Неотправленное письмо (СИ) [inamar] (fb2) читать онлайн

За окном – осень, на календаре – тридцатое октября, на часах – первый час ночи. Я сижу за столом перед белым листом бумаги потому, что больше нигде во всей моей квартире не нахожу себе места. Слова теснятся в моей голове, просятся наружу, и я иногда даже не успеваю дать им жизнь. Они уносятся вдаль, промелькнув метеорами на ночном небе, или тут же скрываются за чередой других слов – новых и таких же нетерпеливых. Теряется их смысл, теряется красота сочетания букв и становится жаль своих усилий, когда я понимаю, что мне не суждено описать всё, что я хочу.

Конец моей дороги уже близок и сейчас, в данную минуту, я не испытываю даже отчаяния по этому поводу, возможно потому, что мои руки и мои мысли заняты тем, что я пишу, а глаза пытаются не допустить досадных ошибок, которые, к сожалению, мне свойственны. Можно даже сказать, что я пишу для того, чтобы не думать о том, что меня ждёт.

Разве может вполне здоровый, успешный и молодой человек спокойно относиться к стремительно приближающемуся часу своей смерти? Наверно, нет. Будет большим лукавством утверждать обратное. Потому и пытается он занять себя чем-нибудь, хотя бы самым бесполезным.

Можно было бы, наверно, пойти и начать разрезать бумагу на мелкие кусочки, но из бумаги присутствуют только ноты, а я на уничтожение их не решусь даже, несмотря на то, что вскоре они будут для меня бесполезны. Бродить по городу, чтобы утомить тело тоже не вариант, поскольку мысли при таком бессмысленном, казалось бы, шатании по улицам все так же будут одолевать меня. И единственный выход – занять себя чем-то вроде писательства.

Никто не прочтет то, что я напишу – некому, да и вряд ли интересно. И чтобы уж совсем не оставлять следов – можно сжечь бумагу после того, как всё будет описано. Говорят, это помогает при нежелательных размышлениях. Вот и проверю.

О том, когда мне предстоит сказать этому миру: «Прощай», я знаю давно. Уже больше девяти лет миновало с того момента. Много по этому поводу передумано, множество планов, как избежать этого, составлено, но, увы, ни одного состоявшегося.

Однако, я не могу не помнить об одном событии. Но это был не план, это был знак свыше. Разве можно спланировать милость небес? Только схватиться за неё со всей силой, на которую способны руки.

Ещё пару лет назад я не мог не то, что говорить, даже думать о ней. Мне было запрещено – договор есть договор – я сам согласился забыть её.

Не смог.

Я допустил, чтобы заклятие было наложено и на неё – я не мог поступить иначе. Когда встает вопрос о ней – моё поведение становится совсем не супергеройским. И в голове, и в сердце стучит одна мысль – только бы с ней ничего не случилось, никогда… не по моей вине… Сомневался ли я когда либо в правильности своих поступков?

Да. Сомневаюсь и сейчас.

Голова девушки уже четыре долгих года наполнена воспоминаниями, которые выбрали за неё. Королева решила, что ей помнить можно, а чего ни в коем случае нельзя. Королева милостиво согласилась на то, чтобы рядом с ней оставался тот, кто её любит, или думает, что любит. И чтобы она в это верила! И сейчас у неё тихая, ровная, размеренная жизнь, без крутых поворотов, без меня… Но она жива и счастлива настолько насколько это возможно.

Пора, наконец, назвать её – Полли. Мои губы все же немеют, когда я пытаюсь выговорить её имя. А память, словно прячется в сундук и запирается изнутри, и трясется, как скряга над своими сокровищами. И необходимо поистине могучее усилие, чтобы добраться до этого сундука и, наконец, открыть его.

Лаурель сама пригласила Полли для разговора. А я сидел и покорно наблюдал, как девушка млеет от внимания Королевы. Как последняя уговаривает, улещивает, пытаясь добиться добровольного согласия. Чтобы заклятие подействовало, Полли должна была согласиться забыть о пяти годах, во время которых в её жизни набегами присутствовал некий Томас Г. Линн, виолончелист британского филармонического оркестра, а позже – начинающий руководитель инструментального квартета.

