Мститель [Екатерина Годвер Ink Visitor] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Екатерина Годвер Мститель
Когда-то Карел думал, что чернокнижки воняют мертвечиной и всем, с ней связанным: сырой землей и гнилью, лекарскими травами, от одного вида которых слезились глаза. Но оказалось иначе. Отряд из четырех солдат под командованием сержанта Горста, куда входил и Карел Келм, сопровождал Джанбера дер’Ханенборга в его путешествии на восток уже десять дней; к вечеру первого Карел вынужден был признать, что заблуждался: от колдуна разило деньгами. Дорогим парфюмом и добротной кожей новехонького седла, мыльной водой, которой тот умывался с дороги. В любой, самой захудалой гостинице колдун требовал кадку подогретой воды, утром и вечером. И ему ее приносили. Карел был родом с высокогорья, где умываться родниковой водой и снегом по три раза на дню считалось в порядке вещей: нечастая среди горожан привычка к чистоте была единственным, что нравилось ему в Джанбере дер’Ханенборге. Во остальном колдун — худощавый красавец со смуглой кожей чужеземца и спесивым взглядом высокородного — его раздражал. Сержант Горст Джанбера боялся, но Карел совсем не чувствовал страха: только раздражение и досаду от того, что они вынуждены ехать за сто верст, сопровождая расфуфыренного молодого вельможу, который, может, и настоящим колдуном только прикидывался. Зато как смотрел! Как на вшей. Карел в свои годы считался ветераном и не переносил таких взглядов от зеленых юнцов, сколь бы высокое положение в обществе те не занимали. Хотя, по справедливости, юнцом Джанбер дер’Ханенборг уже не был: счет его лет перевалил за две дюжины. Да и обвинить его было почти не в чем: его стараниями каждую ночь, когда их небольшой отряд останавливался в городе, солдаты спали под крышей, а прежде получали сытный обед; не всякий командир заботился о своих людях хотя бы в половину того. И все же чувствовалось в Джанбере что-то особенно отталкивающее; это ощущали все, даже лошади. Только жеребец колдуна легко выносил его присутствие, а остальные вели себя беспокойней обычного. — Нахлебаемся дерьма с этим бесом, помяните мое слово! — Сержант Горст, носивший на шее два защитных амулета и еще один — в кармане, избегал лишний раз смотреть в сторону колдуна. — Не к добру это все. У Горста, кроме дурных предчувствий, была и более приземленная причина для тревоги: лейтенант поручил его отряду охранять чернокнижника не за особые заслуги, а ровно наоборот. Клемент и Марк — «отличились» с мелкой кражей, Карел — имел немало взысканий за стычки и плохо ладил с офицерами, Юджин — уснул на посту и попался на глаза королевскому проверяющему, а сам Горст немного увлекся, обделывая личные делишки, и с треском провалил предыдущее задание. — Лучше бы господин чародей остался вами доволен, — напутствовал их лейтенант. «А не то!..» — слышалось в его голосе. Но чем дальше они продвигались на восток — тем дальше оставался лейтенант, тем призрачней делалась его плечистая фигура и его угроза; тем чаще встречались вдоль дорог брошенные фермы, тем ниже и плоше в городах становились дома, тем беднее и злее — люди. И до Черного мора, прокатившегося по королевству дюжину назад, этот край не благоденствовал, но если в сытой столице мор забрал каждого четвертого, то в голодных восточных провинциях — каждого третьего; если в столицу на места умерших съезжались новые работники — то с востока люди бежали в столицу и куда глаза глядят… Здесь поклонялись Плачущей, страшились чумных големов, презирали расфуфыренных вельмож и ненавидели колдунов, считая их причиной своих бед. Карел ни во что такое не верил, но тревога Горста и остальных