Шли бои [Юзеф Зайонц] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Шли бои

Эти воспоминания посвящены товарищам, погибшим в боях с фашистскими оккупантами, и всем тем, кто пал жертвой в совместной борьбе за наше освобождение.

Я по профессии не пишущий человек. И несмотря ни на что, я все же решился написать свои воспоминания, потому что для нового поколения минувшая война — история.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Из далекого прошлого

Отслужив свой срок военной службы (это был конец 1929 года), вышел я из солдатских казарм на одну из уличек под Вавелем. Впереди — безработица. Не помогали никакие старания. Оставалась только надежда — печальная и горькая. И голод. После долгих раздумий я решил покинуть Краков.

В поисках работы исколесил всю страну. Но нигде не удалось получить постоянной работы — ни в Силезии, ни в Домбровском бассейне. Брался за первую попавшуюся работу. Еще будучи в армии, мечтал об учебе. Но об этом пока надо было забыть.

Регулярно ходил на собрания рабочих. Это был мой университет. Со вниманием слушал выступления рабочих деятелей. И со временем меня стали возмущать существующие социальные порядки.

Очередной моей «пристанью» оказались силезские каменоломни, неподалеку от Устроня. Здесь эксплуатация не знала границ: работали от восхода до захода солнца. Мы устроили забастовку. А потом — новые поиски куска хлеба…

Так постепенно я начал жить жизнью рабочих с ее заботами и радостями. Да, у нас были и радости: каждая наша победа, каждая выигранная забастовка была радостью.

Проходили годы. Трудные, заполненные упорной борьбой.

Нигде мне не удалось задержаться на сколько-нибудь длительное время. И вот в один прекрасный день я решил возвратиться в Краков. Там время от времени перепадала сезонная работа. А если и такой не находилось, а это случалось довольно часто, я вынужден был довольствоваться пайком для безработных.

В такие моменты я шел на площадь Яблоновских, ту, что напротив Ягеллонского университета, и становился в длинную очередь в надежде получить кусок хлеба. Почти весь паек я с жадностью съедал по дороге домой. Однако и этот паек не всегда доставался.

В очередях за хлебом нередко мне приходилось встречать такого же безработного, как и я, Владислава Войнаровича, члена Коммунистической партии Польши, о чем я узнал позже. Его уволили с работы за агитацию. Мы подружились и потом не расставались.

Как правило, стоя в очереди, Войнарович начинал громко говорить об эксплуатации рабочих. «Кто вынуждает нас стоять здесь?! — восклицал он. — Капиталисты!» Кое-кто из очереди, боясь лишиться пайка, обрушивался на него. Тогда я включался в разговор и начинал критиковать правительство. Одни обрушивались на нас, думая прежде всего о пайке, другие кричали: «Пусть говорят дальше, они правы».

А иногда нас за это просто-напросто выбрасывали из очереди. Тогда мы лишались полагающегося нам куска хлеба.

Вместе с Войнаровичем я продавал газеты «Тыдзень работника» и «Напшуд». Иногда мы встречали на улицах студента Юзефа Циранкевича. Он тоже продавал газеты. Я часто видел его на рабочих собраниях.

Со временем познакомился с законспирированными деятелями КПП. Вместе с Войнаровичем часто навещал старого Якуба Гродовского. Позже познакомился и с другими деятелями КПП — Эдвардом Фялеком, Юзефом Рудкевичем, Людвиком Солтыком и другими.

Гродовский имел сапожную мастерскую на Кальварийской улице. В разделенной перегородкой комнатушке он жил и работал. В то же время Гродовский занимался активной политической деятельностью. У него всегда можно было получить партийную литературу, газету «Червоны штандар», листовки и воззвания.

Фялек работал у известного краковского переплетчика и тоже занимался распространением партийной литературы. Он собрал богатую библиотеку политической литературы, в которой были произведения Маркса, Энгельса, Ленина, а также различные брошюры, переведенные на польский язык, и нелегально изданные брошюры о Советском Союзе, строительстве социализма в стране Великой Октябрьской социалистической революции.

Мы поддерживали прогрессивную молодежь, по духу близкую к рабочему классу. Однажды мы пришли к Ягеллонскому университету, где студенты-эндеки[1] напали на прогрессивных студентов. Резиновый прут, который я вырезал из старой автомобильной шины, оказался более действенным, чем эндекские палки и кастеты…

Вскоре меня приняли в партийную ячейку КПП на Подгуже. Происходило это в сапожной мастерской Гродовского в присутствии Войнаровича, Рудкевича, Фялека.

После этого я участвовал во многих политических мероприятиях. 26 марта 1936 года в Доме железнодорожника на Варшавской улице состоялся митинг. Присутствующие с огромным вниманием слушали выступления деятелей ППС — Шумского, Дробнера, Целкоша, критиковавших санацию[2] и местные власти. Но митинг этот стоил жизни семи рабочим. Среди них была одна женщина.

Мы помогали бастующим рабочим завода Зеленевского, Сухарда, «Семперита» и других. Забастовкой на заводе Сухарда руководили Тадеуш Пшеничный, Альбин Петровский, Юлиан Зброя, Вайнштайн и Штраух.

Выступлениями безработных, занятых на сезонных строительных работах на Кармелицкой улице, руководили Станислав Вайда, Владислав Окшесик, Владек Войнарович и я. С нами сотрудничали Адам Блажейчик, Ян Цебуля, Янек Шумец — сторонники выступлений единым фронтом.

Не мирились с эксплуатацией и крестьяне. Многие из них гибли в неравной борьбе.

Мы выступили с протестом против террора и репрессий в отношении крестьян, бедняков и батраков. Коммунисты были инициаторами большой кампании солидарности. Мы выступали против польских фашистов из национально-радикального лагеря, разгоняли их митинги.

В начале 1937 года руководство нашей группы приняло решение послать добровольцев в помощь республиканской Испании.

Вместе с Францишеком Корецким, Яном Скварчиньским и другими товарищами решил ехать и я. Мы не были первыми: до нас в Испанию уже выехали две группы. Польско-чехословацкую границу мы перешли благополучно. Но как выяснилось, мы опоздали. Чешские товарищи в Моравской Остраве сказали нам, что добровольцы, уже побывавшие в Испании, теперь вынуждены пробиваться во Францию, Советский Союз и другие страны. Они посоветовали нам вернуться в Польшу, что мы и сделали. В Кракове я опять включился в политическую работу.

Познакомился в этот период с новыми товарищами, в том числе с Эмилем Дзедзицем. Он уже тогда писал стихи, в которых протестовал против угнетения и выражал веру в лучшую долю крестьян, в лучшее будущее.

Познакомился я также с товарищами из Хшанувского повята[3], которые поддерживали связь с рабочим Краковом. В ячейке КПП на обувном заводе фирмы «Батя» в Хелмеке работал Юзеф Семек вместе с изгнанным из Франции за коммунистическую деятельность Владиславом Рейдыхом и Францишеком Совой. Они решительно боролись с реакцией. Это, конечно, были единицы из многих тысяч борцов.

Формально партия не существовала[4]. Некоторые вещи недопонимались. И все же члены партийных ячеек действовали.

Наступил 1939 год. В конце августа, во время выступления на собрании землекопов и строительных рабочих, жена (я к этому времени женился) передала мне мобилизационную повестку. Через два часа я уже был на Раковицкой улице, где располагался полк полевой артиллерии.

Так началась для меня сентябрьская кампания 1939 года. После различных перипетий с каким-то военным обозом я отправился в Тарнув.

Миновали Львов. Двинулись в сторону Станислава, а затем к Ворохте, к венгерской границе, где для меня и закончилась эта кампания. Мы сдали оружие. Офицеры плакали. Солдаты молча бросали винтовки на землю и шли за колючую проволоку в деревянные бараки. Однако вскоре я сбежал с несколькими солдатами. Добрался до Львова.

Из Львова вместе с другими согласился выехать в Донбасс. Приехали в местечко Червенец. Там нас сердечно встретили донбасские шахтеры.

Я стал работать на шахте. Бурил шпуры для отпалки в угольном забое.

Через несколько месяцев шахтеры поздравляли меня с хорошими результатами, а в 1940 году я выехал в Ворошиловград на слет шахтеров-стахановцев. К тому времени я уже был комсомольцем.

Наступило 22 июня 1941 года — день нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Начался новый период войны.

На фронтах шли ожесточенные бои. Я добровольно вступил в ряды Красной Армии и вскоре очутился на землях Западной Украины. В местечке Червоное нас собрали и поставили задачу — всеми возможными способами дезорганизовывать тыл противника. Решили, что лучше всего действовать в том районе своей страны, в котором приходилось работать вместе с другими членами партии еще до нападения гитлеровцев на польские земли.

Участники совещания стали объединяться в большие группы по районам, чтобы вместе пробираться на оккупированную врагом родину.

Из Кракова кроме меня были Ян Крупа и еще один товарищ. Так возникла «краковская тройка». Путь наш был труден. В один из дней мы переплыли Сан неподалеку от немецких патрулей, при этом я здорово наглотался воды, так как был самым слабым пловцом в нашей «тройке». Добрались до Пшеворска. Отсюда поздно вечером на поезде я доехал до Плашува… И вот я снова стоял на краковской земле. «Прежде всего, — думал я, — надо как можно скорее встретиться со старыми товарищами».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Подготовка

В первую очередь я решил навестить своего старого друга Вайду. Он жил на улице Замойского, в доме номер сорок три, на Подгуже. Было уже темно. Окна в домах завешены темными шторами: светомаскировка.

Добрался до места. Постучал. Кто-то встал, открыл дверь. Вайда! От неожиданности он замигал глазами.

— Стах, мы ведь не виделись целую вечность!

Мы обнялись.

Вопросам не было конца.

Вайда с интересом слушал меня. Потом стал расспрашивать я:

— Как вы здесь живете? Что делают наши товарищи? Как ведут себя гитлеровцы? Какие настроения в городе?

Вайда с трудом подбирал слова: хотел, чтобы его правильно поняли.

— Мы думали, что придет Красная Армия и вы вместе с ней. Но получается иначе. Гитлер вооружился до зубов. Как долго это может продолжаться? Некоторые товарищи пали духом. Но откуда черпать силы? Какой избрать путь?

Он замолчал. Потом, собравшись с мыслями, снова начал говорить:

— Мы поддерживаем друг с другом связь. Ждем указаний. Если бы существовала партия!..

Я с большим вниманием слушал Вайду — ведь меня здесь не было целых два года! Я понимал, что необходимо срочно создавать партию.

Позже от Солтыса и других товарищей я узнал, что давно уже существуют контакты между деятелями бывшей Коммунистической партии Польши и деятелями левого крыла Польской социалистической партии (ППС). Солтысу удалось установить связь с известными в Кракове деятелями рабочего движения — Яном Мархевчиком, Эдвардом Боняковским, Корнелем Радловским и другими. На одном из первых совещаний (это было в середине декабря 1939 года) обсуждался вопрос о том, как развернуть пропаганду, организовать саботажи. Кто-то предложил расклеить по Кракову воззвание, призывающее жителей города оказывать сопротивление гитлеровскому террору. Но это предложение принято не было. Большинство участников встречи считало, что борьбу с оккупантами надо начать с создания сильных конспиративных групп.

К группе, в которую входил Солтыс, со временем присоединились многие товарищи, в частности Францишек Шевчик, Стефан Выродек и Станислав Леневич. Солтыс встретился и со Станиславом Шадковским. На одном из совещаний были внесены предложения установить более тесную связь с активистами левого крыла ППС и деятелями левого крыла профсоюзов, создать единую организацию, которая объединит левые конспиративные группы рабочих, интеллигенции и крестьян. Какое название дать ей? Этот вопрос решили согласовать с организаторами других групп, во главе которых встали Игнаций Фик, Мечислав Левиньский и Юлиан Топольницкий.

На повестку дня встал вопрос о необходимости издания газет и снабжения групп оружием. Кое-кто даже предлагал начать вооруженные действия. Некоторые предлагали для начала ликвидировать шефа гестапо во время прогулки по городу или поездки на автомобиле. Однако это смелое предложение осуществлено не было.

Так было положено начало созданию антигитлеровской общественно-политической организации под названием «Польска Людова» («Народная Польша»). Объединение нескольких групп в единую организацию произошло на узком совещании с участием всех представителей. Позднее, в начале 1942 года, эта организация вошла в ППР.

Стихийно возникли и другие организации. В Кракове действовали организации «Молот и Серп», а также кружки друзей СССР. Об их существовании знал и Вайда. Нередко собрания устраивали у него на квартире.

Приближался конец августа 1941 года. Гитлеровцы хвастались своими успехами на востоке. Громкоговорителя на улицах под диктовку Геббельса возвещали о мнимом разгроме Красной Армии. Флажками, воткнутыми в развешенные по городу карты, немецкая пропаганда обозначала продвижение гитлеровских армий. Флажки перенесли уже за Киев. Они приближались теперь на юге — к Одессе, на севере — к Москве и Ленинграду.

Именно в это время — в конце 1941 года — я установил связь еще с несколькими товарищами. Мы приняли решение работать в каком-нибудь одном направлении. Шли дискуссии о формах работы. Накапливались силы. В ходе этой дискуссии созревала уверенность в том, что пришло время начать активную борьбу. Отдельные группы организовывались по военному образцу. Добывали оружие, боеприпасы. Подготавливали места для размещения конспиративного оборудования — печатных и пишущих машин, бумаги…

На собраниях я часто рассказывал товарищам о своем пребывании в Советском Союзе. Они слушали меня с большим вниманием.

Немцы с помощью пропаганды пытались убедить жителей в том, что их нападение на польские земли — естественный ход истории, поскольку они, немцы, «особый» народ. А поэтому всякое сопротивление фашистскому режиму бессмысленно. Они всячески пытались создать видимость своей уверенности в будущем, спокойствия и силы.

Нам в руки попали так называемые «Циркуляры для старост», издаваемые информационной службой управления генерал-губернаторства. Шифр «секретно» на циркулярах означал, что пользоваться ими могли только адресаты. Во вступительной части циркуляра от 8 июня 1940 года говорилось, что сведения, содержащиеся в такого рода документах, «должны помочь старостам укрепить их авторитет и опровергнуть ложные слухи». В части, касающейся военного положения, говорилось:

«…Еще несколько месяцев назад существовала теоретическая возможность распространения войны на территорию Балтийского побережья. Таким образом, военные действия могли бы снова приблизиться к польской территории. После занятия Германией Дании и Норвегии и после победного немецкого наступления в Голландии, Бельгии и Франции эта возможность уже не существует. Вследствие этого польский народ сможет работать в обстановке мира и порядка и восстанавливать под немецким руководством экономику своей родины».

Бесчинства, творимые гитлеровцами на польской земле, раскрывали их истинные планы, рассчитанные на истребление поляков.

В одном из циркуляров говорилось:

«Правление общины должно быть заинтересовано в мобилизации рабочих, нужных для сельскохозяйственных работ в Германии… Разнарядка для отдельных общин по поставке контингентов должна быть выполнена».

Оккупанты в подкрепление своих приказов организовывали облавы, принудительно вывозили поляков в Германию. Отдельные группы левых сил прибегли к контрдействиям, которые вначале выражались в таких скромных формах, как уничтожение документов и списков.

В отдельных циркулярах гитлеровская информационная служба публиковала сообщения о нападении на Советский Союз, захвате острова Крит, сотрудничестве государств оси. Но она никогда не упоминала о потерях гитлеровской Германии.

Всевозможные указания старостам и другим лицам не могли скрыть настоящих намерений оккупантов — беспощадно истреблять лучшие силы польского общества, и прежде всего тех, кто с самого начала вел решительную борьбу с захватчиками.

Гитлеровский аппарат истребления, помимо функций геноцида, должен был выполнить еще одно задание — запугать население, задушить всякую мысль о сопротивлении, самообороне. Достижению этой цели служила и пропаганда. Одновременно с пропагандистской кампанией шло истребление национальных ценностей.

Так было во всем генерал-губернаторстве. Так было и в Кракове. Но здесь гитлеровская пропаганда еще трубила о якобы немецком происхождении города и называла древнюю столицу польского государства «древним немецким городом Кракау». После насильственного выселения поляков в Краков приехало много немцев с семьями.

Присутствие в Кракове губернатора Франка еще более ухудшило обстановку в городе. Число жандармов и гестаповцев, эсэсовцев и членов гитлеровской молодежной организации, а также шпиков в Кракове было огромным, поскольку в резиденции генерал-губернатора должно царить спокойствие.

В таких трудных условиях мы начинали борьбу.

Наступил январь 1942 года. Польская рабочая партия, созданная к этому времени, призвала польских коммунистов, рабочих, крестьян, интеллигенцию — всех польских патриотов подняться на борьбу с оккупантами.

Наша Рабочая партия в своем первом обращении, в частности, заявляла:

«В этот решающий момент перед нами стоит задача поднять народ на борьбу с оккупантами, создать единый национальный фронт борьбы за свободную, независимую Польшу. Такой фронт победит лишь тогда, когда в его первых рядах будет бороться рабочий класс…»

Нужна была партия рабочего класса, которая всегда и везде защищает интересы трудящихся масс и борется за их окончательное освобождение от ярма капитализма, партия, связанная тысячами нитей с народом.

Группа польских рабочих и общественных деятелей выступила с инициативой создания Польской рабочей партии.

Настало время

Как-то в конце января 1942 года ко мне заглянул Владек Войнарович. От него я узнал, что на Подгуже образован первый партийный комитет. Большую организационную работу проделал и Станислав Шадковский, Станислав Вайда и другие.

«Образование комитета на Подгуже — первый шаг в организации Польской рабочей партии, — говорил Шадковский. — Наш комитет своей организационной деятельностью охватит правый берег Вислы».

Секретарем комитета избрали Станислава Вайду, а членами — Владислава Войнаровича, Яна Крупу, Владислава Мисюру (погиб в 1942 году) и меня. Деятельность нашего комитета должна была распространяться на многие районы: Подгуже, Плашув, Пяски-Вельке, Прокоцим, Воля-Духацка, Лагевники, Борек-Фаленцки, Дембники.

Через несколько дней на квартире Вайды состоялось совещание, на котором мы распределили обязанности. Я установил связь со старыми деятелями КПП Марианом Шафарским и Стефаном Кучфалом. Познакомил их с планами нашего комитета и организационной стороной работы. В Пясках-Вельких и Воле-Духацкой стал действовать Анджей Пукло, в другом районе вступил в ряды ППР Людвик Солтык вместе со своей женой Кларой и много других товарищей.

С января по апрель — в течение неполных четырех месяцев — Подгужский комитет партии создал на территории своего района ряд партийных ячеек. В скором времени Краковская партийная организация насчитывала около 230 членов.

Каждая ячейка ППР состояла из трех членов. Такая система организации ячеек необходима в условиях конспирации. Каждая тройка могла поддерживать связь через своего связного только со связным следующей тройки, что в значительной степени уменьшало опасность нарушения конспирации. Все нити, ведущие в организацию, тщательно маскировались.

Самым опытным был Шадковский. Информируя нас о состоянии организации, он призывал проявлять бдительность и осторожность. Заботился о работе в целом, принимал участие в собраниях ячеек. Его энергия и вера в успех начатой борьбы, хладнокровие и самообладание передавались каждому, кто знал его. Он был нам близок по духу. Вместе с Вайдой, Войнаровичем, Мисюрой я часто встречался с Шадковским. Почти всегда после обсуждения текущих дел он спрашивал о людях.

— Надо бережно относиться к людям, — говорил он. — Следует оберегать их от шпиков и предателей. Легкомыслие или неоправданная лихость могут привести к ненужным жертвам.

В мае Шадковский устроил собрание партийного актива. Оно состоялось в Лагевниках, недалеко от Кракова. Прикрытием служил густой кустарник. Разбросанные игральные карты создавали видимость дружеской встречи. На этом собрании присутствовали: Шафарский, Вайда, Войнарович, Мисюра, Кучфал, Пукло, Юлиан Губала, Юзеф Турек, Людвик Солтык и я.

Мы с Войнаровичем должны были оценить проделанную работу и подвести итоги. Картина вырисовывалась такая: наши основные силы концентрировались на правом берегу Вислы, наиболее многочисленной была парторганизация на Подгуже.

Несколько медленнее росли организации в западных районах города — на левом берегу Вислы. Товарищам нужна была помощь. Выбор пал на меня. Я поступил в распоряжение комитета ППР Западного района города.

Наконец слово взял Шадковский.

— Товарищи, мы должны действовать активнее. На восточном фронте в борьбе с фашистами льется кровь советских воинов. Помочь им — наша святая обязанность. У нас довольно сильные ячейки. В них работает много опытных товарищей. Настало время создать вооруженную силу нашей партии — Гвардию Людову. Каждая ячейка на своей территории должна приступить к организации боевых групп Гвардии Людовой. Каждая такая группа будет состоять из пяти человек… Мы пойдем к рабочим, крестьянам, к нашей интеллигенции. Они отзовутся на наш призыв подняться на борьбу с оккупантами.

Шадковский говорил долго. Особенно подробно он остановился на таком важном вопросе, как организация вооруженных отрядов партии.

Я приступил к работе в комитете ППР Западного района. Шадковский связал меня с двумя членами комитета — Стефаном Дзивликом и Бенедиктом Кравецом, которые рассказали мне о положении дел в районе.

Я установил связь с товарищами, которых еще до войны знал как деятелей рабочего движения: со Станиславом Подборским — профсоюзным деятелем Кракова, Станиславом Ендрасем, сапожником из Бялого-Прондника, старым членом КПП, который вместе с сыновьями участвовал в конспиративной работе, и со многими другими.

Однажды я побывал на собрании молодежной ячейки. Помню, пришел в условленное место, оглядел собравшихся и… приятная неожиданность: прямо передо мной стоял Янек Шумец. Мы обнялись. Нас связывала давняя дружба. Нахлынули воспоминания. Приятно было сознавать, что в это трудное время молодежь проявляла активность.

В тот же период я познакомился с Левиньским, Фиком, Юзефом Коником. Установил связь с командующим IV округом Гвардии Людовой Романом Сливой (Вебер). Функции командира Гвардии Людовой в районах Краков-город и Подгуже исполнял в то время Юзеф Дубель (Повруз).

Действовали мы в условиях строгой конспирации. Создавались комитеты подрайонов ПНР — Звежинец, Броновице, Старе Място. Во главе комитета подрайона Звежинец встали рабочие Стефан Лис и Станислав Гловацкий. Благодаря их усилиям создавались новые ячейки ППР и боевые секции Гвардии Людовой.

Работой в подрайоне Старе Място руководил Людвик Солтык. Ему помогали жена, отважная распространительница подпольной литературы, бывший член КПП, сыновья, дочери и зять — Тадеуш Тобола.

Организацией работы в подрайонах Ольша, Броновице, Бялы-Прондник и Червоны занимались Станислав Подборский, Войцех Шимоняк и Мариан Наврот. Большую помощь им оказывали старый Ендрас с сыновьями.

Большинство товарищей из Западного района еще по довоенной работе хорошо знали правила конспирации, и это помогло им быстро приспособиться к подпольной работе в условиях оккупации.

В результате большой организационной работы заметно выросли в нашей организации ряды молодежи, и в этом немалая заслуга неутомимого Янека Шумеца. Он был «молодежным» командиром подразделений Гвардии Людовой на территории города.

В июне наша организация насчитывала уже несколько сот членов. К тому времени у нас уже было, правда в очень небольших количествах, оружие, взрывчатые материалы и боеприпасы.

Не хватало всего, и в первую очередь оружия. Мы стали думать, где найти его. Конечно, у гитлеровцев. Это была в то время единственная возможность. В июле и августе этот вопрос обсуждался на собраниях комитетов. Было решено начать кампанию по добыче оружия. Вместе с тем на совещаниях комитетов обсуждались и другие важные вопросы, в частности, об установлении более тесных связей с гетто, где уже существовали ячейки ППР и Гвардии Людовой.

Очень важным и срочным делом была организация регулярного выпуска наших изданий. Руководство партии и округов придавало этой работе большое значение.

Вместо газеты «Польска Людова» стала выходить газета «На фронт» («В ружье») — орган окружного комитета ППР. В состав редакции входили, в частности, Игнаций Фик и Мечислав Левиньский. Первый номер газеты вышел в феврале, последний — летом 1942 года. Позже она стала называться «Трибуна Людова» («Народная трибуна»), а возглавлял редакцию Игнаций Фик. Тираж «Трибуны Людовой», составлявший вначале 300 экземпляров, к 1943 году вырос до 3000.

Говоря о печати, нельзя не вспомнить Станислава Зяю, первого секретаря комитета ППР IV округа. Центральный Комитет направил Зяю в Краков в 1943 году, когда после волны арестов, которым подвергся актив ППР и Гвардии Людовой, перестала выходить «Трибуна Людова». По приезде в Краков товарищ Зяя с энергией взялся за работу. Благодаря его стараниям была восстановлена «партийная» печатная техника, и с июля 1943 года вновь начала выходить «Трибуна Люду», теперь уже как двухнедельная газета окружного комитета ППР в Кракове.

Вернемся, однако, к первоначальному периоду. Тогда огромную работу по организации выпуска и распространению газеты вели Бенедикт Кравец, Юзеф Коник, Тадеуш и Галина Ганушковы, Гелена Пайонкова. Кравец к тому же занимался распространением в городе облигаций «Дар народовы» («Народный дар») и сбором пожертвований на печатное оборудование и вооружение Гвардии Людовой. Облигации эти покупали члены партии и бойцы Гвардии Людовой, те, кто поддерживал борьбу КПП с оккупантами.

С первых же дней в ряды партии вступали и женщины. Они помогали распространять подпольную литературу, передавать донесения, оружие и боеприпасы. Укрывали подвергавшихся преследованиям евреев, были проводниками. Вообще их роль трудно переоценить.

Так в суровых условиях оккупации рождалась партия. У нас тогда не было ни оружия, ни конспиративных мест. Мы не имели специальной подготовки, ощущая я нехватку квалифицированных военных кадров. Все это мы должны были создавать. И создавали. Но у нас было самое главное — определенная цель и воля к борьбе.

Ряды партии в Гвардии Людовой росли…

Ночная охота

В конце 1942 года в Кракове и его предместьях уже существовала широко разветвленная сеть организаций ППР и Гвардии Людовой, Поддерживалась связь с руководством партии и Главным штабом Гвардии Людовой. Настало время начинать решительную борьбу с оккупантами. И в этот момент особенно остро встал вопрос об оружии.

Добыванием оружия у нас занималась молодежная группа Шумеца. Молодые воины Гвардии Людовой производили смелые налеты на железнодорожные эшелоны, идущие на восток. По ночам они обычно укрывались и поджидали очередной поезд на участке железной дороги между Скавиной и Бореком-Фаленцким.

Как-то темной теплой ночью они долго ждали, но без результата. Прошел час, второй, но, как назло, шли только пассажирские поезда.

— Сегодня ничего не получится, — сказал кто-то упавшим голосом.

— Подождем еще минут пятнадцать, — заметил Шумец.

Стало совсем тихо. И вот наконец издалека донесся слабый шум приближающегося поезда. В ожидании все притихли. Слабый поначалу шум перешел в глухой грохот, а потом в мощный стук колес на стыках рельсов. Наконец из-за поворота вынырнул паровоз. Как только он прошел мимо ребят, сбавляя скорость на повороте, они выскочили на боковую тропку, идущую вдоль пути. Они внимательно рассматривали идущий поезд, стараясь увидеть на товарной платформе фигуру охранника. Ухватившись за боковые засовы, ребята ловко один за другим вспрыгнули в открытый вагон. Проходят считанные минуты — и крышка огромного деревянного ящика открыта…

Бывали случаи, когда после такой «охоты» приходилось возвращаться с пустыми руками. Но на сей раз удача.

Дотронулись до холодных стальных предметов. Сомнения быть не может — автоматы…

— Быстро выбрасывать! Один, два, три… пять!

Поезд уже набирал скорость. Нельзя было терять ни секунды. Три силуэта оторвались от поезда и замерли на насыпи. Когда промелькнул последний вагон, они вскочили и начали осторожно продвигаться вдоль железнодорожного полотна.

В город пробирались окольными путями. Вот и Кшеменки. Здесь они уже чувствовали себя в безопасности. И все же надо быть начеку. Ведь повсюду расхаживают немецкие патрули. Хождение в такое время с автоматами — рискованное дело. Перед самым городом решили спрятать автоматы в кустарнике. Вырыли неглубокую яму и сложили в нее оружие. Сверху положили дерн.

Утром я получил донесение об этой ночной вылазке.

В тот же день Вайда и Пукло из Воли-Духацкой вместе с Шумецом пошли за автоматами, которые были спрятаны в конспиративных местах.

На следующий день ко мне пришел Войнарович. Он сел за стол и пристально посмотрел на меня. Потом начал говорить:

— Люди готовы к борьбе. У нас, правда, нет каких-то конкретных заданий, но если мы начнем бить оккупантов, то партия нас за это не накажет. На восточном фронте гитлеровцы из кожи вон лезут, пытаясь захватить Москву и Ленинград. На фронт один за другими идут поезда, грузовые эшелоны. Здесь же, оккупанты устраивают облавы, увозят наших на работу в Германию… Я больше не могу смотреть на это. А мы в ответ почти ничего не делаем. Мы должны взорвать какой-нибудь воинский эшелон, — закончил он вдруг.

— Кто «мы»? — невольно спросил я.

— Мы с тобой. Я ведь как-никак железнодорожник, — продолжал он, — сделаю клин и прикреплю его где надо. Под Свошовице, недалеко от Кракова, есть небольшой уклон, а после него начинается резкий поворот. В этом месте мы прикрепим клин, и эшелон обязательно сойдет с рельсов.

Владек сделал клин, и в сентябре мы вместе с Янеком Шумецом поехали в Свошовице. Подход к рельсам был хороший, удобный. Пути отхода тоже неплохие. Добрались мы до назначенного места и залегли. Вокруг тишина. Вскоре со стороны станции Скавина до нас донесся гудок паровоза.

— Ну, закладываем.

Янек пошел по одну сторону путей, а я по другую, чтобы помочь Владеку в случае нападения. Войнарович наклонился и прикрепил клин к рельсам. Умело. По-железнодорожному.

— Должен сойти, черт его побери… — проворчал он.

Отошел, но через несколько шагов вернулся и еще раз все проверил.

Мы отошли от поворота метров на сто. Прислушались.

— Пойдем поближе к путям и посмотрим, какие будут вагоны, больше крытых или платформ. Ведь когда они полетят под откос, мы ничего не разберем, — прошептал Владек.

Мы подошли поближе. Неожиданно из темноты выскочил поезд.

— Товарный…

Мы отскочили в сторону, а через какой-то момент услышали грохот, потом треск и скрежет скатывающихся под откос вагонов. Мы уже отбежали метров на триста, когда из вагонов, тех, что остались на рельсах, стали стрелять.

Утром в Свошовице люди рассказали, что ночью кто-то пустил под откос воинский эшелон. Кроме солдат и офицеров в вагонах было много оружия и боеприпасов.

Это был не первый эшелон, пущенный под откос в Краковском воеводстве бойцами Гвардии Людовой. 24 июня 1942 года боевая группа под руководством Леонида Четырки (кличка Колька) пустила под откос на станции Плашув еще один воинский эшелон. И в результате — 40 убитых и раненых гитлеровцев. Движение было приостановлено на двенадцать часов. В августе 1942 года полетел под откос эшелон под Освенцимом. Движение прервалось на десять часов.

Гитлеровцы усилили репрессии. В ответ на уничтожение эшелона в Плашуве гитлеровцы недалеко от вокзала повесили семерых поляков. Сердце сжималось от боли, но воля к борьбе не ослабевала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Аресты

В один из сентябрьских дней 1942 года я пошел к своему хорошему знакомому товарищу Владиславу Валигуре, который жил на улице Висльной. Говорили об организационных и военных делах. За разговором не заметили, как прошел комендантский час.

— Оставайся у нас ночевать. Сейчас возвращаться в Броновице Мале опасно, — уговаривала меня жена Валигуры, товарищ Зося.

Я остался. На другой день утром мне сообщили, что ночью на мою квартиру на улице Вспульной явились гестаповцы. Дома были одни женщины. На громкий стук в дверь они не отозвались. Тогда гестаповцы взломали дверь. Товарища Антония Сливу, который ночевал у меня, арестовали, а нашего соседа Шимона Знамеровского увели как заложника.

В ту ночь гестапо арестовало многих наших товарищей и бойцов Гвардии Людовой. Среди них были Станислав Вайда, Станислав Шадковский, Турек, Станислав Бидзиньский, Мисюра, Фик, Левиньский.

Это был тяжелый удар для ППР и Гвардии Людовой в Кракове. В наши ряды, несмотря на бдительность и осторожность, видимо, пробрались провокаторы.

От Валигуры я перебрался к товарищу Солтыку на Скавиньскую улицу. Потом с величайшей осторожностью перешел к товарищам Шимоняку и Подборскому в Бялы-Прондник. Здесь узнал об аресте Юзефа Дубеля.

Шумец же принес хорошие вести. Лапы гестаповцев не коснулись нашей молодежи. Все вовремя были предупреждены о возможных арестах.

Через несколько дней на Пронднике я встретился с Романом Сливой (кличка Вебер), командующим IV округом Гвардии Людовой, и Францишеком Малиновским (клички Стары, Петр, Загура), секретарем окружного комитета КПП. Мы проанализировали причины арестов, подсчитали потери.

Аресту прежде всего подверглись товарищи из первого комитета района Подгуже и Краковского городского комитета. Они составляли ядро руководства нашей организации.

С Шумецом я по-прежнему поддерживал связь. Во время одной из встреч он сообщил мне, что встретил в городе Дубеля.

Нам это было непонятно. Предатель? Мы решили не искать с ним встречи. Как стало известно после войны, Дубель в гестапо «раскололся» до истечения так называемого «периода конспирации» (двадцать четыре часа). Период этот, как известно, давал возможность укрыться тем товарищам, которые имели контакт с арестованным. После освобождения Дубель застрял где-то в провинции и в результате ушел из-под наблюдения гестапо, выпустившего его как приманку. После войны за измену его приговорили к десяти годам тюремного заключения.

Гестапо хотело еще глубже запустить свои лапы в нашу организацию. И этому надо было всячески противодействовать. Я связался с Вебером, и мы решили перерезать все нити, которые могли каким-то образом навести гестапо на след организации. Изменили клички, конспиративные квартиры, временно запретили отдельным товарищам поддерживать между собой связь. Рекомендовали всем усилить бдительность, запретили поддерживать старые контакты.

После этого мы вздохнули с облегчением. Однако мысль об арестах не давала нам покоя. Откуда пришла опасность? Дубель? Но ведь он был арестован в ту памятную ночь вместе с другими товарищами. Значит, предал кто-то другой. Но кто? Я терялся в догадках.

Во время арестов гестаповцы забрали часть нашего оружия. Они находили его в тайниках. Была ли это случайность? Оружие мы, как правило, прятали у Вайды. Гестаповцы извлекли его из тайника без особых трудов. Нашли у него и литературу, которую он накануне получил у Мариана Урбаника. Это заставляло задуматься. Гестаповцы зверски издевались над Вайдой, но он не сказал ни слова.

Нашей связной, по кличке Валя, удалось узнать, что из Подгужского комитета только Урбаник (Калина) разгуливал по городу. Как-то Валя встретилась с ним на улице. Он потребовал, чтобы она связала его со мной. Валя отказалась сделать это. Она, как и все мы, почему-то не любила его. Самоуверенность Урбаника отталкивала от него и Войнаровича, и Фика, и Гродовского. Нередко наши товарищи видели его в обществе подозрительных лиц. Мы не доверяли ему и сказали об этом Вайде, Шадковскому, Левиньскому, Фику, а также Сливе и Малиновскому, которые поддерживали с ним связь. Однако не все разделяли наши опасения. Вебер и Петр продолжали поддерживать с ним контакты, несмотря на наши предостережения. Однако со временем все контакты с Урбаником были прерваны. А через несколько месяцев в «Трибуне Вольности» мы прочли сообщение, что Урбаник приговорен к смертной казне. Однако к этому времени Урбаника уже не было в Кракове. Он исчез.

Тем временем в партию вступили новые товарищи. Ряды подпольщиков росли. Шадковский, Фик, Левиньский были для нас примером. Мы должны были отомстить за их смерть. И жили этой мыслью. На удар ответить ударом — таков был наш лозунг. Места арестованных товарищей заняли Дзивлик, Лис, Гловацкий, Подборские, Солтыковы с сыном, Збигнев Волиньский, Ендрас с сыновьями, Кучфал и другие. Задача наша теперь состояла в том, чтобы достать больше оружия, укрепить Гвардию Людову, усилить бдительность.

В тот трудный период руководство партией находилось в хороших руках. Со Сливой и Малиновским я встречался почти каждый день. Мы обсуждали насущные вопросы, согласовывали действия.

Партия мужала, набирала силы и готовилась к новому наступлению.

Конференция

В конце ноября 1942 года я получил от Сливы и Малиновского задание подготовить помещение в Кракове для проведения конференции партийной организации IV округа. Место встречи я должен был выбрать где-нибудь в предместье города, чтобы никто не заметил приезда большой группы людей.

— Я готов выполнить задание, но при одном условии. На конференции не будет Урбаника. Он и знать о ней не должен, — сказал я Веберу и Старому.

Они согласились.

Дело было серьезным. После недавних арестов следовало соблюдать особую осторожность. Мне помогали Шумец и Войнарович. Рассмотрев ряд вариантов, мы пришли к выводу, что самым подходящим местом для встречи является квартира Подборских в Бялом-Пронднике. Дом, где жили Подборские, стоял напротив фабрики «Артиграф». Рабочий день начинался в шесть часов утра. Делегаты конференции могли смешаться с рабочими и незаметно проникнуть в квартиру Подборских.

Вебер и Петр утвердили наш план.

Товарищи с мест прибыли заблаговременно. Ночевать остановились в Кракове на наших конспиративных квартирах. На следующий день, на рассвете, вместе с рабочими направились в сторону «Артиграфа». План наш полностью удался. В шесть часов утра с минутами актив и руководство округа были уже на месте.

В работе конференции приняли участие товарищи из Кракова, Жешува, Мехува, Олькуша, а также из Краковского и Силезско-Домбровского воеводства. Приехали и два товарища — евреи из краковского гетто. Одного из них — Бернарда Хальбрайха — я узнал. Присутствовали, в частности, секретарь окружного комитета Францишек Малиновский, командир Гвардии Людовой Юлиан Топольницкий, член комитета ППР в Бялом-Пронднике Подборский, а также Шумец и Дзивлик. Все районы, входящие в состав IV округа, имели своих представителей.

На конференции я впервые встретился с секретарем Жешувского окружного комитета Августином Мицалом и командиром Гвардии Людовой того же округа Станиславом Шибистым, о которых так много слышал от Сливы. На конференцию приехал также представитель ЦК ППР из Варшавы.

Председательствовал на конференции секретарь комитета ППР IV округа Францишек Малиновский. Выступавшие коротко рассказали о проделанной работе, о своих планах.

Представитель ЦК подробно интересовался состоянием организации и вооружения Гвардии Людовой, боевой готовностью каждого округа. Постепенно из отчетов, вопросов и ответов стала вырисовываться общая картина положения дел в IV округе.

Особенно активно действовали товарищи из Жешувского воеводства. На их территории образовалось много хорошо вооруженных групп Гвардии Людовой. Товарищ Мицал сказал в своем выступлении, что считанные дни отделяют их от того момента, когда в борьбу с захватчиками включится большой партизанский отряд. У них была налажена связь между отдельными районами, такими, как Кольбушова, Ясло, Кросно, Пшемысль, а также с руководством округа. Группы Гвардии Людовой знали свои задачи и рвались в бой.

О боевой готовности доложил также представитель округа Мехув. Гвардия Людова проводила боевые операции на различных участках округа. Товарищи установили связь с Келецким округом. Это улучшало руководство вооруженными действиями. Товарищ Гловацкий (Секера) из Мехува заявил, что они готовы в ближайшее время вступить в борьбу. Отряд имеет достаточное количество оружия.

Делегат от Домбровского бассейна доложил, что диверсионные группы и боевые группы Гвардии Людовой уже начали борьбу в своем районе.

Начиналась новая фаза — фаза вооруженной подпольной борьбы. Врага ждали первые сильные удары партизанских отрядов Гвардии Людовой.

Собравшиеся почтили память погибших товарищей.

— Краковская партийная организация дала нам возможность провести эту конференцию, — сказал Слива. — Сегодня, восемнадцатого декабря тысяча девятьсот сорок второго года, мы впервые смогли по-настоящему проанализировать работу, проделанную нашей партией и Гвардией Людовой.

В заключение выступил Францишек Малиновский. Он подчеркнул необходимость усилить бдительность. Говорил о росте наших сил в количественном отношении, а также с точки зрения сознательности и вооружения.

На этой жеконференции в ряды ППР была принята группа еврейских товарищей из краковского гетто, в Гвардию Людову включена боевая еврейская группа «Искра», которой командовал Хальбрайх (Якуб). Внесенное Старым предложение о создании в Кракове общего командования еврейской организации и Гвардии Людовой было принято единогласно. Меня назначили командиром района Краков-город. Моим заместителем стал Хальбрайх. Было принято решение снабдить оружием гвардейцев из краковского гетто.

Затем слово взял представитель ЦК ППР. Он говорил о борьбе, которую ведет варшавская организация, о потерях…

— Мы будем бить оккупантов всегда и везде, — сказал в заключение представитель ЦК. — Наша задача — приготовить гитлеровцам хороший «подарок»!

На этом конференция закончила свою работу…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Нападение на кафе «Циганерия»

Уже давно мы со Сливой обдумывали возможность проведения операции против оккупантов в самом Кракове. Это должна была быть внезапная, молниеносная операция. Все считали, что ее следует провести как можно быстрее.

Когда на конференции представитель ЦК ППР сказал, что мы должны приготовить гитлеровцам «подарок», я вспомнил о наших планах и попросил слова:

— Мы планируем провести операцию в самом Кракове, но у нас имеются некоторые трудности. У нас мало оружия. Нет гранат. Значит…

Гловацкий (Секера) из Мехува не дал мне договорить. Он вскочил с места и сказал:

— Мехувская группа поможет вам. Сколько нужно гранат?

— Ну, штук десять.

— Мы дадим вам двадцать! Только вы должны будете сами получить их в Мехуве и привезти в Краков.

Доставить гранаты взялся Хальбрайх со своей группой.

На следующий день мы со Сливой встретились с ним, чтобы разработать план операции. Гранаты должны взорваться там, где больше всего собирается гитлеровцев, то есть в центре города. Мы наметили три объекта. Это были ночные рестораны «Циганерия» на Шпитальной улице и «Бизанк» на углу городского сквера и площади Шепаньского, а также кинотеатр «Скала» на Кармелицкой улице. День проведения операции — 22 декабря 1942 года. Время — семь часов вечера. В операции должны были участвовать лучшие люди краковской организации Гвардии Людовой — «Искры» и других групп в количестве 40 человек. Командовал ими Якуб.

Мы подробно обсудили все детали. Старались учесть все непредвиденное.

Наконец план готов. Все участвующие в операции гвардейцы поделены на ударные группы. Каждой группе указан объект для нападения. После выполнения боевого задания группы должны отойти назначенными улицами, на которых расставлены свои люди для обеспечения отхода.

Все группы должны собраться в овраге, за туберкулезным диспансером в Бялом-Пронднике. Здесь гвардейцев будут ждать Подборский с женой, Шимоняк и Наврот. Они проводят гвардейцев на конспиративные квартиры.

На рождественские праздники Вебер поехал в Домбровский бассейн. Мы договорились встретиться сразу же после Нового года. Для встречи выбрали два места на случай, если возникнут неожиданности.

С Якубом я поддерживал постоянную связь. Он уже выслал своих людей за гранатами в Мехув и каждую минуту ждал их возвращения. Шимоняк и Подборский доставили гвардейцам из еврейской группы «Искра» личное оружие. Для них были подготовлены надежные конспиративные квартиры. Подготовка к проведению операции подходила к концу.

22 декабря. Холодный декабрьский вечер. До полицейского часа, который начинался в 23.00, было еще много времени. На улицах Кракова обычное оживление. Кончался еще один хмурый день оккупации.

Гитлеровцы, упоенные успехами на фронтах, веселились в краковских ресторанах и кафе, попивая свой шнапс. Залы «Циганерии», «Закопянки» и «Бизанка» переполнены. В ресторанах «только для немцев» оккупанты чувствовали себя в безопасности. В кинотеатре «Скала», где находилась гитлеровская молодежь, шел сеанс. Он должен был кончиться точно к началу операции…

Две группы гвардейцев Якуб расставил неподалеку от ресторана «Бизанк» и кинотеатра «Скала», а сам с третьей группой направился к кафе «Циганерия». (Якуб руководил всей операцией в целом, а группой нападения на кафе «Циганерия» командовал Идек Либера из «Искры».) Гвардейцы стояли на своих местах, с нетерпением ожидая девятнадцати часов. Сняли с предохранителей оружие. Под пальто нащупывали связки гранат. То и дело посматривали на часы. Но время шло очень медленно. Напряжение росло с каждой минутой.

Наконец наступил назначенный час.

Группа гвардейцев, стоявшая в готовности около «Циганерии», стала приближаться к огромным окнам кафе. В это время к подъезду «Циганерии» подъехала пролетка. Из нее вышел гитлеровец. Он вошел в кафе, а пролетка осталась стоять прямо у окна кафе.

Один из группы подошел к кучеру.

— Прошу вас отъехать подальше. Нельзя стоять с лошадью перед самыми окнами, — сказал он.

— Как так нельзя стоять! — закричал возмущенный кучер.

Лошадь своей головой закрывала самую середину окна, мешала бросать гранаты. Упрямый краковский кучер продолжал неподвижно сидеть на козлах. Торговаться с ним не было времени.

Один из гвардейцев достал из-под полы связку гранат, поставил их на боевой взвод и с размаху бросил в огромное окно.

Стекло со звоном разлетелось вдребезги. Гранаты упали в центре зала. Гитлеровцы вскочили из-за столиков. Через какую-то долю секунды прогремел взрыв. Погас свет. Послышались крики и стоны раненых.

Поднялась паника. Из кафе один за другим начали выскакивать гитлеровцы. Прохожие бросились бежать. Упрямый краковский кучер с кнутом в руке тоже побежал. Один из осколков гранаты попал в голову лошади.

Налет на ресторан «Бизанк» прошел менее успешно: гранаты попали в оконные рамы и взрыв произошел вне помещения.

Группе, действовавшей у кинотеатра «Скала» пришлось отступить, не выполнив задания. Сеанс затянулся, назначенное время прошло, а из-за взрыва у ресторана «Бизанк» оставаться на месте гвардейцы не могли.

