Я убиваю фашистов [Джеймс Олдридж] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Джемс Олдридж Я убиваю фашистов

Фронт, миновав Неаполь, повернул к Карбонаре. Карбонара была взята позже Неаполя и раньше Маддалони. Она была взята после недолгого боя. Еще до начала боя итальянская дивизия Феррари сдалась американцам и англичанам. Сдавшуюся дивизию отвели в тыл, к Неаполю. После этого завязался бой.

В два дня все было кончено. Немцы стремились занять выгодные позиции на высотах. Они оставили предгорье, отошли от Карбонары и поднялись выше, к вершине кряжа. Американцы вступили в Карбонару с танками и полевыми орудиями. Они пробыли в городе один день. Потом они двинулись дальше, вслед немцам. В Карбонаре осталась только военная полиция, и со дня на день должны были прибыть представители политической администрации.

Вульф попал в Карбонару, когда армия уже покидала город, а административные власти еще не прибыли. Свой вещевой мешок он оставил в доме, где расположился отряд военной полиции. Там его накормили завтраком. Он поел и отправился разыскивать офицеров связи. Он бродил по отлогим склонам, по пустынным улицам тихого крестьянского городка. На одной из улиц он увидел два новых бетонных здания, построенных Муссолини.

Переходя дорогу, он услышал одиночные выстрелы. Стрельба его не удивила; в таком городке, между фронтом и тылом, это было обычным делом: какой-нибудь солдат чистит винтовку или испытывает свое оружие просто так, потому что надоело таскать оружие, не пуская его в ход.

Вдруг Вульф увидел, как из одного бетонного здания выбежал итальянец в малиновой рубашке, с длинными развевающимися волосами.

Вульф остановился и посмотрел ему вслед. Беглец не успел уйти далеко. Из боковой улочки выехал на велосипеде другой итальянец, молодой, в поношенном клетчатом костюме. Едва не упав на повороте, он соскочил с машины и бросил ее на землю. Потом торопливо стал рыться в кармане, придерживая его другой рукой. Наконец он выстрелил в человека в малиновой рубашке.

Первые два выстрела не попали в цель. Итальянец в малиновой рубашке метнулся в сторону. Велосипедист помедлил с минуту, целясь из револьвера, как из винтовки. Потом он выстрелил еще два раза. Человек в малиновой рубашке рухнул ничком, словно споткнувшись. Велосипедист побежал вперед и остановился в двух шагах от него. Последний еще оставшийся в револьвере заряд он использовал для «coup de grace».

Из соседних домов стали сбегаться люди. На пороге бетонного здания показались еще два итальянца с короткоствольными горными винтовками армейского образца. При виде винтовок старики и женщины попрятались в доме. Вульф вошел в какую-то подворотню, чтобы не оказаться замешанным в происшествии.

Двое с винтовками не спускали глаз с трехэтажного бетонного строения, из которого вышли. Пятясь, они отошли на середину улицы. Один из них, высокий, с мертвенно-бледным лицом, вскинул винтовку, выстрелил и попал в разбитое уже окно.

— Погоди, Закко, — сказал ему другой.

— Что же они не выходят? — сказал молодой велосипедист в клетчатом костюме.

— Выйдут.

Вульф выбрался из своего укрытия и подошел к ним.

— Что тут происходит? — спросил он.

Все трое повернулись к нему. Видно было, что его форма произвела на них впечатление.

— Функционеры фашистской партии, — велосипедист своим револьвером указал на ближайший фасад.

— А это кто был? — Вульф кивнул на человека в малиновой рубашке, который лежал в луже крови, растекавшейся все шире.

— Он из милиции. Из партийной милиции.

— Там кто-нибудь есть? — он указал на дом.

— Еще милиция.

— Что же, вы намерены подстерегать их здесь?

— Да, — сказали все трое. Они теперь смотрели на Вульфа подозрительно.

— А не лучше ли нам спрятаться в соседних домах? — спросил он.

— У них нет оружия, — сказал велосипедист.

— Откуда вы знаете?

Ему не ответили. Они стояли в ожидании. Они следили за окнами, за дверью, которую итальянец в малиновой рубашке оставил распахнутой.

На улице показался карабинер с автоматом на ремне. Он шел медленно, осторожным шагом. Завидя его, итальянец в клетчатом костюме стал кричать так громко, что лицо его побагровело и злобно перекосилось.