понемногу передавалась и ему, а взгляды прохожих и проезжих едва не прожигали в одежде дыру. — Почему мы вообще должны его охранять?! — прошептал Марк на десятую ночь. Они с Карелом стояли на часах, пока остальные обустраивали в лесу ночлег, а Джанбер умывался на шатких мостках над ручьем. — Раз он умелый колдун, то на кой ему мы? Пусть сам себя и охраняет! Карел пожал плечами: — Спросил бы у лейтенанта. — Я не такой дурак! — Марк скривился. — И я не хочу получить нож под ребро из-за этого молодчика, которому стоило бы держаться поскромнее. — Король платит нам жалование, — сказал Карел. Ему не хотелось ссориться с Марком, но впитанная с материнским молоком привычка говорить без обиняков не дала промолчать. — А Джанбер докладывает из своего кармана: мы едим его мясо и пьем его вино. Поэтому должны делать свою работу хорошо. Хотя если он сейчас поскользнется и потонет прежне, чем мы успеем его вытащить — я не расстроюсь. Марк фыркнул и отвернулся. У него в столице остались жена и трое мальчишек: разлука его злила. Примерным семьянином Марк не был, проматывал жалованье в карты и пропивал по кабакам — а потом спешно искал, у кого занять до получки, из кого выбить лишний медяк или где поживиться тем, что плохо лежит; по-своему родных он любил. На темном небе плыли облака, в лесу шумел ветер. Джанбер дер’Ханенборг утирал лицо полой рубахи, а король Эймес в оставшейся далеко на западе столице видел десятый сон — и вряд ли в том его отводилось много места бедам простолюдинов. С тех пор, как чума забрал у него принца-наследника и любимую младшую дочь, король редко показывался народу. Обвинив во всех бедах Верховного чародея, Орсана Кираха, и отправив того в изгнание, он приблизил к себе стольких сомнительных дельцов, что двор — так говорили — с тех пор напоминал балаган. А сам Эймес — говорили и об этом, но шепотом — слишком пристрастился к вину и утратил рассудок. Карел не верил слухам; но доверял своему чутью и хлесткому осеннему ветру, забиравшемуся под куртку. Ветер предвещал беду.* * *
Неприятности начались вечером следующего дня, в городке, который стоило бы объехать стороной — но Джанбер с его тягой к удобству желал переночевать в тепле и отобедать «за столом, как человек, а не на земле, словно пес». Никто не решился спорить. Еда, которую им подали в придорожном трактире, оказалась скудной и скверной, и недобрые взгляды местных не добавляли ей вкуса: Карелу кусок не лез в глотку. Джанбер своего ремесла не скрывал: даже в дороге он носил черный с золотым кантом плащ придворного чародея и особый амулет на груди — кованный череп с кинжалом в глазнице; знак того, кто забирает жизнь у живых — и наделяет жизнью неживое и мертвое. «Чернокнижник!» — носил сквозняк по залу встревоженный и гневный шепоток, который становился все громче, громче и громче, пока ни обернулся криком из распахнутых пинком дверей трактира. За то время, что колдун корпел над окороком и капустой, под окнами собралась толпа. — Чернокнижник, выходи! — Бородатый мужик в дверях держал наперевес крепкую дубину. — Люди хотят говорить с тобой. Послушать, пошто ты извел их детей и жен, и отчего тебе все мало! В деревнях близ Ведьминых болот последний год часто пропадали жители, ходили слухи о поселившихся в топях чудовищах, потому — так объяснил лейтенант — королевский советник Вайс и отправил туда Джанбера дер’Ханенборга и других чародеев, чтобы они разобрались во всем на месте. Но сердитому бородачу и другим горожанам Вайс об этом рассказать не догадался. Джанбер тоже не собирался объясняться: удостоил бородача мимолетным надменным взглядом и снова уткнулся в тарелку. «Он либо храбрец, либо дурак, — подумал