

— Базара нет, помогу. Ты только сам не затягивай, а то, видишь, сколько «нахлебников» сразу нарисовалось. Инструмент заиграют и аллес.

— Базара… нет, — медленно повторил Олег, смакуя незнакомую фразу. — Ага, понятно.

«Тьфу ты, блин. Поаккуратнее надо с этими жаргонными словечками. Действительно, могут и не понять. Или воспримут неправильно. Хотя… Ладно, переживём как-нибудь. Главное, в основном деле не запалиться. Чёрт — он ведь в деталях скрывается».

Словом, вечернюю трапезу мы завершили вполне довольные друг другом.

А через час с небольшим подтянулись и остальные. То ли на запах сосисок пришли, то ли просто захотелось побазарить на сон грядущий о том, о сём. В «прошлой» жизни наша комната тоже ведь была неким центром отдельно взятой Вселенной — именно здесь чаще всего собирались на посиделки. Почему — фиг знает. Наверное, люди мы слишком хорошие… три раза ха-ха.

Разговоры ни о чём продлились едва ли не до полуночи. Сначала просто делились общими впечатлениями и вспоминали вступительные экзамены, кто на что сдал, потом травили байки за жизнь, затем плавно перешли на ба… пардон, на тему отношений между полами, далее… Далее появился ещё один прибывший на учёбу сосед. Валера Пшеничный, тощий и длинный как жердь парень из Красноярска. Жратвы он, к общему сожалению, с собой не принёс, зато притащил полбанки сахара и пачку дефицитнейшего индийского чая (ага, выращенного на обширных плантациях в паре лаптей к югу от Абакана). Под это дело быстренько скоммуниздили чайник из общей для всего этажа кухни, стаканы и чашки нашлись у каждого, заварку засыпали в большую эмалированную кружку… Короче, почаёвничали мы хорошо, однако расползтись после этого по комнатам не успели. Когда литровая банка с сахаром уже показала дно, а пустая пачка со слоном улетела в мусорную корзину, неугомонный Миша Желтов разглядел, наконец, висящую на спинке кровати гитару.

«М-да. Все-таки верно говорят, что иного энтузиаста дешевле пристрелить сразу — сэкономишь кучу времени и сил на борьбу с его вдохновением».

Мою боевую «Кремону» Миха терзал где-то минут двадцать. И хотя он, конечно, старался, получалось не слишком ахти. Правда, сам Желтов этого не замечал и потому продолжал мучить ни в чем не повинный инструмент, компенсируя умение петь и играть уверенностью в собственных силах и радикальной харизмой, ещё не тронутой рефлексиями среднего возраста. Короче, выходило всё почти как в анекдоте: «Если дует хороший музыкант — это регги, если плохой — хип-хоп. Причём, во втором случае, когда гению не хватает денег на девок и пиво, он уже не просто рэпер, а разочаровавшийся в жизни панк».

На панка, несмотря на всклокоченную шевелюру, Михаил был пока не похож, но в рэперыпотихонечку скатывался. Внимать «трёхаккордным» бардовским песням большинству слушателей надоело довольно быстро. Оба Олега Ивановича начали громко переговариваться, не обращая внимания на доморощенного «шансонье», Валера с Серёгой пошли на кухню курить, Юра Шелестов принялся переобувать-перешнуровывать надетые прямо на босу ногу (у них на Кубани это обыденное явление) ботинки. Лишь один Володя Шамрай, с детства привыкший к дисциплине (положено по Уставу не отвлекаться — будем терпеть до приказа), да ещё я, ностальгирующий по былым временам, «наслаждались» вокально-аккомпаниаторскими страданиями «гитариста».

Впрочем, когда Ивановичи ненадолго примолкли, а курильщики вернулись, наконец, в комнату, я самым решительным образом отнял у Михи инструмент, чуть тронул колки, подстраивая гитару, и быстро прошёлся по струнам, привыкая к позабытым за тридцать лет наигрышам. Плюс демонстрируя всем остальным, что всё — шутки кончились, сейчас пойдёт самый что ни на есть рок-н-ролл.

Мужики моментально прониклись. Что было, в принципе, объяснимо. Я хоть и не профессионал-гитарист в полном смысле этого слова наподобие моего тёзки Сеговии или, на худой конец, Ричи Блэкмора, но и не лабух какой и кое-что вс же умею. Звуки, например, правильные извлекать из не самого худшего в этом времени инструмента. По крайней мере, парни сразу же разобрались, что… «Ага. Сейчас, кажется, что-то будет. Причём, новенькое. Что ж, поглядим-послушаем, заценим опять же».

Добившись внимания публики и дождавшись того момента, когда все семь пар глаз уставились исключительно на меня, я слегка прокашлялся, выдержал короткую паузу и…

Тёплое место, но улицы ждут

Отпечатков наших ног.

Звёздная пыль —

На сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед,

Не нажатый вовремя курок.

Солнечный день —

В ослепительных снах…

Судя по восторженным взглядам и не менее восторженным возгласам, «Группу крови» слушатели приняли на ура. Тем более что сам исполнитель старался как можно точнее повторять все интонации Виктора Цоя из студийной записи конца восьмидесятых.

— Западные голоса? — понимающе хмыкнул Серёжа Герц, когда гитара, наконец, смолкла.

— Не, это не эмигранты. И не штатники. Явно чего-то нашенское, — возразил Олег Панакиви, опередив меня буквально на доли секунды. — Слыхал я вроде подобное. Совсем недавно. Типа, это… как его… Во! «Алюминиевые огурцы»! Цой и Рыба, кажись.

«Надо же, угадал. И не просто угадал, а вообще — в десятку. Первым же выстрелом».

— Точно. Цой, — подтвердил я догадку соседа. — Только без Рыбы. Рыбин там чисто на «подпевках» сидел, бренчал потихоньку.

— А ещё что-нибудь такого могёшь? — огорошили меня тут же вопросом, как бы намекая, что одной песней теперь уже не отделаешься. И это понятно. Пока запал не иссяк, шоу должно продолжаться.

— Ноу проблем, коллеги. Не только могём, но и мо́гем… Надо только припомнить чуток.

На «воспоминания» ушло секунд двадцать. Точнее, не на сами воспоминания как таковые, а на решение, что лучше всего исполнить конкретно здесь и сейчас. Такое, чтобы, с одной стороны, укладывалось в тему, а с другой — не слишком выбивалось из нынешнего канона. Чтобы и рыбку, как говорится, съесть, потрафив вкусам почтеннейшей публики, и при всём при том не подставиться.

В общем, подумал, прикинул и, тяжко вздохнув, вновь ударил по струнам добротного чешского инструмента:

Кардиограммы ночных фонарей,

Всхлипы сердечно-сосудистых грёз,

Рыбьи скелеты осенних берёз

В парандже развращённых восточных дождей…

Шевчуковская «Ни шагу назад» моим друзьям тоже понравилась. Как будто. Но — были нюансы.

— Это, типа, всё вокруг — жопа? — почесав затылок, поинтересовался Олег Иванович «номер два». — То есть, надо нажраться как следует и вперёд с балкона?

В ответ я лишь плечами пожал, ничего больше не комментируя. «Хм, реакция весьма показательная. Выходит… верной дорогой идёте, товарищи. И потому переходим на следующий уровень. Кто у нас там дальше на очереди? Кинчев что ли?..»

Экспериментатор движений вверх-вниз,

Идёт по улицам своих построек,

Он только что встал, он опрятен и чист,

Он прям, как параллель, и, как крепость, стоек…

В полной мере экспрессию этой песни мне выразить, конечно, не удалось. Однако ребятам хватило и малой доли — молчали они примерно минуту. А затем будущий банкир Володя Шамрай потянулся, зевнул и выразил общее мнение:

— Батя у меня всех умников обычно на хозработы ставил. Чтобы от забора и до обеда только с лопатами и экспериментировали.

— Эт-точно, — подтвердил «кубанский казак» Шелестов. — Без лопаты даже солнышко на турнике не покрутишь.

После всего сказанного мне оставалось лишь ухмыльнуться и опять перейти к музицированию. К четвёртому номеру вечерней программы:

В далёкой бухте Тимбукту

Есть дом у Сары Барабу,

Сара Барабу, Сара Барабу,

У неё корова Му…

Лёгкий, можно сказать, лёгонький «рокапопс» от бит-квартета «Секрет» парни восприняли благосклонно. Не восторгались, правда, но и не кривились ухмылками.

— Интересно, — резюмировал в итоге Миша Желтов. — А, кстати, Тимбукту — это где?

— В Африке, где же ещё, — хохотнул «щирый хохол» Шамрай, хлопая по плечу чебоксарца. — Только фигня это все. Во-первых, Тимбукту никакая не бухта, моря там нет. А, во-вторых, марабу обитают гораздо южнее.

«Молодец, — мысленно усмехнулся я. — Чётко разложил. Сразу видно, военная косточка. Да к тому же заклёпочник. Что ж, видимо, пора завершать выступление. Не ведутся парни на провокацию. И это есть хорошо. Впрочем, ещё не вечер, надо бы их напоследок приложить слегонца. Чем-нибудь эдаким, сугубо, гы-гы, интеллектуальным…»

В саду камней вновь распускаются розы.

Ветер любви пахнет, как горький миндаль.

У древних богов при взгляде на нас выступают слезы.

Я никак не пойму, как мне развязать твое кимоно — а жаль…

Я оказался прав. От опуса БГ про сакэ и ползущую по склону Фудзи улитку слушатели слегка прибалдели. В том плане, что никто до конца не понял, в чем смысл этого «просветляющего откровения».

— А кайсяку — это чего? — осторожно спросил Желтов после того, как «шедевр» уже отзвучал.

— Не чего, а кто и кого, — пояснил я, вешая гитару на спинку кровати. — Шибзик это, короче, такой. Который всех шашкой по шее. Японской.

— А-а-а, ну тогда понятно, для чего они там траву косят, как зайцы.

— Ага, — снова расхохотался Шамрай. — Япошки, они такие. Им вон, видишь, опосля глюков с кальмарами даже гейши без надобности. «В особой связи с овцой» обретаются, — процитировал он великого «аквариумного» гуру.

— А сакэ? — включился в обсуждение Валера Пшеничный.

— Что сакэ?

— Ну, сколько в нем градусов? А то по семьсот зараз — это как-то многовато выходит.

— Сакэ — это рисовое вино. Оборотов шестнадцать-двадцать, не больше.

— Всего-то? Как портвейн? — вытянулся лицом сибиряк.

— Точно. Как три семёрки.

— Э-э, слабаки, блин. А «три топорика» — это вещь! Мы вот, помнится, с пацанами…

— Да ладно врать-то, — встрял в разговор доселе молчавший Денько. — Портвейн он употреблял, как же. Вы там, в Сибири, одну только водку и хлещете. Батько рассказывал.

— Ну, водочку мы тоже уважаем. Как-то даже вьетнамскую пробовали. Вот она — да, забористая хреновина. Горло дерёт, как горсть крючков проглотил.

— А я больше ликёры люблю, — поддержал «благодатную» тему Олег Панакиви. — У меня старший брательник этой весной в Таллине был, такой классный ликёр привёз. «Вана Таллин» называется. Он лучше всего с пепси-колой идёт.

— Пепси-кола? У вас в деревне? — тут же усомнился Сережа Герц.

— У нас село, а не деревня, — изобразил оскорблённую невинность Олег. — Нам вообще много чего привозят. Колхоз-миллионер, не абы что.

— А, кстати, мужики. Не в курсе, где её тут можно купить?

— Где тут?

— Кого её?

— Ну, пепси-колу, в Москве.

— Её в Новороссийске делают, — гордо сообщил краснодарец Шелестов. — Пока досюда доедет, вся выдохнется.

— Нифига. В Москве всё есть. Как в Греции, — не согласился с ним мой сосед по комнате.

— Верно. В Москве эта хрень тоже имеется, — подтвердил я слова «первого» Олега Ивановича. — Найти её проблем нет.

— А где? Где? — моментально заинтересовались все остальные.

— Магазин «Байкал» на Ленинском. Там много ещё разной химии продаётся. Фанта, Байкал… Тархун зелёный.

— У-у-у, класс! А давайте завтра сгоняем туда, закупимся…

— Не, братцы-кролики, — остановил я раздухарившихся однокурсников. — Завтра нам студаки получать. Потом в библиотеку за книгами. Собрание опять же, распределение по группам. В общем, некогда будет.

Парни разочарованно выдохнули.

— Д-а-а, жалко, — пробормотал Мишка Желтов через пару секунд. — А, вообще, хорошо бы, если бы нас всех в одну группу. А? Мужики?

— Да так оно, скорее всего, и будет, — усмехнулся я, глядя ему прямо в глаза. — Недаром ведь нас в один блок поселили.

— Точно, — подумав, кивнул чебоксарец. Затем встал, потянулся и… — Ну что, наверное, спать пора? Вставать завтра рано придется.

Собравшиеся в комнате с ним, конечно же, согласились. На часах давно уже за полночь, а день сегодня и впрямь выдался длинный. Богатый на впечатления, суматошный, проведённый вдали от родного дома. В новой компании. Шумной и весёлой компании новоиспечённых студентов.

* * *

Окончательно парни утихомирились где-то через полчаса. Ну да, студенческая общага на казарму ничуть не похожа, команду «Отбой» здесь не подают, каждый сам распоряжается собственным временем.

Лично я придавил подушку только когда за стеной перестали переговариваться Юра с Серёгой. К тому моменту Олег Панакиви уже благополучно храпел, с головой укрывшись под одеялом в кровати напротив. Он, помнится, всегда отличался умением засыпать где угодно, когда угодно и при любом удобном случае. Причём, на отход ко сну соседу обычно хватало минуты. А уж если брал в руки английский словарик, то и вообще — секунды. Максимум, двух.

Я же, наоборот, такими выдающимися способностями не обладал, поэтому довольно долго ворочался, мысленно разбирая только что проведённый «психоисторический эксперимент». Немного циничный, но, тем не менее, весьма и весьма полезный. Нужный для понимания ситуации и планирования дальнейших действий.

Как и предполагалось, лучше всего мои будущие и нынешние друзья восприняли композицию группы «Кино». Ту самую, где борьба, напор, желание идти в бой и… «не остаться в этой траве». Ту, где ты один из многих, вступающих в новую старую битву, в общем строю, в составе чего-то большого, чего-то важного. Но при всём при этом четко осознающих, что лишь от тебя, от твоих собственных умений, от твоей личной удачи зависит итоговый результат и общая для всех победа. Короче, один за всех и все за одного. Древний как мир принцип. Старинное правило. Квинтэссенция любого сражения. Хоть с реальным врагом, хоть с ветряными мельницами.

И, как выяснилось, молодые ребята начала 80-х годов это прекрасно поняли. Поняли и оценили.

А вот всё остальное: и разрыв шаблонов от ДДТ, и холодное экспериментаторство от «Алисы», и веселушные фантазмы «Секрета», и интеллектуальный декаданс «Аквариума» — всё это обычные парни с периферии, ещё не «испорченные» фрондёрством обеих столиц, приняли если и не в штыки, то, по крайней мере, с недоумением. В общем, перефразируя того же Цоя, их сердца вовсе не требовали бессмысленных перемен и не стремились в иную, отличающуюся от привычного мира реальность.

То есть, с одной стороны, нынешняя молодёжь вовсе не собиралась топтаться на месте. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Смешон юный исследователь, не мечтающий получить Нобелевскую премию или, на худой конец, выбиться в маститые академики. Но, с другой стороны, никто не пытался ломать устои, рушить собственный дом и рвать в клочья опостылевшую обыденность. Врали, выходит, безбожно наши доморощенные провидцы-разоблачители насчёт того, что советское общество просто устало от «коммунизма», что люди сами, без всякой подсказки, жаждали коренной перестройки всего и вся, включая собственную память и собственные традиции. И что достаточно было одного лёгкого толчка, чтобы карточный домик рассыпался, похоронив под собой как прошлое, так и будущее великой страны.

Нифига подобного! Никто из «нормальных» граждан Страны Советов за десять лет до катастрофы об этом не помышлял. Даже представить себе такого не мог. И не собирался.

А вот отчего всё произошло так, как произошло, точного ответа, увы, не было. Пока не было. У подавляющего большинства доживших до девяностых-двухтысячных. В том числе у меня. Нынешнего.

Впрочем, искать ответ, полный и всеобъемлющий, я сейчас не пытался. Я лишь решал одну простенькую по сути задачу. Раз кто-то неведомый сумел поставить чудовищный эксперимент над всеми проживающими на одной шестой части суши, так почему бы и мне, ха-ха, чуток не поэкспериментировать. Например, проредить немножечко нынешнюю «элиту» Союза. Исправить, так сказать, досадное упущение органов, следящих за законностью и порядком в стране. «А что? Дело стоящее. Хотя и не простое. Совсем не простое».

Жаль только, что я здесь один такой «решительный» и «всезнающий».

А ещё меня напрягало то, что Шура Синицын так до сих пор и не прибыл в общагу из своего Нижнего-Горького.

Очень мне хотелось в его бесстыжие глаза посмотреть. Тем более что мысль шальная крутилась в дурной голове: «А вдруг он тоже… того? Такой же, как я, попаданец…»

* * *

В эту ночь, так же как в предыдущую, старший лейтенант Смирнов долго не мог заснуть. Хотя лёг он вроде бы рано, через час после программы «Время» и через два после того, как возвратился со службы в свою однокомнатную квартиру на седьмом этаже панельной новостройки в Ленино-Дачное. Ещё не «обросшую» мебелью и уютом холостяцкую конуру, всего лишь месяц назад выделенную родным ведомством перспективному («очень хотелось бы на это надеяться») молодому сотруднику.

Утренний разговор с майором Ходыревым прошёл как будто неплохо. Никаких взысканий, ни устных, ни письменных, от куратора не последовало. Впрочем, после обеда пришлось-таки по закону подлости почти сорок минут отдуваться в кабинете кадровика Управления. Подполковник Свиридяк был по обыкновению зануден и въедлив, как вышедший на покой прокурор. Все обстоятельства воскресного инцидента старлей повторил раз, наверное, двадцать, не меньше. И только после двадцать первого очередного, как под копирку, доклада ничуть не уставший от «беседы», но по-прежнему хмурый Степан Миронович соизволил, наконец, отпустить проштрафившегося с миром. Дежурно порекомендовав ему напоследок «не выносить сор избы» и о происшествии языком не трепать. Особенно в разговорах с «чужими» («нэ из нашего Управления»). Хотя это напутствие было безусловно лишним. Трепаться без прямого на то приказа старшего лейтенанта отучили еще в ВКШ[4]. Короче, история с «взорвавшимся» обогревателем закончилась для Михаила, в целом, терпимо, без не нужной никому нервотрёпки с расследованием и «занесением» в личное дело.

И, тем не менее, сон не шёл. Практически по той же причине, что и сутки назад. Из-за той самой двухрублёвой монетки неведомого происхождения. Которую теперь даже на исследование не отдашь. Поскольку нечего уже отдавать — исчезла монета, рассыпалась в тусклую пыль едва ли не на глазах старлея, когда он открывал тот ящик стола, где ещё утром покоился «артефакт». Немного странный, немного таинственный, но в нынешнем мире, увы, более не существующий…

[1]Персонаж чехословацкого пародийного вестерна «Лимонадный Джо».

[2]Мистер Фёст и Гарри Мак-Кью — персонажи советской кинокомедии «Человек с бульвара Капуцинов».

[3]Постоянное место жительства.

[4]Высшая Краснознаменная Школа КГБ СССР.

Глава 5

— Ну, что нового по завлабу?

— Вчера, товарищ полковник, зафиксирован факт встречи объекта с одним из работников компании «Макстрой».

— Да?! И с кем же?

— С заместителем директора по безопасности. Он, оказалось, завлабу ещё в воскресенье звонил.

— А почему тогда встреча только вчера случилась, а не в понедельник?

— В понедельник объект на работу не вышел, сослался на недомогание, поэтому контакт состоялся в среду. А безопасник тот оказался нашим коллегой. Некий Смирнов Михаил Дмитриевич, 57-го года рождения, не женат, детей не имеет. Служить начал ещё при Союзе, сначала во Втором Главке, затем в Первом, потом опять перешёл в ВГУ. Далее — ФСК, ФСБ, уволился со службы в 2005-м.

— Хм, интересный товарищ. Надеюсь, их разговор записан?

— Увы, товарищ полковник. Основная часть беседы проходила в защищённом от прослушивания помещении. Плюс, сами ведь знаете, там требуется специальное разрешение. А чтобы дать делу официальный ход, нужны более веские основания.

— М-да. Напридумывают, мать их, законов — работать невозможно. Впрочем, наружное наблюдение, я думаю, организовать всё-таки стоит.

— Обоих пасём?

— Нет, только профессора. Безопасника пока трогать не надо — вполне может срисовать топтунов, шепнёт своим бывшим, те — руководству, замучаешься потом отписываться.

— Понятно.

— Да. И ещё. Придумай какой-нибудь обоснуй для прослушки.

— Диверсия? Сознательная порча оборудования? Передача сведений, составляющих Гостайну, лицам…

— Да какая разница!? Ты, главное, оформи всё как положено, чтобы крючкотворы судейские не придрались, а там… ну, короче, ты понял.

— Понял. Есть. Разрешите идти?

— Иди.

* * *

Спустя примерно минуту после того, как капитан Василевский закрыл за собой стилизованную под красное дерево дверь, полковник Свиридяк устало потянулся, встал и медленно прошёлся по кабинету. Не нравилась отчего-то Тарасу Степановичу ситуация, складывающаяся вокруг этого почти рядового случая, произошедшего неделю назад в Курчатовском Институте. К тому же фамилия нового фигуранта расследования показалась смутно знакомой. Кажется, именно её в своё время упоминал покойный отец, рассказывая об одном забавном происшествии, приключившемся в том же КИ в самом начале 80-х…

Среда. 5 сентября 2012 г.

— Здравствуй, Руслан. Ну что, как тут у вас дела продвигаются?

— Доброго утречка, Михаил Дмитриевич. Завозимся помаленьку, — поприветствовал гостя прораб, вставая из-за накрытого листом фанеры стола.

— С допуском проблем не было? Списки все утвердили? — Смирнов бросил на стол борсетку и пожал протянутую Русланом руку.

— Всё нормально. Никого не вычеркнули, номера машин переписали, кран за забор впустили, так что работа идёт.

— Это хорошо, — резюмировал подполковник. — Сам-то объект где?

— Да рядом совсем. Направо, через дорогу.

— Который конкретно? Тот, что углом и с башенкой?

— Не, другой. Двухэтажный. Давайте я вас провожу, Михаил Дмитриевич.

— Не стоит, Руслан. Сам найду.

— Точно? А то я могу Василия Ивановича попросить. Он там уже всё облазил.

— Василий Иванович? Это который Бойко? Бригадир?

— Ну да, он.

— Понятно. Что ж, он мужик грамотный, но всё равно — лучше сам.

— Как скажете, Михаил Дмитриевич.

Выйдя из прорабской, замдиректора без проблем сориентировался на местности и скорым шагом направился к виднеющемуся за деревьями дому. Но чем ближе Смирнов подходил к старому кирпичному зданию, тем его всё больше и больше охватывало чувство какого-то дежавю. Будто он уже бывал здесь когда-то. Очень давно, едва ли не в прошлой жизни.

Причину своего неожиданного волнения Михаил Дмитриевич понял или, правильнее сказать, вспомнил, когда поднялся, наконец, на верхний этаж и очутился перед обитой обшарпанным дерматином дверью. «Ну да, и впрямь. Трудно забыть тот тридцатилетней давности случай с обогревателем. Как раз здесь всё и произошло. И комната та же самая, даже номер не изменился. Кабинет двадцать шесть… Хм, однако…»

Постучав для приличия и не дождавшись ответа, подполковник нажал потёртую временем ручку и переступил порожек.

— Добрый день. Не помешаю?

— Доброе утро, — хмуро отозвался на приветствие склонившийся над компьютерным столом человек в белом халате. В сторону вошедшего он даже не посмотрел, продолжая рыться в сваленных за монитором бумагах.

«А тут многое изменилось», — мысленно усмехнулся Смирнов, неторопливо осматриваясь и не спеша пока представляться недружелюбно встретившему его хозяину кабинета. В комнате, кстати, тот был не один. Двое молодых людей, чертыхаясь вполголоса, что-то прилаживали и прикручивали к какой-то технической установке, расположенной прямо в центре просторного помещения, облепленной проводами и трубками, опирающейся на сложную конструкцию из металлических стоек и рам. «М-да, в моё время кабинет был явно поменьше. Видимо, успели расширить. Или просто стеллажи с архивом убрали».

— Александр Григорьевич, я полагаю? — закончив осмотр и решив, что пора, обратился Михаил Дмитриевич к оторвавшемуся от бумаг гражданину в халате.

— Да, это я, — пригладил растрёпанную шевелюру Синицын. — А вы…

— Смирнов Михаил Дмитриевич, — представился подполковник. — Я вам звонил в воскресенье. Если не ошибаюсь, мы с вами договаривались как раз на сегодня в одиннадцать.

— Я помню, — буркнул доктор наук, указывая на ближайшее кресло с колёсиками. — Присаживайтесь, товарищ Смирнов.

Михаил Дмитриевич лишь хмыкнул, услышав это не слишком привычное в «бизнес-среде» обращение, однако садиться не стал, отодвинув офисный стул в сторону.

— А знаете, Александр Григорьевич… Может, мы сейчас прогуляемся? Воздухом свежим подышим, туда-сюда?

— Воздухом, говорите? — усмехнулся учёный, перехватив хоть и быстрый, но довольно красноречивый взгляд, брошенный собеседником на лаборантов, что возились с установленным на столе-верстаке оборудованием. — Ну что же, извольте.

Поднявшись, Синицын снял свой халат, аккуратно повесил его на спинку кресла и, подхватив портфель, двинулся на выход из кабинета.

На улицу, впрочем, мужчины так и не вышли.

Александр Григорьевич остановился возле соседней двери и, привстав на цыпочки, приложился нагрудным карманом к считывающему устройству. В серой коробочке что-то пискнуло, щёлкнул, открываясь, замок, стальное полотно дрогнуло и отворилось.

— Можете не волноваться. Здесь нам не помешают, — доктор наук вошёл в лишённую окон комнату, устроился за переговорным столом и указал на место напротив. — Итак. О чём вы со мной хотели поговорить, товарищ Смирнов?

Через пару секунд он насмешливо глянул на телефон, выложенный подполковником из борсетки, и добавил с интонацией уставшего от жизни философа:

— Не сто́ит. Помещение защищено от прослушивания, а под диктофон я никому и ничего говорить не буду.

Михаил Дмитриевич пожал плечами, демонстративно вынул из сотового аккумулятор и показал учёному свой «вездеход».

— Так вы, значит, тоже из этих? — скривился Синицын, рассмотрев на удостоверении звание собеседника. — Чего ж вам так неймётся? Ваши коллегии меня часа четыре мурыжили, все мозги высосали, а теперь, получается, всё по новой?

— Не путайте меня с действующими сотрудниками, — успокоил Смирнов набычившегося было учёного. — Я уже давно в запасе, и мой интерес в этом деле ограничивается исключительно проблемами Андрея Николаевича Фомина. В смысле, как вернуть его в нормальное состояние.

— А вы что, его адвокат? — язвительно поинтересовался Александр Григорьевич. — Или, может быть, личный доктор?

— Увы, — развёл руками Михаил Дмитриевич. — Всего лишь коллега по работе. А ещё, смею надеяться, друг.

— Друг?

— Да. Именно друг. Но если у вас по этому поводу есть сомнения, то могу напомнить, ну, скажем, Владивосток-87, пятерых небритых мужиков в костюмах Адама на городском пляже и ночь, проведённую в КПЗ[1]. Или, к примеру, телёнка, свалившегося в траншею для теплотрассы годом ранее в Ключевском районе Алтайского края.

Синицын задумчиво посмотрел на сидящего перед ним человека, видимо, ожидая чего-то ещё. Чего-то более существенного и более важного.

— М-да, вижу, что я вас не убедил. Пока, — покачал головой Смирнов, затем тоже задумался, припоминая рассказы Андрея о своих друзьях-приятелях студенческих лет. «Ага, вот это, кажется, подойдёт».

Михаил Дмитриевич прокашлялся и медленно, с расстановкой проговорил, выделяя каждое слово:

— Три кварка, товарищ Синицын. Три кварка для мастера Марка.

Узрев вытянувшееся лицо учёного, подполковник довольно прищурился.

— Вы знакомы с этой присказкой? — подался вперёд Синицын. — И с кварковой теорией строения фундаментальных частиц… тоже?

— Нет-нет, для меня это слишком сложно, — откинулся на стуле Смирнов, чувствуя, что лёд в отношениях начал, наконец, таять. — Просто мне Андрей когда-то об этом рассказывал. Ну и вас, конечно, упоминал как крупного специалиста по теории кварков.

— Ну да, ну да, всё верно, — пробарабанил пальцами по столу доктор наук. — Всё верно. Свободные кварки существуют прямо у нас перед носом. А мы… мы просто болваны. Да. Болваны. Напыщенные идиоты, решившие, что знаем о жизни всё. Придурки чухонские! Тупицы. Кретины. Гадатели, блин, на кофейной гуще…

Всё это он говорил фактически сам себе, уставившись в одну точку, не обращая никакого внимания на подполковника. Тем не менее, Михаил Дмитриевич дождался-таки окончания монолога и осторожно поинтересовался:

— Так что же здесь всё-таки произошло? И как это связано с Андреем и этими вашими кварками?

Синицын вздохнул, оправил ворот рубашки и устало посмотрел на ждущего ответа Смирнова:

— Вы считаете, в том, что случилось с Андреем, виноват я?

— Не знаю, — развёл руками Михаил Дмитриевич. — Может, и вы. Может, стечение обстоятельств. Может, что-то ещё. Но, в принципе, это сейчас не главное. Сейчас важно просто вернуть человека к жизни. А вот как и когда это будет сделано, я думаю, зависит только от вас. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и вы тут совсем ни при чём.

Научный работник снова вздохнул.

— Дело всё в том, Михаил… — Синицын внезапно замялся, несколько раз моргнул и смущённо пожал плечами. — Надеюсь, вы мне простите это маленькое панибратство. Мы ведь сейчас, как бы это получше сказать… не то что бы в одной лодке, но, как минимум, гребём в одном направлении…

— Ерунда, — перебил его собеседник. — Панибратство меня не смущает. Продолжайте.

— Да, спасибо. Так вот, Михаил… Кстати, вы тоже можете называть меня просто: Александр или… э-э… Привык я, знаете ли, за столько-то лет. Долго работал в Англии, а там отчества не в ходу, так что…

Михаил Дмитриевич еле сдержался, чтобы не выругаться.

— Хорошо, Александр. Без вопросов. Буду вас звать именно так.

— Ага, понял. Продолжаю. Короче, всё дело в том, что Андрей не мог, никак не мог потерять сознание или как-то ещё пострадать от разряда или от воздействия излучения, или от потока заряженных частиц, или… В общем, этого не могло произойти ни при каких обстоятельствах.

— Но, тем не менее, это произошло, — жёстко резюмировал подполковник. — Осталось только выяснить, что конкретно и как именно.

— Да, вы правы. Осталось лишь выяснить, — подтвердил Синицын, после чего неожиданно замолчал, вновь уперев взгляд в одну точку, нахохлившись как воробей, улетев мыслями в ведомые лишь ему дали.

Молчал он примерно минуту. Затем встрепенулся, дёрнул щекой и, вздохнув в третий раз, начал рассказывать.

* * *

— … короче, мы оба сидели на одной линии, если считать третьей точкой камеру на торце ускорителя, с отклонением примерно шестая пи от оси. Он — метрах в полутора, я — в двух с половиной. Сидели, беседовали, пили чай. А потом я решил показать ему работу модели. В демо-режиме конечно, иначе пришлось бы потратить минут двадцать на разгон и прогрев, плюс с десяток обязательных, предписанных регламентом процедур. «Защита от дурака» у нас на уровне, не хуже, чем на настоящих реакторах. К тому же, мощности там совсем никакой — в электрон-вольтах не выше шестого порядка. Однако… хм, н-да… однако…

— Однако что-то пошло не так.

— Да. Всё пошло совершенно не так. То есть, сначала всё было как обычно. А потом я, — Синицын с досадой поморщился, — уронил свою чашку прямо на клавиатуру.

— Вследствие чего компьютер выдал неправильную команду, — попробовал догадаться Смирнов.

— Нет. Никаких неправильных команд не было и быть не могло, — покачал головой доктор наук. — Я лично восстановил по полностью или частично сохранившимся логам всю последовательность операндов и соответствующих им директив. Как реальных, так и гипотетических с вероятностью «почти наверное». Ошибка исключена. И дело тут вовсе не в чае и не в приборе.

— А в чём же тогда? — удивился Михаил Дмитриевич.

— Всё дело в Андрее, — развёл руками учёный. — Он и причина произошедшего, и следствие, и результат.

— В смысле? — не понял Смирнов, уставившись на Синицына.

— Ну… мне трудно сразу всё объяснить, не вдаваясь в детали, — протянул тот. — Для неподготовленного слушателя это сложно.

— А вы по-простому попробуйте. По-крестьянски, как для колхозников.

— Хм, для колхозников, — усмехнулся завлаб, трогая себя за ухо. — Хорошо. Тогда мы сейчас вот как поступим.

Открыв портфель, он вытащил оттуда бумажный лист, положил на стол и пристально посмотрел на Смирнова.

— Знаете, мне после того случая каждую ночь снятся какие-то странные сны. Словно я помолодел лет на тридцать и снова учусь в институте. Причём, всё, абсолютно всё, выглядит настолько ярким, будто это происходит на самом деле. А вчера приснилось ещё кое-что. Такое, что не смог удержаться и записал поутру всё, что приснилось. Основные, так сказать, тезисы. Вот, почитайте.

Синицын подтолкнул к собеседнику листок с напечатанным на принтере текстом и чуть виновато продолжил:

— Только не судите, пожалуйста, строго. У меня просто… эмм… есть одно хобби. Когда минутка свободная выдаётся, графоманствую понемногу. Сочиняю рассказики всякие, фантазии, мистику. Ну, в общем, и тут что-то вроде эссе наваял, типа, для души, под Стивена Хокинга[2]. Думал, так будет понятнее и живее, плюс какая-никакая, а тренировка.

Смущённо пожав плечами, он указал на лежащий перед собой лист.

Михаил Дмитриевич в ответ лишь хмыкнул и, взяв в руки «типа эссе», углубился в чтение.

* * *

«Подросток был ещё достаточно юным. Что значит какой-то десяток миллиардов оборотов маленькой зелёно-голубой планеты вокруг жёлтого карлика, затерянного на краю огромного скопления звёзд? Молодости присущ максимализм, и жизнь кажется бесконечной. Наступит ли конец всему или стрела времени будет вечно лететь сквозь пространство? Так ли это важно, когда знаешь, что триллионы твоих будущих реинкарнаций спят, закуклившись в коконах сингулярности. Они спят и видят сны, навеянные близостью друг друга и ощущением великой цели своего существования. Сталкиваясь между собой, они ощущают радость и симпатию, отвращение и ненависть, боль и гнев, великое счастье и странную тоску. Ощущают, но не осознают, ведь они ещё не родились.

…Своё рождение подросток помнил неплохо. Сначала возникло пространство. Вверх-вниз, вперёд-назад, влево-вправо: эти понятия были естественны для появившейся сущности. Однако пространство оказалось пустым. Можно было смотреть в любую сторону, переворачиваться в своей незримой колыбели, но суть от этого не менялась. Гораздо позже «разумные» назовут подобную ситуацию «инвариантностью пространственной чётности».

Это было скучно. И тогда ребёнок заполнил пространство структурой. Так появился вакуум. В каждой его необозримо малой точке рождались пары игрушек, возникали «мосты» и «кротовые норы» сложных конфигураций. Игрушки путешествовали по их поверхности, сталкивались друг с другом, соединяясь в ослепительной вспышке или разбегаясь в разные стороны. Каждая игрушка имела своего зеркального собрата. «Разумные» и этому нашли впоследствии объяснение в виде «закона о сохранении комбинированной чётности» или «СР-симметрии».

Впрочем, простые игры с кубиками любому ребёнку быстро надоедают. Исчезающие и появляющиеся частицы не помнили своё прошлое и не видели будущего, они жили лишь здесь и сейчас. В итоге ребёнок просто смахнул с незримого стола часть кубиков, оставив при этом их отражения. Симметрия нарушилась. Зато появилось время, и… детство кончилось.

Ребёнок-Вселенная рос, а жар, сжигающий его изнутри, постепенно сходил на нет. Первые кванты света разлетались в разные стороны, первое поколение лептонов начинало свой путь в пространстве и времени, реликтовые кварки замедляли свой бег и соединялись в новые невиданные ранее частицы. Рождались звезды и планеты, пульсары и квазары, возникали гигантские скопления материи, называемые галактиками. «Разумные» пытались отыскать «бозон Хиггса», несущий, как полагали они, всю информацию о прошлом и будущем. Наивные. Разве может какая-то частица с нулевым спином знать и помнить то, что ей знать не дано. «Частица бога». Ха-ха.

Подросток знал, что не все кварки нашли свой приют в неразрывном глюонном поле. Часть из них исчезла в бездонном чреве странных образований, поглощающих все и вся и заставляющих даже время приостанавливать свой бег. Пусть это было страшно и непонятно, зато весьма поучительно. И тогда юный мечтатель решил ограничить себя новыми законами. Зачем знать обо всём на свете, когда можно ввести понятие вероятности. Принцип соотношения неопределённостей — вот новый закон сохранения хрупкого мира. Теперь, пытаясь определить точное пространственно-временно́е положение любой частицы, можно никогда не узнать о её реальном состоянии. А это означает лишь то, что всё, обладающее массой-энергией, уже не сможет проникнуть за горизонт событий страшных «чёрных дыр», ведь вероятность такого события никогда не станет равной единице.

Но что делать с оставшимися свободными кварками?

Подросток нашёл решение, показавшееся ему оптимальным. Все свои знания и умения, всю свою память о прошлом он вложил в каждую из своих старых и любимых игрушек. А чтобы защитить их от превратностей неумолимой судьбы, ему пришлось окружить каждый кварк почти непреодолимым полем вероятностей, по-пиратски украденным у истинных правообладателей — кошмарных «черных дыр» его собственного мира. Нашлись и хранилища для кварковых коконов. Эти хранилища рождались и умирали, то принимая в себя частичку Вселенной, то выпуская её в свободное плавание, не осознавая при этом сути своей великой миссии.

Однако подросток не был бы подростком, если бы ему не хотелось время от времени пошалить, вспоминая беззаботное детство. А что если один раз позволить какому-нибудь кварку хотя бы на миг выйти за пределы своей колыбели? И что, интересно знать, произойдёт с хранилищем? Ну-ка, ну-ка, попробуем.

Вселенная на неуловимое мгновение прекратила своё безудержное расширение, стрела времени отскочила от незримого барьера назад, в предыдущее квантовое состояние, а затем вновь продолжила свой полёт.

Вот только одна ли это стрела или их уже две?

Да, две стрелы — это непорядок. Вот тебе и принцип неопределённости во всей своей красе.

Ну что ж, компенсируем дельту времени дельтой энергии.

Подросток мысленно потёр несуществующие руки одна о другую.

Законы, им же придуманные, соблюдены, так что расширяемся дальше.

А что хранилище? Надо же, какая точность? Впрочем, это не удивительно, ведь при такой неопределённости времени количество энергии, затрачиваемой на любое действие-отклик, — настолько мизерная величина, что кое-кому можно лишь позавидовать».

* * *

— Честно скажу, не понял, как минимум, половины, — хмыкнул Михаил Дмитриевич, отложив листок и подняв глаза на Синицына. — Но главное, кажется, уяснил. По-вашему выходит, что сознание Андрея унеслось куда-то фиг знает куда, а виноваты в этом какие-то свободные кварки и никому не известная сущность. Так?

Дождавшись кивка, подполковник сложил на груди руки и подытожил:

— На мой взгляд, фантастика в чистом виде.

— Верно, фантастика. Точнее, мистика, — согласился с ним оппонент. — Однако не всё, Михаил, измеряется одним здравым смыслом. Я ведь не просто так предложил вам эту свою фигню почитать. У меня и расчёты кое-какие имеются.

— Расчёты?

— Да, расчёты. Цифры, они, как известно, не врут. Тем более, когда подкрепляются экспериментом. Пусть даже и не совсем удачным.

— Намекаете на Андрея?

— Намекаю, куда деваться. «Свободный кварк» обрёл, наконец, свободу и пустился, как водится, во все тяжкие. То ли в ином времени, то ли в иной Вселенной.

— Параллельные миры и путешествия во времени? Что ж, в этих материях я разбираюсь не больше, чем свинья в апельсинах. А впрочем… — Смирнов ненадолго задумался, затем сунул руку в карман и выудил из него монетку двухрублёвого номинала. — Знаете, Александр, что это такое?

— Знаю, конечно, как не знать. У меня у самого в кошельке такие же водятся.

— Хм, ну раз знаете, тогда давайте и я вам поведаю одну весьма занимательную историю, приключившуюся со мной лет эдак тридцать назад, ещё во времена исторического материализма…

* * *

— …вот так оно всё и было. Жаль только, подтвердить я это ничем не могу. Пропала монетка, рассеялась как пыль на ветру, — закончив рассказ, Михаил Дмитриевич откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на учёного. — Ну что? Как вам моя история?

Из ступора Синицын вышел секунд через двадцать. Резко вскочив, буквально отшвырнув в сторону офисный стул и принявшись едва ли не бегать по кабинету. Останавливаясь лишь затем, чтобы хоть чуть-чуть отдышаться, мотнуть головой и рубануть воздух ладонью.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — выкрикнул он спустя пару минут, перестав, наконец, носиться по комнате. — Ну почему?! Почему вы мне раньше об этом не рассказали?!

— Дык, не спрашивали, — улыбнулся Смирнов. — А что до всех остальных, то… неохота мне, знаете ли, в психушку. На воле оно как-то лучше. Такие дела.

Учёный открыл было рот, собираясь, по всей видимости, резко ответить «чекисту», но вместо этого внезапно застыл в позе бронзового Ильича с поднятой вверх указующей и направляющей дланью. Впрочем, оцепенение продлилось недолго — спустя несколько ударов сердца завлаб опустил руку, медленно подошёл к столу и, подняв ранее отброшенный стул, степенно уселся напротив Смирнова.

— Вы совершенно правы, товарищ Смирнов, — ровно проговорил он, сложив по-ученически руки. — Психушка нам не нужна.

«Что же тогда нам нужно?» — на этот немой вопрос, ясно читаемый в глазах подполковника, Синицын ответил всё тем же спокойным тоном:

— Нам надо просто дождаться, когда мои студенты полностью восстановят разрушенный аппарат, а затем повторить эксперимент с учётом всех вновь выявленных обстоятельств.

— Хм, и кто же на этот раз станет подопытным кроликом? — усмехнулся Михаил Дмитриевич, глядя на визави.

— Либо я, либо вы, — пожал плечами доктор наук. — Других претендентов на это почётное звание я как-то не наблюдаю.

— Вы уверены? — приподнял бровь Смирнов.

— Ну, мы могли бы привезти сюда ещё и Андрея, но, согласитесь, это было бы не совсем комильфо. К тому же, наши правоохранительные органы вряд ли допустят экзерсисы подобного рода, не говоря уже об эскулапах.

— Да нет, я спрашиваю не о том, — перебил учёного подполковник.

— А о чём?

— Просто не совсем представляю, почему именно мы двое.

— А вы что, ещё ничего не поняли?

Михаил Дмитриевич развёл руками:

— Не понял. В теориях я не очень-то разбираюсь. Ну, то есть, я конечно готов поучаствовать в опытах, но…

— Ясно, — остановил его жестом Синицын. — Ну что же, попробую объяснить. Гипотеза заключается в том, что отвечающий за Андрея кварк, освободившись, оказался моментально притянут другим, аналогичным. И ни пространство, ни время не стали ему помехой. В квантовой хромодинамике всё происходит наоборот. Чем больше дистанция, тем сильнее взаимное притяжение частиц — есть у глюонного поля такая особенность. А поскольку тридцать лет назад в той же самой комнате произошло некое ломающее стереотипы событие (ваша рассыпавшаяся в прах монетка — это как подтверждение факта), постольку элементом взаимного притяжения стали вы, уважаемый Михаил. Вы и никто более. Вы ведь, надеюсь, испытываете к Андрею симпатию, да?

— Вообще-то у меня нормальная ориентация, — улыбнулся Смирнов.

— Да нет, я не об этом, — отмахнулся завлаб. — Если бы дело касалось женщины, а это, сами понимаете, уже не кварк, а его зеркальное отражение с другим знаком, то в этом случае Андрей давно бы уже вернулся: у мезонной пары кварк-антикварк слишком недолгая жизнь.

— А у двух мужиков что? Существенно дольше? — снова ухмыльнулся «чекист».

— Не у двух, Михаил, — поднял палец учёный. — У трёх. Третьим, видимо, оказался я. Недаром ведь мне сны эти дурацкие снятся. Короче говоря, три кварка, как в присказке. Ну, или три богатыря, если конечно вам по душе такое сравнение.

— Ага, значит, выходит, кого-то из нас надо просто подвергнуть некой… эээ… процедуре, и тогда всё восстановится в прежнем виде?

— Чёрт его знает, — Синицын потёр переносицу и ненадолго задумался. — И, тем не менее, надо пробовать. Попытка не пытка.

— Когда? — деловито поинтересовался Михаил Дмитриевич.

— Как только модель будет готова, и когда я кое-что посчитаю.

— То есть, мне пока ждать? Ждать звонка или…

— Или, — отрезал доктор наук. — Публичные слушания нам не нужны.

— Согласен. Тогда буду наведываться к вам время от времени. Два-три раза в неделю, но не чаще.

— Да. Так будет лучше всего, — подтвердил завлаб, протягивая для прощания руку…

Когда замдиректора строительной фирмы вышел на улицу, то только и смог, что покачать головой, удивляясь самому себе и своему решению принять участие в предложенной Синицыным авантюре. В чудеса Михаил Дмитриевич не верил, фантастику не читал, но сейчас… Сейчас он был готов ко всему. И к тому, чтобы поверить, наконец, в невозможное, и к тому, чтобы узреть это невозможное собственными глазами. Очевидное-невероятное. Фантастика, одним словом. Научная.Неожиданно оказавшаяся правдой. Самой что ни на есть настоящей…

[1]Камера предварительного заключения.

[2]Английский физик-теоретик, автор научно-популярной книги «Краткая история времени».

Глава 6

Среда. 1 сентября 1982 г.

«Тр-хр-трямс, — звук разрываемой на части газеты проник прямо под черепную коробку и буквально ввинтился в ещё не проснувшийся мозг.

«Тьфу ты, мать-перемать!»

Привыкнуть к этому «будильнику» было решительно невозможно. Оставалось только смириться. На три с лишним года, как минимум. Каждый день. Точнее, каждое утро. Ровно в половину девятого. Впрочем, если вставать немного пораньше, то всё становится не так уж и страшно. Однако просыпаться раньше не хочется. Спро́сите, почему не хочется? Да всё потому что лень-матушка. Студент, он ведь почти как солдат — пока спит, служба… пардон, учёба идет. Только лямку надо тянуть чуть подольше. Вместо двух лет — целых шесть. Но зато с правом досрочного дембеля. Три раза ха-ха…

Чертыхнувшись с досадой и проводив взглядом чапающего в санузел Олега («Блин, какой сон испортил: от заката до рассвета — одна сплошная эротика!»), я ещё примерно с минуту ворочался, заново пытаясь уснуть и досмотреть до конца «последнюю серию», но затем вспомнил, что сегодня у нас самое начало учебного года, а, значит, прогуливать ни к чему — не поймут-с. Тем более что первыми двумя парами, как гласило изученное ещё вчера и перенесённое в блокнот расписание, значились не какие-то там банальные лекции, а лабораторный практикум по общей физике, пропускать который себе дороже: не сдашь к концу года полный набор — к экзаменам не допустят. Так что хочешь, не хочешь, а встать придётся.

Пока чистил зубы, а потом сбривал с морды щетину, ещё не жёсткую (семнадцать лет всё же не сорок семь), но уже довольно колючую, мысли в голове потихонечку упорядочивались и раскладывали по полочкам все события предыдущего дня. Дня, на который возлагалось столько надежд, связанных, в первую очередь, с Шурой Синицыным.

Увы, надежды не оправдались. Шурик оказался просто Шуриком, обычным студентом, а вовсе не доктором наук и лауреатом престижных премий. Как выяснилось, в общежитие он прибыл ранним утром, где-то в районе полпятого, и тут же, не снимая одежды, завалился спать на халявный матрас, выцыганенный у кастелянши запасливым Володей Шамраем и брошенный на остававшуюся пока свободной кровать. В соседней комнате нашлись «лишние» подушка и одеяло (всегда удивлялся, откуда в «колхозе» появляются не учтённые администрацией вещи — видимо, прямо из воздуха материализуются, посредством квантовомеханической флуктуации метрического пространства). Не было только постельного белья. Однако его отсутствие новоприбывшему ничуть не мешало. Лёжа на животе, выпростав из-под одеяла голые пятки (слава богу, хоть обувь снять не забыл), изогнувшись дугой на продавленной едва не до пола кровати, гражданин Синицын бессовестно дрых, не обращая никакого внимания на окружающих.

Зайдя поутру к соседям напротив и обнаружив там будущее светило мировой и российской науки, мирно посапывающее в три дырочки и не озабоченное пока сложностями бытия, я конечно не удержался и, подобравшись к кровати, гаркнул ему в правое ухо:

— Батарея, подъём! Форма одежды номер два!

Оглушённый неожиданным рыком, Шурик буквально подпрыгнул на месте (ага, почти как Брюс Ли, из положения лёжа) и стукнулся головой о стенку. А затем, уже сидя в кровати в позе индийского йога, ошалело захлопал глазами, раскрыв рот, потирая затылок, изумлённо взирая на разбудившего его шутника. То есть, меня.

— Здорово, злыдень! — поприветствовал я его и, не давая опомниться, добавил для верности. — Три кварка для мастера Марка, синьор помидор. Велкам, сэр. С прибытием на грешную землю, амиго.

— Чего? — брякнул Шура, непонимающе уставившись на меня.

«Эх! Не прокатило. А жаль».

— Чего-чего… привет, говорю. Меня Андреем зовут.

— Петя… то есть, тьфу, Саша, — невпопад ответил Синицын, пожимая протянутую мной руку.

— Стало быть, Шурик, — хохотнул со своего места Володя Шамрай, с интересом наблюдающий за разыгрывающейся сценой. Что ж, ему, почти всю сознательную жизнь проведшему в гарнизонах, шутка моя явно понравилась.

— Ну да, можно и Шурик. Мне так даже привычнее, — подтвердил будущий доктор наук, окончательно просыпаясь. — Только орать-то зачем?

— Как зачем? Вставать пора, а не то проспишь всё самое интересное.

— Чего тут может быть интересного? — пробурчал Шурик, выуживая из-под подушки портфель и разглядывая его на предмет повреждений.

— Можно? — поинтересовался я, указывая глазами на кожаный «саквояж».

Синицын немного помедлил, но потом всё же передал мне портфель. Впрочем, весьма неохотно, с какой-то прямо-таки пугающей подозрительностью («что поделать — маньяк»):

— Только, пожалуйста, аккуратнее. Он ещё совсем новый.

— Не бои́сь, все будет чики-пуки, — ответствовал я, осторожно беря за края «хэндмэйдовское» изделие.

Последующая минута ушла у меня на то, чтобы оглядеть иноземное чудо со всех сторон, ощупать торцы, открыть, заглянуть внутрь, вдохнуть наполненный благородными ароматами воздух, потом аккуратно закрыть и, бережно погладив кожаную поверхность, вернуть портфель его заждавшемуся хозяину.

— Да-а-а. Вещь! Причём уникальная. Никогда таких не встречал, — похвалил я предмет Шуриных «воздыханий».

— А ты что, в галантереях хорошо разбираешься? — поинтересовался в ответ Синицын с деланно-безразличным видом.

— Почти как господин Бонасье. Жаль только, что ты у нас на Ришелье нифига не похож.

— Почему жаль? — удивился Шура.

— Потому что «галантерейщик и кардинал — это сила»! — процитировал я хорошо замаскировавшегося «майора Томина» из фильма про мушкетёров. Затем усмехнулся и, хлопнув по плечу своего старого-нового друга, быстро вышел из комнаты.

«Что ж, за неимением гербовой будем писать на… м-да… простая бумага для этого дела тоже не подойдёт. Сколько её не разглаживай…»

* * *

Общее собрание потока состоялось в КЗ[1] Главного корпуса. Оно началось в десять ноль-ноль и завершилось ровно через сорок минут, тютелька в тютельку.

По старой доброй традиции всех впервые прибывших на учёбу поприветствовал ректор, академик Белоцерковский, толкнув короткую пятнадцатиминутную речь. Следом выступили ещё трое его не менее маститых коллег. Кстати, подавляющее большинство студентов встречали своего ректора всего два раза в жизни: первый раз — при поступлении, второй — на раздаче дипломов. Так что сейчас надо было срочно ловить момент и пользоваться уникальной возможностью лицезреть главное институтское начальство в живой ипостаси, а не в качестве подписи на документах.

Сами же документы — студенческие билеты и зачётные книжки — нам вручили чуть погодя, когда толпа первокурсников разошлась по аудиториям на факультетские «посиделки». Там новоиспечённых студиозусов приветствовали и поздравляли с началом учебного года фигуры калибром поменьше. Уже не ректоры и академики, а всякие там доктора-членкоры, деканы и прочие разные кандидаты с замдеканами вперемешку. Короче, те самые, которые «завсегда с народом».

Один из них, «заведующий» младшими курсами Георгий Михайлович Плохов, спустя десять лет будет моим рецензентом на диссере.

Вполне, кстати, достойный мужик оказался, хотя в институте все его жутко боялись. Видимо, из-за почти что «звериной» внешности, рыжей всклокоченной бороды и регулярных обходов общежития с изыманием недостойных советского студента «предметов». Таких как, например, не допитые до конца бутылки со спиртосодержащим продуктом или засидевшиеся в гостях девицы из «внешнего мира». За глаза товарища Плохова называли исключительно Жорой и радостно потирали руки, когда он не находил в комнатах вовремя перемещённый в укромные места «криминал»…

* * *

Заглянув в свеженький студбилет, прочитал номер группы. Двести семьдесят два. Ну да, всё правильно, всё как и было когда-то. Мои соседи по блоку, как и предполагалось, числились в той же «обойме». Плюс добавились ещё трое парней. Первый — местный товарищ Петя Лобанюк, попавший в институт, скорее всего, в результате каких-то подковёрных игр, а не собственными мозгами (вступительные экзамены он сдал на одни трояки), и в итоге отчисленный к середине второго курса за хроническую неуспеваемость. Второй — москвич Саша Бурцев, ставший впоследствии свидетелем на моей свадьбе. В девяностых-двухтысячных он выбился в солидные бизнесмены, но, как ни странно, так и не сумел лишиться «человеческого» в натуре. Третьим из «новеньких» был Дима Петров, уроженец подмосковной Дубны, тоже получивший место в общежитии. Причём в нашей с Олегом комнате.

Ну и, конечно же (как без этого), на собрании группы присутствовала наша прекрасная половина. Две девушки. Таня Стеценко и Марина Толстикова. Первая, как и Дима Петров, из Дубны, вторая — жительница первопрестольной. В общем, всего лишь две представительницы женского пола на двенадцать пока ещё, слава богу, не изголодавшихся мужиков. Одна к шести — привычная для нашего института пропорция. И весьма перспективная. Для дам, понятное дело, а не для мужиков.

Короче говоря, даже самая что ни на есть страхолюдина могла за годы учёбы выбрать себе достойного кандидата в мужья, не особо при том напрягаясь и не страдая от недостаточного количества претендентов на руку и сердце. Впрочем, «наши» девушки крокодилицами вовсе не были. Вполне себе нормальные девчонки. Один недостаток — чересчур умные. Шучу, конечно.

На распределение «командных» должностей ушло почти полчаса. Старостой группы стал Олег Денько — его назначили «сверху», из деканата. Комсоргом выбрали Миху Желтова, поскольку через пятнадцать минут переглядываний и смешков он вызвался сам, а других претендентов на это почётное звание не нашлось. Последняя незанятая вакансия отняла не меньшее количество времени — профсоюзным лидером никто своей волей становиться не захотел. Что это за должность, нафиг нужна и какие плюшки и пряники предполагает, собравшимся было пока невдомёк, поэтому каждый старался спихнуть с себя весьма вероятный в ближайшем будущем геморрой. Однако когда приставленный к группе куратор от кафедры МОУ[2] вкратце объяснил, какие ништяки (талоны на питание, распределение мест в студенческом профилактории, плюс снятие с профорга обязанности собирать взносы) сулит сия «синекура», проблему все же решили. Подавляющим большинством голосов (тринадцать против одного) «профсоюзным боссом Рафферти»[3] избрали Шуру Синицына. Несмотря на его вялые возражения.

Когда официальная часть завершилась, мы всей толпой ломанулись на выход из аудитории. Кто куда. Одни в библиотеку, другие в столовую, третьи, в основном, жители Москвы и области — на электричку, четвёртые… В общем, каждый нашёл себе занятие по душе.

Лично я вновь, как и днём ранее, направился в книжный с хозяйственным. Прикупить ещё кое-что жутко необходимое в быту и учёбе. Сверла небольшого диаметра, ножовку по металлу, надфили, клей БФ, рубанок (фиг знает, зачем, но удержаться отчего-то не смог). В канцтоварах приобрел тетради, ручки, готовальню (не самую лучшую, но на первое время сойдёт), в букинистическом отделе — несколько учебников, сданных туда уже отучившимися студентами. В итоге вторая холщовая сумка наполнилась толстенными и не очень томами по общей физике, матанализу, аналитической геометрии и теормеху. И хотя последний на первом курсе был совершенно не нужен (эту дисциплину начинают изучать только в третьем семестре), но опять же — ностальгия замучила. Конечно, всё это можно было получить на халяву в институтской библиотеке, однако своё, как известно, всегда лучше казённого, карман не тянет, да и в жизни потом обязательно пригодится. А уж на госэкзаменах — стопудово…

Печатную продукцию и скобяные товары я благополучно сгрузил на свой стол, а затем, посетив столовую и заморив червячка, добрался, наконец, до НТБ[4] в Главном корпусе. Народ из библиотеки уже успел схлынуть, работники книгохранилища (точнее, работницы… некоторые, кстати, весьма симпатичные) носились словно наскипидаренные, так что на добор недостающих книг, задачников и методичек у меня ушло не более получаса.

Гораздо больше времени занял поход на кафедру общественных наук. Чтобы получить на руки серый «кирпич» Истории КПСС и с десяток брошюр отцов-основателей, пришлось отстоять длиннющую очередь из таких же, как я, страдальцев, заполнить парочку бланков-заявок и невразумительную анкету на тему «не был, не участвовал, не состоял», а в довершение всего самому выискивать на запылённых полках и стеллажах нужную для учёбы литературу. Напечатанную миллионными (вот уж бестселлеры, так бестселлеры) тиражами.

От рутины я освободился лишь к пятнадцати тридцати. После чего ещё раз скатался в столицу за очередным приобретением — вместительной дорожной сумкой через плечо вместо не слишком удобного, хотя и модного по нынешним временам «дипломата». Сумку я купил за семнадцать рублей, в большом универмаге, расположенном в самом конце Калининского проспекта. Того самого, который через десяток лет переименуют в Новый Арбат.

Оставшаяся часть дня прошла в обычной для подобных случаев суете: разговорах с соседями по блоку и забредающими «на огонёк» однокурсниками и в подготовке к предстоящим на следующее утро занятиям. Какая именно «лаба» светит мне в первый учебный день, я знал совершенно точно — этот момент почему-то остался в памяти, так и не выветрившись за все дальнейшие годы. Что ж, видно, и впрямь событие нерядовое. Начало, так сказать, новой жизни. Как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Там — «оторвался, наконец, от маминой юбки». Здесь — «второй раз вошёл в ту же самую реку». Назло древним философам, наперекор их проверенной временем истине. «Эх, знать бы ещё, чем это всё обернётся. Цены бы такому знанию не было…»

* * *

— Три… пятнадцать, — выдохнул Шурик и повернул массивную рукоять на панели, а я, выждав пару секунд, продиктовал ему набор цифр, отразившихся в матовых окошках прибора. Синицын аккуратно занёс данные в тетрадь и, пробурчав что-то невразумительное, махнул рукой, давая понять, что готов к продолжению…

Лабораторный практикум длился уже без малого третий час и должен был завершиться в ближайшее время. Двенадцатая серия измерений подходила к концу, оставалось ещё две. Таких же муторных, но как раз их нам и не хватало для полного счастья.

Сняв следующие показания, я слегка помассировал затёкшую шею и ткнул в бок склонившегося над тетрадкой приятеля:

— Ну что, записал? Тогда меняемся.

Работа нам досталась самая из всех скучная и самая непонятная по цели и смыслу. Требовалось просто пялиться на прибор, ловить момент изменения звука в системе, а затем останавливать вручную процесс соударений каких-то невидимых глазу частиц и снимать показания. Занятие, на первый взгляд, идиотское. Но это только на первый взгляд, который не всегда верный. Основной смысл, по моему собственному разумению более поздних времён, заключался в том, чтобы научить начинающих экспериментаторов умению концентрировать внимание не только на главном, но и на вроде бы бессмысленных мелочах. Плюс аккуратность и тщательность: чем больше данных, тем достоверней статистика. Всё лишнее уходит в «крылья» похожего на колокол гауссова распределения вероятностей. И чем меньше этого «лишнего», тем выше итоговая оценка за конкретную «лабу». Впрочем, субъективные факторы в виде погрешностей измерений и старого изношенного оборудования, увы, никуда не исчезнут, поэтому волей-неволей придётся-таки, как в «старые добрые времена», подгонять некоторые показания под требуемый результат. Нехорошо, конечно, но — «хочешь жить, умей вертеться».

Именно эту мысль я и довёл до сведения напарника по «эксперименту», вызвав его немалое удивление.

Ну да не беда, никуда он не денется — научится помаленьку, опыт — дело наживное. Тут главное — не переборщить, не привить с самого начала навык обдуривать проверяющих и самого себя при каждом удобном случае. А всё остальное придёт. Со временем. И опыт, и умения, и сноровка. К Шурику, по крайней мере — железно. Уж это-то я точно знаю…

Всю нашу группу, кстати, распределили попарно. Согласно общему списку, в порядке алфавита. Окромя девушек. Их, в количестве тех же двух штук, вывели в спецкоманду. Доверив женской бригаде самую интересную и весёлую, на мой взгляд, работу — «Определение скорости полета пули при помощи баллистического маятника». Причём, судя по доносящимся от соседнего стенда повизгиваниям, девчонкам «пострелушки» понравились. И даже очень. Остальные могли только вздыхать, бросая завистливые взгляды на веселящихся дам.

— Танюш, дай мне. Дай, я нажму. У меня лучше получится, — требовала Марина, отпихивая подругу от закреплённого на верстаке пружинного пистолета.

— Не-а. Сейчас моя очередь, — не соглашалась та. — Ты и так уже в прошлой серии на три раза больше стрельну́ла. Так что иди, смотри на линейку.

— У-у, жадина.

— Хи-хи.

— Ладно, я тогда в следующий раз пулек себе побольше отсыплю…

Наблюдать за ними было и смешно, и грустно. Веселье, как говорится, весельем, однако и про дело забывать не стоит. Хотя, если честно, с моей стороны, это было всего лишь брюзжанием много чего повидавшего человека, давно отвыкшего от щенячьей возни в песочнице, но вынужденного опять проходить всё по новой. Впрочем… не так уж оно и напряжно. Жить заново. Кому как, а мне лично нравится. Пока нравится. В общем, поглядим-посмотрим, куда кривая кобыла вывезет застрявшего в колесе пациента. Попавшего, правда, туда «не корысти ради, а токмо волею пославшей мя же… тьфу ты, черт, жену вот опять вспомнил… дочерей, внучку, как мы последний раз летали все вместе на море, как… Ох, блин, хреново-то как… хоть волком вой…»

* * *

Следующей парой после лабораторных работ шла лекция по исткапу. Не посетить её было бы себе дороже. Причём не только сегодня, но и в дальнейшем. В отличие от базовых отраслей народного хозяйства Страны Советов учёт и контроль на лекциях и семинарах по истории партии был поставлен отлично. Самым активным полагался пряник в виде лояльности преподавателей на экзаменах, а разгильдяям, соответственно, кнут — максимум, на что могли рассчитывать подобные индивидуумы, это «трояк» в зачётке. При любом раскладе. Даже в случае идеального знания сдаваемого предмета.

В течение почти десяти минут, пока лектор производил плановую перекличку и отмечал у себя наличие-отсутствие студентов, я продолжал размышлять о приключившемся со мной казусе.

Вот как, скажи́те на милость, понять, что же всё-таки произошло? Как определить своё истинное положение во Вселенной? В данный момент на дворе 1982-й год, и моё «удвоенное» сознание здесь присутствует. А там, в 2012-м, что происходит? Существую я там или нет? И, если да, то в каком виде? В виде бездыханного тела или в состоянии не реагирующего ни на что «овоща»? А, может, я вполне себе жив-здоров и даже не догадываюсь о случившемся? М-да, вопросы. Одни лишь вопросы, ответить на которые нет никакой возможности. И «местный» Шурик мне здесь, увы, не помощник — обычный «хроноабориген», не ведающий о собственном будущем.

Что ж, попробуем включить логику.

Если в 2012-м со мной вёе хорошо, никто и пальцем не шевельнёт, чтобы попытаться что-нибудь прояснить. Логично? Логично. Ибо нет события «преступления».

Вариант номер два. Я умер. В «своём» времени, в будущем. Что в этом случае предпримет Синицын, как «главный подозреваемый»? По всей видимости, тоже самое. То есть, ни-че-го. Как говорится, помер Максим, и хрен с ним. Жестоко? Да. Цинично? Естественно. Логично?.. Более чем.

Идём дальше. Я не умер, но и не жив в полном смысле этого слова. Лежу себе тихо в больничке, пускаю пузыри как младенец, хожу под себя, кушаю через шприц… Картинка не слишком весёлая, однако весьма перспективная. В том плане, что все заинтересованные лица будут крутиться вокруг моей измученной тушки со скоростью вентилятора. И Шурик, и дружбаны-коллеги, и граждане-товарищи из соответствующих органов, и… А если попробуют отбрехаться (некогда, мол, дела), Жанна им таких люлей накидает — забудут, где родились, землю будут рыть, лишь бы докопаться до истины, факт…

Эх, узнать бы, как она там, без меня… А, кстати, она же, наверняка, и в этом мире присутствует. Моложе, правда, на тридцать лет, но… Да уж, хорош бы я был, заявись к ней прямо сейчас и объяви во всеуслышание: «Здравствуй, любимая. Я твой муж». Забавная получилась бы сценка. Прямо как в водевиле. Или в индийском кино… И вообще, ей ведь здесь ещё и семнадцати нет. И встретимся мы только через три года, не раньше. Или… чёрт его знает, может, на этот раз и впрямь раньше получится. Я-то ведь знаю о ней едва ли не всё. И где живёт, и как выглядит, где учится, с кем встречается, что нравится ей, а что нет… Хм, мысль, конечно, интересная. Надо бы её обдумать как следует…

Перекличка закончилась. Весь курс оказался на месте. В полном составе. Лектор удовлетворённо кивнул и, не заморачиваясь на вводную часть, сразу же приступил к делу. То есть, к конкретному изложению материала. Впрочем, назвать «настоящей» лекцией его унылый бубнёж было проблематично. Обычное перечисление прописных истин с нагоняющей тоску монотонностью. Складывалось ощущение, что товарищ профессор попросту отбывает номер. Без смысла, без огонька, без желания донести до слушателей суть произносимых им фраз. Хотя, как помнилось из «прошлой» жизни, мои первые впечатления от знакомства «партийно-историческими науками» были чуть менее радикальными. Наверное, просто не успел я ещё привыкнуть по новой к стандартному словоблудию, да и весь остальной антураж (очередь, перекличка, анкеты, каменное лицо говорящего) повлиял на меня далеко не в лучшую сторону. Короче, рассуждения о трёх источниках и трёх составных частях марксизма выглядели сейчас форменным безобразием. Так опошлить предмет дорогого стоит. Короче, догматизм и начётничество в полный рост, в точном соответствии с формулировками вождя мирового пролетариата.

Нет, я конечно ни капельки не либерал и к построению социализма в отдельно взятой стране отношусь вполне позитивно, но ведь нельзя же так просто и буднично сводить всю идеологию к обычным религиозным мантрам: «Учение Маркса научно, потому что оно верно. Харе Карла, Харе Фридрих. Аминь». Пусть я и не коммунист со стажем, но… обидно, паньмаишь. За что боролись, на то, как говорится, и напоролись. Со всеми, так сказать, вытекающими. В виде крушения и развала даже не страны, а целого мира. Не самого, между прочим, плохого. Что очень хорошо видится изнутри. Особенно мне, единственному из ныне живущих «побывавшему» в будущем.

Отвлёкшись на мгновение от мыслей о вечном, я окинул взглядом аудиторию и всех, кто в ней находился. Бо́льшая часть присутствующих тоскливо взирала на лектора, борясь изо всех сил со сном и ожидая если не перерыва, то хотя бы паузы в монологе. Другая, более «продвинутая», но существенно меньшая по количеству, пыталась конспектировать речь профессора. Нафига это надо, я так и не понял — всё, что вещал «жрец», можно было прочитать в толстенном учебнике. А потом и вызубрить при желании. Да так, чтобы даже во сне ключевые «молитвы» отскакивали от зубов подобно гороху.

Убедившись в том, что на поведение слушателей лектор особого внимания не обращает, я подпёр щёку ладонью, устроился поудобнее и, прикрыв глаза, вернулся к думам о настоящем и будущем.

Проблем, по большому счету, у меня всего две.

Первая — как вернуться обратно. Домой. В своё время. Рвусь я туда, кстати, не потому что здесь плохо. А потому, что, как гласит народная мудрость, тут хорошо, а дома завсегда лучше. Уверен, любой на моем месте желал бы того же самого.

Однако эта задачка с кондачка не решалась. Точнее, она вообще никак не решалась. Ну, полный пи… эээ… тупик, одним словом. Единственная надежда — на Шуру из 2012-го и на то, что он знает о постигшей меня участи. Или хотя бы подозревает. Неплохо, конечно, было бы ему весть какую подать, привет, так сказать, из прошлого, но как именно это сделать и чтобы с гарантией, в голову мне пока что не приходило. Тем не менее, вероятность успешной передачи такого послания хотя и была величиной мизерной, но от нуля всё-таки отличалась. Теории, по крайней мере, ничто не противоречило: время анизотропно (мой случай лишь исключение из правил), поэтому любая «цидуля» имеет все шансы добраться до адресата. Рано или поздно. Как запечатанная и брошенная в море бутылка.

Главное, чтобы письмо по дороге не потерялось. То есть, «почтовый ящик» нужен надёжный, а ещё «конверт» правильный и «почтальон». Где их найти, пока непонятно. Увы. Впрочем, любая мысль материальна, а, значит, если её долго думать, то что-нибудь обязательно да придумается. Надо только немножечко подождать. Сколько, фиг знает, но, полагаю, недолго. День, два, неделю… год. Нет, год — это чересчур. Озарение должно произойти раньше. Деньков эдак через… мм… десять. Ну да, всё верно. Декада — это нормально. То бишь, десять дней живём спокойно и лишь на одиннадцатый начинаем планово паниковать. Поскольку план — это великая сила. Когда всё идет в соответствии с ним, волноваться не о чем…

Вторая проблема была не менее «тривиальной» в формулировке, такой же «простой» в решении, но имела при этом один несомненный плюс — реализация «задуманного» зависела исключительно от меня и ни от кого более.

В общем, суть задачи (как я определил её для себя еще в воскресенье) заключалась в том, чтобы немного подправить историю нашей страны. Совсем чуть-чуть, насколько получится. Как именно? «Как-как, да очень просто: пробраться с пулемётом в Кремль во время очередного Пленума и хорошенько там порезвиться. Говно вопрос, господа. Стандартная работа для попаданца. Можно сказать, рутина. Не впервой».

Однако если отставить ёрничание, то, по моему замыслу, и впрямь следовало каким-то образом нейтрализовать наиболее одиозные фигуры нынешней советской и будущей российской «элиты». Причём, именно сейчас, пока они ещё не развернулись во всю ширь своих идиотских «реформ», сдобренных хорошей толикой заокеанских аплодисментов. Короче, цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи «попаданцы».

Осталась лишь самая малость — решить, какой дорогой пойдём. Создадим боевое подполье и займёмся индивидуальным террором, как какие-нибудь анархисты-эсеры столетней давности? Или бросим все силы на организацию передового отряда «диванно-офисных» войск, который успешно переорёт-заплюёт конкурентов на будущих митингах в поддержку «демократизации, перестройки и гласности»? Ну да, всё это, конечно, весело, но, как любят повторять наши дипломатические зубры, контрпродуктивно. Да и научно-технический прогресс мне подстегнуть никак не удастся. Во-первых, потому что рылом не вышел (талантов тут и без меня хватает), а во-вторых, никого уже этот прогресс не спасёт, только бонусов добавит «загнивающему Западу», когда новоявленные постсоветские бонзы начнут делить и распродавать по дешёвке самые лакомые куски, оставшиеся от большого общесоюзного пирога.

Какой тогда из всего из этого следует вывод? И что в итоге у нас получается?

А получается у нас то, что, перефразируя «вечно живого» классика, идти к выбранной цели надо совершенно другим путём. Каким конкретно? Хм. Видимо, самым простым и логичным — тихой сапой, опираясь на уже существующие структуры. Желательно силовые. Тогда точно всех победим. Всех, до кого руки дотянутся…

«Ну вот, уже множественное число на себя, любимого, примеряю. Совсем, видать, загордился и нюх потерял… попадун-террорист недоделанный…»

* * *

Пронзительная трель звонка вырвала меня из объятий Морфея. Впрочем, не только меня. Лекция наконец закончилась, все собравшиеся в аудитории, потягиваясь и зевая, двинулись к выходу.

Следующей парой в расписании значился перерыв, поэтому спешить было некуда. Ну, разве только в столовую. А что? Отоспались неплохо — пора восстанавливать силы. Где именно? За обеденным столом, где же ещё. Почти как в старом советском мультфильме про попавшую к жабам Дюймовочку: «поели — теперь можно и поспать, поспали — теперь можно и поесть». Закон коммутативности в чистом виде — от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

Увы, второй раз за день поспать нам так и не удалось. Даже несмотря на то, что как следует перекусили. Поскольку вместо тихого часа пришлось посетить ещё одно, крайнее на сегодня занятие — физкультуру.

Впрочем, физкультуры как таковой на этот раз не случилось. Была ещё одна «лекция». Несколько групп собрали в фойе главного спортивного корпуса (того, что с бассейном) и почти полтора часа преподавали «теорию». То есть, знакомили «туповатых» студентов с правилами техники безопасности при посещении спортивных сооружений, требованиями к форме и обуви, плюс выясняли (со слов и по документам) уровень подготовки всех вместе и каждого по отдельности: общефизические данные, опыт участия в соревнованиях, наличие разрядов и званий, желание заниматься в секциях, ну и так далее, всё в том же духе.

По этим «формальным» признакам из тридцати девяти человек (исключая дам, которых свели в отдельную группу) отобрали шестерых «продвинутых». Вроде как для дальнейшего повышения мастерства непосредственно в институтских сборных (с более чем вероятным отсевом уже через месяц-другой, по факту). Всем остальным посоветовали побольше тренироваться, пожелали удачи в улучшении физических и моральных кондиций и, не дожидаясь окончания пары, отправили восвояси. До следующей по плану «физ-ры».

Против такого развития событий никто возражать не стал. Некоторые даже обрадовались. Хотя я лично лучше бы сейчас мяч погонял, в футбол, волейбол, баскетбол… да хоть в вышибалу какую-нибудь, и то хлеб. Всяко приятнее, чем просто сидеть штаны протирать или нестись со всех ног в общежитие или на электричку. Но — не судьба, придётся теперь дожидаться пятницы и следующего занятия. Надеюсь, что там всё будет нормально, и на лавочке сидеть мы больше не будем.

Многие, кстати, решили пока не выставлять напоказ собственные таланты. Из нашей группы «добровольцем в сборную» (в футбольную секцию) записался один лишь Олег Панакиви. Остальные наши спортсмены-разрядники (трое, как минимум) просто затихарились, видимо, не желая до поры до времени демонстрировать миру все свои умения и способности. На всякий, как говорится, пожарный. Впрочем, одному из этих «скромняг» пришлось-таки отказаться от режима «инкогнито». Буквально через пару часов, вечером того же дня, в общежитии…

* * *

Сегодня в нашей комнате собрались все трое её обитателей. Я, Олег и заселившийся наконец и решивший переночевать в общежитии Дима Петров. Часам к восьми в дверь просунулся неугомонный Миха и бодро поинтересовался:

— Мужики, вы в теннис играете?

Играть в теннис, точнее, в его настольную разновидность, все мы конечно умели и потому не стали отказываться. Проследовав за Желтовым, наша троица спустилась вниз на этаж и, обнаружив в рекреации между блоками теннисный стол, присоединилась к четверым парням, двое из которых активно перекидывали через сетку маленький целлулоидный шарик. Как вскорости выяснилось, парни играли навылет до двух побед, укороченными партиями.

На расставленных вдоль стен стульях лежали несколько ракеток и два уже не пригодных для игры шарика. Один с глубокой вмятиной на боку, другой — с трещиной.

Ракетки тоже особого восторга не вызвали. Обычные однослойные «шипари» по рупь двадцать пять за штуку, покоцанные по краям, с отклеивающимися у оснований накладками.

Играющие пользовались чуть более продвинутым инвентарём — с виду не самыми плохими «вьетнамками», которые даже в магазине стоили в два с половиной раза дороже стандартного ширпотреба. Правда, отскок от стола мне показался довольно странным, плюс звук от ударов регулярно менялся со звонкого на глухой, сопровождаемый досадливым чертыханием игроков.

Причина этих всех непоняток выяснилась через пару минут, когда пропущенный одним из теннисистов шарик подкатился прямо к моим ногам. Подняв его и внимательно рассмотрев, я коротко усмехнулся и показал «откалиброванный» шар сидящему рядом Диме. На белой пластиковой поверхности виднелось обширное вздутие. По всей видимости, появившуюся в процессе игры вмятину «отремонтировали» обычным для этих времён способом — нагревом с последующим самовыпрямлением до «яйцеобразного» состояния. Ну да, играть такой «сферой» можно, но удовольствие получать — вряд ли.

Мой сосед долго раздумывать не стал. Покачав головой и положив некондиционный шарик на стул, он вынул из своей сумки другой, нормальный, и бросил его жаждущим продолжения матча «спортсменам». Парни это действие оценили, поблагодарив нас поднятыми вверх руками, и снова взялись за игру. Я же, разглядев в диминой сумке ракетку, жестом попросил его показать имеющееся «сокровище».

— «Клампар»? Или «Штига»?

— «Штига Аксель», основа в тридцать пять рубликов обошлась, — вздохнул Дима, забирая назад свой боевой «инструмент». — Знакомый привез из Финляндии.

— Ну и как? Нормальный контроль?

— Я не жалуюсь. С накладками только проблема. Держатся, максимум, месяц. А ты, кстати, что? Тоже играешь?

— Да нет, — рассмеялся я. — Чистый любитель, как все.

Дима окинул меня оценивающим взглядом, но дальше допытываться не решился. Сам-то он был почти профессионалом. Кандидат в мастера — это всё-таки не хухры-мухры. Однако про свои спортивные достижения он пока не слишком распространялся. Видимо, делом хотел доказать, а не просто словами. Так же, как я.

Наша очередь на игру подошла спустя примерно двадцать минут.

Первым у игрового поля нарисовался Миха Желтов. Отпихнув поднявшегося было Олега, он рванулся к столу, подхватил освободившуюся ракетку и несколько раз махнул ею туда-сюда, демонстрируя всем, как он сейчас будет разбираться с противником. Вызвав тем самым смешки окружающих и уже через пять оборотов секундной стрелки доказав, что смеялись мы не напрасно. Соперник вынес Желтова в одну калитку, выиграв первую партию со счетом 11:2, а вторую вообще — под ноль, не оставив нашему бойцу ни единого шанса.

Короче, разгром состоялся феноменальный. Сконфуженный Миха уселся на место, пробурчав себе под нос что-то вроде «Просто я сегодня не в форме», и принялся с интересом наблюдать за сменившим его у теннисного стола Олегом. Тот выделываться, как Миха, не стал, не спеша опробовал «мяч» и «поляну», перекинулся несколькими фразами с победившим Желтова парнем и после нескольких тренировочных розыгрышей бросил шар на подачу. Которую без проблем выиграл. А затем… Затем он легко и непринуждённо восстановил-таки порушенное реноме нашей честно́й компании. Дважды обыграв соперника 11:4 и 11:6.

Ракеткой Олег Панакиви управлял весьма и весьма неплохо. И хотя удары принимал, в основном, на закрытую часть «лопаты», для общей победы этого оказалось достаточно. Подавал он, кстати, чётко по правилам, не с руки, как подавляющее большинство «любителей», а с ладони, подбрасывая шар в воздух. Не слишком высоко, но для противоборствующей стороны вполне различимо.

Впрочем, радовался Олег своему триумфу недолго. Поскольку его следующим противникомстал я. Дима Петров любезно пропустил меня вперёд, решив, по всей видимости, заранее выяснить игровой стиль будущего оппонента. Уровень всех остальных он уже успел оценить, а вот товарищ Фомин (особенно после разговора о типах ракеток) представлялся ему пока тёмной лошадкой, к которой стоило основательно присмотреться.

Ни у Олега, ни, тем более, у Димы в «прошлой» жизни я никогда не выигрывал. Однако сегодня ожидал от себя только победы. Причём, победы безоговорочной. Не столько даже из-за неожиданно открывшихся после «попаданства» талантов, сколько по причине приобретённого за последующие тридцать лет опыта. Начиная где-то с конца девяностых, процесс освоения премудростей настольного тенниса проходил у меня под руководством Бориса Марковича Кацнельсона, конструктора нашей строительной фирмы. Борис Маркович, по его собственному признанию, был в молодости одним из постоянных спарринг-партнёров кого-то из отечественных корифеев пинг-понга, поэтому знал и умел многое. Очень многое, едва ли не всё. Так что оснований надеяться на реванш во встрече со своими давними «обидчиками» у меня было более чем достаточно.

Взяв в руки ракетку, я немного повертел кистью, привыкая к балансу, проверил отскок с обеих сторон, а затем молча кивнул Олегу, предлагая начать партию, не заморачиваясь на тренировочные перекидывания шарика туда-сюда. Вьетнамка, кстати, оказалась вполне приличной, по ощущениям ничуть не хуже моей Donic Waldner начала двухтысячных. Хотя накладки, конечно же, были, во-первых, «убитые» (с новенькими Sriver FX или Marka V не сравнить), а во-вторых, одноцветные — зелёная резина на жёлтой пористой губке, пупырьями внутрь. Короче, про чёткий двусторонний контроль можно было тихо забыть — полностью освоиться с инвентарём за десять-пятнадцать минут я явно не успевал. Хорошо хоть, что ручка у старенького «Ханоя» была обмотана чёрной шершавистой изолентой и, значит, сильно скользить в ладонях, в принципе, не должна. Впрочем, техника, она, как известно, и на огороде техника, так что… «Начнём, помолясь. Не боги горшки обжигают».

Подачу мы разыгрывать не стали — право первого удара Олег предоставил мне. Благородно, конечно, но… зря он это затеял. Недолго думая, я тут же запулил шар в правый от себя угол, а после не слишком удачной подрезки соперника, тупо накатил в левую половину стола. Без шансов на отыгрыш — к отскоку Олег попросту не успел. Следующие четыре подачи прошли в том же стиле — со сменой направлений атаки после каждого розыгрыша. Правда, последнюю, пятую, я позорно профукал — сказался недостаточный контроль ракетки и излишние понты с моей стороны. Вместо того, чтобы аккуратно чиркнуть по краю, целлулоидный шарик ушёл в аут, скользнув буквально в миллиметре от кромки. Увы, прямого вращения не хватило. Но, тем не менее, итог двух первых минут игры продемонстрировал моё явное и недвусмысленное преимущество: четыре — один на своей подаче.

На чужой тоже всё прошло хорошо. И даже более чем хорошо. Олегу я не отдал ни одного очка из пяти возможных, отвечая на каждый его хитрый заброс моментальным топ-спином в дальнюю половину стола. Вероятно, со стороны болельщиков наша игра выглядела не слишком зрелищной, напоминая, скорее, избиение младенцев, чем борьбу двух равных по силе соперников. Однако удержаться от соблазна я так и не смог — очень уж сильно отложились в памяти все мои «предыдущие» проигрыши своему нынешнему визави. В общем, «мстя» состоялась, и теперь можно было немного расслабиться.

Выиграв с разгромным счётом (11:1) первую партию, во второй я перестал мучить Олега разными хитрыми «неберучками», позволив ему довести игру до вполне приемлемого результата — 11:5. Мой друг подобным итогом оказался доволен — пусть проиграл, но всё же не «опозорился». По окончании «матча» он лишь руками развёл («я сделал все, что мог — кто может, пусть сделает лучше») и уступил место следующему поединщику.

Что ж, свято место пусто не бывает, «посмотрим, чем ответит купечество».

В том, что «купечество» в лице Димы Петрова «ответит» мне должным образом, я нисколько не сомневался. По его собранному и сосредоточенному виду чувствовалось, что сейчас пойдёт настоящее «месилово». Без жалости, без сантиментов, без скидок на не соответствующий достойной игре инвентарь: неровный стол, «кривую» ракетку и хлябающие на ногах тапочки.

На сей раз я решил не выпендриваться, и до начала «матча» мы с Димой немного постучали по шарику, без затей перебрасывая его через сетку. Недолго, всего пару минут, слегка рисуясь перед неискушённой публикой, но стараясь при этом не раскрывать друг другу свои истинные возможности. Подачу тоже разыгрывать не стали — Дима, как и Олег, уступил её мне.

Я возражать не стал. Подул на пластиковый кругляш и, чуть подкинув его в ладони, закрутил из-под локтя укороченную диагональ в левый от себя угол. Соперник принял подачу открытой ракеткой, вернув подрезкой вращение. Правда, вышло оно у него недостаточно сильным, и я тут же ответил коротким смэшем, отразить который противник уже не сумел. Вдохновлённый столь удачным началом, я попытался было повторить этот незатейливый трюк, однако во второй раз укороченная подача у меня не прошла — наученный горьким опытом Дима аккуратно отправил шарик назад под неудобную (для меня неудобную) руку, переведя игру в защитную фазу, в которой чувствовал себя как рыба в воде. По стилю он был «чистым» защитником и противодействовать атаке умел как никто другой. Короче, этот розыгрыш завершился уже в его пользу. Впрочем, свои пять подач я всё-таки выиграл. С минимальным преимуществом. Три против двух.

А вот Димину подачу я проиграл, причём с тем же счётом, три-два, и после десяти розыгрышей в игре установилось шаткое равновесие, переломить которое мне удалось лишь в самом конце партии, поймав соперника на противоходе. Плюс сетка немножечко помогла — зацепившийся за не шарик свалился на половину противника, а отошедший от стола Дима попросту не успел с ответом. В итоге первый раунд противостояния завершился со счётом 11:9 в мою пользу. Хотя попотеть при этом пришлось преизрядно.

Не меньшее количество сил отняла у меня и вторая партия матча. Вот только результат оказался иным. Приспособившийся к моей манере игры Дима победил 15:13 после восьми подряд розыгрышей на «больше-меньше».

— Ну что, играем до двадцати одного? — предложил он затем, переводя дух и утирая вспотевший лоб.

— Давай, — согласился я. — Так интереснее.

Собравшиеся вокруг стола зрители поддержали нас одобрительным гулом.

Решающая партия выдалась упорной и вязкой, заняв в полтора раза больше времени, чем две предыдущие. Никто не хотел уступать, ни я, ни соперник. Короче, оба вымотались до предела, как морально, так и физически. Чего нельзя было сказать о болельщиках. Те, наоборот, восторженно ревели после каждого выигранного очка. Причём, не важно, кем именно — по всей вероятности, парни впервые в жизни получили возможность понаблюдать за игрой «мастеров». Увидеть, как бьются «профессионалы». В непосредственной близости, на расстоянии вытянутой руки.

Я, как водится, безудержно атаковал, Дима, соответственно, защищался, стараясь поймать меня на ошибке, перемежая подставки искидки, то вдруг убыстряя темп, то предсказуемо выхолащивая игру до занудливо-тягучих розыгрышей. На каждый топ-спин он отвечал высокой свечой с обратно-боковым вращением, а на повторяющиеся накаты — банальным отыгрышем накоротке и переменой резки. Ракетку свою он крутил с непринуждённостью фокусника, регулярно переворачивая её на сто восемьдесят, раз за разом сбивая оппоненту «прицел», обманывая меня с силой и контролем удара («Эх! Не приняли еще в 82-м правило двух цветов»). В итоге приходилось дожидаться отскока, ловить шарик в наивысшей точке траектории, угадывая вращение, но не заморачиваясь при этом гамлетовским вопросом «бить или не бить» — бить надо было обязательно, иначе труба, то есть, разящая контратака с подставки.

Увы, угадывать отскок не всегда удавалось. Но уж если угадывал, удар «от балды» получался на славу — хрен отобьёшь. Впрочем, даже такие «выносы» соперник умудрялся время от времени отбивать, заставляя меня атаковать и атаковать по новой, теряя силы и концентрацию.

В итоге, противостояние по типу «снаряд-броня» вышло у нас с Димой на загляденье — хоть в прямом эфире показывай, хоть в записи. Жаль только, что завершилась эта «битва титанов» не в мою пользу — Дима меня всё же дожал. Точнее, перетерпел. Пусть и со скрипом, с разницей всего в три очка, но… победителей, как известно, не судят.

Последний удар сражения практически повторил первый. Отличие было лишь в том, что роли у соперников поменялись. Взвившийся над сеткой шарик мой противник прихлопнул как муху. Словно рачительная хозяйка, решившая наконец избавиться от назойливого насекомого, а заодно выбить пыль из валяющегося под ногами ковра. Смэш у Димы получился отменный, с виду простой, но, по сути, почти издевательский. Впрочем, на друга я обижаться не стал. Просто пожал руку и поблагодарил за игру — ничего не поделаешь, победил он заслуженно. Поскольку «мастер», до уровня которого мне ещё расти и расти, несмотря на все приобретённые на халяву таланты.

Петров в долгу не остался.

— Отлично играешь, — похвалил он меня. — Хоть сейчас на зональное первенство выставляй.

— Не выйдет, — отмахнулся я. — Обычные любители там не прокатят.

— Любители, говоришь? — хитро прищурился Дима.

— Ну да, любители. Я ж от тебя чисто на кураже отбивался, плюс пруха пошла конкретная.

— Кураж — это сила, — подтвердил мои слова подошедший Олег. — На кураже мы любых бразильцев, что Тузик грелку, порвём.

— Ага, то-то мы от них в Испании ноги едва унесли…

Переключившийся на футбол разговор мы продолжили уже в комнате. Дальше играть в теннис было неинтересно — соперники достойные кончились, а вот побазарить о перспективах наших клубов и сборной сам бог велел.

Разговоры о футболе и спорте вообще продлились до самой ночи. Лично мне было и смешно, и грустно слушать глубокомысленные рассуждения своих «старых» приятелей. Смешно, потому что абсолютно точно знал, на какой ноте завершится очередной футбольный сезон. Что наш союзный, что европейский, кубковый и отборочный. А грустно — оттого что знал ещё кое-что. Знал, что Дима Петров не доживёт даже до тридцати. Знал, что весной 93-го молодой, подающий надежды сотрудник Объединённого Института Ядерных Исследований встанет на пути каких-то обкурившихся гопников. Без оружия, без спецподготовки, но зато свято помнящий о том, что такое настоящая честь, он погибнет в бою, заслонив от бандитов совершенно незнакомую ему девушку…

[1]Концертный зал.

[2]Математические основы управления.

[3]Персонаж советского телефильма «Рафферти», сыгранный Олегом Борисовым.

[4]Научно-техническая библиотека.

Глава 7

Пятница. 3 сентября 1982 г.

«Хрум… хрум… хрум».

Нет, на этот раз меня разбудила совсем не газета. Нынешнее утро началось с хруста разгрызаемого чьими-то зубами батона («Ага, той самой французской булки»). Засохшей горбушки, оставшейся несъеденной после вечерних посиделок третьего дня. И вот теперь нашедшей наконец своего «потребителя».

— Бурцев! Мать твою! Какого х… — отлепившийся от подушки Олег возмущённо глянул на сидящего возле окна Сашу Бурцева. — Дома, небось, сосисок с колбасою нажрался, а теперь, гад такой, хлебушек наш подъедаешь?

— Ага, — хохотнул Саша, сметая со стола крошки и отправляя их в рот. — От тараканов вас, дураков, спасаю.

— Тьфу! — только и смог ответить Олег, поднимаясь с кровати и привычно отрывая от газеты лист требуемого формата.

С обрывком под мышкой, он удалился в санузел, а я, протерев глаза и посмотрев на часы, поинтересовался у Бурцева:

— Чего так рано? Восьми ж ещё нет. Или боишься, что электричка застрянет?

— А чего дома-то делать? — отозвался тот. — Лучше уж здесь подождать. Чтобы с гарантией.

— Это правильно, — согласился я. — На английский опаздывать ни к чему.

В пятницу первой парой шёл иностранный язык, и прогуливать его, так же, кстати, как военную кафедру и исткап, нам категорически не рекомендовалось. По уму, прогуливать не стоило и все остальные занятия, однако любой уважающий себя студент считал своей первейшей обязанностью и чуть ли не долгом динамить время от времени то, что можно было динамить без особых последствий. Ну да, коли сумеешь в итоге сдать задания, экзамены и зачёты, как минимум, на «хорошо», то на кой ляд тогда посещать все эти «никому не нужные» семинары и лекции. Толку от них как от козла молока. Особенно, если учебники имеются подходящие.

Как ни странно, наименее посещаемыми парами в нашем институте числились лекции по общей физике и аналитической геометрии. На втором и третьем курсах к ним добавлялись ещё ТФКП[1], дифуры[2], теормех[3] и разная специализированная лабуда, которая лучше усваивалась при живом общении на семинарах, нежели в дремотной тиши лекционных аудиторий.

Впрочем, на вчерашней утренней лекции по общей физике просторный зал был забит под завязку. Но вовсе не потому, что новоиспечённые первокуры ещё не освоились с общепринятыми «традициями». Причиной аншлага послужила фамилия лектора. Д.ф.-м.н., проф. Сергей Петрович Капица. Ага, тот самый «краснобай и баламут»[4], над которым некогда потешался Высоцкий в известном «шлягере» про «Канатчикову дачу» и свихнувшихся «перед тайною Бермуд» психов. Посмотреть живьём на бессменного ведущего сверхпопулярной в Союзе телепередачи «Очевидное-Невероятное» хотелось многим. Да чего там многим — всем!

Однако, даже несмотря на всесоюзную телеизвестность, в студенческой среде Сергей Петрович не слишком котировался. Почему — фиг знает. Видимо, просто терялся в тени своего великого отца Петра Леонидовича, нобелевского лауреата, академика, первооткрывателя явления сверхтекучести и одного из сподвижников Резерфорда. «Наш» Капица чаще служил не примером для подражания, а объектом многочисленных шуток, анекдотов и скетчей самодеятельных СТЭМов[5].

По слухам (лично я этого ни разу не видел), некоторые «особо одарённые» приносили на его лекции картонные рамки и всю пару смотрели сквозь них на профессора. Типа, пялились в «голубой экран». А когда Сергей Петрович, по мнению «шутников», начинал нести какую-нибудь чушь, принимались вовсю стучать кулаком по импровизированному «телевизору», как бы поправляя сбившиеся настройки. Идиоты, одним словом. Поскольку, хотя и не был ведущий «Очевидного-Невероятного» таким же гением, как отец, называть его бездарью язык тоже не поворачивался. По крайней мере, в сфере популяризации науки и техники в нашей стране он один сделал больше, чем целый полк, а то и дивизия маститых, увенчанных лаврами, обласканных сильными мира сего писателей, учёных и журналистов.

Да и лектором, на мой скромный взгляд, Сергей Петрович был превосходным, правда, несколько увлекающимся — постоянно сбивался с темы и вместо предмета начинал травить байки из своей бурной, насыщенной событиями жизни. В итоге, уже минут через десять после начала пары можно было без зазрения совести откладывать ручки и тетради для конспектирования и заниматься более важными и полезными на этот момент делами: слушать рассказчика, мечтать о собственных научных свершениях, ковырять в носу, бороться со сном, трепаться с соседом, заигрывать с сидящими неподалёку девчонками… короче, каждый находил себе занятие по душе.

