"Волшебная невидимая нить..." (СИ) [inamar] (fb2) читать онлайн

========== Предисловие ==========

От составителя.

Приступая к публикации второй части мемуаров г-жи Кристины Даэ, я должна сделать некоторые пояснения по её просьбе. Как уже упоминалось в предисловии к первому изданию — мемуары выйдут в свет в трёх частях. Первая, уже вышедшая в парижском издательстве, содержит сведения о жизни примы мировой оперы Кристины Даэ, описанной ею самой и включающая описания её знакомых, как-то бывших директоров оперы г-на Армана Моншармена и г-на Фримена Ришара; г-на Ривера, долгие годы бывшего дирижёром оркестра в Grand Opéra и, как следствие, отлично знавшего примадонну, и других.

Третья будет составлена из личных писем г-жи Даэ, адресованных ею знаменитым людям нашего времени, среди которых есть и композиторы, и литераторы, и политики. Письма эти отобраны самой г-жой Даэ, отредактированы и подготовлены к публикации в последний год.

Что же касается этой, второй, части мемуаров — она стоит особняком и представляет собой интерес с точки зрения формирования будущей оперной дивы, её голоса и музыкального вкуса. Она пожелала назвать имена людей, которые оказали влияние на неё настолько сильное, что к звукам её голоса не осталась равнодушной ни одна публика, перед которой она выступала. Возможно, познакомившись с этими записками, читатель сможет проникнуть в тайную комнату и увидеть то божество, что вдохновляло её на создание музыкальных образов столь ослепительных и неповторимых.

Феномен этой удивительной артистки, оперной певицы поразил публику впервые в семидесятых годах девятнадцатого века. Её талант засверкал в Grand Opéra в то самое время, когда потрясения случились в этом самом известном во Франции театре оперы. Провидение повернуло так, что она оказалась в центре этих событий, стала причастна к ним, хотя и не вольно. Не так давно свет увидел сочинение г-на Г.Л., в котором он описал всё случившееся подробно и красочно с присущим ему чувством меры и вкуса и уважением ко всем лицам, упоминаемым им, и нет необходимости повторять то, что уже озвучено. Записки г-жи Даэ касаются тех моментов, что остались за пределами книги.

В целях сохранения инкогнито некоторые имена ныне здравствующих действующих лиц по их просьбе изменены. Это второй главный труд г-жи Кристины Даэ (первым, без сомнения, является её служение Музыке), который продолжался в течение долгих лет и, несмотря на небольшой объем, составляет средоточие, сердцевину её жизни, описывает то, что повлияло на неё и сделало её великой певицей.

Баронесса Кастелло-Барбезак

Кристина. Вступление

И много будет странствий и скитаний —

Страна Любви великая страна.

И с рыцарей своих для испытаний

Все строже станет спрашивать она,

Потребует разлук и расстояний

Лишит покоя, отдыха и сна…*

Не знаю, почему во мне вдруг возникла потребность передать бумаге отношения личного характера. Моя личная жизнь, движения моего сердца никогда не были общим достоянием. Не собираюсь я этого делать и сейчас, по крайней мере, в том виде, в котором ожидается. Видимо, приближаясь к определённой черте, что-то случается с нами, что-то, что требует от нас непременно заняться «размышлизмами» о себе, о других … о прошлом.

Не будь я известной певицей, «Письма к Другу» были бы хорошим способом осмыслить, наконец, свои поступки, дать им оценку. Но я являюсь тем, кем являюсь. И боюсь, что после того, как закроются мои глаза, несмотря на все усилия моих друзей, всё, что было тайного в моей жизни, с точки зрения обывателя, будет вытащено на свет и просмотрено и оценено самым тщательнейшим образом. То же и письма — повинуясь порыву, мы пишем то, что лежит на душе, не задумываясь о том, что эти записки могут попасть в чужие недоброжелательные руки. Они найдут в этих фразах некий тайный смысл, которого там и вовсе не было и не могло быть. Такое впечатление производят на меня некоторые современные журналисты, которые, побеседовав со мной, печатают в своей газете мои ответы на их вопросы, и я, читая эти статьи, испытываю искреннее недоумение — а со мной ли они говорили? Помня об этом, я хотела бы рассказать всё, что считаю нужным сама, чтобы по возможности пресечь ненужные домыслы и пересуды.

Кто владеет мыслями, чьи руки касаются волос, чьи губы целуют, вызывая трепет — не эти ли вопросы интересуют обывателя? И он будет рассержен, если окажется, что с таким трудом, представленные его воображением картинки окажутся подделкой. Ну что ж, смотрите. Возможно, вы найдёте в моих записках то, что может пощипать вам нервы, а может быть, и нет. И надо всегда помнить о том, что, правда, всегда больше того, что мы увидели…

Но, держа в руках перо, я вижу перед собой не обывателя — я вижу свою публику. Тех, кто приходит слушать меня, не пытаясь отыскать пятна на солнце. Они верят тому, что готовы поведать им. И это самое ценное, что есть у меня. Я не могу их подвести, я не могу их обмануть. И им посвящаю я свой труд с любовью и доверием.

Добро пожаловать в Храм моего сердца.

Кристина Даэ

Комментарий к Предисловие

* В.Высоцкий Баллада о Любви

========== Рауль. Сомнения ==========

В моем небе, в сумерках ты была как облако,

и его цвет и очертания были такими, как я их люблю.

Ты была моей.

Ты была моей - девушка со сладкими устами.

Твоя жизнь полна моими нескончаемыми снами,

и цвет моей души ложится розовым цветом на твои ноги,

и мое кислое вино становится сладким у тебя на губах…*

Милый Рауль такой хороший, такой нежный и такой красивый. Мечта любой девушки. Никто не останется равнодушным к его мягкому голосу и изящным манерам. Он немного стеснителен сначала — видимо, издержки воспитания, — но если найти правильный подход, то его движения становятся более свободными, а речь раскованной и смелой. Хотя «правильный подход» как раз ему и не потребовался, когда он так решительно распоряжался в артистической уборной во время обморока Кристины. Это было так давно, словно в другой жизни.

Наверно, это так и есть — то была другая жизнь. Жизнь, которую нельзя было назвать сплошным праздником. Там было много тяжёлого труда, обид, разочарований и неудач. Была неопределённость, некоторая двусмысленность положения оперной хористки, которых часто считали лёгкой добычей многие молодые повесы. Однако, юность прощала тяжести жизни и с надеждой смотрела в будущее. И вот оно настало. Будущее.

Приближался конец одного небольшого отрезка на жизненном пути Кристины Даэ — такого дивного, наполненного чувством заоблачного счастья, когда даже непроглядный туман или некстати разверзнувшиеся небесные хляби не портили настроения — прогулка просто заменялась чем-то другим, стихийным, невероятным и очень весёлым. Таким был Рауль — выдумщик и затейник — он снова и снова находил все новые возможности, чтобы порадовать её. Кристина поднялась ещё на одну ступеньку, встала вплотную к двери, за которой её ожидало счастье. Она надеялась на это.

Их помолвка длилась уже шесть месяцев, и Кристина всё чаще замечала, что жених начинает проявлять нетерпение. Он уже несколько раз осторожно заводил разговор о свадьбе. Почему же при таком ожидаемом вопросе она вся сжималась, как будто старалась стать маленькой и незаметной?

— Рауль!

— Да, дорогая! — Он поднял голову, и взгляд его, наконец, оторвался от каких-то финансовых бумаг.

— Проблемы? — Спросила Кристина. Спросила просто для того, чтобы услышать его голос и хотя бы на мгновение почувствовать себя уверенней. — Я была в оранжерее — у тебя растут чудесные лилии. Знаешь, когда я рассматривала цветы, меня охватило чувство потери. Мне показалось, что я тебя теряю. Наверно это из-за ослепительной белизны этих цветов.

— Мне приходится столько бегать по делам, что я иногда сам себя теряю. А вот когда я тебя вижу, то снова нахожу себя. Думаю, что когда я ухожу, когда отпускаю твои руки, и ты покидаешь меня, то ты забираешь меня с собой на хранение, — ласково улыбнулся Рауль, протягивая руки своей невесте. — Я не могу дождаться момента, когда тебе уже не нужно будет возвращаться в дом мадам Валериус. Думаю, что тогда я, наконец, настигну самого себя и больше уже не расстанусь.

После смерти Филиппа Рауль стал главой семьи, и теперь он должен был управлять обширным наследством. А ведь он так мечтал о путешествиях!

Но всё изменилось, когда появилась она — мечта и цель его жизни — его Кристина. Все другие мечты и надежды отошли в сторону или растворились сами собой, поскольку были не важны. Главным в его жизни стала Кристина — Ангел с волшебным голосом.

Она подходит ближе со спины, обнимает его за шею, и он слышит легкое дыхание, когда её губы невесомо касаются его виска. Он моментально забывает о бумагах. Какие могут быть дела, когда она так близко! Он обнимает Кристину за талию и усаживает к себе на колени. Прижимает так крепко, словно боится, что она сейчас улетит или растает от жара его сердца. Рауль до сих пор ещё не верит, что она здесь, рядом. Это какое-то невозможное, невыносимое счастье — сидеть вот так и держать её в своих объятиях. Её голубые глаза смотрят пристально, словно пытаются разглядеть в нём что-то ещё, что-то неведомое, что он утаил от неё. Не стоит сомневаться, милая, нет никаких тайн. Он весь как открытая книга. Книга, в которой каждая страница, каждая строчка, да что там — каждая буква шепчет, поёт и молит о любви. И губы сами тянутся к губам.

Она выглядит немного смущённой и это ей очень к лицу. По губам её скользит слабая улыбка. Кончиком языка быстро и едва заметно облизывает их, от чего губы влажно поблёскивают и вызывают желание касаться их снова и снова. Она отстраняется.

Почему? Кристина устала? В его доме в её распоряжении всегда гостевая спальня, она может отдыхать сколько пожелает. Он? А что он. Он будет сидеть возле двери, как верный паж, и охранять сон своей обожаемой королевы. Она протягивает ему свои руки так, словно это подарок. Это правда? Кристина на самом деле дарит ему свою руку? О, милая, как это чудесно!

Рауль целует её тонкие нежные руки, обнимая, лаская губами каждый пальчик. Милый сердцу бессвязный диалог прерывается поцелуями.