Карел. — Либо могущественен, как Темный бог. Но сталь быстрее чар, иначе колдуны бы правили всей землей…» — Выходи, пока мы тебя за шиворот не вытащили! — Бородач и полдюжины его товарищей ввалились внутрь. То, что они еще не перешли от угроз к делу, объяснялось только бормотанием трактирщика, умолявшего не громить его заведение. Джанбер наконец-то соизволил отодвинуть тарелку и положил ладонь на рукоять длинного кинжала. Очевидно, сейчас колдун был согласен с тем, что сталь вернее чар: не заготовил никаких заклятий впрок или не хотел использовать… Но топоры, вилы, ножки от табуретов и все тому подобное были вернее одного-единственного кинжала; да и пяти клинков вернее. И это была проблема. Сержант Горст помалкивал. Горожане наступали. Браня себя за неблагоразумие, Карел встал между ними и колдуном. — Кем бы он ни был, этот человек под защитой короля, — сказал он. — Уходите. Мгновением позже рядом встал Юджин, которому было плевать на колдуна, короля, лейтенанта с сержантом и солдатскую гордость — но совсем не хотелось, чтобы кто-то посчитал его трусом. — С дороги, — зло сказал бородач. — Псы. — Напрасно ты так, уважаемый! — Сержант Горст с обманчивой неуклюжестью вылез из-за стола и примирительно поднял пустые руки. — Мы выполняем волю Его Величества Эймеса и советника Вайса; что ж до господина дер’Ханенборга — подумай сам: разве король позволил бы ему разгуливать на свободе, если б он был повинен в недобрых делах? Внутри себя Горст наверняка кипел от ярости — на колдуна, на горожан, на подчиненных, полезших вперед — но показать разобщенность было бы большой ошибкой, так что жестом он приказал Марку и Клементу присоединиться к Юджину. — Давайте разойдемся миром, — продолжал Горст увещевания. — Нет причин проливать кровь. — С дороги! — прорычал бородач. Джанбер медленно потянул кинжал из ножен. Бормотание трактирщика стихло: бедолага почуял скорую развязку и предпочел сбежать через кухню. Дело непременно кончилось бы кровопролитием — но шум толпы, собравшейся на улице, вдруг стих. Бесцеремонно отодвинув сторожившего двери громилу, в трактир, опираясь на сучковатую палку, протиснулся старик в серых залатанных одеждах. — Что ты делаешь, Орич? — спросил он. Пусть старик и выглядел так, будто скоро рассыплется — силы в его голосе хватило бы на десятерых. Лицо его было вымазано красной глиной: так делали все жрецы Плачущей. Слезы, обильно текущие из их глаз во время обрядов, оставляли на этой кровавой маске причудливые следы. — Мы решили… — неуверенно начал бородач. — Кто дал тебе право вершить суд? — перебил его старик. — Всеблагая Мать не для того даровала тебе силу и сохранила жизнь, чтобы ты растрачивал ее в драках и проливал кровь! Твоя Зулинка не похвалила бы тебя за такое. Ты пекарь, Орич, а не судья. Пеки хлеб и расти сына, а суд оставь Матери. И королю, — добавил он, искоса взглянув на Горста. — Ибо лишь по воле Матери занимает он трон. Удивительно, но бородач, крепко выругавшись, бросил дубину и вышел вон. Он не проронил больше ни слова и кулаки его оставались крепко сжаты — однако спорить со жрецом он не смел. В считанные мгновения трактир опустел; люди на улице тоже стали расходиться. — Как вернемся назад — я тебе припомню, — прошипел сержант Карелу, и церемонно поклонился жрецу: — Вы нас спасли. — Как знать, кого я сегодня спас? — сказал старик без насмешки и, тяжело наваливаясь на клюку, вышел. «Сначала надо вернуться», — подумал Карел. Пусть все сегодня и разрешилось благополучно, а Ведьмины болота начинались всего в десяти верстах к востоку от города, ему сделалось совсем муторно на душе. Вспомнился дом. Мор свирепствовал на равнинах больше года