Триумф безголовых [Роман Анатольевич Глушков] (fb2) читать онлайн

Роман Глушков Триумф безголовых

«Добраться первым до заветной цели, обогнав соперника – вот зачем человек рискует головой, ища себе новую дорогу вдобавок к тем, которые ему давно известны»

Курсор Николиус. «Четвертый путь через Каменную Гарь»

Пролог

Страшно представить, какой пустяк мог оборвать историю, которую я поведаю дальше. Посмотри я тогда в другую сторону или моргни, и Баррелий ван Бьер, монах-кригариец по прозвищу Пивной Бочонок был бы мертв. Да и я пережил бы его ненамного. Но проходящая мимо кабатчица Фельга толкнула меня бедром и волей-неволей привлекла к себе мое внимание. А поскольку бедро то было увесистым и крепким, я едва не навернулся со стула и не заляпал чернилами письмо, над которым корпел.

– Эй, поосторожней! – крикнул я вслед Фельге, что несла ван Бьеру очередную кружку с пивом. Но она и ухом не повела, ибо я – тринадцатилетний мальчишка, – интересовал ее не больше, чем ободранный кабацкий кот, что путался у всех под ногами и получал за это пинки. Меня же хозяйка «Охрипшей вороны» не пинала, а лишь иногда шпыняла, терпя мое присутствие лишь из уважения к моему другу кригарийцу. Фельга отвела мне местечко у стойки, где я строчил под диктовку письма для посетителей. Не потому что мне нужны были деньги, а просто чтобы скоротать время, пока Баррелий лакал здешнее пойло.

– Пиши давай! – Пьяный легионер, для чьей семьи я писал весточку, стукнул ладонью по столешнице. Дабы его не злить, я собрался было вернуться к работе… и вдруг заметил то, что мог с легкостью проморгать.

Фельга шла сквозь толпу подобно ладье, прокладывающей путь среди рыбацких лодок – аккуратно, но решительно, заставляя всех расступаться. Очередной попавшийся ей навстречу выпивоха тоже поспешил уступить ей дорогу. И даже забавно вскинул руки – так, словно хозяйка его напугала.

На мгновение левая рука забулдыги очутилась прямо над кружкой, что кабатчица несла Баррелию. И тут я уловил, как между ладонью этого человека и шапкой пивной пены что-то блеснуло. Что-то, похожее на струйку прозрачной жидкости, пролившуюся точно в кружку. Ни Фельга, ни остальные этого не увидели. Да и я мог бы счесть, что мне померещилось, кабы пьяница не уронил затем на пол что-то мелкое и не раздавил это сапогом.

Последнее тоже было проделано быстро и незаметно для окружающих. Но я уже следил за стоящим ко мне спиной ловкачом и не проморгал его манипуляции.

– Пиши дальше, кому говорят! – Легионеру не понравилась моя заминка. Ему хотелось доделать дело и вернуться к собутыльникам, которые продолжали гулянку без него.

Однако теперь все мое внимание было сосредоточено на той штуковине, которую растоптал странный пьяница.

Бросив перо, я торопливо вылез из-за стола. Легионер при этом разразился бранью и попытался схватить меня за плечо, но я уклонился. А подозрительный человек между тем вернулся за свой стол к недопитому кувшину с вином. На меня он не смотрел, поскольку сидел, обратившись лицом в тот угол, где пировал ван Бьер. И когда я, присев на корточки, пригляделся к уликам, Фельга как раз поставила перед кригарийцем пиво и шутливо отбивалась от его распускающих руки собутыльников.

Незнакомец хотел смести осколки раздавленной им склянки в щель между половицами, и это ему почти удалось. Но некоторые кусочки стекла застряли в щели, и при желании я мог бы их выковырять. Вот только сейчас мне было не до этого. Моя худшая догадка подтвердилась – негодяй и впрямь плеснул Баррелию в пиво какую-то гадость. Наверняка смертоносную. И мне следовало поспешить, пока отрава не утекла кригарийцу в желудок.

Я ринулся через весь зал под крики выпивох, которых мне приходилось расталкивать. В кабаке и так стоял гомон, но мое нахальное поведение подняло новый шум. Что тоже сыграло мне на руку. Летящие в мой адрес проклятья отвлекли монаха, и он, собравшись было глотнуть пива, не донес кружку до рта и поставил ее обратно на стол.

– Закопай тебя Гном, Шон! Да ты никак ополоумел! – зарычал Пивной Бочонок, вскочив со скамьи. Его грозный вид не предвещал мне ничего хорошего. И все же это был гнев напополам с удивлением, ведь раньше я не отчебучивал ничего подобного.

И уж тем более не проливал нарочно кригарийскую выпивку – то, на что я отважился, когда добежал ван Бьера и сшиб со стола его кружку.

Для него это было уже чересчур.

– Ка-а-кого р-р-рожна! – взревел монах. Его железная пятерня ухватила меня за грудки и приподняла над полом. – Это еще что за дерьмо, парень?! На взбучку нарываешься?

– Тот человек! Вон тот!.. – залепетал я, дрыгая в воздухе ногами и тыча пальцем туда, где сидел подозрительный тип. – Он что-то подлил тебе в пиво! Клянусь, так и было! Я видел это своими глазами!

– Какой такой человек? – Ван Бьер обернулся. Надо отдать ему должное, даже пьяный он быстро сообразил, что я не развел бы шумиху понапрасну.

– Вон тот! – повторил я. – В канафирском плаще и с родинкой на лбу! Он вылил в твою кружку из флакона какую-то жидкость!

В моем подвешенном состоянии было трудно вертеть головой, но я тоже кое-как обернулся. И увидел, что показываю на пустое место. Поняв, что его разоблачили, злоумышленник не стал рассиживаться почем зря, а решил под шумок скрыться.

Впрочем, до двери он еще не добрался и я без труда его высмотрел.

– Вот он! – обрадовался я, указывая на мелькающий в толпе плащ с талетарской вышивкой. – Это он, точно тебе говорю!

– А ну замри на месте, грязный бахор! – взревел кригариец, грубо отшвыривая меня в сторону. – Ты, который у выхода! Эй, я кому сказал – стой и не двигайся!

После его свирепого рыка все в кабаке замерли и притихли. Все, кроме одного – того, к кому монах и обращался. Ван Бьер обозвал этого типа бахором – нищим наемником с запада, – только из-за его плаща. В действительности же, судя по цвету его кожи, он был не из Канафира и вообще ничем не отличался от местного горожанина.

Разозленный тем, что его приказ не выполнен, Баррелий схватил табуретку, собираясь запустить ею в беглеца. Но тот успел выскочить за дверь, и кригариец не стал ломать мебель. Вместо этого он подобрал с лавки свой меч и кинулся в погоню, не желая отпускать мерзавца, который, вероятно, покушался на его жизнь.

У меня не оставалось выбора кроме как рвануть за ван Бьером, ибо мне не улыбалось торчать одному среди взбудораженного пьяного сброда.

Человек в плаще улепетывал резво, надеясь оторваться от пьяного преследователя. Но тот лишь с виду казался увальнем. Когда дело доходило до драки, кряжистый пузатенький монах двигался с завидной скоростью и точностью. Беглец сразу это понял, но не отчаялся и решил сопротивляться. Только не в открытом бою, поскольку явно был в курсе, с кем связался. Любитель убивать исподтишка не отступил от любимой тактики. И, пробегая мимо очередной подворотни, юркнул в нее.

Но Баррелий тоже был не лыком шит. Это против отравителей он, как любой другой на его месте, был бессилен. Но в схватке с убийцами у него хватало ума не попадаться на их уловки. Вот и теперь он не бросился наобум во мрак, а сначала подобрал валяющийся на улице, разбитый ящик и швырнул его в подворотню.

Тут же раздался щелчок, и вылетевший из подворотни арбалетный болт ударился в каменную стену на другой стороне улочки. Судя по величине стрелы – или даже стрелки, – беглец стрелял из совсем небольшого оружия. Такого, которое удобно носилось под плащом и быстро перезаряжалось. Дабы не нарваться на вторую стрелу, кригариец обнажил свой короткий меч-«эфимец» и ринулся навстречу опасности.

Завидев угрозу, беглец выронил разряженный арбалет и, сорвав с себя плащ, швырнул тот навстречу монаху. Ловкий трюк! Без сомнения, убийца долго отрабатывал такой бросок, способный ошеломить и отвлечь противника. Вот только к Баррелию это не относилось. Собери он все плащи, которые когда-либо швыряли ему в лицо, то мог бы сшить из них парус, и не один. Поднырнув под обманку, ван Бьер тут же рубанул мечом примерно на уровне колен. Потому что знал – одновременно с финтом враг сделает выпад.

Если бы этот трюк удался, монах напоролся бы на саблю, едва налетев на плащ. Но вместо этого она лишь пронзила воздух да сам плащ в придачу. Зато кригарийскому «эфимцу» повезло больше. Он рассек противнику голень опорной ноги, и отравитель, потеряв равновесие, упал на четвереньки.

Саблю убийца при этом не выронил. И тотчас нанес новый удар, даже будучи в невыгодной позиции. Клинок рассек воздух там, где ван Бьер только что находился, и тоже мог бы зацепить ему ноги, кабы он вовремя не отпрыгнул.

Разумеется, отравитель не собирался стоять на четвереньках. Перекатившись через плечо, он хотел вскочить на ноги, но ему помешал брошенный монахом повторно ящик. Который разбился противнику о голову, и тому уже потребовалось время, чтобы прийти в себя. Только это не принесло ему облегчения. Едва он очухался, так сразу понял: разбитая макушка и звон в ушах были наименьшими из его бед. А наибольшая уперлась лезвием ему в горло и рассекла кожу на кадыке…

В этот момент я и догнал кригарийца.

Уложив поверженного врага на живот, он схватил того за волосы и пытался добиться правды. Но даже удары лицом о мостовую и врезающийся в шею клинок не заставили пленника говорить. Он издавал лишь мычащие звуки да хрипы, которые совершенно не нравились монаху в качестве ответов.

– Проклятье! Кажется, я догадываюсь, о чем ты хочешь сказать. А ну-ка проверим… – Ван Бьер снова впечатал рожу убийцы в брусчатку, а затем перевернул его на спину, разжал ему челюсти и стал ковыряться пальцами у него во рту. – Да этот сукин сын не притворяется – ему и правда нечем с нами болтать! У него там пусто!

– Он что… сам себе откусил язык? – спросил я, скривившись от отвращения.

– Если и откусил, то очень давно, – ответил Пивной Бочонок, вынув пальцы изо рта пленника и вытерев их о его одежду. – Хотя, сдается мне, что с вырезанием языка ему помогли. После того, как он стал членом Плеяды Вездесущих.

– Но он не похож на канафирца, – заметил я.

– Поэтому и остался без языка, – пояснил Баррелий. – Все чужаки-гарибы, желающие служить Плеяде, должны в знак своей верности чем-то пожертвовать. Чем-то таким, что не помешает им выполнять поручаемую работу. Вот убийцы и расстаются с языками. Затем чтобы их не пытали на допросах, когда поймают, а сразу казнили. Так спокойнее и гарибам, и их хозяевам.

– Но мы же не враги Вездесущим. Особенно после того, как я отдал им Книгу Силы Громовержца.

– Вот это меня и тревожит, – покачал головой ван Бьер. А затем, отложив меч, ухватил пленника за голову и резким движением свернул ему шею – чтобы не пачкаться в чужой крови. Не успевший ничего понять гариб взбрыкнул ногами и затих навсегда.

Раньше мне доводилось видеть подобное, но я все равно вздрогнул и попятился. Слишком уж внезапно это случилось. Да и от хруста костей у меня всякий раз мурашки пробегали по коже.

– Вот это меня и тревожит, – повторил кригариец, встав на ноги и отряхнув ладони. – Кажись, Большая Небесная Задница опять тужится и хочет вывалить на нас новую кучу дерьма. И почему яд, а не стрела в спину? Зачем все усложнять? С каких пор кого-то заботит, какой смертью я издохну? А особенно через три дня после моей встречи с тетрархом?

– Думаешь, это связано?

– Как знать, парень. Но надо срочно предупредить братьев. Тот, кто хотел угостить меня отравленным пойлом, может добраться и до них… Кстати, я снова перед тобой в долгу. И в немалом, честно говоря.

– Не заставляй меня торчать денно и нощно в борделе, и мы в расчете, – быстро нашелся я. – Уж лучше быть кабацким писарем, чем служкой у шлюх.

– Ладно, поглядим. – Баррелия не устроил такой расчет с сопливым кредитором и он предпочел отложить этот разговор на потом. – Однако чует моя печенка, что походы по кабакам для меня пока отменяются. Назревает что-то недоброе, так что пора завязывать с пьянством. А то, боюсь, в следующий раз ты не успеешь выбить у меня из рук кружку с ядом…

Глава 1

– Чего тебе, мой сладкий? – любезно осведомилась Моржиха, даже не пытаясь прикрыть свои огромные груди и иные прелести. – Ну заходи, ягодка. Не бойся – не укушу.

– Тут это… того… – Меня смутила ее беззастенчивость. Но за месяц, прожитый мною в «Садах Экларии», я на многое насмотрелся, и уже не краснел при виде голых женщин всех возрастов и комплекций. – Есть новости для ван Бьера. Мне сказали, он у вас.

Я окинул взором комнату, но не увидел кригарийца. Моржиха действительно походила на зверя, в честь которого ее прозвали (мне довелось видеть моржа в зверинце Дорхейвена), и занимала изрядное пространство своего рабочего кабинета. Вместе с кроватью, на которой она возлежала. Такой же огромной, под стать ей кроватью, на постройку которой ушло столько дерева, что из него можно было сколотить осадное орудие. На полу валялись в беспорядке сапоги и одежда Баррелия, но сам он куда-то запропастился. Неужто разгуливал по борделю голышом? Как-то это на него непохоже.

– Бычо-о-ок! – ласково позвала Моржиха и, придерживая увесистые груди, перевернулась на другой бок. Теперь я узрел ее легендарную задницу во всей красе. Вернее, это обожатель толстушек ван Бьер находил красоту в столь неохватных формах. А мне при взгляде на моржихино седалище пришла на ум лишь одна мысль: останусь ли я в живых, если оно вдруг плюхнется на меня сверху.

– Просыпайся, бычок! – Телеса хозяйки заколыхались – кажется, она кого-то тормошила. – Ну же, открывай глазки, соня – к тебе пришли.

– Если это не разносчик вина – гони его в шею. Я никого не жду, – донесся откуда-то сонный голос кригарийца. Вскоре я понял, откуда – он спал под боком у Моржихи и был ею полностью заслонен.

– Это не разносчик. Тебя хочет видеть брат Каймины – наш милейший Шон, – пояснила она. – Говорит, у него для тебя новости.

– Да хоть сам тетрарх Эфима! Раз пришел без вина – пусть проваливает! – отрезал Баррелий. – А свои новости пусть засунет себе… да куда хочет.

Мой неожиданный визит был не настолько важен, чтобы поднять монаха с кровати. Особенно после столь бурной ночи. Однако я знал волшебные слова, которые его взбодрят и заставят быть приветливее.

– Гонец доставил тебе устный приказ от Вальтара Третьего, – оповестил я Баррелия, все еще сокрытого меня моржихиным телом. – Завтра после трех ударов колокола тебе велено явиться во дворец и предстать перед тетрархом.

Волшебство сработало – ошарашенный ван Бьер рывком уселся на кровати и начал протирать глаза. Потом дотянулся до стоящего на прикроватном столике кувшина с водой, выпил ее почти до дна, а остатки выплеснул себе на голову. Которую затем растер полотенцем и лишь после этого стал натягивать штаны.

– Я тоже пойду во дворец, – заявил я, когда мы с Баррелием вышли в коридор. – Мы с тобой вдвоем отбили у предателей вейсарское золото, а значит я имею такое же право увидеть Вальтара Третьего. К тому же Каймина назначила меня твоим провожатым, разве не так?

– Рехнулся, что ли? – Кригариец не поддержал мой наивный ребяческий порыв. И с опаской посмотрев по сторонам, напомнил: – Забыл, кто ты такой, и что Капитул Дорхейвена, возможно, до сих пор тебя ищет? Тебе и здесь надо вести себя тише воды ниже травы и не показываться на глаза посетителям. Твое счастье, что у эфимского Капитула хватает других забот кроме как беглых детишек с запада по подворотням вылавливать. Но если я притащу тебя с собой к Вальтару, это вызовет уйму вопросов. Ты обратишь на себя внимание людей, которых тебе надо бояться как огня. А мне придется врать им в глаза, чего я тоже не хочу делать в присутствии тетрарха.

– Стало быть, все почести достанутся лишь тебе? – насупился я. – А мне опять прикажут выносить ночные горшки и таскать в прачечную тюки с грязным бельем!

– Да, ты прав: это удачный план назавтра для всех нас, – рассудил ван Бьер. – Не думаю, что нам обоим будет лучше, если мы поменяемся местами.

– Дерьмо, а не жизнь. – Я тяжко вздохнул. – И стоило ради этого везти меня в столицу?

– И не говори, – посочувствовал монах. Само собой, притворно – ему-то в Тандерстаде жилось не в пример вольготнее, чем мне. – Но я обещаю: ты будешь первым, кому я обо всем расскажу, когда вернусь из дворца…

Я и Баррелий добрались до столицы Эфима спустя два месяца после того, как кригариец отбил вейсарское золото у легионера-изменника Шемница и его наемников. Подмога, на которую рассчитывал ван Бьер, пусть с опозданием, но прискакала. И мы повезли нашу добычу на север. Сначала по тылам наступающей армии южан. Затем – по Вейсарии, где в это время шли главные битвы Золотой войны. И наконец – по землям Эфима, уже не таким опасным, но все равно нам приходилось избегать главных дорог. Конечно, без приключений не обошлось, но они были не чета передрягам, в которых мы побывали, пока искали золото и дрались за него.

Из-за выбора окольных троп наше путешествие затянулось и потому в Тандерстад мы прибыли весной. И не в самое удачное время. По южным землям Эфима уже маршировали армии короля Промонтории, а северное побережье завоевали дружины островитян Хойделанда. И пусть до столицы еще не доходили слухи о том, что северяне и южане объединяются, никто не сомневался, что они вот-вот двинут на Тандерстад. Который, правда, и по сей день считался самым неприступным городом в мире, что пока утешало его горожан и самого Вальтара Третьего.

Даже со своими наполовину разгромленными легионами Эфим оставался для врагов крепким орешком. Но те безостановочно кусали его, обескровливали, и он продолжал терять силы и средства для ведения войны. Так что наше золото стало для тетрарха воистину божьим даром. И надеждой на то, что оно привлечет на защиту города лучшие наемные армии. Последние уже предлагали Эфиму свои услуги, но до сей поры их не устраивала цена, которую тот предлагал в ответ.

Так выглядел Оринлэнд этой весной, спустя девять месяцев с начала Золотой войны. Юг и Север получили шанс отомстить Вальтару за былые притеснения и готовились встретиться у стен эфимской столицы. Прежде богатая и миролюбивая, а ныне разграбленная Вейсария стала частью Промонтории и о ней можно было не вспоминать. Некогда свободный город-республика Дорхейвен – место, где сходились караванных пути из Канафира в Оринлэнд, – не был вовлечен в войну. Но и там все изменилось не в лучшую сторону. После убийства гранд-канцлера – моего отца, – власть в городе захватил Капитул Громовержца. Главный курсор Дорхейвена Илиандр обвинил в этом убийстве членов Торгового совета, который мой отец возглавлял, и тот был распущен. На словах – лишь временно. А на деле церковь правила Дорхейвеном без малого год, а о выборах нового совета никто не заикался. Само собой, переход власти к жадным церковникам плачевно отразился на тамошних порядках. Торговые пошлины были подняты, после чего взлетели цены практически на все западные товары. Вернее, на те, что еще продолжали ввозиться в охваченный войной Оринлэнд, и чей ручеек грозил в любой момент иссякнуть.

Лишь по ту сторону мертвой Каменной Гари, в жарком Канафире все оставалось по-прежнему. Между султанами Вахидора, Этнинара и Талетара шли вялые дрязги, но их худой мир все равно был лучше нашей доброй ссоры. А над султанами нависала зловещая тень Плеяды Вездесущих. Той силы, что мешала Капитулу Громовержца распространять восточную веру в единого бога на западные земли. Вездесущие отвергали всех богов, предпочитая власть, основанную на научных знаниях и технологиях. Впрочем, способы борьбы за власть у Плеяды и Капитула ничем не отличались – в данном вопросе они друг друга стоили…

Как я упоминал в предыдущих рассказах, в Тандерстаде жила моя старшая сестра Каймина, поэтому мне было, к кому там приткнуться. Вот только радости от нашей встречи она не испытала. Как, в общем-то, и я. Сбежав в свое время из дома от отцовского гнета, Каймина – опять же назло отцу, – пристроилась в эфимские «Сады Экларии». И за несколько лет выросла из обычной девочки для любовных утех до первой помощницы хозяйки борделя – самой госпожи Экларии. Что ни говори, а благородное воспитание и образование помогают выбиться в уважаемые люди даже… не хочу называть сестру шлюхой, но куда деваться от правды?

Теперь сестра жила своей жизнью, гораздо более насыщенной и яркой, чем прежняя. Каймину давно ничего не связывало ни с нашей семьей, ни с Дорхейвеном. Она даже не приезжала на похороны матери, поэтому немудрено, что смерть отца оставила ее равнодушной. А мое нынешнее внезапное появление вызвало у нее не теплые чувства, а досаду.

– Рада, что ты все-таки жив, Шон, – сказала она мне при встрече без малейшей радости в голосе. Хотя иного я не ждал. Каймина сбежала из дома, когда мне исполнилось четыре. И сегодня я был для нее другим человеком – не тем робким и замкнутым малышом, которого она помнила. Я же помнил сестру очень смутно, вдобавок за минувшие годы она тоже изменилась.

– А кто твой спутник? – поинтересовалась Каймина, взглянув на топчущегося позади меня кригарийца. По его словам, доселе он не посещал «Сады Экларии», поскольку это заведение было не по карману даже таким известным наемникам, как он.

Я представил сестре ван Бьера и вкратце поведал о том, чем ему обязан и какими путями мы добирались до Тандерстада. Вдаваться в детали нашего путешествия не стал – Баррелий велел мне помалкивать о том, в каких авантюрах мы с ним были замешаны. Что ж, держать рот на замке было нетрудно, ведь у меня так и так отсутствовало желание откровенничать с неприветливой Кайминой.

– Настоящий кригариец? – удивилась она, когда узнала с какими друзьями я якшаюсь. – Серьезно?

– Истинно так, госпожа Гилберт. – Баррелий вежливо кивнул. – Доставил вам вашего брата в целости и сохранности. Надеюсь, он не станет для вас обузой. Заверяю: парень он грамотный, трудолюбивый и за время нашего пути во многом поднаторел. Не говоря о том, что всегда приходил мне на помощь, когда я в ней нуждался. Поручите Шону любую работу, даже черную, и он ее выполнит.

Вот уж не знаю, про кого он говорил, но, по-моему, этот тип имел со мной мало общего.

– И что вы хотите от меня за эту услугу? – Судя по недоуменно изогнутой брови Каймины, она тоже не узнала меня в этом лестном описании.

– Лишь то, чтобы вы приглядели за Шоном до тех пор, как он не сможет сам о себе заботиться! – ответил монах. – Иного не прошу.

– Неужели и денег не возьмете? – удивилась сестра. – Вы ведь наемник, сир ван Бьер! Разве у вас принято оказывать бесплатные услуги?

– Обижаете, госпожа Гилберт, – сокрушенно покачал головой «сир». – Услуга, которую я оказал Шону, была исключительно дружеской. К тому же, как я сказал, он не раз выручал меня в пути. И ухаживал за мной, когда прошлым летом я сломал в Вейсарии ногу… А впрочем… кхм…

Он примолк и наморщил лоб, обдумывая посетившую его мысль.

– И все же, раз вы сами заговорили об оплате, – продолжил кригариец чуть погодя, – у меня есть к вам одна скромная просьба. До меня доходили слухи об одной невероятно прекрасной госпоже, которая служит в «Садах Экларии». И я был бы вам признателен, если бы вы устроили нам свидание. Само собой, не бесплатно – золото у меня есть. Просто, учитывая ваши цены и вашу признательность, мне хотелось бы получить от вашего дома скидку. Против скидок мы, наемники, никогда не возражаем, это правда.

– И как величают сию прекрасную госпожу? – спросила Каймина.

– Имя ее мне неведомо, – развел руками ван Бьер. – Знаю лишь, что у этой госпожи самое роскошное тело в «Садах Экларии». И что она умеет вытворять такое, от чего мужчины едва не сходят с ума от наслаждения.

– Что именно вы называете телесной роскошью, сир? – На лице сестры наконец-то появилась улыбка. Только не искренняя, а та, какой она улыбалась гостям, которые не приводили ей пропавших братьев, а приносили деньги. – Роскошь бывает разной. Вот я, например, считаю роскошными худых и невысоких мужчин. Но моя хозяйка, наоборот, души не чает в дородных господах.

– Сдается мне, у госпожи, о которой я толкую, самая широкая и крепкая кровать в вашем доме, – уточнил Баррелий, поскребя макушку. – Ибо как говаривал мой знакомый канафирский ювелир: большому бриллианту надлежит сверкать лишь в большой и прочной оправе.

– Мудрое замечание. Похоже, мы с вами говорим о Моржихе, – заключила помощница хозяйки. – Дошедшие до вас слухи не лгут: у нее есть все, что вам необходимо. И даже больше. Ну а со скидкой мы что-нибудь решим. Возьмите пропуск и приходите вечером. Полагаю, к тому времени ваше прошение будет одобрено.

И сестра протянула ему маленькую лакированную дощечку, на одной стороне которой был вырезан герб «Садов Экларии», а на другой – инициалы Каймины Гилберт…

Вот так помимо награды от генерала Брасса за отвоеванное золото ван Бьеру достался еще один щедрый подарок. После чего наемник стал просаживать и пропивать свой гонорар в «Садах Экларии». Ну а я получил койку в казарме для слуг, ежедневный паек и поступил в распоряжение местного эконома. Который тут же завалил меня грязной работой невзирая на то, чьим братом я являлся. Подозреваю, что это даже делалось по приказу Каймины, решившей не давать мне спуску. Хотя с другой стороны оно и к лучшему. Так у меня не оставалось времени скучать по кригарийцу – все еще моему единственному другу, даже несмотря на то, что именно он и сплавил меня в этот гадюшник.

Впрочем, покамест Баррелий никуда не исчезал. И мы виделись с ним в борделе, куда он, получив скидку, стал частенько наведываться.

– Как долго ты еще пробудешь в Тандерстаде? – спросил я у него во время нашей очередной встречи у кабинета Моржихи.

– Трудно сказать. – Он пожал плечами. – Хотел погостить в столице еще немного, да податься на юг помахать мечом под знаменами генерала Брасса, чей легион держит оборону под Хорнтоном. Но позавчера мне прислали распоряжение из дворцовой канцелярии, чтобы я оставался в столице. Говорят, что тетрарх хочет лично отблагодарить меня за то золото.

– Ух ты! Какая высокая честь! – не наигранно восхитился я. – И когда Вальтар тебя примет?

– Этого мне не сказали. Велели сидеть и ждать дальнейших приказов. Вот я сижу и жду. Ну или, вернее, сижу, лежу и занимаюсь другими приятными вещами, раз уж сам Великий сир выписал мне увольнительную… А ты чего такой смурной? Я думал, встреча с сестрой сделает тебя по-настоящему счастливым.

– Зря ты так думал, – вновь скуксился я. – Ты же сам спровадил меня в этот вертеп. И теперь я разжалован из твоего оруженосца в уборщика ночных горшков и грязного белья. А знаешь, сколько в «Садах Экларии» ночных горшков? Больше двух сотен!

– О-го-го! – Монах поцокал языком. – Да их тут целый легион, а я, получается, отвлекаю тебя от службы… Но работенка и вправду не сахар, с этим не спорю. Странно, но я был уверен, что тебя сделают местным счетоводом или писарем. Ты ведь обучен и грамоте, и счету, и твоя сестра здесь не последний человек.

– Грамотных тут без меня хватает, – отмахнулся я. – Деньги все считать умеют, даже простые служанки, не говоря о… непростых. А Каймина нарочно отправила меня на горшочную каторгу – небось, припомнила, как в детстве я дергал ее за косы, вот и отыгрывается… – И не выдержав, взмолился: – Слушай, забери меня отсюда, а? Пожалуйста! Раз я и впрямь такой умный и трудолюбивый, как ты сказал Каймине, почему бы мне и дальше не таскать твою тележку, не готовить еду и не стирать твою одежду? А здесь мне запрещено и меч носить, и обливаться холодной водой по утрам, как ты велел мне делать. Да от такой жизни я через месяц зачахну и повешусь, вот увидишь!

Баррелий скрестил руки на груди и, привалившись к колонне, задумчиво нахмурился. Я смекнул, что нащупал-таки в его чувствах слабину. После чего изобразил на лице такую вселенскую скорбь, от которой, небось, заплакали бы даже каменные статуи.

Кригариец терпеть не мог нытиков, но он знал, что на самом деле я не такой. Мы с ним прошли через столько передряг, я скрипел зубами, но выполнял все его приказы (ну или почти все) и не жаловался на судьбу. Вот и сейчас он понимал: если я впал в отчаянье, значит на то действительно имелась веская причина.

– Есть у меня одна идея насчет тебя, – наконец заговорил он. – Я тут намедни узнал, что «Сады Экларии» могут выделять посещающим их гостям столицы провожатого и носильщика из числа слуг. Я в столице гость, и провожатый мне бы не помешал. А тем более такой, который умеет читать и писать. Что на это скажешь? Мне пойти и попросить себе помощника, пока я трачу здесь деньги, или желаешь остаться при своих драгоценных горшках?..

Надо ли уточнять, что сегодня кригариец ушел из борделя не один? А я семенил за ним с таким гордым видом, будто мы отвоевали у врагов еще один обоз с золотом.

О грязной работе можно было временно забыть, благо Каймину не волновало, где я шастаю целыми днями. И вообще, у нее свалился бы с души тяжкий камень, сбеги я из борделя в неизвестном направлении. Как я уже отмечал, у сестры давным-давно была своя жизнь, и забота обо мне не входила в ее планы на будущее.

Каймина сочла исполненным свой долг перед братом, дав мне пищу и кров. С одной стороны меня коробило такое ее отношение. Но с другой стороны за минувший год я стал вполне самостоятельным, и чрезмерная опека бесила бы меня куда больше.

Вот Баррелий с моей точки зрения все делал правильно. Его забота обо мне ограничивалась тем, что он соглашался терпеть мое общество. А терпел он меня лишь потому что я ничего от него не требовал.

Я вел себя почти как верный пес: ни на что не жаловался, держался рядом и был готов по первой же команде принести хозяину сапоги. От пса меня отличало лишь одно – я много болтал. Но кригарийца это не раздражало, потому что команду «Заткнись!» я тоже выполнял беспрекословно.

В общем, пожив немного с любимой сестрой, я снова вернулся в компанию развратника и пьяницы ван Бьера, и мы с ним начали наши походы по злачным местам. Разумеется, в большинстве из них ребенку было не место. И все равно, такое времяпрепровождение нравилось мне куда больше, чем выслушивание в «Садах Экларии» сладострастных стонов, вид голых потных тел и вонь ночных горшков, которые я теперь носил вместо подаренного мне кригарийцем палаша.

О том, что станет со мной, когда Баррелий покинет город, я старался не думать. Однако идея сбежать вслед за ним, даже если он будет против, свербела в голове все чаще, ибо будущее, уготованное мне в Тандерстаде, совершенно не прельщало…

Глава 2

По отношению к Тандерстаду ван Бьер испытывал смешанные чувства.

Он ненавидел базарную толчею, крики и конское ржание. Ненавидел вонь мусорных куч, конюшен и сточных канав. Ненавидел стук копыт и колес по булыжникам мостовой. Ненавидел мутные воды реки Зирт, пропахший рыбой речной порт и скользкую набережную. Ненавидел полощущиеся на ветру флаги и развешенное повсюду на веревках белье. Ненавидел расфуфыренных матрон и их обвешанных золотом, пузатых кавалеров. Столь же сильно он ненавидел покрытых струпьями, вшивых нищих, попрошаек, воришек, пьяниц и иной сброд. Он ненавидел наглых стражников, но еще больше – храмовников Капитула, что ходили по столице, вынюхивая богохульников и вероотступников. Он ненавидел лавочников и ремесленников, дерущих за свой товар и работу баснословные деньги. Он ненавидел столичные кабаки, шумные, неуютные и больше напоминающие проходные дворы. Баррелий ненавидел здешние башни, храмы, дворцы, мосты, крепостные стены и вообще улицы с площадями. Огромные каменные постройки поражали симметричностью архитектурных форм, но глаз старого вояки почему-то не замечал в этом красоты…

Проклятье! Наверное, гораздо проще перечислить то, что кригарийцу нравилось в столице Эфима.

А нравилось ему то, что другого такого города на свете не было. Даже Дорхейвен со всеми своими прелестями не дарил ван Бьеру тех впечатлений, какие он получал в Тандерстаде. При том, что Дорхейвен был более огромным и многонациональным, он все равно оставался провинцией. Точнее, не в меру разросшейся деревней, где понастроили для солидности каменных зданий и обнесли ее крепостной стеной.

Столица Эфима была не такой. Бывая здесь, Баррелий словно попадал в другой мир. И это чувство непривычности бодрило его и манило на поиски приключений. Отчего ненависть к этому городу перерождалась в желание покорить его. Но поскольку сделать это оружием монах не мог, он довольствовался походами по злачным местам и оставлял там о себе память. И добрую, и не очень. Но как бы то ни было, нынче его хорошо знали во многих кабаках и дешевых борделях столицы. А когда в список последних вошли легендарные «Сады Экларии», ван Бьер мог с гордостью считать, что перед ним пал главный бастион на этом участке здешней «обороны».

Но сегодня кригарийца ожидал настоящий триумф – он шел во дворец самого тетрарха, где доселе ни разу не был.

Кригарийцы давно не вели монашескую жизнь, ибо культ богини войны Кригарии зачах с гибелью их последнего монастыря. Сегодня оставшихся в живых пятерых кригарийцев называли монахами лишь по старой памяти. Но им нравилось такое положение дел. Тем более, что они по-прежнему вели бродячий образ жизни. А все заработанные ратным трудом деньги тратили на покупку хорошего оружия и незамысловатые солдатские увеселения.

По этой причине ван Бьер не озадачивался поиском наряда для визита к Вальтару Третьему. Тетрарх ведь знал, что зовет во дворец бродячего монаха, и вряд ли обидится на него за такой внешний вид. Все, что сделал Баррелий, это постирал и заштопал свою повседневную одежду, отмыл от грязи сапоги и отказался от выпивки накануне знаменательной встречи. Иными словами, проявил к тетрарху почтение, которое прежде оказывал немногим.

То, что за ним ведут слежку, он заметил еще на подходе к дворцу, но не придал этому значения. Потому что не сомневался: едва Вальтар соизволил принять у себя язычника, как «востроглазые» – ищейки из тайного сыска, – немедля взяли кригарийца под надзор.

А может, это были не они, а соглядатаи Капитула – и такое не исключалось. Но начатая вокруг ван Бьера шпионская суета была в порядке вещей. Поэтому он шел к цели спокойно, без суеты и не делал ничего, что могло вызвать подозрение.

Догадка насчет слежки подтвердилась, когда Баррелий миновал посты дворцовой стражи. Сначала его остановили на мосту, что вел на остров Мунрок; одноименный дворец тетрарха был возведен на плоской скале, торчащей посреди реки. Стражники с копьями преградили монаху путь, но когда он представился и рассказал о цели своего визита, позади них возник неприметный человечек в серой одежде. Который велел пропустить кригарийца, и те беспрекословно подчинились.

То же самое произошло за мостом, у ворот крепостной стены, а затем на дворцовом крыльце. Парадные ворота, правда, ван Бьеру уже не открыли. Очередной серый человечек велел ему сдать оружие и проводил его внутрь через вход для слуг. А затем повел гостя по коридорам, нудным голосом объясняя ему, как надо вести себя перед тетрархом.

Во время этой прогулки позади монаха неотступно шли два стражника. Без копий, но с мечами, и кригариец счел их серьезными вероятными противниками. Что стражники думали о нем, на их невозмутимых лицах не читалось. Что тоже делало им честь: противник, способный контролировать свои эмоции, всегда опаснее противника, выставляющего те напоказ. Ван Бьер сам обладал незаурядным хладнокровием и легко распознавал тех, кто был равен ему по силе и мастерству.

Слушая наставления провожатого, Баррелий во все глаза таращился по сторонам. Не мог не таращиться – слишком величественными были коридоры, по которым он шел.

Мунрок был не первым и даже не десятым дворцом, где ему довелось побывать. Но – первым дворцом такого размера и изысканной красоты. Вторым в этот список надо было внести дворец султана города Этнинар, где монах гостил после победоносного штурма одной мятежной крепости; тогда ван Бьер сражался на стороне правителя. Но у того с Вальтаром Третьим были разные представления о роскоши.

Султан обожал блеск золота и драгоценных камней. Поэтому его обитель напоминала сокровищницу, в которой певчие птицы сидели в золотых клетках, а колпаки шутов были расшиты изумрудами и рубинами. Тетрарх же отдавал предпочтение иным богатствам – произведениям искусства. В чем кригариец, привыкший судить о ценности вещей по их весу, плохо разбирался. Но и у него хватало ума понять, сколько труда вложено в ту или иную картину, гобелен, статую или мебель.

Да что там – даже пол, стены и потолок Мунрока обладали немалой художественной ценностью. Желая поразить гостей, правитель Этнинара обвешал бы какую-нибудь колонну золотыми светильниками, тогда как Вальтар отдавал ее в руки лучших резчиков по камню. И те, покрывая ее барельефами и узорами, делали так, что иные украшения ей больше не требовались.

То же самое с полом. Султан не мудрствуя лукаво стелил изысканные ковры на обычные каменные плиты. А тетрарх приказал сотворить у себя такие полы, прятать которые под коврами было бы сродни варварству. Да и просто топча сапогами вычурную гранитную мозаику, ван Бьер не мог избавиться от мысли, что он святотатствует и ему придется за это ответить.

Разумеется, тетрарх не собирался принимать монаха в тронном зале в присутствии свиты. Такую картину мог вообразить лишь наивный я, а Баррелий об этом и не помышлял. Хотя взглянуть на большой или малый тронные залы не отказался бы. Если уж его впечатлили коридоры, как же тогда он взирал бы на главные дворцовые помещения?

Прогулка закончилась возле двустворчатых дверей высотой в два человеческих роста. По здешним меркам – ничем не примечательных. Ван Бьера провели мимо множества таковых и эти были не последними в коридоре. Разве что перед ними стояли двое стражников, а другие комнаты не охранялись. Провожатый Баррелия был без вопросов пропущен внутрь, а сам он остался дожидаться решения своей участи в компании четырех гвардейцев.

Говорить с ними было явно бесполезно, и монах, задрав голову, сделал вид, будто изучает потолок. Тем более и там было на что посмотреть. На огромной потолочной фреске был изображен порт Тандерстада. Не такой, как в действительности, – без грязи и нищих, – но в целом картина выглядела достоверно. Ван Бьер прикинул, как долго корпел над ней художник, как сильно затекала у него шея, и решил, что не хотел бы оказаться на его месте. Хорошо, если картина понравилась тетрарху с первого раза. А вдруг он остался недовольным и заставил мастера перерисовывать ее, да еще забесплатно?

– Входи, – распорядился провожатый, вернувшийся в коридор после недолгого отсутствия.

Баррелий переступил порог зала, и гвардейцы сразу же затворили за ним двери.

В отличие от других помещений, через которые проходил монах, здесь царил беспорядок. Повсюду были разбросаны свитки и книги, снятые с полок, возвышающихся у стен до самого потолка. На столах лежали расстеленные карты, а на специальных подставках – массивные фолианты. Возле большого раскрытого окна стояла тренога, на которой крепилось мудреное канафирское устройство – дальнозорная труба. Самая большая из тех, что доводилось видеть монаху.

А в центре зала на огромном столе располагался макет города. Довольно подробный: крепостные стены высотой с пядь, где видна каждая башенка; храм Громовержца и еще десятка три зданий, мостов и иных сооружений. По нарисованной реке, прорезающей игрушечный город, плыли кораблики, но больше всего их скопилось у портовых причалов. Посреди же реки был остров, а на нем – дворец, похожий на тот, внутри которого находился ван Бьер. Вернее, это и был макет Мунрока – часть макета столицы Эфима. Гигантской безделушки, которую, как и дальнозорную трубу, мог позволить себе лишь тетрарх.

Впрочем, разглядывать игрушечный Тандерстад ван Бьеру было некогда. Едва он заметил у окна хозяина дворца и прилегающей к нему страны, как тут же плюхнулся на колени и, склонив голову, объявил:

– Скромный монах Баррелий ван Бьер явился по вашему приказу и приветствует вас, о Великий сир! Я сердечно благодарен вам за то, что позволили мне встретиться с вами. Еще никто и никогда не оказывал мне наибольшей чести, клянусь!

– И я приветствую тебя, кригариец, – ответил Вальтар Третий. – А также благодарю за все услуги, которые ты оказал Эфиму в последнее время. Я это ценю. И награжу тебя так, как ты того заслуживаешь.

– Генерал Маларий Брасс сполна расплатился со мной за эту работу, Великий сир, – внес уточнение ван Бьер. – Говоря начистоту, я получил даже больше, чем мне причиталось по договору.

– Сомневаюсь, что даже эта оплата будет для тебя справедливой. – Отойдя от окна, тетрарх обогнул стол с макетом и встал напротив монаха. Который, смиренно потупив взор, все еще попирал коленями пол. – К счастью, здесь мое слово пока остается решающим. И если я говорю, что помимо оплаты за труды тебе полагается премия, значит так тому и быть.

– Как пожелаете, Великий сир, – не стал упорствовать Пивной Бочонок. – Еще раз премного благодарю вас за вашу щедрость.

– Ладно, можешь встать, – разрешил наконец Вальтар Третий. И осведомился, когда Баррелий поднялся с пола: – А я слышал, что кригарийцы ни перед кем не преклоняют колен. Выходит, меня обманули?

– Это всего лишь легенда, Великий сир, – признался ван Бьер. – Людям нравится воображать нас теми, кем мы никогда не были. Кем-то вроде благородных рыцарей, которым дозволено то, что запрещено большинству. Но мы вовсе не рыцари, а тем более сегодня. Теперь мы в первую очередь наемники, во вторую – бродячие монахи, а в третью – солдаты. То есть все те, кто обязан преклонять перед вами колени, Великий сир…

Вальтар Третий был ненамного старше Баррелия, выше его на полголовы, но заметно уже в плечах и легче. Возможно, тетрарх чем-то болел – его худоба и впалые щеки казались подозрительными. Хотя слухов о недуге Вальтара по столице не ходило. Да и в его жестах чувствовались сила и решимость здорового человека.

Конечно, стоит ему крикнуть, и сюда в мгновение ока ворвется отряд гвардейцев. И все же ван Бьеру льстило, что правитель Эфима говорил с ним без опаски с глазу на глаз. Причем зная, что кригариец и без оружия способен шутя свернуть ему шею. Такое доверие подкупало, чего уж там. Знать бы только, зачем на самом деле тетрарх принял у себя монаха, ведь поблагодарить его и вручить ему награду можно было и через посредника.

– Ты – первый кригариец, с которым я встречаюсь лицом к лицу, – признался Вальтар. – То, что ты сделал для Эфима и для Тандерстада – бесценно. Ноты наемник, и я вынужден поинтересоваться: на чью сторону ты встанешь, если поймешь, что войска Григориуса Солнечного и Гвирра Рябого имеют больше шансов на победу, чем мы? Ты можешь ответить мне честно, как на духу?

– Это легкий вопрос, Великий сир, – пожал плечами монах. – Южане не простят мне то, что я сражался за фенуйского мятежника Кальварио Мотта и был прозван Кошмаром Фенуи за резню, что учинил при штурме города. А Гвирр Рябой, в отличие от своего отца, покойного Даррбока Кровавого Прилива, слишком ненадежен. После того, как он не заплатил за работу кое-кому из моих братьев, кригарийцы зареклись с ним связываться.

– А что другие кригарийцы думают насчет южан?

– За всех не отвечу. Солнечный стал непримиримым врагом лишь для меня, но не для остальных. Однако в Золотой войне пока никто из нас не встал под его знамена – это я знаю точно.

– Твои слова подтверждают дошедшие до меня сведения. – Тетрарх вновь обогнул стол и уселся в кресло по другую его сторону. – Пока ты охотился за золотом, мои «востроглазые» разыскали на востоке всех твоих братьев. И сделали им щедрое предложение. Так что если никто из них не передумал, со дня на день они прибудут в Тандерстад.

– Это для меня новость, Великий сир, – ответил Баррелий. – Как и то, что вам повезло уговорить всех четверых. По крайней мере двоих из них – Хемрика Мартея и Вальдо ди Пакаса, – деньги интересуют в последнюю очередь. Похоже, ваши посланники знали волшебные слова, которые переманили кригарийцев сюда с восточного побережья.

– Ты угадал, – кивнул Вальтар Третий. – Такие слова были сказаны. Услышав их, твои братья недолго колебались. Впрочем, я в них не сомневался. Разве кригариец откажется участвовать в самой грандиозной битве за последние несколько веков, что вскоре разыграется под стенами Тандерстада. Смекаешь, о чем речь?

– Вы говорите об этом слишком уверенно, Великий сир, – заметил Пивной Бочонок. Еще бы он не смекал! – Мне кажется, вы недооцениваете силу и дух ваших легионов. Они не допустят, чтобы север и юг добрался до столицы тетрархии. Этого не случалось раньше, и не случится впредь…

– Да полноте, кригариец! – перебил его тетрарх. – Перестань! Этих утешений я вдоволь наслушался от советников, но ты не таков. Могу я хотя бы в беседе с тобой обойтись без лести и рассчитывать на простую солдатскую честность? Ты воевал на юге. И ты давно понял, что Эфим допустил фатальную ошибку, ввязавшись в эту войну.

– Но и не ввязаться вы не могли, – вырвалось у ван Бьера. Прозвучало дерзковато. Но тетрарх сам настаивал на честном разговоре, и монах подумал, что ему дали право изъясняться на прямоту, не спрашивая дозволения открыть рот.

– Прошлым летом действительно казалось, что у нас нет иного пути, – согласился Вальтар. Он не рассердился, и Баррелий счел, что верно истолковал его волю. – Когда тебя среди белого дня оскорбляют и грабят, а ты не выхватываешь меч, чтобы покарать обидчика – кто после этого станет тебя уважать? Но что справедливо на улице, зачастую неприемлемо в политике. Особенно – в международной. Мы погорячились, ответив ударом на оскорбление. Сегодня это выглядит так. Поспешили, не оглядевшись по сторонам. И подставили спину тому, кто ждал, когда мы ввяжемся в драку и начнем терять силы. Теперь мы выдыхаемся, а два наших противника загоняют нас в угол, чтобы добить. И с ними бесполезно вести разговоры о мире – они намерены забрать у нас все. Включая наши жизни.

– Но я слышал, что Григориус Солнечный и Гвирр Рябой еще не договорились насчет союза, – сказал Баррелий. – А у вас остались легионы, чтобы помешать им в этом.

– Вчера я разослал приказы об отводе уцелевших легионов в столицу, – признался тетрарх. – Выбор был невелик. Или мы потеряем их и будем оборонять Тандерстад силами местного гарнизона, который не устоит против такого врага, или потеряем все земли, но закрепимся в столице и будем ждать ответ на наши призывы о помощи. Надежда на это есть, и твое золото повышает наши шансы. Но так или иначе, осады и штурма не избежать. И если кригарийцы займут в этой битве нашу сторону, обещаю: я в долгу не останусь.

– Постараемся вас не разочаровать, великий сир. – Ван Бьер не любил пустые обещания и был бы не прочь обсудить сумму «долга», но наглеть до такой степени он поостерегся. – Однако для битвы, к которой вы готовитесь, пять солдат, даже опытных – это несколько пылинок в туче пыли. То есть практически ничто. И делать серьезную ставку на наше участие в войне было бы неверно.

– Но если эти пылинки залетят в нужный глаз, и у врага испортится зрение, это повысит мою ставку, не так ли?

– О чьих глазах вы говорите, Великий сир? – полюбопытствовал монах. Повелителя Эфима явно намекал, что у него на кригарийцев особые виды. Баррелия это насторожило. Если их приглашали на битву, это не шло вразрез с их принципами. Но если их хотели использовать как-то иначе, лучше бы тетрарху заранее посвятить ван Бьера в свои планы.

– Пока ни о чьих, – отмахнулся Вальтар. – Но когда наши стены увидят снаружи десятки тысяч пар враждебных глаз, боюсь, во всем Тандерстаде не хватит пыли, чтобы запорошить их все… Оставайся в городе, кригариец. И будь наготове – скоро я вновь тебя призову. Тебя и твоих братьев. А теперь иди, ты свободен. Свою награду получишь на выходе вместе с оружием – мой казначей все подготовил…

Глава 3

После визита в Мунрок кригарийский кошель потяжелел настолько, что в придачу к нему пришлось покупать второй. Поэтому ван Бьер и не скучал в ожидании братьев. Равно как и я, продолжающий служить его провожатым по столице.

Остальные монахи явились в Тандерстад все вместе, встретившись где-то за пределами города. Хемрик Мартей, Вальдо ди Пакас, Могар Гегир и Торн Цейтван, носившие прозвища Свистопляс, Два Ребра, Верблюжья Колючка и Клац-Клац, остановились на постоялом дворе «Конец всех дорог». Разбогатевший Баррелий снял им комнату на четверых в тот же день, как был озолочен Вальтаром Третьим. А потом отправился в оружейную мастерскую «Сабельный звон», где оставил ее хозяину Гердину Маклагеру ключ от арендованной комнаты и инструкции.

Маклагер был доверенным лицом кригарийцев, которого они оповещали о своем местонахождении. И когда кто-нибудь из монахов прибывал в столицу, он всегда мог справиться о судьбе остальных и выяснить, где их можно отыскать. От Гердина пригнавший обоз с золотом Баррелий узнал последние новости о братьях. И у него же, вероятно, это выведали «востроносые». Хотя сам Маклагер божился ван Бьеру, что он тут ни при чем, и что дворцовые ищейки разнюхали о кригарийцах сами.

Монахи объявились спустя два дня после того, как им сняли жилье. Едва они нагрянули в «Сабельный звон», и тамошний подмастерье отыскал нас с ван Бьером, благо мы ошивались в ближайшем кабаке. Увы, но меня на первую встречу кригарийцев не пригласили, чему я был страшно огорчен. Баррелий велел мне идти в бордель и ждать его там. А сам отправился с братьями в «Конец всех дорог» отмечать свидание.

Впрочем, на следующий день мой друг явился в «Сады Экларии», едва я приступил к чистке своего «легиона» ночных горшков.

– Завтра, обещаю, – ответил ван Бьер на мой вопрос, когда же я увижусь с другими кригарийцами. – Сегодня братья отсыпаются с дороги, а вчера вечером мы вдобавок недурно покутили. Так недурно, что у меня даже нет сил заглянуть к Моржихе. Поэтому вот что сделаем: айда к Фельге в «Охрипшую ворону». Я там похмелюсь, а ты поскрипишь пером и заработаешь себе пяток цанов на сладости. Как тебе идея?

Я показал ему большой палец, поскольку был готов на все, лишь бы убраться из постылого борделя.

Бывало, что слова Баррелия расходились с делом, но не тогда, когда ему хотелось выпить. Вот только спокойного опохмела у него в тот вечер не получилось. Едва он собрался осушить третью кружку пива, как вдруг к нему подскочил я и огорошил известием, что один негодяй пытается его отравить…

…Обыскав мертвеца, ван Бьер не нашел ничего, что пролило бы свет на человека с ядом или его нанимателя. Единственной обнаруженной монахом уликой было отсутствие у убийцы языка. Это выдавало в нем гариба – служившего Вездесущим, нашего земляка-оринлендера. Маленький арбалет таковой уликой не являлся, хоть и был типично шпионским оружием. Просто купить его в столице не составляло большой проблемы, даже несмотря на дороговизну. А тот, кто мог позволить себе купить яд, вряд ли принадлежал к числу бедных.

– Возьми – авось пригодится, – велел кригариец, протягивая мне арбалет и колчанчик со стрелами. – Только не взводи без приказа. У этих игрушек слабенький спуск. Не хватало еще, чтобы ты продырявил мне спину или что-нибудь помягче.

С арбалетом я ощутил себя немного увереннее. Чего нельзя сказать о Баррелии. Но он хмурился не потому, что я был для него неважным соратником, даром что вооруженным. Просто даже мне, глупцу, было ясно: назревали крупные неприятности. И кригариец, привыкший смотреть врагам в лицо на поле брани, пока и близко не представлял, кто и откуда нанесет ему следующий удар.

До «Конца всех дорог» мы добрались быстрым шагом. Вернее, это Баррелий шагал, а мне приходилось за ним бежать. Еще на подходе к постоялому двору стало очевидно, что жизнь в нем идет своим чередом и никакой заварухи там не было. А без нее не обошлось бы, нагрянь враг в гости сразу к четырем кригарийцам.

Но ван Бьера это не успокоило даже несмотря на то, что в их окне брезжил свет. Зажженные светильники показывали, что монахи выспались, но не отправились похмеляться, а почему-то отсиживались в комнате.

Вряд ли нас поджидала засада. Те, кто хотел отравить Баррелия, наверняка еще не знали, что их гариб провалил задание. И все же монах не стал заходить в трактир, а сразу направился в двухэтажную гостиницу, куда можно было попасть только со двора.

Двери всех комнат на втором этаже гостиницы выходили на дощатую галерею, чья лестница спускалась прямо к конюшне. Этим путем мы с ван Бьером и добрались до цели.

На стук никто не открыл. В комнате стояла гробовая тишина. Оттуда не доносились ни голоса, ни шаги, ни скрип половиц. Баррелий толкнул дверь – она была заперта. Я не стал интересоваться, могли ли его братья уйти, не погасив светильники. Разумеется, кригарийцы не оставили бы в помещении огонь без надзора. Да и жечь понапрасну ламповое масло было слишком расточительно.

– Что-то не в порядке, – пробормотал монах, оглядывая с галереи неосвещенный двор. – Есть кто внутри или нет, но я должен туда попасть.

– Будешь выламывать дверь? – спросил я. Заведение было из разряда недорогих, и замки на дверях гостевых комнат не стояли. Вместо этого постояльцы запирали снаружи обычные засовы, для чего им выдавался хитровыгнутый ключ. Только он мог пролезть в оставленную для него прорезь и подцепить на засове особые выступы.

– Это ни к чему. Я платил за комнату, а значит я тоже в ней живу, – пояснил ван Бьер. После чего достал из-за голенища сапога дверную открывалку, вставил ее в щель, пошевелил туда-сюда и, сдвинув засов, получил доступ в жилище братьев.

– Хвала Громовержцу – тут никого нет! – облегченно выдохнул я, увидев, что внутри пусто. Пока дверь была закрыта, я так боялся, что комната окажется завалена трупами, что аж взмок. Но страхи не сбылись. Ни мертвецов, ни следов крови не наблюдалось, а те немногие вещи, что тут были, лежали не потревоженными.

– Погоди радоваться, – ответил Баррелий, держа ладонь на рукояти «эфимца». – Не вздумай ничего трогать. Стой там, где стоишь, и поглядывай во двор. Заметишь кого-нибудь – дай знать.

Обойдя комнату он заглянул под кровати, приподнял на них соломенные тюфяки, осмотрел все углы, и в конце концов остановился возле кадушки с водой. Присев на корточки, монах дотронулся до пола пальцем, который затем понюхал. Снова дотронулся и понюхал. Затем еще раз осмотрелся. И лишь потом заключил:

– Недавно тут разлили воду. Разлили и вытерли. Хм…

– И что с того? – спросил я, не забывая выглядывать в приоткрытую дверь. – Вы же с братьями пьянствовали до рассвета, вот они и хлебали сегодня воду как лошади. Один раз уронили ковш на пол – с кем не бывает?

– Верно мыслишь, парень, – согласился ван Бьер. – Только где ты здесь видишь мокрую половую тряпку? А грязь возле бочки размазана тряпкой, не иначе.

– Так это… – Я замешкался, но нашелся с ответом. – Возможно, твои братья выбросили тряпку наружу. Чтобы она не лежала в комнате и не воняла почем зря.

– Тоже здраво подмечено, – кивнул кригариец. – Однако ты не знаешь моих братьев, но знаешь меня, а мы с ними одного поля ягоды. Вот и скажи: стал бы я с похмелья искать тряпку, наклоняться и вытирать пол, если бы разлил воду или вино?

– Ну уж нет. – Я помотал головой. – Ты приказал бы вытереть лужу мне. Или оставил бы ее высыхать, если бы меня не было рядом.

– Об этом я и толкую, – подчеркнул Баррелий. – Я не занимаюсь ерундой, когда у меня болит с перепою голова. А здесь кто-то все же поработал тряпкой. И не слишком давно – пол еще сырой. Но самое главное, почему горит свет?

Он склонился над бочкой и принюхался. Монах не считал должным посвящать меня в свои догадки, и я хотел вновь спросить, что он ищет, но не успел. Именно в этот момент меня отвлекло движение во дворе.

Факелы там не горели, и источниками света снаружи были лишь закопченные окна трактира. Но этого хватило, чтобы я разглядел во мраке несколько силуэтов. Они появились в разных концах двора почти одновременно и заторопились к гостиничной лестнице.

– Кто-то идет! – оповестил я кригарийца. – Прямо сюда. Человек пять или шесть. Там темно, и плохо видно.

– Запри дверь! Живо! – скомандовал ван Бьер. А когда я исполнил распоряжение и снова обернулся, он держал в руке «эфимец».

– Туда! – монах указал мне место по правую сторону от входа. Сам Баррелий расположился слева. И теперь всяк сунувшийся к нам должен был прежде нарваться на него, а я окажусь спрятан между открытой дверью и стеной. – А теперь молчи. Ни звука, усек?

Я кивнул. Самого кригарийца это правило тоже касалось. Поэтому следующий приказ – «Заряжай арбалет!» – он отдал жестами.

Это шпионское оружие стреляло недалеко и было не слишком тугим. Сунув ногу в упорное стремя, я рывком натянул тетиву и, закрепив ее в замке, пристроил болт в желобок на ложе. После чего прижался спиной к стене и нацелил арбалет на окно. Не потому что за ним таилась угроза, а дабы ненароком не выстрелить в соратника.

Тем временем звуки снаружи дали понять, что я не ошибся. Объявившиеся во дворе люди поднялись на галерею и остановились возле нашей двери. Я навострил уши, желая услышать их разговор, но они, кажется, уподобились нам: тоже общались жестами. Или же…

…Или они были гарибами и у них отсутствовали языки!

Баррелия осенила та же догадка. Он посмотрел на меня, высунул язык, а потом изобразил рукой, будто отрезает его ножом. Вряд ли это была шутка, и я вытер рукавом снова выступивший на лбу пот. Неизвестно, что затевала немая компания, но расходиться она не собиралась. Даже несмотря на то, что ей дали понять: в комнату ее не пустят.

У меня еще теплилась надежда, что молчуны потопчутся перед запертой дверью и уйдут. Как знать, может, они проживали по соседству, а на галерее задержались, чтобы подышать воздухом… Увы, я был глуп и наивен. А когда в скважину просунулся такой же ключ, как у Баррелия, у меня исчезли последние сомнения. Кто-то вновь хотел добраться до кригарийца, не поднимая лишнего шума. И на сей раз таких желающих пришло намного больше.

Увидев торчащую в двери открывалку, монах выругался одними губами, а затем взялся за рукоятку засова и потянул его на себя. Теперь, когда дверь удерживали изнутри, двигать без толку ключом можно было хоть до утра. Осознав это, враги прекратили заниматься ерундой, но ключ не вынули. И по-прежнему не уходили. Я продолжал слышать, как скрипит пол под их ногами, и это были единственные звуки, доносящиеся из галереи.

Баррелий тоже старался избежать шума, на который сбежится уличная стража. И рассчитывал, что враги в итоге плюнут на все и исчезнут. Как бы не так! Не одолев засов ключом, они перешли к более решительным и громким действиям. Таким, которые нельзя было уже назвать шпионскими.

Я не слышал, как один из молчунов замахнулся кувалдой, но кригариец что-то такое учуял. И отдернул руку от засова за миг до того, как дверь содрогнулась от мощного удара. А тот, кто ее ломал, был знаток своего дела – не стал колотить наобум и саданул точно в засов. Вернее, в то место, где тот вставлялся в отверстие на косяке.

Послышался треск, но дверь не открылась. Однако запорный брус был надломан, и любой последующий удар мог его разбить.

– Ах ты, гномья срань! – выругался кригариец. И, выхватив из-за пояса нож, изо всех сил вонзил его в пол рядом с дверью.

Очень вовремя. Второй удар кувалдой сломал засов, но дверь уперлась в торчащий из половицы нож и осталась закрытой.

Впрочем, такая защита была очень ненадежной. Смекнув, в каком месте торчит стопор, молотобоец стал колотить по нижней части двери. Которая вот-вот сама должна была расколоться. Поэтому ван Бьер продолжил ее укреплять: подпер кроватью, поверх которой водрузил стол и две лавки. После чего хотел добавить к ним еще одну кровать, но не успел.

Клинок ножа-стопора сломался, и враги, навалившись на дверь, взялись отодвигать баррикаду. Она пока что их сдерживала, но кроватные ножки скребли половицы, и просвет между косяком и дверью мало-помалу расширялся.

Не став состязаться с врагом в толкании двери, Баррелий подскочил к ней и трижды ткнул наугад в щель мечом. И трижды, судя по стуку, попадал в дерево. Я не видел, что там творилось, но, похоже, молчуны атаковали дверь, прикрываясь щитом.

– Дай сюда, парень! – Кригариец протянул руку, и я вложил в нее заряженный арбалет. После чего монах вскочил на кровать и выстрелил в просвет, но не сбоку, а сверху.

Этого враги не ожидали. Кажется, стрела попала в цель, потому что снаружи раздались мычание и хрипы, а натиск на дверь ослаб. В довершение ван Бьер вновь потыкал туда мечом. Уже неясно, с каким успехом, но вроде бы кого-то он все же зацепил.

– Перезаряди! – велел Баррелий, возвращая мне арбалет. Дрожащими руками я повторно взвел тетиву и уложил новый болт.

Отбитая атака позволила монаху сдвинуть кровать на прежнее место и закрыть дверь. А вдобавок запереть ее на обломок засова. Само собой, что его половинка была ненадежна, но за неимением лучшего сгодилась и она.

– Может, сбежим через окно? – предложил я, глядя, как соратник водружает на баррикаду еще одну кровать. – Там вроде бы невысоко. Можно спрыгнуть.

– Ты считаешь, нам оставили путь для бегства? – не воодушевился моей идеей Пивной Бочонок. – Наверняка по ту сторону гостиницы нас караулит засада. Так что я бы не стал на твоем месте даже подходить к окну, а не то, что выпрыгивать из него.

Ну раз уж он не стал бы, я подавно не рискнул это проверять.

