Милость Господа Бога [Бернард Маламуд] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Бернард Маламуд Милость Господа Бога Роман

1. Потоп

Джанки и дружки в конце концов учинили-таки ядерное побоище и так разбушевались, что начисто истребили все живое на планете. Пламя рвануло надвое небесную твердь, из расщелины выплыло кучевое облако, которое было Богом, и Он говорил с ученым палеонтологом Келвином Коуном, единственным из людей, чудом оставшимся в живых и сидевшим на разбитой палубе парусного океанографического судна.

И вот что было сказано:

— Мистер Коун, то что вы видите, отнюдь не Мое лицо, но, если вы постараетесь, возможно, вам удастся Меня вообразить. Мне не хочется вас огорчать, мистер Коун, но Я вынужден вам сообщить, что вы остались в живых в результате маленькой неувязки. К счастью, ошибка, хоть и Моя, но пустячная. Допусти Я более серьезный просчет, могло бы застопорить весь механизм вселенной. Конструкция космоса так сложна, что Я подчас и сам не в курсе некоторых деталей. Она отнюдь не совершенна, хотя сам Я, разумеется, совершенен. Я пожелал, чтобы было так и чтобы так Я это понимал.

Должен вам сказать, мистер Коун, что продолжение вашего существования на фоне всеобщей гибели ставит Меня в несколько затруднительное положение, но не подумайте, что это имеет какое-нибудь отношение к тому, что вы в свое время учились в ешиве[1], или к тому, что вы эти занятия оставили.

Дело ваше, но Мне не хотелось бы поддерживать в вас несбыточные надежды. Я допустил ошибку и намерен ее исправить.

У Меня нет ни малейшего желания причинять вам ненужные страдания. Так вышло, и таковы, если угодно, причины и следствия. Речь идет о наличии системы внутри системы, что ставит Меня в определенную зависимость, если под нею понимать необходимость поддержания порядка. В своих попытках эффективного использования предоставленных возможностей и Моей доброй воли человечество потерпело фиаско и, следовательно, вы — вместе с ним.

Мистер Коун мелко дрожал в резиновом комбинезоне, с которого струями стекала вода. Он посмотрел на облако и жалобно проговорил:

— После первой катастрофы Ты обещал больше потопов не устраивать… Сказано: «Больше никогда не будет потопа». Таков главный пункт Твоего договора с Ноем и всеми живущими на земле. А ты опять отверз хляби небесные. Все, кто не сгорели в огне, утонули в пучинах Второго Потопа.

Бог ответил так:

— То, о чем ты говоришь, произошло в добиблейский период. Никакой катастрофы тогда не происходило, а имели место исключительно причина и следствие. Сотворив человека, Я понятия не имел, какие номера он станет выкидывать, до какой степени погрязнет в насилии, продажности, богохульстве, скотстве и прочих грехах. Человек сам себя погубил. Я не мог предвидеть размеров бедствия.

Нынешнее Всеобщее Опустошение и превращение всего сущего в дым и прах явилось следствием самоубийственных действий самих людей. С самого начала, едва Я даровал человеку жизнь, он тут же обзавелся порочным стремлением к смерти. Поскольку Я заметил, что он имеет склонность ко злу, Я подумал, что будет уместно даровать ему также и смерть.

Условием выживания людей было сохранение в целости Моего Творения, а они его разорили. Сладчайший воздух дал Я им для дыхания. Свежайшей водой благословил Я их: пейте и совершайте омовения! А плодороднейшая земля вся в зелени! Они же бессовестно распотрошили весь Мой озон, сожгли кислород, отравили кислотами живительный дождь. Затем они докатились до того, что стали совершать набеги на Мой космос. До каких же пор, по твоему, простирается милость Господа Бога?

Я сотворил их свободными, но дурно употребленная свобода уничтожила их самих. Зло возобладало над добром. Они сами вызвали на свои головы Второй Потоп, потому что не захотели жить по Договору.

Я дал им действовать по их усмотрению. Они нашли собственный способ самоуничтожения, а мне осталось только не вмешиваться.

Келвину Коуну было за тридцать. Рост пять футов, шесть дюймов.

Он преклонил мокрые колени и взмолился:

— Господи, учти: у меня тоже не было выбора. Я находился на дне океана. Во время Опустошения я занимался своим делом. Но раз уж я нечаянно остался в живых, то не позволишь ли Ты мне пожить еще немного и дальше? Новая реальность означает новое условие, не правда ли? Я решительно осуждаю недостойное поведение человечества в виду предоставленных ему возможностей и буду чрезвычайно признательным, если Ты не станешь без надобности убивать меня в этот трагический час.

— Мистер Коун, это никоим образом не входило в мои намерения. Мой гнев уже не тот, что прежде, но, согласитесь, всякому терпению бывает предел. Сколько Я им прощал! Но на этот раз прощенья не будет. Хватит! Никаких Ноев, никаких исключений, праведников и тому подобного. Мне очень неприятно, но справедливости ради Я должен вас уничтожить. Но поскольку ошибка — Моя, Я дам вам время успокоиться и смириться с мыслью о смерти. Однако живите поскорей, не тратьте время зря. Пару раз вздохнете поглубже и — в дорогу. Это все, что Я могу для вас сделать. Я сказал.

Коун сделал еще одну попытку.

— Сказано: «Спасающий одну жизнь спасает целый мир».

— Мир уже был спасен, но не сумел найти собственного[2] спасения. Больше Я не стану его спасать. Я не какой-нибудь племенной божок — Я Властелин вселенной. Вы даже вообразить себе не можете, с каким числом сложнейших взаимодействий это связано.

Коун попросил совершить чудо.

— Человеку требуется нечто большее, чем чудо, — сказал Бог, задернул расщелину в небе — и облако исчезло.

Самого Бога Коун так и не увидел. Пучок света и голос. Ни золотой короны, ни серебристой бороды, ничего, что напоминало бы образ, по которому, как считалось, был сотворен человек. Кучевое облако величественно удалилось и исчезло.

Коуна окружили мрак и холод. То ли сгустилась пыль, то ли наступила ночь. Он поднял голову, и на него обрушилась тишина.

Он изо всех сил старался подняться на ноги, но сумел поднять только кулак и прокричал, обращаясь к небу: «Бог создал нас такими, какие мы есть!».

Он заметался под градом падающих камней, но, возможно, это ему только показалось. Один камень все-таки угодил ему в голову. Было больно.

В страхе перед гневом Божьим Коун опять повалился на колени. Зубы мелко стучали. Он вздрогнул, словно от прикосновения холодных пальцев к затылку, пожалел о том, что только что сказал, и заметил вслух:

— Я не секулярист, но у меня есть кое-какие сомнения. Эйнштейн утверждал, что Бог вселенной не занимается. Если он мог в это верить, то почему мне нельзя? Я принимаю Твои условия, но, пожалуйста, сделай так, чтобы моего времени было не слишком мало.

Одна из мачт судна была сломана и корпус накренился. Из всего человечества в живых остался только Келвин Коун, и ему ужасно не хотелось умирать.

* * *
Едва рассвело, в перепачканном пылевыми облаками небе появилась радуга. Правда, конец радуги был как будто надкушен чьей-то ужасной треугольной пастью, но все равно Коун прослезился от радости. Ему нужен был добрый знак, и он его получил.

Модернизированное океанографическое судно «Ребекка Кью» было снабжено дизельным двигателем и двумя мачтами, одна из которых была сломана. Шхуну плавно покачивало на постепенно спадающих волнах рукотворного Потопа.

Вода поднялась настолько, чтобы от рода человеческого ничего не осталось, и начала отступать. Коун подумал, что под килем его корабля могут оказаться Калькутта, Токио или Лондон, но, с другой стороны, он не удивился бы, если б узнал, что все еще находится в районе Тихого океана, где они занимались своими исследованиями и где он в момент всеобщей катастрофы случайно уцелел, потому что в глубоководном батискафе опустился на дно. Там, на дне он ощутил ужасный толчок, но не видел гигантских волн обрушившихся на судно.

Потом он поднял батискаф на поверхность.

Его ученые коллеги (в том числе Уолтер Бюндер — тщательно уложенный чемодан в левой руке и гаванская сигара в зубах) и вся команда корабля бесследно исчезли. В момент бедствия они, видимо, покинули корабль. Коуну было обидно, что в минуту опасности они совершенно забыли о его существовании, но утешало то, что, благодаря их поспешности, он уцелел.

Он опустился на дно минут за двадцать до того, как смертоносные ракеты рванулись навстречу друг другу, а когда поднялся на поверхность — всеобщая мировая война уже закончилась и человечество завершило свое полное самоуничтожение. На корабле не осталось ни одной шлюпки, только валялась на палубе пара спасательных жилетов, свидетельствовавших о паническом бегстве, но потом Коун наткнулся на желтый надувной плот, который, возможно, оставили для него, и подумал, что напрасно он обижался на коллег.

С момента, когда гибельный смерч пронесся над планетой, до выхода Коуна на поверхность прошло, вероятно, несколько часов. Батискаф поднимался медленно, раскачиваясь как маятник и замирая каждые несколько минут. У Коуна от страха останавливалось сердце.

Подъем был ужасным. Перепуганные рыбы в панике бились об иллюминатор. Коун выключил свет. Подъем продолжался в абсолютной темноте. Когда он приблизился к борту корабля, никто не пришел ему на помощь. Батискаф швыряло и мотало в волнах как пробку. Наконец Коуну удалось высунуть голову, но его тут же вырвало.

Он подтянул батискаф к борту и ухватился рукой за металлическую лестницу. Над головой белыми макаронинами болтались веревки, на которых прежде висели спасательные шлюпки. Небо все было в огромных облаках пепла и по временам озарялось всплесками далекого пожара или извержения. Поверхность океана покрывали мертвые тела рыб и животных. Коун почувствовал запах падали — и понял, что произошло. Его охватил ужас, смешанный с тошнотворным отвращением ко всему человеческому роду. Там, где стальные ракеты, не достигнув цели, шлепнулись на дно, над волнами поднимались омерзительные дымные смерчи.

Непонятно, почему он остался в живых. И как долго все это может продолжаться. Замерить уровень радиации? Бессмысленно. После Хиросимы некоторые выжили, некоторые — нет. Что будет, то будет.

В радиорубке он нашел последнюю запись радиста и узнал то, что и так было ясно: человечество свело счеты с самим собой.

* * *
Он помнил: радуга была добрым знаком Ною, что другого потопа не произойдет. Кроме того, она была знаком заключенного Договора.

На утихнувшей поверхности моря покачивались трупы. «Ребекка Кью» медленно плыла, накренившись на бок, раздвигая носом перевернутых кверху брюшками рыб и черные озера зловонной тины и грязи.

Коун заснул на парусах у поваленной мачты, и пока он спал, судно продрейфовало вдоль какой-то вулканической гряды и вновь ушло в открытый океан. Он проснулся, полный печальных мыслей о тщете человеческого существования, о миллиардах загубленных жизней. Стал припоминать имена тех, кого знал лично, потом тех, кого лично не знал, но о ком слышал. Он справлял траур по цивилизации, по добру, мужеству, радости — по всему тому, что было в людях хорошего.

Коун разозлился на Бога, сокрушившего его мечты. Война была делом рук человека, Потоп — делом рук Бога. Когда он произнес Имя Бога, послышался далекий раскат грома.

Небо было прежним. Сколько раз земля переменила облик, а сверху на нее смотрело все то же небо! Никогда еще не было такой пустоты в пустом пространстве. Никогда прежде он не испытывал такого отчаяния, такой безнадежности.

Коун прилежно наклеил на листы альбома почтовые марки исчезнувших государств. В игровой комнате он подобрал дротик и по привычке метнул его в красно-белую мишень на стене. Он читал, пока глаза не полезли на лоб и буквы не стали сливаться в сплошное серое пятно. Он вытащил патефон, подаренный ему когда-то отцом-раввином, и прослушал все свои пластинки. Он, что называется, продолжал существовать.

Дизельный двигатель перестал работать. Электричество погасло. Бортовой генератор покрылся ржавчиной — не стоило и пытаться снова заставлять его работать, но на камбузе была газовая плита и можно было приготовить себе поесть.

В доброе старое время Коун порой убеждал себя, что если говорить праведные слова и совершать правильные поступки, то Господь продлит его дни. Но как это сделать сейчас, когда вокруг нет уже никакой жизни. И он в одиночку борется с Богом, пытаясь совладать с Его нелегким характером.

(Громыхнул гром, и Коун втянул голову в плечи.)

Никаким способом не проведешь Того, Кто таким создал Себя Самого! Бог всех начал, Он пожелал начать и поэтому начал. Как в двигателе — непроизвольное зажигание? Но если начала были раньше первопричин, то с чего же Он начал?

Кем был Он Сам? Чтобы утверждать, что человек создан по Его образу и подобию, нужно бы видеть Его лицо, но это еще никому не удалось. Моисей подошел к Нему вплотную, но Тот спрятал свой лик за огнем и туманом. Бог повелел ему при этом стоять в расщелине огромной скалы. Приблизившись, Бог закрыл расщелину рукой, чтобы Моисей Его не видел. Пройдя же, убрал руку — и Моисей видел Его необъятную спину.

Увижу ли я когда-нибудь Его лицо? Похоже на то, что у Бога была потребность разговаривать с людьми. Он нуждался в поклонении, и даже неверующие склонны были поклоняться Ему.

Коун покрывал бумагу столбцами каких-то чисел, делал записи в блокноте, потом рвал и выбрасывал бесполезные листы. Он делал пробежку от носа палубы к корме (152 фута), чтобы сохранить спортивную форму. Перепрыгивал через поваленную мачту и различные предметы, инструменты, бухты каната… На палубе валялись обрывки водорослей и морские звезды. Несмотря на небольшой рост и не очень стройные ноги, Коун когда-то в школе считался приличным спортсменом.

Радио молчало. Коуну недоставало звуков человеческого голоса. Приходилось вслух разговаривать с самим собой.

«Чего еще ждать от жизни в беспросветном одиночестве?»

— Продолжения жизни?

«Чтобы вечно жить одному?»

— Он вынул из него ребро и сотворил Еву.

«Ты считаешь себя Адамом?»

— Поскольку имеется вакансия, то почему бы и нет?

Изредка шел дождь. Могучие ливни уже сделали свое дело и теперь прекратились. Большую часть времени небо было ясным и воды отступали, но не проходил гнев Коуна на Бога, произведшего все это жуткое разрушение. Человеческая жизнь для Него ничего не значила. Возможно потому, что сам Он никогда не жил человеческой жизнью? Вот Иисус, тот жил и мог бы Ему порассказать. «Хорошо бы обоих привести к мировому судье», — подумал Коун.

(Оглушительные раскаты грома. Коун спрятался и несколько дней не смел показаться на палубе.)

Кончался запас питьевой воды, потому что часть ее во время Всеобщего Опустошения пролилась в океан, присоединившись к Потопу. Еды хватало, но Коун ел безо всякого аппетита.

Профессиональная квалификация позволяла Коуну с большой точностью определять возраст органических отложений, которые он доставал со дна, но в небесных светилах он ничего не смыслил. Тем более в навигации. Он мог только догадываться, в какой точке залитого водой земного шара они могли находиться. Он нашел на корабле различные инструкции по ремонту и содержанию двигателей и электросистем, но починить ничего не смог. Да и к чему, если все равно не было никакой надежды отыскать хотя бы клочок суши? Корабль несло неизвестно куда, и он размышлял о том, будет ли смысл в том, чтобы удержаться еще немного на поверхности, если «Ребекка Кью» начнет тонуть.

Однажды, когда день показался ему особенно знойным и тоскливым, он решил, что корабль уже вышел за пределы акватории Тихого океана. «Где я и что буду делать на опустевшей планете?» — подумал Коун.

Он поклялся себе, что будет жить, несмотря на то, что Господь в Своем великом гневе сперва как будто вынул его из петли, а теперь снова сует в петлю.

Один раз он услышал оглушительное хлопанье крыльев и, ожидая увидеть сияющего ангела, поднял глаза к небу, но там был только разорванный клок неба, принявший форму старческой руки.

Он упал на колени и вознес молитву. Слышен был только его голос. Ни ветерка.


Однажды лунной ночью Коуна во сне пробрала дрожь — ему почудилось чье-то присутствие на корабле. Он сел и подумал о своей рано умершей молодой жене. Он постоянно оплакивал ее и вспоминал тех, кто погиб во время Бедствия.

Мысль, что Бог, возможно, стоит за дверью, ужаснула его. Стоит в фартуке мясника. Сейчас постучит и скажет: «Эй, парень, пора, собирайся!». Или это только намек, чтобы подготовить Коуна? Бог сказал, что он должен расстаться с жизнью, но не было речи о казни. Тогда зачем было его будить? Можно же лишить жизни во сне. Лечь спать живым, а проснуться уже мертвым. Что такое совершил Коун, чтобы заслужить этот сжимающий горло страх?

А может, ощущение чьего-то присутствия было ничем иным, как близостью суши посреди отступающих вод? Может, это прокаркал ворон: «Вижу землю. Собирайся. Надевай штаны».

Коун посмотрел в иллюминатор. Луна стояла над безмятежным морем. Ничего больше. Прежде чем снова улечься, Коун натянул спортивные туфли и прошелся по коридору, заглядывая во все каюты и освещая углы карманным фонариком. Слышались какие-то поскрипывания и похрустывания, но ничего живого не было видно.

* * *
Его разбудил чей-то негромкий плач. Он зажег фонарик и прислушался.

Сначала Коун подумал, что это на ветру покачивался и поскрипывал какой-то предмет. Но нет: скорее похоже на хныканье ребенка. Однако на борту не было ни ребенка, ни матери.

Коун зажег свечу и снова прошел по коридору, останавливаясь у каждой двери и прислушиваясь. Кошка? Он не помнил, чтобы на корабле была кошка. Показалось во сне?

За одной из дверей он явственно услышал визг. Возможно, «Ребекка Кью» все-таки приблизилась к берегу и какая-то птица влетела в открытый иллюминатор одной из кают? В Книге Бытия рассказывается о том, как Бог утопил, сжег и уморил голодом все живое на Земле, кроме тех, что спаслись в ковчеге. Но если на этот раз Коун остался в живых, то могла уцелеть и птица. Или мышь.

Утром на видном месте в игровой комнате он оставил записку: «Кто бы ты ни был, будь любезен, зайди ко мне в каюту № А-11. Я не причиню тебе никакого вреда».

Потом он вскипятил себе воду на газовой плите и побрился.

Запасов воды начинало недоставать. Коун попытался заделать дыру в баке, где хранилась пресная вода, но у него ничего не вышло, и он перелил остаток в деревянный бочонок. К вечеру в бочонке осталось не больше четверти. На птицу никак не похоже!

Кто мог выпить воду? Страшно было даже задать себе этот вопрос. Он закрыл бочонок крышкой и прибил крышку гвоздями.

Вечером, когда он в камбузе взбивал себе пару яиц для омлета, он почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. «Неужели человек?» — подумал Коун, и по его спине побежали мурашки. Но из абсолютно Авторитетного Источника ему было известно, что он — единственный на Земле человек, избежавший гибели. Он заставил себя успокоиться.

Коун съел яичницу с куском черствой булки, запивая еду скупыми глотками воды. И вдруг, когда он предвкушал удовольствие от предстоящей сигареты, из туалета, расположенного под камбузом послышался какой-то шум.

Кто бы это мог быть?

Он испугался собственного вопроса, поискал глазами кухонный секач, но обнаружил на крючке только большую трезубую вилку. С вилкой наготове он навалился на железную дверь.

Испуганный крик животного снова заставил его вздрогнуть. В шкафчике под умывальником сидел маленький шимпанзе. Спрятавшись за бутылками моющей жидкости, обезьяна испуганно смотрела на Коуна. Горло шимпанзе было перевязано.

— Ты кто? — крикнул Коун и сам удивился, что обращается к животному, как будто перед ним человек.

Еще одна Божественная ошибка? В какую-то долю космосекунды Машина Вселенной застопорилась, и еще одно живое существо выскользнуло из лап смерти. Выходит, имеется большая вероятность выживания, чем он думал вначале. Коун приободрился.

Оттолкнув в сторону вилку, которую Коун держал как кинжал, шимпанзе выскочил наружу и, подпрыгивая на всех четырех, быстро взобрался на металлическую крышку кухонного стола, а с него — на полку, где стояли кастрюли. Казалось, он собирался произнести речь в защиту своих священных прав.

На всякий случай Коун держался подальше от полки. Коун вспомнил, что у доктора Бюндера была в каюте обезьяна, над которой он производил эксперименты. Но он никогда ее не видел и совершенно забыл о ее существовании. Говорили, что доктор Бюндер по ночам выводил обезьяну на палубу подышать морским воздухом.

Шимпанзе похлопал себя ладонью по рту. Коун понял и протянул ему стакан воды. Шимпанзе выпил с жадностью. Собрав капли со стенок стакана, он старательно облизал пальцы и вернул посудину Коуну. Он снова похлопал себя по рту, но Коун сказал, что даст ему воды позже, перед сном.

Они общались!

Сидя на табурете, Келвин Коун внимательно разглядывал обезьянку. Шимпанзе с опаской смотрел на него с полки. В его взгляде сквозил ум, человеческий, не звериный. Он слез с полки, на четырех, боком приковылял к Коуну и что-то по-своему залепетал.

Потом, взобравшись к Коуну на колени, он попытался через рубашку губами схватить его сосок. Коун растерялся и согнал обезьяну на пол.

— Веди себя как следует!

Шимпанзе почесал себе живот и недовольно заворчал, словно давно уже арендовал колени Коуна, аккуратно вносил квартирную плату и ничем не заслужил такого обращения.

Шимпанзе был еще совсем мальчишкой. Он перестал бояться человека, и его физиономия стала доброй и выразительной. У него были большие уши, плоский нос, глубоко посаженные черные глазки, и весил он фунтов семьдесят. Он опять прыгнул Коуну на колени, как к старому знакомому. Он пошарил у себя в густой коричневой шерсти, нашел что-то вкусное, съел, еще пошарил, нашел и предложил Коуну, который вежливо отказался.

Ему вдруг захотелось поделиться невеселыми мыслями, и Коун сказал мальчишке, что произошло нечто ужасное, что теперь они оба прикованы к искалеченному судну и неизвестно, что их ожидает впереди.

В ответ шимпанзе стал бить себя в грудь красной ладошкой. Что он хотел этим выразить? Протест? Отчаяние? То и другое? Что бы этот жест ни означал, он означал нечто, он имел значение, он был осмысленным. Человеку нравилась перспектива постепенного развития у животного этого качества.

«Ну, что бы ты мне сказал, если бы мог?»

У шимпанзе громко заурчало в животе. Он спрыгнул с колен, взял Коуна за руку и, переваливаясь как матрос, боком-боком повел его по коридору к носовой части корабля. Так они подошли к двери футах в тридцати от каюты Коуна.

У Коуна было чисто и убрано, а здесь царил полнейший беспорядок. Пол был усеян предметами мужской одежды. Там и сям валялись шелковые рубашки, полосатые жокейские шорты, длинные черные носки вперемешку с перепачканными листами каких-то рукописей, — скорее всего, наброски книги о растительности морского дна. Здесь же были размокшие записные книжки, поломанный микроскоп и множество ржавых инструментов. Книги разбухли от воды и тоже валялись на полу. Коун принялся машинально собирать их и складывать на полку. Шимпанзе не без удовольствия помогал человеку. Несколько книг было посвящено обезьянам, современным и доисторическим. Одна, принадлежавшая перу самого доктора Бюндера, представляла собой описание крупных обезьян. В остальных речь шла о палеоихтиологии.

Белые стены каюты были увешаны фотографиями в рамках. Одна из них изображала самого Бюндера. Круглое открытое лицо. На голове соломенная шляпа, а на коленях сидел в пеленках детеныш обезьяны, скорее всего тот самый паренек, который теперь стоял рядом с Коуном. На шее обезьянки висела серебряная цепочка с распятием. Интересно, что, по мнению доктора Бюндера, могло означать это сочетание обезьянки с распятым Христом? Он попытался пошарить у шимпанзе под повязкой, но тот оттолкнул его руку. Когда в детстве Коун заболевал ангиной, мать повязывала ему согревающий компресс.

Доктор Бюндер был не слишком общителен, и они редко разговаривали. Но однажды доктор несколько оттаял и заметил Коуну, что, в сущности, люди мало могут сказать друг другу. Сам он был учеником Конрада Лоренца и, прежде чем занялся доисторическими рыбами, увлекался изучением крупных обезьян. Он развелся с женой, потому что она родила ему трех дочерей и ни одного сына. «Она недостаточно заботилась обо мне». Он доказывал, что она тоже была ответственна за пол их детей. Второй раз он не женился, потому что потерял всякое доверие к женщинам. Себя он считал натурфилософом.

Хоть и предупрежденный, что «людям нечего сказать другу другу», Коун все-таки рассказал, что был сыном раввина и сам учился на раввина, но, убедившись, что это не его призвание, предпочел заняться палеонтологией. Бюндер угостил его гаванской сигарой. Он выписывал сигары из Цюриха.

Почему во время бегства хозяин не взял обезьяну с собой? Скорее всего, когда заревела сирена, шимпанзе забился в дальний угол и его невозможно было отыскать. А может, доктор до смерти перепугался сам и забыл о своем воспитаннике.

«Одни теряют — другие находят», — заметил про себя Коун.

Возле койки доктора Бюндера стояла деревянная клетка сантиметров тридцать пять высотой. Внутри на маленьком восточной расцветки коврике — ржавые жестяные миски. Шимпанзе, видимо, желая показать, как ему хорошо там жилось, живо забрался в клетку, и замок на дверце автоматически защелкнулся. Тогда он растерянно посмотрел на Коуна, как будто устыдившись неловкости своего поступка, попытался открыть дверцу, не смог и стал яростно трясти деревянные стойки.

— Выпусти меня!

— Прежде чем что-то делать, хорошенько подумай, — посоветовал ему Коун.

Коун обшарил карманы брюк и курток Бюндера, но ключа не нашел. Тогда он жестами дал понять, что ничего не поделаешь — придется вышибить дверь силой.

Шимпанзе выпрямился и стал что-то изображать, переваливаясь с ноги на ногу. Коун покачал головой, показывая, что не понимает. Тот продолжал энергично жестикулировать: это мой дом, и я его люблю.

— Ну, как хочешь. Или я взломаю дверь, или ты останешься в клетке до конца своих дней.

Шимпанзе стукнул ногой по дверце, застонал и, подняв ногу, показал, где больно.

Впервые со Дня Великого Опустошения Коун от всего сердца расхохотался.

Шимпанзе быстро залепетал, как будто просил о чем-то, но Коун ударил по замку ботинком — и дверь распахнулась.

Шимпанзе выскочил, как угорелый, в бешенстве схватил Коуна за палец и больно укусил.

Коун вскрикнул, свободной рукой отвесил мальчишке пощечину, но тут же пожалел. Палец кровоточил, но он все-таки извинился.

Зверек обиженно отвернулся, а Коун добродушно похлопал его по заду, в ответ обезьяна показала, что хочет проделать с Коуном то же самое. Коун подставил ему правую ягодицу и получил мягкий дружеский шлепок. «Ишь ты, какой деликатный», — подумал Коун.

* * *
Разобрать записи, сделанные замысловатыми готическими каракулями Бюндера, было непросто, но Коуну удалось все-таки понять, что доктор обучал обезьяну азбуке глухих по системе Амеслана и что ученик уже немало преуспел. «Его успехи потрясающи. Он знает важнейшие знаки».

Келвин Коун попытался найти альбом знаков Амеслана, но его нигде не оказалось. В другом блокноте он нашел дополнительные записи, касающиеся экспериментов доктора Бюндера по обучению обезьяны общению с человеком. Доктор записал, что «Готлиб» уже «взрослый парень», ему надоели знаки-картинки, он начинает кое-что лепетать и можно сказать, что он уже вполне готов к тому, чтобы...

Готлиб!

Запись была сделана накануне Дня Опустошения.

Коун не был в восторге от имени, которое доктор зачем-то дал шимпанзе. Оно никак ему не подходило. Готлиб — любящий Бога. Он что, всерьез собирался воспитать обезьяну в христианских правилах? Коун взял шимпанзе за лохматую руку, повел к себе в каюту, достал Пятикнижие и открыл наугад на первой попавшейся странице. Затем он объявил, что отныне он решил называть его другим именем, более подходящим характеру зверя, чем то, которое он получил от доктора. Словом, отныне шимпанзе получает имя Буз.

При этом Коун объяснил, что Буз был одним из потомков брата патриарха Авраама Нахора, следовательно, это звучит гораздо солиднее.

К его удивлению шимпанзе всем своим видом показал, что он с таким решением не согласен. Он рассердился, тяжело задышал и стал бить себя кулаками в грудь. Однако у него недюжинный темперамент!

Но он не был упрям и, увидев, что его доводы не достигают цели, зевнул, влез на верхнюю койку, пересчитал пальцы на руках и ногах, лег на спину и заснул.

По дрожанию губ и век можно было догадаться, что он видел сон. Может быть, ему снилось, что он запустил камнем кому-то в голову? В остальном он выглядел вполне безобидно.

Коун подумал, что они могут подружиться и даже стать близкими, как братья.

Разве у него был выбор?

* * *
Он запер Буза в каюте доктора Бюндера, а утром выпустил и повел на камбуз завтракать.

При этом Коун заметил, что Буз сделал свои дела не на пол, а в жестяную мисочку, стоявшую в клетке. Умный парень! Применяется к обстоятельствам.

После завтрака они поиграли в прятки на захламленной палубе. Потом Коун взял шимпанзе за руки и стал раскручивать его вокруг себя, причем тот от удовольствия закрыл глаза и открыл рот.

Играть с Бузом было приятно. Но что они станут делать, когда кончатся продукты? Рыбные и овощные консервы на исходе, но оставались еще рис и мука. Хуже всего, что почти не было питьевой воды, если не считать нескольких галлонов в бочке. Коун доставал воду из бочонка по столовой ложке.

Они могли так без конца дрейфовать в океане и не наткнуться на землю. То есть худшее ожидало их впереди. А что будет, когда Бог обнаружит свою вторую ошибку и узнает, что Буз тоже выжил? А что, если Он уже знает, но еще не решил, как ему поступить? Бог загадочен и непостижим. Его речь — молчание, его присутствие — тайна. И жизнь Он тоже сделал таинственной и проблематичной для каждого, кто пытается выжить.

Воды осталось еще на неделю. Коун попытался было опреснять морскую воду, но не нашел подходящего оборудования. Да и газа в баллоне оставалось так мало, что на выпаривание морской воды все равно не хватило бы.

Хоть бы дождь пошел! Не ливень, как при Потопе, а небольшой дождик, чтобы собрать немного питьевой воды. Может, напрасно он сохранил Буза, который ест и пьет втрое больше Коуна? Может, лучше было выбросить его за борт? Удалось бы продержаться подольше. Но как он мог такое сделать?

В ответ на мрачные мысли Коуна небо стало затягиваться тучами, и они с Бузом притащили бочонок и большую медную кастрюлю, чтобы на палубе их наполнило водой. Буз нес кастрюлю и отчаянно колотил в нее, как в барабан, словно требовал у Бога воды.

И как будто самолично явился бог дождя. Поднялся сильный ветер, небо потемнело, на палубу обрушились потоки воды. Шхуну закачало и затрясло на волнах, а ураганный ветер понес их на юг.

Коун крепко привязал перепуганного шимпанзе к сломанной мачте. «Ребекку Кью» швыряло вверх и вниз. Буз вскрикивал при каждом стремительном спуске в пучину. Оба они закрыли глаза от страха и ждали прекращения шторма.

С ужасом думал Коун, что их обоих может вышвырнуть с корабля вниз, в бушующие волны и они перевернут последнюю мокрую страницу своей последней на Земле жизни. Не исключено, что это был их последний день. Но почему Он все так усложняет? Зачем Ему это? Разве нельзя было умертвить их сразу, одним ударом молнии? Жизнь выполнила на Земле свою задачу, эксперимент закончен и нечего здесь больше делать живым существам. После гибели Коуна и Буза обнаружится, что где-то в Бруклине, под умывальной раковиной задержался, возможно, еще один удачливый таракан. Вот показалась его головка, и он пошевелил усами-антеннами. Сейчас Господь своим мощным спреем отправит его куда следует. Что у Него за пристрастие к представлениям, подумал Коун. Лучшее развлечение для Него — ставить людей в опасное положение и наблюдать, как они корчатся от боли и страха. Он обожает рассказы с трагическим концом, морем крови и горами трупов. Коун, однако, постарался подавить в себе гнев против Него и подальше спрятал невеселые мысли.

К ночи ветер утих и море успокоилось. Над ними, как жемчужина, засияла яркая звезда. Шимпанзе пришел в себя и стал прислушиваться. Они двигались все время на юг, потом повернули на юго-восток, а теперь их несло на северо-северо-восток. В какой точке Земли они были, вышли они за пределы Тихого океана или нет — Коун понятия не имел.

Утром солнце засверкало, как ярко начищенное бронзовое зеркало. Коун отвязался от мачты и отвязал Буза, который сразу же обнял его своими лохматыми руками. Они расцеловались. Затем Буз порылся у себя под тряпичной повязкой на шее, достал оттуда порванную серебряную цепочку с крестиком и протянул Коуну. Что это? Подарок?

«Довольно с меня и одного Бога», — подумал Коун, но не стал выбрасывать крестик в воду, а сунул его в карман.

Шимпанзе старался что-то ему объяснить, делая какие-то непонятные знаки, но ни одного из них Коун не понял. В бочонке было полно чуть подсоленной воды, «Ребекка Кью», качаясь, делала все возможное, чтобы благополучно закончить плавание, хотя никак не могла найти для этого подходящего способа.

* * *
Ржавый корпус «Ребекки» все больше пропускает воду, и она день ото дня погружается глубже. Вряд ли судно протянет еще день. А земли все не видно. Едва он об этом подумал, как разглядел на поверхности воды два сине-фиолетовых цветка жакаранды, какие встречаются в тропиках. Немного поодаль покачивалась на волнах целая пальмовая ветвь и несколько зеленых побегов бамбука. Показались четыре рыбки и, надеясь, что они еще живые, Коун бросил им горсть хлебных крошек, но они даже не пошевелились. Глядя в корабельный бинокль, он принялся изучать горизонт. Вдали стояло голубое облачко тумана. Но не было видно ни одной птицы. Ну, хоть бы альбатрос. Или пеликан. Или там чайка.

Если облачко тумана указывало на близость суши, то стоило попытаться туда добраться, и Коун принялся осматривать резиновый плот, который оставили ему коллеги во время бегства. Коун прошелся по каютам, складывая вместе все, что могло пригодиться: одежду, инструменты, банки консервов, термосы для воды, книги… Он положил на плот отцовский патефон и дюжину довоенных пластинок (на 78 оборотов). Когда-то отец был кантором, и пластинки хранили его голос. Кроме того он взял урну с прахом свой жены. Эту урну он постоянно возил с собой. Она сама пожелала, чтобы после смерти ее кремировали. Сам Коун этого не сделал бы. Можно подумать, что, умирая, она догадывалась о близкой всеобщей кремации человечества и только немного опередила Катастрофу.