прежде, чем добрался до жителей высокогорий — и с какой напрасной, высокомерной жалостью в тот год они смотрели сверху вниз на грубых и нечистоплотных горожан, накликавших на себя болезнь! Но время расставило все по местам: и сводолюбивые горцы, и нищие крестьяне, и королевские отпрыски — черная смерть уравняла всех. Всех его близких — родителей, братьев, сестер, друзей, соседей, невесту — забрал мор, но Карел не заболел. Сперва он день и ночь проклинал небеса за жестокость, затем как-то свыкся. Оставил родные места, напоминавшие о прошлом, спустился на равнины, поступил на королевскую службу и поклялся впредь не смотреть ни на какую опасность свысока. Стоя в чудом избежавшем разгрома трактире, он всей душой сожалел, что урок этот известен не всем — но сам не понимал в точности, на кого направлены его сожаления: на ожесточенных утратами горожан, пошедших едва ли не с голыми руками на колдуна-чернокнижника — или на Джанбера дер’Ханенборга, с лязгом вложившего кинжал в ножны и, как ни в чем ни бывало, занявшегося остатками окорока.* * *
После мора старые боги утратили доверие: на их место пришли те, кто мог если не защитить, то, хотя бы утолить скорбь и наделить страдания смыслом. Одной из таких стала Плачущая; или, как ее называли приверженцы, Мать: сгорбленная, склоненная к земле женская фигура являлась людям на погребениях и тризнах, приходила в бреду к умирающим: бескровные губы ее шевелились в нескончаемой молитве, а по обвислым старческим щекам текли слезы. «Мать любит каждого», — учили проповедники и жрецы, — «и оплакивает каждого, кто прожил жизнь достойно и благочестиво. Мать посылает страдания, чтобы испытать дух людской и очистить разум от стремления к роскоши и неге, а после дарует лучшую жизнь в лучшем мире, где нет страдания и боли, тучные стада пасутся на зеленых лугах и хлеб родится круглый год». Приверженцы культа Плачущей жили скромно. Жрецы ходили в рубищах, ели пустые сухари и пили простую воду, проповедовали на проселочных дорогах и на улицах городов; иногда — основывали общины. Вокруг красноречивых жрецов быстро собирались ученики — обнищавшие, утратившие надежду и всякую другую веру мужчины и женщины, часто больные или увечные. Чуществовали такие общины на пожертвования, ютились в городских трущобах или брошенных деревнях в пригородах, и выглядели жалко. Карелу они казались чумными нарывами на теле больной земли: как можно жить на чужие подачки, не желая самому себе добывать пропитание, он не понимал. Но, когда следующим утром отряд проезжал между покосившихся домиков, сержант Горст — пройдоха и опытный ветеран, боявшийся лишь чумы, колдовства и лейтенанта — благочестиво склонил голову, а Клемент — угрюмый громила с пудовыми кулаками, не умевший даже читать, зато охочий до драк — тот и вовсе пустил непритворную слезу. Знакомый старик-жрец, стоявший на крыльце ветхого домишки, проводил отряд тяжелым взглядом. — Слыхал я, — сказал Марк, — на самом деле им столько золота тащат, что сундуки трещат и погреба у жрецов от снеди ломятся. — Тише! — одернул его Карел, указав на Клемента, по счастью, все еще погруженного в свои мысли и не слышавшего крамолы. — Что ж ты тогда жрецом не стал, раз у них медом мазано, а, Марк? — насмешливо спросил Юджин. — Раздевайся до исподнего и ступай проповедовать! — Может и пойду, — хмыкнул Марк. — Когда пойму, отчего им в народе такой почет. — Просто у каждого когда-то была мать, — сказал Карел. Джанбер, обычно неразговорчивый, вдруг обернулся в седле: — Верно замечено, — сказал он. — Это они ловко придумали. От взгляда колдуна всякое желание разговаривать пропало; да Карел и не был большим охотником поболтать. В городах