Он осторожно зарывается пальцами в её волосы, гладит и расчесывает мягкие светлые пряди. С недавних пор это одно из бесчисленных удовольствий, которые он испытывает, находясь рядом со своей возлюбленной. Не раз и не два виконт мысленно произносит слова: «Моя Кристина». Он произносит их про себя снова и снова, каждый раз с новой силой и иными интонациями, словно пытается впитать звук этого имени, сделать и его частью себя, а не только её совершенное тело, скрытое тонкой материей платья. Если бы он осмелился — платья бы давно на ней уже не было. Но Рауль боялся оскорбить её, отпугнуть слишком явным порывом — не этого ли она испугалась тогда? Тот, другой, слишком яростно заявил на неё свои права, и она испугалась, убежала и пришла к нему, к Раулю, ища защиты и нежности. Он не допустит такой ошибки. Правда, терпения у него всё меньше и меньше…

— Ты что-то хотела, Кристина? — Спрашивает он, осторожно прижимая к губам тонкое запястье её руки и на секунду задерживает внимание на тоненьком жемчужном браслетике — своём подарке. Этот браслет особенно полюбился ей, она почти никогда его не снимала. Часто, тайком наблюдая за ней, когда она думала, что никто не видит, Рауль замечал, как Кристина прижимает этот браслет к своей щеке, и на лице её появляется необъяснимо печальное выражение. И чем дольше длилась помолвка, тем чаще она бывала задумчива. Он этого боялся и старался придумывать всё новые и новые развлечения, чтобы она не грустила и не сожалела ни о чём.

— Я хотела тебя увидеть, — просто ответила она.

Рауль старался проводить с ней как можно больше времени. Любя больше жизни, он страшился потерять то немногое, что приобрёл, приходил в ужас от мысли, что не сможет удержать в руках ту, что, казалось, сама прибежала к нему, сама просила его о приюте и любви, но была неуловима, как ветер, тревожна, как тьма подступающая исподволь. В те минуты, когда такие мысли появлялись в голове, Рауля знобило, и он спешил спрятаться от своих страхов в объятиях любимой. Он надеялся, что она ничего не замечает, так явно поглощённая своим счастьем и чувствами, которые уже не нужно было таить ни от кого.

Тот, другой, был и ушёл. Он остался в прошлом, он должен был остаться там, в своём подземелье или где-нибудь ещё, но только дальше, как можно дальше от него, от них с Кристиной, от их такого недавнего и пока ещё непрочного счастья. О, в последнее время Рауль слишком часто испытывал необъяснимую тревогу и потому хотел как можно скорее назвать её своей женой. Но она медлила и иногда так явно, что тревога поселилась в его сердце и не хотела уходить, несмотря на все его усилия. Он старался верить своей невесте.

— Кристина, тебя что-то волнует?

Она покачала головой и встала с его колен.

— Я же вижу, — настойчиво продолжил он. — В последнее время мне мало чем удаётся тебя порадовать. Ты боишься…

Имя из прошлого трепетало на его губах, но он медлил произнести его. То ли от страха, что мог напомнить словом о том, ушедшем, то ли потому, что чувствовал, что ушедшее ещё не ушло. И ощущение того, что она ускользает, как вода, стало ещё сильнее. Она глубоко вздохнула и попыталась изобразить уверенность. Она была актрисой, но сейчас у неё это плохо получилось. Кристина почувствовала это и виновато оглянулась — он так беспокоился, так старался сделать для неё всё, что только мог, а она…

— Нет, я не боюсь, Рауль, но… понимаешь, я привыкла к Опере, ко всей этой театральной суете, к звукам из зрительного зала, которые раздаются из-за пока ещё закрытого занавеса.

Кристина робко взглянула в глаза его и страшно покраснела — уши, щёки, лоб — всё стало багрового цвета, а шея покрылась красными безобразными пятнами. Нет, не так она рисовала себе этот разговор. В её воображении Рауль ласково смотрел на неё и понимающе кивал. Она была не глупа — просто устала и много пережила, а потому уверенно гнала от себя иной исход разговора. Кристина не хотела думать о том, что Рауль, такой милый, любящий, всегда приветливый и спокойный, услышав то, что она собиралась сказать, может разгневаться. Но сейчас ей казалось, что именно так он и поступит.

Рауль стоял напротив, всё ещё сжимая её ладони, словно собираясь поцеловать их обе, смотрел на неё пристально и, как ей казалось, изучающе. Взгляд его отражал удивление и был немного сердитым. Она смешалась, и ровная подготовленная речь оказалась скомканной. Кристина хотела поделиться своей болью, желаниями, опасениями. Хотела рассказать о своих страхах. А с кем ещё она могла говорить о том, что её мучило последний месяц? Рауль наверняка был умнее и вместе они придумали бы выход. Кристина продумывала разговор целую неделю, придумывала слова и фразы, чтобы они понятнее отражали её метания, но когда дошло до дела, выглядело всё так, словно она просто хочет сбежать. И от этого становилось гадко на душе.

Кристина любила Рауля. В этом она не лгала ни себе, ни ему — она действительно его любила глубоко и нежно, трепетала в его объятиях, таяла от его поцелуев. Да вот только во время нежности рядом с ней незримо присутствовал некто третий. И Кристина никак не могла забыть о нём, как ни старалась. Она хотела рассказать об этом. Ведь он, Рауль, её будущий муж. Не может же она, в самом деле, обманывать его. Нельзя всё и всегда объяснять своим недомоганием. Рауль не глуп и рано или поздно поймёт, что его молодая жена что-то утаивает. Тайна вызовет недоверие, за недоверием последует ревность. Какая любовь сможет это вынести? И смогут ли они тогда найти путь друг к другу?

— Временами я очень скучаю по опере, по сцене, по всей этой суматохе, которая сопровождает каждый спектакль. Нет, подожди, выслушай меня. Я очень люблю тебя, правда, я вижу все твои усилия, которые ты прикладываешь к тому, чтобы я была довольна и радостна. Я очень ценю их и, думаю, что никогда не смогу отплатить тебе за всё то счастье, которое ты мне даришь. Нет, подожди, — она подняла руку, снова прерывая его возражение, — дай, я скажу…

Рауль похолодел. Он вдруг почувствовал, как что-то темное и вязкое копится вокруг, грозя затопить его и его хрупкие надежды. Единственное, что мог он делать это стоять и ждать, когда это произойдёт, будучи не в силах пошевелиться, поскольку пока ещё не понимал, откуда идёт буря.

— Рауль, я хочу вернуться в театр, к музыке.

«И к нему», — эхом отозвалось в его голове. О, он слишком хорошо помнил, как млела она в объятиях этого демона там, на театральных подмостках во время памятного представления новой оперы. Тогда рядом с ней был действительно Дон Жуан, человек, способный одним своим присутствием сбить с пути слабое и неуверенное сердце. Чем? Что было в нём такого? Рауль терялся в догадках. И картина, представшая тогда перед его глазами, могла вызвать только яростные слёзы бессилия. Выбор Кристины ничего не решил, Рауль по-прежнему должен был спорить за её сердце с чем-то неведомым, чего он до конца не понимал. Он попытался сопротивляться:

— Кристина, ты же знаешь…

— Я всё знаю, милый, — перебила она его, — я знаю, что графиня не может быть певицей…

Не о том — мотнул он головой — всё не то, разговор заходит не туда. Как может она говорить, что любит, и в то же время сообщать о своём уходе? Рауль растерялся. Она уйдёт — он понял это, весь разговор затеян для того, чтобы сообщить ему эту оглушительную новость. Кровь бросилась ему в голову и мысли стали нечёткими и блеклыми. Рауль отшатнулся, уронив её руки, и шагнул назад:

— Ты хочешь вернуть мне кольцо? — Глухо, глядя в пол, спросил он.

И ему показалось, что он услышал согласие в её молчании. Рауль почувствовал, как тоска сжимает его сердце. Но тоска эта поднималась не из глубин души его, она протянула свою руку из прошлого.

— Рауль! — крикнула Кристина вслед убегающему юноше. В голосе её слышались слёзы, но он не обернулся.

Он мог быть слабым и несчастным, когда уверял её в своей любви, когда ждал её ответа, он мог рыдать и молить, когда думал, что она потеряна для него, но сейчас он чувствовал себя обманутым и испытывал гнев. В эти минуты он готов был убить.

Проводив глазами стремительно удалившегося Рауля, Кристина обессилено опустилась на пол. Долго копившиеся горькие и отчаянные слёзы хлынули, заливая лицо.

Нет, разговор оказался совсем не таким…

***

Дожидаясь Рауля, Кристина искусала все губы в кровь, пытаясь сдержать текущие слёзы. Он не вернулся ни через час, ни через два. Его не было ни в доме, ни в саду и никто не знал, куда он ушёл. Подавленная, Кристина вернулась в дом мадам Валериус и провела очень беспокойную ночь.

Утром всё это вылилось в страшную головную боль, вялость и круги под глазами. Хорошенькое свежее личико осунулось и подурнело. Кристина печально разглядывала себя в зеркало и в голове её, отдаваясь болью, стучала одна и та же мысль: «Нет, не таким она представляла себе разговор с самым близким человеком». Кристина снова заплакала. Слишком много слёз было в ней в последние недели. Они наполняли её, как озеро полнилось водой. И как вода в озере требовала ручейков для того, чтобы освободить место для новой воды, так и слёзы её требовали выхода.

Она вовсе не хотела уходить от Рауля, её желания простирались не дальше просьбы об отсрочке. Что могла бы дать ей эта отсрочка, Кристина не знала, но чувствовала, что это ей необходимо. Она должна была остаться одна и ничья, хотя бы на некоторое время, чтобы разобраться в себе. Чтобы никто не спорил за неё и не заставлял её делать выбор.

Вся эта история с шантажом и внезапно проявившейся жестокостью того, кого она считала больше, чем отцом; его явное раскаяние, проявившееся от такой малости, как её сочувствие и лёгкий свободный поцелуй, не могли не произвести на неё впечатления и сбили её с толку. Кристина надеялась, что это впечатление породило только жалость. Ей нужно было время, чтобы понять, что же такое произошло, почему она не может забыть Призрака. Эрик волновал её — это да, но она не чувствовала к нему того, что чувствовала к Раулю и что называла любовью. Кристина боялась Призрака, но это не был страх физической боли. Она не боялась насилия и даже связанная была до странного уверена в том, что с нею ничего не случится. Когда там, в подвале, Призрак заставлял, принуждал её выбирать, достаточно было просто намёка на нежность с её стороны и весь его напор сходил на нет, оставалось только глубокое непобедимое отчаяние. Даже когда Кристина так неразумно попыталась оттолкнуть Призрака, чтобы попасть в камеру пыток, где находился её обожаемый Рауль, он первое время только сдерживал её нападки, пытаясь своими объятиями ограничить её движения. Это было что-то совсем иное, то, чему она не могла подобрать слова. Просто он, Эрик, почему-то не хотел покидать её мысли.

Кристина связывала всё это с усталостью. Ведь вот Рауль — её будущий муж, она была готова ради него на всё, она согласилась и приняла от него кольцо. Но ведь Эрик тоже дал ей кольцо — напомнил ей внутренний голос. Нет. Эрик заставил принять кольцо, как залог её верности, до тех пор, пока он сам не заберёт его обратно. Он забрал. Теперь Кристина свободна!

Ради своей любви Эрик готов был совершить убийство.

Но не совершил — внутренний голос всё так же подтачивал её уверенность.

