Мир Колодца Ангелов [СИ] (ознаком) [Ника Дмитриевна Ракитина] (fb2) читать онлайн

Ника Ракитина МИР КОЛОДЦА АНГЕЛОВ

Я так люблю танцевать

— Не убивайтесь вы так, Алексе-ей Юрьевич, — ассистентка Верочка вплыла в кабинет, излучая всей округлой сдобной фигурой в зеленом халатике уют и спокойствие. Впихнула подносик с кофе между навороченной техникой на столе. Отобрала у секретарши, чтобы подать лично. Хотя, Сонечка сегодня выходная. Вот черт!

— Уберите это, — ученый указал на рюмку валокордина. Омерзительный запах, напоминающий о старости. А ведь еще совсем немного, и старость забудут, как дурной сон. И смерть забудут, и болезни. Черт, что ж так не везет перед самым финалом? Словно сама природа сопротивляется проникновению в важнейшую для мыслящих существ тайну мироздания. Хотя при чем тут природа! Млять!

А кофе его тоже успокаивал, о чем Верочка отлично знала. Вся из округлостей, сладкая, в халатике, под которым ничего, кроме французского белья и колготок; из-под шапочки дозволенная распорядком кокетливая прядь, и сама, точно сдоба, пахнет ванилью.

Алексей поймал себя на том, что мысль старается увести его от неприятностей, и разозлился.

— Уберите, я сказал!

Ассистентка закивала. Вылила лекарство в раковину за японской ширмой, побрызгала освежителем и слила воду.

— Не надо так, Алексей Юрьич. Серия экспериментов у нас удалась, образцы, записи, графики, гистограммы, лекарственные формулы в наличии. Компьютерная модель прекрасно работает. Животные лабораторные живы и здоровы. И с человеком можем повторить в любой момент, с любым из контрольной группы, подходящим по параметрам. Ученый совет и спонсоры видели результат и остались довольны. Да и мертвое тело вполне еще может послужить науке.

Она выдала длинную речь на одном дыхании и положила полную руку начальнику на плечо.

— Да вы только свистните, и к вам армия таких набежит, маргиналов. Хиппи с героином, рыдающие эмо… И эти, эскаписты. Вот ужас-то! Вообразить себя эльфом и думать, что от этого станет лучше жить. Другое дело мы, — ворковала она, — вы… мы двигаем науку, пытаемся спасти население от болезней и перенаселения. И раз уж наши звездолеты не могут двигаться со сверхсветовой скоростью, мы постараемся изменить людей так, чтобы они сами могли пережить столетний и более перелет!

Он окрысился:

— Хватит! Хватит повторять мои лозунги и пояснительную записку к программе на грант! Я и сам прекрасно ее помню!

Верочка стушевалась:

— Извините.

— Как она смогла уйти из охраняемой зоны? Под автомобиль кинуться?

— Говорят, наехал в темноте, чисто случайно, — ассистентка пальцем стерла пыль с углубления на сканере. — Следователи работают. Весь наш коллектив свято уверен, что вы не виноваты. Нестабильность яркой личности, — Верочка поджала пухлые губы. — Я бы к таким применяла лоботомию.

Он еще раз глянул — и ассистентка замолчала.

— Зато вам никогда ее не заменить.

— Ну и отлично! Скопытился дерганый подросток — возьмите цыганенка в таборе. Они там все колдуны через одного живучие! Идеальный объект.

Алексей Юрьевич потянул к губам чашку остывшего кофе.

— Жаль, что мы не увязали это прежде. Ведь я же искал! Все — и легенды, и позднейшие фэнтези… твердили один к одному, что сцеплены звериное начало, тяга к искусству и бессмертие. Как общий ген отвечает за длинные ноги и длинную шею. Что бы мне догадаться раньше…

А я все больше становлюсь дельцом от науки, стремлюсь к наградам и званиям, а не к поиску истины. Продался за чечевичную похлебку. С оливками и лобстерами — так и х… с ними.

— Когда будем проводить вскрытие? Нас уже торопят.

Он поморщился:

— Назначьте на шестнадцать сорок. Пусть приготовят технику и все проверят. И патологоанатом от следствия ассистирует. А я проведу сам. Образцы немедленно к исследованию. И часть на заморозку, на будущее.

— Вот такого я вас обожаю!

Верочка насмелилась послать начальству воздушный поцелуй.

А он ушел мыть руки и разглядывать себя в зеркало над раковиной.

— Старею. Вон, виски седые.

Алексей Юрьевич кокетничал. Седина ему шла. Резкие складки у губ придавали мужественности.

Волосы густые, лоб чистый, глаза пронзительные и ясные. И фигура спортивная. Ее не портили ни тривиальные джинсы с джемпером, ни лабораторный халат. А когда он снялся в рекламном ролике «Гений рядом» и выступил во вполне солидных научных передачах, телефон раскалился от женских звонков… О письмах в сети и не говоря.

Когда Алексей нашел Настьку в городских трущобах… Она чуть кособочилась и гнула спину: то ли результат школы, то ли подросткового стеснения.

Было темно. Пахло дешевым табаком и перегаром, в бочке горела смола. Но когда кто-то из компании ударил по струнам, а кто-то ритмично застучал в маленькие барабанчики… Как она танцевала!

— Ты бы могла пойти в балерины.

— А зачем? — девчонка пожала худыми плечами. — Мордоваться всю жизнь, не есть досыта, портить желудок и ноги, потому что хрен знает когда, в восемнадцатом, что ли, веке, кто-то придумал балет на потеху богатеев?

Она усмехнулась.

— Я танцую, как дышу.

Алексей Юрьевич выкупил разрешение у ее опекунов и забрал Настьку в Зону. Охраняемый объект в средней полосе, мало заселенной, пока еще лесной, подальше от других подобных объектов; рядом из жилья вымирающая деревенька в четыре двора. И все равно «Экспериментальный комплекс по пересозданию человечества для полета в космос» называли Зоной, иногда Зоной бессмертия. Запустили журналисты. Хотя до Настасьи с бессмертием человека ничего не получалось. Алексей подозревал, что ген бессмертия парный гену счастья, и один без другого не живет.

И еще был твердо уверен, что нечто по-настоящему новое можно найти лишь на стыке разных наук. И в своем поиске опирался, как на трех китов, на фармацевтику, нанотехнологии и генную хирургию.

А девушка бегала по лесопарку, кормила синиц с руки, восхищалась цокающими белками, гладила кухонную кошку и какое-то время не чувствовала себя в тюрьме.

После она несколько раз пыталась бежать, ее ловили, и график занятий, тестов, экспериментов уплотнялся. С Настькой работали психиатры, психологи, валеологи; бдили средний медперсонал и охрана.

Алексей наконец-то добился результата, а что глаза у девчонки стали кошачьи и ушки заострились, так Париж стоит мессы.

И вот бессмертная, переставшая болеть, живучая — сбежала и сбита машиной.

— Алеша! Она сбежала!

— Что ты несешь?! — он выскочил в кабинет. Верочка была в панике, и оттого обратилась к нему не по отчеству.

— Из морга, из холодильника!! Аааааааааааааааааааааа...

Он оплеухой прекратил истерику.

А охрана?

Идиот! Смысл стеречь покойника?! Ну кто же знал!

— Полицию подключай, ФСБ, холера! Собак служебных! Служба безопасности смотрит куда?! — орал он.

Девчонка выбралась из холодильника, разгромила лабораторию и исчезла.

Алексей метнулся в лабораторное крыло. В боку кололо, сердце билось в горле. Похоже, сам он до бессмертия не доживет.

В хранилище все было разворочено, шкафы разбиты, стеклянное крошево перемешалось с порошками и растоптанными таблетками. Цветное толокно размокало в ручьях бегущей из кранов воды.

Алексей Юрьевич сел на пожарный ящик. Промокнул лоб.

— Это она, она лечилась. Ей нужны были материалы для восстановления. Но мозг… Шесть минут без кислорода — и изменения необратимы. Был случай до тринадцати часов без вреда для интеллекта, но… Имеем: бессмертный безумец.

Ученый откашлялся.

— Начальника службы безопасности ко мне. Образец надо поймать и обезвредить. Лучше всего отрубить голову.

— Как в «Горце»! — ахнула ассистентка.

— Ну, пока управляющий центр у нас в голове, и этого даже религии не отменили, — сухо огрызнулся он. — Только нас ждет не прибавка силы, а большие неприятности на задницу.