Во время операции другие группы гвардейцев положили цветы у подножия взорванных памятников Адаму Мицкевичу на Главном рынке, Владиславу Ягелло на площади Матейки и Тадеушу Костюшко на Вавеле. На лентах, обвивавших букеты красных роз, было написано: «То, чему ты присягал, выполним мы». На улице Батория они повесили бело-красный национальный флаг.

Согласно плану группы отошли к оврагу. Шимоняк, Подборский и его жена Эльжбета разместили гвардейцев из гетто в подготовленных для них квартирах, где они находились до самого утра. В гетто гвардейцы больше не вернулись.

Это была первая серьезная операция краковских гвардейцев. Мы провели ее без потерь.

После операции

В течение нескольких дней после операции наши товарищи специально ходили по городу, прислушивались к тому, что говорят люди, и наблюдали за поведением гитлеровцев. Город был полон самых различных слухов. Одни считали операцию попыткой поднять восстание в Кракове. Другие предполагали высадку какого-то десанта. Кое-кто ворчал: «Какие-то негодяи не дают немцам покоя». До сих пор комендантский час начинался в одиннадцать часов вечера. После операции его передвинули на восемнадцать. В городе чувствовалось напряжение.

После шести часов вечера на улицах появлялись патрули. Перед большими кафе и ресторанами «только для немцев» немцы выставили вооруженную охрану.

Декабрьский удар явился как бы сигналом для начала более активной борьбы с оккупантами. Мы строили различные планы. Удавшееся нападение гвардейцев укрепило веру в возможность успешного осуществления их.

26 декабря в одном из домов на улице Лимановского в Подгуже собрался городской комитет ППР. Надо было оценить обстановку, сложившуюся после успешного выполнения боевого задания. На собрание пришли Дзивлик, Шумец, Кравец, Хальбрайх. Собрались мы у товарища Юзефа Крупы, студента химического факультета Ягеллонского университета. После того как была сделана оценка создавшейся в городе обстановки, мы с Якубом сделали отчет Веберу о проведенной операции.

Слова попросил Кравец.

— Больше таких выступлений. Не давать немцам ни минуты покоя, — говорил он. — У меня, товарищи, есть предложение. Я думаю, вы меня поддержите. Следующий удар надо нанести по бирже труда на Любельской улице. Мы не должны позволять немцам вывозить наших людей на работу в Германию. Сожжем помещение и картотеку. Это спасет многих.

Дзивлик, Шумец и остальные товарищи поддержали предложение Кравеца. Приступили к обсуждению. Главная трудность состояла в том, что у нас не было динамита.

Шумец решил переговорить с товарищами из ППС и предложить им принять участие в этой операции, поскольку они располагали динамитом.

Товарищ Крупа взялся сделать самозапал для динамита. Кравец и Шумец взяли на себя ответственность за подготовку операции.

Начался 1943 год. Я с нетерпением ждал Вебера. Хотелось поделиться с ним новыми планами. Приехал он точно в условленное время. Нападение на биржу труда в Кракове он считал правильным. Согласился провести эту операцию совместно с товарищами из ППС, с которыми поддерживал связь Шумец.

Потом мы встретились с Малиновским и Хальбрайхом. Обсудили самые актуальные вопросы. Вебер и Петр, захватив отчеты о нападении на кафе «Циганерия», уехали в Варшаву, в ЦК ППР.

Перед отъездом они уверили меня, что вернутся через несколько дней и непременно встретятся со мной. Тогда я не знал, что мы больше не увидимся.

Малиновский и Слива были всем нам очень близки. Роман Слива, худощавый высокий шатен, родом из Домбровского бассейна, несмотря на свою молодость, имел богатый политический и жизненный опыт. Все мы ценили и уважали его. Францишек Малиновский, пятидесятилетний мужчина, всегда был полон энергии. Много знал. Без работы не мыслил себе жизни. О партии всегда говорил просто и понятно.

Перед отъездом Слива связал меня с товарищем Леонидом Четырко, русским. Это было для меня приятной неожиданностью. (Правда, позже я узнал, что Четырко родом из Виленской области, но мы привыкли называть его русским.) В городе он находился уже несколько месяцев. Худощавый, высокий, с продолговатым лицом. Никогда не проявлял нервозности. Окончил политехнический институт. В Краковское воеводство его забросили с разведывательной группой. Четырко был членом ВКП(б). Хорошо знал русский язык.

Он начал активно помогать нам организовывать Гвардию Людову. Нередко мы обсуждали с ним тактику боя. Он учил нас методам ведения партизанской борьбы.

Четырко имел богатый опыт партизанской борьбы. Хорошо знал тактику. Сам он был разведчиком и радистом. Передатчик он спрятал на одной из конспиративных квартир в Кракове.

Вместе с Четырко мы с нетерпением ждали возвращения из Варшавы Вебера и Петра. Прошло несколько дней. Ни Слива, ни Малиновский не появились. Мы начали беспокоиться. А вскоре (это было в начале января) узнали то, чему никто из нас не хотел верить. Известие об их аресте принес Шумец. Он пришел ко мне вместе с Косиньским из Бялы-Прондник на квартиру Шимоняка. По выражению их лиц я понял, что они принесли недобрые вести. Косиньский глухо сказал:

— Вы должны немедленно покинуть эту квартиру. Сливу и Малиновского гестапо арестовало уже здесь, в Кракове, после их возвращения из Варшавы.

— Как это произошло? — спросил я Косиньского.

— В квартире, где они жили, гестапо устроило засаду. Я тоже попался бы, если бы не заметил, что условного знака, о котором у нас была договоренность, нет.

Шумец и Косиньский посоветовали как можно скорее поменять квартиру. Ведь Вебер и Петр бывали здесь неоднократно.

— Не тяните, — настаивал Шумец. — Их арест — продолжение сентябрьских событий.

Мы старались узнать причину нового провала. Как это могло произойти? Неужели в наши ряды прокрался провокатор?

Мы опять изменили клички. Усилили бдительность. Решили как можно скорее сообщить о случившемся Дзивлику, Кравецу и всем тем, кто поддерживал связь со Сливой и Малиновским. Затем Шумец, Дзивлик, Кравец, я и другие товарищи постановили известить об этом провале старых деятелей КПП — Солтыка, Войнаровича, Шафарского, чтобы они хорошенько присмотрелись к окружавшим их людям.

Гестапо тем временем продолжало действовать. Кравец, Дзивлик, Шумец и я чувствовали это. Шумец жил в Кракове, но на улице старался не показываться: приходил только на исключительно важные встречи.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Осталось двадцать четыре часа…

В начале февраля в Краков прибыл новый командующий округом Гвардии Людовой, боровшийся в прошлом в рядах батальона имени Я. Домбровского в Испании, Антоний Грабовский (клички Антек, Чарны Антек, Блох).

Однажды Грабовский встретился со мной и другими товарищами. Встречу мы устроили на одной из конспиративных квартир. Обсудили нашу текущую работу, поставили задачи на будущее. Грабовский считал, что самое главное сейчас — полностью законспирироваться и отрезать тем самым все пути гестапо, которое всячески пыталось напасть на наш след. Обсудили возможности проведения новой операции. Мне Грабовский посоветовал уехать из Кракова.

Вскоре меня назначили командиром района Гвардии Людовой Подгале. К этому району относились и пригородные районы Кракова. Перед отъездом я передал Аптеку наиболее важные связи, а также адреса нескольких надежных квартир.

На другой день я выехал в Бохню. Здесь связался с Ядвигой Людвиньской (Геля). Она находилась в этом районе, но непродолжительное время. Грабовский обратил особое внимание на то, чтобы я как можно скорее получил у Людвиньской связи и познакомился с районом. Мне запомнились его слова:

— Сейчас самое время бить оккупантов как можно сильнее. Встретимся после того, как сообщите, что в вашем районе полетели под откос по крайней мере четыре поезда с военным снаряжением.

Я ознакомился с районом. Мы прошли с Гелей не один километр. Я знакомился с нашими людьми. Маршрут наших прогулок включал иногда такие пункты, как Бохня, Величка, Кшешовице, Рыбна, Чернихув, Кальварья, Могила. В подкраковском селе Могила у меня были свои связи, частично с членами крестьянской партии. Мы радовались каждой новой встрече.

Через несколько дней я познакомился со всем районом. У меня была постоянная связь с целыми группами и отдельными членами ППР и Гвардии Людовой.

Вскоре я расстался с Гелей. Ее направили на работу в другой район.

Моей базой стала Бохня. Теперь следовало подготовить нападение на железнодорожный эшелон в Краковском воеводстве. Чтобы операция удалась, начать и кончить ее мы должны были в течение одного дня (установили дату — 25 февраля; допустимое отклонение — два-три дня, но только в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств). Нам хотелось полностью использовать наш главный козырь — внезапность.

Мне предстояло совершить длительное путешествие, чтобы подготовить людей к нанесению удара в одно и то же время. Подготовку я начал с Бохни, где представил наш план секретарю комитета ППР Станиславу Шмайде и Збигневу Концкому (кличка Збышек. Железнодорожный машинист, командир Гвардии Людовой в Бохне. Расстрелян гестапо в 1943 году).

— В операции будет участвовать вся наша местная организация, — сказал мне Концкий.

Эта мысль породила другую: нанести удар по всему краковскому железнодорожному узлу.

Задачей бохненских бойцов Гвардии Людовой было уничтожение по крайней мере одного поезда. Опыт Концкого, как железнодорожника, гарантировал хорошую подготовку операции.

Обсудив положение, мы решили во второй половине февраля нанести удар несколькими группами Гвардии Людовой по железнодорожному транспорту.

Я отправился в дальнейший путь. Заскочил на два часа в Краков. Здесь заглянул к Подборскому и Гловацкому. На них можно было полностью положиться. Познакомил их с нашими планами. Краков не мог остаться в стороне. Мы сразу же определили место нанесения удара — участок железнодорожной линии на Варшаву возле Батовице.

Осталось еще решить вопрос, каким образом будет нанесен удар. Подборский, командир подрайона Бялы и Червоны Прондник, неоднократно бывал на лекциях Четырко, где говорилось о способах уничтожения железнодорожных составов. В конце концов мы решили, что люди Подборского смогут использовать железнодорожную будку между Батовице и Сломниками, в которой хранятся различные инструменты и, конечно, ключи для отвинчивания рельсов. Достаточно где-нибудь на повороте отвинтить один конец рельса — и успех обеспечен.

Мы уточнили еще некоторые операции, и я отправился в Кшешовице.

Шепана Грондаля (кличка Пепик. Секретарь районной организации ППР в Кшешовице. Убит гестапо в 1943 году) наши планы не удивили. Но здесь положение было труднее, чем где-либо. Многие товарищи жили далеко друг от друга. Собрать людей для выполнения задания за такое короткое время (до начала операции оставались считанные дни) не представлялось возможным. Поэтому было решено, что в Кшешовице мы подготовим операцию несколько позднее. Решили также начать активную борьбу с оккупантами по всему району.

Время не ждало. Работы оставалось еще много. Я отправился дальше. До местечка Рыбна (фактически это была большая деревня) я добрался пешком. Там встретился с Янеком Касперкевичем, который выполнял функции командира Гвардии Людовой в Рыбной и окрестных хуторах. Янек был сыном крестьянина, но теперь жил у отчима, так как рано потерял родителей. Петр Фелюсь воспитывал Янека с малых лет. Жили они в согласии. Взгляды их, несмотря на разницу в возрасте, совпадали. Старик гордился своим Янеком. Сейчас он вертелся возле нас. Наконец из-под своих больших усов буркнул:

— Вижу, что советуетесь о чем-то важном. Пора начинать. Ненависть охватывает людей. Эти собаки вешают наших… Но ведь если собаку ударить как следует по спине палкой, она заскулит и подожмет хвост. Так-то.

— А мы, дед, и ударим, — отозвался Янек.

Я знал, что в Рыбной много отважных бойцов Гвардии Людовой, и поэтому трудностей с их мобилизацией для выполнения задания не должно быть. Касперкевич загорелся этой операцией.

— Все будет в порядке, — сказал он. — Самое главное — мы получили задание. А специалиста по рельсам мы постараемся найти.

— В каком месте устроите взрыв? — спросил я.

— На участке Краков, Катовице, где-нибудь между Мыдлинками, Зебежувом и Рудавой.

— Итак, вторая половина февраля, — напомнил я.

Я попрощался с Касперкевичем и через заснеженные поля пошел в сторону Чернихува.

Резкий холодный ветер пронизывал до костей. Я ускорил шаг.

«Сумеют ли бойцы Гвардии Людовой, которые впервые примут участие в такого рода операции, выполнить задание? Самое главное — группы должны действовать почти одновременно, чтобы поезда пошли под откос в одну и ту же ночь», — думал я.

Впереди показался холм, на котором раскинулись скрытые среди деревьев дома Чернихува. Я пошел быстрее и через полчаса был на месте. Разыскав нужный дом, зашел к Сташеку Очкосю (Скала). Это был очень спокойный и выдержанный человек. С ближайшими товарищами его Леоном Седлаком и Станиславом Стахаком я познакомился во время пребывания здесь Людвиньской. Очкось обрадовался моему приходу и сразу же пошел за Седлаком. Леон Седлак был начальником Чернихувской электростанции, активным членом ППР и Гвардии Людовой. В свое время он освоил профессии слесаря и механика, поэтому нередко брался за починку оружия.

Сташек Очкось хорошо знал не только окрестности Чернихува, но и район, расположенный на правом берегу Вислы, через который проходила железнодорожная линия Краков — Скавина — Освенцим и дальше на юго-запад Краков — Кальварья — Хабувка — Новы Тарг — Закопане. Линия на Освенцим имела для гитлеровцев особое значение — она вела к лагерю смерти, который оккупанты всячески скрывали. Но нельзя было скрыть дым, поднимавшийся от печей крематориев, смерти тысяч мужчин, женщин и детей разных национальностей, колючей проволоки под электрическим током. Короткие записки, проникавшие наружу, рассказывали о страшной правде этого лагеря, правде, которая заставляла стынуть кровь в жилах.

Проект пуска железнодорожного состава под откос путем откручивания соединителя рельсов отпал. Манипуляция с рельсами продолжалась бы слишком долго, что было опасно, поскольку эта железнодорожная линия охранялась гитлеровцами особенно тщательно. Невольно вспомнилась операция под Скавиной; о которой Очкось и Седлак знали. Я предложил им использовать клин.

— Клин должен быть длиной в полметра. Закрепляют его в точке самого крутого поворота рельсов, — объяснил я.

Товарищи согласились со мной.

— Клин беру на себя, — сказал Седлак. — А Сташек выполнит остальную часть задания, и тогда все будет и порядке…

Мне оставалось побывать в Кальварьи. Теперь уже каждая минута была дорога.

Чернихув я покинул на следующий день утром. Очкось проводил меня к Висле. На прощанье сказал:

— Операция должна удаться. Не все вагоны пойдут на восток.

Я пересек полотно железной дороги и двинулся в сторону уже отчетливо вырисовывавшихся Кальварийских гор. Через два часа я уже шагал по уличкам города, где жил Юлиан Годуля (Юлька), командир местного отряда Гвардии Людовой.

— Видно, что вы порядком устали, — сказал он. — Очевидно, какое-то важное дело?

— Да, важное и очень срочное. Боюсь, что у вас остается слишком мало времени, — ответил я и объяснил цель своего прихода.

Годуля согласился, что дело действительно не терпит проволочки. Нужно было тотчас же договориться с секретарем комитета ППР в Кальварьи Францишеком Рачиньским. И мы сразу же пошли к нему. Обговорили все еще раз. Годуля и Рачиньский решили тотчас же начать действовать. Годуля пошел к своим бойцам, а секретарь комитета ППР отправился на станцию Кальварья-Ланцкорона и Кальварья-Зебжидовска, чтобы изучить обстановку на месте и решить, что можно сделать в этом районе. До начала операции оставалось двадцать четыре часа.

Первым возвратился Годуля.

— Все в порядке, — сказал он. В операции может участвовать более сорока человек.

Это говорило о том, что местное командование Гвардии Людовой проделало большую организационную работу. В ожидании секретаря комитета ППР мы разговорились о наших заданиях. Годуля предложил перейти к более активным и решительным действиям против гитлеровцев.

— Мы могли бы напасть на какой-нибудь пост полиции и захватить оружие. Ведь оно нам очень пригодится, — говорил он.

Наконец возвратился Рачиньский.

— Обошел весь вокзал в Кальварьи, — начал он свой рассказ. — Наблюдал за проходящими поездами. Все больше товарные составы с крытыми вагонами. Но нет данных о том, в какое время они проходят.

— А что в Кальварьи-Зебжидовской? — спросил Га-дуля.

— Там кое-что есть. На запасных путях стоят десятка полтора крытых вагонов. Их охраняют двое железнодорожных полицейских. Что в них — не знаю. Как нарочно, не встретил ни одного знакомого железнодорожника. Думаю пойти туда еще раз после смены.

— Черт возьми, время летит, а мы еще ничего не знаем, — нервничал Годуля.

Вскоре Рачиньский снова пошел на станцию. На этот раз он пробыл там недолго.

Удалось узнать, что из Бельска подойдет остальная часть вагонов. Их прицепят к уже стоящим на станции. Скомплектованный состав должен пойти на Восток. В тех вагонах, что стоят, боеприпасы и продовольствие.

Это было 24 февраля, накануне операции. Я вновь и вновь, в который уже раз, продумывал план действий, учитывая опыт отдельных ударных групп. Операция была рассчитана не только на военный успех, но и на психологический эффект. Одновременный удар в нескольких местах…

Больше всего я опасался за Рыбную. Местечко это находилось на большом удалении от железнодорожной линии Краков — Катовице. К тому же мне не давала покоя запальчивость Касперкевича. Он мог броситься на врага с голыми руками. Поэтому я решил заглянуть туда еще раз и проверить все на месте.

Краковский железнодорожный узел в огне

Настал день операции. Утром я покинул Кальварью и поторопился в Рыбную.

Янек был еще дома. Он вместе с Метеком Коником из Чулува обсуждал способы выполнения задания. Я предпочел не ущемлять их самолюбия и поэтому не сказал, с какой целью возвратился.

У ребят было два варианта. Первый заключался в откручивании рельсов. Но они больше склонялись ко второму. Изучая местность, они заметили возле Забежува куски рельсов различной длины. Это навело их на мысль положить эти куски между стрелками.

— Идея с рельсами — неплохая, — заметил я. — Однако имеет смысл взять с собой инструменты для откручивания гаек. Всякое ведь может случиться…

Ребята согласились со мной. Решили взять с собой все необходимые инструменты и в случае, если куски рельсов положить не удастся, отойти на несколько километров и открутить рельсы на железнодорожном полотне.

На землю опустилась холодная темная ночь. Ребята отправились в путь. Они шли, увязая в грязи. Вскоре скрылись из виду. Кроме Петра, никто не знал, куда отправился Янек. Мы с ним закручивали махорку и курили цигарку за цигаркой. Старик стал с волнением рассказывать о своем прошлом. Однако мысли его то и дело возвращались к ушедшим ребятам — он каждую минуту задерживал дыхание и к чему-то прислушивался. Время шло медленно. Когда прошло несколько часов, Петр не выдержал и начал гадать вслух:

— Как там наши ребята? Где они теперь могут быть?..

Мы так и не смогли сомкнуть глаз. Мыслями я был с ребятами. Через окно уже пробивался утренний рассвет. Было шесть часов утра, когда мы услышали условный стук в дверь. Петр бросился открывать.

На пороге стояли Янек и Метек. Глаза старика засветились радостью.

— Почему, дьяволы, так долго пропадали? — заворчал он в свои длинные усы.

— А куда спешить?

Старика возмутил такой ответ.

— Мы с товарищем Михалом волновались. Никак не могли дождаться. Ноги, что ли, завязли у вас в грязи?

Ребята протопали за ночь по пересеченной местности туда и обратно в общей сложности более тридцати километров.

— Эшелон мы решили пустить под откос на линии возле Забежува, — начал Янек. — Взяли со склада несколько коротких рельсов и пошли к стрелкам. Ночь была такая темная, что мы с трудом видели, что делается вокруг. Я выставил боевое охранение, и мы приступили к работе. Куски рельсов хорошо подходили, и мы разложили их так, что поезд должен был обязательно наскочить на них. На путях царила мертвая тишина. Мы старались все делать бесшумно. Когда работа была закончена, я приказал всем отойти на некоторое расстояние в поле и там укрыться в кустах. Ждать пришлось недолго. Состав вырос словно из-под земли. В ту же минуту раздался сильный грохот. Я видел, как повалился паровоз, а вагоны один за другим стали слетать с рельсов.

— Мне показалось, что паровоз загорелся, — вмешался Метек.

— Не прошло и пятнадцати минут, как со стороны Кшешовице подлетел другой состав, — продолжал молодой командир. — Этого мы не предвидели. Столкновение было неизбежным. Второй поезд врезался в разбитые вагоны первого. Началась стрельба. Гитлеровцы палили вслепую. Точно определить, какой ущерб нанесли мы оккупантам, было трудно. Я приказал отходить.

На путях около Забежува, как мы узнали к вечеру следующего дня, лежали два воинских эшелона, разбитые группой Янека. А на линии Краков — Освенцим, возле Вельких Друг, сошел с рельсов поезд. На путях затор. Движение поездов прекратилось. На железнодорожных путях толпились лишь группы гитлеровцев и специальные спасательные команды. Сведений о результатах операции в других местах мы еще не получили.

Сидя у старого Петра, мы с Касперкевичем обсуждали положение. Решали, что делать дальше. Думали, будут ли гитлеровцы применять в наших местах репрессии. Прошел день, второй, а немцы только убирали разбитые вагоны и ремонтировали пути.

Через несколько дней мы получили более полные сведения. По всему краковскому железнодорожному узлу группы Гвардии Людовой уничтожили семь гитлеровских эшелонов. Задание Антония Грабовского было выполнено.

Командующий округом назначил встречу руководителей и актива района Подгале. Из-за этого Людвиньская даже отложила свой отъезд в другой район. Совещание было назначено на 9 марта 1943 года. Состоялось оно в Кальварьи. У товарища Рачиньского. На совещание прибыли командиры Гвардии Людовой и секретари отдельных организаций ППР: из Бохни — Шмайда и Концкий, из Кшешовице — Пепик, из Чернихува — Очкось, из Кальварьи — Рачиньский и Годуля, из Рыбной — Касперкевич. Руководил работой совещания Грабовский. В своем выступлении он сказал, что последнее боевое задание выполнено отлично.

Отчеты, сделанные командирами отрядов Гвардии Людовой и секретарями комитетов ППР, дали представление о ходе операции в других местах.

Проведению операции в Бохне благоприятствовал густой туман. Бойцы Гвардии Людовой нанесли оккупантам большой ущерб. Руководил операцией Концкий. Гвардейцам удалось прибегнуть к помощи железнодорожника, дежурившего в будке стрелочника возле станции Бохня. Они не отвинчивали рельсов. Не применяли клина. Просто воспользовались семафором. Установили его на «стоп» и стали ждать результатов. Около двенадцати часов ночи товарный поезд, шедший из Пшемысля, на сигнал «стоп» остановился возле маленькой станции Жезава. Его почти не было видно. Через какое-то время поезд, шедший из Кракова в Перемышль, на полном ходу врезался в стоявший в тумане товарный поезд. Паровозы сцепились, как грызущие друг друга собаки. Раздался жуткий грохот. Вагоны поезда, шедшего в направлении Перемышля, стали разламываться и разлетаться и разные стороны. Тем временем показался идущий с большой скоростью третий поезд — из Кракова. Он на полном ходу наскочил на разбитые вагоны. Разбив еще целые вагоны второго поезда, он ударился о стоявшую в конце состава цистерну с бензином. Сила удара была настолько большой, что цистерна лопнула и в тот же момент взорвалась. Огонь охватил товарные вагоны и пульманы третьего состава со знаками… «Красного Креста». Через несколько мгновении вагоны «Красного Креста» начали взрываться. Значит, в них находились не раненые, а боеприпасы. От сильного жара погнулись рельсы.

Клин, сделанный Седлаком, не подвел. Очкось, который пустил под откос поезд с помощью этого клина на линии Краков — Вадовице, около Вельких Друг, действовал вместе с Владиславом Чижом.

Смелый налет совершила довольно крупная группа бойцов Годули и Рачиньского в Кальварьи-Зебжидовской. Командир отряда Гвардии Людовой и секретарь комитета ППР подготовили своих людей к нападению на состав, стоявший на самой станции. Годуля и Рачиньский подошли к двум стоявшим на страже железнодорожным полицейским и разоружили их. Бойцы Гвардии Людовой завладели станцией. Захватили два автомата и боеприпасы. Стали разбивать вагоны с обмундированием, продовольствием и боеприпасами. Несколько вагонов подожгли. Налет был совершен очень быстро. Сорок бойцов Гвардии Людовой, принимавших участие в операции, отошли без потерь.

Подборский и Гловацкий из Кракова прибыть на совещание не смогли, но через Валю прислали сообщение: возле Батовице, как мы и планировали, пущен под откос паровоз и несколько вагонов.

У всех присутствовавших на совещании было радостное настроение. Мои опасения, что кто-то из бойцов Гвардии Людовой может проявить неосторожность, к счастью, не оправдались. Больше всех, казалось, была довольна Людвиньская. Радуясь, что гитлеровцы задали такого трепака, она расцеловала гвардейцев, особенно тех, из Бохни.

Мы обсудили всю операцию в деталях. Обратили внимание на положительные стороны, а также на то, чего следовало избежать в будущем.

В конце совещания слово взял Грабовский:

— Товарищи! Все мы радуемся нашим успехам. Отряды Гвардии Людовой, стоящие рядом с партией, наносят ощутимые потери врагу во всех уголках нашей страны. Настало время создать регулярный партизанский отряд, отряд Гвардии Людовой, отряд краковской земли…

Все поддержали это предложение. Решили, что отряд должен начать действовать уже в конце апреля. Мне было поручено сформировать этот отряд.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Поддержка железнодорожников

Не могу не вспомнить здесь и о других операциях на железнодорожном транспорте, которые свидетельствовали о росте движения Сопротивления на краковской земле, и — что самое главное — явились как бы продолжением первой операции.

В один из майских дней 1942 года Владек Войнарович, Янек Шумец, Сташек Вайда и Стефан Дембич пришли на поле бывшего еврейского спортивного клуба «Макаби», находившегося на левой стороне Вислы, недалеко от Вавеля. Увидев на поле военные грузовые автомашины, нагруженные обмундированием гитлеровцев и другим военным снаряжением, решили уничтожить их. Операция удалась. Подожженные грузовики сгорели дотла. Гитлеровцы решили, что пожар явился результатом халатности обслуживающего персонала автопарка.

Войнарович имел сильно разветвленные связи с товарищами на местах. Когда нам удалось пустить под откос поезд под Скавиной, он настаивал на расширение подобного рода операций.

— Не будем ограничиваться окрестностями Кракова, — предлагал он. — В целях безопасности имеет смысл менять места ударов. Краковская земля обширна.

Я согласился с ним. Впрочем, мы всегда легко договаривались. Про себя же подумал, что коль скоро он заговорил об этом, в ближайшее время наверняка сделает какое-нибудь конкретное предложение. И не ошибся.

На очередной нашей встрече он сказал:

— Я договорился с железнодорожниками из Касины-Велькой. Мы пустим под откос эшелон. Понимаешь, поднять железнодорожников на борьбу с гитлеровцами — важное дело. Они лучше нас знают, как делать такие дела.

— Как думаешь провести операцию?

— Поеду туда вместе с Эмилем Дзедзицем и Янеком Шумецем.

Налет удался. Среди ночи сошел с рельсов паровоз. Полетели под откос вагоны с солдатами и военным снаряжением.

Владеку уничтожение транспортов врага пришлось по вкусу.

Как-то Владек отправился с ключом и железным ломом в местечко Станиславице, возле Бохни. С ним пошел Янек Шумец. Сопровождали их Стефан Лис и еще один товарищ. Войнарович ловко открутил концы рельсов и отогнул их на несколько сантиметров. После этого все укрылись.

— Только когда паровоз сошел с рельсов и вагоны с глухим треском стали нагромождаться один на другой, мы поняли, что в них находились немецкие солдаты и военное снаряжение, — рассказывал потом Владек. — Я слышал стоны раненых, выстрелы.

Владек обладал удивительной способностью убеждать людей. Вокруг него сплачивались люди, которые, не колеблясь, шли на выполнение любых боевых заданий. По поручению первого комитета ППР Владек действовал в Плашуве, Прокоциме и их окрестностях. В тот период мы тесно сотрудничали с Вайдой, Шафарским и Мисюрой. Силы партии на правом берегу Вислы значительно укрепились.

Железнодорожники Плашувского депо, расположенного на правом берегу Вислы, вместе с Войнаровичем готовились к новым операциям. Они выступили с инициативой уничтожения воинских эшелонов, идущих на восток. В организационной ячейке ППР в тот период работали Ян Слива, Ян Желязный, Дембош и другие. Все они сотрудничали с Войнаровичем. Раньше здесь действовала группа, в состав которой входили Тадеуш Пшеничный (секретарь комитета ППР в Плашуве), Юзеф и Францишек Мазуреки, Юзеф Запала, Мариан Хардынь, а позднее и Теофил Рудольф. Группа эта поддерживала связь с товарищами из районов Подгуже и Гжегужки — Яном Мархевчиком, Эдвардом Леневичем, Марианом Лаптасем и, конечно, с Вайдой. Группа занималась организацией саботажа. Заключался он в отправлении с опозданием паровозов на трассу, а также в замедлении темпа работы на других участках. Члены группы составляли также схемы аэродромов в Кракове и Мелеце. Отмечали места бункеров с горючим.

Вскоре мне пришлось расстаться с Войнаровичем. Партия направила его работать на территорию Жешувского воеводства. Там от Людвиньской Владек получил документы на имя Чайковского. На новом месте он выполнял специальные задания окружного комитета, главным образом задания организационного и политического характера. Войнарович проводил работу среди рабочих нефтяной промышленности в Кросно, Саноке, Ясло, устанавливал контакты с коллективами крупных предприятий, создавал ячейки ППР и Гвардии Людовой. С руководством округа — Сливой, Малиновским — он поддерживал постоянную связь. Со старой базой он держал связь через Людвиньскую, Хелену Пайонкову (Баська), Стефанию Дронг.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Организация партизанского отряда

Партия и Гвардия Людова вступили на путь решительной борьбы с врагом. Жители городов и деревень начали поговаривать о партизанах. Наши действия вызывали у людей радость, заставляли их верить в то, что Польша не погибла, что поляки борются за свое освобождение. Рабочие и крестьяне, люди с прогрессивными взглядами вставали в наши ряды в огне борьбы с ненавистным врагом. С первых же дней создания ППР и Гвардии Людовой к нам стала приходить молодежь из довоенной организации «Вици», участники крестьянского движения. Вместе с нами они выполняли самые различные задания.

Совещание в Кальварьи показало, что первыми союзниками Польской рабочей партии были крестьяне-людовцы, молодежь и сельская беднота. В операции на краковском железнодорожном узле активное участие принимала сельская молодежь из бывшей организации «Вици». К ее числу принадлежали Янек Касперкевич, Станислав Вненцек, Францишек Капуста и многие другие. Все они вступили в ряды ППР и Гвардии Людовой. «Позднее, — думал я, — они вольются в партизанский отряд, который с момента своего создания будет связан с жителями сел и городов Подгале».

Такие мысли овладевали мной при подготовке к созданию партизанского отряда Гвардии Людовой. Надо было подумать о его составе, вооружении, снабжении продовольствием. Прежде всего следовало создать партизанский штаб Гвардии Людовой. Он-то и должен был замяться организацией отряда.

В состав штаба вошли Очкось, Годуля, Рачиньский, Касперкевич и Грондаль. Функции начальника штаба выполнял Очкось.

Мы поделили между собой первые задания. Очкось отвечал за вооружение отряда и его полное оснащение. Касперкевич взял на себя задачу сформировать одно отделение и обеспечить его оружием. Он должен был доложить о готовности отделения во второй половине апреля. Подготовить людей и вооружить их должны были также Годуля и Рачиньский.

Строго соблюдая конспирацию, товарищи прислали в штаб первых добровольцев. Я беседовал с каждым из них. Надо было как можно лучше узнать людей. Ведь борьба предстояла нелегкая. Мы предъявляли жесткие требования к кандидатам, так как хотели знать, можно ли на них рассчитывать, не испугаются ли они трудностей, не струсят ли, не подведут ли, когда смерть заглянет им в глаза. Первый отряд, по плану не слишком многочисленный, должен был состоять из отборных людей. Это обусловливалось наличием многочисленных немецких гарнизонов в Кракове и его окрестностях, а также небольшим количеством лесных массивов. Да и с оружием дела обстояли неважно.

Выбрать людей было трудно — все так и рвались в бой. От одних я отказывался, считая их просто-напросто слабыми, хотя в глазах у них горел огонь ненависти к оккупантам. От других отталкивала интуиция.

Террор оккупантов усиливался. Принудительные поставки продовольствия разоряли крестьян. Особенно страдали от этого бедняки. Тяжелым бременем ложилась на жителей городов и деревень отправка людей, в первую очередь молодежи, на принудительные работы в Германию. Поэтому в то тревожное время многие изъявили желание пойти в партизаны, но, к сожалению, мы пока не могли принять всех.

Срок отхода отряда в леса приближался. Очкось каждый день рапортовал о положении дел с оружием и боеприпасами. Доставать их ему помогал Сёдлак. И все же оружия и боеприпасов не хватало. Очкось и Сёдлак приготовили даже несколько двустволок. Начальник штаба часто наведывался в Кальварью и собирал там все, что могло пригодиться. У Годули и Рачиньского взял несколько пистолетов.

Касперкевич и Коник заканчивали формирование первого отделения партизанского отряда. Они раздобыли порох и различные приспособления для приготовления в полевых условиях патронов для двустволок, приводили в порядок револьверы.

Биржа труда в огне

Уже давно мы с Годулей и Рачиньским подумывали о поджоге биржи труда в Кальварьи. Нам было известно, что фашисты подготовили списки молодых людей для вывоза в Германию. Годуля и Рачиньский не давали мне покоя:

— Нужно напасть на биржу труда. Сжечь бумаги. Потом будет поздно!

— А что будет с отходом партизанского отряда в леса? — спрашивал я в ответ.

— Будем готовить отряд и одновременно займемся биржей, — отвечали они.

Рядом с биржей располагался гараж, где стоял легковой автомобиль гитлеровцев. Там же находились легковоспламеняющиеся материалы — бензин, олифа в бочках и старая деревянная мебель. Перебрав самые различные проекты, мы пришли к выводу, что лучше всего поджечь биржу с помощью запального устройства. Такое устройство у нас было. Сделал его наш химик, Владислав Бохонек из Велички.

В здании биржи труда, жили ее начальник с семьей и несколько гитлеровцев. По двору биржи бегали две собаки. Поэтому мы решили провести операцию ночью, когда гитлеровцы будут спать.

Участники налета — Годуля и Рачиньский. Это гарантировало строгую конспирацию и бо́льшую безопасность. В случае чего легче будет уйти.

Годуля и Рачиньский запаслись костями для собак, взяли запалы и глубокой ночью пошли к бирже. Ночь была темная, тихая. До биржи Годуля и Рачиньский дошли боковыми уличками. Когда они уже были на месте, собаки почуяли чужих — и в ночной тишине раздался громкий лай. Собаки беспокойно забегали по двору. Как мы узнали позже, это были обыкновенные дворняжки, а не специально выдрессированные волкодавы. Поэтому наш план с «подкупом» собак удался. К счастью, лай собак не разбудил гитлеровцев. Рачиньский поспешно бросил им кости, и они тотчас же смолкли.

Годуля тем временем подполз к гаражу и засунул запал через щель под самые ворота. Пока Годуляманипулировал у ворот гаража, стараясь как можно лучше уложить запал, Рачиньский наблюдал за обстановкой.

Минуло два часа пополуночи. Годуля и Рачиньский отошли за стену здания и стали ждать. Вскоре они увидели вырвавшееся из щели ворот гаража пламя. Этого было достаточно — огонь распространялся с молниеносной быстротой. Через минуту над гаражом поднялась туча дыма. Высоко над крышей здания заплясали языки огня.

Среди гитлеровцев поднялась паника. Они начали выпрыгивать из окон. Приехала городская пожарная команда. Однако все попытки погасить огонь оказались тщетными — все здание биржи уже было охвачено пламенем. Через три часа биржа сгорела дотла, а вместе с ней — документы и списки людей, обреченных на вывоз в Германию.

Операция удалась. Гитлеровцы решили заняться расследованием причин пожара. Была даже создана специальная комиссия, которая, однако, констатировала, что огонь возник в результате короткого замыкания электрической сети.

Отряд выступает

Подготовка к выходу отряда в леса близилась к концу. Касперкевич доложил о готовности своего отделения. Оно состояло из пяти человек. Свое явно недостаточное вооружение ребята должны были пополнить оружием врага. Иного решения проблемы мы не видели. Отделение располагало только небольшим запасом продовольствия лекарств и боеприпасов.

Второе отделение сформировал начальник штаба Очкось. Состояло оно из шести человек. Пять были из Чернихува, один — из Кальварьи. И это отделение было вооружено явно недостаточно — имело только три двустволки и столько же пистолетов при небольшом количестве боеприпасов.

Наш первый отряд насчитывал, таким образом, всего одиннадцать бойцов, но в последний момент, уже почти перед самым выходом, численность его личного состава увеличилась до тринадцати человек. В состав отряда вошли еще два товарища, которых в наши места направил из Варшавы ЦК ППР, — Юзеф Шумиляс (кличка — Француз. Шахтер, коммунист. Реэмигрант из Франции. 15 мая 1943 года погиб в бою с гитлеровцами) и Володя, комсомолец из-под Москвы. Мы так его и называли. Я никогда не спрашивал его фамилии. Володя, будучи военнопленным, бежал с каторжных работ. Мне нравился этот смелый парень, его симпатичное лицо, открытый взгляд.

Наступил день выхода отряда — 27 апреля 1943 года. Члены отряда, командиром которого был назначен Станислав Стахак (Чарны), собрались на хуторе Морги, возле Рыбной. Здесь, в риге старого Петра, бойцы дали клятву:

«Я, сын польского народа, антифашист, клянусь, что мужественно и до последних сил буду бороться за независимость Родины и свободу народа.

Клянусь, что, отдавая себя под командование Гвардии Людовой, беспрекословно, буду выполнять приказы и порученные мне боевые задания и не отступлю ни перед какой опасностью.

Клянусь, что буду хранить военную тайну и не выдам ее никогда, даже под самыми ужасными пытками, что безжалостно буду разоблачать и преследовать тех, кто выдаст ее.

За освобождение Родины и народа буду сражаться без устали, до полной нашей победы».

У угла риги на страже стоял старый Петр. Петр снял свою широкополую шляпу и вместе с молодыми переживал эти торжественные минуты.

К вечеру, построившись в две шеренги, отряд двинулся в Чернихувские леса. У лесной сторожки к нам присоединилось чернихувское отделение отряда, которое давало клятву в Чернихуве. Оттуда, уже в полном составе, мы двинулись к берегам Вислы. Переправившись на другой берег, вступили в леса Подгаля.

Я шел впереди рядом с Касперкевичем. Командиром отряда был Стахак, но я пошел вместе с бойцами, чтобы помочь им набраться опыта.

Ночь была темной и холодной. Мы шли глухими дорогами. Ребята не обнаруживали признаков усталости, а прошли мы немало километров. Под ногами чавкала размокшая земля. Воздух был наполнен запахом хвои. Лес пробуждался к жизни. К утру земля покрылась инеем. Наш марш продолжался. Мы хотели уйти как можно дальше.

На рассвете отряд оказался в лесу около Ланцкороны. Вокруг — тишина. Весь день мы наблюдали за местностью и готовились к дальнейшему пути. Скромные запасы продовольствия, которые мы взяли с собой, кончились. С несколькими бойцами пошел к крестьянской избе, одиноко стоявшей на краю леса. Три женщины и парень, очевидно сын хозяина, занимались хозяйственными делами.

— Не продадите-ли нам что-нибудь из продуктов? — спросил я вышедшего из избы хозяина со впалыми щеками.

— Трудно будет, — ответил крестьянин.

— У самих немного, — добавила пожилая женщина, бросая охапку дров возле стены.

— Нам хватило бы немного хлеба и молока. Мы убежали из Германии, с работы, а идти нам еще более ста километров. Несколько человек осталось в лесу.

Крестьянин и женщина молчали. Подошли две девушки.

— Кроме картошки, у нас ничего нет, — сказала хозяйка. — Входите в хату, я сварю.

И это было хорошо. Я послал в лес за остальными ребятами.

Мы сидели в просторной избе и ждали. Наконец картошка сварилась. От нее шел пар, когда хозяйка раскладывала ее по тарелкам.

Мы с жадностью набросились на еду. Все молчали. Я попытался начать разговор. Спросил, как здесь живется, что делают гитлеровцы, велики ли принудительные поставки продовольствия. Хозяйка, сидевшая в углу, и девушки поглядывали на нас с недоверием.

— Нам остается только бить гитлеровцев за вывоз людей в Германию, за грабежи и убийства, — вырвалось у кого-то из ребят.

И тут как бы подул освежающий ветер. Первой нарушила молчание хозяйка:

— И то правда, ведь житья нет. Все время дрожишь за детей. К нам без конца староста ходит. Хочет, чтобы мы отдали дочь на работу в Германию…

Хозяин тяжело задвигался на лавке. Пристально посмотрел на меня.

— Нет уголка в Польше, где бы бедный человек не страдал. Гитлеровцы — самые настоящие изверги, а некоторые наши продались, думают только о своем брюхе. А этот староста — негодяй, нужно его остерегаться, — проговорил крестьянин.

Мы стали расспрашивать о расположении немецких постов, о поведении немцев.

Ужин кончился. Ребята по нескольку человек стали уходить в лес. Мы хотели заплатить за ужин, но хозяйка денег не взяла. Я попрощался и поблагодарил хозяев за гостеприимство.

Собравшись у обочины леса, мы обсудили вопрос о продовольствии и решили, что больше просить не будем.

В скором времени мы уже знали очень много. Люди с охотой информировали нас. Было принято решение идти в Клечу-Дольну возле Вадовице. В этой деревне староста спелся с гитлеровцами: собирал подати и тащил к себе в амбар, брал взятки с жителей.

Накрыли мы его в квартире. Он старался держаться непринужденно, но волнение выдавало его. На скулах вздулись и заходили ходуном желваки. Глаза поминутно моргали. Он все упорно отрицал, однако мы прижали его фактами.

— Берешь взятки у людей якобы для их защиты от увоза в Германию…

— Я уменьшаю крестьянам обязательные поставки продовольствия, — быстро вставил он, — разве это плохо?

— Каким крестьянам? Богатым. Тем, кто имеет три коровы. Бедняк же отдает последнюю. Обижаешь бедноту. Сыновей и дочерей бедняков ты отправляешь в Германию.

Староста сник. Начал выкручиваться, каяться.

— Мы, бойцы Польской армии, отныне берем под контроль всю здешнюю территорию. Тех, кто будет выслуживаться перед гитлеровцами, будем карать. Строго карать, — повторил я.

Староста, чтобы обелить себя, предложил нам продовольствие, деньги.

— Примите, друзья, — говорил он льстивым голосом. — Я обязательно исправлю свои ошибки.

Староста лгал. Сразу же после нашего ухода он побежал к гитлеровцам. Те уверили его, что сегодня же ликвидируют бандитов. Об этом нам рассказали жители. И все же староста был наказан. Избили его как следует. Позже мы узнали, что он отказался от своей должности.

Силы отряда крепли. Командир его, молодой Станислав Стахак (Чарны), завоевал авторитет. На действительной военной службе Стахак был сапером. И теперь умение обращаться со взрывчатыми веществами и знание техники минирования железнодорожных путей, мостов и других объектов очень пригодились ему. Стахак умел принимать быстрые и правильные решения.

Рядом со Стахаком мы поставили старого коммуниста Юзефа Шумиляса, имевшего большой опыт политической работы. Он стал заместителем командира отряда по политико-воспитательной части.

Первое отделение отряда составляли Касперкевич, Коник, Юзеф Пометло (Кальвин) из Кальварьи и Володя. Это было ядро отряда. Во второе отделение отряда входили Валек Галя из хутора Морги, Франек Капуста из Рыбной, Вненцек Станислав (Казек) из Чулувека, Францишек Срока из Чернихува, двое парней из Кшешовице и маленький Казик из Русоцице. Шестнадцатилетний Казик был сыном отряда. Все любили его и берегли. Быстрый и ловкий, он нередко проскакивал под самым носом у немцев.

В конце апреля мы подошли к окрестностям Освенцима.

К этому времени отряд приобрел определенный партизанский и военный опыт. В период, когда он делал первые шаги, партия особенно тщательно заботилась о нем. Везде, где появлялся отряд, нам всячески помогали товарищи из организаций Польской рабочей партии и члены Гвардии Людовой.

В ночь на 1 мая мы подошли к железнодорожной линии Краков — Освенцим, к участку около Яськовице. Праздник трудящихся решили отметить пуском под откос воинского эшелона. Но, к сожалению, у нас был всего килограмм динамита. Передал его нам горняк шахты «Серша» Станислав Ясиньский (Упарты). Достали же его горняки шахты «Кристина», находящейся около Кшешовице в Тенчинских лесах. Из жестяной банки смастерили заряд, начиненный этим динамитом.

Стахак вставил в заряд капсюль и фитиль, и мы двинулись в путь. По небу плыли редкие облака. Светила луна. К железнодорожному полотну подошла только часть отряда. Остальные бойцы остались в поле. По обо стороны низкой насыпи мы выставили боевое охранение.

К полотну приблизились втроем — Стахак, Володя и я. Под стыком рельсов выкопали ямку и положили в нее заряд с динамитом. Стахак еще раз все проверил, и мы отошли за раскидистую вербу — единственное укрытие. Стахак держал наготове конец фитиля.

Наконец вдалеке послышался шум приближающегося поезда. Уже видны были его огни.

— Пора, — буркнул Стахак.

Мы с Володей наклонились над ним, прикрывая его плащом, чтобы машинист не заметил огня спички или вспышки зажженного шнура. Шнур с шипением загорелся. Еще несколько секунд… и поезд пролетел мимо.

— Тысяча чертей, — сквозь зубы процедил Стахак.

Мы побежали к заряду. Проверили фитиль. До конца он не догорел. Остался метр. Черт бы его побрал! Стахак отрезал перочинным ножом сгоревший кусок шнура. Проверил.

— Попробуем еще, — сказал он.

Мы стали ждать. Рассчитали, когда нужно будет зажечь шнур, так как теперь он был очень коротким. Подтянули поближе остальную часть отряда для охраны.

— Идет!

