Четвертая власть и четыре генсека [Виктор Григорьевич Афанасьев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Афанасьев, Виктор Григорьевич ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ И ЧЕТЫРЕ ГЕНСЕКА (От Брежнева до Горбачева в «Правде»)

Миллионы правильных слов

Читатель! Книга, которую ты держишь в руках, уникальна. Она — о самой известной в мире газете, о «Правде», а значит о нашем недавнем прошлом, которое продолжает жить с нами и в нас. Автор книги — академик Виктор Афанасьев, будучи главным редактором «Правды», работал с четырьмя генеральными секретарями ЦК, хорошо знал их деловые и чисто человеческие качества. Его рассказ «о времени и о себе» — драгоценное свидетельство очевидца едва ли не всех основных событий заката великой империи.

Сама газета «Правда» — небывалое явление в жизни как нашей страны, так и всего мира. Никогда ежедневная газета не выходила таким огромным тиражом, никакой другой орган печати не пользовался столь огромным влиянием. Она была рупором гигантской партии, ее ЦК и Политбюро, благодаря чему узурпировала право изрекать истину в последней инстанции, истину, в которой никто не смел усомниться. Похвала в газете (повторенная 10 миллионов раз), была краше ордена, критика звучала едва ли не погребальным звоном. Передовые статьи «Правды» прорабатывались на собраниях в бессчетных партячейках, поскольку несли железобетонную установку по «текущему моменту», многие из них перепечатывались республиканскими и областными газетами, в пожарном порядке переводились на национальные языки и таким образом повторялись десятки миллионов раз. Так, передовица «Правды» «Письмо в газету» от 17 февраля 1974 г. вышла общим тиражом более тридцати миллионов экземпляров — головокружительная цифра!

Спецкоры «Правды», бывая в командировках, нередко слышали задаваемый с некоторым даже придыханием, замиранием сердца вопрос: «А верно ли, что передовые в „Правду“ только членам Политбюро разрешают (!) писать?» Любил такие вопросы правдист Николай Петров, он считал неделю малоплодотворной, если не сдавал в набор пару передовиц — по сороковке полноценных рубликов штука.

Не успевал фельетонист «Правды» Валентин Прохоров купить в железнодорожной кассе билет, как в городе N, куда была выписана командировка, исчезал из аптек нитроглицерин и валидол — всяк начальник, знавший, что рыльце его в пушку, готовился к внеочередному партинфаркту. Этот скромный, улыбчивый, совсем не видный человек с проницательными глазами внушал благоговейный ужас. К нему шли, как на заклание.

Всяк в мире, знающий русский язык, читал и перечитывал звонкие статьи Владимира Губарева о космических баталиях, о последних достижениях науки и техники, о победах (и поражениях, таких, как Чернобыльская авария) человеческого разума.

Художник-карикатурист Джангир Агаев, увлекающийся зимней рыбалкой, однажды попал на Волге в полынью, чудом выбрался. Едва живой добрался он поздно ночью домой, а на рассвете звонок от Анатолия Карпычева, ответсекретаря «Правды»: «Срочно рисунок на международную полосу. Тема: крах рейганомики». И вот уже читатель узнает Рональда Рейгана: тот в старом рыбацком полушубке, с ледобуром на плече и с низкой мелкой рыбы в руках бредет по льду. Бедняга нежданно-негаданно проваливается в полынью, поскольку тонок и опасен лед международной экономики. Видит себя, разумеется, и Рейган — один из внимательных читателей «Правды».

В «Правде» работали лучшие журналисты и писатели страны. Именно в ее парторганизации состояли на учете Константин Симонов и Борис Полевой. «Правду» мучил плохой грамматикой (ни знака не позволял менять!) Шолохов, лил на полосу цементные строки Кожевников, ядовито шутили Кукрыниксы…

Все три Гайдара прошли через «Правду»: старший — детский писатель, средний — журналист и адмирал, младший — великий экономист и реформатор, взлетевший с редакционного трамплина на высоту необыкновенную — ему пока еще не определено место посадки.

Страшно вспоминать, но именно из редакционного кабинета увели на расстрел Кольцова.

В кабинетах и коридорах «Правды» можно было встретить самых знаменитых людей страны.

Собственные корреспонденты «Правды» работали во всех регионах мира, разумеется, в каждой советской республике. Трепеща перед мощью газеты, феодалы из иных республиканских ЦК раболепно вводили собкоров «Правды» в свои высокие ряды.

В редакцию шли обиженные — с последней надеждой на помощь. И не было случая, чтобы газета не помогла, в крайнем случае, не посочувствовала.

Стоило коммунисту уклониться от подписки на «Правду», как в партячейку летел донос бдительных товарищей, а там и партсобрание, и вопрос созревает: «Не пора ли меры принять?»

Правдисты пустили по стране перефразу известной пушкинской строки и получилось так: «Глядь, в светлицу входит царь — генеральный секретарь». И Брежнев, услышав сию шутку, довольно хмыкнул: вот уже и царем народ меня сделал. Populus me sibilat at mihi plaudo (Народ меня освистывает, но я сам себе рукоплещу). Вот корень зла — и он, похоже, неистребим.

«Правда», денно и нощно держа руку на пульсе тяжело больной страны, отлично знала причину ее болезни — коммунистическая система, то есть СПИД и полная безнадежность. Нет, не коммунистические идеалы как таковые, а именно их советское, ленинское воплощение на практике, приведшее к ужасам тоталитаризма и, постепенно, к закономерному самоуничтожению советизма. «Правда» всеми силами стремилась реанимировать систему, зачатую во лжи, являясь единственным по-настоящему живым ее органом — ее мозгом. Но роль Христа из притчи не удалась: Лазарь умер окончательно и уже не просто смердел, но и разлагался. С падением империи перспективы всего рода человеческого изменились. Как? Пока сказать трудно.

«Была я белошвейкой и шила гладью, теперь иное время…» Сникла, сникла «Правда». В Древнем Риме говорили: консулам свойственны те же недомогания, что и простолюдинам. И народ и власть придержащие не подумали защищать компартию, когда ее вели на плаху. А после они потеряли интерес и к партийной печати.

Глубоко партийная рыба — осетрина больше не продается в буфетах «Правды». Сегодня газета лает в пустой след. Ее никто не боится и на нее никто не надеется. Прошло время, когда ладно подобранная — грудь к груди — правдинская стая считала достойным для себя брать за горло только красного зверя. Нет уже красного зверя — вымер, спился, спит на пенсионном диване. А новоявленные хищники признают лишь авторитет «калашникова», словом их не проймешь.

О «Правде», как и о стране в целом, в которой родились, воспитывались, учились, нельзя не вспоминать без ностальгических вздохов. Даже процветающий ныне делец со слезами умиления вспоминает голодную юность, когда не было ничего и одновременно было все, была надежда стать полезным стране, народу.

Но не будем заказывать для «Правды» похоронные дроги. Библейский Экклезиаст, наблюдая неумирающее течение жизни, заметил: летят ветры налево, летят ветры направо, и возвращаются ветры на круги своя. Сегодня великая страна падает в бездну? Нет, она снова, второй раз в этом страшном веке, на переломе. Она найдет себя, и тогда будет у нее нужная ей, как живительный воздух, лучшая из всех других, самая правдивая и объективная газета. Очень может быть, что так же, как и во времена Ярослава Мудрого, нарекут ей имя — «Правда».

Издатели.


От автора

Я не вел дневников. Эта книга написана по памяти о том, что видел и пережил, что слышал от очевидцев. Работу над книгой закончил в марте 1992 года. С того времени многое изменилось. Некоторые оценки событий, например, августовского «путча» 1991 года, ГКЧП, личности М. С. Горбачева, видимо, нуждаются в переосмыслении. Но не след торопиться: история всех рассудит и все расставит по своим местам. Поэтому я не стал вносить серьезные коррективы в настоящее издание.


Ухожу с сожалением

Возможно, читателю покажется странным, но начну я эту небольшую книжку с конца моей 20-летней работы в «Правде», со скандальной истории, которая послужила поводом для вынужденного ухода из газеты.

18 сентября 1989 года «Правда» перепечатала памфлет Витторио Дзукконы из итальянской газеты «Реппублика». Речь шла о пребывании Бориса Ельцина в Соединенных Штатах Америки, и он характеризовался как «пьяный, невоспитанный русский медведь, впервые очутившийся в цивилизованном мире».

Невообразимый скандал развернулся вокруг публикации. Телефоны в редакции звонили не переставая. Потоком шли телеграммы, письма. Демократическая общественность вознегодовала: как это «Правда» позволила дискредитировать самого Ельцина?

У подъезда редакции были выставлены пикеты. Номер газеты демонстративно сожгли, что, впрочем, не помешало ловкачам продавать ее по цене, значительно выше номинала.

Но были вопросы, много вопросов. Неужели написанное правда? Нас не обманули?..

Нет, не обманули. Вскоре во всесоюзной информационной программе «Время», тогда в стране едва ли не самой популярной, был показан полуторачасовой фильм о том же самом и в том же духе, что и статья в «Реппублике».

Чуть позже в ряде американских и других газет был опубликован «Конфиденциальный меморандум Джима Гаррисона избранным коллегам и друзьям относительно поездки Бориса Ельцина в США», в котором он, в частности, пишет: «Я счел своим моральным долгом проанализировать, что скрывается за образом Ельцина, сформированным средствами массовой информации, образом рубахи-парня „себе на уме“, прокладывающего путь к посту президента Российской Федерации. Мы должны осознать, что на самом деле в его личности присутствуют темные и непредсказуемые аспекты, противопоставляющие его Горбачеву, и, если они будут проявляться с позиций реальной власти, это может привести к весьма деструктивным последствиям».

Происхождение телепередачи мне неизвестно, но по поводу перепечатки в «Правде» статьи из итальянской газеты должен дать пояснения, поскольку в этой связи было немало разговоров, кривотолков и всяких измышлений.

Говорили о том, что материал поступил из ЦК КПСС в красном пакете с пятью печатями, и был адресован лично главному редактору, чуть ли не со строгим указанием о его немедленной публикации.

Да, таких красных конвертов с сургучными печатями и с пометкой «Совершенно секретно» «Правда» получала немало.

Говорили также о том, что статью прислал если не сам М. С. Горбачев, Генеральный секретарь ЦК КПСС, совсем недавно вступивший на пост Президента Союза ССР, то по меньшей мере Е. К. Лигачев, в то время второй человек в партии.

И такая версия выглядела вполне правдоподобной: ведь Горбачев и Ельцин, мягко говоря, не ладили друг с другом, поскольку Ельцин открыто и, я бы сказал, резко выступал против диктата Центра, критиковал Горбачева за культовые замашки и т. д. Что касается отношений Лигачева и Ельцина, то они были весьма натянутыми, напряженными.

На XIX Всесоюзной партийной конференции (лето 1988 г.) Лигачев сказал Ельцину: «Борис, ты не прав». Это изречение и сейчас осталось своего рода афоризмом. Его используют и сатирики на эстраде, и люди в повседневной жизни тогда, когда хотят возразить своему оппоненту.

Но вернемся к скандалу.

Статья из «Реппублики» пришла по обычным каналам ТАСС (Телеграфное Агентство Советского Союза). Из ЦК она вообще тогда не могла поступить: было воскресенье, а бумаги в этот день из ЦК к нам не поступали.

Принесли мне это официальное сообщение два члена редколлегии «Правды» — Владимир Губарев и Александр Черняк. Втроем мы просмотрели материал. Приняли не сразу, возникли сомнения. Но материал-то официальный, ТАССовский, а значит с кем-то согласованный. К тому же сенсационный — какой газетчик устоит перед сенсацией? Не устояли и мы.

Не в оправдание, а в порядке информации должен сказать, что после выхода ночного номера я еще раз, уже более внимательно, прочитал опус итальянского журналиста. С опозданием понял: сей труд не в традициях и манере «Правды» и попросил на следующий день в основном тираже его не повторять.

К сказанному следует дать небольшое пояснение. «Правда» в 1989 году имела тираж 10,5 миллиона экземпляров. Из них 2,5 миллиона экземпляров (ночной выпуск) распространялись в столице, центральных и западных районах страны, за рубежом. А основной тираж (около 8 миллионов экземпляров) шел вечерним выпуском и распространялся в большинстве районов страны. На места он передавался через спутниковую связь или фототелеграфом. Нередко тот или иной материал из-за позднего его поступления печатался сначала в ночном выпуске (в 24 часа), а на следующий день повторялся в вечернем (19 часов). Именно так проходила и статья о Ельцине.

Утром мне позвонил Горбачев, отчитал как следует, мол, не дело такой газеты, как «Правда», заниматься перепечаткой из мелкобуржуазной «Реппублики». Я ответил, что это солидная независимая газета, одна из самых крупных в Италии.

Был разговор и с секретарем ЦК, членом Политбюро А. Н. Яковлевым, который заметил, что этот материал не для «Правды», а скорее для «Комсомолки» или, на худой конец, для «Литературки». Но ни осуждения, ни раздражения я в его словах не почувствовал.

Осмысливая ныне эту и другие акции типа «анти-Ельцин», которые активно проводились руководством КПСС в 1989–1990 годах, я невольно прихожу к мысли, что они в конечном счете возвратились бумерангом к их инициаторам и исполнителям.

Надо знать наш русский, российский народ, который веками выражал самые горячие симпатии именно к гонимым, обиженным и тем, кто осмелился поднять голос против начальства. Поэтому разного рода комиссии по расследованию политической деятельности Ельцина, разнос сначала на Пленуме ЦК, а потом на Пленуме Московского горкома КПСС, когда он был выведен из состава Политбюро, освобожден от должности первого секретаря МГК, в конечном счете «лили воду на мельницу» Бориса Николаевича. Они прибавили ему известности, популярности, познакомили с ним множество людей, подчас далеких от политики. Даже злополучная публикация в «Правде» сработала на него. «Ну, выпивает Ельцин, а кто из русских не пьет? Нет, он наш человек», — так или примерно так рассуждали на Святой Руси.

…25 октября 1989 года меня вызвал секретарь ЦК КПСС по идеологии, член Политбюро Вадим Медведев и сказал: «Виктор, ты просил отпустить тебя в науку. Горбачев согласен. Пиши заявление». И мне ничего не оставалось, как подать заявление с просьбой освободить меня от должности главного редактора «Правды» в связи с переходом на научную работу.

А через пару дней в «Правду» пожаловал Горбачев в сопровождении Медведева. Он представил нового главного редактора — И. Т. Фролова, такого же как и я академика-философа.

Итак, с 1 ноября 1989 года я в науке. Ну а «Правда» с тех пор, до августа 1991 года, когда деятельность компартии на территории России была запрещена, стала «придворной газетой» Горбачева.

Так закончился важнейший этап в моей жизни — 20-летняя работа в «Правде». Из них 13 лет, больше чем кто-либо другой, я оставался ее главным редактором. Мне довелось поработать при четырех генеральных секретарях: Брежневе, Андропове, Черненко, Горбачеве.

Десятилетиями было незыблемым правило: приходит новый генсек и предлагает нового главного редактора «Правды». Я стал исключением.

Почему? Думаю, потому, что твердо держался линии партии, социалистического выбора, не крутился, не перевертывался, не перекрашивался, всегда имел свое мнение. Но на каком-то этапе, судя по всему, эта линия не в полной мере отвечала планам Горбачева, и он от меня избавился. А перепечатка материала из итальянской газеты была не более чем поводом.

Ах, «Правда», «Правда», трудная и сложная работа, удивительно напряженная и радостная жизнь…


Путь в «Правду»

Из Москвы в Челябинск 
Путь в Москву, в «Правду» был, как поется в песне, «и далек, и долог».

…После победы над Японией нашу 12-ю воздушную армию вывели из Китая и дислоцировали на огромном пространстве Дальнего Востока и Забайкалья, от Хабаровска до Иркутска. Я служил в Хабаровске, в штабе армии, затем в Чите и ее окрестных авиационных гарнизонах (станции Домна, Бада, Чита 1-я).

В военных гарнизонах, расположенных в далеких и глухих местах, мы жили бедно, убого, сначала в солдатской землянке (шесть квадратных метров на троих, я уже был женат и имел ребенка), затем в двенадцатиметровой комнатушке без всяких удобств. Несмотря на это, мы никогда не унывали: ходили в офицерский дом на танцы, смотрели кинокартины, в отпуск уезжали в Москву, где чуть ли не каждый день посещали театры.

В те годы я серьезно увлекся философией, много читал, захотелось учиться. И хотя военным запрещалось учиться в гражданских вузах, я нелегально поступил на заочное отделение Читинского педагогического института (факультет истории). Это было летом 1949 года, а в октябре следующего года я уже с отличием закончил институт — за 15 месяцев вместо «законных» пяти лет. В 1951 году, снова заочно, поступил в аспирантуру Московского областного педагогического института и в июне 1953 года защитил кандидатскую диссертацию по философии. Тема моей диссертации — «И. В. Сталин о постоянно действующих факторах войны». В те годы все гуманитарные кафедры Московского областного педагогического института занимались сталинской проблематикой, а в Московском педагогическом институте (МГПИ им. В. И. Ленина, ныне Педагогический университет) занимались ленинской проблематикой.

Моим научным руководителем был грузин Илья Диомидович Панцхава, который сыграл едва ли не самую важную роль в моей научной судьбе. Кстати, он подарил мне небольшой бюст И. В. Сталина. И сейчас рука не поднимается выбросить на свалку дар учителя.

После защиты диссертации я сразу демобилизовался. Благо в то время шло скоропалительное сокращение («хрущевское», как мы, военные, тогда говорили) армии на миллион-полтора штыков, и уход какого-то безвестного капитана прошел незаметно.

Правда, примерно через месяц после демобилизации в нашу ветхозаветную коммуналку в старом деревянном доме на улице Нижне-Красносельская явился неведомый мне подполковник и сказал примерно следующее: «Мы поторопились с вашим увольнением и хотели бы, чтобы вы вернулись в Армию на преподавательскую работу в одну из военных академий». В начале 50-х годов философию ввели как обязательный предмет во всех высших, в том числе и военных учебных заведениях, и нужда в философах была превеликая. И хотя я был кадровым военным, беспредельно любил Армию (это чувство и по сей день сохранилось), но от предложения отказался. Мне хотелось попробовать свои силы в науке.

Демобилизовавшись, я с женой и дочерью поехал в Москву. Там жила моя мать. Инструктор в Молотовском райкоме партии, она жила в каркасно-засыпном бараке на Ваганьковском рынке в 12-метровой комнатке, одна стена которой была и стеной общественного туалета. Естественно, поселиться у матери условия не позволяли, и нас приютила на время моя теща. Но и там оказалось тесно: 12 человек на 20-ти метрах. Спали на полу, на стульях.

Следовало что-то срочно предпринимать. Я пошел в Министерство просвещения РСФСР, что в Москве на Чистых прудах, просить работу и в августе 1953 года был назначен директором Магнитогорского педагогического института. По пути в Магнитогорск, в Челябинске, в наш вагон вошли тогдашний первый секретарь Челябинского обкома КПСС Николай Васильевич Лаптев и директор Челябинского педагогического института профессор Николай Иванович Алпатов. Мы познакомились, разговорились, они предложили мне работу, и я согласился. Так я оказался в Челябинском педагогическом институте, где проработал семь лет.

Челябинск — один из самых мощных индустриальных центров России, жемчужина Южного Урала. Там находится самый крупный в стране завод тракторов — Челябинский тракторный завод (ЧТЗ). В недрах ЧТЗ разместился мощный танковый завод, где строили знаменитые тридцатьчетверки (Т-34), лучшие в мире танки второй мировой войны. Каждый третий танк, произведенный в годы Великой Отечественной войны, вышел из цехов ЧТЗ.

Именно в Челябинске впервые в нашей стране произвели газонефтяные трубы большого диаметра, когда после Карибского ядерного кризиса 1962 года, мир отказался от поставки в СССР таких труб. И тогда они стали производиться в Челябинске на Трубном заводе.

Я мог бы долго и много говорить о Челябинске, героическом и трагическом городе. Трагическом потому, что там, в каких-то 40–50 километрах от центра области, произошла первая в мире ядерная катастрофа — взорвался реактор. Прямых жертв почти не было. Но последствия катастрофы проявляются и по сей день. Поражены сотни, тысячи гектаров плодородных земель, погублены леса, реки, кристально чистые уральские озера, иные из которых были насыщены родоном, животворным газом, который способен, мне кажется, возвратить к жизни даже умирающего.

Давно я не был в Челябинске, но слышал, что в его окрестностях уже нет ни чистых озер, ни дивных хвойных лесов. Все уже погибло или на грани гибели.

…В Челябинском педагогическом институте я работал сначала в должности старшего преподавателя, затем заместителя директора, заведующего кафедрой философии.

Первые два года было очень трудно. На весь институт в то время приходилось всего два преподавателя философии. В день приходилось читать по 10–12 часов лекций на дневном, вечернем и заочном отделениях, вести семинары, принимать экзамены.

Я писал от руки тексты лекций, усердно репетировал чтение перед зеркалом, не забывая засечь время — каждая лекция должна быть прочитана за полтора часа.

Самая первая, вводная лекция, прошла довольно забавно.

Я пришел в аудиторию в форме военного летчика, поскольку гражданского костюма у меня просто не было. В коридоре меня обступили девчонки-студентки: «Вы к кому?» Я смутился и сказал, что буду читать у них философию. Они страшно удивились. В самом деле, что могло быть общего, особенно в те времена, между офицером авиации и философией?

Бодро вступив на кафедру, я вначале не читал, а бубнил текст. Изредка вскидывал взор на аудиторию и видел, что девчонки вроде бы слушают, но не записывают. Отчитал текст, посмотрел на часы и ужаснулся — до звонка еще оставалось целых пятнадцать минут. Что делать? Слушательницы посмеиваются. Но вот посыпались вопросы: сколько мне лет, женат ли, есть ли дети, где служил, воевал, где и у кого учился и т. д. Когда я сказал, что женат, что имею двоих детей, услышал легкий вздох разочарования. Уже и звонок прозвенел, а вопросам не было конца. Разговор продолжили в коридоре, где я неожиданно услыхал каверзный вопрос: «А могли бы вы поговорить с нами о философии без бумажки?»

Не дрогнув, я твердо сказал: «Разумеется».

С тех давних пор по сей день ничего и нигде не читаю по бумажке. Выступаю экспромтом, используя специальные «карточки» — несколько небольших листиков из плотной бумаги, где набросаны основные вопросы, цитаты, цифры, факты. Так поступал всегда: будь то лекция, доклад, в том числе и научный, выступление на радио, телевидении, на Пленуме ЦК или партконференции.

Я выработал целую серию приемов в пользу изучения философии. Такой, например: кладу нужную книжку в верхний ящик стола и читаю ее. А на столе — деловые бумаги. Входит начальник, я быстренько закрываю ящик и занимаюсь бумагами. Или беру круглосуточное дежурство по штабу армии в выходные или праздники (благо почти никто не беспокоит), получаю отгул и опять занимаюсь. Еще один прием, правда, очень рискованный. Прошу командировку в одну из наших дивизий, получаю ее, но выезжаю туда на сутки или двое позже. Сдаю экзамены, потом еду на место. Дважды на этом попался. Первый раз «схлопотал» пять суток офицерской гауптвахты, второй раз — десять суток. Офицер на гауптвахте — это не заключенный в тюрьме. 24 часа в сутки — твои: кормят, спать дают вволю. Я там написал несколько курсовых работ, подготовился к сдаче нескольких экзаменов. Об одном только жалел: почему давали пять, десять, а не двадцать, положим, суток. Больше бы успел сделать.



Из Челябинска в Москву
В канун 1960 года я возвратился из Челябинска в Москву. В этом мне помог мой популярный учебник «Основы философских знаний».

История с учебником весьма любопытна.

Как-то осенью 1959 года из Москвы позвонил И. Панцхава и сказал: «Виктор, объявлен всесоюзный конкурс на самый популярный учебник по философии? Бросай все и пиши учебник. Я верю: ты будешь победителем».

И я бросил все, разумеется, кроме штатной преподавательской работы. Времени оставалось в обрез, срок конкурса истекал 1 мая 1960 года. Работал ночами, не вставал из-за письменного стола в выходные и праздники. В апреле 1960 года рукопись была закончена.

Взяв отпуск за предыдущий год, отправился в столицу, передал рукопись в издательство «Мысль» и получил расписку.

В конкурсе я участвовал под псевдонимом «Апрель». В специальный отдел сдал конверт с расшифровкой этого псевдонима: фамилия, имя, отчество, адрес, место работы. Этот конверт должны были вскрыть после того, как жюри объявит результаты конкурса. А когда именно — не сказали.


Я провел в Москве несколько дней, походил по театрам, побывал на хоккее и, закончив свой вояж, возвратился в Челябинский пединститут. Начались будни: зачеты, экзамены за весенний семестр, государственные экзамены.

Шло время, о конкурсе на учебник я просто-напросто забыл. И, честно говоря, не надеялся, что смогу как-то котироваться на мощном «рынке» философских идей.

…Завершился учебный год, всей семьей мы поехали в отпуск на озеро Чебаркуль, в спортивно-оздоровительный лагерь неподалеку от Челябинска.

Мы прекрасно отдыхали: загорали, купались, ходили за грибами и ягодами, ловили рыбу и раков.

Но однажды наша идиллия на дивном озере неожиданно была нарушена. В лагерь буквально «ворвался» джип, из которого вышли два офицера с синих фуражках и в традиционной форме КГБ. Они отыскали меня на берегу и довольно сухо заявили, что им приказано доставить меня в город Чебаркуль. Зачем и почему — не объяснили.

Привезли меня в Чебаркуль, доставили прямо к телефону правительственной связи. Говорил со мной академик Ю. П. Францев, председатель жюри всесоюзного конкурса на популярный учебник по философии. Он спросил, писал ли я этот учебник, как выглядит рукопись, когда и как она попала в Москву и какой псевдоним я выбрал для участия в конкурсе. Убедившись, что «Апрель» — это я, он поблагодарил меня и поздравил, а с чем, я сразу и не понял.

Меня милостиво отпустили. А в лагере в это время поднялся переполох: Афанасьева арестовали. Жена, естественно, в панике, потому что… меня опять ждали люди в тех же синих фуражках. Вернулся из Чебаркуля, а поехал в Челябинск, прямо на аэродром, где мне вручили билет на Москву, и через три часа я был уже в столице.

Итак, я стал первым лауреатом конкурса. И начались сумасшедшие дни. Учебник шел «молнией». Одна глава обсуждалась, другая перерабатывалась, третья редактировалась. Часть учебника была уже в верстке, остальные страницы подготавливались для сдачи в набор. Всего за три месяца первое издание популярного учебника «Основы марксистской философии» вышло в свет тиражом 150 тысяч экземпляров. Позже название учебника изменили — «Основы философских знаний».

Дальше случилось нечто невероятное. Одно за другим я получал приглашения на работу в самые престижные научные учреждения и учебные организации страны. И самое первое — в Академию общественных наук при ЦК КПСС. Я отказывался, считая, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе.

Сколько мог, оттягивал поездку в Москву. Но партийная дисциплина была тогда жесткой. Меня вызвал Н. В. Лаптев, первый секретарь Челябинского обкома КПСС, и приказным тоном объявил: «Немедленно езжай в Москву. Твое новое место работы — Академия общественных наук. Так предписано».

В Москву я уехал один, без семьи. Без всякой охоты, с тревогой: как буду «смотреться» в компании корифеев советской философской мысли.

Но оказалось, что не так страшен черт, как его малюют.

«Мальчик», каким представлял я себя в тот момент, уже мог претендовать на роль серьезного философского мужа.

Тихо и мирно работал я в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Учил аспирантов, помогал им стать кандидатами, а затем и докторами философии. Но вдруг мой, так называемый академический покой был нарушен. В сентябре 1967 года меня пригласил М. В. Зимянин, главный редактор «Правды», и сказал, что по решению ЦК КПСС учреждена должность заместителя главного редактора по вопросам теории. И что он хотел бы предложить эту должность мне.

Честно говоря, я не хотел идти в журналистику, но отказаться от заманчивого предложения не смог, сообщил, что подумаю, и после очередного семестра решу.

Первый семестр прошел, я уже думал, что обо мне в «Правде» забыли. Но в феврале 1968 года Зимянин позвонил снова, а я снова отговорился: хотелось закончить учебный год в Академии полностью.

Учебный год закончился. Я преспокойно уехал в Грузию, в спортивный пансионат Леселидзе, где с наслаждением катался на водных лыжах. Неожиданно получаю правительственную телеграмму: немедленно явиться в ЦК КПСС. Разумеется, я «немедленно явился». Из ЦК меня отправили к Зимянину.

Михаил Васильевич со мной тепло поздоровался и, хитро улыбнувшись, передал бумагу. Читаю: «В. Г. Афанасьев назначается заместителем главного редактора „Правды“ по вопросам теории». Подпись — Л. И. Брежнев. Об отказе, понятно, не могло быть и речи.

Подчиняясь партийному закону, который люди моего поколения свято чтили, я пришел в «Правду».


Завидная судьба моего учебника
Моя работа, как заместителя главного редактора, началась с довольно забавного эпизода. Однажды в приемной меня остановил помощник главного редактора Попов. Он спросил: «Вы играете в шахматы?» Ответил, что играю, и довольно сносно. И тут Попов перешел на шепот: «Не говорите главному, что вы шахматист, иначе он вас шахматами замучает».

Зимянин действительно оказался заядлым шахматистом: он мог играть после рабочего дня хоть до самого утра. Играл слабовато, проигрыш переживал болезненно, быстро «заводился» и сражался до тех пор, пока не выигрывал. И только после победы спокойно уезжал домой.

Учебник «Основы философских знаний» выдержал 14 изданий только на русском языке. В нем нашли отражение самые современные (на момент издания) достижения науки и техники, социальной практики. Общий тираж учебника на русском языке составляет несколько миллионов экземпляров. И никогда больше двух-трех дней книга не лежала на прилавках магазинов, раскупали, что называется, мгновенно.

Как-то я зашел в московский магазин политической книги. Небольшое помещение от пола до потолка было завалено связками книг. До глубины души я был потрясен, когда увидел, что это — мой учебник.

Подошел к продавщице и поинтересовался: «Почему так много экземпляров книги какого-то Афанасьева. Неужели раскупят?»

Милая продавщица посоветовала: «Купите, пока не поздно».

В связи с этим я вспоминаю, сколько было гонений по отношению к моему «детищу». Большие философские мужи утверждали, что это учебник для домохозяек. Но именно по этому учебнику для домохозяек сдавали и сдают и курсовые, и государственные, и даже кандидатские экзамены по философии.

Совсем не случайно учебник переведен на 60 языков мира, включая языки народов бывшего Союза ССР. В 1991 году в Соединенных Штатах Америки его выпустило в свет на английском языке издательство «Интернэйшнл паблишерс». Американцы известили меня, что учебник издан и что я могу получить в валюте 75 рублей 85 копеек. Не жирно, однако, и эти деньги получить наличными оказалось не так-то просто: нужно было сутками стоять у подъезда какого-то особняка то ли на Кутузовском, то ли на Ленинградском проспекте, отмечаться в бесконечной очереди дважды в день — утром и вечером. Мне, далеко не молодому академику, такая процедура не по силам, да и не к лицу.

И потому гонорар я решил перевести в Фонд Мира.

…Мой учебник, повторяю, издается с 1960 года. Масса изданий. Расскажу о четырех, которые стали не только примечательными, но и уникальными.

Как-то летом 1963 года в моей квартире на Миусской площади раздался звонок. Открыл дверь, и передо мной предстал удивительно красивый, высокий молодой человек явно восточного происхождения.

Спросил на довольно сносном русском языке: по адресу ли он попал, здесь ли живет профессор Афанасьев.

Представился: Г. Форутан, член Политбюро Народной партии Ирана (коммунистической), и вручил мне сокращенный перевод на фарси моего учебника «Основы философских знаний», сделанный им самим. Книга издана нелегально, малым тиражом, малым форматом на папиросной бумаге.

За чашкой чая мы с Г. Форутаном разговорились. Он разоткровенничался, и, сняв свою куртку и майку, сказал: «Смотрите, как работает наша демократия». Его могучее тело было избито, истерзано, покрыто разного рода рубцами, шрамами, синяками. Не знаю, жив ли Г. Форутан (Гриша, как он мне представился). Думаю, его насмерть перемолола антикоммунистическая мясорубка. Но что бы там ни было, как святыню храню переведенную им книжку.

На полке у меня — еще одно уникальное издание учебника «Основы философских знаний», так называемое антикитайское. Как-то раз в апреле 1964 года меня вызвал секретарь ЦК КПСС по идеологии академик Леонид Федорович Ильичев. Он много лет посвятил Китаю, руководил бесконечными и бесплодными советско-китайскими переговорами. От него я услышал совершенно невероятное: «Нам с тобой (то есть мной) приказано в очередном издании учебника „раздраконить“ китайцев за их догматизм, левачество, национализм». К тому времени автор пресловутой «оттепели», железный сталинист, восставший против сталинизма, Никита Сергеевич Хрущев успел крупно поссорить нашу страну с Китаем, порвать все хозяйственные, государственные и партийные связи. Мне пришла в голову мысль, что именно он — автор антикитайской затеи с моим учебником.

Я категорически отказывался от неблаговидной миссии: не хотелось порочить великую державу, великую философию, о которой, я думаю, ни Суслов, ни тем более Хрущев не имели ни малейшего представления. Восставало против и более личное: в составе 12-й воздушной армии я в августе — сентябре 1945 г. освобождал Китай от японских захватчиков.