А ночью, когда Коун и Буз крепко спали, он на нижней, а шимпанзе на верхней полке, шхуна внезапно вздрогнула, заскрипела всеми своими непрочными сочленениями и застыла, зацепившись за что-то твердое. Шимпанзе вывалился из койки, вскочил и запрыгал по каюте. Коун зажег свечу и успокоил парня: заключение на тонущем корабле, кажется, пришло к концу.

Утром Коун осторожно спустился с борта по железной лестнице, а Буз соскользнул по канату. Под ними был коралловый риф, на который, расколовшись надвое, напоролась «Ребекка Кью». Весь риф был покрыт толстым слоем водорослей. По ту сторону неширокого пролива лежала земля, возможно, остров.

Буз, к удивлению Коуна, сразу же прыгнул в воду и поплыл к зеленеющему в отдалении берегу. Он плыл на спине. «Гениальная обезьяна!» — подумал Коун.

Они были как два брата, скорее, как отец и сын.

Достигнув берега, Буз отряхнулся, посмотрел на Коуна и исчез в листве.

Коуну понадобилось несколько часов на то, чтобы спустить на воду плот и перевезти на берег все, что он считал стоящим. Закончив эту работу, он тоже пошел в лес. Видимо, Богу все-таки было угодно оставить его в живых, иначе Он не устроил бы так, чтобы они благополучно добрались до густо заросшей зеленью земли.

Барух а-Шем[3], Господь, кажется, пересел со своего судейского кресла в кресло милосердия. По этому случаю Коун решил провести однодневный пост. Тем более что, возможно, был Йом-а-кипурим[4].

2. Остров Коуна

Хоть на острове и не было грозных хищников, Коун провел ночь в ветвях развесистого дерева с яркокрасными цветами. Царила непривычная для тропического леса тишина: ни пения птиц, ни стрекота насекомых. Ни змей, шуршащих в траве, ни комаров, ни муравьев — все погибли, не оставив следа. Буз тоже куда-то запропастился. Даже голоса не подавал. Как пуст был теперь мир! Как бесцветны и пресны ощущения, когда ощущаешь один!

В лесу Коун натыкался на целые поляны, усеянные скелетами животных. Среди них были останки леопарда и молодой самки шимпанзе. Но никаких признаков, что здесь прежде были люди. Ему стало еще более одиноко, но он продолжал исследовать остров. Позади леса обнаружился участок, покрытый холмами, сложенными из желтого песчаника. На их склонах он нашел несколько небольших пещер и одну из них, состоявшую из двух помещений, решил сделать своим убежищем. Дальше, за его холмом, были другие холмы, покрытые сиренево-зеленой растительностью, отвесными выступами скал, деревцами, заросшими мхом и кустарником, а с них дождем ниспадали длинные виноградные лозы.

Выше входа в пещеру находилась небольшая площадка и, взобравшись на нее, Коун огляделся по сторонам. К северу простирался густой тропический лес. К востоку лес был реже и между цветущими рощицами виднелись свободные от зарослей пространства, а дальше, до самого берега, посреди степного пространства — отдельные группы диких пальм.

Со стороны берега «дом» Коуна выглядел как крепость. Слева — ручей, вытекавший из-под скалы, образовал небольшой водопад, а под ним, в каменной чаше, — озеро. Другой ручей, вытекая из озера, струился вдоль холма, пересекал просторный участок саванны и впадал в море недалеко от места, где они с Бузом высадились на берег.

Произведя поверхностный осмотр своих владений, Коун немного успокоился и воспрял духом.

Он с усердием принялся за работу по очистке жилья от грязи и камней. Вывернув из земли два больших камня, он освободил вход в пещеру и во второе помещение в глубине холма. Один из камней был почти совершенно плоским и со временем из него получится подобие кухонного стола. Рядом с ним удобно будет устроить очаг.

Высота пещеры была футов восемнадцать, в ширину — футов десять, а в глубину — не меньше двадцати. Не видно было никаких признаков, чтобы во время Потопа вода достигла этого места. Внутри, однако, было сыро и Коун разжег костер, чтобы осушить влажные стены. Пришлось много раз пересечь пролив, чтобы перетащить на берег, а затем в пещеру то, что могло понадобиться для устройства минимального комфорта, в том числе различные доски, а неделю спустя он принялся за сооружение полок, на которых он разложил все свои вещи. На них же впоследствии можно будет устроить продуктовый склад. Что бы ни было, нужно думать о будущем.

Он принес с корабля разнообразные инструменты, в том числе большую подзорную трубу, сколотил стол, койку и даже кресло-качалку, для которого пригодились обручи бочонка из-под пресной воды. Недалеко от входа в пещеру под ветвями акации он построил деревянную хижину. Три стены хижины были сложены из стволов молодых деревьев, которые Коун срубил в лесу, а четвертая сторона осталась открытой, чтобы, находясь в хижине, он мог любоваться живописным лесным пейзажем, простиравшимся до самой береговой линии.

Крышу хижины он укрыл от палящего солнца пальмовыми ветками, связав их обрывками корабельного каната. Когда ему надоедало сидеть в пещере, служившей одновременно кухней, спальней и гостиной, он перебирался в хижину — своеобразный балкон — укладывался в гамак, изготовленный из куска парусины, и размышлял о себе и своем беспросветном одиночестве.

Можно ли было назвать эту жизнь жизнью?

Все же лучше, чем смерть.

Стоит ли такая жизнь усилий?

«Однако же я дышу!»

Когда бывало особенно душно, он, напротив, предпочитал оставаться в прохладной пещере и зажигал керосиновую лампу. Он подумывал уже о том, чтобы у входа в пещеру смастерить себе железные решетчатые ворота, хотя это и было абсолютно ни к чему: не от кого запираться. Тем более не запрешься от Господа Бога, который, безусловно, знал, где он поселился и, если ему вздумается заглянуть перемолвиться словечком со своей «маленькой ошибочкой», то Он знает, где его найти и Его не остановит железная решетка у входа.

* * *
Недели через две Коун тяжело заболел. У него начались сильнейшие головные боли, рвота, и поднялась температура. Противно рябило в глазах. Он ничего не ел, но его непрерывно рвало. Тело покрылось липким зловонным потом. Пучками выпадали волосы. Не стало бороды и волос на груди и под животом.

Скорее всего начиналась лучевая болезнь. Что это, следствие облучения или Божья воля? Может быть, Он знает, что я не перестал сердиться на Него за то, что Он сделал? Пожалуй, мысли тоже надо контролировать. Для Того, Кто знает голос каждой птицы, не составляет никакого труда прочесть мысли какого-то там К. Коуна. Надо бы научиться держаться подальше от Зоны Слежения и (или) Его Всевидящего Ока. Но даже если мне известно, где Его дверь, я слишком болен, чтобы постучаться в нее. Пусть Он Сам смотрит на меня и, если у Него подходящее для этого настроение, пусть благословит.

Коун лечился, как умел, аспирином. Чтобы хоть как-то утолить голод, он жевал сырые рисовые зерна, хотя вряд ли это приносило пользу, так как он все извергал обратно. Рвало непрерывно, и все усиливалось чувство заброшенности и безнадежности. Не к кому прийти вместе поплакать над его несчастной судьбой. Бог сказал: «Живи побыстрей». А потом: «Пару раз вздохнешь — и собирайся в дорогу». Хотя Коун и согласился, но его сознание не принимало никаких условий.

Ночью он непрерывно бредил, а приходя в себя, проклинал Того, Кто дал ему жизнь, и тех, кто способствовал его рождению. Раз в полузабытьи он почувствовал (ой, мама!), будто бы чья-то рука приподнимает его голову, а потом словно кто-то вливает в его пылающий рот освежающую струю кокосового сока.

Бред ли это или в самом деле возле него стоял маленький черный божок и поил его соком из расколотого ореха?

— Буз? — пробормотал он, но никто не ответил.

Кто бы это ни был, божок или зверь, Коун протянул руку, чтобы прикоснуться к нему. Рука, державшая его голову, отдернулась, он больно стукнулся затылком и опять перестал видеть и соображать.

Утром возле своей постелион нашел два спелых банана и несколько апельсинов. Коун с огромным трудом очистил апельсин — и крепкий аромат ударил ему в голову. Он жадно высосал содержимое. Судя по тому, что он чувствовал, он, скорее всего, был жив. Он был один, но все еще в этом мире. Или уже там?

Снова начало тошнить. Существо (или некто) не возвращалось. Коуна снова вырвало, и он потерял сознание. Он не знал, как долго это продолжалось. Он не знал, навещал ли его кто-нибудь опять. Придя в сознание, он не мог отделить реальность от бреда. Он лежал на теплой земле, и его согревало солнце. Некто вынес (или выволок) его из пещеры и положил возле хижины у ствола акации.

Прошло еще несколько дней. Коун лежал под акацией, смотрел в небо и мечтал о том, чтобы выздороветь и снова жить. Кто-то появлялся, когда он забывался сном, и приносил фрукты, которые он постоянно находил возле себя красиво разложенными на цветущих ветках акации. Он заставлял себя грызть зубами какой-то горьковатый вязкий корень, чувствуя, что от этого ему становится легче. Он так похудел, что страшно было на себя смотреть. Легкий бриз оглаживал кожу, возвращая ощущение реальности, а когда он потрогал голову, то обнаружил, что на ней начинают отрастать волосы. Дождей, к счастью, в это время не было, только пару раз слегка моросило.

Каждый день появлялись свежие фрукты и корни маниоки. Если он просыпался до рассвета и лежал с открытыми глазами, чтобы увидеть своего благодетеля, то никто не приходил, и он оставался без своей порции, а если снова засыпал, то фрукты и кусок сахарного тростника оказывались на месте. Потом он целый день вспоминал и думал о том, кто приходил, мысленно благодарил его и мечтал с ним познакомиться.

Однажды утром, позавтракав фруктами, он почувствовал, что может подняться. Он с трудом встал и пошел к бассейну у водопада. Там он впервые после прибытия отпраздновал омовением начало жизни на острове, а теперь погрузился в воду, чтобы смыть с себя болезнь.

Потом, сидя на камне, он обсушился и надел шелковую рубашку доктора Бюндера, свои грубошерстные брюки и бело-голубые спортивные туфли. Возможно, Адам вполне удовлетворялся фиговым листком, но Коун любил изящную одежду.

Одевшись, он удобно уселся в кресло-качалку, но читать еще не мог: не было сил. Он закрыл глаза, надеясь заснуть, когда из кустов акации послышался шорох. На ветке сидел Буз и не обращал никакого внимания на своего бывшего друга и учителя. Буз сосредоточенно ел что-то похожее на сливу. У него на шее все еще болталась сделанная Бюндером повязка. Гибкими пальцами ноги он крепко обхватил ветку. Весьма внушительно для такого мальчишки выглядел свисающий ниже ветки пенис.

Заметив, что Коун смотрит на него, Буз взвизгнул и что-то быстро-быстро сердито затараторил кому-то пушистому, сидевшему под деревом. В нескольких словах Коун выразил радость по поводу возвращения шимпанзе и даже не упомянул о его странном внезапном исчезновении в первый день их прибытия на остров.

Он заметил, что лохматая шубка Буза была вся в клочьях и пятнах, а голова почти облысела. Он не был таким худым, как Коун, но видно было, что он тоже переболел.

В ответ на приветствие человека шимпанзе бросил ему один из плодов, которые он ел. Плод ударил Коуна по голове, от чего он едва не свалился с качалки. Буз еще пожевал, внимательно разглядывая Коуна, и наконец слез и направился к качалке.

* * *
В пещере Коуна была телефонная книга, которую он нашел на корабле. Он хранил ее в качестве «Книги Мертвых» и каждый день читал кадиш[5], называя очередной десяток имен. Он считал, что тот, кто действительно ценит жизнь, должен поминать мертвых. Для чтения кадиша требуется миньян[6] из десяти живых евреев, но, поскольку таковых не было, он решил, что не будет грехом, если это правило в столь нестандартном случае будет нарушено. Бог не обидится.

Бог ничего не сказал.

Коун читал кадиш.

В Мидраше[7] есть легенда о том, что, будучи в весьма преклонном возрасте, Моисей не хотел умирать и заявил об этом, хоть и вежливо, но довольно твердо.

— О! Творец Вселенной! Позволь мне уподобиться птице, несомой ветрами и собирающей хлеб свой насущный, чтобы к вечеру принести его в гнездо свое. Позволь мне быть как одна из Твоих птиц.

— Даже с учетом величайшей важности совершенного тобой, — ответствовал ему Господь, — вынужден заметить, что ты просишь невозможного. Если Я выполню твою просьбу, это перепутает Мне все на свете. Существует порядок. Одно за другим.

Коун читал кадиш.

Если мы от сотворения были обречены на такой ужасный конец, то зачем, спрашивается, Господь нас создал? Он, знавший все наперед!

— Чтобы служить отражением Его света, — говорили мудрецы. — Это давало Ему возможность ощущать собственное присутствие.

А один мудрец сказал так: «Чтобы вершить справедливость на земле. Или хотя бы попытаться ее совершить».

А Коун подумал: «Он был Творцом вселенной. При этом, каждый человек был для Него отдельной повестью жизни. Он любил, чтобы у каждой истории было свое начало и свой конец. Ему нравилось, чтобы конец каждой истории был основан на начале, а каждое начало — на каком-то окончании. Он с интересом наблюдал за тем, как развивалась каждая человеческая повесть, как она вкривь и вкось шла к своему завершению и пытался догадаться, что будет в конце. Было время, когда Он увлекался колоритными пассажами, в которых человечество разрывалось между добром и злом, но затем это Ему порядком приелось, потому что зачастую зло, не прилагая никаких видимых усилий, побеждало, торжествовало над добром. Не в результате борьбы, а из-за затруднительных ситуаций, из-за условий, возникших в результате несовершенства Его Творения. Человек был тонко задуман, но топорно сработан: в нем непрочно держалась душа.

Может быть, при следующей попытке?..»

Коун читал кадиш.

* * *
Он оправился от лучевой болезни, окреп, отрастил светло-каштановую бородку. Правда, коротковатые ноги еще больше искривились, чем это было с детства. Возможно, сказывается недостаток кальция в пище. Не было коров, а следовательно, и молока. Однажды они с Бузом съездили на плоту к коралловому рифу, чтобы еще раз пошарить среди обломков «Ребекки». Некоторые вещи, хоть и могли бы пригодиться, были чересчур тяжелы, но многое они все же перетащили на берег. До пещеры было не больше полумили и дорога вела в гору, так что проще было перевозить на плоту, огибая берег, а не тащить по труднопроходимому лесу. До болезни Коун уже пять раз побывал на корабле, а сейчас, понимая шаткость своего положения, предпочитал запастись, по возможности, всем необходимым.

Он греб, стоя на носу, а шимпанзе подражал его движениям, пристроившись на корме и орудуя алюминиевым веслом. Иногда Буз начинал дремать, и тогда ему приходилось трудиться самому.

Коун уже перевез собрание сочинений Шекспира, свое старенькое Пятикнижие, однотомную энциклопедию, школьный словарь и один экземпляр сочинения доктора Бюндера «Крупные обезьяны», содержавшего, в частности, несколько прекрасных глав о жизненном цикле шимпанзе. Далее он отобрал для себя «Медицинские советы» Филшбейна, «Радости необременительной кухни», «Советы начинающему плотнику», несколько книг по палеонтологии и пару романов, принадлежавших его покойной жене. Он повертел в руках и забавы ради прихватил также «Учебное пособие по развитию сексуальных способностей у холостяков», которое нашлось на дне ящика в шкафу доктора Бюндера.

Буз, хорошенько попыхтев, открыл банку португальских сардин в масле, решил, что это вкусно и поэтому взял с собой на берег ключ для открывания консервов. Содержимое банки он съел сам, не предложив ни кусочка Коуну.

Буз во что бы то ни стало хотел, чтобы его деревянную клетку тоже перетащили на берег. Он испытывал к ней нежную привязанность. Затем они тщательно увязали на плоту весь багаж и отправились, оставив на палубе приготовленные для следующего рейса канистры льняного масла, большой баллон с таблетками витамина «С» и пишущую машинку Коуна, которая не являлась предметом первой необходимости, так как следующее свое письмо он отправит не скоро. Если ему вздумается вести дневник, то, пожалуй, можно будет писать от руки.

Он было попытался убедить Буза, чтобы он не настаивал на перевозке клетки, но шимпанзе сердито запрыгал — и пришлось ему уступить. Потом на берегу он сам оттащил клетку в пещеру. Там он нашел для нее место под каменным выступом, на котором был разложен всевозможный хлам, включая корзинку для грязного белья, швабру и щетки.

Всю последующую неделю лил дождь, а когда небо очистилось и они снова отправились на риф, корабля там уже не было. Коун даже удивился и начал было сомневаться, тот ли это риф. Льняное масло, витамины и пишущую машинку смыло вместе с остатками шхуны. К одиночеству Коуна прибавилась еще одна печальная потеря. Он простил Бузу странное желание сохранить клетку — свой бывший дом.

* * *
Коун приступил к исследованию острова. Они с Бузом совершали длительные прогулки вдоль берега на плоту и пешком в глубь леса. Обычно Буз, переваливаясь и подпрыгивая, шел рядом, но иногда предпочитал прыгать с ветки на ветку, как заправский гиббон. Он взбирался на самую верхушку дерева и, ухватившись за лиану, стремительно летел вниз и перемахивал на другое дерево. Коун восхищался его ловкостью и тем, как он, едва ухватившись за ветку одного дерева, тут же, не останавливаясь ни на секунду, прыгал на следующее.

Пока Коун, выверяя дорогу по компасу и цепляясь за колючий кустарник, медленно пробирался сквозь чащу тропического леса, Буз убегал, вернее сказать, улетал далеко вперед. При этом Коун размахивал старинной саблей времен франко-прусской войны, которую шимпанзе нашел в сундуке доктора Бюндера.

Лес был таким густым, что солнце едва пробивалось сквозь листву и переплетения лиан и дикого винограда. Местами вся земля была усеяна цветами. Погибли люди и животные, а растения, цветы остались нетронутыми. Господь любил цветы, их цветовую гамму и аромат. Но кто, интересно, будет теперь переносить пыльцу? А может быть, Он для этой цели оставил небольшую пчелку? Иначе просто невозможно себе представить, что вся эта роскошь погибнет, не в силах себя воспроизвести. Оставалось надеяться, что Бог не упустил из виду этого механизма и принял надлежащие меры. «Плодитесь и умножайтесь», — сказал Коун, глядя на то, как цвели и плодоносили деревья и кусты.

Бог любил всевозможные дебюты, а чтобы было, где начать, уничтожал ненужное. Сотворенное воспроизводилось сторицей. Что будет теперь? Может быть, жизнь без смерти? Скажем, бактерии и микробы тоже продолжали существовать. А что, если остров был новосотворенным раем и все живое на нем было бессмертным? Но вокруг — ни одного живого существа. Кроме одинокого еврея и беззащитного сироты-шимпанзе, которого он подобрал на тонущем корабле. На морское путешествие вдоль береговой линии острова ушло недели две. На ночь они высаживались на берег, собирали дикие фрукты и съедобные корни, а питьевую воду находили в дуплах деревьев. По форме остров напоминал огромную бутыль, дно которой откололось во время Великого Опустошения и потонуло в океане.

Северный берег был испещрен неглубокими бухточками и заливчиками, омывавшими просторные пляжи, усыпанные крупным песком и галькой, а в том месте, где остров принимал форму горлышка бутылки, полдюжины рифов прикрывали доступ к береговой линии.

По возвращении они вытащили плот на берег, и Коун сразу же принялся за раскопки в надежде отыскать останки исчезнувших животных. Вскоре он отыскал несколько интересных экземпляров и подумал, что не стоит отступать от принятого обыкновения и неплохо бы написать пару научных статей на основании сделанных открытий. Жаль, что пишущая машинка пропала. Буз развлекался тем, что тоже копал ямки и разбивал камни молотком. Иногда он находил какую-нибудь кость и показывал ее Коуну. Необыкновенно ценной была находка коренного зуба ископаемой лошади. Затем они откопали бедренную кость шимпанзе, челюсть гориллы и многое другое, что свидетельствовало о порядочной древности приютившего их острова.

Коун догадывался, что остров находился где-то там, где прежде был Индийский океан, возможно даже, недалеко от африканского континента и представлял собою когда-то действовавший, а затем потухший вулкан. Об этом можно было судить по характеру растительности. Как жаль, что он не сохранил оборудование для погружения на морское дно!

В длину остров имел миль двадцать, в ширину — миль шесть, а в том месте, где «горлышко» — не больше трех.

Коун стал подыскивать для своего острова подходящее название. Назвать ли его Уцелевшим Обломком или, в честь своего юного друга, дать ему имя Шим-Пан-Зе? Он все-таки остановился на простом и общепонятном: Остров Коуна. На узком перешейке он врыл столб с соответствующей надписью. Однако, поразмыслив, убрал табличку: чтобы Господь не обвинил его в ложном тщеславии.

Во время Великого Опустошения от острова отломило кусок, вслед за тем приливная волна прокатилась по нему, убив всех животных. Если здесь были люди, то они, должно быть, в панике бросились на возвышенные места, но волной смыло и тех, что были наверху, и тех, которые остались в долине. Не исключено, что остатки деревни еще найдутся под водой у отломанной оконечности.

А Бог ее видел?

* * *
Начались холодные осенние дожди. Живительные дождевые потоки оросили землю, апельсиновые деревья украсились крупными розовыми и фиолетовыми цветами. Сперва Коун на них и внимания не обращал. Календаря не было, но он догадывался, что период дождей длится с небольшими перерывами с октября по декабрь и с марта по май. Часы тоже давно остановились, и он перестал их заводить. Если не отмерять время порциями, есть шанс, что оно протянется дольше. Возможно, так оно приблизится к Божественной протяженности. Богу не было дела до минут и часов, а после сотворения мира — до дней; разве что Он обращал внимание на Субботы. Его Божественный комфорт осуществлялся в единстве всего сущего и протяженности вселенной в пространстве и времени.

После полудня ливень сменялся мелким дождиком, и Коун, надев коричневое шерстяное пончо и шапку из водоотталкивающего синтетического меха, отправлялся за фруктами. Если дождь был таким сильным, что его потоки скрывали лес, Коун подолгу сидел у входа в пещеру и молчал, упершись взглядом в водяную стену. Дождь прекращался, и они с Бузом вместе отправлялись в лес. Иногда ливень обрушивался на них во время прогулки. Тогда шимпанзе прятался под развесистое дерево, опускал голову и молитвенно складывал руки на груди, а по его шерсти текли струи воды. Похоже было, что с дождем у него был связан какой-то траур.

— С чего бы это? — спрашивал себя Коун.

Шимпанзе что-то по-своему бормотал.

Коун изготовил карту окружающей местности, обозначил на ней расположение фруктовых деревьев и рядом — свойства фруктов и как они растут. Пальмы обеспечивали его растительным маслом, кокосовыми и другими орехами. Буз лазал за орехами и носил их в пещеру, прижав к груди, по четыре штуки за раз, а Коун раскалывал их и выливал в банку приятную освежающую жидкость. Из мякоти кокосовых орехов он приготовлял пасту, добавляя в нее ваниль и шоколад, и они оба лакомились этим, как конфетами.

Буз показал ему, где растут бананы. Они собирали их спелыми и ели — иногда сырыми, а иногда жареными. Потом Коун научился в бочонке готовить любимое пиво Буза. Плоды манго ел только Буз, потому что у Коуна на них обнаружилась аллергия. Лимонов на острове не было, но было сколько угодно апельсиновых, фиговых и рожковых деревьев. Коун готовил прекрасный фруктовый салат. В ручье он построил плотину, которая служила им холодильником.

Они ели дважды в день, и этого было вполне достаточно.

К чести господа Бога надо сказать, что земля, хоть и натерпелась во время Опустошения, все же производила фрукты и цветы. Коун стал фруктоедом. Он не ел фруктов только когда они были еще незрелыми или когда их совсем не было, но со временем они научились неплохо сохранять их.

Еще оставался запас консервов тунца, но очередную банку они открывали, только если ничего другого уже не было. Шимпанзе обожал эту еду, а Коун относился к пожиранию того, что когда-то было живым существом с отвращением. Он дал себе слово этого не делать. Только необходимость могла его заставить нарушить обещание.

Он отваривал рис, смешивал с мукой и за неимением дрожжей пек на камнях некое подобие мацы. Она тоже довольно долго сохранялась, так как в пещере постоянно был сквозняк, устранявший всякую сырость.

Буз ел рисовые лепешки безо всякого удовольствия, и аппетит у него появлялся, только если Коун посыпал ему хлебцы какой-нибудь зеленью.

Поздней осенью на острове стало ужасно холодно и сыро. Коун носил длинные брюки, шерстяные носки, два свитера и пальто, а Бузу разрешал кутаться в пончо. Коун чувствовал, что с климатом происходит что-то неладное, очевидно, из-за масс пепла, загрязнивших атмосферу.

Лето оказалось жарче, а зима холоднее, чем должно было бы быть в этих широтах. Если на пару космических секунд Бог отвлечется, занимаясь другими проблемами своего вселенского хозяйства, то неизвестно, что еще может произойти с растительностью. Тропический лес может почернеть и испустить дух. Но у Бога были свои таинственные пути, и давать объяснения Он явно не собирался.

Коун постарался по возможности отделить пещеру от внешнего мира. Смешав два мешка цемента со щебнем и водой, он приготовил бетон и частично заделал вход и пространство между двумя помещениями, сохранив достаточно большие отверстия, чтобы была естественная вентиляция, благодаря чему в дождливые сезоны устранялась сырость, а в сухие дни приятно пахло сеном. Из горбылей он соорудил себе кровать с короткими ножками и покрыл ее листьями мимозы, сверху положил кусок парусины, а когда было прохладно, укрывался пальто.

Буз во время дождя предпочитал сидеть на ветке акации, недалеко от входа в пещеру, а если был ночью дождь, забирался в свою клетку, хотя ему там было не очень удобно: ведь со времени их первой встречи он стал дюйма на три выше. Теперь его макушка доставала Коуну до груди. Обычно он ходил, пружинисто полусогнув ноги и слегка опираясь на костяшки пальцев рук, но бегал в этом положении гораздо быстрее его.

Они играли в пятнашки и в прятки, но Бузу особенно нравилось играть в «орешки», которые Коун учил его загонять в лузы. Ему это давалось с большим трудом и, как правило, Коун давал ему фору, чтобы тот выиграл и не потерял вкуса к игре. Однако, как выяснилось, Бузу нравился сам процесс игры; а выигрыш и проигрыш были ему абсолютно безразличны. За едой шимпанзе громко чавкал и похрюкивал, иногда даже приплясывал, а если Коун его, шутя, «заводил», отвечал ему тем же, причем Коун, в тон игре, беспомощно посмеивался, показывая Бузу, что его шутки достигают цели. Он часто задумывался над тем, какой славный приятель мог бы получиться из Буза, если бы он научился говорить. С наступление весны, защитив голову от солнца старой армейской фуражкой, Коун принялся ворочать камни и сухие пни, чтобы отвести в сторону ручей и оросить рисовое поле. О том, как это делается, он прочел в однотомной энциклопедии. Рассаду он вырастил у себя в пещере. Четыре месяца спустя он собрал урожай и снова посеял. Итак, пока он может рассчитывать на Божественное расположение, рисом он обеспечен. Временами он даже забавлялся мыслью о бессмертии.

Кроме того он посеял бататы и бобы, семена которых собрал и сохранил с прошлого года. Жаль, что нигде на острове не удалось найти следов салата и помидоров. Буз, заодно с другими дарами природы, иногда приносил ему какое-то подобие листьев салата, но Коун их вкуса не оценил.

Иногда Буз помогал ему в огороде. Сажать растения он не мог: обезьяньи пальцы оказались мало приспособленными для такой работы. Он брал горсть бобов и после неудачной попытки затолкать их в ямку один совал в рот, а остальные отбрасывал в сторону. Тогда Коун решил, что от него будет больше проку при уборке урожая.

Зато он прилично овладел некоторыми инструментами, в частности своим любимым ключом для открывания консервов. Пыхтя и посапывая, Буз втыкал конец ключа в жестяную банку и прилежно вертел его, пока не запускал под крышку пальцы. Он научился также нарезать фрукты ножом и довольно хорошо орудовал молотком. Если нужно было забить гвоздь, Коун намечал место и одним ударом фиксировал его, а шимпанзе прилежно трудился и заканчивал работу.

Коун тоже кое-чему выучился. При помощи перочинного ножа и стамески он вырезал из дерева чашки, тарелки и горшки, украшая их изображениями цветов и растений. Из волокон кактуса он изготовил нити, которыми чинил порванную одежду. Он собирал и полировал всевозможные камни.

Из старого пальто доктора Бюндера он соорудил Бузу гамак и пристроил его между двумя деревцами. Буз с наслаждением раскачивался, пока не заснул. Ему это понравилось, и он часто, лежа в гамаке, принимал солнечные ванны.

Если Он собирается убить меня, зачем Он дал мне Буза?

* * *
Однажды Коун сказал Бузу, что их остров похож на бутылку с отбитым дном. Шимпанзе завертел головой, изображая несогласие, а затем очистил банан и показал Коуну, как он себе представляет форму острова.

— Возможно, — согласился Коун, — но, на мой взгляд, он больше похож на бутылку.

— Нет, на банан, — настаивал Буз.

* * *
Коун прихватил с «Ребекки Кью» несколько попорченных водой тетрадей доктора Бюндера. Ему не без труда удалось извлечь из неразборчивых записей несколько знаков, которыми доктор обменивался со своим подопечным. По мере расшифровки Коун опробовал их на своем приятеле.

Однажды он сидел в кресле-качалке с Бузом на коленях и мысленно комбинировал знаки. Потом он нерешительно изобразил: «Мы, то есть я и ты, одни во всем мире. Понял?»

Шимпанзе ответил знаками: «Буз хочет есть».

Коун просигнализировал: «Мне одиноко. Тебе тоже?»

Буз ответил: «Что значит „одиноко“?»

Коун увлекся возможностью диалога и стал объяснять значение слов «грустный», «несчастный», «подавленный».

Тот показал: «Поиграй с Бузом».

Коун заговорил громко и нетерпеливо:

— Я хочу сказать, что наше положение действует мне на нервы, что мы одиноки на этом острове и не можем в полной мере общаться. Кое-что мы может сообщить друг другу, но это никак нельзя назвать обратной связью. Речь идет отнюдь не об экзистенциальном одиночестве — я думаю, это ясно как само собой разумеющееся, — а о внутреннем восприятии преимущественно субъективного существования, включая понятие взаимосвязи жизни и смерти. Надеюсь, я ясно выразился. Я касаюсь, преимущественно, понятия «одиночества», происходящего от недостатка партнерства и четкого чувства контакта с сообществом себе подобных. Буз, ты все понял?

«Хочу фруктового сока», — прожестикулировал Буз.

— Нет, ты сперва ответь на мой вопрос.

Шимпанзе широко зевнул, показав ему свой розовый рот, симпатичный язычок и два ряда безукоризненных зубов. Потом он попытался схватить губами его левый сосок.

Коун смахнул его с колен.

Буз укусил его за лодыжку.

Коун вскрикнул, от волнения у него пошла носом кровь. Буз испугался, отскочил в сторону и помчался в лес.

Два дня его не было, и Коун уже начал беспокоиться, но на третий день Буз вернулся и подошел к нему с виноватым видом. Коун тут же ему простил.

Чувство одиночества было особенно острым по вечерам, когда они сидели у костра и Буз с интересом наблюдал за тем, как по стене пещеры прыгала тень, отбрасываемая Коуном и его качалкой. Однажды Буз показал на тень и что-то вопросительно протараторил.

«Это тень», — постарался знаками объяснить Коун. Сложив ладони, он вызвал на стене тень лающей собаки.

Буз внимательно посмотрел на изображение и выразил восторг, смешанный с удивлением.

Когда ночи потеплели настолько, что отпала надобность в костре, Коун стал читать при керосиновой лампе. Он читал быстро, так как запас керосина кончался. Если в пещере становилось душно, он перебирался в хижину. Свет лампы не собирал туч комаров и москитов. Если бы он мог, он бы охотно изобрел комара.

— Тишина давит мне на уши.

Буз понял и пронзительно крикнул.

Коун поблагодарил его.

Как-то вечером он решил почитать Бузу вслух, хотя, к сожалению, ничего подходящего для такого возраста в его библиотеке не нашлось. Ему показалось, что Буз понял больше, чем хотел показать. Тогда он остановился на текстах Шекспира, чтобы приучить шимпанзе к звукам правильной английской речи. Возможно, у него появится желание заговорить.

Он решил, что «Венецианский купец» лучше всего подойдет для этой цели. Бузу стало скучно, и он зевнул. Он посмотрел на картинку, хотел потрогать пальцами, но Коун не разрешил, и Буз отошел в сторону.

Тогда Коун заменил Шекспира Книгой Бытия и прочел историю о том, как Бог сотворил мир за шесть дней. Когда он сообщил о том, что на седьмой день Бог отдыхал от трудов, Буз истово перекрестился. Коун решил, что ему показалось. Случайный жест? Он снова перечитал тот же текст и шимпанзе опять перекрестился. Похоже на то, что доктор Бюндер крестил его. Но если один из них иудей, а другой — христианин, подумал он, рая на острове не получится.

Он порылся в чемодане, нашел там свою старую школьную кипу и хотел было напялить на Буза, но тут же отказался от этой затеи: если парень захочет быть евреем, он сам скажет; миссионерство не еврейское дело.

Однако Буз сам взял кипу и надел ее на голову. Он даже спал в ней, как бы демонстрируя, что так будет лучше. Он носил кипу весь следующий день и не снимал ее во время сбора фруктов на опушке леса, но потом ушел в чащу и вернулся с обнаженной головой.

Коун хотел узнать, что тот сделал с кипой, но ответа не получил.

Больше Коун кипы не видел. Может быть, по воле Господа, он еще увидит, как из лесу выползает змей с кипой на голове. Кому ведомы сложнейшие сочетания, трансформации и вероятности новообретенного Землей будущего?

Он протянул Бузу серебряное распятие, которое попало к нему вместе с другими вещами доктора, но Буз отказался, показав знаками, что у него нет карманов.

Нужно будет подсчитать, чему, исходя из средней продолжительности обезьяньего века, соответствует у Буза тринадцатилетний возраст и устроить ему бар-мицву[8]. Интересно, как он к этому отнесется? Если он откажется, Коун вернет ему его серебряный крестик. А может быть, Буз и сам подумывает, не обратить ли Коуна в христианство?

Пока что он решил рассказывать Бузу то, что еще удерживала память: басни Эзопа и Лафонтена, хасидские истории. А как иначе воспитывать того, кто сам еще не умеет читать? Буз был восприимчивым и умным созданием, и Коун надеялся углубить его интеллект и, что называется, очеловечить его, преодолев «языковый барьер» между homo sapiens и приматом, владеющим лишь ограниченным набором знаков и звуков для коммуникации.