— Убирайся вон, дубина! — кричал он карабинеру. — А то еще в штаны наложишь от страха. Ступай, выкинь свой мундир в Криетское болото и себя с ним вместе.

Карабинер, дойдя до угла, остановился и сунул руку за пояс. Трое итальянцев посреди улицы больше не обращали на него никакого внимания; они стояли и смотрели на бетонный фасад.

Снова послышались выстрелы, на этот раз уже из дома.

— Профили! — крикнул кто-то.

— Их все не видно, — сказал Профили, тот, что пониже, черный, с винтовкой.

— Зато слышно, — сказал ему Закко.

Велосипедист в клетчатом костюме возился со своим револьвером. Он вынул обойму, зарядил ее патронами, вынутыми из кармана, — толкал и толкал, пока, наконец, обойма не встала на место.

Из двери выбежали еще два итальянца, держа руки вверх.

— Фабиано! Фабиано! — закричал один из них.

— Нечего кричать мне, — сказал велосипедист.

Он вытянул руку с револьвером. Но было уже поздно. Профили и Закко успели выстрелить раньше. Оба они выстрелили в первого фашиста. Вульф увидел, как он пошатнулся и упал на спину. Второй стоял и плакал навзрыд, как ребенок, крупные слезы текли у него по щекам. Он еще раз крикнул: «Фабиано!», но в это время Профили выстрелил в него.

Все трое побежали к дому. Фабиано прикончил обоих фашистов выстрелом в голову из своего револьвера. Закко и Профили вошли в дом. Вскоре они вывели оттуда еще одного фашиста. Закко, высокий, держал его за шиворот. Он толкнул его вниз. Фашист пролетел по ступеням и упал лицом вниз на тротуар. Фабиано остановился и дважды выстрелил в него.

Из соседних домов снова стали выходить люди. Они маленькими кучками обступили убитых фашистов. Вульф слышал, как Фабиано, Закко и Профили шумели и кричали внутри. Он поднял голову и в окно увидел Фабиано, который сбрасывал в толпу какие-то папки с бумагами. Он был без пиджака.

— Вот, смотрите, — кричал он. — Все вы тут есть!

Папки раскрывались на лету, и ветер разносил бумаги по всей улице. Люди протягивали руки, хватали сыпавшиеся листки.

Фабиано снова показался в окне и выбросил еще груду папок.

— Сжечь все это, — сказал он.

Тут Вульф снова увидел карабинера. Он подходил, проталкиваясь через толпу с важным видом, стараясь сохранить престиж представителя власти. Никто не обращал на него внимания. Он оглядел четверых убитых фашистов, слегка покачал головой и поспешно удалился.

Вульф переступил через ноги итальянца в малиновой рубашке и пошел прочь. Он шел, пока не увидел надпись на дверях: «Дорожный комендант». В комнате у дощатого стола сидел молодой капитан из Уичиты, штат Канзас.

— В городе беспорядки, совсем недалеко отсюда, — сказал Вульф.

— Об этом пусть беспокоится начальник военной полиции.

Вульф расспросил о дороге, о позициях. Капитан сказал ему, где находится штаб и какие дороги уже разминированы. Вульф простился и вышел. Когда он проходил мимо бетонных зданий, убитые фашисты лежали на том же месте и вокруг них толпился народ, но Фабиано, Закко и Профили не было видно.

Вульф вернулся на окраину города, в помещение, занятое военной полицией. Он рассказал полицейскому сержанту про убитых фашистов. Сержант взял с собой двух рядовых в белых шлемах и поспешил в город, на место происшествия. Вульф расставил свою походную койку, надел пижаму и спокойно проспал остаток дня и всю ночь.

Наутро, когда он завтракал вместе с остальными, сержант сказал ему, что административные власти, наконец, прибыли: один англичанин и один американец.

— Им тут и делать нечего, — сказал сержант. — Убитых нет, кроме тех итальянцев на площади. Надо разыскать тех бездельников, что вчера устроили пальбу.

— Зачем? — спросил Вульф.

— А вы разве не видели четырех молодчиков с продырявленной шкурой?

— Видел.

— Кто-то перестрелял их.

— Мы каждый день дырявим итальянские шкуры.

Сержант не засмеялся.

— Кто-то пристрелил их вчера на улице среди бела дня.

— Знаю, — сказал Вульф. — Я ведь вам говорил, это было при мне.

— При вас?

— Да.

— И вы можете сказать, кто стрелял?

— Лиц я не запомнил, — сказал Вульф.