– Почему не слышно шума? – продолжал Баррелий. – Здесь такое творится, а хозяин до сих пор не прибежал и не учинил скандал. В чем дело? Они там что, все оглохли?

В ответ ему на дверь обрушились новые удары кувалдой. И на сей раз, судя по их напору, враг задался целью во что бы то ни стало до нас добраться…

Глава 4

Действительно, молчуны подняли такой шум, что на него должна была сбежаться вся округа, не говоря о страже. Тем не менее кувалда дубасила по двери, а криков на улице до сих пор не слышалось. И несмотря на то, что я был перепуган, это вызывало у меня не меньшее любопытство, чем у соратника.

Дверь развалилась на куски и была сброшена во двор, но врага мы так и не увидели, потому что он вновь спрятался за щитом. И вдобавок выставил перед собой копья, которыми начал выталкивать из прохода кровати. Что было ему по силам, ибо на каждое копье налегало сразу по двое человек.

Опасаясь, что по нам начнут стрелять в ответ, мы с ван Бьером укрылись за второй линией защиты – оставшимися кроватями, поставленными на попа в центре комнаты. Отступать дальше было опасно. Возле окна мы тоже рисковали нарваться на стрелы, только прилетевшие с улицы нам в спины.

Мои зубы стучали от страха, но монах не выглядел взволнованным. Еще бы, ведь он бывал в передрягах и покруче. Если наши противники знали, на кого нападают, надо отдать им должное – они были отважными людьми. Даже если снаружи их собралась дюжина или больше, им предстояло заплатить немалую цену за право сразиться с кригарийцем. Особенно учитывая, что они не могли атаковать его скопом – лишь по двое, максимум по трое.

Правда, нас тоже зажали в угол. И мы не могли рассчитывать на подмогу, ведь по странной случайности эта битва не привлекла к себе ничье внимание.

Гарибы сдвинули баррикаду в сторону, и монах бросился в контратаку, едва они переступили порог. Но прежде чем отразить копья и сшибиться с врагом, ван Бьер подхватил кадку с водой. И держа ее аккуратно, чтобы не расплескать, толкнул ее в противников. Так, чтобы она, перелетев через щит, ушибла их и окатила водой с головы до ног.

Баррелий стремился всего лишь ошеломить их и напасть на них первым. Но тут случилось нечто такое, чего он не ожидал. Стоило воде пролиться на молчунов, как они дружно замычали, но не от ярости, а в страхе. Не обращая внимания на их вопли, кригариец сей же миг атаковал гарибов. Но они вдруг передумали сражаться: побросали щит, копья, выскочили в галерею и кинулись к лестнице. Было слышно, как они не переставая плюются и кашляют, как будто им в рот попала не вода, а навозная жижа.

Брошенный в проходе щит ненадолго задержал монаха, но этой заминки хватило, чтобы беглецы от него оторвались. Когда он очутился в галерее, они улепетывали по двору к воротам. Да с такой прытью, что гнаться за ними было уже бесполезно.

Вторая причина, по которой ван Бьер не стал их преследовать – это мог быть обманный маневр, рассчитанный на то, чтобы выманить его из комнаты. Даже находиться в галерее было для кригарийца опасно. В темноте могли прятаться вражеские стрелки, и он не мешкая вернулся в комнату. После чего сразу заменил дверь поставленной вертикально кроватью, подпер ее другой кроватью и, воткнув меч в пол, уселся на табурет передохнуть.

– Что это с ними стряслось? – спросил я, усаживаясь на пол. Пускай я в этом скоротечном бою ничем не отличился, мне тоже требовалась передышка. – Да ты как будто изгнал святой водой гномью нечисть!

– И впрямь похоже, – согласился Баррелий. – Только вода в той бочке была не святая. От святой воды Вездесущие даже не поморщились бы. А эти так струхнули, что даже обо мне вмиг позабыли.

– А что не так с водой? Полагаешь, она была отравлена?

– Как знать – поди сейчас определи. Но именно этого я больше всего боюсь. Если ты прав, значит Большая Небесная Задница гораздо ближе к нам, чем я думал… И почему, Гном их всех побери, никто в этой занюханной дыре еще не вызвал стражу?

В самом деле, до нас по-прежнему долетал шум из трактира, но это был обычный шум, ничем не напоминающий тревожный.

– Проклятье! – Ван Бьер в сердцах стукнул кулаком по коленке. – Придется нам теперь сидеть здесь до рассвета. Зуб даю: снаружи нас все еще поджидают гарибы. Хитрые твари! Они и не собирались вступать в открытый бой. Сначала разыграли штурм, затем паническое бегство, а теперь затаились в темноте и ждут, когда я выйду, чтобы прикончить меня исподтишка. У них был ключ от комнаты, так что это явно они зажгли лампы. На случай, если их приятель в «Охрипшей вороне» обмишурится, а я выживу и приду сюда. Убивать меня на улице они не рискнули – побоялись обознаться в темноте. Но когда мы открыли комнату, гарибы уже не сомневались, что я – это я…

– Эй ты, толстый болтливый пьяница! Ван Бьер! Ты там как, живой?!

Вопрос этот прозвучал столь внезапно, что мы оба вскочили на ноги, а кригариец вновь схватился за меч. Голос донесся не со двора, а с улицы. Только мне показалось, будто кричащий находился совсем близко – прямо за окном. Но как такое возможно, ведь с той стороны была отвесная стена…

Наверное, и впрямь почудилось.

– Ван Бьер! Ответь же наконец, сукин ты сын! Не вынуждай меня орать на всю улицу и привлекать к себе внимание!

Нет, не почудилось. Закрой я глаза, мог бы и вовсе подумать, что этот человек находится с нами в комнате. И еще – это была женщина. И последнее мне уж точно не показалось.

– Откуда я знаю этот голос?! – спросил монах. Правда, неясно у кого: у меня или у незнакомки за окном. Или правильнее сказать – знакомки?

– Откуда-откуда! От канафирского верблюда! – съязвила она. – Хочешь, могу полаять, чтобы освежить твою пропитую дырявую память.

– Вот-те здрасьте! И правда, как это я запамятовал! – Баррелий хлопнул себя ладонью по лбу. – Псина! И почему я не удивлен, что ты ко всему этому причастна!..

Теперь, когда мой соратник опознал говорившую, я тоже вспомнил, кому принадлежит голос. Шпионка Вездесущих, клейменная Плеядой за неведомые нам грехи позорным именем Псина, успела не так давно побывать и нашим другом, и врагом. А также приманкой, на которую ван Бьер изловил в Вейсарии изменника-кригарийца. Псина охотилась за украденной у Капитула Дорхейвена, секретной Книгой Силы, которой однажды завладел мой отец и которая перешла в наследство ко мне, когда его убили. И из-за которой его, в общем-то, убили. Псине подфартило – она опередила ищущих меня курсоров Громовержца. И первой заполучила «Книгу Силы», пусть даже я отдал ту не по своей воле.

И вот теперь эта «вездесущая» канафирская дрянь снова нас отыскала. И снова от нее не стоило ожидать ничего хорошего.

– Клянусь, ван Бьер, я тут совершенно ни при чем, – возразила Псина. – Я пришла, чтобы помочь, а не втыкать тебе нож в спину. Нам с тобой нечего делить – я осталась в выигрыше от нашей последней сделки, а не ты.

– Ха! Да верь я клятвам Вездесущих, не дожил бы и до тех лет, когда у меня выросли волосы на лобке! – бросил в ответ монах. – Отвечай, зачем пожаловала, и где мои братья?

– Позволь войти, тогда и поговорим, – выдвинула свое условие канафирка. – Могу отдать тебе все оружие, чтобы ты успокоился.

– Хм… – Баррелий задумался, но ненадолго. – Ладно, кидай сюда то, что у тебя есть! И учти – обыскивать буду так, как тебя еще ни один мужик в жизни не лапал!

– По рукам, – отозвалась шпионка. И вскоре наш арсенал пополнился изящной, под женскую руку, саблей, длинным кинжалом, пятью ножами, двумя удавками, двумя духовыми трубками, двумя пеналами с иглами для трубок и подсумком, набитым невесть чем, но, судя по всему, тоже смертоносным.

Все это влетело в окно и грохнулось на пол, но не с улицы, а сверху. И сразу стало понятно, почему мы так отчетливо слышали Вездесущую. Просто она забралась на крышу и сидела прямо над нашей комнатой.

– О-го-го! – Кригариец от удивления даже присвистнул. – Не припоминаю, чтобы раньше ты таскала на себе целую гору железа.

– Ах да, забыла сказать, – спохватилась Псина. – Я не одна. Со мной моя махади – ученица Эльруна. Я велела ей тоже разоружиться.

– Эй-эй, какая еще ученица?! Мы договаривались насчет одной сучки, а не двух! – запротестовал монах.

– Спокойно, кригариец! Без паники! – донеслось сверху. – Эльруна – еще ребенок. Такой же щенок, как твой лучший друг – тот засранец, который отдал мне сам знаешь какую книгу, лишь бы я его пощадила.

– Она врет! – Я едва не задохнулся от возмущения. – Эта тварь сама ползала передо мной на коленях, лишь бы я в нее не стрелял!

– Я знаю. Помолчи, – велел мне Пивной Бочонок, и я, сопя от злости, прикусил язык. А он сгреб оружие Вездесущих ногами в угол и дал им окончательный ответ: – Ладно, драные кошки, слушайте внимательно. Медленно заходим по одной и встаем лицом к стене. Руки держим на виду! Ослушаетесь или дернетесь – пригвозжу мечом к стене безо всяких разговоров.

И подойдя к окну, открыл то на всю ширину.

Непонятно, что он имел в виду, говоря «заходим». Разве только Вездесущие владели магией и могли ходить по воздуху… Но, как оказалось, это им не понадобилось. Обоим хватило простой ловкости, чтобы свеситься на руках с края крыши и, качнувшись, запрыгнуть в оконный проем.

За время, что я не видел Псину, она ничуть не изменилась: все такая же жилистая, проворная и опасная. А с точки зрения ван Бьера – женщина совершенно не в его вкусе. Разве только в прошлый раз за ней не бегала ученица, а теперь этих бестий стало двое.

Эльруна тоже была канафиркой, хотя внешне отличалась от наставницы. Прежде всего, более светлым оттенком кожи. Девчонка выглядела больше смуглой, нежели черной. Это выдавало в ней уроженку Вахидора – северных земель Канафира. Или же она была полукровкой, что на западе не считалось редкостью.

Трудно сказать, кто из нас двоих был старше. Я обгонял Эльруну в росте, поэтому ей идеально подходила кличка Пигалица. Вот только и двигалась она, и выглядела уже не как дитя, так что назвав ее ребенком, Псина слукавила. По крайней мере, я бы не смог запрыгнуть с крыши в окно второго этажа. А Эльруна проделала это прямо как взрослая шпионка. Если бы они с наставницей проникли в комнату тем же манером, когда я спал, я бы даже не проснулся.

Ван Бьер не стал повторять, но Вездесущие не забыли, что от них требуется. Обе сразу подняли руки вверх и отвернулись к стене. Держа арбалет наготове, я встал так, чтобы случайно не подстрелить кригарийца, если Псина набросится на него, когда он будет ее обыскивать. А Эльруна была ему не противник. Коротышку он пришибет одним щелчком, стоит ей только вякнуть.

– Итак, где мой братья? – повторил вопрос Баррелий.

– Я предупредила их об угрозе и они поспешили скрыться из «Конца всех дорог», – ответила Псина не оборачиваясь.

– И кто же нам угрожает?

– Пока не знаю. Но хочу выяснить это не меньше тебя.

– Как будто ты не в курсе! – не поверил монах. – Разве это не твои гарибы за мной охотятся?

– Будь они гарибами, меня известили бы, что они работают в Тандерстаде. И тогда я, разумеется, не стала бы оповещать вас об опасности. Только это не наши люди. Кто-то хочет, чтобы они выглядели, как мы. Поэтому я делаю все возможное, пока они не натворили бед и не втянули Плеяду в неприятности.

– Ну ладно, и куда отправились мои братья?

– В это они меня не посвятили. Но попросили передать тебе одну вещицу. Сказали, когда ты ее увидишь, сразу поймешь, где их искать.

– Что за вещица?

– Точильный брусок. Ты вроде бы знаешь, кто в столице такими пользуется. Вот, держи!

Она попыталась сунуть руку за пазуху, но не успела, потому что острие кригарийского меча сей же миг уперлось ей в спину.

– Я кому сказал держать руки на виду! – напомнил ван Бьер. – Говори, где искать – сам достану.

– В средней ячейке на перевязи, – уточнила Вездесущая. И безропотно выждала, пока рука кригарийца нашаривала то, что нужно.

Брусок, о котором шла речь, был завернут в тряпицу. Вытряхнув его на ладонь, Баррелий присмотрелся к посланию от братьев… и внезапно грохнулся навзничь, словно его оглушили ударом по затылку. А брусок в его руке превратился в серый порошок, который ссыпался на пол.

– Даирская соль! Так глупо попасться! Вот же… Большая Небесная… Задница! – только и успел произнести монах, прежде чем его глаза закатились и он перестал шевелиться.

Я был настолько ошарашен этим поворотом, что забыл об оружии у меня в руках. А когда вспомнил, ко мне уже подскочила Эльруна и ударом ножа – где только она его прятала? – рассекла на арбалете тетиву.

Лопнувшая тетива плеткой стеганула мне по груди. Вскрикнув от боли, я не удержал арбалет и выронил его. Но та же боль подхлестнула меня начать борьбу за свою жизнь, пусть даже без кригарийца я не имел шансов одолеть Вездесущих.

Испортив арбалет, шустрая пигалица могла уже десять раз вонзить в меня нож. Но она почему-то не вонзила, а, отбросив его, кинулась на меня с кулаками. И нарвалась на встречный удар в лицо. Вернее, я даже не хотел ее ударить. Просто отмахнулся и случайно ткнул ей кулаком в скулу. Но этого хватило, чтобы Эльруна остановилась и попятилась.

– Наирра халид ир гассар! – прошипела она по-канафирски и осклабилась. Правда, взгляд ее искрил злобой, и улыбка выглядела не радостной, а безумной.

Я взглянул на Псину, но она не спешила вступать со мной в драку. Присев возле ван Бьера, Вездесущая счищала с его руки тряпицей остатки порошка, а тот, что просыпался на пол, сметала в щель между половицами. Казалось, судьба ученицы ее нисколько не тревожит.

Стряхнув с себя оторопь, я приготовился отбиваться до конца. То есть или пока меня не забьют насмерть, или тоже не отравят, как ван Бьера.

Баррелий учил меня драться на кулаках – с невеликим успехом, но тем не менее. А вот Эльруне, похоже, сию науку еще не преподавали. И когда она набросилась на меня повторно, то нарвалась на более точный и сильный удар, теперь – в другую скулу. Кабы не стена, что оказалась за спиной коротышки, я неминуемо сбил бы ее с ног. А так ей повезло. Она опять устояла и, вновь изобразив безумную улыбку, ринулась в третью атаку.

Я был готов колошматить ее, но оказался не готов к тому, что она учудила дальше.

Третий, четвертый, пятый и шестой удары в лицо Эльруне я нанес один за другим, без пауз. Бил торопливо, а потому наугад. А она стояла напротив, продолжала улыбаться разбитыми в кровь губами и больше не падала. Лишь однажды покачнулась, но быстро обрела равновесие. Не исключено, что волнуясь, я колотил ее не в полную силу. И все же мой кулак попадал коротышке по голове, а я был крупнее, и для нее это стало нелегким испытанием.

– Гассар! – вновь прошипела ученица Псины. – Керрат ат муаддан ис валид! Гассар фагри!

– Да падай ты уже, мразь! – разъярился я и очередным ударом расквасил ей нос.

Она опять устояла. Хлынувшая из носа кровь заливала ей лицо, отчего улыбка Эльруны стала вдвойне безумной. Но она по-прежнему улыбалась. И больше не отступала ни на шаг.

– Почему ты не дерешься? Дерись со мной, закопай тебя Гном! – крикнул я ей. Несмотря на то, что Баррелий, вероятно, был мертв, у меня и в мыслях не было схватить нож и убить Эльруну. Да, я малодушничал, но ведь и она не напала на меня с оружием. Вот почему во мне взыграло благородство. Крайне несвоевременное, согласен. Но в моем возрасте было трудно обуздывать столь сильные душевные порывы.

– Керрат фагри, гассар! – ответила мелкая Вездесущая. – Наирра! Муаддан иль халид!

– Эй, махади! – подала голос Псина. – Сколько раз я твердила: забудь канаф на востоке! Здесь говорят на другом языке! Или привыкай, или отрежу тебе язык и отправлю домой с позором!

– Простить меня, саяна! Я больше так не быть. – ответила Эльруна на ломаном языке орин. После чего харкнула кровью мне под ноги и заявила: – Ты жалок трус, маленький Шон, сын мертвого отца! Это он учить тебя бил как девчонку?

О, Громовержец! Какая великая честь! Чокнутая пигалица знала мое имя!

– Что молча? – продолжала скалиться она. – Ты закончи или еще дерись?

– А тебе мало врезали, да? – огрызнулся я. – Ладно, сейчас добавлю, раз сама напрашиваешься.

Однако странное дело – бить по этой наглой лопоухой морде мне расхотелось. Тем более, что она и так была разбита в кровь. И я, стиснув кулаки, продолжил топтаться перед Эльруной, делая вид, будто собираюсь с силами.

– Хватит, махади! – велела Псина ученице. – У нас мало времени. Заканчивай упражняться – Гезир с повозкой вот-вот прибудет.

– Как приказать, саяна, – ответила коротышка. А затем…

Я даже не понял, что произошло, а тем более не среагировал на это. Эльруна вдруг нырнула мне под ноги и подсекла их. А когда я в конце концов очутился на полу, она обвила мои конечности своими так цепко, что даже муха в паутине и та, небось, ощущала себя свободнее, чем я в этот момент.

– Придуши его! – велела саяна своей махади, когда я был обездвижен. – Седьмым… нет, лучше Восьмым Кольцом Питона! Для надежности.

– Но я еще не делать это с живой человека, – замешкалась Эльруна. – Мало тренировка.

– Прекрасно! Значит, самое время попробовать. Давай, смелее! Или так и будешь лежать в обнимку с этим ничтожеством?

– Нет, саяна! – ответила коротышка. А затем язвительно прошипела мне в ухо: – Спокойно ночь, маленький Шон! Мой надеюсь тебя не убить. Не дрыгай нога – я делать тебе не больно.

И через мгновение я узнал, что такое Восьмое Кольцо Питона. Сначала сдавившая меня с обоих боков сила выжала из моих легких воздух. А когда мне отчаянно захотел вдохнуть, я вдруг забыл, как дышать. Хотя Эльруна не солгала – больно не было. Я не умер, но в то же время утратил власть над собственным телом. И чудилось мне, что я перерождаюсь в некое чудовище, которое вот-вот утратит человеческий облик.

Впрочем, все это быстро закончилось. Прежде чем я стал задыхаться, комнату окутала красная мгла. Настолько густая, что не стало видно ни зги. А затем она проникла в меня, и я не мог ей сопротивляться. После чего растворился в ней без остатка, успев лишь подумать, что все-таки я – везунчик, раз уж умер столь быстрой, бескровной и безболезненной смертью…

Глава 5

Однако я и смерть вновь разминулись, поскольку Вездесущим мой труп был не нужен. По крайней мере сегодня.

Проснувшись, я не сразу понял, что лежу не в казарме для слуг «Садов Экларии». Подо мной был такой же жесткий тюфяк, разве что в воздухе стоял запах не благовоний, потных тел и перегара, а… рыбы! Причем не очень свежей. И доносящиеся до моих ушей крики больше походили на рыночные, чем на бордельные.

Воспоминания о финале минувшего вечера нахлынули таким потоком, что я в ужасе подскочил с тюфяка. Подскочил и тут же упал обратно, потому что треснулся головой о дощатый настил, оказавшийся вторым ярусом кровати. Удар выдался болезненный. Но пока я, кряхтя, потирал макушку, где обещала вскочить шишка, это позволило мне спокойно осмотреться.

Судя по близкому шуму, дом, куда я попал, действительно стоял на рыночной площади. А судя по виду из окна, меня держали на втором этаже одной из лавок, выстроенных по краю рынка. Точнее, портового рынка, ибо на других столичных базарах не так сильно воняло рыбой.

Комната была большой и забитой ящиками с корзинами, а вдоль ее стен стояли четыре двухъярусные кровати. На одной из них лежал я, а на соседней – ван Бьер. По счастью, живой и здоровый. По несчастью – привязанный к кровати толстой цепью.

– С утром, парень! – изрек он свое любимое приветствие, означающее, что нынешнее утро было ни добрым, ни злым. – А тебе, гляжу, Вездесущие доверяют больше, раз ты не связан.

И правда, в отличие от соратника я был свободен. Но лишь в пределах комнаты, поскольку на окне стояла решетка, а дверь была окована железом и наверняка заперта.

– Думал, тебя отравили, – признался я.

– Я тоже был в этом уверен, пока падал с ног, – ответил Пивной Бочонок. – Как видишь, ошибся – мне подсунули разбавленную даирскую соль. А ты почему не сбежал?

– Меня придушили и я потерял сознание. – Я не уточнил, кто именно меня придушил, так как было стыдно признаваться, что это сделала пигалица Эльруна. – Погоди, сейчас поищу какой-нибудь инструмент, чтобы тебя развязать.

– Можешь не стараться, – помотал головой монах. – Лучше иди позови кого-нибудь, пока я не обоссался. Страсть как хочется отлить, а на мои крики никто не отзывается.

Мне тоже хотелось справить нужду, поэтому я подошел к двери, но прежде чем затарабанить в нее, заглянул в одну из корзин. Внутри лежал ворох пестрых талетарских платков. На вид совсем новых, а значит нас и правда держали на складе рыночной лавки.

Меня тюремщики почему-то уважили больше, чем ван Бьера. Вскоре на мой зов явился пожилой, но дюжий канафирец с лицом, изрезанным столь глубокими морщинами, что при первом взгляде на него я отшатнулся. Старик предугадал мою просьбу. Еще до того, как я открыл рот, он сунул мне в руки ведро и ключ, а потом захлопнул дверь у меня перед носом.

Ключ был от замка, что удерживал концы цепи Баррелия. Я сразу об этом догадался, поскольку других запорных устройств в комнате не наблюдалось.

– Не понимаю, зачем они вообще тебя связывали, – заметил я, отпуская кригарийца на волю.

– Боялись, что очухаюсь раньше времени и сорву их планы, – ответил тот. – А теперь, видимо, не сорву. Но если они надеются, что я вернусь в кандалы и отдам им ключ – пусть выкусят. Я, конечно, ценю их доверие, но не настолько, чтобы добровольно садиться на цепь.

В следующий раз тюремщик пришел сам, не заставляя себя звать. И пришел не один. Вместе с ним явились наши недобрые знакомые шпионы с запада.

При виде распухшего носа и подбитого глаза у мелкой шпионки я испытал двойственное чувство. С одной стороны, приятно, что я не сдался без боя. С другой стороны боем это тоже не назовешь. И пускай Эльруна вела себя как дура, подставляя лицо под мои удары, почему-то именно я ощущал себя теперь дураком.

– Это Гезир. – Псина указала на старика, несущего к двери помойное ведро. Сам Гезир счел ниже своего достоинства представляться, даром что его гордость позволяла убирать за нами нечистоты. – Он хозяин этой лавки, но командую здесь я. И как видишь, я не солгала – ты нам не враг. Наоборот, сказала бы даже, что друг, но вряд ли ты со мной согласишься.

– Если не враг, к чему был этот цирк с даирской солью и цепями? – спросил ван Бьер, разминая затекшие руки.

– А ты бы пошел с нами добровольно, если бы я тебя пригласила?

– Добровольно? После всего, что видел? Ну уж нет!

– Вот и я так подумала. Так что пришлось тащить тебя за нами силком.

– И зачем я вам понадобился?

– Я пока не знаю, с кем воюю. Но знаю, что эта сила враждебна кригарийцам, а значит мы с тобой союзники. Также возможно, что минувшей ночью я спасла тебе и твоему щенку жизни.

– Даже так? – хмыкнул Баррелий.

– Именно, – подтвердила Вездесущая. – Ты спрашивал, что мне известно о других кригарийцах? Немного, но тебе это не понравится. Люди, что напали на вас, до этого схватили твоих братьев и спрятали их в разных частях города. Я и махади проследили, куда увезли двух пленников. Остальных мы, к сожалению, упустили.

– Почему я должен тебе верить? – Монах помрачнел.

– Можешь не верить, а вернуться на постоялый двор и там подождать братьев, – пожала плечами канафирка. – Только сомневаюсь, что они придут. Я говорю тебе то, что видела собственными глазами. И знаю, каким способом были захвачены кригарийцы. Их отравили. Не смертельно, а лишь парализовав им силы и волю. По крайней мере, когда их выводили из гостиницы, они перебирали ногами. И походили, скорее, на пьяных, чем на мертвых.

– Значит когда я заподозрил, что тамошняя вода не в порядке, так и было. Вот почему люди без языков бросились наутек иплевались на каждом шагу, когда я облил их из ядовитой бочки – боялись, что не успеют принять противоядие.

– Очевидно, так, – согласилась Псина. – Ты разлил воду, но перед дверью осталась лужица. Я набрала из нее чуть-чуть воды, и пока ты спал, проверила ее на крысе… Махади, покажи ее!

Эльруна развернула маленький сверток, что до этого держала в руках, и к ногам ван Бьера упала жирная крыса. На первый взгляд, дохлая. Но приглядевшись, мы выяснили, что ее лапки еле-еле шевелятся и что она хоть редко, но дышит.

Такое можно было сделать лишь при помощи яда. Впрочем, это еще не доказывало, что крысу напоили той самой водой, а не другой.

Тем не менее у Баррелия убавилось сомнений в том, что Вездесущая говорит правду.

– Ну ладно, допустим, все так и было, – сказал он, потыкав крысу носком сапога. – И что кто-то на самом деле похитил моих братьев, а также хотел похитить меня. Но ты каким боком ко всему этому причастна?

– До Плеяды дошли слухи о фальшивых гарибах, которых стали часто замечать в Тандерстаде, – ответила Псина. – Кто-то пытается нас подставить. И этот кто-то – могущественная фигура, раз он может себе позволить вырезать языки своим слугам. Их хозяина я не нашла, но кое-кого из них выследила. И этот тип привел меня сегодня в «Конец всех дорог». Куда вскоре нагрянул ты. Я не успела предупредить тебя о засаде, поскольку мы с махади были заняты – следили за тем, куда увозят кригарийцев. Но ты и сам выкрутился – очевидно, был уже в курсе, что над вами нависла угроза.

– Меня пытались отравить в дыре под названием «Охрипшая ворона», – признался ван Бьер. И, кивнув на меня, добавил: – Если бы не глазастый Шон, как пить дать отравили бы. Паскудник, что накапал мне яду в пиво, хотел от нас сбежать, а потом тыкал в меня саблей, а я этого с детства не люблю. В общем, когда он отказался со мной говорить, я заглянул ему в рот и сразу все понял. А поскольку это Вездесущие имеют привычку отчекрыживать своим гарибам языки, что еще мне оставалось думать?

Вернувшийся в комнату нелюдимый Гезир принес нам завтрак: хлеб, сыр, вяленое мясо, кружку молока для меня и ковш вина для кригарийца. Однако к моему величайшему удивлению, монах не забыл о том, что обещал мне накануне. И решительным жестом отклонил протянутый ковш, попросив взамен вина обычную воду. Гезир молча кивнул и уважил бывшего пленника, а теперь вроде бы даже гостя.

– Две вещи никак не уразумею – вновь заговорил монах, приступив к трапезе. – Первое: зачем захватывать нас живьем? Проще убить кригарийца сразу, если у тебя есть с ним счеты, чем рисковать, удерживая его в плену. Ведь если вырвется – наделает много шуму и крови. И второе: почему в «Конце всех дорог» никто не сбежался на грохот, который мы учинили?

– Ты задаешь правильные вопросы, – кивнула Псина. – Но хозяин постоялого двора от нас никуда не денется, а вот с поиском твоих братьев лучше поторопиться, как считаешь?

– Никогда бы не поверил, что однажды это скажу, но да – ты совершенно права, – согласился Баррелий. – Далеко отсюда те места, докуда ты и твоя шмакодявка следили за похитителями?

– Не очень. Я довела их до одного склепа на кладбище Тотенштайн, а Эльруна – до особняка на улице Шелкопрядов.

– Очень богатая дом! – вставила махади. – Большой ворота и забор.

– Бедных домов я там и не припоминаю, – заметил ван Бьер. – Кстати, что с твоим с лицом? Это Шон что ли так тебя отделал?

– Да она просто чокнутая! – поспешил оправдаться я. – Сначала напала на меня, а когда я начал защищаться, встала столбом и чуть ли не сама билась лицом о мой кулак!

– Кодекс Махади! – провозгласила Эльруна. Судя по ее тону, она тоже оправдывалась. – Боль – ничто! Твоя кулак – ничто! Ты само – ничто!

– Что еще за дурацкий кодекс такой? – спросил я, отступив на всякий случай подальше от этой сумасшедшей.

– Нашим ученикам запрещено уклоняться от ударов в драке голыми руками со слабым противником, – пояснила вместо коротышки ее наставница. – Таково одно из правил ученического кодекса.

– Это кто тут слабый?! – обиделся я. – А если бы я не остановился и забил твою махади насмерть?

– И поделом бы ей. Это означало бы, что она не выучила уроки и неверно оценила угрозу, – ответила Псина. – Но Эльруна раскусила тебя с полувзгляда. И знала, что ты ее не убьешь. Как видишь, она в тебе не ошиблась. А синяки – они заживут. Разве твой друг кригариец учит тебя другим премудростям?

– У маленький Шон глаза много бегать, а руки дрожит, – добавила ученица и злорадно осклабилась. – Он трусиха!

– Но-но, полегче, ты, мелюзга ушастая! – возмутился я. – Вот так пожалеешь кого-нибудь чисто по-человечески, а он тебя же потом и оскорбляет! Ладно, понял, что я делал неправильно. В следующий раз, плюгавая, не жди от меня никакой пощады.

– Кладбище Тотенштайн! – напомнил ван Бьер, которому надоело слушать наши несвоевременные препирательства. – Те люди, они что, спустились прямо в склеп?

– Точно, – кивнула Псина. – В фамильный склеп неких Дироусов. По всем признакам, давно заброшенный. Судя по черной метке на склепе, эти Дироусы были из числа семей, что вымерли полвека назад при вспышке гисской лихорадки. В старой части Тотенштайна много таких могил.

– И никто потом из склепа обратно не вышел?

– За время, что я там прождала – нет.

– Как интересно. А что насчет улицы Шелкопрядов?

– Особняк жилой, не заброшенный. В окнах горел свет еще до того, как кригарийца завели внутрь. Кому принадлежит дом, Эльруна ночью выяснить не смогла.

– Ну хорошо. – Баррелий запил водой остатки трапезы и решительно поднялся на ноги. – Хватит терять время. Спасибо за завтрак, а теперь верните мне оружие и я пойду выясню, кому это приспичило объявить нам войну. Или ты намерена меня задержать?

– Вот еще! – фыркнула Вездесущая. – И куда ты отправишься в первую очередь?.

– На улице Шелкопрядов живут одни денежные толстопузы, и стражи там видимо-невидимо, – рассудил Пивной Бочонок. – Поэтому вторгаться в незнакомый дом при свете дня я не стану. Лучше прогуляюсь по кладбищу. Мертвые не верещат на всю округу, когда в них тычут мечом, а с кладбищенским смотрителем я найду общий язык.

– Боюсь, что сегодня в склепе Дироусов живых гораздо больше, чем мертвецов, – напомнила Псина. – Но твоя стратегия мне нравится. Только ты ошибся, если подумал, что мы с махади будем сидеть сложа руки. Не забывай: это и наша война тоже. Мы сходим на улицу Шелкопрядов и разнюхаем там все, что сможем. Ну а Шон пусть остаться здесь – Гезир за ним присмотрит.

– Еще чего! – запротестовал я. – С каких это пор меня стали считать обузой? Если на то пошло, пускай лопоухая остается. С такой синей опухшей рожей, как у нее, только в квартал богачей и соваться, ага!

Эльруна плохо изъяснялась на орине, но поняла, что я сказал. И, презрительно скривив лицо, показала мне кулак с оттопыренным мизинцем – известный во всем мире оскорбительный канафирский жест.

– Махади! – Псина шлепнула ее по вытянутой руке, и она, вжав голову в плечи, виновато потупилась. – Ты позволяешь другим людям разозлить тебя по пустякам?!

– Нет, саяна, – пролепетала Эльруна. – Совсем немного. Моя злость отвечать на злость. Как вы учить.

– Я учила тебя злить других, а не злиться, когда кто-то именно этого от тебя и добивается.

– Я понимать. Исправиться…

– Ладно, позже поговорим… Так что насчет Шона?

– Он пойдет со мной. – Последнее слово в решении моей участи осталось за Баррелием. – Нечего ему тут делать. Этот парень разглядел каплю яда, которая упала в мою кружку, и отныне его глазам я доверяю больше, чем собственным… К тому же мы идем на кладбище, а там мне без помощника не обойтись.

– В каком смысле? – удивилась Псина. – У тебя что, не хватит силенок разрыть чью-то могилу, если потребуется?

– Силенок-то хватит, – ответил ван Бьер. – Дело в другом – надо знать, где рыть. Тотенштайн – большое и старое кладбище, там полным-полно склепов и могильных камней. И как, скажи на милость, мне найти могилу треклятых Дироусов без Шона, если я не умею читать?..

Глава 6

Прежде я никогда не бывал на старейшем местном кладбище Тотенштайн. И сказать по правде, еще столько бы здесь не появлялся. Но разве я мог не прийти на помощь кригарийцу, тем более, когда он отчаянно в ней нуждался?

Подозреваю, что ищущий братьев ван Бьер нагрянул бы в гости к мертвецам даже ночью. Но, к счастью для суеверного меня, мы прибыли на кладбище в предрассветных сумерках и нам не пришлось блуждать впотьмах. Хотя обстановка все равно была жуткой. Ночью похолодало, и могилы окутывал густой непроглядный туман. А в нем тоже мог скрыться кто угодно: и нечисть, и наши злобные молчуны, и много кто еще, с кем мне не хотелось бы встретиться.

Спасибо Вездесущей, она запомнила фамилию не только на нужном склепе, но и на дюжине соседних могил. А потом нарисовала для меня карту на листке пергамента. И когда мы дошли до старой части Тотенштайна, карту упростила нашу задачу. Вернее, упростила лишь мне, потому что Баррелий не мог прочесть выбитые на камнях, затертые от времени буквы.

– Есть! Нашел! – обрадовался я после того, как мы осмотрели никак не меньше сотни захоронений. В проклятом тумане было трудно ориентироваться и приходилось искать почти наугад.

– Но это не склеп, – нахмурился Баррелий, сметя прошлогодние сухие листья с замшелой могильной плиты.

– Я имел в виду, что нашел одну из могил, которую отметила на карте Псина, – уточнил я. И прочел надпись на надгробье: – «Здесь покоится храбрый рыцарь, сир Ренуальд Эйзенкирк, павший от копья в поединке за честь благородной дамы».

– Какой болван! Нашел из-за чего прыгать брюхом на копье! – Монах сплюнул. – Вот тебе, парень, бесплатный урок на будущее: не крути шашни с благородными дамами. Лучше платить за любовь дамам неблагородным и пусть их честь защищают сутенеры, чем закончить жизнь вот так. Хорошо, если сир Эйзенкирк успел перед смертью затащить свою даму в койку. А ведь есть на свете дуралеи, готовые жертвовать собой, просто понюхав дамский платок или перчатку… Ну ладно, куда топать дальше?

– Если верить карте, то э-э-э… – Я начал озираться, поскольку растерял в тумане все ориентиры. – Если Псина не врет, справа от могилы рыцаря похоронен некий Жардо, затем будет сухое дерево, а за ним – Дироусы. Осталось пройти шагов двадцать или даже…

Я не договорил, ибо меня перебил раздавшийся в тумане вой. И доносился он как раз со стороны нужного нам склепа.

– Кто это кричал?! – От испуга я аж присел. – На криджа непохоже. Это себур?

– Точно не он, – ответил ван Бьер, неторопливо вынимая из ножен меч. – Крик себура ты бы тоже ни с чем не спутал.

Вой повторился. Теперь я расслышал, что он звучит приглушенно. Как будто из-под земли.

Я тоже обнажил свое оружие – грубый, но прочный и острый солдатский кинжал. Так как ходить с подаренным Баррелием палашом по городу он мне не позволял – не хотел, чтобы я выделялся из обычных детей, – пришлось носить на поясе менее приметный клинок.

– Тогда что это за тварь такая? – спросил я, вглядываясь в белесую мглу.

– Обычная двуногая человеческая тварь мужского пола, – заключил Баррелий. – Только кто-то, похоже, крепко завязал ей рот.

– Или у этого человека нет языка, – добавил я.

– Э нет, язык у него цел, – не согласился Пивной Бочонок. – Безъязыкий на его месте просто орал бы, а он пытается что-то сказать, разве не слышишь?

Мой начальный испуг прошел, и я прислушался внимательнее. И определил, что завывания действительно походили на невнятную человеческую речь. А именно – на призывы о помощи. Также, похоже, что человек кричал давно – чувствовалось, что он сильно устал.

– Что собираешься делать? – спросил я у Баррелия.

– Это совсем рядом с Дироусами. Придется разузнать, кого еще кроме нас занесло сюда в такую рань, и во что он вляпался, – рассудил монах.

– А вдруг это ловушка? – Для тринадцатилетнего мальчишки я был не по годам мнительный.

– Вряд ли. Если кто-то и впрямь устроил там ловушку, зачем ему поднимать шум? Гораздо проще сидеть молчком и отлавливать всех, кто приближается к склепу. А теперь умолкни и следуй за мной. Сейчас во всем разберемся.

И ван Бьер, держа «эфимец» наготове, мягкой, почти бесшумной походкой отправился на шум.

Возмутитель спокойствия отыскался возле сухого дерева, что отметила на карте Вездесущая. Не знаю, кого ожидал там встретить кригариец, но уж точно не курсора Громовержца. Кто-то и впрямь заткнул ему рот и вдобавок привязал к древесному стволу. А также разоружил, потому что поясной чехол для блитц-жезла – обязательного атрибута всех курсоров, – у этого святого сира был пуст.

– Вот те на! Оказывается, не только на нас гадит сегодня Большая Небесная Задница. Кое-кого из своих слуг она тоже забрызгала, – пробормотал Баррелий. Но не стал приближаться к пленнику, а обошел дерево стороной и отправился к захоронению Дироусов.

Прежде чем мы вернулись и вынули священнику кляп изо рта, кригариец дотошно изучил окрестности. Включая гробницу, над входом в которую я прочел искомую фамилию.

Попасть внутрь оказалось проще простого – деревянные двери склепа давно сгнили и развалились. Однако десять тамошних саркофагов по-прежнему оставались запечатанными. Что тоже не удивляло. Нарисованные на них черной смолой метки в виде черепа указывали на то, что покойный умер от гисской лихорадки, а это отпугивало грабителей могил.

Казалось бы, запустение царило тут долгие годы. И все же едва различимая на земле тропка говорила, что захоронение кто-то навещает. И не для поддержания чистоты. Наметенные снаружи ветром пыль и сухие листья, похоже, не убирались с той поры, как гробница осталась без дверей.

Устраивать в ней обыск ван Бьер повременил. Не обнаружив угрозы, он вернулся к связанному курсору, который был пока единственным доказательством того, что здесь и впрямь творится нечто плохое.

Увидев человека с мечом, пленник задергался и завыл еще громче. Но не от радости, что кто-то откликнулся на его зов, а от страха. Небось, решил, что Баррелий – из числа тех, кто привязал его к дереву, и идет его убивать.

– Все в порядке, святой сир. – Монах приложил палец к губам. – Я не разбойник. Я – честный горожанин, который пришел на могилку к родственникам и услышал, как вы тут шумите. Тише, прошу! Сейчас я выну у вас изо рта тряпку, но сначала вы пообещайте, что не будете орать. Договорились?

Курсор судорожно затряс головой, что явно означало «да». Ван Бьер нахмурился: поспешность, с которой святой сир принял его условие, выглядела подозрительной. Да только куда деваться? И пленник был избавлен от кляпа несмотря на то, что Баррелий ему не поверил.

– Немедленно освободи меня! – не закричал, но решительно заявил он, как только смог говорить. – Я – курсор Таврий! Я служу в Надзорной палате при Главном Капитуле и являюсь носителем «малого ключа», действительного во всех четырех землях Эфима!

Для носителя столь важной регалии Таврий выглядел слишком молодо – я бы дал ему на вид лет двадцать пять. Он был среднего роста, средней комплекции и довольно средней наружности. Сними с него балахон и обряди в простую одежду, и он легко затеряется в толпе. Разве что курсорская тонзура все еще будет выдавать в нем божьего слугу.

Но как бы то ни было, человек без особых примет сам по себе был примечателен. Особенно привязанный ночью к дереву посреди кладбища.

– Что с вами приключилось, святой сир? – осведомился кригариец, не торопясь разрубать Таврию путы. – Нарвались на грабителей могил или некромантов?

– Ты что, не слышал мой приказ?! – возмутился курсор. – И как тебя самого зовут, позволь спросить? Порядочные горожане не бродят по кладбищу спозаранку. А тем более с детьми! Уж очень это попахивает на э-э-э…

Наверное, он хотел сказать «на совращение малолетних», но промолчал. Не рискнул проверять, как воспримет его гипотезу незнакомый человек с мечом.

– Меня зовут Баррелий ван Бьер, – представился монах. – И раз вы член Надзорной палаты, значит, имеете представление, кто я такой.

Таврий, прищурившись, всмотрелся ему в лицо.

– Ты язычник! – припомнил священник чуть погодя. – Один из тех, что некогда поклонялись лжебогине Кригарии и живы по сей день. Я мог бы заподозрить, что ты причастен к нападению на меня, но не стану. Будь оно так, зачем тебе сознаваться слуге истинного бога в том, что ты молишься древним идолам? Ведь без твоей подсказки я бы тебя и не узнал… А теперь руби веревку – те, кто меня связал, могут вот-вот вернуться.

– Вы не ответили на мой вопрос, святой сир! – заметил Баррелий, и не думая подчиняться.

– Нет, вы гляньте, какая вопиющая наглость! – Щеки курсора побагровели. – Кто вообще дал тебе право спорить с проводником божье силы?

– Я лишь хочу выяснить, что тут стряслось, – как ни в чем не бывало ответил Пивной Бочонок. – Неужели в моем любопытстве есть что-то постыдное?

– А я, между прочим, задал тебе тот же вопрос! – напомнил Таврий.

– Так и есть, – согласился ван Бьер. – Только это вы привязаны к дереву, а не я. И раз уж я язычник, могу просто сделать вид, будто прошел мимо и не заметил вас. В конце концов, меня не касается, с кем вы повздорили и останетесь ли в живых.

– Да как… да как ты смеешь! – вновь зашипел курсор, но кригариец был невозмутим.

– С другой стороны, – продолжал он, – если на вас напали те же люди, с которыми я хочу поквитаться, почему бы нам не помочь друг другу? Кто знает, возможно, мне даже посчастливиться отыскать блитц-жезл, который у вас отобрали. Готов поспорить, утрату столь ценной вещи Капитул вам не простит.

– Ах ты интриган! Хитрый богомерзкий проходимец!

– Очень жаль. Ну что ж, прощайте, святой сир! Я не верю в вашего бога, но все равно желаю вам выпутаться из этой передряги живым. Наверняка кому-то еще кроме меня взбредет на ум гулять среди могил в такую рань и он вас не оставит… Удачи!

И монах, развернувшись, зашагал прочь. Вернее, сделал вид, что зашагал, поскольку был уверен, что этот разговор еще не окончен.

Он редко ошибался в людях. Не ошибся и на сей раз.

– Постой, кригариец! – окликнул его Таврий. – Хорошо, твоя взяла! Прости мне мою злость и гордыню. Ты был столь добр, пожелав меня спасти, а я повел себя неблагодарно. И недостойно. Не иначе, минувшей ночью я столько всего натерпелся, что у меня ум за разум зашел. Прости еще раз. Видит Громовержец, я не хотел тебя оскорбить.

С нами как будто заговорил совершенно другой человек. Ан нет, у дерева стоял все тот же курсор. И ван Бьер все еще был не прочь узнать, как Таврий тут очутился. Тем паче впервые в жизни перед язычником-кригарийцем извинялся слуга Громовержца. Не просил пощады, как это было в Промонтории с курсором Гириусом, а извинялся сам, по доброй воле… Ну или почти по доброй. И искреннее удивление на лице моего друга говорило о важности сего исторического момента.

– Ты уже знаешь, что я служу Надзорной палате Главного Капитула, – продолжил священник после того, как Баррелий вернулся. – Это означает, что я не участвую в богослужениях, а делаю лишь вспомогательную работу: проверяю поступающие к нам жалобы и донесения. И на Тотенштайн прибыл по этой же причине. Здешние могильщики стали замечать по ночам в старой части кладбища странных людей. А поскольку мы уже не однажды изгоняли отсюда сектантов и некромантов, новые сведения тоже нуждались в проверке.

– И вы явились сюда ночью один, без храмовников? – усомнился ван Бьер. – Как-то это странновато выглядит.

– Храмовникам нет равных, когда надо устроить большую и шумную облаву, – пояснил Таврий. – Но для тайной слежки они, увы, непригодны. Мне же хотелось сначала удостовериться, что могильщики не ошиблись, и лишь потом давать ход этому делу. За ложную тревогу меня бы не похвалили.

Кригарийца такое объяснение не удовлетворило:

– И все же вы рискнули сунуться на Тотенштайн, не известив об этом ни одной души. Вы, святой сир, либо чересчур отважны, либо, извините за прямоту, безрассудны.

– Я не собирался лезть в драку, – ответил на это курсор. – Хотел лишь спрятаться в укрытии и заметить людей с факелами. Никто не станет разгуливать по кладбищу ночью без факелов, согласись. А их свет во мраке виден издалека.

– И что в конце концов пошло не так?

– Сие мне неведомо. Я спрятался в кустах, едва зашло солнце, но никого не обнаружил. А потом на меня напали люди с вымазанными сажей лицами, отобрали блитц-жезл, привязали к дереву и заткнули мне рот. Ума не приложу, как они нашли меня в кромешной тьме. Наверное, поэтому и не убили. Я не сумею их опознать, а им не нужны проблемы с мертвым священником, ведь они не ведали, что я пришел один, без прикрытия.

– Дайте-ка угадаю: и за все это время вы не услышали от них ни слова?

– Воистину! Но откуда тебе это известно?.. Ах да, ты же сказал, что, возможно, мы ищем одних и тех же людей! Так кто они такие?

– Это я сам до сих пор выясняю, – признался Баррелий. После чего все-таки смилостивился и разрубил Таврию путы.

Получив свободу, курсор снова извинился, а затем отвернулся к дереву, задрал балахон и, пробормотав «Господи, наконец-то!», оросил то струей мочи. Судя по громкому журчанию и вздохам облегчения, пленник терпел уже давно. Но, к чести своей, дотерпел до освобождения и не обмочился.

– И все же вы кое о чем умолчали, – сказал ван Бьер, когда наш новый союзник закончил поливать древо «святой водой». – Например о том, что вы заранее знали, куда придут ваши «некроманты». Скажите, я не прав?

– С чего вдруг ты так решил? – спросил Таврий, растирая затекшие от веревок руки.

– Потому что вас схватили почти у самого убежища этих молчунов, – ответил монах. – Зачем кому-то тащить вас к этому дереву через все кладбище? А значит вы прятались либо тут, либо неподалеку. Но чем вам приглянулось это место? Отсюда далековато до выхода. А засада у кладбищенских ворот – самое верное решение, если вам невдомек, кого и где вы разыскиваете.

– А ты башковит для человека, которого с детства обучали лишь одной премудрости – рубить людям головы, – отметил слуга Громовержца. – Ладно, допустим, я скажу, что пожаловавшиеся в Надзорную палату могильщики отметили участок кладбища, где чаще всего видели подозрительных личностей. И тут появляется встречный вопрос: а кто указал это место тебе?

– Допустим, я следил за этими людьми раньше и знаю, где они прячутся, – выкрутился Пивной Бочонок. – А пришел сюда спозаранку, потому что хочу застать противника врасплох. Те, кто ведет ночную жизнь, ложатся спать на рассвете – наилучшее время для вторжения в их логово.

– Ты тоже многое не договариваешь, – посетовал в свою очередь Таврий и был прав. – Но я не стану донимать тебя расспросами, если укажешь мне логово, о котором упомянул.

– Боюсь, вам тоже придется мне кое-что пообещать, – не согласился ван Бьер. – Я выполню вашу просьбу, если вы поклянетесь, что исполните мою.

Я посмотрел на монаха с удивлением и укоризной. По идее, ему бы следовало поскорее отделаться от курсора, памятуя, сколько горя причинил нам Капитул. Но Баррелий считал иначе. Перехватив мой взгляд, он украдкой мне подмигнул: дескать, спокойно, парень, я знаю, что делаю. С чем я, конечно, не мог спорить, но дал понять, что не одобряю этот выбор.

– Ты смеешь выдвигать мне условия, язычник? – вновь посуровел курсор. Правда, уже не краснея от злобы, а лишь выражая недовольство.

– Точнее не скажешь, – хмыкнул кригариец. – Я – наемник и привык заключать сделки. Язык взаимовыгодной торговли – самый доходчивый и полезный из всех языков мира.

– Однако, смею напомнить, что я не наемник, а священник! – продолжал хмуриться Таврий. – И обращаться ко мне с таким предложением – святотатство!

– А я смею напомнить, что вы – священник без блитц-жезла, – парировал ван Бьер. – И я пока не вижу других желающих искать вашу пропажу.

Довод угодил не в бровь, а в глаз. Курсор открыл было рот, собираясь вновь осудить Баррелия, но услыхав про жезл, не проронил ни слова и насупился.

– Ладно, чего ты от меня хочешь? – спросил он, так и не найдя возражений.

– Вы обмолвились, что являетесь носителем «малого ключа», – напомнил монах. – Я в курсе, что это означает. Надзорная палата наделила вас правом входить в любые дома Эфима и никто при этом не смеет чинить вам преграды.

– Верно, но лишь отчасти, – признал священник. – «Малый ключ» потому и назван малым, что он дает мне ограниченные полномочия. В дома министров тетрарха, его советников, фаворитов и иной придворной знати меня с таким «ключом» не впустят.

– Эти люди мне не интересны, – отмахнулся Баррелий. – Но есть в столице дом, где, как я подозреваю, находится второе логово напавших на вас негодяев. Одному мне к ним не проникнуть. По крайней мере, без опаски угодить за это в тюрьму или на виселицу. Но с вами мы наведаемся туда в гости на совершенно законном основании.

– А ты случаем не морочишь мне голову? – усомнился Таврий.

– Зачем бы мне это понадобилось, святой сир?

– Да мало ли, чего ожидать от язычника. Но если ты не солгал, не лучше ли нам немедля отправиться в тот дом и все выяснить?

– И оставить негодяям с кладбища символ вашей святости?

– Ах да – блитц-жезл! – вновь спохватился курсор. – В таком случае идем поскорее его отыщем. А этот мальчик, он кто? Твой оруженосец?

– Нет, что вы. Обычный слуга из борделя, которого приставили ко мне провожатым, – ответил ван Бьер. И самое обидное, что ни слова не соврал. – Отзывается на кличку Горшок. Правда, иногда дерзит, но вообще существо полезное и не робкого десятка. Верно я толкую, Горшок?

– Истинная правда, сир, – пробурчал я, вживаясь в новую роль. Как хотелось надеяться, недолгую, хотя моя рука, жаждущая всадить Таврию кинжал промеж лопаток, отныне зачесалась сильнее…

Глава 7

– Припоминаю, что когда меня привязали к дереву, я слышал неподалеку странный шум, – сказал Таврий, изучив склеп Дироусов и тоже не найдя ничего подозрительного. – Звук был похож на… как бы его описать…

– На движение каменных плит? – подсказал Пивной Бочонок.

– Пожалуй, да, – кивнул священник. – Но было еще что-то. Только не механическое, а похожее на орлиный клекот или… Знаешь, некоторые птицы вместо пения издают щелчки, похожие на звук кастаньет.

– Вам никогда не доводилось сталкиваться с гномьим отродьем, святой сир? – неожиданно поинтересовался монах.

– Нет, Господь миловал. А что? – Вопрос показался курсору странным.

– Ничего, просто спросил. – Кажется, ван Бьеру не хотелось пугать его разговором на эту тему, да еще на кладбище. – Как бы то ни было, мы на месте. И где-то здесь есть вход в убежище молчунов.

– Надо поискать секретный рычаг, открывающий этот вход, – предложил Таврий.

– Можете не стараться, – не одобрил его идею кригариец. – Наши враги не идиоты. Вряд ли их логово можно открыть снаружи. Оно отпирается изнутри по особому сигналу.

– И что это за сигнал?

– Хороший вопрос, святой сир. Разумеется, это не стук и не звон колокольчика – зачем поднимать на кладбище лишний шум? Ни на одной поверхности в склепе нет следов ударов – ни старых, ни свежих. А они непременно остались бы, кабы всякий раз, чтобы войти в логово, его хозяева били по камням чем-то твердым.

– Тогда что же остается? – Курсор вновь оглядел стены и пол гробницы. – Огонь?

– Полагаю, да. Взгляните-ка на эту трещину.

Баррелий указал на плиту одного из саркофагов. Она была расколота надвое, но продолжала лежать на своем месте. Только ее половинки были сдвинуты не до конца и между ними виднелась щель. Узкая – даже палец не просунуть. А если поднапрячься и просунуть, то уже не высунуть. Еще туда можно было вставить сплюснутый конец ломика – мы захватили с собой из лавки Гезира кое-какой инструмент разорителей могил, – но это тоже ничего бы не дало. Плита была слишком массивной, и снять ее могли бы не менее полудюжины человек с большими ломами.

– Здесь какие-то черные полосы. Похоже на сажу, – сообщил Таврий, потерев края трещины и изучив грязь, что налипла на палец.

– Она и есть, – подтвердил монах. – Кто-то здесь жжет бумагу, которую пихает в щель, а оставшуюся сажу сметает, чтобы скрыть улики. Но сажа – коварная штука. Сколько ее ни сметай, все равно остаются следы. Ну что, святой сир, вы готовы проверить нашу догадку или нет?

– Если ты готов, кригариец, то я – тоже, – кивнул священник. – В конце концов, мы явились сюда не затем чтобы останавливаться на полдороге.

– Отлично, – подытожил ван Бьер. – Тогда приступим. Горшок! Эй, Горшок, оглох, что ли?

– Да, сир! – Я замешкался, поскольку еще не привык к своему новому фальшивому имени.

– Дай сюда карту, – велел Пивной Бочонок. – Все равно она нам больше не нужна. И огниво с паклей. Буду мастерить отмычку для этого тайника.

– Ты уверен, что фокус сработает? – спросил у него Таврий.

– Скоро выясним. По крайней мере мне известно, что не все молчуны прячутся в этой дыре. А значит из города к ним могут заявиться гости, за которых мы себя и выдадим.

Кригариец разорвал карту на четыре части – а вдруг бумага нам еще понадобится? – и поджег четвертинку от запаленной огнивом пакли. После чего просунул воспламенившийся пергамент в щель. Как глубоко он упал, неведомо. Но он не остался лежать на дне саркофага, а провалился дальше – это можно было разглядеть.

– Мы с Горшком спрячемся снаружи за углом, – предупредил Баррелий курсора. – А вы, святой сир, выманите из-под земли тех, кто оттуда явится, и подадите мне сигнал. Это важно. Потому что если они почуют опасность и успеют закрыть выход, второго шанса у нас не будет.

Что ж, Псина не солгала. Вскоре после того, как горящая бумажка упала в щель, послышался глухой скрежет, и один из саркофагов – не тот, где треснула плита, – стал медленно выезжать вперед. А когда он остановился, между ним и стеной склепа в полу зияла прямоугольная дыра. Такая, в которую можно было протиснуться лишь боком.

Напортачив ночью, на сей раз Таврий не подкачал. И сыграл отличную приманку для наших врагов.

– Эй, вы! Хулиганы, которые отобрали у меня блитц-жезл! – взвизгнул он, держась в стороне от дыры, откуда могла вылететь стрела. – Мне известно, где вы прячетесь! Эй, я к вам обращаюсь! Верните жезл, и я уйду. Клянусь, я никому не расскажу про ваше подземелье. Мне нет до вас ни малейшего дела! Просто отдайте жезл и все! Вам его никому не продать, а для меня он очень ценен! Я могу за него заплатить! Да, конечно! Скажите, сколько вы хотите киферов, и я принесу!

Расчет курсора оказался верным. Придав голосу страх и волнение, он дал понять, что его никто не защищает, и что он по-прежнему тут один. Как он выпутался из веревок и открыл тайник, было не столь важно. Куда важнее, что священник разоблачил убежище молчунов и стал нежелательным свидетелем. А это значит, что отпустить его восвояси они теперь не могли.

Сигнал Таврия не заставил себя ждать.

– Ну наконец-то! – воскликнул священник чуть погодя. – А я было решил, что не докричусь до вас двоих!

Последние слова курсора оповещали кригарийца о том, сколько противников выбралось из-под земли. Неизвестно, как долго еще прожил бы Таврий, но молчуны не успели ему навредить. Потому что когда в гробницу ворвался Баррелий, вред был причинен уже им.

Ван Бьер не задавал вопросов. В правой руке он держал «эфимец», а в левой увесистый булыжник. Который был немедля брошен в щель, откуда как раз показался второй молчун. Все, что он успел, заметив летящий камень, это бросить арбалет и закрыть голову руками. Что ему не слишком помогло. Удар отбросил его назад, и он стукнулся затылком о край прохода, после чего скатился вниз по узким крутым ступеням.

Первый мнимый гариб не растерялся и тотчас напал на монаха. Но тот отразил его саблю мечом и пнул врага в коленную чашечку. Поэтому второй выпад молчуна получился неуклюжим. Баррелий даже не стал отражать эту атаку. Уклонившись, он подскочил вплотную к противнику и вонзил тому «эфимец» в левый бок. А потом столкнул жертву в щель на упавшего соратника. После чего спрыгнул туда сам, опасаясь, как бы другие молчуны не успели закупорить вход.

Судя по дальнейшему шуму, опасался Баррелий не зря – внизу у лестницы был кто-то еще. Мычание, которое издавал явно не кригариец, вскоре умолкло. Но поскольку мы с Таврием не видели дерущихся, эти мгновения показались мне долгими. Ван Бьер кинулся в неизвестность, где его могло поджидать все, что угодно. И быстро отступить у него не выйдет – два тела на узкой лестнице загромождали ее почти целиком.

Курсор в волнении переминался с ноги на ногу, поглядывая то на вход в подземелье, то на меня. Кинжал в моей руке и угрюмые взгляды, которые я бросал на слугу Громовержца, тревожили его. Вряд ли я походил на убийцу, но скрывать свои чувства я не умел и не пытался. Если Баррелий не выберется обратно, Таврию подавно не стать моим союзником. А если он попытается меня схватить, я покажу ему, чему успел научиться у кригарийца.

Вскоре шум утих и наступила тишина, продлившаяся еще какое-то время. И когда ее нарушил голос, он к моему немалому облегчению был мне знаком.

– Идите сюда, святой сир! Вам надо обязательно на это взглянуть, – позвал курсора монах. Про меня он тоже не забыл: – И ты, Горшок, спускайся. Надо закрыть вход, чтобы никто сюда больше не нагрянул.

Дабы мы не споткнулись, ван Бьер убрал с лестницы тела, попутно добив мечом молчуна, который был лишь оглушен. Еще один труп мы обнаружили, когда присоединились к кригарийцу. Третьего противника он зарубил возле деревянного механизма, упирающегося в потолок рукотворной пещеры. Довольно просторной, надо заметить. Бревенчатая крепь, не позволяющая ей обвалиться, достигала высоты в полтора человеческих роста. И была изготовлена не тяп-ляп, а очень надежно. А приделанные к столбам факелы разгоняли здешнюю темноту.

Едва мы спустились, Баррелий начал вращать огромное колесо-ворот. Сам же механизм упирался в дно закрывающего щель саркофага и двигал его от стены и обратно.

Таврий тем временем осмотрел трупы, но к своему огорчению не нашел у них блитц-жезл.

– Что там в глубине? – поинтересовался он, глядя в шахту, которая дальше шла под уклон. В ней тоже горели факелы, но вскоре она сворачивала вправо, и ее конец был отсюда не виден.

– Вы спрашиваете меня, как будто я тут раньше бывал, – отозвался ван Бьер, продолжая крутить ворот. – Я разглядел в конце коридора какой-то зал. Там темно, но он великоват для обычного тайника. Я бы даже сказал, он слишком огромен.

– Там кто-нибудь есть? – насторожился курсор.

– Очевидно, нет. Иначе он давно примчался бы на шум.

– Но вы не уверены, что перебили всех, кто здесь прятался?

– По моим сведениям, их было восемь. Впрочем, кто-то из них мог ночью уйти.

– Или к ним могло подойти подкрепление.

– Или так. Поэтому я лучше закрою выход от греха подальше. Если что, мы знаем, как его открыть. А так по крайней мере нас от него не отрежут.

Я взглянул на нависшее над нами дно саркофага. Даже несмотря на свет факелов чудилось, будто мы очутились в могиле. Тем более, что наверху и впрямь было кладбище.

В обнаруженном кригарийцем зале действительно царил мрак. Но мы забрали из шахты факелы и рассмотрели место, куда на сей раз угодили.

Оно разительно отличалось от шахты с ее крепями и неровными стенами. Это помещение было высотой уже в три человеческих роста и полностью отделано каменными плитами. Его потолочные своды поддерживались колоннами и арками, отчего казалось, будто мы пришли в храм. Вот только что за храм упрятан глубоко под землю? И где в нем алтарь, статуи и прочее ритуальное убранство?

– Это не канализация, – заметил ван Бьер, принюхавшись. – Вони нет и вообще тут сухо.

– Канализация под кладбищем не проложена, – согласился курсор. – Все это напоминает Боденлоз – древнейший город, на месте которого был когда-то основан Тандерстад. Под столицей и по сию пору много таких пустот. Например, подвалы нашего главного храма. Не секрет, что это фрагмент катакомб, построенных тысячу лет назад во времена Боденлоза. Однако я не слышал, чтобы под Тотенштайном находили нечто подобное.

– Ну вот, теперь нашли, – заключил Баррелий. – Ага, вижу дверь! Надо полагать, раз здесь пусто, самое интересное прячут за нею.

Не считая входа в шахту, дверь в зале была одна. И она, в отличие от ветхой двери склепа, выглядела почти как новая. А прямо над ней в стене имелись два узких окошка, похожих на бойницы в крепостной стене.

Или это и были бойницы?

В последнем Баррелий не усомнился. Едва разглядев дверь и окошки, он тут же велел нам спрятаться за колоннами. Впрочем, если бы кто-то следил за залом из бойниц, он бы уже нас заметил, ведь мы несли факелы. Но за дверью не слышалось оживления, и ван Бьер рискнул подойти и проверить, не заперта ли она.