К тому же, рассуждал Коун, если я говорю, а он только слушает и я не могу в точности определить, как много и насколько правильно он понимает, то это дает мне ощущение только моего собственного присутствия. Но, возможно, в один прекрасный день у него появится потребность ответить, и тогда к моему присутствию прибавится и его собственное.

И он сам принялся сочинять истории, хоть и не считал себя способным сочинителем. «Потому я и сделался копателем костей, что мне всегда недоставало воображения, — заметил Коун, — хотя по части пересказа того, что я знаю или сам пережил, я достаточно силен. Поэтому, вместо того, чтобы выдумывать то, чего никогда не было, — хотя, надо сказать, то, что сочинили многие другие, вполне могло произойти на самом деле — я просто буду пересказывать увиденное и пережитое. Назовем это моей семейной историей».

— Я второй сын раввина, который прежде был еще и кантором. А сам он был первенцем раввина (зихроно ли-враха[9]), моего дедушки. Дедушку убили во время погрома. Вряд ли доктор Бюндер рассказывал тебе о погромах, так что об этом ты, наверняка, ничего не знаешь.

Буз не среагировал.

— О Катастрофе ты, конечно, тоже ничего не слышал. Если хочешь знать, Катастрофа была Великим Всеобщим Погромом и его неизбежным следствием было Великое Опустошение. В следующий раз я расскажу тебе об этом.

Буз погладил себя двумя руками по груди, показывая, что он полон ожидания интересного.

Коун рассказал, как его отец, выполняя завет дедушки, учился и стал раввином, отдав, таким образом, долг уважения породившему его.

— Следуя тому же принципу, и я избрал путь отца и деда, но сложный комплекс причин увел меня с этой дороги на другую. Я предпочитаю не касаться, по крайней мере сейчас, личных склонностей и событий, которые повлияли на мое решение. Дело не в том, что я уклонялся от выполнения обязательств, но — как бы получше выразиться? — всему свое время и место.

Истины ради Коун все же признал, что одной из существенных побудительных причин была потеря интереса к религии, при том что интерес к Самому Богу у него всегда сохранялся.

— Иначе говоря, сохранялось приятие Первопричин, но отбрасывались их теологические последствия. Поскольку меня продолжало волновать таинство Творения, не стоит удивляться тому, что, в конечном итоге, я обратился к науке. В заключение сказанного замечу также, что, как мне стало известно, именно поэтому мы с тобой сейчас сидим рядом и слушаем друг друга, меж тем как другие ушли в небытие.

Шимпанзе зевнул, а Коун спросил:

— А ты? Что ты можешь рассказать о себе? Где и когда ты встретился с доктором Бюндером? Как он повлиял на твое формирование? Родился ли ты в Америке или, скажем, в Танзании или Заире? Как ты попал на океанографическое судно? Как случилось, что во время Бедствия вся команда и ученые покинули корабль, а ты остался? Я угадываю в тебе прекрасную способность к общению и надеюсь, что, рано или поздно это общение станет возможным и ты мне все расскажешь.

Буз ткнул пальцем в пуговицу на его животе.

— То есть? Ты спрашиваешь или отвечаешь?

Коун разволновался и хотел получить ответ сейчас.

Буз гримасничал, явно пытаясь что-то сказать. Но получилось только нечленораздельное мычание.

Он заметался, запрыгал, стал издавать различные звуки и готов был разрыдаться.

Чтобы его успокоить, Коун завел патефон и поставил пластинку с Кол нидрей[10] в исполнении своего отца. Не теряя уважения к Творцу, певец из самой глубины своей души исторгал великую жалобу, полную страстной любви к Богу, печали о мире и сострадания к человечеству. Сочный баритон потряс своды пещеры. Кантора давно уже не было в живых, а его голос сохранял свежесть молодости. Хорошо, что отец не дожил до Дня Опустошения. Уж эту-то трагедию он Ему наверняка бы не простил! Даже после Катастрофы было немало сомнений и недоразумений.

«Шма, Исроэль, адонай элокейну, адонай эхад… — пел кантор, вознося славу Господу. — Слушай, Израиль! Господь Бог наш, Бог — един…»

На лице шимпанзе было написано крайнее удивление. Он держал лампу над головой с таким видом, как будто перед ним неожиданно возникла кобра и он хотел ясно видеть грозящую опасность. Или тайну. А может быть, он просто пытался разглядеть, откуда несется голос кантора? Коун взял лампу и подвел Буза к патефону. Он объяснил, что голос записан на пластинке, но Буз, даже не взглянув на то, что ему показывали, бросился к выходу и там уставился в темноту. Волосы шевелились у него на голове, зубы сверкали, а в горле клокотало.

Коун поднял лампу повыше.

— Что ты там видишь?

Сколько Келвин Коун не всматривался в темноту весенней ночи, ему ничего не удавалось разглядеть. У него появилось странное чувство: не то ему предстоит бороться с динозавром, не то в пещеру вот-вот влетит дракон во всем боевом оперении. Но ничего подобного не происходило. Ему показалось, однако, что где-то там, в глубине ночи, раздался крик и чья-то тень прошмыгнула между хижиной и лесом.

Коун тихонько вышел из пещеры. Звезд не было видно, но из-за леса вставала изумрудная луна. Он постоял некоторое время, прислушиваясь к ночи. Когда он вернулся, он увидел, что Буз жадно вдыхает раздувающимися ноздрями какие-то запахи, проникающие в пещеру.

Утром Коун отправился работать на рисовое поле, а Буз умчался в лес. Коун увидел, как он прыгал с дерева на дерево, играя в ветвях акаций и эвкалиптов. Он сломал ветку, потащил ее наверх, а потом с визгом, волоча ветку за собой, устремился вниз, к подножию холма. Начался дождь, и Буз, как индейский вождь, запрыгал под его струями.

Дождь лил до самого утра, а когда перестал, шимпанзе вышел из пещеры и принялся швырять камни в листву рисофоры — дерева, которое он невзлюбил с самого начала. Так он долго бросал камни, будто сражаясь со злыми духами, засевшими в дереве, прежде чем наконец решился войти в лес.

Его выкрики в густой листве слышались еще довольно долго. Когда после полудня он вернулся домой, лицо его было бледным. Он закутался в пончо, взобрался на стул и стал что-то бормотать. Коун присел рядом на корточки и попытался его успокоить. Вечером Буз влез на акацию и попробовал соорудить себе подобие гнезда. Потом раздумал и пришел спать в пещеру.

Когда взошла луна, Буз вылез из клетки. Не то он ходил во сне, не то его испугал какой-то ночной кошмар.

— Тебе приснился страшный сон?

Буз не ответил.

Следующим вечером они поужинали бататами и черными бобами и выпили по чашке кокосового сока. Коун завел патефон и поставил пластинку с записью молитвы. Буз начал подпевать странным фальцетом, и это так растрогало Коуна, что он заплясал под пение своего отца и запел на идише: «Их танц фар майн татэ» («Я танцую для моего отца»).

Буз, переминаясь с ноги на ногу, тоже попытался сделать несколько па, но внезапно остановился, и его лицо застыло в напряжении. Что его смущало? Почему он нервничал? Половое созревание? Неудовлетворенная сексуальная потребность? Не исключено.

Но если поблизости появилась самка шимпанзе, то поведение Буза никак не соответствовало описанию поведения обезьяны при подобных обстоятельствах. Стоя у входа в пещеру, он швырял в темноту изделия коуновского ремесла: чашки, ложки, тарелки. Коун на всякий случай отложил подальше несколько фаянсовых посудин, взятых с корабля.

Буз напряженно смотрел в темноту и при этом свистел и кричал, затем, ворча, отступил в глубь пещеры. Может быть, он увидел или услышал кого-нибудь, с кем ему не хотелось встречаться?

Коуну показалось, что он расслышал гортанный крик, донесшийся из глубины леса. Точно кто-то пытался и не мог запеть, подделываясь под увлеченное пение кантора. Внезапно патефон смолк. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Коун медленно отступил назад, продолжая вглядываться в еле видные в темноте очертания деревьев.

Тени неторопливо покачивались на ветру, и возбужденное внезапным страхом воображение Коуна рисовало ему очертания огромной человеческой фигуры в черном костюме футах в двадцати от хижины.

Дрожащая рука едва не уронила лампу.

— Кто ты?

Ему не показалось… Но то был не человек, а горилла. Животное медленно поднялось и заковыляло прочь. Когда горилла обернулась и в свете керосиновой лампы сверкнули ее маленькие глубоко посаженные глазки, Коун вздрогнул, у него появилось желание бежать подальше.

Буз прокричал горилле вслед. Коун поставил лампу, потом непроизвольно схватился за черенок лопаты, но тут же отдернул руку, как от горячего, и взял с полки апельсин.

Горилла направилась ко входу в пещеру. Буз отчаянно завизжал. Коун шепнул ему, чтобы сидел тихо. Горьковатый травяной запах наполнил пещеру.

Буз метнулся к полке, схватил кокосовый орех и швырнул в гориллу. Орех звонко отрикошетировал от черепа обезьяны, но она продолжала, не моргая, прямо смотреть на перепуганных обитателей пещеры.

— Сиди тихо, и горилла тебя не тронет. Но если ты сейчас же не прекратишь истерику, она сделает из тебя лепешку, — глухо проговорил Коун.

Буз громко выразил протест против такой тактики, но горилла, не обращая на него никакого внимания, пошла прочь, всем своим видом показывая, что ни до пещеры, ни до них ей нет никакого дела.

Коун подумал, что Божественный компьютер мог наделать немало ошибок и ему еще, возможно, предстоит встретиться с другими человекообразными различных пород.

* * *
Утром они опять увидали гориллу, сидящей под тенистой пальмой футах в пятидесяти от пещеры.

«Она ведет себя весьма миролюбиво», — подумал Коун и счел за лучшее сделать вид, что не замечает ее присутствия.

Это был лохматый, довольно некрасивый зверь с растрепанной иссиня-черной шевелюрой, с коричневыми лохмами по краям. Его ноздри поблескивали, как полированное черное дерево, а кроваво-красная пасть, когда он зевал, казалось, готова была проглотить холм вместе с пещерой и Коуном. Шерсть на плечах гориллы заметно просвечивала сединой. Она внушала страх, но, если присмотреться, была совсем не страшной. Она была огромным и, соответственно, сильным животным, но ее внимание к религиозной музыке и пению должно было свидетельствовать о мягком характере. Маленькие глазки были грустными и говорили о невеселом жизненном опыте. Скорее всего — след перенесенных ужасов Потопа. Бузу на этот счет еще здорово повезло. Коун посмотрел на зверя с сочувственным уважением.

Все утро горилла просидела на том же месте. Неужели она дожидалась возобновления концерта? Безусловно, одной ей было очень тоскливо. Коун попросил Буза не приставать к ней больше. В их маленьком и таком ненадежном мирке совсем неплохо, если появляется большой, сильный друг. Буз внимательно выслушал Коуна и кивнул в знак согласия, но стоило ему увидеть, что горилла сидит под его любимой акацией, как он тут же взорвался и швырнул в ее сторону сковороду, которая с грохотом покатилась по склону. Он произнес длинную, очевидно, одному ему понятную речь, в конце которой пролаял, как бабуин. Горилла не двинулась с места и продолжала печально смотреть в их сторону.

Чтобы проверить свою мысль, подумал Коун, стоило бы завести патефон и поставить ту же пластинку, что вчера вечером. Вместо этого он направился к акации и сел на траву футах в десяти от гориллы. Его сердце отчаянно билось. Одно неверное движение, даже взгляд, который может быть ложно истолкован, — и прощай, жизнь.

Внутренний голос говорил ему: я знаю этого парня, я с ним уже где-то встречался. Я помню его запах.

— Это ты кормил меня, когда я был болен? — сказал он как можно ласковее. — Если так, то огромное тебе спасибо.

Зверь заморгал глазами. Должно быть, не понимал и так смотрел ему в глаза, что никак невозможно было догадаться, он или не он помог тогда Коуну. У него была своя тайна.

Коун поднялся и осторожно подошел. Богатырь — фунтов пятьсот, не меньше. Длинные, могучие… руки. Опущенный взгляд.

Горилла тоже встала и несмело протянула ему руку. Но Буз, который внимательно наблюдал за сценой, подбежал и стал между ними. Рукопожатие не состоялось.

Коун безуспешно пытался удержать Буза, который что-то быстро и, как видно, насмешливо говорил. При этом шимпанзе нападал, а горилла осторожно отодвигала его от себя длинной рукой. Наконец она что-то проворчала в сторону Буза и на четвереньках побежала к лесу, а потом влезла на ветку акации и спокойно посмотрела на них обоих.

«Ведет себя вполне по-джентльменски!» — подумал Коун.

— Послушай, — обратился он к горилле. — Если ты не обиделся, то я тебе кое-что скажу. Я бы хотел называть тебя Джорджем. Дело в том, что так звали моего тестя, отца моей покойной жены. Он был дантистом очень высокой квалификации, и у него был изумительный характер. Часто он совершенно бесплатно лечил людям зубы.

Он объяснил горилле, что их только трое на всем белом свете и что нужно держаться вместе и помогать друг другу.

Джордж всем своим видом выразил что-то похожее на согласие, но Буз захлопал ладонями по голове и насмешливо затараторил.

* * *
Однажды, проснувшись рано утром, Коун взял ножницы и, просунув их между планками клетки, перерезал на спящем Бузе шейную повязку.

Он ожидал увидеть открытую рану, но там был только шрам, и возле адамова яблока торчали две металлические проволочки.

Буз проснулся, обнаружил, что его любимая повязка у Коуна в руках, и ужасно перепугался.

— Фу, какую грязь ты носишь на шее. Я это выстираю, — сказал Коун и бросил повязку в грязное белье.

Перед завтраком он предложил шимпанзе поиграть в щекотки — одна из любимых забав Буза. Играя, он незаметно соединил у него под горлом концы проволочек. У Буза внутри заклокотало, шимпанзе нервно засмеялся и вопросительно посмотрел на Коуна. Потом он прокашлялся, в горле у него щелкнули какие-то металлические детали, от чего он испуганно вздрогнул, и вдруг заговорил:

— Фонтостически! Я слошо, как я говоро — буль-буль.

От радости он спрыгнул со стула, захлопал в ладоши, гордо выпятил грудь и заколотил по ней руками, потом с громким воплем вылетел из пещеры, мигом взобрался на пальму, отломал ветку, сбросил ее на землю, спрыгнул сам и, волоча ветку за собой, с разбойным гиком помчался вверх по склону.

— Фонтостически! Я моку коворить! — буль-буль.

Коун тоже раскраснелся от волнения, не веря внезапной удаче и тому, что после стольких месяцев слышит человекоподобную речь.

— Это действительно чудо, но объясни, что означает это твое «буль-буль»?

— Это говорю не я. Это проволошки. В конце каштой фрасы они делают «буль-буль». У меня ишкуштвенные холосовые свяшки — буль-буль.

Голос был металлический, как будто говорил глухой, который никогда прежде не слышал самого себя. Язык ему больше мешал, чем помогал. Сама его речь несколько напоминала манеру доктора Бюндера. Правда, он ужасно путал некоторые звуки, но именно путал, а не затруднялся в произношении. Коун загорелся большими ожиданиями.

— Откуда ты знаешь, что такое фраза?

— Я понимаю и говорю слова, которые слышал раньше — буль-буль. Я помню то, что ты мне говорил — буль-буль. И то, чему меня научил доктор Бюндер — буль-буль. Например, я могу скасать молитву — буль-буль.

— Как же он тебя научил?

— На языке знаков — буль-буль. Но в моей голове остались и слова — буль-буль.

— Он сам сделал тебе операцию?

— Мошно пыло и пес операсии — буль-буль. Если пы он немношко потоштал — буль-буль. Я ужше нашинал немношко ховорить — буль-буль. Отними хупами — буль-буль. Но он нишего не понимал и стелал операсию — буль-буль.

— Но ведь у тебя не было такогогорла, как у людей.

— Жифотные тоше хофорят мешту сопой — буль-буль.

Он не то чтобы путал звуки, а, скорее всего, копировал немецкий акцент Бюндера.

— Я думаю, ты понемношку тоже научишься понимать нас — буль-буль. Если ты можешь общаться с атним шивотным, пашиму бы тебе не наушиться расхаваривать с друхими? — буль-буль.

Коун сказал, что это вполне логично.

— Поверить в свою способность непросто, но я постараюсь. Я хочу поверить. Судя по тому, что тебе это удалось… Твой опыт содержит в себе элементы эволюционного развития. Это реальность. В это можно поверить. Мне представляется великолепная возможность проникнуть в природу коммуникации и развития речи у человека. Я надеюсь таким образом сделать неоценимый вклад в семантику, и очень жаль, что кроме тебя и, может быть, еще Джорджа, никто этого не оценит.

— А Иисус из Насарета? — заметил Буз.

— Может быть, Он, — согласился Коун.

Буз возразил, что не «может быть», а точно.

Коун был потрясен внезапно увиденным чудом. Этот ненормальный Бюндер оказался великим ученым, а Буз — благослови его Бог! — гениальным шимпанзе.

«Теперь до конца жизни я обеспечен умным приятелем и собеседником», — подумал Коун и носовым платочком смахнул со щеки слезу.

Шимпанзе, глядя на то, как Коун это делает, тоже попытался выдавить у себя слезу, но у него ничего не вышло.

Коун посоветовал ему не переживать и пообещал научить его и этому и многому другому.

— Ты хочешь, чтобы я называл тебя господином? — буль-буль.

— Называй меня сокращенным именем Кел, а если хочешь — папой.

— Я буду называть тебя — пап. Буль-буль.

Коун плоскогубцами покрепче закрутил концы проволочек и «буль-буль» прекратилось, хотя шимпанзе заметил, что это ничуть не мешало ему высказывать свои мысли. Постепенно он почти избавился от бюндеровского акцента и научился произносить правильно большую часть звуков.

Коун сказал, что он отличный парень, они обнялись и расцеловались.

* * *
Они начали систематически заниматься языком, причем Коун читал Бузу избранные места из «Оксфордского словаря». Однажды, правда, шимпанзе вызвался для ускорения обучения и быстрейшего расширения лексического запаса ежедневно съедать несколько страниц, но Коун решительно заявил, что это в корне противоречило бы всем методикам.

Успехи Буза были потрясающими. Если он не знал значения слова, он обычно пытался догадаться, а если не удавалось, спрашивал. Однажды он очень глубокомысленно сделал такое заключение: «То, что мы не говорим, тоже кое-что значит». Коун сказал, что согласен.

Как-то Буз спросил:

— А кто выдумал язык?

— Человек. Благодаря языку он возвысился над животным.

— Если он так возвысился, то где он сейчас?

— Он здесь, перед тобой, — сказал Коун.

— Я хотел сказать: где род человеческий?

Коун подумал: «Не исключено, что язык сотворен Богом».

— Со слова начался мир. Никто и не знал бы о монотеистическом Боге, если бы Он об этом не заявил.

Буз высказал предположение, что Иисус мог изобрести язык.

— Ну, что ты! Иисус красиво говорил, но слово существовало до него.

— Его проповедь была обращена к шимпанзе.

Коун похвалил Буза за удачную метафору.

— То есть?

— Ты христиан назвал обезьянами. В этом что-то есть.

— Что такое метафора?

— Своего рода символ. Неожиданная аналогия. Например, в одном из своих стихотворений Уолт Уитмен, говорит, что трава — это носовой платок Господа Бога. Неправда, но в этом что-то есть.

Буз сказал, что хотел бы, чтобы ему дали имя Уолт.

— Тебя зовут Буз.

— А я хочу быть Уолтом. Почему он назвал траву носовым платком?

— Это происходит от самой идеи Сотворения Земли. Он ходит по траве так же легко и просто, как человек, достающий из кармана носовой платок. Пучком травы Он вытирает пот со лба. Неважно, как ты себе это представляешь. Важно, что Он постоянно присутствует в нашей жизни. Другая концепция Бога: Бог — Отец.

— А как насчет концепции: Бог — Сын?

— Это тоже своего рода метафора.

Буз сказал, что эта метафора ему больше всего по вкусу.

— За тобой право выбора. Благодаря языку человек способен приобретать истинную утонченность, он становится чувствительным, принципиальным, цивилизованным, одним словом, — человеческим существом. Люди раскрываются друг перед другом, понимают, описывают виденное, делятся опытом, надеждами и стремлениями. Вот чем для людей является язык. Точнее… являлся.

Коун грустно усмехнулся.

— А шимпанзе?

Потом Буз спросил:

— Если я хорошо изучу твой язык, я стану человеком?

— Может быть, не сразу и не ты сам. Может быть, на это уйдет немало времени.

Он объяснил, что они с Бузом произошли от единого, но очень удаленного во времени предка.

— И если это опять произойдет, то есть надежда, что следующий человеческий род гомо сапиенс будет более совершенным.

— Что значит быть человечным?

— Человечность означает ответственность за жизнь и цивилизацию и сознание необходимости усилий для их защиты.

Буз сказал, что предпочитает остаться обезьяной.

* * *
Откуда взялись рассказы?

— От других рассказов.

— А те — откуда?

— Кто-то придумал метафору, а потом из нее получился рассказ. Люди начали рассказывать, чтобы жизнь не тонула в прошлом.

— А какой рассказ был самым первым?

— Рассказ о Боге, Который создал Самого Себя.

— Как Он это сделал?

— Он начал. Он Бог всех Начал. Он сказал Слово и начался мир. Если ты рассказываешь, ты можешь сообщить о том, что делает Бог. Давай еще раз перечитаем это место.

И он открыл страницу, на которой говорится о Сотворении мира, но Буз сказал, что этот рассказ ему уже надоел.

— В этой истории ничего не происходит. Почему ты не почитаешь мне про Иисуса из Назарета. Его проповедь обращена к шимпанзе.

— На каком же языке Он проповедовал, обращаясь к шимпанзе?

— Не знаю, но мы слышали Его, и Его голос звучал в наших ушах.

Коун объяснил, что у него нет Нового завета, а есть только Ветхий.

— Расскажи так.

— Пожалуй. Но ты жалуешься, что я не рассказываю тебе о животных. Послушай, я расскажу тебе про старую змею, которая жила в раю, где Бог поселил Адама и Еву.

Но Буз сказал, что терпеть не может историй про змей.

— Они ползают, и их животы противно трутся о землю.

— Они ползают, потому что их Бог наказал. За то, что они — виновники несчастий, постигших людей. Раши, который был средневековым толкователем Талмуда, иначе говоря, человеком, рассказывающим истории об историях, сказал, что змей видел, как Адам и Ева совокуплялись среди цветов. Змей попросил Еву, чтобы она позволила ему проделать с нею то же самое, но она с негодованием отказалась. Тогда он решил отомстить людям. Я читал тебе историю о том, как змей соблазнял Еву яблоком. Она, конечно, могла бы отказаться от яблока, но его просьба вступить с ним в связь смутила ее.

— Что значит совокупляться?

— Я читал тебе кое-что об этом из книги доктора Бюндера.

— А когда у меня будет такое?

Коун сказал, что весьма сожалеет, но на этот вопрос ответить затрудняется.

— Ну, ладно, о змее ты слушать не хочешь. Тогда, может быть, почитать тебе про Каина и Авеля? В этом рассказе есть действие, в том числе невероятной силы удар по голове.

Буз сказал, что потерял интерес к насилию и кровопролитию. Он добавил, что предпочел бы Новый завет.

— В Новом завете полно рассказов о насилии и кровопролитии. Ты себе не представляешь, сколько красной краски извели художники на протяжении веков, изображая сцены из Нового завета.

— Конечно. Потому что они распяли Иисуса из Назарета.

Коун насторожился:

— Кто распял?

— Как кто? Римские солдаты.

Коун вздохнул с облегчением.

— Расскажи мне про отца, который перерезал горло своему сыну.

— Буз, ну как ты можешь! Сколько раз я говорил тебе, что Авраам не перерезал горло своему сыну. Тот, кто утверждает, что он это сделал, перекроил весь рассказ в соответствии с собственной испорченностью. Это не имеет никакого отношения к тому, какими были Исаак и Авраам.

— Ну, расскажи мне об этом еще раз, — попросил Буз и взобрался к Коуну на колени.

* * *
И Коун начал:

— Это рассказ о Аврааме и его возлюбленном сыне Исааке. В Талмуде говорится, что дьявол приставал к Богу, чтобы Он испытал любовь Авраама к Нему, а Бог, чтобы проверить, действительно ли так велика любовь к Нему Авраама, повелел ему взять своего единственного сына, отвести его на гору Мория и принести в жертву. Авраам так любил Господа, что и глазом не моргнул. Исаак нес на себе вязанку хвороста, когда они поднимались на гору Мория. Авраам сложил хворост на алтаре, связал руки сына кожаным ремешком и поднял нож…

— У меня от твоей истории мурашки бегают по коже.

— Тогда почему ты всякий раз просишь, чтобы я тебе ее рассказывал?

— А может, мурашки от того, что я утром объелся фигами? Ну, ладно, рассказывай…

Коун продолжал:

— И в тот самый момент, когда Авраам уже готов был принести в жертву своего любимого сына, ангел воззвал к нему с небес: «Останови руку, Авраам! Не причиняй боли сыну твоему! Я вижу, что любишь ты Бога твоего». Это доказывает, что Бог в каждый отдельно взятый момент не знает всего, хотя можно также предположить, что до того Он уже знал и был уверен, что в сердце Авраама был страх перед Ним.

С другой стороны, возможен и такой вариант, что Бог устроил все это испытание просто для того, чтобы Сатана отвязался от Него и больше не приставал, а конечный результат Ему был в точности известен. Дьявол, я полагаю, тоже все заранее предвидел, потому что он тоже неглуп, но Авраам-то с Исааком не знали. Во всяком случае, их страдание ограничивается сильнейшим переживанием и не производит столь уже явно и болезненно трагического впечатления. Инцидент закончился благополучно, и они оба, отец и сын, в трудном испытании доказали любовь друг к другу.

Буз любил счастливые окончания.

— Бог есть любовь, — сказал он.

Коун был в этом не очень уверен, но предпочел не возражать.

— Итак, жизнь Исаака была спасена, — продолжал он. — Баран, запутавшийся рогами в ветках куста, был предложен в качестве жертвы для всесожжения, и тем самым была подтверждена идея принесения в жертву животных вместо людей. Я рассказываю тебе о времени, когда возникла история об Аврааме и сыне его Исааке. Возможно, это было формой протеста против языческого обычая человеческих жертвоприношений. Иначе говоря, речь идет об очеловечении человеком самого себя.

— А убивать животных, по-твоему, человечно? — поинтересовался Буз.

Коун смутился, но ответить не успел: сильнейший раскат грома потряс пещеру, с потолка посыпались камни и песок. Он решил, что начинается землетрясение или еще что-то похуже, и весь скорчился, прикрыв своим телом дрожавшего от страха Буза. Бог ничего не сказал. Коун почувствовал, что обливается холодным потом и подумал, что стоит быть более осмотрительным при высказывании собственных суждений. Бог явно не был в восторге от того, что он тут наговорил.

— Что случилось? — спросил Буз, выбираясь из-под Коуна.

— Гром и молния.

— Это плохо?

— Зависит от Его настроения.

Коун поколебался, но все-таки вернулся к истории об Аврааме и Исааке.

— Так закончилось испытание, но если внимательно вчитаться в текст, то впечатление такое, что после чудесного спасения Исаака ангелом он с горы Мория все-таки не вернулся, так как в повествовании мы его больше не встречаем. Уходит со сцены. Рассказывается, что на гору они поднялись вдвоем, а спустился с горы один Авраам. Так куда же запропастился Исаак?

Буз растерянно ответил, что не имеет понятия.

Коун изложил точку зрения некоторых талмудистов, резонно полагавших, что ангел унес Исаака в райский сад, чтобы подлечить его там после раны, нанесенной ему отцом.

— А я что сказал? — воскликнул Буз. — А ты еще на меня рассердился.

Коун объяснил, что при правильном обращении с текстом выходит, что Авраам не перерезал горло своему сыну. В любом случае и независимо от действительных намерений Авраама, Бог такого не мог допустить.

Один философ — его звали Кьеркегор (в свое время я расскажу тебе о нем подробнее) — считал, что Авраам на самом деле собирался убить Исаака. Судя по всему, Фрейд — идеи которого я тоже изложу позднее — согласен с Кьеркегором.

— Все это я должен знать? — жалобно спросил Буз. Он спрыгнул с колен, сделал пробежку вдоль стен пещеры и вернулся на свое место.

Решившись стать учителем, Коун с увлечением пустился в объяснения.

— Если не все, то, по крайней мере, многое, что заслуживает внимания. Почему важно разобраться в том, убивал или не убивал Авраам своего сына? Потому, что бесконечные рассуждения и попытки доказать, что он его и вправду убил, свидетельствуют об определенных чертах человеческого характера, человеческом представлении о природе смерти, которое постоянно подталкивало людей к убийству соотечественников и чужестранцев, в одиночку и массами, при серьезных и при самых ничтожных обстоятельствах. Впрочем, не станем входить в подробности этого дела. Замечу только, что за все свои пороки и прегрешения человек понес суровое наказание и, если хочешь знать мое личное мнение… — Коун опасливо посмотрел на потолок, но ничего не случилось, — то, я считаю, что наказание было чересчур жестоким. Суть проблемы, видишь ли, в том, — он перешел на шепот, — что Бог создал человека весьма и весьма несовершенным. Возможно, центральная идея как раз в том и состояла, чтобы НЕ делать человека полноценным, миролюбивым, добрым, чтобы он не потерял потребности в самоусовершенствовании, то есть чтобы он не переставал быть человеком. В Его планы входило, чтобы человек примирился со злом. В противном случае идея просто не работала бы. Но самое ужасное состояло в том, что зло оказалось таким огромным и неуправляемым мешком змей, что человеку было с ним не справиться. Мы вели себя как животные и сделали все, чтобы наступил День Опустошения.

Буз даже подпрыгнул.

— Я животное и всегда был вегетарианцем.

Коун похвалил его за это и вернулся к вопросу о том, куда делся Исаак.

— Каким образом он спустился с горы? А если нет, то куда же он все-таки делся?

— А может, его украл кто-нибудь? Такое бывает!

— Возможно. Но, независимо от того, был ли он убит или украден, некоторые комментаторы считают, что он попал в рай. А там, они говорят, Исаак воскрес. Этот финт вне всякого сомнения свидетельствует о непреходящей страсти человека к оживлению мертвых. Если принять во внимание саму природу смерти, скажи пожалуйста, разве можно винить нас в том, что мы изобрели воскрешение из мертвых.

Продолжая развивать эту мысль, Коун сказал, что, по его мнению, воля человека к жизни — вполне резонная причина, по которой Господь должен был сохранить человечество. Ну, скажем, в подтверждение целесообразности своей первоначальной инвестиции.

— Иисус из Назарета воскрес, — сказал Буз.

Коун заметил, что идея этого воскрешения, возможно, восходит к идее воскрешения Исаака.

— Авторы Нового завета постоянно отсылают христиан к прошлому древних евреев.

— Христос был первым, и его проповедь обращена к шимпанзе.

Коун сказал, что неважно, кто был первым, евреи или христиане, поскольку ни те, ни другие не смогли предотвратить Опустошения.

— Этим, собственно, история и заканчивается, но некоторые талмудисты еще утверждают, что три года спустя Исаак вернулся из рая и немедленно приступил к поискам невесты. По мнению талмудистов, во время истории с жертвоприношением Исааку было тридцать семь лет, и если принять эту гипотезу всерьез, то она не может не вызвать удивления.

Буз помолчал немного, а потом спросил:

— Скажи, а когда я женюсь?

Коун разволновался и ответил, что не представляет, как это можно будет устроить, так как на острове невозможно найти невесту.

— А на тебе я не могу жениться?

Коун был искренне тронут, но сказал, что из этого ничего не получится.

— Мы и так вроде как семья. Вместе живем и делим с тобой все радости и невзгоды.

Буз расстроился, а Коун выразил надежду, что история об Аврааме и Исааке ему понравилась. Буз ответил, что история довольно примитивная.

* * *
Во время сезона дождей им подолгу приходилось сидеть в пещере и скучать от безделья. Коун продолжал рассказывать о своем отце — да будет земля ему пухом! Когда старику исполнилось семьдесят пять, он подстриг бороду, чтобы увидеть свое лицо. Буз, услышав об этом, тут же взял ножницы и попытался проделать то же самое со своей бородой, но Коун не позволил.

В такие тусклые дождливые дни Коун частенько прикручивал фитиль керосиновой лампы и заводил патефон. Джордж, не обращая внимания на ливень, сидел под акацией. С его шерсти на землю стекали холодные ручьи, но он не шевелился и слушал, опустив голову на грудь, а из пещеры доносилось вибрирующее блеяние старого кантора.

Буз ревниво наблюдал за ним, подглядывая сквозь побеги плюща, прикрывавшие вход, а стоило Джорджу приблизиться к пещере, как в него немедленно летели камни, ложки — все, что попадалось под руку. Несмотря на неудовольствие Коуна, он бросал чашки и образчики коуновской деревянной скульптуры.

Однажды Коун встретился с Джорджем в лесу и принялся извиняться за нетактичное поведение Буза. Он высказал предположение, что со временем Буз привыкнет к Джорджу. Дело в том, что страх Буза объясняется тем, что доктор Бюндер отнял его у матери для проведения своего научного эксперимента, когда тот был еще совсем младенцем. Джордж почесал подбородок, отвернулся и ушел в чащу. Это был единственный случай прямого контакта между ними, но Коун надежды не потерял.

Присутствие Джорджа не всегла было приятным. Он питался травами, корнями, молодыми ростками бамбука, а на десерт любил побаловаться фруктами с коуновской плантации, причем, будучи гурманом, срывал и выбрасывал массу незрелых плодов, прежде чем добирался до того, который был ему по вкусу. Коун не мог позволить себе такие убытки.

Но ему жаль было гориллу. Как никак, горилла — полигамное животное, а бедняге Джорджу даже в гости сходить не к кому. Он одиноко бродил по лесу, и часто можно было слышать, как он пробирается сквозь заросли. Встречаясь с ним на поляне, Коун все время порывался пригласить его на огонек и угостить чем-нибудь вкусным из того, что они с Бузом научились готовить. Он пробовал объясняться знаками, показывая, что непрочь поделиться порцией фруктового салата и чашкой доброго бананового пива, но Джордж только грустно на него смотрел и издавал печальный стон, который, возможно, означал, что он и сам весьма сожалеет, но, знаете ли…

Коун попытался идти за ним следом, но Джордж недовольно вскрикнул, и Коун немедленно оставил это намерение. Однажды он все же решил настоять на своем. Тогда Джордж обернулся, выпрямился и пошел ему навстречу. Коун вспомнил, что рекомендовал делать в таких случаях доктор Бюндер в своей книге об обезьянах, и опустил глаза. Джордж подошел вплотную, шумно обнюхал его и, скорее всего, не удовлетворившись результатами обследования, спокойно удалился.