Стахак для полной гарантии зажег сразу несколько спичек. Мы снова прикрыли его плащом. Шнур загорелся. В несколько прыжков мы отскочили от полотна и бросились на землю. Динамит взорвался, но как-то тяжело, глухо. Над головами со свистом пролетели камни. Мы вскочили. То, что мы увидели, поразило нас и привело в ярость. Поезд шел дальше. Взрыв оказался слишком слабым. Вагоны, наезжая колесами на выгнутый рельс, немного наклонялись, качались и, слегка подскакивая, преодолевали препятствие. Ни один из них не соскочил с рельсов. Машинист даже не снизил скорость. Все это продолжалось несколько минут. Прежде чем поезд успел проехать мимо нас, я крикнул:

— Огонь!

Мы обстреляли поезд.

Чтобы подобная история не повторилась, мы должны были достать побольше динамита. Килограммов пять…

* * *
Еще месяц назад нам казалось, что у нас не будет хлопот с динамитом. Тогда я разработал план вместе с Касперкевичем, Маликом и другими товарищами из Чернихува и Рыбной. Осуществление этого плана дало бы нам сотни килограммов динамита. Этого количества хватило бы партизанам не только нашего района. Но случай сорвал все наши планы.

Мы хотели достать этот динамит перед уходом отряда в лес. Нам было известно, что он находится в шахте «Кристина», но где именно и в каком количестве — этого никто не знал. Спросил «Упартого». Тот ответил, что поговорит с горняками и наверняка получит нужные сведения.

Через несколько дней он пришел с этими сведениями. Большое количество динамита хранилось в специальной закрытой камере на шахтном дворе. Значит, дело было не таким простым. Но как добраться до этой камеры? Операция требовала участия большой группы людей.

Мы мобилизовали около 30 членов ППР и ГЛ. Все собрались в Кшешовицком лесу. Еще раз обсудили задания, после чего отправились в путь. Внезапно подул сильный ветер. Над лесом повисли тяжелые тучи. Начался дождь. Мы стали ждать. Дождь лил как из ведра. Подумав и взвесив все, мы изменили решение. Ведь если бы даже нам удалось завладеть динамитом, ничего не получилось бы: от дождя он испортился бы. А каждый килограмм ценился на вес золота. Операцию по захвату динамита пришлось отложить.

* * *
Отходя от железнодорожного полотна, мы натолкнулись на незнакомого человека. Глаза его беспокойно бегали в свете фонаря.

— Откуда вы и куда идете?

— Да это помещик из местных немцев, — ответил за него кто-то из бойцов.

— Обыскать его.

Помещик не сопротивлялся. Мы отобрали у него пистолет и патроны. Я сказал ему, что его ждет, если он будет обижать поляков, и после этого разрешил уйти. Настроение у ребят поднялось.

Мы двинулись в направлении к Ланцкороне. У подножия покрытой лесами горы Дробос остановились. В риге одного из крестьян отпраздновали 1 Мая. Хозяин принял нас сердечно. На столе появился самогон. Мы поднимали тосты за успехи в дальнейшей борьбе. Вечером отправились на левый берег Вислы. Двигались в северо-западном направлении. Ночью подошли к границе. Здесь раздобыли оружие — автомат, несколько двустволок — и боеприпасы.

Мы шли к тогдашней границе рейха, временно покидая Подгале, чтобы замести свои следы. Дело в том, что гитлеровцы уже начали интересоваться нами. Долго задерживаться на одном месте мы не могли.

По другую сторону границы

Понятие «граница» было чисто условным. Как и другие польские земли на севере и западе, гитлеровцы включили в рейх силезские земли, в том числе и Хшанувский повят. В некоторых местах граница проходила на расстоянии до 25 километров от Кракова и особенно тщательно охранялась на главных трассах и железнодорожных станциях. Это, разумеется, затрудняло переход через границу. Подобные переходы неоднократно совершали подпольщики, которым приходилось скрываться от преследований гестапо в генерал-губернаторстве. Сам я не раз переходил эту границу с отрядом, а некоторые наши бойцы были жителями тех мест.

Гитлеровцы всячески стремились онемечить эту местность. Пролетариат же Хшанува, сосредоточенный на многочисленных заводах и шахтах, с первых дней оккупации вел решительную борьбу с фашистами. Район Хшанува стал, кроме того, местом коллективного сопротивления. Коммунисты и сторонники единого фронта из бывшей ППС развили подпольную деятельность, несмотря на более трудные, чем где-либо, условия. Из существовавших в этом районе организаций самую активную и бескомпромиссную борьбу вели ППР и Гвардия Людова, несмотря на то что наибольшую опасность здесь представляли фольксдойчи[5] и провокаторы.

В Хшанувском районе бывали и Слива, и Францишек Малиновский. На первых порах, как и в Кракове, здесь встречались бывшие члены Компартии Польши, чтобы поговорить о политике, послушать зарубежные радиостанции, которые вели передачи на польском и иностранных языках.

Действовал здесь Юлиан Сливиньский, участник боев с фашизмом в Испании. Именно от него товарищи узнали, о возникновении в Кракове организации «Молот и Серп». У себя же они создали кружок друзей Советского Союза. В январе 1942 года Сливиньский известил Владислава Рейдыха о предстоящем собрании, на котором была создана Хшанувская организация ППР. Собрание это состоялось в квартире Станислава Пежинки в Мысляховице. Его участники — Станислав Пежинка, Владислав и Ян Рейдыховы, Владислав Хмель, Францишек Пытлик и Анджей Грохаль — создали Хшанувский комитет ППР. Секретарем его стал Ян Рейдых.

Ячейки ППР возникли на цементном заводе в Гурке (ее создал Владислав Зях), на обувной фабрике в Хелмеке (ее создали Владислав Пехота и Ян Рейдых).

Группа организаторов борьбы и активистов росла. Юзеф Семек связал Сливиньского и Адама Хенека, которые организовали отделение Гвардии Людовой, с другими старыми активистами из Либёнжа, Бычина и громады[6] Плоки. Активисты работали с большим энтузиазмом.

Несколько позднее был создан районный комитет ППР. Секретарем его стал Францишек Венцлавек (Осет). Все более широкий масштаб работы требовал создания комитета подрайона Хшанув. Собрание по этому вопросу состоялось в Мысляховице. В нем принимал участие Роман Слива. Секретарем комитета подрайона стал Юлиан Сливиньский. Вопросы руководства Гвардией Людовой остались за Хенеком. В своем отчете он отметил пуск под откос поезда в Буковне и захват двух автоматов у солдат люфтваффе. На собрании признали, что в связи с большой протяженностью хшанувских земель в дальнейшем имеет смысл координировать борьбу на более низком, повятовом уровне. Одновременно был намечен план дальнейшей работы. Возникли новые ячейки ППР — на металлургическом заводе Тшебиня (ее организовал Пежинка), в шахтах «Серша», «Либёнж» и «Збышек», на паровозостроительном заводе в Хшануве, где вместе с Венцлавеком работал Станислав Спыт, в каменоломнях в Плазе. Ячейки получали прессу и инструкции. Увеличилось число актов саботажа. За их подготовку на паровозостроительном заводе гитлеровцами были расстреляны братья Лукасиковы.

Пункт по переброске наших людей в генерал-губернаторство находился в Псарах, в доме Ясиньской. (В 1943 году арестована гестапо. Погибла в концлагере.)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Два пришельца

От границы отряд направился в район Чернихува и Рыбной, откуда вышел в леса. Теперь мы шли уже по более знакомой местности. Ребята были довольны. Здесь мы лучше знали обстановку, размещение постов. Хорошая ориентация на местности облегчала продвижение и позволяла вовремя укрываться. Ребята рвались в дело, но в тот момент это было невозможно. Мы не могли проводить боевые операции на открытой местности, да еще без должного оснащения оружием. Соображения безопасности диктовали необходимость идти дальше.

Ребята начали носить здесь военные пилотки. Их сшила Зося Косыцаж — дочь лесничего из Чернихува. К этому времени численность отряда увеличилась. В Русоцице к нам присоединились товарищи, направленные ППР. Это были Тадеуш Грегорчик (Тадек), который убежал из Германии, Эдвард Богусь (Парасолька), Юлиан Дулёвский (Крук), Франек из Лончан, Юзеф и Франек Урбаниковы из Воловице, Ханыс из Каменя, а также Юзеф и Франек Моравские из Русоцице. Пришел к нам в отряд и молодой еврей Абрам, которого ребята из Русоцице долгое время укрывали от немцев. В результате отряд увеличился почти вдвое.

Мы подошли к Черной, где должны были встретиться с членами комитета ППР из Кшешовице, Менкини и Навойовой Гуры. Быстро установили связь с комитетом ППР в Менкине.

У Черной нас ждали двое мужчин, которые хотели вступить в отряд. Подозрений они у нас не вызывали. Говорили по-русски. Они рассказали, что бежали из лагеря и в этом районе установили связь с партией. Позднее выяснилось, что это был обман.

Я приказал отвести этих людей в лес, где расположился отряд.

Представил их Стахаку и другим товарищам. Бойцы с любопытством смотрели на пришедших. Я угостил их сигаретами. Закурили. Мы легко понимали друг друга.

— Я капитан НКВД. Попал в плен и, как вы уже знаете, бежал из лагеря, — говорил о себе тот, что был выше ростом. — Этот товарищ, — движением головы он показал на соседа, — бежал вместе со мной.

— Нам по душе такие люди, — сказал я. — Но каким образом вы сюда попали? Незнакомая страна, столько гитлеровцев…

Высокий пренебрежительно махнул рукой и проговорил:

— Что и говорить, тяжело было, но теперь мы среди своих.

— Да, — согласился я.

— Мне довелось познакомиться с целым рядом товарищей, — продолжал он. — Ячейки, комитеты ППР переправляли меня с места на место. Был я в Хшануве, Тшебине и еще в Мы-сля-хо-ви-це, — произнес он по слогам.

Он ссылался на товарищей, которых я знал. В частности, на Франека Зайонца и других. Товарищ капитана не произнес ни единого слова. «Неразговорчивый», — подумал я.

— Дайте мне самый лучший пистолет и патроны, — обратился ко мне капитан. — Хочу бить немцев.

Я, конечно, не мог этого сделать.

— Наши бойцы сами добыли себе оружие и не отдадут его. Если добудем еще, дадим вам, — объяснил я.

Капитану мой ответ не понравился. Он повысил голос. Стал раздраженным. Я пристально посмотрел на него, и что-то неприятно поразило меня.

— Вы неправильно ведете борьбу, — разошелся капитан. — Вы не должны нападать на поезда. Какая от этого выгода?! Лучше ударить по приходам, монастырям. Там, по крайней мере, деньги, богатства…

«Провокатор или сумасшедший? — мелькнула у меня мысль. — Надо проверить».

— Молчать! Я здесь приказываю! — не выдержал я. — Пока можете остаться с нами.

Еще в начале нашего разговора второй пришелец попросил отпустить его: он решил идти дальше, домой. Я не задумываясь разрешил ему идти. Взрыв негодования капитана и уход второго пришельца в то время я никак не связывал. У меня не было оснований не верить им. Но какой-то внутренний голос подсказывал мне необходимость быть осторожным, и тут я вспомнил случай, происшедший в Мехувском повяте. В созданный там первый партизанский отряд Гвардии Людовой Яна Швая (Секера) зимой этого года пробрался власовец, выдавший себя за советского полковника. Пробыв в отряде недели две, как-то вечером он бросил гранату в землянку, где находились бойцы. Несколько человек погибло, а несколько было ранено.

Вечером отряд покинул леса Черной, возле Кшешовице, и двинулся к Ойцуву, Оттуда мы должны были идти дальше к Коцмыжуву, затем повернуть на юго-восток, чтобы в конце перехода возвратиться в Подгале. Этот круговой марш на старую базу имел целью запутать следы отряда. Мы получили сигналы, что гитлеровцы хотят любой ценой уничтожить наш отряд.

Бойцы шли группками по два-три человека, спрятав оружие под одеждой. По дороге к Черной нам стали встречаться люди, по виду похожие на рабочих. Они заинтересовали нас. У одного из мужчин было распухшее от слез лицо. На щеке у другого выделялась сине-красная полоса. Женщина лет тридцати шла, плача вполголоса. Я подошел к ней. Левый глаз у нее распух.

— Что случилось? — спросил я, движением головы показывая на рабочих.

Женщина остановилась. Я стал просить ее рассказать, что случилось. В конце концов она согласилась. Работала она в ближайших каменоломнях по принуждению гитлеровцев. В каменоломнях этих, по ее словам, работала преимущественно молодежь из созданной гитлеровцами так называемой стройслужбы. Работа была тяжелой. Заработки нищенские.

— Сегодня в каменоломни приехали гестаповцы. Пробыли целый день. Это они так избили нас! — рассказывала женщина.

— Чего они от вас хотели? Сколько их было?

— Вызывали по нескольку человек в контору. Спрашивали, почему медленно работаем. «Слабая производительность», — кричали они. Меня, как и других, избили резиновыми дубинками. Били куда попало — по лицу, голове. Они должны остаться там до завтра.

— Сукины сыны, — процедил сквозь зубы кто-то из бойцов.

— Возле каменоломни есть вилла. Там они и остановились.

Я остановил отряд и отозвал Стахака, Янека и Метека, чтобы посоветоваться. Приняли решение — захватить гестаповцев на вилле. Распределили задания. Группа Касперкевича вместе со Стахаком ворвется в дом. Я же с остальными бойцами окружу здание. Ребята вмиг собрались в путь.

Отряд приблизился к ярко освещенной вилле. Мы изучили подходы к ней. Обратили внимание на телефонные провода.

— Франек, обрежь их, — сказал я.

Франек тотчас же снял сапоги, засунул за пояс топор, поплевал на ладони и как кошка взобрался на самый верх столба. Провода полетели на землю.

Я отдал последние приказания:

— Группа из пяти человек со Стахаком и Янеком ворвется в дом. Действовать решительно. Малейшее движение у гестаповцев — стрелять, но только прицельно!

Бойцы окружили виллу. Я залег напротив главного входа с гранатой в руке.

Стахак и Янек с остальными бойцами подошли к двери. Все вместе налегли на нее плечами — и она с треском поддалась. Полетели оконные стекла.

— Хенде хох!

Трое гестаповцев, застигнутые врасплох, подняли руки вверх. Ребята поставили их к стене, обыскали, отобрали оружие.

Что дальше? Приказ мог быть только один — расстрелять. Приговор привели в исполнение. Виллу разгромили. Отряд быстрым маршем отошел к лесам Ойцува. Открытые поля, дома мы обходили стороной.

Смерть шпиона

В течение всей ночи мы поддерживали довольно высокий темп марша. Ребята держались хорошо. Никто из них не жаловался на усталость. Шли молча. Стахак запретил разговоры. Час проходил за часом. Погода благоприятствовала переходу. Ночь была теплая, тихая, светлая. Рассвет застал нас у Ойцувских лесов. Двигаться дальше было небезопасно.

В Ойцувских лесах, рассеченных оврагами, легко было скрыться. То тут, то там белели выступы скал. Мы свернули к леску у пологой скалы. Здесь решили переждать до сумерек. Из леска хорошо было видно в бинокль местность на расстоянии нескольких километров. Это был отличный наблюдательный пункт.

Взошло яркое солнце. На небе ни облачка. День обещал быть теплым. Кусты и деревья, покрывала молодая светлая зелень. Мы вдыхали свежий утренний воздух. Кое-кто из бойцов чистил оружие. Другие, привалившись к скале, дремали. Солнце поднималось все выше. Вдруг всех нас поднял крик бойца, наблюдавшего за местностью в бинокль:

— Немцы!

Я поднес бинокль к глазам. В первый момент не увидел ничего, достойного внимания. Передо мной были горы, леса и поля. Но вот ниже показалась белая лента дороги. Немцы! Целая колонна автомашин. Одна, вторая, третья… Я перестал считать. За колонной тянулась полоса пыли. Серые фигуры солдат вермахта подскакивали и наклонялись то вправо, то влево, словно куклы. В бинокль их можно было даже сосчитать. Автомашины же были видны невооруженным глазом. Среди них были и легковые. Дорога вела к Олькушу. Гестапо, армия и полиция, очевидно, спешили в направлении к Олькушским лесам. Голову сверлила мысль: эти автомашины с солдатами и полицией идут в погоню за нами. Пусть едут.

Может быть, они намеревались прочесать лес? Но ни одна машина не остановилась на дороге, от которой нас отделяло около трех километров.

В нашем распоряжении оставался почти целый день. Возможны были всякие неожиданности. Поэтому мы ни на минуту не прекращали наблюдения за местностью. Не забывали и о подозрительном капитане НКВД.

Отряд был приведен в боевую готовность. Капитан все это время вертелся около Володи, явно стремясь завязать с ним более близкие отношения. Но это меня не беспокоило — в Володе я был уверен.

Время текло медленно. Мы были в относительной безопасности, но все же находились не так уж далеко от места нашей последней операции. И это не давало мне и Стахаку покоя. Но в тот момент мы не могли ничего сделать. Оставалось терпеливо ждать, пока солнце не скроется за горизонтом. Ребята слонялись по лагерю. Вели тихие разговоры.

Когда стемнело, отряд направился к большому лесу. Там решили, что делать дальше. Дорогой бойцы доедали последние куски хлеба. Добрались до лесной опушки. Передохнули.

Лес подходил уже к границам Ойцува. У дороги приютилось несколько изб. Я послал часть бойцов под видом торговцев купить что-нибудь у крестьян. Через некоторое время они вернулись с припасами. Наш «завхоз» Валек поделил все на равные части.

Решили послать связного в Краков. Выбор пал на маленького Казика. Он получил точные инструкции. Прежде всего ему надо было встретиться с Валей. Ей же предстояло связаться с командующим Краковского округа Гвардии Людовой — Болеславом Ковальским (Зигмунт) и передать ему сведения от нас. Не исключалось, что они придут на встречу с отрядом. Товарищи из округа, очевидно, беспокоились — давно не имели от нас известий. Встреча должна была состояться недалеко от Коцмыжува, в густом сосновом леске. Валя знала его расположение.

Капитан отправился с Володей, как он сказал, «на обход нашего расположения». «Пусть идет, Володя будет наблюдать за ним», — решил я.

Бойцы собрались на полянке вокруг костра. Касперкевич, Коник и Стахак стояли около них. Пахло вереском и можжевельником.

Капитан и Володя возвратились. Капитан уселся возле меня. Володя — немного поодаль напротив. Костер догорал. Капитан коснулся моего плеча и заговорил:

— Люди голодают. Нападать на виллу в Черной не имело смысла.

Говоря об этом, он наклонился ко мне так близко, что я почувствовал его дыхание на своем лице. Все, что произошло потом, длилось всего несколько секунд. Подскочивший Володя быстрым движением вынул пистолет и… выстрелил капитану прямо в голову. Тот наклонился вперед и упал. Пальцы его судорожно цеплялись за землю. Янек, Метек и другие бойцы направили свои пистолеты на Володю.

— Не шевелись или получишь пулю, — предупредил Янек.

Выстрел, сделанный Володей, в первый момент ошеломил меня. Я тотчас же вскочил на ноги. Володя протянул мне свой пистолет.

— Друзья мои, я сейчас вам все объясню, — тихо проговорил он.

Бойцы не опускали оружия.

— Зачем ты стрелял в капитана? — спросил я Володю.

— Капитан уговаривал меня… Уговаривал меня убить вас. Выстрел, который я направил в него, предназначался вам, командир…

Чувствовалось, что Володя сам был сильно взволнован происшедшим.

То, что он рассказал дальше, позволило нам представить весь ход событий. Капитан уговаривал Володю напасть на отряд еще раньше, на предыдущей стоянке, после отхода из Черной — в леске. Володя сказал ему тогда, что это можно сделать только в большом Ойцувском лесу. Он хотел выиграть время. Капитан согласился: другого выхода у него не было. Он обещал взять Володю с собой на Украину. Там, по его словам, он будет жить лучше и спокойнее. Он посоветовал Володе стрелять сначала в меня, а потом в Стахака, Янека, Шумиляса и Метека. Сам же он должен был тем временем выхватить у меня пистолет и помочь Володе расправиться с остальными бойцами. Ошибкой Володи было то, что он никого из нас не предупредил.

При обыске у убитого предателя было найдено удостоверение со свастикой. Значит, этот, как выяснилось, власовец находился на службе у гестапо. Под подкладкой плаща мы нашли листок с адресами ячеек, фамилиями членов ППР и указанием их местожительства. Это были адреса тех наших товарищей, которые помогли ему перебраться из Сосновеца в Менкиню.

На третий день после того как мы расправились с гитлеровцами в вилле, мы встретились в условленном месте с Болеславом Ковальским (Зигмунтом) и связной Валей. Зигмунт рассказал нам о реакции оккупантов на нашу последнюю операцию.

— Вас преследуют. В Кшешовице стоит бронепоезд с войсками. Немцы взбешены…

Мы передали Зигмунту документы, захваченные у гестаповцев в Черной, а также различные гитлеровские награды, в том числе золотой крест со свастикой. Его сорвал с шеи одного из гестаповцев Тадек Грегорчик. Вручили также Зигмунту бумаги и документы капитана НКВД.

Ковальский передал привет отряду от Центрального Комитета ППР, командования Гвардии Людовой и секретаря окружного комитета и пожелал нам успехов в проведении дальнейших боевых операций. Несколько бойцов получили заслуженное повышение.

Зигмунт и Валя попрощались с нами. Отряд ждали новые боевые дела. Стало смеркаться, когда отряд начал готовиться к выходу. Теперь он насчитывал 28 человек.

В Неполомицкой пуще

Тогда мы уже знали, почему спешили автомашины с гитлеровцами в Олькуш. Они считали, что где-то в этом районе должен был находиться сильный партизанский отряд. Наш же путь лежал в противоположном направлении — к Неполомицкой пуще.

Мы быстрым маршем двинулись на юго-восток, оставляя Ойцув на северо-западе. Путь наш лежал через леса и овраги. Деревни и поселки мы оставляли в стороне. Однако со временем местность становилась открытой. Мы стали еще осторожнее. Наступила ночь, туманная, безлунная. До рассвета мы успели добраться до окраины Бохни.

Я выслал на разведку несколько бойцов. Нам следовало как можно быстрее достичь больших лесов. Сейчас же принять бой мы не могли. К близкой уже пуще со всех сторон вели удобные дороги. Враг, однако, мог бросить свои войска со стороны Кракова, Бохни и Велички. Разведка вскоре возвратилась.

Мы двинулись в направлении Вислы. Через полчаса, миновав луга, вышли к берегу реки. Вокруг было тихо. Начинало светать.

Пологий с нашей стороны берег опускался в воду песчаной отмелью. Только у самого края протянулась полоска гальки. В одном месте эту полоску прорезала ложбинка. Очевидно, здесь причаливала лодка. На противоположном берегу у самой кромки воды стояли две большие лодки. Они были привязаны к толстому колу. Я подозвал к себе Юзека Пометло (Кальвин) и Франека из Лончан.

— Перегоните сюда лодки с того берега.

Ребята быстро разделись и поплыли. Через несколько минут они уже были возле лодок. Отвязали их и отправились в обратный путь, отталкиваясь длинными баграми о дно реки. Отряд с трудом разместился в лодках.

Перейдя к противоположному берегу, быстро выскочили на него. Перед нами на расстоянии четырех километров темнела стена Неполомицких лесов.

— Командир! — неожиданно закричал Парасолька, задержавшийся у воды. — Идите сюда. Посмотрите, какая добыча!

Я подошел к нему. Парасолька с трудом вытягивал сеть, в которой трепетало десятка полтора рыбин. Подбежавшие бойцы положили рыбу в вещевые мешки. Мы двинулись дальше. Слева и справа виднелись крытые соломой и черепицей дома. Рассветало.

— Шире шаг, — потребовал я.

Стахак, который шел во главе колонны, ускорил и без того широкий шаг. До леса оставалось около километра. Стало совсем светло. Но мы уже достигли опушки и скрылись в спасительной тени.

Я осмотрелся. Нас окружали лиственные деревья, густые заросли. Невдалеке протекал ручей. Возле него ребята устроили самую настоящую баню. Русло ручейка углубили и перекрыли плотиной. В образовавшемся водоеме все и помылись.

Потом мы развели костер. Варили и жарили рыбу. Уха получилась великолепная.

Стахак, Шумиляс, Касперкевич и я провели небольшое совещание. Решили предстоящей ночью провести какую-нибудь операцию. Но для этого следовало изучить местность. Несколько бойцов по двое отправились на разведку. Через какое-то время они вернулись. Рассказали, что за опоздание сдачи продовольственных поставок над жителями окрестных деревень издеваются гитлеровцы и темно-синяя[7] полиция. Крестьян избивают даже за сбор в лесу хвороста. Бойцам удалось также узнать, что в Забежуве находится малочисленный пост полиции. В лесных сторожках хозяйничают немцы. Мы решили подготовиться к операции. Отделение под командованием Тадека Грегорчика должно было напасть на полицейский пост и разоружить его, потом напасть на почту и забрать у немцев то, что могло пригодиться отряду. Двум другим отделениям под командованием Стахака предстояло овладеть лесными сторожками. Установили место сбора после операции и время возвращения. Я отдал последние распоряжения, подчеркнув, что операцию нужно провести без единого выстрела. Стахак взял с собой Ханыса. Тот хорошо говорил по-немецки.

Отделения отряда скрылись в лесу. Я остался с несколькими бойцами. Расставленные посты не снимал. В их задачу входило немедленно давать знать обо всех изменениях на местности. Время шло. Начало смеркаться. Неожиданно до меня донесся окрик одного из постовых:

— Стой! Кто идет?

Ответа я не услышал. Через несколько секунд зашелестели кусты и перед моим взором предстали Стахак с бойцами, а с ними лесничий-немец с худым морщинистым лицом. В поблекших глазах таился плохо скрываемый страх. На нем была форма лесничего, и хотя он слегка горбился, военная выправка выдавала себя.

— Мы привели начальника здешнего лесничества, — доложил Стахак. — Этот фюрер — австриец по происхождению, участвовал в первой мировой войне, будучи штабным офицером.

Я начал задавать лесничему вопросы. Переводил Ханыс. Спросил его фамилию. Потом сказал:

— Вы грабите польские леса, издеваетесь над жителями. Схватили вас в чужом доме. Как назвать такого человека?

Немец заморгал. А когда Ханыс перевел ему мои слова, всхлипнул.

— Я австриец. На службу меня взяли насильно. Не моя вина, что я здесь, — заскулил он.

— Я сам видел немцев, — продолжал я, — которые отказались подчиниться Гитлеру. В них пробудилась совесть. Они говорили «проклятый Гитлер». Вы же…

— Я здесь не останусь, — перебил он меня. — Скажите только, сохраните ли вы мне жизнь. Я завтра же уеду домой. Это все, что я могу сделать.

Мог ли я ему верить?

— С вами ничего не случится, но при двух условиях. Первое — вы не останетесь в пуще дольше сорока восьми часов. И второе — вы будете сопровождать нас до того момента, когда мы перетряхнем последнюю лесную сторожку. Вы должны вести себя так, чтобы лесничии отдали все имеющееся у них оружие, боеприпасы, снаряжение, включая мундиры, а также продовольствие и деньги. Жители окрестных деревень, естественно, не должны подвергаться преследованиям.

Немец согласился на все. Я велел ему проводить нас до ближайшей лесной сторожки.

Идя по лесу, мы расспрашивали его о расположении различных объектов, принадлежащих лесничеству, о том, кто в них может находиться. Он не пытался ввести нас в заблуждение. Уже через четверть часа, добравшись до первой лесной сторожки, мы убедились в этом. Местный фюрер сильно постучал. Через несколько минут в одном из окон загорелся слабый свет. Заскрипели двери — и мы услышали мужской голос. До нас донеслись проклятия на немецком языке и грубый окрик:

— Кто там?

— Открой, это я, Ганс, — ответил фюрер.

Заскрежетал ключ в замке — и на пороге появился высокий мужчина в пижаме, лет пятидесяти. В руке он держал карманный фонарь. Увидев шефа в таком окружении, он явно удивился.

— Франк прислал контроль, — объяснил фюрер, показывая на нас.

Бойцы тотчас же бросились осматривать дом.

— Оружие, боеприпасы и мундиры сдать в течение десяти минут, — передал Ханыс мой приказ потрясенному лесничему.

Тот завертелся. Положил на стол две двустволки. Патроны. Ребята тем временем вытащили из шкафа мундиры.

— Вы получите по заслугам, если будете обижать жителей, — обратился я к лесничему. — Ханыс, переведи ему это.

Гитлеровец уже донял, с кем имеет дело, и поэтому даже не пытался противоречить.

— Яволь, герр… герр…

— Герр капитан, — подсказал ему Ханыс.

Фюрер молчал. Мы не разрешили ему разговаривать с лесничим. Через пятнадцать минут мы покинули дом лесничего и отправились к следующей сторожке. И так, без единого выстрела, мы добыли четырнадцать пистолетов и новеньких двустволок, большое количество боеприпасов, а также несколько новых мундиров.

Было уже далеко за полночь, когда бойцы подошли к условленному месту встречи. Теперь мы стали ждать возвращения членов группы Тадека Грегорчика. Через полчаса они появились. Тадек вышел вперед и доложил:

— Задание выполнено. На посту мы застали одного полицейского. Отобрали у него оружие. Захватили документы, обмундирование, плащ-палатки и дождевики. Помещение поста разгромили.

Я был доволен результатами обеих операций. Ребята радовались захваченным трофеям. Еще до рассвета мы разделили между бойцами оружие и боеприпасы. С особым вниманием рассматривали новые двустволки и винтовки. Прикидывали их в руках, прицеливались.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

На марше

Светало. Утренняя заря пробивалась сквозь листву. Я снял посты и дал команду к выступлению. Отряд двинулся в направлении железнодорожной линии Краков — Бохня. Мы шли по лесным дебрям пущи, пробираясь между деревьями и кустами. Ноги тонули в пушистом ковре мха. На траве и листьях — мириады жемчужин росы. Только притронься к ветке — и на тебя посыплются крупные прохладные капли. Приятно. Километры тяжелого марша позади. Прошел час. Лес стал редеть. Значит, мы приблизились к цели. Вот блеснули стальные полосы двухколейной железной дороги, которая вела с запада на восток. Мы вышли на участок между Подленже и Станиславице.

Под надежным покровом леса расположились на отдых. Провиант был отличный — два копченых свиных окорока, с которыми фюрер так не хотел расставаться. Ребята с аппетитом ели вкусное мясо. Что и говорить, давно не приходилось пробовать таких деликатесов.

— На тонну рыбы не променяю килограмм такого окорока, — проговорил Метек Коник.

— Особенно если рыба приготовлена тобой, — с ехидцей заметил Пометло.

— Ну, теперь я могу шагать и сотню километров без отдыха, — заявил Ханыс, поднимаясь и пряча в карман складной нож.

— Ты столько слопал, что и пяти не пройдешь.

Под вечер вместе с группой гвардейцев я отправился на разведку. Где лучше разобрать пути? Когда стемнело, мы перебрались через насыпь и двинулись на запад в сторону Велички. Мы были уже довольно далеко от леса, когда услышали протяжный гудок паровоза. Можно было не сомневаться, что Чарны со своей группой отлично справился с задачей: паровоз сошел с рельсов. Но ждать на путях подтверждения этого мы не могли. Следовало как можно быстрее уходить из района пущи.

Как и обычно, я шел позади бойцов. Пятеро гвардейцев двигались ускоренным маршем. У каждого теперь было по два вида оружия, за плечами — по сумке патронов. Вот только внешний вид бойцов подкачал. Одни были одеты в форму лесничих, другие — в трофейные немецкие мундиры, третьи — в штатское. Пестрота неимоверная.

Перед нами на многие километры простиралась равнина. Пришлось удвоить бдительность. Деревни мы большей частью обходилистороной. Отряд сохранял быстрый темп марша, чтобы к рассвету достичь более подходящей для укрытия местности. Ночь стояла тихая, теплая. Ребята шли широким шагом. Настроение у всех было отличное.

Через несколько часов мы достигли окрестностей Велички. Перед нами темнел лесок. Еще несколько минут — и он принял отряд под свою защиту. Решили укрыться в нем до утра. Бойцы разместились в кустах. Когда над горизонтом поднялся розовый шар солнца, мы увидели, что лес примыкает к Добрановице.

Было ясно, что днем передвигаться будет трудно. Я приказал бойцам соблюдать максимальную осторожность, а сам с несколькими гвардейцами отправился в Величку на встречу с секретарем организации ППР этого района Бохенеком. Он должен был передать нам ручной пулемет. До сего времени тяжелого оружия в отряде не имелось. Рассказав о новостях, Бохенек пошел за пулеметом. Но вернулся без него.

На мой вопрос, где пулемет, он со злостью ответил: «Кто-то стянул».

Бохенек научил нас пользоваться взрывателями, которые он делал сам. Позже нам это очень пригодилось. Передохнув, мы взяли большую пачку газет «Гвардиста» и «Трибуна Вольности», которые мы систематически распространяли в деревнях, и двинулись в обратный путь.

Ночью мы совершили переход в густой старый лес, расположенный более чем в десяти километрах от нашей прежней стоянки. Но и он был небольшим. В этот воскресный солнечный день нечего было и думать о продолжении марша к нашей боевой крепости в Подгале. До Мысленицких лесов, куда мы направлялись, нас отделяло более двадцати километров. К тому же, как мы узнали в Величке, в окрестностях расположилась немецкая дивизия со своим штабом. Разгромленная на восточном фронте, эта дивизия теперь зализывала раны — пополняла личный состав и вооружение. Лес, где расположился отряд, окружала открытая местность. Со всех сторон к лесу вели хорошие дороги. Величку пересекало шоссе, идущее из Кракова в Тарнув, а лагерь наш находился между Величкой и Мысленице.

Когда утром мы начали знакомиться с местностью, произошло непредвиденное. Неизвестно каким образом среди гвардейцев очутилась девочка. Самое большее лет восьми. Вид у девочки был перепуганный. Я усадил ее на колени и погладил по головке. Спросил, откуда она пришла.

— Из дому. Он недалеко отсюда, на опушке, — ответила она. — Я собирала грибы…

— А что делает твой отец?

— У нас нет отца. Его немцы забрали за то, что он не сдал обязательные поставки.

— Большая у вас семья?

— Пятеро.

— А где сейчас отец?

— Его убили.

Я подозвал бойца:

— Дай ей мяса.

Гвардеец отрубил от окорока большой кусок и, завернув его в тряпочку, протянул девочке.

— Иди домой, но только чужим о нас — ни слова, а то немцы снова придут.

В лагере царил образцовый порядок. Посты внимательно следили за подходами к нашей стоянке. Около десяти часов один из гвардейцев принес сообщение от передового дозора: девочка снова пришла и предупредила, что к лесу приближаются гитлеровцы. Я тотчас же поднял отряд по тревоге. Через несколько секунд ребята стояли с вещевыми мешками за плечами, с оружием в руках. Мы вышли к опушке. К лесу приближались два черных легковых автомобиля. Вот они остановились у первых деревьев. Из них один за другим стали выскакивать гитлеровцы в спортивных костюмах. Приложив к глазам бинокль, я сосчитал: их было восемь. Они шли прямо на нас.

Эхо наших выстрелов могло вызвать тревогу у немецких частей, и все же я решил действовать.

— Первое отделение — Чарны, Коник, Пометло, Володя — атаковать гитлеровцев. Бегом марш! Остальные — ложись! К бою готовьсь!

— Ребята, за мной! Дистанция друг от друга десять шагов! — скомандовал Янек своему отделению.

— Командир, я пойду с ними, — стал просить меня Грегорчик.

— Давай!

Он побежал за отделением, которое, маскируясь, кралось к опушке. Я следил за атакой отделения. Вот Володя вырвался вперед. Как всегда, горячился. Гитлеровец заметил его и обстрелял. Володя покачнулся, но не упал. Пригнувшись, спрятался за дерево. В тот же миг гвардейцы дали несколько залпов. Два гитлеровца рухнули на землю. Остальные, отстреливаясь, бросились бежать. Бойцы стреляли из-за деревьев.

— Поджечь машины! — приказал я.

Несколько гвардейцев бегом бросились выполнять приказание. Через минуту обе машины лежали вверх колесами. Одна из них загорелась. Немцы, поначалу бежавшие к машинам, изменили направление — отступили к Величке. Раненых они унесли.

Я приказал отряду построиться для марша. Через час-два лес могли окружить роты гитлеровцев.

— По отделениям, направление — река Раба, шагом марш! — скомандовал я.

Мы шли через лес. Володя что-то ворчал себе под нос, то и дело трогал рукой голову. Дробь поцарапала ему кожу, и рана наверняка сильно болела, особенно после того, как санитар смазал ее йодом. Солнце, как назло, припекало. Мокрые от пота рубахи липли к телу.

Через какое-то время мы вышли к костелу. Деревья скрывали его от нас до последнего момента. Вокруг костела толпились люди. Заметив нас, все — мужчины и женщины — повернули голову в нашу сторону. Некоторые тотчас же отвернулись. Другие долго смотрели на гвардейцев. Как загипнотизированные. Из глубины костела доносилось протяжное пение. Вскоре за нами сомкнулись высокие хлеба, среди которых попадались небольшие рощи и густой кустарник, скрывшие наш поспешный марш. Но что это? Из-за колосьев и кустов несколько крестьян подают нам знаки, явно прося разрешения подойти к нам. Но теперь мы не могли этого сделать: слишком близко находилось место последней стычки, и к тому же нам нужно было где-то укрыться. Сделав отрицательный знак рукой, я приказал двигаться дальше. Сильно пахло цветущими хлебами. Ноги в тяжелых сапогах путались в высокой траве, срывались с узких меж. Все сильнее напоминала о себе усталость. Ребята то и дело облизывали потрескавшиеся губы.

После двух часов напряженного марша мы вышли к берегу одного из рукавов Рабы. Осмотрели в бинокли местность. Кругом было спокойно.

Я дал команду расположиться на отдых. Ребята бросились к низкому берегу реки и скрылись в зарослях. Вскоре неподалеку от нас появился рослый, полный крестьянин. Увидев нас, остановился.

— Иди поговори с ним, — сказал я Чарному. — Спроси, что за дело у него к нам.

Сам стал издали наблюдать за их беседой. Крестьянин, жестикулируя, что-то объяснял Чарному. Я подошел к ним.

Крестьянину было лет сорок. На его высоком, загорелом лбу блестели капельки пота. Говорил он взволнованно.

— Это крестьянин из соседней деревни, — прервал его Чарны, обращаясь ко мне. — Говорите дальше!

— Так вот, тогда, — продолжал крестьянин, — мы решили, что вам нужно помочь. От того леска, где вы бились с немцами, до Велички пятнадцать километров, а до Мысленице — больше двадцати. Вам плохо пришлось бы, если бы гитлеровцы позвонили в Величку, — там у них много войск. Мы видели, как гитлеровцы несли раненого, как горели их машины. Стрельбу мы услышали, стоя у костела. Как только мы все это увидели, сразу поняли, что наши схватились с фрицами. Тогда-то мы полезли на телефонные столбы и перерезали все провода. Никто об этом не знает. Только трое своих, — закончил крестьянин, открыв в улыбке белые, крепкие зубы.

— Спасибо вам. Гитлеровцы действительно могли звонить и просить о помощи. А что в вашей округе слышно? Чем занимаются немецкие комендатуры? Как ведут себя?

— Когда лучше, когда хуже, как становится плохо, люди разбегаются, прячутся в лесу. Некоторых наших немцы вывезли в Германию за несдачу обязательных поставок. У нас не лучше, чем в других местах.

— А что думают люди о борьбе с оккупантами? — спросил я крестьянина.

Вопрос не озадачил его. Он ответил сразу:

— Мы так считаем: сидеть сложа руки и чего-то ждать нельзя. Нужно их как следует проучить, тогда они попритихнут. Только делать это нужно с умом. Вечно сидеть у нас они не будут, и им следует напомнить об этом. У нас поговаривают об организации. Вот я и бежал за вами, чтобы сказать это. — Он вытер пот со лба сухими, узловатыми пальцами. — Ну и жарища. Я принесу вам что-нибудь поесть и попить.

— Еда у нас пока есть, а вот пить нечего.

Я дал крестьянину денег. Минут через пятнадцать он вернулся. С ним пришли двое мужчин. Видимо, соседи. Они принесли бидоны с молоком и простоквашей, сметану, сыр, масло, яйца и табак. Гвардейцы подкрепились и расположились на отдых.

Солнце стало опускаться за синеющий на западе лес. Мы разговорились с крестьянами, которые все подходили из деревни. Появилась и молодежь — парни и девушки. Все толпились вокруг Володи. Он показывал на свою голову, пытался что-то объяснить. Иногда он пробовал вставить польское слово или даже целую фразу, и когда это ему удавалось, слушатели были в восторге.

Небо темнело. Сумерки сгущались. Солнце закатилось за лес, но крестьяне и не думали расходиться. Раздались грустные переборы гармошки. Как она оказалась в руках у парня с льняной чуприной, — никто не знал. Я сидел в окружении пожилых крестьян и их жен. Разговор шел о полевых работах, об урожае, но в конце концов все возвращались к одной теме — террору оккупантов. Слова крестьян были переполнены ненавистью к врагу. Кто-то из крестьян достал бутылку водки, расставил на траве стопки.

— За здоровье польских партизан. За погибель немцев!

Гармонист сменил хватающую за душу мелодию на веселую польку. Звуки ее понеслись над полями, теряясь где-то далеко за Рабой.

Бойцы начали танцевать. Каждый час сменялись караулы, и свободные от службы ребята до упаду кружились в лихой польке. К тому же месту, где отдыхал отряд, никто не подходил. Я запретил это, и крестьяне подчинились. Они смотрели, как гвардейцы сменялись на постах, и одобрительно кивали головами.

— Потанцуйте, командир, — приглашал меня белый как лунь крестьянин с рябым лицом. — Или боитесь наших баб?

Кругом засмеялись над шуткой крестьянина. Я встал и пригласил жену того крестьянина, который первым подошел к нам.

Время летело незаметно. Было уже за полночь. Мы больше не могли оставаться на одном месте. Я дал приказ к выступлению, поблагодарил крестьян за гостеприимство и сказал:

— Мы еще будем веселиться в свободной Польше. А теперь нужно идти дальше.

Стало рассветать, когда отряд переправился через реку. Некоторое время мы шли вдоль правого берега в высоком ивняке. Затем, обходя деревни, направились на юго-запад в сторону леса, раскинувшегося на склонах невысоких гор. Гвардейцев притягивало к лесу как магнитом. Бойцы оживились. Посыпались шутки. Каждый из нас верил, что лес даст нам защиту. К Мысленицкому бору мы приближались группками, но зрительной связи не теряли. Вскоре вступили в густую тень. Над нами, покачивая верхушками, величественно шумели стройные ели.

Я дал команду располагаться на отдых. После обеда небо затянули черные тучи. Стало темно. Подул сильный порывистый ветер. Деревья заскрипели, стали гнуться к земле. Послышались сильные раскаты грома. Бойцы бросились строить укрытие. В дело были пущены топоры, пилы. Не прошло и двадцати минут, как под деревьями выросло нечто вроде домика, прикрытого плащ-палатками.

Гроза бушевала до поздней ночи. Дождь лил как из ведра. Потоки воды с силой обрушивались на крышу нашего импровизированного убежища. Уровень воды в Рабе заметно поднялся. Река стонала. Мы ожидали, когда можно будет отправиться в путь для встречи с товарищами в Кальварьи и Вадовице.

Командующий округом Зигмунт еще в Коцмыжувском лесу приказал мне вернуться на троицу в родной район и провести совещание с партийным активом. Товарищи хотели увидеть гвардейцев, поговорить с ними.

Схватка на берегах Рабы

Когда дождь прекратился, мы двинулись в путь. Чарны шел впереди в головном дозоре. Чтобы обойти район Мысленице, отряд шел в направлении местечка Пцим, расположенного на противоположном берегу Рабы.

Идти было трудно: ноги скользили по размокшей земле. Поэтому отряд двигался медленнее, чем обычно. Черная, мохнатая, мокрая ночь поглотила горы, леса и фигуры бойцов, так что мы с трудом различали друг друга на расстоянии трех метров. Но ребята еще не чувствовали утомления и решительно шли вперед. Вот отряд поднялся на последнюю гору — и начался спуск к реке. Нашей ближайшей целью был мост на дороге, соединяющий Пцим с Зарабе. Головное охранение достигло реки. По-прежнему было темно, и мы не могли разглядеть, что делается на берегу. Беснующиеся потоки воды с грохотом неслись в долину. Река наводила страх. Никто не решился бы перебраться через нее вплавь — смельчака наверняка ждала бы смерть.

— Вот прижать бы здесь гитлеровцев. Всласть накупались бы перед смертью, — проговорил кто-то из гвардейцев.

От головной группы тем временем пришло донесение: «Мы у моста. Что делать дальше?» Я приказал группе остановиться, чтобы перейти мост всем отрядом. Ведь если мост в каком-то месте оказался разрушенным, для его восстановления могли потребоваться усилия всех бойцов. Чарны остановил свое отделение. К нему вскоре присоединилась остальная часть отряда.

— Давайте немного передохнем, ребята. Можете курить, только прикрывайтесь плащ-палатками, — сказал я гвардейцам.

Тесно прижавшись друг к другу, мы устроились на корточках у самого моста. Разговаривали вполголоса, так как за мостом проходило шоссе Краков — Мысленице — Закопане. За нашими спинами бурлила река. У деревянных опор моста вскипали самые настоящие водовороты.

— Как ты думаешь, можно перейти через мост? — спросил я у Чарного.

— Особенного доверия он не внушает. Имеет смысл кому-то пройти первому.

— Кого предлагаешь?

— Наших смельчаков, которым не страшно и окунуться, — Пометло и Володю.

— Перейдите на противоположную сторону, — приказал я ребятам, — проверьте, не сорван ли где настил. После выполнения задания сразу же возвращайтесь.

Володя и Пометло щелкнули каблуками, поправили обмундирование, погасили сигареты и двинулись к мосту. Ночная темнота сразу же поглотила их. Мы продолжали курить, пряча сигареты в рукавах. Рядом со мной сидел Чарны, а чуть дальше — остальные бойцы. Все ждали результатов разведки.

Прошло несколько минут. Послышался топот бегущих. Это были Пометло и Володя.

— Командир, жандармы! — доложил запыхавшийся Кальвин. — Их много. Идут в нашу сторону. Они уже на середине моста. Осветили нас фонарями и стали кричать «хальт», но мы бросились бежать.

Гитлеровцы, видимо, приняли наших разведчиков за бродяг или любителей ночных приключений. Нельзя было терять ни секунды. Мы с Чарным приняли решение: не пускать жандармов на нашу сторону.