Что Лаурель говорила Полли – не знаю, но она добилась своего, что, впрочем, не удивительно. Противиться её чарам невозможно – мне ли не знать! И Полли ушла из моей жизни, словно маленький камушек скатился с горы и затерялся среди множества иных осколков. И ведь мог вызвать обвал, если бы полежал подольше, да не судьба. Опять же – судьба – в одном дарит, в другом отбирает.

У вечноживущей королевы осечек не бывает. Однако, со мной что-то пошло не так. Облик девушки с копной серебристых волос, само сочетание букв её имени – стёрлись, как и должно было случиться. Но воспоминание о событии судьбоносной встречи, видимо, сидело настолько глубоко, что даже самое мощное заклятие и самое точное знание человеческой природы не смогли стереть его.

В течении двух лет я мучился от непонятной боли: мне казалось, что половина моего сердца где-то бродит по дорогам. Никто не мог мне помочь – только я сам.Это странное и страшное чувство, когда ты словно бьёшься головой о дубовые ворота. И вот уже голова твоя трещит от ударов о крепость, а воротам хоть бы что!

Я точно знаю, что Эд и Сэм не помнят ничего, разве что Анна… По замыслу нашей героической истории она – хранительница памяти, и к тому же, урожденная Лерой, а значит, я могу надеяться на то, что я не единственный помню.

Я не просил помощи ни у кого. Прожив столько лет в обществе Королевы, поневоле научишься опасаться лишних слов, да и действий тоже.

***

Так, когда же все началось? Впервые я увидел её на похоронах. Миссис Лерой-Перри отдала свою жизнь могущественной Королеве фей, а ее жалкие останки были зарыты с подобающими этому случаю почестями.

На её месте должен был быть я, но жизнь или судьба, или что-то ещё иногда вмешивается в планы великой королевы. Магический обряд был проведён по воле Лаурели – она не хотела упускать такой исключительный шанс – умершая, несмотря на свой возраст, была исключительно сильна. Такие люди редкость на земле. Лаурели досталась мощь, способная питать её силу десятилетия, возможно, гораздо дольше, чем очередной цикл длиной в восемьдесят один год.

Я крепко связан договором и концы веревок в руках у Лаурели и потому я не мог не присутствовать на похоронах. Даже сейчас я мало в каких случаях могу противостоять насмешливой холодности вечно-живой Королевы.

Во время заунывной процедуры чтения завещания я и увидел её: маленькую испуганную девочку, явно чувствующую себя не в своей тарелке.

Почему я обратил внимание на неё? Это был просто порыв, движение, не осознанное в тот момент. Если вдруг, находясь в чужой стране, наполненной чужим говором, звуками, мыслями, неожиданно услышишь знакомую речь – разве не естественно желание ухватится за этого человека, чтобы хотя бы на несколько мгновений продлить чудесное ощущение близкого, знакомого и понятного? Видимо, взглянув на этого ребёнка я, что называется, увидел родственную душу, услышал знакомые звуки – она была так ощутимо одинока, как и я. Каким-то шестым чувством я уловил, что одиночество её связано не с этим конкретным местом, а с её жизнью вообще. Когда я пытаюсь осмыслить мои поступки в тот день, на меня словно наползает непроглядный туман и слепит, и глушит звуки. И я до сих пор так и не смог понять,что повернуло мои мысли в её сторону.

Она так разительно отличалась от всех сидевших в зале, что я, не предполагавший увидеть здесь кого-то постороннего, долго не мог решить, как же мне быть. Она, видимо, ожидала, что я просто выведу её на улицу и отправлю домой или сам отведу её, попутно объяснив, что хорошо воспитанным детям делать не следует. Словом сделаю всё то, что должен делать взрослый ответственный человек, обнаружив нарушение ребёнком каких-то правил поведения. Но я просто пошёл рядом. Как одинокому человеку в чужой стране среди незнакомого и неприветливого народа, мне хотелось побыть в обществе той, которая, как мне казалось, могла говорить на одном языке со мной.

Меня несказанно удивило её предложение поиграть в супергероев и упоминание о Геро. И изумило совсем не то, что она оказалась знакома с мифом о Геро и Леандре. Её предложение о совместных героических усилиях, хотя и воображаемых, так удивительно точно сошлись с моими собственными размышлениями и пониманием моей жизни – это просто оглушило меня. Как если бы вдруг неведомая рука повернула рычаг железнодорожной стрелки и состав, некоторое время назад неуклонно двигавшийся в сторону пропасти, вдруг свернул на относительно безопасный путь. В тот момент я испытал необъяснимое воодушевление и пошёл, повинуясь его зову.