Верочка скривилась.

А Алексей вздрогнул, как наяву, услышав Настькино: «Я так люблю танцевать». И тупо кольнуло внутри чувство, называемое совестью.

Практиканты

По столу, стуча копытцами, бегал туда-сюда розовый слоник. Думаете, не бывает? Тумбо с романтичным именем Офелия О'Нимфа еще и багровел, и раздувался от возмущения, словно огромная зефирина. Ременная сбруйка, поддерживающая кожаные шортики с картинкой Биг-Бена на заду, подозрительно потрескивала. Переводчик-«кирпич» на пузе захлебывался, вместо внятной речи все чаще выдавая судорожные «буль-буль». А едкая слюна разлеталась, оставляя дымящиеся пятна на полировке стола. Казалось, еще мгновение, шортики лопнут, и дело закончится галактическим конфузом. Максик^[1] на всякий случай прикрыл глаза. Но обошлось. Одежки оказались эластичными, и бумца не случилось. Офелия уселся на хвост, сморщил хобот и хрустальным голосом толмача объявил:

— Мне стыдно за людей. Я полагало, человечество, породившее Вильяма нашего Шекспира, можно назвать цивилизованным. Я преодолело половину галактики, чтобы воочию… озаботиться его наследием. Инвестировать в театр «Глобус» в вашей провинции. Приобщить к величайшему искусству тех… — слоник наморщил хобот, — кому не нравится Лондон с его телефонными будками и туманами. И подумать только, они перенесли реплику «Глобуса» на целых двести пятьдесят метров от исторического фундамента! Вас, вот лично вас возмущает это вольное обращение со святыней?

Максик согласно кивнул. Альберт Мухин отрицательно покрутил головой. Тумбо раздраженно дернул ушами.

— Не имеет смысла говорить вам о высоком: о предназначении мецената, катарсисе и поэтике Аристотеля.

И заговорил. Не меньше четверти часа перечисляя способы скоростного выращивания деревьев для театральных стен, влагостойкие качества ланкастерского тростника для крыши. Описывая воспроизведение технологии гобеленного ткачества семнадцатого века, эталонные цветовые решения шекспировских пьес и проблемы клонирования театральной крысы. А под конец наизусть процитировал арендное обязательство актера и директора Бёрбеджа с поправками и дополнениями, вынудившее оного директора разобрать по бревнышку и перевезти свой «Театр» в Лондон, где тот и получил громкое название, хотя на деле был вовсе не круглым, а восемнадцатигранным…

Следователи тупо кивали, изо всех сил стараясь не утратить нити повествования.

«Подумаешь, — глухо бурчал Максик себе под нос, — я с выносной памятью тоже работать умею».

Следователи — звучит гордо. Особенно если это следователи по делам таинственным и необъяснимым, с бритвой Оккама охраняющие реальность от «лучей Лазаря» и летающих тарелок, скрупулезно отделяющие зерна от плевел по методу Сандрильоны. Но! Максим Лебединский и Альберт Мухин стояли в начале своей карьеры. Даже ступенькой ниже — у них была преддипломная практика. И почему многомудрый глава управления следственного комитета доверил зеленым практикантам дело галактического резонанса, оставалось только гадать. Может, эти двое ему категорически не нравились. А может, потому что солидные и надежные сотрудники сейчас находились в отпуске. Гадай — не гадай, а дело поручено, и точка.

— А почему он говорит о себе в среднем роде? — ошалевающий от избытка информации Бертик уцепился за простодушное и земное.

— У тумбо девять полов, непонятно, как переводить, — отшепнулся Максик.

Мухин икнул и вцепился в стул:

— И как они… договариваются о…

— По скайпу, видимо, — Лебединский пожал плечами.

— Эх, молодые земляне! Я подозревало, что пошлая проза для вас важнее шекспировского стиха! Совсем не зря великий отказался от актрис в пользу мальчиков! — выдал возмущенную реплику Офелия, раздуваясь и опадая. — Он избавил себя от множества проблем. Но… снисходя к прискорбному невежеству и достойной жалости дуали… в этом году я буду основой, могучим фундаментом, собирателем света для юной семьи, базовым черным.

Стол под слоником подозрительно затрещал.

— Позитивный цвет, — вклинился Максик, показывая напарнику кулак. — У Шекспира он обозначает постоянство?

О'Нимфа сделался серо-золотистым — признак снисходительной благосклонности — и предложил практикантам следовать за собой.

Марш-броском они миновали туристическую зону, где голограммы в коротких повторяющихся циклах представляли сценки английской жизни семнадцатого века или поставленных в «Глобусе» пьес. Офелия, как огромный шмель или Карлсон, живущий на крыше, жужжал впереди.

Максику с трудом удалось увести Мухина от Гамлета, с энергией экскаватора выбрасывающего виртуальную землю из виртуальной могилы. Бертика интересовало, с какой периодичностью на отвале возникает череп бедного Йорика.

— А сейчас мы с вами вступаем в храм! — пафосно объявил тумбо, отпирая квадратные зеленые ворота. Но не вступил, а влетел. Следователи синхронно шагнули следом.

Коренастый Бертик: широкий торс, короткие ноги, бритая голова, — и Максик: исхудавшая цапля в белом льняном костюме, — походили друг на друга, как отражения в кривых зеркалах. Но замерли, задрав головы, и восхищенно выдохнули одинаково. По обе стороны от них подковы трехъярусных деревянных галерей сходились к двухэтажной сцене, подпертой круглыми столбами с капителями и укрытой тростниковым навесом. Перед ними лежало круглое ристалище — на таком мог бы проводить домашние рыцарские турниры некрупный феодал. Или даже крупный.

Чувство сдержанной гордости окрасило тумбо в миртово-зеленое.

— Полная идентичность историческому зданию. На входе каждый наш зритель получает модуль для создания виртуального костюма семнадцатого века согласно купленному билету и бутылку сливового безалкогольного эля. Оплатившим стоячие места в «яме» вручаются также сувенирный пенни — цена за такое место при Шекспире — и на выбор орешки или апельсины. Ну, пройдите вперед. Послушайте, как хрустит! Граундлинги^[2] лущили орехи себе под ноги, при раскопках нашли просто залежи скорлупы и апельсиновых косточек. А мы следуем традициям.

Практиканты охотно похрустели скорлупой, и Мухин прошептал:

— Фигасе! Семнадцатый век, а у них нищие апельсины трескают. Они ж в Англии не росли, или я чего-то путаю?

Тумбо насторожился, и Максик, еще раз погрозив приятелю кулаком, спросил громко:

— А почему эль?

Слоник погрустнел и усох.

— Двадцать шестого июня тысяча шестьсот тринадцатого года «Глобус» сгорел. На «Генрихе XIII» дала осечку театральная пушка. От зароненной искры вспыхнула кровля и подпирающие ее балки, огонь перекинулся на деревянные конструкции галерей... Единственный пострадавший зритель — на нем загорелись кюлоты — залил огонь элем.

— Так это ваш способ пожаротушения?

Офелия громко протрубил:

— Я оценил вашу шутку, молодой землянин. Увы, в данном случае мы пожертвовали достоверностью ради безопасности зрителей, заложив в крышу системы пожаротушения и грозозащиты. А так даже искусственное освещение не предусмотрено, пьесы, как и при Шекспире, играют днем. А сейчас я вынужден вас покинуть. Будьте бережны с храмом, хоть он и осквернен.

Стоило Офелии вылететь за ворота, как Максик деловито потер руки и запустил в воздух дрон с камерой.

— Реплика театра «Глобус». Шестнадцать, — сверился со служебным наладонником, — тридцать семь по местному времени. 9 августа. Год две тысячи надцатый.

— Координаты добавь.

— Автоматом вставятся. Чем займемся? — Лебединский поводил глазами. — Визуальным осмотром места происшествия?

— Давай еще раз по видеоряду пройдемся. А то как подумаю, что где-то тут эта змея бегает…

— Желтопузик — безногая ящерица, совершенно безвредная.

— Ага, — не сдавался Мухин, — но я когда увидел крупным планом, как она Паве Ротти за корсаж ползет, едва не уписался. Полчаса убеждал себя, что змея виртуальная.

