Страх (СИ) [Екатерина Вадимовна Алексенцева] (fb2) читать онлайн

  Страх смерти.

   Машина сенатора Брайана Лавмэна остановился перед воротами воспитательного центра "Новое поколение" ровно в пятнадцать тридцать. Водитель высунулся из окна и сообщил о прибытии через переговорное устройство. Не прошло и минуты, как металлическая створка ворот начала отъезжать в сторону. Колёса автомобиля бодро захрустели по гравию подъездной дорожки.

   Сенатора уже встречали, его приезд ждали с нетерпением, к нему готовились. Впрочем, как и в любом месте, куда он заезжал в рамках программы социального контроля. У входа в главное здание стояли три женщины и трое мужчин в одинаковой форме светло-бежевого и песчаного цветов. Директор воспитательного центра отличалась лишь брошью в форме двух сплетённых литер "НП". Все шестеро улыбались, стоя в одинаковых позах.

   Автомобиль затормозил прямо перед ними, водитель поспешно вышел и открыл дверь сенатору. Тот был уже очень стар, но всё ещё сохранял ясный разум и мог похвастаться великолепной памятью. Брайан вышел из машины, проигнорировав неловко протянутую руку водителя. На такое простое действие его сил ещё хватало, а где их уже не доставало, помогала удобная и практичная трость. Сенатор с юности заботился о своём здоровье, вместе с доступом к самой передовой медицине это позволило ему прожить невероятно долго.

   - Мы рады приветствовать вас, сенатор Лавмэн, - произнесла директор, продолжая улыбаться. - Для нас честь приветствовать вас. Желаете отдохнуть или осмотрим центр?

   - Я не устал, - с лёгкой улыбкой произнёс Брайан. У него она получилась более искренней: он помнил времена, когда люди умели обходиться без неё. - Давайте осмотрим центр. Я слышал, у него хорошие показатели.

   - Да, мы - передовой воспитательный центр. Обучение на высшем уровне, социальная программа выполняется неукоснительно. Воспитанники здоровы и умны, - не без гордости ответила директор.

   - Рад это слышать, - кивнул Брайан. - А теперь давайте приступим к осмотру.

   Воспитательный центр "Новое поколение" был похож на многие другие, посещённые сенатором. Те же одинаковые стены, одинаковая одежда на воспитателях и детях, одинаковые улыбки. Даже еда в столовой была такой же, как и в других - питательной, сбалансированной и идеально удовлетворяющей нужды растущих организмов. Плановый осмотр занял всю первую половину дня. После обеда Брайан отправился на самостоятельную прогулку по территории. Директор не возражала, ей нечего было скрывать и нечего бояться.

   Сенатор прошёл по этажам, заглянул в кабинеты и не нашёл ничего, что выбивалось бы из догм социальной программы. Это должно было радовать Брайана, ведь именно он курировал программу и придумал многие из этих догм, но он чувствовал лишь опустошённость и усталость. Спустившись во внутренний двор, сенатор Лавмэн присел на скамейку в тени раскидистого дерева. Он уже начал погружаться в сон, когда услышал чей-то голос. Женщина ругалась и требовала что-то немедленно сжечь.

   Брайан неторопливо пошёл на крик, постукивая своей тростью по плиткам дорожки. У стены центра стояла одна из воспитательниц - сухопарая женщина средних лет с худым, вытянутым лицом - она нависала над сжавшейся от страха девочкой лет пяти. Та была одета в форменное платьице и прижимала к животу комок тряпок.

   - Ты должна немедленно сжечь эту гадость! - воспитательница понизила голос до свистящего угрожающего шёпота. - Ты же понимаешь, что нарушаешь положения социальной программы? Знаешь, что тебя ждёт за это? Немедленно скажи, кто это сделал и сожги!