Этот его отчаянный крик: «Вы не любите меня!» — она часто слышала во сне. Да, Эрик был жесток к ней, к Раулю, к тому другому, неизвестному ей тогда человеку, но ведь в результате ничего не сделал. Кристина ведь не может любить Эрика после всего, что произошло. Это не любовь! Это не может быть она! Не может и не будет!

Измученная, ослабевшая Кристина упала на постель и забылась тягучим тревожным сном.

Мадам Валериус поднялась к ней около двух часов. Переполошилась от больного вида своей воспитанницы, да так, что ей самой пришлось вызывать доктора. Все эти тревоги отвлекли внимание Кристины от себя самой и позволили взять себя в руки. Решив, что все же следует объясниться с Раулем, она попросила отвезти её.

***

Он был от неё без ума. Он готов был на всё ради неё, даже на мезальянс. Но она выбрала другого! Такие мысли мучили виконта де Шаньи, когда он узнал, что его бывшая невеста снова здесь и хочет его видеть. Зачем? Разве слова её не были достаточно ясными вчера? Или она думает, что он глуп и не способен отличить любовь от неприязни? Рауль стоял и смотрел, как она проходит через зал, робко приближаясь к нему, и на лице её мелькает странное выражение: смесь участия, тоски и страха. Сейчас более, чем когда-либо, она напоминает ему китайскую вазу из тонкого фарфора — такую же нежную и такую же хрупкую. И точно так же хочется бережно носить её на руках. Рауль почувствовал, как вся обида его тает, уступая место жалости. И под влиянием этого чувства он шагнул Кристине навстречу, протягивая руку. Это движение немедленно вызвало улыбку на её лице. В её глазах отразилась такая радость, что Рауль невольно покраснел и несколько мгновений собирался с мыслями, чтобы что-то сказать. Но она уже говорила сама своим певучим нежным голосом, от которого по спине бегали мурашки. Она приветствовала, она была рада, она хотела увидеться. Зачем? Здесь Кристина слегка помрачнела:

— Рауль, я… я хотела попросить прощения за вчерашнее.

— Для чего? Разве что-то изменилось со вчерашнего дня?

Он смотрел на неё с такой надеждой! И как же невыносимо трудно было выговорить правду. Кристина просто покачала головой. Он уронил её руку, которую обнимал своей тёплой ладонью, и отошёл к окну.

— Рауль, ты вчера… я, — запинаясь, проговорила она, — я только хотела попросить тебя немного отложить помолвку. Я не обманываю, когда говорю, что люблю тебя.

Да? Он недоверчиво оборачивается. Девушка, которая любит, не тянет с таким желанным для обоих «Да».

— Рауль, пожалуйста, пойми меня… я прошу тебя, я понимаю тебя… ты сердишься. Но я не могу обманывать.

Обманывать? В чём? Ведь Кристина только что сказала, что любит его, и это единственный обман, который он не будет терпеть. Глухое недовольство копилось в душе Рауля снежным комом. Он пытался подавить его, но оно всё равно норовило прорваться наружу, как пар из-под плотно закрытой крышки.

— Да, я по-прежнему люблю тебя, но я никак не могу забыть о том, что прошло.

— О нём? — уточнил Рауль. Он старался изо всех сил, чтобы горечь и сарказм не прорвались к ней сквозь его слова. Но она почувствовала и снова смешалась, покраснела:

— И о нём — тоже, — едва слышно, так, что он скорее угадал, чем услышал, проговорила Кристина. — Рауль, я, наверное, должна вернуть тебе кольцо…

— Нет! — вскрикнул он с таким гневом и так стремительно шагнул к ней, что Кристина отшатнулась и побледнела, если только можно было стать ещё бледнее, ещё прозрачнее. Заметив её испуг, он моментально укротил себя. Подошёл ближе и уже спокойнее сказал с непередаваемой нежностью:

— Это подарок. Оставь себе. Оно больше ни к чему тебя не обязывает.

Стоя так близко, чувствуя едва-едва пробивавшийся аромат её духов, сейчас он думал только о том, что хочет обнять её. Это было бы не логично, учитывая предмет их разговора. Но кто будет думать о логике, когда балом правит любовь? «Только надуманная любовь поддается укрощению, истинная же не слушает приказов и спастись от неё нельзя».** И потому Рауль обнял свою бывшую невесту, а поцелуй случился сам собой. Кристина пыталась отстраниться, но он держал её крепко и выпускать не собирался.

— Ты уходишь к нему? — Обречённо спросил он, едва сумел оторваться от поцелуя.

— Нет, нет! — Кристина в подтверждение решительно помотала головой, словно он не мог понять слов, и она должна была озвучить их жестами. — Нет! Я хочу вернуться в оперу, я хочу петь.

— Но я же не запрещал тебе петь! Ты можешь выступать на званых вечерах.

— Рауль, я хочу остаться одна, понимаешь? — Кристина сникла, словно сломанный цветок.

Нет. Он не понимал. В душе его обида боролась с жалостью, и силы были равными.

Комментарий к Рауль. Сомнения

* Пабло Неруда поэма 16

** А.Дюма-отец

========== The Phantom. Драма ==========

…Ты слушаешь мою вечернюю песню. Тобой наполнены мои одинокие сны. Ты была моей! Ты была моей! И я кричу об этом вечернему ветру, И он уносит мой сиротливый голос. Тобой наполнены мои взгляды…*

Ришар и Моншармен приняли Кристину любезно, много улыбались, переглядывались многозначительно, но ничего определённого не говорили. Заступничество Рауля не открыло ей все двери, да она и не надеялась. Сжав зубы, она приготовилась вновь долго и тяжело работать, чтобы когда-нибудь опять ошеломить публику. Только теперь в директорском кабинете перед строгими судьями стояла не прежняя нескладная маленькая девочка, едва окончившая консерваторию. За её плечами была школа великого мастера, и эти стены уже были свидетелями её триумфа.

Ришар, будучи хорошим импресарио, видел это, но правила не позволяли ему принять с распростёртыми объятиями певицу, пребывавшую неизвестно где целых полгода.

«И потом, она наверняка притащит за собой тучу сплетен, — говорил он позже Моншармену, когда они обсуждали между собой сначала разговор с покровителем театра, а потом с его протеже».

«Ну и что, — пожимал плечами Моншармен, — если бы это была не Кристина Даэ, успех которой, возможно, ещё помнят некоторые завсегдатаи оперы, а какая-нибудь третьеразрядная певичка, то такие слухи действительно могли бы нам навредить. Но Кристина… Слухи могут добавить ей …м-м… пикантности. Представь: ангельская внешность, божественный голос и тайна. Публику всегда интересуют такие вещи. Я не вижу причин, почему бы нам не попробовать. Пусть пока побудет на малых ролях, а там посмотрим. Может быть, она ещё станет нашей Аделиной Патти»**

Судьба артистки была решена.

Кристина Даэ надеялась на лучшее — ведь иного выбора у неё все равно не было. Сплетни и пересуды не пугали её, что было удивительно для девушки её лет. Произошедшие с ней события, переживания, которые они вызвали, были столь тяжелы и ошеломительны, и в то же время настолько возвышенны и прекрасны, что её душа как-то сразу состарилась, оставив нежный девичий облик лишь внешней оболочке — её хрупкому телу. Двойственность чувств, равная, как ей казалось, сила любви к двум мужчинам одновременно, временами доходившая до экзальтации и преклонения перед ними, пугали и изматывали её. Правдивая всегда, Кристина была честна перед собой и в этот раз. И решение её созрело ещё до того, как она сумела опознать его и примириться с ним.

Пока же она хотела видеть своего Маэстро. По крайней мере, в ней теплилась робкая надежда на то, что она ещё может называть его своим, хотя миновавшее тяжёлое объяснение с Раулем, несколько поколебало её уверенность в том, что и этот мужчина, любивший её куда более яростно и неистово, сможет понять её метания.

После известных событий полугодовой давности все проходы в подвалы Оперы закрыли наглухо и даже те, кому приходилось бывать там по долгу службы, крысоловы или пожарные, должны были получить особое разрешение директора. А проникнуть в знакомый коридор из её бывшей артистической комнаты представлялось совершенно невозможным, поскольку там теперь гримировались другие артистки. Поэтому она попыталась отыскать Перса.

Он жил на улице Риволи и тому, что она его разыскала, как-будто даже не удивился, словно сидя у камина со дня на день ждал её прихода. Но на её расспросы и просьбы он долго не отвечал.

— Зачем вам это, мademoiselle? Поверьте, это очень несчастливый человек, и лучше бы вам остаться в прошлом, поскольку вы сами выбрали такой исход, — наконец, сказал он.

— Позвольте это мне решать, — надменно ответила Кристина, хотя от слов «несчастливый человек» и «остаться в прошлом» ей стало холодно. Что могло произойти за шесть месяцев, если человек, сидящий напротив, так скорбно качает головой?

— Он жив? Где он? — Стараясь сдержать внутреннюю дрожь, продолжила настойчиво выспрашивать она.

Да, кивал головой перс, пока жив. Кристина задохнулась — что значит «пока»?

— Отведите меня к нему, — потребовала она, — или скажите, как проникнуть в его жилище. Где он сейчас?

Всё там же, отвечал её собеседник, печально поглядывая на неё.

— Я не смогла найти ни одного входа, — воскликнула Кристина.

Ещё бы! Эрик сам заблокировал все входы и выходы — всё так же качал головой Перс.

Молитвенно сложив руки на груди, она предприняла ещё одну отчаянную попытку:

— Пожалуйста, monsieur, я прошу вас … я молю на коленях, если уж вы не хотите быть мне проводником и отказываетесь открывать место, где он скрывается, то хотя бы передайте ему, что я здесь, что я надеюсь на встречу, что я молюсь ежедневно о том, чтобы эта встреча состоялась. Я хочу увидеть его, понимаете меня? Увидеть… пожалуйста…

Перс был покорён. Встреча состоялась.

Через два дня тот же Перс привёз её в Булонский лес и оставил под деревом.

Попросив Кристину не отходить от дерева, чтобы в начинающихся сумерках её нашёл тот, о ком она просила, он скрылся за деревьями с коляской, в которой и привёз её. И единственным способом, которым Кристина могла бы уйти отсюда, были её собственные ноги. По каким приметам Призрак должен был отыскать именно это дерево, Кристина не представляла. Почему её оставили здесь?