Но на меня жестко «надавили», и я смалодушничал. Испытывая душевные муки и угрызения совести, я все-таки сделал «антикитайский» вариант учебника по заказу. Но в последний момент, получив «чистые листы», подписать тираж отказался. В результате 100-тысячный тираж «антикитайского» учебника пошел в макулатуру. Но один-единственный экземпляр мне успел передать наборщик Ленинградской типографии № 1 «Печатный двор». Его фамилию я сейчас уже и не вспомню.

Еще одно уникальное издание моего учебника в 1968 году на португальском языке выпустило бразильское издательство «Civilzocao. Brasicleura». Шефа издательства Энио Сильвейстро за это упрятали в тюрьму на 10 лет. В судебном приговоре сказано: «Учебник написан ярким, доступным языком, что делает его особенно опасным». Весь тираж сожгли, но рабочие типографии чудом сохранили один экземпляр и неведомыми путями доставили его в Москву. Так я стал обладателем еще одной единственной в мире книги.

А вот и еще один «музейный» экземпляр моего учебника: иракская баасистская газета Саддама Хуссейна, мужеством и стойкостью которого я и по сей день восхищаюсь, «Al-Hoor» с ноября 1968 по февраль 1969 года из номера в номер печатала текст моего учебника полностью, без всяких сокращений.



Академия общественных наук.
Я становлюсь доктором философии
Как я уже говорил, тема моей кандидатской диссертации — «И. В. Сталин о постоянно действующих факторах войны». Но 5 марта 1953 года Сталин умер, и стала развертываться антисталинская кампания. Начали «щипать» моего научного руководителя И. Д. Панцхаву, грузина по национальности. Он получил инфаркт и слег. Диссертации на сталинскую тему были запрещены. Срочно, так как мне в июне предстояла защита, пришлось вносить коррективы. И защищался я уже на тему: «О постоянно действующих факторах войны». Был и предварительный договор с Политиздатом об издании книги, но после смерти «вождя всех времен и народов» договор, естественно, потерял силу.

Трудно передать, что я пережил в весенне-летние месяцы 1953 года. И дал себе зарок: никогда больше не заниматься политикой.

…Оказавшись в Челябинске, я близко познакомился с замечательными учеными: профессорами В. М. Боровским (физиолог), Н. И. Уткиным (ботаник), В. М. Экземплярским (психолог). В результате массовых гонений после убийства С. М. Кирова научных работников из Москвы и Ленинграда все они были сосланы на Урал.

В. М. Боровский — ученик и сотрудник И. П. Павлова. Кроме нелепых политических мотивов, профессору вменили в вину и… зоопсихологические взгляды. Как и все остальные, он был сослан на Урал за связи с очередным делом «врагов народа».

Они, эти чудесные люди, обратили меня в «биологическую веру». Я с интересом прослушал почти все лекционные курсы, провел лабораторные работы, перелопатил массу специальной литературы, нашей и зарубежной. Оценив мой энтузиазм, В. М. Боровский даже предложил сдать госэкзамены на биологическом факультете, но я отказался: были важны знания, а не диплом. Определилась и тема дальнейшей работы: «Проблема целостности в философии и биологии». О том, что это будет докторская диссертация, я и не думал. Писал книгу, которая к 1960 году была готова. Но здесь я столкнулся с некоторой неожиданностью. Крупнейший германский ученый-биолог, психолог, философ, член многочисленных академий, основатель системного, целостного подхода к наукам Л. фон Берталанфи вдруг переехал из Германии в Канаду, в университет Эдмонгтона. Ранее он писал на немецком языке, которым я владел, а в Канаде свой главный труд «Problems of Life» ученый опубликовал на английском.

Считая себя учеником и последователем Берталанфи, я не мог пройти мимо столь фундаментального труда. Овладев английским, я книгу проштудировал и посвятил ей целый раздел своего труда. На это ушло еще год — полтора. Только весной 1964 года книга объемом в 26 авторских листов вышла в издательстве «Мысль». Она была тепло принята и у нас в стране, и за рубежом — все-таки одна из первых книг в мире, посвященных проблеме целостности. Особый интерес представляет раздел, посвященный целостности мира («Мир как целое»).

У меня и мысли не было, чтобы защищать книгу в качестве докторской диссертации. Тогда, в 1964 году, я работал в Академии общественных наук. До окончания учебного года (15 июля) осталось чуть больше месяца. Неожиданно меня вызвал ректор Академии академик Ю. П. Францев. В МГИМО, ректором которого он был многие годы, и в нашей АОН его любовно называли «папа Юра». Он и посоветовал: «Чудак, почему бы тебе не защититься, посмотри, такие бездари вокруг защищаются».

По тем временам нужно было за месяц до защиты дать объявление в печати, разослать автореферат по двум-трем десяткам адресов и т. д. А главное — требовалась рукопись в 400–500 машинописных страниц. На это нужно было время, но меня останавливало другое: сомнение в «проходимости» диссертации — тема в принципе была антилысенковская. Правда, для порядка я привел пару цитат из трудов Лысенко (он был тогда в силе и мог серьезно подпортить любую научную диссертацию).

Но Францев успокоил, сказав, что Лысенко — «факир на час», что мне подберут официального оппонента, антилысенковца, тонкого и умного, который и слегка покритикует, и мощно поддержит.

Тут же Францев позвонил в «Вечернюю Москву», и уже на следующий день в газете появилось сообщение о предстоящей защите. Я в тот же день разослал членам ученого совета вместо реферата свою книгу.

Среди оппонентов был и академик Б. М. Митин, в свое время разгромивший генетику, ярый лысенковец. Но он вовремя почувствовал, что дни Лысенко сочтены, и желая как-то реабилитироваться, с одной стороны, отдал небольшую дань лысенковщине, а с другой, хотя и весьма робко, поддержал меня.

Споров на защите было много. Академик ВАСХНИЛа В. Н. Столетов, бывший министр высшего и среднего специального образования РСФСР подчеркнул, что диалектика возникновения и развития живого, роль ДНК в передаче наследственных свойств есть настоящее и будущее биологической науки, и мои выводы очень важны.

Защита состоялась, ни одного голоса против. То было уникальное заседание Ученого совета: в первый (и последний!) раз на одном заседании были защищены две докторские диссертации — М. Я. Яковлева и моя.

Защиту отмечали в только что открывшемся ресторане «Минск». Банкет прошел в два тура. Сначала чествовали новоявленного доктора члены ученого совета — люди уже немолодые, по своим взглядам несколько консервативные. И вот там-то случился непредвиденный скандал. Молодой, талантливый, умный, блестяще владеющий пером Генрих Волков произнес тост: «Выпьем за проходимцев, прохиндеев в науке, которые всегда держат нос по ветру, который дует с площади Ногина» (ныне Старая площадь). Недоуменный шепот и тихие неразборчивые возгласы пронеслись по залу. Вечер был явно испорчен.

А дальше все ждали доноса.

И не напрасно. Буквально на следующий день один из профессоров кафедры истории КПСС (фамилию не называю, он уже почил в бозе) доложил о сути скандала ректору и секретарю парткома Академии.

Мы решили прибегнуть ко лжи во спасение. Доноситель был «туг на ухо», иначе говоря, глуховат. Об этом все знали и убедили его в том, что он ослышался, а потому истолковал тост Волкова совсем неверно.

Скандал замяли.

Но с этим эпизодом мои тревоги, связанные с Генрихом Волковым, не закончились. Вскоре он издал книгу «Юность гения» (о Марксе). И вольно или невольно исказил глобальную идею Маркса. Речь идет об известном высказывании Маркса, что коммунизм в своем теоретическом (подчеркиваю — именно теоретическом) развитии проходит три этапа: первый — первобытный, примитивный, уравнительный; второй — унитарный, деспотический, диктаторский; третий — коммунизм истинный, демократический, человеческий. Генрих «уточнил» Маркса и к слову «теоретически» добавил слово «практически». А бдительные ученые-философы немедленно усмотрели тут крамолу. В принципе они правильно поняли, какой подвох уготовлен Генрихом Волковым. Ведь на практике (не в теории) получилось, что первоначальный, уравнительный, примитивный коммунизм — это мы со своей политикой военного коммунизма, с его продразверсткой и прочими отнюдь не гуманными деяниями. А деспотический, диктаторский коммунизм — это опять-таки мы со своим чудовищнымсталинским режимом, о котором даже упоминать не хочется. Кажется, все или почти все об этом уже сказано. А что касается истинного, человеческого социализма и коммунизма, то это, как написал Генрих Волков в своей удивительной книге, — дело далекого будущего, мечта, идеал.

И опять был донос, но теперь уже прямо в ЦК КПСС. Донос этот попал к А. Н. Яковлеву, который был в то время первым заместителем заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС.

А. Н. Яковлев приказал убрать слово «практически», заменив страницу в книге Г. Волкова. Сказал с доброй иронией. Мы собрали кафедру и постановили: приказ исполнить и доложить шефу. Но поезд тем временем ушел. Блистательная книга Г. Волкова тиражом в 50 тысяч экземпляров с каверзным словом «практически» мгновенно была распродана.


Коротко о «Правде»  
5 мая 1992 года «Правде» исполнилось 80 лет. Много это или мало?

Мало, если мерить по геологической шкале. Но очень много, если вспомнить множество исторических событий, происшедших за этот немалый срок.

Газета основана по инициативе В. И. Ленина, хотя формально он и не был ее редактором. «Правда» возникла не на пустом месте. Ее предшественницей, первой общероссийской марксистской политической газетой была знаменитая «Искра» (1900–1903 годы). «Правда» использовала опыт «Искры» и других рабочих газет — «Вперед», «Пролетарий», «Новая жизнь», «Социал-демократ», «Рабочая газета».

Характерно, что «Правда» была создана на трудовые деньги рабочих. Только за два первых года в ее фонд поступило 21 284 рубля, из которых 18 584 рубля — от рабочих. Деньги по тем временам большие. Вместе с газетой рождалось поколение правдистов — ее редакторов, авторов, печатников, распространителей. Только в первых 99 номерах газеты напечатано 1783 рабочих корреспонденций — семнадцать в каждом номере.

В первом номере газеты в передовой статье был провозглашен главный принцип ее работы: «Рабочему классу нужно знать правду. Рабочая газета должна отвечать своему названию. Этим она выполнит свое назначение».

Решение о создании «Правды» было принято на VI (Пражской) конференции РСДРП. В письме Максиму Горькому Ленин писал по этому поводу: «А в России революционный подъем, не иной какой-либо, а революционный. И нам удалось-таки поставить ежедневную „Правду“ — между прочим, благодаря именно той (январской) конференции…»

Каким только испытаниям не подвергалась «Правда» в дореволюционные, дооктябрьские годы! На нее обрушивались жестокие репрессии. Ее закрывали восемь раз. Но «Правда» все равно выходила — под новыми названиями…

Затем был февраль 1917 года — время российской буржуазнодемократической революции, свержения царского самодержавия. 5 марта 1917 года «Правда» вышла стотысячным тиражом (невиданным для того времени). Она вышла как орган ЦК Российской социал-демократической партии (РСДРП). Органом партии коммунистов газета являлась до 22 августа 1991 года.

5-6 июля 1917 года юнкеры по приказу Временного правительства Керенского разгромили сначала редакцию, а потом и типографию «Правды». И снова газета вынуждена была менять название. И вот 25 октября 1917 года «Правда» вышла под своим обычным названием и с тех пор его не меняла. Изменился, однако, ее статус: она стала органом правящей партии коммунистов. В этот день газета возвестила миру о победе Октябрьской революции. Первыми декретами Советской власти, напечатанными в газете, были декреты о мире и земле. Земля — крестьянам, прочный, справедливый мир — народам. Такова суть этих декретов.

Со дня ее основания до августа 1991 года «Правда» была партийной газетой. Она верой и правдой служила партии, была проводником, пропагандистом партийной политики, организатором выполнения решений партии и правительства. Вместе с партией и страной она прошла длинный и необычайно сложный путь, отмеченный не только успехами, но и серьезными ошибками, промахами. Она испытала и радость побед, и горечь поражений.

Вместе с партией, со страной «Правда» прошла гражданскую войну (1918–1922 годы), отразив на своих страницах рождение Советской Армии, беспримерный героизм первой в мире армии рабочих и крестьян.

Вместе с партией и страной «Правда» пережила еще одну войну — Великую Отечественную (1941–1945 годы), самую страшную, самую тяжелую из войн. Победа была одержана ценой жизни 25 миллионов лучших сыновей и дочерей страны, ценой невиданных разрушений.

Страна в те годы превратилась в единый боевой лагерь. Главная тема военных правдинских номеров — герои фронта и тыла: от летчика-истребителя Виктора Талалихина, таранившего в ночном бою вражеский самолет, до колхозника Ферапонта Головатого, отдавшего свои сбережения на постройку двух боевых самолетов для армии.

Десятки военных корреспондентов, сражавшихся на фронтах, награждены боевыми орденами и медалями. Правдист Сергей Борзенко, взяв на себя командование подразделением десантников вместо погибшего командира, отличился на Керченском полуострове. Он — первый и единственный журналист, удостоенный звания Героя Советского Союза. Немало правдистов не вернулось с поля боя. В здании редакции на сером мраморе золотом высечены их имена, круглый год здесь стоят живые цветы.

«Правда» была с теми, кто после победы поднимал из руин и пепла города и села, фабрики и заводы, колхозы и совхозы.

Газета писала о героях космоса, под псевдонимом К. Сергеев выступал на ее страницах главный конструктор космических кораблей С. П. Королев.

…После так называемого августовского путча указом Б. Н. Ельцина была прекращена деятельность КПСС. «Правда» (в девятый раз!) была прикрыта. 1 сентября она вновь возобновила свою деятельность, но теперь уже как независимая газета, учредителем которой стал ее коллектив.

Мой дальнейший рассказ — о буднях «Правды» в мою бытность ее главным редактором (1976–1989 годы), о том отрезке времени, когда сменились четыре генеральных секретаря Компартии Советского Союза.


Леонид Ильич Брежнев — олицетворение «застоя»

Дольше всего (1976–1982 годы) мне, как главному редактору «Правды», пришлось работать с Леонидом Ильичем Брежневым — человеком, олицетворившим после смерти период «застоя». При его жизни утвердилась так называемая «административно-командная система» (часто ее называют «тоталитарной»), жесткое централизованное планирование и управление народным хозяйством огромной страны.


Развитой социализм
Наши ретивые радикальные публицисты, мало разбираясь или вовсе не разбираясь в экономике, во взаимосвязях экономики и политики, с упорством и без устали твердят, что все 74 года Советской власти мы шли не тем путем, что история страны — это беспрерывная цепь ошибок, первой и главной из которых является Октябрьская революция.

Для глубокого анализа славного и трудного исторического пути, пройденного страной за семь с лишним десятилетий, потребовалось бы написать много книг. Это задача будущих литераторов и ученых.

Но сразу хочу отметить, что, на мой взгляд, директивное централизованное планирование, положенное в основу административно-командной системы, в свое время сыграло положительную роль. В сложнейшей внутренней обстановке (разруха после первой мировой и гражданской войн, ограниченные источники накопления, острая нехватка кадров и др.), в условиях враждебного окружения всего за 10–15 лет страна сумела создать мощную материально-техническую базу, прочную оборону, превратилась в великую мировую державу. Потом грянула война с фашизмом.

На Западе считали, что Советскому Союзу, чтобы подняться из пепла, понадобятся столетия. Но, воодушевленные исторической победой над фашистскими оккупантами, советские люди сделали, казалось бы, невозможное: за короткий срок добились серьезных успехов во всех сферах общественной жизни.

В 50-е годы по темпам роста производительности труда мы заметно опережали передовые капиталистические страны, успешно конкурируя с ними на мировом рынке. Среди всех отраслей в эти годы особенно выделялось сельское хозяйство. Достаточно сказать, что наша страна уже в 1947 году, первой из всех стран, участвовавших в войне, отменила карточную систему. Все у нас тогда было, и цены на товары были довольно сносными.

Приехав в г. Челябинск после демобилизации из армии в 1953 году, я с удивлением увидел, что набор продуктов в местных магазинах весьма и весьма основательный. По радио и телевидению всерьез обсуждался вопрос об избытке продовольствия. Подумывали даже о том, как бы приспособить ледники Закавказья в качестве холодильников для хранения мяса, масла и других скоропортящихся продуктов. Об импорте зерна и речи не было. Золотой запас пополнялся, рубль повышался в цене.

Достижения в науке и технике все не перечислить: первые в мире атомная электростанция, атомный ледокол, искусственный спутник Земли и многое другое. Получить образование в СССР считалось тогда делом престижным.

Все это привело к какой-то эйфории, головокружению от успехов. Апофеозом нарастающей истерии стала речь Брежнева (1967-й год), посвященная 50-летию Октября: было торжественно объявлено, что Советский Союз вступил в эпоху «развитого социализма».

Что касается коллектива «Правды» и меня лично, как главного редактора, то мы придерживались другого мнения. Если посмотреть подшивки «Правды» за то время, там не найти этого выражения. И в моих книгах об интенсификации развития общества (1969 год), об управлении обществом (1973 год), других работах «развитого социализма» тоже нет. И только тогда, когда «развитой социализм» «прижился» в Конституции Союза, в последней программе КПСС, он появился и на страницах «Правды», и в моем учебнике.

Конечно, мне тогда пришлось кривить душой, потому что я прекрасно понимал, что никакого «развитого социализма» в СССР нет, но под огромным давлением сверху мы обязаны были признавать это выражение.

А что мне, главному редактору газеты, являвшейся органом ЦК КПСС, было делать? Только одно — ошибаться вместе с руководством партии, пропагандировать и исполнять решения Политбюро ЦК.

Во всей этой кампании вокруг «развитого социализма» меня реабилитирует в какой-то степени одна, в принципе довольно простая вещь. «Развитой социализм» — заметный, весомый шаг к реальности, отходу от утопического хрущевского «периода развернутого строительства коммунизма», периода почти фантастического, когда именитые академики с самым серьезным видом спорили о том, с чего начнется этот коммунизм: то ли с бесплатных обедов, то ли с распределения «по потребности» хлеба, соли, трамвайных билетов.

Между горячими спорами о грядущем коммунизме в стране многие и не заметили, как в середине 60-х — начале 70-х годов наступил жестокий кризис. Капиталистический мир вступил в новую эру научно-технического развития, в эру электроники, информатики, когда экстенсивные формы развития за счет чисто количественного роста производственных мощностей и числа работающих, уступили место качественным показателям — созданию производств возможно менее емких: материально и энергетически.

Возьмем, к примеру, Японию. Было время, когда она первой в мире делала огромные танкеры, на которые расходовалось несметное количество металла и энергии. Вовремя отказавшись от таких производств, она в конце 60-х годов произвела математическую революцию, обучив своих специалистов искусству владения прикладной математикой. Добыв один самолет с сырьем, эта страна дает миру два самолета с самой совершенной электроникой. Вот это результат!

Возможности экстенсивного экономического роста за счет простого расширения производственных мощностей и увеличения числа работающих были исчерпаны. Жизненно важной необходимостью стала интенсификация — экономический рост на основе использования новейших достижений науки и техники, на основе глубокой реформы хозяйственного механизма, организации и управления, на основе повышения образования и квалификации трудящихся.

Именно тогда назрела перестройка, суть которой на первых порах сводилась к переходу от экстенсивных (преимущественно количественных) к интенсивным (качественным) факторам развития экономики. Прежние лидеры — сначала Н. С. Хрущев, а за ним и Л. И. Брежнев — надвигающиеся перемены, как я считаю, просто-напросто «прошляпили».

Что же было дальше?

Экономика достигла гигантских масштабов, эффективно управлять ею, координировать и субординировать бесчисленные связи тысяч предприятий посредством допотопных счетов и допотопных арифмометров стало невозможным.

Между тем развитые страны Запада вступили в очередной этап научно-технического прогресса, в основе которого была заложена электроника, информатика, новейшие средства связи. Через каждые 3–5 лет создавалось новое поколение электронно-вычислительных машин, способных решать все более сложные задачи. Пионерами в этом сложном деле стали японцы.

В 1982 году под редакцией Т. Мото-ока в Копенгагене издана книга «ЭВМ пятого поколения. Концепции, проблемы, перспективы». На суперобложке книги — мое определение этой машины: «Усилиями ведущих японских корпораций осуществляется грандиозный проект ЭВМ пятого поколения. Она, по замыслу, будет обладать связующим звеном, станет переводчиком между человеком и машиной. Это значит, что человек, обладая этой машиной, может оперировать громадным количеством исходных данных, сравнивать и оценивать несметное количество вариантов и выбирать наилучший».

ЭВМ, современные средства связи призваны помочь руководящим органам повысить эффективность управления, значительно облегчить расчеты по упорядочению, координации и субординации умножающихся и усложняющихся хозяйственных связей. Посредством ЭВМ можно избежать рискованных экспериментов в природе, проигрывать различные ситуации, их социальные и экологические последствия, оценивать варианты и выбирать из них наиболее эффективные, наиболее полно отвечающие интересам людей.

Помню, как Л. И. Брежнев загорелся идеями научно-технического прогресса. По его инициативе где-то в середине 60-х годов был намечен Пленум ЦК КПСС, специально посвященный научно-технической революции.

По обыкновению, собрали бригаду людей «с головой», владеющих пером, для подготовки доклада и других документов. Возглавлял бригаду академик В. А. Трапезников, бывший в то время председателем Государственного комитета по науке и технике. Пригласили и меня.

Работали мы на даче в Кунцеве, известной как «ближняя дача Сталина».


О Кунцевской даче. О Сталине
О Кунцевской даче написано много, нет надобности повторяться. Напомню только, что эта деревянная дача сначала была одноэтажной. И только перед приездом в Москву Мао-Цзедуна специально для него надстроили второй этаж. Вплотную к даче примыкает одноэтажное строение для охраны и обслуживающего персонала.

В этой пристройке самая последняя комната налево была своего рода диспетчерской. Охрана дежурила в ней круглосуточно. На стене висело табло с цифрами (если мне память не изменяет, от единицы до двадцати). Каждой цифре соответствовали определенное помещение или участок дачи. Скажем, кабинет Сталина обозначен цифрой один, спальня — цифрой два и т. д. Но это, конечно, к примеру. Что чему соответствовало, точно знала только охрана. Пребывание, скажем, Сталина в кабинете на табло фиксировалось зажженной лампочкой. Если вождя на даче не было, табло не светилось.

Сейчас, задним числом, думаю, как же несчастен был Сталин, ведь каждый его шаг «просвечивался», просматривался. Жить под колпаком несладко, не в этом ли одна из причин его чрезвычайной подозрительности?

В этой связи хотелось бы сказать несколько фраз о культе личности Сталина. Когда, как и почему он возник — не говорю, тут нужен особый, весьма обстоятельный разговор. Хочу заметить, что «культ» — слишком мягкое определение.

Мягкое потому, что это был не просто культ. Кстати, есть немало культов в положительном или чисто житейском смысле: тот же религиозный культ. Тогда же была жесткая диктатура, неограниченная власть в самой античеловеческой, насильственной форме, власть, попирающая все и всяческие законы, лишающая человека самых элементарных прав и свобод, обрекающая его на смерть по произволу, прихоти «вождя всех времен и народов» и своры мелких вождят.

К этому можно прибавить, что в мире культов нельзя ограничиваться именем Сталина. Были культы Мао, Чаушеску, Тито, Живкова, другие — большие, средние и малые культы и культики.

Речь нужно вести не столько о культе личности, сколько о господстве командно-бюрократической, вернее, тоталитарной системы, централизованной без всякой меры, государственной, сверхмонополистической, породившей неслыханную концентрацию власти. А от сосредоточения власти в одних руках до безмерного злоупотребления ею — полшага.

Вместе с тем я не согласен с утверждением, что культ является порождением социализма. И абсолютно не согласен с теми, кто считает, что все беды страны — от Сталина. В самом деле, ведь не мог же он обеспечить на 40 лет (умер в 1953 году) страну хлебом. Нельзя его фигуру начисто вычеркивать из отечественной и мировой истории, хотя бы потому, что он был Верховным главнокомандующим армии, победившей вместе со своими союзниками врага в величайшей из войн, пережитых человечеством.

Мы, бывшие советские, проанализировали культ личности и сделали свои выводы. Некоторые оценки в этом отношении, мягко говоря, меня удивляют. М. С. Горбачев, к примеру, в интервью французской газете «Юманите» летом 1986 года заявил: «Сталинизм — понятие, придуманное противниками коммунизма, и широко используется для того, чтобы очернить Советский Союз и социализм в целом».

Как понимать подобное заявление? Был сталинизм или не был? Оставим ответ на совести бывшего Президента бывшего Союза ССР.

…Вернемся к теме этой главы — «ближней даче Сталина», Кунцевской даче. Одна из ее достопримечательностей — небольшой, но необычайно красивый пруд с перекинутым через него изящным деревянным мостиком. Говорят, Сталин любил этот пруд, парк вокруг него, ухаживал за цветами.

Не знаю, как в сталинские времена, но в 60—70-е годы в пруду было много рыбы и ловить ее разрешалось большому начальству, большой, так сказать, рыбе. Мне удалось выпросить у управляющего делами ЦК лицензию на ловлю рыбы одной удочкой всего в течение часа.

Отправились рыбачить чуть ли не всей пишущей братией. Накопали червей, но банку уронили в воду. Осталось 2–3 червяка, но и на них поймали целое ведро рыбы — крупных карпов и карасей. Мы шутили: «Не сидит ли кто в пруду и не насаживает ли рыбу на „начальственный“ крючок?»

Шутки шутками, но вечером получился прекрасный ужин — рыба, запеченная в сметане. Очень хорошо «пошли» русские карпы под армянский трехзвездочный коньяк.


Пленум ЦК КПСС по научно-техническому прогрессу не состоялся
…Я, однако, отвлекся. Несколько месяцев с краткими перерывами мы готовили доклад и другие материалы к Пленуму ЦК КПСС по научно-технической революции. Написали два варианта доклада. Пару раз приезжал на дачу сам Леонид Ильич, однажды прочитал доклад, одобрил его.

А Пленум ЦК по научно-техническому прогрессу не состоялся. Мне хотелось услышать от самого Брежнева, почему так случилось, но он меня не принял — сослался на занятость.

По моему мнению, причина была вполне понятной.

Хорошо известно, что для эффективного использования электроники нужны: парк ЭВМ, масса специалистов, умеющих работать на электронной технике, а главное — адекватная новейшей технике экономическая наука. Ни того, ни другого, ни третьего у нас не было, да и по сей день нет в достаточном количестве и нужного качества.

Особенно остро ощущалась нужда в ученых-экономистах, в современных менеджерах, управленцах. Но овладевать новейшей наукой мало кто торопился, ведь куда легче и выгоднее вести бесплодные дискуссии типа «план или рынок», поддакивать политическим лидерам, защищать диссертации, писать мало кому нужные книги. Десяток толстых томов было издано по проблеме «Система оптимального функционирования экономики», а толку ни на грош.

Итак, Пленум ЦК КПСС по научно-техническому прогрессу не состоялся. В результате важный этап научно-технической революции, связанный с новейшими технологиями, электроникой, информатикой, прошел мимо страны, что обрекло ее на сильное отставание в сфере производства, науки и техники от Запада, от Японии.


Два лика Брежнева  
В моей памяти образ Леонида Ильича Брежнева, человека, стоявшего во главе КПСС с октября 1964 года по ноябрь 1982 года, невольно раздваивается.

Первый Брежнев — энергичный, живой, деятельный. Он воевал на фронтах Великой Отечественной войны (1941–1945 годы): участвовал в битве за Кавказ, освобождал Украину, земли и народы Польши, Чехословакии, Румынии, Венгрии. На параде Победы 9 мая 1945 года в Москве он шел в первых рядах под знаменем сводного полка 4-го Украинского фронта. Поднимал из руин металлургические заводы и шахты Донбасса, Днепрогэс, трудился в Молдавии. Казахстанская целина — и тут его большая заслуга. Да и совсем неплохо он начинал свою деятельность в Москве во главе ЦК КПСС.

Второй Брежнев — тяжелобольной, малоподвижный, до болезненности впечатлительный, слезливый, падкий на лесть, награды и подарки. За какие-то пять лет получил три Золотых Звезды Героя Советского Союза (это в мирное-то время!). Был удостоен всех возможных и невозможных наград и премий. Даже медаль Маркса получил за творческое развитие марксистско-ленинской теории. Так-то!

Одна беда — Нобелевской премии за укрепление мира и дружбы между народами не удостоился, не пришла ему мысль о том, что можно развалить Советский Союз и получить за это миллионы долларов. Его, незадачливого генсека, устраивали русские, советские рубли, в то время бывшие отнюдь не деревянными. Впрочем, пренебрежение к «зелененьким» не мешало Брежневу заполучить бюст своей собственной персоны, отлитый из золота, собрать уникальную коллекцию самых дорогих заморских «лимузинов», «по мановению волшебной палочки» превратить своего зятя из майора в генерал-полковника и т. д.

Этот больной и беспомощный человек уже просто не мог мало-мальски сносно руководить партией, великим государством. Может быть, и сам понимая создавшуюся ситуацию, он отдал бразды правления ближайшему окружению.

Думаю, что роковую роль в раздвоении личности Брежнева сыграла болезнь. Но дело не только в ней. Его склонность к тщеславию, величию, парадности усиленно подогревалась угодничеством членов Политбюро — Сусловым, Громыко, Алиевым, Рашидовым, Шеварднадзе и другими.

Как-то в Завидово Л. И. Брежнев сказал о себе: «Я — царь». Но царем уже тогда его ни в народе, ни в партии даже с улыбкой не называли. Ближайшее окружение пыталось создать культ, безудержно изощряясь в лести. В верноподданничестве всех превзошли южане — Грузия, Азербайджан, среднеазиатские партийные лидеры.

Особо я бы выделил Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе, в брежневские времена бывшего первым секретарем ЦК Компартии Грузии.

Вот, к примеру, выдержка из речи Шеварднадзе на XXV съезде КПСС 25 февраля 1976 года: «Высокая компетентность, масштабность и конкретность, гуманность и классовая непримиримость, лояльность и принципиальность, искусство проникать в душу человека, способность утверждать между людьми атмосферу доверия, уважения и требовательности, обстановку, при которой исключаются слепой страх, эгоизм, зависть и подозрительность, — вот качества, которые наряду со многими другими мы должны бы перенимать и перенимаем у Леонида Ильича Брежнева».

А до этой тирады множество слов Эдуард Амвросиевич посвятил воспеванию прелестей «развитого» социализма.

На том же съезде дифирамбы генсеку пел и Гейдар Алиевич Алиев, тогдашний первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана: «Своей кипучей деятельностью на благо советских людей, во имя торжества коммунистических идеалов Леонид Ильич завоевал всенародную любовь и высочайший авторитет в нашей стране, всеобщее признание, как несгибаемый лидер Коммунистической партии и Советского государства, неутомимый поборник мира на планете.

Радостно сознавать, что у нас есть великая Коммунистическая партия, уверенно ведущая страну по ленинскому пути, у нас есть достойный руководитель Леонид Ильич Брежнев — верный продолжатель дела Ленина, дела Великого Октября».

После ряда подобных выступлений, после троекратного посещения Генсеком Азербайджана, где он был одарен сказочными, бесценными подношениями вроде бюста его персоны из чистого золота, Алиев был переведен в Москву на должность первого заместителя Председателя Совета Министров СССР и возведен в ранг члена Политбюро.

Любопытно, что и голос Б. Н. Ельцина прозвучал в хоре льстецов. 14 октября 1977 года, выступая на собрании Свердловского областного партактива, он заявил: «Леонид Ильич Брежнев, имея огромный авторитет в нашей стране, в мире, имея громадный жизненный опыт и опыт государственного и политического деятеля, лично внес неоценимый вклад в разработку новой Конституции — этого подлинного Манифеста развитого социализма.

С полным основанием можно сказать, что доклад тов. Л. И. Брежнева — новый выдающийся вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма».

Даже спустя девять лет Б. Н. Ельцин не перестал быть большевиком-ленинцем. «И с удовлетворением, — отметил он на XXVII съезде КПСС в феврале 1986 года, — можно сказать: на нашем съезде снова атмосфера того большевистского духа, ленинского оптимизма, призыва к борьбе со старым, отжившим, во имя нового».

Правда, уже в то время отношение Бориса Николаевича к застойному брежневскому периоду в корне изменилось. «Почему, — заявил он на том же съезде, — из съезда в съезд мы поднимаем ряд одних и тех же проблем? Почему в партийном лексиконе появилось явно чуждое слово „застой“? Почему за столько лет нам не удается вырвать из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости, злоупотреблений? Почему даже сейчас требование радикальных перемен вязнет в инертном слое приспособленцев с партийным билетом?

Мое мнение: одна из главных причин — нет у ряда партийных руководителей мужества своевременно, объективно оценить обстановку, свою личную роль, сказать пусть горькую, но правду, оценивать каждый вопрос или поступок — и свой, и товарищей по работе, и вышестоящих руководителей — не конъюнктурно, а политически».

Все эти местные вожди, кроме Рашидова, который ушел в лучший мир, и поныне живут и здравствуют. Немало из них при большом политическом дележе: Э. Шеварднадзе — глава грузинского государства, Г. Алиев — азербайджанского.

И все-таки мне кажется, что культа Брежнева не было. Это было только подобие культа. И в стране, и в партии относились к нему с не злой усмешкой, снисходительно, с сочувствием и жалостью. Все прекрасно знали, что он тяжело болен, никем и ничем не управляет. В Москве парадом командовало всесильное трио — М. А. Суслов, А. А. Громыко, Д. Ф. Устинов. К ним, конечно, можно присоединить и Ю. В. Андропова, который был шефом КГБ и обладал огромной властью и влиянием, располагал широкой информацией.