Я, например, слушая вполуха профессора, наблюдал за сидящим через проход Шуриком и «вспоминал» о том, что ещё не сбылось. В частности, об одном случае, приключившемся с тем же Сергеем Петровичем и заставившем меня, а заодно и всех остальных свидетелей происшествия, посмотреть на этого незаурядного человека по новому и совсем с другой стороны.

Шёл тогда, помнится, ноябрь 86-го… или декабрь, не суть важно. Наша группа «мучилась» на семинаре по теорфизу, и буквально за пять минут до окончания полупары за дверями аудитории послышался какой-то неясный шум, завершившийся матерным криком и характерным звуком падения. То ли мешка с картошкой, то ли не удержавшегося на своих двоих гуманоида.

Заинтригованные донельзя, мы вместе с преподавателем высунулись в коридор и узрели классическую картину маслом. На полу валялся какой-то мужик, а рядом с ним, тяжело дыша и приложив ладонь к окровавленному уху, стоял профессор Капица. Стоял, сжимая в руке обыкновенный туристский топорик.

Детали произошедшего выяснились чуть позже, после приезда милиции и «скорой». Как оказалось, один не слишком дружащий с мозгами товарищ специально прибыл из Ленинграда в наш институт, чтобы поквитаться со своим давним «обидчиком» — ведущим популярной телепередачи. Ну, точь в точь, по Высоцкому — совершил грандиозное «открытие», обратился в «дорогую передачу», ответа, как водится, не получил, но, вместо того, чтобы просто «написать в Спортлото», прибыл лично. Вооружившись, на всякий случай, опасной бритвой и топором («А что? Весьма веские аргументы для сугубо научного спора»).

Как он просочился мимо вахтеров, история умалчивает, однако до четвёртого этажа, на котором располагалась кафедра общей физики, клиент всё же добрался. Добрался и… не поверил в собственную удачу. Вот он, главный душитель свобод, мракобес, гонитель всех изобретателей и новаторов, собственной персоной, один-одинёшенек. Идёт себе по коридору и в ус не дует. Короче, подкрался тот питерский псих к Сергею Петровичу со спины, да как шандарахнет его топором по темечку. Впрочем, профессор наш тоже оказался не лыком шит — почувствовал, видать, что-то такое, развернулся за миг до удара и успел блок поставить. Почти профессиональный. Не растерялся, короче — отобрал у придурка топорик, а когда тот попытался профессора бритвой достать, аккуратненько приложил страдальца по черепу. Обушком. В общем, отбился от очередного «гения». В буквальном смысле этого слова отбился, такие дела…

«Хм, интересно, чего это я тот давний случай припомнил? Неужели… музыкой навеяло?»

Нет, не то. Портфель меня немного смутил. Синицынский. У того придурка ведь точно такой же имелся. Ну, то есть, не совсем такой же, но очень и очень похожий.

«А что это значит?»

Да, в общем-то, ничего. Просто вспомнился мне последний разговор с Шуриком. Тот самый, в августе 2012-го. И потайное отделение, которое мой друг так и не обнаружил в своём портфеле за все тридцать лет обладания раритетом. И о котором я невзначай поведал приятелю, дожидаясь обещанного чая…

* * *

За лекцией по общей физике паровозом проследовала ещё одна, по матанализу. Читал её, естественно, уже не Капица. Лектором выступал Александр Мартынович Тер-Сифоров. Тоже профессор, тоже доктор наук, хотя и не такой знаменитый. Тем не менее, на его занятия народ ходил с удовольствием. Материал он объяснял доступно, без зауми… жаль только, учебник сподобился написать лишь к началу двухтысячных, поэтому прогуливать пары Александра Мартыновича, так же как и обходиться без их конспектирования, редко кому удавалось. При всем желании. Впрочем, у большинства моих друзей и знакомых подобное желание отсутствовало как класс. Нравился нам товарищ профессор. В смысле, как учёный и педагог, а не как… э-э… носитель толерантных ценностей просвещённой Европы. Поблажек он, между прочим, никому не давал, спрашивал обычно «от и до» и гонял по всему материалу. Помнится, принимая экзамен у одного дюже «умного» соискателя, Тер-Сифоров в самом конце «беседы» скромно поинтересовался: «А почему вы не сумели решить последний пример из письменной работы?» Претендент на очередную пятёрку попробовал приколоться над экзаменатором, заявив: «Он слишком простой, я его решил в черновике». Александр Мартынович в долгу не остался, снизив оценку на балл и пояснив сей афронт словами «Молодой человек, вы ещё не Пушкин, чтобы я рылся в ваших черновиках!»

Короче, следующую «после Капицы» пару я просидел до конца, ни на что особо не отвлекаясь. Даже записывал кое-что. Не всё, конечно, а только самое, по моему разумению, важное — всё же по второму кругу учусь, за тридцать лет многое успел подзабыть.

Долгое время, кстати, не мог понять, отчего читаемый в нашем институте курс физики, как минимум, на полгода опережал математические дисциплины. Вместо того чтобы вовсю интегрировать неинтегрируемое и транспонировать многомерные матрицы, преподаватели кафедры высшей математики весь первый семестр вбивали в студенческие головы элементарную теорию чисел и основы векторного анализа. Талдычили про всякие там счётные, конечные и открытые множества, пределы-последовательности-функции, векторные и скалярные произведения, и лишь потом, спустя несколько месяцев жуткой нудятины, речь заходила, наконец, о дифференцировании, аффинных преобразованиях, интегралах по Риману и Лебегу и сходящихся в бесконечной дали суммах-рядах.

Кое-кто из студентов объяснял это несоответствие обычным желанием доцентов и профессоров как можно сильнее насолить будущим «светилам» науки. Поиздеваться над новоиспечёнными студиозусами, продемонстрировать собственное превосходство и тупость попавшей им в обучение публики.

Возможно, какой-то резон в этом объяснении был, поскольку бананы и трояки на экзаменах получали не только мы, мужики, но и наши немногочисленные однокурсницы. Одна из легенд, к примеру, гласила о некой физтешке, сдававшей матан приснопамятному Гоге Бодачинскому. На вопрос «дать определение расходящейся последовательности» наивная барышня после некоторого раздумья выдала перл про «это когда каждый член в последовательности больше предыдущего». Гога в ответ моментально наградил её фразой «Это ваши девичьи грёзы» и без затей отправил на пересдачу. Правда это или нет, сказать сложно, однако дыма, как известно, без огня не бывает. Учиться приходилось всем. Причём, по-взрослому, невзирая на пол, возраст и былые заслуги.

Однако, на мой взгляд, истинная причина столь явного «рассогласования» в обучении естественным и точным наукам заключалась вовсе не в «злобной натуре» профессорско-преподавательского состава. Скорее всего, нам просто с самого начала давали понять, что не стоит везде и всюду применять заученные наспех формулы и определения. Типа, попробуйте-ка лучше, господа хорошие, собственным умом дойти до сути явлений и объяснить их потом «на пальцах», без мощной поддержки уже имеющегося математического аппарата. А вот когда всё поймёте и осознаете, тогда да, можете и формулы применить, и методикой нужной воспользоваться. Попозже. Когда и вправду наукой займётесь. Настоящей, без дураков.

Впрочем, дураков у нас в институте практически не было — отсеивались ещё на абитуриентском этапе. А вот с иностранными языками проблемы имелись. Кто-то владел английским-немецким-французским на довольно приличном уровне (спецшколы и всё такое), кто-то ограничивался пределами школьной программы («читаю и перевожу со словарём… если очень попросят»), а кому-то и «I ama table» казалось запредельным знанием. Тем не менее, в оборот брали всех, а затем, по мере раскрытия «потенциала», разделяли по принципу «начальные», «продвинутые» и «немцы-французы-японцы» с дальнейшим распределением в соответствующие подгруппы. Первых — изучать английский с нуля, вторых — совершенствоваться, третьих — «пусть и дальше базлают на своём никому не понятном наречии». Насчёт последнего, конечно, шучу — все, кто изучал немецкий с французским, на отсутствие достойных преподавателей не жаловались.

Сегодня нас, кстати, никто никуда не распределял. Первое занятие по иностранному языку проходило в чисто ознакомительном ключе — посмотрим, проверим, понюхаем, потрогаем… оценим, так сказать, на предмет соответствия заявленным требованиям. Мы — нашу «англичанку», а она — нас. Точнее, наоборот. Сначала она — нас, а уж потом мы… её. Если конечно получится…

* * *

— I am glad I am a student. Only two months ago I was a schoolboy. Mathematics and physics were always of interest to me, that's why I am here…

— Достаточно, — прервала меня «англичанка» (не по-русски, естественно). — Теперь вы, Александр.

— Not all of my friends are students too. Nick, for instance, is alaboratory assistant… — подхватил сидящий слева от меня Саша Бурцев, вглядываясь в «импортный» текст отпечатанной на ротапринте брошюры. Одной из трёх, выданных нам нашей преподавательницей — весьма симпатичной дамой лет тридцати. Четвёртая методичка лежала на столе перед Риммой Юрьевной. Представиться по фамилии «англичанка» почему-то забыла. Или посчитала лишним — кому надо, тот сам прочтёт её полное имя на стенде с вывешенным там расписанием.

Эх, был бы я лет на пятнадцать постарше… или, наоборот, помоложе (тут всё зависит от того, с какой стороны на себя посмотреть), вполне мог приударить за этой эээ… эффектной женщиной. Однако… не судьба. Сопливый, не нюхавший жизни пацан ей явно не интересен, как по причине малолетства «соблазнителя», так и по причине его общей социально-бытовой неустроенности. А вот приближающегося к шестому десятку «старого ловеласа» на подобные «подвиги» уже самого давненько не тянет — лениво как-то, да и дел более важных полно. Намного более важных. На диване там перед телевизором поваляться, о текущей политике поразмышлять, дожидаясь, пока законная жена не покормит, наконец, изголодавшегося мыслителя и добытчика… В общем, не стоит и рыпаться. Здоровее будешь.

— Очень хорошо, — остановила Бурцева «англичанка». — Так. Кто желает перевести прочитанное? Может быть, вы, Дмитрий?

Дима Петров кивнул и взялся за перевод:

— Я рад, что студент. Всего два месяца назад я был школьником. Меня…м-м… всегда очень интересовали математика и физика, поэтому я здесь.

— Отлично. Стоп, — хлопнула в ладоши Римма Юрьевна, поворачиваясь к Михе Желтову. — Продолжайте, Михаил.

В небольшой аудитории нас собралась ровно половина группы. Семь человек, без учёта преподавательницы. Уже отстрелявшиеся Петров, Бурцев и я, плюс только что вышедший на «огневой рубеж» Миха, плюс пока ещё находящиеся «в резерве» Олег Панакиви, Таня Стеценко и Шурик.

Закончивший «английскую» спецшколу Желтов придвинул к себе методичку и с некоторой ленцой в голосе принялся переводить текст:

— Не все из моих друзей тоже стали студентами. Ник, к примеру, работает лаборантом…

На этой фразе Миха внезапно запнулся, прокашлялся, а затем, тряхнув шевелюрой, продолжил, только уже чуть медленнее:

— Вoлoбуeв написал книгу бытия, посадил древо познания и родил бога-сына. Теперь он разводит пчёл. «Всё фигня, кроме пчёл», говорит старый пасечник. Простим ему эту маленькую слабость…

— Ничего не понимаю. Какие пчёлы? Какой Волобуев? — Римма Юрьевна сняла очки (ультрамодные в 80-х годах «капельки») и недоумённо посмотрела на Миху.

— Понятия не имею, — пожал плечами Желтов. — Что написано, то и перевожу.

— Ну-ка. Дайте-ка сюда эту книжечку.

Преподавательница забрала у Михи препринт и, раскрыв его на первой странице, начала сравнивать со своим. Через десять секунд её брови удивлённо поползли вверх:

— Что за чепуха? Ничего не понимаю.

— Наверное, кто-то очень хорошо пошутил, — усмехнулся я, вспоминая стандартные шутки своей студенческой юности. Из «прошлых» времён. — Видимо, туда другую страничку воткнули. Перепечатали и воткнули.

— Да, наверное, вы правы, — покачала головой «англичанка», откладывая в сторону злосчастную методичку. — Действительно. Совсем другой текст.

Народ в аудитории моментально оживился и принялся активно обсуждать возникшую ситуацию. Впрочем, спустя примерно минуту Римма Юрьевна взмахом руки остановила галдёж и, поднявшись со стула, объявила собравшимся:

— Всё, ребята, хватит болтать. Читайте следующее задание, а я пока схожу на кафедру и заменю испорченную тетрадку.

Проводив взглядом вышедшую за дверь даму, Олег Панакиви поднял вверх большой палец и, причмокнув губами, тихо пробормотал (так, чтобы Таня Стеценко не слышала):

— Ничё бабец! Я бы от такой ни разу не отказался.

— Ага. «Ровно в полночь. Приходите к амбару, не пожалеете», — так же тихо подтвердил Дима Петров, цитируя министра-администратора из «Обыкновенного чуда».

— Точно, — поддержал дуракаваляние Бурцев. — «Вы привлекательны. Я чертовски привлекателен». Осталось одно. Выяснить, «кто у нас муж».

— Увы, парни, — охолони́л я раздухарившихся одногруппников. — С мужем у нас большая проблема.

— Что? Неужели волшебник? — хохотнул вклинившийся в разговор Шурик.

— Почти. Капитан Кривошапкин, «войну» у нас будет вести. К тому же, мастер спорта по боксу. Морду лица любому отполирует и скажет, шо так и було́.

— Эх! Вот так всегда, — нарочито тяжко вздохнул Панакиви. — Только встретишь красивую женщину, а у неё — бац! — муж откуда-то вылезает и сразу по морде. Как жить? Фиг знает.

— Ничего, как-нибудь проживём, — успокоил его Миха, откидываясь на стуле. — Другие найдутся, неокольцованные и сговорчивые.

Точку в дискуссии поставила Таня Стеценко, услышавшая-таки, о чем говорят представители сильного пола:

— Что-то вы, мальчики, совсем того-этого. Уши вянут от вашей пошлятины.

Мы, естественно, устыдились. Устыдились и уткнули носы в лежащие на столах брошюры с иностранными текстами. Так что, когда Римма Юрьевна вернулась, наконец, с кафедры, то обнаружила в аудитории лишь группу усердно занимающихся студентов.

В итоге, пара завершилась, как и положено — выдачей задания на дом и пожеланием удачи в учёбе. Жаль только, группа наша по результатам оценок и тестовсократилась на одного человека: Олега Ивановича отправили в «начинающие». В его «донбасской» деревне, как выяснилось, иностранным языком считался скорее украинский, чем английский, немецкий или французский. Увы, даже в позднесоветские времена выпускники инъязов редко когда задерживались в сельской глубинке. Несмотря на многочисленные льготы и преференции, предпочитая насыщенные «соблазнами» города. Так же, как в будущей российской (украинской, белорусской, казахской, узбекской… — нужное подчеркнуть) действительности.

* * *

После иностранного языка мы (в составе курса) благополучно отсидели лекцию по матлогике. Дождавшись большого перерыва, заморили червячка в институтской столовой, а затем посетили длинный, на две пары, семинар по языкам программирования. Кстати, весьма интересный и познавательный. Даже для меня, «избалованного» персоналками-ноутами- планшетами с безлимитным интернет-трафиком. Алгол, Фортран, Ада, разные типы ассемблеров, машинный зал с двумя старенькими БЭСМ-6, колоды перфокарт на столах и стойках… Боже! Как давно это было. Прямо «радио Ностальжи» какое-то.

Последней на сегодняшний день парой шла физкультура.

«Ну, наконец. Наконец-то как следует отдохнём и расслабимся».

Конец рабочей недели, как-никак. Давно пора.

На этот раз «теорией» нас никто загружать не стал. Сделали пару кругов по спортзалу, минут десять поразминались на перекладине, после чего преподаватель бросил страдальцам пару баскетбольных мячей (вполне круглых и в меру накачанных) и махнул рукой. Типа, дальше сами соображайте, чем с ними можно заняться.

Соображалка сработала как надо. Раз мячи баскетбольные, в футбол ими играть не с руки… то есть, не с ноги. А значит что? Значит, быстренько разбиваемся на команды и начинаем рубиться на вылет. А те, кому подобное времяпрепровождение не по нраву, могут идти лесом.

«Лесников» набралось аж семь человек. Собрав манатки, они куда-то слиняли, а оставшиеся двадцать (сборная солянка из трёх разных групп) поделились на четыре пятёрки и приступили к игре. Пока две команды мерились силами на площадке, две другие «тренировались» за пределами игрового поля. Стучали мячом об пол, толкали друг друга задницами, приседали, подпрыгивали… короче, демонстрировали окружающим свой боевой настрой и готовность разорвать соперников в клочья.

Наша пятёрка вышла на площадку последней (увы, так жребий решил). Петров, Бурцев, низенький Олег Денько, возвышающийся над ним Валера Пшеничный, ну и я, соответственно. Скинули с себя майки-футболки, чтобы не путаться, кто свой, кто чужой, и… понеслась, родимая…

«Профессионально» играть в баскетбол я начал класса с шестого. Ходил в спортивную секцию, ездил в другие города на соревнования. В составе команды, естественно, а не сам по себе. Звёзд с неба не хватал, но и среди отстающих не числился. Впрочем, уже к пятнадцати годам увлечение постепенно сошло на нет, сменившись другими, более, как мне казалось на тот момент, важными. Тем не менее, форму я окончательно не растерял — навыки и умения остались. Бросок, ведение, пас, перехват, общие знания по тактике, способность отрабатывать как зонную защиту, так и персоналку… Ростом вот только не вышел — восемь дюймов до двухметровой оглобли не дотянул. То есть, до кольца, конечно, допрыгиваю, но ни блок надёжный поставить, ни кола в корзину воткнуть, увы, не могу. Хотя в теории этого дела подкован. Плюс экипировка соответствующая имеется. В смысле, обувь.

Некоторые ведь что думают? Думают, что в баскетболе главное — руки. Однако ошибаются они. Очень сильно ошибаются. Без ног в этой игре никуда — челночный бег, постоянная смена позиции, прыжки, развороты. Поскользнуться на гладком паркете — раз плюнуть. Так что голые пятки тут не прокатят, да и кеды обычные или кроссовки — не самый подходящий для «оранжевого мяча» вариант. Поскольку хоть и считается баскетбол игрой бесконтактной — типа, коснулся соперника, получи фол — разного рода столкновения неизбежны. Особенно возле кольца. Наступят в толкотне на ногу, опустишься неудачно после прыжка, и всё — летят суставы-лодыжки. Трещина или ушиб обеспечены. Стандартная травма, ничего не попишешь. И виноватых днём с огнём не найдёшь — игровой момент, одним словом, случайность. Вывод: щиколотки надо обязательно защищать. Предназначенной специально для баскетбола обувью.

У нас в секции, помнится, все гонялись за «экспериментами» — особыми кедами, выпускаемыми какой-то экспериментальной фабрикой. Располагалась она в Москве, в районе Красной Пресни. Бывая проездом в столице (либо с родителями, либо по дороге на очередной турнир или в спортлагерь), я обязательно посещал небольшой магазинчик около заводской проходной в надежде приобрести себе навороченные «супертапочки». Увы, всякий раз неудачно. То размера моего не было, то в перерыв попадал, то вся партия на спецзаказ уходила, то заканчивались они за несколько человек до прилавка. Мечта сбылась год назад, когда уже ушёл из секции и жизненная необходимость в подобной обувке отпала. Однако удержаться не смог, заплатил двадцать пять рубликов одному гражданину, прикупившему по случаю несколько пар и предлагающему их всем, кто в теме. С хорошим наваром, как водится — коммерсант, чтоб его.

Кеды мне, кстати, достались белого цвета. Впрочем, другого на фабрике и не бывало. Все отличия заключались только в полоске вдоль ранта. Лично у меня полоска была зелёная. Встречались ещё синие и красные, но они отчего-то котировались меньше. Видимо, по чисто «рекламным» соображениям: типа, хочешь казаться крутым, надевай зелень — агенство ОБС врать не будет…

Короче, вышел я на площадку в своих супермодных «экспериментах» и… узрел точно такие же. На ногах у соперников. Причём, у троих сразу. «Ага, выходит, я тут не один профессионал со стажем. Это хорошо — игра пойдёт интересная. Посмотрим, парни, на что вы способны. Кто из нас быстрее, выше, точнее…

Кто из нас самый точный, стало очевидным уже через пару минут. А чуть погодя выяснилось, что наша пятёрка наголову превосходит всех остальных. Конечно, не в прямом смысле — по росту, а исключительно в плане игры.

В стартовом розыгрыше победу одержал Валера Пшеничный, подпрыгнув выше своего оппонента и отбросив оранжевый мяч Диме Петрову. У Димы в руках мячик не задержался, переместившись через пас к Саше Бурцеву, а от него ко мне. Долго раздумывать я не стал — моментально проверил свои приобретённые на переносе «таланты», бросив по кольцу издали. Ответом на мой «трёхочковый», положенный в корзину едва ли не от центрального круга, явился дружный вздох всех присутствующих в зале. Удачным броском впечатлились даже соперники, присвистнув и восхищённо покрутив головами. Тем не менее, ответка прилетела достаточно быстро — техничным проходом под щит одного из обладателей суперкед и двумя очками в наше кольцо. Впрочем, спустя какие-то пять-семь секунд разрыв в счёте был восстановлен — получив мяч, я спокойно довел его до «вражеской» зоны и опять бросил, не заморачиваясь на финты и перепасовки.

«Что ж, авторитет по-быстрому заработал. Пора самоорганизовываться».

Пока противники осознавали случившееся, я аккуратно выстроил своих парней по ранжиру, благо, возражать они мне не решились, приняв претензии на лидерство как должное. Валеру, как самого рослого, я отрядил под кольцо, наказав давить любые поползновения на ближние выходы, Петрова и Бурцева назначил разыгрывающими защитниками, рекомендовав, в первую очередь, перехваты с отрывом, а низенького, но чрезвычайно шустрого Олега Денько отправил в «свободное плавание», то бишь, в активный прессинг каждого владеющего мячом игрока. Пояснив, что главное для него — это своих с чужими не путать. И плевать на фолы — судей всё равно нет, так что с площадки не выгонят. Сам же занял фартовое место лёгкого форварда. Или, скорее, атакующего защитника, поскольку рваться к «вражескому» кольцу пока что не собирался, предпочитая броски с дальней и средней дистанции.

А броски у меня выходили на загляденье. И справа, и слева, и в прыжке, и в движении, и с отклонением корпуса, через лес рук, подобно Никосу Галису на ЧЕ-87… «Эх! Давненько я так не резвился!»

Под конец десятиминутки начала получаться и командная игра. Саша с Димой навострились ставить заслоны. Валера без проблем выходил под чужой щит, оттягивая на себя самых длинных. Олег носился по всей площадке, наводя шорох в стане соперников, заставляя их суетиться и ошибаться при передачах. А я просто бросал. Бросал и попадал. Из любой позиции и практически с любой дистанции. Точку в игре поставил эффектный разворот на триста шестьдесят и бросок в прыжке из-за шестиметровой линии. Есть! Итоговый счёт 44:14 в нашу пользу. «Господа, сушите весла! Сегодня явно не ваш день».

Кстати, очки в этом матче набирал не только я. Дважды отличился Валера, ещё шесть заработали Дима и Саша. Только Олегу Денько ни разу не довелось попасть по кольцу, как ни старался. Впрочем, не беда, будет и на его улице праздник. На подходе ведь ещё две игры, причём с командами менее «профессиональными», чем та, которую мы только что разгромили.

В принципе, так всё в итоге и получилось. Удача всё же улыбнулась Олегу, и он забросил, наконец, свой законный мяч. Где-то в середине третьей игры. Хотя это было уже не так интересно — третья команда оказалась гораздо слабее двух предыдущих…

Через полчаса мы, усталые и довольные, вернулись на скамейку, победив во всех матчах. Однако сразу насладиться заслуженным отдыхом я не успел. У самой бровки меня перехватил неведомо как появившийся в зале тренер из баскетбольной секции института, сходу предложив место в сборной и зачёты по физкультуре на год вперёд.

Увы, пришлось огорчить мужика. Спорт — это, конечно, хорошо, но… не вписывался он в мои дальнейшие планы. Нет смысла вариться среди одних лишь спортсменов. Даже несмотря на заманчивую перспективу рано или поздно выйти на приличный уровень и пробиться-таки в верхние эшелоны. Причём, не только спортивные, но и властные — чемпионов у нас немного, всегда есть шанс стать, например, депутатом или членом какого-нибудь управления-комитета. Жаль только, путь этот представлялся чересчур долгим — едва успеешь до команды мастеров дотянуть, а тут — бац! — и уже перестройка. Замучаешься потом её фигурантов отстреливать, на каждого «невинно убиенного» по десять новых «народиться» успеют. Почти как головы у Змея Горыныча, свеженькие и демократизированные донельзя. Тьфу на них всех с Останкинской телебашни…

Тем не менее, мысль о спорте, как об одном из средств достижения цели, в моей голове осталась. И не просто осталась, а достаточно быстро вышла на первый план. Уже через полчаса, по окончании занятий, когда, оказавшись на улице, я совершенно случайно заметил спешащую куда-то троицу — замначальника военной кафедры подполковника Ходырева, майора Новицкого и мужа нашей красавицы-«англичанки» капитана Кривошапкина. Последний нёс под мышкой футляр. Опознанный мной как «контейнер» для переноски бильярдного кия.

«Ага, выходит, в бильярдную товарищи офицеры намылились. Ту, что в подвале второго спорткорпуса. И генералы там вроде время от времени появляются, и брат у товарища подполковника, по слухам, в «конторе» служит… Это хорошо, план мой начинает потихонечку вырисовываться. Главное — не запороть свой собственный выход. Первый, так сказать, выход в люди. Реальный, без дураков…»

Проводив «плотоядным» взглядом бильярдистов в погонах, я ещё раз мысленно потёр руки и двинулся в сторону общежития. Настроение улучшалось с каждым пройденным шагом. Мало того, что появился отличный вариант внедрения в «силовую» среду — я ещё и способ связи нашёл. Связи с уже свершившимся будущим, моим собственным 2012-м годом. Причиной «озарения» послужили портфели в руках у военных. Придумал я, наконец, как использовать потайное отделение в Шурином «саквояже». То самое, о котором Синицын не ведал тридцать с копейками лет, пока я его в этом не просветил. За чашечкой чая в «секретной» лаборатории. «Надеюсь, он понял всё правильно. Сто пудов, не удержится, вскроет кубышку и отыщет там моё пока ещё не написанное послание. Привет, так сказать, из далёкого прошлого. Рассказ о приключениях попаданца…»

[1]Теория функций комплексного переменного.

[2]Дифференциальные уравнения.

[3]Теоретическая механика.

[4]Андрей ошибается, впрочем, как и многие из слышавших эту песенку. На самом деле, «краснобай и баламут» относилось вовсе не к С.П.Капице, а к его собеседнику в одном из выпусковпередачи — некоему уфологу В.Г.Ажаже, который пропагандировал разного рода НЛО и «бермудские треугольники». Капица же, наоборот, разоблачал всю эту чушьс научной точки зрения.

[5]СТЭМ — студенческий театр эстрадных миниатюр.

Глава 8

— Ну, чем порадуешь, капитан? Что ещё накопал по Курчатовскому?

— Здесь полный отчёт, товарищ полковник. Плюс аудиозапись и расшифровка.

Капитан Василевский вынул из папки несколько соединенных скрепкой листов и передал их начальнику. Затем выложил на стол флэшку.

Отчёт и приложенную к нему стенограмму полковник Свиридяк изучал минут пять. После чего, убрав в стол флэш-накопитель, кивнул подчинённому, предлагая присаживаться.

Когда Василевский занял гостевой стул, Тарас Степанович пододвинул в его сторону вазочку с французскими крекерами.

— Угощайся, Сергей Игоревич.

Капитан, слегка удивившись «демократизму» начальства, осторожно взял хрустящую печеню́шку.

— Спасибо… Тарас Степанович.

— Почему не удалось записать первую часть разговора? — поинтересовался полковник спустя пару секунд, внимательно глядя на собеседника.

— Экх, кхм, кх, — быстро проглотив недожёванный крекер, подчинённый попытался встать и вытянуться по стойке смирно, однако Свиридяк остановил его взмахом ладони:

— Сиди-сиди. В ногах правды нет.

Капитан вновь опустился на стул и смущённо пожал плечами:

— Виноват, товарищ полковник. Тот, кто осуществлял наблюдение и запись, изначально занял неправильную позицию. Уж больно в том пабе помещения заковыристые. И связь плохая.

— Понятно, — пробормотал Тарас Степанович, откинувшись в кресле и заложив руки за голову. — Что было в той бумаге, выяснить удалось?

— Увы, товарищ полковник. Но, судя по разговору объектов, там было письмо от кого-то третьего, известного им обоим.

— Жаль… Очень жаль, что связь в этом пабе ни к черту.

— Да, связь там работает с перебоями. Подвал, как-никак. А так можно было бы всё через завлабовский телефон записать.

— Работать нужно было оперативнее, — сварливо заметил полковник и, ухмыльнувшись при виде вскинувшегося подчинённого, добавил с усмешкой. — Ладно, не дёргайся. Я тебя ни в чем не виню. Кстати, эксперты наши что говорят? С сообщениями за бугор разобрались?

— Не до конца.

— Что значит не до конца?

— Перевести — перевели, но понять до конца не сумели. Терминология слишком мудрёная. Надо привлекать специалистов по теоретической физике.

— Хм. То есть, там одна сплошная теория?

— Похоже, что так.

Свиридяк пробарабанил пальцами по столешнице и, тяжело вздохнув, резюмировал:

— Н-да, беда с этими учёными умниками. Какую-то хрень замутят, а ты тут сиди и расхлёбывай.

— Так может…

— Не стоит, — отмахнулся полковник. — Думаю, что и другие эксперты ничего важного там не найдут. Криминал, как я понял, в деятельности этих граждан отсутствует, так что…

— Делимся наработкой со смежниками? — попробовал угадать капитан.

— Зачем? — удивился Тарас Степанович. — У смежников свои интересы, у нас свои. Угрозы безопасности не обнаружено, а что до всего остального… Насчёт остального пущай коллеги сами копают, зарплаты свои отрабатывают. Если чего по своей линии и найдут, нам без разницы. Мы свою работу выполнили.

— Значит, проверку прекращаем, все материалы в архив?

— В архив. Да, и не забудь согласовать отмену всех прочих мероприятий. И без того работы непочатый край.

— Есть…

Воскресенье. 9 сентября 2012 г.

— Добрый день, Михаил. Это Синицын.

— Здравствуйте, Александр.

Приложив к уху мобильник, Михаил Дмитриевич бросил в тележку последний из выбранных в магазине товаров и не спеша двинулся в сторону касс. За тридцать с лишним лет холостяцкой жизни продуктами он привык затариваться по полной. На всякий пожарный. Чтобы хватало, как минимум, на неделю, а то и на две-три. Бродить по супермаркетам он не слишком любил, поэтому старался делать это как можно реже. И желательно в будни, когда народу поменьше. Правда, не всегда получалось — на работе частенько засиживался допоздна, а когда возвращался домой, сил хватало лишь на «доковылять до кровати». Причём, режим этот за долгие годы ни капли не изменился. Даже после увольнения со службы.

— Михаил, нам надо срочно встретиться. Прямо сейчас.

По выбранному профессором тону было понятно — отказов и отговорок он не потерпит. Впрочем, его абонент отказываться от встречи не собирался.

— Встречаемся где обычно? — деловито поинтересовался Смирнов, перехватывая поудобнее трубку.

— Нет, сегодня в лаборатории не получится. В Институте ждут президента, все службы стоят на ушах, поэтому даже вас туда вряд ли пропустят. Меня, наверное, тоже.

— Тогда где?

— Подъезжайте на Сухаревскую. Там недалеко от метро есть один пивной ресторанчик. Точнее, паб. Называется «Бундок». По Садовому метров двести, в подвале жилого дома. Увидите вывеску, спускайтесь, я буду ждать в дальней комнате. В течение часа успеете?

— Постараюсь, — вздохнул Михаил Дмитриевич, с грустью посмотрев на свою заполненную снедью тележку. — Максимум, через час двадцать.

— Хорошо. Жду.

* * *

До паба бывший работник органов добрался за час ноль пять. Продуктовый шопинг, увы, пришлось отложить.

Спустившись по извилистой лестнице, миновав барную стойку и пройдя пару напоминающих катакомбы залов, Михаил Дмитриевич очутился в той самой «дальней комнате», о которой упоминал Синицын. Своего «конфидента» подполковник заметил сразу. Александр Григорьевич сидел в правом углу, на столе перед ним испускала ароматы тарелка с яичницей. Ловко орудуя ножом и вилкой, доктор наук поглощал начинённую тостами и беконом глазунью и запивал её пивом. Увидев Смирнова, Синицын призывно махнул рукой.

«Чекист» торопиться не стал. Медленно пройдя через зал, он уселся на соседнюю лавку, спиной к стене, по левую руку от работающего челюстями учёного. Глаз на затылке Михаил Дмитриевич не имел, так что располагаться задницей к выходу не было никакого резона.

Поздоровавшись с завлабом, Смирнов обвёл взглядом прокуренное помещение.

Справа от их стола дымили цигарками двое бородачей, жутко похожие то ли на едва спустившихся с гор альпинистов, то ли на вышедших в тираж байкеров, то ли на изрядно постаревших сподвижников команданте Фиделя. Стол слева, наоборот, пустовал, а в противоположном углу веселилась компания каких-то доморощенных литераторов, шумно обсуждающих свои графоманские опусы.

— Что желаете заказать? — поинтересовалась подошедшая официантка.

— То же самое, что у товарища, — не задумываясь, ответил Михаил Дмитриевич, указывая на яичницу. — Только вместо пива принесите, пожалуйста, сок. Если можно, вишнёвый.

— И ещё шарики сырные, — дополнил заказ Синицын.

— Хорошо. Сейчас принесу, — кивнула девушка, чиркая ручкой в блокноте.

— Ну, вот и ладненько, — улыбнулся Смирнов, поворачиваясь к жующему Шурику. — Ну-с, что у нас случилось плохого?

Учёный отхлебнул из бокала, отложил в сторону вилку и, хитро прищурившись, посмотрел на «чекиста»:

— Вы не поверите, Михаил. Сегодня утром я получил послание от Андрея.

— Не понял, — искренне удивился Михаил Дмитриевич. — Какое такое послание?

— Самое обычное, бумажное, — довольно ухмыльнулся Синицын.

Тщательно протерев руки салфеткой, он наклонился, достал из-под стола свой потёртый жизнью портфель и, щёлкнув замками, продемонстрировал собеседнику пустые внутренности «саквояжа».

— Видите? Ничего нет.

— Вижу. Действительно пусто.

Доктор наук вздохнул:

— Я тоже так думал. Больше тридцати лет. Стыдно признаться, но о том, что внутри имеется потайной карман, я узнал только сегодня. Ну, то есть, не совсем сегодня, а… в общем, реально обнаружил я его только сейчас.

Завлаб немного повозился с портфелем, и через десять секунд на кожаной (под крокодила) поверхности появилась тонкая щель, видимая лишь с определённого ракурса.

— Такие вот пироги, — пробормотал Александр Григорьевич, выуживая из «тайного» отделения тетрадный листок. — Мне про эту фигню как раз Андрей и рассказывал. Когда мы чаем баловались перед тем, как… эээ…

— Понятно, — перебил его подполковник, протягивая руку к бумаге. — Вы позволите?

— Да-да, конечно, — спохватился Синицын. — Читайте. Там все очень чётко и ясно изложено. Где он, что он и, самое главное, когда он.

— Да-а, — протянул Михаил Дмитриевич через пару минут, отрывая глаза от листка. — Честно скажу, в прошлый раз я вам хоть и поверил, но всё же не до конца. Сейчас же… сейчас да. Ваша гипотеза полностью подтвердилась. Это и вправду почерк Андрея. И на шутку это ничуть не похоже. Вот только…

— Что только?

— Меня смущает один момент, Александр.

— Какой именно? — заинтересовался учёный, вновь беря в руки вилку и нож и возвращаясь к прерванной трапезе.

— Почему этот лист не выглядит старым или хотя бы пожелтевшим-истрёпанным? Он же ведь тридцать лет пролежал в портфеле, а вовсе не в сейфе или, например, в вакуумной упаковке.

— Хм, и что же тут странного? — пожал плечами Синицын. — Лично я ничего странного в этом не вижу. Во-первых, бумага не была подвержена ультрафиолетовому облучению, поэтому просто не могла пожелтеть. Во-вторых, стенки отделения довольно жёсткие, так что письмо находилось в нём как в футляре. Ну, а в третьих…

Профессор отодвинул от себя пустую тарелку, вынул из кармана носовой платок, дважды чихнул в него, а затем, сложив на груди руки, испытующе посмотрел на «чекиста»:

— Скажите, Михаил, вы знакомы с основами квантовой теории поля?

— Максимум, на уровне обывателя, время от времени читающего научно-популярную литературу — рассмеялся Смирнов. — Е равно эм цэ квадрат, частица аналогична волне, энергия расходуется порциями.

— Думаю, этого будет достаточно, — абсолютно серьёзно кивнул завлаб. — Достаточно для понимания того, что я вам сейчас расскажу. Просто всё дело в том, что этому посланию нет тридцати лет. И оно вовсе не хранилось долгие годы в портфеле.

— Откуда же оно тогда появилось?

— Как откуда? Его написал Андрей.

— В 82-м?

— Да, в 82-м.

— Но… между 82-м годом и 2012-м тридцать лет разницы. Разве не так?

— Так.

— Тогда почему вы считаете, что этому письму нет тридцати? И что хранилось оно не в портфеле?

— Я не утверждал, что послание не находилось в портфеле, — возразил Синицын. — Я лишь отметил, что оно не хранилось там долгие годы.

— Ничего не понимаю, — развёл руками Михаил Дмитриевич. — Письмо написано тридцать лет назад, но тридцати лет ему нет. Оно хранилось в портфеле, но не очень долго и не совсем в портфеле…

— Во-о-от, — поднял палец учёный. — Вы сами только что ответили на свой же вопрос. Не совсем в портфеле — это и есть объяснение парадокса.

— Всё равно не понял… Не могли бы вы… эээ… объяснить это всё более, так сказать, развёрнуто? Как для колхозников.

— Хорошо, — согласился Синицын. — Попробую объяснить простыми словами. В известной нам обоим реальности Андрей не писал никаких посланий в будущее. Так?

— Так.

— Однако в новой реальности он это сделал, иначе мы бы сейчас здесь не сидели. Верно?

— Абсолютно.

— Выходит, если рассматривать время как случайный процесс, подчиняющийся квантово-статистическим законам, то к нему вполне можно применить принцип суперпозиции состояний…

— Погодите-погодите, — перебил учёного собеседник. — Я опять перестал что-либо понимать. Нельзя ли ещё попроще?

— Да куда уж проще, — пробурчал доктор наук, потом тяжело вздохнул и, тщательно подбирая слова, продолжил. — Короче, вывод такой. В одной реальности письмо было помещено в портфель, в другой — нет. Андрей написал его 5-го сентября, у нас сегодня 9-е. Значит, по нашему субъективному времени в течение четырёх суток послание находилось в состоянии «либо есть, либо нет». Почти как сидящий в ящике кот Шредингера, который «ни жив, ни мёртв», пока не открыли крышку.

— И?

— Как известно, результат любого эксперимента во многом зависит от наблюдателя. Точнее, от его прямого воздействия на объект. Думаю, если бы портфель открыл кто-нибудь посторонний, то никакого письма он бы там не увидел. Поскольку адресатом послания был я.

— А открыли его вы. Поэтому…

— Поэтому письмо, которому одновременно и тридцать лет, и четыре дня, оказалось в наших руках, переместившись из в некотором смысле небытия в нынешнюю реальность.

— Хм, а если Андрей вдруг решит вытащить его из портфеля? В том времени, — с сомнением проговорил Михаил Дмитриевич.

— Теперь это уже невозможно, — отрезал Синицын. — Того письма больше не существует. По крайней мере, с сегодняшнего утра, с тех самых пор, как я его обнаружил.

— Сложно это как-то всё получается, — покачал головой подполковник, пытаясь уяснить для себя суть явления. — Одно время, второе. Оба они друг на друга накладываются, потом расходятся, потом опять накладываются…

— Увы, по-другому объяснить не могу, — ответил учёный, беря в руки бокал с пивом. — Надеюсь, что рано или поздно вы всё поймёте.

Михаил Дмитриевич усмехнулся.

— Я понял одно, Александр. Понял, что вы каким-то непостижимым образом открыли способ перемещения во времени различных предметов. Правда, пока что односторонний: там они исчезают, здесь появляются.

— Да, получается именно так, — «скромно» заметил Синицын. — Нобелевская премия, как минимум.

— Нобелевка, говорите? — невольно улыбнулся подполковник, глядя на размечтавшегося профессора. — Боюсь, мой друг, что при обнародовании известной нам двоим информации, все наши наполеоновские планы завершатся как и положено — поражением при Ватерлоо. С пожизненной изоляцией на каком-нибудь отдалённом острове. Точнее, в камере с мягкими стенами и решёткой на окнах. И это ещё в лучшем случае.

— Это ещё почему? — встрепенулся Синицын.

— Да потому что не по Сеньке шапка. Возможность реального, а не мнимого перемещения во времени для любой мало-мальски организованной структуры на порядок круче, чем даже ракетно-ядерный щит со всеми его составляющими.

— Да, пожалуй, вы правы, — погрустнел оппонент. — О политике я как-то и не подумал.

— Об этом стоит думать в первую очередь. Особенно, когда производишь разные непонятные эксперименты в закрытых от внимания общественности областях. Не хотелось бы, знаете ли, оказаться в роли неопознанного трупа, случайно найденного в лесу подмосковными грибниками.

— Всё верно. Так оно обычно и происходит, — согласился учёный. — Зачнёшь, бывало, какую-нибудь интересную тему, и тут же бац, сплошные грифы кругом. Нигде от вашего брата-чекиста спасения нет, всё, что хошь, засекретят. По самые помидоры.

— А, кстати, насчёт обратного переноса вы ещё не прикидывали? В смысле, не кварков там всяких, а реальных объектов, которые можно руками пощупать.

— Как не прикидывал? Конечно, прикидывал. Взять, к примеру, хоть вашу монетку… ну, те два рубля, которые потом рассыпались.

— Так я об этом и говорю. Можно что-нибудь такое придумать, чтобы предметы не рассыпа́лись?

— Хрен знает. Наверное, можно.

Синицин прикрыл глаза и задумался. Михаил Дмитриевич тоже задумался. Но не о гипотетической возможности перемещения во времени, а о более приземлённых вещах.

Минуту назад соседний столик занял какой-то молодой человек. Самый обычный, по виду лет тридцати, в вязаном джемпере и потёртых джинсах. Встретишь такого на улице — пройдёшь мимо, даже не оглянувшись. Тем не менее, что-то с этим гражданином было не так. Хоть и сидел он боком к беседующим Синицыну и Смирнову, и к разговору вроде бы не прислушивался… да и музыка в помещении играла довольно громкая. Сидел себе преспокойно, потягивал принесённый из бара напиток, смотрел куда-то в пространство, размышлял о чём-то своём, не обращая внимания на окружающих… Однако интуиция несколько лет отработавшего на холоде оперативника нашёптывала ему об обратном. Этот товарищ появился в пабе не просто так. Не просто так он расположился поблизости, изображая завсегдатая популярной кафешки, любителя пропустить рюмку-другую.

«Видимо, пора принимать меры. Лучше, как водится, перебдеть, чем наступить на горло собственной песне. Никуда от паранойи не денешься. Профессиональная деформация, итить её в дышло…»

— Шура, вы случайно не курите? — поинтересовался Михаил Дмитриевич у закончившего наконец с пивом Синицына.

— Нет. И даже не пробовал.

— А я вот когда-то баловался. Потом бросил, — вздохнул Смирнов. — Но сейчас, после всех этих треволнений, что-то опять захотелось.

— Да мы и так фактически курим. Дыма тут — хоть топор вешай.

— Верно. Но всё равно… пойду-ка стрельну у кого-нибудь.

Подполковник поднялся, оглядел зал и решительно направился в сторону писательской братии. Как бы ненароком прихватив с собой листок с «посланием из прошлого».

— Мужики, сигареты ни у кого не найдётся?

Литераторы, бурно обсуждающие очередной шедевр некоего Барбаченко, прекратили ржач и уставились на «стрелка».

— Не вопрос, — пожал плечами сидящий с краю и ловко вытолкнул сигарету из пачки. — Держи, брателло.

— Спасибо, — ухмыльнулся Смирнов. — Ещё б огоньку.

— Без проблем, — отозвался «писатель», щёлкая зажигалкой.

Михаил Дмитриевич склонился над огоньком, словно бы по привычке прикрывая его от ветра ладонями.

— Эх! Хорошо!

— Э-э, дядя. У тебя бумажка горит.

— Что? А, черт!

Подполковник выронил горящий листок и принялся дуть на обожжённые пальцы. Объятое огнём послание спланировало под лавку.

— Мать твою! Да что же это за невезуха такая! — выругался Михаил Дмитриевич спустя секунду, нагибаясь за упавшей бумагой. Увы, сразу достать ее не удалось — слишком далеко она улетела.

Локальный «пожар» тушили примерно минуту. С шутками и прибаутками. А когда борьба с огнём завершилась, выяснилось, что от письма остался только мелкий клочок, на котором уже ничего нельзя было прочитать. Всё остальное превратилось в тёмные свернувшиеся лохмотья. Смирнов лишь руками развёл и, извинившись перед литераторами, с удручённым видом вернулся в свой угол.

— Ну как же так, Михаил? Ну так же нельзя, — упрекнул его вставший из-за стола Синицын. — Это же единственное доказа…

— Извини, Шура. Так получилось, — прервал его подполковник. — Да ты не волнуйся. Это всего лишь бумажка.

— Как это бумажка? Это же не просто бумажка. Это… это… — возмущённый профессор не находил слов, чтобы выразить своё возмущение наплевательским отношением оппонента к внезапно возникшей проблеме.

— Это. Просто. Бумажка, — отчеканил Михаил Дмитриевич, глядя в глаза учёному.

— Мне бы ваше спокойствие, — буркнул Шурик, плюхаясь на своё место. — Впрочем, вы правы. Сгорела и сгорела. Чёрт с ней. Главное, чтобы в голове всё осталось.

— Другой разговор, — усмехнулся Смирнов, тоже присаживаясь. — Вы, кстати, как? Надумали что-нибудь? Ну, насчёт обратных переходов?

— Есть кое-какие мысли, — нехотя отозвался Синицын. — Только здесь я их обсуждать не буду. А то вы опять чего-нибудь отчебучите.

Подполковник расхохотался. Потом затушил недокуренную сигарету и хитро подмигнул профессору:

— Не обижайтесь, Шура. Я ведь совсем не нарочно. Просто отвык прикуривать.

— Отвык он, ага. Нечего было начинать по новой. Раз бросил, значит, бросил.

— Это точно, — кивнул Михаил Дмитриевич. — Ладно. Пойду я, пожалуй. Мне сейчас тоже подумать не помешает. Встретимся в лаборатории. Где-нибудь в четверг или пятницу.

— Встретимся, — махнул рукой доктор наук, отворачиваясь. На подполковника он всё ещё обижался.

Смирнов улыбнулся, положил на стол пятисотенную купюру и, ничего больше не говоря и не объясняя, покинул помещение паба. Через пару минут подошедшая к столику официантка ловко смахнула лежащие на нём деньги, молча сняла с подноса тарелку с яичницей, стакан сока и блюдечко с сырными шариками и так же без слов удалилась. Учёный тяжко вздохнул, пододвинул к себе принесённые дамой блюда и, пробурчав себе под нос что-то вроде «Обожруся и помру молодым», принялся поглощать пищу. Есть ему не очень хотелось, но… «Не оставлять же всё это… раз упло́чено».

* * *

Сказать, что капитан Василевский был удивлён, означало ничего не сказать. Сначала полковник Свиридяк предложил сесть, не дожидаясь окончания доклада. Потом угостил печеньем, чего на памяти Сергея не случалось ни разу. И, что совсем уж ни в какие ворота не лезло, назвал по имени-отчеству. А в завершение разговора приказал прекратить проверку. Точнее, не совсем приказал, а… как бы констатировал очевидное.

Со своим непосредственным начальником капитан спорить не стал. В архив, так в архив. Хотя совершенно непонятно, почему так быстро. Да, формально полковник был прав — противоправных действий не обнаружено, угрозы безопасности интересам государства тоже не выявлено, значит, нечего тратить драгоценное время. Но всё же, по мнению тридцатилетнего сотрудника ФСБ, его начальник кое в чём ошибался. Не увидел или не учёл того, что в деле присутствовала — ТАЙНА. Тайна, граничащая с фантастикой. Возможно, это была всего лишь игра воображения, возможно, не стоящая внимания чушь или обычный бред «чокнутого профессора», но, тем не менее, многие детали этого дела оставались невыясненными, а тайна соответственно — нераскрытой. И с этой точки зрения проверку прекращать не стоило. Особенно после разговора в пивной двух главных фигурантов расследования…

Однако приказ есть приказ, пусть даже и отданный в устной форме. Хочешь не хочешь, а выполнять придётся. Тем более что убедить полковника отменить уже принятое им решение не удавалось ещё никому. Только время зря потеряешь и нервы. Плюс ответка потом прилетит обязательно. Либо в виде перевода на «особый режим работы» без выходных и праздничных дней, «по служебной необходимости», либо прикажут месяц-другой заниматьсяпроверкой сигналов «бдительных» бабушек, регулярно обнаруживающих «террористическое подполье» в соседних булочных, либо просто отправят бедолагу в длительную командировку к коллегам из «Мухосранска», типа, делиться опытом… Словом, способы, как наказать, были разные. И все абсолютно законные, не подкопаешься.

В Мухосранск капитана Василевского пока не тянуло, проводить все выходные на службе тоже не слишком хотелось… Это с одной стороны. А с другой… он просто не имел, как ему казалось, права бросать такое интересное дело.

«Дело о трёх…мм… пусть будет… кварках. Кажется, их упоминал завлаб в беседе с вышедшим в запас подполковником. Жаль только, что первую часть того разговора не удалось записать. Очень уж много там непоняток осталось. Ну да ничего, как-нибудь разберёмся. В свободное от службы время. А там, глядишь, и карьера пойдёт. И начальство сменит наконец гнев на милость. Или вообще… сменится. На более лояльное и рангом повыше. А что? Чем чёрт не шутит?»

Вообще говоря, полковник Свиридяк был Василевскому неприятен. И с подчинёнными, и с руководством Тарас Степанович выстраивал отношения как типичный армейский служака, блюдущий субординацию где надо и где не надо. Словно не в органах работал, а командовал образцово-показательным гарнизоном в «Арбатском Военном Округе». Нет, дисциплина, конечно, в любом деле нужна, но палку-то перегибать зачем? Тем более, здесь, в их «специфическом» ведомстве. Впрочем, руководству виднее. Раз не имеет оно особых претензий к работе полковника и его группы, значит, так тому и быть. Значит, даже такие типы, как Свиридяк, в ФСБ вполне уживаются. Вот только служить под его началом — врагу не пожелаешь…

* * *

После того как капитан Василевский покинул начальственный кабинет, полковник Свиридяк вытащил из ящика стола флэшку, вставил её в нужный порт и ещё раз просмотрел расшифровку аудиозаписи. Электронный вариант оказался дополнен справкой, составленной капитаном по собственной инициативе, с комментариями, примечаниями и ссылками.

«Правильно я его от дела отстранил, — подумал Тарас Степанович спустя пять минут, закрывая программу и откидываясь на спинку высокого кресла. — Дров наломает столько, что… потом убирать замучаешься. Всех чересчур любознательных и не в меру инициативных».

Снова открыв программу, он нацепил гарнитуру и принялся слушать записанный в пивной разговор, «очищенный» от посторонних шумов.

Запись полковник прослушал трижды. А некоторые особо интересные моменты и вовсе — раз десять, не меньше. После чего снял наушники и ненадолго задумался.

В принципе, решение он принял правильное. Официально работу по делу надо было завершить как можно скорее. Чем больше откроется фактов, тем больше окажется тех, кто может заинтересоваться расследованием. А лишний интерес был сейчас ни к чему. Даже по тому, что успел записать сотрудник «наружки», картина вырисовывалась весьма любопытная. Тарас Степанович мог уже абсолютно точно сказать, что именно его зацепило, и потому чувствовал: «Вот он, реальный шанс».

Если позволить тем чудикам довести свой эксперимент до конца, а потом наложить лапу на результат, то появится не только возможность старые долги погасить, но и поставить перед хозяевами вопрос ребром. Или безбедная жизнь бывшего полковника из спецслужб… где-нибудь на «райском острове», или полковник, несмотря на все свои прежние «шалости», станет здесь генералом, а российские власти получат в руки такой инструмент влияния, что всему «цивилизованному миру» останется лишь паковать чемоданы и тихо ползти с ними на ближайшее кладбище. В фигуральном, естественно, смысле.

Тараса Степановича завербовали в июне 2003-го, аккурат после получения майорских звёздочек. Невзрачный человечишко, сосед по купе в поезде, уносящем новоиспечённого майора на заслуженный отдых. Случайный попутчик, сошедший на середине пути, но успевший-таки, собака, поведать Тарасу о том, что Свиридяк полагал неизвестным не только начальству и сослуживцам, но и вообще кому бы то ни было. Плюс вербовщик показал отчёты покойного папаши, оказавшегося «кротом» в советском ещё Комитете.

Отца, кстати, тоже подловили на родственных связях. Дед Тараса, как выяснилось, вовсе не был героем войны, погибшим при исполнении служебного долга. В реальности он оказался обычной гнидой с сотней, как минимум, преданных, сданных врагу партизан и заложников из мирного населения. Отличие от дедули заключалось лишь в том, что Степану Мироновичу ещё и бабу подсунули, а Тараса подставили в «бизнесе». Разложили на блюдечке все его хитрые схемы и показали номера счётов. Абсолютно всех. И тех, что в иностранных банках, и тех, что в российских, на подставных лиц. Взяли за горло конкретно, с крючка фиг соскочишь.

Впрочем, майор Свиридяк, дослужившийся через девять лет до полковника, особо брыка́ться не стал. Коли попал в колесо, так беги и не рыпайся. Но все эти годы искал свой шанс. И вот, наконец, дождался. Поймал удачу за хвост. Одна проблема — судя по записи, бывший коллега, кажется, срисовал «наблюдателя». Почуял слежку и уничтожил бумагу. Что было в ней, хрен знает, но явно что-то действительно важное.

«Ну да ничего, контора теперь вне игры, дело будем вести неофициально. Или факультативно, как говорят господа цээрушники».

Спрятав флэш-накопитель в специальный конверт (для дальнейшего опечатывания и передачи в архив), Тарас Степанович вытащил телефон и, набрав номер, поздоровался с отозвавшимся уже после второго гудка абонентом:

— Здравствуйте, Оскар Шалвович! Узнали?

Дождавшись ответа, Свиридяк устало вздохнул:

— Это у вас рабочая неделя начинается с понедельника. А я уже лет десять выходные только во сне и вижу. Вымотался как собака… Что? Тяжело только первые десять лет? Ну да, ну да, вы правы. Но все равно, хотелось бы хоть чуть-чуть, хотя б иногда… Да что вы говорите, неужели всё так печально?.. Что ж, мои соболезнования, Оскар Шалвович, кота я вашего помню, красавец был, всегда на барной стойке лежал, напитки, видать, дегустировал. По запаху. Да, кстати, столик мой на сегодня свободен? Да-да, тот самый, в углу… Когда, спрашиваете? Хм, думаю, часам к девяти, не раньше… Отлично. И, пожалуйста, не усаживайте по соседству кого-нибудь шумного. Мне сегодня и вправду хочется отдохнуть… Спасибо, Оскар Шалвович… Я тоже всегда рад вас слышать…

* * *

На угол Солдатской и Краснокурсантского Тарас Степанович подъехал ровно в 21:00. Местный парковщик, заметив знакомый автомобиль, быстренько отстегнул цепь, перегораживающую въезд на стоянку, а когда полковник заглушил двигатель, услужливо придержал дверцу, чтобы она не задела краем высокий бордюр. Вылезший из авто Свиридяк сунул прохвосту банкноту со зданием Биржи на реверсе и медленно прошествовал к входу в кафе. Парковщик благодарно кивнул, давая понять, что за «Туарегом» он проследит, ничего с машиной не сделается, клиент может не волноваться.

Престижный продукт немецкого автопрома Тарас купил год назад за совершенно смешные деньги. До того машина побывала в аварии и по всем документам проходила как разбитая в хлам — бывший хозяин (чисто номинальный) подсуетился, плюс страховщики «премию» отработали. Короче, за легенду можно было не опасаться. Тем более что и многие из сослуживцев частенько пользовались подобным способом приобретения хороших авто. Высокое начальство, конечно, знало об этом, но предпочитало закрывать глаза на проблему, видимо, считая её меньшим из зол. Не стоит лишний раз трепать подчинённым нервы по столь незначительному поводу. Явного криминала здесь нет, зато, если кто поперёк генеральной линии выступит, всегда есть возможность прижать зарвавшегося сотрудника. Самому Тарасу это было лишь на руку. Пусть лучше за мелочь наказывают, а не за серьёзные вещи. Те самые, которые в советские времена заканчивались исключительно «вышкой», а сейчас — сроком от десяти до пожизненного.

Войдя в предупредительно открытые швейцаром двери, Свиридяк поздоровался с метрдотелем, который сразу провёл полковника к заказанному им столику, расположенному в тёмном углу и отгороженному от общего зала передвижной ширмой. Две фигуристые официантки буквально за пару минут сервировали «поляну», споро разложив приборы-салфетки-бокалы и выставив на стол обычный для этого ресторана «старт-ап»: лёгкие закуски, соусы и минеральную воду. Одна из девиц, на мгновение прижавшись жарким бедром к клиенту, томно поинтересовалась, не желает ли уважаемый гость опробовать аперитив.

Товарищ полковник не возражал. Слегка усмехнувшись, он указал глазами на стоящую перед ним рюмку. Общепитовская дива ловким движением сняла с подноса пузатую бутыль «Хеннесси» и наполнила коньяком стеклянный сосуд. Ровно на одну треть, как и положено. После чего, цокая шпильками, удалилась. С чувством выполненного долга. Напоследок одарив Тараса Степановича весьма многообещающим взглядом: «Вы, мол, только мигните, а уж мы расстараемся. Способ можете выбрать сами. В любом случае, не пожалеете».

Тарас только и смог, что хмыкнуть в ответ на столь откровенное «предложение». В принципе, он был не против. Девица по виду свежая, пока не истасканная, а хороший расслабон ещё никому не вредил. Однако сейчас об этом думать не стоило. Сперва, как водится, дело.

Пригубив коньяк, Свиридяк взялся за закуски-салаты. Время от времени прикладываясь к рюмке, подливая в неё дорогой напиток из оставленной официанткой бутылки. Граммов сто пятьдесят крепкого алкоголя он вполне мог себе сегодня позволить. Жил Тарас Степанович недалеко, в Лефортово, всего десять минут езды, добраться можно едва ли не на автопилоте. А если и остановит машину какой-нибудь бдительный дорожный инспектор, то вряд ли станет придираться к сидящему за рулём гражданину, требовать подышать в трубочку и, тем более, клянчить на хлеб с икоркой и маслицем. Ксива товарища полковника действовала на всех гаишников одинаково — они моментально скисали, теряли пыл, служебное рвение сменялось тоской и апатией, а задержанный для проверки водитель тут же становился типичнейшим трезвенником, причём совершенно бесплатно.

Горячее принесли минут через двадцать. Точнее, не принесли, а принесла. Та самая официантка. На сей раз Тарас Степанович успел рассмотреть бейджик с именем, закреплённый на её блузке чуть выше груди, кстати, весьма и весьма аппетитной. Девицу звали Ларисой.

В эту игру — подложи под партнёра красивую женщину и посмотри, что в итоге получится — господин Зубакидзе играл с Тарасом уже пять с половиной лет, с тех пор как последний развёлся наконец со своей стервой-женой. И всякий раз победу в партии одерживал Свиридяк. Девицами он с большим удовольствием «пользовался», но ни поводов для шантажа, ни ценной информации к размышлению Оскару Шалвовичу не предоставлял. Скорее, наоборот, спустя пару-тройку недель начинал получать от наивных дурочек важные сведения о тёмных, как им казалось, делишках хозяина ресторана. Юные «покорительницы Москвы» очень быстро входили во вкус лёгких, ни к чему не обязывающих, но при этом весьма прибыльных отношений, оценивали открывающиеся перспективы и принимались активно стучать на своего прежнего «благодетеля». Впрочем, красивая жизнь заканчивалась для них месяца примерно через три. Тарас Степанович охладевал к очередной пассии, переключаясь на новую, появляющуюся на горизонте благодаря стараниям неугомонного Оскара. Что происходило потом с получившими отлуп любовницами, полковника не интересовало.

Раздев взглядом суетящуюся возле столика официантку, Свиридяк мысленно облизнулся. Формы у этой Лары шикарные, движения соблазнительные, талия жирком обрасти не успела, вульгарности на лице не наблюдается, глаза горят, руки делают… «Хм, а желание-то из дамочки так и прёт. Значит, как минимум, до декабря за отдых с интимом можно не беспокоиться».

Правильно отдыхать Тарас Степанович любил и умел. И в маленьких житейских радостях себе никогда не отказывал…

— Добрый вечер, Тарас Степанович. Не помешаю?

— Ну что вы, Оскар Шалвович? Как можно, — усмехнулся полковник, отвлекаясь от поедания эскалопов, утирая губы салфеткой и жестом указывая на стул по левую от себя руку.

— Как отдыхается? Есть ли какие претензии к персоналу? — поинтересовался господин Зубакидзе, присаживаясь.

— Всё прекрасно. Персонал выше всяких похвал.

— На том и стоим, уважаемый Тарас Степанович, — тонко улыбнулся хозяин ресторана и старый знакомый господина полковника, приглаживая зачёсанные назад волосы и поворачиваясь орлиным профилем к барной стойке. — Каждого будущего сотрудника проверяем, как минимум, трижды. Почти как у вас в конторе.

— Это правильно, — согласился Тарас. — Хороших работников найти нелегко, а доверие штука важная. Особенно в сфере обслуживания. Да, кстати, как там у вас «юрисконсульты» поживают? Не скучают без дела?

— Работают потихоньку. С разными там должниками и кредиторами, — хитро прищурился собеседник. — Но, в целом, вы правы. Интересных дел пока нет. Сами понимаете, кризис.

— Кризис, говорите?

— Кризис, — удручённо подтвердил Оскар Шалвович. — А что? Наклёвывается интересная тема?

— Да как вам сказать? Есть немножко, — пожал плечами Тарас Степанович, наливая себе ещё коньяку. — Думаю, вашим понравится.

— Что именно? — тут же подался вперёд Зубакидзе, сверкнув глазами из-под кустистых бровей.

Свиридяк не спеша выпил коньяк, коротенькими глотками, смакуя и перекатывая его во рту, затем поставил рюмку на стол и, вытащив из кармана конверт, небрежно подтолкнул его к Оскару. Грузин так же неспешно взял в руки «письмо», заглянул внутрь, хмыкнул и, выудив наружу небольшой лист с фотографией, внимательно просмотрел исходные данные будущего «клиента».

— Желаете, чтобы с шумом или по-тихому? — спросил он, опуская листок.

— Да бог с вами, Оскар Шалвович. Я же не душегуб, — рассмеялся в ответ Свиридяк.

— Понятно. Значит, обычный контроль, — разочарованно выдохнул Зубакидзе.

— Зато по финансам выгодно, — успокоил его Тарас. — Очень выгодно. И, возможно, надолго. Так что можете не волноваться.

— Это радует, — кивнул Оскар. — Сколько?

— Умножьте на три стандартный тариф.

— Даже так? — удивился партнёр.

— Да. Именно так. Только очень вас прошу — без самодеятельности. Связь стандартная, все движения исключительно по команде. По моей личной команде.

— Понял, — нахмурил брови грузин, о чём-то сосредоточенно размышляя. — Что ж. Поставлю на это дело лучших. Но тариф будет пятьдесят деревянных за сутки, не считая мелких брызг.

Вместо ответа полковник разлил «Хеннесси» по двум рюмкам и протянул одну из них Зубакидзе.

— Никогда не работал с учёными, — покачал головой хозяин ресторана, чокаясь с партнёром по «бизнесу».

— Никогда не говори никогда, — ухмыльнулся Тарас, подтверждая достигнутое соглашение…

Глава 9

Вторник. 7 сентября 1982 г.

Все прошедшие выходные я был занят исключительно важным и нужным делом. Ваял сочинение на тему «как я провёл лето». Описывал, правда, не лето, а осень, самое ее начало, первую неделю моей «новой» жизни. Читателем (возможно, единственным) этого полного драматизма рассказа должен был стать Шура Синицын образца 2012-го. Кстати, запихнуть листок с текстом в портфель будущего гения от науки оказалось задачей нетривиальной. Чтобы её решить, пришлось попотеть. Причём преизрядно. На это дело ушла вторая половина воскресного дня. Тем не менее, с задачей я справился. Тетрадный листок упокоился в недрах тайного отделения Шуриного саквояжа, никто ничего не заметил.

Вчерашний же понедельник выпил из меня все соки. Что, в общем, немудрено: понедельник, как правило, день тяжёлый. Для нашего курса он вылился в пять пар сплошной мозголомки. С девяти ноль-ноль и до половины седьмого. Правда, с обеденным перерывом, по большей части потраченным на стояние в очереди в институтской столовой.

С утра нас «мучили» аналитической геометрией. Три часа подряд, сначала лекция, потом семинар. После обеда — матлогика, затем — общая физика. А под самый конец — семинар по химии. На кой черт её вообще включили в учебный курс, понять невозможно. Одна радость — на нашем факультете химию преподавали всего лишь семестр, а экзамен мы не сдавали. Только зачёт, правда, с оценкой, которая шла в диплом. Этот предмет на Физтехе не то что бы ненавидели — просто не слишком любили. Точнее, относились с прохладцей. Даже фраза такая была крылатая: «Курица — не птица, Сергей Петрович — не Капица, химия — не наука, ФАЛТ[1] — не Физтех».

Про первое, второе и четвёртое утверждения ничего говорить не могу, поскольку они спорные и требуют строгого обоснования, но насчёт третьего наши шутники были абсолютно правы. Химия и впрямь нифига не наука. И доказательство этому тезису есть. Железобетонное.

Как известно, в Союзе издавалось большое количество газет и журналов. В том числе, и такие популярные, как «Наука и жизнь» и… «Химия и жизнь». Из чего легко можно было сделать вывод: химия и наука — предметы суть разные, имеющие некое отношение к жизни, но никак не друг к другу… такие дела. Гы.

Словом, к вечеру понедельника я вымотался до предела. Как и подавляющее большинство однокурсников. Тем более что остаток дня пришлось убить на зазубривание английских текстов, решение задач по матану и размышления на тему «как откосить от картошки».

Объявление о предстоящем через неделю отъезде на сельхозработы я прочитал на информационном стенде возле столовой, во время обеденного перерыва. Конечно, ничего страшного в этом не было, но… уж больно надоела мне эта «картошка-морковка» ещё в «предыдущей» жизни. Ехать на другой конец области, а потом четырнадцать дней подряд выдёргивать из земли корнеплоды… Ну да, всё верно, физический труд облагораживает советского человека, однако, на мой взгляд, гораздо лучше и, главное, экономически эффективнее было бы заменить сотню-другую студентов на один хороший комбайн. Ага, с роботизированными мозгами и под личным контролем колхозного Председателя.

Увы, найти легальный способ отмазаться от поездки под Серпухов мне так и не удалось. Пока не удалось. Впрочем, время у меня ещё оставалось, что-нибудь да придумаю. Потрудиться на благо Родины я конечно не против, но планы ломать не хочется. Так что будем соображать-прикидывать, искать решение очередной проблемы…

* * *

После тяжёлого понедельника вторник можно было считать днём качественного расслабона. Всего четыре пары, из них две — чисто «гуманитарные». Иностранный язык и (ха-ха) военная подготовка.

Иностранный был утром. И прошёл на ура. Никто не филонил, «домашние задания» все подготовили, Римма Юрьевна осталась довольна. Даже поговорила с нами «за жизнь». Правда, недолго и в самом конце занятия.

После английского посетил лекцию по матану, а после перерыва отметился на семинаре. То бишь, сказал пару умных фраз, заслужив похвалу доцента-преподавателя. Учебник по матанализу, по крайней мере, первую сотню страниц, я пролистал ещё вчера вечером, готовясь к сегодняшней паре. Узнал много нового. Точнее, вспомнил то, что, казалось, давно и безнадёжно забыто. Однако нет, память оказалась штукой своеобразной и довольно быстро восстановила большинство «утраченных файлов». Хотя в свое время я сильно сокрушался о её избирательности. Например, как выглядит уравнение Навье-Стокса, я забыл уже через год после окончания института. Уравнения Максвелла продержались немного подольше. Так же как всякие там теоремы Коши, принципы д’Аламбера и вычеты функций в полюсах разных порядков. И ничего в этом странного не было. «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»[2]. Всё, что не требуется для работы, постепенно уходит в «астрал», освобождая место для свежей, ещё не потерявшей актуальности информации.

Вспомнился даже один занимательный случай, что произошёл в ноябре-декабре 86-го. Мы тогда учились уже на пятом курсе, а Серёга Герц только-только женился. На лекцию по теорфизу он пришёл с каким-то совершенно потерянным видом. На вопрос «Что случилось, чего так грустим?» давешний новобрачный ответил с надрывом в голосе: «Представляете, мужики, моя жена не умеет решать квадратные уравнения». Мы, конечно, поржали чуток над несчастным, но тем же вечером, придя домой, я невинно поинтересовался у своей благоверной, умеет ли она решать эти самые уравнения. Получив в ответ «А что это вообще такое?», я сразу же успокоился, поняв, что моя супруга ничем не хуже Серёгиной. Вполне себе нормальная женщина, а не какая-нибудь там, хм, энциклопедия в юбке. Короче, не стоит забивать голову всяческой ерундой, и без неё в семейной жизни проблем хватает. Причём, выше крыши…

* * *

— Взвод! Смирно! — рявкнул Володя Шамрай, занявший ближнюю парту.

Вошедший в аудиторию капитан Кривошапкин одобрительно посмотрел на Володю и, пройдя к преподавательскому столу, развернулся в сторону вскочивших студентов.

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

Толпа отозвалась нестройным гулом.

— Не понял, — удивился преподаватель. — Повторяю ещё раз. Здравствуйте, товарищи курсанты!

— Здрав жел, тащ тан!

Во второй раз приветствие вышло более организованным.

— Вольно, садитесь, — махнул рукой капитан.

Сам он, правда, садиться не стал, а прошёлся туда-сюда перед доской и, остановившись в центре, обвёл взглядом притихших студентов.

— А почему курсанты? — неожиданно спросил кто-то с галерки.

— Фамилия? — бросил преподаватель, обращаясь к спросившему.

— Петров… Дмитрий, — ответил тот, поднимаясь.

— Значит, так, курсант Петров. Если вы хотите задать вопрос, то сперва поднимаете руку. А когда вы желаете что-то спросить или к вам обращается офицер, вы должны встать и назвать свою фамилию и звание. А теперь, курсант Петров, садитесь и повторите ещё раз, что вы хотели.

Покрасневший Дима сел и поднял правую руку. Прямо как первоклассник.

— Слушаю, — посмотрел на него капитан. Так, будто видел его впервые.

— Курсант Петров. Разрешите задать вопрос, товарищ капитан.

— Задавайте.

— Почему мы курсанты, а не студенты? — повторил свой вопрос Дима.

— Объясняю для всех. Студентами или кем там ещё вы можете считать себя вне пределов этого этажа. А здесь, в расположении военной кафедры, вы — курсанты. Вам всё понятно?

— Понятно, — кивнул одногруппник. То же самое за ним повторили и остальные.

— Садитесь, — разрешил капитан и продолжил, обращаясь уже ко всем. — Итак, товарищи курсанты, меня зовут Кривошапкин Павел Борисович. Воинское звание капитан. Я буду вести у ваших двух групп занятия по общевойсковой подготовке в течение первого года обучения на военной кафедре. А сейчас… — он перевёл взгляд на сидящего возле входа Володю Шамрая. — Сейчас я бы хотел узнать, все ли присутствуют.

— Курсант Шамрай, — подскочил Володя. — На текущем занятии присутствует двадцать пять человек. Две группы в полном составе.

— Это хорошо, — кивнул Павел Борисович. — Тем не менее, проверим. Группы 72 и 75… Та-ак… Курсант Бурцев?

— Я! — поднялся Бурцев.

— Можете не вставать, — демократично разрешил капитан. — Кстати, в последующем перекличек не будет. Доклад в начале занятия будет производить дежурный. Дежурным назначается курсант Шамрай. В случае его отсутствия докладывает заместитель — курсант Петров.

— Есть, — почти синхронно ответили Дима с Володей.

Перекличка продолжилась. По её окончании капитан Кривошапкин отложил в сторону прошнурованный суровой ниткой журнал и пояснил для тех, кто ещё не понял:

— Манкировать занятиями по военной подготовке я никому не советую. Последствия для прогульщиков будут печальными.

— Курсант Южный. А какие именно последствия, товарищ капитан? — подняв руку и, дождавшись разрешения задать вопрос, поинтересовался парень из соседней группы.

— Я же сказал. Печальные, — ответил ему капитан. — В случае двух или более пропусков без уважительных причин провинившийся отстраняется от обучения на военной кафедре. После чего автоматически следует отчисление из института.

— А какие причины считаются уважительными? — не успокаивался долговязый Южный.

Павел Борисович посмотрел на него с некоторым недоумением, но всё же снизошёл до ответа:

— Степень «уважительности» буду определять лично я. Понятно?

— Понятно, — вздохнул студент, опускаясь на стул.

«М-да. И как только наша Римма Юрьевна терпит этого солдафона? Впрочем, вполне возможно, что в семье у них командует вовсе не он».

— Так. Теперь что касается внешнего вида курсантов, — продолжил тем временем капитан, вновь обводя взглядом аудиторию. На пару секунд его взор задержался на мне, однако что-то в моём облике ему не понравилось, и потому он опять переключил внимание на всё того же Володю Шамрая. Видимо, родственную душу почувствовал.

— Курсант Шамрай. Ко мне!

— Есть, — едва ли не щёлкнул каблуками Володя, строевым шагом проследовал к доске, а затем по команде развернулся лицом к слушателям.

— Вот. Можете полюбоваться, — преподаватель взял в руки указку и указал на вытянувшегося по стойке «смирно» Шамрая. — Вполне достойный образец того, как должен выглядеть каждый курсант. Пиджак и брюки тёмного цвета. Комсомольский значок. На ногах туфли или ботинки. Безусловно, начищенные. Никакие кеды, сандалии или кроссовки не допускаются. Так же как и джинсы, тренировочные штаны, свитера, водолазки и прочая, не соответствующая Уставу рванина. Ясно?

— Ясно, — ответили мы вразнобой.

— Рубашка и галстук должны быть такими же.

— Такая же рвань? — тихо хихикнул кто-то.

— Такие же уставные, — повысил голос Павел Борисович, безуспешно пытаясь выявить «анонимного» шутника. — Защитного зелёного цвета. Как у курсанта Шамрая. Если кто не знает, где их приобрести, могу подсказать. Метро «Арбатская», магазин «Военторг»… Курсант Желтов!

— Я! — поднялся сидящий на заднем ряду Миха.

— Не могли бы вы, курсант Желтов, подсказать, какие должны быть носки у курсанта?

По всей видимости, именно Миху капитан Кривошапкин решил назначить ответственным за предыдущую «шутку». Желтов приподнял штанину и посмотрел на свой левый носок:

— Думаю, тоже зелёные.

Потом приподнял вторую штанину и с лёгкой грустью добавил:

— Или синие.

Законный супруг нашей многоуважаемой «англичанки» хмыкнул и чуть заметно, самым краешком губ, улыбнулся. «Ага. Не такой уж он, выходит, и солдафон, каким хочет казаться. Тоже, небось, вспомнил свою курсантскую молодость».

— Садитесь, курсант. Вы почти угадали. Носки должны быть од-но-тон-ны-ми.

— А белые можно? — опять спросил кто-то «из зала».

— В белые будете наряжаться во время собственных похорон, курсант Денько. Если, конечно, успеете дожить до этого светлого будущего, — отрезал Павел Борисович, возвращаясь в образ «тупого служаки». Затем, резким взмахом руки восстановив тишину, произнёс нарочито суровым голосом:

— А если кто-нибудь ещё желает сейчас посмеяться, то может выйти за дверь и хорошенько подумать о своём первом прогуле и первом выговоре.

Понятное дело, «желающих» среди нас не нашлось.

— Теперь перейдём к причёске и тому, что называется мордой лица, — продолжил преподаватель секунд через пять, так и не найдя в аудитории претендентов на «премию Дарвина».

— Причёска у курсанта должна быть аккуратная. И спереди, и сзади, и сбоку. Волосы короткие, не взъерошенные, — направил Кривошапкин указку в сторону головы стоящего перед доской Шамрая. — Дополнительной растительности на лице быть не должно. Никаких бакенбардов, бород и прочей битловской небритости. Помните, что вы не какие-нибудь там бичи с унитазами вместо шапок, а нормальные советские люди и студенты одного из лучших вузов страны.

— А усы? Усы можно? — вклинился в монолог капитана Олег Денько. Усы у Олега имелись, поэтому проблема «неуставной» растительности его, естественно, волновала.

— Усы можно, — успокоил Денько капитан. — Но… не больше, чем у меня.

Павел Борисовичслегка усмехнулся, оглаживая собственные усы. Густые и рыжие, почти как у доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина.

— Не больше моих, — ещё раз повторил капитан, поворачиваясь к застывшему рядом Шамраю. — Курсант Шамрай, вольно. Можете вернуться на место.

— Есть! — Володя попытался было вскинуть руку к виску, но вовремя опомнился и промаршировал к своему стулу без «отдания чести». Проследив за его «терзаниями», Павел Борисович довольно сощурился, дождался, когда новоиспечённый дежурный по взводу займёт своё место, а затем обратился ко всем остальным:

— Кстати, сегодня я ни у кого из вас не нашёл одной важной детали, отличающей любого курсанта, даже самого что ни на есть лоботряса, от точно такого же, но гражданского.

— Какой такой детали? — прервал почти театральную паузу кто-то из сидящих в аудитории.

— Эта деталь именуется головным убором, — пояснил Кривошапкин. — Так что к следующему занятию всем вам придётся не только привести к нормальному виду свои причёски и форму одежды, но и обзавестись соответствующим головным убором.

— Фуражкой что ли? — поинтересовались с центральных рядов.

— Пилоткой? — попробовали угадать те, кто занял «партер».

— Папахой? — хохотнули с «галёрки».

— До папахи вы пока что не доросли, — хмыкнул преподаватель. — Поэтому ограничимся обычным беретом. Стандартным, синим. Насколько я знаю, найти такой не проблема…

Действительно, приобрести в 82-м подобный берет проблемы не составляло. По крайней мере, в Москве и пригородах. Его продавали едва ли не в каждом универмаге. Этот головной убор очень уважали пенсионеры и… студенты, посещающие военную кафедру.

— А зачем нам эти береты нужны? — неожиданно вырвалось у Серёжи Герца, сидящего позади меня.

Павел Борисович хмуро посмотрел на задавшего дурацкий вопрос студента.

— Э-э… курсант Герц, — подпрыгнул с места Сергей, правильно оценив тяжёлый взгляд капитана, и повторил вопрос. — Зачем нам береты, товарищ капитан?

— Затем, что к пустой голове только примочки прикладывают, — усмехнулся преподаватель. Сказал и, чуть поморщившись, потрогал собственный лоб. «Ну да, всё верно. Он же боксёр, поэтому в лоб получает с завидной регулярностью. Как от соперников по рингу, так и от своей дражайшей супруги. Бывает, за дело, а, бывает, и в качестве профилактики…»

Следующие двадцать минут, вплоть до разделяющего пару короткого перерыва, капитан Кривошапкин посвятил ознакомлению курсантов-студентов с руководством вооружённых сил страны и руководящим составом кафедры (не вживую, конечно, а посредством перечисления их должностей, фамилий и званий). Затем проинформировал о плане учёбы на ближайший семестр, а перед самым звонком бодренько так объявил:

— А сейчас, товарищи курсанты, мне бы хотелось посмотреть, чему и как вас учили в школе на НВП[3]. Проверку вы будете проходить в кабинете 304 во время второй полупары. Дежурный!

— Я! — уже в который раз отозвался Шамрай.

— Обеспечьте переход обеих групп в указанную аудиторию. И чтобы никто по дороге не потерялся.

— Есть, — вздохнул «несчастный» дежурный. На лице у него читалось классическое: «Нефиг было выпендриваться. Инициатива, как известно, наказуема…»

* * *

Дорога в соседнее, через дверь, помещение оказалась короткой. Потеряться никто из нас не сумел.

Триста четвёртый кабинет, куда мы ввалились толпой, несколько отличался от того, в котором прошли первые сорок минут занятий. «Парты» стояли не рядами в линию, а уступом, «освобождая» место в центре для длинного и широкого стола с невысокими бортиками по краям. Доски на стене не было, зато хватало учебных макетов и стендов. Тех самых, что информировали массы о поражающих факторах ядерного взрыва, особенностях устройства различных видов вооружений, тактике их применения, обмундировании и знаках различия военнослужащих, строевых приёмах, структуре вооружённых сил и прочая, прочая, прочая. Присутствовали также красочно оформленные плакаты с выдержками из Уставов и наставлений, цитатами из классиков, портреты военачальников как нынешних, так и прошлых времён, героев войны, членов Политбюро (ну да, куда же без них). Короче, стандартный учебно-практический класс с начинкой из аксессуаров в стиле позднесоветского «милитари».

Кое-как разместившись (стульев на всех, увы, не хватило — пришлось слегка потесниться), мы принялись с любопытством осматриваться, дожидаясь появления преподавателя.

Капитан Кривошапкин долго себя ждать не заставил, войдя в аудиторию, едва прозвенел звонок, секунда в секунду. После уже привычного нам ритуала вставания по команде и аналогичного возвращения в «расслабленное» состояние он сразу же взял быка за рога, с ходу поинтересовавшись у слушателей:

— Ну что, товарищи курсанты, к бою готовы?

— А с кем воюем, тащ капитан? — попробовал уточнить кто-то из сидящих у дальней стены.

— Не с кем, а с чем, — усмехнулся Павел Борисович, не отреагировав на этот раз на столь явное нарушение установленного порядка. — Точнее, чем. А чем, курсант Денько, нынче воюет Советская Армия?

— Оружием, — пожав плечами, ответил Олег.

— Правильно. А каким?

— Ну-у… разным.

— Тоже верно. А если ещё конкретнее?

— Да какое есть под рукой, тем и воюем. Имеются танки — танками, пушки — пушками… можно и дубиной, если больше ничего не найдётся.

— Разумно, — кивнул капитан. — И тем не менее, дрекольем в наши дни воевать нерационально и неэффективно. Особенно, когда встречаешься на поле боя с оснащённым современным оружием противником. Поражать цель выгоднее с дальней дистанции, пока она сама не успела тебя поразить. А что у нас в современном мире самое дальнобойное?

— Ракеты, — уверенно ответили мы.

— Точно. Ракеты. Баллистические ракеты дальнего действия. Именно их вы и будете изучать вплоть до пятого курса и учебных сборов. Однако до них вы доберётесь лишь через год, на следующем цикле. Сейчас же мы займёмся более приземлёнными вещами.

С этими словами Павел Борисович подошёл к стоящему возле окна шкафу, открыл его и вытащил оттуда знакомый всем автомат Калашникова. Потом немного подумал и добавил к нему ещё один, точно такой же. Положив оба АК на центральный стол, он обвёл взглядом аудиторию.

— Надеюсь, все знают, что это за оружие?

— Автомат Калашникова… АКМ, — отозвались сразу несколько человек.

— Всё верно. Автомат Калашникова, принят на вооружение в СССР в 1949-м году, в настоящее время его модернизированные версии АКМ и АК-74 являются штатным стрелковым оружием в большинстве видов и родов войск…

Про тактико-технические характеристики легендарного автомата, его конструкцию и историю создания Павел Борисович говорил минут пять. Сопровождая рассказ неполной разборкой и сборкой изделия, поясняя назначение каждой детали, в том числе, патронов и магазина. По завершению короткой лекции он вновь оглядел слушателей:

— Ну что, есть смелые повторить разборку-сборку? На время.

— Курсант Фомин. Разрешите, товарищ капитан? — произнёс я, вставая и оправляя пиджак.

Да уж. «Давненько я не брал в руки шашек». Если по «старой» жизни судить, то лет десять, как минимум, с тех пор как побывал на очередных, четвёртых по счету, военных сборах в Псковской губернии. Однако, как и что делать, я помнил прекрасно. Мы ведь на тех сборах не только «водку пьянствовали, безобразия нарушали» да штудировали матчасть уже снятой с вооружения «8К84»[4]. Мы ещё и на стрельбище выезжали, причём, регулярно. А там чего только не было. И из граника удалось всласть пострелять, и АГС опробовали, и «Шайтан-трубу»[5], не говоря уж о всяких там разных АК, ПК, КПВ и «Утёсах». В общем, отрывались по полной, поэтому навыки в обращении с оружием у меня имелись. Впрочем, и нынешнее моё «тело» тоже было кое-чему обучено. В школе на уроках НВП не филонило, а уж по части сборки-разборки Калашникова так и вообще — ходило в отличниках…

— А оно не стрельнёт случайно? — хохотнул кто-то из однокурсников, когда я уже примеривался к лежащему на столе автомату.

— Бывает, и палка стреляет, — философски заметил преподаватель. — Вот вчера, например, сразу троих отсюда прямиком к патологоанатому увезли. Тоже, знаете ли, слишком много вопросов задавали не в тему.

«М-да. Специфические у товарища Кривошапкина шутки. И ведь серьёзно так говорит, без лишнего пафоса. Будто сам этих юмористов отстреливал. В упор, как Штирлиц… пока упор не упал…»

— Ну что? Готовы, курсант?

— Готов.

— Тогда… к неполной разборке АК приступить.

Раз! В правой руке отстёгнутый магазин. «У! Тяжёлый чего-то». Два! Предохранитель на нижней отметке. Три! Передёргиваем затвор. «Ага! Вот оно что! Вот зачем товарищ капитан мне второй автомат подсунул. Патрон-то в патроннике. И магазин полный. Ох, и хитёр ты, братец!»

Дальше все шло уже более-менее предсказуемо. Разве что палец в гнезде приклада едва не зажало, когда доставал пенал с принадлежностями. Увы, с этим у меня всегда были проблемы.

— Разборку закончил! — отрапортовал я, кладя на стол то, что осталось от «калаша». Точнее, от его массогабаритного макета. «Вроде не напортачил нигде. Детали лежат ровно, ствол в процессе разборки ни на кого не направил, предохранитель снял, патрон вынул…»

— Неплохо, курсант Фомин, — кивнул Павел Борисович, глядя на секундомер. — Десять секунд, полёт нормальный. Что ж, посмотрим теперь, как ты все взад соберёшь… К сборке АК приступить!

Обратная сборка тоже прошла без сучка и задоринки. Правда, и без излишней спешки.

— Двадцать четыре, — констатировал капитан. — Можно, конечно, быстрее, но так тоже вполне ничего. Учили вас, как вижу, неплохо.

После меня Кривошапкин «проверил» ещё двоих. Результаты они показали чуть хуже, однако преподаватель остался доволен. После чего вытащил из шкафа ПМ и пару минут рассказывал про личное оружие офицера. Потом достал четыре гранаты, две Ф-1 и две РГД-5. Учебные, естественно. Выкрашенные в чёрный цвет с белыми полосками крест-накрест.

Почти всё оставшееся до окончания пары время мы, разбившись на три группы, «углублённо» изучали выложенное на стол вооружение. Лично я оказался в числе тех, кто возился с «Макарычем». Честно скажу, не люблю я эту «игрушку». Сколько раз стрелял из него, всегда мазал. Пули летели куда угодно, но только не в мишень. Попал, помнится, лишь единожды. Причем, сразу в десятку. Случайно и, видимо, с перепугу… Или с похмелья…

— Андрюх! Гранату толкни, — под самый конец занятия попросил меня Саша Бурцев, указывая на лишённую запала «феньку», укатившуюся на нашу половину стола.

— Без проблем, — ответствовал я, беря в руки валяющуюся рядом указку.

Ну да, указка, конечно, не кий, да и ребристое «яйцо» не биток, но… чем чёрт не шутит.

Аккуратно примерившись, ловко посылаю гранату в правый от себя бортик стола, и через секунду она, столкнувшись по дороге с такой же, подкатилась прямо под руку ошеломлённому Бурцеву.

— Абриколем на короткий борт, — прокомментировал я удачный удар.

— Отставить! — прорычал узревший всё это непотребство преподаватель. — Курсант Фомин! Мать твою! Офонарел, б…

— Виноват, товарищ капитан. Не удержался.

Практические занятия были моментально остановлены. До самого звонка капитан Кривошапкин читал нам лекцию о правилах обращения с оружием, пусть даже учебным. А когда пара закончилась, сурово посмотрел на меня и практически процитировал «папашу Мюллера»:

— Все свободны!.. А вас, Фомин, я попрошу остаться.

Однако когда все остальные, кидая на меня сочувственные взгляды, покинули помещение, он не стал устраивать разнос провинившемуся, а просто спросил:

— Играете на бильярде?

— Играю, — так же просто ответил я.

— Давно?

— Как только стал до стола доставать.

— Хм… Откуда родом?

— С севера. Двести километров от Воркуты.

— Надо же, — удивился Павел Борисович, приказывая мне жестом садиться. — Не думал, что у вас там тоже играют.

— У нас в клубе при ремзаводе три стола стояло. Вот мы и баловались потихоньку, — пояснил я, присаживаясь. — Плюс часть воинская рядом, аэродром. У летунов там вообще, даже пуловский стол имелся.

— А ты с кием умеешь работать? — прищурившись, поинтересовался преподаватель. — В смысле, с наклейками?

— Умею, — пожал я плечами. — А куда деваться? Делать-то всё самим приходится. Шкурим, клеим, шафт полируем, наконечники правим, если понадобится.

Судя по загоревшимся глазам Павла Борисовича, «наживку» он проглотил.

— Тебя как по имени-то?

— Андрей.

— Слушай, Андрей. Есть у меня к тебе одно предложение.

— Какое, товарищ капитан?

— Можешь не капитанить. Просто Павел Борисович.

— Хорошо, Пал Борисович, — кивнул я в ответ.

— Так вот, Андрей. Мы тут на кафедре тоже любим иногда шары погонять.

Я изобразил удивление:

— Что, прямо на кафедре?

— Да нет, не здесь, — рассмеялся капитан. — Знаешь, где у нас зал силовых единоборств?

— Знаю.

— Так вот. Там в подвале стоят два стола. Мы там обычно по вторникам и пятницам собираемся.

— Так вы меня что, приглашаете?

— Ну, сегодня-то вряд ли. А вот в пятницу… Есть у нас там, Андрей, несколько киев. Хорошие, ручной работы, настоящий мастер делал. Только вот с наклейками большая проблема. Мне-то все недосуг, а…

— Понял, Павел Борисович, — совершенно нахально перебил я его. — В пятницу приду, посмотрю. Думаю, сделаю всё в лучшем виде.

— Ну, вот и ладненько, — повеселел капитан. — Тогда в пятницу, в 19:00. Заходи сразу в подвал и не тушуйся. Я предупрежу, тебя пропустят.

— Есть, товарищ капитан!

— Вольно, курсант, — ухмыльнулся Павел Борисович, тоже вставая. — Всё. Свободен…

* * *

— Эх, зря ты, Миша, в бильярд не играешь.

— Отчего ж не играю, Константин Николаевич? Очень даже играю, вы знаете.

— Да знаю, конечно. Только по мне это ни черта́ не бильярд, одно баловство.

— Возможно. Но нас на «Гридневской даче» именно ему обучали. Говорили, что «пул» и в Америке, и в Европе едва ли не в каждой забегаловке…

— Ага, а ты уши то и развесил.

— Чего это сразу развесил, товарищ майор?

— А вот чего. На Западе в пул, в основном, всякая шантрапа играет. Особенно, когда собираются выпить после работы или к девкам намыливаются. То есть, либо обычные работяги, либо жулики, либо вообще сутенёры какие. Нет, я, конечно, понимаю, что, когда надо по службе, сам под сутенёра или там хмыря со спиленными зубами закосишь. Однако если вдруг в приличном обществе придётся вращаться, где-нибудь, например, в Англии или Ирландии, то там «в пул» — то же самое, что у нас «со свиным рылом, да в калашный ряд».

— Хм. Выходит, в приличном обществе «русскую пирамиду» катают?

— Ох-ха! Ну, насмешил… «пирамиду»… ха-ха…

— Так вы же, товарищ майор, сами только в «пирамиду» и режетесь.

— И в пирамиду режемся, и в кайзу, бывает, и в три шара, как французы, без луз. Русский бильярд, он, знаешь ли, игра строгая. Особенно классика, когда одним битком и без свояков. Но и это ещё не самое интересное. Знаешь, Миша, какую игру настоящие джентльмены предпочитают?

— Преферанс?

— Скорее уж, бридж? Впрочем, я тебе не о том толкую. Я о бильярде.

— Да понял я, Константин Николаевич. Просто пошутил… эээ… неудачно.

— Ладно, проехали, ничего страшного. Тебе же я вот что скажу. Настоящие джентльмены играют в снукер.

— Слыхал. Только нам про него не особо рассказывали. Так, упомянули разок и всё.

— Плохо, Миша. Очень плохо. Кстати, я в своё время историю бильярда штудировал. И теперь могу абсолютно точно сказать, что весь их аглицкий снукер вырос из русской классики. Правда, изменился сильно со временем, но, тем не менее, основы остались.

— Россия — родина слонов, Константин Николаевич?

— Ну, родина не родина, а рациональное зерно в этом утверждении есть. Не будешь же ты, в самом деле, отрицать, что русский слон, в смысле, мамонт, ха-ха — старший брат индийского.

— Это точно. Не буду. Но нам-то от этого какой прок?

— Какой-какой… Ты вот кино про неуловимых мстителей в детстве смотрел?

— Смотрел.

— Помнишь, как там белые офицеры в бильярд резались?

— Конечно, помню.

— Вот в этом-то, Миша, и суть. Ты только представь себе. Переведут тебя, как ты и хотел, в ПГУ, отправят в Британию, начнёшь там с местными разговоры вести, особенно, с военнослужащими, а про снукер ни ухом, ни рылом. Проблема?

— Ну-у… да, есть маленько.

— Не маленько, а целая катастрофа. Начнёшь, как в кино, играть с «белыми» в «американку», про которую они и слыхом не слыхивали, спалишься моментально. Конфуз выйдет мирового уровня.

— И что теперь?

— А вот что. Займусь-ка я, Миша, твоим бильярдным образованием. Ты рожу-то не криви. Это тебе не просто забавы. Это приказ.

— Есть, товарищ майор.

— Вот, другое дело. В Останкино, помнится, стоит один снукерный стол, но… всё же начнём мы с тобой с русского, как с основы. Брат у меня на военной кафедре в одном институте преподаёт, у них там компания вполне подходящая, лишних нет, так что прокатимся мы с тобой туда в эту… эээ… нет, лучше в следующую пятницу. Будем тебе стойку ставить. И удар с открытых мостов. Понял?

— Понял, товарищ майор.

— Ну, а раз понял, то всё, свободен. Да, кстати, там тебя Свиридяк к себе на ковёр вызывает. Заждался совсем. Дважды звонил, спрашивал, когда будешь на месте.

— Ох, ёлки, чего ему опять надо?

— Точно не знаю. Кажется, про Курчатовский вопросы какие-то новые появились.

— Ясно. Разрешите идти, товарищ майор?

— Иди, Миша. И про следующую пятницу не забудь.

— Не забуду, Константин Николаевич…

[1]ФАЛТ — факультет аэромеханики и летательной техники, в отличие от остальных факультетов МФТИ расположенный не в г. Долгопрудный, а в г. Жуковский Московской области.

[2]Слова из фразы библейского царя Соломона.

[3]Начальная военная подготовка.

[4]Межконтинентальная баллистическая ракета УР-100 (по классификации НАТО — SS-11 mod.1 Sego).

[5]Реактивный пехотный огнемёт РПО «Шмель».

Глава 10

Среда. 12 сентября 2012 г.