Размышления о значении и значимости произошедшего в тот осенний день пришли значительно позже. Если бы тогда я мог предположить, чем грозит этой девочке знакомство со мной, поступил бы я иначе?

У меня нет однозначного ответа на этот вопрос. К сожалению, в то время я мог думать только о себе и оценивать окружающих сквозь призму своих страхов и своего несчастья.

Мне было очень тоскливо тогда, я не мог уйти, я не мог остаться – я ничего не мог. Мне немного стыдно вспоминать о тех слабостях, которые тянулись за мной, куда бы я ни повернул. Я сопротивлялся этому давлению, но лишь глубоко внутри, не решаясь выразить свой протест.

Однажды, я все же сумел настоять на своем. Я хотел выступать с оркестром. Не то чтобы меня так уж привлекало исполнение музыки за деньги, или мне нужен был большой музыкальный коллектив – совсем нет. Для меня это была возможность вырваться из-под ненавистной опеки. И, честно говоря, то, что Лаурель в конце концов согласилась, стало для меня настоящим потрясением. Я не думал, что мне это удастся – выторговать себе несколько свободных, как мне думалось, лет. Это были наивные мысли – сейчас я понимаю это. Но тогда я радовался как щенок, которого ведут гулять. Я верил, что найду способ спастись от того, что мне предстояло. Я мысленно строил планы, придумывал всевозможные способы разрушения договора, связавшего мою судьбу, подчинившего мою жизнь, но на тот момент дальше планов дело не шло.

И вдруг появилась маленькая девочка с удивительной героической фантазией. Она сунула мне свою руку, так обреченно, словно я собирался защелкнуть наручники на тонких запястьях.

Я и подумать не мог, что спустя несколько лет буду мечтать об этой руке…

В первый раз на неё вообще мало кто обратил внимание. И если бы я не затащил её во второй раз, уговорив помочь мне с выбором картин, возможно, никто о ней ничего бы и не узнал. Но я затащил, чем вызвал недовольство моей Хозяйки. Меня удивило, когда позже обнаружилось, что среди отобранных в тот день картин оказались подлинные творения художников. Лаурель, конечно, не отпустила бы меня таким образом. Она всегда держала меня на коротком поводке.

Потом я догадался, что картины были намеренно перемешаны, чтобы мне достались действительно стоящие. Это было смело. И это было удивительно, поскольку показало мне, что если проявить изобретательность, то все может получиться.

Происшествие с картинами был первым осознанным звоночком, еще слабым и неуверенным, но мне и его хватило. Как будто судьба всунула мне в руки ниточку и насмешливо отошла в сторону, чтобы проверить - сумею ли я воспользоваться случаем и не оборву ли нить. Я уцепился за эту ниточку со всей силой отчаявшегося человека.

Я почти не огорчился, когда дорогие картины неожиданно попав ко мне в руки, так же неожиданно уплыли из них. Хотя я должен был расстроиться – ведь это была единственная на тот момент возможность финансового прибытка. Но я думал только об удивительной смелости «неведомого» помощника. Я говорю «неведомого», но, разумеется, я догадался, кто это был. Она словно ткнула меня носом в очевидное: заявив своим поступком, что под лежачий камень вода не течет, что дорогу осилит идущий. Нет, я конечно много раз себе говорил все эти умные вещи, но у меня никак не хватало духа на что-то решиться.

В то время я уже постиг суть договора моего братца с Лаурелью. Помню, меня охватил ужас при мысли, что все, вся ее свита, прекрасно понимают, зачем я при ней, и все относятся к этому как к обычному делу. Для моего человеческого разума это было не понятно. Но потом, когда я подобрался ближе к пониманию бессмертия, я понял, что моя жизнь для них всего лишь миг в бесконечной череде столетий. Если я прихлопну комара, я не задумываюсь о его чувствах. Все зависит от точки отсчета. Если у тебя в запасе вечность – жизнь маленького смертного ничего не стоит, тем более, если эта жизнь может продлить твою собственную.

