Покоряясь вершине (СИ) [Евгений Алексеевич Кустовский ykustovskiy@gmail.com] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

 Он помнил дорогу туда и помнил, как тяжело было спать в вагоне, опасаясь открыть окно и впустить ночную прохладу, чтобы не схлопотать простуду и не подвергнуть той же участи попутчиков. Некоторых укачивает под мерный ритм вальяжного движения поезда, под стук его колес, уверенно обивающих колею в миллионный раз, а еще - это неотъемлемая часть дорожной романтики, от которой, как столичный ребенок, был бесконечно далек и, не приученный правильно путешествовать, не умел, соответственно, и испытывать то мимолетное и непередаваемое ощущение неприкаянности, что, казалось бы, просто обязано было возникнуть у любого мало-мальски чувственного человека, расположенного к глубинному переживанию происходящего, каковым по сути своей был. И все же, путь туда запомнился ему сам по себе, но не как отдельное и заслуживающее упоминания событие, а как связующее звено истории, которое не забудет до скончания мирских дней.



  Не первый раз, когда ехал туда, но каждый раз, этот путь - эта достаточно продолжительная дорога, представлялась ему не препятствием, однако подготовкой к тому, что последует в дальнейшем. И раз за разом этой подготовки оказывалось недостаточно, дабы подавить то глубинное чувство восхищения и переживания, что будоражило его внутренности в первые мгновения по прибытии; с первым вдохом чистого воздуха, до предела распирающего легкие приятным холодком, привнесенным на крыльях дуновения нежного утреннего ветра, лижущего волосы и пробирающего до дрожи костей, особенно контрастно на фоне удушливой затхлости вагона, - чувство, которое любил, но ненавидел одновременно.



  От полустанка путь пролегал дальше, и ближе к поселку их уже ожидали машины, и после, он смутно помнил дорогу, и тарахтение камней под колесами, и крутые повороты норовистых горных троп. Смутно помнил, ведь просыпаясь каждый раз, когда поезд ощутимо качало, так и не смог выспаться за ночь, опасаясь свалиться с верхней полки и, потому, досыпал в машине на задних сидениях, пока другие наблюдали виды и что-то активно обсуждали между собой, не всегда напрямую или даже косвенно связанное с пейзажами за окном. Он тоже наблюдал в дремотной неге, изредка наполовину просыпаясь, и виды те запомнились ему дивным сном, волшебным мороком, очарованию которого суждено было окончательно развеяться лишь две недели после, по прибытии домой.



  Их лагерь располагался на базе заповедной территории; они там были на учебной практике. По приезду, предполагалось перейти мост, и этот мост он тоже хорошо запомнил - ведь тот был из дерева, местами провалившегося, и постоянно шатался из стороны в сторону, а двигаясь по нему, приходилось хвататься за острую проволку, рискуя пораниться, и чем больше людей переходило в один присест, тем больше качался мост; дело усугублялось багажом и волнениями масс.



  Через реку был лес и база справа от него, окруженная лесом со всех сторон. Лес тот, сразу же уходил в гору и база, таким образом, была упрятана в полость между склонов. Вообще все пространство того места и его окрестностей, условно делимое напополам рекой, скрывалось в тени стен взгорья.



  Это были не грандиознейшие из гор - их вершины уж точно не самые высокие, но глубочайшее чувство покоя возникало в сердце, каждый раз, когда взгляд утыкался в громадины, и вся целиком низина, стиснутая меж складок незыблемого пояса Альп - до сих пор практически нетронутая человеком целина, - все это было окутано тем же спокойным трепетом, что и зародившийся в сердце с момента прибытия, и ты отдыхал душой и телом.



  Здесь все обстояло иначе, и, в первую очередь, время, казалось, было невластно над этим местом, а река Теребля, стремительным горным потоком протекающая из прошлого в будущее - уж не единственное ли напоминание о нем, размежевывала быль и явь. Дом остался за чертой бурных волнений ее темной прохладной глади, и только шаткий мост из воспоминаний, прямо как тот, что соединял два берега, простираясь над рекой, служил о нем напоминанием в первые дни. Уже потом, ближе к концу практики, когда первое впечатление сказки померкло, - когда окрепла тоска и желание вернуться под бетонные своды зданий, затмевающих небо навесом серых туч от выбросов промышленного комплекса, - когда мать вспоминалась и отец с сестрой, покинутые где-то там, он все чаще возвращался в уют родного города, пускай и грязного, и осточертевшего бытом, но привычного, - все чаще ощущал свою чуждость этому месту и внутренне отрицал принадлежность.