   - Ничего страшного, - произнёс Брайан, по-доброму улыбаясь перепуганной девочке. Воспитательница обернулась, чтобы потребовать объяснений от того, кто посмел вмешиваться в воспитательный процесс. Увидев сенатора Лавмэна, она замерла, прижав тощие руки к груди. Несколько раз воспитательница пыталась заговорить, но лишь бессильно открывала и закрывала рот, не находя слов.

   - Ох, только не подумайте, что у нас это обычное дело, - пролепетала она, побледнев. - Это просто недоразумение. Я сейчас же всё исправлю!

   - Лучше я сам, - ответил Брайан, наклоняясь к девочке. Спина предательски заныла, и он прижал к пояснице кулак, чтобы унять боль. - Милая, покажи, что там у тебя.

   Девочка неуверенно разжала руки и показала сенатору сшитого из лоскутов игрушечного львёнка. Тот был сделан из серой ткани, вместо глаз чья-то заботливая рука пришила две чёрных пуговички, точно такие же, как шли от ворота девочки до середин груди.

   - Скажи мне, милая, что ты делаешь со своими платьями, когда они изнашиваются? - Брайан с улыбкой смотрел на ребёнка, даже не пытаясь забрать игрушку.

   - Я их сжигаю в печи. Это сжигаемый мусор, так говорит воспитательница, и мы сами должны заботиться о том, чтобы мусора не было. - Девочка испуганно смотрела на страшного старика. Он пугал её меньше, чем воспитательница, не орал, был добрым, но она никогда прежде не видела таких старых людей.

   - Молодец. Посмотри, этот львёнок сшит из обрывков такого же точно платья, как и твои. Так почему ты не хочешь его сжечь? - Брайан услышал, как захлопнулась ловушка, которую он выстроил вокруг ребёнка. - Зачем он тебе?

   Девочка открыла было рот, чтобы ответить, но не произнесла ни слова. Её губы задрожали, а по щекам покатились слёзы. Сначала она пыталась их сдерживать, но потом только вытирала. Лавмэн посмотрел на неё почти с жалостью. В словаре этого ребёнка просто не было нужных слов, чтобы выразить, что она чувствует. Одиночество.

   - Тебе нравится плакать? - так же ласково спросил Брайан. Девочка замотала головой, отчего косички несколько раз хлопнули по мокрым щекам. - Если ты оставишь его, тебе придётся плакать ещё много раз. Ты ведь этого не хочешь?

   Брайан с трудом выпрямился и кивнул, глядя на мгновенно успокоившуюся девочку. Посмотрев на воспитательницу с выражением детского упрямства на заплаканном личике, она уверенно зашагала к стоявшим в углу двора печкам для сжигаемого мусора.

   - Благодарю вас за урок, сенатор! Это было просто великолепно! - Воспитательница переводила сияющий взгляд с вразумлённой девочки на сенатора Лавмэна и обратно. - Я никогда не забуду его! Ваша мудрость не знает...

   Брайан остановил её взмахом руки. Ему не нужны были эти слова, только тишина. Сенатор отвернулся от воспитательницы и зашагал по дорожке к главному входу, тяжело опираясь на трость. Во всей этой истории был только один важный момент, вопрос, который был задан. Кто это сделал? Пятилетний ребёнок не был способен придумать и тайком сшить игрушку. Значит, кого-то воспитатели проглядели. Бунт девочки был лишь следствием, но не причиной.

   Брайан подумал, что причины порой бывают глупыми, а иногда и очень странными. Он был стар, настолько стар, что помнил, как всё начиналось. А началось всё с доклада одного психиатра - Лавмэн уже забыл его имя - на международной конференции. Тот доклад назывался "Страх смерти", хотя правильнее его было бы озаглавить "Страх потери". Психиатр утверждал, что нашёл причину того, почему люди несчастны. Он был уверен, что всё дело в страхе смерти, причём, не своей, а тех, кто особенно дорог - родных, возлюбленных, друзей, даже домашних животных. Люди обычно не осознают этот страх, но он существует, грызёт их изнутри и отравляет жизнь. Смутное осознание того, что всё конечно, мешает полностью насладиться счастьем общения. Предчувствие будущей боли отравляет каждый день жизни практически каждого человека на Земле.