Замок на двери был не из дешевых: врезной, сделанный в мастерских Хаммерстада. Такие же замки стояли на сундуках в вейсарских банках, а значит следующее помещение не пустовало и там хранилось что-то ценное. Или кто-то ценный. Например, связанный пленник-кригариец.

Толкнув дверь, Баррелий удостоверился, что она заперта, после чего подозвал меня:

– Горшок! Сумку с инструментами сюда.

Инструменты, которыми снабдила нас Псина, я носил в торбе за спиной. Был среди них и набор отмычек, с которыми монах умел обращаться. Не так ловко, как Вездесущая, но поковырявшись в замке, ван Бьер в конце концов что-то подцепил, и тот, щелкнув, открылся.

Таврий, нахмурившись, глядел, как язычник не стесняясь использует при нем воровские навыки. Иными словами, делает то, за что в Тандерстаде ежегодно отрубали руки десяткам воров. В иное время святой сир наверняка осудил бы подобный грех. Но обещание ван Бьера отыскать блитц-жезл заставляло курсора помалкивать.

Однако когда с замком было покончено и кригариец взялся за дверное кольцо, на него вдруг нашла оторопь. Он посмотрел сначала на бойницы, а затем прильнул ухом к двери.

– В чем дело? – осведомился полушепотом Таврий. – Там кто-то есть?

– О да, – уверенно кивнул монах. – Ваша птица, святой сир, пение которой вы слышали минувшей ночью.

– Не понимаю, – удивился курсор. – Какая еще птица?

– Та, что издает щелканье вроде кастаньет, забыли? – напомнил Баррелий. – Я до последнего надеялся, что вам померещилось, но теперь вижу, что нет. Похоже, люди без языков умеют приручать себуров. И эта гномья тварь поджидает нас прямо за дверью…

Глава 8

– Зачем ты открыл замок? – Глаза священника расширились от ужаса. – Закрой его немедленно!

– Ваша правда, святой сир. – И кригариец, вставив отмычку назад в замок, снова начал в нем ковыряться.

– Ты разве не знаешь язык себуров? – спросил я у Баррелия. – Поговори с чудовищем. А вдруг оно не злобное и поможет тебе?

– Знать-то знаю, – подтвердил соратник. – Только болтать с этой дрянью лучше все же через закрытую дверь, чем…

Дверь распахнулась с такой силой, что не успевший отскочить монах был отброшен аж на середину зала. Выпавший у него из руки меч забренчал по полу, а мы с Таврием вжались от испуга в стену у дверного проема. И вовремя. Потому что в следующий миг оттуда вырвался некто, на кого я боялся даже смотреть, а не то, что стоять у него на пути.

Это гномье отродье не походило на уродливых слепых криджей и великанов-громорбов. Себуры были крупнее первых, но значительно меньше последних, и тоже мало походили на человека. Скорее, в них было что-то от насекомых: костлявое туловище и неимоверно длинные конечности. Но не слабые, а представляющие собой жгуты из крепчайших жил.

А венчала это тело еще более мерзкая голова. По форме вроде бы человеческая, но непропорционально большая, с выпученными глазищами и такой огромной пастью, что назвать ее ртом язык не поворачивался. Распахнись она на всю ширину, в нее запросто влезла бы голова ван Бьера, а я и вовсе провалился бы по грудь.

Я скончался бы от разрыва сердца там, где стоял, кабы себур, выйдя из двери, взглянул на меня. Но к счастью для нас с курсором, все внимание чудища сразу обратилось на Баррелия. Который, к счастью для него, не был оглушен дверью и защелкал языком сразу, как только страхолюдина переступила через порог.

Родная речь – если можно так выразиться, – удивила себура. Он остановился и что-то ответил монаху, который, встав на ноги, продолжил издавать щелчки и начал мало-помалу, без резких движений, подбираться к оброненному «эфимцу».

Прежде я слышал, как ван Бьер говорил и с громорбами, и с криджами. Иными звуками, но даже когда монстры выражали ему эмоции, все равно было неясно, чего они хотят. Те же громорбы рычали от удовольствия так, что у меня душа уходила в пятки. Да и криджи завывали почище волков по любому поводу.

Себур выглядел самым спокойным из них – его щелчки звучали не угрожающе. Что, впрочем, меня не успокаивало. А все из-за Баррелия. У него, небось, уже мозоль на языке натерлась – так много он успел наговорить монстру, – но монах не перестал выглядеть настороженным. И все также подкрадывался к валяющемуся на полу мечу.

Предчувствия меня не обманули.

– Святой сир! Горшок! – Внезапно кригариец перешел с гномьего языка на человеческий. – Прячьтесь за дверь и заприте ее! Парень, брось на пол факел – мне понадобится свет! Похоже, эту тварь не уговорить и сейчас тут станет жарковато…

Таврий рванул наутек так быстро, что даже опередил меня. Ладно, хоть не захлопнул перед моим носом дверь, а дождался, когда я тоже окажусь за нею.

Я оставил факел Баррелию, но у священника был свой, и мы смогли осмотреться. Это помещение было не таким просторным, но и не маленьким. Ни молчунов, ни их пленника здесь тоже не наблюдалось. Правда, следы чьего-то присутствия были. В другом конце продолговатого зала – видимо, это была часть перегороженного коридора, – валялись какие-то пожитки. Также там стояла большая статуя, а на стенах висели флаги.

Однако разглядывать все это было некогда. Во-первых, требовалось как-то запереть дверь, поскольку на ней не обнаружилось засова (видимо, чтобы себур не заперся изнутри). А во-вторых, у ван Бьера назревали крупные неприятности, и его судьба интересовала нас куда больше, чем здешнее убранство.

Первая задача решилась легко. Торба с инструментами была со мной, а в ней лежал короткий ломик. Я пристроить его в дверном кольце, а другой конец ломика упер в косяк, пока священник держал дверь, чтобы она не открылась. Сооруженный на скорую руку засов получился ненадежным, но это было лучшее, что мы смогли изобрести.

Со второй задачей тоже разобрались. Прямонад дверью нависала дощатая площадка, с которой можно было стрелять из бойниц. Но арбалет я не захватил, поскольку монах нагрузил меня инструментами, так что мы не могли пускать стрелы в себура. Зато могли видеть, что происходит в зале, благо кригариец, подобрав факел, больше не выпускал его из руки. Глаза подземных тварей были непривычны к огню даже несмотря на то, что они, по легендам, видели пламя самих Гномьих печей. Что Баррелий и использовал в схватке с превосходящим его по силе врагом.

Переговоры язычника с отродьем завершились сразу, как только я и Таврий сбежали. И когда мы, забравшись на площадку, выглянули в бойницы, чудовище уже гонялось за монахом, будто кухарка – за шкодливым котом, укравшим колбасу.

Последнее – не преувеличение. Именно так выглядело начало этого боя. Даже несмотря на худобу, себур все равно был тяжелее кригарийца раза в четыре. Ну а про размеры не стоит и заикаться.

Однажды ван Бьер признался, что не рискнул бы драться в одиночку с громорбом или себуром. С криджем – еще куда ни шло, да и то с полудохлым, ибо взрослый кридж тоже был силен и смертоносен. Но если с огромными громорбами кригариец прежде находил общий язык, то с себуром этот номер не прошел. И Баррелий ввязался в неравный бой, так как отступать было поздно, а другого выхода отсюда не существовало.

Тактика монстра была на первый взгляд простой. Монах слепил его огнем, и он вертелся, размахивая конечностями и пытаясь выбить факел из рук противника. Двигался себур для своих габаритов очень стремительно. Замешкайся Баррелий на чуть-чуть, и в следующий миг гигантский «волчок» зашиб бы его, размазав по стене или колонне.

Иногда кригариец выгадывал момент, дабы полоснуть мечом по мелькающим перед ним ручищам. Пару раз это удалось. «Эфимец» делал на себуре зарубку, и тот с громким стрекотом отдергивал конечности, но не ослаблял натиск. И ван Бьеру снова приходилось убегать, так как он пока не мог подобраться ближе и распороть чудовищу брюхо или глотку.

И все-таки монах отыскал слабину во вражеской защите. Смекнув, что от беготни мало проку, он начал кружить вокруг одной из колонн – туда-сюда и всякий раз внезапно меняя направление. Эти танцы давались себуру труднее. Вдобавок торчащая между ним и человеком колонна мешала ему наносить удары.

Громорб на его месте своротил бы колонну, но себур был для этого мелковат. И отбив о нее руки, рассвирепел еще больше, чем от порезов. После чего стал бросаться на человека с такой лютой одержимостью, что из пасти у твари полетела пена.

Ярость вымотала монстра быстрее, чем суета. Вскоре его стрекотание стало прерывистым, а дыхание хриплым. Прежде себур все время двигался, но теперь стал делать остановки. Сначала короткие и редко, но затем они стали все продолжительнее и чаще.

Баррелий тоже вымотался. Но он, в отличие от противника, сохранял хладнокровие – насколько это удавалось, – и следил за своим дыханием. Что и позволило ему вскоре контратаковать, когда чудовище снова остановилось на передышку.

Привыкнув, что человек лишь бегает да изредка отмахивается мечом, себур растерялся, когда монах вдруг ринулся прямо на него. Само собой, растерялся он лишь на миг, но ван Бьеру этого хватило. Прежде чем тварь опять замахала ручищами, он подскочил к ней и сунул факел в ее раззявленную пасть.

Себур издал совершенно невообразимое стрекотанье, похожее на треск рвущейся ткани, но намного громче и…

…И в зале наступила тьма.

– Факел! – крикнул я стоящему у другой бойницы Таврию. – Дайте факел, святой сир!

– Что?! – переспросил ошалевший курсор. Он тоже следил за язычником, затаив дыхание, ведь в этом бою от победы человека зависели и наши жизни. А что творилось во мраке, можно было определить лишь по шуму. То есть почти ничего. И все же сам по себе шум давал понять, что бой не прекратился.

Не став повторять вопрос, я просто вырвал факел у священника. Но он не возмутился, ибо был слишком впечатлен зрелищем и напуган. Встряхнуть его могла разве что пощечина. Но мне не было до него дела, ведь я спешил на помощь кригарийцу. Оставшись без огня, он стал беззащитен против чудовища, видящего во мраке. И моим долгом было снова уравнять их шансы.

Однако я опоздал.

Выброшенный из бойницы факел не долетел до середины зала – туда, где ван Бьер и гномье отродье играли в догонялки, – а упал ближе. Поэтому я напряг зрение и слух, дабы понять, что там творится.

Стрекотанья больше не слышалось, равно как ударов мечом. Движения в отблесках огня тоже не наблюдалось. Вконец сбитый с толку, я окликнул ван Бьера, хотя если он погиб, а себур выжил, это была не самая удачная мысль.

– Я жив! – донесся из темноты усталый голос. – А бледный тощий парень свое отбегал. Опасное, но все же глупое создание. Ему бы не погасший факел из глотки выковыривать, а под ноги смотреть, но он решил иначе. Вот и наткнулся пузом на железяку. Надеюсь, святому сиру не станет дурно – тут теперь весь пол в склизкой требухе. Проклятье, как же она смердит!

– Не беспокойся, я не чистоплюй. Мне доводилось видеть выпущенные кишки и даже копаться в них, – ответил Таврий после шумного вздоха облегчения, означавшего, что он тоже рад победе язычника.

– Уверен, в такой горе кишок вы точно не рылись… Ну хорошо, что там насчет пленника?

– Его здесь нет, – доложил я. – Никого больше нет. Наверное, пленника увели отсюда до того, как мы пришли на Тотенштайн.

– Гном их всех побери! – Баррелий выступил из мрака с мечом, заляпанным черной кровью. Руки его также были по локоть в крови монстра. – Ладно, впускайте меня. Поглядим на то, что тут осталось…

Глава 9

– О каком еще пленнике шла речь? – спросил Таврий, когда ван Бьер к нам присоединился.

– Да ищу я одного пропавшего человека, – ответил тот с неохотой. – Была догадка, что его держат здесь, но я ошибся.

Разило от Баррелия, как от выгребной ямы. После того, как он вспорол себуру брюхо, содержимое кишечника твари выплеснулось ему на сапоги и отчасти на штаны. Помимо крови руки кригарийца также были испачканы дерьмом, и перед возвращением в город монаху не мешало бы привести себя в порядок.

– Может, расскажешь мне об этом человеке? – предложил курсор. – А вдруг я сумею тебе помочь?

– Вряд ли, святой сир. Вы же, как и я, понятия не имеете, за кем охотитесь… Кстати, а что это за место? – Баррелий решил перевести разговор на другую тему. – Не то какой-то храм, не то казарма.

– Я думал ты, язычник, разбираешься в капищах лучше меня, – съязвил Таврий, осматривая странную безголовую статую высотой в полтора человеческих роста. Любопытно, что голова у нее не была отколота – именно такой статуя ваялась изначально. Потому что свою голову она держала в левой руке, а в поднятой правой – меч, чей повернутый горизонтально клинок нависал аккурат над срезом шеи. Так, будто этот человек сам себе отрубил голову, но по какой-то причине не умер.

– А это разве капище? – удивился Пивной Бочонок. – По-моему, я гляжу на вашего Громовержца. Ну а то, что он без головы… хм… Возможно, бог показывает одно из своих чудес – у него же их в запасе превеликое множество.

– Но-но, кригариец! Не кощунствуй! – Священник погрозил ему пальцем. – Посмей кто-нибудь изобразить Господа в таком виде, сего богохульника прилюдно высекли бы молниями. Да так, что всю оставшуюся жизнь он гадил бы от страха в штаны при звуках грома… Нет, мне неизвестен этот обезглавленный человек. Хотя постой-ка…

Курсор подошел к изваянию вплотную и всмотрелся в отрубленную голову.

– Напоминает одну историческую личность, – заметил он, продолжая изучать статую. – Затрудняюсь сказать, кого именно, но я определенно встречал в архивах портрет этого человека. Только там, разумеется, его голова была на месте. Кстати, надо полагать, на флагах нарисован он же.

Два одинаковых флага, висящих на стене справа и слева от статуи, походили на пиратские. Оба были черными и на них был нарисован скелет. Такой же странный, как статуя – безголовый и с мечом. И в такой же позе. Свой череп скелет держал в левой руке, а вздетый над шеей меч – в правой. У подножия статуи и под флагами также были разложены человеческие черепа. Только уже настоящие, и на всех были прилеплены огарки свечей.

Еще перед изваянием стояла большая каменная жаровня. Угли в ней погасли, но сама она была еще теплой. Но курсора и кригарийца больше интересовала не жаровня и не соломенные тюфяки, что были разбросаны у стен, а большой сундук. Он стоял в дальнем углу зала и был не заперт, поскольку на нем отсутствовал замок.

– Осторожней, святой сир! – предупредил Баррелий Таврия, когда тот подошел к сундуку. – Не забывайте о том, кто хозяева этого убежища. Я повидал такие ловушки и в Канафире, и в Промонтории. Вы видите большой сундук, радуетесь, что вам не надо ломать замок, открываете крышку, а там – ба-бах! – сюрприз. Один мой знакомый остался без обеих рук, когда прельстился таким ящичком в доме какого-то богатого купца.

– Охотно верю, – кивнул священник. – И как же нам быть?

– Прежде всего не делать то, чего от нас ждут, – вкратце объяснил монах. – А ну-ка отойдите, вы оба!

Мы послушно отступили к стене. А ван Бьер подцепил сундук пальцами за край днища и развернул его задом наперед. После чего взял у меня ломик и, поддев крышку, резко ее поднял.

Едва она открылась, как из передней стенки сундука выскочили два кривых зазубренных клинка на пружинах. Каждый из них описал полукруг, и если бы Таврий не послушался кригарийца, ему и впрямь отсекло бы предплечья. Или он заполучил бы глубокие раны, которые тоже его бы обескровили. Но курсору повезло. Громовержец наградил его опытным союзником, который только и делал, что спасал его никчемную жизнь. А заодно и мою.

Не став копаться в сундуке из опасения других ловушек, Баррелий перевернул его ногой и вывалил содержимое на пол.

В сундуке лежало несколько больших свитков, а еще склянки и всяческие устройства. Я узнал среди них «змеиную уздечку» – хитрую воровскую удавку из Канафира, что также была в походном арсенале Баррелия. Надо думать, и прочие вещи являли собой изощренные орудия убийств или пыток, а в склянках плескались не целебные снадобья.

– Ничего не трогайте, – вновь наказал нам ван Бьер. – Раз уж сундук хотел вас убить, среди этих игрушек наверняка есть такие, которые впрыснут вам в руку яд или отхватят пальцы.

– Но свитки – важные улики! – возразил Таврий, который явно надеялся отыскать в сундуке свой жезл и снова потерпел неудачу. – Я обязан захватить их с собой для изучения!

– Лучше изучите их здесь, – предложил ему в ответ Баррелий. – Я бы тоже не отказался узнать, что в них написано.

– Я запрещаю вам их читать, – запротестовал священник. – Скорее всего, это тексты из Еретического реестра. Даже если я прочту их, мне строжайше запрещено произносить такое вслух.

– Вот незадача. – Кригариец задумчиво посмотрел на меня, но потом решительно помотал головой. Таврий его знаков не понял, но я догадался – он хотел дать свитки мне, но передумал. Если станет известно, что я – бордельный мальчик на побегушках, – обучен чтению, это вызовет у священника вопросы. И пусть ван Бьер желал докопаться до истины, он не стал разоблачать меня перед Капитулом.

Впрочем, выход из этого щекотливого положения нашелся.

– Не хотите, и не надо, – пожал плечами Баррелий. – Тогда я сам взгляну на эти бумаги. Читать я все равно не умею, и для меня ваши еретические письмена – обычные каракули. Но если там вдруг обнаружатся карты, это мне пригодится.

Не дожидаясь согласия курсора, монах отер грязные руки о тюфяк, подобрал ближайший свиток и развернул его. Так, чтобы я тоже мог в него заглянуть.

Таким образом мы осмотрели все бумаги, на что Таврий ни словом не обмолвился. Я старательно делал вид, что мне просто любопытно, а в действительности бегло прочитывал свитки от начала до конца. Карт в них не оказалось. А то, что было написано, больше смахивало на абракадабру. Вдобавок я, очевидно, читал свитки не по порядку, и в моей голове все еще больше перепуталось.

– Ну что, нашел знакомые буквы? – полюбопытствовал у меня ван Бьер, отдавая курсору последний свиток.

– Ага! Все четыре, которые знаю, – кивнул я, сообразив, как надо подыграть товарищу.

– Умный парень. Еще немного, и научишься писать свое имя, – снисходительно похвалил меня Таврий. Все свитки он собрал в дерюжный мешок, откуда сначала вытряхнул солому. Этот и другие мешки служили здесь подушками.

Мы продолжили обыск, надеясь, отыскать еще что-нибудь интересное: тайник или припрятанную записку.

– Как вообще можно приручить себура? – спросил я у Баррелия, который взялся отмывать с себя грязь в жбане с питьевой водой. – Даже если эти люди знают гномий язык, без своих языков они не могут говорить с отродьем.

– А как дрессируют животных в цирке? – ответил монах вопросом на вопрос. – Кнутом и пряником… точнее, мясом. Так же с гномьим отродьем. Наоборот, его приручить еще легче, ведь эти твари умнее зверей. Конечно, не всякий себур пойдет служить человеку за мясо. Но есть среди них такие, которым нравится ежедневная кормежка. Эти твари полжизни проводят в поисках пищи и очень часто голодают. А когда еды вдоволь, многих из них на голодную волю больше не тянет.

– И чем их кормят?

– Сам догадайся. Даю подсказку: посмотри на подсвечники возле статуи.

– О нет! – От страшной догадки я даже выронил нож, которым вспарывал очередной тюфяк. – Значит, по-твоему, пленника тоже скормили чудовищу?

– Разумеется, нет. Полностью исключено, – помотал головой Пивной Бочонок.

– Откуда знаешь?

– Я проверил. Желудок себура пуст. Если бы он недавно поел, то еще не переварил бы человеческие останки. Но я их там не нашел.

Он сорвал со стены один из флагов и вытер мокрые руки, а затем штаны и сапоги.

– И куда идем теперь? – вновь спросил я. – На улицу Шелкопрядов?

– А куда же еще? Не думаю, что пленника приведут сюда дважды. – Монах скомкал флаг-полотенце и отбросил его в сторону. – Или что, у тебя есть другие идеи?

Идея у меня была только одна: покинуть скорее это зловещее место и вернуться в город, где, небось, уже сверкало солнце.

– Как я и подозревал: эти тексты из Еретического реестра, – подал голос Таврий, тоже пробежав глазами по свиткам. – Ваше счастье, что не умеете читать, а то осквернили бы свои души тяжким проклятьем.

От этих слов мне стало не по себе, ведь я, в отличие от Баррелия, не был язычником. И пускай я тоже перестал верить Капитулу, во мне еще жил страх перед Громовержцем, которого не стоило злить понапрасну.

Пришлось утешить себя мыслью, что я читал запретные тексты с благородной целью: спасти братьев ван Бьера, и неважно, что они тоже не верили в единого бога.

– Так кем же могут быть хранители этих вредных записей? – вновь спросил Баррелий. – Странная статуя, странные флаги, странные свитки… Уж в них-то, поди, написано, с кем мы имеем дело.

– На языческую секту это и впрямь непохоже, – признался курсор. В мешок с бумагами он засунул и второй флаг, который, видимо, тоже счел уликой. – Тексты Вездесущих были бы на канафе. Да и статуя облачена в восточные доспехи, а не западные, и меч у нее здешний. Если судить по флагам, это пираты. Однако я впервые вижу, чтобы пираты пользовались ядами и изощренной техникой, а также приручали себуров и прятались на кладбище. Для лихой речной братвы это что-то новенькое… Извини, кригариец, но пока я не проштудирую свитки, мне нечего сказать тебе на сей счет.

– Возможно, вы раздобудете новые полезные сведения, если сдержите обещание, сопроводив меня в дом, о котором мы говорили, – предположил монах.

– Горшок упомянул об улице Шелкопрядов, – заметил Таврий. – Этот дом находится там?

– Верно, – подтвердил кригариец. – Богатый квартал, но, полагаю, носитель «малого ключа» вхож в тамошние дома.

– Да, в том квартале мое право неоспоримо.

– Тогда незачем терять время. Идемте прямо сейчас.

– А что делать со всем этим добром? – спросил Таврий, указав на рассыпанные по полу улики, которые, наверное, было бы правильнее назвать «злом».

– Я бы его не трогал. – Баррелий почесал макушку. – Но каждая из этих штучек может завтра кого-нибудь убить. И будет обидно, если этими «кем-нибудь» окажемся мы. Поэтому… отойдите-ка подальше!

Ван Бьер приподнял пустой сундук и несколько раз с грохотом уронил тот на его содержимое.

– Вот так-то лучше, – подытожил монах, давя сапогом недобитые склянки. – Если уж воевать, пусть они дерутся по моим правилам, а не втыкают в меня исподтишка ядовитые иголки… Верно я толкую, Горшок?

– Вернее не скажешь, сир, – отозвался я. И с тоской подумал о том, что предпочел бы вообще ни с кем не воевать. Да только чуяло мое сердце, что мы с ван Бьером опять увязли в войне по самые уши.

И хорошо, если это были мои уши, а не его – из такой-то мелкой передряги кригариец выпутается. Увы, но пока что нащупать дно у засасывающего нас болота не удавалось даже приблизительно…

Глава 10

На улицу Шелкопрядов мы прибыли, когда солнце уже взошло, и на ней было полно народу. Я боялся, что наша потрепанная троица станет мозолить глаза благородным жителям, но этого не случилось. Наоборот, хозяева местных особняков редко ходили по улице пешком. Обычно они ездили на солидных крытых повозках с зашторенными окнами, а те, кто побогаче – еще и с вооруженным эскортом. А ногами мостовую топтали в основном слуги, прачки, садовники, трубочисты, плотники, конюхи, посыльные и все остальные, кому здесь давали работу.

Хоть ван Бьер и очистился от дерьма, все равно продолжал источать отнюдь не благовонные ароматы. Благодаря чему то и дело ловил обращенные на него косые взгляды. Которые его, впрочем, не беспокоили. Потому что когда те взгляды натыкались на идущего с нами проводника божьей силы, все недовольные тут же робели и опускали глаза. Его балахон тоже не блистал чистотой и замызганный мешок в руках Таврия не придавал ему респектабельности, но все равно никто не посмел открыто насмехаться над священником.

– Извините за прямоту, святой сир, но вы опять ведете себя странно, – признался Баррелий, когда мы добрались до нужной улицы.

– А ты продолжаешь мне дерзить, кригариец, – незлобиво пожурил его курсор. Кладбищенские злоключения пошли ему на пользу и сбили с него высокомерие, с которым он поначалу относился к язычнику.

– Это не дерзость, а лишь наблюдение, – уточнил ван Бьер. – Вы сказали, почему пришли на Тотенштайн ночью один, без охраны. Но что мешает вам заручиться поддержкой храмовников сейчас? Разве служитель Капитула вправе доверять мечу язычника?

– Язычник язычнику рознь. Встречаются среди вас и порядочные люди. И покамест пенять на твой меч у меня нет резона, – рассудил курсор. – А по поводу храмовников – ты же понимаешь, что мне придется объяснять им, куда подевался мой блитц-жезл, а я все еще надеюсь его отыскать, не предавая это огласке. И ты пока не выполнил свою часть сделки – не вернул мне жезл, – а я уже выполняю свою, насчет «малого ключа».

– Вы запамятовали, святой сир: я лишь обещал вам показать на Тотенштайне убежище молчунов и я это сделал, – уточнил монах. – Но мне неохота торговаться из-за пустяков. Пусть будет так, как вы сказали. Если ваш жезл отыщется там, куда мы идем, вы его получите.

– Рад это слышать, – ответил Таврий. – Вот только я сомневаюсь, что мы идем верной дорогой. Слишком велик контраст, не находишь: кладбищенское подземелье и богатый особняк. Причем не заброшенный, а жилой. Что может роднить крыс из грязной норы и уважаемых горожан с улицы Шелкопрядов?

– Не будем загадывать наперед, святой сир, – рассудил Баррелий. – Крысы роют норы и во дворцах королей, разве не так?

Курсор не нашел, чем возразить, и, перебросив мешок на другое плечо, пошагал в угрюмом молчании дальше.

Баррелий все время озирался, опасаясь нападения, а также в поисках Вездесущих. Если они следят за домом, значит вот-вот увидят кригарийца и подадут знак. Но мы подступили к цели, а от канафирок по-прежнему не было вестей. Поэтому монах решил, что негоже топтаться на пороге, ожидая неизвестно чего. И, взявшись за дверной молоток, забарабанил в ворота.

Дабы Таврий выглядел солиднее, ван Бьер согласился подержать его мешок. А курсор, напустив на себя важный вид, приготовился к беседе с тем, кто откликнется на стук.

Отозвались на удивление быстро. Едва Таврий прокашлялся, как ворота открылись и к нам вышел осанистый седовласый человек в простой, но новой и чистой одежде. Только она и выдавала, что нас встречает слуга – возможно, сам дворецкий, – а не хозяин.

– Доброе утро, святой сир! – Седой поприветствовал курсора учтивым поклоном. – Что привело в нашу скромную обитель столь почтенного гостя?

– Служебный долг, сын мой, – ответствовал тот. – Я – член Надзорной палаты Капитула и носитель «малого ключа» Таврий. К нам поступило срочное донесение, что минувшей ночью над вашим домом замечено подозрительное сияние. Поэтому я требую, чтобы вы впустили меня. Мне нужно встретиться с вашим хозяином и задать ему ряд вопросов.

– Сияние? – Слуга выпучил глаза от удивления. – Вы, верно, ошиблись адресом, святой сир! Клянусь вам, в этом доме живет очень набожный благонравный человек сир Мильтад Копфер со своей семьей. И по ночам они спят, а не занимаются непристойностями.

– Нет, я не ошибся. Мне нужен именно дом Копферов, – подтвердил Таврий. – Сейчас же впустите меня. Иди вы желаете оспорить право носителя «малого ключа» переступить порог этого дома?

– Ну что вы, святой сир. Боже упаси! – замахал руками седой. – Только вы с хозяином разминулись. На рассвете он со всей семьей уехал в Канс, дабы привезти оттуда в столицу свою больную матушку, пока там не объявились варвары Гвирра Рябого. А вернется сир Мильтад лишь завтра вечером.

– Что ж, досадно. – Курсор нахмурился. – Но так или иначе, я должен войти и убедиться, что вы не солгали, и что у вас не проводятся языческие церемонии и иные богопротивные ритуалы.

– Это э-э-э… – Слуга вновь замялся, но ненадолго. – Это ваше законное право, святой сир! Нам нечего скрывать от Надзорной палаты! Милости прошу!

Открыв ворота на всю ширину, он отступил в сторону и сделал приглашающий жест. Но прежде чем войти, Таврий обернулся и кивком позвал нас за собой.

– Прошу простить меня, святой сир! – подал голос седовласый, когда мы вошли во двор. Довольно просторный и ухоженный: трава на газонах была аккуратно скошена, а дорожки посыпаны мелким гравием. – Виноват, но я должен спросить: кто эти люди, что пришли с вами?

– Они мои помощники, – ответил священник, шествуя по двору с таким видом, словно это он был тут хозяином. – Все в порядке, не обращай на них внимания… как ты сказал, тебя зовут, сын мой?

– Гульен, святой сир. Меня зовут Гульен. Я – дворецкий сира Копфера.

– Очень хорошо, Гульен. Раз так, идем со мной, покажешь мне дом.

Судя по тому, как у дворецкого зашевелились ноздри и скривилось лицо, когда мимо прошел ван Бьер, он тоже учуял запах наших недавних приключений. И явно был против того, чтобы этот вонючка вошел в обитель Копферов следом за курсором. Но как бы Гульен ни злился, он не посмел возразить суровому гостю. Тем более, что тот нагрянул сюда не с дружеским, а со служебным визитом.

Первое, что бросилось в глаза – в доме было подозрительно много слуг. Они сновали туда-сюда, перетаскивали вещи либо стояли в сторонке и что-то обсуждали. При виде священника все слуги замерли на месте, умолкли и поклонились. На что тот, великодушно махнув рукой, велел не обращать на него внимания и продолжать делать свою работу.

– Срочный ремонт на втором этаже, – поспешил объяснить суету Гульен. – Пока хозяин в отъезде, мне велели кое-что перестроить, а затем навести порядок. Времени в обрез, вот и спешим… Откуда желаете начать осмотр, святой сир?

– Давай взглянем на первый этаж, а затем поднимемся наверх, – предложил Таврий. Баррелий предостерег его, дабы он не лез сходу в подвал. Если обитатели дома и впрямь что-то скрывали, рвущиеся в подвал гости могли их напугать. А обычный неторопливый обход комнат выглядел не столь подозрительно и делал легенду Таврия правдоподобнее.

– Как вам будет угодно, – расплылся в улыбке дворецкий. – Тогда, если не возражаете, начнем с гостиной. Ваши вещи можете положить здесь, я накажу, чтобы за ними присмотрели.

Таскаться по дому с большим мешком, пусть и легким, курсору не хотелось, и он оставил его в холле. Я решил бросить там же свою торбу с инструментами, но Баррелий сказал взять ее с собой. Я не спросил, есть ли у носителя «малого ключа» право ломать стены и высаживать запертые двери, но, очевидно, это входило в его полномочия.

Впрочем, Гульен был радушен – или умело притворялся таковым, – и сам открывал перед Таврием все двери. Будучи сыном крупного торговца, я без подсказки определил, чем занимается Мильтад Копфер. По одному лишь убранству. Дом был большим, но хозяева не утопали в роскоши и не отличались изысканным вкусом. Львиная доля вещей была куплена за пределами Эфима: картины и гобелены в Промонтории, мебель и двери в Вейсарии, посуда и ковры в Канафире, звериные шкуры и резная моржовая кость на островах Хойделанда. Эфимского здесь наблюдалось мало. Иными словами – типичная обитель купца, отправляющего караваны во все концы света и старающегося удивить гостей не столько дорогими, сколько экзотическими приобретениями.

Пока нас водили по первому этажу, на втором не стихал грохот идущего там ремонта. Кажется, рабочие меняли полы, отдирая старые доски. Таврию захотелось на это взглянуть. Не обнаружив пока ничего, что вызвало бы вопросы, он не терял решимости напасть на след похитителей блитц-жезла. И не собирался покидать дом, не проверив его со всей тщательностью.

– Что здесь стряслось? – осведомился священник, когда мы поднялись на верхний этаж. На нем тоже имелась гостиная, где и царила основная суета. Орава работяг вынесла оттуда в коридор всю мебель, а теперь срывала полы, складывая доски штабелем в углу.

– Дерево сгнило и этой зимой полы провалились, – пояснил Гульен. – Как я и сказал, у нас нет ничего противозаконного. Обычный ремонт. Собирались еще летом кровлю перекрыть, но если грядет война, этот ремонт, боюсь, придется отложить до лучших времен.

– А куда подевались двери? – Таврий, как и мы, тоже заметил, что все комнатные двери на втором этаже, в отличие от первого, были сняты с петель и куда-то унесены.

– Что? Двери? – Глаза дворецкого забегали по сторонам. – Ах да!.. Разносим из гостиной по комнатам мебель, святой сир. Вот и сняли двери, чтобы их не поцарапать и чтобы они не мешались… В чем дело, Винни?

К нам подбежал тощий веснушчатый парень, судя по замызганной одежде – один из рабочих.

– Извините, святой сир! – Он поклонился Таврию. – Могу я обратиться к сиру Гульену?

– Безусловно, юноша, – не стал возражать священник.

– Сир Гульен! – Винни указал в сторону лестницы, что вела на первый этаж. – Внизу срочно нужен ваш совет, сир. Кажется, Марк и Детрис что-то напортачили с дымоходом.

Дворецкий вопросительно посмотрел на важного гостя.

– Не смею вас задерживать, – ответил Таврий на его немой вопрос. – Ступайте, а мы пока тут сами осмотримся.

– Вы очень добры, святой сир, – поблагодарил Гульен. – Я ненадолго, обещаю. Только вправлю мозги двум остолопам на кухне и все.

И они с Винни удалились.

– Ну и что ты думаешь насчет всего этого? – поинтересовался курсор у Баррелия, когда мы остались одни и отошли в уголок, где нас не могли подслушать.

– Думаю, здесь нечисто, – подытожил кригариец. – Я, конечно, солдат, а не плотник, но могу отличить гнилые доски от хороших. А те, которые отдирают от пола в гостиной, еще крепкие на вид. Но дело даже не них, а в том, где Копфер намерен взять новые. Пусть он богат, но не настолько, чтобы кто-то в столице продал ему сегодня доски. Указ тетрарха о подготовке к обороне – вы ведь слышали об этом, святой сир?

– Нынче в Тандерстаде дозволено лишь то строительство, которое укрепляет защиту крепостных стен, – ответил священник. – Горожанам, у которых есть в запасе древесина, камень и пенька, предписано сдать их на военные нужды.

– Но ломать свои дома указ тетрарха никого не обязывает. – Ван Бьер кивнул в сторону гостиной. – Однако, чую, эти доски тоже пойдут на оборону. Только не города, а дома Копферов.

– Не понимаю. – Таврий нахмурился.

– А для чего еще нужны крепкие доски, как не для заколачивания окон и дверей?

– Все равно не понимаю.

– Не знаю, причастен к этому Мильтад Копфер или нет, но Гульен и остальные явно превращают дом в крепость. Или сооружают в подвале нечто, на что требуется много древесины. Как много нужно времени, чтобы вызвать сюда отряд храмовников?

– Если займусь этим немедля, отряд будет здесь к обеду. Но мы же еще не осмотрели подвал. Возможно, там…

– В этом доме по меньшей мере три десятка человек. Насколько они кумекают в плотницком ремесле, судить не берусь. Но воинский опыт у них имеется, уж поверьте чутью старого солдата. Да и оружие, бьюсь об заклад, у них под рукой. И если сунемся к ним в подвал, обратно можем не выйти.

– Да ты, кригариец, не иначе, струхнул?

– Ага, – признался Баррелий без обиняков. – Чего и вам советую. Я-то глупец надеялся, что тут, как на кладбище, засело полдесятка человек, не больше, а мы с вами угодили прямо в осиное гнездо. И лучше бы убраться отсюда, пока мы его не разворошили. Скажите Гульену, что все осмотрели, ничего не нашли и уходите. А как выберемся, берите отряд и штурмуйте дом, пока он не превратился в крепость.

– Ну хорошо, – сдался Таврий. Да и как ему было не сдаться, если сам кригариец пошел на попятную. – Идем к выходу. Без спешки, чтобы никого не потревожить. С Гульеном поговорим внизу, у двери – уйти не попрощавшись будет слишком подозрительно.

Но дворецкий встретился нам раньше. Когда мы подошли к лестнице, он как раз поднимался по ней. А вместе с ним – шестеро рабочих, в руках у которых были молоты и топоры.

– Что такое, святой сир? Неужто уже уходите? – полюбопытствовал Гульен, натянув на лицо прежнюю улыбку. Однако мне не почудилось – в момент, когда дворецкий столкнулся с нами, его лицо выражало тревогу. А на рожах его работяг она была и сейчас, хотя они тоже старались ее не выказывать.

– Да, сын мой, я закончил, – ответил курсор. – Все в порядке, благодарю за содействие. Очевидно, вы и впрямь стали жертвой ложного доноса. Так и отмечу в своем докладе Надзорной палате.

– Погодите, святой сир, но вы же еще не спускались в подвал, – внезапно напомнил Гульен. – Как можно закончить проверку, не осмотрев все помещения?

– Э-э-э… думаю, это лишнее. – Таврий слегка растерялся от столь настойчивого предложения. – Разве вы завели бы речь о подвале, занимайся вы там языческими жертвоприношениями или храни еретические книги?

– И все же я настаиваю, святой сир. – Дворецкий продолжал улыбаться, но его взор стал ледяным. – Видите ли, в вашем мешке мы нашли кое-что любопытное. И теперь желаем знать, как эти бумаги попали к вам. Ну что, прикажете своим людям сдать оружие и все вместе спуститесь в подвал, или вам помочь?

– Да как вы посмели совать нос в мои вещи! – задохнулся от гнева Таврий. – Да кто вам это…

Впрочем, на этом их разговор оборвался. В следующий миг ван Бьер схватил курсора за капюшон балахона и отбросил его назад. И не успел святой сир врезаться спиной в стену, как «эфимец» кригарийца выскочил из ножен и снес Гульену половину черепа…

Глава 11

Что тут началось! Один взмах мечом, и спокойствия в доме как не бывало!

Укоротив дворецкого на полголовы, Баррелий пнул его тело в стоящих за ним рабочих. Или, вернее, бывших рабочих. Едва они предъявили нам ультиматум, и инструменты в их руках превратились в оружие.

Впрочем, это неважно. Главное, они поздновато спохватились. Врезавшийся в них труп повалил на ступеньки трех из шести головорезов. И они с воплями закувыркались вниз, размазывая по лестнице кровь падающего с ними Гульена.

Устоявшая на ногах троица тоже заорала и тотчас атаковала монаха. Хотя нет, это все же была контратака, ибо он напал первым. Пронзив ближайшему врагу насквозь шею, кригариец выдернул клинок и сей же миг впечатал набалдашник меча в висок громилы, что подскочил с другого бока. Впечатал от души. В черепе противника образовалась вмятина, а его правый глаз выскочил из глазницы и повис на тонкой жилке. Крик громилы оборвался, и он застыл на месте с раззявленным ртом и занесенным для удара топором. Который Баррелий ловко поймал за топорище и вырвал из вражеских рук.

Вырвал – и сразу распрощался с трофеем, когда на ван Бьера налетел третий головорез. Им оказался тот самый Винни, что позвал дворецкого вниз по якобы неотложному делу. Парень был еще молод, и не чуждый милосердия кригариец мог бы просто оглушить его, а не убивать. Но Винни не повезло. Зарубивший одного за другим трех человек, Баррелий не стал разбираться, кто из них заслужил смерть, а кто нет.

Парировав молот Винни, монах резанул «эфимцем» по черенку и заодно отсек противнику несколько пальцев. Но тот не успел ни почувствовать боль, ни даже испугаться. Прежде чем Винни закричал, кригариец раскроил ему череп топором, а затем столкнул его с лестницы также, как Гульена.

– Назад, парень! – Баррелий схватил меня за плечо и отпихнул к Таврию. Я врезался в курсора, но он не обратил на меня внимания. Безоружный, он стоял и хлопал глазами, не зная, что делать. Я был напуган не меньше его, но все-таки вспомнил о своем оружии. И, выхватив кинжал, приготовился защищаться.

Между тем промежуточная победа ван Бьера дала ему короткую фору. Снизу к лестнице сбегались другие обитатели дома, да и на втором этаже противников хватало. У нас был один путь к отступлению – коридор и комната, где Баррелий и священник только что совещались с глазу на глаз. Но перед тем, как туда бежать, кригариец немного усложнил врагам задачу.

Четыре валяющихся на неширокой лестнице трупа задержали головорезов с первого этажа. Вдобавок монах обрушил им навстречу две каменные урны, что стояли на верхней площадке. Каждая из урн весила немало. Едва они загромыхали по ступеням, и толпа у подножия лестницы бросилась врассыпную. А трое уже бегущих по ней врагов сиганули через перила вниз, испугавшись, как бы им не переломало кости.

Чтобы задержать толпу на втором этаже, тоже понадобились кое-какие усилия. Подскочив к пирамидам из мебели, которую вынесли из гостиной и расставили повсюду, ван Бьер развалил их. И когда авангард «плотников» выскочил в коридор, он наткнулся на заторы. Само собой, преодолимые. Вот только за заторами охотников за нашими головами поджидал кригариец, а это уже серьезно осложняло дело.

– Парень! Святой сир! – крикнул он мне и Таврию, готовясь ко встрече с врагом. – Хватайте что-нибудь и высаживайте ставни в комнате! И уж постарайтесь – долго мне не продержаться!

Установленные на окнах ставни оберегали дом от солнца и от воров, что могли влезть снаружи. Но сейчас эта защита работала против нас. Распахнуть обитые железом, толстые деревянные створы не представлялось возможным, ибо у нас не было ключа от их навесного замка. Оставался один выход: выломать их.

Мои инструменты тут не годились. Замок был большой и требовал длинный лом, а у меня в торбе лежал только короткий. На отмычки ван Бьера тоже уповать не стоило – он провозился бы с ними слишком долго. Однако в комнате нашлись тяжелые вещи, пригодные для тарана. Наш с Таврием выбор пал на статую полуобнаженной женщины, закрепленную на массивном постаменте. Поднять ее в одиночку ни я, ни курсор не смогли бы, но вдвоем это было выполнимо. К тому же мы догадались, хотя оба мало что смыслили в осадной науке: лучше дружно бить одним тяжелым тараном, чем порознь двумя легкими.

Вот так, сам того не желая, я стал напарником человека, которого еще вчера счел бы злейшим врагом. Долбить решетку приходилось в дикой спешке, вдобавок ни я, ни курсор не отличались силенкой. Увы, на подмогу кригарийца рассчитывать не приходилось – он был настолько занят, что не мог отвлечься ни на мгновение.

Все-таки в доме работали не обычные плотники. Обычные, увидев, как ван Бьер пустил кровь нескольким из них, дрогнули бы и зареклись с ним связываться. Но местная бригада лишь притворялась трудягами. Баррелий верно учуял: это были воины, добывающие материал для постройки укрепления. А иначе как объяснить, что смерть товарищей их не напугала, а еще больше разъярила?

В руках этих головорезов было уже настоящее оружие, а не плотницкий инструмент. Хотя первые дорвавшиеся до кригарийца враги, очевидно, еще не поняли с кем имеют дело, поскольку атаковали его безрассудно и вразнобой.

Первый храбрец, вскочив на перегораживающий коридор, широкий стол, хотел ударить мечом прямо с преграды. Но едва он замахнулся, как ван Бьер двинул по столу ногой, и противник зашатался, стараясь удержать равновесие. Которое он все-таки не удержал, когда монах перерубил ему лодыжку. А после спихнул истошно заоравшего раненого со стола прямо на его соратников. И в назидание, и чтобы он мешался у них под ногами.

Вскоре число раненых и трупов перед заслоном выросло. Туда же упал, истекая кровью, рослый канафирец. Баррелий всадил ему клинок в пах, когда он тоже хотел перепрыгнуть через стол. За канафирцем последовал бородач с секирой. Его отрубленное предплечье упало по эту сторону преграды, а сам он забился в агонии по другую. А поверх бородача рухнул мордатый копейщик. Уклонившись от его выпада, монах поймал его за волосы, дернул на себя и всадил ему меч под дых по самую рукоять. А напоследок отобрал у него копье, когда он, хрипя и изрыгая кровь, повалился навзничь.

Далее настал черед лихого рубаки с двумя короткими саблями. Завидев, что стало со всеми желающими перепрыгнуть заслон, этот враг решил его обойти. Выгадав момент, когда ван Бьер сцепился с копейщиком, рубака стал протискиваться между столом и стеной. Только он не учел, как быстро погибнет его соратник. Рванувшись изо всех сил, он тем не менее опоздал. Баррелий саданул ему древком трофейного оружия в лицо, а затем метнул копье в очередного врага.

Кригариец был правша, но в драке с равным успехом владел обеими руками. Головорез, которому предназначалось копье, не успел увернуться. Оно вонзилось ему в живот и он присоединился к другим раненым и умирающим, что корчились перед столом.

Получивший древком по морде рубака дернулся было вновь, да тщетно. Ухватившись за столешницу, ван Бьер припер его столом к стене. После чего он еще мог размахивать саблями, но уже не мог сойти с места.

Баррелий не стал устраивать с ним фехтование, а вырвал из лежащей на полу, отрубленной руки секиру и с размаху саданул ею по обездвиженной цели. От такого орудия рубака своими сабельками не отмахнулся. Секира пробила его защиту и вонзилась ему в плечо по самый обух. Да там и осталась, потому что монах не стал ее выдергивать. Вместо этого он вернул стол на середину прохода и приготовился распотрошить нового врага.

Но нападения прекратились. Эта резня остудила-таки пыл рвущихся в бой хозяев. Вопли боли и новые агонизирующие жертвы кригарийского меча натолкнули головорезов на правильный вывод.

– Это кригариец! Здесь кригариец! – расслышали мы с Таврием крики, донесшиеся из коридора. – Нет, не наш! Другой! Копья! Копья и арбалеты сюда, живей! И щиты! Щиты тоже несите! Смерть поганому кригарийцу! Смерть язычнику!

– А ну идите к папочке и деритесь, вы, шлюхины дети! – ответствовал им рык ван Бьера. – Или что, я вырезал среди вас всех героев?!

– Давай-ка поднажмем, дитя мое! Время дорого! – велел курсор. Крики отвлекли меня, и мы сбились из ритма, в котором таранили ставни.

Обливаясь потом и дрожа от волнения, мы вернулись к работе. Однако продвигалась она чересчур медленно. Те, кто укреплял в доме окна, потрудились на совесть. Под нашими ударами ставни ходили ходуном, одно из четырех креплений разболталось и дребезжало, но три других оставались непоколебимыми. А каждый наш новый удар был слабее предыдущего, ведь раскачивая тяжелый таран, мы все больше уставали. Да и выносливость кригарийца была не бесконечной. Разве что сейчас враги дали ему передышку, а мы не имели на нее права.

– Хотите жить – долбите сильнее, Гном бы вас побрал! – прикрикнул на нас Баррелий, заглянув в комнату и узнав, как продвигаются дела.

– Не бого… хульствуй! – кряхтя от натуги, осудил его Таврий. – Делаем… что можем!

– Этого мало! – отрезал ван Бьер. – Похоже, вам не терпится распрощаться с жизнями, раз еле-еле копошитесь. Бейте резче! И – р-раз! И – два! Большая Небесная Задница, какие же вы рохли!

– Кому сказано… не богохульствуй! – повторил курсор. – Не гневи бога… язычник!

Удивительно, неужели его и впрямь волновало в этот момент какое-то богохульство?

– Вы слыхали: твари за дверью тоже назвали меня язычником, – мрачно усмехнулся Пивной Бочонок. – Не иначе, они верят, что бог на их стороне, а не на вашей. С чего бы вдруг, святой сир? Ладно, не отвечайте, берегите дыхание. И – р-раз! И – два!

Я хотел было крикнуть, чтобы он не трепал почем зря языком, а все-таки попробовал вскрыть замок отмычкой, но в этот момент передышка монаха завершилась.

Судя по возобновившимся крикам и грохоту, хозяева пошли в новую атаку. На этот раз – под прикрытием копий, щитов и арбалетов.

Так и было. Оставшиеся противники перекрыли щитами коридор, ощетинились копьями и шаг за шагом продвигались вперед. Когда строй подходил к очередному завалу, передние ряды бойцов расступались, и те, что шли сзади, утаскивали баграми с дороги разбросанную мебель. После чего щиты вновь смыкались, и воинство продолжало наступление.

Баррелий хотел оценить угрозу, но кто-то во вражеском строю внимательно за ним приглядывал. Едва монах выглянул в коридор, как из-за щитов высунулись и дали залп арбалетчики. Несколько болтов воткнулись в косяк, остальные врезались под углом в стену и, отскочив, пролетели мимо двери.

– Косоглазые бестолочи! – крикнул им успевший скрыться от стрел монах. Но дважды проверять стрелков на меткость не рискнул. Вместо этого огляделся, а затем уронил на бок стол, оценил крепость столешницы и, обломав ножки, тоже соорудил себе щит. Но выносить его в коридор не стал, а завалил поперек дверного проема шкаф и занял оборону за ним.

Плохо, что в комнате не было двери. Но ее проем все равно был гораздо уже коридора, и врагам придется менять тактику, когда они до нас доберутся. Конечно, ван Бьер сдержит их натиск ещекакое-то время, а вот что будет потом… Думать об этом уже не хотелось.

Глава 12

Статуя-таран не выдержала надругательства над нею и начала разваливаться на куски. Первым откололся постамент, затем – голова, хотя ею по ставням еще не били. После этого наше орудие стало значительно легче, зато нам самим не полегчало – скорее, наоборот. Ставни продолжали держаться на трех креплениях, но теперь, когда таран утратил часть разрушительной силы, вышибить их стало еще сложнее.

Как бы то ни было, но даже обезглавленная статуя без постамента оставалась лучшим тараном из всех, что мы могли отыскать. И мы продолжили работу, хотя уже едва держали проклятую каменную бабу, которая так и норовила выскочить из рук.

И в конце концов выскочила! Сначала разжались мои потные пальцы, а курсор в одиночку с тараном уже не совладал. Мы едва успели отскочить прежде чем статуя грохнулась на пол и раскололась еще на несколько обломков.

– Все, простите меня, дети мои – я больше не могу! – сдался он, тяжко дыша и прислоняясь к стене. Мои руки тоже затекли, а по лицу катил пот, но я все же вынул из торбы маленькую кувалду и заколотил ею по креплениям ставен. Без надежды на успех – просто чтобы притупить душащий меня страх.

Видимо, устыдившись своего малодушия, Таврий тоже решил оказать ван Бьеру содействие. Но не оружием, коим он не владел, а словами. Разумеется, не добрыми, а гневными, которых у любого священника было в запасе превеликое множество.

– Что вы творите, нечестивцы! – возопил он из-за баррикады. – Подняли руку на слугу божьего, проводника высшей силы?! Какой тяжкий грех! Сейчас же одумайтесь и покайтесь, или я прокляну вас именем господним! И будете вечность гореть в гномьих печах не только вы, но и ваши дети, внуки и правнуки! Вы что, всерьез этого хотите?

Звучало не слишком убедительно. Все портил визгливый и дрожащий голос святого сира.

– Одумайтесь! – продолжал он. – Скоро сюда прибудет отряд храмовников, и тогда вам несдобровать!

– Это вряд ли, – отозвались из коридора. – Что же ты явился не с ними, а с одним грязным язычником? И почему до сих пор не сжег нас силой Громовержца, а? Похоже, ты не настоящий священник, а лишь прикидываешься им. А значит и твои проклятья нам не страшны! Вперед, братья! Устроим самозванцам кровавую баню!

И по щиту Баррелия, а также по шкафу замолотили багры и копья.

Разрушить этот затор головорезы уже не смогли. Выдернуть шкаф баграми наружу было нельзя. А сдвинуть его внутрь мешал упершийся в него кригариец, чей щит тоже оказался неуязвим, так как был шире дверного проема. Багры цеплялись за столешницу, но она утыкалась в косяки и дальше не двигалась.

От попытки нанести удар поверх щита пострадал не Баррелий, а сам нападавший. Тот вскочил на баррикаду и замахнулся копьем, но монах его опередил. Приподняв на мгновение щит, ван Бьер подрезал врагу пяточное сухожилие. Нога копейщика подкосилась и он, упав прямо на щит, сразу заполучил в глаз острие кригарийского меча. После чего с воплями скатился к ногам соратников – еще живой, но уже небоеспособный.

– Р-р-разойдись! – прогремел снаружи зычный голос. – Дай дорогу! Дор-рогу, я сказал!

Не знай я наверняка, что самый огромный из известных мне воинов Ярбор Трескучий пал от руки ван Бьера, то подумал бы, что это он разорался в коридоре. Тычки копий, которыми головорезы осыпали щит, вмиг прекратились. Это означало, что приказ горлопана был исполнен, и сам он вот-вот появится у баррикады.

Все-таки он был не такой великан, как Ярбор. Но поскольку у страха глаза велики – а у моего страха они были размером с блюдце, – этот головорез тоже показался мне чудовищем. Вдобавок он размахивал двуручной секирой, почти такой же, как у Трескучего, что тоже усиливало их сходство.

Выглянув из-за щита, Баррелий живо смекнул, что на уме у человека с секирой. Пробивать баррикаду и щит копьями было долго и муторно, но супротив огромного топора не устоит ни то, ни другое. Причем враг мог крушить баррикаду, не опасаясь ответных выпадов, поскольку рукоять его оружия была длинной.

– Подайте мне камень, святой сир! – попросил кригариец Таврия. – Быстро!

Курсор, что продолжал выкрикивать угрозы, заткнулся и, подобрав с пола голову статуи, протянул ее ван Бьеру.

Вонзив «эфимец» в пол и удерживая щит левой рукой, монах взял камень в правую. Затем снова выглянул из-за укрытия, прицелился и, не дожидаясь, когда на него обрушится секира, толкнул свой снаряд.

Каким бы твердолобым ни был великан, в столкновении его головы и каменной вторая одержала быструю и убедительную победу. Выронив топор, громила с разбитым черепом распластался поперек коридора. А его соратники, разразившись воплями ярости, снова взялись долбить щит и баррикаду копьями.

– Давайте другие камни, святой сир! – вновь обратился Баррелий к курсору, и тот начал подтаскивать к нему прочие обломки статуи. – Парень, как у тебя дела?

– Да никак! – раздраженно отозвался я, стуча молотком по креплениям. Больше всего на свете мне хотелось заорать «Спасите! Помогите! Убивают!», только я осознавал, что меня все равно никто не расслышит. Во-первых, ставни были очень толстыми. Во-вторых двор перед особняком был слишком большим, чтобы я докричался из-за ставен до улицы. А в-третьих, мой далекий приглушенный крик попросту растворится в уличном шуме.

– Попробуй бить молотом по замку, – посоветовал ван Бьер. – Бей сверху, туда, где дужка входит в корпус. Возможно, запор изношен и сломается.

Так я и сделал. Но для замка, который выдержал десятки ударов тараном, мое тюканье было подавно не страшно. И все же я продолжил дурацкую борьбу, ибо что еще оставалось?

Никто больше за секиру не хватался, что, впрочем, было для нас слабым утешением. Это поначалу копья оставляли на баррикаде лишь царапины да сколы. Но у хозяев, в отличие от меня, тупая долбежка получалась лучше. И вот уже шкаф предательски затрещал, а в щите появились сквозные дыры. И когда это случилось, полагаться на крепость нашей обороны стало нельзя. Вот только усилить ее заново было, к несчастью, нечем.

Ван Бьер удерживал разваливающуюся столешницу и одновременно швырял камни. Судя по воплям, он пришиб еще одного или двух человек. Но большинство камней не попало в цель. Наученные горьким опытом враги поумнели и вновь спрятались под щитами.

– Ну, готовьтесь! – предупредил нас кригариец, упираясь из последних сил в растрескавшийся щит. – Буду вам признателен, если вы пустите кровь хотя бы парочке ублюдков. Остальных, так и быть, беру на себя! Если кому-то из вас повезет выжить, а мне нет, расскажите миру, какой смертью я издох и скольких врагов забрал с собой! О большем не прошу. Обещаете?

Я хотел крикнуть, чтобы он даже не вздумал издыхать, но в этот момент в доме что-то шарахнуло. Да с такой силой, что пол под нами содрогнулся. А затем до нас донеслись треск и гул, которые с каждым мгновением становились все громче и зловещее.

Хозяева тоже были удивлены и озадачены настолько, что прекратили ломать баррикаду. Ярость в их криках внезапно сменилась тревогой. Они терялись в догадках и понимали: стряслось что-то нехорошее, и оно еще не закончилось.

Загадка разрешилась очень быстро. Сразу, как только в коридор и в комнату хлынула волна горячего воздуха и клубы дыма.

– Пожар! Пожар! – заорали враги. А рев бушующего внизу пламени нарастал, и было очевидно, что вскоре оно охватит второй этаж.

Нападать на нас пропал всякий смысл – куда проще было дать нам сгореть вместе с домом. Эта идея понравилась всем головорезам. К тому же им было рискованно оставаться не только в горящем здании, но и поблизости от него. Пожар привлечет внимание сотен людей, а наши противники к этому не стремились.

Кажется, они даже обрадовались, что им не придется вступать в бой с кригарийцем. И, послав ему напоследок проклятья, скрылись так быстро, как только смогли.

– Как это случилось? Кто устроил поджог? – недоуменно воскликнул Таврий после того, как враги оставили нас в покое. Хотя, конечно, какой тут мог быть покой! К нам подбиралось пламя, и дышать из-за заволакивающего комнату дыма становилось все труднее.

– Какая теперь разница. Кто бы ни загнал нас в пекло, я тут жариться не собираюсь, – ответил ван Бьер. И, отбросив изломанный щит, поинтересовался у меня: – Где отмычка, парень? Давай ее сюда!

Я достал из торбы отмычку, и Баррелий взялся ковыряться ею в замке на ставнях, но почти сразу бросил эту затею.

– Бесполезно, – сдался он, возвращая мне инструмент. – Вы повредили замок. Теперь его, небось, даже ключом не открыть… Ладно, попробуем выйти тем же путем, что и хозяева. Дышите через ткань – так будет легче.

– Ты здесь, ван Бьер?! Отзовись, сукин сын, если жив! – внезапно окликнули кригарийца из коридора. Будучи на взводе, он снова выхватил «эфимец», но тут же вернул его в ножны, поскольку узнал зовущий его голос. Также, как я. А вот священник – нет, поскольку вряд ли он был знаком с Псиной.

– Конечно! Кто же еще мог запалить этот гадюшник так вовремя! – отозвался кригариец. И, поманив нас за собой, вышел в коридор.

Псина была не одна, а со своей лопоухой махади. Выглядели они жутковато. Лица обеих были измазаны сажей, а поверх сажи на лице наставницы блестели брызги свежей крови. Явно вражеской. Сабля Вездесущей тоже была испачкана в крови, давая понять, что не одному ван Бьеру пришлось сегодня воевать. За спиной Эльруны висела торба, как и у меня. Под сажей синяки пигалицы были не видны, но к утру ее побитое лицо распухло настолько, что грим его уже не спасал.

Узрев перед собой в дыму демоницу и демоненка, курсор струхнул настолько, что освятил себя громовым знамением – постучал кулаком правой руки по ладони левой. Псина, однако, при виде Таврия не удивилась – как будто знала, в чьей компании мы сюда нагрянули. А может и вправду знала, выследив нас на подходе к дому.

– Мы не успели осмотреть подвал, – перво-наперво сообщил ей Баррелий. – Пленник все еще может быть там.

– Священник в курсе, чем ты занимаешься? – поинтересовалась в ответ канафирка.

– Он знает, что я и мой слуга Горшок кое-кого разыскиваем, – уточнил монах. – Святой сир тоже выслеживает молчунов и пришел за нами с самого кладбища.

– Пленника в подвале нет, – ответила Псина после того, как выяснила, о чем в присутствии курсора лучше помалкивать. – Мы там уже побывали. Хотя можешь сам в этом убедиться, если желаешь удрать потайным ходом, а не выйти к толпе через главные ворота.

– Хозяева убежали тем же путем?

– Разумеется. Но насчет них не беспокойся. Сюда они больше не вернутся – зачем бы им сдались горелые руины?

– Я беспокоюсь насчет пленника, – признался ван Бьер. – На кладбище мы тоже никого не обнаружили. Похоже, что держать пленников в неволе никто не собирался. А значит то, ради чего их не убили вчера, произойдет сегодня. Или это уже произошло. Не знаю, что именно, но назревает что-то плохое. И что-то громкое, если чутье меня не подводит.

– Идем отсюда, кригариец, пока лестница не обвалилась, – поторопила Вездесущая. Но прежде чем повести нас в подвал, указала на Таврия и спросила: – Ты уверен, что он тебе нужен? Потому что если нет, лучше оставить святошу здесь.

– Святой сир нам не враг, – отрезал Баррелий еще до того, как Таврий успел испугаться. – Мы с ним все еще можем помочь друг другу. Вдобавок он рассказал не все, что ему известно о молчунах. И то, что он выслеживал их один, без храмовников, тоже кое на что намекает. Похоже, по какой-то причине курсор Таврий им не доверяет…

Глава 13

Задерживаться в подвале, куда привела нас Псина, было нельзя – в него тоже проникал дым от бушующего на первом этаже огня. И хоть дышалось тут еще терпимо, пересидеть пожар под домом у нас не вышло бы. Тем паче огонь продолжал разгораться и никто пока его не тушил.

– Вот комната, где держали пленника. – Вездесущая открыла одну из дверей, мимо которых мы проходили. – Как видишь, она пуста.

И все же здесь осталось больше следов, чем на Тотенштайне, где найденные нами улики не имели прямого отношения к пленному кригарийцу. Посреди комнаты стояло массивное деревянное кресло, чьи ножки были намертво приделаны к полу. На подлокотниках и спинке имелись кованые хомуты, призванные удерживать пленнику руки и шею. А рядом в пол было вмуровано железное кольцо – затем чтобы прицеплять к нему ножные кандалы.

Баррелий обошел вокруг кресла, которое с натяжкой можно было назвать мебелью, и осмотрел его сверху донизу. После чего дотронулся пальцем до левого подлокотника и сказал:

– Здесь что-то есть. Скребли ногтем, но царапины свежие. Кто мне подскажет, что это за буква?

Я хотел было вызваться, но вспомнил, что Горшок не умеет читать, и промолчал. К тому же среди нас хватало умников, кому не было нужды скрывать свою грамотность.

– Нет такой буквы, – объявил Таврий, тоже осмотрев исцарапанный подлокотник. – Скорее, это знак. Если глядеть на него со стороны сидящего, похоже на… Я бы сказал, что на корону. В чем дело?