На первый взгляд дерево ничем не отличалось от всех остальных, разве что вокруг него не было такой чащи. Ноги скользили в пожухлой траве. Подол платья быстро отсырел. Пытаясь найти место посуше, она обошла дерево, приблизилась и, повинуясь безотчётному желанию, прижалась щекой к необъятному стволу и услышала жизнь, засыпающую внутри огромного дерева. Это был дуб, вероятно один из последних оставшихся от большого леса Рувре, бывшего здесь когда-то. Она глубоко вздохнула, чувствуя тепло, проникающее в её сердце из сердцевины дерева. Могучее, простоявшее здесь невесть сколько лет, выстоявшее в схватке с ветрами и водами, не желающее покориться даже времени, дерево казалось воплощением силы, величия жизни и уверенности. Кристина стояла не шевелясь, опасаясь прервать безмолвную невидимую связь, установившуюся вдруг между нею и деревом. Так и увидел Кристину Эрик, впервые после шести месяцев разлуки…

Призрак пришёл. Даже не пришёл, а словно бы возник — просто в одном месте, в тени ветвей, сумерки стали плотнее и обрисовались контуры человеческой фигуры. Он появился внезапно, и Кристина едва сдержала испуганный вскрик. Эрик оказался в двух шагах от неё так стремительно, что она задохнулась, и не в силах подавить невольную дрожь - стояла молча, прижавшись спиной к спасителю стволу, не зная, что сказать.

И Эрик не спешил ей на помощь.

С первого взгляда в нём не произошло никаких перемен. Он был так же высок и строен. Привычный плащ до земли полностью скрывал фигуру и маскировал движения. В обманчивой глубине капюшона смутно белела маска. Сквозь её прорези сверкали жёлтые, совершенно кошачьи, глаза. Но вот они притушили свой блеск, словно яркий фонарь накрыли темным платком. Взгляд его скользнул по её лицу и направился в небо — серое, утонувшее в пелене облаков.

Наступала осень. Ночами шли дожди, а утром становилось знобко и часто лужи бывали замёрзшими. В последнее время он немного изменил свои привычки и выходил на прогулку не поздно вечером и ночью, а ранним-ранним утром, когда едва брезжил мутный рассвет и туман клоками повисал на крышах домов. Было холодно, но ему не привыкать. Он обнаружил, что и в это время его никто не увидит.Было очень волнительно и приятно наблюдать постепенно наступающее утро.

Дитя ночи давным-давно забывшее, что такое солнечный свет, вдруг полюбило раннее утро. Холодный и мутный, но это был всё-таки свет. Свеча, зажжённая в его душе, тлела и чадила. Он пытался спасти огарок, продлить жизнь слабому едва живому огоньку. Потеряв надежду, он все равно чего-то ждал. Умирая, призывая смерть всем своим усталым и истерзанным сердцем, он боялся уйти раньше, чем случится что-то… Он не знал что, но всё равно ждал, со старческим упрямством заставляя себя каждое утро вставать и идти, чтобы встретить новый день и вновь испытать разочарование. С каждым днём он проходил всё меньше и меньше и однажды, вероятно, совсем не вышел бы, если бы вчера днём его не отыскал Перс.

Услышав, что Кристина просит его о встрече, он в первую минуту хотел отказаться. Его сердце сгорело шесть месяцев назад, когда он сам отпустил её, и она ушла с тем, кого выбрала. Он смотрел ей в след, чувствуя, как в страшном негасимом огне корчится его душа, как сердце бьется и стонет в грудной клетке, охваченной пламенем, как оно пытается выскочить, покинуть ставшую ненужной невыносимо тяжёлую оболочку. Он чуть не опоздал скрыться от наводнивших подвалы жандармов, но это было лишь проявление инстинкта, а не желания. Желание жить он потерял, едва пещерный сумрак скрыл от него тонкую девичью фигурку.

Жандармы тогда никого не нашли — он не даром слыл искусником по части изобретений, «мастером люков». Маленькая султанша могла бы подтвердить это, цыгане из бродячего цирка могли бы много чего поведать, но ни с кем из них французские жандармы не были знакомы. Они не испытывали ненависти, только недовольство от того, что приходилось поздним вечером лезть и обыскивать какие-то подвалы в поисках то ли вора, то ли сбежавшего артиста, то ли ещё неведомо кого. Они просто пытались делать свою работу и делали это не очень тщательно. И его убежище осталось нераскрытым.

Он думал, что она далеко, что поезд «северного направления» сделал своё дело и доставил возлюбленных в край мечты, где она, наконец, перестанет бояться и мысли о «монстре» больше не будут беспокоить её.

Кристина любила, Эрик убедился в этом сам, заставив их поцеловаться перед собой. Он хладнокровно препарировал себя, чтобы не оставить в себе никаких иллюзий. Невероятным усилием воли он заставил себя досмотреть представление, в котором сам был автором и режиссёром, чтобы окончательно поставить крест на своих мечтах (или, может быть, вбить осиновый кол в них?). Он думал, что Кристина уже давно обладательница заветного обручального кольца, и старался гнать от себя мысли об этом.

И вот она здесь. Стоит и смотрит пристально, изучающе. Её взгляд огненной плетью проходит по его телу и Эрику хочется сжаться, чтобы стать поменьше, втянуть голову в плечи, чтобы она скорее отвернулась и, наконец, сказала — зачем он был ей нужен. Руки её скрывали перчатки, потому он не знал, красуется ли обручальное кольцо у неё на пальце, и терялся в догадках. Почему она молчит?

— Эрик! — внезапно окликнула она его так, словно он находился на другом краю земли. — Эрик, снимите маску, я хочу видеть Ваше лицо!

Эти слова ошеломили его. Меньше всего он хотел сейчас обнажать перед ней своё уродство. Зачем ей это нужно? Как-будто ей не хватило того, что уже сделано, словно мало того, что он и так уже фактически мёртв. Глухая обида вытянулась колючим кактусом и заставила его едва заметно сгорбиться. На её голос он не оглянулся, словно и не слышал.

— Эрик! — в голосе Кристины появились те пленительные ноты, которым он сам её обучил и сам не мог противостоять так же, как и она, когда таким тоном заговаривал он. Хрустальные переливы вызывали сладкую истому, сопротивление пропадало само собой:

— Эрик, Вы забыли, я уже видела Ваше лицо. Я хочу говорить с живым человеком, а не бездушной маской.

— Вы лучше других знаете, что я — не живой человек, — глухо ответил он. Молчать было попросту невозможно, да он и не хотел молчать.

Однако Кристина умела быть настойчивой, и у неё была власть над ним, всё ещё была. Она шагнула ближе и осторожно дотронулась до его плеча:

— Эрик, пожалуйста!

В глубине её глаз сияли звёзды. Однажды, спустившись с неба, вслед за знаниями, которые он ей дал, следом за музыкой, которую он ей подарил, звёзды поселились в её душе и осветили её взгляд, сделали его глубже и таинственней. И сейчас она смотрела своими глазами-звёздами, и Эрик понимал, что ещё не всё в нём умерло. Что следом за её голосом и глазами он невольно замечает лицо такое же нежное и свежее, как и раньше, словно никакие горести никогда не ложились страдальческими морщинами на него, никогда облака печали или тучи страданий не покрывали его ливнем слёз. Плащ почти не скрывает пленительную грациозную фигурку, лёгкую и воздушную, как летнее облако.

Кристина всегда была красива и оставалась такой. А он всё ещё дорожил ею, и гораздо сильнее, чем думал.

Эрик помедлил и осторожно снял капюшон, снова помедлил, словно это промедление могло отменить её просьбу или как-то иначе помочь ему избежать пытки, и так же тихо и осторожно снял маску. Восковая личина, выскользнув из внезапно ослабевших рук, приземлилась возле ног.

Кристина смотрела, не отворачиваясь, спокойная и отрешённая, словно богиня. И ему казалось, что под её взглядом на бледной пергаментной коже его лица появляются новые язвы и коросты.

Он был ужасен — память её не подвела. Но теперь ей почему-то не хотелось отвернуться, правда и рассматривать — тоже. Но ужас уже не мутил её разум, как раньше. Яйцевидная безволосая голова, покрытая сухой потрескавшейся слоившейся кожей, слезающей как шкура с гнилого плода. Лицо — обтянутый бледный череп без бровей, с осевшим носом, глаза, закрыть которые не могли веки без ресниц. Вместо глаз не было чёрных провалов, как ей казалось раньше.Просто глаза были такие крошечные, и кожа вокруг них покрыта страшными тенями, словно он специально раскрасил её чёрной краской. Рот не безгубый, просто губы настолько тонкие и короткие, что кое-как натягиваются на челюсть, как слишком маленький чулок на очень толстую ногу. Они всё время сползают, обнажая ровные белые зубы, от чего на лице его то и дело мелькает зловещий смертельный оскал.

Эрик стоял, боясь взглянуть на неё и по мере того, как взгляд её скользил по его лицу, он всё ниже и ниже опускал голову. Сжимался и горбился, словно стоял обнажённым на ледяном ветру и уже не раз пожалел, что поддался на её просьбу, но сделать ничего не мог. Словно вся сила и решительность вдруг утекли куда-то, оставив его слабым и беспомощным младенцем на потеху толпе. Прикосновение Кристины к его щеке, бережное и мягкое, поразило как укол в сердце — он отшатнулся. Эрик боялся посмотреть на неё, страшился увидеть ужас и жалел о том, что пришёл. Это свидание уже отняло слишком много сил. Да и чем оно могло закончиться? Ещё одним разочарованием и только.

Эрик наклонился, чтобы поднять маску, но её рука, рука в перчатке, остановила его на полпути.

— Поцелуйте меня, — попросила Кристина.

— Что? — Эрик так изумился, что забыл все свои прежние страхи и взглянул ей прямо в глаза. Она не отвела взгляда, не отшатнулась, не убрала руку с его плеча и губы её слегка приоткрылись, словно приглашая. Насколько желанна была бы такая просьба полгода назад, и нет слов, чтобы передать весь ужас, который испытал он теперь, едва осознал, чего она хочет. Окаменев, он не мог оторвать взгляда от её лица, чувствуя себя неспособным проникнуть в тайны, таившиеся за этим милым детским обликом.

— Вы говорили, что любите меня, так поцелуйте же. Я сама прошу об этом, — повторила она как-то сердито, словнообъясняла малому ребёнку очевидную вещь.

Эрик не знал, что и думать. Но повинуясь нетерпеливому жесту своенравной дамы, наклонился и неловко чмокнул в подставленное лицо. И попал куда-то в нос. Отшатнулся, пытаясь справиться с волнением. Руки тряслись как в лихорадке, привычный холод в крови заменился ледяной стужей, он не знал куда спрятаться.

— Не так! — воскликнула она недовольно. И резко притянув его за воротник плаща, сама припала к его губам.

Вцепившись, как клещ, яростно и остервенело терзая его губы, она доставляла невыносимые мучения ему, терпела боль сама и вместе с тем испытывала какое-то извращённое удовольствие, чувствуя, как он пытается отстраниться, вырваться и теряет силы в бесплодных попытках. Ощущение непомерной власти охватило её, когда она поняла, что Эрик никак не может оттолкнуть её. Он боялся применить силу, причинить ей боль, сопротивление ни к чему не приводило. Она наступала всё стремительнее, словно кто-то вселился в некогда робкую девушку, сделав её уверенной и развратной.