Практиканты склонились голова к голове над планшетом Максика, изучая записи пристальней, чем молодожены — свадебный альбом. Камер наблюдения в «Глобусе» принципиально не было. Официальной трансляции с генерального просмотра «Антония и Клеопатры» не вели: «Несравненной» Паве Ротти, «звезде сцены первой величины, прервавшей свое триумфальное шествие по галактике ради открытия юного храма искусств» не нравилось, как она смотрится на больших экранах. Но частную съемку никто не запрещал. И техники управления восстановили ход инцидента из крупиц — буквально. И продолжали добавлять к нему детали, копаясь в обломках матриц, модулей и планок памяти.

Собственно, снаружи инцидент таковым не смотрелся. Скорее, спасательной акцией, перевернувшей замысел Шекспира с ног на голову как раз тогда, когда пьеса гладко подкатывала к финалу. На деле же присутствующие не осознавали себя, ломанувшись на сцену, едва египетская царица, отравив на пробу служанку, прижала желтопузика к широкой груди.

Затесавшийся на просмотр эколог громко требовал соблюдать права животных.

Туванский дипломат тискал визжащую диву четырьмя верхними конечностями, опираясь на две нижние и хвост. Желтопузик ввинтился в декольте Павы, вывинтился из-под юбки и благоразумно сбежал.

А сверху медленно и печально падали лепестки бело-красных роз. Сценарием, между прочим, не предусмотренные.

— На четвертой минуте сорок шестой секунде останови! — воскликнул Бертик. — Что-то здесь мелькнуло.

Максик остановил и увеличил изображение.

— Точно, рука. И горсть лепестков. Сеятель, блин!

— Может, в них был яд?

Лебединский пробежался по виртуальным кнопкам планшета:

— Вынужден тебя разочаровать, молодой землянин. Никакие известные яды в лепестках не обнаружены. Ни земные, ни инопланетные. Зафиксированные следы генетического материала с ДНК присутствующих не совпадают. Так что руку можем даже не сверять.

— Тогда яды неизвестные? А может, отравили орешки? Или эль?

— «Разве могут наши безотходные фабрики с замкнутым циклом самостоятельно изменить программу, производя нечто, вредящее потребителю?» Может, уже после в расфасовку каку подсунули?

— «Разве может наша славная молодежь, воспитанная в духе гуманизма и интеграции, позволить себе столь безответственное поведение?» — столь же удачно спародировал лаборантов Мухин. Практиканты переглянулись и негромко расхохотались, чтобы не будить эхо.

— И неизвестные яды не обнаружены тоже, — Максик ткнул пальцем в экран. — Вот, читай. «В крови пострадавших вредоносных примесей не наблюдается». Пробы воздуха брали тоже. Все чисто.

— Вызывающее массовый психоз излучение?

— Можно настроить генератор, чтобы он воздействовал на волны мозга землянина. Но чтобы накрыть инопланетянина, его придется перенастраивать. А тут попали три народа одновременно. Кстати, из модулей настройки вирт-одежды и личной электроники подобный генератор не слепишь, а ничего сложнее в «Глобус» не проносили. Ну и со сканером прошлись наши ребята. Нигде и ничего. Хотя вру, — Максик потянулся, — на скафандр высшей защиты командира оперативников в подвале упал здоровый клок паутины, а эксперт наступила на крысу. Визжали обе.

— Тогда призрак оперы?

— Не фиксируются поля, свойственные аномальным зонам. Расслабься, в алюминиевой шапочке нет нужды.

Альберт машинально подобрал с пола пару засохших лепестков, пробормотал мрачно:

— Никогда двухцветных не видел. Гибридный сорт?

— Не ешь! Козленочком станешь.

Мухин дернулся и уронил лепестки. Максик подцепил их пинцетом и сунул в прозрачный пакетик. Подманил дрон:

— Семнадцать ноль четыре. Взят образец.

— И зачем он тебе?

— А шоб було.

И на карачках пополз по сцене, сквозь лупу разглядывая пыльные доски.

— Что это тут у нас? — Лебединский выколупал из щели обрывок белого меха. — Образец номер два, — он отщипнул и поджег несколько волосков. — Мех искусственный, идентичный натуральному. Цвет — белый…

— А с изнанки характерное пятно, — добавил в тон Мухин, отбирая у приятеля лупу и разглядывая улику. — Похожее на кровь, только зеленое. Кстати, а служебную собаку привозили?

— Привозили. Но она след не взяла. Обстановка слишком нервная. И крысы, — рассеянно пробормотал Максик, бегая пальцами по экрану планшета. — Уфф! И зачем меня так пугать? У туванцев кровь алая, а у слоников синяя, на медной основе.

— А зеленая у кого?

— У биороботов старой модели. Бред какой-то. В общем, я в лабораторию, пусть решают, кровь или не кровь. И программистов потрясу: вдруг надыбали свежее. А ты мухой в больницу.

Альберт ненавидел, когда издевались над его фамилией. Потому отозвался нелюбезно:

— Их же допросили по горячим следам!

— Кого допросили, а кого ввели в искусственную кому. Придут в себя и вспомнят или случайно обронят что-то важное. Откуда всплыл этот, с рукой, у Павы за плечами.

Мухин фыркнул:

— Из люка, естественно. Их тут аж четыре: один с чердака, три из подвала, ведут на сцену и по краям.

Постучал ногтями по широкому браслету:

— У меня тут все размеры и схемы забиты: вот, амфитеатр диаметром от 97 до 102 футов (29,6-31,1 м), вмещает до трех тысяч зрителей; сцена имеет размеры приблизительно 43 фута в ширину (13,1 м), 27 футов в глубину и поднята почти на 5 футов (1,52 м) от земли. Только эта зараза, кроме лепестков и руки, следов нигде не оставила. А то и вовсе сбежала. Следящие камеры развесили ведь? И тишина. А если ни в жисть не покидала Землю, то поиск по ДНК — пустая трата времени.

— Оптимист ты, Бертя! — Лебединский зачехлил аппаратуру. — Я вот на все сто уверен, что он застрял в защищенном периметре.

— А жрет что? — оставил Мухин за собой последнее слово. — Крысиный корм? Или пуговицы от штанов? И почему нам его не видно?

— А я рад, что не видно, — бормотал Максик, поворачивая в амбарном замке на воротах огромный ключ. — Послушай, Мухин, если я вдруг начну к тебе с неприличными предложениями приставать, то это не я. Я на генетическом уровне натурал.

Сильнее других от коллективного безумия пострадали актеры, занятые в финальной сцене спектакля, туванский дипломат, желтопузик и растоптанная в хлам съемочная техника.

Большинство жертв, обработав синяки и царапины, передали на руки стресс-психологам, а после распустили по домам. Но Пава Ротти и туванец все еще пребывали в стационаре. С дивой случился гипертонический криз — болезнь, начисто позабытая века два назад. Многорукого поклонника актрисы тюкнул их местный «кондратий». Но сейчас здоровье пострадавших было вне опасности.

Из искусственной комы обоих вывели, но из палат не выпускали: должно быть, для того, чтобы пациенты не нанесли друг другу еще одну моральную травму, столкнувшись в коридоре.

Альберт побеседовал с каждым. Актриса, томно вздыхая и кося на следователя глазом с поволокой, поведала о ледяной бездне, распахнувшейся за спиной, в которой трещали пластмассовые крылья. После наводящих вопросов удалось определиться, что крылья все-таки трещали в бездне, и Мухин удалился, догадливо поцеловав протянутую на прощанье руку.

Туванский дипломат был по-военному краток. Он признался, что в тот миг узрел в Паве царицу гнезда из Внутреннего круга. И, естественно, любой ценой обязан был защитить ее от посягательств четырехногого летучего недоразумения с ушами и хоботом. Оравшего, к тому же, что она есть прозрачная жемчужина в вершине пирамиды любви, проливающая свет солнца до ее основания.

«О ревность, зеленоглазое чудовище!» — завершил туванец без переводчика, а Мухин понял, что зря потерял время.

Зато Лебединскому повезло несказанно. Он отнес улику в лабораторию, а на выходе столкнулся с практикантом из их потока, подвизающимся в отделе краж.

— Эй, жертва Эры водолея!^[3] — бодро проорал тот вместо приветствия. — Как продвигается расследование?

— А ваше как?

— Да куда мне с вами равняться! — практикант выпятил грудь. — У меня банальная кража банальных розочек из банальной оранжереи. Вот только сорт знатный — «Йорк и Ланкастер». И вора камеры наблюдения никак не ловили. А человек-невидимка или привидение — не наш профиль. Вот тумбо в состоянии прозрачности или другой народ-хамелеон… Или влияющий на электронику…

— Розы?! — Максик ухватил сокурсника за грудки. — Ты сказал — розы?!