Он торопливо отступил от кресла, к которому приблизилась Вездесущая. После того, как она предложила оставить священника в горящем здании, тот еще больше невзлюбил «демоницу». Разумеется, он догадался, что она из Плеяды Вездесущих, хотя ни Псина, ни ван Бьер об этом не обмолвились. Но Таврий был не дурак, чтобы принять вооруженную канафирку-поджигателя за кого-то еще.

– Так и есть, – согласилась с курсором Псина. – Четырехзубая корона тетрархии – вот на что это похоже. А на короне три полоски. Смею предположить, что это цифра «три», указывающая на Вальтара Третьего.

– И зачем пленнику оставлять этот символ? – спросил Таврий.

– Возможно, тут и правда нет смысла, – допустил Баррелий. – Мало ли что мог выцарапать на стуле ногтем обездвиженный человек, которого вдобавок опоили дурманным зельем Но если считать это сигналом, который пленник хотел нам подать, тогда все очень серьезно. Возможно, он подслушал разговор похитителей насчет Вальтара Третьего, и понял, что против тетрарха что-то замышляется. Вот и решил нас предостеречь, надеясь, что мы здесь объявимся.

– И все же чересчур сомнительная находка, – покачал головой курсор. – Мешок с документами, который мы раздобыли на Тотенштайне, был куда весомой уликой.

– Вот именно, что «был», – мрачно усмехнулся ван Бьер. – Те свитки вернулись к своим хозяевам, и пользы нам от них теперь не больше, чем от выеденного яйца. Да и от этих царапин – тоже. Мы же не предъявим их как свидетельство того, что тетрарху угрожает опасность. Тем более мы и сами в этом не уверены.

– Твоя правда, язычник. Нам нужны другие доказательства. Желательно неопровержимые, – согласился Таврий. И поводив носом по воздуху, забеспокоился: – Надо бы поторапливаться, а то скоро здесь будет нечем дышать.

Бегло осмотрев эту и соседнюю комнаты, мы нашли лишь одну любопытную вещь. Точнее говоря, ее подобрала Псина, сразу опознавшая в ней знакомую улику. А мы прошли мимо, сочтя ее обычным пыточным инструментом, похожим на те, которые ван Бьер разбил в кладбищенском подземелье.

– Кихар-меражда! – провозгласила Вездесущая, показывая нам свою находку. Это было нечто вроде человеческого намордника со странным механизмом. – Так вот где у них проходил обряд заррагариб!

– Чего-чего? – переспросил Баррелий.

– Я говорю – вот оно, устройство, которым эти мерзавцы удаляли себе языки, – пояснила канафирка. – И кресло с зажимами наверняка служило для посвящения в гарибы, а уже потом для пленников.

– Что-то непохоже на канафирский механизм, – усомнился монах. – Слишком грубая и неряшливая работа.

– Отрадно, что ты тоже заметил, – кивнула Псина. – Да, эту кихар-мираджу собрали не в Плеяде. И даже не в нормальной мастерской. Жуткая кустарщина. Такую кривулину мог сварганить человек, видевший когда-то оригинал, но не имевший под рукой ни чертежей, ни подходящих инструментов.

– У тех, с кем мы дрались в доме, языки были на месте, – припомнил кригариец. – За всех не отвечу, но у большинства – точно.

– Во главе гарибов из Плеяды тоже стоят люди с языками, – ответила Вездесущая. – А иначе, сам понимаешь, командовать такими солдатами было бы очень сложно.

– Если тебе не нужна маска, позволь, я ее заберу, – попросил курсор. – Мне она пригодится для отчета.

– Да пожалуйста. Мне эта дрянь ни к чему, – не возражала канафирка. И отдала Таврию кихар-мираджу, которую тот предусмотрительно завернул в найденную здесь же ветошь.

Добравшись до тоннеля, что вел из подвала в дальний конец сада, к беседке, мы, однако, не стали торопиться вылезать наружу.

– Если не желаешь снова угодить в драку, лучше подожди, – наказала Псина ван Бьеру, закрывая за нами люк потайного хода. – На том конце хозяева могут устроить засаду на случай, если ты знаешь об этом тоннеле и тоже решишь по нему удрать.

– А как ты сама о нем проведала? – спросил Пивной Бочонок. – Тебе же еще утром не было об этом известно.

– Мы проникли в сад до рассвета и спрятались в зарослях. Когда вечером махади следила за пленником, его тоже ввели через садовую калитку. Поэтому мы знали, что если его решат переправить куда-то еще, мимо нас он не пройдет. Увы, мы опоздали. Пленника увели из дома до нашего появления. Зато мы обнаружили, как хозяева спускаются из беседки в потайной люк. Видимо, они часто пользовались тоннелем, поэтому не запирали лаз. Вот мы и подумали, а не добраться ли нам этим путем до подвала.

– А если бы вас поймали на полдороге?

– Такое не исключалось. – Вездесущая проверила, плотно ли закрыта крышка люка. А затем подперла ее взятой из подвала лопатой, так как изнутри не было запора. – Но риск того стоил. Если бы нам удалось освободить пленника, я вколола бы ему сыворотку, от которой он пришел бы в себя. Так что обратно мы прорывались бы втроем. Но нам не подфартило: в подвале мы нашли лишь одно пустое кресло.

Пригнув головы, дабы не задевать низкий потолок, мы отправились поближе к выходу. Рев пламени и грохот рушащихся перекрытий был слышен даже глубоко под землей. Но дым сюда не проникал, а тот его запах, что мы чувствовали, источала наша одежда, успевшая им пропитаться.

– А как вы узнали, что мы тоже здесь? – вновь поинтересовался Баррелий у Вездесущей. Дойдя до конца тоннеля, он воткнул факел в подставку и уселся передохнуть на нижнюю ступеньку лестницы.

Мы тоже расселись вдоль стен, ибо в ногах правды не было. Таврий расположился в сторонке, все еще побаиваясь Вездесущих, да и кригарийца, небось, тоже. Я плюхнулся на землю возле Эльруны. Без задней мысли – просто где стоял, там и сел, а пигалица оказалась рядом. Но она сочла, что я недостоин приближаться к ней и демонстративно отодвинулась. Я же слишком устал, чтобы выказывать ей ответное презрение. И, даже не взглянув на нее, достал из торбы флягу, утолил жажду, а затем протянул воду монаху.

– Махади увидела в окно подвала, как вас впустили во двор, – ответила Псина на вопрос кригарийца. – Вас и священника. Стало ясно, что вы взяли его в заложники и решили использовать, как пропуск дом. Однако сейчас я вижу, что чего-то недопонимаю.

– Я не заложник! – устало возмутился Таврий. И вкратце объяснил канафирке, что связывает его и нас. Глотнув воды, Баррелий пустил флягу по кругу, и когда она вернулась ко мне, он успел пересказать о наших кладбищенских похождениях более подробно.

– И что вы сделаете после того, как выйдете отсюда, святой сир? – осведомилась Псина, когда монах поведал ей об утраченном мешке с уликами.

– Ты хочешь знать, доложу Надзорной палате о том, что связался с вами? – ответил вопросом на вопрос Таврий.

– А вам известно мое имя?

– Нет, – ответил курсор. – Но разузнать его не так уж трудно, поверь. Только что я от этого выиграю? Мы рассекретили убежище гадов на Тотенштайне, сожгли их гнездо здесь и с чем в итоге остались? Вы не нашли своего человека, а я лишь понял, что в Тандерстаде бесчинствует неведомая секта, которая вырывает своим членам языки и поклоняется статуе безголового воина. Есть, правда, надежда, что мы выбьем признание из Мильтада Копфера, но что-то подсказывает мне – он не вернется на пепелище родного дома. Либо Копфер сбежал из столицы, либо он уже мертв и зарыт где-нибудь в собственном саду. Вот и повторяю: что я выиграю, доложив о вас в Надзорную палату? О вас и о моем пропавшем блитц-жезле, будь он неладен, прости меня Господи!

– А что вы выиграете, умолчав о нас? – спросил ван Бьер.

– Не я выиграю, кригариец. Правильнее сказать, что все мы выиграем, если я повременю с докладом, – поправил его священник. – Тем более, что о моем визите в дом Копфера палата не знает. А кто меня здесь видел, вряд ли станет писать об этом донос.

– Продолжайте, святой сир, – попросил Баррелий, заинтересованно прищурившись.

– Помогите мне раскрыть эту тайну – и я клянусь Громовержцем, что Капитул никогда не узнает о вашей причастности к ней. А я в свою очередь помогу вам всем, что в моих силах.

– Не больно-то много вы сделаете для нас в одиночку, – покачал головой кригариец.

– Я уже говорил тебе, что видел в архивах Капитула портрет человека, в честь которого соорудили под землей ту статую, – напомнил Таврий. – Еще несколько зацепок я обнаружил в свитках, когда бегло прочел их в пещере. Небольших зацепок, но для архивных поисков они сгодятся. Также было бы неплохо узнать имя вашего человека, которого похитили молчуны. Уверен, они бы не покусились на кого попало, и человек этот наверняка не простой.

– Так вон чего вы добиваетесь – чтобы мы вам исповедались! – хмыкнул ван Бьер. – Хотите получить нужные сведения в обмен на обещание покопаться в архивах. Что-то эта сделка не кажется мне честной. Где уверенность, что вы поступите в точности как сказали?

– Я поклялся именем Громовержца, – нахмурился курсор. – Теперь это для меня вопрос чести!

– И что мне, язычнику, до вашей чести? – пожал плечами Баррелий. – Разве в священной книге Громовержца нет заповеди, которая позволяет вам давать язычникам заведомо невыполнимые клятвы? То есть лгать ради богоугодного дела, если оно того стоит?

– Книга пророка Осагрия, глава вторая, стих шестнадцатый, – уточнила всезнающая Вездесущая. – Очень удобная заповедь. Написана столь витиевато, что ее можно трактовать и так, и этак. Короче говоря, оправдание вранья в наилучших традициях Капитула.

– Что же тогда остается? – Таврий развел руками. – Чую, не выйти мне отсюда живым, раз вы все такие недоверчивые. Очень жаль. Надеюсь, вы хотя бы позволите мне помолиться перед смертью?

– К чему тратить время на молитвы, которые вас не спасут? – ответил ван Бьер. – Зато я точно знаю, что спасет – ваша искренность. Расскажите, чем вы на самом деле занимались на кладбище и почему вас не защищают храмовники. В сказку про то, что они якобы не обучены вести слежку, я не верю, уж извините.

Курсор тяжко вздохнул, зажмурился и, склонив голову, начал тереть виски. Псина и Баррелий переглянулись, но промолчали, давая священнику время поразмыслить. Мы с Эльруной тем более помалкивали, ибо кто мы были такие, чтобы встревать в важный разговор.

– Ну хорошо! – Таврий открыл глаза и резко выпрямился. – Хочешь правду – получишь ее. Но взамен я получу от тебя то же самое, ты не против?

– Все зависит от того, скажете вы действительно правду или сочините очередную ложь, – ответил ван Бьер.

– Судить об этом лишь тебе, но я попытаюсь, – решился святой сир. Затем полюбопытствовал: – Как много ты наслышан о прошлогоднем разграблении Кернфорта, с чего, собственно, и началась Золотая война?

– Кое-что слышал от людей, которые там побывали, – ответил ван Бьер. Он не сказал, что мы с ним, а также Псина угодили в самую гущу тамошней заварухи, потому что Таврию знать об этом было необязательно.

– В таком случае ты помнишь, где скрывались проникшие в город наемники перед тем, как они устроили грабеж, – продолжал курсор.

– Говорят, будто они выдавали себя за паломников с севера, предъявляя подложные грамоты. А собирались они в монастыре Храмовников.

– Так и было. Храмовники, конечно, отрицают свою причастность к этому. Заявляют, что фальшивые документы островитян были неотличимы от подлинных, и что они вели себя как истинные паломники. Однако с тех пор Надзорная палата главного Капитула стала приглядывать за своим рыцарским орденом. Особенно в Эфиме. Больше всего от удара по вейсарским банкам пострадала тетрархия, и мы не можем допустить, чтобы это повторилось впредь.

– То есть вы перестали доверять ордену Храмовников? Но их дозоры по-прежнему ходят по улицам Тандерстада.

– В моем случае, кригариец, это не вопрос доверия. Я – один из сыщиков, который следит за нашими рыцарями. И на Тотенштайн прибыл по той же причине. До меня дошли слухи, что храмовников стали замечать по ночам в старой части кладбища. Вот мне и приспичило это проверить.

– Но храмовников там не оказалось. Молчуны, которых я убил в склепе, точно не были членами этого ордена.

– Не были, – подтвердил Таврий. – Но они так или иначе связаны со столичными храмовниками. А подобные связи трудно назвать безобидными и не порочащими. Вот почему я вынужден обратиться за подмогой к вам, язычникам. По крайней мере ваши боги мною изучены не представляют для меня загадки. К тому же мы оказались союзниками в этой войне. С той лишь разницей, что я раскрыл вам свои карты, а вы мне еще нет.

– Вряд ли это были все ваши карты, – усомнился ван Бьер, – но те, которые я увидел, непохожи на крапленые. Хорошо, святой сир. Так и быть, откровенность за откровенность. Не выдам большой секрет, если скажу, что накануне Битвы Тысячелетия в Тандерстаде собрались все выжившие кригарийцы. Разумеется, затем чтобы сражаться на стороне Вальтара Третьего…

И Баррелий поведал курсору о том, что случилось с его братьями, не сказав, правда, что они прибыли в столицу по просьбе тетрарха. Также Баррелий умолчал о том, что тетрарх вызывал его к себе и намекнул, что вскоре снова призовет кригарийцев. Неведомо, зачем, но явно не для того, чтобы просто благословить их на битву.

– Ты поступил разумно, сообщив мне эти подробности, – кивнул Таврий, выслушав монаха. – Они – серьезная зацепка. Похищение четырех знаменитых воинов в преддверии великого сражения выгодно лишь нашим врагам. И мне прискорбно видеть, что орден Храмовников якшается с ними… А какое отношение к этой истории имеют Вездесущие?

– Плеяда не хочет, чтобы странные люди без языков были приняты вами за наших шпионов, – ответила Псина. – Канафир не участвует в Золотой войне и держит нейтралитет. Но кто-то, по всем признакам, желает сделать нас вашими врагами. Кстати, о вашем жезле, святой сир. У кригарийца возникли опасения, что если мы вас отпустим, то больше никогда не увидим. Но я дам вам железный повод вернуться, даже если вы сами не горите желанием это делать.

– А при чем тут мой блитц-жезл? – удивился курсор.

– При том, что если он появится на черном рынке, я вам его достану.

– Почему ты в этом так уверена?

– Я не уверена. Но вы не первый курсор, который теряет в Тандерстаде свой символ святости. И я в курсе, где всплывет ваш жезл, если его все-таки надумают продать.

– Спасибо тебе огромное, но вынужден отказаться, – отверг Таврий это предложение. – Жезл для меня, конечно, дорог, но я не стану из-за него должником Плеяды. За это можно и головы лишиться.

– Кто здесь ведет речь о долгах? – всплеснула руками Псина. – Разве мы не договорились о сотрудничестве? Ну вот и считайте мою помощь обычным содействием в рамках нашего временного союза.

– Это… это… да, это сильно меняет дело, – с неохотой, но все же признал священник. – Но как я смогу опять вас разыскать?

– Об этом не беспокойтесь, – заверила его Вездесущая. – Я сама вас найду. Сколько времени вам нужно, чтобы изучить архивы?

– Через четыре дня я должен идти на доклад в Надзорную палату, – прикинул Таврий. – Очень хотелось бы, чтобы к тому моменту жезл был у меня, а иначе мне не поздоровится. Поэтому за три дня я постараюсь отыскать все, что нужно. Буду ночевать в архиве, если потребуется.

– Хорошо, значит, договорились, – кивнула Псина. – Через три дня пришлю вам весточку с дальнейшими указаниями. Не спрашивайте, как, все равно не отвечу. А сейчас, парень, дай-ка мне еще воды, если осталась. Надо бы нам отмыть лица перед тем как выходить в город, а то на трубочистов мы с махади точно не смахиваем…

Глава 14

Никто нас снаружи не подкарауливал. Либо сбежавшиеся на пожар огнеборцы и зеваки вспугнули нашего врага, либо он вообще не устраивал на нас засаду, и мы зря просидели в тоннеле так долго. Или нет, все же не зря. За это время наш трехсторонний союз успел заключить полезные соглашения. И когда пришла пора разойтись восвояси, все вопросы между нами были оговорены.

На задворках, куда выходила садовая калитка, зевак не было. Они столпились на улице Шелкопрядов, возле главных ворот горящего дома, у которого уже обвалилась крыша. Пламя не унималось и черный дым, заволакивающий округу, также помог нам скрыться.

Первым с нами распрощался Таврий. Удалялся он с опаской, все время озираясь. А поначалу и вовсе пятился, явно боясь заполучить нож в спину. Что, конечно, было глупым страхом. Желай мы ему смерти, то прикончили бы еще в тоннеле, без свидетелей, а не в городе, при свете дня.

– Не знаю, что у тебя на уме, – заметила Псина Баррелию после того, как святой сир удалился, – но я бы посоветовала тебе воздержаться от необдуманных шагов. Особенно сейчас. К знакомым не суйся – будь уверен, там тебя караулит засада. Лучше возвращайся в лавку Гезира, дождись, когда стемнеет, а уже потом отправляйся по своим нуждам.

– Некогда мне прятаться в норе, – не согласился ван Бьер. – Пока есть зацепки, надо их проверить. К знакомым не пойду – тут ты права. Лучше загляну в «Конец всех дорог», поболтаю с Хинчо, тамошним хозяином. Сейчас самое время, днем у него в трактире нет народу.

– И чем он тебе поможет?

– Поглядим. Теперь я догадываюсь, почему вчера вечером никто не сбежался на шум и не вызвал стражу. Храмовники! Те, кто якшается с безъязыкими. Только они могли запугать этого жадного ублюдка. Но я тоже умею корчить страшные рожи. И Хинчо живо вспомнит у меня, кому он выдал запасной ключ от нашей комнаты.

– Ладно, попробуй, – на стала возражать Вездесущая. И неожиданно попросила: – Только возьми с собой махади. Я в ее помощи пока не нуждаюсь, но если ты нароешь что-то важное, она прибежит ко мне и сообщит.

Ван Бьер посмотрел свысока на лопоухую пигалицу. Она хоть и оттерла свое избитое лицо от сажи, но все равно осталась чумазой, так как пригоршни воды ей для умывания не хватило.

– Почему бы и нет, – внезапно согласился Баррелий. – Лишь бы под ногами не путалась. Все равно же, если не возьму, ты отправишь свою «псинку» шпионить за нами. А так она хотя бы будет на виду и на подхвате.

– Я ей не доверяю. – Данный вопрос меня тоже касался, и я счел своим долгом высказаться. – К тому же она чокнутая. И на нищенку похожа.

– Смотреть на себя, маленький Шон, – огрызнулась «псинка». – Твой штаны тоже нечистый и вонять.

– Что ты мелешь? Нормальные штаны! Три дня назад стирал! – оскорбился я. Тем более, что от ван Бьера разило куда сильнее, чем от нас всех вместе взятых. Хотя мысленно я все же признал, что отчасти коротышка права. После сегодняшних злоключений всю мою одежду и впрямь не мешало бы постирать.

– Не бухти, парень, – отмахнулся Пивной Бочонок. – С такой прорвой врагов, как у нас, иметь две пары глаз хорошо, а три – еще лучше. К тому же мои глаза после дыма слезятся и неважно видят… Кстати, раз Таврий ушел, ответь-ка, что ты прочел в тех свитках, которые мы нашли на Тотенштайне?

– Да чушь в них полная, – пожал я плечами. – На сказку похоже. В каждом свитке пелась хвала великому древнему воину, чей неупокоенный дух однажды вселится в кого-то из нынешних воинов. После чего носитель этого духа обретет такую силу, что перед ним падут на колени все правители и армии мира. Это все, что я смог понять. Читал бы свитки по порядку, возможно, понял бы больше, но в них вдобавок было так много слов, что беглым взглядом их не осилишь.

– А как звали того древнего воина, там было написано? – спросил кригариец.

– Да, но я не запомнил – слишком уж чудно звучало его имя. Начинается на «Дихент…», а дальше из головы вылетело.

– Знаешь кого-то похожего? – Ван Бьер посмотрел на Псину.

– Впервые слышу о таком, – помотала она головой.

– Вот и я тоже… О многих воинах наслышан, даже о невеликих, но про этого «Дихента» мне никто отродясь не рассказывал. Да и Гном с ним покамест. Сейчас меня больше волнует не этот древний мертвец, а его живые молчаливые почитатели.

– Если надумаете вернуться к Гезиру, сначала пройдите мимо лавки, как будто просто гуляете по базару, – наказала Псина. – Старик вас заметит и проверит, нет ли за вами слежки. Сделаете круг по площади, а когда снова дойдете до Гезира, он вам кивнет, если все в порядке, и впустит внутрь. Если же не в порядке – притворится, что вас не знает. И больше на его помощь не рассчитывайте.

– Я это учту. – Напоминание о слежке заставило Баррелия вновь оглядеться. – Но вот еще что интересно: ты и вправду намерена вернуть Таврию блитц-жезл или тешила его несбыточным обещанием?

– Наш сыскарь из Надзорной палаты не так прост, как кажется, – ответила Вездесущая. – Пустыми обещаниями его не купишь. Пойми он, что я решила его обдурить, и мы потеряем ценного союзника. У меня нет права допустить такую ошибку.

– Но шансы, что жезл Таврия всплывет на воровском рынке, чересчур малы, – усомнился монах. – Слишком опасный товар даже для черных дельцов и перекупщиков.

– Это у тебя малы, а у меня все козыри на руках, – заявила канафирка.

– Брехня, – не поверил кригариец.

– А вот и нет. Я не стала говорить при курсоре, но тебе скажу: мы с махади нашли чей-то блитц-жезл в подвале, где держали твоего брата. Теперь понятно, чья это потеря. Могу показать, если не веришь, но…

– Верю-верю, – закивал ван Бьер. Еще не хватало, чтобы кто-то заметил в руках у Псины ее трофей. – Значит, молчуны с кладбища побывали и здесь. Неудивительно, хотя сейчас это не имеет значения… Что ж, прощай. Не знаю, наведаюсь я к Гезиру или нет, но если доживу до вечера, то еще свидимся.

И мы, прихватив Эльруну, отправились в одну сторону, а ее наставница – в другую…

От улицы Шелкопрядов до «Конца всех дорог» было гораздо ближе, чем до портового рынка. Вот только отныне каждый шаг ван Бьера по городу был сопряжен с риском. Он потерял свой плащ в драке, но, к счастью, не потерял кошель, наполненный щедрым тетрархом и еще не успевший исхудать. Поравнявшись с лавкой суконщика, где также торговали одеялами, плащами и накидками, монах купил себе новую верхнюю одежду. После чего натянул на голову капюшон – тем более, что и впрямь накрапывал дождик, – и смешался с народом.

До лавки суконщика Эльруна лишь молча плелась за нами, но как только Баррелий облачился в накидку, догнала его и предупредила:

– Сир Ванбер, я немного отставать. Хочу проверила, кто следил за ты и мы.

– Ты уверена, что за нами следят? – переспросил монах. Понять орин коротышки было трудновато. Баррелий даже не предупредил ее, чтобы она не называла его по имени на людях. С ее корявым произношением я сам едва понимал, к кому она обращается.

– Уверена нет, – помотала головой Эльруна. – Хочу узнавать, нет или да.

– Айда попробуй, – не стал удерживать ее кригариец. Она кивнула и быстро растворилась в толпе, только ее и видели. При том, что толпа была не слишком-то и плотной.

– Не доверяю я этой чокнутой, – повторил я.

– Твое право. – Ван Бьер зевнул и украдкой огляделся. – Но лучше иметь таких союзников, чем никаких. Хотя учитель этой шмакодявке достался хороший. Не удивлюсь, если она и впрямь обнаружит слежку.

Топтаться на месте, дожидаясь Эльруну, было не резон и мы пошли дальше. Но не прошли и полсотни шагов, как услышали позади взволнованные крики:

– А ну стой! Отдай! Стой, воровка! Держи воровку! Вон она, мелкая тварь! Хватайте ее! Хватайте, люди добрые! Стража! Стра-а-ажа-а-а!..

– Ого! – Баррелий снова обернулся. – Как думаешь, про какую такую «мелкую тварь» они вопят?

– Говорю же – она чокнутая! – в третий раз проворчал я. – Нам нельзя привлекать внимание, а лопоухая кошельки у людей срезает. И ладно бы аккуратно срезала, так нет – попалась!

– Еще не попалась, – уточнил Пивной Бочонок. И неожиданно всполошился: – А ну-ка, парень, давай уйдем с этой улицы и немного попетляем.

– Вот те раз! А мы-то здесь при чем? – удивился я.

– Ни при чем, – согласился он. – Но если шум из-за Эльруны, значит сейчас за ней гонятся люди, которые могли за нами следить. Не думаешь же ты, что она сперла кошелек у обычного прохожего? Пигалица уводит от нас соглядатаев. Нужно этим воспользоваться и получше запутать следы… Идем!

Сказано – сделано. Мы нырнули в ближайший проулок, а затем еще не раз меняли направление, пока не удалились от той улицы на почтительное расстояние.

Чем дальше мы уходили, тем больше я злорадствовал – в мыслях, естественно, – ведь Эльруна понятия не имела, куда мы подевались. И тоже должна была нас потерять. Но к моему удивлению лопоухая неожиданно опять к нам присоединилась, выскочив, будто собачонка, из какой-то подворотни. Вид у нее был подозрительно довольный. Так, словно она не бегала закоулками от разозленных людей, а наелась сладостей.

– Ну докладывай, каковы успехи, – велел ей Баррелий.

– Я это не понять, сир Ванбер, – ответила она. – Или те люди да следить, или нет следить. Но больше они не следить. Я дразнить их и угнать далеко от ты и маленький Шон.

– Значит, ты не выяснила, были это враги или тебе померещилось. – Кригариец поцокал языком. – Ну хорошо, все равно молодец. Осторожность лишней не бывает.

– И киферы бывать нелишне, – добавила пигалица, улыбнувшись до ушей, и подбросила в руке кошелек. Довольно худой, но что-то в нем все же позванивало.

– М-да, с голоду ты в столице не помрешь, – рассудил ван Бьер. – Надо бы тебя поругать за хулиганство, но не стану. Во-первых, я не твоя саяна. А во-вторых, раз уж саяна тебя такому учит, я тебе подавно не советчик.

– Между прочим, за воровство в Эфиме отрубают руки, – заметил я лопоухой.

– А в Канафир – рубать целый голова, – ответила она. – Но в Канафир тоже воровать. Много воровать – даже больше, чем Эфим. Почему так?

Казалось бы, вопрос был простой, но он поставил меня в тупик.

– Не знаю, – сдался я. – И почему?

– Много-много человеков голодать, – ответила Эльруна. – Когда жрать сильно охота, я будешь воруй, ты будешь воруй, и голова потерять не жалко.

– Это точно, – согласился я, тоже познавший за минувший год и голод, и холод. Не настолько сильно, чтобы удариться в воровство, но кто скажет, как далеко бы я зашел, придись мне скитаться одному, без кригарийца.

Я вдруг обнаружил, что разговариваю с кусачей махади по-дружески, и слегка растерялся. Однако не преминул воспользоваться нашим перемирием и задал вопрос, интересующий меня со вчерашнего вечера:

– А как тебе удалось попасть к Вездесущим?

– Отец продать моя Плеяде два годом назад, – ответила пигалица, хотя я был почти уверен, что она пошлет меня к гномьей матери.

– Так ты что же, рабыня? – удивился я.

– Сама ты рабынь! – огрызнулась Эльруна. – У нас большой семья. И бедный. Семь детей. Всегда голодать. Мой младший брат умерла, а старший сестра много болел. Я не рабыня! Я спасать семью! Плеяда дать за меня отец много деньги. И дать еще много-много, когда я выучиться и стать, как мой саяна.

– Для нее это и правда огромное везение, – добавил ван Бьер. – Едва ли не каждая нищая семья в Канафире мечтает продать своего ребенка Вездесущим. Но они принимают одного из тысячи, а то и реже. Очень строгий отбор. Ты должен иметь выдающиеся таланты, чтобы тебя удостоили чести называться махади и приставили к учителю.

– За Маленький Шон Плеяда деньги не заплатить, – поддакнула «счастливица», снова прячась за привычной высокомерной маской. – Маленький Шон много думать и медлить, когда не надо. Смотреть вокруг, но мало видеть. Плохой, плохой махади!

– Тоже мне огорчение! – хмыкнул я. – Да я к вам и не напрашиваюсь – на кой мне сдалась ваша Плеяда? А много думать иногда полезно – чуть-чуть подрастешь и сама это поймешь. Или нет, вряд ли. Потому что еще раньше ты стрясешь себе башку, подставляя ее под каждый кулак…

Глава 15

Если за нами все еще кто-то следил, он стал осторожнее и больше не показывался Эльруне на глаза. Баррелий тоже не замечал ничего подозрительного, и до «Конца всех дорог» мы добрались без происшествий. Не исключено, что и тут кригарийца подстерегала засада, хотя риск был невелик. Вряд ли кто-то всерьез надеялся, что после ночной заварухи монах вновь сюда заявится.

Хозяин постоялого двора, толстопуз Хинчо, очевидно, думал также. Потому что когда ван Бьер опять переступил порог трактира, подметавший пол толстяк от неожиданности даже выронил метлу. И хлопая глазами, не знал, как ему быть: поприветствовать бывшего постояльца или звать на помощь, поскольку суровый вид кригарийца предвещал дурное.

Дела у Хинчо шли не ахти. Поток караванов в Эфим уменьшился, гостиница стояла почти пустой, и лишь трактир позволял худо-бедно сводить концы с концами. Поэтому из прислуги здесь остались лишь старенькая кухарка да конюх. За трактирной стойкой хозяин стоял сам, а днем кроме того занимался уборкой и мелким ремонтом. Вот и сейчас все скамьи и табуреты были поставлены на столы, а Хинчо, помахивая метлой, готовился ко встрече вечерних посетителей.

– К-кригариец! Р-рад снова т-тебя видеть! – Сбивчивое приветствие хозяина больше смахивало на извинение. Похоже, жирный кот чуял, чью сметану съел, и теперь боялся, как бы ее капли не обнаружились у него на морде.

– Жаль, не могу сказать того же, Хинчо, – покачал головой ван Бьер. – Прикрой-ка ненадолго заведение, будь добр. Есть к тебе важный разговор, не хочу, чтобы нам мешали.

Монах посмотрел на меня, а затем указал глазами на выход. Я смекнул, что нужно, и сбегав до двери, запер ее на засов.

– Что такое?! Ты… Ты пришел за своими вещами? Так ведь забрали их утром… Или зачем ты здесь? Боюсь, я не понимаю! – нарочито громким голосом спросил хозяин. И покосился на дверь кухни, откуда слышалось бренчание посуды.

– Хинчо, Хинчо, Хинчо… – Баррелий сокрушенно вздохнул и подступил к толстяку вплотную. Тот продолжал испуганно хлопать глазами, но, надо отдать емудолжное, поборол испуг и не попятился. – Напомни мне, как по эфимским законам наказывают хозяев гостиниц, если они не вызывают стражу, когда на их постояльцев нападают прямо в номере?

– Это… зависит от решения судьи, – пролепетал толстяк. – Только от него! И знай: кулаками ты ничего от меня не добьешься. Наоборот, сделаешь себе еще хуже! – И обернувшись, крикнул: – Эй, Михо! Михо! Подойди-ка сюда! Тут с нами хотят серьезно потолковать!

Из кухни вышел, отирая губы рукавом, громадный увалень. В его окладистой бороде застряли кусочки квашеной капусты и хлебные крошки. Это и был местный конюх, которого мы, похоже, отвлекли от обеда.

– Чевой-то тута делатцо, ась? – поинтересовался детина, сытно рыгнув и поглядев на нас из-под насупленных бровей. Говор у него был своеобразный – мне еще не доводилось слышать подобную речь. – Шкандал, што ль, какой намечаетцо? А ну-кась, ну-кась, покажися, хтой-то там такой сурьезный к нам притопал? Давнонько я таких сурьезных тута не видывал.

– Привет, громила! – Баррелий помахал ему рукой. – Это я! Не забыл меня еще? Твой хозяин прав. У нас тут в самом деле непростой разговор. Насчет того, что случилось минувшим вечером. Кстати, ты тоже должен был слышать шум. Не мог не слышать. И если есть, что рассказать, говори – я с радостью тебя выслушаю. Иди сюда, потолкуем.

– Гык! Гык! – Конюх издал странные звуки – не то поперхнулся, не то икнул. – Крыгаривец? Ты это што ль, мил-человек?

– Я, Михо, – повторил монах. – Удивлен?

– Да есть чутка, – признался увалень. – Токмо звиняй – неча мне тебе сказать. Я ж вчерась так нажрамшись, что нонича тока вот шары продрал.

– Вот досада так досада. Очень жаль.

– Ну дык хто ж знал бы, агась… Не, крыгаривец, тут я тебе не подсказчик, калякайте без меня. Не буду вам мешать, пойду-кась лучше още похлебки отведаю. Тока ты это… Хинчу шибко не мутузь, лады? Пущай он говнистый мужик, а все ж таки свояк.

– Договорились, Михо, – заверил его ван Бьер. – Да я и не собирался его трогать. Надеялся, он сам выложит мне все как на духу. Так и будет, да, Хинчо?

– Ну приятного тебе аппетита, болван стоеросовый! – выругался хозяин вслед ушедшему обратно на кухню свояку. После чего снял со стола табурет и уселся на него, понурив голову и плечи. – Ладно, слушай меня, кригариец. К тому, что было вчера, я отношения не имею. И ни на кого из вас донос не писал. Да и зачем бы оно мне, сам посуди? Мы разве враги?

– В этом можешь не оправдываться. Верю, что так все и было, – ответил Баррелий. – Также верю, что тебя запугали, прежде чем ты отдал запасной ключ от нашей комнаты и пообещал не бить тревогу. За это я на тебя обиды не держу. Но если хочешь распрощаться со мной по-доброму, расскажи о тех выродках все, что тебе известно. Только учти, что вранье я учую моментально. И очень расстроюсь. Очень!

– А где гарантия, что ты не выдашь меня, если тебя схватят и начнут пытать? – осведомился Хинчо.

– Могу дать гарантию, что живьем я им не сдамся, – пообещал монах. – Такая подойдет?

– Ха! – Толстяк хлопнул себя по ляжкам. – Ты не сдашься, даже если сами храмовники прикажут тебе сложить оружие?

– Те, кто напали на меня вчера, не были храмовниками. – Баррелий не стал признаваться, что знает о причастности к этой истории рыцарей церковного ордена. – Они походили на канафирских гарибов, но ими тоже не были. Я могу отличить гариба от обычного человека с вырванным языком.

– Я не видел, с кем ты дрался, – признался Хинчо. – Зато видел, кто потребовал у меня ключ и проторчал в трактире, пока шум не утих.

– Неужели храмовники?

– Они самые. И теперь ты в курсе, почему я им подчинился и помалкивал в тряпочку.

– Да, это серьезно меняет дело. – На сей раз ван Бьер не солгал. – И ты знаешь, как звали рыцарей, что тебя запугивали?

– Они не представились. Наверное, это был храмовый дозор.

– Вот теперь ты мне врешь, Хинчо. – Баррелий упер толстяку в лоб указательный палец. – А это нехорошо.

– И в мыслях не было врать, – насупился он. – С чего ты так решил?

– С того, что дозор храмовников, который ходит по твоему кварталу, ты бы узнал. Это раз. И два – храмовым дозором всегда командует курсор, а ты о нем даже не заикнулся.

– Слушай, кригариец… – По дергающемуся лицу хозяина было видно, что внутри него борются два страха: один перед ван Бьером, а другой перед Капитулом. Но источник первого страха был гораздо ближе к Хинчо, что упростило ему выбор из двух зол. – Слушай, ну не знаю я, кто меня запугивал, клянусь. Но один из храмовников был важной птицей с очень толстой цепью на шее. Не иначе, даже рыцарь Первого круга. Такие шишки ко мне еще никогда не захаживали.

– Опиши его.

– Рослый – считай, на голову выше тебя. Белокурые кудри до плеч. Глаза ярко-голубые. Похож на островитянина, только рожа красная. Даже чересчур, я бы сказал. У Михо такая рожа бывает, когда он запором страдает и просраться не может, хе-хе… Еще половина левого уха у этого мужика отрублена. Ну и орденская цепь, про которую я говорил. Такие толстые цепи в столице, почитай, лишь полдюжины храмовников носит.

– Краснорожий, говоришь… – Баррелий задумался, но не вспомнил ни одного виденного им в столице, похожего храмовника. – А как выглядели его спутники?

– Да я к ним не приглядывался, честно говоря. Или нет, стой – был среди них еще один приметный. Судя по цепи, обычный рыцарь, только вместо правой кисти у него железный крюк. Блестящий такой – сразу видать, что у этого калеки много свободного времени, раз он так начищает свою железяку.

– Молодец. Продолжай в том же духе, – похвалил хозяина дознаватель. – А теперь припомни, о чем храмовники говорили. С тобой или между собой – неважно. Мне нужны любые имена и вообще все, что угодно. Краснорожий и его люди пробыли у тебя долго и вряд ли играли в молчанку, так?

Ответить толстяк не успел, потому что в дверь трактира затарабанили. Сильно и настойчиво. Так, что сразу стало ясно: в «Конец всех дорог» пожаловал либо уставший с дороги, голодный караванщик, либо некто, наделенный властью.

– Хинчо! – раздался снаружи громкий сердитый голос. – А ну отпирай, дери тебя за ногу – мы жрать хотим! Какого рожна закрылся средь бела дня? Еще, небось, последние новости не слышал?!

– Это стража! Уличный патруль. Капрал Штильс и его солдаты. Они частенько у меня харчуются. – Судя по облегченному вздоху, Хинчо был рад, что явились именно эти гости, а не другие. Например, вчерашние храмовники.

– Хорошо, впусти их, – не стал возражать кригариец. – Мне от стражи скрывать нечего.

– А что мне им сказать? Если спросят насчет тебя?

– Сам с ними объяснюсь. Просто поддакни, когда нужно, – ответил ван Бьер. После чего, указав на стол в углу, велел нам снять с него скамьи и рассаживаться.

В общем, когда четверо стражников вошли в трактир, мы встретили их, сидя за столом, с самым безобидным видом. Ни дать ни взять, отец и двое ребятишек, которые тоже заскочили сюда перекусить.

– В чем дело, Хинчо? – вопросил один из стражников, переступая порог. Видимо, это и был капрал Штильс. – Не желаешь нас видеть? Или забыл, что сегодня наша вахта и что после полудня мы как всегда тебя навестим?

– Извините, добрый сир! – Баррелий опередил хозяина с ответом. – Не держите на Хинчо зла – это все из-за меня.

– А ты еще кто такой? – Капрал остановился посреди зала и уставился на монаха.

– Постоялец, сир. Ван Бьер моя фамилия, – ответил тот. – Мы тут с Хинчо немного поспорили насчет платы за комнату, вот и заперли двери, чтобы обсудить это с глазу на глаз.

– Вернее, это я их запер, – поддакнул, как и договаривались, Хинчо. – Сир ван Бьер прожил у меня в долг два дня, и я не хотел отпускать его, пока он не расплатится.

– И как прошли переговоры? – спросил Штильс, не сводя глаз с кригарийца.

– Пока никак. Пытаюсь выпросить у Хинчо еще денек отсрочки, но он ни в какую не соглашается, – пожал плечами Баррелий.

– И не соглашусь, – отрезал хозяин. – Если нет денег – оставляйте равноценный залог, сир ван Бьер. Это меня тоже устроит.

– Чьи с тобой дети? – Капрал указал на нас с Эльруной. В то, что Баррелий мог быть нашим отцом, он почему-то не поверил.

– Пацан – бордельный слуга, которого приставили ко мне провожатым. А девчонка – его подружка. – Пивной Бочонок не мудрствуя лукаво сплел воедино правду и ложь. – Им я тоже кое-что задолжал за помощь. Как видите, добрый сир – вокруг меня собрались одни кредиторы. И еще неведомо, кто из них неуступчивее.

– А кто расквасил тебе личико, малышка? – обратился Штильс к мелкой Вездесущей. Шутка монаха не вызвала у него даже тени улыбки.

– Он! – Пигалица насупилась и ткнула в меня пальцем. – Я целоваться с другим, а он нас застукать.

Мой рот открылся и тут же закрылся. Во избежание новых вопросов я счел нужным промолчать и виновато потупился.

– Господи! Зачем я только спросил! – Капрал покачал головой. Видимо, у него у самого были дети, раз он так обеспокоился синяками Эльруны. Баррелий на его бы месте вообще не удостоил вниманием столь незначительную по кригарийским меркам подробность. – Ладно, ван Бьер, ты пока посиди, поразмысли над своими долгами, а Хинчо подаст нам жратву и выпивку.

– Сей момент, капрал, – оживился Хинчо. – Обычный день – обычный заказ?

– Обычнее не бывает. Жалованье у нас лишь на следующей неделе, да и то, боюсь, опять задержат. Из-за войны даже генералы затянули пояса, а что про нас говорить. Мы уже давно лишней кружки вина себе позволить не можем.

Толстяк поспешил на кухню, а стражники заняли крайний стол у самого выхода. Нарочно они так сделали или нет – на случай, если должник хозяина вдруг задаст деру, – но капрал уселся лицом к ван Бьеру явно неспроста. А монах, изобразив на лице задумчивость, скрестил руки на груди и уставился в стол. Мы с пигалицей тоже помалкивали, так как не хотелось лишний раз привлекать к себе взоры солдат.

– Эй, ван Бьер! – вновь окликнул монаха Штильс после того, как отстегнул от пояса меч и снял шлем. – А чем ты занимаешься и что принесло тебя в Тандерстад?

Представив меня стражникам как своего провожатого, монах дал понять, что он не здешний. И правильно. Он не так хорошо знал столицу, чтобы убедительно прикидываться горожанином.

– Я наемник, сир капрал, – ответил кригариец, вновь предпочтя вместо лжи правду. – А сюда прибыл, поскольку скоро для таких, как я, здесь будет полно работы. Слухами о щедрости вашего тетрарха земля полнится. Да и как ему не быть щедрым с наемниками после таких-то потерь?

– Я мог прежде где-то тебя видеть или что-то о тебе слышать? – Настойчивость командира делала ему честь. Хоть он не считал зазорным пропустить на службе кружечку вина, но следить за подозрительными типами все равно не переставал.

– Если вы служили в эфимских легионах, мы могли встречаться, хотя я вас не помню, – ответил ван Бьер. – Мне уже доводилось сражаться на стороне Вальтара Третьего в легионах «Вентум» и «Таурус».

– В «Вентуме» у генерала Дирка Фонбахера? – спросил Штильс.

– Нет, сир капрал, вы ошибаетесь. Этим легионом вот уж пять лет командует генерал Маларий Брасс. – На такую-то примитивную уловку монах не клюнул.

– Действительно, и впрямь я запамятовал, – ухмыльнулся Штильс. – И все же, сдается мне, где-то я тебя видел… О, а вот и наш Хинчо! Сегодня ты на удивление расторопен, старый друг!

– Жаркое вот-вот разогреют, – доложил хозяин, поставив на стол перед стражниками четыре кружки вина. – Если понадобится что-либо еще – только позовите, я буду у стойки.

– Постой, Хинчо! – придержал его Штильс. – Ты не задаешь нам вопросов – до тебя что, и правда не доходили последние новости?

– Насчет пожара на улице Шелкопрядов? – спросил толстяк. – Недавно ко мне заскакивал соседский мальчишка и сказал, что там горит большой дом.

– Какой пожар, Хинчо – бери выше! Сегодня утром едва не был убит сам тетрарх!

– Да ты шутишь, капрал?! – оторопел хозяин. Баррелий тоже встрепенулся, а мы с Эльруной обернулись и уставились на солдат, хотя до этого старались не глядеть в их сторону.

– Ты думаешь, в городской страже принято шутить на сей счет? – Штильс нахмурился. Но желание пересказать с пылу с жару новость пересилило, и он не стал гневаться на толстяка: – Хвала Всевышнему и храмовникам – они предотвратили покушение! Но больше всех отличился паладин Гийом Кессарский. Он теперь настоящий великий герой – в одиночку зарубил всех четверых заговорщиков. И каких заговорщиков, закопай их Гном! Ни за что не угадаешь, кто они были.

– Конечно, не угадаю, – не стал спорить Хинчо. – Не с моей угадалкой играть в такие игры.

– Кригарийцы – представляешь! – Капрал стукнул ладонью по столу. – Четверо кригарийцев решили напасть на самого Вальтара Третьего! Да только ничего у них не выгорело! Потому что Гийом Кессарский встал у них на пути и… В это трудно поверить, но он выхватил меч и зарубил их всех!

Глава 16

В трактире было тепло, но меня в мгновение ока пробрал такой холод, что, казалось, я даже примерз задницей к лавке. И я, и Эльруна не мигая уставились на ван Бьера, ведь его принесенное Штильсом известие должно было ошарашить посильнее хозяина.

Надо полагать, так все и было. Однако единственное, что изменилось в монахе, это взгляд.

Услыхав о гибели братьев и чудовищном преступлении, в котором их обвинили, Баррелий опустил глаза и уставился на засаленную столешницу. Я боялся даже представить, что творится у него в мыслях и какой ценой дается ему хладнокровие. Зато я отлично знал, что будет, если оно вдруг ему изменит. И не хотел бы тогда подвернуться ван Бьеру под горячую руку.

– Но как такое стало возможно? – заговорил Хинчо, бросая на Баррелия испуганные взоры. Даже слишком испуганные. Такие, которые стражникам было трудно не заметить. – Ведь и одного кригарийца невозможно одолеть в одиночку, а сир Гийом победил сразу четверых! И зачем им вообще понадобилось убивать тетрарха?

– М-м-м… – Штильс оторвался от кружки с вином. – Спроси что-нибудь попроще. Но все, кто это видел, твердят о божественном чуде. Кригарийцы проникли в Главный храм Капитула, где в это время молился тетрарх, но на их пути встал Гийом Кессарский, на которого сей же миг снизошла господня благодать. И паладин покарал язычников освященной сталью своего меча. Одного за другим. Кто-нибудь в курсе, случалось ли подобное раньше?

– Никогда не слышал о таком, – сказал Хинчо. Он продолжал коситься на монаха, но реже. Видимо, малость успокоился, поняв, что Баррелий не намерен хвататься за меч.

– То-то и оно, – кивнул Штильс. – Истинное чудо, а иного объяснения нет.

Баррелий стиснул кулаки. Эльруна напряглась, явно чуя неладное и собираясь задать стрекоча. Я не сводил глаз с кригарийца и тоже подумывал о том, что я здесь совершенно лишний. Вот только если пигалица могла с чистой совестью бросить ван Бьера, то кем стану я, если последую ее примеру?

– К вечеру все станет ясно наверняка, – заверил хозяина капрал. – Но люди на улицах болтают, что в столице скрывается еще один кригариец. Пятый и последний оставшийся в живых. Кто-то пустил слух, что он частенько захаживает в «Охрипшую ворону», поскольку любит крепко выпить. И прозвище у него под стать: Пивная Бочка!

– Не Бочка, а Бочонок, – поправил командира один из солдат. – Небось, его потому и не было среди остальных, так как он надрался до поросячьего визга и все проспал.

– А может и нет, – добавил второй стражник. – Может, его просто не взяли в долю. Кригарийцы же наемники. И за покушение на тетрарха им, поди, заплатили целое состояние. А на четверых любую награду легче делить, чем на пятерых.

Ван Бьер наконец-то стряхнул с себя оцепенение и, достав кошель, вытряхнул из него на стол пару киферов.

– Хинчо! – окликнул Баррелий толстяка. А когда тот обернулся – опять-таки испуганно, – монах показал ему на деньги и сообщил: – Так и быть, твоя взяла, Хинчо. Вот все, что я тебе задолжал.

– Отлично, сир ван Бьер! – закивал хозяин. – Я рад, что мы с вами договорились. Раз долг уплачен, можете идти. Не смею вас больше задерживать.

Кто бы сомневался, что больше всего на свете Хинчо желал сейчас, чтобы кригариец поскорее убрался прочь.

– Об интересных вещах вы тут рассказываете, – продолжал Баррелий, вылезая из-за стола. – Пойду-ка я тоже на улицу, послушаю, о чем судачат люди. Может, за голову этого Бочонка уже награду объявили. Такую, за которую не грех своей головой рискнуть. Тем более раз уж сегодня Господь благоволит тем, кто поднимает меч на язычников.

И неторопливо пошагал к двери. Мы с Эльруной молча потопали за ним.

– А что это ты весь взмок, Хинчо? – неожиданно полюбопытствовал Штильс. – Пот с тебя прямо ручьями льется.

– Да захворал малость. Третий день то знобит, то в жар бросает. – Для убедительности толстяк пошмыгал носом. – Все в порядке, не стоит беспокоиться. Жить буду.

– И глаза у тебя странно бегают. Так, словно ты кого-то боишься, – продолжал капрал. А затем вдруг резко поднялся из-за стола и встал на пути у монаха. – Ну-ка погоди, ван Бьер! Замри на месте и без глупостей! Кажется, я вспомнил, откуда мне знакома твоя фамилия!

Остальные стражники тоже вскочили из-за стола вслед за командиром. Сам Штильс пока не хватался за оружие, но они обнажили мечи без приказа. И расступились на всю ширину прохода, дабы было сподручнее напасть на Баррелия скопом.

При виде четырех рассерженных взрослых мы с Эльруной попятились. Но кригариец наблюдал за ними, не дрогнув и даже не изменившись в лице. Так, будто они встали, чтобы пожать ему на прощанье руку, а не угрожали ему мечами.

– Ты служил у Малария Брасса. Мой старший сын тоже служит в легионе «Вентум». Вернее, в том, что от него осталось, – известил Баррелия капрал. – Так вот, осенью сын присылал мне письма, где хвалился, что их, новобранцев, учит сражаться не абы кто, а сам кригариец. И фамилия у того монаха была точь-в-точь, как у тебя: ван Бьер.

– Ну и что? Обычное совпадение, – ответил на это Баррелий. – В Ольденро, откуда я родом, полгорода носит такую фамилию. Видимо, наставник твоего парня тоже был из наших мест. Хотя я в «Вентуме» никакого кригарийца не припоминаю. Если генерал Брасс и впрямь его нанимал, это было после того, как я отслужил там договорной срок.

– Все возможно, – допустил Штильс. – Но раз ты – не кригариец, значит ты не откажешься пройти с нами, я прав? Затем чтобы на тебя взглянули люди, которые могут опознать Пивного Бочонка.

– Нет ничего проще, сир капрал, – развел руками монах. – Всегда готов помочь слугам закона. Можете даже пригласить своего сына и он скажет вам, что это точно не я учил его махать мечом.

– Если понадобится, приглашу – как раз вчера остатки его легиона вернулись в столицу, – заметил капрал. – Хотя, полагаю, до этого не дойдет. В городе и без моего сына хватает свидетелей, знавших в лицо последнего выжившего кригарийца… А теперь отдай все свое оружие, а потом сядь на скамью и положи руки на стол.

– Вот как? Это еще зачем?

– Придется заковать тебя в цепи. – Штильс побренчал висящими у него на поясе, легкими кандалами. – Мы же не допустим, чтобы по пути в Судейскую башню ты задал деру.

– Да будет вам – куда я от вас убегу? – Ван Бьер отцепил ножны с мечом от пояса и протянул оружие капралу. – Стар я уже, чтобы бегать от стражи. В молодости, каюсь, частенько бегал, да только где она сегодня, моя молодость.

– Положи меч на стол. – Осторожный Штильс не рискнул приближаться к Баррелию, пока «эфимец» был у того в руках. – И остальное оружие – тоже.

– Как прикажете, – ответил Пивной Бочонок. И подойдя к столу… отбил вложенным в ножны мечом нацеленный на него клинок ближайшего стражника. А затем подскочил к тому вплотную и зарядил ему кулаком в скулу.

Монах мог бы повредить руку, будь на стражнике шлем, но Штильс и компания сняли шлемы прежде чем сесть трапезничать. А вскочив с лавок, успели схватить только мечи. Ожидая, что ван Бьер тоже выхватит оружие, первый атакованный им солдат оказался не готов к такой атаке. Простой, но по-кригарийски точной и сногсшибательной. Челюсти стражника клацнули и он, взмахнув руками, повалился навзничь, а выроненный им меч упал под ноги соратников.

Баррелий пощадил его, но все равно, подняв руку на служителя закона, вмиг подписал себе смертный приговор. Который, впрочем, еще надо было привести в исполнение. Капрал и оставшиеся бойцы решили, что им это по зубам и, издав яростные вопли, ринулись на строптивца. А Хинчо, я и Эльруна бросились прочь от них, дабы в пылу схватки нас не порубили как капусту.

Уложив первого стражника, монах обнажил-таки «эфимец», но лишь затем чтобы отражать вражеские клинки. Он не собирался пускать кровь, хотя это быстро решило бы проблему. Зато создало бы новую, куда более серьезную. Убийство стражников было равносильно признанию в том, что Баррелий тоже соучастник кригарийского заговора, даром что такого не существовало. Но нежелание ван Бьера убивать выглядело совсем иначе – зачем тому, кто вздумал умертвить самого тетрарха, щадить его слуг? И это давало пусть мизерный, но шанс на то, что и сам заговор будет поставлен под сомнение.

Отбив первые удары, кригариец отступил к столу, где до этого сидели Штильс со товарищами. После чего схватил подвернувшуюся под руку кружку и выплеснул недопитое вино в лицо бросившегося на него солдата. Глиняная кружка улетела туда же и разбилась о лоб противника. Но оглушила его не она, а «эфимец», стукнувший плашмя по этому лбу мгновением позже. Устоять после такого стало для стражника непосильной задачей. К чему Баррелий отнесся с пониманием и, отшагнув, дал ему место, чтобы упасть.

Пока ван Бьер с ним дрался, Штильс подскочил сбоку и хотел отрубить кригарийцу голову. Но тот дорожил своей головой, пускай и рисковал ею раз за разом. Пригнувшись, монах проскочил под клинком и, толкнув капрала плечом в живот, повалил того на последнего солдата.

Кригариец мог бы повалить обоих, но ему не хватило разбега. Держа меч в обеих руках, солдат тоже замахнулся, но упавший командир мог попасть под удар, и солдату пришлось срочно менять позицию. Но он опоздал. Резко выпрямившийся монах отбросил «эфимец» и схватил стражника за предплечья. После чего, не дав опомниться, саданул ему лбом в переносицу и затем коленом в пах. А когда противник согнулся в три погибели, ему в лицо снова врезалось колено ван Бьера.

Этот враг тоже отныне не представлял угрозы. Чего нельзя было сказать о Штильсе. Сбитый на пол, он изловчился и достал мечом ногу Баррелия.

Удар был нанесен из неудобного положения и не перерубил кость. Но кригариец еще не обрел равновесие после пинков, и этого хватило, чтобы он тоже загремел на пол.

А дальше все стало совсем плохо.

Валяться на полу никому не хотелось, вот только Штильс опередил ван Бьера, чья раненная нога подкосилась и он снова плюхнулся на бок. А капрал, встав на одно колено, тут же вновь размахнулся мечом и обрушил его на голову Баррелию.

Все, что успел монах, это схватить валявшийся рядом «эфимец» и попытаться отразить атаку. И почти отразил. Но оружие стражника оказался тяжелее, и торопливая защита ван Бьера лишь смягчила удар, но не остановила его.

Длинный меч капрала сшибся с коротким «эфимцем», который сделал все возможное, но сейчас от него требовалось больше. И потому конец вражеского меча достал-таки до головы ван Бьера. Пробил череп или нет, мы не видели, поскольку из раны тут же хлынула кровь, а лежавший на боку кригариец упал на спину.

– Наших бьют! – крикнул я Эльруне, смекнув, что третий удар Штильса Баррелию подавно не отразить.

Удивительно, но пигалица все еще не сбежала, хотя именно этого я от нее ожидал. А чего не ожидал, так это что она бросится вместе со мной на подмогу ван Бьеру. Как бы то ни было, Эльруна снова меня удивила, и на сей раз приятно.

Схватив легкую двухместную скамью, я разбежался и толкнул ее в грудь капралу, когда он уже заносил меч для последнего, фатального удара. Правда, мой удар оказался не смертельным и вообще не причинил Штильсу вреда. Скамья врезалась ему в железный нагрудник и заставила попятиться, только и всего. Но я добился главного – не дал его мечу повторно опуститься на голову Баррелию. И выиграл фору для Эльруны, за которой в этой схватке осталось последнее слово.

Махади сработала молниеносно и безукоризненно – так, что саяна ей бы гордилась. Вскочив на столы, Эльруна козочкой проскакала по ним до крайнего и подхватила один из солдатских шлемов. А потом подбежала – опять же по столам, – к капралу и, пока он таращился на меня, шарахнула его шлемом по затылку.

Против такой атаки Штильс не устоял. Он зашатался, стараясь не упасть, но в конце концов его глаза закатились и он рухнул промеж столов, повалив заодно скамьи. А я тотчас кинулся к ван Бьеру, который, несмотря на серьезную рану, оставался в сознании.

– Надо… уходить… Срочно! – проговорил он, пытаясь встать на ноги. Я подсобил ему, и он, опершись на стол, ощупал залитую кровью голову. – Тряпку, парень! Найди мне тряпку! Нужно остановить… кровь.

Искать не пришлось – Эльруна уже протягивала ему обрывок накидки одного из стражников. Наскоро перевязав с нашей помощью голову и разрубленную лодыжку, Баррелий сделал несколько неуверенных шагов, а потом его вырвало.

– Плохи мои дела, – заметил он, проблевавшись. – Все очень погано… Но будь я проклят, если не уберусь из этой дыры прежде, чем вы потащите меня волоком! Сегодня я не издохну! Возможно, позже, но не сегодня. Кое-кто бросил мне вызов, и я его принимаю!.. Подбери меч, парень, и идем отсюда.

Я исполнил просьбу кригарийца, но не отдал ему оружие, ведь он и без меча едва передвигал ноги. Впрочем, Баррелий не возражал. Собрав в кулак остаток сил, он накинул плащ и, натянув капюшон до самого носа, пошагал к выходу.

Шатаясь, но все-таки не падая…

Глава 17

То, как мы с Эльруной довели едва живого Баррелия до лавки Гезира – отдельная история. Но рассказывать ее я не стану, ибо нет в ней ничего интересного. Замечу лишь, что шли мы задворками, делая вид, будто сопровождаем пьяного. Увы, но на своих ногах ван Бьер до цели не добрел, потеряв сознание в подворотне близ портового рынка. Пришлось лопоухой бежать за Гезиром и его осликом, благо, недоверчивый старик явил милость и согласился вновь нас приютить.

Само собой, не бесплатно. Отцепив от пояса лежащего в беспамятстве монаха кошель, Гезир пересчитал его содержимое. После чего, не спрашивая моего разрешения – вот еще! – ссыпал себе в карман почти все наши киферы. Но мог ли я упрекнуть лавочника? Помогать кригарийцу сегодня было смертельно рискованно, ведь он числился соучастником заговора, и любой дающий ему еду и кров мог лишиться за это головы.

Впрочем, поначалу монаху было не до еды. Он не заполучил дырку в черепе, но рана все равно оказалась серьезной. Десять дней ван Бьер находился в полубреду, его бросало то в жар, то в холод, и он едва доходил до помойного ведра, чтобы справить нужду. Его голова постоянно кружилась и он не мог нормально ни есть, ни пить, потому что его сразу выворачивало наизнанку. Иногда кригариец впадал в забытье и что-то говорил, но понять его было нельзя, так как из-за трясучки он не мог нормально выговаривать слова. А кабы и выговаривал, вряд ли это имело бы какое-то значение, поскольку в таком состоянии он наверняка нес околесицу.

Я собрался ухаживать за ним, тем паче, мне было не впервой, но неожиданно эту обязанность взвалила на себя Эльруна. Не по своей воле, разумеется, а по приказу наставницы. Я не возражал, когда пигалица зашила Баррелию раны, поскольку сам бы я все равно не сумел. Но когда она взялась поить и натирать больного вонючими отварами и мазями, я забеспокоился. Ибо усомнился, что Баррелию одобрил бы ее лечение, а сам он внятно говорить пока не мог.

– Не мешай ей, – велела мне Псина, наблюдая за работой лопоухой, но палец о палец не ударив, чтобы ей помочь. – Махади выпал шанс показать, чего она достигла в искусстве лекаря. Я ее не заставляла – она сама вызвалась. Что ж, пусть попробует. По крайней мере, одна-две ее ошибки крепыша ван Бьера не убьют.

– Ничего себе! – опешил я. – А ты спросила Баррелия, хочется ему или нет, чтобы вы на нем тренировались?

– Это не тренировка, а экзамен, – уточнила Вездесущая.

– Да? А в чем разница?

– В том, что если махади его провалит и пациент умрет, ее ждет суровое наказание.

– А, ну прямо гора с плеч упала! – проворчал я. – Ван Бьера это здорово утешит!

– Он куда быстрее умрет, если его не лечить, – ответила Псина. – Угомонись, Шон. Пока что махади все делает правильно. А своим брюзжанием ей под руку ты кригарийцу точно не поможешь. Иди-ка лучше к Гезиру, пусть он найдет тебе работу. Чем меньше будешь путаться у нас под ногами, тем лучше.

Работа для меня, естественно, нашлась. Такая же нудная, как в «Садах Экларии», но хотя бы не грязная. На складе у Гезира лежала медная посуда, которую в преддверии войны никто не покупал и которая от времени поблекла и покрылась темными разводами. Вот мне и поручили отдраить ее до блеска. Я был усажен в чулан, дабы никто посторонний меня не увидел, где, обреченно вздохнув, приступил к чистке. А когда уставал, то делал перерыв и поднимался на второй этаж лавки, дабы справится о здоровье ван Бьера.

Нелюдимый молчун Гезир оказался на поверку не таким уж суровым. Лишь поначалу он слегка побранил меня, но справедливо. Просто наши с ним представления о правильно начищенной меди разнились. Лавочник настаивал на зеркальном блеске, а я полагал, что медь красиво светится и вполовину тусклее. Кто победил в споре, понятно. Я взялся драить уже начищенную посуду заново. И драил до тех пор, пока Гезир, взглянув на нее при свете солнца, удовлетворенно не закивал. Впрочем, на этом наши разногласия иссякли и больше он ко мне не придирался.

На третий день самочувствие монаха все еще не улучшилось. Правда, и хуже ему не становилось. Только было ли это заслугой Эльруны или закаленного кригарийского тела, трудно сказать. Я свое тело тоже особо не напрягал, поскольку никто с чисткой посуды меня не торопил. Вездесущих и хозяина устраивало, что я сидел в уголке, шоркал суконкой медь и никому не надоедал. А я был благодарен им за то, что они не гонят меня прочь, кормят и вообще относятся ко мне терпимо.

Однако на третий день даже в столь ничтожном обитателе лавки, как я, неожиданно возникла необходимость.

– Собирайся, Шон. Ты идешь со мной, – заявила Псина, нагрянув ко мне в чуланчик.

– Это еще куда? – Я насторожился. Мне казалось, что я могу понадобиться ей лишь с одной целью: для устранения меня как нежелательного свидетеля. Что и вправду могло случиться, если ван Бьер умрет. Но пока он, к счастью для нас обоих, выполнял данное мне обещание: продолжал жить, поскольку кое-кто в Тандерстаде бросил ему вызов.