И когда у него не осталось больше выбора, он ответил.

Эрик и не подозревал, что достаточно малой искры и затухающая свеча вдруг взметнётся яростным и неудержимым пламенем. Огненная пелена застила его глаза, и он ринулся в неё, желая, наконец, сгореть и прекратить мучения, призывая смерть всем своим мутившимся рассудком. Встретившись с таким напором, Кристина не удержала свой порыв и обмякла, маленькая война закончилась, не успев начаться, и тогда поцелуй, став желанным и взаимным, погрузил их в какое-то странное, тёмное и тягучее удовольствие.

Комментарий к The Phantom. Драма

* Пабло Неруда - поэма 16

** Аделина Патти - итальянская певица второй половины 19 века. Одна из наиболее значительных и популярных оперных певиц своего времени. В её честь назван кратер Патти на Венере. (материал из Википедии)

========== The Phantom. Поэма ==========

…Я украду тебя. Твой вечерний взгляд прозрачен,

ты попала в сети моей музыки. Любовь моя!

А сети моей музыки безбрежны, как небо.

Моя душа рождается на краю твоих печальных глаз,

в твоих грустных глазах начинается царство сна.*

Погружаясь в поцелуй, как в озеро, они теряли связь с окружающим миром. Мутный и блеклый он медленно переставал быть. Установилась фантастическая тишина, в которой не было земных звуков, кроме тех, которыми отзывались их тела на прикосновения друг друга. Он сильно до боли сжимал её плечи, как-будто боялся, что она выскользнет и растворится в воздухе, она упиралась ладонями в его грудь, словно всеми силами пыталась противостоять их сближению. Их соединяли только губы — обнажённые участки, объединившие в себе все чувства, все эмоции и ощущения, какие только можно придумать. Словно два сосуда они были переполнены этой гремучей смесью, готовой взорваться при малой искре. Испуг или бегство, или ещё большая страсть, или ненависть — хотя бы на унцию больше чего-нибудь и сила, которая одновременно и притягивала и отталкивала их сейчас, разорвала бы их так, что и следа не осталось. Как оголённый провод, живой нерв, они принимали электричество из окружающего мира и делились им друг с другом, едва слабость сменяла невыносимое напряжение, сцеплявшее двоих в едином порыве.

Вдруг что-то неуловимо изменилось — Эрик словно проснулся, и ужас прошил его от макушки до пяток, когда в единый миг он осознал случившееся. Он шарахнулся в сторону, и лицо Кристины ожгла слабая, но довольно чувствительная пощёчина. Она вскрикнула не столько от боли, сколько от неожиданности, схватилась за щёку и, отшатнувшись, села на землю.

— Какая муха вас укусила? — грубо крикнула она.

Но кричать было не на кого. Молниеносно подхватив с земли маску, Эрик прыгнул за дерево, как заяц в кусты. Прижался затылком и спиной к стволу, пытаясь успокоить выскакивающее из груди сердце, затаился, как охотник, поджидающий пугливую дичь. Кристина поднялась с земли, постояла немного, да и пошла вокруг дерева на поиски…

Маска была на месте, капюшон накинут на голову, он снова завернулся в свою личину, как земля в ночь. Что творилось в его душе — смятение или ужас переполняли его, или он чувствовал неизмеримое счастье — понять было совершенно невозможно. Совсем недавно этот человек добивался её с яростью и невиданным упорством, готовый на многие безумства, а теперь — стоял молчаливый, прямой и неподвижный, как каменное изваяние.

Кристина, наверно, отвернулась бы и пошла, заплакав, куда глаза глядят, придавленная осознанием своего недавнего сумасбродства, если бы, приглядевшись, совершенно случайно не увидела, как едва заметно дрожат его плечи. Даже не увидела, а угадала. Тогда она подошла и встала рядом. Так они и стояли. А время всё капало минутами, становилось всё темнее. В небесных полях зажигались звёзды, но земле не суждено было их увидеть — сегодня небо было скрыто серым пуховым покрывалом.

— То, что у меня нет лица, не означает того, что у меня нет всего остального, — внезапно резко сказал Эрик и снова замолчал.

Кристина кивнула сама себе, пробормотав что-то невразумительное, словно эти слова что-то ей объясняли. Хотя именно они и объясняли тому, кто знал, что значат такие объяснения.

Иногда во время особенно нежных и чувственных поцелуев у Рауля пересыхало горло, и ему срочно нужно было выпить. Кристину это удивляло, поскольку с ней такого не случалось. Несмотря на то, что она, как и большинство оперных хористок, была в центре интересов молодых людей, её сердце оставалась невинным. Нет, она, конечно, знала что-то … в общих чертах. Но ей не приходило в голову, что желание может вызывать и она, и не только поцелуем. Эта наивность и охраняла её до поры до времени. Ведь никто не станет заигрывать с девушкой, которая заигрываний не понимает, а если понимает, то стремится скорее убежать.

Сейчас недавнее приподнятое настроение сменилось смущением и подавленностью. Она гнала от себя мысль о своём порыве, теперь в полной мере осознавая, как выглядел её поступок и что можно было подумать о ней. Она оробела и замёрзла. Зябко кутаясь в плащ, боялась подойти, нарушить установившееся гнетущее молчание, даже просто поднять глаза от земли.

Но Эрик и не думал обвинять её в чем-то, его молчание объяснялось просто — он пытался справиться с собой, как и его соперник в схожих обстоятельствах. Только здесь не было вина, которое, возможно, помогло бы.

Погружённая в тоскливые мысли, Кристина вздрогнула, почувствовав вдруг, как плащ укутывает её с ног до головы — Эрику хотелось вновь прикоснуться к ней, и он нашёл способ. Хотя бы к плечам. Остановившись за спиной, он с робким восхищением рассматривал её профиль. И каким бы ужасным не казался её недавний порыв, Эрик хотел его повторения. Но немного в другой форме.

И она услышала густой тёмный глубокий мужской голос, который говорил с ней. Он снова покорял её своей мягкостью — всё было совсем как раньше. Глаза закрылись сами — так легче было чувствовать. Голос не только ласкал слух, он словно теплый бриз касался лица, ерошил волосы. Минуя разум, голос играл на струнах сердца так же легко и свободно, как играет искусный музыкант на знакомом инструменте, вызывая дрожь и необоримое желание. И такая сила обольщения крылась в этом голосе, что достаточно было малого прикосновения, даже только намёка и непоправимое произошло бы, и не вызвало сожалений после. Но сила эта была неосознанная и ненамеренная. Эрик снова протягивал на ладони своё сердце и не задумывался о том, как он это делает.

— Я люблю вас, Кристина. Я хочу обнимать вас, целовать ваши губы, ваши глаза, волосы, руки. Я бы многое отдал за возможность почувствовать, какая гладкая и нежная у вас кожа. Когда-то я мечтал проводить с вами всё своё время, смотреть на вас, следить за движением ваших рук, видеть, как вы склоняете голову над нотами или какой-нибудь работой, слушать вас, ваш голос, чтобы вы пели для меня, говорили со мной о чём угодно, хоть о самом ничтожном. Даже если бы вы просто сидели рядом, это всё равно было бы для меня величайшим счастьем. Я хочу ласкать ваше тело и не могу себе этого позволить. О, Кристина, вы единственная женщина, которая так затянула пружину моих чувств и эмоций, что соскочив с запора, она практически убила меня. Я ощущаю себя деревом, в которое попала молния… Вы думаете это не достаточное оправдание моей грубости?

Она оглянулась и сникла, опалённая жаром признания, произнесённого ровно и спокойно. Невозможно было не угадать за хрипловатым и тихим голосом бурю, убивающую ежеминутно, ежесекундно, отнимающую жизнь по крупице, как несбыточные надежды, но приносящую болезненное, тяжёлое удовольствие от мечтаний, что посещают на последнем рубеже перед кончиной. Она отшатнулась в испуге, словно увидела разверзнувшуюся пропасть под ногами, как и тогда шесть месяцев назад. Пропасть так же манила её, она готова была шагнуть, чтобы погибнуть или выжить — уж как повезёт, — но другие руки удерживали её на краю, не давая кинуться в головокружительную глубь. Эти руки были руками Рауля. Она угадала правильно: находясь здесь, она в то же время была и там, говоря с одним, она ни на минуту не забывала о другом.

— Что же я наделала, — потерянно пробормотала она.

— Нет, это не вы, Кристина, это я, я сам. Всё — сам, — всё так же тихо, пытаясь успокоить её, ответил Эрик. — Нельзя заставить звезду не сверкать, она для этого рождена. Невозможно запретить голосу пленять, а красоте ослеплять и кружить голову — это то, что они не могут не делать. Мы можем быть только благодарны за те чувства, которые они в нас пробуждают. — Он вздохнул. — Так зачем вы хотели меня видеть?

— Я надеялась, что вы напишете для меня музыку. Я хочу исполнить что-нибудь ваше и для вас, - сказала она тихо и смущённо.

После звуков, которые она слышала несколько минут назад, её собственный голос показался ей сиплым вороньим карканьем, и она сжалась, невольно ожидая порицания, как нерадивая ученица, не выучившая урок. И просьба, представлявшаяся ей раньше простой и естественной, теперь казалась большой наглостью.

Её просьба взволновала Эрика. О какой музыке она говорит? О каком исполнении? Где она собирается петь? Разве виконтесса, может позволить себе исполнять музыку на публике? Благородная дама поёт только в салоне рядом с пианино и в приличном платье. Аристократка не может выступать на сцене, потешая толпу. Ох! Если бы он осмелился, он бы давно стянул перчатки с её рук, чтобы, наконец, разрешить свои сомнения и понять, чем же был этот невероятный, невозможный, фантастический поцелуй. Эрик всё ещё чувствовал вкус его на своих губах и временами он даже задерживал дыхание, чтобы этот вкус остался с ним как можно дольше. Глупости? Да. Но у того, кто всё потерял, нет особого выбора.

Носит ли она обручальное кольцо? Если носит, почему она здесь? Если нет, то почему?

Эрик молчал. Долго. Кристина уже потеряла надежду услышать хоть какой-нибудь ответ, но он ответил:

— Я больше не пишу музыку.

И Кристина вдруг осознала, что означали слова, сказанные Персом, «пока жив». Она поняла, что это значило для Эрика.

Музыка была его верой, его надеждой, его силой и слабостью, временами она заменяла ему еду и питье и даже сон. Утешительница и советчица, подруга и любовница, она пронизывала его, наполняя кровеносные сосуды живительной силой, она была его сердцем и лёгкими. Потеряв музыку, он потерял жизнь. Бедное сердце, лишённое животворящей силы, ещё тянулось, ещё откликалось и хотело, но уже не могло. Осознав это, душа её переполнилась. Утопая в большом плаще, она кое-как добрела до дерева, уткнулась лбом в ствол и молча заплакала, изливая недавнему другу всю жалость и горечь, которые переполняли её.