Среди кошмара, наполненного лихорадочными поисками, маленькая девочка представлялась перстом судьбы. Я беззастенчиво воспользовался силой, которую она дарила мне. И на тот момент думал в основном только о себе и своей незавидной участи.

Сколько тебе тогда было? Десять, да, наверное, десять лет. Стало быть, теперь – девятнадцать… Ты, без сомнения, стала еще красивее…

Я пытался ответить чем-то таким же стоящим и настоящим, но боюсь, мои попытки не шли ни в какое сравнение с тем, что дарила мне она. Когда я смотрел в её глаза или слушал разгневанные тирады, читал такие милые искренние письма, мне и в самом деле казалось, что я могу свернуть горы – осталось только нащупать тропу, по которой я победным маршем протопаю к этим самым горам. Тогда то я и подумал, что она может помочь мне, она сможет удержать меня, её искренняя и чистая привязанность, детский восторг, которые сквозили в её глазах, обращенных на мое лицо. Я совсем не думал, чем эта привязанность может обернуться для неё. Такая мелочь, как наличие чувств отличных от дружбы (а что ещё я мог питать к маленькой девочке столь явно одинокой и брошенной, будучи старше неё практически на четырнадцать лет?), как-то не приходило мне в голову.

Как котенок, к хвосту которого злые дети привязали консервную банку. Бедняга пытается убежать от этого невероятного грохота за спиной и не может, а вокруг слышен только смех и улюлюканье. И тут появляются ласковые руки, которые отвязывают эту банку, и у котенка не хватает разумения, чтобы понять, что прежде чем он будет свободен, он исцарапает руку помощи до крови.

Милая, я старался не обижать тебя, хотя, наверное, совсем без этого не обошлось.

Я стал думать, как мне передать свою просьбу, ведь я не мог сказать прямо, открыто попросить помощи. Я решил присылать ей книги, надеясь, что она о чем-то догадается, что-то разузнает, а что-то поймет сама. В ней тоже есть дар – она умеет внушать надежду, она способна дарить жизнь своим фантазиям, если очень этого захочет.

А потом случилась эта невероятная пантомима. Знаешь, у каждого человека бывают минуты величайшего вдохновения. И не важно, артист он или нет, убелен сединами или только-только делает первые шаги в этом мире. Говорят, что в таких случаях человек движется так, как ведет его Бог. Я не религиозен, но мне думается, что тогда в тот момент внутри тебя сиял божественный свет. Ты была не красива – это не то слово, ты была невероятно, невозможно, ошеломляюще ослепительна.

Твоя игра, нет, это нельзя назвать просто игрой, это была жизнь, выраженная в акробатических трюках и жестах театральной пантомимы, таких, казалось бы, смешных и нелепых.

Я видел и слышал только тебя. Да, именно слышал. Каждое твое движение – кувырок, поворот головы; руки, то поднятые в горестном, то сжатые в молитвенном жесте – все это было невероятной музыкой подлинного чувства, понятого и прожитого опыта. И Пьеретта, подарившая тебе красное бумажное сердечко, … это было моё сердце.

Ты – в смешном черно-белом балахоне Пьеро, с куцей шапочкой, скрывавшей твои дивные волосы, выбеленным лицом и огромной черной слезой – ослепила меня до боли. Мне так хотелось обнять тебя, чтобы через объятия передать свой восторг и упоение. Слова казались мне такими блеклыми и жалкими. А осознание того факта, что в этот самый момент я, вероятно, влюбился в девочку одиннадцати лет, едва не добило меня совсем.

Разумеется, я легко убедил себя в том, что это было воздействие искусства и не более того. И восхищение, которое могло бы заставить меня бережнее отнестись к тебе, такое робкое и слабое, замёрзло, как одинокое дитя в холодной колыбели.

Довольно продолжительное время после этого я метался между совестью и своим интересом – победил интерес. Смерть по-прежнему маячила у меня на горизонте, и я все еще пытался сопротивляться. Мне нужна была её сила, её уверенность, её фантазия. К тому моменту я стал очень сильно полагаться на неё.

Я не допускал мысли, что детское обожание, которое сквозило в её взгляде, когда она смотрела в мою сторону, может стать чем-то большим и серьёзным. «Все пройдет и забудется» – так уговаривал я свою совесть. Это не всегда удавалось, часто она щипала и корила меня довольно чувствительно, думаю, что некоторые синяки и ссадины на сердце не прошли до сих пор.