Андропов, в отличие от других, по ряду важных вопросов имел собственное мнение, держался от «трио» на весьма заметной дистанции. Он был против введения советских войск в Афганистан. Он ворошил муравейник краснодарской и сочинской мафий, «медуновщину» (по имени тогдашнего первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС Медунова), подбирался к узбекской мафии. Попортил нервы и кое-кому из московских заправил. Вывел на «чистую воду» генерала армии Щелокова — министра внутренних дел бывшего Союза. Посадил за решетку его первого заместителя генерал-полковника Чурбанова. Первый — друг Брежнева, второй — его зять.

Что касается республик, то там царствовали некоронованные короли.

На Украине — член Политбюро Щербицкий, в Узбекистане — кандидат в члены Политбюро Рашидов, в Азербайджане — кандидат в члены Политбюро Алиев, в Молдавии — член ЦК КПСС Бодюл. Все они пользовались особой благосклонностью Генсека.


1965 год. Первая экономическая реформа
Помню, как-то в Завидово Леонид Ильич приехал страшно расстроенный и грустный. На мой вопрос, что случилось, он ответил:

— На Политбюро серьезно наказали двух министров.

В то время на министров еще можно было найти управу, не то что сейчас.

Брежнев посетовал, что министров, мол, наказали напрасно: план они сорвали потому, что им не поставили сырье, узлы, комплектующие, топливо другие министры. А этим, в свою очередь, кто-то что-то другое также вовремя не поставил.

«Виновата, — рассуждал Л. И. Брежнев, — сама система жесткого централизованного планирования, ведь невозможно все предусмотреть из Центра, немыслимо охватить и рационально организовать бесчисленные хозяйственные связи, отладить систему материально-технического снабжения, систему стимулирования прогресса науки и техники, высокопроизводительного труда коллективов предприятий, не говоря уже об отдельном человеке».

…Итак, попытка реформировать управление на основе новейших достижений науки и техники, в первую очередь электроники, не удалась.

Л. И. Брежнев стал искать другой, более простой выход.

В 1965 году по его инициативе была затеяна экономическая реформа, согласно которой предприятиям предоставили право частично распоряжаться своими ресурсами. В качестве стимула для хозяйственной деятельности объявили, как на Западе, прибыль.

Расчет Брежнева, его соратников и советников был вроде бы прост: прибыль заставит хозяйственников в буквальном смысле гоняться за новейшими достижениями науки и техники. Но одной простой истины не учли: прибыль можно получить за счет снижения затрат, увеличения объема и качества продукции (именно так делается на Западе), а можно и посредством повышения цен.

Наши хозяйственники предпочли второй путь, он избавлял их от лишних хлопот, связанных с использованием новейших технологий. Ведь несравненно легче производить пусть устаревшую, но дорогую продукцию.

На этот путь их подтолкнула еще в 20-е годы утвердившаяся система плановых и отчетных показателей, главным в которой был, да и до сих пор остается, объем реализованной продукции в рублях. Благополучие предприятия, уровень заработной платы зависели от того, за сколько рублей оно продало свою продукцию. О росте объемов производства в натуре, о снижении затрат, повышении качества можно было и не думать. Тем более, что в условиях сверхмонополизации, планового распределения всего и вся проблемы с реализацией продукции не возникало. Что бы ни было изготовлено, какую бы цену ни запросил производитель — все равно купят. Потребителю было просто-напросто некуда податься: в другом-то месте он не мог приобрести нужное изделие, поскольку в силу жесткой монополизации всякая конкуренция исключалась.

Из года в год прибыли предприятий — без сколько-нибудь заметного роста производительности — росли. Увеличивались и доходы населения, в то время как объемы производства в натуре, особенно продовольствия и товаров массового спроса, не только не возросли, но и снизились. Все это вызвало дефицит всех товаров, который стремительно нарастал и в конечном счете достиг чудовищных размеров. Прилавки опустели.

А вместе с дефицитом появились новые привилегии для руководящих товарищей, которые получили к нему беспрепятственный доступ. «Расцвели» пышным цветом спекуляция, коррупция, теневая, подпольная экономика. Сформировалась отечественная мафия.

Время брежневского правления у нас называют «застойным». Я бы назвал его по-другому: начало разрушения советской экономики. Тяжелое наследство досталось сменившему Л. И. Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропову.

Мы в «Правде» были глубоко обеспокоены плачевным состоянием экономики, писали о необходимости глубокой реформы хозяйственного механизма с тем, чтобы производить быстрее, больше, качественнее, дешевле, а не печатать бумажные рубли, которые, что ни день, обесцениваются. Мы выступали за то, чтобы направить экономику на интенсивный путь развития. К сожалению, «верхи» нас не слушали, в их умах даже само понятие «интенсификация» ассоциировалось с тейлоровской системой «выжимания пота» и отвергалось в принципе.

Еще в 1966 году я написал книгу «Об интенсификации развития социалистического общества». Ее не хотели издавать все из-за той же тейлоровской «буржуазной» идеи «выжимания пота». И само понятие «управление» вызвало волну протестов. Какое там управление! Есть политика партии, научное политическое руководство, а управление, менеджмент — западное «буржуазное» изобретение. И незачем тянуть его в наше плановое централизованное хозяйство. И только в 1969 году книга все-таки вышла.

Читатель вправе спросить: а как же вела себя «Правда» в застойные годы?

Газета из года в год боролась с варварским, разорительным механизмом хозяйственного управления. Наши авторы с фактами и цифрами в руках анализировали причины многочисленных бед советского общества, стремилась отыскать пути избавления от них. А главная беда в том, что мы не овладели должным образом системным подходом — современным методом решения сложнейших проблем, эксплуатировали прежний метод штопанья дыр на старом кафтане. Мы так и не овладели теорией и практикой современного управления, менеджмента, а упорно применяли метод сомнительных экспериментов, метод проб и ошибок. Ох, как дорого обходятся подобные «эксперименты»!

О системности и управлении я написал целую серию книг: «Научное управление обществом», «Научно-техническая революция, управление и образование», «Социальная информация и управление обществом», «Человек в управлении обществом», «Системность и общество»…

Большинство из них переведено на многие языки мира. Все до одной переведены в Китае. И только в России они не удостоились более или менее серьезного внимания.

По вопросам экономики, менеджмента я не раз выступал в «Правде». Затрагивали эту тему и многие другие авторы — ученые, практики-управленцы. Не раз получал взбучку от секретарей ЦК — М. А. Суслова, которого именовали «серым кардиналом партии», М. В. Зимянина, А. П. Кириленко и других. А в мае 1982 года в течение полутора часов объяснялся на Секретариате ЦК по поводу статьи академика В. А. Трапезникова «Управление и научно-технический прогресс», в которой автор прямо обвинил руководство партии и государства в игнорировании научно-технического прогресса и управления. Вадим Александрович — человек умный, дотошный. Принес в редакцию копию своей статьи и легко объяснил, что буквально все ее положения позднее были воспроизведены в речах руководителей, в решениях партии и правительства.

В июне 1985 года (на заре так называемой «перестройки») я направил в ЦК КПСС письмо, в котором, в частности, говорилось: «Только что в ЦК КПСС состоялось совещание по выработке мер ускорения научно-технического прогресса, интенсификации социалистической экономики. Были отмечены серьезные недостатки, предлагались меры по их устранению. Нам, однако, думается, что никакие меры не приведут к крутому перелому, если не отказаться от затратного подхода, от господства главного планового и отчетного показателя — объема реализации продукции в рублях. Останется диктат этого показателя — останется и погоня за „длинным рублем“, а значит, и завышение цен, излишняя материалоемкость изделий, повторный счет, приписки, корректировка планов и т. д. Новые техника и технология не пойдут. И дальше будут вымываться из производства недорогие, но крайне нужные обществу и человеку изделия».

На это письмо, как водится, не было ни ответа, ни привета, не говоря уже о практических мерах. Мои же опасения очень скоро подтвердились. Страна перешла к рынку. Погоня за «длинным рублем» продолжается и поныне, только сейчас уже началась бешеная гонка.


Меня ругали по пустякам  
Отчитывали «Правду» во времена Брежнева за дело и без дела, а порой и просто по пустякам. Сам Леонид Ильич в дела газеты не вмешивался.

За него и от его имени давали нам указания Суслов (идеолог № 1) и Зимянин (идеолог № 2). Секретарь ЦК КПСС Зимянин, которого я сменил на посту главного редактора «Правды», как-то упрекнул меня, что в трех передовых статьях газеты не упомянута фамилия Брежнева. Я, конечно же, обещал исправиться.

Вспоминаю и такой, прямо-таки анекдотический случай. Как-то в газете была напечатана фотография М. А. Суслова во весь рост. Нет, не персональная, а в группе, на каком-то приеме. Михаил Андреевич одевался очень скромно, порой несколько небрежно, а на сей раз брюки идеолога оказались приспущенными ниже положенного и выглядели совсем не эстетично.

Конечно, наши фотографы, классные профессионалы умели делать чудеса и запросто смогли бы «поднять» и «выгладить» штаны Михаила Андреевича или даже одеть его в другие, более приличные. Могли, но не догадались, не доглядели. А кто за недогадливость в ответе? Главный редактор.


Месяц в Завидово

Что такое Завидово? По неофициальным (официальных не было и нет) источникам — военно-охотничье хозяйство Министерства обороны СССР. Любимое место Брежнева — для серьезной работы и отдыха. Сюда он обычно приезжал в пятницу вечером и оставался до понедельника.

Завидово — небольшой поселок на 101-м километре шоссе Москва — Ленинград. Область, где он расположен, во времена советские называлась Калининская, а сейчас — Тверская.

Там не жарко летом и не холодно зимой. Прекрасная, не броская среднерусская природа, мягкая, завораживающая. Смешанные хвойные и лиственные леса, множество озер и прудов, речек. Совсем близко — великая русская река Волга. В общем, райский уголок.

…В центре военно-охотничьего хозяйства находился небольшой трехэтажный дом, последний этаж которого был отведен под резиденцию Л. И. Брежнева.

Мне не довелось там побывать, но очевидцы рассказывают, что внутреннее убранство резиденции всегда оставалось довольно скромным: обширный рабочий кабинет, рядом — стратегический узел связи, где, судя по всему, находился и чемоданчик с ядерной кнопкой, спальня, комната отдыха, комнаты для охраны, медсестер, массажисток.

На втором этаже располагались апартаменты для гостей. Я встречал там секретарей ЦК Б. Пономарева (международные дела), П. Демичева (идеология), К. Русакова (социалистические страны) и других. На этом же этаже были комнаты-кабинеты для пишущих, вроде меня. Небольшие, уютные. Рядом жили машинистки, стенографистки, часть обслуживающего персонала. Остальные располагались на первом этаже. Здесь же была канцелярия, машинописное и стенографическое бюро, небольшой кинозал, биллиардная, столовая.

К основному зданию примыкал прекрасный зимний сад, где круглый год цвели дивные цветы и зрели тропические фрукты (лимоны, апельсины, мандарины и др.). Кругом — живописные беседки, скамейки. В центре зала — большой стол, за которым проводились деловые встречи, совещания.

На территории завидовского хозяйства было несколько вспомогательных сооружений, среди которых выделялся своей оригинальностью банкетный зал. Его называли «шалаш». По наружному виду помещение действительно чем-то напоминало шалаш, в котором на Руси издавна прятались от непогоды крестьяне, рыбаки, путники. (Осенью 1917 года в гораздо более скромном шалаше скрывался Ленин). В Завидово, конечно, был шалаш получше.

Под крышей этого сооружения находился современный банкетный зал в русском стиле. Было предусмотрено все, чтобы, на славу потрудившись, на славу и отдохнуть.

Почему я так подробно рассказываю о Завидово?

Прежде всего потому, что здесь рождались документы «исторической важности». Именно здесь я в течение месяца непосредственно общался с Л. И. Брежневым и мог оценить (конечно, по-своему) его деловые и чисто человеческие качества.

Может быть, я ошибаюсь, но убежден, что Завидово был мозговым центром, где вырабатывались важнейшие партийные и государственные решения. И поскольку каждый знает, что в те достославные времена все решало Политбюро, многим, наверное, интересно узнать, как готовились блюда на главной кухне страны.

Политбюро при Брежневе, разумеется, имело во всех делах решающий голос, но скорее всего чисто формально. Заседания Политбюро (на многие из них меня приглашали) длились час-два, не более. Члены Политбюро и секретари ЦК заранее получали проекты документов, решений. Для порядка обычно несколько членов выступали, одобряли, вносили мелкие, несущественные, часто чисто редакционные поправки, затем решение единогласно утверждалось. И не было (по крайней мере на тех заседаниях, где я присутствовал) ни дискуссий, ни споров, не говоря уже о более или менее серьезных разногласиях и противоречиях. Полное единодушие.

Решения же эти, документы, доклады, выступления готовились вне стен Кремля, в основном на правительственных дачах, а главным образом в Завидово. И готовились они очень небольшим кругом людей — помощников Генсека, ответственных работников ЦК, ученых. Института советников и референтов, как у Горбачева, у Брежнева не было.

Сейчас я могу назвать некоторых из этих людей. Андрей Александров-Агентов — помощник Генсека. Маленького роста, невзрачный, полуслепой. Дипломат по профессии, работал в Швеции, владеет многими языками, включая скандинавские. Прекрасно знает русскую литературу, поэзию. Не забыть, как однажды вечером в Завидово он декламировал стихи Саши Черного, опального, одиозного поэта, еврея родом из Одессы.

Андрей всегда был во главе команды. Характер у него — не дай Бог: он был человеком вздорным, нетерпимым к возражениям. Мы не раз схватывались с ним, и нередко не я, а он был прав.

Вадим Загладин — первый заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС, профессор, доктор наук, историк, философ, экономист, политолог и полиглот. Не совсем скромен в личной жизни (а кто из нас без греха?), но весьма деликатен в большой политике и деловых человеческих отношениях. Знает свыше десятка языков — все европейские: английский, французский, немецкий, испанский, итальянский и все славянские: от украинского, белорусского до польского, сербского, словацкого. Но самым любимым его языком, которым он владел в совершенстве, на котором говорил без акцента и писал без ошибок, был французский. Как-то он готовил на французском важный документ. Прочитав его, Генсек ФКП Жорж Марше сказал: «Вадим, ты знаешь французский лучше любого француза».

Александр Бовин — руководитель группы консультантовМеждународного отдела ЦК КПСС. Стодвадцатикилограммовый гигант, умный, тонкий и добрый, блестящий журналист, умевший ориентироваться в любой ситуации. Ныне посол России в Израиле.

Анатолий Черняев — заместитель заведующего отделом ЦК, правая рука Горбачева по международным делам. Один из идеологов «нового политического мышления», ставшего основой внешней политики страны и странным образом повлиявшего на то, что мы во имя никому не ведомых «общечеловеческих ценностей» отказались от своих собственных — исторических, национальных, исконно русских ценностей и интересов.

Герргий Арбатов — академик, директор Института США и Канады, друг Киссинджера, советник и Брежнева и Горбачева, и Ельцина. Большой недруг Советской Армии и военно-промышленного комплекса. Да, он друг Америки. А России? До сих пор не могу однозначно ответить на этот вопрос. Многое в нем настораживает. Не даром же Ю. В. Андропов (об отношениях с ним он мне сам говорил) не захотел взять его в свой кабинет. А ведь в свое время Г. Арбатов руководил группой консультантов Отдела ЦК по социалистическим странам, которым заведовал именно Андропов.

Загадки, загадки… Лично для меня остается загадкой, почему я попал в именитую завидовскую компанию, из которой потом меня тихо-тихо изгнали.

…Вернусь, однако, к работе в Завидово.

Методика, техника и порядок написания отчетных докладов ЦК КПСС очередному съезду партии были годами отработаны. Сначала, как правило, шел анализ международных событий, Существовал набор штампов: общий кризис капитализма, его дальнейшее загнивание, успехи рабочего движения и движения национально-освободительного, триумф мировой системы социализма, превратившейся в решающую силу современности, et cetera.

Второй раздел — о наших внутренних делах, о нашей экономике, социальных отношениях и духовной жизни. Об огромных успехах и «отдельных» недостатках. В этом разделе я упорно проталкивал идеи о научно-техническом прогрессе, об интенсификации развития общества, о научном управлении.

А в третьем разделе полагалось говорить о партии, ее «монолитном» единстве, единении с народом, мощной идеологической работе по воспитанию людей в духе преданности целям коммунизма.

Этой схеме следовал и я — в докладах, в своих учебниках, книгах, статьях. И хотя порой кое-какие сомнения «грызли», душой я не кривил: так был воспитан.

В партии существовала жесткая дисциплина, пожалуй, жестче, чем в армии. Коммунисты знали: «Кто не с нами, тот против нас», «Если враг не сдается, его уничтожают». И, честно говоря, меня страшила мысль попасть в стан «врагов». Мне, уцелевшему на войне, не хотелось калечить свою, родных и близких жизнь из-за идеологических разногласий, не хотелось возвращаться в закуток солдатской землянки размером два метра на три, в который меня с женой и грудным сынишкой «загнали» после вывода нашей 12-й воздушной армии из Китая.

…Подготовка доклада началась примерно за год до открытия XXV съезда, где-то в марте — апреле 1975 года. Были задействованы самые разные статистические органы, научные институты, министерства и ведомства.

Требовались данные, насколько успешно «загнивает» капитализм на Западе, сколько у них неимущих, бедных, безработных, обездоленных и каковы успехи нарождающегося социализма в Эфиопии, Сомали и Мозамбике.

Данные о процветании нашей страны, об объемах производства, производительности труда и благосостоянии трудящихся, их среднемесячном заработке должны были поражать воображение слушателей. И никто не заботился о том, что и «рост» и «повышение» рассчитывались по объему реализации продукции в рублях.

От институтов, министерств и ведомств мы получали несметное количество бумаг, в которых невооруженным глазом было видно, что формально задания выполнены, но… «еле как», — так говорит моя внучка. И вот что интересно: достоверной информацией никто не располагал и не стремился ее иметь. Не удивительно, что первый этап работы над докладом оказался недостаточно эффективным. На это все посмотрели сквозь пальцы и тут же начали второй этап работы, но несколько по-другому: многих журналистов освободили от основных обязанностей, создали группы по направлениям — международному, внутреннему и партийному. За два — три месяца была подготовлена «болванка» доклада — толстая, сырая, наспех отредактированная.

И эту «болванку» завидовская журналистская элита удостаивается чести отшлифовать, довести до блеска, чтобы после доклада разразилась «буря аплодисментов». В числе шлифовщиков «исторического документа» был и я.

У каждого из нас были свои «делянки» — разделы, главы, параграфы, над которыми мы корпели с понедельника до пятницы каждой недели.

В пятницу вечером в Завидово приезжал в огромной старой «Чайке» сам Леонид Ильич. Изредка он появлялся на фиолетовом «Роллс-Ройсе», подаренном королевой Великобритании Елизаветой II.

Ох, уж этот фиолетовый «Роллс-Ройс»! Генсек предпочитал водить его сам. Ездил он лихо и бесстрашно, на большой скорости — любил риск.

С этим «Роллс-Ройсом» связана одна забавная история, о которой Леонид Ильич часто рассказывал сам. Ехал он из Москвы в Завидово, охрана далеко впереди и сзади. Где-то на половине дороги увидел двух женщин с авоськами. Они проголосовали. Генеральный посадил их в машину и довез до места назначения, благо было по пути. Женщины, не признав Ильича, сунули в лапу шоферу трешку. Он, улыбнувшись, спокойно положил трояк в карман и поехал дальше.

В Завидово он приезжал в пятницу поздним вечером, предварительно прочитав в течение недели наш толстенный опус.

Порядок обсуждения доклада был четко отработан: по каждой главе, разделу, параграфу. На этом обсуждении каждому из нас генеральный говорил лично: тут хорошо, а тут неважно или вовсе плохо. Предлагал исправить, доработать, улучшить. И дорабатывали, улучшали, обсуждая до тех пор, пока очередной (десятый, пятнадцатый!) вариант его не удовлетворял.

Читая текст каждого очередного варианта, Ильич некоторые абзацы отмечал слева на полях синим карандашом. Просто пометка без всяких замечаний и комментариев.

Сначала мы гадали, что бы это значило? А после обнаруживали, что в отмеченном абзаце есть неточность. Вот так мы убедились, что наш генсек не так уж туп, как некоторые его представляли. Да, писать он сам не мог, и редактор из него никудышный, но элементарное чутье безошибочно подсказывало ему, что хорошо и что плохо.

…Как бы то ни было, доклад на XXV съезде КПСС Брежнев сделал, и в основном под бурные продолжительные аплодисменты.

Как я уже говорил, в Завидово было предусмотрено не только работать, но и отдыхать. И Леонид Ильич с удовольствием расслаблялся после напряженной трудовой недели.

В субботу поздно вечером или ночью свершался его любимый «ритуал» — охота на кабанов. На краю лесной поляны воздвигался помост, нечто вроде театральной сцены, только повыше. На помосте — охотник, как правило, один генсек, хотя изредка компанию ему составлял П. Демичев. Вокруг помоста располагалась небольшая (человек десять) свита егерей и охранников.

До приезда руководителя в течение недели кабанов подкармливали картошкой. Они привыкали к людям и довольно близко (метров на 20–25) без особой опаски подбегали к помосту. Со столь близкого расстояния промахнуться было невозможно, неудача в охоте исключалась.

Но у организаторов охоты не было полной уверенности, что генсек не промажет: все-таки человек больной. И потому Леонида Ильича подстраховывал старший егерь. Он стрелял синхронно с Брежневым, и естественно, от двух выстрелов никакому, даже самому могучему кабану было не уцелеть.

По поводу этой охоты мы, конечно, между собой злословили, говорили, зачем, мол, разыгрывать такой спектакль, когда можно пойти на колхозную или совхозную ферму и там застрелить пару свиней.

По окончании нашей работы в Завидово всем (писарчукам, обслуживающему персоналу, охране) было пожаловано по куску кабанятины и паре лещей или судаков. А еще впридачу часы — замечательные, швейцарские, марки «Омега». До сих пор храню их, как память о тех удивительных временах.

Приятно, конечно, получать часы от Генсека, жевать вкусную кабанятину с чесночком и пряностями или там судака в сметане с картошкой. Но не покидала назойливая, тревожная мысль о том, что все это нечто вроде взятки за единомыслие.

А если на все это посмотреть с другой стороны, то «Омега», ляжка кабана и пара лещей — мизерное вознаграждение за каторжный труд на конвейере производства докладов, речей и документов, за утомительное и неблагодарное занятие, когда дни, недели, а порой и месяцы сидишь, как в тюрьме, и видишь одни и те же лица, в муках рождающие «творческий документ». Хотя от людей, готовивших брежневские бумаги, каких-то новых, тем более оригинальных идей и не требовалось. Важно было уметь облачить в новые формы, в новые слова устаревшие, мало кому интересные идеи и мысли. Но вот это и было самым трудным, изматывающим делом.

Кстати, искусству — сказать новое, новым языком о старом — меня научил маэстро Бовин. В один из первых моих заездов на высокие государственные дачи я получил задание написать какой-то раздел. Я привык писать живо, быстро, популярно. Через пару дней раздел был готов, я показал его Бовину. Он прочел и сказал: «Не лезь в передовики, в творческие марксисты, сделай один-два абзаца, на следующий день еще один-два, работай аккуратно и не торопясь». И я внял его мудрому совету.

…В Москву нас до окончания работы не пускали ни в субботу, ни в воскресенье. Территория хозяйства бдительно охранялась. Кто-то, балдея от столь веселой жизни, сочинил «завидовский гимн», припев которого повторял слова популярной в то время песни: «Я пошел бы, я пошел за поворот. Я пошел бы, я пошел за поворот. Я пошел бы, я пошел за поворот, но девятка, но девятка не дает».

«Девятка» — это девятое управление КГБ, обеспечивавшее безопасность важных государственных объектов, а также особ высокого ранга.

Но лазейки, чтобы отлучиться домой хоть на несколько часов мы иногда находили.

Как-то мне до чертиков надоело «балдеть в Завидово», я расхрабрился и пошел к генеральному. Будучи майором в запасе, обратился к нему так: «Товарищ генерал-лейтенант (не удивляйтесь, именно в этом звании пребывал тогда Брежнев, а Маршалом Советского Союза стал чуть позднее, перепрыгнув сразу через две ступени армейской иерархии — генерал-полковника и генерала армии), разрешите отбыть на сутки в увольнение».

Генерал отечески улыбнулся: «Небось, выпить захотелось? Ну иди».

Привез я из Москвы по паре бутылок коньяка и водки. Отлучился из своего кабинета-спальни на час-другой, а возвратившись, обнаружил, что «припасов» поубавилось. На столе лежала бумага, именуемая актом. Исторический документ не сохранился, цитирую его содержание по памяти: «Мы, нижеподписавшиеся, во исполнение постановления Политбюро ЦК и Совета Министров СССР № 1231 от 25 сентября 1975 года (условно) „О борьбе с пьянством“ решили: изъять у профессора В. Г. Афанасьева излишки спиртного — одну бутылку коньяка и одну бутылку водки». Подписи: А. Бовин, В. Загладин.

Провидцами оказались «конфискаторы» спиртного! Через десяток с небольшим лет было принято печально известное постановление ЦК и Совмина о борьбе с пьянством и алкоголизмом. В нем объявлялся жестокий бой «зеленому змию», бой, в котором было употреблено все оружие из арсенала чисто административных мер.

Имел антиалкогольный закон и разумные пункты, например, суровое наказание за появление на работе в нетрезвом виде, а также в общественных местах, за устройство разного рода банкетов за государственный счет.

Рьяно взялись за искоренение пьянства партийные и советские органы. Множество людей лишилось руководящих кресел, партийных билетов, большое количество граждан получили выговоры с занесением в личное дело, лишились отпусков, очереди на квартиру. Развернулась кампания, а точнее дикая облава на тех, кто неосторожно глотнул спиртного — в «неположенное (?!) время».

Дело доходило до курьезов. Из кинокартин вырезали эпизоды, связанные с выпивкой. Телевидение, радио, газеты стали абсолютно «трезвыми». Мне, например, сделали внушение, что в предновогоднем номере «Правды» один из авторов предложил поднять по случаю Нового года бокал шампанского. Не учли тогдашние лидеры, что никогда и нигде «сухие» законы не приносили успеха, что запретами, наказаниями и угрозами «зеленого змия» не укротить.

Результат трагический. Сотни миллиардов рублей потерял союзный бюджет, эти деньги попали в бездонные карманы спекулянтов и перекупщиков. Вместе с тем продолжалось падение нравов, преступность достигла угрожающих размеров. Здесь я немного отвлекся и забежал вперед — антиалкогольная кампания касается уже другого нашего лидера.

А история конфискации моего спиртного имела забавное продолжение и окончание. В день этой акции Брежневу зачем-то понадобились Бовин и Загладин. Обыскали все помещения, каждый уголок — безуспешно! С территории хозяйства, как утверждала охрана, друзья не выходили. Мистика какая-то! Брежнев беззлобно подшучивал над «девяткой»: куда, мол, вы годитесь, если не можете отыскать всего две иголки в стоге сена. После длительных поисков их все-таки обнаружили в самом укромном закутке зимнего сада: они, пьяненькие, сидели в беседке прямо на полу. Утром генсек слегка пожурил конфискаторов спиртного.

…Мне довелось участвовать и в работе других бригад, из которых я выделил бы «горьковскую», которая собиралась на престижной даче Алексея Максимовича Горького. Здесь мне приходилось работать с Андреем Александровым, Вадимом Загладиным, Александром Бовиным, Александром Яковлевым.

Александр Яковлев, тогда первый заместитель заведующего Отделом пропаганды ЦК, опубликовал в «Литературной газете» статью «Против антиисторизма». Большую, в две полных полосы. Статья не понравилась Брежневу и особенно Суслову: они усмотрели в ней антирусские мотивы.

Яковлев был немедленно выслан — послом в Канаду, где «промучился» целых десять лет. В 1983 году он возвратился в Москву и за какие-то шесть лет сделал головокружительную карьеру, что многих удивило и поразило. Судите сами: директор Института мировой экономики и международных отношений; заведующий Отделом пропаганды ЦК; секретарь ЦК; кандидат в члены Политбюро; член Политбюро ЦК.

Молниеносно превратился он из доктора исторических наук в члена-корреспондента, а в 1991 стал академиком, причем избран был по отделению экономики. Странная метаморфоза — журналист, историк, неистовый ругатель «загнивающего» капитализма стал академиком-экономистом, хотя ни одной книжки по экономике не написал.

Вскоре, разочаровавшись в марксизме и социализме, вышел из партии. Был членом Президентского совета, специальным представителем Президента, затем главным его советником. Сейчас Яковлев снова рядом с Горбачевым, ныне президентом собственного фонда.

Такие «ссылки» весьма любопытны. Провалившего дело, прогоревшего, проштрафившегося начальника отправляют послом в зарубежную страну. Без учета того, что о стране, регионе имярек не имеет ни малейшего представления.

Не угодил Нишанов тогдашнему узбекскому эмиру Рашидову — «сослали» на Ближний Восток, к арабам. Погорел комсомолец Тяжельников в поисках ранних стихов Андропова — сослали в Румынию. И сейчас та же практика. Правда, ныне ссылают в послы больше в порядке поощрения, нежели наказания.

Наказали, к примеру, заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК А. С. Капто — «сослали» в Корейскую Народно-Демократическую Республику, в Пхеньян. Александра Бовина поощрили, направив послом в Израиль. Кстати, он давно лелеял мечту о регалиях посла. Однажды в Завидово, в присутствии Брежнева, Саша в легком подпитии заявил: «Леонид Ильич! Хочу послом в Люксембург». Брежнев не был лишен чувства юмора, он ответил: «Саша, ты слишком велик для маленького Люксембурга».

И вот спустя пятнадцать лет Александр Бовин все-таки стал послом Советского Союза в Израиле. Потом послом России. А в Люксембург «сослали» известного писателя, бывшего члена Президентского совета Чингиза Айтматова.

А уж совсем цирковые кульбиты продемонстрировал Борис Панкин: был послом в Швеции, затем в Чехословакии (всего несколько месяцев), после ухода Бессмертных стал министром иностранных дел СССР, а после развала Союза — снова послом, но теперь уже в Великобритании, где трудится и по сей день.

…Вернемся же к «горьковской» команде. Назову еще несколько довольно известных партийных имен.

Георгий Смирнов, первый после Яковлева, заместитель заведующего Отделом пропаганды ЦК, позднее директор Института философии Академии наук СССР, директор Института марксизма-ленинизма при ЦК. Академик. Ныне пенсионер.

Наиль Биккенин — консультант Отдела пропаганды ЦК, затем заместитель заведующего отделом пропаганды. Позднее — главный редактор журнала «Коммунист», ныне именующий себя «Свободное слово». Член-корреспондент Академии.

Лев Скворцов — помощник Демичева, ставшего позже министром культуры. Сейчас он заместитель директора Института информации по общественным наукам. Доктор философских наук, профессор. Умница, человек очень и очень деловой и беспредельно скромный.

Между этими двумя бригадами не было особо тесных связей, но и конфликтов не было. Впрочем, один серьезный конфликт мне все-таки запомнился. Дело было в 1967 году. Завидовская бригада подготовила Брежневу доклад к 50-летию Октябрьской революции. В июле этот доклад Георгий Арбатов и Александр Бовин повезли в Крым, где отдыхал Брежнев. Доклад ему не понравился, он обозвал его ревизионистским. Я свое мнение высказать не могу, доклада не читал.

Брежнев приказал собрать вторую бригаду и сделать другой доклад. Нас собрали буквально «по тревоге», разместили на даче Горького. Доклад мы подготовили довольно быстро и отдали его «завидовцам». Они соединили два текста в один, взяв за основу свой. И доклад получился — без всякого ревизионизма.

В Завидово я работал уже будучи главным редактором журнала «Коммунист». В марте 1976 года состоялся XXV съезд Компартии, на котором меня избрали членом ЦК. В марте того же года Политбюро утвердило меня главным редактором «Правды». Открылась новая страница нелегкой, беспокойной жизни…


Андропов — человек, вселивший надежду

Сразу хочу отметить, что Андропов — незаурядный, несомненно талантливый человек. Внешне — спокойный, застенчивый, внутренне — собранный, организованный, волевой. Его личность и по сей день вызывает споры, противоречивые оценки и суждения.

Я познакомился с Юрием Владимировичем где-то в конце марта-начале апреля 1964 года. Как-то по телефону меня пригласили в ЦК. Честно говоря, я испугался: всю ночь не спал, думал, в чем же провинился перед партией, гадал, зачем вызывают в международный отдел?

И вот в глубоком душевном трепете, в смятении, с тревогой и сомнением я впервые переступил порог здания ЦК КПСС.

Меня проводили на третий этаж в кабинет Андропова, тогда заведующего Отделом социалистических стран ЦК КПСС.

Какая-то притягательная сила была в нем. Строгий, цепкий, изучающий и завораживающий взгляд темных глаз со светлыми искорками. Черные густые брови. Шикарные волосы.

Так что же вызвало его интерес ко мне? Всего-навсего моя небольшая книжка «Великий принцип», которая, кстати, переведена на много языков. В ней я писал о грядущем обществе социальной справедливости — коммунизме. В то время тема была модной, ведь незабвенный Хрущев обещал нам в очередной Программе КПСС наступление коммунизма уже через 20 лет.

Написана эта красно-белая книжка (таких цветов была обложка), как говорили многие, доходчивым языком. Прочтешь и поверишь: да, коммунизм в стране скоро наступит.