— Ну, сказал, — покривился тот, аккуратно высвобождаясь и оправляя форменную рубашку.

— Красно-белые?

— Откуда ты… хотя, я только что сам тебе сказал.

Открыл «окно» в наладоннике:

— Любуйся.

Максик скользнул стекленеющим взглядом по картинкам и латинским названиям:

— Хоть бутончик! Хоть лепесток!! Дай! Сравнить! Идентифицировать! И фото преступника! А лучше два!!

Специалист по кражам решил, что Лебединский случайно заразился накрывшим «Глобус» безумием. А с психами лучше не спорить. Тем более что фото возможного преступника у него все-таки было.

Встреча коллег состоялась утром.

— И правда, крылья, — брякнул Мухин, разглядывая распечатку. — А я уж думал, фантазирует дамочка. А что это за раса?

— Это не раса. Это бред воспаленного анимэ воображения.

— Заодно заставивший спятить кучу народу в «Глобусе»?

Собственно, спятить можно было от одной только внешности. Узкое интеллигентное лицо не гармонировало со шрамом, рассекавшим его через левый глаз; а шуба цвета полярного песца никак не смотрелась поверх темно-синего делового костюма и рубашки с галстуком и пучком проводов. А уж сине-черные лохмотья пластика за спиной принять за крылья могло разве что совсем уж разгулявшееся воображение.

— Погрызли их, что ли? — Бертик задумчиво почесал переносицу.

— Художник так видит! — Лебединский прикрыл ладонью гнусное хихиканье. И продолжил торжественно:

— Наши лепестки те самые, из питомника. И генный материал на мехе и лепестках совпадает. А вот насчет андроида эксперты сомневаются. Упирая на три закона робототехники^[4]. Впрочем, нашли для меня адрес школы, где сборка биоробота из устаревших деталей входит в летнюю практику.

— Так что, мы теперь в школу? — спросил Мухин без энтузиазма.

— Нет, на Грушевую, 19. Все, что нужно в школе, я уже узнал. Как только сборку завершают, робота отдают дизайнеру на память. И мне показалось, что конкретно от этого, Кенджи^[5], там с радостью избавились.

От места встречи до Грушевой было рукой подать, приятная прогулка на десять минут. Кстати, и до «Глобуса» недалеко.

Дом в глубине большого сада на первый взгляд показался абсолютно пустым. Но из приоткрытого окошка с занавеской, разрисованной мирным атомом, вырывались такие умопомрачительные ароматы, что практиканты принюхались и взяли след.

Старушка на секунду отвлеклась от сковороды, на которой пекла оладушки с яблоками, и оглядела парней, повисших на ее подоконнике.

— Чем обязана, молодые люди?

Лебединский судорожно вздохнул и показал служебное удостоверение.

— Разувайтесь и полезайте в окно.

Без пяти минут следователей дважды уговаривать не пришлось.

— Вам сока или молока? — спросила бабуля, ставя перед парнями по глубокой тарелке с оладьями и предлагая к ним на выбор сметану и четыре вида варенья.

Практиканты закивали.

— И того, и другого, — прошамкал Бертик с набитым ртом.

— А хлеба можно не давать.

Хозяйка рассмеялась и вернулась к сковороде.

— А-а, так вам Ленка нужна? Так в саду где-то телепается, — объяснила старушка, вникнув в суть дела и рассмотрев фотографию. — А урода этого я выставила, прости Господи, — она перекрестилась деревянной лопаткой. — Это ж надо вкуса не иметь в тринадцать лет! Вона туда, через калитку, идите.

Но историческая встреча не состоялась. В Ленке не было не только вкуса, но и бабулиного гостеприимства. При виде следователей девчонка блеснула голыми пятками и, сиганув через забор, была такова.

— Эй, чего это она? — ошеломился Бертик.

— А не надо было от калитки орать: «Откройте! Инквизиция!»

— По крайней мере, на вид нормальная, — Мухин уставился в прозрачное небо, облизывая сметанные усы.

— Ну ладно, обойдемся пока без нее. Будем рассуждать логически, — разогнался Максик, точно циркулем, отмеряя шаги длинными ногами. Бертик катком катился следом. — Сведя с ума такое количество народу, Кенджи точно бы далеко не ушел, а стал искать, чем бы подкрепиться. Следовательно, он все еще там. Или в театре, или в туристической зоне. Наши ведь сразу охранный контур поставили.

— Да биоробот что угодно слопать может… Вплоть до тростника с крыши… — Бертик тоже не прочь был снова перекусить. — Или от грозозащиты запитается.

— Две недели гроз не было, — Максик ловко вспрыгнул на парапет, ведущий вдоль аллеи, и забалансировал на нем. — От защитного контура стремно, от следящих камер… Не-е, есть там одно место разом поесть и замаскироваться! И главное, что-то меня зацепило, — он зажмурился, припоминая. — Но этот Офелия…

В офис инвестора практиканты предусмотрительно заглядывать не стали. С них и первой лекции о «Глобусе» вполне хватило. Миновав охранный контур, побрели вдоль мирно пашущих голограмм.

— Ух ты! — не удержался от восклицания Альберт, застывая перед живой картинкой, на которой рыжеволосая дама надменно высилась над коленопреклоненным мужчиной со свитком в вытянутых руках. Прочитал вслух бегущую строку: «Елизавета IАнглийская принимает верительные грамоты русского посла».

— Скорее, бубликом его заворачивает, — фыркнул Максик. — Так и станет тебе самодержавица… самодержица менять абсолютную власть на брак с тираном (деспотом). Пример мамы^[6], между прочим, налицо. Да и у папы ее, Генриха VIII, было восемь жен. И у Ивана IVвосемь. И с каждой случилась какая-то неприятность. Ты тоже это видишь?

Бертику понадобилось две секунды, чтобы отцепиться от матримониальных планов Грозного и проследить за взглядом друга. После чего следаки синхронно выхватили парализаторы:

— Попался, голубчик!

Кенджи резко развернулся к ним, поднимаясь с колен. Из шубы прорезались драные крылья, а во взгляде… В восприятии взгляда следователи разошлись. Максик прочитал в нем: «Ща я вам устрою!», Бертик — «Ну чего привязались, а?»

Но до того, как пружина времени сорвалась, чтобы надавать кому-то по голове, в игру вступил желтопузик. Злой и, вероятно, голодный, он точно выбрал нужное время и место, чтобы сигануть на шею врага.

Кенджи завизжал, следователи зажали уши, а безногая ящерица наслаждалась местью, подняв голову на манер очковой змеи. Все было кончено.

— Ну-у… — протянул Максик, вывешивая дрон над поверженным врагом и огласив место и время, — и зачем ты все это сделал?

Альберт нервно оглядывался на низкие декоративные кустики, в которых шуршал желтопузик, намекая на свое присутствие.

— Людям вред причинил?

— И гуманоидам.

— Я не причинял вреда. Я исполнял приказы моей госпожи. 17 марта текущего года Лена-тян^[7] не смогла прочитать наизусть монолог Джульетты, потому что накануне смотрела анимэ с участием моего прототипа, — исповедовался Кенджи сухим механическим голосом. — Учительница отрицательно оценила ее знания и не сочла веской причину, почему не был выучен монолог. Кроме того, она публично иронизировала над пристрастием моей будущей хозяйки. Я являюсь актом мести Шекспиру и его поклонникам.

— Всех с ума сводить Ленка тебя научила?

— Это вышло спонтанно в связи с браком некоторых деталей, — глаза Кенджи засветились.

— Шуточки свои брось, у любого следователя есть защита от ментальных воздействий, — Мухин постучал по наладоннику и оглянулся на кустики.

— Я всего лишь хотел задать вопрос. Как вы меня вычислили? Из-под шубы виднелись каблуки современных туфель?

— Проще, мой юный биомеханический недруг, — Лебединский потянулся и вздохнул. — Во времена Ивана Грозного шубы носили мехом внутрь.

Не уточняя, что сам прочел об этом меньше часа назад.

Еще через полчаса, завершив формальности и попрощавшись с нарядом, увозящим Кенджи, Максик с фырканьем пил воду из уличного фонтанчика.