Чарны бросился на противоположную обочину дороги, где расположилась вторая половина отряда.

— Заряжай! Целиться в середину моста! Стрелять только по моей команде! — вполголоса приказал я.

Гвардейцы молниеносно рассредоточились у моста. Прицелились ниже его перил. Пальцы застыли на спусковых крючках винтовок, штуцеров и двустволок. Мы стали ждать появления гитлеровцев на мосту, длина которого составляла около восьмидесяти метров. Мост был настолько узким, что по нему с трудом проходила крестьянская телега. Видимость ограничивалась двадцатью метрами. Под мостом бушевала река, неся в своих волнах вырванные с корнем кусты и обломки деревьев, которые глухо ударялись об опоры. Напряжение росло с каждой секундой.

Но вот перед нашими глазами в темноте появилась горстка людей — головная группа немецкого отряда. Немцы шли в нашу сторону. До них было немногим более двадцати метров. Я выждал еще немного… Гитлеровцы приблизились еще на два метра, три, пять…

— Огонь! — приказал я и одновременно выстрелил картечью из своей двустволки. Из двадцати восьми стволов грянул залп, затем другой. На мосту поднялась паника. Двигавшаяся сомкнутым строем группа представляла собой хорошую цель. Черные силуэты начали отрываться от группы и падать в воду: сломались перила моста. Гвардейцы стреляли беглым огнем. Рядом со мной лежал Тадек Грегорчик. Быстро досылая патрон в ствол, он кричал в промежутках между выстрелами:

— Ну, теперь поплавайте! Прыгайте, прыгайте!

После нескольких минут ураганной стрельбы группа на мосту исчезла. Гитлеровцы в панике бежали.

— Прекратить огонь! — приказал я. — Чарны и Касперкевич ко мне.

Нельзя было давать жандармам возможность собраться с силами. Поэтому я обратился к Касперкевичу:

— Бери свою штурмовую группу и лети за гитлеровцами. Атакуй их гранатами. Чарны пойдет с десятком гвардейцев за твоей группой и прикроет тебя.

Группа Янека бросилась по мосту вслед за бегущими гитлеровцами. Вскоре мы услышали громкое «ура» и взрыв гранаты. Янек гнал гитлеровцев в сторону Мысленице. Тем временем бойцы под командованием Чарного осмотрели местность за мостом, но там никого не оказалось. Чарны прислал ко мне связного, и по прогибающемуся настилу моста я перевел оставшуюся часть отряда на другой берег Рабы. Через некоторое время к нам присоединился Янек со своей штурмовой группой. Гитлеровцы бежали по шоссе. Янек преследовал их километра два. Ни во время схватки на мосту, ни позднее немцы ни разу не выстрелили.

Теперь следовало ждать ответного удара. Гитлеровцы наверняка бросятся преследовать наш отряд, чтобы навязать нам бой в невыгодных условиях. Мы уже хорошо знали их повадки. Поэтому отряду следовало как можно скорее уходить из района, где произошла схватка.

Отряд двинулся на запад от шоссе Краков — Мысленице. Вскоре мы вошли в лес — царство партизан. Километр за километром стали углубляться. Спустя некоторое время я приказал устроить привал.

Еще в начале марша Чарны, Кальвин, Касперкевич и Грегорчик вернулись на мост, чтобы осмотреть место схватки. Теперь я с нетерпением ждал их возвращения. Наконец они появились. Чарны принес несколько фуражек гитлеровских жандармов и темно-синих — полицейских. На настиле моста и поручнях гвардейцы обнаружили пятна крови. Значит, бой был удачным.

На следующий день мы узнали, что несколько гитлеровцев утонуло в реке. Многие были ранены. Сами гитлеровцы объявили, что «рота полицейских и жандармов была атакована под Мысленице крупными бандами партизан».

Мы укрылись на поросших лесом склонах гор на левом берегу Рабы.

Взошло солнце. Вскоре посты доложили, что внизу на дороге — немецкие грузовики с военной жандармерией. В бинокль были хорошо видны колонны машин, которые с ревом неслись в глубинные районы Подгаля, к горам Любонь и Турбач. Немцы, видимо, считали, что только в этих глухих районах Карпатских гор могли скрываться партизаны.

Двигаться дальше в сложившейся обстановке было невозможно. Целый день мы внимательно следили за передвижениями немецких войск. Отряд расположился сравнительно недалеко от моста и сохранял при этом полную боевую готовность. Время от времени на дороге появлялись автомашины. Гитлеровцы подъезжали то к одному, то к другому лесу. Опустилась ночь. С наступлением темноты движение грузовиков с солдатами прекратилось. Мы пришли к выводу, что немцы решили теперь попытаться скрытно обнаружить нас. Принимая это во внимание, я приказал отряду двинуться в противоположную от направления преследования сторону — к лесному участку в районе Ланцкороны. Бойцы шли, соблюдая величайшую осторожность. Мы держались в стороне от открытых участков местности, углубляясь все дальше в лесную чащу.

Позднее в этом районе с помощью крестьян мы создали самую настоящую разведывательную сеть. Теперь же несколько бойцов укрывалось в деревнях с целью собрать информацию о положении в районе. Мы делали все, чтобы гитлеровцы не застали нас врасплох. Особую осторожность приходилось соблюдать ночью, так как от нашего расположения до ближайших немецких гарнизонов было меньше пятнадцати километров. Без помощи крестьян мы не смогли бы так свободно ориентироваться в обстановке.

На следующее утро мы услышали треск пулеметных очередей и отдельные выстрелы. Звуки выстрелов доносились со стороны лесов, раскинувшихся у подножия Турбача. Бойцы и наши добровольные разведчики — крестьяне удвоили внимание. Перестрелка под Турбачем разгоралась. Треск пулеметных очередей то и дело заглушали глухие взрывы мин. По всему было видно, что там разгорелся ожесточенный бой. Мы видели, как в ту сторону помчались грузовики с гитлеровцами. Бой этот явился для нас неожиданностью. Мы невольно задавали себе вопрос: с кем же сражаются гитлеровцы? И не находили ответа. Оставалось только терпеливо ждать известий от крестьян и горцев.

Шли часы, а бой под Турбачем не ослабевал. Одно было ясно: гитлеровцы ведут бой с хорошо вооруженными отрядами.

Мы видели, как немецкие машины доставляли к Турбачу подкрепления, а оттуда вывозили раненых. Гул взрывов, усиленный эхом, разносился по горам. Наш отряд находился в полной боевой готовности, чтобы в любой момент, если понадобится, принять участие в схватке.

Бой длился целый день. Вечером мы получили подробные сведения о нем. В поисках нашей группы гитлеровцы наткнулись в Карпатских лесах на многочисленный и хорошо вооруженный партизанский отряд. Отряд этот прибыл в Подгале из Прикарпатской Украины и расположился в лесах Турбача. Польские, советские и чехословацкие партизаны, входившие в состав отряда, оказали гитлеровцам сильное противодействие. Атаки немцев успеха не имели. Партизаны забрасывали карателей, взбиравшихся на крутые склоны гор, гранатами, поливали их огнем из пулеметов и автоматов. Введенные в заблуждение неожиданными маневрами партизан, гитлеровцы несколько раз атаковали свои собственные позиции. После боя партизаны отошли на территорию Словакии.

По полученным нами сведениям, немцы понесли большие потери и были полностью дезориентированы.

Ночью мы снова двинулись в путь. Предстояло пройти еще много километров, а усталость давала о себе знать. Бойцы двигались уже не в таком темпе, как несколько дней назад. Все мечтали об отдыхе.

Отряд шел всю ночь. На рассвете мы вступили в леса около Ланцкороны. Пришли мы в указанный район накануне троицы, то есть на день раньше срока. Разбили лагерь.

Днем я установил связь с партийной организацией в провел в отряде совещание. Мы определили, кто из гвардейцев может сходить к родным. Таких оказалось более десятка. Назначили время их возвращения, а также место сбора всего отряда после праздников.

Остальных бойцов местные товарищи разместили у крестьянина — члена партии товарища Сусека в деревне Пшитковице около Кальварьи. Я этого крестьянина хорошо знал. Вечером полями и зарослями мы пробрались к его одноэтажному каменному дому, стоявшему на вершине пологого холма. Оттуда открывался чудесный вид на окрестные леса и горы.

Я послал связного предупредить Сусека о нашем прибытии. Тот вернулся с секретарем подпольного районного комитета партии Станиславом Немецем (позднее он был арестован гестапо и погиб в 1944 году).

— Вы, наверное, здорово устали, — проговорил он, взваливая себе на плечи несколько наших ружей. — Идемте, тут спокойно.

— Ребята, к дому подходить по двое, с интервалами метров пятьдесят, — приказал я гвардейцам.

Я пошел с секретарем. Хозяин пригласил нас в дом. На большом чердаке было разостлано свежее сено, приготовлены постели и чистое белье.

— Настоящая гостиница, — восхищались ребята.

Вымывшись и поужинав, мы заснули мертвым сном. Сусек и Немец всю ночь дежурили во дворе. На чердаке бодрствовал часовой.

Сусек разбудил нас поздно утром.

Бойцы побрились, вычистили оружие. В полдень из Кракова приехала Валя. Она привезла свежие номера газет «Трибуна Вольности» и «Гвардиста». Мы с жадностью набросились на них: хотелось узнать новости с восточного фронта, новости о действиях других групп Гвардии Людовой в Жешувском, Келецком, Белостокском воеводствах.

Вскоре к нам приехали командир подрайона Гвардии Людовой Юлек Годуля и секретарь партийной организации Франек Рачиньский. Они познакомились с бойцами. Похвалили наше вооружение. До поздней ночи мы обсуждали планы дальнейшей борьбы. Как выяснилось, гитлеровцы готовили новые облавы и карательные экспедиции. Валя сказала мне, что командующий округом Зигмунт хочет встретиться с нами для обсуждения новых важных заданий.

За два дня бойцы хорошо отдохнули. Отряд, как и было намечено, собрался в деревне Леньчи. Там мы остановились у товарища Добоша.

На совещании мы приняли следующее важное решение: отделение под моим командованием перейдет на левый берег Вислы, где ему предстояло решать новые задачи (позднее отделение перекрестили в подотряд под названием «Висла»); остальная часть отряда во главе с Чарным останется в Подгале. Таким разделением отряда мы предполагали ввести гитлеровцев в заблуждение, запутать наши следы. Зигмунт признал наше решение правильным.

Отвлекающий удар

Три дня спустя после выхода отряда из Неполомицкой пущи группа подпольщиков из Бохни совершила нападение на лесопильный завод в Клае. Сообщение об этой операции я получил как раз перед новым маршем. План нападения на завод я согласовал с Зигмунтом еще во время встречи в Коцмыжувском лесу. Вместе с активом отряда мы обсуждали планы новых операций.

— Осуществить такой маневр надо обязательно, — констатировал командующий. — Он отвлечет внимание немцев от отряда, который благодаря этому без помех сможет перебраться в более безопасное место. Гитлеровцы будут введены в заблуждение неожиданной операцией в другом районе.

— Да, это хорошая мысль, — проговорил я тогда, не в первый раз отдавая себе отчет в том, что отряд по-прежнему слабо вооружен, несмотря на захват оружия в Неполомицкой пуще. У нас не было автоматов. Кроме того, мы все еще учились тактике партизанской борьбы, накапливали боевой опыт. Поэтому помощь местных гарнизонов Гвардии Людовой была необходима.

— Не вступайте в открытый бой с численно превосходящими силами противника, — напоминал Зигмунт. — В данный момент это никоим образом не рекомендуется. Кругом слишком много немецких постов и гарнизонов. Удар следует наносить из засады. После каждого нового удара уходите от преследования. Ваш переход в Подгале мы прикроем ударом по лесопильному заводу в Клае. Иначе гитлеровцы догадаются, что в этом районе боевые операции ведет только одна ваша группа. Группа подпольщиков в Бохне уже закончила подготовку. С ней пойдет Станислав Шибистый (Стефан). Товарищи помогут им. Бехенек изготовил такое количество зажигательных устройств, что можно уничтожить не одну, а пять таких лесопилок, как в Клае. Я только должен знать, когда вы будете проходить в районе Бохни.

— Я передам сообщение об этом через Бохенека.

— Хорошо. С ним я установлю связь.

На лесопильном заводе в Клае изготовлялись бараки для гитлеровских войск и концентрационных лагерей. Там имелось несколько пилорам и оборудование. На складах скопилось большое количество бревен и досок.

Прежде чем в ход пошли «зажигалки» Бохенека, товарищи из Бохни — Садульский и Веха — вступили в переговоры с немцем — начальником охраны завода относительно левой покупки досок. Рассчитывая получить крупную сумму денег, немец согласился на вывоз досок с территории завода. Но покупка досок явилась лишь прикрытием операции, о которой гитлеровец и не догадывался.

Группа подпольщиков, в которой был и Юзеф Пулгрошек, подошла с Шибистым к заводу, когда уже вечерело. Начальник охраны, чтобы сделать возможным вывоз досок с территории, собрал у себя всю охрану на совещание. Тем временем несколько подпольщиков вошли на территорию, неся кроме «зажигалок» бутылки и бидоны с керосином, бензином и нефтью. Содержимое бутылок они вылили на штабеля бревен и досок и в подходящих местах установили зажигательные устройства, поставленные на небольшое замедление. После этого подпольщики скрылись.

Совещание охраны еще продолжалось, когда к небу поднялись первые языки огня, окутанные густыми клубами дыма. Огонь быстро охватил всю территорию склада и начал перебрасываться через ограду. Через несколько минут стало ясно, что спасти завод невозможно. Море огня охватило штабеля бревен и досок, строения завода, где находились пилорамы и прочее оборудование.

Немцы метались, как сумасшедшие. Стали будить жителей в соседних домах, пытаясь заставить их тушить пожар. Но найти добровольных пожарников им не удалось: в страхе перед гестапо люди скрывались на полях и в лесу. Лесопильный завод сгорел дотла. Вскоре был сожжен второй лесопильный завод — в Бохне. Эту смелую операцию провел железнодорожник Анджей Веха вместе с Садульским из Миклюшовице и другими товарищами.

Мы видели, что борьба не на жизнь, а на смерть не отпугивала людей. Наоборот, в ряды Гвардии Людовой вступали бывшие члены «Вици» — довоенной молодежной крестьянской организации. Люди начинали понимать, что вооруженное сопротивление стало средством самообороны против террора оккупантов. В борьбу включился весь район Бохни, став надежной опорной базой партии.

Некоторое время спустя в беседе с Шибистым и Зигмунтом я заговорил об этой смелой операции в Клае, которая была связана с действиями нашего отряда. Из нее мы сделали еще один важный вывод.

— Если бы у нас было несколько боевых партизанских групп, — говорил Зигмунт, — мы расширили бы фронт борьбы, а гитлеровцам было бы значительно труднее гоняться за нами.

Впоследствии эта мысль начала приобретать все более реальные формы.

— Именно в районе Бохни и Тарнува, — говорил командующий округом во время другой встречи, — можно создать новый партизанский отряд. Местность вполне подходящая. Есть и леса. Очень важно, что в этом районе проходит железнодорожная линия, ведущая на восток. Товарищи из Бохни уже ведут соответствующую подготовку, изыскивают способы раздобыть оружие и боеприпасы. У Рачиньского и Ядвиги имеются даже кое-какие замыслы.

Это меня обрадовало. В районе Бохни можно было шире развернуть борьбу. И хотя совсем недавно гитлеровцы арестовали здесь много членов Польской рабочей партии — Концкого, Шмайду и других, в подполье остались люди. Многочисленный партийный актив не прекратил работу. Этим подпольщикам помогали. С ними сотрудничали Шулёвы и Бохенек. Часто ездила в Бохню с разными заданиями и Пайонкова.

— Я думаю, ты поможешь им организовать отряд, — обратился ко мне Зигмунт. — Отправляйся в район Бохни. Опыт у тебя есть, а твой прежний отряд будет продолжать действовать в Подгале самостоятельно.

Организовать второй отряд, конечно, нужно было. Только бы обеспечить его оружием и боеприпасами, а недостатка в желающих стать партизанами не было. Ядвига и Франек Рачиньский искали возможности решить эту проблему. Рачиньского направил из Кальварьи на работу в районе Бохни окружной комитет партии после ареста гитлеровцами организатора ППР и Гвардии Людовой первого секретаря райкома Шмайды. Рачиньскому помогла Ядвига, еврейка из Лодзи. Эта невысокая девушка лет двадцати с большими темными глазами в смелости и упорстве не уступала мужчинам. Из соображений конспирации она пользовалась двумя фамилиями — Поплавская и Сальтарская.

Рачиньский и Ядвига энергично приступили к делу. Установили контакт с солдатами немецкой армии, которые согласились за соответствующую плату продать им оружие. Это был один из путей получения оружия в те годы. Зигмунт, однако, отговаривал их от проведения этой операции и не давал на нее согласия.

— В районе Бохни теперь слишком жарко, — убеждал он. — Гестапо и шпики выслеживают членов ППР и Гвардии Людовой. Немцы крайне обеспокоены диверсией на железной дороге и поджогом лесопильного завода. Сейчас совсем не время для таких дел. К тому же мы уже пытались покупать оружие у военнослужащих немецкой армии. И это не дало результатов.

И все же Рачиньский и Ядвига не отказались от намерения купить оружие. В конце июня 1943 года они договорились с солдатами о встрече. Передача оружия и боеприпасов должна была состояться на кладбище. В назначенный час Рачиньский и Ядвига пришли туда. Дорогой ничего подозрительного они не заметили. И вдруг подпольщиков окружили гестаповцы. Бежать было уже поздно. Гестаповцы привезли их в Кальварью. Здесь, на рынке, разыгралась драматическая сцена. Зверски избитых узников увидела младшая сестра Франека Рачиньского двадцатилетняя Стася. Безоружная, она бросилась на гестаповцев и их польских прислужников. «Вы преступники», — закричала она и плюнула гестаповцам в лицо.

Рачиньский и Ядвига и под пытками не выдали никого.

Всех троих отправили в концлагерь. Партия понесла еще одну тяжелую потерю. Создание отряда пришлось временно отложить. Мы думали, как отомстить за Рачиньских и Ядвигу.

— За каждого товарища пустим под откос по эшелону, — предложил Годуля, командир Гвардии Людовой в Кальварьи. Только вы, товарищ Михал, должны мне помочь. Дайте немного динамита, а остальное я беру на себя.

Я обещал выполнить его просьбу, но моя помощь оказалась ненужной. Члены партии и бойцы Гвардии Людовой из Кальварьи сами раздобыли взрывчатку. Их разведка установила, что динамитные патроны есть в Стрышавской каменоломне около Закшува. Согласовав детали операции со мной и секретарем райкома Рачиньским — братом Франека, группа товарищей отправилась на задание. Операция увенчалась успехом. Стальные шкафы, в которых хранился динамит, не устояли перед крепкими руками гвардейцев.

Годуля (Юлек), как и большинство подпольщиков, был смелым парнем. Обращала на себя внимание его ожесточенность. Мне стоило больших трудов удерживать этого худого юношу с открытым взглядом от того, чтобы он не бросился на гитлеровцев средь белого дня. Вместе с товарищами он выслеживал воинские эшелоны на участке между Кальварьей и Хабувкой и уничтожал их. Несколько поездов взлетели в воздух вместе с мостами. Потери врага заметно росли.

В августе я узнал о его смерти. Он погиб от пули темно-синего полицейского во время облавы на одной из улиц в Кальварьи…

Подпольная организация ППР в Кальварьи и местный гарнизон Гвардии Людовой продолжали борьбу. На террор оккупантов они отвечали смелыми ударами.

Динамит из шахты «Кристина»

В соответствии с программой наших действий во второй половине июня 1943 года я с отделением из пяти партизан направился на левый берег Вислы. Мы решили захватить динамит на нижнем горизонте шахты «Кристина» (неподалеку от Тенчинека). Для серьезных операций против военных объектов и коммуникаций врага, имеющих целью дезорганизацию глубокого тыла гитлеровских армий (следует помнить, что по территории Краковского воеводства проходили главные железные дороги и шоссе, ведущие к восточному фронту), требовался динамит.

Вскоре перед нашими взорами предстала лента серебрившейся в лучах солнца Вислы. Убедившись, что ничто не угрожает нам, мы подошли к парому. Перевозчик оттолкнулся длинным шестом от помоста — и через несколько минут мы очутились на противоположном берегу. Поднялись на гребень земляного вала, оберегающего поля от наводнений, и осмотрели окрестности. Потом пошли по полевой дороге в направлении Чернихува. Там разместились в разных домах. Я остановился у родственников Чарного. Встретили меня с радостью.

Через несколько дней к нам прибыл из Кракова Зигмунт. Вид у него был усталый, только глаза горели прежним огнем. Обменявшись последними новостями, мы перешли к основному вопросу — о динамите.

Операция, которую я обдумывал сотни раз, была обсуждена во всех подробностях. Мы считали, что в шахте находится значительное количество динамита. Операцию следовало проводить только в воскресенье, когда под землей находилась лишь дежурная смена и двое-трое охранников. Справиться с последними особого труда не составляло. Оставалось решить, как перенести и куда спрятать динамит.

Ковальский неподвижно сидел у окна, не отрывая взгляда от зеленых лугов и начинающих желтеть полей. Ярко светило солнце. Листья на деревьях были словно погружены в дремоту.

— А ведь сегодня воскресенье, — сказал вдруг Зигмунт и, подумав, добавил: — замечательный день. Стоит ли ждать следующего воскресенья? А что, если тогда пойдет дождь?

Я посмотрел на него и понял, что он уже принял решение.

— Не стоит, — ответил я.

Когда пришел Очкось, я сообщил ему, что операция назначена на сегодня. Все приготовления уже были сделаны.

— Может быть, сегодня нам повезет больше, чем в прошлый раз, — заметил Очкось.

— Прежде всего следует известить товарищей. Сообщить им место сбора. Мы его не меняли, пусть остается прежним. Условный знак ты тоже знаешь: три коротких свистка, — объяснил я Очкосю.

— Будет исполнено, — отрубил тот.

В ожидании его извращения я остался с Зигмунтом. Успеет ли Очкось известить всех товарищей? Медленно тянулись часы. Вечерело. Когда я в третий раз подумал, что Очкосю пора бы уже быть на месте, дверь открылась и перед нами появился он сам. Тяжело дыша, Очкось присел к столу.

— Успел передать приказ всем, — только и смог произнести он.

Поблагодарив родственников Чарного за гостеприимство, мы двинулись в путь. С нами пошел на операцию и Зигмунт. Дорогу к лесу я хорошо знал. Чтобы успеть к месту сбора, пришлось ускорить шаг. Я подсчитал, что нам придется сделать в оба конца километров сорок. Времени, таким образом, было в обрез, тем более что летняя ночь коротка.

Около одиннадцати часов мы были на месте. Я тихо трижды свистнул и тут же услышал ответный свист. Через секунду мы очутились в кругу поджидавших нас членов ППР этого района. Отделение Гвардии Людовой, которое привел Грегорчик, было уже на месте. Опираясь о ствол огромного дерева, разговаривал с кем-то Коник из Чулува. Рядом с ним сидели Чекай из Кашува, Малик, Игнаций Тарговский, братья Петр и Игнаций Фелюсь, Франек Зайонц из Рыбной и еще более десяти человек. Через несколько минут к нам присоединилось еще несколько товарищей. Всего наша группа насчитывала около тридцати человек.

— Пора, — решительно произнес Зигмунт.

Я стал рассказывать участникам операции, что им предстоит делать.

— Отделение Тадека идет первым. Остальные в колонне по двое следуют за гвардейцами, не теряя их из виду.

Колонна быстро сформировалась. Я шел в паре с Зигмунтом. Под ногами трещали сухие ветки, шелестели листья. Лес постепенно редел. Через полчаса колонна остановилась. Мы подошли к ее голове. В темноте чернели контуры шахтных построек. В стороне высился куб здания администрации.

— Тадек, — подозвал я Грегорчика, — возьми несколько человек и перережь телефонные провода. Потом у всех выездных путей расставь тех, кто лучше вооружен. А потом нужно овладеть административным зданием. Если там гитлеровцы, задержите их.

— Слушаюсь!

Быстро собрав людей, Тадек исчез в темноте. Минут через десять с небольшим он вновь появился перед нами.

— Товарищ командир, задание выполнено, — доложил Грегорчик. — Связь прервана, все подходы к шахте под контролем, в здании никого нет.

Часть людей я оставил в лесу. Остальные вместе с командующим округом Зигмунтом вошли на территорию шахты. Я подозвал одного из гвардейцев.

— Возьми с собой несколько человек и займись охранниками.

Мы стали ждать его возвращения. Шахта не работала. Огромное колесо подъемной машины замерло. Стальные канаты, уходящие от колеса в ствол, казались блестящими нитками. Кругом царила мертвая тишина. Наконец гвардеец вернулся.

— Охранников мы загнали в машинное отделение, — доложил он. — Франек сторожит их, а заодно и машиниста.

Я дал команду, и через мгновение все были в здании шахты. У огромного махового колеса и подъемной машины стоял старый горняк. Машинист смотрел на нас исподлобья, прищурив красные слезящиеся глаза.

— Не хочет спускать клеть вниз, — показывая на машиниста, доложил гвардеец, — а мы хотим немного уголька порубать.

Я подошел к машинисту и сказал:

— Среди нас есть шахтеры. Если вы не пустите машину, мы сделаем это сами, но тогда заберем вас с собой.

— Я ведь не говорил, что не хочу этого делать, — начал оправдываться старик. — Заходите в клеть.

В клеть с Франеком Зайонцем вошли несколько человек. Машинист нажал на рычаг. Клеть дрогнула, легко сдвинулась с места и провалилась.

— Мы вас свяжем, — обратился я к двум охранникам, которые стояли рядом, — чтобы немцы не обвинили вас в помощи партизанам. С машинистом сделаем то же самое, но только после того, как он кончит свою работу. Оставим и письмо с печатью, чтобы гитлеровцы знали, кто здесь был.

Спустившись на шахтный двор, Зайонц вместе с несколькими товарищами пошел к складу с динамитом. «Только бы поиски не затянулись», — думал я. До сих пор все шло по плану. С нетерпением ждали мы сообщений из-под земли. Приближался решающий момент. По полутемному штреку за Франеком гуськом шли шахтеры Тадеуш Летнер и Ян Рышка. За ними следовали Ян Бучек и Польдок Хебда, привыкшие к этим подземным коридорам. Все они ненавидели немецких оккупантов, как некогда их отцы, которые боролись за польскую землю Силезии. Приняв участие в этой операции, они сожгли за собой все мосты. Рышка решил уже не возвращаться домой. Он предусмотрительно не показывался там и перед самым выходом на шахту. Летнеру он поручил зайти к его жене, взять оружие и боеприпасы и передать ей, чтобы она спрятала все, на что немцы могли обратить внимание. Ведь именно они, шахтеры, и подали мысль взять динамит в шахте. До сего времени Петр Чеховский, через которого мы поддерживали связь с Яном Рышкой, и другие шахтеры украдкой выносили взрывчатку небольшими кусками. Наконец Чеховскому эти опасные и изматывавшие нервы операции надоели, и однажды он воскликнул: «Черт возьми, что мы так по кусочку и будем выносить весь динамит? Давай, Михал, заберем весь клад». И вот теперь они шли за динамитом по пустым штрекам.

Еще один поворот — и шахтеры остановились перед дверями склада. Оставалось сорвать тяжелый замок. Летнер поддел его железным ломом, Бучек и Хебда помогли нажать, и двери со скрежетом открылись.

Наконец к нам пришло первое донесение из-под земли:

— Грузим динамит в вагонетки. Нашли также шнур и капсюли.

Минуту спустя снова раздался звонок внутреннего телефона:

— Здесь двадцать ящиков динамита по двадцать пять килограммов в каждом, — услышал я радостный голос. Полтонны взрывчатки!

— Погрузить все, оставить только один ящик, вставить в него взрыватель. После того как люди поднимутся, подорвать ствол.

Через несколько минут снизудокладывают:

— Вагонетки пошли наверх!

Глухо постукивает клеть. У подъемной машины на всякий случай стоит шахтер Францишек Татарух. Мы напряженно всматриваемся в черную пасть ствола. Еще несколько секунд — и вот появляется нагруженная ящиками клеть. Малик и Фелюсь выносят шнур и капсюли. Я пишу машинисту расписку на взятый динамит. Затем бойцы запирают охранников и машиниста в помещении склада. Гестаповцы не должны заподозрить их в сотрудничестве с нами.

Товарищи взвалили ящики с динамитом на плечи и один за другим исчезли за оградой шахты.

— Поджечь шнур! — приказал я.

Я стоял в последней группе у самой клети.

Подавшись вперед, прислушивались Зигмунт, Юлек Дулёвский (Крук) и Франек Зайонц. Через несколько секунд до нас донесся глухой взрыв. Земля под ногами вздрогнула. Мы сразу же вышли из машинного отделения и оставили территорию шахты. В лесу присоединились к группе Тадека, которая уже ждала нас. Товарищи взвалили ящики на плечи. Мы с Зигмунтом собрали винтовки бойцов, чтобы им легче было нести ящики с динамитом. Колонна двигалась ускоренным маршем прямиком через лес в направлении Рыбной. Люди, согнутые под тяжестью деревянных ящиков, то и дело спотыкались в темноте. Вскоре мы с Зигмунтом взяли ящики у тех, кто очень устал, а им отдали оружие. Форсированный марш продолжался. Острые углы ящиков больно врезались в плечи, руки. Однако никто не жаловался.

Колонна вышла на опушку леса. Здесь мы устроили десятиминутный привал.

— Теперь не придется выпрашивать каждую пачку динамита. Полетят в воздух поезда и мосты, обозы и солдатня гитлеровская, — вытирая со лба пот, сказал Коник стоящему рядом Грегорчику.

Зигмунт, я и еще несколько товарищей обсуждали наш дальнейший маршрут. В конце концов было решено разделиться на несколько групп. Если у одной из групп на пути возникнут препятствия, бойцы должны надежно закопать ящики. После совещания я назначил старших по группам, ответственных за людей и динамит…

На востоке уже светлел край неба. Над землей стелился туман. Группы одна за другой исчезали в ложбинах, зарослях и высоких хлебах.

Мы с Зигмунтом отправились в Чернихув. Солнце еще не взошло, когда мы постучали к старым Планетам. Они уже не раз оказывали нам гостеприимство. Передохнув, стали думать, как лучше использовать динамит.

— Часть придется переправить в Жешувское и Силезско-Домбровское воеводства, — решил Зигмунт.

Договорились, что Владек Бохенек в кратчайший срок сделает для нашего отряда запалы и детонаторы. В полдень Зигмунт выехал в Краков.

Гвардейцы и члены партийной организации спрятали динамит в Чернихуве, Рыбной и других окрестных деревнях. Взбешенные гитлеровцы стали прочесывать леса вокруг Тенчинека и Кшешовице. Окружающие шахту районы проверили с помощью специальной поисковой аппаратуры. Дороги, ведущие к Кракову с запада и юго-запада, гитлеровцы перегородили колючей проволокой.

Шахта «Кристина» была надолго выведена из строя. Взрыв целого ящика динамита серьезно повредил ствол и оборудование шахтного двора.

Через несколько дней мы перенесли ящики с динамитом еще дальше, в окрестности деревни Русоцице около Вадовице, куда вскоре прибыл Чарны. Здесь было спокойно.

Охранял динамит отряд Чарного. Как и было согласовано с Зигмунтом, половину взрывчатки — двести килограммов — для Жешува, а также для подпольщиков силезского угольного бассейна, и пятьдесят килограммов для Кракова мы спрятали отдельно. За динамит, выделенный отряду, ответственность несли Чарны и товарищи Грая из Русоцице. Остальные ящики товарищи распределили по деревням.

Вскоре пришло сообщение от Зигмунта: взрыватели готовы и их можно забрать у Бохенека.

Через несколько дней командование округа организовало переброску динамита в Краков, Жешувское воеводство и угольный бассейн. Специалисты определили, что для подрыва эшелона достаточно пяти килограммов динамита.

Вскоре мне сообщили, что Янек Шумец со своей молодежной группой сконструировал бомбу с часовым механизмом. Бомбу эту подбросили на вокзал в Кракове, где она и взорвалась. Подпольщики выводили из строя паровозы с помощью динамитных шашек, замаскированных под куски угля. Их подбрасывали в тендеры.

Немцам не удалось раскрыть организаторов и участников операции под Тенчинеком. Уже на следующее утро начались аресты шахтеров. Чеховскому в последний момент удалось бежать. Жители Тенчинека и Заляса, которые наверняка видели наших людей, возвращавшихся с операции, не выдали их немцам.

Хладнокровие

В августе 1943 года я был участником совещания командиров десятого района и руководства IV округа. Во время этого совещания произошел случай, о котором я до сих пор не могу забыть. Мы собрались у Людовика Солтыка, который жил под самой крышей пятиэтажного дома номер четырнадцать по Скавиньской улице. Сидели тесным кружком в большой комнате и тихо разговаривали.

Напротив меня были секретарь окружного комитета Анастазий Ковальчик (Настек; деятель комсомола и Компартии Польши; в годы оккупации — член ЦК ППР, секретарь Варшавского комитета ППР, с июля по ноябрь 1943 г. — секретарь Краковского окружного комитета ППР. Впоследствии был арестован гестапо. 1 декабря 1943 г., находясь в тюрьме, покончил жизнь самоубийством) и начальник штаба округа Шибистый. Справа — Ковальский. У входа разместились Солтык, Станислав Немец из Кальварьи и еще несколько товарищей. Совещание затянулось. Обсуждали организационные дела района. Настек рассказал о планах на ближайшее будущее и предложил изыскать возможности расширения партизанской борьбы и партийной работы.

Участники совещания говорили о недостатках в организации подпольной работы и старались найти пути их преодоления.

В комнате было очень жарко из-за того, что солнце сильно нагревало черепицу, но никто не обращал на это внимания. Снаружи никаких звуков не доносилось.

Вдруг дверь в соседней комнате распахнулась, и послышался плач Метека, сына Солтыка.

Все стали прислушиваться к тому, что делается за стеной. Сомнений не было: там находились немец и еще кто-то, говоривший по-польски. До нас долетали обрывки разговора.

Как мы узнали позже, в комнату к жене Солтыка вошел немецкий жандарм в сопровождении темно-синего полицейского. Увидев их, женщина взяла на руки маленького Метека и тихонько ущипнула его. Мальчик начал кричать. С каждой минутой крик усиливался. Гитлеровец приблизился к женщине и спросил, почему он так дерет глотку. Темно-синий полицейский перевел.

— У ребенка тиф, — пояснила жена Солтыка.

Как только полицейский перевел, гитлеровец бросился к двери. Темно-синий тотчас же последовал за ним. Мы с облегчением вздохнули.

Когда совещание кончилось, Солтык достал из тайника два хорошо смазанных пистолета и несколько патронов. Положил все это на стол передо мной.

— Это для вас, Михал. Пригодится вашим ребятам, — быстро проговорил он.

Я подумал о своих бойцах. Каждый из них мечтал иметь хорошее оружие. Невольно вспомнились ссоры, которые нередко возникали из-за какого-нибудь пистолета. «Это хорошая зависть, — думал я. — Она исчезнет, когда мы получим достаточное количество оружия». Но это время было еще далеко.

После совещания я вернулся в отряд.

В окружении

Немцы преследовали нас по пятам. Мы понимали, что все еще не можем принять бой со значительно превосходящими силами вермахта и жандармерии. У нас не было ни одного пулемета. Все вооружение отряда состояло из нескольких винтовок, десятка полтора двустволок, одного штуцера, пистолетов и нескольких гранат.

Чертовски мало! Каждая неожиданная встреча с гитлеровцами грозила нам большими неприятностями, так как огневая сила отряда была недостаточной.

В июле 1943 года отряд попал в ловушку. Ничего не подозревая, мы вошли в небольшой лес неподалеку от деревни Санка. Солнце клонилось к горизонту. Даже в тени нельзя было найти защиты от жары. Бойцы устали за день и двигались медленно. Не успели мы сориентироваться, как гитлеровцы окружили отряд. Наблюдая гитлеровцев в бинокль, я установил, что нас окружила по меньшей мере рота немцев. Между нами было поле.

Разделившись на три группы, гитлеровцы двинулись к лесу.

Мы решили не пускать гитлеровцев в лес. Другого выхода у нас не было. Я направил навстречу каждой группе по нескольку добровольцев. Удастся ли им задержать хотя бы на какое-то время продвижение немцев?

Мы понимали, что нужно любой ценой продержаться до ночи. Первые выстрелы прогремели около шести часов. Схватка началась.

Касперкевич, Грегорчик, Коник, Пометло и Володя вышли вперед. К ним присоединился Дулёвский (Крук). Остальные партизаны приготовились по моему приказу прийти им на помощь, если в этом возникнет необходимость. Чарны расставил связных около каждой двойки бойцов, которые выдвинулись к самой опушке с другой стороны леса.

— Надо подпустить их поближе, чтобы одной пулей класть двоих, — шепнул Дулёвский соседу. — Знаешь, как это делается?

В это время кто-то крикнул:

— Смотри, идут, сволочи!

Дулёвский выстрелил первым. Не промахнулся.

Прогремели новые выстрелы. Боец, взобравшийся на дерево, доложил:

— Не видно ни одного немца.

Я понял, что противник укрылся на поле, и приказал беречь патроны. Тем временем ко мне подошел Парасолька.

— Поползу к Конику, помогу им, — попросил он.

Я согласился. У Парасольки была лучшая винтовка в отряде. Некоторое время спустя подбежал Абрам.

— Командир, пустите на передовую. Вы же знаете, что они убили мою мать и сестру!

Я не возражал. Через полчаса гитлеровцы снова бросились в атаку. Я решил усилить передовые посты. Короткими перебежками от дерева к дереву ребята добрались до цепи залегших у опушки гвардейцев. Гитлеровцы пригнувшись бежали в нашу сторону. Стреляли редко. На фоне серо-зеленых мундиров вермахта темнели темно-синие мундиры польских полицейских.

Гвардейцы встретили врага мощным огнем. И в результате вторая атака гитлеровцев захлебнулась. Стало тихо. Солнце почти касалось горизонта. Я с нетерпением ждал наступления темноты. Чарны стал считать патроны.

— Осталось около ста штук, — сказал Чарны.

Солнце наконец скрылось за горизонтом. Наступила спасительная ночь. В трех километрах от леса, в Санке, находилась усадьба помещика. В ней-то и засели немцы. Они могли прибыть только из Кшешовице, что километрах в десяти от леса. Большую опасность для нас представляло шоссе, идущее из Кракова через Беляны, Лишки и Рыбную. В любой момент по нему могли подоспеть подкрепления гитлеровцев. Враг наступал со стороны Санки и Чулува, чтобы оттеснить отряд к Кшешовице и там ликвидировать.

Выследить и окружить отряд немцам, очевидно, помогли управляющий усадьбой в Санке и приходский священник из Заляса. Когда отряд возвращался из-под Тшебини, вместе с одним из гвардейцев я зашел в дом священника. Мы представились как поляки и солдаты народной Польши. Попросили накормить бойцов. Священник, глядя на нас исподлобья, позвал служанку и велел дать нам полбуханки хлеба.

— Больше у нас ничего нет, — сказал он.

В его голосе слышалось явное недоброжелательство.

— Как же разделить полбуханки хлеба на двадцать с лишним человек? — спросил кто-то из гвардейцев.

— Повсюду нищета, — ответил священник.

— В Добчице священник принял нас иначе.

— Но ведь Войска Польского теперь нет, — злобно возразил ксендз.

Тут мы все поняли.

— Возьмите свой хлеб обратно, а то еще умрете с голоду, — с иронией в голосе проговорил гвардеец.

К ребятам мы вернулись с пустыми руками.

— У него в хлеве четыре или пять свиней, — сказал кто-то из бойцов.

— Мы не можем дальше идти голодными. Одного борова нужно прирезать, — заявил другой боец и посмотрел на меня.

Ребята действовали молниеносно. Выстрелом из пистолета свалили борова. Отрезали голову. Прибили ее к стене хлева, а рядом повесили расписку с печатью.

Франек Капуста часть туши взвалил на плечо, остальное забрал Валек — наш «завхоз», и отряд двинулся в путь. Неожиданно в костеле зазвонил колокол. Это священник созывал жителей. Люди бежали со всех сторон.

— Бандиты забили моего борова! — кричал священник. — Держите их!

Люди не двигались с места. Кто-то из крестьян зашел в хлев. Посветив спичкой, увидел прибитую к стене свиную голову и расписку с печатью. Все стали говорить об этом.

— И стоило такой шум поднимать?!

— Ведь это были наши!

Через несколько минут все разошлись по домам. А священник долго еще кричал и размахивал руками.

Мы тем временем ушли в лес. Отряд расположился на отдых неподалеку от Санок. Через несколько дней мы узнали, что какая-то неизвестная группа рассчиталась со священником. После этого он уехал из Заляса.

Гитлеровцы не предпринимали новых попыток атаковать нас. Стало совсем темно. Кругом было тихо. Только со стороны помещичьей усадьбы доносился шум моторов. Мы внимательно следили за подступами к лесу. Пришло время действовать нам.

План прорыва кольца окружения был прост, но требовал мобилизации всех сил. Мы решили проползти между пулеметными гнездами в направлении Чулувек — Пшегиня. Затем бойцы должны были парами пересечь шоссе Краков — Рыбна. Сбор отряда — под высоким деревом, росшим напротив Чулувека. Гвардейцы знали здесь каждый камень, каждую межу.

— Ползти осторожно, не шуметь, — напомнил я. — Если же нас обнаружат, будем пробиваться через позиции противника.

Первая двойка — Казек и Метек из Чулувека — прошла. За ними двинулись Тадек и Володя. Затем с небольшими интервалами исчезли в темноте и остальные. Предстояло преодолеть более трех километров. В лесу остались Франек Капуста и я. Через некоторое время поползли и мы. У дерева нас уже ждали гвардейцы.

Внезапно темноту со стороны Белян прорезали яркие лучи света. Автомобильные фары? Да, это вспыхивали и гасли автомобильные фары. По шоссе двигались грузовики — подкрепление из Кракова. Их было двадцать шесть. Колонна направлялась к Санке, которая находилась в пяти километрах от нас.

Я приказал выступать. К рассвету мы вошли в Русоцицкие леса. Решили остановиться здесь на несколько дней и выслать разведку в окрестности Санки. Пошли Янек Касперкевич и Вненцек (Казек). Они хорошо знали этот район. Мы с нетерпением ждали их. Наконец они вернулись.

— Наши сначала решили, что немцы проводят учения, — стал докладывать Янек. — Только после того как немцы начали привозить раненых, они все поняли. Раненых доставляли в Рыбную. Тринадцать из них умерли.

Немцы, прибывшие на машинах, на рассвете начали наступление на лес вместе с солдатами, окружившими нас накануне. Открыли ураганный огонь. Убедившись, что партизан в лесу нет, бросились в Хшанувские и Олькушские леса, но там никого не нашли. Наш отряд, находился южнее, неподалеку от Вадовице. Гитлеровцы и жандармерия искали нас на северо-западе, в направлении Хшанува и Олькуша.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Удары по вражеским эшелонам

Отряд разбил лагерь в лесу около Русоцице. Уже долгое время, не переставая, лил дождь. Вода в Висле поднялась. В некоторых местах ее уровень доходил до верхнего края защитных валов. Ребята скучали. Им явно надоело сидеть в палатках. Как-то ко мне подошел Чарны.

— Ужасная погода, — сказал он. — Ребятам не терпится переправиться на правый берег Вислы и взорвать какой-нибудь эшелон с железнодорожным мостом в придачу.

— Вода слишком поднялась. Небольшой просчет — и все может плохо кончиться, — пытался возразить я.

Чарны не уступал:

— Мы хорошо знаем местность. Ночь для диверсии подходящая. Темная. Идет дождь.

Я молчал.

Подошли Метек, Тадек и Володя.

— Товарищ командир, такую ночь упускать нельзя, — сказал Володя.

— Нам обязательно повезет, — добавил Метек.

— Ну хорошо. Только с вами пойдет Касперкевич.

— Товарищ командир, разрешите взять динамита килограммов десять, — попросил Володя. — Сегодня сыро. Нужно заложить заряд помощнее.

— Да, килограммов десять, — поддержал Володю Янек.

Я понял, что ребята сговорились, и дал согласие.

— Только отойдите от места взрыва подальше, чтобы в кого-нибудь не угодило осколком. Сила взрыва будет большая.

— Есть, командир! — Янек щелкнул каблуками.

— Если приложите ухо к земле — узнаете, когда произойдет взрыв, — бросил на ходу Чарны.

Через минуту группа двинулась к Висле.

Прошло три часа. Вокруг было тихо. Бойцы прислушивались, приложившись к земле. Посты докладывали, что кругом все спокойно. Я приложил ухо к земле и вскоре услышал эхо далекого взрыва.

— Слышали? — спросили ребята.

— Великолепно.

— Удалось.

Остальную часть ночи никто не спал. Все ждали возвращения ребят. Вспоминали минувшие бои. Историю с динамитом.

— Малик и Фелюсь хитро поступили. Капсюли и бикфордов шнур из шахты «Кристина» спрятали в пчелиный улей, — вспомнил кто-то.

«Завхоз» Валек готовил закуску, а Ханыс — самогон. Ребята все не шли. Я подумал о планировавшейся переброске отряда на правый берег Вислы, о приглашении отряда викарием из-под Добчице. Он неоднократно передавал приглашение с доверенными людьми. Я пообещал, что мы придем.

Рассвет с трудом пробивался сквозь густой туман я тучи. Дождь лил как из ведра. Стоящие в дозоре бойцы напряженно всматривались в даль. Самой опасной преградой на пути группы была широкая, разлившаяся Висла.

Наконец с наблюдательного пункта подали сигнал — кто-то приближается к лагерю. Через минуту мы услышали три коротких свистка. Все повскакали с мест и увидели Чарного с товарищами. Ребята прошли почтя тридцать километров. Промокли до нитки. Чарны коротко доложил об операции. Она увенчалась полным успехом. Бойцы стали рассказывать о своих впечатлениях.

— Мост взлетел. Вагоны нагромоздились один на другой, — проговорил Янек.

— Рвануло так, что в ближайших домах зазвенели стекла, — добавил Метек.

— Заряд мы заложили как раз под перекладиной моста, — начал рассказывать Чарны. — Поезд мчался быстро, но взрыватель сработал безотказно. Динамит взорвался под самым паровозом. Обломки моста и камни пролетели над нашими головами. Чем ближе лежишь к месту взрыва, тем безопаснее, потому что обломки падают далеко. Мы были на линии Рычув — Освенцим. Труднее всего нам далась Висла. Вода грозила затопить и защитные валы. Во многих местах прорвалась на поля. Мы долго искали, где бы переправиться обратно. Лодку нашу ветер бросал, как щепку, Пришлось высадиться ниже того места, где мы хотели. А в общем все кончилось хорошо.