— Здравствуйте, Шура, — поздоровался Михаил Дмитриевич, входя в лабораторию.

— Добрый день, Михаил, — отозвался Синицын, отвлекаясь от возни с бумагами и с удивлением глядя на подполковника. — Мы же вроде на четверг-пятницу договаривались, а сегодня среда.

— Обстоятельства изменились, — пожал плечами «чекист», усаживаясь напротив.

— Какие ещё обстоятельства?

— Житейские, — усмехнулся Михаил Дмитриевич. — Вы, Шура, за последние дни ничего необычного не замечали? Ну, в смысле, поблизости от себя и вообще.

— Да вроде нет, — помотал головой Синицын.

— А я вот наоборот. Чувствую, что-то вокруг происходит. Причём, не слишком приятное, — вздохнул собеседник.

— Что именно? — живо поинтересовался профессор.

— Да так, — неопределённо покрутил пальцем Смирнов. — Ощущения у меня нехорошие. Будто кто-то вдруг сильно заинтересовался нашими с вами делами.

— Вы полагаете…

Подполковник качнулся вперёд и упёрся взглядом в учёного.

— Уверен. В воскресенье, когда мы сидели в пивной, рядом с нами крутился один молодой человек, очень похожий на моих бывших конторских. Ну, то есть, не совсем крутился, а просто сидел за соседним столиком, но… Я абсолютно точно уверен, что он был там по нашу с вами душу. На лавке — сумка, на столе — борсетка, кенгуряха на поясе… Хм, зачем ему столько? Короче, рупь за сто, всё, о чем мы там говорили, уже записано, запротоколировано и подшито в толстый гроссбух.

— Да вы с ума сошли, Михаил! — Синицын резко вскочил, оттолкнул стул и принялся нервно расхаживать по кабинету. — Мы же… мы же там… чего мы там только не наговорили.

— Не волнуйтесь, Шура. Всё не так страшно, как кажется, — улыбнулся Михаил Дмитриевич, глядя на нервничающего профессора. — Тот паренёк появился в самом конце разговора. Так что, полагаю, ничего действительно важного он узнать не успел.

— Успокоили, блин, — огрызнулся Синицын, возвращаясь на своё место. — Да я теперь из-за этих ваших подозрений всю ночь, наверное, спать не буду.

— Ничего-ничего, это полезно, — засмеялся «чекист». — Одну ночь не поспите, зато потом будете настороже. Да, кстати, куда вы студентов своих подевали? И что у нас с установкой?

— С установкой всё в норме, — отмахнулся доктор наук. — Всё восстановили, с утра протестировали, можно выходить на эксперимент. А студенты… я их с обеда отправил. Это на всякий случай, чтобы под ногами не путались.

— То есть, можно прямо сейчас и начать?

— Можно. Только в щадящем режиме.

— В щадящем — это как?

— Это значит, на кошечках сначала потренируемся, — пояснил Синицын. — А то мало ли что.

— Ну что ж, на кошечках так на кошечках, — согласился Михаил Дмитриевич. — Кого мы, кстати, сегодня кошечкой обзовём?

— Во всяком случае, не меня и не вас, — сварливо отозвался учёный. — Я ведь тоже, знаете ли, не сидел сложа руки, пока вы там… эээ… о безопасности думали.

Синицын сунул руку под стол и выудил из своего портфеля видавшую виды тетрадь в дерматиновом переплёте.

— Для начала поработаем чисто с неодушевлёнными предметами. Вот, смотрите, что я вчера раздобыл.

— Что это? — подполковник взял в руки тетрадь и перелистнул пару страниц. — Вроде песни какие-то. Старые.

— Всё верно. Песни, — подтвердил Шурик. — Я просто вспомнил на днях, что Андрей в те годы постоянно на гитаре бренчал. И что «песенник» у него был, вот этот самый. Он туда, чтобы не забыть, тексты и аккорды записывал.

— А у вас эта тетрадь откуда взялась?

— Ну-у, я её вчера у Жанны, жены Андрея, выпросил. Сказал, очень нужно.

— И что? Просто так отдала?

Синицын сразу же погрустнел:

— Отдала. Правда, не сразу. И пообещала, если что с тетрадкой случится, голову мне оторвёт.

— Хм, а с тетрадкой, по всей видимости, что-то обязательно произойдёт? — усмехнулся Михаил Дмитриевич.

— Возможно, — нахмурился доктор наук. — Мне свою голову, конечно, жалко, но дело есть дело.

— Решили положить свою голову на алтарь науки? — хохотнул подполковник. — Понимаю.

— Да ни черта вы не понимаете! — неожиданно взорвался учёный. — Это же моя голова пострадает. Не ваша.

— Да ладно-ладно, я же просто шучу, — поднял руки Михаил Дмитриевич, продолжая смеяться. — Не волнуйтесь, Шура. Если что, я вас перед Жанной прикрою. Скажу, что это я во всём виноват.

— Ага, как же, прикроет он, — буркнул Синицын, забирая тетрадь. — Впрочем, ладно. Сейчас главное — правильно подготовить объект.

С этими словами он открыл ящик стола, вытащил оттуда «древнюю» ручку с пером и такой же «древний» пузырёк с фиолетовыми чернилами, а затем стал наполнять ими старый, ещё советских времён «стилус».

— Не думал, что когда-нибудь пригодится, а вот, поди ж ты, понадобилось, — пробормотал профессор, завершая процесс подготовки пишущих принадлежностей

— И зачем нам всё это нужно? — поинтересовался Смирнов, наблюдая за манипуляциями учёного с ручкой и пузырьком.

Синицынснисходительно посмотрел на «чекиста» и важно изрёк:

— А затем, уважаемый Михаил Дмитриевич, что для качественного проведения эксперимента нам требуются качественные принадлежности. Точнее, аутентичные. Из той же эпохи, в которой сейчас пребывает Андрей. Это, надеюсь, понятно?

— Понятно, — не стал спорить Михаил Дмитриевич. — Думаю, это нужно, чтобы ничего, так сказать, не рассыпалось при перемещении. Непонятно только, что конкретно вы собираетесь перемещать. Тетрадку?

— Вы почти угадали. Только переместить мы попробуем не саму тетрадь, а запись, сделанную в ней этими старыми чернилами.

— Это как?

— Увидите, — ухмыльнулся учёный. — Ну? Что будем писать? Предлагайте.

— А что предлагать? — пожал плечами Михаил Дмитриевич. — Это же пока просто эксперимент. Поэтому достаточно одной единственной фразы. Типа, послание через портфель получили. Проверяем обратную связь. Вот как-то так.

— Согласен, — кивнул Синицын. — Так и напишем.

Раскрыв «песенник» на последней странице, он шумно выдохнул и принялся выводить на листе предложенную подполковником фразу. Очень аккуратно и тщательно. Высунув при этом язык. Видимо, от усердия. «Привет, Андрей. Послание твоё получил 9.09.2012 г. Направляю обратное. Если ты сумел его прочитать, ответь тем же способом, через портфель. Синицын. 12.09.2012 г.».

— Может, мне тоже надо что-то добавить? Типа, от себя? — спросил Михаил Дмитриевич, заглядывая профессору через плечо.

— Хм, наверное, можно. Хотя… — Синицын с сомнением поглядел на тетрадь, на ручку, на товарища подполковника. — Нет, я думаю, будет лучше, если весь текст будет написан одной рукой. Вдруг какие-нибудь тонкие настройки собьются, и из-за такой ерунды всё пойдёт кувырком. Так что, давайте, я сам за вас что-нибудь напишу. Диктуйте.

— Ну, тогда напиши, что ему привет от меня, что я в курсе случившегося и что с его семьёй всё в порядке.

— Понял. Пишу.

Когда послание было дописано, Синицын подождал, пока чернила подсохнут, затем поднялся и, держа в руках раскрытую на последней странице тетрадь, понёс её к установке. На торце опутанного проводами, напоминающего полуразобранную ракету прибора был закреплён прозрачный контейнер с рисками по всему корпусу и изображением мишени на одной из осевых граней. Отщёлкнув крышку, учёный осторожно опустил в контейнер тетрадь. В том же раскрытом виде, закрепив её вертикально в специальных зажимах. После чего винтами подрегулировал механическую центровку объекта и вернулся к компьютерному столу.

— Ну вот, сейчас всё и решится, — констатировал он спустя примерно минуту, вглядываясь в экран монитора.

— Что? Уже началось? — спросил Смирнов, тоже посмотрев на экран.

— Нет ещё, — покачал головой профессор. — Прогрев завершён, совмещение потоков нормальное… Осталось только кнопку нажать.

— А это не опасно? — невольно поёжился подполковник.

— Вы почти как Андрей в тот день, — грустно усмехнулся Синицын. — Он тоже об этом спросил, перед тем как… когда всё случилось. Впрочем, можете не беспокоиться. Сейчас всё под контролем.

— Тогда чего ждём?

— Волнуюсь, — пожал плечами учёный. — Точнее, как у нас говорит молодёжь, очкую я чот.

— Давайте я эту кнопку нажму. Мне не трудно, — предложил Михаил Дмитриевич.

— Валяйте. Может, оно и правильно, чтобы ленточку кто-нибудь из гостей разрезал. Жмите на «Enter»… коллега.

Смирнов хмыкнул и осторожно нажал на клавишу.

Установка тихо загудела.

Некоторое время звук нарастал, потом гудение сменилось щелчками, секунд через тридцать превратившимися в сплошной треск…

Михаил Дмитриевич буквально всей кожей чувствовал разлившееся по комнате напряжение. Не то от электромагнитных полей, не то от переполняющих его эмоций. Сидящий рядом Синицын отрешённо смотрел на экран, шевеля губами. То ли молился неведомым электронным богам, то ли просто считал секунды, оставшиеся до окончания эксперимента.

Переход эксперимента в активную фазу произошёл резко и почти неожиданно. Раздался громкий хлопок, контейнер окутался лёгким туманом оранжево-серого цвета с сиреневыми проблесками, тетрадка дрогнула, расплылась на миг и… всё. Туман пропал. Звуки исчезли.

— Что? Всё плохо? — хрипло проговорил подполковник, не отрывая взгляда от установки.

— Сейчас посмотрим, — пробормотал учёный.

Поднявшись со стула, он подошёл к прибору и приподнял крышку контейнера. Принюхался. Почесал затылок. Поморщился. Вытащил наружу тетрадь. Внимательно её осмотрел.

— Ну что? Что там? — не выдержал Михаил Дмитриевич.

Синицын развёл руками.

— Нету.

— Чего нету?

— Записи нашей нету. Совсем, — ухмыльнулся профессор, демонстрируя девственно чистый лист.

— Эээ… то есть… это значит… что…

— Это значит, что всё у нас, Михаил, получилось. Послание ушло к адресату, — рассмеялся Синицын, помахал тетрадкой и, скромно потупившись, сообщил:

— Я — гений…

* * *

— Всё равно, я так и не понял, как вышло, что тетрадь осталась на месте, а запись исчезла, — проговорил Михаил Дмитриевич, когда эйфория от удачно проведённого опыта, наконец, прошла, а главный виновник торжества занял свое место возле компьютера.

— Энергии не хватило, — потягиваясь, пояснил Синицын. — Чтобы переместить по темпоральной оси значительный макрообъект, её требуется в разы… нет, даже на несколько порядков больше. Поскольку тетрадь существует сразу в двух временах и к тому же… ммм… как бы размазана по диагонали двухвалентного тензора, постольку её перемещение в саму себя — процесс энергетически чрезвычайно затратный. А вот то, что мы только что написали, существует всего пять минут. То есть, теперь уже не существует… ну, в смысле, не существует у нас, а там появилось с вероятностью «почти наверное», и на этот переход ушло всего-навсего два десятка мегаэлектронвольт в пересчёте на…

— А вы уверены, что запись появилась именно там? — перебил подполковник опять оседлавшего любимого конька профессора. — Именно в той тетрадке и именно в то время?

— Хм, ваши сомнения, Михаил, вполне допустимы. Я и сам, признаюсь, до последнего момента не верил, что всё получится. Однако сейчас уже нет причин сомневаться. Запись наша отправилась прямиком в 82-й год. В тетрадку Андрея.

— Но…

— Никаких «но». Время квантуется, так же как и энергия или пространство. В своих расчётах я предположил, что временной квант составляет тридцать лет ровно. Собственно, иных вариантов у меня не было — записка Андрея говорила именно о тридцати годах. И в случае ошибки никакого переноса вообще не произошло бы. Но раз запись исчезла, значит, квантование и впрямь происходит с тридцатилетним шагом. Неопределённость энергии на максимуме, темпоральная точность плюс-минус бесконечно малая.

— Ладно, будем считать, что вы правы, — усмехнулся Смирнов, уловив суть сказанного. — Однако же в прошлый раз была ещё и монетка. А она-то всяко весит поболее использованных вами чернил.

— Ну, масса её не так уж и велика, — пожал плечами учёный. — Тем более, в прошлый раз мощность потока была существенно выше, да и само по себе перемещение свободного кварка, отвечающее за сознание Андрея, индуцировало колоссальный выход энергии. Так что никаких особых проблем я здесь не вижу.

— А время? С ним-то что происходит? Оно что, у нас и в 82-м течёт по-разному?

— Хм, хороший вопрос, — почесал затылок Синицын. — Для себя я эту дилемму определил так. Время не является какой-то особой линией или осью в четырёхмерном многообразии. Оно так же инвариантно по отношению к действию-отклику, как и чисто пространственные компоненты. То есть, по моему разумению, на текущий момент в событийно-вероятностном поле присутствуют два однонаправленных временны́х потока. Они могут течь параллельно, могут сплетаться причудливым образом, но могут и пересечься в какой-нибудь точке и слиться в один общий поток. Определить, где и когда расположена эта точка слияния… или ветвления — тут всё зависит от позиции наблюдателя — я пока не могу. Но вероятность того, что эта точка обязательно существует, весьма велика.

— То есть, мы и Андрей находимся в разных течениях, — сообразил подполковник.

— Видимо, да. Поэтому на сегодняшний день я считаю нашей главной задачей создать условия для слияния двух этих течений. Тогда, на мой взгляд, возвращение Андрея почти наверняка состоится.

— Понятно… Тогда позвольте ещё один, так сказать, шкурный вопрос. А что-нибудь более существенное, чем запись на бумаге, мы можем отправить в прошлое?

— Увы, в настоящий момент такой возможности нет, — вздохнул Синицын. — Факты — штука упрямая. Я вам, кстати, не рассказывал про побочные эффекты нашего с Андреем случая?

— Нет. А что, там что-то не очень хорошее приключилось? Или пока не ясно, что именно?

Доктор наук немного смутился, но на вопрос всё же ответил:

— Ну, тут всё пока ещё вилами по воде писано, но… Короче, я тут чисто инструментальным путём, причём, в полном соответствии с теоретическими построениями, обнаружил, что после того неудачного опыта в радиусе примерно ста метров от лаборатории образовалась сеть нанопорталов, соединяющих наше время с… эээ… по всей видимости, тем же 82-м годом.

— Вот это да! — изумился Михаил Дмитриевич. — И вы всё время молчали?!

Синицын опять замялся.

— Ну да, молчал. А какой смысл трепаться об этом на каждом углу? Порталы весьма нестабильны и исчезнут, максимум, через месяц. Да и сами они… хм, вот ведь ирония судьбы, привет господину Чубайсу, имеют наноразмеры. Так что ничего существенного в них не впихнёшь[1].

— Жаль, — констатировал подполковник.

— Жаль, — согласился учёный.

— И, значит, теперь…

— Будем ждать ответа из прошлого и готовиться к следующему этапу эксперимента. Переносу сознания. Только, конечно, не столь радикальному, как с Андреем, и не сегодня. На подготовку мне потребуется не меньше недели.

— А что сегодня?

— Как что? Отметим удачный опыт.

С этими словами Синицын встал, прошёл к шкафу, порылся среди приборов и книг и вытащил на свет божий полулитровую бутыль виски.

— Джонни Уокер. Грин лэйбл, — сообщил он ухмыляющемуся подполковнику. — Купил по случаю в Глазго. Хотел, правда, на литр раскошелиться, но… жаба задавила. Фунтов пятьдесят сэкономила… дура.

— Не страшно, — рассмеялся Михаил Дмитриевич. — Мы же чисто символически. Всего по стакану на рыло. А больше — ни-ни.

— Это точно…

* * *

— Ну что, Шур, ещё по одной? — поинтересовался Смирнов минут через тридцать и, не дожидаясь ответа, принялся разливать остатки шотландского самогона.

— Эх, жаль, закуси нет, — посетовал доктор наук, наблюдая за процессом распределения жидкости по стаканам.

— А вискарь, вообще, положено закусывать или как? — усмехнулся «чекист», убирая опустевшую бутылку под стол.

— Хрен знает. Наверное печеньками какими-нибудь. Или этим, как его, хаггисом.

— Варёными кишками барана? — заржал подполковник. — Нет уж, спасибо. Лучше, я думаю, рукавом всё это дело занюхать или там галстуком.

— Верно, — согласился Синицын. — Я вообще, перво-наперво чай хотел предложить, но потом вспомнил, к чему наше с Андрюхой чаёвничание привело, и решил, ну его в баню, этот чай с печеньем.

— Это правильно.

— Во-во. Ты, Мих, мужик правильный. А правильным мужикам надо что-нибудь погорячее. И без закуски.

— Ага. Ты ещё про баб вспомни, — хохотнул Смирнов, поднимая стакан. — Ну, вздрогнули?

— Погоди, Миш, — остановил его собеседник. — Я тут вот хотел спросить тебя кое о чём.

— Ну так спрашивай, чего ждёшь?

— Ты, Миш, это… тебе в боевых действиях участвовать приходилось?

— В боевых действиях?

Михаил Дмитриевич поставил стакан на стол и внимательно посмотрел на учёного.

— Знаешь, Шур, я вообще по профессии больше, хм, юрист, нежели боевик, но… да. Всякое в жизни бывало.

— Чечня? Или ещё Афган?

— Ни то, ни другое, — отрезал Смирнов. — Хотя и там, и там по службе бывал. Врать не буду.

— А стрелять доводилось? И это… попадать? — не унимался доктор наук.

— Стрелять доводилось. А вот попадать — не знаю. Темно было. Туман войны, сам понимаешь — отшутился Михаил Дмитриевич. — А что это тебя вдруг эта тема заинтересовала?

— Да как сказать, — почесал затылок Синицын. — Ты же сам говорил, пасут нас. Вдруг обложат со всех сторон, придётся отстреливаться.

— Ты эти паникёрские настроения брось. И вообще, стрелять в своих — последнее дело. А то, что пасут нас свои, ну, то есть, мои коллеги по цеху, это почти наверняка так и есть.

— А вдруг чужие? Бандиты какие-нибудь или, вообще, шпионы иностранные, диверсанты.

— Поживём — увидим, — пожал плечами «чекист». — В любом случае, до стрельбы дело лучше не доводить.

— Ну а если?

— А если припрёт и выяснится, что перед тобой враг, я первый нажму на спуск. И наплюю на всякие там условности вроде Уголовного кодекса. Понял?

— Понял. Как не понять. Я, кстати, стрелять тоже умею. Оружия только нема.

— Понадобится — найдём и оружие. Но всё равно, лучше нам обойтись без этого.

— Согласен, — вздохнул Синицын. — Отец мой покойный тоже так говорил. Хотя всю войну прошёл, награды имел, ранен был дважды.

— А он у тебя что, в Великую Отечественную воевал? — удивился Смирнов. — Вроде бы не должен по возрасту.

— Почему это не должен? — ответно удивился профессор. — Ах, да, понятно. Не, он меня просто поздно родил, через двадцать лет после победы. А так, его в 42-м призвали. Работал помощником мастера на заводе, бронь была, но вот не смог усидеть, пошёл на фронт добровольцем. Сначала в пехоту, потом в танкисты определили.

— Хм, у меня отец тоже танкистом был. И дядя двоюродный по матери. Отца в 44-м комиссовали, вчистую, после ранения, а вот дядя домой так и не вернулся. Пропал без вести под Сталинградом.

— Под Сталинградом? — неожиданно заинтересовался Синицын. — А где именно? И когда?

— По документам считается, что в сентябре 42-го, 18-го числа, где-то в районе станции Котлубань.

— А звали его как?

— Постников Александр Викторович. Комиссар 215-го танкового батальона 12-й отдельной бригады. Он родом с Ветлуги, это в Горьковской области, а мой отец из Шахуньи, совсем рядом…

— Вот это да! — потрясённо пробормотал учёный. — Это что же выходит? Мы, Миш, с тобой чуть ли не земляки и почти что однополчане?

— Это как?

— Дык, мой отец тоже оттуда, с Горьковской области, из Павлово-на-Оке. Плюс он под Сталинградом в тех же местах воевал, причём тогда же и, по всей видимости, в той же бригаде, что и твой дядя.

— Да уж, неисповедимы пути господни, — покачал головой Михаил Дмитриевич. — Чувствую, о многом ещё нам придётся поговорить, но сейчас… Давай-ка, мы, Шура, сейчас помянем их всех. Отцов и дедов наших. Всех, кто когда-то… за Родину…

— Помянем. Пусть им земля будет пухом.

Мужчины подняли стаканы и молча, не чокаясь, выпили. Третью. Последнюю. За тех, кто уже никогда не вернётся.

* * *

Капитан Василевский медленно шёл по направлению к метро «Щукинская». Торопиться ему было некуда, поскольку «объект» тоже не слишком спешил: долго гулял по скверу, разделяющему соседние улицы, сидел на лавочке, кормил голубей. Короче, наслаждался жизнью и выглядел донельзя довольным.

«Шпионить» за Смирновым капитан не рискнул, решив ограничиться гражданином профессором. Наблюдение с учёного уже сняли, а вот прослушку Сергей отменить вроде как «позабыл». Точнее, «не успел», как и в случае с окончательным оформлением постановления о прекращении дела. Здесь сыграло свою роль то, что полковник Свиридяк имел странную привычку — в соответствующей графе документов он расписывался, а вот число обычно не проставлял, доверяя эту «почётную обязанность» исполнителю. Пользуясь ленью начальника, Василевский решил слегка потянуть резину, надеясь, что Свиридяк не будет перепроверять, ушло ли дело в архив.

И комплексная проверка Курчатовского Института на предмет соблюдения режима, запланированная на среду, четверг и пятницу, подвернулась как нельзя кстати. Изначально предполагалось, что от их подразделения в работе комиссии будет участвовать другой сотрудник, но капитану без труда удалось убедить молодого коллегу уступить ему эту скучную «миссию». Полковник против замены возражать не стал, поэтому в бумаге, направленной в институт, значилась фамилия Василевского.

Помимо исполнения привычных обязанностей, связанных с работой комиссии, Сергей нарезал себе ряд дополнительных задач, относящихся к «делу о трёх кварках». Находясь три полных дня на территории НИЦ КИ и имея возможность получить доступ ко всем тамошним системам слежения и контроля, он рассчитывал на то, что сумеет понаблюдать за учёным и контактирующими с ним лицами в их, так сказать, «естественной среде обитания». Ко всему прочему, капитан мог теперь легко определить момент выхода профессора из института, а потом спокойно, без суеты, «сопроводить» завлаба туда, куда он решит отправиться после работы. Также стоило подумать над тем, как, не вызывая подозрения у «местных контриков», проконтролировать предстоящую встречу Синицына со Смирновым, которая, судя по разговору в пивной, должна была состояться в конце недели, причём, по всей видимости, именно здесь, на территории режимного предприятия. Смирнов был одним из руководителей фирмы-подрядчика, и формальный повод заглянуть на объект у него имелся. В здании лаборатории полным ходом шли строительно-монтажные работы, по этажам бродили рабочие с болгарками и перфораторами, а возле стен активно сгружались доски, арматура, кирпич и прочие стройматериалы.

Присутствовал, правда, один непонятный момент. Со стороны полковника Свиридяка комиссии была поставлена неофициальная и не совсем типичная для их службы задача — «накопать» нарушения, которых должно хватить на полноценное представление «о необходимости временного приостановления научно-производственной деятельности в помещениях, не соответствующих требованиям безопасности».

Несмотря на негативное отношение к Свиридяку, Сергей даже не подозревал о настоящих причинах странных пожеланий начальника… А тот, логично рассудив, что лаборатория № 34 вполне подходит под указанное «несоответствие», рассчитывал на стандартную реакцию лишённого «технической базы» учёного. В том смысле, что из-за невозможности продолжить работу Синицын будет вынужден срочно подыскивать новое место для своих частных экспериментов. Причём, не на закрытой от чужих глаз территории, а там, где и проследить за ним проще, и «прихватизировать» результаты исследований легче…

Увы, всего этого Василевский не знал, а, не будучи профессионалом в области наблюдения, не замечал очевидного — того, что в этом парке не только он следит за гражданином профессором. Неоднократно попадавшийся капитану на глаза небритый мужичок с пакетом в руках, обстоятельно копающийся в урнах, вовсе не являлся бомжом, да и молодой кавказец в кожаной куртке, увязавшийся за спустившимся в метро учёным, тоже не был обычным гостем столицы. А на выходе из подземки за Синициным направился работяга, который до этого, подпирая плечом угол ларька, неспешно потягивал пиво из купленной там же бутылки. Второй или третьей по счёту…

Впрочем, на капитана все эти шпионствующие граждане, как ни странно, тоже не обращали внимания. Любители, одним словом. Типичнейшие…

«Чужую» наружку Сергей смог вычислить только когда профессор уже вошёл в свой подъезд. Сразу трое державшихся порознь разновозрастных мужиков вдруг сошлись на углу дома, после чего уселись в подъехавшую к ним «Ауди» достаточно укатанного вида. Когда иномарка вползла во двор и, сделав круг, остановилась так, чтобы просматривался подъезд Синицына, сомнений у Василевского не осталось. Озадаченно глянув на сидевших впереди «лиц кавказской национальности» и рассмотрев литовские номера, капитан мысленно выругался, кляня себя за излишнюю самоуверенность: «Да уж! Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу».

Только сейчас до капитана, наконец, дошло, что все его «чётко спланированные действия» на самом деле являются чистой воды партизанщиной. Вместо любительской слежки гораздо логичнее и правильнее было бы попытаться ещё раз доложить свои соображения руководству и постараться-таки убедить его в необходимости продолжения официальной проверки. А в случае неудачи — просто пообщаться на эту тему с коллегами из другого отдела, пожаловавшись между делом на странности в поведении «этого самодура Степаныча». К гадалке не ходи, «соседи» поняли бы его «правильно» и доложились бы по инстанции, намекнув о сложившейся ситуации «кому следует». В результате чего Тарасу Степановичу Свиридяку пришлось бы таки «проявить рвение» и возобновить прекращённую им же проверку.

Впрочем, вполне возможно, что все сомнения капитана могли показаться коллегам недостаточно убедительными — основанные на интуиции домыслы «к делу не пришьёшь», нужны объективно подтверждённые факты. Такие как, например, «весьма интересные сведения», полученные из предстоящего на днях разговора Синицына и Смирнова, или, скажем, вот эти только что обнаруженные филёры-любители, похожие на бандитов из сериалов и раскатывающие на машине, зарегистрированной в Евросоюзе…

Усевшись на лавочке в отдалении и поразмышляв с минуту-другую, Сергей решил всё же продолжить пока игру в «казаков-разбойников».

«Грех останавливаться на полпути. Три дня, плюс выходные у меня есть. Жаль только, нельзя прямо сейчас доложить про этих литовцев кавказской наружности. Сто проц, настучит мне начальство по шапке за самодеятельность… Хотя… ну да, если возникнут проблемы, придётся всё-таки действовать по стандартному алгоритму… Короче, доложусь обо всём в понедельник, а там была не была…»

[1]На самом деле, Синицын ошибся. Один из порталов оказался довольно большим. О том, во что это вылилось, повествует рассказ «Альтернативный обмен».

Глава 11

Пятница. 10 сентября 1982 г.

Пятнадцать пятьдесят пять по Гринвичу, без пяти семь по Москве, в Петропавловске-Камчатском… Нет, на Камчатку, спасаясь от добровольно-принудительных сельхозработ, я так и не улетел, нашёл иной, менее радикальный способ. Причём, законный и вполне соответствующий духу эпохи. Позавчера, на стенде около деканата я обнаружил одно хитрое объявление. Напечатанный на машинке текст гласил: «Производится набор в студенческую бригаду для работы на строительстве корпуса КПМ[1]. Члены бригады освобождаются от поездки в совхоз «Большевик». Срок отработки — 14 дней. Заявления принимаются в деканате до 10.09».

Что ж, такой вариант меня более чем устраивал, поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, тут же, «на коленке», набросал заявление и оставил его у секретаря. А уже сегодня, после обеда, обнаружил на том же стенде список везунчиков, сумевших «откосить» от картошки. Таковых набралось аж одиннадцать человек. От нашей группы, помимо меня, в этом списке числились Саша Бурцев и, как ни странно, Шурик. В «прошлой» жизни он вроде бы не отличался «шабашными» настроениями, а тут, поди ж ты, сподобился. Возможно, на него повлияли «свежие» анекдоты на строительную тематику, те самые, что я травил среди однокурсников последние несколько дней, а, возможно, он просто решил попробовать себя на новой стезе, вообразив, что махать лопатой или таскать носилки по расположенной рядом с общежитием стройплощадке гораздо интереснее, чем месить чернозём на подмосковных полях.

В общем, команда у нас подобралась интересная. За исключением Шурика, все остальные, по моим собственным воспоминаниям, должны будут составить костяк студенческого стройотряда, превратившегося впоследствии в банальную бригаду шабашников, поднимавшую неплохие деньги не только на стройках Сибири и Дальнего Востока, но и в столице и её ближайших окрестностях. И это было, на мой взгляд, весьма и весьма неплохо. Не в том смысле, что шабашка — дело довольно прибыльное, а в том, что все будущие спецы собираются нынче в одной бригаде. Лучше уж, как водится, притереться заранее, чем тратить силы и время на отсеивание лодырей и выстраивание отношений в первом, собранном с миру по нитке и ещё не оперившемся строяке.

Ещё одной причиной хорошего настроения было то, что давешним утром я, улучив момент, на всякий случай заглянул в Шурин портфель. Заглянул и не обнаружил там своего послания в будущее. Что это значило, я поначалу не понял. Однако, поразмышляв с минуту, пришёл к выводу: «Раз местный Шурик ничего об этом не говорит, значит, он к выемке документов нифига не причастен. А кто причастен? Скорее всего, другой Шурик, из 2012-го». Почему я решил именно так, хрен знает. Словно бы щёлкнул в голове какой-то невидимый тумблер и «голос из космоса» нашептал прямо в мозг: «Всё идёт хорошо. Беспокоиться не о чем».

Короче, солнышко светит, птички поют, настроение в целом отличное, иду, помахивая авоськой, в сторону малого спортивного корпуса. Того самого, где на втором этаже — «силовые единоборства», на первом — теннисные столы, а в подвале — клуб любителей русского бильярда.

К бильярду я готовился весь вечер прошедшего четверга. Забежал после занятий в хозяйственный, потом в «Игрушки». В первом приобрёл бельевые прищепки (к счастью, нашлись подходящие, большого размера), ультрамодный по нынешним времена клей «Момент» и наждачную шкурку двух видов: «нулёвку» и чуть более грубую, где-то под сороковой-шестидесятый номер двухтысячных. В детском магазине затарился погремушками. В общежитии пластмассовые шарики безжалостно разрезал напополам, после чего приклеил внутрь шкурку. На первый взгляд, получилось неплохо, будет, чем наклейки у киев обтачивать, придавая им элегантно-округлую форму с лёгкой махрой по поверхности. С прищепками возился чуть дольше. Не меньше десятка улетело в корзину, пока не добился нужного результата: два суппорта-струбцины с резинкой от трусов (гы-гы-гы) в качестве прижимного элемента. Насаживаешь такую прищепку на наконечник кия и всё — никуда наклейка не денется, прижимаемая резинкой до тех самых пор, пока клей не схватится. В принципе, уже через час кий можно использовать по назначению, хотя лучше бы, конечно, подождать сутки, чтобы наверняка…

— Куды рвёсси, милай? Нетуси тут никого. Учапали по домам.

Сидящая возле дверей бабулька оторвалась ото сна и окинула меня подозрительным взглядом. Однако с места, чтобы загородить проход, так и не встала, поэтому я без затей прошествовал мимо вахты и, придав солидности голосу, объявил:

— К капитану Кривошапкину. По делу. Насчёт меня он был должен предупредить.

— Ну, раз должен, тоды проходь, — махнула рукой вахтерша и, уронив голову на грудь, возвратилась к прерванной дрёме. В ответ я лишь мысленно усмехнулся и направил стопы к ведущей на цокольный этаж лестнице. Туда, куда обычным студентам хода, как правило, не было. В святая святых. На место встречи, которое изменить нельзя.

* * *

В том, что товарищ капитан про меня не забыл, я был абсолютно уверен. Утром, в самом конце занятия по иностранному языку Римма Юрьевна, поблагодарив всех присутствующих за хорошую работу по подготовке к английскому, посмотрела на меня с хитрецой, а затем загадочно изрекла:

— Не забудьте, Фомин. Сегодня, в 19:00.

После чего, никому ничего толком не объяснив, покинула помещение. Все оставшиеся в кабинете буквально застыли. В ступоре. Раскрыв рты, с изумлением уставившись на меня.

Первым от потрясения оправился Миха Желтов. Секунд через десять. Или пятнадцать.

— О чём это она? — поинтересовался он, поглядывая то на меня, то на дверь.

Выдержав театральную паузу и напустив на себя скучающий вид, я пожал плечами и лениво ответил:

— Да так. Дела у нас кое-какие имеются. Приватные, не для всех.

— С Риммой? — ахнула Таня Стеценко и тут же прикрыла ладошкой рот, будто бы ужаснувшись этой «крамольной» мысли.

Довольный произведённым эффектом, я, не торопясь, убрал в сумку учебник, потом тетрадь, потянулся, крякнул и… больше не в силах сдерживаться, расхохотался в голос:

— Да с мужем её, Пал Борисычем, я сегодня встречаюсь. А вы что подумали?

Спустя пару секунд ржали уже все. Включая Таню и Шурика, догадавшегося о шутке последним.

— Ну, ты, брат, даёшь! Туману напустил, мама не горюй, — хлопнул меня по плечу Саша Бурцев, когда веселье, наконец, стихло. — Артист, блин!

— Точно! Купил, так купил, — подтвердили эту мысль остальные.

И только Таня разочарованно выдохнула:

— А вообще жалко. Мне так любопытно было, чуть не умерла, так хотелось узнать, что у вас за тайны такие.

— Да нет там никаких тайн, — ухмыльнулся я, закидывая на плечо сумку. — Сплошная рутина.

— А ты нам расскажешь потом? — не унималась Стеценко, поддерживаемая мужской частью нашего коллектива.

— Расскажу, обязательно расскажу. Но после, — успокоил я ее, уже прикидывая сценарии предстоящей встречи в бильярдной.

Однако пока ничего путного на ум не приходило.

«Ну, что ж, будем действовать по обстановке. Ибо, как говаривал Наполеон, надо ввязаться в битву, а там… Там оно всё само собой образуется. Не боги горшки обжигают. Прорвёмся…»

* * *

— Добрый вечер, Павел Борисович, — поздоровался я, входя в бильярдную.

— Здоро́во, коли не шутишь, — капитан Кривошапкин отступил от затянутого сукном стола и протянул для приветствия руку.

В помещении он был один. Видимо, ждал меня, а остальные товарищи офицеры должны были подойти попозже. Где-нибудь к половине восьмого, когда требующий ремонта инвентарь будет, наконец, приведён в норму.

— Ну что, к работе готов? — поинтересовался Павел Борисович после того, как мы обменялись рукопожатием.

— Готов, — я приподнял авоську и показал завёрнутый в целлофан инструмент. То есть, прищепки с резинками, клей, шлифовальные вкладыши-погремушки, упаковку бритвенных лезвий и точилку для карандашей, стёсанную под размер стандартного кия.

— Молодец. Вижу, что подготовился, — похвалил капитан. — Что ж, пойдём тогда, покажу тебе наше хозяйство.

Положив свой кий на бортик стола, он отвёл меня к киёвнице, расположенной в углу помещения рядом с небольшим верстаком и грифельной доской для подсчёта очков в «классике».

— Вот, смотри. На три кия наклейки[2] я уже присобачил, надо бы их обтесать-обработать. А эти два не успел.

Капитан вытащил крайний кий и показал почти истёртый до дерева наконечник.

Я принял из его рук инвентарь и внимательно осмотрел полированный «стержень». Кий оказался составным, с пластмассовой скруткой. Запилы длинные и тонкие, но не классические под ёлочку, а «короной». Турняк хоть и слегка потёртый, но, как и шафт, ровный, без шишек и впадин. Да и вообще, на мой взгляд, структура и форма дерева были близки к идеалу. Видимо, и впрямь мастер работал. Причём, хороший.

— Чемодановская работа, — с гордостью пояснил Кривошапкин, глядя, как я рассматриваю «инструмент».

— Чемоданов? — переспросил я, припоминая имена и фамилии «бильярдных» кудесников прошлого. — Это который у самого Сталина тренером подрабатывал?

— Нет, не он, — рассмеялся Павел Борисович. — Это сына его, Геннадия, кий. Но тоже, почти раритет.

— Понял, — кивнул я, вспомнив, наконец, о ком идёт речь. — Старший вроде ещё и шары отличные мастерил, из слоновых бивней вытачивал. И столы делал малыми партиями.

— Точно, — подтвердил капитан. — Чемодановские столы сейчас днём с огнём не найдёшь. У нас, в МВО[3], по слухам, всего один сохранился. Да и тот во Владимире, в клубе учебного центра. Сам генерал Лушев[4] пытался его к себе утащить. За это дело зампотылу и начштабу учебки по новенькой «Волге» давал, а командира и вовсе в Москву перевести обещался. С повышением, служебным жильём, всё как положено.

— И что?

— Не вышло у него ничего, — развёл руками Павел Борисович. — Костьми мужики легли, но стол не отдали.

— И это правильно. Музейные ценности отдаче не подлежат.

Капитан в ответ усмехнулся, хлопнул меня по плечу, глазами указал на верстак и, ничего больше не объясняя, продолжил прерванную тренировку. Я же, вынув из авоськи приспособления и расходники, приступил, наконец, к делу. Под музыку. То бишь, под стук соударяющихся друг с другом шаров и негромкие чертыхания Кривошапкина.

* * *

Перво-наперво я, с помощью лезвий «Нева», наждачки и известной всем матери, освобождаю кий от старой наклейки. После чего примерно минуту шкурю, а потом шлифую деревянный торец и одну из сторон новой наклейки, выуженной из небольшой коробочки, лежащей на краю верстака. Сама наклейка, кстати, состоит не то из десяти, не то из одиннадцати слоёв плотной кожи и внешне напоминает гипертрофированную таблетку от диареи (название лекарства не помню, но цвет у него был точно коричневый). Логотип на кожаном кругляше отсутствует. Интуитивно догадываюсь, что это не «Мури» или, к примеру, «Тайгер», а что-то сугубо отечественное, изготовленное, правда, не на коленке в сарае, а в относительно нормальных условиях артельной мануфактуры. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и это вполне себе контрабандный товар (ага, сделанный «в Одессе, на Малой Арнаутской улице»).

Ещё через минуту на кожу и дерево уже нанесён клей, я оставляю его подсыхать и перехожу ко второму кию. Манипуляции с очисткой, шкурением и шлифовкой повторяются в той же последовательности. Спустя три оборота секундной стрелки утираю со лба трудовой пот и беру в руки прищепки-суппорты. С силой прижимаю первую наклейку к торцу первого кия. Фиксирую её прищепкой. Затем выжидаю немного и произвожу те же действия с другим кием и второй наклейкой.

Фух! Дело сделано. Теперь можно заняться формовкой подготовленных наконечников.

По очереди достаю из киёвницы три оставшихся кия. Аккуратно подрезаю, а затем тонко стачиваю края наклеек. Шлифую боковины шкуркой, потом с помощью сделанных из погремушек «шейперов» формирую торцы, придавая им округлую форму (если оставить как есть, сцепление с битком окажется слабым и кий при ударе обязательно «киксанёт»).

Ну вот! С этим тоже покончено. Можно запасаться попкорном и занимать места в зрительном зале…

* * *

…К счастью ли, к сожалению, но превратиться в зрителя мне сегодня не довелось.

— Ну что, может, сыграем партейку? — предложил капитан, видимо, уставший катать шары в одиночестве и заметивший, что я наконец-то освободился. — В американочку, по рублю с носа?

— Можно, — кивнул я, нахально добавив. — Готовьте деньги, тащ капитан.

Опешив от такой наглости, Павел Борисович покачал головой, а затем произнес ровным тоном, один в один копируя интонации Армена Джигарханяна в роли штабс-капитана Овечкина[5]:

— Прошу к столу, молодой человек. Посмотрим, чему тебя на северах научили.

Я не спеша выбрал себе подходящий кий из только что отремонтированных, подошёл к игровому столу, провёл рукой по сукну, катнул один из шаров, проверяя раскат…

Да, сукно, конечно, не новое, изрядно потёртое около луз и бортов, покрытое многочисленными следами «ожогов» от проскальзывающих по ткани «своих» и «чужих». Тем не менее, играть на нём можно. Раскат, в общем-то, неплохой, хотя и немного медленный — «одиннадцать бортов» на нем никак не пройдут, как ни старайся.

— Арде́зия? — поинтересовался я, постучав по столу костяшками пальцев.

— Какая ещё ардезия? — удивился соперник. — Камень. Этот, как его, аспидный сланец.

«Ну да, всё верно. Про ардезит здесь пока что не ведают. Основание ваяют из а́спида. Того самого, что в первой половине 20-го века использовался для изготовления ученических грифельных досок».

Беру в руки кий, склоняюсь на полем, средней силы ударом посылаю шар в дальний борт, на пробу. Ага, идёт вроде бы ничего, центр держит, сам по себе в боковое вращение не соскальзывает. И отскок хороший. На слоновую кость не похоже, видимо, шары здесь делают из смолы каких-нибудь полиэфиров или акрила. Пусть и не фенолальдегидный «Арамит Премьер» или «Супер Про», но общие впечатления неплохие. Царапин, трещин и шероховатостей нет, только следы от мела. А это значит, что можно не только скатывать «свояки» или вбивать под железку «прицельные», но и строить игру по выходам, с контролем битка, аккуратно и точно. С точностью у меня нынешнего проблем нет, осталось только прикинуть тактику и стратегию…

— Стойка у тебя какая-то… своеобразная, — неожиданно заметил Павел Борисович. — Чуть ли не носом поляну метёшь.

Сам он стоял сбоку от стола, возле длинного борта, и, опершись обеими руками о вертикально поставленный кий, с интересом наблюдал за моими телодвижениями.

— Стандартная низкая стойка. Она к нам от снукеристов пришла, — пояснил я, выпрямляясь и слегка потягиваясь. — Хорошо видны и биток, и прицельный шар, и створ, и линия резки. И кий при ударе не сваливается, поскольку имеет сразу четыре опоры. Мост, подбородок, грудь, рука. Короче, и целиться так существенно легче, и движения лишние исключаются.

— Понятно, — кивнул Кривошапкин. — Ну что? Разыграем разбой?

— Давайте.

Взяв треугольник, я установил «пирамиду», передал сопернику «двоечку», а себе взял биток, отличающийся от остальных шаров только тем, что на боках у него вместо цифр были нанесены черные точки. Затем перешёл на другую половину стола, и мы с капитаном склонились над игровым полем. Я слева, он справа.

Стойка у Павла Борисовича оказалась высокая. Видимо, так научили, плюс галстук в этом случае сукна не касается. Поскольку он, хоть зафиксирован на рубашке зажимом, но всё же свисает. Не дай бог, заденет какой-нибудь из шаров, сразу же оштрафуют. Либо судья, либо зрители, либо соперник. Недаром ведь все профессиональные маркёры носят жилетку и бабочку — и выглядит эстетично, и игре не мешает. Впрочем, офицер с галстуком-бабочкой — это, на мой взгляд, полный сюр. Поэтому для военных — только высокая стойка и никаких портняжных излишеств. И жилет ни к чему. Если, конечно, он не с приставкой «броне-».

В общем, катнули мы оба шары и… Мой шар после отскока вернулся в «дом» и остановился впритирку к короткому борту. Шар соперника отстал сантиметров на десять. Удар неплохой, но для выигрыша разбоя этого недостаточно.

Павел Борисович расстраиваться неудачей не стал и даже, наоборот, одобрительно хмыкнул, поднял вверх большой палец, положил «свой» шар в основание «пирамиды» и отошёл в сторону, предлагая начать игру.

Я, не чинясь, переместил биток на переднюю линию, тщательно намелил кий, примерился, задержал на секунду дыхание и… понеслась, родимая…

* * *

Эх! Вот за что я люблю «американку», так это за простоту. Некоторые, правда, считают «америку» примитивной, но, по-моему, это чистой воды эстетство. Или снобизм. Конечно, классическая русская пирамида — игра более… ммм… умная, да и «Москва» с «Невой» таят в себе немало возможностей для умеющих держать кий. Однако же со «свободной пирамидой» (так обозвали «американку» в двухтысячных) они всё одно не сравнятся. Большинство отечественных любителей бильярда катали и будут катать шары, не заморачиваясь на разделение их по «цене» или игровой функции. Битком может быть любой шар — и точка! К прицельным это, кстати, тоже относится. Главное — попасть в лузу. А лузы на русском столе, о-о-ох, какие узкие. Хрен попадёшь. Это вам не заокеанский пул или британский снукер. И тем более не галльский фрондирующий карамболь, где лузы вообще не нужны.

Короче, забил восемь шаров и, как говорится, «гуляй, Вася». Готовься к следующей партии, где даже не самый мастеровитый игрок может собрать свои законные «восемь с кия». При определённой доле везения, естественно. А удача в бильярде нужна. Очень нужна.

В нашей с Павлом Борисовичем партии удача оказалась на моей стороне. Хотя, может, это и не удача вовсе, а тонкий расчёт. Тут всё зависит от того, с какой стороны на это дело смотреть. Товарищ капитан, например, судя по его «каменному» лицу, считал, что мне просто попёрло. Ну да, он ведь ни одного удара не сделал, так и простоял всю игру возле стола, кривясь, будто лимон проглотил. Я же, наоборот, был уверен… точнее, знал, что удачей здесь и не пахнет. Всё дело в умении правильно концентрироваться, удерживая в узде собственные эмоции. А ещё — в знании особенностей бильярдной игры и моём открывшемся «на переходе» таланте. Таланте попадать точно в цель. Если, конечно, внешние обстоятельства не помешают. Такие, как скажем, зацеп на сукне. Или маленький скол на шаре. Или недостаток мела на «обработанной» им же наклейке. Мелочи, забывать о которых себе дороже…

Первый шар я положил в левую лузу чётким ударом битка в самый край пирамиды. Биток упокоился в сетке, пирамида осталась практически целой. Только три из пятнадцати прицельных шаров выкатились «на игру», что мне, по большому счету, и требовалось. Не очень, знаете ли, хотелось отдавать сопернику инициативу в случае промаха. В «своём» времени за подобный разбой меня могли бы и оштрафовать, однако поскольку промаха не случилось, постольку и правила будущего МКП[6] я не нарушил. Минус же состоял в том, что так и не разбитую до конца пирамиду пришлось теперь «разбирать» самому. С неудобных позиций, используя высокий мост «на трех цырлах». Шар за шаром. По очереди «отламывая» их от почти «правильной» кучи.

Впрочем, с этой разборкой я справился. Довольно изящным способом. Сначала забил в правый угол «чужого». Оттяжкой, с сильным правым винтом. Имея битком освобождённую из пирамидного плена «семёрку», а прицельным шаром — «двушечку», тоже отвалившуюся при разбое от пирамиды. Затем пустил один из кучкующихся шаров в удачно вышедший под удар «семери́к». Накатом, вновь положив «чужого», но с выходом битка под лузное устье. А дальше… всё остальное было уже делом техники. Следующие пять шаров я положил классически. В одну калитку. Едва ли не по учебнику. Тихий накат, «чужой» сваливается в лузу, биток встаёт на его место, становясь прицельным. Потом снова накат, затем ещё. И ещё. До тех пор, пока их «на полке» не набралось ровно восемь.

Конечно, стороннему наблюдателю моя игра могла показаться простой и совершенно не зрелищной, но по сути это было не совсем так. Точнее, совсем не так. Все посвящённые в таинство бильярдной игры в курсе, что тихо скатить в одну лузу даже три шара подряд — задача достаточно сложная. Знают, что многое, если не всё, зависит от личного мастерства исполнителя.

Знал об этом и капитан Кривошапкин. Поэтому он просто вытащил из кармана рубль, с мрачным видом передал его мне, затем решительно выдохнул, тряхнул головой и… сделал предложение, от которого я не смог отказаться:

— Играем ещё одну. Ставка — трояк. Разбиваю я.

К разбою капитан готовился долго. Установив биток около первой точки, он секунд пять или шесть переступал ногами, выбирая позицию. Потом чуть подался вперёд. Наклонился. Положил левую руку на стол, поставил мост. Открытый, естественно. Слегка пошевелил пальцами, сдвигая ладонь в сторону. Совсем чуть-чуть, на пару миллиметров, не больше. Сделал несколько махов, примеряясь к удару. Замер, фиксируя стойку, а затем… Затем ему что-то вдруг не понравилось. Выпрямившись и отстранив кий от битка, он окинул прищуренным взглядом поляну и покачал головой, словно бы сомневаясь в правильности сделанного им выбора. Впрочем, уже через пару секунд Павел Борисович опять намелил кий, передвинул шар чуть левее и, смахнув с сукна невидимую пылинку, вновь склонился над «домом»…

Сомнения капитана я понимал. Ошибка в разбое стала бы для него почти катастрофой. Теперь он уже точно знал, на что способен соперник, поэтому очень долго прицеливался, стараясь избежать промаха.

Старания его не прошли даром. Разбой у Павла Борисовича получился отменный. Пущенный с силой биток ударился о грань пирамиды и, отскочив от третьего шара, влетел точно в створ, прямо под ободок, даже не задев губки. Сложенные в правильную фигуру шары раскатились по всему полю. Соударяясь случайным образом, пробуя на прочность борта и друг друга. Результат был хорош: биток упал в лузу, а от разбитой в хлам пирамиды остались одни лишь воспоминания.

Довольный собой капитан, не торопясь, обошёл стол, оценивая расстановку шаров. Позиция на столе выглядела перспективной. И не просто перспективной — выигрышной на триста процентов. Больше половины шаров на игре, борта чистые, остаётся лишь закрепить начальный успех и довести партию до победы.

Второй шар мой соперник забил играючи. Прямым в угол. Затем переместил своё внимание на центр и закрутил свояка в середину. Получивший боковое вращение биток коснулся прицельного и аккуратно ввинтился в лузу. Павел Борисович что-то пробормотал себе под нос, несколькими движениями протёр кий и ещё раз обошёл стол, прикидывая дальнейшие действия. На мой взгляд, ещё три, как минимум, шара он мог положить с гарантией. А если не промахнётся с выходом, то и все пять, нужные ему для победы.

Для следующего удара товарищ капитан выбрал пару, расположенную строго по задней линии. Ну да, всё верно, идеальная расстановка для свояка. Можно и боковик запустить, а можно и просто накатом. Однако, к моему удивлению, соперник решил наиграть «чужого». Видимо, биток хотел проконтролировать, уведя его в среднюю зону, на «выгон».

Выход у Павла Борисовича получился — биток остановился около средней лузы. Но вот прицельный шар… его капитан однозначно профукал. Перерезал буквально на миллиметр. Итог: шар отразился от губки и встал на короткий борт.

Я даже немного расстроился от столь нелепого промаха.

А уж как огорчился Павел Борисович, словами не передать. Все эмоции были написаны у него на лице. Была там и злость на самого себя, и почти детская обида по причине отнятой у ребёнка игрушки, и досада на внешние обстоятельства. Желание посыпать голову пеплом и удалиться в пустыню. Сломать о колено кий, пнуть ножку стола и больше никогда… «никогда не возвращаться в это проклятое место…»

Тем не менее, игра есть игра, в ней всякое может случиться, не стоит так сильно переживать, да и вообще — не ошибается тот, кто ничего не делает.

Сменив соперника у стола, я без проблем закатил подставу, потом раскидал два «чужих» по углам и задумался. Стоит или нет давать шанс товарищу капитану? После секундного размышления решил, что стоит. Вижу ведь, страдает мужик, того и гляди, лопнет сейчас от расстройства. Или вернётся домой и наедет без повода на нашу уважаемую Римму Юрьевну. Не дай бог, подерутся еще, кто у нас тогда иностранный вести будет?

Короче, положив в лузу ещё один шар, я решил допустить маленькую «небрежность». Сделал вид, что расслабился и потому…

— Эх! Шляпа! — чертыхнулся я, глядя как биток катится через весь стол после не слишком удачного отыгрыша. — Недорезал… мать его за ногу!

Воспрянувший духом соперник тут же подхватил кий, метнулся к столу и, блестя глазами, принялся высматривать сулящие успех комбинации. Я мысленно усмехнулся. «Ты аза-артен, Парамоша. Вот что тебя губит»[7].

Однако, как вскорости выяснилось, я ошибся. Мой оппонент не стал искушать судьбу. Сумел-таки совладать с эмоциями и спокойненько отыгрался. Так же, как и я до него.

Минуты три после этого мы обменивались тихими и не очень ударами, планомерно ухудшая позицию на столе в надежде на ошибку соперника. После четвёртого по счету отыгрыша шесть шаров окончательно «прилипли» к бортам, два скучковались возле угловой лузы, последний выкатился на заднюю линию, а Павел Борисович решился, наконец, на дальний удар. С закрытого моста, от короткого борта. Аккуратно прицелившись, он направил биток в шар, стоящий на точке. Желая, по всей видимости, скатить свояка.

Увы, свояк у товарища капитана не получился. Более того, биток подбил ту парочку, что тусовалась у лузы, а прицельный вывел на игру «бортового» собрата.

К моему удивлению, второй раз Павел Борисович демонстрировать свои переживания не стал. Проследив за раскатом, он медленно выпрямился, пожал плечами и с невозмутимым видом отошёл от стола, предоставляя мне возможность закончить партию. Что я и не преминул сделать. Положив подряд трёх свояков и одного чужого. Доведя счёт забитых шаров до восьми. То есть, до победы.

По окончании партии три рубля переместились в мой карман — всё честь по чести — а капитан Кривошапкин пожал мне руку и поблагодарил за доставленное от игры удовольствие. На ещё одном реванше он уже не настаивал. И вообще, выглядел доне́льзя довольным. Прямо как кот, наглотавшийся валерьянки.

«Хм, с чего бы это? Чего-то я, братцы, не догоняю».

Додумать эту мысль до конца мне так и не удалось.

Хлопнула входная дверь. В помещение, перебрасываясь на ходу короткими фразами, вошли двое мужчин в форме. Замначальника военной кафедры подполковник Ходырев и начальник учебной части майор Новицкий.

Павел Борисович тут же развернулся к вошедшим, демонстрируя уставную стойку. За доли секунды до этого он успел сделать «страшные глаза» и кивком головы отослал меня обратно к верстаку и киёвнице. Типа, сиди тихо и не отсвечивай. Намёк капитана я понял и быстренько усвистал в угол продолжать работу с инвентарём.

После того как коллеги-военные поприветствовали друг друга, подполковник с майором сняли с себя пиджаки и… «Тьфу ты, чёрт! Какие, к дьяволу, пиджаки? «Пиджак» в этой компании я. А они… они эти, как их там? Во! Сапоги! Кадровые. Начищенные до зеркального блеска…»

Короче, кители новопришедших были помещены в гардеробный шкаф. Фуражки отправились следом. А вот сапоги… пардон, ботинки, товарищи офицеры снимать не стали. Носки, брюки, галстуки и рубашки — тоже. «Ну да, всё правильно. Тут всё же бильярдная, а не баня…»

Пока я возился у верстака, полируя шафты найденной там же фланелью, гости или, скорее, хозяева помещения, расчехлили по-быстрому второй стол, чуть более, на мой взгляд, ухоженный, выложили на поляну шары и принялись активно катать их туда-сюда. Не руками, конечно, а принесёнными с собой киями — не доверяли, видать, «общественному» инвентарю. Или знали, что он на сегодня «в ремонте». По ходу игры военные о чём-то беседовали, однако расслышать их разговор я не сумел — мешала загораживающая стол колонна.

— Андрей! Ну-ка, подойди-ка сюда, — окликнул меня минут через пять капитан, усиливая приказ взмахом руки. — Да, и кий с собой какой-нибудь прихвати.

Взяв уже опробованный ранее кий, я подошёл к офицерам. Остановившись возле стола, отрапортовал старшему по званию и по возрасту:

— Курсант Фомин, товарищ полковник.

— Подполковник, — слегка усмехнувшись, поправил меня замначальника кафедры.

— Виноват, товарищ подполковник.

Ходырев опять усмехнулся, потом покачал головой и медленно произнёс:

— Значит, говоришь… курсант Фомин? Андрей… как там тебя по батюшке?

— Андрей Николаевич.

— Ну что же, будем знакомы, Андрей Николаевич, — улыбнулся подполковник и, не чинясь, протянул для приветствия руку. — Я, кстати, тоже Николаевич. Только Иван.

Рука у товарища подполковника оказалась крепкая — впору подковы гнуть.

— А это Василий Васильевич Новицкий, — выпустив мою ладонь из «захвата», он повернулся к четвёртому члену нашей бильярдной компании. — Будет у вас вести занятия на 2-м цикле.

— Здравия желаю, товарищ майор, — поздоровался я через стол с коренастым Василием Васильевичем, обладателем выдающихся красных ушей, служивших, как помнится, излюбленной темой для анекдотов. В том числе и таких бородатых, как «Почему товарищ майор не ест солёные огурцы?..»

Василий Васильевич кивнул мне в ответ, а подполковник Ходырев тем временем перешёл к главному:

— Нам тут Павел Борисович кое-что интересное про тебя рассказал. Сказал, что ты, курсант Фомин, на бильярде неплохо играешь. Прямо-таки… талант.

— Это он погорячился, — буркнул я, изображая смущение. — Так. Везёт иногда.

После этих слов Ходырев с Новицким быстро переглянулись, а затем Иван Николаевич вновь посмотрел на меня:

— Ну что же. Проверим тебя в деле, курсант Фомин. Посмотрим, до какой степени ты у нас, хм, везунчик.

Это было именно то, что я от них ожидал. Коллеги не до конца поверили капитану и решили сами во всем разобраться. Убедиться, так сказать, на собственном опыте.

Пожав плечами, я направился устанавливать пирамиду. Однако, едва коснувшись кием шаров, чтобы подкатить их на «точку», был остановлен неожиданным возгласом товарища подполковника:

— А ну-ка, постой-ка, студент! Дай-ка я на твой кий погляжу.

Приняв у меня из рук кий, Иван Николаевич внимательно его осмотрел, хмыкнул, поморщился, а затем коротко резюмировал:

— Нет. Не стоит тебе ЭТИМ играть.

Потом повернулся к Павлу Борисовичу и чуть насмешливо «попросил-приказал»:

— Паша, будь ласка, поройся в каптёрке, подбери нашему юному дарованию что-нибудь более, хм, подходящее.

— Справа от двери посмотри, — дополнил командирскую просьбу майор Новицкий, прищуривая один глаз и как будто подмигивая. — Я их, кажется, там складывал.

— Есть. Понял. Посмотрю обязательно, — отозвался Павел Борисович, скрывая в усах улыбку.

«Хм, чего это они так веселятся-то? Пакость что ли какую задумали?..»

В том, что товарищи офицеры и впрямь задумали какую-то каверзу, я убедился через минуту, когда капитан вернулся к столу.

— Вот, Андрюха. Держи, — торжественно произнёс он, вручая мне в руки кривоватую, истёртую по всей длине «деревяшку». — Самое лучшее из того, что нашлось. Пользуйся.

— Спасибо, Пал Борисович, — выдавил я из себя, состроив кислую мину, с трудом удерживаясь от матерщины. «Да уж, спасибо большое, что швабру мне не всучили. Вот была бы потеха».

Мой «новый» кий можно было охарактеризовать одним-единственным словом — «Дрова!». Мало того, что он был кривой и шершавый — он был ещё и короче стандартного сантиметров на двадцать. И легче граммов на двести. Плюс наклейка напоминала по форме не то гриб, не то гвоздь, по самую шляпку вколоченный в торец наконечника.

Впрочем, «техника, она и на огороде — техника», как говаривал мой друг Олег Панакиви, ловко останавливая футбольный мяч, скачущий по кочковатому полю. Посмотрим, что у нас выйдет в итоге. И вообще, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним…

— Думаю, опробовать тебе его ни к чему, — продолжал издеваться надо мной подполковник. — Две партии ты уже отыграл, руку набил, шары и поляну проверил, так что… Как классику играть, знаешь?

— Малую русскую? — уточнил я, натирая кий тальком, пытаясь хоть как-то подготовить его для игры.

— Ну да. До семидесяти одного и без дураков, под заказ.

— Знаю.

— Ну, вот и отлично. Василий Васильевич у нас как раз на классике специализируется. Будешь сейчас с ним играть. Василь Васильич, ты как? Не против? По пятёрке за партию?

— Я то не против, — прогудел майор, глядя на мою возню с кием. — А вот товарищ курсант…

— Я готов, — ответил я, подходя к столу. — Классика. По пять рублей с носа. Играем, товарищ майор.

— Играем, — ухмыльнулся Василий Васильевич, выставляя шары на розыгрыш. — Не бои́сь, студент. Пять рублей — не те деньги, чтобы о них горевать…

* * *

Разбой я, конечно же, проиграл. Сукно на втором столе оказалось быстрым, да и силу удара пришлось увеличить, компенсируя недостаток массы. В общем, мой шар — бордового цвета биток — отразился от двух бортов и остановился в доме, совсем чуть-чуть не докатившись до передней линии.

Оппонент сыграл гораздо точнее — его «двойка» застыла в пяти-шести сантиметрах от борта.

— Я разбиваю, — констатировал Василий Васильевич, перемещая биток на игру.

Огорчаться я этим фактом не стал. «Классика» — не «Москва», разбой для нее — не самое важное. Одним даже очень хорошим первым ударом победу не обеспечишь. В классической пирамиде за разбоем чаще всего идёт череда отыгрышей, где главное — не забивать шары в лузы, а спокойно и вдумчиво раскатывать их по столу, дожидаясь ошибки соперника.

Товарищ майор, как выяснилось, придерживался той же стратегии. Разбивать пирамиду впрямую он не решился — ограничился обратным ударом, с отскоком под основание. После чего отступил в сторону, ожидая ответного хода с моей стороны.

Приподняв кий наконечником кверху, не спеша обхожу стол и притормаживаю у дальней угловой лузы. Лучше всего сейчас было бы отыграться с постановкой битка на короткий борт, но… в голове крутится странная мысль: не стоит затягивать партию, не этого от меня ждут товарищи офицеры.

«А чего именно они от меня ждут? Всё верно. Ждут, что я начну рисковать. По причине молодости и отсутствия опыта… Что ж, не будем разочаровывать страждущих. Рискнём, пожалуй. Риск — дело благородное».

Объявляю заказ:

— Двойка в левую среднюю. Дуплетом.

Склоняюсь над игровым полем.

Шар с циферками «два» на боках падает в завязанную снизу «корзину».

— Опа! — восклицает капитан Кривошапкин.

— Однако, — удивлённо бормочет подполковник Ходырев.

Майор Новицкий молчит — напряжённо смотрит на стол, видимо, ждёт новых сюрпризов.

Обмануть его я не вправе. Двумя почти прямыми ударами заколачиваю в правый угол сначала «девятку», а следом за ней «четырнадцатый». Не останавливаясь на достигнутом, переправляю в левую среднюю «чи́рик», с прокатом битка в центральную зону.

«Та-ак, тридцать пять очков как с куста. Осталось положить ещё столько же плюс один».

Прикинув по-быстрому варианты, нацеливаюсь на левую ближнюю лузу. Имея в виду попробовать продавить в нее «туз» («единичку» с «ценой» в одиннадцать полновесных очков) с отправкой битка в «глубину», на дальний борт. Чисто по отыгрышу, поскольку до конца в успехе своего начинания не уверен.

…Предчувствия меня не обманули. В цель я всё-таки не попал. Причём, «не попал» плохо: «туз» застрял в «губках», и это было ещё не самое страшное. В самый ответственный момент во всей красе проявились главные особенности моего «элитного» кия, выструганного, по-видимому, из «левого» горбыля на перевыполняющей план лесопилке. Нет, он, конечно, не киксану́л, но вместо прямой и строгой оттяжки получилась оттяжка с боковиком. В результате чего биток откатился назад по дуге и… свалился в среднюю лузу…

— Штраф пять очков, плюс-минус, — замечает взявшийся исполнять обязанности судьи подполковник. — Счёт 30:5 в пользу студента.

Соперник меня не щадит. Вынув из сетки биток, он устанавливает шар в «дом» и выверенным ударом «с руки» снимает «подставку». Одна радость, что делать это ему приходится не впрямую, а через борт, поэтому хорошо проконтролировать биток майор не может — на следующем ударе отыгрывается, с уводом «цветного» в наиболее безопасное место. За кучкующиеся около третьей точки шары.

«Молодец майор, отличный отыгрыш. Всю поляну замазал. Сделаем ему, пожалуй, алаверды. В обратную сторону».

Стараясь не перерезать, аккуратно подбиваю ядро пирамиды и вывожу на игру шары с номерами 15, 13 и 8. Биток, как и было задумано, уходит на ближнюю половину стола.

«Ага! Посмотрим теперь, будет товарищ майор рисковать или всё-таки побоится?»

Гляжу на стол, оцениваю позицию. Соперник занимается тем же. Чешет репу, размышляет над следующим ходом.

Шары на столе расположились довольно занятно.

В «глубине», то есть, в зоне между дальним бортом и задней линией, ситуация следующая. «Одиннадцатый» и «двенадцатый» хоть и тушуют друг друга возле правой угловой лузы, но в лузу их прямым не сыграть, хоть в лоб стучи, хоть в разрез. Номер 3 намертво прилип к «короткой» резине. Для кладки этот шар не подходит, цена ему всего три очка, в нынешние расклады он реально не вписывается. «Семери́к» — почти что на задней линии. Положить его, в принципе, можно, но слишком велик риск промахнуться. А вот номер 13 стоит неплохо. Однако и его просто так не сыграешь — в левый угол нужна очень тонкая резка, а правый закрывают «зайцы», приснопамятные «одиннадцатый» и «двенадцатый». Можно, конечно, попробовать пробить через шар, но опять же — высока вероятность промаха.

«Так, переходим в среднюю зону. На выгон».

«Восьмёрка» — возле центральной точки. Отличный шар, но — исключительно на перспективу. И номер 15 расположен удачно. Я бы даже сказал, чрезвычайно удачно — наискосок от лузы, сантиметрах в десяти-одиннадцати. Засада лишь в том, что в настоящий момент этот шар «замазан» стоящей на линии дома «четвёркой». Короче, если и играть «пятнашку», то только абриколем от правого борта, с сильным левым винтом. Оставшиеся два шара, «пять» и «шесть», раскиданы по длинным бортам. Они, если и кладутся, то только дуплетом. Причём, обратным, чтобы избежать контртуша.

На дуплет майор вряд ли пойдёт — и сложно, и очков много не наберёшь. Так что, скорее всего, он будет играть самый дорогой шар — «пятнадцатый». С выходом битка на левую половину стола, в центр, под «восьмёрку».

Спустя пару минут товарищ майор решается, наконец, на удар. Словно бы прочитав мои мысли, он играет «пятнадцатый». Левым винтом, от борта. После соударения с битком, прицельный шар медленно ползёт к лузе, замирает на миг, будто раздумывая «упасть или не упасть» и… всё-таки падает… «От ты ж, редиска какая!»

— Молоток, Васильич! — радостно скалится подполковник.

— Знай наших! — вторит ему капитан.

Майор облегчённо вздыхает, утирает рукавом пот и идёт к откатившемуся в центр битку продолжать серию. «Восьмёрку» Василий Васильевич кладёт чётко, оттяжкой уводя ненумерованный шар в «глубину», пытаясь подбить им или «тринадцатого», или пару «двенадцать-одиннадцать». «Восемь» падает в лузу, а вот подбой у Василия Васильевича не получается. То есть, биток касается всё же «зайцев-тушканчиков», разделяя их на два одиночных, но сам при этом откатывается в угол и встаёт едва ли не в створ. Ещё чуть-чуть и он бы точно в лузу свалился, к гадалке не ходи.

— Тьфу ты, мать, — чертыхается сквозь зубы майор, после чего вынужденно отыгрывается. На «одиннадцатом». Отправляя биток в дом, к борту.

— Счёт 30:39.Васильич ведёт, — объявляет подполковник Ходырев. — Твой ход, студент.

Подхожу к столу. Смотрю на поляну. Думаю.

На игровом поле восемь шаров, не считая битка. Номера 11, 12, 13 — в дальнем правом углу. Их не сыграть — закрывают друг друга и от битка, и от лузы. «Шесть» и «пять» — по длинным бортам, на «выгоне». «Семери́к» — на задней линии, «четвёртый» номер — на первой точке, «тройка» — на коротком борту.

Красивым дальним ударом бью «семь». Попадаю. Счет 37:39.

Капитан охает, подполковник с майором молчат.

С прокатом битка укладываю в лузу «четвёрку». Выхожу вперёд в партии. Счет 41:39.

Товарищи офицеры мои действия не комментируют.

Опять смотрю на стол. Опять размышляю.

До выигрыша тридцать очков, но двузначные шары всё ещё не играются, поскольку с этой точки, как, впрочем, и со всей ближней половины стола они по отдельности не видны.

Могу попробовать последовательно забить 5 и 6. Обратным дуплетом, по-научному именуемым «круазе́», с возвращением битка на ближнюю половину. Чисто по отыгрышу, чтобы в случае неуспеха отдать инициативу сопернику — пусть помучается с оставшейся на сукне четвёркой шаров. Счёт в этом случае будет 52:39 в мою пользу, майору надо будет забивать все три дорогих шара, а мне достаточно будет и двух. Однако если в процессе отыгрышей я положу в лузу «троечку», то шансы наши сравняются и всё решится на последнем шаре.

Другой вариант: мы оба как-нибудь забиваем по одному дорогому, и… шансы снова уравниваются. Снова требуется класть два оставшихся (с прибавлением законных 10 очков к последнему забитому в партии).

Оба варианта мне чем-то не нравятся, но оба более чем вероятны. Поэтому… хм, поэтому будем играть нестандартно. Не будем сейчас трогать малоценные бортовые. И отыгрываться тоже не будем.

«А что будем? Ха! Будем играть через шар, товарищи офицеры!»

Да, да. Издали и через шар. Причём, не через один, как обычно, а через два.

Использование двух дополнительных прицельных шаров, да ещё и с длинным прокатом битка, для русского бильярда редкость. Поскольку удар не только сверхсложный, но и чрезвычайно рискованный. Перережешь или недорежешь чуть-чуть, и пиши пропало. Соперник только в ладоши похлопает и с удовольствием сыграет застрявшую в устье подставку. Или воспользуется раскатом, чтобы максимально усугубить ситуацию.

Подставляться я не хочу. Усугублять — тоже. Поэтому долго присматриваюсь и принюхиваюсь к тройке шаров, расположившихся около угловой лузы. Присаживаюсь на корточки. Шары — на уровне глаз. Прицеливаюсь, определяю точки касаний. Встаю, коршуном нависаю над зелёным сукном, мысленно пытаюсь провести линии резки и последующего отката. Опять присаживаюсь, только с другой стороны. Снова прицеливаюсь.

«Что ж, случай тяжёлый, но не безнадёжный. Будем реализовывать».

— Одиннадцать в угол, — объявляю я и иду исполнять «заказ».

Товарищи офицеры тут же начинают перешёптываться между собой, обсуждая как способы выполнения удара, так и вероятность промаха. Вероятность, стремящуюся к ста процентам. Или даже к ста двадцати.

Склоняюсь над бортом, фиксирую стойку. Зрители замолкают.

Бах!

Биток летит к цели. Летит, едва касаясь сукна.

Время для меня как будто растягивается. Отчётливо вижу, как обратное вращение битка переходит в прямое.

Конец траектории.

Бах!

Полированный шар с цифрами 1 и 2 на желтоватых боках срывается с места и несётся к застывшему неподалёку «тринадцатому».

Бах!

«Тринадцатый», получив импульс от отскочившего к борту собрата, движется в сторону лузы и заказанного мной шара. Движется медленно — резка довольно тонкая, большую скорость на ней хрен наберёшь.

Бах!

Номер 11… нет, не катится, а натурально ползёт… касается одной губки… второй… ввинчивается внутрь…

«Ну же! Ну же, блин! Мать твою за ногу!»

— Ё-моё! — выдыхает капитан Кривошапкин.

— Никогда такого не видел, — качает головой майор Новицкий.

— Отличный штос, — кивает подполковник Ходырев.

Я отрываюсь, наконец, от стола и перевожу дух.

«Да уж, такое и впрямь бывает раз в жизни. Чтобы кривым кием да через весь стол, точно в створ и с двумя промежуточными. Ай да Пушкин! Ай да… собакин сын!»

Следующий удар я провожу чисто на кураже. Бью обратным дуплетом «шестёрку» с выходом под 13. «Круазе», или, как говорят снукеристы, «кросс-дабл», в моем исполнении смотрится впечатляюще. Зрители аплодируют.

Под одобрительный гул собравшихся у стола кладу в лузу «тринадцатого».

Счёт 71:39.

Всё!

Партия!

* * *

— Силён! Силён, брат! — похлопал меня по плечу Иван Николаевич и ехидно поинтересовался у стоящего рядом майора Новицкого. — Ну что, Васильич, проиграл пятери́к?

— Проиграл, — кивнул тот, выкладывая на стол мятую пятирублёвку.

— А у меня он только четыре отжал, — тут же «похвастался» капитан Кривошапкин, скалясь во все свои тридцать два зуба.

— Ну, дык, я ведь постарше буду. И по званию, и вообще, — не остался в долгу майор. — Меньше чем по пятёрке мне играть не положено. Хотя, если честно, думал, что выиграю.

— Я тоже поначалу так думал, — хохотнул капитан. — Думал, что лишний рубль кошельку не помеха. А оказалось — фигушки. Студент его себе в карман положил. А потом и трёху ещё.

— Кий у него самый лучший из всех. Поэтому и выиграл, — «со знанием дела» объяснил мой успех подполковник. — Давай-ка мы ему, Паша, старую палку вернём. Чтобы, так сказать уравнять шансы.

— Это можно, — ухмыльнулся Павел Борисович, забирая у меня кривоватую «деревяшку».

— Лови, Андрюха, момент, — заговорщицки подмигнул он через пару секунд, возвращая мне тот самый кий, которым я отыграл две первые партии.

«Блин. Они что, издеваются надо мной? Или… проверка, как и игра, ещё не закончилась?»

Последнее предположение оказалось верным. Иван Николаевич медленно обошёл стол, остановился около средней лузы и, опершись кулаками о борт, многозначительно произнёс:

— Думаю, пора и мне подразмяться. Ставь пирамиду, курсант.

Пожав плечами, я пошёл собирать шары. Не преминув при этом задать сакраментальный вопрос:

— Играть-то во что будем, товарищ подполковник? И, самое главное, почём?

— В Сибирку. По двадцать, — усмехнулся замначальника кафедры.

Мне отчего-то стало смешно. Похожая фраза уже звучала, как помнится, в известном «бильярдном триллере», снятом во времена «лихих девяностых». Назывался тот фильм «Классик», а одну из главных ролей в нём играл замечательный советский и российский актёр Сергей Никоненко.

Именно его я почти повторил, отвечая товарищу подполковнику:

— В Сибирку, так в Сибирку. По двадцать, так по двадцать. Для вас же хуже.

Как ни странно, Иван Николаевич на меня не обиделся. Скорее, наоборот — одобрил нахальство. То есть, благодушно кивнул, хмыкнул и указал кием на точку:

— Мериться шарами не будем. Начальный удар твой.

Подобное предложение застало меня врасплох. Я даже слегка опешил.

«Ничего не понимаю. Он что, решил тупо отдать партию, а вместе с ней два червонца? Он же теперь точно знает, что для меня собрать восемь с кия — всё равно что высморкаться… Или это просто… Ага, понял. Хотите посмотреть шоу, товарищи офицеры? Ну что же, будет вам шоу. Шоу маст гоу он, господа!»

Припомнив ключевой эпизод фильма (тот самый, в котором «настоящий классик» Алексей Гуськов творил свои бильярдные чудеса), я уложил шары в треугольник и, переместив всю конструкцию к точке, убрал деревянный «кожух». Затем, словно бы желая достичь полного совершенства геометрических линий, протянул руки к только что установленной «пирамиде» и аккуратно поправил её верхнюю часть. Незаметно для окружающих и как бы случайно сдвинув локтями два крайних шара. Всего на чуть-чуть, на пару миллиметров, не больше. После чего отправился выполнять начальный удар, насвистывая себе под нос «Марш авиаторов»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, тра-ла-ла-ла, ла-ла, ла-ла, ла-ла-а-а…»

На «шалость» мою никто внимания не обратил… как будто…

Поставив на переднюю точку биток, я хорошенько прицелился и сильной оттяжкой запулил его в «пирамиду».

— Хренасе! — изумлённо пробормотал подполковник через пять долгих секунд.

Майор с капитаном на этот раз промолчали. Не потому что слов не нашлось, а по причине полного обалдения.

— Удар Ле́мана, — со скучающим видом пояснил я, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех. — Биток откатывается обратно, а два крайних шара падают в угловые лузы. Этот удар мастер демонстрировал на публике трижды: в 1880-м, 84-м и 87-м годах. Секрет его разгадывали больше ста лет…

— Охренеть, не встать! — обрёл, наконец, дар речи капитан Кривошапкин.

— Точно…б…! — поддержал его майор неожиданно севшим голосом.

— …но окончательно разгадали только в этом году, — закончил я маленький экскурс в историю и, ничего больше не говоря (чтобы не заржать ненароком), склонился над бильярдным столом, готовясь к следующему удару.

Второй удар в партии вышел довольно простым, почти примитивным — в лузу упал всего лишь один «чужой». Не слишком зрелищным получился и третий штос — я просто тихо «скатил» биток в угол, воспользовавшись одним из стоящих на «выгоне» прицельных шаров.

Иван Васильевич, видимо, ещё не до конца отойдя от шока, чисто на автомате убрал со стола первый попавшийся шар, затем вынул из сетки биток и медленно катнул его в мою сторону.

Поблагодарив подполковника лёгким кивком, я быстро прикинул расклад и, установив биток в «дом», продемонстрировал зрителям классические «штаны» в две средние лузы.

— Вот это, я понимаю, ко́нтра! — восхитился капитан Кривошапкин.

— Не кажи гоп, — остановил его Василий Васильевич. — Ему ещё два шара осталось.

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся младший по званию. — Просто хочется, чтобы… эээ… ещё что-нибудь, типа этого… Ле́мана.

«Ха! Значит, говорите, хочется ещё Ле́мана? Извольте. Их есть у меня…»

— Диагональ с оттяжкой! — объявил я, вновь устанавливая биток в «дом» и скромно так добавляя. — Говорят, её тоже Ле́ман придумал. Году эдак в восемьдесят шестом… или седьмом, не помню.

Бабах! Прицельный шар, пролетев через всё поле, продавил губки и упал в левую дальнюю лузу. Откатившийся назад биток свалился в правую ближнюю.

«Вот теперь точно всё. Восемь шаров. Партия».

Стало даже как-то обидно. На всё про всё ушло менее двух минут. А ведь у меня в загашнике столько ещё разных трюков осталось. Короче, поторопился немного. Вполне можно было бы растянуть партию минут так на пять-семь.

Впрочем, судя по внешнему виду собравшихся возле стола граждан, скоротечность игры их нисколько не опечалила. «Трюков» им хватило с лихвой, восторга своего они не скрывали. Даже Иван Николаевич пришёл, наконец, в себя и, вытащив из портмоне двадцать рублей, протянул их мне со словами:

— Хорошо отыграл. Молодец. Мне понравилось.

Посмотрев на две красные купюры в его руке, я покачал головой и произнёс твёрдым голосом:

— Извините, товарищ подполковник, но деньги я не возьму.

— Почему это? — удивился Иван Николаевич.

Я тяжело вздохнул:

— Потому что сжульничал.

— Как это сжульничал? Когда?

— В самом начале.

— Удар Ле́мана? — понимающе усмехнулся военный.

— Он самый, — кивнул я покаянно. — Правильно установленную пирамиду подобным образом разбить невозможно. А вот неправильную…

— Покажешь? — деловито поинтересовался Иван Николаевич.

— Покажу.

Вчетвером мы быстро собрали шары и составили из них «пирамиду».

— Вот, видите? Если крайний шар отодвинуть немного в сторону, то линия сбивки совпадает с задней диагональю. Чистая геометрия, ничего больше. Можно ещё всю пирамиду сдвинуть, но это уже слишком явно…

— Я знал, что с этим Ле́маном что-то нечисто, — прокомментировал ситуацию Кривошапкин.

— А чего молчал тогда? — буркнул майор.

— Дык, сомнения были. Вдруг ошибся. А игру ломать жалко, — нашёлся в ответ капитан.

— Что верно, то верно. Играл парень и вправду красиво.

— Ну, так а я о чем?

— В общем, так, мужики, — подытожил прения сторон подполковник. — Хоть студент и признался в содеянном, лично я предлагаю партию не переигрывать. Согласны?

— Согласны.

— Отлично. А что касается гонорара… Гонорар мы честно поделим и отдадим товарищу Фомину четвертую часть. Уверен, что эту партию он всё равно бы выиграл. Даже без этих его, хм, фокусов. Возражения есть? Нет. Тогда всё. Держи, Андрей Батькович, свои пять рублей.

Я тупо смотрел на протянутый мне «пятери́к» и лихорадочно соображал, в чём подвох.

«Если это опять не подстава, то наверняка тест. Причём, самый главный. Решающий».

Товарищи офицеры молчали. Иван Николаевич испытующе глядел на меня.

Помедлив немного, я всё же взял деньги.

Майор усмехнулся. Капитан отвёл взгляд. Подполковник продолжал смотреть на меня, ожидая, по всей видимости, чего-то ещё.

Я разгладил купюру. Вытащил из кармана девять рублей, выигранные в трёх предыдущих партиях. Сложил деньги вместе. Развернулся. Не спеша подошёл к расположенной у стены тумбочке. На тумбочке стояла обыкновенная трёхлитровая банка. Стеклянная. На её дне валялись скомканные банкноты. Примерно с десяток рублевичей и две трёшки.

Вздохнув, я опустил в импровизированную копилку все «заработанные» мной деньги. Повернулся к военным. Развёл руками.

Капитан Кривошапкин поднял вверх большой палец. Майор Новицкий одобрительно хмыкнул.

— Наш человек, — резюмировал подполковник Ходырев.

«Ну вот, кажется, всё правильно сделал. Осталось выяснить, для чего товарищи офицеры устроили мне эту… даже не проверку, а целое испытание. Настоящий спектакль передо мной разыграли. Одноактную пьесу в трёх действиях…»

— Не жалко? — кивнул Иван Николаевич на изрядно увеличившую свой капитал «копилку». — Четырнадцать рублей — деньги для студента немаленькие.

— Нет, не жалко. Бильярдный спорт — занятие не из дешёвых, а развивать его надо. Пусть даже и на пожертвования самих игроков. Да и вообще, не люблю я на деньги играть. Особенно, если с друзьями.

— О как! — рассмеялся замначальника кафедры, поворачиваясь к стоящему рядом майору. — Слыха́л, Васильич? С друзьями пацан коммерцию не играет. Так что… с тебя рубль с мишкой.

— Мишки нет, есть факел, — ухмыльнулся майор, доставая из кармана монету с олимпийской символикой.

— Как это факел? Мы же на мишку спорили?

— Мишка на пяти рублях, а на пять мы не договаривались.

— Жулик, — констатировал Иван Николаевич, забрал проспоренный рубль, подбросил его на ладони и, хитро прищурившись, посмотрел на меня. — Ну что, студент? Стоила овчинка выделки?

— В смысле?

— В смысле, понял уже, зачем мы тебя сюда пригласили? Кий дурацкий подсовывали, ставки в игре поднимали, мурыжили всячески?

Я покачал головой:

— Нет. Не понял.

Товарищи офицеры переглянулись, а затем…

— Сам всё расскажешь или лучше я? — поинтересовался подполковник у внезапно набычившегося Кривошапкина.

— Сам, — хмуро пробурчал капитан, дёрнул щекой, вздохнул и приступил к рассказу о событиях десятидневной давности…

* * *

Честно признаюсь, слова Ивана Николаевича про «овчинку» и «выделку» меня слегка напрягли. Мелькнула шальная мысль, что «это ж-ж-ж неспроста» и где-то я все-таки прокололся. Или когда-то. Внезапно подумалось — вычислили меня товарищи офицеры. Вычислили и теперь размышляют, самим «потрошить» иновременного шпиона или пригласить профессионалов. Причём, опять же, на выбор: либо «мозгодуболомов» с Канатчикового проезда, либо «дубомозголомов» с Лубянки. Кто из них «реально круче», сказать не могу, но десять против одного, вторые здесь появятся раньше. Поскольку родной брат подполковника Ходырева служит вовсе не в «Кащенке», а в самой натуральной «конторе» — Конторе Глубокого Бурения…

Волновался я зря. Никто меня ни в чём не подозревал. Причина моего «явления народу» заключалась в другом. Всё оказалось гораздо проще, гораздо банальнее и гораздо «смешнее». Хотя и без «длинной руки КейДжиБи» тут тоже не обошлось. Точнее, не обошлось бы, если бы не мой сегодняшний бенефис в институтской бильярдной…

Однако, обо всём по порядку.

Витийствовал товарищ капитан долго, минут примерно пятнадцать. Останавливаясь лишь затем, чтобы перевести дух или чтобы выслушать язвительный комментарий коллег. И хотя речь военного была «по-народному» образной и изобиловала многочисленными идиомами, аллюзиями и аллитерациями, суть сказанного сводилась к одной старой как мир истине. «Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался».

Стеклянная «копилка», появившаяся в подвале полгода назад, к концу августа наполнилась купюрами под завязку. Вытряхнув содержимое, товарищи офицеры подсчитали накопленный совместными усилиями капитал и решили, что трёхсот с лишним рублей вполне хватит на то, чтобы обновить, наконец, инвентарь бильярдного клуба. Сукно там перетянуть на столах, подстолья поправить, новые лузы установить, кии хорошие приобрести, шары, киёвницы, ЗИП для ремонта, ещё кое-что по мелочи…

Поручили же это дело мужу нашей уважаемой «англичанки». Тот, недолго думая, рванул в хорошо известную ему бильярдную в парке «Сокольники». Маркёр у него там, видите ли, знакомый работал. Однако по приезде на место выяснилось, что персонал заведения и контингент играющих за лето сменился, старых приятелей не нашлось, а вот новые оказались теми ещё прощелыгами.

В общем, нарвался наш Павел Борисович на катал. Позабыв в азарте игры обо всём и просадив в итоге как собственную, только что полученную зарплату, так и все общественные деньги. Всё, что было в кармане — пятьсот восемьдесят шесть рублей семнадцать копеек. За что и огрёб впоследствии. Сперва от старших товарищей, а потом и от своей дражайшей супруги. От последней, кстати, прилетело гораздо больше. Римма Юрьевна разобралась с любимым мужем по-свойски. Павел Борисович, несмотря на отчаянное сопротивление, был бит предметами домашнего обихода, а затем с позором изгнан из дома в гараж, где ему, по его собственному признанию, пришлось провести самую сложную ночь в своей жизни.

Тем не менее, уже на следующий после «разбора полётов» день товарищи офицеры, слегка поостыв, принялись разрабатывать ответную операцию против бильярдных мошенников.

Сначала рассматривали чисто силовой вариант с ритуальным битьём морд и частичной поломкой конечностей (стандартное шоу в стиле «вихрь-антитеррор» и «покажем гадам, где раки зимуют»). Впрочем, после «консультаций» с «комитетским» родственником подполковника, от этой идеи было решено отказаться — во-первых, криминалом попахивала, а во-вторых, выглядела она, по словам «эксперта», излишне прямолинейной и («ох, уж эти армейские») совершенно неэстетичной.

Брат Ивана Николаевича предложил иной способ наказания жуликов. Такой, чтобы и деньги вернуть, и закон по максимуму соблюсти, и кодекс офицерской чести никак не нарушить.

В следующую пятницу (раньше, увы, никак не получалось) «чекист» обещал представить публике одного своего подчинённого («весьма перспективного парня с амбициями»), который и должен был стать «троянским конём» в предстоящей «схватке» с каталами. По разработанному вчерне плану его предполагалось подставить жуликам в качестве «мальчика для битья», а в решающей партии заменить более опытным игроком, например, тем же майором или даже самим подполковником. Одна незадача — этот «парнишка» бильярдистом был слабым (мошенники на такого вряд ли польстятся), поэтому требовал определённой рихтовки и, соответственно, времени. А времени у «обманутых вкладчиков» оставалось не так уж и много. Каталы в любой момент могли исчезнуть из «прикормленной» бильярдной — ищи их потом по всей Москве, а то и Союзу. В общем, шансов наказать обидчиков с каждым днём становилось всё меньше, настроение у военных падало, появлялись крамольные мысли плюнуть на «красоту» и вернуться к первоначальному плану. С откручиванием голов жуликам и нанесением неприемлемого ущерба их шаловливым ручонкам.

Однако, в тот самый момент, когда всеобщие уныние и апатия достигли крайних пределов, на сцене, как и положено, появился «спаситель». То есть, я. «Весь в белом». Идеально подходящий для задуманной авантюры.

Как сказал в конце своего спича капитан Кривошапкин: «Видок у тебя, Андрюха, с одной стороны, лох лохом, а с другой — вполне платёжеспособный. Даже несмотря на молодость. Типичный такой мажор из провинции. Думаю, с тобой мы этих уродов в блин раскатаем, в фарш раскрошим, засолим, поджарим и схарчим потом не поморщившись».

Против подобной характеристики я, в целом, не возражал. Лет примерно до тридцати ко мне регулярно цеплялись разного рода кидалы и лохотронщики. Потом, правда, чуток поотстали, но всё равно — я этих козлов на дух не переносил. Бильярдных катал — в особенности. Не по-игроцки это — скрывать свои истинные возможности и разводить на бабки доверчивых граждан. Нет в этом никакой описанной классиками романтики. Всегда считал, что проиграть более сильному или равному тебе игроку лишь тогда не зазорно, когда игра честная. Поэтому на предложение поучаствовать в деле ответил согласием. Чем сильно порадовал товарищей офицеров и себя заодно. Давно руки чесались отомстить хитрожопой шпане за все свои прошлые-будущие неприятности.

Ещё большую радость доставил мне Иван Николаевич.

— А с братом, Андрей, я тебя всё-таки познакомлю, — пообещал он перед самым уходом. — Он хоть и комитетский, но… Ты-то сам как? Не против?

— Я только за.

— Ну, вот и отлично, — хлопнул меня по плечу подполковник. — Надеюсь, ты ничего контрреволюционного не замышляешь? А то ведь у брата моего глаз — рентген, все твои планы мигом просветит.

Я мысленно усмехнулся.

«Замышляю, конечно. Но посвящать в свои планы никого пока не хочу. Революционная ситуация ещё не созрела. Подождём…»

Посмеявшись над собственной шуткой и даже не подозревая, насколько она близка к истине, Иван Николаевич коротко попрощался и уже в дверях ещё раз напомнил собравшимся:

— Не забудьте, мужики. В следующую пятницу — инструктаж, в субботу — танцы.

— Есть… Понял… Так точно…

[1]Корпус прикладной математики.

[2]С бильярдной терминологией можно ознакомиться в Приложении.

[3]Московский военный округ.

[4]Лушев Пётр Георгиевич, генерал армии, в 1980–1985 гг. командующий войсками Московского военного округа.

[5]Персонаж советских к/ф «Новые приключения неуловимых» и «Корона Российской Империи».

[6]Международный комитет по пирамиде (спортивная федерация).

[7]Фраза из к/ф «Бег», снятого по одноименной пьесе М.А.Булгакова.

Глава 12

Пятница. 14 сентября 2012 г.

Капитан Василевский сидел на скамейке и не спеша дожёвывал перемазанный кетчупом и горчицей хот-дог, купленный в единственном на всю округу ларьке.

Спальный московский район заведениями общепита не баловал, большинство жалось к метро, где и клиентов хватает, и логистика проще — один грузовичок может спокойно обслуживать сразу несколько точек, не тратясь ни на лишний бензин, ни на поиски нужной улицы.

Почему владельцы местной палатки деятельность свою до сих пор не свернули, Сергей не знал. Возможно, представителей малого бизнеса попросту выпихнули с хлебного места конкурирующие «фирмы», а, может, хитрые предприниматели решили первыми «застолбить» перспективный участок — совсем рядом, за покрытым пылью и грязью забором возводили какое-то здание. Судя по циклопическим размерам площадки и информационному стенду, уже через год здесь должен был появиться большой бизнес-центр, что в будущем сулило неплохой оборот для ушлых ларёчников — посетителей и арендаторов много, желающих по-быстрому перекусить и прикупить продуктовую мелочь хватит на всех. Всех, кто успел вовремя обосноваться около «офисного муравейника».

Впрочем, к большому сожалению бизнесменов и вящей радости местных жителей, строительство пока шло ни шатко ни валко. Точнее, оно вообще не велось. Въезжающих в ворота машин не наблюдалось, оранжевые каски нигде не мелькали, грохот механизмов не нарушал покой обитателей окрестных домов, а торчащая над забором стрела гусеничного крана с подвешенной на тросе бадьёй больше напоминала модную промышленную инсталляцию, нежели рабочий элемент подъёмной машины…

Проблемы бизнеса и строительства капитана Василевского не интересовали. Он наблюдал не за стройкой. Третий вечер подряд Сергей следил за тем, как «объект» перемещается от метро к дому. В принципе, можно было тупо идти за профессором, повторяя весь его путь и ни на секунду не упуская из вида, однако проходящая мимо строительного забора тропинка многолюдностью не отличалась, поэтому вероятность «засветиться» на ней была весьма высока. Так же как и вероятность попасться на глаза «левым» филёрам. Кем они были и на кого работали, фээсбэшнику выяснить не удалось. Звонок знакомому из МВД ничего, к сожалению, не прояснил — «Ауди» с прибалтийскими регистрационными знаками ни в каких криминальных базах не числилась. К тому же, уже на следующий день играющие в частных детективов граждане сменили машину. Вчера в Синицынский двор заехала праворульная «Мазда», и вновь с «экзотическими» номерами, на сей раз молдавскими. Её данные Сергей опять передал коллеге и опять мимо. В полицейских сводках это авто тоже, увы, не мелькало. В итоге, слегка раздосадованный отсутствием информации капитан стал ещё более осторожным, перейдя на «пассивный» вариант ведения слежки. То есть, сосредоточил основное внимание на финальной части маршрута, «прячась» в небольшом скверике, издали наблюдая за профессором и «сопровождающими его лицами»..

Два дня учёный возвращался домой одним и тем же путём. Пройдя через парк, он перебегал улицу в неположенном, но удобном для пешеходов месте, перешагивал через валяющуюся на тротуаре бетонную балку и следующие тридцать метров двигался вдоль глухого, сложенного из блоков забора. Потом скрывался в арке примыкающего к ограждению дома и ровно через пять минут появлялся в просвете между двумя угловыми зданиями, одно из которых выглядело недавно построенным и в котором, по сведениям из ФНС[1], у профессора имелось жильё. Однокомнатная квартира улучшенной планировки.

Как только доктор наук заходил в подъезд, капитан вставал со скамейки, перемещался на «запасной НП[2]» в районе детской площадки и дожидался «совещания» соглядатаев. Убедившись, что те проникнуть в подъезд не пытаются, Сергей фиксировал в памяти все новые лица и со спокойной душой возвращался на свою лавочку в сквере. После чего ещё примерно час изображал расслабляющегося пивом «аборигена».

Так было в среду, так было вчера, точно так же, по мнению Сергея Игоревича Василевского, должно было произойти и сегодня.

…Профессор, как и предполагалось, появился в половине девятого. С портфелем в руке и переброшенным через локоть плащом. Оглядевшись, нет ли машин, учёный перебежал дорогу, привычно перемахнул через лежащую на газоне продукцию ЖБИ[3] и быстро зашагал в сторону междворового проезда. Спустя двадцать с лишним секунд доктор наук скрылся в арочной полутьме, а капитан, не переставая жевать хот-дог, принялся высматривать топтунов из «конкурирующей организации».

Конкурентов поблизости не наблюдалось, никто профессора не сопровождал.