— «Исполнял приказы моей госпожи». Средневековье какое-то!

— А я чувствую себя предателем, — отозвался Альберт уныло. — Ведь мы ели оладушки Ленкиной бабушки.

— Эх! Не в коня корм.

Лебединский ободряюще толкнул приятеля в плечо:

— Зато ею займутся психологи. И у «госпожи», наконец, найдется много времени, чтобы подумать. А может, и всего Шекспира выучить. В подлиннике. Хотя учительницу я не одобряю.

Заметки служебного ИИ^[8] управления, прилагаемые к отчету - см. примечания.

Колодец Ангелов (Миротворцы)

Собственно, отсюда все и началось, с жутковатого такого сна. И да, эта Арсена -- просто тезка той, из романа

* * *

Космонавтом она больше не будет.

В холле Башни было полутемно, ну и к лучшему. Арсена спряталась в глубоком кожаном кресле, и проходящие ее не замечали. Потом из кабинета вышел Федор Куваев под руку с длинным парнем и направился прямо к ней.

— Арсена Стахова. Алексей Конт, репортер, прошу любить и жаловать.

Улыбнулся и быстро ушел. Арсена сморщилась. Алексей плюхнулся в кресло напротив и незаметно ее разглядывал.

— И к чему этот церемониал?

— Ах, да! — Конт одарил ее обаятельной улыбкой. — Федор сказал, что вам нужна интересная работа.

— Простите, — женщина встала и, стараясь хромать как можно меньше, пошла к раздвижным дверям. Алексей нагнал ее:

— Погодите! Возможно, вы меня неправильно поняли.

— Нет, правильно, — она оглянулась через плечо. — Спасибо!

— Ну постойте, пожалуйста, — репортер ухватил Арсену под локоть. — Честное слово, я думал, с вами легче договориться.

Они непримиримо глядели друг на друга, вывалившись на крыльцо. Наконец, Арсена вырвала руку и опустилась на парапет, окаймляющий клумбу с маргаритками.

— Черт с вами. Даю вам пять минут.

— Три, — просиял Алексей. — Там нужны небанальные люди, а их всегда мало. Я бы пошел, но главвред не отпускает. Поехали, тут рядом.

Арсена улыбнулась.

— Я ничего не поняла…

— Лучше один раз увидеть!

И Алексей потянул новую знакомую к серебристой «Суматре», припаркованной у крыльца.

Его «рядом» растянулось на два часа езды, и когда они затормозили у поворота с указателем, июньское солнце катилось к горизонту. Зато сверкающий виртуальный параллелепипед сделался почти материальным. «Салек. Школа ведьм. 2 км».

— Везите меня обратно! — рявкнула Арсена.

— Ну почему? — расстроился Алексей.

— Потому что в дурацких книгах бывшие космонавты уходят в учителя.

— Но это не просто школа!

— Я умею читать.

— Меня там ждут. Я собирался сделать репортаж и переночевать, а с утра вернуться в город. Неловко получится.

— Так отправляйтесь, — заметила Арсена сварливо. — А я вызову такси.

— И Федор мне голову свернет, что я оставил вас одну на дороге. Идемте вместе, ну пожалуйста, пожалуйста, — Конт сложил руки на животе и расширил глаза, как кот из старинного мультика.

Арсене стало смешно.

— Уговорили. Но тут зона, закрытая для проезда. А два километра с моей ногой…

— Я понесу вас на руках, — клятвенно возгласил Алексей. И загнал роллер под навес.

С двух сторон проселок обняли сосны. Пахло хвоей и живицей, закатное солнце алым подсвечивало кору. Шуршал песок под ногами. Пейзаж был идиллический, умиротворяющий.

Затем проселок повернул, открылся туманный берег водохранилища, и сосны на урвище, насквозь пронизанные золотом лучей. Арсену накрыло странное: будто ее, малышку, ведет по проселку отец и говорит, показывая на обрыв:

— Вот здесь когда-то был мой город.

А теперь только сосны, черными кронами шумящие в вышине. Но дочка смеется и убегает вперед, неведающая и счастливая…

Нога подвернулась. Арсена скрипнула зубами.

— Ох ты! — Алексей подхватил женщину, оказавшись неожиданно сильным для субтильного телосложения. — Я идиот. Стоило дождаться ночной авиетки.

— Я сама пойду.

— И не спорьте, я обещал, — и поднял Арсену на руки.

Как-то внезапно лес перетек в глухой старинный парк, посреди которого возлежал дворец с башенками. Окна были темными, горели только фонари над подъездным пандусом. А еще взблескивал, отражаясь в окошках, ломтик выползающей из-за лип луны.

Вдруг в правой башенке замаячил свет, стукнули рамы, и раздались хохот и веселые вопли.

— И никакой тебе дисциплины, — Алексей поставил Арсену на ноги.

Холл оказался пустым и гулким, свет падал снаружи на мозаику пола и хрусталь огромных старинных люстр. В холл по мраморной с точеными перилами лестнице спускались высокий тощий парень в джинсах и клетчатой рубахе, узлом завязанной на животе, и полная кудрявая женщина в черном вечернем платье.

— Алексей! — гортанно окликнула она. — Что же вы не предупредили? Мы бы лошадок послали.

— Извините, Зоя Сергеевна, верхом не умею. Зоя, директор. Стас, старший воспитатель. Арсена Стахова, — церемонно представил Алексей.

Стас выронил фонарь и поймал его у самой земли:

— Арсена Стахова? Та самая?! Офигеть!

— Ста-ас! — укорила Зоя.

— А я обещал! — захохотал Алексей. Похоже было, эти трое давно и прочно знакомы.

— Что же мы? Проходите! — директор гостеприимно распахнула руки. — Будем пить чай.

— А репортаж? — поинтересовалась Арсена ядовито, возмущаясь коварством Конта.

— В процессе, — Стас взял Арсену под локоть, присвечивая ступеньки фонарем. — У нас традиция: расслабиться после отбоя. Рабочий день ненормированный, и такие минуты особенно ценятся. Вот, прошу сюда.

За отъехавшей дверью оказался накрытый стол, на котором был и чай, и к чаю. Роскошно, как на каком-нибудь королевском приеме.

Пить Арсене с дороги хотелось, и ломаться она не стала.

— Собственно… — Зоя подула на бисквитную чашечку, — мы и не надеялись, что вы останетесь у нас работать. Но…

— Детям будет поучительно с вами познакомиться, — Стас затолкал в рот батон с сыром и занялся его скоростной перемолкой, словно до того не ел дней пять.

— Нет. Я не музейный экспонат.

— Такая милая и такая суровая, — Алексей вновь скорчил умильную рожу под кота, но на этот раз Стахова не пронялась.

— Сделайте одно исключение, — Зоя Сергеевна уставилась очами-маслинами Арсене в переносицу. — У нас тут живет уникальный ребенок, Любовецкая Маретари. Если вы не помните, ее родители погибли в глубоком космосе…

Арсена покопалась в памяти, отставила чашку.

— Взрыв буровой на Колодце Ангелов. Установку давлением вытолкнуло вверх, как пробку из бутылки. Проходчики погибли. Больше к разработкам не возвращались.

Она постаралась говорить сухо, но опять накрывало видение, что преследовало ее последние два месяца: черная роза, стынущая у конструкций, перекрученных взрывом, в открытом космосе.

Арсена сомкнула ладони на горячем фарфоре, и картинка слегка поблекла.

— Лилиан Любовецкая, заместитель начальника буровой, была беременна, ребенка удалось спасти. Девочку привезли на Землю. К земному притяжению Мари не сможет приспособиться, а экзоскелетом пользуется неохотно. Психологи решили на нее не давить, чтобы не сломать личность. Она… очень талантлива. Куваев Федя говорил, вы не откажете.

— Так это заговор? — Стахова глянула на Алексея. Тот уронил ложечку и полез под скатерть.

— Мы сотрудничаем с Центром исследования и колонизации внеземелья, — произнесла Зоя своим гортанным голосом.

— Еще со школы, — хмыкнул Стас.

— Я горжусь дружбой с Куваевым, — Зоя надменно подняла голову. — И ваши инсинуации, молодые люди…

— Неуместны в высшей степени, — с улыбкой докончил старший воспитатель. — Арсена, давайте я скажу. По-простому. Мари живет у нас, но как бы в своем мире, никого в него особо не допуская. А когда она узнала про ваш… подвиг… извините, — он покраснел. — Она вдруг вылезла из своей ракушки. Стала интересоваться новостями, лазать в сеть, собирать распечатки… Вы бы глянули ее архив. Думаю, даже в официальных досье столько о вас нет.