недолюбливали горцев за непохожесть, несговорчивый нрав, приверженность старым богам и традициям. Сослуживцы сторонились его; чтобы получить хотя бы их уважение, пришлось в прошлом выбить немало зубов. Да, впрочем, все в их маленьком отряде, собранном приказом лейтенанта, были друг для друга чужаками. Если взглянуть с такой стороны — чужеземец Джанбер, неведомо как оказавшийся на службе короля Эймеса и получивший дворянство, выглядел подходящим предводителем. Город и деревня общины Плачущей остались позади. Как слышал Карел от сержанта, на подъезде к топям их отряд должен был встретиться с тремя другими колдунами; но где и когда — о том знал только Джанбер. Они медленно ехали по пустой, кое-где поросшей травой дороге между незасеянных полей и чахлых перелесков. Сизые облака нависали над землей, едва не задевая верхушки елей, но дождя все не было. Стояла тяжелая, сырая духота. «В таких местах, да в такую хмарь, — подумал Карел, — и чумных големов не надо, чтоб сгинуть. Сам себе веревку на шею закинешь или с камнем за пазухой в воду пойдешь — и все». В следующем перелеске колдун вдруг свернул в сторону с дороги. — За мной. — Джанбер спешился и повел коня между елок. — Не отставайте! Другие лошади не хотели идти, упирались и брыкались, так что это было не так-то просто. До топей оставалось рукой подать: сапоги по голенища тонули в густом мху. Вскоре Джанбер остановился, небрежно перекинул поводья через ветку, стянул перчатки и принялся щупать воздух. — У него тут что, баба невидимая? — прошептал Клемент, получив в ответ смешок от Марка и затрещину от Горста. — Лучше б баба, а не медведица! — Юджин с трудом удерживал перепуганную вьючную кобылку. Карел поспешил помочь; никогда прежде он не видел, чтобы лошадь так пятилась. За этими хлопотами он упустил момент, когда лес впереди вдруг изменился; вместо могучих деревьев в десяти шагах открылась небольшая поляна — и справный охотничий домик посреди нее. — А колдуны тоже не дураки, — сказал Марк. — Устроились с удобством. Из домика вышел крепко сложенный мужчина средних лет, с суровым лицом, обрамленным ухоженной короткой бородкой и бакенбардами; он был на десяток лет старше Джанбера и тоже носил на груди череп с кинжалом в глазнице. Кобыла перестала тянуть назад; и другие лошади успокоились. Но не успел Карел обрадоваться, как понял, что и сам не может пошевелиться. Он скосил глаза на Юджина: тот застыл, словно муха в растопленной смоле — стоя на одной ноге, тщетно пытаясь дотянуться до самострела, прицепленного к седлу его мерина. — Ты не торопился, — тем временем, сердито бросил мужчина с бакенбардами Джанберу. — Обстоятельства не благоприятствовали спешке, — спокойно ответил тот. — У вас все готово? — Ждали только тебя. И приманку. — Мужчина обнажил такой же, как у Джанбера, длинный кинжал. — Луна идет на убыль: лучше все завершить сегодня ночью. Уверенной походкой он направился к Клементу, которой оказался к нему ближе всех. Клемент — выдающийся силач — глухо зарычал и даже смог поднять руку; но старания его были бессмысленны. Мужчина заколол его сильным ударом в грудь, как свинью; а когда выдернул кинжал — Клемент так и остался стоять с нелепо распахнутым ртом. — Его Величество посчитал, что вы лучше послужите ему мертвые, — сказал мужчина, переходя к Горсту. — Ничего личного. Сержант носил хорошую стеганку, так что ему достался удар в горло: колдун не хотел тупить оружие. Когда он заколол Юджина и Марка, Горст еще не умер; кровь фонтаном хлестала из раны, тотчас впитываясь в густой мох. Карел поймал взгляд, безумный от отчаяния и боли — и пожалел, что не был убит первым. Если бы только он не полез в заварушку