«Странно. Неужто всё-таки срисовали меня и теперь осторожничают? Или, раз перестали следить, значит, профессор этим гаврикам больше не интересен? Или они просто что-нибудь по дурости перепутали и несколько дней следили не за тем, за кем нужно? А что, вариант проходной. Приняли Синицына за кого-то другого, а теперь поняли, что ошиблись… Или нифига не ошиблись, а, наоборот, решились, наконец, на что-то более существенное, чем просто слежка? Разговор по душам с предупреждением на будущее, выкат претензий с последующим мордобоем, банальный гоп-стоп или вообще… похищение…»

Последнее предположение «понравилось» чекисту меньше всего. Конечно, в телохранители профессору капитан Василевский не нанимался, но было бы очень обидно отдать собственного «клиента» каким-то залётным уркам. Тем более что сам Сергей ничего пока не успел узнать о тайных делишках профессора. Встреча Синицына и Смирнова так и не состоялась. Ни в пятницу, ни в четверг. На самом деле она произошла в среду, но капитану об этом известно не было. В тот день он в поте лица «инспектировал» службу безопасности института. Замотанные донельзя и безусловно «обиженные» внеплановой проверкой «местные» о факте контакта никому сообщать не стали…

Через пять минут сомнения переросли в тревогу. Синицын из-за дома так и не появился. Что с ним произошло, было не ясно, но проверить требовалось обязательно.

По данным из районной управы, здание с аркой, в которую юркнул «объект», готовилось к сносу и в нем уже месяц никто не жил. Часть двора была отдана под строительство, вторая представляла собой пустырь, одна сторона которого упиралась в забор, другая — в стену с наглухо заколоченными подъездами, а третья и четвертая почти полностью перекрывались покосившимися коробками гаражей.

Идеальное место для тайных встреч, ролевых игр и бандитских разборок. Людей тут практически нет, если кого и ограбят, помощи ждать неоткуда. Но зато это был самый короткий путь к виднеющимся за гаражами домам, что для большинства обывателей выливалось в возможность сэкономить десяток-другой секунд и перевешивало все прочие обстоятельства и опасности. Как мнимые, так и реальные.

Бандиты, обкурившиеся нарики, пьяная гопота — всё это там, в газетах, телевизоре иинтернете. «Если что и случится, то не со мной. Я каждый день здесь хожу. Если понадобится, убегу без проблем. И вообще, это дело полиции, пусть обеспечивает безопасность. Везде и всюду. Всем без исключения гражданам, где бы они ни шлялись…»

«Чёрт бы его побрал, этого учёного умника! — выругался про себя капитан, вглядываясь в окна расселённого здания, пытаясь понять, где и почему задержался профессор. — Шастает, где ни попадя, а ты думай-переживай, что с ним такое стряслось. Может, ногу в темноте подвернул, может, знакомого встретил, а, может, и впрямь… нарвался. В любом случае, надо идти проверять».

Вздохнув и выбросив в урну недоеденную сосиску, Сергей поднялся и с нарочитой ленцой побрёл к арочному проёму. Потягиваясь и зевая, проверяя возможную слежку. Пройдя подобным макаром метров пять или шесть и не заметив ничего подозрительного, он резко ускорил шаг. А ещё через десяток метров, отбросив сомнения, изо всех сил рванул к цели. Боясь опоздать, окончательно плюнув на всяческую осторожность.

В арку капитан буквально влетел. Влетел и едва не столкнулся лоб в лоб с каким-то помятым типом уголовной наружности.

Отпрянувший поначалу урка пришёл в себя почти моментально. Опомнился и буром попёр на Сергея:

— Ты чё, б…? Опух, в натуре?

— Всё нормально, мужик, без базара, — примирительно приподнял руки чекист, тем самым как бы удерживая гопника на дистанции.

— Чего?! Какой я тебе на х… мужик, козёл!? — мгновенно вскинулся тот и, демонстрируя беспорядочную распальцовку, вновь надвинулся на капитана. — Ты чё толкаешься, б…? Чё грабалки свои растопырил, падла?

— Ну, извини, извини. Я не хотел, случайно всё получилось, — скороговоркой пробормотал Сергей, изображая испуг, отчаянно жестикулируя, отступая при этом на шаг назад и упираясь спиной в стену.

— Ах, ты, ссучок, — радостно ощерился уркаган и тут же, почти без замаха, ударил.

Слегка присев, капитан встретил удар поднятым вверх локтем-предплечьем. И сразу же, не давая противнику возможности осознать собственную ошибку, резко качнулся вперёд и вбок, как бы подныривая под атакующего. С одновременным захватом шеи и ворота и сильным тычком колена в промежность. После чего, крутнувшись на месте, впечатал гопника в кирпичную кладку и без затей добил его прямым в челюсть.

Нокаутированный урка мешком сполз по стене.

«Минус один».

Не теряя более ни секунды, Сергей рванул дальше, во двор. Однако на самом выходе из подворотни наперерез ему метнулась какая-то тень. В неярком фонарном свете блеснуло лезвие выброшенного вперд ножа. Новый противник попытался ткнуть капитана в грудь, хотя, скорее всего, целил в лицо или шею. Почему бандит не ударил в живот, Сергей так и не понял. Впрочем, задумываться над такой несуразностью было некогда.

Скользнув в сторону, чекист ухватил врага за рукав и ударом сбоку, будто гвоздь заколачивая, выбил кулаком нож, не забыв при этом с хрустом вывернуть бандитскую руку, пнуть гада под коленную чашечку и с помощью ударно-локтевого массажа «проверить» его на наличие почек. Почки оказались на месте, выронивший финку злодей, нелепо скрючившись, осел на асфальт.

«Минус два».

Отшвырнув скулящего от боли бандита, капитан устремился к выходу. Выскочив, наконец, во двор, он притормозил на мгновение, подхватил валяющуюся у стены арматурину и бросился к гаражам. Там, возле мусорного бачка, двое каких-то придурков шмонали лежащего на земле профессора. Один рылся в портфеле учёного, другой перетряхивал плащ.

— Лежать, не двигаться, суки! Урою нахрен! — заорал капитан, размахивая своей ржавой «дубинкой».

Противники бой не приняли.

— Валим! — скомандовал тот, что с плащом, и, бросив не нужный больше предмет гардероба, кинулся в проход между гаражами. Второй, не выпуская из рук портфель, шмыгнул следом.

Преследовать их Василевский не стал. Подбежав к скорчившемуся у бака профессору, он первым делом приложил пальцы к шее, проверил пульс, хмыкнул, по-быстрому осмотрел пострадавшего и, обнаружив лишь здоровенную шишку на темени, легонько потряс учёного за плечо:

— Эй! Вы как? Целы?

Синицин коротко простонал, перевалился на спину и открыл глаза:

— Г-г-де… й-й-я?

— В России, товарищ, — проникновенно ответил Сергей, помогая учёному сесть. — В столице нашей Родины, городе-герое Москве.

— Э-э, не понял, — пробормотал доктор наук, озираясь. Через пару секунд, дотронувшись до шишки на голове, он болезненно сморщился, дёрнул щекой и уставился на капитана:

— А вы, простите, кто? И… где эти?

— Кто эти?

— Ну-у, те, которые меня того, по голове треснули.

— Двое слиняли, ещё двое в подворотне валяются, — пожал плечами капитан. — Вы-то как? Сами встать сможете? Или, может быть, скорую вызвать, полицию?

— Не надо полицию, — быстро проговорил профессор. — И скорую тоже не надо.

Пошарив вокруг, он подтянул к себе скомканный плащ, ощупал карманы и тихо выругался:

— Вот чёрт! Бумажник спёрли… и телефон.

— Много спёрли? — сочувственно поинтересовался чекист.

— Да нет. Тысяч восемь примерно, — вздохнул учёный, вновь огляделся и неожиданно всплеснул руками. — Ох, ёлки! Портфель! Мой портфель! Где он?! Вы его видели? Он же у меня в руках был!

— Уплыл ваш портфель, — усмехнулся в ответ капитан. — Гоп-стопщики его с собой унесли.

— Портфель, мой портфель, — застенал Синицын, хватаясь за голову. — Я же… он же… там же…

— Что? Ценные документы? Вещи? Деньги?

— Да что деньги? Ерунда это, деньги. Там другое совсе… — профессор внезапно замер на полуслове, словно бы вспомнив о чем-то важном, перестал причитать и ухватил своего спасителя за рукав:

— А может, они его бросили? Зачем им портфель? Может, его поискать надо где-нибудь рядом? Может…

— Всё может быть, — перебил учёного фээсбэшник, освобождая рукав от цепких профессорских пальцев. — Но чтобы выяснить всё поточнее, мы сделаем так. Вы, уважаемый… как вас по батюшке-то?

— Александр… Александр Григорьевич.

— Очень приятно. А я Сергей. Так вот, Александр Григорьевич, вы пока посидите здесь, а я пойду побеседую с теми мазуриками, что в подворотне. Люди они, конечно, не слишком культурные, но на простые вопросы, я полагаю, ответят.

После этих слов капитан хищно оскалился, по-жонглёрски крутнул зажатую в руке арматурину и, подмигнув профессору, двинулся в сторону арки. Проводить «социальный опрос» социально безответственных граждан.

Отсутствовал он минут семь. За это время доктор наук успел более-менее оклематься и привести в порядок свою одежду. С трудом поднявшись с земли, учёный кое-как отряхнул пыль с толстовки и брюк, почистил как мог плащ и облегчённо вздохнул, убедившись, что ключи от квартиры на месте — как ни странно, бандиты на них не польстились. Порадовался наличию паспорта и пропуска в институт — пошарить в нагрудном кармане грабители тоже почему-то не догадались или забыли в спешке.

Что происходило в подворотне, профессор не слышал: за гаражами прорычал мотоцикл, от его рёва тут же «проснулись» охранные устройства нескольких автомобилей, припаркованных в соседнем дворе, почин заливистым лаем поддержали собаки, и местные, и те, которые за забором на стройке… Короче, от поднявшегося вдруг шума голова заболела ещё сильнее — чтобы вновь не упасть, пришлось даже опереться на мусорный бак, изображая бомжа, охраняющего «родную» помойку.

Именно в таком виде его и нашёл вернувшийся капитан. Выбросив в бак ржавую арматурину, он вытер платком руки и окинул пострадавшего задумчивым взглядом:

— Александр Григорьевич, если не трудно, назовите какое-нибудь число. Только быстро и не раздумывая.

— Двадцать два, — чисто на автомате ответил профессор и лишь затем вскинул недоуменно брови. — А вам это зачем?

— Да, в общем-то, низачем, — рассмеялся Сергей. — Реакцию вашу просто хотел проверить.

— Реакцию, — недовольно пробурчал доктор наук. — Я вам, молодой человек, не крыса какая-нибудь и не кролик, чтобы опыты на мне ставить. Я, знаете ли…

— Всё, всё, я понял, — перебил его капитан, поднимая руки, но не переставая при этом смеяться. — Шутка была неудачная. На самом деле, вы секретный учёный, на которого напали злобные цээрушники.

Синицын с интересом посмотрел на стоящего перед ним парня и покачал головой:

— Хм, а ведь вы почти угадали. К науке я и впрямь имею некоторое отношение. Да и к секретам, если подумать, тоже.

— Вот как? Это что же тогда получается? В портфеле, что у вас стырили, действительно было что-нибудь важное или даже секретное?

Профессор немного помолчал, словно бы размышляя, стоит ли доверять собеседнику, и, видимо, решив, что стоит, нехотя пояснил:

— Да нет, ничего там секретного не было. Просто это очень старый портфель. Привык я к нему. Жаль, если пропадёт с концами. Да, кстати, вам удалось там что-нибудь выяснить?

Он кивнул в сторону арки и с надеждой уставился на капитана.

— Увы, — развёл руками Сергей. — Не вышло у меня вдумчиво побеседовать с гражданами уголовничками. Смылись они куда-то. Хотя я вроде прилично их приложил, не должны были так скоро очухаться.

— Жалко, — вздохнул профессор, отрываясь от мусорного бачка. — Ох, чёрт, что-то мне нехорошо. Голова кружится и как будто подташнивает.

— Наверное, сотрясение, — предположил капитан, подхватывая под мышки пошатнувшегося ученого. — Может, все-таки скорую вызовем? А то мало ли что.

— Нет-нет. Не надо. Сам как-нибудь оклемаюсь, спасибо, — поблагодарил доктор наук, возвращаясь с помощью Сергея в вертикальное положение. — Только, если не трудно… эээ… не могли бы вы мне помочь до дома дойти. Это совсем рядом, а один я, боюсь, не смогу. Слишком долго буду плестись да и, честно сказать, страшновато немного.

— Без проблем, — усмехнулся чекист. — Мне как раз по дороге. А насчёт страшно, можете не беспокоиться. Я, почитай, семь лет как в охране работаю, так что, ежели что, отобьёмся.

* * *

Несмотря на то, что до дома, где проживал учёный, было по прямой метров двести, на преодоление этой не слишком длинной дистанции ушло почти пятнадцать минут. Профессору постоянно чудилось, что «кажется, вон там, в кустах» валяется его выброшенный грабителями портфель. Волей-неволей приходилось останавливаться и идти проверять. Одна радость, что к концу пути Александр Григорьевич чувствовал себя гораздо лучше, чем около гаражей. На крыльцо он, по крайней мере, поднялся сам, без поддержки Сергея. Видимо, воздуха свежего надышался или близость «родимого очага» подействовала.

Взойдя по ступенькам, Синицын набрал на домофонной панели код и отворил дверь. Однако, уже занеся ногу, чтобы шагнуть за порог, он внезапно замешкался и повернулся лицом к капитану:

— А знаете, Сергей, давайте мы вот что сделаем. Давайте-ка мы заглянем ко мне на полчасика. Я вас чаем хорошим угощу, его мне раз в месяц коллеги из Индии присылают. А то как-то неудобно получается. Вы мне помогли, а я вас толком даже поблагодарить не успел.

— Ну-у, вообще-то мне на смену через сорок минут заступать, — будто в сомнении проговорил капитан, бросая взгляд на часы.

— Нет-нет-нет. Никакие отговорки не принимаются, — замахал руками учёный. — Я вас надолго не задержу, а чай у меня и вправду отличный. Готов спорить, вы никогда такого не пробовали.

— Ну, хорошо, — улыбнулся чекист, принимая предложение профессора. — Минут двадцать у меня есть. Так и быть, пойдёмте, попробуем вашего чая.

Доктор наук жил на шестом этаже. Туда Василевский с Синицыным поднялись на одном из трёх имеющихся в подъезде лифтов. Подойдя к квартире, профессор немного повозился с замками и, пробурчав себе под нос «Слава богу, хоть ключи не стащили», приглашающе распахнул железную створку:

— Заходите, Сергей, не стесняйтесь. Обувь, кстати, можете не снимать, у меня всё равно не убрано. Давайте, проходите сразу на кухню, а я пока… Да, чуть не забыл, если хотите руки помыть, это по коридору направо. Давайте-давайте, не стойте столбом, проходите…

Пропустив гостя внутрь, Синицын захлопнул дверь и сразу же, не снимая плаща, принялся «терзать» стоящий на тумбочке телефон. Как понял чуть позже Сергей, учёный звонил в сотовую компанию, чтобы заблокировать сим-карту украденного мобильника. Потом, правда, он снова куда-то звонил, но то ли абонент оказался «вне зоны доступа», то ли с номером учёный напутал, то ли… Словом, когда профессор появился на кухне, выглядел он очень расстроенным. Расстроенным настолько сильно, что даже чай с баранками его настроение не улучшил. Разговор не клеился, на реплики капитана Синицын отвечал невпопад, явно думая о чём-то своём, видимо, не слишком приятном.

В итоге, уже минут через пять Сергей вновь посмотрел на часы и, отставив в сторону опустевшую чашку, озабоченно произнёс:

— Ну что ж, мне, пожалуй, пора. Спасибо за чай, Александр Григорьевич.

— Да, да, конечно. Не смею задерживать, —пробормотал учёный, поднимаясь из-за стола, чтобы проводить гостя.

— Если всё-таки решите обратиться в полицию, то вот вам, на всякий случай, мой телефон, — заметил Сергей, вставая вслед за профессором и передавая ему клочок бумаги с нацарапанным на нём номером. — Звоните в любое время. Свидетельские показания дам без вопросов.

— Хорошо, спасибо, — кивнул хозяин квартиры, запихивая «визитку» в карман. — Если потребуется, позвоню обязательно.

Мужчины прошли в коридор. Открыв дверь, Синицын ещё раз поблагодарил капитана и, протянув на прощание руку, смущённо добавил:

— Вы уж простите меня, Серёжа, что всё так… неловко вышло. Сами понимаете, не каждый день с грабителями на дороге встречаешься.

— Всякое в жизни бывает, — пожал плечами чекист, затем ухмыльнулся и, наклонившись к профессору, прошептал самым что ни на есть трагическим голосом. — Помните главное, сэр. Если рассудок и жизнь вам дороги, держитесь подальше от торфяных болот.

— Что? Каких болот? — удивился профессор

— Я говорю, по пустырям надо меньше бродить, целее будете, — рассмеялся Сергей.

— А, понял. Собака Баскервилей?

— Она самая.

— Хорошо. Не буду бродить по болотам, — грустно улыбнулся учёный. — Не хочется, знаете ли, опять портфели терять.

— Да вы не расстраивайтесь, — успокоил его капитан. — Думаю, найдётся портфель. Бандитам он ни к чему, выбросят где-нибудь по дороге. Или обратно подкинут, дело известное.

— Дай-то бог, Сергей… Дай-то бог…

* * *

Выйдя на улицу, капитан демонстративно огляделся и не торопясь двинулся в сторону МКАД[4], к одному из многочисленных промпредприятий, тому самому, которое он по легенде должен был сейчас «охранять». Впрочем, уже через два квартала, убедившись в том, что никто за ним не следит, чекист перешёл дорогу, добрался через лесок до параллельного ей проезда и, вновь сменив направление, зашагал назад к дому учёного. Размышляя по пути о сложившейся ситуации, сопоставляя факты, оценивая собственные действия, прикидывая планы на будущее. «Хотя какие, к чёрту, могут быть теперь планы? Дурак ты, Сергей Игоревич, и больше никто. Тайну, видите ли, раскрыть захотел… Авантюрист-романтик…»

Действительно, всё, что сегодня произошло, тянуло не на шпионский роман-эпопею от мэтра, а на малобюджетный, снятый режиссёром-любителем детектив с чернухой. Вся подоплека событий оказалась простой до банальности. Прав был товарищ полковник, считая, что это дело яйца выеденного не стоит.

Очень многое, если не всё, прояснилось после экспресс-допроса одного из бандитов, не успевшего удрать с места совершения преступления. Об этом, кстати, Сергей решил профессору не рассказывать. На всякий случай, по старой привычке.

К уже побитому урке даже меры физического воздействия применять не пришлось, хватило обычного психологического давления в виде ржавой арматурины шестнадцатого «калибра», которую капитан с абсолютно серьёзным видом пообещал засунуть по очереди во все жизненно важные отверстия организма.

Несостоявшийся налётчик, размазывая по лицу слезы и сопли, раскололся практически сразу, выложив всё, что знал о своих подельниках и о том деле, на которое они подписались.

По словам уголовника, выходило, что примерно месяца полтора назад он и ещё трое таких же прибыли в столицу на заработки. Точнее, за «приключениями». И хотя «заработать» успели немного (подломили всего пару ларьков на окраине), приключения на свою задницу отыскали — нарвались на крышующих эти точки кавказцев. Огребли при этом конечно по полной, но — вот свезло, так свезло — до белых тапочек все-таки не добрались.

В процессе «вразумления» выяснилось, что один из «чёрных» хорошо знает некоего Вазгена, который когда-то имел дело с каким-то Корнем, который, в свою очередь, тоже кого-то когда-то имел… Короче, нашлись общие знакомые, общие дела и общие интересы. В итоге гастролёров с периферии просто поставили на счётчик, а, чтобы они не сорвались раньше времени или по глупости и, видимо, чтобы долг вернули с гарантией, пристроили к делу — выполнению небольших поручений наподобие нынешнего. Рыло там кому-то начистить, застращать, шугануть, карманы вывернуть, в глаз засветить, подрезать легонько, двинуть по кумполу… В общем, хулиганка, по большей части. С лёгкими и не очень «телесными».

Сегодняшнее «мероприятие» вполне могло стать более тяжким с точки зрения действующего УК[5]. Но при всём при том и более выгодным в плане «расчётов» с кавказцами. В случае успеха те обещали не только долги простить — сулили ещё и награбленным поделиться. А делиться, по всей видимости, было чем.

В начале недели какой-то заезжий урюк проигрался в прах бандитскому боссу, но вместо того чтобы отыгрываться, напел одну весьма интересную тему. Рассказал про имеющую неплохой доход строительную компанию и дал, соответственно, наводку на её «кассу». Точнее, кассира. Чёрного. После чего едва ли не всех «бойцов» подрядили на слежку за этим «финансовым гением». А спустя пару дней, выяснив всё что нужно, босс отдал команду «баклашить» богатого фраера. Втупую. Предполагая за раз снять с него лимонов под пять деревянных. Или больше, как повезет…

Верить всему, что наболтал уркаган, капитан, понятное дело, не стал. Рассказ о взаимоотношениях гастролёров с кавказцами был, по мнению оперативника ФСБ, откровенной лажей, а Синицын в роли «кассира строительной фирмы» выглядел, по меньшей мере, нелепо.

Тем не менее, кое-что важное для себя Сергей уяснил. Бандиты и впрямь собирались ограбить профессора. Будучи знакомым с одним из руководителей подрядной организации, завлаб вполне мог пролоббировать её перед институтским начальством. А какой-нибудь не слишком щепетильный сотрудник фирмы-заказчика, не сумевший получить свой «законный» откат, или решил отомстить ввязавшемуся не в своё дело учёному, или на самом деле уверился в том, что гражданин Синицын имеет долю в строительном бизнесе и, значит, должен делиться. Со всеми, кто потерял на тендере реальные «бабки».

Все эти соображения хорошо объясняли разного рода странности в «деле о трёх кварках». И регулярные встречи Синицына и Смирнова, и их непонятные, на первый взгляд, разговоры, и бандитскую слежку за гражданином профессором, и украденный у него сегодня портфель, в котором, по мнению туповатых налётчиков, были запрятаны миллионы, и то, что учёный не захотел после всего случившегося обращаться в полицию…

В любом случае, был Синицын замазан в каких-нибудь мошеннических схемах или нет, федеральной службы эти обстоятельства не касались. К гостайне он в настоящее время отношения не имел, иностранные шпионы его не пасли, а всё остальное…

«Со всем остальным пусть разбираются фискальные органы, полиция и Следственный Комитет».

Хотя, если честно, сам капитан жуликом профессора не считал. Не похож был Синицын на матёрого коррупционера. Обычный учёный с лёгким налётом «безумия». И квартира его тоже никаких подозрений не вызвала. Пока доктор наук «мучил» свой телефон в коридоре, Сергей успел по-быстрому осмотреть кухню на предмет возможных закладок. Во всех местах, куда доморощенные отечественные «пинкертоны» стандартно засовывали приобретённые на рынке «жучки», ничего конкретного не обнаружилось. Ни в люстре, ни в районе вентиляционной решётки, ни под раковиной, ни за радиатором центрального отопления… Короче, даже бандиты поленились ставить жилье профессора на прослушку. И, значит, шантажировать его никто, по всей видимости, не собирался.

В итоге Василевский ограничился тем, что дал Синицыну номер своего сотового. На всякий, как говорится, пожарный. Выяснить, где на самом деле работает «скромный сотрудник ЧОПа» по этому номеру профессор не сможет, зато уж если случится какая-нибудь неприятность, скорее всего, позвонит и попросит о помощи. Тем самым предоставляя капитану шанс исправить собственную ошибку. Ошибку в «деле о трёх кварках». Пусть и маловероятную на данный момент, но всё же возможную.

Чтобы окончательно убедить себя в правильности сделанных выводов, Сергей решил продолжить начатую в среду «игру». И хотя он уже не испытывал к ней особого рвения, но чувствовал, что «игру» эту надо завершить на мажорной ноте. Раз взялся изображать частного детектива, отыгрывай роль до конца. Какой бы глупой она ни казалась.

Обойдя стороной Синицынский дом, капитан по-тихому заскочил в «бандитскую» подворотню, пересёк пустырь и, отыскав подходящее окно с выбитой рамой, пробрался через него в расселённое здание…

[1]Федеральная налоговая служба.

[2]Наблюдательный пункт.

[3]Завод железобетонных изделий.

[4]Московская кольцевая автодорога.

[5]Уголовный кодекс.

Часть 2. Глюонные связи

Глава 13

Понедельник. 13 сентября 1982 г.

Трудовые будни на стройке начались, как и положено, с понедельника. Утро первого рабочего дня ознаменовалось встречей с «хозяином» стройплощадки — участковым мастером Петром Петровичем. Окинув хмурым взглядом одетую в «цивильное» публику, он, видимо, чтобы задать настрой, коротко матюгнулся, сплюнул и лёгким кивком указал на стоящий возле ворот самосвал. После чего, ни слова не говоря, убрёл в прорабскую — замызганный, видавший виды вагончик. Где и просидел до обеда, грустя в одиночестве, мечтая об опохмелке.

Самосвал, как выяснилось, был доверху забит кирпичом, и кирпич этот, если мы правильно поняли ментальный приказ мастера, следовало по-быстрому разгрузить. Правда, как именно разгружать и куда складировать, мастер нам объяснить позабыл.

Конечно, будь под рукой кран и парочка опытных стропале́й, проблему бы так или иначе решили. Даже несмотря на то что кирпич шёл россыпью, а не в поддонах. Однако ни стропальщиков, ни крана поблизости не наблюдалось. То есть, кран на стройке, конечно же, был, но, увы, в данный момент он находился в состоянии «дитына́х, не видишь, троса́ меняем».

На предложение поднять кузов и просто ссыпать кирпич на землю водитель ЗиЛка́ радостно ухмыльнулся и сообщил, что, во-первых, «гидравлика ни в п…», а, во-вторых, «Петрович за бой башку оторвёт». То есть, хочешь не хочешь, а разгружать самосвал надо вручную. Стирая до крови ладони, приводя в негодность туфли, штаны и прочее «гражданское» обмундирование.

Вообще говоря, прежде чем допустить студентов к работе, Петру Петровичу стоило бы для начала провести вводный инструктаж по ТБ, а затем, чтобы прикрыть бумажным частоколом собственный зад, заставить всех расписаться в соответствующих графах журнала. Плюс индивидуальными средствами защиты снабдить, а ещё спецодеждой. И хотя на респираторы, наколенники и брезентовые робы «от Славы Зайцева» мы не претендовали, на рукавицы и каски всё же рассчитывали.

— Ключи Петрович посеял. Или дома забыл, хрен знает, — прояснил ситуацию подошедший к нам мужичок в серой спецовке. Под мышкой у него был зажат топор, а в зубах — беломорина. По внешнему виду — пират пиратом. Или разбойник времён Стеньки Разина.

— Какие ключи? — спросил кто-то из наших.

— Известно какие. От склада, — хохотнул местный строитель.

— Так как же мы работать будем?

— Как, как. Ручками, — пожал плечами «абориген», выплюнул папироску и махнул топором в сторону деревянной бытовки, на двери которой было намалёвано «Склад № 2». — Ладно. Пошли, покажу, что и как.

В сопровождении гомонящих студентов он подошёл к бытовке, просунул лезвие топора в щель между косяком и дверью, поднатужился, хекнул…

«Блямс!» — отлетела от косяка планка-скоба, вырванная вместе с шурупами.

— Вот она, малая механизация, итить ее в дышло, — ухмыльнулся «умелец», поднимая железку. — Ну что, ребятишки? Налапники получать бум?

— Бум.

— Ну, тады… становись в очередь. Ща дядя Коля вас закипирует.

На получение ништяков со склада много времени не ушло. Уже через пять минут мы стали похожи на персонажей известной песенки про оранжевых верблюдов и море. Словно апельсиновые братья какие-то. Свежие марокканские цитрусы, только без этикеток. Каски на наших головах блестели яркими красками, в тон им были «подобраны» и жилеты. Обычных спецовок, а также обуви и подшлемников в каптёрке, увы, не нашлось. Стройка не армия, на халяву бойцов никто одевать не будет. Тем более, когда они просто «временно прикомандированные». Хорошо хоть рукавицы дядя Коля выдал стандартные. Брезентовые. Болотного цвета. Как у всех.

Впрочем, не так уж и много этих самых «всех» слонялось сейчас по площадке. Точнее, не слонялось, а было занято важными строительными проблемами.

Сторож кемарил в сторожке.

Пётр Петрович медитировал над чертежами в прорабской.

Водитель ЗиЛа щёлкал семечки и с задумчивым видом рассматривал сложенные штабелем доски.

Пёс по кличке Бузун охранял бак с отходами.

Дежурный электрик шарился по этажам возводимого здания, проверяя изоляцию скруток.

Краново́й с механиком курили на бровке возле склонившего стрелу МКГ[1] и на дурацкие вопросы типа «где здесь тачку найти?» отвечали по-пролетарски коротко: «Х… знает».

Дядя Коля, он же Николай Иванович Барабаш, он же просто Иваныч, вводил нас в курс дела и разъяснял суть поставленной начальством задачи.

Сам он, кстати, числил себя едва ли не самым главным на стройке. Причём, обоснованно, поскольку «и чтец, и жнец, и на дуде игрец». Мастер на все руки. Сварщик, каменщик, кладовщик, слесарь-сантехник, «работник метлы», немного геодезист, чуточку сметчик, всегда, в любой ситуации, «абсолютно точно» знающий, что, где и как. Вполне естественно, что, заметив на объекте придурковатых, ни черта не соображающих в жизни студентов, неугомонный Иваныч тут же взвалил на себя обязанности «опытного наставника». С его слов, работавшую здесь раньше бригаду срочно сняли с участка, перебросив туда, где ожидалась комиссия по недострою, а на её место воткнули «первых попавшихся». То есть, нас. Ещё не оперившихся недорослей, за которыми, как водится, глаз да глаз.

Местом для складирования кирпича дядя Коля назначил подвал. Там же нашлись и носилки, которые мы, естественно, сразу приспособили к делу. Трое из наших забрались в кузов, двое остались в «подполье», шестеро взялись за переноску.

Одним из носильщиков стал я, в напарники ко мне определили Шуру Синицына.

— Зараз больше двадцати не клади, — посоветовал я ему при первой «загрузке». — Каждый кирпич по три с лишним кило, замаемся, блин, таскать.

— Понял. Тогда давай класть двадцать один.

— Почему двадцать один?

— Число уж больно красивое. Во-первых, два плюс один — три. Во-вторых, при делении получаются ровненько три семёрки, — хохотнул Шурик, принимая из кузова кирпичи и укладывая их в носимую тару. — Ну а, в-третьих, сам понимаешь. Очко!

— Ну-ну, — усмехнулся я. — Смотри только, собственное не порви, стахановец.

Жизненность этого замечания Синицын прочувствовал на первом же спуске в подвал, когда мы едва не навернулись с бетонной лестницы. Последняя ступенька оказалась ниже других и оступившийся на ней Шурик мало того, что поймал копчиком край носилок, ему на пятку ещё и кирпич свалился.

— Ох, ё! Больно-то как! — просипел напарник, изворачиваясь хитрым образом, пытаясь удержать равновесие.

— Энергия в обмен на время, — глубокомысленно заметил я. — Больше несёшь, шустрее роняешь.

— Это точно, — вздохнул Шура, перехватывая поудобней носилки. — Лучше и впрямь… лишнего не наваливать.

Когда мы вернулись назад к самосвалу, Синицын предложил на этот раз мне решать, сколько кирпича брать с собой в новую «ходку».

— Берем восемнадцать, — не раздумывая, объявил я. — Шесть поперёк, три вдоль, второй слой — перевязка.

— Логично, — согласился напарник. — Шесть блоков по три кирпича в каждом. Компактно и по весу подходит.

— Ну да, — закинул я пробный шар. — Шесть типов фундаментальных частиц. И все — трехкварковые барионы. Практически мультиплет.

— Мультиплет — это другое, — поморщился Шурик.

— Да какая, хрен, разница? Главное, что устойчивые.

— Это верно, устойчивые нести легче.

— Во-во. Как сказали бы теоретики, индуцированный распад протона нам на полпути не грозит.

Синицын внимательно посмотрел на меня, хмыкнул, однако спорить не стал. Видимо, не был ещё готов к подобной дискуссии. Или не посчитал нужным. Пока.

За час мы с Шуриком перетащили в подвал сто сорок семь кирпичей. Не густо, конечно, но остальные перенесли и того меньше — сто сорок и сто сорок два, хотя наваливали в носилки больше нашего. Зато и уставали быстрее — перекуривали каждый раз минуты по три, по четыре.

В итоге спустя ещё полчаса нас как «передовиков производства» отправили на минус первый этаж выполнять самую «интеллектуальную» и самую «творческую» часть работы — складировать кирпичи. Ровными «кучками», по 256 штук в каждой. Почему выходило именно по 256, фиг знает. Возможно, случайность. Но, возможно, и интуиция: будущие исследователи не могли не почувствовать здесь магию чисел. Два в восьмой степени, двоичное слово, байт, стандарт кодировки, минимальный независимо адресуемый набор данных. Главная единица хранения информации. Можно сказать… «кирпич». Краеугольный камень в основании всех цифровых технологий…

Когда третий по счету «каменный» байт был собран, Синицын неожиданно спросил у меня:

— Слушай, Андрей, а что ты имел в виду, когда говорил про распад протона?

— Ну-у, — протянул я, делая вид, что задумался. — В общем… эээ… Короче, смотри. Протон у нас самая стабильная частица из всех, срок жизни у него измеряется триллионами и триллионами лет. Однако если поставить его в определённые условия, типа, магнитным монопо́лем его приложить, то, сам понимаешь, протон в этом случае долго не проживёт. Один кирпич, то бишь, кварк, отправится в свободное плавание, два других закорешатся в пион, плюс позитрончик маленький образуется — вроде как выругались все трое от встряски. Почти как ты, когда под зад получил.

— Свободных кварков в природе не существует, — засмеялся Шурик, опровергая самого себя образца 2012-го. — И вообще, распад протона одной хромодинамикой не объяснить. У протона структура фрактальная, и барионное число должно сохраняться. Так что любой левый кварк должен моментально примкнуть к какой-нибудь мезонной группе, его отдельное существование невозможно в принципе.

— Невозможно, так невозможно, — согласился я, даже не пробуя возражать. — В нашем, Шур, случае, главное, не кварки-фракталы, а то, что кирпич тебе на ногу брякнулся. Ведь если бы не твоя нога, он бы на пол упал и, скорее всего, раскололся.

— И что?

— Спас ты его, вот что. И, значит, герой. Однозначно.

— Ага. А ногу мою тебе, выходит, не жалко?

— Нога заживёт, а вот кирпич хрен срастётся.

— Да ну тебя. Ерунду всякую говоришь.

— В каждой шутке, Шура, всегда имеется доля шутки. Хотя, в целом, ты прав. От больной ноги пользы нет. И никакой героически спасённый кирпич её не заменит…

На этом наш «научный спор» вынужденно прекратился — в подвал принесли очередные носилки.

Следующие двадцать минут мы работали молча, не отвлекаясь на лишние разговоры. Однако затем Синицына буквально прорвало. Как только подошло время вновь «перекурить и оправиться», он бросил на пол порванные по швам рукавицы и без затей «рубанул правду-матку»:

— Фигню ты, Андрей, говоришь. Ни один ап или даун кварк не может сам по себе превратиться в энергию. Только при взаимодействии и вместе с такими же. Ни один протон не распадётся подобным образом. По крайней мере, так, как ты утверждаешь. Не будет там никаких свободных «кирпичиков» — глюонное поле не даст.

— Может быть, может быть, — пожал я плечами. — Спорить не буду, в теории поля не копенгаген. Но, тем не менее, хочу указать тебе на один весьма любопытный фактик.

— Какой ещё фактик? — заинтересовался приятель.

— Ну, это не совсем факт, скорее, соображение. Мысль, так сказать. Гипотеза. Я ее в «Кванте»[2] нашёл. Не помню, правда, в каком, но…

— Так что за гипотеза-то? — фыркнул Синицын.

— Гипотеза, Шур, очень простая. Кварк, вываливающийся при распаде протона, не исчезает и не приклеивается к себе подобным. Он лишь перемещается во времени. В прошлое или в будущее.

Услышав эту «антинаучную» чушь, Шурик открыл было рот (видимо, чтобы расхохотаться), но… неожиданно замер на месте.

— Во времени… во времени, — спустя секунду пробормотал он с ошарашенным видом. — В прошлое. Или в будущее… Вот чёрт… мать его за ногу…

На этом наш разговор закончился. Синицын «ушёл в себя», а я мысленно потёр руки. Провокация удалась, клиент заглотил наживку. Пусть знаний и опыта ему пока не хватает, зато мозги те же, что-нибудь да придумает. Не сразу конечно, но, чем чёрт не шутит, может, и сварганит в обозримом будущем какую-нибудь машину времени наоборот. Главное, не забывать ему «ценные» мысли, когда надо, подбрасывать и направлять «поток сознания» в нужное русло. Короче, буду у него теперь катализатором «гениальных» идей и первым подопытным кроликом…

Разгружать самосвал мы закончили в районе полудня. Целых кирпичей насчитали 1752 штуки, боя — примерно под сотню.

— В бут пойдёт, — резюмировал дядя Коля, передавая водиле подписанную мастером накладную.

— Ну и ладушки, — тот сунул бумагу за пазуху, после чего наклонился к нашему строительному «куратору» и начал что-то шептать ему на ухо.

— Васёк, да ты что, охренел?! — возмутился Иваныч через пару секунд. — Пиломатериал весь подотчётный, на него даже прораб не зарится!

— Ива-а-аныч, — укоризненно покачал головой водитель. — Я ж эти доски сам сюда в пятницу завозил. Четыре куба, тютелька в тютельку. А нонеча и трёх с гаком не наберётся, факт.

— В опалубку ушло, — не очень уверенно буркнул в ответ Иваныч.

— Ага. Вы её все выходные ставили, — ухмыльнулся шофёр, указывая глазами на закрытую дверь прорабской.

Дядя Коля слегка покривился, почесал затылок и, видимо, не найдя подходящих к случаю аргументов, махнул водиле рукой:

— Ладно, пойдём побалакаем.

Они отошли к сложенному у забора штабелю, пошептались с минуту, после чего «хозяин» машины довольно осклабился, хлопнул Иваныча по плечу и принялся выуживать из штабеля доски. Внимательно их осматривая, откладывая понравившиеся в сторону.

Дядя Коля ревниво наблюдал за процессом.

— Вась, не борзей, — негромко произнёс он после седьмой по счету доски.

— Всё. Понял, — поднял руки водитель. — Щас тока ещё одну гляну…

— Хорош, б…! — рявкнул Иваныч. — Хватай на х… свои деревяшки и уе…й отседа по-бырому, пока Петрович не увидал.

Шофёр пререкаться не стал. Быстро закинув в кузов притыренные доски, он «отсалютовал» Иванычу кепкой и лихо запрыгнул в кабину.

— Жулик он, Васька. Даром, что родственник, — хмуро пояснил дядя Коля, когда ЗиЛ выехал, наконец, за ворота.

— А если мастер узнает? — поинтересовался Саша Бурцев, провожая взглядом уезжающую машину.

— Спишем, невелика потеря, — отмахнулся «куратор». — Хужее было бы, если б не дали. Тогда б Васька, гад такой, точно бы где-нибудь по дороге сломался, когда раствор везти или ещё что важное. Хрен бы тогда наряды закрыли, пришлось бы простой оформлять. Всю премию из-за него… коту под муда. Тьфу! — он повернулся к нам и сплюнул себе прямо под ноги. — Ну! Чего стоим? Взяли лопаты и бегом в котлован. Планировать будем.

В «норму» Иваныч пришёл достаточно быстро. Когда мы с лопатами наперевес спустились толпой в котлован, он, подбадривая нас матерно-музыкальным экспромтом на тему «Выходили из избы здоровенные жлобы»[3], быстро определил фронт работ, нарезал бригаде задачи («Ага. Копать от забора и до обеда»), потом вынул из кармана небольшой пузырёк и заговорщицки подмигнул ближайшему из студентов (ближайшим, как ни странно, оказался я):

— Пойду что ли, Петровича полечу, а то он с утра смурно́й какой-то и трезвый как, сыч.

— Типа, боярышник, виски протирать? — прикинулся я шлангом, глядя на пузырёк.

— Ха! Боярышник, — хохотнул Иваныч. — Эвкалиптовая настойка. Нюхнёшь разок, примешь пару капель на грудь, дели́рию как и не было.

— Кому не было?

— Не кому, а чего. Белочку, говорю, снимает зараз, проверяли уже.

— А-а-а…

— Вот те и ааа. Это тебе не нашатырку ноздрями хлебать, — Иваныч поднял вверх указательный палец. — Это, брат, наука…

Дядя Коля убежал в прорабку, а мы принялись за работу. Тупую и совершенно не «творческую». Требовалось добрать и выровнять по колышкам грунт в тех местах, где предполагался монтаж фундаментов — сборных железобетонных «стаканов» под будущие колонны пристройки. Трудиться приходилось в поте лица. Глинистый грунт ссохся до состояния каменной корки, а на всю бригаду у нас имелось всего три «штыка». Остальные лопаты были обычными, изрядно «поюзанными» БСЛ[4]. Одна радость, что до обеда оставался всего час с небольшим. О том, что будет после обеда, мы пока что не думали. Просто копали. Вгрызались в землю, надеясь, что не навсегда.

Надежды наши не оказались напрасными. Уже минут через сорок раскопки были прерваны появлением мастера. Спустившийся в котлован Петрович благоухал ароматами австралийских лесов и выглядел донельзя довольным. Сопровождающий его дядя Коля ухмылялся и демонстрировал нам большой палец, мол, всё о’кей.

— А ну, граждане студенты, давайте-ка все ко мне, — зычно скомандовал мастер, уперев руки в бока. — Будете сейчас слушать лекцию по охране труда и технике безопасности.

Побросав лопаты, мы сгрудились возле Петровича.

— Итак, что вы знаете о стройке, товарищи? — задал он риторический вопрос, по-хозяйски оглядывая «аудиторию». — Думаете, что если когда-нибудь обои дома поклеили или гвоздь в доску вколотили, так вы уже и строители? Нет, товарищи студенты. Никакие вы не строители. Настоящими строителями вы станете, лишь когда поймаете головой свой первый кирпич. Или кусок шифера, кому как повезёт.

— А если голову насквозь пробьёт? — резонно поинтересовался Рома Гребенников, будущий командир нашего строяка.

— Во-от. Я ждал этого вопроса, — довольно оскалился мастер. — Вопрос правильный и, главное, своевременный. Отвечаю. Вот, предположим, идёте вы по стройплощадке, а сверху на вас падает… ммм…

— Бомба, — попробовал угадать один из слушателей.

— Атомная, — добавил другой.

— Атомные бомбы у нас на стройке не падают, их спускают на парашютах, — отрезал Петрович. — Предположим, на вас сверху падает обрезок трубы. Ваши действия?

— Отбежать в сторону?

— Неправильно, товарищ студент. В этом случае надо успеть надеть на голову что?

— Каску.

— Правильно. Строительную каску. Но только её, а не какое-нибудь другое средство индивидуальной защиты головы. Например, мотоциклетный шлем или там шапку-ушанку.

— А если не успеешь надеть?

— Тогда эту каску должен надеть на вас ваш товарищ. И сразу же после этого вы должны немедленно оповестить ваше непосредственное начальство, чтобы оно могло озаботиться принятием мер и проведением внепланового инструктажа. Понятно?

— Понятно, — нестройно отозвались мы.

— Хорошо. Теперь другой пример. Вы идёте по стройплощадке, а сверху на вас падает…

— Каска, — заржал Саша Бурцев.

— Нет, не каска, — Петрович хмыкнул и почесал лысину. — Человек в каске. Ваш, можно сказать, друг и товарищ. Что вы должны в этом случае предпринять?

— Попытаться поймать? — хихикнул Шурик.

— Никогда не пытайтесь ловить на стройке что-то или кого-то, — строго заметил мастер. — Групповой несчастный случай ни вам, ни, тем более, мне здесь не нужен. Если с высоты падает ваш коллега, вы должны первым делом надеть на него монтажный пояс и, как и в предыдущем примере, сообщить о происшествии руководству. После чего быстро подняться наверх и восстановить ограждение того места, с которого упал пострадавший. Ясно?

— Яснее некуда, товарищ мастер.

— То-то же. Учиться вам ещё и учиться. А вообще, для безопасности строительного производства достаточно обеспечить выполнение трёх главных чтобы. Чтобы ничего не упало, чтобы ничего не сгорело и чтобы ничего не взорвалось по вашей собственной безалаберности. Короче, носите каски, выполняйте указания ИТР[5], ходите лишь там, где положено, не роняйте на землю газовые баллоны, не хватайтесь за оголённые провода и никогда, слышите, никогда не прикуривайте от сварочного аппарата. На этом лекция по ТБ окончена, на самоподготовку десять минут, после этого все заходят по очереди в прорабскую, сдают экзамен и расписываются в журнале вводного инструктажа. Иваныч, проследи, чтобы никто не отлынивал.

— Сделаем, — бросил Иваныч в спину уходящему мастеру.

— Он у вас случайно не из военных? — спросил я «куратора» секунд через десять.

— Из военных, — бесхитростно ответил мне дядя Коля. — Десять лет в химзащите служил, а потом… в общем, работа нервная, слишком часто он этими, как их там, во, антидотами баловался. Полковнику какому-то сапоги обле… э-э… испохабил, ну и загремел, соответственно, под панфары. Год потом гражданскую оборону в какой-то фазанке читал, а потом и оттуда попёрли. Теперь, вишь, у нас обретается. Мужик-то он сам по себе нормальный, только вот, как процентовки подписывать или праздник какой, так сразу запой на неделю. Такие вот, понимаешь, делишки.

— А лекцию он, кстати, хорошо прочитал. Коротко и доходчиво, — заметил кто-то из наших.

— Ну, дык, дисциплина же, — пожал плечами Иваныч. — Военная косточка. Служивые, они все такие.

Я мысленно усмехнулся. В памяти неожиданно всплыла ещё одна «лекция». Та самая, про ядрёную бомбу и гражданскую оборону. Монолог покойного Саши Чилингира, режиссёра студенческого театра ФОПФа[6], умершего в 2004-м году, но сейчас вполне себе здравствующего. Парни эту репризу ещё не слышали, а я вот помню всё наизусть, даром что тридцать лет пролетело.

«Ну что же, попробую повторить, повеселю публику. Дай бог, не побьют».

Шагнув вперёд, я прокашлялся, снял каску и, пародируя Петра Петровича, принялся декламировать:

«Ну, всё, товарищи, посмеялись, и будет. Теперь у нас будет лекция по гражданской обороне.

Империализмы всех стран, товарищи, изобрели против нас много разных оружий массового поражения, из которых главнейшим является так называемая ядрёная бомба.

Что же такое ядрёная бомба, товарищи? Ядрёная бомба — это прежде всего ядро, оболочка и нейтрон. Вот летит нейтрон. Бац! — и три нейтрона. Летят три нейтрона. Бац! — ещё три нейтрона.

Спрашивается вопрос: откуда берётся первый нейтрон?

В этом, товарищи, один из главных секретов ядрёной бомбы.

После взрыва бомбы образуются три зоны — А, Б и В. В центре зон — эпицентр. Главный секрет ядрёной бомбы в том, что она всегда падает точно в свой эпицентр.

К эпицентру ядрёная бомба доставляется как организациями, так и отдельными гражданами. Если такой гражданин идёт из зоны Б в зону А, то что его встретит? Правильно, товарищи, ударная волна, которая помимо лёгких ушибов причиняет также тотальные разрушения мостов и железобетонных конструкций.

Ещё одним поразительным фактором ядрёного взрыва является протыкающая радиация, которая ионизирует воздух. Вот почему после ядрёного взрыва так легко дышится.

Приведём несколько характерных примеров. Погожим летним днём (ПЛД) вы с девушкой гуляете по парку культуры имени отдыха, и вам на голову падает ядрёная бомба. Ваши действия?

Неправильно, товарищи. Прежде всего надо оповестить население, а уже потом принимать меры к окапыванию.

Для этого каждый гражданин, в том числе и девушка, должен на правом боку носить малую сапёрную лопатку и уметь окапываться. Опыты, проведённые ненашими учёными, показали, что на трупах неокопавшихся были обнаружены ожоги, в то время как на трупах окопавшихся никаких ожогов обнаружено не было.

Ещё один характерный пример. Погожим летним днём (ПЛД) вы с девушкой гуляете по парку культуры имени отдыха, и вам на голову что-то капает. Ваши действия?

Правильно, надеть противогаз и с криком «Ура!» преодолеть заражённую местность.

Для этого каждый гражданин, в том числе и девушка, должен на левом боку носить противогаз и уметь его надевать. При этом надо укладываться в нормативы. Помните, что при отравлении ипритом мгновенная смерть наступает не сразу.

И последний пример. ПЛД вы с девушкой гуляете по парку культуры имени отдыха, и вам на голову падает труп. Ваши действия?

Правильно, надо немедленно сделать трупу искусственное дыхание. Как? Руками. Нет рук? Ногами. Нет ног? В рот. Да-да, товарищи, в рот. Изо рта в рот. Рта нет — голову оторвало? Немедленно введите ему антидот и несите на ближайший сборный медицинский пункт, где ему окажут первую и последнюю медицинскую помощь.

И ещё. Вот тут товарищи часто спрашивают: империализмы всех стран изобрели против нас ещё одно страшное оружие — нейтронную бомбу. Но зададимся вопросом: а существует та нейтронная бомба на самом деле?

Прогрессивное человечество всех стран заявляет: Нет нейтронной бомбы!

На этом лекция окончена, все могут снять противогазы».

— И каски, — добавил я, безуспешно пытаясь оставаться серьёзным.

Все вокруг ржали по-чёрному. И «братья-студенты», и подошедшие к нам крановщик с механиком, и присевший на корточки дежурный электрик, и сторож, в кои-то веки выбравшийся из сторожки. Даже пёс Бузун, что крутился у нас под ногами, поддерживал людское веселье заливистым лаем.

— Вот уморил, так уморил, — надрывал живот дядя Коля. — Ну, точь-в-точь как Петрович. С бомбой, гы-гы, ядрёной. Она у нас всегда… ы-ы-ы… в эпицентр падает. Петровичу, кх-кхы, на лысину… и-й-ык…

— Надо будет брательника моего двоюродного поспрошать насчет ентой бомбы, — продолжил он спустя пару-тройку минут, смахивая выступившие в глазах слезы. — Он у меня в курчатском институте работает.

Смех к этому времени уже стих, «местные» потянулись на выход из котлована.

— В курчатовском институте? — уточнил я, моментально «делая стойку».

— Ага, — отозвался Иваныч. — Сантехником. Все входы и выходы знает. Его тоже Колькой зовут. Охламон, конечно, но вроде и не дурак, как некоторые.

— А вы сами там тоже бывали, Николай Иванович?

— Бывал, — солидно ответил «куратор». — Два раза. Мне даже пропуск выписывали. Красивый такой, с бабочкой.

— Какой бабочкой?

— Какой, какой. Ядрёной, — хохотнул он и носком ботинка изобразил на земле «бабочку», в коей без труда можно было узнать известный всем «логотип» атомного ядра с вытянутыми орбитами электронов.

«Раскручивать» дядю Колю дальше я не решился. Но зарубку на память сделал. «Свои» люди в нынешнем ИАЭ нам ни разу не помешают…

* * *

«Экзамен» по технике безопасности мы, ясен пень, сдали. Расписались по очереди в журнале и двинулись на обед. А после обеда продолжили заниматься земляными работами. Правда, теперь, уже наученные горьким опытом, экипировались как надо. Практически все сменили обувку, шестеро из одиннадцати — штаны, а кое-кто вообще полностью переоделся. Мы с Шуриком ограничились только обувью. Нашли под кроватью Володи Шамрая две пары новеньких солдатских ботинок с подковками и, быстро переглянувшись, втихую их «позаимствовали». На время. Прикинув, что за пару недель не успеем их не то что покоцать, но даже как следует разносить.

В итоге с планировкой оснований фундаментов наша бригада, сытая, обутая и одетая, справилась за пару часов. Пётр Петрович даже похвалил нас за рвение, оценив трудовой «героизм» парой заковыристых фраз. Не очень внятных по форме, но весьма экспрессивных по содержанию. И сразу «наградил» следующей работой.

Заехавший в ворота ЗиЛ, тот самый, что мы разгружали с утра, привёз на объект щебень. Который тут же и вывалил в котлован, укатив за следующей партией. И никакая гидравлика ему в этом не помешала — врал, выходит, водила, когда говорил, что не может кузов поднять. Жулик, одним словом.

Вся щебёнка ушла в подготовку фундаментов. Гранитную фракцию грузили лопатами в носилки и тачки и быстро растаскивали по котловану. После чего выравнивали горизонт дощатым «прави́лом». Процесс выравнивания контролировал дядя Коля, время от времени прикладываясь к установленному в дальнем углу нивелиру и отдавая команды помощнику. Помогать ему, кстати, вызвался я, сказав, что с этим прибором знаком и уж что-что, а правильно установить рейку смогу без проблем. Так оно, в принципе, и получилось. Моей работой Иваныч остался доволен. Как, впрочем, и работой всех остальных. До конца смены самосвал сделал ещё две ходки, и привезённого щебня хватило на все подосновы. Сами фундаменты, как пояснил Пётр Петрович, нам предстояло монтировать на следующий день. Благо, что кран был, наконец, приведён в рабочее состояние, геодезиста под разбивку осей вызвали, а с чертежами все, кому положено, разобрались.

В общежитие мы с Шуриком вернулись усталые, но довольные: поработали хорошо, план выполнили, благодарность от мастера получили, кирпич никому на голову не упал, можно готовиться к новым трудовым свершениям. Синицын первым делом направился в душ смывать с себя строительную пыль, а я, ополоснув по-быстрому морду и руки, рванул в столовую, надеясь успеть до закрытия.

Увы, основательно поужинать мне так и не удалось — горячее в общем зале закончилось, пришлось довольствоваться салатом и булочками. Прикупив в буфете баранок, чтобы было с чем чай вечером сообразить, возвратился в общагу. Шурик заперся у себя в комнате, ломиться к нему я не стал. Пущай отдыхает.

Бросив баранки на стол, не раздеваясь плюхнулся на кровать, размышляя, чем бы занять натруженные за день мозги и другие не менее «ценные» части собственного организма. После непродолжительной медитации решил побренчать на гитаре, а заодно припомнить те песни, которые вот-вот должны были зазвучать с магнитофонных лент и пластинок. Где-то в тумбочке у меня, кстати, валялся «песенник». Тетрадка в зелёном дерматиновом переплёте объёмом 96 листов и ценой 44 копейки. В неё я завсегда записывал слова и аккорды. Типа, чтоб не пропало, если внезапно — склероз или, гы-гы, амнезия. Или вот как сейчас — чтобы зафиксировать на бумаге то, что ещё не случилось.

Тетрадь я нашёл в нижнем ящике, на самом дне, заваленную «канцелярским» хламом. Там, куда запихнул её по прибытии на учёбу и где она пролежала без движения целых пятнадцать дней.

«Странно даже, что только сегодня про неё вспомнил. К чему бы это?»

Слегка пожурив себя за забывчивость, улёгся опять на кровать, пристроил на брюхо гитару и раскрыл «песеннник» на самой первой странице. Или на последней — тетрадка с обеих сторон одинаковая, не узнаешь, пока не откроешь. Зато уж когда откроешь…

«Нихрена себе музычку отлибреттили!?»

Я вглядывался в написанный Синицынским почерком текст и тихо обалдевал.

«Привет, Андрей. Послание твоё получил 9.09.2012 г. Направляю обратное. Если ты сумел его прочитать, ответь тем же способом, через портфель. Синицын. 12.09.2012 г. Пы. Сы. Михаил Дмитриевич в курсе случившегося. Он тоже передаёт тебе привет».

* * *

Своё второе по счету послание в будущее я написал сразу и без особых раздумий. Растекаться «мысью по древу» желания не было: сказали «просто ответь», ну я и ответил. Коротко и сердито. Типа, «сижу на дереве с рацией, курю бамбук, жду указаний из Центра». Короче, уже через минуту «письмо» было готово, оставалось лишь отправить его адресату. То есть, запихнуть бумагу в Шурин портфель.

Увы, провернуть это дело по-быстрому не удалось.

Когда я, воодушевлённый внезапно открывшейся перспективой межвременно́й связи, заглянул в соседнюю комнату — с баранками, сахаром и предложением соорудить чайку — то обнаружил там своего друга в самом что ни на есть «творческом» состоянии. Синицын, закатив глаза к небу, лежал на кровати и рассматривал потолок. В зубах у него был зажат карандаш, под мышкой — портфель, в руках — книга. «Физика элементарных частиц», если верить обложке. На полу около койки валялись два тома Ландаушица[7] и сборник лекций по физкинетике.

Подняв последний и полистав его для приличия, я хмыкнул и поинтересовался:

— Чего это тебя вдруг на статы́ потянуло? Это же, как минимум, курс четвёртый.

Шурик перевёл взгляд на меня, вынул изо рта карандаш и почесал им в затылке:

— Да вот, понимаешь, про кварки решил почитать. Сам удивляюсь, как у меня раньше руки до этого не доходили. Очень уж интересная тема, особенно, в плане конфайнмента и вероятности распада структуры…

— Ха! Решил-таки попробовать развалить протон?

— Протон. Скажешь тоже, — фыркнул в ответ Синицын. — Ты, Андрюх, лучше вот это послушай.

Он прочитал вслух какое-то утверждение из учебника, потом опроверг его, потом выдал на гора пару собственных мыслей, потом соскочил с кровати, схватил лежащий на столе тетрадный листок и принялся рисовать какие-то формулы, попутно их объясняя…

Разговор наш продлился почти до полуночи. Шурик развивал собственную теорию строения вещества, я всячески его поддерживал, задавая тупые и не очень вопросы. Он с жаром на них отвечал, вырывал из тетради очередной лист, чертил на нем какие-то схемы, зачёркивал, снова чертил. За время беседы мы успели «уговорить» шестнадцать стаканов чая, связку баранок и целую банку сахара. Я всё ждал, когда же, наконец, этому «теоретику» приспичит по малому и у меня появится шанс засунуть в портфель записку-послание. Увы, мой приятель оказался стоек к подобным проявлениям плоти. Исследовательский пыл нивелировал поток вливаемой в организм жидкости, и в итоге мне пришлось констатировать крах всех усилий, направленных на временное выдворение друга из комнаты.

Спустя три с половиной часа я плавно закруглил наш научный спор и, пожелав Шурику спокойной ночи, удалился к себе, отложив решение проблемы на завтра.

«Времени пока что вагон. Не будем спешить. Главное — соблюсти конспирацию».

[1]Многомоторный кран гусеничный.

[2]Физико-математический журнал для студентов и школьников.

[3]Песня В.С.Высоцкого «Лукоморья больше нет».

[4]Большая совковая лопата.

[5]Инженерно-технические работники.

[6]Факультет общей и прикладной физики.

[7]Л.Д.Ландау, Е.М.Лифшиц «Краткий курс теоретической физики».

Глава 14

Вторник. 14 сентября 1982 г.

Отправить записку утром не получилось. Во время всех умывально-бритвенных процедур «почтовый ящик» находился рядом с хозяином, а рыться внаглую в чужом портфеле было не совсем комильфо. Ну да не беда,подождём до обеда, заскочим на минутку в общагу, а там… короче, улучу момент и всуну-таки бумажку в «секретный» карман.

Однако и с обедом у меня приключился полный облом. В смысле, обеденный перерыв оказался сегодня настолько коротким, что заглянуть в общежитие я не успел. Времени хватило лишь на то, чтобы добежать до столовой, перекусить там по-быстрому и в темпе вернуться на стройплощадку.

Вообще, на стройке сегодня царила какая-то странная суматоха. И мастер, и дядя Коля, и прочие работяги, и бо́льшая часть «наших» куда-то сильно спешили, торопясь побыстрее выполнить назначенную на день работу. Куда именно все так рвались, я понял лишь в конце смены. Футбол. Еврокубки. «Спартак» в Лужниках играет с лондонским «Арсеналом». Начало игры в 19:00, кто не успел, тот опоздал, советское телевидение игру в записи, как правило, не показывает. Такая вот вполне себе уважительная причина…

В итоге весь день мы, в поте лица и почти не отвлекаясь на перекуры, монтировали стаканы-фундаменты, благо, что основания под них были подготовлены накануне нашими же усилиями.

Впрочем, как это всегда и бывает, сразу с утра приступить к работе не удалось — ждали геодезиста.

Геодезист на объекте появился в начале десятого. И не появился, а появилась. Поскольку она. Геодезистка. Пугливая девица в очках, только-только, как выяснилось, окончившая институт, поэтому ещё не успевшая привыкнуть ни к строительной «дисциплине», ни к стандартной строительной «лексике». Видимо, практику проходила не «на земле», а в каких-нибудь проектных бюро или типично «бабских» отделах трестов, управлений и главков. Смущалась она, по крайней мере, весьма натурально. Особенно, когда Петрович с Иванычем начинали выяснять, куда (трам-парарам) подевались вынесенные месяц назад (пип-пип) оси и где (трах-тибидух) искать этот (пип-пип) ре́пер.

Цифровую ось в виде торчащей из земли арматурины нашли через пятнадцать минут.

Буквенная, как оказалось, «уехала» на другой объект вместе с бетонным блоком и нанесёнными на него ри́сками.

Поиски ре́пера успехом тоже не увенчались и, в конце концов, на него просто плюнули, решив «привязать всё» к ближайшей колонне.

— Чай, не степь и не космодром строим (трам-парарам), — «культурно» пояснил мастер геодезистке. — Нехрен с этими (пип-пип) репера́ми возиться. Ты, Ленок, давай, как-нибудь сама сообрази-прикинь, куда и к чему (трам-трам) привязываться. Учись давай, раз на линию вышла… да еще опоздала к тому же (трах-тибидух)…

После такого «напутствия» геодезистка Лена, вжав голову в плечи и покраснев до самых корней волос, подхватила теодолит и побежала бегом к котловану устанавливать свой прибор. Треногу и рейку выпало нести мне. Как и вчера.

Спустя пять минут к нам подвалил Иваныч. С ещё одним прибором в руках и второй треногой.

— А шоб два раза не шкандыба́ть, — ухмыльнулся он в ответ на мой безмолвный вопрос, раскладывая треногу и прикручивая к ней нивелир. Лена, занятая юстировкой уровня, дядю Колю вниманием не удостоила. Только головой мотнула: мол, слышала и поняла, не мешайте.

Мы с Иванычем переглянулись и принялись выставлять горизонт второго «девайса».

Эту задачу решили быстро, гораздо быстрее, чем наша Елена свет Игоревна. Спро́сите, почему так? Да потому что: «Опыт. Опыт и мастерство, которые не пропьёшь. А ежели нет ни того, ни другого, то…»

Устав мучиться с капризным прибором, девушка подняла голову и жалобно посмотрела на нас:

— Никак не могу настроить его. Винт прокручивается. Наверное, старый.

— Чего это старый? — проворчал Барабаш, подходя к Лене. — Теодолит поверенный, все винты штатные. Ну-ка, дай гляну.

Оттеснив «неумеху» в сторону, Иваныч склонился над аппаратом.

— Эй, Дюха! Подь-ка сюда, — бросил он через пару секунд.

Я подошёл поближе.

— Видишь?

— Вижу. Винт из гнезда выскочил.

— Во! Молоток! — похвалил меня дядя Коля и повернулся к расстроенной девушке. — Ты его, Ленусик, перекрутила малёхо. Так что дело, выходит, не в приборчике, а в ручках кри… э-э… нежненьких.

Лена поправила очки на носу и тяжко вздохнула.

— У меня по этим приборам всегда пятёрка была, — проговорила она с обидой. — А тут…

— Тут не там, — перебил её Николай Иванович. — Тут думать надо. Мозгами умными думать, а не головкой красивенькой.

— Я думаю! И не надо меня совсем уже дурой считать! — вскинулась было девушка, однако дядя Коля остановил её возмущённый порыв поднятыми руками и широкой, в тридцать два зуба, улыбкой:

— Да ладно тебе, Ленусик. Никто тебя здесь дурой не обзывает. Мы же не изверги. Ща все поправим. Усё будет у лучшем виде… Ща мы этот винтик… Оп! И на место! Глянь-ка сама, как всё получилось. Как в аптеке.

Лена сняла очки и, смахнув упавший на глаза локон, наклонилась к прибору.

Секунд двадцать она возилась с настройками и вглядывалась в смотровую «трубу», подслеповато щурясь каждый раз, когда отстранялась от окуляра. Потом неожиданно фыркнула, выпрямилась, повела плечами и… одним движением, прямо как стриптизёрша в клубе, сбросила с себя мешковатую, явно не подходящую ей по размеру куртку (наверное, мамину). После чего вновь нагнулась к теодолиту. Очень так, знаете ли, эротично нагнулась. Я аж сглотнул, не в силах оторвать взгляд от обтянутых джинсами бёдер. Чувствуя себя при этом почти дураком. Или юнцом, впервые попавшим на съёмки передачи «Играй, гормон!» Желающим лишь одного — чтобы потом перед своей первой дамой не опозориться.

И хотя Лена у меня «первой дамой» быть никак не могла — в «той» жизни я её никогда не встречал, но вот в этой… «Хм, а почему бы и нет? Надо же как-то… снимать сексуальное напряжение».

Ну а что? Ей сейчас где-то двадцать два — двадцать три. То есть, с одной стороны, уже совершеннолетняя, а с другой, в самом, как говорится, соку и по возрасту мне нынешнему очень даже подходит. На лицо, не сказать, что фотомодель с обложки, но и не страховидла какая. Фигура? Фигура хорошая. Да что там хорошая?! Обалденная! Не знаю, что думали дядя Коля и остальные, но меня в этот момент словно током пробило. Расколбасило так, что захотелось буквально наброситься на неё, сорвать тряпки и прямо тут, в котловане, на глазах у всех изнасиловать. Короче, гормоны прут, инстинкты рулят, эмоции в очередной раз побеждают разум. Плюс Иваныч на ухо нашёптывает:

— Видал, Дюха, какие у нас девки водятся? У-у-у-у! Правда, эта пока тихоня, боится ещё — вдруг напортачит, ругать станут, выговор там, туда-сюда. Но ничего, годик-другой пройдёт, пообвыкнется, заматереет и, зуб даю, всех тут строить начнёт. Даже таких как вы охламонов.

— Может, начнёт, — ответил я чуть громче, чем нужно. — А может, и не начнёт. Увидим.

Сказал и принялся беззастенчиво рассматривать девушку. Плотоядно облизываясь, ощупывая жадным взглядом каждую выпуклость и ложбинку, мысленно дорисовывая всё скрытое под одеждой.

Фух! Дыхание вроде бы выровнялось, гормоны подуспокоились, эмоции улеглись, разум вернул контроль над телом и над инстинктами. Теперь можно не торопясь приступать к грамотному «охмурению». По методу того быка с горы, что наставлял своего молодого и неопытного «напарника»: «Зачем спешить? Мы сейчас медленно и с достоинством спустимся вниз, а потом спокойно перелюбим всё стадо…»

Проявленный к себе интерес Лена, конечно, почувствовала. Но вот в чём этот интерес состоит и кто конкретно его проявил, понять пока не могла, только догадывалась. Догадывалась, кстати, правильно, поскольку оторвавшись, наконец, от прибора, бросила быстрый и будто случайный взгляд в нашу с Иванычем сторону. Увы, очков на девушке не было, так что определить настрой своего «тайного воздыхателя» у неё сразу не получилась.

Тем не менее, она на всякий случай опять накинула на себя куртку (словно бронежилет набросила), после чего надела очки и вновь посмотрела на нас. Посмотрела и тут же наткнулась на мой абсолютно нахальный, если не сказать наглый, взгляд. Уверенный взгляд охотника за сокровищами. Взгляд, раздевающий догола и откровенно оценивающий увиденное.

Реакция девушки оказалась совсем не такой, как я ожидал. Она не стала гордо вскидывать голову, бросая «вызов» нахалу. Не стала жеманиться, не стала выражать презрение словами и действиями. Не пришла в ужас, не впала в истерику, не сжалась в комок, не принялась устраивать тупые разборки. Лена отреагировала иначе. Она просто мне улыбнулась. Немного смущённо, немного устало и… с немалой толикой чисто женского любопытства. Секунд пять мы смотрели в глаза друг другу, а потом она потупила взор и отвернулась к треноге. Глаза её я, кстати, только сейчас смог как следует рассмотреть. Голубовато-серые, с поволокой, сквозь стёкла очков кажущиеся чуть меньше, чем есть, но все равно — глядит на меня своими глазищами, словно обухом бьёт. И улыбка такая… обезоруживающая, все мысли от неё куда-то не туда улетают. Впрочем, это ещё не самое страшное. Главное, что дистанцию девочка держит чётко, фиг разорвёшь. Хотя и обещание во взгляде тоже присутствует, факт.

«М-да. Менять надо тактику, господин поручик. Обычные штучки-дрючки здесь не пройдут. Тоньше надо действовать. ТОНЬШЕ».

Желания девять раз получить по морде, чтобы только с десятого обломилось, у меня нет. А что есть? Есть азарт. Нормальный такой азарт. Охотничий. И дело здесь даже не в похоти. Просто объект вожделения оказался не таким, каким выглядел изначально. Это я хорошо прочувствовал. Не знаю как, но понял вдруг, что девушка-то совсем не тихоня. Зря Иваныч её так называл. Пугливая и скромная она только внешне. Просто прячется до поры до времени в своей скорлупе, шифруется, так сказать, под серую мышку. А вот если поглубже копнуть… О! Думаю, там такой водопад страстей обнаружится — мама не горюй, утонешь и не заметишь. И потому седлать этот поток надо по-умному…

* * *

— Ну что, Ленусик, работаем? — спрашивает Иваныч.

Девушка кивает в ответ.

— А это тебе помощник, чтобы не заскучала, — добавляет «куратор», незаметно подталкивая меня к ней. — Ты не бои́сь, он парень смышлёный, хотя и физик. Я сам проверял.

Протягиваю Лене руку:

— Меня Андреем зовут.

Взгляд мой безмятежен и чист. Прямо как у младенца.

Девушка недоумённо моргает, видимо, пытаясь понять, нет ли в моих словах и жестах какого-нибудь подвоха.

Мысленно улыбаюсь ей. «Ищи, милая. Ищи. Я сейчас честен до безобразия. Что думаю, то и говорю».

— Лена, — отвечает она, наконец.

Пальцыу неё мягкие и тёплые. Только отчего-то дрожат. Выходит, не привыкла ещё рукопожатиями с мужиками обмениваться. Ну и правильно, нечего к этому привыкать, феминизм нам тут и нафиг не нужен.

Поворачиваюсь к соседнему зданию, начинаю рассуждать «со знанием дела»:

— Я думаю, одного теодолитного хода нам хватит. Привяжемся вон к тому углу, — показываю пальцем на угол. — Потом к колонне, потом…

Лена смеётся. Объясняет мою ошибку.

Принимаю сконфуженный вид, развожу руками и тоже смеюсь.

Хвалю её за то, что умная. Хвалю честно и вслух. Потом хвалю сам себя. Тоже честно, но — мысленно. «Молодец, Андрей Батькович. Контакт налажен. Теперь главное — не спугнуть».

Через пять минут мы с Леной уже на ты. Я сную туда-сюда по площадке. В одной руке — «кувалдо́метр», в другой — арматурные стержни, в кармане — моток тонкой шнурки. Девушка смотрит в прибор, командует, куда бежать, где бить, за что цеплять и «между какими номерами» натягивать. Бегу, бью, цепляю, натягиваю. Потом бросаю всё, возвращаюсь на «командный пункт», прикладываюсь «вторым номером» к окуляру, сообщаю, что вижу и под каким углом. Лена аккуратно записывает «мои» цифры в тетрадку, сравнивает со «своими» и опять посылает меня бить, бежать, цеплять и натягивать.

Со стороны наши действия больше напоминают игру, чем работу. Но Лене это, кажется, нравится. Мне, в общем, тоже. Не нравится это только всем остальным.

— Дюха! Мать твою за ногу! — не выдерживает, в конце концов, дядя Коля. — Вы что тут, бельё развешивать собрались? Ну ладно, блин, Ленка. Она баба, ей это по жизни положено. А ты-то, ты-то куда смотришь, чудила ты этакий!?

— Хороших осей много не бывает, — невозмутимо замечаю я, натягивая между колышками очередной шнур.

— Мы уже кончаем, Николай Иванович, — кричит Лена и машет мне рукой. — Андрей, вон там ещё один стержень забей и всё.

Иваныч ржёт.

— Вы, голуби, кончайте как-нибудь побыстрей. А то остальным тоже хочется… поработать. А стержень, Дюх, ты плотней забивай и поглубже, чтобы дама, значицца, довольна осталась. Гы-гы.

Да, шутка, конечно, грубоватая, практически на грани фола. Лена пунцовеет лицом и неловко ссутуливается возле треноги. Я тихо матерюсь себе под нос.

«Ну, Иваныч! Ну, старый козел! Всю, блин, малину испортил! Битый час я эту бабочку из куколки выцарапываю, а тут ты со своей похабщиной. Тьфу!»

Дяде Коле на мои страдания наплевать.

— Пять минут вам на всё про всё, — рявкает он. — Парни ещё три чалки вытягивают, и начинаем монтировать. Всё! Время пошло!

Быстро заколачиваю последний колышек, бегу к приборам, по дороге прикидывая, как бы получше купировать Иванычево «выступление». Краем глаза замечаю торчащую из глиняного откоса железку. Это одна из наших промежуточных точек на «ходе». Для монтажа она не нужна, но Лене знать об этом не обязательно. Притормаживаю, выдёргиваю арматурину, бросаю её на землю.

— Всё. Готово, — сообщаю я своей красавице (Ну вот, уже считаю её своей. И пусть только попробуют отобрать — «Это моя добыча!»). — Ты только глянь ещё раз по-быстрому. Может, забыли чего.

Девушка обводит взглядом площадку, пересчитывая натянутые шнуры, колышки и обноски.

— Ой! Метка пропала. Надо опять весь ход повторять, — указывает она на то место, откуда я только что выдернул железный пруток, и совершенно убитым голосом добавляет: — Николай Иванович нас теперь точно съест.

— Бог не выдаст, Иваныч не съест, — усмехаюсь я, подкидывая в ладони последний оставшийся у меня арматурный стержень. Прищуриваюсь, гляжу туда же, куда и Лена. Так, «мишень» в пятидесяти метрах от нас, на директрисе огня никого, все заняты делом, внимания на нас никто не обращает. Отлично!

Коротким и резким броском посылаю стерженёк в цель. Есть! Арматурина, как дротик, втыкается в склон, чётко входя в гнездо, оставшееся от предыдущего «колышка».

— Проверь! — жёстко командую девушке. Спорить и возражать она не пытается. Прикладывается к окуляру. Через десять секунд поворачивается ко мне. Вид у неё совсем чумовой.

— Ну что? Попал? — спрашиваю, заранее зная ответ.

— Попал, — растерянно отвечает она.

— Ну, вот и ладненько.

Снимаю рукавицы, весело подмигиваю «напарнице»:

— Всё! Беги, исполнительную на оси рисуй. Дальше я сам.

— А…

— Ёлки зелёные! Я же сказал, беги, значит, беги! — рявкаю я не хуже Иваныча.

Лена судорожно кивает и бежит к прорабской. Я за ней не слежу. Поскольку знаю, что этот МОЙ приказ она выполнит не рассуждая. И это есть хорошо. Впрочем, день ещё не закончился, и кое-какие сюрпризы нас ещё ожидают. Особенно по части строительной геодезии.

«Извини, Лена. Девушка ты, конечно, хорошая, умная, но сегодня у меня на тебя особые планы. До конца дня ты должна втюриться в меня по уши…»

* * *

Фундаменты мы монтируем споро и весело. Можно сказать, с огоньком. Первым делом Иваныч обрывает бо́льшую часть натянутых по осям шну́рок, говоря, что достаточно двух начальных, а остальные, если понадобится, будем тянуть по ходу.

Те из нас, кто изображают сейчас стропале́й, просовывают грузовые захваты в торчащие из днищ бетонных «изделий» петли, одну или две, как повезёт. Кран по команде приподнимает край «стакана», после чего сразу трое-четверо охламонов наваливаются на «банкетку». Крановой ослабляет трос, стакан плавно опускается на уложенные под него доски. Всё дальнейшее уже дело техники. Самопальные чалки из пятёрки-прутка просовываются под днище, рабочие крюки перецепляются, дядя Коля командует «Вира», стакан «уплывает» по воздуху в назначенное ему место. То есть, в точку пересечения буквенных и цифровых осей, на заранее подготовленное основание. Пока Лены нет, правильность монтажа контролирует Николай Иванович. Мы тоже в этот момент не стоим без дела. Натягиваем по новой шнурку с выноской в стороны на метр-полтора, замеряем расстояние до края подошвы, двигаем краном фундамент, если оси не совпадают, подсыпаем, где надо, песчано-гравийную смесь или, наоборот, отгребаем лишнее.

Лена появляется на бровке часа через два, когда десять бетонных блоков уже стоят на отметках. На сей раз в напарники ей определяют Саню Бурцева. Вообще, Иваныч снова хотел отправить к геодезистке меня — «вы уже, типа, сработались», но я попросил его это не делать — «хочу, мол, как все, надоело, блин, эту рейку таскать». Дядя Коля в ответ лишь пожимает плечами — «не хочешь, ну и не надо». А Лена, кажется, обижается. Надувает губы, суёт новому напарнику рейку и отправляет его в котлован. Работать, а не шутки шутить. Саня, конечно, пытается заигрывать с барышней, однако ничего у него не выходит. Лена его откровенно динамит. Разговаривает хоть и корректно, но сухо. Причём, на вы и только по делу.

Ко всему прочему, она время от времени выискивает взглядом меня. Долго и настойчиво смотрит, а потом разочарованно отворачивается, не получая в ответ НИЧЕГО. Я её, словно специально, не замечаю. Хотя почему «словно»? Совершенно сознательно, по «пушкинскому», так сказать, алгоритму.

Только один-единственный раз мы встречаемся с ней глазами. Случайно, конечно же. Я улыбаюсь ей и хитро подмигиваю. Лена в ответ тоже улыбается и машет рукой. Типа, привет, давно не виделись. Ну да, всё верно, три часа — это целая вечность. Показываю ей большой палец и продолжаю работу. Что тоже понятно. Первым делом у нас, как водится, самолёты, а девушки всего лишь приятное дополнение к трудовым подвигам.

В общем, Лена моя тихо грустит, я, прикидываясь шлангом, работаю. Все остальные тоже работают. В поте лица. Торопятся закончить пораньше. Сегодня футбол, надо успеть и до дома дойти, и пивом затариться, и с телевизора пыль смахнуть. Короче, ничто в этом мире не ново. Что в нынешние времена, что в будущие.

Монтаж фундаментов мы заканчиваем ровно в 16:00. Потом, сверх плана, чисто на кураже устанавливаем в стаканы восемь колонн. Бетоном, правда, гнезда не заливаем (бетон только завтра «приедет») — просто расклиниваем. Настроение у всех приподнятое — рабочий день завершён, пора по домам, смотреть трансляцию футбольного матча.

Из прорабской появляется мастер. Спускается в котлован, оценивает работу. Неожиданно чешет репу (точнее, каску на «репе»), прищуривается, смотрит на первую ось, на вторую (те, которые уже с колоннами). Поднимается наверх, опять смотрит.

Подзывает к себе дядю Колю:

— Иваныч. Вот ты мне как на духу скажи. Это я косой или это у вас колонны как бык поссал?

— Чё это? — удивляется Барабаш и тоже глядит на колонны. — Хм, да хрен его знает. Вроде ровненько всё.

— То есть, это я окосел? — хмуро уточняет Петрович.

— Ну-у, не то чтобы… — смущённо протягивает Иваныч, а потом все-таки признаётся. — Ну да, есть маленько.

— Маленько?! Да там весь ряд (трам-парарам) сантимов на десять ушёл!

Мы все потихоньку выбираемся из котлована, прислушиваемся к разговору начальства.

— Оси кто разбивал? — грозно вопрошает мастер, обводя взглядом толпу.

Лена на всякий случай прячется у меня за спиной.

— Кислицына! — орёт Петрович, заметив, наконец, виновницу торжества, робко выглядывающую из-за моего плеча. — А ну-ка, быстро сюда!

Девушка, опустив голову, подходит к мастеру.

— Что это за хрень, тебя спрашиваю? Какого (трах-тибидух) ты опять по осям мажешь?!

— Я их все точно пробила, — пытается возражать Лена. — Вон, и Андрей подтвердит. Можете сами проверить.

— И проверю, — грозит ей Петрович и тут же даёт отмашку Иванычу. — Шаг гляньте.

Тот дублирует команду Роме Гребенникову и Шурику. Парни спускаются в котлован и начинают рулеткой измерять расстояния между колоннами и между колоннами и стеной.

— Вроде правильно всё, — разводит руками Рома спустя пять минут. — Вдоль ровно шесть, плюс-минус сантим. Поперёк тоже всё в норме.

Петрович вновь чешет репу. То есть, тьфу, каску на репе.

— Нихрена не понимаю. Иваныч, может, у тебя рулетка убитая?

— Нормальная рулетка. Моя личная, — бурчит Иваныч.

Подхожу к самому краю откоса. Из всех присутствующих я один точно знаю, где здесь собака порылась. Ошибка и впрямь в геодезии. Вот только Лену я об этом вовремя не проинформировал. Почему? Да потому что весь из себя коварный змей-искуситель и в планах моих её промах играет очень важную роль.

— Ром, Шур, вы лучше диагонали проверьте, — предлагаю я стоящим в котловане парням.

— Разница сантиметров пятнадцать. Ромбик, — констатируют они по завершении измерений.

Мастер сурово смотрит на Лену.

— Э-эх! Понаберут дур на линию. Тьфу! — рубит правду-матку Петрович, потом разворачивается к геодезистке спиной и молча бредёт в прорабскую, пиная по дороге попадающиеся под ноги камешки.

Лена едва ли не плачет. Утешать её никто не собирается.

— Нам завтра акт на фундамент подписывать, — сообщает в пространство Иваныч и выдаёт длинную фразу, состоящую из одних междометий.

Краново́й зло сплёвывает и идёт по новой «разогревать» МКГ.

Электрик тоскливо вздыхает. Вечернее освещение площадки обеспечивать конкретно ему.

Пёс Бузун, поскуливая, крутится у нас между ног, потом неожиданно кусает себя за хвост, плюхается на землю, вытягивает шею и начинает яростно чесать правое ухо. Задней лапой, естественно. Так, как это принято у собак.

Всем всё понятно. Перемонтировать фундаменты надо сегодня. Иначе — вилы. Почти все чалки вынуты из-под стаканов, поэтому блоки надо заново переворачивать, цеплять, опять опрокидывать, подсыпать гравий, выравнивать основание. Плюс колонны придётся убирать нафиг. Часов до десяти провозимся — это минимум. Короче, плакали все планы на вечер, фиг вам, товарищи строители, а не футбол.

Лена всхлипывает, закрыв руками лицо.

— Это всё из-за меня, — произносит она сквозь слезы, когда я снова подхожу к ней. — У меня это уже третий раз, и каждый раз всё хуже и хуже.

Осторожно трогаю её за плечо:

— Да ладно тебе, Лен, не расстраивайся. Мы сейчас всё быстро исправим.

— Как?! Как исправим?! — почти кричит девушка.

«Ну вот, кажется, истерика начинается. Пора принимать меры».

Честно говоря, в возникшей проблеме Лениной вины почти нет. Будь я сейчас в своём настоящем возрасте и в той должности, которую занимал в двухтысячных, прибыл бы на этот объект, показательно отодрал бы, во-первых, мастера, во-вторых, Иванычу бы люлей накидал, в-третьих, прораба, который сюда и носа не кажет, отпинал не по-детски. За что, спрашивается? А за то, что скинули на бедную девушку свою часть работы и её же теперь во всех грехах обвиняете. Оси, ранее вынесенные, потеряли? Потеряли. Ре́пер девочке дали? Не дали. Про привязку сказали что-нибудь путное? Тоже нет. Тогда за каким, спрашивается, х… вы, оглоеды, девчонку до слёз довели?..

Хотя, конечно, моя вина тут тоже имеется. Ошибку Лены заметил, но не поправил. Сволочь, короче. Наглая и циничная. Так что: сам создал проблему — сам её и решай. Обольститель. Гы…

Приобнимаю Лену за талию и тихо шепчу ей на ухо:

— Сейчас сама всё увидишь.

Девушка на миг замирает, а потом резко поворачивается ко мне:

— Обещаешь?

«Или я лох голимый и в женщинах совершенно не разбираюсь, или… во взгляде её не только надежда».

Прикрываю глаза и мысленно себе аплодирую.

— Обещаю.

Оставляю девушку страдать в одиночестве, а сам подхожу к дяде Коле.

— Николай Иванович, у вас ломы есть?

— Что? Какие ломы?

— Железные.

— Ну, есть. А чего?

— Тут такое дело. В общем, в подготовке у нас щебень гранитный, не известняк. Фракция мелкая, плюс окатышей дофига. То есть, если мы даже блоки подвигаем слегонца, уплотнение нифига не нарушится и отметка никуда не уйдёт. Короче, в три лома возьмёмся, сдвинем, всё будет чики-чики. Там даже колонны вынимать не придётся. Кран их внатяг примет…

— Погоди-погоди, — перебивает меня Барабаш. — Значит, говоришь, ломами?

— Ну да. Но можно и чем-то другим, не знаю.

Иваныч чешет несуществующую бороду, с сомнением глядит на меня, а затем…

— А ну, бойцы, айда за ломами! — кричит он тусующимся в котловане парням.

Одними ломами мы, конечно же, не обходимся. Но это и не важно. Вдохновлённые внезапно открывшейся перспективой, парни сами находят способы, как лучше организовать «передвижку». Трудовой энтузиазм бьёт ключом, в работе участвуют все. В процесс включается даже возвратившийся из прорабки Петрович. В плане общего руководства, конечно, а не в том, чтобы самому лопатой или ломом махать.

— Шабаш! — командует он спустя сорок минут, вытирая «трудовой» пот.

Все фундаменты на местах, дело сделано.

Больше всех окончанию работ радуется Лена, счастливая, что всё обошлось.

Я тоже радуюсь. Ведь на меня она глядит с таким восторгом, что, кажется, расцеловать готова при всех. Однако нет. Этого я позволить ни ей, ни себе не могу. Рано ещё. Не все ещё пункты программы выполнены. Сейчас ход за мастером.

Петрович мои ожидания не обманывает.

Он подходит к девушке и выдаёт очередное ЦУ:

— Кислицына, не забудь. С тебя исполнительная на фундаменты.

Лена округляет глаза:

— Что, прямо сейчас?

— А как иначе? Сама знаешь, без исполнительной мы акт не подпишем. Тем более, завтра балки приходят, так что промежуточная нужна как штык.

— Пётр Петрович, я же до ночи с ней просижу!

— Сама напортачила, сама исправляй, — ухмыляется мастер.

Что ж, здесь он в своём праве. Исполнительную «нарисовать» может только геодезистка.

Лена грустнеет. Оставаться на объекте, тем более, одной, ей явно не хочется.

— Пётр Петрович, ну, может, на завтра всё отложить? Тут же темно будет, я боюсь, — пытается она разжалобить мастера.

Петрович укоризненно качает головой. Потом вздыхает и машет рукой дяде Коле.

«Всё правильно. Он хоть и самодур, но не деспот».

— Иваныч! Ты это, дай ей кого-нибудь в помощь. Кого-нибудь посмышлёней.

— Дадим, — скалится Барабаш, хитро поглядывая на меня.

— Ну, вот и ладушки.

Петрович убегает в прорабку, а дядя Коля выстраивает на бровке бригаду и даёт новую вводную:

— Итак, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет вечером поработать? Только предупреждаю сразу: ликёро-водочный и мясокомбинат на сегодня нарядов не прислали.

Против того, чтобы «скоротать вечерок» с симпатичной девицей никто, в принципе, не возражает. Проблема одна: сегодня — ФУТБОЛ! Поэтому парни жмутся, мнутся и особого желания не выказывают.

Иваныч хмыкает и поворачивается к девушке. Он смотрит на Лену, Лена — на меня, я — на Иваныча. В гляделки мы играем секунд десять.

— Ну что, Дюха, поможешь барышне? — интересуется, наконец, дядя Коля.

— Помогу, Николай Иванович. Без вопросов.

Лена счастлива. Лена довольна. Лена прямо лучится радостью. И улыбка у неё такая добрая и такая светлая, что…

«Чёрт! А ведь она и вправду… красавица. А я — болван!»

Да, да. Именно болван, и ни кто иной. До сих пор не замечал очевидного, всё больше на её грудь пялился да на бедра. Но, с другой стороны, это и хорошо. В смысле, когда всё происходит само собой. Естественно и постепенно, шаг за шагом, в полном соответствии с логикой развития ситуации. Как говаривал мой старинный приятель Костик, которому только штамп в паспорте восемь раз проставляли, «если хочешь просто девушку охмурить — это одно, если тупо затащить в койку — другое, а вот ежели всё по согласию да по любви, да чтобы дама довольна осталась, тут надо самому влюбиться в неё как следует. Хотя бы на пять минут, но влюбиться. В противном случае, это просто разврат и ничего больше».

В Лену я уже влюблён и хочу безумно. Сил нет больше терпеть, гормоны свои едва сдерживаю. Час, максимум, два ещё продержусь, а потом всё — отберу у дяди Коли топор и пойду пиломатериал в щепки рубить, по методу Челентано[1]. Короче, суток ещё не прошло, а у меня уже гормональный пар из ушей валит. Сплошной тестостерон вперемешку с эндорфином, адреналином и прочими андрогенами.

Тот же Костик, кстати, процесс соблазнения девушки за одни сутки называл «кандидатским минимумом». Типа, довёл девушку до кровати — сдал. Не довёл — не сдал, иди учись дальше. Правда, сам он при этом всегда уточнял: сдать минимум — это только полдела, мало довести девушку до кровати, её туда надо ещё и уложить. А это уже — «защита диссера».

Что ж, «кандидатский минимум» я вроде бы сдал, Лена от меня, кажется, без ума. Насчёт «защиты» пока не уверен. Выйдет, не выйдет — не знаю. Слишком много здесь подводных камней, в любом случае, придётся импровизировать. И даже «сдавать назад», если что-то пойдёт не так, как задумывалось.

А сложностей в этом деле хватает. Во-первых, у девушки «всё» может быть в первый раз и тогда торопиться — грех. Во-вторых, форс-мажор может невзначай приключиться. Наводнение, например, или пожар в одном отдельно взятом вагончике. Или начальство внезапно нагрянет, и, как всегда, в самый пикантный момент. Самый тяжёлый случай, когда обнаружится, что у дамы сердца «дни» нечаянно наступили, те самые, «критические». Вот это и впрямь, облом так облом, тушите свет, сушите весла, не виноватая я, они сами пришли. Следующая засада в том, что средств контрацепции у меня с собой не имеется. У Лены, думаю, тоже. Как представишь себе картинку — барышня уже приготовилась, истомилась, а ты ей: «Прости, дорогая, но мне нужно срочно в аптеку», — смешно становится. Ну да не беда, если у нас с Леной до интима дойдёт, постараюсь действовать аккуратно. В том смысле, что не буду, хм, выплёскивать «эмоции» туда, где им самое место. Момент не слишком приятственный, но — увы, за всё в жизни нужно платить, даже за ЭТО…

Собираем приборы, несём их в прорабскую. Возле самой двери вспоминаю ещё об одном важном деле. У Лены с этой проблемой проблем нет, ей только куртку скинуть да каску снять, а там все хорошо — чистенько, культурненько и ландышем пахнет, как на весеннем лугу. У меня же, наоборот, грязи на шмотках полно. Плюс потом разит, как от старого скунса. Поэтому поступаю следующим образом:

— Лен, извини. Я сейчас быстро в общагу смотаюсь, переоденусь и сразу вернусь. Хорошо?

Лена окидывает меня взглядом, прыскает в кулачок:

— У тебя пять минут.

— Уи, мон женераль.

Несусь в общежитие со скоростью реактивного истребителя. Ракетой взлетаю на шестой этаж.

Так, солдатские ботинки — долой, штаны грязные — нафиг. Футболку — свежую, труселя́, джинсы, ветровку… носки. Теперь — умыться. Лучше под душем, но — времени нет, ополаскиваюсь в умывальнике, до пояса. Что ещё? Ага, зубы почистить. Чищу второпях. По новой натягиваю футболку. Вот теперь всё! Готов!

Обратно лечу, как на крыльях. Про записку, будущее и Шурин портфель даже не вспоминаю — не до того мне сейчас, меня сейчас девушка ждёт. Лучшая в мире. Метров за сто до ворот перехожу на шаг, успокаиваю дыхание. В «нормативы» вроде бы уложился, «контрольные» пять минут ещё не прошли, секунд десять в запасе имеется. Подхожу к вагончику, дёргаю ручку. Вот это да! Заперто. Ну ничего, мы не гордые, можем и постучать («Кто там? — Я. — А я думала, ТЫ. — Ошиблась, выходит»).

Стучу. Лена открывает дверь, смотрит на часы, смеётся. Ну слава богу! Успел…

* * *

…Рычу, как раненый зверь. Дёргаюсь, будто в припадке. Лена не отстаёт от меня. Стонет, кричит, рвётся навстречу.

Да! Да! Да-а-а-а!!!

Всё.

Кончено!

Сердце стучит в пулемётном темпе. Морда — словно в огне. Дыхание? «Нет, Моня, это не оргазм, это астма». С трудом отрываюсь от партнёрши, сползаю куда-то вбок. Лена лежит на спине, прерывисто дышит, шалым взглядом смотрит на потолок. Пытается что-то сказать. Интересно, что?

Прислушиваюсь.

«Боже… боже… как хорошо…»

А уж мне-то как хорошо, словами не описать. Сказка. Даже представить не мог, что вновь испытаю… такое. Очень хочется повторить, так хочется, аж сил нет. Однако сил действительно нет. К повторному «подвигу» я пока не готов — физиология, мать её в дышло. Приходится ждать, пока гормон по новой не закипит в крови и в… эээ… иных важных «конструкциях» организма. Ждать, надеюсь, недолго.

Огорчает одно — о том, чтобы «предохраниться», и думать забыл. Банально крышу снесло. Ну да чего уж теперь, что сделано, то — сделано. Снявши голову, по волосам не плачут. И вообще, повинную голову меч не сечёт. Не факт, что ЭТО обязательно произойдёт, причём, с первого раза. Иные, бывает, годами тужатся, а результат — ноль. Хотя случается и обратное: в щёчку всего лишь поцеловал и сразу в дамки. Точнее, в папки и мамки. Смешно, скажете? Ну да, кому-то смешно, а мне, прямо скажем, не очень…

Что думает об этом Лена, не знаю. Наверное, вообще не думает. Вижу, что сейчас ей и впрямь… хорошо и «лишними» мыслями она нисколько не заморачивается. Перестаёт, наконец, буровить взглядом вагонку, томно потягивается и поворачивается ко мне. В глазах — шаловливые искорки. «Шо? Опять!?» Не-е, так дело не пойдёт, второй «подвиг Геракла» надо как следует подготовить. Не всё коту масленица, а кошке — кот. Извини, милая, но пять минут ты мне всё-таки дай, иначе — позор на мои «седины», никакой «бес в ребро» не поможет. Красавица моя едва заметно вздыхает, слезает со стола, начинает собирать вещи. В смысле, сорванную в порыве страсти одежду.

Трусики болтаются у неё на левой ноге, но она их будто не замечает. Подходит к топчану, присаживается на корточки, находит бюстгальтер. «Импортный». Выпрямляется, опускается коленями на пол, с удручённым видом рассматривает разодранные «кружавчики». Господи! Ну что у неё за фигура! Богиня, блин, мать-перемать! Глаз от неё оторвать не могу и… кажется, у меня опять… начинается…

А ведь, ей-богу, никак предположить не мог, что всё у нас с ней будет именно так, поскольку начиналось всё чинно и мирно. Почти как в ясельной группе…

* * *

…Вхожу в вагончик, но дальше порога меня не пускают.

— Я полы помыла, — заявляет Лена. — Не натопчи.

Оп-па! Когда это она успела-то? И вообще, нафига? А, впрочем, какая разница? Пол влажный, и это хорошо. Люблю ходить босиком по свежевымытому линолеуму, оставляя на нём «воровские» следы.

Скидываю обувку, следом за ней носки. Шлёп, шлёп, шлёп — чапаю по полу, наслаждаясь «свободой естественного поведения».