Конт выбрался из-под стола и махнул ложечкой в подтверждение.

— И мы пообещали, может быть, неосмотрительно, что когда вы выйдете из госпиталя, привезти вас к ней.

— Нам очень неловко, — Зоя прижала белые ладони к пышной груди. — Но во имя ребенка.

— Могли просто сказать.

— Ну, Алексей у нас мастер интриги и переговоров, — Стас бросил на друга косой взгляд.

— Всемерно каюсь, — встряхнул длинными волосами Конт. — Кроме того, вам действительно нельзя киснуть в одиночестве. А работа в школе для…

Арсена сверкнула глазами.

— Нет, нет и нет. Если к этому нет склонности, работать с детьми противопоказано, — Зоя переместила пирожные на блюдечке. — Всего одна встреча с Любовецкой. Чтобы закрепить прогрессивную динамику. Вот, мы все рассказали честно.

— Я должна ценить и умиляться?

Стас нахмурился.

— Я представлял вас иначе.

— Простите за несоответствие, — Арсена сузила глаза. — Но претензии не ко мне.

Женщина кинула выразительный взгляд на Алексея.

— Я не рвалась в герои, не жаждала славы и не расписывала рутину яркими красками.

— А герой не обязан нравиться, Стас, — вмешался репортер. — Он просто должен появиться в нужное время в нужном месте и сделать то, что превосходит обычные человеческие силы.

— Стас, прекрати, — приказала Зоя Сергеевна строгим «учительским» голосом, отчаянно моргая накрашенными глазами. Ну да, чисто по-человечески нельзя быть слишком строгим к той, что потеряла разом жениха, любимую работу, находилась на долгой мучительной реабилитации и сейчас словно застыла на краю обрыва, не зная, как жить дальше. Все это писалось на полном белом лице директрисы. Арсена отвернулась.

— Но у девочки… будет шок, — сопротивлялся воспитатель.

— Арсена Андреевна пообещает нам проявить деликатность. И мы… будем рядом.

Зоя тяжело поднялась.

— Думаю, не стоит откладывать. Маретари целый день ждала и готовилась. Она попросту не заснет, если вы не появитесь. Арсена.

Они шли буераками и косогорами старого парка на одинокий огонек, и Алексей все порывался взять Арсену под руку, а она старательно избегала этого. И поскольку от фонарей в руках воспитателей ночь делалась лишь чернее, несколько разспотыкалась о корни и больно приложилась коленом, хмуро подумав, что теперь может хромать на обе ноги. А потом уютная полянка распахнулась видом на стеклянный, освещенный изнутри теремок. И Зоя Сергеевна радостно оповестила:

— Мари, встречай гостей! Мы пришли!

Стеклянные панели торжественно разъехались. Сжав зубы, Арсена одолела пологое крылечко и оказалась в яркой нарядной комнатке. Ей навстречу, ловко лавируя между мебелью, выкатилась девочка в инвалидном кресле, худенькая, бледная и удивительно милая, с топорщащимися косичками, точно приподнятыми на проволочках. Вместо бантиков косички завершали самодельные огромные бабочки.

Впрочем, бабочки были здесь везде, занимая поверхности неприхотливого жилища, делая его похожим на невероятный, огромный цветник. Бабочки из бумаги, пластика, стекла, ткани, сухих листьев, камней — всех форм и расцветок, которые только можно вообразить. Они ошеломляли. А посередине на столе громоздились рабочие материалы и недоконченные поделки, шуршащее, звенящее, невероятное нечто.

— Нравится? — вопрос Зои Сергеевны заставил Арсену вздрогнуть. — Настоящий музей. Но Мари категорически против, чтобы все это выставлялось где-нибудь и даже снималось на видео. Поэтому необходимо приехать сюда, чтобы воочию увидеть чудо.

Директриса взглянула на сердитую Стахову, потом на безмятежную Любовецкую и почему-то изменила настойчивому желанию их караулить.

— Ну, не будем вам мешать. Пошли мальчики, пошли.

Зоя обняла за плечи Стаса и Алексея и увела их. Двери закрылись. Но из парка через окно тянуло ночной свежестью. Арсена передернула плечами.

Девочка смотрела на нее снизу вверх, по-птичьи склонив головку к плечу, и сквознячок трепал белобрысые волосы.

Стахова облизала губы.

— Здесь правда красиво. Это ты сама все сделала?

Не дождавшись ответа, она захромала вдоль стены, разглядывая многоцветных экзотических красавиц и простодушных мотыльков, свисающих на ниточках и приколотых булавками.

— У меня бы так не вышло.

— Ты умеешь летать, — голосок у Мари был тоненький, но уверенный.

— Уже нет.

— Умеешь. Ты отвезешь меня к папе с мамой. Я не сумасшедшая, — заявила девочка сурово, отметая возможные возражения. — Прилетели ангелы и забрали их в колодец. И они там ждут меня.

— Послушай, Мари…

Девочка сгребла горстями со стола несколько поделок и встряхнула ими.

— Смотри! Правда, они красивые?

Зашуршали бумага и шелк. Из общей кучи девочка выдернула за ниточку мотылька с черными крыльями, обведенными голубой каймой.

— Это Зоя. Нравится? А вот эта?

Бабочка была мелкая, с легкомысленной зеленой в желтые пятнышки раскраской. А еще одна — бледно-вишневая, с просторным размахом шелковых крыльев.

— Алексей. И Стас. И начальник космопорта Луи, — Мари потрясла мохнатым мохеровым бражником. — Я долго работала. Я старалась. Ты не можешь сейчас все испортить.

Сквознячок пролетел по комнате, резанув грудь чувством опасности.

— Я ничего не трону и не испорчу, — заговорила Арсена размеренно. — То, что ты сделала — настоящее чудо. Это невероятно красиво, и жаль, что ты не хочешь, чтобы это видели остальные.

— Ты не понимаешь.

Мари вытащила из пестрых ворохов на столе багряную бабочку с нитяными ножками и стала небрежно наматывать нитку на палец.

— Я долго трудилась. Я сплетала обстоятельства и искала людей. Я все сделала, чтобы вернуться к папе с мамой, а ты решила все испортить?!

Мари побледнела, даже серые глаза потеряли цвет. Капли пота выступили на лбу, волосенки слиплись. Рот искривился квадратной пещеркой. Арсена подумала, девочка заревет, но та лишь сильно дернула ниточку.

Ногу пронзила боль. Стахова согнулась и обхватила ее руками. А при втором рывке упала на колени, крича от боли.

— Понимаешь? Ты понимаешь?!

Арсена подтянулась за край стола, сгребая сколько могла поделок и, захлебываясь слезами, понесла к окну. Выбросила в прохладную темень, хотела метнуться за другими и опрокинулась грудью на подоконник, ослепнув от боли, с трудом проталкивая в легкие обжигающий воздух.

— Спаси их всех… избавь от меня… ты же хочешь летать. Я знаю.

«Шантажистка. Маленькая дрянь».

— Ты тоже ангел. Ты хочешь помогать, спасать всех. И потому не спасла его.

«Заткнись».

— Даже Куваев не знает. С ним было труднее всего. Он каменный. А вот Зоя, и Стас, и Алешик мягкие.

— Отпусти… их…

— Отпущу. Подарю тебе. Перед полетом.

— Но почему я?

Мари подъехала на инвалидном кресле и сырой ладошкой взяла Арсену за руку.

— Потому что ты тоже потеряла. Как я. Он… не хотел жертвовать. Он хотел их убить, чтобы уцелеть. А ты не дала. И теперь молчишь. И его тоже считают героем. И это больней, чем нога, правда?

Перекрученная конструкция в вакууме и плавающая рядом заледеневшая роза. Нет, не сейчас, не надо!

— А Федя отстранил тебя от полетов. Хотя ведь это совсем не важно, хромой пилот или нет.

Арсена медленно развернулась спиной к подоконнику, боясь, чтобы боль в ноге не вернулась.

— Вселенной не нужны подвиги. Вселенной нужна спокойная планомерная работа.

— Ты согласна? Лететь со мной? Звездолет готов и ждет, препятствий нам не будет.

«Пол жизни, чтобы снова летать».

