Советские спецслужбы открывают Восток [Василий Степанович Христофоров] (fb2) читать онлайн

Христофоров Василий Степанович.  Советские спецслужбы открывают Восток

Научные рецензенты: академик РАН В. С. Мясников (Москва) доктор исторических наук А. Б. Юнусова (Уфа) доктор юридических наук В. В. Алешин (Москва) Отдельные материалы издания подготовлены при поддержке гранта РФФИ 18-09-00310 «Ислам и мусульмане в восприятии российской политической и культурной элиты: проблемы формирования исламского дискурса в первой трети XX век

На обложке — авторская карта-схема, на которой отмечено расположение полномочных представительств ОГПУ, которые курировал Восточный отдел в рамках своих полномочий в 1922–1930 гг.

От автора

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время искать, и время терять; время молчать, и время говорить.

Ветхий Завет. Книга Экклесиаста

Рождение этой книги во многом символично и отнюдь не случайно. Наверное, пришло время сказать и написать о том, почему Восток (в самом широком смысле этого понятия) определяет не только мою научную работу, но и траекторию жизни, переплетенную с нелегкой исторической судьбой нашей страны.

В 1983 г., оказавшись перед выбором: окунуться в сложную грамматику персидского языка и затем поехать на работу в такую далекую и непонятную страну, как Афганистан, или тихо отсидеться в Куйбышеве, я, не задумываясь, решил поехать в Москву: учиться на восточном направлении Института КГБ СССР (ныне Академия внешней разведки). В те годы я не мог и предположить, насколько долгим и тернистым будет мой путь в востоковедческую науку. В общей сложности мне пришлось провести в долгосрочной командировке в Афганистане более трех лет.

В командировке мне удалось поработать с документами правящей партии (Народно-демократической партии Афганистана), афганского правительства, национальной разведки и контрразведки, министерств обороны, иностранных дел, по делам племен и народностей. В 1988–1989 гг. я занимался переводом на русский язык документов афганского правительства, наиболее важных сообщений афганских газет и журналов. Практически ежедневно мне приходилось присутствовать в качестве переводчика на встречах руководства Представительства КГБ СССР в Афганистане с высокопоставленными чиновниками, общественными лидерами. Подготовка к таким встречам требовала больших усилий: хорошего знания афганских реалий и адекватного восприятия языка дари.

Ничто не предвещало превращения суровых военных афганских будней и тягот в привязанность, перешедшую в страсть, и стремление «открыть» для себя эту экзотическую страну «солнца и гор» и показать ее неординарность окружающим. Афганистан стал возвращаться ко мне в людях, документах. книгах, встречах и воспоминаниях, а рабочие материалы. накопившиеся за годы работы там, стали важным источником информации о стране и Среднем Востоке.

Со временем все больше погружаясь в теорию востоковедческих. археографических исследований, занимаясь историей отечественных спецслужб, прислушиваясь к своему практическому опыту, я стал чаще задумываться о том, какие инструменты познания незападных стран использовались отечественными политиками, какие восточные образы преследовали. путая или восхищая, наших предшественников. Я отдаю себе отчет в том, что данная работа являет собой лишь один из шагов на пути к ответу на эти и иные вопросы.

Уверен, что книга появляется в свое время. Учитывая современный политический «поворот на Восток» и звучащие в устах экспертов и общественных деятелей призывы к массовой подготовке специалистов-востоковедов, способных помочь в его осуществлении, думаю, она будет востребована. Мне как исследователю очевидно, что спектр сложных тем. волновавших отечественную контрразведку в отношении «своего» и «чужого» Востока, во многом неизменен. Игнорировать опыт наших предшественников было бы ошибкой.

Нужно упомянуть о том, что изучение «восточного» дискурса советской политики отечественные историки начали с 2000-х годов. Особо отмечу фигуру профессора МГУ Д.Ю. Арапова (1943–2015), который впервые опубликовал и профессионально прокомментировал корпус материалов Восточного отдела ГПУ-ОГПУ. Хочется верить, что вслед за данной публикацией российские востоковеды продолжат разрабатывать эту интересную, но малоизвестную тему.

Монография представляет собой цикл опубликованных материалов, написанных в 2014–2019 гг. Тематически они разбиты на три главы, главы — на разделы, хронологически затрагивающие период с начала XX века до конца 1980-х годов.

Первые две главы освещают теоретические и практические подходы в работе отечественных спецслужб в отношении тюрко-мусульманского населения Российской империи — СССР. Незначительный отход от советских реалий и экскурс в имперскую эпоху (см. раздел «Казахстан» главы II) понадобился нам для более обстоятельного анализа проблемы теоретической и практической преемственности/разрыва «восточной» политики государства.

В первой главе нашли свое отражение уникальные сюжеты, практически не освещенные в российской и зарубежной историографии: общие формы и методы взаимодействия Восточного отдела ГПУ-ОГПУ с «восточными окраинами» и «внутренними мусульманами». Вторая глава демонстрирует конкретику деятельности советской контрразведки на территории тогдашней Казахской АССР и на Северном Кавказе. Третья — переносит нас на «зарубежный» Восток, на афганскую землю, которая на всем протяжении XX века предстает перед нами как объект соперничества ведущих разведок мира.

Приподнимающие занавес над загадочным миром имперской и советской контрразведки уникальные архивные документы, дают читателю возможность почувствовать свою сопричастность процессу анализа информации о восточных народностях, показывают кухню, на которой приготовлялись информационно-аналитические «блюда» для политической элиты того времени.

Источниковую базу монографии составляют оригинальные, ранее не публиковавшиеся, архивные документы. Учитывая специфику моей профессиональной деятельности, я опираюсь на материалы Центрального архива ФСБ России, Архива Президента Российской Федерации, Государственного архива Российской Федерации, государственных архивов в субъектах Российской Федерации (Казани, Новосибирске, Омске, Оренбурге, Симферополе, Уфе), позволяющие осветить круг обозначенных проблем.

Выражаю искреннюю благодарность за помощь, оказанную в процессе подготовки рукописи к печати, Ю.Н. Гусевой, С.Ю. Крючковой, Л.А. Фасаховой.

После возвращения из Афганистана мое путешествие по Востоку не закончилось: последовала череда поездок в Казахстан, Туркмению, Узбекистан, Башкирию. Крым, Татарию. И я приглашаю уважаемого читателя продолжить путешествие вместе…

Глава I «ВОСТОЧНОЕ» ИЗМЕРЕНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОВЕТСКИХ СПЕЦСЛУЖБ

Документы советских спецслужб о политическом состоянии СССР и его «восточных окраин» как источник по истории «внутреннего» и зарубежного Востока^[1]

Сложная военно-политическая обстановка, сложившаяся в начале 1920-х годов в Средней Азии и на Северном Кавказе, в Крыму, Татарии, Башкирии, Казахстане, а также в сопредельных с Россией (СССР) странах — Афганистане, Иране и Турции, требовали поиска решения сложных задач по обеспечению геополитических интересов нашей страны на «собственном» и зарубежном Востоке. Более четырех лет потребовалось большевистскому руководству для организационного оформления системы контрразведывательной и разведывательной работы среди населения «восточных окраин» и в странах Среднего Востока, системы, претендовавшей на выработку специфических методов и практик в работе с нерусским населением СССР и сопредельных восточных стран, на сбор и нетривиальный анализ данных об объекте своего интереса.

На основе анализа архивных документов и проведенных ранее научных исследований мы попытаемся ответить на вопрос, каким было политическое состоянии СССР и его восточных окраин в 1920-е годы?

Историография, посвященная «восточному вектору» деятельности советских спецслужб, небогата. Существенный вклад в изучение деятельности отечественных органов безопасности на «восточном направлении», введение в научный оборот документов Восточного отдела внесли известные российские ученые Д.Ю. Арапов^[2] и Ю.Н. Гусева^[3].

Архивные документы Восточного отдела ГПУ-ОГПУ (неопубликованные и опубликованные) составили источниковую основу проведенного автором исследования. К неопубликованным документам Центрального архива ФСБ России относятся материалы Восточного отдела ГПУ-ОГПУ: «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах» (1922–1925); информационные сводки и аналитические записки по Средней Азии, Крыму, Северному Кавказу, по «контрреволюционным организациям» Кавказа, Туркестана и Крыма^[4].

Часть материалов, содержавшихся в «восточных» обзорах, включалась в готовившиеся Информационным отделом ОПТУ для высшего руководства страны «ежемесячные обзоры политического и экономического положения» РСФСР (1922) и СССР (1923–1930)^[5]. Они формировались ИНФО ПТУ-ОПТУ на основании данных госинформации и дополнялись материалами других подразделений: «Секретного (антисоветские партии и группировки, духовенство, интеллигенция), Особого (Красная армия), Контрразведывательного и Восточного (бандитизм), Транспортного (железнодорожные рабочие) отделов»^[6].

Сформированный в составе Секретно-политического управления Государственного политического управления^[7](ГПУ), занимавшегося разработкой антисоветских политических партий и организаций, Восточный отдел развернул бурную деятельность в сфере борьбы с «восточной контрреволюцией и восточным шпионажем» в Туркестане, Казахстане, на Кавказе, в Башкирской, Татарской и Крымской автономных республиках, а также ставил целью своей работы противодействие местным «национально-религиозным контрреволюционным проявлениям», борьбу со шпионажем восточных государств (Афганистан, Иран, Турция). Именно Восточному отделу была поручена разработка всего материала, получаемого закордонной частью Иностранного отдела (внешняя разведка, ИНО ГПУ-ОГПУ) из стран Востока, с правом давать ему соответствующие обязательные к исполнению оперативные задания^[8].

Восточный отдел функционировал в системе органов ГПУ-ОГПУ на протяжении восьми лет с 1922 по 1930 г. Это был сложный период становления советской власти в южных и восточных областях СССР, борьбы с сопротивлением элит в Средней Азии, решения политических и дипломатических задач по налаживанию отношений с государствами Востока.

Основным объектом внимания ВО ГПУ-ОГПУ и восточных отделов-отделений («восточных» уполномоченных) ПП ГПУ в регионах компактного проживания мусульман было национально-религиозное движение в среде нерусских народов, подавляющее большинство которых исповедовало ислам. Однако использовать востоковедческие знания имперского периода советские контрразведчики не могли по идейным соображениям: фактически им предстояло создать свою собственную «науку» о Востоке. Не случайно, что одной из ключевых задач, поставленных руководителем отдела Я.Х. Петерсом^[9] в первых циркулярных указаниях, было изучение различных общественных, религиозных и светских течений и группировок в среде нерусских народов, аккумуляция всех видов информации о них.

В разделе мы рассмотрим, какие виды документов Восточного отдела в настоящее время доступны исследователям. какая проблематика в них доминирует. В результате обозначим их познавательный потенциал для изучения истории России XX века, истории советской ориенталистики.

Первую большую группу документов представляют нормативно-распорядительные документы: приказы ГПУ-ОГПУ по направлениям деятельности, циркулярные указания. директивы, ориентировки ВО ОГПУ.

В общей массе своей они касались сюжетов деятельности мусульманского духовенства, татарских национальных группировок и организаций (всего того, что в лексиконе советских спецслужб именовалось «национально-религиозная контрреволюция»).

Среди рассматриваемой группы документов целесообразно выделить указания Восточного отдела ГПУ-ОГПУ местным органам по вопросам борьбы между прогрессивной (джадидами) и традиционно настроенной частями мусульманского духовенства в Центральном духовном управлении (ЦДУ), дискуссий внутри ЦДУ о равноправии женщин и отношении к свержению халифа^[10] в Турции, усиления влияния мусульманского духовенства^[11], проведения кампании среди мусульманского духовенства за полное уничтожение халифатских институтов, направления сведений о деятельности татарских националистических группировок и духовенства^[12].

Несомненный интерес для исследователей представляют циркулярные письма^[13], подготовленные в ВО ГПУ и направленные в ПП ГПУ на места, в которых ставятся задачи «восточным органам ГПУ по приобретению и изучению материалов по истории национально-религиозного движения народов Востока», при этом подчеркивалось, что «литература, оставленная нам буржуазным строем… слишком тенденциозна». ВО ГПУ предлагал план, по которому следовало составлять исторические обзоры «национально-религиозного движения стран Востока», при этом фактический материал следовало освещать в материалистическом ключе^[14] .

В циркулярных письмах сообщалась информация о намерении Турции при содействии Англии закрепить свое влияние на Кавказе, об итогах работы Тюркологического съезда (октябрь 1926) и настроениях интеллигенции после него, борьбе между латинистами и неоарабистами, а также об организации внутреннего осведомления среди мусульманского духовенства^[15].

Особый познавательный интерес представляют весьма информативные по своему содержанию «обзоры положения на восточных окраинах РСФСР-СССР и в сопредельных странах Востока», затрагивающие ситуацию на «восточных окраинах» СССР, в сопредельных государствах — Персии, Турции, Афганистане и других восточных странах. Перечень обнаруженных в Центральном архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ России) обзоров приведен в таблице 1.

Таблица 1

Данные об обзорах ВО ОГПУ

за период с 1922 по 1927 год

Из таблицы видно, что на деле Центр смог наладить систематический сбор и анализ информации только в последнем квартале 1924 г.: обзоры стали готовиться с определенной периодичностью, качество их подготовки также улучшилось.

Интересны разделы в обзорах, вводившиеся ВО ОГПУ. Так к странам Ближнего Востока ВО ОГПУ в обзорах № 5–8 относил: Турцию, Персию, Закавказье (Грузию, Армению, Азербайджан), Северный Кавказ, Горскую республику, Чечню и Дагестан. К странам Среднего Востока: Туркестанскую ССР, Бухарскую НССР, Хорезмскую НССР, Бурятию, Татарию, Киргизию, Афганистан^[16].

Обзоры не только не предназначались для открытой печати, но и внутри системы ОГПУ были документами ограниченного ознакомления. На всех обзорах, начиная с четвертого, в правом верхнем углу имелась пометка: «Поскольку обзоры ВО ГПУ, начиная с настоящего, являются сводкой разработок, как его самого, так и местных органов ГПУ, хранить их наравне с шифром, давая их для прочтения только особенно доверенным и ответственным сотрудникам»^[17]. Знакомиться с ними мог весьма узкий круг людей. Так, обзор «О состоянии восточных окраин Союза на 20 июня 1926 года» был составлен по заданию В.Р. Менжинского и предоставлен ему, а также разослан «товарищам по списку». В названный список входили полпреды ОГПУ по Закавказской, Узбекской и Туркменской ССР, Башкирской, Казахской, Крымской, Татарской АССР, Дальневосточного, Северокавказского и Сибирского краев.

То же самое можно сказать о ежемесячных обзорах политического и экономического состояния РСФСР-СССР. Ввиду совершенно секретного характера информации, обзоры надлежало хранить наравне с шифрами. Снимать копии с обзоров и делать из них выписки «не допускалось ни в коем случае». Начальники губернских отделов ОГПУ и ПП (Полномочного представительства) ОГПУ могли предоставлять их для прочтения секретарям обкомов, губкомов, краевых комитетов и бюро ЦК РКП, а также председателям губисполкомов и ЦИКов автономных республик^[18].

Особое внимание работников ВО ОГПУ также привлекали сюжеты о различных формах социальной активности мусульман в региональном и мировом масштабе (съезды Центрального духовного управления мусульман и мусульманские конгрессы за рубежом), о паломничестве в Мекку и антиваххабитской кампании на Востоке. Восточный отдел ОГПУ направлял в ПП ОГПУ указания контролировать составы делегатов на съезды, внедрять в их число своих людей, не допускать принятия съездами резолюций антиправительственного характера. Материалы об этом суммировались в виде сводок, сводных обзоров и докладов, докладных записок, направлявшихся партийно-государственному руководству, местным ПП, в Агитпроп и Антирелигиозную комиссию ЦК РКП(б)^[19].

Геополитические интересы Советского государства, обращенные на Восток и специфически преломленные в деятельности работников Восточного отдела, могут быть изучены на основании его переписки с дипломатическими структурами. Интересен блок материалов, отражающих сюжет ха-лифатизма: отношения российских мусульман и их лидеров к ликвидации халифата, ответной реакции спецслужб на эти события. В документах переписки с Народным комиссариатом иностранных дел (НКИД) обозначены не только большевистские установки в отношении крупных идеологических конструктов типа «панисламизма», «пантюркизма», «панарабизма», нарождавшегося ваххабизма, но и проблемы сбора информации в странах Ближнего и Среднего Востока, взаимодействие с ведущими политическими силами и лидерами Аравии, Египта, Судана, Турции, Афганистана и Персии.

Вторую значительную по объему и важную по содержанию группу материалов составляет делопроизводственная документация: переписка Восточного отдела со структурными подразделениями ОГПУ в центре и на местах. Переписка ВО ОГПУ и ПП ОГПУ республик, областных и губернских отделов ОГПУ позволяет реконструировать политическую обстановку в каждом регионе, выявить общие тенденции ее развития в представлении работников спецслужб.

Нами выявлено наибольшее число документов, отражающих обмен мнениями сотрудников Восточного отдела с коллегами из Татарской и Башкирской АССР, а также из Северного Кавказа и Закавказья, Казахстана, в меньшей степени — из Средней Азии. Анализ их тематики позволяет сделать следующие выводы. В эпицентре внимания «восточных» контрразведчиков находилась разнообразная деятельность мусульманского духовенства — наиболее влиятельной социальной группы в среде «восточных» народов, которая преимущественно трактовалась как «панисламистская». Она могла приобретать и «националистический» оттенок, если религиозные лидеры в силу разных причин шли на контакт с социально активными представителями национальных элит.

Рассматривая региональную сюжетную специфику подобных материалов, отметим, что в переписке ВО ОГПУ с ПП по юго-востоку и Северо-Кавказскому краю большое место уделялось обстановке на юго-востоке России, политико-экономическом положении Горской республики, деятельности националистических панисламистских партии и группировок, борьбе с бандитизмом, разработке мусульманского духовенства на территории Северного Кавказа и Дагестана, Карачаево-Черкесской автономной области, Кабардино-Балкарской автономной области, о разработке иттихадистских (партия «Иттихад-Ислам») и других националистических группировок, разработке бехаистских организаций, групп и ячеек в Дагестане, контрреволюционных и бандитских элементов на Северном Кавказе. В сводках ПП ОГПУ Северо-Кавказского края и Дагестана приводятся характеристики низового советского аппарата, данные о деятельности мусульманского духовенства, шейхизмс и мюридизме в Дагестане и Чечено-Ингушетии, национальном движение в Чечне и «основных моментах мусульманской религии», деятельности кулацко-антисоветского элемента и мусдуховснства в Дагестане и национальных областях Северо-Кавказского края. Историческое значение имеет обзор ПП ОГПУ Дагестана от 17 ноября 1930 г. по делу ликвидированной контрреволюционной панисламистской организации «Урватул-Вуска»^[20].

В переписке ВО ОГПУ с подразделениями ОГПУ Волго-Уральский регион выделяется обилием документов (докладов и сводок) о политическом положении в Татарии и Башкирии, деятельности татарских и башкирских националистов и мусульманского духовенства, ваисовском движении, восстании в Мензслинском и Чистопольском уездах, об активных деятелях панисламистского движения, религиознонациональном движении среди татар^[21].

Особый интерес в делопроизводственных документах представляют характеристики заметных фигур российского мусульманства, приводимые сторонними наблюдателями, свидетельства их общения и сотрудничества с советскими чиновниками, например, материалы о взаимодействии М. Бигиева с работниками Восточного отдела ОГПУ.

Документы свидетельствуют о том. что ВО ОГПУ очень внимательно следил за событиями, связанными с арестом М. Султан-Галиева, тщательно выявляя круг его потенциальных сторонников. Восточный отдел ОГПУ информировал советское руководство о деятельности султангалиевской татарской националистической организации в Москве, Татарии, Башкирии и Крыму, обращал внимание местных органов на активизацию националистических кругов, группирующихся вокруг Султан-Галиева. Итогом подобной активной деятельности стало раскрытие «контрреволюционной тюркской националистической организации», якобы возглавляемой бывшим представителем Татарской Республики при ВЦИК Султан-Галиевым^[22].

Местные органы ГПУ в Казахстане держали под постоянным контролем бывших алашордынцев, которые «по-прежнему критически относились к мероприятиям советской власти, но внешне скрывали свое настроение» о чем регулярно информировали Центр^[23].

Причинами усиливающихся внутриродовых противоречий, национальной вражды и конфликтов между казахами и русскими были разногласия в вопросах землеустройства, рыбной ловли, пользования сенокосными полями и лесами. Враждебность между русскими и казахами приняла массовый характер^[24]. Национальная рознь между узбеками и киргизами, узбеками и русскими возникала на почве раздела земли и воды^[25].

ПП ГПУ Крыма регулярно направляло в ОГПУ докладные записки и сообщения о деятельности татарских националистических группировок и мусульманского духовенства, армянских партий «Гнчак» и «Дашнак-Цутюн» на территории Крыма. Ценную информацию для востоковедов и исламоведов представляют переводы статей, подготовленных для религиозного журнала «Асры-Мусульманлык», направлявшихся на заключение в Восточный отдел ОГПУ^[26].

Крымское националистическое движение носило, по мнению ОГПУ, «кулацкий характер» и опиралось на поддержку мусульманского духовенства. Их совместная работа заключалась в нелегальном преподавании религии и пропаганде против советских школ (особенно в районах Феодосии и Евпатории)^[27].

В самом начале деятельности Восточного отдела, в первом циркуляре 1922 г… Я.Х. Петерс отмечал, что центр планировал регулярно направлять на места: 1) разъяснения общего характера (циркулярные письма); 2) «конкретные указания по отдельным вопросам борьбы с национальной и религиозной контрреволюцией». Кроме того, «Востокотдел ежемесячно составляет обзоры по окраинам РСФСР и сопредельных стран с включением материалов, освещающих восточную политику империалистических держав и Совроссии — направляет их в регионы». Я. Петерс писал, что в архивах различных учреждений России накопился очень ценный материал по Востоку, оценивали его как «сырой материал, могущий быть использованным только при значительной его обработке достаточно компетентными лицами и притом лишь с помощью метода исторического материализма». Для разработки архивных материалов на местах необходимо было использовать «местные силы — туземных коммунистов, интеллигентов и общественных деятелей, особенно специально занимающихся изучением истории своего народа (независимо от характера их политических убеждений)». ВО ГПУ рекомендовал обратиться «к ним с просьбой о составлении исторических обзоров и разработке отдельных вопросов»^[28].

Мы видим, что в целом работа выстраивалась в соответствии с заявленными направлениями. Вместе с тем спустя пять лет с момента создания отдела в одном из своих документов (циркуляр № 156522 от 8 июля 1927 г.) руководство ВО ОГПУ признавало: «Абсолютное отсутствие времени и сил не дало нам возможности выполнить одну из задач, кои мы себе поставили, — дать местам некий законченный труд по интеллигенции и антисоветским партиям и группировкам на наших восточных окраинах — так. как мы ее проектировали». Тем не менее результатом деятельности ВО ГПУ-ОГПУ в 1922–1930 гг. стало: накопление разносторонней информации об обстановке на внутреннем и зарубежном Востоке, в том числе значительный объем информации «компрометирующего» характера в отношении лидеров национальных движений и организаций, отстаивавших собственную точку зрения на проблемы национального строительства. В центре «контрреволюционной» повестки вполне ожидаемо с учетом общего антирелигиозного вектора развития Советского государства очутилась и религиозная элита: исламская, буддийская или другая.

Очевидно, что сформированный в документах отдела образ «Востока», «восточных окраин», «восточных народов» был лишен аналитической абстрактности, свойственной востоковедческой науке, но вместе с тем именно он зачастую имел решающее значение при принятии политических решений высшим руководством страны. В его недрах формировался образ «хорошего» или «плохого» мусульманина, буддиста и пр.; «красного» или «контрреволюционно настроенного» представителя национальной или религиозной элиты. В связи с этим значение материалов ВО ГПУ-ОГПУ невозможно переоценить.

Не случайно, что Восточный отдел был расформирован именно в 1930 г.: идея мировой революции канула в Лету, приближалось время Большого террора, в специфической «восточной» структуре советские спецслужбы более не нуждались. Свою историческую миссию по аккумуляции компрометирующей информации работники отдела выполнили блестяще.

Архивы Лубянки 1920-х годов о «внутреннем» и зарубежном Востоке: от тотальной секретности к максимальной открытости^[29]

Сложное военно-политическое и экономическое положение Советской России в период Гражданской войны вызывало острую необходимость в систематическом и полном информировании руководства страны о положении в различных регионах Республики, чтобы координировать свои действия, в том числе в области управления этноконфессиональными процессами.

На основе анализа архивных документов и проведенных ранее научных исследований мы попытаемся ответить на вопросы:

1) каким было информационное обеспечение политического руководства страны по «восточной» тематике в 1920-е годы;

2) какую степень секретности имели эти документы и как они вводятся в научный оборот в современных условиях?

Источниковую основу нашего исследования составили архивные документы Информационного и Восточного отделов ГПУ-ОГПУ (как опубликованные, так и неопубликованные). К неопубликованным документам Центрального архива ФСБ России относятся материалы Восточного отдела ГПУ-ОГПУ: «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах» (1922–1925); информационные сводки и аналитические записки по Средней Азии, Крыму, Северному Кавказу, по «контрреволюционным организациям» Кавказа, Туркестана и Крыма.

Второй Источниковой группой стали информационно-аналитические документы, готовившиеся в ИНФО ГПУ-ОГПУ для высшего партийно-государственного руководства страны — ежемесячные обзоры социально-политического и экономического положения в СССР (1922–1930).

Изучение архивных источников и научной литературы свидетельствует о том, что еще в период Гражданской войны в Советской России в Политбюро ЦК РКП(б) неоднократно обсуждался вопрос создания в структуре советской спецслужбы специального подразделения, которое бы боролось с «восточной контрреволюцией» и способствовало продвижению советских интересов в пограничных государствах Ближнего и Среднего Востока. События, развернувшиеся в начале 1920-х годов в Средней Азии и Крыму, в Татарии и Башкирии, на Северном Кавказе, а также задача революционного «пробуждения Азии» потребовали от руководителей органов безопасности найти решение сложных задач по обеспечению интересов нашей страны на Востоке.

Специфика работы в своеобразной национальной и культурной среде, отличающейся от привычной, православной, русскоязычной, требовала соответствующих специалистов и исполнителей. В сложившихся условиях было принято решение образовать самостоятельное подразделение в ГПУ для работы на восточном направлении. В начале 1921 г. было создано 14-е специальное отделение Особого отдела ГПУ, которое вело наблюдение за миссиями восточных государств в Москве, но оно не смогло решить поставленные перед ним задачи.

Создание в июне 1922 г. Восточного отдела и выделение борьбы со шпионажем восточных государств в самостоятельное направление деятельности в руководстве ГПУ имело не только сторонников, но и противников. Так, помощник начальника Особого отдела Р.А. Пилляр в докладной записке высказал свое несогласие с передачей функций по противодействию шпионажу восточных государств из Контрразведывательного отдела во вновь образованный Восточный отдел. По его мнению, «так называемый восточный шпионаж тесно сплетён со шпионажем государств Европы» и, соответственно, «методы борьбы с восточным шпионажем тождественны методам борьбы со шпионажем государств Европы и Америки» (выделено нами. — В.Х.)^[30]. На находящемся в нашем распоряжении экземпляре этой записки есть резолюция заместителя председателя ГПУ Уншлихта о постановке вопроса на заседании Коллегии, которая в итоге поддержала идею существования самостоятельного «восточного» подразделения.

Подобная работа являлась для ГПУ-ОГПУ совершенно новым и непривычным видом деятельности. Начальник новой структуры Я.Х. Петерс отмечал, что «методы борьбы с враждебными силами должны быть иными, гораздо более совершенными, чем применявшиеся в прошлые годы» и учитывать особенности объекта воздействия^[31].

Полномочные подразделения ГПУ были созданы в районах компактного проживания нерусского населения в Туркестане, Крыму, в Татарии, Башкирии, Киргизском крае (Казахстане), на Урале и в Сибири.

Восточный отдел ГПУ-ОГПУ вел сбор разносторонней информации по сопредельным странам Востока и регионам страны с компактным проживанием мусульманского населения, наладив координацию и взаимодействие с различными учреждениями и ведомствами, а также региональными структурами контрразведки. В числе взаимодействующих ведомств были Наркомат иностранных дел, Наркомат по делам национальностей, Разведывательное управление Народного комиссариата обороны (НКО), внешнеторговые организации и информационные агентства.

Для того чтобы организовать работу по «восточной линии», ВО ГПУ готовил и направлял на места циркулярные указания, в которых рекомендовал региональным структурам тщательно разобраться в различных течениях и группировках и отличить действительную контрреволюцию от вполне «законных национальных стремлений», изыскивать целесообразные методы подхода к ним. ВО ГПУ надеялся расширить свои знания о Востоке, получая информацию с мест, и поэтому требовал от местных органов ГПУ собирать соответствующие материалы, составлять исторические обзоры исторического и текущего развития националь но-религиозного движения в данных регионах с явно материалистическим уклоном^[32].

Начальник ВО ГПУ Я. Петерс, отмечая, что в архивах различных учреждений России накопился очень ценный материал по Востоку, оценивал его как «сырой материал, могущий быть использованным только при значительной его обработке достаточно компетентными лицами и притом лишь с помощью метода исторического материализма». Для разработки архивных материалов на местах необходимо было использовать «местные силы — туземных коммунистов, интеллигентов и общественных деятелей, особенно специально занимающихся изучением истории своего народа (независимо от характера их политических убеждений)». ВО ГПУ рекомендовал обратиться «к ним с просьбой о составлении исторических обзоров и разработки отдельных вопросов»^[33].

В целях разработки архивов рекомендовалось выявлять «всех лиц, могущих выполнить эту работу», и негласно собирать на них биографические сведения и информацию, характеризующую их с политической стороны, выясняя их роль в национальном движении в прошлом и в настоящем. Это было необходимо делать для того, чтобы понимать, «насколько можно довериться» подготовленным ими материалам. От лиц, знакомых с историей национально-религиозного движения в других восточных окраинах и сопредельных странах, не входящих в сферу компетенции местного органа ГПУ, требовалось «извлечь все возможное и прислать в ВО ГПУ». Рекомендовалось соблюдать осторожность, «во-первых, чтобы не расконспирировать текущую техническую работу и, во-вторых, во избежание опасности подпасть под влияние одностороннего освещения какого-либо одного течения». Для критического отношения к составлявшимся обзорам к работе необходимо было привлекать «лиц всех политических оттенков, ибо при этом условии мы будем иметь освещение каждого вопроса со всех точек зрения, не исключая и заведомых врагов соввласти»^[34]. Копии обзоров, отзывы, а также сведения об источнике получения информации и лицах, составивших обзоры, направлялись в ВО ГПУ.

Фактически с момента своего создания в июне 1922 г. Восточный отдел (ВО) ГПУ приступил к написанию «Обзоров положения на восточных окраинах РСФСР-СССР и в сопредельных странах Востока», которые освещали различные аспекты национально-религиозных движений внутри страны и анти- или просоветские настроения в Персии, Турции, Афганистане и других восточных странах.

Сведения о положении на «восточных окраинах» также регулярно появлялись в виде фрагментов различных разделов ежемесячных обзоров ИНФО: «Националистические движения»; «Религиозные течения»; «Бандитизм». Основными поставщиками информации в этом случае выступали и Контрразведывательный (КРО), и ИНФО, и Восточный отделы.

Говоря о проявлениях «националистических движений», ежемесячные обзоры фиксировали обеспокоенность наличием в государственном аппарате волго-уральских и кавказских республик «националистов». По мнению ОГПУ, «процесс башкиризации» советского аппарата носил националистический характер, она проводилась даже в районах, где башкиры составляли всего 5 % населения, что вызывало «обострение отношений между туземным и европейским населением (выделено нами. — В. X.)» и недовольство в русских кантонах^[35].

Крымское националистическое движение носило, по мнению ОГПУ, «кулацкий характер» и опиралось на поддержку мусульманского духовенства. Их совместная работа заключалась в нелегальном преподавании религии и пропаганде против советских школ (особенно в районах Феодосии и Евпатории)^[36].

Местные органы ГПУ в Казахстане постоянно контролировали бывших алашордынцев, которые «по-прежнему критически относились к мероприятиям советской власти, но внешне скрывали свое настроение»^[37].

Причинами усиливающихся внутриродовых противоречий, национальной вражды и конфликтов между казахами и русскими были разногласия в вопросах землеустройства, ловли рыбы, пользования сенокосными полями и лесами. Враждебность между русскими и казахами приняла массовый характер^[38], на почве раздела земли и воды между узбеками и киргизами, узбеками и русскими возникала национальная рознь^[39].

Раздел обзоров под названием «Религиозные течения» помимо информации о православном духовенстве иногда включал в себя сведения о мусульманском духовенстве: борьбе между прогрессивной (джадидами) и традиционно настроенной частями мусульманского духовенства в Центральном духовном управлении, дискуссиях внутри ЦДУ по вопросам о равноправии женщин и отношении к свержению халифа в Турции, усилении влияния мусульманского духовенства^[40].

Часть обзоров, именовавшаяся «Бандитизм», регулярно приводила статистические данные ОГПУ о количестве отрядов басмачей, регионах их активности в Бухаре, тактике действий командиров, данные о получении ими оружия и лошадей из Афганистана^[41].

Подводя итог, отметим, что анализ опубликованных и неопубликованных документов ЦА ФСБ России позволяет сделать вывод, что ГПУ-ОГПУ в 1920-е годы организовало работу на «восточном направлении» и систематически обеспечивало политическое руководство страны разносторонними сведениями по названным регионам.

В описании происходивших на окраинах событий постоянно фигурировал термин «восточные контрреволюционные националистические организации», который сотрудники ОГПУ в 1920-е годы использовали в отношении национально-религиозной элиты нерусских народов СССР. По мнению наблюдателей, национально-религиозная элита в подавляющем большинстве своем поддерживала «национальную и религиозную контрреволюцию». Тон этому задавали нелояльные к советской власти национальная интеллигенция и мусульманское духовенство.

По данным Восточного отдела ГПУ, на «восточных окраинах» сформировались различные по своим конечным целям националистические группировки, которые соперничали между собой на почве национальной борьбы и блокировались на общих моментах борьбы с советской властью. Постепенно устанавливались контакты лидеров, росло их стремление обрести единую платформу по широкому кругу вопросов»^[42]. Уже в 1923 г. Восточный отдел сделал прогноз о том, что национальные контрреволюционные группировки будут выступать единым организационным фронтом. Таким образом, была подготовлена почва масштабной атеистической и репрессивной работы в отношении лидеров «восточных окраин».

По вполне очевидным причинам рассмотренные нами информационно-аналитические документы имели гриф «совершенно секретно». С обзорами ВО ГПУ необходимо было работать в особом порядке, поскольку они «являются сводкой разработок, как его самого, так и местных органов ГПУ, хранить их наравне с шифром, давая для прочтения только особенно доверенным ответственным сотрудникам»^[43]. Это касалось и ежемесячных обзоров политического и экономического состояния РСФСР-СССР ИНФО. Снимать копии с обзоров и делать из них выписки «не допускалось ни в коем случае». Начальники губернских отделов ОГПУ и ПП ОГПУ могли предоставлять их для прочтения секретарям обкомов, губкомов, краевых комитетов и Бюро ЦК РКП, а также председателям губисполкомов и ЦИКов автономных республик^[44].

Полное засекречивание любых сведений, в том числе о социально-политическом и экономическом положении в стране, о положении на «восточных окраинах» было связано с нежеланием информирования общественности о тех ошибках и недостатках, которые допускало партийно-государственное руководство в процессе коллективизации и раскулачивании, индустриализации, при проведении социально-экономической модернизации национальных республик.

Положение несколько изменилось лишь в постсоветское время. Во второй половине 1990-х годов начался постепенный процесс рассекречивания архивных документов, исследователи получили возможность ознакомиться с ранее недоступными и неизвестными документами, началась публикация источников по истории России XX в. К настоящему моменту архивистами и историками были опубликованы комплексы документов, в том числе и обзоры политического и экономического положения РСФСР-СССР, а также некоторые обзоры Восточного отдела ОГПУ.

Рассекречивание документов государственных и ведомственных архивов ведется на основе законодательства Российской Федерации, однако предусмотренный законодательством 30-летний срок, после которого документы должны рассматриваться на предмет их рассекречивания, пока еще выдерживать не удается. Это связано с дефицитом и низкой квалификацией экспертов, занимающихся рассекречиванием документов, несогласованностью действий экспертов и представителей различных ведомств по данному вопросу, а также тем, что документы отечественных спецслужб советского периода хранятся в различных государственных (ГА РФ, РГАСПИ, Российский государственный военный архив (РГВА)) и ведомственных (ЦА ФСБ России, архив Службы внешней разведки России, Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО)) архивах, а главное — с отсутствием единой базы данных по рассекреченным документам. Известны случаи, когда по разным экземплярам одного и того же документа, рассмотренным разными экспертами, принимались прямо противоположныерешения. Один из экземпляров оставался на секретном хранении, а другой экземпляр, рассмотренный спустя всего несколько месяцев — был рассекречен.

В целях совершенствования деятельности по экспертизе и рассекречиванию архивных документов в российских государственных и ведомственных архивах целесообразно организовать государственную систему подготовки экспертов и создать единую базу документов, прошедших экспертизу на предмет их рассекречивания, где бы были отражены результаты этой работы.

«Восточные контрреволюционные центры» 1920-1930-х годов в СССР: идейные конструкты и политическая практика (по материалам ЦА ФСБ России)^[45]

В 1920-1930-е годы советские спецслужбы в своем лексиконе постоянно употребляли выражение «восточная контрреволюция», «восточная националистическая контрреволюция», подразумевая под ними т. н. пантюркистские и панисламистские организации, якобы действовавшие в Крыму, на Кавказе, в Закавказье и Средней Азии, в Волго-Уральском регионе. В данном разделе мы попытаемся выявить критерии, по которым в материалах контрразведки те или иные организации и группы лиц относились к «пантюр-кистским» и «панисламистским», а также обозначить динамику осмысления советскими спецслужбами деятельности национально-религиозной элиты тюрко-исламских народов в СССР в указанный период.

Для ответа на поставленные вопросы и реконструкции процесса борьбы советских спецслужб с «пантюркистскими» и «панисламистскими» партиями и организациями нами использованы и вводятся в научный оборот рассекреченные документы и материалы Восточного отдела ГПУ-ОГПУ, хранящиеся Центральном архиве (ЦА) ФСБ России и Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ): «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах»; циркулярные указания, информационные сводки и аналитические записки, доклады по национальному движению, рабочие сводки по Туркестану (октябрь 1923 — май 1924 гг.)^[46], а также опубликованные ежемесячные обзоры Информационного отдела ОГПУ^[47].

Организация работы по «восточной линии» на первом этапе оказалась достаточно трудным делом для ОГПУ, так как среди гласных сотрудников ведомства было мало лиц, владевших восточными языками, имевших представление о психологии мусульманского населения и страноведческую подготовку^[48]. Задачи пришлось решать буквально «с колес».

Сотрудники ВО ОГПУ и Полномочных представительств ОГПУ на местах в первой половине 1920-х годов в целях контроля за развитием общей социально-политической обстановки в местах компактного проживания мусульман (Средняя Азия, Закавказье, Северный Кавказ, Крым, Казахстан. Башкирия, Татария) собирали, обобщали и анализировали разностороннюю информацию. Работа оперуполномоченных на местах порой сводилась к «осторожному собиранию материалов, характеризующих жизнь и быт разного слоя мусульманского населения»^[49]  . В центре и на местах зачастую было понимание того, что работа среди мусульман «требует слишком осторожных подходов, а выявление тех или иных национальных партий и групп» представляет существенные трудности в связи с отсутствием надежного осведомительного аппарата^[50].

Однако по мере поступления разносторонних сведений ВО ОГПУ сделал вывод, ставший неутешительным прогнозом будущего для национальной интеллигенции и мусульманского духовенства, которые были причислены к «контрреволюции», к силам «нелояльным к советской власти», объединявшим свои усилия в борьбе против советской власти с целью сохранения своего влияния на широкие слои населения^[51]. Национально-религиозные элиты указанных регионов не причислялись даже к временным попутчикам на пути строительства социализма.

Во второй половине 1920-х годов сотрудники ВО ОГПУ пришли к выводу о том, что мусульманское духовенство «тянуло крестьянство к панисламизму и его худшим проявлениям», а борьба мусульманского духовенства против советской власти велась под руководством «пантюркистско-панисламистской верхушки националистических организаций», противопоставлявшей себя в той или иной форме советской власти^[52].

Эксперты ВО ОГПУ считали, что «мусульманская интеллигенция»^[53] в подавляющем большинстве поддерживала национальную и религиозную «восточную контрреволюцию», сущностью которой являлись следующие процессы: 1) восстановление и формирование новых связей между собой и с сопредельными странами, особенно с Турцией; 2) «решительное наступление на идеологическом фронте, все более вытесняя влияние коммунистической партии в деле просвещения туземных масс»; 3) формирование сил для вооруженного восстания против советской власти в случае новой интервенции. Целью подобной деятельности, по мнению ВО ОГПУ, было широкое противодействие партийному и советскому строительству.

Националистическое движение в «мусульманских» регионах страны, в оценках ВО ОГПУ, развивалось и крепло под сильным влиянием «пантюркистских» идей. Контрразведчики полагали, что широкому развитию «пантюркистских» идей на «восточных окраинах» России способствовали два основных фактора: надежда на помощь Турции как лидера тюрко-исламского мира, а также соединение идей тюркского единства с идеей объединения всех мусульман^[54]. Чрезвычайно сильным влияние «пантюркистских» идей во второй половине 1920-х годов было в Крыму, на Северном Кавказе и в Закавказье^[55]. Однако анализ архивных документов свидетельствует, что борьба с потенциальными и вымышленными сторонниками единства всех тюркских народов СССР продолжалась фактически до конца 1930-х годов.

Действительно, далеко не все представители национальной буржуазии и мусульманского духовенства поддерживали советскую власть, многие относились к ней настороженно, но при этом на «восточных окраинах» СССР практически не было оформленных антисоветских партий. ВО ОГПУ отмечал деятельность только двух партий — в Крыму это была «Милли-Фирка» (политическая партия крымских татар, созданная в июле 1917 г.), а в Азербайджане — «Мусават» (тюрко-мусульманская партия, образованная в 1911 г., разделявшая идеи единства тюрко-исламского мира и лидерства Турции). В то же время, по данным ВО ОГПУ, на «восточных окраинах» существовали неоформленные, антисоветские группы («группировки») нелояльной к советской власти национальной интеллигенции, кулачества и мусульманского духовенства^[56].

В начале 1923 г. ВО ОГПУ прогнозировал то, что наступает период, когда различные «национальные контрреволюционные группировки будут выступать единым организационным фронтом»^[57]. Об этом, по мнению экспертов спецслужбы, свидетельствовало проведение съезда Центрального духовного управления в Уфе, на котором присутствовали мусульманские лидеры разных частей страны^[58].

ВО ОГПУ отмечает, что различные по своим конечным целям, националистические группировки сталкивались между собой на почве национальной борьбы, но зачастую и блокировались на общих вопросах противодействия советской власти (воспитание молодежи, внедрение нового алфавита и др.). На этом основании делался вывод: среди «руководящих кругов антисоветской интеллигенции в ряде восточных окраин» наращивались личные и организационные связи, крепло стремление найти единую платформу по ряду ключевых вопросов с целью противостояния мероприятиям Кремля^[59].

В 1927 г. Восточный отдел подчеркивал, что, несмотря на рост местного национализма, полного ослабления пантюркистских идей не произошло, и они были по-прежнему сильны в Азербайджане, Татарии, Крыму и на Северном Кавказе, а «их новое содержание, вкладываемое в лозунги пантюркизма (культурное объединение вокруг турецкой культуры), придавало пантюркизму еще большую силу и жизненность»^[60].

Циркуляр ВО ОГПУ № 156522 от 8 июля 1927 г., подписанный помощником начальника отдела X. Петросьяном гласил: «Абсолютное отсутствие времени и сил не дало нам возможности выполнить одну из задач, кои мы себе поставили, — дать местам некий законченный труд по интеллигенции и антисоветским партиям и группировкам на наших восточных окраинах — так, как мы ее проектировали (выделено нами. — В.Х.)… Таким образом, присылаемые материалы нужно рассматривать В СВЯЗИ (так в источнике. — В.Х.) со всем тем. что Вам уже послано /доклад о «Милли-Фирки» — в Крыму, писания Валидова. Расул Заде, записка о латинизации, о «Тюрк-Очагах», доклады по духовенству и т. д., и т. п./…»^[61].

В одной из аналитических записок, подготовленных в начале 1940-х годов, подчеркивалось: «Характер деятельности баев и мулл в этот (1924–1930 гг.) период времени заставляет представителей органов ОГПУ сделать вывод о том, что контрреволюционная работа объединяется и руководится каким-то центром, имеющим общий план контрреволюционной деятельности. Это обстоятельство неоднократно подчеркивалось, например, в обзорах Джетысуйского губотдела ОГПУ за 1927 год» (в частности, в апреле)^[62]. «Видно, что деятельность мусульманского духовенства концентрируется строго централизованным руководством их работы из определенного центра, где заранее разрабатываются и преподаются местам директивы к действию»^[63].

Накопление негативной информации, которая ошибочно оценивалась как угроза безопасности, приводило к принятию соответствующих управленческих решений. Существенным шагом по борьбе с «восточной контрреволюцией» в масштабах страны стало исключение из ВКП(б) и арест 4 мая 1923 г. видного политического деятеля М. Султан-Галиева (после 45 дней проведенных в заключении он был выпущен на свободу, но находился под плотной опекой ОГПУ). В 1928 г. ОГПУ, проведя аресты и допросы членов партии крымских татар «Милли-Фирка», приступило к созданию сети пантюркистских «контрреволюционных организаций», во главе которой находился т. и. Московский султан-галисвский центр. В записке Восточного отдела ОГПУ от 7 декабря 1928 г. отмечалось: «В процессе следствия по делу крымской контрреволюционной организации «Милли-Фирка» было установлено, что Султан-Галиев являлся «идейным руководителем московского центра и всей деятельности “Милли-Фирка”». Согласно версии спецслужбы, «Центр» ставил «задачу по объединению националистических групп и течений среди тюркско-татарских народностей, подготовке к организации подпольной партии «восточников», подготовке уклонистов из восточных коммунистов в национальном вопросе»^[64]. Султан-Галиев как ключевая фигура «Милли-Фирка» и мнимого «Центра» был арестован в Москве 11 декабря 1928 г., а вскоре появились соответствующие духу времени публикации о его «враждебной» деятельности^[65].

Этот мифический центр якобы объединял националистов, «террористов», мусульманских деятелей, проживающих в разных регионах страны. В основу разработанных схем «контрреволюционных организаций» легла информация, накопленная спецслужбами за годы работы в «восточном» направлении.

«Раскрытие» «Московского султан-галиевского центра» дало старт процессам «раскрытия» «восточных националистических организаций». Начиная с 1928 года, результаты «работы по восточной националистической контрреволюции» все больше и больше представлялись как часть единого всесоюзной антисоветской активности разных регионов, разных социальных слоев и групп населения. Данная динамика обобщений отражена нами в таблице 2.

После расформирования в 1930 г. Восточного отдела ОГПУ его сотрудники были переведены, а материалы переданы в Особый отдел, продолживший борьбу с «восточной контрреволюцией». Кроме того, на «восточном направлении» работал и Секретно-политический отдел (СПО). Об этом свидетельствуют архивные документы, например «Оперативная сводка № 45 СПО ОГПУ о деятельности националистических группировок и их лидеров в Средней Азии, Закавказье, Северо-Кавказском крае, Татарии, Казахстане. Сентябрь 1931 года^[66]», в которой обобщены националистические и религиозные сюжеты мусульманских регионов страны. Теме «тюркской контрреволюции (крымской, узбекской и особенно туркменской)», а также деятельности разгромленной в 1926 г. партии «Мусават» посвящена «Докладная записка О[собого] О [тдела] ОГПУ о контрреволюционной националистической тюркской партии “Мусават”»^[67] от 10 октября 1931 г.

В этом документе помощник начальника Особого отдела ОГПУ СССР Т. Дьяков подчеркивает, что «“Мусават” представляет собой наиболее яркий образец контрреволюционной националистической интервенционистской организации… Мусаватский Азербайджан должен быть, по мнению поляков, одним из крепчайших звеньев той цепи тюркских буржуазных государств, которая должна начаться Идель-Уралом (поддержка поляками Аяза Исхакова) и закончиться Крымом (поддержка Джафар Сейдамета)»^[68].

Еще один вопрос отражает очевидную (и вполне объяснимую) «ревность» Дьякова в «восточных» сюжетах. Завершая анализ материалов по партии «Мусават», он делает выводы: «1. Передача разработки «Мусават» как одной из наиболее специфических для восточной националистической контрреволюции политических организаций в СПО создает значительный прорыв во всей восточной работе вообще. 2. Эта передача означала бы сознательное ослабление всех участков работы по восточной националистической контрреволюции… и привела бы… к искусственному разрыву объектов, тесно связанных между собой, деконцентрации материалов по контрреволюционному движению на Востоке (выделено нами. — В. X.)…»^[69]. Очевидно, что рассредоточение «восточной» работы и информации еще в начале 1930-х годов рассматривалось некоторыми работниками ОГПУ как потенциальная угроза национальной безопасности страны, а также служила аргументом внутриведомственной конкуренции.

Таблица 2

Сведения об «обнаружении» т. и. пантюркистских и панисламистских организаций в СССР в 1920-1930-е годы

Новый виток активной работы советских спецслужб по «восточным контрреволюционным организациям» пришелся на период Большого террора^[70]. 8 июля 1937 г. в НКВД союзных и автономных республик была направлена директива Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР о работе по антисоветским пантюркистким (тюрко-татарским) националистическим организациям. Появлению этого циркуляра предшествовали аресты, проведенные в Средней Азии и Татарии весной 1937 года^[71]. В названной директиве содержались обобщенные данные о том. что в восточных республиках и областях (Азербайджан. Крым. Татария. Узбекистан, Таджикистан, Казахстан) значительно возросла активность националистических элементов. которые якобы вели подпольную антисоветскую деятельность. К ним относились бывшие представители партий и общественных движений «Алаш-Орда» в Казахстане. «Мусават» в Азербайджане, «Милли-Фирка» в Крыму, Милли-Иттихад» в Узбекистане. В циркуляре утверждалось. что тюрко-татарские националистические организации ставили своей целью вооруженное отторжение национальных республик от СССР и создание единого тюркотатарского государства^[72].

Как следствие, летом 1937 г. в Москве, а также в «восточных» национальных республиках были арестованы участники националистических «пантюркистских» движений и партий^[73]: председатель СНК РСФСР Д. Е. Сулимов и его заместитель Т. Рыскулов. Ф. У. Ходжаев (Узбекистан); Ата-баев и Атаков (Туркмения); Габидуллин и Ходжаев (Татария), Биишев и Булашев (Башкирия). Абдрахманов (Киргизия), Кулумбетов и Такежанов (Казахстан) и другие. Борьба с «пантюркизмом» и «панисламизмом» достигла своего пика и пошла на спад.

Подведя итоги, отметим, что в 1920-е годы советские спецслужбы, действовавшие под руководством коммунистической партии, проводили сбор и анализ информации о деятельности религиозной и национальной элиты «мусульманских» регионов СССР. Под руководством Восточного отдела ОГПУ в конце 1920-х годов были «раскрыты» и ликвидированы «восточные националистические контрреволюционные организации»: «Московский султан-галиевский центр», «Милли Фирка», «Милли-Истиклял», «Алаш», «Мусават», якобы переплетенные между собой целями и деятельностью своих лидеров.

Прогнозировавший еще в 1923 г. тенденцию сближения и объединения всех «восточных антисоветских сил» Восточный отдел уже в 1928 году мог отчитаться об успешно проделанной работе^[74]. В последующем (в 1930–1938 гг.), после его расформирования, т. и. существование «всесоюзной восточной контрреволюционной» сети могло становиться весомым аргументом во внутриведомственной конкуренции между различными подразделениями ОГПУ-НКВД.

В основном логика репрессивной политики советских спецслужб была типичной. Как и в случае с иными «антисоветскими организациями», сотрудники ОГПУ-НКВД. основываясь на высказываниях тюркских национальных, мусульманских религиозных лидеров об отрицательном восприятии советской власти, собирали информацию и после ее творческой интерпретации, делали вывод о существовании «центров». В ОГПУ фактически формировали «контрреволюционные организации», «националистические центры», «устанавливали» их связи с эмиграцией и представителями иностранных государств (Афганистана, Персии, Турции) на территории СССР. Все это впоследствии «подтверждалось» в ходе допросов арестованных членов «националистических организаций».

Анализ механизмов конструирования дел подобного рода позволяет сделать выводы о том, что сотрудники ОГПУ сознательно преувеличивали масштабы деятельности конкретной личности или «националистической контрреволюционной организации». В динамике ведения дел по националистическим организациям видна тенденция к расширению их масштабов от локальных проявлений к всесоюзным заговорам. Чем явственней становилась тенденция усиления репрессивной составляющей деятельности государства в начале — середине 1930-х годов и жестче звучала риторика внутрипартийной борьбы, тем очевиднее становилась тенденция оформления всесоюзной «сети» подобных структур.

Не ставя под сомнение факт наличия и распространения идей политического тюркизма и стремления к объединению на почве религии на пространстве бывшей Российской империи, считаем очевидной установку на преувеличение политического, практического, организационного потенциала этих идей. В свою очередь, центростремительность данных идеологических конструктов, активность зарубежных сторон (Турции), частота и формы взаимодействия национально-религиозных лидеров разных регионов СССР с зарубежными единоверцами отчасти также могли способствовать выработке у власть имущих универсалистского взгляда на сущность процессов, протекавших на «восточных окраинах» страны.

Глава II КАЗАХСТАН И СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ КАК ОБЪЕКТЫ «ВОСТОЧНО-ОКРАИННОЙ» ПОЛИТИКИ СПЕЦСЛУЖБ

2.1. Казахстан

Политический сыск и «мусульманский вопрос» начала XX века: сбор и оценка информации о мусульманах Степного края^[75]

В современной российской историографии «исламскому вопросу» периода Российской империи в различных ее частях уделено существенное внимание в работах Д. Аманжоловой^[76], Д. Арапова^[77], В. Бобровникова^[78], Т. Котюковой^[79], И. Загидуллина^[80], О. Сенюткиной^[81] и других авторов. Англоязычная историография также весьма разнообразна^[82]. Заметно менее скромно выглядит историография деятельности различных государственных структур, в частности МВД и ему подотчетных органов, в мусульманских ареалах империи^[83].

Необходимо отметить, что в большинстве исследований речь идет о таких районах компактного расселения мусульман, как Волго-Урал и Средняя Азия, в меньшей степени освещены Крым и Северный Кавказ. В то же время крайне мало работ, посвященных оценке положения мусульман Степного края. Редкое исключение представляет собой сборник документов «Россия и Центральная Азия. Конец XIX — начало XX века», в котором опубликованы донесения «временно исполняющего должность начальника Омского жандармского управления в Департамент полиции» о межэтнических отношениях в крае и о волнениях среди казахов в период подготовки выборов в Государственную думу 1905 г., извлеченные из ГА РФ^[84]. Уже тогда в материалах жандармерии звучит мнение о том, что «киргизское (казахское. — В. X.) население… представляет собой очень крупную единицу, которая при миролюбивых отношениях может принести громадную пользу государству, а при немиролюбивых вызовет неисчислимый вред»^[85]. Отдельные документальные сведения о ситуации в Степном крае на начальном этапе Первой мировой войны содержатся в сборнике документов МГУ и Института всеобщей истории РАН, посвященном Туркестанскому восстанию^[86]. Российские региональные архивные материалы авторами-составителями в обоих случаях в научный оборот не вводились.

В данном разделе мы проанализируем, каким образом Омское жандармское управление собирало разностороннюю информацию о мусульманах Степного края, их настроениях, отношении к различным политическим, экономическим и военным событиям, происходящим в Российской империи в межреволюционный период. Попытаемся понять, были ли оценки жандармско-полицейских органов исламских рисков единодушными, отличались ли они от тех, которые бытовали в экспертной, гражданско-чиновничьей среде.

Источниковую базу нашего исследования составляют неопубликованные материалы Омского жандармского управления (далее — Омское ЖУ), хранящиеся в Государственном историческом архиве Омской области. Сбором информации о положении в Степном крае, настроениях населения, в том числе мусульманского, революционных организациях, к которым наряду с социал-демократами, эсерами, анархистами относились и различные общественные организации мусульман, именовавшиеся «панисламистскими». Политическим розыском в крае занимались: Омское жандармское управление (в лице начальника управления и его помощников), Омское и Павлодарское отделения жандармского полицейского управления Сибирской железной дороги (далее ЖПУ Сибирской ж. д.). Данные также собирались Омской городской полицией, которая включала управление и пять полицейских участков.

Материалы названных жандармских и полицейских подразделений представляют существенный интерес для исследователей, так как дают возможность оценить ситуацию в мусульманском сообществе края так, как ее видели российские контрразведчики. Рассматриваемые материалы практически неизвестны историкам, в том числе занимающимся «мусульманскими» вопросами периода Российской империи.

С какими мусульманскими подданными приходилось иметь дело сотрудникам жандармско-полицейских учреждений в этом регионе? Казахи являлись доминирующей этнической группой: составляли 74 % от общей численности населения региона, 21 % жителей причисляло себя к русским, 4 % — к татарам. Таким образом, около 80 % населения Степного генерал-губернаторства было «магометанским» и с начала XX в., момента активизации национально-религиозных движений, находилось в зоне повышенного внимания властей.

Как и в других регионах Российской империи, мусульманское население Степного генерал-губернаторства проверялось на предмет симпатии к идеям мусульманского единства («панисламизма»), тюркской общности («пантюркизма»), активизации татарских национально-религиозных лидеров за пределами Волго-Уральского региона («пантатаризма»), симпатий к Турции как центру халифата, хранительнице мусульманских святынь. В связи с этим попытаемся ответить на вопрос: на какие аспекты деятельности мусульман региона в этот период обращалось повышенное внимание и как была организована работа по сбору информации о мусульманах края?

Важным элементом в понимании источника формирования представлений российских чиновников об исламе и его приверженцах являлись материалы прессы. Работникам МВД становились известны переводы статей из периодических изданий, выходивших на казахском и татарском языках и поступавших через почтово-телеграфные конторы подписчикам-мусульманам (преимущественно муллам и богатым мусульманам). проживавшим в Омске, Семипалатинске, Усть-Каменогорске, в Акмолинской и Семипалатинской областях, Зайсанском и Каркаралинском уездах. В списках периодических изданий на киргизском или татарском языках, которые находились под наблюдением в Омском ЖУ, значились газеты и журналы: «Вакт». «Шуро», «Кояшъ», «Юлдуз», «Иль», «Мургалим». «Турмуш». «Терджиман», «Юль», «Казак», «Сибирия» и др. Начальник Омского почтово-телеграфного округа регулярно информировал главу Омского жандармского управления о количестве мусульманских периодических изданий, приходивших в почтово-телеграфные конторы различных уездов края, и адресатах, их получавших^[87].

Многие из этих публикаций были наполнены новой общественно-политической риторикой, зачастую непонятной или вызывавшей у властей вопросы. Начальник Омского ЖУ генерал-майор А.П. Орлов полагал, что на территории Акмолинской области заслуживали внимания и оперативного контроля корреспонденты и подписчики мусульманских газет и журналов, издававшихся в городах Оренбурге. Уфе и Казани. Статьи из журнала «Ай-Капъ» переводил на русский язык переводчик Отдельного корпуса жандармов Коровин и направлял начальникам Оренбургского губернского жандармского управления и Туркестанского районного охранного отделения, военному губернатору Семиреченской области.

Почему особое внимание контрразведки в первую очередь было приковано к прессе? Пресса, изданная в Волго-Уральском регионе, была: а) доступна, так как массово привозилась татарскими муллами и торговцами, которые с XVIII в. при поддержке государства шли «окультуривать» население края и торговать с местным населением; б) понятна в языковом отношении. При этом она содержала призывы к политической активизации, формализовала требования национально-религиозной элиты к власти, будоражила общественное мнение. В результате, по мнению сторонних наблюдателей, способствовала тому, что в тогдашней политической риторике именовалось «пантатаризмом» или «татаризацией». К тому же в газетах публиковались сведения о революциях в Турции, Персии, общественных брожениях в Индии^[88]. Вокруг татарской прессы формировалось негативное информационное поле как о застрельщике революционного, пантюркист-ского, панисламистского толка. Несмотря на все это, очевидных эксцессов на почве распространения тюркской прессы в Степном крае в 1905–1917 гг. не отмечалось.

Особое внимание работниками МВД уделялось также новым, появившимся после указа 1905 года, формам общественной деятельности. Под наблюдением омских жандармов и полицейских находились мусульманские просветительские кружки, читальни, библиотеки, общественные организации, которые, как и в иных частях империи, рассматривались как потенциальные «очаги» взращивания потенциально опасных национальных и религиозных притязаний.

В целях организации наблюдения за деятельностью разного рода мусульманских организаций и обществ начальник Омского ЖУ просил губернатора Акмолинской области о предоставлении сведений обо всех существовавших легально на территории области мусульманских организациях, составах их правлений, уставах. Так, подконтрольной стала деятельность «Магометанского общества о начальном образовании» и работавшей при нем библиотеки-читальни имени Исмаила Гаспринского в Семипалатинске, «Общества для содержания Петропавловской мусульманской библиотеки», работавшей в Петропавловске мусульманской библиотеки-читальни и зарегистрированного в 1913 г. «Акмолинского благотворительного мусульманского общества». Циркуляром Департамента полиции от 20/30 марта 1913 года № 97244 предписывалось освещать настроения мусульманского населения, культурного и панисламистского движения среди мусульман и контакты представителей «Томского общества магометан-прогрессистов» и редакции газеты «Сибирия» с мусульманами^[89].

Деятельность подобных организаций была еще одним из источников получения информации о потенциальных устремлениях региональной мусульманской элиты. Очевидно, что любая ее активность, выходившая за привычные рамки, вызывала повышенный интерес работников МВД. Вместе с тем рассматриваемые документы не дают оснований расценивать деятельность мусульманских обществ как противоправную и антигосударственную.

Требует нашего пристального внимания вопрос об агентурных источниках информации о жизни мусульман Степного края. Известно, что на рубеже 1910-х годов выстраиванию агентурной сети в мусульманских регионах империи уделялось особое внимание. Архивные материалы свидетельствуют, что в Омском ЖУ, Омском и Петропавловском отделениях ЖПУ Сибирской ж. д. существовали серьезные трудности приобретения и использования агентов из числа мусульманского населения. Петропавловский уездный начальник Б.А. Оссовский, подчеркивая, что не имеет «средств на содержание в степи агентов, которые могли бы умело вести наблюдение за поведением» и настроениями «киргизов», просил губернатора по возможности поручить чинам жандармской полиции вести агентурное наблюдение за «степью». Он отмечал, что проводниками идей панисламизма среди киргизов были преимущественно муллы и верующие, побывавшие в Мекке, полагая «крайне желательным установить негласное наблюдение [за сотрудниками] издававшейся в Петропавловске газеты «Приишимье», выяснить, с кем сотрудники-мусульмане поддерживают контакты в Казани, Ташкенте, Самарканде»^[90].

В целях предупреждения денежных сборов в степи, выявления приезда в степь каждого агитатора и пресечения их деятельности, по мнению начальника Петропавловского отделения ЖПУ Сибирской ж. д. ротмистра Бенковича, необходима была «широкая осведомленность, для чего он предлагал разрешить уездным начальникам иметь своих секретных вспомогательных агентов и выделить для работы с ними необходимые денежные средства»^[91]. В том случае, если невозможно привлечь всех уездных начальников к агентурной работе, предлагалось предоставить такое право кокчетавскому уездному начальнику Рутланду, который имел опыт работы с секретными агентами. Сведения, полученные от агентуры, а также личные наблюдения уездного начальника, которые он получает всегда по роду своей службы, должны были корректно освещать обстановку и помогать осуществлять контроль за деятельностью агентуры в уезде.

В ноябре 1913 г. начальник Омского ЖУ полковник Н.Н. Козлов, сменивший на этом посту генерала А.П. Орлова, отмечал, что для контроля за политическими настроениями полумиллионного кочевого казахского населения, разбросанного на обширной территории, необходимо было иметь осведомительную агентуру в возможно большом количестве пунктов Акмолинской области. Нынешние агенты, находившиеся на связи у начальника жандармского управления и проживавшие в Омске, давали лишь общую информацию о настроениях кочевого населения. Козлов подчеркивал, что, находясь в центре губернаторства, он лично лишен возможности работы с агентами из числа мусульманского населения. Выходом из этого положения ему виделось приобретение помощниками начальников управления в уездах своих секретных агентов из среды «киргизов». Такая агентурная сеть, рассеянная по всей Акмолинской области, по мнению начальника ЖУ, несомненно, дала бы ценные сведения о действительных настроениях населения^[92]. По мнению начальника Омского ЖУ, ссылки начальника отделения в Петропавловске на отсутствие средств для работы с секретной агентурой были несостоятельными, так как в случае приобретения агента из среды киргизов, Департамент полиции по ходатайству акмолинского губернатора не стал бы отказывать в выделении необходимых денежных средств на работу с секретной агентурой.

Департамент полиции контролировал работу жандармских управлений с агентами из числа мусульман, при их перемещении в другие регионы такие агенты передавались на связь в соответствующие жандармские управления. Так, 31 октября 1913 г. начальник Омского ЖУ полковник Н.Н. Козлов направил директору Департамента полиции С.П. Белецкому (1912–1914) информацию об убытии внутренней агентуры из Омского ЖУ: секретный сотрудник «Тропман» (по партии социалистов революционеров) поступил на службу в Омскую железную дорогу, а секретный сотрудник «по мусульманскому движению» «Осман Мусин» переехал на постоянное место жительства в г. Курган^[93]. Данный сотрудник находился на связи у начальника Петропавловского отделения жандармского полицейского управления Сибирской железной дороги ротмистра Бенкови-ча. За период сотрудничества с марта по октябрь 1913 года «Осман Мусин» предоставил всего три сообщения: по мусульманскому движению; по социалистам революционерам и по РСДРП. Полковник Козлов подчеркивал, что названный секретный сотрудник «будучи человеком интеллигентным, сотрудничая с Петропавловской прессой и вращаясь среди мусульман, составляющих в городе Петропавловске значительную часть населения… несомненно, при условии надлежащего руководства мог быть полезным сотрудником»^[94].