– Ты забыл, что сегодня у нас назначена встреча с человеком в курсорском балахоне? – спросила Псина. – Я как раз туда и собираюсь. И ты кое в чем мне поможешь.

Про ее встречу с Таврием я помнил – что еще все эти дни мне оставалось делать кроме как чистить посуду да раздумывать обо всем случившимся? Просто я не предполагал, что мое участие в их встрече имеет какую-то важность.

– А почему ты взяла меня, а не махади? – вновь спросил я, когда мы с Вездесущей покинули лавку и направились по набережной Зирта на восток, против речного течения.

– Эльруна занята – она все еще сдает экзамен, – ответила Псина. – Но ты идешь со мной не вместо нее, а вместо ван Бьера.

– Ого! Даже так?! – удивился я. – Но разве я в силах заменить кригарийца?

– Кое в чем – да. – Кажется, она и впрямь не шутила. – Таврий доверяет ему больше, чем мне, даже несмотря на то, что натворили его братья.

– Они этого не делали, – вступился я за павших кригарийцев, пускай мне так и не удалось с ними познакомиться.

– Да, не делали, – согласилась Псина. – И наш курсор без блитц-жезла наверняка это знает. В тот день он повидал достаточно, чтобы тоже не поверить в тухлую историю с покушением. Вдобавок, окажись ван Бьер заговорщиком, он не оставил бы в живых свидетеля-сыскаря из Надзорной палаты. Вот только, боюсь, со мной одной Таврий побоится встречаться. Для этого и нужен ты. Тебя он знает как слугу кригарийца, и ты достаточно смышлен, чтобы сыграть его посыльного.

– Понятно, – ответил я. – И как далеко нам идти?

– И далеко, и недалеко, – привычно уклонилась шпионка от прямого ответа. – Скоро сам узнаешь…

Я сразу обратил внимание, что на улицах стало гораздо многолюдней и суетливей, чем три дня назад. При том, что на портовом рынке, наоборот, людей поубавилось и большинство прилавков стояли пустые. Да и Гезир, торговавший всякой всячиной, нынче выложил лишь самый дешевый и ходовой товар. Тот, что у него покупали ежедневно: меха для воды, светильники, масло, смолу, топоры, ведра, лопаты, гвозди, мешковину, парусину, нитки с иголками, конскую упряжь и другие востребованные в хозяйстве вещи.

Пока я прятался у Гезира, в столице многое изменилось. Толпы беженцев, которые заметно отличались от горожан, собрались в Тандерстад со всей округи. Большинству из них было некуда податься и они сооружали палатки и навесы везде, где только им позволялось. Горожане, у которых на окнах не было ставен, заколачивали их чем попало и ставили возле своих домов бочки с водой – для тушения пожаров. А по улицам маршировали отряды вооруженных до зубов легионеров и стражников: молчаливых, угрюмых и напряженных.

При взгляде на эти перемены даже мне, ребенку, было ясно, что Золотая война уже стучалась в ворота Тандерстада.

– В городе судачат, что через три дня армия Григориуса Солнечного дойдет до стен города, – заметила Псина, когда мимо нас протопал очередной отряд. – Конные дозоры южан уже рыщут по окрестностям. Дружины Гвирра Рябого задержались под Хаммерстадом, но он пал, так что на следующей неделе к нам нагрянут и островитяне. Верь не верь, но мне и правда жаль, что кригарийцы не примут участие в Битве Тысячелетия. Не дожить считанные дни до главной битвы в истории своего монашеского братства – одно из величайших поражений, которые я когда-либо видела.

– Может, не будет никакой битвы, – ответил я. – Ван Бьер сказал, что Тандерстад способен выдержать многолетнюю осаду.

– А что, такое уже случалось? – усмехнулась Вездесущая.

– Нет, но… разве ван Бьер стал бы зря говорить?

– В последнее время он неважный предсказатель. А теперь еще и мечом по голове схлопотал. Боюсь, как бы это не отразилось пагубно на его рассудке.

– Зачем вообще ты ему помогаешь? – задал я один из вопросов, что терзал меня, пока я надраивал посуду. – Неудавшееся покушение на тетрарха повесили на кригарийцев, а не на Вездесущих. Но помогая Баррелию, ты рискуешь, что тебя и Плеяду объявят его пособниками – разве дело того стоит?

– Какой смышленый мальчик, – пусть ехидно, но все же похвалила меня Псина. – В чем-то ты прав, но не во всем. Мы не разгадали тайну фальшивых гарибов, а они еще могут подложить Плеяде свинью. А кригариец – с ним все просто. Вдвойне хорош тот союзник, у которого к нашим общим врагам есть личные счеты. И втройне хорош такой союзник, если он вдобавок кригариец. Дай ему оклематься, и ван Бьер еще покажет этому городу, чего стоят истинные кригарийцы.

А город как нарочно продолжал издеваться над последним кригарийцем и дразнил его, вызывая на бой.

Чуть дальше за рынком на набережной была площадь, куда сходились сразу четыре улицы. Я уже там бывал, но сегодня это место изменилось. Прямо в центре площади торчал высокий кол, на который было насажено голое и обезглавленное тело. Голова находилась тут же – висела у мертвеца между ног на крюке, который ему воткнули в низ живота.

Картина была вдвойне отвратительной из-за того, что труп начал разлагаться. Вдобавок он не просто висел, а служил мишенью для проходящих мимо горожан. В него швыряли чем попало: грязью, камнями, объедками, конским дерьмом, или же плевали. И лишь прибитая к колу табличка давала понять, кто этот человек и за что он пострадал:

«Смерть и вечный позор мерзкому кригарийцу Торну Цейтвану, поднявшему руку на нашего светлейшего тетрарха Вальтара Третьего!»

Я невольно представил на месте Торна Баррелия и меня всего передернуло. К горлу подкатила тошнота и руки тоже зачесались схватить камень. Только швырнул бы я его, само собой, не в мертвого Цейтвана, а в тех, кто топтался возле кола и глумился над покойником.

– Не вздумай рассказывать об этом ван Бьеру, – вполголоса наказала Псина, наклонившись к моему уху. – Так-то он человек сдержанный, но пока его голова не заживет и рассудок не прояснится, лучше оберегать его от таких известий. Ты меня понял?

– Да, – кивнул я. Совет действительно был полезный. Без него я и впрямь разболтал бы сгоряча Баррелию о том, что здесь видел, не подумав, как он может на это отреагировать.

Миновав площадь, мы отправились дальше. И вскоре шпионка привела меня к причалу, где нас дожидалась лодка с гребцом. Последний, судя по валяющимся в лодке удилищам и вершам, был обычным рыбаком, нанявшимся подзаработать извозом. Меня немного удивил путь, которым Вездесущая решила добраться до места встречи с Таврием, но я не стал задавать вопросы. И дураку было ясно, что она соблюдает осторожность и заметает следы.

– На пляж Сетей, Нестор, – велела Псина лодочнику, сунув ему в ладонь кифер. Благодарно кивнув, гребец усадил нас на скамью, отвязал лодку от причала и, навалившись на весла, погнал ее против течения.

Пляж Сетей являл собой песчаную косу близ того места, где Зирт протекал сквозь гигантскую арку в восточной крепостной стене. На той косе, облюбованной городскими рыболовами, они развешивали для просушки свои неводы. Вот только закрытые в преддверии осады речные ворота оставили рыбаков без заработка. А поскольку ловить рыбу сетью в черте города запрещалось, они переключились на мелкие орудия лова. Которыми едва могли прокормить свои семьи, забыв о всякой торговле.

По этой причине и опустела коса, куда мы плыли. Рыбаки забрали с нее даже стойки для сетей, так как их разворовали бы на дрова ютящиеся повсюду беженцы. Однако само это место беженцев не привлекало. Жить у реки в весеннюю пору, когда пляжный песок не высыхал, было слишком холодно и сыро.

Зато я понял, почему Вездесущая пригласила Таврия именно сюда. Замысли он недоброе, ему было бы трудно устроить засаду на открытом пространстве. А если в рыбацких лачугах, что лепились друг к другу за косой, и засели храмовники, пока они добегут до воды по щиколотку в грязи и песке, мы переплывем на другой берег и скроемся в тамошних трущобах.

Таврия мы заметили еще издали – он прогуливался по косе в гордом одиночестве. Но Вездесущая, укрыв меня и себя дерюгой, велела Нестору принять к противоположному берегу и проплыть мимо. А пока гребец работал веслами, Псина внимательно осмотрела лачуги, где могли скрываться враги, но не обнаружила признаков угрозы. И лишь после этого приказала Нестору переплыть реку и пристать к косе неподалеку от бредущего по ней курсора.

Глава 18

Таврий с опаской присматривался к нам, пока мы высаживались из лодки. И отважился подойти лишь когда мы ступили на песок и сами направились к нему.

– Твоя записка, которую мне подсунули в руку, когда я вздремнул над книгами – это сделал твой шпион или наш предатель? – перво-наперво осведомился курсор у Псины вместо приветствия.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – состроила она невинное лицо. – Какая еще записка? Ничего такого я вам не посылала.

– Ты смеешь лгать священнику прямо в глаза? – Похоже, Таврий запамятовал, с кем имеет дело.

– Я вам не лгу, а говорю чистейшую правду. – Псина и бровью не повела. – На той записке-расписке, или что там вам сунули в руку, было написано мое имя?

– Нет, но…

– Ну вот, видите! А может, пока вы спали, на вас снизошло озарение? И ваша рука сама написала послание, чтобы вы не забыли о вещем сне, когда проснетесь?

– Ладно, Господь тебе судья, – отмахнулся Таврий, поняв, что все равно не добьется истины. – А где кригариец?

– Сир ван Бьер назначил меня своим посыльным. И просил извиниться перед вами за то, что не смог прийти лично, – заявил я без напоминания канафирки. Так, чтобы не казалось, будто я говорю под ее диктовку. – Сиру ван Бьеру слишком опасно теперь ходить по городу. Почему – надеюсь, вы знаете, святой сир.

– Да уж, отлично знаю, – кивнул Таврий. – Город третий день на ушах стоит. Все только и судачат, что о приближении армии южан и о покушении на тетрарха. Еще судачат, что стражники попытались схватить пятого кригарийца и даже ранили его, но ему повезло уйти. Как по-твоему, этим слухам надо доверять или нет?

– Не надо, святой сир, – ответил я. Пока мы плыли на лодке, Вездесущая научила меня отвечать на вопросы, которые курсор наверняка задаст. – С сиром ван Бьером все в порядке. Просто в городе на всех столбах расклеены плакаты с его описанием, и он выходит на улицу лишь по ночам.

– Отрадно слышать, что он соблюдает осторожность. А что насчет моего блитц-жезла?

– Сначала расскажите, чем увенчались ваши архивные поиски. – Псина, как и Баррелий, тоже не проявляла к священнику большого уважения, хотя держала себя в рамках приличий.

– Не слишком плодотворно. Но и пустым я оттуда не ушел, – ответил Таврий. – По крайней мере, выяснил личность человека, чью безголовую статую мы видели на Тотенштайне. Больше ничего. Но и эти сведения – уже серьезная зацепка.

– И как зовут того человека?

– Э, нет, так не пойдет. Сначала верни жезл!

– Назовите имя, святой сир, – стояла на своем Вездесущая. – Прошу вас! Не упорствуйте и да воздастся вам – ведь так учат ваши божьи заповеди, да?

– Не смей упоминать всуе наши священные письмена, безбожница! – возмутился курсор. Но быстро остыл и, с любопытством посмотрев на мою котомку, в которой явно что-то лежало, сдался: – Имя того обезглавленного – Клеор Фреймон. Он четвертый дихентарий ордена Змееглавых рыцарей.

– Дихентарий? – вырвалось у меня. Это было единственное слово, что отпечаталось в моей памяти, и то не целиком, после того, как я заглянул в трофейные свитки. И о чем поведал Баррелию и Псине, когда мы выбрались из горящего дома. Не знаю, как монах с его ушибленной головой, но канафирка явно не забыла о том разговоре. И услыхав из уст курсора знакомое слово, убедилась, что он нам не врет.

– Да, сын мой, ты не ослышался, – подтвердил Таврий. – Змееглавцы называли дихентариями своих главных магистров. Но я сомневаюсь, что ты слышал о таком ордене. Да и шпионы Канафира – тоже.

– А у этих рыцарей что,и правда были змеиные головы? – удивился я.

– Верните жезл и я расскажу вам о них. И об их четвертом из пяти предводителей Клеоре Фреймоне, – пообещал священник.

– Хорошо. Уговор есть уговор, – не стала больше упорствовать Псина. И вытащив у меня из котомки жезл, вернула его Таврию. – Нынче Громовержец вам благоволит. Ваша утрата и правда всплыла позавчера на воровском рынке.

– О! Хвала Громовержцу! Я верил, что он меня не оставит! – только и оставалось воскликнуть курсору.

Наступил, что называется, момент истины. Курсор наконец-то обрел не только утраченный символ святости, но и оружие, которое было пострашнее всего арсенала Вездесущей. Стоило лишь Таврию нацелить на нас жезл и сверкнуть молнией, и перед ним на песке улягутся два обугленных трупа. Или три, если Нестор тоже попадет под удар божественной силы.

Мог ли Таврий так поступить? Мог, кабы считал нас врагами. Правда, его тут же постигло бы фиаско. Нацель он на нас блитц-жезл, и Псина вмиг прикончила бы его. Почему я уверен, что она бы его опередила? Потому что сейчас его оружие было не страшнее обычной дубинки и не могло пускать молнии.

Всему виной была та самая Книга Силы, в которую успели заглянуть и мы с Баррелием, и Псина – после того, как отобрала ее у нас. В Книге раскрывалась природа чудес Капитула, включая смертоносные палки курсоров. Конечно, наших скудных познаний не хватило, чтобы уразуметь тамошние истины. Но мы все же отыскали на чертежах блитц-жезла секретную кнопку. И выяснили, что запас молний в нем ограничен. Иными словами, курсоры как-то заряжали их туда, а не брали с небес из рук Громовержца. И когда заряды кончались, можно было давить на кнопку сколько угодно – чуда не происходило.

Вот почему мы не волновались, когда жезл очутился в руках курсора. Потому что Псина не собиралась возвращать ему боеспособное оружие и разрядила то еще в лавке Гезира. Но проверить чистоту помыслов Таврия не преминула, раз уж ей представился удачный случай.

– Не предполагал, что когда-нибудь это скажу, но все же благодарю тебя за помощь, дочь Плеяды, – молвил священник, принимая из рук Псины свою утрату. – Однако ты не будешь против, если я проверю, не осквернен ли символ моей святости?

– Только если он не привлечет к нам внимание, святой сир, – ответила шпионка. – И если вы при этом не поджарите нас.

– Думаешь, мне нужно то или другое? – ответил Таврий. После чего отвернулся – якобы в целях нашей безопасности, а на самом деле, чтобы мы не видели, как он нажимает секретную кнопку, – и проделал то, что он назвал проверкой.

Вполне ожидаемо святость в жезле Таврия не обнаружилась, и Громовержец не порадовал его сверканием молнии.

– Извините, святой сир. Если бы я знала, что эту штуку так легко осквернить, то прикасалась бы к ней в перчатках, – заметила Псина. Вернее, пошутила, но курсор об этом не подозревал.

– Ничего, все в порядке, – заверил он нас, пряча многострадальный жезл в поясной чехол. – Громовержец всемогущ и ему несложно освятить мой символ заново. Просто это занимает время и требует особого ритуала… Ну что же, раз ты оказалась человеком слова, я тоже тебя не разочарую. Итак, Клеор Фреймон, дихентарий рыцарского ордена Змееглавых. Очень древнего ордена, как вы уже поняли, раз никто из вас о нем не слышал. Хотя до магистров Плеяды, я уверен, сведения о змееглавцах доходили, ведь этот орден жив и поныне.

– Тайные рыцари? Да полноте! – фыркнула Псина. – Рыцарь не должен ни от кого скрываться. Он должен заявлять о своих подвигах всему свету. И стяжать славу себе и своим братьям по оружию.

– Так-то оно так, – подтвердил Таврий. – Просто нынче эти рыцари известны под другими именами – не змееглавцев, а храмовников.

– Ах вот оно что! – осенило Вездесущую. – Значит, не Капитул собрал подле себя эту свору псов. Это вы обратили в свою веру один из множества рыцарских орденов, и он начал служить вам, поменяв устав, название и герб.

– А историю Змееглавых предали забвению, благо, она была не слишком длинной, – продолжил священник, не оспорив ни единого слова канафирки. – Однако не все змееглавцы выбросили свой шлемы в виде змеиных голов, одели накидки с новым гербом и присягнули на верность Капитулу. Часть рыцарей обвинила братьев в предательстве и объединилась вокруг нового предводителя. Или, правильнее сказать, не нового, а более старого – ушедшего в отставку, предыдущего дихентария Клеора Фреймона.

– Так-так… Но они не выстояли против отступников и целого Капитула в придачу? – Наверняка Вездесущая предугадала, что случится дальше.

– Само собой. История последних змееглавцев была короткой и незавидной, – согласился Таврий. – Какое-то время они сражались, но в конце концов оставшихся в живых поймали и обезглавили. Вот тогда-то и произошло самое интересное. Фреймона казнили первым – затем чтобы сломить в его бойцах остатки духа и надежд. Но едва голова дихентария слетела с плеч, как вдруг его тело вскочило на ноги, выхватило меч из ножен ближайшего храмовника, зарубило палача и ранило еще пару рыцарей прежде чем рухнуло обратно на помост. Можешь представить себе такое?

– Не могу, – помотала головой Псина. – Больше похоже на волшебную сказку, которую сочинили после казни. Очевидно, кто-то в народе сочувствовал неподкупному рыцарю Фреймону, вот и постарался, чтобы его имя не забылось, а вошло в легенды.

– Я в точности также и подумал, – поддержал ее курсор. – Тем более, эта история случилась без малого триста лет назад, а нашим архивным материалам от силы века полтора. Но как бы то ни было, теперь мы можем свести воедино все, что нам известно.

– Среди нынешних храмовников вдруг обнаружились тайные поклонники предводителя давным-давно исчезнувшего ордена, – подытожила Вездесущая. – Вопрос в том, что пробудило в них жгучий интерес к трехвековой сказке о безголовом воине.

– Речь идет не просто о поклонниках, – уточнил Таврий. – Речь идет о настоящем языческом культе. В свитках культистов, что я успел бегло прочесть, говорилось о том, что неупокоенный дух Клеора Фреймона еще напомнит о себе. Однажды он вселится в тело простого воина и сделает его величайшим воином мира. Что и случилось три дня назад, когда паладин ордена Храмовников Гийом Кессарский победил в одиночку четырех кригарийцев.

– Вот-вот. Правда, за день до этого храмовники опоили кригарийцев дурманным зельем, связали и похитили. Теперь ясно, с какой целью. Затем чтобы бросить их, беспомощных, под меч своего командира и объявить того воскресшей легендой.

– Можешь не напоминать, я в курсе. А иначе я бы не стоял на этом берегу. Или тебя бы тут ждала засада. Но я не отказываюсь от своих слов о том, что вы – мои союзники, и не откажусь от вашей дальнейшей помощи. Особенно теперь, когда гниль язычества точит орден Храмовников изнутри.

– Чтобы докопаться до истины, мне надо знать, чего еще добился паладин Гийом этим спектаклем кроме того, что переименовал себя в Клеора и стал народным любимцем, – заявила Псина.

– И любимцем тетрарха, – добавил курсор. – Храмовникам запрещено принимать в награду медали, золото и иные ценности. Поэтому Вальтар Третий даровал Гийому должность своего главного знаменосца. Впервые за всю историю Эфима это почетное звание получил не гвардеец, а храмовник.

– А что стало с прежним главным знаменосцем – сиром Ундерхоффом?

– Отправлен в почетную отставку. Он был уже староват и негож для грядущей войны. К тому же все его подвиги остались в прошлом, а войску в преддверии Битвы Тысячелетия требовался новый вдохновитель. И вот он появился. Причем гораздо более яркий, нежели сир Ундерхофф в годы своей славы.

– Хорошо. Итак, Гийом Кессарский сорвал тройной выигрыш. Сначала он заставил храмовников вспомнить легенду о безголовом воине, став его новым воплощением. А затем Гийома боготворил народ и он занял место среди приближенных Вальтара Третьего. Если это были его конечные цели, он их достиг. И все же слабо верится, что он на этом остановится. Знаменосец, за которым стоит тайная армия рыцарей-отступников и который в свою очередь стоит за спиной тетрарха – любопытный расклад. А если учесть, что культисты знают толк в ядах, я бы сказала, что скоропостижная смерть Вальтара Третьего от неизвестной болезни – не такой уж невероятный прогноз на ближайшее время.

– Господь всемогущий! – всплеснул руками Таврий. – Какой же разразится скандал, когда я напишу обо всем, что мы выяснили, и об этих догадках в моем завтрашнем докладе Надзорной палате! Не могу не написать, хотя, чувствую, не сносить мне за это головы…

– Тхаль акран! – неожиданно воскликнула на канафе Псина. Или выругалась, потому что прозвучало именно так. Но не успел я удивиться, как она толкнула меня в плечо с такой силой, что я отлетел в сторону и упал на песок.

Сама Вездесущая тоже не осталась на месте. Пригнувшись, она подскочила вплотную к курсору, но не напала на него, а как будто укрылась за ним.

А в следующее мгновенье туда, где я только что стоял, вонзилась стрела. И вторая такая же впилась в песок в двух шагах от Таврия и Псины.

Но была и третья стрела. Только до земли она не долетела, поэтому я увидел ее не сразу. А когда увидел, Таврий уже шатался и держался обеими руками за горло, из которого хлестала кровь. Вернее, хлестала она из дыры в горле, пробитом насквозь прилетевшей непонятно откуда стрелой.

Одной из первых стрел, но далеко не последней из тех, что были заготовлены для нас неведомым противником…

Глава 19

– Быстро в лодку! – скомандовала мне Псина. Она все еще пряталась за хрипящим курсором, что продолжал шататься, но не падал. Впрочем, глаза Таврия уже закатились, а кровь лилась у него не только из простреленной шеи, но и изо рта.

Когда прошлой зимой мы с ван Бьером участвовали в штурме промонторской деревни Годжи, мне довелось побывать мишенью для лучников. Вот только там вражеские стрелы до меня не долетали, а сегодня они сыпались прямо мне на голову. Но их «дождик» сбил с меня оторопь, и я рванул к лодке во все лопатки, ибо ее борта были моей единственной защитой от стрел.

Бежать было недалеко, но прежде чем я нырнул в лодку, еще одна стрела вонзилась в песок неподалеку от меня. Мы не вытаскивали нашу посудину на берег – дабы она не уплыла, за ней должен был присматривать Нестор. Однако я сразу почувствовал, что мое убежище двигается. А когда приподнял голову, увидел, что лодочника нет ни в лодке, ни рядом с нею.

Боясь, что он тоже нарвался на стрелу, я выглянул из-за борта: а вдруг Нестор ранен и нуждался в помощи? Но мой благородный порыв тут же угас, когда я увидел, что сам лодочник не питал к нам сострадания. С ним все было в порядке. Просто, едва запахло жареным, как он вмиг забыл и про нас, и про свою лодку, бросился в воду и, не оглядываясь, погреб вразмашку к другому берегу.

Звать его я не стал, да он бы и не откликнулся. А лодку между тем медленно относило от берега, а я понятия не имел, как ею управлять. То есть я видел, как Нестор орудует веслами, но они были тяжеловаты для моих рук. Да и гребного опыта у меня совсем не имелось.

К счастью для меня и для Вездесущей, она тоже уклонилась от стрел и нагнала лодку до того, как та уплыла.

– Тхаль акран! Майраддин оринхада! Шахад, иль бади, шахад! – Продолжая сыпать проклятьями (или что это было?), канафирка уперлась в лодку плечом и хорошенько ее подтолкнула. После чего перевалилась через борт и улеглась рядом со мной. Псине с ее тощей фигурой тоже было удобно здесь прятаться, тем паче без Нестора в лодке прибавилось свободного места.

Пока Вездесущая толкала лодку, две стрелы вонзились в борт и одна булькнула рядом с ней в воду. Продолжая выглядывать одним глазом наружу, я заметил пятерых человек, бегущих от рыбацких лачуг к пляжу. Все – в накидках храмовников. У трех из них в руках были луки, у двух – обнаженные мечи.

А бедолага Таврий лежал ничком на песке и истекал кровью. Только теперь в нем торчали три стрелы: одна в горле и две в спине. И если первую можно было списать на фатальный промах лучника, то остальные вряд ли. Вне всяких сомнений, храмовники пытались убить не только нас, но и курсора. И последнее им удалось. Впрочем, и мы были все еще уязвимы для их дальнобойных луков.

– Они застрелили святого сира! Нарочно! – воскликнул я, с трудом веря в то, что вижу.

– Да неужели?! То-то я гляжу, он вдруг стал похож на подушечку для булавок! – процедила сквозь зубы Псина. После чего сунула мне в руку… блитц-жезл! – Спрячь это обратно и не потеряй. Если доплывем живыми до Вейсарского моста, эта штука нам пригодится.

Да уж, ей, как и Баррелию, тоже было не занимать хладнокровия. Когда вокруг свистели стрелы, а рядом умирал курсор, она не забыла прихватить самую ценную вещь, которой он обладал. Как Псина намеревалась использовать бесполезный жезл под Вейсарским мостом, я не спрашивал, поскольку был уверен, что живыми мы его не достигнем. Но предусмотрительность канафирки вызывала восхищение. В то время, как я трясся от страха будто лист на ветру, она думала на два шага вперед и что-то делала.

Пока я прятал жезл в котомку, еще одна стрела впилась в борт, а две пролетели так низко, что одна скользнула оперением по уключине. Но растолканная Псиной лодка уплыла на середину реки раньше, чем враги добежали до воды. Чтобы оторваться от них, не мешало бы приналечь на весла, да вот беда – в этом случае мы высунемся, а лучники на берегу были меткие. Так что оставалось довериться течению, уповая, что оно унесет нас прочь от храмовников, хотя надежда на это была слабой.

Возможно, враги поберегли бы стрелы, кабы двигаться за нами по косе, но ниже по течению она заканчивалась. А дальше берег становился круче, и мы снова превращались в удобные мишени для поднявшихся на возвышенность лучников.

Смекнув, что в нас опять вот-вот полетят стрелы, Псина выругалась. И, не вставая, принялась бить ногами центральную, самую широкую скамью. Казалось, будто канафирка вымещала гнев, но это было не так. Наверняка она отшибла себе ступни, но ей удалось оторвать эти несколько сбитых вместе досок. Из которых получился щит длиной в три локтя и шириной в полтора. Вот только скрыться за ним мог всего один человек, да и то с трудом.

– Держи! Упри его в борт, да смотри не урони, а иначе тебе конец, – наказала Вездесущая, отдавая мне щит. – Главное, не упускай лучников из виду. Смотри, чтобы они не всадили тебе стрелу в бок.

– А как же ты?! – растерялся я. Благородство было не свойственно Псине, но то, что она уступила мне нашу единственную защиту, выглядело именно так.

– Деваться некуда – придется намокнуть, – ответила она. И, перевалившись за борт, плюхнулась в воду. А затем, держась за уключину поплыла рядом с лодкой.

Кабы не холод, то новое убежище Псины выглядело понадежнее моего. Я бы и сам был не прочь к ней присоединиться, но при одном взгляде на волны Зирта меня пробирал озноб. В реке же я и вовсе сразу окочурюсь, даром что ван Бьер заставлял меня каждое утро обливаться ледяной водой. А Вездесущая мало того, что обладала завидной выдержкой, так еще успевала направлять нос лодки по течению, дабы оно не крутило ее на стремнине.

Лучники не заставили себя ждать. И проверили мое укрытие на прочность очередными меткими выстрелами.

Ощущения были незабываемыми. Не знай я, что врезается в мой щит, мог бы подумать, что по нему колотят молотком. Сильно и неприятно, но в целом терпимо. Но мне было известно, что случится, если я опущу щит хотя бы ненадолго или высунусь из-за него. И при каждом новом ударе вздрагивал от страха, а мое сердце уходило в пятки.

Еще дюжина стрел вонзилась в щит и в дно лодки справа и слева от меня. Но я и не подумал опускать свою единственную защиту, хотя удерживать ее в качающейся на волнах лодке было трудно. Течение отнесло нас от пляжа Сетей, и теперь лучники гнались за нами по набережной, которая тянулась до самого порта. Там-то они и собирались нас встретить, поскольку дальше мы все равно не уплывем – западные речные ворота, как и восточные, были перекрыты. Поэтому и в порту нынче было не так оживленно. И если мы, по мнению храмовников, рассчитывали там затеряться, сделать это нам будет непросто.

И все же существовало еще одно место, где враги могли достать нас по дороге в порт. Тот самый Вейсарский мост, куда по неведомой мне причине стремилась Псина.

– Они не трубили в горн, Шон? – спросила она, когда второй дождь из стрел утих. Было заметно, как она продрогла, но вылезать из воды ей было пока рановато.

– Нет, не трубили. Я бы расслышал. – Как она и наказывала, я не терял противников из виду. Кроме тех, которые потерялись сами, исчезнув с берега. Так поступили оба мечника, и теперь нас преследовали лишь храмовники с луками.

– Значит, не хотят раньше времени поднимать тревогу, – заключила Вездесущая. – Что ж, разумно. А сейчас брось-ка мне фалинь.

– Чего?

– Вот тупица! Веревку, которая привязана к носу лодки!

– Так бы сразу и сказала! – И я, прикрываясь щитом, выполнил ее просьбу.

Поймав фалинь, Псина стала мало-помалу подталкивать лодку обратно к берегу. Поначалу я не сообразил, зачем. Но потом до меня дошло: канафирка направляла ее под первую арку моста, к которому мы приближались. Поэтому и лучники перешли на бег и, обогнав нас, рванули туда же – торопились обстрелять нас с моста, когда мы будем возле него.

– Ну Шон, готовься! – предостерегла меня Вездесущая. – Тут я тебе ничем не помогу. Защищайся сам, как можешь.

И что оставалось делать, если тонуть мне не хотелось еще больше?

Засунув ноги под скамью на корме, я прикрылся щитом, а затем бросил поверх него оба весла и вершу. Но чувство, что я оставил-таки на виду какую-то часть тела, было столь сильным, что пришлось стиснуть зубы, дабы не орать от страха. Что делала Псина, я не видел. Скорее всего, собиралась поднырнуть под лодку, ведь иного выхода у нее не было.

Я не мог выглянуть наружу даже мельком, и мне казалось, что минула целая вечность, прежде чем мы доплыли до моста. И когда в деревянное барахло, под которым я схоронился, начали впиваться стрелы, я все-таки не сдержался и заорал. Чудилось, будто каждый этот удар отнимает у меня частицу жизни. Без боли, но наверняка. Вот от моей ничтожной жизни осталась половина… Вот всего треть… Четверть… Еще меньше… Еще… Вот мне становится трудно дышать, тело холодеет, а уши наполняются звоном…

А проклятые стрелы продолжали втыкаться в лодку, не давая мне никакой пощады.

В общем, когда у меня в глазах потемнело, я не усомнился, что моя душа покидает тело. А когда лодка подо мной содрогнулась и закружилась, я понял, что расставание души с телом состоялось. Правда, она почему-то не могла пробиться через щит и металась под ним, словно птица в клетке. Очень странно. Никогда не слышал, чтобы обычная деревяшка могла помешать отлету души, неважно куда, на небеса или к Гномьим печам.

– Вот зараза! Чего это там мелкий ублюдок орал как резаный? Подстрелили его, что ли? – донесся до меня знакомый голос. А затем щит и прочее барахло отлетели в сторону и я узрел стоящую надо мной Псину. С нее стекала вода и она тряслась от холода, но стрелы, кажется, просвистели мимо нее.

– Так ты издох или нет? – спросила Вездесущая и трижды наподдала мне сапогом в бок.

– Ай! Ай! Ай! – воскликнул я. Вот сейчас и впрямь было больно! А еще я мог шевелить руками и ногами, из чего следовало, что моя душа пребывала на месте. Да и тело вроде было в порядке. В глазах же у меня потемнело, потому что мы заплыли под мост. А рывок случился из-за того, что Псина набросила фалинь на камень и лодка резко остановилась.

Камень тот в свою очередь торчал из основания крайней опоры, ставшей нашим причалом. И я уже видел, куда нам предстоит удирать дальше – прямо под Вейсарский мост выходил тоннель городской канализации. По крайней мере, других сухопутных путей для бегства здесь не было.

– Живой! Какое счастье! Не хотелось бы мне огорчать ван Бьера еще одной скорбной вестью, – подытожила Вездесущая мое короткое избиение. – Хватит разлеживаться, время дорого. Храмовникам не попасть сюда без лодки, но они быстро ее найдут, не сомневайся. И не забудь прихватить блитц-жезл. Зря я, что ли, ради него своей шкурой рисковала?

Глава 20

Тоннель – один из многих, – по которому в Зирт стекали нечистоты, вонял так, как и положено вонять большой трубе с дерьмом. Хорошо, что она была широкой и нам не пришлось брести по щиколотку в мерзкой жиже – какая-никакая, а радость. Как и то, что мы были живы, хотя эту свою оплошность храмовники еще могли исправить.

Впрочем, ушли мы недалеко. Еще до того, как нам понадобился факел, наш путь преградила массивная решетка. Не сплошная – в ней была дверь. Вот только навешенный на нее замок давал понять, что так легко мы в канализацию не проникнем.

– Можешь его вскрыть? – спросил я у Псины.

– Могу, но не стану. Мне еще жизнь дорога, чтобы соваться туда без приглашения, – ответила она. После чего достала кинжал и громко заколотила его рукоятью по прутьям решетки. И не просто так, а словно бы выстукивая некую мелодию.

Музицировала Вездесущая недолго. Вскоре она сочла, что этого достаточно, хотя никто ей не отозвался и не подал знак. А Псина, вернув кинжал в ножны, принялась раздеваться и выжимать промокшую одежду. Не только верхнюю. И ее не смущал ни я, ни возможные взгляды тех, кому был адресован поднятый ею шум.

Как человек воспитанный, я отвернулся, дабы не смотреть на ее тощую задницу, мелкие груди и на все остальное, что она без стеснения оголила. И что рисковала застудить – было слышно, как шпионка дрожит, и как стучат от холода ее зубы.

– Кто вы такие и что здесь ищите? – неожиданно спросили из-за решетки. Явившийся на стук человек решил тем не менее остаться в темноте, и я не видел даже его силуэта.

– Извини, тихий сир, я не знаю, как надо отвечать сегодня на твой вопрос, – ответила Псина, выжимая воду из штанов. – Но если бы ты задал его месяц назад, я бы сказала, что мы – желтые мотыльки, прилетевшие на свет догорающей свечи.

– Раз тебе неведомо последнее слово-ключ, ты сюда не войдешь, – отрезала темнота. – А если войдешь без дозволения, то не выйдешь.

– Не давай поспешных обещаний, тихий сир, – заметила на это Вездесущая. – Со дня на день я бы получила нужное слово-ключ, причем из уст самого Тишайшего. Просто довелось явиться раньше и не тем путем, которым я всегда попадаю в Оплот Безмолвия. За нами гонятся храмовники, и если ты не откроешь дверь, скоро они нас настигнут.

– Ты, чернолицая, или ошиблась адресом, или бредишь. – Человек за решеткой оставался непреклонным. – Возвращайся, откуда пришла. И не смей больше здесь появляться, а не то умолкнешь навсегда.

– Слушаю и повинуюсь, тихий сир. – Псина отвесила ему поклон, что выглядело издевкой, поскольку она все еще была голой. – Только как мне быть с «заказухой», которую я несу для Тишайшего? Если храмовники зарубят меня и вернут ее себе, а Тишайший об этом прознает, у тебя будут крупные неприятности.

– Что еще за «заказуха»? – спросил незримый привратник.

– Курсорский жезл. Думаешь, почему за нами гонится храмовый дозор?

– Покажи.

Прежде чем вытащить из моей котомки трофей, Вездесущая оделась и обулась. Все также прячась в тени, «тихий сир» молча осмотрел поднесенный к решетке блитц-жезл, затем изрек:

– На вид и правда настоящий. А почему никто в Оплоте не слыхивал о том, что Тишайший объявил на эту штуковину «заказуху»?

– Наверное, не всем из вас он доверяет, – предположила шпионка.

– А какой-то чернолицей, значит, доверяет? – В голосе привратника послышалась обида.

– Ага. Настолько, что даже раскрыл мне свое настоящее имя.

– И каково оно?

– Не уверена, что ты вправе его знать, раз тебя поставили стеречь «дерьмовые ворота».

– Да ладно брехать-то!

– Разве насчет блитц-жезла я солгала? – заметила Вездесущая и снова потребовала: – Ну хорошо, поболтали и хватит. Впускай нас, пока храмовники не нагрянули.

– Впущу, – смилостивился наконец-то человек за решеткой. – Но ты отдашь «заказуху» мне, и я сам отнесу ее Тишайшему. От твоего имени, само собой. И если он даст добро на вход, вы войдете в Оплот Безмолвия. Если же нет – не обессудьте, но ваши утыканные стрелами трупы уплывут в Зирт.

– Поганые условия, но будь по-твоему, – согласилась канафирка. – Только не забудь передать Тишайшему, что жезл доставила ему Псина. Просто Псина. Очень надеюсь, он не накажет тебя за то, что прежде ты не слышал моего имени.

Я так и не разглядел стража «дерьмовых ворот». Впустив нас, он снова запер их и, взяв блитц-жезл, растворился во мраке. Мы с Вездесущей сделали то же самое, поскольку торчать возле выхода было не только опасно, но и холодно, а Псине не помешало бы срочно отогреться.

– А вдруг у храмовников тоже есть ключ, что тогда? – спросил я, уже догадавшись что мы имеем дело со столичными ворами. О Тихом Братстве Тандерстада было известно не только в Эфиме, но и далеко за пределами тетрархии.

– Тогда храмовники войдут в тоннель и нам придется снова от них удирать, – ответила Псина. – Тихие братья не ссорятся с законом и разбегаются по норам, когда его слуги сюда вторгаются.

– А Тишайший – он их вожак?

– Зачем тебе это знать? – проворчала канафирка, растирая себя руками.

– Просто хочу понять, что у тебя на уме.

– И какой мне прок от твоего понимания или непонимания? – фыркнула она. – Просто держи язык за зубами и всё. У этих стен не просто есть уши – у них десятки ушей. Тихие братья не убивают детей, но могут сделать с тобой много чего нехорошего. Например, продать в подпольный бордель. Только не в качестве слуги, а… Короче, не зли их понапрасну. Если хозяева Оплота Безмолвия вдруг решат, что ты ведешь себя подозрительно, я за тебя не заступлюсь.

Что такое, этот Оплот Безмолвия, я спрашивать не стал. Решил, что вскоре увижу его своими глазами, раз уж Псина затащила меня в эту выгребную яму.

Ни фонарей, ни факелов здесь не горело, но кромешной тьмы тоже не было. Кое-где сверху падали лучи света, проникающего сюда через зарешеченные отверстия в мостовых, куда стекали дождевые воды. Эти же отверстия пропускали уличные шумы, отчего тоннель казался уже не столь зловещим и отрезанным от города.

Не могу сказать, как далеко мы забрели в полумраке, дыша нечистотами. Но когда мне стало чудиться, что привратник уже не вернется, он таки объявился. И не один. Около полудюжины Тихих братьев внезапно окружили нас, вынырнув из темноты. А один из них, не сказав ни слова, протянул нам два мешка из плотной черной ткани.

– Надень это на голову, – велела мне Псина, взяв один мешок себе, а другой протянув мне. – Не спорь. Так надо.

Да я и не думал перечить – просто растерялся при виде бесшумных людей-призраков. А когда выполнил ее распоряжение, то очутился уже в настоящем кромешном мраке без единого проблеска света.

Не поручусь за шпионку, но я не мог идти по канализации вслепую. Поэтому кто-то схватил меня за шкирку и повел, направляя куда нужно и предупреждая о неровностях под ногами.

Вообще-то тоннель шел прямо, но мой провожатый и я стали выписывать такие зигзаги, что вскоре я перестал ориентироваться, в какую сторону мы движемся. Также я понятия не имел, где Псина – нас запросто могли увести в разных направлениях. Окликнув ее, я схлопотал подзатыльник и больше так не делал. Она не отозвалась: либо тоже опасалась побоев, либо нас и вправду разлучили.

А вскоре мои ноги ступили на то, чего я до сей поры в тоннеле не наблюдал – лестницу. Спускаться по ней с мешком на голове было еще страшнее, и не только из-за крутых ступенек. Провожатый держал меня крепко, но я все равно ему не доверял. И боялся, что его пальцы разожмутся и я, навернувшись с высоты, сверну себе шею.

За первой лестницей оказалась вторая, а за нею – третья. Такие же длинные, извилистые и крутые. Мы спустились глубоко под землю, зато нечистотами здесь уже не воняло. Как раз наоборот, воздух стал даже приятным, так как пах жареным на костре мясом.

Этот мирный и домашний запах подействовал на меня успокаивающе. Сквозь плотную ткань мешка теперь пробивался свет костров и факелов. Помимо этого отовсюду слышались голоса, но сдержанные. Нигде не слышалось громкого смеха, ругани и криков.

И когда с меня наконец-то сняли мешок, стало ясно, зачем он был нужен. Местонахождение подземного убежища, где укрывалось столько людей, и впрямь требовалось держать в тайне. Понятия не имею, куда отсюда выветривался дым, но в канализации его не ощущалось. Возможно, он выходил на поверхность где-то в коптильнях, что тоже располагались в этой части столицы.

Наверняка Оплот Безмолвия, как и подземелье культистов на Тотенштайне, тоже являл собой уцелевший фрагмент древнего города Боденлоза. Останки загадочной архитектуры – обломки колонн, арок и стен, – которые я видел в свете костров, были чужеродны для Тандерстада. Их сложная резьба и барельефы тоже выглядели причудливо. Однако никого из местных обитателей эти древности, кажется, не интересовали. Тихие братья установили между ними палатки и шатры, где и жили, а также хранили свою воровскую добычу.

Я напрасно переживал за Псину. Нас с нею не разлучали, а подвели к самому большому шатру, перед которым на грязных коврах возлежала пестрая компания, пускающая по кругу бутыль с вином. Видок у этих оборванцев был еще тот, хотя в город они так вряд ли выходили. На их грязных шеях висели толстые золотые цепи, их лохмотья усеивали драгоценные ордена и заколки, а на каждом пальце сверкало аж по нескольку перстней с самоцветами. Один уродливый забулдыга нацепил раззолоченную кирасу и шпоры столь искусной работы, что их не постыдился бы носить сам тетрарх. Другой оборванец вычищал грязь из-под ногтей кинжалом с золотой рукоятью, инкрустированной сапфирами. А голову еще одного венчала корона. Небольшая, но, судя по благородному сверканию ее камней, явно не поддельная.

Под пристальными взорами Тихих братьев – надо полагать, это были их вожаки, – я ощутил себя так, словно они уже продавали меня в бордельное рабство. Или они всерьез прикидывали мне красную цену? Впрочем, когда Псина с ними заговорила, их внимание обратилось на нее, и у меня отлегло от сердца.

– Спокойного тебе мрака и богатой добычи, Тишайший! – поприветствовала она главаря, которым, как нетрудно догадаться, был оборванец в короне.

– Благодарствую, Псина, – с подчеркнутым достоинством кивнул Тишайший – заросший щетиной крепыш с наполовину остриженной головой. Длинные волосы на другой ее половине и по цвету и по спутанности напоминали паклю. – И за подарочек тоже спасибочки. Хотя на кой он мне сдался, ума не приложу. Я же не давал тебе такой «заказухи». Или давал, но был пьян и запамятовал?

– Прими это в дар нашей дружбе, – сказала канафирка. – Твой страж «дерьмовых врат» под Вейсарским мостом хорошо делает свою работу. Кабы я не соврала о «заказухе» лично для тебя, он ни за что бы меня не впустил.

– Да неужели хоть кто-то в Оплоте не удрал с поста и чтит кодекс Тихого братства? – сокрушенно вздохнул вор в короне. – О, времена! Взгляни на меня: я безмерно удивляюсь тому, что еще вчера было в порядке вещей!

– И правда, что-то маловато у тебя нынче народишку, – согласилась Псина, окинув взором Оплот Безмолвия. – Сколько раз тут была, но такое малолюдье вижу впервые.

– Так война на пороге, вот и сбегают люди-то. Почитай, каждый божий день, – пояснил Тишайший. – Мы и сами в последние недели попритихли. Солдатня топчется в городе на каждом углу и денно и нощно. На вражеских лазутчиков облавы устраивает, но нашего брата ей под горячую руку куда больше попадается. Половина Оплота от такой поганой житухи разбежалась. – Он сплюнул, после чего указал Псине на место рядом с собой. – Присаживайся, чернолицая сестра, выпей с нами. Кстати, а твоя махади поднаторела в маскировке. Совершенно неузнаваема! Скажи ты мне, что передо мной не девчонка, а пацан – враз поверил бы!

И Тишайший указал на меня пальцем, отягощенным тремя перстнями.

– Твои глаза не лгут. Это не махади – это и есть пацан, – усмехнулась Вездесущая, подсаживаясь к Тихим братьям и принимая у одного из них бутылку. – Мелкий приятель одного моего приятеля. Был «отвлекашкой», пока я работала.

– Плохой «отвлекашка», раз за вами увязалась погоня, – заметил Тишайший.

– Это моя вина, а не его, – неожиданно вступилась за меня Псина. – Пацан тут ни при чем. Просто все пошло не так, как я рассчитывала. Пока до тебя не дошли сплетни, хочу, чтобы ты знал: не я убила сегодня на пляже Сетей курсора из Надзорной палаты. Он подрабатывал моим осведомителем, но ему на хвост сели храмовники, которые его и прикончили. И нас бы прикончили заодно с ним, если бы им повезло больше.

Мне сесть не предложили, но я счел, что негоже топтаться за спинами хозяев. И, отойдя в сторонку, уселся на один из ящиков, что там стояли. Никто даже не взглянул в мою сторону. Все сейчас таращились на Вездесущую, которая рассказывала о слишком невероятных вещах.

– Храмовники убили курсора? – не поверил ей главарь. – Отродясь не слышал ни о чем подобном.

– А о том, что намедни паладин Гийом Кессарский в одиночку зарубил четырех кригарийцев, ты слышал? – спросила Псина.

– Такая весть в нашу яму упала, – подтвердил Тишайший. – А это связано с убийством твоего сыскаря?

– Более чем уверена, – не стала кривить душой шпионка. – Сыскарь раскопал для меня сведения о Гийоме Кессарском. Убийство кригарийцев – грязный спектакль, и я хочу выяснить, с какой целью он устроен. Но теперь в смерти курсора обвинят меня, и мое описание развесят на всех столбах рядом с описанием последнего выжившего кригарийца.

– Именно поэтому ты вся дрожишь, злючка? – Король воров улыбнулся ей щербатой улыбкой и приобнял ее за плечи своей чумазой рукой. Странно, но Псина восприняла это совершенно спокойно. Так, словно была его близкой подругой.

Или и впрямь была?

– Иди искупайся в Зирте, и я посмотрю, как застучат твои зубы. Те, что у тебя еще не выпали. – беззлобно огрызнулась она.

– Дерьмовое предложение, – ответил Тишайший. – У меня есть получше. Как насчет того, чтобы пойти в шатер и хорошенько отогреться под одеялом, а твоя одежда пока посохнет у огня?

– О да неужто ты по мне соскучился? – Вездесущая ласково провела пальцем по небритой щеке «коронованного» урода. Будь я проклят, если она и правда с ним не заигрывала!

– А ты разве не скучала? – Другая рука главаря бесцеремонно залезла канафирке под одежду. Его приятели тоже осклабились, а носитель кирасы противно захрюкал, что, видимо, являло собой смех.

– Погреться, говоришь? – Псина вопросительно изогнула бровь. Но ломалась она недолго. – Пожалуй, это лучшее, что мне предлагали за последнюю неделю. Только ты будешь греть меня под одеялом один, без своих похотливых кабанчиков, лады?

– Чем же они плохи?

– Не в них дело. Просто день был слишком муторным. Боюсь, сегодня меня одной на всех не хватит.

«Кабанчики» после такого заявления враз сникли и издали дружный разочарованный выдох. А тот, что хрюкал, протянул удрученное «Ну-у-у во-о-от!» и хлопнул себя по коленям.

– Будь по-твоему, злючка, – сжалился над Псиной Тишайший. И, поднявшись на ноги, широким жестом пригласил даму в шатер. А когда та, виляя бедрами, проследовала внутрь, успокоил приятелей: – Эхма, братья, не ваш нынче день. Но я обещаю: в следующий раз Псина возместит вам все, что задолжала. И ублажит каждого с удвоенной силой. А сейчас извиняйте, мне пора спасать нашу черную сестру от холода, пока она вконец не замерзла…

Глава 21

Сквозь тонкие стены шатра до нас не доносилось ничего кроме сопения и возни. Видимо, по законам Тихого Братства здесь даже безудержному разврату предавались без криков и стонов. Что бы ни происходило сейчас в шатре, главарь и Вездесущая не нарушали спокойствие Оплота Безмолвия. Где, как я уже понял, возбранялось поднимать шум, ведь не зря же это место получило такое название.

Я невольно вспомнил о ван Бьере. Вот уж кто презирал в любовных играх тишину и покой! И это в его-то годы! А сколько сеновалов он разрушил в молодости, кувыркаясь и прыгая там со своими толстушками, и подумать страшно.

Однако еще страшнее было думать, как отразится на нем травма, полученная в «Конце всех дорог».

Помнится, в Дорхейвене у моего отца был конюх, которого однажды сбросила лошадь и тот ударился головой о коновязь. Бедолага выжил, вот только сильно при этом изменился. Не внешне, конечно же. Будучи раньше шутником и задирой, после выздоровления конюх стал нелюдимым заикой, у которого вдобавок дергался глаз. А еще он стал лунатиком и часто разгуливал во сне по двору. И нагулялся до того, что как-то ночью упал с лестницы и свернул себе шею.

Вот я и боялся, что Баррелия в придачу ко всем его бедам постигнет та же участь. И тогда мне придется взять у Псины яд и отравить его, ведь сумасшедшим он в Тандерстаде долго не проживет. Едва высунется на улицу, и его тут же схватят и казнят.

– Эй, сморчок! – вывел меня из мрачных раздумий оборванец, поигрывающий драгоценным кинжалом. – Ты чьих будешь? Кому «заказуху» носишь?

Я растерялся, не зная, что ответить. Псина не упоминала Тихим братьям о ван Бьере, а значит я тоже не имел права говорить им правду. Но и солгать у меня не получится. Я очень мало знал о воровском мире и моя ложь не выдержит проверку новыми вопросами.

Тем не менее и отмалчиваться нельзя – наверняка хозяева расценят это как неуважение.

– Извините, тихий сир, но я не помню, – развел я руками. – Когда мы убегали от храмовников, я треснулся головой о борт лодки и у меня отшибло память. Помню, мы плыли по реке, но что было раньше – как отрезало.

Прозвучало дерзковато. Даже слишком. Но что еще я мог сказать кроме неуклюжей шутки, если другие мои вероятные ответы были подавно непригодны.

Оборванец нахмурился и вперил в меня свои злые воровские глаза. Я же потупился, поскольку играть в гляделки с этим типом мне совсем не улыбалось. Хорошо, если он оценит мою наглость лишь в пару подзатыльников, а не полоснет ножом по горлу.

Но Тихий брат не стал меня наказывать. И даже браниться не стал. Зевнув, он лишь кивнул мне в ответ и вернулся к чистке своих ногтей.

– Правильно говоришь, сморчок, – заметил он, больше не глядя на меня. – Не мое это дело. Кто я тебе такой, чтобы ты передо мной объяснялся? Да и разве наша чернолицая сестра привела бы сюда кого попало?

Что ж, спасибо и на том. Все-таки приятно было сидеть в Оплоте Безмолвия рядом с подручными самого Тишайшего и знать, что они не считают тебя «кем попало». Хотя именно таким я здесь и был, разве нет?

Прочие оборванцы тоже потеряли ко мне интерес, продолжив выпивать и прислушиваться к тому, что творилось в шатре. Мне, конечно, в силу возраста тамошние звуки мало о чем говорили. Но Тихие братья разбирались в тонкостях этих возбужденных сопений. И то качали головами и посмеивались, то, наоборот, довольно кивали и салютовали бутылкой, когда главарь, по их мнению, показывал в любовной игре особую доблесть.

«Отогревать» Вездесущую пришлось долго, но это пошло ей на пользу. И когда она, откинув полог шатра, выбралась наружу, вид у нее был гораздо жизнерадостнее, чем после купания в Зирте. И уж точно бодрее, чем у Тишайшего. Он вышел следом за нею, но выглядел таким измотанным, словно весь день таскал камни или валил деревья.

– А что, Культук Говорящий-с-Камнями тоже от вас сбежал или он еще здесь? – поинтересовалась канафирка, после того, как вернулась в круг Тихих братьев, невозмутимо выслушала их сальные шуточки и утолила жажду вином.

– Культук – последний, кто удерет из Оплота Безмолвия, готов поспорить, – усмехнулся оборванец в раззолоченной кирасе. – А если и удерет, то не наверх, а еще глубже под землю, вместе со своей «малышней». Поближе к Гномьим печам и их истопнику, хе-хе.

– Мне нужно с ним увидеться, – попросила Вездесущая. – Хочу посоветоваться со стариком насчет одной находки. Она как раз по его части.

– Могу устроить вам свидание, почему нет, – согласился Тишайший, возвращая себе на голову корону, которую он снял перед тем, как уединиться с гостьей. – Только умоляю, дай мне сначала немного отдышаться.

– Дыши сколько угодно, – ухмыльнулась Псина. – Зато сегодня ночью никуда не пойдешь, а будешь дрыхнуть как убитый. Ах да, забыла, вы же и так нынче не суетесь по ночам в город…

Больше о Культуке они не обмолвились. Кто он такой, этот старик с загадочным именем, я узнал лишь тогда, когда Тишайший, передохнув и глотнув вина, отвел нас к Говорящему-с-Камнями.

Его обитель представляла собой длинное подземелье-ответвление от города воров. Чтобы попасть в само логово Культука, нам пришлось пройти аж через тройные укрепленные ворота. Причем ключа от них у Тишайшего не было, даже несмотря на то, что он являлся полновластным хозяином Оплота. Все ворота запирались изнутри. И лишь после того, как главарь Тихих братьев подергал за веревочку (ни единого звука при этом не раздалось, и к чему она была привязана, осталось для меня загадкой), Культук открыл вход в свою пещеру.

Пахло в ней одновременно и противно, и очень знакомо – гномьим отродьем. Сам же Говорящий-с-Камнями оказался дикарем с Гиремейских гор – тех самых, что разделяли Оринлэнд и Канафир, и на чьем перевале стоял Дорхейвен. В свое время я насмотрелся на диких горцев – высоких, жилистых, длинноволосых и крючконосых. Их отлавливали и продавали в рабство, пускай работники из них, говорят, выходили неважнецкие. Но Культук явно не был рабом, раз уж сам Тишайший стучался в двери его обиталища. К тому же старик неплохо говорил на орине. Это означало, что он прожил на востоке очень долго, а то и всю свою жизнь.

– Черная кровь в моем доме! – проскрипел Говорящий-с-Камнями при виде Псины. – Я помню тебя, дочь страны заката. Однажды ты уже побывала здесь. Но вот зачем приходила, не могу вспомнить. Старая память что дыра в голове, только не болит.

– Да и неважно, чегри-гата, – ответила Вездесущая, обратившись к хозяину логова так, как горцы обращались лишь к своим вождям и старейшинам. – Гораздо важнее то, о чем я хочу спросить у вас сегодня. Вы позволите мне задать несколько вопросов?

– А в прошлый раз я дал тебе на это согласие или нет? – Старик наморщил лоб, видимо, напрягая свою дырявую память.

– Разумеется, чегри-гата, хотя и не сразу, – кивнула шпионка. – Тогда вы научили меня отличать помет орла от помета птериона. И рассказали, как по вкусу последнего узнать, кто его отложил: самец или самка.

– Точно! – припомнил Культук. – Было дело. Ну и как, пригодилась тебе моя наука?

– Еще бы! И неоднажды.

– Это хорошо. А о чем поговорим сегодня? Надеюсь, о чем-то более приятном, нежели птичье дерьмо?

– Смотря для кого. Но лучше бы я по вашей милости снова лизала какашки птериона, чем расхлебывала то, во что нынче вляпалась.

– Вот как? Ну что ж, входи, потолкуем.

– Только без меня! – замахал руками Тишайший. – Ненавижу, как у тебя тут воняет, старик. Уж лучше пойду вздремну, а то умаялся я что-то. Все равно ты мне потом обо всем расскажешь, так ведь?

И он потопал обратно. А мы с Псиной вступили в убежище Говорящего-с-Камнями, после чего он тщательно запер за нами все ворота на каждый засов.

Место, куда мы попали было натуральным зверинцем. Почти все его пространство – довольно немаленькое, кстати, – занимали вольеры и клетки. Вот только обитали в них… О Громовержец, да здесь были все: несколько себуров, уйма криджей и даже два громорба! При виде гномьего отродья мои глаза расширились сначала от страха, а затем от удивления, когда я увидел, что все твари ведут себя тихо и смирно. И все – кроме слепых криджей, – глядят на меня вполне добродушно, без желания откусить мне голову.

– Так вы – дрессировщик чудовищ! – осенило меня. – Боже мой, сир! Чем вы кормите свою прожорливую ораву?

Культук взглянул на меня с презрением и ничего не ответил. Вместо него это сделала Псина.

– Помолчи, Шон. Ты еще слишком молод для того, чтобы разговаривать с чегри-гата, – пояснила она.

– Извините, сир. Виноват, больше не буду, – стушевался я. Действительно, как я мог забыть о том, что у гиремейских горцев детям запрещено открывать рот в присутствии старейшин. С другой стороны, этот горец прожил в Оринлэнде так долго, что мог бы и отказаться от своих глупых традиций.

– Я слушаю тебя, дочь страны заката. Задавай свои важные вопросы, – снова заговорил старик, усевшись в деревянное кресло с высокой спинкой и сунув в рот курительную трубку, которую зажег до нашего прихода. Нам он сесть не предложил, да тут и не было больше ни скамей, ни стульев.

– Обещаю, чегри-гата, что не отниму у вас много времени. Итак, недавно один мой друг сошелся в бою с себуром и одолел его, – перешла к делу Вездесущая. – Это случилось здесь, в Тандерстаде и себур был дрессированный, поскольку стерег одно секретное подземелье. К сожалению, мой друг не догадался отрубить от мертвого чудовища трофей и мне нечего показать вам в защиту моих слов. И все же я подумала, что тот себур наверняка прошел вашу школу и вы знаете, в чьи руки он потом угодил.

Так вот зачем Псине понадобился этот старый дикарь, наконец-то дошло до меня. До главного знаменосца тетрарха ни ей, ни тем паче ван Бьеру напрямую не добраться. Но у нас оставались шансы отыскать прислужников, что похищали кригарийцев для Гийома Кессарского, и вытрясти из них правду, даром что у них были вырезаны языки. Или на худой конец дать Баррелию отрезать им другие части тела, без которых они долго не проживут.

– Твой друг весьма силен и хитер, раз справился в одиночку с себуром, – заметил Культук, выпуская изо рта дым, в котором я унюхал знакомые с детства ароматы трав, растущих в Гиремейских горах. – В лучшие времена я предложил бы ему хорошую работу, но не сегодня. Война – плохое время для торговли моими малышами. Держать их на складе – тоже сплошные убытки. Мне нужны две коровы в день, чтобы прокормить столько голодных ртов. Но где взять так много еды, когда город вот-вот окажется в осаде? Даже не знаю, что делать. Эти Гномьи создания привыкли жить на всем готовом и подчиняться командам человека. Вот как бы ты поступила на моем месте, скажи?

– Выпустила бы их на волю за городские стены, – ответила Вездесущая. – Пускай сами о себе заботятся. Скоро там будет много еды – той, что придет с юга, – и с голода ваши «малыши» не умрут.

– Но умрет весь мой труд, ведь я потратил столько усилий, чтобы отучить их питаться человечиной, – покачал головой Говорящий-с-Камнями. – Труд, который я вложил в их перевоспитание, дорог мне куда больше, чем золото, которое я не выручу с их продажи.

– Себура, о котором я говорю, кормили не говядиной, – уточнила Псина. – В пещере, где его держали, были лишь человеческие кости. Но я спрашивала вас не об этом, чегри-гата, а о том…

– А это и бы мой ответ, – перебил ее старик. – Другого не жди.

– Да полноте вам, – хитро улыбнулась канафирка. – Мне ведом старый обычай горцев: если тебе неясен ответ на твой вопрос, задай другой вопрос и, возможно, услышишь то, что тебе нужно.

Культук окутал себя новым облаком дыма и многозначительно промолчал.

– Хорошо, чегри-гата, спрошу иначе, – продолжала Вездесущая. – Могу я что-нибудь для вас сделать, дабы освежить вашу память? Только не обессудьте: коров я не держу и золотом для их покупки не располагаю.

– На это и не надеялся, – ответил горец. – Я возьму лишь немного того, что ты точно принесла с собой. И чем, уверен, готова со мною поделиться.

– И что же это?

– Черная кровь Канафира, – пояснил Говорящий-с-Камнями. – Наполни ею вот этот маленький сосуд и мы договоримся. Большего не прошу.

Старик взял со стола кружку, какую при всем желании нельзя было счесть мелкой. Хотя и большой тоже. Утрата такого количества крови явно не убьет Вездесущую, но может плохо отразиться на ее самочувствии. Все зависело от того, насколько сильно она жаждала докопаться до истины. Той, которую ей предстояло добыть буквально ценой собственной крови.

– Даже если город выстоит и я не распущу малышей до конца осады, у кого найдутся деньги, чтобы купить их? Только у канафирских купцов, – признался Культук, пока шпионка задумчиво взирала на протянутую ей посуду. – Вот зачем мне нужна западная кровь. Хочу вызвать у гномьих созданий отвращение к ней и отбить аппетит к людям, в чьих жилах она течет. Не сделай я этого, и малыши пожрут своих новых хозяев также, как жрут всё, что видится им съедобным. Но ты в силах мне помочь. Как знать, когда еще сюда забредет дитя запада и согласится ли оно пожертвовать мне толику своей крови.

– Вряд ли моя кровь чем-то отличается от той, что течет в вас или в этом парне, – усомнилась Псина, ткнув в меня пальцем. – Она такая же липкая и красная, а вовсе не черная, как вам мерещится.

– Это мы так считаем. А мои малыши думают совсем иначе, – возразил старик. – И Мо умел отличать человеческую кровь от любой другой. Но его, похоже, морили голодом и малыш забыл главное, чему я его учил: никогда больше не есть людей.

– Кто такой Мо?

– Себур, убитый твоим другом. Последний, которого я продал перед войной, но которого так и не вывезли из города… Ну и что ты решила? Удружишь мне или нет?

– Будь по-твоему, – отважилась наконец Псина. И, закатав рукав, приказала мне: – Держи посуду, парень.