Позволю себе упомянуть, что конкретные сроки наступления коммунизма не определял, отодвинув его наступление на неопределенное время. Тем не менее книга произвела впечатление на руководство ЦК.

Андропов предложил: давайте напишем столь же яркое приветствие Н. С. Хрущеву в связи с его 70-летием. Я согласился, и мы сели за работу.

Вначале хотели провозгласить «виват» Н. С. Хрущеву как шахтеру. Не получилось. Как в шутку сказал Юрий Владимирович, не нашли шахту, на которой в молодости работал юбиляр. Мы решили было воспеть его как героя Сталинградской битвы (он был членом Военного совета Сталинградского фронта), но ничего геройского в его поведении опять-таки не нашли.

В этой связи вспоминается любопытная история. В канун очередного дня Победы в фойе Академии общественных наук была развернута большая фотовыставка на тему: «Н. С. Хрущев на Сталинградском фронте». Выставку подготовил профессор Академии Павел Тапочка, бывший на фронте адъютантом Хрущева. На торжественное собрание в Академию приехал Георгий Константинович Жуков. Когда по пути в актовый зал он проходил через фойе, где была развернута эта злосчастная выставка, то сердито буркнул: «То же мне, спаситель России!»

Ну а что же с приветствием Хрущеву? Все очень просто. Сочинили самую обычную бумагу, которая мало чем отличалась от других документов подобного рода. На том и расстались. Долгое время не встречались. Ю. В. Андропов был послом СССР в Венгрии, секретарем ЦК, председателем Комитета госбезопасности. Я стал главным редактором «Правды». И его, и мой путь не были усыпаны розами.

Очередная моя встреча с Андроповым состоялась в ноябре 1982 года, когда его избрали Генеральным секретарем ЦК.

Встрече предшествовал телефонный звонок по прямому телефону. Этот телефон установлен был еще Брежневым, остался он и при Андропове, и при Черненко. Телефон стоял на столе, ничем не примечательный, я бы сказал, старомодный. С назначением нового генсека на телефоне менялась маленькая пластинка с фамилией.

Связь была двусторонняя. В любое время суток, и в праздники, и в будни, вне всякой зависимости от того, где находится и что делает генсек, я мог с ним связаться и решить тот или иной вопрос. Правда, я редко пользовался этим правом, предпочитал брать на себя ответственность за любую публикацию в «Правде». А уж когда не мог — звонил.

Горбачев изменил эту традицию. С его восхождением на «трон» генерального он двустороннюю связь сделал односторонней — только к главному редактору «Правды». Для того чтобы сказать ему что-то, я должен был пробиваться через частокол его замов, советников, помощников, секретарей (несть им числа). И хотя среди них у меня было и сейчас еще осталось немало друзей и приятелей, связаться с генсеком было трудно.

Когда ему нужно было прочитать мне очередную нотацию, он делал это беспрепятственно. Телефонная связь Горбачев — Афанасьев работала без посредников.

…Ю. В. Андропов, заступив на пост генсека 12 ноября 1982 года, вызвал меня к себе. Войдя в кабинет, я прямо спросил: «Юрий Владимирович! Остаюсь в „Правде“ или искать другую работу?» Он столь же прямо ответил: «Работайте. Вы нужны „Правде“, а „Правда“ нужна вам».

На нашу встречу отводилось 30 минут. Проговорили же около двух часов. Дважды приносили кофе со знаменитыми кремлевскими баранками — большими, легкими и необычайно вкусными. Юрий Владимирович пил томатный сок.

Четкий график работы Ю. В. (так называли его в ЦК) был нарушен. В приемной ждали министры и другие крупные деятели. Из себя выходил Андрей Андреевич Громыко, легендарный и грозный министр иностранных дел, член Политбюро. А мы все говорили и говорили. О газете, о печати в целом, о положении в стране, которое он оценил как крайне тревожное. Его особенно беспокоили неурядицы в экономике, упадок трудовой дисциплины, коррупция, которая, как он сказал, зацепила и часть правящей верхушки. Тревожило Андропова состояние национальных отношений, о которых он, бывший шеф КГБ, знал куда больше, чем кто-либо другой. Заняться этими отношениями он так и не успел.

Поинтересовался Юрий Владимирович и моим мнением о целом ряде людей, главным образом о руководителях газет и журналов. Сожалел о том, что в силу недостатка времени не может серьезно заняться средствами массовой информации, которые он называл четвертой властью (первые три — законодательная, исполнительная и судебная).

Ю. В. обратил внимание на мой спортивный вид, спросил, какими видами спорта занимаюсь. Слегка удивился, что я квалифицированный водный лыжник, президент Всесоюзной федерации воднолыжного спорта. Посочувствовал, когда я сказал ему, что на водных лыжах покалечился больше, чем на войне: дважды ломал руки, четыре раза — ребра, а в 1979 году сломал позвоночник.

Говорили мы и о предстоящей в 1984 году Олимпиаде в Лос-Анджелесе. Он посчитал неразумным бойкот Московской Олимпиады 1980 года американцами, сказав, что мы такой глупости не допустим и направим свою команду в Америку.

К сожалению, его желание не сбылось. 9 февраля 1984 года Ю. В. Андропова не стало. К власти пришел К. У. Черненко, который внешнеполитическими делами не занимался и отдал их на откуп Громыко. А этот не любил Америку. В результате советские спортсмены на Олимпиаду не полетели. Большая трагедия для спортсменов, готовившихся не один год к самому большому и славному празднику спорта.

Андропов был человеком высокой культуры. Он прекрасно знал литературу, писал в молодости хорошие стихи. Мог наизусть читать произведения классиков.

Кстати, со стихами Андропова была связана любопытная история. Во времена правления Брежнева тогдашний первый секретарь комсомола Тяжельников разыскал в родном городе генсека Днепродзержинске многотиражную газету «Знамя Дзержинки». В ней в 1935 году была напечатана заметка о студенте металлургического института Брежневе с красноречивым заголовком: «Имя его — большевик». «Я не могу себе представить, — писал автор заметки, — откуда у этого человека столько энергии и трудоспособности. До последнего месяца он работал директором вечернего металлургического рабфака. Нагрузка большая и тяжелая. Он же учится в нашем институте. Он же — лучший группарторг… И он же лучше всех на курсе защитил свой дипломный проект…

Уйдя на производство, молодой инженер Леонид Брежнев обещал дать многое. И он даст… Потому что он выкован из крепкого материала.»

Заметка получила «второе рождение»: обошла всю центральную и местную печать. Генсек был доволен, а Тяжельников получил должность заведующего Отделом пропаганды ЦК партии.

С избранием Андропова на пост генсека Тяжельников усердно занялся поиском стихов нового лидера в Карелии, где Андропов начинал свою партийную карьеру и баловался стишатами. Узнав об этом, Ю. В. рассердился и быстренько отправил Тяжельникова послом в Румынию. Терпеть не мог Андропов подхалимов и угодников. Мудрость, порядочность, осторожность, здравомыслие — таковы присущие ему высокие человеческие качества.

И еще было у него уважение к людям труда, к рабочим, ко всем тем, кто честно живет на свою зарплату. Он «придумал» дешевую водку, которую любители питья, а в России их немало, любовно прозвали «Андроповкой». Стоила она на полтинник дешевле, чем «Столичная» или «Московская». Благодарные потребители «Андроповки» с теплым юмором расшифровали слово «водка» аж в двух вариантах. Первый — «Вот Он Добрый Какой Андропов». Второй — «Вот Она Доброта Коммуниста Андропова».

Генсек пытался навести порядок в нашем полухаотическом хозяйстве, укрепить трудовую дисциплину. Благое намерение! Но методы, которые применялись в этом отношении, были, мягко говоря, не очень красивыми. Суть вот в чем. По всей Москве рассеялись сотни, а может быть и тысячи контролеров, ревизоров для того, чтобы проверять, кто в рабочее время стоит в магазинах, смотрит кино, приводит себя в порядок в парикмахерской и т. д. Сограждан буквально отлавливали. Понятно, что это унизительно и оскорбительно для человека. Хотя я, честно говоря, не уверен, что такие методы применились по приказу Андропова. Может быть, все-таки его подчиненные перестарались?

Конечно, перегибы были. Но как бы то ни было, при этом генсеке укрепилась трудовая дисциплина, существовало уважение к закону, коллективу, государству. Без помпезности, громких речей и пышных заграничных вояжей генсек делал благое дело — наводил порядок в огромной державе.

Андропов — человек, вселивший в умы и сердца людей надежду на лучшие времена. И кто знает, проживи он еще лет пять, может быть страна была бы сейчас великой, единой, могучей.

Но беспощадная судьба отвела Андропову всего год и три месяца. По поводу смерти Андропова были разные кривотолки. Говорили, особенно в народе, что ему «помогли» умереть. И что эту «помощь» оказали партократы, вроде тогдашнего первого секретаря Краснодарского крайкома Медунова, его сподвижников в центре и на местах, по слухам, тесно связанных с мафиозными структурами, а этих мерзавцев Андропов железной хваткой брал за горло. Говорили всякое. Но разговоры остались разговорами: ни фактов, ни доказательств.

Выступал Андропов немного. Его самое яркое выступление — речь на июньском (1983 года) Пленуме ЦК. Мне посчастливилось участвовать в подготовке этой речи. Методика и техника работы разительно отличались от того, что было при Брежневе.

Четыре человека сделали большую работу буквально за неделю. В понедельник утром Андропов созвал нас и продиктовал подробные тезисы выступления. И в пятницу мы уже отдали выступление шефу. А в понедельник меня пригласили в бухгалтерию ЦК и вручили премию — месячный оклад.

Позднее, на Пленуме я с удовольствием слушал выступление Андропова — умное, яркое, тревожное. Сравнил его с текстом, который мы для него готовили — многое он дописал сам.

Текст на том Пленуме он читал. И только раз он не выдержал и, оторвавшись от бумаги, с болью и горечью сказал, что страна, обладающая чуть ли не половиной черноземов мира, ввозит десятки миллионов тонн зерна — величайший позор и несчастье. Он призвал партийных руководителей всерьез заняться сельским хозяйством, вытащить его из глубокой ямы, в которой оно оказалось по причине недальновидной, а часто и бездумной политики партии и государства.

К сожалению (в который уже раз!), этот страстный призыв очередного партийного вождя не был услышан. Как было наше сельское хозяйство в пасынках общества, таковым оно осталось и по сей день. Казалось бы, вопрос яснее ясного: не менее трети урожая полей и продукции животноводства мы теряем при уборке, транспортировке, хранении и переработке. Вот бы всерьез и взяться за решение очевидных проблем. Ведь никто, кроме нас самих, не должен и не сможет накормить 300-миллионный народ.

Так нет же! Потратили сотни миллиардов долларов на осуществление гигантских проектов века, той же Байкало-Амурской магистрали, которая, как оказалось, никому не нужна. Вбили золотую копейку в строительство тысяч танков, артиллерийских систем, малых, средних стратегических ракет, которые сейчас идут в переплавку. А сотни миллиардов нефтедолларов просто-напросто проели, износили, покупая на Западе съестное, спиртное, дешевые тряпки вместо того, чтобы приобретать новейшие технологии и простейшие линии по переработке сельскохозяйственной продукции. Тут еще одна грубая ошибка Брежнева и его последователей, не исключая и Горбачева.


Черненко. Человек без лица

К. У. Черненко сменил умершего Андропова на посту Генерального секретаря ЦК КПСС в феврале 1984 года, и всего на год.

Получив большой пост, Константин Устинович особой активности не проявлял. У меня ни одного разговора с Черненко с глазу на глаз не было. Встречались на заседаниях Секретариата ЦК, которые он периодически проводил, общались по телефону.

Во время пребывания Черненко на посту генсека я не помню, чтобы он принял какое-нибудь крупное, затрагивающее коренные интересы страны, решение. Ставленник Брежнева (вместе работали в Молдавии), он стал верным продолжателем «застойных» дел. А что было ждать — типичный партаппаратчик, не прошедший суровой школы жизни, плохо знавший экономику, не говоря уже о науке, технике, культуре. Несколько лет Черненко был главным канцеляристом партии — заведующим Общим отделом ЦК КПСС, который занимался документацией, бумагами, подготовкой материалов, получением их из отделов ЦК, различных советских, хозяйственных и других органов, проектов решений партии и государства, их ксерокопированием и рассылкой нужным адресатам к заседаниям Секретариата, Политбюро и Пленумам ЦК, к съездам партии. Общий отдел занимался и таким «судьбоносным» (любимый термин Горбачева) вопросом, как закрепление места для каждого депутата не только на съездах партии, но и на съездах народных депутатов СССР.

Будучи педантичным, вышколенным канцеляристом, Черненко прекрасно знал, кому что и как преподнести, о чем доложить высокому начальству. Это он делал безупречно, работал по лакейскому принципу: чего изволите?

И вот бледный, не имеющий собственного лица человек за пару лет стал кандидатом, а чуть погодя членом Политбюро ЦК.

Последние месяцы жизни он просто пребывал в прострации. Помню, на очередных выборах в органы власти его буквально под руки привел на избирательный участок Виктор Гришин, царь и бог Москвы, первый секретарь Московского горкома партии. С трудом Черненко подошел к урне для голосования, опустил в урну бюллетень и сказал дрожащим, еле слышным голосом: «Хорошо!» У него едва хватило сил поднять руку.

Черненко начисто был отрешен от земных дел. Но возле него, от его имени действовала умная, до предела энергичная, настырная команда помощников и советников: Прибытков, Печенев, Лаптев и другие. Они делали все, что хотели. Пользуясь болезнью шефа, они вершили головокружительные карьеры, подозреваю, что рвались в кресла секретарей ЦК. Зная, что Черненко долго не протянет, они пытались очередной XXVII съезд партии созвать досрочно (на год раньше). Развернули бурную деятельность. Особенно усердствовал Юрий Печенев, молодой доктор философских наук, профессор.

В декабрьском номере журнала «Коммунист» была опубликована пространная статья за подписью Черненко — «На уровень требований развитого социализма». Кроме дифирамбов в пользу «развитого социализма» и тривиальных рекомендаций по идеологической, воспитательной работе партии в статье ничего не просматривалось. Статья как статья, много таких гуляло по просторам газет и журналов. Но ажиотаж вокруг именно этой статьи поднялся страшный.

Юрий Печенев принес в «Правду» две огромные рецензии на статью Черненко, где материал расценивался как высочайшее достижение марксистско-ленинской мысли. Я пытался отказаться от публикации этого опуса. Пошел к секретарю ЦК Зимянину за советом, и тот взял решение щекотливого вопроса на себя. Но и у него ничего не получилось. Печенев не согласился даже с небольшой правкой Зимянина, не говоря уже о моей, серьезной кардинальной правке. Нам было твердо сказано, что такова воля Черненко.

Таким образом «Правде» были буквально навязаны две огромные (по два подвала каждая) рецензии на статью Черненко — очередные непревзойденные шедевры марксистско-ленинской мысли.

Горбачев, вскоре вступивший на пост генсека, лукавую команду разогнал. Прибыткова отправили работать во Всесоюзное общество по защите авторских прав, Печенева — в журнал «Политическое самообразование», Косолапова — в Московский государственный университет, Стукалина — послом в Венгрию. Только Лаптева благодаря стараниям А. И. Лукьянова, тогдашнего секретаря ЦК, и, должен признаться, моим хлопотам оставили на прежнем месте — главным редактором «Известий». Позднее, по протекции того же Лукьянова, Лаптев стал Председателем Совета Союза Верховного Совета СССР, где показал уже окончательно свою полную бездарность. От своего шефа, Лукьянова, когда тот угодил в «Матросскую тишину», Лаптев просто отвернулся.

Надо сказать, многие из команды Черненко меня поражали. К примеру, 18 марта 1992 года в программе телевидения «Добрый вечер, Москва» я увидел Печенева — одного из главных идеологов теории «развитого социализма». Послушал его откровенные, сердечные излияния, понаблюдал его магические перевоплощения. Удивительно он прозрел — из железобетонного марксиста-ленинца мгновенно стал «левым». Забыл Печенев, забыл, как от имени невменяемого Черненко брал буквально за горло всесильную, казалось бы, «Правду», навязав ей бездарные статьи. Теперь он и другие железные мальчики выдают себя за невинных ягнят, более того, перекрасились под жертвы тоталитаризма, присвоили право судить прошлое (а прошлое во многом — они сами) и витийствовать по поводу будущего.

Хотелось бы сказать еще несколько слов о Ричарде Косолапове и Иване Лаптеве. Я их достаточно хорошо знаю, оба работали в «Правде». Один был первым заместителем главного редактора, второй — просто заместителем. Оба философы, доктора наук.

Первый был мягким, вдумчивым, либеральным в политических взглядах и критичным по отношению к некоторым положениям марксизма. Глубоко образован, блестяще владеет пером. Автор ряда интересных научных книг и публицистических работ.

Второй — прямолинейный марксист-ленинец. Беспощадно вымарывал малейшие прегрешения против марксизма-ленинизма из статей, которые редактировал. За 20 лет после защиты докторской диссертации не написал ни одной мало-мальски заметной статьи, а науку и вовсе забросил.

Первый был и остается коммунистом, одним из руководителей движения, основанного на платформе марксизма-ленинизма. Второй выбросил партийный билет, отрекся от прошлых взглядов, стал одним из руководителей аморфного, бескрылого движения за демократические реформы вместе с другими его отцами-основателями — Яковлевым, Г. X. Поповым, Шеварднадзе и иными перевертышами. Таковы гримасы перестройки!

Еще при Черненко (при нем особенно!) главными отделами ЦК стали Общий и Отдел административно-хозяйственный (управление делами). Последние годы, перед разгоном коммунистической партии в августе 1991 года, Общим отделом заведовал Валерий Болдин, на хозяйственном сидел Николай Кручина. Первый перебрался в «Матросскую тишину», как участник августовского путча, и затем отпущен домой по причине серьезной болезни. Кручина покончил жизнь самоубийством, выбросившись на мостовую с восьмого этажа фешенебельного дома, что на улице Алексея Толстого в центре Москвы. Он в своей предсмертной записке написал: «Я не преступник, япросто трус».

Августовский путч изничтожился первого, и второго. Но кто бы знал, как вели себя, как держались Болдин и Кручина, будучи еще у руля руководящей партии!

В руках Болдина находилась вся информация, независимо от того, какова она была по содержанию и от кого исходила. Иначе говоря, в его руках были судьбы многих людей — от самых больших до самых маленьких. Через его руки проходила вся информация, которую он по своему усмотрению направлял на стол генсеку. Прочная позиция была у Валерия Болдина, удивительно прочная!

У Николая Кручины в руках были деньги, которые текли в бездонную казну партии от партийных взносов, от издания газет, журналов, книг, от разного рода коммерческих структур. Одна только «Правда» в послевоенные годы дала в партийную кассу 900 миллионов рублей. Куда улетучились огромные деньги? Не знает никто.

Но в распоряжении Кручины были не только деньги, а и фешенебельные санатории и дома отдыха, больницы, квартиры, машины, телефоны — все и не перечислить.

…На год властвования в партии Черненко, а впрочем, на два-три года до него и столько же после, приходится, если можно так выразиться, расцвет моей международной работы. В Политбюро, в Верховном Совете Союза осели люди преклонных лет, старенькие, немощные физически и духовно. Двигаться, куда-то ездить, с кем-то встречаться работающие партпенсионеры не любили. Ездил тот, кто помоложе.

Среди таких был и я. Мне довелось побывать во многих странах. Был главой делегации КПСС на съезде крупнейшей в Европе Итальянской коммунистической партии. Не могу назвать себя другом генсека ИКП Энрико Берлингуэра, но был его приятелем. Приезжал я в Италию, и он всегда меня принимал, как бы ни был занят. Приезжал он в Союз, я находил время сыграть с ним партию в биллиард в особняке на Ленинских горах. Знал я и его прелестную жену, и трех дочерей. На праздниках газеты ИКП «Унита» видел, как жена и дочери генсека работали официантками, мыли посуду и убирали в полевом, временном, только для праздника созданном ресторанчике. Можно ли в таком качестве представить Раису Максимовну Горбачеву?

Что касается Черненко, то я глубоко благодарен ему за избавление от серьезных неприятностей. Дело обстояло так. В сентябре 1983 года, вскоре после того, как советскими истребителями был сбит южнокорейский пассажирский лайнер «Боинг-747», меня командировали в город Эдинбург (Шотландия) на так называемые «Эдинбургские встречи». Это были традиционные в то время встречи советских и западных ученых и специалистов, посвященные обсуждению актуальных международных проблем.

Эдинбург — один из самых красивых городов не только Великобритании, но и мира. Город, расположенный возле холодного Северного моря, настолько великолепен и экзотичен, что его зачастую называют «северными Афинами». Здесь находится один из старейших в Европе университет, которому в те дни как раз исполнилось 400 лет.

С удовольствием посидел за столом, за которым в свое время сиживал один из величайших поэтов и писателей Великобритании, автор изумительных приключенческих книг Вальтер Скотт. А рядом — стол Наполеона, доставленный с острова Святой Елены, где претендент на мировое господство коротал последние дни.

Именно в Эдинбургском университете состоялась пресс-конференция, которую мне пришлось проводить со многими десятками журналистов, съехавшимися со всего света. То была первая встреча «Восток — Запад» после инцидента с «Боингом». Пресс-конференция от начала и до конца, а длилась она несколько часов, была посвящена причинам и обстоятельствам гибели южнокорейского лайнера.

Каких только горьких, негодующих слов не было произнесено в наш адрес. Нас называли (на первый, поверхностный взгляд, не без оснований) «убийцами», «варварами» и т. д.

Было очень много вопросов и среди них такой: «Скажите, кто принимал решение сбить самолет?» Я ответил: «Решение было принято командующим Дальневосточным военным округом». Мне заметили, что, выходит, это решение не было политическим, что по приказу военных, мол, может быть сброшена и водородная бомба?

Я заверил, что по приказу военных бомба ни в коем случае не может быть сброшена, что ядерная кнопка в самых надежных руках. Объяснил, что в кабине каждого самолета, курсирующего по полярнойтрассе через Северный полюс (эту трассу называют воздушной Гиндзой — по имени самой длинной и оживленной улицы Токио; по трассе ежегодно пролетают три тысячи самолетов), прямо перед глазами пилота висит карта, на которой обозначено несколько районов на Дальнем Востоке СССР, где любой иностранный самолет сбивают без всякого предупреждения. Такое общее решение было принято на самом высоком политическом уровне. Южнокорейский самолет, имея на борту три самые современные, дублирующие друг друга электронные системы управления, отклонился от трассы на 500 километров. Ни один специалист, занимающийся инцидентом (а их было множество), не сказал, что отклонение могло быть случайным.

Тем не менее многие газеты мира вышли на следующий день после пресс-конференции под кричащими аншлагами: «Главный редактор „Правды“ сказал, что армия вышла из-под контроля партии и государства». Коллеги-газетчики беззастенчиво взяли только первую часть моего ответа, где говорилось о том, кто отдал приказ, а вторую часть (о карте) деликатно опустили.

Как только я вернулся в Москву, сразу вызвали в ЦК сначала к заведующему Отделом пропаганды Б. И. Стукалину, затем к секретарю ЦК Б. Н. Пономареву. От меня потребовали письменное объяснение. Написал я это объяснение. Оно поступило в ЦК, его взяли на контроль. На первой странице красный штамп: «ЦК КПСС. 03 окт. 83.26191. Подлежит возврату в Общий отдел».

Через пару дней мне позвонил Черненко, расспросил, что и как было, сказал: «Возвращаю твое объяснение, считай, что никто у тебя его не требовал и ты его не писал».

Поскольку никаких секретных сведений эта бумага не содержит, привожу ее полностью, без сокращений.

«За 40 лет пребывания в партии и 15 лет работы в „Правде“ мне впервые приходится писать объяснение по поводу обвинений в моей политической незрелости. 

Самое нелепое в этой истории состоит в том, что эти обвинения основаны на данных „свободной“ западной печати, которым кто-то, видимо, поверил. А жаль, очень жаль. 

Я не хотел ехать в Эдинбург, хорошо представляя, что там ожидает меня после истории с южнокорейским самолетом. 

На заключительной пресс-конференции в Эдинбурге один из корреспондентов сказал примерно следующее: „Как вам не стыдно пребывать в нашей стране, смотреть людям в глаза, когда вы убили 269 ни в чем не повинных людей?“ Это — об обстановке, в которой нам пришлось работать в Великобритании. 

Мы были первыми из советских после инцидента с самолетом, которые приняли на себя удар западной пропаганды. Не сочтите бахвальством, но удар мы выдержали. Мало того, не защищались, а нападали. Посмотрите, пожалуйста, еще раз шифровку посла СССР в Великобритании В. И. Попова, в которой он высоко оценил нашу работу. 

Не хочу писать о самих „Эдинбургских беседах“ — они прошли в общем успешно. Главные события развертывались вокруг этих бесед. 

Наша советская „команда“ (так окрестила ее западная печать) находилась под неусыпным оком „свободной прессы“ Запада. Десятки корреспондентов из многих стран осаждали нас вопросами, большинство из которых к числу приятных никак не отнесешь. Это главным образом вопросы по поводу инцидента с южнокорейским самолетом, причем в Англии, как и вообще на Западе, в ходу только одна, американская версия инцидента: военный русский самолет сбил обычный рейсовый гражданский самолет, 269 человек невинно погибли. Вот и все: кажется, просто и ясно. 

Поэтому в выступлениях советские участники „Эдинбургских бесед“ — на пресс-конференции, на радио и телевидении, в газетах — стремились показать, что инцидент с самолетом есть изощренная провокация, организованная спецслужбами США, старались обстоятельно и достоверно осветить фактическую сторону этой акции, показать, что вина ее организаторов, несмотря на все и их, и их покровителей ухищрения, доказана. Мы делали это изо дня в день по нескольку раз. 

И нам кажется, если не все, то многое об инциденте читателям, зрителям, слушателям Запада стало яснее. Большинство наших коллег по прессе достаточно точно и полно передали то, что мы сказали. Но нашлись и такие журналисты, прежде всего из разных „голосов“, которые буквально из кожи вылезали, чтобы исказить политику КПСС и Советского правительства, наши высказывания. Делалось это самыми различными способами: приписывали нам то, чего мы не говорили. Вместо нас отвечали на вопросы, которые нам даже не задавали, вырывали отдельные высказывания из общего контекста и выносили в аншлаги, опускали аргументацию и доказательства, искусственно приклеивали к началу конец и т. д. Таковы уж нравы западных газетчиков. 

Не хотелось бы оправдываться, объясняться по каждому случаю, ведь причин к этому нет. Тем более, что при каждой моей встрече с западной прессой присутствовали по меньшей мере два наших „свидетеля“ — переводчик, консультант отдела международной информации В. Линник и собственный корреспондент „Правды“ по Великобритании А. Масленников. Линник вел запись наших бесед. 

На одном самом серьезном сюжете стоило бы все-таки остановиться. Западной прессе очень уж хотелось показать миру, что советские военные вышли-де из-под контроля партии, принимают решения сами. Мол, на том же уровне может быть принято решение о запуске ядерных ракет. Ни в вопросах, задаваемых нам, ни в наших ответах эта тема не затрагивалась, но в программе Би-Би-Си „Мир в конце недели“ мысль о том, что наша армия выходит из-под контроля партии, и партия не принимает соответствующих мер, нам самым бессовестным образом была приписана. Будто бы западным интервьюерам не известно, что в нашей стране партия и народ, народ и армия — едины, неразрывны, и наш министр обороны Д. Ф. Устинов — член Политбюро ЦК КПСС. 

О натяжках и „приписках“ меньшего ранга (и они были) говорить вовсе не хочется. Требовать от „свободной“ западной прессы точного изложения наших позиций — все равно, что ломиться в открытую дверь. 

Думаю, что провокации преследовали две цели: дискредитировать политику нашей партии и правительства; дискредитировать перед руководством КПСС главного редактора „Правды“, который за 15 лет работы в газете немало „насолил“ Западу и его прессе. 

В этой связи более чем странно выглядит позиция отдельных (только отдельных) наших ответственных лиц, в частности посла СССР в далекой от Англии Италии, который бездумно принял западную интерпретацию наших заявлений, и не только принял, но и препроводил эту интерпретацию, как у нас говорится, „наверх“. 

„Пытавшие“ нас корреспонденты, как, впрочем, и политики, интересы которых они представляют, не могли ответить на добрый десяток заданных им вопросов. И самый главный из них — кому это (инцидент с самолетом) выгодно?

Пришлось напомнить им гениальную оперу Чайковского „Пиковая дама“, напомнить о графине, обладавшей тайной трех карт. 

Хозяин Белого дома не проиграл, он получил эти три карты, получил потому, что они были краплеными. Инцидент с самолетом позволил ему: 

— во-первых, как по маслу протащить в конгресс свою гигантскую военную программу, которая до инцидента проходила с заметным скрипом;

— во-вторых, начисто заблокировать переговоры о ядерных вооружениях в Европе (разве с „варварами“ — русскими можно договориться?);

— в-третьих, развернуть чудовищную, не виданную еще и в США, и в мире антисоветскую шовинистическую истерию. Проявлений ее — превеликое множество. Приведем только одно, далеко не самое важное, но весьма красноречивое: весьма и весьма любящий выпить американец выбрасывает в море ящики с самой лучшей в мире (по мнению самих же американцев) русской водкой. 

Все это и многое другое нами было сказано интервьюерам.

Мне, кстати, очень „везет“ с поездками за границу. Я вел многочасовые дискуссии по поводу книги С. Каррильо „Еврокоммунизм и государство“, был главой делегации ЦК на съезде Испанской компартии, где партия отреклась от марксизма-ленинизма. По три раза в год ездил во Францию наводить „мосты“ с этой партией, когда наши с ней отношения оставляли желать лучшего. Был в Вене на третий день после Афганистана, что тоже было весьма и весьма нелегко. И в этот, последний раз, я попал в пекло, побывать в котором не пожелал бы никому. 

Не знаю, какой вывод сделает ЦК из всей этой скандальной истории, но хочу еще и еще раз сказать, что выше интересов партии, Родины для меня ничего нет. 

Этим живу. Этому, если понадобится, отдам свою жизнь. 

1. Х.83 г. Главный редактор „Правды“ В. Афанасьев».

Может быть, этот документ звучит диссонансом с позиций реалий наших дней. Но тогда Советский Союз оставался великой державой, а КПСС — великой партией. Был разгар «холодной войны», а СССР и США оставались врагами, нацелив друг на друга тысячи ядерных боеголовок.

В этой книге нет специальной главы по международным вопросам. Но поскольку я все-таки их коснулся, позволю себе вспомнить еще два эпизода из моей довольно богатой практики.

Осенью 1985 года М. А. Суслов послал меня в Испанию поспорить с Генеральным секретарем Коммунистической партии Испании (КПИ) Сантьяго Каррильо по поводу его нашумевшей книги «Еврокоммунизм и государство». С условием, что, если я выиграю этот спор, иначе говоря, если Каррильо окажется лояльным по отношению к КПСС, пригласить делегацию КПИ в Москву на предстоящий XXVII съезд.

Каррильо в конце концов приглашение принял, и делегация КПИ в конце февраля 1986 года прибыла в Москву. Ею была подготовлена очень приветливая речь на четырех страницах.

И вдруг на следующее утро Каррильо сажают в последний, шестой ряд президиума и не предоставляют слова.

Сантьяго, естественно, взбеленился, и в тот же день решил улететь в Мадрид вместе с делегацией. Никто из высоких руководителей и не подумал их провожать. Я, услышав краем уха, что мои друзья-испанцы улетают, примчался в гостиницу «Советская», поспел к обеду.

За обедом состоялся любопытный разговор с Рафаэлем Альберти — большим испанским поэтом, антифашистом. Начинал он свою творческую деятельность в двадцатые годы, был модернистом и сюрреалистом. Затем под влиянием суровой политической действительности обрел свое подлинное художественное лицо поэта-демократа, борца с фашизмом. В годы гражданской войны в Испании оставался на стороне республиканцев. Как один из лидеров союза антифашистской интеллигенции Испании, не раз выезжал на фронт, редактировал журнал «Боевая спецовка», руководил театром. Этому периоду посвящены книги стихов поэта «Поэт на улице», «На переломе». После поражения республиканцев он эмигрировал в Аргентину. С падением режима Франко возвратился в Испанию, стал коммунистом, членом ЦК КПИ. В составе делегации КПИ прибыл на XXVII съезд КПСС.

На прощание Рафаэль сказал мне: «Виктор, я никогда не носил галстука, но на этот раз я его все-таки повесил на шею, считая, что в любимый Союз, Россию, тем более на съезд КПСС приезжать без галстука просто неприлично. Но нас, честно говоря, „ударили мордой об стол“. Я снимаю свой галстук и дарю его тебе. Мы сегодня улетаем».

Как дорогой сувенир храню я этот галстук с автографом на его подкладке.

И еще один эпизод.

В декабре 1985 года исполнилось 100 лет самой влиятельной и мощной партии Индии — Индийскому национальному конгрессу. Основал партию Махатма Ганди. Продолжателями его дела стали Джавахарлал Неру, а затем Индира Ганди — женщина чудной красоты, блестящего ума, пожалуй, самая великая из всех известных миру женщин-политиков.

В ноябре 1984 года она была убита собственными охранниками-экстремистами на дорожке, ведущей из коттеджа, где она жила, к офису. Я был на месте убийства, видел бесконечную вереницу людей, пришедших поклониться ее памяти, посетить музей, посмотреть видеопленку с эпизодами из ее жизни.

После Индиры партию возглавил ее сын Раджив Ганди, с которым я познакомился в Москве во время визита к нам Индиры Ганди.