Полковник Козлов писал: «Лишившись единственного секретного сотрудника по мусульманскому движению «Османа Мусина»… и в виду предписания столичных властей вице-директора Департамента полиции А.Т. Васильева от 29 августа 1913 г. № 112049 («О принятии мер по приобретению агентуры для осуществления действительного наблюдения за сельским населением среди киргизов») и согласно Циркуляру Департамента полиции от 12 сентября 1913 г. № 112216, приму в ближайшее время поездку по области и меры для приобретения агентуры»^[95].

По нашему мнению, именно агентурные сведения могли бы послужить основаниями для принятия выверенных управленческих решений администрацией Степного генерал-губернаторства и губернаторами Акмолинской и Семипалатинских областей, но незначительное количество агентов из числа мусульман не способствовало глубокой оценке настроений мусульманского населения Степного края.

Обратим внимание на то, что оценки «мусульманской угрозы», характерные для контрразведчиков региона, не были единодушными. Так, 5 июля 1912 г. уже упомянутый нами ротмистр Бенкович проверял сведения, изложенные Петропавловским уездным начальником относительно настроений мусульман, проживавших в районах уезда. Ротмистр назвал оценки уездного начальника «преувеличенным и необоснованными», мотивируя это тем, что доказательств связи отдельных беспорядков среди кочевого населения с национально-религиозными движениями нет, а существуют одни лишь предположения. По сведениям агентуры, «среди киргизов национальное движение вообще только начинало пускать корни в массы, которые до последнего времени оставались совершенно безучастными к своему положению»^[96]. Однако в Петропавловском уезде никакой заметной активности приверженцев т. н. панисламизма не наблюдалось.

Следует отметить, что информация о «противоправительственном брожении среди киргизов (казахов)», поступавшая 24 сентября 1914 г. в Оренбургское губернское жандармское управление от губернатора Тургайской области М.М. Эверсмана, также существенно отличалась. Начальник Оренбургского ГЖУ генерал-майор Г.П. Бабич писал, что «никакой противоправной агитации в среде киргизов не замечается и совершаемые ими добровольные пожертвования на нужды войны могут служить убедительным доказательством их неподдельного патриотического чувства»^[97].

Судя по имеющимся материалам, Первая мировая война продемонстрировала корректность заключений о весьма ограниченном распространении идей исламской солидарности в Степном крае. 12 сентября 1914 г. акмолинский губернатор запросил у региональных жандармов информацию о настроениях мусульманского населения в связи с началом Первой мировой войны. Начальник Омского ЖУ 15 сентября 1914 г. сообщил, что преобладающая часть мусульман края были освобождены от исполнения воинской повинности, к ней были привлечены лишь татары, проживавшие в городах области. Татары, «в силу большей культурности», проявили больше интереса к войне, чем казахи, но и те, и другие, вполне спокойно встретили объявление войны, а представители мусульманского духовенства провели повсеместно молебны о победе России, произносили проповеди патриотического содержания^[98].

В Петропавловске, значительную часть населения которого составляли татары, мобилизация прошла образцово. В первые дни после объявления войны в городах области прошли манифестации, в которых принимали участие и русские, и мусульмане. 4 сентября 1914 г. татарским любительским театром был дан спектакль, весь сбор от которого предназначался в пользу семей воинов, а 12 сентября в двух мечетях Омска был проведен кружечный сбор на нужды Омского городского лазарета для раненых солдат. При проведении различного рода сборов мусульманское население не обособлялось от мероприятий, проводившихся среди русскоязычного населения^[99].

По данным начальника Омского ЖУ, ввиду отдаленности Степного края от Турции местное мусульманское население было мало осведомлено о ней и особых симпатий к ней не питало, что выражалось в пассивном отношении во время славяно-турецкой (итало-турецкой) войны 1911–1912 гг. В ноябре 1914 г. Омское ЖУ отмечало, что настроение мусульманского населения оставалось спокойным и какого-либо сочувствия к Турции не замечалось^[100].

По мнению акмолинского губернатора А.Н. Неверова, война России с Германией и Австро-Венгрией, а также сам ход исторических событий создал условия, «неблагоприятствующие успехам панисламистской и пантюркистской пропаганды, которая велась последние десятилетия в пределах Российской империи»^[101]. Тем не менее Неверов не допускал того, что выходцы из Турции, турецкие подданные отказались от своих намерений и от своей деятельности в национальных интересах Турции. Губернатор отмечал, что российское мусульманство было настроено вполне лояльно, однако агитация пантюркистов и панисламистов могла найти отклик у отдельных лиц и групп, послужить толчком к возникновению брожения среди мусульман вообще. Для недопущения этого Неверов предлагал установить тщательное наблюдение за появлением турецких эмиссаров-пропагандистов, пресекать их враждебную деятельность; принимать меры по пресечению проведения среди российских мусульман каких-либо тайных сборов в пользу враждебных государств. Губернатор просил подотчетных ему чиновников регулярно представлять ему материалы об отношении российских мусульман к войне с Турцией и иную заслуживающую внимания информацию^[102]. В связи с этим нам кажутся убедительными аргументы тех исследователей, которые в событиях восстания 1916 года, затронувших и Степной край, доказывают отсутствие заметного турецкого влияния на события в крае^[103].

Рассмотренные нами оригинальные материалы омских жандармско-полицейских органов свидетельствуют о том, что основные направления работы органов МВД на местах по «мусульманскому вопросу» были вполне типичными. Они строились с учетом общих задач, транслируемых столичными структурами, и соотносились с местными реалиями. Как и во многих других регионах, населенных мусульманами, омские чиновники столкнулись с нехваткой переводчиков и выходцев из местной среды, готовых работать в качестве секретных сотрудников.

В чем состояла специфика чиновничьего «исламского» дискурса Степного края? Во-первых, отметим, что оценки «мусульманской угрозы» в крае чиновниками ГЖУ не были монолитными. Омские профессионалы не были готовы огульно обвинять мусульман Степного края в приверженности идеям панисламизма и пантюркизма, туркофильстве и прочих антиправительственных настроениях. События первых лет Первой мировой войны вполне подтвердили корректность их аналитических заключений.

Второй ключевой момент связан с влиянием и взаимодействием различных ракурсов репрезентаций — чиновничьего, экспертного (зачастую не разделенных между собой), миссионерского и оценок российской контрразведки. Востоковеды и православные миссионеры начала XX века (впрочем, как и сейчас) не имели единого мнения по вопросу о сущности и степени исламизации казахского общества: от поверхностного принятия исламских догматов, доминирования суфизма до глубокой укорененности коранических начал. Все это позволяло чиновникам, дававшим экспертные заключения (Н. Остроумов, Я. Коблов и др.), представлять ситуацию так, что слабо исламизированные «добродушные кочевники» попадали под негативное влияние пассионарных волгоуральских мусульманских лидеров, от которого их непременно следовало защитить, дабы удержать ситуацию в регионе под контролем^[104]. Тема «татаризации», угрожающей интересам российской государственности поднималась и на самом высоком уровне: в периоды работы особых совещаний^[105].

Сравнивая оценочные суждения работников МВД с экспертными и миссионерскими оценками, приведенными нами выше, мыможем утверждать: омские чиновники в структуре МВД, равно как и губернаторы, не разделяли эти опасения «татаризации», формулируя свою, довольно взвешенную, точку зрения на национально-религиозные процессы, проистекавшие в «Степи». Вместе с тем, обозначенные нами проблемы получения информации «с земли» могли стать одной из предпосылок управленческих просчетов 1916 г., привести к тому, что работники МВД были попросту психологически и организационно не готовы к ситуации 1916 г.

События Туркестанского восстания, в свою очередь, впоследствии станут «линзой» с большим радиусом кривизны, через которую будет оцениваться гражданская позиция мусульман России в целом и данного региона в частности. И эти оценки будут не в пользу приверженцев ислама.

Движение «Алаш» в ряду советских «восточных» националистических организаций: взгляд с Лубянки 1920-1930-х годов^[106]

Казахская и российская историография богата исследованиями и публикациями источников, которые освещают «алашскую» проблему с различных сторон, но это отнюдь не означает, что источниковые и методологические открытия уже невозможны. В современных исследованиях, в частности, подчеркивается дефицит источников, которые могут полить свет на методы работы и выработку оценочных механизмов органов ГПУ-ОГПУ в отношении казахской интеллигенции^[107]. В данном разделе основное внимание будет уделено вопросу о том, какое место в общесоюзном ряду «контрреволюционных националистических» организаций занимало движение «Алаш», какими критериями руководствовались органы госбезопасности СССР, ведя с ним борьбу и преследуя сторонников движения. Не менее интересен аспект внутриведомственной полемики, неоднозначного отношения внутри правящей советской элиты к лидерам движения.

Для ответа на поставленные вопросы нами использованы и вводятся в научный оборот рассекреченные документы и материалы ГПУ-ОГПУ-НКВД, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области (ГАОПИ ВО) и Центральном архиве (ЦА) ФСБ России, в том числе и документы ПП ОГПУ по Казахстану. Навряд ли стоит подробно обосновывать исключительную важность введения в научный оборот именно этой группы источников, которые помогают дополнить историю создания, функционирования и разгрома казахской национальной партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орда, уточнить некоторые факты политической биографии лидеров движения «Алаш», а в итоге — проанализировать особенности общественно-политической обстановки в Казахстане в 1920-1930-е годы.

В 1920-1930-е годы советские спецслужбы в своем лексиконе использовали термин «контрреволюционные националистические организации», которые, по их мнению, наиболее активно действовали в регионах, населенных «восточными» народами, исповедовавшими ислам, — в Крыму, на Кавказе, в Средней Азии, на Волго-Урале. ВО ГПУ-ОГПУ и взаимодействующие с ним ПП ОГПУ по Средней Азии, Казахстану, Крыму, Башкирии и Татарии в 1922–1930 годы вели наблюдение и разработку националистических организаций, формируя из них сложные структуры и «центры», а также выстраивая горизонтальные и вертикальные связи между различными партиями и организациями.

Специалисты Восточного отдела и Информационного отдела (ИНФО) ГПУ-ОГПУ полагали, что «восточная» интеллигенция в подавляющем большинстве своем поддерживала национальную и религиозную контрреволюцию. Тон в этом негативном процессе задавали «нелояльные к советской власти национальная интеллигенция и мусульманское духовенство»^[108]. По их мнению, стратегическая установка «восточного» национализма сводилась к следующему. Советская власть в том виде, в котором она была во второй половине 1920-х годов, не могла существовать долго. Она должна была либо переродиться, либо уступить место другим слоям (классам), поэтому национальные группы и партии должны были быть готовыми к приходу к власти. Националисты пришли к выводу, что вооруженные выступления не могли привести к успеху, поэтому ставка делалась на идеологическую работу с населением, ведение борьбы везде, где советская власть и компартия старались закрепиться и провести в жизнь свои принципы. Основной целью усилий «контрреволюционеров» был «подрыв деятельности советского государственного аппарата»^[109] .

В свою очередь, чтобы реализовать свои далеко идущие планы, националисты, по мнению наблюдателей, восстанавливали и завязывали новые связи между собой и с сопредельными странами, особенно с Турцией, вели «решительное наступление на идеологическом фронте», пытаясь уменьшить влияние Коммунистической партии, особенно в деле просвещения, и, наконец, накапливали силы для вооруженного восстания против советской власти в случае новой интервенции^[110].

Усиление национализма в духе марксистской парадигмы аналитиками ВО ГПУ-ОГПУ связывалось с изменением экономической ситуации в годы НЭПа. Проводя аналогию с реалиями русской деревни, отдел заключал, что в этот период усилились социально-экономические позиции местной «восточной» торговой буржуазии, что, в свою очередь, привело к укреплению идеологии местного национализма, ориентированного на решение узконациональных задач.

Делался вывод: на «восточных окраинах» сформировались различные по своим конечным целям националистические группировки, которые антагонизировали между собой на почве национальной борьбы, но зачастую и блокировались на общих моментах борьбы с советской властью (вопросы воспитания молодежи, вопросы алфавита и др.). Постепенно устанавливались контакты лидеров, и росло их стремление обрести единую платформу по широкому кругу вопросов^[111].

При этом, по данным ВО ОГПУ, на восточных окраинах СССР практически не было антисоветских партий, кроме «Милли-Фирка» в Крыму^[112] и партии «Мусават» в Азербайджане^[113]. В то же время на «восточных окраинах» были неоформленные антисоветские группировки нелояльной к советской власти национальной интеллигенции, кулачества и мусульманского духовенства^[114].

Мы также видим, что в зависимости от той или иной задачи, которая стояла перед спецслужбами, последователи (реальные или номинальные) «Алаш» получали квалификацию как участники неоформленного движения или партии несмотря на то, что партия формально с 1920 г. не существовала. Об этом свидетельствуют и аналитические документы ИНФО ОГПУ. Так, в обзоре за декабрь 1923 г. ИНФО подчеркивает, что «организация «Алаш-Орда» распалась ввиду отсутствия почвы для антисоветского движения в среде казахской буржуазии и интеллигенции, враждебно относящейся скорее к татарской и узбекской буржуазии. Стремлению немногочисленных алашордынцев к завоеванию госаппарата мешали трения между различными группировками — отражение родовой и племенной вражды (что наблюдалось и у казахских коммунистов)»^[115].

Известно, что в соответствии с постановлениями ВЦИК от 4 апреля 1919 г. и 3 июня 1920 г., а также постановлением реввоенсовета Туркфронта от 4 ноября 1920 г. «киргизы и трудовое казачество, принимавшие участие в Гражданской войне против советской власти, а также члены и сотрудники бывшего националистического правительства «Алаш-Орда» за свою прежнюю контрреволюционную деятельность никакому преследованию и наказанию» не подлежали. Кроме того, государственным органам было дано указание принять их на работу в советский государственный аппарат^[116].

Несмотря на действовавшие нормативные правовые акты о прекращении преследования членов «Алаш-Орды», а также выводы ИНФО ОГПУ об отсутствии угроз безопасности со стороны движения «Алаш», сделанные в первой половине 1920-х годов, в ВО ОГПУ и ПП ОГПУ по Казахстану считали бывших алашордынцев непримиримыми врагами советской власти и вели за ними постоянное оперативное наблюдение, принимая превентивные меры по предупреждению роста их влияния в казахской среде. Это находило поддержку и у политического руководства СССР. Бывшие «алашордынцы», находясь во всех наиболее важных казахских государственных органах (Букейханов — член коллегии Наркомзема, Байтурсунов — Наркомпроса, Габбасов — заведующий Семипалатинским губэу), где, по мнению представителей ОГПУ. они проводили «националистическую политику, оказывали негативное по отношению к советской власти влияние на казахское население, в первую очередь на молодежь. Сотрудники ОГПУ, наблюдая за сторонниками партии «Алаш», находившимися в среднем и низовом звене государственного аппарата Казахстана, отмечали, что каждый алашордынец вел «антисоветскую агитацию» на том участке, где он находился. Особое значение для распространения и укрепления националистических идей сторонники «Алаш», по мнению ОГПУ, уделяли органам народного просвещения и издательствам: «все учебные заведения и газеты были наводнены алашордынцами», а издававшаяся под руководством Байтурсунова казахская литература и учебники на казахском языке составлялась алашордынцами и была пронизана «националистическими идеями»^[117].

В Восточном отделе ОГПУ отмечали, что лидер «Алаш» Букейханов, располагая огромным авторитетом среди казахского населения, оказывал на него «негативное националистическое и политическое влияние», поэтому в 1922 г. «в целях изоляции от казахского населения» Букейханов был выслан в Москву и устроен на работу научным сотрудником Казахской секции Центриздата^[118].

Если все вышеуказанное вполне вписывается в общие принципы и подходы, которые отличали отношение советских органов госбезопасности к национально-религиозным элитам страны, то сюжет, на котором мы остановимся далее, с нашей точки зрения, является довольно специфичным, характерным именно для казахско-алашордынских реалий.

Общественно-политическая обстановка в Казахстане (Киргизской АССР)^[119]  в 1920-е годы, по мнению ОГПУ, характеризовалось следующими факторами. Во-первых, чрезвычайно обострившимся антагонизмом между русскими и казахами на почве земельных споров, разжигаемых, с одной стороны, баями, с другой — кулачеством и сопровождавшихся «всеобщими свалками, побоищами». Во-вторых, неэффективностью и недостаточностью «карательной политики» в отношении баев, что было обусловлено тем, что баи и их представители смогли проникнуть в судебные, административные и земельные органы. В-третьих, слабостью кооперативных и кредитных организаций, недостатками в оказании медицинской помощи. В-четвертых, отсутствием советского регулирования общественной жизни аула^[120].

Следующие два фактора возросшего влияния «алашордынцев» ВО ОГПУ напрямую связывал с именем лидера партии «Алаш» А. Букейханова, деятельность которого приводила к «искажению партийной и советской линии», особенно по вопросам землеустройства и национальной политики партии. По данным ОГПУ, перевыборные кампании в Советы, в которых активно участвовали байские группировки, проходили под руководством и влиянием алашордынцев. Основные лозунги, которые выдвигались ими в предвыборной кампании, это — борьба с «русской колонизацией», захват и подчинение своему влиянию советского аппарата, воспитание казахской массы в национальном духе^[121].

В середине 1920-х годов 01 НУ фиксировал рост активности национальной интеллигенции в период проведения кампаний по перевыборам Советов. Например, летом 1923 г., когда в Казахстане велась подготовка IV Всекиргизского (Всеказахского) съезда Советов. Правая консервативная группа алашордынцев, не рассчитывая на успех в предвыборной кампании, намеревалась использовать свой авторитет, чтобы организовать протестное движение против «угнетения» казахской нации. В этих целях в степи выехали самые видные деятели алашордынцев. Они пропагандировали идею образования из восточных республик отдельного государства, поддерживая тем самым национальную рознь. При этом правые алашордынцы оказались без поддержки либералов, которые в связи с решениями XII съезда РКП(б) по национальному вопросу, предпочли пойти на союз с коммунистами. В 1926 г. ОГПУ обращало внимание на активное участие в перевыборах «алашордынствующей казахской интеллигенции». Активность ее в перевыборах в Советы районов намного превышала таковую во время перевыборов в 1925 г.^[122]

Борьба между группировками сопровождалась многочисленными злоупотреблениями советских работников, покровительством тем или иным группировкам, чрезвычайным обострением отношений межу отдельными родами. Руководителями группировок, по данным 01 НУ, были бывшие алашордынцы («лишенцы»), волостные управители, крупные баи и т. д., которые поддерживая тесные контакты со многими алашордынцами и баями, пытались провести на должности председателей аулсоветов своих кандидатов. Они пользовались поддержкой не только со стороны населения, но и советских и партийных работников уездных и губернских органов власти. ОГПУ отмечало, что в борьбу были втянуты работники уездных органов, в том числе партийных, борьба за власть сопровождалась ростом взяточничества^[123].

Негативное влияние на ситуацию в целом и на отношение к деятелям «Алаш-Орды» оказывала и имевшая место на всем протяжении 1920-х годов сильная неприязнь между русскими и казахами на низовом уровне и в верхах. Так, в Кустанайской губернии на заседании ответственных работников русских и казахов одним из последних был сделано заявление, что русские работники не только не нужны Казахстану, но и представляют для него «смертельную опасность», что казахи и без русских сумеют построить жизнь. Основным источником, питающим национальную склоку, была неурегулированность земельных отношений между русскими и казахами. ВО ГПУ отмечал, что в начале 1920-х годов для разрешения аграрного вопроса ничего не было сделано^[124].

ОГПУ отмечало, что в 1927 г. на настроение казахского аула оказывали влияния такие политические события, как дискуссия в Коммунистической партии, появление партийной оппозиции. Аксакалы и мусдуховенство подчеркивали, что «коммунисты спорят между собой и разлагаются, а иностранцы начинают войну против них. Коммунисты снова боятся алашордынцев и сажают их в тюрьму. Но коммунистам скоро будет конец»^[125]. По мнению ОГПУ, наряду с распространением слухов о войне, бывшие «алашордынцы», проводили тайные совещания, на которых обсуждали вопросы о дискредитации коммунистов и общественных работников^[126].

Ведя наблюдение и анализируя деятельность алашордынцев, а также изучив всю совокупность сложных национально-родовых, общественно-политических противоречий, сотрудники 01 НУ СССР в начале 1920-х годов сделали вывод о том, что бывшие алашордынцы критически относились к мероприятиям советской власти, но внешне скрывали свое настроение», а в конце 1920-х годов они же пришли к выводу о том, что алашордынцы оставались «контрреволюционерами и националистами»: их «убеждения исключали признание советской власти», они продолжали «контрреволюционную работу», но изменили формы борьбы против нового режима. Стали легализовываться, устраиваться на работу, «внедряться в государственный аппарат и Коммунистическую партию», для того чтобы с новых позиций вести скрытую борьбу с советской властью^[127]. Вывод был логичен и неутешителен: Казахская Республика, подвергаясь непосредственному воздействию со стороны национально-религиозных кругов Татарии, Башкирии и Турции, представляла вполне благоприятную почву для «национальной контрреволюции».

Даже такие меры, как переселение Букейханова в Москву, по мнению сотрудников ОГПУ, не дали того результата, на который рассчитывало советское политическое руководство. Проживая в столице, Букейханов продолжал вести «антисоветскую работу, поддерживал связи с казахским работниками и в Казахстане, и в Москве, оказывая на них негативное политическое влияние, занимался идеологической обработкой студентов-казахов» в духе «панисламизма». По данным ОГПУ СССР, каждая поездка Букейханова в Казахстан сопровождалась активизацией там националистической работы. Посещая Казахстан по приглашению «националистов, сидевших в правительстве», он разработал «мероприятия по землеустройству в контрреволюционных националистических интересах»^[128]. В сентябре 1926 г. Букейханов был арестован органами ОГПУ в Актюбинске, где производил статистическое исследование, привезен в Москву и помещен и Бутырскую тюрьму, однако уже через 5 дней выпущен на свободу^[129].

В ходе отслеживания деятельности национальнорелигиозной элиты «восточных окраин» во всесоюзном масштабе и в динамике начиная с 1922 г. в аналитических обзорах отдела постепенно вырисовывались определенные тенденции, обобщения, сказавшиеся на исторической судьбе национальных движений в пределах СССР, и «Алаш» не была исключением. Интересно отметить, что уже в начале 1923 г. работники ВО ОГПУ предполагали в перспективе усиление и объединение разнородных групп и движений подобного рода, заключая, что вскоре «национальные контрреволюционные группировки будут выступать единым организационным фронтом»^[130]. В связи с этим ВО ОПТУ отмечал, что во второй половине 1920-х годов начинали формироваться блоки партий, различных слоев населения, которые ранее спорили даже по не принципиальным вопросам. Отдел подчеркивал, что к такому развитию антисоветской деятельности следовало быть готовым^[131].

В отношении казахской национальной элиты приводились сходные свидетельства. Циркуляр ВО 01 НУ № 156522 от 8 июля 1927 г., подписанный помощником начальника X. Петросьяном, гласил, что в Казахстане внутрипартийные разногласия в ВКП (б) «оживили антисоветские группировки. Намечается планомерное наступление внутри Казахстана, с упором на национальные формирования и блок с антисоветской интеллигенцией других восточных районов…»^[132]. В качестве доказательств приводились сведения о связях «алашордынцев» с руководителями «пантюркистского антисоветского центра»: Ходжановым, Нурмаковым, Тюрякуловым, Султанобековым. Кенжиным и другими»^[133].

При этом ВО ГПУ обращал внимание, что работа органов ГПУ в Казахстане не только «более чем слаба, но и большинство из них не могут уяснить себе, что руководство борьбой с «национально-религиозной контрреволюцией» лежит на Восточном отделе ГПУ, и поэтому до сих пор свою убогую информацию шлют в Секретный отдел ГПУ»^[134]. О трениях и взаимном недоверии центра и местного полномочного представительства свидетельствует следующий сюжет, который заставляет нас по-иному взглянуть на модуль взаимоотношений Москвы и регионального руководства.

В первой половине 1928 г. в Восточный отдел из Казахстана поступала информация о том, что «алашордынцы призывали казахов к объединению и борьбе с советской властью», «все казахское население было согласно с платформой алашордынцев и поддерживало ее. В городе Уральске бывшие алашордынцы Мухитов Губай и Каратаев Галлий (преподаватель нацсемилетки) в связи с кампанией по экспроприации баев, вели усиленную агитацию против конфискации»^[135].

В целях пресечения дальнейшей «контрреволюционной деятельности алашордынцев ПП ОГПУ по Казахстану в 1928 г. в Казахстане были арестованы: Байтурсунов Ахмет (28 июня 1928 г.); Дулатов Мирьякуб (29 декабря 1928 г.), умер в заключении 5 октября 1935 г.; Габбасов Халил (16 октября 1928 г.); Джумбаев Магжан (июль 1928 г.); Юсупов Ахметсафа (29 января 1929 г.); Байдильдин Абдрахман; Омаров Ильдес; Аймутов Джусунбек и другие. Всего было арестовано 44 человека. Букейханов по данному делу не был арестован, так как имевшиеся в Восточном отделе ОГПУ материалы не были достаточными для его немедленного ареста^[136].

Всем арестованным предъявлялись обвинения в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-2, 58-4, 58-7, 58–10, 58–11 и 59-3 УК РСФСР. Так, Байтурсунов обвинялся в том, что он был одним из основателей партии «Алаш», организатором и руководителем вооруженной борьбы «Алаш-Орды» с советской властью в 1918–1919 гг., а в 1921–1922 гг. создал контрреволюционную организацию и проводил враждебную работу против советской власти. Дулатов Мирьякуб — в том, что он был одним из основателей партии «Алаш», руководителем алашордынских «белых частей, руководителем и участником расстрелов советских работников», в 1921–1922 гг. якобы создал в Ташкенте подпольную контрреволюционную организацию, поддерживал связи с белой эмиграцией и проводил подготовительную работу к вооруженному восстанию против советской власти. Другим арестованным предъявлялись обвинения в участии в подготовке вооруженного восстания в казахской степи, участии в антисоветской организации, организации нелегальных кружков «Алаш», осуществлявших влияние на казахскую печать и литературу. Большинство обвиняемых (за исключением Байтасурова А., Габбасова X. и некоторых других) признали себя виновными и назвали всех известных им членов подпольной антисоветской организации. Арестованный Динмухамед Адилев нарисовал схему антисоветской организации, на которой были указаны все известные ему участники.

ПП ОГПУ по Казахстану в 1929 г. провело аресты X. Досмухамедова, Д. Досмухамедова, М. Мурзина, М. Ауэзова, Омарова, М. Тынышпаева, А. Ермекова, С.К. Кадырбаева, Ж. Акбаева и других (всего 19 человек, бывших членов правительства Алаш-Орда). Все они обвинялись в том, что входили в созданный X. Досмухамедовым еще в 1921 г. в Ташкенте «филиал подпольной контрреволюционной организации», ставивший целью свержение советской власти (срыв мероприятий партии и правительства в Казахстане по землеустройству, конфискации байских хозяйств, коллективизации хозяйств и др., пропаганда националистических взглядов, идеологическое воздействие на советских работников). Всем арестованным предъявлялись обвинения по ст. 58-7, 58–11 и 59-3 УК РСФСР. Досмухамедов, Омаров, Тынышпаев и другие, всего 6 человек, признали себя виновными. Кадырбаев С.К. и другие лица, проходившие по делу, своей вины не признали. Обвинительное заключение по уголовному делу было составлено в декабре 1931 г. и направлено на согласование в Москву^[137].

Однако доказательств для вынесения обвинительного приговора было недостаточно, поэтому Особый отдел ОГПУ, рассмотревший поступившие документы, рекомендовал прекратить уголовное дело, а всех привлеченных по делу лиц освободить в связи с тем, что их «контрреволюционная деятельность» относилась к периоду 1918–1921 гг. и подпадала под акты об амнистии^[138]. Несмотря на мнение Москвы, ПП ОГПУ по Казахстану настаивало на привлечении к уголовной ответственности алашордынцев и дважды направляло телеграммы в Москву с просьбой разрешить провести их аресты, так как освобождение бывших алашордынцев из-под ареста могло негативно повлиять на общественно-политическую обстановку в Казахстане. В результате «победа» осталась за местными управленцами: 20 апреля 1932 г. уголовное дело в отношении 19 бывших членов правительства Алаш-Орда рассмотрела тройка при ПП ОГПУ по Казахстану, приговорившая М. Тынышпаева. X. Досмухамедова, Д. Досмухамедо-ва, М. Мурзина к заключению в концлагерь сроком на 5 лет, М. Ауэзова и А. Ермекова — к 3 годам условно. С.К. Кадырбаев и Ж. Акбаев были приговорены к высылке в Воронеж сроком на 5 лет, остальные к различным срокам наказания  ^[139].

В 1933 г. была арестована еще одна группа бывших членов партии «Алаш»: И.Т. Токтыбаев, Б.Д. Аралбаев и другие. По печальной традиции они были обвинены в создании «националистической антисоветской организации», ведении борьбы против ЦК Казкрайкома. Решением Коллегии ОГПУ СССР от 29 марта 1934 г. приговорены к различным срокам заключение и реабилитированы лишь в 1957 г.

Новый виток активной работы советских спецслужб по «восточным» контрреволюционным организациям пришелся уже на период «большого террора». После частичного разгрома «национального подполья» в 1929–1933 гг. («султангалиевщины» в Татарии, «Милли-Истиклял» в Узбекистане, «Алаш-Орды» в Казахстане и т. д.). по мнению ОГПУ, основанном на признательных показаниях арестованных (Т. Рыскулова и других), в «восточных» регионах была создана новая «пантюркистская националистическая организация». Одним из ее мифических лидеров был Букейханов. арестованный 26 июля 1937 г. в Москве сотрудниками ГУГБ НКВД СССР. Он «как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года» и был обвинен в «контрреволюционной, националистической и антисоветской деятельности», а также «контрреволюционных связях с руководителями антисоветского пантюркистского центра»^[140]. На допросе 28 июля 1937 г. Букейханов заявил: «Я не мог и не могу быть сторонником советской власти. Мои убеждения исключают признание ее. Я остаюсь верным свои алаш-ордынским идеям, за которые я боролся с советской властью»^[141]. 27 сентября 1937 г. в Москве на закрытом судебном заседании ВК ВС СССР, длившимся 20 минут, было рассмотрено дело по обвинению Букейханова. в том. что он оставаясь верным алаш-ордынским идеям, боролся с советской властью. Военная коллегия Верховного суда СССР на основании ст. 17–58 п. 8 и ст. 58 п. 11 УК РСФСР приговорила Букейханова к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день^[142]. Подобная участь ожидала и его мнимых союзников ^[143].

После смерти Сталина началась реабилитация жертв политических репрессий. В 1954–1957 гг. были реабилитированы, осужденные за участие в «контрреволюционных действиях» Ходжанов, Нурмаков, Рыскулов. В 1989 г. был реабилитирован А. Букейханов. В его и ему подобных делах не имелось объективных данных, свидетельствовавших как о наличии в Казахстане и в Москве «террористического центра», так и о контрреволюционной и националистической деятельности алашордынцев после 1920 г., а в соответствии с решением Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 г. бывшие члены правительства Алаш-Орды были допущены к работе в советских органах и их преследование за прошлую деятельность не допускалось^[144].

Подводя итог, отметим, что материалы Восточного и Информационного отделов ГПУ-ОГПУ демонстрируют напряженное социально-политическое противостояние в различных слоях казахского общества, усугублявшееся остротой национальных проблем. Д. Аманжолова указывает на особую интенсивность т. н. группировочной борьбы в среде нарождавшейся советской бюрократии в ряде советских республик, в том числе и в Казахстане^[145]. Ситуация с арестами деятелей движения «Алаш» в конце 1920-х — начале 1930-х годов демонстрирует процесс противостояния политических элит в республике: когда не московские, а местные руководители органов госбезопасности настаивали на более жестких репрессивных мерах, в то время как Москва долгое время не решалась «покуситься» на свободу основных лидеров движения.

В изученных материалах содержится большое количество терминов, производных от наименования правительства Алаш-Орда, которые активно использовались в партийных и советских документах и всегда с негативным оттенком, фактически превращаясь в ярлык — средство сведения счетов с политическими оппонентами. Мы видим также, что московские аналитики явно опирались на конструкты, хорошо знакомые им по работе в русскоязычной среде «внутренней» России, что не всегда способствовало выработке объективного видения проблем и процессов.

В сущности, задача специалистов-«восточников» была проста: нужно было выявить и подтвердить собственный прогноз начала 1920-х годов о неизбежном слиянии «ручейков» «восточной контрреволюции» в полноводную «реку». В случае с «Алаш» ко второй половине 1930-х годов они с этой задачей вполне успешно справились, накопив весомые, с их точки зрения, аргументы для применения различного рода идеологических и репрессивных мер.

Оренбург как «центр восточной контрреволюции»: неизвестные страницы деятельности казахского национального движения «Алаш-Орда» в 1920-е годы^[146]

Современные специалисты подчеркивают дефицит источников, которые могут полить свет на методы работы и выработку оценочных механизмов в отношении казахской интеллигенции со стороны органов ГПУ-OГПУ^[147]. Как справедливо отмечает Паоло Сартори, источниковедение Центральной Азии 1920-х годов страдает от недостатка агиографии и «местных историй» (local stories), поэтому мы вынуждены обращаться к немногочисленным, но от того имеющим еще большую ценность, свидетельствам русскоязычных официальных источников, вышедших, в том числе, из-под пера работников спецслужб^[148]. Мы не можем полностью доверять информации, содержащейся в материалах органов госбезопасности, как и считать ее объективной, но можем использовать эту документацию как источник для понимания исламского дискурса, формировавшегося государственным репрессивным аппаратом и использовавшегося работниками ОГПУ и НКВД.

В данном разделе внимание уделено сюжету освещения деятельности «Оренбургского центра», который, в первой половине 1920-х годов, по сведениям спецслужб, объединял наиболее активных идеологов и сторонников «Алаш» и деятелей Алаш-Орды. Мы рассмотрим эти материалы через призму выработки оценочных суждений работниками ОГПУ. Для раскрытия основных идей мы используем ранее не введенные в научный оборот источники Центрального архива ФСБ России и Государственного архива Российской Федерации, отражающие заявленную проблематику.

Волею истории Оренбургу было суждено сыграть важную роль в судьбах российской тюркской интеллигенции: до событий 1917 г. он «был своеобразным пунктом активности и взаимодействия татарских, башкирских и казахских деятелей»^[149]. В рассматриваемый период он сохранил эту роль медиатора, связующего звена между национальными лидерами различных регионов Союза. Особенно резонансной была деятельность представителей казахской интеллигенции, в силу объективных обстоятельств рассматривавших оренбургские земли как пространство, входящее в сферу их национальных интересов.

Проигрывая в политической и военной схватке с советской властью, правительство Алаш-Орды заявило о ее признании. При этом часть алашордынцев. признав политическую платформу советской власти, перешла на ее сторону, наиболее непримиримые покинули страну. Как и в случае с национально-религиозными лидерами в других частях советской России — СССР, в начале 1920-х годов власть, давая возможность «бывшим» реализовать себя в новых условиях, никогда не забывала об их «контрреволюционной сущности», поручая спецслужбам вести за ними наблюдение.

Общим местом в официальных документах и советской пропагандистской литературе той эпохи стало утверждение, рожденное в недрах советских спецслужб, о том, что активисты «Алаш-Орды» в 1920-1930-е годы вели «антисоветскую контрреволюционную националистическую деятельность»: создавали «нелегальные националистические организации», «проникали» в партийные и советские органы, «использовали органы печати и просвещения для борьбы с советским строем, препятствовали социалистическому переустройству аула, предпринимали меры к организации банд-повстанческих выступлений»^[150].

Судя по материалам НКВД КазССР. в 1921 г. в Оренбурге возникла «контрреволюционная казахская националистическая организация алаш-ордынского толка»^[151]. Часть активистов «организации» после перенесения столицы Казахстана в Кзыл-Орду в 1925 г. покинула Оренбург, другая осталась.

В материалах ЦА ФСБ России содержится уникальный документ, позволяющий реконструировать схему взаимодействия между различными лидерами и сторонниками «Алаш» в период 1921–1928 гг… - копия «Приблизительной схема казахской подпольной организации», перерисованная 5 мая 1958 г. помощником военного прокурора ТуркВО. капитаном юстиции Шуриным. В этом источнике Оренбург отмечен как важное место деятельности «алашевцев», именовавшееся «Оренбургским центром». Судя по схеме, он сохранял особый организационный статус в 1921–1924 гг. Именно из Оренбурга, где находился «цвет» движения, шла координация деятельности его сторонников, проживавших в Москве, Петрограде, Ташкенте. Самарканде. Чимкенте. Аулие-Ата, Алма-Ате, Петропавловске. Семипалатинске. Тургае, Акмолинске, а также Париже и Берлине^[152]. По другим источникам, география деятельности организации была несколько иной: Южно-Казахстанская. Актюбинская и Западно-Казахстанская области. Она имела также «ответвления» в Башкирии (группа Джумагалиева) и в Оренбурге (группа Саулгабаева)^[153]. В общем, деятельность «Центра» простиралась везде, где проживали находившиеся под наблюдением спецслужб сторонники Букейханова и его идей.

В других источниках мы находим похожие данные ГПУ-ОГПУ 1921–1925 гг., которые фиксировали наличие нескольких групп бывших «алашордынцев», в частности в Оренбурге проживали: Д. Адилев, А. Буксйханов, А. Байтурсунов, М. Дулатов. А. Кенжин, И. Омаров, Б. Сарсенов, К. Токтабаев^[154]. По другим сведениям, здесь заправляли «следующие активные алашордынцы»: Аймаутов, Байтурсунов, Баймухаметов. Бисалиев, Дулатов, Казмухамедов, Коржаубаев, Кубенов. Муканов^[155].

В документах ПП ОГПУ по Казахстану отмечается, что в состав «Оренбургско-Тургайского областного комитета партии “Алаш”», входили: К. Арыгензисв, А. Биримжанов, А. Байтурсунов, Г. Биримжанов, А. Буксйханов, О. Джанибеков, А. Джунубаев, А.-К. Доданов, С. Досжанов, М. Дулатов, М. Искулов, И. Нурмухамедов, И. Омаров. Т. Шонанов^[156].

Сравнительный анализ материалов показывает, что обнаруженная нами «схема подпольной организации» носит более универсальный и информативный характер. Количество «подозрительных» персонажей в схеме заметно больше. Кроме того, обращает на себя внимание не уточненная география ее деятельности, что свидетельствует об отсутствии четкого понимания сущности происходивших процессов и дефиците информации у работников местного и центрального аппарата ОГПУ.

Целью нашего исследования не является критический анализ объективного или субъективного характера данных спецслужб о «подпольной» организованной работе лидеров казахской интеллигенции в «оренбургский» период ее деятельности. Для ответа на этот вопрос требуются дополнительные изыскания, однако уже опубликованные источники и исследования специалистов заставляют нас думать об определенной небезосновательности подобных заключений^[157].

Для нас важно иное: в 1920-е годы ГПУ-01 НУ пристально наблюдало за деятельностью «восточных» «контрреволюционных партий и организаций», постепенно формируя совершенно определенный спектр жестких оценок и прогнозов, определивших впоследствии историческую судьбу не только «алашевцев», но и других советских национальных элит. В 1920-е годы в поле зрения Восточного отдела ГПУ-ОГПУ и полномочных представительств (ПП) ОГПУ, специализировавшихся на этих сюжетах, находились практически все нелегально существовавшие в пределах Союза национальнорелигиозные объединения: в Азербайджане («Иттихад-Ислам», «Мусават»), Средней Азии («Милли-Истиклял», «Иттихад-Ислам»), в Крыму («Милли-Фирка»), Башкирии, Татарии и в Казахстане («Алаш»),

Важно отметить, что во второй половине 1920-х годов у работников спецслужб оформилась идея о централизации усилий подобных течений и движений. «Характер деятельности баев и мулл в этот период времени заставляет представителей органов ОГПУ сделать вывод о том, что контрреволюционная работа объединяется и руководится каким-то центром, имеющим общий план контрреволюционной деятельности (выделено нами. — В.Х.)»^[158].

В 1927 г. в недрах Восточного отдела ОГПУ уже обсуждалась мысль об объединении «алашордынцев» с «Султан-галиевским центром». Циркуляр ВО ОГПУ № 156522 от 8 июля 1927 г., подписанный помощником начальника X. Петросьяном, содержал следующие установки: внутрипартийные разногласия в ВКП(б) и англо-советский разрыв «оживили антисоветские группировки. Намечается планомерное наступление внутри Казахстана, с упором на национальные формирования и блок с антисоветской интеллигенцией других восточных районов, вплоть до выступления в проектируемый султан-галиевский «Центр» (выделено нами. — В.Х.)»^[159]. В качестве основных М. Султан-Галиеву и его сторонникам в Крыму, Татарии, Башкирии, Дагестане и Азербайджане были выдвинуты обвинения в распространении идей «пантюркизма», попытках создания единого «Ту-ранского государства»^[160].

В связи с этим вполне закономерными выглядят позднейшие, весьма нелогичные, на взгляд непосвященного, и далекие от сущности самого «алашордынского» движения, попытки НКВД в 1930-е годы «втиснуть» дело по обвинению Алихана Букейханова в прокрустово ложе концепта о заговорах «пантюркистов»-«панисламистов» в масштабах всего СССР.

В заключение отметим, что оренбургская страница движения и материалы, ее обобщающие, повлияли на оформление подобного взгляда советских спецслужб на сущность и формы деятельности национально-религиозной элиты различных советских республик.

«В целях изоляции Алихана Букейханова от казахского населения выслать его в Москву»^[161].

В 2016 г. международное сообщество широко отмечало 150-летие со дня рождения выдающегося казахского государственного и общественного деятеля, ученого, журналиста и переводчика Алихана Букейханова (Букейхана) (1866–1937). Мероприятия в его честь проходили под эгидой ЮНЕСКО в Казахстане, России и Турции^[162].

Долгое время имя Алихана Букейханова было под запретом. Исследователям, изучающим историю России и Казахстана XX века, политические движения начала прошлого века, было сложно получить доступ к архивным материалам о его судьбе. Дело в том, что Алихан Букейханов был инициатором формирования казахской общественно-политической партии «Алаш», стремился к созданию независимого Казахстана, стал первым председателем автономного правительства Алаш-Орды. В целях достижения независимости Казахстана во время Гражданской войны 1918–1920 гг. активно боролся против советской власти. Несмотря на то, что по решению Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 года преследование бывших членов правительства Алаш-Орды за их прошлую деятельность категорически запрещалось и они были допущены к работе в советском государственном аппарате^[163], Букейханов, как и многие его соратники, оставался под негласным контролем и прессингом советских органов государственной безопасности. Большинство участников партии «Алаш» были расстреляны. Лишь после смерти Сталина они были признаны невиновными, а их репутация восстановлена.

В советской историографии деятельность А.Н. Букейханова и других деятелей движения «Алаш» оценивалась отрицательно. После того как в 1990-е годы появилась возможность изучать ранее закрытые архивные документы, появились работы, которые по-новому освещают политическую биографию Букейханова и других представителей казахской интеллигенции начала XX в. Большинство таких работ написано казахстанскими учеными. К сожалению, работы, посвященные А.Н. Букейханову, написанные на казахском языке^[164], часто остаются невостребованными среди русскоязычных специалистов, так как существуют трудности их изучения. Публикации о А.Н. Букейханове можно найти и в сети Интернет^[165], однако они содержат много неточностей и ошибок.

Именно поэтому большое значение имеют работы о Букейханове, написанные на русском языке казахстанскими авторами^[166]. Среди них следует назвать научные труды Султан-Хана Аккулы^[167]. Автор подробно исследует научную, политическую и общественную деятельность выдающегося казахского деятеля в дореволюционный и постреволюционный периоды^[168].

В связи с 90-летием движения «Алаш», которое в 2008 г. широко отмечалось в Казахстане, в российском журнале «Исторический архив» в 2009 г. были опубликованы несколько материалов по истории этого движения. Так, на основе архивных источников^[169] и опубликованных материалов была подготовлена фотолетопись и справки биографического характера о руководителях и крупных деятелях движения «Алаш»^[170].

Документы и материалы о казахском национальном движении в Западном Казахстане и о деятельности Западного отделения «Алаш». извлеченные из архивов Астаны, Алматы, Москвы, Санкт-Петербурга, Казани, Оренбурга, Самары, Актобе и Уральска, опубликованы в сборнике «История Западного отделения Алаш-Орды»^[171].

Еще одна публикация, имеющая существенное значение для изучения истории движения «Алаш», была подготовлена В.И. Шишкиным^[172], который ввел в научный оборот ранее неизвестные архивные документы^[173] по истории взаимоотношений Алаш-Орды и Временного Сибирского правительства^[174]. Сотрудничество алашордынцев и сибирских областников велось на основе борьбы за автономные права, оно продолжалось в процессе борьбы против советской власти. Документы свидетельствуют об объективных и субъективных обстоятельствах,которые серьезно затрудняли сближение Алаш-Орды и Временного Сибирского правительства. Публикации документов сопровождается добротной вводной статьей, именным и тематическим комментариями.

Необходимо также обратить внимание на подготовленную Д.А. Аманжоловой^[175] рецензию на 4-томный сборник документов и материалов «Движение Алаш» (Алматы, 2004-2008)^[176]. Рецензия дает представление о составе сборника в соответствии с хронологией истории движения «Алаш», а также причинах неравномерного распределения материалов по томам (обусловлено состоянием выявления и вовлечения в научный оборот новых источников).

По мнению Д.А. Аманжоловой, существенная ценность 4-го тома сборника состоит в том, что его содержание обнажает основные тенденции развития историографии истории «Алаш» — проблематику, изменение фактологической и концептуальной базы, разрывы и степень преемственности научных исследований^[177].

Кроме того, необходимо отметить научные публикации, подготовленные о соратниках А. Букейханова, пострадавших, как и он в период сталинских репрессий. Среди них следует назвать работу Д.А. Аманжоловой и В.В. Рыскулова^[178], посвященную Д. Досмухамедову. В названной работе, которая написана на основе архивного уголовного дела на Д. Досмухамедова. содержится информация об истории борьбы за создание казахской автономии, деятельности Алаш-Орды, лидерах движения Алаша Букейханова, Байтурсынова, Джангаша и Халела Досмухамедовых и других.

В советской историографии деятельность А.Н. Букейханова долгое время оценивалась отрицательно, его необоснованно обвиняли в «буржуазном национализме» и консерватизме. В научных работах С.-Х. Аккулы, других публикациях содержатся сведения о политических преследованиях А. Букейханова, его аресте, высылке, содержании под стражей, суде и последующем расстреле. Однако в подобных работах имеются некоторые неточности и «белые пятна», связанные с периодом, когда А. Букейханов находился под надзором советских спецслужб и необоснованно преследовался по политическим мотивам. Это вызвано тем. что авторам публикаций, по объективным причинам, не был доступен весь комплекс архивных документов, связанных с политическими репрессиями в СССР в 1920–1930 гг. и последующей реабилитации жертв политических репрессий в 1950-1990-е годы.

Рассекреченные и вводимые в научный оборот документы и материалы Центрального архива (ЦА) ФСБ России позволяют раскрыть ранее неизвестные факты политической биографии Букейханова, дополнить историю создания и функционирования партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орды. Анализ архивных документов позволяет понять механизм деятельности советского партийно-государственного аппарата по организации преследования инакомыслящих в СССР, «созданию» советскими спецслужбами мифических «антисоветских» и «националистических» организаций, арестам их «участников» и проведению показательных судебных процессов.

Алихан Нурмухаметович Букейханов родился в 1866 г. в ауле № 7 Токраунской волости Каркаралинского уезда Семипалатинской области Российской империи^[179] в семье бедной, но относившейся к потомкам казахских султанов Торе (Чингизидов). После окончания русско-казахской школы А. Букейханов поступил Омское техническое училище, окончив которое, продолжил обучение на экономическом факультете Санкт-Петербургского лесного института. Завершив образование, А. Букейханов занимался педагогической и научно-исследовательской деятельностью, преподавал математику в сельхозтехникуме, работал в Омском техническом училище, принимал участие в научно-исследовательских экспедициях, писал научные труды, а также заметки и статьи, при этом постоянно занимался самообразованием.

Во время научно-исследовательских экспедиций А. Букейханов вместе с другими учеными изучал вопросы переселения русских на казахскую землю, по заданию правительства выявлял свободные земли, пригодные для новых переселений. На основе материалов экспедиций он готовил научно-публицистические труды, в которых показывал и доказывал ущемленное положение казахов в результате переселенческой политики царизма. Кроме того, А. Букейханов занимался изучением экономики, краеведения, сельского хозяйства и культуры, быта, этнографии. С 1893 г. участвовал в национально-освободительном движении Степного края.

В 1901 г. А. Букейханов женился на Елене Севастьяновой — дочери журналиста Якова Севастьянова, с которым он работал в издании «Степной край». В 1902 году у супругов рождается дочь Елизавета, в 1910 г. — сын Сергей.

Политическая деятельность А. Букейханова началась в 1905 году, когда он вступил в партию конституционных демократов (кадетов) и принимал меры по созданию ее казахского отделения в Уральске и Семипалатинске. В 1905 г. он был избран депутатом I Государственной думы от Семипалатинской губернии. В том же году Букейханов был в первый раз арестован по обвинению в призывах к гражданскому неповиновению, но содержание под стражей было недолгим. После роспуска I Госдумы он работал в Омске редактором партийных газет кадетов «Голос степи», «Омич», «Иртыш».

В 1908 г. в Петербурге сотрудничал с меньшевистской газетой «Товарищ», а также кадетскими газетами «Речь» и «Слово». В 1908 г. Букейханов был арестован за политическую деятельность и в 1909–1917 гг. находился в ссылке в Самаре. В 1912–1917 гг. был членом ЦК кадетской партии.

Во время Первой мировой войны, в июле 1916 г. на территории Туркестанского и Степного краев началось Туркестанское восстание, спровоцированное указом императора Николая II от 25 июня 1916 года о принудительном привлечении на тыловые работы в прифронтовых районах мужского «инородческого» населения в возрасте от 19 до 43 лет. 17 июля 1916 г. в Туркестанском военном округе было объявлено военное положение. Восставшие жгли деревни русских переселенцев, казаков, рабочих. Призыв местного населения на тыловые работы был отсрочен до 15 сентября 1916 г., однако это не остановило восстания в крас. Не помогли и призывы лидеров местного движения «Алаш» А. Букейханова и А. Байтасурова не оказывать сопротивления, чтобы уберечь безоружный народ от жестких репрессий. Букейханов и Байтасуров неоднократно пытались убедить администрацию не спешить с мобилизацией, провести подготовительные мероприятия, а также требовали обеспечить свободу совести, «правильную постановку просветительского дела», организовать обучение казахских и киргизских детей на родном языке, учредить местные газеты, прекратить выселение с исконных земель, допустить представительство местного населения в высшие органы власти^[180].

После Февральской революции 1917 г. Букейханов вышел из партии кадетов. В период Временного правительства с апреля по октябрь 1917 г. он занимал должность комиссара Временного правительства в Тургайской области и одновременно был членом Чрезвычайной комиссии Туркестана. В июле 1917 г. Букейханов и его ближайшие соратники А. Байтурсунов и М. Дулатов выступили с инициативой создания казахской партии «Алаш», призванной объединить представителей казахской буржуазии и интеллигенции. Основной задачей партии было создание национальной автономии Казахстана в составе Российского государства. На выборах в Учредительное собрание «Алаш» как самостоятельная политическая партия выдвигала своих кандидатов. Делегаты от партии в Учредительном собрании, в числе которых был и Букейханов, намеревались добиваться объявления автономии Казахстана. «Алаш» блокировалась и с другими националистическими партиями (Татарии, Башкирии и др.), боровшимися за автономию национальных областей. Основой этих блоков были: совместное требование от Учредительного собрания автономии национальных областей, всемерная поддержка Временного правительства и борьба с большевизмом.

Организационное оформление партии «Алаш» произошло на I Всеказахском съезде, который проходил летом 1917 г. в Оренбурге. На II Всеказахском съезде с 5 по 13 декабря 1917 г. обсуждалась политическая и экономическая обстановка в районах компактного проживания казахов, сложившаяся после падения в России власти Временного правительства. и «меры по спасению казахского народа от произвола советской власти и анархии». В целях предотвращения беспорядков в районах компактного проживания казахов Всеказахский съезд постановил объявить национальную автономию казахских областей под названием Автономия Алаш, а также создать Временный всеказахский народный совет Алаш-Орды (казахское правительство). Председателем правительства был избран Букейханов. обладавший авторитетом не только среди казахской интеллигенции, но и среди простого населения. Съезд принял решение об организации борьбы за создание национальной автономии, для чего постановил немедленно приступить к формированию вооруженных отрядов^[181].

В конце 1917 — начале 1918 г. представители Алаш-Орды начали закупку оружия мелкими партиями у русского и казахского населения, а также у солдат, вернувшихся с фронтов Первой мировой войны. Главным же образом оружие предоставлялось Самарским Комучем^[182]. как и денежные средства в размере 2–3 млн рублей в виде облигаций, выпущенных еще во время Первой мировой войны. В качестве командиров вооруженных отрядов приглашались белые офицеры. В июне 1918 г. алашордынцы обратились за помощью и к правительству Оренбургского казачьего войска во главе с А.И. Дутовым, вскоре взявшим Оренбург. В 1918–1919 гг. отряды Алаш-Орды вместе с армией А.В. Колчака вели боевые действия против частей Красной армии на территории Тургай-ской. Уральской и части Семиреченской областей^[183].

С первых дней существования Алаш-Орды Букейханов установил отношения с башкирским правительством, которое возглавлял другой открытый противник советской власти — А.З. Валидов. В сентябре 1918 г. представители руководства Алаш-Орды (Букейханов, А. Ермеков, Д. Досмухамедов, X. Досмухамедов) приняли участие в Уфимском совещании, на котором было избрано Временное Всероссийское правительство (Уфимская Директория). На совещании обсуждались и вопросы совместной борьбе против советской власти^[184].

В 1918 г. Алаш-Орда поддерживала контакты и с Временным Сибирским правительством, и с правительством А.В. Колчака. Букейханов был членом аппарата главноуполномоченного по управлению территорией Алаш, созданного правительством адмирала Колчака. Однако реализовать намеченные планы по созданию автономии не удалось. В 1919 года красные части начали теснить Колчака к Уралу, выгнали дутова из Оренбурга, казаков из Уральска и разбили вооруженные отряды Алаш-Орды. В марте 1920 года большевики одержали победу на всей территории степи.

С декабря 1919 по август 1920 гг. Букейханов вместе с другими представителями правительства Алаш-Орды (К. Тохтабаевым, М. Дулатовым. К. Сейдалиновым, Т. Шо-нановым, М. Исполовым и С. Кадырбаевым) скрывался в степях Казахстана. Они вели антисоветскую агитацию среди казахов-скотоводов, пытались поднять новое восстание против советской власти. Но это им не удалось. Оказавшись бессильным в дальнейшей борьбе и получив предложение Киргизского ревкома^[185], гарантировавшего сохранение жизни, явиться в его расположение, Букейханов приехал в Оренбург^[186]. В соответствии с постановлениями ВЦИК от 4 апреля 1919 г. и 3 июня 1920 г., а также постановлением реввоенсовета Туркестанского фронта от 4 ноября 1920 г. «члены и сотрудники бывшего националистического казахского правительства Алаш-Орды» за «свою прежнюю контрреволюционную деятельность никакому преследованию и наказанию» не подлежали. Кроме того, соответствующим государственным органам было дано указание принять их на работу в советский государственный аппарат^[187].

В октябре 1920 г. Букейханов принял участие в I Учредительном съезде Советов Киргизской (Казахской) АССР. В 1920 -1930-е годы активно занимался научной, просветительской, литературной деятельностью.

Попытки А. Букейханова получения автономии для казахского населения в глазах партии большевиков и его вооруженного отряда — ОГПУ-НКВД СССР выглядели как «контрреволюционная и националистическая деятельность». В Москве полагали, что национально-освободительные убеждения Букейханова исключали признание им советской власти. Органы политического надзора утверждали, что Букейханов и его единомышленники продолжали «контрреволюционную работу», они лишь изменили формы борьбы против нового режима: отказались от вооруженных выступлений, стали легализовываться, устраиваться на работу, «внедряться в государственный аппарат и коммунистическую партию», для того чтобы с новых позиций вести скрытую борьбу с советской властью. Программа и деятельность партии «Алаш» в советский период считались «буржуазными и националистическими»^[188].

На самом деле, объективный анализ архивных документов показывает, что в пунктах программы партии «Алаш» декларировались принципы, характерные для стран с демократическим устройством. В частности, в первой части программы провозглашается, что Россия будет демократической, федеративной республикой, в которой каждое государство будет самостоятельным, но все они будут сотрудничать. Во главе правительства будет президент, избираемый Учредительным собранием и Государственной думой на определенный срок. Утверждение сотрудников ОГПУ о «внедрении в государственный аппарат» бывших членов Алаш-Орды тоже не соответствовало действительности, так как в соответствии с амнистией 1919 и 1920 гг. государственные органы были обязаны принимать их на работу, более того, они не подлежали преследованию за свою прошлую деятельность в составе правительства Алаш-Орды.

Выдвигались абсурдные обвинения в том, что с первых дней установления советской власти в Казахстане члены первого национального казахского правительства находились во всех наиболее важных казахских государственных органах. Представители советских репрессивных органов без всяких оснований утверждали, что бывшие члены Алаш-Орды проводили «националистическую политику, оказывали националистическое влияние на казахское население». При этом в документах ОГПУ в качестве «подтверждения обоснованности таких выводов» указывалось, что представители Алаш-Орды занимали руководящие посты: Букейханов был членом коллегии Наркомзема. Байтурсунов — Наркомпроса. Габбасов — заведующий Семипалатинским губернским земельным управлением^[189].

В среднем и низовом звене государственного аппарата Киргизской (Казакской) АССР, как отмечалось в документах ОГПУ-НКВД, также было много сторонников Алаш-Орды, при этом утверждалось, что каждый из них вел антисоветскую работу на том участке, где он находился. В ОГПУ-НКВД обращали внимание на то, что особое значение для распространения и укрепления «националистических идей» имели школы, институты, органы народного просвещения и издательства. В Москве утверждали, что «все учебные заведения и газеты были наводнены алашордынцами», а учебники на казахском языке, написанные в духе «казахского национализма». готовились под руководством Байтурсунова. В ОГПУ-НКВД опасались, как бы национально-освободительные идеи не появились в казахской литературе^[190].

Безусловно, в государственном аппарате Киргизской (Казакской) АССР в 1920 гг. было много сторонников Алаш-Орды, так как подавляющее большинство казахской интеллигенции разделяли программные положения партии «Алаш». мечтали об автономии, но в составе России. При этом они не предпринимали никаких противоправных действий, не готовили никаких выступлений против существующего режима большевиков.

Сотрудники ОГПУ. занимавшиеся работой среди националистических организаций и еще уцелевших представителей оппозиционных политических партий, отмечали, что Букей-ханов, располагая огромным авторитетом среди казахского населения, который он заслужил за годы политической деятельности, в том числе в период Первой мировой войны, событий революций 1917 г., активной позицией по защите интересов казахского населения, оказывал на него «негативное националистическое и политическое влияние». В ОГПУ, считая Букейханова непримиримым врагом советской власти, предложили оригинальный способ его изоляции от казахской политической элиты. В 1922 г. по инициативе и указанию советского политического руководства, ГПУ провело операцию по изоляции оппозиционно настроенных представителей интеллигенции (т. н. «Философский пароход»)^[191].

Букейханова отправили в Москву и устроили на работу научным сотрудником Казахской секции Центриздата^[192]. Группа бывших членов правительства Алаш-Орды была выслана на спецпоселение в Воронеж, где находилась под надзором местных органов госбезопасности. Наблюдая за деятельностью Букейханова в Москве, ОГПУ быстро пришло к выводу, его переселение в столицу СССР не дало ожидаемого результата. Проживая в Москве, Букейханов общался с этническими казахами, что неоправданно расценивалось как «антисоветская работа» и идеологическая обработка студентов-казахов в «контрреволюционном и националистическом духе». Каждая поездка Букейханова в Казахстан проходила под контролем сотрудников ОГПУ, которые необоснованно делали вывод об активизации им «националистической работы», проведении мероприятий по землеустройству в «контрреволюционных националистических интересах»^[193].

Одной из задач ЦК ВКП(б) в 1920-1930-е годы было укрепление политической системы СССР, непременным условием которого была большевизация национальных кадров в регионах с тюркоязычным населением. В этих целях 2 января 1926 гг. в ЦК ВКП(б) было проведено совещание секретарей парторганизаций по вопросу «большевизации национальных кадров». На совещании, которое проходило под председательством секретаря ЦК ВКП(б) В.М. Молотова, руководители партийных организаций регионов с тюркоязычным населением — Казахстана, Узбекистана, Киргизии, Туркмении, а также автономных республик в составе РСФСР (Крыма, Башкирии, Татарстана и Дагестана) обсуждали проблемы формирования национального политического класса в республиках с мусульманским коренным населением, укрепления влияния советской власти в этносоциальных общностях на основе их классового расслоения, борьбы с панисламизмом и пантюркизмом^[194].

Выступивший на совещании первый секретарь Казбюро ВКП(б) Ф.И. Голощёкин заявил, что на территории Казахстана не было панисламистского движения, но назвал другую проблему — Алаш-Орда. По мнению Голощекина, деятельность бывших членов Алаш-Орды создавала большие затруднения для большевизации национальных кадров в Казахстане^[195]. Заметим, что на совещании в КЦ ВКП(б) присутствовал высокопоставленный представитель ОГПУ Я.Х. Петерс.

ОГПУ, находившееся по контролем и руководством ЦК ВКП(б), занималось выявлением инакомыслия в СССР, в рамках своей компетенции оказывало содействие укреплению советской власти в национальных республиках. В этих целях сотрудники ОГПУ и его подразделений на местах преследовали всех политических оппонентов, а также всех, кто высказывал любую критику либо несогласие с проводимыми большевиками мероприятиями, за связь с «националистическими» буржуазными элементами (панисламистами и пантюркистами).

В сентябре 1926 г. Букейханов, находившийся в Актюбинске, был арестован органами ОГПУ, привезен в Москву и помещен и Бутырскую тюрьму. По ходатайству С. Ходжанова и Т. Рыскулова его выпустили на свободу^[196].

Советское партийно-государственное руководство в 1920-1930-е годы ставило задачи перед ОГПУ-НКВД СССР по выявлению и пресечению малейших признаков оппозиционных настроений и несогласия с политикой ВКП(б), на учет брались и преследовались все оппозиционные политические партии, организации, а также лица, допускавшие негативные высказывания (их называли «антисоветские элементы»). Для того чтобы легче было расправляться с неугодными политиками, военными, государственными служащими, представителями интеллигенции в недрах ОГПУ-НКВД «создавались мифические «антисоветские», «националистические» организации, участники которых арестовывались и в ходе следствия у них «выбивались» необходимые показания, на бумаге оформлялись «антисоветские», «диверсионнотеррористические» и другие организации. Так, в начале 1930 года ОГПУ изобрело «заговор тюрко-татарских националистических организаций с целью вооруженного отторжения национальных республик от СССР» и создания тюркотатарского государства. В рамках этого дела в национальных республиках и автономных областях РСФСР велось наблюдение за представителями существовавших здесь некогда партий и общественных движений: «Алаш» в Казахстане, «Мусават» в Азербайджане, «Милли-Фирка» в Крыму, «Милли-Иттихад» в Узбекистане. При этом игнорировалась специфика конкретного национального образования. Любые попытки защиты национальных интересов, национального самосознания в национальных областях и республиках рассматривались как проявление местного национализма, результат деятельности «антисоветских националистических элементов».

Многих деятелей национальных культур записали в мифическую организацию «пантюркистский антисоветский центр». Букейханов обвинялся в том, что он поддерживал контакты с руководителями и активными сторонниками этой мифической организации: Ходжановым, Нурмаковым, Тюрякуловым, Султановеновым, Кенжиным и другими. Полномочное представительство (ПП) ОГПУ в Казахстане в конце 1920 — начале 1930-х годов по ложному обвинению провело аресты X. Досмухамедова, Д. Досмухамедова, М. Мурзина, М. Ауэзова, Омарова, М. Тынышпаева, А. Ермекова и др. Они обвинялись в том, что входили в созданный X. Досмухамедовым в 1921 г. в Ташкенте «филиал подпольной контрреволюционной организации», ставивший целью свержение советской власти (срыв мероприятий партии и правительства в Казахстане по землеустройству, конфискации байских хозяйств, коллективизации хозяйств и др., пропаганду националистических взглядов, идеологическое воздействие на советских работников).

Шестеро обвиняемых признали себя виновными, остальные — нет. Обвинительное заключение по уголовному делу было составлено в декабре 1931 г. Однако доказательств для вынесения обвинительного приговора было недостаточно, и 2 марта 1932 г. прокуратура возвратила уголовное дело на доследование. Особый отдел ОГПУ. рассмотрев материалы, поступившие из Казахстана, предложил прекратить уголовное дело и освободить всех арестованных, поскольку их «контрреволюционная деятельность» относилась к периоду 1918–1921 гг. и подпадала под акты об амнистии. В связи с тем, что никаких доказательств виновности алашордынцев по делу собрано не было, так как они вообще не существовали, и из опасений, что суд может вынести оправдательный приговор, уголовное дело было вынесено на рассмотрение внесудебного органа — тройки при ПП ОГПУ Казахстана, которая 20 апреля 1932 г. приговорила М. Тынышпаева, X. Досмухамедова. Д. Досмухамедова, М. Мурзина к заключению в концлагере сроком на пять лет, М. Ауэзова и А. Ермекова — к трем годам условно, остальных арестованных — к различным срокам наказания^[197]’.

Учитывая авторитет Букейханова среди казахского населения, спецслужбы долго не решались принимать в отношении него жесткие меры. Лишь после того как в стране наступили годы Большого террора, дошла очередь и до него. В НКВД традиционно назвал причинами ареста лидера Алаш-Орды то, что он якобы был «контрреволюционером, националистом, занимался антисоветской деятельностью, поддерживал связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра». 26 июля 1937 г. Букейханов был арестован. Ордер на арест и обыск был подписан заместителем наркома внутренних дел М.П. Фриновским и вручен помощнику начальника 4-го отделения 3-го отдела (контрразведывательного) ГУГБ НКВД СССР старшему лейтенанту госбезопасности В.С. Рясному. Архивные документы свидетельствуют о том, что во время обыска на квартире, где проживал Букейханов, в присутствии его дочери Е.А. Садвокасовой была изъята «разная личная переписка» без указания количества и вида документов. Изъятые материалы забрал с собой Рясной, дальнейшая их судьба не ясна, на хранение в архив они не поступали.