Когда рассвело, мы схватились за бинокли. Стали искать место, где был подорван эшелон. Вот и он. Видно неплохо. Паровоз перевернулся вверх колесами. Часть вагонов разбита.

Через некоторое время у моста появились люди. Это жители окрестных сел пришли посмотреть на взорванный состав. На полях лежали мешки с сахарным песком, мороженое мясо, соль и другие продукты, предназначавшиеся фронту. Нашлись смельчаки, которые брали все это и несли домой. С каждым часом прибывало все больше людей. До нас донеслись звуки выстрелов. Стреляли немецкие солдаты. Некоторые крестьяне, несмотря на опасность, не обращая внимания на свистящие пули, продолжали тащить все, что попадало под руку.

Вскоре прибыли два поезда с гитлеровцами. Начался ремонт путей. Мы же тем временем стали думать о новом нападении на транспорт оккупантов.

Погода улучшилась. Ветер разорвал пелену туч. Проглянуло солнце. Мы решили переправиться на правый берег.

Что-то тянуло меня на правую сторону реки, в Подгале. Оттуда удобно совершать внезапные вылазки. Там мы чувствовали себя сильнее: у нас был верный союзник — горы и леса.

Отряд переправился через Вислу под Яськовице, вблизи Освенцима. Было уже за полночь. Я выслал группу гвардейцев с заданием заложить заряд динамита под проходящие неподалеку железнодорожные пути. Они взяли с собой всего пять килограммов взрывчатки.

Подошли к будке обходчика. Окружили ее. Через оконца в темноте ничего не было видно. Ворвались внутрь. За деревянным столиком спали два немецких охранника. Не успели они прийти в себя, как их винтовки оказались в руках у гвардейцев. Обходчику наши бойцы показались пришельцами с того света.

Гвардейцы перерезали телефонные провода. Напротив домика за железной дорогой на фоне неба четко вырисовывались силуэты высоких деревьев. Путь шел прямо по пологому склону, так что состав можно было заметить издалека. Взрывателей у нас уже не было, поэтому Чарны заложил заряд со шнуром, отошел вместе с бойцами на несколько десятков метров от путей и укрылся в густых зарослях. Послышался гудок паровоза. Чарны поджег шнур, и все отошли еще дальше.

Взрыв и грохот падающих с насыпи вагонов раздались почти одновременно. Паровоз врезался в землю. Вагоны стали налезать один на другой. Послышались выстрелы. Должно быть, состав охранялся. В середине июля ночи короткие, и мы поспешили уйти подальше от места операции…

Посещение ксендза-викария

Мы двинулись в направлении Добчице, чтобы нанести визит викарию. Следует заметить, что визит этот был необыкновенный. Настроение у ребят после удачной операции было отличное. К тому же у нас с собой было столько динамита, что хватило бы еще на четыре состава. Через трое суток прибыли на место. В поле у Добчице переждали, пока стемнеет. Ребята побрились, почистили одежду.

Добчице — не совсем обычная деревня. В ней много каменных домов. Имеется даже небольшой рынок. Над крышами построек возвышается башня костела. Мы выступили в одиннадцать часов. В боевом порядке подошли к дому викария, окруженному садом и огородом. Несколько гвардейцев стали осматривать все вокруг. Ничего подозрительного не обнаружили. Я приказал группе гвардейцев окружить дом, а сам приблизился к входу. Вильк подошел к окну и тихо постучал.

— Кто там? — послышался голос экономки ксендза.

— Откройте, — сказал Вильк. — Я пришел за ксендзом от тяжелобольного.

Воцарилась тишина.

Женщина скрылась в глубине комнаты. Через минуту показалось лицо ксендза.

— Кто болен?

— У нас все здоровы. Прибыл отряд Войска Польского. Командир хочет повидаться с ксендзом.

— Вы хотели встретиться с нами, — вмешался я. — Сейчас самое подходящее время.

— Ах, как это я не догадался! — воскликнул ксендз. — Сейчас открою. Входите, пожалуйста.

Хозяйка зажгла свет. Мы сели за стол.

— Дом окружен двумя рядами охраны, — заявил Вильк. — На всякий случай.

— Понимаю. — Викарий встал. — Я ждал вас. Я поляк. Совесть у меня чиста. Можете располагаться, как дома.

Потом он позвал экономку. Что-то шепнул ей.

— У нас всего час времени, — сказал я.

Экономка расставила на столе тарелки, хлеб, масло, творог.

— Принеси еще вино, только быстрее, — торопил ее викарий. — Как чувствуют себя ваши солдаты? Все здоровы? Давно ли воюете? Когда кончится война? — засыпал он нас вопросами.

Викарий с интересом слушал рассказы о боях с гитлеровцами. Об издевательствах гитлеровцев над мирными жителями и даже над лицами духовного звания. Я стал расспрашивать викария о положении в селе и в окрестностях, о поведении немцев. Ксендз помрачнел.

— Вы, господа, лучше меня знаете, на что они способны.

— Мы обязательно выгоним их из Польши. Не сложим оружия, пока не победим, — проговорил я.

Время шло. Бойцы начали поглядывать на часы. Вильк первым встал из-за стола.

— У меня много вина в погребе, — сказал викарий. — Вы обязательно должны взять с собой.

Викарий позвал экономку, велел ей взять ключи и проводить Вилька в погреб.

— Только, смотрите, не берите белое церковное вино с верхней полки.

— Проследите за этим лично, — приказал я Вильку.

— Есть, командир.

— С некоторыми сортами вина приходится быть осторожным. Некоторым бутылкам почти по десятку лет, — предостерегал ксендз.

Запасы вина были так велики, что если бы даже увезти целый воз, не поубавилось бы. Ребята вынесли наверх десятка два бутылок. Вильк внимательно следил, чтобы никто не покусился на белое вино. И все же кто-то из гвардейцев прихватил бутылочку.

Мы простились с викарием.

— Заглядывайте ко мне, панове, — приглашал он.

Мы вышли во двор. Гвардейцы построились. Вильк дал сигнал к выступлению. Мы рассчитывали отойти от Добчице километров на пятнадцать-двадцать. Отряд двинулся в направлении лесов и гор Подгале.

Посещение священника осталось в моей памяти как один из самых интересных эпизодов партизанской жизни. Его убеждения и взгляды на немирские, если так выразиться, проблемы не мешали ему поддерживать нас, проявлять сочувствие.

Через какое-то время мы подошли к Макуву-Подгаляньскому. Оттуда направились к Хабувке. Железнодорожная линия, проходившая через леса и горы, была подходящим объектом для диверсии. Мы подорвали здесь один эшелон, а вместе с ним и небольшой мост, после чего двинулись к Мысленице, чтобы быть ближе к многочисленным организациям Польской рабочей партии. Вскоре добрались до одного из наших лагерей в Тшемесне.

В Тшемесне я получил приказ от командующего округом Ковальского явиться в Краков на совещание командиров отрядов Гвардии Людовой и секретарей комитетов ППР.

Созвал совещание новый секретарь окружного комитета товарищ Анастазий Ковальчик (Настек). Об организации в целом, об общей борьбе и политическом положении говорил командующий округом Ковальский (Зигмунт). Я слушал его, и перед моими глазами проходили картины вооруженных схваток. А когда он заговорил о делах гвардейцев из 10-го района Кракова, я все пережил заново. Операции гвардейцев, помощь другим округам — Жешувскому и Силезско-Домбровскому, выразившаяся в передаче динамита и литературы, получили высокую оценку товарищей. Командующий округом рассказал об организационной структуре ППР и Гвардии Людовой во всех районах. Зигмунт обратил внимание собравшихся на эффективность применения при поджогах и минировании запалов «краковской» конструкции. Подсчитал число серьезных ударов по врагу и его эшелонам, идущим на восточный фронт. На совещании было принято решение о включении в 10-й район Кракова подрайона Подгале и создании, таким образом, объединенного 10-го района Краков — Подгале. Нашему отряду Гвардии в Подгале присваивалось имя Людвика Варыньского[8]. Сердце мое наполнилось радостью.

Я остался в Кракове еще на несколько дней. Встретился с Настеком и Ковальским. Я договорился с секретарем окружного комитета ППР и командующим округом Гвардии Людовой о сохранении и в дальнейшем тесной связи с товарищами, действовавшими в этом районе. Мы обсудили новые задания.

Во время очередной встречи Зигмунт предложил:

— Было бы неплохо устроить врагу новую «баню». Подумай над этим.

Я встретился с друзьями. Мы разработали план поджога главного склада кинопленки на улице Дителя. На этом складе работали Шимоняк, Шафарский и Наврот. Однако потом мы пришли к выводу, что осуществление диверсии создало бы угрозу для польских семей, живущих поблизости от склада. Взрыв нескольких вагонов пленки мог вызвать ужасные последствия.

Поэтому мы изменили первоначальный план. Пленка, которую предполагалось вывезти в Германию, попадала под настил пола склада. Вместо пленки Шимоняк, Наврот и Шафарский паковали в ящики, различный хлам, кирпичи, камни. Это удавалось делать до освобождения. Стоимость фильмов, собранных ими, достигала восьми миллионов злотых. Некоторые из них являются обвинительными документами. Позже их передали органам по расследованию гитлеровских преступлений. Благодаря целому ряду фильмов после освобождения краковские кинотеатры смогли начать работать. Неоднократно они приносили с собой оружие и боеприпасы, которые «пропадали» у гитлеровцев. Таким образом, и те несколько дней, что я провел в Кракове, были заполнены работой.

Однако пора было возвращаться в отряд.

Последнее выступление француза

Ночь уже вступила в свои права, когда я вошел в Чернихувские леса. Подошел к условленному месту, сел на пень и стал ждать подхода отряда.

Только глубокой ночью я услышал треск веток, а потом послышались три коротких свистка. Я ответил условным свистом — и вскоре из темноты появились Володя и Янек Касперкевич. За ними шли остальные гвардейцы.

— Плохи наши дела, командир, — сказал Володя по-русски. — Француз погиб.

Мне показалось, что я ослышался.

— Янек, расскажи, что произошло? Где Чарны?

— Шумиляс сегодня погиб. Чарны недалеко отсюда. У нас была стычка с гитлеровцами и полицией на станции Ленче под Кальварьей.

Как рассказали ребята, Шумиляс договорился с гвардейцами, что отряд остановит пассажирский поезд, а он, Шумиляс, выступит перед пассажирами с речью.

Гвардейцы шли к станции. Солнце палило нещадно. Небольшое здание вокзала хорошо просматривалось со всех сторон. За станцией тянулись луга и поля. Бойцы с ходу вошли в здание вокзала, задержали станционных служащих, нарушили телефонную связь и стали ждать прибытия поезда Закопане — Краков. Никто из пассажиров ничего не заметил. Еще несколько минут — и поезд подошел к станции. Двое гвардейцев влезли на паровоз. Остальные окружили вагоны. Пассажиры высунули головы из окон. Шумиляс вышел вперед и начал говорить:

— Поляки! День нашего освобождения придет! Сегодня немецкие оккупанты еще находятся на польской земле, но скоро они вылетят отсюда. Советские войска нанесли поражение гитлеровцам под Сталинградом. Немцы под ударами Красной Армии в панике бегут.

Француз энергично жестикулировал. Толпа на станции замерла.

— Красная Армия и Войско Польское бьют гитлеровцев на всех фронтах. Немецкий фронт трещит и рушится под ударами советских и польских солдат. Мы — авангард Войска Польского. Мы будем громить гитлеровцев и драться с ними не на жизнь, а на смерть. Не падайте духом. Час освобождения и свободы близится.

Гвардейцы не знали, что среди пассажиров на станции был шпик, который по какому-то уцелевшему телефону сообщил обо всем немцам. Когда состав тронулся, со стороны Кальварьи на станцию ворвались автомашины с жандармами и полицией. Завязалась перестрелка. Гвардейцы, отстреливаясь, стали отступать. Француз шел последним. Вдруг он упал. Его ранило в ногу. Он стрелял до последнего момента. Последнюю пулю пустил в себя.

Так погиб первый гвардеец нашего отряда, не знавший страха перед врагом.

Шумиляс говорил гвардейцам, что коммунисты учили его презирать смерть. Невольно вспоминаются его пламенные слова о партии, о борьбе коммунистов разных национальностей за права всех людей труда.

Похоронили мы его на кладбище в Леньчах. Прозвучали три залпа — прощальный салют товарищу по оружию.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Спасенные от карателей

Мы перебрались в окрестности Макува. Ребята переживали смерть Француза и рвались в бой. Ночью мы заложили мину с самовзрывателем под рельсы на небольшом мосту. Вместе с мостом в воздух взлетел и поезд, проходивший по нему в момент взрыва.

От Макува мы двинулись к Вадовице. В этом районе немцы осмелели, начали чинить расправы над крестьянами, которые уклонялись от поставок зерна. Их нужно было припугнуть, а заодно и пополнить запас динамита.

С этой целью с несколькими партизанами я переправился на левый берег Вислы. В первой половине августа мы оказались в лесу неподалеку от Чернихува. Двух гвардейцев я оставил с собой. Остальных отправил за динамитом. Кроме того, мы должны были еще предупредить нескольких товарищей, чтобы они помогли нам переправить динамит через реку.

Стало быстро темнеть. Мы терпеливо ждали ребят. Наконец послышался тихий свист. Мы ответили — и через минуту из-за деревьев выскочил Тадек с ребятами. Нервным голосом он доложил:

— Мы напоролись на гитлеровцев. Их оказалось гораздо больше, чем нам показалось сначала. Они — в поле на запад от нас и прямо перед нами.

Я приказал Тадеку и Кальвину немедленно выяснить намерения немцев. Они доползли до опушки. Вернувшись, сообщили, что отдельные группы немцев занимают позиции через каждые несколько десятков метров. Это позволяло сделать только один вывод — немцы окружают Чернихув с целью угона населения. (Лишь позднее мы узнали, что немцы оставили грузовики в двух километрах от Чернихува и дальше пошли пешком.)

Кольцо вооруженных солдат сужалось с каждым часом. Надо было срочно принимать какие-то меры, чтобы спасти жителей Чернихува. К сожалению, мы не знали, когда гитлеровцы приступят к осуществлению своего разбойничьего плана.

Было решено отойти в глубь леса, чтобы оценить серьезность создавшегося положения. Сможет ли наша небольшая группа вынудить немцев отказаться от своих планов. А вдруг не повезет? Тогда положение еще больше ухудшится. Мы понимали, что дорога каждая минута. Что ожидает жителей Чернихува, если немцы обнаружат находящийся там динамит?

— Я взял из тайника пятьдесят килограммов динамита, чтобы переправить его на правый берег Вислы, — сообщил мне Вильк, — спрятал его в риге Планетов под доской от разобранной телеги.

Да, немцы появились в тот самый момент, когда мы решили забрать динамит. Если динамит попадет к ним в руки, они решат, что жители Чернихува выкрали его из рудников. Люди будут гибнуть у нас на глазах. Все понимали серьезность положения. Сыпались разные предложения.

— Атаковать сволочей.

— Пробраться в Чернихув и предупредить жителей об облаве.

Был одиннадцатый час вечера. Решение появилось неожиданно. Я пришел к выводу, что выход — в каком-нибудь внезапном ударе. Он должен отвлечь внимание немцев и заставить их изменить свои намерения.

— Есть план, — сказал я. — Мы подожжем молочный завод в Рыбной, пожалуй, самый большой в воеводстве. Это встревожит немцев. В помощь возьмем несколько товарищей из местных.

Мы бросились к Рыбной. Нескольких гвардейцев я послал сообщить тем товарищам, которые присоединятся, что сбор состоится в районе молочного завода. Но они присоединились к нам уже по дороге. Одним из первых был Чекай из Кашува.

Когда все собрались, я отдал приказ действовать. План нападения мы с Тадеком Грегорчиком разработали еще на марше.

Под натиском гвардейцев с треском вылетели двери завода. Были выбиты окна. Через двери и окна мы проникли внутрь помещения. Коник схватил стоящий в углу молот и принялся крушить машины. Остальные делали то же самое. Кто железным ломом, кто железными штангами. Топорами рубили оборудование, резали ремни. Неожиданно ребята обнаружили склад водки. Часть бутылок разбили. Водка смешалась с разлитой сметаной, молоком, маслом и керосином. Потом эту смесь подожгли. Огонь из водочного склада быстро перебросился в другие помещения, и вскоре все здание завода было охвачено огнем. В воздух поднялись черные клубы дыма.

Охрана в Рыбной подняла тревогу. Проснулись жители села и его окрестностей. Как нарочно, не работал пожарный насос. Жители для вида суетились у молочного завода, но спасти его уже ничто не могло.

Мы на первых порах отошли в поле, где стояли большие стога сена, а потом быстрым ходом двинулись к Кашуву, расположенному в нескольких километрах от Рыбной. Прежде чем попасть в нее, немцы должны были сначала миновать Кашув.

Стало светать. Со стороны Чернихува послышался шум автомобильных моторов. Это ехали немцы. Количество автомашин говорило о том, что к нам направлялись все немцы, стянутые под Чернихув. План наш, видимо, увенчался успехом. Некоторое время спустя автомобили свернули в сторону и остановились в полукилометре от дома Чекая, откуда мы наблюдали за немцами.

Я приказал отходить по одному и назначил место встречи на случай, если связь со мной будет потеряна. За домом и на лугу росли кусты. На поле еще стояли рожь и пшеница. Используя эти естественные укрытия, мы незаметно уходили из Кашува в направлении Воловице. День был солнечный, и нам пришлось позаботиться о том, чтобы немцы не обнаружили нас. Небольшой группой — нас было пятеро — мы все дальше уходили от немцев. Откуда-то издалека до нас донеслись звуки отдельных выстрелов и очередей ручных пулеметов.

Когда мы встретились в условленном месте, выяснилось, что нет Юзека Пометло. Этот живой, отважный паренек не первый раз заставлял нас волноваться. Я помнил, как он первым вышел из дома Чекая, а потом куда-то исчез.

— Кто видел Кальвина? — спросил я.

Все молчали: никто не знал, что с ним случилось. Мы еще долго ждали его, но напрасно.

Я направил гвардейцев за оружием и динамитом, приказав предупредить оставшуюся, часть отряда, расположившуюся недалеко от Подгале. Мы с Коником остались на месте. В тот же день я вернулся к товарищам из Рыбной. На следующий день я узнал, что Кальвин погиб в бою с гитлеровцами. У него был хороший парабеллум, много патронов. Видимо, он — горячая голова — задержался, чтобы подстрелить нескольких немецких солдат. В неравном бою он уничтожил нескольких немцев, но и его настигла пуля.

Еще до схватки Кальвина с солдатами Кашув был окружен. Мы ушли вовремя. Немцы стали хватать людей. Пытать. Но все равно ничего не узнали. В бессильной злобе они подожгли несколько домов. Но Рыбной не тронули. Когда они появились в деревне, жители уже покинули ее. Так что немцам не на ком было сорвать злость. Чернихув тоже был спасен.

Мы внимательно следили за действиями немцев. Кашув горел. Немцы рыскали по всей округе, но так ничего и не нашли. Динамит мы перевезли в безопасное место. Готовые в любой момент к боевым действиям, мы провели в лесу несколько дней.

С основным отрядом я наладил связь в лесах Дробос. Теперь мы горели желанием отомстить немцам за их злодеяния. Именно в это время наш отряд увеличился за счет группы ППС Францишека Сасулы (секретарь районной парторганизации в Краковском округе. Погиб в 1944 году), состоящей из нескольких старых «пэпээсовцев». Мы снабдили их оружием и боеприпасами. Наши боевые возможности значительно возросли.

Вскоре я встретился с секретарем окружного комитета Настеком. Мы обсудили с ним последние события и решили расширить борьбу с оккупантами, сильнее бить по его транспортным коммуникациям. Я взял самовзрыватели к динамитным шашкам и возвратился в отряд. Теперь отряд часто менял свое местонахождение, оставляя за собой взорванные транспорты и разрушенные переезды. Мы действовали в районе краковского узла, а чаще всего на линии Краков — Освенцим.

Переброска радиостанции

Погода благоприятствовала действиям отряда. Дни были солнечными. Ночи теплыми. Мы снова осели в Мысленицких лесах и кружили по уже хорошо изученному району.

Здесь я получил письменный приказ командующего округом Зигмунта, в соответствии с которым должен был немедленно явиться на явочную квартиру для приезжих, предназначенную для поддержании связи с представителями Центрального Комитета. Эта квартира находилась в доме товарища Бронислава Хаберкевича (погиб в 1944 году в Освенциме) на Подгуже по Кальварийской улице.

Я оставил отряд на Чарного и выехал в Краков. Хаберкевич уже ждал меня. В самых общих чертах он рассказал мне о предстоящем задании. Из кухни мы прошли в комнату. Там за столом сидели двое молодых людей. Хаберкевич представил их мне. Мы обменялись паролями, предназначенными только для явок. (Ими пользовались все прибывающие с поручениями Центрального Комитета.) Один из них, брюнет с голубыми глазами и римским носом, назвался Юзефом (это был Рудольф Хаскель), другой — Федей. Юзеф был чехом, Федя — русским.

Беседа началась. Как выяснилось, мне предстояло организовать переход этих двоих товарищей через чехословацкую границу. Но это было еще не все. Вместе с ними нужно было перебросить к месту назначения приемо-передающие радиоаппараты, которые они оставили у доверенных людей в лесах около Островца-Свентокшиского. Но вначале их следовало привезти в Краков. Отсюда начинался второй этап пути — к границе. Я стал думать, как лучше переправить радиостанцию. В разобранном виде она помещалась в трех больших портфелях. Перевезти их можно было по железной дороге. Правда, это было связано с большим риском: в пути и на станции гитлеровцы устраивали бесконечные проверки. Но иного выхода не было. Теперь следовало умело подобрать людей, готовых к самому худшему и в то же время не выделяющихся в толпе пассажиров.

После долгих раздумий я послал за Янеком Шумецем. Он больше чем кто-либо другой отвечал нашим требованиям. Когда я рассказал ему о предстоящем деле, он, как и обычно, не колеблясь ни минуты, выразил готовность ехать.

Я сидел за столом с Юзефом и Федей. Мы обсуждали план выполнения задания. Как связаться с членами Польской рабочей партией в Келецком воеводстве, которые прятали аппаратуру — нам сообщили. План местности мы получили. Оставалось подобрать еще одного человека в помощь Янеку.

— Думаю, — сказал Янек, — что со мной должна ехать женщина. Лучше всего Валя.

Я позвал Валю и рассказал ей о нашем плане.

— Трудное задание, — промолвила она, — но, конечно, я поеду с Янеком.

Настало время отправляться в путь. Мы снабдили Янека и Валю всем необходимым. Дали последние наставления. Вернуться они должны были через два дня. Из осторожности нашу явку пришлось перенести к Солтыкам на улицу Скавиньскую. Я много говорил с Юзефом и Федей. Они рассказали мне, как очутились в таком положении.

Когда их самолет пересек линию фронта и оказался над польской территорией, его неожиданно атаковали фашистские истребители. Три «мессершмитта», поочередно пикируя, поливали его огнем. Советский летчик делал все, чтобы оторваться от них, — взмывал вверх, переходил на бреющий полет, — но все было напрасно. Несколько пуль пробили фюзеляж. Беспрерывно маневрируя, советский самолет лишь изредка отвечал бешено атакующим немцам пулеметными очередями. Юзефу и Феде пришлось прыгать с парашютами в районе Келецких лесов. Здесь они наладили связь с местными жителями. Их укрывали, кормили. Прошли сутки.

— Где теперь могут быть Янек и Валя? — то и дело спрашивал Юзеф.

— По моим расчетам, они уже собираются в обратный путь. Это смелые ребята. Оснований для тревог пока нет, — успокаивал я новых друзей, а заодно и себя самого. Но мыслями мы были в келецкой деревне.

— Федя, расскажи что-нибудь о партизанах, — попросил я, чтобы как-тоубить время.

Федя задумался, сел на диван, закурил.

— Было это под Курском, — начал он. — В деревню приехало несколько десятков грузовиков с солдатами. Длинной вереницей растянулись они вдоль дороги. Немецкие солдаты были спокойны. Разошлись по домам отдыхать. И конечно, не обращали никакого внимания на ребятишек, которое играли возле машин. А ребятишек наши научили потихоньку достать из двигателей запальные свечи и припрятать их. Мальчишки сделали это.

Федя затянулся, минуту помолчал, потом продолжил свой рассказ:

— А через несколько часов по застигнутым врасплох немцам ударили партизаны и местные жители. Бой был не на жизнь, а на смерть. В нем приняли участие и молодые, и старики. Те, у кого не было оружия, нападали на солдат с топорами и вилами. Немцы бросились к машинам, но стронуть их с места так и не смогли.

Час возвращения Янека и Вали приближался. Теперь мы считали каждую минуту.

Поднялись мы спозаранку. Клара, жена Солтыка, подала завтрак. Федя и Юзеф до еды не дотронулись. Выпили по стакану кофе и схватились за папиросы. То и дело смотрели на часы. Если поезд не опоздал, Янек и Валя должны уже подъезжать к Кракову.

Кто-то постучал в дверь. И через минуту до нас донеслись слова, которые заставили нас волноваться еще сильнее:

— Весь район Подгуже оцеплен немецкими жандармами и полицией. Проход по мосту закрыт.

Сведения оказались правильными. Движение из Кракова до Подгуже было перекрыто. Ходили только трамваи. На правой стороне моста Костюшко стояла группа немецких солдат. Посередине проезжей части красовался станковый пулемет. Янек и Валя должны были прибыть с аппаратурой на подгурскую явку. Они вполне могли напороться на немцев. «Подгуже, — район большой, — думал я. — И конечно, облава продлится долго. Наши высадятся на Главном вокзале, может быть, проедут еще остановку до Плашува и оттуда трамваем до Подгуже к дому Хаберкевичей».

Случайно я взглянул на сынишку Солтыков Метека, и в голове возник план. Я подозвал мальчика к себе, положил руку ему на плечо и сказал:

— Слушай меня внимательно, Метек. Беги по мосту Костюшко к Хаберкевичам и скажи им, чтобы позаботились о Янеке и Вале. С вокзала они поедут трамваем. Пусть старая Хаберкевич предупредит их, чтобы ехали до конечной остановки. Понимаешь? — Мальчик кивнул. — Если тебя остановят немцы, заплачь и скажи, что бежишь за хлебом. Понял?

— Да.

Мальчик стрелой вылетел из дому и побежал по улице. Потом я подозвал Рысека, старшего сына Солтыков.

— Переплывешь Вислу около Людвинува, проберешься на Подгуже и скажешь обо всем Хаберкевичам, — такую задачу поставил я перед ним.

Несколько часов спустя в дверь тихо постучали. Я открыл. На пороге стояли Валя и Янек.

— Все в порядке. Оборудование и аппараты здесь, — были ее первые слова.

Радость наша не знала границ. Мы бросились друг другу в объятия. А вскоре вернулись и дети Солтыка.

Мальчики, как выяснилось, добрались до квартиры Хаберкевичей по Кальварийской улице. Жена Хаберкевича, она работала дворником, вышла на улицу с метлой и, не обращая внимания на немецких постовых, начала мести. Трамвайная остановка находилась как раз напротив дома. Хаберкевич отчетливо видела всех людей, находившихся в трамваях. При приближении вагона она подходила к остановке и смотрела, нет ли в нем Янека и Вали. Немцы не проверяли трамваев, но, сойдя с него, Янек и Валя могли наткнуться на патруль. Нельзя было допустить, чтобы они сошли с трамвая.

Наконец в одном из вагонов Хаберкевич увидела Янека и Валю. Они стояли в тамбуре. Хаберкевич подошла к подножке и знаками дала знать, чтобы они ехали до конечной остановки.

— Еще перед тем как увидеть Хаберкевич, мы сообразили, что немцы устроили облаву на улицах Подгуже, — рассказывала Валя. — Мы видели, как они обыскивали людей. Мы доехали до конечной остановки, вышли в Лагевниках. Оттуда добрались до Броновице, что на левом берегу Вислы. Аппаратура была спрятана в доме у товарища Дзивлика.

Мы слушали их, затаив дыхание. Федя и Юзеф сияли.

— Мы доехали до Островца-Свентокшиского, — продолжала Валя. — Сошли с поезда и сразу же пошли в город, оставляя справа дымящиеся островецкие мартены и домны. Через пять минут были уже на Главной улице. Янек нес в руках свое пальто, а я сумку и платок. Вдруг к нам подошел мужчина и сказал: «Ничего не несите в руках. В таких прохожих немцы стреляют без предупреждения. Нельзя держать руки в карманах. Таков приказ».

Мы поблагодарили мужчину. «Видимо, им здесь здорово достается», — подумала я. Решили на обратном пути на поезд в Островце не садиться. Город располагался по левую сторону от железной дороги, идущей в направлении Чмелюва и Сандомира. Из города постарались выбраться как можно быстрее. — Валя глубоко вздохнула. — Через некоторое время мы оказались у домика на опушке леса. К счастью, все были дома: хозяин, его жена, дочь и остальные члены семьи. Дочь, как мы позже узнали, была санитаркой в отряде Гвардии Людовой. Да и вообще почти вся семья была так или иначе связана с партизанами.

Мы быстро обо всем договорились. Запаковали аппаратуру. Они помогли нам разобрать ее, и мы тотчас же двинулись в обратный путь. Связной провел нас сначала по тропинке, а потом проселочной дорогой. Показал нам путь к станции. В сколоченном из досок помещении не оказалось ни одного пассажира. Но без разрешения гитлеровских властей здесь нельзя было приобрести билетов.

— Об этом нас предупредили, — вставил Янек.

— Да, мы знали об этом. На поезд сели без билетов — дали проводнику деньги. В Скаржиско-Каменной пересели на поезд, идущий в Краков. Время тянулось ужасно медленно. На каждой остановке у нас могли проверить багаж. Но мы были готовы к этому: опустили бы наши сумки на ремнях за окна вагона. Ехали целую ночь. Незадолго до полудня поезд подошел наконец к краковскому вокзалу. — Валя вновь сделала паузу. Ее выручил Янек.

— Я выскочил из вагона раньше, чтобы убедиться, нет ли немцев. Никого не заметил. Вернулся к Вале и сказал, что можно выходить.

— Мы успели смешаться с толпой и добраться до выхода, — продолжала Валя. — Вдруг из-за колонн появились немцы. Среди них был полицай, известный в городе своей жестокостью. Честно говоря, в этот момент нам обоим стало не по себе. Но отступать было уже поздно. Шли мы не спеша. В руках вместо билетов деньги. Контролер сразу же взял их и даже поблагодарил. Теперь перед нами были гитлеровцы и полицай. Наступал решающий момент. И вдруг произошло непредвиденное. Прямо перед нами немцы приказали открыть чемодан какому-то мужчине. Тот открыл — и гитлеровцы увидели золотые кубки и церковные блюда. Они тотчас же набросились на добычу, вырвали у мужчины чемодан и, забрав с собой его владельца, вместе с полицаем ушли на станцию. Мы бросились к трамваю. Что было потом, вы уже знаете.

— Трудный, но счастливый день, — заметил я. — И мы стали думать о втором этапе переброски.

Когда Валя с Янеком были еще в пути, я связался с товарищами в Кшешовице, Тшебине и Мысляховице, поскольку дальнейшая трасса переброски радиостанции, проходила через эти районы. Янек и Валя стали готовиться в дорогу. Время торопило. Федя и Юзеф уже собрались. Мы попрощались с семьей Солтыков и через полчаса были уже в квартире жены Дзивлика. Здесь упаковали аппаратуру в чемодан и портфель и двинулись к заставе. Договорились, что до Кшешовице доберемся на попутном грузовике. Валя несла чемодан. Федя — портфель. За поясом у каждого был пистолет. Янек и Валя пошли к заставе первыми. Янек должен был договориться с шофером. Не знаю, как это получилось, но он выбрал машину, водителем которой был немец в мундире вермахта. Они возили уголь с шахты «Серша» неподалеку от Тшебини. Этот способ транспортировки аппаратов, как мы рассудили, мог оказаться даже самым безопасным. Тот, кто едет с немцами, не должен вызывать подозрений.

Мы залезли в кузов грузовика. Немецкие солдаты уселись в кабину. Грузовик тронулся. Мы с Юзефом стояли, опираясь на крышу кабины. Через заднее окошко нам были хорошо видны затылки шофера и конвойных. Скорость прибавляла силы ветру, вздымавшему угольную пыль в кузове. Вскоре наши лица стали совсем черными. Только белки глаз сверкали.

Автомобиль мчался по шоссе. Меньше чем через полчаса показались первые дома Кшешовице. Сразу же за городом пролегала воздушная канатная дорога. Вагонетки, словно большие пауки, медленно плыли в ту и другую сторону. Здесь мы собирались сойти. И вдруг под канатной дорогой мы увидели четырех гестаповцев с автоматами наперевес. Один из них поднял руку — хотел остановить грузовик. Мы объяснились друг с другом взглядами. Если грузовик остановится и у нас потребуют документы — будем стрелять. Грузовик быстро приближался к ним. Вот они уже совсем рядом… но грузовик, минуя их, проехал дальше. Скорость очень большая, и водитель не сумел вовремя затормозить.

Федя и Юзеф улыбнулись. Грузовик остановился метрах в ста за канатной дорогой. Мы молниеносно выскочили. Молодые люди из строительной службы, стоявшие здесь, быстро заняли наши места. Грузовик отъехал.

Четыре вооруженных гестаповца смотрели в нашу сторону. Но это нас уже не страшило: неподалеку в кустах дежурили пятеро гвардейцев с оружием в руках. Мы по двое пошли к зарослям и здесь нашли гвардейцев. Затем двинулись в Менкиню. А в скором времени были на квартире у Станислава Бодзенты (секретарь партийного комитета в Менкине около Кшешовице. Погиб в 1943 году).

— Ждал вас с нетерпением. Вижу, что все в порядке, — проговорил Бодзента. — Только вид у вас такой, будто вы не из Кракова, а прямо из шахты.

— Это чтобы гитлеровцы не узнали нас, — пошутил я.

Юзеф и Федя должны были идти дальше через границу в Словакию в сопровождении товарищей из Хшанува. Мы же свою роль сыграли.

— Дайте нам знать, когда доберетесь до места, — попросил я Юзефа.

В дальнейший путь через «зеленую границу» они отправились вместе с группой товарищей, которой руководил Францишек Пытлик из хшанувской организации.

Через несколько недель я узнал, что Юзеф и Федя успешно перебросили радиостанцию на свою базу в Чехословакии.

На жизнь и на смерть

Валя и Янек отправились обратно в Краков, я подался прямо в Чернихув. После нападения на молочный завод в Рыбной немцы не предпринимали никаких ответных действий и вообще не показывались. Крестьяне больше не сдавали молоко: его негде было перерабатывать. В последнее время приходилось все больше заниматься организационной работой, а меня неудержимо тянуло в лес. Время от времени я встречался с Франеком (Сасулой) на лагевницкой цементной фабрике. Поддерживал связь с отрядами Батальонов Хлопских в районе Могилы и громады Халупки, по-прежнему встречался с членами крестьянской партии района Забежув — Кожене и Выжги. Они всегда помогали нам. Я расширял свои связи.

Однажды мне сообщили, что я срочно нужен Зигмунту и начальнику штаба округа Шибистому, прибывшим в Подгале. «Что-то важное», — подумал я и вместе с отрядом отправился на свидание. Оно состоялось в Чернихувском лесу. Командующий округом и его начальник штаба рассказали мне, какой бой с гитлеровцами выдержали гвардейцы из Жешува. Несколько наших товарищей было убито.

Зигмунта и Шибистого сопровождали два гвардейца из жешувского отряда Гвардии Людовой.

— Теперь они будут сражаться в нашем отряде. Дельные ребята. В Жешув надо переправить сто килограммов динамита. Нужно во что бы то ни стало взорвать железную дорогу, идущую на восток. К приему динамита все готово — квартира, транспорт, люди. Перенесите только взрывчатку в Беляны. Детали мы еще обсудим.

— Все будет сделано, — заверил я.

Мы решили наладить более тесную связь с руководством партии и командованием Гвардии Людовой. Местные товарищи ощущали потребность в такого рода контактах.

Вечером состоялось построение отряда. Гвардейцы стояли в строю в две шеренги. Шибистый зачитал приказ командующего округом. В нем говорилось о том, что необходимо усилить и расширить борьбу с оккупантами. Нескольким гвардейцам были присвоены воинские звания. Ночью четверо гвардейцев — из них двое новых из Жешува — и Шибистый забрали динамит и вышли из леса в направлении Белян.

— После выполнения задания, вернетесь в лес к лесничеству. Здесь я буду вас ожидать, — сказал я гвардейцам.

Лесничество Косыцажа часто служило нам пунктом сбора. Петр Косыцаж и его сын Станислав, члены ППР и Гвардии Людовой, всегда были готовы к действиям. Зося носила нам в лес еду, покупала в магазинах все необходимое.

После совещания, проведенного в отряде, я решил вместе с Вильком, Чарным, Грегорчиком и Очкосем привести в исполнение приговор, вынесенный Цейсу, начальнику жандармерии в Забежуве около Кшешовице. Он издевался над поляками, давая волю своим садистским наклонностям. На его совести были и советские пленные, которым удалось бежать из лагерей. В воскресенье вечером он собирался ехать в Чулув. Там-то мы и решили его накрыть. Я думал об этом, Дожидаясь возвращения четырех гвардейцев. Сюда должен был прибыть и командир отряда Чарны. Отряд я отослал в лес около Русоцице. Очкосю поручил обеспечить ребят продовольствием. Тихо шумели деревья. Время шло страшно медленно, а ребята все не появлялись. Наконец послышался условный протяжный свист.

— Все в порядке? — спросил я ребят, как только они показались из-за деревьев.

— Да, — услышал я в ответ.

— Пошли к лесничему.

Ребята ночевали в стоге сена на гумне. Мне же было не до сна. Мысли вертелись вокруг Цейса. Беспокоил Чарны, который еще не появился. Утром мне предстояло вместе с Зосей идти в ближнюю деревню и взять у кузнеца пистолет и патроны.

Утро было ясное, теплое. Солнечные лучи разогнали молочные клубы тумана. День обещал быть прекрасным. Косыцажи уже встали. Старик лесничий и его жена оделись и ушли, пообещав скоро вернуться. Я пошел на кухню бриться. Зося хлопотала по хозяйству. Умываясь, я случайно взглянул в окно и остолбенел: верхом на лошадях ехали немецкие жандармы и темно-синие полицейские. Они быстро приближались к лесничеству. Впереди ехал Цейс. За ним — несколько телег с крестьянами. «Наверняка заложники», — мелькнула мысль. Они подъехали к дому. Я был без оружия. На кухню влетела испуганная Зося. Схватила с кухонного шкафа ключи.

— Михал, я ухожу. Пошли вместе, — поправилась она.

Я смотрел то на Зосю, то на ножи, лежащие на столе. Стал искать топор. Зося звала:

— Пошли, закрываю!

Я успел надеть рубаху и пиджак. Мы потихоньку вышли. Зося закрыла дверь на засов. Проходя мимо группы людей, я спросил:

— Охота, что ли, сегодня какая?

— Скоро увидите сами, — бросил кто-то из крестьян.

Я посмотрел в сторону риги, где находились ребята. Те, кто был на посту, должны были видеть все. В одном из сараев находился Чарны. Он вернулся на заре — я об этом не знал — после свидания с семьей. Приезд немцев застал нас врасплох. Сумеют ли ребята и Чарны незаметно отойти?

Люди, которые неподалеку пасли коров, при виде жандармов начали убегать. Одни пытались тянуть за собой и коров. Другие бросали их на произвол судьбы. Они бежали к домам, находившимся на расстоянии нескольких сот метров.

Я сказал Зосе, что провожу ее до Чернихува. Постепенно мы ускорили шаг: ведь каждую минуту могло начаться преследование. Я решил живым не сдаваться. У меня с собой была доза цианистого калия.

Мы с Зосей отошли от немцев уже на километр. Впереди показалась Висла.

— Нужно переправиться на ту сторону. Оставаться здесь нельзя, — сказал я Зосе.

Только на другом берегу мы почувствовали облегчение.

Неожиданно в небе появились красные отблески, потом в лесу посветлело, а некоторое время спустя в воздух взметнулся столб черного дыма. Это горело лесничество. Зося бросилась к Висле, чтобы переправиться на тот берег.

— Наш дом горит! Там отец, мать, брат! Пустите меня к ним!

Но я не мог позволить ей вернуться. Люди бежали к Висле. Некоторые бросались в воду прямо в одежде. Они убегали от остервеневших гитлеровцев. До нас доносились звуки выстрелов. Шел бой…

Позже я узнал, что произошло. Немцы обнаружили гвардейцев, однако те оказали им упорное сопротивление. Меткими выстрелами из риги они поражали атакующих их жандармов. Не сумев овладеть ригой, немцы прибегли к последней возможности — подожгли ее гранатами. Но к это не заставило парней сдаться. Тогда немцы вызвали подмогу из Кальварьи. Силы противника теперь намного превосходили силы гвардейцев. Они не смогли пробиться и в неравном бою погибли от пуль и огня. Из четверых удалось вырваться только одному.

В бою в плечо был ранен Цейс. Но врачи спасли его. Так что пока он избежал судьбы, которую мы ему готовили.

Чарного застали врасплох. Он попал живым в руки немцев, так как находился в другом сарае. Жандармы схватили и старика лесничего Косыцажа, который, увидев свой дом в пламени, вернулся, хотя соседи не хотели пускать его. Жена и сын Сташек не пошли с ним. Чарного и лесничего увезли в лагерь. В бою погибли гвардеец из Жешува и двое из Русоцице.

Причина нашей неудачи выяснилась позже. Четверо гвардейцев, которые выполняли задание по доставке динамита, проявили неосторожность. Когда они возвращались из Белян, им захотелось проведать своих девушек. Заскочили в несколько домов. Время шло, они теперь запаздывали к назначенному часу. В громаде Рончна около Лишек наткнулись на жандармов. Бог знает как это произошло, но жандармам пришлось удирать. Понимали ли ребята, что этим они раздразнили медведя в берлоге? Этот важный факт они утаили от меня. Если бы я знал все, то предпринял бы необходимые меры предосторожности.

О Зосе позаботились семья и товарищи.

Наступил сентябрь 1943 года. Ковальский и Настек поставили перед организациями ППР и Гвардии Людовой новые задачи. Я встретился с Зигмунтом. Он говорил главным образом об ослаблении бдительности:

— Мы еще не расправились должным образом со шпионами и врагами, — говорил он. — В районе все охвачены желанием мстить. ППР и Гвардия Людова не намерены ослаблять борьбу. И это хорошо, поскольку борьбу следует усилить. Восточный фронт трещит по швам. Гитлеровцы грабят где только можно. Объединить силы, выстоять и начать новые действия — такова наша задача.

Зигмунт замолк на мгновенье, а затем продолжил:

— Следует собрать отряд, назначить нового командира. Гвардейцы уже готовы выполнять боевые задачи самостоятельно. Им надо только помогать.

Затем Зигмунт перешел к другому вопросу — о необходимости расширить борьбу:

— Люди ищут связи с нами, хотят бороться. Необходимо наладить с ними контакты, принять в наши ряды.

Вскоре Зигмунт выехал в Краков. После боя у лесничества он должен был предупредить людей, что следует принять специальные меры предосторожности, обезопасить склады. Он всегда был предусмотрительным. Затем Зигмунт выехал в Варшаву. Мы долго ожидали, когда он вернется в Подгале. Наконец узнали о Варшавском восстании. Зигмунт погиб во время боев в столице.

Как-то меня разыскал Янек Шумец. По выражению его лица и по тому, как он со мной поздоровался, я понял, что пришел он с неприятным известием. И не ошибся.

— На улице в Кракове, — сообщил он, — арестовали товарища Настека. Я видел это собственными глазами. Его связали, но он пытался вырваться. Не знаю, как я удержался, чтобы не помочь ему. Но у меня с собой не было оружия.

И Зигмунт, и Настек погибли. Они без колебаний отдали свою жизнь за родину.

Так мы потеряли руководителей округа. Я с головой ушел в работу, чтобы отогнать тяжелые думы. Но я немного опередил события. Зигмунт погиб в августе 1944 года, Настек же был арестован в декабре 1943 года. Сейчас же шел сентябрь 1943 года. Я поддерживал связь с начальником штаба округа Стефаном Шибистым. Осенью — это был конец сентября — во всем округе отмечалось оживление конспиративной деятельности. Но мы стали ощущать отсутствие руководства.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Самые молодые бойцы

Молодые… Сколько раз заставляли они нас волноваться. Сколько раз приходилось предостерегать их, чтобы они берегли себя и действовали с осторожностью, чтобы они не стали жертвами своей необузданной фантазии. В ненависти к оккупантам они более чем кто-либо страдали от своего бессилия. Из-за отсутствия оружия они были лишены возможности действовать, поэтому шли добывать это оружие у врага.

Мне очень хочется, избегая громких слов, сформулировать некоторые их черты: партизанская находчивость, боевитость, любовь к делу, ради которого они без колебаний покинули отчий дом и близких. Где бы они ни находились — в лесу, в поле, на улицах городов, — они решительно шли в бой. Те, которых я знал и с которыми воевал, никогда не сбивались с пути на авантюрные, темные тропки, что могло легко произойти в условиях оккупации. Они отличались твердостью, выдержкой и упорством.

Здесь следует вспомнить и о тех молодых людях, которые не находились в отряде, по крайней мере в описываемый период, и вели борьбу в других местах. Ведь актив молодежных групп выходил далеко за границы Кракова. Янек Шумец поддерживал непосредственную связь с боевыми группами, организованными на окраинах города. Одна из таких групп проводила операции в Юговице. Оттуда она совершала нападения на врага. В состав этой группы входили в основном пареньки, которым не исполнилось еще и шестнадцати лет. Смело шли на задания Ян Зборовский, Болеслав Зборовский (брат Яна), Александр Побеглый, Юлиан Лукасик и Здзислав Зажицкий. Не уступали им в отваге Францишек Галушка, Юзеф Марцик. Не страшились гитлеровцев Мариан Воляс и Генрик Хойда. С ними вместе всегда были Мечислав Шурма и Стефан Салаховский. Юговицкая боевая группа была очень активной, и Янек не раз говорил, что на ребят этой группы можно положиться.

Такие же группы существовали в Скавине и Воле Духацкой (во главе последней стоял Станислав Стабах).

Молодые гвардейцы часто совершали нападения на оккупантов, добывая оружие и боеприпасы. Они широко пользовались опытом Четырко, с которым часто встречались. Они тянулись к нему, а он в их лице имел настоящих друзей. Звали они его Колей. Он легко находил с ними общий язык. Ходил к ним на встречи в любое время суток — и ночью, и днем. Рассказывал ребятам о советской молодежи, о том, как она по призыву ленинской партии поднялась на борьбу с захватчиками.