  Так как приехали по делу - праздно шататься не пристало - и даже так, выполняя бесконечную череду задач и условий практики, находилось время наслаждаться природой и обществом друг друга. Заполняя отчетности и расправляясь с бумажной волокитой, он думал о том, как бы поскорее от той рутины избавиться и предаться простым радостям здешней жизни. То же можно сказать о любой отчетности и волоките, в любом месте, но здесь - нетерпение подкреплялось видом из окна, и общей атмосферой, и беззаботностью тех, кто был от работы освобожден.



  База разрасталась постепенно, и часть из зданий - та, что возникла позже, была из дерева, основной же корпус - выложен из камня. В небольшой столовой, выполненной также из дерева, всегда играла музыка, однако несмотря на этническую принадлежность тамошних исполнителей, она ему показалась пресной и скучной, слишком пошлой и осовремененной, в общем, - не то, чего ждешь от края в девственно чистом лоне природы. Для большинства же со временем играющая там музыка, во время застолья, стала неким объединяющим коллектив культурным ядром и ориентиром. Уже гораздо позже, будучи вдалеке от благодатной земли, они вспоминали слова песни-гимна близлежащей деревушки - Колочавы, так, словно сами были местными и непосредственно понимали, о чем она (и правда ведь понимали), и все как один, отчасти мечтали остаться там, но куда большей частью собственного естества стремились поскорее вернуться в комфортабельные пределы родных городов, к своей современной жизни.



  Однажды на фестивале проходящем в одном из поселков поблизости ему представилась возможность послушать настоящую, живую, инструментальную музыку местного ансамбля, на ряду с заслуживающим отдельного упоминания выступлением мастера-флейтиста - последнее запомнилось особенно ярко - и легкая, призрачная фактура свирелей флейты - фактура, то взахлеб рыдающая, то по-детски упоительно и радостно смеющаяся, не входя в сопротивление с воздухом (настолько она была прозрачной), взбиралась к вершинам гор и стремительно уносилась к редким тучам ввысь, где затем бесследно исчезала, примешавшись к разреженному воздуху.



  Столовая именовалась колыбой, как позднее узнал, поинтересовавшись из любопытства, - значение этого слова со временем перетерпело заметные изменения и отступления от своей изначальной этимологии. Работали в колыбе местные женщины посезонно, когда на базе было много постояльцев (в свободное от приема студентов время здесь предоставлялись услуги отдыха всем желающим и готовым заплатить). Часть работников имели родственные связи с директором комплекса, но не в негативном контексте кумовства, а в том узком понимании родства, согласно которому, все коренные жители сей горной лощины, как это часто бывает в деревенской местности, знали друг друга с ранних лет, и были объединены в довесок к тому знанию, - узами крови.



  Отдых здесь был сказкой, а все время, неотягощенное умственным трудом, - отдыхом. И даже когда пошли собирать древесину в топку, чтобы раскочегарить чан с водой, в обмен на возможность искупаться в нем, - даже тогда, они больше отдыхали, чем трудились, совмещая и то, и другое. Тогда впервые поднялись на гору, но не далеко, метрах в десяти-пятнадцати выше по склону, было множество веток и так как первое время по приезду обошлось без дождей, те были преимущественно сухими, если только чуточку сырыми от продолжительного пребывания в верхних слоях дерна.



  Ветки сбрасывались вниз и сначала бросали их все, а затем, приноровившись, распределились на две группы, где первая сбрасывала, а вторая снизу ловила и складывала на кучи. Весь груз был разного размера, и после того, как спустили, большие и средние ветки, поперек них, легли в основу носилок, а все меньшие, в порядке убывания размера, - настилом выше. Таким образом, получилось здорово сократить общее время труда, и они уложились в четыре ходки. Чан этот чаще использовали для заезжих персон разной степени важности: местность находилась на стыке нескольких стран и потому сюда заезжали как иностранные, так и здешние, политические и культурные деятели. В остальное же время чан пустовал, а ему это было вредно, и потому, при должной степени отзывчивости, находчивости и красноречия все приезжие могли рассчитывать на теплый прием.