После задержания Букейханов был доставлен в здание ГУГБ НКВД СССР, где собственноручно заполнил анкету арестованного. В графе «профессия» он указал «журналист, переводчик»; в графе «социальное происхождение» — «сын казаха»; в графе «партийность» — «член партии кадетов, с 1917 г. — партии «Алаш». на момент ареста — беспартийный». В графе «служба в белых и других контрреволюционных армиях. участие в бандах и восстаниях против советской власти» — «как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года»^[198].

Несмотря на то, что Букейханов был задержан 26 июля 1937 г., содержался под стражей и допрашивался, постановление об избрании меры пресечения — содержание под стражей — было подготовлено Рясным лишь 7 августа, а утверждено 3 сентября 1937 г. В постановлении было указано: «Букейханов Алихан Нурмухаметович достаточно изобличался в том, что он являлся контрреволюционером, националистом и проводил активную антисоветскую, националистическую работу и имел контрреволюционные связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра»^[199].

8 сентября 1937 г. заместитель начальника 3-го отдела ГУГБ НКВД майор госбезопасности Пассов утвердил обвинительное заключение по следственному делу Букейханова. 25 сентября 1937 года обвинительное заключение утвердил прокурор СССР А.Я. Вышинский^[200].

26 сентября Букейханову под расписку была вручена копия обвинительного заключения о предании его суду Военной коллегии Верховного суда (ВК ВС) СССР. Вероятно, Букейханов надеялся на объективное и справедливое рассмотрение уголовного дела, т. к. его судьбу решал суд, а не внесудебные органы, такие как Особое совещании при НКВД или пресловутая «тройка». Однако его надежды не сбылись.

27 сентября 1937 г. в Москве в 11 часов началось закрытое судебное заседание. Вся процедура рассмотрения дела, в том числе оглашение приговора, заняла всего 20 минут. После обязательной процедуры удостоверения личности подсудимого председатель суда — диввоенюрист Голяков спросил у Букейханова, вручена ли ему копия обвинительного заключения по делу. Подсудимый ответил удовлетворительно. Были разъяснены его права и объявлен состав суда. Букейханов никаких ходатайств, а также отвода составу суда не заявлял. Секретарь огласил обвинительное заключение. Председатель разъяснил подсудимому сущность предъявленного обвинения и спросил, признает ли он себя виновным. На это Букейханов ответил, что «виновным себе признает частично». Председатель огласил показания Букейханов, в которых приводились его слова о том, что он до последнего времени оставался контрреволюционером-националистом. А также о том, что он не мог и не может «быть сторонником советской власти», оставаясь верным своим алаш-ордынским идеям, за которые боролся с советской властью. Букейханов подтвердил эти свои показания. После этого подсудимому было предоставлено последнее слово, и он заявил, что «советскую власть не любит, но признает»^[201].

Суд удалился на совещание, которое заняло несколько минут. По возвращении председатель огласил вердикт — приговорить Букейханова к расстрелу с конфискацией всего лично принадлежавшего ему имущества. Приговор был окончательным и на основании Постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. подлежал немедленному исполнению^[202]. В И часов 20 минут судебное заседание было закрыто^[203].

Приговор о расстреле Букейханова был приведен в исполнение в Москве в тот же день^[204]. В архивном уголовном деле нет указания о месте его захоронения. Однако по сложившейся в тот период практике жертв политических репрессий хоронили на территории Донского кладбища. Поэтому с большой вероятностью можно предполагать, что тело Букейханова покоится именно там.

После смерти И.В. Сталина в Советском Союзе началась реабилитация жертв политических репрессий. 13 апреля 1957 г. дочь Букейханова Е.А. Садвокасова направила заявление на имя главного военного прокурора СССР с просьбой сообщить ей информацию об отце, о судьбе которого в течение 20 лет ничего не было известно. Одновременно она просила пересмотреть его дело и сообщить результаты^[205].

Механизм советского бюрократического аппарата проворачивался медленно. Началась проверка по архивному уголовному делу: сбор дополнительной информации об обстоятельствах делах, справедливости выдвинутых обвинений, степени вины участников. Более чем через месяц после поступления обращения Садвокасовой, 27 мая 1957 г., заместитель председателя Военной коллегии Верховного суда СССР направил письма в отдел ЗАГС Исполкома Моссовета, МВД СССР и главному военному прокурору. В них содержалась просьба дать указания ЗАГС о регистрации смерти Букейха-нова, наступившей 16 мая 1938 г., и выдаче его дочери свидетельства о смерти. Таким образом, истинная дата и причина смерти были скрыты, и еще долго дети и внуки Букейханов оставались в неведении о его судьбе.

Почти через год после поступления обращения Садвокасовой архивное следственное дело на Букейханова было направлено из Главной военной прокуратуры военному прокурору Туркестанского военного округа (ТуркВО) с поручением повести по делу проверку, в связи с тем, что «преступная деятельность Букейханова протекала в основном в Казахстане»^[206]. Военная прокуратура ТуркВО запросила, какими материалами (кроме архивного следственного дела) располагают КГБ и МВД Казахской ССР. Внимательно изучались и анализировались исторические документы об амнистии в связи с автономией Киргизской ССР (1920) и Постановление Президиума ЦИК «Об амнистии» от 2 ноября 1927 г. В первом из названных документов отмечалось, что «киргизы и трудовое казачество, принимавшие участие в Гражданской войне против советской власти, а также члены и сотрудники бывшего националистического правительства Алаш-Орды за свою прежнюю контрразведывательную деятельность никакому преследованию и наказанию» не подлежали^[207] Президиум ЦИК 2 ноября 1927 г. принял постановление в ознаменование десятилетия Октябрьской революции, на основании которого освобождались от дальнейшего содержания под стражей все трудящиеся, осужденные по приговорам судов или административных органов за контрреволюционную деятельность во время Гражданской войны. Одновременно ПИК СССР давал разъяснения Верховному суду СССР о том, что положения Постановления от 2 ноября 1927 г. «Об амнистии» в ознаменование 10-летия Октябрьской революции распространялись «на все контрреволюционные преступления, совершенные трудящимися до 1 января 1923 года»^[208].

Военная прокуратура запросила в государственных архивах Алма-Аты, Семипалатинска, Кустаная информацию о деятельности Букейханова как председателя партии «Алаш» и председателя «буржуазно-националистического правительства Алаш-Орды», а также сведения о его работе в Казахстане после разгрома алашордынцев.

Сотрудники Главной военной прокуратуры (ГВП), рассмотрев материалы архивного следственного дела по обвинению Букейханова и материалы проверки, которая велась в 1957–1958 гг. в связи с обращением его дочери, установили, что виновность Букейханова в совершенных им преступлениях материалами дела была доказана. Как отмечалось в документе ГВП, суд в 1937 г. признал Букейханова виновным в том, что, «являясь врагом советской власти, в годы Гражданской войны возглавлял контрреволюционное движение казахской буржуазии и стал во главе контрреволюционного правительства Алаш-Орды. Будучи помилован советской властью, Букейханов продолжал контрреволюционную работу и был связан с другими руководителями контрреволюционного националистического движения». Далее было отмечено, что правительство Алаш-Орды сотрудничало в борьбе с советской властью с Колчаком и башкирским контрреволюционным правительством Валидова. После занятия территории Казахстана Красной армией Букейханов несмотря на то, что был помилован советской властью, не отказался от борьбы против нее. Алашордынцы проводили «националистическую политику, обостряя взаимоотношения между казахским и русским населением». Проживая в Москве, Букейханов встречался со студентами-казахами, говорил о «гибели казахского народа и вел обработку их в националистическом духе»^[209]. Особое внимание уделялось тому, что Букейханов в 1914–1915 гг. встречался с А.Ф. Керенским, в 1919 г. — с А.В. Колчаком, которого ознакомил с проектом автономной казахской республики^[210]. Подводя итог многомесячному расследованию, представители ГВП сделали вывод: «Жалобу Садвокасовой Е.А. о пересмотре дела Букейханова Алихана Нурмухамедовича оставить без удовлетворения»^[211].

Прошло еще более 40 лет. В СССР шла перестройка, активно работала Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий, куда с просьбой пересмотреть архивное уголовное дело и обратился в начале 1989 года один из родственников Букейханова — Р.А. Букейханов. На этот раз материалы рассматривал лично генеральный прокурор СССР А.Я. Сухарев. И апреля 1989 г. Сухарев вынес в порядке надзора постановление, в котором просил Пленум Верховного суда СССР отменить приговор ВК ВС СССР от 27 сентября 1937 года^[212]. 16 мая 1989 г. Пленум Верховного суда СССР под председательством и. о. председателя Верховного суда СССР А.М. Филатова рассмотрел протест генерального прокурора СССР по делу Букейханова. Заслушав доклад члена Верховного суда СССР В.Б. Белявского и выступление и. о. генерального прокурора СССР О.В. Сороки. Пленум пришел к выводу о необходимости поддержать протест. Пленум отметил, что, во-первых, обвинение Букейханова в антисоветской деятельности было основано лишь на его показаниях на предварительном следствии. На судебном заседании Букейханов вину свою признал частично. Доказательств же его виновности приговор не содержал, какие-либо свидетели во время следствия и на суде не допрашивались. Во-вторых, в деле не имелось и иных объективных данных, свидетельствовавших как о наличии в Казахстане и в Москве так называемого террористического центра, так и об антисоветской деятельности Букейханова после 1920 г. В-третьих, осужденные по другим делам за участие совместно с Букейхановым в контрреволюционных действиях Ходжанов, Нурманов, Рыскунов в 1954–1957 гг. были реабилитированы, а уголовные дела на них прекращены. В-четвертых, в соответствии с решением Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 г. признано необходимым допустить бывших членов правительства Алаш-Орды к работе в советских органах и категорически запретить их преследование за прошлую деятельность.

Таким образом, Пленум Верховного суда СССР постановил приговор ВК ВС СССР от 27 сентября 1937 г. в отношении Букейханова Алихана Нурмухаметовича отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления^[213]. Так, спустя более чем 50 лет после расстрела было восстановлено доброе имя Алихана Букейханова, основателя партии «Алаш» и первого председателя казахского автономного правительства Алаш-Орды.

Рецензия на монографию Султан-Хана Аккулы «Алихан Буксйхан» ^[214]

Практически все новые независимые государства, обретшие суверенитет в результате распада СССР, стремятся к национальной консолидации, интеграции полиэтнического населения в единое сообщество. Республика Казахстан — не исключение. После того, как 25 октября 1990 г. Верховный Совет Казахской ССР принял Декларацию о государственном суверенитете республики, актуальной задачей региональной интеллектуальной элиты стало исследование деятельности тех, кто еще в начале XX в. боролся за создание независимого Казахстана, стоял у истоков формирования государственности.

Долгое время имя выдающегося казахского государственного и общественного деятеля, ученого, журналиста и переводчика Алихана Нурмухамедовича Букейханова (Букейхана) (1866–1937) было под запретом. Причина заключалась в том, что Букейханов, будучи инициатором формирования казахской общественно-политической партии «Алаш», стремился к созданию независимого Казахстана, был первым председателем автономного правительства Алаш-Орды и в годы Гражданской войны активно боролся против советской власти. Несмотря на политическую амнистию, Букейханов и многие его соратники длительное время находились под негласным контролем органов государственной безопасности и подвергались репрессиям. В итоге большинство их, в том числе Букейханов, были безвинно расстреляны и реабилитированы лишь после смерти И.В. Сталина.

В советской историографии позиция сторонников движения «Алаш» рассматривалась как «контрреволюционнонационалистическая», а деятельность Букейханова оценивалась отрицательно: его обвиняли в «буржуазном национализме» и консерватизме. Ситуация изменилась лишь после того, как в 1990-х годах у исследователей появилась возможность работать с ранее закрытыми архивными документами. Несмотря на публикацию ряда работ о движении «Алаш», деятельность и биография Букейханова оставалась малоизученной.

Алихан Букейхан был незаурядной личностью: общественный деятель, преподаватель, журналист, этнограф, один из лидеров партии «Алаш», комиссар Временного правительства по Казахстану (1917), председатель (премьер-министр) Алашской автономии (1917–1920). Его вклад в общеполитическое развитие человечества сложно переоценить, и очередная, 38-я, сессия ЮНЕСКО, состоявшаяся в Париже в ноябре 2015 года, признала Букейхана «выдающимся деятелем подлинно всемирного масштаба».

Монография Султан-Хана Аккулы^[215], посвященная жизни и политической деятельности А. Н. Букейханова представляет собой всего одну публикацию из целой серии книг, изданных НИИ «Алаш» в рамках празднования 150-летия Алихана Букейхана под эгидой ЮНЕСКО.

Говоря об актуальности исследуемой проблемы, сам автор отмечает, что изучение движения «Алаш», самым ярким представителем которого был Букейхан, только начинается. Сейчас, когда архивы открывают доступ к ранее засекреченным документам, появилась возможность по-новому взглянуть на этот этнополитический феномен, охватить масштабы деятельности алашевцев, увидеть истоки современного независимого Казахстана.

Неоспоримой заслугой автора следует назвать подробный анализ жизни, творческой и научной деятельности Букейхана, его влияния на события общегосударственного масштаба и судьбу казахского народа. Султан-Хан Аккулы стал одним из первопроходцев в изучении биографии Алихана Нурму-хамедовича. При написании монографии автор тщательно исследовал труды Букейхана, многочисленные комплексы архивных документов, мемуары и материалы периодической печати.

Автор монографии вводит в научный оборот документы Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного исторического архива (РГИА), Центрального архива (ЦА) ФСБ России, Центрального государственного архива Республики Казахстан (ЦГА РК), Центрального государственного архива Республики Узбекистан (ЦГА РУ) и других государственных архивов Казахстана и России, что позволяет раскрыть ранее неизвестные факты политической биографии Букейханова, дополнить историю создания и функционирования партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орды.

Работа Султан-Хана Аккулы состоит из двух томов: первый — «Творец истории» — включает две главы, второй — «Завещание» — три главы. В первом томе автор детально исследует биографию Букейханова: говорит о его детских годах, учебе в медресе, русско-казахской школе, Каракаралинском ремесленном и Омском техническом училищах, Лесном институте в Санкт-Петребурге. Далее автор рассматривает жизнь Букейханова после возвращения в Степной край, первые шаги в науке, процесс становления крупного ученого, исследователя Казахского края. Важными этапами в политической биографии Букейханова стали борьба за депутатский мандат (т. 1. с. 480 507). протест против досрочного роспуска I Государственной думы, подписание «Выборгского воззвания» (т. 1. с. 508–548. 586–598). ссылка в Самару (т. 1, с. 599–600).

Второй том содержит три главы, в которых рассматривается жизнь и деятельность Букейханова в «самарский», «алаш-ордынский» и «московский» периоды, охватывающие 1909–1917. 1917–1922 и 1922–1937 годы соответственно. Это время имело решающее значение в воссоздании и становлении современного казахского государства.

Исследуя самарский период, автор на основе документов Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. А. Алабина и Центрального исторического архива Санкт-Петербурга показывает, чем занимался, где и кем работал, где и в каких условиях жил Букейханов в первого дня пребывания в первой своей политической ссылке в Самаре (т. 2. с. 7–27). Автор анализирует материалы Самарского губернского жандармского управления, которые свидетельствуют о наблюдении за Буксйхановым, его передвижениями и встречами. в том числе с представителем Верховного совета масонской ложи «Великий Восток народов России» депутатом IV Государственной думы А. Керенским, депутатом Самарской городской и Государственной думы, лидером самарской группы кадетов Н. Гладишем и другими лицами (т. 2, с. 80–82). Автор монографии уделяет существенное внимание вопросу масонства в самодержавной Российской империи и связям Букейханова с самарской группоймасонов (т. 2, с. 85–107).

Ценные сведения приводятся в разделе второго тома, посвященном деятельности Букейханова по созданию партии «Алаш», истории взаимоотношений Автономии Алаш с советской властью, а также деятельности Алаш-Орды периода Гражданской войны в 1918–1920 годы, рождению идеи о Великом Туркестане, взаимоотношениях Алаш-Орды с правительством Колчака (т. 2. с. 327–492).

Здесь же содержатся сведения не только о политических преследованиях Букейханова со стороны жандармских подразделений царской России, но и его арестах, высылке, нахождении под надзором советских спецслужб, содержании под стражей, неправедном суде и расстреле. Автор монографии детально исследовал комплекс архивных документов, связанных с политическими репрессиями советской власти в отношении Букейханова, его сторонников и их последующей реабилитацией^[216].

В монографии подробно раскрывается механизм деятельности советского партийно-государственного аппарата по преследованию инакомыслящих в СССР (создание органами ОГПУ-НКВД мифической «тюрко-татарской националистической организации», «пантюркистского антисоветского центра», к которым якобы принадлежал Букейханов, арест «участников» этих организаций и их безвинное осуждение). Любые попытки защитить национальные интересы, самосознание в областях и республиках рассматривались как результат деятельности «антисоветских националистических элементов».

Учитывая авторитет Букейханова среди казахского населения, спецслужбы долго не решались принимать в отношении него жесткие меры. Лишь после того как в СССР наступили годы «Большого террора», дошла очередь и до лидера Алаш-Орды: 26 июля 1937 года Букейханова арестовали в связи с тем. что он был «контрреволюционером, националистом. занимавшимся антисоветской деятельностью, поддерживавшим связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра». В анкете арестованного в графе «служба в белых и других контрреволюционных армиях, участие в бандах и восстаниях против советской власти» Букеханов записал: «Как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года»^[217].

27 сентября 1937 года на закрытом судебном заседании в Москве в течение 20 минут было рассмотрено уголовное дело Алихана Букейханова. Он признал себя виновным лишь частично, заявив в последнем слове подсудимого, что «советскую власть не любит, но признает». Суд приговорил Букейханова к расстрелу, который был приведен в исполнение в тот же день^[218]. В архивном уголовном деле нет указания о месте его захоронения. Однако по сложившейся в тот период практике жертв политических репрессий хоронили на территории Донского кладбища, поэтому можно предполагать, что тело Букейханова покоится именно там.

При прочтении рецензируемой работы становится очевидна глубокая эмоциональная привязанность автора к изучаемой тематике. Зачастую от научного стиля он переходит к не характерному для подобного труда лирическому нарративу. Использование эмоциональной, оценочной лексики, безусловно, уводит автора от взвешенных академических оценок, отнюдь не способствуя объективации результатов исследования. Обращает на себя внимание и специфическая, восточная, литературная манера изложения материала, изобилующая повторами, постоянными отклонениями в логике изложения, своеобразным хождением по кругу, нетипичная для европейской научной школы.

Следствием вышеуказанного стали фактические неоднозначности и противоречивые утверждения.

Книга Аккулы являет собой яркий пример искусственно сконструированной реальности — создания образа «отца нации». Как ни удивительно, подобно тому, как это происходило в момент распада СССР, ученые из бывших союзных республик продолжают рождать лакированные, «без единого пятнышка», образы национальных героев. Можно, к примеру, вспомнить аналогичное, по сути, жизнеописание азербайджанского национального лидера Алимардана Топ-чибашева^[219].

Панегирик в адрес главного героя сменяется публицистически-обличительными и зачастую бездоказательными сентенциями в адрес Советской власти (см., например, с. 68, 71 (т. 1), с. 542–543 (т. 2) — здесь Ленин и Сталин именуются двумя «маниакальными мстителями»)^[220].

Оставляют у читателя чувство недоумения и фигурирующие на страницах книги нелогичные аргументы. Например, на с. 71 (т. 1) в качестве аргумента в пользу одновременного окончания юридического факультета Санкт-Петербургского университета Букейхановым и Ульяновым приведен не официальный документ, а некое интервью человека (чье имя мало что говорит читателю), записанное казахским радио «после возвращения из ГУЛАГа в Караганды». Видимо, прозорливый читатель должен угадать, когда произошло это событие и как оно может служить объективным доказательством.

Нелогичность аргументации присутствует и в более серьезных сюжетах: всеми силами подчеркивая «имперско-колониальную» сущность российской власти досоветского и советского периодов, ее стремление всеми силами задавить казахскую интеллектуальную элиту, Аккулы тем не менее на страницах 28–29 (т. 2) с гордостью перечисляет неединичные имена казахских интеллигентов, получивших возможность в годы «кровавого царского режима» свободно учиться «в вузах и средних учебных заведениях Семипалатинска, Омска, Томска, Москвы, Санкт-Петербурга».

Идеологический ориентир на Японию, активно продвигавшую в первой трети XX века идеи объединения тюркского мира под своим началом и началом Турции, а также подчинение интересам масонских орденов, руководимых досточтимыми мастерами, нередко располагавшимися за пределами Российской империи. — все это трактуется автором в комплиментарном ключе. Хочется задать вопрос: если бы в современном Казахстане действовали лидеры, имевшие «поводырей» среди зарубежных коллег, то как бы на это смотрели государственные структуры? Вряд ли бы они бездействовали или восхваляли их деятельность.

Задача автора, увы. зачастую сводится к тому, чтобы заклеймить и обличить советское наследие ровно с той же силой, как это делали советские идеологи и ангажированные ученые, только поменяв полярность. Фактически признавая стремление одной из организаций бывших алашордынцев «Алка» к подготовке вооруженного восстания, Аккулы заявляет, что активисты данной организации поставили такие цели из «опасения о тайных замыслах вождей советской власти по уничтожению автономной самостоятельности национальных республик, прежде всего Казахстана» (т. 2, с. 600–601). Оставим на совести автора заявление о замыслах ликвидации Казахстана как республики, поражает другое: как могли рядовые члены «Алки» знать о неких «тайных (!) замыслах» руководителей Советского государства.

Наибольшее напряжение вызывает посыл сочинения, де-факто имеющий провокационную направленность. На с. 6, И и 104 первого тома оспаривается справедливость современных границ Казахстана («Сегодня Казахстан владеет лишь частью тех территорий, которыми монопольно владели казахские ханства на момент вхождения в Российскую империю» — с. 6; «Узбекской ССР без разумных оснований достались пастбищные угодья…» — с. 104). Не менее провокационно, если не сказать жестче, антироссийски, звучит фраза о «навязанности советской политической конъюнктурой» «стереотипного взгляда на историю взаимоотношений казахского и русского народов и их государств, как “добровольно присоединившихся друг к другу”» (т. 1, с. 6).

Итак, общая негативная оценка российского и советского наследия, отсутствие современных методологических наработок российской, европейской и американской исторической науки^[221] и практически полное игнорирование актуальной мировой историографии позволяют констатировать, что болезнь роста казахской научной школой, увы, не преодолена. Идеологические тренды начала 1990-х годов упорно демонстрируют свою живучесть, мешая региональному научному знанию выходить на мировой уровень.

В качестве пожелания хотелось обратить внимание автора монографии на более тщательную подготовку научно — справочного аппарата: написание предисловия, библиографии и составление указателей. Многочисленные и авторитетные концевые сноски не исключают наличия в работе списка источников и литературы. Следует отметить мелкие терминологические неточности — на с. 14 и 15 первого тома автор упоминает некую «русскую империю», а на с. 7 второго — «спецгосархив ФСБ РФ», а также недочеты допечатной подготовки издания — опечатки, ошибки в форматировании.

Несмотря на указанные недостатки, монография вносит существенный вклад в казахстанскую и российскую историографию, в развитие национальной идентичности казахского общества.

2.2. Северный Кавказ

Москва — Грозный: проблемы советской модернизации Северного Кавказа в материалах советских спецслужб 1920-х годов^[222]

Поликонфессиональный и полиэтничный Северный Кавказ. традиционно находившийся в зоне перекрестного интереса великих держав, в 1920-е годы по-прежнему оставался ареной политических баталий. Масштабная советская модернизация Северного Кавказа стала разворачиваться сравнительно позже, нежели во «внутренних» регионах России, что было продиктовано сложностью и затяжным характером межнациональной, социальной и идеологической борьбы, а также заметным влиянием религиозного фактора и интересом иностранных государств к региону^[223].

Этническая пестрота региона обусловила разнообразие проблем и конфликтов, требующих политического урегулирования и последующего его закрепления в нормативных правовых актах. Каждая из противоборствующих сторон предлагала свои основания для интеграции и преобразования общества: шариат (в устах северокавказских лидеров) и светскую модернизацию, по сути, продолжавшую имперский проект интеграции в тело общей российской государственности через массовое образование, новую идеологию и пропаганду новых идей (в представлении большевиков).

В исторических реалиях данного региона столкновение этих двух установок фактически выливалось в противостояние светского и религиозного начал: борьбу за шариатизацию общества или против нее. Именно поэтому любой исследователь, пытающийся «оседлать» кавказский сюжет 1920-х годов, вынужден в большей степени сосредоточиться именно на противостоянии новой власти и национально-религиозных лидеров Северного Кавказа, учитывая при этом гетерогенность местной интеллектуальной элиты, представленной светской национальной интеллигенцией (джадидами) и религиозными лидерами, а также разнонаправленность ее общественных интересов^[224]. Как указывает академик В. К. Акаев «…эти парадигмы, отражающие противоположную идеологическую ориентированность национальной интеллигенции и духовенства, не раз столкнутся в бурных политических процессах в Чечне. Аналогичная ситуация складывается в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии»^[225].

Сохранившиеся русскоязычные архивные источники содержат совсем немного сведений о рядовых чеченцах, их жизни и восприятии происходивших перемен, о специфике городской или сельской культуры. Рассматриваемые нами документы в целом не способны восполнить этот пробел, так как выполнены в «государственном» ракурсе: вполне объяснимо, что Москву и советские органы госбезопасности в первую очередь интересовали реальные и потенциальные угрозы, способные помешать реализации грандиозных большевистских замыслов.

С другой стороны, анализируемые нами неопубликованные, сохранившиеся в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации специальные «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах», информационные сводки и аналитические записки по Северному Кавказу, а также «обзоры политического состояния СССР», которые готовились ежемесячно в Информационном отделе ГПУ-ОГПУ СССР в 1922–1929 годы, дают возможность представить, каким виделось северокавказское общество из центра. Кроме того, изучение архивных документов проливает свет на неизвестные страницы деятельности российских спецслужб на новом историческом этапе. Рассматриваемые уникальные материалы также помогают прояснить принципиальные подходы и управленческие методы одного из важных элементов российской государственной машины — Восточного отдела ГПУ-ОГПУ. Постараемся сосредоточить свое внимание не столько на сути противостояния двух проектов обустройства северокавказского социума, сколько на понятийных особенностях, принципиальных подходах к осмыслению северокавказских проблем, характерных для периода 1920-х годов.

С момента установления контроля над основной частью Северокавказского региона в конце 1921 г. в Москву регулярно направлялся информационно-аналитический материал по Северному Кавказу и Закавказью. Особенно часто в центр приходили сведения по самым беспокойным районам Северо-Восточного Кавказа — Чечне и Дагестану^[226]. С конца 1922 г. основная нагрузка по сбору и анализу информации по «восточным окраинам» легла на Восточный отдел ГПУ-ОГПУ. В рамках своих полномочий ВО ОГПУ курировал деятельность полномочного представительства ГПУ-ОГПУ  по юго-востоку в Ростов-на-Дону, с октября 1924 г. — ПП ОГПУ по Северокавказскому краю (СКК), в состав которого входили 15 областных и окружных отделов^[227].

Отличительной особенностью г. Грозного было то, что до апреля 1929 г. он являлся самостоятельной административной единицей^[228] — это обосновывалось необходимостью сохранения единства нефтяного хозяйства, расположенного в городе и его окрестностях. Географическое положение Грозного, одной своей частью по рекам Терек и Сунжа примыкавшего к казачьим станицам, другой — к Чечне, создавало угрозу безопасности, особенно нефтепромыслам, которые регулярно подвергались нападениям. Несмотря на то, что Грозный и Чечня были разными административными единицами, у них были и точки соприкосновения. В Грозном располагались административные и партийные организации Чеченской автономной области (автономного округа). На местную администрацию были возложены задачи поддержания порядка на территории нефтепромыслов. Именно в Грозном располагался Чечено-Грозненский окружной отдел ГПУ-ОГПУ, который вел контрразведывательную работу, проводил операции по разоружению, контролировал общественные настроения населения и Чечни, и Грозного, информировал Москву о выявленных потенциальных и реальных угрозах безопасности советской власти в регионе.

По оценке экспертов ГПУ, содержащейся в обзоре № 4 по состоянию на 1 января 1923 г., население Северного Кавказа представляло собой «…благоприятную почву для контрреволюции, носящей национальную и религиозную форму, особенно в пределах трех племен: аварцев, чеченцев и ингушей. Остальные племена: кумыки (а также кази-кумыки), лезгины, даргильцы, осетины и черкесы более развиты и мирны, явления, характеризующие быт первой группы горцев, [здесь] проявляются слабее, так что, в общем и целом, [эти народы] приемлют и сочувствуют соввласти. Но из трудящихся масс до сих пор не выдвинулись администраторы и руководители, и, таким образом, советская власть здесь ФАКТИЧЕСКИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ (так в источнике. — В. X.) и созданные по ее конституции органы на местах заполнены беками, муллами и почетными стариками. Деятельность подобных органов советской власти сводится к определенно отрицательным результатам: не проводя в жизнь ни одного из мероприятий соввласти они в то же время занимаются настоящим грабежом населения, все незаконные поборы приписывая соввласти»^[229].

В январе 1923 г. ГПУ отмечало, что в Чечне повсеместно организовывались шариатские отряды и суды под предлогом, что на местах отсутствовала власть, необходимая для защиты населения от самоуправства. Кулачество и духовенство вели агитацию о неприемлемости советской власти в Чечне вследствие ее слабости и неспособности установить порядок^[230].

Восточный отдел ОГПУ пытался структурировать и выявить закономерности организационных усилий шейхов как наиболее авторитетных выразителей общественного мнения. О деятельности и тактике работы с шейхами в обзорах и аналитике писалось неоднократно. Например, информационная сводка № 11–12, охватывавшая период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г., заключала, что советская власть шейхами признается приемлемой, но ее характер они мыслят по-своему. Для того чтобы изменить баланс сил в регионе, предлагалось. в частности, опереться на широко использовавшуюся в других регионах практику противопоставления одних религиозных авторитетов другим^[231], однако ее результаты здесь были не впечатляющими: «…Таким образом, преследуемые цели Даготделом ОГПУ и ДагЦИКом в области включения деятельности шейхов в самые выгодные для соввласти рамки и дальнейшего превращения его активности с враждебными соввласти шейхами, можно констатировать, в совершенстве не достигнуты… Местные шейхи, некогда враждовавшие между собой, заключают тактическое соглашение между собой, с одной стороны, и с турецким шпионажем, с другой»^[232].

В качестве примера подобного соглашения ранее соперничавших групп приводился съезд, состоявшийся с 29 мая по 1 июня 1923 г., на котором сторонники шейха Наджмутдина Гоцинского и шейха Кунта-хаджи собрались «около селения Муни на горе Эсин-Корт (место могилы матери Кунта-хаджи) по случаю похорон дочери Кунта-хаджи, умершей в Константинополе»^[233]. На этом съезде «горцев Чечни, Дагестана и Ингушетии, на котором присутствовало около 12 000 человек», мюриды и последователи шейхов, по сведениям работников спецслужб, заявили о совместной подготовке «к происходящему наступлению против русских, для чего… необходимо [было] в течение этих же двух месяцев объединиться»^[234]. В этом же контексте объединительных усилий духовных лидеров звучала следующая информация: «3–4 июня [1923 года] в плоскостной Чечне, в селении Урус-Мартан под руководством прибывшего из Турции инструктора состоялся тайный съезд Шейхов, мулл и влиятельных лиц Чечни, где обсуждался вопрос о создании в Чечне национального собрания взамен существующей соввласти»^[235].

Подобная консолидация под лозунгами сохранения религии и установления шариата, возрождения имамата (говоря словами московских аналитиков: «шариатской монархии» или «Северо-Кавказской мусульманской республики»^[236] — однозначного определения мы в документах не обнаруживаем). — квалифицировалась работниками спецслужб на местах и в центре как «панисламистская деятельность». По оценкам ОГПУ, на всем протяжении 1920-х годов в суннитской среде Северного Кавказа были сильны т. н. панисламистские настроения^[237], но каким было конкретное наполнение подобного определения, судя по документам Восточного отдела, установить затруднительно. Можно предположить, что, по мнению наблюдателей, под ней понимались «религиозная воинственность», поддерживаемая шейхами среди чеченского народа и активизация духовных, пропагандистских и военно-организационных связей с исламскими странами, прежде всего с Турцией — тогдашним лидером халифата  ^[238].

Еще одним элементом «панисламистской» угрозы была оживленная деятельность в Чечне и, в особенности, в Дагестане «иттихадистских ячеек среди верхушечных слоев населения в целях агитации за укрепление ислама в массах» с явным антисоветским подтекстом^[239]. Речь шла об особом внимании, которое в действительности проявляли к региону деятели азербайджанской партии «Иттихад-Ислам» («Единение ислама»), ставившей своей целью объединение мусульман различных областей бывшей Российской империи в единое государство.

Исследователи отмечают, что на Кавказ регулярно направлялись и представители этой партии: например, С. Эфендиев, установивший связь с предводителями повстанцев, Джабагиевым — в Ингушетии, Али Митаевым — в Чечне и Наджмут-дином Гоцинским — в Дагестане^[240]. В начале апреля 1920 г. в с. Урус-Мартан состоялось совещание чеченских предводителей с турецкими офицерами, находившимися во главе с Измаил-пашой во Введенском районе ^[241]. Местные спецслужбы называли Назарбека Ибрагимова в качестве «руководителя всей шпионской работы на Северном Кавказе, члена ангорского меджлиса, члена ЦК ‘‘Иттихад-Ислам"»^[242].

Существенное влияние на процессы модернизации на Северном Кавказе оказывал т. н. политический бандитизм, под которым понимались любые антисоветские проявления, использовавшие в качестве методов борьбы убийства представителей советской власти, разбойные нападения на стратегически важные хозяйственные и государственные учреждения, транспорт и пр. По данным ОГПУ. тактика действия одного из ключевых лидеров региона — Нажмутдина Гоцинского — заключалась в усилении «политического бандитизма»: организации нападений на нефтепромыслы, железную дорогу, красноармейские гарнизоны и терроре партийных и советских работников. От решительного выступления против советской власти Гоцинского удерживал Али Митаев, являвшийся членом Чеченского облревкома^[243]. Тем не менее только за ноябрь — декабрь 1923 г. было осуществлено 40 нападений на нефтепромыслы, железную дорогу и красноармейские части. Чеченский ревком был бессилен бороться с политическим бандитизмом без Али Митаева, чем он пользовался для популяризации своего имени^[244].

В целях борьбы с этим явлением на Северном Кавказе в 1923–1926 годы регулярно проводились операции по разоружению и изъятию оружия, ликвидации очагов сопротивления^[245], что крайне негативно воспринималось горским населением^[246].

Вместе с тем после проведения операций по разоружению в Чечне произошел значительный сдвиг в сторону ее советизации, стали массово поступать заявления о вступлении в комсомол. Комсомольские собрания в некоторых случаях превышали по числу присутствовавших сельские сходы. Мусульманское духовенство уменьшило количество критики в адрес комсомола, а в некоторых случаях муллы даже заявляли, что вступление в ряды ЛКСМ не противоречит шариату. В октябре 1925 г. в Чечне каждая ячейка комсомола ежедневно получала в среднем до десяти заявлений. Одной из причин такой тяги в комсомол была возможность получить разрешение на легальное ношение оружия^[247]. Это свидетельствовало о том, что в своей деятельности духовные лидеры зачастую руководствовались не чисто религиозными мотивами или абстрактными призывами к «чистоте» веры, а установками секулярно-рационального порядка. Все это давало в руки московских управленцев дополнительные аргументы в работе с местными элитами об истинных целях их деятельности.

Доказательством того, что местное население не собиралось использовать полученное оружие для защиты советских интересов, стала неудачная кампания по призыву горцев в Красную армию, развернувшаяся в ряде районов Чечни во второй половине 1920-х годов. Как отмечалось властями, разъяснительная кампания к призыву в РККА прошла слабо, среди бедноты специальной кампании не проводилось, председатели сельсоветов не вносили в список военнообязанных молодежь из зажиточных семейств и своих родственников. Работники сельсоветов, прежде чем приступить к проведению кампании, обращались за советами к муллам, которые весьма последовательно выступали против вступления горцев в РККА. Выступая против призыва, они ссылались на опыт царской России, «давшей Шамилю слово не брать горцев на военную службу»^[248]. Представители мусульманского духовенства рассчитывали добиться замены службы в Красной армии натуральным или денежным обложением горского населения. В некоторых районах Чечни под влиянием агитации мусульманского духовенства собрания горцев выносили резолюции с отказом от военной службы^[249].

Исключительную познавательную ценность представляет анализ московскими специалистами сведений, добытых в Северо-Кавказском регионе советскими спецслужбами. В «обзоре № 6 положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах за июнь — июль месяцы 1923 года» прямо указывалось: «Картина развертывающихся событий в Чечне и Дагестане поучительна в том отношении, что она показывает нам те условия, при которых руководители к/р [контрреволюционных] движений имеют возможность постепенно создать обстановку в крае, близкую к вооруженному выступлению»^[250].

Для анализа ситуации на Северном Кавказе в этот довольно сложный для центральной власти период сотрудниками ВО ОГПУ была предложена схема, отражавшая динамику т. и. контрреволюционных усилий местных общественных лидеров, прежде всего наиболее авторитетного «руководителя антисоветского движения на Северном Кавказе» Н. Гоцинского. В схеме выделялись четыре последовательных этапа, которые, по мнению Москвы, были нацелены на «полное отделение от СССР Горского района Северного Кавказа и установление здесь шариатской монархии»^[251]. «Обзор № 6 положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах за июнь — июль месяцы 1923 года» содержал их описание:

 Первый этап характеризовался оживлением деятельности по оформлению «ядра, вокруг которого должны были группироваться новые силы».

 Второй этап включал в себе элементы информационного противостояния: появлялись слухи о прибытии турецких офицеров и англичан для поддержки скорого восстания населения Чечни.

 Третий этап отмечался развертыванием активной организационной работы, пропагандой и призывами к восстанию со стороны многочисленных шейхов.

 Четвертый этап ознаменовался объединительными усилиями лидеров, призвавших к консолидации сторонников Гоцинского и Кунта-хаджи, проживавших в Чечне, Ингушетии и Дагестане^[252].

Все эти этапы были довольно скоротечны (охватывали 1922 г. и первую половину 1923 г.) и преследовали, по мнению московских аналитиков, далеко идущие цели: «Таким образом, мы стоим перед фактом наличия огромной организации буржуазии, дворянства и духовенства всего Северного Кавказа, обладающей многими тысячами уже сорганизованных, хорошо законспирированных и прекрасно вооруженных (не только винтовками, но и пулеметами и артиллерией) бойцов в виде шариатских полков. Существуют они на средства, собираемые путем самообложения (деньгами, натурой), а также всемерной поддержкой Турции. Это контрреволюционное объединение носит двоякий характер: панисламистский (см. обзор № 3) и националистический. Причем руководителем последней является организация «Вольный горец». Итак, деятельность Гоцинского нужно рассматривать не как явление индивидуальной воли, а как результат известной политики, идущей из-за рубежа, и главным образом из Турции»^[253].

Вполне объяснимо, что усилия государственного аппарата должны были быть направлены на устранение угроз «национальной контрреволюции», а для этого следовало ограничить влияние ключевых фигур. Если в 1923 г. представители ОГПУ внимательно отслеживали их деятельность, то уже в первой декаде 1924 г. было принято решение об их задержании. В «Сводке № 2 мероприятий по Северному Кавказу на 10 марта 1924 года» содержалось предложение ПП ОГПУ по юго-востоку России в адрес Комиссии НКВД по административным высылкам о проведении «в широких размерах (до 20 человек. — В. X.) высылки общественно опасных элементов Северного Кавказа». В качестве таковых были намечены следующие общественно значимые фигуры:

1) Гоцинский — глава всего контрреволюционного движения на Северном Кавказе;

2) Али Митаев — центральная фигура антисоветского движения в Чечне;

3) Хусейн Эффенди — турецкий резидент;

4) Атаби Шамиль — тесно связанный с Гоцинским и Хусейном Эффенди;

5) Бело-Ходжи — организатор боевых отрядов по подготовке восстания;

6) Кехурза — член Северокавказского комитета «Иттихад-Ислам»;

7) Шата Истамулов — командующий вооруженными отрядами Гоцинского;

8) Идрис Алмазов — «член панисламистского» комитета;

9) Полковник Дагагуев — связан с Гоцинским и Северо-кавказским комитетом «Иттихад»;

10) Сеид-Хакял оглы — резидент Турции;

11) Эффендиевы Юнус и Ахмед — видные деятели партии «Иттихад»^[254].

Противодействие общественному влиянию кавказских лидеров, не желавших сотрудничать с новой властью в нужном направлении, было далеко не единственной задачей центра. В процессе модернизации решались многие сложные вопросы, например, размежевание земли и изменение административных границ, что зачастую создавало новые очаги социальной напряженности. Так, после размежевания земли и установления границы осенью 1925 г. между Грозненским нефтепромысловым районом и Чеченской автономной областью промысловые рабочие городки оказались на территории Чеченской области. В связи с этим рабочие говорили о том. что скоро городки будут не рабочими, а городками чеченских мулл и антисоветски настроенных социальных групп^[255].

Важным этапом модернизации на Северном Кавказе, а также национально-государственного строительства Чечни и Северной Осетии стал период 1928–1929 годов, когда происходило объединение Чечни, г. Грозного и Сунженского округа в единую Чеченскую автономную область, а г. Владикавказ был передан Северной Осетии. ОГПУ через Восточный отдел и ПП ОГПУ по СКК внимательно следило за политическими настроениями разных групп горского и русско-казачьего населения в Ингушетии, Северной Осетии и Чечне в связи с административно-территориальными преобразованиями и информировало И.В. Сталина. ОГПУ сообщало о том, что национальное руководство Ингушской автономной области, считая решение «ущемляющим жизненные национальные интересы Ингушетии», «оскорблением революционных чувств ингушского народа» и особенно упирая на то, что решение СКК о Владикавказе было вынесено без всякого участия и предварительного согласования с ингушской советской и партийной организацией, заняло резко отрицательную позицию, встав во главе движения протеста, охватившего все слои ингушского населения, обращалось к центру с просьбой об отмене решения крайкома ВКП(б)^[256].

Основная масса казачества одобряла решение о присоединении Сунженского округа к Чечне, особенно с переходом к последней Грозного («город не даст нас в обиду»). Наряду с этим часть казачества, в том числе отдельные бедняки и середняки, проявляли боязнь, что с присоединением Сунжи к Чечне чеченцы отберут их земли, их выселят или в лучшем случае никакого улучшения в их жизни не произойдет^[257].

Решение края о передаче Грозного и Сунженского района Чечне вызвало в среде чеченской интеллигенции волну общественной активности и размышлений о будущем региона. Недостаток кадров национальных работников давал надежду той части интеллигенции, которая в свое время была отстранена от руководства, вернуться к власти. Вопрос об объединении Чечни с Ингушетией встречал среди национальной интеллигенции все меньше сторонников, вместо этого усиливались разговоры о своевременности постановки вопроса о присоединении к Чечне Хасавюртовского округа Дагестана, смежного с Чечней, населенного чеченцами. Русские рабочие, проживавшие в Грозном, первоначально протестовавшие против объединения из-за боязни массового проникновения на производство местных жителей, после проведении разъяснительной кампании относились к решению края положительно. Однако в целом разговоры о возможном ущемлении взаимных интересов русского и чеченского населения и об обострении межнациональных отношении не утихали^[258].

Итак, за завоеванием северокавказских территорий последовал этап советского мира, затем политика советской социальной инженерии и модернизации. Трудно не согласиться с мнением специалистов о том. что «советское упорядочение Кавказа не может быть названо «гармоничным и непротиворечивым»: слишком много соперничающих интересов и локальных проблем необходимо было переплавить внутри этого исторического проекта, который сам соткан из различных политических идеологем и управленческих принципов…» ^[259].

Развитие и усугубление национальных антагонизмов в смешанных по национальному составу населения районах (особенно между русскими и горцами в районах Ингушетии, Чечни, Северной Осетии, Адыгейско-Черкесской и Карачаево-Черкесской областях) вследствие административно-территориальных преобразований на всем протяжении изучаемого периода было одной из ключевых проблем модернизации на Северном Кавказе в 1920-е годы. Вкупе с иными социально-идеологическими и экономическими факторами и усиленным антисоветским воздействием извне все это становилось питательной средой для массового и точечного сопротивления советским нововведениям, сопротивления, приобретавшего самые разнообразные формы — от т. н. политического бандитизма до «восточной контрреволюции».

Идеологическое противостояние-разграничение проходило по линии светского и исламского начал. Очевидно, что в тех исторических условиях основания для союза Москвы и Грозного могли быть только светскими с учетом исламской специфики, как ее понимало тогдашнее советское руководство. Как мы видим из рассмотренных документов, наблюдатели из ОГПУ сосредотачивались прежде всего на выявлении внешнего влияния на «мусульманский» мир Кавказа в виде весьма размытой «панисламистской» составляющей. Вероятно, они не считали региональных лидеров вполне способными самостоятельно решать вопросы государствообразующего характера. Азербайджанская «Иттихад-Ислам», турецкая элита, не оставлявшая надежд на продвижение своих интересов в указанном регионе, находились в центре постоянного внимания советских спецслужб, и именно им приписывалась ведущая роль в активизации деятельности ключевых общественно значимых фигур Северного Кавказа. Мы видим, что в аналитических обобщениях внешний фактор превалировал над осмыслением сугубо внутренних проблем. С одной стороны, это существенно облегчало их объяснение, с другой — затягивало узел кавказских проблем еще туже.

Вместе с тем очевидно, что в тот исторический период исламская конфессиональная доминанта сама по себе не была способна обеспечить объединение и модернизацию северокавказского общества из-за полиэтничности и поликонфес-сиональности региона, отсутствия исторической традиции общей государственности, а также ввиду советской догматической установки на вытеснение религии из всех сфер общественной деятельности, активным проводником которой являлся Восточный отдел ГПУ-ОГПУ.

Можно также с уверенностью утверждать, что опыт, обретенный большевистским руководством на этой «восточной окраине» самым серьезным образом повлиял на восприятие всех российских мусульман и их идейных лидеров, усиливая негативный эффект и подозрительность в отношении национально-религиозных элит в пределах всего Советского Союза.

Этноконфессиональная ситуация в Чечне 1920-х годов: аналитический опыт спецслужб Советской России^[260]

К ситуации в сфере этноконфессиональных взаимодействий в регионах Северного Кавказа давно приковано внимание специалистов российской и зарубежной исторической школы. Многоликость национально-религиозного ландшафта и нелинейность процессов вхождения региона в «тело» российской государственности ставят перед исследователями массу трудноразрешимых вопросов. Одним из таких вопросов является сюжет укрепления новой, большевистской, власти в Северо-Кавказском регионе, и, в частности, в Чечне: какие внутренние и внешние факторы и структуры наиболее активно влияли на конфигурацию обстановки в национально-религиозной среде в 1920-е годы? Какие понятийные и аналитические категории использовались управленцами для описания ситуации на Северном Кавказе?

Источники.

При ответе на эти вопросы авторы будут опираться на оригинальные материалы ОГПУ, результирующие деятельности Информационного^[261] и Восточного отделов^[262]. Прежде всего это опубликованные ежемесячные обзоры политико-экономического состояния РСФСР (СССР) за 1922–1928 годы, подготовленные Информационным отделом (ИНФО) ГПУ-ОГПУ на основе данных, поступавших из территориальных органов безопасности, дополненных материалами Секретного, Контрразведывательного, Восточного, Особого и Транспортного отделов ГПУ-ОГПУ. Они были предназначены для руководителей партии, исполнительной власти и органов безопасности в центре и на местах.

В рамках избранной темы особый интерес представляет раздел данных документов, именовавшийся «Национальные восточные республики и автономные области» или «Восток», внутри которого, в том числе, освещалась ситуация в «национальных районах Северокавказского края»^[263], «Дагестане», «Закавказье» и пр. Информация о событиях в Чечне содержалась в разделе «Горская область», с 1923 г. фигурирует подраздел «Чечня»^[264].

Наиболее универсальными по содержанию и объемным информационным продуктом работы Восточного отдела ОГПУ были ежемесячные (иногда готовившиеся два раза в месяц) «информационные сводки по восточным окраинам СССР и сопредельным с ними странам». Практика составления обзоров фиксируется с начала 1923 г. В них представлялась информация, структурированная в небольшие подразделы в соответствии с проблемно-географическим принципом. Изложение начиналось с анализа общей геополитической ситуации в пограничных восточных странах (раздел именовался «Общее положение на Востоке»), затем обобщались материалы по «восточным» республикам и автономиям СССР, отдельно могли раскрываться сюжеты, связанные с социально-политической активностью мусульманского духовенства как застрельщика антисоветской работы^[265]. Северокавказская ситуация нередко освещалась в нескольких подразделах обзоров Восточного отдела, часто фигурировали темы «О влиянии Турции на ситуацию на Кавказе», «Национальные республики и автономные области Северного Кавказа» и пр. Материалы данной группы документов вводятся в научный оборот впервые.

В обоих случаях форма подачи документов, их содержание свидетельствуют о высоком уровне их подготовки, так как их адресатами выступали партийные и советские лидеры самого высокого уровня.

«Восточная националистическая контрреволюция»: этапы и их характеристика.

В глазах сотрудников ОГПУ нараставший в регионе в первой половине 1920-х годов клубок социальных, этноконфессиональных противоречий классифицировался как «восточная националистическая контрреволюция», целью которой являлось вооруженное сопротивление новой власти. Для анализа ситуации на Северном Кавказе ими была предложена трактовка, отражавшая динамику контрреволюционных усилий местных общественных лидеров, прежде всего наиболее авторитетного руководителя «антисоветского движения на Северном Кавказе» Наджмутдина Гоцинского, последователей других крупных шейхов — Али Митаева, Кунта-хаджи Кишиева и других.

Контрразведчики выделяли четыре последовательных этапа, которые были нацелены на «полное отделение от СССР Горского района Северного Кавказа и установление здесь шариатской монархии». Стоит отмстить, что Восточный отдел подчеркивал двойственный характер «восточной контрреволюции» — панисламистский и националистический.

Этапы формирования «восточной националистической контрреволюции» в Чечне выглядели следующим образом^[266]:

1. Оформление «ядра, вокруг которого должны были группироваться новые силы». Развертывание организационной работы (съезды, совещания и пр.) со стороны мулл и шейхов по подготовке к вооруженному выступлению против советской власти. Агитация религиозных лидеров, призвавших к консолидации сторонников Н. Гоцинского и Кунта-хаджи, проживавших в Чечне, Ингушетии и Дагестане.

2. Налаживание контактов с Турцией, готовой поддержать антибольшевистское восстание народов Северного Кавказа и Закавказья.

3. Поддержка системы мусульманского образования как инструмент влияния, формирования кадровой базы вооруженного выступления.

Рассмотрим, что являлось наполнением каждого этапа.

Организационная работа

Боязнь открытого вооруженного выступления против советской власти толкала работников ОГПУ к плотному изучению ситуации в регионе, отслеживанию деятельности наиболее крупных, общественно значимых фигур и их связей с зарубежьем. В Чечне именно лидеры общественного мнения (прежде всего религиозные авторитеты), а нс партийные организации и движения становились центром формирования антибольшевистских настроений.

Подобные идеи распространялись и подогревались шейхом Али-Митаевым, шейхом Гоцинским, шейхом Мухаммад Амином Ансалтинским и известным чеченским муллой Бело-Хаджи. Религиозные деятели стремились объединить мусульманское духовенство и примирить враждующих шейхов с целью совместного противодействия большевизации Северного Кавказа. Известно, что контрразведка рассматривала Гоцинского как наиболее крупного военного руководителя повстанческого движения на Кавказе, могущего стать независимым от Москвы политическим руководителем. Центром контрреволюционного движения Чечни и Дагестана ВО ОГПУ считал 2-й участок Веденского округа, где проживал Гоцинский^[267].

Мусульманское духовенство и влиятельные лица беспрерывно проводили съезды и совещания в мечетях, стимулируя рост религиозности населения, объединительные тенденции. Работниками ОГПУ тщательно выяснялись обстоятельства проведения съездов, совещаний, встреч с местным населением и приезжими, в особенности из Турции. Заглянем в обзоры: «В Чечню приехал внук Шамиля — Саид Бей и член турецкого Меджлиса Назарбек Ибрагимов с тремя соратниками»^[268]  ; «17–18 марта 1923 года в селении Киндергай Веденского округа состоялся съезд влиятельных лиц Горной Чечни. На съезде под руководством Гоцинского обсуждался вопрос по подготовке восстания»^[269]. В Дагестане в начале июня 1923 года состоялся съезд, на котором присутствовало 12 тысяч последователей шейха Кунта-хаджи из Чечни, Дагестана и Ингушетии. На съезде муллы, мюриды и шейхи призывались к укреплению религии и сплочению вокруг себя населения для предстоящей борьбы под руководством вождя Гоцинского «за освобождение русских мусульман»^[270].

Любые формы консолидации находились под неусыпным контролем. В обзоре 1923 г. говорилось, что «появилось религиозное течение мюридизма, стремившееся примирить суннитов и шиитов». В Ингушетии развивался женский мюридизм, созданный по образцу мужского: в некоторых селениях ячейки насчитывали до 220 женщин-мюридок^[271]. Была выявлена тенденция к сплочению среди враждебных советской власти нацгруппировок^[272].

6 марта 1924 г. состоялся съезд мюридов Каим-хаджи в с. Шара-Аргун. Председательствовавший на съезде Каим-хаджи указывал на приезд представителей из Англии, с которыми предложил подписать соглашение. Присутствовавшие на съезде кунтахаджиевцы, призвавшие присутствовавших ориентироваться на советскую власть, были обвинены в большевизме. В ответ последователи Кунта-хаджи Кишиева демонстративно покинули съезд^[273].

По мнению наблюдателей, весной 1924 г. «центр контрреволюции» был сосредоточен в Горной Чечне, а движение, носившее ранее «панисламистский характер, весной 1924 г. было направлено в сторону создания самостоятельных национальных единиц (эмирств)»^[274].

Подытоживались результаты аналитической работы в одном из докладов Восточного отдела: «Картина развертывающихся событий в Чечне и Дагестане поучительна в том отношении, что она показывает нам те условия, при которых руководители контрреволюционных движений имеют возможность постепенно создать обстановку в крае, близкую к вооруженному выступлению. В первом периоде деятельности Гоцинского как главного руководителя антисоветского движения на Северном Кавказе, отмечается его объезд своих старых сподвижников-мюридов и вербовка новых, чем было создано первое ядро, вокруг которого должны были группироваться основные силы»^[275].

Турецкое влияние

Возрастающее контрреволюционное движение в Чечне, а также в других регионах Северного Кавказа, по мнению ОГПУ, имело поддержку извне. В докладах отмечалось, что Турция в лице своих агентов непосредственно участвовала в движении на Кавказе, направленном на ликвидацию Советской власти и укрепления здесь своего экономического и политического влияния. Так, в августе 1922 г. на границе Чечни и Дагестана состоялся съезд «контрреволюционных деятелей», на котором присутствовали и турецкие офицеры. По данным ВО ГПУ, в Чечне при поддержке турок велась подготовка к восстанию, вся ее территория была разбита на наибства (наместничества), для управления которым были намечены определенные лица^[276].

ВО ОГПУ отмечал массовое паломничество горцев, в особенности мусульманского духовенства, к Али Гаджи Акушинскому, имевшему связь с ангорским (турецким) правительством. Именно он в 1920–1921 гг. обращался к Ангоре (Анкаре) от имени «глав» правительства Северного Кавказа с просьбой о присоединении Дагестана к Турции. Восточный отдел считал Акушинского лидером «панисламистского» движения в Дагестане и подчеркивал, что «установлено существование и работа ряда ячеек панисламистской организации, в которые входило преимущественно мусульманское духовенство, настроенное резко против советской власти. Резиденция панисламистской организации находилась в Темирханшуре, таковые имелись и в Самурском, Андийском и других округах Дагестана»^[277].

По данным ОГПУ, Гоцинский и Каим-хаджи вели переговоры с турецкими агентами и русским генералом Рогожиным о сформировании частей и о прибытии некоторых из них^[278].

Как говорилось в обзоре 1923 г., «Турция оказывает широкую помощь военными инструкторами и агитаторами. Рельеф местности дает возможность проводить любую организационную работу, не опасаясь не только активного вмешательства советской власти, но даже глубокого наблюдения с ее стороны»^[279].

Вывод наблюдателей был неутешительным: «…мы стоим перед фактом наличия огромной организации буржуазии, дворянства и духовенства всего Северного Кавказа и обладающую многими тысячами уже сорганизованных, хорошо законспирированных и прекрасно вооруженных (не только винтовками, но и пулеметами и артиллерией) бойцов в виде шариатских полков. Существуют они на средства, собираемые путем самообложения (деньгами, натурой), а также всемерной поддержкой Турции. Это контрреволюционное объединение носит двоякий характер: панисламистский и националистический»^[280].

Мусульманское образование

Непрекращавшееся антисоветское движение во второй половине 1920-х годов все больше принимало религиозные формы. Особую активность в этой области проявляли шейхи Али Гаджи Акушинский и Магомед Али Аджи, стремившиеся для укрепления религии среди населения организовывать и поддерживать широкую сеть шариатских школ. В Хасавюртинском округе пользовался большим авторитетом и успешно вербовал среди населения мюридов (по непроверенным сведениям, их число доходило до трех тысяч человек) Магомед Али Аджи, сторонник Гоцинского.

В июле 1924 г. ИНФО ОГПУ отмечал развитие деятельности мусульманских духовных школ, число которых на Северном Кавказе достигало 2000, в то же время здесь насчитывалось лишь 220 плохо оборудованных советских школ. В сельских общинах, в примечетских школах обучалось не менее 40 тысяч учащихся ^[281].

С 5 по 7 августа 1925 г. в Адыгейско-Черкесской автономной области прошел съезд мусульманского духовенства, в работе которого участвовало 124 человека. На съезде обсуждались вопросы о создании своего духовного управления и методов преподавания в предполагаемой к открытию духовной школы медресе, а осенью, по следам мероприятия, начался сбор пожертвований на постройку медресе^[282].

Особенно негативно расценивалось то, что борьба мусульманского духовенства за расширение сети религиозных школ обычно сопровождалась агитацией против советских школ. Местами эта агитация имела успех, приводя как к сокращению числа учащихся в советских школах и переходу их в религиозные, так и открытию новых медресе (Дагестан, Чечня, Ингушетия, Карачай, Черкесия, Кабарда), велся сбор средств с населения на религиозные нужды и содержание духовенства (Чечня, Черкесия, Кабарда)^[283].

В заключении можно отметить, что сопротивление новому режиму приобретало разнообразные формы и получало различные политические ярлыки: от «политического бандитизма» до «восточной националистической контрреволюции» и «панисламистских» устремлений национальнорелигиозных лидеров.

Общественно-политическая консолидация населения под лозунгами сохранения религии и установления шариата, возрождения имамата, «шариатской монархии» оценивалась работниками спецслужб как «панисламистская деятельность». Однако, что именно подразумевалось под «панисламизмом», доподлинно не знал никто. У сотрудников ОГПУ не было ясности в понимании целей, которые якобы ставили перед собой местные «панисламисты»: было ли это возрождение имамата, «шариатской монархии» или организация некоей «Северокавказской мусульманской республики»?

На основании рассмотренных нами документов можно сделать вывод о том, что под «панисламизмом» в Чечне и на Северном Кавказе вообще ОГПУ понимало «религиозную воинственность», поддерживаемую духовными лидерами чеченского, дагестанского народов, и активизацию идейнопропагандистских и военно-организационных связей элиты с Турцией.

Особое внимание спецслужб к фактору внешнего влияния на ситуацию на Северном Кавказе говорит, кроме прочего, о том, что Москва считала региональных лидеров не способными самостоятельно решать вопросы государствообразующего характера.

Наконец, религиозная оболочка была одним из тактически возможных инструментов сопротивления новациям Советской власти. После массового разоружения населения Чечни идеологические «сражения» разворачивались за партами советских школ и медресе.

Социально-экономическое развитие города Грозного в 1920-е годы в материалах ГПУ-ОГПУ СССР^[284]

В настоящем разделе, подготовленном на основе документов Центрального архива ФСБ России (специальные «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах», информационные сводки и аналитические записки по Северному Кавказу, авторство которых принадлежит работникам Восточного отдела ОГПУ, а также «обзоры политического состояния СССР», которые готовились ежемесячно в Информационном отделе ГПУ-ОГПУ СССР в 1922–1929 годы), мы проанализируем, каким образом в аналитических документах центральных органов контрразведки освещалось социально-экономическое и политическое положение в Грозном в 1920-е годы. Помимо оригинальных фактов и оценок, содержащихся в предлагаемых источниках, изучение данного комплекса неизвестных и опубликованных архивных документов проливает свет на деятельность российских спецслужб в этом регионе на новом историческом этапе.

После революции 1917 г. Грозный и грозненские нефтепромыслы по вполне понятным причинам стали ареной соперничества различных политических сил. В феврале 1918 г. грозненских нефтепромыслах был введен рабочий контроль, по решению Грозненского совета все запасы нефти объявлены национальным достоянием^[285]. Однако процессы советизации и организация работ на нефтепромыслах были сорваны Гражданской войной и переходом Грозного в ноябре 1918 г. под контроль Белого движения. Лишь после утверждения большевиков в городе в марте 1920 г. началось восстановление нефтепромыслов усилиями центральных и региональных органов власти и производственников^[286].

Отличительной особенностью города Грозного в 1920-е годы было то, что до апреля 1929 г. он являлся самостоятельной административной единицей^[287], не входившей в состав Чеченского автономного округа. Подобное положение обосновывалось необходимостью сохранения единства нефтяного хозяйства, расположенного в городе и его окрестностях, так как географическое положение Грозного, примыкавшего одной своей частью по рекам Терек и Сунжа к казачьим станицам, другой — к Чечне, угрожало его безопасности. Как подчеркивают современные чеченские исследователи, «объективно оценивая низкий уровень экономического развития Чечни и Ингушетии, руководители центрального аппарата делали ставку не на всеобщий подъем народного хозяйства региона, а на создание очагов промышленного развития (Грозненский нефтерайон), вокруг которых в дальнейшем должны были наращивать темп процессы индустриализации»^[288].

Как мы покажем далее, процесс технической и социальной модернизации был нелинейным и сопровождался различными противоречивыми явлениями. По мнению ОГПУ, на положение Грозного как стратегически важного социально-экономического и политического регионального субъекта в 1920-е годы оказывали влияние процессы национального размежевания и административно-территориальные реформы, проходившие в этот период на Северном Кавказе, деятельность повстанческих отрядов в Чечне (в советской историографии она именовалась «политический бандитизм»), операции по их разоружению, негативное отношение мусульманского духовенства к советской власти, национальный антагонизм, а также различные слухи, распространявшиеся среди населения.

В этой ситуации критически важным было администрирование противоречивых процессов, протекавших в регионе. Выстраивание управленческой вертикали с ориентацией на Москву было невозможно без укоренения в Грозном советских и партийных органов, а также структур, обеспечивавших внутреннюю безопасность. Широко известно, что именно в Грозном располагались административные и партийные организации Чеченской автономной области (автономного округа), на которые были возложены задачи поддержания порядка на территории нефтепромыслов. В круг обязанностей Чечено-Грозненского окружного отдела ГПУ-ОГПУ входили: борьба с повстанческими отрядами, не признававшими советскую власть, противодействие «контрреволюционной» деятельности мусульманского духовенства, проведение операций по разоружению, контроль за общественными настроениями жителей Чечни и Грозного (в первую очередь рабочих объединения «Грознефть») и в целом информирование Москвы о выявленных потенциальных и реальных угрозах безопасности советской власти в регионе.

Ситуация на Северном Кавказе, в понимании аналитиков ГПУ-ОГПУ в регионе и в центре, подчинялась единой логике развития «восточной контрреволюции» на бывших имперских окраинах (Кавказ, Крым, Туркестан). В своем первом циркуляре 1922 г. Восточный отдел ОГПУ прямо указывал на экономическую подоплеку этого процесса: «Характерным признаком этой национальной и религиозной революции является стремление к отделению от Советской Федерации окраин — районов основных жизненных источников ее хозяйства, таких как уголь, нефть, железо, хлопок и т. п. Вдохновляется она в этом направлении империалистическими державами и господствующими классами, возглавляющими национально-освободительное движение этих стран»^[289].

Кавказские реалии при этом имели свою явную специфику, связанную с особой ролью духовных лидеров — шейхов — как ключевых лидеров национально-религиозного движения, исторической памятью широких слоев горского населения о попытках создания собственной государственности, построенной на основе шариата (имамат Шамиля). «Кавказ вошел в полосу революции под флагом национально-религиозного уклона и мощного влияния на местах духовенства, шариатизма», — писали работники контрразведки^[290].

Специально созданный для работы против «восточной контрреволюции» в июне 1922 г. Восточный отдел ОГПУ пытался структурировать и выявить закономерности организационных усилий мусульманского духовенства, в первую очередь шейхов как наиболее авторитетных выразителей общественного мнения. О работе с шейхами, се тактике в обзорах и аналитике писалось неоднократно. Например, информационная сводка № 11–12, охватывавшая период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г., заключала, что советская власть шейхами признается приемлемой, но се характер они   мыслили по-своему. Для того чтобы изменить баланс сил в регионе, предлагалось, в частности, опереться на широко использовавшуюся в других регионах практику противопоставления одних религиозных авторитетов другим, однако ее результаты здесь были не впечатляющими.

В начале 1920-х годов своим основным противником в Грозном ОГПУ именовало шейха Н. Гоцинского, вооруженные отряды которого нападали на нефтепромыслы, железную дорогу, красноармейские гарнизоны, представителей власти. От решительного выступления против советской власти Гоцинского, как отмечалось выше, удерживал Али Митаев, являвшийся членом Чеченского облревкома. Необходимо подчеркнуть, что Чеченский ревком был бессилен обеспечить безопасность Грозного и нефтепромыслов без участия Али Митаева, чем он пользовался, по мнению ОГПУ, для популяризации своего имени. Контрразведка подчеркивала, что репрессии, проведенные против населения Чечни и Ингушетии. давшие вначале успешные политические результаты, пришлось приостановить ввиду ответного усиления т. н. политического бандитизма, т. е. точечных, де-факто разбойных, нападений со стороны противников нового режима^[291].

По мнению сотрудников ГПУ-ОГПУ, мусульманское духовенство на Северном Кавказе представляло серьезную угрозу для безопасности региона. Контрразведка пыталась выявить связи мусульманского духовенства с турецкими эмиссарами, собирала информацию о легальных и нелегальных съездах шейхов, мулл и влиятельных лиц Чечни, на которых присутствовали, в том числе, Кайм-хаджи, Н. Гоцинский, Али Митаев и обсуждались вопросы создания в Чечне национального собрания взамен существующего строя, необходимости освобождения мусульман от советской власти^[292].