— А какие-нибудь приметы можете назвать?

— Нет, я поторопился уйти оттуда.

— Сколько их было?

— О, много! Целая толпа, — сказал Вульф.

— Молодые, старые?

— Боюсь сказать.

— Итальянцы?

— А вы как думаете?

Сержант встал с недовольным видом, поправил свои краги и надел повязку на руку.

— Вас можно будет застать здесь? — спросил он Вульфа.

— Нет, я сегодня уезжаю в Маддалони.

— Маддалони еще не взято.

— Все равно мне нужно в том направлении.

— Но вы сюда вернетесь?

— Не знаю, — сказал Вульф и пошел укладывать свой вещевой мешок.

Назавтра он нагнал Пятую армию под Маддалони. Он наблюдал в действии американские пушки. В ближайшее время ничего нового ожидать не приходилось, и он вернулся в Карбонару.

Проходя по улицам города, Вульф увидел оцепленное веревкой пространство, посреди которого сидели за столом представители АМГОТа. Он, не останавливаясь, направился к дому, занятому военной полицией. Там ему сказали, что арестован один из итальянцев, зачинщиков стрельбы. Вульф оставил свой вещевой мешок и пошел в город, туда, где он видел веревочное оцепление. Он показал свое корреспондентское удостоверение английскому постовому, и тот пропустил его за веревку. Он уселся на ступеньке позади стола, за которым сидели два амготовца: англичанин и американец. По обеим сторонам улицы толпились жители города: мужчины, женщины, старики, дети. Одни стояли, другие сидели на земле.

На скамье, лицом к амготовцам, сидел Фабиано (вот как — они поймали Фабиано!). На столе лежал его автоматический револьвер (вот как — и револьвер у них в руках).

— Это не есть суд, — говорил англичанин-амготовец на грамматически правильном итальянском языке. — Нам только предстоит определить, должны ли вы быть преданы союзническому суду или итальянскому гражданскому суду.

— Фашистскому суду?

— А по каким законам они будут судить? — вопрос Фабиано прозвучал совсем по-детски.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал англичанин.

— Дело заключается в том, что вы застрелили четырех человек, — сказал американец.

Вульф отметил про себя его язык — живой, настоящий итальянский язык, не книжный и не простонародный.

— Я застрелил двоих, — скромно поправил Фабиано.

— Здесь сказано — четверых. Но мы здесь не для того, чтобы решать, правильно вы поступили или нет, — благожелательно добавил американец.

— А для чего вы здесь? — Фабиано сидел, положив на колени свой клетчатый пиджак; в его позе не чувствовалось принуждения, и в голосе не было испуга.

— Это не имеет отношения к делу, — сказал англичанин.

— Простите, синьоры, — возразил Фабиано кротко и дружелюбно. — Это имеет прямое отношение к делу. Я убил двух человек. Вы задержали меня и собираетесь переслать куда-то. Я не могу понять, почему: ведь это были фашисты. Значит, все в порядке. И вот я не понимаю, для чего вы здесь и почему я сижу перед вами на скамье, а у вас на столе лежит мой револьвер.

— Вы хотите знать, почему вы здесь? — сказал американец. — Вы убили четырех…

— Двух. Я это признаю, — сказал Фабиано, — потому что тут нечего скрывать. Вам всякий скажет, что убил двух. Двух фашистов. Почему же я здесь?

— Дайте я ему объясню, — сказал англичанин американцу по-английски. Потом он заговорил по-итальянски: — Мы должны поддерживать порядок в тылу. Не годится, чтобы вы, итальянцы, без разбора убивали друг друга. Это не годится для вас, и это не годится для нас. Мы должны заботиться о поддержании порядка.

— И что же? — Фабиано не был удовлетворен. Он все еще ждал разъяснения.

— Ну вот, вы убили двух человек, и потому вы здесь. Должен быть порядок.

— Понимаю. — Фабиано наклонился вперед. — Вы думаете, что я убил двух обыкновенных людей? — Он засмеялся, ему было смешно, что они так далеки от правильной оценки положения. — Нет, — сказал он, — эти двое — функционеры фашистской партии. Я никого не убивал без разбора. Я выбрал самых вредных людей. Мы очень долго ждали этого момента. Теперь вы понимаете?

— Не нам решать, правильно вы поступили или нет, — сказал американец.

— Да тут и решать нечего! — Фабиано был близок к отчаянию.

— С вами были еще двое. Кто они? — спросил англичанин.