Но всякий раз, когда пел кантор, Джордж неизменно появлялся и усаживался под акацией. Шимпанзе, которому вначале пение как будто понравилось, в последнее время стал испытывать отвращение к музыке и затыкал уши, прося прекратить. А Джордж, напротив, все больше воспламенялся. Слыша кадиш, он вставал во весь рост и начинал колотить кулаками по груди, как по барабану. Буз не выдерживал, забивался в угол и прятал голову в грязное белье.

Джордж любил также сидеть поблизости, когда Коун рассказывал что-нибудь, и особенно волновался, если речь шла о старом ребе. Его до слез растрогала история про то, как раввин с трудом взбирался по лестнице, чтобы принести вязанку дров старой, больной и одинокой женщине.

Коун слышал прерывистое дыхание гориллы, повествуя о том, как евреи поспешно проходили между двух стен расступившихся вод, а безжалостные египтяне гнались за ними на колесницах. Когда волны сомкнулись над головами врагов, Джордж вскрикнул от ужаса. Коун чувствовал, что, хотя горилла и не прошла этапа объяснения знаками, она вот-вот заговорит. Трудно было заранее предвидеть содержание их первого разговора, но интересно было бы выяснить, каким образом ему удалось спастись во время Великого Опустошения. Являлся ли ему при этом Бог, а если да, то каким образом они объяснялись?

Мало-помалу утихли ветры, прекратились дожди, высохла земля и на ней всеми цветами радуги загорелись яркие цветы. Капли, нежно позванивая, скатывались по листьям.

Буз подрос, стал высоким и сильным. Его уже тяжело было держать на коленях, и Коун принялся за сооружение второй качалки. Он в очень спокойном тоне разговаривал с парнем о горилле и просил Буза быть с Джорджем поласковее.

— Посмотри: ведь он добрый и никому не причиняет зла.

— По-моему, он подлый. И мне не нравится его имя.

— А как бы ты его назвал?

— Адольф.

— Через мой труп! Я дал ему имя одного дантиста, который был очень славным человеком. Кроме того, так звали президента Вашингтона.

Он рассказал Бузу историю с вишневым деревом.

— Учти, чем больше ты будешь швырять в него палки и камни, тем больше будешь его бояться. Попробуй полюбить его. Хоть немного.

— Не понимаю, как можно любить эту жирную гориллу. Ты сам сказал мне однажды, что до Потопа из этого ничего не получилось. Почему ты думаешь, что получится теперь?

— Времена меняются, — попытался объяснить ему Коун. — То, что не удалось прежде, может, если мы постараемся, получиться теперь.

— Я-то понимаю, но понимает ли Джордж? Он же дурак.

Кто-то поблизости кашлянул. Джордж сидел у входа в пещеру, прислонившись к стене. Увидев, что его обнаружили, он смутился и быстро заковылял прочь.

Буз вскочил и заорал, что убьет Джорджа.

— Толстая вонючая свинья! Дурак и свинья!

— Как тебе не стыдно? Сколько раз я рассказывал о Великом Опустошении и его причинах! Ты же знаешь, что на всем белом свете, кроме нас и Джорджа, никого не осталось. Если мы хотим еще пожить, мы должны быть добры друг к другу.

Буз обиделся, взобрался на верхнюю полку, подальше от Коуна, а потом вышел из пещеры и остаток дня провел в гамаке.

Все следующее утро, когда Коун работал на рисовом поле, в его голове неотвязно вертелась одна из мелодий, записанных на пластинку. Пластинок было десять. Когда он вернулся в пещеру и хотел поставить, пластинки на месте не оказалось. Картонная коробка стояла на прежнем месте, отцовских пластинок в ней было только девять.

Неужели Буз сделал это в отместку за что-то? Коун вышел из пещеры и оглянулся по сторонам. Он увидел Джорджа на ветке эвкалипта. В его руке была половина пластинки. Вторую половину он тщательно пережевывал и выплевывал кусочки на траву. Маленькие черные крошки пластмассы из его пасти разлетались, как осы, и, падая, исчезали среди травинок.

Коун застонал от боли и отчаяния.

— Проклятый дурак! Если ты еще раз посмеешь без разрешения войти в пещеру, я тебя пристрелю.

Джордж соскочил на землю и, пыхтя как паровоз, тяжело затрусил к лесу.

* * *
Весной они приступили к осмотру дальней оконечности острова. Добравшись туда морем, они крепко привязали плот к низкорослой прибрежной пальме. Поблизости не видно было ни одного живого существа, но… кто знает?

Пару недель тому назад Коун перенес жесточайшую простуду, он все еще хрипел и поэтому носил шерстяное пончо и шапку из водоотталкивающего меха. На плече он держал винчестер, который перевез вместе со множеством других вещей с «Ребекки», а теперь захватил зачем-то с собой. Может, просто потому, что запах металла и смазки был из прежней жизни. Большое ружье — не хотелось на время дальней прогулки оставлять его дома. Глупый атавистический страх. Странно, что даже Великое Опустошение не вытравило его из сознания.

На Бузе была великолепная широкополая шляпа из рисовой соломы, достойная головы венецианского гондольера. Больше никакой одежды на нем не было. Он пробовал носить коуновские свитера, но они были ему не по размеру. Подражая Коуну, он, как винчестер, по-военному нес весло.

Они прошли мили две и остановились возле плоской глыбы песчаника. Вдруг у Коуна от неожиданности перехватило дыхание: он чуть не наступил на жидковатую темную кляксу на земле.

Буз размахнулся веслом, но Коун удержал его.

— Что ты делаешь? Ты забрызгаешь себя и меня. Это оставил какой-то зверь.

— Что это?

— Экскремент животного.

— Говно?

— Примерно, хотя это и не научный термин. Впрочем, на этом острове все слова дозволены.

— Это горилла.

Коун не был уверен, что это горилла.

— Экскременты гориллы суше, волокнистее, и они трехслойные. А эти жидкие и без признаков волокнистости.

— Я и говорю, что это горилла. И по запаху — тоже.

— С какой стати Джордж забрался бы в такую даль?

— Он шпионит за нами.

— Чего вдруг?

— Потому что он шпион, а что еще делать шпионам? Он крадется за нами следом и слушает, о чем мы говорим.

— Кто бы это ни был, — сказал Коун, поеживаясь, — довольно об этом и давай вернемся домой.

— А что если это женщина?

Об этом Коун как-то не подумал.

Когда они подошли к берегу, они к своему удивлению и ужасу не обнаружили плота. Вдали на волнах покачивалось оранжевое пятнышко. Буз тут же пожалел, что оставил на плоту кулек сушеных фиг.

— Это была наша единственная надежда когда-нибудь покинуть остров, — смущенно пробормотал Коун. — Возможно, поблизости есть еще острова, скажем, обломки бывшего африканского континента. Инструментов у нас маловато и на сооружение мало-мальски пригодного плота уйдут месяцы. Как это могло случиться, не понимаю? Я велел тебе крепко привязать плот к пальме.

Буз признался, что не умеет делать крепких морских узлов.

— Мои пальцы не умеют завязывать узлов.

— Так почему же ты не сказал мне, что не умеешь?

— Ты бы стал бранить меня.

— Так уж тебе достается от меня!

— Я слышал, какими словами ты ругал гориллу.

— Причем тут горилла?

Но он не убедил Буза.

Они опять взяли на плечо: Коун винчестер, а Буз весло, и отправились домой.

Время от времени Коун останавливался, припадал на одно колено и тренировался в стрельбе. Буз немедленно прятался в кусты.

* * *
Они вернулись в пещеру, когда наступил уже вечер. Коун уселся в свою качалку, а Буз немедленно взобрался к нему на колени и потребовал очередной рассказ.

Коун заметил, что из всех историй самая интересная, скорее всего, та, которую им предстоит пережить самим.

Буз ответил, что эта история его мало интересует.

Коун просто так, из желания поговорить, сказал, что один философ, имя которого Ортега-и-Гассет, видел отличие человека от шимпанзе в том, что шимпанзе каждое утро просыпается с таким чувством, как будто никаких шимпанзе до него никогда не существовало.

Бузу Ортега не понравился.

— Я часто думаю о своей матери и вспоминаю доктора Бюндера.

— Бюндер не был обезьяной.

— Возможно, он раньше был обезьяной.

Коун спросил, как случилось, что Буз уцелел во время Великого Опустошения.

— Я спрятался в уборной.

— А почему Бюндер не взял тебя с собой?

Буз ответил не сразу.

— Он шепнул мне на ухо, что не хочет, чтобы я утонул в океане.

— И поэтому он оставил тебя одного на корабле, а сам сел в спасательную шлюпку?

Буз напомнил Коуну, что в конечном итоге выжил он, а не доктор Бюндер.

— И вообще, я благодарен ему за все, что он для меня сделал. Поэтому я хотел бы переименовать наш остров в остров доктора Уолтера Бюндера.

Коун идею не одобрил. Он предложил назвать его Островом Спасенных.

— Потому что наша главная цель — непременно выжить. Это одновременно протест против судьбы, уготованной нам Богом, и способ уподобиться ему.

— А зачем?

— Отец учил меня, что, борясь за выживание, мы делим с Богом Его труды по достижению Его Божественной цели.

— Я вижу единственный смысл жизни в том, чтобы получить как можно больше удовольствий, — сказал Буз, рассеянно теребя свой пенис.

Коун убрал его руку с органа.

— Оставь его в покое, пока не настанет подходящее время, чтобы воспользоваться им.

Буз ощетинился.

— Вместо того чтобы крутить мне руку, ты бы лучше рассказал мне о сексе.

Коун извинился за то, что сделал ему больно.

— Секс имеет прямое отношение к выживанию, не говоря уже об одном из величайших наслаждений, данных нам при Сотворении. Для того, чтобы секс был возможен, нужен представитель противоположного пола. Представители одного пола не могут вступать в сексуальные отношения. Это, разумеется, ограничивает возможности секса.

3. Школьное дерево

Бог молчал. Коун пытался выудить из него хоть какую-нибудь поддержку. Это представляло опасность: напоминая о себе, получишь либо поддержку, либо смертельный удар, запоздавший по Божественной забывчивости.

— Зачем Ему убивать меня? — рассуждал Коун. — Я единственный человек, оставшийся в живых. Какой Ему вред от меня? Почему бы мне не напомнить о себе и почему бы Ему не помочь мне, если Он принимает знаки уважения, которые я оказываю.

Есть и другой вариант: я перестаю думать о Нем и молиться, а Он забывает о моем существовании и оставляет меня в покое. (А еще можно спросить: «Почему Бог допускает существование зла?» Возможный ответ: «А как иначе?» И мне больше сказать нечего.)

Коун попытался молиться, в надежде установить контакт, но никаких вибраций не последовало. В отчаянии он с силой швырнул в небо кокосовый орех. Орех исчез в синеве и не вернулся на землю. Что там произошло? Орех наткнулся на какое-нибудь небесное тело? Или сам стал небесным телом?

Где-то в недрах космоса тяжело громыхнуло, и яркая вспышка пламени вытянулась, как падающий метеор; но на метеор это не было похоже, и огненный хвост выписал на небе два «К». «Келвин Коун»? Или, может быть, «Коун — кастрат»?

Коун испуганно шмыгнул в свою пещеру и до самой ночи не осмеливался выходить, хотя не слышно было больше ни угрожающих электрических разрядов, ни тревожных раскатов грома, ни шипения пламени, ни рокота ливня — предвестника нового Потопа. Коун в ужасе представлял себе, как его злополучный орех просвистел мимо Божественного уха в тот самый момент, когда Он ледяными буквами выписывал ему, Коуну, послание: «Не устраивай бурю в стакане воды. Я не нуждаюсь в том, чтобы ты напоминал Мне о себе. Придет время — Я сам тебе напомню!»

Коун вспомнил: «Бог — это Тора. Он — из слов».


Коун дал Бузу задание: внимательно изучать окружающую местность и выяснить окончательно, нет ли вблизи каких-либо живых существ.

Сколько они ни бродили по лесу, сколько ни присматривались, нигде не видно было признаков живого: ни муравья, ни клопа, ни паука — ничего, что шевельнулось и зашуршало бы под камнем или в мураве.

Господь позаботился, чтобы никакого насекомого не осталось на острове. Буз по старой привычке шарил у себя под мышками, но не нашел ни одной блохи.

Слоняясь таким образом, они забрели в сырую глубокую пещеру, надеясь, что хоть там могла заваляться какая-нибудь паршивая водяная блошка, и карабкались по камням из одного тесного коридора в другой, взбираясь на узкие галереи, спотыкаясь и ушибаясь головами о торчащие со всех сторон сталактиты и сталагмиты. Освещая дорогу огарком свечи, они наконец выбрались на противоположную сторону холма и оказались на роскошном, сияющем белизной песчаном пляже.

При виде такой красоты Буз запрыгал от радости, а Коун опустился на колени, не в силах оторвать глаз от пурпурно-сиреневых волн, рассыпающихся на прибрежных камнях хрустальными брызгами.

Они с наслаждением поплавали и поиграли в море, а затем опять поднялись по скату холма и вошли в длинный зал пещеры, весь уставленный белыми колоннами. Из углов зала им отвечало эхо и казалось, что где-то в глубине кто-то тихо поет. Но это только казалось: нигде не встретилось ничего живого, ни даже самой махонькой рыбки в прозрачном озерце.


— Честное слово, их не меньше сотни! — задыхаясь от волнения говорил Буз.

Коун в это время очищал от грязи окаменевший позвонок древней лошади, найденный за рисовым полем.

— Ты хотел сказать — дюжина?

— Их там целая туча! — воскликнул Буз и гордо стукнул себя кулаком по груди.

— Ну, скажи — десяток.

Но Буз только раздраженно запрыгал на всех четырех.

Коун, перестав наконец сомневаться, снял кожаный передник, отбросил его в сторону и направился к опушке леса, отделенной от их холма широкой полосой травянистого луга.

В глубине леса был огромный древний баобаб, чем-то похожий на жилой дом из исчезнувшего мира. На одной из его толстенных веток, прижавшись друг к другу, сидели пятеро шимпанзе. Видимо, они подыскивали на баобабе место для жилья, а когда заметили Коуна, опасливо сбились в кучу.

Вся верхняя часть кроны баобаба была объедена, а обезьяны походили на несчастных, только что сбежавших из концлагеря и знавших одно-единственное желание — утолить мучительный голод. Их животы раздулись от избытка съеденного, а лица оставались сухими и тощими, как у дистрофиков. Трава вокруг дерева была усеяна скорлупками и кожурой, забрызгана липким фруктовым соком.

Глядя на нежданных пришельцев, Коун не мог поверить своим глазам. Если на острове не осталось ни насекомого, откуда могла свалиться эта пятерка обезьян?

Одна молоденькая обезьянка держала в руке белый цветок. Рядом сидел седобородый самец с ревматическими глазами и впалой грудью. Дальше другой, гориллоподобный крупный самец с горестным выражением лица. При виде Коуна он тут же сердито ощетинился. Возле него на корточках сидели два детеныша мужского пола, оба, по-видимому, моложе Буза. Оба были широколицыми, с глубоко посаженными глазами и еще не развитой крайней плотью. Детеныши спокойно разглядывали Коуна. Явно близнецы. Даже дышали в унисон.

— Откуда вы взялись? — глупо спросил Коун, и перепуганные звери при звуке его голоса тут же пустились наутек.

Он хотел было побежать следом, но раздумал. Непременно нужно выяснить, откуда они и как избежали гибели во время Великого Опустошения. Если остались в живых эти пятеро, то почему их не может быть больше? А может быть, человек и даже женщина? Коун продолжал считать себя единственным, но если учесть халатное отношение Бога к делам Земли, то кто может что-либо утверждать с полной уверенностью?

Догнать их ему, конечно, не удастся, но можно попробовать соблазнить бананами, тем более что в этом году их уродилось больше, чем обычно. И он помчался в лес, таща за собой Буза.

Буз старался держаться в стороне, но, получив задание, тут же запрыгал с лианы на лиану, в то время как его «пап» шел внизу с большой плетеной корзиной в руке. Коун просил предупредить, если Буз опять увидит шимпанзе.

Вскоре они разглядели всю пятерку, которая на этот раз пряталась в листве черного дерева. Вид у них был еще более усталый и измученный. Симпатичная самка выглядела особенно слабой. Самцы были грязные, лохматые, со следами вырванных клочьев шерсти. В глазах апатия и неутоленный голод. Только широкогрудый самец производил впечатление сильного и энергичного. При виде Коуна он угрожающе привстал, но тут же жадно уставился на корзину, полную краснокожих бананов.

Коун поставил корзину под деревом. Двое близнецов задвигались и заурчали, но все пятеро оставались на своих местах, не решаясь спуститься с дерева.

— Можете есть, — сказал Коун, но они не пошевелились.

Буз произнес что-то ободряющее, но и это не помогло.

Может, лучше отойти подальше?

— Послушай, скажи им, что там, где мы взяли эти бананы, есть еще много, но не забудь напомнить об экономии, потому что наши запасы и плантации не бесконечны. Если они станут обращаться с деревьями, как с тем баобабом, мы можем оказаться в очень затруднительном положении. Впрочем, сейчас пусть поедят вволю.

Буз в это время любовался молоденькой обезьяной, сидевшей на самой верхушке. Коун напомнил ему, чтобы не забыл прихватить с собой корзину, когда обезьяны поедят. Потом он ушел, но вскоре вернулся и, спрятавшись за кустом папоротника, наблюдал, как шимпанзе, ворча, повизгивая и обгоняя друг друга, бросились с дерева вниз к корзине. Молодой самец спрыгнул первым, схватил корзину и стал быстро набивать себе рот. Старый ревматик подошел и протянул руку, но тот не поделился с ним даже кожуркой.

У Коуна было желание тут же вмешаться, но он сдержался и решил предоставить им самим разобраться в своих проблемах. Возможно, молодой шимпанзе был вождем стаи и имел известные привилегии. Придется проследить, чтобы он не заморил голодом остальных. Но это — потом.

Он вернулся домой и один поужинал рисовым пудингом с запеченными в нем апельсиновыми дольками. Удастся ли им в новой ситуации решить продовольственную проблему? Хватит ли всем того, чем до сих пор удовлетворялись трое? Считая Джорджа, теперь их — восемь ртов. А завтра может оказаться девять или целый десяток, целый голодающий миньян.

Он развернул карту, на которой были обозначены плодоносящие деревья. В этом году был хороший урожай бананов. Фиг, если не обжираться, тоже должно хватить на несколько недель. Кроме того, у них было достаточно апельсинов, кокосовых и грецких орехов, плодов манго и рожкового дерева. В принципе, должно хватить. Коун подумал, что нужно так все распределить, чтобы никто не заграбастал больше других.

Беспокоила также неопределенность Божественных намерений и, в частности, намерений относительно самого Коуна. Похоже на то, что и на этот раз Он в чем-то просчитался. Возможно, Он не слишком силен в арифметике. А с чего бы Ему считать, если вся сумма всех счетов и расчетов всегда у него, что называется, в кармане? Или он задумал какую-то эволюцию, подбрасывая к нему на остров все новых и новых зверей по одному и группами? Если у Него вообще был какой-нибудь конкретный план.

Покончив с безответными вопросами самому себе, он вышел из пещеры, поднял вверх керосиновую лампу и стал вглядываться в темноту. К своему удивлению, он увидел шестерых шимпанзе, сидевших полукругом на склоне, как бы в ожидании случая приветствовать Коуна, когда он появится.

Он был рад возможности познакомиться с новоприбывшими поближе. Сейчас в своей вступительно-приветственной речи он выскажет им свои соображения относительно организации их совместной жизни на острове.

— Мои дорогие братья и сестры — приматы! — начал Коун хриплым от простуды и волнения голосом. Он шумно высморкался и прокашлялся и собирался уже продолжить свой спич, когда в свете керосиновой лампы внезапно возникла голова Джорджа, вся в ворохе застрявших в волосах сучьев и сухих листьев, как голова бога войны Марса или, скорее, Иисуса Навина (а может быть, Моисея?). Джордж осторожно подошел сзади и, очевидно, хотел присоединиться к слушателям, но они увидели его и ползущую за ним следом гигантскую лохматую тень, испуганно завизжали и всей стаей бросились к лесу.

Джордж грустно посмотрел на расстроенного Коуна, ушел в свою пещеру, где у него с некоторых пор было жилье, и два дня не показывался.


На следующее утро вся компания новых поселенцев появилась у входа в пещеру, видимо, в надежде получить еще корзину бананов, но Коун вышел к ним в своем рабочем фартуке с костью ископаемой обезьяны, над которой он в этот момент работал, в руке, и все пятеро в панике обратились в бегство.

Только девочка-шимпанзе задержалась, наклонив головку, с любопытством посмотрела на бледнолицую обезьяну, но и она помчалась догонять сородичей.

Коуну было обидно, что контакт с шимпанзе не устанавливался. Он мечтал, что когда-нибудь они придут к нему в гости и он, усадив их за стол, как в старые добрые времена, угостит всех обедом. Он надеялся учредить на острове строгие правила расхода и распределения плодов земли. Чтобы установить настоящий порядок, его нужно сперва тщательно продумать. Он все объяснил Бузу, процитировав ему подходящие статьи из Конституции Соединенных Штатов, и просил его изложить основное содержание этих идей своим единокровным братьям. Он не столько рассчитывал на способность шимпанзе понять его мысли, сколько на то, что если Буз мог сделать такие успехи, то и остальные тоже кое-чего способны достичь.

Буз заверил его, что шимпанзе все великолепно поймут.

— Они знают гораздо больше, чем ты думаешь. Можешь на них вполне положиться.

Коун непрочь был в этом убедиться. Поэтому он натянул на ноги болотные сапоги, оделся и отправился в лес искать новых колонистов. На поиски ушло все утро. Он увидел их на большом, отяжелевшем от плодов манговом дереве. Они съедали самую вкусную часть плода, а остальное швыряли на землю. Десятки надкушенных плодов валялись вокруг дерева. Подобным же образом они расправились с четырьмя другими деревьями. Та же судьба ожидала, по-видимому, всю плантацию.

Когда Коун подошел к дереву, вся пятерка замерла, сидя на корточках и глядя на приближающееся странное существо: чего от него ожидать? Он обратился к ним, стараясь говорить как можно мягче:

— Дорогие братья и сестры — приматы! Я приветствую вас на этом гостеприимном острове. А если это ваш остров, где вы родились и выросли, то все равно приветствую вас на нашем участке. Я надеюсь, вы улавливаете смысл моих слов. Если бы я на это не рассчитывал, я бы здесь не стоял и не обращался к вам.

Он помолчал, однако причитавшихся ему после такого сердечного вступления аплодисментов не последовало.

— Прежде всего, я выражаю надежду, что вы приложите необходимые усилия для установления коммуникации между нами и, следовательно, необходимого для совместного существования взаимопонимания. Ибо слово имеет силу только при условии, что обе взаимодействующие стороны его понимают.

Шимпанзе перестали жевать и целиком обратились в слух.

Коун сказал, что очень рад их прибытию, но при этом рассчитывает на их готовность принять правила, касающиеся некоторых деталей поведения для обоюдной, так сказать, пользы.

— Меня зовут Келвин Коун и, если вы не возражаете, я тешу себя мыслью, что могу выступить в роли вашего покровителя. Это никоим образом не означает моего стремления к личной власти над вами. Но я хотел бы направить наши совместные усилия в плодотворном направлении.

Он снова помолчал и опять не дождался принятых в подобных случаях хлопков в ладоши. Невольно голос Коуна упал.

— Мои коллеги-океанографы утверждали, что у меня есть кое-какие способности в области администрирования, хотя, поверьте, я очень неохотно принимаю на себя обязанности руководителя. Если явсе же сделаю это, то только потому, что мне ясно: кто-то из нас должен принять на себя основную тяжесть ответственности, а у меня к тому же есть образование и известный жизненный опыт, что поможет нам вместе создать весьма продуктивное сообщество. Учтите также, что я старше любого из вас, если разве что исключить мистера — простите, не имел еще чести… — который дремлет вон на той ветке. Я никоим образом не собираюсь утверждать, что возраст непременно коррелирует с мудростью, но при определенных обстоятельствах, надо признать, помогает решать сложные проблемы. Многое, однако, зависит от воли Господа Бога.

Он вдруг весело засмеялся, но, увидев, что двое мальчишек тоже глупо захихикали, Коун решил, что нужно либо на этом закончить речь, либо прямо переходить к делу. И он начал излагать свою теорию экономного расходования фруктов.

— Например, — серьезно заметил Коун, — вы, как я сейчас вижу, едите не для того, чтобы утолить голод, а от скуки, от нечего делать. Будьте любезны есть только тогда, когда вы голодны, и ровно столько, сколько требуется для утоления голода, не больше.

В ветвях кто-то издал звук, смысл которого Коун не уловил, и опять наступила тишина.

— Учтите, что другие тоже живые, свободные и равноправные существа и имеют равные с вами права на пищу. Я хотел этим подчеркнуть, что всякая свобода предполагает принятие на себя индивидуумами четких обязательств. Я думаю, у вас нет возражений?

Никто не ответил. Выждав минуту и переведя дух, Коун решил изменить подход:

— Послушайте, я расскажу вам одну историю.

Ему показалось, что обезьяны все как-то подались вперед и приготовились слушать.

«Они понимают», — взволнованно подумал Коун и стал рассказывать старую историю о том, как один шимпанзе по имени Леопольд, который был ужасно рассеянным, ел без остановки, совершенно не думая о том, что другим обезьянам тоже нужна еда, и доелся до того, что в один прекрасный момент лопнул. Мертвая тишина.

«Возможно, они уже слышали эту историю? — подумал Коун. — А может быть, им не понравился ее конец?»

Он спросил, нет ли вопросов. Но вопросов не было.

Тогда он рассказал о человеке, своем знакомом, который время от времени устраивал себе дневной пост, чтобы иметь возможность поделиться с теми, у кого совсем ничего не было. Однажды жена спросила его:

— Как ты собираешься делиться с ними тем, чего мы не едим, если нам самим есть нечего?

— Бог ничего не возьмет у меня и даст кое-что им, — ответил старый ребе.

Коун спросил, уловили ли они смысл того, что он им рассказал. Но обезьяны больше не слушали. Струя мочи, выпущенная с того места, где сидел самый сильный шимпанзе, едва не попала Коуну в лицо. Все пятеро спрыгнули со своих мест, захохотали и умчались прочь.

Коун за ними не пошел. Кто их знает? Может быть, им не понравились его рассказы, а может быть, он не сумел объясниться понятным языком и его речь была для них только набором невнятных звуков. Тщеславием было бы надеяться, что столь сложные понятия можно было втолковать с первого раза.

Им нужны были бузовские способности в области коммуникации. Придется перечитать еще раз записи доктора Бюндера. Там должно быть сказано также о том, как Бюндер осуществил свою операцию голосовых связок. Но, опять же, где взять необходимое для этого микроэлектронное устройство?

Взволнованный и неудовлетворенный экспериментом, Коун вернулся в пещеру и задумался о том, как изготовить тяжелую, крепкую дверь, чтобы закрывать пещеру на ночь и на время, когда он работает в поле. Сколько он ни рылся в своих вещах, он не мог найти подходящих металлических деталей.

Вместо двери он решил соорудить из дубовых горбылей тяжелую стенку, которую можно будет установить на катках и закрывать ею вход.


С тех пор как шимпанзе появились на острове, Буз стал гораздо меньше времени проводить в пещере. Вполне естественно, если учесть, что парень все детство провел вдали от своих.

Раз или два в неделю он заходил к своему «пап» поужинать и поболтать. Или просил рассказать что-нибудь новенькое. В течение нескольких месяцев он интересовался только историей Авеля и Каина.

— Потому что в этой истории есть действие, — объяснил он.

Иногда он забегал только ради стаканчика пива и, выпив, убегал опять.

Однажды Коуну приснилось, что он тонет. Проснувшись, он услышал какое-то булькание и уже решил, что начинается третий потоп, но увидел Буза, который шарил на полках в поисках съестного и чем-то громко чавкал. За дверью предутренний туман озарялся вспышками далекой летней грозы.

Коун зажег электрический фонарик и направил луч на Буза, который вздрогнул от неожиданности и спрыгнул с полки.

— Я надеюсь, ты там не с грампластинками затеял игру?

— Я не ем пластинок с голосами, как этот идиот Джордж. Я ищу кокосовый орех для Марии Магдалины.

— Кто такая Мария Магдалина?

— Девушка, за которой я ухаживаю.

— Это ты придумал ей имя?

Буз гордо кивнул головой. Он сказал, что тоже имеет право давать имена. Не только Коун!

Коун возразил, что в свое время это было привилегией Адама, а теперь — его, Коуна.

— Если ты с этим согласен, то и я не возражаю, чтобы ты дал пару имен своим сородичам.

Буз сказал, что право давать имена — это составная часть свободы слова, Коун не хотел его раздражать и промолчал.

— У тебя к ней романтический интерес?

— Как сказать? Я уже достиг сексуальной зрелости?

— Тебе лучше знать. Некоторые шимпанзе развиваются медленно. Другие совокупляются с самками в возрасте восьми-девяти месяцев.

— Когда мне было восемь месяцев, мне не с кем было совокупляться. Не было даже матери, чтобы на ней попрактиковаться.

Коун сказал, что беспокоиться не о чем. Когда ему нужно будет, он свое получит.

— Только не тогда, когда Эсав поблизости. Стоит мне посмотреть на Марию Магдалину, как он начинает рычать. Он на два года старше меня, и у него крепкие мускулы.

— Он агрессивен? Ты дал ему имя?

— Я назвал его Эсавом, потому что он самый лохматый. Я всем дал имена.

— Как же ты назвал остальных?

— Самый старший — Мельхиор.

— Где ты взял это имя?

— Так звали тестя доктора Бюндера. Он угощал меня вкусными вещами.

— А еще какие имена ты придумал?

— Близнецов я назвал Лукасом и Саулом из Таршиша.

— Где ты взял эти имена?

— Слышал от доктора Бюндера.

Коун набросил на себя халат, они оба уселись в качалки и посмотрели друг на друга. Коун спросил, являются ли все пятеро одной семьей.

— Нет, они встретились после Потопа и вместе перебирались с острова на остров, пока не попали сюда.

— А где они были во время Потопа?

Буз сказал, что не знает. Возможно, сидели на деревьях. Он сказал, что Мария Магдалина любит Мельхиора и в хороших отношениях с близнецами, а Эсава терпеть не может, потому что у того только секс на уме.

— Она дала тебе обещание?

— Не то чтобы обещала, но она сказала, что в качестве любовника предпочитает меня. Но если к тому времени, когда у нее начнется течка, я не успею созреть, то она не знает.

— Я думаю, ты уже почти созрел.

Вспышки зарницы озаряли пещеру.

— Что это такое? — нервно спросил Буз.

Коун объяснил, что это электрические разряды и они не опасны.

— Почему я об этом до сих пор ничего не знаю?

Коун признал, что ни разу не подумал рассказать ему об этом. Бюндер тоже вряд ли упоминал об электричестве.

— Я не могу рассказать тебе все.

Буз сказал, что имеет полное право знать обо всем, что происходит в мире, не спрашивая на то разрешения у людей.

— Много ли здесь людей? Но если бы ты чаще по вечерам приходил домой и меньше заботился бы о своей половой зрелости, ты мог бы узнать много интересного.

Буз сказал, что у него своя жизнь и он будет жить, как ему заблагорассудится.

Последнее время Буз стал очень раздражительным. Возможно, это имеет отношение к половому созреванию. Лучше с ним не спорить. Он сказал Бузу, что хотел бы как-то организовать их совместную жизнь и чтобы шимпанзе подчинялись законам острова.

— Что еще за законы?

— Те, которые мы вместе примем. Но ничего не может получиться до тех пор, пока они не научатся общаться. То есть говорить на одном языке. Может быть, стоит сперва поучить наших шимпанзе языку знаков? Ты знаешь систему Амеслана. Я ее тоже немного знаю. Если бы они согласились приходить сюда на занятия, мы могли бы обучать их и они каждый день усваивали бы по нескольку знаков. Для начала и это неплохо.

Буз даже подпрыгнул.

— По-твоему, конечно, я думаю только о сексе, а я, между прочим, за это время обучил их всех английскому.

Коун был потрясен.

— Ты не шутишь? Ты полагаешь, что это может быть?

— Это не «может быть» — это уже есть.

Коун взял назад свое замечание о времяпрепровождении Буза. Он зажег лампу и раздвинул ветки плюща, прикрывавшие вход.

От холмов по земле протянулись длинные извилистые тени.

— Но ведь у них нет для этого речевого аппарата. У них нет такого горла, как у человека и как у тебя.

— Произношение у них хуже моего, но они говорят, потому что поверили.

— В кого и во что?

— В то, что я им говорил.

— Что же ты им сказал?

— Что если они поверят, то смогут заговорить.

— Невероятно! Если это так, то это чудо!

Буз повторил, что так оно и есть. И еще он сказал, что на острове происходят удивительные вещи.

— В этом году больше фруктов, и они вкуснее, чем были прежде. В извилистых коридорах пещеры, которую мы с тобой однажды нашли, я слышал звуки волшебной музыки, гораздо более красивой, чем в твоем граммофоне. И наконец — мои друзья. Они научились говорить, потому что у них есть вера. Если у тебя тоже есть вера, ты тоже услышишь, как они говорят.

Коун тихо сказал:

— У меня есть вера.

* * *
Каким образом шимпанзе удалось усвоить английский язык — никакому научному анализу не поддавалось, но факт оставался фактом: они его усвоили. Да и уместен ли был научный анализ в столь изменившемся мире? Ни о чем нельзя было говорить с уверенностью, отталкиваясь от предыдущего опыта. Однако после долгого периода сплошных неопределенностей, последовавшего за Великим Опустошением, Коун почувствовал, что в мире появился проблеск надежды и какой-то цели. Не то, чтобы можно было судить о Божественных намерениях, но зачем-то же Он допустил появление на острове группы обезьян, которые пережили Опустошение и Потоп. Разве не для того, чтобы прибыть на остров Коуна и изучить самый распространенный из числа языков «гомо сапиенс»? А может быть, эта Его милость распространилась и на самого Коуна?

В честь знаменательного события — распространения человеческой речи среди обезьян — Коун решил устроить седер[11]. Судя по всему, пятнадцатое число месяца нисана уже миновало, но за неимением календаря он не считал себя ответственным за неточную датировку праздников.

Да и не в дате дело — гораздо важнее, по мнению Коуна, было соблюсти дух и назначение торжества (так себе, небольшой семейный праздник, ничего особенного), с единственной целью собрать вместе всю компанию, чтобы каждый отблагодарил Кое-кого за ниспосланное добро. Что особенного в том, что они позволят себе в чрезвычайно скромной форме выразить благодарность Всевышнему за небольшое улучшение созданных Им немыслимых условий существования? В конце концов, и Его тоже нужно понять: у Него, должно быть, по горло всяких забот! И не мешает принять во внимание, что не всегда Первопричины являются первопричинами, а относительно населения их маленького островка у него могли быть и кое-какие «задние мысли».

А весна выдалась чудесная. В высокой траве рассыпались потрясающей яркости цветы. Крупными желтыми гроздьями украсились мимозы. Олеандры вырядились в белые и сиреневые королевские одежды. И окраска цветущих растений была глубже, интенсивнее прошлогодней. Это предвещало хороший год. Мир вам всем! Аминь!