Архивные документы свидетельствуют, что ГПУ-ОГПУ держало в фокусе своего внимания важное в стратегическом отношении объединение «Грознефть», контролировало общественные настроения рабочих, обеспеченность их продуктами питания и предметами первой необходимости и информировало об этом Сталина, а также высшее политическое руководство СССР. Анализ архивных документов позволяет проследить динамику изменений настроений рабочих «Грознефти» в 1920-е годы.

Так, по данным ГПУ, в конце 1922 — начале 1923 гг., благодаря налаженной деятельности предприятий «Грознефти», материальное положение рабочих было удовлетворительным, а их настроение и отношение к советской власти, РКП(б) и профорганам было «вполне доверчивым» и «сочувственным». В то же время ГПУ отмечало, что взаимоотношения между рабочими и администрацией были плохими вследствие лучшего материального обеспечения вышестоящих, а также из-за злоупотреблений последних^[293].

В начале 1924 г. в СССР во всех главнейших отраслях промышленности и на транспорте шло сокращение штатов, которое затронуло и грозненские нефтяные промыслы. Как следствие, происходило снижение зарплаты, ограничение приработков и уменьшение расценок, что стало одной из серьезных причин недовольства рабочих. Уже летом 1924 г. ОГПУ зафиксировало «сильное недовольство» нефтяников на нефтепромыслах в Чеченской области и грозненских нефтезаводах. Оно выразилось в протестном движении, охватившем летом 1924 г. около 1800 рабочих. К осени на предприятиях «Грознефти» увеличилось количество трудовых конфликтов, когда рабочие выступали против администрации, хозяйственных и профсоюзных органов, причем эти настроения разделяла и часть местных коммунистов^[294].

В январе 1925 г., по данным ОГПУ, поднялась новая волна недовольства, вызванная низкими зарплатами на промыслах, особенно среди тружеников низших разрядов, которые указывали на невыполнение коллективных договоров^[295] по снабжению рабочих. С марта 1925 г. начался усиленный уход рабочих с промыслов «Грознефти» (особенно ключников и буровых мастеров) в «Азнефть». Для того чтобы их удержать, в местной печати было объявлено, что уезжающие в Азербайджане приниматься на работу не будут. Рабочие рассматривали это заявление как давление на них со стороны власти, но исход не прекратили. Недовольство усугублялось отменой спецодежды, плохими жилищными условиями и сокращением до 2 тыс. сотрудников в связи с тяжелым финансовым положением предприятия.

Заработок рабочего не превышал 42 руб. в месяц, а в мае 1925 г. с сокращением сдельщины^[296] ежемесячный доход уменьшился до 38 руб. В ноябре — декабре 1925 г. недовольство малыми заработками охватило 60 % буровых рабочих на старогрозненских нефтяных промыслах. Их заработок не превышал 35 руб. в месяц, не хватало спецодежды.

При этом профсоюзы воспринимались людьми, занятыми на производстве, как формальные органы, занимавшиеся исключительно выполнением циркулярных распоряжений высших инстанций, созывом собраний и взиманием отчислений. Рабочие не верили в работоспособность профорганизаций, отмечая, что они не вникали в производство и жалобы рабочих оставались без последствий^[297].

В декабре 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) был взят курс на индустриализацию и поставлена задача превратить СССР в страну, производящую машины и оборудование. Ведущую роль в деле индустриализации страны играли специалисты в областях промышленного строительства, конструирования и эксплуатации оборудования, большинство из которых получило образование еще в царской России или за границей, а потому априори воспринималось советскими властями как «буржуазные специалисты» (спецы). На первых порах становления тяжелой промышленности они были востребованы, но при этом находились под особым контролем государства, в том числе органов госбезопасности, и выступали удобным объектом дискредитации, на который можно было переложить ответственность за технические происшествия, ошибки и недостатки, возникавшие в процессе индустриализации^[298].

Однако имевшее место в середине 1920-х годов в рабочей среде Грозного усиление негатива по отношению к специалистам было вызвано и иными причинами: более высокими окладами и премированием специалистов, перекосами в области нормирования труда, грубостью и произволом администрации. В рабочей среде ходили такие настроения: «Советская власть улучшает положение спецов за счет нашей силы»; «Рабочие в большинстве на спецов смотрели как на паразитов, не скрывая своего презрительного взгляда». Многие рабочие не считали себя ответственными за свою работу, объясняя это так: «Спец получает сотни рублей, так пусть он и отвечает за все»^[299].

На грозненских нефтепромыслах звучали призывы созвать общие собрания с целью выражения протеста против премирования спецов. После происшедшего по недосмотру администрации взрыва рабочей казармы (погибло восемь рабочих и 12 тяжело ранены) на одном из предприятий «Грознефти» рабочие намеревались устроить самосуд над администрацией. Массовое недовольство рабочих «Грознефти» спецами отмечалось в ноябре 1925 г. в связи с выдачей им тантьема^[300]. По мнению рабочих, которое разделяли и члены РКП(б), спецы тантьемы не заслужили, так как саботировали и разрушали производство; производство поднимали только рабочие, потому премии, выданные спецам, принадлежат им. Среди рабочих бытовало мнение о том, что центр о тантьемах ничего не знает, а местные руководители изымали деньги из причитавшейся рабочим зарплаты^[301]. Негативное отношение к спецам на «Грознефти», как в целом в СССР, фиксировалось на всем протяжении рассматриваемого периода и сопровождалось громкими судебными процессами («Шахтинский процесс», «Дело Промпартии» и др.).

К середине 1920-х годов были завершены восстановительные работы на предприятиях нефтяной промышленности, обновлено устаревшее оборудование промыслов и заводов, вследствие этого в 1926 г. уровень добычи и переработки нефти превзошел уровень 1913 года. В 1929 г. в общей добычи нефти по всему СССР Грозненский и Кубанский (Майкопский) нефтеносные районы, находившиеся на территории Северо-Кавказского края, давали 41 % всего количества добываемой нефти, в масштабе же РСФСР этот процент повышался до 93 %. Основное ядро нефтяной промышленности было сосредоточено в Грозном, добыча которого за 1928–1929 годы составила 96.2 % из общей суммы краевой добычи нефти^[302]  .

Однако разведочные работы, проводившиеся в 1929 г. в Чечне, расценивались местным населением как «попытка новых земельных притеснений». В результате по всему району был зафиксирован ряд случаев налета и обстрелов специалистов «Грознефти» и земельных работников. Все чаще фиксировалась открытая пропаганда «выступления против русских»^[303].

Следующим комплексом обстоятельств, осложнявшим социально-политическую обстановку в Грозном и Чечне, было обострение национального антагонизма между русскими и горцами, причинами которого были: земельные споры в «восточных окраинных» областях, коренизация советского аппарата и предоставление одной национальности больших льгот и преимуществ (по налогу и др.) по сравнению с другими^[304].

Осенью 1925 г. в Чечне в связи с проведением операций по разоружению отмечалось, что в отдельных районах они вызвали негативную реакцию представителей национальной интеллигенции и мусульманского духовенства, которые утверждали: «разоружение было результатом жалоб русского казачества в Москву». Русские рабочие на предприятиях грозненских нефтепромыслов, в свою очередь, были настроены против местных жителей: их взаимная неприязнь приводила к уходу многих чеченцев с промыслов и возвращению их в аулы^[305].

Национальное размежевание на Северном Кавказе, в том числе в Чечне, происходило весьма непоследовательно и стало предметом борьбы между партийными и государственными функционерами, не имевшими единства в этом вопросе. После того как осенью 1925 г. произошло размежевание между Грозненским нефтепромысловым районом и Чеченской автономной областью, промысловые рабочие городки оказались на территории Чеченской области. В связи с этим русские трудящиеся говорили, что скоро городки будут не рабочими, а местами жительства чеченских мулл и горцев, а в некоторых местах (городок Соляная Балка) рабочие ультимативно утверждали, что они не только не пустят ни одного чеченца к себе в городок, но и не дадут им даже ходить по нему^[306].

В конце 1928 г. произошло событие, которое, по оценкам ОГПУ, оказалось в центре внимания различных групп населения Северокавказского края и также обострило национальные противоречия в регионе. Руководство СКК приняло решение о передаче г. Владикавказа — Осетии, г. Грозного и Сунженского округа — Чеченской автономной области. Постановление о ликвидации Грозненского округа и слиянии Грозного и Сунженского района с Чечней и передача Владикавказа Осетии вызвало большой резонанс среди горского и русско-казачьего населения^[307].

В ОГПУ отмечали, что национальное руководство Ингушской автономной области, считая решение края «ущемляющим жизненные национальные интересы Ингушетии», «оскорблением революционных чувств ингушского народа» и особенно упирая на то, что решение края о Владикавказе было вынесено без всякого участия и предварительного согласования с ингушской советской и партийной организацией, заняло резко отрицательную позицию, встав во главе движения протеста, охватившего все слои ингушского населения. Бывшая крупная торговая городская буржуазия, интеллигенция, служащие встретили известие о передаче Владикавказа Осетии крайне враждебно. Указывая на казачье засилье в крае, национальная интеллигенция единодушно винила в этом областное руководство, «его близорукость и преступное бездействие» в борьбе за город. Национальная интеллигенция предлагала потребовать у Москвы немедленного выделения Ингушетии из краевого объединения, заявляя, что в случае окончательной передачи Владикавказа Осетии «вооруженное столкновение с осетинами будет неизбежным и вряд ли кто сумеет предупредить его».

Слухи о передаче Владикавказа Осетии вызвали массовый протест среди всех слоев ингушского аула. Во многих аулах состоялись стихийные сходы, выбиравшие ходоков в окружные центры за информацией и высказывавшие резкие протесты против решения края. В ряде случаев собирались деньги для посылки делегатов непосредственно в Москву. Передача Владикавказа называлась «кровной обидой ингушам». В связи с этим отмечался рост антагонизма к осетинам. «Надо собирать оружие и идти бить осетин», — были частые возгласы в беседах и на сходах.

Заслуживает внимание и то, что ингушская интеллигенция, которая ранее усиленно культивировала идею объединения с Чечней и «создания единой нации» во второй половине 1928 г., в большинстве своем считала, что этот вопрос нужно было на длительное время отложить^[308].

Согласно сведениям наблюдателей, значительное большинство рабочих Владикавказского округа было также против передачи города Осетии. Они опасались, что осетины «зажмут» русских, «выкинут их на улицу», «развалят производство» и т. и. Среди нацменьшинств Владикавказа (персов, армян, греков и др.) бытовали схожие настроения. Исключение составляла грузинская колония, сочувственно относившаяся к позиции осетинской национальной интеллигенции^[309].

Говоря о сюжете присоединения Сунженского округа к Чечне, то он также стал камнем преткновения для различных этносоциальных групп. Как отмечали источники ОГПУ, основная масса казачества одобряла решение, особенно с переходом к последней Грозного («город не даст нас в обиду»). Наряду с этим часть казачества, в том числе отдельные бедняки и середняки, опасались, что затем чеченцы отберут их земли, их выселят или в лучшем случае никакого улучшения в их жизни не произойдет и вместо русских во главе окружных властей станут чеченцы^[310].

Русские рабочие, проживавшие в Грозном, первоначально протестовавшие против объединения из-за боязни усиления позиций коренного населения в промышленности, после проведении разъяснительной кампании отнеслись к решению края положительно. Наряду с этим имели место разговоры «о возможном ущемлении» русских интересов и обострения межнациональных отношений. Служащие-русские, считавшиеся с возможностью новых сокращений, с неизбежной чеченизацией русских учреждений, были недовольны решением края. Чеченцы-служащие областных учреждений, в свою очередь, боялись наплыва в объединенные учреждения русских работников^[311].

По оценкам ОГПУ, угрозу безопасности и стабильности в Грозном во второй половине 1920-х годов представляли безработные. С 1926 г. начался усиленный наплыв безработных на юг, главным образом на Украину и Северный Кавказ, особенно в районы, где по слухам и заметкам в газетах, предполагалось широкое строительство. Большинство безработных, приезжавших на Северный Кавказ из центральных губерний и Поволжья, на местах оказывались в крайне тяжелом материальном положении. В самом Грозном стихийно, без прямого вызова рабочих, скопилось свыше восьми тыс. человек, исключительно благодаря появившимся в газетах заметкам о предполагавшихся работах по прокладке нефтепровода Грозный — Туапсе^[312]. Так как прокладка нефтепровода была отложена, то безработные (большинство из них — крестьяне Поволжья), оказались в безвыходном положении и потребовали дать им работу или отправить на родину за казенный счет, в противном случае угрожая разбоями. Власти Грозного были вынуждены в начале апреля 1926 г. отправить на Волгу два эшелона безработных крестьян^[313]. Из оставшихся в Грозном 5 тыс. человек 3,5 тыс. человек были использованы «Грознефтью» на сезонных работах, а остальные — задействованы на сельхозработах^[314].

Число безработных в Грозном оставалось значительным на протяжении всей второй половины 1920-х годов. Количество городских безработных, состоявших на учете бирж труда, достигало 8,5 тысяч человек, и оно неуклонно росло. Учитывая, что в городе периодически возникали продовольственные затруднения, уровень протестного движения среди безработных был высоким, а в 1929 г. оно приняли «резкие формы»: люди подавали в советские организации коллективные заявления с требованиями увеличения нормы продовольственного снабжения, выступали с призывом провести митинги и демонстрации, добиваться увеличения выдачи хлеба, устраивали уличные беспорядки^[315].

Распространение слухов о войне, бунтах в СССР, голоде и близкой гибели советской власти, по мнению наблюдателей, было одним из дестабилизирующих политическую и общественную обстановку факторов развития Грозного. Сведения об оживлении т. н. басмаческого движения в Средней Азии были подхвачены различными группами населения в качестве подтверждения слухов о «начавшейся войне», которая якобы должны была скоро развернуться между СССР и Турцией, Афганистаном, Великобританией. В Чечне распространялись слухи о предстоявшем занятии Кавказа турками и «восстановлении мусульманства». Широко хождение имели мнения о том, что «ответработники и коммунисты спешно распродают имущество, готовясь к эвакуации», внутрипартийные разногласия сопровождались призывами «быть готовыми ко всему», «запасаться оружием и боеприпасами», «расправиться с аульным активом, когда придут “наши”».

Жители Чечни пристрастно следили за ситуацией в иных мусульманских регионах страны и соседних стран. События в Афганистане и налеты т. и. басмачей в июне 1929 г. на советские пограничные пункты на советско-афганской границе взволновали население. Бегство афганского эмира Амануллы и укрепление позиций нового правителя Бачаи Сакао расценивалось как новый фактор, делавший вероятным совместное выступление Афганистана и Великобритании против СССР. Еще один слух, распространявшийся в июне 1929 г. в Чечне и негативно влиявший на обстановку — информация о том, что съезд безбожников в Москве постановил закрыть все мечети и уничтожить Коран^[316]. Эти и подобные настроения, зачастую не имевшие ничего общего с реальным положением дел, служили ярким индикатором неприязненного отношения к власти со стороны консервативно настроенной части чеченского общества и отнюдь не способствовали оздоровлению социальной обстановки.

Таким образом, документы органов госбезопасности в качестве ведущих факторов, влиявших на социально-экономическое и политическое положение Грозного в 1920-е годы, указывали следующие.

Национальный антагонизм, связанный с ошибками во время поведения земельной реформы, административно-территориальным размежеванием и установлением новых границ, проведение различных радикальных преобразований на Северном Кавказе без учета местных условий и уклада горских народов, отрицание религиозных традиций — все это вызвало у чеченцев недовольство, которое нередко принимало форму сопротивления. Точечное сопротивление (т. н. политический бандитизм), процветавшее в первой половине 1920-х годов, в определенном смысле перекликалось с тем, что происходило, к примеру, в Туркестане, но, преследуя принципиально те же цели, имело сравнительно меньший масштаб.

Негативный для Москвы эффект усиливала и пропагандистская деятельность религиозных лидеров, выражавшаяся, кроме прочего, в распространении антисоветских слухов. Роль же духовных лидеров в обоих регионах оценивалась идентично, и работать с ними, по мнению ОГПУ, следовало аналогично.

Все это, в свою очередь, создавало реальную угрозу безопасности для рабочих и администрации предприятий и заводов «Грознефти». Несмотря на то, что до апреля 1929 г. Грозный был самостоятельной административной и экономической единицей, не входившей в состав Чечни, он был также подвержен влиянию изменений политической обстановки в Чечне и в Сунженском казачьем округе. Затруднительное экономическое положение всего региона, в том числе Чечни и Грозного, продовольственные затруднения, недостатки в снабжении продуктами питания и предметами первой необходимости рабочих «Грознефти» (а со второй половине 1920-х годов и безработных), равно как и трудовые конфликты, негативное отношение к спецам, попытки переложить на них ответственность за ошибки и недостатки в работе нефтедобывающих предприятий — все это осложняло процесс модернизации производства и социальных преобразований.

В 1920-е годы в ГПУ-ОГПУ была создана довольно стройная и регулярно совершенствовавшаяся система информационного обеспечения центральной власти. На основе анализа информации, поступавшей из различных областей, губерний, краев (в том числе из СКК и из Чечни), готовились аналитические документы, изучение которых и сопоставление с документами из других архивов позволяет сделать вывод, что они были актуальными и достаточно информативными. Аналитики ОГПУ выделяли наиболее существенные проблемы, характерные для ситуации в Грозном. Чечне и на Северном Кавказе, стараясь обозначить причины их возникновения и реальные или потенциальные угрозы. К недостаткам деятельности органов ОГПУ на Северном Кавказе следует отнести нехватку кадров, обладавших знаниями о специфике культурного, социального развития региона и владевших языками народов Северного Кавказа, что создавало определенные трудности при организации контрразведывательной работы.

К истории геополитического противостояния на Северном Кавказе^[317]

По данным Восточного отдела ГПУ, Кемаль-паша имел своих представителей в Тифлисе и поддерживал связь с горскими центрами. Представитель Кемаля-паши Кундухов объезжая аулы Осетии, агитировал их жителей к поддержанию тесной связи с Турцией, подчеркивая, что только с Турцией может прийти спасение горцев Северного Кавказа и их возрождение^[318] .

Турки активно использовали российских эмигрантов, проживавшей в Турции с XIX века, так как они имели широкие родственные связи среди народов Северного Кавказа и других регионов, служили не за страх, а на совесть своей новой родине. В сводке Иностранного отдела ГПУ по «горскому вопросу» от 28 декабря 1923 г. говорится: «В составе общественных сил, имеющих серьезное значение на Ближнем Востоке, следует отметить эмигрантов-горцев Северного Кавказа, с 1864 года поселившихся в Турции, Сирии и Египте, численностью до двух с половиной миллионов человек»^[319].

Так, в циркулярном письме Восточного отдела ГПУ в полномочные представительства ГПУ по Закавказью и юго-востоку России от 7 июня 1923 г. говорилось: «…Имеются определенные сведения, что Турция при содействии Англии имеет большие надежды на закрепление своего влияния на Кавказе. Для этой цели турками используется соответствующим образом мусульманское население Кавказа. Нет сомнения, что кавказские горцы, проживающие в пределах Турции, будут ею хорошо обработаны и под тем или иным предлогом могут быть переброшены на Кавказ для определенной туркофильской работы»^[320].

Турецкие эмиссары появлялась в различных регионах СССР: в Средней Азии. Крыму. Поволжье. Советское руководство начало проявлять озабоченность турецкой тайной политикой. Народный комиссар иностранных дел Г.В. Чичерин обратился в ГПУ к В.Р. Менжинскому с просьбой предоставлять наиболее ценную информацию о деятельности турецких спецслужб против Советского Союза. В письме от 20 октября 1923 г. он писал: «В данный момент я особенно просил бы Вас обратить внимание на то. нет ли возможности официально протестовать перед турецким правительством, предъявив ему соответствующий материал. Между прочим, нет ли в Вашем распоряжении указаний на различия между деятельностью иттихадистов и кемалистов на Кавказе? В комбинациях политических течений в самой Турции носителями идеи экспансии на север и на восток являются именно иттихадисты, бывшие энверисты. Их поддерживает Франция против кемалистов. Здешний турецкий посол сам иттихадист. Настоящий момент характеризуется в Турции некоторым усилением оппозиции, и, в частности иттихадистов, которые оказывают давление на правительственную политику. Разбираются ли в этих различиях те, кто занимается вопросом о турецких агентах на Кавказе? Как раз этот вопрос было бы желательно систематически освещать»^[321].

Однако, судя по имеющимся в нашем распоряжении архивным документам, документальных материалов, неопровержимо доказывавших антисоветскую деятельность турецких агентов, в то время у советской разведки и контрразведки еще не было. В ответ Чичерину было сообщено: «Требуемые Вами материалы о действиях турецких агентов на Кавказе имеются у нас, но они находятся в стадии разработок на местах. Впредь, по мере поступления материалов с мест, в разработанном виде, самое существенное и конкретное из деятельности турецких агентов весьма необходимое для Вас, будет сообщаться Вам»^[322].

Наиболее заметную деятельность на Кавказе в начале 1920-х годов вели сторонники турецкой партии «Иттихад — Ислам», которых также нередко называют в советской историографии «энверисты». В Турции иттихадисты находились в оппозиции к Кемалю-паше и его сторонникам, однако на Кавказе различия между их деятельностью не были особенно заметны.

К 1925 г. руководители органов ОГПУ на Северном Кавказе пришли к выводу, что «в… условиях Северного Кавказа, по мере усиления процесса национальной консолидации, «Иттихад-Ислам» имеет тенденции к развитию из организации панисламистской, на основе лишь религиозной формы объединения, в организацию пантюркистского характера, т. е. в организацию на основе религиозного и националистического объединения…Имеющиеся налицо панисламистские и пантюркистские базы могут быть использованы в контрреволюционных целях и используются западноевропейским империализмом через Турцию»^[323].

Реабилитация чеченского народа в 1950-е годы и особенности исполнения российского реабилитационного законодательства^[324]

Становление и развитие российской государственности на правовых демократических началах требует адекватного и взвешенного подхода к оценке исторического опыта относительно недавнего прошлого нашей страны — периода массовых политических репрессий. После смерти И.В. Сталина и смены высшего руководства Советского Союза в 1953 г. в странепостепенно начала складываться новая политическая ситуация. Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев выступил инициатором пересмотра последствий политики массовых репрессий сталинского периода.

Была образована Центральная комиссия по пересмотру уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в местах заключения и находящихся в ссылке на поселении, и действовала она с 14 мая 1954 по 5 марта 1956 г. Полномочия Центральной комиссии были определены Приказом генерального прокурора СССР, министра юстиции СССР, министра внутренних дел СССР и председателя Комитета государственной безопасности при СМ СССР «О порядке пересмотра уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении» от 19 мая 1954 года № 96сс/0016/00397/00252 (приказ не рассекречен).

В состав комиссии входили: генеральный прокурор СССР (председатель), министр внутренних дел СССР, председатель КГБ при СМ СССР, министр юстиции СССР.

Центральная комиссия занималась пересмотром дел на лиц, осужденных коллегией ОГПУ, Особым совещанием при НКВД-МГБ-МВД СССР. Военной коллегией Верховного суда СССР, военными трибуналами воинских частей, находившихся за границей, а также на лиц, направленных в ссылку на поселение в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР «О направлении особо опасных государственных преступников по отбытии наказания в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР» от 21 февраля 1948 г.

Дела на осужденных тройками НКВД-УНКВД, республиканскими, краевыми, областными судами и военными трибуналами, а также специальными судами пересматривались республиканскими (в республиках, не имеющих областного деления), краевыми и областными комиссиями.

Центральная и местные комиссии на основании подготовленных заключений выносили постановления об отмене решения по делу и полной реабилитации осужденного, о переквалификации состава преступления или о сокращении срока наказания. Пересмотр дел осуществлялся по спискам, составленным в МВД СССР, а также по жалобам заключенных.

5 июля 1954 г. Советом министров СССР было принято Постановление № 1439-649с «О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев»^[325], а 13 июля последовала отмена Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Великой Отечественной войны»^[326]. Данные акты советской власти фактически позволили находящимся на поселении в Средней Азии чеченцам и ингушам свободно передвигаться в пределах Казахстана или Киргизии. По новым правилам спецпоселенец был обязан отмечаться в органах МВД один раз в год, что на практике позволяло ему выезжать на длительное время в любой район страны. Это положение укрепило намерение многих ссыльных кавказцев в скором времени вернуться на родину. Доклад Н. С. Хрущева «О преодолении культа личности И. В. Сталина» на XX съезде КПСС в феврале 1956 г. окончательно подтвердил необратимость государственной политики реабилитации жертв политических репрессий.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1956 г. были окончательно отменены все ограничения по спецпоселению в отношении чеченцев и ингушей^[327]. Снятие с учета спецпоселений и освобождение из-под административного надзора стало большим шагом к восстановлению справедливости в отношении депортированных народов, но при этом им было отказано в возвращении конфискованного ранее имущества и в праве вернуться в прежние места жительства. Данное решение советской власти не могло удовлетворить репрессированные народы ни в морально-этическом, ни в практическом отношении. Это ещё не была реабилитация, которая подразумевает возвращение доброго имени, полное снятие обвинений и отмену наказания, адекватную компенсацию понесенного ущерба в результате незаконных репрессий. Борьба чеченского и других репрессированных народов за свою реабилитацию и возвращение на родину продолжалась. Тысячи писем от граждан чеченской национальности поступали в партийные и советские органы с просьбами и требованиями о восстановлении справедливости, делегации представителей чеченского, ингушского и других народов добивались встреч с советскими лидерами, в ходе которых обсуждались сложные вопросы о восстановлении справедливости. Простые чеченцы во многих случаях восприняли решения XX съезда КПСС о преодолении последствий культа личности как свою реабилитацию и стремились любыми возможными путями немедленно вернуться на родину. Таким образом, создавалась сложная ситуация и затягивание принятия назревших справедливых решений со стороны государственной власти грозило непредсказуемыми результатами. Очевидно, что партийно-бюрократическая машина, сформированная и воспитанная в сталинскую эпоху, не могла без сопротивления принимать и осуществлять важнейшие решения, идущие в разрез с её мировоззрением и привычками. Новому советскому лидеру Н. С. Хрущеву приходилось вести настоящую политическую борьбу за принятие курса на полную реабилитацию репрессированных народов с некоторыми членами Политбюро (Молотовым, Маленковым, Кагановичем), имевшими множество сторонников в партийном и советском аппарате.

24 ноября 1956 г. вышло постановление Президиума ЦК КПСС «О восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов»^[328]. В этом постановлении были признаны недостаточными принимавшиеся до сих пор меры по реабилитации выселенных народов и признавалась необходимость восстановления их национальных автономий. В целях руководства и организации практической работы по восстановлению национальной автономии, вопросам переселения и хозяйственно-бытового обустройства объявлялось о создании Оргкомитета по Чечено-Ингушской АССР. Этим актом высшее партийное руководство сделало принципиальный шаг в направлении полного восстановления справедливости в отношении репрессированных народов. Окончательно были отставлены планы образования национальных автономий чеченского и ингушского народов на территории Казахстана, впервые было объявлено право высланных легально возвратиться в места прежнего проживания. Данное решение было оформлено Указом Президиума Верховного Совета СССР «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР» от 9 января 1957 года^[329].

9 января стало знаменательной датой для чеченского и ингушского народов, днем восстановления справедливости и национальной автономии (государственности). Однако процесс возвращения на землю предков не был легким и занял для многих семей не один год и даже десятилетие. Как отмечал известный чеченский историк А. М. Бугаев, «это Сталин и Берия за считанные дни в условиях войны против германского фашизма посадили сотни тысяч людей в приспособленные товарные вагоны и отправили целые народы в ссылку. А возвращать их, тем более в человеческих условиях, оказалось нелегко»^[330]. Принять и обустроить за короткое время десятки тысяч людей, обеспечить их работой — крайне сложная задача для любого государства, даже в самый благополучный период его истории. Дома и квартиры чеченцев и ингушей были заняты переселенцами из других регионов, они также оказывались невольными участниками происходивших событий. Местный партийный и советский аппарат оказался не готов к оперативному решению задач по приему и устройству людей, тем более что временные и количественные квоты возвращающихся изначально были многократно превышены. В Чечено-Ингушетии происходили конфликты на бытовом уровне между возвращающимися и людьми, поселившимися в их домах после депортации. Дело дошло до попыток со стороны МВД СССР инициировать через законодательство запрет на несанкционированный переезд чеченцев и ингушей на Кавказ. Приняв судьбоносное политическое решение, центральная власть не достаточно продумала вопрос о его реализации и на первоначальном этапе практически пустила на самотек процесс возвращения депортированных народов к прежним местам жительства. По привычке силовые структуры попытались решить проблему запретительными мерами, однако в новых политических условиях они не могли быть эффективными и не получили полного одобрения высшего партийного руководства.

Такие документы, как постановление Совета министров РСФСР «О мерах помощи Чечено-Ингушской АССР» от 21 февраля 1957 г., свидетельствуют о планах государства по экономическому развитию и хозяйственному обустройству воссозданной республики^[331]. Предусматривалось строительство и модернизация промышленных и сельскохозяйственных предприятий, введение в строй культурных и социальных объектов, нового жилья, обустройство территорий различного предназначения. При этом указанные планы рассчитывались исходя из цифры 17 тыс. семей (70 тысяч человек), которые должны переселиться в республику в 1957 г., с учетом прибывших ранее. Действительное количество возвратившихся уже к середине 1957 г. оказалось почти в два раза больше (33 227 семей — 132 034 человек), что не могло не сказаться на социальной обстановке в республике^[332]. Оргкомитетом по ЧП АССР была разработана и утверждена 8 марта 1957 г. инструкция «О порядке возвращения чечено-ингушского населения из Казахской и Киргизской ССР в Чечено-Ингушскую АССР». Однако все расчеты и планы властей по организованному перемещению людей из Средней Азии на Кавказ и расселению их в прежних местах жительства оказались перечеркнутыми реальным положением вещей. Очень скоро выяснилось, что власти не учли желания людей поскорее вернуться на родину, при этом непременно в те же населенные пункты и дома, в которых они проживали до депортации. Функционеры на местах оказались не готовыми к массовому, стихийному перемещению людей. Более того, даже плановый переезд оказался неподготовленным. В итоге люди, как прибывающие в республику, так и проживающие на данный момент в ней, оказались в крайне сложной ситуации, находить выход из которой им приходилось в основном по собственному разумению и собственными силами.

Положение осложнялось тем фактом, что некоторые территории и районы, входившие ранее в Чечено-Ингушскую АССР, не были ей возвращены, оставшись в составе Дагестана и Северной Осетии. Кроме того, возвращавшимся к прежним местам жительства чеченцам и ингушам было запрещено селиться в южных горных районах республики. Подобные недальновидные бюрократические решения, исходившие из сиюминутных соображений чиновников, не считавшихся с коренными интересами кавказских народов и дальнейшей перспективой развития ситуации, привели к длительным, трудноразрешимым социальным и межнациональным конфликтам в регионе.

И тем не менее необходимо констатировать, что проблемы первоначального расселения возвратившихся из ссылки людей постепенно были решены. Предпринятыми руководством СССР и РСФСР мерами был заложен фундамент экономического и социального развития автономной республики и обеспечены перспективы её дальнейшего развития. Различные регионы Советского Союза оказали Чечено-Ингушской АССР существенную материальную помощь. Логическим завершением первоначального этапа национально-государственного восстановления Чечено-Ингушской АССР стало проведение выборов в Верховный Совет республики 16 марта 1958 г. Только что возвратившимся из ссылки гражданам чеченской и ингушской национальности эти выборы дали возможность впервые после вынужденного перерыва принять участие в формировании высшего органа национальной государственности. Явка избирателей была исключительно высокой -99,98 %, что свидетельствовало о высоком уровне гражданской сознательности и энтузиазме людей, вернувшихся на Родину и вновь обретших все права советских людей^[333].

Избранный Верховный Совет ЧИ АССР на первой сессии сформировал высшие органы государственной власти и управления республики — Президиум Верховного Совета и Совет министров ЧИ АССР, Организационный комитет по Чечено-Ингушской АССР в связи с завершением своих функций был упразднен.

С образованием легитимных институтов власти Чечено-Ингушской АССР и восстановлением национальной государственности её коренных народов завершился первый этап их реабилитации. Однако политическая реабилитация народов ещё не означала полного и окончательного восстановления справедливости по отношению к конкретным людям, представляющим эти народы. Персонифицированный этап реабилитации растянулся на многие годы и завершается, как мы надеемся, уже в наше время. Восстановление справедливости по отношению к каждому незаконно репрессированному гражданину нашей страны, возмещение ущерба ему или его потомкам — это юридическая задача и нравственный долг современного российского государства и общества.

Особенности исполнения российского реабилитационного законодательства

Основным законодательным актом, на который опираются органы исполнительной власти Российской Федерации, занимающиеся вопросами, связанными с реабилитацией необоснованно репрессированных граждан СССР и граждан иностранных государств, является Закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г. № 1761-1.

Анализ основных законодательных и нормативных правовых актов СССР и Российской Федерации о реабилитации жертв политических репрессий показал, что в некоторых из них допущены неточности, содержатся противоречия, а в отдельных случаях и дискриминационные положения^[334].

В процессе реабилитации лиц, необоснованно подвергшихся репрессиям со стороны Советского государства, речь идет в первую очередь о восстановлении их доброго имени. С момента действия Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий»^[335] органами прокуратуры проверено более 700 тыс. архивных уголовных дел в отношении более 1 млн человек, обвинявшихся в особо опасных государственных и «контрреволюционных» преступлениях. Восстановлены честь и доброе имя более 600 тыс. российских и иностранных граждан, а также членов их семей. Обоснованными за совершение государственных преступлений оказались обвинения более 130 тыс. человек. Остальные по представлениям прокуроров признаны судами не государственными преступниками, а лицами, совершившими иные преступления^[336].

Согласно статистическим сведениям «фонда номер 7» Центрального архива ФСБ России, всего с 1918 по 1990 год за государственные и иные преступления по политическим мотивам в бывшем Советском Союзе было репрессировано 8 млн 35 тысяч 819 человек. В соответствии с российским законодательством указанные лица подлежат реабилитации.

В рамках реализации Указа Президента Российской Федерации «О снятии грифов секретности с законодательных и иных актов, служивших основаниями для массовых репрессий и посягательств на права человека», органами безопасности рассекречены и переданы на государственное хранение 1 млн 520 тыс. 720 уголовных дел, опубликованы сотни ведомственных приказов, директив и инструкций, на основании которых реализовался механизм репрессий. Рассекречены и, тем самым, стали доступны для исследователей в общей сложности более 7 млн листов.

Органы Федеральной службы безопасности, являясь правопреемником органов государственной безопасности, участвовавших по указанию высшего партийного и государственного руководства СССР в реализации механизма массовых репрессий, в настоящий период «реабилитируются» перед отечественным и зарубежным сообществом, проводя кропотливую работу по исполнению реабилитационного законодательства Российской Федерации. Работа, связанная с реабилитацией жертв политических репрессий, — одно из основных направлений деятельности архивных подразделений органов безопасности.

Согласно Закону о реабилитации политическими репрессиями признаются различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение, выдворения из страны и лишения гражданства, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иного лишения или ограничения прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам, осуществляющиеся по решениям судов и других органов, наделявшихся судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти и должностными лицами.

3 августа 1992 г. Коллегия Министерства безопасности Российской Федерации приняла решение, на основании которого осуществляется комплекс организационно-штатных мероприятий, направленный на исполнение реабилитационного законодательства и иных нормативных актов, направленных на восстановление прав и законных интересов необоснованно репрессированных.

В органах безопасности были созданы специальные внештатные группы из опытных сотрудников органов безопасности — в том числе оперработников и следователей. Им поручалась не только работа с заявлениями и запросами, отбор и предварительная оценка архивных уголовных дел, но также подготовка проектов заключений и справок о реабилитации. Были отработаны схемы взаимодействия с органами прокуратуры, активизирована работа экспертных комиссий, налажено информационное обеспечение органов государственной власти и управления, предоставление материалов средствам массовой информации, повсеместно оборудованы помещения для приема граждан, организована работа открытого читального зала Центрального архива ФСБ России.

В Центральный архив ФСБ России и территориальные органы безопасности поступают обращения детей, внуков и правнуков репрессированных, граждан Российской Федерации и иностранных государств, а также различных организаций с просьбой установить судьбы безвинно пострадавших, места захоронений, найти без вести пропавших родственников, ознакомиться с материалами архивных дел и все реже поднимаются вопросы о реабилитации.

Для осуществления полномасштабной проверки по поиску архивных материалов необходимы следующие сведения в отношении репрессированного лица: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, место проживания на момент ареста и, по возможности, место отбывания наказания.

При рассмотрении обращений организаций и частных лиц проверочная работа сотрудников архивов органов безопасности направлена прежде всего на поиск следственного дела на лицо, подвергшееся уголовному преследованию. Именно архивное уголовное дело является основным источником информации для потомков репрессированных. Помимо процессуальных документов дела содержат ценнейшую для заявителей информацию биографического характера, сведения о родственниках, письма, рукописи, фотографии и пр. Как правило, такие дела хранятся в архивах территориальных органов безопасности или в государственных архивах по месту рождения, проживания, осуждения лица, а также могут находиться в соответствующих информационных центрах органов внутренних дел.

Архивные уголовные дела на военнослужащих, арестованных особыми отделами воинских частей и осужденных военными трибуналами и судами за воинские и уголовные преступления до 1940 г. включительно, хранятся в Российском государственном военном архиве, а после 1941 г. — в Центральном архиве Министерства обороны.

В ЦА ФСБ России хранятся архивные уголовные дела на лиц, проходивших по следственным делам производства центрального аппарата ВЧК-КГБ и производства особых отделов ВЧК-КГБ, на военнослужащих, родившихся за границей; на иностранцев, дела по которым расследовались в послевоенные годы органами государственной безопасности, дислоцировавшимися за границей; на военных преступников нацистской Германии и стран-сателлитов и официальных сотрудников немецких разведслужб; на лиц немецкой и других национальностей, задерживавшихся органами советской контрразведки в 1945–1950 гг. на территории стран Восточной Европы и осужденных.

Для поиска сведений о применении репрессий в отношении конкретного лица и месте хранения архивного уголовного дела на него сотрудниками архива используются: картотека уголовных дел. картотека прекращенных уголовных дел, базы данных «Пересмотр» (на лиц, в отношении которых была применена высшая мера наказания), «Русская православная церковь» (на репрессированных церковников), электронная база «Жертвы политического террора в СССР».

Доступ заявителей к материалам архивных уголовных дел проводится в соответствии со статьей 25 Федерального закона «Об архивном деле в Российской Федерации» от 22 октября 2004 года № 125-ФЗ, статьей 11 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года № 1761-1, а также Положением о порядке доступа к материалам, хранящимся в государственных архивах и архивах государственных органов Российской Федерации, прекращенных уголовных и административных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям, а также фильтрационно-проверочных дел, утвержденном приказом Министерства культуры России, МВД России, ФСБ России от 25 июля 2006 г. № 375/584/352.

В соответствии с указанными нормативными правовыми актами предусмотрены ограничения на доступ к документам, в которых содержатся сведения, составляющие государственную или служебную тайну, а также персональные данные, раскрывающие личную и частную жизнь третьих лиц, проходящих по делу; до истечения 75 лет со дня создания этих документов. Ранее этого срока доступ к данному виду архивных документов и получение их копий предоставлено реабилитированным лицам, а с их согласия или в случае их смерти — родственникам, при предоставлении документов, удостоверяющих личность и подтверждающих родство. Другие лица могут быть допущены к материалам прекращенных уголовных дел с письменного согласия реабилитированного лица, а после его смерти — наследников, при предъявлении документов, удостоверяющих личность, и доверенности от родственников, оформленной в установленном законом порядке.

Для поиска сведений об аресте, осуждении, отбывании наказания, освобождении из мест заключения репрессированных граждан, а также местах хранения архивных следственных дел сотрудникам архивных подразделений необходимо проводить проверку по учетам Федерального казенного учреждения «Главный информационно-аналитический центр МВД России» или направлять туда обращение для дополнительной проверки.

Сведения на лиц, подвергшихся ограничению прав и свобод в административном порядке, т. е. находившихся в трудовой армии, ссылке, высылке, на спецпоселении, в том числе вследствие раскулачивания, архивные материалы (карточки, списки, дела спецпоселенцев, выселенцев и пр.) хранятся в информационных центрах органов внутренних дел по месту нахождения на поселении или областных государственных архивах по месту жительства лица до раскулачивания.

В соответствии с российским законодательством подлежащими реабилитации признаются и дети, находившиеся вместе с репрессированным по политическим мотивам родителями или лицами, их замещавшими, в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении. Для осуществления поиска этих сведений по учетам информационных центров органов внутренних дел по месту отбывания наказания необходимы установочные данные на взрослого члена семьи, в анкету которого вписывался ребенок (до 16 лет).

Обращения заявителей о подтверждении факта нахождения детей репрессированных лиц в детских домах следует направлять в Центр розыска и информации Центрального комитета Общества Красного Креста Российской Федерации, и информационные центры МВД (управлений МВД) субъектов Российской Федерации по месту нахождения детского дома.

Восстановлению честных имен безвинно пострадавших способствуют организуемые и проводимые с привлечением средств массовой информации круглые столы, конференции, выступления на телевидении и публикации в печати, подготовка и издание мартирологов, книг памяти.

Работа архивистов с обращениями граждан является одним из приоритетных направлений и, в конечном итоге, способствует возвращению добрых имен граждан, пострадавших в годы массовых репрессий, оставивших след в новейшей истории СССР и ряда зарубежных государств.

Глава III АФГАНСКАЯ СТРАНИЦА ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КОНТРРАЗВЕДКИ

Документальные материалы Центрального архива ФСБ России по истории Афганистана 1920-1930-х годов^[337]

Значение Афганистана в политической истории XX в. сложно переоценить. Для большинства советских людей к 1980 г. Афганистан был малознакомой незначительной страной, имеющей небольшой участок совместной границы с Советским Союзом. Однако ввод советских войск в Афганистан в декабре 1979 г. и дальнейшие события поставили эту страну не только в центр международной политики, но и оставили неизгладимый след в судьбах очень многих людей в нашей стране. Сегодня Афганистан продолжает оставаться одной из ключевых «горячих» точек в мировой политике. Публикации по афганской тематике нс задерживаются на прилавках книжных магазинов. Выпущенная в свет в 2004 г. Институтом востоковедения РАН «История Афганистана. XX век»^[338] уже стала почти библиографической редкостью. Востребованность публикаций по афганской тематике достаточно очевидна. Во многих государственных и ведомственных архивах в нашей стране хранятся целые комплексы документов, касающихся тех или иных вопросов, связанных с Афганистаном. На сегодняшний день разработка и введение в научный оборот этих материалов является актуальной и важной задачей учёных-востоковедов и других заинтересованных специалистов.

В Центральном архиве (ЦА) ФСБ России также имеются на хранении документальные материалы по афганской тематике. Документы, отражающие события в Афганистане и вокруг него в последней четверти XX века представлены здесь наиболее ёмко и разносторонне, но сегодня мы бы хотели остановиться на более раннем этапе истории наших взаимоотношений с Афганским государством.

Во время правления эмира Амануллы в 1919–1929 гг. между Советской Россией и Афганистаном установились особые отношения сотрудничества в политической и экономической сфере. Придя к власти 21 февраля 1919 г., Аманулла буквально через несколько дней — 28 февраля провозгласил независимость Афганистана. В результате обмена дружественными посланиями между Амануллой-ханом и В. И. Лениным в 1919 г. были установлены дипломатические отношения с Советской Россией, в 1921 г. заключён советско-афганский договор, в 1926 г. между СССР и Афганистаном был подписан договор о нейтралитете и взаимном ненападении.

События, развернувшиеся в начале 1920-х годов в Средней Азии и Афганистане, потребовали от руководителей органов безопасности найти решение сложных задач по обеспечению интересов нашей страны в этом регионе. Методы борьбы ВЧК-1 НУ с белогвардейскими организациями и антисоветскими политическими партиями оказывались неэффективными в условиях восточных национальных окраин. Специфика работы в своеобразной национальной и культурной среде на Востоке требовала соответствующих специалистов и исполнителей. В сложившихся условиях было принято решение образовать самостоятельное подразделение ГПУ при НКВД РСФСР для работы на восточном направлении.

Организация и деятельность Восточного отдела ОГПУ

Восточный отдел в составе Секретно-оперативного управления был создан приказом ГПУ от 2 июня 1922 г. № 98. На отдел были возложены задачи по объединению всей работы органов ГПУ на Кавказе, в Средней Азии, Поволжье и Крыму в сфере противодействия местным национально-религиозным контрреволюционным проявлениям, а также шпионажу восточных государств. Кроме того, Восточному отделу была поручена разработка всего материала, получаемого закордонной частью Иностранного отдела ГПУ из стран Востока, с правом давать ИНО 1 ПУ соответствующие оперативные задания, являющиеся обязательными для исполнения^[339].

В составе отдела были образованы три отделения (по состоянию на декабрь 1922 г.): 1-е отделение охватывало Кавказ и Ближний Восток (начальник В. А. Стырне). 2-е отделение — Средний Восток и Среднюю Азию (Ф. И. Эйхмане), 3-е отделение — Дальний Восток (М. М. Казас). Начальником Восточного отдела был назначен Я. X. Петерс, незадолго до того вернувшийся из Туркестана, где с 1920 по 1922 г. он был полномочным представителем ВЧК и членом Туркестанского бюро ЦК РКП (б). Его заместителем стал В. А. Стырне.

Ранее существовавшее в составе Особого отдела ГПУ 14-е специальное (Восточное) отделение было передано в Восточный отдел со всем аппаратом, делами и имуществом.

Таким образом, необходимость выделения восточного направления в контрразведывательной работе органов безопасности молодой Советской республики была признана целесообразной и к середине 1922 г. нашла воплощение в организационных решениях.

Созданное в начале 1921 г. 14-е специальное отделение 00 ГПУ в силу недостаточных полномочий и неукомплектованности подходящими кадрами не смогло решить поставленные перед ним задачи. По сути, отделение только вело наблюдение за миссиями восточных государств в Москве, его работа не имела при этом существенных результатов, за исключением дела по разоблачению турецких шпионов.

Другим важным направлением деятельности 14-го специального отделения была систематизация материалов в отношении восточных национально-политических и религиозных организаций. Однако, по мнению начальника Восточного отдела Петерса, собранные материалы носили случайный, отрывочный характер, часто искажённо и поверхностно изображали те или иные события и явления.

С образованием Восточного отдела прежде всего возникла необходимость набора новых сотрудников, способных выполнять поставленные перед новым подразделением задачи. Практически единственным выходом в сложившейся ситуации руководство Восточного отдела считало перевод на работу в Москву некоторых руководящих работников из территориальных органов ГПУ на Кавказе и Средней Азии. Так, назначения в Москву получили проходившие службу в органах ТуркЧК в начале 1920-х годов Стырне, Эйхмане, Дьяков, Аллахвердов и др. Позже, в 1929 г. Дьяков сменит Петерса на должности начальника Восточного отдела, а Аллахвердов в середине 1930-х и начале 1940-х годов будет резидентом в Кабуле.

Начальник Восточного отдела обращал внимание сотрудников на необходимость изучения истории народов Востока, так как у каждого из них она имеет свои существенные особенности, зависящие от различия действующих на него социально-экономических факторов. Он отмечал, что «имевшаяся литература по Востоку, оставленная нам в наследство буржуазным строем, если пытается осветить национально-религиозное движение, то далеко не полностью, и, кроме того, она слишком тенденциозна. Главным же образом ее составляют научные изыскания антропологического, этнографического, географического и пр. подобного характера»^[340].

Накопившиеся за время революции данные в архивах различных учреждений также, как и литература представляют очень ценный, но сырой материал, могущий быть использованным только при значительной его обработке достаточно компетентными лицами и притом лишь с помощью метода исторического материализма.

Сотрудники Восточного отдела приступили к сбору разносторонней информации по странам Востока и готовили «исчерпывающие исторические обзоры национально-религиозного движения»^[341]. В этих целях были налажены деловые отношения с различными учреждениями и ведомствами. располагавшими информацией по Востоку. В первую очередь это был Наркомат иностранных дел, внешнеторговые организации и информационные агентства. Кроме того, было организовано изучение научной литературы и периодических изданий восточной тематики и создана соответствующая библиотека.

Важнейшим направлением деятельности Восточного отдела была организационная работа территориальных органов ГПУ, располагавшихся в южных и восточных районах страны. Были составлены и разосланы на места циркулярные письма, в которых на основе накопленного опыта давались указания и разъяснения по работе на национальных окраинах местным органам ГПУ, составлялись периодические обзоры информации о национально-освободительном и религиозном движении в странах Востока.

Таким образом, были созданы серьёзные предпосылки для накопления и систематизации документальных материалов по странам и народам Востока.

Создание Восточного отдела и выделение борьбы со шпионажем восточных государств в самостоятельное направление деятельности имело не только сторонников в руководстве ГПУ, но и противников. Так, помощником начальника Особого отдела ГПУ Р.А. Пилляром была составлена докладная записка, в которой он высказал несогласие с передачей функций по противодействию шпионажу восточных государств из Контрразведывательного отдела во вновь образованный Восточный отдел. По мнению Пилляра, «так называемый восточный шпионаж тесно сплетён со шпионажем государств Европы» и соответственно «методы борьбы с восточным шпионажем тождественны методам борьбы со шпионажем государств Европы и Америки»^[342]. На находящемся в нашем распоряжении экземпляре данной записки имеется резолюция заместителя председателя ГПУ Уншлихта о постановке вопроса на заседании Коллегии. Тем не менее точка зрения о целесообразности существования самостоятельного подразделения ГПУ по работе на восточном направлении в тот период одержала верх.

Восточный отдел функционировал в системе органов ГПУ-ОГПУ на протяжении восьми лет. Это был сложный период становления советской власти в южных и восточных областях СССР, борьбы с бандитизмом (басмачеством) в Средней Азии, решения политических и дипломатических задач по налаживанию отношений с государствами Востока. К концу 1920-х годов, в связи с изменением обстановки, укреплением положения Советского государства внутри страны и в международной политике, происходили изменения и в структуре органов безопасности страны.

В октябре 1929 г. Петерс был освобождён от должности начальника Восточного отдела ОГПУ, начальником отдела стал Т.М. Дьяков. После упразднения Восточного отдела в 1930 г. и передачи его функций в 3-й отдел Особого отдела ОГПУ, Дьяков возглавил это подразделение, на которое были возложены функции по борьбе с националистической и «восточной» контрреволюцией, со всеми видами шпионажа со стороны государств Востока и наблюдению за соответствующими посольствами, консульствами и национальными колониями в СССР^[343].

Характеристика источников по Афганистану (1920–1930 гг.)

Имеющиеся на сегодняшний день в фондах ПА ФСБ России материалы по восточной тематике за 1920-1930-е годы представляют собой документы, отложившиеся в фондах секретного делопроизводства и уголовных дел.

В архивных материалах Восточного отдела ГПУ-ОГПУ за 1920-е годы значительное место занимают документы, касающиеся внутренней и внешней политики Афганистана, а также политических событий того времени, развернувшихся в сопредельных с ним странах.

Афганистан, в соответствии с организационным построением Восточного отдела, находился в сфере деятельности второго направления, которым вначале руководил Ф.И. Эйхмане, а затем Т.М. Дьяков. Как отмечалось ранее, в первые годы существования Восточного отдела работа по линии Афганистана осложнялась отсутствием квалифицированных кадров. По свидетельству Петерса, аппарат ИНО ГПУ был в то время ещё слаб и нс мог охватить даже наиболее важные политические центры в восточных государствах. Так, в Афганистане первоначально вовсе не было резидентуры ИНО 1 НУ^[344]. Важнейшую информацию, использовавшуюся как в оперативной работе органов безопасности, так и в решении внешнеполитических задач Советской республики, приходилось собирать через посольство в Кабуле, Особый отдел Туркестанского фронта. Полномочное представительство ГПУ в Туркестане, а также через некоторых журналистов и торговых работников, выезжавших в Афганистан по линии своих учреждений и организаций.

Интересующие нас архивные документы можно условно объединить в несколько групп.

К первой группе документов, представляющей существенный интерес для исследователей, можно отнести материалы переписки полномочного представительства Советской России — СССР в Кабуле с руководством НКИД — Г. В. Чичериным и его заместителем Л. М. Караханом. В основном это машинописные копии шифртелеграмм. а также донесений и писем, часто выполненные на папиросной бумаге. Подписанные полномочным представителем Ф.Ф. Раскольниковым (а позже — сменившим его Л. Старком), они содержат информацию о текущих событиях в стране и вокруг неё, встречах и переговорах советских дипломатов с эмиром Афганистана Амануллой и влиятельными представителями афганского правительства. Важное место отводится информации о деятельности британских дипломатов в Афганистане, раскрытию их интриг и политических шагов, направленных на ослабление позиций Советской России в данном регионе. Сообщается также о тесных связях бежавшего из Турции в 1918 г. Энвера-паши, бывшего соратника Мустафы Кемаля Ататюрка, с афганским правительством в деле организации басмаческого движения на территории Туркестана.

Вторую группу представляют обзоры, составлявшиеся в Восточном отделе о внутреннем положении и внешней политике Афганистана, а также «сопредельных стран Востока», составленные на основе анализа информации, поступавшей по различным каналам. Помимо констатации политического и экономического состояния восточных государств, в данных обзорах, как правило, даются разъяснения и обоснования необходимости тех или иных политических мероприятий со стороны Советской России. В частности, обзор по Афганистану предваряется вступлением о его роли в международной политике. Отмечается, что территория Афганистана еще со времён Александра Македонского (sic!) рассматривалась Англией, Россией и другими влиятельными державами как ворота в Индию^[345].

В обзоре подробно анализировался заключенный в ноябре 1921 г. англо-афганский договор. По мнению сотрудников Восточного отдела, этот договор способствовал осуществлению британских интересов в Афганистане и на территории пограничных племён, что могло привести к тому, что Афганистан превратится в марионеточное государство, через которое Англия и другие империалистические государства Запада будут вести враждебную деятельность против Советской России. Это «…будет своего рода Грузия на границах Индии, но не меньшевистская, а правоверная, самодержавная и воинственная» ^[346].

Несмотря на конфликт интересов в регионе Центральной Азии крупнейших империалистических держав, аналитики Восточного отдела ГПУ отмечали, что в скором времени Советская Россия встретит единый фронт разведывательной и иной подрывной деятельности западных стран со стороны Востока, и Афганистана в особенности^[347].

В связи с этим советские дипломаты при существенной помощи сотрудников Иностранного отдела, Восточного отдела и других подразделений ГПУ-ОГПУ в Афганистане делали всё возможное, чтобы убедить эмира и других влиятельных лиц афганского общества в необходимости поддержания мира и сотрудничества между нашими странами. Благодаря успехам Красной армии в борьбе с басмачами, ликвидации независимости Бухары, а также оказанию материальной помощи Афганистану в соответствии с заключённым в 1921 году договором между Афганистаном и Советской Россией в целом удалось убедить эмира Амануллу и его правительство находиться в рамках мирных и взаимовыгодных отношений.

Третью группу документов представляют сводки, обзоры и другие документы Полномочного представительства ГПУ Туркестанской Республики и Особого отдела Туркестанского фронта о военно-политической обстановке в Афганистане об афганско-советских отношениях.

Так, в январе 1923 г. в Восточный отдел ГПУ из Полномочного представительства ГПУ Туркестанской Республики поступила копия проекта Конституции Афганистана под названием «Основные законы управления Афганистаном». В заверительной надписи в конце документа указано, что перевод выполнен с персидского языка (имеется в виду язык фарси-кабули или язык дари, являвшийся в то время единственным государственным языком в Афганистане). Данный документ оказался в руках сотрудников советских органов безопасности во время его подготовки афганскими чиновниками и является рабочим вариантом, в деталях отличающимся от окончательного, принятого 9 апреля 1923 г. Текст документа разделён на две главы, которые, в свою очередь, разделены на статьи. В первой главе излагаются основы управления государством, обосновывается роль министерств и ведомств, приводится их структура, форма назначения руководителей, основные функции и сфера их деятельности; вторая глава посвящена управлению провинциями. Несколько статей в конце документа посвящены Контрольной палате, в функции которой входил надзор за деятельностью всех министерств и независимых управлений. При этом указывается, что Контрольная палата подведомственна Министерству внутренних дел. В заключение приводятся статьи об управлении государством во время военного положения^[348].

Среди этой группы документов находятся сообщения о событиях в районе Хоста (1924 г.), где произошло восстание нескольких племён, спровоцированное политикой реформ эмира Амануллы, направленных на модернизацию страны. Помимо сообщений и обзоров о причинах и ходемятежа, среди архивных материалов имеются два документа, в переводе названные «Воззвание к негодяям повстанцам Зурмата» (от 5 октября 1924 г.) и «Прокламация эмира к повстанцам, которая разбрасывалась с аэроплана в районе Лотары и Аль-тимура в конце августа — начале сентября 1924 года». Экземпляры документов представлены в подлинниках и скреплены оттиском печати эмира Амануллы. Переводчик указал, что оригиналы документов выполнены на двух языках — персидском и пушту (под персидским, возможно, подразумевается язык дари). Данные обращения эмира к повстанцам составлены в традиционном стиле восточной риторики. В них делается попытка разъяснить восставшим племенам, что они обмануты своими подстрекателями и действуют в интересах врагов Афганистана и всех исламских народов. Обличая изменников и грозя им неминуемыми карами, Аманулла одновременно пытается разъяснить мятежникам необходимость проводимых в стране реформ и в заключение выражает надежду на возвращение их «…на истинный путь»^[349].

Четвертой группой документов являются материалы дореволюционной российской администрации в Туркестане. Среди них подлинники и копии материалов переписки туркестанского генерал-губернатора, управляющего Российским императорским политическим агентством в Бухаре, дипломатического чиновника МИД при туркестанском генерал-губернаторе и др. с МИД и генерал-квартирмейстером Главного управления Генерального штаба за 1910–1917 годы. В этих документах главным образом содержатся донесения о деятельности германских и турецких агентов по привлечению на свою сторону афганцев и индийских мусульман для использования в борьбе с Англией и Россией в Центральной Азии^[350].

Определённый интерес представляют афганские газеты середины 1920-х годов, полученные Восточным отделом ОГПУ из отдела Среднего Востока НКИД СССР^[351].

Знакомство с архивными материалами Восточного отдела ГПУ-ОГПУ по Афганистану позволило выявить некоторые особенности формирования архивных фондов. Так, архивные документы по Афганистану за период 1922–1925 гг. относительно многочисленны и разнообразны. Среди них основное место занимают материалы Иностранного и Восточного отделов ОГПУ. Вместе с тем присутствуют и подлинные документы афганского происхождения. Со второй половины 1920-х и до начала 1930-х годов афганская тематика в ЦА ФСБ России представлена значительно скромнее, в основном в сводках, информационных бюллетенях и сообщениях ИНО, а также Полномочного представительства ОГПУ в Средней Азии.

Документальные материалы Восточного отдела ГПУ-ОГПУ по афганской тематике за 1920-е годы содержат информацию о политической, экономической и культурной жизни страны, административном устройстве, национальном составе и племенах, религиозных особенностях, обычаях и традициях населения Афганистана, однако далеко не все из них введены в научный оборот и многие по-прежнему ждут своего исследователя.

Представительство КГБ СССР в Афганистане 1978–1991 годов: образование, специфика деятельности и результативность^[352]

Образование Представительства КГБ СССР в Афганистане

Политический кризис в Афганистане 1970-х годов привел к неоднократной смене власти. В июле 1973 г. при участии армии произошел государственный переворот, в результате которого была свергнута монархия и установлен республиканский строй во главе с Мухаммадом Даудом, провозгласившим себя президентом страны. Вскоре развернулась борьба за выбор пути дальнейшего развития Афганистана. 27 апреля 1978 г. в Кабуле группа офицеров — членов Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) совершила военный переворот, получивший впоследствии название «Саурская (Апрельская) революция». 30 апреля страна стала Демократической Республикой Афганистан (ДРА). Председателем Революционного совета (высшего органа власти) и одновременно премьер-министром ДРА был избран генеральный секретарь ЦК НДПА Нур Мухаммад Тараки. Заместителем председателя Революционного совета и заместителем главы правительства Афганистана — Бабрак Кармаль.

Руководители НДПА причисляли себя к марксистам, поэтому на Западе было широко распространено мнение о причастности Советского Союза к смене режима в Афганистане. На самом же деле этот переворот произошел без инициативы и какой-либо поддержки со стороны Советского Союза, он был неожиданным, да и ненужным для Москвы^[353]. Афганские революционеры поставили СССР перед свершившимся фактом. Тем не менее, оценив ситуацию в Афганистане как позитивную, ЦК КПСС и МИД СССР, руководствуясь принципом невмешательства во внутренние дела других государств, исходя из суверенного права каждого народа ставить вопрос о правительстве, решили признать новый режим в Афганистане.

Партийные идеологи, прежде всего М. А. Суслов и Б. Н. Пономарев, сразу же стали рассматривать Афганистан как страну, которая может встать на путь социалистического развития. Афганистан виделся «второй Монголией». НДПА, взявшая власть в свои руки, была неспособна управлять страной, поэтому афганское правительство 8 мая 1978 г. официально обратилось к советскому послу с настоятельной просьбой срочно направить в Афганистан советских советников — партийных, военных, хозяйственных, а также сотрудников органов государственной безопасности СССР для оказания помощи в организации работы разведки и контрразведки страны, в частности в оснащении их специальными и иными техническими средствами. Вовлеченность Советского Союза в афганские дела в самых разных формах — в виде советнической деятельности и материальной помощи, в том числе военной, — с каждым месяцем стала увеличиваться.

По решению Политбюро ЦК КПСС во второй половине мая 1978 г. для оказания практической помощи органам безопасности ДРА в Кабул выехала группа сотрудников КГБ СССР, руководителем которой был И. И. Ершов. Сотрудники КГБ СССР провели переговоры с председателем Революционного совета ДРА Тараки, его заместителем Бабраком Кар-малем, а также заместителем премьер-министра, министром иностранных дел Амином, который курировал работу органов безопасности страны. Члены советнической группы установили личные контакты и проводили регулярные деловые встречи и беседы с министром национальной обороны Абдулом Кадыром, министром внутренних дел ДРА Нуром Ахмадом Нуром, начальником полиции и жандармерии МВД Даудом Таруном, начальником отдела безопасности МВД Гулямом Саидом, начальником военной контрразведки Голем Османом, начальником управления национальной безопасности (УНБ) Асадуллой. Беседы с руководителями афганских спецслужб использовались для налаживания личных и деловых контактов, выработки соответствующих рекомендаций, а также для получения информации о положении в Афганистане, в национальной армии и службах безопасности^[354].

Уже 30 июня 1978 г. постановлением Совета министров СССР было создано Представительство КГБ СССР при органах безопасности ДРА в составе 19 человек, включая оперативных сотрудников и технический персонал.

2 августа 1978 г. в Кабул прибыл В. А. Крючков. Он провел серию встреч с руководством страны и афганских спецслужб, и 5 августа 1978 г. подписал соглашение о сотрудничество между КГБ СССР и органами безопасности ДРА. Оно предусматривало, что афганским органам безопасности будет оказана советническая помощь по линии внешней разведки, контрразведки, военной контрразведки, в подготовке национальных кадров как в Советском Союзе, так и в ДРА, а также в оснащении средствами техники, связи и различного рода оборудованием на коммерческой и безвозмездной основе. С афганской стороны соглашение подписал начальник управления национальной безопасности Асадулла Сарвари.

Такое решение полностью отвечало интересам обеспечения национальной безопасности Советского Союза, так как важнейшим пунктом соглашения был обмен информацией о планах и деятельности США, других западных держав, КНР, Ирана, Пакистана, Саудовской Аравии на Среднем Востоке; их намерениях по расколу Движения неприсоединения и использование его в своих интересах; деятельности против советских и афганских учреждений и граждан; мерах по обеспечению их безопасности^[355]. Таким образом, Представительство КГБ СССР в Афганистане, используя возможности афганских спецслужб, становилось важным звеном в получении актуальной информации на Среднем Востоке и формировании советской внешней политике в регионе.

Практически с первых дней создания деятельность Представительства была под контролем начальника Первого главного управления КГБ СССР В. А. Крючкова и его заместителя В. А. Кирпиченко. Впоследствии к этой работе подключился Л. В. Шебаршин. Руководители КГБ СССР участвовали в многочисленных совещаниях по Афганистану и в КГБ, и за его пределами, встречались с сотрудниками, побывавшими в стране, обсуждали различные текущие дела, оценивали перспективу развития событий, выезжали в Кабул, другие города для реализации указаний руководства^[356].

Советское партийно-государственное руководство было заинтересовано в создании института советников как одного из важнейших инструментов контроля и распространения своего влияния в стране, имевшей важное стратегическое значение. Можно вполне обоснованно говорить, что институт советников был порожден совпадением интересов советского руководства и новой политической элиты Афганистана.

Правящая партия Афганистана не смогла получить сколь-нибудь массовой поддержки афганского общества и мусульманского духовенства, ее представители в органах государственного управления не имели опыта государственной и хозяйственной работы. Новое афганское руководство рассчитывало на материально-техническую помощь Советского Союза, расширение числа советских специалистов, советников и консультантов. Укрепление революционно-демократического режима в Афганистане и развитие советско-афганских отношений отвечало интересам усиления влияния СССР как в самом Афганистане, так и во всем стратегически важном районе Среднего Востока.

В руководстве НДПА вновь проявились прежние разногласия, соперничество и личные амбиции. Продолжилась борьба за власть между двумя партийными фракциями — «Хальк» и «Парчам». Тараки и его сторонники-халькисты стали постепенно вытеснять сторонников Кармаля — парчамистов с руководящих партийных постов и из административных структур. Фактически вторым лицом в партии и стране Тараки сделал министра иностранных дел Хафизуллу Амина.

Руководителем Представительства КГБ СССР был назначен Л. П. Богданов, прибывший в Кабул вместе с Крючковым.

Приступив к работе 7 августа 1978 г., он отмечал, что пришлось начинать с нуля, в Представительстве не было ни служебных помещений, ни квартир для сотрудников, ни автомашин. Богданов регулярно встречался и обсуждал с X. Амином различные аспекты деятельности афганских спецслужб. В конце августа 1978 года Богданов по просьбе Амина разработал и передал ему новую схему организации афганских органов безопасности. Амин хотел, чтобы афганские спецслужбы были такими же сильными, как КГБ СССР^[357].