В канун юбилея М. С. Горбачев предложил мне: «Не хотел бы ты поехать во главе делегации КПСС на 100-летний юбилей ИНК? Ты большой друг Индии, лично знаком с Радживом и наверняка сумеешь добиться его согласия, чтобы делегация его партии прибыла на XXVII съезд КПСС».

Задание я выполнил: делегация ИНК была гостьей очередного съезда КПСС. Но на этот раз не было таких «ЧП», как с испанцами.


Горбачев и перестройка

Самыми трудными в этой книге стали для меня главы, посвященные М. С. Горбачеву. И вот почему.

Все мы понимали, что нужны радикальные преобразования в экономике, политической и духовной жизни. И были рады, что Горбачев затеял перестройку, которая начиналась интересно, энергично, с перспективой. С восторгом (теперь осознаю, что с излишним), с надеждой (теперь понимаю, что все надежды были тщетны и иллюзорны) были встречены «судьбоносные» предначертания Горбачева. Все завершилось крахом великой страны, крахом КПСС, политическим крахом главного перестройщика.


Не хочу бросать камни в спину Горбачева
Нет, я не отношусь к тем людям, которые бросают камни в спину Горбачева, сваливают на него все беды и невзгоды, постигшие страну. Немало хулителей Горбачева пытаются «выпустить пар», оправдать свою пассивность, бездеятельность, а зачастую и злопыхательство. Я не склонен к тому, чтобы его одного привлечь к ответственности. Отвечать нужно всем, кто вместе с ним и под его началом принимал, скажем, в Политбюро важнейшие решения о судьбах страны в течение шести лет так называемой перестройки. Огромная вина лежит на местных националистах, сепаратистах и экстремистах. Истории еще предстоит во всем этом тщательно разобраться.

Вольно или невольно, но мне вспоминается коридор вокруг знаменитого Овального зала в Белом доме, в Вашингтоне. На стенах развешены портреты президентов США — от Авраама Линкольна до Рональда Рейгана. Политики смотрят на всех умными и добрыми глазами. И никто не вспоминает, что умный и добрый Линкольн в потоках крови утопил попытки южных штатов стать независимыми от Севера.

У нас же все наоборот. Умер Сталин, и полился на него каскад грязи, обвинений во всех смертных грехах. Облиты грязью Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, а теперь и Горбачев. Где их портреты? Выброшены на помойку.

У меня, в моем рабочем кабинете на Волхонке, на стене висел портрет М. С. Горбачева. Как только он ушел в отставку, его портрет сняли. А заодно портреты Маркса и Ленина. Кто это сделал? Видимо, кто-то из новоявленных демократов.

Вспоминается мне и такой эпизод. Как-то в Советский Союз прилетел Джимми Картер в качестве экс-президента. Журналисты прекрасно знали, что у него не сложились отношения с президентом Рональдом Рейганом. Кто-то задал Картеру провокационный вопрос, выспрашивая его мнение о Рейгане.

Картер, к его чести, четко и недвусмысленно ответил: «Рейган — мой президент, о его достоинствах и недостатках я могу говорить только на территории Соединенных Штатов Америки».

Наверное, и я, как бывший главный редактор главной партийной газеты, несу часть ответственности за беды, которые обрушила на страну партийная верхушка. Правда, я лично не принимал решений. Даже на обсуждение особо важных вопросов в Политбюро меня не приглашали и с самыми секретными материалами так называемой «Особой папки» я не знаком. Но, будучи главным редактором «Правды», я эти решения печатал, пропагандировал, формировал общественное мнение с тем, чтобы партрешения неукоснительно выполнялись.

Да, у нас не было правового государства. Нет его и сейчас. И еще очень и очень не скоро оно будет. Но у нас, в доперестроечное время, время застоя была жесткая партийная дисциплина. Большие люди боялись за свой партийный билет, потому что без билета ты был человек конченый, и ни о какой карьере не могло идти речи. Но лучше ли стало в ходе перестройки?

Я пытаюсь разобраться в лабиринтах перестроечных процессов, в том, какова в них роль Горбачева. Пытаюсь вспомнить, когда и что он говорил, что обещал, что делал? Пытаюсь понять, в чем причина его бесславного падения? Хочу показать место и роль «Правды», свою собственную роль в событиях того времени, которые рисовались сначала в светлых, мажорных тонах. Задача чрезвычайно трудная и ответственная. Решить ее можно только без предвзятого, субъективистского подхода.



Ускорение не состоялось. Его сменила перестройка
Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК в марте 1985 года. В марте 1990 года он стал работать «по совместительству» Президентом Союза Советских Социалистических Республик. На апрельском (1985 года) Пленуме ЦК он провозгласил курс на ускорение социальноэкономического развития страны.

«Рассматривая этот вопрос на Политбюро, — заявил Горбачев, — мы единодушно пришли к выводу, что реальные возможности для этого есть. Задача ускорения темпов роста, притом существенного, вполне выполнима, если в центре нашей работы поставить интенсификацию экономики и ускорение научно-технического прогресса, перестроить управление и планирование, структурную и инвестиционную политику, повсеместно повысить организованность и дисциплину, коренным образом улучшить стиль деятельности».

Естественно, я поддерживал этот курс. Во-первых, потому, что он отвечал самым насущным, жизненно важным интересам страны. Это тот самый курс, который Л. И. Брежнев, как я уже писал, собирался провести в конце 60-х и начале 70-х годов, но так и не собрался, духу не хватило. Во-вторых, потому, что интенсификация, научно-технический прогресс, управление экономикой, обществом были главным предметом моей научной работы.

Мне казалось, что для меня и как главного редактора «Правды», и как ученого, наступили золотые времена. Ведь интересы страны, партии, ее лидера, интересы журналистики, интересы науки, мои личные интересы совпали, что бывает не так уж часто.

Вроде бы дело сдвинулось. По застойной глади державы, занимающей шестую часть земной суши, покатились волны, хоть и небольшие, зашумели, хотя и слабые, но свежие ветры перемен.

Ну и — непременно, как без этого! — развернулась шумная кампания.

Под флагом ускорения, которое как-то тихо и незаметно было переимейовано в перестройку, прошли XXVII съезд КПСС (февраль — март 1986 года), целый ряд пленумов ЦК, XIX Всесоюзная партийная конференция (июнь — июль 1988 года). А уж число различного рода совещаний, заседаний, встреч и выступлений Горбачева трудно сосчитать. Встречался он с ветеранами войны и труда, учеными, журналистами, писателями, работниками искусства. Провел целую серию поездок по стране. Рефреном на всех совещаниях, собраниях и встречах, во всех поездках, звучала клятва генсека в верности «социалистическому выбору», его неуемное стремление добиваться «больше социализма, больше демократии».

Особенно показателен в этом смысле доклад Горбачева, посвященный 70-летию Октябрьской революции (ноябрь 1987 года). Не хочу цитировать, поскольку доклад издан, переведен на множество языков, и читатель при желании может ознакомиться с его полным текстом.

Летом 1987 года состоялось большое совещание в ЦК, его проводил Горбачев с участием многих членов Политбюро. Оно было специально посвящено научно-техническому прогрессу. Разговоров, выступлений и споров, критики, требований, просьб и надежд было больше чем достаточно. Но дальше слов дело не пошло. Как и прежде.

Советская наука была (и осталась!) в серьезной беде.

И российская наука заметно отстает от науки США. Советский Союз располагал примерно четвертью научных работников мира, но мало кто из них заметен. Достаточно сказать, что вот уже десятки лет (после Н. Г. Басова и А. М. Прохорова) ни один русский ученый не удостаивается Нобелевской премии. США за послевоенные годы получили примерно сто Нобелевских премий, а советские ученые — только одиннадцать. Десять к одному — такова невеселая для нас арифметика.

Что, перевелись таланты? Да нет же, они были и есть, но беда в том, что мы разучились создавать благоприятные условия для их работы и нормальной человеческой жизни. Лично я, академик, не могу пожаловаться. Вполне прилично живу, но основная масса ученых все же нуждается.

Усиливается «утечка мозгов» за рубеж, что грозит науке новыми непоправимыми бедами.

23 августа 1990 года Горбачев будучи Президентом издал Указ «О статусе Академии наук СССР», в котором посулил науке чуть ли не «златые горы». Указ, как и многие другие указы Президента, повис в воздухе. И вот не стало Союза ССР, Президента, а с ними перестала существовать союзная Академия.

Итак, ускорения на основе использования новейших достижений науки и техники не получилось.

Была объявлена перестройка. Ликвидировались последствия сталинизма. Реабилитировались многие тысячи граждан, целые народы, репрессированные в годы сталинского террора, утверждалась гласность, появились первые ростки правового государства и гражданского общества, политического и идейного плюрализма, развивалось предпринимательство, фермерство. Все это проходило «со скрипом», не без сопротивления противников реформ, не без ошибок и издержек.


«Правда» безоговорочно приняла и поддержала перестройку 
Перестройка, как она замышлялась, есть решительное преодоление застойных процессов, резкий слом механизмов торможения, ускорение социально-экономического развития страны на основе использования новейших достижений науки и техники, совершенствования управления, повышения образования и квалификации трудящихся. Ядром, сердцевиной перестройки было провозглашено всестороннее развитие демократии.

Демократия рисовалась как магистральный путь движения страны к самым высоким мировым рубежам. Казалось, для успеха перестройки есть реальные возможности. В стране имеется все, что нужно: огромные природные ресурсы, мощный промышленный потенциал, достаточно перспективное сельскохозяйственное производство, высокоразвитая наука, квалифицированные кадры рабочих и колхозников, специалистов и руководителей. «Правда» стремилась к тому, чтобы страна лучшим образом использовала такие возможности, чтобы в многообразных звеньях сложнейшего, но слабо отлаженного механизма функционирования общества утвердился деловой, творческий, критический, беспокойный стиль. Стиль, лишенный самодовольства и бахвальства, чем мы многие и многие годы, особенно в период застоя, грешили.

Своей важной задачей (на этот счет у меня с Горбачевым был не один разговор) «Правда» считала преодоление бюрократизма, формализма, разрыва слова и дела. Преодоление антиобщественных явлений, нарушений трудовой дисциплины и правопорядка, хищений, коррупции, преступности, протекционизма, угодничества.

«Правда», включившись в перестройку, перестраивалась и сама. Была реорганизована структура газеты, созданы новые отделы, некоторые отделы преобразованы, укрупнены, а некоторые упразднены.

В «Правде» сложилась весьма демократическая система подбора кадров. Прежде чем взять человека на творческую работу, с ним беседовал каждый член редакционной коллегии. За мной оставалось последнее слово. Я тщательно знакомился с претендентами, обращая особое внимание на качество публикаций. Биографические данные (национальность, пол, семейное положение, разводы и т. д.) меня мало интересовали. И очень, очень редко мое мнение о кандидате не совпадало с мнением членов редколлегии. А если не совпадало, мы собирались и находили общий язык.

Говорят про «Правду» злые языки, будто кадры нам навязывали «сверху», из ЦК.

Ничего подобного! Мы сами подбирали журналистов, готовых и способных к серьезной работе. Главный редактор сам подбирал и своих заместителей. Согласовав кандидатуру с редакционной коллегией, с коллективом, представлял ее в ЦК. Главного редактора и его заместителей утверждало Политбюро. За тринадцать лет моей работы главным редактором ни одна кандидатура на заместителя не была отвергнута. Там, в Политбюро прекрасно знали, что Афанасьев принципиально не может протолкнуть «своего» человека.

Я всегда ценил и до сих пор ценю профессионализм журналиста. Профессионализм — весьма сложное понятие. Это прежде всего талант, умение за массой событий, явлений, цифр, повседневных дел увидеть самого человека — его состояние, заботы, тревоги.

В этом плане я хотел бы выделить двух великих журналистов «Правды»: Давида Новоплянского, фронтовика, инвалида Великой Отечественной войны, десятки лет посвятившего защите людей — фронтовиков, инвалидов войны и Веру Ткаченко, человека тяжелейшей личной судьбы, матери, без мужа вырастившей двух детей, тончайшего мастера, аналитика человеческих судеб, и прежде всего судеб семьи, матери, детей.

Несомненно, «Правда» сформировала мощный коллектив профессионалов.

В мою бытность главным редактором «Правда» имела примерно 60 собственных корреспондентов по стране и около 50 за рубежом. Подбирали мы их сами, но каждый утверждался Секретариатом ЦК. Каждая из кандидатур на роль собственного корреспондента «Правды» по тому или иному региону согласовывалась с местными властями, с партийными, разумеется.

«Правда» дала путевку в большую жизнь многим политическим деятелям и недавнего прошлого, и настоящего. За первые годы перестройки на руководящие посты выдвинуто свыше двадцати журналистов, по преимуществу молодых. Менялись люди, менялась газета. Ее публикации стали глубже, проблемнее, информативнее. Появились новые тематические направления, новые рубрики.

И все-таки и по содержанию, и по темпам газета, как, впрочем, и вся советская печать, перестраивалась не так, как хотелось, как нужно было. И виной тому мы, журналисты. Одни из нас оказались неподготовленными к решению новых задач, некомпетентными в тех или иных вопросах. Другие растерялись, не могли собраться, отказаться от стереотипов, шаблонов мышления, выработанных в условиях застоя, парадности и шумихи. Журналисты оказались и слабо информированными, ведь множество документов и материалов хранилось за семью печатями, под грифом «для служебного пользования» или «секретно». Статистика не вызывала доверия. Статистические данные нередко выдавались по принципу «что угодно?» Угодно, разумеется, руководству.

И снова, как в свое время у Андропова, я спросил Горбачева, только что заступившего на пост Генерального секретаря ЦК, нужен ли я «Правде»? Не подать ли в отставку? Ведь меня считают консерватором. Он сказал буквально следующее: «Виктор, какой ты консерватор? Ведь ты написал серию книг по управлению, а сейчас проблема управления как никогда актуальна. Работай независимо от того, кто и что о тебе говорит».

И я работал до тех пор, пока был нужным. Ну а ярлык «консерватора» висит на мне и по сей день.


Я — консерватор
На XIX Всесоюзной партконференции (лето 1988 года) один из первых секретарей обкомов заявил, что движению вперед, перестройке мешают отъявленные консерваторы. Генсек спросил: «Кого конкретно вы имеете в виду?» Были названы четыре фамилии: Громыко, Соломенцев, Арбатов, Афанасьев.

Я был очень польщен, что мою фамилию поставили в один ряд с Андреем Андреевичем Громыко, крупнейшим русским дипломатом, с которым мало кого можно сравнить в многовековой российской истории, разве что Горчакова или Потемкина. Правда, с Арбатовым быть в одной строке неприятно — это типичный перевертыш.

Да, я консерватор. Консерватор в том смысле, что был и остаюсь противником тех, кто очерняет тысячелетнюю историю России, более чем 70-летнюю историю Союза ССР. В этой истории немало черных пятен, но есть и светлые, славные страницы. И в «Правде» я учредил рубрику «Страницы истории», стремясь показать историю такой, какой она была, во всей ее сложности и противоречивости. Статьи, напечатанные под этой рубрикой, были изданы отдельной большой книгой, ее двухсоттысячный тираж разошелся в два дня. Книга получила одобрение ученых, общественности.

Я консерватор, приверженец здорового постоянства, преемственности, органической связи настоящего с прошлым, историей. Убежден, страна без истории, традиций, непреходящих ценностей — страна без настоящего. А без здорового настоящего, без твердой почвы под ногами (экономика), без светлых мыслей в голове (духовное) страна не может рассчитывать на мало-мальски приемлемое будущее.

Мы же очернили свою славную историю. Мы отказались от социалистических идеалов, взамен ничего не дав народу, кроме, может быть, священного почитания западной, капиталистической цивилизации.

Удивительный парадокс. Ведь дело дошло до того, что наши идейные противники защищают марксизм-ленинизм, социалистические идеи от нас самих — еще вчера непоколебимых марксистов-ленинцев.

Мне не раз приходилось встречаться с видными представителями общественной мысли Запада. Меня спрашивали: почему Россия лишает человечество альтернативы, социалистического выбора? Почему вы верите в незыблемость, чуть ли не вечность капитализма, забывая, что развитой капитализм живет и развивается, воспринимая многое из социалистических принципов (планирование, регулирование, программирование развития экономики, социальная защищенность людей, государственные субсидии образованию, здравоохранению, науке и культуре, далеко в не в последнюю очередь и сельскому хозяйству…)

Марксизм, утверждали мои собеседники, — одно из самых мощных и влиятельных направлений общественной мысли, а социалистические идеи — одни из самых привлекательных. И гораздо привлекательнее, чем десять заповедей Христа, почитать которые в современном мире стремятся немногие.

«Не убий» — говорит одна из заповедей. А ныне, в XX веке, продолжают убивать миллионы и миллионы людей, несравненно больше, чем было убито за всю предыдущую историю человечества.

«Не укради» — учит другая заповедь. Но посмотрим вокруг — преступность, коррупция, рэкет, мафия достигли неимоверных размеров.

«Не прелюбодействуй» — призывает еще одна заповедь Христова. А результат? Падение нравов, чудовищный разгул проституции, половых извращений, алкоголизма, наркомании, токсикомании. Все это наши предки не могли увидеть их даже в самом страшном сне. Над человечеством, на гнилой почве аморальности нависла зловещая угроза СПИДа, в сравнении с которым холера и чума кажутся безобидными. СПИД можно сравнить разве что с ядерной катастрофой.

И Страшным судом, похоже, мало кого теперь запугаешь.

А с чем мы обратились к миру? С социалистическими идеями. Ведь в какой-то, я бы сказал, значительной части они осуществлены или осуществляются. Сами по себе марксистско-ленинские, социалистические идеи не посрамлены. Посрамлен, дискредитирован опыт осуществления этих идей в нашей стране. Посрамлен сталинизмом (дикий террор, геноцид), хрущевизмом (субъективизм), брежневизмом (застой), горбачевизмом (маниловщина, демагогия).

В теории, идеях и идеалах мы, как почти всегда и во всем, в пожарном порядке «перестроились» — ликвидировали научные организации и кафедры истории КПСС, марксизма-ленинизма, марксистской философии, научного коммунизма и т. д. А между тем в Соединенных Штатах Америки все это осталось. Есть соответствующие кафедры, исследовательские центры.

Я был и остаюсь коммунистом. Не продавал иностранцам за жалкую сотню рубликов свой партийный билет на Арбате. Не бросал партбилет на стол секретаря парткома. Не выбрасывал его в мусорный ящик. И не сжигал его на виду многих десятков миллионов телезрителей, как это сделал один из самых крупных режиссеров современности Марк Захаров, главный режиссер театра Ленинского комсомола в Москве. А ведь на партбилете, который сжег Захаров, ленинский силуэт.

Два слова о Марке Захарове. Он опубликовал в «Правде» ряд материалов, в том числе и блестящую статью «Зеркало души». Трудно с ним было. Не в пример многим другим авторам, которые готовы на любую правку, лишь бы напечататься, Марк бился за каждое слово, за каждую фразу. А под новый, тогда 1988 год, последний год моего пребывания в «Правде», я получил от него новогоднее поздравление-открытку. «Дорогой Виктор Григорьевич! Глубоко благодарен Вам за чудесный подарок, который Вы подарили мне в прошедшем году. Желаю Вам здоровья и счастья. Ваш Марк Захаров».

Благодарность газете, ее главному редактору, отчаянному коммунисту от коммуниста Захарова и публичное сжигание тем же Захаровым своего партийного билета?! Можно ли представить подобную метаформозу? И таких фактов, когда люди, причем высочайшего партийного и государственного ранга, переворачиваются, перевертываются, я мог бы привести великое множество.

Что касается меня, то я ни в малейшей степени не отрекаюсь от марксистской идеологии. С молоком матери, коммунистки с 20-х годов, впитал ее. И не вижу общества, которое вселило бы в меня, в моих детей и внуков столько надежд на светлое будущее, нежели подлинный, человечный социализм и коммунизм.

Да, моя команда крупно проиграла. Но это совсем не значит, что я должен сменить футболку.

Что касается теории, то считаю: нам нужно решительно отказаться от ряда обветшалых марксистско-ленинских догм, положений, не подтвержденных историческим опытом, устаревших, отживших. Спорные положения можно перепроверить, обсудить или на время отложить в сторону, не сталкиваясь по их поводу лоб в лоб с оппонентами. Пора нам проявлять терпимость к противникам, памятуя, что в их теоретических воззрениях может содержаться истина. А уж если дискутировать с ними по тем или иным вопросам, то достойно, спокойно и аргументированно. К сожалению, многие из нас, ученых, не владеют искусством полемики, побаиваются ее, поскольку за десятилетия служения социалистической идее привыкли комментировать политические решения и, опираясь на них, изрекать истины в последней инстанции.

Разумеется, в теории марксизма-ленинизма есть непреходящие истины, принципы, которыми (почти по Н. Андреевой) «поступаться нельзя». Эти принципы необходимо последовательно отстаивать. Такие, к примеру: социализм — строй без эксплуатации человека человеком; социализм — общество равных возможностей и социальной защищенности граждан; социализм — строй, в котором верховенствует закон.

Судя по всему, старшему поколению да и нашим потомкам суждено пройти муки ада, уже не мечтая достичь светлого будущего, в котором свободное развитие каждого является условием развития всех. Именно в этом состоит главная непреходящая идея марксизма, социализма и коммунизма.

Практика говорит, что к светлому будущему мы шли далеко не всегда верным путем. Как бы не ошибиться жестоко в очередной раз.

Да, я консерватор, поскольку считаю, что нет абсолютной свободы человека (что хочу, то и ворочу!), что в обществе должны быть власть, дисциплина, организованность, правопорядок. Иначе говоря, общество, экономика в особенности, должны рационально управляться. Управление — непременная черта всякого общества, и чем эффективнее управление, тем благополучнее общество.

Я не сторонник административно-командной системы в ее советском варианте, а тем более тоталитарной системы управления. Но глубоко убежден, что прежде чем разрушать имевшуюся систему управления, нужно было хотя бы по частям, по блокам сформировать новую, смешанную систему управления, в которой бы органично сочетались рыночные и нерыночные (административные) регуляторы. Наши же архитекторы перестройки до основания разрушили существовавшую систему управления, но не создали хотя бы сколько-нибудь приемлемое подобие новой. Отсюда безвластие, неуправляемость, хаос, в котором оказалась страна.

Я написал шесть больших книг, многие десятки брошюр и статей по системности, теории операций, по управлению и организации, по целевым программам, социальной информатике и т. д. Эти книги переведены на многие языки мира. Причем шесть книг переведены в Китае и я знаю, что они были и остаются учебниками, настольными книгами, руководством к проведению реформ в КНР. Реформ, кстати говоря, очень и очень плодотворных.

Мне показывали мои книги в Пекинском университете, все они зачитаны до дыр, достать их буквально невозможно. А у нас они были замечены разве что управленцами-практиками. Что же касается наших высших правителей, то, похоже, научное управление им «до лампочки». Они играют в политические игры, эффектные, шумные, доходящие до так называемого «путча», но народу нашему, государству абсолютно не нужные, чрезвычайно вредные.

Довели веселые игры страну «до ручки» — самую богатую страну в мире по природным ресурсам, с изумительными, талантливыми людьми-умельцами.


Горбачев круто изменил мою жизнь
Михаил Сергеевич Горбачев круто изменил мою жизнь. Прежде всего он избавил меня от писания речей и документов на подмосковных дачах.

На последнем проводимом им заседании Секретариата ЦК (эти заседания проходили каждый вторник во второй половине дня) меня хотели включить в какую-то бригаду по подготовке очередного документа (какого — сейчас уже не вспомню). Михаил Сергеевич сказал: «У Виктора больше чем достаточно работы в „Правде“».

Он был прав, работы в газете действительно было много. «Правда» по-прежнему выходила двумя выпусками: вечерний — в 19.00, ночной — в 24.00. Первый выпуск шел по преимуществу в восточные районы страны, второй печатался в Москве, Ленинграде, Киеве, центральных и южных районах, а также отправлялся за рубеж. Естественно, что эти выпуски значительно различались. Во втором было больше информации и официальных материалов — постановлений партии и государства, речей, отчетов о заседаниях, совещаниях, визитах, приемах, обедах и т. д. На следующий день в первом выпуске эти материалы повторялись, но зачастую в сокращенном виде.

С 19 до 21 часа был перерыв. За эти два часа я успевал сбегать в плавательный бассейн (ранней весной, зимой и поздней осенью) или съездить на водно-лыжную базу.

Отлучение от «дачных» дел стало для меня большим благом, избавило от хлопотливых поездок за город, от утомительного, каторжного труда и прочих неудобств.

В то же время освобождение от загородных забот имело и весьма ощутимый минус. Я потерял возможность непосредственного, личного общения с генсеком и его ближайшим окружением, возможность наблюдать их вблизи, в неформальной обстановке, которая царила на дачах.

В результате общение с Михаилом Сергеевичем стало чисто официальным: по телефону или на разного рода заседаниях и совещаниях, а это все-таки не то.

При Горбачеве я единственный раз участвовал в подготовке партийного документа — новой редакции Программы Компартии. Она была утверждена XXVII съездом 1 марта 1986 года.

В бригаде работали секретари ЦК Яковлев, Медведев и другие знакомые читателю люди: Андрей Александров, Анатолий Черняев, Вадим Загладин, Ричард Косолапов, Валерий Болдин, старшиной команды был сам генсек.

На одном из обсуждений проекта документа возникла, почти на пустом месте, дискуссия. Я был категорически против положения Программы о том, что партия обязуется к двухтысячному году обеспечить всех граждан страны отдельными квартирами или благоустроенными домами. Я доказывал, что квартирный вопрос никогда и нигде не может быть решен.

Почему? Да потому, что человечество не есть абстрактное понятие, его составляют обычные семейные люди. Каждая семья поначалу состоит из двух человек — мужа и жены. Им на первых порах достаточно одной комнатки в коммунальной квартире или (счастливый случай!) отдельной однокомнатной квартирки, пусть в хрущевской шлакоблочной пятиэтажке.

А потом? Рождаются дети. А потом еще. Они растут, взрослеют. Нужны все новые и новые квартиры. И так без конца, поскольку бесконечен род человеческий. Ни в одной, даже самой богатой стране мира (та же Япония) квартирный вопрос не решен. И никогда решен быть не может.

Мы же в стране, где десятки миллионов людей ютятся в коммуналках, подвалах, бараках, времянках, вдруг решили, что за какие-то пятнадцать лет (1986–2000 годы) можем облагодетельствовать своих граждан. Чушь! Но к здравому голосу высочайшие руководители партии не прислушались. Тезис о решении квартирного вопроса к началу XXI века в Программе остался.

Реальность же печальна, нет, скорее трагична. В самый канун XXI века трехкомнатная квартира на задворках Москвы, вроде моего Кунцево, стоит миллионы рублей. Кто ее купит? Только боссы теневой экономики, мафиози.

…Избавив меня от бесконечных, нудных сидений на подмосковных дачах, сидений, которые, несмотря на все неудобства, я считал большим благом для себя и лишение этих благ расценивал как потерю, Михаил Сергеевич с лихвой восполнил мою потерю. Он приобщил меня к работе Политбюро — мозга партии, того самого заветного форума, на котором принимались самые важные решения, определялись судьбы народа, страны. И не только страны, во многом — судьбы мира, человечества.

Я активно участвовал в работе Политбюро, выступал, спорил, доказывал, а в основном оправдывался. Бочку на «Правду» катили и слева, и справа, и низы, и верхи.

На XXVI съезде КПСС я чуть было не стал членом Политбюро, даже сфотографировался в одном из номеров гостиницы «Москва», где располагалась походная съездовская фотолаборатория ТАСС. Но, хорошенько подумав, я отказался — не хотел связывать свою жизнь со столь высокой инстанцией, согласовывать с ней каждый шаг. Ведь по законам того времени на любое выступление, встречу, поездку нужно было испрашивать разрешение, да еще заранее представлять тексты выступлений, чего я страшно не любил и тогда, не люблю и сейчас. Не хотел я также быть круглосуточно под неусыпным оком охраны.

Именно поэтому, чтобы чувствовать себя спокойно, я в свое время отказался от установки в моей квартире «вертушки» — телефона правительственной связи для высоких руководящих бонз.

«Вертушка» — дело хлопотливое, могут позвонить в любое время. Хорошо, если по делу, а то и без особой надобности. Много раз руководство ЦК упрекало меня, что живу без «вертушки», и даже давались прямые указания КГБ поставить ее.

Уж коли речь зашла о телефонах, расскажу еще одну историю. Как-то утром в «Правду» позвонил Горбачев. Меня на работе еще не было. Михаил Сергеевич спросил у помощника, есть ли у меня в машине телефон. Помощник ответил, что нет.

В течение дня я созвонился с генсеком, получил массу советов и рекомендаций. Он попросил, в частности, пошире развернуть тему уборки урожая, но ни словом Михаил Сергеевич ни обмолвился о предстоящем сюрпризе.

На следующее утро, сев в машину, я с удивлением обнаружил в салоне автомобиля телефон.

…Заседания Политбюро, которые проводил Горбачев, были совсем другими, чем при Брежневе. Они длились долгимичасами, с небольшим перерывом на обед. Говорил на этих заседаниях в основном генсек. Любуясь собой, говорил и говорил без конца. У меня, стажера (в смысле участия в работе Политбюро), сложилось впечатление, что все с ним, все за него, что он непререкаем, неопровержим.


Гласность — важное достижение перестройки
Я считаю, что важным, если не самым главным достижением перестройки является гласность, основное оружие которой — печать, средства массовой информации.

За перестроечные годы печать неузнаваемо изменилась: она стала более проблемной, острокритичной, информационно насыщенной. Появились темы, о которых не только писать критически, но даже упоминать нельзя было (военно-промышленный комплекс, КГБ).

Гласность — это открытость, доступность информации, ведь каждый гражданин имеет право и должен знать все о том, что происходит в стране и за ее рубежами, знать правду, без всяких оговорок и условностей, ограничений. В противном случае правду преподнесут различные «голоса» и западные газеты, которые, разумеется, интерпретируют наши внутренние события со своих собственных позиций. Причем, работают чрезвычайно быстро, оперативно, как говорится, по свежим следам. Первая информация — самая эффективная, она буквально «проникает» в головы людей, надолго там оставаясь. Наши потуги задним числом опровергнуть ложь и полуправду мало к чему приводят: в лучшем случае где-то на самой последней странице западной газеты следует извинение, напечатанное микроскопическим шрифтом. И мало кто его увидит.

Гласность — родная сестра оперативности. Конечно, газеты, журналы не могут соревноваться в оперативности с телевидением и радио. Но у нас преимущество — мы можем не только сообщать о событии, но и подробно его комментировать.

О состоянии гласности, на мой взгляд, можно судить по тому, насколько быстро, честно и правдиво отечественная печать говорит миру и своим согражданам о том, что происходит у нас и за рубежом. Быть своевременным, точным и честным — основа гласности. Пока наша печать еще далека от этого идеала. Удар по трупам (и в прямом, и в переносном смысле) — еще не гласность. Измышления, выдумки, «жареные факты» уводят от правды. Я не уважаю те органы печати, которые не видят в нашем прошлом и настоящем ничего светлого, хорошего, которых не интересуют трудности, ошибки, просчеты, главное для которых — очернить наше общество.

До апреля 1985 года гласности по существу и не было. Условия для ее становления только еще создавались.

Сегодня немало органов печати претендуют на титул первооткрывателей гласности. И многие, видимо, забыли, что одной из самых первых зеленый свет гласности открыла «консервативная» «Правда».

13 февраля 1986 года в газете была напечатана статья Татьяны Самолис, прекрасной журналистки и очаровательной женщины. Название статьи — «Очищение. Откровенный разговор». Статья острая, критическая, в адрес партийных аппаратчиков автор употребила далеко не лестные слова. Газета открыто заявила о «необходимости вырвать из нашей жизни ядовитые корни бюрократизма, злоупотребления служебным положением, кумовства, умения жить шикарно за государственный счет».

В статье была приведена выдержка из письма тульского рабочего В. Иванова: «У меня сложилось мнение, что между Центральным Комитетом и рабочим классом все еще колышится малоподвижный, инертный и вязкий „партийно-административный слой“, которому не очень-то хочется радикальных перемен. Иные только партбилеты носят, а коммунистами давно уже перестали быть. От партии они ждут лишь привилегий, сами же не торопятся отдать народу ни силы свои, ни знания».

Какая поднялась буря!

В тот же день с самого утра зазвенели звонки со Старой площади. Звонили председатель Комитета партийного контроля Соломенцев, секретарь ЦК Зимянин, другие руководители рангом помельче. Как это так? О каких негодяях и бездельниках идет речь? Особенно возмутило их упоминание о том, что «малоподвижный, инертный и вязкий административный слой глушит все новое, живое, творческое».

Мне было приказано срочно созвать редакционную коллегию, признать выступление газеты политически ошибочным, строго наказать виновных. Я ответил, что сам редактировал «Очищение» и дал добро на публикацию, а потому, мол, наказывайте меня. Но наказать было не так-то просто: генсек, особенно в первые годы перестройки, ко мне явно благоволил, и все об этом знали.

Номер с «Очищением» буквально расхватали, статью размножили, читали вслух, обсуждали в коллективах. В «Правду» посыпались тысячи писем-откликов. Вот, к примеру, выдержка из одного письма: «В этой статье отражены не только чувства авторов писем, но и мысли всех честных людей страны».

Были письма и от представителей «партийно-административного слоя». Гневные, злобные. Половина из них — анонимки, у авторов не хватало духа подписаться собственным именем.