тогда в трактире! Бородатый пекарь Орич успел бы напасть на колдуна до прихода жреца, и все было бы по-другому… Наверняка они все равно погибли бы. Но не так. Если бы… Мужчина подошел к нему; даже если бы чары сейчас исчезли — вряд ли Карел нашел бы в себе силы пошевелиться. Он глубоко вдохнул, прощаясь с жизнью. — Этого пока оставь, Ричард, — вмешался вдруг Джанбер, придержав уже занесенную руку. — Четверых покойников и лошадей голему будет достаточно. Один пригодится нам живым: есть кое-какая задумка… — Надеюсь, из-за нее нам не придется торчать тут лишние три дня, — ворчливо сказал убийца, опуская кинжал. — Пусть ты хорош в деле; но ты зарываешься, Джанбер. Лемен и Ядвига тебе этого просто так не спустят… Карел успел увидеть, как из дома вышли еще двое: обритый налысо здоровяк и седоволосая женщина, оба в черном с золотом плащах. Потом горло обхватила невидимая удавка, грудь обожгло огнем — и он потерял сознание.* * *
Очнулся Карел в непроглядной темноте, прохладной и сырой. Действие чар закончилось, но двинуться он едва мог: запястья и лодыжки крепко стягивала веревка, пропущенная через скобу в стене. Крохотный погреб охотничьего домика — вряд ли это место могло оказаться чем-то иным — был пуст: ни снеди, ни вездесущих мышей. Ни дня, ни ночи, ни пути к спасению… Карел облизнул пересохшие губы. Картина жуткой смерти Горста по-прежнему стояла у него перед глазами, но сейчас он завидовал сержанту. Все же тот умер быстро, а что ждало его, кроме мучений и бесконечного ужаса? Чумными големами родители пугали непослушных детей, проповедники — неблагочестивых адептов. В прежние времена верили, что големы — земляные ящеры из глины и камня, ни живые, ни мертвые — родились из сожженных пальцев Темного бога, когда тот пытался украсть с небосвода Солнце и потерпел неудачу; они пожирали чужую плоть, чтобы обрести собственную и вместе с ней — невообразимое могущество. Големы росли медленно, потому до чумы их особо и не боялись; а, может, и сами големы тогда были другими, слабыми и мелкими. Но во время черного мора живые не успевали хоронить мертвых, как подобает — оттого пищи отпрыскам Темного стало, сколько угодно. Подросшие големы задирали скотину, нападали на людей и становились все сильнее. Болезнь несла смерть, а чудовища — которых теперь называли не иначе, чем чумными големами — воплощали собой ее ужас; все то, что простому человеку чуждо и отвратительно, перед чем он беспомощен и беззащитен, непостижимое его уму. За пять лет после того, как мор отступил, колдуны на службе короля истребили почти всех големов: уцелевшие чудовища попрятались в глухих местах и впали в спячку. Все, да не все… Обычный чародей мог только убить тварь, но чернокнижники — иное дело: считалось, что те могут подчинить голема и поставить себе на службу. Возможно, подумал Карел, тварь уже тут, притаилась совсем рядом? Карел никогда не видел чумного голема — но воображение услужливо рисовало картинки, и чем дольше он лежал в тишине и в темноте, тем они делались жутче. В полубреду ему мерещился шлепающий топот лап по земляному полу, зловонное дыхание и склизкий тонкий язык, тянущийся к нему, едва не касающийся кожи… Иногда над головой раздавались шаги, приглушенные голоса, и в такие мгновения Карел готов был разрыдаться от облегчения и взмолиться о пощаде. Уже не гордость — лишь память о выкаченных глазах сержанта Горста, о том, как жадно моховое покрывало впитывало алую кровь, останавливало его. Он не мог, не смел утратить честь и сдаться! Невероятным усилием воли Карел заставлял себя шевелить немеющими кистями в попытках ослабить веревку. Кожа на запястьях давно истерлась в кровь, когда узел стал