С мая 1978 до 15 сентября 1979 г. афганская контрразведка именовалась «Главное управление по защите интересов Афганистана» (аббревиатура с языка дари — АГСА), а ее руководителем был Асадулла Сарвари. 15 сентября 1978 г. Н. М. Тараки утвердил новую структуру централизованной службы безопасности Афганистана, она стала называться «Организация рабочей контрразведки» (аббревиатура с языка дари — КАМ), а ее руководителем был назначен Асадулла Амин. Контроль за деятельностью афганских спецслужб по примеру Советского Союза велся со стороны правящей партии — ЦК НДПА^[358].

Опыт формирования и функционирования органов государственной безопасности СССР был перенесен в Афганистан. Советские советники не только копировали структуру КГБ СССР и придерживались главного принципа его деятельности (партийности), но и предложили, чтобы единая служба безопасности стала передовым отрядом НДПА, карающим органом в борьбе с оппозицией и инакомыслием. Таким образом, советские советники создали службу безопасности Афганистана, собрав в нее все спецподразделения, ранее находившиеся в разных ведомствах. X. Амин как куратор афганской службы безопасности получал в руки единую централизованную спецслужбу.

В марте 1979 г. в связи с мятежом в Герате и необходимостью оказания срочной помощи афганским органам госбезопасности в Афганистан был командирован первый заместитель начальника Первого главного управления (ПГУ) КГБ СССР генерал-лейтенант Б. С. Иванов, который стал старшим оперативным начальником всех сотрудников КГБ (Представительства и резидентуры), находившихся в Афганистане. Одновременно для оказания помощи афганскому руководству в организации пограничной охраны в Афганистан был направлен первый заместитель начальника Главного управления пограничных войск КГБ СССР генерал-лейтенант Ю. А. Нешумов. В течение месяца изучив ситуацию в Афганистане, а также на границах с Пакистаном и Ираном, они подготовили предложения по улучшению прикрытия и охраны афганских границ, а также меры по оказанию помощи Представительству КГБ СССР в Кабуле^[359].

В 1979 г. обстановка в ДРА осложнилась: по стране прокатилась волна беспорядков, центром которых стал Герат. Расположенная там 17-я пехотная дивизия афганской армии, по существу, распалась. Пехотный и артиллерийский полки перешли на сторону восставших. Вооруженные отряды оппозиции, прибывшие из Пакистана, прошедшие там обучение и вооруженные при участии не только пакистанских властей, но и Китая, США и Ирана, бесчинствовали в Герате. Их поддержали местные жители. По имевшимся в КГБ СССР данным, из Пакистана в Афганистан направлялись еще несколько вооруженных отрядов общей численностью 3 тыс. человек. В этот период в составе афганской армии было 10 пехотных дивизий, насчитывавших более 100 тыс. человек. В афганской армии работали 550 советских военных советников.

17 марта 1979 г. члены Политбюро ЦК КПСС обсудили обострение обстановки в Афганистане и обращение Н. Μ. Та-раки за помощью. Тараки, кроме традиционных просьб, связанных с дополнительными поставками военной техники, боеприпасов, продовольствия, просил оказать помощь «по земле и по воздуху», подразумевая ввод как сухопутных, так и военно-воздушных советских войск. Члены Политбюро пришли к единодушному мнению: «Ни при каких обстоятельствах СССР не может потерять Афганистан». Было решено оказать военно-техническую и продовольственную помощь южному соседу, однако советские войска в Афганистан не направлять. В Политбюро ЦК КПСС еще надеялись, что афганская армия, совершившая революционный переворот, при умелом руководстве правительства сможет защитить новый режим. В этих целях следовало укреплять афганскую армию.

Советское лидеры считали, что вооруженные силы Афганистана должны защищать, национальную независимость, единство, территориальную целостность и национальный суверенитет страны. С большим трудом при помощи артиллерии и авиации антиправительственный мятеж в Герате удалось подавить. Однако волнения приобретали массовый характер и докатились до Кабула. По всей стране стали формироваться вооруженные отряды оппозиции. Афганистан оказался на грани гражданской войны. В течение лета 1979 г. антиправительственные выступления охватили большую часть страны. В этот период Тараки и Амин неоднократно просили советское руководство оказать военную помощь Афганистану. Однако советская сторона, тщательно взвесив все обстоятельства, давала отрицательный ответ.

С осени 1979 г. учебные заведения КГБ СССР (Краснознаменный институт и Высшая школа в Москве, а также Высшие курсы в Ташкенте) приступили к подготовке сотрудников. предназначенных для работы в Представительстве КГБ СССР в Афганистане. В каждую группу подготовки входило около тридцати офицеров территориальных органов, военной контрразведки и пограничных войск. Программа обучения была очень насыщенной, поскольку за два года учебы слушатели получали второе высшее образование. Они изучали спецдисциплины (разведывательная и контрразведывательная подготовка), управленческую деятельность, военное дело, страноведение. Большое внимание уделялось изучению дари, пушту или персидского языка. В учебных группах по изучению иностранных языков было по 5–6 человек^[360]. Учитывая дефицит подготовленных кадров со знанием иностранных языков, страноведческой и религиоведческой подготовкой, в 1979–1984 гг. в Краснознаменном институте КГБ СССР набирались ускоренные 10-месячные курсы подготовки. Первые выпускники курсов подготовки со знанием дари и персидского языка прибыли в Кабул в конце 1980 г. Одновременно велась и двухлетняя подготовка сотрудников со знанием иностранных языков (дари, персидского, пушту) для работы в Афганистане. Летом 1981 г. был произведен выпуск слушателей, прошедших двухгодичную подготовку. Они освоили восточный язык в объеме 10 семестров (более одной тысячи часов по программе) и «представляли собой уже вполне подготовленных специалистов по Афганистану: знали его историю, политическое устройство, обычаи и нравы населения, могли вполне доступно изъясняться на языке населения страны»^[361].

Обучение в образовательных учреждениях КГБ СССР проходили лишь молодые специалисты (27–30 лет), редко имевшие опыт руководящей работы. Лица, имевшие опыт руководящей работы в подразделениях КГБ СССР, направлялись в Афганистан без предварительной подготовки. Не зная языка страны пребывания, они либо подбирали переводчиков из числа афганцев, знавших русский язык, либо пользовались услугами других советников. Эффективность их работы снижалась, они не могли установить доверительные отношения с сотрудниками афганской разведки и контрразведки, самостоятельно прочитать и проанализировать документы на иностранном языке, не понимали, о чем говорят между собой афганцы.

В сентябре Амин, отстранив Тараки от всех занимаемых должностей, сосредоточил ключевые посты в своих руках. Через несколько дней Тараки был убит. Амин занял все руководящие должности в Афганистане и начал «чистки» своего правительства от сторонников Тараки и Кармаля, находившегося в это время в Чехословакии. Многие из них оказались в тюрьмах, некоторые были расстреляны. В НДПА углублялись противоречия между фракциями «Хальк» и «Парчам», ослабилось ее влияние на социально-экономическую и политическую жизнь страны, усилилось оппозиционное движение. В Кремле болезненно отреагировали на смену власти в Афганистане и физическое уничтожение Тараки. Тем не менее послу СССР в Кабуле и другим советским представителям в Афганистане было дано указание поддерживать отношения с Амином как с фактическим руководителем страны, учитывая долгосрочные интересы Советского Союза и необходимость удержания Афганистан на дружественных позициях.

Постепенно Афганистан превратился в опасный очаг напряженности и источник нестабильности в регионе. Амин активно расширял контакты с американцами. С февраля по ноябрь 1979 года Амин пять раз встречался с Амшутцем — исполняющим обязанности главы посольства США после убийства Дабса^[362]. В то же время его отношения с советскими представителями в Кабуле ухудшались. К концу 1979 г. крупномасштабные боевые действия велись в 18 из 26 провинций Афганистана, возникла угроза падения режима НДПА. Афганские руководители вновь и вновь ставили вопрос перед руководством СССР о вводе советских войск.

В Москве, в первую очередь в КГБ СССР, опасались того, что возобладание исламского фундаментализма в Афганистане быстро перекинется на среднеазиатские регионы Советского Союза. Эксперты отмечали, что мусульманская часть населения СССР крайне неоднородна. При этом подчеркивалось, что подавляющее большинство верующих вело себя довольно пассивно, но это молчаливое большинство, по мнению экспертов КГБ СССР, не определяло социально-политический климат в республиках, тон задавало меньшинство — активное в религиозном плане и весьма агрессивное политически. Именно оно являлось зачинщиком и организатором политических выступлений мусульман. Политическое руководство СССР опасалось, что на советских границах может появиться исламское государство Афганистан во главе с экстремистски настроенными фундаменталистами, что могло очень быстро сказаться на положении в советских республиках Средней Азии. КГБ СССР полагал, что негативное воздействие исламского фундаментализма не ограничится лишь Средней Азией, оно перекинется на другие районы Советского Союза с мусульманским населением^[363].

Решение направить в Афганистан войска было непростым для советского руководства. Требовалось выбрать: или обстановка в стране перерастет в широкомасштабный кризис с непредсказуемыми последствиями, или в Афганистане к власти придут прогрессивные силы, способные покончить с произволом и вывести страну из тупика. Л. И. Брежнев, Ю. В. Андропов, А. А. Громыко и Д. Ф. Устинов обосновывали решение о вводе войск в Афганистан стратегическими интересами СССР: защита южных границ, сохранение дружественных отношений с Афганистаном, перекрытие каналов поступления наркотиков. Беспокоил и исламский фактор.

12 декабря 1979 г. Политбюро ЦК КПСС приняло решение № 176/125, которое называлось «К положению в “А”», документ был подготовлен от руки, что свидетельствует о повышенном уровне секретности и конспирации. Для того чтобы не допустить утечки конфиденциальной информации, на бумаге не упоминалось даже название страны, только начальная литера. Само содержание документа было нейтральным и мало что могло сказать человеку, не посвященному в эту тему: «1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные тт. Андроповым Ю. В., Устиновым Д. Ф., Громыко А. А. Разрешить в ходе осуществления этих мероприятий им вносить коррективы непринципиального характера. Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить на Политбюро. Осуществление всех этих мероприятий возложить на тт. Андропова Ю. В., Устинова Д. Ф., Громыко А. А. 2. Поручить тт. Андропову Ю. В., Устинову Д. Ф., Громыко А. А. информировать Политбюро ЦК о ходе выполнения намеченных мероприятий. Секретарь ЦК Л. И. Брежнев».

Кремль принял решение передать власть в Афганистане в руки Кармаля, которого следовало доставить в Кабул из Чехословакии. В Москве рассчитывали, что Кармаль обеспечит стабильность в стране и изменит соотношение сил в регионе в пользу СССР. Таким образом было принято решение и по устранению Амина. Осталось лишь провести специальную операцию.

В Москве видели все аргументы против силового вмешательства: участие в гражданской войне, человеческие жертвы и материальные затраты, ухудшение отношений Востока и Запада. Однако последнее обстоятельства уже не играло особой роли. Напряженность нарастала, а гонка вооружений усиливалась. В Москве считали, что Вашингтон пытался подорвать паритет, который уже много лет обеспечивал довольно стабильные рамки конфронтации сверхдержав. Недоверие Москвы к Вашингтону увеличилось после событий в Иране, когда иранские студенты взяли в заложники персонал американского посольства в Тегеране. После этого Вашингтон стал проявлять больший интерес к Афганистану, поэтому возможность отправки туда американских войск беспокоила Москву^[364].

Советский Союз имел большой положительный опыт поддержки стран социалистического содружества и развивающихся стран Юго-Восточной Азии, Африки, Ближнего и Среднего Востока, не только оказывая им экономическую помощь, но и направляя советников, военную технику, оружие и боеприпасы. Видимо, поэтому советское руководство надеялось на относительно простое решение афганской проблемы.

Амин не подозревал о том, что в Кремле готовили операцию по его смещению и продолжал просить Москву оказать ему помощь в борьбе с вооруженной оппозицией.

После принятия решения о вводе советских войск в Афганистан в приграничных к нему военных округах началась подготовка частей и соединений. 24 декабря 1979 г. на совещании руководящего состава Министерства обороны СССР Д. Ф. Устинов объявил о принятом политическом решении. В тот же день появилась директива Министра обороны СССР, в которой говорилось о вводе некоторых контингентов советских войск на территорию Демократической Республики Афганистан «в целях оказания интернациональной помощи дружественному афганскому народу, а также создания благоприятных условий для воспрещения возможных антиафганских акций со стороны сопредельных государств».

Советские войска перешли государственную границу 25 декабря в 15 часов по московскому времени. Одновременно самолетами советской военно-транспортной авиации началась переброска войск и техники в Кабул и Баграм. Аэропорт в Кабуле работал в обычном режиме, и сотрудники британского посольства были удивлены тем, что советские военные не предпринимали ни малейшей попытки скрыть приготовления и прибытие своих частей и подразделений^[365].

Группировка советских войск в ДРА включала в себя управление 40-й армии, 3 мотострелковые и 1 воздушно-десантную дивизию, 9 отдельных бригад и 7 отдельных полков, 4 полка фронтовой и 2 полка армейской авиации, тыловые, медицинские, ремонтные, строительные и другие части и подразделения. Наибольшей численности — 108,7 тыс. человек — Ограниченный контингент советских войск в Афганистане (ОКСВА) достиг в 1985 г. Вместе с советскими войсками на территорию страны вошел и Особый отдел КГБ СССР по 40-й армии. Основными задачами советских военных контрразведчиков стали обеспечение безопасности советских войск на территории Афганистана, получение разведывательную и контрразведывательную информацию, помощь командованию в повышении боевой готовности войск^[366].

Уже после того как советские войска перешли границу с Афганистаном, продвигались к пунктам своей дислокации и начинали размещаться, 27 декабря 1979 г. подразделения специального назначения КГБ СССР и ГРУ ГШ ВС СССР захватили дворец Тадж-Бек, в ходе штурма которого был убит X. Амин, были захвачены генеральный штаб афганской армии; служба разведки и контрразведки; министерства внутренних дел и иностранных дел; радио- и телецентр; телефонная станция, тюрьма для политических заключенных в Пули-Чархи^[367]. К власти было приведено новое просоветское правительство во главе с Кармалем. доставленным в Кабул, а официально объявлено о том, что в Афганистане прошел «второй этап Апрельской революции (1978 г.) и к власти в стране пришли здоровые силы во главе с Кармалем». Операция была проведена 27 декабря 1979 г. Большинство оперативных планов оказались хорошо разработанными, подготовленными и успешно осуществились. При штурме дворца Амина погибли несколько сотрудников спецподразделений КГБ.

Лишь после того как в 1990-е годы участники этой специальной операции написали воспоминания о штурме дворца Амина и его ликвидации, у историков появилась возможность реконструировать события, произошедшие в декабре 1979 г. в Кабуле и установить, что реальной оппозиции, которая «свергла власть Амина» в природе не существовало^[368].

30 декабря 1979 г. находившиеся в Кабуле и руководившие операцией по смене власти в Афганистане Ю. И. Дроздов и В. А. Кирпиченко вылетели в Москву. 31-го, уже после окончания рабочего дня, они отчитались перед Ю. В. Андроповым за свою работу. Но даже в официальном документе, направленном в ЦК КПСС, не было ни слова сказано о проведенной специальными службами Советского Союза операции по смене власти в Афганистане. В записке сообщалось о «действии афганской оппозиции», о «втором этапе Апрельской революции».

В конце декабря 1979 г. было сформировано новое афганское правительство и проведена реформа национальных органов безопасности. 6 января 1980 г. указом Революционного совета образована Служба государственной информации (СГИ) ДРА. На языке дари — «Хедамет-е аттелат-е доулати» (ХАД), поэтому сотрудников афганских органов безопасности советские граждане в Афганистане часто называли «хадовцами». В разговорной речи советских советников использовались обе аббревиатуры — и СГИ и ХАД. Советские граждане, работавшие в Афганистане и не знавшие языка страны пребывания, не могли понять, в чем различие между СГИ и ХАД. Некоторые полагали, что это одно и то же, и удивлялись, что используются два наименования. Другие считали, что СГИ и ХАД — это органы госбезопасности ДРА, действовавшие в различные временные периоды^[369].

Руководителем СГИ ДРА был назначен сторонник Кар-маля, «парчамист» по убеждениям, Наджибулла, врач по образованию, имевший почетную и уважаемую в Афганистане приставку к имени — «доктор Наджиб». Он любил повторять, что до 27 декабря 1979 г. у народной власти практически не было органов госбезопасности: в Кабуле число сотрудников не превышало семисот, а на всей территории Афганистана -66 человек. Он находился на этой должности до мая 1986 г., когда в политическом руководстве Афганистана и национальных органах государственной безопасности произошли перемены. 4 мая 1986 г. на XVIII Пленуме ЦК НДПА Кар-маль был освобожден от должности генерального секретаря ЦК партии по личной просьбе^[370], а Наджиб был избран генеральным секретарем ЦК НДПА, Служба государственной информации преобразована в Министерство государственной безопасности. Министром госбезопасности стал Гулам Фарук Якуби^[371].

Ввод советских войск продемонстрировал всему миру, и прежде всего Соединенным Штатам, решимость Советского Союза отстаивать свои государственные интересы не только дипломатическим путем, но и с применением военной силы. Эта акция стала причиной ухудшения отношений между СССР и США. Советские действия в Афганистане осудили 108 государств — членов ООН, что побудило руководителей СССР искать возможности вывода войск.

13 января 1980 г. Л. И. Брежнев в интервью газете «Правда» отметил, что ЦК КПСС и правительство, принимая решение о вводе войск, полностью сознавали свою ответственность. Перед советским воинским контингентом стояла задача оказать содействие афганцам в отражении агрессии извне. Л. И. Брежнев указал, что советские войска будут выведены из ДРА. как только отпадут причины, побудившие афганское руководство обратиться с просьбой об их вводе^[372].

В конце января в Кабуле побывал председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов. Он находился в Афганистане как член комиссии Политбюро ЦК КПСС, и его главной задачей было наладить взаимодействие всех ведомств — КГБ, посольства СССР, аппарата главного военного советника и некоторых других. Он провел беседы с руководителями советских учреждений в Кабуле, Кармалем и Наджибуллой. После возвращения в Политбюро в очередной раз обсудили положение в Афганистане. Оценивая ситуацию. Юрий Владмирович отметил, что вмешательство Вашингтона и Пекина во внутренние дела Афганистана приобретает все более широкие масштабы, совершаются бандитские налеты на афганские города и села. Все это не позволяет вернуть советские войска до тех пор, пока в Афганистане не будет нормализована обстановка^[373].

Для того чтобы постфактум заручиться одобрением решения, принятого группой советских руководителей 12 декабря 1979 г., в июне 1980 г. участники Пленума ЦК КПСС единодушно проголосовали за одобрение ввода советских войск в Афганистан.

Начиная с 1981 г. советское руководство стало искать пути урегулирования ситуации вокруг Афганистана дипломатическим путем, что позволило бы вывести войска. В результате дипломатических усилий по урегулированию обстановки в Афганистане в июне 1982 г. в Женеве начались афганско-пакистанские переговоры, которые велись через личного представителя Генерального секретаря ООН по специальным политическим вопросам Диего Кордовеса. Переговоры в Женеве продолжались более шести лет: обсуждалось прекращение иностранного вмешательства во внутренние дела Афганистана, поэтапный вывод советских войск, возвращение на родину афганских беженцев, гарантии невмешательства во внутренние дела обеих сторон. Не будучи прямым участником переговоров в Женеве, Советский Союз внимательно рассматривал варианты развития событий, вырабатывал тактику ведения диалога и давал рекомендации афганской стороне. Подготовкой материалов и выработкой согласованных позиций занималась специальная комиссия Политбюро ЦК КПСС по Афганистану, в которую входили руководители МИД, КГБ, Минобороны СССР. Для решения внешнеполитических вопросов привлекались лучшие дипломаты, эксперты военного ведомства и разведки^[374].

Став лидером партии и государства, Ю.В. Андропов 28 марта 1983 г. в беседе с Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром заявил о стремлении СССР к мирному решению афганской проблемы. Это было вызвано тем, что пребывание войск в Афганистане наносило серьезный ущерб отношениям Советского Союза с западными и социалистическими странами, с исламскими и другими странами «третьего мира». Афганская проблема была весьма болезненна для СССР, для его экономики и общества. При этом Ю. В. Андропов заявил, что войска будут выведены из Афганистана, как только прекратится вмешательство в его дела извне. Андропов в беседе с Кармалем сказал, что афганское руководство не должно рассчитывать на неопределенно долгое пребывание советских войск в Афганистане и что надо вести дело к расширению социальной базы правительства политическими методами. Однако Кармаль не сделал нужных выводов, а Андропову не хватило сил и времени довести это дело до конца.

Структурные трансформации Представительства КГБ СССР в Афганистане

На должности руководителей Представительства КГБ в Кабуле выдвигались руководящие работники разведки, положительно проявившие себя на оперативной работе. С 1978 по 1991 г. Представительство последовательно возглавляли Л. П. Богданов, В. Н. Спольников^[375], Б. Н. Воскобойников, Н. Е. Калягин, В. П. Зайцев, В. А. Ревин. Все они в нелегких условиях с риском для жизни работали днем и ночью и сыграли определяющую роль в утверждении законности в работе службы безопасности Афганистана^[376]. Однако лишь трое из них, Богданов, Спольников и Зайцев, были востоковедами и ранее работали в странах этого региона.

Первые сотрудники КГБ СССР, прибывшие для работы в Афганистан летом 1978 г., осуществляли советнические функции в афганских органах безопасности только в пределах Кабула. Они оказывали помощь в организации работы подразделений афганской внешней разведки, контрразведки, военной контрразведки, охраны высших должностных лиц и государственной границы Афганистана.

В июне 1979 г. руководство ДРА, ссылаясь на сложность внутриполитического положения и необходимость усиления борьбы с реакцией, обратилось с просьбой о значительном расширении помощи в организации работы органов безопасности на территории всей республики и в пограничных войсках, о направлении советников в административные центры афганских провинций, а также отделы афганской военной контрразведки по армейским корпусам.

В ответ на просьбу афганской стороны летом 1979 г. принято решение об укреплении Представительства КГБ СССР в Афганистане. Оно получило официальный статус, вышло из-под прикрытия советского посольства и стало именоваться «Представительство Комитета государственной безопасности СССР при органах безопасности Демократической Республики Афганистан». В структуру Представительства вошли: руководство (руководитель и три заместителя), пять отделов: 1-й (внешнеполитическая разведка — 4 человека), 2-й (контрразведка — 29), 3-й (военная контрразведка — 35), 4-й (пограничная охрана — 38), оперативно-технический (11 человек); четыре группы: информационно-аналитическая, связи, шифрсообщений, финансовая; а также отдел кадров, секретариат, хозяйственное отделение (снабжение материальными средствами, техникой, вооружением и боеприпасами, обеспечение работы автотранспорта, эксплуатация зданий и помещений)^[377]. По штату в Представительстве было 175 сотрудников, в том числе 158 офицеров. Руководитель Представительства (по воинскому званию генерал-майор) был включен в номенклатуру ЦК КПСС^[378].

В Представительстве КГБ СССР в Афганистане работали сотрудники практически из всех подразделений советских органов госбезопасности: центрального аппарата, территориальных органов, органов военной контрразведки, пограничных войск. На руководящие должности назначались, как правило, офицеры разведки из ПГУ КГБ СССР. Советниками в соответствующие подразделения афганской службы безопасности назначались руководители и наиболее подготовленные оперативные сотрудники КГБ СССР. Как правило, сотрудники Представительства прибывали с Кабул спецрейсом на самолете Ту-134, входившем с состав авиации погранвойск КГБ СССР. Пассажиры этого спецрейса нс проходили в Афганистане ни таможенного, ни пограничного контроля. Выйдя из самолета, они садились в ожидавшие их автобусы и легковые машины и уезжали к местам проживания^[379].

Представительство КГБ СССР в Афганистане с конца 1970-х годов стало важным источником информации о положении в Афганистане и вокруг него. Актуальность, ценность и оперативность получения информации зависели от профессиональных и психологических качеств сотрудников Представительства, работавших советниками в афганских спецслужбах. От них зависел успех формирования надежных и эффективно функционирующих афганских органов безопасности. Советники должны были иметь жизненный опыт, практику разведывательной или контрразведывательной работы, обладать хорошими политическими, морально-психологическими и профессиональными качествами, знать язык страны пребывания, национальные нравы и обычаи афганцев, этноконфессиональный состав и взаимоотношения народов и племен Афганистана, особенности ислама. Это требовало хорошей предварительной подготовки сотрудников КГБ, направляющихся в Афганистан.

С каждым годом увеличивалось число задач, решаемых Представительством, в связи с этим его структура постепенно расширялась. В целях организации целенаправленной работы по борьбе с незаконными вооруженными формированиями в апреле 1980 г. в Представительстве было создано еще одно подразделение — 5-й отдел (оказание советнической помощи в организации борьбы с вооруженными отрядами оппозиции).

По просьбе руководства Афганистана о продолжении сотрудничества по линии органов безопасности осенью 1980 г. представители КГБ провели переговоры с афганской стороной и 26 октября 1980 г. подписали новое Соглашение о сотрудничестве между КГБ СССР и СГИ ДРА.

В 1981 г. были образованы: 6-й отдел (советническая деятельность по борьбе с идеологической диверсией и работе в среде афганского мусульманского духовенства), 7-й отдел (советническая помощь в расследовании уголовных дел относящихся к компетенции афганских органов безопасности), 10-й отдел (организация и координация деятельности оперативных групп), оперативные группы в провинциях: Герат, Бадгис, Гур, Фарах, Нимруз, Кандагар, Урузган, Забуль, Газни, Пактика, Пактия, Нангархар, Лагман, Кунар, Бамиан, Парван, Балх, Джаузджан, Саманган, Кундуз, Баглан, Тахар, Бадахшан, а также в округе Хост.

К концу апреля 1981 г. в Представительстве работало уже более 450 сотрудников, оно превратилось в крупнейшее подразделение КГБ СССР за границей. Учитывая, что абсолютное большинство сотрудников Представительства были членами КПСС, они образовали 16 первичных парторганизаций, восемь из которых находились в провинциях Афганистана. Партийной работой руководило партбюро Представительства, а с июня 1981 г. — партийный комитет, работавший под руководством отдела административных органов ЦК КПСС^[380].

В 1982 г. сформирована медицинская часть Представительства, оперативные группы в провинциях Кабул, Логар, Вардак, Каписа. В мае 1983 г. был создан 11-й отдел по обеспечению безопасности и охране советских граждан на объектах советско-афганского сотрудничества. На этот отдел были возложены координация усилий и организация взаимодействия афганской разведки и контрразведки, министерств обороны и внутренних дел, партийных и государственных органов ДРА на местах по получению упреждающей информации о подрывных устремлениях противника против советских представительств и граждан, мероприятий по нейтрализации этих устремлений и повышения эффективности мер безопасности. ЦК КПСС принял решение запретить командирование в Афганистан специалистов с женами и детьми в те регионы, где не представлялось возможным обеспечить их безопасность^[381].

В декабре 1984 г. в Представительстве организована

14-я группа, сотрудники которой вели советническую работу в 4-м управлении СГИ ДРА (экономическая контрразведка), и 15-я группа (оперативная техника). Оперативно-технический отдел был переименован в отдел связи, который обеспечивал радиосвязью Представительство и вел советническую работу в подразделениях связи афганских спецслужб ^[382]. Если в первый год образования Представительства в нем работали всего два десятка сотрудников, то к середине 1985 г. его численность достигла нескольких сотен человек, оказывавших разностороннюю помощь афганским органам государственной безопасности.

В 1986 г. образован 12-й отдел (советническая работа в 12-м управлении СГИ — работа среди афганских племен и народностей) и дежурная служба^[383].

В конце 1985 — начале 1986 г. Представительство КГБ в Афганистане представляло собой мощную структуру: руководство, партком, 12 отделов, два отделения, шесть групп, отдел кадров^[384], секретариат, хозяйственный отдел, медицинская часть и 30 оперативных групп в провинциях. Общая численность сотрудников Представительствасоставляла 461 человек, в том числе 258 человек в Кабуле, 203 человека — в оперативных группах в афганских провинциях.

Основными поставщиками информации о военнополитической обстановке в Афганистане и на Среднем Востоке в целом, настроениях афганского политического руководства и национальной элиты, положении в афганских племенах и народностях были подразделения Представительства, сотрудники которых работали советниками в следующих подразделениях национальных спецслужб: разведка; контрразведка; военная контрразведка; пограничная служба; борьба с вооруженными отрядами оппозиции, борьба с идеологической диверсией и работа с мусульманским духовенством; работа в племенах, ведение следствия.

Так. сотрудники 1-го отдела Представительства работали советниками в афганской внешней разведке — Первом управлении СГИ-МГБ Афганистана. О важности организации разведывательной деятельности 27 декабря 1978 г. говорил Ю. В. Андропов, встречаясь в Москве с X. Амином. Так, Андропов предложил Амину провести совместную (КГБ СССР и АГСА ДРА) разведывательную операцию с целью получения информации от членов королевской семьи Захер-шаха и сторонников короля о деятельности противников правительства ДРА. Касаясь просьбы X. Амина о ведении разведки в интересах ДРА и предоставлении руководству республики разведывательной информации, Ю. В. Андропов сказал, что эта работа будет вестись, а добываемая информация передаваться руководству ДРА и афганских органов безопасности^[385].

Основными направлениями деятельности афганской разведки были сбор информации: о внешней политике Пакистана и Ирана, их планах в отношении Афганистана, каналах заброски в страну пополнения и материальных ресурсов для вооруженных отрядов оппозиции; планах и намерениях афганской оппозиции, находившейся за рубежом; бывшем короле Афганистана Захер-шахе и его ближайшем окружении. Афганская разведка активно проводила мероприятия, направленные на поднятие международного авторитета Афганистана: через своих партнеров в дружественных государствах организовывала выступления в поддержку борьбы пуштунов за сохранение своих традиционно сложившихся прав и привилегий; через лидеров некоторых арабских стран (Сирии, Ливии, Алжира) организовывала выступления осуждающих политику режима Зия-уль-Хака, репрессии в отношении племен африди и шинвари; разоблачала иностранное вмешательство во внутренние дела страны; работала с афганской оппозиции и афганской эмиграцией; получала иную информацию, в том числе по линии научно-технической разведки.

Афганская разведка добывала информацию о внешней и внутренней политике Пакистана; его государственном аппарате; положении в правящей и оппозиционных партиях, в пуштунских и белуджских племенах, штаб-квартирах исламских партий и организаций, их отношении к позиции НДПА по урегулированию афганского кризиса, лагерях подготовки боевиков, складах вооружения, каналах иностранной помощи, маршрутах переброски с территории Пакистана в Афганистан вооруженных отрядов оппозиции и караванов с оружием, научно-техническом потенциале Пакистана, его ядерной программе, состоянии вооруженных сил. Так, по каналам афганской разведки были получены данные о том, что 8 августа 1980 г. министр иностранных дел Пакистана Ага Шахи направил послание генеральному секретарю Организации Исламская конференция Шатти, в котором констатировал, что комитет по Афганистану^[386] фактически прекратил свою деятельность, и призывал принять меры к созыву международной конференции по Афганистану под эгидой ООН. Ага Шахи подчеркивал, что из-за негативной роли, которую сыграли Куба и Индия, Движение неприсоединения оказалось расколотым и парализованным. Координационное бюро движения в Нью-Йорке в ходе дискуссий не смогло выработать заявление по Афганистану. Поэтому' Пакистан предлагал провести международную конференцию по Афганистану под эгидой ООН, внести вопрос об Афганистане в повестку дня сессии Генеральной Ассамблеи ООН^[387].

Афганское руководство было заинтересовано в дестабилизации обстановки в приграничных районах Пакистана. Одним из дестабилизирующих факторов было белуджское национальное движение. Афганская разведка внимательно наблюдала за действиями правительства Зия-уль-Хака в отношении пакистанских белуждей. В Исламабаде болезненно отреагировали на посещение в 1986 г. Кабула лидером Народного фронта за освобождение Белуджистана (НФОБ) X. Б. Марри, которое воспринималось официальным Пакистаном как начало подготовки НФОБ к боевым операциям под сепаратистскими лозунгами. По данным афганской разведки, администрация Зия-уль-Хака для сохранения контроля над Белуджистаном проводила комплекс военных, экономических и политических мер. Афганская разведка пришла к выводу о том, что пакистанское правительство удержит власть, хотя нерешенность коренных социально-экономических проблем, непопулярность режима периодически приводят к осложнениям обстановки^[388].

Объектом внимания афганской разведки были отношения Пакистана и КНР, взаимные визиты их официальных лиц, выработка общих позиций по Афганистану, в том числе по вопросу вывода иностранных войск, консультации по ведению афганско-пакистанских переговоров в Женеве.

Ко второй половине 1980-х годов афганская разведка сумела создать 17 резидентур за рубежом, в которых работали около 40 оперативных работников. Зарубежные резидентуры афганской внешней разведки активно взаимодействовали с загранаппаратами КГБ. что расширяло их возможности по работе в эмигрантских организациях, штабах оппозиции. Афганская внешняя разведка сотрудничала со спецслужбами Ирака. Ливии. Сирии. Особое внимание уделялось контактам с управлением внешней разведки Индии.

В конце октября 1985 г. афганской разведкой были получены данные о планах афганской вооруженной оппозиции активизировать боевые действия накануне советско-американской встречи на высшем уровне^[389].

Весной 1986 г. афганская разведка искала пути сближения со спецслужбами Сирии, для того чтобы сирийская сторона смогла воздействовать на Иран с целью изменить его отношения к ДРА. побудить руководство прекратить оказание помощи вооруженным отрядам оппозиции, привлечь Иран к процессу политического урегулирования вокруг Афганистана^[390].

С весны 1986 г. Москва и Кабул уделяли большое внимание укреплению международных позиций Афганистана, стремясь воздействовать на Движение неприсоединения. В связи с проведением в августе — сентябре 1986 г. в Хараре VIII Конференции глав государств и правительств неприсоединившихся стран по каналам разведок обеих стран в руководящие круги этих государств продвигалась информация о том, что афганско-пакистанские переговоры о политическом урегулировании положения вокруг ДРА были важным шагом в правильном направлении, открывали практические возможности решения проблемы, и, следовательно, в интересах Движения неприсоединения было всемерно способствовать созданию атмосферы, которая благоприятствовала бы их успеху. До сведения руководства и общественности неприсоединившихся стран доводилась информация о положении внутри ДРА, в том числе о мерах по расширению социальной базы существующего режима, продолжавшемся наращивании вооруженного и иного вмешательства во внутренние дела Афганистана, в том числе по линии спецслужб противника. Кроме того, продолжались поддерживаться контакты с руководством и МИД Индии, Зимбабве^[391], других влиятельных неприсоединившихся стран с целью побудить их представителей на конференции в Хараре и других предстоящих форумах Движения неприсоединения занимать по «афганскому вопросу» позицию, приемлемую для ДРА. Была сделана ставка на широкое участие афганских представителей в неправительственных мероприятиях, проводимых в неприсоединившихся странах по тематике Движения неприсоединения^[392].

Афганская разведка добывала информацию о центрах афганской эмиграции в Западной Европе, США, Канаде, деятельности в этих странах представительств «исламских партий и организаций», характере их связей с правительственными и общественными организациями стран пребывания, каналах и размерах помощи, оказываемой оппозиции и ее вооруженным отрядам. Основными источниками информации были резидентуры афганской разведки в Вашингтоне, Бонне, Париже, Лондоне. Риме, которые внимательно следили за процессами в афганской эмиграции, ее реакцией на события в Афганистане, планами возвращения на родину и участия в государственном устройстве страны, путями урегулирования афганской проблемы, взаимоотношениями с оппозиционными силами.

Добывалась информация о контактах в Вашингтоне и Исламабаде между сотрудниками администрации президента США и пакистанскими представителями, государственным секретарем США. его заместителем и министром иностранных дел Пакистана; обсуждении в ходе таких встреч вопросов по афганской проблеме.

В марте и начале апреля 1987 г. афганская разведка внимательно следила за маневрами Пакистана в связи с предстоявшим визитом госсекретаря США Шульца в Москву. По мнению Пакистана. Вашингтон и Исламабад должны были настаивать на том, что существуют только два пути урегулирования афганской проблемы: выработка в Женеве договоренности о выводе советских войск в короткие сроки, что «позволило бы немедленно достичь политического урегулирования и дало бы возможность афганскому народу определить свое собственное будущее»; а также обеспечение «истинного примирения вокруг какого-либо нейтрального деятеля». Пакистан полагал, что американская сторона могла бы указать, что, «если Советский Союз примет решение о выводе своих войск, США будут готовы способствовать обеспечению по возможности наиболее мирного переходного периода». Пакистанская сторона считала целесообразным отметить, что «подавляющее большинство афганцев никогда не согласится с тем, чтобы НДПА играла главную роль в процессе примирения».

Афганская разведка вела работу по Ирану по следующим направлениям: положение оппозиции и афганских беженцев на территории Ирана, внешняя и внутренняя политика, политическое и экономическое положении Ирана, расстановке сил в верхних эшелонах власти, деятельность оппозиционных иранскому режиму группировок, ход военного строительства, вмешательство Ирана во внутренние дела Афганистана, поддержка основных шиитских группировок афганской оппозиции («Наср», «Хезболла», «Раад», «Ниру»), размеры предоставляемой им помощи, политические процессы в афганской оппозиции на территории Ирана, военные мероприятия афганской оппозиции и их экономическое положение. Каналами получения информации по Ирану были резидентуры афганской разведки в Тегеране и Мешхеде, разведывательные подразделения в провинциях Герат, Нимруз, Фарах.

Афганская разведка добывала информацию о внешней политике Индии, Турции, Ирака, Кувейта, их взаимоотношениях с соседними государствами, деятельности в них афганской эмиграции, представительств исламских партий и организаций (Исламской партии Афганистана (ИПА), Исламского общества Афганистана (ИОА) и других), их работе среди афганских беженцев. Перспективным партнером афганских спецслужб были индийские спецслужбы, с которым поддерживались постоянные контакты. Кабул рассматривал Дели как политический противовес Исламабаду, уделял особое внимание состоянию их внешнеполитических отношений, возможности возникновения между ними военного конфликта.

Основными недостатками в организации работы афганской разведки были слабый кадровый состав сотрудников внешней разведки, недостаточный уровень их профессиональной подготовки, слабое знание иностранных языков, незнание проблем разведывательной деятельности. Нестабильность военно-политической обстановки в Афганистане, борьба в правящей партийной верхушке за высокие государственные посты, пренебрежение интересами рядовых членов НДПА также отрицательно сказывались на деятельности сотрудников внешней разведки.

Сотрудники 2-го отдела Представительства оказывали советническую помощь сотрудникам 2-го (контрразведывательного) и 6-го (наружное наблюдение и охрана дипломатических представительств иностранных государств) управлении СГИ-МГБ Афганистана. О необходимости и важности ведения эффективной контрразведывательной работы внутри ДР А Ю. В. Андропов говорил 6 декабря 1978 г., встречаясь в Москве с X. Амином. Он обращал внимание на то, что афганская контрразведка должна «держать под контролем обстановку и иметь полную информацию о положении в стране», вести оперативную работу среди руководителей племен и реакционных религиозных авторитетов. Ю. В. Андропов напомнил X. Амину о поездке в Афганистан летом 1978 г. заведующего международным отделом, секретаря ЦК КПСС Б. Н. Пономарева и состоявшемся обмене мнениями по поводу применения репрессивных мер. Тогда речь шла о том, что слишком много людей арестовано и расстреляно. По мнению Андропова, репрессии могли быть «оправданы лишь в той мере, в какой они диктуются объективными условиями классовой борьбы и действительной необходимостью защищать революцию». Ссылаясь на примеры из истории Гражданской войны и борьбы с контрреволюцией в СССР, Ю. В. Андропов указал на то, что в отношении явных врагов республики также принимались суровые меры. Но они основывались на строгом соблюдении законности. X. Амин ответил, что «в отношении врагов революции руководство ДРА вынуждено принимать репрессивные меры, но при этом не был расстрелян ни один невиновный человек»^[393].

Основными задачами афганских контрразведывательных подразделений были: ликвидация контрреволюционного подполья в Кабуле и административных центах афганских провинций, борьба с иностранными разведками, действовавшими под прикрытием аккредитованных в Афганистане (в Кабуле, Джелалабаде, Кандагаре и Герате) более 20-ти посольств и представительств капиталистических стран, в том числе США, ФРГ, Англии, Франции. Италии, Канады, Ирана, Пакистана, Японии и других, а также Китая; обеспечение безопасности объектов воздушного транспорта, в том числе международного аэропорта в Кабуле, автомобильного транспорта; борьба с диверсиями противника на объектах народного хозяйства ДРА; обеспечение безопасности министерств связи, общественных работ, энергетики и водных ресурсов, сельского хозяйства, финансов; предотвращение утечки сведений из министерств и ведомств, могущих нанести ущерб интересам государства.

С помощью советников КГБ СССР афганские контрразведчики вели работу по спецслужбам США, Великобритании, Франции, ФРГ, Италии, Израиля, Ирана, Пакистана, Турции, Саудовской Аравии, КНР, Кувейта, Японии и других стран. Спецслужбы иностранных государств активно использовали прикрытие национальных дипломатических представительств посольств. Наиболее активно в Афганистане действовали сотрудники спецслужб Пакистана и Ирана, стремившиеся устанавливать широкие связи среди всех слоев афганского населения, в том числе среди военнослужащих афганской армии, МВД и МГБ. Разведка Пакистана имела в Кабуле крупную резидентуру и разветвленную агентурную сеть, в том числе и в учреждениях, где работали советские специалисты. ЦРУ США активно использовало возможности пакистанской разведки в своих целях. В Кабуле находилась и резидентура ЦРУ, которая наряду с работой по Афганистану вела целенаправленную работу по СССР, в частности по вербовке советских граждан. В целях противодействия американским разведчикам в Кабуле активно использовались возможности афганских служб безопасности. 24 января 1983 г. пакистанцы впервые организовали прием для китайских дипломатов, в ходе которого стороны выразили одобрение деятельности афганских оппозиционеров. По данным афганской контрразведки, в 1983 г. китайцы стали более активно завязывать контакты среди местных жителей. В беседах с ними они подчеркивали, что правительство Китая заинтересовано в улучшении отношений между двумя странами. В феврале 1983 г. на приеме для западных дипломатов в посольстве Пакистана временный поверенный Ф. Юнус призвал к увеличению Западом финансовой помощи афганской оппозиции.

Пристальное внимание к Афганистану традиционно проявляла и разведка Ирана, который постоянно беспокоило советское присутствие. Спецслужбы Ирана усилили свою работу в Афганистане после военного переворота 1978 г. При этом они опирались на проиранское лобби и поддерживали контакт со спецслужбами Пакистана. Интересы иранской и пакистанской разведок совпадали и в отношении работы по Белуджистану^[394].

В поле зрения афганской контрразведки был и временный поверенный в делах Японии Танака, проявлявший активность в сборе информации о положении в различных регионах страны через афганский обслуживающий персонал посольства и их родственников. Танака систематически проводил встречи с представителями других недружественных Афганистану стран.

Иностранные разведчики вели вербовочную работу в среде высокопоставленных сотрудников афганских государственных органов и учреждений. Особое внимание уделялось приобретению агентов из числа военнослужащих вооруженных сил Афганистана, сотрудников МВД и МГБ, владевших русским языком и поддерживавших контакты с советскими военнослужащими. Объектами первоочередного устремления иностранных разведок в Афганистане были аппарат, генеральный штаб и разведывательное управление министерства обороны, органы и войска МВД, штабы армейских корпусов, военно-учебные заведения.

На территории Афганистана периодически задерживались или погибали иностранные граждане. Все они автоматически объявлялись сотрудниками или агентами иностранных разведок, прибывшими с целью добывания разведывательной информации. Отчасти это соответствовало действительности, поскольку среди задержанных или погибших иностранцев было много корреспондентов иностранных информационных агентств, прибывших в Афганистан для сбора политической, экономической, военной и иной информации. Но, кроме того, задерживались или погибали медицинские работники, прибывшие для оказания помощи членам отрядов оппозиции.

В июне 1982 г. в ходе боевой операции советской 5-й мотострелковой дивизии в провинции Фарах был убит гражданин Норвегии Гандхас Стел, который, как было установлено, по поручению пресс-агентств Скандинавских стран с апреля по июнь 1982 г. «в целях изучения контингента советских войск производил фотосъемку действий отдельных подразделений, их мест дислокации, а также опрос местных жителей и мятежников». Иностранец был назван агентом контрреволюции. поскольку. по утверждению афганской контрразведки, его деятельность на территории ДРА была организована представителями ДИРА и ИОА в Пакистане, выдавшими рекомендательные письма для командиров вооруженных отрядов^[395].

16 января 1983 г. при проведении боевой операции в провинции Логар военнослужащими 103-й воздушно-десантной дивизии 40-й армии был задержан гражданин Франции Филипп Огайяр^[396], который заявил, что 14 сентября 1982 г. по решению организации «Международная медицинская помощь» он был направлен в Пакистан для работы в качестве врача сроком на пять месяцев. По прибытии в г. Карачи Огайяр получил от руководителя Движения исламской революции Афганистана (ДИРА) предложение работать врачом в одном из вооруженных отрядов в провинции Логар и вскоре был переправлен на территорию Афганистана. В середине декабря 1982 г. Огайяр вернулся в Пакистан. В Пешаваре он забрал медикаменты и под охраной вновь был нелегально доставлен в провинцию Логар, где находился до задержания, оказывая помощь раненным бойцам отрядов вооруженной афганской оппозиции^[397]. В процессе следствия Огайяр был разоблачен как «агент иностранной разведки, засланный на территорию Афганистана для сбора сведений политического и экономического характера, составляющих государственную тайну». Ему было предъявлено обвинение в нелегальном переходе границы Афганистана и шпионаже в пользу иностранной разведки. Огайяр виновным себя полностью признал и дал показания о других иностранцах и организациях, в частности AMI («Международная медицинская помощь»), BIA («Бюро информации Афганистана»). 13 марта 1983 г. уголовное дело на Огайяра было рассмотрено Специальным революционным судом ДРА с участием государственного обвинителя (от защитника Огайяр отказался). Заседание проводилось при большом количестве народа, представителей прессы Франции. Канады и Индии, корреспондентов афганских газет, радио и телевидения^[398].

В 1983 г. афганская контрразведка отмечала повышение активности иностранных разведок, действовавших с позиций своих посольств. С целью получения информации о положении в Кабуле иностранные дипломаты посещали бензоколонки. пункты продажи топлива и горючего. Пакистанцы высказывали надежду, что в Кабуле могут вспыхнуть массовые беспорядки. Однако, убедившись, что власти полностью контролируют положение в столице, они отмечали, что если «исламские партии» не смогли воспользоваться такой «благоприятной» ситуацией для антиправительственных выступлений, то это означает, что их утверждения о поддержке антиправительственных сил «большинством народа» остаются не более как пропагандой.

Весной 1984 г. в ходе боевой операции советских войск в долине Панджшер были захвачены документальные материалы руководителя разведки и контрразведки Панджшерского фронта Азмуддина: общая тетрадь со списком агентов вооруженных отрядов, пароли для связи с ними, сигналы опасности; список 28 жителей города и провинции Кабул, давших обязательство Панджшерскому фронту Исламского общества Афганистана (ИОА) вести борьбу «во имя ислама и освобождения своей родины»; документ, в котором указывались представители афганской контрразведки в Панджшере и раскрывались данные о предстоящем наступлении правительственных войск; списки командного состава ВВС ДРА и списки 15 работавших там советских военных советников^[399].

На основании полученных данных афганская контрразведка разоблачила 196 офицеров министерств обороны и внутренних дел, службы государственной информации, служащих государственных учреждений, занимавшихся разведывательной и иной подрывной деятельностью против афганского правительства и советских войск в Афганистане.

Несмотря на тактические успехи афганской контрразведки, она не смогла полностью перекрыть каналы проникновения агентуры афганской оппозиции в государственный аппарат и национальные вооруженные силы Афганистана. Так, агенты полевого командира Ахмада Шаха Масуда буквально наводнили государственные органы и вооруженные силы страны, смогли внедриться в агентурную сеть советских разведывательных и контрразведывательных органов, получали данные о начале передвижения советских и афганских воинских частей и подразделений для проведения боевых действий в ущелье Панджшер. Агенты Ахмада Шаха Масуда из числа офицеров афганских ВВС выводили из строя авиационную технику, наносили бомбовые удары по ложным объектам, мирным жителям, сотрудничавшим с государством племенам. Служащие государственных учреждений саботировали мероприятия правительства, водители автотранспортных средств использовались в качестве связных и курьеров^[400].

В январе 1985 г. был разоблачен и впоследствии приговорен к расстрелу бывший сотрудник 7-го управления МГБ ДР А, который с 1981 г., сотрудничая со спецслужбами Пакистана, выдал около двух десятков агентов своего управления, передал планы этого подразделения в отношении мятежников, сообщил об арестах органами МГБ участников вооруженной оппозиции.

В ноябре 1985 г. афганскими органами безопасности была раскрыта и арестована группа агентов оппозиционной организации ИОА, действовавшая в разведывательном управлении афганского министерства обороны: начальник управления Халиль, его заместитель Наим, руководители агентурно-оперативного, информационного и административного отделов. В процессе оперативно-следственных мероприятий было установлено, что они передавали вооруженным отрядам оппозиции важную военно-политическую информацию, данные о дислокации, планах и действиях афганских и советских войск. В частности. Ахмаду Шаху Масуду были переправлены детальные карты-схемы военных аэродромов в Баграме, Герате, Шинданде и Кабуле с обозначением систем обороны и расположения боевой техники, готовились акции по захвату или уничтожению отдельных членов афганского руководства в ходе их возможной поездки в район Панджшера, по проведению диверсии на военном параде 27 апреля 1986 г. Халиль и другие члены группы распространяли среди высокопоставленных афганских военных измышления о «зверствах и грабежах русских во время войсковых операций», вовлекали офицеров министерства обороны Афганистана в агентурную сеть мятежников. Согласно полученным данным, Халиль одновременно сотрудничал и с американскими спецслужбами, передавая ценные разведывательные данные «уполномоченному ЦРУ» в Кабуле^[401].

25 июня 1988 г. в Кабуле был арестован агент ЦРУ США «Макс», работа по розыску которого велась с 1 сентября 1986 г. Бывший военный летчик, обучавшийся ранее в США, Великобритании, Индии, на курсах МГА в СССР, «Макс» в качестве пилота гражданской авиации совершал полеты по маршруту' Дели — Кабул — Москва — Прага. В ходе обыска на его квартире были обнаружены передатчики дальней и ближней агентурной радиосвязи, специальные радиоприемники для приема односторонних радиопередач, инструкции по проведению агентурной связи. «Макс» располагал связями в высших военных и правительственных кругах.

9 июля по пути на работу был задержан агент ЦРУ США «Мориц», владелец частной клиники, располагавший обширными связями среди сотрудников авиакомпании «Ариана», а также военных (в т. ч. МГБ). Ранее он обучался на курсах повышения квалификации в США, Индии и Чехословакии. Изъятая у американских агентов радиоаппаратура представляла значительный интерес для специалистов КГБ СССР.

Особое место в структуре Представительства КГБ СССР в Афганистане занимал 3-й отдел. Его сотрудники выполняли советнические функции в подразделениях афганской военной контрразведки, занимавшейся обеспечением безопасности и лояльности афганской армии, министерств обороны и внутренних дел правящему режим). Именно от позиции армейских офицеров зависела судьба двух военных переворотов в стране в 1973 и 1978 гг. Советским советникам предстояло сформировать афганскую военную контрразведку, помочь руководящему и оперативному составу организовать контрразведывательную и разведывательную работу в афганской армии, министерстве внутренних дел. борьбу с вооруженными отрядами оппозиции в окружении воинских частей и соединений, гарнизонов внутренних дел. Необходимо было научить афганских военных контрразведчиков основам оперативно-разыскной деятельности, а также воспитать из них сторонников Советского Союза. От эффективной работы военной контрразведки во многом зависела боеготовность афганской армии, стабильность в стране и нахождение у власти афганского правительства.

Работа по формированию афганской военной контрразведки началась с конца мая 1978 г., когда в Афганистан прибыл полковник А. А. Марейчев^[402] . Он более года был единственным советским советником в афганской военной контрразведке. Лишь летом 1979 г. в страну приехала группа советских военных контрразведчиков, из числа которых был сформирован 3-й отдел Представительства^[403], начальником отдела был назначен Марейчев.

Начальник 3-го отдела оказывал советническую помощь начальнику Главного управления военной контрразведки, а заместитель начальника отдела — руководству Управления контрразведки по МВД Афганистана. Практически при каждом самостоятельном отделе афганской военной контрразведки был советник — сотрудник 3-го отдела Представительства, что позволяло оказывать помощь афганским военным контрразведчикам по основным направлениям их деятельности, получать достоверную информацию о положении в афганских вооруженных силах, а из афганских подразделений военной разведки — о положении в вооруженных отрядах оппозиции и сопредельных странах. На должность начальника 3-го отдела Представительства назначались лица, имевшие богатый опыт руководящей и оперативной работы.

После отъезда Марейчева 3-м отделом Представительства последовательно руководили М. А. Бровко^[404], А. И. Казаков^[405], М. В. Стрельников^[406].

Главное управление военной контрразведки Афганистан и его органы в корпусах, дивизиях, бригадах, гарнизонах и отдельных частях решали задачи по предотвращению проникновения в афганские вооруженные силы агентов спецслужб иностранных государств; выявлению и пресечению деятельности лиц, вынашивавших преступные намерения в войсках; недопущению возникновения преступных групп и организаций и пресечению их деятельности в вооруженных силах; предотвращению диверсий и террора в армии; обеспечению сохранности государственной и военной тайны, в первую очередь планов командования по борьбе с вооруженными отрядами оппозиции; борьбе с изменой Родине, дезертирством, распространением ложных слухов, паникерством, хищением оружия и боеприпасов; оказанию помощи командованию в повышении боевой готовности, укреплении воинской дисциплины и поддержании высокого морального духа и бдительности личного состава.

В ноябре 1979 г. была введена должность заместителя руководителя Представительства по линии работы военной контрразведки^[407], на которую в декабре этого же года назначен генерал-майор В. Б. Багнюк^[408]. В октябре 1980 г. он по состоянию здоровья убыл в СССР. В декабре 1980 г. на его место приехал В. М. Спиваков^[409], находившийся в Афганистане до января 1984 г. В начале 1984 г. его сменил А. В. Новожилов^[410]. В феврале 1987 г. на должность заместителя руководителя Представительства, курировавшего деятельность советников афганской военной контрразведки, прибыл Г. М. Безгодов^[411]. По традиции Г. М. Безгодову поручили курировать деятельность 3-го отдела Представительства, а также группы «КР», которая занималась обеспечением безопасности аппарата главного военного советника в Афганистане. Кроме того, он осуществлял взаимодействие с аппаратом главного военного советника и Особым отделом КГБ СССР по 40-й армии, был советником начальника Главного управления военной контрразведки (ГУВКР) МГБ. После отъезда Г. М. Безгодова в конце 1988 г. и существенного сокращения численности сотрудников Представительства, в том числе и 3-го отдела, в апреле 1989 г. заместителем руководителя Представительства КГБ СССР, курирующим деятельность советников в афганской военной контрразведки, был назначен М. В. Стрельников, остававшийся на этой должности до декабря 1991 г. — закрытия Представительства КГБ СССР в Кабуле.

В 1979–1980 гг. афганская военная контрразведка находилась фактически на стадии становления. Не имея опыта организации контрразведывательной работы, сотрудники часто допускали ошибки. Так, они не смогли выявить и предотвратить переход в марте 1979 г. некоторых частей 17-й пехотной дивизии в Герате на сторону афганской оппозиции, в результате чего в городе вспыхнул мятеж. Аналогичное чрезвычайное происшествие произошло летом 1979 г. в Джелалабаде, когда некоторые части 11-й пехотной дивизии приняли участие в вооруженном мятеже. Афганской военной контрразведке не удавалось предотвращать факты дезертирства, перехода военнослужащих на сторону отрядов оппозиции, в том числе с оружием и группами.

В начале 1980 г. в состав афганской армии входили сухопутные войска^[412], военно-воздушные силы и войска противовоздушной обороны^[413], пограничные войска. Кроме того, имелись территориальные войска и формирования гражданской обороны, специальные войска, тыл армии и военно-учебные заведения. Общая численность вооруженных сил колебались от 120 до 150 тысяч человек. Афганская армия была укомплектована на 65 %, а боеспособность войск, их политикоморальное состояние и боевой дух оставались на низком уровне. Многие части не могли выполнять боевые задачи. Военнослужащие стремились уклоняться от участия в боях, проявляли трусость, были подвержены панике. Только в 1980 г. из армии дезертировали 24 тысячи человек.

В связи с тем, что большинство отделов афганской военной контрразведки были укомплектованы менее чем на половину от своей штатной численности, давались рекомендации по их формированию, подбору и проверке кандидатов на службу. Основное время занимала выработка советов и рекомендаций по организации контрразведывательной и разведывательной деятельности, борьбе с вооруженными отрядами афганской оппозиции. Совместно готовились ежегодные планы оперативно-служебной деятельности и конкретных мероприятий. В 1980–1981 гг. в управлении военной контрразведки было 48 подразделений, в которых по штатам находились 480 офицеров. Из них: 96 — руководящий состав. 384 сотрудника, 47 секретарей, 44 машинистки и 68 водителей.

Постепенно проходило расширение структуры и повышение статуса органов афганской военной контрразведки. В 1983 г. их структура полностью повторяла советскую. Она включала в себя ГУВКР, управления (отделы) контрразведки по МВД, пограничным войскам. ВВС и ПВО. национальной гвардии, штабу тыла афганских вооруженных сил, военно-учебным заведениям. Управление контрразведки по МВД было создано в декабре 1983 г. и включало в себя 11 отделов, 2 отделения, 4 группы, 8 зональных отделов (корпусного штата) и 26 отделов контрразведки по провинциальным подразделениям органов внутренних дел. В Кабуле размещались четыре отдела контрразведки: 1-й отдел управления контрразведки (контрразведывательное обеспечение центрального аппарат МВД ДРА); отдел контрразведки по управлению МВД Кабула; отдел контрразведки по управлению безопасности МВД; отдел контрразведки по подразделениям МВД зоны «Центр». Подразделения главного управления военной контрразведки вели контрразведывательную работу в генеральном штабе вооруженных сил ДРА, в управлениях и отделах министерства обороны ДРА, оказывали помощь периферийным органам военной контрразведки, обобщали и распространяли положительный опыт деятельности военной контрразведки, вели разведку, расследовали уголовные дел на военнослужащих вооруженных сил ДР А. В армейских корпусах, пехотных дивизиях, отдельных бригадах (артиллерийской, танковой, десантно-штурмовых, пограничных и т. д.), гарнизонах были самостоятельные отделы военной контрразведки, подчинявшиеся ГУВКР. предназначенные для контрразведывательной защиты соответствующих частей и соединений афганских вооруженных сил.

В августе 1983 г. афганской военной контрразведкой при участии сотрудников 3-го отдела Представительства КГБ СССР в Афганистане и 00 КГБ по 40-й армии была пресечена разведывательная деятельность группы агентов иранской военной разведки, действовавшей на авиабазе Шиндант (8 офицеров и одного гражданского служащего, осуществлявшего нелегальные переходы в Иран и передававшего разведывательную информацию сотрудникам иранских спецслужб). Арестованные афганские офицеры, проходя службу на авиабазе Шиндант, собирали сведения о наличии на аэродроме советских и афганских самолетов и вертолетов, системе охраны и обороны аэродрома, участии советских военнослужащих в боевых операциях и потерях, размещении советских воинских подразделений в районе аэродрома, организации их водоснабжения. Они похищали у афганских военных летчиков топографические карты Афганистана и приграничных районов СССР. При аресте у афганских офицеров было изъято 40 листов топографических карт советского производства. У агента-связного муллы Абделя Насира — схема аэродрома Шиндант, составленная для спецслужб Ирана офицерами Голем Мохаммадом и Даулятом Мохаммадом с указанием на ней военных самолетов, вертолетов, системы охраны и обороны^[414].

16 апреля 1986 г. в результате опроса местных жителей советником отдела военной контрразведки по 7-й пехотной дивизии афганской армии была получена информация о том, что вооруженными отрядами оппозиции заминирована дорога, ведущая в Вазахву. Именно по этому маршруту было намечено прохождение колонны материально-технического обеспечения, направлявшейся в 6-ю пограничную бригаду. По рекомендации контрразведки маршрут движения колонны был изменен, в итоге ни одна из машин не пострадала и груз без потерь был доставлен до места назначения.

В провинции Кунар по местам дислокации штабов 9-й пехотной дивизии (г. Асадабад) и 10-й пограничной бригады (н. п. Науки) размещались отделы военной контрразведки, осуществлявшие контрразведывательную работу в подразделениях пехотной дивизии, пограничной бригады и их ближайшем окружении. Советник отдела военной контрразведки по 9-й пехотной дивизии оказывал помощь в организации борьбы с дезертирством, предотвращении проникновения агентуры афганской оппозиции в среду военнослужащих, в повышении боевой готовности частей и подразделений дивизии и обеспечение безопасности боевых действий. Советник отдела военной контрразведки по 10-й пограничной бригаде оказывал помощь в организации контрразведывательного обеспечения подразделений бригады, выставленных вдоль афганско-пакистанской границы и пытавшихся в зоне своей ответственности в провинции Кунар перекрыть основные маршруты движения караванов с оружием из Пакистана на территорию Афганистана. Учитывая, что подразделения бригады были размещены вдоль границы в большом отрыве от мест дислокации других частей афганской армии, они практически ежедневно подвергались интенсивному обстрелу реактивными снарядами, выпускаемыми вооруженными отрядами оппозиции. Поэтому главной задачей афганских военных контрразведчиков и пограничников в провинции Кунар было выживание.

Сотрудники 3-го отдела выполняли свои обязанности в условиях, сопряженных со значительным риском для жизни. Поэтому руководителям необходимо было действовать спокойно и уверенно, принимать адекватные решения. В советнической деятельности важно было вести целеустремленную и инициативную работу с руководством афганской военной контрразведки, организовать качественную подготовку оперативных подразделений военной контрразведки Афганистана.

В 3-м отделе Представительства работали опытные сотрудники, прибывшие в Афганистан с руководящих должностей из особых отделов КГБ СССР: А. Т. Зимовец, Н. К. Дмитриенко, А. В. Измайлов, И. И. Комиссаров, В. Н. Коротеев, А. Ф. Некрасов, А. К. Рулев, А. М. Савицкий, Л. И. Шилов. Однако подавляющее большинство из них не проходили специальной подготовки перед поездкой в Афганистан, не знали языка страны пребывания, не имели страноведческой подготовки. Это осложняло их работу с руководителями афганской военной контрразведки. Следует отметить, что в составе 3-го отдела в 1983–1985 гг. работал участник Великой Отечественной войны Герой Советского Союза Михаил Иванович Тихонов. Звание Героя Советского Союза Михаил Ивановичу было присвоено в 19 лет за то. что он «18 июля 1944 года при форсировании р. Свирь в составе группы из 12 комсомольцев участвовал в наведении ложной переправы через реку, что позволило вскрыть огневую систему противника и затем подавить ее мощью артиллерии».

Значительную часть сотрудников 3-го отдела составляли молодые и энергичные сотрудники в возрасте 30–40 лет, уже имевшие хороший опыт оперативной работы, прошедшие специальную подготовку перед командировкой в Афганистан, изучившие один из двух государственных языков страны — дари или пушту: В. В. Балдин, В. И. Бершадский, Л. А. Васильев, А. А. Добровольский, А. У. Зеленский, О. Е. Казаченко, А. Н. Кукченко. В. А. Кравцов, М. Ю. Мангушев, И. М. Матвеев, Г. Г. Михайлов, Н. А. Ременных, В. С. Хитяев и многие другие.

В деятельности сотрудников 3-го отдела Представительства были как эффективные контрразведывательные операции, проведенные совместно с афганскими военными контрразведчиками, так и провалы в работе. При участии сотрудников 3-го отдела в 1985 г. была раскрыта и арестована группа агентов оппозиционной организации «Исламское общество Афганистана» (ИОА), действовавшая в разведывательном управлении министерства обороны. В процессе оперативно-следственных мероприятий установлено, что агенты ИОА, работавшие в разведуправлении, передали Ахмаду Шаху Масуду детальные карты-схемы военных аэродромов в Баграме, Герате, Шинданде и Кабуле с обозначением систем обороны и расположения боевой техники, оказывали помощь в разработке плана нанесения ракетно-артиллерийского удара по авиабазе в Баграме, готовили акции по захвату или уничтожению отдельных членов афганского руководства.

Объектом разведывательно-диверсионных устремлений вооруженных отрядов афганской оппозиции были авиабазы в Баграме, Джелалабаде, Кабуле, Кандагаре, Шинданде, на которых находились советские и афганские самолеты и вертолеты.

Так, на аэродроме Шинданд было сосредоточено около сотни советских и афганских самолетов и вертолетов. Скученное базирование авиации, другие неблагоприятные условия создавали реальные угрозы безопасности. В ночь на 13 июня 1985 г. на авиабазе Шинданд в 335-м смешанном авиаполку ВВС ДРА был совершен диверсионный акт. Взрывом специальных устройств, установленных на стоянке самолетов, были повреждены четыре и полностью уничтожены 19 самолетов (6 — Су-17 и 13 — МиГ-21). Взрывные устройства, подложенные под левую стойку шасси на земле, в районе крыльевого бака, взрывались с интервалом 5–7 минут. В результате разрушалось крыло самолета и происходило возгорание топлива. Одно взрывное устройство по причине внутреннего дефекта не взорвалось и было изъято следователями.

Осенью 1986 г. через Пакистан США начали поставки вооруженным отрядам афганскойоппозиции переносных зенитных ракетных комплексов (ПЗРК) «Стингер». Они сразу же стали угрозой для советских и афганских самолетов и вертолетов. В ноябре и декабре 1986 г. было зафиксировано восемь случаев применения ракет «Стингер». Чтобы выработать средства противодействия, необходим был натурный образец новейшего «Стингера», поэтому за ним началась настоящая охота советских и афганских органов безопасности и подразделений специального назначения. Контрразведчики добывали «Стингеры» путем оперативных комбинаций, основанных на подкупе представителей вооруженной оппозиции. Спецназовцы ГРУ действовали по иной схеме. Они устраивали засады на караванных маршрутах, совершали рейды и внезапно нападали на караваны с оружием, уничтожая всех, кто оказывал сопротивление. 5 января 1987 г. южнее г. Шахджой провинции Заболь во время вертолетного патрулирования подразделение 22-й бригады спецназа ГРУ обнаружило небольшой караван, который показался им подозрительным. При облете каравана по вертолетам было произведено два пуска ракет, от которых спецназовцам удалось уклониться. Затем после благополучной высадки группа уничтожила 16 из 17 боевиков, захватила пленного, две пусковые установки реактивных снарядов и один комплект ПЗРК «Стингер». Немного позднее ПЗРК удалось добыть отделу Главного управления афганской военной контрразведки, где советником был сотрудник 3-го отдела Представительства И. И. Комиссаров. В результате проведенной агентурной комбинации «Стингер» был куплен у одного из афганских полевых командиров, действовавшего в районе авиабазы Баграм^[415].