Услышав её рыдания, Эрик заметался, как перепуганная птица над гнездом, пытающаяся защитить свой дом от хищного зверя. Кристина была его домом, началом и концом всех его мыслей и единственным, чем он ещё дорожил. После окончания «Торжествующего Дон Жуана» ноты покинули его, ни одна мелодия больше не звучала в нём, ничто не вызывало в нём трепета, ничто не пробуждало его. Он увидел жестокого хищника в переполнявшем её отчаянии. И, как верный пёс, был готов отдать все оставшиеся силы для борьбы с этим хищником.

— Вы плачете?

Он с тревогой вглядывался в её лицо. Сумерки скоро совсем скроют его, и Эрик пытался наглядеться, пока ещё было можно, пока её тонкие милые черты белели сквозь наступающий вечер.

— Почему? Что так расстроило вас? Я? О, мой ангел, не надо, я сделаю все, что захотите, — его голос ещё никогда не был таким нежным и певучим, ещё никогда уговоры не ласкали слух так, чтобы хотелось слушать их бесконечно. — Вы хотите, чтобы я написал для вас музыку, — я напишу. Что хотите — серенаду, арию? Напишу. Оперу? Могу и это, только это не очень быстро.

Его рука в кожаной перчатке осторожно гладила склонившуюся голову, неведомо откуда взявшийся носовой платок утирал её слёзы. И голос такой знакомый продолжал утешать, и слёзы теперь уже стали не горькими, они не теснили сердце, но вдруг как горный родник освежили и осветили и прогнали невыносимую печаль, что не давала вздохнуть свободно уже много дней. И отвернувшись от дерева, она уткнулась ему в грудь. А руки его вместо того, чтобы обнять в ответ, вдруг повисли плетьми от странной слабости.

Вот опять она близко, Эрик чувствует, как бьётся её сердце. Она снова пришла, теперь уже в образе несчастной и кроткой, нуждающейся в защите, а не той фурией, которой была, некоторое время назад, но и в этом облике её прикосновения были столь же волнительны. Но каждый раз, когда в нём поднималось чувство, тут же проявлялся суровый разум — он не мог забыть о своём уродстве, он слишком хорошо помнил, как она уплывала…

Мой голос — моё мучение, мои способности — эта моя кара, и я не знаю за что. Зачем Бог даёт смертному такую власть над людьми и тут же лишает его возможности воспользоваться ею? Чтобы ещё сильнее уязвить его и сделать мучения совсем нестерпимыми? Чтобы он в полной мере ощутил свою ничтожность, осознал прах и тлен и не смел поднять голову, пресмыкаясь вечно в жутких лабиринтах между своими желаниями, надеждами и велениям совести? Чтобы он не посмел поднять лицо своё и увидеть Красоту и пожелать её всеми силами души своей? Не для этого? Зачем мне нужно всё, что у меня есть, если я не могу иметь простого счастья — без страха смотреть людям в глаза, не боясь услышать в ответ глумливый хохот и издевательства. Если я не могу … сказать о том, как я люблю, чтобы тут же не вспомнить о своём уродстве. Моё уродство — это вся моя жизнь, она делала меня игрушкой в чужих руках, чужой собственностью. Что бы я ни свершил, как ни стремился выбраться из окружавших меня ловушек, я всегда падал вниз. Кристина, подумайте, в Ваших руках я такая же игрушка. Вы могли делать со мной всё, что Вам вздумается, а я только крушить и ломать в ответ.

— Я сделаю всё, что вы захотите, — повторил Эрик, — даже… если угодно, достану цветок с того берега океана.

— Вы — волшебник? — сквозь слёзы улыбнулась Кристина.

— Я стану им… для вас, — едва слышно прошептал он, обняв ладонями её лицо.

Несмотря на все усилия, она не могла остановиться, слёзы всё текли и текли по лицу, и конца им не было. Вдруг чуткий музыкальный слух Кристины уловил едва слышимый свист.

— Это певчий дрозд? Осенью? — удивилась она.

Однако это не единственный удивительный звук, который послышался. Вскоре в ветвях дуба, ещё не потерявшего листву, прятался щегол, пара синиц и даже скворец. Свист и чивиркание лугового чекана разбавлялось щебетом пеночки-веснички. Крона дерева наполнилась свистом, ворчанием, пиликанием, словно здесь гнездился целый птичий оркестр. Слёзы моментально высохли.

— Жаль, здесь нет соловья, — мечтательно со счастливой улыбкой промолвила Кристина.

— Соловей? — озадаченно спросил Эрик. — В октябре? Ну, что вы, этого просто не может быть…

Через несколько минут к стройному птичьему хору присоединилась соловьиная трель.

***

— Эрик, это просто чудо! — восторженно проговорила Кристина. — Спасибо.

Она выпростала из-под обширного плаща свои дивные руки и, потянувшись, обвила ими его шею, наклонила ближе к себе его голову и прижалась щекой к жёсткой поверхности маски.

— Я тут, как бы, ни при чём, — смутившись, ответил он.

Его ещё никогда так не обнимали. Ничьи руки не делились своим теплом. Эти объятия были нежными и дружелюбными уже потому, что никаких других раньше не случалось. Эрик невольно наклонился ниже, вдохнул слабый аромат, чистый и свежий, как горный ветер. Сердце забилось чаще. И мечта снова окрылила его. Но вот Кристина отстранилась, и он на миг почувствовал себя осиротевшим. Но разве она должна висеть на его шее ожерельем?..

— Где вы собираетесь петь?

— В вашей опере. Ведь она ещё ваша? — просто ответила Кристина.

— А виконт? — осторожно спросил он.

Эрик увидел, как она подобралась, словно ожидала удара. Одним из редких приятных моментов, которые доставляло ему уродство, было ночное зрение. Продолжая отчётливо видеть, когда для всех других окружающий мир погружался во тьму, он чувствовал себя гораздо свободнее и увереннее. Темнота была его другом.

— Я… мы решили разойтись, — неуверенно пробормотала Кристина и, подумав, добавила, сама не зная зачем, — на время. Я вернулась на сцену.

Вот оно! То, чего он всегда хотел, о чём мечтал, что притягивал к себе могучим и невероятным усилием. Неужели судьба сжалилась над ним и предоставила ему возможность стать «как все», когда он потерял уже всякую надежду на это. Они не вместе. Эрик может позвать её, попытаться снова. Ведь она сама пришла, это она поцеловала его. И руки до сих пор помнят, как дрожали её плечи. Он не из тех, кто отказывается от щедрого дара, если дар сам идёт к нему в руки. Он никогда не отказывался от удовольствия, когда оно само пришло к нему. Особенно, когда оно такое жаркое, трепещущее, медленно стекающее по позвоночнику и согревающее его. И сердце сладко заныло от предвкушения такого близкого счастья. Только вот… Почему не уходит холод? И в воображении картины счастья быстро заменяются видами запустения и разрухи. Как иссушенное временем дерево, Эрик стоит на каменистой безводной пустоши, и ветер откалывает от него кусочки, которые рассыпаются даже не успев долететь до земли. Да и нужно ли это ей самой? Если бы только была возможность проникнуть в её мысли, прочитать их, понять, наконец, что же кроется в этой красивой головке.

— Не знаю, что и сказать, — послышался, приглушённый маской, голос.

Кристина удивилась, уловив в его ответе какое-то сомнение. Ночь, затопившая всё вокруг, и маска не давали возможность разглядеть собеседника, уловить настроение. Она была певицей и умела ловить малейшие изменения интонации, но видеть иногда тоже очень важно.

— Эрик, может быть, вы уже оставите свою маску в прошлом, хотя бы со мной? — высказала она робкую просьбу.

— Нет! — резко ответил он и, устыдившись этой резкости, уже мягче добавил, — я не могу, прости, Кристина.

В этот самый миг Призрак осознал, что все его мечты лишь обгорелые угольки. Он не мог позвать её с собой. Ему нечего было ей предложить. Любовь осталась вечной памятью. Она больше не была живой. Последний привет, на который его ещё могло хватить, – музыка – он собирался выполнить просьбу. И на это тоже нужны были силы.

Установилось молчание. Собственно свидание было исчерпано. Оба почему-то испытывали странную усталость.

— Пойдёмте, дорогая, я отвезу вас домой, — тихо и печально промолвил Призрак. И в её сердце толкнулась грусть. И поцелуй, и объятия и такое восхитительное признание, и птичьи трели резко отодвинулись назад, словно все они были в другой жизни. Она подала свою руку и покорно последовала за ним.

Возле экипажа он бережно прикоснулся к её плечам и снял свой плащ:

— Это я возьму, если позволите.

Усаживая в коляску, он долго и заботливо укрывал её ноги меховым пологом.

— Вы опять плачете? — укорил он, — Не грустите обо мне, Дива, если бы не вы, я не увидел бы солнца…

— А если бы не вы, меня не было бы вообще.

— Значит, мы — квиты, — и глаза его солнечно сверкнули, а рука осторожно коснулась её щеки, — я хочу, чтобы ты улыбалась. Это много?

Кристина, взглянув в ответ, невольно вздрогнула — маска больше не скрывала его лица. Когда он успел снять её и почему? Она потерялась в догадках. Изо всех сил пытаясь подавить судорожный всхлип, просто покачала головой. Эрик кивнул и, накинув капюшон, так, что в темноте его лица практически нельзя было разглядеть, взял в руки вожжи. Прежде чем залезть на козлы он обернулся, и Кристине показалось, что он улыбнулся. Это был жуткий оскал, но за кривой ломаной линией тихо сияла нежность и Кристина не могла не ответить на неё.

Ночь укрыла землю: великое и уродливое скрылось в одной тени, уравнивающей всё. Его маска осталась под большим дубом в Булонском лесу, как забытая сломанная игрушка. Её хозяин больше в ней не нуждался.

Комментарий к The Phantom. Поэма

* Пабло Неруда - поэма 16

========== Кристина. En scene ==========

Люблю тебя , не тайно — напоказ, —

Не после и не до в лучах твоих сгораю;

Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,

А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.*

Он сдержал слово. Примерно через три месяца передо мной лежала готовая партитура. Земля ушла у меня из-под ног, когда, открыв обложку, я увидела на первой странице название: «Le Fantôme de lʼOpéra». Потеряв надежду прожить свою жизнь, он хотел подарить себе такую возможность хотя бы в воображении, но и самое горячее его желание не смогло справиться с правдой, которая теснилась в его сердце — и здесь его мечта, альфа и омега его жизни, его Кристина оставалась не с ним. Пожертвовав собой и здесь, он подарил ей простое земное счастье, которого был лишён сам по воле злого рока.

Спасибо тебе, мой милый Призрак, за этот подарок. Пусть я и не приняла его, величие твоего отрешения навсегда сделало меня преданной тебе. Хотя, разве можно испытывать ещё большую преданность, чем теперь?