Фабиано сразу занял оборонительную позицию.

— Зачем вам про них знать?

— Они помогали вам?

— Да.

— Кто они такие?

Фабиано огляделся. Вульф понял: он не ищет Закко или Профили. Он хочет определить по лицам окружающих, как они относятся ко всему этому.

— Я не знаю, кто они такие, — сказал он.

— Отец Арсеньо! — вызвал американец.

Вульф увидел священника, высокого костлявого человека, в шляпе с загнутыми полями и в длинной черной сутане. Он выступил из толпы, стоявшей на другой стороне улицы. Он подошел к столу и остановился спиной к Фабиано.

— Вы видели, скольких человек он убил? — спросил англичанин.

— Четырех, — сказал священник.

— Coup de grace, — громко возразил Фабиано.

— Кто-нибудь еще стрелял, кроме него? Вы видели?

— Да. Еще двое.

— Назовите их имена.

— Профили и Закко.

— Вы знаете этих людей? — спросил американец у Фабиано.

Фабиано отрицательно покачал головой.

— Он знает этих людей? — спросил американец у священника.

— Вы знаете, где они сейчас? — спросил у Фабиано англичанин.

Фабиано снова покачал головой. Он поглаживал пиджак, лежавший у него на коленях, и смотрел на длинную спину священника. Вульф не заметил этого священника на улице во время стрельбы, но, должно быть, он прятался где-то поблизости и все видел.

— Почему вы не хотите назвать тех двоих? — Американец старался говорить мягко.

— Разве священник не назвал вам их?

— Вы признаете, что эти люди вам знакомы?

— Я ничего не признаю. Ведь вы верите священнику. — Фабиано сказал это с отвращением, и чувствовалось, что он начинает сердиться. — Вот и расспросите его. Ему, видно, не терпится рассказать, кто расстрелял фашистов. Я что-то не помню, чтобы этот arlotto с таким рвением выполнял свой гражданский долг при фашистах. Пять лет он был их лучшим другом. Это вам каждый подтвердит. И его никогда не беспокоило, что фашисты расстреливают нас.

— Я не могу оправдать открытое человекоубийство, — священник сказал это, не поворачиваясь к Фабиано лицом.

— А тайное человекоубийство — то, чем занимались ваши политические друзья, вы можете оправдать?

— Я в политику не вмешиваюсь.

— Вы помогаете фашистам держаться у власти, — сказал ему Фабиано со злостью. — А это уже политика. Вы ведь не мешали им, правда?

— Ну, довольно, — сказал англичанин.

— Что довольно? — Фабиано встал и подошел к столу.

— Мы здесь не для того, чтобы судить вас, — сказал американец.

— Но вы меня судите, — гневно сказал Фабиана. — Вы судите меня, чтобы установить, подлежу ли я вашему военному суду, или просто меня надо выдать опять фашистам. Что же вы за люди такие? Зачем вы здесь? Кого вы представляете?

— Мы представляем союзную администрацию, — торжественно сказал англичанин.

— Какие у вас задачи?

Амготовцам не понравилось, что Фабиано повысил голос. Они не ответили ему.

— Объясните мне, зачем вы здесь?! — закричал Фабиано еще громче.

— Вам известно, зачем мы здесь, — осторожно ответил американец.

— Ничего мне неизвестно! — Фабиано указал на него пальцем. — Я думал, что великие народы Америки и Англии придут к нам, чтобы перебить фашистов. Разве вы не воюете с ними? Но вы начали с того, что сказали «Ben venuto» маршалу Бадольо. Потом стали поучать нас кланяться Умберто, сыну марионетки. А теперь судите нас за убийство фашистов. Так зачем же вы здесь?

— Мы здесь для того, чтобы предупреждать излишние эксцессы, — сказал англичанин.

Фабиано сплюнул на запыленные башмаки священника.

— А разве убить фашиста — излишне?

— Нельзя сгоряча убивать людей. — Англичанин опять настроился миролюбиво.

— Я вам уже сказал, что это вовсе не было сгоряча! — закричал Фабиано. — Я долго готовился к этому. Я выбрал самых крупных работников. Ведь это же фашисты, как вы не хотите понять! Какой же еще с ними может быть разговор? Их надо убивать. Они убивали нас. Они убивали вас. Они одни виновны во всем. А вы называете это излишним эксцессом. Неужели вы не понимаете, что произошло в Италии?