Советники и сотрудники отдела военной контрразведки 37-й десантно-штурмовой бригады, занимаясь контрразведывательным обеспечением боевых операций подразделений бригады, и сами активно участвовали в них. Были они и в боевых порядках 37-й десантно-штурмовой бригады в марте 1986 г., когда десант был ошибочно высажен на территории, контролировавшейся вооруженными формированиями оппозиции. В составе десантных подразделений были старшие лейтенанты Мохаммед Ясин и Тамин, а также лейтенант Багир. Оказавшись в окружении вооруженных отрядов, они наравне с десантниками отражали непрерывные атаки, сражаясь с превосходящими силами вооруженных отрядов оппозиции.

В конце 1987 г. численность ГУВКР составляла более двух тысяч ста человек, управления контрразведки по МВД — около 500 чел., управления контрразведки по погранвойскам — около 290 чел. Для подразделений военной контрразведки в Советском Союзе во второй половине 1980-х гг. ежегодно готовилось около ста оперативных сотрудников.

Сотрудники 4-го отдела Представительства, кадровые офицеры пограничных войск КГБ СССР, работали советниками в афганских пограничных войсках. Летом 1979 г. в Представительстве был создан 4-й отдел, сотрудники которого стали советниками в афганских пограничных войсках. Им была поставлена задача организовать афганскую пограничную службу и систему охраны границ, а также, используя возможности афганской пограничной разведки, добывать разностороннюю информацию по сопредельным странам.

После военного переворота в апреле 1978 г. новое афганское правительство прекратило финансировать и обеспечивать приграничные племена, которые в результате перестали охранять границы. Малочисленные пограничные батальоны, не оснащенные современными средствами передвижения и связи, не могли обеспечить охрану государственной границы, и она фактически не контролировалась, кроме как на контрольно-пропускных пунктах. Всего в вооруженных силах Афганистана насчитывалось 15 пограничных батальонов, укомплектованных личным составом на 30–50 %. Протяженность же границ с Пакистаном и Ираном составляла несколько тыс. километров. Вооруженные отряды оппозиции, прошедшие подготовку в Пакистане, беспрепятственно пересекали границу с Афганистаном по многочисленным маршрутам.

В марте 1980 г. пограничные войска Афганистана были переданы из состава министерства внутренних дел в подчинение генеральному штабу афганской армии. В каждой пограничной бригаде и пограничном полку находились советские советники из числа опытных офицеров пограничных войск КГБ СССР. Они не только помогали организовать охрану границ Афганистана, но и активно участвовали вместе с афганскими пограничниками в боевых действиях с вооруженными отрядами оппозиции^[416].

Советские представители на самых разных уровнях обсуждали с афганским руководством необходимость организации надежной охраны границы и работы в этих целях с племенами, проживавшими в приграничной полосе. Так, в декабре 1978 г. Андропов, ссылаясь на опыт Советского Союза и опыт социалистических стран, говорил X. Амину, что без этого невозможно успешно вести борьбу с контрреволюцией, и приводил пример: если в Афганистане будут ликвидированы 100 членов организации «Братья-мусульмане», а из Пакистана будут заброшены еще 300, то цель достигнута не будет. Вновь возвращаясь к советскому опыту, Ю. В. Андропов подчеркивал, что погранвойска целесообразно держать в системе органов госбезопасности, поскольку они занимаются не только охраной границы, но и ведут оперативную работу, оказывая содействие территориальным органам. Однако Амин считал, что надежное закрытие границы слишком дорого обойдется для ДРА и у страны просто нет для этого необходимых финансовых возможностей. Ю. В. Андропов, вновь убеждая собеседника в необходимости надежной охраны границы, указывал, что смысл заключается не только в том, чтобы поставить на каждом километре по несколько пограничников, но и в том, чтобы распределить силы по границе в зависимости от характера местности и прикрыть места наиболее вероятного перехода границы^[417].

В. А. Крючков, ежегодно прибывая в Кабул, с Кармалем, а впоследствии с Наджибуллой, обсуждали меры по прикрытию границы с Пакистаном, работу с приграничными пуштунскими племенами по обе стороны линии Дюранда.

Придание нужной направленности действиям племен рассматривалось афганскими органами безопасности как перспективная задача, соответствовавшая целям политики СССР. По рекомендации советских советников афганское руководство подготовило и провело чрезвычайную джиргу (совет старейшин) приграничных пуштунских племен с участием влиятельных авторитетов, духовенства, представителей пакистанских оппозиционных партий. Было организовано обращение к джирге видного пуштунского деятеля Абдула Гаффар-хана, а на самой джирге обращение ко всем пуштунам, прогрессивным партиям Пакистана, демократической международной общественности, странам — членам Движения неприсоединения и Организации Исламская конференция с призывом выступить в защиту национальных и религиозных прав пуштунских племен Пакистана.

Сотрудники 5-го отдела Представительства оказывали советническую помощь в организации борьбы с вооруженными отрядами афганской оппозиции. Основным подразделением в системе афганских специальных служб, которое организовывало и вело борьбу с вооруженными отрядами оппозиции, было 5-е управление СГИ-МГБ Афганистана. Фактически борьбой с вооруженными отрядами оппозиции занимались все подразделения афганских органов госбезопасности и находившиеся в них советские советники Представительства КГБ СССР в Афганистане. Борьба велась жестко и беспощадно. Во время боевых действий обе стороны несли потери. Вооруженные отряды оппозиции активно использовали засады на дорогах и наносили ощутимые потери афганским и советским войскам.

В оперативном лексиконе советских органов государственной безопасности в годы Великой Отечественной войны и послевоенное время прочно закрепились такие термины, как «бандгруппа», «банддвижение», «бандформирование», «бандглаварь». Эти же слова стали использоваться в 1970-1980-х гг. в Афганистане. Л. В. Шебаршин отмечает: «Как это нередко случается, пропагандистские ярлыки мешают осознать действительность, ограничивают анализ привычными и удобными рамками. В начале 1980-х гг. лишь очень немногие мужественные люди на нашей стороне осмеливались утверждать, что наша армия и кабульское руководство ведут войну не против бандитов, а против афганцев-мусульман, против значительной части афганского народа. Западные утверждения такого рода отметались как измышления враждебной пропаганды, чем они, ради справедливости, надо сказать, и были на самом деле. Запад столь же плохо представлял себе афганское общество, как и Москва»^[418].

По мнению автора, тех, кто боролся с режимом НДПА, корректнее называть «вооруженные отряды афганской оппозиции».

В июне 1985 г. аналитики КГБ СССР разработали рекомендации, направленные на ускорение нормализации обстановки в стране. Они предлагали повысить роль органов безопасности в борьбе с крупнейшими вооруженными отрядами оппозиции, уничтожении их баз и укрепленных районов, принять меры по прикрытию государственной границы, на первом этапе с Пакистаном, а на втором этапе — с Ираном. По мнению советских аналитиков, необходимо было усилить деятельность органов безопасности на территории, контролируемой оппозицией, активнее вовлекать в борьбу с вооруженными отрядами оппозиции крупные племена и кланы, перешедшие на сторону’ правящего режима. В качестве примера приводилась работа с кланом Исмата Муслима^[419] из племени ачакзай. Заключение соглашения о сотрудничестве с бывшим руководителем крупного бандформирования, авторитетом пуштунского племени ачакзай, насчитывавшего около 30 тыс. чел., вместе с которым на сторону правительства перешло ядро его вооруженных отрядов численностью 600 чел., было названо «одним из наиболее эффективных мероприятий органов безопасности в этом направлении». Привлечение Исмата Муслима к сотрудничеству с народной властью рассматривалось руководством ДРА как важный результат деятельности СГИ. Учитывая большой личный вклад Исмата Муслима в дело нормализации обстановки в ДРА, руководство СГИ представило его к присвоению воинского звания полковник^[420].

Несмотря на принимавшиеся меры, борьба с вооруженными отрядами оппозиции не давала необходимого результата, их военная активность не снижалась. Осенью 1986 г. из 31–35 тыс. кишлаков в Афганистане формально под контролем правительства находились лишь 8 тыс., а выборы в местные органы власти удалось провести в еще меньшем количестве кишлаков — только в 2700, вблизи городов. На территории страны действовало 5 тыс. 16 отрядов оппозиции, общей численностью 183 тыс. человек, причем 80 тыс. из них составляли активную боевую силу. Тактика вооруженных отрядов изменялась и совершенствовалась. Часть караванных путей, по которым шло снабжение отрядов, вообще никак не была прикрыта. Все это требовало дальнейшей активизации усилий по закрытию границы. В отряды оппозиции поступало современное вооружение, в первую очередь средства ПВО, заметно увеличилось число диверсионных актов, обстрелов городов, усилился террор в отношении активистов национального примирения. Наиболее острое положение сохранялось в округе Хост, провинциях Кунар, Пактия, Парван, Кандагар, Пактика, а также вокруг Кабула.

Несмотря на оптимистичные доклады о работе среди вооруженных отрядов оппозиции и положительных результатах, реалии были иными. В 1987 г. более чем в два раза увеличилось число обстрелов пограничных подразделений. Афганское руководство считало, что из 99-ти важнейших караванных маршрутов контролировались 47, на самом деле их число было меньше^[421].

В целях повышения эффективности боевой деятельности оперативных батальонов МГБ по просьбе Якуби, высказанной В. А. Крючкову, для повышения профессиональной подготовки военнослужащих этих подразделений в конце феврале 1987 г. в Афганистан сроком на 10 месяцев были командированы 8 офицеров Бригады особого назначения КГБ СССР. По оценке руководства афганских органов безопасности, деятельность советников оперативных батальонов оказала положительное влияние на повышение боеспособности и эффективности использования этих подразделений в борьбе с непримиримыми формированиями афганской оппозиции.

Находясь в Москве в феврале 1987 г., афганский министр госбезопасности Якуби в беседах с В. А. Крючковым говорил о заметном повышении эффективности боевой деятельности оперативных батальонов МГБ, которые использовались для проведения операций против вооруженных отрядов непримиримой оппозиции, в защите границы. Якуби утверждал, что эти подразделения и племенные формирования МГБ остро нуждались в дополнительных средствах вооружения, транспорте, бронетехнике, вертолетах, и просил поддержать последнюю заявку МГБ. Якуби отмечал положительные результаты в работе с племенами, их вождями, религиозными авторитетами по обе стороны границы, говорил о необходимости их закрепления и развития, в том числе и с использованием материального фактора. Для проведения этой работы Якуби просил дополнительной финансовой помощи советской стороны. В частности, для ежемесячных выплат старейшинам племен и видным мусульманским богословам было необходимо дополнительно ежегодно изыскивать 140 млн афгани и 100 млн пакистанских рупий (всего 5 млн 532 тыс. инвалютных рублей в год/".

6-й отдел Представительства занимался оказанием советнической помощи в борьбе с идеологической диверсией, а также в организации работы с мусульманским духовенством. В 1978–1979 гг. афганская служба безопасности, ведя борьбу с оппозицией и следуя примеру деятельности советских органов госбезопасности в период 1920-1930-х годов, когда закрывались церкви и преследовались священнослужители, повело наступление на мусульманское духовенство. Однако в Афганистане, где около 99 % населения были глубоко верующими и исповедовали ислам, это вызывало негативную реакцию не только среди мулл, но и среди подавляющего большинства мусульман. Работа службы безопасности против мусульманского духовенства велась под руководством Н. М. Тараки и X. Амина. Они слепо копировали опыт СССР и советских органов госбезопасности, успешно боровшихся с православием и другими конфессиями. Однако Тараки и Амин ^[422] намеревались завершить репрессии против мусульманского духовенства быстрее, чем это было в СССР. Так, в августе 1978 г. Тараки заявлял, что через год в Афганистане никто не будет ходить в мечети и они будут пустыми^[423].

Своими непродуманными поспешными действиями в 1978–1979 гг., негибкостью, грубостью центральная власть ухитрилась открыть сразу несколько фронтов — с мусульманским духовенством, торговцами, предпринимателями, землевладельцами. Так, акция сотрудников афганских спецслужб по задержанию известного духовного лидера мусульман Моджаддеди и членов его семьи вызвала негативную реакцию и в Афганистане, и в целом ряде исламских стран и активно использовалась исламской оппозицией^[424].

По иронии судьбы сотрудникам Представительства — советникам в афганской разведке и контрразведке, убежденным атеистам, приходилось давать рекомендации афганским партнерам в организации работы среди мусульманского духовенства. рекомендовать бережно относится к вопросам религии.

В начале 1980-х гг. афганские спецслужбы попытались начать работу с мусульманским духовенством, стремясь привлечь на сторону правящего режима влиятельных религиозных авторитетов, обеспечить безопасность мусульманских духовников, выступавших в поддержку правительства ДРА.

На пост председателя Главного управления по вопросам ислама Совета министров ДРА. председателя совета улемов ДРА был назначен видный государственный и религиозный деятель доктор Саид Афгани, член Революционного совета ДРА^[425].

Тем не менее религиозная обстановка в Афганистане в начале 1980-х годов оставалась сложной и напряженной. К лету 1983 г. из 300 тыс. служителей культа, которые до апреля 1978 г. вели активную проповедническую деятельность в 45 тыс. соборных мечетях и исламских учебных заведениях всех ступеней, лишь около 10 % были настроены лояльно и призывали верующих поддерживать правящий режим. Часть оппозиционно настроенного духовенства эмигрировала в Пакистан и Иран. Другая часть, оставаясь в стране и пользуясь авторитетом среди верующих масс в провинциях, благословляла членов вооруженных отрядов оппозиции на борьбу против афганского правительства и НДПА.

Процесс привлечения мулл на сторону правительства осложнялся террором, развязанным вооруженной оппозицией против тех. кто выражал симпатии афганскому правительству, и отсутствием преданных и хорошо подготовленных партийных кадров, способных гибко и последовательно проводить политику НДПА в области ислама. Часть просчетов и ошибок афганского правительства в улучшении религиозной обстановки объяснялась наличием агентуры оппозиции в Управлении по делам ислама и его провинциальных организациях.

В середине 1980-х гг. в афганской армии был введен институт священнослужителей — мулл (штатных и внештатных). Штатные муллы назначались в корпусах, дивизиях, бригадах на правах служащих и получали за свою деятельность ежемесячное денежное содержание. Внештатные муллы назначались в полках, отдельных батальонах из числа солдат, имеющих религиозную подготовку. Они освобождались от обязанностей по занимаемой должности и исполняли религиозные обряды. Для работы с муллами в афганской армии в Управлении спецпропаганды Главного политического управления министерства обороны Афганистана был создан религиозный отдел.

7-й отдел Представительства занимался оказанием советнической помощи в расследовании уголовных дел, относившихся к компетенции органов безопасности Афганистана. В первые месяцы после Апрельской революции 1978 г. в деятельности афганских органов безопасности наблюдались многочисленные нарушения законности, в частности использование методов физического воздействия при допросах арестованных, излишне частое применение высшей меры наказания в отношении как оппозиционеров нового режима, так и лиц, вина которых была незначительной и не угрожала безопасности ДРА. Подобные нарушения законности вызывали недовольство среди различных слоев населения Афганистана. Представители КГБ СССР постоянно разъясняли руководству ДРА и афганских органов безопасности, что неоправданная жестокость и несоблюдение законности при осуществлении карательной деятельности приведут к нежелательным политическим последствиям.

Следственная работа в органах безопасности ДРА велась на низком профессиональном и правовом уровне. В 1978–1979 гг. большинство сотрудников следственного отдела не имели юридического образования и опыта работы. Аресты подозреваемых в совершении преступлений производились поспешно, часто без достаточных оснований. Никаких процессуальных документов на арест, обыск, возбуждение дела не составлялись. Следствие велось в упрощенном порядке до 5-10 дней. В результате применения в ходе следствия физического воздействия арестованные зачастую оговаривали себя и других и признавались в не совершенных ими преступлениях. Решение о наказании или освобождении арестованного принимал X. Амин по докладу руководителя службы безопасности, после чего приговор приводился в исполнение. Фактически в Афганистане в 1978 г. существовал внесудебный порядок рассмотрения дел о государственных преступлениях, не было уголовных и процессуальных законов, инструкций и положений о предварительном следствии. Руководство ДРА стремилось в короткие сроки парализовать деятельность оппозиции, при этом не считаясь с возможными нежелательными политическими последствиями отрицательной реакции внутри станы и за рубежом, что наносило ущерб престижу нового режима.

Для организации процессуальной и следственной работы афганских органов безопасности, в сентябре 1978 г. в Кабул прибыл сотрудник следственного отдела КГБ СССР К. Г. Насонов^[426], уже имевший опыт советнической деятельности в Республике Куба. Насонов совместно с советниками Прокуратуры и МВД СССР подготовил проект декрета о предварительном следствии, дознании и прокурорском надзоре применительно к УПК РСФСР; разработал новую структуру и штаты следственного отдела службы безопасности, предусматривавшее увеличение числа следователей, создание оперативно-технического отделения и других групп, призванных обеспечить нормальную работу отдела; достигнута принципиальная договоренность с X. Амином о создании в системе органов безопасности трибунала для рассмотрения дел о государственных преступлениях. Насоновым оказывалась помощь новому руководству следственного отдела в налаживании работы, руководству и сотрудникам следственного отдела разъяснялась необходимость внедрения в практику расследования узаконенных правовых норм. Представительством КГБ СССР оказывало практическую помощь в налаживании работы следственного отдела органов безопасности ДРА путем участия специалистов КГБ в подготовке кадров, техническом оснащении, разработке документов и в консультациях по различным юридическим вопросам.

Первоначально в структуре афганских органов безопасности был следственный отдел, в который направлялись лица, задержанные оперативными работниками афганской контрразведки. В основном это были те, кто распространял антиправительственные листовки, негативно отзывался о реформах. Среди арестованных было много парчамистов, критиковавших политику халькистов. Никаких постановлений о начале дознания не выносилось. Подозреваемых в контрреволюционных действиях допрашивали, показания записывали на отдельных листах бумаги. Главным доказательством виновности становились магнитофонные записи контрреволюционных разговоров и листовки, которые прилагались к протоколу допроса. Важно было получить от арестованного признание вины. Результаты следствия рассматривались руководством отдела, которое выносило заключение о виновности или невиновности, направляло его руководству органов безопасности, где комиссия определяла наказание. Лица, обвиненные в террористических высказываниях, попытках совершить диверсии или заговор, либо приговаривались к расстрелу, либо направлялись в тюрьму Пули-Чархи.

В середине 1980-х гг. следственный отдел был преобразован в Следственное управление, которое возглавил генерал Гани. В структуре управления было 12 отделов, которые занимались расследованием особо тяжких преступлений.

В качестве примера деятельности Следственного управления можно назвать расследование уголовного дела на членов оппозиционной организации «Афган Миллят»^[427] («Национальное освобождение»). По данным афганских органов безопасности, в 1981–1982 гг. «Афган Миллят» активизировала свою оппозиционную деятельность, обвинив правительство в предательстве интересов афганского народа. В Кабуле. Джелалабаде и других крупных городах члены организации стали распространять листовки и обращения, в которых критиковались деятельность афганское правительство, руководители НДПА и Советского Союза, содержались призывы «к священной войне против агрессоров». «к переходу солдат и офицеров афганской армии на сторону оппозиции»^[428]. Организация «Афган Миллят» планировала провести массовые акции и распространить антиправительственные листовки в Кабуле накануне празднования 5-й годовщины Апрельской революции. В начале февраля 1983 г. Следственным управлением СГИ было возбуждено уголовное дело, и проведены аресты 12 членов организации, в том числе генерального секретаря Абдула Хамида. Через несколько дней были арестованы еще 34 наиболее активных и важных членов «Афган Миллят» в Кабуле и 17 человек в Джелалабаде. 10 апреля 1983 г. были арестованы еще 66 активных членов организации. В сентябре 1983 г. уголовное дело на организацию «Афган Миллят» было рассмотрено судом, который приговорил 60 человек к различным срокам заключения.

Советники оказывали помощь сотрудникам Следственного управления в расследовании террористических и диверсионных актов, взрывов в Кабуле, Джелалададе, Кандагаре и других афганских городах, в результате которых гибли и афганские, и советские граждане. В расследовании уголовных дел, возбуждавшихся по фактам взрывов, проведении неотложных оперативно-следственных действий, мероприятий по розыску организаторов и исполнителей преступлений участвовали советские советники и сотрудники афганских управлений по провинции Кабул. Нанаграхар, Кандагар, Главного управления военной контрразведки, 2-го (контрразведка), 5-го (борьба с вооруженными отрядами оппозиции), 6-го (наружное наблюдение), 7-го (борьба с идеологической диверсией) и следственного управлений афганских органов безопасности.

Сотрудники 12-го отдела Представительства оказывали советническую помощь в организации работы среди различных афганских племен. Основной задачей на этом направлении деятельности была организация работы среди многочисленных приграничных племен по обе стороны границы. Важно было привлечь племена на сторону афганского правительства или по крайней мере сделать так, чтобы они были нейтральными и не протекали через зону своей ответственности вооруженные отряды оппозиции и караваны с оружием и боеприпасами, следовавшие с территории Пакистана в Афганистан. Племена, которые удавалось склонить к поддержке афганского правительства, брали под охрану определенные участки границы. Вторым важным направлением сотрудников 12-го отдела Представительства было добывание разведывательной информации о положении не только в зоне афганских племен, но и на сопредельной территории в Иране и Пакистане, в первую очередь в лагерях афганских беженцев, в лагерях подготовки боевиков.

Оперативные группы Представительства КГБ СССР в Афганистане

Первые оперативные группы Представительства КГБ СССР в провинциях Афганистана были образованы летом 1980 г. В июле по указанию из Москвы в территориальных органах госбезопасности были отобраны сто оперативных сотрудников КГБ СССР. Прибыв в Москву, они в течение двух недель прошли ускоренную подготовку, получили минимум сведений об Афганистане, обстановке в стране, расстановке политических сил, особенностях деятельности советников и были направлены в Кабул. Перед этой группой, получившей неофициальное наименование «сотня» («дикая сотня»), была поставлена сложная задача — создать с ноля органы госбезопасности в афганских провинциях. Прибыв в Кабул, сотрудники группы в течение 3–4 дней знакомились с обстановкой, получали инструктаж и назначение в оперативные группы в различные провинции Афганистана. Не имея достаточной страноведческой подготовки, не зная языка страны пребывания, новоиспеченные советники столкнулись с многочисленными трудностями^[429].

Руководителями оперативных групп Представительства в административных центрах провинций, являвшихся центрами зон («Север», «Юг». «Запад» и т. д.), назначались, как правило, лица, прибывшие в Афганистан с должностей заместителей начальников областных управлений КГБ СССР, в других провинциях — с должностей начальников отделов УКГБ СССР областей.

Оперативные группы Представительства находились не только при афганских территориальных органах безопасности, но и при пограничных бригадах афганской армии. Поэтому в некоторых регионах Афганистана находилось по две оперативные группы. Например, в провинции Газни — оперативная группа при территориальном управлении безопасности, размещавшаяся в городе Газни, а также оперативная группа при 6-й пограничной бригаде в населенном пункте Вазахва; в провинции Кунар — при территориальном органе безопасности — в городе Асадабаде и при 10-й пограничной бригаде — в населенном пункте Чауки.

В составе оперативных групп Представительства КГБ СССР в провинциях Афганистана работали из сотрудников различных территориальных органов КГБ СССР. У всех сотрудников была разная специальная и языковая подготовка. Руководитель оперативной группы был советником начальника управления Службы государственной информации в провинции. Сотрудники закреплялись советниками в оперативные подразделения управления СГИ с учетом их опыты работы в подразделениях КГБ. Как правило, советники были в отделах по борьбе с бандитизмом, террором, экономическими преступлениями, наружной разведки, оперативно-технических подразделениях, следственном, периферийном. Коллектив опергруппы круглосуточно находился в замкнутом пространстве, что требовало постоянного поддержания психологической устойчивости.

Работа в провинциях была сложной во всех отношениях. В большинстве провинций, таких как Газни, Гардез. Кандавгар, Кунар. Нангархар и других, государственная власть контролировала только административные центры провинции, близлежащие кишлаки и центры некоторых уездов и волостей. Вся остальная территория, в том числе и дороги, находилась под контролем бандформирований. В Кабул советские советники добирались только на вертолете. Никакого расписания полетов не существовало, поэтому сотрудникам оперативной группы зачастую приходилось целыми днями находиться на аэродроме, чтобы попутным рейсом улететь в Кабул и вернуться обратно^[430].

В условиях ведения боевых действий оперативные группы Представительства были важным источником информации. Практически ежедневно они готовили и направляли в Кабул донесения о военно-политической обстановке в регионе, вооруженных формированиях оппозиции, местах их базирования, тактике и стратегии отрядов^[431].

Во всех оперативных группах Представительства, находившихся в административных центрах провинций Афганистана или по месту дислокации штабов пограничных бригад, была радиостанция на базе автомобиля ЗИЛ-131 и 3–4 человека экипажа, в том числе шифровальщик. Экипажи радиостанций подбирались из числа военнослужащих срочной службы пограничных войск КГБ СССР, шифровальщики — из территориальных органов КГБ СССР. В Афганистане они были особо оберегаемыми лицами — только они могли передавать срочную информацию. С помощью радиостанции дважды в сутки поддерживалась связь с Кабулом. От того, насколько надежной была связь, зависели оперативность передачи разведывательной информации о передвижении вооруженных отрядов оппозиции и караванов с оружием, а также жизнь экипажа оперативной группы. В случае угрозы безопасности, ранения или заболевания сотрудника радиостанция подчас была единственным средством передачи информацию с просьбой о помощи^[432].

В начале 1988 г. Представительство КГБ СССР предложило изменить подход в работе: во-первых, отказаться от сложившейся годами практики выделения советника для каждого отдела аппарата МГБ в центре и провинциях, а во-вторых, сосредоточить основные усилия на работе с высшим руководящим звеном. Принятие такой концепции при общем сокращении численности Представительства позволяло расширить отбор нужных кадров, повысить мобильность подразделений в провинциях, сосредоточить личный состав в Кабуле по местам проживания вблизи посольства СССР.

С марта 1988 г. начался вывод оперативных групп Представительства из провинциальных центров, в которых прогнозировалось осложнение военной обстановки, а афганская сторона не гарантировала обеспечение их безопасности после вывода советских войск. С января по ноябрь было расформировано 15 оперативных групп Представительства, осуществлявших советнические функции в УМГБ провинций, 15 советнических групп при пограничных бригадах и отделах пограничной службы. Оперативные группы были выведены из провинций Кунар, Гур, Фарах, Нимруз, Кандагар, Урузган, Забуль, Гильменд, Газни, Пактия, Пактика, Нангархар Лагман, Логар, Парван, Бамиан, Каписа, Тахар, Бадахшан, Вардак, округа Хост. Всего в 1988 г. из Представительства убыли 386 офицеров, 15 сверхсрочнослужащих, 19 вольнонаемных. В то же время в Представительство прибыли 75 офицеров, из них 6 человек были назначены на должности руководящего состава. К концу 1988 г. численность Представительства была доведена до 450–460 чел., в числе которых были 202 советника (158 советников в Кабуле, 44 — в провинциях)^[433].

В связи с выводом советских войск из Афганистана проводилось сокращение числа сотрудников Представительства (хотя к концу 1988 г. в Представительстве все еще находились 11 отделов, 6 групп, отдел кадров, секретариат, финансовое и хозяйственное отделения, медицинская часть, партком, опегруп-пы в провинциях Герат, Бадгиз, Кабул, Балх, Фарьяб, Джаузджан, Саманган, Кундуз, Баглан). В условиях экстремальной ситуации из афганских провинций выводились оперативные группы Представительства, сотрудники которых, как правило, отправлялись в СССР. Принимались меры по кардинальному изменению укоренившегося стиля советниче-ской работы. При общем сокращении численности Представительства была предложена новая концепция, значительно расширявшая возможности отбора нужных сотрудников, повышавшая мобильность подразделений в провинциях на случай экстремальных ситуаций, позволявшая сосредоточить личный состав в Кабуле по местам проживания в непосредственной близости от посольства СССР. Была изменена сложившаяся годами практика выделения советника для каждого (или почти каждого) подразделения МГБ в центре и провинциях. Сотрудники Представительства стали работать лишь с высшим руководящим звеном МГБ Афганистана (начальниками управлений и их заместителями).

Всего в 1988 г. из Представительства убыло свыше 400 военнослужащих и около 20 человек гражданского персонала. В сложных боевых условиях в 1988 году были контужены 3 офицера Представительства, в связи с тяжелой эпидемиологической обстановкой в стране 13 человек перенесли инфекционные заболевания.

К 1 января 1989 года оперативные группы Представительства оставались только в северных провинциях (Герат, Бадгиз, Балх, Фарьяб, Джаузджан, Саманган, Кундуз, Баглан). В конце января 1989 года В. А. Крючков в Кабуле провел встречу с немногочисленными оставшимися сотрудниками. Последняя группа (тех, кто должен был покинуть Афганистан до 15 февраля 1989 г.) улетала из Кабула в Москву 29 января. (В этой группе был и автор этих заметок. Командировка в Афганистан, продолжавшаяся три года и три месяца, была завершена.) После оптимизации структуры Представительства и сокращения аппарата главного военного советника в Кабуле оставались лишь небольшие группы численностью по 30 человек каждая, которые размещались на территории советского посольства. Все остальные сотрудники возвратились на Родину. Так, например, в 3-м отделе Представительства оставалось всего два человека: М. В. Стрельников и В. А. Кравцов. Весной и летом 1989 г. численность Представительства КГБ СССР в Афганистане несколько увеличилась. Советником по линии военной контрразведки в Кабул прибыл А. А. Добровольский.

Специфика деятельности Представительства КГБ СССР в Афганистане

Сотрудничество КГБ СССР со спецслужбами Афганистан велось по целому ряду направлений: обмен делегациями для решения вопросов взаимодействия и ознакомления с опытом работы; направление сотрудников КГБ СССР для работы советниками в афганских спецслужбах; обмена оперативной информацией; проведение совещаний по вопросам усиления деятельности на конкретных участках работы; совместное планирование и согласование конкретных действий; согласование различных планов работы; содействие в анализе получаемой информации и анализе оперативной обстановки; оказание помощи в подготовке нормативных актов; проведение мероприятии по агентурному проникновению в военно-разведывательные центры противника: организация взаимодействия при проведении совместных боевых действий по ликвидации вооруженных отрядов оппозиции: оказание помощи в подготовке национальных кадров: оказание материальной и финансовой помощи, поставки оружия, боеприпасов, военной и специальной техники.

В 1980-е годы делегации высокопоставленных сотрудников афганской разведки и контрразведки практически ежегодно посещали Москву и Ташкент, где изучали опыт работы органов КГБ СССР. Достаточно часто во главе делегаций были первые руководители афганских спецслужб (Наджибулла до 1986 года или Якуби в 1986–1990 годы) — в этом случае они принимались председателем КГБ СССР Андроповым (Чебриковым в 1982–1988, Крючковым в 1988–1991 годы).

Например, в октябре 1981 г. в Москве проведены переговоры о дальнейшем развитии сотрудничества между КГБ СССР и СГИ ДРА. Афганскую делегацию возглавлял Наджиб, которого приняли Ю. В. Андропов и В. А. Крючков. Руководитель афганских спецслужб рассказал об основных итогах работы с конца декабря 1979 по октябрь 1981 г., военно-политической обстановке в стране, вмешательстве США. КНР и Пакистана во внутренние дела Афганистана, расширении всесторонней помощи вооруженным отрядам оппозиции. Сотрудничество КГБ СССР с афганской службой безопасности отвечало национальным интересам Советского Союза, поэтому было подписано новое Соглашение о сотрудничестве.

19-20 ноября 1984 г. Наджиб вновь приехал в Москву. Он проинформировал руководство КГБ СССР об обстановке в Афганистане, результатах деятельности афганской разведки и контрразведки, мерах, принимавшихся для закрытия границы. Наджиб отмечал, что закрытие границ, а также ликвидация вооруженных отрядов оппозиции продвигались медленно. Основная тяжесть борьбы с отрядами оппозиции лежала на плечах советских воинов, которые несли большие потери. По оценке Наджиба, такое положение объяснялось упущениями в работе афганских министерств обороны и внутренних дел, а также службы разведки и контрразведки. Он считал, что в связи со сложной обстановкой в стране необходимо и дальше укреплять афганские органы безопасности^[434].

В конце января 1980 г. в Кабуле находился председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов, встретившийся с Бабраком Кармалем и Наджибуллой.

Руководитель советской внешней разведки В. А. Крючков во главе делегаций КГБ СССР в 1978–1990 гг. по два-три раза в год посещал Афганистан, встречался с высшим руководством страны, афганской армии и служб безопасности, губернаторами провинций, вождями племен. В общей сложности Крючков летал в Афганистан около тридцати раз. Продолжительность одной поездки составляла от двух-трех дней до двух и более недель. Помимо Кабула Крючков не раз бывал в Джелалабаде. Кандагаре. Герате. Мазари-Шерифе. Кундузе, Гильменде, Шинданте и других местах^[435].

Ознакомление руководителей и сотрудников афганских спецслужб с опытом работы органов КГБ СССР велось и сотрудниками Представительства КГБ. которые рассказывали о наиболее целесообразных методах оперативно-розыскной, разведывательной и контрразведывательной деятельности, силах и средствах, используемых в борьбе с вооруженными отрядами оппозиции. Оказывалась практическая помощь в решении служебных вопросов, в подготовке планов оперативно-служебной деятельности, наиболее важных оперативно-розыскных мероприятий. В целях повышения профессионального мастерства руководящего и оперативного состава проводились занятия по специальной подготовке. Это было связано с тем, что большинство сотрудников афганских органов безопасности не имели достаточного опыта оперативно-розыскной деятельности, а их теоретическая подготовка сводилась к 4-месячным курсам в Ташкенте. Поэтому был создан филиал Учебного центра Краснознаменного института КГБ СССР, где проходили обучение сотрудники органов безопасности Афганистана до 550–600 чел. одновременно.

Большое внимание уделялось роли руководителей афганских органов безопасности, обучению их умению управлять коллективом; анализировать и оценивать оперативную обстановку; планировать разведывательную и контрразведывательную деятельность и выполнять намеченные мероприятия; организовывать работу по конкретным делам, а также с лицами, конфиденциально оказывавшими содействие органам контрразведки; планировать и проводить активные мероприятия. Существенными были и вопросы конспирации в деятельности органов безопасности Афганистана, поскольку они представляли собой объект устремлений спецслужб, организаций иностранных государств, вооруженных формирований и исламских комитетов непримиримой оппозиции.

Сотрудники Представительства помогали руководителям афганских спецслужб в укреплении режима НДПА и правительства Афганистана; борьбе с вооруженными отрядами оппозиции, контрреволюционным подпольем, диверсионными и террористическими группами; комплектовании подразделений спецслужб преданными режиму кадрами; улучшении взаимодействия между органами безопасности, афганской армией и министерством внутренних дел, партийными органами. Перед каждым советским советников в афганских спецслужбах стояла задача оказания выгодного Советскому Союзу влияния на руководителей и сотрудников афганской разведки и контрразведки, воспитания их в духе интернационализма и дружбы с СССР. Используя возможности афганских спецслужб, сотрудники Представительства КГБ СССР получали важную актуальную информацию о внутриполитическом и военном положении в стране, а также о ситуации в Пакистане, Иране, Индии, Китае и некоторых других странах, где работали резидентуры афганской внешней разведки. Одним из важнейших направлений деятельности афганских органов безопасности и Представительства КГБ СССР была организация контрразведывательной работы в афганской армии, от боеготовности и боеспособности которой зависело, удержится ли у власти афганское правительство и НДПА.

Принципиально важным был обмен разведывательной информацией. Советники в афганской разведке и контрразведке получали информацию о замыслах и действиях спецслужб иностранных государств против СССР. Получение информации допускалось только легальным путем. Советские советники не могли вести оперативной работы, у них не было конфиденциальных источников информации. Тем не менее ценная информация политического, оперативного, военного и экономического характера регулярно получалась большинством советских советников. В целях установления доверительных, дружеских отношений сотрудникиПредставительства тщательно изучали руководящий и оперативный составы органов безопасности Афганистана, командование воинских частей и соединений, афганских министерств обороны, внутренних дел, руководство племен и народностей.

Сотрудники Представительства содействовали сбору и анализу разведывательной информации различными методами (наблюдение, анализ документов трофейных документов, анализ материалов СМИ, опрос). Содействие в анализе получаемой информации и анализе оперативной обстановки могли квалифицированно оказывать только те сотрудники Представительства, которые владели языком дари, причем могли хорошо читать тексты, в том числе и рукописные. Документальные материалы представляли собой две большие группы. Во-первых, материалы, подготовленные в органах безопасности Афганистана. Во-вторых, трофейные документы, захваченные в ходе боевых действий в вооруженных отрядах оппозиции, в том числе материалы открытой печати.

Наибольший интерес представляли трофейные документы, которые можно условно разделить на несколько групп: официальные (руководящие документы исламских организаций, распоряжения, директивы, указания, ориентировки, списки членов вооруженных отрядов и их агентуры, ведомости выплаты вознаграждений и т. и.), неофициальные (дневники, автобиографии, литературные труды и т. и.), материалы средств массовых коммуникаций (газеты, журналы, радио, телевидение и т. и.).

Документы добывались различными путями, но чаще всего во время боевых операций, проводимых афганскими войсками. Так, в июле 1986 г., во время оперативно-войсковой операции в кишлаке Агуджан уезда Мукур провинции Газни, подразделения 7-й афганской пехотной дивизии задержали вооруженную группу ИПА. Кроме оружия и боеприпасов, у задержанных были изъяты нормативные документы вооруженных отрядов, карточки членов различных обществ, союзов, движений и партий. Анализ трофейных документов, проведенный сотрудником Представительства — советником начальника отдела военной контрразведки по 7-й пехотной дивизии, показал, что они представляют интерес, в том числе директивы руководства ИПА и ориентировки отдела безопасности ИПА. В директиве ИПА № 59с от 12 апреля 1986 г. указывалось на необходимость активизации боевых действий: обратить внимание на подготовку специалистов по применению переносных зенитных комплексов, активизировать борьбу с советскими и афганскими летательными аппаратами и усилить противодействие правительственным войскам. Большое внимание уделялось активизации диверсионной деятельности на аэродромах совместного базирования советской и афганской авиации, в первую очередь в Кандагаре и Герате; обеспечению безопасности деятельности вооруженных отрядов на территории Афганистана и караванных маршрутов. В этих целях предписывалось вести активную оперативную разработку сотрудников органов безопасности ДРА. В случае захвата в плен советских военнослужащих, афганских партийных функционеров, представителей государственной власти, военнослужащих армии, сотрудников органов безопасности и внутренних дел содержать их под охраной живыми для последующего обмена на арестованных членов вооруженных отрядов оппозиции. Это несколько изменяло подход к советским военнопленным. Если до середины 1980-х годов, по имеющейся информации, советские военнопленные подвергались пыткам и умерщвлялись самыми садистскими методами, то теперь ставилась задача сохранять им жизни для обмена на арестованных бандитов. Особый интерес представляла ориентировка ИПА № 214с от 21 мая 1986 г., в которой сообщалось, что в МВД ДРА реализуется программа подготовки сотрудников и агентов органов внутренних дел, ведущих разработку вооруженных отрядов. Приводились сведения о вооруженных отрядах, которые собирали агенты органов внутренних дел Афганистана.

Полученная в Мукуре информации была проанализирована в Кабуле и признана достоверной. Так, сотрудник 3-го отдела Представительства Михаил М., осуществлявший совет-нические функции в У правлении контрразведки по МВД ДРА, подтвердил, что в начале 1986 г. была разработана программа занятий с сотрудниками органов внутренних дел, ведущими оперативно-розыскную деятельность в вооруженных отрядах оппозиции. Содержание программы было аналогичным сведениям, изложенным в ориентировке ИЛА № 214.

Опрос обычно проводился советниками из оперативных групп Представительства в форме беседы с сотрудниками афганских органов безопасности, генералами, офицерами и солдатами афганской армии, сотрудниками МВД, иных министерств и ведомств, представителями племен, местными жителями. В процессе беседы важно было установить хороший психологический контакт, а затем перевести разговор на интересующую тему и выяснить, где проходят караванные маршруты, находятся участки и пункты снабжения вооруженных отрядов оппозиции, базовые районы, переправы через реки, перевалы и проходы в горах, которыми пользовались отряды. По возможности уточнялись координаты расположения складов хранения и снабжения вооружением, боеприпасами, центров подготовки мятежников, как в Афганистане, так в Пакистане и Иране. Уточнялась принадлежность отрядов к исламским организациям, состав отрядов, цели, поставленные перед ними. Ценной считалась информация об оказании любых видов помощи отрядам оппозиции со стороны иностранных государств, нахождении на территории Афганистана иностранных инструкторов.

Полученная оперативными группами информация о готовящемся ввозе в Афганистан оружия и боеприпасов, караванах, перешедших границу, месте нахождения на территории страны террористов, диверсантов, иностранных инструкторов, задержании при переходе границы важных лиц из руководства вооруженной оппозиции незамедлительно передавалась в Кабул.

В процессе ежедневных бесед советские советники старались составить так называемый политический портрет партнеров. В этих целях важно было выяснить, насколько афганские коллеги преданы народной власти в Афганистане, их отношение к НДПА, внутрипартийной фракционной борьбе, СССР, присутствию советских войск в Афганистане, стремление к повышению своих политических знаний и готовности к решительной борьбе с оппозицией. Уделялось внимание и выяснению наличия националистических настроений. Существенным фактором было то, как политические взгляды афганских контрразведчиков влияли на эффективность выполнения ими служебных задач и на характер взаимоотношений с советниками. Целью такого изучения партнеров в итоге было оказание советниками на афганских сотрудников госбезопасности политически выгодного для Советского Союза влияния.

Одной из важных проблем было комплектование подразделений афганских органов безопасности преданными «делу Саурской революции» кадрами, их обучение, а также повышение профессионального уровня сотрудников, их идейнополитическое воспитание. Многие бывшие сотрудники Представительства писали в своих мемуарах о сложности задачи по подготовке национальных кадров и комплектованию подразделений афганских спецслужб. Кандидатов на службу в контрразведку «набирали практически с улицы, более или менее грамотных молодых парней, лояльно относящихся к народной власти». В условиях боевых действий основной упор делался на проверку сотрудников, поскольку вооруженные отряды оппозиции постоянно предпринимали попытки по внедрению своих людей в органы власти, безопасности, МВД. Но возможности проверки были ограничены, так как под контролем государства находилось не более одной трети его территории. Перед советскими советниками стояла задача создать в максимально короткий период боеспособный контрразведывательный аппарат, который смог бы эффективно выполнять задачи по обеспечению безопасности нового государства^[436].

Афганское правительство, а также руководство афганских спецслужб постоянно обращались к советскому правительству и в КГБ СССР с просьбами об оказании материальной и финансовой помощи, поставках оружия, боеприпасов, военной и специальной техники для органов безопасности. Подобные обращения изучались в МИД СССР, КГБ СССР, Минобороны СССР, МИД СССР, Отделе оборонной промышленности ЦК КПСС, Министерстве внешних экономических связей СССР и ГКЭС, после чего готовились предложения для ЦК КПСС. После рассмотрения предложений ведомств в ЦК КПСС принимались постановления, одобрялись проекты распоряжений Совета Министров СССР и указаний советскому послу в Кабуле. В короткие сроки (чаще всего в тот же день) принималось распоряжение СМ СССР, в которых давалось разрешение на поставку специмущества и расходование денежных средств. В распоряжениях Совета Министров СССР фиксировались условия, на которых из СССР в Афганистан поставлялась специальная техника. Оплату предусматривалось провести, как правило, не более 25 % стоимости в кредит из расчета 2 % годовых с погашением кредита в течение 10 лет равными ежегодными долями, начиная с года, следующего за годом использования соответствующей части кредита^[437]. Иногда оплата производилась на коммерческих условиях расчетов, поставками природного газа и товаров афганского экспорта, либо по действующему советско-афганскому торговому и платежному соглашению с предоставлением рассрочки платежей на 5 лет с начислением 2–3 % годовых.

Результаты деятельности Представительства

Основным результатом деятельности Представительства КГБ СССР в Афганистане стало создание эффективно действующих национальных разведки и контрразведки, а также боевых частей афганских спецслужб.

Если в начале 1980 г. численность афганской разведки и контрразведки составляла около 800 чел., то к концу 1981 г. штатная численность составляла 11 тыс. человек, а укомплектованность 4 тыс. человек, в 1983 г. штатная численность была увеличена до 16 тыс. чел., укомплектованность — около 9 тыс. чел., к середине 1984 г. — соответственно штат 21 тыс. чел. и укомплектованность более 19 тыс., в конце 1985 г. укомплектованность составляла около 27 тыс. чел. В конце 1988 г. штатная численность МГБ Афганистана составляла 104 тыс. чел., а фактическая укомплектованность — 64,4 тыс. Более 96 % офицерского состава Министерства государственной безопасности были членами НДПА или ДОМА (Демократической организации молодежи Афганистана). В составе МГБ Афганистана эффективно действовали оперативные полки и батальоны — наиболее боеспособные части и подразделения афганских вооруженных сил, которые формировались при содействии сотрудников Представительства КГБ СССР. Большинство оперативных сотрудников получили подготовку в Учебном центре КГБ СССР.

Вывод советских войск из Афганистана, начавшийся в мае 1988 г., побудил советских советников и афганское руководство искать новые пути решения задачи по стабилизации обстановки. Одним из таких шагов стало создание в афганских вооруженных силах Гвардии особого назначения (ГОН). В мае 1988 г. президент Афганистана подписал указ о ее создании, штаб и некоторые части гвардии были размещены в древней кабульской крепости Бала-Хисар. Это историческое место должно было, по замыслу афганского руководства, оказать влияние на патриотическое воспитание военнослужащих гвардии. Практически сразу же после создания ГОН ее части стали активно вести боевые действия в различных районах страны. Они освобождали разграбленный и опустошенный Кундуз, прорывали осаду Кандагара, вели боевые действия с вооруженными отрядами оппозиции в провинции Вардак, когда там сложилась угрожающая обстановка, участвовали в «зачистках» кишлачных зон, боевом сопровождении транспортных колонн, вели засадные действия на караванных тропах. Но основной задачей ГОН была оборона Кабула, вокруг которого концентрировались значительные силы вооруженной оппозиции, где ожидалось направление ее главного удара. С января 1989 г. началась передача постов безопасности вокруг Кабула от советских войск подразделениям ГОН. 8 февраля 32-й бригаде гвардии были переданы все сторожевые посты на перевале Саланг^[438].

Формы положительного воздействия на военнослужащих оперативных батальонов МГБ Афганистана были различными. Так, для укрепления их патриотического и интернационального духа с согласия ЦК КПСС с мая 1987 г. в Советский Союз на срок до 12 дней по представлению МГБ Афганистана ежегодно стали направляться для ознакомления с советской действительностью (с посещением двух-трех городов) до 100 афганских военнослужащих, особо отличившихся в борьбе с вооруженными отрядами ОППОЗИЦИИ^[439].

Подготовка кадров для афганских спецслужб велась как в Кабуле, так и в Советском Союзе — в Москве, Ташкенте и других городах, на краткосрочных курсах продолжительностью 2–6 месяцев, а также в специальных учебных заведениях, в том числе высших, с более длительным сроком обучения — до двух лет. За 10 лет (1980–1989) такую подготовку прошли в общей сложности около 30 тыс. сотрудников и военнослужащих органов безопасности Афганистана^[440].

Руководство Афганистана обоснованно считало, что национальные разведка и контрразведка были наиболее организованной, эффективной и целеустремленной частью государственного аппарата республики. Их офицерский состав выгодно отличался общей и профессиональной подготовкой и преданностью режиму. Об этом Б. Кармаль неоднократно говорил в беседах с советскими представителями. Более того, 1 февраля 1985 г. он направил Председателю КГБ СССР письмо, в котором отмечал, что афганская разведка и контрразведка стала надежным инструментом правительства Афганистана в борьбе с вооруженными отрядами оппозиции, «происками международного империализма во главе с США, их союзниками и другими реакционными режимами». Кармаль подчеркивал «выдающуюся роль советских советников по линии КГБ» в становлении и укреплении органов афганской разведки и контрразведки и отмечал, что они «щедро делятся богатым опытом чекистского мастерства, искусством проведения острых наступательных мероприятий, передают навыки эффективного использования оперативно-технических средств», предоставляемых афганской разведке и контрразведке советской стороной. Кармаль подчеркивал, что советские специалисты, работая бок о бок с сотрудниками разведки и контрразведки Афганистана, учитывали особенности афганского общества и революции, соблюдали большой такт, выдержку и уважение к местным обычаям и традициям^[441] .

Руководство Афганистана и национальных спецслужб органов регулярно выходило с предложениями в МИД и КГБ СССР о награждении сотрудников Представительства КГБ СССР государственными наградами Афганистана. Приведем лишь несколько примеров. Так. в мае 1987 г. Наджибулла обратился в МИД СССР с предложением о награждении руководителя Представительства КГБ СССР при органах безопасности ДРА генерал-майора Калягина Н. Е. афганским орденом «Саурская революция» за большую плодотворную работу по оказанию интернациональной помощи Республике Афганистан, личный вклад в укрепление органов безопасности страны. ЦК КПСС дал согласие на награждение^[442]. В августе 1987 г. министр государственной безопасности ДРА Якуби обратился в КГБ СССР с просьбой о награждении «За достигнутые положительные результаты в работе при выполнении интернационального долга на территории Республики и в связи с Днем независимости Афганистана»: 149 военнослужащих, рабочих и служащих КГБ СССР, в том числе орденами — 97 чел., медалями — 52 чел. В сентябре 1987 г. Секретариат ЦК КПСС принял постановление «О согласии на награждение военнослужащих, рабочих и служащих Комитета государственной безопасности СССР орденами и медалями Демократической Республики Афганистан». Среди награжденных были представители различных подразделений Представительства^[443]. В ноябре 1987 г. ЦК НДПА, Ревсовет и Совет министров ДРА в ознаменование 70-летия Октябрьской революции наградили Памятным знаменем коллектив Представительства КГБ СССР при МГБ ДРА «за образцовое выполнение интернационального долга по оказанию помощи Демократической Республике Афганистан». Свидетельство о награждении памятным знаменем подписали Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель Президиума Ревсо-вета ДРА Наджибулла и председатель Совета министров ДРА С. А. Кештманд.

Следует отметить, что государственными наградами СССР сотрудники Представительства награждались значительно реже, чем государственными наградами Афганистана. Так, в 1988 г. из более чем 500 сотрудников Представительства КГБ СССР лишь 180 были удостоены государственных наград СССР, в то время как госнаграды Афганистана были вручены 262 сотрудникам^[444].

В 1989–1991 гг. наши советники работали только в Кабуле, выезжая лишь в короткие командировки в некоторые афганские провинции.

Развитие событий в Афганистане после вывода советских войск выходило за рамки представлений многих специалистов и экспертов. Несмотря на то, что в 1989–1991 гг. режим Наджибуллы сохранил свои позиции в стране, положение афганского правительства было сложным. Большие материальные, политические и военные трудности удавалось преодолевать лишь благодаря помощи СССР. Советский Союз поставлял в Афганистан оружие, в том числе оперативно-тактические ракеты, реактивные системы залпового огня, боеприпасы. продовольствие, горюче-смазочные материалы. При этом оппозиция сосредотачивала вооруженные отряды в стратегически важных районах, постепенно расширяя сферу своего влияния, из Пакистана шли новые караваны с оружием и боеприпасами.

Как оказалось впоследствии, на судьбу режима Наджибуллы повлияла не только деятельность вооруженной оппозиции, но и августовский путч 1991 г. в Москве и последовавшие за ним события. В сентябре 1991 г. государственный секретарь США Дж. Бейкер и министр иностранных дел СССР Б. Д. Панкин подписали соглашение о прекращении военных поставок с 1 января 1992 г.

Во исполнение Указа Президента СССР от 25 ноября 1991 г. № VII-2883 «Об утверждении Временного положения о Центральной службе разведки СССР» Представительство КГБ СССР при органах безопасности Республики Афганистан перешло в ведение Центральной службы разведки СССР, а в начале 1992 г. было выведено из Кабула.

С июля 1978 по декабрь 1991 г. через Представительство прошли несколько тысяч сотрудников КГБ СССР. Опыт их контрразведывательной и разведывательной деятельности, борьбы с терроризмом, незаконными вооруженными формированиями мог бы эффективно использоваться в «горячих точках», как на территории России, так и за ее пределами, но зачастую он оказывался невостребованным.

Падение режима Наджибуллы и продолжение гражданской войны в Афганистане (1992–2018).

Вывод советских войск из Афганистана оказал негативное влияние на настроения в афганских вооруженных силах, в том числе и в Министерстве госбезопасности. Негативные тенденции стали проявляться в том, что, во-первых, практически прекратился приток в МГБ афганцев — выпускников советских вузов (в 1986 г. — 265 чел., в 1987-м — 69 чел., в 1988-м — кандидатов не было). Во-вторых, росло число увольнений сотрудников МГБ по собственному желанию. Так, в 1988 г. было рассмотрено 240 заявлений об увольнении от сотрудников территориальных органов безопасности и 150 заявлений от оперативных работников центрального аппарата. Укомплектованность оперативных батальонов МГБ и ГОН росла крайне медленно, в конце 1988 г. их численность составила более 35 тыс. человек (53.6 % от штатной численности). Военнослужащие оперативных батальонов отказывались проходить службу в провинциях, отдаленных от мест постоянного проживания. К концу 1988 г. стали возникать трудности в создании резерва пополнения. Желающих служить в органах МГБ становилось с каждым годом все меньше^[445].

Распад Советского Союза, прекращение поставок советского оружия, а затем и продовольствия выявили внутреннюю слабость и политическую несостоятельность режима Наджибуллы и привели к глубочайшему кризису. Начался развал государственного аппарата и политической системы Афганистана. Афганская армия превратилась в деморализованную толпу, расколотую фракционной борьбой офицеров, приверженцев фракций «Хальк» и «Парчам». Под контроль отрядов оппозиции переходили все новые и новые районы. В марте 1992 г. перешел на сторону оппозиции командир 53-й дивизии, дислоцированной в Мазари-Шарифе, узбекский генерал Абдул Рашид Дустум. Он объявил о создании политической организации «Национальное исламское движение Афганистана», в которую поспешили вступить большинство бывших членов НДПА — функционеров партии «Ватан», работавших в северных провинциях Афганистана, контроль над которыми перешел к Дустуму. Министр обороны А. Ватанджар, командующий ВВС и ПВО генерал Фаттах, вице-президент М. Рафи и другие государственные и партийные деятели установили контакты с Г. Хекматья-ром. Фарид Маздак и Дауд Кавьяни заручились поддержкой Ахмада Шаха Масуда. В этих условиях вооруженные отряды оппозиции уверенно приближались к Кабулу. В апреле 1992 г. они заняли перевал Саланг и авиационную базу Баграм. Столица оказалась окруженной, ряды ее защитников катастрофически таяли, начался развал государственного и партийного аппарата и афганской армии.

16 апреля 1992 г. войска Ахмада Шаха Масуда и 53-я дивизия бывшего члена НДПА генерала Абдула Рашида Ду-стума без боя вступили в Кабул. Наджибулла попытался вылететь в Индию, но был задержан у трапа самолета, вскоре взят под защиту и препровожден в миссию ООН в Кабуле. Афганистан был провозглашен Исламским государством Афганистан, сформировалось новое правительство во главе с Б.Раббани.

Афганская оппозиция, пришедшая к власти в 1992 г., не только не смогла достичь в обществе национального согласия, но и примирения между политическими партиями и организациями по поводу формирования государственного аппарата и управления. Лидеры бывшей афганской оппозиции Раббани и Хекматьяр, целый ряд полевых командиров в различных уголках Афганистана продолжали бороться между собой за сферы влияния и поначалу не придавали значения появлению в 1994 г. на афганской политической сцене новой силы — исламского движения «Талибан» (большинство из членов учились в медресе, талиб — это ученик, студент). Основу его составляли этнические пуштуны. Целью «Талибана» было восстановить мир, разоружить население, установить законы шариата и обеспечить единство и исламский характер Афганистана. Покровителями выступили Пакистан и Саудовская Аравия. В конце 1994 г. талибы заняли Кандагар, в 1995 г. захватили власть уже в 12 провинциях, а в сентябре 1996 г. и в Кабуле. Жестоко расправившись с Наджибуллой, талибы провозгласили образование Исламского Эмирата Афганистан (ИЭА), их лидер Мулла Омар, разместился в резиденции в Кандагаре. ИЭА был признан Пакистаном, Саудовской Аравией и ОАЭ. Талибы, захватившие власть, провели ряд этнических чисток, подвергнув репрессиям непуштунское население Афганистана.

То, чего опасались эксперты КГБ СССР в 1979 г. — превращения Афганистана в исламское государство во главе с экстремистски настроенными фундаменталистами, что могло оказать влияние на положении в советских республиках Средней Азии, произошло в 1996 г. Все кардинально изменилось, те, кто были непримиримыми противниками, например, полевой командир Ахмад Шах Масуд — лидер Северного альянса, стали надежными союзниками Москвы в борьбе с исламскими фундаменталистами. Россия в 1996–2001 гг. поставляла военную и экономическую помощь Масуду, с ним встречались российские высокопоставленные лица.

Талибы устроили настоящую охоту за Ахмадом Шахом и 8 сентября 2001 г. двумя смертниками-арабами, выдававшими себя за журналистов, он был убит. Совершение 11 сентября 2001 г. террористических актов в Нью-Йорке и Вашингтоне позволило политическому руководству США обвинить Кабул в укрывательстве террористов и поставить задачу ликвидировать движение «Талибан» и организацию «АльКаида» при помощи военной интервенции.

7 октября 2001 г., начав операцию «Несокрушимая свобода». США и Великобритания предприняли очередную попытку изменить социально-политический статус Афганистана. Борьба с международным терроризмом превратилась в вооруженную борьбу американских войск и их союзников по НАТО с талибами. В результате бомбовых ударов, операций спецназа США и их союзников, действий вооруженных формирований Северного альянса талибы понесли значительные потери в живой силе и технике, а террористические организации, находившиеся на афганской территории, были существенно ослаблены. После подавления организованного сопротивления талибов были включены политические механизмы формирования прозападного режима.

События после оккупации Афганистана иностранными государствами (военными контингентами США и НАТО под эгидой ООН) свидетельствуют, что закрепленная резолюцией Совета Безопасности ООН система мер неэффективна. Кампания НАТО в Афганистане не дала положительного результата. Страну захлестнула коррупция, подорвано доверие населения к нынешнему режиму. Присутствие иностранных войск в Афганистане замедляет и усложняет выход из кризиса.

Поведение США в Афганистане во многом напоминает действия СССР в 1980-х годах. В обоих случаях в основе — военное подавление вооруженной оппозиции, назначение на высшие государственные должности лояльных им людей, создание лояльных институтов государственной власти, восстановление экономики, оказание гуманитарной помощи и т. д. Все это свидетельствует о заинтересованности обоих государств в установлении контроля над афганской территорией. Военная операция Запада, превзошедшая по своей продолжительности пребывание советских войск в Афганистане, демонстрирует еще одну историческую очевидность: ни одна центральная власть в Афганистане не будет в глазах населения обладать полной легитимностью в условиях иностранного военного присутствия в стране. Иными словами, такая власть всегда будет считаться сидящей на иностранных штыках.

Военно-политическая обстановка в Афганистане остается противоречивой и напряженной. С одной стороны, был заметен определенный успех в антитеррористической деятельности международных сил безопасности и афганских правительственных войск. С другой стороны, «Талибан» активно противодействует установлению режима безопасности, дестабилизирует обстановку в стране.

Американцы не исключают и такого развития событий, что талибы снова вернутся к власти. И в этом действия американцев схожи с действиями советских представителей, когда они вели тайные переговоры с лидерами оппозиционных группировок и полевыми командирами крупных вооруженных формирований афганской оппозиции. И американцы, и советские представители на переговоры, соответственно, с талибами и афганской оппозицией умышленно не приглашали представителей афганского руководства. Основной целью контактов американских делегаций с представителями «Талибана» (как и советских представителей с вооруженной афганской оппозицией) стало обсуждение ситуации с пленными.

Основная часть войск НАТО покинула Афганистан к концу 2014 г. Однако центральным элементом стратегии остается то, что иностранные солдаты в течение многих лет после ухода войск НАТО из Афганистана служат бок о бок с афганцами и тренируют их.

Территория Афганистана соприкасается на севере с зоной ответственности ОДКБ, и происходящие в этой стране события оказывают прямое воздействие на безопасность и стабильность государств — членов организации.

Ситуация с безопасностью в Афганистане по-прежнему далека от стабильности. Афганистан, оставаясь очагом напряженности в регионе, может стать активным экспортером международного терроризма и религиозного экстремизма, причем в масштабах более широких, чем это было до ввода международных сил. Россия будет продолжать оказывать содействие Афганистану в подготовке военнослужащих и полицейских, реализации региональных и национальных инфраструктурных проектов, которые помогут экономическом)’ становлению республики. Афганистан, как и прежде переживает исключительно трудный период, и о стабилизации обстановки в стране пока еще говорить рано. Афганская проблема нуждается в глубоком исследовании, в более веских и основательных оценках с учетом интересов всех сторон, в той или иной мере участвовавших в афганских делах на самых различных этапах их возникновения и развития, в выводах, которые основывались бы на реалиях сегодняшнего мира.

Афганская война 1979–1989 годов в контексте современной борьбы с терроризмом: теоретические уроки и практические выводы^[446]

В конце 2017 — начале 2018 гг. начался очередной виток противостояния в Афганистане, вызванный комплексом обстоятельств: была озвучена новая, а по сути, старая, стратегия военного присутствия США в Афганистане и Южной Азии, завершилась основная фаза российской военной операции в Сирии, наблюдалось смещение приоритетов внешней политики неевропейских мировых держав (Индия, Иран, Китай). Однако все это не приводит к долгожданным результатам: частота террористических актов и количество жертв среди мирного населения возрастает.

По подсчетам аналитиков ВВС, в начале 2018 г. около 15 млн человек — примерно половина населения Афганистана — проживала в районах, которые либо контролируются талибами, либо там, где сторонники этого движения регулярно организуют террористические атаки на мирное население и правительственные силы^[447]. Согласно данным, опубликованным Миссией ООН по содействию Афганистану (UNАМА), только за первые шесть месяцев 2018 г. в стране насчитывалось 5122 жертвы среди гражданского населения^[448].

В связи с этим большое научно-практическое и общественно-политическое звучание имеет исторический опыт присутствия России (СССР) в регионе в последней трети XX века, когда советское руководство переоценило свои возможности влияния на ситуацию в регионе и столкнулось с противодействием объединенных усилий афганской оппозиции и ее западных покровителей. Опыт советского военного присутствия может быть востребован и с точки зрения борьбы с террористическими угрозами на пространстве СНГ, очагами распространения которых остаются Афганистан и Сирия^[449]. Для этого мы последовательно рассмотрим два аспекта проблемы: внутренние и внешние причины, способствовавшие провалу советской военной кампании и стимулировавших рост террористической активности^[450] внутри страны, а также обобщим опыт.

Как известно, большинство афганского населения негативно восприняло ввод в страну иностранных войск: оппозиция приступила к организации сопротивления на территории всего Афганистана, ведя вооруженную борьбу прежде всего против советских войск. Они оказались не готовы к контрпартизанским действиям, противодиверсионной и контртеррористической деятельности и были вынуждены методом проб и ошибок постигать искусство борьбы с непривычным для них противником. что снижало результативность боевых действий, вело к неоправданным потерям.

Военно-политические неудачи советской афганской кампании и связанное с ним расширение масштабов сопротивления вооруженных отрядов афганской оппозиции и их диверсионно-террористической деятельности были результирующей комплекса внутренних и внешних военнотактических, политических и идеологических обстоятельств.

К внутренним причинам политико-идеологического, социально-географического характера можно отнести:

1. отсутствие общественной поддержки деятельности Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) и органов государственной власти. Основными истоками слабости афганского правительства были специфика и низкий уровень социально-экономического развития общества, высокая приверженность населения религиозным взглядам и антиправительственная позиция духовенства, фракционная борьба в правящей партии, неэффективность деятельности низового партийного и государственного аппарата;

2. негативное отношение мусульманского духовенства к режиму НДПА. Исламский фактор становился одним из ключевых в деле антисоветской пропаганды и борьбы с советскими вооруженными силами. Нашим солдатам пришлось вести борьбу с населением, с разобщенным по этническому, социально-экономическому признакам афганским обществом, безуспешно бороться с усилением роли ислама как объединяющей идеологии: духовные лидеры афганского народа при поддержке улемов Саудовской Аравии, Пакистана, Ирана в общей массе своей разделяли идею антисоветского джихада и призывали верующих к вооруженному сопротивлению;

3. открытость афгано-пакистанской и афгано-иранской границ, через которые с территории Пакистана и Ирана в Афганистан постоянно перебрасывалось вооружение, материальные средства и подготовленные людские ресурсы. Задача по перекрытию государственной границы от притока вооруженных отрядов оппозиции была исключительно важной и трудной, так как общая протяженность границы Афганистана с Пакистаном и Ираном составляла около 3 тыс. километров, значительная ее часть проходила по горным хребтам на высоте 4–5 тыс. метров и пустыням. Кроме того, кочевой образ жизни большинства приграничных племен (ежегодно в Пакистан и Афганистан мигрировало около 3 млн человек). а также традиционное непризнание ими самого факта существования границы не позволяли установить вдоль нее строгий пограничный режим.

Сложности советской стороны были связаны с конкретными недостатками в подготовке и реализации советской военной кампании', неготовностью советских войск к ведению антипартизанской войны и контртеррористических операций в сложных климатических условиях; непониманием религиознокультурной специфики афганского общества, незнанием значительной частью рядового и офицерского состава местных языков; частой сменяемостью советских военнослужащих срочной службы, когда, получившие боевой опыт, они уезжали домой, а им на смену приходило молодое пополнение, вынужденное набираться опыта, учась на собственных ошибках и потерях.

Наконец, исключительное значение имел геополитический, внешний фактор·, влияние международных игроков, финансовая и военная поддержка исламской оппозиции со стороны США, Великобритании, Китая, Пакистана, Ирана, Саудовской Аравии, Объединенных Арабских Эмиратов, Египта. Остановимся на этом факторе подробнее, так как он имеет непосредственное отношение к текущей террористической активности на территории Афганистана.