как будто чуть поддаваться. Но все старания пропали втуне: наверху заскрипели половицы, громыхнула крышка погреба — и по глазам ударил мучительно яркий свет. Карел зажмурился, а когда он вновь открыл глаза, крышка была уже закрыта. Джанбер с масляной лампой в руках стоял рядом с ним, беспомощно распластанным на полу. — Ты меня слышишь? — зачем-то спросил колдун. Карел сделал вид, что оглох. Слюны в пересохшем рту не было, так что он прокусил себе губу и, когда колдун наклонился — плюнул кровью ему в лицо. Попал. Но Джанбер лишь невозмутимо утерся рукавом. — Ты зол: это хорошо. — Колдун снова наклонился к нему. — Это значит, ты сумеешь сделать то, что нужно. Слушай внимательно, Карел Келм, и не ошибись в выборе. Твои товарищи мертвы, но ты жив. Ты сможешь отомстить. «Что он несет?!» — Карел отодвинулся назад, чтобы лучше видеть, но лицо Джанбера осталось в тени. — Надеюсь, ты умеешь с этим обращаться. — Колдун достал из-под плаща самострел Юджина и положил на землю рядом с собой. — Сейчас я уйду, но перед тем — перережу твои веревки. Выжди тысячу ударов сердца и выходи следом. Как окажешься снаружи, иди на голубой свет. Кроме меня, там будут еще трое. Подкрадись как можно ближе и, когда свет станет белым — убей Ричарда. Целься ему в затылок. Отомсти! Но помни: если промахнешься — или застрелишь меня — Лемен и Ядвига развесят по елкам твои кишки и заставят тебя любоваться. Эти двое знают толк в таких украшениях. — Зачем тебе?!… — прошептал Карел. Слова цапали горло. — Отомстить. — Колдун выше поднял лампу, и Карел увидел, как его рот исказила жуткая ухмылка. — Один я не справлюсь со всеми тремя. Не попадись, Карел; и не допусти ошибки. А если все же потерпишь неудачу — используй это. — Он показал, зажав двумя пальцами, что-то похожее на спелую виноградину и сунул в нагрудный карман кареловой куртки. — Смерть от яда будет болезненной, но милосердно быстрой в сравнении с тем, что тебя ждет, если ты попадешь Ядвиге в руки. Несколькими движениями ножа колдун разрезал путы, встал, отряхнулся и ушел. Карел был слишком растерян, чтобы сразу броситься в драку — даже если б в этому был смысл и затекшие конечности согласились повиноваться. Осторожно он перевернулся на спину, бесшумно шевеля руками и ногами, разгоняя кровь. И принялся отсчитывать удары.* * *
Оказавшись снаружи, Карел жадно напился из лошадиной поилки воды и огляделся. Лес, который днем казался чахлым и неприглядным, было не узнать: ночь совершенно преобразила его. В шевелении уродливых, корявых деревьев чувствовалась сила и угроза. «Куда мне бежать? — с тоской подумал Карел. — Я не знаю, как выбраться из этой зачарованной чащобы. Король меня приговорил. Даже если проберусь в горы — не найду ничего, кроме могил и камней, буду волком бродить среди руин, пока не подохну…» После жуткой темноты погреба ему хотелось жить сильнее, чем когда-либо прежде со времен мора; но теперь для него не было иного пути, чем разменять жизнь на месть. Далеко в лесу виднелся голубой огонек, и Карел пошел на него, словно мотылек на пламя светильника. Глубокий мох скрадывал звуки шагов, но сухой ельник так и норовил вцепиться в лицо и в одежду, задержать, остановить, выдать. Карел шел медленно и аккуратно, с благодарностью вспоминая усвоенную в детстве науку: они часто охотились вдвоем с отцом, а слух горного кабана был чутче слуха занятых своим делом колдунов — во всяком случае, Карел очень на это надеялся. Огонек понемногу приближался; вскоре уже Карел мог разглядеть большую поляну и выложенный камнями круг с ямой по центру, из глубины которой лился свет. Колдуны сидели напротив друг друга, молча и неподвижно. Тут же, в кругу, лежали