Весь трагизм его жизни, сглаженный музыкальными фразами, вся страсть и трепет, которые он испытывал, воплощённые в нотных знаках, вся любовь его — яркий огонёк, с трудом проложивший свой путь сквозь тайные и тёмные лабиринты его души и осветивший все самые чёрные и неприглядные закоулки его сердца — великая любовь, превратившаяся в пожарище, в котором он сгорел дотла и возродился к новой уже неведомой мне жизни, обрушились на меня мощным горным потоком и едва не раздавили. Мой бедный Ангел всю жизнь бившийся головой о стены своей тюрьмы, чтобы пробиться к свету, сумел сокрушить преграды и, обратив к солнцу залитое кровью лицо, обнять его, как родственную душу. Я верю: великое светило приняло затравленного и обездоленного и позволило ему отдохнуть на тёплых ладонях.

Эта опера была не похожа на ту, которая забрала, как дань, многие годы его жизни. В «Торжествующем Дон Жуане» ликовала Смерть, и праздновал свою победу Ад. Новая музыка была гимном самой Жизни. Неудержимым ошеломляющим потоком стремился к слушателю восторг Веры и торжество лучезарной Любви, и вершилась победа над прахом и тленом. Эта музыка не терпела отпора, она тормошила, заставляла, поднимала! Она не оставляла и мига отчаянью и страху. Всего семь нотных знаков, ведомые пером гения, превратились в священный фонтан, сверкающие струи которого могли утолить жажду всего мира, утешить скорбящих и подарить надежду отчаявшимся. И я поняла — это действительно было всё. Невозможно дважды создать такую музыку — Призрак Оперы со́здал, и теперь от гения остался только голый, изъеденный временем скелет, который рассыплется, едва коснётся его палец.

Я поняла, что означает его «возможно». Когда он привёз меня к дому мадам Валериус и помог выйти из коляски, я спросила: увидимся ли мы ещё. Эрик сказал: возможно. Не мог сказать «да», для этого он был слишком правдив, и не хотел говорить «нет», потому что слишком любил меня. Надежда всегда лучше глухого отчаяния безнадёжности — так он решил.

Слёзы неудержимым потоком хлынули из моих глаз. Я долго не могла успокоиться и объяснить испуганным друзьям, в чём дело. Он сам, его любовь, его метания и надежды, страхи и ярость, даже жестокость, временами необъяснимая, пугающая, иногда похожая на отчаянье брошенного ребёнка, были только моими. Я охраняла свои сокровища, как ревнивец охраняет предмет своей любви. А потому нужно было придумать правдоподобную историю моих слёз и появления этой оперы. К счастью, рядом были друзья: мадам Жири помогла мне, Мэг поддержала меня. На моей стороне был даже Рауль, что несказанно взволновало и обрадовало меня, поскольку могло означать, что всё же он не сердится на меня сильно и, возможно, когда-нибудь сможет простить. Кроме них троих никто не знал правды.

Долгие переговоры с импресарио, разбор сложной партитуры — у Эрика никогда не было лёгких мелодий, — декорации, примерка костюмов, репетиции, всё это выматывало, требуя сил, которых на тот момент не было. В господина Риера словно вселился злой дух, и он снова и снова заставлял нас перепевать музыкальные фразы, переигрывать целые сцены, чтобы добиться идеального звучания. И я со страхом думала, как же я буду петь. Где найду я силы, чтобы передать земле небесный свет?

Эта опера поставлена сейчас в нескольких театрах Европы, но нигде премьера не проходила так, как в нашем. Мы пели в гробовой тишине. Публика сидела, не шелохнувшись за всё время спектакля. Но мы, артисты, не замечали этого. Охваченные восторгом, объединённые вдруг и внезапно возникнувшим ликованием от осознания того, что творим своими силами нечто великое, все пели самозабвенно и отзвуки голосов ещё долго гуляли под сводами уже после того, как музыкальная фраза была закончена. Когда тяжёлые складки занавеса скрыли от нас зрительный зал, мы все были в изнеможении, на всех лицах лежала печать невозможной усталости. Казалось, артисты не смогут покинуть сцену и упадут прямо тут. Но раздался гром аплодисментов, занавес был поднят и те, кто несколько мгновений назад своим талантом сотворили невообразимое чудо, получили сполна за свой взлёт и свою смерть во имя Её величества Музыки.

После спектакля в театре не было привычного шума. Зрители говорили вполголоса, покидая зрительный зал, артисты, молча, расходились по своим гримёрным, не было привычных перебранок и смеха. В своей комнате возле зеркала среди расставленных флакончиков, коробочек и пудрениц, лежавших одной неразбираемой кучей каких-то платков и шарфов, словом среди беспорядка, который обычно остаётся после спешки, таилась небольшая темная коробочка. «Вы потеряли это под дубом», — такую надпись я прочитала на открытке, которую прижимала к столу эта коробочка. Мои дрожащие пальцы ощутили тепло бархата, хитрый замок щёлкнул, и моему восхищённому взору предстала тёмная мягкая внутренность ларца, таившего в себе сокровище. В отдельных гнёздышках (каждому своё!) в ласковых пуховых объятиях лежали украшения: жемчужный браслет, подаренный мне Раулем, аккуратная брошь и обручальное кольцо, которое дал мне Эрик, а я выронила его неведомо где. Браслета я хватилась на следующий день после памятного свидания и долго жалела о потере, но не могла же я обыскивать весь Булонский лес, а где рос дуб, под которым мы стояли, я не знала, хотя если бы увидела, то узнала его наверняка.

Брошь была подлинным произведением искусства. Где Призрак умудрился отыскать её и сколько времени потратил на поиски? И насколько удивительно тонким и уверенным чувством предмета нужно было обладать, чтобы подобрать брошь к браслету, но так, чтобы они лишь изредка перекликаясь, тем не менее, составляли единый гармоничный дуэт и один без другого уже казались бедными и невзрачными. Его художественный вкус и чувство прекрасного стояли так высоко и казались настолько же недостижимыми, как и сам Эрик представлялся моему восхищённому взору стоявшим гораздо выше обычного человека, даже самого талантливого. И кольцо, дивный отлив которого побуждал во мне и горестные, и ласковые воспоминания.

Я скучала по Голосу. Первое время я томилась по нему нестерпимо, осознавая вместе с тем, что это томление было вызвано не желанием слиться в дуэте, но раствориться в могучей реке и пропасть в ней и с нею. Я помнила тот гибельный восторг, с которым внимала зову.

Боялась ли я? Да. Любила ли? Да. Осталась ли бы с ним, если бы он позвал меня, когда я с таким упорством искала встречи? Нет.

И всё же что-то не давало мне выбрать безопасный жизненный путь и выйти замуж за виконта де Шаньи. Возможно, ни о какой любви речи вовсе и не шло. Просто я не создана для замужества, а всё остальное — удачный предлог? Но я скучала по музыкальным урокам и, временами как-будто слышала отклик своего учителя:

«Мои уроки Вам больше не нужны. Ваш голос — уникальный единственный в своём роде инструмент. Инструмент, на котором играете не Вы, но Ваша душа. Этим Вы, моя дорогая, отличаетесь от многих певиц. Остальное придёт с опытом. Я помог Вам увидеть, в чём состоит красота Вашего голоса, Ваш труд сделал всё остальное. Во всяком случае, Вы теперь и сами можете услышать, где звучит фальшивая нота. Я уверен Вам не грозит «un crapaud»*.

Разыскивать Эрика я больше не решалась. Почему-то мне казалось, что чаша милостей для меня и так переполнена.

Рауля на премьере не было. Я долго не видела его совсем. Он помог с продвижением оперы, а потом исчез, словно растворился. Стороной я узнала, что он осуществил-таки свою мечту и стал капитаном исследовательского судна.

Два кольца я отдала ювелиру, сопроводив просьбой скрепить их, но не переплавив, а соединив ажурными нитями. И теперь я чувствую себя словно замужем за двумя мужчинами сразу. Ни одна мужская рука не касалась меня больше, последний поцелуй, который испытали мои губы, остался под огромным дубом в Булонском лесу, но я, вспоминая, была счастлива.

Велика была моя радость, когда спустя несколько лет Рауль объявился. Он повзрослел и возмужал. Судьба хранила его от несчастий и болезней. Фортуна была благосклонна, удостоив его по заслугам чином и наградами. Волны трёх океанов омывали борта его судна. Жаркое солнце проложило морщины возле ярких смеющихся глаз, кожа загрубела от ветра и стала напоминать кору дуба. Волосы совсем выгорели и стали бледно-русыми, но так же спадали мягкими волнами на плечи, если он не собирал их в хвостик. Спустя много лет проявилась в нём та особая мужская красота, выражающаяся в спокойной даже степенной уверенности в себе и своих мыслях и делах, которую не видно в молодости и, конечно же, её не способна была увидеть и оценить маленькая девчонка, которой я была. Любовь его не ушла, но словно отошла немного назад и воссела на трон, как ласковый наставник и строгий судия. И многое, что он делал в жизни, вершилось по её завету.

Я была очень рада видеть его. Мы много говорили. И с тех пор, когда мы оказываемся в одном городе, где идёт спектакль с моим участием, в ложе номер пять я неизменно вижу его лицо. Это меня радует. Мы обмениваемся письмами — не часто, но регулярно. Он так и не женился, отдав все силы души своей делу, о котором мечтал.

***

Несколько лет назад я получила ангажемент в Graslin Theatre в Нанте**. Корабль виконта де Шаньи стоял в порту Луары. Рауль пригласил меня в недавно открывшийся ресторан La Cigale***, расположенный неподалёку от театра. Артисты, которые работали со мной в спектакле, говорили, что там подают чудесные круассаны с кофе по-восточному. Поскольку виконт всегда был большим сладкоежкой, он непременно должен был туда заглянуть.

— Знаете, Кристина, откуда пошла форма этого десерта? — Спросил он, с удовольствием разглядывая булочку. — Говорят, что впервые пекари испекли булочки в форме полумесяца в Вене, чтобы таким образом отпраздновать победу над Османской империей в семнадцатом веке.

Рауль вообще много чего знал о всевозможных десертах и сластях. Иногда у меня складывается такое впечатление, что где бы он ни объявился, то в первую очередь идёт и узнаёт каковы в той местности рецепты праздничных блюд. Удивительно, что при такой любви к сладкому, он всё так же строен и худощав.

Мы встретились после довольно большой разлуки. Его судно пришло от берегов Южной Америки. Естественно, что разговор наш вертелся вокруг событий недавних — о моей работе, о его путешествиях. И он вдруг спросил: ставят ли сейчас оперу «Le Fantôme de lʼOpéra». Я, в свою очередь, вспомнив давние события, удивилась его отзывчивостью во время первой постановки её в Париже. Мне всегда казалось, что Рауль не любит вспоминать то время, но сейчас вопрос вырвался у меня прежде, чем я успела подумать.