Мы знаем, что для американского истеблишмента советская интервенция в Афганистане стала дополнительным ударом: вторжение произошло менее чем через год после Исламской революции в Иране, когда США потеряли одного из ключевых союзников на Среднем Востоке. В Белом доме появились страхи относительно возможного сокращения поставок нефти из региона.

Операция «Циклон» как средство радикализации ислама и исламизации террора

Предпринятая США для поддержки афганской оппозиции операция «Циклон» (Operation Cyclone) (1979–1989) вошла в историю как одна из самых длинных и дорогих операций ЦРУ, целью которой было взращивание и разноплановая поддержка радикально настроенных религиозных групп афганских оппозиционеров и их сторонников из других мусульманских стран. Поддержка включала оружие, тактическую подготовку, материально-техническую поддержку и другие программы, которые способствовали созданию лагерей повстанцев на территории Пакистана. США поставляли оппозиционерам переносные зенитно-ракетные комплексы «Стингер», которые существенно осложнили действия советской и афганской авиации. Штаты публично восхваляли джихадистов.

Официальная дипломатическая формулировка позиции Штатов заключалась в том, чтобы исключить возможность быстрого вывода советских войск. Вашингтон хотел, чтобы «Москва заплатила более высокую цену за свою интервенцию в Афганистане»^[451]. Администрация Рейгана превратила деятельность афганской оппозиции в краеугольный камень своей политики на Среднем Востоке, в важную часть своей глобальной стратегии соперничества с СССР. По замыслу американских лидеров, операция помогала падению коммунизма, поэтому на рьяную религиозность лидеров сопротивления ЦРУ просто закрывало глаза до того момента, пока советские войска не покинули афганскую землю. Последствия этой операции, в контексте расширения международного терроризма, мировое сообщество ощущает на себе до сих пор.

Военное противостояние сторон поддерживалось различными видами идеологического противодействия. Содержательно оно выражалось в двух типах пропаганды: общего антисоветского содержания и представлением СССР как врага ислама и всех мусульман, поддержке националистических, антирусских настроений. Одним из наиболее важных последствий афганских событий (советского силового «нажима» на исламскую страну, находящуюся поблизости со «страной победившего ислама». Исламской Республикой Иран) стало резкое усиление позиций политического ислама, его радикализации на Ближнем и Среднем Востоке.

Одним из самых дискутируемых современных вопросов является проблема причастности американской стороны к взращиванию радикальных исламских движений и группировок, многие из которых прошли афгано-пакистанскую «школу». По мнению современных зарубежных исследователей, одной из роковых ошибок американской стороны являлся слабый контроль за вооружениями, переданными оппозиции, начиная с 1986 г. (момента начала поставок ПЗРК «Стингер») вплоть до начала 1990-х годов^[452].

Лидеры ваххабитского движения в Саудовской Аравии, правоэкстремистского крыла «братьев-мусульман» в Сирии, Судане, ряде стран Северной Африки призывали воспользоваться «победой ислама» в Афганистане для развертывания «священной войны за освобождение мусульман Советского Союза». Вместе с тем вооруженная оппозиция лишилась главной, объединяющей се цели — борьбы с советским военным присутствием в Афганистане, что в свою очередь вело к большей дифференциации между организациями моджахедов по политическим, религиозным и национально-племенным признакам, не позволяло оппозиционерам достичь единства. Все это стало основанием для появления новой силы — движения «Талибан».

Говоря о выводах, которые могут помочь в разработке рекомендаций по противодействию террористической угрозе, исходящей из Афганистана, отметим следующие. Афганская кампания была первой военной кампанией, которую вел Советский Союз за пределами стран Варшавского договора после 1945 г., и самой длинной войной в советской истории. Ввод войск расширил масштабы сопротивления афганской оппозиции, был мощным фактором увеличения численности ее вооруженных отрядов. То, что начиналось как разрозненная «священная война» (джихад) против коммунистического правительства в Кабуле после ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979 г., в глазах оппонентов официального правительства стало выглядеть мощной угрозой и послужило для повстанцев идейным объединяющим фактором.

С одной стороны, военное противодействие оппозиции выглядело как военная угроза, но в то же время не было фиксированной линии столкновения, на первом этапе вооружение повстанцев было весьма примитивным. Ряд факторов делал советскую кампанию в Афганистане уникальной. Прежде всего, Кремль понимал всю ограниченность размера армии — не было возможности развернуть большие силы, поэтому термин «ограниченный контингент», имел не только пропагандистское, но и вполне реальное звучание. Имеющимися ресурсами 40-я армия могла закрепиться в определенных районах, но не могла стабилизировать ситуацию в масштабах всей страны, так как нужно было перемещаться из одного ареала в другой, оставляя регион уязвимым для действий оппозиции. Советские лидеры особенно подчеркивали высокий приоритет минимизации контингента и вооружений.

Кроме ограниченности контингента и невозможности его расширения, по оценкам отечественных и иностранных экспертов, были и другие факторы, влиявшие на природу афганской войны Советского Союза:

• прохождение основных магистралей и дорог по горнопустынной местности, неразвитость транспортных коммуникаций в большинстве регионов Афганистана создавали трудности прохождения воинских автомобильных колонн с точки зрения маскировки и скрытности, а также обеспечения их безопасности;

• недооценка афганским правительством степени религиозности местного населения, особенностей национальных и межплеменных отношений приводила к существенным противоречиям с исламской оппозицией, а отсутствие хорошо развитого, унифицированного националистического чувства не позволяло найти основу для сближения позиций как между правительственными и оппозиционными силами, так и внутри исламской оппозиции;

• слабая развитость афганской экономики, стремление решить все экономические вопросы за счет международных спонсоров не позволяла правительству Афганистана обеспечить население продуктами питания и предметами первой необходимости, повысить его уровень жизни.

Данные характеристики весьма сильно отличались от тех целей и задач, которые прописывались советскими военными теоретиками, разрабатывавшими стратегию использования советских вооруженных сил, вооружения и боевой техники к потенциальному конфликту со странами НАТО. В Афганистане СССР ждала не высокотехнологичная кампания с современным вооружением, боевой техникой, военно-воздушными силами, регулярными воинскими формированиями. Вместо этого Советский Союз получил затяжную партизанскую войну, часто лишенную высокой интенсивности боевых действий и стремительного темпа, идущую только на тактическом уровне. Многочисленные вооруженные отряды оппозиции действовали практически по территории всей страны и контролировали около 80 % кишлачной зоны^[453].

Многие уроки афганской войны для Советского Союза оказались весьма похожи на те, которые получили США во Вьетнаме. Афганские события ставили перед советским командованием множество схожих тактических дилемм, но СССР не «выучили» уроков вьетнамской войны идругих похожих операций (борьбы с басмачами в 1920-е годы, контрпартизанских операций периода Второй мировой войны), потому совершили много схожих ошибок.

Сильными сторонами афганской исламской оппозиции были: прекрасное знание местности, на которой они воевали; высокая мобильность вооруженных отрядов и хорошая физическая выносливость бойцов сопротивления; внезапность нападений, в том числе ночных; широкая социальная база и поддержка населения; мощная мотивация (исторически сложившаяся ненависть к иностранным захватчикам, джихад как религиозное основание сопротивления); внешняя материальная и моральная поддержка, особенно активная со стороны США, Пакистана и Ирана.

Полевые командиры часто использовали родовую, культурную и языковую общность для получения информации из афганских правительственных кругов и афганской армии (например, Ахмад Шах Масуд активно использовал в этих целях выходцев из долины Панджшер, работавших в государственных и военных структурах, Туран Исмаил — выходцев из Герата), но очень редко происходило наоборот, так как оппозиционные отряды группы были небольшими и внедриться в них было крайне сложно^[454]. Парадоксально, но факт: некоторые слабости афганской оппозиции могли оборачиваться ее сильными сторонами на тактическом уровне. Например, разрозненность повстанцев и нескоординированность их планов мешала советскому военному командованию и органам разведки их раскрыть: общих планов просто-напросто не было.

Важный урок состоит в том, что традиционная партизанская тактика может быть успешно использована против современной армии. Это нужно учитывать при подготовке войск к антипартизанским действиям, проведении операций «зачисток» в сельской местности или городских кварталах, в разнообразном этническом и политическом окружении.

Практические рекомендации, связанные с противодействием распространению радикальной идеологии и практики в регионе, по большому счету являются универсальными для всех ареалов, «зараженных» идеями псевдорелигиозного экстремизма. Опыт советского военного присутствия в Афганистане подтверждает следующее:

• нормализация обстановки непосредственно связана с обретением гражданского согласия и стимулированием социально-экономического Афганистана. В ситуации, когда векторы социальных устремлений местных элит (как следствие, ведомых ими этносоциальных групп) не совпадают, а большинство населения живет за чертой бедности и на средства, полученные от выращивания наркотиков, сложно ожидать нормализации обстановки путем «принуждения к миру»;

• российскому руководству не следует идти на поводу у тех потенциальных лидеров-союзников, которые могут обозначать свою особую заинтересованность в присутствии российских военных сил в регионе. Непосредственного присутствия следует избегать любой ценой, так как оно будет лишь подогревать антироссийские (шире — антизападные) настроения, стимулировать консолидацию на почве радикальных псевдоисламских высказываний и провоцировать новый всплеск террористической активности в Центральной Азии и в Российской Федерации. Эффективными могут быть опосредованные (экономические, гуманитарные) формы влияния на ситуацию.

Афганская кампания 1979–1989 гг. с очевидностью продемонстрировала, что сражение с оппозицией было проиграно не только «мечом», но и «пером», так как ведущей стала идея антисоветского джихада, который афганцы и их западные союзники попытались распространить на территории среднеазиатских республик СССР, Казахстан и даже в Татарскую и Башкирскую АССР. К подобной информационной атаке советская сторона была явно не готова. В рамках общей стратегии продвижения «мягкой силы» в регионе может быть эффективным привлечение к переговорному процессу исламских лидеров Российской Федерации, способных предложить афганской стороне информационную, теологическую, организационно-образовательную поддержку. Целью данной поддержки может стать воздействие на подрастающее поколение в русле формирования у афганцев более терпимого взгляда на христианско-исламское взаимодействие и дружбу с Россией, покровительствующей исламу.

И, наконец, любые активные и пассивные действия России в Афганистане нуждаются в корректном, выстроенном с учетом ошибок советской кампании информационном сопровождении. В противном случае они не будут служить антитеррори-стическим целям, а, напротив, сделают Россию заложницей глобальной афганской «игры» и полем новых экстремистских атак.

Заключение

Разнообразие «восточных» сюжетов, ставших предметом пристального изучения, описания и воздействия со стороны отечественных спецслужб в XX в., тем нс менее имеет ряд устойчивых, переходящих из века в век форм и ориентально-управленческих предпочтений. Зародившиеся еще в XVIII–XIX вв. под влиянием школы европейского ориентализма и собственного негативного опыта взаимодействия с представителями нерусской элиты опасения в отношении народов России, исповедующих ислам, на рубеже XIX–XX вв. перешли в твердую уверенность в антигосударственном характере любых форм общественно-политической активности т. и. мусульманских народов Российской империи. «Исламский вопрос» в практике работы губернских жандармских управлений де-факто свелся к постоянному поиску внутреннего и внешнего врага, подстрекающего мусульманское население к объединению на национальной (т. и. пантюркизм) и религиозной (т. и. панисламизм) почве.

Накопление информации советскими спецслужбами, ее логическое обобщение и соответствующая экстраполяция в партийные структуры в «угрожающем» интересам центра контексте началась в регионах фактически с момента создания местных органов ВЧК, а к концу 1920-х годов обрела сравнительно законченный вид. На всех «восточных окраинах» органы контрразведки решали своеобразную задачу социального конструирования — выявления про- и антибольшевистски настроенных лиц и организаций. Им нужно было не только определить объект воздействия и конкретных потенциальных и реальных противников новой власти, но и выявить систему связей, в идеале — с единым «контрреволюционным» центром (центрами) внутри страны и за рубежом.

Продолжая линию, выстроенную российским МВД, курировавший тему национально-религиозной контрреволюции в «мусульманских» ареалах страны Восточный отдел ГПУ-ОГПУ (равно как и его европейские коллеги) рассматривал т. н. панисламистское и пантюркистскос движение как результат совместной антигосударственной деятельности внутренних и внешних сил. Общим для непримиримых оппонентов — имперских и раннесоветских — было и то, что они представляли мусульманское население стран Ближнего и Среднего Востока как фанатически настроенную, полуцивилизованную и неразделимую массу, слабо способную к политическому самоопределению и самоуправлению, потому постоянно нуждающуюся в пастырской поддержке извне.

Неприятие советскими контрразведчиками на данном историческом этапе профессиональных наработок царских жандармских и охранных подразделений тем не менее не означало рождения принципиально иных моделей, объясняющих логику деятельности национальной интеллигенции и широких слоев населения. «Панисламистскими» могли именоваться стремления местной элиты к национальному объединению в пику большевистским идеям национального размежевания под началом единого центра, а также интерес и симпатии к Турции. Новации коснулись лишь усиления социально-экономической составляющей данного анализа: не всегда удачных попыток трактовать общественные процессы через марксистскую призму борьбы классов. В остальном мы имеем дело с тем же комплексом представлений, будораживших умы имперской разведки и контрразведки в конце XIX — начале XX вв.

Особенно явно это раскрывается на материалах Северного Кавказа, когда разворачивавшееся после 1917 года сопротивление новому режиму получало различные политические ярлыки: от «политического бандитизма» до «восточной националистической контрреволюции» и «панисламистских» устремлений национально-религиозных лидеров. Под «панисламизмом» на Северном Кавказе ОГПУ понимало «религиозную воинственность», поддерживаемую духовными лидерами чеченского, дагестанского народов, и активизацию идейно-пропагандистских и военно-организационных связей элиты с Турцией.

При рассмотрении сюжетов Казахстана мы также видим, что не существовало единства «официального мышления» чиновников и четко простроенной «восточной» большевистской политики. Полифония подходов и мнений политической элиты объясняется комплексом обстоятельств, среди которых немаловажными были отсутствие у новой власти однозначного понимания механизмов антиимпериалистической борьбы на «собственном Востоке», кадровые проблемы, информационные лакуны в отношении разного рода «панизмов» и самого казахского общества, а также порожденная полузнанием боязнь «пробуждающего Востока».

Полузнание о Востоке, к преодолению которого призывал в одном из своих первых циркуляров основатель Восточного отдела ГПУ-ОГПУ Якоб Петерс, становилось причиной далеко идущих и драматических последствий. При весьма туманном понимании сущности событий, происходивших на «собственном» и зарубежном Востоке, помноженных на активность тюркской общественно-политической элиты, готовой пойти на многое ради воплощения собственных политических замыслов, любые формы ее общественной активности, коммуникации между ней и единоверцами за рубежом также оценивались контрразведчиками резко негативно. Все это в итоге привело к сознательному преувеличению масштабов деятельности лидеров и движений и, как следствие, к разрастанию угроз и фабрикации дел, опутывавших все мусульманские народы СССР «паутиной» всесоюзных заговоров.

Глядя с высоты дня сегодняшнего на афганские события 1980-х годов, мы можем сказать, что, увы, призыв Петерса не был услышан. Включаясь в сложный и запутанный гражданский конфликт в Афганистане, советские спецслужбы во многом были не готовы к реализации поставленных руководством страны задач. Опыт противодействия басмаческому движению не был учтен, а адекватной оценке глобальных событий, происходивших в странах Ближнего и Среднего Востока, мешала явная идеологизация советского востоковедения, отсутствие системы исламоведческих исследований и подготовки специалистов по региону: переводчиков, востоковедов определенной специализации и пр. Работникам спецслужб в этих условиях фактически приходилось становиться востоковедами и «открывать» для себя специфику политических событий, красоту языка и культуры афганского народа.

Аннотированный биографический указатель

Акбаев Жакит (1876–1936) — казахский общественный деятель, организатор уездного комитета партии «Алаш» в Каркалинске. В 1929 арестован ПП ОГПУ по Казахстану, в 1932 направлен в ссылку в Воронеж. В 1934 вернулся в Алма-Ату. Реабилитирован 28 февраля 1958………………….. 72, 73

Аллахвердов Михаил Андреевич (1900–1968) — уроженец г. Шуша (ныне Степанакерт). В органах безопасности с конца 1919. Находился на оперативной работе в органах ЧК Средней Азии. Участвовал в установлении советской власти в Таджикистане. В 1923–1925 — помощник уполномоченного Восточного отдела ОГПУ СССР. Уволен в отставку из органов безопасности в 1955. Скончался в Москве 9 октября 1968… 180

Аманулла-хан (1892–1960) — афганский король в 1919–1929. Один из сыновей эмира Хабибуллы. Внутренние реформы в соответствии с идеями младоафганцев содействовали централизации страны и буржуазным преобразованиям в её экономике. В 1928 Аманулла-хан посетил СССР. Антиправительственное восстание 1928–1929 во главе с Бачаи Сакао вынудило Амануллу-хана в январе 1929 отречься от престола и эмигрировать. Умер в Цюрихе, похоронен в Джелалабаде (Афганистан)…………… 156, 178, 183, 185, 186

Аралбаев Бекайдар Джантурович (1896–1949, 1952?) — общественный деятель, нарком внутренних дел, председатель ЦИК Туркестанской АССР (1922–1924), председатель Верховного суда Туркестанской Республики (1924), секретарь ЦИК (1925–1928), сотрудник республиканского, затем областного банка г. Актобе (1928–1933). Арестован 29 марта 1933, обвинялся в участии в «контрреволюционной националистической организации» и членстве в партии «Алаш», заключен в Карлаг, затем направлен в ТемЛаг в Мордовию. Освобожден в 1945. С 1949 в сибирской ссылке. Реабилитирован в 1957………………………………………………….. 74

Ататюрк Мустафа Кемаль (1881–1938) — основатель современной Турции. Молодым офицером критиковал правительство Османской империи, был связан с турецким националистским Комитетом единения и прогресса. Тем не менее сражался за правительство во время Первой мировой войны (1914–1918), добившись больших успехов в боях против войск Антанты во время Дарданелльской операции. Окончательная победа союзных войск привела к высадке британских, французских и итальянских войск в Анатолии. Мустафа Кемаль, назначенный туда с целью восстановления порядка, воспользовался возможностью поднять народ против союзной оккупации. Греция и Армения, территориальные бенефиции Османской империи, выступили против турецких националистов, но Кемаль победил противников, и в 1923 была основана Турецкая Республика. В 1934 получил имя Ататюрк («Отец турок»). Проводил политику европеизации и секуляризации, в ходе которой западный стиль одежды и фамилии вводились принудительно, отменено затворничество женщин, перестроена юридическая и образовательная система………………..184

Ауэзов Мухтар (1897–1961) — писатель, литературовед, сотрудник газеты «Ак жол». арестован 8 октября 1930, приговорен к трем годам ссылки, после ее отбытия вернулся в Алма-Ату……………72, 73, 99, 100

Байтурсунов (Байтурсынулы) Ахмет (1873–1937) — казахский общественный и государственный деятель, просветитель, лингвист. Один из инициаторов и активный участник движения «Алаш». В 1913–1917 организатор и издатель общественно-политической и научно-литературной газеты «Казах». В 1917 на двух общеказахских съездах в Оренбурге участвовал в создании казахской партии «Алаш». был одним их организаторов и руководителей правительства Алаш-Орды. В конце 1917 выбран в Учредительное собрание от Тургайского избирательного округа. Принимал участие в вооруженной борьбе против советской власти. На основании постановления ВЦИК от 4 апреля 1919 был амнистирован и перешел на сторону советской власти, вступил в члены ВКП(б). С 1919 член Киргизского ревкома. В 1920–1921 нарком просвещения Киргизской АССР. В 1922–1925 председатель научнолитературной комиссии при Наркомате просвещения Киргизской АССР, с 1925 член ВЦИК, Казакского ЦИК, преподаватель Казахского института народного просвещения, Казахского педагогического института. В 1929 арестован 01 НУ по ложному обвинению в контрреволюционной деятельности, подготовке вооруженного восстания в казахской степи. Приговорен к расстрелу, в феврале 1931 приговор заменен лишением свободы сроком на 10 лет. В ноябре 1932 — на трехлетнюю ссылку в Архангельскую обл. В 1934 по ходатайству Е. П. Пешковой (руководителя организации помощи политическим заключенным, 1922–1938) освобожден и возвратился в Алма-Ату. 8 октября 1937 арестован по ложному обвинению как участник контрреволюционной националистической организации. Решением тройки УНКВД Алма-Атинской области от 25 ноября 1937 приговорен к ВМН. 8 декабря 1937 расстрелян. В 1988 реабилитирован……………… 65, 71, 72, 80, 90, 95

Валидов (Валиди) Ахмед-Заки (1890–1970) — башкирский политический деятель, лидер башкирского национально-освободительного движения (1917–1920), публицист, историк. Организатор I и II Всебашкирских съездов (июль 1917, Оренбург, август 1917, Уфа), на которых было создано Башкирское центральное шуро (совет), провозгласившее 15 ноября 1917 в Оренбурге образование национально-территориальной автономии Башкортостана. В январе 1919 перешел на сторону советской власти. Председатель революционного комитета Башкирской Советской Республики (1919–1920). Недовольный политикой Москвы в отношении Башкирии, стал одним из идеологов басмаческого движения. В 1920 с группой единомышленников бежал в Туркестан, а затем в Турцию. Впоследствии профессор Стамбульского университета………………………………………… 37, 92, 104

Голощёкин Филипп Исаевич (1876–1941) — советский деятель, председатель Костромского и Самарского губисполкомов (1922–1925), первый секретарь Казкрайкома ВКП(б) (1925–1933), член ЦК ВКП(б). член ЦИК СССР (1927–1934), главный государственный арбитр при СНК СССР (1933–1939), член ЦИК СССР (1927–1934). Арестован 15 октября 1939, расстрелян 28 октября 1941. Реабилитирован в 1961…97

Досмухамедов Джаганш (Джанша. Жаханша, Жанша) (1887–1938) — юрист, общественный и политический деятель. Делегат I Всероссийского мусульманского съезда (1-11 мая 1917, Москва). Окончил Уральское войсковое реальное училище, юридический факультет Московского университета (1911). Заместитель прокурора Томского края (1917), член казахского национального правительства Алаш-Орды (1917–1919), глава временного правительства Уильского вилайета (области, 1918–1920). В 1919 перешел на сторону советской власти. Работал старшим инспектором ВСНХ в Москве, советником Туркестанского народного комиссариата юстиции (Ташкент), секретарем Киргизского (Казахского) отдела ЦИК ТАССР, юристконсультом сельскохозяйственного банка (Кы-зылорда). 31 октября 1930 арестован ОГПУ по обвинению в «антисоветской деятельности». В 1932 приговорен к 5 годам ссылки и выслан в Воронеж. С 1937 проживал в Москве, в 1938 вновь арестован и расстрелян……. 72, 73, 87, 92, 99, 100

Досмухамедов Халил (1883–1939) — ученый, общественный деятель, один из основателей Национальной академии наук. Окончил Военно-медицинскую академию Санкт-Петербурга (1909), участник I Всероссийского мусульманского съезда (1917, Москва), председатель I Всеказахского съезда (1917, Оренбург), член казахского автономного правительства Алаш-Орды (1918–1920). В марте 1918 вместе с Ж. Достмухамедовым встречался с В. И. Лениным и И. В. Сталиным для обсуждения взаимодействия правительств Советов и Алаш-Орды. С 1920 занимался культурно-просветительской деятельностью, написал несколько фундаментальных трудов и учебников по медицине и естествознанию. В 1920–1922 ординатор Института физических методов лечения (Ташкент). В 1922–1924 член коллегии — заведующий лечебно-санитарным отделом Наркомата здравоохранения Туркестанской Республики, с 1924 в Ташкентском институте просвещения, с 1927 в Казахском государственном университете. 30 сентября 1930 арестован ОГПУ по обвинению в «антисоветской деятельности». 20 апреля 1932 по решению тройки ОГПУ приговорен к 5 годам ссылки и выслан в Воронеж, работал там в различных учреждениях здравоохранения. В 1937 вернулся в Казахстан. 26 июня 1938 арестован во второй раз. 24 апреля 1939 за антисоветскую деятельность приговорен военным трибуналом пограничных и внутренних войск НКВД КазССР к расстрелу, подал кассационную жалобу. 7 августа 1939 умер в тюремной больнице НКВД в Алма-Ате……………………… 72, 73, 87, 92, 99, 100

Дулатов Миржакып (Мирьякуб) (1885–1935) — казахский поэт, писатель, лингвист, один из лидеров правительства Алаш-Орды и национально-освободительного движения Казахстана. Участник освободительного движения 1905–1907. В 1907 делегат от партии конституционных демократов на Всероссийском съезде кадетов в Санкт-Петербурге. В 1916 выступил против царского указа от 25 июня о призыве казахов на фронтовые работы. Летом 1917 стал одним из организаторов I Всеказахского съезда в Оренбурге. Член правления Алаш-Орды (1917–1920), после амнистии некоторое время работал в местных органах самоуправления. В 1922–1928 занимался издательской и педагогической деятельностью, жил в Оренбурге. В 1928 выступил против отмены арабского алфавита, отстаивал права казахского языка и религии. 29 декабря 1929 арестован 1 НУ Казахстана по обвинению в казахском национализме. Постановлением Коллегии ОГПУ от 4 апреля 1930 приговорен к расстрелу, смертная казнь заменена лишением свободы на срок 10 лет. В течение двух лет отбывал наказание в Бутырской тюрьме, затем в Соловецком ИТЛ. 5 октября 1935 умер в лазарете Сосновецкого ИТЛ. Похоронен в пос. Сосновец Беломорского района Карельской АССР. В 1988 реабилитирован………………………………………….71, 72, 80, 90, 92

Дьяков Таричан (Торичан) Михайлович (1897–1939) — начальник Восточного отдела ОГПУ (1929–1930), помощник, заместитель начальника Особого отдела — начальник 3-го отделения (борьба с националистической и «восточной» контрреволюцией) — 1930–1931. Расстрелян 19 апреля 1939. Реабилитирован 31 марта 1956………………………40, 180, 182, 183

Ермеков Алихан Абеусович (1891–1970) — казахский политический деятель, ученый, педагог, член правительства Алаш-Орды (1917–1920). В 1918–1919 участвовал в вооруженной борьбе против советской власти. В 1918 принимал участие в переговорах по прямому проводу с В. И. Лениным и И. В. Сталиным по поводу признания Алашской автономии. После амнистии — член Центрального исполкома Киргизской АССР (1920). В 1921–1924 директор и преподаватель автономии Каракалинской двухступенчатой школы, в 1924–1925 преподаватель педагогического техникума в Семипалатинске, в 1926–1928 преподаватель Казахского высшего педагогического института в Ташкенте, в 1928–1930 доцент математики в Казахском государственном университете и в педагогическом институте в Алма-Ате. в 1930–1935 преподаватель Алма-Атинского ветеринарно-зоотехнического института, в 1935–1937 декан общетехнического факультета Алма-Атинского горно-металлургического института, с 1937 — заведующий кафедрой математики Куйбышевского планового института. 16 марта 1938 арестован как участник «антисоветской националистической организации». На предварительном следствии признался, что был алашордынцем и агентом японской разведки. На судебном заседании виновным себя не признал, заявив, что следователи его избивали, не давали отдыха и пищи. 28 февраля 1939 Военным трибуналом пограничных и внутренних войск НКВД Казахской ССР на основании ст. 58-1а, 58-8 и 58–11 УК РСФСР приговорен к 10 годам лишения свободы в ИТЛ с конфискацией имущества. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 11 сентября 1939 ст. 58-1а и 58-8 УК РСФСР исключены из обвинения, и наказание снижено до 6 лет лишения свободы в ИТЛ. После освобождения в 1947–1948 работал в Чимкентском технологическом институте строительных материалов. 4 декабря 1948 вновь арестован, приговорен к 7 годам лишения свободы, наказание отбывал в Воркуте и Тайшете. В 1955–1958 работал в Карагандинском горном институте. 28 февраля 1958 реабилитирован…………….. 72. 73. 92. 99, 100

Кадырбаев (Кадирбаев) Сейдазым (Сеидгазым) Кулму-хамедович (Кулмухаметович) (1885–1938) — секретарь Оренбургского окружного суда (1910–1917). В 1917 в Оренбурге вступил в партию «Алаш». Состоял членом и входил в состав военного совета при областном отделе правительства Алаш-Орда. Одновременно занимал должность руководителя административно-хозяйственного отдела. Членство в Алаш-Орде прекратил в 1919. после установления в Казахстане советской власти. По приговору тройки при ПП ОГПУ по Казахстану от 20 апреля 1932 по обвинению в участии в 1921–1922 в «подпольной контрреволюционной организации, ставившей целью свержение советской власти, установление связи с басмачеством, подготовку военных кадров из молодежи, подготовку вооруженного восстания, проведение антисоветской агитации», выслан в Воронеж сроком на 5 лет. 16 сентября 1935 освобожден от отбывания ссылки. Арестован УНКВД Воронежской области 5 февраля 1938 по обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58–10 и 58–11 УК РСФСР (антисоветская пропаганда, организационная деятельность, направленная на совершение контрреволюционных преступлений). 11 октября 1938 особой тройкой УНКВД по Воронежской области приговорен к расстрелу. 17 октября 1938 расстрелян. Реабилитирован 28 апреля 1966………… 72, 73, 75, 92

Казас Михаил Маркович (1896-?) — уроженец Нижнего Новгорода. В органах госбезопасности с 1920. В конце 1922 — начальник 3-го отделения Восточного отдела 1 НУ. По данным на 1942 — следователь следственной части Особого отдела НКВД 33 армии Западного фронта. Уволен из органов безопасности в 1949……………………………………………… 179

Кенжин Асфендиар Кенжинович (1887–1938) — казахский политический деятель, нарком просвещения (1921–1922), член ЦИК Казахстана, нарком торговли Казахстана (1924), председатель Совнархоза Казахстана (1929). Арестован 5 января 1937 за участие в «контрреволюционной националистической группировке» и членство в «алаш-ордынской организации». Расстрелян 26 февраля 1938. Реабилитирован 3 января 1990 71. 80, 99

Нурмаков Ныгмет Нурмакович (1895–1937) — казахский политический деятель. В 1924–1929 председатель СНК Киргизской АССР. В 1929–1931 учился в Коммунистическом университете в Москве. В 1931–1937 заместитель председателя ВЦИК. 3 июня 1937 арестован. 27 сентября 1937 расстрелян. И августа 1956 реабилитирован 71. 75, 99

Омаров Ильдес (1892–1937) — казахский общественный деятель, публицист, переводчик. Председатель Кустанайского отделения и комиссар Алаш-Орды по Кустанайскому уезду (1918–1991). арестован в 1928, приговорен к ссылке, вторично арестован в 1937, расстрелян. Реабилитирован 71, 72, 73. 80. 99.

Петерс Яков (Якоб) Христофорович (1886–1938) — уроженец Бринкенской волости Курляндской губернии. Участвовал в Революции 1905–1907. затем эмигрировал в Англию. В 1917 член Временного революционного комитета Петроградского совета. Член Коллегии ВЧК с момента ее образования по 1929. С декабря 1917 по июнь 1918 секретарь ВЧК. с декабря 1920 член Президиума ВЧК. Возглавлял ВЧК с 9 июля по 22 августа 1918 во время левоэсеровского мятежа в Москве. С июня 1922 по 1929 начальник Восточного отдела ГПУ-ОГПУ. Арестован 25 ноября 1937 Военной коллегией Верховного суда СССР, приговорен 25 апреля 1938 к ВМН. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 3 марта 1956 реабилитирован… 12, 22, 26, 27. 97, 133, 179, 180, 182, 183. 286

Петросьян (Петросян) Хорен Самвелович (1900–1940) — сотрудник органов госбезопасности. В РККА с 1918, в органах контрразведки с 1920. В 1921–1922 — начальник СОЧ Грузинской ЧК, в 1922–1923 — особоуполномоченный Закавказской ЧК. В 1923–1926 — уполномоченный 2-го отделения ВО ОГПУ, в 1926–1928 — помощник начальника ВО ОГПУ. В 1931–1931 — председатель ГПУ Узбекской СССР, в 1933–1934 — председатель ГПУ Туркменской ССР. 21 марта 1940 приговорен к ВМН. Не реабилитирован…………….. 37, 70, 82

Пилляр Роман Александрович (Ромуальд фон Пиль-хау) (1894–1937) — второй помощник начальника Особого отдела ВЧК-ГПУ (1 июля 1921 — 13 июля 1922), помощник начальника Иностранного отдела ВЧК-ОГПУ (20 июля 1921 — 13 июля 1922); заместитель начальника Контрразведывательного отдела ГПУ-ОГПУ СССР (13 июля 1922 — 7 декабря 1925). Арестован 16 мая 1937. приговорен к ВМН. Реабилитирован 4 июля 1957………………………………………. 25,181

Раскольников (Ильин) Федор Федорович (1892–1939) — политический и военный деятель, дипломат, литератор. С 1918 заместитель наркома по морским делам, член РВС Восточного фронта, член ВРВС. В 1919–1920 командующий Волжско-Каспийской военной флотилией, в 1920–1921 — Балтийским флотом. В 1921–1923 полпред в Афганистане, в 1930–1938 — в Эстонии, Дании, Болгарии. В 1938 отозван, но остался за рубежом. Выступил с обвинениями Сталина в массовых репрессиях («Открытое письмо Сталину», 1939). По приговору Верховного суда СССР от 17 июля 1939 объявлен «вне закона». В августе 1939 был помещен в клинику по поводу психического заболевания, где и скончался 12 сентября 1939. Постановлением Верховного суда СССР от 10 июля 1964 приговор от 17 июля 1939 отменен. Реабилитирован за отсутствием состава преступления………………………………………………….183

Рыскулов Турар Рыскулович (1894–1937) — советский государственный деятель, заместитель председателя Совнаркома РСФСР. Арестован 21 мая 1937. ВК ВС СССР от 8 февраля 1938 приговорен к ВМН. Расстрелян 10 февраля 1938. Определением ВК ВС СССР от 8 декабря 1956 реабилитирован………………………………..42, 74, 75, 87, 98, 106

Рясной Василий Степанович (1904–1995) — сотрудник органов госбезопасности, генерал-лейтенант (1945). В 1937 помощник начальника 4-го отделения 3-го отдела (контрразведывательного) ГУГБ НКВД. В 1946–1947 1-й заместитель министра внутренних дел СССР. В 1947–1952 заместитель министра внутренних дел СССР. В 1952–1953 заместитель министра госбезопасности………………………………….. 100

Садвокасова Елизавета Алихановна (1903–1971) — дочь Алихана Букейханова. старший инженер учебных заведений Наркомата здравоохранения РСФСР. Во время Великой Отечественной войны (1941–1945) военврач 3-го ранга, майор медицинской службы, после войны — доктор медицинских наук, руководитель отдела санитарной статистики ВНИИ социальной гигиены и организации здравоохранения имени И.А. Семашко……………………………………………….. 102

Старк Леонид Николаевич (1889–1937) — советский государственный деятель, дипломат. В ноябре — декабре 1917 заместитель народного комиссара почт и телеграфов РСФСР. В марте — апреле 1918 комиссар Российского телеграфного агентства, основатель Союза журналистов. В 1919 редактор газеты «Советская страна», в апреле — августе 1919 начальник Крымского военно-морского бюро РВС РСФСР; с августа военком Курсов командного состава при РВС 5-й армии. В ноябре 1919 — начале 1920 военком военно-учебных заведений Сибири, в феврале — марте начальник Сибирского областного управления архивного дела, затем советник полномочного представительства РСФСР в Грузии. В 1921–1923 советник полномочного представительства РСФСР в Эстонии; одновременно с сентября 1921–1922 и. о. полномочного представителя РСФСР в Эстонии. С ноября 1922 по апрель 1924 полномочный представитель СССР в Эстонии. С 22 апреля 1924 по 16 апреля 1936 полномочный представитель СССР в Афганистане. С апреля 1936 по 1937 уполномоченный НКИД СССР при СНК ЗСФСР. Арестован 29 июля 1937. Приговорен тройкой НКВД Грузинской ССР 13 ноября 1937 к ВМН. Расстрелян в Тбилиси. Реабилитирован определением Военного трибунала Закавказского военного округа от 27 июля 1956……………………………………………………. 183

Стырне Владимир Андреевич (1897–1937) — уроженец г. Митава. В органах безопасности с 1921. С 2 июня по 5 октября 1922 заместитель начальника Восточного отдела ГПУ, с одновременно с 2 июня по 11 сентября 1922 начальник 1-го отделения Восточного отдела ГПУ. С октября 1922 по март 1923 начальник Контрразведывательного отдела ПП ГПУ по Туркестану. С 15 марта 1923 по 21 сентября 1930 на различных должностях в Контрразведывательном отделе ГПУ-ОГПУ СССР. Арестован 22 октября 1937. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен 15 ноября 1937 к ВМН. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 17 августа 1967 реабилитирован………………………………………………179, 180

Сулимов Даниил Евгеньевич (1890–1937) — председатель СНК РСФСР (1930–1937), член ЦК ВКП(б). Арестован 27 июня 1937, обвинен во вредительстве, шпионаже и участие в контрреволюционной террористической организации. 27 ноября 1937 ВКВС СССР приговорен к ВМН, расстрелян в тот же день. Реабилитирован 17 марта 1956……………… 42

Султан-Галиев Мирсаид Хайдаргалиевич (1892–1940) — татарский революционер. Арестован и исключен из РКП(б) 4 мая 1923. В 1928 арестован повторно и приговорен к расстрелу, который был заменен 10 годами ИГЛ. В 1934 освобожден. В 1937 арестован. Расстрелян в 1940. Реабилитирован в 1990……………………………………………………. 38

Токтыбаев Иса Токтыбаевич (1894–1967) — был арестован в 1933, 1936, 1947 за руководство «контрреволюционной националистической организацией», под нажимом дал признательные показания. Реабилитирован в 1955……………….. 74

Тохтабаев Карим — в 1930 арестован ОГПУ по обвинению в «антисоветской деятельности». 20 апреля 1932 по решению тройки ОГПУ приговорен к 5 годам ссылки и выслан в Воронеж, Реабилитирован……………………………………..92

Тынышпаев (Тынышбаев) Мухамеджан Тынышпае-вич (1879–1937) — инженер, общественный и политический деятель. Один из организаторов Союза автономистов-федералистов (Ашхабад, Ташкент). Депутат II Государственной думы от коренного населения Семиреченской области. После Февральской революции 1917 член Туркестанского комитета и комиссар Временного правительства в Туркестане. Член партии «Алаш». В 1919 перешел на сторону советской власти. Управлял водным хозяйством Туркменской АССР, был начальником отдела Туркестанско-Сибирской железной дороги. 3 августа 1930 арестован, приговорен к 5 годам лагерей, которые были заменены высылкой в Центрально-Черноземную область. Расстрелян 21 ноября 1937. Реабилитирован в 1958…………………………. 72, 73, 99, 100

Тюрякулов Назир Тюрякулович (1892–1937) — советский партийный и государственный деятель, дипломат, полпред СССР в Королевстве Саудовская Аравия (1928–1936), публицист, филолог. 15 июля 1937 арестован. 3 октября 1937 расстрелян по приговору ВК ВС СССР. Реабилитирован 28 января 1958…………………………………….. 71, 99

Уншлихт Иосиф Станиславович (1879–1938) — сотрудник органов госбезопасности. В 1921–1923 заместитель председателя ВЧК-ОГПУ. Нарком гражданского воздушного флота (1933–1935). Делегат шести съездов партии. 28 июля 1938 приговорен к ВМН, расстрелян. Реабилитирован в 1956……………………………………………………………………….. 26, 181

Ходжаев Файзулла Губайдуллаевич (1896–1938) — председатель правительства Бухарской Народной Советской Республики (1920–1924), председатель ЦИК СССР от Узбекской ССР (1925–1937), председатель СНК Узбекской ССР (1924–1937). Арестован 9 июля 1937. Приговорен к ВМН 13 марта 1938. Расстрелян 15 марта 1938. Реабилитирован в 1965…….42

Ходжанов Султанбек (1894–1938) — казахский политический деятель, слушатель учительской семинарии, редактор газеты «Бирлик туы» (Ташкент, 1915–1916). секретарь продрай-кома, председатель комиссии помощи голодающим в Туркестане (1918–1919). Инструктор уездного отдела народного образования, член исполкома, председатель Сырдарьинско-го ревкома (ныне Южно-Казахстанская область), член ЦК Компартии Туркменистана, председатель ТурЦИК, нарком внутренних дел, нарком просвещения, нарком земледелия Туркменской АССР (1920–1924), второй секретарь Казрайко-ма партии (1924–1925), отозван в Москву, ответственный инструктор по национальным республикам и областям ЦК ВКП(б) (1925–1927), заместитель заведующего агитационно-пропагандистским отделом ЦК ВКП(б) (1928–1929), занимался литературной, научной, публицистической деятельностью (1929–1937). Арестован 16 июля 1937. расстрелян 8 февраля 1938. Реабилитирован посмертно в 1957….71, 75, 98, 99, 106

Чичерин Георгий Васильевич (1872 1936) — политический деятель. В 1918–1930 нарком иностранных дел РСФСР, СССР. Подписал Брестский мир 1918 с Германией, руководил советской делегацией на Генуэзской (1922) и Лозаннской (1922–1923) конференциях……………. 160, 183

Шонанов Телжан (1894–1938) — казахский лингвист, обществовед. В 1918 примкнул к «Алаш-Орде», в 1919 перешел на советские позиции. Работал в органах просвещения в Семипалатинске, затем в Оренбурге, в конце 1920-х переехал в Алма-Ату, работал доцентом кафедры казахского языка в Казахском педагогическом институте. 21 июля 1937 необоснованно арестован как участник «антисоветской националистической организации», также необоснованно обвинялся в диверсии и терроре. 27 февраля 1938 ВК ВС СССР осужден по ст. 58-2. 58-7. 58-8 и 58–11 УК РСФСР и приговорен к ВМН. В тот же день расстрелян. Реабилитирован в 1992………………………… 80, 92

Эйхмане Федор Иванович (1897–1938) — уроженец Курляндской губернии. В органах безопасности с 1918. В 1920 — заместитель начальника активной части, начальник Казалин-ского отдела Особого отдела Туркестанского фронта, председатель ВЧК Семиреченской области. В 1921 председатель ЧК Туркестана. В 1922–1923 начальник 2-го отделения Восточного отдела ГПУ. Арестован 22 июля 1937. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен 3 сентября 1938 к ВМН. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 июля 1956 реабилитирован……………………… 179. 180, 182

Энвер-паша (1881–1922) — турецкий военный деятель, маршал. Уроженец Константинополя. Из бедной семьи. Окончил Академию Генштаба в Константинополе (1903). Один из лидеров партии младотурок, вместе с Махмуд-Шевкет-пашой и Ниазим-бссм участвовал в проведении младотурецкого переворота (1908) и низложении султана Абдул-Гамида II. С 1909 военный атташе в Германии. В 1911 организатор и руководитель народной войны в Триполи против итальянских войск. С января 1914 военный министр. Сторонник союза с Германией. После поражения Турции и свержения младотурецкого правительства бежал за границу. После недолгого пребывания в Германии переехал в Россию, по приглашению К. Радека посетил Москву. Осенью 1921 уехал в Туркестан. В 1922 возглавил банды басмачей, действовавших на территории России, в одной из стычек его отряд был разбит, а сам погиб…………………………………………… 183

Примечания

1

Опубликовано: Труды Института востоковедения РАН, Вып. 17.

Архивное востоковедение (материалы симпозиума к 200-летию ИВ РАН). М.: ИВ РАН, 2018. С. 235–248.

(обратно)

2

Арапов Д.Ю., Косач Г.Г. Ислам и мусульмане по материалам Восточного отдела ОГПУ. 1926 год. М.: Н. Новгород, 2007. 130 с.

(обратно)

3

Гусева Ю.Н. Российский мусульманин в XX веке (на материалах Среднего Поволжья): монография. Самара. 2013. 416 с.

(обратно)

4

Сводки готовились в количестве от 9 до 15 экземпляров и направлялись: в НКИД — Карахану; руководству ОГПУ (Менжинскому, Ягоде); начальнику Восточного отдела; а также в ПП ОГПУ Башкирии, Крыма, Татарии, СКК, Дальнего Востока, Средней Азии, Казахстана.

(обратно)

5

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 752. Л. 1-148.

(обратно)

6

Виноградов В.К. Об особенностях информационных материалов ОГПУ как источника по истории советского общества // «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.). М., 2001. Т. 1. 1922–1923 гг. Ч. 1. С. 31–73.

(обратно)

7

Постановлением Президиума ЦИК СССР от 15 ноября 1923 г. в связи с образованием в 1922 г. СССР ГПУ при НКВД РСФСР преобразовано в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ). В 1934 г. ОГПУ вошло в состав НКВД СССР.

(обратно)

8

Более подробно о создании и деятельности Восточного отдела ГПУ-ОГПУ см.: Карташов А.А. Восточное направление в деятельности ВЧК-ОГПУ // ВЧК (1917–1922): к столетию создания: сборник статей и документов. М., 2017. С. 349–364; Христофоров В.С. История страны в документах архивов ФСБ России: сборник статей и материалов. М., 2013. С. 202–209.

(обратно)

9

Информацию о Я.Х. Петерсе и других персоналиях см. в разделе «Аннотированный биографический указатель» издания.

(обратно)

10

Халиф — в ряде стран мусульманского Востока титул верховного правителя, соединяющего духовную и светскую власть. 3 марта 1924 г. Мустафа Кемаль подписал указ об упразднении халифата в Турции и приказал правителю Стамбула вынести решение о выдворении из Турции халифа Абду льмаджида до утра следующего дня.

(обратно)

11

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране 1922–1934. М._ 2001. Т. 2. 1924 г. С. 53, 88.’ 110, 159.

(обратно)

12

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 656; Ф. 2. Оп. 1. Д. 677–678. 691; Оп. 5. Д. 326.

(обратно)

13

Более подробно см.: Гусева К).Н. Первые циркуляры Восточного отдела ОГПУ 1922–1923 гг.: советская контрразведка и «восточный» вектор российской политики // Отечественные архивы. 2018. № 2. С. 56–61.

(обратно)

14

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 19. Л. 178–189.

(обратно)

15

Там же; Ф. 2. Оп. 2. Д. 693; Оп. 3. Д. 526. Л. 19.

(обратно)

16

ЦА ФСБ России. Ф. 7. Оп. 1. Д. 20. Л. 201, 237–273, 300–309, 317–326.

(обратно)

17

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 752. Л. 201.

(обратно)

18

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину' о положении в стране (1922–1934 гг.). М., 2001. Т. 2. 1924 г. С. 39.

(обратно)

19

См.: ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 725. 726. 727; Оп. 2. Д. 698; Оп. 4. Д. 398, 399; Оп. 5. Д. 329.

(обратно)

20

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 68; Оп. 3. Д. 525, 539, 551, 552, 553, 554; Оп. 4. Д. 388; Оп. 7. Д. 677; Оп. 8. Д. 881; Оп. 11. Д. 1520.

(обратно)

21

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 661, 665–666, 683, 688–690; Оп. 6. Д. 428.

(обратно)

22

Там же. Оп. 5. Д. 312; Оп. 7, Д. 408; Оп. 8. Д. 531, Н-6169.

(обратно)

23

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране 1922–1934. М., 2001. Т. 2. 1924 г. С. 110.

(обратно)

24

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 752. Л. 95-100.

(обратно)

25

Там же. Л. 70–75, 97-100.

(обратно)

26

Там же. Оп. 1. Д. 662, 680–683, Оп. 4. Д. 401, Оп. 7. Д. 384.

(обратно)

27

Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 752. Л. 47–48.

(обратно)

28

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 19. Л. 178–183.

(обратно)

29

Опубликовано: Память о прошлом — 2018. VII историко-архивный форум, посвященный 100-летию государственной архивной службы России (Самара, 15–17 мая 2018 г.): сб. статей / сост.: О.Н. Солдатова (отв. сост.), Г.С. Пашковская. Самара: РГА в г. Самаре, 2018. С. 207–213.

(обратно)

30

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 19. Л. 5.

(обратно)

31

Там же. Л. 181–183.

(обратно)

32

ВО ГПУ разработал план составления исторических обзоров национально-религиозного движения стран Востока, в котором рекомендовалось излагать фактический материал в материалистическом ключе, т. е. сопровождать его анализом социально-экономических предпосылок общественных движений (ЦА ФСБ России. Ф. 1. Он. 6. Д. 19. Л. 178–189).

(обратно) name="n_33">

33

Там же. Л. 178–183.

(обратно)

34

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Он. 6. Д. 19. Л. 181–184.

(обратно)

35

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 2. Д. 752. Л. 41–51.

(обратно)

36

Там же. Л. 47–48.

(обратно)

37

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину' о положении в стране 1922–1934. М., 2001. Т. 2. 1924 г. С. 110.

(обратно)

38

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 2. Д. 752. Л. 95-100.

(обратно)

39

Там же. Л. 70–75, 97-100.

(обратно)

40

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину' о положении в стране 1922–1934. М., 2001. Т. 2. 1924 г. С. 53. 88.’ 110. 159.

(обратно)

41

Там же. С. 137, 160, 187, 231, 246, 278.

(обратно)

42

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308.

(обратно)

43

Там же. Оп. 2. Д. 752. Л. 201.

(обратно)

44

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.). М., 2001. Т. 2. 1924 г. С. 39.

(обратно)

45

Опубликовано: Уроки Октября и практики советской системы. 1920-1950-е гг.: материалы X Международной научной конференции. Москва. 5–7 декабря 2017 г. М.: Политическая энциклопедия; Президентский центр Б.Н. Ельцина, 2018. С. 458–467.

(обратно)

46

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 674; Он. 2. Д. 668.

(обратно)

47

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922-19.34). М„2003–2017.

(обратно)

48

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 675. Л. 144.

(обратно)

49

Там же. Л. 23.

(обратно)

50

Там же.

(обратно)

51

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 3.

(обратно)

52

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 171. Л. 39–42. Цит. по: Ислам и Советское государство (1917–1936). Вып. 2 / сост., авт. предисл. и примеч. Д.Ю. Арапов. М., 2010. С. 90.

(обратно)

53

Выражение «мусульманская интеллигенция» отражает и дух времени, и сущность процессов, подтверждая схожесть национально-религиозной идентификации мусульманских народов Российской империи и Советской России.

(обратно)

54

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 171. Л. 39–42. Цит. по: Ислам и Советское государство (1917–1936). Вып. 2 / сост., авт. предисл. и примеч. Д.Ю. Арапов. М., 2010. С. 90.

(обратно)

55

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 4.

(обратно)

56

Там же. Л. 3.

(обратно)

57

Там же. Оп. 1. Д. 657. Л. 4–5.

(обратно)

58

Более подробно см.: Гусева Ю. Н. Российский мусульманин в XX веке. Самара. 2013. С. 130–140.

(обратно)

59

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 4.

(обратно)

60

Там же.

(обратно)

61

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 23–25.

(обратно)

62

ГА РФ. Ф. 5325. Оп. 4. Д. 482. Л. 12.

(обратно)

63

Там же.

(обратно)

64

ЦА ФСБ России. Д. № Н-6169. Л. 258–285.

(обратно)

65

Габидулчин Г.З., Аршаруни А. Очерки панисламизма и пантюркизма в России. М., 1931; Касымов Г. Пантюркистская контрреволюция и ее агентура — султангалиевщина. Казань, 1931. 99 с.

(обратно)

66

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 9. Д. 509. Л. 1-36. Цит. по: «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.). Т. 9. М., 2013. С. 460–481.

(обратно)

67

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 9. Д. 510. Л. 1-17.

(обратно)

68

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.). Т. 9. М., 2013. С. 482–483.

(обратно)

69

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 9. Д. 510. Л. 16–17.

(обратно)

70

В 1936 году был «раскрыт» заговор руководителей Центрального духовного управления мусульман (ЦДУМ). Подробнее о нем см.: Юнусова А.Б. Ислам в Башкортостане. Уфа. 1999.

(обратно)

71

Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М., 2009. С. 148.

(обратно)

72

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 413. Л. 377.

(обратно)

73

Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 24. Д. 313. Л. 74–91; ЦА ФСБ России. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1649. Л. 49–94.

(обратно)

74

Позволим себе предположить, что завершение работы по «разгром)» «Мусават». «Милли-Фирка» и «Московского султан-галиевского центра» могло стать одним из оснований для прекращения деятельности Восточного отдела.

(обратно)

75

Опубликовано: Вестник Омского университета. Серия: Исторические науки. 2018. № 3. С. 183–190.

(обратно)

76

Россия и Центральная Азия. 1905–1925 гг.: сб. документов / сост. проф. Д.А. Аманжолова. Караганды: Изд-во КарГУ, 2005. 494 с.

(обратно)

77

Императорская Россия и мусульманский мир (конец XVIII — начало XX в.): сборник материалов / сост. и авт. вступ. ст., предисл. и коммент. Д.Ю. Арапов. Μ.: Наталис, 2006. 440 с.

(обратно)

78

Бобровников В.О. К истории (меж)имперских трансферов XIX–XX в.: инородцы/туземцы Кавказа и Алжира // Азиатская Россия: люди и структуры империи: сб. науч. тр. Омск: Полиграфический центр КАН, 2016. С. 23–42: Северный Кавказ в составе Российской империи / отв. ред. В. О. Бобровников, И. Л. Бабич. Μ.: НЛО. 2007. 460 с.

(обратно)

79

Котюкова Т. Окраина на особом положении… Туркестан в преддверии драмы. Μ.: Научно-политическая книга, 2016. 391 с.

(обратно)

80

Загидуллин И.К. Исламские институты в Российской империи: мечети в европейской части России и Сибири. Казань: Татар, кн. изд-во, 2007. 416 с.

(обратно)

81

Сенюткина О.Н. Тюркизм как историческое явление (на материалах истории Российской империи 1905–1916 гг.). Н. Новгород: Изд-во НГЛУ, ИД «Медина», 2007.

(обратно)

82

For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge. London, 2006; Naganawa N. Molding the Muslim Community through the Tsarist Administration: Mahalla under the Jurisdiction of the Orenburg Mohammedan Spiritual Assembly after 1905 // Acta Slavica Iaponica. Tomus 23. P. 101–123; Agnes N. Kefeli. Becoming Muslim in Imperial Russia: Conversion, Apostasy, and Literacy. Ithaca and London: Cornell University Press, 2014. 289 p.

(обратно)

83

Бойко С.И., Петренко Н.И., Соколова В.II. Казанское губернское жандармское управление в 1880–1917 гг.: организация и деятельность в полиэтноконфессиональном регионе. Чебоксары: Чувашский государственный институт гуманитарных наук, 2016. 208 с.; Перегудова З.И. Политический сыск в России (1880–1917). М.: РОССПЭН, 2000. 432 с.; Сенюткина О.II. Тюркизм как историческое явление (на материалах истории Российской империи 1905–1916 гг.). Н. Новгород: Изд-во НГЛУ, ИД «Медина», 2007; Гусева Ю.Н. Информация об информаторах: как и кем собирались данные о мусульманах Российской империи в начале XX века // Народы Поволжья и Приуралья между революциями (1905–1917 гг.): сб. статей. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2017. С. 476–493.

(обратно)

84

Уфимское губернское жандармское управление. 1873–1917 гг. Документы и материалы. Уфа: Полиграфдизайн. 2012. С. 89, 90, 97.

(обратно)

85

ГА РФ. Ф. 102. ДП. Оп. 233. 1905 г. Д. 2550. Ч. 23. Л. 2а-2б. Цит. по: Россия и Центральная Азия. Конец XIX — начало XX века: сборник документов и материалов / отв. редактор Д. Аманжолова. Μ.: Новый хронограф. 2017. С. 90.

(обратно)

86

Восстание 1916 года в Туркестане: документальные свидетельства общей трагедии: сб. док. и материалов / сост… авт. предисл., вступ. ст. и коммент. Т.В. Котюкова. Μ.: Марджани. 2016. 468 с.; Туркестан в имперской политике России: монография в документах / отв. ред. Т.В. Котюкова. Μ.: Кучково поле, 2016. 880 с.

(обратно)

87

ИАОО (Исторический архив Омской области). Ф. 270. Оп. 1. Д. 59. Л. 15–17; Д. 609. Л. 34. 43 об.; Д. 627. Л. 19–22, 92-102.

(обратно)

88

Дюдуаньон С. Эхо революций в Иране (1906 г.) и в Турции (1908 г.) в мусульманской печати Российской империи с точки зрения межконфессиональных отношений // Исповеди в зеркале: межконфессиональные отношения в центре Евразии (на примере Волго-Уральского региона ХУ1П-ХХ1 вв.). Н. Новгород: Изд-во НГЛУ, 2012. С. 251–299.

(обратно)

89

ИАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 627. Л. 42 об.

(обратно)

90

Там же. Л. 49, 49 об.

(обратно)

91

ИАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 627. Л. 15 об.

(обратно)

92

Там же. Л. 41. 41 об.

(обратно)

93

ИАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 627. Л. 36, 36 об.

(обратно)

94

Там же.

(обратно)

95

ИАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 627. Л. 36 об.

(обратно)

96

Там же. Л. 15. 15 об.

(обратно)

97

Семенов В.Г., Иванова А.Г. События в Тургайской области по донесениям Оренбургского губернского жандармского управления // Восстания 1916 г. в Азиатской России: неизвестное об известном (к 100-летию Высочайшего повеления 25 июня 1916 г.): [коллективная монография]. М.: Русский импульс, 2017. С. 438–446.

(обратно)

98

ИАОО. Ф. 119. Он. 1. Д. 41а. Л. 52, 52 об.

(обратно)

99

ИАОО. Ф. 119. Он. 1. Д. 41а. Л. 50а.

(обратно)

100

Там же. Л. 26, 28 — 29 об.

(обратно)

101

Там же. Л. 52, 52 об.

(обратно)

102

Там же. Д. 27.

(обратно)

103

Васильев А.Д. К вопросу о внешнем влиянии на события 1916 г. // Цивилизационно-культурные аспекты взаимоотношений России и народов Центральной Азии начале XX столетия (1916 год: уроки общей трагедии): сб. докл. Междунар. науч. — практ. конф., г. Москва, 18 сентября 2015 г. М. [б. и.]. 2016. С. 108–113.

(обратно)

104

Муфтахутдинова Д.Ш. Проекты казанских миссионеров по совершенствованию национальной политики на мусульманском Востоке Российской империи (вторая половина XIX века // Девятые болыпаковские чтения. Оренбургский край как историко-культурный феномен: сб. ст. Оренбург: Изд-во ОГПУ. 2018. С. 118–120; Ремнев А.В. Татары в казахской степи: соратники и соперники Российской империи//Вестник Евразии. 2006. № 4. С. 5–32.

(обратно)

105

Ислам в Российской империи (законодательные акты, описания, статистика) / сост. и авт. вводной статьи, комментариев и приложений Д.Ю. Арапов. М.: Академкнига. 2001. С. 298–300.

(обратно)

106

Опубликовано: Сборник статей Международной научной конференции «От Алаш к независимости и национальной консолидации Казахстана», посвященной 100-летию движения Алаш и Правительства Алаш Орды. Орал: Западно-Казахстанский центр истории и археологии. 2017. С. 335–351.

(обратно)

107

Аманжолова Д.А. На изломе. Алаш в этнополитической истории Казахстана. Алматы: ИД «Таймас» 2009; Движение «Алаш»: сборник документов и материалов / отв. ред. Μ. Койгелдиев. Апрель 1920–1928. Т. 3. Кн. 1. Алма-Ата, 2007; Pianciola N. ‘Interpreting an Insurgency in Soviet Kazakhstan: The OGPU, Islam and Qazaq “Clans” in Suzak, 1930’, Islam, Society and States across the Qazaq Steppe (18th — early 20th centuries) / eds. Niccolo Pianciola and Paolo Sartory. Wien: OAW, 2013. P. 297–340.

(обратно)

108

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 3.

(обратно)

109

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 1. 1922–1923 годы. Ч. 2. М., 2001. С. 976.

(обратно)

110

Там же. С. 974.

(обратно)

111

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 4.

(обратно)

112

Политическая партия крымских татар, созданная в июле 1917 г.

(обратно)

113

Партия была образована в 1911 г. и основывалась на идее создания под эгидой Турции единой тюркской державы Туран. С 1920 г. действовала в подполье, в 1926 г. лидер партии Дадаш Гасанов и его соратники были арестованы и расстреляны.

(обратно)

114

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 5. Д. 308. Л. 3.

(обратно)

115

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 1. 1922–1923 годы. Ч. 2. М., 2001. С. 976.

(обратно)

116

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 19. 63–64, 99-100.

(обратно)

117

Там же. Л. 21.

(обратно)

118

Христофоров В. С. «В целях изоляции Алихана Букейханова от казахского населения выслать его в Москву» (по материалам ЦА ФСБ России) // Российская история. 2017. № 4. С. 63–74.

(обратно)

119

Казахстан — на территории современной Республики Казахстан, именовавшейся до 1920 г. Киргизский край (Киркрай) в августе 1920 г. была образована Киргизская АССР в составе РСФСР (столица — г. Оренбург), в 1925 г. переименована в Казахскую АССР (столица — г. Акмолинск), в 1936 г. преобразована в Казахскую ССР. В состав Киргизского края (Казахстана) входили: Актюбинская. Акмолинская, Букеевская, Джетысуйская, Кустанайская, Оренбургская, Семипалатинская, Тургуйская и Уральская губернии.

(обратно)

120

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 16–17.

(обратно)

121

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 16–17.

(обратно)

122

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 4. 1926. Ч. 1. М., 2001. С. 107, 156.

(обратно)

123

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 4. 1926. Ч. 1. М… 2001. С. 510, 584, 662. 722–723; Т. 5. 1927. М… 2003. С. 41–42, 107. 156.

(обратно)

124

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 1. Д. 657. Л. 19.

(обратно)

125

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину' о положении в стране (1922–1934). Т. 5. М., 1927. С. 503. 534.

(обратно)

126

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 5. М., 1927. С. 374–375, 402–403.

(обратно)

127

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 117.

(обратно)

128

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 220, 221.

(обратно)

129

Там же. Л. 10, 10 об.

(обратно)

130

Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 4–5.

(обратно)

131

Там же. Оп. 5. Д. 308. Л. 5.

(обратно)

132

Там же. Л. 17.

(обратно)

133

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 21, 23, 119.

(обратно)

134

Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657.

(обратно)

135

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). Т. 2. 1927. М._ 2001. С. 19, 191, 208.

(обратно)

136

ЦА ФСБ России. Р-34862. Л. 139.

(обратно)

137

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 130.

(обратно)

138

Там же; ГАОПИ ВО. Д. № П-16483. Л. 76 — 76 об.

(обратно)

139

Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда Казахской ССР от 28 февраля 1958 все лица, проходившие по уголовному делу П-16483 в отношении сторонников «Алаш-Орды», были полностью реабилитированы, так как в их действиях отсутствовал состав преступлений (ГАОПИ ВО. Д. № П-16483. Л. 26–27, 76).

(обратно)

140

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 10. 10 об., 12.

(обратно)

141

Там же. Л. 19.

(обратно)

142

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 44, 45, 47.

(обратно)

143

5 февраля 1938 г. по обвинению в совершении преступления, предусмотренного статьей 58-6 УК РСФСР (шпионаж) УНКВД Воронежской области был арестован С. К. Кадырбаев. Он обвинялся в том, что «являлся участником контрреволюционной националистической организации «Алаш-Орда», участвовал в контрреволюционных сборищах», на которых обсуждались вопросы борьбы с советской властью, и проводил вредительство в системе Свекло-треста. 11 октября 1938 г. особой тройкой УНКВД по Воронежской области С.К. Кадырбаев был приговорен к расстрелу' с конфискацией изъятых при аресте облигаций и лично принадлежащего имущества, а 17 октября 1938 г. — расстрелян. В 1966 г. прокурором Воронежской области по результатам проведенной проверки был внесен протест по делу С.К. Кадырбаева в президиум Воронежского областного суда. Постановлением президиума Воронежского областного суда от 28 апреля 1966 г. постановление особой тройки УНКВД по Воронежской области от 11 октября 1938 г. в отношении С.К. Кадырбаева было отменено, а дело в отношении него прекращено за отсутствием события преступления. Уголовное дело, по которому Кадырбаев С.К. был выслан в Воронеж, прекращено 28 февраля 1958 г. Судебной коллегией Верховного суда Казахской ССР в отношении него и других осужденных тройкой лиц «за отсутствием в их действиях состава преступления» (ГАОПИ ВО. Д. № П-16483. Л. 26–27, 76, 93–96).

(обратно)

144

ЦА ФСБ России. Д. Р-33862. Л. 231, 232.

(обратно)

145

Аманжолова ДА. Как вести руководство, на что ориентироваться //Исторический архив. 2015. № 5. С. 100.

(обратно)

146

Опубликовано: Сборник статей Международной научно-практической конференции к 275-летию со дня основания г. Оренбурга, 200-летию со дня рождения оренбургского генерал-губернатора, почетного гражданина Оренбурга Н.А. Крыжановско-го, 100-летию организации государственной архивной службы / науч. ред. С.В. Любичанковский. Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2018. С. 128–130.

(обратно)

147

Движение «Алаш»: сборник документов и материалов / отв. ред. М. Койгелдиев. Апрель 1920–1928. Т. 3. Кн. 1. Алма-Ата, 2007. С. 8.

(обратно)

148

Sartori Р. 'The Tashkent ‘Ulama’ and Soviet State (1920-38): A Preliminary Research Note Based on NKVD Documents’ // Patterns of Transformation in and around Uzbekistan / eds. P. Sartory and T. Trevisani. Reggio Emilia, 2007. P. 162, 165, 166.

(обратно)

149

Аманжолова Д.А. На изломе. Алаш в этнополитической истории Казахстана. Алматы: ИД «Таймас» 2009. С. 355–356.

(обратно)

150

ЦА ФСБ России. КПП. 2301. С. 4.

(обратно)

151

ГА РФ. Ф. 5325. Он. 4. Д. 482. Л. 11; ЦА ФСБ России. КПП. 2301. С. 4.

(обратно)

152

ЦА ФСБ. Д. № Р-34862. Л. 196.

(обратно)

153

ГА РФ. Ф. 5325. Оп. 4. Д. 482. Л. 11 об.

(обратно)

154

ЦА ФСБ России. КПИ. 2301. Л. 4; Аманжолова Д. А., Рыскулов В.В. Председатель западного отделения Алаш-Орды Д. Досмухамедов и судьбы казахской интеллигенции в период сталинских репрессий. URL: http://www.kyrgyz.ru/articles/kazakli/predsedatel_ zapadnogo_otdeleniya_alash-ordy_d_dosmuhamedov_i_sudby_ kazahskoy_intelligentsii_v_period_stalinskih_repressiy/ (дата обращения: 07.10.2017).