— Я все понимаю, — сказал американец. — Но видите ли, Фабиано, во всяком деле нужен правильный подход. Вы действуете теми же методами, какими действовали сами фашисты. Вы устроили засаду на улице и перестреляли своих политических противников. Вы действовали методом террора. А мы отстаиваем законы демократического правосудия, а не систему террора. Если мы станем поощрять подобные вещи, в Италии воцарится анархия.

— Для фашистов закон один — смерть.

— Вы, может быть, и правы, — сказал американец. — Но применять этот закон следует правильно.

— Я и применил его правильно, — со злостью сказал Фабиано. — Я их расстрелял.

— Вы взяли на себя слишком много. Существует судебная процедура. Никто не вправе единолично решать вопрос о преступности человека и расстреливать его.

— А кто же это будет решать?

— Ваши судебные органы.

— Фашистские суды! — вскричал Фабиано.

— У вас теперь будут новые суды.

— А при чем тут суд, если я убил фашиста?

— Суд будет судить всех фашистов.

— Зачем их судить? — Фабиано выходил из себя. — Мы все о них знаем. Мы знаем, что они сделали. Мы знаем, что они сделают еще, если мы оставим их в живых. Вы не знаете, что это за люди. Это очень опасные люди. Неужели вы не понимаете? Мы знаем, что они убивали нас. Вот теперь мы и убиваем их. Разве это неправильно?

— Дело обстоит не так просто, — нетерпеливо возразил англичанин.

— Очень просто. Мы десять лет терпели фашизм, и для нас все очень просто. Для вас это не просто, потому что вы смотрите на дело со стороны, сверху. А для нас тут сложности нет. Расстрелять, и все. Этот самый монсиньор, — обращаясь к американцу, сказал Фабиано, — день за днем наблюдал, как фашисты истребляли и уничтожали нас, и не возмущался этим и не пытался помешать. Он никогда не помогал тем, кто боролся против фашистов. Он спокойно смотрел на все, что фашисты творили здесь, он даже работал с ними. Кем надо быть, чтобы спокойно смотреть на фашистские бесчинства? Смотреть на все это и не испытывать ярости, желания вслепую броситься на фашистов и убивать их! Я набожный человек, синьоры. Я набожный, а этот монсиньор — нет. Кто мирился с фашистами, кто благословлял их действия, у того черствая душа и циничный ум. Кто же из нас зверь? Он или я — я, расстреливавший их?

— Господь рассудит и покарает виновных, — сказал священник.

— Я предпочитаю сделать это сам! — Фабиано ударил себя в грудь.

— Нет, это дело суда, — сказал англичанин.

— Но при чем тут суд? — Фабиано положил руку на стол; англичанин отодвинул от него револьвер. — Разве вы давали своим солдатам приказ не стрелять по врагу, а брать его в плен, чтобы потом судить? Нет. Ну вот, мы поступаем так же. Мы не ждем случая взять врага в плен. Мы его бьем.

— Вы стреляли по людям, которые шли сдаваться, — сказал американец.

— Они держали руки вверх, — сказал англичанин.

— Это не простые солдаты! — крикнул Фабиано. — Это убийцы, прямые и непосредственные виновники зла. Разве не так? — Он повернулся к жителям, теснившимся на тротуарах. Но они молчали. Они сидели, стояли, разглядывали свои башмаки и молчали. — В чем дело?! — закричал на них Фабиано. — Фашисты больше не командуют вами. Чего вы боитесь?

Толпа молчала.

— Видите, — сказал Фабиано англичанину и американцу, — вы сделали так, что эти люди боятся вас. Они думают: лучше не выступать против фашистов, а то Фабиано выступил — и вот что из этого вышло. Так вы думаете? — снова обратился он к толпе.

Никто ничего не ответил.

— Если вы наказываете нас за убийство фашистов, как вы можете рассчитывать на нашу помощь в борьбе с фашистами? Вы видите сами. Посмотрите на этих людей. Вы должны были отучить их от привычки бояться, бояться выражать свои настоящие чувства. А вы заново запугали их.

— Мы введем в действие демократическую судебную процедуру, и каждый получит возможность открыто выражать все, что он думает. А убивать людей на свой страх и риск нельзя никому.

Фабиано заговорил опять, на этот раз обращаясь к желтой пыли, стоявшей в воздухе.