  Не секрет, что первый раз ощущения всегда и во всем ярче дальнейших, и в первый раз тогда было так же, а затем - приелось и наскучило. Но в первый было хорошо, и он запомнил, как залезая туда - в круглую, по сути, бочку - ты сначала обжигался, и тогда колючий жар распространялся по ноге и выше, а после, будучи уже весь слегка обожжен - забывался, и не обращал более на доставляющий удовольствие дискомфорт ни малейшего внимания; рядом молчаливо и солидарно млели такие же, а распаренная хвоя, плавающая на поверхности, как бы дразнясь, немножко колола грудь.



  Время, проводимое в чане, периодически прерывалось окунанием в холодный горный ручей, что продлевало удовольствие от нового погружения и словно бы очищало тело, а также прочищало застой в сосудах. Сердце сокращалось чаще, и прочая жизнь и разум меркли в такие мгновения, но только временно и немного позже, ложась в кровать, ты уже спал без сна с момента окончания купаний.



  Однажды пошли вдоль лесной речки, вглубь древостоя. Это был тот же ручей, в который окунались, но только если двигаться в противоположную сторону. И вниз по течению, он имел рукотворное русло, резко срывающееся порогами под конец, а вверх - естественное, вдоль которого и продвигались вглубь, к истоку. Там, по пути, обнаружили пустующую кормушку для оленей, а при ней - обломки соли. Еще дальше вглубь путь сужался, а лес подступал к реке ближе, стискивал с обеих сторон: пришлось переходить вброд. Камни, устилающее речное дно, были скользкими и потому вперед шли наиболее опытные и ловкие, определяя надежность опоры и уже потом, по их следам, - кто слабее. Несмотря на высокие резиновые сапоги, внимание к процессу преодоления и осторожность, несколько раз он оступался, и вода набиралась внутрь резиновой обуви. Тогда приходилось продолжать движение, чтобы не отставать от группы, каждый шаг натыкаясь стопой на мелкие камни, и ощущая, как внутри чавкает, в нетерпении выжидая удобный момент, чтобы снять ботинок и опорожнить его содержимое вовне. Нельзя сказать, что тот поход удался лично для него, но длился он не слишком долго, так что жалеть по возвращению, приходилось разве что о носках, приведенных в относительную негодность. и запачканной одежде. Кульминацией их короткого, но содержательного путешествия можно считать обнаружение представителя популяции редкого вида саламандры: черной с желтыми пятнами, хотя на проверку, в условиях заповедной территории, этот вид оказался не таким уж и редким - довольно часто встречался на маршрутах, в том числе и непосредственно на самой базе, а также в ее окрестностях. Саламандра - чистоплотное существо, была особенно приятной на ощупь, и хотя слыла ядовитой (токсин испускала сквозь поры кожи), прикоснулись и подержали ее почти все, - никто не пострадал.



  Накануне первой и по совместительству последней вылазки в горы, а в особенности по ее окончании, он вспоминал слова человека, заведывающего чаном, работающего здесь также сторожем и разнорабочим. Когда они спросили, ходит ли тот в горы, мужчина посмотрел на них, как на умалишенных и, покачав головой, ответил, мол, ему там делать нечего. И тогда, он сделал вывод, казалось бы, очевидный, но оформившийся чуть позже, о том, что горы для местных - не развлечение, однако часть их жизни и порой, - далеко не самая приятная. Уж точно они не относятся к горам, как к забаве, подобно приезжим любителям острых ощущений. Восхождения даже на невысокую гору (а по-настоящему высоких гор в окрестностях не было) сопряжено с огромными рисками: нередко на кону стоит здоровье и жизни людей. Первое правило, что ему довелось усвоить, убедившись на собственном опыте, лаконично гласит: спешка - во вред, второе - спускаться куда тяжелее, чем подниматься.



  В первый приезд сюда, они уже поднимались на гору, с которой в тот день начали, в этот же раз, который должен был стать для них, как для группы студентов последним, - решились зайти дальше. Сначала, пробирались по лесу под крутым наклоном, и часть из людей отсеялась уже на данном этапе, - та часть, что изначально не хотела идти никуда и больше канючила, чем работала ногами, задерживая своими капризами движение.