Коун самым тщательным образом вымыл, вычистил, выдраил свою пещеру и сколотил стол на восемь персон: по три с каждой длинной стороны и по одному — у торцов.

Отец накануне праздника Пейсах удалял из дома все, что могло быть квасным (хомец[12]) и торжественно сжигал все собранное в стороне от дома, после чего произносилась молитва и говорилось: «Пусть весь хомец, который у меня был или остался незамеченным, считается несуществующим, и пусть он станет пылью и прахом». (В то время пыль земли была относительно безобидным веществом!)

Сам Коун выступал в роли хозяина дома, а Буз — в числе приглашенных. Кроме того, приглашались пятеро шимпанзе и горилла Джордж. Если он соизволит принять приглашение. Коун надеялся, что Джордж его примет: как-никак ведь и он был одним из постоянных обитателей острова, зачем ему отбиваться от компании? Не стоило продолжать сердиться на него за то, что он так неосмотрительно сгрыз Кол нидрей. Возможно, он по наивности считал, что пластинка — это вафля с ликером, и ему просто захотелось полакомиться.

Придется, раз уж нет почтовой связи, лично сходить и пригласить его. Трудно рассчитывать, что Буз согласится выполнить роль посыльного. Последнее время Коун не встречался с гориллой и только изредка натыкался на места лежанок в траве или на кучки волокнистых испражнений. Буз высказал предположение, что Джордж не появлялся из страха перед ними, шимпанзе.

Коун сказал, что если Джордж придет, он посадит его на почетное место, предназначенное для пророка Ильи.

— Как? Эту толстую, жирную обезьяну? — возмутился Буз. — На почетное место? С какой стати? Разве не я живу в этой пещере?

— Но ведь у нас торжество. Будь великодушен.

— Великодушным — да, но дурачком я быть не согласен. И не говори мне, что тебе нравится это отвратительное чудовище. Я не забыл еще, что ты сказал, когда Джордж искромсал пластинку твоего отца.

— С тех пор у меня было время передумать, и, по правде говоря, у меня есть много оснований, чтобы относиться к нему с уважением. Я вижу в нем не только гориллу.

— Еще бы! Он превосходит размером и глупостью любую другую гориллу.

— Он одинок. Я чувствую, что на его долю выпали еще большие испытания, чем на нашу с тобой. Возможно, он пережил тяжелый кризис. Вид у него свирепый, а сердце доброе. Подозреваю, что это он помог мне, когда я чуть не погиб от радиоактивного отравления. И не забывай, что у него не было твоих преимуществ.

Буз закрыл нос рукой, а другой рукой сделал жест, как будто дергает за цепочку в туалете, чтобы спустить воду. Жест, которому он мог научиться только у доктора Бюндера.

В вечер седера в небе была полная луна. Коун одел на себя китл[13], изготовленный из противомоскитной сетки. Ужин был готов. Вместо мацы он испек пресные плоские лепешки. Стол был накрыт куском полотняного паруса с «Ребекки». Поскольку в запасе оставалась только одна свеча, он зажигать ее не стал, а в центре стола поставил керосиновую лампу. В ее неверном, дрожащем свете шимпанзе выглядели как молчаливая группа старых бородатых евреев.

Незадолго до этого Коун вылепил из глины и обжег два узкогорлых кувшина и разрисовал их поверхность белыми цветами. Он наполнил кувшин легким банановым вином.

Вместо яиц, которые на острове откладывать было некому, он положил на стол кокосовые орехи. Тарелка мацы была по традиции укрыта льняной салфеткой. В качестве горькой травы он нарезал корни касавы, а на деревянные тарелки положил по бедренной кости ископаемой лошади.

Маловероятно, чтобы кости ископаемой лошади, если принять во внимание форму копыта, можно было считать кошерными, но ведь они были положены не для употребления в пищу, а исключительно ради соблюдения ритуала. К тому же лошади были древними и вполне могли символизировать грозные египетские колесницы.

Мария Магдалина взяла в руки кость, осторожно понюхала и поспешно положила на тарелку.

— Эта кость — символ. Она не для еды, — шепотом объяснил Коун.

Он ободряюще похлопал ее по руке, и она в ответ сделала то же самое.

Роль харосета[14] выполняло блюдо из мелко нарезанных абрикосов с орехами. Вместо салата в каждой тарелке лежал пучок дубовых листьев. Рядом со своим прибором он, кроме того, положил рисовую веточку, которая напоминала ему японскую картинку, висевшую когда-то у него на стене.

Потом Коун разлил банановое вино в деревянные бокалы. На них он вырезал маленькие барельефы, изобразив, как умел, сцены Исхода из Египта, которые неизменно вдохновляли евреев в дни редких радостей и столь частых трагедий. На бокале самого Коуна был изображен Моисей. Кто-нибудь другой, чего доброго, мог подумать, что это изображение самого Господа Бога, что было бы проявлением идолопоклонства.

Коун сел во главе стола, напротив входа в пещеру, в проеме которого мог появиться пророк Илья или желанный гость. Со своего места он легко доставал до очага, на котором пеклись лепешки и готовилась другая еда.

Шимпанзе выглядели гораздо лучше, чем при первом появлении на острове. Шерсть подросла, стала гладкой и блестящей. Они живо болтали. Приятно было слушать, как они разговаривают между собой.

Справа от Коуна, в роли доверенного лица, сидел Буз, Дальше — Мельхиор, ласковыми влажными глазами поглядывающий на одного из близнецов, Саула из Таршиша.

Слева была Мария Магдалина, По ее просьбе он посадил ее напротив Буза и подальше от Эсава. Между ними сидел Лукас. Эсав все время старался сказать что-нибудь неприятное, Мария Магдалина делала вид, что это ее не касается, Буз готов был каждую минуту взорваться, и Коуну приходилось отвлекать их выполнением ритуала от вот-вот готовой разразиться ссоры или, еще хуже, драки.

Мельхиор внимательно наблюдал за близнецами: если один из них оставлял что-нибудь на тарелке или в чашке, он немедленно хватал это и проглатывал.

Мария Магдалина была привлекательной, умной девушкой с блестящей шерсткой, светлым добрым личиком и самыми приятными манерами. Плотно прижатые уши свидетельствовали о немалой сексуальности. Коун подумал: у нее почти человеческие черты лица. Когда Мельхиор начинал дремать, одного ее взгляда было достаточно, чтобы успокоить близнецов, стоило им расшалиться.

Коун благословил вино и предложил традиционные тосты за жизнь и свободу. Закрыв глаза, он произнес: «Благодарим Тебя, Господи, что сохранил Ты наши жизни и дал нам дожить до этого часа». («Правда, жизни других Ты не сохранил», — промелькнуло у него в голове, но он отогнал от себя крамольную мысль: только не сейчас, в торжественный вечер Святого Праздника!)

Он объяснил, кто такой Бог, и шимпанзе ответили одобрительными возгласами.

Буз потянул его за рукав:

— Ты однажды сказал мне, что это Он допустил Катастрофу и Новый Потоп.

— Я благодарю Его за добро, а не за зло, которое Он причинил нам, — шепнул Коун. — Несмотря на Опустошение, мы с тобой живы и дожили до этого дня. За это мы и должны быть Ему благодарны. Так я понимаю.

Буз перекрестился. Близнецы повторили его жест.

— Ты мог бы сделать это после, не сейчас, — заметил ему Коун.

— А если сейчас? Что в этом плохого?

— Это нарушает ритуал, так как относится к другой категории обычаев.

Буз замолчал и пошевелил губами, чтобы запомнить новые слова.

Коун предложил выпить за мир.

— В будущем году — на нашем благословенном острове, и всех нам благ!

— Я-то думал, у нас свобода религий, — заметил Буз.

— Амен, — сказал Коун и выпил за свободу.

Все присоединились к тосту, выпили за свободу и допили все до дна вино, которое было в бокалах. Буз обошел стол, наливая всем по новой. Эсав хотел сделать ему подножку, но Буз наступил ему на ногу. Эсав нахохлился, однако сдержался, и драки не произошло. Мария Магдалина наградила его за это очаровательной улыбкой.

Коун понимал, что седер идет не совсем по правилам, но так ли уж это было важно? Главное — дух седера.

Он объяснил изначальный смысл седера как торжества Исхода.

— Евреи были рабами в Египте, но Господь вывел их оттуда. Главное, запомните: Он вывел их, несмотря на то, что в недавнем прошлом делал это весьма неохотно. Во всяком случае, сегодня мы отмечаем праздник избавления от египетского рабства и нашего собственного избавления от опасности во время Второго Потопа, что, впрочем, не освобождает нас от траура по случившемуся. Наш праздник является также формой благодарности за жизнь, дарованную нам на нашем маленьком острове. Мы живы и находимся в добром здравии. Наша ближайшая задача — наладить в будущем мирное сосуществование.

Буз перекрестился. Коун сделал вид, что не заметил.

Мария Магдалина и Мельхиор захлопали в ладоши. Коун надеялся, что его маленькая проповедь не показалась чересчур длинной и скучной, Эсав набирал в рот банановое вино и пускал пузыри. Близнецы хихикали.

Но в общем все было терпимо. Теперь настало время четырех пасхальных вопросов. Он собирался поручить их близнецам, но близнецы не могли точно придерживаться текста. Саул из Таршиша, вроде, был вообще умственно отсталым. Он останавливался и шумно втягивал воздух после каждого слова. Лукасу тоже нелегко было сосредоточиться на вопросе, который ему досталось произнести. Пришлось попросить Буза повторить еще раз все с самого начала.

Задолго до седера Коун объяснил ему ход и смысл всего ритуала, и Буз добросовестно выучил вопросы, которые были составлены Коуном так, чтобы извлечь из шимпанзе максимум интересующей его информации и попытаться сделать очередной шаг в осмыслении Божественного предначертания.

Вот эти вопросы:

1) Если допустить априорно, что данная ночь отличается от всех других, то в чем суть отличия?

2) Скажите, кто вы? Иначе говоря, дайте определение собственной личности.

3) Известно ли вам место вашего рождения? Что запечатлелось в вашей памяти во время Второго Потопа? Как вам удалось спастись во время бедствия?

4) Считаете ли вы, что у жизни имеется специфическая цель? Если да, то как вы ее формулируете?

Просьба отвечать серьезно и с полной ответственностью.

Буз уже немного умел читать. Коун написал для него вопросы печатными буквами. Буз выучил их на память и, само собой, съел листок, чтобы лучше

запомнить. И вообще ему нравился вкус бумаги. Иногда после обеда он любил полакомиться листочком из блокнота.

Приосанившись, он громко декламировал вопросы. Мельхиор и Мария Магдалина вызвались отвечать, Эсав сказал, что вообще-то вопросы дурацкие, но, поскольку ему больше ничего не остается, то он, пожалуй, тоже ответит.

Научившись говорить, он ужасно возгордился и изо всех сил подражал горилле. У него было широкое лицо и редкие кривые зубы. Однако выражался он ясно и почти без запинки, его глаза при этом принимали беспокойное и вызывающее выражение. Буз его не любил и явно побаивался, а Эсав никого не боялся и всех презирал.

Коун сразу же определил его как способного, умного от природы, но с чрезвычайно слабо развитой эмоциональной сферой типа и решил, что с ним придется встретиться и поговорить по душам с глазу на глаз.

Эсав заявил, что будет отвечать первым. Буз произносил свои вопросы негромко и спокойно, Эсав отвечал, как на митинге, громко и вызывающе:

— На первый вопрос: все ночи одинаковы, кроме тех, когда идет дождь, и еще — когда у меня мысли о сексе. (Сказав это, он сложил губы трубочкой, изобразив поцелуй, и послал его Марии Магдалине, которая сделала вид, что не заметила.)

На второй вопрос: я шимпанзе номер один, и поэтому от моей девчонки прошу держаться подальше. (Он пристально посмотрел на Буза, который оглянулся на Коуна, отпил из своего бокала и перешел к третьему вопросу.)

На третий вопрос: понятия не имею, где я родился. Мать говорила мне, что я сам себя слепил из грязи и воды. Во время Потопа я влез на высокую пальму и до тех пор плевал и писал в воду, пока она не отступила.

Коун вежливо напомнил ему о присутствии представительницы женского пола и попросил не говорить вещей, оскорбляющих слух.

— На четвертый вопрос отвечу кратко: в настоящий момент главную цель своей жизни я вижу в том, чтобы переспать с Марией Магдалиной, как только она поймет, что такое жизнь. Сейчас она сама не понимает, что ей нужно.

Мария Магдалина густо покраснела.

— Пожалуйста, не нужно портить седер, — сказал Коун. — Мы ждем прихода Элиягу.

Буз шепнул ему на ухо, что неплохо бы вышвырнуть наглеца вон. Коун так же тихо ответил, что так нельзя, нужно иметь терпение: Эсав сам осознает свою неправоту.

Затем он поблагодарил Эсава за то, что в своих ответах тот был честен и откровенен, и предложил отвечать на вопросы Мельхиору.

Когда старик поднялся и приготовился отвечать, Эсав схватил с тарелки кость ископаемой лошади и с треском раскусил ее, отчего разлетелись во все стороны осколки. Он закашлялся, выплюнул костяную пыль и опрокинул в рот остатки вина. Через две минуты он уже спал, положив голову на руки. Никто не стал его будить.

Вежливо прикрыв рот рукой, Мельхиор прочистил горло и заговорил. Речь была неторопливой и сбивчивой, но общепонятной. Временами ему не хватало дыхания, и он ударял себя кулаком в грудь, чтобы вытолкнуть воздух из легких.

— На первый и второй вопросы — вместе. Сегодня не сыро, и я хорошо себя чувствую — спасибо. Мне все равно, день это или ночь, я никогда не думаю о настоящем. У меня тяжесть в груди, это возраст. Помню, мать моя говорила, что по мере того как мы живем, мы обмениваемся болезнями. Одну отдаем, другую получаем. Лично я считаю, что слишком долго жить не стоит. Благодарю вас. Простите, каким был третий вопрос?

Буз повторил.

— А, да! Я помню только, как однажды проснулся и рядом была моя мать. Она была ласковой со мной… пока не встретила одного молодого шимпанзе. Они ушли, я шел за ними следом, а потом потерял в листве и до конца моих дней мне ее очень будет недоставать.

Коун заметил, что о смерти говорить еще рано.

— Уже не остается времени, чтобы поговорить о ней, — сказал Мельхиор и тяжело вздохнул.

Коун напомнил, что четвертый вопрос касается цели жизни.

— Я ни о чем не сожалею.

— Как вам удалось спастись во время Потопа?

— Я взобрался на высокую гору. Там лежал снег, но было также много сухих листьев. Я их ел, пока внизу стояла вода, а потом спустился. Потом меня рвало, и у меня выпали волосы. Я стал как новорожденный. Мне было стыдно, что я такой голый, но я все-таки сошел вниз, в долину. В этой стране прекрасные фрукты. Пожалуйста, не бейте меня. Я уже такой старый…

Коун объяснил: ссоры и драки на острове запрещены, так как это остров мира.

— Я запретил ссориться и драться.

— Мы запретили ссориться и драться, — сказал Буз.

— Вас все любят, — сказала Мария Магдалина, обращаясь к Мельхиору.

Близнецы громко заговорили, убеждая Мельхиора, что они тоже очень его любят. Их возгласы разбудили Эсава. Его едва не вырвало прямо на скатерть. Увидев это, Коун схватил его за клок шерсти на затылке и выволок из пещеры. Слышно было, как он опорожняет желудок от всего съеденного и выпитого за вечер, приговаривая в перерывах: «Ослы! Ох, какие идиотские ослы!»

Коун вернулся в пещеру и подал десерт из печеных бананов и тушенных в бренди абрикосов. (У него еще оставалось немного бренди из корабельных запасов.) Всем очень понравилось.

Потом отвечала Мария Магдалина. Она говорила довольно бегло и уже догоняла Буза, которому ее успехи были, очевидно, не очень приятны. (Однажды Коун даже прочел ей сцену у балкона из «Ромео и Джульетты». Она поняла не все, но слушала с большим увлечением.)

Она сказала, что возраста своего не знает, но, скорее всего, ей уже скоро можно будет рожать.

— Ты хочешь этого?

— Да, но мне неохота и думать о времени, когда у меня будет течка.

— Почему?

— Унизительно знать, что ты зависишь от самца. Я хотела бы быть свободной и независимой.

— Ты когда-нибудь уже испытывала желание?

— Ой, пожалуйста, не нужно этого слова. Мне неприятно. Нет, у меня еще ни разу не было течки.

— Извини. Я тебя понимаю.

Улыбка Марии Магдалины выразила сомнение.

— Я боюсь Эсава. Он постоянно угрожает мне, трясет ветками перед самым моим лицом, говорит гадкие слова.

— Например?

— Он говорит, что если я долго буду тянуть с этим, он искромсает мне весь зад. Я сказала, что нужно дождаться, когда природа сама сделает свое дело.

— И что тогда будет?

— Даже подумать страшно.

Симпатичная девушка эта Мария Магдалина, хоть и шимпанзе. Коун подумал, что ей к лицу было бы белое платье. Жаль, что здесь негде купить.

Ее ответы на вопросы были такими:

— Да, эта ночь не похожа на другие, потому что мы празднуем наше спасение и то, что прекратился Потоп и нет больше рвотной болезни.

— Браво! — сказал Коун.

— А когда я тоже буду отвечать? — запротестовал Буз.

— Сегодня твоя роль в том, чтобы спрашивать, а не отвечать.

— А я хочу отвечать, а не спрашивать.

— В другой раз.

В это время в пещеру вернулся сильно осунувшийся и погрустневший Эсав. От него воняло блевотиной, но все, кроме Буза, сделали вид, что не замечают.

— Я лучше всех ответил на вопросы, — сказал Эсав. — Я король этого леса.

— А я думала — Мельхиор, — заметила Мария Магдалина.

Близнецы захлопали в ладоши, а Мельхиор, который в это время жевал кусочек мацы, утвердительно кивнул.

— А ты — сука! — крикнул через стол Эсав.

Она опасливо отодвинулась и оказалась так близко от Коуна, что еще дюйм — и она уже у него на коленях. Только этого не хватало!

— На второй вопрос: меня зовут Мария Магдалина. Я шимпанзе женского пола. У меня есть самолюбие, и я бы хотела, чтобы другие с этим считались.

— Отлично!

— Почему ты ее хвалишь, а меня — никогда? — шепотом спросил Буз.

Коун прошептал в отчет, что Мария Магдалина их гостья.

— Ну, а третий вопрос? — спросил он.

— Когда начался потоп и эти ужасные ливни, мы все стали уходить в горы. Наша мать утонула. Я с маленькой сестричкой спряталась в пещере. Мы обе были больны, и она умерла, а я вышла из пещеры и пошла. Я долго была одна, а потом встретила Мельхиора и близнецов. Когда появился Эсав, он сразу же сказал, что будет вождем, но какой из него вождь, если он все время сбивается с дороги, и на правильный путь нас выводит Мельхиор? Когда мы пришли сюда, мы увидели, что здесь много фруктов, и решили остаться, а Буз нашел нас и обучил твоему языку. Буз сказал, что его отец — белый шимпанзе. Сначала никто ему не поверил, но потом мы увидели тебя.

— Это было милостью Бога.

— Что касается четвертого вопроса, то могу сказать, что вижу цель своей жизни в том, чтобы жить.

— Превосходно сказано.

Близнецам вопросов не задавали.

— Мы еще маленькие, — сказал Лукас.

Саул из Таршиша кивнул головой.

Коун снял салфетку с последнего куска мацы.

— Это афикоман[15]. Давайте съедим его и вспомним о том, кто мы.

— А кто мы? — спросил Буз.

— Мы те, кто пережил Ужас.

Он дал каждому по кусочку. Мельхиор дожевывал кусочек, который взял раньше. Буз привык к вкусу мацы прежде, но другие, едва попробовав, с отвращением выплюнули. Буз запил свой афикоман глотком бананового вина.

Коун запел. Он ожидал, что гости подпоют ему, но они не захотели. Тогда он поставил пластинку с танцевальной мелодией и предложил им потанцевать. Они задвигались в ритме хасидской песни и в том же ритме на стенах плясали их лохматые тени. Близнецы стали гоняться за тенями, пытаясь прижать их ладонями к стене.

В конце седера Коун налил большой бокал в честь пророка Ильи. Кантор пел: «Всемогущ наш Бог…»

Шимпанзе отряхивали друг друга. Мария Магдалина собирала крошки, застрявшие в шерсти Буза. Эсав подошел и непременно захотел почистить ее пониже спины. Лукас искал в голове Саула из Таршиша, после чего Саул оказал брату аналогичную услугу. Коун уже подумывал о том, не заняться ли и ему туалетом, за компанию, как вдруг полоса света пересекла пещеру: это отодвинулась живая занавесь у входа и ввалился Джордж.

Он остановился, разглядывая собравшихся и наполнив пещеру запахом слежавшихся листьев и чеснока.

Коун вежливо приветствовал гостя и предложил ему стул Эсава. Шимпанзе задрожали от страха.

Коун попросил всех не волноваться:

— Эта ночь не такая, как все. Сегодня никто никому не причиняет зла. Это ночь мира и торжества жизни. Садись, Джордж, и выпей с нами стаканчик.

Джордж неуклюже уселся, выпил бокал вина и, опустив глаза, добродушно улыбнулся, обнажив мясистые десны.

Шимпанзе отодвинулись от него подальше, прижимаясь к Коуну. Даже Эсав побледнел.

Коун предложил Джорджу отведать мацы и сказать пару теплых слов своим друзьям-островитянам.

Гигант с удовольствием пожевал и приготовился говорить. Он весь собрался, кашлянул и вздохнул. Шея надулась от видимого напряжения, а все огромное тело вздрогнуло от непомерного усилия. Но у него ничего не получилось, он встал и заколотил себя руками по груди. Барабанная дробь рассыпалась по пещере. В отчаянии он схватил стол обеими руками и сбросил на пол все, что на нем было.

Шимпанзе в ужасе бросились врассыпную, с трудом находя выход из пещеры, а затем исчезли в чаще леса.

Коун-старший пел гимн избавлению от рабства. Джордж снова тяжело опустился на стул Эсава и слушал, мрачно жуя свою мацу.

Коуна очень огорчило столь неудачное завершение их первого общинного мероприятия, но он счел благоразумным не показывать своего неудовольствия и полностью в духе пасхального седера пытался успокоить и приободрить гориллу. В конце концов, с его присутствием на острове приходилось считаться, и без участия Джорджа вряд ли было возможно нормальное функционирование общины, Чужаки опасны. Нужно, чтобы он, как все, входил в состав сообщества.

— Джордж, — сказал он ему как можно дружелюбнее, — я не сержусь на тебя за то, что ты тут натворил, хотя мы могли и получше завершить вечер. Забудем и то, как необдуманно ты поступил, уничтожив редчайшую пластинку с записью голоса моего отца. Одно только я хочу тебе сказать: или ты изменишь свое поведение, или, извини, нам придется расстаться и жить врозь.

Джордж перестал жевать, помолчал и так тяжело вздохнул, что это было похоже на стон.

Коун не удержался и задал ему четыре вопроса. Джордж, естественно, не ответил. Тогда он рассказал ему историю Блудного Сына, которую так любил Буз. Джордж продолжал жевать. По его щекам текли слезы.

«Сеющие слезы да пожнут радость…» — страстно провозгласил с пластинки Коун-старший.

— Амен, — ответил ему сын.

Джордж радостно засопел.

Когда он ушел, Коун прибрал в пещере, а ночью ему приснилось, что на острове появилась белая обезьяна, о которой все знали раньше, но которую никто еще ни разу не видел.

— Альбинос действительно существует? — спросил он у Буза.

— Я думаю, да. Я часто вижу его во сне, — ответил Буз.

Коун встревожился, предвидя, что белая обезьяна появится и предъявит свои требования и претензии. Он не успокоится, пока не поговорит с альбиносом и не выяснит, что ему нужно. Если он хочет стать членом общины, то почему бы и нет?

Однажды утром он отправился в лес искать пришельца. Поиски продолжались три дня и три ночи и ни к чему не привели. Только раз ему показалось, что в густой зелени промелькнуло белое курносое лицо.

В отчаянии он схватил железное копье (тоже с «Ребекки») и воткнул его в землю. «Зачем Бог послал мне этот сон, — сердито подумал он во сне. — Зачем Он поселил меня на этом острове? Кто Он такой вообще, этот Бог?»

И тут же над кронами деревьев появилось кучевое облако. Оно имело форму тюльпана и плыло при звуках небесной музыки.

— Мистер Коун, — произнес ангельский голос, такой красивый, что у Коуна мурашки побежали по коже.

Он опустился на колени.

— Я вас слушаю, мистер… или миссис, простите, не знаю, как вас называть.

— Мистер Коун, пожалуйста, очистите свои мысли от богохульства. И освободитесь от своих детских сомнений относительно Божественного Начала. Ради вашего же блага.

Коун извинился самым искренним образом.

— Очень сожалею. Я оговорился. Меня напугала белая обезьяна, и я подумал, что случится что-то ужасное.

— Страх — это естественное чувство.

— Я действительно видел лицо белой обезьяны в листве или мне показалось?

— Не показалось.

Коун протяжно застонал.

— Я спрашиваю только, есть ли кто-нибудь еще здесь, на этом острове? Белый, черный или коричневый? Обезьяна или человек? Может быть, женщина? Остался ли на земле кто-нибудь из людей? Я хочу знать. Мне это нужно. Ради моего душевного покоя. Что если бы вы оказались на моем месте?

— На какое место я ставлю себя — это, мистер Коун, вас совершенно не касается. Однако, отвечая на ваш вопрос, могу заверить вас, что на всей Земле вы один такой, других не осталось.

— Это точно?

— Ни о чем нельзя говорить с уверенностью.

— Знает ли кто-нибудь о происходящем в полном объеме? Этот остров, например, таков, каким он мне представляется?

— А каким он вам представляется?

— Островом, на котором мы двое разговариваем.

— А если я отвечу, вы поверите?

— Не уверен, — сказал он после некоторого колебания.

— Тогда считайте это сном.

— Только и всего? — воскликнул Коун.

Ангел исчез. Только звуки чудесной музыки продолжали дрожать в воздухе.

Коун поднял копье и пошел по направлению к темно-зеленому лесу.

Он скорее боялся Бога, чем любил Его.

* * *
Если это был действительно сон, о котором Он знает, то как приноровиться к Нему? А Он должен знать, и я должен быть очень осторожен. Теоретически вроде бы никакой опасности, но фактически опасность очень велика. А он, Коун, постоянно спотыкается, и каждое его слово, каждый шаг могут быть истолкованы вопреки его интересам. Если бы кто-нибудь знал, как сильно его желание непременно выжить.

Быть осторожным в словах, в мыслях, даже в собственных снах!

Мыслью наталкиваешься на непреодолимое препятствие, когда думаешь о том, на Чьей ответственности лежит День Великого Опустошения. Коуну по-прежнему трудно было подавить в себе гнев и обиду за случившееся, но раз уж никто не мог воротить того, что произошло, оставалось думать только о будущем.

Все карты были в руках Бога. И хоть бы одна у Коуна, уж неважно какая. Ничего, кроме единственного невероятного знания: Он не все знает. Он путается в счете. Например, Он сказал, что в живых остался только Коун, а потом оказалось, что есть еще кое-кто. И это была пока единственная коуновская карта.

Поэтому если он хотел еще некоторое время дышать и ходить по далекому от совершенства, но полному чудес острову, он обязан был найти, изобрести надежный способ заслужить Его благосклонность, не снимая с Него при этом ответственности за учиненный недавний Потоп.

«Я надеюсь, Он высоко оценил наш седер и все хорошее, что говорилось тогда по Его поводу», — с надеждой подумал Коун.

* * *
Богу должно прийтись по вкусу, если жизнь обитателей острова будет организована в духе Его Законов. Коун станет их главным советчиком и покровителем и поможет им овладеть правилами социального поведения. Можно начать с одной маленькой семьи, расширив ее затем до масштабов общины. Объяснить им, что хотя родители их были обезьянами, но сами они, овладев языком, перешли в новое качество. Теперь — нужно им втолковать — их задача — общаться, говорить на равных, трудиться, строить и эволюционировать в общественных, альтруистических существ.

Совсем неплохо, если, конечно, получится. Во всяком случае, стоит попытаться. Мало ли чему еще суждено случиться на этом острове, но, возможно, будущее превзойдет все ожидания. Возможно, сложится некое функционирующее социальное целое, под влиянием цивилизаторского воздействия которого возникнет поведенческий стандарт высшего порядка в среде живых существ более низкого уровня развития, чем человек, хотя за неимением людей их уже и теперь впору считать существами самого высокого уровня развития.

Если их маленькое сообщество будет развиваться и выдержит проверку временем, они впоследствии произведут в своей среде нового обезьяньего Праотца Авраама, который заключит с Богом новый Договор, поскольку это Ему нужно и так Он чувствует себя уютнее, хотя впоследствии несоблюдение статей Договора и причиняет Ему немало беспокойств. Едва ли окажется возможным добиться, чтобы вторая Высокая Договаривающаяся Сторона ежедневно и в точности выполняла все статьи Договора.

Однако уж лучше попытаться цивилизовать тех, кто нуждается в цивилизации, чем предоставить злу делать свое черное дело. Богу эта идея должна прийтись по вкусу, а Коун, чтобы заслужить высшую похвалу, сделает все от него зависящее.

А для этого, поскольку средство языковой коммуникации уже существует, Коун первым делом примется за просвещение своих подопечных. Впоследствии можно будет внушить им чувство бережного отношения к миру, в котором они живут, не повторяя ошибок человечества, потерпевшего трагическую неудачу на пути к истинному братству, в результате чего они утратили и дорогой их сердцу мир и самую жизнь.

* * *
Приняв это решение, Коун учредил Школьное Дерево. Для этой цели он футах в шестидесяти от своей пещеры выбрал пышный, ветвистый эвкалипт. От листвы эвкалипта, особенно после дождя, исходил такой изумительный аромат, что, он надеялся, ученики не заснут на уроках.

Шимпанзе аккуратно приходили на занятия, в том числе Буз. Правда, Буз уже значительно превзошел их в науках, но ему интересно было наблюдать за тем, как проходило обучение других. Двухчасовые занятия проводились ежедневно, кроме, разумеется, Седьмого дня. В субботу Коун предпочитал не работать. Похоже на то, что Бог очень настаивал на соблюдении этого правила, а в Книге Исхода даже сказано, что нарушение святости Субботы может стоить жизни.

Утром Коун звуками медного горна созывал обезьян на урок.

Обезьяны — некоторые неохотно — являлись, в одиночку и парами рассаживались на ветках, сладко потягивались, жевали листья, сплевывая на траву, щелкали орехи и искали друг у друга, между тем как Коун читал им лекцию. Если было неинтересно, они трясли ветки или швыряли в него орехи, но стоило ему поднять руку в знак того, что дальше будет интереснее, они тотчас же замолкали и принимались слушать.

В тени эвкалипта он соорудил нечто похожее на кафедру с табуретом.

Темы лекций были разнообразны. К иным он тщательно готовился, другие читал экспромтом, а иногда цитировал длинные отрывки из книг. Часто он рассказывал всевозможные истории, одни — по памяти, другие — придуманные им самим.

Он понимал, что он не Мартин Бубер, а обезьяны не хасиды, но можнобыло надеяться на то, что со временем у них получится. Главное — время и терпение. Важно, безусловно, было то, как он будет их учить. В случае удачи ему обеспечена надежная обратная связь.

Почти все шимпанзе учились с удовольствием, хотя случались и прогулы. Например, у Эсава. Иногда близнецы после особенно трудного урока уходили, как оглушенные, и на следующий день не являлись вовсе. Мельхиор слушал спокойно и терпеливо, а Мария Магдалина в некоторых, особенно приятных ей частях лекции застенчиво аплодировала.

Буз был прилежнее всех и, считая себя самым образованным из студентов, позволял себе время от времени не соглашаться с лектором. Иногда он даже поправлял Коуна, если считал, что тот неправильно употребляет то или иное слово. (Дело в том, что последнее время он много занимался изучением «Оксфордского словаря».) Коун смущался, тем более, что слушатели при этом аплодировали Бузу. Однако у него было достаточно чувства юмора, чтобы из-за таких пустячных инцидентов не прерывать лекцию.

Джордж был вольнослушателем, приходил не всегда и взбирался на соседний кедр — шимпанзе после скандала в пасхальный вечер отказывались сидеть с ним рядом. Джордж заявил, что он сам предпочитает отдельное дерево. Коун стал было спорить и произнес речь в защиту гражданских прав гориллы, но, поскольку Джордж и сам не настаивал на их соблюдении, ему пришлось отступить.

Сидя на ветке своего кедра, он постоянно что-то жевал, иногда потягивался, распрямляясь во весь рост, но все время был глубоко погружен в слушание лекции. Коун был уверен: он хоть и молчал, но понимал все отлично. Так, по крайней мере, казалось Коуну.

Бывало, Джордж не мог усидеть на месте, если какой-то факт или цитата выводили его из равновесия. Он не торопясь слезал с ветки и под насмешливые выкрики других студентов уходил в лес, чтобы переварить услышанное. Там он укладывался на траву и лежал неподвижно до тех пор, пока новая мысль не укладывалась на нужное место в его мозгу. А может быть, Коуну это только казалось, и он приписывал горилле несуществующие качества? Однако в Джордже угадывались какие-то скрытые «вероятности». В нем было что-то сверх того, что лежало на поверхности.

После лекции шимпанзе спускались на поляну и выпивали по стаканчику бананового пива, которым их неизменно угощал Коун.

Мельхиор, выпив половину стакана, смахивал капли с бороды, говорил, что это лучшее событие дня, и допивал остальное.

* * *
Лучше всего Коун разбирался в ископаемых скелетах, но с помощью однотомного энциклопедического словаря он кое-как освежил свои знания в области истории.

— Знание прошлого помогает лучшему устроению будущего, — говорил он своим студентам. — Я имею в виду ваше будущее. О моем вряд ли стоит и говорить, а ваше представляется, по меньшей мере, вероятным, В моем образовании, безусловно, имеются немалые пробелы. Я постараюсь по мере сил изложить все, что знаю, но, если вам покажется, что я непоследователен или что-нибудь пропускаю, то я прошу не думать, что я делаю это умышленно, из желания что-либо утаить от вас.

Все шимпанзе, кроме Эсава, сидевшего с кислой миной, оценили искренность Коуна и наградили его аплодисментами.

Шимпанзе с огромным интересом прослушали его лекцию о космосе. Они живо интересовались всем, что произошло на Земле и в космосе. Он даже сообщил им о теории расширяющейся Вселенной.

— Зачем? — удивленно спросил Буз.

— Потому что она расширяющаяся.

(Смех.)

Он изложил теории Дарвина и Уоллеса о происхождении видов и естественном отборе, включая краткий курс социальной биологии.

Аплодировал только Джордж, да и то Коун не был уверен, что это именно аплодисменты, а не попытка схватить ладонями воображаемую муху.