Были и письма с угрозами. В редакции кое-кто даже растерялся, испугался, заволновалась и Таня Самолис, автор статьи.

Сложный узел, завязавшийся вокруг «Очищения», разрубил Горбачев. Он сказал: «Никакой политической ошибки „Правда“ не допустила». А мне в личном разговоре прибавил: «Никаких отступных решений не принимай. Никого не наказывай. Но будь осмотрительнее, все-таки ты допустил излишнее обобщение». Думаю, что он имел в виду сентенцию по поводу «партийно-административного слоя».

Казалось бы, инцидент исчерпан. Ан нет. По чьему-то указанию (уверен, не Горбачева) проводилось полугласное расследование. Было ли письмо, не сами ли правдисты его сочинили? Но письмо было, и я хранил его в сейфе. Установили и личность автора письма, убедились, что он работает оператором на Щекинском производственном объединении «Азот», проживает в г. Щекино Тульской области. Добросовестный работник, грамотен, начитан, знаком с работами Ленина, у которого он и заимствовал мысль о «партийно-административном слое».

Местные партийные власти пытались, как у нас водится, потрясти «критикана», употребившего нелестное слово о партии, но В. Иванов оказался беспартийным, с него, что называется, «взятки гладки», ведь дальше станка рабочего не пошлешь.

Вроде бы все точки над «i» поставлены. Куда там! На XXVII съезде за нападки на партию взялся критиковать газету Лигачев.

Правда, позднее — на XIX партконференции, он термин «очищение» взял на вооружение, поместив его в арсенал «ускорения», с которого должна была начаться перестройка. Одновременно с процессом ускорения, как сказал он тогда, «протекает процесс, который можно выразить одним словом — „очищение“. Очищение социалистического общества от всего, что чуждо ему. Особенно это касается нравственной сферы, которая в свое время оказалась одной из самых засоренных, что проявилось в росте негативных явлений, оживлении мелкобуржуазной психологии».

…Перебрасывая мостик с тех дней в наше время, нельзя не заметить, что слова «Правды» о «партийно-административном слое» оказались пророческими. Именно этот сравнительно небольшой, но чрезвычайно влиятельный слой погубил КПСС. В августе 1991 года эта верхушка дала повод для разгона партии коммунистов. А после разгона партии мало кто из этого сдоя выступил в ее защиту. Промолчали, проглотили.

Я не вправе исключать себя из отряда «молчальников», хотя и хочу кое-что сказать в свое оправдание.

В августе 1991 года в Москве я отсутствовал: был на чемпионате Европы по водным лыжам в г. Поти (Грузия). В «Правде» я давно не работал, да и ее выпуск был приостановлен. В другие газеты, журналы, на радио и телевидение меня не пускали. Я числился в консерваторах, а средства массовой информации предпочитали радикалов, которые и по сей день безраздельно там господствуют.

Вернемся к Горбачеву. Из четырех генсеков, с которыми я работал, больше всех внимания уделял «Правде» и вообще журналистике именно он. Но ни от него, ни от других генеральных я ни разу не слышал публичной похвалы, серьезного одобрения работы «Правды». Были, конечно, награды, премии, устные «спасибо» и, как я уже говорил, личное благоволение. И все же бесконечные упреки, недовольство, осуждение — таков невеселый удел «Правды» и ее главного редактора, поскольку я не всегда делал так, как хотелось и нравилось Горбачеву. Вскоре после прихода на пост генсека, не помню уж за что, он сделал мне «первое серьезное предупреждение». Прямо на китайский манер. Потом сделал «второе серьезное предупреждение» и добавил, что третьего не будет.

В безбрежном информационном океане Горбачев чувствовал себя как рыба в воде. Ни разу я не видел его растерявшимся, не знающим, что и кому ответить. За это многие прощали ему, что Горбачев был не в ладах с русским языком. Говорил, к примеру, «начать», с ударением на первом слоге, плохо выговаривал слово «Азербайджан», а республику Мари именовал «Марией».

В последние два года (1990–1991) Михаил Сергеевич охладел к журналистике, и ее, как и идеологию в целом, отдал на откуп Яковлеву. А этот великий реформатор провел не реформу, а настоящую революцию в средствах массовой информации. Отовсюду изгнал «консерваторов», открыв дорогу радикалам. Таким, как Виталий Коротич, главный редактор журнала «Огонек». Кстати, в самое трудное для страны время Коротич отправился вместе со своим сыном в Соединенные Штаты читать лекции по журналистике. И надеялся пересидеть за океаном тревожное, смутное время, которое переживает Россия. Может и пересидит, кто знает…


Немного о Яковлеве и Лигачеве
Знакомы мы с А. Н. Яковлевым примерно 25 лет. Сидели вместе на подмосковных дачах, готовили речи высокому руководству и разные партийные документы. Отношения у меня с ним были хорошими. Играли в биллиард, вечерами прогуливались и вели откровенные беседы, порой весьма крамольные.

Помню, мы как-то говорили о той затхлой атмосфере, которая воцарилась в стране во времена Брежнева, о слабой экономике, убогой жизни рабочих, крестьян, интеллигенции. Александр Николаевич сказал тогда: «А ведь придет время, когда рабочий класс за все это с нас строго спросит». Я был с ним согласен. В ноябре 1972 г. Яковлев опубликовал большую статью в «Литературной газете» — «Против антиисторизма». Его обвинили в русофобстве и отправили послом СССР в Канаду, где он пробыл 10 лет.

В отличие от Лигачева, представлявшего в партии четко выраженную социалистическую линию, Яковлев придерживался социал-демократических взглядов. Главный редактор «Правды» вынужден был кланяться двум идолам.

Отправится один из них в командировку (Яковлев предпочитал зарубежные вояжи, Лигачев колесил по стране), другой собирает главных редакторов газет и журналов и дает им установки.

13 октября 1987 года «Правда» выступила со статьей «Коммерсант разбушевался». В ней мы на примере кооператива из г. Серпухова (Московская область) показали, что кооперативное движение развивается далеко не всегда с пользой для людей. Вместо того чтобы производить нужные людям товары, продовольствие, так называемые «предприниматели» занимаются элементарной спекуляцией, перепродажей того, что изготовили другие. Тот кооператив, который критиковала «Правда», был зарегистрирован как производитель меда. Дельцы скупали дефицитные товары и продавали их, а про мед забыли. Но для декорации имели один пчелиный улей, который красовался на балконе у председателя кооператива.

По выходе газеты Яковлев позвонил мне и отчитал за дискредитацию кооперативного движения. «Дело только развертывается, — сказал секретарь ЦК по идеологии, — а вы по нему бьете».

Яковлеву явно не по нраву была четкая позиция «Правды». И на одном из больших собраний работников «идеологического фронта» (так называли тогда журналистов, писателей, режиссеров, артистов и др.) в начале 1989 года он буквально догола раздел «Правду», обозвав правдистов «консерваторами» и «догматиками».

Должен сказать, что дикий публичный разнос «Правды» был для меня крайне неожиданным. Большими друзьями мы с Яковлевым не были, но многие годы поддерживали добрые отношения.

В октябре 1984 года Александр Николаевич подарил мне свою книгу «От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века». Кстати, это одна из самых антиамериканских книг, которые я когда-либо читал. Надпись на титульном листе: «Виктору Григорьевичу, в знак того, что было интересно и прожито вместе, с давним и неизменным уважением. А. Яковлев, 5.10.84».

Вот тебе и уважение, «давнее и неизменное»!

Что же изменилось и кто изменился за какие-то пять лет? Я — нет. Изменился, точнее, перевернулся из марксистов, приверженцев социализма в противников того и другого автор книги. Конечно, справедливости ради должен отметить, что в его критике были и здравые мысли — о гласности, оперативности, журналистском мастерстве.

Тем не менее увесистый камень в адрес «Правды» и, естественно, в мой был брошен. В конце того же года «прокол» газеты в отношении Ельцина стал поводом для моей отставки.

Что касается Лигачева, то мне импонировало, что он не крутился, не перевертывался, не менял на 180 градусов своих взглядов, был, есть и остается коммунистом. С ним можно соглашаться или не соглашаться, спорить, но свои позиции он умел отстаивать и по сей день отстаивает. Гибкости бы ему побольше, терпимости, знания теории. Но что делать, он остался прагматиком, практиком, партийным лидером.

А перевертыши типа Яковлева мне всегда были не по душе. Не верю, что в 50–60 лет человек может принципиально изменить свои взгляды, «прозреть». Тут одно из двух: или он был неискренним в прошлом, с пеной у рта проповедуя социалистические идеи, приспосабливаясь к условиям того времени, или он лукавит сейчас. Значит, если условия снова изменятся, он еще раз поменяет свои взгляды?


Критика без лицензии ЦК
Недоброжелатели «Правды» иронизировали: «Правда» «отстреливает» первых секретарей, министров и других высоких партийных, государственных и хозяйственных руководителей по лицензии со Старой площади.

Мы критиковали их, зачастую резко, беспощадно, но по собственной инициативе, на свой риск и страх, исключительно за развал работы. В этой связи из множества фактов приведу только два, причем интересных даже потому, что они не вызвали восторга у Горбачева.

Сначала о бывшем первом секретаре Волгоградского обкома КПСС В. Калашникове. Калашников приехал в Волгоград с высокой должности министра мелиорации РСФСР, сменив в течение двадцати лет бессменного, надоевшего всем (и верхам, и низам) Куличенко.

Еще довольно молодой, энергичный Калашников поехал в Волгоград с солидным багажом: мощной поддержкой центра, четким ориентиром — превратить Волгоградскую область в оазис, в неиссякаемый источник продовольствия для России, для всей страны. Миллиарды ему дали, подсказали путь к решению нелегкой задачи — мелиорация. И вот — 50 тысяч гектаров земель он обещал мелиорировать.

Прошло два года. Увы, обширная программа, как и десятки других, по подъему сельского хозяйства в России, провалилась. Миллиарды, вложенные в мелиорацию бескрайних плодородных земель, в буквальном смысле слова ушли в песок. Такие деньжищи могли быть использованы совсем по-другому. К примеру, для того чтобы привести в порядок имеющиеся мелиоративные системы.

Но этого сделано не было. 18 мая 1986 года «Правда» выступила со статьей «Иллюзия ускорения», в которой смело и прямо сказано, что никакого ускорения в Волгоградской области нет и не предвидится. И все. И точка.

Рассасывание, испарение, вообще исчезновение астрономических сумм — загадочная черта финансовой системы страны. В апреле 1991 года от троекратного повышения цен государство получило дополнительно 330 миллиардов рублей. Они также исчезли — «рассосались». Ни ожидаемого роста производства, ни прибавления продуктов и товаров в магазинах не произошло. К гражданам страны эти миллиарды не вернулись, жалкая компенсация была съедена ползучим повышением цен.

2 января 1992 года цены были отпущены. Либерализация означала 10-20-кратное (а кое в чем и стократное) государственное повышение цен, что соответствует более чем триллиону рублей. Куда пошли многие тонны денег? Потрачены отнюдь не на расширение производства — его уровень значительно упал и продолжает падать. И на стимулирование труда производителей эти деньги не расходовались. Наоборот, реальная заработная плата с марта 1991 года по март 1992 года упала в 3–4 раза. Так где деньги?

В упомянутой статье «Правда» осуждала Калашникова за вождизм, жесткий, безапелляционный стиль работы. «Как я сказал, так и будет», — вот сущность этого стиля. Естественно, что он и его окружение встретили в штыки выступление газеты. «Собака лает — караван идет», — таков ответ Калашникова на критику в газете.

Интеллигенция и журналисты в том числе, сказал этот областной вождишко, «погоды не делают».

А кто же «делает погоду»? Калашниковы и их окружение. Тот же второй человек в обкоме В. Баландин, который в условиях глубокого жилищного кризиса в Волгограде сам получил прекрасную просторную квартиру, а затем и жилье для дочери. По жилищной проблеме в Волгограде «Правда» также выступала (статья «Дом в вихре слухов»). И снова полное неприятие критики.

Между тем дела в Волгоградской области шли все хуже и хуже. Сокращалось производство сельскохозяйственной и промышленной продукции. Обеспечение населения продовольствием достигло критической точки, что вызывало массовые протесты, требования отставки руководителей области, и в первую очередь Калашникова.

Горбачев был тогда крайне недоволен выступлениями «Правды». На очередном заседании Политбюро он отчитал меня: «Когда ты кончишь своевольничать? По своим бьешь!»

Примерно в это же время в Верховном Совете обсуждалась кандидатура Калашникова на высокий пост первого заместителя Председателя Совета Министров Союза. Кандидатуру, несмотря на старания Горбачева, блистательно провалили.

Поскольку правильность приведенных газетой фактов и цифр ни у кого не вызывала сомнений, я недоумевал, почему генсек так рассердился. Оказалось, я забыл заглянуть в «святцы». А если бы заглянул, то узнал, что ряд лет Калашников работал вторым секретарем Ставропольского краевого комитета КПСС, где первым был Горбачев. И жены их были приятельницами.

Под напором общественности в январе 1990 года весь Волгоградский обком подал в отставку. Об этом «Правда» тоже опубликовала статью «Неоконченный разговор». Написала, что из почти 140 членов обкома первого секретаря поддержало всего 19. «Во всем винят первого секретаря обкома, — говорилось в статье. — Но еще раз скажем: его беда в том, что он окружил себя послушными и недалекими людьми. Они, эти „недалекие“ и „послушные“, возвели Калашникова на пьедестал. И они же спихнули его с того самого пьедестала».

Судьбы Калашникова, соратника и протеже Горбачева и самого генсека одинаковы. «Недалекие» и «послушные» дали Михаилу Сергеевичу высочайший пост, а в августе 1991 года сместили его.

6 мая 1987 года «Правда» напечатала статью «Преследование прекратить». В ней речь шла о порочных, авторитарных методах руководства, своеволии и самоуправстве, о существенных отступлениях от норм партийной жизни, о преследовании неугодных работников, что привело к грубейшим нарушениям законности со стороны первого секретаря Башкирского обкома КПСС, члена Президиума Верховного Совета СССР М. Шакирова. Только в 1986 году было незаконно привлечено к уголовной ответственности 53 человека, из которых 11 арестовано. Среди арестованных— второй секретарь Уфимского горкома КПСС Л. Сафронов.

Статья была напечатана в понедельник, а через два дня, в четверг, на заседании Политбюро ЦК я предстал перед грозными очами генсека. Между нами состоялась небольшая, но довольно острая перепалка.

Горбачев тогда принял решение создать комиссию, которая немедленно отправится в Башкирию и проверит, насколько объективна «Правда».

Комиссия была создана, ее возглавил первый заместитель заведующего Отделом пропаганды ЦК П. Слезко.

Но и в столице Башкирии не «дремали». В Уфе была создана своя, обкомовская комиссия из 13 человек, которую возглавил один из секретарей обкома Г. Ахунзянов. У них была своя задача — любыми путями, не исключая угроз, шантажа, подтасовки фактов, опровергнуть выступление «Правды». Комиссия в угоду Шакирову составила верноподданническую справку. Этот документ срочно направили в партийные комитеты республики с тем, чтобы истолковать каждый абзац статьи по-своему. Коммунистов убеждали, что статья носит сенсационный характер, искаженно оценивает стиль и методы кадровой работы в Башкирской парторганизации, что все внимание сосредоточено на том, чтобы «опорочить проделанную работу». Общественность республики попросту дезинформировали. Справку с соответствующими комментариями зачитывали на собраниях актива, в трудовых коллективах.

Как потом установила комиссия ЦК, из 13 членов местной комиссии большинство подписали липовую справку, не читая, не вникая в ее содержание. Комиссия ЦК не только полностью подтвердила правдивость выступления «Правды», но и вскрыла ряд новых беззаконий в Башкирии. М. Шакиров был освобожден от должности первого секретаря обкома, а Президиум Верховного Совета СССР вывел его из своего состава. Наказаны и другие руководящие работники Башкирии, незаконно репрессированные освобождены.

Буря вокруг выступления «Правды» улеглась.


Примирение с Рашидовым
Первый секретарь ЦК компартии Узбекистана, кандидат в члены Политбюро Шараф Рашидов был энергичным, опытным партийным руководителем. Человек образованный, писатель и поэт, автор нескольких книг, издававшихся только в Узбекистане 135 раз, гораздо больше, чем, к примеру, произведения узбекского классика Хамзы Хаким-заде Ниязи. Вместе с тем он был коварным, по-восточному изощренным, льстивым по отношению к верхам, за что пользовался огромным уважением и доверием Брежнева, который любил посещать Узбекистан. Рашидов был непримирим к своим оппонентам.

В республике он обладал неограниченной властью, пользовался большим авторитетом и уважением у народа, поскольку немало сделал для республики, чтобы вывести ее из средневековой отсталости.

Еще до моего прихода в «Правду» между газетой и Рашидовым возник конфликт: собственный корреспондент «Правды» в Узбекистане Гладков выступил с рядом резких критических статей о порядках в республике, о протекционизме, коррумпированности некоторых руководящих лиц, о том, что образование и здравоохранение являют собой печальную картину, что школьников и студентов по два-три месяца в году заставляют работать на хлопковых полях.

Рашидов позвонил главному редактору «Правды» Зимянину и выразил крайнее неудовольствие выступлениями газеты, объявив Гладкова «врагом узбекского народа». Позднее, уже будучи секретарем ЦК, Зимянин посоветовал мне поехать в Узбекистан и сказать о республике хорошее слово.

Я поехал, побывал в Ташкенте и ряде других городов республики, на предприятиях, в колхозах и совхозах. Принимали меня, как это принято на Востоке, тепло и радушно. Были обильные застолья, подарили мне несколько халатов, тюбетеек, кушаков. Отказаться от сувениров — значит кровно обидеть хозяев, чего я, разумеется, не мог себе позволить.

Поездка дала мне возможность своими глазами увидеть жизнь, труд и быт узбекского народа, познакомиться с интересными, умными людьми. 11 мая 1979 года я опубликовал в «Правде» статью «Золотые руки Узбекистана», где тепло отозвался об узбекском народе, о тяжелом, но благородном труде хлопкоробов.

Примирение с Рашидовым состоялось.

Но для меня узбекская история на этом не закончилась. Нашлись «доброжелатели», накатавшие анонимку в Москву о тех злополучных халатах, которые я, кстати, успел раздарить помощникам и шоферам. Вызвали меня по этому поводу сразу два секретаря — Лигачев и Зимянин и стали по-отечески журить. Кое-как отбился.

В январе 1984 года Рашидов умер. И сразу же развернулось громкое, так называемое «узбекское дело», дело о коррупции, крупном взяточничестве некоторых высоких узбекских чинов, включая первых партийных и государственных лиц. И все перемешалось — и правда, и ложь. Вела дело большая группа следователей во главе с Гдляном и Ивановым.

Мне не хочется анализировать и комментировать давние события, давать им какие-то правовые оценки по той простой причине, что я не юрист. Скажу лишь о тех аспектах, которые касаются только меня.

В процессе разбирательства в тюрьму попали сотни людей. Один из арестованных, бывший управляющий делами ЦК КП Узбекистана (фамилию не помню) показал на допросе, что в мою бытность в республике он дал мне взятку — 20 тысяч рублей. По этому поводу в Прокуратуре СССР допрашивали меня, свидетелей, проверяли показания арестованного. Обвинения лопнули, как мыльный пузырь, настолько топорно была состряпана клевета.

Но на этом все не кончилось.

29 октября 1987 года Гдлян и Иванов арестовали с обвинением во взяточничестве и взяткодательстве секретаря ЦК компартии Узбекистана Рано Хабибовну Абдуллаеву.

Перед самым своим арестом Рано Хабибовна приехала в Москву, в «Правду». Мы говорили с ней около двух часов. Она сказала, что над ней сгущаются тучи, что ей грозит арест, спрашивала, что делать. Газета не могла тогда выступить в ее защиту, у нас не было материалов ни за, ни против Абдуллаевой. Все-таки газета не следственный орган.

Я посоветовал обратиться к Горбачеву. Но великий правозащитник, борец за права и свободу человека ее не принял. Он готовил себя к роли лауреата Нобелевской премии мира между народами, а эта восточная женщина для него мало что значила.

Будучи убежденным коммунистом, Абдуллаева верила в партию, в Горбачева, надеялась, что он защитит ее от произвола, беззакония, насилия. И она написала Горбачеву письмо, но уже из тюрьмы. Вот начало этого письма: «Глубоко осознаю, что обращаюсь к Генеральному секретарю ЦК КПСС и несу ответственность за каждое свое слово. До ареста была уверена, что вместе со смертью Берии и Вышинского канули в „лету“ трагедии 30-40-х годов, в числе жертв которых был и мой отец, один из первых чекистов Узбекистана. Если бы мне лично не пришлось испытать нечто мерзкое и пошлое, преподнесенное как следственное исследование, видеть открытое преступление законов теми, кто должен стоять на их страже, если бы не была свидетелем бесстыдного и аморального издевательства в целях выуживания у подследственных „признаний“, никому не поверила бы, что на 70-м году Советской власти в стенах Прокуратуры СССР воскрес Берия в лице Гдляна.

Этот циник и маньяк, повесив над головой наших детей и родных, как дамоклов меч, свои условия „признания“, создал чудовищную систему самооговоров, лжесвидетельств, лжи».

Ни ответа, ни привета не поступило от Горбачева.

Трудно представить, что пережила эта женщина за три года своего заключения в одиночке. Ее истязали, мучали, изничтожали не только физически, но и морально. Шантаж и угрозы, включая угрозы засадить за решетку детей и мужа. Ее обливали грязью как женщину, мать и жену, пытались представить как порочную любовницу Рашидова.

Спрашивается, почему я так много говорю об Абдуллаевой? Потому что Гдлян и Иванов вынуждали ее к показанию о том, что она дала мне взятку — все те же 20 тысяч рублей. Рано Хабибовна наотрез отказалась дать такие показания, поскольку то было ложью.

Должен сказать большое спасибо этой мужественной узбекской женщине, которая избавила меня от новых серьезных неприятностей.

Суд над Абдуллаевой состоялся. На суде прокурор отказался от обвинения в ее адрес и 15 января 1990 года ее освободили за полным отсутствием состава преступления.

Чуть раньше или позже были полностью реабилитированы и восстановлены в правах более 130 граждан, незаконно задержанных и арестованных в Узбекистане. Среди них люди преклонного возраста, беременные женщины и многодетные матери, которых заточили в тюремные камеры на длительный срок без всяких оснований.

В конце концов правда восторжествовала, но какой ценой!


Щербицкий — непростые отношения
Непростые отношения сложились у меня с первым секретарем ЦК компартии Украины, членом Политбюро В. В. Щербицким.

Заведующий корреспондентским пунктом в Киеве Одинец да и другие корреспонденты на Украине часто критиковали партийных, советских и хозяйственных руководителей республики за разного рода прегрешения против законности, ошибки и недостатки.

Разумеется, Щербицкому это не нравилось, и он изгнал-таки Одинца с Украины. Мы взяли его на ответственную работу в московский аппарат газеты. Он проработал четыре месяца и отправился собственным корреспондентом «Правды» в Венгрию.

Коллектив «Правды», не говоря уже обо мне, страшно возмутился действиями Щербицкого. И я разразился письмом в его адрес, в котором просил пересмотреть отношение к публикациям в «Правде».

Через несколько дней, когда мое письмо дошло до адресата, раздался звонок. Состоялся неприятный разговор и примириться нам не удалось. Только спустя четыре года Щербицкий сменил гнев на милость: по окончании венгерской командировки Одинцу разрешили возвратиться на Украину. Он и по сей день живет в Киеве, работает в «Правде» сорок второй год.

Трудно, очень трудно работать корреспондентам «Правды» на Украине, особенно в западных ее областях, где господствует «Рух» — националистическая, сепаратистская организация, наследница «славных дел» шефа украинских националистов Степана Бандеры. Там сносят памятники, возведенные некогда в честь героев Великой Отечественной войны, воздают почести бесславной, палаческой дивизии «Галиччина», воевавшей на стороне Гитлера, славят бандеровцев, которые вонзили нож в сердце одного из больших украинских писателей Ярослава Галана, изничтожили тысячи и тысячи евреев, зарезали моего друга и сослуживца по 12-й Воздушной армии капитана Виктора Голубева, отважившегося полюбить галичанку, убили и эту бедную женщину, ответившую ему взаимностью.

При активном участии «Правды», после ее выступлений были убраны с политической сцены «неприкасаемые» — первые секретари Ворошиловградского, Днепропетровского, Львовского, Ивано-Франковского, Черкасского обкомов партии.

И все-таки немало еще бывших партбоссов осталось у руля правления Украины. Среди них — президент незалежной Украины Леонид Кравчук.

Я ни разу не встречался с Кравчуком, но меня, мягко говоря, удивляет метаморфоза, происшедшая с ним за какие-то полтора-два года. Из главного марксистско-ленинского идеолога (был секретарем ЦК по идеологии) он превратился в ярого гонителя социализма, марксизма-ленинизма. Умный, тонкий, но порой сверх меры деликатный телевизионный интервьюер Урмас Отт довольно робко спросил Кравчука о причине сего перевоплощения. И вальяжный, самоуверенный президент глазом не моргнув, ответил: «Я не располагал информацией о том, что было: о злодеяниях партии, о преступлениях, которые она творила». И вот теперь, получив достоверную информацию (от кого — «Огонька» или «Московских новостей»?), он, видите ли, прозрел.

В такое невозможно поверить. Разве главный идеолог всех коммунистов Украины не знал о кровавых злодеяниях Сталина, погубившего миллионы и миллионы лучших сынов и России, и Украины? Разве не знал он о голоде, организованном Сталиным на Украине в начале 30-х годов, голоде, унесшем миллионы человеческих жизней? Разве не знал он о поголовном истреблении справных хозяев земли украинской в жуткие времена сталинской коллективизации? Разве не знал о сотнях тысяч украинских, русских, белорусских солдат, погибших в лагерях ГУЛАГа только потому, что были в плену у немцев, попали в немецкое окружение? И о других, более поздних преступлениях тоталитаризма тоже не знал? Знал, разумеется. Но партийный билет не выбросил в знак протеста — не хотел терять свое удобное кресло. Если к власти придут большевики, тот же Кравчук через сутки станет большевиком. А что тут такого — не знал, не ведал…

Все-таки я верю, что придет благословенное время, когда никто на Украине не будет называть русских «оккупантами», «москалями». Противоестественно, крайне опасно пробовать разъединять народы России и Украины. Не дай Бог им всерьез поссориться. Мир содрогнется…


Нурсултан Назарбаев
Не могу не сказать об отношениях «Правды» с Казахстаном. Тому есть две причины. Первая — там я близко познакомился с тогдашним первым секретарем ЦК компартии Казахстана Д. Кунаевым, с народом мощной республики, которую он возглавлял. Вторая причина — там я открыл для себя, для «Правды» Нурсултана Назарбаева, нынешнего президента Казахстана.

Пробыл я в Казахстане десять дней, встречался с Кунаевым. Никаких проблем с ним у «Правды» не было. Он сдержанно и спокойно относился и к критике, и к похвалам в адрес республики. Власть его и его клана была безгранична, но он как-то умел рационально использовать эту власть. Сказать, что он не терпел возражений, нельзя, поскольку никто не рисковал ему возразить. На заседаниях Политбюро он выступал редко, вел себя сдержанно, славословием в адрес Брежнева и других генсеков не отличался. В личной жизни был достаточно скромен.

За спиной Кунаева называли и консерватором, и баем, и ханом. Может быть, он и был консерватором, хотя бы потому, что прожил семь десятков лет. А в этом возрасте шуметь, греметь, махать руками и кричать «долой» вроде бы несолидно. Он был мудрым, опытнейшим партийным руководителем.

Я подметил у него одно весьма хорошее и так недостававшее нам в застойные времена качество: он окружил себя молодыми, талантливыми, энергичными людьми. Когда я сказал ему об этом, он ответил следующее: «Я уже стар и бегать не в состоянии. Пусть побегают, поработают молодые люди. Мое же дело подсказать им, что и как нужно делать, поправить, если они делают что-то не так».

Мне повезло. Все десять дней, что я был в Казахстане, меня сопровождал талантливый и энергичный молодой политик Нурсултан Назарбаев, тогда секретарь ЦК компартии Казахстана по промышленности.

Он, сын простого декханина, стал инженером-металлургом. Прошел, причем без всякой протекции, трудный путь от горнового на мартене до президента независимого государства.

Поездили, полетали мы по республике. Были в Экибастузе, крупнейшем угольном бассейне страны, на базе которого создавался тогда мощный энергетический центр, на целине, которая в урожайные годы давала миллиард пудов хлеба. Об услышанном и увиденном я рассказал в статье «Казахстан: хлеб и энергия», которая была тепло принята в республике.

О многом мы говорили с Назарбаевым. О далеко не блестящем состоянии нашей экономики, о несовершенном — затратном характере хозяйственного механизма, последними словами ругали пресловутый «вал», предусматривающий объем реализации продукции в рублях. В многолетней борьбе против «вала» «Правда» приобрела сильного союзника. На эту тему Назарбаев не раз выступал в газете.

Мне бросилось в глаза, что несмотря на высокий пост, Назарбаев чувствовал себя не совсем уютно, несколько некомфортно, как сейчас принято говорить. Понял я, что у него много недоброжелателей, завистников, которые только и ждут, чтобы он где-то оступился. Но он не давал поводов своим недругам. Скромен и строг к себе до предела, жил, к примеру, с женой и детьми в небольшой двухкомнатной квартирке. Не знаю, в какой квартире сейчас живет президент Казахстана, думаю, что в приличной, и он ее заслужил.

Да, Нурсултан Назарбаев — президент большого и мощного государства Казахстан. Рациональный экономист, мудрый политик и тонкий идеолог, общественный деятель высокого класса. Один из таких, которых не так уж и много во всем мире. Если ему не «поломают ноги», то лет через пять он превратит Казахстан в процветающее государство. Он еще молод, и у него все впереди.


Михаил Сергеевич Горбачев. Вопросы, сомнения

Заслуги Горбачева несомненны. Он помог обрести независимость государствам Прибалтики, многое сделал для объединения германского народа. Объединение Германии, не побоюсь сказать, — акт исторического значения. Не без его больших усилий покончено с «холодной войной», с конфронтацией «Запад — Восток», при нем начался необратимый процесс разоружения, сокращения ядерного вооружения. Это — в международном плане.

Для нашей страны Горбачев открыл «зеленый свет» гласности, политическому и идейному плюрализму. Однако он оказался неспособным преодолеть в стране хаос и развал. Результат трагичный — распад Союза ССР и ряд крайне отрицательных процессов, предшествующих распаду и последовавших за ним. Одна из двух сверхдержав перестала существовать, что вызвало глубокие геополитические изменения в мире. Изменения отнюдь не в пользу России и других государств, входивших в состав Советского Союза.

Какое геополитическое значение имеет этот бедлам, называемый перестройкой? Мне уже семьдесят лет, и я вряд ли успею ответить на этот трудный вопрос. Видимо, будут искать ответ на него наши внуки.


Моя точка зрения
Свершилась непоправимая трагедия, рассыпалась великая страна.

Какова роль во всем этом Горбачева? Поступал ли он так сознательно, преднамеренно, решив уничтожить КПСС, развалить СССР во имя своих, скажем, бонапартистских интересов? Действовал ли он по чужой подсказке? Не обманули ли его, не обвели ли вокруг пальца многочисленные, постоянно менявшиеся советники и соратники? А может быть, дело в его личных качествах, в его неспособности решить невиданные задачи, которые он сам же и поставил?

На эти вопросы нет однозначных ответов. Поделюсь своей точкой зрения.

Я исключаю, что к той пропасти, в которой оказалась страна, Горбачев привел ее сознательно. Затевая перестройку, он, мне кажется, преследовал большие и благородные цели — окончательно покончить со сталинизмом, вытащить страну из болота, даровать советским людям свободу и благополучие, вывести экономику на передовые рубежи. Не думаю, что в его начинаниях таился злой умысел.

Но многое, очень многое в мыслях и делах экс-президента беспокоит и настораживает.

Настораживает, к примеру, тот факт, что в своих бесчисленных вояжах за рубеж он, если не заискивал, то по крайней мере благоговел перед Западом, с блаженством принимал различного рода премии, звания и миллионные гонорары за свои отнюдь не гениальные книги — о той же перестройке, которая обернулась величайшей трагедией для народа,

У меня создалось впечатление, что Горбачев больше заботился об улучшении отношений с американцами, французами, итальянцами, немцами, нежели о нормализации отношений между азербайджанцами и армянами, грузинами и осетинами и т. д. Не случайно в Германии он объявлен немцем № 1 1991 года. Если бы он успел отдать Японии Курильские острова, то несомненно был бы признан и «японцем № 1».

Хотелось бы верить, что он действовал не по чужой подсказке. Однако уж очень схожи результаты перестройки (развал СССР и партии) с прогнозами, замыслами американских политиков, социологов, спецслужб.

Для примера приведу выдержку из книги русского эмигранта Александра Уайта, изданной еще в далеком 1956 году в Мюнхене. Отвечая на вопрос, будет ли мировая (читай — западная) демократия вскоре распоряжаться Россией, автор писал: «Многое зависит от успеха антикоммунистической акции Запада, которая должна расшатать партию, а с ней армию и аппарат и произвести в России те сдвиги, которые бы позволили нынешним интернационал-демократам Запада (наследникам Второго Интернационала) наложить руку на финансы, экономику и все природные ресурсы нашей страны…

Чем кончится борьба? Отвоюют ли они себе прежнее влияние или нет, и много ли выиграет Россия, заменив сегодняшний советский режим новым социал-демократическим режимом? Правда, он несет с собою „Свободу и Демократию“ взамен нынешней „Диктатуры и Тоталитаризма“, что нам повторяют каждый день, и все это верно, но не следовало бы нам, русским, полюбопытствовать, пока не поздно, как дорого обойдутся все несомые им блага российской нации и государству?