  Ближе к середине пути, он вырвался далеко вперед общей группы, расточительно опустошая собственные резервы, и, несмотря на то, что здравый смысл, о котором не забывал ни на миг, подсказывал поумерить пыл, у него, зараженного азартом первобытной дикости, сложилось ошибочное впечатление о том, что здесь и сейчас, - может пренебречь им. Ошибочно казалось, будто эта сила и подъем душевный никогда не кончатся, или по крайней мере, покуда дело не будет сделано. С горой было совсем не то же, что с речкой, и вперед полагалось идти слабым, а сильным - замыкать, помогая, по мере возможности, отстающим; слабые задавали темп и так движение было организовано наиболее эффективным образом. Он же, временно будто вовсе перестал ощущать себя наравне с коллективом, а начиная от середины запланированного маршрута того похода - откровенно пас задних, но не в виду силы, а от усталости, наедине с собой. На фоне этого, хорошо запомнил переломный момент, когда покорил вершину первой горы.



  Тогда, внезапно, склон начал выравниваться, и вскоре, он шел по ровной площади, пробираясь между стволов деревьев, а мышцы ног гудели после перемены положения. Здесь было просторнее, чем при подъеме местами раннее, но, чтобы выйти на свет, понадобилось продраться сквозь заросли, а после терний - не звезды, но цветущий луг, и палящее солнце, и мошкара, и ветерок. Он помнил, что было и холодно, и жарко, и ветер лизал взмокшую спину. Со временем подоспела остальная группа и он подметил, что те тоже двигались разобщенно, поделившись на меньшие фракции по силе и, только им известно, по чему еще. Некоторые, словно флаг, оставили инициалы на дереве последней поляны древостоя, что им встретилась, где все их предшественники оставляли инициалы (это был наиболее частый маршрут студентов) и где оставят свои, в дальнейшем, новые приезжие. Едва ли увечить кору дерева - лучший из возможных способов напомнить о себе, тем более, в таком труднодоступном месте, а может для кого-то в том и была изюминка, но со временем, вероятно, для многих это станет таким же якорем общих воспоминаний, каким стал гимн Колочавы, наиболее часто играемый на записях в колыбе, во время приемов пищи.



  Они некоторое время отдохнули на той вершине, а затем - двинулись дальше и тогда начался настоящий поход, плевый для опытных, но изматывающий для неподготовленных, и он, прежде столь опрометчиво самоуверенный, таких нагрузок в жизни не имевший, очень скоро стал завидовать поразительной выносливости и удали некоторых особ подле себя. Не будучи до конца лишенным стереотипов, даже в наш прогрессивный век, а скорее не в силу предрассудков, но в силу, опять-таки, здравого смысла, он очень удивился и отчасти был уязвлен, когда приметил, что некоторые из девиц, идущее с ним рядом, плечом к плечу, а иногда и забегающие наперед, как ему показалось - словно в насмешку, держатся с куда большим достоинством, чем сам, демонстрируя непоколебимую стойкость, характер и волю. Это ударило по гордыне и самолюбию, а как известно, такие удары для мужчин больнее всего, но и это преподало ему урок, заставило переосмыслить многие вещи, за что, и по сей день, благодарен.



  Большую часть похода продолжали подниматься, но как-то, для себя незаметно что ли? Несравнимо с началом пути, когда взбирались на гору. Здесь, на высоте, были луга - они возникали лоскутными холмами, покрытыми коврами растительности нижних ярусов, что среди леса, в сумраке крон, почти не пробивалась, здесь же - цвела и буяла, ничем, кроме жвачных животных неограниченная; луга, кое-где отмежевываясь редкими деревьями, а кое-где спадами и подъемами местности, и потому холмы представлялись лоскутами огромного покрывала, охватывающего пространство, впереди и под ногами, до видимых пределов; словом, здесь было все то, чего никак не ожидаешь увидеть, пребывая снизу, у подножия: огромные зеленые просторы, на которых, местами, паслись коровы и почти не встречалось людей. Коровам он удивился больше всего, и подумал, что козлов бы еще мог вообразить, но коров... Каким образом эти неповоротливые животные взбираются сюда? И каким-то образом взбирались. Он объяснил это наличием поблизости, более пологих склонов, чем тот, что они миновали, когда поднимались сами. Позднее, откуда-то прознал, что коров куда проще поднять, нежели спустить обратно. Чуть раньше, на собственном опыте выяснил, что с человеком дела обстоят примерно так же, но в силу других причин. Чем дальше, тем менее пологими были взлеты и падения, а после, они вновь вспомнили, что находятся в горах, о тех вновь напоминала не только колоссальная панорама по обе стороны от них, но сам маршрут: уклоны стали резче, а тропы - извилистее.