— Отпусти их всех.

— Да, — Маретари ухмыльнулась кривой, совсем не детской улыбкой. — Увези меня, спаси Землю от кровожадной девочки-маньяка. Спаси их всех. Снова.

— Это не смешно, — Арсена вытерла локтем холодный лоб. Сквозняк бежал между лопаток, сушил пот на спине. Маретари смотрела ей в глаза, сероглазая, белобрысая девочка-одуванчик с тощими косичками и огромными бабочками вместо бантов. Арсена почему-то вспомнила, что эллины считали души-«психэ» бабочками. Интересно, читала ли Мари «Мифы древней Греции»?

— Мы полетим к Колодцу Ангелов. Но будут ли там твои папа с мамой, я не знаю.

— Обещаешь?

— Да.

— Держи.

И шелковые багряные крылья огромной бабочки щекотнули Арсене ладони.

Вишневое варенье

Пятьдесят девять процентов фантастических рассказов начинаются с того, как в каком-нибудь альдебаранском кабаке пьяный космопроходец повествует другому космопроходцу — столь же пьяному, дабы не сбежал — историю своей бурной молодости. Остальные сорок приходятся на снящиеся героям сны. Я не стану выдумывать что-либо оригинальное: я пишу не для придирчивых критиков, а компьютер стерпит. Но я должен вспомнить Кристину.

Был такой повстанец — Гаркуша. Восемь лет он провел в подземной темнице без капли света. И каждый день, каждый час пытался восстановить, как выглядит его земля. Точно так же я… Здесь не годятся ни голограммы, ни видео. Лишь соляной кубик — кристалл моей памяти — воскрешает Кристину такой, какая она была. Какой я увидел ее в коридоре Института Изучения Чужих Реальностей. Легендарное место этот институт. Половина обывателей судачила о происходящих в ИЧР ужасах, вторая половина полжизни бы отдала, чтобы попасть туда работать. Я был среди последних. Как и все мальчишки Исингской астрошколы. И девчонки тоже. Впрочем, на курсе их было всего двое.

Я сознательно выбрал звезды. Моего интеллекта более чем хватало. И здоровье было железное. Если не считать насморка — аллергии на стресс. Но все обошлось. Вот только к четвертому курсу любой из нас знал, что известный космос лишен разумной жизни, как свеже отформатированный диск. А ИЧР уже обнаружил «лямбду». Параллельные пространства назывались по буквам греческого алфавита, и в четырех из них имелись цивилизации, похожие на земные. Не удивительно, что в Институт рвались работать и известные специалисты, и зеленые новички вроде меня. Я подал рапорт, и он был удовлетворен. Я сыграл шестую фугу Баха в своей аранжировке прямо в институтском коридоре. Тогда я везде таскал с собой компьютерную «клаву»^[9]. Она висела на плечах на широком ремне — как клавишник прошлого века. Большинство предпочитает наладонники или виртуальный вариант, но мне для музыкальных вариаций нужен простор, которого последние дать не могут. Я сыграл так, что горшок с глоксинией, упав со стены, взорвался под ногами. Картечью брызнули осколки.

Кристина вытирала кровь с колена, снизу вверх глядя на меня. Потом протянула руку, чтобы я помог встать. Ладонь была жесткой и прохладной. Лицо — покрыто узнаваемым «космическим» загаром — так действует на кожу не смягченный земной атмосферой ультрафиолет. Глаза раскосые, темные волосы гладко зачесаны вдоль висков.

Я узнал Кристину почти сразу — видел фотографии. Госпожа Ронсар сама была легендой — как Институт. Такой же знаменитой, как в свое время братья Монгольфье, герр Цеппелин или братья Райт. Космический археолог, спаситель экспедиции Сергея Белова на Летане-2, человек, пошедший на глубокую ментоскопию, чтобы разгадать тайну Золотых Богов. Честное слово, неприятно выворачивать наизнанку мозги даже перед теми, кому по должности положено молчать. Не знаю, отважился бы я…

Кристина облизнула палец.

— Дмитрий… Сергеевич?

Я готов был лопнуть от гордости, что ей известно мое имя.

— Ронсар Кристина… Андреевна, — пауза была короткой, но явственной — точно Кристина позволяла обращаться к себе без отчества. Но окончательно в соляной столп обратило меня предложение работать вместе с ней над проектом «Город».

Город открыли вместе с ипсилон-реальностью года за полтора до нашей встречи с Кристиной. И с тех пор его исследование продвинулось не сильно. Пространство было схоже с земным: чуть меньшая сила тяжести, кислородная атмосфера. Рельеф в основном плоский, климат пустынный, сейсмическая активность на нуле. И полное отсутствие жизни. Что жизнь здесь когда-то все-таки была, говорило присутствие Города. Вот только он не позволял до себя дотянуться.

Об исследовательских группах речь не шла. «Ипсилон» принимала лишь одиночек. Входя через разные коридоры или через один и тот же в разное время, десантники оказывались разнесены на километры. Одинаково сбоили и телепатия, и радиосвязь. Приборы сложнее анероида ломались мгновенно и навсегда. Алешка Когут из ИЭФ^[10] пронес в рюкзаке и запустил в сторону города исследовательский зонд. На взлете зонд атаковали короткие злые молнии, и он сгорел быстрее, чем «Гинденбург»^[11], заодно похоронив идею попасть в Город на дельтаплане или воздушном шаре. Ребята посудачили о высокой статике, но проверить их выкладки экспериментально возможности не было. Похоже, нам позволялось использовать только пять органов чувств. Гигабайты информации, полученные из поверхностной ментоскопии, давали о Городе лишь внешнее представление. Вот кварталы домов в стиле модерн начала прошлого века. Вот закрученный кверху лист — монорельсовая станция, над которой раскинул крылья золотой римский орел. Вот кирпичные башни с утолщениями наверху. Кем, когда, для кого построены — издали не узнаешь. И мы стремились в Город так, будто на его улицах были для нас разложены панацея, эликсир бессмертия и всеобщая справедливость. Но не смогли пересечь даже четырехкилометровой границы.

Я осекся на Мудрецах. Так назывались скалы, на которые выводил мой коридор. Это был обыкновенный институтский коридор — пока идешь по нему нормальным шагом. Но стоило разбежаться как следует, так, чтобы узоры на стенах слились и мигающие лампы над головой обратились в единую полосу — и вот уже синим впечатаны в песок ребристые следы ботинок и тени покосившихся базальтовых столбов, сквозь которыепросвечивает косматое солнце. Мудрецы напоминали окаменевшие смерчи. И склонившихся в разговоре великанов. Они действительно говорили на рассвете и на закате. Физики из ИЭФ объясняли звук температурными процессами в источенном кавернами камне и воздействием ветра. Но, раз услышав низкий вибрирующий стон, легко было усомниться в его естественном происхождении.

…Падение. Перекат. Лазерные лучи на фоне солнца кажутся черными. Взвихренные песчинки царапают закрывающий лицо щиток. Зарядная спираль лазгана раскалилась до синевы. Мудрецу, за которым я укрылся, достается серия шаровых молний размером с каштан.

Мы с врагом словно испытываем друг друга на соображение и скорость. В лучшие свои дни мне удается продержаться до восемнадцати минут. Об испробованном оружии я не говорю. Например, световые гранаты бесполезны: у тех, кто воюет со мной, нет глаз.

Сперва я думал, что это люди. Ростом и комплекцией они похожи на меня. У них две руки, две ноги, голова в непрозрачном шлеме, переходящем в болотного цвета скафандр с квадратным утолщением на спине. Утолщение я принимал за баллон с дыхательной смесью, пока не попал в него из подствольного гранатомета. Противник двигался все так же резво и с развороченной спиной.

Уход. Кувырок. Стреляю с колена.

Они не уклоняются. Просто новые возникают на смену убитым — точно вырастают из земли. Иногда я думаю, что со мной воюют не роботы — фагоциты или муравьи-солдаты с одним единственным заложенным инстинктом.

Прыжок. Поворот. Косматое солнце касается четкой линии горизонта. Камень сквозь кожу перчатки согревает ладонь.

Мы словно связаны с врагом незримой нитью. Куда бы я ни метнулся, как бы быстро ни двигался — меня все прочнее укрывает смертоносная сеть.