«Ну, всё. Сейчас она ка-ак даст мне тряпкой по шее! А я ка-ак увернусь! А потом ка-ак…»

Нет. Лена лупить меня тряпкой не собирается. Наоборот, глядит с восхищением, а потом выдыхает:

— Здо́рово! Я так тоже хочу.

На ногах у неё какие-то розовые тапочки (откуда она их взяла, фиг знает, может, купила по случаю, когда на работу спешила). Бац! В угол летит левый тапок! Бац! Правый летит туда же, но до цели так и не долетает.

— Ой! Прости, Андрей, я нечаянно, — Лена прикрывает ладошкой рот, едва удерживаясь от смеха.

Качаю головой и потираю «ушибленный» тапком лоб. Девушка под моим укоризненным взглядом смущается и принимает виноватый вид. «Ёлы-палы, прямо пионерлагерь какой-то. Или вообще — детский сад».

Куртку с себя моя красавица уже скинула, оставшись в джинсах и свитере машинной вязки. И то, и другое, как сказали бы в девяностые, «в облипочку». Достоинства фигуры эти одеяния больше подчёркивают, чем скрывают. Недаром ведь меня словно пыльным мешком по голове треснули, когда я Лену первый раз в этом прикиде узрел. Да ещё когда она изогнулась перед теодолитом так, что… что… короче, выглядела она в тот момент «охренеть не встать». Наповал била. Один залп и сразу накрытие. Впрочем, первое впечатление уже прошло, надо идти дальше. В смысле, дальше разоблачаться.

Все необходимые меры для этого я уже принял — незаметно для Лены щёлкнул клавишами установленного под окном масляного обогревателя. На улице сейчас градусов двенадцать-пятнадцать, в вагончике — около двадцати, в свитере девушке вполне комфортно. Пока комфортно. Так же как мне в ветровке. Однако всем в мире известно: комфорт — понятие относительное. Посмотрим, что будет дальше, когда обогреватель как следует «раскочегарится».

Пока разогревающие помещение киловатт-часы превращаются в градусы, мы с Леной сидим за столом и пытаемся по-быстрому «сообразить» исполнительный чертёж на фундаменты.

Стол в прорабской почти ничем не отличается от себе подобных из будущего. Такое же самопальное подстолье из досок, такой же лист фанеры вместо столешницы. Две четыреста сорок на тысячу двести двадцать, толщина двадцать один или около этого. Разница лишь в самой фанере. В двадцать первом веке она, как правило, ламинированная, здесь — шлифованный «бакелит».

Бытовка тоже почти такая же, как те, к каким я привык в девяностых-двухтысячных. И по размерам, и по внутреннему оснащению, и по отделке. Вагонка на стенах и потолке, линолеум на полу. Небольшой тамбур, сбоку от него мини-склад, рукомойник, вешалки, ведра. Дальше — топчан «для снятия синдрома усталости» при подписании «форм 29»[2] и актов сдачи-приёмки. Потом стол, на котором: чертежи, бумаги, канцелярские принадлежности, запасные щётки для дрели, подшипник от старой лебёдки, пустой гранёный стакан… Во главе стола — стул для «хозяина», вдоль стен — лавки для остальных. Возле окна: с одной стороны — тумбочка, с другой — несгораемый шкаф. На шкафу — четыре белые[3] каски, одна из которых — Ленина. Конечно, не в том смысле, что это собственность вечно живого вождя мирового пролетариата, а в том, что сегодня в ней щеголяла Лена Кислицына.

— А ты здорово чертишь, — говорит Лена, глядя, как ловко я управляюсь с карандашом и линейкой. — У меня так, наоборот, с черчением сплошные проблемы.

— Чего же тогда пошла в геодезию и картографию? — дежурно интересуюсь я.

— Вообще хотела сначала в суриковское поступать или в архитектурный, я рисовать люблю. А потом подумала-подумала и забоялась, вдруг не получится.

— Ну и зря забоялась. Попытка не пытка.

— Я знаю, — вздыхает девушка и секунд через десять спрашивает: — А ты сам где так хорошо чертить научился?

«Эх, девочка-девочка, знала бы ты, сколько чертежей через мои руки прошли. Если их всех вместе сложить, стопка до «Седьмого Неба»[4] дотянется».

— В школе, где же ещё. У нас в школе черчение неплохо преподавали. Плюс родители инженеры. Плюс в городских олимпиадах по предмету участвовал…

— И какое место на них занимал? — тут же задаёт вопрос Лена.

— Ну-у, какое-какое. Первое, — «скромно» сообщаю я ей и продолжаю «хвастаться». — Меня вообще регулярно на разные олимпиады пихали. По физике, математике, химии, русскому языку. По математике даже до всероссийской зональной добрался.

— И как?

— В пятёрку вошёл.

— А почему не выиграл?

Отшучиваюсь:

— Мозгов не хватило.

Лена смеётся, а затем начинает рассказывать про себя. За пять минут я узнаю, что в детстве она боялась собак, а теперь не боится. Что одна её бабушка живёт в Рязани, а другая — в Тамбове. Что тамбовский дедушка погиб на войне, а рязанский умер два года назад перед Олимпиадой. Что родители её в июле уехали на полгода в Монголию в экспедицию и сейчас Лена живёт в квартире одна и ей это очень нравится. Рассказывает, что на море она была только один раз, в одиннадцать лет, в Евпатории, но плавать так и не научилась. Что ни сестёр, ни братьев у неё нет, и это, наверное, плохо…

— Всё. Готово, — прерываю я её монолог и снимаю с рабочего чертежа кальку, испещрённую карандашными линиями и значками. — Теперь надо просто всё обвести и проставить отметки.

— Ой! А у меня рейсфедер сломался, — внезапно огорчается Лена и смотрит на меня с робкой надеждой. Типа, может, я опять что-нибудь придумаю.

И я конечно придумываю:

— А зачем нам рейсфедер? Мы ручкой всё обведём.

— А разве можно? — сомневается красавица в свитере.

— Можно. Это же не проект, обычная исполнительная.

— Точно, — соглашается Лена, находит на столе чёрную шариковую ручку и начинает старательно обводить выполненный мной чертёж. Я же тем временем отрываю от рулона ещё один кусок кальки, пересаживаюсь на противоположную сторону и начинаю вырисовывать второй экземпляр исполнительной схемы. Помню, что их должно быть, как минимум, две, а ксерокса под рукой нет, хочешь не хочешь, надо чертить всё по новой. Причём, тем же макаром, с помощью остро заточенного карандаша, линейки и ластика.

Пока черчу, градус в помещении достигает, наконец, нужной величины.

Скидываю с себя ветровку. Лена невольно поднимает глаза, потом опускает, потом делает вид, что всецело поглощена работой, потом опять бросает на меня как бы случайный взгляд…

«Ну-ну. Будто не знаю, что ты меня сейчас тоже оцениваешь. Теперь уже внешне. В смысле, подходит тебе, как женщине, этот пацан или ну его к лешему, другие найдутся, получше».

Что ж, культуристом меня назвать трудно, бицепсы шарами не перекатываются, однако и не хлюпик какой, есть, что даме продемонстрировать — футболка тесная, рукава короткие, мускулатура… мускулатура в порядке. Не мальчик, как говорится, но муж. Чувствую, результатом «осмотра» Лена довольна. Тест на внешние данные пройден.

Спустя ещё две минуты она тоже — решается.

— Жарко здесь, — констатирует дама моего сердца, снимает очки и стягивает с себя свитер.

«Ё-моё! Вот это да!»

Под свитером у неё тоже футболка. Как и у меня, только без рукавов, и декольте такое, что…

— Андрей. Ты на меня так смотришь, как будто я голая, — смущается Лена, поправляя задравшийся «топик».

Судорожно сглатываю. Облизываю пересохшие губы.

— Прости, Лен, но на красивую девушку иначе смотреть нельзя.

— А я… красивая? — Лена опускает глаза и ждёт моего ответа.

— Очень, — отвечаю я.

И это чистая правда…

Какое-то время мы пытаемся делать вид, что работаем. А между тем — перевариваем полученную информацию. И заново оцениваем друг друга, каждый — со своей колокольни.

— У меня всё, — заявляет, наконец, Лена.

— У меня тоже. Почти.

Она отодвигает в сторону свой экземпляр и пересаживается ко мне. Типа, проверить второй черновик, а потом довести его до «кондиции».

— У-у-у! Да ты уже всё обвёл. Мне только отметки поставить и расписаться.

— Ну, дык, — довольно усмехаюсь я и указываю глазами на ручку с линейкой, валяющиеся на другой половине стола. Лена бросает на меня странный взгляд, тянется за «чертёжными принадлежностями» и… вытягивается так, что кажется — ещё чуть-чуть, и она попросту выскользнет или даже выпрыгнет из своих тесных джинсов.

Внутренний голосбуквально вопит: «Ну что ты телишься, дурень?! Действуй! Не спи! Хватай её и вперёд!» Соглашаюсь с ним на все сто, однако сделать ничего не могу. Поскольку плющит меня совершенно конкретно. Словно в ступор какой-то впадаю. Трясусь от страха, будто всё это — первый раз в жизни, кому рассказать — не поверят…

Лена же добирается, наконец, до ручки, потом зачем-то перемещает чертёж на середину стола, забирается с ногами на лавку и, приняв «коленно-локтевую» позу, начинает медленно вырисовывать отметки на кальке. «Ёшкин кот! Не пойму, кто тут кого соблазняет. Я — её или уже она — меня!?»

Тем не менее, продолжаю тупо сидеть и, пуская слюну, во все глаза пялиться на изгибы роскошного тела, обтянутые джинсо́й округлости, гладкую кожу, «выглядывающую» из-под короткого топика. И ничего, абсолютно ничего при этом не предпринимаю. Прямо как тот баран из анекдота, который «всё щиплет и щиплет траву… потому что баран». Видимо, какой-то тумблер в моей голове неправильно переключился. Или условный рефлекс подвёл: мол, пока основная работа не выполнена — никаких развлечений.

Спустя пять или семь минут Лена заканчивает «рисовать» и возвращается в «нормальное» положение. По её лицу вижу — разочарована. Причём, явно. Досадует на своего тормознутого ухажёра. Такой шанс упустил. Придурок!

Сидим рядом. Молчим. На готовый чертёж смотрим, как пионеры на стенгазету. «Ну всё, блин! Приплыли!» Что дальше делать — ума не приложу. Сетую на себя за тупизм, ищу повод. Причину, чтобы всё исправить и всё изменить, пока есть возможность. Пока нас ещ тянет другу к другу, пока мы не разбежались ещё в разные стороны, пока порох в пороховницах не отсырел, пока…

У Лены, похоже, те же самые мысли и, как ни странно, именно она первой находит решение этой дурацкой проблемы. Опять тянется через весь стол, выуживает из стопки бумаг «Общий журнал работ» и с заговорщицким видом поворачивается ко мне:

— Андрей, а давай мы пошутим над Петром Петровичем.

— Это как?

— А вот так, — она раскрывает журнал на последней записи и хитро прищуривается. — Мы сейчас в графе авторского надзора напишем ему от имени ГИПа что-нибудь пакостное.

— А что конкретно? — включаюсь я в предложенную игру.

— Ну-у, например… Петрович, ты — балбес.

Лена глядит на меня. Ждёт.

Что ж, понятно. Понятно, чего она ждёт от меня и что я сейчас должен сделать.

Мягко отнимаю журнал. Качаю осуждающе головой:

— Не стоит. Это всё-таки документ.

— Отдай, — Лена пытается выхватить из моих рук «ценную» книжечку, но у не ничего не выходит. Я прячу журнал за спину и выскальзываю из-за стола.

— Отдай, отдай, — кричит Лена и пробует меня догнать.

Через пару секунд она почти добивается своего, но в самый последний момент я опять уворачиваюсь и ловко перемахиваю через стол. Недолго думая, Лена бросается следом.

— Осторожней!

— Ой!

Красавица вжимает голову в плечи и, стараясь удержать равновесие, падает на колени… «Ну да, потолки в вагончике низкие, шишку набить — раз плюнуть». Резво запрыгиваю обратно, хватаю Лену в охапку, держу, вроде как не упасть помогаю.

Она тоже хватается за меня.

Прижимается близко-близко…

Чувствую её каждой клеточкой.

Чувствую, как она вся дрожит в предвкушении, как тянет меня к себе, как ищет мои губы своими… И мига не проходит, как мы начинаем рвать друг на друге одежду, а потом, сплетясь телами и слившись в исступлённо-томительном поцелуе, рушимся на скрипящую фанерой столешницу… Всё! Есть контакт! Занавес!

* * *

…О том, что всё у нас может произойти именно так, я и мечтать не смел. Реальность переплюнула любые фантазии. Это было что-то охренительное. Тайфун пополам с торнадо, тропический шторм, стратосферная буря, ураган, сметающий всё на своём пути. Разгул стихий. Торжество страсти…

Впрочем, даже самые разрушительные «стихийные бедствия» не могут длиться годами. Рано или поздно они теряют свою первобытную мощь и тихо-мирно сходят на нет, маскируясь под шаловливенький ветерок, умеющий только одно — внезапным порывом приводить в смущение юных и не очень прелестниц, нахально задирая подолы их коротеньких платьиц и юбочек… Короче, успокаиваются «стихии» на время. Приводят в порядок дела, собираются с силами, готовятся к следующему удару по ничего не подозревающим гражданам…

Ураган по имени Лена находится сейчас как раз в таком вот «промежуточном» состоянии. Сидит на коленях около топчана и тихо грустит о своём пришедшем в негодность бюстгальтере. Ничего не поделаешь, и у «стихий» случаются маленькие неприятности.

Хотя сама Лена ни в чём конечно не виновата. Это всё я. Погорячился немного. Точнее, перестарался. Не рассчитал. Не подумал, что у кружевного «импортного» белья могут быть такие слабенькие застёжки: один хороший рывок и — отлетают вместе с бретелями.

Получится их присобачить обратно, не получится, хрен знает. Лично я ремонтировать эти белошвейные конфекции не умею. Снять могу. Порвать, как выяснилось — тоже. А вот насчёт вернуть всё в первоначальное состояние… не-е, это уже чужая епархия. Тут дама должна сама… того… соображать-думать, что надевать на работу. И во сколько это удовольствие может ей обойтись в случае, хм, непредвиденных обстоятельств.

Судя по лицу МОЕЙ дамы, сегодняшнее удовольствие обошлось ей рублей в десять, не меньше. Так что, если сейчас не потороплюсь, рискую попасть под раздачу…

Получать по голове мне не хочется, поэтому действую привычным образом. Стандартно. По принципу — клин клином. Не в том смысле, что и остальную одежду собираюсь в клочки разорвать, а в том, что собираюсь продолжить наше с Леной «романтическое свидание».

Ну а что? Силы я уже восстановил, страсть в жилах кипит, внутренний голос нашёптывает на ухо что-то не слишком приличное, правильные гормоны допинывают неправильных, глаза боятся, а руки дела… Нет, глаза мои уже ничего не боятся. Руки — тем более.

…Тихонько подкрадываюсь к задумавшейся о «вечном» девушке, опускаюсь на пол за её спиной. Осторожно приобнимаю за плечи. Целую во впадинку над ключицей. Потом в шею, потом в ушко. А потом просто зарываюсь носом в густой водопад волос, вдыхаю их сладостный аромат, поглаживаю свою красавицу по плечам, по рукам, обнимаю за талию, прижимаю к себе… крепче, крепче, ещё крепче… Левая рука уже ласкает грудь, а правая, скользнув по тёплому животу, спускается ниже… туда, где теплее… туда, где совсем горячо. Туда, где я сегодня уже «побывал» и, тем не менее, снова хочу. Хочу с неистовой силой…

Лена против такого развития событий не возражает. Закрыв глаза, она нежится под моими становящимися всё более настойчивыми ласками, тихо постанывает, льнёт, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, открывая шею для очередных поцелуев, чем я беззастенчиво пользуюсь. Разодранный предмет женского гардероба уже никого не волнует — валяется на полу, всеми покинутый и забытый. Ну, да и шиш с ним — никому он сейчас нафиг не нужен. Не до того. От любви нельзя отвлекаться…

Начинаю понемногу ускорять темп. Партнёрша отзывается тем же. Выворачивается из моих крепких объятий и вот мы уже лицом к лицу. В извечной борьбе двух начал, что в нужный момент всегда сливаются воедино. В оглушительной вспышке. Когда разум больше не властен над телом. Когда башню срывает от каждого прикосновения, когда мысли и чувства улетают в небесную высь, чтобы обрушиться потом на головы страждущих потоком неутолённой страсти. Бешеной, рвущей на части сердца и души.

Господи! Что мы творим?! Что творим?! В рожу бы плюнуть тому, кто до сих пор считает, что в СССР секса не было. Был в СССР секс. Был! И есть! Да такой, что хвалёная «Камасутра» нервно курит в сторонке…

К пику нашей «борьбы» мы с Леной подходим вместе. Правда, в самом конце я всё-таки пытаюсь «включить реверс» и хоть как-то предохранить нас обоих от всякого рода и пола «неожиданностей и сюрпризов». Пусть только во втором «подходе к снаряду», не в первом — один к двум, в любом случае, лучше чем ноль и, значит, матожидание «события» должно уменьшиться наполовину…

Увы, «подправить статистику» Лена мне не даёт. Она буквально вдавливает меня в себя (или себя в меня, хрен знает — в этот момент я уже и сам не очень понимаю, кто где) и держит, пока всё не «закончится». Противиться ей я не могу. Да и не хочу, если честно. Пусть будет, что будет. Желание женщины — закон. Особенно — ТАКОЙ женщины…

Получившая всё, что можно и что нельзя, Лена падает на меня в полном изнеможении. Прижимается грудью. Шепчет:

— Андрюш. Я сейчас наверно… умру.

Ответить ей нет сил. Сил нет даже пот смахнуть. Словно в забое двенадцать часов отпахал. Однако все-таки отвечаю. С натугой выдавливаю из себя что-то вроде:

— …э…адо.

На какой-то миг мы замираем, а потом… начинаем трястись в приступе нервного хохота. Ржём как придурки. Как дети, что наконец дорвались до «сладенького». Случайно нашли спрятанную родителями вазу с конфетами и, не сумев вовремя остановиться, распатронили её начисто. Оставив после себя лишь гору измятых фантиков. Дураки, одним словом. Как есть, дураки. Ну полные идиоты!

* * *

Наш общий на двоих отходняк заканчивается примерно через минуту. Отцепляемся друг от друга и начинаем, уже никуда не спеша, одеваться. С чувством, с толком, с расстановкой.

В принципе, можно было бы и продолжить наши… эмм… любовные игры, однако… это уже перебор. Лично мне «эротики» хватило с лихвой. Лене, я думаю, тоже. Как сказали бы в новостях, встреча представителей обоих полов прошла в тёплой дружеской обстановке. Стороны обменялись мнениями, выработали единую позицию по всем имеющимся вопросам, сделали совместное заявление о необходимости дальнейших контактов и, что самое главное, остались полностью удовлетворены итогами прошедших переговоров. Короче, и исполнительную на фундаменты состряпать успели, и со всем остальным разобрались. Очень так… не по-детски…

Валяющийся на полу бюстгальтер Лена подцепляет ногой, подкидывает его вверх, ловит, задумывается на секунду и… со словами «А! Шут с ним!» запихивает к себе в сумочку. После чего натягивает футболку прямо на голое тело, смущённо пожимает плечами (это она, типа, стесняется) и начинает возиться с джинсами. Я свои к этому моменту уже напялил и теперь сижу на топчанчике, привалившись к стене, осмысливая произошедшее. Кайфую, короче. Балдею от доставшейся мне персональной Шахерезады и от её первой из тысячи и одной ночей.

«Шахерезада» моя тем временем уже заканчивает одеваться, то есть, успевает и кроссовки надеть, и свитер, и волосы в длинный хвост убрать-заколоть, и губы подкрасить — ей для этого даже в зеркало смотреться не надо… хотя, нет, вру, зеркальце у неё точно есть, только миниатюрное, из сумки достала. Что в такое можно увидеть, понять невозможно, однако все женщины подобными пользуются и никаких проблем не испытывают.

В общем, Лена наконец приводит себя в порядок, павой проходит туда-сюда, нахально раскачивая бёдрами, а потом вдруг запрыгивает с ногами на топчан и присюсенивается у меня под боком. Ну, точь-в-точь кошка, желающая приластиться к хозяину. Вцепляется коготками в руку, трётся щекой о плечо. Хочет, кажется, что-то сказать, но пока не решается. Только вздыхает тяжко, вроде как вину свою чувствует. Ну что ж, торопить я её не буду, подожду немного, захочет — скажет, не захочет… После пятнадцатого по счету вздоха Лена наконец решается:

— Знаешь, Андрей. А у меня ведь жених есть.

Говорит и поглядывает на меня с опаской. Наверное, думает, я сейчас возмущаться начну или злиться.

«Ага! Щас!»

Слегка поворачиваю голову, изображаю лёгкое недоумение.

«Жених? Какой-такой жених? Почему не знаю?»

— Витька. Мы с ним в одном классе учились, — продолжает скороговоркой девушка, видимо, желая поскорее закруглить скользкую тему. — Он меня, гад, в субботу обидел. Очень сильно обидел. Всё думала, как бы ему отомстить…

— Думала-думала и, наконец, придумала, — с улыбкой довожу я эту мысль до конца.

— Ага, — смеётся Лена, радуясь, что все «обошлось».

«Хм, и чего она так боялась? Я же не Серый Волк, а она отнюдь не Красная Шапочка».

Она обхватывает меня руками, довольно жмурится и прижимается к «широкой» груди.

— Такая хорошая мстя получилась, ууу! Каждую ночь готова так мстить…

«Каждую ночь?»

— Ну, или через ночь, — продолжает размышлять красавица. — Но раз в неделю, это уж точно.

Она поднимает голову и требовательно на меня смотрит.

— Обязательно, — улыбаюсь я ей. — Будем теперь мстить вместе.

— Точно?

— Точно.

Сидим, обнявшись. В голове целый хоровод мыслей. Уже начинаю прикидывать, насколько меня хватит и сколько по времени может продлиться наш с Леной роман. Месяц, два, пять? До встречи с Жанной у меня, как минимум, три полных года, и, значит, потратить их надо так, чтобы не было, гы-гы, мучительно больно за бесцельно прожитые дни, недели и месяцы. Однако и с Леной надолго затягивать отношения ни к чему. Ещё влюблюсь ненароком. Всерьёз. Сам потом буду жалеть, что вовремя не остановился.

Лена же, будто почувствовав мои «упаднические» настроения, вновь поднимает глаза и качает укоризненно головой:

— Дурак ты, Андрюша. Думаешь, я в невесты к тебе набиваюсь? Не-е, мне с тобой и… без штампа в паспорте хорошо.

Глажу её по волосам. Целую в макушку.

«За-ме-ча-тельная девушка!»

Она в ответ тихо вздыхает, с явным сожалением отрывается от меня, потом соскальзывает с импровизированного «дивана» и направляется к вешалке за своей дурацкой «маминой» курткой.

— Всё, Андрей. Мне пора.

«Ёлки зелёные! Её же проводить надо. На улице-то темно».

Тоже вскакиваю и начинаю лихорадочно шариться вокруг в поисках ветровки и обуви…

— Не надо меня, Андрей, провожать, — неожиданно заявляет Лена.

— Почему?

Она досадливо машет рукой:

— Да Витька меня наверняка опять дожидается возле дома. Ещё подерётесь.

«Хм. Витька? Подерётесь? А почему, собственно, нет?»

У меня сейчас такой настрой: не то что с Витькой — с Валуевым или Кличками обоими схлестнуться готов. Причём, с неплохими шансами продержаться до конца третьего или даже четвёртого раунда. А если учесть, что всем им сейчас лет по десять и меньше, то… ну куда им супротив меня… юниорам сопливым?! Отделаю как бог черепаху. Хоть каждого по отдельности, хоть всех разом. Такой вот я, понимаешь, орёл…

— Не надо, Андрюш. Я сама, — останавливает меня Лена. — Пошлю его к черту и всё. Надоел он мне, понимаешь. До чёртиков надоел… придурок.

«Ну что ж, сама так сама. А Витька этот и впрямь придурок. Такую девушку упустил. Идиот».

Хлопает входная дверь. Подхожу к окну, открываю пыльную створку. Снаружи свежо и прохладно. Смотрю, как Лена вприпрыжку, словно девчонка лет десяти-двенадцати, бежит к воротам. Как она со смехом отмахивается сумочкой от заливающегося радостным лаем пса: «Фу, Бузунчик! Фу! Уйди, блохастенький!» Как стучит в дверь сторожки: «Иван Кузьмич. Выпустите меня, пожалуйста». Как сторож, кряхтя и почёсываясь, отпирает замок на калитке. Как Лена выпархивает за ворота и исчезает в вечернем сумраке…

На душе у меня легко и спокойно. Стою у окна с дебильной улыбкой на морде. Провожаю взглядом огни пролетающих за забором машин…

«Да-а. В такую девушку нельзя не влюбиться. Не девушка — мечта!.. Ну и я — молодец!»

* * *

В общежитие я вернулся где-то в половине восьмого. Не так много времени, как выяснилось, потратили мы с Леной на наши…хм…н-да. А всё потому что в форсаж вошли по готовности, не дожидаясь команды. Как только гироскоп раскрутили, так и вошли. И сразу — боевой разворот! А потом — горку! С петлёй! И в штопор! И ещё разок! И ещё… Эх, ёлки-моталки! Вот так бы каждую ночь, как она поначалу и предлагала, а я, дурак, отказался. Всё рожу кривил — не выдержу, мол, за неделю с катушек слечу. Перестраховщик долбаный! Даже телефон у неё на радостях взять позабыл. И где живёт, не узнал — поленился. Думай теперь, жди, когда она опять на горизонте появится… Может, завтра, может, в четверг, а может, вообще — неделю придётся страдать без любви и без ласки…

Раздолбай я, короче. Дурень конкретный…

Хотя, с другой стороны, не такой уж я и осел. Никуда от меня моя Лена не денется. Появится обязательно. Да и адрес её с телефоном узнать не проблема. «Исходные данные» у меня есть: понадобится — в справочное бюро обращусь… Впрочем, могу поступить ещё проще. Иваныча поспрошаю или в контору местного СМУ загляну… Хотя, нет, не стоит. Не стоит перед всеми светиться, это дело интимное, касается только двоих…

Вот так, размышляя о «сложностях бытия», я и добрёл до общаги. Настроение отличное. Всё, что запланировал на день, выполнил… Или не всё?.. Ох! Ёлки! Про записку-то я и забыл. Её ж надо Шуре в портфель запихнуть… Совсем, выходит, голову потерял… герой-любовник…

С запиской всё получилось как нельзя лучше. Шурина комната оказалась открыта, а сам он отсутствовал. Видимо, футбол убежал смотреть вместе со всеми. И портфель свой с собой не взял, оставил возле стола, что совсем хорошо — можно спокойно и без лишних глаз организовать пересылку.

Через минуту второе «послание в будущее» заняло своё законное место в портфеле, а я принялся думать «что дальше?». То ли на гитаре пойти побренчать, то ли планы наполеоновские ещё разок «протестировать». Расписать всё на бумаге, найти слабые места, наметить главные направления, определить основных претендентов на… будущую «отбраковку»…

Честно скажу, заниматься планированием мне сейчас не хотелось. Совсем. Любая мысль почему-то сразу на Лену сворачивала. На то, как мы с ней… М-да. Знатно, выходит, она меня зацепила, раз только о ней и думаю. Придётся, видать, к народу идти. В общество, которое сейчас у телевизора собралось, за баталиями футбольными наблюдает. Попробую, короче, одни эмоции другими перешибить. Пусть и не такими сильными, но…

Оба матча Спартака с англичанами я, как ни странно, помнил. Ещё по той, прежней, «допопаданческой» жизни. Очень уж много тогда наши болельщики спорили и ругались. Много копий сломали, пытаясь предугадать исход этого «эпического» противостояния. Что первой встречи, в Москве, что второй, в Лондоне. Слишком там всё вышло… непредсказуемо.

«Ну что же. Пойду постебаюсь немного над мужиками. Авось, не побьют…»

* * *

Телевизионная комната располагалась этажом ниже и в настоящий момент забита была под завязку. Человек двадцать (самые предусмотрительные и удачливые) сидели на стульях и пялились в экран единственного на всех телевизора, полтора десятка оккупировали подоконники, а те, кому сидячих мест не досталось, заняли всё оставшееся вдоль стен и проходов пространство. Наиболее «грамотные» примостились на корточках перед стульями, а четверо «самых-самых» вообще — улеглись на пол, упёршись коленями и ступнями в тумбочку с гудящим на ней стареньким «Электроном».

…Заметив поблизости Бурцева и Синицына, протискиваюсь к ним сквозь толпу и с ходу интересуюсь:

— Ну что? Как там наши?

— Сливают ноль два, — цедит сквозь зубы Шурик. — Уроды.

— …Спартаковцы атакуют по правому флангу. Мяч у Сергея Родионова. Навес в штрафную, — доносится из ящика голос Евгения Маслаченко. — О’Лири не достает. Шавло. Удар!.. Да ёрш твою медь!

— А-а-а-а!!! — орут собравшиеся у телевизора. — У! Чтоб тебя! Придурок! Шнурки подтяни!

— …Англичане не торопятся. Вуд тщательно устанавливает мяч на линии вратарской, — продолжает вещать комментатор. — Советуется о чём-то с центральным защитником. Холлинс разбегается. Сильным ударом посылает мяч к центральному кругу. Уайт, Робсон. Наши пытаются перехватить…

— Козлы! — резюмирует кто-то из задних рядов. Остальные поддерживают его одобрительным гулом.

— Фигня, — громко говорю я, перекрывая шум. — Щас забьют.

— Кому? Нам? — глумливо отзываются сразу трое или четверо из болельщиков.

— Если в течение пяти минут наши англичанам не заколотят, всем пива! — нахально заявляю я и складываю на груди руки.

— Где возьмёшь? — тут же вскидываются ещё пятеро или шестеро. — Все точки уже закрыты.

— А у меня два ящика под кроватью.

— Тащи!

— Хрен вам! Пять минут ещё не прошло.

— Ничего! Мы подождём, — хохочут собравшиеся.

Чувствую, что настроение болельщиков начинает потихонечку улучшаться. Пусть наши и проиграются опять в пух и прах, зато пиво можно будет нахаляву попить. Причём, со стопроцентной гарантией — в эти секунды игра у спартачей явно не клеится. Противник контролирует мяч и даже пытается атаковать. Правда, довольно вяло. После дальнего заброса мяч оказывается в руках у Дасаева — на этот раз он сумел перехватить опасную передачу, сняв мяч с головы у Чепмена. Молодец.

— Дасаев рукой вводит мяч в игру. Романцев. Передача на Позднякова, — комментирует Маслаченко. — Опять назад… Гесс. Черенков. Ну, Фёдор! Ну сделай же что-нибудь, как ты умеешь… Гаврилов… Пас на Швецова. В разрез! Серёжа! С ходу! Ну! Ну же!… Фух. Один два.

— Г-о-о-о-л!!! — вопят все, кто сейчас в комнате. — Сереёа!!! Красавец!!! ГОЛ! ГОЛ! ГОЛ! А-а-а-а!!!

Ору вместе со всеми, что, на первый взгляд, кажется удивительным. Знаю ведь точно, чем закончится матч, а всё равно — как пацан радуюсь первому забитому нашими голу.

Кстати, деление на «наших» и «ненаших» в этом времени почти не заметно. В том смысле, что абсолютно не важно, за кого ты болеешь в союзном чемпионате — за «Спартак», за киевлян, за «Зенит», тбилисцев, минское «Динамо», ставшее чемпионом в этом сезоне, или за ЦСКА с «Днепром» и «Шахтёром». Стоит только клубам СССР выйти на международную арену, все «домашние» предпочтения забываются моментально. Фанаты «Динамо» (Киев) переживают за москвичей так, словно на поле не Черенков с Родионовым, а их любимые Блохин, Буряк и Демьяненко. «Спартаковцы» в долгу не остаются — киевляне для них такие же наши. Свои. Родные.

«Давайте, парни. Рвите завтра в хлам этот буржуйский «Грассхопперс», как мы сейчас рвём на британский флаг «Арсенал».

Спустя минуту после забитого Спартаком гола болельщики утихают и вновь начинают следить за игрой.

— Эх! А с пивом мы пролетели, — внезапно раздаётся из дальнего конца помещения.

Все ржут. Ну да, действительно. Хрен с ним, с пивом, главное, что наши не подкачали и шансы, если не на победу, то хотя бы на ничью, уже появились.

— Ну что? Спорим дальше? — сразу несколько голов поворачиваются в мою сторону.

— Запросто, — отвечаю я. — С меня те же два ящика. С вас торт. Один.

— А какой результат? Забьёт кто?

Кажется, парней охватывает азарт.

Пожимаю плечами:

— Кто, кто. Гаврилов забьёт. Дважды. Во втором тайме. Решающий в самом конце.

— Замётано. Готовь пиво, — подтверждают парни условия.

— Торт готовьте.

И опять все хохочут. Потому что не верят пока. Не верят в благоприятный исход матча. Однако вижу — надеются. Надеются на… собственный проигрыш…

В перерыве Шурик тычет меня кулаком в бок:

— А у тебя что, пиво есть?

— Не-а.

— Так ведь побьют же, — удивляется он.

— Не побьют. Я бегаю быстро.

— Если что, мы с тобой не знакомы, — скалится стоящий справа от меня Саня Бурцев.

— Во-во, — поддакивает Синицын. — Вы нас не знаете, и мы вас не знаем.

— Я в этом не сомневался, — отшучиваюсь я, уже прикидывая, как мы будем делить торт на троих. «Поровну? Или все же по-братски?»

Выигранный торт мы делим поровну. В одиночку я его всё равно не сожру, а жадничать в общаге не принято. Тем более что на столе имеется ещё один, точно такой же. «Прага». Их нам, кстати, притащили целых пять штук — по количеству забитых в матче мячей, видимо, ошалев от радости, что Спартак вырвал-таки победу у лондонцев. Причём, именно так, как я и предсказывал. За две минуты до финального свистка Юрий Гаврилов забил третий и решающий гол в ворота яростно обороняющихся англичан…

От «лишних» тортов мы, хотя и с трудом, но отказываемся, оставляя себе только два из пяти. Решение абсолютно правильное: как заявил Саня Бурцев, «от пережора может и слипнуться». Мы с Шуриком с ним соглашаемся — просидеть полночи в сортире ни у кого желания нет, так что двух «Праг» более чем достаточно.

В общем, сидим довольные, пьём чай, лопаем отечественный вариант венского «За́хера», базарим за жизнь, обсуждаем перспективы ответной встречи Арсенала и Спартака. Её результат мне тоже известен, однако делиться информацией я пока ни с кем не хочу. Почему? Да потому что планы у меня на эту встречу имеются. Коммерческие. Хочу попробовать на «местном» тотализаторе сыграть раз-другой. И не просто сыграть, а выиграть приличную сумму. Спинным мозгом чую — деньги понадобятся в самое ближайшее время. Во-первых, у меня теперь девушка есть — грешно оставлять её без подарков. Во-вторых, хороший бильярдный кий желаю приобрести, чтобы не позориться перед товарищами офицерами. Ну а в-третьих, очень надеюсь на то, что сидящий напротив Шура Синицын начнёт, наконец, собирать «машину времени наоборот». К бабке не ходи, начнёт обязательно. А я ему в этом деле как следует помогу. Пинком под зад, добрым советом и… «спонсорской помощью»…

[1]Намек на эпизод из итальянской комедии 1980 г. «Укрощение строптивого».

[2]Форма М-29 — Отчет о расходе основных материалов в строительстве в сопоставлении с расходом, определенным по производственным нормам.

[3]Белые каски на стройке носят, как правило, инженерно-технические работники и представители администрации.

[4]Ресторан на Останкинской телебашне, расположенный на высоте 328–334 м.

Глава 15

— Я слушаю.

— Добрый вечер. Доставка, — прозвучало по громкой связи.

Тарас Степанович внимательно изучил появившуюся на экране картинку, переключил систему на вторую камеру, потом на третью и лишь затем, окончательно убедившись, что это и впрямь «курьер», нажал кнопку «допуска»:

— Заходите. Пятый этаж, налево от лифта. Там ещё раз позвони́те.

Погасив экран и переведя «охрану» в дежурный режим, полковник повернулся к висящему на стене зеркалу. Подтянул пояс шёлкового халата «с драконами», расправил плечи, выпятил челюсть, после чего, полностью удовлетворённый увиденным, направился в спальню. Во-первых, за тапками (выходить босиком на лестницу не совсем комильфо), а во-вторых — «гостью» предупредить, чтобы в коридор не высовывалась. Нечего ей лишний раз светиться перед своими, хм, почти коллегами.

— Я буду занят час или два. Так что можешь пока расслабиться, — войдя в комнату, сообщил Тарас и бросил «универсальный» пульт лежащей на кровати девице. — Видео там, тиви посмотри, игрушки, музыку. В общем, сама придумаешь.

— Целый ча-а-ас? — капризно протянула завернувшаяся в одеяло девица, переворачиваясь на спину и как бы случайно приоткрывая для «демонстрации» часть груди и кое-что из иных прелестей. — Котик, ну мне же скучно будет.

— Ничего. Переживёшь как-нибудь, — отмахнулся от неё Свиридяк. — А будет скучно, селфи себе на планшет сделаешь, подружек подразнишь.

— А можно?

— Можно. У меня тут секретов нет.

— Класс!

«Гостья» сбросила одеяло и, уже ничего не стесняясь, голышом проскользнула мимо Тараса к комоду. Целью её был лежащий перед трюмо айпад господина полковника. Аппарат, на который она, кажется, уже положила глаз в плане подарка за прекрасно проведённые вечер и ночь.

«От, шалава, — мысленно усмехнулся Тарас Степанович. — Как там её зовут? Лара? Ну да, точно… А вообще, хорошую девку Оскар на этот раз подобрал, горячую. Гораздо живей тех кобыл, что даже скакать как следует не умеют… дуры колхозные… Тьфу!»

Когда звонок домофона прозвучал во второй раз, Свиридяк не стал отвечать абоненту. Просто нажал «отбой», открыл дверь квартиры и направился через общий с соседями холл открывать следующую, решив переговорить с «курьером» возле лифтов, в небольшом закутке, не просматриваемом камерами слежения…

— Ну?

— Вот, шеф. Как договаривались.

Стриженый под ноль мужичок с татуировками на запястьях вынул из пакета потёртый портфель и передал его Тарасу Степановичу.

— Всё?

— Ещё телефоны.

— Телефоны?

— Да. Два. Один профессора, другой с его приятеля сняли.

— Насчёт приятеля я указания не давал, — поморщился Свиридяк. — Так что зря вы его подломили. А впрочем… Ладно, снимите с обеих симок списки контактов, потом вместе с телефонами уничтожьте. Понятно?

— Дык, жалко же. Может…

— Я сказал уничтожить, значит, уничтожить, — зло прошипел Тарас, глядя в глаза «курьеру».

— Понял, шеф. Сделаем, — ответил тот, невольно поёжившись и будто бы став меньше ростом.

— Хорошо. Проблем при изъятии не было? — продолжил полковник, переведя взгляд на портфель и приступая к его осмотру.

— Э-э… нет… Ну, то есть, да. Нормально прошло. Обычный гоп-стоп, обшмонали и смылись.

На заминку в ответе Свиридяк, занятый изучением профессорского саквояжа, внимания не обратил.

— Тогда всё. Свободен.

— Есть, шеф. Но…

— Что но?

— Дальше-то нам чего делать?

Тарас почесал затылок, задумался.

— Чего делать, чего делать… Квартира профессора на прослушке?

— Ага. На кухне и в коридоре пожарные датчики, в комнате радиотелефон. Всё путём, клиент об этом ни ухом, ни рылом…

— Понятно. Тогда действуем так. Плотное наблюдение временно прекращаем, но квартиру пока пасём. Слушаем и пишем всё, что там происходит. Дистанционно. И чтобы больше никакой самодеятельности. Никаких машин возле дома, никаких топтунов, никаких левых заходов. Ясно?

— Ясно, — вздохнул «курьер», сворачивая опустевший пакет…

Вернувшись в квартиру, Тарас Степанович не спеша прошёл в кабинет, сел за письменный стол и принялся вдумчиво потрошить принесённый «курьером» портфель.

«Бумаги, бумаги, бумаги… карандаш… сломанный, скрепка, футляр для очков… ничего интересного. Хотя бумаги стоит изучить повнимательней. Мало ли что, вдруг что-нибудь ценное обнаружится».

Профессорские бумаги полковник читал минут сорок, но, увы, ничего важного не узнал. Точнее, не понял по большей части, что там написано. Сплошные формулы, знаки, схемы, обрывки «мыслей», черновики писем к коллегам. Тем не менее, копии Свиридяк снял с каждого листа. На всякий случай, для дальнейшего изучения специалистами, если, конечно, потребуется их потом к делу привлечь. Втёмную. Не посвящая в детали.

Завершив копирование документов, Тарас Степанович аккуратно уложил их обратно в портфель и ещё раз придирчиво осмотрел кожаное хранилище.

«Хм… А может, в нём ещё какие-нибудь отделения есть? Не слишком приметные, но…»

— Коти-и-ик, — донеслось от двери.

Свиридяк убрал под стол так и не изученный до конца «саквояж» и, глянув на появившуюся в дверном проёме Ларису, довольно осклабился. «Официанточка», как выяснилось, времени зря не теряла, успев, пока хозяин занимался делами, слегка (ну очень слегка) «приодеться».

«Эх! Хороша чертовка!» — плотоядно облизнулся полковник, чувствуя, как напрягается его естество при виде всех этих поясков, кружавчиков, коротеньких пеньюаров-сорочек, едва-едва прикрывающих изготовившуюся к ласкам и последующему соитию плоть…

— Ты всё работаешь и работаешь, а мне та-а-ак скучно, — промурлыкала Лара, нахально усаживаясь на колени Тарасу и обвивая его шею руками.

«М-да. А трусишки-то надеть позабыла», — усмехнулся Тарас Степанович про себя, одновременно прикидывая, что лучше. Прямо здесь дамочку оприходовать или всё-таки в спальне? «Нет, в кровати, пожалуй, будет гора-а-аздо удобнее. Нечего задницами по столу или паркету елозить, не мальчик уже. Романтика, она в молодости хороша, а на пятом десятке комфорт — полезнее».

— Ну что же. Пойдём, киса. Покувыркаемся малость, раз тебе невмоготу…

…Эта ночь у Тараса Степановича выдалась бурной. Пришлось даже «стимулирующее» принимать, чтобы совсем уж не опозориться.

Тем не менее, в полседьмого утра, едва прозвенел будильник, Свиридяк растолкал дрыхнущую под боком Лару, заставил её (с помощью пары шлепков) вскочить, собраться по-быстрому (пока спичка горит), а потом без затей выдворил из квартиры. Не забыв, впрочем, сунуть ей в сумочку стодолларовую купюру — на планшет, как прикинул Тарас, она пока что не заработала.

Оставшись один, полковник спокойно умылся, помахал минут пятнадцать гантелями, «принял душ, выпил чашечку кофе», переоделся в «цивильное», а затем, пройдя в кабинет, сунул руку под стол, чтобы вытащить оттуда портфель профессора. Портфель обнаружился там же, где его Тарас оставлял прошлым вечером. Вот только стоял он теперь чуть дальше. Хоть и немного совсем, но полковник это сразу отметил. Отметил и мысленно усмехнулся: «Ох, шустра баба! Успела-таки в вещах покопаться. Молодец!»

В принципе, ничего страшного не произошло. Каждая «подсылаемая» ему ресторатором Зубакидзе девица рано или поздно начинала шпионить за господином полковником. Однако сам Тарас Степанович всегда делал вид, что знать об этом не знает и ведать не ведает. Дома он документы и ценности не хранил, компромат на себя — тем более. К тому же принесённый «курьером» портфель уже побывал в руках Оскаровских «юристов», поэтому, к бабке не ходи, прежде чем передать «добычу» заказчику, исполнители сами её как следует прошерстили …

Повторный осмотр портфеля ничего нового Тарасу не дал. Нашлось, правда, не обнаруженное накануне тайное отделение, однако секретный карман оказался пуст, и господину полковнику больше ничего не оставалось, кроме как констатировать очевидное — задумка с ограблением гражданина Синицына явным образом провалилась. О том, что сексапильная официантка могла так же, как и Тарас, отыскать секретное отделение, полковнику даже в голову не пришло.

«Ну откуда у этой дуры мозги? Только и умеет, что задом крутить, обычная шлюха и ничего больше…»

Поднявшись из-за стола, Тарас Степанович несколько раз прошёлся по кабинету, немного поразмышлял о случившемся, а затем, приняв окончательное решение, направился вместе с портфелем в прихожую. По логике, имущество профессору следовало вернуть. Причём, чем раньше, тем лучше. Не стоило наводить гражданина учёного на мысль, что это ж-ж-ж неспроста. Короче, подкинуть надо портфель на какую-нибудь помойку недалеко от профессорского жилья. Типа, выбросили его грабители, не найдя внутри ничего ценного.

Эту часть операции полковник решил выполнить сам. Тряхнуть, так сказать, стариной. И убедиться собственными глазами, что всё прошло как задумано.

Запихнув не нужный ему больше портфель в мешок из-под мусора, Тарас Степанович спустился в гараж, нашёл на стоянке свой «Туарег» и, открыв багажник, забросил туда пакет с профессорским кейсом.

Спустя пять минут внедорожник полковника уже выруливал на набережную Яузы. О побывавшей у него в гостях даме Тарас даже не вспоминал. А если бы вспомнил и даже увидел е цокающей шпильками по брусчатке всё той же набережной, то нисколько бы не удивился. Только, наверное, слегка раздосадовался, услышав, о чём она болтает по телефону:

— Алло. Это Лара… Как, как. Нормально прошло… Понравилось?! Блин, да ты чё, с дуба рухнул?! Достал меня этот козёл! Чтоб ему виагрой своей подавиться!.. Что? Да, кое-что интересное есть. При встрече всё расскажу…

Реально огорчить Тараса Степановича мог лишь тот факт, что по мобильнику Лара общалась сейчас не с подружкой и не с хитромудрым Оскаром Шалвовичем Зубакидзе. Её собеседником был совершенно иной джентльмен…

Суббота. 15 сентября 2012 г.

— Доброе утро, Жанна, — громко поздоровался Михаил Дмитриевич, заметив в вестибюле «Склифа» супругу Андрея.

Не заметить её, кстати, было довольно сложно. В утренний час иных посетителей в больничном холле не наблюдалось, только охранник и две медсестры, болтающие о чём-то около «справочной» стойки. Сама Жанна нервно расхаживала из угла в угол, уперев руки в бока и не обращая никакого внимания на персонал больницы. Однако, услышав знакомый голос, тут же развернулась к вошедшему.

— Значит, так, Михаил… Дмитриевич. Я хочу знать, что происходит, — ледяным тоном произнесла она вместо приветствия.

— Эээ…

— Что эээ?! — возвысила голос женщина. — Я вам вчера раз двадцать звонила, так хоть бы трубку подняли! Что у вас за дела такие, что….

— Погодите, погодите, — приподнял руки оторопевший от такого «наезда» Михаил Дмитриевич. — Не надо так нервничать. Всё в порядке, всё…

— Что?! Что в порядке?! Тут такое творится, а вы…

— А что тут может твориться? — удивился Смирнов.

— А то вы не знаете?!

— Не знаю, — честно ответил Михаил Дмитриевич. — Вы мне с утра позвонили, я приехал. Мог бы и вчера приехать, но, увы, вчера у меня телефон спёрли, только сегодня симку восстановил. Так что…

Мужчина развёл руками, всем своим видом показывая, что его вины в пропущенных звонках нет. Как говорится, ни сном, ни духом.

— Ага… теперь это называется телефон… спёрли, — сузив глаза, медленно проговорила женщина. — Ну, хорошо. Ладно. Будем считать, что я вам поверила. Что вы и вправду… не знаете.

— Да, не знаю, — повторил Смирнов и указал жестом на один из имеющихся в вестибюле диванов. — Давайте, Жанна, мы сейчас вот как сделаем. Присядем тут где-нибудь, и вы мне всё спокойно расскажете. Хорошо?

— Ладно. Присядем, — как бы нехотя согласилась Жанна секунд через пять, поняв, что её собеседник и в самом деле не в курсе произошедшего. — Но учтите, Михаил, пока я всё не узнаю про эти ваши… эксперименты, отсюда вы никуда не уйдёте. Понятно?!

— Обязательно расскажу, — улыбнулся Михаил Дмитриевич. — Что знаю, то расскажу. Вы, главное, не волнуйтесь. О’кей?

— Хорошо. Пусть будет о’кей…

Первой о своих проблемах начала рассказывать Жанна:

— Короче, так, Михаил. Во-первых, Андрея через неделю должны перевести в обычную неврологию. И, скорее всего, не сюда, а в одиннадцатую городскую на Двинцев.

— Но…

— Не перебивайте. Это ещё не самое главное. Переводят и переводят. Так даже удобнее, там хоть уход нормальный можно организовать и строгостей меньше.

— А что главное? — осторожно поинтересовался Михаил Дмитриевич.

— Главное то, — отозвалась женщина, — что в среду я звонила Синицыну.

— И?

— И он мне сказал, что вы проводите какие-то опыты, типа, дистанционно воздействуете на Андрея. А ещё сказал, что уже есть положительные результаты и что в пятницу он ещё раз попробует.

— Хм, странно, — пробормотал Смирнов. — На пятницу мы с ним вроде не договаривались.

— Я не знаю, о чем вы там договаривались, — отрезала Жанна, — но вчера я сюда приехала в шесть и до семи всё было нормально… ну, то есть, всё было как обычно, а потом…

— Что? Что потом? — подался вперёд подполковник.

— Потом… я даже не знаю, как это правильно объяснить… в общем, потом Андрей на какой-то момент словно прозрачный стал. Будто призрак какой-то. Я до него даже дотронуться не могла, руки проваливались.

— А что врачи говорят?

— Ничего эти чёртовы эскулапы не говорят, — со злостью ответила женщина. — Прибежали, глянули, сказали, что изменений нет. Толком ничего объяснить не могут, а туда же. Щёки надуют и, что ни спросишь, ответ один. Состояние тяжёлое, но стабильное.

— Так они что, совсем ничего не заметили?

— Совсем. Пока они до палаты добрались, всё в норму пришло.

— Так, может, и впрямь показалось?

— Ничего мне не показалось! — вспыхнула Жанна. — Через десять минут он снова всё то же самое, а потом ещё раз, и ещё, и даже сильнее! Я чуть с ума не сошла! Блин! Да на меня там все как на идиотку смотрели. Думали, чокнулась баба! Крыша у дуры поехала! Вся больница уже, наверное, обсуждает.

— Вся больница? — усомнился Михаил Дмитриевич. — Неужели всё так печально?

Отвечать на эти вопросы Жанна не стала. Только щекой дёрнула, а затем, прикрыв глаза и сцепив пальцы в замок, принялась медленно раскачиваться из стороны в сторону. Видимо, чтобы опять не сорваться и не выплеснуть всю накопившуюся за ночь злость на нынешнего собеседника.

Успокаивалась она примерно минуту. А, успокоившись, с решительным видом повернулась к товарищу подполковнику:

— Я жду, Михаил. Рассказывайте, что у вас за дела с этим охламоном Синицыным. И только попробуйте хоть что-то от меня утаить!

Смирнов почесал за ухом, хмыкнул и ненадолго задумался. «Рассказывать ей всё или не рассказывать? Чёрт знает. А, впрочем… почему бы и нет? Женщина она решительная, всё равно рано или поздно сама до всего докопается. Да и вообще, она ведь Андрею жена, а не просто так погулять вышла. Не стоит её оставлять в неведении. Как-то это нехорошо…»

— Видите ли, Жанна, — «издалека» начал Михаил Дмитриевич. — То, что я вам сейчас расскажу, может показаться вам странным и в чём-то даже нелепым, но…

— Плевать на странности, — усмехнулась женщина. — Вы, Михаил, кота не тяните. Не надо лишних вступлений, давайте сразу к сути переходить. Меньше лирики, больше дела.

— Ну что ж, к делу, так к делу, — не стал спорить Смирнов. — Тогда слушайте и, очень вас прошу, постарайтесь поверить…

Рассказ его (или, скорее, доклад) длился минут пятнадцать. В теорию подполковник не углублялся, поскольку и сам её не очень-то понимал, говорить старался простыми словами, доходчиво и без «псевдонаучных подробностей». Жанна слушала молча, сложив на коленях руки, устремив отрешённый взгляд в одну точку. Просто слушала. Не задавая вопросов и не пытаясь в ходе «доклада» что-нибудь для себя прояснить…

— Вот как-то так, — закончил Михаил Дмитриевич, переводя дух и вытирая вспотевший лоб. — Мы здесь, а Андрей там — в 82-м. В самом себе, прежнем.

Реакция Жанны оказалась совсем не такой, какую он ожидал. Женщина, не глядя на собеседника, поднялась с дивана, поправила наброшенный на плечи халат и, ничего не говоря и не объясняя, двинулась в сторону лечебного отделения. Лишь через пару метров приостановилась на миг и, чуть повернув голову, коротко бросила:

— Дурдом!

Удивлённый Смирнов только и смог, что проводить её взглядом до самых дверей, а затем печально вздохнуть, понимая, что ни в чём он её убедить не сумел. «Жаль. Не поверила».

Раздумья товарища подполковника прервал телефонный звонок. Лежащий в кармане мобильник разродился противной трелью. Звонил Синицын. С домашнего.

— Да… Привет, Шур… Что?! Ограбили?!.. Портфель унесли?!.. В общем, так. Никуда сейчас из дома не выходи, жди меня. Подъеду минут через сорок…Всё. Отбой.

Убрав сотовый, Михаил Дмитриевич досадливо чертыхнулся и скорым шагом направился к выходу из больницы, размышляя на ходу о случившемся и прикидывая, как увязать в единое целое разрозненные пока факты. Ограбление Шуры Синицына, потерю портфеля, одновременные кражи сразу двух телефонов и непонятную «прозрачность» Андрея, о которой Смирнову только что поведала Жанна, любимая женщина его «затерявшегося во времени» друга…

* * *

До Строгино подполковник добрался достаточно быстро, в субботу с утра дороги были свободными, только на съезде с Третьего[1] пришлось чуток постоять, дожидаясь пока ДПСники не разрулят ситуацию с боднувшей отбойник Газелью.

Подъехав к дому учёного и припарковав автомобиль рядом с подъездом (место, как ни странно, нашлось), Михаил Дмитриевич набрал на домофонной панели код, вошёл, отметил отсутствие консьержа за загородкой, а затем не спеша поднялся по лестнице на шестой этаж. Лифтами он пользовался не стал, решив по пути осмотреть все нижерасположенные холлы, площадки и марши. На всякий случай и чтобы было потом, с чем сравнивать.

Синицин открыл дверь, едва в неё позвонили.

— Ну, наконец-то. Я уже думал, ты в пробке застрял, у нас там…

— Доброе утро, Шура, — перебил его подполковник, делая страшные глаза и прижимая палец к губам, типа, «о драконах ни слова». — Как оно твоё ничего?

— Ничего хорошего, — буркнул профессор, догадавшись, что гость не желает сейчас впрямую говорить о делах. — А если честно, то и вовсе — хреново. Вон, даже поздоровкаться позабыл.

— Это ещё не беда, — усмехнулся Смирнов. — Беда, как я понимаю, в другом.

— В другом, — уныло согласился учёный, пропуская Михаила Дмитриевича в квартиру.

— Значит… как я понимаю… ограбили тебя вчера вечером? — уточнил подполковник, усаживаясь на табурет и начиная внимательно разглядывать потолок и стены прихожей. Особенно его почему-то заинтересовал датчик пожарной сигнализации около входа.

— Ограбили, — подтвердил Шурик, следя за действиями «чекиста».

— Что спёрли-то? — поинтересовался тот, вставая, беря табуретку и подходя с ней к тому месту, откуда дотянуться до датчика было легче всего.

— Портфель увели, денег чуток, телефон… Вроде всё.

— В полицию заявил? — спросил Михаил Дмитриевич, забираясь с ногами на табуретку и приступая к осмотру пожарного извещателя, от которого по потолку тянулись два короба с проводами: один — на кухню, другой — к выходу из квартиры.

— Да нет. Как-то… побоялся что ли, — пожал плечами Синицын.

— Это зря, — покачал головой Смирнов, спрыгивая с импровизированной «стремянки». — Заявил бы, могли по горячим следам бандитов поймать. А теперь ищи теперь ветра в поле. Ну, разве что портфель с бумагами обнаружится. Не думаю, что сам по себе он нужен кому-то кроме тебя. Рухлядь ведь, старьё, одним словом. Ни подарить, ни продать, только выбросить. Да, забыл спросить, документы или ключи не стащили?

— Не, с ключами и документами всё в норме.

— Это хорошо, — резюмировал подполковник, ставя табуретку на место. — А сейчас, гражданин потерпевший, мы с тобой вместе выйдем во двор и пошарим по местным помойкам. Думаю, там твой портфель и найдется. Если конечно его и впрямь выбросили и мусорка на свалку не увезла.

— По субботам у нас контейнеры после обеда вывозят, — быстро сообщил доктор наук, уже снимая с вешалки плащ и ища ногами ботинки. — А это точно? Точно, что его выбросили?

— Откуда ж мне знать? — искренне удивился Михаил Дмитриевич. — Вот перероем отходы, сразу и выясним. Ну что? Готов бичевать?

Синицын в ответ лишь тяжко вздохнул:

— Никогда ещё по помойкам не шлялся.

— Да ты не дрейфь, Шур, — тут же «успокоил» его подполковник. — Ты мужик образованный, умный, научишься…

— Где тут у вас электрощиты? — поинтересовался Смирнов, когда они вышли на лестницу.

— Вон там, за колонной, — указал Синицын.

— Ключи есть?

— Они всё время открыты.

— Непорядок, — пробормотал Михаил Дмитриевич, подходя к шкафам и по очереди их открывая. — Так. Слаботочные тоже имеются. Это хорошо. Посмотрим, что там есть интересного.

— А что там может быть интересного?

— Много чего, — усмехнулся «чекист». — Видишь, Шура, у тебя на площадке сразу три извещателя, и все — адресные.

— И что?

— А то, что в квартире у тебя совсем другие стоят. Очень похожие, но другие и к тому же новые. А здесь старые. Причём, внизу их по одному на этаж, а тут сразу три. К чему бы это, как думаешь?

— Понятия не имею, — честно ответил Синицын.

Михаил хмыкнул и мотнул головой в сторону открытого шкафа:

— Вот, Шур, гляди. Шлейф от одного из них на общую шину идёт, а от двух других — на квартирную. По всей видимости, на твою.

— А где же тогда мои? Ну, в смысле, те, которые из квартиры.

— А твои вот они. Приходят обычной лапшой на этот маленький коробочек, а потом куда-то ещё… левым, так сказать, образом.

— Так это что? Это значит… жучки у меня в прихожей стоят? — догадался наконец-то профессор.

— Вероятность почти сто процентов, — ухмыльнулся Смирнов.

— Ё-моё! — ужаснулся доктор наук. — Это значит твои, Миш, коллеги слышат всё, что у меня в квартире творится? Абсолютно всё и даже…

Шурик неожиданно покраснел.

— А что? Есть что скрывать от общественности? — живо поинтересовался «чекист».

— Ну-у…

— Да ладно тебе, не волнуйся, — рассмеялся Михаил Дмитриевич. — Моими коллегами тут и не пахнет. Любители какие-то балуют.

— Любители?! Какие любители?

— Хрен знает, — пожал плечами Смирнов. — Может, муж обманутый. Может, просто ошиблись.

— Какой ещё муж?! — возмутился Синицын.

— Тебе виднее, — улыбнулся опять подполковник. — Впрочем, ладно. В любом случае, в полицию ты всё-таки заяви. В смысле, насчёт ограбления. А по поводу закладок в квартире… Хм, боюсь, затаскают тебя плюс штраф какой-нибудь управляющая компания выпишет. Якобы за самовольно установленные устройства, нарушение правил ПБ, туда-сюда. Пока разберутся, кто, что, всех собак на тебя же повесят. Замучаешься потом отбрехиваться.

— Так что же мне тогда делать со всей этой… машинерией?

— Что делать, что делать… — Михаил Дмитриевич почесал за ухом, подумал немного. — Короче, сделаем так. Есть у меня один специалист, кувалдой сейфы вскрывает. Придет сюда с хитрым приборчиком, квартиру твою прошерстит, жучков прибьёт, сигнализацию восстановит. Только с обрывом на линии и — за пределами частных владений. Вот тогда и обратишься в своё ТСЖ, чтобы сигнализацию отремонтировали. Можешь даже охранку после этого установить, тогда точно никто уже в квартиру не влезет.

— Хорошо. Охранку я закажу.

— Ну, вот и отлично. А сейчас пойдём потихоньку. Портфельчик твой будем искать.

— Да-да, конечно пойдём. Это правильно.

* * *

— Вот он! Вот он, портфельчик мой! — заорал Шура, углядев таки в груде мусора утерянный вчера раритет, бросаясь к нему прямо через наваленные возле контейнера мешки и пакеты.

Смирнов за Синицыным не последовал, благоразумно решив постоять в стороне, предоставляя профессору почётное право собственноручно откопать и очистить находку от мусора только что найденный саквояж.

— Вот он! Вот он родимый! — повторял довольный как слон доктор наук, прижимая к груди кожаную находку.

— Точно он? Не ошибся? — уточнил Михаил Дмитриевич.

— Я его из миллиона узнаю, — ответил учёный, вылезая наконец из дурно пахнущей кучи.

Эта помойка оказалась пятой из намеченных десяти, которые они собирались проверить.

— Повезло, — констатировал подполковник. — Могли бы вообще не найти.

— Это точно, — согласился Синицын. — Щас я его… отряхну маленько и можно домой идти.

— Не стоит сейчас домой возвращаться, — покачал головой Смирнов. — На улице посидим. Обсудим, что, как…

— А! Ёлки! Я и забыл совсем, что дома-то у меня… — махнул рукою профессор, вспоминая про установленные в квартире закладки.

— Вот-вот, — подтвердил его догадку «чекист». — Домой нам идти ни к чему.

Найдя подходящую лавочку, друзья сели и принялись осматривать очищенный от грязи портфель.

— Все бумаги на месте, только помятые, — сообщил Шурик через пару минут.

— Что с тайником? — тут же поинтересовался Смирнов.

— Пусто, — удручённо вздохнул Синицын, открыв секретное отделение и заглянув внутрь.

— Вытащить не могли?

— Исключено. Если Андрей написал и отправил послание, то адресовано оно нам и, значит, найти его можем только мы и никто другой.

— Это хорошо. Выходит, Андрей ничего нового нам пока не отправил.

— Скорее всего, он просто в песенник свой ещё не заглядывал, поэтому и не писал ничего.

— Ну что ж, будем ждать, пока не напишет, — подытожил Михаил Дмитриевич. — А, кстати, Шур, я ведь сегодня в Склиф с утра заезжал, с Жанной общался.

— Да?! И как там она? Как Андрюха?

— Да как тебе сказать? Странности там какие-то.

— Какие ещё странности?

— Странные, Шур. Очень странные…

О том, что произошло в больнице, Смирнов рассказывал минут пять. Говорил коротко и по существу. Сделав акцент на состоянии Андрея и его непонятной «прозрачности», а затем поведав о реакции Жанны на сведения о «секретных» экспериментах в Курчатовском Институте.

— Ерунда какая-то, — задумчиво пробормотал Синицын, выслушав подполковника.

— В чём именно?

— Да во всём, — пожал плечами профессор. — Вот взять хотя бы… хотя бы… хотя… Хм, а ведь и вправду… забавная фигня получается.

— Какая фигня? — подался вперёд Михаил Дмитриевич.

Учёный посмотрел на него с удивлением:

— А ты что, ещё не сообразил?

— Нет.

— Странно. Я думал, это вполне очевидно.

Синицын снова пожал плечами, затем усмехнулся и, подняв вверх указательный палец, многозначительно произнёс:

— Антикварк.

— Антикварк?

— Да, Михаил. Антикварк. Шерше, как говорится, ля фам.

— Ля фам это значит… женщина? — стало наконец доходить до Смирнова.

— Вот именно, друг мой! Вот именно! — довольный профессор откинулся на спинку скамейки. — Именно женщина! Иного я предположить не могу!

— Но… каким образом?

— Всё очень просто. Вот, смотри.

Синицын поднял с земли несколько веточек, разложил их на лавке и принялся объяснять подполковнику суть проблемы.

— Пусть эта веточка будет нашим потоком времени, а эта — тем, где Андрей. По нашей ползут два муравья. Предположим, это мы с тобой. На соседней ветке ещё один муравей. Считаем, что это Андрюха. Все трое связаны одной цепью. Ну, то есть, видим друг друга, ароматы всякие испускаем, ультразвуки… не знаю, как это бывает у муравьёв, но, в любом случае, ползём мы в одном направлении. Вот сюда, где веточки сходятся.

— А дальше?

— Дальше всё как обычно. Собираемся в преступную группу и всей шайкой-лейкой движемся с хабаром к своему муравейнику.

— Ну, хорошо. А женщины здесь причём?

— Во-от, я ждал этого вопроса, — удовлетворённо отметил Синицын. — Гляди сюда. Видишь, тут есть ещё одна веточка, впритык к Андреевой?

— Вижу.

— Отлично. Предположим теперь, что по этой третьей веточке тоже ползёт муравей. Точнее, не муравей, а муравьиха.

— Муравьихи обычно дома сидят, яйца откладывают, — засмеялся Смирнов.

— Да какая фиг разница, — отмахнулся профессор. — Ну, пусть это будет не муравьиха, а какая-нибудь жучиха или, например, бабочка. Главное, чтобы знака она была другого. То есть, реально баба.

— И что?

— А вот что. Она ведь тоже флюиды какие-то испускает, верно?

— Ну… да. Наверное, испускает.

— Вот. А наш Андрей-муравей эти флюиды чует и начинает жвалами шевелить. Типа, что это за девица-красавица? Вся такая из себя ароматная. Только подумает и сразу же, шаг за шагом, бочком-бочком, всё ближе и ближе к дамочке подползает. Интересуется, одним словом, охальник.

— А она? — улыбнулся Михаил Дмитриевич, представив в мыслях описанную Шурой картину.

— А что она? Она тоже интерес проявляет, и начинаются у них, как водится, пчелиные танцы. Ах, сударыня, какие дивные погоды нынче стоят. Ах, сударь, я зонтик с собой не взяла, боюсь под дождик попасть… Короче, туда-сюда, слово за слово, оглянуться, блин, не успеешь, как тебя уже в чужой муравейник ведут. И купидончики розовые над головой шастают. Тьфу, одним словом!

— Да уж, — покачал головой подполковник. — Интересно девки пляшут. Выходит, чем больше муравей муравьихой чужой увлечётся, тем слабее связь с дружбанами.

— Однозначно. А если совсем голову потеряет, может и вовсе пропасть. Навсегда останется в чужом для себя временно́м потоке. Такие вот, Миш, пироги, — развёл руками Синицын. — Ситуация для нас, сам понимаешь, очень и очень хреновая.

— Хреновая, — согласился Смирнов. — Однако не безнадёжная.

— Думаешь?

— Уверен.

— Почему?

— А ты сам посуди. Андрея я уже лет десять как знаю, ты и того больше. И вот ни разу, ни разу, заметь, не припомню случая, чтобы он налево сходил. Интрижки, может, и были какие, но чтоб по серьёзному… Нет, не было. Я, по крайней мере, об этом не слышал.

Синицын почесал затылок, задумался.

— Ну да, верно всё говоришь. Он и вправду такой. Сейчас такой. А вот в молодости…

— Что в молодости?

— Ну-у… в молодости-то Андрюха, пока не женился, тем ещё фруктом был. Как только мало-мальски приличная девица в поле зрения появлялась, сразу — нос по ветру, хвост пистолетом. Романы крутил — только в путь…

— А потом?

— А потом с Жанной своей познакомился и… Короче, влюбился конкретно, на других баб даже смотреть перестал.

— Что? Совсем? — удивился Михаил Дмитриевич.

— Ага. У них там такая любовь пошла — мама не горюй. Встретятся, бывало, встанут где-нибудь в уголочке, возьмутся за руки и смотрят друг на друга, как два удава. А потом — бац! — кролики, ещё секунда — опять удавы. На окружающих — ноль внимания.

— Вообще?

— Почти. Я, помнится, как-то эксперимент провёл. В такой вот момент подвалил к Андрюхе, типа, на пиво стрельнуть, так он только руку в карман сунул, всё что было, рублей пятнадцать-семнадцать, мне скинул и по новой — в гляделки играться. Час потом шарился по общаге, искал, где деньги посеял.

— Нашёл? — усмехнулся «чекист».

— Вернул я ему… половину, — хохотнул Шурик. — Одним словом, форматнулся он тогда капитально, по факту — другим человеком стал. Я вот, например, трижды женился и нифига подобного не испытывал. Поэтому, наверное, разводился потом, и года не проходило… А вообще, знаешь, Миш, ну их к лешему, этих баб! Одни проблемы от них.

— Это верно, — вздохнул Михаил Дмитриевич. — Проблемы…

Мужчины помолчали немного, а затем Синицын тоже вздохнул и попробовал подытожить сказанное:

— В общем, надо нам, Миша, как-то поактивнее действовать. Не знаю пока, как именно, но… надо.

— Предлагаешь ещё одно послание отправить? — вскинул брови Смирнов. — Зачем? Андрей ещё предыдущее не прочёл. Да и неясно к тому же, прочтёт ли вообще.

— Прочтёт-прочтёт, можешь не сомневаться, — успокоил профессор «коллегу». — Тут ведь дело такое. Чем больше у него якорей появится в нашем времени, тем меньше шансов сорваться.

— Якорей? В каком смысле?

— В прямом. Считаю, что сейчас ему нужен некий баланс между новыми и старыми впечатлениями. То есть, он должен не просто молодостью своей наслаждаться, но и помнить то лучшее, что было у него в будущем, и действовать так, чтобы не напортачить. А напортачить он может. Наверняка ведь захочет что-то исправить, что-то изменить в своей жизни. И, думаю, не только в своей.

— Уверен?

— Еще бы! Вот ты, Миш, если бы тебе предоставили подобный шанс, смог бы от него отказаться?

— Я бы не отказался, — улыбнулся Михаил Дмитриевич. Потом вдруг нахмурился и очень тихо добавил. — Насчёт своей жизни точно бы не отказался.

— А вообще?

— И вообще… тоже.

— Вот. А я о чём говорю, — ухмыльнулся профессор. — У Андрея сейчас целое море возможностей. И он ими, сто пудов, воспользуется.

— Хм. Но ведь если он изменит что-то глобальное, у нас ведь… У нас тоже может многое измениться, — засомневался Смирнов. — А я лично пока никаких изменений не чувствую.

— Всё правильно. Пока он там, ничего у нас измениться не может. А вот если два временны́х потока сольются, тогда да. Многое поменяется. Причём, зная Андрея, уверен, что в лучшую сторону… Для всех в лучшую, — уточнил Шурик.

— Да. Скорее всего, — согласился «чекист». — Но если потоки вдруг не сойдутся…

— Должны сойтись, — отрезал доктор наук. — Если, конечно, не пускать это дело на самотек.

— Мне бы твою уверенность, — покачал головой подполковник. — Сам же говорил, бабочка какая-нибудь муравья нашего уведёт за собой и всё. Аллес. Пропал муравьишка. Исчез из нашего времени.

— Есть такая засада, — кивнул Синицын. — Такое и вправду может произойти. Вероятность этого, как выяснилось, очень даже не нулевая.

— Как можно этому противодействовать? — деловито поинтересовался «чекист».

— Хрен знает, — развёл руками учёный. — Возможностей у нас мало. Даже если мы напишем ему, что не стоит увлекаться разными, хм, бабочками, вряд ли это кардинальным образом повлияет на ситуацию. Андрюха — парень упёртый, что в бо́шку втемяшит себе, кувалдой не выбьешь.

— А если кувалду побольше взять? Такую, чтобы с одного удара мозги выносила.

— Кувалду, говоришь? — хмыкнул профессор. — Что ж, мысль интересная. Кувалда и впрямь инструмент стоящий. Где бы её только найти? Такую, чтобы по всем параметрам подходила.

— По всем. Параметрам. Подходила, — пробормотал себе под нос Михаил Дмитриевич, потом поднял голову и уставился на Синицына немигающим взглядом.

Шурик в долгу не остался. Открыв рот, он ошарашено посмотрел на «чекиста».

— Жанна! — выдохнул доктор наук.

— Жанна, — подтвердил подполковник.

— Да. Отправить в прошлое Жанну стало бы для нас наилучшим выходом, — ещё раз повторил эту мысль Синицын через пятнадцать секунд, поправив ворот толстовки и вытянув шею так, словно ему не хватало воздуха.

— Ты прав, — согласился Смирнов. — Вот только, боюсь, с Жанной у нас ничего не получится.

— Почему?

— Ну-у, во-первых, не верит она во все эти переносы во времени и, значит, уговорить её на участие в эксперименте будет почти невозможно.

— А во-вторых?

— А во-вторых, Шура, мы с тобой не имеем права делать ей подобное предложение.

— То есть?

— Не забывай, Шур, она ведь не только жена, она — мать. Мы же не хотим, чтобы её и Андрея дети лишились сразу обоих родителей.

— Да, но мы ведь не собираемся отправлять её в прошлое навсегда, — попробовал возразить профессор. — Только на время эксперимента.

— А ты можешь дать сто процентов гарантии, что она попадет туда, куда нужно? И что вернётся потом, если что-то пойдёт не так как задумано?

— Увы, сейчас я даже пятидесяти дать не могу, — вздохнул в ответ Шурик. — Тридцать, тридцать пять максимум.

— О чём и речь, — коротко усмехнулся Михаил Дмитриевич, подводя черту под досужими разговорами. — Короче, действуем, как договаривались. Сначала тренируемся на мне, потом решаем. Так?

— Так.

— Отлично. Значит, не будем тянуть, начнём в понедельник.

— Лучше во вторник.

— Во вторник?

— Да. Понедельник — день тяжёлый. Лишние сутки погоды не сделают, а вероятность того, что Андрей прочтёт-таки нашу записку, пусть не намного, но увеличится.

— Согласен. Тогда встречаемся восемнадцатого в районе обеда.

— Восемнадцатого, во вторник, в моей лаборатории, с четырнадцати до четырнадцати тридцати, — на всякий случай уточнил Шурик.

— Договорились, — кивнул Смирнов.

* * *

Устало вздохнув, капитан Василевский отстранился от покрытого пылью окна. Оба фигуранта только что скрылись из вида. «Профессор» вошёл с портфелем в подъезд, «чекист» сел в машину и выехал со двора.

За прошедшую ночь Сергей успел дважды замёрзнуть, трижды «отсидеть» пятую точку, пять раз сделать «зарядку», один разок придавить на массу (на четверть часа, не дольше) и сотню раз пожалеть о том, что не взял с собой термос с горячим чаем или, на худой конец, простым кипятком. Плюс бутерброды нисколько не помешали бы доморощенному «частному детективу», решившему поиграть в «казаков-разбойников» в свободное от службы время.

В любом случае, «расследование» можно считать завершённым, больше здесь делать нечего. Граждане нашли выброшенный бандюками портфель, потом посидели на лавочке, пообщались немного о том, о сём… Никто кроме самого капитана за ними не наблюдал. Жалко, конечно, нескольких потерянных дней и одной бессонной ночи, проведённой на верхнем этаже расселённого здания, но… делать нечего. Надо возвращаться домой. Отсыпаться. И готовиться к очередной рабочей неделе. Получать в понедельник вводные от начальства, писать отчёт о работе комиссии, заниматься делами, отложенными на потом, но никуда из-за этого не исчезнувшими. Рутина, короче. Точнее, служба. Обычная служба обычного сотрудника «органов»…

Увы, момент появления на помойке Синицынского портфеля Сергей пропустил (банально отходил по нужде). Иначе он был бы весьма удивлён, глядя, как его непосредственный начальник Тарас Степанович Свиридяк собственноручно избавляется от улик — вещдоков совершённого вчера преступления. Впрочем, уже выйдя на улицу, капитан заметил какой-то джип, выруливающий на трассу из-за дома учёного. И джип этот, как ни странно, был очень похож на «Туарег» господина полковника. Однако… мало ли в Москве подобных машин? Померещилось, одним словом… Бывает…

[1]Третье транспортное кольцо.

Глава 16

Пятница. 17 сентября 1982 г.

Вот уже пятый день наша «бригада» трудится в поте лица, отрабатывая «повинность» на стройке, а не в колхозе. Одиннадцать небритых студентов. Впрочем, бриться по утрам мы всё-таки не забываем, так что «небритость» относится скорее к общему впечатлению от внешнего вида, нежели к реальному состоянию морд шатающихся по площадке «строителей».

За это время штаны успели вобрать в себя немалое количество пыли и грязи пополам с раствором и ржавчиной, жилеты поменяли свой цвет с оранжевого на хрен знает какой, и даже ботинки почистить как следует не удаётся — не знаю, что скажем мы с Шуриком Володе Шамраю, когда тот вернётся с «картошки» и придёт пора возвращать нагло позаимствованную у него обувь. Причём, что странно, спецовки Иваныча, мастера и других «старожилов» никаких особых изменений не претерпели. Остались такими же, какими мы их видели в понедельник — относительно чистыми и где-то даже ухоженными. Видимо, опыт сказался. Не лезли «профессионалы» туда, куда лезть не положено. В отличие от новичков-студентов, не привыкших ещё держать «ухо востро» рядом с разгружающим раствор самосвалом, пышущей жаром битумоваркой или «плюющейся» во все стороны штукатурной станцией…

Позавчера лили бетон в подготовку фундаментов стилобатной части. Потом всей бригадой гоняли пса — Бузун, как и положено, не смог удержаться, чтобы не «опробовать» лапами свежеуложенное основание. Затем, матерясь, по новой ровняли поверхность, затирая собачьи следы лопатами и посаженной на черенок доской. На следующий день таскали туда-сюда арматуру (кран опять не работал), покрывали пра́ймером «схватившуюся» подготовку и катали по ней изоляцию. В смысле, клеили на неё дефицитнейший по нынешним временам гидроизол… В общем, было довольно весело.

Одна радость: ни в среду, ни в четверг Лена на объекте не появлялась, поэтому никак не могла узреть мою перемазанную мастикой физиономию и разорванные на жо… эээ… с тыла портки. Их, кстати, пришлось потом зашивать. Тем же вечером. А после, едва ли не до полуночи, оттирать «униформу» от битумных пятен бензином, водой и выпрошенным у Иваныча растворителем.

В итоге сегодня на работу я вышел во всеоружии. Облачённый в почищенные от грязи штаны, благоухающий ароматами отечественных нефтепродуктов, готовый к любым «неожиданностям»: ещё в среду сбегал во время обеда в ближайшую к стройке аптеку с целью приобрести там «изделия № 2» («первым номером» в советском резинотехническом производстве всегда считался противогаз), как воздух необходимые мне для дальнейших свиданий с Леной. Еле дождавшись своей очереди и отыскав на прилавке продукцию Баковского завода, я чуть прокашлялся и с нарочитой небрежностью в голосе потребовал себе сразу пятьдесят упаковок («А чего мелочиться? Запас, как известно, карман не тянет»).

— Что, на всю бригаду берёшь? — с иронией поинтересовалась аптекарша.

— Эээ… для опытов… химических, — нашёлся я через пару секунд, покраснев под пристальными взглядами стоящих в очереди бабулек.

— Ну, если для опытов, тогда конечно, — язвительно усмехнулась дама в халате и принялась отсчитывать упаковки. Не спеша. Прямо-таки наслаждаясь процессом. — Пять… двенадцать… двадцать четыре… сорок… Хм, а тебе пятидесяти хватит? А то сам знаешь. Опыты, они такие, не успеешь оглянуться и всё. Кончились. Придётся опять покупать.

— На месяц хватит, — пробурчал я, рассовывая по карманам покупки. — А не хватит, ещё раз зайду.

— Это правильно, — хохотнула аптекарша. — Как кончатся, так сразу и заходи. ОПЫТЫ нельзя прерывать…

Увы, сегодня Лена тоже не появилась. К великому моему сожалению. Вместо неё на объект прибыл благообразный дедушка в кирзовых сапогах и армейском бушлате. Слава богу, его мне «охмурять» не потребовалось — пришёл он, как выяснилось, вовсе не по мою душу, а к мастеру, и оказался ещё одним геодезистом из того же, что и Лена, стройуправления.

Я, кстати, едва не заржал, услышав, какими словами встретил «дедушку» дядя Коля:

— Так вот оно чё! Миха-а-алыч! Вот оно чё!

— Оно, Коля. Оно самое, — добродушно усмехнулся новоприбывший, оглаживая белую, почти как у Деда Мороза (точнее, как у Санта-Клауса, поскольку короткая) бороду. — Вот, прислали посмотреть, что тут у вас да как. Съёмку по этажам провести, отметки пробить, геометрию там… местами проверить.

— А чё её проверять? С геометрией у нас всё путём, — радостно оскалился Барабаш. — Пойдём лучше с Петровичем поздоровкаемся. Он там тебя третий день ждёт-пождёт, заждался совсем.

— А он это… нормальный сегодня? — живо поинтересовался «дед», наклонив голову и щёлкнув пальцем по горлу.

— Как стёклышко, — ухмыльнулся Иваныч.

— Ну, тогда ладно. Тогда пойдём, поспрошаю его заодно, чего он на Ленку нашу так разобиделся.

Я моментально навострил уши. Однако геодезист с Иванычем скрылись в вагончике и выяснить что-то конкретное мне так и не удалось.

Из прорабской они выбрались через двадцать минут. Заметив меня, дядя Коля тут же скомандовал:

— Эй, Дюха! А ну, двигай сюда по-быстрому.

Я подошёл.

— Вот, будешь сегодня Михалычу помогать, — объявил Барабаш и, ничего больше не говоря, убежал в сторону котлована. Видимо, задание важное от мастера получил. Или втык, что, в принципе, то же самое.

— Добрый день, — вежливо поздоровался я с бородатым геодезистом.

— Добрый, — откликнулся он, с любопытством уставившись на меня. — Звать-то тебя, паря, как? Вроде Андрей, да?

— Андрей.

— Ну, надо же! — всплеснул руками «дедуля». — Прямо как внука моего меньшего. Он у меня тоже Андрюшка, только помладше, в шестом классе учится, в пятой школе.

— Пятая? Это напротив «Новинки»?

— Она самая, — подтвердил мой новый начальник. — А я, выходит, Василий Михайлович буду. Василий Михайлович Кошкин. Старший геодезист управления. Прошу, так сказать, любить и жаловать.

— Обязательно, — улыбнулся я, вспомнив, что в нашем «Макстрое» геодезиста тоже звали Василием. Плюс фамилия у него была… ну очень похожая. Собакин.

Дедом товарищ Кошкин оказался весьма говорливым. Все шесть часов, пока мы с ним бродили по этажам, точнее, работали, рот у него практически не закрывался. Сначала Василий Михайлович рассказывал про свою семейную жизнь, про сыновей, про внуков, про то, как через год выйдет на пенсию и окончательно переедет в деревню. Потом травил анекдоты, такие же бородатые как и он сам, потом вспомнил о том, что завтра суббота и надо обязательно съездить на дачу, а на его «Москвиче» опять зажигание барахлит и «пальцы начинают стучать», как только газу поддашь… Автомобильную тему я поддержал, вследствие чего мы довольно долго трепались об особенностях установки углов зажигания на трамблёре, о лысой резине, о поршневых кольцах, зазорах, амортизаторах, кривом стартере и отсутствии в стране нормальных дорог. Самое смешное, что на чрезмерную для семнадцатилетнего пацана «информированность» Михалыч особого внимания не обратил.

После автомобилей мы плавно перешли на погоду. Мой собеседник считал, что предстоящая зима будет холодной и снежной, я же, основываясь на послезнании, с его прогнозами не соглашался. В итоге, сошлись на том, что, в любом случае, «синоптикам верить нельзя — наврут обязательно».

Затем старший геодезист принялся вспоминать свою молодость. Где родился, где жил, как в колхозе работал, как в школе учился, а потом в вузе, как его на фронт в 44-м призвали. Как присвоили на ускоренных курсах мамлея и стал Кошкин Василий военным топографом… Честно скажу, я раньше и знать не знал, что в армии подобная служба имеется. А оказалось, есть, причём, весьма и весьма уважаемая. Василий Михайлович, как выяснилось, в основном, на «боге войны» специализировался. Геодезические привязки артиллеристам давал, чтобы, как говорится, реже промахивались. Сам он, правда, по его же словам, за всю войну всего два раза стрельнул. И не из орудия, а из пистолета. Первый, когда перед одной связисткой форсил, второй — на радостях, когда Победу праздновали. Тем не менее, свою награду он получил. Даже две: орден Красной Звезды и будущую супругу — ту самую связистку, что его «стрелковую подготовку» оценивала…

В общем, много о чём мы успели поговорить во время работы, но до самого главного (для меня главного) добрались лишь в самом конце. Уже укладывая в футляр рабочий теодолит, Василий Михайлович внезапно вздохнул и посетовал на текущие сложности:

— Тридцать лет я в этой конторе работаю, на пенсию скоро, а смену себе, увы, так и не подготовил.

— Что, не идёт никто в строительную геодезию? — осторожно поинтересовался я, боясь «спугнуть» разговор.

— Ну почему не идёт? К нам много народу приходит. Некоторые очень даже способные.

— Тогда в чём проблема?

— В чём, в чём. В текучке, конечно, — пожал плечами «начальник». — Мужики, они у нас, как правило, за квартиру работают, а как только получат, сразу же увольняются. Или на более денежные и спокойные должности переводятся.

— А женщины?

— С женщинами сложнее. На стройке, сам понимаешь, не всякая приживётся. Им легче где-нибудь в отделе сидеть. Чтобы цветочки на окнах, радио на стене, чайничек на комоде. И чтобы рядом такие же, как они, змеюки сидели, чтобы было с кем косточки коллегам перемывать, лясы точить, кто когда в отпуск пойдет, да отчего у Марьи Ивановны премия на десять рублей больше.

— И что? Все такие?

— Да нет, не все, — хмыкнул геодезист. — Вот Лидия Карповна, например, начальница моя нынешняя, и удержалась, и прижилась. За семнадцать лет тысячу раз всё собственными ножками обошла. Всю линию, каждый объект излазила. Цены бы ей сейчас не было, да вот… суставы в 79-м зимой застудила и всё, по линии больше не бегает, врачи запретили.

— А молодые? — не удержался я от вопроса.

— А что молодые? У молодых девчонок одна дурь на уме. Танцы, шманцы, да чтобы парни рядом крутились. Какая уж тут работа. Сколько ни приходили к нам, сплошь одни вертихвостки.

— Все?

— Все. После Лидии ни одной нормальной не появилось, — тут Василий Михайлович внезапно осёкся и почесал затылок. — Хотя нет, вру. Не все. Та же Ленка, к примеру. Работает у нас всего ничего, двух месяцев не прошло, а уже чувствуется, будет из неё толк. Если конечно блажь какая-нибудь в голову не ударит…

— Ленка? Это которая здесь во вторник была? — произнёс я с деланно-безразличным видом.

— Опыта у неё, жаль, маловато, — продолжил Михалыч, то ли не расслышав, то ли попросту проигнорировав мой вопрос. — Знания есть, желание учиться тоже, а вот навыков, как с мужиками на стройке общаться, пока кот наплакал. Ну да не беда, подучу я её за годик, а там можно и на покой уходить. Петрович тут, правда, ваш палки в колеса вставляет.

— Петрович?

— Ага. Пожаловался начальству на Ленку, а они разбираться не стали. Выговор ей просто влепили и на бумажную работу перевели. Сидит теперь в отделе, скучает, с архивами разбирается. Нет, архивы — это тоже вещь важная, но перегибать-то зачем? Неправильное это дело, молодых специалистов гнобить. Короче, сегодня же ответную телегу на Петровича вашего накатаю, пусть думает, на кого можно бочку катить, а на кого нельзя.

Василий Михайлович досадливо крякнул, махнул рукой и…

— А, чёрт! Забыл совсем! — стукнул он себя по лбу. — Она же привет просила тебе передать. Большой такой очень привет. Все уши мне прожужжала, мол, обязательно передай, не забудь.

Я попытался изобразить удивление:

— Мне? Привет?

— Тебе, конечно. Кому же ещё? — ответно удивился Михалыч. — Или у вас тут другие Андреи имеются? Такие, чтобы и чертить умели, и в геодезии разбирались.

— Ну-у… Все равно непонятно. Что я такого сделал-то?

— А что тут непонятного? — ухмыльнулся геодезист. — Втюрилась она в тебя по уши, вот и всё.

— Чего это сразу втюрилась? — буркнул я, чувствуя, что краснею.

— А я почём знаю, чего? Это ты не у меня, у неё спрашивай.

Василий Михайлович прищурился и хитро посмотрел на меня:

— А что это ты так разволновался-то? Что, неужто и вправду?

— Что вправду?

— Ну, то, что вы с Ленкой… того-этого, — он покрутил пальцами у виска и снова прищурился. — Я же ведь просто шутил. Придумал всё, чтобы весело было.

— Шутки у вас, Василий Михайлович, какие-то… странные, — я попробовал возмутиться и понял, что покраснел ещё больше.

— Ну, извини, извини. Я ж не со зла, — расхохотался Михалыч, глядя на мои пылающие огнём уши. — Слушай, Андрюх, а у вас что, и в самом деле…

— Василий Михайлович!

— Всё. Всё. Молчу. Как рыба об лёд.

Он поднял руки в примирительном жесте, потом подхватил кофр с прибором, развернулся и не спеша побрёл в сторону лестницы. Качая головой, хмыкая и посмеиваясь:

— Не. Ну, это же надо. В первый раз угадал. А Ленка-то, Ленка. Да-а, вот тебе и тихоня…

* * *

Вечер. Без пяти семь. Бреду по улице в сторону малого спортивного корпуса. Думаю. Размышляю.

Вот почему, спрашивается, моё «молодое» сознание не хочет слушать свою «зрелую» половину? Какого лешего я страдаю по девушке, которую в «прошлой» жизни не знал и от которой надо сейчас бежать со всех ног?

Михалыч ещё, зараза, всю душу разбередил: влюбилась, мол, она в тебя не по-детски. И ведь не поймёшь, на самом деле дедушка просто шутил или прикинулся дурачком и между делом слил информацию о том, что у Лены в отношении меня всё очень даже серьёзно. Понятно ведь, что она совсем не такая, как те разбитные молодки, с которыми я в своё время романы крутил по схеме «встретились-чмокнулись-разбежались». Другая она. Совершенно другая. Почти как… Жанна…

Блин! Да что же это за мысли такие в голову лезут! Про Лену думаю, Жанна перед глазами стоит, жену вспоминаю — Лена вместо неё. Ёлки зелёные, так ведь и до шизофрении недолго. Раздвоение личности в полный рост. Месяц ещё подождать и — прямая дорога в дурку, благо, психушка тут рядом, в километре всего от общаги … Нет, надо с этими мыслями что-то делать. Ну не могу я любить сразу двух женщин! Не могу и всё тут!.. А тянет к обеим. Почему? Хрен знает…

В подвал спускаюсь в расстроенных чувствах. Впрочем, перед самой дверью в бильярдную я всё-таки собираю волю в кулак, гоню прочь «амуры», делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю, вхожу.

— О! А вот и наш студент объявился. Вовремя, — произносит подполковник Ходырев и машет мне рукой, подзывая к себе.

Капитана с майором в помещении нет. Вместо них рядом с Иваном Николаевичем за низеньким столиком сидит другой персонаж. Чем-то неуловимо похожий на подполковника, только чуть помоложе и… «в штатском».

— Присаживайся, Андрей. Знакомься. Это мой брат Ко…

— Константин Николаевич, — протягивает руку Ходырев-младший, приподнимаясь со стула.

— Андрей.

Пожатие у него такое же крепкое как у брата. Да и сам он по виду мужик не слабый. Что внешне, что внутренне. Взгляд цепкий, оценивающий, прямой. Причём, чувствуется, не играет нисколько. Или играет, но мне это, увы, понять не дано. Несмотря на весь свой «будущий» опыт общения с «товарищами из органов».

— Любишь подраться? — неожиданно спрашивает «чекист».

С недоумением смотрю на него:

— Подраться?

— А разве нет?

Он насмешливо щурится и глазами указывает на мои кулаки.

«Да, действительно. Мозоли на костяшках весьма характерные».

— Это от рукавиц и от пыли строительной, — поясняю я. — Цемента в ней, знаете ли, многовато.

— Хм. Не знал, — Константин Николаевич качает головой и переглядывается с братом. Тот разводит руками.

«А интересно, сколько у него звёзд на погонах? Для капитана вроде как староват, для генерала молод… Хм, скорее всего, какой-нибудь майор или подполковник, как брат».

— Ну что, товарищ майор? Съел? — усмехается Ходырев-старший.

— Бывает, — отвечает ему «майор в штатском» и вновь поворачивается ко мне. — А на стройку-то тебя, Андрей Батькович, как занесло?

— Дык, заместо картошки.

— То есть, не любишь ты, выходит, картошку? — интересуется собеседник.

Я пожимаю плечами и вспоминаю бородатый анекдот про грузинские помидоры:

— Покушат лублю. А так — нэт.

Товарищи офицеры ржут. Шутка им явно нравится.

Отсмеявшись, они опять переглядываются и продолжают «допрос». Беседу ведёт, в основном, «комитетский». «Армеец» помогает ему отдельными репликами. Минут через пять на столике, словно по волшебству, появляются чашки с блюдцами, чайник, ваза с печеньем и небольшая коробка с сахаром-рафинадом. Оба брата пьют чай из блюдечек, «по-деревенски», вприкуску. Разговор у нас идёт плавный и неторопливый. О том, о сём. Вербовать меня никто вроде бы не пытается. Видимо, смысла нет. Какой толк всесильной конторе от обычного семнадцатилетнего пацана? «Анкета» у меня стандартная: не был, не состоял, не участвовал, заграничных родственников не имею. В школе отличник, а ещё комсомолец, спортсмен, об институтских успехах говорить пока рано… Словом, ничего интересного.

Тем не менее, со мной беседуют. Очень так неформально беседуют. Одни и те же вопросы повторяются по нескольку раз, в разной интерпретации. Что ж, я не гордый, строить из себя обиженного не собираюсь. Держусь, в целом, неплохо. Не зажимаюсь, долго над ответами не раздумываю. Мне сейчас скрывать нечего. Пока нечего.

Впрочем, один раз товарищ майор меня чуть было не «подловил», когда будто бы невзначай поинтересовался:

— Девушек-то часто меняешь?

— Да ну. Куда уж мне, блин… — отмахиваюсь я чисто на автомате и тут же прикусываю язык. «Ёлки зелёные! Едва не ляпнул, что женат без малого тридцать лет и лишнего позволить себе не могу. Ну, разве что иногда».

«Чекист» вскидывает брови, хмыкает, однако дальше эту тему развивать не пытается.

«Фух. Слава те господи! Пронесло».

«Беседа» заканчивается через полчаса. Оба брата встают, я вскакиваю следом за ними.

— Ну что? Пойдём что ли в шары постучим? — указывает Ходырев-младший на бильярдный стол. — Ты, Андрей, трюки какие-нибудь делать умеешь?

— Умею. Если хотите, могу показать.

— Хочу, — улыбается товарищ майор.

Выбираю кий поприличнее и не спеша направляюсь к столу. Что-что, а трюков бильярдных я знаю великое множество. В теории, по крайней мере, подкован, посмотрим теперь, как это будет выглядеть на практике. Надеюсь, получится не хуже, чем на ютубе двухтысячных…

Трюки у меня идут на ура. И, как ни странно, почти все они удаются с первой попытки. Целая куча «французов», сложные резки, обводящие свояки, «штаны с плюсом», карамболи с пятью бортами… Ивану Николаевичу больше всего нравится фокус с монеткой, когда при ударе шара о губку лежащий на ней пятачок подскакивает и падает в стоящий чуть дальше стакан. Простой, в общем-то, трюк, который легко повторить даже не самому искушённому бильярдисту. Товарищ подполковник этот трюк повторяет. Причём, трижды, радуясь каждый раз, как ребёнок.

Его «комитетский» брат более «привередлив». Майору по душе сложные схемы. Такие, как, например, «перпендикулярный француз», где начальный удар производится почти под прямым углом к борту, прицельный шар отлетает в сторону, а сильно вращающийся биток движется по дуге, заканчивая свой путь в угловой лузе. Под моим «чутким» руководством Константин Николаевич забивает-таки этого «суперфранцуза» (с пятой или шестой попытки) и, довольный достигнутым результатом, предлагает мне продолжать шоу.