Затем Коун подробно остановился на дуализме человеческой природы: да и нет, добро и зло, жизнь и смерть, иллюзия и реальность, сложный, радостно-трагический комплекс, выработанный человечеством на протяжении веков. Не лежит ли в основе этой двойственности противоречие между душой и телом? Или сознательный отказ Бога от Собственного присутствия? Как это могло получиться? Неверующий Фрейд говорил что-то о травме Его мозга, ставшей всеобщей болью.

— Как бы мы ни пытались найти объяснение зла в первоисточнике в самом процессе его становления и развития, скажем метафизически, в самом появлении дьявола (мы о нем еще поговорим отдельно, в частности, о том, допустима ли версия, что Бог вырвал его из Собственного мозга и швырнул в бездонную пропасть, откуда он затем выкарабкался в образе дымящегося змия), мы, так или иначе, не можем избежать вопиющего противоречия, кроющегося даже и в самом факте, что вышеупомянутому дьяволу дозволено было свободно разгуливать в раю, а затем срывать на человеке обиду за потерю дорогого его сердцу ангельского облика. В сущности, парень просто завидует человеку и сам хочет быть человеком. Вспомним хотя бы, как он, увидев, что Адам проделывает с обнаженной Евой в кустах, сам страстно пожелал ее. Позднее, встретившись с Евой в лесу, дьявол спросил: «А как насчет моей порции?» Она же, потупившись, ответила: «Это не для тебя, а почему, я не могу тебе объяснить». За это он отравил ей яблоко, в результате чего прекратилось пение гимнов.

Затем Коун в общих чертах изложил теорию Фрейда и в подтверждение ее состоятельности дал краткий набросок человеческой истории с ее бессмысленными войнами и рукотворными бедствиями.

— Человеку были даны неограниченные возможности, но на всем протяжении своего многовекового существования он непрерывно только и делал, что доказывал свою полную неспособность к достижению божественного предназначения. Он не удовлетворял своим собственным требованиям. Иные видят первопричину в химическом отравлении нашего мозга, приведшем к полнейшему генетическому беспорядку. К этой проблеме я еще тоже вернусь на ближайших занятиях. Факт остается фактом — любовь непопулярна, а самое любимое занятие человека — лезть в чужие дела. Болтовни было много, но из всего, что было сказано, не произошло главного: резня продолжалась, и как ее остановить, никто не знал. То есть человек не смог подняться над своей животной природой. Я прошу понять меня правильно, я никого не хочу обидеть, в конечном счете, я и сам животное, но я хочу этим сказать, что сколько-нибудь применимой альтруистической системы человеку создать так и не удалось. Короче, он слишком часто вел себя иррационально, глупо, дико и — я не боюсь этого слова — по-скотски. Речь в данном случае идет, безусловно, о массовых убийствах.

Так было на всем протяжении человеческой истории. Прошу не считать меня чрезмерно чувствительным и не забывать, что я это говорю в момент, когда, кроме нас с вами, никого на Земле не осталось. Я запланировал шесть лекций, посвященных истории человечества, начиная с двенадцатого века до нынешней эры, причем вторая лекция будет начинаться Катастрофой европейского еврейства, которой я уже касался в своей предыдущей лекции (помните, я рассказывал вам о том, как из мертвецов варили мыло и тому подобные кошмары?), а затем свяжу это с применением американцами атомного оружия в войне с Японией. Вы, в частности, услышите несколько душераздирающих рассказов о том, как однажды утром тысячи японцев бросились среди окрошки бетона и стекла искать собственные глазные яблоки. Об этом можно рассказывать без конца, но боюсь, что у меня духа не хватит.

Коун сказал при этом, что у него нет ни малейшего желания ни преувеличивать степень человеческого падения, ни преуменьшать его тяги к добру и красоте.

— Если я считаю целесообразным переносить акценты на грехи, свойственные людям, то исключительно потому, что хочу помочь вам избежать подобного в вашем будущем обезьяньем обществе. Я хочу, чтобы вы избежали повторения тех же ошибок. Ибо ваше будущее в ваших руках.

Бурные аплодисменты. Буз размахивал зеленой коуновской кепкой, которую носил последнее время. Глаза Марии Магдалины наполнились слезами умиления. Мельхиор высморкался и прочувствовано нахмурился.

Коун отвесил поклон. Какая трогательная картина: он, Келвин Коун, единственный человек на Земле, читает обезьянам лекцию о банкротстве человечества! Недурно! Папа-раввин — да пребудет душа его в раю! — конечно же, похвалил бы.

(«Послушай, Келвин, скажу тебе прямо, мне никогда не нравилось, что ты красивое еврейское имя сменил на это дурацкое „Келвин“ — прямо-таки наришкайт, — но за то, что ты сейчас объяснял обезьянам, хвалю».

«Но, папа, они не совсем обезьяны. Они вполне развитые приматы».

«Возможно, но, видишь ли, по мне, так обезьяна всегда остается обезьяной».)

Коуна уже понесло, он не мог остановиться и пошел распространяться о том, что человеку потому ничего не удавалось, что он ни за что не умел по-настоящему приняться.

— Речь в данном случае идет о свободе воли. Да и как она могла быть свободной при условии крайней ограниченности интеллекта? Что мешало Всевышнему совершеннее сработать человеческий мозг? Думаю, что Ему это было совсем не трудно, независимо от того, появился ли человек первоначально в виде готового к последующей эволюции гена или в виде Адама с окончательно сформировавшимся ребром. В любом случае Он мог бы снабдить человека способностью более надежного контроля над инстинктами и если уж не любовью к своему собственному роду, то, по крайней мере, осознанием серьезности естественного отбора и того, что некоторым дано мало, а иным и вовсе ничего, что им мало отпущено на жизнь и они умирают совсем молодыми. Как вы считаете: я прав или нет?

Мертвая тишина.

Мельхиор кашлянул.

— Иными словами, — не мог остановиться Коун, — почему несовершенство Божественного творчества должно было испортить первоначально блестящую идею? Почему Он не создал человека равным Тому, по образу Которого его сотворил?

* * *
Впоследствии Буз клялся, что он первый увидел огненный столб, низвергающийся с неба. («Однако ты мог меня предупредить». — «Ты интересно рассказывал, и я не хотел тебя прерывать».)

Шимпанзе почувствовали, что происходит что-то неладное и так перепугались, что прижались к веткам и не в состоянии были даже удрать.

А ВИДЕН БЫЛ ТОЛЬКО СВЕТ.

— Мистер Коун, вы осмеливаетесь

состязаться со Мной?!

Коун скорчился от страха, и, если бы не отцовская ермолка, которую он надевал во время лекций, он не произнес бы ни слова.

— В своем ничтожестве я только пытаюсь осмыслить Божественные намерения.

— Кто ты,

чтобы понять

намерения Господа?

Как Я могу объяснить

Мою тайну

твоему мозгу?

Может ли хромой

взойти к пылающим звездам?

— Авраам и Иов состязались и противоречили Тебе.

— Они были моими слугами.

— Разве не жаловался Иов, что Ты погубил праведных вместе с грешными?

— Впоследствии он покаялся.

В бешенстве Коун поднял к Нему кулак:

— Ты уничтожил человечество. Все наши дети обращены в прах. Где же справедливость и милосердие Твои?

А про себя подумал: «О, святой Моисей! Что я говорю? Я безумец! Я погублю себя!»

Какая-то сила сбросила его с табурета и швырнула на землю.

— Я твой Бог,

сотворивший человека,

чтобы усовершенствовать Себя.

Шимпанзе, сидя на корточках на Школьном Дереве, притихшие, смотрели на Коуна, который барахтался в копне опавших листьев. Буз не пошевелился, даже когда огненный столб медленно уплыл и скрылся в глубине неба.

* * *
Ветер был полон колючих стрел и воплей отчаяния. Обезьяны крепко руками и ногами вцепились в угрожающе скрипящие ветки эвкалипта. Джорджа рвало, как от морской болезни.

Холодные дождевые капли потекли по лицу Коуна, он со стоном поднялся и снова сел на свой табурет.

— Что-то упало с дерева мне на голову.

Он прикрылся книгой от дождевых капель.

— Вот это была лекция! — сказал Буз. — Сам лектор в нокауте! Когда продолжим?

Коун не знал. С его носа стекали ледяные капли. Он почувствовал, что простужен и что надо идти домой.

— Не схватить бы воспаления легких. Завтра занятий не будет.

Бурные аплодисменты школьников потрясли эвкалипт.

Вся земля вокруг была усыпана лимонами, но только один из них при падении угодил в цель, оглушив Коуна.

Мельхиор заметил, что из этого добра можно приготовить много лимонада.

4. Дева на ветке

Буз клялся, что своими глазами видел на поверхности моря плавающую флягу.

— Где именно?

— Там, в море.

— Почему же ты, дурачок, ее не выудил из воды? Ты же умеешь плавать.

— Но ты же сказал, что у нас вполне достаточно бутылок.

— Это, возможно, не простая бутылка.

— А я откуда знал, что она не простая?

* * *
На рассвете в миле от пещеры появились трое незнакомцев, и Коун с беспокойством стал разглядывать их в морской бинокль. Откуда они взялись? То ли Бог снова решил наполнить Землю, чтобы она «кишела», то ли она сама по себе начинала кишеть. Поодаль сидели друг против друга шимпанзе и держались за пальцы ног. Этой ночью Буз не приходил ночевать. Коун наполнил корзину бананами и кокосовыми орехами и направился к берегу.

Шимпанзе приготовились приветствовать пришельцев. Пока Коун спустился вниз, те уже подошли к членам обезьяньей общины и осторожно обнюхали Буза, Марию Магдалину, Эсава, близнецов. Они целовались, хлопали их по заду, обнимали каждого и что-то бормотали. Как будто весь мир стал совсем маленьким, и все в нем были свои. Был момент, когда пришельцы перепугались, услышав непривычную для них человеческую речь, но шимпанзе перешли на общепонятный обезьяний язык, и новички успокоились. Только близнецы уже немножко подзабыли, как говорят по-обезьяньему.

Коун стоял в стороне, босой, в соломенной шляпе, с корзиной в руке.

— Кто-нибудь из вас знаком с ними? — спросил он Буза.

— Нет, но они нам нравятся, — ответил Буз.

— Отлично, но кто они и откуда?

— Они говорят, что не знают.

— Там, откуда они пришли, горы или долины?

— Они говорят, что и то и другое.

— Может быть, они с соседнего острова? Может быть, они приплыли на нашем плоту?

— У них нет ни лодок, ни плотов. Их следы ведут из леса, а не из моря.

Буз сказал, что сможет расспросить их подробнее, когда научит их разговаривать.

— Чем скорее, тем лучше, — сказал Коун. — Мне не терпится узнать, как им удалось избежать гибели во время Потопа. — Он улыбнулся новым шимпанзе и протянул им по банану и по конфете. Они тут же с жадностью набросились на еду.

Двое были самцами, один высокий, другой коренастый с кривыми ногами, у обоих густая коричневая шерсть. У старухи-шимпанзе были растопыренные сердитые уши, проеденные до десен зубы и голый зад.

Коун опередил Буза и дал ей имя своей тетушки: Хетти, а самцов назвал высокого Бромбергом, а коренастого Эстергази. Так звали его бывших однокашников по колледжу, и Коуну приятно было, что вновь рядом с ним Бромберг и Эстергази.

Мельхиор с удовольствием познакомился с Хетти и почесал у нее под подбородком, после чего они убежали на пляж и там стали играть на песке и мутузить друг друга до потери дыхания.

Эстергази был похож на солидного бухгалтера. Свой банан он съел, не потрудившись содрать кожуру. Бромберг оказался добряком. Это стало сразу видно, едва он, пососав кокосовую конфетку, отломил по кусочку Саулу и Лукасу из Таршиша и потрепал обоих мальчишек по голове.

Эсав поспешил объявить новичкам, что шимпанзе номер один — он, Эсав, а те серьезно выслушали новость и не стали возражать.

Братья восторженно смотрели на Марию Магдалину и обнюхали ее, чтобы выяснить, нет ли у нее течки. Течки еще не было, а Мария Магдалина смутилась и, взобравшись на дерево, спряталась в листве.

После полудня Бромберг и Эстергази уселись на ветке смоковницы и с наслаждением уплетали спелые фиги, внимательно наблюдая за тем, как члены островной общины занимались домашним хозяйством. Эсав, естественно, в работах не участвовал, а ковырял палочкой в муравейнике, дразня несуществующих муравьев.

Утром, когда Коун, как обычно, взошел на кафедру перед Школьным Деревом и приступил к лекции о ледниковом периоде Земли, новички постеснялись, как все, сесть на ветки, а устроились под деревом. Их смущало незнание языка. Студенты тупо сосредоточились. Изложение, видимо, было таким образным, что близнецы стали ежиться от холода. Мария Магдалина вся подалась вперед, ловя каждую холодящую кровь коуновскую мысль. Мельхиор спокойно слушал, грызя черствый кусочек коржика мацы, оставшийся с седера. Буз сидел на самой верхушке и, как маятником, раскачивал длинной рукой. Джордж о чем-то задумался и, свалившись с ветки, по своему обыкновению смутился и затрусил в лес, а новички, увидев его, мигом взлетели на эвкалипт и автоматически превратились в стопроцентных студентов.

* * *
Коун начал заниматься ремеслами и обучать им обезьян. Вместе они лепили и обжигали горшки, собирали лечебные травы. Это очень способствовало сплочению общины. Шимпанзе было лестно иметь в его лице собственного лечащего врача.

Коун собрал большую коллекцию растений. Он их вываривал, делал экстракты; проверял, какие из них помогают при несварении желудка, а какие умеряют головную боль.

Буз пожаловался на резь в глазах, и Коун посоветовал ему поменьше читать, но тот не послушался: он никак не мог оторваться от любимых рассказов. Саул из Таршиша сетовал, что его замучили глисты. Это было неправдой, потому что глистов на Земле больше не было, но он, тем не менее, вылечил его от глистов. Заодно он вылечил от того же и Лукаса. От чего бы он их не лечил, но животы болеть перестали.

У Эсава заболел зуб. Внимательно осмотрев больное место, Коун предложил выдернуть сгнивший корень плоскогубцами, но Эсав сердито на него посмотрел, зарычал и сказал, что у него больше ничего не болит.

Джордж, когда играла пластинка, обычно сидел где-нибудь поблизости от пещеры. Однажды Коун увидел, что бедняга сильно простужен. У него текло из носа и слезились глаза. Ему можно было бы помочь одним из известных Коуну экстрактов, но Джордж отказался даже войти в пещеру.

— Если тебе нравится болеть, то дело, конечно, твое.

Джордж семь раз чихнул, и Коун сказал ему: «Будь здоров».

* * *
За рисовым полем Коун наткнулся на залежи отличной силикатной глины, из которой у него стали получаться художественные керамические изделия — блюда, вазы, лепные цветы и другие украшения. Для их обжига он соорудил специальный очаг, в котором горели специальные угли, приготовленные из черного дерева. Буз, сидя у входа в пещеру, с опаской поглядывал, как Коун вытаскивал из раскаленного железного ящика обожженные изделия. Многие керамические предметы тут же рассыпались, так как не удавалось добиться однородного температурного режима.

Шимпанзе пришли в восторг, когда увидели его первые керамические маски. Он изображал лица греческих богов, известных ученых, артистов и политиков. Некоторые наиболее удавшиеся ему маски он развесил на деревьях поблизости от эвкалипта. Он вылепил также несколько позвоночных животных, которых шимпанзе никогда не приходилось видеть.

Глазуровать маски Коун не умел, но из растений ему удалось приготовить разные краски, которыми он раскрашивал свои изделия.

В изображении Коуна Буз впервые увидел голову льва.

Затем Коун разбил большую часть своих масок: а что, если Бог увидит и обвинит его в идолопоклонстве!

* * *
Успехи общины превосходили самые лучшие его ожидания. Все обезьяны, в том числе новички, были заняты производительным трудом. Не работал только Эсав. Его вполне удовлетворяли натуральные плоды острова.

— Стану я гнуть спину, если все, что мне нужно, я могу иметь и так! — говорил он. — Ради чего я должен насиловать свою природу? Ради того, чтобы угодить какому-то инородцу? Да кто он, наконец, такой?

Коун не возражал.

Близнецы трудились на рисовой плантации под наблюдением Мельхиора. Иногда Мельхиор засыпал стоя, и тогда мальчишки переставали работать, а когда он просыпался, просили разрешить им небольшой перерыв, чтобы пропустить стаканчик бананового пива, против чего он, как правило, не возражал.

Мария Магдалина помогала Коуну собирать травы, корни, хинную кору. Потом она наблюдала за тем, как он составлял каталог растений, записывая названия на карточках размером 3x5.

— Как бы я хотела научиться писать! — просила она.

— Как-нибудь научу.

— И я тоже смогу стать человеком?

— На это понадобится немало времени.

— Я бы хотела быть Джульеттой и чтобы меня полюбил Ромео.

По мере того, как голова Коуна лысела, его каштановая борода становилась все длиннее.

Буз страница за страницей изучал энциклопедию. «Пап» разрешил ему пользоваться при чтении его очками, от чего рези в глазах прекратились.

Хетти попыталась было окружить материнской заботой близнецов, но они отвергли ее нежности, и она переключилась на Мельхиора, который разрешил ей устроить себе ложе на одной с ним ветке.

Коун наткнулся на целую плантацию подсолнухов и в сухой пещере оборудовал склад семечек, ссыпанных в пластиковые мешки.

Шимпанзе помогли ему посадить молодые банановые рощи и ряды других фруктовых деревьев. Эстергази и Бромберг тоже с большой охотой принимали участие в сельскохозяйственных работах.

Когда Коун с Бузом производили раскопки, все остальные также присутствовали, но, к величайшему огорчению Коуна, часто изгрызали ценнейшие кости ископаемых животных, отчего у них бывали поносы и их приходилось лечить экстрактом из эвкалиптовых листьев.

Временами он подумывал о том, что пора бы Бузу устроить бар-мицву, но Буз энтузиазма не проявлял, а он не считал миссионерство достойным делом.

* * *
Все было прекрасно, и жизнь текла спокойно и безмятежно, пока у Марии Магдалины на заду не распустился великолепный цветок, которого многие с нетерпением ожидали и заранее ревниво косились друг на друга. Как только это случилось, бедняжке пришлось спасаться бегством от самцов, прячась на верхушках самых высоких деревьев, а они, раздувая ноздри, бродили вокруг, вынюхивая добычу, которую каждый по праву считал своей.

Эсав изнывал от желания, хрипло дышал и, дико вращая маленькими глазками, шарил по кустам. Однажды, так и не найдя ее, он в отчаянии набросился с кулаками на дерево.

Эстергази и Бромбергу сексо-притягательные ароматы Марии Магдалины чудились на каждом дереве, и они непрерывно метались вдоль стволов, взлетая к верхушкам и стрелой скатываясь снова вниз. Однажды они в темноте перепутали Хетти с Марией Магдалиной и выгнули спины, как мартовские коты, но тут же обнаружили ошибку и потеряли всякий интерес.

Буз решил, что он уже вполне взрослый и тоже пустился на розыски. К нему, забавы ради, присоединились близнецы. Они увлеклись слежкой и погоней, почувствовали себя заправскими сыщиками и наконец нашли ее, но она оказалась проворнее и легко ушла от погони.

Однажды во время лекции о животных мезозойской эры Эсав заметил Марию Магдалину сквозь ветви кедра, на котором сидел Джордж. Она увлеченно слушала, как Коун рассказывал о динозаврах и о том, как они сражались с древними рептилиями в непроходимых болотах этого влажного периода в истории Земли. Эсав бесшумно подкрался и набросился на нее. Мария Магдалина прервала лекцию Коуна отчаянным визгом и спрыгнула на землю, а самцы гурьбой бросились на нее. Джордж дико возмутился и так зарычал, что все, кроме Эсава, в страхе замерли. Коун попросил Эсава оставить девчонку в покое. Но Эсав схватил несчастную жертву за руку и ударил ее о ствол дерева. Она потеряла сознание, по левой щеке потекла струйка крови. Он набросился на нее и едва не оседлал, но она пришла в себя, вырвалась и скрылась в листве баобаба. Он снова помчался за нею, и был момент, когда уже было настиг беглянку, но она прошмыгнула под ним, а он, не рассчитав, провалился между ветками и со всего размаха грохнулся о землю. Мария Магдалина опять исчезла.

Бромберг и Эстергази потеряли нить рассказа и забыв, чем отличаются птеродактили от динозавров, в четыре глаза наблюдали за погоней. Эсав поднялся на ноги, отчаянно закричал и запрыгал.

Коуну пришлось прервать лекцию, а когда они с Бузом пришли домой, он заметил, что Эсав ведет себя безобразно и, если он не исправится, общине придется попросить его, чтобы он их оставил.

— А может, лучше от нее избавиться? — заметил Буз.

— Как? Мне казалось, она тебе нравится.

— Да, но почему она удирает всякий раз, когда видит меня? В книге доктора Бюндера сказано, что когда у самки шимпанзе начинается течка, она ищет общества самца. Почему она не ведет себя по книге?

Коун подумал, что, возможно, она сопротивляется естественному инстинкту.

Буз опять спросил: почему?

Коун затруднился с ответом.

— Возможно, в ней происходит что-то необычное. Она нестандартная личность.

Буз высказал предположение, что она ненормальная:

— Как я смогу испытать секс, если она не постоит минутку спокойно?

— Что если она ждет, что за нею поухаживают? Что с нею поиграют, а не просто ворвутся в нее разгоряченным пенисом? Попробуй поговорить с нею о Ромео и Джульетте.

— Зачем? Ромео и Джульетта просто дураки. Мария Магдалина — тоже.

— Она глубоко чувствующая, умная девушка.

Ночью его разбудил шорох отодвигаемых веток плюща. Коун зажег спичку и посветил над головой:

— Кто там?

На полу пещеры на корточках сидела Мария Магдалина.

— Мне больше негде спрятаться. Можно я побуду здесь?

— Почему бы тебе не устроить себе гнездо на ветке? Самцы спят.

— Они не спят.

Вид у нее был растерянный и усталый.

— Отвернись. Я надену брюки.

Он встал, оделся и зажег лампу.

— Ладно, можешь остаться. Если хочешь, ложись спать в клетку Буза. Он теперь редко спит в ней.

Она пообещала, что уйдет перед рассветом.

Он предложил ей чашку кокосового сока. Ему стыдно было себе признаться, что его волновал вид ее наготы.

— Я скоро уйду, — сказала она извиняющимся тоном.

— Не понимаю, почему ты отказываешь всем самцам подряд.

— Из-за тебя. Это ты захотел, чтобы мы научились твоему языку. Я сделала, как ты хотел, и стала другой. Если бы я не научилась говорить по-человечески, я бы сейчас отдалась по очереди всем самцам на острове. А почему ты не хочешь того же, что другие самцы?

— Нельзя. Я человек. Мне нельзя совокупляться с животными.

— Однажды ты сказал, что ты тоже животное и что ты гордишься этим.

— Конечно. В общих чертах.

— Напрасно ты думаешь, что я только зверь и больше ничего. Пожалуй, я не останусь тут на ночь.

И ушла.

* * *
Утром, волоча за собой огромную суковатую дубину, в пещеру ввалился взлохмаченный Эсав:

— Где эта сука прячется?

Он рычал, дико вращал пожелтевшими глазами и размахивал дубиной над головой Коуна. Коун вскочил со стула:

— Ты ошибаешься. Ее здесь нет.

— Саул из Таршиша видел, как она вчера вечером забралась сюда.

Коун поклялся, что Мария Магдалина действительно приходила, но затем ушла. От страха у него заныло в затылке. Какими словами убедить шимпанзе, который путает его с гориллой? Он перешел на другую сторону пещеры, ближе к полкам, так что стол оказался между ними:

— Эсав, не спеши принимать решения. Не забывай, что наше положение невероятно серьезно. Огнем и водой разрушен мир. Я говорил об этом на последней лекции. Ты слышал. У меня есть все основания утверждать, что мы — единственные живые существа, пережившие Катастрофу. Единственные на всей планете. Ты понимаешь? Мы должны выжить ради сохранения самой жизни на планете. Для этого мы должны постараться быть братьями. Почему бы тебе не положить эту дурацкую дубину на пол, не сесть на стул и не потолковать со мной спокойно?

Эсав назвал Коуна идиотом:

— Ты сам идиот, и из-за твоего идиотского Школьного Дерева Мария Магдалина загордилась и до того дошла, что своим же друзьям не хочет подставить своего зада. Это, по-твоему, нормально?

И он запустил в Коуна дубиной как копьем, норовя угодить в голову. Коун едва успел уклониться от удара. Позади него висел винчестер, но он остановил себя: «Только не это!»

Если он выхватит из ножен свою французскую саблю, вид клинка может отпугнуть и успокоить Эсава. Шимпанзе продолжал наступать, и Коун подумал: «Неужели это он — посланник Бога, пришедший, чтобы лишить меня жизни?» Он ногой толкнул стол, и горшок с горячим чаем опрокинулся на Эсава, который завизжал от боли и бешенства.

Коун не выхватил саблю, а поднял с пола упавшую с полки маску ведьмы и страшным голосом заулюлюкал и загоготал. К боли от ожога добавился испуг, и Эсав заголосил еще громче. Это была уродливая белая маска с дико искаженными чертами, угрожающе красными глазами и крючковатым носом.

Эсав широко раскрытыми глазами смотрел на маску и кричал как резаный. От страха из него потекло. Приседая, он стал отступать назад, выбрался наружу, бросился в лес и несколько месяцев не показывался.

Два дня спустя умытая и причесанная Мария Магдалина вернулась к Школьному Дереву, чтобы продолжить образование. Самцы сделали вид, что ее не замечают, а Коун, здороваясь, поцеловал ей кончики пальцев.

* * *
Он подумал, что вообще-то дурно обошелся с Эсавом. Когда тот вернется, надо будет вести себя с ним по-другому. Общение с Эсавом потребует терпения.

Нужно как-то убедить парня, что совместная жизнь в островной общине требует более корректного поведения, причем не ради одного Коуна, а для общего блага.

Коун послал Буза в лес с заданием разыскать Эсава и уговорить его вернуться, но Буз вернулся ни с чем:

— Скорее всего, он где-то там, на мысе. Я не нашел никаких следов. Но я видел кое-что похуже: белую обезьяну. Я ее видел, а она меня нет.

— Что собой представляют обезьяны такой породы?

— О, это очень нехорошая публика. От них можно ожидать чего угодно.

— Ты когда-нибудь встречался с белыми обезьянами?

— Встречаться — нет, но я читал о них в книге доктора Бюндера. Иногда эти альбиносы впадают в бешенство.

Однажды, когда ночь была особенно темной, белая обезьяна появилась в пещере, и в ее присутствии пещера таинственно осветилась. Коун поспешно отступил назад.

Выпрямившись во весь свой довольно высокий рост, обезьяна замахнулась на Коуна, изобразив что-то похожее на метание копья.

На другой день он не мог объяснить, было ли это реальностью или опять сном о белой обезьяне.

Он помнил только, что схватил маску ведьмы, но белая обезьяна вырвала маску у него из рук и одела на себя. Получилась белая обезьяна с белым лицом и красными глазами.

Коун начал запираться на ночь.

Некоторое время спустя он встретил в лесу чернолицую белую обезьяну. Он попытался избежать столкновения, но обезьяна схватила его за руку и, как мешок, взвалила себе на плечи. Одной лапой она заграбастала обе его руки, а другой сзади придерживала его ноги.

— Давай поговорим по-хорошему, — умолял Коун.

Но обезьяна, как будто не чувствуя веса своей ноши, бежала все дальше, потом подбежала к дереву и, придерживая Коуна одной лапой, стала взбираться наверх.

«Это конец, — подумал Коун. — Сказать молитву? Или уже бесполезно, и белая обезьяна — посланник Бога, чтобы выполнить его волю и свершить надо мной последний суд?»

— Ты посланник Бога? — осторожно спросил он.

Если это даже так, обезьяна все равно не ответит. Но она остановилась.

На верхней ветке стоял Джордж. В правой руке он держал увесистый кокосовый орех и угрожающе потряхивал им. Дерево затряслось, и белая обезьяна отпустила свою добычу. Он полетел вниз, задевая за ветки, и грохнулся в терновый куст.

Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, и в них растворилась белая обезьяна. Дерево перестало трястись над головой Коуна, и в лесу стало тихо.

Из кустов вышел Буз. На голове у него красовалась фуражка японского генерала, и он трубил в рог. Джордж заткнул пальцами уши.

Коун изо всех сил старался проснуться, но как разбудить себя, если ты не спал?

* * *
Им все сильнее овладевало желание. Он старался подавить в себе это назойливое чувство, но оно было сильнее.

После занятий они гуляли на берегу, среди приморских пальм с пятнистыми стволами. Иногда Мария Магдалина шла прямо, как Коун, а иногда семенила на четвереньках. Когда они присаживались отдохнуть, она поглаживала его рукой по лысеющей голове, а он ласково теребил шерсть на ее груди и животе. Они разговаривали.

Буз плелся за ними следом, и избавиться от него не было никакой возможности. Он вертелся поблизости, прятался за стволами деревьев, подслушивал, прикидывался спящим, раскачивался на ветке у них над головами, и Коун, наконец, вспомнил историю про змия, который из кустов наблюдал за тем, как совокуплялись Адам и Ева.

Мария Магдалина поцеловала его в губы, и они услышали, как жалобно застонал Буз. От ревности и злости он грыз древесную кору.

Он сказал Коуну, что уже достаточно вырос и достиг половой зрелости и что ему необходима Мария Магдалина. И вообще, с какой стати его собственный «пап» встревает в его личную жизнь и мешает ему соединиться с той, которую он желает? В конце концов, они представители разных классов животного мира.

Коун сказал, что на этом острове имеется только один класс: чувствующие и мыслящие живые существа.

— С этим ничего нельзя поделать, — попытался он втолковать Бузу, — между нами что-то вроде нежной любви.

— Я тоже хочу.

— Подожди немного. Придет и твое время. Наконец, почему именно Мария Магдалина? Есть еще Хетти…

— Ха-ха, — сказал Буз, отступился, но целую неделю не разговаривал с Коуном.

Вместо того чтобы тащиться следом за Коуном и Марией Магдалиной, он занялся собиранием и коллекционированием красивых кремушков и ракушек, которых полно было на берегу. Коун рассказал ему, что знал, об основах техники гранения и полировки камней, кое-что о драгоценных камнях. Буз сказал, что это ему неинтересно, но принял к сведению. Из пещеры он окончательно выселился, прихватив с собой кокосовые конфеты и старую коуновскую шляпу.

Коун согласился, что Буз уже достаточно взрослый, чтобы устраиваться собственным домом, но просил не забывать и заходить в гости на чашку чая.

Часто, отдыхая на траве или в листве дерева, они с Марией Магдалиной говорили о Ромео и Джульетте. Коун три раза прочел ей весь первый акт. Особенно нравилась ей сцена у балкона.

Она никогда не видела и не могла себе вообразить, что такое балкон, поэтому воображение рисовало ей баобаб, увитый диким виноградом, на ветках которого сидела Джульетта. Туда засадили ее и строго охраняли два дюжих, очень сердитых шимпанзе. Потом появился прекрасный и сильный шимпанзе — Ромео, прогнал тюремщиков и освободил прекрасную Джульетту, после чего они поселились на его цветущей, ароматной акации.

Коун не стал читать ей о том, как грустно и трагично закончилась история любви Ромео и Джульетты, предоставив ей самой со временем во всем разобраться. Она не увлекалась чтением, как Буз, а предпочитала слушать рассказы Коуна.

— Я тоже хорошенькая, как Джульетта?

— В тебе есть своеобразная грация.

— Ты когда-нибудь полюбишь меня?

Он не говорил ни да, ни нет, потому что был достаточно просвещен относительно сложностей и возможных осложнений этого чувства. Их взаимная привязанность и без того была достаточно нежной.

— Что такое любовь? — постоянно спрашивала она.

— Огонь, зажигающий другой огонь. Так объяснил бы этот термин поэт-романтик.

Мария Магдалина мечтательно задумалась, а потом спросила, не бывает ли еще какой-нибудь любви.

— Бывает. Когда влюбленные живут вместе, любовь может по-прежнему быть романтичной, но в ней больше места доверчивости, устойчивости и всему другому, относящемуся к жизни.

— А я могла бы так любить?

— Я надеюсь — да.

— Если у меня получится, ты полюбишь меня?

— Я думаю — да.

— Я тебя люблю, — сказала она Келвину Коуну.

Он сказал, что находит ее привлекательной. Он чуть не сказал: соблазнительной. У нее были ласковые карие глаза и шелковистая черная шерстка, а черты лица — почти человеческие. Не то чтобы она была — в классическом смысле — красивой, но, видимо, природный ум и мягкость характера отражались в ее лице. По крайней мере, так сам Коун объяснял себе растущую привязанность к Марии Магдалине. Однако Коун еще не мог.

— Но почему же? Ведь ты сказал, что я привлекательна, что я тебя привлекаю.

— Но мой Закон запрещает мне совокупляться с животными.

— Ты хочешь сказать, что я для тебя только животное.

— Ну, безусловно, не только. Но я вынужден принимать во внимание и другие обстоятельства. Мой отец был религиозным человеком. На моем воспитании не могли не отразиться его мировоззрение, система его нравственных ценностей, его темперамент. Я был еще совсем молодым, когда порвал с отцом и пошел своим путем, но, очевидно, существуют связи, которые так просто не разрываются, хотя и отец уже давно умер, и весь мир прежних связей полностью разрушен.

Мария Магдалина видела в проблеме только практическую сторону и напомнила Коуну, что сегодня утром она испугалась, что она чиста.

— С тех пор, как ты объяснил мне в «Ромео и Джульетте» значение слова «девственность», я хранила свою девственность для тебя.

Он понял, почему она так отчаянно сопротивлялась приставаниям самцов, и не мог этого не оценить. Тем не менее, он заметил:

— Сказано в книге Левит: «Не совокупляйся со скотиной».

— Но я же не скотина.

— И еще сказано: «Если человек ляжет со зверем, то нужно предать смерти обоих». А в книге Бытия тоже сказано: «Да будет проклят тот, кто совокупится с животным».

— Ты все-таки считаешь меня животным, Келвин?

— Не то чтобы…

— А кроме того, что написано… у тебя есть собственное мнение?

Он не успел ответить. Появилась банда самцов, среди них Буз, и она бросилась наутек. Коун закричал и замахал руками, стараясь отвлечь их от погони, а Мария Магдалина исчезла в листве.

* * *
«Неужели я в самом деле могу любить ее иначе, чем, скажем, свою собаку?» — размышлял Коун, когда остался один в своей пещере.

Ночью вконец измученная погоней Мария Магдалина пришла к нему.

Он потушил свет и отвернулся к стене.

Она провела ночь в клетке, а утром подмела щеткой пол и ушла.

На лекцию не явилась ни она, ни самцы. На ветке, держась за руки, сидели только Хетти с Мельхиором.

На кедре, как обычно, сидел Джордж и крепкими, как камни, зубами грыз орехи. Время от времени он привставал, увлеченный изложением истории развития человекообразных обезьян и их эволюцией в гомо сапиенс. Коун несколько раз касался в своих лекциях теории естественного отбора — кто-то из ученых назвал его «максимализацией приспособленческих свойств» — предмет, постоянно занимавший его и его студентов.