сваленные в кучу тела, люди и лошади вперемешку. Словно после битвы. Но на неприметной лесной поляне вершилась не битва, а нечто непостижимое и отвратительное… Лишь иногда, в полнолуние, големы просыпались и выбирались из-под земли, чтобы напасть на невезучего путника; но чары могли пробудить чудовище и в другой день. Содрогаясь от омерзения, Карел подобрался ближе и присел за деревом, бесшумно взвел самострел — «спасибо, Юджин, что ухаживал за ним, как надо!» — и прицелился в затылок Ричарда. Джанбер сидел напротив с полуприкрытыми глазами; женщина по правую руку, лысый колдун — по левую руку от него. Льющийся из ямы голубой свет пульсировал и лужей растекался по земле. Ярким языком свет облизывал мертвые тела, а потом вдруг одно из них дернулось, перекатилось — словно покойник попытался встать — и сгинуло в яме. Карел возблагодарил всех богов, что не разглядел, кто именно это был. Когда яма забрала лошадь и за ней — следующего мертвеца, из-под земли послышался гул: тихий, еле уловимый, от которого стыли внутренности. Карел беззвучно молился и смотрел на затылок Ричарда. Мертвые тела одно за другим исчезали в земляной утробе. Карел молился и смотрел. А потом содрогнулась земля, свет вдруг стал ослепительно-белым; и Карел выстрелил.Руки не подвели: стрела пробила череп Ричарда прямо над линией коротко остриженных волос. В тот же миг Джанбер пришел в движение; точным взмахом кинжала он развалил лысому колдуну горло от уха до уха. Лысый завалился на бок, но с женщиной вышла заминка. Змеей ускользнув от следующего удара, колдунья вскинула руки к лицу. С пальцев ее сорвалась голубая вспышка, ударившая Джанбера в левое плечо. Того швырнуло на землю. — Салебский ублюдок! — выкрикнула колдунья. — Ты помешался?! Уцелевшей рукой Джанбер бросил ей в глаза горсть земли и мха и выиграл мгновение, чтобы вновь подняться на ноги. Следующая вспышка устремилась к нему — но отскочила назад, словно мяч для игры в руф, и ударила женщину в лицо. С нечеловеческом криком она рухнула наземь и больше не шевелилось. Гул прекратился, свет над ямой потускнел и снова стал голубоватым. Джанбер, держась за плечо, тяжело осел на землю. Карел перезарядил самострел и прицелился. — Попробуешь напасть на меня или сбежать — и я убью тебя, — сказал Джанбер. Голос его чуть дрожал от сдерживаемой боли, но вряд ли колдун блефовал: расправиться с Ядвигой рана ему не помешала. И пусть трое убитых внушали Карелу лишь ужас — то, с каким равнодушием колдун расправился с бывшими соратниками, вызывало отвращение. — Ты все равно меня убьешь, — сказал Карел. — Так какая разница? — Ошибаешься: я помню добро. — Джанбер вряд ли мог видеть его за деревьями, но смотрел в точности на него. — Жизнь в обмен на помощь, Карел. Мне казалось, мы договорились. Карел посмотрел на стрелу, торчащую из черепа Ричарда. Одному негодяю он отомстил — но, думая об этом, не чувствовал ни облегчения, ни удовлетворения. Вообще ничего не чувствовал. — Если же ты вдруг сумеешь убить меня первым, — продолжил Джанбер, — голем обретет свободу, а сейчас он гораздо сильнее, чем раньше. Так что не глупи. Колдун врал. Или не врал. Проверить не было никакой возможности. — Не думай, что я верю тебе, — сказал Карел, опуская оружие. — Но я хочу знать, что происходит. Почему погиб Горст и остальные. Ради чего все эти смерти. Помощь в обмен на правду: как насчет такого, колдун? — У меня выбор немногим больше, чем у тебя, — сказал Джанбер. — Можешь войти в круг: сейчас ритуал остановлен.
Последние комментарии
3 часов 42 минут назад
3 часов 46 минут назад
3 часов 58 минут назад
3 часов 59 минут назад
4 часов 13 минут назад
4 часов 30 минут назад