Ничего не имею против. Шоу, как водится, маст гоу он… Так что опять раскатываю шары по сукну, устанавливаю их в нужной позиции, бью, а затем скромно пожимаю плечами: «Подумаешь, я ещё и… вышивать могу… и на машинке… тоже…»

Самое сильное впечатление на братьев Ходыревых производит «бабочка от Хабиба» (широко известного в узких кругах «эстета», завсегдатая специализированных интернет-форумов, обитающего в Екатеринбурге двухтысячных и уже который год мечтающего «изобрести» новую игру на русском бильярде — увы, пока безуспешно). Шары для этого фокуса я выставляю особенно тщательно. Четыре прицельных — ромбиком на середине поляны, биток — между ними и длинным бортом. Хорошенько прицеливаюсь… Удар! Бордовый шар на оттяжке скатывается в среднюю лузу, три нумерованных улетают в углы и напротив, проходя чётко в створ, почти под железку.

— Сильно! — цокает языком Иван Николаевич.

— Согласен, — кивает «чекист», затем отрывает взгляд от стола и поворачивается в мою сторону. — Да-а, интересно. Весьма интересно, где это ты так играть научился?

Ответить я не успеваю. Со стороны входа слышится какой-то шум и через секунду в бильярдную вваливаются новые «гости». Двое из них мне знакомы: майор Новицкий и капитан Кривошапкин. На третьего я смотрю, раскрыв рот.

— А вот и наша ударная сила пожаловала, — усмехается подполковник Ходырев. — Теперь все в сборе.

— Верно, — соглашается его «комитетский» родственник. — Теперь все.

Пришедший с майором и капитаном парень здоровается с обоими Ходыревыми, а затемразворачивается ко мне. На вид ему лет двадцать пять, не больше. Строгий костюм, галстук, на ногах начищенные до блеска ботинки, короткая стрижка, движения мягкие, экономные, взгляд такой же цепкий, как и у Ходырева-младшего… Секунды три он смотрит мне прямо в глаза, потом едва заметно кивает, протягивает для пожатия руку и коротко представляется:

— Смирнов Михаил Дмитриевич…

* * *

— Ну что, Миш? Как тебе этот паренёк показался?

— Хм. Сложно сказать. В бильярд он, по крайней мере, играет отлично.

— Только в бильярд?

— Не только. Я, Константин Николаевич, пока разговаривал с ним, всё никак не мог отделаться от ощущения, что… эээ… Короче, чувство такое, что он старше меня лет на двадцать. Никакой скованности, никакого заигрывания или заискивания, никаких сомнений, что делает что-то неправильное. Общается со всеми спокойно, а если и изображает смущение, то уже через секунду-другую снова-здоро́во. Да ещё и досадует время от времени на чью-нибудь непонятливость.

— Удивительно, да?

— Да. Есть такое.

— А раз есть, значит, будет тебе, Миша, от меня отдельное поручение.

— Какое?

— Присмотрись-ка ты к этому пацану. Хорошенько так присмотрись.

— Когда начинать?

— А вот с завтрашнего дня и начни. Поедете вместе в Сокольники, пообщаетесь по дороге. Проверишь, каков он в деле. Через недельку опять здесь встретитесь. Он тебя шары поучит гонять, а ты вместе с Пашей спарринг ему предложи, поглядишь, как парень удар держит.

— А если откажется? Кому охота быть грушей на ринге?

— Это вряд ли. Да и вообще, думаю, он ещё сумеет тебя удивить.

— В смысле?

— В смысле, не уверен пока, что грушей окажется именно он.

— Даже так?!

— А ты как думал? В общем, проверь парня по полной. Плюс родственников прошерсти, знакомых, друзей, девушку, если есть. И, что особенно важно, постарайся ни перед кем не светиться. То есть, корочки свои никому не показывай, работай как на чужой территории. Понял?

— Понял, Константин Николаевич. Сделаю…

Глава 17

Суббота. 18 сентября 1982 г.

Сегодня у меня выходной. С трудом выпросил его вчера сперва у Иваныча, а потом и у мастера, пообещав, что в воскресенье буду работать за четверых. Вместе со мной отгул получил и Шурик, правда, не на полный день, а только лишь до обеда.

Причины филонить у нас оказались разные. Я сослался на «требование военной кафедры», помахав бумажкой с печатями, выданной мне неделю назад подполковником Ходыревым, Синицын же продемонстрировал телеграмму отца, в которой Григорий Григорьевич настоятельно просил сына встретиться с ним утром в Москве. Вообще говоря, Шурика со стройки отпускать поначалу не собирались, однако, когда он, проявив недюжинное красноречие, расписал в красках, кто у него отец, откуда летит и что собирается передать в качестве подарков сыну и его новым друзьям, Петрович сломался. Литровая бутыль шотландского самогона оказалась неубиваемым аргументом. К тому же мой приятель клятвенно пообещал не прятать её под подушкой, а оприходовать тем же вечером в «тесном» кругу коллег, товарищей и наставников.

В итоге Синицын с утра пораньше укатил на встречу с отцом, а я, пользуясь моментом, продрых почти до полудня. Паша с Мишей должны были появиться часам к двум, так что времени, чтобы встать, умыться, привести себя в божеский вид и набить брюхо чем-нибудь калорийным, хватило с лихвой.

На том, чтобы я называл их обоих исключительно по именам и на «ты», настоял Ходырев-младший. Вживаться мол, надо в образ мажористого лопуха. С его доводами я согласился, так же как и Смирнов с Кривошапкиным: надо, значит, надо. Тем более что тот же Павел, к примеру, парнем оказался весьма компанейским, с которым можно и за жизнь потрепаться, и подколоть без обид, и самому огрести от него, если случайно подставишься. Понятно, что на занятиях по ВП никакого панибратства со мной он не допустит, но вот вне службы, как выяснилось — запросто.

Со Смирновым получилось ещё интереснее. В «Макстрое» двухтысячных отношения у нас с ним сложились вполне доверительные и, можно сказать, дружеские, поэтому лично для меня (когда отошёл от первоначального шока) проблем с переходом на «ты» почти не возникло. А он, видимо, заранее проинструктированный руководством, со своей стороны этот переход форсировал. В результате чего в бильярдной быстро организовались две разновозрастные компании. Один стол оккупировали мы: капитан Кривошапкин, старлей Смирнов и я. На втором гоняли шары старшие (как по возрасту, так и по званию) офицеры: два майора и один подполковник.

Спустя полчаса обе компании объединились. Отвлеклись от бильярдной игры и приступили к уточнению деталей предстоящей на следующий день «операции». Младший Ходырев, принявший на себя обязанности «начальника штаба», предложил нам на выбор два плана. План А, в котором меня сразу выводили на каталу-мошенника, и план Б, где главную роль играл капитан Кривошапкин, а я появлялся на сцене в самом конце и быстро отыгрывал профуканную товарищем партию.

После бурных, но не слишком продолжительных обсуждений за основу приняли вариант Б. Большинством голосов. Единственным воздержавшимся оказался Василий Васильевич, пробурчавший себе под нос:

— Не нравятся мне эти сложности, дождались бы просто, когда студент этих уродов уделает, набили бы всем морды, деньги забрали и в сторону.

— Не волнуйся, Васильич. Морды мы этим козлам набьём в любом случае, за нами не заржавеет, — ровным тоном ответил ему Иван Николаевич, завершая тем самым «прения по вопросу».

Против последнего пункта никто возражать не стал — процесс вразумления надо доводить до конца, жуликов нам жалеть ни к чему…

Павел и Михаил появились в моей комнате ровно в 14:00. Оба — в «цивильном». Миша косил под «свободного художника»: джинсы и растянутый едва ли не до колен свитер. Паша — под «артиста больших и малых театров»: «заграничный пиджак», тёмные очки и чёрная «как у Боярского» водолазка. Артистический образ был немного подпорчен стандартным армейским вещмешком на плече. Зачем он понадобился, выяснилось через минуту, когда товарищи офицеры внимательно осмотрели меня с ног до головы и старший лейтенант Смирнов коротко резюмировал:

— Не пойдёт.

— Что не пойдёт?

— Всё не пойдёт. Одёжку тебе надо сменить, вот что.

— И обувь, — добавил капитан Кривошапкин, скидывая с плеча «сидор» и начиная в нём рыться. — Размер у тебя какой?

— В смысле, ноги?

— Ага.

— Ну-у, сорок два.

— Это хорошо, — кивнул Павел, выуживая из вещмешка какой-то газетный сверток и протягивая его мне. — На, держи. Как раз твой размерчик.

— А не жалко? — поинтересовался я, когда развернул газету.

— А чего жалеть-то? — пожал Кривошапкин плечами. — Мне они всё равно малы, даже не надевал ни разу. А тебе, думаю, самое то.

Он угадал. Размерчик и впрямь оказался мой. Супермодные в СССР кроссовки с белыми полосками по бокам, трилистниками на запятниках и надписями «Адидас» на концах язычков сидели на ногах, как влитые.

— Другое дело, — одобрительно хмыкнул Смирнов, глядя, как я с довольным видом расхаживаю по комнате и приноравливаюсь к иностранной обувке. — Ну что, ве́рхом теперь займёмся?

— Верхом? А что с ним не так? — удивился я, останавливаясь и поправляя рукава своей купленной недавно ветровки.

— Всё не так, — хохотнул Михаил, поворачиваясь к Павлу. — Доставай, Паш. Будем из него сейчас человека лепить. Джинсы и родные сойдут, чоботы уже подобрали, осталось только пиджачок поменять.

— Эт можно, — усмехнулся тот, вновь наклоняясь к мешку.

Извлечённая из него кожаная куртка оказалась такой же новой и ненадёванной, как и кроссовки. К тому же, весьма удобной — словно на меня шили.

— Во! — поднял большой палец Смирнов.

— Здо́рово! — подтвердил Кривошапкин, поигрывая брелком с ключами от автомобиля. — Типичный такой мажор получился.

Сунув руки в карманы, я подошёл к шкафу, открыл створку и посмотрел на своё отражение в зеркале. Действительно, конкретный такой пацан, понтовый. Даже лет как будто прибавилось.

Нацепив на лицо кривую ухмылку, повернулся к парням, осклабился и продемонстрировал им классическую распальцовку девяностых-двухтысячных:

— Ну чё, пацаны? Может, конкретно в кабак забуримся? Колёса есть, бабки тоже. Шмар подцепим, замутим, в натуре, бардак, оттянемся не по-детски. А?

— Эээ-мм, — только и смог выдавить из себя Павел, возвращая на место «упавшую» челюсть.

— Не, Андрюх. Это уже перебор, — рассмеялся Смирнов. — Под блатного тебе косить ни к чему. Спугнёшь клиентов, всё дело провалим.

— Ну, ни к чему, так ни к чему, — согласился я, опуская руки и слегка расслабляясь. — А так подойдёт?

— Так нормально, — наклонил голову Михаил. — Суетливости только немного добавь. Но только в руки. Вроде как не до конца уверен в себе. Морда чтоб кирпичом была, а движения дёрганые — типа, ссыкливость в тебе пока что имеется, сопли́в ещё с дядями на равных работать… Вот, теперь хорошо. Молодец.

— Это точно, — вклинился в разговор Кривошапкин. — Каталы такого ни в жизнь не пропустят.

— Ну что ж, тогда вроде бы всё. Пора выдвигаться.

— Да. Пора, — Павел подхватил пустой вещмешок и указал на дверь. — Время не ждёт. Выдвигаемся…

Выйдя на улицу, мы подошли к стоящей возле общаги «копейке». Точнее, к «ноль-одиннадцатой» — у этих «Жигулей», как успел я заметить, имелся фонарь заднего хода.

— Запрыгивайте, — скомандовал Павел, открыв машину и усевшись за руль.

Армейский «сидор» он бросил на задний «диванчик». Там же спустя пару секунд разместился и я. Смирнов занял кресло рядом с водителем.

Ещё примерно минуту капитан прогревал двигатель, а затем, включив передачу, тронул автомобиль с места. Подкатив к выезду со двора, Кривошапкин покрутил головой, высматривая помехи справа и слева, и, убедившись, что никто не мешает, дал по газам и вырулил на дорогу.

Машин на улице практически не было, поэтому до переезда мы доехали быстро. А вот там встали. Шлагбаум, увы, оказался закрыт.

— Вот как всегда! — чертыхнулся Павел, убирая руки с руля и ставя авто на ручник. — Когда ехать надо, стоим, когда не надо — лётаем.

— Надо было мигалку поставить, закосили бы под пожарных, — улыбнулся Смирнов, как бы намекая на цвет нашего «Жигуля».

— Фигушки, возразил Кривошапкин. — У меня цвет коррида, а вовсе не красный. Так что не помогла бы мигалка. Тем более, нет её, как ни крути.

— Сказал бы раньше, сделали бы, — пожал плечами «чекист», устраиваясь поудобнее.

— Ну да, у вас с этим просто. У вас даже на велосипедах мигалки стоят.

— На великах у нас не мигалки, а ускорители на реактивной тяге. Плюс шило в сиденье, — не остался в долгу Михаил.

— Эх, а мне и шила не надо, — вздохнул в ответ Павел. — У меня вместо шила Римма имеется. Как сядет в машину, так сразу: чего стоим, кого ждём. Гоняем с ней как ошпаренные, меньше семидесяти — уже пробка.

— Бывает, — усмехнулся Смирнов, после чего неожиданно повернулся ко мне. — Андрей, у тебя права есть?

— Есть.

Я вынул из нагрудного кармана паспорт, вытащил из под обложки права и протянул Михаилу:

— Вот. Три категории.

— Хм. Действительно. А, Б и Ц. Практически полный набор. Когда успел-то?

— Дык, в школе учили. Три года почти. А ещё практику в ремонтном цеху проходил в таксопарке. Жаль, водить можно только с восемнадцати лет, а то я бы вам показал, как надо.

— Слыхал, Паш, что студент говорит? — хитро прищурился собеседник.

— Слыхал. Врёт небось всё.

— Ничего я не вру, — оскорбился я, забирая документы обратно. — Если за руль пустите, всё сами увидите.

— Так тебе ж восемнадцати нет, сам говорил.

— А ксива твоя на что?

— Да, тут ты прав, — согласился Смирнов. — От гаишников мы как-нибудь отбрехаемся.

— Э-э, мужики, вы чего? С ума посходили? — встрял в нашу «дискуссию» хозяин авто. — Куда же ему за руль-то? Меня же Римма вообще тогда нафиг убьёт, ежели что с машиной случится.

— Да ты не бои́сь, Паш. Нормально всё будет, — успокоил его Михаил. — Если что, отмажем тебя перед Риммой. А Жигуль мы потом в особый гараж загоним. Спецы там наши пошаманят над ним, движок форсируют, ходовую усилят, мухой будешь летать.

— Мухой, говоришь? — капитан почесал затылок, задумчиво посмотрел на меня, потом на Смирнова. — А! Ладно! Один раз живём. Двигай сюда, Андрюха. Посмотрим, какой из тебя водила…

Честно скажу, в этот момент я и сам не знал, какой из меня нынче водила. В смысле, не до конца представлял, смогу ли я не опозориться перед товарищами офицерами, ведь за руль «классики» не садился уже лет двадцать. То есть, парней я подначивал с удовольствием, но даже представить не мог, что они нифига не шутили и что Павел так легко согласится доверить мне управление своей «ласточкой».

Однако делать нечего. Раз взялся за гуж, то полезай в кузов и занимай там самое козырное место — обтянутое дерматином водительское сиденье.

Сажусь, осматриваюсь, осваиваюсь. «Да-а, давненько я не брал в руки шашек».

Пытаюсь пододвинуть «сидушку» на пару сантиметров вперёд, но, увы, никак не могу найти нужный рычаг… Ага, нашёл. Вот он, слева под креслом.

Теперь спинку… Шо? Крутить надо?.. Ладно, не будем сбивать выставленные регулировки, оставим как есть, с Пашей мы практически одного роста. Зеркала только немного подправим, совсем на чуть-чуть… Во-от, теперь хорошо.

Что дальше? Руль?

На руле — самопальная оплётка из проволоки. Это правильно: и модно, и крутить легче — про гидроусилитель здесь пока и слыхом не слыхивали. Так же как про АБС, парктроники, центральный замок и автоматическую коробку…

Кстати, о коробке. Рычаг переключения передач тут как у всех, но вместо стандартной пластиковой рукоятки — пижонская «розочка в хрустале». Следит, выходит, Павел за автомобильной модой. Экий он, право… А я нихрена не помню уже, как задняя передача включается. Не то вниз надо сначала нажать, не то просто вправо и на себя. Впрочем, фиг с ней, разберусь по ходу. Методом научного тыка…

«Музыки» на этих «жигулях», увы, нет, но грустить об этом не стоит. Машина, в первую очередь, человеков должна возить, а не магнитолу.

Так, переходим к «торпеде». Здесь всё как обычно. Широкий прямоугольный спидометр, пробег — двадцать с копейками. Это хорошо, об автомобильных болячках можно пока не задумываться — тачка практически новая.

Тахометр на панели отсутствует, зато есть лампочки давления масла и заряда батареи, что тоже неплохо — отсигналят, когда понадобится…

Бак почти полный, температура движка в норме…

Подрулевых переключателей целых три штуки. Не перепутать бы, которые поворотники, а которые — свет…

— Ну что, трогаем? — прозвучало над ухом.

— Трогаем.

Шлагбаум открылся, пора начинать движение…

Пересекаем железнодорожные пути, движемся в сторону Дмитровки. До шоссе полтора километра, есть время привыкнуть к рулю и педалям.

— Сцепление не рви, — советует Павел. — Оно у меня туговатое. Аккуратнее отпускай.

— Понял.

Впереди едет «ушастый запор». Управляет им какой-то мужик в беретке. По виду, типичный пенсионер. Сзади двадцать четвертая Волга салатного цвета. Скорее всего, такси. Висит на хвосте, едва ли не бампером упирается. Хотя мне это, в общем, по барабану, насмотрелся на таких в будущем, можно сказать, привык.

Дед на Запорожце держит 35–40 и, кажется, никуда не торопится. Обогнать я его не пытаюсь. Разделительная полоса сплошная, дорога узкая и к тому же за лесок заворачивает, встречный вылетит — не заметишь. Но таксисту это, видимо, пофиг. Он же «профессионал», а не просто так погулять вышел, как некоторые. Жмётся ко мне, дёргается то влево, то вправо, хорошо хоть, фарами не сигналит.

Оп-па! А вот и встречные появились. Буханка и сразу за ней Москвич. Шустро летят. Недаром здесь, выходит, сплошная и знак «Обгон запрещён».

Вижу — всё, спёкся таксист. Больше не трепыхается, даже дистанцию увеличил, понял, видать, что на этом участке ему ловить нечего.

Доезжаем, наконец, до развилки. Надо же — светофора нет, а ведь был, помнится… Ага, всё ясно — в будущем был, а тут пока не поставили.

Выруливаем по очереди на шоссе. По старой привычке сразу ухожу в левый ряд… Фигушки! Нет здесь никакого левого ряда, не успели ещё в этом месте дорогу расширить, по одной полосе в каждую сторону. Короче, так и продолжаем плестись с черепашьей скоростью колонной из трёх машин.

Добираемся потихоньку до МКАД. Слева за кольцевой пост ГАИ, на правой обочине стоит милицейский бобик. На нас «продавцы полосатых палочек» внимания не обращают — «окучивают» какую-то фуру с плохо читаемым номером.

— Проскочили, — бормочет Павел с явным облегчением в голосе. Полное ощущение, что мы только что через линию фронта прорвались. Или через границу, которая всегда на замке.

Дальше — мост, на нём шоссе расширяется и «двадцать четвертая» сразу идёт на обгон. Мешать я таксисту не собираюсь, помню святое правило «Дай дураку дорогу».

Вырвавшаяся на оперативный простор Волга проносится мимо. Провожаю её взглядом, затем тоже беру левее и, поддав газку, на скорости обхожу «ушастого»…

— Правее держись, — командует Кривошапкин. — Там за мостом ямка, и на перекрёстке ещё.

По ямкам нам скакать ни к чему. Молча киваю и перестраиваюсь опять в правый ряд.

Подкатываем к перекрёстку. Стоим, ждём зелёного.

Прямо перед нами рокочет двигателем «пятьдесят первый» ГАЗон, а на другой полосе… Опаньки! Какой хитрый дедушка! Объехал всех на своем Запорожце и спокойненько занял поул-позишн. Выиграл, короче, квалификацию. И никакие ямы ему в этом не помешали. Плевать он хотел на разные там колдобины. Молодец, одним словом! Вовремя сориентировался.

Загорается светофор. Трогаемся.

«Ну! Давай, Газончик, покажи класс! Сделай дедулю!»

Нет, нифига «пятьдесят первый» на спорткар не похож. Даже через стекло слышно, как у него скрежещет коробка и как он рычит на перегазовках. Ползёт себе потихоньку и разгоняется медленно, наравне с дедушкой. В общем, едем теперь шеренгой. Точнее, уступом. Двое «старичков» в линию и я, пытающийся между ними протиснуться.

«Ну, наконец-то!»

«Ушастый» всё-таки включает «форсаж» и становится лидером «гонки». Тут же пристраиваюсь за ним и через пару секунд ловким манёвром ухожу вправо, подрезая замешкавшегося «пятьдесят первого». Водитель грузовика меня пропускает, хотя и жмёт потом на клаксон, изображая обиду. Пытаюсь перед ним «извиниться», но, увы, кнопки аварийной сигнализации на панели не нахожу, поэтому просто включаю и выключаю «габариты».

— Лихач, — комментирует мои действия Павел и сразу же добавляет. — Больше так не делай, а то угробимся.

— Не буду, — бросаю я короткий взгляд на сидящего рядом со мной Смирнова.

Михаил, в отличие от Паши, совершенно спокоен. Как удав. Сидит себе и в ус не дует. Даже дремлет, похоже. Словно в автобусе едет или в метро.

«Хм. Неужели он так доверяет моему водительскому «мастерству»? Или просто прикидывается? Фиг знает… Короче, потом разберёмся, когда на место приедем…»

Следующие двадцать минут мы проехали без происшествий. Машину я вёл спокойно, строго соблюдая все требования ПДД, прямо как ученик на экзамене. Разрешённую скорость не превышал, держал дистанцию, мигал поворотниками, когда перестраивался, следил за дорогой и знаками, со светофоров не рвал и спидрэйсера из себя больше не строил. А когда свернул с Дмитровского шоссе на Нижние Лихоборы, получил от Кривошапкина новую вводную:

— Всё, Андрюх, тормози. Дальше я сам, меняемся.

«Ну что ж, меняемся, так меняемся».

Пересев назад, я невинно поинтересовался:

— Ну что? Претензий нет? Экзамены сдал?

— Сдал, сдал. Не волнуйся. Машину не ухайдакал, а это главное, — рассмеялся в ответ Павел. — Одно только непонятно. Нафига ты так осторожничал? Да ещё и ремнём пристегнулся. Боялся, что улетишь?

— Всё он правильно делал, — потягиваясь и зевая, возразил Михаил. — По городу ж едем, а не по полю. К тому же, права у него ущербные и, значит, внимание к себе привлекать ни к чему.

После этих слов он ещё разок потянулся и повернул голову в мою сторону:

— Андрей, а на кой ты габариты включал?

— В смысле?

— В смысле, зачем включил и сразу же выключил, когда грузовик обошёл?

— Ну-у, это, типа, чтоб извиниться, — пожал я плечами. — Обычное дело.

— Обычное, говоришь? — почесал за ухом Смирнов. — Ну, ладно. Обычное, так обычное… Всё. Поехали, Паш. Время три, наши там, наверное, уже заждались.

— Поехали, — кивнул Павел…

* * *

В Сокольники мы приезжаем точно к назначенному сроку. Солнце светит, птички поют, на часах ровно половина четвёртого. «Волга» подполковника Ходырева стоит в теньке на обочине, возле машины прохаживается туда-сюда Константин Николаевич, «комитетский» брат нашего командира. В глубине парка, метрах в ста от дороги виднеется небольшое строение. Дощатый павильон, который, по идее, и есть та самая прикормленная каталами бильярдная.

— Прибыли? — вместо приветствия произносит Ходырев-младший. — Очень хорошо. Иван с Васильичем уже там. Минут через десять пора и вам заходить.

— А катала? — интересуется Кривошапкин.

— Ну, если ты с описанием не напутал, то катала на месте.

— Один?

— Держи карман шире. Минимум, четверо с ним.

— Сколько-сколько? — удивлённо переспрашивает Павел.

— Так. Всё. Отставить вопросы. Слушаем боевую задачу, — поднимает руку Константин Николаевич, останавливая и Пашу, и меня, тоже собирающегося кое-что уточнить у «начштаба». — Диспозиция у нас следующая. В этой бильярдной десять столов. В настоящий момент четыре из них свободны. Два в углу и два в центре. Вам надо занять центральные.

— Может, лучше дальние взять?

— Нет, Миш. Нам нужны те, что около стойки маркёра.

— Значит, маркёр в доле? — быстро соображает Смирнов.

— Да. Маркёр однозначно в доле с каталой. Тот играет сейчас на третьем от центра столе. С кем-то из своих, изображают крепеньких середнячков. Дальше гоняют шарики два громилы. Видимо, силовая поддержка. Гоняют тупо, без огонька, больше за залом следят, чем за игрой. Так что всего жуликов пятеро.

— А больше их быть не может?

— Маловероятно. Однако вы, парни, не очень-то расслабляйтесь и, прежде чем что-то делать, как следует осмотритесь. Тебя, Миш, это касается в первую очередь.

— Понял. Осмотримся.

— Хорошо. Кстати, попробуй там, на всякий пожарный, ещё двоих прокачать. Один — высокий, седой, тренируется рядом с нашими, без партнёров. Второй — вертлявый и в кепочке.

— Вертлявый?

— Да. Есть там такой персонаж, зовут Витёк, слоняется от стола к столу, вроде бы ничего не делает и никому не мешает, но… Хрен знает, он сам по себе или один из шайки? Короче, проверь обоих на вшивость.

— Есть. Сделаю.

— Отлично. Теперь, что касается конкретно игры. Как я уже говорил, занимаете два стола в центре, играете на обоих. Ты, Павел, вроде как делишься опытом с начинающими. Андрей, Миша, вы шифруетесь под новичков.

— Совсем новичков? — уточняю я.

— Повторяю ещё раз. Вы — новички, играете слабо. Мише для этого и притворяться не надо, а тебя, Андрей, я очень прошу. Без выпендрёжа. Понял?

— Понял.

Константин Николаевич пристально на меня смотрит, затем кивает и поворачивается к Павлу:

— А ты, Паша, постарайся вести себя непринуждённо. Если катала тебя узнает, а он наверняка узнает, дай ему сразу понять, что обиды не держишь, игра есть игра.

— Без вопросов.

— Уверен, он к тебе ещё раз подвалит, предложит сыграть по новой. Соглашайся не сразу, но всё-таки соглашайся. Дальше действуем, как договаривались. Всем всё понятно?

— Ясно. Понятно. Сделаем.

— Ну, раз понятно, тогда… Андрей, Павел, двигайте потихоньку в бильярдную и ждите на крыльце Михаила…

— А…

— А нам с ним надо ещё кое-что обсудить. Тет-а-тет.

Оба «чекиста» отходят в машине и начинают о чём-то шушукаться. Мы с Пашей не спеша идём в сторону павильона.

Возле крыльца останавливаемся. Сую руки в карманы и с независимым видом принимаюсь насвистывать «Не думай о секундах свысока». Павел хмыкает, опирается на перила и смотрит куда-то вдаль. В общем, стоим, наслаждаемся осенней прохладой, ждём третьего. «Ага, с пузырём и стаканами».

Через минуту мне надоедает свистеть и от нечего делать я начинаю обшаривать выданную мне час назад куртку. «Оп-па! Что это там шелестит?»

Вынимаю из внутреннего кармана сложенные пополам три червонца и небольшой болтик с наверченной на него гайкой.

— Твои? — спрашиваю у Кривошапкина и протягиваю ему купюры.

— Ох! Ёлки! — хлопает себя по лбу Павел. — Это ж заначка, совсем про неё забыл.

— А это куда? — интересуюсь я насчёт гайки с болтом.

— Выбрось, — отмахивается напарник.

Метизы я выбрасывать не собираюсь. Для «травматики» они, на мой взгляд, подходят как нельзя лучше. Размерчик — самое то, десятка. Ме́ста эти детальки много не занимают и в то же время довольно увесистые. В лоб или в нос попадут, мало никому не покажется.

Откручиваю гаечку от болта, запихиваю то и другое в правый карман, под удобную для себя руку. После чего бросаю взгляд на наших «бойцов невидимого фронта», продолжающих переговариваться возле машины.

«Хм, что-то они не слишком торопятся. О чём, интересно, базарят-то? Случаем, не обо мне? Очень было бы интересно послушать…»

* * *

— Ну что, Миш? Как всё прошло?

— Трудно сказать, Константин Николаевич. С одной стороны, реакции у Андрея нормальные, как раз такие, какие должны быть у обычного пацана. А с другой стороны…кхм…

— Что тебя конкретно смутило?

— Делает он всё чересчур правильно. Словно играет в кого-то или во что-то. Вот, например, дали мы ему куртку и Адидасы новенькие. Вещи, сами понимаете, дефицитные, не у каждого есть. А он их надел и видно, что хотя и доволен, но они ему… привычны что ли. Вроде как носил подобное, причём долго, едва ли не с самых пелёнок.

— А деньги он в кармане нашёл?

— Нет, не нашёл. Хотя я специально болтик в карман положил вместе с деньгами. Чтобы, типа, почувствовал, что что-то там есть, мешает что-то, тяжесть какая-то, на грудь там давит, туда-сюда.

— Почему же тогда не почувствовал?

— Да тут всё просто. Он паспорт себе в нагрудный карман положил, поэтому и не почувствовал.

— То есть, взял с собой документы?

— Да. А ещё права. Будто знал, что мы ему порулить предложим.

— Действительно странно. А с машиной он как управлялся?

— Если на первый взгляд, то стандартно. Машину он вел как самый что ни на есть законопослушнейший гражданин. Или как сдающий экзамены ученик.

— А если не на первый?

— Слишком уж он нарочито рулил, Константин Николаевич. Только сел, сразу же пристегнулся, передачи включал не раньше и не позже, чем надо. Тормозил вовремя, разгонялся тоже, маневрировал почти как водитель автобуса с десятилетним стажем. За полчаса ни одного правила не нарушил. И это семнадцатилетний пацан, у которого гормоны должны хлестать через край. Семёныч наш три кэмэ тарахтел перед ним на своём Запорожце, а Андрей только посмеивался да в зеркала посматривал иногда — «Волга» там сзади какая-то прицепилась, меня бы уже давно на нервы пробило, а ему хоть бы хны, едет себе и в ус не дует.

— Что? Вообще не дёргался?

— Вообще.

— Да-а. Тут и вправду… есть о чем поразмыслить. Короче, давай мы, Миша, с тобой вот как поступим. Справочку ты сделаешь к понедельнику, а сейчас попробуй вспомнить и пересказать мне в подробностях весь ваш маршрут. Что, где, когда, как… Сможешь?

— Смогу, Константин Николаевич. Рассказываю…

* * *

В этой бильярдной и, правда, десять столов. Насчёт их качества ничего сказать не могу, но на двух центральных сукно выглядит относительно свежим. То есть, ещё не затёртым до дыр около луз и бортов. Стучу пальцем по основанию — вроде бы каменное, что уже хорошо. Времени у нас много, так что успеем проверить и раскат, и отскок, и «крепость» губки на устьях…

Павел идёт к маркёру договариваться об аренде, а мы с Мишей начинаем озираться вокруг, приспосабливаясь к царящей в помещении полутьме. Осветительные приборы здесь сосредоточены исключительно над столами, причём достаточно низко, отступишь на шаг-другой и тебя уже почти не видать. Чуть светлее лишь рядом со стойкой маркёра, где на стене закреплено несколько витиеватых бра с матовыми плафонами. Короче, типичный такой бильярдный «интим» с претензией на некоторую «элитарность».

— На два часа забронировал, — сообщает вернувшийся Павел. — Вот вам два кия, сейчас шары принесу.

Он убегает обратно к маркёру, а мы с Михаилом рассматриваем доставшиеся нам «деревяшки». Каким именно кием играть, Смирнову по барабану — он сюда не за этим пришёл. А вот я немного расстраиваюсь — бюджетный «вариант для чайников» мне совсем не подходит, он даже хуже того, каким я играл «классику» с майором Новицким. Однако выбирать не приходится: за неимением горничной, будем пользовать кучера. Авось прокатит.

— Не бои́сь, Андрюха. Всё у нас будет тип-топ, — успокаивает меня Кривошапкин, вываливая на поляну шары. Они со стуком раскатываются по игровой поверхности, а довольный Павел, посмеиваясь, убегает за следующей партией. «Ну да, ему хорошо говорить. Он с собой чемодановский кий прихватил… Пижон, блин!»

Через минуту, когда шары на обоих столах уже собраны в пирамиды, мы неожиданно выясняем, что мелков у маркёра нет — все разобрали.

— Пойду, поищу, — говорит Смирнов и кивает в сторону «подозрительного седого», о котором упоминал на «инструктаже» Константин Николаевич.

Михаил не спеша идёт вдоль столов, останавливаясь у каждого и интересуясь наличием у игроков «лишнего» мела. С подполковником Ходыревым и майором Новицким мы «не знакомы», поэтому они просто разводят руками и советуют Мише обратиться или к маркёру, или к другим бильярдистам. К маркёру наш «поисковик», естественно, не обращается, а движется дальше, к «седому». С этим товарищем Смирнов беседует чуть дольше, чем с остальными, а затем возвращается к нам и, приняв удручённый вид, коротко сообщает:

— Нету мелков. Никто не даёт.

После чего качает головой и добавляет вполголоса:

— Седой чистый.

Я с ним совершенно согласен. На жулика «седой» не похож, с кием управляется профессионально, уровень свой не скрывает и, значит, в бильярдную заглянул по чисто спортивным причинам. Короче, тренируется дядька, удары отдельные отрабатывает, технику совершенствует. Причём явно видно, что получает удовольствие от процесса и никакие партнеры ему сейчас не нужны. А если и нужны, то настоящие мастера, а не любители вроде нас с Пашей и Михаилом.

— Жаль. Пойду тогда, в другом крыле поспроша́ю, — вздыхает капитан Кривошапкин и направляется прямиком к катале.

Мы за ним не следим, ну разве что искоса, краем глаза. Просто стоим и громко рассуждаем о том, что достаточно освоить парочку хитрых штосов и тогда можно играть с кем угодно. И если уж выходить на коммерцию, то по-крупному, иначе никто уважать не будет… Лохи, короче. Типичнейшие.

Павел тем временем подходит к катале и спрашивает его о чём-то. Тот пристально смотрит на нашего друга и внезапно отшатывается. «Ага! Значит, узнал… собака!» Тусующиеся за соседним столом «громилы» тут же бросают игру и подбираются ближе — видимо, чуют, сейчас начнутся разборки. Однако нет, Паша настроен миролюбиво. Машет рукой, ухмыляется, опять что-то там говорит. Мы его, правда, не слышим, зато видим, что жулики после его слов вроде бы успокаиваются. Катала поворачивается к подельнику, тот качает головой и кием указывает на маркёра. «Понятно. У этих тоже мелков не имеется». Кривошапкин картинно вздыхает, хлопает обоих жуликов по плечу и идет дальше, к «громилам»…

— Мелок нужен? — неожиданно раздаётся возле стола.

Поворачиваюсь.

«Опаньки! А вот и вертлявый нарисовался. Тот, который Витёк».

Михаил быстренько оттирает меня от «клиента» и деловито интересуется:

— Сколько?

Вертлявый зыркает по сторонам и вытаскивает из кармана нечто, завёрнутое в тетрадный листок. Разворачивает, демонстрирует нам два картонных футлярчика с мелом.

— Трёха, — шепчет он, воровато оглядываясь на маркёра.

— За оба?

— Да ты что? За каждый! Это ж америка! Мне они самому по два семьдесят обошлись.

Миша чешет затылок. Думает. Секунд пять.

— Не. Дорого.

— А за сколько возьмёшь? — вкрадчиво интересуется «продавец».

— Я же сказал, если трёшку за оба, тогда возьмём, — со скукой в голосе отвечает Смирнов.

— Четыре, — начинает торговаться вертлявый.

Мой друг смотрит на него словно солдат на вошь, затем хмыкает и поворачивается ко мне:

— Знаешь, Андрюх, схожу-ка я в машине пороюсь. Вроде были у меня там мелки.

— Ладно. Хрен с вами. Берите за три, — досадливо сплёвывает «гешефтмахер», соглашаясь с ценой. — Это всё равно последние. Кончилась на сегодня торговля.

— Давно бы так, — ухмыляется Михаил, забирая «товар». Три рубля перекочёвывают в карман местного «торгаша», после чего он, что-то бормоча себе под нос («наверное, прибыль подсчитывает»), удаляется из бильярдной. Видно, и впрямь закончил на сегодня торговлю… бизнесмен доморощенный. Тьфу!

— Тьфу! — повторяет мои мысли Смирнов. — Фарцовщик! Давил бы таких без разбора!

Я молча киваю и принимаюсь рассматривать только что купленные мелки.

— Подделка, — резюмирую через десяток секунд. — Обычный ученический мел. Америкой тут и не пахнет.

— Понятное дело, — морщится Михаил. — Другого я и не ждал. Впрочем, фигня это всё.

— Фигня?

— Ну да. Главное, что мы выяснили наконец количество и состав противника. Катала, маркёр, с ними двое жлобов плюс шнырь на подхвате. Вертлявый и седой вне игры, так что сейчас нас ровненько пять на пять. Соотношение неплохое, можем работать.

— Думаешь, пора начинать?

— Да. Пора. Как Паша вернётся, так сразу и начинаем. Нечего время терять…

Следующие двадцать минут проходят у нас под лозунгом «Больше ударов, хороших и разных!» Мы с Мишей с азартом лупцуем шары на обоих столах, чертыхаемся, веселимся, забиваем мазу на то, «кто сильнее вколотит?», а потом радуемся как дети любому влетающему «под железо» прицельному. Павел, изображая «опытного наставника», снисходительно посмеивается над нашими неуклюжими потугами сыграть что-нибудь «сложное», но всё же демонстрирует время от времени «мастер-класс», срывая заслуженные аплодисменты и получая от нас по рублю с носа за каждый показанный и разобранный в деталях удар… Короче, как и положено по сценарию, гогочем, хохмим, готовимся к новому повороту сюжета.

— А, кстати, мужики, где будем премию мою обмывать? — «неожиданно» интересуется Павел, укладывая в лузу очередной шар. — В «Арагви» рванём или в ЦДХ[1] как обычно?

— Без разницы, — солидно бросает Смирнов.

— Это точно, — поддакиваю я. — Куда ближе, туда и рванем.

— Значит, в «Арагви», — подытоживает Кривошапкин.

«Всё. Теперь ход за каталой».

Катала действует вполне предсказуемо. Минут через пять он подходит вразвалочку к нам и, опершись на кий, с ленцой в голосе спрашивает у Павла:

— Как игра? Не скучно-то на сухую гонять?

— Что? Хочешь нас коньячком угостить? — усмехается в ответ Павел. — Это можно. Но учти, сегодня мы только «Марте́ль» потребляем.

— Не, «Мартеля» нема, — разводит руками жучила. — Грузинский есть, три звезды.

— Грузинский? — презрительно щурится Кривошапкин. — А, ладно, тащи сюда свои три звезды. На халяву и уксус сладкий. Так, мужики?

— Так, — киваем мы с Михаилом.

Спустя минуту Гутя с Киряем (именно так, как выяснилось, кличут каталу и его подельника) перемещаются к нашим столам вместе с бутылкой «Самтреста», пятью стопками и закусью — небольшим пакетиком барбарисок. Пьём мы, впрочем, немного. Жулики ограничиваются парочкой «бульков», Смирнов ссылается на то, что он за рулём, а про меня Паша говорит, что после сотки я буйный и вообще молод ещё на старших равняться. Однако сам (экий хитрец!) принимает на грудь сразу две стопки, сначала свою, потом по половинке моей и Мишиной. После чего тут же требует повторить. Гутя довольно скалится и наливает всем ещё по одной…

Увы, уговорить бутыль до конца нам не дают. Застолье прерывается самым банальным образом — к столу подходит маркёр и начинает выражать возмущение нашими действиями:

— Ребят, вы что, офонарели совсем? Тут всё-таки бильярдная, а не ресторан. Менты появятся, всех загребут…

— Всё, всё. Мы поняли, закругляемся, — катала поднимает руки в примирительном жесте, убирает с борта коньяк со стопками и, передав их подельнику, поворачивается к Павлу. — Эх! Только-только во вкус вошли и на тебе… Ну что, может, сыграем партейку, раз выпить нормальненько не дают? А? Чисто по мелочи, пятёрка там, чирик?

— По чирику, говоришь? — Паша чешет в затылке и переводит взгляд на нас с Мишей. — А что? Может, и вправду сыграть? Хотя… в прошлый раз как-то оно не очень пошло.

— Да ладно, брось, — успокаивает его Гутя. — В прошлый раз случайно всё вышло, простая непруха, ты ж помнишь.

— Это верно, непруха, — качает головой Павел. — Сам подставился. Как пацан, на последнем шаре.

— Во! А я что говорю. Фарт и ничего больше, — подначивает катала.

— Ну а что? Чего б не скатать партию? — вступает «в игру» Михаил. — Червонец не те деньги, чтобы жалеть. Играй, Паш, не думай. Глаза боятся, а руки делают.

— Точно! — поддерживаю я Смирнова. — Давай, Паш! Покажи класс! А мы, если что, подмогнём.

— Ладно, — соглашается, наконец, Павел. — Играем америку. Но сразу предупреждаю, только одну партию. Дальше я — пас.

— Одну так одну, не вопрос, — пожимает плечами катала…

Эту партию Кривошапкин, как и ожидалось, выигрывает. Причём, без проблем, восемь-два. Разочарованный Гутя расплачивается с победителем, благодарит за игру, потом берёт с полки шар с точечками на боках и, внимательно его осмотрев, горестно замечает:

— Да-а, не повезло. Шары попались покоцанные.

— Плохому танцору всегда чего-то мешает, — ржёт Павел, пряча выигранные деньги в карман.

Катала кривится, но сдерживает себя и лезть на рожон пока не пытается.

— Плохим танцором всякого можно назвать, а вот шары эти и вправду битые, — жмёт он плечами и возвращает биток на полку.

— Что? Хочешь сказать, если бы играли другими шарами, ты бы меня уделал?

— Конечно. Могу даже поставить два к одному, что так бы и было.

— Двадцать твоих против моего червонца? — уточняет Павел.

— Да, с тебя десять, с меня двадцатка. Забьём?

— Забьём! — азартно соглашается Кривошапкин. — Тащи свои шарики.

Шары мы меняем быстро. Гутя договаривается с маркёром, платит ему (в складчину с Пашей) рупь пятьдесят и получает на стойке коробку с пометкой «ф» (типа, фирма). Я и Киряй, вызвавшиеся быть «секундантами» противоборствующих сторон, собираем «эксклюзив» в пирамиду, после чего, убедившись, что с инвентарём всё в порядке, даём отмашку играющим: «Можете начинать, претензий по шарам нет».

Катала устанавливает биток на переднюю линию и начинает игру. Разбой у него получается на загляденье: ненумерованный шар падает в лузу, остальные раскатываются по поляне. После ещё двух свояков серия прерывается: Гутя откровенно мажет чужого и оставляет его на игре. Павел, естественно, забирает подставку и следующим ударом доводит разрыв в счёте до минимума, 2:3.

Дальше всё идёт по заранее прописанному жуликами сценарию. Катала вырывается на пару шаров вперёд, Паша его догоняет (или почти догоняет), затем действие повторяется и итоге партия заканчивается победой каталы со счётом 8:6.

«Что ж, всё правильно. Свои деньги мошенник вернул, клиент доведён до кондиции, можно переходить к следующей фазе».

— Ну вот, я же говорил, совсем другая игра, — Гутя делает вид, что собирается уходить и что дальше ему играть неохота.

— Контрова́я! — рычит Павел, указывая кием на стол.

— А надо ли? — ухмыляется жулик. — Вроде и так всё понятно.

— Сотка! — бросает в ответ Кривошапкин. Потом вынимает из кармана внушительную пачку денег, отсчитывает десять червонцев и с гордым видом швыряет их на сукно.

Купюры рассыпаются по игровой поверхности. Гутя с Киряем тут же впиваются в них жадными взглядами.

— Законное требование. Ко́нтра нужна, — поддерживает Пашу нарисовавшийся возле стола маркёр.

— Есть чем ответить? — интересуется он у каталы.

— Найдём, — бурчит Гутя и с явным неудовольствием выкладывает на стол нужную сумму. Сначала две четвертные, потом пятёрку, червонец… Оставшиеся тридцать пять он добирает рублями и трёшками.

Маркёр пересчитывает наличность, кивает, прячет деньги в небольшую шкатулку и кладёт ее на киёвницу.

— Пять процентов от выигрыша на счёт заведения, — громко объявляет он, глядя на игроков.

— Замётано, — подтверждают те достигнутое соглашение.

Мы с Мишей внимательно следим за каталой. Если наши расчёты верны, то выиграть он должен железно, однако вряд ли жулики удовольствуются одной сотней рублей — наверняка захотят вытянуть из нас всё до копейки. Поэтому, сто пудов, эта партия будет долгой и нудной и завершится, скорее всего, на пятнадцатом шаре, который Гутя забьёт настолько неловко, что у Паши не останется иного выхода, кроме как продолжить игру. Причём, по самой высокой ставке. Ва-банк…

Через пятнадцать минут расклад полностью подтверждается. Мошенники заглатывают наживку. После длинной череды отыгрышей Гутя забивает, наконец, один из двух оставшихся на столе шаров и победно вскидывает кий.

На Павла страшно смотреть. Он потрясён. Он просто убит поражением. Хватается рукой за сердце. Ловит ртом воздух, словно ему нечем дышать. Смотрит в растерянности на стол, на нас, на то, как катала забирает из деревянного ящичка выигрыш, как передаёт пятёрку маркёру… «Артист, блин! Больших и малых театров. Талант. Гений второго плана…»

— Всё? Закончили? — спрашивает с усмешкой катала, распихивая по карманам деньги.

Паша судорожно сглатывает, стискивает кулаки, а затем, тряхнув головой, коротко произносит:

— Нет. Не закончили.

— Что, надеешься отыграться? — вскидывает брови мошенник. «Тоже артист. Но — похуже».

— Надеюсь, — цедит сквозь зубы Павел. — А ты что, зассал?

Жулики переглядываются.

— Хочешь взять на слабо́? — криво ухмыляется Гутя. — Ну что ж, я не гордый,могу ещё одну контрову́ю сгонять, если просят. Но учти, по сотке я уже не играю.

— А по сколько готов?

Катала чешет затылок, гадливо оскаливается.

— А на всё, что имеешь сейчас. Не глядя. Как? Готов?

— Готов, — отвечает Паша и выкладывает на стол деньги. Все, что у него есть. — Свои покажи.

Гутя тоже достаёт из карманов наличность, потом тычет локтем подельника и тот добавляет к стопке купюр ещё одну кучку, чуть меньшую по размерам.

Подошедший маркёр пересчитывает выставленное на кон.

— Семьсот пятьдесят, — сообщает он и начинает считать Пашину ставку, — …шестьсот десять, шестьсот двадцать, шестьсот двадцать четыре. Добавить бы надо.

Кривошапкин поворачивается к нам. Глядит вопросительно.

Смирнов выворачивает карманы. Шестьдесят семь рублей.

Я нахожу ещё девятнадцать.

Михаил смотрит на меня с удивлением. Павел перехватывает его взгляд и неожиданно чертыхается:

— Ёлки! Я ж про заначку забыл.

Качая головой, он выуживает из пиджака три «красненьких» и добавляет их к общей сумме.

До семисот пятидесяти нам не хватает червонца. Можно, конечно, «одолжить» его у Ходырева или Новицкого, но…

Купюра достоинством в десять рублей ложится на стол.

Мы оборачиваемся.

— Давно не видал такой мазы, — говорит с улыбкой «седой». — Грех было бы пропустить.

Только сейчас я вдруг замечаю, насколько тихо вокруг. Не слышно стука шаров, возгласов, ругани игроков. Никто не обсуждает позицию, не спорит, не перебрасывается весёлыми и не очень фразами друг с другом или с соседями. Все посетители бильярдной собрались сейчас в одном месте. Рядом с нашим столом. Маркёр, оба «громилы», майор с подполковником, «седой», с ним еще четверо, нам пока не знакомых…

«Надо же. А мужик-то не прост. Совсем не прост. Зря его Миша вниманием обделил…»

— Выиграем, отдадим, — кивает Паша нашему невольному «спонсору».

— Естественно, отдадите, — пожимает плечами тот. — В двойном размере. Я ведь теперь тоже… в доле.

— В доле, — подтверждает Павел и машет рукой катале. — Пошли давай, посмотрим, кто пирамиду бьёт.

Маркёр опять, как и в предыдущей игре, прячет деньги в шкатулку, а оба соперника направляются к короткому борту, чтобы разыграть первый удар… Наш «боец» настроен решительно. Сжав губы в суровую нитку и уперев взгляд в противника, он протискивается мимо нас и…

— Твою мать!

Споткнувшись о мою ногу, Паша теряет равновесие и, чтобы совсем не упасть, хватается левой рукой за ободок лузы. Хватается неудачно.

— Да что это за хрень за такая?! — ругается Павел, тряся рукой и дуя на большой палец.

— Что? Что случилось? — бросаемся мы к нему.

— Да, блин! Палец ушиб.

— Играть можешь?

— Сейчас попробую.

Наш друг кладёт руку на стол, ставит мост…

— Нет. Не могу. Болит, блин, собака…

Кривошапкин болезненно морщится и вновь дует на палец.

— Может, попозже переиграем? — обращается он к катале через десяток секунд.

— Нельзя, — вмешивается маркёр. — Ставки уже сделаны. Либо играй, либо признавай поражение.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Павел в растерянности обводит взглядом собравшихся. Ему, конечно, сочувствуют, но сделать ничего не могут — раз деньги поставил, хочешь не хочешь, а играть всё равно придется.

— Я сыграю вместо него, — внезапно заявляет «седой» и, перехватив поудобнее кий, делает шаг к столу.

— Не по правилам! — тут же вскидываются Гутя с Киряем.

— Почему не по правилам? — удивляется наш новый «партнёр». — Десятку свою я поставил, так что имею право.

— Да, это можно, — соглашается с ним маркёр. — Но по правилам замену должен выбрать соперник. Вас трое и, значит, он может выбрать любого из вас. Но если тот, кого выберут, играть откажется, это будет считаться проигрышем.

— Я готов, — моментально выступает вперёд Смирнов.

Катала окидывает его внимательным взглядом, затем ухмыляется и, подняв кий, указывает на меня:

— Играть буду с ним.

«Н-да. Всё как в том фильме, который «Классик». Нифига сюжет не меняется. Ничто в этом мире не ново. Что в прошлом, что в будущем».

А сюжет и вправду почти совпал с фильмом из девяностых. Уже предвкушающий победу катала не стал настаивать на розыгрыше разбоя и «великодушно» уступил право первого хода мне — видимо, на самом деле не считал за соперника. Мог бы, кстати, ещё и фору дать очка два или три, чтобы совсем уравнять шансы. Однако не дал: играть в благородство жуликам ни к чему, у них другая задача — деньги с клиентов снимать, и чем больше, тем лучше.

Хотя я на фору и не рассчитывал. Даже наоборот, сам был готов её предоставить. Для меня ведь сейчас забить пару «лишних» шаров не проблема. Чтобы сорвать банк, хватит того, что есть. Начальный удар, раритетный «чемодановский» кий, чёткий план на игру, плюс тыл надёжный — его друзья прикрывают, в обиду меня не дадут, только рыпнется кто, сразу рыло начистят… Короче, играть с каталой будем по-честному, без дураков…

Выставляю биток на точку, склоняюсь над игровым полем. Отслеживаю линию резки, прицеливаюсь, делаю пробный замах. Один, второй, третий. Фиксирую стойку… Бью!

«Что за хрень?! Почему мимо?»

— Промазал, — мерзко хихикает Гутя, обходя стол и выискивая сулящие успех комбинации. Их на столе великое множество, поскольку пирамиду я разбил в хлам. А вот почему вместе с разбоем шар в лузу не положил, понять не могу. Этого не должно было произойти. Биток летел в створ, я это точно видел… Или не видел? Блин! Неужели прицел… сбился?!

Пока я борюсь с собственными эмоциями и пытаюсь сообразить, что случилось, катала зря времени не теряет. Заколачивает в угол чужого, затем двух свояков в середину, после чего спокойно отыгрывается и, отойдя в сторону, начинает с интересом следить за моими «страданиями».

На этот раз я уже не рискую и тоже отыгрываюсь. Спинным мозгом чувствую, что что-то не так и что если попробую сыграть сложный шар, запросто могу промахнуться. Словно соринка какая-то в глаз попала и руки дрожат как с похмелья. Да и вообще — вся картинка смазывается и плывёт. Будто не стол бильярдный передо мной, а… стены со стеклообоями, приборы на тумбах, лампы диодные светятся, экран компьютерный… Короче, хрен знает, что тут творится, но, в любом случае, мне это совершенно не нравится. То есть, понимаю, конечно, что, скорее всего, это просто привет от Шурика из двухтысячных и что именно в этот момент у него что-то начало получаться. В смысле, с экспериментом по возвращению моего сбежавшего из тушки сознания туда, где ему самое место. В будущее. И вроде бы радоваться я должен этому факту, однако вместо того, чтобы прыгать от счастья, скриплю втихую зубами и тупо жду, когда же эта хрень прекратится.

«Ёлки зелёные! Ну что мешало этому хитромудрому гению начать свои опыты минут на десять попозже? Дал бы мне, блин, доиграть эту партию до конца, а там хоть трава не расти, хоть заэкспериментируйся весь… В общем, вернусь в будущее, всё ему выскажу. И по шее потом обязательно настучу за подлянку. За то, что в самый ответственный момент свою шарманку врубил, этот, блин, циклотрон недоделанный, заржавевший кусок нержавейки с лазером на конце, чтоб его в мультиплет закрутило, дивергенцию ему в ротор и пуассона под скобку… Тьфу!»

Сопернику моя «рефлексия» ничуть не мешает. Во втором подходе к столу он вновь умудряется выжать из ситуации максимум. Сначала кладёт непростого чужого, потом ещё одного с подбоем зайцев на точке, а затем двумя свояками доводит счёт до совсем уже неприличных 7:0. Одна радость, что победный шар он всё-таки перерезает и тот, отразившись от губки, выкатывается на игру.

Впрочем, катала этим не заморачивается. Понимает гад, что совершить подвиг мне уже не под силу. Камбэ́к от минус семи даже среди профессионалов считается делом почти невозможным, про любителей и говорить нечего. Особенно про такого, как я, лохушника, случайно затесавшегося в компанию «шпилевы́х».

Снова иду вдоль стола, оцениваю позицию. Абсолютно точно знаю, что если сейчас не сотворю чудо, то, во-первых, плакали наши семьсот пятьдесят рубликов, а во-вторых, дорогу в институтскую бильярдную придётся забыть навсегда — такого позора мне мужики не простят. И между прочим, правильно сделают.

Вздыхаю и, выбрав подходящую для удара пару шаров, склоняюсь над игровым полем,

Да, моё «умение» попадать в цель куда-то пропало. Причём, именно в тот момент, когда оно нужнее всего. Да, в моих глазах и мыслях двоится, а будущее накладывается на прошлое, сбивая концентрацию и настрой. Да, знаю, что если сейчас промахнусь, то наилучшим выходом будет пойти и утопиться в ближайшем пруду, так как не смогу больше смотреть в глаза тем, кто на меня положился…

Да, я всё это знаю и понимаю, что дальше — край.

Но, с другой стороны, я мужик или кто? Неужели мой многолетний бильярдный опыт ничто в сравнении с приобретённым три недели назад «навыком»? Да неужто, блин, я не сумею собрать одной серией восемь шаров, когда в руках кий настоящего мастера, а в голове мысль, что «я — должен», и вера, что «я — смогу»?..

Тщательно прицеливаюсь, задерживаю на секунду дыхание и тихим ударом скатываю биток в угол. «Фух. Есть контакт! Первый пошёл. Работаем».

Перемещаюсь на противоположную сторону, прикидываю варианты. В принципе, могу сыграть ещё одного «свояка», только уже в середину, однако для продолжения серии требуется «выход», поэтому я выбираю «чужого». Шар этот, кстати, не из простых. Хоть и на «толстой» резке, но — под неудобную руку. В итоге, чтобы его достать, приходится буквально ложиться на стол, закидывая на бортик колено.

Тем не менее, удар у меня получается. Прицельный шар падает в лузу, а пущенный оттяжкой биток уходит в центральную зону. «Ну вот, совсем другой коленкор. Три на игре, четыре в подбое, можно выстраивать серию».

Следующие два очка я беру классически. Сначала кладу наигранный шар в середину с постановкой битка в створ, а затем накатываю туда ещё один, но уже от борта, улучшая позицию.

С каждым забитым шаром уверенности у меня прибавляется, что, в общем, немудрено: четыре лучше, чем ноль, остаётся положить ещё столько же и дело в шляпе. Хотя, в принципе, сейчас можно уже никуда не спешить. То есть, на данный момент мне уже не надо пытаться завершить игру одной серией, достаточно лишь немного подстраховаться. Риск, как известно, дело благородное, но ещё чаще: «и на старуху бывает проруха», «не всё коту масленица», случается, и чемпионы лажают. Особенно, когда на кону такой куш.

Короче, рисковать я не буду, положу аккуратненько пятого, потом раскидаю шары по бортам и посмотрю, чем ответит соперник… Заставлю его понервничать… Впрочем, он, кажется, уже нервничает. Ходит вокруг стола, стараясь держаться либо у меня за спиной, либо возле прицельной лузы, гримасничает, отвлекает, давит на психику, пакостит потихоньку… Когда я накатывал крайнего, гадёныш как бы случайно кий свой собственный уронил, с хорошим стуком, сбивая мой настрой на удар. Зрители, конечно, шикнули на урода, но раз по морде не дали, значит, к бабке не ходи, будет продолжать гадить. Я, по крайней мере, жду от него именно этого.

Примериваюсь к ещё одному бортовому, делаю пару замахов, бью…

— Час который, не знаешь? — звучит сзади в тот самый миг, когда движение кия уже невозможно остановить. «Ну да, всё правильно. Если бы я не был готов к подобному, наверняка бы сейчас скиксовал или смазал».

— Ты чё под руку вякаешь, крыса? — рычит Павел, надвигаясь на Гутю.

— А чё, нельзя? Я ж только время спросил, — изображает святую невинность катала и тут же отступает на шаг, прячась за одного из «громил».

— Но-но, не борзей, — хмурится тот на Пашу. — А то…

— А то что? — моментально вскидывается мой друг.

— Ща узнаешь, — засучивает рукава Гутин «охранник».

— А ну тихо всем! — раздаётся с противоположного края стола.

Оба «драчуна» разворачиваются.

— После будете разбираться, — властным голосом заявляет «седой». — А сейчас либо стоите и смотрите, либо выметаетесь нахрен.

Павел и его оппонент пожимают плечами, морщатся, обмениваются хмурыми взглядами и… молча расходятся, видимо, и вправду решив отложить все разбирательства на потом. «Седой» удовлетворённо хмыкает, поднимает руку, призывая к порядку собравшихся, после чего лёгким кивком предлагает мне продолжить игру.

«М-да. Весьма интересный товарищ. Знать бы ещё, кто такой?.. А, впрочем, буду писать очередное послание в 2012-й, попрошу Шуру, чтобы интернет прошерстил и составил мне список всех более-менее известных бильярдистов 80-х. Наверняка этот седой окажется кем-то из них…»

Опять подхожу к столу, прицениваюсь. Счет 5:7, на поляне всего четыре шара, три из которых основательно прилипли к бортам, а четвёртый, хоть и застыл около средней лузы, впрямую его не сыграть, как ни пытайся. Ну, разве что абриколем в угол или триплетом от двух бортов в середину. «Эх, вернуть бы сейчас моё умение попадать, ни секунды бы не сомневался, куда и как этот шар положить… Хотя… хм, а в глазах-то уже не двоится. И картинка никуда не плывет. Неужели… вернулось всё на круги своя вместе с талантами? Проверить бы надо, а то мало ли что, вдруг ошибся…»

Засовываю руку в карман, вынимаю оттуда болтик и гаечку. Удручённо вздыхаю. «Не пойдёт». Жалко их использовать для проверки. «А что не жалко? А вот что». Подкидываю на ладони найденную в том же кармане копейку и по-пижонски, щелчком, отправляю её в стойку маркёра. Точнее, не в саму стойку, а в закреплённый на ней миниатюрный гонг, стилизованный «под старину».

«Дзын-н-нь!» — звенит бронзовая пластина.

Народ в недоумении оборачивается. Я ухмыляюсь.

«Ну что, господа? Цирк с клоунами заказывали? Извольте. Будут вам сейчас и цирк, и клоуны, и акробаты с жонглёрами, и мишки на велосипедах…»

Поджав ногу, усаживаюсь вопросительным знаком на борт и с высокого моста бью сверху-вниз по прижавшемуся к резине шару. Кий при этом держу словно дротик, фиксируя лишь направление удара, но не обратный ход. Получивший импульс биток отскакивает от столешницы, задевает стоящий рядом «прицельный», взмывает вверх и, пролетев над бортом, падает в лузу. Почти как баскетбольный мяч, только маленький.

— Неправильно! — тут же кричит катала. — Нельзя перескоком!

— Почему нельзя? — удивляется Павел. — Раз заранее не договаривались, значит, можно.

— Всё равно не по правилам, — пытается возражать оппонент.

Спор длится минуты две или три. Всё это время я стою, опершись на кий, и наслаждаюсь процессом. «Да-а, давненько я не исполнял перескоки. Однако ж помню как делаются, не забыл».

Точку в напоминающей ругань дискуссии ставит «седой»:

— Ладно, будем считать, что перескоком нельзя. Но тогда пусть переигрывает этот шар из той же позиции.

Я пожимаю плечами, жду, когда Паша с Киряем установят шары в прежнее положение, а затем снова склоняюсь над игровым полем. «Ну что ж, раз перескоком нельзя, будем играть абриколь».

Аккуратно прицеливаюсь и сильным винтом посылаю биток в дальний угол. Отразившись от борта, шар сдвигает в сторону перекрывающего створ собрата и тихо скатывается в лузу. «Есть контакт! Шесть — семь!»

— Ё-моё! — выдыхает кто-то из зрителей.

На восхищённые возгласы я внимания не обращаю. Сосредоточенно мелю кий и прикидываю, как лучше закончить игру. Три оставшихся шара располагаются сейчас у бортов. Один на коротком, два на длинном, причём, оба они, хоть и сложным образом, но играются: парочкой последовательных круазе в среднюю лузу. Однако этот вариант мне отчего-то не нравится. Завершить партию я желаю красиво. Одним ударом. Штанами. Французскими. В две угловые лузы и вдоль бортов.

Точно знаю, что в этом времени подобный удар ещё ни разу не исполнялся. Я его, кстати, «подсмотрел» на ютубе в серии «Непростые удары Евгения Сталева», «короля русского бильярда», первого чемпиона мира по пирамиде. Много раз я пытался этот удар повторить, но так и не смог — видимо, мастерства не хватило. И точности. Той самой, которой у меня нынче в избытке…

Неторопливо обхожу стол, смотрю на шары, мажу мелом наклейку. Промахиваться нельзя, поэтому не спешу и тщательно рассчитываю траектории каждого из шаров. Биток должен идти волчком, впритирку с резиной, чтобы, добравшись до лузы, просто ввинтиться в неё, а вот прицельному надо обязательно ткнуться в обе «губы», но так, чтобы отлететь не в поле, а продолжить движение по короткому борту. А это значит — нужна дуга. Очень пологая и опять же — впритирку…

Заканчиваю размышлять, возвращаюсь к битку, кладу ладонь на сукно, встаю в стойку… «Ну что?! Пора?.. Пора. Держите меня семеро…»

— О-бал-деть, — раздельно произносит «седой» через четыре секунды.

Я медленно выпрямляюсь, окидываю взглядом поляну, на которой остался всего один шар, и охрипшим голосом сообщаю в пространство:

— Восемь — семь. Партия.

Да, эту партию я выигрываю. Пусть и со сложностями, и только с третьей попытки, но — восемь с кия есть восемь с кия, что, как известно, не хухры-мухры, случайным образом их не собрать. Однако, кроме этого непреложного факта всем любителям азартных игр известно ещё кое-что. Мало одержать победу в игре, надо ещё и выигрыш суметь получить, а затем уйти из «казино» на своих двоих вместе с деньгами. И если с первым пунктом проблем у нас нет, то со вторым и третьим всё не так радужно, как хотелось. Не для того мошенники выставляли на кон солидную сумму, чтобы в одночасье её лишиться.

Михаил с Павлом не успевают меня даже по плечу похлопать как следует, а со стороны Гути уже доносится сакраментальное:

— Про́пих!

— Да-да, был про́пих, — мгновенно поддакивает Киряй.

— Точно. Был. Мы видели, — гундосят подошедшие поближе громилы.

Чтобы их отличать друг от друга, я мысленно нарекаю одного «бритым», второго «мордатым», хотя на самом деле ряшки стриженные у обоих и каждая размером как две моих, кирпичи о такие колоть — милое дело.

— Да вы что?! С дуба рухнули? Какой ещё, к дьяволу, про́пих? Там пять шаров интервал! — возмущённый столь наглым наездом Павел буром прёт на соперников. Те, пользуясь численным перевесом, теснят его обратно к столу:

— Биток губу цепанул, а за ним кий, это все видели. Так что про́пих железный…

Я в эту «дискуссию» не встреваю. Пока противники в рукопашную не сошлись, мне надо быстренько раскрутить «чемодановский» кий, спрятать его в футляр, а затем отыскать другой, более подходящий для драки в условиях ограниченного пространства.

«Правильную» деревяшку я нахожу на соседнем столе, после чего, прикинув, как её половчее переломить (собственное колено жалко, а вот о бортик стола — самое то), начинаю потихоньку осматриваться и оценивать обстановку.

На первый взгляд, наши шансы невелики. Жуликов четверо плюс маркёр, который, уже не скрываясь, поддерживает каталу. Нас трое, из которых один «раненый», другой «неопытный юноша»… ну прямо как в «Трёх мушкетёрах»: «А скажут, что нас было четверо».

Ходырев с Новицким своё «инкогнито» пока что не раскрывают. Во-первых, потому что рано, а во-вторых, потому что помимо жулья вынуждены контролировать ещё и «седого». Того самого, что, с одной стороны, как будто за нас (недаром червонец на нашу победу поставил), а с другой, вроде как сам по себе — стоит спокойненько поодаль, лыбится, наблюдает за «спорящими», мнения своего не высказывает, видимо, ждёт, чем дело закончится. А дело, я полагаю, обязательно закончится в нашу пользу. Поскольку: «а» — правое, «б» — выгодное и «в» — Смирнов с Кривошапкиным уделают этих быков за секунды. Уж в чём-чём, а в этом я уверен сейчас на все сто.

— Да, вероятнее всего, нарушение было, — слышен голос маркёра. — Только не про́пих, а двойной удар. Поэтому, я думаю, будет лучше, если…

— Три шара с полки и передать ход, — тут же предлагает «мордатый».

— А, может, тебе ещё и ключи от квартиры? — ехидно интересуется Кривошапкин. — Да ты не тушуйся, козлик. Давай, ставь на кон пятихатку и хоть всё снимай. Только не с нашей полки, а со своей, и не обижайся потом, если с голым задом уйдёшь.

Громила багровеет лицом и набирает в лёгкие воздух, чтобы ответить, однако Павел не даёт ему и слова сказать:

— Что, петушок? Очко-то жим-жим? Уже опускали небось?

— Что?! — ревёт «мордатый». — Да я ж тебя…

Здоровенный кулак пролетает над Пашиной головой.

Павел, успевший среагировать и пригнуться, отвечает прямым в челюсть.

Потом добавляет по корпусу.

Противник рушится на пол.

Дальше события несутся галопом. На стоящего в проходе Смирнова наскакивает второй из громил, «бритый». Только бьёт он старлея не рукой, а ногой. Почти как Брюс Ли, но с пропорциями терминатора. Ногу он, кстати, задирает достаточно высоко, желая, видимо, ударить не то сбоку по рёбрам, не то в селезёнку… каратист доморощенный.

С реакцией у Михаила всё в полном порядке. Правда, блокировать удар или отклониться, как Паша, он не пытается. Просто делает полшага вперёд, с поворотом, слегка приседает и…

«Да-а. Видал я, как швыряют через себя с захватом руки, шеи или подмышек, но чтобы за ногу, да ещё с ускорением… нет, никогда подобного не встречал…»

Размахивая руками, «бритый» летит в сторону бильярдного стола и со всей дури врезается в массивную ножку.

Тяжёлый стол сотрясается от удара.

«Что? Нокаут?»

Нет, ещё не нокаут. Клиент ворочается, трясёт башкой и с трудом поднимается на четвереньки.

Окончательно оклематься ему не дают.

Оказавшийся рядом Павел «успокаивает» его хорошим пинком в печень.

«Ну что ж, всё правильно. Парни работают по жёсткому варианту, но — с упором на зрелищность. Бьют, как говорил герой известной комедии, аккуратно, но сильно. С единственной целью: чтобы никто из находящихся в бильярдной и думать не смел помешать нам забрать честно заработанный выигрыш».

Следующим противником Смирнова становится подельник Гути Киряй. Надетым на пальцы кастетом он пытается достать Михаила в голову. Миша отводит удар предплечьем, но вместо того, чтобы тупо пробить в ответку, резко сближается с «оппонентом» и, ухватив того за отвороты одежды, лупит коленом в бочину. После чего той же ногой подсекает обратным ходом коленный сустав, а затем «добивает» рухнувшего с вывернутой рукой врага «классическим» ударом по позвоночнику. Впрочем, в самый последний момент Смирнов всё-таки сдерживается и потому удар выходит не слишком сильным — жулик, конечно, гад, но убивать или серьёзно калечить его нам ни к чему, хватит и «лёгких телесных». Ну или, на крайняк, «средней тяжести»…

Пока Миша с Павлом разбираются с громилами и Киряем, я выясняю отношения со своим «персональным» противником. То есть, с каталой.

Как только начинается потасовка, он злобно оскаливается, выхватывает из кармана нож-бабочку и принимается ловко вращать им перед моим носом, то складывая, то раскладывая лезвие и сдвоенную на манер циркуля рукоять.

«Вот же кретин! Известно ведь: достал оружие — бей, а не трюки показывай».

Однако нет. Видимо, прежде чем сделать то, что сделать необходимо, Гутя хочет меня как следует попугать. Или просто красуется… Дурень! Неужели не понял ещё, что некому тут оценивать его фокусы? Не та здесь публика собралась, ох, не та…

Быстро отпрыгиваю к столу, ломаю арендованный кий и, махнув турняко́м как битой, вышибаю «бабочку» из рук каталы. Мошенник болезненно вскрикивает и тут же получает хлёсткий удар в колено, а после ещё один, тычком, в «солнышко».

Завершить процесс «вразумления» мне не дают. Появившийся рядом Павел отпихивает меня в сторону и коротко бьёт по темечку уже согнувшегося пополам Гутю.

Катала беззвучно оседает на пол.

«Всё! Кончились жулики».

— Стоять, сука! — орёт кто-то сзади и сбоку.

Мы разворачиваемся на голос.

«М-да. Ошибочка. Кончились, но не все…»

Как выяснилось, мы совершенно забыли про пятого члена преступной группы — маркёра. А он, воспользовавшись тем, что мы отвлеклись на подельников, сунул под мышку шкатулку с деньгами и тихой сапой попытался улизнуть из бильярдной. «Ну да, попытка не пытка — свои кровные надо спасать, да и чужие с собой прихватить тоже не помешает…»

— Куда, сволочь?! — рычит Иван Николаевич, перекрывая жулику путь в подсобку.

Тот, понимая, что сейчас его, мягко говоря, будут бить, бросается в обратную сторону. Уворачивается от рванувшегося за ним Васильича, перепрыгивает через выстроенные в ряд табуретки, подныривает под один из столов…

Всё! До выхода — метра три, ножками ворюгу уже не догнать. Хотя почему обязательно ножками? Имеются ведь и иные способы…

Подхватываю со стола ещё один кий и словно копье посылаю его в ноги мошеннику. Слышится треск ломающегося дерева. Оступившийся жулик чертит носом пол, коробу́шка с деньгами летит в сторону стоящего неподалёку «седого».

Ходырев с Новицким добираются наконец до маркёра и, сплёвывая и матерясь, пинками загоняют его под ближайший стол.

Я с некоторой опаской направляюсь к упавшей шкатулке, но… вынужденно останавливаюсь: дорогу мне преграждает парочка крепких ребят из «седовской» команды. Сам он, присев на корточки, берёт в руки «копилку» и начинает её осматривать.

Стою, сжав кулаки. Напряжённо жду, пытаюсь понять, в чём дело. Чувствую, что наши уже кучкуются у меня за спиной, но никаких действий пока что не предпринимают и тоже чего-то ждут.

«Седой» поднимается. Загораживающие его парни расходятся в стороны.

— Кажется, это ваше, молодой человек?

Делаю шаг навстречу, забираю шкатулку.

Открываю.

Деньги на месте.

Пересчитываю.

Отделяю от пачки две десятирублёвых купюры и протягиваю их «седому»:

— А это, кажется, ваше?

— Моё, — улыбается он в ответ, потом делает знак своему окружению и те отодвигаются ещё дальше, освобождая проход. — Хорошая была игра. Мне понравилось.

— Спасибо, — благодарю я его.

Мой собеседник кивает, обводит насмешливым взглядом нашу компанию, затем вновь наклоняет голову и медленно произносит:

— Ну что ж. Раз все расчёты произведены, то…

Продолжаю стоять, смотрю на него вопросительно.

— Думаю, вам здесь больше не с кем играть, — заканчивает он и, отступив на шаг, указывает глазами на дверь.

Мы, естественно, не возражаем.

«Мавр сделал своё дело, мавр может уйти». Тем более что препятствий нам никто не чинит…

Помещение я покидаю последним. Однако, заметив выползающего из-под стола маркёра, не могу удержаться, чтобы не поставить жирную точку в нашем противостоянии с каталами. Разворачиваюсь с ленцой, подхожу, ухмыляясь, к жулику и с чувством глубокого морального удовлетворения отвешиваю ему хороший поджопник. После чего громко сообщаю собравшимся:

— Процент за посреднические услуги.

«Седой» и компания провожают меня сдержанными смешками.

Я на них не оглядываюсь.

Однако уже на улице, очутившись среди своих, проявляю-таки некоторый интерес к «проблеме»:

— Мужики, а вы случайно не в курсе, кто он, этот седой?

Товарищи офицеры растягивают рты до ушей, обмениваются странными взглядами и…

— Понятия не имеем, — отвечает за всех Михаил.

* * *

В Долгопрудный я со Смирновым и Кривошапкиным не поехал: попросил Павла высадить меня около ВДНХ.

Странное ощущение, но, кажется, парни чувствовали себя виноватыми передо мной. Почему, не знаю, но — что есть, то есть. Впрочем, я их эмоциональным состоянием не заморачивался, тем более что на меня лично по выходу из бильярдной пролился настоящий дождь из разного рода плюшек и пряников.

Во-первых, был удостоен отеческих похлопываний по плечу, дружеских рукопожатий и не менее дружеских тычков в бок и в живот. Во-вторых, Иван Николаевич отсчитал от выигрыша сотню целковых и вручил их мне в качестве премии. Решение весьма неожиданное, поскольку по факту это составило почти весь «навар» от игры (если, конечно, учитывать те пятьсот восемьдесят шесть рубликов, которые столь бездарно продул капитан Кривошапкин во время своей первой встречи с каталами).

Ну, а в-третьих, что самое удивительное, когда мы уже садились в машину, Паша как-то смущённо крякнул, дёрнул плечом и тихо пробурчал в мою сторону:

— Ты, Андрюх, это… куртку с кроссовками можешь не отдавать.

— В смысле? — удивился я, глядя на неловко переминающегося Павла.

— Ну, то есть, это типа подарок. Мне они всё равно маловаты, а тебе, получается, в самый раз.

— Хм, а Римма тебе по башке за это не настучит?

— Если и настучит, то не больно, — улыбнулся Павел. — В общем, переживу как-нибудь.

От подарка я отказываться не стал. Действительно, бессребреника мне изображать ни к чему, а обе вещи считаются в этом времени не только удобными, но и статусными. В любом случае, пригодятся — встречают у нас всегда по одёжке…

Распрощавшись с ребятами, я двинулся по проспекту в центр мимо выстроившихся архитектурными памятниками «сталинских» многоэтажек.

Погода хорошая, хоть и вечер, но ещё не темно и совершенно не холодно. Настроение отличное, в кармане купюры шуршат, что ещё нужно для счастья? Ну, разве что «духовные» желания утолить, пивка там хлебнуть или в кафешке какой-нибудь посидеть… с разбитными девахами…

Увы, минут через двадцать понимаю, что с пивом на этой улице напряжёнка. Бутылочного в этот час в продуктовых нема, а то, что в розлив, давным-давно выпито страдающими жаждой гражданами… С кафе, кстати, та же проблема. То есть, они конечно же есть, по дороге аж три насчитал, но в одном, как это часто бывает, учёт, в другое очередь метров на двадцать, а третье вообще — исключительно для детишек и, значит, закрыто по причине позднего времени…

А вот с девушками, наоборот, всё очень даже неплохо. Много их в этот субботний вечер прогуливается по освещённым улицам. В основном, парочками, и некоторые, даже на первый взгляд, очень, я бы сказал, ничего. Вполне симпатичные. Хотя, с другой стороны, зачем они мне? Просто пофлиртовать-потрепаться о том о сём? Нет, пожалуй, не стоит. Не стоит сейчас разбрасываться по мелочам. Лучше, пока иду, подумать о том, что Лене моей подарить. Такое, чтобы и ей приятно, и мне хорошо. Жаль, правда, ювелирные все закрыты, а то мог бы прямо сейчас в какой-нибудь заглянуть. Серёжки там прикупить, кулончик красивый, цепочку… только, чтобы не слишком дорого, а то подумает обо мне невесть что, обидится вдруг, не возьмёт…

Да, а ещё в кино с ней надо сходить. И билеты, как и положено, взять на последний сеанс и последний ряд. А уже там, когда нацелуемся всласть, можно и подарок достать — в темноте ведь не разглядишь, насколько он ценный…

Вот так, никуда не спеша и размышляя о приятных сердцу вещах, я и дошел сначала до станции «Щербаковской» (не ставшей пока «Алексеевской»), потом до «Рижской» и чисто на автомате повернул на Сущёвский Вал в сторону Савёловского вокзала.

Где-то через четверть часа мои мысли начали потихоньку материализовываться. В том плане, что стали более определёнными. Переходу в конструктивное русло весьма поспособствовало встретившееся на пути здание. Довольно массивное, слепленное в стиле позднесоветского минимализма, давящее на психику обывателей тяжёлым фронтоном и выпирающими из фасада бетонными ростверками. Этакий Дворец Съездов в миниатюре, клонированный в масштабе один к двум или, скорее, к двум с половиной.

Впрочем, чисто архитектурные изыски этого сооружения были для меня не слишком важны. Внимание привлекло другое — огромные подсвеченные неоном буквы, складывающиеся в понятные всем слова: «кино», «Гавана», «театр».

В храм «важнейшего из искусств» с именем столицы революционной Кубы я заходить не стал. Ограничился просмотром афиш.

«Ленин в Париже».

Господи, что за ужас? Нахрена такие картины на вечерний сеанс выставлять? Да и не помню я что-то подобного фильма. «Ленин в Октябре» помню, «в 18-м году» тоже помню… ещё, кажется, «в Польше» был, а ещё этот, как его там, который «с ружьём»…

Но вообще прикольно было бы сейчас посмотреть на «парижские чудачества Ильича». А ещё прикольнее — пригласить на просмотр этого суперблокбастера Лену и под звуки «веющих» с экрана «враждебных вихрей» поиграть с ней в ролевую игру «Владимир Ульянов кооптирует Инессу Арманд в ЦК большевистской партии». Хотя нет, неудобно: всё-таки вождь, да и подлокотники на стульях высокие, мешать будут… гы-гы…

Ладно, пойдём дальше, посмотрим, что показывают в другом зале…

«Есения».

Час от часу не легче. Мексиканская мыльная опера, пусть и скукожившаяся до двухсерийной фигни. А ещё приписка внизу: «детям до 16 лет…»

Блин! Неужели… эротика?! Типа, на тридцать первой минуте он её по ручке погладил, а на пятьдесят четвёртой она его в щёчку чмокнула… Не, нафиг-нафиг. Ну е в баню, такую эротику, реальная жизнь интереснее…

Оторвавшись от изучения сегодняшнего репертуара, я перешёл к анонсам на следующую неделю.

«Не могу сказать прощай».

О! Другое дело! Смотрел я, помнится, эту картину. Вполне приличная мелодрама, даме должно понравиться. Слезу вышибает, настраивает на правильный лад, как раз то, что мне нужно. Вариант неплохой, на этот фильм я Лену могу повести. Только не сюда, а куда-нибудь поближе к вокзалу, чтобы, так сказать, запал не иссяк, пока будем домой возвращаться… А, чёрт! Я же забыл совсем, в Долгопрудном ведь тоже кинотеатры имеются и очень может быть, что там тоже показывают что-нибудь интересное. В общем, надо обязательно посмотреть-проверить. А ещё пробежаться сейчас на Нижнюю Масловку и быстренько глянуть, что у нас в «Праге». Кинотеатр вроде бы неплохой и расположение у него довольно удачное, всего-то десять минут до Савёловского, причём, пешком, а не на общественном транспорте…

Короче, решено. Сначала — на Масловку, потом на вокзал и электричкой в общагу, есть, пить, спать, готовиться к новому дню…

До «Праги» я добирался едва ли не час. Мог бы, конечно, быстрее, но сперва минут пять разглядывал расположенный через дорогу «Марьинский Мосторг», раздумывая, заглянуть туда или нет (в итоге так и не заглянул, поленившись переходить улицу). А затем, уже дойдя до Савёловской эстакады, долго стоял в очереди в кафетерий, желая насладиться стаканом кофе с молоком, приготовленного в высоком титане, и на удивление вкусным бутербродом, состоящим из тонкого батонного ломтика и ещё более тонкого кружка докторской колбасы…

Возле кинотеатра я оказался в районе половины десятого, успевая только на два последних сеанса.

В главном зале должны были крутить «Низами» — нагоняющую тоску этнографическую кинодраму от студии «басмачфильм». Эта картина меня, понятное дело, не заинтересовала. Смотреть такую можно лишь под дулом пистолета или под угрозой женитьбы на близняшке комика Фернанделя[2]. А вот то, что демонстрировалось в малом зале, показалось мне весьма любопытным. «Спортлото-82», начало сеанса в 21:50.

Гайдаевскую комедию я смотрел не единожды, но, увы, всякий раз или по телевизору, или на компе-планшете, и никогда — на большом экране. Зато сейчас появилась уникальная возможность исправить досадное упущение. И я этой возможностью воспользовался, потратив 50 копеек на билет и чуть позже еще 15 — на компот из сухофруктов и коржик. Вообще говоря, измученный голодом организм с гораздо бо́льшим удовольствием употребил бы «те́фтели с рисом» или «гуляш с картошкой» («меняться нельзя»)[3], однако, к моему огромному сожалению, эти блюда в киношном буфете не продавались…

Прозвенел пронзительной трелью звонок, потом второй, третий, ещё остающиеся в фойе зрители прошли в зал и расселись на своих местах, ожидая начала показа.

Киносеанс длился около двух часов. Перед фильмом, как и положено, шёл журнал, который назывался «Новости дня», за номером не помню каким и с заставкой, сопровождаемой бравурной музыкой и картинками наиболее значимых достижений — символами советской действительности: балетом, космосом, панорамой мирных полей и лесов, «горящими» мартеновскими печами и тянущимися в «светлую даль» железнодорожными рельсами.

Буквально за пять минут я узнал, что, во-первых, на полях страны идёт битва за урожай, во-вторых, доблестные строители БАМа замкнули очередной участок пути, а работницы «Трехгорной мануфактуры» на четыре процента перевыполнили квартальный план, победив в соцсоревновании ивановских трикотажниц… Даже шутка бородатая вспомнилась: линия по производству левых ботинок приняла повышенные обязательства и выдала на гора продукции больше, чем линия по производству правых… В-третьих, на вращающейся вокруг Земли станции «Салют-7» героически трудятся сразу два космических экипажа и в одном из них — Светлана Савицкая, вторая в мире женщина-космонавт. В-четвёртых, пролетариат загнивающего на корнюЗапада не прекращает борьбу за свои права и мир во всем мире, в-пятых, наши воины-интернационалисты продолжают оказывать активную помощь братскому народу Афганистана, в-шестых…

М-да, давненько я не получал такой идеологически правильной информации. Выдержанной в духе соцреализма и, что самое главное, не несущей в себе ничего негативного. Никаких тебе крушений на транспорте, «страшной правды» локальных войн, серийных маньяков, коррупционеров-чиновников… Одни только положительные эмоции. «Всё хорошо, прекрасная маркиза. Дела идут и жизнь легка. Ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка…»

О пустяках, точнее, об отдельных ещё имеющихся у нас недостатках зрителям рассказал следующий киножурнал. «Фитиль». Три незамысловатых сюжета: первый — о бюрократе и перестраховщике от медицины, второй — о том, как ретроград-директор зажимает молодого специалиста, ну и напоследок — короткая мультипликационная притча о трёх няньках, у которых, как водится, дитя без глазу… В общем, нормальненько так. В меру талантливо, в меру смешно, в меру пристойно.

Но вот журналы, наконец, кончились, в зрительном зале на короткое время зажёгся свет, администраторы впустили нескольких опоздавших, потом свет снова потух и на широком экране появились первые кадры хорошо знакомого (лично мне знакомого) фильма.

В принципе, было смешно, даже несмотря на знание сюжета и большинства мизансцен. Ну да, Гайдай есть Гайдай. Хоть и не «Бриллиантовая рука» или «Иван Васильевич…», но всё-таки делал эту картину мастер, плюс многие из актёров — знаковые и харизматичные. Пуговкин, Брондуков, Кокшёнов…

Народ искренне веселился, посмеивался над злоключениями персонажей, иногда хлопал… хорошо хоть попкорном и чипсами никто не хрустел — не сложилось тут ещё подобной «традиции» (и слава богу, что не сложилось). Словом, кино мне понравилось. В очередной раз. К тому же, на мысль одну натолкнуло. Мысль весьма и весьма интересную:

«А что если попросить Шуру Синицына переслать сюда результаты тиражей Спортлото за этот и последующие годы?»

От открывшейся вдруг перспективы захватывало дух. Стоит ведь только купить обычный билет «5 из 36» (а ещё лучше «6 из 49»), зачеркнуть нужные числа, опустить отрывной купон в специальный ящик и уже через пару-тройку недель получить «честно заработанный выигрыш». Пять или десять тысяч полновесных советских рублей. Одна проблема, что несовершеннолетнему студенту их вряд ли просто так отдадут, за такими деньгами надо приходить вместе с родителями. Но, с другой стороны, зачем вообще родственников в это дело впутывать? Достаточно попросить кого-нибудь из «взрослых» знакомых… хороших знакомых. Того же Пашу, к примеру, или, на худой конец, Михаила. Ну не откажут же они мне в таком «пустяке». Хотя… Один раз, это, может, и выгорит. Ну, повезло пацану, с кем не бывает. А вот во второй или третий раз и Кривошапкину, и тем паче Смирнову удачливость моя покажется слишком уж подозрительной. Придётся выкручиваться, объяснять, рассказывать «откуда дровишки»…

Да-а, видно, и впрямь операция по отъёму денег у государства должна быть «случайной» и, что ещё важней, одноразовой: доверие — штука тонкая, обманывать друзей ни к чему. Особенно, если эти друзья — из соответствующих органов. Известно ведь, что реальная жизнь — это не Голливуд, не фильм, в котором один из «нехороших парней» переправляет в собственное прошлое книжечку с результатами спортивных соревнований, а потом спокойно стрижёт купоны, играя на тотализаторе и меняя тем самым весь ход истории[4]. В реальности, как мне кажется, этого везунчика сразу бы взяли на карандаш ребята из ФБР, коллеги наших «конторских». Да и результаты состязаний тоже могли серьёзным образом измениться: «эффект бабочки», ничего не попишешь. Спортивные боссы не дураки, если увидят, что кто-то раз за разом срывает куш в «казино», обязательно что-нибудь подкорректируют да подправят. причём, радикально, с печальными для хитрована последствиями…

* * *

На улице я очутился в 23:45, сразу после окончания фильма. Сеанс завершился, в зале было задерживаться ни к чему, да и на последнюю электричку опаздывать не хотелось. Время её отправления я точно не помнил, поэтому, чтобы не опоздать, двинулся прямиком к вокзалу. Скорым шагом, нигде не задерживаясь и ни на что больше не отвлекаясь.

Как вскорости выяснилось, спешил я не зря. Последний электропоезд савёловского направления отходил от платформы в ноль часов шесть минут пополуночи. Вообще говоря, в расписании числилась ещё одна электричка, отправлением в ноль пятьдесят, однако сегодня её, к сожалению, отменили.

На приобретение билета ушло секунд тридцать, не больше — билетные автоматы стояли напротив «обычных» касс и, в отличие от последних, закрываться на «технический перерыв» по определению не могли. Короче, минут семь в запасе у меня ещё оставалось, поэтому я, уже не особо спеша, прошёл до середины платформы и нырнул в один из чётных вагонов (если быть точным, то в шестой от начала). На крыше у него имелись «рога» и, значит, по известному правилу, шуметь в нём должно было меньше, чем в соседних «безрогих». Ещё один плюс состоял в том, что народ в электричках кучковался, в основном, либо в голове, либо в хвосте. Это, типа, чтоб побыстрей: выпрыгнуть, соскочить вниз и успеть перебежать перед поездом, «своим» или встречным, тут уж как повезёт, в зависимости от обстоятельств. Стандартная процедура. Можно сказать, забава. Народная. Из серии «сэкономил минуту, потерял всё остальное». Увы, торопыг, желающих проверить, какой у железнодорожного состава тормозной путь, хватало во все времена…

Наш состав тронулся в путь строго по расписанию. Пассажиров в вагоне было немного — всего шесть человек, включая меня. Да и то, уже через пятнадцать минут я вновь, как и три недели назад, остался один: трое вышли на Окружной, двое — в Дегунино. Правда, на этот раз в сон меня не клонило. Наоборот — чувствовал себя эдаким бодрячком, пребывающим в эйфории от того, чтопоймал наконец за хвост птицу-удачу. Ну, прямо как главный герой только что просмотренного кинофильма. Словом, сидел себе спокойненько на скамье, пялился на проплывающие за окном фонари, размышлял, думал, предавался мечтам.

От сладостных грёз меня оторвал громкий стук, почти грохот. Как будто на пол между лавками уронили что-то железное:

— Тьфу! Чтоб тебя! — послышалось досадливое чертыхание.

Голос был женским. Или, скорее, девичьим. И очень, очень знакомым. Знакомым донельзя. Знакомым настолько, что… этого просто не могло быть.

Медленно повернув голову, я ошалело уставился на остановившуюся в проходе девушку. На меня она внимания не обращала — мазнула взглядом и всё. После чего устало вздохнула, подняла с пола упавшую сумку (явно тяжёлую) и, продолжая вполголоса чертыхаться, потащила-понесла эту тяжесть дальше, в сторону передних вагонов.

И пока она шла до дверей, я тупо смотрел ей вслед, не в силах пошевелиться. Открыв рот, не веря, что такое возможно. Просто смотрел. Не мигая. Словно сомнамбула. Смотрел и… вспоминал, вспоминал, вспоминал.

Вспоминал, как в 87-м нарезал круги вокруг долгопрудненского роддома, где Жанна рожала нашу старшую дочь, как через много лет мы чуть до развода не доругались, подбирая имя для младшей. Как, едва получив комнату в общежитии, несколько дней сидели «в засаде», пытаясь поймать с поличным соседского кота, повадившегося гадить возле нашей двери. Как в 96-м в Крыму полезли наперегонки на какую-то гору, в результате чего жена сломала каблук, а виноватым, понятное дело, оказался я. Как в канун нового тысячелетия умудрились опоздать на самолёт до Москвы, который ждали в аэропорту города Анадырь несколько суток. Как в 2003-м провели чудную ночь на пустынном пляже острова Фуэртевентура при свете луны, тихом шелесте волн и нисколько при том не устали… Господи! Чего у нас только не было в жизни?! Будущей жизни. Той, что ещё не свершилась.

…Да. Это была она. Жанна. Молодая. Красивая… безумно красивая… настоящая…

[1]Центральный Дом Художника.

[2]Французский киноактер, отличавшийся «своеобразной» внешностью («человек с лошадиной улыбкой»).

[3]Цитаты из советско-польской кинокомедии «Дежа вю».

[4]Фильм «Назад в будущее» (часть 2).

Глава 18

Вторник. 18 сентября 2012 г.

— Здоро́во, Шура! — весело поздоровался Михаил Дмитриевич, открывая дверь в синицынский кабинет.

— Миша, блин! Ну что за дела?! — вскинулся возмущённо завлаб, поднимаясь из-за стола. — Мы же на два договаривались, а сейчас сколько?

Замерший на пороге «чекист» ухмыльнулся и… неожиданно отступил в сторону и назад, уступая дорогу ещё одному посетителю. Точнее, посетительнице.

— Привет, Шур, — кивнула появившаяся в дверях женщина.

— Жанна? — растерянно пробормотал Шурик, уставившись на неё словно на привидение.

— Нет. Донна Роза из страны диких обезьян, — фыркнула гостья, останавливаясь посреди помещения и по-хозяйски осматриваясь.

— Но… но… — профессор перевёл взгляд на Смирнова. — Ты же говорил, что… эээ…

— Что-что он говорил? — обернулась к учёному Жанна.

— Ну… что ты это, не веришь во все эти наши, кхм…

— Всё верно, не верю, — пожала плечами дама. — Но, с другой стороны, почему бы и не проверить? Увидеть всё своими глазами и окончательно убедиться в том, что всё, что мне наплели, это полный и безусловный бред.

— То есть, ты просто…

— Я просто. Решила. Зайти. Зайти к тебе и посмотреть, что тут у вас творится. Это, надеюсь, понятно?

— А… а как тебя пропустили сюда? Здесь же режимная территория?

— Как-как. Каком кверху, — язвительно отозвалась женщина. — Пропуск мне выписали, неужели не ясно?

— Мы её в список внесли, — пояснил Михаил Дмитриевич. — Типа, она тоже сотрудник «Макстроя».

— Понятно, — буркнул Синицын. — Список составили, вписали туда всех кого можно. Прямо проходной двор какой-то, а не институт…

— Тебе что-то не нравится? — приподняла бровь супруга Андрея.

— Нет-нет, конечно же нравится. Извини, — спохватился учёный. — Прости́, это я так, впопыхах, не подумавши.

Жанна окинула его задумчивым взглядом, потом посмотрела на стоящий поблизости стул, затем опять на Синицына…

— А! Чёрт! — хлопнул себя по лбу профессор, хватая собственное кресло и пододвигая его ближе к гостье.

Дождавшись, когда дама усядется, он махнул рукой переминающемуся рядом Смирнову (ты, мол, тоже садись) и тут же, на правах хозяина, предложил:

— Может… чайку?

— Не стоит, — покачал головой Михаил.

— Да, обойдёмся без чая, — согласилась Жанна.

— Без чая так без чая, — вздохнул Синицын, присаживаясь на свободный стул. — Ну-с, с чего начнём?

— С начала, — бросила женщина…

— Ну? И где тут эта фигня, из-за которой всё приключилось? — поинтересовалась она через пятнадцать минут, когда Синицын окончательно запутался в пересказе своей гениальной теории.

— Какая фигня? — не понял профессор.

— Какая-какая? Та, что сгорела. Или взорвалась. Или … эмм… подверглась разрушительному механическому воздействию, так кажется?

— А! Так ты про модель говоришь? — обрадовался учёный. — А я-то думал…

— Ты отвечать будешь? — перебила Шурика Жанна. — Или из тебя клещами надо ответы вытягивать?

— Не надо клещами, — испугался завлаб. — Я сейчас всё объясню. Той модели здесь конечно же нет, она разрушилась в момент, когда…

— Это понятно, — снова оборвала его гостья. — Дальше-то что?

— Дальше всё просто. Я собрал копию и немного её доработал. Кстати, можешь полюбоваться, вон она, на подстолье стоит, — Синицин с гордым видом указал на центр помещения.