   Вряд ли этот доклад вышел бы за рамки обсуждений научного сообщества и стал бы чем-то большим, чем очередная социальная теория, не попадись он на глаза одному молодому и амбициозному человеку. Вернее, попались лишь выдержки и основные тезисы, всю суть рассуждений Габриэль Уорренс, начинающий адвокат из Ливерпуля, благополучно пропустил. Зато очень громко заявил о себе в сети, демонстративно разорвав все связи со своими родными, друзьями и девушкой, объяснив это тем, что пытается избавиться от страха и стать счастливым. Что-то в его словах или просто природной харизме запустило цепную реакцию. Примеру Уорренса начали следовать молодые люди по всему миру. Они уходили из дома в восемнадцать, никогда не заводили семей, не дружили. Их назвали уорренсистами или поколением без страха. Как водится, первыми перед новой эпидемией социального эскапизма сдались Европа и Америка. Последняя - с особой охотой, ведь это так подходило её стилю свободы и независимости во всём. Страны с традиционным укладом сопротивлялись дольше всех, но в конце сдались и они.

   По миру прокатилось несколько волн самоубийств. Кто-то не вынес добровольной социальной изоляции, кто-то решил, что лучше смерть, чем чувство привязанности или влюблённости, кто-то просто таким образом выразил протест - против или за уорренсизм. Следующей проблемой стала демография. Сознательный отказ от потомства грозил стать катастрофой для всей цивилизации. Как ни странно, но первый репродукционный центр построили в Румынии на деньги Германии и Швейцарии. Вскоре такие центры открылись по всему миру. По достижении совершеннолетия каждый здоровый человек обязан был сдать туда свой генетический материал и, заодно, лишиться возможности рожать естественным путём - на всякий случай. Потом для этого материала согласно графику подбиралась идеальная пара, и на свет из репликатора появлялся очередной ребёнок без родителей. Росли эти дети в воспитательных центрах, с самого детства им говорили о том, как опасны привязанности, и как счастливы они будут без них. Люди стали улыбаться. Они перестали строить какие-либо отношения, кроме деловых, и добровольно отказались от Интернета, когда была создана новая информационная сеть, в которой не было места ничему, что могло вызвать опасные чувства. Только общение по рабочим вопросам и знания, накопленные за тысячи лет и очищенные от всего лишнего, вроде художественной литературы сомнительного содержания.

   Брайан видел весь этот процесс, даже сам участвовал в нём, помогая в разработке так называемой социальной программы, включавшей взаимосвязанные сети репродуктивных и воспитательных центров, системы образования и воспитания, пропаганду и многое другое. Всё это казалось правильным и делалось на благо людей. Из словарей вымарались многие слова, теперь уже ненужные: названия для родственников, супругов, друзей, многие прилагательные и глаголы. Теперь уже невозможно было объяснить ребёнку, почему ему так плохо одному и почему ни в коем случае нельзя сжигать в печи сшитого из лоскутов львёнка.

   Брайан остановился, тяжело опёрся на трость и посмотрел в холодное равнодушное небо. Бледно-голубое и безмолвное, оно с безразличием хтонического божества взирало на бессмысленную человеческую возню, на их глупую попытку быть счастливее. Бесполезно было ждать у него ответа, бесполезно было оправдываться или проклинать. Люди всегда улыбаются, но никогда - искренне. Люди не стали счастливее, просто забыли, как грустить. Из их речи исчезло слишком много слов, которые в сумме и давали это самое "счастье".