Однажды июньским днем 1942 года ребята из группы Стабаха вместе с Янеком Шумецем преподнесли Стефану Дзивлику сюрприз, притащив целый ящик пистолетов. Их сразу же отправили в подразделение Гвардии Людовой. В руки молодого Стабаха попадали и тюки с автоматами. Когда я смотрел на Янека и других ребят, невольно задумывался об их судьбе, об их будущем. Я знал, что они будут первыми среди тех, кому суждено строить новую родину. И в труде они будут такими же упорными, как и в бою.

Не раз вместе с Колей я отвечал на вопросы ребят, интересующихся жизнью в Советском Союзе. От общих вопросов мы переходили к частным — условиям труда и учебы молодежи. Они хотели знать все о жизни первого в мире социалистического государства. В таких беседах мы проводили долгие часы. Со временем ребята начали понимать, сколь справедливо требование, чтобы фабрики и заводы принадлежали не одному владельцу, а были бы общественной собственностью. На примерах они познавали суть нового, еще не известного им строя. Коля с нашей помощью следил за ходом событий в районе, разведывал позиции гитлеровцев, поддерживая постоянную связь с Большой землей.

В начале 1943 года Колю арестовали. Долго ему везло. Мы привыкли часто встречаться с ним. Теперь нам его очень не хватало. И всякий раз, когда я рассказывал ребятам о Коле, вспоминались слова Володи: «Мы победим врага. Мы вам поможем». Он верил в победу. Оценивая положение на фронтах, мы понимали, что нам предстоит еще трудная борьба. Поражение под Сталинградом предрешило судьбу врага, и мы были уверены в этом.

Молодежь Гвардии Людовой оценивала и вести с фронтов. Вела горячие дискуссии.

— Фрицы отступают по плану и несут внеплановые потери, — так комментировали бойцы немецкие фронтовые сводки. — Плохи у них дела, вот они и стали такими подвижными. Они уже не в состоянии удержаться ни на одном участке.

Молодежь с большим энтузиазмом выполняла боевые задания. В операциях принимал участие и Янек Шумец, хотя ноги его были поражены тяжелой формой ревматизма. Шумец вырос среди рабочей молодежи в хорошего руководителя.

Гестапо долго пришлось охотиться за неустрашимым руководителем рабочей молодежи, «молодежным» командиром Гвардии Людовой в Кракове. Известно, что, схватив Шумеца, гестаповцы подвергли его изощренным пыткам. Но он не вымолвил ни слова. Израненного, покалеченного, с неподвижными, висящими, как плети, руками гестаповцы привезли его домой в надежде, что это облегчит им обыск, поможет им напасть на след. Таким видела его в последний раз мать. О дальнейшей судьбе Янека известно мало. В объявлении 6 апреля 1944 года среди 63 расстрелянных значилась и его фамилия.

Несколькими неделями раньше погиб Володя. Он никогда не жаловался на трудности, на усталость. Всегда был во главе штурмовой группы отряда. Прошел он с нами немалый отрезок боевого пути и сложил свою голову на чужой земле. Его одинокая партизанская могила находится в Бескидских лесах — в Подгале. Те, кто знал Володю, каждый год приносят на его могилу свежие цветы. Володя часто встречался с Янеком. Они долго беседовали друг с другом, комсомолец из Подмосковья и представитель краковской молодежи. И по сей день мы вспоминаем их.

Под Ясло

Я снова встретился с Войнаровичем. Как и всегда, мы нашли возможность побеседовать наедине. У него было загорелое лицо, и я понял, что с момента нашего последнего свидания ему пришлось много времени провести на воздухе.

— Видно, потянуло тебя в лес, — сказал я.

— Как ты догадался?

— Достаточно посмотреть на твое лицо.

— Пошел по твоим стопам.

— Ну как, всех гитлеровцев истребил?

Войнарович закурил, и его лицо на мгновенье скрылось в облачке дыма.

— Представился как-то случай, — начал он, — расправиться с испанскими фашистами. Это задание поручило мне руководство округа. Я получил сведения, что во второй половине июня на восточный фронт пойдет большой транспорт с испанской дивизией. Мы с Галушкой, Маслянкой и Тварогом подготовились как следует встретить ее. С довольно большой группой товарищей, захватив с собой соответствующую амуницию, мы пошли к месту операции. Заложили мины и стали ждать результатов. Сами притаились неподалеку в укрытии. Оружие было наготове. Но гитлеровцы предприняли все необходимые меры осторожности. В последний момент на участок Ясло — Кросно был отправлен паровоз для проверки путей. И, конечно, мина взорвалась. Немцы были предупреждены. Злость охватила нас. Помнили мы и о терроре, которому фашисты подвергли своих рабочих и крестьян в период испанской войны. И такой случай посчитаться с их гитлеровскими побратимами был упущен. Смириться с этим мы не могли. Начали с того, что разоружили двух солдат и получили от них ценные сведения о фашистских группировках. Затем сожгли хозяйство одного немецкого поселенца. Как? Очень просто. Пришли к нему якобы помочь транспортировать зерно. Думали, что нам повезет с первым же транспортом. Но немцы, по-видимому, не очень-то доверяли нам и не спускали с нас глаз. Мы набрались терпения. Улучив удобный момент, подбросили мину с самовзрывателем в амбар с зерном. Потом разрушили школу в Модерувке около Ясло. В ней обучались гитлеровцы. Там же находились продовольственные склады и боеприпасы. Для гитлеровцев это было настолько неожиданным, что они начали стрелять друг в друга. Много их погибло. Много было раненых.

Позже вместе с Шумецем и Стефаном Лисом я поехал в Крыг, неподалеку от Ясло. Там находился нефтеочистительный завод. Здесь все пошло как по маслу. Мы выпустили из цистерн нефть и бензин, уничтожили запасы горючего, разрушили несколько сооружений. О подробностях говорить не буду. Как видишь, кое-что сделано. Кроме того, накрыли инженера из фольксдойчей. Терроризировал и преследовал рабочих. Получил сполна. По пути в Ясло расправились еще с одним. Тот сотрудничал с гестапо, доносил на поляков.

— Хорошая работа, — проговорил я.

Лицо Войнаровича засветилось улыбкой.

— Хорошая, — повторил он. — Только предстоит еще больше. На Восточном фронте гитлеровцы терпят поражение, и мы должны быть готовы ко всему.

Знойный июнь подходил к концу. После инспекторской поездки по территории округа в Кромов возвратился Ковальский. Мы встретились за городом. Выглядел он усталым. Его железная выдержка поражала меня. Мне было известно, что значит постоянная смена мест.

Мы сразу же стали говорить о деле. Ковальский подчеркнул необходимость усилить борьбу с врагом, использовать самые разнообразные формы. Рассказал о боях гвардейцев в Мехувском и Жешувском повятах, о положении в Варшаве, описал события, происшедшие в районе Кракова. Внешне он вел себя как и обычно. Но, слушая его, я чувствовал, что чего-то он не договаривает. Когда речь зашла об арестованных товарищах, он помрачнел и перевел разговор на другую тему. Потом замолчал. Задумался. Казалось, Зигмунту надо было сделать глубокий вдох, чтобы найти силы произнести:

— Мы опять потеряли одного из наших сотрудников ЦК — женщину. Этот арест касается и меня лично. Попалась она совершенно случайно. Гибнут наши товарищи. Враг должен за это дорого заплатить.

Зигмунт стал говорить о предстоящей борьбе. Я же думал об арестованной.

— Скажите, как фамилия женщины, о которой вы говорили, — спросил я его.

Он заколебался.

— Ты нам не поможешь. Она сейчас в лагере в Ясло.

— Кто знает, может, и помогу.

— Это был преданный товарищ, но хватит об этом, проговорим лучше о делах.

Мы продолжили нашу беседу. Прощаясь, я предложил в ближайшее время встретиться еще раз. Меня не покидала мысль, что я все-таки смогу чем-то помочь.

— Хорошо, встретимся, — ответил Зигмунт. — На днях я буду возвращаться из Варшавы и по дороге в Жешув заеду к вам.

Женщина, о которой шла речь, была Катажиной Лясотой. (Только после ее освобождения из лагеря я узнал, что она была женой Ковальского.) Так называлась она в фальшивых документах. Ее положение облегчалось тем, что гитлеровцы не знали о ее деятельности в ЦК. Но случайный арест мог стать причиной случайного разоблачения.

Я с нетерпением ждал от Вали известия о приезде Зигмунта. Через несколько дней мы встретились. У Зигмунта уже был план освобождения Лясоты из лагеря, но он говорил об этом очень мало. Переводил разговор на другие темы.

Перед тем как расстаться я сказал:

— В Ясло находится мой старый друг Войнарович. Я уверен, что он может освободить из лагеря арестованную Лясоту. Вы должны с ним встретиться. На него можно положиться. При случае передайте ему от меня привет. Дайте слово, что встретитесь с ним, — настойчиво попросил я.

— Попробую связаться с ним.

Зигмунт нашел Войнаровича. Задача оказалась трудной. Как врач, Лясота находилась под специальным наблюдением. Гитлеровцы поручили ей лечение заключенных. За каждым ее шагом следили. Лагерь сильно охранялся.

— На первых порах я буду действовать один, — заявил Владек, выслушав Зигмунта. — Если потребуется помощь, я дам вам знать.

В лагере работал некий Мусял, знакомый Войнаровича. Он был местным жителем и поэтому каждый день ходил из лагеря домой. Владеку удалось договориться с ним. Через него начались переговоры с одним из офицеров охраны лагеря. В скором времени Войнарович встретился с этим офицером. Предложил ему деньги за организацию побега Лясоты. Офицер был очень осторожен, но предложение все-таки принял. Лясоту решено было привести к врачу в Ясло на следующий день после передачи офицеру денег. Деньги нужно было доставить в определенное место у лагерных заграждений. Это составляло наибольшую трудность.

Гитлеровцы тем временем готовились ликвидировать лагерь.

— У нас оставалось мало времени, — рассказывал потом Владек. — В назначенную ночь я, Ковальский и Шибистый пошли к условленному месту. Свой пистолет я отдал Зигмунту — у него не было оружия. Шибистый был вооружен. Чтобы не идти с пустыми руками, я прихватил с собой длинный нож, наточив его о камень: этим ножом резали траву для скота. Ночь была не очень темная. Светила луна. У колючей проволоки росла высокая трава. Это было нам очень кстати. На расстоянии нескольких десятков метров от проволоки нас заметил солдат со сторожевой вышки. Несколькими выстрелами он поднял тревогу. Я шел впереди, Ковальский и Шибистый — за мной. При первом же выстреле мы бросились на землю. По полю заметались лучи прожектора. Нас не обнаружили: мы скрылись в высокой траве. Через какое-то время я пополз вперед, не заметив, что Ковальский и Шибистый остались лежать. Вдруг послышался топот конских копыт — и передо мной выросли силуэты двух солдат — жандармов из конного патруля. Они рысью промчались мимо меня вдоль колючего ограждения лагеря. А потом прямо перед глазами мелькнула тень овчарки. Почуяла меня. Не успел я опомниться, как она уже была передо мной. Я лежа схватил ее левой рукой за шею, а правую, сжатую в кулак, по локоть впихнул в горло. Залаять она уже не могла. Потом выхватил из-за пояса нож и стал втыкать его в горло пса. Лицо, руки, грудь — все было в крови. Возиться с псом пришлось долго. Ведь стоило ему хоть раз гавкнуть — и все бы пропало. Наконец все было кончено. Гитлеровцы тем временем скрылись. Я бросил пса и отполз назад.

— А что же с Лясотой?

— Нам пришлось вернуться. После тревоги дорога в лагерь была для нас закрыта. Но в конце концов все уладилось. Я нашел возможность встретиться с немцем, вручил ему деньги. Он свое слово сдержал. Лясоту привели к врачу и… прямо из приемного покоя ее увела моя родственница Марыся. Улучила момент, когда охранники отвлеклись. Пока двое из троих солдат сообразили, в чем дело, Лясота уже была в безопасном месте.

В сентябре немцы уничтожили лагерь. Они совершили новое преступление на нашей земле — расстреляли почти всех заключенных. Лясоту, переодетую в крестьянское платье, тем временем переправили в Краков. Она приехала поездом с ребенком на руках в сопровождении Марковой, Людвиньской и Стефы Дронг — связной с Жешувом.

В Жешувском повяте польские и советские партизаны усиливали свои удары по врагу. Группы советских партизан снабжали оружием отряды Армии Людовой. Советские партизаны действовали совместно с членами ППР и подразделениями Армии Людовой. Гвардейцы принимали оружие, сбрасываемое на парашютах советскими самолетами. Его становилось все больше.

Для товарищей из Жешувского повята приближались решающие дни борьбы с гитлеровцами.

Героические женщины

Я все чаще встречался с нашими связными. Из Жешувского повята к нам приезжала отважная Стефа Дронг (Марыся) — дочь крестьянина. По району ездили связные IV округа — Хелена Пайонк и, конечно, Валя. Они и другие связные выполняли самые различные поручения. Они являлись как бы частью наших рядов и составляли своеобразный подвижный, рассредоточенный отряд. Это обусловливалось характером выполняемых ими заданий. Если требовалось перенести оружие, переправить куда-то литературу — посылалась одна связная. И лишь изредка на задание отправлялись сразу две.

Функции связных не ограничивались доставкой приказов, оружия или боеприпасов. Как правило, они более подробно информировали о работе организации, о положении в районе. Передавали устные распоряжения, дополняли короткие и сухие сообщения описанием событий, что нередко играло большую роль. Без устали трудилась Ядвига Людвиньская (Хеля). Она была жизнелюбива и энергична. Умела вовремя пошутить. Радовалась каждой удачной операции.

Женщины, принимавшие участие в борьбе, подвергались тяжелым испытаниям. И ничем, кроме большого уважения, мы, к сожалению, не могли их вознаградить. Больше того, мы часто требовали от них новых жертв. Законы войны жестоки.

Сколько же физических и духовных сил должна была иметь Эльжбета Подборская, арестованная за укрытие еврейской боевой группы из гетто, той самой группы, которая принимала участие в налете на кафе «Циганерия» в Кракове. Ее мучили, жгли тело, вырывали ногти, но она молчала.

Эти героические женщины погибали с оружием в руках, как солдаты. Так погибла связная Юзефа Павловская. Не выдав товарищей, скончалась Станислава Ясиньская из Мысляховице, мать двоих несовершеннолетних детей. Ее пытали гестаповцы, но она не произнесла ни одного слова об организации. Сознательно приняв смерть, она оградила ею, как щитом, жизнь других.

Потрясенная гибелью своей семьи, Стефа Дронг приехала из Жешувского повята в Краков и пришла на нашу явку.

— Я останусь у вас. Буду бороться вместе с вами, — тихо сказала она.

Я много пережил на своем веку, но плача пятерых детей Флорентины Бодзенты из Менкини, что около Кшешовице, забыть не могу. Гитлеровцы убили ее мужа. Прямо у нее на глазах. Зверски избили ее. Когда я навестил ее, она сказала мне: «За зло нужно мстить». Впоследствии она сумела воспитать всех своих детей, которыми сегодня по праву может гордиться.

Хаберкевич вместе с мужем и детьми прошла через Освенцим. Ей предъявили обвинение в оказании помощи подпольщикам. Но она ни в чем не призналась.

Женщины были смелыми, сообразительными. Для Людвиньской — я еще раз возвращаюсь к ней — не существовало места, куда бы она не могла проникнуть. Нередко она одевалась под крестьянку. Тогда с нею всегда была корзинка или сумка с иголками, мылом, головными платками.

Как-то около Рыбной ее задержал полицейский. Спросил:

— А ты не еврейка?

Людвиньская посмотрела на него и закричала:

— Что? Во имя отца и сына, вы что, с ума сошли? — и, не дав ему ни минуты на размышление, повернулась и пошла в другую сторону, не предъявив даже паспорта.

Вместе с Людвиньской я несколько раз участвовал во встречах с крестьянами в Менкине. Здесь гораздо раньше, чем в других местах, наладилась связь с членами ППР и ППС. Этому во многом способствовала Людвиньская. Здесь ее знали все. И крестьяне, бывшие члены ППС и Армии Крайовой (АК)[9], также принимавшие участие в дискуссиях. Часть аковцев (членов Армии Крайовой) в конце 1943 и в течение 1944 года даже перешла в ряды ППР и Армии Людовой. Рядовые аковцы не раз признавали правильность нашей программы.

Женщины постоянно помогали гвардейцам. Например Планетова из Чернихува. Эту набожную семидесятилетнюю старушку мы часто заставали перед образом. Она была уверена, что и молитвами помогает хорошим людям.

Как-то большой вооруженной группой мы пришли к старухе отдохнуть. Она, как и всегда, обрадовалась нашему приходу. Всматриваясь в лица уставших с дороги гвардейцев, она произнесла:

— Люди, за что вы так мучаетесь! И как это только бог может смотреть на вас и благословлять ваши муки.

В начале октября вновь сформированный отряд пошел в лес. Вместе со Стефаном Шибистым я отправился на совещание в леса Дробоса, раскинувшиеся неподалеку от Ланцкороны. Предстояло детально обсудить план дальнейших действий.

Функции командира отряда, которому было присвоено имя Людвика Варыньского, исполнял Тадек Грегорчик. Шибистый утвердил его в этой должности. Я же мог теперь приступить к работе в районе и округе.

Уточнив задачи на ближайший период, мы попрощались со Стефаном. Тогда я и не предполагал, что мы видимся последний раз. Несколько дней спустя я получил известие о том, что Стефан арестован. Округ остался без командования. Наступили трудные дни.

Я направился к Владеку Бохенеку. Мы обсудили создавшееся положение. Стали думать, что делать дальше: нити, связывающие нас с Варшавой, были оборваны. Сумеем ли мы наладить связь с ЦК? Мы знали, что о нас помнят, но сейчас следовало рассчитывать только на собственные силы. Главное — постоянно держать связь с отрядом. Мы знали, что гвардейцы не остановятся перед трудностями. Не менее важно было сохранить контакты с товарищами, действующими на территории района. Эту задачу мы с Бохенеком взяли на себя.

В этот период я возобновил связи с товарищами из Кракова — давней и сильной базой ППР. Встретился с Шимоняком, Навротом, Шафарским и другими. Все считали, что нам следовало действовать активнее.

Я протопал много дорог и тропинок. Приближалась зима, и выходить в поле становилось все труднее. Декабрь 1943 года давал о себе знать морозными метелями. Но я не прекращал вылазок. Своими глазами видел, как развертывались боевые действия, как в борьбу вступали новые люди, и это радовало.

Я поддерживал постоянную связь с подразделениями беховцев (членов Батальонов Хлопских) в районе Кракова. Многие крестьяне вступали в ППР и Гвардию Людову. В борьбе нас ничто не разделяло. Каких-либо разногласий по принципиальным вопросам не было. Налаживались связи и с товарищами из Рабочей партии польских социалистов (РППС)[10].

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Новогодняя ночь в Кракове

Ответ на вопрос, что делать дальше, дала нам ночь Нового, 1944 года. Весть о создании Крайовой Рады Народовой (КРН) и Армии Людовой дошла до нас очень быстро. Программные воззвания КРН поднимали наш боевой дух, были предвестниками новых событий. Они определяли направление нашей работы в районе и требовали объединения всех патриотических и демократических сил в борьбе с оккупантами и реакцией. Мы сознавали важность момента. Началась работа по организации широкого фронта борьбы за национальное и социальное освобождение. На нашем участке к этому фронту примкнуло много членов Батальонов Хлопских и РППС, хотя было немало и таких, которые еще раздумывали. Воззвание, опубликованное в канун Нового года, придало нам силы, укрепило нашу веру в победу.

Я запланировал совещание с Франеком Сасулой и его товарищами. Мы обсудили новогодние решения членов Батальонов Хлопских. Район наш оживился. Люди, особенно те, с которыми мы поддерживали связь, искали нас, спрашивали, каково положение, когда начнется новое наступление на врага.

Общее собрание 5 января, на котором присутствовали члены РППС, состоялось, как обычно, на лагевницком кирпичном заводе. ППР и ГЛ представляли я, Станислав Немец из 10-го района Краков-Подгале и Валя. От РППС были Франек Сасула, Францишек Вехец, Ян Стренк иеще один товарищ, имени которого я не знал.

Серьезному обсуждению подверглись вопросы, связанные с сотрудничеством и нашей совместной борьбой в районе в рядах Армии Людовой. Сасула и его товарищи охарактеризовали возможности своей организации. Мы же, со своей стороны, говорили о наших силах, о работе, о боевых действиях. К тому времени у нас уже был отряд, состоявший из нескольких десятков вооруженных бойцов. Располагали мы и кое-каким запасом оружия. Мы даже могли снабдить им нескольких человек из РППС. Однако мы пришли к соглашению, что люди, которых будет направлять к нам в дальнейшем РППС, должны иметь собственное оружие, добытое у противника. Было решено объединить все боевые группы округа с отрядом им. Л. Варыньского.

Мы сочли целесообразным все будущие встречи проводить в том же составе. Для поддержания связи кроме Немеца и меня был выделен Франек Сасула, секретарь РППС.

С этих пор мы часто встречались в самых различных местах. Постановили, что как ППР, так и РППС будут придерживаться своих принципов конспиративной работы. В целях безопасности эти принципы должны быть сохранены, и наши совместные действия не должны на них влиять.

Я постоянно поддерживал тесную связь с Бохенеком. В районе Величек в то время действовала большая сильная группа товарищей — старых знакомых: трое братьев Бурдовых из Жешотар (Анджей, Виктор и Юзеф), Олехавский, Голомб, Древняк. Здесь же я познакомился с отважной Хеленой Вылегалой. Мы хранили у нее оружия и листовки. Нередко мы думали о восстановлении связи с Варшавой.

На фабрике «Спектрум»

Наши связи с членами РППС крепли. Значительная часть конспиративной работы была в то время сосредоточена на фабрике «Спектрум», находившейся напротив завода Зеленевского. К «Спектруму» вели многочисленные нити. Здесь было принято немало важных решений. Фабрика являлась относительно безопасным прибежищем для многих преследуемых гестапо.

На фабрике, как утверждает Юзеф Мика, в течение всего оккупационного периода были спрятаны части памятника Ягелло, в том числе щиты и мечи. Их — после того как немцы разрушили памятник — привезли на фабрику Феликс Дзюба и Томаш Перский. Прятать спасенные части помогала Ванда Клос. Все было спрятано в подвал слесарной мастерской. Происходило это в феврале 1940 года.

Юзеф Мика уже в январе 1940 года вступил в РППС. Вот отрывки из его воспоминаний о деятельности этой группы и нашем сотрудничестве.

«…Ко мне обратился директор фабрики «Спектрум», на которой я работал, Феликс Дзюба и предложил мне стать членом подпольной рабочей организации. На первых порах мне поручили отремонтировать пистолет «вальтер». Позднее Дзюба познакомил меня с другими товарищами из нашей ячейки, куда входили: Ванда Клос, Томаш Перский, Лёла Хейльман и Леон Канарек.

Группа росла, создавались новые пятерки. Я входил в состав руководящей пятерки. К концу декабря 1944 года нам подчинялось уже несколько десятков подпольщиков. Со многими из них я часто встречался. Знал и многих других, но не помню их имен.

В течение 1940 года наша группа при посредничестве Станислава Цекеры (арестован гестапо и погиб в 1943 году) наладила связь с другими левыми группами бывшей Польской социалистической партии (ППС). Эти связи крепли и расширялись. На фабрике «Спектрум» проводились подпольные собрания, на которых присутствовали рабочие многих фабрик. Феликс Дзюба, Томаш Перский и я представляли на этих собраниях наш вооруженный отряд.

Подпольные собрания происходили также в доме товарища Дзюбы. Вместе с несколькими товарищами из группы я неоднократно нес охрану дома во время собраний.

Организацией новых групп и поддержанием связи между ними занимался Томаш Перский.

Когда создавались боевые отряды Гвардии Людовой, наша группа влилась в них. Я принимал участие в боевых действиях, особенно если нужно было раздобыть оружие. Прятал его.

Моей главной обязанностью было руководство мастерской по ремонту оружия, стеклографов и пишущих машинок. Я помог Дзюбе укрыть несколько десятков подпольщиков, главным образом членов боевых групп, которые фиктивно числились на «Спектруме» как «левые» рабочие.

На «Спектруме» находился радиоприемник, которым мы пользовались. Здесь же помещались редакция и типография рабочих газет. Этим занимались Ванда Клос, Збигнев Петровский, Зося Лясковская, Станислав Дзюба и другие товарищи. Я же должен был обеспечивать им безопасность во время работы.

Мы всеми силами старались помочь евреям, когда немцы загнали их в гетто.

Члены нашей группы работали также во второй мастерской оптического стекла, расположенной в гетто на Тарговой улице. Эта мастерская, тоже фирмы Феликса Дзюбы, служила для поддержания контактов с еврейской боевой организацией. Контакты эти осуществлялись Феликсом Дзюбой, Томашем Перским, Генриком Браутманом, Абрахамом Лёффельхольцем и Хеленой Познаньской.

18 декабря 1942 года — эту дату я хорошо помню — произошло слияние еврейской гвардии, действующей в гетто, с краковской гвардией ППР, и с этого момента мы в значительной степени активизировали свою работу. Увеличилось число контактов. Нередко мы выводили членов еврейских боевых групп из гетто, снабжали их оружием и всячески помогали им. Всем этим руководил Феликс Дзюба по поручению товарища Михала.

В декабре 1944 года наша группа наладила связь с Юзефом Зайонцем, который был хорошо информирован о нашей работе. Дзюба и Перский давно уже поддерживали с ним связь.

Фабрика «Спектрум» находилась в большом трехэтажном доме на Гжегужецкой, 64. Почти напротив проходной фабрики Зеленевского. У проходной этой всегда стояли вооруженные гитлеровцы. Так что мы работали почти у них на глазах. Кое-каким «прикрытием» было то, что наша фабрика относилась к разряду предприятий, работающих на вермахт. Мы остекляли военные автомобили…»

Группа РППС работала с большим размахом.

С новым руководством

Был март 1944 года. Отличная весенняя погода. Отличные вести с восточного фронта! Гитлеровцы драпали с Востока. Мы видели эшелоны с разбитой военной техникой.

Мы по-прежнему думали о необходимости наладить связь с ЦК. Я кружил по всему району: наезжал в Кальварью, в Рыбную, в Чернихув, в Кшешовице. Посещал товарищей в Могиле и в Величке.

Бохенек и Анджей Бурда обдумывали возможность издания газеты, воззваний и листовок. Надо было как-то заполнить вакуум, образовавшийся в результате отсутствия связи между Краковом и Варшавой.

Наконец настал долгожданный момент. В штаб района прибыли из ЦК товарищи Бронислав Павлик (клички Бронек и Чарны Бронек) и полковник Францишек Ксенжарчик (клички Бруно и Михал). Я встретился с ними в лесу. Товарищи стали знакомиться с районом наших действий. Валя привела Павлика в отряд. Полковник Ксенжарчик хотел как можно лучше изучить район. После короткого отдыха мы снова двинулись в путь. Участник боев с фашистами в Испании, Ксенжарчик был привычным к далеким утомительным маршам.

Я познакомил полковника с комитетами ППР и руководством Армии Людовой. Ненадолго мы задержались у товарища Людвика Солтыса, секретаря Бохненского подрайона. Уже в сентябре 1942 года Солтыс создал здесь ячейки ППР. Он начал работу с антигитлеровской агитации и пропаганды за дружбу с Советским Союзом. Разъяснял крестьянам необходимость саботажа поставок немцам. Он поддерживал связь со многими рабочими и крестьянами. Проводил большую работу в группе, состоящей из нескольких десятков человек — членов партии и Армии Людовой. Руководил группами Армии Людовой в подрайоне. Центр борьбы в этот период из Бохни, где в 1942 году и в начале 1943 года было арестовано много товарищей, переместился в окрестные села. Бохненский комитет располагался в деревне Станонтки. Раскинувшиеся неподалеку от него леса были удобны для ведения борьбы. В июне 1944 года произошло событие, которое позволило должным образом вооружить группы Армии Людовой. Солтыс наладил связь с командиром группы Армии Крайовой в Неполомице — Щепаньским. Щепаньский во время встречи заявил Солтысу, что его группа готова влиться в Армию Людову и передать оружие. Солтыс стал опасаться ловушки, но все прошло благополучно. Добытое у немецких солдат оружие — несколько винтовок, гранаты, пистолеты и ручные пулеметы — Щепаньский принес в Станонтки вместе с товарищем Камусиньским и двумя другими членами Армии Крайовой.

Этот факт характеризовал настроение рядовых и некоторых руководящих членов Армии Крайовой. Однако в то же время оживилась враждебная деятельность членов группы НСЗ[11].

— Я столкнулся с ними во время пребывания у кузнеца в Вятовице, — рассказывал Солтыс. — Неожиданно в дом вошли два вооруженных энэсзетовца. Завязался спор. Я, конечно, был осторожен. Они говорили о необходимости «жечь каленым железом» проникающую в район пепеэровскую «заразу». Им и в голову не приходило, с кем они имеют дело. Все это происходило позже. Сейчас же мы сидели за столом и говорили о делах. Полковник делал упор на расширение связей партии с левыми и демократическими организациями, подчеркнул необходимость организации повятовых и гминных конспиративных рад народовых. Мы долго говорили о работе среди различных слоев населения, о создании народного фронта.

Установив контакты, мы двинулись в Величку. Влияние местной группы опытных работников достигало Мысленице, Тарнува и Вадовице. И снова я встретился с Бохенеком и Бурдами, которые сотрудничали с Хеленой Вылегалой, Казимежом Шулем и его женой. В ходе наших бесед затрагивались вопросы не только вооруженной борьбы, но и издания газет и воззваний. Речь шла о подготовке нашего актива к периоду, когда придется создавать новую народную власть — органы рад народовых. Мы предвидели, что процесс этот будет происходить в условиях политической борьбы с реакцией, в тяжелых экономических условиях, поскольку земля наша была попрана оккупантами, а промышленность разрушена. Изданием газет занимался Анджей Бурда. Оборудование находилось в Величке и в Жешотарах.

С Ксенжарчиком мы прошли не одну дорогу, оставив позади десятки километров. Он всегда был скуп на слова. Никогда не горячился. Он не был склонен говорить о задаче вообще. Всегда рассматривал ее детально. Особый упор он делал на районы, такие, как Бохненский, которые мы считали трудными. Полковник доказывал, что ведение боевых действий возможно в любых условиях, при любых ситуациях, но к ним необходимо подготовиться.

Большое значение он придавал системе обороны, спешно возводимой гитлеровцами в нашем районе. Мы с полковником согласовали способы сбора информации о немецких укреплениях.

Пока мы с Ксенжарчиком и Павликом изучали район, в IV округ прибыл новый секретарь Краковского комитета ППР Влодзимеж Завадский (Ясны). Я хотел встретиться с ним, но быстро развивающиеся события не позволили этого сделать. Важно было, что новое руководство приступило к работе.

Сюрприз

Павлик и полковник Ксенжарчик заинтересовались нашим сотрудничеством с крестьянами и с представителями БХ (Батальонов Хлопских). Они захотели встретиться с теми, кто помогал нам. И вот мы с Павликом отправились в Могилу — к Худзякам и Сендорам. Я надеялся найти у них Станислава Вальчака.

Франек Сендор и Ян Худзяк были здравомыслящими крестьянами. Они верили в то, что ППР изгонит с польской земли не только оккупантов, но и помещиков и капиталистов, заводы и фабрики передаст рабочим, землю — крестьянам. Они разделяли наши взгляды о будущем государственном устройстве Польши — государстве, в котором власть будет принадлежать рабочим и крестьянам в союзе с прогрессивной интеллигенцией, государстве — союзнике Советского Союза. Таких Сендоров и Худзяков было много.

Весь вечер мы провели в разговорах с этими людьми. Затем направились в Миклюшовице, что неподалеку от Бохни. Шли наугад полевыми дорогами. Был солнечный майский день, не очень жаркий, и это скрасило нам путь. Только к вечеру вдали показались крыши построек, скрытые фруктовыми деревьями, вербой, ольхой. Мы вошли в деревню. Вокруг — ни звука. Не слышно было даже перезвона ведер у колодца. У дома товарища Юзефа Садульского, секретаря ячейки ППР, мы заметили мальчишку лет семи. Он плакал. Мы подошли к нему.

— Почему плачешь, малыш? — спросили мы.

Мальчуган вытер слезы и сказал:

— Папу немцы забрали. А вон за теми домами, — он показал вперед, — лежат убитые, вся деревня.

Мы с Павликом переглянулись и без слов поняли друг друга: влипли в облаву. Быстро пошли в обратном направлении. Перелезли через невысокий плетень из ивняка, чтобы поскорее добраться до пшеничного поля, за которым темнел лес. Павлик явно устал. Тяжелый дневной переход давал о себе знать. Я схватил его за руку и потащил в пшеницу. Деревни уже не было видно. В поле решили остаться до утра: в лесу немцы могли устроить засаду. Я расстелил на земле свой плащ, и Павлик лег на него. Временами до нас доносились звуки выстрелов. Обоих нас мучила жажда.

Яркий диск солнца медленно опускался за горизонт. Потом исчез, и на землю спустилась ночь. Павлик уснул. Я просидел около него всю ночь.

С восходом солнца Павлик проснулся.

— Где мы? Что произошло? Как мы сюда попали? — забросал он меня вопросами. — Мы были в деревне, потом перелезли через плетень, потом…

— Потом ты устал и уснул, — сказал я, — а теперь, пожалуй, можно идти.

Мы вошли в лес. Нашли родничок. Долго пили из него студеную воду. Но Павлик по-прежнему чувствовал себя неважно. Меня это стало беспокоить.

Я решил выйти из леса и направился к Солтысу в Станонтки. По мнению Солтыса, немцы искали партизан. Позднее его предположение подтвердилось. Облаву в Миклюшовице проводили гестаповцы.

На следующий день мы покинули Солтыса и пошли в Величку. Шли через поле, чтобы не напороться на немцев. На месте были еще до захода солнца. Наше неожиданное появление не удивило Бохенека. Договорились встретиться с ним в Чернихуве. Передохнув, мы с Павликом в тот же день направились в Краков.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Фотография сына бабки Сендоровой

Я и не предполагал, что сразу после моего возвращения в Краков начнется новый этап борьбы за город. В тот майский день 1944 года я еще не знал, какую судьбу уготовили городу оккупанты. Трудно сказать, когда возник бандитский план уничтожения города.

Итак, с чего же начался последний период борьбы краковского левого подполья?

Приехав в Краков, мы с Павликом встретились с полковником Ксенжарчиком. Было решено в целях безопасности обсудить все насущные вопросы на квартире у Шафарского в Лагевниках. Туда приехала и Валя. Донесение, которое она мне вручила, было тревожным. В нем говорилось, что я должен немедленно прибыть в штаб БХ в Могиле.

— Надо туда идти, — сказал Ксенжарчик.

— Да, — согласился я. — Дело, видимо, спешное. Встретимся на Подгале.

Мы с Валей отправились в путь. Пошли полем, чтобы избежать неприятных встреч. Перед нами лежал путь в тридцать километров.

Час проходил за часом. Мы шли, не отдыхая. И были вознаграждены: под вечер в лучах заходящего солнца увидели первые домики деревни Халупки.

— Конечно, сначала мы заглянем к Сендорам, — почему-то сказал я.

Валя в ответ кивнула.

Вскоре мы подошли к дому, который я мог найти с завязанными глазами. Вся семья была в сборе. Бабка Сендорова, увидев нас, сказала:

— Дорогие мой, давно мы ждем вас. Я даже молилась. Не знали, где и искать вас. Вот уж несколько ночей, как мы не спим.

Мы с Валей сели за стол.

— Так в чем же дело? — спросил я.

— Гости у нас… Издалека… — ответила бабка Сендорова. — Не спят, не едят. Только просят поскорее разыскать вас.

Я ничего не понял. На всякий случай приготовил пистолет и гранату.

— Может, скажете пояснее?

Сендорова начала причитать:

— Деточки вы мои, гости-то русские. Их сюда прислал сын мой Петр, летчик. Он живой. В России он. В Войске Польском. Вот посмотрите фотографию. Сыночек мой родненький, жив! — Она протянула мне фотографию.

Я снял руку с пистолета.

— Откуда они взялись? Сколько их? — спросил я.

— Две женщины и мужчина. У нас прячутся. Мужчина все время находится где-то в Кракове. Не знают, что делать.

Сендорова поднялась.

— Франек, лезь на чердак за второй девчонкой, — обратилась она к сыну. — А мы с вами, — сказала она мне, — перейдем в другую комнату.

Я больше ни о чем не спрашивал. Когда мы вошли в соседнюю комнату, Сендорова подошла к широкой кровати.

— Оленька, вставай. Михал пришел.

Перина зашевелилась, и из-под нее вылезла девушка.

— Откуда вы? — спросил я ее.

— А вы кто? — ответила она мне вопросом на вопрос.

Говорила она по-русски. Я пристально посмотрел на нее и только теперь понял, из чьих рук Сендорова получила фотографию сына.

Мы с Ольгой обменялись несколькими фразами. Она повеселела. Видимо, мне удалось развеять все ее сомнения.

Спустя некоторое время дверь заскрипела, и в комнату вместе с Франеком Сендором вошла вторая девушка, товарищ Ольги.

— Это Ханя, — представил ее Франек.

— Здравствуйте, товарищ, — проговорила она, протягивая мне руку. — Мы хотели бы как можно быстрее наладить связь с ППР. Вы, конечно, уже знаете об этом?

— Знаю, — ответил я. — Считайте, что связь уже налажена.

Ольга и Ханка обменялись взглядами. Лица их просветлели.

— Отсюда надо уходить, — забеспокоилась Ольга.

— Не беспокойтесь, все будет хорошо, — сказал я. — Ну, теперь рассказывайте, как к вам попали девушки, — обратился я к Сендорам.

— Этот подлец бросил девушек на произвол судьбы, и неизвестно, что он еще выкинет, — вмешалась Сендорова. — Мы их кормим, поим, а то бы они пропали. Хорошо, что вы пришли…

— Да, мы же не рассказали вам о Юзеке — их попутчике, — прервал бабку Франек. — Все дело в нем. Его направили в Краков, чтобы он помог девушкам обосноваться, а он забрал у них деньги и стал ходить с гитлеровцами по ресторанам. Все это очень странно. Сюда в любую минуту могут нагрянуть гестаповцы. Верить ему нельзя ни на грош.

— Конечно нельзя, — вмешалась в разговор светловолосая Ханка. — В Кракове Юзек разыскал своего брата, гитлеровского жандарма. Часто встречается с ним и с другими подозрительными лицами. Пока у него есть деньги, он пьет, а что потом будет?

— Вы член партии и, конечно, знаете, что все это значит, — проговорила Ольга. — Нам надо скорее уходить отсюда, и вы должны помочь нам… А откуда вы так хорошо русский язык знаете?

В нескольких словах я рассказал Ольге о своем пребывании в Донбассе. Девушка обрадовалась.

— Ну тогда все будет хорошо! — воскликнула она.

Так я познакомился с советскими разведчиками — радисткой Ольгой и ее подругой Ханкой — дочерью врача из Вильно. Что же касается Юзека, то он оставался для меня личностью подозрительной.

Так или иначе надо было как можно скорее уходить из дома Сендоров и находить укрытие для радисток. Они были посланы штабом маршала Конева и вместе с Юзеком сброшены с парашютом в районе Тарнува. Они имели спецзадание — действовать в Кракове и в его окрестностях.

Время не ждало. Была дорога каждая минута.

О первых днях своего пребывания на польской земле Ольга позже писала следующее:

«Вот мы и на польской земле. Она встретила нас в лунную апрельскую ночь 1944 года, но не как представителей великого государства — цветами и музыкой. Вместо музыки мы услышали кваканье лягушек и рычание немецких овчарок, идущих по нашему следу.

Мы пошли вдоль небольшой речки в направлении леса. Вообще-то говоря, это был не лес, а скорее лесок. В нем мы укрылись от недобрых глаз до выяснения положения. С наступлением утра мы с Анкой, пользуясь правами слабого пола, послали Юзека с заданием все выяснить и определить место нашего нахождения. Невольно мы обратили внимание на то, что сразу же, как только мы приземлились, Юзек изменился. Мы стали остерегаться его и поэтому забрали у него пистолет, а во время его отсутствия закопали радиостанцию и парашюты. Юзек вернулся очень скоро с неприятными вестями: немцы ищут нас. Мы должны были немедленно уходить…

До Кракова мы добрались без особых приключений, а оттуда направились в деревню Могила. Отец и мать Франека Сендора оказались очень приветливыми и заботливыми стариками. Бабка, зная кто я, часто прибегала ко мне с новостями: на запад пролетел самолет, проехал транспорт с солдатами и вооружением. Одним словом, она была моим местным информатором. Она делала все, чтобы только я никуда не ходила. Ее заботу я особенно почувствовала, когда заболела и лежала с высокой температурой. Тогда она носила мне и яблоки, и разные лакомства. Как мать уговаривала поесть…

Когда мы с Анкой узнали, что Юзек предал нас, решили перебраться во Львов, получив на это разрешение Центра. Старики запротестовали. С одной стороны, они были правы, а с другой — нам не оставалось ничего иного, как перебраться в другое место, потому что мы остались без каких-либо средств к существованию. К тому же Юзек говорил Анке, что меня нужно убрать. Когда же мы окончательно решили уходить (в противном случае опасность угрожала не только нам и старикам, но и всей деревне), бабушка пообещала устроить встречу с надежным человеком. В тот же вечер к старикам пришли двое — мужчина и женщина. Мы познакомились. Я узнала, что мужчина — деятель подпольной Рабочей партии Михал, а женщина — его жена Валя. Они искренне хотели помочь нам. Мы разговорились и, как истинные друзья, больше не расставались».

Опасная дорога

— Я уже почти собралась, но перед уходом нужно сообщить в штаб о переносе радиостанции, об установлении связи с представителями Польской рабочей партии, — сказала мне Ольга, — Товарищи должны узнать и о поведении Юзека. Спрошу, что с ним делать.

Я дал Ольге все необходимые сведения. Ответ она получила короткий.

— Нам желают успеха, — произнесла Ольга с удовлетворением.

Мы быстро собрались в дорогу. Нельзя было терять ни минуты. Сендорова положила на стол большую круглую буханку деревенского хлеба, сыр, масло.

— Перекусите, — пригласила она.

— Спасибо, — поблагодарил я старушку. — Но нам пора отправляться. Лучше не искушать дьявола.

Франек Сендор выразил готовность помочь нам в переброске. Ольга и Ханка расцеловались со старушкой как с родной матерью. Сендорова крепко обняла и Валю, с которой сжилась за несколько лет.

— Удачи вам, дети мои, — произнесла она сквозь слезы.

Я решил перенести радиооборудование и аппаратуру в западную часть Кракова. В результате Юзек потерял всякую связь с Ольгой и Ханкой. Он жил — о чем я узнал из дальнейшего разговора с хозяевами — у родственников Сендоровых на улице Вечистой в Кракове.

К Чижам, этим самым родственникам, Юзека привел брат Франека Сендора. Однако поведение Юзека нарушило конспирацию всей группы. К Чижам он стал приходить пьяным. Дебоширил, потом доставал пистолет и пытался стрелять через окно. Когда Чижи уговаривали его не делать этого, он «шутил»:

— Не надо так осторожничать, все равно скоро над вами вырастет трава.

Нужно было любой ценой помешать намерениям предателя.

По земле уже стлались вечерние тени, когда мы оставили дом Сендоров и направились к деревне Могила, от которой нас отделяло километров десять. Решили по дороге не задерживаться ни в одном из домов. Многие знали Франека Сендора, но не всем можно было доверять, особенно в нашем положении. Да и некоторые члены Батальонов Хлопских могли оказаться легковерными, неосторожными людьми. Представители Армии Крайовой смотрели тут на нас искоса, об этом не следовало забывать. Дело было серьезное, и малейшая неосторожность могла привести к провалу.

Валя шла рядом с Ольгой. Обе были невысокого роста, но рядом с Валей Ольга казалась еще более щуплой. Мы с Ханкой шагали за ними. Ханка была высокой, хорошо сложенной блондинкой. Валя и Ольга вели негромкий разговор, в котором польские слова перемешивались с русскими.

— Ольга, если кто случайно остановит нас, ты сделаешь вид, что не можешь говорить, притворишься немой. — Валя приложила указательный палец к губам.

Ольга кивнула.

До деревни Могила было теперь рукой подать. Мы убавили шаг. Приближавшийся рассвет еще не рассеял ночного мрака, а мы хотели добраться до Кракова только к утру, когда в город едет больше людей, чтобы затеряться среди них. Каждый из нас нес какие-то части разобранного аппарата. У Вали в сумке лежал ящик.

В Могиле мы расстались с Франеком. Он вернулся в Халупки, чтобы там дождаться Юзека. С этой стороны сейчас нам грозила наибольшая опасность.

Мы миновали деревню, и вскоре впереди показались Чижины, а оттуда до города было совсем близко.

Светало. По тропинкам и дороге шли люди, сгибаясь под тяжестью чемоданов, рюкзаков и сумок с мукой, табаком, салом.

На небольшой станции около табачной фабрики стоял поезд. Мы осмотрелись. В толчее с трудом нашли место в вагоне. Люди громко переговаривались, кричали. Когда поезд тронулся, мы с облегчением вздохнули. Правда, путь предстоял еще далекий, и в самом его конце разное могло случиться. Жандармы и темно-синяя полиция всегда появлялись как из-под земли.

День выдался погожий. Утренние лучи солнца прорвались в купе, осветив усталые лица женщин и мужчин. Мы молча стояли, прижавшись друг к другу. Иногда переглядывались. До цели было далеко. И если даже на вокзале все пройдет гладко, это еще не конец. Нам предстояло пройти город, а потом ждала дорога до Забежува. В этой деревушке у Михала Выжги находилась наша «база». Он всегда радушно принимал нас. Я был уверен, что и на этот раз Выжги помогут нам.

Поезд остановился на станции Гжегужки. Люди высыпали из вагонов. Стали оглядываться, нет ли поблизости жандармов. Но их не было видно. Мы смешались с толпой и поспешили к трамваю, чтобы побыстрее добраться до западной окраины Кракова. Валя и Ольга шли мелкими шажками, Ханка поспевала за мной. Все шли порознь, на небольшом расстоянии друг от друга. Мы сели на «тройку» — трамвай, в котором год назад Валя с Шумецом перевозила аппарат для чехословацких товарищей. Я посмотрел на номер вагона. Может, и этот окажется счастливым?