— Ну, наконец-то, — облегчённо выдохнула Жанна, вставая и подходя к установке. — Эта что ли?

— Осторожнее! — вскрикнул профессор, увидев, что дама собирается повернуть большую красную рукоять на одной из панелей.

— Боишься? — усмехнулась Жанна. — Правильно боишься. Я вот сейчас ка-ак крутану, и всё — кирдык Америке.

— Фиг с ней с Америкой, — пробормотал Синицын, утирая холодный пот, догадываясь, что женщина просто шутит. — Ты, главное, настройки не сбей, я их два дня выставлял.

— Извини. Шутка была неудачная, — повинилась Жанна, убирая руки с панели. — А это что? Электрический стул?

Она показала пальцем на опутанное проводами деревянное кресло, расположенное строго по оси установки, в метре от закреплённой на её торце пузырьковой камеры. У кресла была высокая спинка, пластиковый подголовник, такая же подставка для ног, а из каждого подлокотника торчал устрашающего вида металлический штырь.

— А вы знаете, как выглядит электрический стул? — полюбопытствовал молчавший доселе Смирнов.

— Не знаю, но думаю, именно таким он и должен быть. Только коврика под ножками не хватает, резинового.

— Да, и вправду похоже, — нехотя согласился профессор. — И, тем не менее, это не он. Точнее, не совсем он.

— А что же?

— Испытательная капсула, что же ещё? — пожал плечами учёный.

— Ух ты! Класс! — восхищённо присвистнула женщина и, отодвинув Синицына, села в деревянное кресло.

— А ничего, удобно, — проговорила она, взявшись руками за стержни на подлокотниках. — Через них, как я понимаю, ток пропускают, да?

— Нет, — засмеялся завлаб. — Ну, то есть, ток там конечно имеется, но очень слабый. Только чтобы хватило для измерений и контроля состояния испытуемого.

— Испытуемого?

— Эээ… испытателя, — поправился Шурик.

— Хочу быть испытателем. Прямо сейчас, — заявила Жанна и посмотрела с вызовом на учёного.

Тот покачал головой:

— Не сто́ит.

— Это почему это?

— Ну-у, во-первых, это довольно опасно…

— Да ладно, — отмахнулась дама. — Ты ещё скажи, лучи смерти вы тут испытываете. Придумали себе отмазку, наукой, мол, занимаетесь, а на самом деле просто бюджет распиливаете и ничего больше. Это даже бомжу на помойке известно…

— Да ты… да ты… да ты вообще понимаешь, что говоришь?! — Синицын буквально задохнулся от возмущения. — Да если ты хочешь знать, мы тут…

Гостья остановила его небрежным жестом:

— Всё, Шур. Проехали. Хорош возмущаться. Лучше давай выкладывай, что во-вторых.

— Каких во-вторых? — не врубился профессор.

— Ну, ты сказал, что быть испытателем, во-первых, опасно, а во-вторых…

— А во-вторых, к этому надо как следует подготовиться, — сообщил менторским тоном завлаб.

— Как именно? — деловито поинтересовалась женщина.

— Надо шлем специальный надеть, а потом настроить его в соответствии с мозговой активностью испытателя, — пояснил Шурик.

— Типа, энцефалограмму снять? — уточнила Жанна.

— Да, что-то вроде того.

— Ну, это совсем ерунда. Ничего сложного.

— Верно, ничего сложного, — кивнул профессор. — Но вообще процедура не очень приятная. И кроме того, снятие электрических параметров головного мозга — это ещё не всё…

— Не всё?

— Да, не всё. Потом исследуется электрическая активность всего организма.

— Наподобие ЭКГ[1]?

— Почти. На разные участки тела, заметь, обнажённого тела, накладываются специальные датчики-электроды. В совокупности их восемнадцать штук, шесть — на руках, четыре — на шее, четыре на животе. А еще четыре надо закрепить на груди.

Жанна скептически посмотрела на Шурика, скосила глаза вниз, хмыкнула.

— Нет. Не буду я эту фигню испытывать. Мне это не интересно.

Наблюдающий за процессом Смирнов поднял вверх большой палец. Шурик, довольный собой, подмигнул Михаилу.

— Так, а это что? Тот самый портфель? — женщина встала и подошла к компьютерному столу.

Заняв место перед монитором, она подняла прислонённый к ножке портфель и принялась увлечённо в нем рыться.

— Тэкс, и где здесь тайное отделение? Внутри или сбоку?

— Сбоку. Я сейчас покажу, — попробовал объяснить присевший рядом профессор.

Жанна несильно хлопнула его по руке:

— Не лапай. Сама найду.

Синицын обиженно засопел.

Женщина его «страдания» проигнорировала.

— Блин! Наворотят карманов, ни черта не поймёшь, — ворчала она, ощупывая кожаные бока саквояжа.

— Ты его уже проверял? — спросил Смирнов у ревниво следящего за дамой учёного.

— Час назад.

— И что?

— Пусто, — помотал головой завлаб…

— Ага. Вот оно где, — произнесла Жанна примерно через минуту. — Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что у нас там… Опа! Бумажка!

— Что?! Какая бумажка? — удивились мужчины, глядя, как она выуживает из потайного кармана сложенный в несколько раз тетрадный листок.

— Обычная, — супруга Андрея пожала плечами и…

— Постой, погоди! — вскинулся внезапно завлаб, не давая ей развернуть находку.

Женщина вздрогнула.

— Попробуй положить её обратно в карман, — взволнованно пробормотал Шурик.

— Да пожалуйста.

Жанна сунула листок в секретное отделение и с недовольным видом повернулась к Синицыну:

— Ну? Что теперь?

— А вот что, — забрав у дамы портфель, профессор кивнул насторожившемуся Смирнову и аккуратно расстегнул «невидимый» клапан. — Гляди, Миш.

Михаил Дмитриевич заглянул внутрь и изумлённо присвистнул. Листка в кармане не оказалось.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворённо заметил завлаб, закрывая портфель и возвращая его Жанне. — Жанн, будь любезна, открой его ещё раз.

Дама пожала плечами и… вытащила наружу тот же самый листок.

— Клади обратно, — скомандовал по новой профессор.

— Да вы что, рехнулись что ли? — попробовала возмутиться Жанна. — Что за идиотизм, бумажки туда-сюда перекладывать?

— Жанн, я тебя очень прошу, сделай, как я говорю, — быстро проговорил Синицын. — Я тебе потом всё объясню. Обещаю.

— Дурость какая-то, — женщина фыркнула, но всё же исполнила просьбу. — Учти, Шур, это в последний раз.

— Хорошо-хорошо, — не стал пререкаться учёный.

Он снова открыл саквояж и продемонстрировал Смирнову пустое тайное отделение.

— И что это значит? — поинтересовался тот, не обнаружив внутри искомого.

— Сейчас расскажу.

Синицын опять передал Жанне портфель и, закинув руки за голову, принялся насвистывать какой-то фривольный мотивчик.

— Всё? Можно открывать? — уточнила на всякий случай супруга Андрея.

— Можно, — отозвался учёный.

Жанна в третий раз вытащила из портфеля листок и осторожно его развернула. Не забыв, впрочем, пренебрежительно хмыкнуть в сторону гражданина профессора. Она даже рот приоткрыла, видимо, желая что-то съязвить насчёт хитромудрых экспериментаторов и уровня умственного развития всех без исключения «учёных мужей», но… внезапно застыла на полуслове. Ирония испарилась, губы предательски дрогнули, глаза повлажнели.

— Это… что? Это действительно… правда? — пробормотала она, вглядываясь в написанное.

— Могу я взглянуть? — Синицын протянул руку к посланию.

— Что? А, да-да, конечно, — невпопад ответила женщина.

— Смотри, Миш, — Шурик продемонстрировал листок Михаилу. — Андрей написал эту записку тринадцатого. И в портфеле она, скорее всего, оказалась в тот же день.

— Он мог её отправить позднее, — усомнился Смирнов.

— Мог. Но не думаю, что намного. Максимум, на сутки-двое. Иначе бы он обязательно исправил текущую дату.

— Согласен, — немного подумав, кивнул Михаил Дмитриевич. — И это означает, что…

— Это не первое его послание, — глухо произнесла Жанна. Произнесла так, будто не слышала, о чём говорят мужчины, словно отвечая самой себе на так и не прозвучавший вопрос. Свой собственный.

— Да, не первое. Было ещё одно, — подтвердил Синицын. — Но в данный момент это совершенно не важно, я сейчас о другом гово…

— Покажите. Я должна его прочитать, — потребовала женщина, услышав в ответе лишь то, что хотела услышать.

— Увы, — развёл руками завлаб. — Сейчас это уже невозможно.

— Почему?

— Потому что первого послания больше не существует, — вмешался в разговор Михаил Дмитриевич. — Мы были вынуждены его уничтожить.

— Зачем?

— Так получилось, — устало вздохнул Смирнов.

Несколько секунд Жанна смотрела ему прямо в глаза, потом перевела взгляд на Синицына.

— Вы от меня что-то скрываете. Что-то очень и очень важное. Что-то, что может мне не понравиться.

— Господи! Да при чём здесь понравиться не понравиться?! — всплеснул руками Синицын. — Просто…

— Просто мы сами ещё не до конца во всём разобрались, — перебил его Михаил Дмитриевич.

— Что значит не до конца?! — удивилась женщина.

— Как это не разобрались?! — одновременно с ней возмутился профессор.

Смирнов улыбнулся, выдержал короткую паузу и, не обращая внимания на возмущающегося завлаба, мягко продолжил:

— Понимаете, Жанна, всё дело в том, что наши эксперименты имеют некоторую специфику. В том смысле, что могут представлять немалый интерес для… ммм…

— Для иностранных шпионов? — усмехнулась дама.

— Для них в том числе, — кивнул Михаил Дмитриевич. — Однако это ещё не самое страшное.

— А что же тогда страшное?

— Проблема в том, что нами заинтересовались иные структуры. Какие именно, точно сказать не могу, но, по крайней мере, кое-кого из моих коллег по цеху я уже начал подозревать. Плюс бандиты какие-то рядом с Александром Григорьевичем нарисовались.

— А этим-то что неймётся? — нахмурилась Жанна.

— Да бог их знает? — пожал плечами «чекист». — Скорее всего, просто наживу почуяли. Коммерческий, так сказать, интерес. Глупость конечно. Ну какая может быть с нас нажива? Вот где-нибудь через полгодика да, может образоваться внезапно, а сейчас… Телефоны у нас зачем-то стащили, потом портфель…

— Какой портфель? Вот этот самый, с запиской? — женщина покосилась на лежащий перед ней на столе кожаный «раритет».

— Он самый, — подтвердил Михаил Дмитриевич. — Хорошо хоть, что выбросили его потом жулики. На помойку около дома. Ценного ничего не нашли, вот и выбросили.

— Сволочи! — с чувством припечатала Жанна и… внезапно округлила глаза. — Ой! А вдруг всё же… нашли?!

— Что нашли? — нахмурился безопасник, пытаясь сообразить, что к чему.

— Как что?! Ещё одну записку Андрея! Или эту последнюю прочитали. У вас его когда украли? В какое время? Давно?

— От ты же мать твою через коромысло! — выругался Смирнов, с досадой хлопнув кулаком о ладонь. — Шур! Портфель у тебя когда отобрали? Четырнадцатого вечером?

— Да, четырнадцатого, — растерянно проговорил Синицын.

— А нашли мы его утром пятнадцатого. И, значит, времени у этих гадов было вагон.

— Ну да, наверное, — буркнул профессор, поёжившись.

— Значит, и вправду могли найти. И прочитать могли, и выводы нужные сделать. А мы с тобой, ёлки зелёные, как два идиота. Такой вариант не удосужились рассмотреть.

Шурик ненадолго задумался.

— Нет, ни черта они там найти не могли, — сообщил он через пару секунд.

— Уверен?

— Абсолютно. Я ведь уже говорил тебе, что все сообщения адресные. Никто кроме нас их обнаружить не может… По крайней мере, в теории, — добавил он уже с чуть меньшей уверенностью.

— Хм, а как же тогда сегодняшний случай? — прищурился Михаил Дмитриевич, указывая глазами на Жанну. — Послание-то нам адресовано, а нашла его Жанна Викторовна. Спрашивается почему?

— Да, действительно. Почему? — вскинулась та и так же, как и Смирнов, требовательно посмотрела на Шурика. — Ты, кажется, обещал рассказать.

— Обещал, — тяжко вздохнул завлаб. — Сейчас расскажу.

Объяснял и рассказывал он недолго (хватило пяти минут). Правда, не всегда понятно и с привычными уже наукообразными вывертами и закидонами. Несколько раз Смирнов незаметно пихал профессора в бок, но тот тупо отмахивался, говоря, что раз уж решили посвятить Жанну в суть предстоящего эксперимента, то нечего скрывать от неё «полученные экспериментальным путём данные». Так же как и «теоретические обоснования» результатов, какими бы странными или нелепыми они ни казались. Более того, войдя в раж, Синицын без затей выложил супруге Андрея всё. Все свои мысли и соображения о случившемся. Даже то, о чём, по мнению Михаила Дмитриевича, мог бы и умолчать.

Казус с найденной в портфеле запиской учёный объяснил так:

— Послание предназначалось для нас с Михаилом. Но поскольку получили его не мы, а ты, Жанна, то, значит, в момент отправки эмоциональное состояние Андрея не соответствовало граничным условиям. То есть, думал он в тот момент не о том, чтобы письмо дошло до нужного адресата, а о чём-то совершенно ином. Лично я полагаю, что мысли его крутились вокруг пары кварк-антикварк. Такая глюонная связь хоть и коротка по времени и не слишком устойчива, но в пределе очень и очень сильна, в отличие от типично мужского трёхкваркового построения. Иными словами, думал Андрей о женщине или о женщинах…

На столь «нахальное» и не лезущее ни в какие ворота предположение Жанна отреагировала самым естественным для неё образом:

— Каких ещё женщинах?! — вскипела она, поднимаясь.

— Понятия не имею, — пожал плечами Синицын. — Вариант первый и наиболее очевидный. Раз послание получила ты, значит, и думал Андрей о тебе. В качестве пары твоё сознание подходит ему идеально. Сверхсильная глюонная связь, оптимальное соотношение времени, мощная энергетическая составляющая… вероятность конфайнмента процентов восемьдесят, как минимум.

— А почему только восемьдесят, а не сто? — поинтересовалась женщина, осмыслив сказанное и слегка успокоившись.

— Вариант второй, — продолжил профессор. — Попробуем теперь перевернуть ситуацию и решить задачу обратным способом. Методом, так сказать, от противного.

— Как это, от противного?

— Записку обнаружила ты?

Жанна кивнула.

— Очень хорошо. Значит, базовое решение найдено, — Синицин довольно осклабился и поднял вверх указательный палец. — Но! Это вовсе не означает, что решение единственное. Это означает лишь то, что параметры твоего антикварка полностью соответствуют начальным условиям. А именно, тому состоянию, в котором находился Андрей, когда прятал записку.

— Ты хочешь сказать, что… он мог думать совсем не о Жанне? — попробовал догадаться Михаил Дмитриевич. — Что он думал о какой-то другой женщине, но очень на неё похожей?

— Да, Миш, ты абсолютно прав, — повернулся к «чекисту» учёный. — Андрей мог думать о женщине, которая не то чтобы похожа на Жанну внешне или как-то ещё, а то, что параметры той, с позволения сказать, дамочки полностью соответствуют определённому типу сознания-антикварка. Как раз такому, к какому относится и… наша уважаемая Жанна Викторовна.

Синицын вновь развернулся к гостье и уставился на неё, ожидая комментариев к высказанной гипотезе.

Комментарии не заставили себя долго ждать. Ответ Жанны оказался простым и незамысловатым:

— Шура, ты болван! А ещё гад! Такой же, как се мужики.

— Чего это гад? — насупился доктор наук. — Ты спросила, почему восемьдесят. Я ответил. Ну, хорошо-хорошо, пусть будет не восемьдесят процентов, а девяносто или даже девяносто девять с копейками, все равно ведь от этого ничего не изменится. Мы же тут не в бирюльки играем, а готовимся к серьёзному эксперименту и, значит, должны рассматривать все варианты, даже самые невероятные и фантастические.

Секунд пять Жанна глядела на него словно через прицел. С нехорошим таким прищуром и весьма неприятной усмешкой. А затем, поняв, что добавить профессору нечего, очень медленно и очень внятно произнесла:

— Как ты мог, Шура? Как ты мог сказать мне такое? Мы знакомы с тобой без малого тридцать лет, а Андрея ты знаешь ещё дольше. И ты отлично знаешь, на что он способен и на что не способен ни при каких обстоятельствах… Или ты всё же не знаешь его?

— Ну… да, наверное… знаю, — пробормотал завлаб, ссутулившись под пристальным взглядом женщины.

— Ну а раз знаешь, то скажи мне сейчас как на духу, неужели твой друг достоин того, чтобы ты так о нём говорил? Да, Андрея сейчас здесь нет, и он не может тебе ответить. Но я клянусь, если ты ещё хоть раз выскажешься о нём в подобном ключе, я… я… возьму вот эту вот хрень, — Жанна подхватила клавиатуру и потрясла ею перед носом Синицына, — и разобью её о твою дурную башку. Ты понял меня?!

Шурик в ответ лишь судорожно кивнул, вжав голову в плечи и даже не пытаясь оправдываться. До него только сейчас дошло, что же он натворил. Слава богу, что хоть про ползущего по дереву муравья не успел наболтать. И про бабочку-жучиху не ляпнул. Иначе одной разбитой клавиатурой он бы наверняка не отделался.

— А вообще я, наверно, ошиблась. Ты не болван, Шура. Ты — дебил! — продолжила тем временем Жанна и, обречённо махнув рукой, добавила. — Впрочем, ладно. Хватит об этом. Давайте уже эксперимент проводить. Надоело рассиживаться.

— Ну да, ну да, всё правильно, давайте начнём, — засуетился профессор, радуясь, что всё обошлось. — Миш, ты это, давай садись, а я сейчас…

— Шура. Ты про тетрадку забыл, — заметил Михаил Дмитриевич.

— Что? Какую тетрадку? — удивился учёный и тут же хлопнул себя по лбу. — Ах, да! И вправду забыл, сейчас всё сделаю.

Наклонившись к портфелю, он вытащил оттуда «песенник» и раскрыл его на последней странице.

— Я тут, пока тебя ждал, уже набросал кое-что. Типа, описал короте́нько теорию перемещений во времени и принципиальную схему устройства по переносу. Конечно, в 82-м элементная база не такая как здесь, но если Андрей сумеет как-нибудь подобрать аналоги, то наша задача, естественно, упростится.

— Хм. Ты полагаешь, Андрей сможет собрать такую же установку? — Смирнов недоумённо посмотрел на профессора.

— Нет, саму установку он, конечно, не соберёт, а вот что-то вроде приёмника-ретранслятора запросто, — пояснил тот, оглядываясь на Жанну.

— А зачем он там нужен? — не понял Михаил Дмитриевич.

— Как это зачем? Чтобы обратно вернуться, зачем же ещё?

— Значит, если в 82-м не будет приёмника, то и возврата не будет? — уточнил «чекист», тоже покосившись на Жанну.

Завлаб почесал в затылке.

— Ну, в принципе, можно и без приёмника обойтись, — нехотя сообщил он через десяток секунд. — Но, сам понимаешь, с приёмником будет надёжнее. Да и вообще, нам, в любом случае, надо статистику набирать. Экспериментов пять-шесть с шагом неделя. А пока мы их все проведём, Андрей может спокойненько искать там у себя комплектующие и собирать ретранслятор. Получится — хорошо, не получится… Ну что ж, придётся тогда ещё немного поэкспериментировать. Ещё месяц-другой потеряем. Не страшно, конечно, но…

— Это тебе не страшно, — резко оборвала его Жанна и протянула руку к тетради. — Дай посмотрю.

— Да-да, конечно, бери, — захлопотал Синицын, передавая ей потрёпанную тетрадку. — Только это… можно ты мне место у компьютера освободишь?

— Пожалуйста, какие вопросы, — пожала плечами женщина. — Показывай, куда пересесть.

— Вот сюда, — профессор указал на притулившийся у стены офисный стул с колёсиками. — Когда я включу установку, тебе лучше находиться за красной чертой, я её там специально провёл.

— А что? Ближе нельзя? — поинтересовалась дама, разглядывая вертикальную линию на обоях, проведённую канцелярским маркером.

— Нежелательно. Можешь в конус попасть.

— В какой ещё конус?

— Конус остаточного излучения. Его основание как раз на этой стене, а красная черта — граница опасной зоны.

— А если попадёшь в этот конус, что будет?

— Что будет, что будет. Да фиг его знает, что будет, — профессор почесал нос, потом за ухом, пригладил растрёпанную шевелюру. — Практика — критерий истины. Вот попадёт туда кто-нибудь, тогда и узнаем. В смысле, точно определим вид и степень опасности.

— Ну а всё-таки? — не успокаивалась женщина. — Ни в жизнь не поверю, чтобы у тебя на этот счёт не было никаких идеек. Наверняка ведь уже прикидывал, что, как, куда…

— Прикидывал, — согласился Синицын. — Но чисто эмпирически. По логике, кварк-сознание всякого попавшего под излучение должно будет растянуться по оси времени, как бы следуя за сознанием испытателя…

— Испытатель — это тот, кто будет сидеть на электрическом стуле, да? — улыбнулась Жанна.

— Он самый. Однако вся разница в том, что его перенос я могу в известной степени контролировать и даже вернуть обратно, если что-то пойдёт не так. А вот с остальными этого не получится. Куда их сознание попадёт, насколько задержится, сумеет ли в итоге вернуться… увы, определённости нет. Ответить на эти вопросы я не могу.

— Совсем?

— Совсем, — развёл руками завлаб.

— Жалко.

Жанна подошла к стулу, присела на краешек и, раскрыв тетрадь, принялась читать написанное для Андрея.

— Ничего не понятно, — вздохнула она примерно через минуту. — Слушай, Шур, а можно мне тоже что-нибудь написать?

— Почему нет? Пиши, — отозвался учёный. — Сейчас я только ручку тебе специальную дам.

Усевшись за стол, он немного покопался в ящиках, выудил оттуда «винтажную» ручку с пером и, проверив наличие в ней чернил, передал женщине.

— Вот. Всё. Можешь писать.

Жанна разложила тетрадь прямо у себя на коленях, занесла над ней ручку и… так ничего и не написала. Хотя размышляла над чистым листом секунд тридцать.

— Нет. Не могу, — произнесла она, захлопывая тетрадь и возвращая завлабу. — Не буду я ничего писать. Там мы с Андреем ещё не встретились и значит…

Женщина неожиданно замолчала и вновь о чём-то задумалась.

— Что значит? — осторожно поинтересовался профессор.

— Пусть всё идет, как идёт, — негромко ответила Жанна и, подняв глаза, добавила с нарочитой небрежностью. — Восемьдесят против двадцати — расклад неплохой.

— Безусловно, — изобразил согласие доктор наук, после чего, забрав у дамы тетрадь, направился к установке.

— Восемьдесят — это хорошо, — шёпотом повторила Жанна в спину Синицыну. А потом закончила фразу. Очень тихо. Так, чтобы никто не услышал:

— Но сто процентов надёжнее…

* * *

— Главное, Миш, в момент переноса не думать о постороннем. Думай только о том, куда хочешь попасть, — инструктировал Смирнова профессор, надевая ему на голову игольчатый шлем с проводами. — А то ведь провалишься чёрт те куда, вытаскивай тебя потом оттуда, нервничай, дёргайся, энергию трать.

— Нормально всё будет, — досадливо проворчал Михаил Дмитриевич.

Синицын случайно прищемил ему застёжкой ухо, и теперь оно буквально горело огнём, а почесать или хотя бы потрогать его уже не представлялось возможным — руки «чекиста» (в целях безопасности, чтобы ничего не сорвал, когда «улетит») были надёжно «зафиксированы» на подлокотниках.

По словам учёного, электромагнитные зажимы должны будут открыться автоматически сразу после окончания эксперимента, а голову испытателя удерживали в вертикальном положении «пассивные» боковые упоры, придвинутые к шлему с обеих сторон.

— Прямо как ёжик, — пошутила подошедшая к «испытательному стенду» Жанна.

— Скорее, как дикобраз после стрижки, — коротко хохотнул завлаб, беря в руки баночку с токопроводящим гелем. — Ну вот, сейчас электродики присобачим, и всё будет абгемахт.

— А ты умеешь? — полюбопытствовала женщина, заметив, насколько неловко обращается Синицын со «сложной медицинской техникой».

— Терпеть не могу эти датчики, отваливаются постоянно, — пробурчал недовольно Шурик, роняя на пол очередной электрод.

— Дай мне, у меня это лучше получится, — Жанна отняла у профессора гель и оттёрла учёного от Смирнова. — Смотри и учись, криворукий…

— Всё? Или ещё что-нибудь? — поинтересовалась она через пару минут, закончив накладывать электроды и окидывая придирчивым взглядом «подопытного». — Может, укольчик какой-нибудь сделать или капельницу поставить? Я могу, если надо.

— Хорошо зафиксированный больной в наркозе не нуждается, — глубокомысленно изрёк завлаб, подкручивая регулировочные винты на контейнере, где лежала тетрадка. — Ну, всё. Обе мишени готовы. Пора начинать.

Синицын вернулся за компьютерный стол, а Жанна присела на стульчик возле стены, в двух шагах от границы «опасной» зоны.

Установка басовито гудела, огоньки на панелях перемигивались зелёным и красным.

— Начинаю обратный отсчёт, — сообщил профессор. — Миша, ты как? К полёту готов?

— Як пионэр, — ответил из-под шлема Смирнов.

— Ну и отлично, — Синицын нажал какую-то клавишу т принялся громко отсчитывать: — Десять, девять, восемь…

Колёсики на офисном стуле предательски скрипнули. Жанна с беспокойством глянула на учёного. «Нет, кажется, не заметил».

— …семь, шесть…

Женщина передвинулась ещё на немножко. До красной черты оставалось не более полуметра.

— …пять, четыре…

«Чёрт! Что ж он скрипит-то так?»

Стул остановился перед самой отметкой.

— … три, два…

Жанна вздохнула, покосилась на стену, на занятого делом Синицына.

«Прости, Андрюша. Я тебе, конечно, верю, но… пустить дело на самотёк не могу. Да и не хочу, если честно».

Тряхнув головой, она оттолкнулась ногой от пола и вместе со стулом въехала в зону остаточного излучения.

— …один, ноль. Поехали!

Со стороны установки раздался хлопок, потом ещё один, и ещё… Воздух в помещении неожиданно завибрировал. Запахло озоном. Хлопки изменили тональность и очень скоро перешли в сплошной треск…

«Словно бумагу рвут», — успела подумать Жанна за миг до того, как её сознание заволокло чем-то оранжево-серым, по форме и консистенции напоминающим плотный туман, озаряемый режущими глаз, яркими, как молния, сполохами…

* * *

Эксперимент длился шесть с половиной минут. Вернувшемуся из «небытия» Смирнову об этом «сообщил» таймер, закреплённый на специальном фланце рядом с контейнером. И хотя по субъективному времени «испытателя» прошло уже, как минимум, полчаса, циферкам на экране Михаил Дмитриевич решил всё же поверить.

— Что там, Шур? Как с показателями? — поинтересовался он ещё через двадцать секунд, окончательно придя в себя и кое-как отдышавшись. Голос его звучал подозрительно глухо и как будто издалека, словно бы в уши набилась вата или какой-то шутник вставил туда невидимые беруши.

Так и не дождавшись или просто не услышав ответа, Смирнов стянул с головы шлем, последовательно снял с шеи, живота и груди датчики с проводами, сделал ещё один вдох, потом глубоко выдохнул, пытаясь восстановить слух, а затем, ухватившись за стержни на подлокотниках, одним рывком оторвал себя от деревянного «ложемента».

Резкое движение помогло, окружающее пространство снова наполнилось звуками. И эти звуки Михаилу Дмитриевичу совсем не понравились.

— Чёрт! Да что же это такое? Да ёлки зелёные, ну как же так? — раздавалось от дальней стены.

Всплёскивающий руками профессор суетился около потерявшей сознание Жанны, пытался тормошить её за плечо, махал перед носом газетой, подносил руку то к лицу, то к груди, видимо, собираясь или шлёпнуть её раз-другой по щеке (как это показывают в фильмах), или расстегнуть блузку (тоже как в фильмах, типа, чтобы дыхание облегчить), однако ни на то, ни на другое пока не решался. И, наверное, правильно делал, поскольку если бы в этот момент дама и вправду очнулась, то такая терапия ей бы, как минимум, не понравилась.

— Шура, в чём дело? Что происходит? — обеспокоенно спросил Смирнов, перемещаясь к месту событий.

— Блин! Да откуда ж мне знать?! — в отчаянии бросил завлаб, отвлёкшись на какое-то время от «реанимационных» действий. — Ну я же предупреждал её, нельзя за черту заходить, а она… А! Да что тут теперь говорить?!

— А ну-ка, подвинься! — скомандовал Михаил Дмитриевич, присаживаясь на корточки перед стулом и беря женщину за запястье. — Мать твою, Шура, да нафига ты её за горло хватаешь?! Плечи ей лучше держи и ладонь под голову, чтоб не упала. Вот, другое дело. А теперь тихо, дай пульс посчитаю.

— Ну что? Как? — взволнованно проговорил профессор через десяток секунд.

— Пульс в норме, дыхание ровное, — ответил Смирнов, поднимаясь и отряхивая колени. — Такое ощущение, что она просто спит.

— Как это спит?! Зачем спит? — изумился профессор, уставившись на «коллегу».

— Не знаю зачем. Это у тебя надо спрашивать, не у меня, — огрызнулся «чекист» и, почесав за ухом, посмотрел в упор на Синицына. — Спирт есть?

— Спирт?! Нафига?!

— Тьфу ты, чёрт! В смысле, нашатырный. Спирт, я спрашиваю, нашатырный здесь есть?

— Эээ, должен быть. Думаю, что… вон там, в шкафу поищи, там ещё аптечки лежат.

— Понятно, — криво усмехнулся Смирнов и пошёл к шкафу искать нашатырь.

Как ни странно, нашёл он его достаточно быстро, после чего, возвратившись, смочил аммиачным раствором тампон из марли и легонечко помахал им перед лицом женщины. Несколько секунд ничего не происходило, а затем, к вящей радости обоих «экспериментаторов», Жанна непроизвольно дёрнулась и вяло взмахнула рукой, пытаясь отстранить от лица источник неприятного запаха.

— Гадость какая, — тихо пробормотала она и… неожиданно рванулась вперёд, словно собираясь кого-то догнать или просто остановить. — Стой! Да стой же!

— Ё-моё! — Михаил Дмитриевич еле успел удержать её от падения.

Лишь после этого женщина открыла глаза и ошарашенно огляделась.

— Чёрт! Чёрт… чёрт… Странно-то как, — помотала она головой, опираясь на удерживающие её руки.

— Жанн, с тобой всё в порядке? — осведомился Синицын, когда она вернулась на стул и, приложив пальцы к вискам, размеренно и глубоко задышала.

— Да. Кажется, да, — ответила Жанна после короткой паузы. — Я в порядке.

— Ну, слава богу, — выдохнул Шурик. — А то я тут чуть инфаркт не схватил, когда ты… ну, того-этого.

— Но ведь не схватил же, — женщина ещё раз вздохнула и, опустив руки, устало посмотрела на держащегося за сердце профессора.

— Ну, вот зачем ты за эту черту заехала? Я же тебе говорил, нельзя сюда, это опасно, — уже более «мирно», но всё же с упрёком в голосе продолжил завлаб.

— Я не нарочно, — слегка качнувшись, дама указала глазами на компьютерный стол. — Просто посмотреть захотелось, что у тебя там за картинки.

— Да ладно врать-то, — не поверил Синицын. — Картинки ей посмотреть захотелось. Фигушки. Ты это всё специально проделала. К Андрею, небось, хотела попасть, в 82-й. Ведь так?

— Ну, хорошо-хорошо, ты прав, — не стала возражать гостья. — Я действительно хотела попасть к Андрею. Думала, что получится.

— И как? Получилось?! — профессор буквально впился глазами в Жанну, моментально забыв обо всём. Затаив дыхание. Ожидая ответа.

Женщина загадочно улыбнулась, обвела взглядом обоих мужчин и, выдержав почти театральную паузу, ответила наконец на вопрос:

— Да. Кажется, получилось…

— Сначала это было похоже на сон, хотя, как я сейчас понимаю, сном это совсем не являлось, — медленно начала Жанна. — Когда эта фигня затрещала, — она махнула рукой сторону установки, — меня словно бы понесло куда-то. Какой-то туман непонятный, молнии, потом радуга на полнеба, а потом — бац! — и уже земля. И солнце светит. А ещё море…

— Море? Какое море? — неподдельно удивился Синицын.

— Обыкновенное, синее, — пожала плечами Жанна. — Знаете, мы с Андреем никогда не были в отпуске в сентябре, только один раз, в 98-м, на Кипре.

Михаил Дмитриевич неожиданно вздрогнул, однако ни Жанна, ни Шурик этого не заметили.

— В этой, как её, в Айя-Напе, — продолжила женщина.

Смирнов вздрогнул ещё раз.

— Так вот. Именно там и тогда я и оказалась в итоге.

— Странно. Очень странно, — почесал затылок завлаб. — Хотя…

Он бросил быстрый взгляд на Смирнова, после чего вновь посмотрел на Жанну: типа, не останавливайся, рассказывай дальше.

— Там всё было настоящее, такое же, как когда-то.

— А Андрей? Он тоже там был?

— Да. Был.

Женщина на несколько секунд замолчала, а её лицо приобрело отстранённо-мечтательное выражение.

— И? — подбодрил учёный.

— Ну, тогда мы с ним, помнится, поругались из-за какого-то пустяка и до самого вечера не разговаривали…

— А что сейчас?

— А сейчас я подумала, ну нафига это всё? Зачем мне на него обижаться? В общем, как только до номера в отеле дошли, так сразу и… ну, это самое, помирились, короче.

После этих слов Жанна вдруг покраснела и отвела глаза.

— Ну, то есть, всё было у нас хорошо, — смущённо добавила она через пару секунд.

Михаил Дмитриевич понятливо хмыкнул, но комментировать ничего не стал. Профессору же лирические отступления были до лампочки, он жаждал, в первую очередь, информации:

— А что потом? Потом-то что было?

— А потом меня опять унесло, — вздохнула рассказчица. — Опять этот дурацкий туман, вспышки… Жалко, что там всё так быстро закончилось. Я бы там ещё побыла, хотя бы часик-другой… В общем, когда всё прошло, я попала в Москву. В старую Москву, если вам интересно.

— А время? Время какое? — не унимался Синицын. — Насколько старую?

— Ту самую, на которую и рассчитывала. Восемьдесят второй год. Не знаю как, но я это сразу же поняла, как только очнулась.

— Место сможешь назвать? — уточнил профессор.

— Конечно. Я тогда на втором курсе училась, а училище наше было на Милашенкова, туда от Савёловского двенадцатый автобус ходил. Ну и обратно, естественно. Так вот, я как раз из автобуса выходила, когда это всё и случилось.

— На Савёловском выходила?

— Нет, на Сущёвском, около Двинцев. Видимо, я тамошняя решила по магазинам пройтись. Или ещё куда-то, не знаю.

— Понятненько, — ухмыльнулся Синицын. — Тамошней тебе, выходит, было… эээ… шестнадцать, и ты просто гуляла после учёбы.

— Ну да, наверное, так, — согласилась Жанна.

— Слушай, Жанн, а ты можешь сейчас припомнить свои ощущения после прокола? — профессор неопределённо покрутил пальцами и попробовал развернуть пришедшую в голову мысль. — Ну, типа, было ли там слияние двух сознаний, твоего нынешнего и прошлого, или ты просто наблюдала за собой же, но как бы со стороны? Или, скажем, одно сознание подчинило другое и управляло им напрямую?

— Да чёрт его знает, — задумалась женщина. — В первом случае, ну, там где мы на курорте с Андреем, я точно знала, что я это я, и делала всё, что хотела. А вот во втором, в Москве… Хм, сложно сказать. Мне отчего-то кажется, что там всё было по-другому. То есть, там было как будто бы две меня, причём, каждая по отдельности. Каждая думала о своём, но…

— Но?

— Но нас обеих всё время куда-то тянуло. Куда-то не в ту сторону, не туда, куда нам хотелось.

— А куда вам хотелось? — заинтересовался завлаб.

— Ну-у… мне хотелось быстрее на электричку, думала доехать до Долгопрудного и попытаться найти там Андрея.

— А она?

— А она вроде как тоже собиралась домой, но спешить не спешила. Кажется, она с подругой должна была встретиться, но никак не могла вспомнить, где именно. То ли на вокзале они договаривались, то ли на остановке, то ли у магазина какого-то … Думала она, в общем, решала, куда пойти.

— И в результате вы обе пошли в обратную сторону, — резюмировал доктор наук.

— Ага, — рассмеялась Жанна. — В обратную. Мы пошли в Марьинский универмаг, он там недалеко, я раньше там часто бывала. Да, забыла совсем, у нас ещё сумка была такая тяжёлая. Что там было, не знаю, но точно, что не картошка.

— Патроны? — усмехнулся молчавший доселе Смирнов.

Женщина улыбнулась:

— Скорее, мины противотанковые. Или гранаты.

— Миша, не отвлекай, — досадливо крякнул Синицын. — Дальше-то что?

— Дальше? Ну, по магазину мы ходили часа, наверное, два. Интересно, конечно, но… впрочем, мы всё равно ничего не купили, так, погуляли немного, в очереди постояли, примерили кое-что…

— А потом?

— А что потом? Потом мы на улицу вышли. Вышли, значит, и… короче, увидели через дорогу кинотеатр, не помню, как называется, то ли «Рига», то ли «Гавана»… Да, точно, «Гавана».

— Решили кино посмотреть?

Жанна ненадолго задумалась.

— Не знаю, что и сказать, — покачала она головой. — Я лично в кино не хотела. Другая я, мне кажется, тоже. Но, тем не менее, мы пошли. Это было как наваждение, словно нам кто-то сказал: надо. Надо идти.

— Что за фильм?

— Не помню. Мелодрама какая-то. Очень длинная и очень занудная, часа примерно на три. До сих пор не пойму, как я всё это вытерпела, почему не сбежала?

— Полагаю, вы просто время тянули, — отозвался Синицын. — Видимо, причина была, о которой ты в тот момент не догадывалась.

Жанна окинула собеседника пристальным взглядом.

— Наверно, ты прав, — проговорила она после некоторого раздумья. — Причина и впрямь… была. Но я о ней не догадывалась.

— Так. А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, — профессор подался вперёд и напряжённо замер, ожидая, повсей видимости, чего-то очень и очень важного. Того, что не было предусмотрено его логическими построениями.

— Хорошо. Попробую поподробнее. Только ты, пожалуйста, не перебивай, а то я забуду.

Дама откинулась в кресле и, прикрыв глаза, начала не спеша вспоминать:

— Значит, так. Мы вышли из кинотеатра. Времени было где-то половина двенадцатого. Подошли к остановке. Минут пятнадцать ждали автобуса. Потом он подъехал и мы вошли… Хотя нет, это был не автобус. Троллейбус. Номер, кажется, третий… или одиннадцатый?.. Нет, не помню. Так. Что дальше?.. Ага, оторвали билет, сели, поехали. Ехали мы, значит, ехали и… вышли почему-то не на Савёловском, а около эстакады. Там ещё дом такой сталинский, высокий, а внизу магазины, книжный и продуктовый. И кафетерий ещё, но всё это было закрыто.

Женщина неожиданно замолчала и потёрла виски.

— Не знаю, важно это тебе или нет, но сейчас мне кажется, что выйти захотела именно я, ну, то есть, я нынешняя, а не тогдашняя. В общем, мы постояли немного и пошли через переход к вокзалу. Жуткое место, я вам скажу…

— Вокзал?! — все-таки перебил её Шурик, округлив глаза.

— Да нет, не вокзал, переход подземный, — отмахнулась Жанна, невольно поёжившись. — Бр-р! Темно и страшно. Народу никого, лампочки не горят, идёшь и думаешь: нападёт какой-нибудь гад, никто не поможет, хоть обзовись, и убежать некуда. Сейчас-то там куча ларьков, а наверху компьютерный рынок, милиция там, охрана, видеокамеры на каждом углу, а вот тогда…Страху мы натерпелись, просто ужас какой-то.

— Жуть, — буркнул невпопад Михаил Дмитриевич.

Женщина недовольно глянула на него, но возмущаться тем, что её снова прервали, не стала.

— До вокзала мы, слава богу, добрались без приключений. Билет покупать было не надо, у нас проездной был до конца сентября, так что мы сразу пошли к электричкам. Ближайшая отправлялась через минуту и… в общем, мы побежали. А когда выскочили на перрон, я увидела… увидела, что там парень какой-то, очень далеко от нас, где-то на середине платформы. То есть, там, конечно, были и другие люди, но я их в тот момент будто не замечала совсем.

Жанна перевела дух, а затем, словно боясь упустить разбегающиеся мысли, быстро-быстро заговорила:

— Меня как током ударило. Не знаю как, но я сразу же поняла, что это Андрей, что сейчас он войдёт в вагон и всё, я его уже догнать не смогу. Я, кажется, крикнула что-то, не помню что, потом побежала быстрее, а тут ещё сумка дурацкая, а его уже нет, он уже в вагон заскочил, а двери стали уже закрываться, а я…

— Успела?! — не выдержал доктор наук.

— Не знаю, — как-то разом поникнув, ответила женщина. — Там опять… туман появился и… всё. Всё закончилось. Больше я ничего не помню…

Профессор вздохнул, посмотрел на Смирнова, потом на Жанну, снова вздохнул.

— Он уехал прочь на ночной электричке, — пробормотал он после непродолжительного молчания.

— Что?

— Да так, ничего. Просто к слову пришлось, не обращай внимания.

— Шур, а что у нас за непонятки такие со временем? — внезапно поинтересовался Смирнов.

— В смысле?

— В смысле, ты сам утверждал, что при переносе в прошлое временной промежуток должен быть кратен тридцати годам. А у Жанны Викторовны получилось сначала в 98-м очутиться, то есть, минус четырнадцать лет, и только после этого произошёл перенос куда требуется, в 82-й, а это ещё шестнадцать.

— Ничего странного, — пожал плечами Синицын. — Во-первых, велика вероятность, что 98-й был просто сном, прелюдией, так сказать, к основному прыжку. Во-вторых, путешествовала она не сама по себе, а как бы вслед за тобой. А уж куда ты там усвиста́л и где останавливался по дороге, никому, кроме тебя, неизвестно. В-третьих, не забывай, что Жанна у нас всё-таки женщина и, значит, сознание её соответствует кварку с обратным знаком. Поэтому вполне может быть, что квантование связанных с ней глюонных полей отличается от таких же, но как бы мужских. Ну и, наконец, в-четвёртых… давайте-ка я вам сейчас кое-что покажу.

Профессор переместился к компьютерному столу и, немного подвигав мышкой, развернул монитор так, чтобы его было видно Жанне и Михаилу.

— Вот, смотрите, какая тут красота.

Супруга Андрея и подполковник подошли ближе.

— И что ж тут красивого? — хмыкнула Жанна.

— Сибузоида какая-то, — в тон ей усмехнулся Михаил Дмитриевич.

— Ха! Сибузоида. Скажешь тоже, — хохотнул «непризнанный гений». — Это никакая не сибузоида. Это есть графическое отображение квантового состояния нашей Вселенной, сведённой к одному свободному кварку. Но, вообще говоря, сейчас это не самое главное. Фишка в другом.

— И в чём же?

— А вот в чём. Если мы будем рассматривать эту, ха-ха, сибузоиду как функцию и попробуем разложить её в ряд Фурье, то что мы в итоге получим? А? Как думаете?

— Понятия не имею, — честно признался Смирнов.

— Аналогично, — поддержала подполковника Жанна. — Ты, Шура, кота не тяни, объясняй по нормальному.

— Эх вы! Темнота! Чему вас только в школе учили? — ухмыльнулся профессор. — Ладно уж. Попробую объяснить по-простому. Вот, глядите.

Он снова пощёлкал мышкой, и на экране появились четыре дополнительные окна с картинками.

— Итак, что мы видим на этом экране? — риторически поинтересовался завлаб. — На этом экране мы видим пять графиков. Основной показывает текущее состояние нашей Вселенной, второстепенные отражают её недавнее прошлое. То есть, говоря упрощённо, на этих картинках изображена ось времени. Точнее, оси. Одна большая — это то, что сейчас. Четыре маленьких — то, что было месяц назад и то, что добавлялось позднее, включая сегодняшний день.

— Если это оси, то они должны быть прямыми, — заметила с усмешкой Жанна. — А у тебя кривые какие-то, да ещё и прыгают вверх и вниз.

— Всё верно, — ничуть не обиделся Шурик. — Они и должны быть такими. По той причине, что по факту являются гармоническими осцилляторами и, значит, описываться должны стандартно: суммой тригонометрических функций. Иначе говоря, синусоидами.

Новоявленный «лектор» прищурился и окинул «слушателей» снисходительным взглядом:

— Конечно, мы могли бы заменить декартовы координаты сферическими, и тогда оси выглядели бы прямыми. Однако я полагаю, делать это совсем ни к чему. В этом случае теряется само понимание времени, его сути, его изменчивости, его цикличности. Исчезает различие между настоящим и прошлым, пропадает направленность, уходят глубина и объем…

— Шура! Всё это, конечно, весьма интересно, но, ты знаешь, хотелось бы чуток поконкретнее и попроще, — остановила Жанна окунувшегося в тему профессора.

— Хорошо. Попроще так попроще, — не стал пререкаться учёный.

Произведя некоторые манипуляции с клавиатурой и мышью, он ткнул пальцем в экран;

— Вот, пожалуйста. Обратите внимание на графики под номерами ноль и один. В данный момент они идентичны. Именно так выглядела ось времени месяц назад. Почти идеальная синусоида. Первая, так сказать, гармоника или первый отличный от нуля гармонический член ряда Фурье.

На мониторе в выделенных рамками окнах, одном маленьком и одном большом, светились две совершенно одинаковые, похожие на растянутую пружину кривые.

— А теперь посмотрим, что произошло с этой синусоидой в конце августа, сразу после того, как Андрей угодил в прошлое.

Синицын переместил рамку на второе «маленькое» окно, и, едва он это сделал, «большая» кривая сразу и явным образом изменилась.

— Рыба-пила волну проглотила, — прокомментировала изменение Жанна.

— Да, похоже, — согласился профессор. — Волна плывёт по волне. Или, говоря музыкально-техническим языком, в нашем аккорде появилась вторая гармоника. С удвоенной частотой, но существенно меньшим множителем-амплитудой.

— И что это означает? — спросил Смирнов.

— Что означает, ты догадаешься сам, когда я закончу, — ответил Синицын и передвинул рамку на следующее окно. — А сейчас на первую и вторую гармоники мы попробуем наложить третью, с утроенной частотой, но по амплитуде намного более слабую, чем две предыдущих. Эта кривая, Миша, образовалась двенадцатого числа, после того, как мы провели эксперимент с тетрадкой и отправили Андрею послание, которое, как выяснилось, он всё-таки получил.

— Ага… ага… понятно… три синусоиды, одна за другой, а вместе ось, — забормотал подполковник.

Услышав окончание фразы, завлаб удовлетворённо кивнул:

— Вот именно, Миша. Ось. Однако это ещё не ответ. Для ответа на твой вопрос надо сделать ещё один шаг. Одно маленькое, но очень важное уточнение.

— Я понял, — негромко проговорил Михаил Дмитриевич. — Не ось, а оси. После каждого нашего эксперимента, после каждого нашего вольного или невольного путешествия в прошлое появляется новая временна́я ось. Потом их становится много, но они всё слабее и слабее влияют на нас, на наш мир, на наш поток времени.

— Да, Миша. Ты абсолютно прав, — с самым серьёзным видом подтвердил догадку Синицын. — На данный момент мы имеем четыре параллельных потока. В первом из них мы, во втором Андрей.

— А в остальных что? Там тоже есть мы или там всё совсем по-другому? И вообще, могут ли они хоть как-то воздействовать на соседей, например, на то время, в котором Андрей? — осторожно спросила Жанна, уловив самую суть только что сказанного.

— На два первых вопроса ответ «не знаю», — развёл руками профессор. — Однако смею предположить, что на данный момент различия между временны́ми потоками минимальные. Ведь каждый новый мир является, в некотором смысле, производной от нашего. Понятно, что отличия будут потихонечку нарастать и лет через пятьдесят-сто изменения станут необратимыми. Но что касается дня сегодняшнего, то моё мнение таково — сейчас все миры одинаковые.

— А что насчёт третьего вопроса?

— Это по поводу воздействия на соседей?

— Ну да.

— Хм, вопрос конечно интересный, — почесал затылок учёный. — Лично я считаю, что такое возможно. Мы, по крайней мере, точно можем влиять на тот мир, где Андрей. Письма, например, отправляем туда, получаем обратные, наблюдаем и даже заставляем параллельных нас действовать так, как нам хочется.

— Как это заставляем? — удивилась женщина. — Когда это было такое?

— А ты что, забыла, что только что нам рассказывала? — усмехнулся завлаб. — Про то, как решила выйти и вышла из автобуса не на той остановке, а потом неслась за Андреем половину платформы и в электричку запрыгивала.

— Да, действительно. Было такое, — смутилась Жанна. — Я как-то сразу не сообразила, что меня это тоже касается.

— Ну, вот видишь, — прищёлкнул профессор пальцами. — Выходит, можем воздействовать.

— А остальные? Ну, те, которые в третьем или четвёртом потоке, они тоже так могут?

— Думаю, да, — кивнул Шурик. — И в этом наша основная проблема.

— Потому что с каждым разом их становится всё больше и больше? — попробовал угадать Смирнов.

— Нет, не поэтому, а потому что их влияние может при определённых условиях оказаться сильнее нашего, — сообщил Синицын.

— Почему вдруг сильнее? Ты же сам говорил, что наша амплитуда самая большая из всех.

— Это в нашей системе отсчёта она самая большая, — сварливо заметил учёный. — Но если взять за основу мир, в котором сейчас Андрей, то всё окажется по-другому.

— А разве такое возможно? — изобразил удивление Михаил Дмитриевич.

— А почему это может быть невозможным? — ответно удивился Синицын. — Принцип относительности в чистом виде. Далёкие предметы выглядят маленькими, но если встать на их место, маленьким окажешься ты.

— То есть, для другого временно́го потока…

— Для обитателей другого временно́го потока самый главный и самый значимый член гармонического ряда — это они сами. А все остальные просто добавки к их собственной синусоиде. Именно поэтому, чем больше во Вселенной появляется осей времени, чем больше они накладываются друг на друга, тем больше вероятность их взаимопроникновения. Со всеми, как водится, вытекающими. Даже такими незначительными, как, например, разное значение кванта времени для разных систем отсчёта.

— Значит, наше влияние на тот мир, где Андрей, не больше, чем у всех остальных? — обеспокоилась Жанна.

— Слава богу, пока ещё больше, — обнадёжил её завлаб. — Глюонные связи между его миром и нашим очень сильны. Тройная система «Фомин-Синицын-Смирнов» обеспечивает устойчивость, сочетание «Жанна-Андрей» с тобой в качестве антикварка дает необходимую энергию для импульсного прокола, осталось только найти точку соприкосновения двух временны́х потоков и дело в шляпе. Или же надо просто убрать то, что мешает.

— А что там может мешать?

— Да чёрт его знает? — пожал плечами профессор. — Наша задача состоит не в том, чтобы выдернуть Андрея из одного мира и поместить в другой, а в том, чтобы слить эти миры воедино. Как ни странно, осуществить слияние двух миров гораздо проще, нежели решить проблему одного-единственного затерявшегося во времени свободного кварка.

— Ты не ответил, — нахмурилась женщина. — Я спросила, что может помешать возвращению? А ещё меня очень сильно интересует, что означает твоё «пока»? Почему наше влияние на тот мир ПОКА больше? Оно что, может уменьшиться?

Смирнов и Синицын переглянулись.

— Ты понимаешь, Жанн, — начал «издалека» доктор наук. — Помнишь, несколько дней назад Андрей на какое-то время стал, ну, как бы прозрачным.

— Естественно, помню.

— Так вот. Я думаю, что это как раз и есть результат воздействия на него со стороны кого-то или чего-то из другого временно́го потока.

К удивлению обоих мужчин, Жанна не стала копать дальше и выяснять все подробности. Просто выдержала короткую паузу и чисто по-деловому спросила:

— Как мы можем этому воспрепятствовать?

— Боюсь, что никак, — удручённо вздохнул профессор. — Пока мы можем лишь письма писать и наблюдать за реакцией… Блин! — он неожиданно хлопнул себя по лбу и во все глаза уставился на подполковника. — Миша, ёлки зелёные! Ты-то чего молчишь?!

— Так ты же не спрашиваешь ни о чём, — рассмеялся Смирнов.

— А ты и рад! — чертыхнулся учёный. — Ну-ка, давай рассказывай всё по порядку. Что видел, где был, как действовал… Попал-то ты, кстати, куда? В 82-й, в Москву, как и предполагалось?

— Нет, Шура, не в 82-й, — покачал головой Михаил Дмитриевич.

— Как это не в 82-й? — изумился завлаб.

— А вот так, — усмехнулся Смирнов, потом ненадолго задумался, видимо, освежая в памяти детали своего путешествия в прошлое, после чего ещё раз мотнул головой и приступил к рассказу:

— Занесло меня, Шур, в совершенно другое время и место…

18 сентября 1922 г. Малая Азия. Смирна (Измир).

— Мишель! Что там? Что-нибудь видно?

Штабс-капитан Смирнов оторвал от глаз тяжёлый бинокль и повернулся в сторону затянутого в военно-морской мундир лейтенанта:

— Кое-что видно, Анри. Но это, увы, не те, кого ты так дожидаешься.

— Ты не ошибся? — усомнился моряк.

— Если не веришь, можешь сам посмотреть, — Михаил пожал плечами и передал бинокль капитану «баркаса».

Палубу и, соответственно, мостик, на котором стояли мужчины, ощутимо качало. Конечно, патрульный катер проектаV это не крейсер, водоизмещение у него небольшое, всего 40 тонн, а уж когда он идёт поперёк волны, то привыкшему к суше штабс-капитану… бывшему штабс-капитану Русской Добровольческой армии становится совсем неуютно. А ещё этот дым, постоянный, не прекращающийся уже вторую неделю и застилающий всю акваторию порта. Чёрный и смрадный дым, от которого слезятся глаза, а горло, как обручем, стягивается надсадливым кашлем.

Море в вечернем сумраке кажется почти свинцовым. Всего полтора-два кабельтовых и уже ничего не видать, даже в бинокль. И даже полыхающие на набережной пожары не в силах разорвать мрачную пелену.

— Да, ты прав. Это не те, — поморщившись, сообщает Анри. — Чую, папаша Шарль снова выразит нам своё глубокое неудовольствие.

— Не нам, а тебе, — насмешливо уточняет Смирнов.

Лейтенант Кристоф опускает бинокль и картинно вздыхает. Действительно, отчитываться перед контр-адмиралом придётся ему. Капитан, как известно, отвечает за весь экипаж. В том числе, и за волонтёра из уже не существующей армии.

Поставленная экипажу боевая задача была довольно простой. В течение трёх часов, начиная с 16:00, произвести патрулирование района грузовых причалов, дождаться появления судна (лодки, баркаса, ялика или иного плавсредства) под французским флагом и белыми вертикальными полосами на бортах, после чего эвакуировать всех находящихся там «беженцев» вместе с грузом. В крайнем случае, предписывалось принять на борт только груз, без сопровождающих. Что подразумевать под крайним случаем, командующий 1-м легким дивизионом французской Средиземноморской эскадры контр-адмирал Карл Дюмени́ль объяснять не стал, лишь намекнул во время постановки задачи. А то, что приказ лейтенанту «папаша Шарль» отдавал лично, минуя все промежуточные инстанции, и лично же инструктировал, причём, довольно подробно, делало сегодняшнее патрулирование, по словам того же Анри, «занятием чрезвычайно пикантным».

«Ну да, как бы не поперхнуться этой пикантностью», — хмуро отшутился по этому поводу Михаил, «включённый» в экипаж катера неделю назад, в самом начале «международной спасательной операции». И хотя моряком он не был, зато единственный из личного состава эскадры и прикомандированных к ней гражданских знал в лицо тех, кто должен сопровождать груз. А ещё он был хорошо знаком с лейтенантом, с котором пересекался ещё в Одессе, в 1919-м, а потом и в Константинополе, полутора годами спустя. Собственно, именно это и предопределило выбор контр-адмирала: возглавит «миссию» лейтенант Кристоф, а её выполнение обеспечит мало кому известный на флоте русский штабс-капитан.

Волонтёром Смирнов стал волею случая. Двадцатишестилетний ветеран, проведший два с половиной года в окопах германского фронта и ещё столько же на полях гражданской, не смог найти себя в «мирной» жизни чужого для него Истанбула. При эвакуции из Крыма при себе у Михаила были лишь шашка, наган, да сменная пара белья в солдатском сидоре. Шашку он продал через два месяца, сапоги износились до дыр меньше, чем за полгода. Бывший офицер не чурался любой работы, даже той, за которую не брались самые распоследние серсери́[2].

Впрочем, с бывшей столицей бывшей Османской империи штабс-капитан свои надежды не связывал. Он лишь надеялся заработать там на билет до Марселя, куда три года назад, правда, не из Стамбула, а из Одессы, упорхнула одна довольно-таки симпатичная молодая особа. Та самая, благодаря которой Смирнов и выбрал проигравшую в гражданской войне сторону. Нет, искать эту дамочку Михаил вовсе не собирался. Чувства, хоть и весьма бурные в своё время, давно отгорели. Сейчас штабс-капитан просто старался быть прагматичным, полагая, что раз Франция победила в войне, то для солдат и офицеров союзной ей армии может стать если не матерью, то хотя бы приветливой и доброй тётушкой.

Увы, надежды русского офицера развеялись, словно дым, после случайной встречи в порту со «старым» знакомым. Лейтенант Кристоф церемониться со штабс-капитаном не стал, всего в двух словах описав политику нынешней Франции. «Вас там никто не ждёт. Точка».

По правде сказать, чего-то подобного Михаил ожидал, только признаться себе в этом боялся. И, видимо, по этой причине циничная откровенность француза не стала для него шоком. Скорее, ушатом холодной воды, вылитым на разгорячённую голову. К тому же «сердобольный» Анри подсластил пилюлю, сообщив Смирнову о том, что при желании тот может продолжить карьеру военного в «Légion étrangère»[3], надо лишь подать соответствующее прошение во французское консульство. А там, глядишь, лет через пять можно и о гражданстве подумать.

Штабс-капитан о гражданстве пока что не помышлял, а вот о службе в рядах Иностранного легиона задумался, причём, крепко. И спустя десять дней, после мучительных размышлений, всё же подал прошение, рассудив, что чести русского офицера подобная служба не умаляет.

Однако всё оказалось не так просто. Как объяснили Смирнову, в настоящий момент легионеры вели боевые действия в Марокко и в Юго-Восточной Азии. Африканские части были укомплектованы полностью, даже с избытком, поэтому русскому новичку места там не нашлось. В Азии же, наоборот, проблемы с личным составом, точнее, с его нехваткой, имелись, и довольно серьёзные. Тем не менее, пользы от этого Михаилу не было никакой: отправлять пополнение в Индокитай по одному командование Легиона не собиралось.

В итоге Смирнову предложили подождать несколько месяцев, а пока суть да дело — послужить волонтёром в воюющем с «кемалистами»[4] греческом экспедиционном корпусе. Над этим предложением штабс-капитан почти не раздумывал. Статус нонкомбатанта и должность представителя какой-то малоизвестной гражданской организации при миссии наблюдателей и советников показались ему едва ли не синекурой. Прекрасно знающий языки, немецкий с французским, и сносно говорящий на греческом и турецком, Михаил в основном исполнял функции посредника на переговорах об обмене военнопленными. Как ни странно, обе воюющие стороны доверяли ему в этом гораздо больше, нежели представителям стран Антанты.

«Командировка» на анатолийский фронт затянулась надолго, продлившись без малого год, до осени двадцать второго. До того самого момента, когда произошла катастрофа. Греческие войска оказались разбиты и выдавлены на побережье. А после поражения при Эскишехи́ре и пленении вместе со штабом генерала Трику́писа из Афин поступил приказ: покинуть малоазийский плацдарм.

Турки, понятное дело, выполнению этого приказа препятствия не чинили, в результате чего деморализованная и разгромленная армия смогла эвакуироваться через порт Смирны. По временному соглашению с входящими в город с востока отрядами Ататюрка. Фактически бросив на произвол судьбы христианское население города.

Восьмого сентября греческий верховный комиссар объявил, что слагает с себя полномочия городского главы. В тот же день в гавани появились первые военные корабли, сначала французские и британские, а чуть погодя к ним присоединились американцы и итальянцы, готовые защитить и при необходимости эвакуировать проживающих в городе соплеменников.

Утром девятого, как и предполагалось по соглашению, в Смирну вошли передовые части турецкой кавалерии. А ближе к вечеру начались погромы. Местные гражданские турки, ещё днём появившиеся в греческих и армянских кварталах, поняв, что немногочисленные военные патрули не обращают на них никакого внимания, занялись вооружёнными грабежами. И если девятого числа они ещё как-то «сдерживали» себя, ограничиваясь только отъёмом имущества, то десятого и одиннадцатого, когда к ним присоединились солдаты в фесках, остановить резню было уже невозможно.

Почти год Михаил общался с представителями турецкой армии, с солдатами, офицерами, генералами, даже с Мустафой Кемалем пару раз говорил. И каждый раз отмечал высокую дисциплину и организованность войск, их предельно корректное отношение как к пленным, так и к местному населению, конечно, в той степени, в какой это вообще возможно в условиях боевых действий. Но сейчас штабс-капитан просто не мог поверить, что эта организованная на европейский манер армия буквально за один день превратилась в банду грабителей, насильников и садистов. Даже в самые сложные моменты гражданской войны Смирнов не видел такой жестокости. Счёт убитым вёлся уже не на десятки и сотни — на тысячи.

Мужчины, женщины, дети, пощады не было никому. Многие пытались найти спасение в европейских кварталах, однако и там их настигали потерявшие человеческий облик турки, резали, жгли, насиловали. Высадившиеся на берег военные моряки из международной эскадры занимались исключительно охраной дипломатических и торговых представительств собственных стран и на всё творящееся вокруг взирали с редкостным равнодушием.

Город горел. На запросы западных дипломатов турецкое командование ничтоже сумняшеся отвечало, что дома поджигают беженцы из христианских меньшинств. Те, кто не успел погибнуть в огне или от рук бандитов, бежали на набережную Смирны. И уже через двое суток там собралась едва ли не половина населения города. Все, кто сумел выжить.

Три километра берега, каменные пирсы и волноломы, впереди — вода, сзади — убийцы. Люди стоят вплотную друг к другу, так, что даже присесть невозможно. Толпа колышется, словно море. Время от времени к набережной подходит какое-нибудь судно, маленькая фелюка или большой пароход, без разницы, отчаявшиеся люди готовы на всё, лишь бы покинуть превратившийся в смертельную западню город.

Всех, кто прорвался к причалам, турецкая жандармерия обратно уже не пускает. Перегруженные, заполненные людьми транспорты отходят от берега. Те, кто не попал на борт, прыгают в оставшиеся бесхозными лодки и гребут к стоящим на рейде иностранным судам. Некоторые пытаются достичь их вплавь. Со стороны грузового порта слышатся орудийные выстрелы. Расположившаяся прямо на пирсе турецкая батарея «наводит порядок» фугасами и картечью. «Неучтённые» плавсредства тонут вместе с пассажирами и командами.

На палубах иностранных боевых кораблей царит оживление. Моряки комментируют происходящее и смотрят на бойню в бинокли. Кое-кто делает фотографии.

Когда лодки с беженцами пытаются пришвартоваться к английским военным судам, матросы рубят швартовы, поливают пловцов кипятком и громко кричат:

— No! No! No! Only British subjects[5].

Американцы берут на борт лишь одного из пяти, а остальных отправляют дальше, к стоящим в трёх милях от берега итальянцам. Те принимают всех. Вот только сил, чтобы до них доплыть, хватает не каждому. На палубе итальянского крейсера играет военный оркестр, а из установленных на всех кораблях фонографов раздаётся несравненное «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto!»[6] в исполнении Энрике Карузо.

Заходящие в бухту французские катера спасают любого, кто может сказать хотя бы несколько слов по-французски. И всё равно это лишь капля в море.

За семь предыдущих дней катер лейтенанта Кристофа принял на борт только двадцать шесть человек. Больше всех Смирнову запомнилась одиннадцатилетняя девочка с пустыми глазами, раз за разом повторяющая явно заученную фразу: «Je suis français, mes documents brûlé»[7]. Когда же она услышала от Михаила русскую речь, то буквально вцепилась в штабс-капитана и не отпускала его до тех пор, пока катер не пришвартовался к госпита́льному судну. Девочку звали Ксения, она была наполовину русской, наполовину гречанкой. Её отца, православного священника, убили двенадцатого сентября прямо в храме. Мать и три малолетних брата погибли днём позже, во время пожара. Самой девочке удалось выжить, добраться до набережной и попасть в одну из отплывающих лодок. Французскую фразу, ставшей ключом к спасению, её заставил вызубрить один армянский учитель. Жаль, самому ему спастись так и не удалось — затоптала обезумевшая толпа, когда пробивались к причалу…

— Да что они там, с ума посходили?! — выругался Анри, когда всего в кабельтове по ходу движения всплеснулся султан воды.

Звук выстрела на катере услышали через секунду.

— Не стрелять! — прокричал лейтенант, заметив, что комендоры начали суетиться возле установленного на полубаке орудия, разворачивая его в сторону турецкого берега.

— Мсье лейтенант, здесь дым, они нас не видят, — попытался объяснить один из матросов.

— Тогда зачем палят? Просто так, для острастки?

— Нет, они, наверное, лодку с греками хотят потопить.

— Понятно, — проворчал себе под нос Анри и отдал команду сигнальщику. — Отсемафорь огнями. Стрельбу немедленно прекратить, здесь французское судно.

— Уи, мсье лейтенант.

Турецкая пушка выстрелила ещё раз.

— Что творят сволочи? — тихо пробормотал Смирнов, глядя через бинокль на перевернувшуюся лодку с беженцами.

— Мсье лейтенант, турки ответили, что прекращают огонь.

— Хорошо, — кивнул лейтенант. — Держать прежний курс.

— Анри, мы должны подойти к месту крушения, — обратился к нему Смирнов. — Там могут быть выжившие.

Лейтенант Кристоф повернулся к штабс-капитану и покачал головой:

— Нет, Мишель. Мы этого не сделаем.

— Почему?

— У нас приказ. Выполнять только поставленную задачу, на спасение не отвлекаться.

— Анри, но ты же понимаешь, что это… глупый приказ, — попробовал возразить Михаил.

— И, тем не менее, это приказ, — буркнул Анри, стыдливо пряча глаза.

Сжав кулаки, Смирнов обвёл взглядом рубку. Рулевой ста́туей застыл у штурвала, всем своим видом демонстрируя то, что проблемы начальства его не касаются. Матрос-сигнальщик рылся в рундучке с принадлежностями, изображая непричастность и неучастие. Лейтенант Кристоф усиленно пялился в иллюминатор, делая вид, что следит за обстановкой на море.

«Да, просить или требовать бесполезно, — понял штабс-капитан. — Закорючка в приказе для них превыше всего».

Опустив руки и тяжко вздохнув, Михаил уже было собрался выйти из рубки, но в этот момент в его голове словно бы что-то щёлкнуло. Как будто чей-то неведомый разум заполонил на мгновение мозг и подсказал, как можно решить задачу. И этот способ штабс-капитану понравился.

Медленно расстегнув кобуру, он вынул наган и направил его прямо на лейтенанта:

— Анри, мы идём к лодке.

Рулевой даже не дёрнулся, только штурвал стиснул — аж пальцы от напряжения побелели. Сигнальщик замер на миг, но потом, видимо, думая, что русский на него не глядит, потянулся за прислонённым к стеночке карабином.

— Даже не думай, — повёл стволом Михаил.

Матрос быстро отдёрнул руку.

— Мишель, не сходи с ума, — судорожно сглотнул лейтенант, не отрывая взгляда от нацеленного на него револьвера. — Убери оружие, и будем считать это неудачной шуткой.

Штабс-капитан взвёл курок. В принципе, особой необходимости в этом не было, однако всё тот же внутренний голос объяснил Смирнову, что «с точки зрения психологии это будет правильным шагом».

— Анри. У тебя пять секунд, — негромко сообщил Михаил. — Если ты в течение этого времени не дашь команду изменить курс, я открываю огонь. Ты понял?.. Очень хорошо. Начинаю отсчёт. Один, два…

— Хорошо, Мишель. Я подчиняюсь, — выдавил из себя лейтенант, как только прозвучало «четыре».

— Я рад за тебя, — коротко усмехнулся Смирнов и указал на штурвал.

— Лево на борт, — хриплым голосом скомандовал Анри рулевому, затем перевёл рычаг машинного телеграфа и бросил в «рожок». — Машинное. Средний вперёд.

— Теперь объяви всем о предстоящем аврале, — штабс-капитан мотнул головой в сторону полубака.

Лейтенант поморщился, но возражать не стал.

— Внимание, экипаж, — объявил он по «громкой связи» (через установленный в передней стене рупор). — Приготовиться к отработке ситуации «человек за бортом».

Сигнальщик продублировал команду ударами корабельного колокола.

Патрульный катер, медленно набирая ход, двинулся в сторону качающихся на волнах обломков. Один из четырёх находящихся на палубе моряков переместился на носовую надстройку для наблюдения и поиска. Ещё один остался возле орудия, двое других подхватили спасательные круги и рванули к корме, имеющей лишь леерное ограждение и, значит, более подходящей для подъёма на борт пострадавших.

— Мишель, я выполнил твои требования. Может, ты уберёшь револьвер? — попросил Анри спустя пять или шесть секунд после изменения курса и, видя, что штабс-капитан сомневается, торопливо добавил; — Даю честное слово, что не буду отменять свой последний приказ… эээ… все приказы, касающиеся спасательных действий.

Смирнов смерил француза оценивающим взглядом и… выдал в ответ какую-то странную фразу:

— Джентльменам верят на слово. Вот тут-то, Петька, мне и попёрло, — после чего отступил на шаг и, опустив руку с наганом, пробормотал себе под нос. — Надеюсь, что мушкетёры во Франции ещё не перевелись.

— Что? — не понял Анри.

— Да так, ерунда. Просто вспомнилось кое-что, — улыбнулся штабс-капитан, застёгивая кобуру. — Командуй, Анри. Я — на палубу, там от меня то́лку больше…

К перевёрнутой лодке катер подошёл примерно через минуту. За это время Смирнов успел перейти на корму и почти полностью разоблачиться, оставшись в одном исподнем. Он отчего-то сразу же понял, что нырять в воду придётся, причём, нырять придётся конкретно ему — остальные не захотят рисковать. Хотя водичка для купания здесь вполне подходящая (в Эгейском море даже зимой теплее, чем летом на Балтике), друзей-лягушатников в неё и калачом не заманишь: им и плюс 20 по Цельсию кажутся ледяной купелью…

— Мишель, надеюсь, ты понимаешь, что всё, что происходило, я буду вынужден отразить в вахтенном журнале и рапорте, — невольно поёжившись, проинформировал Михаила спустившийся с мостика лейтенант.

— Понимаю, — невозмутимо отозвался штабс-капитан.

— Но это же трибунал, Мишель. Зачем тебе это?

— Зачем? — переспросил Смирнов. — Наверно, затем, что даже на чужой войне надо сохранять честь и оставаться верным присяге.

— Твоей страны больше нет. О какой присяге ты говоришь? — удивился Анри.

— Страны нет. Но Россия осталась. Вот здесь, — Михаил постучал себя по груди и, невесело усмехнувшись, посмотрел на француза. — Извини, Анри, но вы в Европе никогда этого не понимали. А что касается трибунала… Не думаю, что господин адмирал даст этому делу ход.

— Да, скорее всего, ты прав. Адмиралу это не нужно, — нехотя согласился Анри, поджав губы. — Но вот в чём точно не приходится сомневаться, так это в том, что после всего случившегося о службе в Легионе тебе придётся забыть.

— Чему быть, тому не миновать, — пожал плечами Смирнов. — Переживём как-нибудь…

Из всех, кто находился в лодке, спасти удалось одного. Маленького мальчика лет четырёх-пяти. Остальные, по всей видимости, погибли: либо утонули, либо были убиты осколками, а их тела отнесло от места крушения. Впрочем, кто-то мог просто отплыть подальше, чтобы не попасть под очередной турецкий снаряд, хотя шанс на это, по мнению и французов, и русского, был невелик. В любом случае, расширенный поиск результатов не дал: ни тел погибших, ни выживших, только плавающий в воде «мусор» — коробка от дамской шляпки, женский платок, разбитое в щепки весло, две плетёных корзины и полузатопленный чемодан с обитыми кожей углами.

Первым парнишку обнаружил Смирнов. Почти обессилевшего, вцепившегося в обломок доски. Малыш даже кричать не мог, раскрывая рот только чтобы вдохнуть и откашляться от попадающей в горло воды. И отпустить доску он тоже боялся, хотя всего в нескольких метрах уже качались спасательные круги, брошенные матросами с катера. Прыгнувший за борт Михаил мог бы легко потерять мальчонку из виду (волнение в два-три балла, конечно, не шторм, но видимость ухудшает существенно), но, слава богу, прожектор-искатель был теперь направлен в нужную сторону, плюс крики матросов очень способствовали правильному позиционированию.

Спустя пару минут малыша подняли на борт, раздели, растёрли и, укутав сразу в два одеяла, усадили на пробковый спасжилет рядом с кормовым бомбомётом, единственное место на палубе, более-менее защищённое от морских брызг, ну, кроме ходовой рубки, конечно. Пока матросы занимались спасённым, Смирнов успел по новой одеться, натянуть сапоги, нацепить на себя поясной ремень с кобурой, после чего присел на корточки перед мальчишкой и попытался выяснить, кто он и были ли в перевернувшейся лодке его родители. Ни русскую, ни французскую речь ребёнок не понимал, только мотал головой, всхлипывал и еле слышно просил по-гречески:

— Пэ́ра… пэра мама. Ка́ту парэ́ки. Сосэ́… сосэ мама…

— Что он говорит? — нахмурившись, спросил лейтенант у Смирнова.

— Говорит, там его мама осталась, просит спасти её, — ответил штабс-капитан, поднимаясь на ноги.

— Грек?

— Да, по всей видимости.

Анри пожевал губами, поморщился и, потеряв всяческий интерес к найдёнышу, двинулся в сторону рубки. Не забыв, правда, бросить через плечо:

— Как разберёшься с ним, возвращайся на мостик. Нам ещё задачу поставленную выполнять.

Михаил проводил француза задумчивым взглядом и еле заметно усмехнулся в усы. Что ж, задачу надо было и впрямь выполнять. Вот только, если верить внутреннему голосу, главную свою задачу штабс-капитан Смирнов уже выполнил. Осталось лишь уточнить детали.

— Тебя как зовут, братишка? — спросил он, снова присаживаясь на корточки перед малышом.

Вопрос был задан на новогреческом.

— Ко… Ко… Костас, — ответил тот, неожиданно перестав хлюпать носом и уставившись своими глазёнками на офицера.

— Хорошее имя, — похвалил мальчугана Смирнов. — А фамилию свою помнишь?

— Не… нет… не помню, — растерянно прошептал мальчик.

Михаил вздохнул и погладил спасённого по голове. Парнишка от прикосновения вздрогнул и… внезапно рванулся вперёд, прижимаясь к мужчине, обхватывая его за шею, не сдерживая льющихся из глаз слёз.

— Дядя, а ты ведь не бросишь меня? Да? Не бросишь? Ведь правда?

— Правда, малыш. Не брошу, — только и смог ответить Смирнов, с большим трудом удерживая себя от того, чтобы тоже не разрыдаться.

В его голове, словно кадры замедленной киносъёмки, проносились какие-то образы. Пожелтевшее от старости фото, на котором запечатлён он сам и рядом с ним двое детишек, мальчик, в котором можно легко узнать подросшего Костаса, и повзрослевшая девочка Ксения, спасённая их экипажем днём раньше. Ещё одно фото, на котором двое мужчин в военной форме с винтовками, один из которых очень похож на Смирнова. Потом ещё снимки, где те же мужчины, но уже по отдельности. И ещё… нет, даже не фотография, а, скорее, картина. Картина из реальной жизни. Девушка, очень красивая, босая, в цветастой юбке, стоящая у деревенской плиты. Штабс-капитан откуда-то знал, что эту девушку зовут Анна и что она…

Михаил потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения.

Вроде бы получилось.

Он ещё раз погладил по волосам доверившегося ему малыша и поднял глаза, устремив взгляд в усеянное звёздами небо.

«Ну что ж, парень. Выходит, в этом мире мы с тобой не одни. Теперь нас, как минимум, двое. Дядя Михос и ты… малыш Костас. Малыш из Смирны. Костас Смирниакис…»

[1]Электрокардиограмма.

[2]Нищеброд, босяк (тур.).

[3]Французский Иностранный легион.

[4]Мустафа Кемаль Ататюрк — основатель и первый президент Турецкой Республики.

[5]Нет! Нет! Нет! Только британские подданные.

[6]Ария «Смейся, паяц, над разбитой любовью» из оперы Р.Леонкавалло «Паяцы».

[7]Я француженка. Мои документы сгорели..

Глава 19

Суббота. 18 сентября 1982 г.

С самого утра настроение у Евгения Захаровича было приподнятым. Да, побаливали старые раны. Да, возраст уже давал о себе знать, шестьдесят не сорок и уж, тем более, не двадцать пять. Но всё равно — именно в этот день, такой же солнечный, как и сегодня, впервые встретились четверо фронтовых друзей. Будущий экипаж тридцатьчетвёрки. Гриша Синицын, Марк Кацнельсон, Серафим Барабаш и он, Евгений Винарский, двадцатилетний сержант, командир танка. Впрочем, ни Гриша, ни Марик танкистами тогда ещё не были, да и сам Винарский командовал вовсе не тридцатьчетвёркой, а лёгким Т-70. И тем не менее, сентябрьским утром 42-го четыре бойца вместе, единой командой, вступили в неравный бой возле затерянного в сталинградской степи хуторка. Одержав пусть и не слишком большую и не слишком значимую по меркам всего советско-германского фронта, но всё же — победу. Которую помнили до сих пор.[1]

Сегодня, как и во все предыдущие годы, друзья вновь собрались вместе. Посидели неплохо, со вкусом — Гриша Синицын прилетел этим утром в Москву с какого-то заграничного симпозиума и прямо из «Шереметьево», с пылу, как говорится, с жару заглянул на огонёк к Кацнельсону. А ближе к обеду подтянулись и Винарский с Макарычем. В итоге литровая бутыль шотландского виски, привезённая из-за бугра бывшим башнёром, прошла на ура. Её хватило и на «за встречу», и «за прекрасных дам», и «за все хорошее против всего плохого», и даже про «тех, кто в море» не позабыли. Правда, за ушедших и павших иностранный самогон употреблять не стали — разлили свою, беленькую, и молча махнули по пятьдесят, не чокаясь. А вечером стало совсем хорошо. Марик послал Бориса, своего старшего, за добавкой, и тот, несмотря на уже закрытые к этому времени окрестные винно-водочные, умудрился-таки где-то раздобыть поллитровку, причём весьма и весьма приличную, не абы что. Короче, посидели и впрямь хорошо. Настолько хорошо, что Синицын еле вспомнил про поезд, билет на который покоился в кармане наброшенного на стул пиджака. Слава богу, Борису в тот вечер не наливали, и от Нижней Масловки до Курского он, подбадриваемый советами вовсю веселящихся ветеранов, долетел на стареньком «Москвиче» за какие-то десять минут, выехав едва ли не на перрон. На поезд в итоге успели. Правда, впритык. Буквально за секунду до отправления.

Проводив Гришу, друзья тепло попрощались, а потом разъехались по домам. Договорившись о следующей встрече и клятвенно пообещав друг другу не пропадать. По крайней мере, надолго. Макарыч укатил на метро, благо, оно ещё не закрылось, а Винарского Борис, следуя «ценным» указаниям отца, мухой подбросил прямо к Савёловскому вокзалу, высадив бывшего командира танка поближе к кассам. Мигнув на прощание габаритами, «Москвич» развернулся на полупустой привокзальной площади и скрылся под эстакадой.

Проводив взглядом машину, Евгений Захарович заторопился к платформе, памятуя о том, что последняя электричка ждать не будет и если не поспешишь, то куковать на вокзале придётся до самой зари. Или как в песне, «по шпалам, опять по шпалам» — напрашиваться на ночлег к Марику сержант отчего-то стеснялся.

В четвёртом от головы вагоне народу оказалось немного, человек пять или шесть, не больше. Евгений Захарович с комфортом разместился возле окна, пристроив рядом с собой солидную трость, заграничный подарок Синицына. Спустя некоторое время танкист незаметно заснул. Точнее, задремал под убаюкивающий перестук вагонных колёс, прислонившись седой головой к стеклу, тихо улыбаясь во сне своим, только ему понятным воспоминаниям.

Разбудил его грубый тычок в колено, минут через пятнадцать, на перегоне между Дегунино и Бескудниково. Открыв глаза, Евгений Захарович обнаружил перед собой небритого, поигрывающего заточкой субъекта. За его спиной маячил второй уркаган, чуть меньше ростом, но такой же наглый, скалящийся на окружающий мир металлической фиксой. Ещёдвое, у одного из которых нос был заклеен пластырем, торчали в проходе и приглядывали за обоими тамбурами. Другой народ в вагоне отсутствовал — видимо, вышли все на предыдущих станциях.

— Ну что, дед, сам цацки отдашь или помочь? — ухмыльнулся гоп-стопщик, указывая заточкой на поблёскивающие на груди ветерана медали.

— Обойдёшься, — мрачно буркнул Винарский, перехватывая поудобнее трость.

Отбиться в одиночку от четверых он даже не чаял. Надежда была лишь на то, что в вагон случайно заглянет какой-нибудь припозднившийся гражданин и как-то спугнёт бандитов.

— Эй, вы чего делаете? Как вам не стыдно? — звонкий голос неожиданно перекрыл стук хлопающих дверей и трансформаторный гул, раздающийся откуда-то из-под крыши.

Вошедшая в вагон девушка лет, наверно, шестнадцати строго посмотрела на опешивших от такой «наглости» хулиганов. Отбросив назад длинную, почти до пояса свисающую косу, она перевела взгляд на Евгения Захаровича и ободряюще улыбнулась.

Надежда умерла, не родившись. Старый солдат не обманывался. Он хорошо видел, как его «защитница» нервничает, кусает губы и судорожно перебирает пальцами сумку, заполненную чем-то тяжёлым. Может быть, книгами, а, может, какими иными нужными в хозяйстве вещами. Увы, для отпора бандитам книги не подходили.

Тем более что девушка была совершенно одна, без какой-либо поддержки со стороны, и, значит, особой опасности для бандитов не представляла, являясь, скорее, жертвой, а не противником для распоясавшихся, упивающихся своей силой и безнаказанностью негодяев.

— Хилый, разберись с дурой, — бросил небритый тому, что с пластырем, а сам вновь повернулся к Винарскому.

«Жаль, — грустно подумал Евгений Захарович. — Видимо, умирать придётся».

И если сам он мог бы ещё как-нибудь вывернуться, отдав, на крайняк, бандитам то, что они так жаждали получить, то теперь задача простым вычитанием уже не решалась. Не мог, никак не мог боец второй мировой бросить вставшую на его защиту девушку и отдать её на поживу стае молодых отморозков. Не мог убежать и откупиться не мог. Оставалось одно — сражаться. И, возможно, погибнуть. Погибнуть, но не отступить.

К счастью, судьба опять предоставила сержанту «отсрочку». В тот самый миг, когда торчащий в проходе хмырёныш подскочил к девушке и, грубо толкнув её, уже замахивался для удара, двери, ведущие в тамбур, резко разъехались и в вагон метнулась какая-то тень. Впрочем, это была вовсе не тень, просто Евгению Захаровичу, немного «взбодрённому высоким градусом» сегодняшних посиделок, ворвавшийся в вагон парень показался именно тенью. Стремительной и беспощадной.

Кулак парня с хрустом впечатался в нос хилого любителя поизгаляться над дамами, отбросив гада прямо на замешкавшегося подельника. Оба с грохотом повалились на пол, образовав в проходе между сиденьями трясущуюся, сучащую ногами кучу-малу.

Быстрее всех в изменившейся обстановке сориентировался Винарский. Не теряя ни секунды, он ткнул концом увесистой трости стоявшего перед ним главаря, а затем, обратным движением, снизу-вверх, шарахнул массивным набалдашником в челюсть. Заточка упала на пол. Не ожидавший отпора ухарь схватился за морду и, глухо взвыв, отскочил. Правда, далеко уйти ему не удалось. Споткнувшись о подельников, он добавил к барахтающейся в проходе куче ещё один элемент. Уже совершенно небоеспособный и только усиливший хаос. На ногах из всех нападавших остался один, по всей видимости, самый везучий, который с фиксой. Выхватив откуда-то устрашающего вида «ножичек», бандит принялся быстро размахивать им перед собой, истошно вопя:

— Суки! Гады! Всех порешу! Урою нахрен!

Держа наперевес трость, Евгений Захарович шагнул к распсиховавшемуся налётчику, но тут же остановился — попадать под росчерки беспорядочно мелькающего лезвия ему пока не хотелось. Заслонивший девушку парень тоже немного притормозил. Тяжело дыша и сжимая в ярости кулаки, он хмуро смотрел на врага, явно прикидывая варианты дальнейших действий. С каждой секундой количество этих вариантов всё уменьшалось и уменьшалось, а ситуация в вагоне становилась опять угрожающей.

Один из упавших справился, наконец, со своими проблемами и, поднявшись с пола, оскалился на почти безоружных противников. С надетым на пальцы кастетом он чувствовал себя более чем уверенно, поэтому стал медленно подбираться к парню, видимо, полагая его самым опасным.

Налётчик ошибся. Самым опасным оказался вовсе не парень, пусть молодой, но достаточно крепкий по виду. И не старик со своей «бойцовой» тростью. Самой опасной и самой непредсказуемой оказалась девушка. Грохнув сумкой о пол, она неожиданно выскочила из-за спины защитника и, выставив вперёд руку, оглушительно завизжала:

— А-а-а! Не подходи! У меня граната! Ща всё взорву нафиг!

Обладатель кастета, рассмотрев, что зажато у девушки в кулаке, побледнел лицом и неловко попятился. По всей вероятности, в армии этот «герой» служил, поэтому просто не мог не узнать ребристое яйцо Ф-1 с выдернутой чекой. Всего две секунды, и он фактически «испарился» — только стукнули двери тамбура в конце пустого вагона.

Урка с ножом, так и не понявший, что почём, лишь оторопело проводил взглядом своего быстро ретировавшегося подельника. Его секундного замешательства оказалось достаточно. Евгений Захарович приподнял трость и коротко ткнул идиота в «солнышко», а вмешавшийся в схватку парень вытащил из кармана какой-то предмет, то ли болт, то ли гайку, и метнул его противнику прямо в лоб. Бандит закатил глаза и сполз вдоль сидения на пол. На удивление спокойный и тихий. В смысле, бандит, а не пол.

— Ты его случаем не пришиб? — поинтересовался Винарский, отбрасывая ногой нож.

— Да вроде бы нет, — облизнув губы, пробормотал парень. — Я вроде несильно бросал.

— Ну и хрен с ним, с придурком. Как-нибудь оклемается, — подытожил Винарский и перевёл взгляд на девушку.

А ту прямо-таки трясло от пережитых волнений. Испуганными глазами она смотрела на валяющихся на полу гопников и продолжала судорожно сжимать пальцами спусковую скобу. Рот девушки искривился гримасой, в любую секунду могло случиться непоправимое. Как быстро прикинул Евгений Захарович, столь долгого напряжения их общая спасительница могла и не выдержать.

— Спокойно, девочка, спокойно, — подняв руки в примирительном жесте, Евгений Захарович медленно подошёл к девушке. Не забыв при этом мстительно оттоптать пальцы ближайшему из бандитов и не обратив никакого внимания на его хриплый скулёж. Внимание танкиста было приковано исключительно к своей отважной защитнице. Той самой, которая дрожащей рукой всё ещё удерживала поставленную на боевой взвод «лимонку».

Опытному сержанту не хватило буквально мгновения, чтобы разжать ей пальцы и аккуратненько перехватить, а потом так же аккуратненько обезвредить «игрушку». Совершенно неожиданно для Винарского девушка шагнула назад, всхлипнула и, прижав ладони к лицу, опустилась на вагонную лавку.

Выпавшая из её рук граната с негромким стуком подкатилась к ногам старика.

Все последовавшие за этим события в дальнейшем вспоминались Винарскому как один сплошной анекдот. Не раздумывая ни секунды, он рухнул на уже готовую разорваться «эфку», пытаясь закрыть её своим телом, прикрывая от осколков всех остальных. Тех, кому ещё жить и жить.

Увы, совершить свой последний подвиг танкист не успел — его опередил бросившийся вперёд парень. Оба столкнулись у самого пола, помешав друг другу и невольно отбросив гранату ещё дальше, к валяющимся между скамьями бандитам.

Как сразу же выяснилось, смертельная опасность может творить чудеса. Притворяющиеся ветошью урки очухались почти моментально, будто и не получали только что по башке от потенциальных «жертв». Кто ползком, а кто на карачках, они рванули прочь по проходу, цепляясь за лавки и за штаны «конкурентов», стремясь оказаться как можно дальше от этого опасного места.

Старик и юноша, не сговариваясь, снова метнулись к ускользнувшей из рук гранате. И вновь промахнулись, опять помешали друг другу — «фенька» закатилась под одну из скамеек, и упавший возле неё Винарский только и смог, что закрыть глаза, кляня себя за собственную нерасторопность, понимая, что на большее он уже не способен.

Последний удар сердца прозвучал как набатный колокол.

«Всё. Конец».

А спустя ещё две секунды Евгений Захарович неожиданно для себя осознал, что до сих пор жив. Жив, несмотря ни на что. Приподняв голову, старый солдат с удивлением посмотрел на гранату. Парень, как оказалось, был ошарашен не меньше. Хищное, оттопырившееся скобой «яйцо» валялось прямо у него перед носом… Мёртвое, безобидное и совсем не опасное.

Всё прояснил звонкий девичий смех за спиной:

— Ой, не могу… кх-кх… она же… ой, кх… она… кх-кх… учебная!

— Тьфу ты, черт! — беззлобно выругался бывший танкист, поднимаясь на ноги и отряхивая от пыли пиджак.

— Предупреждать надо, — пробурчал в тон старику юноша.

Вытащив из-под лавки «гранату», он развернулся к вовсю веселящейся представительнице прекрасного пола. Из стоящей рядом с девушкой сумки выглядывал край медицинского бикса со снятой крышкой. А в нём… лежали ещё три гранаты, правда, уже не «эфки», а две РГД-5 и одна совсем древняя РГ-42.

Евгений Захарович молча забрал у парня учебную Ф-1 и внимательно её осмотрел. Действительно, по корпусу гранаты шли две едва заметных полоски «крест-накрест», а на донце имелось аккуратно высверленное отверстие. Но вот цвет… цвет безобидной болванки напоминал вовсе не антрацит, а какое-то нелепое сочетание бурого, серого и зелёного, к тому же истёртое и в условиях тусклого вагонного освещения выглядящее почти как спецназовский камуфляж. Видимо, это и обмануло многоопытного бойца. К счастью, бандиты точно так же купились на простенькую уловку, а иначе всё могло пойти совсем по-другому.

— Эти тоже пустышки? — спросил Евгений Захарович, указывая на «консерв» и пару потёртых «яичек» внутри цилиндрического контейнера из нержавейки.

— Ага, — радостно подтвердила девушка. — Пустышки.

— И как ты только не побоялась эти, хм, причиндалы с собою таскать, — усмехнулся Винарский. — Откуда дровишки?

— Так получилось, — развела руками обладательница роскошной косы. — К нам сегодня в училище пособия привезли. Для этого, как его, для НВП. И там эти гранаты были. Мне их военрук дал, попросил во второй кабинет занести. Он их вроде как красить потом собирался. А я… ну, в общем, заболталась я, а кабинет закрыли уже. Вот и пришлось всё это в бикс запихнуть, — пожав плечами, она совершенно невинно добавила: — Ну, не оставлять же их было, а то ведь мало ли что.

— Да уж, — только и смог выдавить из себя Евгений Захарович, не найдя в своём мысленном «словаре» ни одного приличного выражения, годного для комментирования столь вызывающей безалаберности — в голову лезла сплошная, б…, нецензурщина. Впрочем, он сразу же вспомнил армейские байки Коли Барабаша, сына Макарыча. И, в частности, ту, где назначенный дневальным Николай припёрся со штык-ножом в баню и всё никак не мог догадаться, на какую часть тела надо цеплять этот нож, если разоблачаться приходится догола. «Ну, не оставлять же его где попало. А то ведь мало ли что», — почти дословно повторил про себя сержант произнесённую девушкой фразу. А потом улыбнулся. «Старею, чёрт побери. Ох, старею».

— Может, милицию вызвать? — пробормотал парень и указал на торцевую стену вагона. Туда, где виднелась кнопка экстренной связи с машинистом. Однако в ответ тут же получил два укоризненных взгляда. И от старика, и от девушки. Факт, что он сморозил что-то не то, юноша осознал, лишь обратив внимание на контейнер с гранатами:

— Понял, не дурак. Милиции нам тут только и не хватает.

— Вот-вот, — подтвердил Винарский, опускаясь на скамью перед девушкой. — Звать тебя как, красавица?

— Жанна, — представилась та, укладывая «использованную» лимонку обратно в бикс. — Жанна Клёнова. Я в семнадцатом ММУ учусь, на втором курсе.

И в этот момент на Евгения Захаровича накатило. Жаркой волной забытых воспоминаний. Воспоминаний о том, чего не было.

«Девушка с русой косою…»

Старик покачнулся и прикрыл глаза, почувствовав неожиданно резкий укол в сердце. Совершенно случайно и неосознанно нанесённый невинной фразой сидящей напротив. Фразой, до глубины души потрясшей пожилого бойца.

«Лейтенант… Клёнова. Лена. Леночка… Леся…»

— Что с вами? Вам нехорошо? — раздался взволнованный голос, и через секунду в нос шибанул противный запах нашатыря.

— Может, валидолу? — неуверенно пробормотал другой голос, мужской.

Евгений Захарович разлепил глаза, поморщился от аммиачного духа и, отстранив от носа источник запаха, хрипло проговорил:

— Не надо. Я в норме.

— Нет, надо, — не согласилась склонившаяся над ним девушка, вскрывая блистер с таблетками.

Воспротивиться ей Винарский не смог. Сделав вид, что засовывает горошину под язык, он откинулся на спинку сиденья и грустно посмотрел на своего ангела-хранителя. Да, это действительно была она. Конечно, не совсем та, что во сне. И без берета. Но — эта коса, эти широко распахнутые глаза, это сострадание во взгляде и… нежность. Готовность дарить любовь тому единственному и достойному, кто пойдёт с ней по жизни. Вместе и навсегда. До конца.

«Эх, где ж ты раньше была? — тоскливо подумал бывший танкист, глядя на «девушку своей мечты». — Да, жаль, что нельзя скинуть лет сорок, чтобы…».

Насчёт себя Евгений Захарович не обольщался, годы уже взяли своё и поздно теперь думать о том, что ушло вместе с молодостью. С молодостью и желанием жить без оглядки на прошлое, без боязни упустить мимолётное счастье.

«Ну что ж, пусть повезёт другому. Тому, кто и впрямь достоин. Сегодня», — Винарский покосился на парня и весело подмигнул ему, указав глазами на девушку. Тот спрятал под носом улыбку.

Электричка начала притормаживать.

«Платформа «Лианозово», — прозвучало по вагонной трансляции.

Остановка на станции «Бескудниково» прошла почти незамеченной, поскольку в вагон никто не входил, а трое «бойцов» были настолько «увлечены» схваткой с бандитами, что просто не обратили внимания на медленно проплывающие за окнами станционные фонари, ограду и лестницы путевого моста.

— Пора мне, ребятки. Приехал, — поднялся Евгений Захарович.

Опершись на трость, он ещё раз глянул на девушку и на всякий случай поинтересовался:

— Ехать-то далеко? А то ведь неровен час, нарвёшься опять на каких-нибудь оглоедов.

— Близко, — ответила Жанна. — Я в Долгопрудном живу.