Взглянуть иначе на эту дружбу заставила меня её бабушка. Конечно, она была права – продолжая дружбу, я потворствовал подростковой влюбленности и приманивал беду. И дело даже не в преследовании Мортона…. До того момента я даже не думал: а что если она вдруг взглянет на меня иначе, если в её глазах я предстану не просто другом, а кем-то еще…, возможно, более близким? Эта мысль вдруг привела меня в ужас.

Твоя бабушка заставила меня усомниться в моих силах, в том, что даже и с твоей помощью, я сумею выбраться из расставленной вокруг меня ловушки. Впервые во мне зародились сомнения в том, что мои попытки будут успешными. И ты, потерявшая покой по моей вине, останешься одна. С этой точки зрения о своем поведении я как-то не думал.

Хотя нет, впервые эта мысль пришла в мою голову, когда я прочёл её роман о приключениях Тан-Кула и его помощницы Геро. Когда от очевидного нельзя было отворачиваться. Девочка влюбилась. Меня охватил стыд, и сожаление, и много всего ещё… Я всегда старался не переходить дозволенных границ, долгое время мне вообще не приходило в голову, что можно относиться к ней иначе, чем по дружески.

Это не помогло.

И правда встала передо мной во весь свой рост. Как бы я ни отворачивался, ни закрывал глаза, но именно в Австралии, вдали от всего, что меня окружало раньше, я смог временно отложить свои переживания о предстоящем и, наконец, взглянуть на себя со стороны. На себя и на неё. Совершенно ненамеренно, не предпринимая для этого никаких действий, даже не думая об этом, я влюбил в себя девочку-подростка, и сам оказался влюблённым едва ли меньше.

И с этим надо было что-то делать.

Если бы я только заставил себя вовремя подумать о том, что может вырасти из такой дружбы – случившееся не стало бы для меня неожиданностью, наполненной сладостью и горечью ожиданий, которым, скорее всего, не суждено было сбыться.

Совсем не случайность то, что десятилетний ребёнок, по сути одинокий и брошенный, живущий в семье, которая находится в состоянии развода, с матерью и отцом, которые и себя то толком разглядеть и услышать не могут – такой ребёнок неизбежно будет искать замену отношениям, которых лишён в семье. Знаем, разные умные книжки по психологии читали, только вот они не помогли в нужный момент.

Когда я был в Австралии, необходимости вспоминать о ней специально не было – она и так незримо сопровождала каждую мою мысль. Куда бы я ни пошёл, на что бы ни смотрел – она неизменно была рядом, эфемерная и неосязаемая, но, тем не менее, живая и настоящая. И здесь все иллюзии, если они ещё были, растаяли, подобно куску сахара в стакане с горячим чаем. Я был влюблён и точка.

Мои мысли разлетались в стороны быстрее перепуганных птиц, когда я пытался думать о том, как следует поступить. Первым моим страхом был её возраст, вторым – опасности, поджидающие её. О, теперь-то я отлично их видел и осознавал. Главной опасностью был вовсе не Мортон Лерой – стоило мне отвернуться от Полли, и вся семья успокоилась бы, решив, что с этой стороны ничего не грозит их планам. Лаурель исключительно прагматична в некоторых вопросах и ненужные кровопролития не приветствует.

Главной опасностью для Полли была она сама. Я боялся не того, что она влюбилась, а того, что она не перестанет любить. Что бы я ни сделал, как бы ни поступил, какую бы линию поведения не выбрал – ничего не поможет.

Все мои планы разбивались вдребезги о мои собственные желания: я хотел её видеть, я хотел говорить с ней. Где угодно, о чём угодно, но говорить и слышать её голос. И пришло время возвращаться, а как вести себя так и не придумалось.

Взять с собой Мэри – лучшее до чего я додумался. Мэри нужна была не мне, она требовалась для неё. Встреча произошла. Я старался не говорить, не обращать на себя внимания ни словом, ни жестом, ничем, но я не мог заставить себя не смотреть на Полли. Все мои страхи и опасения вылезли на свет и, злорадно ухмыляясь, выстроились вокруг, мешая дышать – дело обстояло даже хуже, чем я мог ожидать. Она была не просто влюблена – это первое ещё слабое и неоформленное чувство, которое ещё может растаять под влиянием обстоятельств, – она любила. Тогда я не мог себе даже представить, на что она решится спустя всего лишь месяц…

***

Недавно я прочел одну сказку. Я все время прокручиваю в голове один и тот же эпизод, вот, послушай:

«…– Вы ведь знаете, чем это кончилось бы.