Мы проезжали одну остановку за другой, и нам стало казаться, что мы без происшествий доберемся до цели. Но когда трамвай подкатил к центру города и остановился у почтамта, случилось непредвиденное. Мы увидели жандармов. Ольга и Валя стояли на площадке, мы с Ханкой — в середине вагона. Переглянулись. Что будет дальше? Если жандармы начнут проверять документы, нам крышка. Проходили мучительно долгие секунды. Жандармы окружили большую группу людей. Перед нашим трамваем уже стояло несколько других. Наконец наш вагон медленно тронулся, и… гитлеровцы не остановили его. Я вздохнул. На этот раз пронесло. Мы доехали до главного вокзала и вышли. От прохожих узнали, почему в такую рань гитлеровцы устроили облаву: кто-то на улице Любич убил двух жандармов. Мы огляделись и быстрыми шагами двинулись к остановке двенадцатого трамвая. На нем снова поехали в сторону почтамта. Повсюду на улицах — полицейские и гестаповцы. Люди говорили, что немцы прежде всего перекрывают дороги и шлагбаумы в городе.

Почтамт мы снова миновали без помех. Доехали до улицы Кармелицкой. Отсюда было уже недалеко до Троновице. Я стоял как на иголках. Думал, что сейчас переживала Ольга. Ведь она была в чужом, незнакомом городе.

Трамвай шел медленно, и это действовало на нервы. Нам нельзя было выходить на конечной остановке, где трамвай делал круг: там могли патрулировать немцы. Я сказал об этом Вале, и мы вышли на предпоследней остановке.

Осторожно по двое пошли вперед. Я издалека стал смотреть в сторону трамвайного кольца. Вагон свернул вправо и остановился. В то же мгновение из-за будок и киосков выскочили немцы с винтовками. Увидев это, мы свернули в сторону на улицу Ядвиги.

Валя и Ольга шли впереди. Ханка — за ними. Я — позади. Мы торопились. Хотели поскорее выбраться в поле. Только когда мы стороной обошли шлагбаум и достигли луга, я успокоился. Мы еще больше растянулись, чтобы не идти одной группой.

Мы прошли полем несколько километров. Наконец вдали показался лесной массив около Забежува и скала Кмиты. Здесь можно было передохнуть. Краков со всеми своими опасностями остался далеко позади. Лица девушек просветлели. Обе понимали, из какой ловушки нам удалось вырваться. Я с радостью смотрел на видневшуюся невдалеке деревушку Модльничку и на небольшой, под соломенной крышей дом Выжгов.

Солнце медленно клонилось к западу. Кое-где люди пропалывали и окучивали картофель. Пережитое стало забываться.

— Не думала я, что мы выпутаемся из этих силков, — призналась Ханка.

— Гестапо все время идет по следу, но мы никогда долго не остаемся на одном месте. Всегда приходится быть начеку. Но тут нам просто повезло, — сказала Валя.

Ханка все переводила Ольге.

Разговор продолжался. Мы стали перебрасываться шутками. Потом я попросил Ханку рассказать, как она совершила прыжок с парашютом вместе с Ольгой. Она согласилась.

— Прыгали мы, как вы знаете, в районе Тарнува, ночью, — начала она. — Я отделилась от самолета последней. Приземлилась быстро. Все благополучно опустились. Мы с Ольгой сразу нашли друг друга, а вот Юзека пришлось ждать до утра. Потом он пошел узнать, далеко ли до правого берега Вислы в направлении на Бохню. Мы шли все время полем, больших дорог избегали. После двух ночей, проведенных в риге, переправились через Вислу и добрались до дома Сендоров. Сначала меня пугали незнакомые места, но потом все стало не так страшно. Что было дальше, вы уже знаете. Теперь для нас наибольшую опасность представляет Юзек, — вернулась она к прежней мысли.

— Расскажи еще, как вы добрались до Сендоров.

— Из Бохни мы вышли на рассвете, — продолжила свой рассказ Ханка, — С Сендорами нам должна была помочь договориться фотография Петруся с его подписью. Адрес мы знали. Через несколько часов мы стояли на берегу Вислы. Ольга вдруг сказала: «Это, наверно, не Висла. Я думала, что она широкая, а она маленькая, узкая». Юзек вернулся в поле, чтобы сориентироваться, далеко ли еще до Халупок. У одного крестьянина он узнал, что нужно пройти еще несколько километров. Этот отрезок пути мы одолели с трудом. Проходили мимо людей, работавших в поле, но в разговор с ними не вступали. Наконец нам показалось, что мы у цели. Близился вечер, и нам не хотелось идти вслепую. Юзек переправился на противоположный берег. Мы с Ольгой долго ждали его возвращения. Вернулся он вместе с Франеком Сендором, братом Петра. Я обрадовалась, хотя и видела Франека первый раз. Мы показали ему фотографию. Он сразу узнал своего младшего брата. «Это он, — сказал обрадованный Франек. — Пошли домой, — предложил он, — мать, когда увидит фотографию Петра, страшно обрадуется. Она считает, что его нет в живых. Вот уже три года мы не получали от него вестей».

Сендорова поздоровалась с нами и сразу же попросила показать фотографию. Я заметил, что руки у нее дрожали. Она сказала: «Мой Петрусь, мой дорогой сын жив и помнит обо мне». Я рассказала ей о Петре. В тот же вечер Ольга вышла в эфир и доложила штабу об установлении связи с семьей Сендоров, — закончила свой рассказ Ханка.

Поля окутывались сумерками. Мы направились к Модльничке. Подошли к неприметному домику Выжгов. Я постучал. Меня встретили без удивления и, как всегда, тепло.

— Мы ждали вас, — признался Выжга. — Вы что-то давно не были у нас.

— Я не один, — сказал я, показав на своих спутниц.

— Ваши гости — наши гости, — ответил старик, с интересом глядя на Ольгу и Ханку.

— Эти женщины сбежали из эшелона, который шел в Германию, — объяснила Валя и, показав на Ольгу, добавила: — Она русская, мы вместе с ней прятались от гитлеровцев.

— Мы вас всех приютим под этой крышей, — сказала Выжгова и стала хлопотать на кухне.

Мы умылись, и хозяева провели нас в небольшую комнатку. Под каким-то предлогом я вышел с Ольгой во двор. Мы растянули в риге антенну. Ольга быстро собрала рацию и начала передачу. Я светил ей фонариком. Связь была установлена через несколько минут. Ольга сообщила, что Юзек истратил все имевшиеся деньги, связался с врагами, отказался от сотрудничества и грозится ликвидировать группу в Кракове.

«Что делать?» — отстукивала Ольга ключом зашифрованные слова донесения. Она сообщила также, что мы находимся в западной части Кракова, что вместе с ней Валя и я. Упомянула и об облаве в городе, и об убитых жандармах.

Лицо Ольги, склонившейся над рацией, изменилось до неузнаваемости. Она смотрела прямо перед собой в одну точку в ожидании ответа.

На ночь мы улеглись в риге на соломе. Все изрядно устали. Но я не сразу уснул. Лежал и думал, где бы понадежнее скрыть от вражеских глаз радисток и рацию. Все-таки мы находились не так уж далеко от Кракова. Немцы могли быстро обнаружить в эфире позывные новой радиостанции. Но где безопаснее для нас могла бы работать радистка? В Чернихуве, Рыбной, Кальварье, Жешотарах? На мой взгляд, для этой цели больше всего подходила Рыбна, точнее хутор Морги в Рыбной. Хутор лежал в стороне. Партизаны наши будут охранять Ольгу. Помогут ей и другие товарищи. Из Модльнички нужно было немедленно уходить. Слишком уж много здесь открытых полей, и Краков как на ладони…

Рано утром мы разделили между собой части радиоаппаратуры, попрощались с Выжгами и отправились в путь. Нам предстояло пройти больше двадцати километров. К моменту выхода из Халупок мы оставили позади уже сорок километров. Мы с Валей выбирали хорошо знакомые нам тропинки и полевые дороги. Для прикрытия использовали каждый лесок. Шли медленно, внимательно наблюдая за местностью. Ханка дорогой рассказывала нам о советских партизанах.

Через несколько часов мы были на месте. В дороге я договорился с девушками, что никто, кроме старого Фелюся и Игнация Тарговского, не должен знать о радиостанции.

Приблизились к строениям. Старый Фелюсь сразу увидел нас. Ему не пришлось долго объяснять.

— Девчата будут у нас как дома, — заверил меня старик.

Тарговский обещал нам помочь. Было решено, что наблюдением за местностью займутся Метек Коник, Станислав Вненцек (Казек) и Янек Касперкевич. Мне оставалось еще уведомить командование округа о последних событиях. Я послал Павлику и Ксенжарчику донесение.

Теперь радиостанция находилась в надежном месте, и ничто не мешало начать выполнение задания советского командования. В одной из передач Ольга сообщила о сотрудничестве с членами Польской рабочей партии, о своем местонахождении.

Ровно в полдень

Вторая половина июня 1944 года выдалась солнечная. Перед уходом из Моргов в Краков я договорился с Ольгой о дальнейшем сотрудничестве. Было очень важно установить наблюдение за передвижением немецких войск, транспортов с боевой техникой и живой силой на автомобильных и железных дорогах, определить немецкие позиции. Для выполнения этого задания требовалось создать сеть информаторов и подготовить для ведения разведки по меньшей мере человек двадцать. Однако самое неотложное дело состояло в необходимости ликвидировать опасность со стороны Юзека. Теперь уже не оставалось сомнений, что он хотел выдать Ольгу и Ханку гестапо. Чижи, у которых продолжал жить этот предатель, каждую минуту ждали ареста. Юзек не переставал угрожать им и давал понять, что хочет ликвидировать Ольгу. За эту гнусность он рассчитывал получить вознаграждение. Но он не знал главного — девушек с радиостанцией в Халупках уже не было.

Ханку я переправил к Модльничке Малой, недалеко от Кракова: в городе ей нельзя было появляться, так как там она могла попасться на глаза Юзеку. Вместе с Валей, которая находилась в городе, она начала собирать информацию для Ольги. Дела, однако, продвигались очень медленно. Все это время мы не забывали о Юзеке. И все же я начал организовывать группы для выполнения указаний, которые Ольга получала из штаба фронта.

Обстановка складывалась таким образом: если мы не уберем Юзека, он уберет нас. Ольга должна была сообщить о нашем предложении Ксенжарчику и Павлику.

Я встретился с ней в Рыбной. Она вручила мне решение штаба ликвидировать Юзека. Медлить было нельзя. Теперь время работало против нас. Юзек мог обречь на смерть многих людей. Мы обсудили с Ольгой план действий.

Я стал думать, кому поручить приведение приговора в исполнение. Мой выбор пал на Янека Касперкевича и Франека Чекая. Оба были опытными бойцами Гвардии Людовой.

— Можете на нас положиться, командир, — заверил меня Янек, узнав о задании. — Мы понимаем, что дело это серьезное.

Условия для выполнения задания не были благоприятными. Из всех дней недели пришлось остановиться на воскресенье, на полуденных часах. В это время Юзек должен был идти по улице Могильской к дому Чижей, Ханка должна была показать Юзека Янеку и Франеку, так как они не знали его в лицо.

Наступило воскресенье. Янек и Франек оделись во все самое лучшее и выехали из Рыбной в Краков. В пригороде, в Броновице, встретились с Валей и Ханкой. Юзек должен был вернуться в квартиру около часу. Времени оставалось еще час.

— На месте покажем вам, куда вы потом будете уходить, — предупредила их Валя.

— Тогда едем, мы готовы, — сказал Янек.

После двенадцати они уже были на улице Могильской. Держались близко друг к другу. Шли не торопясь, словно прогуливались. Улицы заливал солнечный свет, но люди, казалось, были равнодушны к этому. То и дело проезжали легковые машины, оставляя за собой клубы пыли. Четверка внимательно следила за мостовой и противоположной стороной улицы. Ничто не должно было ускользнуть от их внимания. В тот момент, когда Валя объясняла ребятам, в каком направлении они должны убегать, Ханка вздрогнула.

— Хлопцы, это он, Юзек, — прошептала она сдавленным голосом и еле заметным движением руки показала на мужчину, проходившего мимо них.

Юзек, видимо, узнал Ханку, потому что сразу прибавил шагу. Квартира Чижей находилась неподалеку. Янек и Франек мгновенно оценили обстановку и бросились к Юзеку. Тот попытался бежать, но в этот момент раздались два выстрела. Предатель упал. Ребята вытащили у него из карманов документы и бумаги и стали быстро удаляться. Ханка и Валя отошли немного раньше. На улице поднялась паника. Ребята свернули на улицу Косиньеров, за которой уже виднелись поля. В эту минуту из-за поворота неожиданно выскочил немецкий патруль и стал стрелять в ребят. Они ответили несколькими выстрелами, ранили одного немца, затем бросились к какому-то сараю. Уничтожили все, что имели при себе, и в первую очередь документы. Немцы тем временем окружили сарай. Гвардейцы стали отстреливаться. Немцы застрочили из автоматов. Их пули сразили обоих смельчаков.

Они погибли, спасая товарищей. Их героическая смерть позволила продолжить работу радиостанции Ольги, что впоследствии сыграло большую роль в деле спасения города. Пусть жители Кракова узнают и об этом эпизоде борьбы тех лет и помнят о том, что гибель двух молодых гвардейцев была символом готовности понести самые большие жертвы во имя достижения цели.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Для фронта

Гибель ребят я воспринял так, словно потерял собственных сыновей. И все же, как ни больно было, следовало подумать и о том, как обезопасить работу радиостанции. Тогда я еще не знал, что ребята уничтожили все свои документы, и поэтому боялся, что их удостоверения могут привести немцев в Рыбную.

— Нужно предупредить Ольгу и товарищей, — предложила Валя. — Лучше всего если я сама сбегаю в Рыбную. Медлить нельзя…

С момента трагической гибели ребят прошло немного времени. Надо было действовать быстро. Валя сразу же собралась в дорогу. Пошла пешком: дорогой ей не попалось ни одной машины.

От Кракова она двинулась в направлении на Лишки. Машинально отсчитывала, сколько осталось позади телеграфных столбов. С быстрого шага иногда переходила на бег. Так прошла она больше двадцати километров.

До хутора Морги она добралась смертельно уставшей. Старый Фелюсь и Ольга с нетерпением ждали известий. По лицу Вали поняли, что случилось самое худшее. Девушки моментально свернули радиостанцию и перешли в другое место. Ольга и Ханка долго еще вспоминали ребят, говорили об их отваге.

Я встретился с Ксенжарчиком и Павликом, чтобы обсудить дальнейшие планы. Рассказал им, как прошла операция. Ребята, Ханка и Валя были застигнуты врасплох: Юзек появился раньше времени. Это и явилось причиной печального исхода операции. Янеку и Франеку, после того как Юзек узнал Ханку, оставалось одно — стрелять. Предатель не должен был уйти. Иначе это привело бы к катастрофическим последствиям.

Мы решили, что Ольгу с ее радиостанцией будут охранять Игнаций Тарговский из хутора и гвардейцы Метек и Казек из Чулува. Они получили инструкцию, как им надлежит действовать и как поддерживать связь с нами. Мы старались предусмотреть все возможные неожиданности. В такой обстановке существенной оказалась бы помощь штаба маршала Конева. Об этом должна была позаботиться Ольга.

Оставалось одно — найти несколько квартир для размещения радиостанции. На одном месте нельзя было выходить в эфир больше двух-трех недель. Затем приходилось переносить радиостанцию в другое место, удаленное от предыдущего самое меньшее на двадцать — тридцать километров. Гитлеровцы, видимо, уже засекли радиостанцию. Значит, места нужно было менять чаще.

Я отправился подбирать для Ольги квартиры. Все это время мы внимательно следили за передвижением немцев. Если они шли за нами по следу, по полям Рыбной, мы отходили в окрестности Кшешовице. А когда они настигали нас и здесь, мы скрывались в Кальварийских горах. Так мы водили гитлеровцев по всей округе.

Фронт требовал новых данных, торопил с передачей подробных сведений. Штаб предлагал помощь, приказывал продолжать ведение разведки, рекомендовал соблюдать осторожность. Линия фронта проходила пока в сотнях километров отсюда, а у меня было такое чувство, будто я сам непосредственно участвовал в наступлении.

Для сбора материалов я привлек многих опытных товарищей в Кракове и его окрестностях. Теперь на всем Краковском железнодорожном узле велось постоянное наблюдение. Мы собирали данные о дислокации немецких частей в самом городе, их обозначениях иназваниях, о расположении военных складов, гитлеровских штабов. Особое внимание обращали на полевую почту войсковых частей, которую слали с Запада на Восток. Номера полевых почт, непонятные для нас, являлись для советского штаба ценной информацией.

За это важное дело взялись целые группы товарищей, организованные так, что каждая действовала самостоятельно. Весь район покрылся сетью нашей разведки. В Кракове действовали Солтыковы, Шафарские, Сливовы, мои старые соратники Шимоняк и Наврот. Приступили к выполнению задания Сендоровы, которые не побоялись помогать нам и дальше, и Выжговы. В Кальварье за транспортом следил Францишек Сусек, в Леньчах — Юзеф Добош. Десятки товарищей помогали нам в этом трудном деле. Каждый имел определенное задание. В Величке Бохенек и его жена не спускали глаз с немецких баз и железной дороги. Валя занялась гитлеровскими штабами в Кракове.

Товарищи придумывали самые различные способы, часто рискованные, чтобы добыть нужные сведения. Наши разведчики почти ничего не знали о действиях других товарищей. Все данные отбирала Валя. Я анализировал их и уточнял. Донесения писал по-русски. Валя передавала их Ольге.

Товарищи из Рыбной старались обеспечить Ольге безопасные условия для работы. Мы стремились к тому, чтобы все данные были точными. Сведения, на первый взгляд совсем не важные, незначительные, могли иметь неоценимое значение.

В отеле «Рояль» располагался штаб немецких войск. Здание находилось в краковском районе Страдом. Каждый день здесь убирала комнаты Клара Солтыкова. Мы поговорили с ней.

— Сделаю все, что смогу, — сказала она.

Каждого выходящего из отеля немцы тщательно обыскивали. Солтыкову тоже. Однако она пользовалась известным доверием.

Нередко Солтыкова «убирала» целый ворох материалов. Ее «добычей» иногда оказывались конверты с сургучными печатями и даже письма, но чаще всего оттиски штемпелей с обозначенными на них номерами полевых почт. Как уборщица Солтыкова имела известную свободу передвижения. Часто к ней приходил ее сынишка Метек, который один раз уже здорово помог нам — предупредил Валю и Шумеца, что немцы заняли мост.

— Метек, я тебе дам один конверт. Ты спрячь его и помалкивай.

— Хорошо, мама.

Метек часто прибегал к матери перед ее уходом с работы. Немцы знали его и пускали в здание. Клара каждый раз передавала бумаги сыну.

— Иди и не задерживайся, — говорила она ему.

Маленького, невзрачного на вид Метека немцы не обыскивали. И в результате Ольга собрала ценную информацию о немецких частях.

Прошел июль. И тут я получил известие, что Ханка попала в руки немцев во время облавы…

В начале августа 1944 года в Мехуве состоялась конференция под председательством пятого по счету секретаря округа Влодзимежа Завадзского (Ясны). На ней речь шла о планах предстоящей борьбы.

Примерно в это же время я еще раз встретился с полковником Ксенжарчиком. Вместе с ним мы направились в Модльничку Малую. Здесь, у Выжгов, находились Валя и Ольга. Отсюда мы намеревались перебросить радиостанцию дальше, в леса около Санки. Новая квартира для Ольги была приготовлена в деревне Бачин у Жевуского. Передохнув, мы двинулись дальше. Ольга и Валя шли впереди. Я же, нагруженный радиодеталями, которые помог мне взвалить на спину полковник, — за ними. С Ксенжарчиком мы расстались в поле около Мыдльников.

В конце августа мы получили давно ожидаемое сообщение из штаба Конева. Обо всем этом периоде Ольга так написала в своих воспоминаниях:

«Михал стал для меня надежным советчиком, помощником и старшим товарищем. С его помощью была создана сильная разведывательная сеть. Он и материально обеспечил меня. Так началась наша совместная тяжелая и опасная работа. С Анкой мы расстались, предварительно договорившись о месте встречи. Связь между нами должна была поддерживать Валя Зайонц…

…Остановилась в доме Игнация Тарговского. Здесь увидела свою «дворцовую стражу» — Казека (Станислава Вненцека) и Метека (настоящего имени его не знаю). Валя была связной. Первым нашим заданием было уничтожить предателя Юзека. Добровольцев выполнить это задание было много, но товарищи из ППР доверили его Яну Касперкевичу и еще одному товарищу, которого я не знала. Оба патриота с задания не вернулись, но Юзека ликвидировали. Эту первую утрату я пережила очень тяжело… Вместе с Валей, Казеком и Метеком я немедленно перебралась в деревню Чулув. Как я уже писала, Казек и Метек — отважные и находчивые ребята — всегда сопровождали меня, когда я переходила с одной квартиры на другую… Часто приходилось перебираться из деревни в деревню, чтобы фашисты не запеленговали мою радиостанцию.

Прошел месяц. Однажды Анка не явилась на встречу со мной. Ночью Валя сообщила мне, что Анку схватили во время облавы. Мои друзья не оставили меня одну…

Так жили мы и боролись плечом к плечу с польскими братьями и сестрами шесть месяцев. Несколько раз командование обещало сбросить груз. Несколько раз мы сидели в укрытии на лесных полянах в ожидании самолета, но наступал рассвет, всходило солнце, а самолет по неизвестным нам причинам так и не появлялся. В один прекрасный день командование запросило у меня пароль для связных. В конце августа я получила радиограмму, что на связь ко мне вылетела целая группа. В это время я находилась в деревне Санка у Врубеля. Когда я пришла к нему и сказала, кто я такая и что из-за меня он может иметь большие неприятности, он ответил: «Ты, русская девушка, не боишься швабов и борешься за свободу моей родины. Могу ли я в таком случае стоять в стороне? Нет. Я вместе со своими дочерями буду помогать тебе. Живи у нас и будь моей третьей дочерью». Эти сердечные слова сказал мне простой польский крестьянин-патриот. Из выбросившихся с парашютом первой появилась Ася — радиотелеграфистка группы «Голос», затем пришел капитан Михайлов — командир, последним — Алексей, человек необычайно смелый. Для Аси и Алексея в Кракове была приготовлена квартира, поэтому они сразу же пошли туда. Михайлов остался со мной. Я передала ему дела и познакомила с информаторами. Михайлов возглавил группу».

Город, приговоренный к уничтожению

Именно в это самое время мы вместе с группой товарищей из Кракова узнали такое, от чего кровь застыла в жилах. Мы добыли неопровержимые доказательства преступных намерений оккупантов, которые уготовили нашему городу гибель, решили превратить его в руины. Если бы гитлеровцам удалось осуществить свои планы, погибли бы тысячи людей.

Мы начали собирать данные о планах минирования и взрыва промышленных, культурных и других объектов Кракова. Вскоре у нас не осталось сомнений относительно планов гитлеровцев.

На перекрестках улиц, на центральных площадях и в других местах города стали появляться бетонные бункеры. Краков превращался в крепость оккупантов. Работы велись днем и ночью. Под основания и в подвалы архитектурных памятников старины, коммунальных и промышленных объектов гитлеровцы закладывали динамит. Нередко вес взрывчатки превышал тонну и даже несколько тонн. Нетрудно было представить возможные последствия.

Большое количество динамита было заложено под городскую электростанцию и газовый завод, под банки на улице Баштовой и на улице Яна. На главном рынке гитлеровцы заминировали Дом под Баранами, Сукеннице, Вавель и целый ряд других ценнейших строений и объектов. Надо было что-то делать.


И вот настал долгожданный день, о котором в своих воспоминаниях писала Ольга: с парашютами выбросились капитан Евгений Степанович Березняк (Михайлов) и лейтенант Алексей Шаповалов из штаба фронта Конева, а с ними и другие специалисты.

Хуже всего пришлось Шаповалову. Из-за какой-то радиолокационной помехи он покинул самолет значительно раньше остальных и, вместо того чтобы опуститься в районе Кракова, приземлился в Силезии. Свои действия и путь до Рыбной, куда он шел на встречу с остальными членами группы и Ольгой, Алексей описал в воспоминаниях, которые предоставил мне. Воспоминания эти, написанные по-военному кратко, показывают, в какой обстановке нам пришлось бороться. Благодаря им новое освещение получают некоторые события.

Отдельные места воспоминаний Шаповалова, по сути дела, являются повторением того, о чем пишу в своих воспоминаниях я. И все же я считаю необходимым привести их здесь, поскольку они по-иному освещают те или иные факты.

О том, как он нашел нас, и о некоторых более ранних событиях Шаповалов писал:

«Весной 1944 года в глубокий тыл врага была сброшена с парашютами группа разведчиков со специальным заданием советского командования. Группа состояла из трех человек. Командиром ее был назначен некий Юзек, поляк по происхождению, проживавший на территории Советского Союза. Радиотелеграфисткой была Ольга — Елизавета Яковлевна Вологодская, второй разведчицей — Ханка.

Группа благополучно высадилась в районе Кракова. Однако начать выполнение задания не смогла: Юзек, брат которого служил жандармом в Кракове, оказался предателем.

Девушки-разведчицы не имели опыта работы в тылу врага. Вначале они не знали, что делать, но потом стали настойчиво искать связи с польским подпольем и в скором времени установили ее. На помощь группе пришли польские патриоты-коммунисты. Они стали вести разведку, нашли подходящее место для радиостанции.

В начале ее расположили в деревне Халупки, неподалеку от Кракова, у одного из участников польского движения Сопротивления — Сендора, а когда возникла опасность обнаружения, руководитель краковского подполья Юзеф Зайонц помог перенести радиостанцию сначала в окрестности Кшешовице, а позже в деревню Рыбную, что более чем в двадцати километрах от Кракова.

Партизанское движение в этом крае росло с каждым днем. В занятых врагом районах возникали партийные партизанские группы. Под руководством Польской рабочей партии польские партизаны неуклонно наращивали силы в борьбе с фашистами. Земля горела под ногами гитлеровцев, пытавшихся любой ценой подавить это движение. В Кракове был даже создан специальный гестаповский центр по борьбе с партизанами, имевший собственную радиостанцию и части для выполнения специальных заданий. Филиал этого центра находился в Кшешовице. Кровавые расправы с жителями, помогавшими партизанам, облавы, аресты стали обычным явлением.

Части Советской Армии, развивая наступление на всех фронтах, быстро продвигались вперед.

Краковский железнодорожный узел являлся очень важным стратегическим пунктом. Через Краков на участок фронта в районе Сандомира проходили немецкие эшелоны с живой силой и техникой. Поэтому, естественно, командованию 1-го Украинского фронта необходимо было иметь данные о переброске немецких войск. Наиболее достоверные сведения могли собрать люди, проживающие либо в Кракове, либо в его окрестностях.

…Поскольку Юзек знал имена, под которыми разведчицы действовали в Польше, им требовалось раздобыть новые документы. В это время в Сулковице или в Дембице партизаны, с которыми поддерживала связь Ханка, разгромили гминную[12] управу, захватив при этом печати и бланки так называемых «кеннкарт». Разведчики решили воспользоваться этими печатями и бланками. Но Ханка допустила непоправимую ошибку: заполнила «кеннкарту» с новым именем и поставила на ней неправильную дату. Получалось так, что гминная управа выдала ей документ после своего разгрома. За эту ошибку она заплатила жизнью. На одном из краковских контрольных пунктов при проверке документов гестаповцы арестовали Ханку, а потом расстреляли. После ее гибели группа перестала существовать. Ольга осталась одна.

Возникла необходимость сбросить новую группу. Выбор пал на нас. В состав нашей группы вошли три человека. Командиром был назначен Евгений Березняк, его заместителем — я, радиотелеграфисткой — Ася Жукова.

И вот мы изучаем район выброски, подходы к Кракову и учимся всему тому, что необходимо знать разведчику в тылу врага. Наконец мы в самолете. Через несколько часов я вторично опущусь в тылу врага. Самолет подлетает к месту выброски. Один из членов экипажа самолета открывает двери, я подхожу к ним и прыгаю первым. Приземляюсь на каком-то озере. Мокрый и измученный вылезаю из воды.

Закапываю парашют и начинаю искать товарищей. Направляюсь в сторону леса. Где-то совсем рядом громко лают собаки. Возвращаюсь к озеру, переодеваюсь и решаю остаться здесь до утра. Утром выхожу на шоссе и только тут начинаю понимать, где нахожусь. Это Домброва-Гурнича. Меня сбросили более чем на 128 километров дальше от намеченного места приземления.

Пробираюсь к Сосновецу. Мой путь по земле, включенной в состав рейха, очень опасен. Прописки у меня нет. Спрятаться негде. Это густо населенный польский угольный бассейн, присоединенный к Германии. В Сосновеце у меня тоже нет знакомых.

Стараюсь находиться там, где много людей. Страшно хочется есть. Набираюсь нахальства и иду в ресторан с надписью «только для немцев». Обед жалкий. С таких обедов можно протянуть ноги.

Знакомлюсь с Сосновецом. Узнаю, что на Модровгассе помещается организация украинских националистов, находящаяся под опекой гестапо и поставляющая немцам агентов. Решаюсь использовать националистов. Еду на Модровгассе. По дороге придумываю себе «легенду»: я бежал из Львова от советских частей, преследующих украинских националистов. Все удалось. После продолжительной беседы получаю разрешение ночевать в польской школе, занятой националистами. На следующий день получаю разовую денежную помощь.

Нужны документы… Но чтобы получить их, придется «поработать» на фюрера Адольфа. С помощью националистов устраиваюсь работать на завод боеприпасов «Остхютте». Здесь получаю «аусвайс» — удостоверение. Так я стал «законным» жителем рейха…

На «Остхютте» встречаюсь с украинцами, белорусами, русскими и поляками. Большинство из них насильно угнаны в Германию…

Собираю очень ценные данные о промышленных объектах врага. Но, к сожалению, не могу передать их туда, где они необходимы. Моих товарищей нет. Пора двигаться в Краков. Что-то ждет меня там?

Поездом из Катовице добираюсь до станции Тшебиня и здесь перехожу «зеленую границу». И вот я в Кракове. Оттуда направляюсь в деревушку Рыбна и здесь встречаюсь с товарищами. Продукты на исходе. Связь с командованием вот-вот оборвется. Решаю установить связь с польскими партизанами и с их помощью принять груз с Большой земли. Польские товарищи знакомят меня с молодым подпольщиком Станиславом Очкосем (Скала). Вместе с ним мы идем в горы в партизанский отряд ППР, которым командует Тадек (Тадеуш Грегорчик). Отряд этот небольшой, слабо вооруженный. Однако партизаны его не раз одерживали победы в боях с врагом.

Здесь же встречаюсь с советским радистом Иваном Рудницким, и мы обсуждаем все неотложные вопросы. Затем я снова возвращаюсь в окрестности деревни Рыбна, где находится наша радиостанция.

Утром еду в Краков. Здесь придется жить долго. В Броновице, предместье Кракова, знакомлюсь с семьей Юзефа Прысака. Юзеф Прысак, или Музыкант, как мы его называли, был истинным патриотом своей родины. Он без раздумий предоставил нам свою квартиру, что не каждый сделал бы в то трудное время. Как разведчик он делал для нас много: собирал информацию о дислокации немецких войск, расположении складов, аэродромов и т. п. Работая сторожем в городских садах, разбитых поблизости от железнодорожной магистрали Краков — Катовице, он регулярно информировал нас о переброске немецких частей и боевой техники в сторону фронта и обратно. Сведения, собранные им, всегда оказывались точными. Его быстрые глаза замечали все, до мельчайших подробностей.

Кроме всего прочего, этот человек каждое воскресенье вместе с женой и дочерьми ходил играть и петь в домах богачей и немецких офицеров. Нередко ему удавалось играть в расположении немецких частей, откуда он приносил очень ценную информацию: номера войсковых частей и их отличительные знаки, сообщал о настроениях среди немецких солдат и о возможных перебросках. Если бы только немцы знали, кто веселил их!

За время пребывания у Прысаков знакомлюсь с Краковом. И хотя немцы чувствуют себя здесь хозяевами, город бурлит. Однако, как и раньше, Краков остается единственным местом, где можно спокойно спать, не боясь бомбежек. Поэтому в городе засели немецкие военные власти. Здесь же находится и штаб немецкой южной группы армий «А», который меня особенно интересует.

Побывал в организации немецких националистов на улице Зеленой. Мне порекомендовали идти работать на фабрику мармелада в Тенчинеке. Я сказал, что подумаю. Собираю различные данные, проверяю сведения, доставленные польскими товарищами».

Вскоре я встретился с лейтенантом Шаповаловым и капитаном Березняком.

Опасная разведка

Итак, теперь мы могли рассчитывать не только на собственные силы. Мы проникли в логово врага, чтобы вырвать у него важные военные тайны.

Я ждал Шаповалова и его командира — Березняка (Михайлов). Оба пришли прямо к нам на квартиру. Они знали о моем местопребывании из радиодонесений Ольги. Им даже были известны характерные черты моего лица.

— Таким я и представлял вас себе, — признался лейтенант Алексей Шаповалов, широко улыбнувшись и крепко пожав мою руку.

У него были правильные черты лица и большие карие глаза. Голос выдавал умение убеждать.

Мы сидели в комнатке Выжгов в Модльничке и в серых сумерках вечера вели разговор о работе.

— Мы должны сделать все, чтобы помочь фронту и спасти Краков: таков приказ штаба, — говорил лейтенант. — Наблюдение необходимо продолжать.

— Люди у нас есть. И некоторый опыт накопили.

— Знаю. Знаю также, что вы уже многое сделали. Теперь поговорим о деталях…

Так мы начали постигать тайны разведки. Алексей основной упор делал на сбор сведений о частях и штабах оккупантов в городе и его окрестностях, установление номеров частей, их обозначений. Мы уже делали это, и не безуспешно. Большое значение в военной стратегии имели точные сведения о движении эшелонов — военной техники со знаками частей. Алексей учил товарищей, как добывать эти сведения. Как ведут себя и что намереваются делать гитлеровцы в городе, какие планируют строить оборонительные рубежи — все это находилось в центре нашего внимания.

— Немецкие части и их обозначения, количество и виды военных транспортов, немецкие оперативные планы — вот о чем нам нужно собирать данные, — часто повторял Алексей.

Как-то он собрался с Валей на «прогулку». Осмотрел отдельные объекты. Прошел мимо штаба, в котором «хозяйничала» Клара Солтыкова. Издали рассматривал Вавель — резиденцию Франка, наблюдал за строительством бункеров.

Важнейшие строительные работы военного характера производила немецкая организация «Тодт». На некоторых работах были заняты и наши люди. От них мы получали очень важную информацию. Собирал ее Гловацкий — рабочий, член ППР с 1942 года, с помощью своих рабочих-ассенизаторов. Помогал нам и Шафарский, который работал в это время на Вавеле столяром. Он и его рабочие имели относительную свободу передвижения. Шафарский и его жена, проживая в Лагевниках, невдалеке от железной дороги и станции Бонарка, кроме всего прочего собирали данные о военных транспортах гитлеровцев. Продолжала свою разведывательную деятельность и отважная Клара со своим сыном Метеком.

Юзеф Прысак и Ирена Сливова с неослабевающим вниманием следили за железной дорогой на участке Катовице — Краков, где больше всего проходило эшелонов на фронт и обратно.

Люди действовали самоотверженно, как настоящие разведчики. Мы понимали, что борьба с оккупантами входит в решающую фазу, что час расплаты с ними близок.

Передвигаться по улицам города становилось все опаснее. В разведке большее участие стали принимать женщины. Чтобы усыпить бдительность немецких солдат и избежать облавы, они не раз брали с собой детей.

На улице Реторыка находился штаб немецкой южной группы армий «А». Этот объект с расположенной в нем гитлеровской частью нужно было изучить. Задача перед нами стояла трудная. Как разобрать надписи и знаки различных форм и цветов, видневшиеся на прикрепленной к стене вывеске, если здание охраняется?

— Надо подумать, — забеспокоился Шаповалов. — Дело неотложное. Штаб ждет донесений. Туда должен пойти опытный человек.

Здание охраняли часовые. Вокруг него могли находиться и агенты в штатском. Солдаты стояли около вывески со знаками и названием части.

В один из солнечных дней, когда пожелтевшие листья уже облетали с деревьев, немецкие солдаты, стоявшие на посту перед зданием интересовавшей нас части, увидели буквально в нескольких шагах от себя женщину с маленьким мальчиком. Ее поведение не вызывало у них подозрений. «Пришла развлечь малыша», — решили они.

Бульвар купался в лучах солнца. Деревья отбрасывали тень, усеянную светлыми пятнышками. Но женщина с ребенком оставалась равнодушной к этой осенней красоте краковской природы. Она бегала за мальчиком, собирала и показывала ему листья, останавливалась, поправляла ему шапочку. Давно не стриженные волосы трехлетнего мальчугана спадали на лоб.

Внимательный наблюдатель заметил бы в игре женщины с ребенком нечто необычное. Женщина часто, даже слишком часто поправляла шапочку на голове ребенка, причем каждый раз эта процедура длилась на несколько минут дольше предыдущей. Он заметил бы, что женщина часто проходила мимо входа в штаб, охраняемого часовыми. Он мог бы даже удивиться, что она отваживается так близко подходить к солдатам. Он, конечно, обратил бы внимание на то, что, когда женщина бежала или шла за мальчиком и проходила мимо часовых, она бросала короткие внимательные взгляды на вывеску с немецкими надписями и разноцветными знаками. И все начиналось сначала: поправление шапочки, прохождение мимо часовых, короткий взгляд на вывеску.

Игра с ребенком продолжалась. Один из солдат стал внимательно приглядываться к женщине. Нахмурился. Мальчик, словно почувствовав недовольство часового, вдруг громко заплакал.

— Не плачь, успокойся, мы уже идем домой, — успокаивала малыша женщина.

Она в последний раз поправила ему шапочку, взяла его за руку, и они пошли. Солдат сделал шаг, словно хотел задержать женщину, но тут же отказался от своего намерения и остановился.

— …Под конец я ущипнула малыша, чтобы он разревелся, потому что все, что нужно, я уже сделала, а часовой мне все меньше нравился. Мне казалось, что вот-вот он крикнет «Хальт!», — рассказывала потом Валя.

Разведка удалась. Валя все записала на клочке бумаги, который вместе с огрызком карандаша лежал под шапочкой малыша. В тот же день зашифрованное донесение было отправлено в штаб маршала Конева.

Вскоре была получена радиограмма, в которой Вале выражалась благодарность.

Как-то на рассвете голодные и вымотанные пришли мы к Выжгам. Ольга и Шаповалов молчали. Мы с Валей тоже не пытались начинать разговор. Старый Выжга сразу догадался, почему у нас такое кислое выражение на лицах. Он что-то шепнул жене на ухо, потом многозначительно подмигнул мне.

— Не горюйте, что-нибудь придумаем.

— Что вы задумали?

— Старуха затопила, вода уже закипает, и мы бросим в нее… угадайте что?

— Клецки?

— Скажешь тоже, — старик выпятил нижнюю губу. — Настоящую ногу поросенка! — торжественно заявил он. — Правда, он не очень большой, весит несколько десяткой килограммов, но зато жирный. Чего его прятать? Чем его съедят фрицы, лучше съедим сами. Надо спешить, а то придут люди рыть окопы, гитлеровцы приедут…

— Тогда надо тащить его в ригу. Я помогу.

— Вы уж как следует все сделайте, — попросила Выжгова.

— Все будет в порядке, — заверил ее Выжга. — Товарищ мне поможет.

Я оглушил поросенка топором. Он даже не взвизгнул.

— И вправду хорош, — похвалил Выжга.

Он нетерпеливо смотрел на воду, ждал, когда она закипит. Рассвет уже пробивался сквозь щели.

Начали собираться люди на рытье окопов, а это означало, что и гитлеровские солдаты находились где-нибудь поблизости. Наконец из котла пошел пар. Мы с Выжгой схватили поросенка, чтобы обдать его паром, но он вдруг вырвался и через неприкрытые двери риги бросился в поле. У старого Выжги словно крылья выросли. Он кинулся за недобитым поросенком и схватил его за задние ноги. Послышался громкий визг.

— Ах ты, чертяка, хочешь немцев накликать? — выругался старик и отрезал поросенку голову.

Когда запахло мясом, старик стал шутить:

— Э, товарищ, если бы мы так с оккупантами воевали, им бы тут еще долго сидеть. Я, конечно, знаю, это у вас лучше получается. А вы заметили, что фашисты не такие уже храбрые и нахальные? Это верный признак, что фронт уже близко.

Так от происшествия с поросенком старик перешел к оценке того, что наблюдал, сделав собственные выводы.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Таинственный кабель

С момента прибытия капитана Березняка и лейтенанта Шаповалова собранные сведения регулярно передавались два раза в день. Капитан Березняк со своей группой — советскими партизанами — и с нашей группой партизан прятал в лесу вторую радиостанцию, а также совершал нападения на железнодорожный и автомобильный транспорт врага. Захваченные в плен гитлеровцы располагали важными документами и сведениями.

Чтобы представить себе характер деятельности группы, стоит привести небольшой отрывок из записей капитана Березняка:

«28.10 1944 г. Шоссе Закопане — Краков у деревни Стружа. Уничтожен грузовик с продовольствием, убит один немец.

3.11 1944 г. На станции Строне (Краков — Кальварья) уничтожены телеграф и телефон, разоружено 17 немцев.

6—7.11 1944 г. Воля-Радзишевска. Взорван мост, пущен под откос воинский эшелон. Уничтожено: паровоз, 4 платформы с грузовиками, 3 вагона с солдатами. Убито 40 гитлеровцев. Ранено 60—70. Движение прервано на 20 часов.

2—3.12 1944 г. Около станции Велька Касина пущен под откос воинский эшелон. Уничтожены 2 паровоза, 4 вагона с лошадьми и солдатами. Движение прервано на 15 часов.

25.12 1944 г. Деревня Рацеховице около Добчице. Захвачен в плен немецкий инженер-майор Курт Пекель из краковского укрепленного района, член гитлеровской партии с 1925 года (номер партийного билета 10340). Очень ценный «язык».

29.12 1944 г. Деревня Рацеховице. Захвачено у немцев 10 лошадей, 2 повозки. Взято в плен 9 предателей-власовцев.

7.1 1945 г. Деревня Возаны около Велички. Взят в плен немецкий унтер-офицер.

8.1 1945 г. Бузув. Группа наших товарищей вместе с группой партизан АЛ напала на пограничный отряд немцев. Убито 2 немца, ранено 8.

12.1 1945 г. 14.00 (время московское). Немцы силой до 1000 солдат окружили наш лагерь в районе горной деревушки Козлувка. После полуторачасового боя мы прорвались вместе с польским партизанским отрядом и без потерь вышли из окружения. В бою отличился Растопшин Семен, он убил 5 немцев и захватил их пулемет.

12.1 1945 г. Около деревни Пальча мы с Семеном напали на немецкий лагерь. Обстреляли его из леса. Убито и ранено несколько немецких солдат.

19.1 1945 г. Борис и Костя убили немецкого штабного офицера, забрали документы штаба 545-й немецкой дивизии.

21.1 1945 г. Растопшин, Шиманьский и я захватили в плен 9 немецких солдат, в том числе 2 обер-ефрейтора. Все из 344-й дивизии.

21.1 1945 г. Взят в плен радист 59-го немецкого корпуса.

22.1 1945 г. Взяты в плен 3 немца, в том числе обер-фельдфебель».


Краков должен был стать (и все это понимали) огромным полем битвы. Немцы гнали людей на рытье противотанковых рвов и окопов вокруг города, надеясь преградить путь частям Красной Армии.

Работы у нас прибавилось. Предстояло тщательно разведать системы траншей, укрепления. Мы также регулярно совершали обход тех участков, где рытье производилось кирками.

Штаб Конева стал получать в еще большем количестве информации об укреплениях и ходе инженерных работ. Алексей со временем раздобыл учетную ведомость, в которой немцы отмечали явившихся на рытье окопов. В результате он мог следить за ходом работ.

Мы ждали наступления советских и польских войск, которые освободили Люблин, на южном участке форсировали реку Сан и теперь были совсем близко.

Мы испытывали какое-то радостное беспокойство в ожидании предстоящих событий, но в то же время опасались за судьбу города и его жителей.

В один из осенних дней партизаны Армии Людовой, контролировавшие железную дорогу и шоссе Краков — Катовице, доложили, что гитлеровцы начали копать довольно глубокий ров, идущий от шлагбаума в Броновице, то есть от конечной трамвайной остановки. Работы вела организация «Тодт». Здесь немцы не использовали ни одного поляка. Ров прокладывался справа от шоссе и тянулся в западном направлении.

Мы забеспокоились. Ров прокладывался явно не в хозяйственных целях: ведь линия фронта была совсем рядом. Значит, он предназначался для иных целей. Но для каких?

Алексей, Прысак, я и другие товарищи внимательно следили за ходом работ. Где должен кончаться ров? И на этот вопрос мы не могли сразу получить ответ.

Со временем нам удалось узнать, что на дне рва почти полутораметровой глубины гитлеровцы укладывали кабель диаметром четыре сантиметра. Возникали новые вопросы: для чего он предназначен? К чему он будет подсоединен?

Уложенные участки кабеля тут же засыпались. Видимо, немцы старались сохранить все в тайне.

Дни шли. Работы не приостанавливались ни на минуту. Особенно хорошая возможность наблюдать за тем, что делалось у рва, представилась Прысаку. Совсем рядом разбивались городские огороды, где он работал. Прысак сообщил нам, что немцы уже провели ров под железной дорогой, пересекающей шоссе западнее города, и дальше, около двухсот метров, под железнодорожным виадуком в Броновице. Железнодорожники, несшие службу в будке, видели, как немцы прокладывали кабель. Прысак заметил также, что рядом с правым рельсом, если смотреть в сторону Катовице, тянулся еще какой-то тонкий провод.

Вместе с Шаповаловым мы осмотрели железнодорожный мост, перекинутый над шоссе, и в одной из его опор, в каменной кладке, обнаружили отверстие. Может, здесь должно было проходить ответвление кабеля? Или это отверстие не имело к кабелю никакого отношения? После тщательного осмотра выяснилось следующее: тонкий кабель, протянутый через это отверстие, был соединен с проводом около рельса и сходился с главным кабелем на переезде около железнодорожной будки.

Какая роль отводилась кабелю — для нас продолжало оставаться загадкой.

— Будем следить за этими работами до конца, — решил Алексей. Я согласился с ним.

Немцы проложили кабель за строения Броновице и дотянули до места, откуда шла дорога к Ойцову. Слева у этой дороги стояли крестьянские домики. В одном из них жил знакомый Прысака. Мы предложили Прысаку установить связь с этим человеком и с его помощью добыть у немцев сведения о предназначении рва с кабелем.