— Я провожу, — тут же вскинулся парень. — Мне тоже там выходить.

— А не забоишься? — лукаво улыбнулась девушка. — Мне через психбольницу идти.

— Ерунда, — отмахнулся новоиспечённый кавалер. — Я на Физтехе учусь, а мы там все немножечко… эээ… с прибабахом. Меня, кстати, Андреем зовут.

— А-а, ну тогда другое дело, — насмешливо протянула красавица, присаживаясь рядом с парнем и по-хозяйски беря его под руку.

— Ну, вот и славно, — подытожил танкист, посмеиваясь в душе́ над раздувшимся от собственной значимости студентом. — А я… пойду я, ребятки. Пойду.

— До свидания, — хором ответили молодые люди.

Винарский только рукой махнул, разворачиваясь к тамбуру и смахивая с лица предательскую слезу. Грустно вздыхая, понимая, что опоздал. И упустил свой шанс. Нет, не сейчас, а гораздо раньше, четыре десятилетия назад, в 42-м. Забыв то, чего не было. То, что осталось только в мечтах. Во сне, так и не ставшем явью…

[1]Об этих событиях рассказывается в романе «Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка»..

Глава 20(1)

Воскресенье. 19 сентября 1982 г.

До общежития я добрался в полтретьего ночи. Наружные двери, ясен пень, оказались закрыты. Нет, в принципе, можно было бы и постучать, попинать их минут двадцать ногами, дожидаясь, пока заспанная вахтёрша откроет замок и выскажет всё, что думает о шляющихся по ночам идиотах.

Скандала мне не хотелось, поэтому я просто обошёл здание, запрыгнул на пожарную лестницу, раз-другой подтянулся на перекладинах и, отыскав ногами опоры, полез на второй этаж. Как помнилось, дверь в коридорном балкончике была всегда приоткрыта. Даже зимой. Специально для таких случаев.

Случаи, кстати, бывали разные. Чаще всего «окно на границе» использовалось для переправки в общежитие «контрабанды». Причём, основным контрабандным товаром являлись представительницы прекрасного пола. Девушки, конечно, делали вид, что им ужасно страшно лезть по этим ржавым железкам, однако, в конце концов, хочешь не хочешь, а соглашались.

Ну да, это ведь так романтично, и к тому же тактильные ощущения при подсаживании девиц на лестницу и приёму их «из рук в руки» придавали процессу определённого рода пикантность. Дамы пугались, повизгивали, но продолжали есть кактус… то есть, тьфу, всё-таки умудрялись добраться до вожделенной двери. Практически без потерь. Обратно они, как правило, возвращались тем же путем, но под утро. Грешниц спускали на грешную землю и, как полагается, провожали потом до дома или до ближайшей автобусной остановки, кому как повезёт, кавалеры попадались разные, некоторые из них после бурной ночи откровенно ленились, экие, понимаешь, редиски…

Словом, на балкон я забрался легко и, открыв скрипучую дверь, проник в здание. После чего, уже никуда не спеша, дошёл до нашего блока. В комнату к Шурику стучаться не стал. Приятель наверняка дрых, а будить его, чтобы поделиться впечатлениями от прошедшего дня было не совсем комильфо. Самому же мне спать не хотелось, и в итоге я просто плюхнулся на кровать и до самого утра пролежал на ней, предаваясь мечтам. С блаженной улыбкой на морде. Вновь и вновь возвращаясь в мыслях к своим ночным похождениям. К Жанне.

Да уж, чего я никак не мог ожидать, так это того, что встречу её здесь не через три года, как в прошлой жизни, а нынешней ночью. Хотя дата, по большому счету, осталась той же, только год поменялся с 85-го на 82-й. И условия знакомства почти такие же. Там тоже была электричка, правда, без гопников и без гранат в сумке. Кстати, и сама Жанна ни капельки не изменилась. Ну, то есть, изменилась конечно, но по сравнению с двухтысячными, а не с восьмидесятыми. И это понятно. Скинуть зараз тридцать лет — это вам не хухры-мухры, даже если сама женщина об этом не подозревает. Врать не буду, она и в свои сорок шесть выглядела замечательно, но сейчас попросту наповал била. Без шансов. Как обухом по голове. Бац! И готово. Можете уносить клиента, то бишь, меня. Вот только косу свою она зря отрезала, в смысле, отрежет… эээ… отстрижёт лет через пять или шесть. С такой косой её вообще можно считать эталоном любого конкурса красоты. В смысле, настоящего конкурса, с истинными красавицами, а не теми субтильными барышнями, что двигаются по подиуму, словно роботы, нацепив на свои бледнючие лица тупые улыбочки.

Короче, влюбился я в неё опять как пацан, будто и не было у нас ничего. Ни прожитых вместе лет, ни детей, ни брака. Впрочем, здесь этого и впрямь не было. Пока не было. Но будет, обязательно будет. В этом я точно уверен. Хотя характер у моей будущей-прошлой такой, что под горячую руку ей лучше не попадаться. Она ведь, сколько я её помню, никогда и ничего не боялась. То есть, нет, вру, кое-чего всё же боялась. Во-первых, она почему-то в воду никогда не ныряла, а во-вторых, таблетки глотать не могла, думала, что задохнётся или подавится. Однако меня это нисколько не раздражало. Жанне я мог простить всё, что угодно. Тем более что и сам был грешен. Местами…

От электрички до дома я её, конечно же, проводил. Расстояние там всего километр, но мы шли настолько не торопясь, с такой черепашьей скоростью, что вполне могли бы претендовать на звание самой заторможенной пары этого года. Останавливались возле каждого столба, ржали непонятно над чем, болтали напропалую, пихались локтями, отнимали друг у друга сумку с набором «Юный гранатомётчик» и наслаждались общением как могли.

А когда подошли к психбольнице (типа, чтобы «срезать угол»), то сначала минут пятнадцать искали «дырку в заборе», а потом, крадучись, пробирались между корпусами-бараками. Через каждые десять шагов Жанна хватала меня за руку и жарко шептала:

— Сейчас ка-ак выскочат психи, ка-ак прыгнут на нас…

Я так же шёпотом отвечал:

— Не, не прыгнут. Мы же буйные. Подумают, что свои.

После чего мы и впрямь начинали хохотать как безумные. Явным образом нарываясь. На приключения. И один раз чуть было не нарвались. В ближайшем бараке зажёгся свет, и на крыльцо вышел мужик в наброшенном поверх телогрейки халате. Видимо, санитар. К счастью, обнаружить он нас не сумел — успели затаиться в кустах. В итоге мужик просто плюнул на землю, витиевато выматерился и громко сообщил в темноту, что если разные пи… пардон, граждане нетрадиционной сексуальной ориентации продолжат орать, то за здоровье и целостность этих граждан он лично нифига не ручается…

В целом, путь от станции до дома, где жила Жанна, занял у нас часа полтора. А потом мы ещё долго стояли возле подъезда. Она говорила, что ей уже надо домой, но продолжала топтаться на месте. Я тоже уверял её, что тороплюсь в общежитие, и тоже не уходил. Наверное, ждали, кто из нас первый не выдержит и замёрзнет вот так вот стоять на ветру. В результате замёрзли оба и всё-таки распрощались. Правда, с большой неохотой. А ещё она свой телефон мне прямо на руке написала. Хотя я её об этом вообще не просил. Поскольку и так знал его наизусть. Помнил по «прошлой» жизни…

* * *

Проснулся я (точнее, решил, что хватит валяться в постели) где-то в районе семи. Шурик, судя по раздающимся из-за двери звукам, уже встал и тусовался сейчас около умывальника — принимал водные процедуры.

— Здоро́во, Шур. Как оно ничего? — поприветствовал я приятеля, выйдя из комнаты.

— А! — отмахнулся Синицын, закручивая колпачок на тюбике с зубной пастой. — Башка после вчерашнего смурная совсем.

— Чего это вдруг?

— Да понимаешь, я на стройку вчера пузырь притащил. Импортный, поллитровку. Мне его папаня из загранки привёз.

— И?

— Ну, отдал Петровичу, как обещал.

— Зря ты, наверное, это сделал, — усмехнулся я, включая воду и начиная не спеша умываться. — Надо было шлангом прикинуться, пустой, мол, со встречи приехал.

— Это точно, — вздохнул Синицын. — Петрович с механиком к вечеру упились чуть ли не до поросячьего визга.

— Это с поллитра-то? — моему удивлению не было предела.

— Да нет. Они ещё за добавкой бегали. Ну, то есть, не сами, конечно, бегали. Иваныча посылали. Потом к ним ещё электрик добавился. В общем, часам к пяти вся работа закончилась.

— Нашим, надеюсь, не наливали?

— Нет, нашим не наливали, — помотал головой Шурик. — Только мне. Немного. Два раза по стопке.

— И как?

Мой друг недовольно поморщился:

— Да ну, блин. Не нравится мне эта водка. Пить противно, и голова потом сильно болит.

— Это пока болит. С непривычки, — хохотнул я, вытирая полотенцем лицо. — Лет через пять ты, может быть, запоёшь совсем по-другому.

— Может, и запою, — не стал возражать Синицын. — А сейчас ну его нафиг, напиваться по-свински. Лучше уж теорфизом заняться, пользы от него больше, и голова проясняется.

— Это точно, — кивнул я, соглашаясь с приятелем и уже прикидывая, будем мы сегодня работать или начальники объявят нам выходной, ссылаясь на объективные трудности.

* * *

На выходной, как выяснилось, я надеялся зря. И хотя мастера на площадке не оказалось, так же как и электрика с крановы́м, зато присутствовал Николай Иванович. Хмурый как туча, он слонялся по стройке и раздавал всем ценные указания.

— Петрович-то куда подевался? — невинно поинтересовался я минут через двадцать, когда Барабаш закончил с инструктажом.

— Болеет Петрович, — буркнул в ответ дядя Коля. — День вчера был хреновый. Бетон не пришёл, с арматурой пересортица вышла, кран на профилактику встал. А ещё Васька, гад, снова доску упёр. Полкуба почти, ни дна ему, ни покрышки.

— Что? Нечем работать сегодня?

— Найдём чем. Хоть половину плиты, да завяжем. Нечего оставлять всё на понедельник. Если прораб заявится, то шкурку со всех поснимает, — Иваныч махнул рукой и досадливо крякнул. — Ленка ещё вчера в обед приходила. Злая, блин, как собака. Никогда её такой не видал…

«Чёрт! Чёрт! Чёрт! Лена!!! Как же я мог забыть про неё?! Мы же с ней… Блин! Что ж теперь делать-то?..»

На моё изменившееся лицо дядя Коля внимания не обратил, продолжая рассказывать:

— Пришла вчера вся расфуфыренная, причепуренная, словно на свадьбу. Потом по этажам походила и как с цепи сорвалась. Что на неё такое нашло, хрен знает. На Петровича наорала как на кота шкодливого, мне чуть по морде не съездила. Будто это я виноват, что у приборов сроки поверки подходят, а заявок никто не даёт…

— Чего это она так? — бросил я с деланным равнодушием.

Иваныч посмотрел на меня и неожиданно ухмыльнулся.

— Тебя наверно искала. Но, стало быть, не нашла, вот и озлобилась.

— Меня?

— Тебя, Дюх, тебя. Кого же ещё? — заржал Барабаш. — Бабы, они, знаешь, такие. Ежели на кого глаз положили, то пока своё не получат, не успокоятся.

— Да я ж вроде ничего такого не делал, чтобы… ну, того самого, — пробормотал я, изо всех сил стараясь не покраснеть, но чувствуя, что кровь уже приливает к лицу.

— Ха! Не делал. Ты сказки-то не рассказывай, — осклабился дядя Коля. — Что ж я, слепой что ли? Не видел что ли, как ты перед ней хвост распуша́л? Да и она вроде… не против была. А? Дюх?

— Да ладно вам, Николай Иванович. Не было у нас с ней ничего.

— Ну, не было, так не было, — пожал плечами Иваныч. — Я ж не в претензии. Это дело молодое. Только смотри, она ещё и сегодня обещалась прийти. К обеду поближе. Типа, съёмку дополнительную провести и исполнительную намалевать. Так что ты, уж будь другом, уважь как-нибудь даму, чтобы не злилась. Нам ведь с этого тоже, какое-никакое, а облегченье. Девки-зловредины нам тут не нужны.

Барабаш хлопнул меня по плечу, ещё разок усмехнулся и, видимо, решив, что говорить больше не о чем, двинулся в сторону котлована. Оставив меня в полной прострации. Да, действительно, с Леной надо было что-то делать. Но вот что именно, пока не понятно.

Какдействовать, я понял часа через два. Примерный план сложился, как пазл, при виде чешущего затылок Иваныча. Дядя Коля рассеянно тыкал ногой сварочный трансформатор и матерился вполголоса, разглядывая сложенные под навесом прутки арматуры.

План мой был прост, как всё гениальное. Если некий молодой человек с помощью хитрых манипуляций сумел понравиться девушке, то почему бы ему не произвести обратную процедуру. То есть, взять и с помощью не менее хитрых телодвижений сделать всё, чтобы ей разонравиться.

Вообще говоря, в запасе у меня имелся и другой вариант. Я мог просто признаться Лене, что…

«Хм. А ведь и вправду, что?»

Что наша встреча была ошибкой? Что нам обоим лучше забыть обо всём? Что зря она себе напридумывала чёрт знает что, типа, у нас с ней любовь до гроба и всё такое?.. А, может, наоборот, всё совершенно не так? Может, это я вообразил себе невесть что, и всё гораздо проще, чем думается?

В любом случае, Лене об этом говорить не стоит. Оскорблённая в лучших чувствах женщина способна на многое. Ладно бы я её просто соблазнил и бросил потом, через месяц-другой. Или бы, например, она меня бросила. Такое, увы, случается. Сплошь и рядом. Не выдержали чувства проверку временем. Бывает. Не мы первые, не мы последние. Эмоции схлынули, осталось одно: забыть и простить.

Однако чего не способна простить ни одна женщина, так это предательства. Ну а как ещё прикажете называть подобную ситуацию? Буквально вчера встретились, познакомились, открыли друг другу душу, наплевав на все и всяческие условности, а уже сегодня он ничтоже сумняшеся заявляет, что любит другую…

Нет, не могу я с Леной так поступить. Соврать я ей не сумею, а правду сказать… нет, лучше не надо. Лучше пойти сложным путём. Пусть она сама догадается, хоть и не сразу, но всё же поймёт, что я не тот человек, который ей нужен. И тогда мы с ней тихо и мирно расстанемся. Без лишней ругани, без никому не нужных эксцессов, без обиды, без ненависти. Как и положено всем цивилизованным людям.

Короче, решено. Действовать будем именно так. Сложным образом, но надёжно. А что в настоящий момент надо для этого сделать?

Во-первых, загрузить себя работой по полной. Причём, работой нужной и важной для окружающих. Чтобы у Лены даже мысли такой не возникло — попытаться меня от этой работы отвлечь.

Во-вторых, внешне я, с точки зрения женщины, должен сегодня выглядеть не совсем привлекательно.

Ну и, наконец, в-третьих. Самое сложное. Вести себя с дамой надо нарочито грубо. Типа, не до баб мне сейчас. Занят. Дел выше крыши, когда освобожусь, неизвестно. Хочешь — жди, хочешь — не жди. Да и вообще, меня это не сильно волнует. Так что оревуар, подруга. Созвонимся как-нибудь. На недельке…

Мысленно прокрутив в голове все детали, я подошёл к Иванычу и изобразил живой интерес:

— Каркасики варить собираетесь, Николай Иванович?

— А? Чё? — дядя Коля с недоумением обернулся.

— Я говорю, армирование второй слой мы на лягушках никак не поставим. Там высота большая, каркасы нужны.

— Каркасы, говоришь? — Иваныч вздохнул, вытащил из-за пазухи «синьку» и бросил её на сварочный аппарат. — Вот они, каркасики. Всё нарисовано, осталось только сварить.

— А чего же не варим тогда?

— Руки дрожат, мать их за ногу, — зло отмахнулся Иваныч. — Будто это не Петрович, а я, блин, вчера ужрался. Электродом в держак с третьего раза не попадаю. Тычу в стык, промахиваюсь на ладонь, а если попал, так сразу же залипает, чтоб его. Швы, блин, сопли и шлак. Кияночкой тюкнешь — разваливаются в момент…

— Так, может, току надо добавить? — предложил я с ленцой. — И электрод под углом, дуга установится, тогда её можно вести. Только без спешки, конечно…

— А ты что? Сварны́м когда-то работал? — мгновенно заинтересовался Иваныч.

— Ну, не то чтоб работал, но… умею кое-чего, — «скромно» заявил я, пожимая плечами.

— Умеешь, говоришь? — Барабаш посмотрел на меня, прищурившись. — А ну-ка, иди-ка сюда. Ща глянем по-быстрому, какой из тебя сварной…

Спустя пять минут я, облачённый в грубую брезентовую робу, в спилковых рукавицах и маской сварщика на голове, приступил к новой работе.

На первый каркас у меня ушло около четверти часа. С одной стороны, вроде как быстро, а с другой — не очень. Заготовки-то были уже разложены, бери да вари. Однако старенький ТД-500 — это вам не автомат-инвертор и не щипцы для контактной сварки. Плюс электроды… не то что бы плохонькие, просто отвык я уже от таких, пришлось приноравливаться. Впрочем, Иваныч остался доволен. Сварщик на объекте появился, а то, что корочек у него нет, так это не главное. Главное, что дело он знает, а корочки и выписать можно, экзамен только задним числом провести и дело, как говорится, в шляпе. Тем более что поддерживающие каркасы — конструкции довольно простые, к особо ответственным не относятся, третьего разряда для них более чем достаточно.

В общем, где-то через полчаса я наконец приспособился к электродам, а довольный до безобразия дядя Коля быстренько определил для меня фронт работ и задание на день: «Варить каркасы по ентому чертежу и чтобы пятьдесят штук к вечеру вынь да положь».

Препираться я с Барабашем не стал, пытаться уменьшить норму — тоже. Наоборот, прикинул, что если варить изделия штук по шесть-восемь за час, то рабочий день у меня закончится где-нибудь в семь-полвосьмого. Ни одна нормальная девушка не будет ждать столько времени, плюнет на всё и уйдёт. И, наверное, правильно сделает: такие кавалеры ей сто лет не нужны — тратить драгоценное время не на любимую женщину, а на какую-то ерунду — да шли бы они лесом, придурки, другие найдутся, галантнее и умнее…

Ко всему прочему я ещё морду себе измазал машинным маслом и ржавчиной припорошил, чтобы пострашнее казаться. А часика через два рожа от ультрафиолета дуги чуток покраснеет и будет совсем «хорошо». И маску можно надевать понебрежнее, чтобы быстрее нужного эффекта достичь. Хотя нет, наверно, не стоит. Зайчика ненароком поймаешь, сутки потом, как минимум, придётся «песочек» вытряхивать. Из глаз. Красных таких, как у кролика. Короче, не будем усугублять. Не стоит лишний раз нарушать технику безопасности, здоровье дороже…

Лена появилась на площадке в обед, однако её появление я банальным образом пропустил — увлёкся работой. Варить конструкции оказалось занятием интересным, тем более что сам сварщик давненько уже чем-то подобным не баловался.

— Привет! — знакомый голос прозвучал для меня почти неожиданно, но, как ни странно, в унисон с шорохом дуговой сварки и гудением трансформатора.

— Привет, — отозвался я, откидывая маску со лба и сразу же понимая, что грубить этой девушке не смогу.

Лена выглядела просто шикарно. Макияж, причёска, всё как в лучших домах, словно только что в салоне красоты побывала. Новомодное полупальто с зауженной талией, широкая плиссированная юбка чуть выше колен, на ногах шпильки. Как она в них по стройплощадке передвигалась, понять невозможно, зато шею свернуть легче лёгкого. Не ей конечно, а тем представителям сильного пола, которые на пути попадались. Ибо не повернуться ей вслед было выше человеческих сил.

Все наши, по крайней мере, ну, те, что работали в котловане, в настоящий момент только этим и занимались. В смысле, во все глаза пялились на меня и на Лену. Пардон, вру — только на Лену, на меня-то им чего пялиться? Мужик и мужик, стоит себе, рот разинув, мямлит чего-то, никак не врубается, с какого, понимаешь ли, бодуна ему счастье этакое привалило — с богиней общаться, практически тет-а-тет. Я аж загордился собой — такую девушку отхватил всем на зависть. Забыл даже, о чём думал до этого. И как хотел избавиться от неё побыстрее. Лопух, одним словом. Извращенец конкретный.

— Ты прямо как поросёнок какой-то, — прыснула в кулачок Лена, глядя на мою измазанную маслом и сажей физиономию.

— Э-э-э, — протянул я, не зная, что и сказать. Уши мои буквально горели огнём. Все планы летели в тартарары. Вместо того чтобы тупо по-солдафонски ей нагрубить, я стоял дурак дураком, переминаясь с ноги на ногу, смущаясь своим затрапезным видом.

Вынув из кармана платок, Лена переступила через лежащую на земле арматуру и, подойдя ко мне, аккуратно оттёрла грязь с моих щёк. Девушка оказалась настолько близко и пахло от неё так, что я еле сдержался, чтобы не прижать её с силой к себе и не выпускать до тех пор, пока мысли в голову не вернутся. Поскольку сейчас все они находились в другом месте. Том самом, которым любой мужчина при виде красивой женщины просто не может не думать.

— Вот так гораздо лучше, — рассмеялась Лена, отступая на шаг и придирчиво меня осматривая.

Я опять не нашёлся, что ей ответить.

— Тебе ещё долго здесь? — спросила она через какое-то время, видя, что её кавалер не в состоянии поддерживать разговор.

— Ну-у, я, эм-м, кх-кх, — прокашлявшись, я наконец сумел выдавить из себя кое-что. — Мне тут ещё это, каркасы варить. Штук тридцать, наверное. Часов, эээ, пять или шесть.

Лена покачала головой, вздохнула и с некоторым разочарованием в голосе произнесла:

— Жалко. У меня сегодня тоже работы полно. Думала, ты мне поможешь немного.

— Да я бы и рад, но ты же сама видишь, — я указал на сварочный аппарат и неожиданно для себя добавил. — Но я обязательно постараюсь закончить пораньше.

— Здо́рово. Я тогда тоже работать пойду, — Лена едва ли не просияла от радости. — Проводишь меня сегодня?

— Конечно, — возражать ей было сродни преступлению…

До самого конца рабочего дня я как проклятый клепал эти дурацкие поддерживающие каркасы. И зачем только предложил Иванычу свою кандидатуру в качестве сварщика? Но делать нечего, раз взялся за гуж, придётся доваривать.

Всё это время Лена находилась в прорабской. Лишь изредка выходила, поглядывала в мою сторону и снова скрывалась за дверью. Короче, контролировала и ждала. И уходить со стройки, понятное дело, не собиралась. А я-то, лопух, планы глобальные строил, надеялся чёрт знает на что. Фигушки она сегодня уйдёт без меня, не для того прихорашивалась, чтобы вот так запросто оставить «объект» без присмотра.

Разумом-то я, конечно, всё понимал. Понимал, что не к добру это всё, ох, не к добру. Доведут меня бабы и кабаки до цугундера. Впрочем, насчёт кабаков — это исключительно к слову пришлось. Тут и без кабаков… туши свет, сливай воду, а кто не спрятался, не виноватая я, он первый начал. Оставалось лишь плыть по течению и надеяться на его величество случай. Который только и мог спасти запутавшегося в чувствах клиента…

Работу я закончил «досрочно». Около 18:00 по Москве. На стройплощадке в этот момент уже никого не осталось, свет горел только в штабном вагончике да в сторожке. Воскресенье — день короткий, граждане торопятся по домам, в порядок себя приводить, готовиться к следующей трудовой неделе.

Смотал по-быстрому провода, собрал электроды, поправил кое-как стопочку готовых изделий. Пересчитал их по новой. Ровненько пятьдесят, как и было заказано. Огляделся с тоской. Вздохнул. Всё, кончилась вольная жизнь, пора, батенька, отвечать за содеянное. Отрабатывать надо выданные авансы. Никто тебя, Андрей Батькович, за язык не тянул. Обещал проводить даму до дома — изволь исполнять. Даже если не хочется. Хотя… зачем мне себя обманывать? Хочется. И даже очень…

— Ой! А ты что? Уже всё закончил? — прощебетала выпорхнувшая из прорабской Лена.

— Ну да. На сегодня всё, — улыбнулся я ей. — Вот только не знаю, как мне тебя провожать. В таком-то вот виде.

Девушка посмотрела на меня с некоторым недоумением и даже как будто с обидой. Потом наморщила носик и… очень быстро нашла решение.

— А давай ты в общежитие своё сходишь и переоденешься. А я подожду тебя, мне не трудно.

— Ну-у, да. Наверное, можно, — протянул я в ответ, делая вид, что раздумываю.

Долго думать Лена мне не дала.

— Знаешь, Андрюш, а давай мы вместе в твою общагу зайдём, — предложила она, беря меня под руку. — Никогда в студенческих общежитиях не была.

Я удивился:

— Но ты же пять лет в институте училась. Неужели у вас не было общежитий?

Лена вздохнула.

— Были, конечно. Но я-то там не жила, а посмотреть хочется. Очень хочется, — добавила она почти жалобно.

— Желание женщины — закон, — бодро отрапортовал я, не в силах сдержать улыбку.

Девушка в ответ лишь смущённо потупилась.

* * *

В общежитие, как ни странно, нас пропустили без разговоров. Хотя, если честно, крутилась у меня в голове одна хитровыделанная мысль. Насчёт того, что бдительная вахтёрша обязательно остановит Лену на входе и потребует предъявить студбилет. Однако, к моему немалому удивлению, сидящая на вахте бабулька просто окинула её сонным взглядом и ничего не потребовала. Почему, фиг знает. На наших институтских барышень Лена была совсем не похожа. Скорее, наоборот, словно с другой планеты явилась. С той, где живут одни лишь красавицы. Короче, повода смыться с подводной лодки у меня так и не появилось. Пришлось вести даму к себе на этаж. Не скажу, что это было мне неприятно, но некоторая досада всё же присутствовала, поскольку очередной пункт моего изначального плана был с треском провален. И поделом. Нефиг выёживаться. Коли в попал в оборот, беги и не рыпайся… совратитель, блин, инопланетных принцесс.

Кстати, уже наверху, по дороге к нашему блоку, я едва не помер от смеха и одновременно от гордости за себя. Навстречу нам попался какой-то студент, не то с третьего, не то с четвёртого курса. Когда мы прошествовали мимо него, он просто не смог не сопроводить взглядом соблазнительно покачивающую бёдрами даму и в результате со всего маху налетел на дверной косяк в конце коридора. Лена конечно сделала вид, что ничего не заметила, а я еле-еле сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. В общем, до блока мы всё-таки добрались. Практически без приключений.

Шурик, по всей видимости, был у себя, но мы к нему ломиться не стали и сразу прошли в мою комнату. Слава богу, соседи ещё не вернулись с картошки, и, значит, привычного студенческого бардака в помещении не наблюдалось. Старые носки в углу не стояли, постели были заправлены, пустые бутылки под столом не валялись. Стыдиться, по крайней мере, мне было нечего. Пока нечего.

Усадив Лену к себе на кровать и велев ничего не стесняться (и вообще — чувствовать себя как дома), я вытащил из шкафа чистые шмотки и рванул по-быстрому в душ. Негоже, знаете ли, заставлять девушку ждать, даже если она сама к тебе напросилась. В любом случае, это было бы не по-джентльменски. Джентльменом меня конечно назвать трудно, но ведь и не мужлан какой-нибудь, с правилами этикета знаком. Хотя и интерпретирую их не всегда правильно.

В душе я пробыл недолго. Свеженький как огурчик вернулся через пять минут в комнату и обнаружил, что гостья уже успела сбросить пальто и, оставшись в нарядной блузке (насколько я знаю, такие надевают исключительно для свиданий с молодыми людьми с целью покрасоваться перед избранником), с интересом рассматривала взятую с моей полки тетрадь. Ту самую, которая песенник и в которой несколько дней назад появилось послание из 2012-го.

— Ничего не понятно, — проинформировала меня Лена, захлопывая тетрадку. — Тут с одной стороны вроде бы песни, а с другой какая-то ерунда.

— Какая ещё ерунда?

Девушка пожала плечами.

— Там про какие-то кварки написано, а я в этом вообще ничего не соображаю.

— Про кварки? — забрав у гостьи тетрадь, я с раскрыл её на последней странице. — Хм, действительно, ерунда.

О том, что эта ерунда оказалась новым посланием от Синицына, я упоминать не стал. Мысленно перекрестившись и поблагодарив Шуру из будущего за то, что он, как обычно, растёкся мысью по древу и облёк свои гениальные рассуждения в недоступную для простых смертных форму.

— Это так, мысли всякие. О природе времени, материи и вообще, — с нарочитой небрежностью пояснил я, бросая тетрадку на стол.

— О времени? — Лена посмотрела на меня несколько странным взглядом, но, к счастью, дальше развивать эту тему не стала, переключив внимание на висящую на спинке кровати гитару. — А это твоя гитара?

— Моя.

— Можно?

— Пожалуйста.

Осторожно взяв инструмент, она несколько раз тронула пальчиком струны, потом вздохнула и протянула гитару мне:

— Знаешь, всегда мечтала научиться играть на такой.

— И как? Научилась?

— Не-а. У нас в семье только папа умеет.

— Молодец папа, — усмехнулся я,садясь перед Леной на стул и начиная подстраивать колки́ на «Кремоне».

— Да. Он молодец, — рассмеялась гостья. — А ты, как я понимаю, тоже умеешь?

— Ну, я конечно не Андрес Сеговия, но… могу кое-что.

— Сыграешь?

— Для тебя — всё что угодно.

От таких слов Лена неожиданно покраснела, но затем все же оправилась от смущения и, чуть подавшись вперёд, приготовилась слушать. Пристроившись на самом краешке казённой кровати, устремив в меня взгляд, закинув ногу на ногу, выпрямив спину и обхватив руками свою ну очень соблазнительную коленку.

Выдерживаю небольшую паузу, перехватываю поудобней гитару, медленно провожу рукою по струнам.

«Что же мне ей сыграть? Что-нибудь новенькое? То, что здесь ещё не слыхали? А, может, наоборот, что-нибудь совсем свежее, но пока не слишком известное?..»

Размышления длятся недолго. Пока одна (рациональная) часть мозга пытается подобрать подходящую для исполнения песню, другая (трансцендентная) уже раздаёт команды: «Нечего думать, играй что играется, пой что поётся». И я пою. Неведомо что. То, что навеяно подсознанием.

Всё, что я пел — упражнения в любви

Того, у кого за спиной

Всегда был дом…

«Господи! Что я пою?! Я же совсем не это хотел! Что теперь Лена подумает?»

Я никогда не хотел хотеть тебя

Так,

Но сейчас мне светло,

Как будто я знал, куда иду.

И сегодня днём моя комната — клетка,

В которой нет тебя…

Ты знаешь, что я имею в виду…

Лена смотрит на меня не мигая. Рот слегка приоткрыт, грудь вздымается, глаза блестят… А я всё продолжаю и продолжаю… Певец, блин! Тетерев на току!

Мне не нужно слов,

Чтобы сказать тебе, что ты —

Это все, что я хочу.

Всё, что я хочу,

Всё, что я хочу,

Всё, что я хочу…[1]

«Всё. Слава богу. Допел».

Жалобно тренькнув, гитара падает на кровать. Я её почти ненавижу. Гитару, конечно, а не кровать. Медленно поднимаюсь со стула. В горле комок. Облизываю внезапно пересохшие губы.

Лена не отрывает от меня взгляда. Тоже встаёт, делает шаг навстречу. На шпильках она почти вровень со мной. Секунда, и её руки уже на моих плечах. Ещё секунда, и они обвивают шею. Губы у Лены мягкие, пальцы нежные, а язычок проворный и очень настойчивый.

Сопротивляться я ей не могу. Да и не хочу, если честно. Инстинкты в союзе с гормонами опять побеждают разум, плюют на все его бессмысленные потуги «остаться в рамках».

Поцелуи становятся всё более и более страстными, на близость женщины организм реагирует так, как ему и положено. Одна рука уже шарит под блузкой, нащупывая застежки бюстгальтера, вторая скользит по талии вниз, подбираясь к самому «вкусному». Тела наши дрожат в предвкушении. К чёрту условности! К чёрту ненужные мысли! Пусть рушится мир, нас это сейчас не волнует. Есть только мы, и мы вместе, а всё остальное — неважно!..

— Андрюха! Ты дома?

«Твою мать!»

Мы с Леной резко отрываемся друг от друга.

«Шурик! Скотина! Такую тему испортил!»

Лена прячется за меня и лихорадочными движениями пытается привести себя в относительно нормальное состояние, приличествующее каждой добропорядочной советской девушке. Поправляет причёску, юбку, застёгивает пуговицы на блузке. «Ну да, всё верно. Мы ничего такого не делаем. Просто… эээ… чаю вот решили попить. Чайника, правда, нет, но кого и когда останавливали подобные мелочи?..»

— Андрюха! Открой, дело есть, — продолжает барабанить по двери Синицын.

Ругаюсь сквозь зубы и иду открывать.

— Ну? Что хотел?

— Слушай, Андрюх, тут это, мысля́ одна появилась… — Шурик протискивается мимо меня и… замирает с отвисшей челюстью.

— Какая ещё, к бене, мысля? — я пытаюсь оттеснить его в коридор, одновременно оглядываясь на Лену. Кажется, она успела привести себя в божеский вид и теперь как ни в чём ни бывало стоит у окна, изображая святую невинность.

Приятель вопрос игнорирует. Ошарашенно пялится то на меня, то на Лену, потом трясёт головой, словно не верит увиденному, и начинает громко шептать:

— А это кто? Ленка, да? Ленка?

— Нет! Рабыня Изаура! — рявкаю я и самым решительным образом выпроваживаю его из комнаты. — Потом, Шура. Всё потом.

Захлопываю дверь. Мысленно себя матерю.

Шурик конечно гад, но, в принципе, я ему благодарен. На самом краю меня удержал, припёрся бы он чуть попозже и свой грех перед Жанной я бы не искупил никогда. Блин! За что мне такие мучения?! Две женщины, обе такие разные, но устоять ни перед одной не могу. И выбирать не имею права. Знаю, кто мне судьбой предназначен. Знаю, но прямо сейчас убить себя готов за подобное знание. За будущее, которое ещё не свершилось. За прошлое, которого не было. За настоящее, в котором я самая обычная сволочь. Сволочь и бабник. Желал осчастливить весь мир, изменить его в лучшую сторону, а в итоге даже в себе не сумел разобраться. Смотрю на Лену и вижу, влюбилась она в меня не по-детски. А я, вместо того, чтобы честно признаться, что и мизинца её не стою, всё тяну и тяну. И чем дальше, тем всё больше и больше запутываюсь в собственной лжи. причём, лгу я не только ей. Себя обманываю, думая, что «само рассосётся». А вот хрен тебе, Андрей Батькович! Не рассосётся. Как ни крути…

— А кто такая рабыня Изаура? — внезапно интересуется Лена.

«Во, блин, попал!»

— Эээ, — пробую найти объяснение и в конце концов нахожу. — Ну-у, это персонаж одного романа. Бразильского, кажется. Его в «Иностранной литературе» печатали.

Гостья на миг задумывается:

— Не помню такого.

— Давно это было, — я развожу руками и улыбаюсь.

Лена сразу же забывает о сказанном, отрывается от окна и одаривает меня многообещающим взглядом. Слова не нужны, она явно желает продолжить начатое. То, что было прервано появлением Шурика.

Прикрываю глаза и несколько раз повторяю про себя нехитрую мантру. «Я спокоен. Я совершенно спокоен. Ты замечательная девушка, я от тебя без ума, но мне не нужны неприятности. Я абсолютно спокоен. Я как кремень. Как партизан на допросе. Ты самая лучшая, но жизнь сложная штука. Я спокоен до безобразия. Стоек как оловянный солдатик… Ага, вроде подействовало».

Разворачиваюсь к шкафу, достаю оттуда подаренную Кривошапкиным куртку и не торопясь её надеваю.

— Ну что, я готов. Провожу тебя, как обещал.

Сказать, что Лена расстроена, значит ничего не сказать. В глазах разочарование и обида. Губы дрожат, кажется, она хочет что-то сказать, но… ничего не поделаешь — сама просила, чтоб проводил, а про всё остальное мы с ней не договаривались. Девушка берёт с кровати пальто, я намереваюсь помочь, но, увы — помощи Лена отказывается. Дёргает недовольно плечом и с гордым видом выходит из комнаты. Вроде как «не очень-то и хотелось».

Спешу за ней. Догоняю около наружной двери.

Лена перешагивает через порог. Поворачивается. Смотрит на меня. Ждёт.

«М-да. Болван ты, Андрюха. Дурень редчайший. Отказать такой девушке — это даже не преступление, это диагноз…»

В порыве самоуничижения неожиданно вспоминаю одну очень важную вещь.

«Ёлки! Я же ключи забыл».

Бросаю Лене «Подожди, я сейчас», бегу по коридору назад и… упираюсь в закрытую дверь. «Вот уж, действительно, придурок конкретный». Дёргаю ручку (а вдруг откроется?), судорожно пытаюсь понять, что же дальше. На всякий случай, ещё раз ощупываю карманы. «Фух! Слава те господи. Вот они — не в куртке, а в джинсах».

С огромнейшим облегчением достаю ключи из кармана. Радуюсь. Засовываю их обратно. «Очень хорошо. Дверь ломать не придётся… Оп-па! А это что за фигня?»

Вынимаю из джинсов маленький бумажный пакетик. Двойной. Цена — четыре копейки.

В коридор выглядывает Синицын. Смотрит на то, что у меня в руках, после чего протягивает с восхищением в голосе:

— Ну, ты и монстр!

«Угу. Прямо-таки маньяк сексуальный».

Запихиваю презервативы в карман и весело подмигиваю приятелю:

— Нормально, Шур. Проверено электроникой…

[1]«Всё, что я хочу» — группа «Аквариум», «Синий альбом»,1981 г.

Глава 20(2)

Минут десять мы шли в полном молчании. Но потом Лена всё же оттаяла. Влюблённая женщина — статья особая. Готова простить своему избраннику любой закидон, даже откровенную «тупость». В разумных пределах, конечно. Всё как в народной мудрости: любовь зла, и козлы этим беззастенчиво пользуются.

Когда мы покинули студенческий городок и углубились в переплетение улиц, Лена взяла меня под руку и тихо спросила:

— Андрей, ты наверно считаешь меня полной дурой, да?

— Это почему это?

— Ну-у, — девушка немного замялась. — Мне отчего-то кажется, ты думаешь, что я вся такая… развратная. Только познакомились и сразу, ну, это самое.

Я промолчал, а она, не услышав ответа, лишь тяжко вздохнула и продолжила с горечью:

— Ну да. Всё правильно. Ты ведь понял уже, что ты… что я…

— Что я у тебя не первый?

Лена снова вздохнула:

— Да, не первый. А ещё я старше тебя на целых пять лет.

Я резко остановился, развернул Лену к себе и, глядя ей прямо в глаза, произнёс, выделяя каждое слово:

— Понимаешь, Лен, мне, грубо говоря, наплевать, что у тебя было когда-то. Где ты, что ты, с кем ты и насколько ты старше меня. Это не имеет никакого значения. Ты уже не девочка-школьница. Ты самостоятельная взрослая женщина и имеешь полное право поступать так, как считаешь нужным. И требовать от тебя большего не может никто. Я — тем более.

— Ты… правда, так думаешь? — судя по её взгляду, она была удивлена подобным признанием.

— Конечно, — повинуясь какому-то неясному чувству, я привлёк Лену к себе и мягко погладил по волосам. — Глупышка. Тебе что, ни разу не говорили, что ты умница и красавица, каких поискать?

— Нет, — прошептала умница и красавица, прижимаясь ко мне всем телом. — Ни разу не говорили.

— Они идиоты. Не видели очевидного.

После этих слов Лена прижалась ко мне ещё крепче, и секунд десять мы просто стояли, наслаждаясь друг другом. Потом девушка слегка отстранилась и, опустив голову, медленно, будто в смущении, проговорила:

— Андрей, а ты… ты, когда первый раз увидел меня, что почувствовал?

Я усмехнулся, прижал её снова к себе и, по-заговорщицки оглянувшись, прошептал на ухо:

— Я сразу подумал, если эта девушка не будет моей, то мне останется только ноги в цемент и в воду.

— Правда? — её глаза блестели как два огромных алмаза.

— Правда.

Это был честный ответ, и Лена это сразу почувствовала. Прильнув ко мне, она быстро-быстро заговорила. Срывающимся голосом, словно боялась, что её кто-то прервёт:

— Знаешь, Андрюш, я ведь тоже, как только увидела тебя в первый раз, у меня как будто оборвалось всё внутри. Мне так захотелось, чтобы ты обратил на меня внимание. А ты был такой серьёзный и даже не глядел в мою сторону. А потом мы стали оси эти дурацкие разносить, и ты был рядом, и я была на что угодно готова, лишь бы этот день не кончался. А когда мы исполнительные рисовали… Знаешь, у меня ведь и было-то всего пару раз. Дура была, хотела попробовать, как это, ну, когда мужчина и женщина. И, хоть верь, хоть не верь, мне это совсем не понравилось. Но когда мы с тобой, я… это было так здорово, я словно бы улетела куда-то, будто в раю побывала. А сегодня… сегодня мне так захотелось всё повторить, что… я не знаю, но мне стало страшно, когда ты… Андрюш, ну скажи пожалуйста, почему? Может, я что-то не то сделала, почему ты сегодня такой, почему ничего не вышло? Это ведь я во всем виновата, да?

— Ты тут совсем ни при чем, — выдавил я со вздохом.

— Но… тогда что? — Лена смотрела на меня с ожиданием.

А я снова молчал, не отрывая от неё глаз. В этот миг она казалась мне лучшей из лучших, красивейшей из красивых, самой желанной из всех женщин этого мира. Но отвечать я ей не хотел. Не мог заставить себя сказать правду.

«Господи! Ну, ты же умница, ну, придумай же что-нибудь, найди объяснение».

И она действительно его нашла.

— Кажется, я и вправду полная дура, — пробормотала Лена спустя примерно минуту. — Ты же работал весь день. Все ушли, а ты остался и, пока всё не сделал… Ну да, ты же устал совсем. А тут я, идиотка, со своей лю… с желаниями дурацкими, да?

Я улыбнулся:

— Ну да. Где-то так. Примерно.

Девушка снова прижалась ко мне, обхватила руками и звенящим от счастья голосом проговорила:

— Господи! Какая же я дура. Самая счастливая дура на свете…

* * *

Как выяснилось, Лена жила на другом конце города. Если считать от моего общежития, то почти на два километра дальше, чем Жанна. Поэтому ровно половину дороги меня не покидала мысль, что если нам по пути вдруг встретится моя бывшая-будущая, то это будет полный пипец. Ситуация как в водевиле или итальянской комедии положений: иду под ручку с одной, а навстречу — другая. Результат, в лучшем случае, просто немая сцена, а в худшем — боюсь, что одними лёгкими телесными не отделаюсь.

Беспокоиться я перестал, лишь когда мы миновали центральный городской парк и дом Жанны остался далеко позади. Лена, кстати, на перемену моего настроения внимания не обратила. Во-первых, потому что не знала об этой проблеме, а во-вторых, ей и собственных переживаний хватало. Ведь, по сути, она только что объяснилась в любви — отчаянно, словно в омут с головой бросилась — и даже получила ответ, который, увы, можно было трактовать как угодно.

К несчастью, она, скорее всего, трактовала моё невразумительное бурчание как «я тоже тебя люблю». В принципе, она была недалека от истины. Мне и, правда, казалось, что влюбился без памяти в эту девушку, и если бы не случилось в моей жизни Жанны, то её место Лена бы заняла без вопросов. Даже мысли бы не возникло променять её на кого-то еще. И в итоге где-нибудь через полгодика-год, к гадалке не ходи, стала бы мадемуазель Кислицына мадам Фоминой. Судя по её счастливому и цветущему виду, Лена против подобного развития событий не возражала. Наоборот, была бы на то её воля, постаралась бы ускорить процесс по максимуму. Поход в ЗАГС, заявление, «испытательный» срок, разноцветные ленточки на машине, свадебная фата, марш Мендельсона, крики гостей «Горько!», новоиспечённый муж, на руках уносящий в спальню уже не невесту, а законную суженую, и как апофеоз всего — жаркая брачная ночь, от заката и до рассвета, не смыкая глаз, не размыкая объятий…

Вообще говоря, Лена вела себя, как девчонка. Шутила, смеялась, забегала вперёд, что-то рассказывала, возвращалась обратно, брала меня за руку, куда-то тянула, снова смеялась. В сравнении со мной она и вправду выглядела девчонкой. Но одновременно — женщиной. Настоящей женщиной. Несмотря на кажущуюся непосредственность, по её лицу временами пробегала какая-то тень, словно бы она чувствовала, что я не тот, за кого себя выдаю, как будто уже догадывалась, что, на самом деле, я старше и опытнее её. Причём, намного. И ей вовсе не требуется учить меня «жизни» и заставлять делать то, что я не хочу. Короче, побаивалась она меня. Трусила, одним словом. Даже не подозревая, что сам я трушу не меньше. Боюсь того, что может произойти в самом ближайшем будущем. Что выбор мне, так или иначе, сделать придётся. Трудный выбор. Словно ножом полоснуть по сердцу, которому не прикажешь.

Везёт, блин, последователям ислама. Им можно иметь сразу нескольких жён, и никому даже в голову не придёт упрекать восточных товарищей за излишнюю, с точки зрения «просвещённой» Европы, любвеобильность. Ну да, прямо как в песне, «если б я был султан, я б имел трёх жён». Впрочем, мне бы хватило и двух. И каждая была бы для меня единственной и неповторимой.

Увы, подобное невозможно. Не станут ни Лена, ни, тем более, Жанна терпеть под боком соперницу. Не будут они делить своего мужчину с кем-то ещё. И, наверное, они правы. Ничем хорошим это не может закончиться. Особенно для меня. Итог такой «любовной игры» вполне предсказуем — потеряю обеих. Без вариантов…

— А вот здесь я живу.

Лена остановилась возле подъезда. Последнего подъезда панельной девятиэтажки, расположенной на городской окраине. Дальше был лишь пустырь, потом какие-то гаражи, за ними лесок и водная гладь канала, излучиной охватывающего небольшой подмосковный город. Город, в котором жили мои любимые женщины.

* * *

Она смотрела на меня, я — на неё. Просто стоял и молчал, ничего не предпринимая. Кажется, она чего-то ждала. Ждала и никак не могла дождаться. Её кавалер откровенно тупил. Или просто прикидывался.

— У нас квартира на последнем этаже, — не выдержала в конце концов Лена. — Мама и папа, я тебе уже говорила, в экспедиции до Нового Года.

Сказала она это тихо и как-то не очень уверенно. А потом ещё более тихо добавила, опустив глаза:

— Может… зайдёшь?

Я вздохнул и демонстративно посмотрел на часы. «Блин! Время-то совсем детское. Ещё и половины девятого нет».

— Тебе пора, да? — девушка в некоторой растерянности теребила пуговицу пальто, видимо, просто не понимая, ну что ещё ей сделать такого, чтобы до этого болвана дошло.

— Да, пожалуй, пора, — ответил я, чувствуя себя полным придурком.

Лена закусила губу, отпустила, наконец, мою руку и…

— Андрей, а ты бывал когда-нибудь на крыше высотки? — она глядела на меня своими огромными глазищами и словно бы провоцировала на что-то. Что-то, пока не слишком понятное.

На крыше я, конечно, бывал, и не на одной. В Москве двадцать первого века высоток полно, и одну из них мы даже когда-то строили. К тому же высотные здания будущего ни в какое сравнение не шли со здешними многоэтажками. Однако поведать об этом девушке я не мог. Поэтому просто пожал плечами и скучным голосом сообщил:

— Да нет. Как-то не приходилось.

Соврал, одним словом.

Лена в ответ хитро прищурилась.

— Ты многое потерял. А я вот на нашей крыше часто бывала. Ты даже представить себе не можешь, как это здо́рово.

— Хм, а у вас что, можно вот так вот запросто на крышу попасть?

— Ага, — рассмеялась красавица. — Замки там только для видимости, но об этом мало кто знает.

«М-да. И куда только смотрят местные коммунальщики?»

— Пойдём, — Лена потянула меня за рукав. — Это недолго. Ты просто посмотришь и всё.

На этот раз я сопротивляться не стал. Крыша — это всё-таки не квартира, для интима она не подходит. Хотя романтично, не скрою. Вид сверху на город и на окрестности — штука довольно занятная. Тем более что этот дом стоит на пригорке, других таких же высоких зданий поблизости не наблюдается, и, значит, будет на что посмотреть. Я ведь и в «прошлой» жизни Долгопрудный с такого ракурса никогда не рассматривал. Не было необходимости.

— Пойдём, — улыбнулся я, соглашаясь-таки на «авантюру».

* * *

Наверх мы поднимались на лифте. Лена хитро поглядывала на меня из-под полуопущенных век, загадочно улыбалась и вообще выглядела очень довольной. Наверняка, «каверзу» какую-нибудь приготовила или «масштабную провокацию». Чисто женскую, о которой я бы при всем желании не догадался — логику, используемую представительницами прекрасного пола, ни один мужик не поймет, только мозги набекрень вывернет, но до сути так и не доберётся.

Выйдя из лифта, мы повернули за шахту, поднялись ещё на полэтажа и остановились на узенькой техплощадке. К люку, что был в потолке, вела почти вертикальная лестница с косоурами из швеллеров и ступеньками из арматуры. Наверх Лена полезла первой. То, что она сделала это специально, я понял через пару секунд, когда поднял голову…

«Ё-моё! За что мне такие мучения?!»

Юбка у Лены короткая, да к тому же задирается высоко, когда девушка ставит ногу на очередную ступень. Медленно ставит, не торопясь, аккуратненько. Типа, осторожничает, чтобы не оступиться. И чтобы тот, кто внизу, всё хорошо рассмотрел. И открывающиеся взору точёные ножки, и полупрозрачные кружевные трусики, и то, что ими обтянуто, и… Ей-богу, у меня сейчас точно штаны разорвутся, не выдержат напряжения. А рука, блин, уже нащупывает в кармане упаковку с резиновыми изделиями, которые я «предусмотрительно» захватил с собой, собираясь… кх-кхм… всего лишь проводить даму.

С большим трудом унимаю распалившиеся эмоции и тоже лезу наверх. Матерясь сквозь зубы, злясь на себя и почему-то на Лену.

«Блин! Ну зачем она так?! Я же нормальный мужик, у меня же щас крыша слетит… прямо под крышей…»

На кровлю мы выбираемся через чердачный этаж. Он невысокий, поэтому идём по нему, чуть пригнувшись. В таком положении походка у Лены выглядит ещё более вызывающей. Она словно дразнит меня, провоцирует на «неконтролируемое безумство». Я, впрочем, пока держусь, но точно знаю (и знаю, что она это тоже знает), что долго сдерживаться не смогу, с нарезки сорвусь обязательно. Чем это всё закончится, одному богу известно. Или чёрту — тут, скорее всего, рулит именно он. Чёрт в юбке. Точнее, чертовка. Сводящая с ума и соблазнительная до жути…

Когда мы очутились на воздухе, я, наконец, понял, что Лена имела в виду, говоря: «Это здо́рово!»

И город, и прилегающие окрестности были у нас как на ладони. Даже подступившая ночь не являлась помехой. Внизу было уже темно, но здесь, на продуваемой всеми ветрами крыше, сумрак ещё не стал хозяином положения. Заходящее солнце просто так сдаваться не собиралось. Небо на западе продолжало алеть. Край горизонта казался светящейся нитью, границей, отделяющей небесно-звёздную синь от погружающейся во мрак земли. Вероятно, именно так выглядит наша планета из космоса. Увы, мне это знать не дано, космонавтом я никогда не стану. А если бы даже и стал, всё равно не смог бы увидеть подобную красоту вживую — только через корабельный иллюминатор или сглаживающую цвета «маску» скафандра. Понятное дело, это вовсе не то же самое, что парить в высоте, словно птица, или хотя бы стоять на вершине горы, ощущая своё единение с природой и миром.

Земля, кстати, тоже, хоть и была укутана в темноту, уже не представлялась мне пустынной и мёртвой. По ленте канала, сверкая огнями на палубе, плыло какое-то судно. В аэропорт «Шереметьево» заходил на посадку кажущийся игрушечным самолёт. Другой такой же взлетал. Светились окна домов, маленьких и больших, высоких и низких. И каждый загорающийся или гаснущий огонёк говорил об одном — за этими окнами люди. Такие же, как и я. Такие же, как мы с Леной. Живые. Способные любить и страдать, ругаться и ссориться, готовить ужин, ходить на работу, воспитывать детей, о ком-то заботиться, кого-то жалеть, а кого-то, наоборот, терпеть только в силу привычки или вообще — ненавидеть. Верить или не верить в судьбу и надеяться, что всё это неспроста, что живёшь ты не просто так, что ты нужен кому-то и что где-то тебя любят и ждут.

Это было и вправду здо́рово. Я никогда и никому не говорил, что отчаянно люблю высоту. Люблю, когда дух захватывает, когда можно просто смотреть сверху вниз и не думать ни о чём конкретном. Просто стоять, просто смотреть, просто наслаждаться увиденным.

Об этой моей «маленькой слабости» знала, наверное, только Жанна. А теперь, выходит, и Лена каким-то образом догадалась.

— Нравится? — голос девушки был буквально наполнен восторгом. Не меньшим, чем у меня.

Мы стояли возле самого парапета. Лена держала меня за руку. Держала крепко и отпускать, похоже, не собиралась.

Вслух я ей отвечать не стал — всего лишь кивнул. Потому что слов, чтобы передать своё состояние, у меня не нашлось.

— Знаешь, а ведь мы можем ещё выше подняться, — неожиданно произнесла Лена секунд через пять.

Я повернул голову в её сторону.

— Вон туда, — девушка указала на возвышающееся над кровлей машинное отделение лифта.

— Там же лестницы нет, — ответил я после короткой паузы.

— Ну и что? — Лена пожала плечами, давая понять, что подобные «мелочи» её ничуть не волнуют.

«Ну да, всё верно. Какие проблемы? Если женщина что-то решила, то два с половиной метра бетонной стены её точно не остановят».

На самом деле, всё оказалось гораздо проще, чем думалось. Забыл я как-то о том, что на кровле имеются ещё и вентшахты и что некоторые из них могут примыкать прямо к машотделению. А не заметил я их лишь потому, что располагались они с другой стороны от выхода. Уступом, как лестница для сказочного великана.

На этот раз пропускать даму вперёд я не решился. Во-первых, чтобы не допустить ещё одной «провокации» с её стороны, а во-вторых, поверхность у этих своеобразных «ступеней» была достаточно грубой. Для меня, одетого в обычные джинсы, это проблемы не представляло, но вот Лене ходить с ободранными коленками было бы не совсем комильфо. В итоге, первым забираться на верхотуру пришлось именно мне. Пошагово. Сначала запрыгиваешь на первый «столб» (самый низкий и одновременно самый широкий) и осторожненько подтягиваешь к себе спутницу, потом на второй, потом по той же схеме на третий, затем на четвёртый… На пятом шахты заканчивались, и дальше шла собственно крыша.

Лена, кстати, против такого подъёма не возражала. Скорее, наоборот, ей это очень и очень нравилось. Она буквально жмурилась от удовольствия. Ей даже съезжающие на нос очки не мешали. Девушка поправляла их всякий раз, когда оказывалась на очередном «столбе». После чего вцеплялась мне в куртку и совсем не спешила подниматься на следующую «ступень». Делала вид, что перед «штурмом» новой вершины ей надо как следует отдышаться. Но отдышаться не просто так, а обязательно в объятиях кавалера. Словно бы намекая на то, что женщины — существа слабые и изнеженные, прыгать по «горным склонам» не могут, надо чтобы кто-то помог. Поделился, так сказать, собственной силой и ловкостью… Хитрюга она, одним словом, снова меня «обманула». Причём, уже во второй раз.

В итоге, на «гору» мы всё-таки забрали́сь, потратив на это дело четыре минуты, по одной на каждую из «ступенек». Рекордсмены, короче, со знаком «минус».

— Пойдём, — едва очутившись на крыше «коробки», Лена мгновенно забыла про демонстрируемые до того «усталость и слабость». Увлекая меня за собой, она решительным шагом направилась к дальнему краю строения.

Дойдя до угла, девушка с лёгкостью заскочила на парапет, качнулась на шпильках (у меня аж сердце кольнуло — вдруг упадёт), крыльями раскинула руки и…

— Эге-гей-го! Я лечу, лечу, лечууууу!

«Тьфу ты, ёшки-матрёшки! Островского нам тут только и не хватало. Или Титаника, чтоб его айсбергом побыстрей раздавило…»

Выругаться вслух я уже не успел.

— Лечуууу!

Да, она действительно «полетела». Только не вперёд, чего стоило опасаться больше всего, а назад. Из обратной стойки, почти как прыгуны в воду, не опуская рук, вытянувшись на цыпочках, изящно изогнув спину. О том, что я не сумею её подхватить, Лена, скорее всего, даже не помышляла. И оказалась права. Я её и вправду поймал. Причём, был бы сейчас в своём «истинном» возрасте, поймал бы заодно и инсульт. Или инфаркт — с точки зрения обывателя разницы в них нет никакой, кирдык наступает в обоих случаях.

— Ну, прости, прости, — Лена смеялась и гладила меня по щеке. — Ну не смогла я. Не смогла удержаться. Очень уж пошутить захотелось.

— Шутки у тебя, — пробурчал я, с трудом отходя от шока.

Меня она, впрочем, уже не слушала. Вновь подойдя к парапету, но не пытаясь больше на него заскочить, девушка опять раскинула руки:

— Знаешь, Андрей, я прихожу сюда очень часто, раз или два в неделю. Вот так вот встаю и представляю себе, что наш дом — это огромный корабль. Он плывёт в далёкие-предалёкие страны, а я … нет, я вовсе не капитан этого корабля и даже не юнга. Я самая обычная пассажирка. Но мне почему-то кажется, что мы плывём слишком медленно и не туда, куда нужно. И тогда мне хочется стать птицей. Чайкой какой-нибудь или, например, альбатросом. Чтобы лететь впереди и указывать курс. А если я вдруг опять превращусь в человека, то точно знаю, что меня непременно спасут. И спасителем станет вовсе не царь морской или принц на белом дельфине, а… молодой рыбак на маленькой лодочке. Он вышел в море на промысел, но поймать ничего не успел — попал в шторм и его унесло в открытое море. А в итоге он спасает из волн меня, и мы вместе плывём к далёкому берегу. Лодочка старая, сквозь щели в неё набирается много воды, она в любой момент может пойти ко дну, но мы всё равно счастливы. Знаем, что никакой новый шторм, каким бы сильным он ни был, не сможет нам помешать. Просто потому что мы вместе. Вместе и… навсегда.

Лена перевела дух, бросила на меня быстрый взгляд, после чего опять отвернулась.

Я молчал. В голове крутились какие-то странные мысли.

«Зачем она всё это говорит? Что хочет до меня донести?»

Складывалось ощущение, что она знает меня как облупленного. Причём, много лет. Как будто и фильм «Титаник» смотрела, и про «рабыню Изауру», и все мои «больные» места секретом для неё не являются. Недаром ведь «бьёт» по ним прямо-таки со снайперской точностью. Словно бы полностью уверена в своих силах и опыта ей в подобном деле не занимать… Будто она тоже, как я, из буду… «Да нет. Не может такого быть. Чушь это всё. Она обычная девушка, только очень умная и очень… очень красивая…»

«Обычная девушка» опустила наконец руки и, поняв, что комментировать её слова я не намерен, тихонько вздохнула.

— Скажи, Андрей, — произнесла она после непродолжительного молчания. — А вот если бы ты решил вдруг жениться, ты как бы себе жену выбирал?

Я непроизвольно вздрогнул.

«Чёрт. Не нравится мне такой разговор. Ох, не нравится».

— Не знаю, Лен. Наверно, никак. Наверное, просто понял бы в какой-то момент, что именно эта девушка будет мне хорошей женой.

Ответ, безусловно, дурацкий, но, увы, другого у меня не нашлось. Ляпнул, что первое пришло в голову. Тем не менее, Лену мой ответ как будто устроил.

— А как ты думаешь, я… — продолжила она с непонятными мне интонациями, — могла бы стать тебе хорошей женой?

А вот это мне совсем не понравилось. Даже какая-то злость на неё появилась. «Она что? Пытается манипулировать мной?.. Это зря. Зря она это затеяла. Результат будет обратный. Совсем не такой, как ей хочется».

Обмануть я её, однако, не мог. Поэтому ответил честно. Как думал, так и ответил:

— Думаю… да. Определённо, да.

Лица её я не видел, Лена стояла ко мне спиной. Но, рупь за сто, сейчас она наверняка улыбалась. Видимо, полагала, что всё идёт чётко по плану. По её личному плану, в котором мне отводилось особое место. С её точки зрения, самое лучшее. И самое близкое.

— А матерью? — неожиданно поинтересовалась девушка, повернувшись вполоборота ко мне.

— Что матерью? — не понял я.

Лена слегка усмехнулась.

— Смогла бы я стать хорошей матерью для твоих детей?.. Наших детей, — уточнила она через секунду.

Сжав кулаки, я смотрел на неё исподлобья. В этот момент я её почти ненавидел. Ненавидел и в то же время безумно хотел. И ничего не мог с этим поделать. Хотелось сказать ей что-нибудь резкое и обидное, но… вместо «нет, не смогла бы» вырвалось совершенно другое:

— Поживём-увидим.

Сказав это, я развернулся и молча направился к спуску. Быстро сбежал по крышкам вентшахт, спрыгнул на основную кровлю и вновь развернулся. Оставлять здесь Лену одну было неправильно. По крайней мере, сейчас, пока разговор не закончился. Поэтому я просто стоял и ждал. Ждал, когда она тоже спустится. Вот только помогать я ей больше не собирался. Сама как-нибудь сойдёт. Ей это не впервой.

К шахтам Лена подошла секунд через двадцать. Расстроилась она или нет моим внезапным демаршем, понять было трудно — я видел только её силуэт на фоне звёздного неба. Немного постояв на краю, скорее всего, в ожидании помощи с моей стороны, девушка пожала плечами и начала осторожно спускаться. Спустилась на верхний «столб», потом на тот, который чуть ниже, занесла ногу над следующим и…

— Ах!

Оступилась, короче. Типа, случайно. Подвернула каблук и рухнула вниз, прямо в мои объятия. Ну да, кто бы сомневался, что сия «неприятность» произойдёт именно там, где поймать даму легче всего. Однако, по моему разумению, это был уже перебор. Причём, явный. Не стоило ей так делать. Не почувствовала, видать, перемену в настроении кавалера. Ошиблась. Сильно ошиблась. Очень сильно. Моё настроение было не просто паршивым, оно было отвратительным.

Я ненавидел сейчас всех и вся. Вахтёршу в общаге — за то, что не остановила Лену на входе, Иваныча — за то, что из-за вчерашней пьянки скинул на меня сварные работы, Шурика — за то, что притащил на стройку тот злосчастный пузырь, Лену… увы, её я ненавидел больше всех остальных. Формально — за желание манипулировать мной. Фактически же я ненавидел сейчас не её, а себя. За трусость и самонадеянность. Но, видимо, как раз из-за трусости виноватым считал другого. Точнее, другую. И потому накручивал и накручивал себя, ища причину вовне и испытывая от этого лишь ещё большую ненависть. А ещё похоть и злость, требующие выхода-взрыва. Нужен был только повод. И этот повод нашёлся. Им стало то самое хитрое «падение с высоты»…

«Упавшая» девушка сразу же потянулась ко мне. Ожидая, во всей видимости, ответной реакции. О том, что творится в моей голове, Лена конечно не знала. Не верила, что тот, кого она любит, может быть совершенно другим. Не таким, каким он ей представлялся. Совсем не таким…

Удерживаю девушку за плечо, а потом с силой сжимаю его.

— Андрей! Мне больно! — в её глазах удивление и обида.

В моих — одна пустота. Ни любви, ни жалости, ни раскаяния.

«Больно, говоришь? Нет, это ещё не больно. Ты ещё не знаешь пока, что значит по-настоящему больно».

Кажется, Лена начинает о чём-то догадываться. Пытается отшатнуться, но у неё ничего не выходит. Я держу её крепко.

Во взгляде у девушки уже не удивление, а страх. Она теперь и вправду боится, однако сделать ничего не может — я и сильнее её, и злее.

Оскаливаюсь как хищник перед застигнутой врасплох жертвой. Разум отключается напрочь. В мозгах лишь багровый туман и ярость напополам с желанием. Желанием побыстрее овладеть добычей.

Резко разворачиваю Лену спиной к себе и буквально швыряю её на ближайшую каменную «банкетку». Зубами рву непонятно как появившуюся в руках упаковку с «резинкой». После чего, рыча словно зверь, наваливаюсь на девушку сверху. Сопротивляться она перестаёт секунд примерно через пятнадцать. Лишь тихонечко всхлипывает при каждом толчке, да закрывает руками голову, спасая её от ударов о бетонную стену…

Кошмар этот длится минуты полторы или две — точнее сказать не могу, словно бы вылетело из памяти всё, что произошло. Для меня лично это «всё» заканчивается, когда я отваливаюсь наконец от партнёрши, обессиленный, опустошённый, не осознающий пока, что натворил. Трясу головой, пытаясь понять, где я и что я. Кое-как восстанавливаю дыхание, поворачиваюсь опять к Лене, делаю шаг в её сторону. Она с ужасом смотрит на того, кто сейчас стоит перед ней. Вжимается в стену, судорожно пытается застегнуть пуговицы на пальто. Безуспешно пытается — пуговицы оторваны «с мясом». Коленки у девушки содраны до крови, но она этого просто не замечает, не до того.

«Господи! Что же я натворил… сволочь?!»

Из меня словно выдёргивают какой-то невидимый стержень. Ноги подгибаются сами собой, и я падаю на колени перед своей… нет, как бы мне этого ни хотелось, после всего случившегося она уже никогда не будет моей, это даже не обсуждается. Утыкаюсь ей носом в живот, обхватываю руками, трясусь как будто в припадке. «Прости, прости, прости! Я сам не знаю, что со мной происходит. Я на что угодно готов, только бы ты простила меня… сейчас, потом, когда сможешь… только бы это произошло, только бы ты простила…»

Сложно понять, говорю я всё это вслух или произношу мысленно. В любом случае, Лена не обязана меня слушать и, тем более, прощать за содеянное. Я бы, например, не простил. На её месте я бы сейчас взял в руки кирпич (благо, они везде здесь валяются) и треснул бы им насильнику по башке. А потом отшвырнул гада в сторону и ногою с размаха. Раз, другой, третий. В печень, по почкам, по причинному месту… Ведь я бы даже не пикнул. Ни единой попытки б не сделал, чтобы этому воспротивиться. Наоборот, воспринял бы всё как должное, как расплату, как воздаяние…

Увы, ничего подобного Лена не делает и делать не собирается.

С изумлением чувствую, как она начинает осторожно гладить меня по стриженой голове, а затем тянет потихонечку вверх, заставляя подняться на ноги.

«Ёлки! Неужели… простила?!»

Встаю. Стыдливо прячу глаза.

— Прости. Прости… Прости.

«Чёрт, чёрт… чёрт! Ведь это мои слова! Это я должен их говорить! Не она…»

— Прости меня, Андрюша. Прости. Это я. Я во всем виновата, — произносит Лена сквозь слёзы, прижимая меня к себе, растерянно всхлипывая, повторяя раз за разом одно и то же. — Прости, прости… прости.

Нет, я всё-таки идиот и в женщинах абсолютно не разбираюсь. Полное ощущение, что я упустил что-то важное. То, что не укладывается в привычные рамки. Словно и не было никакого насилия с моей стороны. Хм, а что же это было тогда? Просто выплеск гормонов? Ещё один элемент её «хитрого» плана? Кусочек странной мозаики? Деталь непонятного пазла?..

Через пару минут девушка наконец успокаивается, и мы просто стоим, замерев и обнявшись. А спустя ещё две минуты…

— Андрюш, скажи. А ты… ты… любишь меня? Ну, хоть немножко?

Голос у Лены дрожит. Кажется, она готова на всё, лишь бы услышать в ответ тихое и короткое «да». Хотя…

«А может, она снова играет? Просто играет со мной? Как кошка с мышкой… Да нет, не может такого быть. Это просто в голове не укладывается…»

Не раз слышал от умных людей и читал в не менее умных книжках, что говорить правду легко и приятно. Но что делать, если не знаешь наверняка, какая она, эта правда?

Медленно отстраняюсь от девушки и… пытаюсь-таки разломать шаблон. Уйти от её «колдовства», отринуть обволакивающие подсознание чары.

— Нет, Лена. Я тебя… не люблю.

Голос мой, хоть и хрипит, но звучит достаточно твёрдо. Впрочем, не знаю. Возможно, мне это только кажется… Да, действительно кажется. Вижу, что Лена не верит моим словам ни на грош. Уверена, что я её просто обманываю. Поэтому делает вторую попытку:

— Но… тебе ведь со мной хорошо? Да?

Что ж, она своего добивается. Не мытьём, так катанием. Вечно я ей врать не могу.

— Да, Лена. Мне с тобой хорошо, — выдавливаю я из себя. — Ты даже представить не можешь, как мне с тобой хорошо.

Моим ответом Лена, похоже, удовлетворена. Ей этого как будто достаточно. Однако торжества в глазах не заметно. Только какая-то… усталость что ли. А ещё напряжение. Словно она тоже, почти как и я пятью минутами ранее, может сейчас «взорваться», но пока сдерживает себя. С трудом, но сдерживает. Видимо, не желает доводить ситуацию до абсурда, чувствует нелепость момента. Понимает, что мы ведём себя как придурки или… как два опытных человека, много чего повидавших в жизни, но так и не сумевших до конца разобраться в своих нынешних отношениях.

— Холодно здесь, — девушка говорит невпопад, ёжась и кутаясь в своё измятое пальтецо.

— Сквозит, — соглашаюсь я с ней. — Ночь, наверное, будет холодная.

— Холодная, — грустно подтверждает она и протягивает мне руку. — Пойдём в подъезд?

— Пойдём.

Пошатываясь будто пьяные (или смертельно уставшие), мы медленно бредём к выходу с кровли. Пальцы у Лены прямо-таки ледяные — видимо, и вправду замёрзла.

Спускаемся вниз, останавливаемся на площадке возле квартир.

— Я вот в этой живу, — указывает девушка на крайнюю дверь.

Киваю. Молчу. Лена тоже молчит, но потом неожиданно вскидывается:

— Чёрт! Ты же моего телефона не знаешь.

Пожимаю плечами. Я его и, правда, не знаю.

— Эх, жалко, записать не на чем. Хотя… — Лена задумывается. — Знаешь, он у меня очень простой, запоминается очень легко…

Действительно, номер у неё очень простой. Комбинация из трёх цифр повторяется дважды. И единичка в серёдке. Повторяю его по просьбе Лены четыре раза. Она довольна, но домой к себе не зовёт. Только интересуется с робостью:

— Ты ведь мне позвони́шь? Да?

Вздыхаю. Смотрю на неё и…

— Не знаю, Жанн… эээ… Лен. Сейчас трудно сказать. Дел много, так что…

Взгляд у девушки ошарашенный. Глаза, словно блюдца. Глядит на меня, будто видит впервые.

«Блин! Да что же это за хрень за такая?! Как я мог ТАК опростоволоситься?!»

— У тебя. Есть. Другая, — слетающие с её губ слова падают, словно камни. — И ты. Её. Любишь.

Всё. Теперь точно… всё.

— Да, — сообщаю я «мёртвым» голосом. — У меня есть другая. И я её очень люблю.

Лена не отвечает. Через десяток секунд её молчание становится просто невыносимым. Я вновь открываю рот, чтобы попробовать хоть как-нибудь объясниться, но… не успеваю.

— Гад!

Моя голова мотается из стороны в сторону. Лена хлещет меня по щекам. С остервенением. Даже не пытаясь сдерживаться. Истерично выкрикивая при каждом ударе:

— Гад! Сволочь! Подлец! Скотина!

Хочу прекратить этот яростный мордобой, бросаюсь вперёд, пробую обхватить девушку, прижать к себе…

— Не трогай меня!

От сильного толчка в грудь отлетаю к перилам. Цепляюсь за них, чтобы кубарем не скатиться по лестнице.

Лена отскакивает назад. Разворачивается, прижимается лбом к стене и изо всех сил лупит-стучит кулачком по шершавой поверхности.

— Дура! Дура! Дура! Господи! Какая же я дура! — раз за разом повторяет она сквозь сдавленные рыдания…

* * *

Не помню, как я оказался на улице. Как слетел по лестничным маршам с девятого этажа, как вывалился из подъезда. Как ломился через кусты, не разбирая дороги. Шёл, не зная куда. Не видел, что творится вокруг. Перед глазами была только Лена. Красивая до одурения. Яростно бросающая мне в лицо «Сволочь! Подлец! Скотина!»

Сегодня я потерял её навсегда. Эта нехитрая мысль заставляла меня выть от собственного бессилия и невозможности что-либо исправить. И я выл, распугивая окрестных котов и никого и ничего не стесняясь.

Какая-то псина пристроилась сбоку ко мне и долго, очень долго бежала рядом, поскуливая в унисон. А потом я охрип, и она отстала.

Мимо пролетали машины. Под одну я даже чуть не попал. Высунувшийся из окошка водитель витиевато обматерил меня, но наружу не вылез. Глянув на мою рожу, он вдруг изменился в лице, поднял боковое стекло и дал по газам.

Проводил его взглядом, побрёл дальше.

Миновал какой-то лесок или парк. Едва не упал в пруд. Затем неожиданно для себя очутился посреди скопища разнокалиберных гаражей. Хотя, возможно, это были просто сараи. Около одной из этих железных коробок культурно отдыхали несколько мужиков. На капоте старенького «Москвича» лежала газета, на ней стаканы, закуска, пара уже початых бутылок.

Остановился прямо перед почтенным собранием. Меня хлопнули по плечу, что-то спросили. Я что-то ответил, принял в руки гранёный стакан, наполненный доверху. Залпом опрокинул его в себя, благодарно кивнул, от предложениязакусить отказался. Вкуса выпитого я не почувствовал, но, кажется, это была водка. Тёплая.

А ещё через какое-то время я отрубился. В смысле, полностью выключился из мира, не перестав, впрочем, передвигать конечностями. Словно сомнамбула. На автопилоте.

В сознание меня вернул железный столб. Кажется, это был обычный фонарь, расположенный возле железнодорожного переезда. Я стоял, обняв его словно женщину, тупо вращая глазами, покачиваясь и пытаясь сообразить, куда же меня занесло. А занесло меня, как выяснилось, на станцию «Водники», другой конец города, откуда до общаги пёхать и пёхать.

— А ну, пошёл отсюда, алкаш! Сейчас милицию вызову.

Вышедшая из будки обходчица погрозила мне красным флажком, сплюнула и, поправив жилет, вернулась обратно в будку.

В милицию я не хотел, поэтому бросил подпирать столб и двинулся в сторону родимого общежития. Вдоль железки. Покачиваясь на ходу. Один на один со своими невесёлыми мыслями.

Время от времени бредущую по путям фигуру выхватывал светом несущийся по рельсам состав. Обиженно и натужно гудя, он заставлял меня отходить в сторону, уступать дорогу, сползать по щебёночной насыпи, а затем возвращаться. Чтобы опять — по шпалам, опять по шпалам. Как в песне.

В голове было пусто. Словно бы кто-то разом отключил питающие мозг цепи. Вырвал будущее, отнял прошлое, отобрал настоящее. И этим кем-то был я. Я сам. Собственными руками лишивший себя всего. Всего, что было мне дорого.

Я ненавидел себя, ненавидел этот мир, это время, подарившее мне любовь и её же потом отнявшее. Да, я теперь знал. Точно знал, что любил эту девушку. Нет смысла себя обманывать, когда уже всё закончилось. Закончилось навсегда. Окончательно и бесповоротно. Навечно…

* * *

Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: https://t.me/groundfloor. Ищущий да обрящет!

Эпилог

— Разрешите, товарищ генерал?

— Заходи, Константин.

Хозяин кабинета оторвался от разложенных на столе бумаг и коротко махнул рукой, предлагая вошедшему занять кресло напротив. Когда тот уселся, генерал не спеша пригладил ёжик седых волос и вопросительно посмотрел на гостя.

— Ну? Чем порадуешь, Константин Николаевич?

— Установочные данные мы дополнили, — Ходырев достал из кожаной папки два бумажных листа и протянул генералу. — Это то, что получено из опросов лиц, контактировавших со Свояком.

— Негусто, — покачал головой тот, просмотрев написанное. — А что насчёт его прежних связей?

— Выявляем, Пётр Сергеевич. Запрос в местное управление уже отправлен. Ожидаем ответа.

— Плохо. Очень плохо, — откинулся в кресле начальник. — Медленно работаем, Константин.

— Пётр Сергеевич, непосредственно по Свояку работаем только мы со Смирновым, — развёл руками майор. — Но, если дадите добро, можем привлечь кого-то ещё, не слишком загруженного.

Генерал на пару секунд задумался.

— Нет, пожалуй, не стоит. Двоих вас пока более чем достаточно, — сообщил он после короткой паузы, а затем вновь посмотрел на Ходырева. — Справочку я, кстати, твою прочитал. Прочитал и, прямо скажу, остался весьма недоволен.

— Чем именно? — тут же подобрался майор.

— Чем именно? Хм, — Пётр Сергеевич усмехнулся и, чуть подавшись вперёд, продолжил. — Какая-то она у тебя… слишком уж благостная получилась. Типа, всё прошло на ура, мы всех победили, клиент под колпаком у Мюллера.

— Ну-у, это вроде бы как личные впечатления, — протянул Ходырев. — В любом случае, я старался быть объективным.

— Личные впечатления, говоришь? — прищурился собеседник. — Твои впечатления? Или всё-таки впечатления Михаила и, хм, остальных фигурантов?

Под пристальным взглядом начальника майор слегка покраснел, но всё же ответил. Честно ответил:

— Моих там самая малость. По большей части, впечатления конкретно Смирнова.

— Вот. Что и требовалось доказать, — генерал сложил руки в замок и с довольным видом уставился на подчинённого. — Не буду сейчас касаться всего, но то, что ты изложил по событиям в бильярдной, хоть, в целом, и соответствует действительности, однако в оценках у меня с тобой имеются расхождения. Серьёзные расхождения.

— Оценках действий объекта? — осторожно поинтересовался Ходырев.

— По действиям и реакциям Свояка у меня лично вопросов нет. Он-то как раз действовал очень и очень неплохо. В отличие от вас, профессионалов и специалистов.

— Мы где-нибудь прокололись?

— Почти прокололись, — нахмурился Пётр Сергеевич. — Первая часть операции, в общем и целом, прошла удовлетворительно. Парнишка и капитан отыграли её как по нотам. Даже я впечатлился. Но вот потом… Вот ты мне скажи, Константин, почему ты не проинструктировал наших армейских?

— Я их проинструктировал, — насупился Ходырев.

— Значит, плохо проинструктировал, — отрезал Пётр Сергеевич. — Когда началась драка, чем они должны были в первую очередь озаботиться?

— Обеспечением безопасности объекта.

— Правильно говоришь. А они что сделали?

— Постарались её обеспечить.

— Нет, Константин. Они покрасоваться решили. Решили сначала мошенников отмудохать, а о главном забыли.

— Да не забыли они, Пётр Сергеевич…

— Нет, забыли! Сам наблюдал. Еле удержался, чёрт вас возьми, чтобы самому не вмешаться.

Ходырев вздохнул, но на этот раз возражать не решился.

— Ладно бы дело только армейцев касалось, — продолжил тем временем генерал. — Кривошапкин у нас в штате не состоит, мог и увлечься или не сориентироваться по-быстрому. Но Смирнов-то, Смирнов! Ты же его сам постоянно хвалил, а тут… Эх!

Пётр Сергеевич махнул обречённо рукой, выбрался из-за стола и не спеша прошёлся по кабинету.

— Чем он у тебя думал, когда началось? Головой или чем-то другой? Перед кем он там решил повыпендриваться? Передо мной что ли? Так я не барышня, чтобы передо мной хвост распушать. На кой чёрт ему понадобились все эти броски, ногодрыжества? Оставил пацана один на один с вооружённым бандитом и хоть бы хны… Ну, что молчишь, товарищ майор? Нечего, выходит, сказать.

— Нечего, товарищ генерал, — понуро ответил Ходырев, вставая и вытягиваясь перед начальством. — Моя вина.

— Понятное дело, твоя, чья же ещё, — кивнул генерал, возвращаясь за стол. — Да не стой ты столбом, Константин. Чай, не парад принимаешь.

Майор перевёл дух и опустился обратно в кресло.

— Короче, так, — продолжил Пётр Сергеевич. — Разберёте с Михаилом ситуацию ещё раз, а потом отправишь его ко мне. С ним я поговорю отдельно.

— Есть, товарищ генерал. Разберём. Отправлю.

— Хорошо. Идём дальше. Каково твоё личное мнение о Свояке? Только коротко и по существу, что-то вроде психологического портрета.

Майор ненадолго задумался, а затем, тщательно подбирая слова, начал докладывать:

— Целеустремлённый. Решительный. Хорошо просчитывает ситуацию. На изменение обстановки реагирует адекватно. Не трус. Легко идёт на контакт. Отношения выстраивает ровные, но излишней доверительности не допускает. Всегда остаётся в рамках. Высокий уровень интеллекта. Характер…

— Нордически твёрдый. Беспощаден к врагам Рейха, — рассмеялся Пётр Сергеевич. — Ну, прямо Штирлиц какой-то.

— Да, есть немного, — улыбнулся в ответ Константин. — Есть в нём что-то такое… странное. Внешне — пацан сопливый, но, если приглядеться внимательнее, то какое-то, хм, двойное дно ощущается, причём довольно отчётливо.

— А как у него складываются отношения с женским полом? — неожиданно сменил тему старший по званию. — Девушка у него есть?

— Сложно сказать. Возможно, и есть, но… — майор опять усмехнулся. — В общем, в порочащих его связях замечен не был.

— Жалко, — генерал побарабанил пальцами по столешнице. — Парень он видный, девушкам такие нравятся. Через его девушку мы многое бы прояснили.

— Предлагаете его с кем-нибудь… эээ… познакомить? Среди тех, кто нам помогает, кандидатуру подыскать можно. Есть у нас на примете молодые, незамужние, симпатичные.

— Да бог с тобой, Константин. Мы же не сводники, — отмахнулся от предложения Пётр Сергеевич. — Сам найдёт, надо только не упустить момент… Хотя…

— Попробуем?

— Нет. Пробовать мы ничего не будем. Мы сделаем вот что. Как только придёт ответ на запрос, ты сразу свяжись с территориалами, договорись обо всём и смотайся в его родной город денька на три, на четыре. Если у Свояка и имеется какая-то пассия, то, скорее всего, обзавёлся он ей ещё до поступления в институт.

— Может, лучше Михаила пошлём? Ему полезно проветриться.

— Не стоит. По возрасту Смирнов к Свояку ближе, чем ты. Так что ему лучше не отвлекаться, пусть налаживает контакт. И Кривошапкина пусть тоже задействует. Думаю, тот не откажется.

— Хорошо. Сделаем, — кивнул Константин. — Какую легенду мне в командировке использовать? Придётся ведь с учителями общаться, с одноклассниками Свояка, друзьями, приятелями. В лоб, конечно, было бы проще, но как-то оно, на мой взгляд, не очень…

— Логично. Лишние подозрения нам ни к чему, — согласился с Ходыревым генерал. — Считаю, тебе надо представляться кем-нибудь из Спорткомитета. Или из федерации по какому-то виду. Типа, нашёл спортивный талант, хочешь других поискать, в том же месте, делянку за собой застолбить. Свояк ведь парень спортивный, рос не в тайге, где-то ведь занимался.

— Бильярд? — поинтересовался майор.

— Бильярд не получится. Такой федерации у нас нет, — покачал головой Пётр Сергеевич. Потом порылся немного в бумагах и, найдя нужное, прочитал:

— Играет в настольный теннис на достаточно высоком уровне.

— Чемпион Берлина по теннису, — вновь процитировал Ходырев «Семнадцать мгновений…»

Оба «чекиста» сдержанно посмеялись.

— Ну что ж, пусть будет теннис, — подвёл итог генерал. — Ещё какие-нибудь соображения есть?

— Да вроде бы нет. Всё понятно.

— А раз понятно, тогда иди, готовь план по дальнейшей разработке объекта. Как сделаешь, сразу ко мне.

— Есть, — ответил майор, вставая.

Впрочем, быстро покинуть начальственный кабинет Константину не удалось. Пётр Сергеевич остановил его внезапным вопросом:

— А, кстати, почему Свояк?

— В смысле?

— Почему такой псевдоним?

Ходырев пожал плечами.

— Да чёрт его знает. У меня тут на днях Свиридяк интересовался, как переводится с английского «селфер»?

— Селфер? — удивился Пётр Сергеевич.

— Ну да, селфер. Я ему перевёл это как «самопальщик». А потом подумал и решил для себя, что правильнее будет «свояк».

Генерал коротко усмехнулся:

— М-да. Фантазии никакой. Хорошо хоть «чужим» не назвали.

— Чужой было бы чересчур, — улыбнулся в ответ Константин…

* * *

В эту ночь, как и в предыдущую, я снова не спал. Сутки назад не мог уснуть от неожиданно свалившегося на меня счастья, а сегодня всё было с точностью до наоборот. Лежал на кровати, уставившись в потолок, вставал, бродил неприкаянной тенью по комнате, регулярно натыкаясь то на стул, то на стол, то на шкаф, запинался о валяющиеся на полу шмотки. Потом опять падал ничком в постель и затыкал уши подушкой. Только чтобы не слышать одну и ту же повторяющуюся фразу: «Гад! Сволочь! Подлец! Господи! Какая же я дура!»

Хотелось забыться сном. Хотелось отчаянно, до потери рассудка.

Увы, уйти от реальности не удавалось. Раз за разом, снова и снова, опять и опять я прокручивал в голове предыдущий день. Пытаясь найти ответ на главный вопрос. Почему? Почему я всё ещё жив? Почему не умер от брошенных в лицо слов? Заслуженных слов. Подходящих мне как нельзя лучше…

Некоторое облегчение наступило к утру. Скорее всего, это была просто усталость.

Общее напряжение спало, и мысли стали более адекватными. Видимо, сработали некие защитные механизмы. Мозг перестал заниматься саморазрушением и заработал в щадящем режиме, перейдя от самоедства к анализу. Короче, я принялся думать, сопоставлять, прикидывать. Причём, анализировать стал не свои действия, а поведение Лены. Её я понять не мог. Вообще. Нет, поначалу она вела себя вполне предсказуемо. Так, как и должна действовать каждая женщина, желающая захомутать понравившегося ей мужчину. Эдакая гремучая смесь романтики и прагматизма. И всё это в одном флаконе. Как и положено.

До определённого момента «охмурение» шло на ура. Я вёлся буквально на всё. Брыкался, конечно, но, в целом, двигался в «правильном» направлении. Любая попытка к бегству пресекалась мгновенно. Шансов «соскочить» не было.

Но затем что-то пошло не так. Совершенно не так. Сразу после того, как я сотворил страшное — попользовался Леной в особо циничной форме, фактически, изнасиловал.

Блин! Да любая нормальная девушка, как минимум, пребывала бы в шоке от сделанного кавалером. Моя же отчего-то восприняла случившееся как должное. Будто и не было ничего. Словно это пустяк, рутина. Нет, можно, конечно, списать странности её поведения на пресловутый «стокгольмский синдром», но это ведь не тот случай — в заложники её никто не брал.

В общем, Лена превратилась для меня в одну сплошную загадку. Пугающую загадку. Стала извиняться за что-то. Потом попыталась выяснить, люблю я её или нет. И даже получив в ответ «Нет, не люблю», на этом не успокоилась и попробовала зайти с другой стороны, добившись в итоге очередной неопределённости. А затем, как апофеоз всего, после уже ничего не решающего признания вдруг взорвалась и тупо надавала мне по мордасам, закрыв тем самым вопрос о наших будущих отношениях…

Версий я напридумывал целую кучу. Некоторые из них выглядели настоящей фантастикой. Например, что Лена — натуральная инопланетянка. Или, скажем, работает в каком-нибудь «Патруле времени» и занимается отловом «несанкционированных» попаданцев. Наиболее реалистичной казалась та, в которой девушка числилась секретным агентом и была подослана ко мне доблестными «рыцарями плаща и кинжала» Ходыревым и Смирновым. Голова шла кругом от этих предположений, не имеющих с действительностью ничего общего…

Эх! Если бы я знал в тот момент, что разгадка была совсем рядом. Стоило лишь протянуть руку, взять с полки тетрадь и вдумчиво, не торопясь прочесть второе послание из будущего, написанное рукой моего старого-нового друга Шуры Синицына.

Тогда я и впрямь нашёл бы ответ на все имеющиеся вопросы.

Кто я? Кто она? И что мы с ней вместе?..

* * *

Степан Миронович Свиридяк любил утренние пробежки. Особенно в выходной день, когда не надо торопиться на службу. Когда пробежать можно уже не пятёрку, а десятку, как минимум, и ещё время останется, чтобы поработать на брусьях и турнике. Тропинок в Лосинке[1] хватало, так же как и мест, оборудованных для физических упражнений на свежем воздухе. Турник, брусья, несколько самопальных штанг, металлические сидушки для качания пресса — на той площадке, до которой сегодня добежал подполковник, всё было сделано руками таких же, как он, любителей-физкультурников. Впрочем, сам Свиридяк «чистым» любителем себя не считал, поскольку имел разряды сразу по нескольким видам спорта: атлетика, лёгкая и тяжёлая, самбо, стрельба. Для крепкого сорокапятилетнего мужика это было нормально. Для сотрудника всемогущего Комитета — тем более…

Успокоив дыхание после бега и немного размявшись, Степан Миронович раз сорок отжался, с упором на низенькую скамейку сначала руками, а затем и ногами, поприседал, приняв на плечи утяжелитель, после чего перешёл к турнику. Короткая серия обычных подтягиваний, пара подъёмов-переворотов, снова подтягивания, выход силой…

— Доброго, фух, утречка! — прозвучало из-за спины.

— Доброго! — оглянулся «чекист».

Какой-то мужичок, невысокого роста, с аккуратной бородкой, одетый в шерстяной спортивный костюм и кеды, скинул с плеч небольшой рюкзак и бросил его на скамейку. Судя по одышке и многочисленным капелькам пота на лбу, бег для этого физкультурника был, скорее, повинностью, нежели удовольствием. Типа, врачи рекомендовали: «бегом от инфаркта, иначе — кранты».

«Ну что ж, у каждого свои тараканы», — подумал Степан Миронович, спрыгивая с турника и направляясь к брусьям. Незнакомец тем временем кое-как отдышался и тоже приступил к тренировке. Расставил ноги на ширину плеч, принялся наклоняться с натугой, размахивать руками из стороны в сторону, крутить головой, поворачиваться туда-сюда… точь-в-точь, как это показывают по телевизору в передаче «Утренняя гимнастика».

Подполковнику он, в принципе, не мешал, но по какой-то неясной причине вызывал у Степана Мироновича раздражение. То ли довольно хлипенькой, типично «интеллигентской» внешностью, то ли идиотскими рукомашествами, то ли тем, что сбил ненароком настрой работника органов, собиравшегося без свидетелей отработать комплекс специальных, рассчитанных на «боевое» применение упражнений.

Своё недовольство Свиридяк демонстрировать не стал. И даже наоборот, благожелательно кивнул «собрату-спортсмену». Тот ответил подполковнику тем же и, ничтоже сумняшеся, продолжил занятия физкультурой.

Минут через пять, когда Степан Миронович закончил крутиться на брусьях, мужичок неожиданно подошёл к «комитетчику» и смущённо спросил:

— Эээ, не желаете ли шариком постучать, коллега?

Спросил и указал на стоящий поблизости стол для пинг-понга, такой же самодельный, как и другие имеющиеся здесь тренажёры. В руках товарищ интеллигент держал пару вьетнамских ракеток.

— Почему нет? — пожал плечами «чекист». Спешить ему было некуда, к тому же имелась надежда, что, отыграв какое-то время в приличном темпе, физкультурник устанет, соберёт манатки и избавит подполковника от необходимости терпеть его рядом с собой.

Как вскорости выяснилось, в настольный теннис Степан Миронович играл лучше соперника. Гораздо лучше. Практически, на порядок. Уже через пару минут тот отложил ракетку и досадливо крякнул:

— Эх! Не везёт мне, знаете ли, на партнёров. Скольких здесь ни встречаю, всем сразу проигрываю.

— Тренироваться надо, — заметил «чекист», возвращая «интеллигенту» ракетку. — Годик-другой пройдёт, глядишь, и выигрывать потихоньку начнёте. Курочка, как говорится, по зёрнышку.

— Это верно, — развёл руками соперник. После чего повернулся к виднеющемуся за деревьями водоёму и с нарочитой небрежностью сообщил:

— Рано в этом году лебеди улетели. Обычно им в октябре на зимовку.

Насколько было известно «чекисту», лебеди на этом пруду никогда не водились, только утки. Тем не менее, он ответил:

— Им лесники каждый год крылышки подрезают, а в этом, наверно, забыли. Вот потому-то и улетели так рано. Не надо ждать, пока пёрышки отрастут.

«Интеллигент» хмыкнул, осклабился и произнёс следующую условную фразу:

— Кормить надо было лучше. Тогда бы не улетели.

Свиридяк вздохнул. Кодовые слова прозвучали. Насладиться одиночеством ему теперь не удастся. Да и обратный путь тоже удовольствия не доставит.

— Можете называть меня Юрий Павлович, — продолжил «контакт».

— Юрий? — ухмыльнулся Степан Миронович. — Или правильнее было бы Джордж?

— Почему обязательно Джордж? — нахмурился собеседник. — Я что? Настолько не похож на вашего соотечественника?

— Произношение немного хромает, — пожал Свиридяк плечами. — Смазываете окончания, слова проговариваете на понижении с выдохом. Типично американский стиль.

— Спасибо. Учту, — с абсолютно серьёзным видом кивнул Юрий Павлович. — Ну а теперь к делу, господин Свиридяк.

— Я бы предпочёл «товарищ», — поморщился подполковник.

Ему никогда не нравился непрофессионализм. Особенно в мелочах.

— Хорошо. Пусть будет товарищ.

Связник кашлянул раз-другой, прочистил не торопясь горло и принялся говорить…

— И что я должен сделать с этими гражданами? — поинтересовался Степан Миронович через минуту, кода заморский коллега закончил.

— Всё запомнили?

— Там и запоминать-то нечего, — фыркнул в ответ Свиридяк.

— Хорошо, — Юрий Павлович упёрся взглядом в «чекиста». — От вас, госпо… эээ… товарищ Свиридяк нам необходимо следующее. Надо в максимально сжатые сроки собрать максимум сведений об этих, хм, товарищах, вплоть до того, что они обычно кушают на обед. Надеюсь, две недели вам хватит?

— Шутить изволите? — усмехнулся Степан Миронович. — Нормальные объективки так быстро не делаются.

— Ну, с вашими-то возможностями…

— Мои возможности не так велики, как вам кажется, — ровным тоном сообщил подполковник. — Данных, что вы предоставили, не хватит даже для адресного бюро. Фамилия, имя, отчество, псевдоним, примерный возраст, словесный портрет никакой, особых примет кот наплакал. С таким набором их можно искать до морковкиного заговения.

— Месяц, — отрезал партнёр. — Дольше ждать не получится.

— Ладно. Попробую уложиться, — после недолгой паузы согласился «чекист». — Странно только, зачем они вам понадобились? Что в них может быть интересного?

— Это я вам, к сожалению, сказать не могу. Пока не могу, — уточнил Юрий Павлович.

— Не можете, так не можете, — не стал возражать Свиридяк.

— Больше вопросов нет?

— Нет.

— В таком случае разрешите откланяться. Встретимся через месяц, — связник закинул на плечо рюкзачок, кивнул и как ни в чем не бывало двинулся на выход из парка. Лёгкой трусцой, как и положено всякому начинающему физкультурнику.

Степан Миронович проводил его задумчивым взглядом и ещё раз вздохнул.

Данных действительно не хватало. В том плане, чтобы ограничиться только своими силами, не привлекая к заданию кого-то ещё. Единственный плюс — объектов для разработки было немного. Всего двое:

Фомин Андрей Николаевич. «Селфер».

Кислицына Елена Игоревна. «Клио».

Конец первой книги

[1]Парк «Лосиный остров».

Оглавление

Пролог

Часть 1. Нарушение чётности

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть 2. Глюонные связи

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20(1)

  Глава 20(2)

Эпилог