— Меня попросили об этом, — став вдруг очень серьёзным, медленно сказал он.

— Кто? — несказанно удивившись, спросила я. Увидев его огорчение, хотела уже извиниться за своё любопытство, однако, он поднял руку, попросив меня подождать. Он словно что-то решал про себя. Я видела напряжённый взгляд, нахмуренный лоб и терялась в догадках. Наконец, глухо и через силу он ответил:

— Наш старый знакомый — П. О.

Я задохнулась. Мне показалось, что небо надвигается на меня и прижимает к земле, все сильнее и сильнее и вскоре я буду раздавлена им, если срочно прямо сейчас не сделаю что-нибудь…

— Как… что…— заблеяла я словно овца.

— Я его чуть не убил в первую минуту, — проговорил Рауль совсем мрачно, — и позже я иногда сожалел о том, что этого не сделал, — он вздохнул, — ну, да что вспоминать — дело давнее.

— Пожалуйста, Рауль, расскажите мне всё, — попросила я и сама удивилась тому, насколько слабо и безжизненно прозвучал мой голос. О своём Ангеле Музыки я не забывала никогда, но именно тот утренний разговор в нантском ресторане на западе Франции, заставил меня переосмыслить движения моего сердца. До этого времени я считала, что поступила верно.

— Да, собственно… так… — неуверенно пробормотал он, видимо не зная, что сказать, какие подобрать слова, но увидев меня в образе бледного призрака, решился:

— Он пришёл ко мне в октябре того года, когда мы расстались, и в первую минуту я чуть его не убил. Я не собирался говорить с ним — я хотел его смерти! Поймите, Кристина, — посмотрев на меня, с мольбой проговорил Рауль, — Вы только что покинули меня и, я был уверен, что Вы ушли к нему. Я был в бешенстве от такой наглости. Как он посмел явиться в мой дом, как ни в чём не бывало! Гнев плохой советчик, а помощник и того хуже… Должен Вам сказать, Кристина, физически он слабее меня, но шустр, как ящерица, и ловок, как обезьяна. И в этом плане я ему проигрывал. Он вытек из моего захвата так быстро, что я даже не успел сообразить, как он это сделал, а потом, дёрнув, выхватил шпагу у меня из руки, едва не вывихнув моё запястье. При такой скорости моего противника, будучи безоружным, я был практически обречён. Он мог заколоть меня прежде, чем я попытался бы что-нибудь сделать. Поэтому я стоял и молча ждал смерти. В тот момент я и хотел умереть…

— Рауль…

— Не стоит, Кристина, всё пережито уже. Если сейчас я волнуюсь, то это ненадолго, поверьте. Так вот. Я стоял и ждал. Но этот непостижимый человек, быстро поддёрнув рукав одежды, с размаху воткнул шпагу остриём себе в запястье. Рука моментально окрасилась кровью, кровь закапала на ковёр. Простите, дорогая, за эти подробности, сам не знаю, зачем я вам всё это рассказываю, — он подавленно замолчал.

Однако, я попросила его продолжить, поскольку хорошо понимала, что теперь мне не будет покоя, пока я не узнаю всё. Рауль кивнул и продолжил:

— Я стоял в совершеннейшем отупении — я просто не знал, что мне делать. А он сказал тихо, но так чётко и ясно, что мне показалось, будто бы слова его слышны даже на улице.

«Я сделал это для того, чтобы вы убедились, что я вполне жив, и меня тоже можно убить, — сказал он, — и вы можете это сделать хоть сейчас. Но я прошу выслушать меня прежде».

Тут он выдернул шпагу из своей руки и протянул её эфесом мне. Я молча взял оружие, пребывая в сомнамбулическом состоянии. В тот момент я даже не понял, что это за предмет и зачем он мне. Он вытянул откуда-то носовой платок и замотал кровоточащую руку. Мне показалось, что ему очень больно и сострадание шевельнулось во мне прежде всех остальных чувств. Он нетерпеливо отмахнулся.

«Готовы вы меня слушать или нет?» — спросил он.

Я кивнул.

«Виконт, так вышло, что мы с вами любим одну женщину, — начал он. — Она не захотела выбирать никого из нас и вернулась в Оперу. И мы оба виноваты в том, что теперь … её чистый, нежный и светлый образ запятнан клеветой. Наша, ваша и моя, поистине преступная беспечность и неосторожность привели к тому, что слухи тянуться за ней шлейфом».

Он говорил негромко, сурово и монотонно, словно забивал гвозди, изредка морщился, видимо рана, которую он сам себе нанёс, беспокоила его гораздо больше, чем он пытался показать.

— Я хотел на ней жениться, — вскричал я. Но он заставил меня замолчать, припечатав:

«Но она от вас ушла, и теперь вынуждена справляться одна с тем, что с ней случилось».

— Чем же вы собираетесь ей помочь, — взъярился во мне злой демон.

«Я напишу для неё оперу. Я создам такую музыку, что блеск её таланта заставит рукоплескать ей весь Париж, вознесёт на недосягаемую высоту и вынудит замолчать злые языки. Известные импресарио будут становиться к ней в очередь, и ей нужен будет совет. Она пока слишком молода. Кроме того, вам нужно будет убедить директоров театра, чтобы опера была поставлена к следующему театральному сезону. Вот, собственно, и всё».

— А где же будете вы, — спросил я. Немного помедлив, он ответил, словно через силу:

«После того, как я напишу оперу, я … вынужден буду покинуть Францию».

— Куда же вы направитесь?

«Пока не знаю. Я оставляю её на ваше попечение,… виконт. Сделайте так, чтобы она не плакала».

Мой титул он произнёс так, словно у него свело губы судорогой.

Он повернулся и направился к выходу.

— Подождите, — воскликнул я. Он остановился, полуобернувшись.

— Вы ведь знали, что я вас не убью, — спросил во мне любопытный мальчишка. И я готов поклясться, что глаза его в прорезях маски насмешливо замерцали:

«Нет, — сказал он, — но я надеялся».

И ушёл. И знаете, дорогая, в этот момент я вдруг понял вас, потому что даже я, ненавидевший его всеми струнами души моей, в этот миг подпал под его очарование. Больше я его не видел. Где-то в середине января я получил по почте письмо, где было всего два слова: «Она готова». Теперь, Кристина, Вы всё знаете и больше можете не удивляться тому, что я так неожиданно согласился представлять Ваши интересы. И тем более можете не испытывать благодарность ко мне за мои действия, поскольку они были следствием заключённого соглашения. Но, видимо, я не выполнил свою часть договора — вы всё-таки плачете.

— Нет, Рауль, нет. Я всё равно буду Вам благодарна.

Поскольку мои слёзы никак не проходили, он проводил меня на квартиру. Вечером он был на спектакле, принёс огромный букет белых лилий и очень ласково и нежно говорил со мной. На следующий день мы расстались добрыми друзьями, не зная, когда предстоит нам следующая встреча. Рассказ его произвёл на меня неизгладимое впечатление. И я подумала, что всё это время, иногда думая и немного сожалея о своём одиночестве, я гневила Бога, поскольку в доброте своей он послал мне не одного ангела-защитника, а сразу двух.

И сейчас, с благоговением целуя два обручальных кольца, сплетённых тонким мастерством ювелира в одно, я благодарю Его за всё, что случилось со мной и готова принять суд Его без страха. Мне осталось выполнить только два обета.

Мой Ангел, я слишком поздно поняла выбор своего сердца, я ошиблась, когда заменила его выбором разума. Может быть, в том была виновата та почти религиозная сила и вера, с которой Ты обращался ко мне в своих страданиях? Когда видел во мне источник жизни своей? Когда молил меня принять тебя таким, каков ты есть, и уделить крупицу любви, которой достоин всякий живущий и особенно тот, кто так много пережил и прочувствовал, кто смог так изменить себя, так покаяться в своих прегрешениях, что сияние души его затмило солнце? Возможно, я испугалась этой силы, с которой должно обращаться только к Богу? Как бессловесное животное бежит от неукротимого лесного пожарища в страхе за свою жизнь, так и я убежала от огня, который опалил меня при первом приближении. Я закрыла лицо своё и отвернулась, не дав пламени возможность показать, что оно может быть укрощено и может быть использовано для тепла и приготовления пищи.

Я не знаю. Человеку свойственно складывать свою вину на других, тем более, если эта вина была не во́льна и вызвана сердечной слепотой и привычкой ставить во главу угла веления разума.

Однако, я всё же не жалею. Хотя бы частично, но я выполнила твоё желание — я принадлежала искусству. Ничто не отвлекало мой взор, мои силы и стремления от него. Я достигла замечательных успехов на своём пути. Я «привносила в этот земной мир немного небесной музыки» и надеюсь, что ты доволен мной. Я понимаю, чем было вызвано такое твоё желание, я отлично вижу его эгоистичность, но во мне нет сожалений, нет и ненависти к моему Ангелу за жизнь, прожитую вдали от радостей жены, матери, хозяйки. Я знаю, что каждый любящий мужчина хочет владеть предметом своего обожанияполностью, всецело, без оговорок и уступок. И коли уж невозможно это, он готов согласиться на то, чтобы она не принадлежала никому.

Но я из страха выбрала одиночество. И теперь поздно сожалеть об этом. Мой путь подходит к концу. Этими записками я хотела отдать дань уважения великому человеку, который был рядом со мной, был и ушёл, подобно облаку в ясный день. Здесь же я хочу попросить прощения и у тебя, мой милый Рауль. Кто знает, может ты нашёл бы безопасную гавань, если бы однажды не встретил на свою беду крошку Лотти? Я знаю, ты не винишь меня ни в чём, но это не отменяет моего чувства вины перед тобой.

Люди, которым суждено стать нашими любимыми, приходят в нашу жизнь и образ их остаётся вырезанным навечно в скрижалях нашего сердца. Берегите любимых и, пуще того, берегите тех, кто любит Вас! Нет, совсем необязательно ломать себя и выискивать ответные чувства к тем, к кому их почему-либо не может быть. Просто то, что связывает Вас волшебными невидимыми нитями, способно вызвать силы, величину которых и представить нельзя. Мой голос, мой талант, всё, что я отдавала моей публике, я получала от них, тех, кто любил меня настолько сильно, что отказался от своей собственной жизни, подарив её мне.

Теперь я знаю, что когда наступит мой последний час, я найду в себе силы сказать:

“Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.”*****

И дивный голос — я не узнаю, откуда он, но хорошо знаю, чей он — прошелестит в ответ:

«Amen»

Комментарий к Кристина. En scene

en scène – «ваш выход», «на сцену!»(театр.)

* В.Высоцкий

** идиома, обозначающая фальшивую ноту

*** город на западе Франции, расположенный в устье реки Луары

**** открыт весной 1895г., существует до сих пор, сейчас в его стенах пивная

***** Псалтирь, Псалом 41