— Поговори с ним, — посоветовал я Прысаку. — Возможно, ему удастся потянуть немцев за язык, и мы что-нибудь узнаем.

В один из дней повалил снег с дождем. Случилось так, что во время перерыва на обед немцы вошли в дом этого крестьянина погреться. Хозяин попытался завести с ними разговор о рве и кабеле. Но ничего не получилось. Немцы только спросили, могут ли они прийти к нему и завтра, если опять будет такая погода. Хозяева не отказали им в гостеприимстве.

— Угостите их самогоном, — посоветовали мы Прысаку.

Немцы пришли. Выпили, закусили. После этого стали разговорчивее, но и на этот раз ничего не удалось узнать. Приглашение на следующий день они приняли с большой охотой.

— Я еще куплю самогону, — пообещала им хозяйка. — Хороший был? Гут?

— Гут, зер гут! — похвалили немцы.

Снежная крупа с дождем налетала часто. Холод не унимался. Мы приготовили для хозяев несколько литров самогону, чтобы им было чем как следует угостить немцев. Штаб приказал срочно выполнить задание.

А пока мы продолжали передавать сведения о передвижении немецких войск, о строящихся укреплениях.

В один из дней работавшие на рву немцы снова заглянули к нашему хозяину. Он и его жена то и дело подливали в их стопки самогон. Немцы захмелели, развеселились. Хозяин решил немного пощекотать им нервы. Жестами и несколькими немецкими словами он дал им понять, что в Краков войдут советские войска.

— О найн! — крикнул один из них. — Вр-р-р-рум! Он вскинул вверх руки и вытаращил глаза.

Крестьянин догадался, что это могло означать: взрыв.

В общем-то мы и раньше уже догадывались, для чего предназначался кабель. «Беседа» же крестьянина с немцами подтвердила наши предположения. Теперь оставалось узнать, в каком месте будет установлено приспособление для включения тока. От кабеля в различные части города должны были отходить ответвления.

Немцы продолжали копать.

В западне

Шаповалов получил задание разведать гитлеровские отряды и части, расположенные в Величке. Ему были также необходимы новые документы. Их неплохо обрабатывал Бохенек.

Как-то рано утром Алексей, Валя и я отправились на краковский вокзал понаблюдать за выездом людей на окопные работы. Смешались с людьми. В один из моментов мы с Алексеем пошли к привокзальному киоску купить газету. К нам подошли темно-синие полицейские и потребовали документы о занятости на рытье окопов. Алексей предъявил свой документ. Я же не знал, что делать, потому что не имел такого удостоверения.

— Я как раз собрался на работу, — объяснил я.

Но это не помогло. Алексей и Валя отошли, а меня задержали и отвели в тюрьму, где уже находилось около двухсот человек. Во время проверки немцы ругались, что мы уклоняемся от рытья окопов и не хотим помогать им бороться с большевиками. Размахивали над нашими головами нагайками и угрожали штрафными лагерями.

В тот же день нас погнали работать на скалы Твардовского. Перед этим у всех отобрали документы. У меня было только фиктивное удостоверение, подтверждавшее, что я работаю откатчиком у одного хозяина в Плашуве под Краковом.

Каждое утро мы выходили на работу, а вечером нас снова пригоняли в тюрьму на Монтелюпихе.

Я начал подумывать о побеге. Нас охраняло всего около двадцати солдат. Если бы подобрать группу смельчаков, то по дороге на работу можно было бы разоружить гитлеровцев.

К счастью, на работах мы могли видеться с родными или знакомыми за соответствующий выкуп, то есть за водку. Этим воспользовалась Валя, через которую я договорился с Шаповаловым о побеге. С некоторыми задержанными осторожно начал вести разговоры. Так я познакомился с товарищами Стефаном Бартыком и Францишеком Серадзким, но, кроме них, больше никто не отваживался принять участие в нападении на охранявших нас солдат. Меня охватила бессильная злоба.

Оставалось одно — подкупить немцев. Все организовала Валя. Она нашла фольксдойча, согласившегося на сделку, и вручила ему собранные товарищами деньги, Я просто не поверил своим ушам, когда однажды вечером двери нашей камеры открылись и я услышал:

— Зайонц, хераус!

Я быстро попрощался с Бартыком (мы с ним находились в одной камере).

Дежурный отвел меня к пожилому немцу, который сидел за столом, держа трубку в зубах. Я получил от него свое удостоверение.

— Лос! — бросил он сквозь зубы. — Черт! Иди к маме!

Ко мне подошли двое в штатском. Мне это не понравилось. Выходя вместе с ними, я посмотрел, не стоит ли во дворе или за воротами полицейская машина. Но ее нигде не было видно. Штатские свободно говорили по-польски. Один из них спросил, где я живу и на каком трамвае поеду домой. Мы вошли в «тройку». Снова «тройка», вспомнил я, счастливый номер! И про себя засмеялся. У почтамта мы пересели на другой трамвай, чтобы ехать дальше, до Броновице.

Штатские заявили, что им поручено проводить меня до квартиры. Я глазам своим не поверил, когда они выскочили из трамвая, шедшего к Броновице. На всякий случай вышел на предпоследней остановке, посмотрел, не следит ли кто за мной, потом полем пошел к дому. Постучал в окно условным стуком. На пороге меня встретила Валя.

— Я так волновалась. Вот Алексей обрадуется, — были ее первые слова.

С того момента, как я попал в облаву, прошло девять дней. Мы перебросились с Валей всего несколькими словами. Я сразу же пошел в поле, чтобы, соблюдая все меры предосторожности, переждать там до утра, пока не кончится комендантский час.

На рассвете мы с Валей отправились на встречу с Шаповаловым. Встреча с лейтенантом была радостной. Мы даже посмеялись над необычным приключением, происшедшем со мной.

Борьба продолжается

Мы работали вовсю. Нам помогали и совсем молодые ребята. Двенадцатилетний Сташек, сын Шафарского, неутомимо считал проходившие через станцию в Бореке-Фаленцком эшелоны, записывал каждый танк и каждое орудие, перерисовывал цветные обозначения войсковых частей. Под колючей проволокой ограждения пробирался в лагерь в Плашуве маленький Ясь Слива. Он передавал арестованным важные сведения.

Немцы всеми силами старались накрыть нашу радиостанцию. И вот в один из дней немцы окружили дом, в котором она работала. Ольгу схватили во время очередного сеанса связи со штабом. Гестапо отправило Ольгу в Краков. Немцы забрали и хозяина дома — Михала Врубеля и двоих его дочерей школьного возраста — Розалию и Стефанию. (К счастью, осталась радиостанция в горах в партизанском отряде. Вела передачи Крыся — Ванда Янишевская.)

Как все это произошло? Вот что рассказывает в своих воспоминаниях Ольга:

«17 сентября 1944 года я, как и всегда, поднялась на чердак, чтобы связаться с Центром. Начала передавать радиограмму. Поглощенная делом, не слышала, как немцы окружили дом. Поняла все только тогда, когда меня схватили за волосы и к спине приставили ствол автомата. Потом меня за волосы стащили вниз. Внизу я увидела страшную сцену: в углу комнаты лежали лицом вниз с разведенными в стороны руками дочери хозяина — Ружа и Стефа. К их головам были приставлены стволы автоматов. В другом углу в той же позе лежал отец девочек.

Вокруг дома стояли солдаты с автоматами. По углам были установлены пулеметы. Мне приказали стать к стене, за которой находился капитан. Там было укрытие, которое мы с хозяином подготовили два дня назад. Михайлов слышал все. Я решила вести себя так, чтобы немцы поскорее ушли: хотелось спасти жизнь командиру. На все их вопросы отвечала смело.

От капитана меня отделяла всего-навсего стенка из досок, и я очень боялась, чтобы он чем-нибудь не выдал себя. На допросе, как это ни удивительно, мои ответы и ответы хозяина совпадали. Наконец обыск кончился, и нас повели. Все это время меня мучил вопрос: кто мог нас выдать? Желая дать знать капитану, что опасность миновала, я запела. Когда мы вышли на дорогу, я увидела пеленгаторы. Мне сразу стало легче: я поняла, что никто из моих друзей не совершил предательства. Всех нас посадили в машину. Хозяин держался очень хорошо, даже улыбался, а у девочек вид был растерянный. Я снова запела песенку из фильма «Актриса», вставляя в нее свои слова, в которых просила хозяина держаться мужественно и не выдавать капитана. Он понял меня. Мы все время обменивались взглядами. Потом меня пересадили в другую машину. И вот мы подъехали к краковской тюрьме на Монтелюпихе. Там я видела своих друзей в последний раз. Прежде чем увели хозяина и его дочек, мы молча, вопреки запрету немцев, простились друг с другом. Больше я их не видела».

Как я узнал позже, всех, за исключением Ольги, вывезли в Освенцим, в концентрационный лагерь. Врубель погиб там. До последних минут своей жизни он держался очень стойко. Ни единым словом не выдал товарищей. А таких, как он, крестьян-патриотов было много. Без их помощи нам пришлось бы туго.

Схватив Ольгу и обнаружив радиостанцию, гестаповцы не стали производить более тщательного обыска. Благодаря этому Березняк избежал ареста. Он спрятался в соломе и дождался, когда немцы уйдут.

Шаповалов обо всем этом написал в воспоминаниях скупыми словами, по-солдатски:

«Я радовался тому, что дела шли хорошо. Но моя радость оказалась преждевременной. Враг уже схватил нас за горло.

В воскресенье 17 марта 1944 года через связного я получил известие, что радиостанция накрыта, а Ольга во время передачи арестована.

Руководитель польского подполья в Кракове Михал Зайонц (наше командование знало его под псевдонимом Зайонц), человек смелый, рассудительный, с большим жизненным опытом, уже знает о постигшем нашу группу несчастье.

Во времена санации, да и теперь, он потерял много самоотверженных и смелых товарищей и без слов понимает мою боль.

От Зайонца узнал, что немцы ведут подготовку к возведению так называемого восточного оборонительного вала, который должен проходить в районе Кракова, Велички, Бохни и дальше. Обсуждаем с ним вопросы взаимодействия.

Березняк тем временем с помощью радиста Ивана Рудницкого, находившегося в отряде Тадека, установил связь с Центром. Штаб фронта сбросил нам новую радиостанцию. У нас снова надежная связь с Большой землей.

Усиливаем разведывательную деятельность, пользуясь помощью Зайонца и других. Добываем сведения о 317, 422, 217, 232-м и других пехотных батальонах противника, переброшенных в район Сандомира. Устанавливаем количество и расположение военных аэродромов врага в окрестностях Кракова.

Немцы приступили к сооружению вала. Тысячи польских граждан принудительно согнаны на рытье противотанковых рвов. Днем и ночью идет строительство железобетонных дотов. И все это делается для того, чтобы задержать победоносное шествие частей Красной Армии.

Нашему командованию нужны подробные сведения об укреплениях врага. Встречаясь с Зайонцем, прошу помочь снять квартиру в районе строительства дотов. Хочу работать на рытье окопов. Идем с ним в Модльничку. Квартиру он мне подыскал, и вот я уже работаю на строительстве оборонительных дотов. Устанавливаю их расположение и количество.

Больше здесь делать нечего. Еду в Тенчинек. Здесь, в оцепленном немцами лесу, по данным польских товарищей, находятся важные объекты. Вместе с ними устанавливаю, что там размещены крупные артиллерийские склады. Передаем сведения в штаб и ждем налета бомбардировщиков.

Уезжаю из Тенчинека. Вместе с Очкосем иду в горы на встречу с командиром.

Из советских солдат, бежавших из немецкогоплена, Березняк организовал отряд. Он охраняет радиостанцию и проводит диверсии на немецких коммуникациях. Радисткой стала Анка. Ольга все еще в руках немецкой контрразведки.

Кроме нашего отряда в горах находятся диверсионные отряды Тихонова, Калиновского, Ефремова, Довгалева.

Мы разрабатываем план дальнейшей работы. С болью расстаюсь с товарищами и возвращаюсь в Краков. Как трудно снова идти в логово врага! Тяжело. Я уже даже не думаю об опасности, которая грозит мне на каждом шагу. Ведь я все время нахожусь на краю пропасти. Если бы не отважные польские товарищи — Михал Зайонц, Валерия Зайонц, семьи Людвика Солтыка, Игнация Тарговского, Метека Кавы (Коника), Станислава Очкося, Бронека Павлика и других, мне пришлось бы очень, очень тяжело.

Вместе со Станиславом Очкосем (Скала) возвращаюсь в Чернихув. В Варшаве восстание. Польское эмигрантское правительство вместе с польской реакцией решило «освободить» столицу Польши без помощи нашей армии. И вот Варшава горит. Гибнут люди. Превращаются в руины памятники старины.

Я не варшавянин, но мне до боли жалко людей, город…

Работать в Кракове становится все труднее. Немцы боятся повторения варшавских событий. Все чаще устраивают облавы, вводят специальные карточки, в которых делают отметки о выходе на работу. Без разбора хватают на улице людей и отправляют их в трудовые лагеря.

От польской группы, работающей на железной дороге, получаю сведения о переброске вооружения и войск. Информацию эту передаю для радиостанции. Материалы очень ценные. Немцы перебрасывают свою артиллерию в район Сандомира…

Польские подпольщики Зайонц и Валя добывают ценные сведения о состоянии морального духа немецких солдат, находящихся в Кракове, а также о прибывших в Краков немецких отрядах. Здесь появились и части Власова — изменника родины.

Немцы начинают подготавливать уничтожение главных объектов города. Они уже не надеются остановить войска Красной Армии. Решают, отступая, уничтожить Краков.

Михал Зайонц вместе со своими партизанами старается добыть сведения о том, какие объекты заминированы. Это нужно для спасения Кракова, а также советским войскам, которые вот-вот должны подойти к городу. «От нашей работы будет зависеть очень многое», — повторяет Михал.

Зайонц умеет подбирать людей для того или иного дела и работать с ними. Это кадровый партизан, закаленный коммунист. Для него и его жены нет ничего дороже родины. Они все свои силы отдают борьбе за освобождение Польши. И нет задания, которое они не выполнили бы. Михал и Валя собирают данные о заминированных объектах Кракова. Михал нашел людей, которые доставляют ценную информацию о немецких укреплениях в районе Катовице, Сосновеца и Рыбника.

Мне нужны новые документы. Зайонц советует поехать в Величку. Там есть человек, который отлично препарирует документы. Вместе с Михалом и его женой отправляюсь в Величку к этому «профессору», по изготовлению документов. У вокзала нас постигает неудача. Немцы арестовывают Михала. Представляю, что в эту минуту испытывала Валя! Но она едет со мной в Величку. Там заходим в один домик. Небольшая комната, кровать, несколько стульев, стол, на котором лежит «Гонец Краковски». Валя представляет меня молодому человеку, Владеку…

Возвращаюсь в Краков, в Чернихув. Валя энергично принимает меры для освобождения Михала. Погода отвратительная. С финансами дела обстоят настолько плохо, что я даже не могу помочь этой мужественной женщине.

Еду поездом до Кракова. От Прысака узнаю, что Зайонц уже на свободе. Встречаюсь с Михалом. Его люди собрали массу сведений о немцах и об окрестностях города.

Из Кракова возвращаюсь в Кшешовице. Здесь теперь постоянное место моей работы…

Из Верхней Силезии приходят сведения о немецких оборонительных укреплениях в районе Домбровы-Гурничей… Враг уже не надеется задержать наши части под Сандомиром, и ускоренными темпами укрепляет немецкие границы. Куда девалась немецкая спесь? Немцев просто не узнать. От их самонадеянности и веры в победу не осталось и следа. На весь мир они кричали о могуществе Германии, а теперь запугивают свой народ и оккупированные народы «большевистским нашествием», строят укрепления, ведут борьбу с партизанами, хватают и бросают в концентрационные лагеря ни в чем не повинных людей.

Палач польского народа Франк заигрывает с поляками. В Вавельском замке организует приемы, которые широко освещаются в газете «Гонец Краковски», выступает с речами, призывая поляков оказывать всестороннюю помощь беженцам из Варшавы. Одним словом, он выступает в роли «благодетеля», чуть ли не отца польского народа. Но поляки знают цену этим «благодеяниям» и борются.

Польские партизаны все чаще совершают нападения на врага. С каждым днем все большее число немецких эшелонов взлетает на воздух, все больше гитлеровцев находят могилу на польской земле.

Подпольные группы ППР в районе Кракова под руководством Зайонца героически борются за спасение города. Враг уготовил ему судьбу Варшавы. Поспешно минирует главные объекты Кракова, рассчитывая подорвать их при отступлении. Подполье ведет героическую борьбу. Патриоты устанавливают место, где проходят немецкие кабели, и это в такое время, когда немцы устраивают облавы.

Из Кракова приходят сведения о переброске немецких войск из Франции в район Сандомира. Немцы поспешно пополняют свою 17-ю армию.

Я передаю информацию и ухожу в горы в отряд Михайлова. Докладываю Михайлову о приготовлениях врага.

— Трудно будет нашим в Сандомире, — говорит Михайлов. — В горах произошли перемены. Вместе с польскими отрядами мы сменили местонахождение.

Немцы напали на след партизан. Атаковали их. Наши и польские партизаны отразили их атаки. Трое из наших людей погибли. Это трое русских, которые бежали из плена и присоединились к партизанам. Похоронили их в деревне Козлувка. Для семей они были пропавшими без вести, для многих людей на польской земле — неизвестными солдатами, а для меня — товарищами…

С самолетов нам сбросили груз. Теперь у нас достаточно оружия. Задерживаюсь в Чернихуве…

В одну из октябрьских ночей меня поднимают с постели.

— Что случилось? — спрашиваю, протирая глаза.

— Ольга… пришла Ольга!

— Ольга?! Ее же арестовали немцы!

— Убежала, — говорят мне товарищи.

Хватаюсь за пистолет. В голове мысль: дом окружен. Я в ловушке… Встречаюсь с Ольгой. Она в нескольких словах рассказывает о побеге. Переправляю ее в лес, а сам оставляю квартиру в Чернихуве.

Еду в Краков. Там узнаю, что на одну из моих квартир, к Игнатию Тарговскому, приходили немцы и спрашивали обо мне и Ольге. Хозяева сильно перепугались. Им грозит смерть, если немцы узнают об их сотрудничестве с Ольгой. Через связного уведомляю об этом командира группы».

Побег Ольги

Мы продолжали следить за работами по отрытию рва и прокладке кабеля. Немцы дотянули ров уже почти до Пастерника — окрестных полей, покрытых чахлой травой и зарослями, в пяти километрах от западной окраины Кракова. Они отклонились от основного шоссе и, продолжая копать узкий ров, начали приближаться к старому австрийскому форту — наследству первой мировой войны. Мы предполагали, что немцы протянут кабель поверху, по столбам.

Недели через две я встретился с Шаповаловым в открытом поле в Модльничке-Малой. На его лице было написано удовлетворение.

— Михал, представь себе, Ольга вернулась. Побег организовал заместитель начальника отдела абвера в Кшешовице. Кажется, он хочет со мной увидеться.

— Это интересно. Ты пойдешь на встречу?

— Надо будет подумать. Не все еще ясно.

Вот что пишет Ольга о побеге в своих воспоминаниях.

«После допросов (всех нас допрашивали отдельно) меня поместили в одиночку. Всю ночь я не смыкала глаз. Прощалась с жизнью. Читала надписи на стенах, слышала ужасы той страшной ночи. Тогда же решила сказать немцам, что у меня якобы назначена встреча в каменоломне. Все тщательно обдумала и на допросе заявила об этом. Приняла решение бежать. Немцы ухватились за эту мнимую встречу и повезли меня в каменоломню. Но когда мы отъехали от Монтелюпиха и я увидела грузовики с вооруженными солдатами, мои планы рухнули. Мы вернулись в Краков ни с чем. Немцы привели меня в отдел абвера. Я очутилась в руках немецкой контрразведки. Начальником отдела был капитан, а его заместителем — немец из России Гартман. После бесед с ним у меня возникла мысль склонить его к сотрудничеству с нами. Я начала осторожно прощупывать его. Наконец мне удалось перетянуть его на свою сторону.

Мы договорились, что он устроит у себя одного из наших. Узнав, что я собираюсь бежать, Гартман перепугался и очень просил меня, чтобы я не убегала когда он будет находиться у себя в отделе…

25 сентября, когда на дворе стемнело, я бежала. Бежала из уборной. Перебралась через шоссе и бросилась к лесу. Как долго я бежала, не помню. Знаю только, что бежала пока не кончился лес, а он был большой, тянулся километров на пять — семь. И лишь когда я оказалась на опушке леса и увидела впереди Модльничку (в тот момент я не знала, что это за местность), только тогда пришла в себя. Крадучись подошла к какому-то домику, стоявшему на отшибе. Хозяева впустили меня, накормили, но проводить отказались: сказали, что кругом немецкие патрули.

На рассвете они показали мне, как идти дальше. Вскоре я добралась до Рыбной. Там меня переодели, спрятали в копне ржи и установили наблюдение за дорогами. Мы видели, как в районе деревни Санка немцы проверяли документы у каждого прохожего. Искали меня. Ночью, сообщив Игнацию согласованный с Гартманом пароль, я вместе с Франеком Тарговским отправилась к партизанам. Там встретилась с Алексеем. От него узнала, что меня ждут, что все живы и здоровы, что дела идут хорошо. Значит, Врубель и его дочери никого не выдали. Ночью со Сташеком ушла в горы. Утром мы встретились со своими. Какая это была радостная, сердечная, волнующая встреча…»

Ольга ушла в горы к Березняку. Мы успокоились и думали только о том, каким образом шеф немецкой контрразведки установит связь с советскими разведчиками…

Вместе с товарищами я продолжал собирать сведения о передвижении войск и переброске снаряжения. Не ускользнул от нашего внимания и тот факт, что немецкие семьи и учреждения начали покидать город.

Как-то вместе с Шаповаловым мы были в Броновице. В этот момент сюда подошли танки какой-то немецкой части. Представилась возможность узнать, куда они направляются, и что это за часть. Соблазн был велик. Мы перешли к Прысакам, которые жили на улице Под Стшехой в доме Края, человека, симпатизировавшего нам. Мы наблюдали, как какие-то люди крутились около танкистов. Они предлагали им самогон. Немецкие солдаты и сами заходили в дома в поисках спиртного.

Мы зашли к Прысакам. У него застали двоих уже подвыпивших унтер-офицеров. На столе стояла бутылка самогона, стопки и закуска. Нас Прысак представил довольно оригинальным образом. Сказал, что мы камераден и что мы возвращаемся с окопных работ.

Обстановка складывалась удачно. Все говорило за то, что нам удастся добыть необходимые сведения. Прысак то и дело наполнял стопки. У немцев заблестели глаза. Мы жадным взглядом смотрели в угол, где, прислоненные к стене, стояли панцерфаусты и два автомата. Но в этот момент нам было не до них. Один из немцев совсем расклеился. Стал вспоминать разбомбленный дом, жену, детей. Он не знал, живы ли они. Мы задавали каверзные вопросы, чтобы получить интересующие нас сведения. Это удалось. Мы узнали, что часть прибыла из Чехословакии и должна двигаться в направлении на Кельце, Радом.

Немцы остались на ночь. Утром на столе снова появился самогон. Когда гости покинули дом, мы торжествующе посмотрели друг на друга. В тот же день Шаповалов передал для радиостанции данные о дальнейшем маршруте немецкой части. До цели она не дошла. Около Радома она была атакована с воздуха и разбита.

Встреча с асами гитлеровской разведки

Алексей Шаповалов получил письменное предложение (оно пришло на квартиру Игнация Тарговского) встретиться с шефом гитлеровской контрразведки, который обосновал свою резиденцию в Кшешовице. Итак, немец искал связи.

В то время я не предполагал, какое важное значение имел этот случай для будущих действий штаба Конева. Может быть, это даже сыграло решающую роль в проведении дальнейших операций, связанных с освобождением Кракова. Вот что пишет в своих воспоминаниях Алексей Шаповалов.

«Несколькими днями позже (после побега Ольги. — Ю. Зайонц) получаю письмо от немцев, в котором они выражают желание встретиться со мной. Передаю это письмо командиру, который сообщает обо всем в Центр. Центр категорически против моей встречи с немцами. Мне даже запрещается показываться в районе деревни Морги.

Получаю от немцев еще одно письмо. Вместе со Скалой отправляюсь в горы. Сколько я уже отмахал километров в тылу у немцев?

Михайлов также не советует мне идти на встречу с немцами. «Это может быть западня. А вообще-то как хочешь, решай сам», — сказал он мне. Вернувшись в Чернихув, долго обдумываю, как быть. В конце концов решаю идти на встречу. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Через связного Метека Каву посылаю немцам письмо, в котором соглашаюсь встретиться.

Беседую с Михаилом Зайонцем, Вильком и другими товарищами. Мы готовимся к встрече с немцами. Вильк подбирает трех вооруженных гвардейцев и хочет сам встретиться с гитлеровцами. Назначаем встречу в районе Чернихува. В своем письме указываю место встречи, но в то же время предупреждаю, что, если в этом районе в этот день появится хоть один немецкий солдат, встреча не состоится…

Подходит день встречи. Мы с Вильком встаем рано и отправляемся в лес. Наши гвардейцы уже там. Ждем час, второй. Сидим и курим. Время движется дьявольски медленно. Стрелки часов показывают десять. Поднимаюсь и проверяю бельгийский пятнадцатизарядный пистолет, прячу его за пояс, осматриваю маузер, кладу его в карман и иду к дому лесничего. Здесь назначена встреча с Ромаховым — в письме фигурировала эта фамилия — представителем кшешовицкого отдела немецкой контрразведки, а в двенадцать часов должна состояться встреча с самим руководителем — Гартманом.

Польский гвардеец докладывает мне, что какой-то человек в гражданской одежде идет в нашу сторону. Подхожу к дому лесничего. Здесь на часах стоит Метек Кава, отважный польский партизан. Он докладывает мне, что в назначенное нами место пришел шваб.

— Давай его сюда, — говорю я.

Метек уходит. Я сажусь на землю и жду еще двадцать минут. Мне они кажутся вечностью. Трещат кусты. На поляну выходят Метек Кава и человек в темно-голубом плаще. Встаю. Человек в темно-голубом плаще подходит ко мне и говорит:

— Ромахов.

Он садится против меня (в это время подходит Вильк) и начинает рассказывать о себе, о своей жизни. Он русский, родился в 1920 году. Был учителем математики в одной из школ Краснодарского края. В настоящее время — агент абвера. Он рассказывает о службе у немцев, о своей любви к России, об освобождении Ольги. Я сижу и слушаю его, а мысли мои в это время далеко, среди тех, кто действительно любит Россию, готов отдать за нее жизнь…

Меня главным образом интересует Гартман, начальник контрразведки. Я прерываю Ромахова:

— Кто действительно любит Россию, тот находится по другую сторону фронта и с оружием в руках защищает ее. А вы… вы служите врагу.

Ромахов пытается убедить меня, что случайно попал к немцам, что готов искупить свою вину, что освобождение Ольги — его заслуга.

В эту минуту появляется легковой автомобиль. Из него выходит человек с охотничьим ружьем. Направляется он к месту нашей встречи. Дежурный гвардеец подводит его к нам.

Это Гартман. Разговор не клеится. Он говорит о погоде, о женщинах, об охоте. Вильк открывает портфель, достает две бутылки водки и колбасу.

— Стаканов нет. Будем пить по-партизански. — Вильк выбивает пробку и подносит бутылку ко рту.

Я смотрю, как он пьет. Меня всего корежит: я ведь никогда не пил из бутылки. Думаю, что делать, если Вильк протянет бутылку мне. Но Вильк, словно прочитав мои мысли, подает бутылку Гартману. Тот берет ее и выпивает водку до дна. Я улыбаюсь и говорю:

— Это по-русски.

— Я же родился в России, — поясняет Гартман.

Я пытаюсь шутить:

— Черт знает, что получается. Шел на встречу с немцами, а встречаюсь с русскими.

— Нет, я немец, но родился в Москве. В тысяча девятьсот двенадцатом году, — говорит Гартман.

Встреча подходит к концу. Теперь, в 1946 году, я не жалею, что пошел на эту встречу. Гартман и Ромахов позже хорошо поработали на нас. Благодаря им я получил много ценных информаций, в том числе подробные данные о 17-й немецкой армии, занимавшей оборону в районе Сандомира, а также о расположении в Кракове почти всех немецких воинских частей. Так что Краковский гарнизон нами был уже полностью разведан…

Ноябрь кончается. Вместе со Скалой снова идем в горы к партизанам. По возвращении Гартман вручает мне «аусвайс» — документ, подтверждающий, что я работаю в немецком абвере в Кшешовице.

И вот я «сотрудник» немецкого абвера. Кроме документов получаю разрешение на ношение оружия и продовольственные карточки. Теперь я могу свободно ходить по Кракову».

Смелое решение Алексея позволило ему получать сведения, что называется, из первых рук. Благодаря документам он мог свободно передвигаться.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Последние дни неволи

Немцы укрылись со своим смертоносным кабелем в центре форта на Пастернике. После занятия форта гитлеровцы усилили его охрану. Сообщили об этом Алексею. Радиостанция в свою очередь передает эти сведения в штаб. Теперь мы уже твердо знаем, что кабель соединен со всеми заминированными объектами города, что немцы установили здесь приспособление для произведения одновременного взрыва нажатием кнопки или включением рубильника. Последние работы закончились еще в первых числах января 1945 года. Эти данные Шаповалов получил от Гартмана и Ромахова.

В самом Кракове сосредоточено много немецких войск, которые занимают позиции в дотах и других оборонительных сооружениях города.

Одновременно началась эвакуация учреждений и немецкого гражданского населения. Оно в панике покидало Краков. Уходили по шоссе, которое ведет в Катовице. Мы непрерывно вели наблюдение за шоссе и железной дорогой. Партизаны Армии Людовой в городе и его окрестностях еще больше активизировали свою деятельность в интересах советской разведки. Шаповалов каждый день получал многочисленные ценные донесения. Алексей то колесил по окрестностям, то приходил к нам, то отправлялся на условленную встречу с Гартманом. Если донесения были точные, Валя в отсутствие Шаповалова передавала их советским радистам.

Гитлеровцы готовились к тому, что Красная Армия нанесет удар по Кракову с востока. Они разрабатывали свои планы с учетом того, что удар будет наноситься вдоль основной железной дороги и шоссе, идущих из Тарнува и Бохни. Алексей успокаивал нас:

— Мы не допустим, чтобы бои шли в Кракове. Считайте, что это последние минуты пребывания немцев в городе.

Наступило 17 января. Поля покрывал снег. И хотя зима в том году не была снежной, вершина холма Костюшко отливала серебром на фоне бледной лазури неба, а когда его окутывали облака, он искрился снежной белизной. Холм был для меня символом стойкости. С восточной окраины города до нас долетали глухие взрывы. Мы каждым нервом чувствовали приближение решающего часа.

Михайлов и Ольга перебрались с радиостанцией в окрестности Мысленице. Шаповалов попросил Валю отнести им важное донесение и сразу же возвращаться.

Валя отправилась в путь. Ей нужно было кружить, путать следы, потому что на дорогах, ведущих на запад, все время образовывались заторы из гитлеровских автомашин, которые везли живую силу и технику вермахта. Валя благополучно добралась до капитана Михайлова и вручила ему пакет с донесением. В обратный путь двинулась в тот же день, то есть 17 января. До Кракова добралась к вечеру. Увидев ее, мы облегченно вздохнули.

— Дороги забиты машинами с солдатами. Похоже, что гитлеровцы удирают сломя голову, — рассказывала она нам.

Не успела она рассказать нам, как дошла до Михайлова, Алексей прервал ее:

— У меня есть еще одно очень важное дело. Было бы хорошо, если бы ты еще раз смогла сходить к Михайлову.

Мы накормили Валю, дали ей сухую обувь и платье. Шаповалов поднялся и стал прощаться с нами.

— Мне нужно еще побывать в Кшешовице и на главной дороге. Может, заберусь и дальше. Документы у меня есть.

— Тогда до завтра.

— До завтра.

Валя уже собралась уходить, но в этот момент завыли сирены: воздушная тревога. Ей так и не удалось уйти.

Освобождение

Мы находились в домике в Броновице. После объявления воздушной тревоги все жильцы спустились в подвал. Мы пошли за ними. Грохотала зенитная артиллерия.

— Наверно, пробная тревога.

— Какая там пробная. Не видите, что делается? Это советские самолеты.

Стрельба то стихала, то вспыхивала с новой силой. Мы не вылезали из подвала. Было уже за полночь. Начался новый день. 18 января 1945 года.

Отбой все не объявляли. Час проходил за часом. Мы с напряжением прислушивались к редким взрывам. Нам казалось странным, что они долетали с западной окраины Кракова. Ночь кончалась. Занимался серый рассвет. Через подвальное оконце мы выглянули на улицу. Ни одной живой души. Стоявший рядом со мной Антоний Слива, цепляясь за выступы в кирпичной стене, вскарабкался повыше.

— Какие-то люди, наверняка, солдаты, гуськом идут по окопу к нашему дому, — сообщил он нам. — Вообще видно очень плохо. Погодите, погодите…

Прошла длинная минута. Мы смотрели на Сливу, как на оракула.

— Да это же русские, ну конечно русские! — радостно закричал он.

— Если бы только русские, — вздохнул кто-то.

— Они уже здесь, около дома, — объявил Слива, спрыгивая на пол.

В подвале воцарилась тишина. В ожидании все замерли. Вдруг послышался топот сапог по ступенькам, а потом легкий стук в дверь. Люди словно окаменели. Все смотрели на двери и думали только об одном: судьба их зависит от того, кто сейчас стоит за ними. Слива не выдержал и направился к дверям.

— Кто там? — послышался в этот момент чей-то голос.

— Откройте дверь, — услышали мы русские слова.

Слива зашумел ключом, и в дверях показались советские солдаты с автоматами в руках.

— Немцев здесь нет?

— Нет. Одни поляки да дети малые, — ответил я по-русски.

Вошли два солдата. Осветили подвал фонариками, посмотрели на нас, потом извинились и вышли, приказав закрыть двери и пока не выходить. Люди стали взволнованно говорить друг с другом.

На рассвете мы ушли из подвала. Сорвали с окон затемнение. Люди приветствовали друг друга, обнимались, плача от радости. Только женщины с детьми еще оставались в подвале. Со стороны города доносились пулеметные очереди.

Через Броновице проходили части Красной Армии. Около полудня несколькими колоннами двинулись танки. Мы с Валей смотрели на стальных колоссов с радостным чувством.

— Шаповалов должен быть где-то здесь. Думаю, он еще придет к нам, если сможет, — предположила Валя. — Интересно, уцелел Краков или нет?

— Конечно уцелел. Ведь ни одна мина не взорвалась. Мы не слышали ни одного сильного взрыва в центре города. Посмотри, Вавель, — я показал на вырисовывавшиеся вдали контуры замка.

Мы смотрели на город. Думали о пережитом. И вот мы дождались этой минуты…

В Броновице мы задержались на несколько дней, чтобы прийти в себя. Нас навестили Прысак и Владек Бохенек с женами. Прысак вытащил из кармана небольшой сверток. Когда он развернул бумагу, я увидел… кусок кабеля с медными обрывками проводов.

— Это тот, за которым мы так следили. Его перерезали, наверное, советские солдаты.

— А как все это произошло? — спросил я.

— Не знаю.

Разговор все время шел о последнем дне оккупации, бегстве гитлеровцев. Говорить о чем-то другом мы просто не могли. Наш «окружной» химик Владек и его жена подробно рассказали нам, как метким артиллерийским огнем и бомбами с самолетов были разбиты разведанные нами базы и объекты в Величке и ее окрестностях.

Вскоре мы взялись за дело. Занялись организацией милиции, подготовкой помещений для воеводского и городского комитетов ППР. Однажды, когда я сидел дома и занимался делами, двери открылись… и я увидел Алексея Шаповалова.

— Алексей!

— Михал!

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Не верили, что снова встретились. Потом Алексей стал рассказывать об уничтожении кабеля.

Лейтенанту удалось быстро установить связь с головными частями Красной Армии, которые двигались с запада. Командиры этих частей хорошо знали рельеф местности, расположение форта, куда подходил кабель. Красноармейцы сначала подкопали провод в поле в нескольких местах и в трех перерезали его.

Немцы рассчитывали на фронтальный удар с востока и выжидали удобный момент, не зная, что тайна кабеля раскрыта. Перерезав кабель, штурмовая группа советских солдат осторожно подошла к форту, где в подвалах находился обслуживающий персонал, получивший приказ по соответствующему сигналу включить ток и произвести взрыв. Они атаковали застигнутых врасплох гитлеровцев. Битва за город была выиграна. В ней участвовали бойцы Армий Людовой, члены Польской рабочей партии и беспартийные патриоты. Они одержали победу с помощью советских солдат в серых шинелях.

Глаза Алексея смеялись…

Что же произошло с Шаповаловым? Обращаюсь к его воспоминаниям.

«12 января 1945 года в 7.00 встречаюсь с Гартманом в Кшешовице. Он поздравляет меня «с праздником». Оказывается, я ничего не знаю. Спрашиваю, с каким праздником?

— Ваши войска, — говорит он, — после мощной артиллерийской подготовки быстро приближаются к Кракову. Мы отодвигаем линию обороны наших войск дальше на запад. Скоро встретишься со своими, — добавил он и тут же спросил: — Что делать дальше?

— Работать, работать…

Немцы в Тенчинеке ликвидируют свои артиллерийские склады. 15 января я еду в Краков. Там паника. Немцы эвакуируют свои учреждения и штабы. Перебрасывают на фронт власовцев и других предателей. С документами немецкого абвера и пистолетом в кармане, выданным мне немцами, я стоял на улицах Кракова, думал о возмездии. Наступил решающий момент. Тому, что немцы бежали, в какой-то мере способствовали мои усилия и усилия моих польских товарищей — Юзефа Зайонца, Валерии Зайонц, Мечислава Кавы, Янины Очкось и многих других польских патриотов.

Получаю приказ уходить вместе с немцами на запад. Снова отправляюсь в неизвестное. Наши войска продвигаются так быстро, что уже 20 января 1945 года я оказываюсь в тылу у своих, в зоне действий 135-й стрелковой дивизии.

Товарищи сообщают мне приятную весть. Краков уцелел. Красная Армия не допустила уничтожения древней столицы польского государства. Штаб Конева, используя нашу информацию, сделал все для спасения этого чудесного города.

Наши войска двинулись вперед. Освобождены Ченстохов, Енджеюв, Петркув и другие города. Уже завязались бои на территории Германии…

Я попадаю в Краков. Последний раз встречаюсь с польскими товарищами — Юзефом Зайонцем, его женой Валерией, Игнацием Тарговским. Однако со многими мне уже не довелось увидеться. По решению партии они разъехались на различные участки работы.

Ночую у Юзефа Зайонца в городском комитете партии. Утром я, видимо, навсегда расстанусь с Краковом и с товарищами по оружию. С сожалением оставляю этот город. Уезжаю из него с таким чувством, словно я оставил в нем свое сердце».


В освобожденный Краков вступило Войско Польское… Через несколько дней состоялись торжества в честь Войска и демонстрация по случаю победы. Вокруг разрушенного немцами Грюнвальдского памятника на площади Матейки выстроились колонны солдат. За ними стояли жители. Вся площадь и ближайшие улицы запружены людьми. Я смотрел на солдат и пустой постамент памятника Ягелло — победителю крестоносцев, вглядывался в лица людей, и мысли мои возвращались к событиям недавних дней… Площадь, на которой я сейчас стоял среди тысяч людей, была свидетелем стольких событий только за последние полтора-два десятка лет! Тогда, в 1936 году, проходили демонстрации краковских рабочих, добивавшихся своих прав. Я смотрел на красные стены Барбакана — один из тех бесценных памятников старины, который был спасен от разрушения. Немцам удалось взорвать только три моста через Вислу. Город жил. Враг откатывался к югу и к западу, отступал к своим границам, и его еще предстояло добить. Однако прежде чем это пришло… Я не мог освободиться от одолевавших меня мыслей. Организация ячеек ППР, добывание оружия, налет на кафе «Циганерия», операции на краковском железнодорожном узле, создание отрядов Гвардии Людовой и Армии Людовой, длительные переходы, вооруженные операции — Неполомицкая пуща, Пцим, динамит из шахты «Кристина», переброски радиостанции, совместная работа с Ольгой, лейтенантом Шаповаловым и капитаном Березняком…

Мне предстояло выступить с речью от имени городского комитета ППР, от имени партии, которая вела нас по боевому пути. Я посмотрел на товарищей по борьбе и оружию — на наш отряд. Он прибыл чуть ли не из леса. Партизанский, еще пестрый, потому что каждый боец Армии Людовой был одет во что попало. Взгляд мой останавливался на лицах тех, кто шел вместе со мной почти с самого начала. Отважные хлопцы. Я мысленно видел тех, кто погиб в борьбе.

Не знаю, сколько длилось мое выступление. Я говорил о борьбе, жажде свободы, товарищах, которые погибли за свободу краковской земли, за освобождение города. Я говорил о новой жизни, которая начнется на пепелище, жизни, которую мы будем строить сообща. Вручая Войску Польскому меч Ягелло, который товарищи спасли и прятали в течение всего периода оккупации, я сказал: «Пусть этим мечом Войско Польское проложит себе путь к Берлину».

Войско Польское прошло этот путь плечом к плечу с победоносной Советской Армией. Для нас начался новый период — период мирного труда.

Примечания

1

Эндеция — «национал-демократия». Реакционная шовинистическая партия польской буржуазии. Эндек — член национал-демократической партии. — Прим. ред.

(обратно)

2

Санационный — распространенное наименование фашистского режима, существовавшего в Польше в 1926—1936 гг. Стремясь предотвратить назревший в стране революционный взрыв, сохранить буржуазно-помещичий строй и господство иностранного капитала, польские фашисты во главе с Пилсудским выдвинули демагогическое требование «санации» (от лат. sanatio — оздоровление) политической жизни страны, отстранили скомпрометировавшую себя правящую клику национал-демократов (эндеков) и кулацкой партии «Пяст» и в результате государственного переворота 12—13 мая 1926 г. захватили власть. Антинародная, антисоветская санационная клика, вставшая на путь сговора с гитлеровскими агрессорами, привела к захвату Польши в 1939 г. гитлеровской Германией. Остатки обанкротившейся санационной клики пошли в услужение к захватчикам и стали злейшими врагами польского народа. — Прим. ред.

(обратно)

3

Повят — уезд.

(обратно)

4

Летом 1938 г. Исполком Коминтерна принял решение о роспуске Коммунистической партии Польши, исходя из выдвинутых против нее обвинений в широком проникновении вражеской агентуры в ряды ее руководящего состава. Роспуск партии был необоснованным, о чем говорилось в заявлении пяти коммунистических партий, опубликованном 19 февраля 1956 г.

Польские коммунисты считали необходимым воссоздание партии и ставили этот вопрос перед руководством Коминтерна. По инициативе Исполкома Коминтерна в начале 1939 г. в Париже была создана группа польских коммунистов, подготовлявшая восстановление партии. 16 мая 1939 г. Исполком Коминтерна принял специальное решение о коммунистическом движении в Польше. В этом решении подчеркивалось, что «воссоздание партии является настоятельной задачей текущего момента». Для осуществления этой задачи Коминтерн санкционировал создание Временного руководящего центра Коммунистической партии Польши, который «должен был взять курс на постепенное создание единой централизованной партии, собирая в ее ряды все лучшее, честное, боеспособное, революционное в польском коммунистическом движении, то есть среди пролетариата и крестьянства Польши». (Центральный партийный архив ИМЛ, ф. 495, оп. 18, д. 1280, лл. 44—45). — Прим. ред.

(обратно)

5

Фольксдойч — лицо немецкого происхождения, пользовавшееся привилегиями во время гитлеровской оккупации. — Прим. ред.

(обратно)

6

Громада — единица административно-территориального деления в Польше; село. — Прим. ред.

(обратно)

7

Темно-синяя — польская.

(обратно)

8

Людвик Варыньский (1856—1889) — основатель первой польской марксистской партии «Пролетариат». — Прим. ред.

(обратно)

9

Армия Крайова — реакционная вооруженная организация, созданная на территории Польши польским эмигрантским правительством с целью предотвращения стихийного роста движения Сопротивления, а также для усиления своего влияния в Польше. Низовые звенья АК нередко вели борьбу с немецко-фашистскими оккупантами, сотрудничая с Армией Людовой. — Прим. ред.

(обратно)

10

РППС — левое крыло польских социалистов — сторонники единого фронта с ППР. — Прим. ред.

(обратно)

11

НСЗ — «Народове силы збройне» («Национальные вооруженные силы») — реакционные вооруженные отряды, созданные польским эмигрантским правительством для расправы с демократическими силами движения Сопротивления. Энэсзетовцы сотрудничали с немецко-фашистскими захватчиками. — Прим. ред.

(обратно)

12

Гмина — волость.

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА ПЕРВАЯ
  •   Из далекого прошлого
  • ГЛАВА ВТОРАЯ
  •   Подготовка
  •   Настало время
  •   Ночная охота
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  •   Аресты
  •   Конференция
  • ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  •   Нападение на кафе «Циганерия»
  •   После операции
  • ГЛАВА ПЯТАЯ
  •   Осталось двадцать четыре часа…
  •   Краковский железнодорожный узел в огне
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ
  •   Поддержка железнодорожников
  • ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  •   Организация партизанского отряда
  •   Биржа труда в огне
  •   Отряд выступает
  •   По другую сторону границы
  • ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  •   Два пришельца
  •   Смерть шпиона
  •   В Неполомицкой пуще
  • ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  •   На марше
  •   Схватка на берегах Рабы
  •   Отвлекающий удар
  •   Динамит из шахты «Кристина»
  •   Хладнокровие
  •   В окружении
  • ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  •   Удары по вражеским эшелонам
  •   Посещение ксендза-викария
  •   Последнее выступление француза
  • ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  •   Спасенные от карателей
  •   Переброска радиостанции
  •   На жизнь и на смерть
  • ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  •   Самые молодые бойцы
  •   Под Ясло
  •   Героические женщины
  • ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  •   Новогодняя ночь в Кракове
  •   На фабрике «Спектрум»
  •   С новым руководством
  •   Сюрприз
  • ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  •   Фотография сына бабки Сендоровой
  •   Опасная дорога
  •   Ровно в полдень
  • ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  •   Для фронта
  •   Город, приговоренный к уничтожению
  •   Опасная разведка
  • ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  •   Таинственный кабель
  •   В западне
  •   Борьба продолжается
  •   Побег Ольги
  •   Встреча с асами гитлеровской разведки
  • ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  •   Последние дни неволи
  •   Освобождение
  • *** Примечания ***