Какие именно сдвиги происходят сейчас в партии, мало кто знает. Кто из советских вождей клонит к сговору с бывшими демократическими собратьями Запада, а кто в сторону самостоятельного Евро-Азиатского блока, — тоже сказать трудно. Нельзя даже поручиться, что кто-то из них не пошел уже тайно на частичный сговор с Мировой Демократией, орудующей на Западе, и не продаст в один прекрасный день (после дворцового переворота) Россию со всеми ее ресурсами в руки своих прежних соратников, нанеся до этого по их поручению несколько пренеприятных ударов по престижу Америки, которую Мировая Демократия ведь тоже собирается со временем окончательно прибрать к рукам».

Как будто в воду глядел А. Уайт. Его прогноз сбывается на все сто процентов, причем то трагедийное, что произошло с Россией, сделано колонной наших лидеров, на правом фланге которой с марта 1985 года стоял Горбачев, а рядом с ним, а может быть, и над ним — Яковлев. Причем, своими руками, за какие-то шесть лет (1985–1991) они сделали то, что столетиями от тевтонских рыцарей (XI век), поляков (XVII век), шведов (XVIII век), Наполеона (XIX век) до Гитлера (XX век) не могли сделать иноземные захватчики. А ведь Гитлер и его союзники бросили на нашу страну 10-миллионную армию. С тем, чтобы ее развалить, уничтожить, сделать своей колонией.


Кто кого обманывал?
Я не нахожу ответа на чрезвычайно важный вопрос: кто кого обманул, подвел, подставил под удар в августе 1991 года — то ли путчисты Горбачева, то ли Горбачев путчистов? Ведь путчисты были самыми близкими Президенту людьми, занимали ключевые посты в государстве: Павлов — председатель Совета Министров, Янаев — вице-президент, Крючков — председатель КГБ, Язов — министр обороны, Пуго — министр внутренних дел, Болдин — руководитель аппарата президента.

Вспоминаю, как Президент энергично и упорно отстаивал их кандидатуры на заседаниях Верховного Совета СССР.

Когда при утверждении на должность руководителя аппарата Президента в Верховном Совете СССР (март 1991 года) Валерий Болдин не получил нужного количества голосов, Горбачев призвал депутатов вернуться к этому вопросу. «Что касается товарища Болдина, то я вам сказал, что речь идет об обслуживании Совета безопасности, всех его функций, о руководителе аппарата Президента. Таковым он и останется. Я не хочу параллельно изобретать еще одну должность, а включить его для того, чтобы вести все дела. Поэтому я еще раз просил бы вас вернуться к этому вопросу. Не думаю, что у нас такая ситуация, что мыдолжны сутками размышлять, надо или не надо назначать.

Вы понимаете, что значит Президенту, Генеральному секретарю взять помощника. Так вот, товарищ Болдин с 1981 года является моим помощником, заведующим Общим отделом. В данном случае надо вести хозяйство так, чтобы оно было на уровне Совета безопасности.

Это люди, которым я абсолютно верю. Вы понимаете, о чем идет речь? Я вынужден именно так говорить вам. Для меня это ситуация, которая заставляет вернуться к этому вопросу и просить пересмотреть ваше решение. Я мог бы раньше сказать, выступить, но я самонадеянно подумал, что вам все известно и вы понимаете, о каких людях идет речь».

Отвечая на просьбу Президента, депутат А. К. Орлов сказал: «Уважаемый Михаил Сергеевич, Вы понимаете, что здесь сыграло роль, на мой взгляд? Вы выбирали себе помощников, консультантов. Я имею в виду Шаталина, Петракова. И мы получили в конце концов весьма отрицательный результат».


Кадровые просчеты Горбачева.
Немного о ГКЧП
Под аккомпанемент бесконечных разговоров о демократии Горбачев по существу единолично решал, кому и какую дать должность, кого и в какое кресло посадить. Он выдвинул кандидатуру Геннадия Янаева на пост вице-президента, не согласовав ее ни с Советом федерации, ни с Президиумом Верховного Совета СССР. При первом голосовании в Верховном Совете Янаев не прошел. По настоянию Президента, который на все лады расхваливал Янаева, было проведено второе голосование, и Янаев с большим «скрипом» был избран.

Так вот, эти люди, за которых горой стоял Президент и которые клялись ему в верности, за его спиной сговорились отстранить, а проще говоря, спихнуть Президента. Объявили его больным, создали ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению), который самолично взял на себя всю полноту власти. Ввели в столицу войска. Когда сей опасный фокус не удался, гэкачеписты помчались в Форос — падать на колени перед Президентом. Примирение, однако, не состоялось, и заговорщики угодили в тюрьму КГБ в Москве — «Матросскую тишину».

Не берусь судить, виновны ли гэкачеписты с точки зрения уголовного права. Знаю, что, по данным социологов, до 70 процентов населения Союза одобрительно отнеслись к воззванию ГКЧП, в нем содержались привлекательные для людей обещания.

Вместе с тем считаю, что гэкачеписты поступили безнравственно по отношению к партии и лично Горбачеву, сплетя за его спиной паутину сговора. Кроме того, они дали повод Борису Ельцину запретить деятельность Коммунистической партиии. Партия разогнана, ее имущество и финансы реквизированы. Миллионы и миллионы рядовых коммунистов ограблены, чего не скажу о верхушке партии, партократии, как ее именуют, которая сама грабила народ, обеспечив себе, детям своим и внукам далеко не безбедное житие на долгие времена. И, наконец, еще одно печальное следствие авантюристической акции ГКЧП. Сразу же после провала Украина, а за ней и ряд республик объявили о своей независимости. Были сорваны переговоры лидеров республик в Ново-Огареве, правительственной даче под Москвой.

После августовских событий прежней власти у Горбачева уже не было, авторитет его упал. Разного рода указаниями и постановлениями российское руководство ущемляло его полномочия и полномочия Центра. Упразднялись союзные органы, местные партийные организации. И все это с легкой руки Горбачева, который тем самым лишил себя мощной поддержки. Это был, пожалуй, единственный случай в новейшей истории, когда президент отрекся от партии, доверившей ему власть. Народ этот акт расценил как предательство.

В декабре 1991 года Горбачева снова «обошли», обманули вчерашние соратники — Ельцин, Кравчук и Шушкевич. Они тайно собрались в Минске и 8 декабря подписали документ о денонсировании Договора о создании Союза ССР (декабрь 1922 г.). Тем самым Союз Советских Социалистических Республик был упразднен и учреждено Содружество Независимых Государств (СНГ).

Оценив это решение как неконструктивное, Горбачев вскоре подал в отставку. Редкий случай в истории, когда у президента отобрали государство.


О личных качествах Горбачева 
Я думаю, что личные качества Горбачева сыграли не последнюю роль в том, что он потерпел полное политическое «фиаско». Мне импонировал Горбачев как человек. Необычайно коммуникабельный, живой, энергичный, эрудированный, обладающий большим практическим опытом. Умел блеснуть перед аудиторией, нашей и зарубежной, умело и живо вести разговор с любым собеседником, будь то рабочий или академик, рядовой солдат или маршал, обычный клерк или президент иностранного государства. Питал большое уважение к ученым, писателям, журналистам. Довольно убедительно отвечал на вопросы и виртуозно уходил от вопросов каверзных. Гибок как политик, большой мастер компромиссов.

И все-таки он был далеко не безупречен как политик. Главным его недостатком, опять же с моей точки зрения, является нерешительность, половинчатость, стремление «усидеть на двух стульях». В последние годы его правления, в нем боролись два начала. Первое — генсек, второе — президент. Первый пост он добровольно оставил. А лишившись поддержки партии, которая и возвела его в ранг президента, лишился президентского поста.

Горбачев пытался примирить непримиримых — левых, демократов, и правых, консерваторов. Так, к примеру, в течение двух — трех лет за идеологию в Политбюро отвечали Яковлев и Лигачев, люди по своим взглядам явно несовместимые. Попытки Президента найти для них точки соприкосновения ни к чему не привели, и тогда Горбачев «разбросал» их по разным углам: Лигачеву поручил сельское хозяйство, а Яковлеву — международные дела. Шефом по идеологии генсек назначил В. А. Медведева, молниеносно сделав его членом Политбюро.

Вадима Андреевича Медведева знаю давно. Очень симпатичный человек. Экономист по профессии, член-корреспондент АН СССР с декабря 1984 года, работал в Ленинграде секретарем горкома КПСС. Но он экономист «развитого социализма», сторонник планового, жестко централизованного управления экономикой, антитоварник. Естественно, что идеологическая «шапка Мономаха» оказалась ему сильно велика. Назначение Медведева на пост секретаря ЦК по идеологии — одна из многочисленных кадровых ошибок Горбачева.

Михаил Сергеевич был излишне доверчив к людям, своему окружению, о чем говорит все та же августовская история. Опирался он прежде всего на старые, проверенные кадры, прежних друзей и соратников по комсомолу. Начинал он перестройку вместе с Яковлевым, Шеварднадзе, Медведевым, Бакатиным и вместе с ними завершил свою партийную и государственную карьеру. Горбачев не держал (за редким исключением) в своей команде молодых, энергичных, перспективных людей. Может быть, побаивался конкуренции? Молодые ведь часто имеют свое мнение, неуживчивы, возражают, а возражений Горбачев не терпел. Охотно слушал каждого, всем давал слово, казалось, прислушивается к советам, ан нет, делал все, как правило, по-своему.

Президент, лишенный должного дара предвидения, не обладающий умением находить однозначное, четкое решение по важным вопросам, такой президент был обречен.


Чехарда в политических верхах
Горбачев как-то заявил: «Мы сделали поначалу ставку на научно-технический прогресс, но механизмы его внедрения не сработали. Взялись за реформу хозяйственного механизма, но и она блокировалась. Тогда и появилась идея политической реофрмы…»

И началась чехарда! Как в калейдоскопе, появлялись и исчезали новые политические институты: Президентский Совет, Совет безопасности, Государственный совет и пр. Создавалось множество комитетов и комиссий. И все во имя демократии. Но невдомек было великому реформатору, что демократия может удержаться только на прочном экономическом фундаменте.

Чем это кончилось, хорошо известно: на почве кризиса экономики развалилась политическая система, государственность, власть, оборона. Воцарились хаос, безвластие, правовой беспредел.

Можно привести множество других фактов, свидетельствующих о просчетах Горбачева в кадровой политике. Неудачным было назначение в декабре 1986 года на пост первого секретаря ЦК компартии Казахстана русского — Колбина, вместо ушедшего на пенсию казаха Кунаева.

Сам по себе Колбин человек умный, деятельный, абсолютно честный. Но он не был знаком с условиями жизни в республике, с проблемами, которые ее волновали. Он не знал языка народа, с которым должен был повседневно общаться.

Местным населением это назначение было расценено как попрание национальных интересов. Молодежь Алма-Аты вышла на улицы с протестами. Волнения были подавлены. Это событие — тревожный сигнал, четко показавший, что в области национальных отношений в Союзе очень неспокойно, что следует ожидать новых, куда более серьезных взрывов нетерпимости и ненависти.

Политбюро, лично Горбачев вместо того, чтобы серьезно заняться национальными проблемами, решили проучить казахов, обвинив их в «национализме». На этот счет было принято постановление ЦК КПСС, которое вызвало в республике волну негодования и еще более мощную волну протеста. Постановление пришлось срочно отменить.


Горбачев прозевал обострение межнациональных отношений
Межнациональные отношения обострялись. За Алма-Атой последовали Нагорный Карабах, Сумгаит и Фергана, а позднее — Баку, Тбилиси, Вильнюс. Это были уже не мирные демонстрации, не протесты, выраженные в плакатах и речах, а кровавые столкновения. Пролилась кровь, погибли сотни невинных людей, тысячи ранены. Начался реальный процесс распада СССР, остановить его не удалось.

«Правда» предвидела подобное развитие событий. Еще в первой половине 1987 года коллектив подготовил очень серьезную, глубокую и тревожную статью о положении и состоянии национальных отношений в Эстонии. Но бывший секретарь ЦК компартии Эстонии Вайно позвонил в Москву, Яковлеву, попросил статью не публиковать. Зачем-де обижать маленький эстонский народ? Разумеется, статью не напечатали.

На тему национальных отношений «Правда» помещала много материалов: статьи Ю. Аракеляна «Суд совести или кое-что из жизни Армении» (18 января 1988 года), Г. Лебанидзе, собкора в Грузии, «Уроки гласности» (13 января 1989 года). Причем, Лебанидзе прямо сказал, что, если не принять соответствующих мер, прольется кровь. Но на предостережения газеты ни ЦК, ни местные партийные органы не обратили должного внимания, а в результате кровь пролилась.

Вернемся еще раз к кадровым просчетам Горбачева, поскольку они привели к серьезным последствиям.

На июльском 1990 года Пленуме ЦК в кадровой чехарде произошел забавный курьез. Генсек предложил на пост секретаря ЦК Гумера Усманова, первого секретаря Татарского обкома партии. Выйдя к трибуне, Усманов сказал, что налицо какое-то недоразумение, с ним никто и никогда не говорил, и предложение генсека для него — полная неожиданность. Он просил оставить его в прежней должности, так как к работе на посту секретаря большого ЦК не готов. Горбачев, как обычно, ловко вывернулся, и секретарство в ЦК Усманову было буквально навязано. А через несколько месяцев Усманова освободили, по его просьбе. Мы давние знакомые, земляки. Он после этих событий говорил мне, что секретарские обязанности в масштабе всей партии оказались ему не по плечу. Вернулся в Татарстан, работает по специальности — в строительстве.

Таковы гримасы горбачевской кадровой политики.


Не в цене профессионализм
Крупные просчеты Горбачева скорее не вина его, а беда, беда для всего нашего общества.

В отличие от США, Японии и многих других стран у нас совершенно не ценится профессионализм — высочайшее знание своего дела. Процветает уравниловка, принцип «всем сестрам — по серьгам». Пусть платят мало, но зато всем одинаково. Платят не за труд, качество работы, а за должность, за кресло, которое тот или иной человек занимает.

Приведу пример. На кафедре философии Академии общественных наук, которой я много лет заведовал, было 12 профессоров. Из них пятеро молодых, талантливых, трудолюбивых. Четверо — середнячков, которые работали посредственно. Трое — отпетые бездельники. А заработная плата, как ни странно, у бездельников была выше, им платили еще и за стаж (именно за стаж, а не за труд).

В надбавках за стаж нет ничего предосудительного, но при одном непременном условии: любое порученное дело должно вестись на высочайшем уровне, профессионально. Ну а поскольку профессионализм у нас не в цене, то человек нередко готов плюхнуться в любое, особенно «руководящее» кресло, не зная дела, за которое берется.

Для меня, журналиста, философа, было бы оскорбительным, если бы мне вдруг предложили кресло, скажем, главного хирурга страны. А вот господин А. Мурашов, теплотехник по профессии, не моргнув глазом, принял должность начальника Главного управления милиции г. Москвы. Какой из тщедушного физика борец с нашей широкоплечей преступностью? Да никакой! А на пост председателя союзного Комитета госбезопасности в свое время назначался Вадим Бакатин, строитель по профессии. Такие дела…

Подобные акции другим словом, как протекционизм, не назовешь. Протекционизм, стремление, как говаривал еще Грибоедов, «порадеть родному человечку», расцвели у нас пышным цветом. И до сих пор цветут и пахнут.

В бытность правления Л. И. Брежнева говорили о кишеневско-днепропетровской мафии, поскольку тогдашний генсек позвал в Москву, к вершинам власти своих друзей и сослуживцев из этих городов. В Узбекистане господствовал клан Рашидова, в Казахстане — Кунаева и т. д.

Сейчас предъявляют претензии к Б. Н. Ельцину за то, что он окружил себя сослуживцами по Свердловску. Работать вместе с верными, преданными, разделяющими твои взгляды и убеждения людьми, — естественное право каждого руководителя. Но нельзя, однако, забывать, что управление государством, власть требуют высокого профессионализма, больших знаний и серьезного опыта. К сожалению, сильных профессионалов-управленцев в ближайшем окружении российского президента пока недостаточно. Вовсе не случайно окружение это порой, мягко говоря, подводит своего шефа. Отсюда просчеты, ошибки, и достаточно серьезные.

Подписал, к примеру, Ельцин Указ об объединении МВД и КГБ России, но Комитет конституционного надзора признал этот акт незаконным, его пришлось отменить. То же случилось с решением о введении на территории Чечни, где безраздельно правит генерал Дудаев, чрезвычайного положения.

Говорят, что руководитель, отменяющий собственное решение, — слабый руководитель. Наверное, это действительно так. Но мне думается, что руководитель, умеющий признавать и исправлять свои просчеты, напротив, — руководитель сильный, волевой. Именно таков Ельцин.


Горбачев — отнюдь не Петр Первый
Кое-кто из ретивых поклонников Горбачева сравнивает его деятельность с деяниями Петра Первого, великого императора Российского. Но это сравнение по меньшей мере некорректно.

Петр Первый создал великую Российскую империю. Михаил Горбачев империю развалил.

Петр Первый прорубил окно в Европу, создав мощную армию и могучий флот. Он разгромил в 1709 году шведов под Полтавой, утвердив незыблемость России, ее образ жизни, веры и надежды.

Горбачев закрыл окно в Европу, оставив стране лишь малюсенькую форточку. Закрыл окно не только в Европу, но и на юг, на Ближний и Средний Восток, отдав на поругание, на раздел наш славный Черноморский флот.

Петр Первый, хотя и на костях тысяч своих соотечественников, построил в болотах и топях Прибалтики новую столицу России — Санкт-Петербург. Позднее его назвали Петроградом, а еще позднее — Ленинградом. Ленинградом, который явил собой в годы второй мировой войны пример героизма, мужества, самопожертвования. Приезжай, читатель, в славный город Санкт-Петербург, посети бесконечно скорбное Пискаревское кладбище, где погребены 600 тысяч ленинградцев, погибших в жуткие времена блокады, и ты убедишься, сколь велик, сколь потрясающ подвиг граждан и города, который основал Петр Первый.

Горбачев построил, разумеется, за счет советских граждан, налогоплательщиков, дачу в Форосе (в Крыму, на северном побережье Черного моря), дачу, которая, наверное, не снилась ни одному императору всех времен и народов. Необычайная роскошь в сочетании с самой современной техникой, включая спутниковую связь. Рядом построен специальный аэродром. Чтобы не утруждать хозяев дачи хождением до моря (расстояние всего 40–50 метров), от дачи до моря протянули эскалатор.

Бесподобное великолепие стоило налогоплательщикам всего-навсего 150 миллионов рублей, причем не нынешних, «деревянных», а тех, доперестроечных, весьма дорогих. Да плюс к тому истрачена валюта, сколько именно — одному Богу известно.

Охраняло эту тюрьму, где провел Президент бывшего Союза ССР три дня августовского (1991 года) «путча», всего-навсего… 500 человек.

Перед уходом Президента в отставку, состоялась его девятичасовая беседа с Ельциным, с глазу на глаз. Не знаю, о чем там говорилось, но, судя по скудным сообщениям печати, Горбачев выторговывал привилегии. Дали ему пенсию, два автомобиля (надо полагать, один для него, другой — для Раисы Максимовны). Он скромненько просил 200 человек охраны и прочей челяди, а Ельцин пожаловал ему всего 20 человек. Еще Михаил Сергеевич просил сохранить ему статус личной неприкосновенности. Ельцин отказал, сказав примерно следующее: «Если вы в чем-то виноваты, покайтесь сейчас, пока не поздно».

Меня восхищяет, удивляет и в трепет приводит эта борьба двух гигантов политики — Ельцина и Горбачева. Как же могло случиться, что опальный Ельцин нокаутировал всесильного Горбачева? Абсолютно новый для истории феномен. Сейчас разобраться в этом невозможно. Такова политика, а политика — дом терпимости, в котором бытует жестокое правило: хочешь — приходи, можешь — плати. А если не хочешь и не можешь, дуй мимо!

Все наши великие русские историки (Карамзин, Ключевский, Соловьев) не влезали в передряги своего времени. Они не были политиками. Они не писали книг о своем времени — это политика. Каждый из них смотрел на 50—100 лет назад. Но в истории нашей российской, русской они видели настоящее и будущее России.

Сейчас команда Горбачева почти в полном составе, включая Яковлева и Медведева, обосновалась на Ленинградском проспекте, в здании бывшей школы ЦК КПСС под вывеской «Горбачев-фонд». Своей главной задачей фонд ставит прогнозирование экономических, социально-политических и других общественных процессов. Вот так-то!

Странно и грустно, если не сказать больше, все это наблюдать и слышать. Ведь мир видит, к каким трагическим последствиям привели страну прогнозы «архитекторов и прорабов» перестройки. Видит и содрогается. Для кого, для какого общества и государства предназначены грядущие прогнозы «Горбачев-фонда»? Не позавидую тем, кто их примет. Глубоко сомневаюсь в том, что кому-либо они нужны. Так, пена.

Поистине история повторяется: сначала в форме трагедии, а затем в форме фарса.


Главный редактор: радости и горести

История «Правды» — сложная, противоречивая. И это естественно, ведь газета отражала еще более сложную и противоречивую историю России, потом Советского Союза, историю компартии. Она стояла у истоков создания партии коммунистов и вместе с ней пережила ее трагический конец в августе 1991 года.

«Правда» — живой, постоянно движущийся, пульсирующий, изменяющийся организм. Она подобно человеку. Как и у любого человека, в ее жизни были взлеты и падения, свои светлые и темные страницы.

Мне повезло, время моей работы в «Правде» совпало со временем ее расцвета, когда она считалась первой газетой страны, а пожалуй, и всего мира. Ее тираж доходил до 11 миллионов экземпляров. Такого тиража не достигала никогда ни одна газета мира, будь она партийной или государственной. Но дело не только в тираже. Дело в огромном влиянии, которое она оказывала на жизнь страны, на международный климат. Считалось, что, если «Правда» выступила по какому-то серьезному вопросу, значит она выразила позицию руководства ЦК КПСС, Политбюро, генсека.

Думали так многие, однако это не совсем так. Да, «Правда» последовательно, временами довольно жестко проводила линию ЦК. И не только потому, что мы обязаны были это делать. Все сотрудники «Правды» — убежденные коммунисты, а большинство из нас (может быть, к несчастью) так ими и остались.

Но была еще и тактика. Была масса вопросов, конкретных проблем, где «Правда» показывала свои острые зубы.

Мы больно били, но не партию, а ее вельможных лидеров. Мы не добрались до высочайшего уровня, до членов Политбюро, секретарей ЦК, но секретарей обкомов, министров били жестоко и беспощадно. Конечно, нередко газете попадало на том же Политбюро. Но журналистский коллектив в меру своих сил сопротивлялся.

Как читатель уже знает, многое нам удавалось. А еще больше, к сожалению, не удавалось. Если бы нам все удавалось, то жил бы великий Советский Союз, одна из трех великих держав мира, один из полюсов концентрации силы, притяжения, влияния: Советский Союз, Соединенные Штаты Америки и Китайская Народная Республика. Сейчас осталось два полюса — США и КНР. Берегись, Китай, даров данайских, как бы и тебе не остаться за бортом великой геополитической борьбы, которая ведется уже по крайней мере два века.

В газете мне было не до геополитики. До «Правды», как я уже писал, мне приходилось учиться, служить в армии, преподавать, готовить студентов и аспирантов, читать лекции, писать статьи, брошюры, книги. Я оставался чисто кабинетным ученым, далеким от политики, решения каких-то более или менее важных политических вопросов. А о международных делах имел весьма и весьма смутное представление. Одно время решил начисто отказаться от общественных, политических дел, занялся биологией, точнее философией биологии. Первую брешь в моих намерениях пробил перевод на работу в Москву, в Академию общественных наук, где философия биологии, а тем более чистая биология были никому не нужны. Волей неволей пришлось заниматься философией, социологией, теорией научного коммунизма.

Приход в «Правду» стал резким поворотом в моей судьбе, во всей жизни, в научных изысканиях. «Правда» открыла мне широкое окно в большую политику, в огромный, сложный и противоречивый мир. Мало того, позволила по-новому посмотреть на себя самого, на собственный внутренний мир.

Нет, «Правда» не поколебала моих убеждений, но одни из них она углубила, расширила, другие скорректировала, а от третьих вообще пришлось отказаться. Отказаться прежде всего от представлений о непогрешимости наших вождей, которым я с детства искренне верил: так уж нас учили. Да и не только нас, мое поколение, но и моих предков — далеких и близких. Веками русский народ слепо верил в доброго и умного «батюшку-царя», который нас только и спасет, избавит от невзгод и лишений, все и вся решит по справедливости.

Императоров российских я знал по учебникам истории и, кроме Петра Великого, никто из них меня не восхищал, не вдохновлял. И вопроса о вере в них для меня не существовало.

Я верил в Ленина, до «Правды» — абсолютно, в «Правде» абсолютность уступила место относительности. Посмотрев на наш советский мир глазами «Правды», я увидел, что в этом мире, построенным по проекту Ленина, далеко не все в порядке.

Я боготворил Сталина, под чьим именем и под знаменем Родины, воевал. Веру в него поколебал XX съезд КПСС, хотя доклад Хрущева на этом съезде и не был до конца честным. Ему удалось облить Сталина грязью, хотя сам он был по уши в этой грязи. Говорят, что из всех архивов Хрущев изъял все компрометирующие его самого документы, включая документы о его вступлении в партию коммунистов, не говоря уже о смертных приговорах виновным и невиновным, которые он подписывал. Так говорят, но утверждать, что это чистая правда, не берусь.

«Правда» позволила мне взглянуть на облик Сталина по-иному, спустить с небес на землю. Я много узнал о людях, которых он уничтожал физически и морально, о трагической судьбе народов, которые Сталин изгнал со своей земли, лишил крова. Об этом я узнавал от очевидцев, которые приходили в газету и просили помощи.

И все-таки Сталин остается для меня вождем советского народа, одним из самых влиятельных политических лидеров XX века. Его боялись, с ним считались, а вместе с ним считались и с моей Родиной. Полистайте многотомные мемуары Уинстона Черчиля, найдите страницы, посвященные Сталину, и вы убедитесь, как мощный (и по габаритам, и по политическому весу) «Чарли» трепетал перед Сталиным.

Сам Рузвельт, больной, на инвалидной коляске, прикатил к Сталину в Ялту. Рузвельт был и останется в истории США одним из величайших американских президентов. Это он, Рузвельт, буквально вытащил США из депрессии 1929–1932 годов. Интересный парадокс: Рузвельт использовал методы Сталина — жесткую централизацию, контроль за всем и вся, мощные вливания в отечественную промышленность и сельское хозяйство, контроль над рынком. А в общем Рузвельт оказался умнее, гибче Сталина. Во-первых, он избежал репрессий, террора, хотя и беспощадно боролся с коррупцией, рэкетом, спекуляцией. Рузвельту было и проще — такого пресса внутрипартийных, межпартийных, блоковых, не говоря уж о национальных, противоречий он не испытывал.

Во-вторых, в условиях колоссального кризиса экономики Рузвельт не забывал, что прежде всего нужно накормить народ. Сталин разорил сельское хозяйство. Рузвельт сохранил его и мощно поддержал. С его легкой руки Америка, а с ней и Канада стали мировой житницей, кормилицей мира. Разумеется, не бесплатно, а за многие миллиарды долларов.

Я, разумеется, не призываю идти по кровавому следу Сталина. Это исключено и, как говорится, не дай Бог. Но авторитетный лидер демократического толка (типа Миттерана, к примеру) России нужен.

К этим убеждениям я пришел во время работы в «Правде».

Было много радости от этой интересной и насыщенной жизни, от многочисленных встреч, общения, споров с самыми разными людьми — от узбекского хлебороба до четырех генеральных секретарей КПСС. Я встречался со многими выдающимися людьми мира. С теми, кто дает нам хлеб, кров, бережет наш покой — рабочими от станка или конвейера на автомобильном гиганте в Хиросиме, с фермерами Айовы, с солдатами из Нарвика, охраняющими границы своей северной родины. Вряд ли найдутся газета, журнал, радио или телекомпания в странах, где я побывал, которые бы не пригласили меня выступить, поделиться своими мыслями, высказать свою точку зрения.

Нашу страну я тоже объездил вдоль и поперек: от Ленинграда до Батуми, от Минска до Владивостока. Жаль вот на Курилах не удалось побывать.

Я счастлив, что овладел основами журналистского труда — одного из самых тяжелых и опасных, и, конечно же, важных. Печать, радио, телевидение, иначе говоря, средства массовой информации, ныне представляют собой четвертую власть — после законодательной, исполнительной и судебной. По списку — это четвертая власть, а по значению, по воздействию на умы и сердца людей — едва ли не первая. Она, эта власть, как по мановению волшебной палочки, способна и «просветить» человека и, наоборот, затуманить самую трезвую голову.

Будучи главным редактором «Правды», я придерживался твердой партийной линии, не стремился манипулировать людьми, считал, что главное дело любой газеты — давать точную информацию, а дальше человек пусть сам разбирается, что к чему.

«Правда» научила меня ценить время, каждый день рассчитывать буквально по минутам. Главным для меня была газета, ей я отдавал все свое время, все физические и духовные силы. Повторяю, «Правда» была единственной в стране газетой, которая выходила ежедневно — 365 номеров в год да еще двумя выпусками.

Я, за исключением отпуска, который полностью использовал в редких случаях, и кратковременных командировок, сидел в редакции 10, 12 и более часов в сутки, решал, что печатать, в каком объеме, на какой полосе. Никто из сотрудников не брал на себя ответственность сократить или слегка отредактировать выступление партийного руководителя в ранге, скажем, члена Политбюро. Особенно нетерпимыми к вмешательству в свои тексты были Громыко и Яковлев. Чуть ли не до истерики дело доходило, когда из их текста убирали какой-нибудь десяток строк.

Работа требовала моего присутствия и в воскресные, и в праздничные дни. Почему? Вот, к примеру, у Горбачева визит в США. Он там с кем-то встречается, обедает, произносит речи, скажем, в 19.00 по заморскому времени. А у нас в Москве уже два часа ночи и мы должны ждать сообщений. Иной раз эти сообщения не превышали десяти строк, но их нужно было непременно вовремя обнародовать.

А если проходил Пленум ЦК, а тем более съезд партии, то ждать официальных сообщений приходилось до утра.

Конечно, были и «окна» — свободные от газетной суеты часы, я их заполнял научной работой, тренировками на водных лыжах, плаванием. Раз в году, в последний день старого года, 31 декабря, я забывал о времени — Новый год встречал трижды. Первый раз часов в десять, когда выходил ночной, новогодний выпуск газеты. Собиралась вся дежурная бригада «Правды» в конференц-зале. Выпивали по фужеру шампанского, закусывали скромненькими бутербродами с черной икрой и семгой. Странно вспомнить, но баночка икры стоила около четырех рублей и была вполне доступна.

Второй раз я встречал Новый год ровно в полночь по московскому времени. Встречали втроем: я, дежурный водитель и автомобильный диспетчер, незабвенная Домна Александровна, отдавшая «Правде» 60 с лишним лет своей жизни и умершая буквально за диспетчерским пультом.

Почему в это время я обязан был быть в редакции? Все дело в том, что в полночь с новогодними поздравлениями выступал по телевидению один из трех высших руководителей — генсек, Предеседатель Президиума Верховного Совета или Председатель Совета Министров. Я был обязан просмотреть и прослушать это выступление. А вдруг что-то случится — взорвут Останкинскую телебашню или видеопленку украдут?

После выступления вождя я ехал домой, чтобы уже в третий раз встретить Новый год. А в первый день Нового года, к 12 часам опять должен был находиться в редакции. Таков был регламент, жесткий и рациональный. И, надо признаться, он никогда не был мне в тягость.


Награды и привилегии — тоже радость
За свои боевые заслуги я получил десяток наград. Самая дорогая из них — медаль «За отвагу», которую мне вручили в 1943 году — тогда вопрос «кто кого» еще не был решен. Дальше были солидные боевые ордена и медали — «За оборону», «За Победу» и др. Пять наград — иностранные. Работая в «Правде», получил около 30 наград, среди которых ордена Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени и масса медалей. В начале каждого года у нас не так давно было принято награждать звездами Героя, орденами и медалями массу территорий (от сельского Совета до союзной республики), массу организаций (от колхоза, совхоза, небольшой фабрики до союзных министерств и ведомств), массу людей (от рабочего, колхозника до министра — за успехи в социалистическом соревновании, за выполнение и перевыполнение планов предыдущего года.

Многим давали красные знамена, переходящие или — на вечное хранение. Это был первый и самый массовый поток награждений.

Был и второй поток, не менее мощный и престижный. Каждую именитую и влиятельную организацию по случаю круглой даты ее основания (10, 25, 50, 75 лет) отмечали орденом, а тех, кто в ней работал, — орденами и медалями. По случаю разного рода юбилеев и «Правда» удостоена высших правительственных наград — двух орденов Ленина и ордена Октябрьской революции.

Третий по счету поток награждений — выдающимся деятелям партии и государства, науки и культуры. Лучшим давали звездочку Героя Социалистического Труда и ордена, часто по случаю круглой даты. К примеру, главный редактор «Правды» Зимянин в день своего 60-летия получил звезду Героя. Я тоже мечтал ко дню 60-летия получить эту заветную звездочку. Но не получилось, не дали.