Мне претила такая работа, но из всех работ, которыми я занимался в последнее время, эта была не самая отвратная. Поэтому я взял кружку и, стиснув зубы, безропотно исполнил очередную возложенную на меня миссию.

Взяв самый маленький из своих ножей за кончик, шпионка аккуратно проколола им вену на предплечье. После чего направила струйку побежавшей крови в подставленную мною емкость.

– Я продал Мо два месяца назад одному канафирцу, которого сопровождали немые спутники, – заговорил Культук, не сводя глаз со стекающей в сосуд крови. – Как его звали, не спрашивал, ибо подробности меня не интересуют. Зато я всегда настаиваю на том, чтобы самому осмотреть место, где будет жить мой малыш. Или клетку, в которой его повезут из города.

– И вам показали клетку. А иначе с чего вы решили, что Мо покинет столицу. – Вездесущая поморщилась. Даже с ее выдержкой было неприятно пускать самой себе кровь и одновременно разговаривать.

– Да. Ночью мы вывели Мо наверх и посадили в клетку на колесах, – подтвердил дрессировщик. – Хорошую клетку, просторную – я остался доволен. Канафирец заверил меня, что на рассвете он уезжает домой, на запад. И показал документ, позволяющий ему вывезти из Тандерстада гномье отродье в количестве одной особи. Все было чин по чину, мы ударили по рукам и распрощались. Однако вернувшись в Оплот, я обнаружил, что забыл отдать покупателю усыпляющее зелье. Такое, которым в случае опасности можно угомонить себура, не убивая его. Но я не стал догонять канафирца – решил перехватить его утром на западных воротах. Только я прождал его там полдня, а он так и не появился.

– Может, он выехал через другие ворота? Или вывез Мо по реке?

– Исключено. Пропуск был выписан на проезд по этой дороге. В остальные ворота канафирца не выпустили бы.

– Он мог дать их стражникам взятку.

– Имея на руках законный пропуск, который и так стоит недешево? Зачем ему это?

– Действительно, незачем, – согласилась Псина, продолжая сцеживать кровь в сосуд. – Тогда он мог дать взятку на западных воротах. Затем чтобы стражники помалкивали о том, что он покинул город. Возможно, канафирец опасался погони и замел следы.

– Эта догадка звучит любопытнее, – рассудил горец. – Но если бы за ним и впрямь кто-то гнался, разве эти люди поверили бы стражникам на слово и отказались бы от погони? Тот канафирец был деловым человеком до мозга костей. А такой не станет платить страже за абсолютно бесполезную услугу.

– Тоже верно подмечено, – вновь не стала спорить Вездесущая. – И что было дальше? Вы на этом успокоились или начали разыскивать Мо в столице?

– Тихие братья подергали ради меня за кое-какие ниточки, но все без толку. Так что да, можно сказать, я успокоился.

– Но самого канафирца и его людей вы хорошо рассмотрели?

– Еще бы, дочь заката! Они стояли передо мной также, как ты сейчас.

– Замечательно! – Псина отмотала с запястья платок и перетянула им кровоточащее предплечье, а я поставил наполненный кровью сосуд перед Культуком на стол. – Именно это мне и хотелось от вас услышать, чегри-гата! А теперь я очень надеюсь на вашу память, потому что я не уйду отсюда, пока вы не опишите мне того канафирца и его спутников во всех подробностях…

Глава 22

Когда ван Бьер смог наконец-то встать на ноги взять в руки меч, на Тандерстад уже падали с небес дары Григориуса Солнечного. Щедрые и разнообразные: каменные, зажигательные, дары из тухлого чумного мяса, а также из обычных нечистот, перебрасываемых через крепостные стены в бочонках. Похоже, король Промонтории издал указ, заставляющий его солдат мочиться и гадить в емкости из-под вина и пива. Это поддерживало в его войсках чистоту, но горожанам «дерьмобомбы» южан доставляли не меньше вреда, чем остальные. Потому что расплескиваемую где попало грязь надо было тщательно отмывать, ведь она не только смердела, но и тоже способствовала распространению болезней.

Легендарные дальнобойные требушеты южан, сделанные из крепчайшей лиственницы, оправдали свою зловещую славу. Городскую стену и ворота (ныне заложенные камнями) они за столь малый срок не пробили. Но районы по ту сторону стены несли каждодневный урон. Как ни готовился Тандерстад к пожарам, несколько кварталов все равно выгорело дотла. А другие окраинные постройки в любой момент рисковали повторить их участь.

Горожане, чьи дома не угодили в зону поражения требушетов, тоже не чувствовали себя в безопасности. Всему виной было еще одно знаменитое изобретение юга – шелк. Казалось бы, мирное, но Григориус Солнечный превратил и его в оружие, тем паче что шелка у южан было предостаточно.

Они шили из него огромные мешки, привязывали к ним на веревки бомбу, потом дожидались попутного ветра, зажигали ее и горячий воздух, наполнив мешок, уносил бомбу высоко в небо. А ветер в свою очередь нес ее к столице.

Осаждающие все грамотно рассчитали. Чтобы пропитанные сырой глиной веревки перегорели, требовалось некоторое время. Его как раз хватало, чтобы бомба долетела до города. И когда она отрывалась от мешка, то падала в лучшем случае на мостовую или чей-нибудь двор, в худшем – на крышу. Разогнавшись и еще жарче разгоревшись в падении, бомба пробивала кровлю и разбрасывала огонь внутри здания. И горе тому хозяину, который не был к такому готов. Хватало небольшой заминки, чтобы огонь заполыхал так, что потушить его было уже невозможно.

Благодаря тому, что Солнечный окружил Тандерстад, «зажигалки» летели в город со всех направлений и днем и ночью. И на такой высоте, что их нельзя было сшибить из луков. Одна из бомб упала на рыночную площадь, где находился лагерь беженцев. Пламя мгновенно охватило палатки и дощатые навесы, вызвав панику. А поскольку случилось это ночью, когда лагерь спал, паника при такой скученности переросла в хаос. Количество его жертв исчислялось десятками, причем погибших в огне было гораздо меньше, чем затоптанных в давке.

Помимо небесной стихии враг хотел призвать себе на подмогу также водную. Но Зирт, в отличие от ветра, отказался переходить на сторону южан. За последние два десятка лет уровень воды в нем заметно упал. Поэтому строить выше города дамбу, чтобы затем обрушить ее и учинить потоп, не имело смысла. Зирт обмелел, но и речные ворота, и набережная были рассчитаны на былую реку и ее половодья. Так что для затопления столицы требовалось слишком много времени и сил, причем без гарантии, что они окупятся.

Зирт не подвел и тогда, когда южане решили атаковать восточные речные ворота. Ради чего по течению к ним пустили ладью, нагруженную смолой и дровами, которую подожгли на подходе к цели. Но ладья не доплыла до ворот – напоролась на утопленные в воде, окованные железом бревна. И утонула, став еще одной преградой на линии речной обороны столицы.

Я упоминал, что в преддверии осады город изменился. Теперь же, когда вокруг него реяли желтые знамена с изображением красного солнца, Тандерстад стало вовсе не узнать. Бессонные ночи озарялись пожарами, дни оглашались тревожными криками. А также – раскатистыми ударами падающих с небес камней и бомб. И в какую сторону ни посмотри, взгляд натыкался на столб черного дыма, а то и не один.

Солнечный не торопился посылать войска на приступ. Слишком могучи были стены города, чтобы бросаться на них с лестницами и штурмовыми башнями. Вместо этого южане понастроили вокруг Тандерстада укрепленные лагеря и занялись осадной рутиной. Трудоемкой и долгой, но единственной, от которой действительно мог выйти толк.

Перво-наперво было начато возведение насыпи. Такой, которой предстояло расти вперед и вверх, пока она не упрется в вершину северной стены. Технология сооружения вала была несложной, но требовала множества рабочих рук. Куда сложнее было защитить строителей от стрел и камней, что должны были полететь в них с крепости. Но на раннем этапе постройки такая угроза отсутствовала. И покамест рабочие лишь свозили древесину, камни и глину туда, где планировалось заложить начало насыпи.

Немало окрестных крестьян укрылось в столице от вражеской армии. Но хватало и тех, кто понадеялся на милость короля Промонтории и остался в своих деревнях и на фермах. Эти-то «помилованные» и были согнаны фантериями Солнечного на строительство вала. К чему также привлекли военнопленных и рабов, доставленных с юга. Набралась целая уйма работяг, и все равно постройка столь огромного сооружения обещала затянуться на пару лет, если не больше.

Также ходили слухи, что помимо насыпи южане роют подкоп под одну из стен. Однако под какую именно и какой величины подкоп, никто не ведал. Хотя сама идея не выглядела чем-то невероятным. История войн Оринлэнда (и Канафира тоже) изобиловала случаями, когда грамотно прорытый тоннель решал судьбу осады города или замка и даровал осаждающим победу.

А что же осаждаемые? Неверно было думать, что они маялись без дела и целыми днями наблюдали за противником со стен и башен. Каждую ночь отряды легионеров делали вылазки за пределы столицы. Когда ван Бьер сказал, что она готова к обороне, он имел в виду не только ее неприступность и стратегические запасы еды. Под стенами города имелось немало потайных ходов, прорытых как раз для такой войны. Многие из тоннелей тянулись на большое расстояние и выходили на свет в пригородных землях. Этими путями и выбирались из окруженного города легионеры.

Конечно, они не рассчитывали на серьезные успехи и победы. Южане держали ушки на макушке и были готовы к проискам хозяев. Которые вдобавок беспокоились, как бы враг не обнаружил их секретные ходы. Поэтому все вылазки делались ночью. И если вдруг случалось, что фантерии наступали легионерам на пятки, эфимцы бежали куда угодно, только не к тоннелю. Или принимали неравный бой, если погоня их все-таки настигала.

Немало таких смельчаков полегло от мечей южан уже в первые дни осады. Но благодаря этим героям Солнечный лишился двух требушетов и одного склада с бомбами. И те, и другие были сожжены лазутчиками, заодно перебившими орудийные команды и стражу. Также на счету эфимцев было несколько уничтоженных обозов и один освобожденный лагерь рабов и военнопленных.

Впрочем, помимо этих лазутчиков в округе скрывались отряды легионеров, которым не было нужды всякий раз отступать в город. Отлично зная местность, они таились в окрестных лесах. И тоже портили южанам жизнь, нападая на них конными дозорами окрест полевых лагерей.

К несчастью для Солнечного, он не мог выкурить противника из чащоб лесными пожарами. Ибо готовясь к долгой – возможно, многолетней, – осаде, король не собирался лишать свое войско дров и стройматериалов для насыпи. Вот и приходилось ему прочесывать незнакомые дебри отрядами фантериев. Которым постоянно стреляли из кустов в спины и которые не горели желанием заниматься такой работой.

В общем, обе стороны несли первые потери. Незначительные, но их списки пополнялись ежедневно, так что передышкой в Золотой войне и не пахло. А миром тем более. Но кое-что общее у южан и эфимцев имелось. И те, и другие с тревогой глядели на север, откуда со дня на день обещали нагрянуть дружины Гвирра Рябого. И не только они, но и множество браннов – наемничьих братств Хойделанда, – которые тоже пожелали участвовать в осаде.

Ясно, почему их боялись в Тандерстаде. Но Григориус Солнечный тоже нервничал перед встречей с Рябым. Ходили слухи, что южане и островитяне заключили предварительный союз, но по большому счету он был писан на воде вилами. Если Гвирр увидит, что его армия значительно превышает числом армию Промонтории – а такое могло случится, поскольку вторая участвовала в войне гораздо дольше первой, – вероломный король севера мог подтереться былыми договоренностями. И объявить, что это он здесь всем верховодит, и что это его осада, даром что Солнечный начал ее раньше.

Но пока что король юга чувствовал себя у стен Тандерстада полновластным врагом. И осыпал город бомбами, показывая эфимцам свое могущество и техническое превосходство. Надо думать, Григориус обрадовался бы, пригласи его Вальтар Третий на переговоры. Но тетрарх до сих пор так и не ответил на предложение южан о сдаче города. Если, конечно, не считать таким ответом трупы, которые оставляли за собой легионеры в своих ночных вылазках.

Однако король Промонтории был не единственный смертельный враг тетрарха, жаждущий с ним увидеться. Вторым таким врагом был последний кригариец, для которого встреча с Вальтаром стала теперь главной целью в жизни…

Глава 23

– Я должен сообщить тетрарху всю правду о случившемся. И для него, и для меня это вопрос жизни и смерти, – заявил ван Бьер, цепляя к ремню ножны с мечом. Судя по его решительному виду, ему надоело отсиживаться в лавке Гезира и он собрался ее покинуть.

– Нет-нет! Это очень плохо мысль, сир Ванбер! Ты нельзя ходить на город! – запротестовала его сиделка. Вернее, Эльруна больше ею не была, ибо теперь Баррелий мог сам о себе позаботиться. Но все же Псина велела махади и дальше приглядывать за кригарийцем – мало ли что.

И вот это «мало ли что» случилось.

– Ты и правда собрался к тетрарху? В Мунрок? Сам? Прямо сейчас? – удивился я.

– Пускай я получил недавно по башке, но мозги мне не вышибли. – огрызнулся монах. – Нет, конечно, ни в какой дворец я не потащусь. Просто хочу проветриться, размять ноги и осмотреться. Я десять дней провалялся в бреду и затем четыре приходил в себя. И я точно сойду с ума, если проторчу в этой комнате еще хотя бы полдня.

– Но на улицах опасно! Идет обстрел! – воскликнул я, указав на окно.

– Вот и замечательно, – кивнул Пивной Бочонок. – Значит, сейчас никому нет дела до поисков выжившего кригарийца. Лучшего времени для прогулки не придумаешь.

– Я иду с тобой, – отрезал я. Бог свидетель, как же мне этого не хотелось! Но оставаться в провонявшей кислым потом и блевотиной комнате, терзаясь страхом, вернется Баррелий или нет, мне не хотелось еще больше.

– Твоя воля, – не стал возражать кригариец. – После того, что ты и шмакодявка для меня сделали, я больше не вправе тебе что-то запрещать. Впрочем, я и так хотел попросить тебя со мной прогуляться. Но раз ты сам вызвался, тем лучше.

– Я доложить саяна, что ты уйти, сир Ванбер! – предупредила Эльруна. – Так не делать хорошо… Не так хорошо делать… Хорошо делать не так… Тхаль акран! Как же говорить?

– Так делать нехорошо, – подсказал я. – Совершенно с тобой согласен – «сир Ванбер» еще малость не в себе. Но разве его удержишь?

– Беги-беги, докладывай, – напутствовал лопоухую кригариец. – И не забудь напомнить саяне, чтобы она держала меня в курсе своих дел. А то что-то в последнее время она забывает делиться со мной своими планами…

Псина тоже захворала после наших речных злоключений. Простудившись и вдобавок подарив Культуку стакан крови, она тем не менее за три дня успела оклематься. И снова стала куда-то отлучаться, правда, уже без меня. Я попытался узнать у Эльруны, чем занимается ее наставница, но ничего не добился. Или махади берегла ее секреты, или тоже понятия не имела, над чем саяна так усердно работает.

А может она бегала по улицам и сдирала со столбов плакаты со своим описанием? Те самые, которые, как она и боялась, развесили после убийства курсора Таврия? Хотя навряд ли. Зачем бы Псине сдался лишний труд, если она легко изменяла свою внешность. В том числе кожу! Не знаю, каким снадобьем или мазью Псина натирала лицо, но нынче оно было не черным, а лишь смуглым, как у Эльруны, и вдобавок морщинистым, почти старческим. Что вкупе с седовласым париком превратило Вездесущую в пожилую и совсем другую женщину.

Как и вчера, сегодня я тоже проснулся от грохота бомб и топота солдат за окном. Псины в лавке уже не было. А теперь и Баррелий собрался отлучиться. И все же чуяло мое сердце – просто так шататься по улицам он не станет.

Гезир закрыл лавку сразу, как только на город упали первые снаряды южан. Сам он с той поры тоже где-то подолгу пропадал. Или помогал Вездесущей, или обделывал собственные делишки, ибо старик был из тех торгашей, которые не упустят случая подзаработать на войне. Так или иначе, никто кроме Эльруны не отговаривал ван Бьера от необдуманной прогулки. И мы с ним покинули лавку, оставив лопоухую в одиночестве.

За время болезни монах оброс густой щетиной, но сбривать ее не стал. С бородой его круглое лицо выглядело еще упитаннее. Отчего, закутавшись в плащ и изменив походку, он казался неуклюжим толстяком-горожанином, но точно не матерым воякой и убийцей. Тем более в компании с ребенком, ради чего он, видимо, и позвал меня с собой.

– Недурной выстрел, – заметил он, когда очередной промонторский камень грохнулся кварталах в трех от нас. Судя по треску, еще одной крышей в городе стало меньше. – Повидал я эти требушеты в работе при штурме Фенуи. Там они полгорода с землей сравняли, прежде чем мы туда ворвались… А остальные полгорода вырезал я, м-да…

Монах остановился и, понурив плечи, оперся рукой о стену. Бледность у него с лица давно сошла, но силы еще не восстановились. И его это злило – я понял это по тому, как он шевелил губами, бранясь про себя.

– Ты в порядке? – осведомился я.

– Закопай тебя Гном, парень! – прорычал Пивной Бочонок. – Нет, я не в порядке. Совсем не в порядке. И еще долго буду не в порядке, поэтому хватит задавать мне дурацкие вопросы. Пора бы тебе сообразить, что…

Он наговорил бы мне еще грубостей, но его перебила орущая толпа, что пробежала мимо нас с баграми и ведрами. А когда на улице вновь стало малолюдно, у Баррелия пропало желание меня ругать.

– Извини, – попросил я. – Я просто хотел…

– Нет, это ты меня извини, – неожиданно покаялся он, что было на него совсем не похоже. – Я раскис и вышел из себя, хотя не должен был. Не ты виноват в моих бедах. А я, будто конченый пропойца, срываю злобу на том, кто слабее меня.

– После того, что ты пережил, тебя можно понять, – попытался я найти ему оправдание. Сам не знаю зачем, поскольку я все равно на него не обиделся.

– Вряд ли ты меня понимаешь, – мотнул головой ван Бьер. – Не потому что ты глуп, ведь ты не глуп, а потому что еще слишком молод.

Я лишь пожал плечами: дескать, как скажешь, не буду спорить.

– Никогда тебе такого не говорил, но… – продолжил он, немного помолчав. – Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что последним из нас, кригарийцев, умру точно не я. Каждый из моих братьев был умнее и благоразумнее меня. Я же постоянно бросался в заварухи, куда братья никогда бы не сунулись, трижды не подумав. И вот чем обернулось мое безрассудство. Их отравили и обезглавили, а я остался последним кригарийцем на белом свете. Самым недостойным монахом из всех, у кого было право оказаться на моем месте.

Он примолк, потому что мимо нас снова забегали люди. Одни из них несли на носилках раненых – видимо, тех, кого придавило обломками кровли, пробитой снарядом южан. Другие – те, кто бежал им навстречу, – гнали лошадь, тянущую большую бочку на колесах. Это были пожарные водовозы – одна из команд, что сновали по улицам круглые сутки, и все равно, бывало, не справлялись со своими обязанностями.

– Но ведь вы могли погибнуть и все до единого, – сказал я, когда нам снова перестали мешать. – И никто бы не отомстил тогда за вашу смерть. Однако ты выжил и продолжил борьбу. А значит история кригарийцев все еще продолжается. И возможно, даже к лучшему, что выжил именно ты, а не кто-то другой. Кому еще, как не самому безрассудному кригарийцу, бросать вызов главному знаменосцу тетрарха?

Баррелий ответил не сразу. Поначалу он стоял, все также опершись на стену, и смотрел на меня испытующим взором. Так, словно пытался вникнуть в смысл моих слов. Хотя во что там было вникать – я же не сказал ничего заумного.

– Иногда, парень, ты несешь такую чепуху, что мне удивительно, как у тебя язык не отсыхает, – заговорил он наконец, расправив плечи и отойдя от стены. – Но иногда я гляжу на тебя и думаю, а не соврал ли ты, что тебе и вправду тринадцать лет. То, что ты сейчас сказал, стоит дороже всего того, о чем я размышлял в последние дни. И я это запомню. Потому что мне пригодятся твои слова, когда я опять усомнюсь, а есть ли у меня хоть малейший шанс сойтись в бою с Гийомом Кессарским.

– Да ладно, чего уж там. Мне ведь эта мысль не сейчас в голову пришла, – смутился я. – Пока ты болел, я работал в лавке, и у меня башка распухла от раздумий. Чего только в нее не лезло днями напролет. Все боялся, что ты не выкарабкаешься или рассудком повредишься.

– А кто сказал, что я не повредился? – подмигнул мне кригариец.

Я облегченно вздохнул, узнав в этой ухмылке прежнего ван Бьера. Ну или почти прежнего – что-то в нем и вправду изменилось. Я пока не мог сказать, что именно, но мне это не нравилось. Прежний Баррелий – развратник и пьяница, – был мне понятен и привычен. От нового же – трезвенника и преступника, – можно было ожидать чего угодно.

В небе над нами плыл огненный призрак. Так мне показалось, едва я его увидел. Это были огромная пылающая голова и несущие ее к центру города крылья – почему-то неподвижные. Вне всяких сомнений, тварь высматривала на земле добычу. И мне отчаянно захотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы призрак меня не заметил.

Прежде я видел летучие огненные бомбы только ночью, но при свете дня они тоже выглядели жутко. Хотя когда я впервые увидел их в темноте, то чуть и вовсе не стал заикой. Это случилось при первой воздушной атаке на Тандерстад, когда Солнечный запустил больше двух десятков снарядов одновременно. Ветер нес их на фоне черного неба, и казалось, что к столице подлетает целая стая демонов. Кабы не Псина, которая в тот момент стояла рядом со мной и которая объяснила, что это за дрянь, я бы точно запаниковал.

Правда, вскоре я и так изрядно струхнул, когда бомбы упали на город и ночь озарилась множеством пожаров.

Этот «дневной призрак» тоже должен был вот-вот обрушиться на землю. Причем где-то рядом, если даже не прямо на нас.

– А ну-ка прибавим ходу, парень, – сказал Баррелий при виде летучей бомбы. – Это солнышко нас с тобой точно не согреет. Вернее, согреет аккурат до угольков, потому что выпало оно из самой Большой Небесной Задницы.

И мы торопливо зашагали по улице, по которой уже бежали кричащие пожарники, а за ними громыхала по мостовой телега водовозов.

«Солнышко» упало в соседнем квартале. И, кажется, удачно – на мостовую. Потому что раздался лишь глухой удар, без треска стропил и грохота разбитой черепицы, и пламя не взметнулось над крышами. Было слышно, как оно что-то с шумом пожирает – возможно, чье-то крыльцо или торговый прилавок, – но звон пожарных гонгов дал понять, что огнеборцы уже спешат туда изо всех сил.

– Мы что, идем к Гердину Маклагеру? – спросил я, заметив, что ван Бьер ведет меня в направлении «Сабельного звона» – мастерской старого друга кригарийцев. – Разве это не опасно?

– Не более опасно, чем разгуливать под обстрелом. Хотя я сомневаюсь, что спустя две недели кто-то еще следит за «Сабельным звоном», – ответил Пивной Бочонок, не забывая поглядывать на небо. – Есть у меня несколько вопросов, которые хотелось бы задать старине Маклагеру. Например, откуда Гийом Кессарский вообще узнал, что мы с братьями живем в «Конце всех дорог». В столице тьма-тьмущая постоялых дворов и еще больше гостиниц, но Кессарский отыскал нас в тот же день, как мы обосновались у Хинчо. Быстро – не то слово. Это было просто стремительно, мать их гномья потаскуха!

– Вас мог выдать паладину сам Хинчо, – предположил я. Маклагер не был моим другом, и я встречался с ним лишь пару раз. Но он показался мне хорошим человеком, не способным предать старых друзей. Само собой, я мог ошибаться, но и ван Бьер вряд ли хотел думать о Гердине плохо.

– Нет, это точно был не толстяк Хинчо, – не согласился со мной монах. – Когда нашу комнату штурмовали культисты, Гийом не наблюдал за их успехами со двора. В это время храмовники сидели в трактире и следили, чтобы хозяин не выкинул какую-нибудь глупость. Например, не позвал стражу. Как считаешь, зачем паладину устрашать человека, который сам же пригласил его поохотиться за нами?

– Незачем.

– То-то и оно, парень. Теперь смекаешь, что к чему?.. О, нет! Не может быть! Похоже, у Маклагера крупные неприятности. И это еще мягко сказано.

Кригариец бывал здесь чаще меня и еще издали заметил, что с «Сабельным звоном» что-то неладно. На первый взгляд казалось, будто Маклагер повесил над входом новые светильники. Вот только они были чересчур большими и набитыми непонятно чем.

Чем именно – я разглядел, когда мы подошли ближе.

Никакие это были не светильники. К стене рядом с вывеской были приколочены два подвеса из деревянных балок. И на каждом из них болтался «даурский садок» – тесная клетка, в которой человек мог поместиться лишь согнувшись в три погибели. Само собой, никто бы в нее добровольно не полез – «садок» был распространенным в Эфиме орудием казни. Долгой и мучительной, поскольку заключенному в него человеку не давали ни воды, ни пищи. И морили до смерти в скрюченной позе, в которой он не мог пошевелиться, а лишь едва дышал.

Судя по тому, что тела казненных начали разлагаться, они умерли несколько дней назад. Но их еще можно было опознать, пусть даже воронье выклевало им глаза и растерзало лица. Это были сам Маклагер и его подмастерье Эйк – мой ровесник, которого он частенько отправлял к ван Бьеру с поручениями и новостями. И который в конце концов разделил участь своего наставника – явно незаслуженно, в чем бы Гердин ни провинился перед законом.

– Вот и поговорили. Э-хе-хе… – пробормотал кригариец, взирая на облепленные воронами «даурские садки». Ему хотелось прогнать мерзких птиц, но он не мог этого сделать. Возле мастерской, которую разграбили настолько, что унесли даже двери, околачивались люди. Которые обратили бы внимание на человека, сочувствующего казненным. И любой из горожан мог потом донести на монаха страже или храмовникам.

– Что там написано, можешь прочесть? – Пивной Бочонок указал мне на подвешенные к клеткам таблички.

– «Пособники кригарийцев», – ответил я, с трудом разобрав загаженные птицами надписи. И, понизив голос до полушепота, спросил: – Это ведь означает, что они вас не предавали, да?

– Как знать, парень. Как знать… – Баррелий еще больше помрачнел. – Хотелось бы верить, что да. Но их могли умертвить и после того, как Гердин выдал нас храмовникам. Затем чтобы подчистить следы. Дело-то темное, и лишние свидетели Кессарскому не нужны.

– Не самую удачную улицу вы выбрали для прогулок, добрый сир. Да и время – тоже, – раздался позади нас знакомый голос. Настолько знакомый, что мы даже не вздрогнули.

Очевидно, Псина находилась поблизости от лавки Гезира, раз уж махади ее так быстро разыскала и они столь же быстро догнали нас. Ни та, ни другая даже не запыхались.

– Я ошибся не только с улицей и временем, но и с городом, – отозвался ван Бьер. – А ты, старушка, гналась за нами для того, чтобы сообщить о том, о чем я и без тебя знаю?

– Есть новости, – перешла к делу Вездесущая, продолжающая скрываться под старческим гримом. – Насчет канафирца, что покупал у Говорящего-с-Камнями дрессированного себура. Не желаешь прогуляться в Ихенер и взглянуть на убежище этого человека?

– Взглянуть изнутри или снаружи? – оживился Баррелий.

– Увы, только снаружи, – разочаровала его Псина. – Внутрь его башни нам не попасть. Да тебе туда и самому лезть не захочется.

– Это еще почему?

– Потому что тот канафирец по имени Захрид ибн Анталь – хальради. Чудотворец по-вашему.

– Не понял. Колдун, что ли?

– Можно и так сказать. Просто называть себя колдуном в Оринлэнде – плохая идея. Да и чудотворцем – не лучшая. Но этому хальради покровительствует Мазари-бека – вождь местной канафирской общины. Бек и поселил его башню рядом со своим дворцом. Ну что, взглянем на нее или продолжишь торчать здесь и оплакивать мертвых друзей?

– Не имею такой привычки, – проворчал ван Бьер. – Пролей ты хоть бочку слез, мертвецов этим не воскресишь. Поэтому я предпочитаю не плакать, а задавать вопросы их убийцам.

– Не обещаю, что с ибн Ахталем тебе повезет, – предупредила Вездесущая. – Разве только ты подойдешь к башне станешь выкрикивать свои вопросы в надежде, что хальради тебя услышит… Впрочем, не будем забегать вперед. Для начала сходим в Ихенер и осмотримся, уж коли тебе не сидится в лавке и хочется приключений…

Глава 24

В каком бы городе канафирцы ни создавали общину, район ее проживания всегда называли Ихенером. Он имелся и в Дорхейвене, и здесь и в других местах, чьи власти соглашались приютить у себя выходцев с Запада. Это создавало для города ряд трудностей, но и выгода от такого соседства получалась немалая. Прежде всего торговая. Везде, где обосновывались канафирцы, сразу возникали рынки. И приток туда купеческих караванов – а с ними и налогов в городскую казну, – резко возрастал.

Я не бывал в столичном Ихенере в мирное время, но в военное он производил унылое впечатление. Многие дома стояли заброшенными, поскольку их хозяева сбежали от чужой для них войны в Канафир. Остались лишь те, кому было некуда возвращаться, кто утратил все связи с родиной или был с нею в непримиримой ссоре. Что, разумеется, этих людей сильно угнетало. По крайней мере, такое у меня сложилось впечатление, когда мы повстречали нынешних жителей Ихенера.

Требушеты южан досюда не добивали, но летучие бомбы здесь падали. Последний вызванный ими пожар был потушен ночью. Но до сих пор улицы затягивал дым, а патрулирующие их чумазые пожарники боялись повторного возгорания от разлетевшихся по округе искр. На чужаков им было наплевать. Это раньше на ван Бьера и меня тут глядели бы косо. Но осадивший столицу враг заставил недружелюбных ихенерцев поумерить гнев к тем, кто стал теперь их собратом по несчастью.

По сравнению с другими столичными дворцами трехэтажный дворец Мазари-бека выглядел скромно. И больше смахивал на крупный особняк в канафирском стиле. Хозяин окружил его шестью квадратными башнями разной высоты. У всех были имена, но я запомнил лишь то, что имело отношение к нашим поискам: Барж-Маджиза. Она же была и самой высокой, почти вровень со стенами города. Не иначе, бек уважал своего чудотворца больше иных друзей, кого он еще одарил башнями.

– Мне доводилось сталкиваться с колдунами, – заметил ван Бьер, когда Вездесущая указала нам на маячащую в дыму Барж-Маджизу. – Вернее, с теми, кто называл себя колдунами. В Промонтории таких полным-полно – тамошняя инквизиция их не слишком гоняет, вот они и прячутся в южных горах. А некоторые мои знакомые панически боялись магов и ведьм. Иногда даже больше, чем заклинателей молний Громовержца. Бывало, надо в атаку идти, а половина нашего отряда трясется от страха, потому что враг распустил слухи, будто его защищает могучий чародей. С одной стороны смех, а с другой ну как воевать с такими соратниками?

– А ты, значит, не боишься магов и чародеев? – спросила Псина.

– Только тех, которые могут доказать, что они не пустозвоны. Я ведь мнительный по жизни. С детства никому не верю на слово – предпочитаю сам потыкать мечом противника и узнать, чего он стоит. А то, что человек, называющий себя колдуном, машет руками и орет белиберду, которую он считает заклинаниями, меня не впечатляет. Также, как ярмарочные фокусы, которые мне частенько пытались выдать за магию.

– И скольких настоящих магов ты видел?

– Встречался с парочкой. Один подчинил себе моих товарищей, взглянув им в глаза и велев напасть на меня. Другой, когда мы зажали его в угол, взял и растворился в воздухе. Причем безо всяких заклинаний и жестов. Вот это я понимаю – колдовство! А стращать меня проклятьями, которые обрушаться на мою голову невесть когда – удел шарлатанов. Таких мы в свое время убивали безо всякой жалости.

– Захрид ибн Анталь не пустозвон, – заверила монаха Псина. – Он не обычный хальради, он – всезнаток. Человек, умеющий сотворить камень, который бросишь в воду и она закипит. Или же он сотворит воду, которая сделает камень мягким, а то и вовсе разъест железо. Про огонь и не говорю. Захрид добывает его десятками способов, причем мгновенно.

– Иными словами, яды он тоже делает, – заключил кригариец.

– Сам всезнаток в этом не признается, – ответила канафирка. – Но тому, кто проник в суть природных стихий, не так уж трудно создать яд. Куда труднее понять, зачем он связался с храмовниками и помог им воскресить легенду о безголовом дихентарии Клеоре Фреймоне.

– Давай наведаемся в Барж-Маджизу и зададим ибн Анталю этот вопрос прямо в лоб, – предложил Пивной Бочонок. – Тебе-то он дверь отопрет – у тебя кожа правильного цвета. А как дверь откроется, тут и я подбегу.

– Давай не будем дергаться и выждем, – не одобрила кригарийский порыв Вездесущая.

– И как долго?

– Пока не поймем, что нам делать.

– Так ведь я сразу все понял, а тебе-то что неясно?

– Меня беспокоит не столько хальради, сколько охрана Мазари-бека, – пояснила шпионка. – Думаешь, его не охраняют и никто не сбежится на шум, который ты учинишь?

– Если обделаем дело быстро, шума не будет, – ответил ван Бьер. Но настаивать на своем не стал, а поинтересовался: – Кстати, почему столь могучий хальради не состоит в Плеяде Вездесущих?

– Мы сотрудничали с ним в Канафире. Но однажды Захрид угодил в крупные неприятности и был вынужден бежать на восток. А здесь он для нас бесполезен. Ибн Анталь – слишком заметная фигура, чтобы связываться с ним в Тандерстаде… Нам сюда.

Псина указала на дом с заколоченными дверьми и окнами – один из множества, что был покинут сбежавшими из столицы хозяевами. Он почти не выделялся среди таких же невзрачных соседних построек. Разве что на его плоской крыше имелась беседка, чем он и привлек Вездесущую.

Взламывать парадную дверь мы не стали, дабы нас не приняли за мародеров. Вместо этого мы обошли дом сзади и, оторвав доски от окна, проникли внутрь через него. После чего Вездесущая повязала Баррелию из найденной здесь же тряпки тюрбан и мы поднялись на крышу по узкой скрипучей лесенке. Где и устроились в беседке, откуда открывался вид на Барж-Маджизу, находящуюся от нас в полуполете стрелы.

Ван Бьер в тюрбане выглядел забавно, но благодаря густой щетине и впрямь походил на ихеренерца. Так что любой, кто мог заметить нас, вряд ли что-то заподозрил бы. А заметить нас с улицы было нельзя, поскольку мы не подходили к краю крыши.

– Не отказался бы я стать лучшим другом Мазари-бека и получить от него в подарок башню, – сказал ван Бьер, устраиваясь в плетеном кресле, которое под ним жалобно заскрипело. – Хотя нет, вряд ли мне понравилось бы так жить. Какая радость бегать вверх-вниз по лестницам, а зимой мерзнуть как цуцик, потому что, небось, сквозняки в башне гуляют зверские. Ладно, старушка, говори, что ты там видишь. Потому что я кроме стражника у входа и дыма из каминной трубы ничего интересного не замечаю.

Ограждения у башни не было также, как у дворца. Барж-Маджиза и другие башни торчали вдоль края принадлежащей Мазари-беку территории. И заодно отмечали ее границу, переступать которую без разрешения вождя обычным ихенерцам запрещалось. Однако вдоль границы они ходили свободно. И могли бы даже стучаться в башенные двери, кабы не головорезы бека, несущие стражу возле башен.

– Хозяин на месте. Судя по всему, принимает визитера, – сообщила Псина. И не дожидаясь вопросов, объяснила. – Гостиные в жилых башнях обычно делают на нижних этажах. На верхних располагаются комнаты хозяев и их рабочие кабинеты. В Барж-Марджизе светятся лишь окна третьего этажа, а на четвертом, пятом, шестом и седьмом – нет. Значит, сейчас ибн Анталь не в своей лаборатории. Но он и не отдыхает. Свет в окнах яркий, а кто зажжет столько свечей ради ужина в одиночестве или чтения книги? Тем более сегодня, когда цена на свечи подскочила в три раза. К тому же у стражника помимо копья в руках и сабли кпоясу прицеплен меч. Зачем он ему? Разве только этот меч не его, а гостя, которому велели сдать оружие при входе в жилище хальради. Колдуны – они ведь, сам знаешь, какие недоверчивые.

– Вот что мне нравится в Вездесущих – не нужно напрягать зрение, когда вы рядом, – заметил Баррелий, расслабленно откидываясь на спинку кресла. – К чему бы я ни приглядывался, вы всегда глядите дальше и замечаете больше. Умей ваши уши слышать также далеко, вам и вовсе цены бы не было… А что там насчет меча? Не могу разглядеть, какой он: дорогой, дешевый, солдатский или какой-то особенный?

– Не дорогой, хотя и дешевым его не назовешь, – ответила Псина чуть погодя. – Не «эфимец». Простой одноручный меч, которым пользуются стражники, храмовники и много кто еще. Только ножны у него странноваты. К их верхней части приделано железное кольцо. Большое – рука пролезет. Зачем оно там, ума не приложу.

– Кольцо, говоришь? – Ван Бьер прищурился, стараясь разглядеть эту деталь, но, видимо, тщетно. – А вот я подобные ножны видывал. Не припомню, где, но это неважно. Важно то, что я знаю, зачем нужны такие кольца. У владельца этого меча отрублена кисть руки. Вместо нее он пользуется крюком.

– …Которым цепляется за кольцо на ножнах, когда выхватывает меч! – быстро сообразила Вездесущая.

– У Гийома Кессарского есть помощник с рукой-крюком! Хинчо нам о нем рассказывал, – вырвалось у меня.

– Рассказывал, да, – подтвердил монах. – Хотя это ни о чем не говорит. Тандерстад – огромный город. В нем полно одноруких вояк и прочих калек.

– Готов поспорить, что у колдуна в гостях тот самый храмовник, – заявил я. Это была чисто мальчишеская бравада. Просто я первый высказал такую догадку, и мне страсть как хотелось, чтобы она оказалась правдой.

– У маленький Шон нет на что спорить, – фыркнула Эльруна. – Только на его последняя грязный рваный штаны.

– Да хотя бы на штаны! – Задетый за живое, уперся я. – Если это не калека с блестящим крюком, о котором говорил Хинчо, я сниму штаны и пойду по городу без них.

На сей раз фыркнули и Баррелий, и Псина. Впрочем, ни тот, ни другая не приняли мой вызов. Чего нельзя сказать о пигалице – ей предложенное мною пари понравилась.

– Я не снимать штаны – я не такая дурак, – сказала она. – Но если ты быть прав, я давай тебе… десять цанов. Ну что, маленький Шон, спорить?

– Спорим! – Отступать было поздно, и я протянул махади руку. Которую она со злорадной улыбкой неловко, но крепко пожала.

– О, теперь готовься, парень, – покачал головой кригариец. – Сейчас шмакодявка рассчитается с тобой за все синяки, которые ты ей наставил.

– В лавку будешь возвращаться один, – добавила Псина. – Не пойдем же мы по городу в компании с голозадым придурком.

– А почему все решили, что я проиграю? – нахмурился я.

– Ты слишком самоуверен, – ответил Пивной Бочонок. – Все дуралеи, кто на моей памяти швырял на кон свои единственные портки, в конце концов их проигрывали.

– Ну на то они и дуралеи, а я ведь не такой, – попытался возразить я.

– Скажешь то же самое, когда запрыгаешь по улице без штанов, – съязвила Псина, а ее ученица прыснула в кулак, уже предвкушая мой грядущий позор.

Я примолк. Горячность, втянувшая меня в спор, прошла и сделанная мною ставка действительно выглядела как-то сомнительно. Но отказаться от пари я все равно не мог. В первую очередь из-за Эльруны, которая за подобное малодушие меня и вовсе смешает с грязью. Так что пусть я лучше останусь человеком слова без штанов, чем наоборот.

Как бы то ни было, теперь у нашей слежки появилась отчетливая цель: выяснить, кому принадлежит меч с ножнами для калек. И мы расселись в беседке, ожидая, когда владелец сего оружия покинет Барж-Маджизу…

Глава 25

Псина не ошиблась – Захрид ибн Анталь действительно принимал гостя. Мы прождали аж до сумерек, прежде чем из башни вышел человек в неприметном сером плаще. Он не был канафирцем – среднего роста, сутулый, плешивый, рыжебородый… Но и на храмовника он не походил – когда он распахнул плащ, под тем оказались грубые кожаные доспехи. А такие мог носить кто угодно, от наемника до ополченца-горожанина.

С мечом Вездесущая тоже угадала. Рыжебородый затем и распахнул плащ, чтобы пристегнуть к поясу меч, который ему возвратил стражник. И не только возвратил, но и сам пристегнул гостю ножны. Однако учтивостью тут не пахло. Когда гость поднял руки, дабы не мешать стражнику помочь ему с оружием, в правой у него что-то сверкнуло. Что-то, похожее на короткий, идеально отполированный клинок. Или на…

– Крюк! – громко зашипел я, опасаясь, как бы меня не услышали возле башни. – Глядите – у него крюк! Такой же блескучий, про какой говорил Хинчо!

– Да видим мы, видим, – проворчала Вездесущая. Пока рыжебородый стоял, задрав руки вверх, все мы разглядели торчащий у него из рукава изогнутый штырь. Который и впрямь было бы трудно распознать издали, если бы калека не начистил его до блеска.

– Большая Небесная Задница! А ведь наш парень не только остался при штанах, но еще и заработал десять цанов, – заметил ван Бьер, подмигнув Эльруне, которая стояла, насупив брови и озадаченно прикусив губу. – Много ли в Тандерстаде одноруких, которые надраивают свои крючья так, что те сияют будто зеркало? Ерунда, что он вырядился как обычный горожанин. Будь я храмовником, идущим в Ихенер, тоже снял бы рыцарское облачение. Так что теперь даже я готов поспорить на свои штаны, что этот плешивый служит Гийому Кессарскому. И я не прочь потолковать с ним с глазу на глаз. Прямо сейчас!

– В иной раз я бы сказала, что это плохая идея, – ответила Псина. – Да только когда нам еще представится случай поймать грязного храмовника, разгуливающего в одиночку по моему району?

– Благодарю за понимание. – Монах встал из кресла и похлопал канафирку по плечу. – Ты со мной, старушка, или как?

– Негоже отпускать тебя без присмотра, с твоей-то больной головой, – рассудила шпионка. – Идем. А махади и Шон пусть остаются здесь – вдруг еще что-нибудь интересное заприметят…

Баррелий и Псина проследили, в какую сторону зашагал однорукий, после чего пустились за ним вдогонку. А мы с Эльруной остались в беседке продолжать следить за башней. Я – донельзя гордый тем, что выиграл у лопоухой спор, а она по той же причине вновь ощетинилась всеми своими колючками. И наотрез не желала ни разговаривать со мной, ни отдавать мне проспоренные деньги.

Типичная Вездесущая, хоть и мелкая, что еще с нее взять.

Между тем гость ибн Анталя решил убраться из Ихенера самой прямой и короткой дорогой, пока сумерки не сгустились. Похоже, он не в первый раз наведывался в Барж-Маджизу, поскольку знал все проулки, по которым можно срезать путь. К несчастью для него, Псина ориентировалась в лабиринтах здешних улочек куда лучше. Поэтому однорукий ушел от башни недалеко – в одном из таких проулков его и перехватили.

Недооценивать этого калеку с мечом было бы опасно. Поэтому нападать решили по неблагородным разбойничьим правилам. Псина двигалась впереди, ван Бьер – отстав от нее на десяток шагов. Так они и вошли в длинный, идущий по уклон проулок, по которому им навстречу спешил однорукий.

Вездесущая горбилась и прихрамывала, дабы еще больше напоминать старуху. Баррелий тоже использовал свою любимую маскировку: закутавшись в плащ, выдавал себя за неуклюжего, страдающего одышкой толстяка. Оба были хорошими лицедеями – комар носа не подточит. И все же безупречной атаки не получилось, ибо их противник подозревал каждого встречного без исключений. И держал свою единственную руку на рукояти меча, готовый обнажить его при малейшей угрозе.

Канафирке надлежало пройти мимо цели, а затем накинуть ей сзади на голову плащ. После чего кригариец должен был подскочить к ним и оглушить жертву набалдашником «эфимца». Но с плащом вышла промашка. Вездесущая сбросила его с плеч, но однорукий засек краем глаза позади резкое движение. И, развернувшись, оттолкнул Псину от себя прежде чем она воспользовалась плащом.

Вездесущая не удержалась на ногах и упала. И кабы не ван Бьер, была бы проткнута мечом, который однорукий тотчас выхватил из ножен. Но увидев мчащегося на него второго врага, калека понял, что не успеет умертвить Псину. И, отскочив от нее подальше, нацелил острие своего меча на Баррелия.

Кригариец не делал врагам скидки на увечья, если таковые у них имелись, и не пощадил бы и этого калеку. Но ван Бьеру еще хотелось с ним потолковать, а значит потрошить его прямо здесь было нежелательно. Впрочем, калека и не дал бы себя так легко распотрошить. И когда они схлестнулись, храмовник контратаковал Баррелия еще до того, как тот нанес первый удар.

Сталь звякнула о сталь, затем снова и снова, но поразить друг друга сходу у противников не вышло. И теперь они бились почти на равных условиях – калека против еще не восстановившего силы монаха.

Баррелий лишь сейчас заметил, что крюк у однорукого не простой, а в виде багра, и им можно не только цеплять, но и наносить колющие удары. Да и мечом калека владел отлично. Привыкший подскакивать к врагу вплотную и кромсать того «эфимцем», на сей раз кригариец этого не смог. Более того, был вынужден сам отражать наскоки храмовника.

Оплошавшая Псина вскочила с земли и выхватила саблю, но бросаться на однорукого не торопилась. К тому же теперь это было непросто. Дабы не угодить между двух нападающих, калека отскочил в ту сторону, откуда шел. И теперь они могли атаковать его лишь с одного направления и в гору – не самый выгодный расклад для боя в тесном проулке.

Впрочем, больше храмовник в драку не рвался. Проведя несколько контратак и убедившись, что «разбойники» тоже неплохо владеют оружием, он предпочел боевое отступление. Иными словами, не подпускал к себе врагов и энергично пятился, дабы поскорее выбраться на оживленную улицу. Где, по его мнению, любители нападать в темных переулках должны были от него отстать.

Он был прав – ван Бьер не стремился устраивать драку на виду у ихенерцев. Также как Псина. Поэтому она, не долго думая, выхватила из кармана на ремне острозубую стальную «звездочку» и метнула ее калеке в правое бедро.

Такого выпада он не ожидал. Вскрикнув от боли, храмовник сбился с шага, но не упал, а, припадая на раненую ногу, еще быстрее заковылял спиной вперед. Правда, с дыркой в ноге он ушел недалеко. Зная, где теперь у него слабое место, ван Бьер рубанул его справа. Рубанул крепко. Отражать меч кригарийца однорукому пришлось изо всех сил, отчего он волей-неволей перенес вес тела на раненую ногу. По ней и пнул Баррелий, стараясь угодить носком сапога как можно ближе к торчащей в бедре «звездочке».

Этого хватило, чтобы храмовник вновь заорал от боли и споткнулся. На что монах и рассчитывал. И как только калека взмахнул руками, стараясь не упасть, ван Бьер повторным ударом отбил его меч, подскочил к нему вплотную и врезал набалдашником «эфимца» ему по лбу.

Разоружить упавшего калеку не составило труда. У него отобрали даже крюк, а снятой с плеча перевязью перетянули бедро, чтобы ослабить кровотечение. Пока Псина возилась с раненым, Баррелий удерживал меч у его горла. Затем, чтобы ему не вздумалось позвать на помощь. Хотя он и так понимал: стоит заорать, и его песенка будет спета. Зато наложенный на ногу жгут намекал, что однорукий нужен этой парочке живым, и он не собирался злить ее раньше времени.

– Как твое имя? – осведомился у него Пивной Бочонок после того, как при помощи Вездесущей привалил раненого спиной к стене.

– Ну допустим Мэнтри, – ответил тот, морщась от боли.

– Знаешь, кто я такой, Мэнтри?

– Понятия не имею. А должен?

– По-моему ты врешь, – не поверил ему ван Бьер. – Ты был в ночь перед покушением на тетрарха на постоялом дворе «Конец всех дорог». А значит тебе известно, на кого вы со своим господином там охотились.

– Не знаю, о чем ты, – фыркнул храмовник. – Не был я никогда на том постоялом дворе. И нет у меня господина. Я простой наемник. Пришел в Ихенер поискать работу поспокойнее – говорят, у Мазари-бека освободилась вакансия стражника.

– Ясно. – Баррелий кивнул Псине, и та, открыв пленнику рот, затолкала туда обрывок его плаща. После чего монах вставил острие «эфимца» в рану на ноге калеки и с силой надавил. И не прекращал давить, пока меч не уперся в кость.

Не торчи во рту у Мэнтри кляп, он орал бы так истошно, что его расслышали бы во всей округе. Но Псина знала свое дело. И когда клинок монаха был вынут из раны, с пленника катился градом пот, а его лицо стало бледным, словно застиранная простыня.

Дождавшись, когда он умолкнет, кригариец подал Вездесущей знак и та избавила Мэнтри от кляпа.

– Да что ты творишь, мать твою? – спросил он, тяжко дыша и держась за проткнутое бедро. – Совсем ополоумел! Я же сказал тебе, что…

На сей раз острие «эфимца» уперлось храмовнику в лоб и придавило его голову к стене. Теперь по лицу у него потек не только пот, но и кровь.

– Будешь и дальше корчить из себя дурачка, я отрублю тебе стопу, – пообещал ван Бьер. – Думаешь, шучу? Думаешь, я не знаю, кто ты такой на самом деле и кому служишь?

Пленник надсадно задышал, превозмогая боль и обдумывая слова истязателя. Который, впрочем, не собирался давать ему много времени на размышления.

– Что ж, это твой выбор, – молвил Баррелий. И, наступив Мэнтри на лодыжку раненой ноги, сделал вид, что прицеливается мечом к ступне.

– Постой, кригариец! – сломался храмовник за миг до того, как Вездесущая снова заткнула ему рот. – Раз тебе и впрямь известно, кто я такой, почему ты уверен, будто я тебе что-то скажу?

– Все раскалываются, когда режешь их на ломтики, – пожал плечами монах, велев Псине отступить и позволить храмовнику говорить. – Разве ты какой-то особенный?

– Я – храмовник! – с вызовом бросил Мэнтри. – Как много рыцарей-храмовников тебе прежде доводилось пытать?

– Хм… – Ван Бьер наморщил лоб. – И правда, ни одного. А это имеет значение?

– Громадное! – заверил его калека. – Давай, разделывай меня на куски, язычник! Только зря потратишь силы, потому что я все равно ничего тебе не скажу!

– Скажешь, куда ты денешься, – заверил его в ответ кригариец. – Будет мало боли – добавлю. И снова добавлю, если вдруг опять не хватит.

– Это мы еще поглядим! – ответил Мэнтри. И… показал язык. Причем высунул его с таким усердием, что аж дотянулся им до подбородка.

– Тхаль акран! – выругалась канафирка, первой догадавшись, что это значит. И бросилась к пленнику, но было поздно. Продолжая высовывать язык, храмовник приподнял голову, а затем резко ударил себя здоровой рукой снизу в подбородок.

Брызнула кровь и откушенный язык Мэнтри упал ему на колени. После чего кровь у него изо рта хлынула потоком, заливая бороду и одежду пленника. А сам он, открыв рот, показывал своим мучителям кровоточащий остаток языка и победоносно хохотал.

– Бай харак иль хазради! – Не желая испачкаться в крови, Псина отступила от безумца. Но ван Бьер остался на месте и, в отличие от шпионки, даже не выругался. Лишь горько вздохнул и поцокал языком. А затем ухватил Мэнтри за шиворот, поставил его на колени и одним ударом отрубил ему голову.

– Каков, однако, храбрец, – заметил кригариец, глядя, как голова храмовника катится вниз по проулку. – Давненько не встречал я столь невиданной отваги. Мне так нипочем не смочь. Даже если меня посадят на раскаленный лом или подвесят на дыбе с привязанной к ногам гирей.

– Нашел, чем восхищаться! – Вездесущая сплюнула. И поинтересовалась: – Ну и какие у тебя теперь планы на завтра?

– Не на завтра. На сегодня, – уточнил Пивной Бочонок, вытирая «эфимец» о плащ мертвеца. – Храмовник с крюком оказался дохлой картой. Во всех смыслах. Так что пойду-ка наведаюсь к колдуну. Возможно, он дорожит частями своего тела больше, чем Мэнтри. И не откусит себе язык, пока ему будет, что мне рассказать.

– Закопай тебя Гном! – всплеснула руками Псина. – Да ты кригариец, похоже, напрочь умом тронулся и решил свести в могилу не только себя, но и меня!

– Я тебя в Барж-Маджизу силком не волоку. Можешь не ходить со мной, если боишься, – ответил Баррелий. – Но если пойдешь, буду премного обязан, чего уж там.

– Ты мне и так давно по гроб жизни обязан, – проворчала Вездесущая. Но противиться безумному желанию соратника не стала. – Хорошо, трахнутый ты на всю голову ублюдок, будь по-твоему. Но запомни: как только мы переступим порог башни ибн Анталя, идти на попятную станет поздно.

– А мне все равно больше некуда идти, – развел руками ван Бьер. – Не век же у вас с Гезиром на шее сидеть? Пора бы наконец взбаламутить это болото так, чтобы у нового знаменосца тетрарха от злости флаг в руках затрясся и сопли пузырями надулись. И раз уж мы прикончили его товарища, зачем останавливаться на достигнутом? Пойдем до конца, и будь что будет…

Глава 26

Помимо копья и меча у стерегущего Барж-Маджизу головореза имелся также рог, в который он мог дунуть и поднять тревогу. Правда, судя по его беспечному виду, никто доселе не нападал на обитель ибн Анталя. И все же недооценивать стражника означало самому проявить беспечность. Поэтому разговаривать с ним отправилась Вездесущая – как-никак, а старушка вызовет меньше подозрений, чем мордатый увалень, даром, что на ван Бьере по-прежнему красовалась чалма.

Теперь Псина косила под сумасшедшую старуху, страдающую трясучкой. Шагая к башне, она говорила сама с собой и размахивала дрожащими руками до тех пор, пока стражник не обратил на нее внимание. А когда он двинулся навстречу, собираясь отогнать ее прочь, она вдруг свернула в сторону. Так, будто ее приспичило справить нужду прямо за башней.

Головорез разразился бранью и кинулся вдогонку за чокнутой, явно собираясь задать ей взбучку. И когда оба скрылись с наших глаз – я и Эльруна следили за Барж-Маджизой с крыши того же дома, – до нас продолжали долетать канафирские ругательства. Но потом они прекратились, а вскоре стражник как ни в чем не бывало вернулся на пост. И, закутавшись в плащ, вновь прислонился к стене со скучающим видом.

Появление Баррелия, однако, его уже не встревожило. Наоборот, он оказался не прочь поболтать с кригарийцем, пускай тот держался в тени и не походил на добропорядочного ихенерца.

Впрочем, мы с махади этому не удивились. Как и тому, что головорез стал на полголовы выше и поуже в плечах, хотя во мраке это не слишком бросалось в глаза. Просто мы знали, что настоящий стражник лежит усыпленный и связанный с другой стороны башни, а его место заняла Псина, отобравшая у него плащ и тюрбан.

– Закрыто на засов, – сообщила она ван Бьеру, когда он к ней присоединился. – Чтобы нам открыли, надо позвонить, только это без толку, ведь мы не знаем условного сигнала.

Она указала на веревку, что торчала из отверстия в стене и вела к подвешенному где-то в башне колокольчику.

– А если нет никакого сигнала? – предположил монах. – К чему такие сложности, если у тебя есть охрана и ворота, которые без тарана не вышибить?

Двери башни действительно походили на крепостные ворота в миниатюре. Имелось в них и смотровое оконце, располагавшееся довольно высоко, чтобы снаружи в него можно было просунуть руку и дотянуться до запоров.

– Может, ты прав, – рассудила Псина. – Но у нас все равно нет ключа. Тем более, что замок на двери вообще отсутствует.

– Ключ есть. Надо лишь вставить его в нужную скважину и грамотно повернуть, – не согласился ван Бьер. И показал Вездесущей крюк Мэнтри, который он прихватил с собой, срезав с него крепежные ремешки и оставив одну железяку. Ту, что походила на наконечник багра, только маленького.

– Решил показать эту штуку ибн Анталю и выдать себя за друга его недавнего гостя? – Псина недоуменно изогнула бровь. – Дерьмо, а не идея. Не сработает.

– Угу, – кивнул Пивной Бочонок. – Вот почему моя идея гораздо проще. Звони в звонок.

– И что сказать, когда откроется окно?

– Ничего. Главное, не лезь мне под руку.

– Ладно, валяй. Ты притащил меня на эту вечеринку, тебе и карты в руки. Но если что-то пойдет не так, я тебя больше знать не знаю. Каждый спасается сам по себе.

И Вездесущая подергала за веревку.

Из-за двери донеслось звяканье колокольчика. Долго ждать не пришлось. Едва Псина отпустила веревку, как забренчала задвижка, смотровое окошко открылось и в нем нарисовалось одутловатое лицо пожилого человека. По всей видимости – слуги, так как Псине Захрида ибн Анталя описали иначе.

– Кайрах фелад, Ади? – поинтересовался слуга, видимо, обращаясь к стражнику. – Реш хедла? Ади?

Больше он ничего не спросил. Резко просунутый внутрь крюк зацепил его сзади за шею. И притянул к двери так, что лицо слуги заткнуло собой окно, а нос и вовсе торчал снаружи. Но это была не единственная постигшая бедолагу неприятность. Во второй руке ван Бьер держал нож, чье острие уперлось в скулу жертвы в опасной близости от глаза.

– Закричишь – убью! Ты меня понял? – негромко, но убедительно пообещал кригариец, удерживая крюк с такой силой, что тот проткнул слуге кожу и вошел в плоть.

– Умоляю, сир! Не убивайте! – заскулил он, перейдя на орин и не пытаясь сопротивляться. Да кабы и пытался, что толку – это лишь причинило бы ему новую боль. – У меня две дочери и семь внуков, а их отцы пали на войне! Вот-вот родится восьмой! Не убивайте, сир, прошу! Что тогда станет с моими сиротками, ведь я нынче их единственный кормилец!

– Пощажу, если откроешь дверь! – заверил его монах, не ослабляя хватки.

– Да-да, сир! Как вам угодно! Сей момент! – и не подумал возражать слуга.

Раздался стук отпираемых засовов, но кригариец не сразу выпустил пленника. Старик получил свободу лишь после того, как Псина и Баррелий заглянули в прихожую и не обнаружили там других обитателей башни.

– Где твой хозяин и сколько еще человек в доме? – осведомился ван Бьер, убирая крюк и хватая слугу за шиворот.

– Хозяин должен быть в спальне, – сообщил пленник. – А в доме кроме него еще я, Халим и… сир, точно не скажу!

– То есть?

– Мне запрещено подниматься на последние этажи, сир! Туда, где живут гости. За ними присматривает Халим. Он и сейчас где-то там с ними.

– Что за гости?

– Молчащие люди. Человек десять или меньше. Поселились три дня назад, но когда они прибыли, меня не было в башне. Я готовлю им еду. В большом котле, на десять человек. Так приказал хозяин. Это все, что я знаю, сир, клянусь! Вы обещали меня не убивать…

– Да, обещал, – подтвердил Баррелий. А затем убрал нож в ножны и оглушил пленника, огрев его кулаком по затылку. После чего уволок его в угол прихожей и завалил ворохом какого-то тряпья. А Псина в это время снова заперла дверь и сбросила с себя ненужные отныне тюрбан и плащ.

– Вряд ли старик лгал, – заметил ван Бьер полушепотом, когда они управились с текущими делами. – Кажется, вечерок будет жаркий. И зачем только Мэнтри сдавал при входе оружие, если в башне сидят его люди и явно не с пустыми руками?

– Затем и сдавал, чтобы не вызывать лишних подозрений у врагов, что могут следить за Барж-Маджиза и знать местные порядки. Кстати, Говорящий-с-Камнями тоже утверждал, что ибн Анталя сопровождали немые телохранители, – напомнила Вездесущая. – Не удивлюсь, что он сам и выдрал им языки. Заживление такой раны – процесс муторный, но всезнаток с этим справился бы.

– Значит, по-твоему, Захрид начал играть против Плеяды? Ведь не может же он создавать фальшивых гарибов, не подозревая, в чей колодец при этом гадит?

– Попробуем выяснить, раз уж мы здесь… – Псина взглянула на лестницу и в ее руке блеснула знакомая монаху «звездочку»: – Тихо! Кто-то идет.

Еще до того, как Баррелий расслышал шаги, этот человек подал голос. Он тоже говорил на канафе и звал Ваграма – судя по всему, оглушенного ван Бьером слугу. По словам которого в башне оставались лишь два говорящих обитателя: ибн Анталь и второй слуга Халим. Но вряд ли хозяин отправился бы сам выяснять, кого там принесло на ночь глядя, так что, по всей вероятности, это было поручено Халиму.

Ван Бьер и Вездесущая затаились во мраке у стены. Однако уповать на то, что не получивший ответа слуга развернется и уйдет, было чересчур самонадеянно. Тем более, когда злоумышленники увидели в его руке взведенный арбалет. Который давал понять, что других визитеров здесь сегодня не ждут. Или что звонить в дверь требовалось все-таки условным сигналом.

Прятаться от слуги было бессмысленно. Едва он сошел с лестницы, как в свете единственной зажженной внизу лампы блеснула стальная молния. Это шпионская звездочка пролетела через всю прихожую и вонзилась Халиму в сердце. Слуга умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть. Вот только он все равно успел нажать на рычаг арбалета, чья стрела пробила затем дверцу шкафа. А в нем, судя по громыханью, обрушилась полка с медной посудой.

Этот звон был гораздо подозрительнее внеурочного звона дверного колокольчика. И ожидать, когда сюда примчатся во всеоружии гости Барж-Маджизы, было не резон.

– Ну вперед, старушка! – напутствовал ван Бьер соратницу. – Как ты и сказала: войдем в башню – обратной дороги для нас не будет.

И, выскочив из тени, рванул к лестнице с «эфимцем» в руке.

Судя по раздавшемуся наверху топоту и бренчанью, которые не сопровождались криками, встревоженные культисты хватались за оружие. Баррелий пока не знал, на каком этаже он с ними столкнется. Но решил, что чем выше это произойдет, тем лучше, и прибавил ходу.

Местом их встречи стала лестница между четвертым и пятым этажом.

– К стене! – велел кригариец бегущей сзади Псине. И, схватив за край щита первого атаковавшего его культиста, сбросил того вниз по ступенькам. Замахнувшийся топором культист не успел нанести удар. Упав на собственный щит, он съехал на нем по лестнице и врезался головой в каменную стену у ее подножия. Это оказалось суровым испытанием для его черепа и шеи, и на ноги он больше не встал.