Шимпанзе интересно было узнать, откуда они родом и как они стали такими, как сейчас. Их увлекали тайны бытия и становления, гипотезы и знания. Пользуясь собранной им коллекцией костей, Коун демонстрировал процесс развития млекопитающих. Он сказал, что вплоть до Великого Опустошения верил в будущее человечества. Когда-то он даже развил теорию эволюции гомо сапиенса в гомо этического путем нравственного взрыва мыслящих существ на Земле. Взрыв действительно имел место, но — увы! — другого рода.

Следующую ночь он был отвлечен мыслями о Марии Магдалине и плохо подготовился к лекции. Он высказал соображение, что Дарвин недооценивал близкое родство, связывающее первого гомо сапиенс с шимпанзе в те давние времена великого формирования. Возможно, оба биологических вида происходили от единого предка, которым мог быть, например, рамапитек, живший двадцать миллионов лет назад. Рамапитек был способным приматом, охваченным творческим стремлением скорее изменить свою жизнь, нежели усовершенствовать самого себя.

— Физическое сходство шимпанзе с человеком обнаруживается в составе крови и конструкции головного мозга, не говоря уже о внешности и поведении. Вам должно быть интересно узнать, что люди и человекообразные обезьяны имеют почти одинаковые гены — девяносто девять процентов аминокислотных рядов совпадают, несмотря на все явные морфологические различия. В особенности это верно в отношении африканских обезьян. Отмечу еще тот впечатляющий факт, что все расхождения между нами произошли в течение пяти миллионов лет, после того, как мы от общего предка пошли по разным дорогам.

Коун процитировал своего коллегу доктора Бюндера. Мельхиор и Хетти зааплодировали. Джордж жадно слушал, иногда даже забывая жевать.

— Это в равной степени относится к сравнению сенсорных аппаратов шимпанзе и человека. По характеру эмоций, по способам их выражения и гримасам шимпанзе подчас больше похож на человека, чем иные люди друг на друга, не говоря уже о других приматах. Подобно людям, они бывают злыми, жестокими и даже подлыми, но в целом они по своей природе добры. Приятная встреча у шимпанзе, как у людей, сопровождается объятиями и поцелуями. Я даже слышал как-то, что шимпанзе может умереть от горя.

Услышав это, Хетти вытерла глаза эвкалиптовым листиком, а Мельхиор шумно высморкался. Джордж постучал кулаком по груди и многозначительно вздохнул.

— Я готов утверждать, что шимпанзе при благоприятных обстоятельствах могут рано или поздно — я надеюсь, что это не за горами, — эволюционировать в некий лучший вариант человеческого существа, если, разумеется, шимпанзе учтут губительные ошибки человечества, приведшие его… вы сами видите к чему. (Коун прокашлялся.) И если это произойдет, не сразу, но в ходе постепенной эволюции, то не исключено, что они окажутся более одаренными, более способными к самоконтролю и нравственному поведению, словом, в широком значении этого термина, более, если угодно, «человечными», чем тот биологический вид, к которому я имею, или, точнее, имел честь принадлежать. И тогда, может быть, Всевышний, сотворивший нас, будет более великодушен к ним и их судьба окажется счастливее той, которая была уготована гомо сапиенс.

Мельхиор и Хетти радостно зааплодировали и поспешили вниз за своей порцией пива. Джордж, возможно, был несколько подавлен тем, что в лекции постоянно упоминались шимпанзе и ни разу не говорилось о гориллах. Он бесшумно соскользнул со своего кедра и не спеша заковылял к лесу.

Позднее Коун пересмотрел свой смелый план и внес в него существенные изменения. Он записал основные мысли, но вскоре уничтожил записи. Его одолевали сомнения. То, что он намеревался сделать, могло оказаться предательским ударом в спину.

Не в том ли главная его надежда, чтобы, направив струю своей спермы в гостеприимное лоно МарииМагдалины, создать будущее, которое ему постоянно грезилось? Если верить доктору Бюндеру, шансы на то, что оплодотворение благополучно произойдет и что по истечении восьми месяцев Мария Магдалина произведет нормальное потомство, очень велики. Шансы на появление на Земле нового биологического вида. Трудно предвидеть, какими будут эти существа. Важно положить начало, ибо ничто, кроме Бога, не может последовать, если не было начала.

* * *
Посмотрим…

* * *
Коун рассуждал так:

Шимпанзе усвоили язык и основы рационального мышления. Принимая во внимание возможность появления (в случае удачного эксперимента) достаточного числа особей женского пола, можно ожидать, что будет создан большой и продуктивный банк новых генов, которые произведут человекообезьян, более сложных, интеллектуально развитых и обладающих рядом заранее непредсказуемых и доселе неведомых качеств, причем, учитывая положительный опыт Адама и Евы, без особых усилий и в довольно короткий срок населивших планету, есть все основания надеяться, что и на этот раз процесс окажется не слишком продолжительным — при негласной санкции и с благословения Всемогущего Бога.

Кто знает, не пожалел ли Он уже о Своем Втором Удручающем Потопе? Если не Он сам внушил Коуну мысль об оплодотворении Марии Магдалины, то, следуя законам Торы, Он должен уничтожить согрешившую «тварь», а если идея исходит от Него и в послебиблейские законы внесены изменения, то все произойдет так, как предполагает Коун.

Роль Коуна может оказаться подобной той, которую в свое время сыграли дочери Лота, взошедшие на ложе своего пьяного отца и тем самым обеспечившие будущее человечества, а заодно и приход Мессии, после сожжения несчастного города Содома. Если две ничтожные, безнравственные девчонки могли в темном сыром гроте забраться под одеяло к пьяному в стельку папаше, а он, небось, ничего не соображая, еще стонал от страсти, то почему Коун, при ясном уме, честно и к тому же по любви, не может прижаться к теплой пушистой спинке очаровательной шимпанзе, которая прилично говорит по-английски и трогательно вздыхает над строками Вильяма Шекспира?

А не назвать ли остров так: Коунов Ковчег?

* * *
Но были и кое-какие сомнения. Коун вспомнил сказку о кошке, чудесным образом превращенной в принцессу. Все было хорошо, и она благополучно вышла замуж за прекрасного принца, но однажды к ним в салон забралась мышка, и она, забыв о королевском достоинстве, по зову кошачьего инстинкта бросилась преследовать добычу. Все сразу разгадали колдовской обман, и ей пришлось вернуться к своей кошачьей жизни.

Какая сумма наследственностей гнездится в яйцеклетках Марии Магдалины? Она может прекрасно говорить по-английски, а при этом целые сонмы доминантных генов ее многочисленных предков-шимпанзе способны обрушиться на несчастный коуновский высокоцивилизованный сперматозоид и подавить его своей мощью. Сможет ли в этом случае Коун повлиять на очеловечение будущего ребенка?

Ребенок может родиться не будущей прекрасной принцессой, а, в силу неумолимых генетических законов, чудовищем Кинг-Конгом. И вина за всю последующую эволюцию целиком ляжет на безответственного ученого, совершившего столь необдуманный поступок! И ему даже не будет дано узнать о действительных последствиях его неразумных действий.

А с другой стороны, обуреваемый сомнениями перед лицом непредсказуемых вероятностей, заброшенный на этот ничтожный, случайно уцелевший клочок земли, Коун сквозь непроницаемую дымку будущего видел — может быть, ему казалось, что видел, — сияющие горизонты. Возможно, грядущее рождается сегодня в кипящих океанских пучинах, а может быть, начало его будет завтра принесено с других планет? Кто знает? И что остается, кроме надежды на случайную удачу? Удача всегда возможна. Стоит попробовать. Тем более, что волею Бога Конец Света уже наступил, и терять практически уже нечего.

Эта последняя мысль и определила окончательное решение.

* * *
Коун разрезал тот самый кусок паруса, который однажды послужил ему в качестве скатерти на праздничном столе и смастерил подобие женского платья, а когда Мария Магдалина, совершенно измученная преследованиями самцов, явилась в пещеру, сделал ей дружеский подарок.

Она не сразу поняла, зачем это, и ему пришлось объяснить и даже предложить свою помощь. Помогать не пришлось, хотя она призналась, что никогда не носила одежды, если не считать веночка из цветов, который ей случалось пару раз надевать на голову.

Отойдя в сторону, Коун оглядел ее, восхитился и сказал, что она похожа на невесту.

— На Джульетту?

— Пожалуй, хотя я и не Ромео.

— Я тебя люблю. А ты?

— Вероятно. Скорее всего — да.

Ее глаза стали влажными, и не будь она шимпанзе, она бы, наверное, заплакала. Может быть, в следующий раз ей удастся, и она сделает важный шаг на пути к цивилизации.

Коун прикрутил фитиль керосиновой лампы и предложил ей соединиться. Она кивнула головой. Он приподнял платье, вошел в ее теплое лоно и сразу же, со вздохом облегчения, освободился от спермы. Она тоже успокоилась, пожевала апельсиновую дольку и легла спать к нему в постель.

Он снял с полки фаянсовую урну с прахом своей жены, отошел подальше от пещеры, вырыл лопатой ямку и закопал то, что столько лет ревностно хранил.

Буз дождался, пока он уйдет, разрыл землю руками, достал урну и зашвырнул ее подальше, туда, где притихшее море перепоясала голубая луна.

* * *
Однажды утром, когда Коун завтракал, в пещеру вошел бледный, растрепанный Эсав. Коун растерянно огляделся по сторонам, ища подходящее оружие для самозащиты, но у шимпанзе был такой измученный вид, он так похудел, что нападения с его стороны ожидать не приходилось. Левая щека Эсава дико распухла и глаза заплыли. Он жалобно сказал, что больше не в состоянии выносить зубную боль и что если Коун ему не поможет, то он сойдет с ума.

Коун напоил его снотворным напитком, надел очки и плоскогубцами вырвал больной зуб.

Когда Эсав проснулся и пощупал щеку, он тепло поблагодарил своего спасителя. Растрогавшись, он тут же заявил, что решил исправиться и впредь принимать участие в коллективных усилиях по налаживанию островной жизни. Причем попросил немедленно дать ему первое задание.

Коун поручил ему присматривать за фруктовыми деревьями, докладывать о времени и характере цветения и плодоношения, отыскивать на острове новые плодоносящие деревья, не занесенные в каталог.

Проводив Эсава, Коун записал на листе бумаги семь заповедей, которые давно уже вертелись у него в голове, а сейчас проблема была, как представить их общине. Он не мог ограничиться воспроизведением Пятикнижия и сказал себе (и Богу), что в новых условиях заповеди следует пересмотреть и дополнить.

Поблизости не было ни одной подходящей горы, с которой утомленный продолжительной беседой со Всевышним и со скрижалями в руках Коун спустился бы к коленопреклоненным шимпанзе. Поэтому он вылепил буквы из глины, обжег их в печи и укрепил на склоне холма, так чтобы фразы можно было видеть издалека.

Коун решил заповедями их не именовать и остановился на термине Предписания. Вот их пункты:

1. Мы пережили конец света и поэтому превыше всего ценим жизнь. Следовательно: не убий.

2. Бог — не любовь. Бог — это Бог. Помни о Нем.

3. Возлюби ближнего твоего. Если не можешь любить, помоги чем можешь членам твоей общины. Помни о добровольно взятых на себя обязанностях.

4. Равноценны жизни, но не идеи. Посещай Школьное Дерево.

5. Да будет благословен делящий фрукты на всех поровну.

6. Альтруизм возможен, иначе говоря, вероятен. Прилагай усилия (см. пункт 3).

7. Искреннее стремление способствует естественному отбору. Шимпанзе в состоянии качественно превзойти людей. Спешить не следует, но и забывать об этом не стоит.

В День Принятия Предписаний все собрались у подножия холма, Коун прочел Предписания вслух и каждый пункт поставил на голосование. Седьмой пункт был встречен холодно.

* * *

В дни праздников Коун заводил патефон, ставил отцовские пластинки, и шимпанзе кружились в хороводе. В этом году праздников было столько, сколько им хотелось.

Они называли себя людьми или господами. Например, Эстергази предлагал: «Господа, выпьем-ка пивка». Словом, эволюция была, как говорится, на марше.

Коуну присвоили пожизненное звание Учителя и титул Почетного Шимпанзе.

Мария Магдалина говорила по-английски почти без акцента и была на втором месяце беременности.

* * *
Интересно, какая каша по воле Всевышнего варилась в ее утробе?

5. Голос пророка

Восемь черных бабуинов сидели кружком на большом плоском камне. Словно восемь черных собачонок. У одного из самцов по лицу текла струйка крови. У другого была разбита челюсть и раздроблены пальцы ног. Они выглядели смертельно испуганными, вздрагивали и скалились при малейшем шорохе.

Три тощих младенца сидели на спинах своих матерей. Стоило какому-нибудь из самцов сердито прикрикнуть, как они со своими детенышами отскакивали в сторону.

Все торопливо жевали корни, фрукты и траву. Потом спустились к пруду у рисового поля и напились. Заметив шимпанзе, работавших по колено в воде, самый крупный самец тревожно залаял, и они бросились наутек. К своему камню. Самки снова грациозно уселись, а малыши взобрались к ним на спины.

Первыми бабуинов увидели близнецы и поспешили сообщить всем потрясающую новость: на острове новые обезьяны. Мельхиор брезгливо заметил, что бабуины будто только что вылезли из вонючего болота и их не мешало бы искупать. И добавил, что лично он вообще терпеть не может бабуинов. Хетти поспешила присоединиться к его оценке нового обезьяньего племени.

Когда стало вечереть, бабуины забеспокоились, спустились со скалы и побежали к дереву на опушке, где и устроились на ночлег. Всю ночь оттуда не доносилось ни звука, а утром пошел дождь, смыл с них грязь, и они оказались зеленовато-желтыми. Когда дождь перестал, они вернулись к своему камню и стали играть возле него на траве, кувыркаясь и таская друг друга за хвосты. Мельхиор пошел к Коуну, чтобы пожаловаться, что бабуины замутили своей грязью весь пруд, и он таким образом узнал об их присутствии.

Что бы это значило с точки зрения Божественных намерений?

* * *
Мария Магдалина некоторое время прислушивалась к тому, что в ней происходило, и вдруг ее не стало на ее любимой акации. Коун искал ее повсюду: в лесу, на фруктовых деревьях, во всех окрестных пещерах, а когда нашел, попросил Хетти побыть с роженицей. Хетти подняла его на смех и объяснила, что леди-шимпанзе не нуждаются в повивальных бабках.

Ночью Мария Магдалина пришла к нему в пещеру, волоча за собой окровавленную пуповину, и смущенно протянула ему новорожденного младенца.

Увидев пушистого белолицего ребенка с человеческими глазами, Коун решил, что это ужасное богохульство, и в страхе выбежал из пещеры, но тут же, передумав, вернулся.

«Мир, в котором я живу, решительно отличается от того, в котором я жил прежде. В изменившемся мире не могут не встречаться непохожие на прежние вещи и явления. А если я поступаю некошерно, Богу ничего не стоит мне об этом сказать. Слов у Него в запасе достаточно».

Бог ничего не сказал.

Коун простерилизовал ножницы на огне и отрезал пуповину, а затем внимательно осмотрел детеныша, который оказался хорошо сформировавшейся девочкой, человеко-шимпанзе с большими любознательными глазками. По размерам она примерно соответствовала данным о детенышах шимпанзе, приведенным в книге доктора Бюндера, но в ней были также человеческие черты, включая цвет кожи. Коун громко посчитал до десяти, а она отвечала, шевеля губами. Можно надеяться, что она будет хорошо учиться в школе.

— Она тебе нравится?

— Чудо! — сказал Коун. — А почему ты спрашиваешь?

— Я думала, что, может быть, ты предпочел бы мальчика.

Он сказал, что сейчас община больше нуждается в девочках.

Мария Магдалина объяснила ему, что им вдвоем не так-то легко будет снабдить общину достаточным количеством самок, потому что шимпанзе рожают не чаще одного раза в четыре-пять лет.

Коун ответил, что надеется найти какой-нибудь выход из положения. Рождение ребенка прибавило ему оптимизма.

Ребенок сосал грудь и смотрел на него абсолютно человеческими глазами, а Коун думал о том, как он будет воспитывать малышку.

«Чисто технически она будет получать воспитание матери-шимпанзе, но я постоянно буду внушать ей, что ее основные духовные корни — человеческие. Все зависит от того, какие гены у нее доминируют. Через месяц-другой начну читать ей вслух».

— Давай назовем ее Джульеттой, — предложила Мария Магдалина.

— Лучше Исландой, — сказал Коун. — Это значит «Островитянка».

Но Мария Магдалина не могла правильно произнести это имя. У нее получалось «Иванда», что вызвало у Коуна неприятные ассоциации. Остановились на Ривке, официально — Ривка-Исланда.

Этой ночью Коун закончил сооружение вращающейся стены у входа в пещеру. Стенка медленно и со страшным скрипом перемещалась на катках, но ею можно было достаточно надежно забаррикадироваться в случае, если такая необходимость возникнет. Мария Магдалина не могла понять, зачем это. Ребенку нужен свежий воздух. Коун ответил, что колыбель новой цивилизации нуждается в надежной защите.

Узнав о рождении ребенка, все шимпанзе пожаловали в гости, и Коун угостил их душистым манговым соком. Все сделали вид, что не заметили новой стенки.

Мария Магдалина разрешила Хетти подержать ребенка на руках. Мельхиору разрешили только погладить девочку по головке. Эсав продемонстрировал свою любовь к детям тем, что нежно похлопал ее по попке и заботливо укрыл одеяльцем.

— Можешь на меня положиться, — сказал он Марии Магдалине. — Я буду ее покровителем.

Реакция Буза была решительно негативной. Он потребовал, чтобы клетку выставили из пещеры и не использовали в качестве колыбели.

— Зачем она тебе? — спросил Коун.

— Я сделаю в ней свою кладовую.

— Но скажи же что-нибудь своей сестричке.

Буз ответил, что у него было только два родственника: мать, которая его родила, и приемный отец — доктор Бюндер, который воспитал его в своем доме и который был самым добрым и умным из всех, кого он, Буз, когда-либо знал.

Это было обидно, но Коун сказал:

— Не думай, Буз, что я тебя теперь меньше люблю. Я по-прежнему восхищаюсь тобой и твоими дарованиями.

Буз ответил, что он будет иногда заглядывать на чашку сока с конфетой, но сказал он это очень холодно, а Коун подумал, что, пожалуй, нужно больше уделять парню внимания.

Когда они ушли, Мария Магдалина заметила, что им лучше жить вместе, по-семейному, и Коун согласился, что так будет лучше для ребенка.

— Может случиться так, что с нее начнется новая человеческая раса. Если наши потомки пожелают называть себя людьми.

— Я бы хотела, чтобы мы поженились, как об этом рассказывается в твоих книгах. Помнишь, как отец Лоренцо поженил Ромео и Джульетту.

Коун вспомнил не отца Лоренцо, а своего отца и сказал, что предпочел бы ритуал другого рода.

* * *
Бабуины, сидя на своем любимом камне, искали друг у друга. Девочку Коун назвал Сарой, а двух мальчуганов Патом и Алоизом. Так звали его соучеников в начальной школе.

Держа в зубах неочищенный банан, Сара пересекла зеленую лужайку взобралась на дуб, уселась на ветке и принялась за еду. Саул из Таршиша, который в это время работал на рисовом поле, исподтишка наблюдал за нею. Потом он стал медленно, крадучись, подбираться к дереву, на котором сидела Сара, останавливаясь всякий раз, когда она оглядывалась, и делая вид, что смотрит в другую сторону. Трудно сказать, что им управляло, любовь или голод. Возможно, и то и другое. Сара, видя, как он потихоньку взбирается по стволу, пронзительно закричала и оскалила маленькие острые зубы. Она забилась в листву на самой макушке дерева, а Саул продолжал продвигаться вперед. Она выронила остатки банана, но он не обратил на него никакого внимания. Она закричала еще громче, двое бабуинов услышали и помчались на выручку. Саул мигом соскользнул с дерева и преследуемый лаем разъяренных обезьян кинулся обратно к рисовому полю под защиту Мельхиора, Хетти и не столь предприимчивого братишки.

Мельхиор строго спросил, куда он посмел отлучиться во время работы. Саул поклялся, что ничего плохого не делал, но что бабуины ни с того ни с сего напали на него. Мельхиор возмутился и поднял крик:

— Вы там, собакоголовые идиоты! А ну, отправляйтесь, откуда пришли!

Бабуины облаяли его в ответ и вернулись на свой камень, где Сара уже сидела в общей компании и спокойно искала у своей матери. Когда она вернулась, мать больно шлепнула ее за непозволительное поведение, но обе тут же успокоились.

Коун подошел к бабуинам и, ни на что, естественно, не надеясь, задал свой стандартный вопрос: откуда они и как им удалось выжить. Обезьяны не обратили на него никакого внимания и было непонятно, они не понимают или не желают отвечать. Коун отошел. Ясно, что этих Бузу не удастся обучить языку.

Бабуина с подбитым глазом Коун назвал Максом, а другого, с раздробленной челюсть, Артуром. Самки получили коллективное имя «Три Анастасии».

Коун строго поговорил с Лукасом.

— Хетти мне сказала, что ты приставал к маленькой бабуинке Саре.

— Хетти сама не знает, о чем говорит. Это был не я, а Саул.

— Я? — воскликнул Саул. — Что он говорит? Это он сам.

— Все равно, — сказал Коун. — Я вам запрещаю приставать к девочке.

— А что такое? — возразил Саул. — Я хотел поиграть с нею в щекотки. А что, нельзя?

— Играть — пожалуйста. Но ведь ты же до смерти напугал ребенка!

— Я ее не пугал.

— Я тоже, — сказал Лукас.

— Что за охота пугать маленькую девочку? На нашем острове царит мир. К тому же мы переживаем ответственный момент перехода в следующую цивилизацию.

— Эсав сказал, что бабуины не принадлежат к нашему племени, — заметил Лукас. — Он называет их грязными инородцами. Мы оба слышали.

— Неважно, что он сказал. Бог учит нас быть добрыми по отношению к пришельцу.

— Зачем?

— Чтобы чужестранцы стали как свои.

— Тогда зачем Он Сам придумал чужестранцев?

— Чтобы посмотреть, как вы станете себя вести. Каждый ваш добрый поступок послужит вашему усовершенствованию. Это одно из условий, поставленных Господом, и вам следует научиться жить в соответствии с ним и уважать Его дела.

Где-то в северной части острова пронесся смерч.

* * *
Пришлось поговорить также с Эсавом.

— Эсав, ты способный и умный парень, иначе я не стал бы с тобой об этом говорить. Тебя на острове все уважают, особенно с тех пор, как ты начал новую жизнь и стал самым лучшим из работников нашего виноградника.

— О каком винограднике ты толкуешь?

— Я выражаюсь фигурально. Это метафора. Я называю наш благодатный остров виноградником.

— Я лучше Буза и всех остальных, — охотно согласился Эсав.

Коун сделал вид, что не заметил «остальных» и сказал, что его беспокоит поведение Саула.

— Он едва не наделал беды, преследуя ни в чем не повинного ребенка, ты знаешь, Сару, девочку-бабуинку, которая вместе с другими бабуинами сидит на большом камне. Это правда, что ты, говоря о бабуинах, назвал их чужестранцами?

— Никогда не любил бабуинов. Поскольку они обезьяны, то и выглядеть должны как обезьяны, а у них головы как у собак. Не выношу обезьян с собачьими головами.

Коун процитировал первое Предписание в части, касающейся уважения к жизни как таковой.

Эсав подумал и сказал, что постарается терпимо относиться к бабуинам, хотя, должен признаться, он их терпеть не может. Потом он спросил, не ожидается ли поступление на остров новых самок шимпанзе.

Коун ответил, что считает это вполне вероятным, но все в руках Господа Бога. Предвидеть такое событие он не берется.

Эсав пожаловался, что у него от онанизма случаются сильные головные боли и он не отказался бы от чего-нибудь более практичного.

— Лучший, проверенный способ состоит в переводе сексуальной энергии в энергию размышлений о возвышенном, в занятия искусством, творческим трудом.

Эсав поднял брови и спросил, как поживает Мария Магдалина и как подрастает ее дочка.

— Спасибо, хорошо, — неохотно ответил Коун.

— Везет тебе. Ты можешь это иметь каждую ночь.

Коун попросил его не говорить на эту тему. Эсав выпрямился, обнял его своими лапищами, так что у Коуна затрещало в ребрах, и поднял его над землей.

Ни тому, ни другому не хотелось смеяться, но оба засмеялись.

* * *
Однажды, когда все взрослые бабуины заснули, угревшись на нагретом солнышком камне, а Пат и Алоиз, жмурясь от отблесков лазурного моря, серьезно углубились в поиски друг у друга несуществующих блох, Сара потихоньку отошла на лужайку и начала весело кувыркаться в траве. Своим черным собачьим носиком она подкапывала и поднимала камни, пытаясь найти под ними насекомых, потом напилась из мутной лужицы и наконец, взобравшись на сандаловое дерево, спокойно уснула на ветке.

В это время Саул из Таршиша, Эсав, Буз, Эстергази, Бромберг и Лукас сидели невдалеке и судачили по поводу перспективы появления на острове самок шимпанзе и сокрушенно качали головами. Вдруг Саул увидел Сару и показал другим, где она сидит.

Эсав немедленно составил план наступления. Он поставил Бромберга, Эстергази и Лукаса вокруг дерева, на котором сидела бабуинка, а Бузу велел идти домой.

— Иди сам домой, — сердито сказал Буз.

— Эта охота не для интеллектуалов. Ты можешь просто свихнуться.

Тогда Буз побежал в пещеру, чтобы сообщить Коуну о происходящем, но не застал его.


В это время Коун с семьей пошел на пляж.

Он сидел на берегу, смотрел на набегавшие волны и мечтал о корабле, который может появиться на горизонте. Он сказал об этом Марии Магдалине.

— Мы с Ивандой тоже поедем с тобой?

— Куда? О чем ты говоришь? Никакого корабля не будет.


Буз от досады трахнул об пол горшок с манговым соком, испугался грохота разлетающихся черепков и выскочил из пещеры.

Эсав подкрался к крепко спящей Саре и схватил ее за ноги. Проснувшись, девчонка подняла визг и стала отчаянно отбиваться, но Эсав со всего размаху ударил ее головой о ствол. Когда Макс и Артур подбежали, Эсав спускался вниз, держа в одной руке окровавленную Сару, причем ее хвост был у него во рту.

Бабуины, отчаянно залаяв, бросились на шимпанзе, стоящих внизу, но те быстро отогнали их. У Лукаса в руке был большой камень, Бромберг угрожающе поднял дубину. Бабуины попрятались в кусты.

Эсав сел на ствол поваленного дерева и принялся разрывать Сару на части, а его товарищи стали полукругом и протянули руки, прося своей доли.

Только наевшись до отвала сочным, свежим мясцом, Эсав счел возможным поделиться с остальными. Саулу из Таршиша достались жилы, Эстергази кишки, Лукасу трахея, а Бромбергу было разрешено обглодать глазные яблоки. Сам Эсав с наслаждением высасывал мозг.

По окончании пиршества Эсав отдал все кости Бромбергу. Остальные шимпанзе задумчиво смотрели, как Бромберг обсасывал Сарины косточки, находя в закоулках остатки мяса. Потом обглоданные кости разбросали по траве.

Потом все заснули. Засыпая, Эсав пробормотал: «Я — шимпанзе номер один».

* * *
Когда Буз принес мешок с Сариными костями, Коун пришел в ужас и полное расстройство. Он поднял крик, обзывая участников охоты на бабуинку бесчестными убийцами и угрожая наказать всех строжайшим образом. Он поклялся спустить с них шкуру, подвергнуть остракизму и полному изгнанию за то, что они так грубо и безответственно нарушили Священные Пункты Предписаний, проявили черную неблагодарность по отношению к островной общине, приютившей и обогревшей их, и свели к минимуму шансы на ее дальнейшее существование.

Буз, слыша его хриплые причитания, заткнул уши, а Мария Магдалина, на всякий случай, унесла подальше дитя.

Когда Коун, накричавшись, успокоился, он подумал, что с участниками убийства придется вести себя осторожно и обдуманно. На его гневные вопли и брань они, безусловно, ответят тем же. Пришлось признать, что его соостровитяне были вовсе не теми наивными обезьянками, которых он в своей прошлой жизни встречал в цирках и зоопарках. Эти обладали существенным преимуществом: они владели речью, облекали свои мысли в сложные формы человеческого языка. Они усовершенствовали себя и — он хотел надеяться — свою жизнь и судьбу.

Сидя на Школьном Дереве, они ежедневно обсуждали проблемы истории, науки и литературы, он засыпал их своими рассказами, изречениями, декламациями, поучениями и увещеваниями, на которые они отвечали аплодисментами. Они видели в нем образцового учителя, нравственного человека, хорошего семьянина и прославленного автора Семи Предписаний. Когда же их образование принесет плоды и, возвысив их сознание, поможет им стать лучше, перерасти в обладающих чувством гражданской ответственности живых существ? Когда они почувствуют и узнают на собственном опыте прелести истинной цивилизации? Кто бы мог подумать, что шимпанзе, достигшие столь небывалого уровня прогресса, растерзают и сожрут невинное дитя?


Коун запланировал новую серию лекций, имеющих прямое отношение к случившемуся, с изложением соответствующей системы нравственных ценностей.

— Скажи, Эстергази, почему ты это сделал? — спросил он шимпанзе, похожего на бухгалтера.

— Мне Эсав сказал, чтобы…

— А сам ты не понимаешь?

— Нет еще.

Коун отсидел шиву[16].


Он решил устроить похороны по правилам.

Состоялась траурная церемония, главным содержанием которой была проповедь исключительной ценности жизни как таковой, несмотря на то, что покойница была инородкой.

— Сара была ребенком, и ей так и не суждено было узнать, что есть что-то еще, кроме детства.

Из участников убийства присутствовал только Эстергази.

Мария Магдалина пришла на похороны в белом платье, которое она снимала только при кормлении ребенка. Хетти сидела рядом, поглаживала руку Марии Магдалины, щекотала розовые пятки Исланды, отчего девочка смеялась, мешая Марии Магдалине слушать, а в особо трогательных местах начинала громко причитать.

Мельхиор, крепко стиснув губы, слушал надгробную речь. Буз думал о чем-то своем. Джордж внимательно наблюдал, сидя на соседнем дереве. Временами он всхлипывал и вообще, похоже, глубоко чувствовал происходящее. Кадиш не читался, но, к особому удовольствию Джорджа, Коун поставил пластинку с Эль молей рахамим. Это была простая молитва об усопшем. Смерть есть смерть, и что еще нужно, кроме простой песни печали и воспоминаний?

Сменив роль искателя костей на роль могильщика, Коун сложил косточки несчастной бабуинки в естественном порядке в маленькой могилке, которую он вырыл недалеко от Школьного Дерева, среди зелени и цветов. Коун послал Буза к бабуинам, чтобы пригласить их на траурную церемонию, но они не явились. Буз вернулся и сказал, что они подняли лай и угрожающе оскалили зубы, едва он приблизился к камню. Он не стал ничего им доказывать.

— Неграмотные идиоты, — заключил Буз.


На следующее утро все шимпанзе явились на лекцию. Четверо убийц сидели вместе, а Коун обратился непосредственно к Эсаву как главному виновнику преступления:

— Запомни, что неуважение к жизни другого автоматически уменьшает ценность твоей собственной. То есть, следуя Предписаниям, ты прежде всего заботишься о самосохранении.

Эсав кашлянул в кулак.

— Загубленная жизнь невосполнима. Для умершего не существует ни цветов, ни восходов солнца, ни наслаждения от еды и питья — ничего. Невозможно вообразить себе небытие. Единственный способ — увидеть смерть. Даже если Сара сейчас в раю, там нет меняющейся погоды и смены времен года. Там фруктовый сок не будет приятно щекотать вам язык, там не приласкает вас теплая рука друга.

Ребенок, от кого бы он ни родился, имеет Богоданное право на то, чтобы достичь совершеннолетия и зрелости. Жизнь — это жизнь, и она должна идти своим чередом. Тем самым она получает свободу выбора (само собой, в рамках известных ограничений), свободу планировать свое будущее. Сознание, что будущее в ваших руках — это живительный дождь, орошающий ваш мозг. Поэтому убийство Сары было актом высочайшей безнравственности.

Аплодисменты прозвучали, но весьма сдержанно. Мария Магдалина сказала «ура!». Буз, который не терпел нотаций, только шмыгнул носом.

Коун сел и посмотрел на своих слушателей. Эсав встал, распрямил грудь, затем сломал ветку и стал обмахиваться. Коун подумал, что он все больше напоминает небольшую гориллу. Услышав его зычный голос, Джордж соскользнул со своей ветки и направился прочь, к лесу. Эсав обозвал его грязной свиньей, на что Джордж, не говоря ни слова, оглушительно выстрелил, обдав Школьное Дерево и студентов теплым зловонием переваренной травы.

Эсав заявил, что каждый шимпанзе имеет полное право сейчас, как это имело место в «доброе старое время», охотиться на бабуинов. Это абсолютно естественное право. Охота — отличный стимулятор, а свежее мясо бабуина полезно, вкусно и питательно.

— Меня радостно пьянит хруст черепа, разбиваемого о ствол. Кроме того, бабуины грязные, вонючие и вороватые обезьяны, которые вечно суются не в свое дело. Они размножаются, как крысы, и если не принять необходимых мер, они здесь заполнят все и нам ничего другого не останется, кроме бегства со своего родного острова. Скажу прямо: нам всем уже до смерти надоело питаться одними фруктами и пресными лепешками на закуску.

Самцы громко захлопали в ладоши, а Эсав продолжал:

— Конечно, если бы вместо высоких идей, которыми уважаемый еврейский мудрец набивает нам головы, у нас был нормальный секс, то было бы о чем говорить, но вы же видите, что право на секс он присвоил себе одному, причем с кем? — с представительницей нашего же племени. А нам предоставил заниматься онанизмом.

Прежде чем Коун успел ответить, Буз встал и несколько раз громко хлопнул в ладоши.

Коун поднялся и вкратце заметил, что со Дня Великого Опустошения, за которым последовал Последний Прискорбный Потоп, этот остров стал особым местом, священным прибежищем для немногих оставшихся в живых.

— И он обязан остаться священным местом, даже если при этом придется согласиться с некоторым однообразием нашего пищевого рациона. Поэтому я прошу Эсава и других участников убийства Сары немедленно и в нашем присутствии пообещать, что впредь они не причинят вреда ни одному бабуинскому ребенку.

Эсав ответил, что, хотя он и не согласен, но если община так считает, то, пожалуй, он готов дать обещание.

К голосованию Коун решил не прибегать, так как не был уверен в его результатах. Хотя идея казалась довольно привлекательной. Он попросил Эсава встать, поднять правую руку и громко сказать: «Я не буду убивать. Я буду следовать во всем Семи Предписаниям».