   - Что же мы наделали? - прошептал Брайан Лавмэн, глядя в блёклое небо. По его морщинистым щекам текли слёзы. Впервые за очень долгое время он почувствовал, что боится приближающейся смерти. Когда он умрёт, не останется никого, кто бы помнил, что страх за тех, кто дорог - это обратная сторона любви. Даже если это просто игрушечный львёнок, смерть - это всегда смерть. Но без любви и без страха жизнь превращается в пустое, как небо, существование. Небо, оставленное человеком, который сам вырвал себе крылья, боясь упасть.

  Страх жизни.

   Ночь опускалась на город тяжёлым саваном, зажигая бессчетные огни на земле. В городах никто не видел звёзд, зато по улицам текли огненные реки, а небоскрёбы пестрели алыми искрами маяков и белыми квадратами окон. В одной из высоток за таким белым квадратом пряталась усталая молодая женщина. Она пряталась от огненного мира, от потока машин и людей, но никак не могла спрятаться от самой себя. Женщина сидела на застеленной кровати, прижимая к животу маленького львёнка - детскую игрушку, сшитую из лоскутов платья.

   - Как же я вас ненавижу! - Крик сорвался в вой. Она скорчилась, словно изнутри её грызла нестерпимая боль. - Как же ненавижу! Особенно тебя, старый!.. - Женщина подавилась словом, которого не знала. - Брайан Лавмэн, это ты во всём виноват!

   Женщину звали Рина Зондак, и она была перспективным молодым специалистом транспортной компании. Каждый день она улыбалась коллегам и начальству, выполняла всю работу в срок и самым лучшим образом и являла собой образец идеально воспитанной и образованной выпускницы одного из лучших воспитательных центров "Новое поколение". Но каждый вечер она выпивала полбутылки вина и рыдала в голос, прижимая к себе истрёпанную старую игрушку, которую сама когда-то сшила втайне от воспитателей. И каждый вечер проклинала имя Брайана Лавмэна.

   - Она могла быть счастливой! Малышка Зоя могла! За что ты отнял у неё игрушку? За что ты так её изуродовал? За что ты изуродовал всех нас? - Рина выла от боли, которой не могла дать имени. Физически она была абсолютно здорова. - За что ты нас так ненавидишь? Что она тебе сделала? Что ты у нас отнял, ответь?

   В юности она искала тех, кто думает так же, как она. Закончив учёбу, пыталась найти полумифическую тёмную сеть под названием Интернет. Если верить городским легендам, в ней были ответы на все её вопросы. Но выхода в эту сеть Рина так и не нашла, и постепенно начала сдаваться. Каждый день она приходила на работу, улыбалась, выполняла свои обязанности, а вечером шла домой. Каждый день всё повторялось по одной схеме, и постепенно поиски ответов перестали иметь хоть какой-то смысл. Рина начала привыкать к жизни. В бесконечной однообразной рутине легко можно было забыть о своём поиске, даже об игрушечном львёнке. И о той пустоте, что поселилась внутри неё в день совершеннолетия после операции извлечения. Как будто отняли что-то важно, даже не объяснив, что именно.

   Этот вечер был особенным. Рина одним глотком допила вино прямо из бутылки, взяла львёнка и вышла из квартиры. Дверь она не заперла, возвращаться всё равно не собиралась. Лестница на крышу тихо поскрипывала под ногами девушки. Она уже очень давно сюда не поднималась, а ведь когда-то - когда только заселилась - почти каждую ночь.

   Сегодня утром скончался сенатор Брайан Лавмэн. Об этом сообщили СМИ, объявив общепланетный траур. Рина лишилась последнего шанса сказать, как ненавидит старика. Этот день были ничем не хуже прочих, и она выбрала именно его. Наверху дул сильный ветер. Он трепал полы её лёгкого платья и теребил гриву игрушечного львёнка.