Узкая лестница позволяла хозяевам нападать лишь по двое, что устраивало злоумышленников. Которые снова работали в паре, и куда дружнее, чем в проулке, где они напали на Мэнтри.

Следующий культист тоже прикрывался щитом, из-за которого хотел ткнуть Баррелия коротким копьем. Но Псина схватила копье за древко, а кригариец ткнул клинком замешкавшегося врага ниже щита в пах. После чего также отправил скорчившегося от боли копейщика пересчитывать ступеньки боками и головой.

Третий противник решил сначала толкнуть монаха щитом, а затем рубануть секирой. Ван Бьер пригнулся, отчего щит задел его лишь нижней кромкой. А мгновение спустя кригарийский меч достал до подколенного сухожилия культиста. Чья нога подкосилась и он, зашатавшись, взялся суматошно отмахиваться топором. Но это ему не помогло – наоборот, еще быстрее выбило из равновесия. Баррелий помог упасть и ему, только в другом направлении – через перила. Здоровяк шутя выломал их и грохнулся на пол четвертого этажа с высоты трех человеческих ростов.

Однако атаковавший Псину культист внезапно рванул на попятную. На кригарийца тоже больше никто не набросился, хотя громыханье и топот наверху не утихали.

– Вперед! Живей! – крикнула Вездесущая соратнику, первой смекнув, что грохочет по полу этажом выше. Зная, что канафирка дурного не посоветует, ван Бьер припустил следом, перепрыгивая через две ступеньки.

Реши злоумышленники сейчас отступить, это была бы ошибка. Они не успели бы сбежать вниз, поскольку их догнали бы сброшенные по ступенькам бочки. А так Баррелий и Псина взбежали на лестницу, когда двое культистов подкатили к ней по увесистому бочонку, но еще не столкнули их.

Культистам не оставалось ничего другого, как катнуть свои снаряды навстречу незваным гостям. Но бочки были слишком тяжелы, чтобы так быстро разогнаться. Кригариец и Вездесущая легко перескочили через них. И набросились на толкателей бочек прежде чем те подобрали свои мечи.

Эти двое культистов были зарублены, почти не оказав сопротивления. Но ворвавшись на пятый этаж, злоумышленники столкнулись лицом к лицу сразу с пятью врагами. Теми, что вооружились и бросились в бой последними, но были столь же храбры, как их павшие товарищи.

Первым делом Псина метнула вынутую ею из мертвого Халима звездочку в культиста с луком в руках. Тот уже пустил одну стрелу в Вездесущую, но промазал, так как она все время двигалась. Брошенная на бегу звездочка не убила лучника, а лишь вонзилась ему в плечо. И превратила его в мечника, поскольку он, отшатнувшись, выронил лук и сразу выхватил здоровой рукой меч.

Баррелий накинулся на ближайшего врага, размахивающего палицей. Слишком тяжелой для боя с кригарийцем – мастером финтов и уловок. И все же, когда «эфимец» вонзился этому противнику под мышку и рассек ему сердце, он успел разбить своей шипастой палкой стол и сшиб со стены полку с книгами.

Последняя упала рядом с ван Бьером и он тут же пихнул ее ногой навстречу культисту, бросившемуся на него следующим. Уже замахнувшийся мечом культист резко остановился, чтобы не споткнуться о полку. Его короткая задержка позволила монаху всадить клинок промеж лопаток одному из противников Вездесущей, которая отбивалась сразу от трех врагов, даром что один из них был ранен.

Не вынимая меч из спина культиста, Баррелий схватил его, хрипящего, за шиворот и развернул лицом к своему предыдущему противнику. А затем толкнул еще не свалившегося с ног умирающего навстречу перепрыгнувшему через полку культисту. Атака которого опять сорвалась, а третьей попытки ван Бьер ему не дал. Едва он увернулся от падающего мертвеца, и тут же сам стал таковым, когда «эфимец» разрубил его от правой ключицы до ребер.

Только что молчуны теснили канафирку, как вдруг сами были вынуждены обороняться, поскольку кроме них драться со злоумышленниками оказалось некому. Оставив раненого врага соратнице, ван Бьер без лишней суеты провел две пробные атаки против рослого культиста с секирой и выяснил, чего тот стоит. А затем притворился, что побаивается его, и позволил ему напасть. Но секира противника ударила в пустоту, потому что монах в мгновение ока очутился у него сбоку и всадил «эфимец» ему в печень.

Сабля Псины не достала до тела врага, ловко отбивающегося мечом. Но хитрая бестия не полезла на рожон и отскочила на безопасную дистанцию. Ей нужно было только дождаться, пока кригариец освободится и придет на подмогу. Что вовсе не задевало ее достоинство, ибо разве можно задеть то, чего у Вездесущих отродясь не было?

Раненый культист дрался до последнего, не моля о пощаде и не пытаясь удариться в бегство. Он прекратил сопротивление лишь после того, как ван Бьер загнал его в угол и пригвоздил к гобелену. Но даже когда взор умирающего стал затуманиваться, он взирал на своего убийцу с презрением и гордостью.

– Десятый! – подытожил Баррелий, высвобождая клинок из ребер последнего врага и давая тому упасть на пол. Пот с монаха катил градом, но выглядел он гораздо живее, чем утром в лавке Гезира. – Кажется, почти все в сборе. Все кроме одного.

– Вот что мне нравится в кригарийцах – не нужно особо напрягаться, когда вы рядом, – заметила Вездесущая, перефразировав слова монаха, сказанные им в беседке на крыше. – Но где же хозяин? Неужто мы его не разбудили?

И тут какая-то склянка разбилась об пол рядом со злоумышленниками. А ее выплеснувшее наружу содержимое фыркнуло и зашипело так, что кригариец присел от неожиданности, а отшатнувшаяся Псина запнулась за труп и растянулась на полу. Комната вмиг наполнилась белым едким дымом, от которого у ван Бьера сразу закружилась голова и запершило в горле.

– Прочь из моего дома, нечестивцы! – раздался с предпоследнего этажа грозный голос. – Прочь или я превращу вас в слизней, клянусь теми богами, в которых вы верите!..

Глава 27

О том, что случилось, когда перед ними объявился колдун, ван Бьер рассказывал с большой неохотой. Не потому что он плохо запомнил подробности. Как раз наоборот, они отпечатались у него в памяти слишком хорошо, хотя он был бы рад вычеркнуть их оттуда, словно дурной сон.

Обычные дымовые шашки Баррелий уж точно не перепутал бы с колдовством – сам не раз выкуривал такими врагов из подземных укрытий. Угрозы же ибн Анталя его подавно не смутили. Поэтому оторопь с монаха сошла почти сразу. Но когда он ринулся к лестнице на шестой этаж, тут-то и выяснилось, что Псина не солгала. Захрид действительно знал толк в магии. Настолько, что поверг в дрожь даже кригарийца.

– Восстаньте, мертвые, и те, кто стоит за вами! – зычно провозгласил хальради, прежде чем ван Бьер добежал до лестницы. – Восстаньте и защитите меня от нечестивцев!

«Еще один базарный скоморох! Тоже мне всезнаток – обычный дешевый трюкач и фокусник!» – подумал ван Бьер. И в этот момент засек позади движение. Такое, на которое не мог не обратить внимание. А когда обратил, то почувствовал, как на голове зашевелились волосы, а по телу побежали мурашки.

Все убитые им культисты вновь стояли на ногах, держали в руках оружие и надвигались на него, оставляя на полу кровавые следы. Баррелий проморгал, когда мертвецы восстали и вооружились. Но к ним успели присоединиться даже те, кто валялся этажом ниже и в прихожей! И шли они к монаху явно не с извинениями за доставленные неудобства.

Куда запропастилась Псина, выяснять было некогда. Кажется, она задала деру, так как никто не рубил мертвецов сзади саблей. Что ж, это было в духе Вездесущей. Баррелий и сам был не прочь рвануть наутек, вот только ему преграждали путь сразу одиннадцать воскресших покойников. И отнюдь не призраков, также как реальным было их оружие.

Превращать силу страха в силу ярости кригарийца обучили еще в молодости. Обучали его и еще кое-чему: видеть в бою не только противника, но и место схватки. Мысль о том, чтобы сразиться с покойниками на узкой лестнице, ван Бьер отбросил. Потому что тогда он повернется спиной к ибн Анталю, который, небось, только этого и ждет. Пришлось отбиваться от слуг колдуна прямо здесь, пока они не зажали монаха в угол также, как он свою последнюю жертву.

Все-таки сражаться наравне с живыми мертвецы не могли. Они размахивали оружием словно с большого перепоя, вдобавок у многих были тяжелые раны, мешающие двигаться. С первого наскока рассвирепелый кригариец обезглавил и обезножил половину врагов. После чего проделал то же самое с рассеянной по комнате, второй их половиной, обратив весь отряд в беспомощно дергающиеся на полу фрагменты тел. Которые по-прежнему отказывались умирать, но отныне их можно было не опасаться.

– Стой на месте, хальради! – прорычал Баррелий, разрубив последнего мертвеца и вновь кидаясь к лестнице. Убивать ибн Анталя он, разумеется, не собирался, ведь это обессмыслит налет на башню, но от взбучки хозяину было не уйти.

Все здешние лестницы ван Бьер преодолевал в десяток скачков. Эта была на вид точно такая же. Но стоило рвануть по ней вверх, как неожиданно выяснилось, что она длиннее, чем казалась. И гораздо длиннее. Монах прыгал по ней, пока не запыхался, но не преодолел даже трети всех ступенек. В то время как сама лестница не удлинилась и этаж не стал выше.

Все ясно – опять колдовские происки!

Причем они портили жизнь только Баррелию. Когда мимо него промчалась внезапно объявившаяся Псина и на нее магия не действовала, в кригарийце закипела ярость. Только выместить ее пока было не на ком. Разве что оставалось послать вслед Псине ругательства. Что монах и сделал, хотя это и не принесло ему успокоения.

А может, канафирка плевала на колдовство, потому что ее несли вверх не ноги, а крылья? Она обогнала ван Бьера стремительно, но он не мог не заметить у нее за спиной два крыла. Больших и кожистых, словно у летучей мыши. Когда она успела их отрастить и почему, можно было не спрашивать. Вокруг монаха буйствовали колдовские силы, и он зарекся чему-либо удивляться.

– Так вот какова ты изнутри, Большая Небесная Задница! – бросил в сердцах Пивной Бочонок. И, не придумав ничего лучше, продолжил штурм бесконечной лестницы. Но уже не так быстро, дабы поберечь силы.

Однако на сей раз все вышло с точностью до наоборот. Баррелий сделал лишь шаг, поднявшись на одну ступеньку, как вдруг обнаружил, что стоит на вершине лестницы. Только радости при этом не испытал, ибо нелегкая занесла его совсем не туда, где он планировал очутиться.

Место это располагалось не в Барж-Маджизе, хотя ван Бьер вроде бы ее не покидал. Но шестой этаж, что тоже был затянут дымом, оказался просто огромным. Настолько, что Баррелий не видел ни стен, ни потолка. Да и существовали ли они здесь? Больше походило на открытую местность, и затягивал ее не дым, а туман. По крайней мере он ничем не пах и от него не першило в горле.

Опасения подтвердились. Оглянувшись, кригариец не обнаружил ни намека на лестницу, хотя должен был стоять в шаге от нее. И стоять на дощатом полу, а не на сухой траве, как сейчас. Но делать было нечего, и раз уж ему отрезали путь к отступлению, он, держа меч наготове, зашагал в туман.

– Эй, хальради! Ибн Анталь! – окликнул Пивной Бочонок хозяина, не сомневаясь, что тот его слышит. – Не прячься, глупец! Брось свои шуточки! Все равно я до тебя доберусь.

– Тот, кто стоит за мертвецами! Выйди и защити меня, о великая сила мертвого мира! – прогремел в тумане призыв, в котором едва угадывался голос Захрида. Тот, кто обращался к неведомой ван Бьеру силе, мог бы и сам выйти на битву с ним. Потому что, судя по мощи голоса, это был исполин, который перешагнул бы самую высокую гору в мире. Для него кригариец был вошью, и тем не менее он нуждался в защите от простого человека?

Эта мысль позабавила монаха. Несмотря на страх перед сокрытой во мгле угрозой, он не удержался и рассмеялся в голос.

– Да-да! – поддакнул он исполину. – Давай, великая сила чего-то там, выходи! Я такую, как ты, каждый день на завтрак ем!

И, как говорится, сам напросился!

Вырвавшееся из тумана, похожее на длинного удава щупальце схватило ван Бьера за лодыжку и куда-то поволокло. Все случилось так быстро, что он проехал спиной по сухой траве десяток шагов, прежде чем сообразил: финал этого пути окажется в чьей-то пасти. Очень большой и зубастой.

Хорошо, что падая, кригариец не выронил меч. Которым дотянулся до щупальца и с третьего удара перерубил его. После чего вскочил на ноги и приготовился к новой атаке неведомых тварей.

То, что она грядет, он не сомневался. В тумане вокруг Баррелия двигались зловещие тени. Он попробовал отпугнуть их собственным грозным рыком и выпадами с мечом. Несколько раз новые щупальца тянулись к нему, но были отдернуты за миг до того, как их отсек бы «эфимец». Но твари не уходили. И продолжали шипеть, когда монах, решив, что негоже стоять на месте, двинул вперед… Или, правильнее сказать, неизвестно куда, ведь он понятия не имел, в какую сторону надо идти.

Да если бы и знал, никто не выпустил бы его так легко из колдовской ловушки.

Он держал ухо востро, но какая-то тварь все-таки изловчилась и, стеганув ему щупальцем по спине, сбила с ног. Это послужило сигналом к атаке для остальных. И началось такое, во что кригариец еще ни разу в жизни не влипал.

Больше всего он опасался, как бы щупальца не опутали ему руки и ноги. И вскочив с земли, замахал окрест себя мечом с такой быстротой, что продирайся он сейчас через кустарник, за ним тянулась бы широкая просека. Вот только, в отличие от скошенных зарослей, на место одной порубленной твари вмиг подскакивала новая. А много ли их было всего, поди угадай, но меньше их не становилось. Скорее, наоборот.

Вскоре безостановочная рубка дала о себе знать. Заляпанный мерзкой слизью ван Бьер почувствовал, что опять выдыхается. И что его контратаки становятся медленнее и слабее. Зато не слабели противники. Их щупальца все чаще доставали его, хватая за лодыжки и плечи и нанося удары по спине.

Твари подбирались ближе, и теперь кригариец мог разглядеть в тумане их мерзкие рожи. Вернее, разглядывать их было некогда – просто рожи окружали его в таком множестве, что взор постоянно на них натыкался. Еще немного, и монах утонет в этих склизких дебрях, которые опутают его с ног до головы и разорвут на куски.

Атака монстров прекратилась столь же резко, как началась. Кто-то огромный – но явно не тот исполин, что недавно подавал голос, – издал низкий трубный звук такой силы, что под ногами у ван Бьера задрожала земля, а в голове загудело. Услыхав этот протяжный стон, твари сразу оставили монаха в покое. И, раздосадовано шипя, скрылись в тумане. А он стоял на мокрой от слизи траве, среди разбросанных повсюду обрубков щупалец, и пытался отдышаться.

Но поможет ли ему передышка? Тот, кто вспугнул тварей, двигался прямо на кригарийца. И топот его шагов был тяжелее ударов огромного тарана, вышибающего крепостные ворота.

И без того бледный свет еще больше померк, когда сокрытый в тумане исполин подступил достаточно близко. Баррелий слышал его дыхание, похожее на завывание ветра в горном каньоне. А также другие издаваемые им шумы. Они походили то на бурчание голодного желудка величиной с церковный собор, то на удары сердца таких же размеров, то на скрежет зубов, способных перекусить тот собор пополам.

Надо было срочно убегать. Неважно куда – главное, подальше от исполина, знакомство с которым тем более не обещало ничего хорошего. И таракан, и мышь в силах удрать от человека, верно? Так почему человек не может унести ноги от гиганта, способного размазать его по земле легким касанием ноги?

Мысль эта воодушевила ван Бьера, который уже видел в тумане очертания исполина. Готовясь вновь прорубаться через стаи тварей, кригариец бросился прочь сломя голову. Так, как он вряд ли бегал даже в молодости, когда его пояса застегивались на первые, а не на последние дырочки, и ему еще не требовались столь просторные штаны.

Неведомо, куда запропастились твари, но никто не стоял на пути у Баррелия. Вот только тряхнуть стариной и устроить лихую пробежку все равно не получилось.

Беглец еще не набрал разгон, как вдруг наткнулся в тумане на какую-то стену. И кабы в последний момент не выставил перед собой руки, точно расквасил бы о нее лицо. Но столкновение все равно получилось жестким. И завершилось падением, быстро встать после которого кригариец уже не смог.

А когда он оклемался, то увидел наконец, кто его преследует.

Незнамо как, но туман полностью рассеялся. А над ван Бьером нависала гигантская Псина, чьи демонические крылья – те, что он заметил еще на «бесконечной» лестнице, – теперь загораживали полнеба. Глаза Вездесущей пылали огнем, который также вырывался у нее из ноздрей, ушей и изо рта. Баррелий не видел, есть ли у нее хвост, но не удивился бы, кабы тот и правда отрос.

– Ну хватит дергаться! – прогремелараскатистым гласом чудовищная Псина, изрыгнув облако пламени. – Лежи смирно, ильрахим – сейчас все кончится!

– Катись к своей огнедышащей матери! Вот погоди, встретимся в Гномьих печах, и я оборву твои облезлые крылья! – ответствовал ей Пивной Бочонок, понимая, однако, что она права. И что трепыхаться больше нет смысла. Да и сил на это, если честно, у него не осталось.

Демоница вскинула руки и с небес хлынул огненный ливень. Тело кригарийца вспыхнуло, боль буквально ослепила его и он понял, что это конец. Конец жизни и – начало посмертных мучений, которые в Гномьих печах буду длиться вечно…

Тем не менее боль внезапно отступила. И когда монах прозрел, то увидел обыденную, не сказать жалкую картину. Он лежал на полу в луже воды, промокший с ног до головы и без оружия. А над ним стояла Псина – обычного роста, без крыльев и огненного дыхания. В руках у нее было пустое ведро. Из него она, видимо, и окатила соратника холодной водой. А заодно отобрала у него меч, который отбросила подальше и до которого Баррелий не мог дотянуться.

– Ну что, угомонился? – спросила Вездесущая, погружая ведро в стоящую рядом бочку. Видимо затем чтобы облить кригарийца еще разок, если он вдруг не ответит. Или ответит не так, как надо.

– Я в порядке! В порядке! – заверил ее ван Бьер, хотя сам приглядывался, не взметнутся ли у нее за спиной снова демонические крылья. И зачем-то поинтересовался: – Что такое ильрахим… или как ты меня обозвала?

– Это значит «озверелый безумец», – пояснила канафирка. – Что еще мягко сказано. Не знаю, в каких видениях ты летал, но еще бы чуть-чуть, и мы с ибн Анталем точно не сносили бы голов…

Глава 28

– Все ясно. Настойка из вензийского папоротника – вот что нас едва не убило, – заключила Псина. – Махади поила тебя ею, пока ты болел. Обычно это снадобье выводится из тела за пару дней, как только перестаешь его пить. Но, видимо, у тебя особая кровь, раз этого не случилось. И надо же так совпасть, что Захрид решил одурманить нас жженым ичимским болиголовом! Коварное дерьмо, но галлюцинаций и буйства оно не вызывает. Наоборот, делает тебя вялым, сонным и пускающим слюни. Таким, что тебя можно легко одолеть даже без меча. Но это если вдохнуть дым болиголова в чистом виде. А в сочетании с вензийским папоротником образуется гремучая смесь пострашнее отвара, что пьют берсерки островитян. По крайней мере они, обпившись своего зелья, еще хоть что-то соображают, а ты напрочь лишился разума. Сначала трупы этажом ниже на куски порубил, затем тут ураганом прошелся. И кабы сам башкой в стенку не врезался и не вправил себе мозги, даже не знаю, как бы я тебя остановила.

Ван Бьер уже не лежал на полу, а сидел у стены, обернув голову мокрым полотенцем. Его мутило, словно с тяжелого похмелья, разве что блевать не тянуло. Хотя он бы с удовольствием и проблевался, лишь бы полегчало. Но – совершенно не тянуло, и пока его лечили холодная вода да полотенце. Не ахти какое средство, но за неимением лучшего сгодилось и оно.

– А из этого… как его… – Баррелий напряг гудящую голову, но так и не вспомнил имени хозяина башни. – Из этого колдуна тоже я дух вышиб?

Он указал на тело, лежащее ничком поперек сломанной кровати. Повинен ли в разгроме комнаты – и каком разгроме! – он сам, монах не спрашивал. И так было ясно, чьих рук эта работа. Но обломки мебели и деревянная отделка стен хранили следы «эфимца», а на теле хозяина крови не наблюдалось. Что и показалось ван Бьеру странным. Раз уж он кромсал мечом трупы, то мимо живого врага подавно не прошел бы.

– Нет, расслабься. Ибн Анталю я по башке заехала, – ответила Псина, перебрасывая веревку через одну из потолочных балок. Так, будто собралась повеситься. Или, скорее всего, кого-то повесить. – Спасла бедолагу, хотя трижды чуть сама под твой меч не угодила. Пускай ты едва все не испортил, зато хальради напугал до икоты. А он, похоже, нечасто сталкивался с таким безумием. Вот и растерялся: заметался по комнате, хватал трясущимися руками все подряд, видимо, силясь припомнить, чем можно тебя угомонить… В общем, пока он метался, я подскочила к нему сзади и треснула по затылку. Теперь вот боюсь, как бы не переусердствовала. Досадно, если хальради от моей затрещины потеряет дар речи… Ладно, сейчас мы это выясним.

– А почему на меня жженый болиголов подействовал, а на тебя нет? – нахмурился Пивной Бочонок.

– Потому что всяк уважающий себя Вездесущий задерживает дыхание, когда его атакуют дымовой гранатой. А кригарийцев в их монастырях разве такой простейшей защите не обучали?

– Если и обучали, я тот урок прогулял, – буркнул монах, смочив полотенце на голове свежей водой. – Кстати, а что там снаружи после такого-то шума? Неужто все спокойно?

– Так ведь кроме тебя никто и не орал, – пожала плечами канафирка. – А у башни толстые стены, которые заглушат не такой грохот. Вдобавок недавно на Ихенер упала новая бомба, и до нашего шума этой ночью никому нет дела. Но я, конечно, посматриваю в окно, все ли спокойно, не переживай.

– А это для чего? – Монах указал глазами на сооружаемую Псиной «виселицу».

– Не для чего, а для кого, – уточнила она. – Старая верная дыба для нашего магического друга. Или, по-твоему, я делаю что-то не так? Может, надо было приготовить ужин, откупорить вино и разговорить ибн Анталя в дружеской застольной беседе?

– От еды я бы не отказался, – признался ван Бьер, неожиданно ощутив зверский голод. – Но идея с дыбой пахнет аппетитнее. Ею и отужинаем.

Собравшись с силами, он поднялся. Затем вылил на голову очередной кувшин воды и взялся помогать соратнице, надеясь, что работа поможет ему взбодриться.

И впрямь помогла. Когда дыба была готова и все еще оглушенный хальради лежал под ней со связанными за спиной руками, Баррелий ощущал себя гораздо лучше. И смотрел на мир чистым взором, который больше не застили пульсирующие в глазах цветные и мутные пятна.

Захрид ибн Анталь был пожилым сухопарым канафирцем с длинной, но жиденькой бородой и изъеденным оспинами лицом. Будь он толстяком, практичная Вездесущая навряд ли стала допрашивать его таким способом. Но весу в хальради было не больше, чем в самой Псине, так что она могла управиться с дыбой и без Баррелия. Хотя с ним, разумеется, дело обещало спориться лучше.

Перекинутую через потолочную балку веревку привязали к связанным рукам Захрида. После чего монах потянул за нее – не резко, а чтобы пленник почувствовал боль и пришел в сознание. А шпионка окатила его водой из того же кувшина, откуда освежался соратник.

Ибн Анталь открыл глаза и посмотрел на Вездесущую. Потом заговорил. Что характерно – сразу на орине. Видимо, потому что давеча слышал, как общались между собой злоумышленники.

– Как много звезд на небе, но лишь одна Плеяда… – начал было всезнаток, но канафирка его перебила:

– …Сверкает ярче других. Красивое приветствие. Впрочем, не скажу, что у вас завидная память, хальради. Уж такой-то простенький девиз, как у Вездесущих, кто угодно запомнит. Особенно, если в прошлом вы имели с нами дело.

– Плеяда отправила тебя меня убить? – перво-наперво осведомился Захрид.

– А сами как думаете? Достойны вы смерти или нет?

– Мне трудно отпираться – ты видела людей без языков. И знаешь, что никакие они не гарибы. А раз я их покрывал, вырезал им языки и залечивать раны, значит, действую с ними заодно.

– С ними – это с кем?

– Неужто не знаешь? А кто недавно разорил два их логова? Разве не ты?

– Отвечайте на вопрос! – сострожилась Псина. А ван Бьер потянул за веревку с такой силой, что застонавшему ибн Анталю пришлось подняться с пола и встать на колени.

– Они – это фреймонисты, – пояснил он, кривясь от боли. – Адепты культа безголового рыцаря Клеора Фреймона. И их вождь, храмовник Первого круга Гийом Кессарский. Он же – нынешний главный знаменосец тетрарха и один из его военных советников.

– А какую должность у фреймонистов занимаете вы? И чем они вас купили?

– Должность? Купили? – Захрид кисло усмехнулся. – Да вы и вправду плохо знаете, с кем имеете дело. Чтобы Кессарский кому-то платил? Это не в его правилах. Он не дал мне ни цана, и тем более не предлагал должностей и званий. Я служу ему, потому что у него в заложниках моя сестра Тархима и ее семья: муж и двое детей. Раньше их держали в подвале их же дома на улице Шелкопрядов. Но когда вы напали на этот дом и подожгли его, заложников увели в другое место. Куда – мне об этом уже не сказали.

– Так, значит, Мильтад Копфер – ваш зять! Как интересно! – Псина переглянулась с ван Бьером. – А насколько хорошо вы знали его дом, хальради?

– Получше, чем кто бы то ни было! Это был мой подарок Тархиме и Мильтаду к свадьбе!.. А в чем дело? Дом же все равно сгорел.

– Дело в том, что я побывала в тамошнем подвале до пожара. Догадываетесь, как я проникла туда незаметно ото всех?

– Наверное, через секретный проход под садом. – Пленник взволнованно заморгал. – И… и что там было? Ты видела Тархиму? Что с ней? Она и дети в порядке?

– А в подвале имелись потайные комнаты, где можно было держать семью из четырех человек? – задала встречный вопрос Псина.

– Нет. Совершенно точно нет, – заверил ее ибн Анталь. – Если я ни о чем таком не знал, фреймонисты подавно ничего бы не нашли. Заложников держали в самой дальней комнате от лестницы, в конце главного коридора. Мне давали увидеться с ними, когда меня привозили туда отнимать языки фальшивым гарибам.

– Ну раз так, должна вас огорчить. Тархима и ее семья исчезли из дома до того, как я туда пробралась. Ни в подвале, ни в доме их не было.

– Ты лжешь! – помотал головой Захрид. – Куда и зачем их надо было вывозить, если дом и так захватили культисты? Это же и лишние хлопоты, и лишний риск.

– Верь не верь, но это правда, – возразила шпионка. – Всем, кто интересовался насчет Копферов, фреймонисты говорили, что хозяева уехали в Канс к больной матери Мильтада, а в доме идет ремонт.

– У Мильтада действительно в Кансе живет мать, – пробормотал озадаченный хальради, – но туда бы заложников не повезли. Бессмыслица какая-то!

– Боюсь, вам придется смириться с наихудшим, – без обиняков заявила Псина. – С тем, что ваши родные мертвы. Культисты не отпустили бы их живыми – культистам не нужны лишние свидетели. И вам уготована та же участь сразу, как только Гийом Кессарский перестанет в вас нуждаться.

– Нет! Нет! Это ложь! – Ибн Анталю было трудно свыкнуться со столь горькой мыслью. – Я хорошо знаю Вездесущих! Ты хочешь, чтобы я вконец отчаялся и в отместку перешел на твою сторону! Но ты врешь! Незачем фреймонистам убивать Тархиму, ведь я им еще нужен! Вернее, был нужен, пока вы не устроили в моем доме резню! И что дальше? Что дальше, я вас спрашиваю? Мерзавцы!.. А-а-а-а!

Пленник вновь закричал от боли. И был вынужден встать с колен на ноги, потому что ван Бьер, дабы сбить с него спесь, подтянул его на дыбе выше. Следующий рывок обещал стать еще больнее – даже если Захрид встанет на цыпочки, это не спасет его плечевые суставы от вывиха. О чем он знал не хуже истязателей и не собирался играть в молчанку.

– Это вы изготовили зелье, которым культисты одурманили кригарийцев? – подключился к дознанию Баррелий.

– Мне не сказали, для кого оно предназначено, – ответил всезнаток. – Но узнав о «подвиге» Гийома Кессарского, я догадался, кто пал жертвой того зелья.

– А что насчет гномьего отродья, купленного вами у Тихого братства?

– И купленного на мои деньги, должен заметить. Сначала меня заставили сыграть купца из Канафира – наверняка для отвода глаз. А потом я должен был изготовить зелье и для себура. Только не дурманящее и ослабляющее, как для кригарийцев. Наоборот, такое, которое заставит чудовище озвереть, а после убьет его. Но не сразу, а чуть погодя. Я все сделал, но зелье не понадобилось. Хорст сказал, что Вездесущие убили гномье отродье, когда ворвались в одно из убежищ культа.

– Хорст?

– Однорукий фреймонист. Человек, который передавал мне приказы Кессарского. Хорст и сегодня заходил. Но не ко мне, а к «гарибам», с которыми он долго о чем-то беседовал. А мне было велено залечить им раны во рту к послезавтра. Или на худой конец сделать так, чтобы те раны не кровоточили.

– Это был нетипичный приказ? – спросила Псина.

– Еще бы! – подтвердил ибн Анталь. – Я вырезал им языки лишь два дня назад. Для восстановления нужны по меньшей мере полторы недели. Все шло по плану, но вы перебили на улице Шелкопрядов много фреймонистов, которых я готовил к такой процедуре, поя их нужными снадобьями. Пока им нашли замену, пока я подготовил у себя на дому новый лазарет, минуло время. Вот меня и подстегивают и в хвост и в гриву, заставляя ускорить лечение.

– А что столь важное случится послезавтра?

– Помилуй, откуда мне-то знать. Меня в такие подробности не посвящали. Разве только гуляют слухи, будто послезавтра дружины Гвирра Рябого подступят к стенам Тандерстада. Возможно, здесь есть связь. А возможно, нет. Только теперь опять-таки вашими стараниями у фреймонистов снова нехватка фальшивых гарибов. А это может заставить Кессарского действовать раньше, что бы они там ни замышляли.

– Как вы связывались с Хорстом, когда он был вам срочно нужен? – поинтересовался ван Бьер.

– Отсылал ему почтового голубя. Мне выдали птицу, но я редко ею пользовался. Хорст сам наведывался ко мне раз в два-три дня.

– Голубь сейчас здесь?

– Да. В клетке на верхнем этаже.

– Отлично, – кивнул монах. – Значит, когда мы вас отпустим, вы отправите Гийому Кессарскому сообщение. Опишите все, что здесь стряслось. И добавьте, что он найдет тело Хорста в помойке за дубильной мастерской в трех кварталах южнее отсюда.

– Проклятье! Вы и однорукого убили?!

– Или убили, или тоже сделали святым, как Фреймона, кто знает. В любом случае он больше вас не потревожит. Но это не все. Я хочу, чтобы вы обязательно написали еще кое-что: последний оставшийся в живых кригариец намерен встретиться с Вальтаром Третьим, когда тот придет читать свою еженедельную молитву в Главный храм Капитула. То есть… хм… Глядите-ка, а ведь это тоже случится послезавтра! Какое любопытное совпадение…

Глава 29

Ван Бьер действительно рехнулся. Это признала даже Псина, хотя с оговоркой. Она сказала, что его затея безумная настолько, что – чем Гном не шутит! – авось и сработает. Поэтому Вездесущая не прогнала Баррелия в шею, а продолжила ему помогать. Тем более, что в Барж-Маджизе они перебили не всех фальшивых гарибов. Как признался ибн Анталь, пока фреймонисты держали в заложниках его сестру, он удалил языки у тридцати культистов. Это означало, что у Кессарского оставалось еще десятка полтора молчунов, которая могли подложить Плеяде не одну свинью.

– Если Гийом Кессарский все-таки намерен убить тетрарха, свалив это на Вездесущих, Главный храм Капитула по-прежнему остается для этого идеальным местом, – рассудила Псина, когда на следующее утро она, монах и мы с Эльруной сели завтракать в лавке Гезира. – Желай Плеяда взаправду убить или похитить Вальтара, мы бы там и напали. Он сам породил традицию ходить на еженедельную молитву в одно и то же место. Это дарует горожанам уверенность в своем правителе, который ныне подавно не откажется их подбодрить. Даже если это стало опасно для его жизни.

– Ну по крайней мере ближайшую молитву Вальтар переживет и его не украдут, – заметил ван Бьер. – Я об этом позаботился. Ты сделала все, что нужно?

– Гезир как раз этим занимается – распускает слухи. О том, что ты нагрянешь в Главный храм для встречи с тетрархом в день его молитвы. И здесь ты, хитрая сволочь, загнал Кессарского в щекотливое положение. Если с Вальтаром и впрямь что-то произойдет, репутацию его любимого знаменосца ждет сокрушительный удар. Весь город начнет судачить о том, что последний кригариец отомстил убийце его братьев, закончив то, что не закончили они. Теперь Гийом должен постараться, чтобы после молитвы тетрарх вышел на крыльцо храма и поприветствовал толпу. Живой и здоровый. И неважно, будешь ты после этого мертв, пойман или сбежишь. Главное, чтобы слухи о тебе остались слухами, а не оказались правдой. Ловкий ход с твоей стороны. Только жаль, но он лишь отсрочит угрозу, и явно ненадолго.

– Я тут поразмыслил и больше не уверен, что фреймонистам нужна вальтарова смерть. – Кригариец поскреб отросшую бороду. – За их суетой кроется нечто другое. Гийом хоть сейчас может отравить тетрарха и подставить под удар Плеяду. Причем ценой гораздо меньших усилий. Но Кессарский ко всему прочему не только покупает себура, но и заказывает для него сложный яд. А это еще зачем?

– Чую, убийца кригарийцев готовился ко второй героической победе, – предположила Вездесущая. – Вспомни, как действует тот яд. Сначала гномьему отродью предстояло озвереть, а затем скончаться. Но не сразу, а, вероятно, после того, как Кессарский успел бы потыкать в него мечом.

– Иными словами, ему надо было подтвердить свою репутацию героя.

– Подтвердить? Или, может, не уронить?

– Не понимаю.

– Смотри сюда. Фальшивые гарибы должны что-то сделать с Вальтаром. Не убить, как ты подметил, а например, похитить его. Среди бела дня, чтобы уйма народу увидела, что это дело рук Плеяды. Но как быть при этом самому Кессарскому? Если он защитил тетрарха от кригарийцев, то с гарибами подавно справится. Может, ему притвориться в этот день больным и не выйти на службу? Тоже нет – будет выглядеть крайне подозрительно.

– Себур! Ну конечно! – осенило Баррелия. – Гарибы схватят Вальтара, пока Гийом сражается с чудовищем, которое они привели с собой! Великий герой одерживает еще одну легендарную победу, но тетрарх все равно похищен. Герой, конечно, безутешен, но кто посмеет обвинить его в трусости? Наоборот, ему станут выказывать сочувствие и утешение. А Вальтар Третий тем временем… Да мало ли какая участь ему уготована. Но он тоже решит, что его похитили слуги Вездесущих. Особенно если сами «гарибы» его в этом убедят… А что потом?

– Сейчас это неважно, – ответила Псина. – Сейчас надо выяснить, что предпримут заговорщики, чьи планы мы расстроили. Второго чудовища у них вроде бы нет. Да и «гарибов» для атаки на дворцовых гвардейцев поубавилось. Будем надеяться, ты напугал Гийома и по крайней мере до очередного дня молитвы он не дернется. А за это время, уверена, мы еще что-нибудь придумаем.

– Ты меня не поняла, – покачал головой кригариец. – Я не блефую. Мне действительно нужно попасть в Главный храм и увидеть тетрарха. Ну а нужные слова для него я найду. Такие, которые он выслушает и уже потом решит, отрубать мне голову или нет.

– Ого! – Вездесущая удивленно вскинула брови. – Значит, сначала ты трезвонишь на весь город о том, что явишься пред очи повелителя. Затем устраиваешь переполох среди гвардейцев и храмовников. И лишь в последнюю очередь озадачиваешься вопросом, как приблизиться к Вальтару Третьему… Да это не стратегия. И не фантазия. Это… Махади, подскажи, что это такое!

– Плохой сам себя убийство, – отозвалась жующая краюху хлеба Эльруна.

– Вот видишь, – подчеркнула шпионка. – Даже ребенок понимает, что ты затеял. Хочешь броситься животом на клинки храмовников – валяй. Только без меня.

– Зачем мне бросаться на чьи-то клинки- я же не идиот, – пожал плечами ван Бьер. – Я приду в храм заранее и подожду, когда Вальтар сам туда явится.

– И это лучшая идея, которую родила твоя ушибленная башка? – хмыкнула шпионка. – Ты хоть в курсе, что перед приходом тетрарха из храма выставляют всех горожан? А затем наверняка проверяют все закутки, чтобы никто в них не спрятался.

– Выставляют всех, кроме калек-жертвователей, – уточнил Баррелий. – К ним Вальтар проявляет милосердие и позволяет оставаться в храме, пока он молится.

Я догадался, о ком шла речь. Вокруг храмов Громовержца отирается много попрошаек: нищих, бездомных, калек… Однако просить милостыню в притворе храма имели право лишь те, кто жертвовал Капитулу пол-кифера в неделю. Это правило не нарушало законов милосердия к сирым и убогим, и в то же время не позволяло им заполонить храм и портить там воздух. Обычным побирушкам было жалко расставаться с такими крупными для них деньгами. Но те из них, кто помимо милостыни искал общения с богом, безропотно отдавали пол-кифера. И целую неделю сидели в тепле, сухости и подальше от прочей орущей голытьбы.

– Калеки-жертвователи? – переспросила Вездесущая. – А какое ты имеешь к ним отношение?

– Я стану одним из них, – пояснил кригариец. – С твоей помощью.

– Даже так? – От удивления Псина не донесла до рта кружку с молоком и поставила ее обратно на стол. – Каюсь, у меня хватает поводов тебя ненавидеть. Но уж нет, извини – я еще не готова отрубить тебе ногу или руку.

– И не нужно, – ответил монах. – Просто сделай меня слепцом. Не настоящим, само собой – мои глаза мне тоже пока дороги. Но раз ты умеешь превращаться в старушку, значит сможешь прикинуться и слепой? А раз ты можешь сделать это с собой, то и со мной тоже, я прав?

Прежде чем ответить, Вездесущая допила молоко, не сводя при этом с монаха оценивающего взгляда. Точно также смотрел на глыбу мрамора скульптор, которого мой отец однажды пригласил во дворец, желая увековечить себя в камне. Вот и Псина, словно тот ваятель, прикидывала, справится ли она с задачей, поставленной ей кригарийцем.

– О такой возможности я не подумала, – заговорила наконец Псина. И уже без скепсиса, с которым она до этого оценивала все идеи Баррелия. – Но поскольку ты сам это предложил, знай – я не пойду на полумеры и обычное притворство. Если не хочешь быть разоблаченным, будешь не просто изображать из себя слепца. Ты станешь им. А заодно уродом – например, жертвой пожара. Такой, на которую нельзя смотреть без содрогания.

– Благодарю. Именно это мне и хотелось от тебя услышать, – кивнул Пивной Бочонок. – Но если я вправду ослепну, значит мне потребуется поводырь?

– Так и есть, – согласилась Вездесущая. – А в чем загвоздка?

И ее взор обратился на меня.

– Хотя я бы предложила взять махади – она немного тренировалась играть такую роль, – добавила канафирка. – Однако чую, ты откажешься.

– Пожалуй, что так, – ответил монах. – Разве только откажется сам Шон, и тогда…

– Не дождешься! – огрызнулся я. – У меня, между прочим, тоже есть кое-какой опыт. Когда в Дорхейвене наш престарелый дворецкий потерял зрение, я водил его по замку. Он, конечно, меня об этом не просил, но тогда я был еще мал, и это казалось мне интересной игрой. Особенно, когда старик на ощупь угадывал, где мы с ним находимся.

– Не уверен, что со мной тебе будет также весело, – подмигнул мне Баррелий. – Но на сей раз тебе придется играть всерьез и долго. Чем раньше мы явимся в храм, тем меньше вызовем подозрений у курсоров и храмовников…

Сказано – сделано. И вечером того же дня мы с кригарийцем были уже на пути к Главному храму Капитула.

Магия Вездесущих – а как иначе назвать это искусство? – сотворила с ван Бьером еще большее чудо, нежели с «состарившейся» Псиной. Когда она описала нам, в кого намерена превратить монаха, я и близко не представлял, что в итоге получится. А когда увидел его преображенного, даже отшатнулся, решив, что передо мной совершенно другой человек.

Прежде всего меня устрашили его глаза. Я-то наивный думал, что монаха всего лишь заставят держать их закрытыми, но когда он вытаращил на меня настоящие бельма, я едва не заорал от испуга. Который был усилен тем, на каком лице эти глаза находились!

Двухнедельная кригарийская борода, а также усы и лохмы были начисто сбриты. Но кожа под ними оказалась вовсе не гладкой. Почти вся голова монаха представляла собой сплошной ожог. Не свежий, а зарубцевавшийся, но симпатичнее он от этого не стал. Иными словами, ван Бьер стал не просто слепцом, а настоящим чудовищем. Приснись оно мне в ночном кошмаре, я проснулся бы в холодном поту и потом несколько ночей не смог бы уснуть. Но сейчас я пребывал наяву. И глядел на реального монстра, даром что созданного руками Вездесущей.

Завершал этот неприглядный образ горб, коим Псина также обременила жертву своих фокусов. Горб был небольшой, но узнать Баррелия по фигуре тоже стало невозможно. Особенно когда его нарядили в рубище и дали в руки клюку.

Меня тоже переодели в лохмотья и испачкали мне лицо – все, что требовалось для образа маленького поводыря. А еще приказали называть ван Бьера папой. Для пущего драматизма и правдоподобия. Казалось бы, ничего сложного, но когда я хотел в первый раз произнести это вслух, то замялся. И во второй раз замялся, и в третий. Пришлось упражняться. Но под суровыми взорами наставников – особенно того, что буравил меня фальшивыми бельмами, – я поборол в себе неловкость. И вскоре «трудное» слово отскакивало у меня от зубов так, как не отскакивало оно, даже когда был жив мой настоящий отец.

Также Псина велела монаху оставить все клинки вплоть до мелкого ножика. На что он, впрочем, не возражал. Не хватало еще, чтобы все старания Псины пошли насмарку из-за того, что у него вдруг найдут оружие. Которое в священных местах разрешалось носить лишь храмовникам да гвардейцам тетрарха, о чем всяк идущий в храм обязан был знать…

Глава 30

И пошли мы с ван Бьером… хочется сказать, как в красивых балладах – солнцем палимые и ветром гонимые. Но нет, не скажу. Потому что солнце уже зашло и оно весной в Эфиме не особо греет, а ветер, наоборот, дул нам в лица.

Шли мы без спешки, но и без задержек – надо было явиться в храм до темноты, пока его ворота не закрылись на ночь. Калек-жертвователей за порог уже не выгоняли. И они могли либо спать в притворе, либо молиться перед статуями, что им тоже дозволялось.

Баррелий держался за мое плечо, ибо действительно ничего не видел. Его бельма были сделаны из засушенного и покрытого лаком рыбьего пузыря, и вставлялись под веки – аккурат поверх глазных яблок. Бр-р-р, ну и гадость! На мой вопрос, не противно ли ему, монах ответил, что терпимо, только глаза слезятся. Последнее было даже кстати. Льющий неподдельные слезы калека должен был вызывать столь же неподдельную жалость.

Мы опоздали на вечернюю службу, но успели до закрытия ворот. Хотя если бы и не успели, ничего страшного, ведь у нас в запасе был еще завтрашний день. Суровый храмовник проследил, как я опустил в жертвенную урну на паперти пол-кифера, после чего привратник требовательно указал на клюку в руке слепого.

Пришлось ее отдать. Взамен нам выдали медный жетон с цифрой семь. Это был пропуск в Главный храм и свидетельство того, что мы имеем право находиться в нем неделю. Завтра привратник заберет этот жетон и выдаст другой, с шестеркой. А послезавтра – с пятеркой, если к тому моменту тетрарх еще не явится на молитву.

Я не раз бывал в Главном храме Капитула, когда отец привозил меня из Дорхейвена в столицу. Так что монументальные размеры этого сооружения, его неохватные колонны и убранство были мне не в новинку. Баррелий же вошел сюда впервые, но поскольку он видел через бельма лишь огни светильников, я не мог расспросить о его впечатлениях. А хотелось бы. При всей циничности кригарийца он был не чужд прекрасному.

Город находился в осаде, но калек-жертвователей в притворе было много – видимо, за счет беженцев. Как, впрочем, хватало свободного места на полу. Устроившись рядом с безногим парнем, который, судя по татуировке на предплечье, служил в легионе «Унда» (где, как выяснилось позже, его и покалечили в одной из прошлогодних битв), мы первым делом вознесли молитву Громовержцу у ближайшей статуи. Просто чтобы не вызывать подозрений, ведь местные храмовники приглядывали за всеми новоприбывшими.

Разумеется, молился только я. Ван Бьер лишь шевелил губами да отбивал вместе со мной поклоны. Отдав дань церковным законам, мы вернулись на наше место. Где украдкой подкрепились – на что храмовники также закрывали глаза, если это делалось незаметно, – и устроились на ночлег.

Я наблюдал за соседями, дабы выяснить, как часто здесь принято ходить и отбивать поклоны Громовержцу. Кригариец же, привалившись к стене, принял скромную позу и делал вид, что дремлет. А, может, и впрямь дремал. Старый солдат, он умел засыпать где угодно, оставаясь при этом начеку, пусть даже здесь нам ничего не грозило.

Ночь прошла относительно спокойно. На город продолжали сыпаться бомбы, но сквозь толстые стены мы слышали лишь отголоски ударов и разрушений. Наверняка Григориус Солнечный целил своими летучими снарядами и в Главный храм, но пока ни разу не попал. А если бы и попал, на храмовой крыше несло караул множество пожарных. И недостатка в воде они точно не испытывали.

В полночь мы с кригарийцем снова ходили кланяться статуям. Глядя на наших соседей, я прикинул, что молиться чаще нет смысла – незачем было выделяться из толпы. Также мы выходили справить нужду до ближайшей к храму выгребной ямы. Причем по возвращению мне даже не пришлось показывать в воротах жетон. Уродливая внешность моего слепца была отличной гарантией, что нас хорошо запомнили.

Перед рассветом ворота были открыты, в храм потянулись прихожане и курсоры вышли к алтарю служить заутреню. По примеру соседей мы тоже встали на колени и молились со слугами Громовержца. Гудел Живой колокол, сверкали молнии, выстреливаемые одновременно из множества блитц-жезлов, хор распевал гимны, которые под сводами храма звучали особенно величественно… В общем, было на что посмотреть и что послушать. Увы, но других развлечений для нас сегодня не предвиделось.

Светильники в храме были погашены, когда солнце уже взошло над городскими крышами. Его лучи с трудом проникали в узкие стрельчатые окна, поэтому и вечером свет тут зажигали до заката. Закончив службу, курсоры приступили к своим обязанностям. Это означало, что и жертвователям пора было рассаживаться вдоль стен притвора и начинать выпрашивать милостыню.

Я мог лишь гадать, как претит гордому кригарийцу такая работа. Но он ничем не выдавал свое раздражение. Тем более, что все равно был неузнаваем. Иногда он вытягивал вперед трясущиеся руки и часто кивал головой, а также бормотал что-то себе под нос. Выглядело душераздирающе. Поэтому неудивительно, что к обедне в его шапке лежал уже десяток цанов.

Дневная служба обещала быть скромнее, без молний и колокольного звона. Но до того, как она началась, случилось нечто любопытное. Правда, лишь для нас с ван Бьером. Все остальные почти не обратили на это внимания.

Незадолго до обедни к жертвователям присоединилась одноногая старуха с костылем, сопровождаемая девчонкой-замухрышкой, возможно, внучкой. Пока они брели по притвору, мне не было до них дела. Зато когда они расположились через проход напротив нас, я уже не сводил с них глаз. Потому что…

Да можно не говорить, почему – и так все ясно.

Кабы не Эльруна, я бы ни за что не признал в ее спутнице Псину. Это была уже не та прыткая старушенция, что бегала с ван Бьером по Ихенеру. Эта карга выглядела по-настоящему древней: с глубокими морщинами, дряблой обвисшей кожей и торчащими из-под платка, седыми прядями волос. Понятно, что отсутствующая у старухи по колено левая нога являла собой хитрый фокус. Но сколько я ни приглядывался, так и не определил, каким образом Псина согнула ногу, что та и вправду казалась увечной.

Махади, подобно мне, тоже всего лишь переоделась в лохмотья. Я буравил ее и саяну глазами, а они бросали на нас мимолетные равнодушные взгляды, даже не подмигнув в знак приветствия. Поначалу это меня раздражало. Но потом я смекнул, что это я веду себя как идиот. Канафирки показывали, что они нас знать не знают, а я таращился на них и разве что руками им не махал.

Верно говорила лопоухая: мастера-Вездесущие не взяли бы меня в ученики, потому что для Плеяды я умом не вышел.

– Псина и шмакодявка тоже здесь, – шепнул я ван Бьеру, вспомнив, что он не видит наших новых соседей. – Сидят напротив. Псина притворяется одноногой старой каргой. Эльруна вроде меня – ее поводырь.

– То-то я гадаю, откуда вдруг завоняло канафирским перцем, – едва слышно пробормотал монах. Само собой, он шутил, поскольку ничем таким в притворе не пахло. – Ну ладно. Не знаю, как они поступят, если начнется заваруха, но я рад, что мы не одни. Ты, кстати, не забыл, о чем мы говорили по дороге сюда?

– Про то, что мне делать, если ты ввяжешься в драку?

– Именно так.

– Нет, не забыл. – Я помрачнел. – Если зазвенят мечи, я должен со всех ног бежать вон из храма. И возвращаться к Каймине в «Сады Экларии». И к своим ночным горшкам. А потом до конца жизни помалкивать о том, что я видел и где побывал.

– Молодец. Я рад, что у тебя хорошая память и мне не нужно ничего повторять. – Баррелий вновь закивал и затряс руками, продолжая отыгрывать роль слепца. – Все это зашло слишком далеко, парень. Чую, живыми из этой передряги выберутся лишь те из нас, кто плюнет на все и сбежит без оглядки.

– То есть в любом случае не ты? – пробурчал я.

– Сам знаешь – я последний из… – Он осекся, даже шепотом не рискнув произносить здесь проклятое слово. – Я не допущу, чтобы наша история завершилась позором. Если завтра я не докричусь до тетрарха, живым мне из храма не выйти. Прости за прямоту, но тебе я лгать не намерен. Будь готов к худшему, парень. И побольше разминай ноги. Нельзя, чтобы они затекли, когда настанет пора их уносить…

Началась обедня, и мы снова предались молитве. Впрочем, теперь не мы были здесь самыми отъявленными лицемерами. Вездесущие отбивали поклоны столь естественно и самозабвенно, что я ненароком испугался, как бы храмовники, глядя на них, не заподозрили меня и ван Бьера в неискренности.

Больше ничего интересного в этот день не случилось. Кроме разве что дошедших до нас новостей о том, что Гвирр Рябой подступил к Тандерстаду. Правда, вокруг столицы продолжали реять желтые флаги с красным солнцем, поскольку островитяне не стали приближаться к южанам, даром что те были союзниками.

Разноцветье флагов Хойделанда (у каждой дружины имелось свое знамя, не говоря про браны) пестрело на северных холмах, в пяти полетах стрелы от строящейся осадной насыпи. И как захватчики разделят между собой пригородные земли, эфимцы пока не ведали.

Не знаю, как у Баррелия получалось дрыхнуть в ночь накануне прибытия Вальтара Третьего. Но я, подложив под голову свернутую накидку, проворочался на каменном полу до самой заутрени, не сомкнув глаз. А о чем я только ни передумал, и говорить не хочется.

От явившихся спозаранку прихожан стало известно, что в городе все по-старому. Это означало, что тетрарх почти наверняка приедет на молитву как обычно, перед полуднем. Что ж, хоть это утешало.

Время потянулось еще медленнее и – с учетом моей бессонной ночи, – мучительнее. И когда снаружи взревели фанфары, извещающие о прибытии Вальтара, я вместе со страхом почувствовал облегчение. Что бы ни случилось дальше, терзаться мрачными ожиданиями мне порядком надоело.

С ревом труб в притвор набежали храмовники. Они оттеснили калек к стенам и образовали живой коридор, по которому тетрарх должен был пройти мимо нас. Рыцари стояли не слишком тесно, дабы не мешать правителю одаривать калек милостыней. Прежде всего они показывали границу, которую нам запрещено переступать. И лишь потом пеклись о безопасности высокого гостя, у которого хватало своих телохранителей.

Что ж, Вальтар Третий не испугался слухов о кригарийце. Судя по шуму снаружи, у храма собралась большая толпа. Возможно – как раз благодаря этим слухам. Всем хотелось присутствовать при историческом событии, если кригариец и вправду рискнет здесь объявиться. Война войной, но даже она не убила в людях обыкновенное любопытство.

Тетрарх, его свита, в которую входил и наш краснорожий знаменосец, а также три десятка гвардейцев вошли в притвор сразу, как только утихли фанфары. Храмовники остались стоять, но все калеки – и настоящие и мнимые, – упали на колени и склонили головы.

Едва последний гвардеец переступил порог храма, ворота были тут же затворены и заперты на засовы. Но это было не связано с кригарийской угрозой. Так делалось всегда, чтобы шум снаружи не отвлекал Вальтара Третьего от молитвы.

Помнится, я был раздосадован тем, что не увижу тетрарха, когда Баррелий не взял меня с собой во дворец. И вот моя мечта сбылась. Не так, как того хотелось, но я узрел в двух шагах от себя правителя Эфима. Вернее, не его, а лишь его ноги – мы продолжали стоять коленопреклоненными с опущенными головами. Как и прочие калеки, мы протягивали тетрарху ладони, куда он должен был положить несколько цанов. Вальтар не считал зазорным самому одарить каждого. И пускай нас было много, но не настолько, чтобы мы сильно его задержали.

Дабы не выделяться из толпы, я тоже вытягивал руку, куда в конце концов упало три цана. Не поднимая глаз, я поблагодарил Вальтара за щедрость и умолк, чтобы не мешать ван Бьеру. Его очередь была следующей, и он собирался сказать тетрарху о чем-то важном. О чем именно, он мне не признался, и я не хотел пропустить это мимо ушей.

– Покорнейше благодарю вас, о Великий сир! – произнес слепец, принимая из рук правителя стопку цанов. – Хочу заверить вас, что я всего лишь пыль, готовая запорошить глаза ваших врагов. Призовите меня на службу, Великий сир! Призовите, как вы однажды мне пообещали, прошу вас!

Я затаил дыхание, чувствуя как удары моего сердца отдаются у меня в ушах. Краткая речь Баррелия состояла из слов самого тетрарха, сказанных им в конце их первой встречи. Монах рассчитывал, что Вальтар помнит об этом, и что никто в его свите не знает подробностей того разговора. А также на то, что правитель, узнав его, не испугается и не прикажет зарубить кригарийца на месте.

Это был один из самых отчаянных поступков, которые он делал на моей памяти. И это могло стать самым экстравагантным из виденных мною самоубийств. Могло – но не стало. Потому что все обошлось.

– Да ты бредишь, слепой, – заметил кто-то из свиты. – Какой из тебя служака, если ты даже кончика своего носа не видишь?

– Постойте! – внезапно потребовал тетрарх. – Эй, слепец, вытяни-ка руку.

Ван Бьер, который еще не спрятал монеты в складках рубища, повиновался.

– Это тебе за твое похвальное рвение, – сказал Вальтар, добавляя Баррелию еще три цана. – И раз ты правда намерен мне послужить, будь наготове. Как знать, возможно, настанет момент, когда я в самом деле тебя призову.

– Я готов, Великий сир! Только прикажите! – вновь склонился в поклоне монах. Но тетрарх не ответил, потому что уже отвернулся к одноногой старухе и ее лопоухой поводырше и одаривал цанами их.

У меня язык чесался спросить у ван Бьера, добился он своего или нет. Однако перед нами стояли храмовники, которые услышали бы наш разговор, и я не проронил ни звука.

Закончив раздачу милостыни, Вальтар и свита отправились к алтарю, где их встречал сам первосвященник Эфима Симариус. Он тоже был знаменитой личностью. Но его, в отличие от тетрарха, я раньше видел на публичных богослужениях, поэтому не испытал особого трепета. Говорят, Симариус тоже иногда молился с Вальтаром, и сегодня, похоже, был такой день.

Молитва тетрарха была скромнее храмовой службы. И почти не отличалась от молитвы обычного прихожанина, разве что Вальтару дозволяли молиться у главного алтаря, рядом с ним на коленях стоял сам первосвященник, а их окружали храмовники и гвардейцы. Хоры при этом не пели и молнии не сверкали, так что нас с монахом ожидало унылое зрелище. Тем более, что всем калекам также предстояло стоять на коленях и молиться – а как иначе?

Однако нам неожиданно удалось этого избежать.

Прежде чем приступить к молитве, Вальтар подозвал к себе одного из гвардейцев – очевидно, командира, – и дал ему какие-то указания. Гвардеец поклонился, а затем отобрал четырех бойцов и направился с ними обратно к выходу. Но до ворот они не дошли. Поравнявшись с нами, гвардейцы вдруг остановились, и командир, указав на Баррелия пальцем, потребовал:

– Вставай, слепец. Ты идешь с нами!

– Извините, добрые сиры, но я не вижу, кто вы такие, – изобразил растерянность монах. А может, и впрямь растерялся, ведь фальшивые бельма делали его слепым по-настоящему.

– Это гвардейцы Великого сира, отец, – подсказал я.

– Вот как? Что ж, в таком случае, сынок, не будем задерживать добрых сиров и пойдем с ними. – не стал перечить ван Бьер. – Видимо, дело очень серьезное, раз им зачем-то понадобился слепой бродяга вроде меня…

Глава 31

В Главном храме было много подсобных помещений. В одно из них, располагавшееся аж на третьем этаже, нас и привели.

Судя по богатому убранству, достойному лучших комнат борделя «Сады Экларии», это была комната отдыха высших курсоров. Возможно, самого первосвященника Симариуса. Или даже Вальтара Третьего – обстановка вполне соответствовала столь важному прихожанину.

Пока гвардейцы сопровождали нас по коридорам и лестницам, они выглядели спокойными. Но стоило им ввести меня и Баррелия в комнату, как они тут же обнажили мечи и нацелили их на кригарийца.

– Не бойся, сынок, – утешил он меня, по звуку догадавшись, что клинки солдат покинули ножны. – Никто не прольет нашу кровь в храме господнем. Наверное, добрые сиры обознались и с кем-то нас спутали. А иначе где это видано, чтобы гвардейцы самого тетрарха боялись незрячего калеку и мальчишку?

– Прикуси язык, слепой, – велел командир. И, отпихнув ногами ковер, указал нам на голый пол. – Садитесь! Живо!

Я усадил ван Бьера на мраморные плиты, куда мы уже не могли натрясти вшей из своих лохмотьев, и сам опустился на пол рядом с ним. После чего гвардейцы, держа мечи наготове, окружили нас, а их командир вновь наказал:

– Вам велено находиться тут и ждать столько, сколько потребуется. Вопросы есть?

– Нет, сир. Только одна маленькая просьба, – ответил Пивной Бочонок. – Отпустите мальчишку. Кому бы и зачем я ни понадобился, моему сыну тут не место. Если что, я справлюсь без него, могу вас заверить.

– Приказ касался вас обоих, – отрезал гвардеец, взглянув на меня бесстрастным взором. – А теперь сидите и ждите. И ни слова больше!

Баррелий удрученно покряхтел, но оспаривать волю тетрарха – это ведь по его милости нас сюда пригнали? – не посмел.

В ожидании тетрарха командир гвардейцев мог бы усесться на любой диван, пуфик или кресло. Но он остался на ногах, как положено дисциплинированному солдату, пускай его одежда была гораздо чище нашей.

И вновь потянулось нервозное ожидание, хотя нам было не привыкать сидеть на каменном полу. Разве что теперь на нас нацелились гвардейские мечи. И все же мы были воодушевлены тем, что тетрарх услышал ван Бьера и не приказал изрубить его на куски. Это былолучшее, на что он мог рассчитывать: и отпугнул культистов, и получил шанс предупредить о них Вальтара. Все, что случится потом, было покрыто для нас мраком, но сквозь него пробивался отчетливый луч надежды.

Впрочем, погас он еще быстрее, чем загорелся – буквально в один момент.

Во время молитвы Вальтара Третьего в храме царила тишина. И когда ее внезапно разорвали вопли ярости, а потом звон оружия, мы сразу расслышали это, хотя наша комната была далековато от главного зала.

Гвардейцы пришли в немалое возбуждение, и командир даже рявкнул на них, чтобы они заткнулись. Открыв дверь, он выглянул наружу, но ничего отсюда не увидел. А шум все усиливался и ясно давал понять, что в храме разыгралась нешуточная битва.

– Повелитель в беде, сир! Скорее бегите ему на выручку! – воскликнул Баррелий, наплевав на требование держать язык за зубами. – Забудьте обо мне и о вашем приказе! Спасайте тетрарха – это ваш священный долг!

– Все за мной! – Напоминание о долге вывело командира из замешательства. И он с солдатами ринулся в бой, оставив нас в комнате одних.

– Найди мне воду и полотенце, парень! Быстро! – потребовал ван Бьер, как только последний гвардеец выбежал в коридор.

Долго искать воду с полотенцем не пришлось – в углу у входа стоял умывальник. Получив кувшин с водой, Баррелий окатил из него лицо, затем смочил полотенце и вытащил с его помощью из глаз фальшивые бельма. Потом сбросил со спины фальшивый горб и сорвал с головы уродливую накладную кожу.

– Проклятье! – выругался он, вновь умывая лицо и безостановочно моргая. – Все по-прежнему как в тумане! Хотя Псина заверяла, что это быстро пройдет – надеюсь, не солгала… Оружие! Есть здесь оружие, парень?

– Нету, – помотал я головой, бегло осмотреть комнату. – Да и откуда бы ему взяться? Это же храм!

– Был храм, – возразил кригариец. – Теперь же Большая Небесная Задница во всей своей красе!.. А вон там у стола что такое?

– Подсвечник, – ответил я. И, не дожидаясь понукания, принес монаху заинтересовавший его предмет.