Эсав повиновался, хотя из упрямства вместо правой поднял левую руку. Эстергази и Бромберг сделали то же самое.

* * *
Пат и Алоиз шли по лесу, чуть поотстав от своих матерей и собирая сладкие корешки. Они влезли на дерево, чтобы оглядеться и выяснить, где они находятся. Вдруг они увидели Эстергази и испуганно вскрикнули. Эстергази и сам удивился. Шерсть на его холке встала дыбом, и он жалобно закричал.

Мальчишки спрыгнули на землю и бросились наутек, но, оглянувшись, увидели, что вся компания — Бромберг, Лукас, Саул и сам Эсав — гонится за ними. Последним бежал Эстергази. Все немедленно забыли о клятве. К тому же, когда они приносили клятву, речь, кажется, шла о девчонках, а эти были мужского пола. Делая крутые зигзаги, бабуины сначала пытались уйти от погони, но крупные шимпанзе бежали быстрее, и малышам ничего не оставалось, как укрыться на верхушке высокой пальмы.

Эсав расставил своих сообщников вокруг пальмы, а сам не спеша полез наверх. Алоиз перепрыгнул на соседнее дерево. Пат — за ним. Но под деревом они увидели Бромберга. Они перепрыгнули на следующее, но под ним стоял наготове Эстергази, а Эсав уже перемахивал с дерева на дерево за ними следом.

Послышался лай Макса и Артура, которые спешили к месту происшествия. Первым на их пути оказался Бромберг, и они вцепились зубами в его ноги и ягодицы. Бромбергу удалось вырваться, и он побежал, обливаясь кровью.

Подбежавшие члены бабуинского племени набросились на Эстергази, а Лукас и Саул из Таршиша прижались друг к другу спинами, образовав круговую оборону против остервенело атакующего Артура. Братья скалили зубы, лаяли и кричали, размахивали руками и брыкались, отгоняя рассвирепевшего врага.

В это время братья-бабуины, сидя на пальмовой ветке, пронзительно визжали. Эсав уже ухватился за ветку. Алоиз прыгнул на соседнюю пальму, но сорвался и с высоты двадцати футов грохнулся на Лукаса, сбив его с ног. Воспользовавшись замешательством, он, а за ним Артур и Макс скрылись в кустах.

Маленький Пат остался один. Он перепрыгнул на деревце, стоявшее на самом краю пальмовой рощи. Эсав метнулся за ним, и в отчаянной попытке уйти от погони Пат бросился в кусты, прижался к земле и тяжело задышал. На него тут же налетели Саул и Бромберг. Макс и Артур вернулись за Патом, но Эсав уже схватил маленького бабуина за ноги и как дубинкой размахнулся его телом, готовясь к отражению атаки. Макс и Артур отступили.

Эсав снова размахнулся Патом и с огромной силой ударил его головой о камень. Со звоном разлетелись кости черепа. Тело обезьянки безжизненно повисло на волосатой лапе Шимпанзе номер Один.

Усевшись на траву, он стал умело разделывать голову, добираясь до мозга. Бромберг, у которого по ногам по-прежнему текла кровь, протянул руку, и Эсав пообещал, что даст, если тот не будет ему мешать во время еды.

Близнецы тоже протянули руки. Эсав перестал есть и пальцем почесал у них под подбородком, отчего оба застенчиво засмеялись.

Эсав доел сочный мозг и сказал:

— Прошу не забывать, что мы поклялись не обижать девочек-бабуинок. Это не девочка.

* * *
Коун гулял с Бузом по лесу. Он как раз объяснял своему ученику второй закон термодинамики, а молодой шимпанзе время от времени поправлял его, если он допускал неточность, когда им предстала картина пиршества.

Коун бросился вперед, схватил недоеденный труп и отшвырнул его в кусты. Саул из Таршиша грустными глазами и головой описал дугу соответственно траектории полета несчастного Пата. Другие участники на секунду застыли от неожиданности.

— Каждый пожирает плоть своего соседа! Но ведь ты же поклялся! — орал Коун, наступая на Эсава. — Я заботился о вашем благе, — продолжал он. — Я дал вам работу, право на отдых, на бесплатное образование и медицинскую помощь. Вы пережили Катастрофический Потоп и живете в условиях относительного мира на неописуемо красивом и благодатном острове. У нас образовалось нормально функционирующее общество, и вы стоите на пороге прогресса, а возможно, даже революционного прыжка. И такова ваша благодарность! Так вы оценили полученные преимущества! Вы убиваете детей! И какое лицемерие! Не далее как вчера вы подняли руки в знак того, что клянетесь следовать Семи Предписаниям. И в момент, когда вы давали эту торжественную клятву, вы уже знали, что нарушите ее. То, что вы совершили, ляжет позорным пятном на всех шимпанзе на свете.

Все внимательно слушали. Эсав вытирал окровавленные руки дубовыми листьями. Потом вытер каждый палец в отдельности и кончиком прутика принялся чистить под ногтями.

Коун не мог остановиться.

— Я читал вам стихи и рассказы, и мы так много говорили о святости жизни. Вы слышали мою проповедь на похоронах несчастной Сары. Я говорил вам о праве каждого ребенка на то, чтобы вырасти, развить свою эмоциональную и интеллектуальную сферу, на то, чтобы бесчувственные каннибалы не растерзали его тело, прежде чем оно достигнет предусмотренной природой зрелости. Кто же вы такие?

— А кто ты такой? — спокойно спросил Эсав, продолжая чистить ногти. — Ненормальный вегетарианец?

Коун раскричался еще сильнее и обозвал всех жестокосердными злоумышленниками и бесчувственными скотами.

— Я тысячу раз объяснял вам, что люди погубили себя тем, что не умели преодолеть собственный эгоизм и не проявляли терпимости к тем, кто имели несчастье быть другими, непохожими на них. Презрением к другим они сами привели себя к гибели. Почему вы не хотите усвоить печальные уроки человечества, чтобы избежать такого же конца? У меня нет ни малейшего желания прибегать к телесным наказаниям. Властью, данной мне как вашему Попечителю, за нарушение клятвенного обязательства я исключаю из общины тебя, Эсав, и вас, безмозглые.

Он указал пальцем на Эстергази и Бромберга.

— А вы, Лукас и Саул, получите наказание, соответствующее вашему возрасту.

Близнецы удовлетворенно улыбнулись.

— Всех троих прошу немедленно собрать свои пожитки и убираться из нашей части острова. Будь поблизости другой остров, я сослал бы вас туда. К сожалению, я не располагаю средствами для вашей транспортировки по морю. Поэтому уходите подальше, чтобы я вас больше не видел. Но если вы снова покажетесь в наших местах, то я за себя не ручаюсь. Предупреждаю.

Коун дрожал от гнева и отвращения.

Все трое серьезно посмотрели друг на друга. Затем белые клыки Эсава угрожающе сверкнули на солнце, и он, поднявшись во весь рост, пошел на Коуна. Остальные отскочили в стороны.

Коун испуганно отступил. Он уже пожалел, что, идя с Бузом на прогулку, не прихватил с собой копье. Сейчас оно могло бы пригодиться.

Что делать? Померяться силами с Эсавом? Мало шансов. Нужно найти какой-то нестандартный выход. По правилам, презираемым боксерами, нужно быстро нанести удар ниже ребер. Потом убежать в пещеру и там укрыться за бревенчатой стеной. А как быть с Марией Магдалиной и ребенком, если они не дома?

Но удастся ли нанести удар? Руки Эсава гораздо длиннее.

Эсав распрямил плечи:

— Ты, ослиный зад! Из-за тебя я лишился нормальной еды. Ты отнял у меня ту, что была мне предназначена, принудил ее к сожительству и заставил ее родить тебе ребенка. Паршивый ты жид! Я сейчас размозжу твой дурацкий череп.

Он вытянул руки и снова пошел на Коуна.

У Давида на этот случай была праща, а Коуну оставалось только отступать и выражение его лица, очевидно, не внушало зрителям уважения к его мужеству.

— Может, поговорим, а, Эсав? — неуверенно сказал он.

Он хотел бежать, но Эсав схватил его и поднял в воздух, а затем бросил на землю. Коун откатился в сторону, пытаясь спрятаться в кустах, но Эсав удержал его за ногу и навалился всем своим весом.

— Буз, на помощь! — в отчаянии закричал Коун.

Буз сидел на ветке и, с интересом наблюдая за ходом схватки, очищал апельсин.

* * *
В свирепых глазах Эсава Коун увидел приближение смерти.

«Он расколет мой череп и, громко чавкая, будет с наслаждением есть мой мозг. Хоть бы он отравился и подох!» — подумал Коун.

Оставалась смутная надежда, что после смерти он попадет в рай. Но двери рая, скорее всего, заперты.

«Горе мне! Боже, как вернуться к жизни?»

Ответа не было. Он услышал, как замирает и вот-вот остановится его дыхание.

И вдруг Эсав выпустил из рук горло задыхающегося Коуна. Как будто шимпанзе услышал телефонный звонок и решил снять трубку. Он упал на траву и застыл.

Никакого чуда. Над ними стояла Мария Магдалина. В одной руке она держала ребенка, в другой — топор. На ветках сидели шимпанзе. Брови у всех были удивленно приподняты.

Вечером охрипший Коун наложил на рану Эсава двадцать одну металлическую скобку, а утром дал ему чемодан, и тот, кривясь от головной боли, отправился в вечную ссылку.

Бромберг и Эстергази не показывались, а Саул с Лукасом, выслушав нотацию, пообещали, что никогда больше не будут. Буз поклялся, что он, как Тарзан, собирался сверху упасть на Эсава и не успел, потому что вмешалась Мария Магдалина.

— Однако ты тоже напрасно ругал нехорошими словами наше племя, — добавил он.

* * *
Неделю спустя, проходя мимо большого камня, Коун пересчитал бабуинов и увидел, что Алоиза среди них нет.

— А где мальчишка? — вежливо осведомился он.

Бабуины угрожающе оскалились. Беременная Анастасия печально пролаяла. Коун поспешил удалиться, а вечером он нашел полусъеденного Алоиза под фиговым деревом.

Коун был в полном отчаянии.

«Увы! — думал он. — Мне не удалось внушить им фундаментальные истины. Как могут они выжить, если со столь немногочисленными представителями своего рода, пережившими Катастрофу, они ведут себя точно так же, как люди до того, как Бедствие свершилось. Что даст эволюция, если они не проявляют ни малейшего желания стать лучше людей?»

— Кто мог это сделать? — спросил он Буза.

— Понятия не имею, — сказал Буз, с наслаждением впиваясь в мякоть сочного манго.

— Что мы можем сделать, чтобы прекратить распространение зла на острове?

— Ты сам виноват. Ты не учил любви.

— Но как же, если я учил лучшей жизни. Из этого ничего не получилось.

— Убери со склона ложные предписания.

— Почему ты считаешь, что они ложны?

— Потому что Бог — это любовь.

— Проповедь любящего Бога не обеспечит безопасности.

Позже Коун вспомнил, что последней фразы он не говорил, а только так подумал. А сказал он, что последние события очень его огорчили, что он разочарован и попытается сделать все, что в его силах, чтобы вернуть на остров мир.

На другой день, после очередного обхода фруктовых деревьев, Коун вернулся домой и, к своему удивлению, увидел невдалеке коленопреклоненных шимпанзе, которым Буз, как видно, читал проповедь.

Малыш утратил всякую совесть.

Коун посмотрел на склон, где красовались глиняные буквы Семи Предписаний. В Предписании: «Бог … любовь. Бог есть Бог» отсутствовало слово «не».

Коун совсем убрал эти фразы и оставил только «Помни о Нем». «Поскольку основной смысл сохранен, Бог, пожалуй, возражать не станет», — подумал он.

Понадобится еще немало времени и терпения, прежде чем шимпанзе усвоят основные идеи и научатся руководствоваться ими в жизни. Те же трудности были у Моисея, а Исайя накричался до хрипоты, призывая народ Израиля к нравственной жизни.

У подножия склона стояли шимпанзе. Мария Магдалина держала на руках подросшую и похорошевшую дочку. Мельхиор курил самодельную сигару, которую он свернул из найденных на острове листьев табака. Хетти определенно чувствовала себя госпожой Мельхиор, хотя официальной свадьбы и не было и муж не проявлял особого интереса к сексу.

Откуда-то появились Эстергази и Бромберг и смешались с толпой.Когда они тоже молитвенно сложили руки на груди и стали на колени, Коун подумал, что лучше бы им оставаться в своем лесном изгнании. А может, наоборот, простить их? Но только не Эсава! Эсав — закоренелый носитель зла.

Лукас и Саул из Таршиша тоже стояли на коленях. Все, кроме гориллы Джорджа.

Джордж вообще исчез несколько дней тому назад и не появлялся. Ходили слухи, что он перебрался на свой мыс, неизвестно, временно или навсегда. Больно было видеть, как он, положив на плечо палку с привязанным к ее кончику узелком, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, шел в сторону леса.

— Да будут благословенны шимпанзе, — звучал голос Буза, стоявшего над толпой молящихся на камне, превращенном в амвон, — ибо они унаследовали мир.

Шимпанзе ответили радостными криками:

— Да будут…

Позднее Буз сказал Коуну, что, по его мнению, такие молитвенные собрания будут способствовать духовному усовершенствованию общины. Коун грустно напомнил ему, что христианство не помешало свершиться Катастрофе.

— Катастрофе?

— Катастрофа европейского еврейства, о которой я вам рассказывал. День Великого Опустошения тоже наступил, несмотря на все усилия христиан.

Буз рассердился.

— Тебе никогда ничего не нравится, и ты никогда не бываешь согласен с тем, что я делаю, будь то в практической или в духовной сфере.

Коун решительно отверг обвинение, как лишенное всяческих оснований.

Полные неугасимого гнева, они с минуту смотрели друг другу в глаза и затем разошлись в разные стороны.

После ужина, когда Мария Магдалина собрала со стола грязную посуду в деревянный ушат, Коун навалился плечом на бревенчатую стенку, чтобы загородить вход.

— Бог — это… любовь, — напомнила ему она. — Зачем ты закрываешь вход и лишаешь нас и ребенка свежего воздуха?

Коун объяснил, что зло все еще присутствует на острове, и вряд ли его распространению помешают проповеди Буза.

— Не скоро еще уладится конфликт, вызванный появлением у нас бабуинов.

Она спросила, когда они поженятся. Он ответил, что они и так фактически женаты и теперь нужно нарожать как можно больше дочерей.

Ривка в белом платьице, которое он сшил ей из куска паруса, сидела у него на коленях, и он собирался перед сном рассказать ей сказку. Девочка была наполовину обезьяной, но выглядела больше чем наполовину человеком. Коун смастерил ей соломенную куклу, она отгрызла ей голову, а с тем, что осталось, любила играть, сидя на полу.

Если следовать книге Бюндера, Ривка как шимпанзе несколько отставала в своем физическом развитии, но зато опережала своих возможных человеческих ровесников в развитии речи. Она говорила «папа» и «мама» и уже умела считать пальцы на ногах. У нее было милое светлое личико, и она очаровательно улыбалась. Ее голубые глаза светились любопытством. Коун ее любил и радовался каждому ее успеху.

Он часто задумывался о ее будущем. Будет ли она жить на острове? Какими будут ее гуманоидно-шимпанзоидные потомки, если она, скажем, выйдет замуж за Буза? В глубине души он надеялся, что ее ждет необыкновенное будущее и личный успех.

Вдруг со стороны бревенчатой стенки послышался удар. Как будто кто-то бросил камень.

— Открой свои ворота, — крикнул снаружи Буз. — Чего ты боишься?

Коуну вопрос Буза не понравился, и ему не хотелось открывать.

— Ты один?

— Один.

— Чего тебе нужно?

— Хочу конфету, — крикнул Буз и нетерпеливо застучал ногой.

— Ладно, входи, — сказал Коун.

Коун пошел отодвигать стенку, а Мария Магдалина поспешила уложить Ривку в колыбель.

Буз вошел на четвереньках и по пути к полке, где лежали конфеты, задержался возле колыбели.

— Я ей уже простил, — сказал он, глядя на Ривку.

— Я очень рад, — сказал Коун. — Тем более что ребенок ничего плохого тебе не сделал. Жаль, что мы теперь редко встречаемся. Поверь, мы, все трое, желаем тебе добра.

Буз проглотил одну конфету и принялся за другую.

— Но ведь ты выгнал меня из дому.

— Я? Ничего подобного. Это ты сказал, что детский плач мешает тебе думать.

Буз, продолжая жевать, так посмотрел на Марию Магдалину, что она покраснела, нагнулась и укрыла ребенка вторым одеяльцем.

Коун достал из чемодана распятие и протянул его Бузу.

— Ты унес все свои вещи. Может быть, ты хочешь взять и этот крест?

— Не сейчас. У меня нет карманов.

— Ты можешь повесить его на шею.

— Я с тех пор вырос, шея стала толще, и цепочка не сойдется.

— Попробуй, однако.

— Не надо.

Коун почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Чей-то острый запах, но не запах Джорджа. У входа в пещеру стоял Эсав. На губах дьявольская самодовольная улыбка.

Коун ругнулся про себя по поводу того, что не закрыл дверь, когда вошел Буз.

— Ты прекрасно знал, что он не отправился в изгнание, — сказал он Бузу.

— Ходили слухи, но я не был уверен.

Коун злился, и ему было страшно.

Следом за Эсавом вошли Эстергази, Бромберг, Лукас и Саул. На них были маски со Школьного Дерева, а в руках они держали камни в готовности запустить их в Коуна.

На голове Эсава была грязная повязка, его лицо распухло, а сам он как-то отяжелел. По-видимому, все это время он потихоньку напивался банановым пивом. Покрасневшие глаза были еще злее обычного.

Мария Магдалина испуганно вскрикнула и, схватив на руки ребенка, попыталась выскочить из пещеры, но Эстергази, вооружившись шашкой, которую он сорвал с крюка, преградил ей дорогу.

Коун как можно спокойнее попросил Эстергази повесить шашку на место и пригрозил, что накажет его месячным лишением права есть фрукты. Потом он сказал Эсаву:

— Послушай, я всегда был добр к тебе. Помнишь, я выдернул тебе больной зуб, а потом лечил рану на твоей голове. Ты должен быть мне благодарен.

Он не стал напоминать о том, при каких обстоятельствах Эсав был ранен и двинулся в сторону Марии Магдалины, но близнецы крепко схватили его за запястья.

Эсав вырвал ребенка у Марии Магдалины и передал девочку Бромбергу. Коун отбросил близнецов и бросился к Ривке, но Бромберг перебросил ее Эстергази. «Бухгалтер» поймал и раньше, чем Мария Магдалина успела подбежать, бросил Лукасу, который тут же выбежал из пещеры. Мария Магдалина с отчаянным криком помчалась за ним.

Коун про себя взмолился, чтобы Господь поразил Эсава, но ничего подобного не произошло. Он стоял на том же месте и чувствовал себя великолепно.

Шимпанзе повалили Коуна и засыпали его камнями. Затем они вышли из пещеры, причем Буз держал шашку в зубах.

— И ты, Буз? — крикнул ему вслед Коун.

Он с трудом выбрался из под камней, схватил копье и побежал следом за злоумышленниками, которые скрылись в темноте наступившей ночи.

* * *
Возле Школьного Дерева, на кедре, где прежде во время лекции обычно сидел Джордж, обезьяны собрались вокруг Ривки и с любопытством ее разглядывали. Эсав щекотал ей розовые пятки, заглядывал ей под юбчонку: интересно, что у нее там такое?

Остальные шимпанзе задумчиво смотрели на происходящее: что будет дальше?

Появилась Мария Магдалина, растерянная, с блуждающими глазами. Еле слышным голосом она умоляла вернуть ей ее дорогое дитя. Она позволит им все, что они хотят, и впредь во время течки никогда не приблизится ни к одному из них, только пусть отпустят ни в чем не повинного ребенка.

Был закат, и фиолетовое небо зигзагами перечеркнули черные молнии. Обезьяны, держа Ривку за руки, прыгали с нею с дерева на дерево, Мария Магдалина, задыхаясь, следом за ними, и Коун, бросив бесполезное копье, метался от ствола к стволу и протягивал руки, чтобы вовремя подхватить, если они уронят ребенка.

— Думайте обо мне все, что угодно, — умоляющим голосом выкрикивал он. — Я отец и, возможно, я преувеличиваю, но, право же, она, в самом деле, очень одаренный ребенок. Месяц назад она научилась на пальцах ног считать до десяти. Многообещающий ребенок. Музыкальные способности тоже. Мы дадим ей музыкальное образование, и она, возможно, станет солистом симфонического оркестра. Я нисколько не преувеличиваю. Ривка — это наше будущее, от нее зависит судьба целой цивилизации, которая — с Божьей помощью — может оказаться лучше той, что была прежде, более идеалистической и альтруистской. Не забывайте, что она родилась в результате сочетания генов двух биологических видов, моего и вашего, и лет через двенадцать от нее может произойти новый, не исключено, что лучший вид. Подумайте об этом, господа! Пожалуйста, господа, обращайтесь с нею осторожно. Ривка — наше дорогое дитя. Прошу вас, оставьте ее. Мы отнесем ее домой. Мы высоко оценим вашу доброту. Мы вознаградим вас.

Обезьяны замерли и, кажется, прислушались к словам Коуна. Это позволило Марии Магдалине незаметно подобраться поближе к ребенку. Она была уже готова схватить девочку, но Бромберг в последнюю секунду спохватился и перепасовал Ривку Эсаву на следующее дерево. Мария Магдалина закричала и прыгнула следом, но Эсав уже был далеко, вне ее досягаемости.

Коун продолжал громко умолять, обещая никого ни в чем не винить и щедро вознаградить того, кто вернет ему или матери ребенка. Он предлагал в качестве выкупа 500 мешков риса, около 200 бананов, в том числе 48 красных, 56 сладких апельсинов, 3 ящика сладких сушеных фиг, около тонны семечек, 32 больших кокосовых конфеты, полбочки бананового пива и что-нибудь из своего имущества, в том числе любую книгу, теплое пончо. Он был готов отдать всю пещеру вместе с беседкой (там так приятно посидеть летом), только бы вернули ребенка! Целым и невредимым.

В сгущающихся сумерках не видно было, как самодовольно усмехался Эсав.

Он метнул Ривку Эстергази. Тот поиграл немного, перекидывая ребенка с руки на руку, и бросил Бромбергу через голову Марии Магдалины. Вначале Ривка тихонько плакала, а потом замолчала и беззвучно перелетала от одного к другому, с одного дерева на другое.

Коуну показалось, что обезьяны устали и им надоела игра. Но нет, они продолжали, и он начал терять надежду. Тогда он в бешенстве закричал:

— Варвары! Скоты! Только бессердечные животные способны отнять беззащитное дитя у отца и матери и не внять их мольбам о пощаде, не прислушаться к их воплю отчаяния. Я проклинаю вас! Если у вас есть какое-то подобие душ, то да покарает их Всевышний! За чинимое вами зло! Во веки веков! Господи, пошли на них Третий Потоп, глубже и страшнее прежних!

Коун опустился на колени и вознес Богу молитву о спасении ребенка, но потом подумал: «А может быть, Он не желает иметь на земле пятидесятипроцентного человека? Возможно также, что Он уже забыл звук моего голоса».

Наступила ночь. В последних отблесках света можно было еще видеть маленькую тень, мелькавшую между погрузившимися в темноту деревьями. Слышалось тяжелое дыхание Марии Магдалины, тень которой, побольше, металась в безнадежных попытках вырвать дитя из безжалостных лап. Когда стало совсем темно, Ривка упала на песок и два бабуина, сидевшие все это время в кустах, Макс и Артур, разорвали ее на части и поспешно сожрали.

Самым ужасным было ощущение, что никто, в сущности, этого не хотел. Как сказал Раши, «это подготавливалось с самого начала, с первых шести дней творения».

* * *
Показался месяц, и Коун отыскал свое копье. (Если бы он во-время метнул его в Эсава, могло ли это изменить ход событий и спасти Ривку? Если бы Эстергази и Бромберг увидели, что копье торчит в волосатой груди Эсава, могло бы так случиться, что, испугавшись, они выронили бы Ривку, а Мария Магдалина подхватила ребенка?)

Во мраке леса Коун охотился за дьяволом.

В листве показалась чья-то голова, повязанная белым, и Коун метнул изо всех сил. Послышался ужасный крик и стон умирающего, которому не хотелось умирать. Тело тяжело грохнулось на землю.

Всю ночь Коун бродил по лесу в поисках Марии Магдалины, а когда стало светлеть, вернулся, чтобы похоронить Эсава. На земле лежала обезьяна, вся в крови, с копьем, торчащим из груди. Это был не Эсав, а белая обезьяна-альбинос. Таинственное создание выглядело не очень привлекательно. Просто грязная белая обезьяна. Но у Коуна было такое ощущение, что он убил человека.

* * *
Буза он нашел спокойно спящим на Школьном Дереве. Коун запретил обезьянам спать на этом дереве, и никто, кроме Буза, не нарушал запрет. Коун взобрался на дерево и сделал то, что, по его мнению, он должен был сделать.

Буз вздрогнул от испуга и проснулся. Его ноги были связаны, а тело привязано к ветке, на которой он спал. Он сердито оскалился. Коун влепил ему пощечину.

— За что? Я-то в чем виноват?

— Ты предал меня, которого сам называл «пап», свою мачеху и свою сводную сестру. За это ты будешь наказан. Я отрежу проволочки, без которых ты лишишься дара речи.

— Пожалуйста, не надо.

— Мне очень жаль, но у меня нет выбора. Ты предал нас и передал в руки отвратительных убийц. Из-за тебя мне пришлось открыть дверь. Теперь ребенок мертв. Ты из зависти и ревности вступил в сговор с Эсавом и другими, чтобы похитить ребенка.

— Я пришел за конфетой. Ты сам виноват, что не закрыл дверь, когда я вошел.

— Они навалили камней мне на грудь. Я чуть не задохнулся, а ты даже не попытался мне помочь. Ты бросил меня в беспомощном состоянии. Ты, наконец, мог вернуться после и помочь мне, но не сделал этого.

— Ничего подобного. Я присоединился к их играм, чтобы все время шпионить за ними, чтобы предупредить, если они захотят тебя убить.

Коун достал из кармана плоскогубцы.

— Пожалуйста, не отнимай у меня язык, — умолял Буз. — Возьми все, что хочешь, только не это. Самому страшному врагу доктор Бюндер бы этого не сделал. Он любил меня как отец.

— А разве я не был отцом и не любил своего ребенка? Бог дал, и Бог отнял.

Коун отрезал концы проводков, но Буз успел крикнуть:

— Я не Буз, меня зовут Готлиб.

* * *
Утром, как обычно, шимпанзе собрались на Школьном Дереве, грызли семечки и плевали шелухой на голову своего лектора, сидевшего на кафедре.

Сколько он ни искал, он так и не нашел Марию Магдалину. Эсава и Готлиба тоже не было.

Как только он заговорил, близнецы начали гудеть. Хетти крикнула что-то похожее на «хойти-хойти».

Коун был настроен поговорить о том, какой была Ривка, передать словами кошмар происшедшего, рассказом о ней вернуть ее к жизни. Они молча выслушали, но как только он остановился, близнецы начали издеваться над ним и швырять в него комки эвкалиптовых листьев и камешки. Хетти и Мельхиор тоже запустили в него по ореху. Он умолял их ради своего же блага и ради будущего объявить пост. Они ответили издевательским: «Тю-ю-ю!» И вдруг он понял, что все они потеряли дар речи. Этого он не хотел. Ему стало еще тяжелее.

Он побежал к пещере, чтобы там укрыться за толстыми бревнами передвижной стены, успокоиться, обдумать ситуацию и решить, как ему быть дальше. Может быть, поискать способа бежать с острова. Дождаться отлива и уплыть подальше.

И потом вечно дрейфовать в открытом море? На плоту? Наедине со своей отрастающей бородой?

У водопада он увидел Марию Магдалину. Обрывки ее белого платья валялись на траве. Эсав сидел на ней верхом и, делая свое мужское дело, одновременно ел банан. Кончив, он сел на траву и очистил себе другой банан.

Подошел Готлиб, закинул ногу, оседлал Марию Магдалину, сделал то же самое и с гордым видом отошел в сторону. У Эсава был вид потерпевшего поражение. Он опустил глаза и перестал есть банан.

Готлиб ударил себя кулаком по груди и поднял руку, показывая, что шимпанзе номер один — он.

Эсав не спорил.

— Мария Магдалина, — в отчаянии позвал Коун. — Я здесь.

Увидев его, все трое на четвереньках отбежали подальше к деревьям.

— Ты забыла про Ромео и Джульетту? Любовь! Любовь! Любовь!

Он подождал, но ответа не услышал. Может быть, он оглох? Или она не хотела слушать его?

У нее не было больше слов.

* * *
Ночью, когда он запихивал свои пожитки в старые мешки, шимпанзе тараном взломали бревенчатую стену и ворвались к нему в пещеру. Впереди атакующих был Готлиб. Коун забился под кровать.

Прежде всего обезьяны набросились на запас свежих и сушеных фруктов, затем принялись открывать остававшиеся еще от старых запасов банки с тупцом, маслинами и спагетти. Они изорвали всю его одежду, переломали все, что годилось для письма, разбили глиняные маски и вазы, изорвали книги и всю бумагу, какую только смогли найти, сломали саблю и камнем раздробили затвор винчестера. Под конец они напились пива и остатки вылили на землю. Готлиб одел галоши и шлепал в них по лужам пива.

Эсав с размаха одним ударом топора разбил все пластинки, а затем отцовский патефон.

Обезьяны выволокли Коуна, связали его цепью и на шею ему надели веревку.

Он лежал на полу, а обезьяны со смехом и воплями прыгали вокруг.

На том месте, где прежде стоял патефон, голос старого ребе декламировал Закон Торы.

6. Милость Господа Бога

Днем они поднимались навстречу солнечному свету, а ночью сквозь звездные облака все выше взбирались в гору.

Руки Коуна были крепко связаны ремешком. На груди он нес вязанку хвороста, веревкой привязанную к его шее. Конец веревки волочился за ним. На нем был только белый китл, и ночью ему было холодно.

Буз тащился за ним следом. На нем были сандалии Коуна. На голове — тюрбан.

За поворотом узкой дороги им неожиданно встретился нищий.

Нищий просительно протянул руку, но Коун сказал, что ничем не может ему помочь, так как руки его связаны и он не может дотянуться до кармана.

— Тогда подай словами то, что ты хотел подать, — попросил нищий.

— У меня есть только вопросы.

— Задавай.

— Ты посланник Бога? Или Моисея?

— Нищий, просящий милостыню.

— Что тебе подать?

— Благословение.

— Хотел бы я его иметь, чтобы поделиться с тобой.

— О-о! — сказал нищий и исчез в пыльном облаке. Как будто его поглотил снежный обвал.

Коун слышал о таких неожиданных встречах на горных тропинках.

— Кто это был? — спросил он.

— Буль! — ответил Буз.

Спрыгнуть вниз и попытаться удрать? Но Буз бегает быстрее, и если он сзади наступит на веревку, то переломит Коуну шейные позвонки.

Он продолжал подниматься в гору, ступая босыми ногами по каменистой тропе, а вязанка хвороста била его в грудь.

— Буз, возлюбленный сын мой, скажи, по крайней мере, куда мы идем? Я и сам догадываюсь, но хотел бы услышать от тебя самого.

— Буль.

На вершине горы была рощица вечнозеленых деревьев, пещера, и в глубине — поблескивающий алтарь.

Коун уронил вязанку на землю и прислонился к камню, прежде чем приблизиться к алтарю.

Буз пальцем показал на свое запястье. Как будто там были часы. «Пора».

Сердце Коуна забилось: а где же баран, запутавшийся рогами в ветках тернового куста?

Буз указал пальцем на него.

Коун давно все понял, но в этот момент похолодел.

— Я жертва всесожжения?

— Буль.

Буз аккуратно сложил хворост на алтаре и поднес к нему горящую спичку. Он бросил в огонь щепотку мирры. Пламя ярко вспыхнуло и заговорило на непонятном языке.

— Развяжи мне руки. Я обещаю, что не буду сопротивляться. Я не оскверню жертвоприношения. Раз уж я жертва, то так тому и быть.

Буз показал, что нужно стать на колени. Он сделал это сам, чтобы Коуну было ясно, как надо.

— Я бы не стал этого делать, не будь ты моим возлюбленным сыном.

Коун стал на колени и возложил последнюю надежду на ангела, который появится и скажет «нет», но ангел не появился. Или он уже приходил, но удалился? Нельзя зависеть от того, придет ангел или не придет.

Буз схватил своего отца за волосы, откинул его голову назад, обнажая горло и занес над ним каменный нож.

Они оба удивились, потому что кровь брызнула прежде, чем Буз нанес удар.

— Буль, — сказал Буз, но невозможно было догадаться, значило ли это «да», «нет» или «может быть».

Коун неподвижно лежал на полу, ожидая, когда его поднимут и положат на костер. В золотистых отблесках огня он видел свою бороду, всю в крови.

— Бог милостив. Я старик. Он дал мне прожить жизнь до конца.

От этой мысли он заплакал. Может быть, завтра — обновление мира?

Внизу, в долине, на дереве сидел Джордж. На его голове была белая засаленная кипа, которую он однажды нашел в лесу.

Джордж пел Шма Исроэл.

Голос у него был хриплый, гортанный. Он затянул кадиш по Келвину Коуну.

Примечания

1

Ешива — еврейское религиозное училище.

(обратно)

2

Здесь и далее авторская разрядка заменена на болд (прим. верстальщика).

(обратно)

3

Барух а-шем — слава Богу.

(обратно)

4

Йом-а-кипурим — Судный день.

(обратно)

5

Кадиш — заупокойная молитва.

(обратно)

6

Миньян — десять взрослых мужчин, без которых невозможна общественная молитва.

(обратно)

7

Мидраш — аллегорическое толкование Торы.

(обратно)

8

Бар-мицва («сын заповеди») — в тринадцать лет еврейский юноша отмечает свое совершеннолетие и с этого дня обязан выполнять все религиозные предписания.

(обратно)

9

Зихроно ли-враха — благословенна его память.

(обратно)

10

Кол нидрей («Все обеты») — молитва, с которой начинается богослужение в Судный день.

(обратно)

11

Седер — праздничное застолье в первый вечер Песаха, проводимое по определенному ритуалу.

(обратно)

12

Хомец (хамец) — квасное; продукты, запрещенные к употреблению в Песах.

(обратно)

13

Китл — белая одежда, напоминающая халат, которую религиозные евреи надевают в праздники Песах, Рош-а-шана и на Йом-а-кипурим.

(обратно)

14

Харосет — блюдо из яблок и толченых орехов с вином, подаваемое во время пасхального седера.

(обратно)

15

Афикоман — кусочек мацы, которым завершается пасхальная трапеза.

(обратно)

16

Шива — семидневный траур по умершему близкому родственнику.

(обратно)

Оглавление

  • 1. Потоп
  • 2. Остров Коуна
  • 3. Школьное дерево
  • 4. Дева на ветке
  • 5. Голос пророка
  • 6. Милость Господа Бога
  • *** Примечания ***