   - Знаешь, я начала забывать, почему сделала тебя. Это перестало быть важно. Каждый день одно и то же, я начала привыкать. - Рина закрыла глаза, подставляя лицо невидимым звёздам и ветру. Пустота внутри пульсировала болезненным комом. - Мне даже кажется, что я смогу так жить. Как все, спокойно и мирно. Счастливо. Нет, я даже не понимаю, что значит, быть счастливой. Не иметь привязанностей? А что такое привязанности? Наверное, это когда тебе плохо без кого-то. Мне будет плохо без тебя. Но я счастлива от того, что ты есть. Разве это нормально? Нам говорили совсем другое.

   Девушка пустила голову и подошла к краю крыши. У её ног текли огненные реки и мерцали огни, светились окна домов. Там кипела жизни, спокойная и умиротворённая. Счастливая. Пустая. Лишённая смысла. Рутинная. Зацикленная в бесконечном повторении.

   - Мне кажется, раньше счастьем называли что-то другое. Знаешь, мне часто не хватает слов. - Рина подняла львёнка и уткнулась в него лицом. - Мне не хватает их, чтобы выразить то, что я чувствую. У меня что-то отобрали, мне чего-то не хватает, но я не могу сказать, чего именно. А ещё я не хочу привыкать. Мне очень страшно.

   Девушка опустила игрушку, на глазах у неё стояли слёзы. Огненные реки внизу расплылись, превратились в скопление полупрозрачных золотистых сфер. Ночь была тиха и прекрасна, тёплый ветер нежно касался кожи.

   - Я хочу жить, но так - это не жизнь. Знаешь? Я словно растворяюсь во всём этом. Скоро я забуду, зачем сделала тебя когда-то. Детская глупость, понимаешь? Мне очень важно, чтобы ты понял. - Рина говорила тихим, спокойным голосом, но внутри всё у неё замирало от боли и страха. - Я не хочу этого. Мне просто очень страшно. Такая жизнь - спокойная и сытая, стабильная и постоянная - она пугает меня. Я растворяюсь, исчезаю, смиряюсь. И нет никакого выхода. Ни одного. Другая работа? Она так же поглотит меня. Хобби? Зачем? Я пробовала, оно не принесло ни радости, ни удовлетворения. Что ещё? Есть хоть что-то, что может спасти?

  За что?

   - У нас забрали слова, чтобы мы не думали и не чувствовали. Я ведь почти не могу уже его ненавидеть. - Рина вытерла щёки тыльной стороной ладони. В центре им говорили, что из словарей убрали всё лишнее, то, что мешало гармоничному и счастливому развитию. - Только себя. Ну почему я не могу быть бесчувственной, как все? Почему не могу просто улыбаться и жить без страха, как все? Что это за пустота внутри? Почему я не могу заполнить её рутиной и самодовольством, как все?

   Это одиночество.

   - Что со мной не так? - Рина глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. В этот вечер не стоило позволять себе расклеиться. Да и львёнок слушал её так внимательно, что она поневоле взяла себя в руки. - Впрочем, не важно. Я совсем не хочу этого делать, но очень боюсь проснуться утром и не вспомнить, зачем ты есть. Зачем я сделала тебя. Очень боюсь проснуться и понять, что меня всё устраивает. Знаешь, я бы хотела оставить тебя в квартире, но ведь тебя же просто выкинут. Ты ведь простишь мне мой маленький эгоизм? Давай будем вместе до конца! Я не хочу смиряться, не хочу забывать и не хочу отпускать тебя! Я хочу жить, понимаешь?

   Рина крепко прижала львёнка к груди и шагнула вперёд, к сверкающим рекам внизу. Небо на секунду расчистилось, обнажив бесконечную бездну мерцающих огней над головой. Казалось, свет города померк лишь для того, чтобы позволить ей увидеть их. Звёзды перевернулись, девушке казалось, что она летит к ним, а не в пламенные огоньки внизу. Небо, чёрное небо, усеянное серебряными блёстками, казалось таким близким. Это были слова. Тёплые и важные слова. Им не было место на земле, и их изгнали на небо. Рина улыбнулась. Она всё это время искала не там, а они были так близко. И ярче всех сияло одно, прямо над ней.

   Страх.