  Они миновали очередной этап пути, когда вышли на одну из вершин хребта горы, по старой, давным-давно проложенной грунтовой дороге со следами от шин, и это вызвало внутри, слабый эмоциональный отклик удивления, но после коров наличие в местности проезжающих машин, не казалось таким уж невозможным событием. И на вершине, еще одним напоминанием о цивилизации, находилась вышка связи, а на вершине другой горы - прилегающей к ней, что была куда выше первой - еще одна вышка - достояние прошлого века, давно вышедшее из применения, ныне осевшее бесполезным хламом; там, на вершине, всеми забытая, она продолжала мертвым грузом отягощать землю, и была куда выше первой, и гораздо ее старше. Часть из них, быть может наиболее проницательная или попросту умевшая признавать поражение, отказалась идти дальше в силу физической усталости и моральной измотанности, но он был среди тех немногих смельчаков, кто, в виду разных причин, отважился продолжить восхождение. И хотя разум твердил остановиться, непокорный первобытный дух, пробудившийся где-то в кишках, и, затем, диким сгустком пламени осевший в середине груди, - дух, противиться которому было выше его воли, и само ее воплощение, в лучших традициях романтизма, требовал закончить начатое. Это должно было стать его маленькой победой - этот замах на Левиафана, - маленьким триумфом крошечного мягкотелого человечка - букашки на фоне каменных исполинов массива гор.



  Где-то в середине пути, или, даже, ближе к его началу, он пожалел о своем решении, прекрасно, впрочем, осознавая, что так и будет, когда совершал выбор, заведомо неправильный, но не мог поступить иначе. И едва преодолев финишный рубеж, тут же осел на землю, рядом с еще одним таким же, пока другие, более стойкие, продолжили движение в сторону лежащих невдалеке снежных пластов, в намерении взять пробу, ради которой, последний бросок и затевался (для них, но не для него). Они пошли направо, а налево была вышка. Торчала подобно флагу первооткрывателей, но, по прошествии времени, только разваливалась и ветшала, тогда как горы были вечны, или, по крайней мере, рушились куда медленнее. Он слишком устал, чтобы размышлять и просто лежал, глядя вниз с вершины, и там, за один метр от его ног, или даже ближе, - там, где внезапным горизонтом заканчивалась твердь, - начиналось небо, и только будучи на грани, ты мог увидеть землю далеко внизу, а вместе с ней - тот путь, что миновал. Глядя вниз, вот так, он то и дело восторгался пройденным маршрутом, и отсюда, обманчиво казалось, - рукой подать, и ты, - казалось, мог обхватить все это руками, и хотелось, но сдерживал себя. Когда же группа закончила отбор проб и все участники маленького похода вновь объединились, в решении взобраться к вышке, чтобы не осталось за спиной непокоренных высот, он согласился с ними, тем более, что для того и шел.



  Заброшенная башня располагалась на отдельном островке, и на подходе к ней, он, в первую очередь, думал о строителях, что возвели ее и еще, думал о том, с какими трудностями те неминуемо столкнулись в своей работе. И даже несмотря на всю мощь техники в их распоряжении, после преодоленного им за тот день расстояния, задача представлялась непосильной и словно в подтверждении ошибочности его неверия, вышка стояла до сих дней, но даже так - душой и сердцем, вопреки глазам и разуму, он продолжал не верить. Путники, восходя к ней, словно выходили из моря, и море тогда было небом, и вся та синева, окружающая островок, - море, и точно также медленно и тягуче, словно сквозь вязкую субстанцию, выходя из воды на берег, сокращались из последних сил их утомленные дорогой мышцы, подталкиваемые со спины пройденным, как волнами. Но взойдя, он не почувствовал себя победителем, и был сражен наповал вершиной, как и все они, или большинство, и руководитель, сделав фотографию лежащих на земле, поставил тем самым последнюю точку в судьбе зарвавшегося человека, который будучи ослепленным гордыней, вступил в неравную схватку с матушкой природой. И хотя поход еще был далек от завершения, - еще предстояло вернуться, а возвращение сулило быть адом, - для него все кончилось уже тогда. Он был готов уснуть прямо там, на высоте вершины, навеки покорившись ей, подомнув под себя, чугунным от усталости телом.