Еще одна, самая массовая, четвертая волна награждений — по случаю круглой (10, 20, 30, 40 и т. д.) годовщины Октябрьской революции, создания Советской Армии, победы в Великой Отечественной войне. Для меня особенно престижной была медаль к 100-летию со дня рождения Ленина. Были и другие награждения — за подвиг, трудолюбие, терпение, героизм, самоотверженный труд. Полетел в космос — получай Героя Союза. Героя Труда получал передовой колхозник, добившийся урожая в 60 центнеров пшеницы с гектара. А сотрудник уголовного розыска, погибший в схватке с бандитами, удостаивался, посмертно ордена Красной Звезды. За отвагу на пожаре и за спасение утопающих отличившихся отмечали медалями.

Советские люди любили и ценили эти награды.

Здесь же хочется затронуть вопрос о привилегиях. Они, эти привилегии, их критика явились козырной картой Ельцина, трамплином, который позволил ему занять пост Президента России. Но посмотрели бы вы, как и где сейчас живет великий противник привилегий! Сколько у него личных машин, самолетов, охранников и советников!

Говорю об этом потому, что нынешние демократы-правители, обрушив гнев на привилегии «партократов», быстренько присвоили их себе. Многие заняли ключевые посты в коммерческих структурах, насквозь коррумпированных. Как писала французская печать, мэрия Москвы замешана в финансовых махинациях вместе с французами, нарушителями уголовного кодекса. Бывший мэр Москвы — четвертый по счету из пятерки самых богатых людей России. Подобные сведения он и не пытался опровергнуть. А объяснить, с каких небес свалилось на него многомиллионное богатство, что-то, бедолага, не смог.


Алмазная лаборатория
26 октября 1991 года в газете несуществующего в Москве комсомола «Московский комсомолец» появилась сенсационная статья под громким заголовком «Секретная лаборатория в цитадели партийной печати. Бриллианты для диктатуры номенклатуры». В ней сообщалось, что в небольшом помещении на шестом этаже редакции «Правды» располагалась странная лаборатория. В ней шла экспериментальная огранка камней, то есть переработка натуральных алмазов в драгоценные бриллианты. Автор статьи недоуменно вопрошал, чем был мотивирован выбор места: то ли не доверяли «ювелиры» военным базам и предприятиям военно-промышленного комплекса, то ли правдисты и партийная номенклатура не хотели ни с кем делиться доходами? Угадывался весьма прозрачный намек на то, что «Правда» хотела выйти на мировой «черный рынок» бриллиантов, продавать их по демпинговым ценам и тем самым пополнить партийную кассу валютой, часть которой сотрудники газеты собирались положить в собственный карман. Сообщалось также, что лабораторию «инспектировали» по очереди секретари ЦК, члены Политбюро Лигачев и Зайков. Попахивало чуть ли не сенсацией века. Тем более, что сюжет «Московского комсомольца» был воспроизведен по российскому каналу телевидения, который смотрят сотни миллионов людей. Статью подписал некто Анатолий Баранов, один из множества расплодившихся в нашей стране в условиях перестройки молодых «ультрадемократов». Кроме самой статьи, была опубликована огромная фотография здания газеты «Правда», а жирная-прежирная стрелка указывала на шестой этаж, где, якобы, располагалась лаборатория, фабрикующая «бриллианты для диктатуры номенклатуры».

Прочел я эту дикую статью, посмотрел фотографию и ужаснулся. Как можно так беспардонно врать! Мы десятилетиями кляли «желтую» западную прессу за фальсификации, но не заметили, как возникла та же самая «желтая» пресса в нашем собственном доме.

Вот бы шустрому Толе Баранову придти ко мне и обстоятельно, не торопясь, поговорить о существе дела. Нет! Он ограничился 30-секундным телефонным разговором, да и суть его умудрился переврать.

В ответе на вздорный пасквиль (статья в «Правде» 28 октября 1991 года под заголовком «Бриллианты комнаты № 626») я был вынужден разочаровать читателей «Московского комсомольца».

Что же было на самом деле?

Однажды в «Правду» пришел немолодой человек. Назвал свою фамилию, место бывшей работы и рассказал любопытную историю.

Работая в системе Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР (ВПК), он получил задание разобраться в крупной афере — в продаже за бесценок на Запад огромного количества природных алмазов, необходимого сырья для изготовления бриллиантов. Оказалось, что с фирмой «Ди Бирс», монополистом в торговле драгоценными камнями, заключен кабальный для нас договор. По дешевке мы продавали фирме алмазы. После переработки их в бриллианты фирма получала солидную прибыль. Бриллианты — валюта валют, они постоянно дорожают, значит, государство, торгуя необработанными камнями, теряет ежегодно огромные суммы.

К слову говоря, мы по дешевке продаем за рубеж не только алмазы, но и полудрагоценные камни — рубины, аметисты, малахит, яшму, янтарь. По 100 долларов за килограмм (!) этих камней «отваливают» нам западные фирмы. Обернув затем камешки в причудливую ювелирную упаковку, они продают их поштучно, получая сотни тысяч долларов чистой прибыли.

Что, на Руси перевелись искусные ювелиры? Совсем нет. Мастера показывали мне вещи, ни в чем не уступающие шедеврам Фаберже. Беда, что наши ювелиры лишены статуса художников, их превратили в унылых ремесленников, за мизерную плату изготавливающих многотысячными тиражами значки с изображением Ленина, Кремля и других символов Советской власти.

Первый договор с «Ди Бирсом», по-моему, был подписан в 60-х годах. Спустя некоторое время после заключения договора группа во главе с М. (полностью назвать этого человека не рискую) начала изучать эту сделку. Расценив договор с «Ди Бирсом» как кабальный для нас, специалисты задались вопросом: а можем ли мы сами перерабатывать алмазы в бриллианты? Оказывается, вполне можем.

В 1974 году группа провела первый успешный эксперимент. Но кому-то эта затея не понравилась, группу разогнали, а ее шефа отправили на пенсию. Приняв «алмазную эстафету» от М., мы, группа единомышленников, провели новый эксперимент. С огромным трудом удалось собрать с десяток лучших огранщиков алмазов со всей страны. Они работали по нашим электронным «выкройкам». Результаты приличные. Мы сделали бриллианты на уровне, не уступающем мировому. Эксперимент, понятное дело, проводился не подпольно, а в соответствии с распоряжением Совмина СССР от 24 марта 1988 года. Можно спросить, почему алмазная лаборатория оказалась именно в «Правде»?

Во-первых, потому что изгнанная из Военно-промышленной комиссии, она оказалась без крыши. А поскольку дело мне показалось чрезвычайно важным, я предоставил ей помещение. Во-вторых, я не мог разрываться между газетой и лабораторией. Здесь же можно было наблюдать за работой «алмазников» между делом. И, наконец, вся работа лаборатории строилась на основе системного анализа и теории операций, в которых я разбираюсь. И я им был нужен.

К большому сожалению, эксперимент завершить не удалось. Я уехал в отпуск, и, оставшись без моей защиты, команда огранщиков была разогнана. Все вернулось на круги своя — кабальный договор с Оппенгеймерами был продлен.

Еще одно пояснение. В нашей лаборатории никогда не было ни одного «живого» алмаза, а тем более бриллианта. Мы ничего не перерабатывали. Мы не имели никаких связей с зарубежными фирмами и ничего никому не продавали. Занимались теорией, моделированием. Что касается превращения алмазов в бриллианты, то этот процесс проводился на одном из предприятий бывшего Министерства приборостроения с соблюдением всех правил безопасности и сохранности.

О нашей работе я докладывал Политбюро, Горбачев приказал разобраться. После моего приглашения посетить лабораторию к нам приехали Лигачев и Зайков. Позднее приезжал Воронин, бывший тогда вице-премьером, а с ним целая группа министров и их замов. Мы представили ряд предложений, хотели создать геммологический институт (научное учреждение, изучающее золото и драгоценные камни). В мире их десятки, а в нашей стране, являющейся вторым после ЮАР добытчиком алмазов, нет даже малюсенькой лаборатории.

Мы предлагали также создать единый центр обработки драгоценных камней, даже место определили — Кунцево, Филевский парк. Во всем мире такие центры есть, а у нас эта работа ведется в семи различных пунктах, а потому невозможно обеспечить безопасность работ и сохранность их результатов.

Кстати, во многих государствах золотыми и алмазными делами ведает президент или премьер. У нас это отдано на откуп объединению «Главалмаззолото».

Было много и других идей: о реорганизации финансовой системы, о конвертируемости рубля, об учреждении инвестиционного банка, о создании вместе с оборонщиками мощных финансово-промышленных концернов и т. д.

Многие большие люди знали о нашей работе и, надо признать, оценивали ее должным образом, велась она в контакте с экономическим отделом Совмина СССР, о ней знали Н. И. Рыжков и его помощники.

Были и возражения против наших проектов, поскольку требовались немалые вложения, здание для геммологического центра, квартиры для огранщиков, новое современное оборудование и др. Мы приводили такие доводы: затраты окупятся примерно за два года, а затем страна получит миллиарды.

31 мая 1988 года шеф «Главалмаззолота» М. Рудаков посетил «Правду», предложил на базе аналитической группы создать кооператив. Мотивировал это предложение низкой зарплатой и высокой текучестью кадров на алмазных заводах. Другими словами, нам было предложено создать артель по «печатанию» валюты по типу старательских, добывающих золото. Теперь-то мы знаем, как много золота ушло из этих артелей «налево» и за рубеж. Мы от такого предложения, естественно, отказались и предложили свой проект преобразования алмазного дела. Но он, как и другие наши проекты, повис в воздухе.

В «Правде» 31 октября 1990 г. была напечатана заметка «„Ди Бирс“ доволен». Чем? Сотрудничеством с нами. Еще бы, за миллиойы продаем сырье — алмазы, которые на Западе превращаются в бриллиантовые миллиарды.

Чем же все это кончилось? Да ничем. Судя по всему, руководство «Ди Бирса» узнало о нашей работе. 29 октября 1990 г. директор корпорации «Ди Бирс», которая контролирует 90 процентов оптовой продажи алмазов и бриллиантов в мире, Гэри Ральфе прибыл в Москву. Он отметил, что все имеющиеся с советской стороны контрактные соглашения четко соблюдаются. По его словам, налицо стремление выполнять все взятые на себя обязательства и желание продолжать работать с корпорацией в будущем. Он признал, что даже с учетом политических событий в СССР «Ди Бирс» не можетпросто так взять и отвернуться от Советского Союза, который является крупнейшим добытчиком алмазов. «Поэтому, — сказал Г. Ральфе, — мы не только хотим поддерживать наши связи, но и укреплять их. И хочется верить, что в этот период политических перемен (в СССР) возможность для этого будет».

При этом Г. Ральфе признал, что его корпорация занимает особое место среди западных фирм в том, что касается деловых связей с СССР, так как уже имеет большой опыт такого сотрудничества. Он заявил, что может понять смятение и нерешительность тех западных фирм, которые, как он выразился, пытаются найти для себя место на советском рынке. Западный бизнесмен, который изучает возможность налаживания связей с советскими республиками, должен учитывать степень связанного с этим риска. Если ему нужно будет вкладывать крупные суммы или продавать какие-то товары, то он, несомненно, будет проявлять нерешительность. С другой стороны, как это происходило в нашем случае, если речь идет о приобретении товаров в СССР, то этот элемент риска уже пропадет.

Он сказал, что западные бизнесмены, являясь людьми прагматичными, будут внимательно следить за тем, как идут дела у тех компаний, которые уже сотрудничают с СССР. «Я бы рекомендовал, — прибавил Г. Ральфе, — правительствам республик очень заботливо опекать те фирмы, которые уже действуют в Советском Союзе».

Можно, конечно, выражать удовлетворение по поводу четкого соблюдения советской стороной своих обязательств по выполнению заключенных соглашений. Но при этом лично у меня остается горечь, что речь по-прежнему идет о вывозе из нашей страны сырья, в данном случае алмазов. Настораживают и недвусмысленные призывы директора крупнейшей мировой «бриллиантовой корпорации» к правительствам республик опекать действующие в Советском Союзе фирмы. Тем более что, по его же словам, наиболее активны сегодня те, кто меньше рискует, то есть те, кто занимается вывозом. Не пора ли вновь вернуться к идее создания в стране собственного современного центра обработки драгоценных камней? А тут помощь «Ди Бирс» была бы поистине неоценимой.

Кажется, «Ди Бирс» к этому готова. Готова предоставить нам кредит в миллиард долларов для преобразования нашего алмазного, бриллиантового дела. Всего только миллиард, да и тот в кредит. Дешево, совсем дешево «Ди Бирс» собирается от нас откупиться.

Прибыв в Москву, Ральфе был удостоен приема у самого Президента. Договорились, что контракт с корпорацией «Ди Бирс» будет продлен. И он был продлен на целых пять лет. Так что грабеж России продолжается.

Что же касается судьбы наших теорий и моделей, то обо всем этом я ничего не знаю. Когда я убедился, что грабеж нашей страны узаконен, что никто не хочет разбираться в наших далеко не простых алмазных делах, что кто-то греет свои нечистые руки на алмазных договорах кабального характера, решил плюнуть на все. Ушел из «Правды» в науку и забыл про эти жуткие дела, которым посвятил не один год своей беспокойной жизни. Где сейчас документы, над которыми мы столько работали, не знаю, не ведаю.

Алмазная лаборатория радости мне не принесла. Осталась только горечь.


«Правда» и КГБ
И тогда, когда я работал в «Правде», а изредка и сейчас, меня спрашивают, какие отношения сложились между газетой и КГБ, сколько кагэбэшников работало в «Правде»? И как я оцениваю эту организацию?

Должен сказать, что отношусь к органам безопасности, разведчикам и контрразведчикам с глубоким уважением. Они делали и продолжают делать большое государственное дело. Особенно импонируют мне те из них, которые работают за рубежом. Многих из них — от охранников и шифровальщиков до генералов — знал лично, приходилось общаться с ними во время заграничных поездок, которых у меня было немало. В основном это люди высокой культуры, хорошо знающие регион пребывания, прекрасно владеющие иностранными языками.

Конечно, история органов ВЧК — ОГПУ — НКВД — КГБ не из приятных. Самые черные страницы истории страны написаны именно их руками, обагренными кровью миллионов невинных жертв.

Конечно, органы необходимо было глубоко реформировать. Но вместо реформ они всячески третируются, очерняются, разрушаются.

И с этим согласиться нельзя. Пока существует государство, оно обязано обеспечивать собственную безопасность. Так было, так должно быть и впредь. Важно только поставить работу органов в рамки законности, лишить их функции тотального сыска, слежки за согражданами, доносительства.

Как и все другое, органы безопасности легко разрушить, но для того чтобы воссоздать их заново, нужны многие и многие годы. Об этом не стоит забывать.

Что касается «Правды», то отношения с КГБ у нас были деловыми, нормальными. Серьезных конфликтов не возникало.

Росказни о том, что в «Правде» было много людей в синих погонах, не соответствуют действительности. За 20 лет моей работы в газете был только один случай, когда корреспондент «Правды» был выслан из страны пребывания за «недозволенную» деятельность. Причем этот корреспондент вел не агентурную разведку. Других случаев и быть не могло, поскольку «Правда» была в этом смысле чистой газетой и не держала людей со стороны. Впрочем, нам своих людей КГБ и не навязывал.

Конфликты с КГБ были скорее на местном уровне, а точнее говоря, в пределах страны пребывания собственного корреспондента «Правды» за рубежом.

Владимир Большаков был собственным корреспондентом «Правды» в Австралии. Человек прямой, достаточно принципиальный, но слишком эмоциональный, невыдержанный. Стоило ему сказать пару нелестных слов по адресу посольских гебистов, как в августе 1976 года он был отозван в Москву. Ему инкриминировали связь с женщиной — агентом ЦРУ. Допускаю, что «связь с женщиной» в далекой Австралии и могла, как говорится, иметь место, но абсолютно убежден, что Володя Большаков, как агент ЦРУ — это чушь собачья. Мои попытки прояснить это не совсем ясное дело ни к чему не привели. Ровно десять лет я потратил, чтобы реабилитировать Большакова. Брал его в заграничные командировки, добился для него разовых командировок, но в каждом случае представлял в ЦК личное письменное поручительство. И только в декабре 1988 года ему открыли двери за рубеж. Послали собкором во Францию, временно, на полгода, вместо безвременно погибшего Ивана Щедрова. К счастью Володи, в Отделе пропаганды ЦК КПСС сменилось руководство, и мне удалось утвердить его постоянным собкором «Правды» во Франции. Единодушно коллектив «Правды» признавал его лучшим корреспондентом газеты за рубежом.


Еще раз про путч
Меня изредка спрашивают: а где вы были в дни так называемого «путча», 19–22 августа 1991 года? Защищали вы Белый дом? Я услышал этот вопрос в конце августа 1991 года, возвратившись из отпуска, и не понял его. Белый дом? Тот, что в Вашингтоне, где резиденция Президента Соединенных Штатов Америки?

Там я бывал не раз, но как-то мне в голову не приходила мысль о защите Белого дома. Кого защищать? Президента США? Думается, у него в стране и без меня достаточно защитников. Да и от кого защищать американского президента? Насколько мне известно, еще при Аврааме Линкольне перевелись мятежные генералы. Генерал Грант их усмирил еще полтора века назад. Тот самый Грант, которого Линкольн послал в мятежные южные штаты. Грант так «уговорил» мятежников, что и по сей день ни одному из пятидесяти штатов Америки не приходит мысль об отделении.

У нас и это теперь возможно, Объявил себя Нагорный Карабах независимым государством, и дело идет к тому, что он скоро будет стерт с лица земли. Там пролились реки крови, и кровь эта будет литься, судя по всему, до последней капли.

Объявила себя славянская Украина независимой. Нет, не народ этой страны, а лидеры типа Кравчука. Но при этом лидеры как-то запамятовали, что собственных энергоносителей у Украины всего 10 процентов от потребляемого. А СКВ, чтобы купить нефть и газ на стороне, у нее кот наплакал.

Нет, я не защищал «Белый дом». Во время путча я находился в Поти (Грузия). Там проходил чемпионат Европы по водным лыжам. У нас не было ни радио, ни телевизора, о газетах можно было только мечтать. И поэтому когда ко мне в коттедж 19 августа 1991 года прибежали взволнованные местные боссы, тренеры, спортсмены, которые где-то краем уха услышали о событиях в Москве, я ничего им ответить не смог. Вот я и не примчался из далекого Поти на площадь Свободы, как именуют сейчас площадку перед «Белым домом». Не бросал бутылку с горючей смесью в смотровые щели БТР, и не садился на люк той же горящей бронемашины.

Я не защищал «Белый дом» и должен бы покаяться. Но, честно говоря, каяться желания нет, поскольку эта «защита» русскому, российскому народу ничего не дала. Наоборот, она отняла у него то немногое, что он имел: сносную работу, сбережения, какое-то подобие социальной защищенности, пусть слабую, призрачную, но все же надежду на будущее.

Я не защищал «Белый дом», а потому, наверное, в очередной раз попал в список неблагонадежных.

От путча, от его результатов никакой радости не испытываю. Но безмерно рад победе последней сборной СССР на чемпионате Европы по водным лыжам. В этой победе есть и доля моего участия.


Несостоявшаяся книга

Задумал книжку о перестройке.

Написал и напечатал ряд статей, накопил множество рукописных заметок, фрагментов. Как ее озаглавить?

Решил, что озаглавить можно так: «Перестройка — революция или контрреволюция?» Хотя о перестройке ее архитекторы уже забыли. Она просто-напросто провалилась. Почему, спрашивается?

Не буду ссылаться на классиков марксизма, сейчас это чуть ли не запрещенный прием. Сошлюсь на генерала А. И. Деникина, предварительно обратившись к нашей недавней истории — к периоду с февраля по октябрь 1917 года.

Нынешняя ситуация в России во многом аналогична тогдашней. Полный развал экономики, повальное дезертирство солдат, беконечные забастовки, коррупция, утеря элементарных основ чести, достоинства, разгул преступности. Правда, тогдашние рэкетиры назывались простым русским словом — бандиты. А деньги, как и нынешние рубли, годились разве только для того, чтобы оклеивать ими стены. Россия, как и в наши дни, стонала от безудержного грабежа, беззакония, безвластия.

«Крушение власти и армии» — так озаглавил Антон Иванович первый том своих «Очерков русской смуты». В этих очерках прославленный воин, начальник Генерального штаба Ставки Российской Армии, ярый противник и бесстрашный боец против Советской власти догола раздел Временное правительство Керенского, просто и ясно показал причины его бесславного падения. Одна из причин — «Программы все нет». А разве у нас была четкая и ясная программа перестройки? Ее не было. Сначала «ускориться», потом «перестроиться». А что и во что перестроить, до сих пор мало кто знает. Вроде бы «казарменный», «тоталитарный», «командно-бюрократический», едва ли не первобытный социализм перестраивали в социализм «гуманный», «демократический», «человечный». Теперь же палкой загоняем страну в капитализм. И совсем не в современный, цивилизованный — полусоциалистический капитализм, а в дикий капитализм первоначального накопления. Как довольно точно отметила одна из американских газет, Россия делает то, что в США было 150 лет тому назад.

И еще причина: «Отсутствие целостного и стройного плана у русских политических партий, вся энергия, напряжение мысли и воли которых были направлены главным образом к разрушению существовавшего ранее строя» (А. И. Деникин). А разве сейчас не так? Не создав ничего нового, особенно в сфере экономики, старое торопливо разрушили. Мы забыли, что к явлениям общественной жизни необходим системный («целостный и стройный» — по Деникину) подход. Забыли, что «все связано со всем», что демократия, гласность, свобода, плюрализм ни гроша не стоят без здоровой, устойчивой экономики.

Нельзя не сказать об «отсутствии у новых правящих классов самых элементарных технических знаний в области управления…».

Кто представляет нашу управленческую элиту? Кто суетится вокруг наших президентов? Кто сочинял и продолжает сочинять всевозможные экономические программы, будь то солидные академики и едва оперившиеся кандидаты наук? Кто они?

Это, как правило, кабинетные ученые, не имеющие практического опыта, навыков управления.

Прочитаем их биографии — мы найдем в них удивительное сходство, простейшую, но безотказную схему. Состоятельные папа и мама — школа — университет — аспирантура — докторантура. А дальше НИИ, журнал, а уж если кому-то совсем здорово повезет — загранка. Причем не какая-то желтая Азия, а тем более черная Африка, а Штаты, Европа, а ныне Израиль. Как-то посол во Франции посетовал, что многие его сотрудники — дети, внуки или иные родственники членов Политбюро, ЦК, министров…

И сейчас наша управленческая и научная элита не вылезает из-за рубежа, мало беспокоясь нашими внутренними недугами. Благо, есть с кого брать пример — с тех, кто на самом верху.

А взгляды и принципы лидеры и прорабы перестройки меняли, как перчатки. Вчера были железными марксистами-ленинцами, несгибаемыми коммунистами. Сегодня — ультрарадикалы и либералы. Вчера были апологетами централизованного планирования и управления, стали безоглядными рыночниками. В пять минут перестроились.

Говоря о провале перестройки, без Карла Маркса, без его непреходящей идеи о том, что труд является первым из основных источников всякого богатства (второй источник — природа), не обойтись. Мы забыли об этом в бесконечных, чаще всего бессмысленных политических баталиях, в ожесточенной борьбе за власть. Мы создали и продолжаем создавать бесчисленные партии, движения, фонды, ассоциации, собираем круглые и не совсем круглые столы. И старательно воздвигаем и воздвигаем многолюдные конторы. А еще бешенно торгуем. В то же время производители материальных и духовных ценностей прозябают, большинство просто нищенствует.

Из нашего лексикона исчезли позорные понятия: вор, спекулянт. Теперь в России нет ни воров, ни спекулянтов, есть дельцы, предприниматели.

Это же кощунство, когда хаос, безвластие, беззаконие, грабеж страны, ее граждан прикрываются демократическими лозунгами, безнравственными рассуждениями о каких-то общечеловеческих ценностях. А что такое общечеловеческие интересы и ценности? Кто ответит?

Наши демократы запретили компартию — незаконный, антиконституционный акт.

Ведь известно, что издавна в составе КПСС существовали две партии. Небольшая правящая верхушка, как бы сверхпартия «партократов». В ней состояли и «герои» августа 1991 года, и нынешние демократические правители России, другие партийные боссы в центре и на местах. Они — главные виновники развала Союза, всех других тяжких бед, обрушившихся на наш многострадальный народ. И уж если судить партийную верхушку, то судить нужно и бывших, и нынешних лидеров. Хотя бы судом совести, чести.

Наши нынешние ведь совсем недавно были бывшими. Они, начиная в 1985 году «катастройку» (выражение крупного философа и писателя А. Зиновьева, изгнанного в свое время из СССР), правили державой, правили компартией. Сейчас же, развалив Союз, сбежав из партии и разогнав ее, правят пестрым, раздираемым противоречиями, а кое-где и кровавыми междоусобицами конгломератом больших и малых суверенов. Сколько членов было в «первой» сверхпартии, сказать трудно. Думается, пятьсот тысяч, или около того. Но была другая, огромная 18-миллионная партия рядовых — рабочих, крестьян, специалистов, ученых. Они-то в чем провинились? Разве только в том, что аккуратно платили членские взносы и тем самым финансировали верхушку. Или тем, что голосовали за эту верхушку? Но за нее голосовали 100 процентов граждан страны. Ведь существовал пресловутый «блок коммунистов и беспартийных». Что ж, со всех граждан страны нужно спросить? Но это же бессмысленно!

Я тоже был «наверху», хотя в партийном аппарате ни дня не работал, даже маленькой партячейкой никогда не заведовал. Вступил в партию, как и десятки, сотни тысяч моих 20-летних сверстников-фронтовиков, в годы войны, в августе 1943 года.

Мы свято верили в коммунистические идеи и идеалы — нас так воспитали. У нас была единственная цель: очистить Родину от фашистских орд. И мы, наш многонациональный народ под руководством партии коммунистов одержали победу. Миллионы отдали за эту победу свою жизнь.

Я часто испытываю чувство тревоги, безысходности. Порушено дело, которому посвятил всю жизнь. И дикая мысль приходит в голову: а не лучше было бы погибнуть вместе с миллионами сверстников? Чтобы не видеть развала великой страны, невиданного в истории вероломства, предательства, чудовищного издевательства над народом, своим умом и руками создавшим могучую державу. И только вера в народ, в его светлый ум и умелые руки, вера в Россию, которая, без сомнения, выдержит испытания, выстоит, воспрянет и духом своим, и плотью, такая вера дает мне силы.

Сегодня все, как в кошмарном сне. Развернешь газету, включишь радио или телевизор — везде и всюду видишь и слышишь о рынке, всевозможных банках и биржах, аукционах, распродажах, приватизации, департизации, деидеологизации, десоветизации… Кстати, у нас народ обирают полторы тысячи бирж, тогда как во всем мире их не более ста, а в США всего четыре.

Страну охватила чудовищная «зеленая» лихорадка. Нет, речь идет не о движении «зеленых», этих беззаветных защитников природы, а о долларе США. Мы превратили доллар в божество, которому поклоняемся, думается, с гораздо большей фанатичностью, нежели мусульмане святыням Мекки. Почти две тысячи рубликов отдаем за один доллар, за который в США едва ли выпьешь крохотную чашечку кофе. Мало какая денежная единица в мире пала так низко, как наш некогда золотой рубль. Это не назовешь иначе, как национальным позором. Надо было умудриться довести великую страну до такого нищенского состояния. Лидеры России странствуют по миру с протянутой рукой — ну разве не кошмар!

А теперь о рынке. Надежды на него иллюзорны. Для мало-мальски цивилизованного рынка нужны по крайней мере четыре вещи: товары, инфраструктура, кадры, законы, регулирующие рыночные отношения. Ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого у нас нет.

Пытаемся в спешке все это создать. Но разве можно в спешке создать товарное изобилие или информатизировать общество на современном уровне? Для этого нужны годы и годы. И не годы политических баталий, пустословия, несбыточных обещаний (ими мы по горло сыты), а годы упорного, честного, высокопроизводительного труда. Труд и только труд нас спасет.

Главным средством перехода к рынку наши экономисты с докторскими и академическими дипломами считают «либерализацию» (какое благозвучное слово!) цен. Нет бы прямо и честно сказать, что речь идет о постоянном повышении.

Цены возросли в сотни и тысячи раз. На многие жизненно важные продукты (хлеб, уголь и др.) они уже достигли мирового уровня, чем гордятся наши демреформаторы. Но они почему-то забыли, что заработки наши ой как далеки от мирового уровня.

К чему привела пресловутая «либерализация», ясно, как божий день. Она поставила миллионы людей на грань голода, вымирания. Породила миллионы безработных. Обострила и без того острые социальные, этнические и национальные противоречия. И, не дай Бог, вызовет русский бунт, страшнее которого, как в свое время писал А. С. Пушкин, нет ничего на свете.

Так, может быть, найдем другие, какие-то обходные пути. Они есть! Встать, осмотреться, честно проинвентаризировать все, что имеем, разумно, не распродавая Россию, использовать наши богатства во имя всех людей, а потом спокойно и уверенно делать хотя бы небольшие шаги вперед.

Но для этого необходима элементарная политическая стабильность.

Верю, что мы начнем жить и работать в соответствии со здравым смыслом, примерно так, как ведет дела хорошая домохозяйка. А домашние дела она ведет на основе элементарного принципа: расходы должны строго соответствовать доходам. Умная домохозяйка редко берет в долг. Логика проста: берешь чужие, а отдавать приходится свои. Это в семье. Страна же рассчитывается за «демократические» долги отнюдь не деньгами правящей верхушки, а народными деньгами, трудом народным, всем национальным богатством.

Страна разорена. Огромен ее внутренний и внешний долг, причем внешний долг достиг астрономической суммы — 90 миллиардов долларов. По сравнению с 1985 годом он возрос в двадцать (!) раз. Спрашивается, куда истрачены колоссальные суммы? На «перестройку»? Самое бы время идеологам и кормчим перестройки отчитаться за многие десятки миллиардов «зеленых», а заодно и триллионы «деревянных», нагло изъятых у народа. Но у нас — ленинское коллективное руководство, при котором персонально никто и ни за что не отвечает. Как только приходит время отвечать, так начинается очередная реорганизация. Или отставка.

А кредиты все берем и берем. Ни нам, ни детям нашим с долгами не рассчитаться. Еще и внукам придется платить за нашу преступную расточительность и полную безответственность.

Первое и самое главное, что нужно сделать любой ценой, — накормить народ. И тогда многие другие проблемы сами собой отпадут. Мы с протянутой рукой обращаемся к Западу за подаянием. И нам подают, и порой то, что там не нужно. Как-то мне в руки попала баночка с детским питанием. Посмотрел я на эту баночку и с удивлением обнаружил, что срок ее хранения истек еще в 1989 году.

Нет, я не хочу зачеркнуть, опорочить ту гуманитарную помощь, которую от сердца своего, от своего не всегда обильного достатка, оказывают нам в наш тяжкий час (а почему этот час наступил, истории еще придется разобраться, и она воздаст должное должным!) добрые люди земли. Но ведь помощь, понятное дело, мизерна да и не всегда доходит до того, кому предназначена. Ее разворовывают, ею спекулируют. Нет, никто, кроме нас самих, огромную страну не накормит.

Вместо бесконечной говорильни, которая вот уже шесть перестроечных лет и три года постперестроечных ведется на всех уровнях — от центральных до местных, до разного рода президентов, губернаторов, мэров, префектов, нужно заняться самой насущной проблемой — продовольственной.

Почему бы нам не обратиться к опыту сытого Китая? Тем паче, что он совсем рядом, под боком. Великая азиатская страна, а мы, бывшие советские, более чем наполовину азиаты. Нет, мы с упорством, достойным лучшего применения, ломимся в «общеевропейский дом». Да кто нас, объятых кровавой смутой, хаосом, безвластием и распрями, пустит в этот дом? Пора оставить иллюзии!

Осмотревшись и вдумавшись в то, что в нашей стране происходит, пришел к выводу, что заглавие возможной книги «Перестройка — революция или контрреволюция?» не подходит. Ведь нельзя же всерьез считать революцией ту малость, которую мы получили — гласность, плюрализм политический и духовный, свободу демонстраций и митингов, забастовок, стачек, пикетов, голодовок и самосожжений. Увы, ни грамма хлеба, ни тонны нефти и кубометра газа, ни одной пары колготок, от отсутствия которых буквально изнывают наши женщины, перестройка не прибавила.

Наши лидеры до сих пор не поняли, что без прочной экономической основы никакой политической и духовной свободы нет и быть не может. Да этих свобод по существу и нет. Политическую и духовную монополию коммунистических баев сменила монополия «демократов». Пышным цветом расцветает антикоммунизм, исподволь развертывается «охота на ведьм», усиленно отыскиваются «враги». И экономически «демократы» оказались несостоятельными. Выходит, что логично озаглавить книгу совсем уж одиозно: «Перестройка — это контрреволюция?» Но писать такую книгу рука не поднимается.

Знаю, 76,4 процента участников референдума 1991 года высказались за сохранение Союза. А потому еще не вечер. Народ, мнением которого пренебрегли, скажет свое слово.

Последнее слово всегда за народом!



Оглавление

  • Миллионы правильных слов
  • От автора
  • Ухожу с сожалением
  • Путь в «Правду»
  • Леонид Ильич Брежнев — олицетворение «застоя»
  • Месяц в Завидово
  • Андропов — человек, вселивший надежду
  • Черненко. Человек без лица
  • Горбачев и перестройка
  • Михаил Сергеевич Горбачев. Вопросы, сомнения
  • Главный редактор: радости и горести
  • Несостоявшаяся книга