– Нет, не знаю! Ты не любил ее!

– Неправда!!!

– Ты не любил ее, иначе великая сила безумства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из-за любви к ближнему. Из-за любви к родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются в небо и бросаются в самый ад из-за любви к истине. А что сделал ты из-за любви к девушке?

– Я отказался от нее!»*

Вот и я, я тоже отказался от тебя. Ведь это я позволил Королеве выпросить твое согласие, я оставил тебя один на один с могущественной волшебницей.

И я все думаю, и думаю, и думаю. Мог ли я поступить иначе?

Не мог.

Я испугался? Возможно. Там, где иной схватил бы копье, подходящее по размеру или то, что подвернулось бы под руку, взгромоздился бы на коня и помчался вперёд, защищая свою даму и себя самого, – я предпочёл сломать копьё, продать коня и повернуться к своей даме спиной. Наверно дама, имея возможность выбирать, решила бы иначе, но я не позволил ей – я выбрал за неё. По крайней мере, я мог надеяться на то, что дама будет жива и, насколько возможно, счастлива. Знаю – оправдания кажутся жалкими и недостойными, но я уже говорил, что когда дело касается тебя, я теряю и смелость, и силу, да и разум тоже.

Я заключил с Королевой сделку, ставкой в которой была твоя жизнь.

По условиям сделки я не имел права приближаться к тебе, я обязан был тебя забыть – и я забыл. Для всех история с маленькой девочкой, которая могла помешать планам Королевы, ушла в небытие. По крайней мере, Мортон больше не пытался тебя убить. Краем уха я слышал хвастливые речи Себа. Удивительно, но он, кажется, и в самом деле тебя любит. Никогда бы не подумал, что он способен на любовь к кому-нибудь кроме себя. Надеюсь, он будет беречь тебя…

Выиграла ли ты от такого поворота событий – не знаю, выиграл ли я – не думаю. С твоим уходом на моем пути словно погас огромный фонарь, теперь вокруг меня нет совсем ничего. Уже четыре года тьма, словно вечно голодный прожорливый пёс следует за мной, куда бы я ни пошёл. Она бродит вокруг меня, скалится, призывно скулит и ждёт, когда я оступлюсь, чтобы накинуться, вцепиться железными челюстями и уже не выпустить до самого конца. Однако, я пока ещё держусь ведь у меня есть друзья.

И этим я тебе обязан.

Любимая. Как бы мне хотелось увидеть тебя, ловить настроения, которые мелькают на твоем лице как легкие облачка, когда ты сердита или недовольна чем-то. Прикоснуться к твоим роскошным волосам, серебристым как капельки росы в свете утренних лучей. Твоя улыбка – еще один лучик, кокетливый и милый до невозможности уместить оба эти чувства в своем сердце. Но я боюсь даже подумать о возможности такой встречи – меня сжигает страх при мысли, что высказанное, оформленное словами желание станет явью, превратится в реальность под воздействием дара жестокой Королевы. И я увижу тебя, но увижу в последний момент. И тогда я не смогу сделать последние несколько шагов, меня придется толкать в спину – мне бы этого не хотелось, это как-то унизительно, ты не находишь?

Ну вот, я передал бумаге свою душу и почти не боюсь. Теперь я хотя и не беспечален, но, по крайней мере, спокоен. А мое письмо исчезнет вместе со мной и тебя не потревожит.

Прощай, родная, будь счастлива и прости меня. Завтра тридцать первое октября, точнее – уже сегодня.

У меня остался ещё один день…

Комментарий к

* Е.Л. Шварц “Обыкновенное чудо”

И для создания соответствующего настроения немного тематической музыки:

David Garrett - Smells Like Teen Spirit (Nirvana cover)

David Garrett - AIR (Johann Sebastian Bach)

DavidGarrett - Albinoni - Adagio

Бах – Адажио ре-минор из Бранденбургского концерта ( фортепиано, скрипка, виолончель)

Skillet – Monster (виолончель)