(обратно)

155

ЦАФСБ России. КПИ. 2301. Л. 11.

(обратно)

156

Там же. Л. 7.

(обратно)

157

Аманжолова Д.А., Рыскулов В.В. Председатель западного отделения Алаш-Орды Д. Досмухамедов и судьбы казахской интеллигенции в период сталинских репрессий. URL: http://www.kyrgyz.ru/articles/kazakh/predsedatel_zapadnogo_otdeleniy a_alash-ordy_d_dosmuhamedov_i_sudby_kazahskoy_intelligentsii_v_ period stalinskih repressiy/ (дата обращения 07 окт. 2017).

(обратно)

158

ГА РФ. Ф. 5325. Оп. 4. Д. 482. Л. 12.

(обратно)

159

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 5. Д. 308. Л. 17.

(обратно)

160

Там же. Оп. 8. Д. 51. Л. 196–222, 260–261.

(обратно)

161

Сокращенный вариант опубликован: Российская история. 2017. № 4. С. 66–74.

(обратно)

162

Интерес к личности А.Н. Букейханова в Турции обусловлен тем, что он в своих многочисленных публикациях и научных трудах рассматривает историю тюрко-мусульманских народов Российской империи и СССР. В Анкаре по инициативе этнических казахов — профессоров и магистрантов Университета Гази и при поддержке Национальной комиссии Реет блики Турции по делам ЮНЕСКО в 2016 г. была проведена Международная конференция, посвященная А.Н. Букейханову.

(обратно)

163

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 63–64.

(обратно)

164

БукейханА. Тандамалы = Избранное. Собр. соч. Т. 1. Алматы: Изд-во «0лке», 2012. 248 с.; Алаш козгалысы. Кужаттар мен материалдар жинагы. Coyip 1920–1928 жж. = Движение Алаш. Т. 3. Kit. 1. Алматы: Ел-шеж1ре, 2007. 304 б.; Букейхан А. Шыгармаларыныц толык жинагы. Полное собрание сочинений в 7 т. Т. 1 Астана: Изд. дом «Сарыарка», 2009; Ескендрулы (Эбдешев) А/. Алаш-Орды министр-лер! = Министры Алаш-Орды. Алматы: ТОО «Типография оперативной печати», 2008.

(обратно)

165

Букейханов Алихан Нурмухамсдович // Википедия. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Букейханов. Ллихан Нурмухамсдович (дата обращения 07 окт. 2017); Выдающийся деятель подлинно мирового значения: к 150-летию Алихана Букейханова. URL: http://alihan-bukeihan.ucoz.net. (дата обращения 07 окт. 2017).

(обратно)

166

Белъгибаев М.Е. Алихан Бокейхан — общественный деятель и учёный: 140 лет со дня рождения // География в школах и вузах Казахстана. 2010. № 5. С. 37–40; Козыбаев С. Родоначальница демократической прессы: культура // Мысль. 2013. № 1. С. 67–70; Политические деятель России 1917. Биографический справочник. М., 1993.

(обратно)

167

Аккулы Султан-Хан. Алихан Букейхан. 2 т. Алихан Букейхан. Творец истории. Т. 1. Алихан Букейхан. Завещание Т. 2. Астана, 2016; Его же. Алихан всего Алаша: Наследие Алихана Букейханова // Мысль. 2013. № 1. С. 71–80; Его же. Собиратель казахских земель: наследие Алихана Букейханова // Мысль. 2013. № 1. С. 81–87; Его же. Собиратель казахских земель. Ч. II: наследие Алихана Букейханова//Мысль. 2013. № 2. С. 78–85.

(обратно)

168

См.: Христофоров В.С. Рецензия на монографию Султан-Хана Аккулы «Алихан Букейханов» // Вестник Самарского университета. История, педагогика, филология. 2017. Т. 23. № 2. С. 134–137.

(обратно)

169

Государственный архив Омской области. Ф. 57; Национальный архив Республики Татарстан. Ф. 977; Российский государственный исторический архив. Ф. 1278; Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 141; Государственный архив Российской Федерации. Ф. 10035; Центральный архив КНБ РК. Дело № 07875 (М. Жумаба-ев); Архив Алма-Атинского института управления. Ф. 811.

(обратно)

170

Аманжолова Д.А., Асылбеков АХ., Рысбекова С. Т. Портреты на фоне эпохи. К 90-летию движения Алаш // Исторический архив. 2009. № 1. С. 90–99.

(обратно)

171

История Западного отделения Алаш-Орды: сборник документов и материалов. Т. 1. Уральск, 2012.

(обратно)

172

Шишкин В.И. «На таком пути к желательному соглашению придти трудно». Алаш-Орда и Временное Сибирское правительство: несо-стоявшийся союз // Исторический архив. 2009. № 1. С. 100–136.

(обратно)

173

Документы были выявлены в Государственном архиве Российской Федерации (Ф. 176) и Государственном архиве Томской области (Ф. Р-72).

(обратно)

174

Временное Сибирское правительство существовало на территории Сибири и Дальнего Востока во время Гражданской войны в России с 28 января (10 февраля) 1918 г. Утверждено в ночь на 29 января 1918 г. на нелегально проходившей в Томске первой сессии Сибирской областной думы.

(обратно)

175

Аманжолова Д.А. Движение Алаш. Сборник документов и материалов. Т. 1–4 // Исторический архив. 2009. № 2. С. 218–220.

(обратно)

176

Движение Алаш. Сборник документов и материалов. Т. 1. Апрель 1901 г. — декабрь 1917 г. Алматы: Алаш, 2004; Движение Алаш. Сборник документов и материалов. Т. 2. Декабрь 1917 г. — май 1920 г. Алматы: Алаш, 2005; Движение Алаш. Сборник документов и материалов. 1920–1928 гг. Т. 3. Кн. 1. Алматы, 2007; Движение Алаш: сборник документов и материалов. 1918–2007 г. Т. 4. Алматы, 2008.

(обратно)

177

Аманжолова ДА. Движение Алаш. Сборник документов и материалов. Т. 1–4 // Исторический архив. 2009. № 2. С. 220.

(обратно)

178

Аманжолова ДА., Рыскулов В.В. Председатель западного отделения Алаш-Орды Д. Досмухаммедов и судьбы казахской интеллигенции в период сталинских репрессий // Центральноазиатский исторический сервер. URL: http://kyrgyz.ru/articles/kazakh/predsedatel_zapadnogo_otdeleniya_alash-ordy_d_dosmuhainedov_i_sudby_kazahskoy_intelligentsii_v_period_stali nskih repressiy/ (дата обращения 07 окт. 2017).

(обратно)

179

Ныне Актогайский район Карагандинской области Казахстана.

(обратно)

180

Более подробно о Туркестанском восстании 1916–1917 гг. см.: Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане: сборник документов. М., 1960; Исакеев Б. Киргизское восстание 1916 года. Кир-гизиздат, 1932; Усенбаев К.У. Восстание 1916 года в Киргизии. Фрунзе. 1967; Туркестанское восстание 1916 г.: факты и интерпретация»: материалы Международной научной конференции (Москва. 23–24 мая 2016 г.). М.: ИРИ РАН, 2016; Восстание 1916 г. в Азиатской России: неизвестное об известном (к 100-летию Высочайшего повеления 25 июня 1916 г.): коллективная монография. М.: Русский импульс, 2017 и др.

(обратно)

181

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 121–129. 223.

(обратно)

182

Комуч (Комитет Учредительного собрания) — антисоветское эсеровское правительство, созданное в Самаре 8 июня 1918 г. под председательством В.К. Вольского после захвата города частями чехословацкого корпуса, поднявшего восстание в мае 1918 г. Комитет объявил себя верховной властью, временно действовавшей от имени Учредительного собрания, которое он собирался созвать. В июне — августе 1918 г. власть Комуча распространялась на Самарскую. часть Саратовской, Симбирскую. Казанскую, Уфимскую губернии. Заключил военно-политический союз с Алаш-Ордой. После создания Уфимской Директории (23 сентября 1918 г.) Комуч был переименован в Съезд членов Учредительного собрания. В декабре 1918 г. часть его членов была расстреляна в Омске белогвардейцами. а съезд упразднен.

(обратно)

183

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 12–24.

(обратно)

184

Там же. Л. 18–19.

(обратно)

185

Киргизский ревком — временный местный орган, созданный большевиками и наделенный чрезвычайными полномочиями, предназначенный для управления на территории такой административной единицы РСФСР, как Киргизский край (19 июля 1919 — 26 августа 1920 г.). Сосредотачивал в своих руках всю полнот}' гражданской и военной власти (с августа 1919 по октябрь 1920 г.). 26 августа 1920 г. в составе РСФСР декретом ВЦИК была образована Киргизская АССР, переименованная в апреле 1925 г. в Казак-скую АССР. 5 февраля 1936 г. переименована в Казахскую АССР, 5 декабря 1936 г. Казахской АССР был придан статус союзной республики.

(обратно)

186

Город Оренбург в 1919–1920 гг. — административный центр Киргизского края, в 1920–1925 гг. — столица Киргизской АССР. В 1925 г. Оренбургская область была выведена из состава Киргизской АССР и передана в РСФСР, а столица Киргизской АССР перенесена в Кызл-Орду (1925). потом в Алма-Ату (1929).

(обратно)

187

Постановления ВЦИК от 4 апреля 1919, от 3 июня 1920. постановление реввоенсовета Туркфронта от 4 ноября 1920 // Коммунар (орган Оренбургского и Тургайского комитета РКП(б). губернского и городского исполкома и Военного совета Оренбургского укрепрайона). 1920. 24 октября. См.: ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 19, 63–64, 99-100.

(обратно)

188

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 117.

(обратно)

189

Центр документов новейшей истории Восточно-Казахстанской области. Ф. 735.

(обратно)

190

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 21.

(обратно)

191

Более подробно об операции советского руководства и ГПУ по депортации инакомыслящих см.: Остракизм по-большевистски: преследования политических оппонентов в 1921–1924 гг. М.: Книжница; Русский путь, 2010; «Очистим Россию надолго…» Репрессии против инакомыслящих. Конец 1921 — начало 1923 г.: документы. М.: МФД: Материк; Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921–1923: документы. М.: Русский путь, 2005; Макаров В.Г., Христофоров В.С. Пассажиры «философского парохода» (судьбы интеллигенции, репрессированной летом — осенью 1922 г.) // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 113–137.

(обратно)

192

Центриздат — Центральное издательство народов СССР, существовавшее с 1924 по 1931 г.

(обратно)

193

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 220–221.

(обратно)

194

Аманжолова Д.А. Как вести руководство, на что ориентироваться // Исторический архив. 2015. № 5. С. 100–102.

(обратно)

195

РГАСПИ. Ф. 17. Он. 84. Д. 1056. Л. 10.

(обратно)

196

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 10 — 10 об.

(обратно)

197

Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда Казахской ССР от 28 февраля 1958 все лица, проходившие по уголовному делу в отношении сторонников Алаш-Орды, были полностью реабилитированы.

(обратно)

198

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 10 — 10 об.

(обратно)

199

Там же. Л. 12 об.

(обратно)

200

Там же. Л. 38 41.

(обратно)

201

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 44–45.

(обратно)

202

Там же. Л. 45.

(обратно)

203

Там же. Л. 44–45.

(обратно)

204

Там же. Л. 47.

(обратно)

205

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 49.

(обратно)

206

Там же. Л. 87.

(обратно)

207

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 99-100.

(обратно)

208

Там же. Л. 105.

(обратно)

209

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 220–221.

(обратно)

210

Там же. Л. 223.

(обратно)

211

Там же. Л. 224.

(обратно)

212

Там же. Л. 229–230.

(обратно)

213

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 231–232.

(обратно)

214

Опубликовано: Вестник Самарского университета. История, педагогика, филология. 2017. Т. 23. № 2. С. 134–137.

(обратно)

215

Аккулы Султан-Хан. Алихан Букейхан. Т. 1. Творец истории. Т. 2. Завещание. Шымкент, 2016.

(обратно)

216

Доброе имя Алихана Букейханова было восстановлено Постановлением Пленума Верховного суда СССР от 16 мая 1989 г., которое полностью реабилитировало Букейханова. См.: ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 231–232.

(обратно)

217

ЦА ФСБ России. Д. Р-34862. Л. 10 — 10 об.

(обратно)

218

Там же. Л. 44–17.

(обратно)

219

Гасанлы Дж. П. Али Мардан-бек Топчибашев: жизнь за идею / пер. с азерб. X. Рзаева; под ред. X. Пашаева. М.: Флинта: Наука, 2014. 608 с.

(обратно)

220

В целом обращает на себя внимание увлеченность автора сугубо физиологическими деталями и характеристиками. Начинать главу (т. 1, с. 123) фразой о том. что национальный герой родился «с обрезанным пенисом и пупком», в духе традиционных преданий, весьма смело. Могущественный Чингис на фоне Букейхана выглядит не приспособленным к жизни мальчишкой.

(обратно)

221

Единственная англоязычная работа в сочинении Аккулы датируется 1985 годом. См. обширную англоязычную историографию по проблемам нациестроительства в СССР: Adeeb Khalid. Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR. Cornell University Press, 2015; Adrienne L. Edgar. Tribal Nation: The Making of Soviet Turkmenistan. Princeton. 2004; Arne Haugen. Establishment of National Republics in Soviet Central Asia. Basingstoke, 2003; Baldauf I. Some thoughts on the making of the Uzbek nation // Cahiers du monde russe, en Asie Centrale sovietique. 32/1, 1991. P. 79–96; Didem M. A. The Role of Culture. History and language in Turkish national identity building: an overemphasis on Central Asian roots // Central Asian Survey. 1996. 15(2). P. 217–231; Jahangiri G. The Premises for the Construction of a Tajik National identity, 1920–1930. Tajikistan: the trials of Independence / M.-R. Djalili, F. Grare, Sh. Akiner (eds.). London; New York, 1998. P. 14–42; Hernard G. Geopolitique du Tadjikistan. Le nouveau Grand Jeu en Asie Central. Paris, 2000. P. 21–27; Segars A. Nation building in Turkey and Uzbekistan: the use of language and history in the creation of national identity // Central Asia. Aspects of transition / T. Everett-Heath (ed.). London; New York, 2003. P. 80–105 etc.

(обратно)

222

Опубликовано: Роль северокавказских городов в социально-экономическом и историко-культурном развитии Кавказа // Сборник материалов Всероссийского историко-этнографического форума, посвященного 200-летию основания г. Грозного (г. Грозный, 3 октября 2017 г.) / под ред. Ш. А. Гапурова, С. С. Магомедова. Грозный: Изд-во АН ЧР. 2017. С. 271–284.

(обратно)

223

Национально-государственное строительство в Чечне: история и современность // Материалы региональной научной конференции, посвященной 90-летию автономии Чечни (30 ноября — 1 декабря 2012 г.). Грозный. 2013. 370 с.

(обратно)

224

Акаев В. X. Пути преодоления внутринациональных конфликтов и консолидация чеченского этноса: исторические и современные аспекты // Вестник Академии наук Чеченской Республики. 2010. № 2 (13). С. 181–183; Его же. Становление национальной идеологии чеченцев (последняя треть XVIII — 50-е гг. XX в.) // Вестник Академии наук Чеченской Республики. 2011. № 1(14). С. 134–147.

(обратно)

225

Акаев В. X. Пути преодоления внутринациональных конфликтов и консолидация чеченского этноса: исторические и современные аспекты // Вестник Академии наук Чеченской Республики. 2010. № 2(13). С. 181–183.

(обратно)

226

Арапов Д. Ю. Ислам на Северном Кавказе в 20-е гг. (по материалам ОГПУ) // Ислам и Советское государство (1917–1936). Вып. 2 / сост., авт. предисл. и примеч. Д. Ю. Арапов. М.: Марджани. 2010. С. 194.

(обратно)

227

А именно: Адыгейско-Черкасский областной отдел (г. Краснодар); Арамвирский окружной отдел (окротдел) (г. Армавир): Владикавказский отдел ОГПУ (г. Владикавказ); Дагестанский отдел ОГПУ (г. Махачкала); Кабардино-Балкарский областной отдел (г. Нальчик); Карачаевский окротдел (ст. Баталпашинская); Кубанский окротдел (г. Краснодар); Майкопский окротдел (г. Майкоп); Терский окротдел (г. Пятигорск); Сальский окротдел (г. Сальск); Ставропольский окротдел (г. Ставрополь); Чечено-Грозненский окротдел (г. Грозный); Шахтинско-Донецкий окротдел (г. Шахты); Черноморский окротдел (г. Новороссийск); Донецкий окротдел (г. Миллерово).

(обратно)

228

До 1923 г. — на правах национального округа, в 1923–1929 гг. — на правах губернии.

(обратно)

229

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657.

(обратно)

230

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 1. Ч. 1–2 (1922–1923). М.: ИРИ РАН, 2001. С. 547.

(обратно)

231

Гусева Ю.Н., Сенюткта О.Н. «Разделяй и властвуй»: неудачная попытка власти расколоть мусульманское духовенство в 1920-е гг. //Власть. 2013. № 8. С. 138–140.

(обратно)

232

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 2. Д. 29. Л. 5.

(обратно)

233

Там же. Он. 1. Д. 657. Л. 72–98.

(обратно)

234

Там же.

(обратно)

235

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 1. Д. 657. Л. 72–98.

(обратно)

236

Там же. Оп. 2. Д. 29. Л. 6.

(обратно)

237

Арапов ДЮ. Ислам на Северном Кавказе в 20-е гг. (по материалам ОГПУ) // Ислам и Советское государство (1917–1936). Вып. 2 / сост., авт. предисл. и примеч. Д.Ю. Арапов. М.: ИД Марджани, 2010. С. 191–198.

(обратно)

238

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 72.

(обратно)

239

Там же. Оп. 2. Д. 29. Л. 6.

(обратно)

240

Доного М.М. Н. Гоцинский и повстанческая борьба в Дагестане и Чечне (1922–1925 гг.) // Новый исторический вестник. 2008. № 18 (2). С. 135–143.

(обратно)

241

Алиева Севиндж Исрафил гызы. Азербайджан и народы Северного Кавказа (XVIII — начало XXI в.). Баку: § 9Щ-Ц9 гЬ, 2010.

(href=#r241>обратно)

242

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 29. Л. 18.

(обратно)

243

Акаев В.Х. Ислам в Чеченской Республике. М.: Логос, 2008. С. 36–37.

(обратно)

244

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 1. Ч. 1–2 (1922–1923). М.: ИРИРАН, 2001. С. 973.

(обратно)

245

В архивных документах того периода содержатся подробные сведения о мерах, принимавшихся государственной властью по разоружению Чечни. Так. например, в информационной сводке № 11–12 за период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г. сообщалось об операции, проведенной в 11 аулах, в которых было изъято 2928 винтовок разных систем, 7167 винтовочных патронов, 419 револьверов и 480 револьверных патронов, арестовано 66 человек. В конце 1923 — начале 1924 г. в ходе операций по разоружению в Чечне было репрессировано более 300 «контрреволюционеров», в том числе Н. Гоцин-ский, шейхи Сайд-Эмин, Каим-хаджи Ильясов, Астемиров и другие. Чеченское оргбюро партии также приняло решение об освобождении от должности председателя ЦИК Чеченской автономной области Т. Эльдарханова «за сотрудничество с антисоветскими элементами». В «троцкизме» был обвинен секретарь Чеченского оргбюро партии Е. Эшба, его обвинили и в создании «буржуазнонационалистической организации, ставившей задачу' отторжения Чечни от СССР и создания Северо-Кавказской конфедерации под протекторатом иностранных государств» (Национальный архив Чеченской Республики (НАЧР). Ф. 233. On. 1. Д. 6, 112).

(обратно)

246

Сулейманов С.И. Из истории чекистских органов Дагестана: документальные очерки истории 1920–1945 гг. Махачкала: Юпитер. 2000. 207 с.; Чеботарев А.В. Операции ОГПУ по разоружению населения Республик Северного Кавказа в 1920–1930 гг. URL: http://samlib.ni/p/portnow_i_i/operaciiogpuporazonizhenijunaselenijare spubliksewemogokawkaza 1920-193Ogg-1. shtml (дата обращения: 19.08.2017); Ченцов А.С. Специальные операции по разоружению населения республик Северного Кавказа в 1925–1926 гг. // Армия и общество. 2009. № 4. С. 145–151.

(обратно)

247

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИР И РАН. 2002. С. 585.

(обратно)

248

Согласно Уставу воинской службы, горцы взамен воинской повинности выплачивали особый налог.

(обратно)

249

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 6 (1928). М.: ИРИРАН, 2002. С. 283.

(обратно)

250

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 1. Д. 657. Л. 72.

(обратно)

251

Там же. Л. 9.

(обратно)

252

ЦА ФСБ России. Ф. 2. On. 1. Д. 657. Л. 72–98.

(обратно)

253

Там же. Л. 9.

(обратно)

254

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 29. Л. 72.

(обратно)

255

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИРИ РАН, 2002. С.638.

(обратно)

256

Там же. Т. 6 (1928). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 536.

(обратно)

257

Там же. С. 538.

(обратно)

258

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 6 (1928). М.: ИРИ РАН. 2002. С. 538.

(обратно)

259

Цуциев А. А. Атлас этнополитической истории Кавказа. М.: Европа, 2007. URL: http://www.iriston.com/books/cuciev_-_etno_atlas/ cuciev_etno-polit_map.htm#16 (дата обращения: 19.08.2017).

(обратно)

260

Опубликовано совместно с Ю.Н. Гусевой: Сборник научных трудов АН ЧР и КНИИ РАН / под ред. Ш.А. Гапурова, Д. К.-С. Батаева; Академия наук Чеченской Республики, Комплексный научно-исследовательский институт им. X. И. Ибрагимова Российской академии наук. Грозный: Изд-во АН ЧР, 2018. № 7. С. 724–732.

(обратно)

261

 Информационный  отдел  Государственного  политического управления  (ГПУ)  при  НКВД  РСФСР  создан  в  1921  г.  «в  целях подготовки политико-экономической информации в высшие инстанции». После учреждения в 1922 г. СССР проведена реформа отечественных спецслужб и 15 ноября 1923 г. ГПУ было преобразовано в Объединённое государственное политическое управление (ОГПУ) при СНК СССР — ИНФО ОГПУ.

(обратно)

262

Восточный отдел (ВО) ГПУ-ОГПУ (1922–1930) — контрразведывательный и разведывательный орган, единственное в российской истории специально созданное подразделение в структуре отечественных органов безопасности, специализировавшееся на сборе данных, их анализе и воздействии на нехристианское (мусульманское, буддийское, носителей традиционных воззрений) нерусское (преимущественно тюркоязычное) население РСФСР-СССР и сопредельных стран Востока (Турции, Персии, Афганистана и др.). Курировал деятельность полномочных представительств ГПУ-ОГПУ в регионах с преимущественно нерусским населением (Средняя Азия, Крым, Северный Кавказ, Закавказье, Волга-Урал, Сибирь, Дальний Восток). Руководитель — Я. X. Петерс.

(обратно)

263

Так, в обзорах 1922 г. выделялись следующие административно-территориальные единицы Кавказа: Донская, Терская, Кубано-Черноморская, Ставропольская, Горская, Дагестанская, Кабардино-Балкарская, Карачаево-Черкесская автономные области, Грузия. Армения, Азербайджан. См.: «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). М., 2001. Т. 1. 1922–1923. Ч. 1. С. 178–180.

(обратно)

264

Об объекте наблюдения и воздействия в одном из обзоров ВО ОГПУ 1923 года говорилось так: «Туземное население Северного Кавказа административно разделено на две республики, Горскую и Дагестанскую, и четыре области: Кабардинскую, Карачаевскую, Адыгейскую и Чеченскую (недавно выделившуюся из состава Горской республики и состоящую из восьми главных горских племен численность около трех миллионов человек). Они представляют благоприятную почву для контрреволюции, носящей национальную и религиозную форму, особенно в пределах трех племен: аварцев, чеченцев и ингушей». См.: ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657.

(обратно)

265

Подробнее об Источниковой характеристике обзоров ВО ОГПУ см: Гусева Ю. Н. Восточное измерение деятельности ОГПУ: «Восток» между географией, знанием и политикой // Уроки Октября и практики советской системы. 1920-1950-е годы: материалы X Международной научной конференции. Москва, 5–7 декабря 2017 г. М… 2018. С. 434–446.

(обратно)

266

Более подробнее см.: Христофоров В. С. Москва — Грозный: проблема советской модернизации Северного Кавказа в материалах советских спецслужб 1920-х годов // Роль северокавказских городов в социально-экономическом и историко-культурном развитии Кавказа: сборник материалов Всероссийского историко-этнографического форума, посвященного 200-летию основания г. Грозного (г. Грозный, 3 октября 2017 г.). Грозный, 2017. С. 278–280.

(обратно)

267

ЦА ФСБ России. Ф. 7. Оп. 1. Д. 20. ВО ОГПУ Обзор № 5 «Положение на восточных окраинах СССР и в сопредельных странах по 1 июня 1923 года». Л. 253.

(обратно)

268

ЦА ФСБ России. Ф. 7. On. 1. Д. 20. ВО ОГПУ Обзор № 5 «Положение на восточных окраинах СССР и в сопредельных странах по 1 июня 1923 года». Л. 251.

(обратно)

269

Там же. Л. 250.

(обратно)

270

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). М„2001. Т.1. 1922–1923. Ч. 2. С. 904.

(обратно)

271

Там же. М., 2001. Т. 2. 1924. С. 108.

(обратно)

272

Там же. Т. 1. 1922–1923. Ч. 2. С. 946.

(обратно)

273

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). М., 2001. Т.1. 1922–1923. Ч. 2. С. 946–947.

(обратно)

274

Там же. Т. 2. 1924. С. 85.

(обратно)

275

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 1. Д. 657. Л. 72.

(обратно)

276

ЦА ФСБ России. Ф. 7. Оп. 1. Д. 20. ВО ОГПУ Обзор № 5 «Положение на восточных окраинах СССР и в сопредельных странах по 1 июня 1923 года». Л. 250.

(обратно)

277

Там же. Л. 252.

(обратно)

278

Там же. Л. 252–253.

(обратно)

279

Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 8.

(обратно)

280

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 657. Л. 9.

(обратно)

281

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). М._ 2001. Т. 2. 1924. С. 157.

(обратно)

282

Там же. М., 2002. Т. 3. 1925. Ч. 1. Л. 638.

(обратно)

283

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922–1934). М._ 2003. Т. 5. 1927. С. 328, 437–438, 576, 683.

(обратно)

284

Опубликовано: Грозный: история и современность: историкоэтнографический сборник статей, посвященный 200-летию основания г. Грозного. Грозный: Изд-во АН ЧР, 2017. С. 38–55.

(обратно)

285

Нефтяная  промышленность  всей  Советской  России  была  национализирована позже, согласно декрету СНК от 20 июня 1918 г.  Подробнее о ситуации в Чечне: Национально-государственное строительство в Чечне: история и современность: материалы региональной научной конференции, посвященной 90-летию автономии Чечни (30 ноября- 1 декабря2012 г.). Грозный, 2013. С. 110–114.

(обратно)

286

По сравнению с июнем 1918 г. к марту' 1920 г. число действовавших скважин сократилось в 5 раз. добыча нефти — в 6 раз. СНК уделял большое внимание восстановлению грозненских нефтепромыслов, на помощь рабочим была направлена специально созданная Кавказская трудовая армия под командованием И. В. Косиора. В октябре 1920 г. уже работало 106 скважин и к концу 1920 г. «Грознефть» поставил свыше 35 млн пудов нефти (Гражданская война и военная интервенция в СССР / гл. ред. С. С. Хромов. М.: Сов. энциклопедия, 1983. С. 158).

(обратно)

287

До 1923 г. — на правах национального округа, в 1923–1929 гг. — на правах губернии.

(обратно)

288

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 8. Ч. 1–2 (1930). М.: ИРИ РАН. 2008; Соколов А.К. Советское нефтяное хозяйство. 1921–1945 гг. М.: ИРИ РАН, 2013; Пас-качев А Б. Экономическое развитие чеченцев (вторая половина XIX — конец XX века). М.: Агентство Литера, 2016. С. 111–113.

(обратно)

289

ГА РФ. Ф. 1318. Оп. 23. Д. 7. Л. 43.

(обратно)

290

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 390.

(обратно)

291

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 1. Ч. 1–2 (1922–1923).М.: ИРИРАН, 2001. С. 973.

(обратно)

292

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Он. 1. Д. 657. Л. 72–98.

(обратно)

293

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 1. Ч. 1–2 (1922–1923). М.: ИРИРАН, 2001. С. 344, 404, 467.

(обратно)

294

Там же. Т. 2 (1924). М.: ПРИ РАН, 2001. С. 22, 25, 58, 141, 196.

(обратно)

295

Коллективный договор — соглашение, заключаемое профессиональным союзом как представителем рабочих и служащих с одной стороны и нанимателем с другой, которое определяет условия труда, найма для отдельных предприятий, учреждений и хозяйств или группы таковых и содержание будущих личных (трудовых) договоров найма. Коллективные договора совершались в письменном виде и подлежали обязательной регистрации в органе Народного комиссариата труда, причем последнему предоставлялось право отменять договор в части, ухудшающей положение рабочих и служащих по сравнению с действующим законодательством о труде.

(обратно)

296

Сдельщина — система организации труда, при которой труд работающих расценивается по количеству и качеству проделанной работы.

(обратно)

297

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИРИ РАН, 2002. Ч. 1. С. 428; Там же. Ч. 2. С. 677.

(обратно)

298

Соответствующий сигнал об отношении к «буржуазным специалистам» был подан 13 января 1927 г. И. Сталиным в его заявлении о мерах борьбы с террористическими актами на хозяйственных предприятиях и о необходимости разоблачать вредителей из их числа. 28 февраля 1928 г. на места была разослана соответствующая телеграмма, подписанная заместителем председателя СНК СССР А. Андреевым, и ОГПУ приступили к выявлению и разоблачению «контрреволюционных вредительских организаций», которым, как отмечалось в документах, «удалось проникнуть в наиболее важные командные органы во все звенья управления промышленностью, начиная с органов ВСНХ, Госплана, кончая заводоуправлением и цехом». В марте 1927 г. Г. Ягода призвал сотрудников ОГПУ «всемерно усиливать меры по выявлению массового вредительства, контрреволюции» (См.: История страны в документах архивов ФСБ России: сборник статей и материалов. М.: Издательство Главного архивного управления города Москвы, 2013. С. 162–163).

(обратно)

299

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ПРИ РАН, 2002. Ч. 1. С. 4108; Там же. Ч. 2. С. 571–573, 709, 733.

(обратно)

300

Тантьема — вознаграждение, выплачиваемое в виде процента от прибыли директорам и руководящему персоналу промышленных фирм.

(обратно)

301

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИРИ РАН, 2002. Ч. 1. С. 654, 679.

(обратно)

302

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 7 (1929). Μ.: ПРИ РАН, 2004. С. 604.

(обратно)

303

Там же. С. 255.

(обратно)

304

Там же. Т. 2 (1924). Μ.: ПРИ РАН. 2001. С. 100; Т. 5 (1927). Μ.: ИРИРАН, 2003. С. 151.

(обратно)

305

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину' о положении в стране. Т. 3. Ч. 1–2 (1925). М.: ИРИ РАН, 2002.’Ч. 2. С. 548–585, 638.

(обратно)

306

Там же. С. 638.

(обратно)

307

Там же. Т. 4. Ч. 1–2 (1926). М.: ИРИ РАН, 2001. С. 535–538.

(обратно)

308

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину' о положении в стране. Т. 5 (1927). М.: ПРИ РАН. 2003. С. 536–537.

(обратно)

309

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 6 (1928). М.: ИРИ РАН, 2002. С. 537.

(обратно)

310

Там же. С. 538.

(обратно)

311

Там же.

Процесс  присоединения  города  Грозного  с  прилегавшим  одноименным  нефтепромышленным  районом  к  Чеченской  автономной области  завершился  в  соответствии  с  постановлением  ВЦИК  от 1 апреля  1929  г.  Грозненский  городской  совет  стал  подчиняться непосредственно областному исполнительному комитету Чеченской автономной области.

(обратно)

312

Магистральный нефтепровод Грозный — Туапсе был построен в 1927–1929 гг. для транспортировки нефти из грозненского района нефтедобычи к побережью Черного моря в порт Туапсе.

(обратно)

313

7 апреля 1926 г. на станцию «Сталинград» из Грозного прибыл эшелон с тысячью безработными, следовавших по месту' жительства в Саратовскую, Пензенскую и Воронежскую губернии. Ввиду' недостаточности хлеба, выданного им (их прибытие было неожиданным для губернских органов), они силой отбирали хлеб как у рыночных торговцев, так и в кооперативах, что на время лишило население продуктов. Вслед за этим прибыл еще один эшелон в 700 человек, который находился на вокзале ст. «Сталинград», так как Восточная дорога отказала ему' в бесплатном проезде.

(обратно)

314

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 4. Ч. 1–2 (1926). М.: ИРИРАН. 2001. Ч.1. С. 236. 271.

(обратно)

315

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталию' о положении в стране. Т. 7 (1929). М.: ИРИРАН. 2004. С. 181–182.

(обратно)

316

«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. Т. 7 (1929). М.: ИРИРАН, 2004. С. 253, 302.

(обратно)

317

Опубликовано'. Вестник российской нации. 2014. № 1. С. 58–64.

(обратно)

318

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 437. Л. 526 об.

(обратно)

319

Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 494. Л. 1–2.

(обратно)

320

Там же. Оп. 3. Д. 526. Л. 13.

(обратно)

321

ЦА ФСБ России. Оп. 3. Д. 528. Л. 10.

(обратно)

322

Там же. Л. 12.

(обратно)

323

ЦА ФСБ России. Оп. 3. Д. 54. Л. 165–166.

(обратно)

324

Опубликовано: Восстановление автономии Чечено-Ингушетии — торжество исторической справедливости: сборник материалов Всероссийской научной конференции, посвященной 60-летию восстановления Чечено-Ингушской АССР (г. Грозный, 24–25 марта 2017 г.). Грозный: Изд-во АН ЧР. 2017. С. 301–309.

(обратно)

325

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Т. I. Март 1953 — февраль 1956. М.: МФД, 2000*. С. 158–159.

(обратно)

326

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Т. I. Март 1953 — февраль 1956. М.: МФД, 2000. С. 161.

(обратно)

327

Там же. Т. II. Февраль 1956 — начало 80-х годов. М.: МФД, 2003. С. 162–163.

(обратно)

328

Постановление Конституционного суда Российской Федерации от 23 мая 1995 г. С. 199–203.

(обратно)

329

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Т. II. Февраль 1956 — начало 80-х годов. М.: МФД, 2003. С. 219–220.

(обратно)

330

Бугаев А.М. Восстановление Чечено-Ингушской АССР: начальный этап (1956–1958 годы). URL: http://grozniy.bezformata.ru/listnews/vosstanovlenie-chiassr-1956-1958/13162270/  (дата  обращения: 01.10.2017).

(обратно)

331

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Т. II. Февраль 1956 — начало 80-х годов. М.: МФД, 2003. С. 221–226.

(обратно)

332

Вайнахи и имперская власть: проблема Чечни и Ингушетии во внутренней политике России и СССР (начало XIX–XX в.). Μ.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина», 2011. С. 850.

(обратно)

333

Бугаев А.М. Восстановление Чечено-Ингушской АССР: начальный этап (1956–1958 годы). URL: http://grozniy.bezformata.ru/ listnews/vosstanovlenie-chiassr-1956-1958/13162270/ (дата обращения: 1 окт. 2017).

(обратно)

334

Постановление Конституционного суда Российской Федерации от 23 мая 1995 г.

(обратно)

335

О реабилитации жертв политических репрессий: закон Российской Федерации 18 октября 1991 г. № 1762-1 // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. № 44. 31.10.91. Ст. 1428. 1429.

(обратно)

336

Устинов В. В. О состоянии законности и правопорядка в Российской Федерации за 2004 год. М.: Генеральная прокуратура Российской Федерации, 2005. С. 32.

(обратно)

337

Опубликовано: Христофоров В.С. История страны в документах архивов ФСБ России: сборник статей и материалов. М.: Главное архивное управление города Москвы. 2013. С. 202–209.

(обратно)

338

Коргун В.Г. История Афганистана. XX век / отв. ред. тома А.З. Егорин, ред. изд. Г. В. Миронова. М… 2004. 527 с.

(обратно)

339

Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-КГБ. 1917–1991. Справочник. М., 2003. С. 431–432.

(обратно)

340

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Он. 6. Д. 19. Л. 178–179.

(обратно)

341

Там же. Л. 180.

(обратно)

342

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 19. Л. 5.

(обратно)

343

См.: Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-КГБ. 1917–1991. Справочник. Μ., 2003. С. 47–48.

(обратно)

344

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 702. Л. 33.

(обратно)

345

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 418. Л. 10–11.

(обратно)

346

Там же. Л. 12.

(обратно)

347

Там же. Л. 98-100.

(обратно)

348

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 702. Л. 309–327.

(обратно)

349

К разжиганию мятежа в районе Хост приложили руку англичане, недовольные стремлением Амануллы к проведению Афганистаном самостоятельной политики, не отвечающей британским интересам в регионе. См.: ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 235. Л. 116–124.

(обратно)

350

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 439. Л. 16–39.

(обратно)

351

Там же. Ф. 2. Оп. 4. Д. 406.

(обратно)

352

Использованы опубликованные материалы: Христофоров В. С.

Афганистан: военно-политическое присутствие СССР 1979–1989 гг. М.: ИРИ РАН, 2016; Его же. КГБ СССР в Афганистане. 1978–1989 гг. М.: Главное архивное управление города Москвы. 2014.

(обратно)

353

Крючков В. А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 186–188.

(обратно)

354

Христофоров В.С. КГБ СССР в Афганистане 1978–1989 гг. К 25-летию вывода советских войск из Афганистана. М., 2014. С. 4–5.

(обратно)

355

См.: ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 1. Д. 4. Л. 374–376.

(обратно)

356

Кирпиченко В.А. Разведка: лица и личности. М., 2001. С. 357.

(обратно)

357

См.: Богданов Л. П. Афганская тетрадь. М., 2004. С. 9–11, 25–26.

(обратно)

358

Там же. С. 36.

(обратно)

359

Нешумов Ю. А. Границы Афганистана: трагедия и уроки: историко-публицистические исследования. М., 2011. С. 9–74.

(обратно)

360

Карпекин С.В. Афганские записки // Чекисты Ленинграда в Афганистане: к 30-летию ввода и 20-летию вывода советских войск из Афганистана. СПб, 2009. С. 134–137; Чурин В.В. Афганистан в моей жизни // По обе стороны фронта: очерки о вологодских чекистах. Вологда, 2002. С. 254–255.

(обратно)

361

Чурин В.В. Афганистан в моей жизни // По обе стороны фронта: очерки о вологодских чекистах. Вологда, 2002. С. 254–255.

(обратно)

362

Брейтвейт Р. Афган: русские на войне / пер. с англ. А. Ширико-ва. М.: ACT: CORPUS, 2013. С. 107.

(обратно)

363

Крючков В. А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 200.

(обратно)

364

Брейтвейт Р. Афган: русские на войне / пер. с англ. А. Ширикова. М.: ACT: CORPUS, 2013. С. 109; Фейфер Г. Большая игра: война СССР в Афганистане / пер. с англ. М. Крысина. М.: Эксмо, 2013. С. 66.

(обратно)

365

Брейтвейт Р. Афган: русские на войне / пер. с англ. А. Ширико-ва. М.: ACT: CORPUS. 2013. С. 117.

(обратно)

366

Христофоров В.С. КГБ СССР в Афганистане 1978–1989 гг. К 25-летию вывода советских войск из Афганистана. М., 2014. С. 13.

(обратно)

367

См.: Богданов Л.П. Афганская тетрадь. М., 2004. С. 129–132; Дроздов Ю.П. Записки начальника нелегальной разведки. М., 2000. С. 227–294; Пономарев Б.Л. Мои три командировки на войну // Особая миссия. Сотрудники КГБ СССР вспоминают об Афганской войне 1979–1989 гг. Воронеж, 2011. С. 7–42; Щиголев В.З. Штурм дворца-крепости Тадж-Бек (Кабул) // Чекисты Ленинграда в Афганистане. К 30-летию ввода и 20-летию вывода советских войск из Афганистана. СПб, 2009. С. 22–36.

(обратно)

368

Дроздов Ю.П. Записки начальника нелегальной разведки. М… 2000. С. 227–294; Щиголев В.З. Штурм дворца-крепости Тадж-Бек (Кабул) // Чекисты Ленинграда в Афганистане. К 30-летию ввода и 20-летию вывода советских войск из Афганистана. СПб. 2009. С. 22–36.

(обратно)

369

Так,  например,  даже  отдельные  сотрудники  КГБ  СССР,  не  владевшие  языком  страны  пребывания,  считали,  что  органы  госбезопасности ДРА именовались СГИ, затем ХАД (при этом ХАД иногда  назывался  афганским  КГБ),  а  затем  МГБ.  См.:  Алиев  В. А. Тревожная заря Мазари-Шарифа // Чекисты Ленинграда в Афганистане.  СПб,  2009.  С.  82;  Егерев  В.В. Основные  направления  деятельности аппарата советников Следственного управления Министерства государственной безопасности ДРА в 1980-е гг. // Политическая Россия: прошлое и современность. Исторические чтения. Вып. V. «Гороховая, 2». СПб, 2008. С. 122.

(обратно)

370

Решение об освобождении Б. Кармаля с поста руководителя партии не привело к явным изменениям обстановки, внешне она оставалась спокойной. В то же время афганская контрразведка предполагала, что внутри НДПА могли изменяться «глубинные настроения», особенно среди кармалистов. Контрразведка считала, что среди некоторых членов НДПА зрели недовольства, они не одобряли метод, которым было проведено смещение генерального секретаря ЦК НДПА.

(обратно)

371

Генерал Якуби занимал пост министра государственной безопасности  Афганистана  в  1986–1992  гг.  Он  был  очень  образованным человеком,  помимо  пушту  и  дари  владел  английским  и  французским  языками,  обладал  даром  организатора  и  аналитика,  верно оценивал ситуацию в Афганистане и перспективы ее развития. Хорошо  понимая,  что  советские  войска  необходимо  выводить  из страны,  он  считал,  что  оппозиция  не  сможет  объединиться,  а  кабульский  режим  будет  постепенно  расширять  свое  влияние  в стране. Но при этом Якуби подчеркивал, что это будет возможным, если  Москва  будет  оказывать  помощь  Кабулу.  В  начале  1992  г. Якуби покончил жизнь самоубийством. См.: Крючков В.А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. М., 1996. С. 224–225.

(обратно)

372

Брежнев Л.И. Ленинским курсом. Т. 8. М., 1981. С. 247.

(обратно)

373

Военная контрразведка. История, события, люди / В. С. Христофоров, С. А. Коренков. А. Ю. Бондаренко и др. М., 2008. С. 226.

(обратно)

374

Христофоров В.С. Политика перестройки и подписание Женевских соглашений по Афганистану // Перестройке 25 лет. Историческая память современной России: материалы Международной научно-практической конференции, 14 мая 2010 г. М., 2010. С. 127–132.

(обратно)

375

По возвращении из Афганистана В. Н. Спольников подготовил монографию, в которой дал характеристику афганской исламской оппозиции, обосновавшейся в Пакистане и ведущей вооруженную борьбу с правительством Республики, ее планам захвата власти в стране и созданию исламского государства. В монографии рассказывается о достижениях и ошибках НДПА, приводятся примеры массового ухода афганцев в Пакистан и его причины. Подробно разбирается положение в Афганистане после Женевских соглашений, непримиримость вооруженной исламской оппозиции к этим соглашениям. См.: Спольников В. Н. Афганистан: исламская оппозиция. Истоки и цели. М., 1990.

(обратно)

376

Крючков В. А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 210–211.

(обратно)

377

В начале 1980 г. для Представительства КГБ СССР в Кабуле по адресу ул. Вазир Акбар Хан, 65 был арендован двухэтажный дом, расположенный на земельном участке в 0,17 га. где находились другие постройки и даже бассейн. В этом доме проводились рабочие встречи с руководителями НДПА и правительства ДРА, руководством органов госбезопасности, устраивались официальные приемы в дни праздников и в других торжественных случаях. Однако принадлежность дома частному владельцу — гражданину ДРА — вызывала трудности в создании необходимых условий для работы. Так. владелец возражал против любых переделок в доме, постройках и на участке. По той же причине было затруднено обеспечение режима секретности и конспирации. Лишь в январе 1983 г. Совет Министров СССР разрешил КГБ СССР приобрести этот дом со всеми постройками, арендовать на 99 лет земельный участок, на котором они расположены, и провести ремонт. Постепенно территория, где размещалось Представительство, превратилась в небольшой автономный городок, обнесенный забором, и были созданы все необходимые условия для труда, занятия спортом и отдыха. Руководитель Представительства, его первый заместитель, секретариат, шифровальщики и сотрудники, занимавшиеся обеспечением специальной связи, располагались на территории советского посольства в помещениях, защищенных от средств технических разведок. (См.: ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 6. Д. 17. Л. 1–3). Численность сотрудников Представительства КГБ СССР при органах безопасности Афганистана постоянно увеличивалась. В октябре 1987 г. с учетом острого жилищного кризиса в Кабуле Представительство внесло предложение о строительстве 20-квартирного жилого дома. Наряду с усилением безопасности и созданием лучших условий проживания личного состава, ввод в эксплуатацию нового здания позволял ежегодно экономить до 100 тыс. инвалютных рублей, расходуемых на аренду в городе жилых помещений сотрудниками Представительства. Для строительства дома был подобран земельный участок площадью 2000 кв. м, прилегающий к району расположения городка совзагранучреждений, и получено согласие афганских властей на долгосрочную аренду земельного участка сроком на 99 лет. 22 декабря 1987 г. СМ СССР издал распоряжение № 2737рс о получении на 99 лет земельного участка и строительстве на нем жилого дома для Представительства КГБ СССР. (См.: ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 10. Д. 43. Л. 308–310).

(обратно)

378

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 2. Д. 3. Л. 60–67.

(обратно)

379

Богданов Л. П. Афганская тетрадь. М… 2004. С. 125–126.

(обратно)

380

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 4. Д. 7. Л. 63–65

(обратно)

381

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 6. Д. 24. Л. 207; Ф. 66. Оп. 1. Д. 3428. Л. 58.

(обратно)

382

Там же. Ф. 66. Оп. 1. Д. 3537. Л. 69.

(обратно)

383

Там же. Д. 3682. Л. 27–28.

(обратно)

384

Сотрудники отдела кадров не только вели организационно-кадровую работу в Представительстве КГБ СССР в Афганистане, но и оказывали советническую помощь сотрудникам Управления кадров афганских органов безопасности.

(обратно)

385

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 1. Д. 8. Л. 107–116.

(обратно)

386

Комитет по Афганистану был образован на сессии министров иностранных дел Организации Исламская конференция (ОИК), проходившей во второй половине мая 1980 г. В состав Комитета вошли министр иностранных дел Ирана Готбзаде, советник президента Пакистана по иностранным делам Ага Шахи и генеральный секретарь ОИК Шатти. Комитету поручалось установление контактов с рядом заинтересованных стран, в том числе с Афганистаном и Советским Союзом. (См.: ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 3. Д. 26. Л. 314–315).

(обратно)

387

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 3. Д. 16. Л. 1–2.

(обратно)

388

Христофоров В.С. Афганистан: военно-политическое присутствие СССР 1979–1989 гг. М., 2016. С. 341–343.

(обратно)

389

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 8. Д. 20. Л. 104–105.

(обратно)

390

Там же. Оп. 9. Д. 19. Л. 37.

(обратно)

391

В 1986 г. руководство ДРА и афганской разведки по совету советских представителей и с привлечением возможностей СССР, Кубы, Анголы и Эфиопии уделяли особое внимание вопросу установления дипломатических отношений с Зимбабве — будущим председателем Движения неприсоединения.

(обратно)

392

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Он. 9. Д. 17. Л. 156–158.

(обратно)

393

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 1. Д. 8. Л. 107–116.

(обратно)

394

Богданов Л.П. Афганская тетрадь. М., 2004. С. 20–21.

(обратно)

395

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 6/3. Д. 135. Л. 387.

(обратно)

396

Огайяр Филипп Жан Мари (1953). врач. Был задержан 16 января 1983 г. при проведении боевой операции в провинции Логар. Афганский суд признал его виновным в шпионаже, оказании помощи бандитам и связи с контрреволюционными организациями, но с учетом смягчающих обстоятельств: раскаяния, оказания помощи следствию и выступлению на пресс-конференции, определил ему меру наказания — 8 лет лишения свободы.

(обратно)

397

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 6/3. Д. 135. Л. 126–128.

(обратно)

398

Христофоров В.С. Афганистан: военно-политическое присутствие СССР 1979–1989 гг. М., 2016. С. 346.

(обратно)

399

Меримский В.А. Загадки афганской войны. М., 2006. С. 315.

(обратно)

400

Крючков В.А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. М., 1996. С. 212; Шебаршим Л.В. Рука Москвы: записки начальника советской разведки. М., 1992. С.181.

(обратно)

401

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 8. Д. 4. Л. 40–41.

(обратно)

402

Марейчев Александр Александрович (1923). советский военный деятель, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор (1982). В ДРА с мая 1978 г. Начальник 3-го отдела Представительства (1979–1982). начальником Особого отдела КГБ СССР по Северо-Кавказскому военному округу (1982–1987). Уволен из КГБ СССР по возрасту в 1987 г.

(обратно)

403

По штату летом 1979 г. в 3-м отделе представительства было 35 человек.  См.:  Марейчев  А.А.  Первый  советник  //  Чекисты  Ленинграда в Афганистане: к 30-летию ввода и 20-летию вывода советских войск из Афганистана. СПб. 2009. С. 12–21.

(обратно)

404

Бровко Михаил Афанасьевич (1937). советский военный деятель, генерал-майор (1988). Начальник 3-го отдела Представительства КГБ СССР в Афганистане (1982–1985).

(обратно)

405

Казаков Анатолий Иванович (1941), советский военный деятель, полковник. Начальник 3-го отдела Представительства (1985–1988).

(обратно)

406

Стрельников Михаил Васильевич (1936–2012). советский военный деятель, полковник. Начальник 00 КГБ СССР по 7-й гвардейской армии Закавказского военного округа (1984–1987), начальник 3-го отдела Представительства (1988–1989), заместитель руководителя Представительства (1989–1992). 4 июля 1992 уволен в запас МБ РФ с правом ношения военной формы.

(обратно)

407

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Он. 1. Д. 3087. Л. 136.

(обратно)

408

Багнюк Владимир Борисович (1925–2007). советский военный деятель, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор КГБ СССР (1978). Начальник ОО КГБ ССР по Уральскому военному округу, заместитель руководителя Представительства КГБ СССР (1979–1980).

(обратно)

409

Спиваков Владимир Михайлович (1920-?). советский военный деятель, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор (1972). Начальник ОО КГБ СССР по Туркестанскому' военному округу (1971–1980), заместитель руководителя Представительства КГБ СССР (1980–1984).

(обратно)

410

Новожилов Александр Васильевич (1923–2012). советский военный деятель, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор КГБ СССР (1985). Заместитель начальника ОО КГБ СССР по Забайкальскому военному округу' (1977–1984). заместитель руководителя Представительства КГБ СССР (1984–1987).

(обратно)

411

Безгодов Геннадий Михайлович (1931–2005), советский военный деятель,  полковник.  Заместитель  начальника  ОО  КГБ  по  ПриВО(1984–1987). заместитель руководителя Представительства КГБ СССР (1987–1988).

(обратно)

412

Основным видом вооруженных сил Афганистана были сухопутные  войска,  включавшие  в  себя  пехотные,  танковые,  артиллерийские, инженерно-саперные, десантно-штурмовые части и подразделения,  ряд  подразделений  и  частей  связи  и  тыла.  В  состав сухопутных войск входили четыре армейских корпуса, управления,которые дислоцировались в Кабуле. Кандагаре. Гардезе и Герате. Состав сил и средств каждого армейского корпуса был различным. В первый (центральный) армейский корпус организационно входили 4 пехотные дивизии: 8-я (Кабул), 2-я (Панджшер), 9-я (Асадаб-ад). 11-я (Джелалабад). Второй армейский корпус состоял из двух пехотных дивизий: 7-й (Мукур), 15-й (Кандагар), 7-й танковой бригады (Кандагар), 21-й мотопехотной бригады (Фарах), 466-го десантно-штурмового полка коммандос. Третий армейский корпус был представлен 3 пехотными дивизиями: 12-й (Гардез), 14-й (Газни). 25-й (Хост) и 666-м десантно-штурмовым полком «Коммандос» (Гардез). В 1987 г. был образован четвертый армейский кор-щс. в который вошли: 17-я (Герат) и 21-я (Фарах) пехотные дивизии. Кроме того, в состав сухопутных войск входили отдельные соединения и части: 18-я (Мазари-Шариф) и 20-я (Баглан) пехотные дивизии, 88-я артиллерийская бригада (Ришхор, провинция Кабул). 15-я танковая бригада (Кабул), 22-я дорожно-комендантская бригада (Кабул), 236-я дорожно-комендантская бригада, три инженерно-саперных полка, три отдельных батальона связи, три отдельных реактивных дивизиона, три отдельных зенитно-артиллерийских дивизиона, отдельный истребительно-противотанковый дивизион. Войска специального назначения были представлены десантно-штурмовыми бригадами и полками коммандос.

(обратно) class='book'> 413 Военно-воздушные силы и войска противовоздушной обороны включали в себя бомбардировочную, истребительную, истребительно-бомбардировочную. транспортную авиацию и вертолеты, радиотехнические и зенитно-ракетные части. Основной организационной единицей ВВС был авиационный полк, а в войсках ПВО — зенитно-артиллерийский полк, отдельный дивизион и зенитноракетное подразделение. В составе ВВС Афганистана находились восемь авиационных полков и четыре отдельные авиационные эскадрильи, которые базировались в пяти авиагарнизонах (Кабул, Баграм, Кандагар, Шинданд. Мазари-Шариф).

(обратно)

414

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 6/3. Д. 135. Л. 239–240.

(обратно)

415

Комиссаров И. И. Охота за «Стингером» // Подольский рабочий. 2009. 14 февраля. С. 8.

(обратно)

416

С 24 августа 1983 г. по 18 мая 1984 г. в долгосрочной загранкомандировке  в  Афганистане  находился  майор  Богданов  Александр Петрович.  Он  был  сотрудником  4-го  отдела  Представительства  и исполнял обязанности советника командира 15-го отдельного пограничного полка афганских погранвойск, принимал участие в организации и руководстве действиями полка при проведении ряда боевых операций по разгрому крупных вооруженных отрядов оппозиции, терроризирующих местное население. Получив в одной из операций контузию, А. П. Богданов не покинул поле боя, продолжал выполнять свои обязанности, показывая пример отваги и выдержки афганским пограничникам, 18 мая 1984 г. Богданов при проведении очередной операции своими решительными и самоотверженными действиями обеспечил успех ликвидации двух вооруженных групп. В ходе боя с превосходящим по численности противником им лично было уничтожено 15 бандитов. Попав в окружение, Богданов получил несколько тяжелых ранений, однако продолжал сражаться до последней минуты и был убит в рукопашной схватке. За мужество и героизм, проявленные в боевых операциях по оказанию интернациональной помощи ДРА, старшему оперативному сотруднику 4-го отдела Представительства КГБ СССР майору Богданову Александру Петровичу присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

(обратно)

417

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 1. Д. 8. Л. 107–116.

(обратно)

418

Шебаршин Л.В. Рука Москвы. М… 1992. С. 183.

(обратно)

419

Исмат Муслим окончил военное училище в Афганистане. В 1972–1975 гг. обучался в Военно-инженерной академии им. В. В. Куйбышева в Москве. За нарушение правил валютных операций был арестован и в течение полугода содержался в следственном изоляторе. Затем дело против него было прекращено, а сам он — выдворен за пределы СССР. По возвращении в Афганистан был уволен из армии и лишен воинского звания. В период правления X. Амина члены его семьи подверглись необоснованным репрессиям. Опасаясь ареста. Исмат Муслим и преданные ему соплеменники бежали в Пакистан. Стремление отомстить за нанесенные обиды толкнуло его на путь вооруженной борьбы против режима НДПА. В конце 1983 г. афганские органы госбезопасности установили негласный контакт с Исматом Муслимом, в течение полутора лет он выполнял их специальные задания. В начале 1985 г. о его связи с СГИ стало известно афганской оппозиции, поэтому он был вынужден перейти на территорию Афганистана. Отряды Исмата Муслима контролировали участок границы протяженностью в 50 км в провинции Кандагар. Часть его бойцов совместно с отрядами СГИ-МГБ и МВД ДРА вели операции по очистке от вооруженных отрядов оппозиции Кандагара и его окрестностей.

(обратно)

420

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Он. 8. Д. 3. Л. 22.

(обратно)

421

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 10. Д. 47. Л. 63–74.

(обратно)

422

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 10. Д. 47. Л. 71–72.

(обратно)

423

Богданов Л.П. Афганская тетрадь. М., 2004. С. 12; Крючков В.А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 192.

(обратно)

424

Бахтурин С.Г. Так это было // Афган, снова Афган… М., 2002. С. 321; Крючков В. А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 192.

(обратно)

425

Председатель Высшего совета улемов и духовенства Демократической Республики Афганистан Мухаммед Саид Афгани в конце мая — начале июня 1983 г. посетил СССР, где ему была вручена Международная премия АПН имени Авиценны за 1982 год, 1 июня он выступил перед верующими в Московской соборной мечети.

(обратно)

426

Насонов Константин Георгиевич (1925–2012). советский военный деятель, участник Великой Отечественной войны, пожовник. Советник следственных органов госбезопасности МВД Кубы (1976–1977). старший оперативный сотрудник Представительства КГБ СССР в ДРА (1977–1980).

(обратно)

427

Организация «Афган Миллят» создана в 1966 г. группой националистически настроенных пуштунов из представителей интеллигенции во главе с инженером Галом Мухаммадом Фаркадом. Организация преследовала цель захватить политическую власть в стране и создать Великое Афганское государство в границах Дурранийской державы времен правления Ахмада Шаха Дуррани (1721–1773). В 1979 г. организация была объявлена вне закона, многие члены были арестованы, другие ушли в подполье, третьи бежали за границу.

(обратно)

428

Егерев В.В.Основные направления деятельности аппарата советников  Следственного  управления  Министерства  государственной безопасности ДРА в 1980-е гг. // Политическая Россия: прошлое и современность. Исторические чтения. Вып. V. «Гороховая. 2» -2008. ФГУКГМПИР. СПб. 2008. С. 122–131.

(обратно)

429

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 3428. Л. 58. Романов О.А. Первая сотня оперативников КГБ заложила основы афганских органов безопасности // Особая миссия. Сотрудники КГБ СССР рассказывают об афганской войне 1979–1989 гг. Воронеж, 2011. С. 67–86.

(обратно)

430

Чурин В.В. Афганистан в моей жизни // По обе стороны фронта: очерки о вологодских чекистах. Вологда, 2002. С. 255–256, 258.

(обратно)

431

Плигин В.Г. Я дорожу афганским братством // Особая миссия. Сотрудники КГБ СССР вспоминают об Афганистане. Воронеж, 2011. С. 251–252, 254–255.

(обратно)

432

Так, в феврале 1986 г., во время обстрела дислокации оперативной группы Представительства в 10-й афганской пограничной бригаде (и. и. Чауки, провинция Кунар), несколько реактивных снарядов разорвались на территории двора, два снаряда попали в дом, где проживали советские советники, осколками повредило радиостанцию. В назначенное время оперативная группа не вышла на связь с Кабулом. Лишь по каналам связи 10-й афганской погранбригады удалось сообщить о случившемся. В Представительстве КГБ СССР и аппарате главного военного советника в Кабуле мгновенно отреагировали на поступившую информацию. На следующее утро там приземлился вертолет, на котором прилетели советские специалисты для ремонта радиостанции, были доставлены необходимые запчасти. Менее чем через сутки ремонтные работы были завершены и радиосвязь с Кабулом восстановлена (см. личный архив автора).

(обратно)

433

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 12-в. Д. 90. Л. 59–61.

(обратно)

434

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 7. Д. 22. Л. 12–14.

(обратно)

435

Крючков В.А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 218.

(обратно)

436

Чурин В. В. Афганистан в моей жизни // По обе стороны фронта: очерки о вологодских чекистах. Вологда, 2002. С. 254–255.

(обратно)

437

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 11. Д. 22. Л. 49–56.

(обратно)

438

Изгаршев В., Окулов В. Застава меняет караул//Правда. 1989. 18 января.

(обратно)

439

Личный архив автора.

(обратно)

440

Крючков В.А. Личное дело. В 2 ч. Ч. 1. С. 213.

(обратно)

441

ЦА ФСБ России. Ф. 6 ос. Оп. 8. Д. 7. Л. 131–133.

(обратно)

442

Там же. Оп. 10. Д. 51. Л. 59–60.

(обратно)

443

Афганским орденом Дружбы народов были награждены А. А. Добровольский и В. В. Доценко, орденом Славы — А. И. Мальцев и К. В. Соснин; орденом Звезды II степени — М. А. Дедов. Р. Г. Иску-жин, В. А. Цибизов, орденом Звезды III степени — В. А. Буряк, О. Е. Казаченко, В. В. Коржов, В. Е. Кулаков; С. В. Лыков. Ж. Р. Сабитов, В. С. Христофоров, В. В. Чалый; афганской медалью «За хорошую охрану границ» — В. Н. Волошин. В. В. Джусоев, А. В. Измайлов, А. Н. Кукченко, Д. Ш. Кулов. М. Ю. Мангушев (см. личный архив автора).

(обратно)

444

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 12 в. Д. 90. Л. 62.

(обратно)

445

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 12-в. Д. 90. Л. 56–69.

(обратно)

446

Опубликовано: Актуальные вопросы изучения истории, международных отношений и культур стран Востока: материалы конференции / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск: ИПЦ НГУ, 2018. С. 12–18.

(обратно)

447

Sharifi S., Adamou L. Taliban threaten 70 % of Afghanistan, BBC finds // BBC. URL: https://www.bbc.com/news/world-asia-42863116 (дата обращения: 14 окт. 2018).

(обратно)

448

Civilian deaths in Afghanistan hit record high — UN // UN News. URL: https://news.un.org/en/story/2018/07/1014762 (дата обращения: 14 окт. 2018).

(обратно)

449

Хорошо известно, что в рядах ИГ и «Талибана» воюет 2400 российских граждан и около трех тысяч граждан стран Центральной Азии, в том числе входящих в ШОС (Шанхайскую организацию сотрудничества). В отрядах ИГ получают боевой опыт представители группировки «Имарат Кавказ», а также сторонники течения «Хизб ут-Тахрир». В целях борьбы с между народным терроризмом и предотвращения его распространения на территории России отечественные специальные службы пресекают деятельность тех. кто подозревается в участии в боевых действиях на стороне «Талибана» и «Исламского государства».

(обратно)

450

Под террористической активностью афганской стороны мы подразумеваем использование сторонниками афганской оппозиции специфических форм и методов террористической деятельности, направленных в первую очередь против гражданского населения, относившегося нейтрально к правящему режиму НДПА или поддерживавшего его.

(обратно)

451

Ronald Reagan. Radio Address to the Nation on the Soviet Occupation of Afghanistan. December 28, 1985. URL: http://www.presidency.ucsb. edu/ws/?pid=38204 (дата обращения 01 сент. 2018).

(обратно)

452

Многие специалисты также критиковали Соединенные Штаты за фактический уход из Афганистана после распада СССР. Эд Ги-рардет, афганский журналист и эксперт, заметил: «Соединенные Штаты действительно вооружали Афганистан, а потом бросили его как горячий картофель». Отсутствие контроля над вооружениями, поставленных афганским повстанцам, и участия Вашингтона в политических процессах в регионе создало политическую пустоту, в которой стремительно закрепились радикальные элементы.

(обратно)

453

Война в Афганистане. М., 1991. С. 244–265.

(обратно)

454

Брейтвейт Р. Афган. Русские на войне. М.: ACT, 2013. С. 267–277; Христофоров В. С. Афганистан: военно-политическое присутствие СССР 1979–1989 гг. М.: ИРИ РАН, 2016. С. 235, 347–349.

(обратно)

Оглавление

От автора

Глава I «ВОСТОЧНОЕ» ИЗМЕРЕНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОВЕТСКИХ СПЕЦСЛУЖБ

  Документы советских спецслужб о политическом состоянии СССР и его «восточных окраин» как источник по истории «внутреннего» и зарубежного Востока[1]

  Архивы Лубянки 1920-х годов о «внутреннем» и зарубежном Востоке: от тотальной секретности к максимальной открытости[29]

  «Восточные контрреволюционные центры» 1920-1930-х годов в СССР: идейные конструкты и политическая практика (по материалам ЦА ФСБ России)[45]

Глава II КАЗАХСТАН И СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ КАК ОБЪЕКТЫ «ВОСТОЧНО-ОКРАИННОЙ» ПОЛИТИКИ СПЕЦСЛУЖБ

  2.1. Казахстан

    Политический сыск и «мусульманский вопрос» начала XX века: сбор и оценка информации о мусульманах Степного края[75]

    Движение «Алаш» в ряду советских «восточных» националистических организаций: взгляд с Лубянки 1920-1930-х годов[106]

    Оренбург как «центр восточной контрреволюции»: неизвестные страницы деятельности казахского национального движения «Алаш-Орда» в 1920-е годы[146]

    «В целях изоляции Алихана Букейханова от казахского населения выслать его в Москву»[161].

    Рецензия на монографию Султан-Хана Аккулы «Алихан Буксйхан» [214]

  2.2. Северный Кавказ

    Москва — Грозный: проблемы советской модернизации Северного Кавказа в материалах советских спецслужб 1920-х годов[222]

    Этноконфессиональная ситуация в Чечне 1920-х годов: аналитический опыт спецслужб Советской России[260]

    Социально-экономическое развитие города Грозного в 1920-е годы в материалах ГПУ-ОГПУ СССР[284]

    К истории геополитического противостояния на Северном Кавказе[317]

    Реабилитация чеченского народа в 1950-е годы и особенности исполнения российского реабилитационного законодательства[324]

Глава III АФГАНСКАЯ СТРАНИЦА ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КОНТРРАЗВЕДКИ

  Документальные материалы Центрального архива ФСБ России по истории Афганистана 1920-1930-х годов[337]

  Представительство КГБ СССР в Афганистане 1978–1991 годов: образование, специфика деятельности и результативность[352]

  Афганская война 1979–1989 годов в контексте современной борьбы с терроризмом: теоретические уроки и практические выводы[446]

Заключение

Аннотированный биографический указатель

*** Примечания ***