Всех нас предупреждали заранее: ипсилон-реальность впускает, но чтобы оттуда вернуться — надо умереть. Или, возможно, проникнуть в Город — этого пока не сумел никто. Для каждого ловушка на входе своя, она не зависит ни от расположения коридора, ни от времени, ни от лунной фазы. Убитого выбрасывает назад — целым и невредимым физически, но с памятью об агонии. Многие не выдерживали и уходили. Я умер уже шесть раз.

После первого, валяясь в реанимации, я увидел тот же сон, что при вступительных экзаменах в астрошколу и во время переводных. Я бежал по астероиду. Я знаю, что сильно от него оттолкнувшись, можно взлететь, но во сне этот факт не имел значения. Мой бег скорей был похож на серию затяжных прыжков. Удары подошв о камень, проходя сквозь тело, гулом отдавались в гермошлеме. Еще я слышал шипение выходящей из трубки дыхательной смеси, свое тяжелое дыхание, стук сердца и шум крови в ушах. На руках я нес женщину. Кажется, она была ранена, и я торопился добежать с ней до жилого купола или корабля. На этом сон обрывался.

В этот раз я узнал Кристину. Я видел сквозь шлем ее лицо — бледное, с каплей крови, ползущей вдоль виска — какой-то очень киношной, похожей на пролитое варенье. Казалось, Кристина сдернет шлем, сотрет каплю пальцем и сунет палец в рот:

— М-м… обожаю вишневое варенье.

Мне стало смешно, и я проснулся, улыбаясь. Кристина сидела возле постели.

— Пять минут на одевание, — строго сказала она.

Официально это место называлось каппа-реальность. В обиходе — Теплые Могильники. Впервые проникнув сюда, десантники наткнулись на гряду невысоких земляных холмов. Холмы были похожи на могилы, но испускали ровное тепло. Гряду раскапывали, проверяли на все виды известных излучений, только что сквозь сито не просеяли — но природу тепла так и не установили. А название прижилось.

Это место было очень похоже на Землю — только здесь была ранняя весна. Кристина вела меня по грунтовой дороге, старательно обходя лужи с желтой глинистой водой. Сверху светило самое обыкновенное солнце. Стигматы на щеках болели, и я старательно задирал воротник куртки и плечи.

За нами увязалась собачка археологов. Носилась, поднимая брызги, что-то вынюхивала в подмытом водой ледяном кружеве обочин. Упоенно лаяла на ворону. Ворона гордо восседала на березе — ну как еще назвать дерево с черными полосками, расчертившими белую кору? Почки, набухшие на ветках, пахли зеленью.

Проселок закончился на поляне. Из прошлогодней травы здесь вырастала ажурная мачта бывшей ЛЭП, к ней привалилась ржавая баржа, до середины вросшая в землю. Меня тут же потянуло наверх. Люки были открыты, из трюмов несло сырым холодом, словно зверь из желтого льда, живущий в темноте, дышал в лицо. Я помог Кристине взобраться на палубу. Мы обошли ржавые кнехты, трапы и выступы. До головокружения нагляделись в глубину трюмов под ногами. Археологическая собачка унеслась, солнце закрылось тучкой. Я спрыгнул на землю и подхватил Кристину, так что она на мгновение ткнулась носом в мою куртку.

— Страшно…

— Мы уйдем, а он останется. Будет жить в барже даже летом.

— Ты проголодался?

Я покрутил головой и украдкой вытер нос.

Кристина налила чай с малиновым сиропом в крышку от термоса, и мы по очереди пили на ходу, грея о крышку ладони. К Могильникам мы не пошли. А вышли на поле, посреди которого одиноким зубом возвышалась стена с дверным проемом.

— Дом снесли?

— Дома никогда не было.

И Кристина рассказала таинственным голосом, что эта дверь ведет в еще одно параллельное измерение, похожее на «каппу» и Землю так, что различия не увидишь. И если туда уйдешь — уйдешь навсегда, даже не поняв, что ушел.

— Рискнем? — ее волосы растрепались рыжим облаком, рыжие глаза смеялись, и я шагнул вперед.

— Только вместе, — предупредила Кристина. — А то вдруг там тебя нет?

Я сделал вид, что боюсь, и в узкий, заваленный битым кирпичом проем мы протиснулись боком, вздрагивая и крепко взявшись за руки. Ничего не изменилось. Ветер все так же ерошил прошлогоднюю траву и прутья краснотала, солнце висело над головой, и дверной проем четко рисовался на фоне облезающей штукатурки.

— Еще?

Кристина покрутила головой:

— Только раз можно…

И тогда я рассказал ей о своем сне и ловушке у Мудрецов. Зачем?

…Уход. Перекат. Фонтанчик песка у плеча. Стеклянная капля в воронке. Движение за спиной. Я вовремя вздернул ствол, уводя луч от Кристининой головы. А она сорвала с моего воротника ртутный шарик и запустила между скалами. Тот сверкнул, кувыркаясь в воздухе, и сеть лучей, почти сотканная над головой, отклонилась вслед.

— М-маячок, п-пеленгатор, — Кристина судорожно смеялась, сидя рядом со мной на песке. Ее шлем качался, как одуванчик. Роботы потрошили лазерными лучами воздух, совершенно не обращая на нас внимания.

— Откуда ты?..

— Догадалась. Пойдем? — на этот раз она помогла мне встать.

— Это невозможно.

— Отличия все-таки есть.

Шутка, игра… А двери действительно вели в параллельный мир.

Мудрецы отдалялись с каждым шагом. Я старался не оглядываться. Не хотелось думать, что сюрпризы не кончились.

Иногда мне чудится, что мир вокруг — компьютерная модель. Бегалка и стрелялка. Но — он слишком наполнен ненужными деталями, слишком избыточен, чтобы оказаться просто моделью — даже для таких продвинутых компьютеров, как наши. И Кристина…

Она убежала далеко вперед и махала мне рукой. Я не сразу понял, что она запрещает мне подходить.

Песок в этом месте закручивался в воронку — ловушка, как на Летане-2, только размером поменьше. Та засосала планетолет. Слои почвы перемешивались, сплетались оранжево-серыми жгутами, устремляясь в общую точку, утаскивая с собой Кристину. Дробили по скафандру мелкие камешки. Горловина, перетяжка вселенских песочных часов. Скафандр будет сопротивляться давлению. Жить Кристине еще шесть-восемь часов — пока не разрядятся батареи, генерирующие тепло и кислород. Когда в прошлом веке взорвался «Челленджер», в центре управления полетом еще несколько секунд слышали переговоры экипажа. Меня всегда интересовало, о чем можно думать и говорить в такое время.

Я мог распустить веревку у пояса и бросить в воронку «кошку»: вдруг зацепит. Я мог бежать к Мудрецам под лазерный огонь — чтобы доставить из ИЧР помощь или спасательное снаряжение — с каждым разом агония обходилась легче. Я мог сделать хоть что-нибудь! Но Мудрецы остались далеко за спиной, а Город… Мне уже был виден створ улицы с повисшим вниз головой деревянным конем на арке. И я пошел туда, обойдя зыбучие пески по кругу.

Каждый раз, когда в Сети обсуждается очередная экспедиция госпожи Ронсар или лицо мелькает в новостях, я выключаю компьютер. Но никак невозможно выключить сон, в котором я с умирающей Кристиной на руках, задыхаясь, бегу по астероиду. Шипит дыхательная смесь, колотится сердце, гудит кровь в ушах, и толчки подошв, пройдя сквозь меня, взрываются в гермошлеме.

1

Имена следователей по понятным соображениям изменены.

(обратно)

2

Невзыскательные зрители.

(обратно)

3

Астрологическая концепция, суть которой можно узнать в Сети (Она же Всемирная Паутина, она же Интернет).

(обратно)

4

Впервые сформулированы Айзеком Азимовым в рассказе «Хоровод» (1942).

(обратно)

5

Японское: интеллектуальный правитель.

(обратно)

6

Анна Болейн, обезглавлена по приказу мужа.

(обратно)

7

Японское: девочка.

(обратно)

8

Искусственный интеллект.

(обратно)

9

Здесь — нечто вроде мобильника с выходом в Сеть.

(обратно)

10

ИЭФ — институт экспериментальной физики.

(обратно)

11

«Гинденбург» — один из самых знаменитых дирижаблей, сгорел у причальной мачты.

(обратно)

Примечания

Оглавление

Я так люблю танцевать

Практиканты

Колодец Ангелов (Миротворцы)

Вишневое варенье

*** Примечания ***