— Почему не прислали сюда людей, которые способны понять? — сказал он. — Эти говорят, как юристы, и поступают, как дураки. — Он повернулся к столу и продолжал медленно и раздельно: — Вы говорите по-итальянски, но этого еще мало. Уезжайте домой и постарайтесь побольше узнать об Италии и об Европе. Уезжайте и больше сюда не показывайтесь. Вам еще подрасти надо. Вы думаете, что это так просто — притти в чужую страну и восстановить ее только на основе идей демократии и правосудия. Вы хотите начать с применения демократических принципов к фашистам, а потом уже применять их к народу. Одной демократической законности недостаточно. Прежде всего надо отомстить. Потом уничтожить живую силу фашизма. Потом уничтожить его аппарат. А тогда мы начнем все сначала, без ложной чувствительности. Без снисхождения к врагу, и без пощады, и без вмешательства со стороны. Как по-вашему, почему фашистам удалось в свое время захватить власть? Только благодаря порочности нашей горе-демократии, благодаря ее приверженности к букве закона. А вы теперь стремитесь восстановить именно эту демократию. Ее вы хотите навязать нам снова. Зачем? Чтобы через десять лет мы вам вырастили новое поколение фашистов? Уезжайте отсюда, — сказал он. — Уезжайте и дайте нам самим устанавливать для себя законы и нормы поведения.

— Вы забываете о том, что освобождение Италии совершается руками английских и американских солдат, — сказал американец. Он теперь тоже сердился. Они сердились оба.

— Это вы забываете, а не я! — возразил им Фабиано. — Вы не понимаете того, за что гибнут ваши люди. Вы обесцениваете их подвиг, я действую заодно с ними. Я убиваю фашистов! Разве они не делают то же самое? Вы скоро собственных солдат будете судить за убийство немцев!

Фабиано кричал и стучал кулаками по столу.

— Бессмысленно продолжать в таком духе, — сказал англичанин.

— Вы признаете, что застрелили двоих? — спросил американец у Фабиано, чтобы покончить с этим.

— Да.

— Вы отказываетесь назвать своих сообщников?

— Отказываюсь! — крикнул он. — Я не так глуп. Назвать их, чтобы вы арестовали их тоже? Они сейчас где-нибудь продолжают свое дело — убивают фашистов. Я вовсе не желаю, чтобы вы помешали им.

Амготовцы заговорили между собой по-английски. Священнику они сказали, что он может итти. Он вернулся на свое место на тротуаре. Солнце освещало теперь эту сторону улицы.

— Мы вас отправим в Неаполь, — сказал англичанин Фабиано.

Фабиано засмеялся.

Американец вызвал конвой. Два солдата, один из американской, другой из английской военной полиции, встали по обе стороны Фабиано.

— Отведите его в комендатуру, — сказал им американец по-английски.

— И следите за ним хорошенько, — сказал англичанин.

— Так точно, сэр.

— Ну, вот и все, — сказал американец Фабиано. — Вы будете находиться под охраной сержанта-карабинера.

Он указал на высокого карабинера, который стоял в дверях одного дома, почти незаметный в тени. Это был тот самый, который во время стрельбы подходил к месту происшествия. Фабиано только теперь заметил его и болезненно поморщился. Потом он махнул рукой.

— Глупее уж ничего не может быть, — сказал он.

Конвойные повели его вдоль теневой стороны улицы. Проходя мимо Вульфа, он оглянулся.

Вульф сказал:

— Прощайте, Фабиано.

Фабиано сделал последнюю попытку. Он остановился, высвободил руку и сказал, обращаясь к Вульфу:

— Поймите хоть вы! Американцы и англичане нужны здесь для того, чтобы уничтожить таких, как он, — он указал на карабинера, — а не таких, как я.

— Знаю, — сказал Вульф.

— Зачем же они это делают?

— По глупости, — сказал Вульф.

— Почему вы не помешаете им?

— Это вы должны сделать, — сказал Вульф.

— Все начнется сначала! — крикнул Фабиано, когда его повели дальше. — Через пять-десять лет вы увидите, что дали жизнь новому поколению фашистов. Вы, именно вы, — крикнул он обоим амготовцам, — потому что вы сами не знаете, что творите!

Они уже сворачивали за угол и выходили на шассе. Вульф посмотрел на амготовцев. Те стояли и собирали со стола свои бумаги и папки. Англичанин взял черный револьвер Фабиано и сунул его в карман. Вслед за американцем он перешел с солнечной стороны на теневую и зашагал вдоль длинной улицы, мимо бетонных построек Муссолини.