На самом деле подсвечник крепился к длинной, в три локтя, бронзовой стойке с увесистым основанием. Все три части отсоединились друг от друга, стоило монаху приложить к ним усилие. А интересовала его лишь стойка, из которой получилась неплохая дубинка – ухватистая и весьма смертоносная в руках кригарийца.

– Ну вот, уже кое-что! – обрадовался он, покрутив в руке свое импровизированное оружие. – Кстати, ты тоже слышишь вопли островитян или мне это мерещится?

– Хойделандеры? Но как они сюда попали? – удивился я. Действительно, среди доносящихся до нас криков звучали похожие на те, что я наслушался в Кернфорте. Только откуда бы им взяться в Главном храме Капитула?

– Сам бы хотел выяснить. Но это точно не безъязыкие культисты, – ответил ван Бьер. Потом посмотрел на меня и неуверенно добавил: – Прямо не знаю, что с тобой делать. И здесь тебя не бросишь, и с собой не возьмешь… Ладно, следуй за мной. Возможно, тебе повезет прошмыгнуть к воротам и скрыться.

– А ты? Что будешь делать ты?

– Для начала осмотрюсь. Идем. Только не подлезь мне под руку, а то я все еще плоховато вижу.

И он, в последний раз промыв глаза, заторопился к выходу.

Коридор выходил на просторный балкон, который возвышался над главным залом. И с которого вели вниз две широкие, проложенные вдоль стен лестницы. На самом балконе никого не было, зато внизу происходило такое, отчего у меня аж захватило дух и разбежались глаза.

Я не знал, на чем или на ком в этой сумятице остановить взор. Но врагов от союзников я отличил сразу, хотя более пестрого воинства, чем островитяне, представить было сложно. Но именно своей пестротой они и выделялись из храмовников и гвардейцев, облаченных в одинаковые доспехи и гербовые накидки.

Хойделандеров было невероятно много, только откуда они взялись, если храмовые ворота оставались закрытыми? Браннеры напирали на хозяев, выстроившихся в круг у алтаря и ушедших в оборону. А эфимцам неоткуда было ждать подкрепления. По крайней мере, в ближайшее время. И прорываться к воротам было поздно. Толпа островитян уже размахивала мечами в притворе, убивая…

– Они убивают калек! – воскликнул я. – Убивают их всех!

Да, нашим бывшим соседям по притвору крупно не повезло. Они не смогли убежать, потому что ворота были закрыты, и не могли сопротивляться. Тогда как враг рубил и резал их безо всякой жалости, заливая пол их невинной кровью.

– Пригнись! – скомандовал мне ван Бьер. И я, упав на колени, стал глядеть на битву через балюстраду. Монах тоже присел, не желая быть замеченным раньше времени. – А где Вездесущие? Ты их видишь?

– Трудно сказать. Там на полу сплошное кровавое месиво. Уже ничего не разобрать.

– Ну нашу Псину так легко на клинок не насадишь, – попытался утешить меня Баррелий, в который раз протирая глаза. – Эта бестия умеет за себя постоять. Лучше скажи, как дела у Вальтара. А то у меня глаза слезятся, едва отличаю браннеров от рыцарей.

Странно, но гибель несчастных калек ужаснула меня больше, чем то, что вскоре их участь мог разделить сам тетрарх. Но его продолжали оберегать гвардейцы и храмовники, пусть даже их становилось все меньше и меньше. Где дрался краснорожий Гийом Кессарский, я не видел. Также, как не видел знамя, которое он нес. Правда, храмовники, что рубились плечом к плечу с гвардейцами, были явно не культистами – те вряд ли стали бы защищать правителя, кто бы на него ни напал.

– Попробую пробиться к эфимцам, пока их оборона держится, – принял решение кригариец. – Оставайся здесь и спрячься за статуями. Если к браннерам не прибудет подмога, мы выстоим.

– Но ты еще не прозрел! – Я попытался воззвать к его рассудку. – Нельзя же идти в бой полуслепым!

– Я достаточно прозрел, чтобы отличить вблизи своих от чужих, – отрезал Баррелий. – Вдобавок тетрарх знает, что я на его стороне, поэтому…

И тут в зал с криками ворвалась новая толпа хойделандеров.

Лишь теперь я заметил, откуда они вторгались – из двух дверей на первом этаже, что находились под нашим балконом. Куда вели те двери, неизвестно, но не в город – вряд дружины Гвирра Рябого уже бегали по столице. Тем не менее это был второй вражеский отряд, вторгшийся в храм. А значит, за ним могли последовать другие, гораздо более крупные.

Даже навскидку нельзя было счесть вражеское подкрепление. Но его хватило, чтобы островитяне сразу взяли перевес в битве. Защитный круг эфимцев был смят, прорван и разбит на части. А по отдельности эти группки продержались недолго. Не успел ван Бьер закончить очередную бранную тираду, как остатки гвардейцев и храмовников пали под натиском браннеров. Которые, зарубив последнего эфимца, разразились таким дружным победным ревом, что от него задрожали храмовые своды и окна.

– Где тетрарх? Ты видишь тетрарха, парень? Он мертв? – Ван Бьер уже не рвался в драку, поскольку был храбрецом, но не самоубийцей.

– Нет, не мертв, – отозвался я. – Его схватили и несут к дверям под балконом. Туда, откуда пришли островитяне.

Ревущая толпа уносила Вальтара на руках, словно триумфатора, хотя все было с точностью до наоборот. А навстречу им из тех же дверей продолжали прибывать новые силы, которые уже заполонили весь главный зал.

– Уходим! – распорядился Баррелий. И, пригнувшись, ретировался обратно в коридор, откуда мы пришли.

Дважды просить не пришлось. Я был рад покинуть это жуткое место и поспешил за монахом.

– Не отставай, – поторопил он меня, спеша по коридору мимо комнаты, где нас держали, и дальше.

– Что ты задумал? – спросил я, испуганно оборачиваясь. Рев в главном зале не утихал, и мне чудилось, что браннеры уже взбежали по лестнице и гонятся за нами.

– Я знаю, откуда взялись эти твари и куда они несут тетрарха, – ответил ван Бьер, не сбавляя ход. – Помнишь, что говорил Таврий про здешние подвалы?

– Что они – части катакомб, построенных во времена Боденлоза?

– Точно. И, похоже, эти катакомбы тянутся за пределы города.

– Но откуда дружинники Рябого узнали, как туда попасть? Это же должно быть засекречено!

– Явно не для храмовника Гийома Кессарского. Мы не дали ему свалить похищение тетрарха на Вездесущих, и он нашел других похитителей. Только уже не мнимых, а настоящих…

Коридор завершился широкой винтовой лестницей. Она соединяла все этажи и, насколько было видно, уходила в подвал.

Снизу доносился тот же яростный ор десятков, если не сотен пропитых глоток. Кригариец раздосадовано сплюнул. Бросаться в погоню за похитителями Вальтара было равносильно смерти. И не только потому что их насчитывался целый отряд. Преследуя его, Баррелий наткнется на другие стягивающиеся в храм, вражеские силы. И те растерзают его также, как растерзали вальтарову стражу.

Позади нас с грохотом распахнувшаяся дверь крайней комнаты, и в коридор выскочил бородатый курсор с блитц-жезлом. Судя по богатому облачению – один из приближенных первосвященника, чья судьба была нам пока неизвестна.

– Не бойтесь, святой сир! – крикнул ему Ван Бьер. – Все в порядке! Мы друзья!

– Вы люди Рябого? – спросил слуга Громовержца. – Хойделандеры?

– Нет-нет, что вы! – замотал головой Баррелий. – Мы обычные жертвователи, ищем спасения. Видели, что творится внизу?

Несмотря на то, что мы и правда не походили на браннеров – особенно я, – курсор нам не поверил. И, вскинув жезл, нацелил тот прямо на нас.

К счастью, Баррелий достаточно прозрел и не проморгал выпад святого сира. Отпихнув меня так, что я едва не улетел на лестницу, сам монах кинулся в другую сторону. И вовремя. Вспыхнувшая молния шибанула в стену аккурат между нами, оставив на ней большой черный ожог. В воздухе тут же запахло святым духом – так, как пахнет в храмах на богослужениях, когда сверкает множество молний. Разве что этот выброс господней силы нес нам не благодать, а гибель, пускай мы вроде бы ничем не прогневали Громовержца.

Следующая вспышка должна была поджарить Баррелия. Но пока курсор ловил его на прицел, тот подпрыгнул к нему и шибанул ему по руке своим бронзовым жезлом. Святой сир выронил оружие и закричал от боли – очевидно, ван Бьер сломал ему предплечье. Но крик прекратился, едва кригарийский кулак саданул курсору снизу в челюсть.

Вряд ли кто-то расслышал его в гудящем от воплей храме, но сверкание молнии грозило привлечь внимание островитян. К чему мы, естественно, не стремились. Подобрав блитц-жезл, Баррелий схватил оглушенного священника за шиворот и втащил его в комнату, откуда он выскочил. После чего поманил меня рукой, велев тоже убираться из коридора.

Убранство в этой комнате было еще богаче. Среди такого количества золота, резной мебели и дорогих тканей мог отдыхать лишь первосвященник Симариус, хотя под кулак ван Бьера угодил явно не он.

– Задержимся тут, пока островитяне не вырвутся в город, – подытожил Баррелий, толкая к двери комод, которым он собрался ее подпереть. – Сейчас их больше тревожат войска эфимцев снаружи, так что грабить храм они пока не станут. А если кто сюда сунется – что ж, Громовержец не обидится, если мы сверкнем молнией в целях самозащиты. В прошлый же раз он не обиделся, так?

Не став подтаскивать комод вплотную к выходу, монах пока поставил его рядом. А сам, приоткрыв дверь, взялся наблюдать за коридором и лестницей.

Дверь была резная и массивная – чтобы выбить такую, придется попотеть. И все равно наши жизни висели на волоске, ведь островитяне хлынули в столицу через храмовые катакомбы словно вода в трещину прорванной запруды.

Здесь тоже хватало мягкой мебели, но я не находил себе места от волнения и не мог присесть даже на краешек дивана или кресла. В другое время кригариец велел бы мне не мельтешить у него перед глазами, но сейчас все его внимание сосредоточилось на коридоре и доносящемся до нас шуме, поэтому я ему не мешал.

– А вот и гости, закопай их Гном, – произнес он, когда я обошел комнату по кругу раз, наверное, восемь. Но ван Бьер почему-то не захлопнул и не подпер дверь, а по-прежнему выглядывал в щель, хотя те, кто шел по коридору, не могли его не заметить.

Впрочем, как оказалось, эти гости не были врагами. И когда они добрались до нас, кригариец сразу впустил их в комнату, ибо разве мы могли не впустить Псину и ее махади?

Глава 32

– Злопамятный ты язычник. В храме полным-полно хойделандеров, а ты под шумок сводишь счеты с заклинателями молний, – хмыкнула Вездесущая, едва не запнувшись за лежащего на полу бесчувственного курсора.

– Он жив, – уточнил Баррелий. – И это не мы на него напали, а он хотел зажарить нас своей палкой-сверкалкой.

– Могу его понять. Как и тебя. – Переступив через тело, Вездесущая подошла к одной из бархатных портьер и заглянула за нее. – Но в остальном концы с концами не сходятся. Мы с тобой готовились точно не к этому.

– А по-моему, все ясно, – возразил Пивной Бочонок. И посвятил ее в свою догадку, которую уже высказал мне. Про то, что Гийом Кессарский похитил тетрарха усилиями не мнимых гарибов, а реальных браннеров. Ради чего провел их в город по храмовому подземному ходу.

– Вот я и говорю: что-то тут не стыкуется, – повторила Вездесущая. – Интересно, когда бы Кессарский успел договориться с Гвирром, если еще позавчера фреймонисты готовили новых гарибов и рассчитывали лишь на свои силы?

– Возможно, это был их запасной план, – ответил монах, – над которым они работали одновременно с главным. И как только главный провалился, Кессарскому осталось лишь подать островитянам сигнал, чтобы те вступили в игру.

– Чушь, – возразила Псина. – Фреймонисты замышляли что-то недоброе, это верно. Однако непохоже, чтобы они собирались отдать город на растерзание Гвирру.

– Но Рябой уже здесь, – возразил ей в ответ ван Бьер. – И в город он пришел путем, секрет которого был известен Гийому Кессарскому.

– И не только ему, но и кое-кому еще, – добавила канафирка, заглядывая за другую портьеру. – Тем, чьи молнии так и не засверкали, когда в их Главный храм ворвалась орда язычников.

– Неужто ты хочешь сказать, что… – начал было кригариец, но осекся и призадумался.

– Вот-вот, – заметила Псина. – Мы с тобой вцепились зубами во фреймонистов и позабыли о тех, кому они продолжают служить кроме своего безголового дихентария. Храмовники не могли впустить островитян в Кернфорт втайне от своих хозяев. Храмовники не впустили бы островитян и в Тандерстад без ведома Капитула. Скажу больше: храмовники тут вообще ни при чем. Ты сам видел, как храбро они защищали тетрарха вместе с гвардейцами.

– Этот курсор… – Ван Бьер кивнул на свою последнюю жертву. – Прежде чем выстрелить в нас, он спросил не люди ли мы Гвирра Рябого. И выстрелил после того, как я поклялся ему, что мы не хойделандеры. Тогда мне не показалось это странным – мало ли что может отмочить с перепугу священник, – но сейчас… Хм… А если бы я сказал «да», а не «нет»? Возможно, именно такой ответ святоша и ждал. Вот же дерьмовое дерьмо! Большая Небесная Задница над нами запором точно не страдает…

– Как вы избежали резни? – спросил я Эльруну, пока ее наставница зачем-то отдергивала портьеры. – В притворе же не осталось ни одного живого калеки.

– Мы быстро понять, что дело швах, – ответила она. – Мы быстро бегать. Лучше прятаться. Большой дом – много места прятаться… А ты за мы переживать?

– Было немного, – признался я. – Только не за твою саяну – она-то из любой передряги выкрутится, – а за тебя.

– За моя? – удивилась лопоухая. – Почему так?

– Боялся, что ты опять встанешь столбом, когда тебя начнут убивать, потому что так велит кодекс махади, – отшутился я. Хотя, конечно, это было неправдой. Я переживал за нее по иной причине: не то, чтобы я считал Эльруну своим другом, но чужой она для меня сегодня тоже не была.

– Маленький Шон говорить дурацкий слова, – ответила она. – Это твой кулаки я не бояться. Северные люди бить не кулаки, а меч. И не синяк ставить, а делать тебе много дырка насмерть. Кодекс махади против такой дырка. Кодекс велит: убегать и прячься!

– Есть! Нашла! – неожиданно объявила Псина. И сдвинув очередную портьеру, продемонстрировала нам сокрытую за ней дверь. Не такую массивную, как комнатная, и не украшенную резьбой, хотя вряд ли ее скрывали за занавеской только по этой причине.

– Не самое удачное время воровать курсорское добро, – проворчал Баррелий, видимо, решив, что за той дверью чулан, и что соратница вздумала его обчистить.

– Кто говорит о воровстве? – ответила Вездесущая, присматриваясь к дверному замку. – Да и нечего там красть, если, конечно, я не ошиблась дверью. Сейчас узнаем.

Это ван Бьер подолгу ковырялся в замках отмычками. У Псины же замок щелкнул и открылся, стоило ей вставить в него свой воровской инструмент. Кригариец поморщился. Но явно не из зависти к ее ловким пальцам, а все еще не одобряя несвоевременное любопытство шпионки.

За дверью было темно, хоть глаз коли, и Вездесущая взяла одну из комнатных ламп, чтобы осмотреться. Это и впрямь оказался не чулан. Подойдя ближе, мы с Эльруной обнаружили уходящую вниз винтовую лестницу – похожую на ту, что была в конце коридора, только узкую и более крутую. Спускаться по ней пришлось бы друг за другом и пригнув голову, дабы не стукнуться макушкой о низкий потолок.

– Что это? – спросил я, прислушиваясь к доносящемуся из мрака гулу. Такому же, что долетал до нас через комнатную дверь, только приглушенному.

– Мы в покоях Симариуса, – ответила Псина. – А всякая уважающая себя церковная шишка имеет лазейку на случай, если крепко припечет. Думаю, это она и есть.

– И куда она ведет?

– В подвал, разумеется.

– То есть прямо к островитянам?

– Сомневаюсь. Их не впустили бы в храмовые катакомбы, не будь у курсоров запасного пути для бегства – а вдруг Гвирр Рябой нарушит договор с Капитулом? Ну что, никто не возражает прогуляться под землю? А если повезет, то и убраться прочь из Тандерстада? Или кого-то здесь еще что-то держит?

Махади, естественно, не противилась воле саяны. Ван Бьер тоже не имел возражений, поскольку задался целью выяснить, куда островитяне уволокли Вальтара Третьего. И лишь я один заколебался.

– У меня в «Садах Экларии» осталась сестра, – вспомнил я. – Что с нею будет, если хойделандеры захватят столицу?

– Вот уж кому не стоит на сей счет переживать, так это твоей Каймине, – утешил меня Баррелий. – Даже если Гвирр задастся целью вырезать Тандерстад и разрушить его до основания, «Сады» он пальцем не тронет. Поверь, я хорошо знаю островитян. Не припоминаю, чтобы в завоеванных ими городах они спалили хоть один бордель.

– Так и есть. Надумай я спастись от браннеров иначе, то уже сбежала бы в «Сады» и умоляла их хозяйку принять меня на работу, – поддержала монаха Вездесущая. Не знаю только, говорила она искренне или врала, чтобы избавить меня от сомнений.

Как бы то ни было, выбор мне оставили небогатый. И когда все мои товарищи отправились вниз по потайной лестнице, я тоже к ним присоединился. А перед этим Вездесущая заперла комнатную дверь на замок и ван Бьер подпер ее комодом. И, разумеется, мы не забыли задернуть портьеру, после чего заперли за собой и эту дверь.

Нисхождение в катакомбы было долгим и волнительным. Гул от криков островитян нарастал и я был почти убежден, что мы движемся прямиком к ним в лапы. Хотя мои спутники выглядели увереннее, и это меня слегка успокаивало. Псина спускалась первой, а она точно не страдала беспечностью и не рвалась бы почем зря в пекло.

Сколько лестничных витков мы преодолели, не счесть. Но когда ступеньки все-таки закончились и мы сошли на ровный каменный пол, у меня кружилась голова. Гул не прекратился, но теперь он долетал до нас через отдушины в стене, отделяющей эту часть катакомб от той, где хозяйничали островитяне. Отдушины располагались высоко, под самым потолком. Через них же к нам пробивался свет факелов, которые несли дружинники Рябого. Отблески плясали на потолке нашего подземелья, словно призраки, и вкупе со зловещим гулом повергали меня в дрожь.

Дрожал не только я. Сколько ни храбрилась передо мной Эльруна, но и она сейчас зябко ежилась, с тревогой глядя во тьму. Свечение из отдушин не разгоняло мрак, и нам пришлось зажечь свои факелы. Коробку с ними мы обнаружили по выходу из лестничной шахты и зажгли их от лампы, которую взяли из покоев Симариуса.

Как глубоко мы спустились и в каком направлении вел проход, кажется, не ведала даже всезнающая Псина. Своими бесконечными витками лестница могла сбить с толку кого угодно. Но неширокий коридор, предназначенный для спасения высших церковных чинов, тянулся прямо и не имел развилок. Так что ломать голову над тем, куда идти, нам не пришлось.

Дверей, что соединяли наш проход и тот, по которому шли дружины Гвирра, мы не видели. Но когда мы, отмахав уже приличное расстояние, вдруг наткнулись на свежие кровавые следы, оказалось, что такие двери существуют.

Следы эти начинались прямо у стены, а затем уходили дальше по коридору. Туда же, куда двигались мы.

– Тайный проход, – сделала вывод Псина, погладив ладонью каменную кладку, на которой также остались кровавые отпечатки чьих-то рук. – Кто-то сведущий о нем сбежал от хойделандеров, но они попортили-таки ему шкуру.

– Поаккуратнее тычь рукой в стену, – предостерег ее Баррелий. – А то ненароком нажмешь на что-нибудь, откроешь брешь, и тогда я не дам за наши шкуры ломаного цана.

– Об этом не волнуйся. Как открывается каменная дверь, я уже догадалась, – ответила канафирка. – Лучше беспокойся о том, на кого мы нарвемся впереди. Следы говорят, что из соседнего коридора сюда сбежал не один человек, а где-то полдюжины. Или больше.

– По крайней мере один из них должен уже истечь кровью, – рассудил кригариец, поднеся факел к размазанным по полу, багровым пятнам. – А, возможно, и не один. По меньшей мере двое из этих людей были серьезно ранены.

И мы отправились дальше, усилив бдительность. Но прошли немного, потому что вскоре уперлись в перегораживающую коридор стену. К счастью, не глухую – в ней наличествовала дверь. А в двери имелись врезные замки. Точнее, прежде имелись, а сейчас они валялись на полу, потому что кто-то вырубил их топором. Причем совсем недавно. Щепки вокруг были свежие и тоже испачканные кровью.

Через оставшиеся от замков дыры пробивался дрожащий факельный свет – за дверью явно кто-то был. И этот кто-то мог в свою очередь заметить через дыры нас, поскольку мы тоже несли факелы.

– Гасим огонь! – велела полушепотом Вездесущая. – Быстро, пока нас не обнаружили!

Совет был дельный, но он малость запоздал.

– Кто там?! Витцбург, это ты? – раздался из-за двери хриплый голос. Наша компания не орала и не топала, как островитяне, что, видимо, и убедило человека за дверью в том, что мы не враги.

Мы могли не отвечать, но в этом не было смысла, потому что о нашем приближении уже знали.

– М-м-м! М-м-м! – громко замычал ван Бьер, передавая мне свой факел и беря наизготовку бронзовую дубинку. Я удивленно посмотрел на него – что это с ним стряслось? Но тут же сообразил: да ведь он изображает из себя немого, желая узнать, как на это отреагируют за дверью.

– Витцбург! Хвала Фреймону! – обрадовались за нею. Не переспросили, а именно обрадовались, ничуть не удивившись «безъязыкому» ответу.

Дверь распахнулась, и в свете наших факелов пред нами предстал рослый белокудрый храмовник с толстой орденской цепью на шее. Но первое, что бросилось нам в глаза, это цвет его лица. Оно было неестественно багровым, как будто он только что вышел из жаркой бани. И еще у него не хватало половинки левого уха, что мы также сразу заметили.

Заметили и вмиг узнали того, кто вышел нам навстречу. Это был новый главный знаменосец тетрарха Гийом Кессарский. Он же – вождь фреймонистов и герой Тандерстада, убивший четырех язычников-кригарийцев…

Глава 33

Даже будь ван Бьер скован цепями, он разорвал бы их, потому что сейчас его не удержала бы никакая сила в мире.

Кессарский держал меч наготове и при виде бросившегося к нему кригарийца не дрогнул. Крикнув товарищам «К бою!», он хотел нанести встречный удар. Но ярость не ослепила Баррелия и он отразил своей дубинкой нацеленный ему в грудь клинок. А затем врезался в Гийома плечом, отчего тот, попятившись, споткнулся о порог и грохнулся навзничь уже внутри убежища.

Ван Бьер мог бы сразу разделаться с ним, но тогда он утратил бы внезапность. А она при атаке на нескольких врагов была его единственным преимуществом. Поэтому монах пробежал по Кессарскому, наступив ему мимоходом на промежность и голову, и набросился на ближайшего фреймониста, который вскочил с лавки и только потянулся к мечу в ножнах.

Достать меч он не успел. За него это сделал Баррелий после того, как размозжил ему череп. Отбросив испачканную кровью дубинку, кригариец завладел трофейным клинком и встретил очередного противника ударом более серьезного оружия.

Убежище фреймонистов являло собой небольшой арсенал и склад необходимых вещей, что могли пригодиться курсорам при срочном бегстве из храма. Кроме Гийома и убитого монахом храмовника здесь отсиживались еще шесть человек. Но лишь четверо вскочили на ноги по команде вождя. И трое набросились на ван Бьера, что успел разрубить шею еще одному врагу, прежде чем тот оказал сопротивление.

Новая кровь брызнула на пол, но тот был залит ею и до вторжения кригарийца. Он верно определил по следам в коридоре: двое храмовников были серьезно ранены и не могли сражаться. Но оба они зашевелились и тоже потянулись к оружию, хотя опасаться их стоило в последнюю очередь.

Один против трех рыцарей – не самый удачный расклад. Но они тоже были потрепаны и измотаны в недавнем сражении. Зато монах оставался свеж и ощущал прилив сил от обуявшего его гнева. И продолжил гулять ураганом по комнате, обрушивая под ноги врагов полки, стеллажи с оружием, а также штабеля из корзин и ящиков.

Я ничем не мог помочь соратнику. У Вездесущей же был при себе лишь деревянный костыль, с которым она притворялась одноногой. Кидаться с ним на храмовников являлось неразумно, и Псина не стала испытывать судьбу. Тем не менее они с махади нашли способ прикрыть кригарийца. Каждая из них пронесла в храм маленькую духовую трубку и набор отравленных игл. Которые они и пустили в ход сразу, как только извлекли их из потайных карманов.

Впрочем, попадать иглами в цели оказалось не так-то просто. Во-первых сражающиеся все время двигались, и надо было постараться, чтобы случайно не угодить в ван Бьера. А во-вторых, просто так выплюнуть во врага иглу было нельзя. Втыкать ее требовалось лишь в уязвимое место на теле. А таковых у облаченных в доспехи и поддоспешники храмовников имелось немного.

Как бы то ни было, это не остановило Псину и Эльруну. И они, встав по обе стороны двери, начали соревноваться, у кого из них острее глаз и точнее плевок.

У фреймонистов хватало забот с Баррелием, но один из них засек-таки в дверях новую угрозу. И решил ее устранить.

– Закрой дверь, Шон! – крикнула Псина, отскакивая от входа вместе с махади. Ее приказ совпал с моим желанием сделать то же самое, когда я увидел ринувшегося к нам дюжего храмовника. И хоть я сомневался, что мы удержим дверь даже втроем, все равно не мешкая захлопнул ее и уперся в нее изо всех сил.

Соратницы, однако, и не собирались мне помогать. Почему – выяснилось после того, как фреймонист тоже навалился на дверь и ткнул наугад мечом в образовавшийся просвет. Ни в кого не попал, так как канафирки не будь дурами отскочили от входа. Но недалеко. И когда чувствующий, что дверь поддается, враг усилил натиск, тут-то ему в лицо и воткнулись две иглы. По одной от большой и мелкой Вездесущих.

Не знаю, как быстро его убил бы один укол, но после двух храмовник мгновенно обессилел и сполз по двери на пол. И когда я вновь открыл ее, жертва Плеяды дрожала в конвульсиях и пускала изо рта кровавую пену.

Между тем ван Бьер проткнул бедро еще одному противнику и отрубил руку тяжелораненому, что пытался достать его мечом, когда он пробегал мимо. Гийом, по которому потоптался кригариец, тоже пришел в себя. Но едва он попробовал встать, как на него с грохотом упал стеллаж с мечами. Баррелий мог бы просто рубануть мечом и Кессарского, но, очевидно, монах решил оставить его напоследок, чтобы никто из фреймонистов уже не стоял между ними.

Ван Бьер недолюбливал рыцарские мечи, что были в полтора раза длиннее привычного ему «эфимца», но и с ними он умел обращаться. Противник с пронзенной ногой рухнул на пол и вышел из боя. Монах перебил ему артерию, и кровь из него хлестала, словно вода из прохудившегося бурдюка. А оставшийся храмовник, завидев, что он теперь единственный, кто стоит на ногах, перешел в яростную атаку, обрушив на Баррелия град ударов.

Фреймонист был готов защитить вождя, но одной решимости и мастерства для этого оказалось недостаточно. Виной тому стали доспехи. Они помогали биться в строю плечом к плечу, но в бою один на один с ловким противником, одетым в легкое рубище, стесняли движение. К тому же ван Бьер нарочно устроил бардак, нагромоздив груды хлама, которые сам легко преодолевал, а отягощенные латами рыцари – с трудом.

Вскоре такой поваленный шкаф стал для фреймониста преградой, о которую он споткнулся. Попытавшись ее перескочить, он решил срезать путь до врага. Тут-то отступающий Баррелий и контратаковал, швырнув в него дощатый ящик. А когда противник, стоя на поваленном шкафу, был вынужден отбить ящик мечом, меч кригарийца в этот миг рубанул его по ноге.

Не будь на голенях храмовника лат, ван Бьер отсек бы одну из них. Но и обычного удара хватило для подсечки. Балансирующий на шаткой опоре враг повалился набок, а когда хотел отбить лежа новый удар монаха, вмиг лишился кисти руки, что держала оружие. А вслед за ней – зубов, языка, гортани и в конце концов жизни…

Именно в такой очередности вышиб это из него вонзившийся ему в рот кригарийский меч.

– Гийом Кессарский! – прорычал Баррелий, отпихивая бьющегося в предсмертной агонии противника. Это было первое, что сказал ван Бьер с начала схватки, которую он провел в ледяном молчании, даром что внутри у него кипел гнев. – Ты узнаешь меня, Гийом Кессарский?!

– Грязный убийца! Недобитый выродок! Гнусный язычник! Мерзкий пособник островитян! – захрипел придавленный стеллажом и грудой оружия знаменосец.

– Все верно кроме последнего, – проглотил почти все обвинения кригариец. Впрочем, на моей памяти еще никому не удалось вывести его из себя оскорблениями. – Плевать я хотел на Гвирра Рябого. Тебе ли не знать, что я здесь по поручению моих братьев, которых ты зарубил в этом же храме. И ладно бы, зарубил в честном бою – это бы я еще простил. Но ты отравил их, затем убил, а после опозорил на весь Оринлэнд! Вот только, гляжу, считать ты не обучен. Потому что умей ты считать хотя бы до пяти, то понял бы, что четыре мертвых кригарийца – не то число, которое принесет тебе удачу.

Ван Бьер ухватился за стеллаж, приподнял его, а затем вновь уронил тот на Кессарского, стоило ему дернутся. И продолжил колотить его стеллажом, словно одержимый, пока изо рта и из носа Гийома не пошла кровь и он не закричал, умоляя это прекратить.

Его мольба была услышана. Баррелий остановил экзекуцию, после чего вытащил из-под завала надсадно кашляющего фреймониста, у которого от такого избиения пропали и силы, и желание сопротивляться. Также, не сказав ни слова, монах разоружил Кессарского, доволок его до стены и бросил рядом с тяжелоранеными.

Один из них, коему ван Бьер отсек руку, валялся в луже собственной крови с закрытыми глазами. Лишь сиплое дыхание и стоны давали понять, что он еще не умер. Под вторым тоже было много крови, натекшей из глубокой раны в спине. Этот храмовник лежал на животе, тоже стонал, но был в сознании. И, приподняв голову, не сводил с Баррелия мутного взора. На брань и проклятья у умирающего не осталось сил – если, конечно, у него не был отрезан язык. Но его глаза выражали все, что он думает о кригарийце.

Мы вошли в разгромленный, залитый кровью и заваленный телами склад и осмотрелись. В нем также были отдушины под потолком, но судя по не изменившемуся шуму, произошедшая за стеной драка не привлекла внимания островитян. А если и привлекла, они все равно не могли сюда попасть.

– Расскажи, как ты убил моих братьев, – потребовал монах у Кессарского. – Ты отсек им головы поодиночке? Или заставлял еще живых глядеть на то, как ты это делаешь?

В ответ Гийом лишь плюнул кровью ван Беру под ноги.

– Плохой ответ, – заключил тот. Потом оттащил от стены однорукого раненого, положил его уцелевшую руку на ящик и отсек ее по локоть.

Раненый был при смерти, но тем не менее почувствовал боль, захрипел, заелозил по полу и забился в судорогах.

– Хемрик Мартей передает тебе привет из Гномьей печи, в которую ты его отправил. – Баррелий подобрал отсеченное предплечье и швырнул его на колени Гийому.

– Гори и ты в самой жарке топке у Гнома! – Лицо Кессарского скривилось от ярости и отвращения, когда он сбросил с себя кровоточащий обрубок.

– Только после тебя и твоих прихлебал, фреймонист, – ответил Пивной Бочонок. – Ладно, передаю тебе второй привет. На сей раз от Вальдо ди Пакаса.

Однако, когда монах занес меч, дабы отрубить от жертвы еще один кусок, выяснилось, что та испустила дух. Покачав головой, ван Бьер утащил изувеченный труп обратно в лужу крови и выволок вместо него храмовника с дыркой в спине. Латы с того были сняты, одежда сзади разрезана, а рана заткнута тряпкой – соратники пытались ему помочь, хотя знали, что он не жилец.

Вытащив тряпку из раны, кригариец вставил в нее острие меча и провернул тот туда-сюда. Жертва принялась извиваться от боли и издавать такие душераздирающие стоны, что мне стало не по себе, хотя до этого я почти без содрогания глядел на отгремевшее побоище.

Чтобы не смотреть на зверства, я отошел ко второй двери – той, через которую нам предстояло уходить, – и сделал вид, что изучаю ее. Стоящая подле саяны махади повернула голову и стала в свою очередь следить за мной. Так, будто я и впрямь занимался чем-то любопытным. Вот те раз – неужто она тоже дрогнула и отвела глаза? Но даже если так, ей не оставили выбора. Ухватив Эльруну за макушку, Псина грубо повернула ей голову обратно. И велела глядеть на свирепствующего монаха вопреки желанию лопоухой. Надо думать, опять-таки в поучительных целях.

– У меня было четыре брата, – напомнил Баррелий Кессарскому, стараясь перекричать терзаемую жертву. – И все они жаждут передать тебе приветы. А еще есть Гердин Маклагер, которого по твоей указке запытали до смерти вместе с подмастерьем и выставили их тела на пир воронью. И сыскарь из Надзорной палаты Таврий, которого твои люди утыкали стрелами на берегу Зирта. И родственники хальради ибн Анталя, которые, я уверен, давно кормят червей на городской свалке. Да и сам Захрид неведомо, жив сегодня или мертв. А теперь на твоей совести еще и Вальтар Третий, подлый ты изменник!

– Вальтар Третий?! Вальтар Третий?! – Упоминание тетрарха привело Гийома в ярость и он даже попытался вскочить с пола, но пинок бдительного кригарийца усадил его обратно на место. – Да что вообще тебе известно обо мне, вшивый ты бродяга без роду и племени?!

– То, что ты замешан в похищении тетрарха и вторжении в столицу дружин Рябого, – ответил ван Бьер. – Не знаю, за что ваш новый хозяин отдал вас на растерзание своим псам, но такое вероломство в духе Гвирра. Хотя я рад, что они не загрызли тебя насмерть и ты достался мне. Чтобы кригарийцу и вдруг так повезло в Главном храме Громовержца – похоже, твой бог окончательно от тебя отрекся.

И Баррелий вновь провернул меч, воткнутый в рану полумертвого фреймониста.

– Хорошо-хорошо, твоя взяла! Твоя взяла, слышишь меня?! Прекрати! – Кессарский поднял ладони, умоляя, чтобы истязатель отстал от его товарища. – Тебе нужен я, а не Лонсгат – он даже не был со мной, когда я обезглавливал язычников! Прошу, даруй ему легкую смерть! Пытай меня вместо него, если тебе это нужно. Только запомни: мы не причиняли твоим братьям страданий. От зелий, которыми их напоили, они вообще не почувствовали боли, когда их убивали. Клянусь тебе – это сущая правда! Мы солдаты, а не чудовища, и никого не пытаем. А если убиваем, то лишь по крайней необходимости, во имя дела, которому служим!

– Легкая смерть, говоришь… – Ван Бьер посмотрел сначала на Гийома, затем на попираемую ногой жертву. И, немного подумав, вонзил ей меч под левую лопатку. В самое сердце. Лонсгат содрогнулся несколько раз и, обмякнув, больше не шевелился.

– Какое совпадение – я тоже солдат. И не испытываю удовольствия, когда меня заставляют превращаться в чудовище, – продолжил кригариец. – Так и быть, я уважил твою просьбу. Скажу больше: я дарую тебе такую смерть от меча, какую пожелаешь, если расскажешь, во что ты меня втравил.

– Но как ты поступишь с правдой, которую узнаешь?

– А тебе не все ли равно? Ты ведь будешь уже мертв.

– Это будут мои последние слова в жизни. И мне не все равно, развеются они по ветру, словно дым, или ты употребишь их для благой цели. Если же нет – стоит ли мне тебе исповедаться?

– Когда я тебя убью, то пойду и попробую исправить то, что ты натворил, – признался кригариец. – Ты опозорил кригарийцев. А значит, чтобы вернуть нам доброе имя, я должен спасти тетрарха, чего бы мне это ни стоило.

– Правильнее сказать, ты исправишь то, что я не натворил. – Гийом кисло ухмыльнулся. – Да, я виновен в похищении Вальтара Третьего. Но – лишь потому что не успел это предотвратить! Верь не верь, на самом деле культ Фреймона создавался, чтобы защитить тетрарха, а не причинить ему зло…

Глава 34

– Капитул Громовержца… – Продолжил Кессарский после того, как попросил у ван Бьера воды и тот напоил его из фляжки одного из мертвецов. – Курсоры так привыкли считать храмовников своими верными псами, что напрочь запамятовали о соглашении, которое Капитул заключил когда-то с орденом Змееглавых рыцарей… Тебе что-нибудь о них известно?

– Да, известно, – кивнул Пивной Бочонок. – Еще я в курсе, что все отказавшиеся служить Капитулу змееглавцы плохо кончили. Включая четвертого дихентария ордена Клеора Фреймона.

– Отрадно, что не нужно тебе так много разжевывать, – кивнул Гийом. – В том соглашении сказано, что на службе у Капитула храмовники клянутся исполнять лишь богоугодные дела. К которым предательство и свержение правителей явно не относятся. Храмовники уже испачкали руки в Кернфорте, когда приютили у себя в монастыре фальшивых паломников из Хойделанда с подлинными курсорскими грамотами. Тогда мы смолчали, хотя многим из нас это пришлось не по нраву. А раз мы смолчали, Капитул подтерся нашим договором. И вздумал утопить нас в своем дерьме еще глубже. На сей раз – с головой.

– Но зачем Капитулу свергать Вальтара Третьего и отдавать Тандерстад язычникам-островитянам? – спросил Баррелий. – Для курсоров это же равносильно самоубийству!

– Или обретению еще большей власти, – возразил Кессарский. – Зависит от того, как разыграть столь крупную карту. А уж курсоры-то по части мухляжа дадут фору любому шулеру. Тетрарх ввязался в войну, которую не мог выиграть. Но его проигрыш означал бы и проигрыш курсоров. Если бы столицу заняли промонторцы, Капитул уцелел бы. Но тогда его первосвященником стал бы патриарх Южной конфессии, который сместил бы Симариуса и всю церковную верхушку Эфима. А сместив, уничтожил бы, припомнив их вечные дрязги. Про островитян и говорить нечего. Они – язычники, которые в Тандерстаде, вырезали бы всех курсоров подчистую.

– И тем не менее из двух зол Симариус выбрал большее! Как так?

– Большее зло – большая выгода в случае, если с ним повезет договориться. С южанами это не получилось бы. Патриарх Юга не станет торговаться с Симариусом, чей престол он собирался занять. Но Гвирру сажать туда некого, и это для первосвященника уже хорошо. Осталось лишь предложить Рябому сделку, от которой у него закружится голова. И где Симариус не только ничего не теряет, но еще и заработает большой процент.

– Что именно он выиграет?

– Осуществит свою давнюю мечту: принесет силу Громовержца на острова Севера.

– Не может быть! – не поверил ван Бьер. – Я знаю Рябого. Он никогда не допустит такого.

– Стало быть, ты плохо его знаешь. В обмен на Тандерстад Гвирр пообещал Симариусу уверовать в единого бога и впустить Капитул на свои земли. Войско островитян гораздо сильнее армии Промонтории. Заполучив столицу Эфима, Рябой станет властвовать над всей тетрархией, да еще при поддержке заклинателей молний. Ну а Солнечному останется лишь поджать хвост. И довольствоваться завоеванной им Вейсарией, на которую Хойделанд не претендует. Таким станет Оринлэнд по окончании Золотой войны. В нем останется лишь Север и Юг, без вейсаро-эфимской прослойки между ними. Правда, с прыщом-Дорхейвеном на западе. Но там и так уже без малого год правит Капитул, поэтому сей прыщ не будет никого раздражать.

– И как тебе удалось выведать настолько секретные планы Симариуса?

– Ты забыл, кто я такой? Я – рыцарь Первого круга! Доверенное лицо Капитула. Я был одним из тех, кто сопровождал его посланников на тайные переговоры с Хойделандом осенью прошлого года. И стоял за спиной главы делегации, курсора Артораса, когда он и Гвирр подписывали между собой договор.

– Который и оскорбил тебя до глубины души, – добавил Баррелий.

– И меня, и многих моих братьев-Храмовников, – подтвердил Кессарский. – Заговорщики хотят не просто убить тетрарха, превратив его в святого великомученика. Они хотят сделать его своим пленником и сегодня им это удалось.

– А вы, оскорбленные, не придумали ничего лучше, кроме как основать культ безголового дихентария Фреймона?

– Верно. До поры до времени это была лишь старая и красивая легенда. Но когда кое-кто из посвященных в тайну курсорского заговора храмовников стал роптать, я напомнил им о договоре Капитула со Змееглавыми. И предложил реформировать наш орден обратно в воинский, чтобы выйти из-под власти курсоров. Только для открытого бунта нас было слишком мало. Вот мы и решились на хитрость: организовали тайный культ и начали распространять в ордене слухи о том, что накануне Битвы Тысячелетия дух легендарного Клеора Фреймона возродится в одном из нас. Сработало. Мы наблюдали, как братья обсуждают эти слухи, что позволило нам завлечь в наши ряды немало сторонников. А самые рьяные из них клялись, что пойдут за Фреймоном даже на гибель, как только он воскреснет и поведет их в бой.

– И едва вы ощутили за собой силу, так сразу решили, чтоможете спасти Вальтара Третьего от грядущего заговора. А почему ты просто не пошел к тетрарху и не доложил ему об этом?

– А он бы мне поверил, выдвини я столь чудовищное обвинение против самого первосвященника? – Гийом презрительно фыркнул. – Сомневаюсь. Тетрарх очень богобоязненный, а Симариус был его старым другом, с которым они часто обедали в Мунроке. Впрочем, там у меня есть и свой друг – командир дворцовой гвардии, маршал Эйбнис. Он-то и поведал мне однажды две важные новости. Первая: что главный знаменосец Вальтара сир Ундерхофф уходит в отставку, и тетрарх подыскивает на его место достойного кандидата. И вторая: что на Битву Тысячелетия по призыву самого тетрарха вскоре соберутся все пятеро кригарийцев. Тогда меня и осенила мысль, как все устроить, чтобы стать носителем и духа Фреймона и главного знамени Эфима. Тем более, что если моя затея выгорит, сам маршал Эйбнис с радостью за меня похлопочет. И не только он. Я охранял курсоров на переговорах с Гвирром, а значит тоже числился заговорщиком. Поэтому Симариус тоже будет рад видеть меня – свое доверенное лицо, – подле тетрарха с мечом в руке.

– Так понимаю, не все фреймонисты были в курсе твоего обмана.

– Разумеется, не все. Далеко не все. Только те братья, что вместе со мной стояли у истоков культа и распускали слухи о воскрешении сира Клеора. Сами-то мы в него не верили, поэтому и были не прочь смухлевать. Тем более во благо наших общих интересов. Однако в тот же день на той же встрече было предложено еще кое-что. Настолько отчаянное, что я не сразу на это согласился. Но поразмыслив, понял – иного пути спасти тетрарха у нас нет.

– Вы решили сами его похитить, не дожидаясь островитян?

– Не угадал, язычник. Идея была куда более простой: раз мы не можем убедить Вальтара в том, что против него зреет заговор, тогда мы убьем заговорщиков. Или хотя бы главных из них.

– Так вот зачем вам понадобились фальшивые гарибы! – догадался ван Бьер.

– А как иначе? – подтвердил Кессарский. – Мы же не могли выйти с открытым забралом и покрыть орден позором. Убийство хозяина, которому мы дали клятву верности – вопрос деликатный. Однако и здесь нашелся выход. Наши братья из кернфортского монастыря – те, которые стали невольными соучастниками грабежа вейсарских банкиров, – не простили Капитулу такого вероломства. И дезертировали, когда к Кернфорту подступила армия Солнечного. Мне удалось их отыскать, переманить на нашу сторону и предложить им поквитаться с Симариусом. Не все отважились на это. Но было много и тех, кто согласился лишиться языка и выдать себя за убийцу из Плеяды, лишь бы получить шанс отплатить за свое унижение.

– К тому же вейсарских храмовников не могли опознать в Тандерстаде, – добавил Пивной Бочонок. – И в случае их поимки или убийства никто бы вас не заподозрил.

– В этом тоже состояло наше преимущество, – кивнул Гийом. – Набрав добровольцев, мы отыскали хальради из Канафира и заставили того нам помогать. Вдобавок ибн Анталь купил для нас на черном рынке дрессированного себура. Его мы тоже хотели использовать как оружие – были наслышаны, что Плеяда часто так делает. Короче говоря, приступили к подготовке, а скоро в столицу прибыли и кригарийцы. И все у нас шло как по маслу, пока один из наших вейсарцев не оплошал и не нарвался на твой клинок. Это не помешало мне стать главным знаменосцем тетрарха, но остальные наши планы с той поры пошли наперекосяк. Впрочем, об этом тебе не надо рассказывать, ведь кто, как не ты, их и сорвал.

– Ты сказал, что был на переговорах курсоров и Гвирра, – напомнил монах. – То есть ты знал, что они откроют подземный ход сразу, как только его дружины встанут под стенами Тандерстада. Почему же вы не попытались убить Симариуса раньше? Я зарубил не так уж много фальшивых гарибов. У тебя еще оставались немые, чтобы подгадать момент и атаковать верхушку Капитула.

– Мы не атаковали, потому что в их договоре с Рябым подобное не уточнялось, – ответил знаменосец. – Видимо, они договорились о дне вторжения, когда Гвирр уже вторгся в Эфим. А мы об этом не ведали – были уверены, что у нас еще есть время на подготовку. Рассчитывали, что Гвирр дождется, когда армию Солнечного измотает осада, а его войско, наоборот, отдохнет после похода, и лишь тогда нанесет свой удар. Но он нас опередил. Минули лишь сутки, как островитяне достигли Тандерстада, а уже завтра полгорода, если не больше, будет принадлежать им.

– Почему вы не погибли в главном зале вместе с остальными гвардейцами и храмовниками?

– Когда мы поняли, откуда хойделандеры ворвались в храм, Вальтар Третий приказал мне оставить знамя ему, взять двадцать бойцов и перекрыть вход в подземелье. Мы думали, что удержим врага, и поначалу даже оттеснили его вглубь тоннеля. Но наш успех был недолгим. Головорезы Рябого все прибывали и прибывали, а мы теряли одного бойца за другим. И дрались до тех пор, пока островитяне не пронесли мимо нас плененного Вальтара. Догнать их было уже свыше наших сил. И тогда один из местных храмовников, знающий о тайном проходе в соседний тоннель, предложил отступить туда. Затем чтобы не проливать напрасно кровь и гнаться за похитителями другой, безопасной дорогой… Увы, насчет ее безопасности он ошибся. Кабы я знал, что здесь рыщет недобитый кригариец, то предпочел бы умереть в бою с островитянами, чем пасть от твоей мерзкой руки.

– Поздно теперь об этом сокрушаться, – отмахнулся ван Бьер. – Лучше ответь напоследок, если ты и впрямь защищал Великого сира: куда его угнали и почему ты уверен, что его там не казнят?

– Войско Рябого стоит на северных холмах, около замка Хекс. Неподалеку оттуда находится и выход из этих катакомб, – пояснил Кессарский. – В Хексе я бы и искал тетрарха, ибо больше негде. А насчет того, оставят его в живых или нет – тут я ни в чем не уверен. Но королю Хойделанда нужно, чтобы тетрарх отрекся от престола в его пользу. По закону, в присутствии не только Симариуса, но и генерального судьи Тандерстада, хранителя короны, членов Военного совета… Может быть, нужны и другие высокопоставленные свидетели, точно не скажу. Иными словами, пока для официального отречения не соберется нужная коллегия, оно не состоится. А соберут ее лишь когда хойделандеры захватят город и разыщут всех этих людей. Ну или хотя бы половину из них.

– А наследники? – поинтересовался Баррелий. С тех пор, как три года назад сын тетрарха скончался от чахотки, а его супруга, обезумев от горя, спрыгнула с башни, других наследников короны Эфима вроде бы не объявилось. Ван Бьер знал об этом, но мало ли – возможно, у Кессарского были иные сведения на сей счет.

– Прямых наследников у Великого сира сегодня нет, – ответил тот. – А у непрямых нет права оспаривать волю тетрарха. Даже в таком важном решении.

– Что ж, значит у меня в запасе еще есть несколько дней, – рассудил кригариец. – Надеюсь, успею. Ладно, вспоминай еще, что может облегчить мою задачу.

– Я рассказал тебе все, что знал, язычник. – Кессарский устало вздохнул. – Что еще… Выдавать моих братьев, что тоже были причастны к смерти кригарийцев, я не стану, да и многих из них уже нет в живых. А больше нам с тобой говорить не о чем.

– Как только я тебя убью, и фреймонисты, и поддельные гарибы перестанут меня интересовать, – пообещал монах. – Но ты еще не сказал, какой смертью от меча готов умереть. Могу, если пожелаешь, даровать тебе судьбу Клеора Фреймона, пускай ты сам и не веришь в его легенду.

– Я не верю в то, что его дух когда-нибудь возродится, – уточнил Гийом. – Но допускаю, что по-настоящему целеустремленный человек может броситься на своего палача, даже лишившись головы.

– И ты намерен это доказать?

– А ты сложишь обо мне легенду, если у меня получится?

– О, поверь, у меня болтливый язык. Узри я этакое чудо, непременно растрезвоню о нем по всему свету. При условии, что доживу до того дня, когда мне снова удастся отдохнуть в таверне за кружечкой эля.

– Тогда договорились, – кивнул фреймонист. – И не будем мешкать. Ты же спешишь на выручку тетрарху, и я не смею тебя задерживать.

Отползя от стены, он встал на колени левым боком к монаху. А тот ухватил меч двумя руками и занес над головой, собираясь обрушить его на шею храмовника.

– Да простит меня Громовержец за все, что я сделал не так. И за то, что не успел сделать, – пробормотал он вместо предсмертной молитвы. После чего закрыл глаза, склонил голову и оповестил палача. – Я готов! Действуй!

Испачканный в крови фреймонистов меч резко опустился вниз. Раздался глухой удар, и голова Гийома Кессарского покатилась по полу. А его обезглавленное тело так и осталось стоять на коленях, ссутулившись и изливая струи крови из шейного среза.

– Что и следовало доказать, – молвила Псина, которая во время откровений Гийома не проронила ни звука. – Чудес не бывает.

– Зато легенда о рыцаре, победившем четырех кригарийцев, чую, проживет еще очень долго, – проворчал ван Бьер, вытирая клинок о накидку Кессарского. – Ее так просто не убьешь. Даже несмотря на то, что этот рыцарь не защитил тетрарха и издох паскудной смертью.

– Спаси Вальтара Третьего и породи новую легенду. Легенду о последнем кригарийце, которая затмит собой миф о воскресшем Клеоре Фреймоне, – предложила Вездесущая. И указала на меня. – А твой маленький писарь пусть увековечит это на бумаге.

– Иного выхода нет, – согласился Баррелий. – Сроду не думал, что быть последним в своем роде – столь тяжкая ноша. Особенно, когда некая мразь успела покрыть тебя позором.

– Должна тебя огорчить – маловато шансов, что на этом поприще ты завоюешь новые почет и славу, – поморщилась канафирка. – Мне знаком Хекс. Это крошечный сторожевой замок, но даже если три четверти войска Рябого вторгнутся в столицу, его все равно будут охраняться так, что в Хекс и мышь не проскочит. И на мою помощь не рассчитывай. Как только выберемся на свет, наши дороги разойдутся. Культ Фреймона уничтожен, а те мнимые гарибы, что выживут, разбегутся без вождя по миру и уже не навредят Плеяде. Мы с махади исчезаем отсюда. По крайней мере пока в Тандерстаде неспокойно и мы не получим новых указаний из Канафира.

– А что ты скажешь на то, если Вальтар попросит тебя сопроводить его в Канафир? – неожиданно поинтересовался монах. – Туда, где он сможет найти себе убежище?

– Чтобы отправиться на запад, тетрарху надо сначала удрать из Хекса, – напомнила Псина. – А туда, как я сказала…

– Да-да, не забыл: даже мышь не проскочит, – перебил ее ван Бьер. – Поэтому я не стану туда «проскакивать», а войду не таясь, через главные ворота.

– Извини, не расслышала. – Псина картинно приложила ладонь к уху. – Ты сказал «войду» или «ворвусь»?

– Войду, – повторил Баррелий. – Один и без оружия. И это будет самая легкая часть моей работы. Во-первых, Гвирр помнит меня по тем временам, когда я служил его отцу, покойному Даррбоку. Правда, затем Рябой поссорился кое с кем из кригарийцев, но, к счастью, не со мной. И во-вторых, до островитян явно дошли сведения о том, что кригарийцы покушались на тетрарха. Это Гвирру подтвердит и сам Вальтар, и Симариус, и кто угодно из союзников и пленных. Иными словами, для хойделандеров я тоже союзник, и у Рябого нет причин отказывать мне во встрече.

– И что случится на той встрече? – нахмурилась Псина. – Ты попросишь его смилостивиться и отпустить тетрарха за обещание, что Вальтар навсегда покинет Эфим?

– Нет, конечно. Я предложу Гвирру нечто большее. Такое, что ему будет страсть как охота заполучить.

– Что из двух: твои лохмотья или твой трофейный меч? Потому что больше у тебя ничего нет.

– Ошибаешься, Псина, – возразил кригариец. – У меня все еще есть то, за что я могу выкупить сразу трех тетрархов. Одно плохо: Гвирр – мошенник. Поэтому мне надо поразмыслить, как сделать так, чтобы последнее слово осталось за мной, а не за ним.

– Ладно, выкладывай свою идею. Поразмыслим над ней вместе, пока будем идти к выходу, – ответила заинтригованная Вездесущая. – Пока не обещаю, что стану тебе помогать, но если твоя задумка дельная – как знать, возможно, мы с тобой еще не прощаемся…

Глава 35

Через два дня после того, как в Тандерстад ворвались островитяне, а мы сбежали из города по храмовым катакомбам, Баррелий ван Бьер шагал по дороге, ведущей к замку Хекс.

Замок стоял на самом высоком из северных холмов, откуда открывался прекрасный вид на город. Вот только сам город был, увы, сегодня не прекрасен. В нем продолжались бои, а зданий горело столько, что когда монах взглянул на вздымающийся над столицей дым, он присвистнул и проворчал вслух:

– Да эти островитяне, дери их Гном, похоже, решили закоптить саму Большую Небесную Задницу!

Однако в Тандерстаде бесчинствовали уже не только хойделандеры, но и южане. Правда, последние еще не успели натворить там дел, поскольку их впустили за крепостные стены вчера вечером. И отдали им на растерзание лишь левобережную часть города. Не столь крупную в сравнении с правобережьем и с нее нельзя было попасть в главную сокровищницу города – Мунрок. Но разве у Григориуса Солнечного был выбор? Какие ворота союзники открыли, в те и вошла его армия.

Разумеется, король Хойделанда «забыл» поставить в известность насчет своих планов короля Промонтории. И упрямо выжидал до последнего – пока в Хекс не прискакала делегация от разгневанного Солнечного, чьи шпионы вчера разнюхали, что творится в столице. А до этого Григориус ошибочно полагал, что среди осажденных начались волнения – отсюда, стало быть, весь шум, гам и дым.

Гвирр мог бы спровадить послов не солоно хлебавши. В конце концов, южане тоже до сих пор не потеснились и не подпустили его дружины к Тандерстаду. Но отказ Рябого разделить с Солнечным плоды своей победы почти наверняка означал разрыв союза и войну. А Гвирру не хотелось получить удар в спину после того, как он пленил тетрарха и был в двух шагах от эфимского трона. Пришлось делиться. Но – на своих условиях: северная часть города мне, южная тебе. На что Григориус, впрочем, не возражал и ринулся в Тандерстад через открытые ему левобережные ворота. При этом явно надеясь, что ему еще повезет оттяпать под шумок кусок правого берега вместе с Мунроком.

Солнечный мог бы и поторговаться, кабы ему доложили, что Вальтар уже в плену у островитян. О чем Гвирр опять-таки «забыл» известить союзника, ведь посланники южан об этом не спрашивали. Но второй секрет Гвирра тоже обещал вот-вот раскрыться. Проникшие в город шпионы Григориуса скоро узнают, что тетрарх схвачен. И донесут своему королю еще одну неприятную для него новость. Тогда-то между ним и Рябым и развернется настоящий дипломатический турнир по разделу завоеванных территорий. Ну а пока промонторцы и хойделандеры дрались с эфимцами на улицах Тандерстада, а короли севера и юга отсиживались в своих ставках и думали, как им переиграть друг друга…

Ван Бьер сменил рубище на одежду хойделандера, которого он прикончил, когда мы вылезли из подземелья. Этот тип силой затащил в кусты крестьянку, понятия не имея, что неподалеку сокрыт еще один потайной вход в катакомбы. Оглядевшись и поняв, что кроме насильника и его полуживой от страха жертвы больше никого поблизости нет, кригариец свернул островитянину шею и, прогнав крестьянку, переоделся. Благо грубое трофейное шмотье пришлось ему впору. Оно ничем не отличалось от одежды, носимой тысячами дружинников Гвирра – вступивших в его войско рыбаков и крестьян.

И все же сам кригариец не походил на островитянина. С тех пор, как Вездесущая сбрила с его головы всю растительность включая брови – дабы налепить на него фальшивые ожоги, – минуло четыре дня. За которые ван Бьер вновь оброс и щетиной, и меленькими волосенками. Вот только люди, к которым он шел, носили длинные бороды и редко стригли свои засаленные космы. Хотя и в таком виде Баррелий был узнаваем. Тем паче его помнили не только Гвирр, но и многие приближенные короля, а также воеводы и обычные дружинники.

Псина не преуменьшала: Хекс действительно был крошечным замком. Даже не замком, а сторожевой башней – толстой, квадратной и обнесенной невысокой крепостной стеной. Но если бы эфимцы не покинули северный форпост сами, взять его приступом оказалось бы нелегко. Штурмующим пришлось бы сначала преодолеть крутые склоны холма и лишь затем стену. Откуда бы их все это время обстреливали из луков и швыряли им на головы камни. А они, цепляясь обеими руками за склон, не могли бы даже прикрываться щитами.

В Хексе успели побывать и южане, но так как он стоял от города дальше всех пригородных замков, его занимал обычный дозор. Который при появлении дружин Гвирра оставил замок, дабы не угодить в окружение и не вступать в спор из-за не столь важного для фантериев укрепления. И пускай Хекс был тесноват и скромен для короля всего Хойделанда, близость ко входу в катакомбы Главного храма и хороший вид на город примирили Рябого со временными неудобствами. Тем более, что вскорости он собирался переселиться ни много ни мало в сам Мунрок.

– А ты что еще за чучело безволосое? – осведомился у Баррелия гигант-островитянин. Судя по всему – вожак компании, что стерегла ворота замка. На левой щеке у каждого из девяти стражников была вытатуирована руна «хверг», и монах припомнил, что так клеймили себя люди бранна Сломанные Весла.

– Я монах-кригариец Баррелий ван Бьер, – представился гость. – Но ваш покойный король Даррбок, да не сотрется его великое имя со Столпа Побед, называл меня Пивным Бочонком.

Браннеры оживились, а те из них, кто сидел или лежал на расстеленных шкурах, торопливо встали. Оружие никто не выхватил, но все были готовы сделать это по первой же команде.

– А южане, ходят слухи, прозвали тебя Кошмаром Фенуи. – Гигант нахмурился видимо, пожалев, что необдуманно обозвал гостя чучелом. И, опершись на воткнутый в землю двуручный меч, тоже встал на ноги. – Меня зовут Годурр Кормило. Может, доводилось обо мне слышать?

– О тебе – нет, но о Сломанных Веслах я наслышан, – ответил ван Бьер. – Это же вы рубились на правом фланге королевского войска в битве у Широкого брода пять дет назад?

– Верно толкуешь, – подтвердил Кормило. – Но это давняя история и не слишком веселая – мы тогда половину бранна ни за хрен собачий потеряли. Хотя о кригарийцах нынче рассказывают байки куда печальнее. Вы что, и вправду пытались снести башку Вальтеру Третьему, но вас победил в одиночку какой-то храмовник?

– Не верь всему, что брешут эфимцы, – посоветовал ван Бьер. – Но отчасти это правда. Видишь… – Он провел себя ладонью по макушке. – Пришлось побриться в знак траура по погибшим братьям.

– Впервые слышу о подобной традиции, – признался Годурр.

– Еще бы, ведь и кригарийцы погибали в последний раз очень давно, – ответил монах. – Ну что, пропустишь меня к своему королю? Мне надо потолковать с ним насчет важного и срочного дела.

– У Гвирра, знаешь ли, сегодня все дела важные и срочные. – Гигант смерил кригарийца недоверчивым взором с высоты своего роста. – Какого рожна ты решил, что он пожелает тебя выслушать?

– Это касается ваших новых союзников из Тандерстада, – приоткрыл карты ван Бьер. – Понятия не имею, насколько Рябой им доверяет. Я пришел лишь предостеречь его от чрезмерных затрат, которыми грозит обернуться для него этот союз. За небольшую награду я расскажу ему, где в этой сделке кроется подвох.

– Ума не приложу, о чем ты говоришь, – продолжал хмуриться Кормило. – Но переплачивать втридорога Гвирр и впрямь ненавидит. Ежели кому удается обвести его вокруг пальца, он свирепеет. И тогда ему под горячую руку лучше не попадайся… Лады, пойду доложу о тебе. Но ничего не обещаю, учти.

– И на том огромное спасибо, – кивнул Пивной Бочонок. И, проводив глазами уходящего Годурра, сел на землю с невозмутимым видом неподалеку от Сломанных Весел.

Те, однако, продолжали стоять и поглядывать на него с недоверием. Несмотря на его дружелюбный разговор с Кормилом, браннеры не собирались доверять человеку, который называл себя кригарийцем. Да вдобавок не имел на голове волос, что по островным меркам было сущей дикостью, не сказать святотатством.

Гигант вернулся спустя какое-то время. Похоже, у короля и впрямь хватало дел, если даже стражников с донесениями он выслушивал не сразу. Впрочем, доставленная Годурром новость была хорошей. Рябой согласился принять ван Бьера, причем уже безотлагательно.

– Сдай все оружие, какое есть, – распорядился Кормило, – и иди за мной.

Баррелий хотел спросить, куда же подевалась островная традиция, согласно которой хозяин, забирающий у гостя оружие, мог быть сочтен трусом. Хотел – но не спросил, а покорно разоружился. И позволил браннерам обшарить себя, дабы те убедились, что он не утаил под одеждой нож. Слишком многое кригариец поставил на кон. И потому не мог рисковать, задавая хозяевам вопросы, способные их разозлить…

За те годы, что ван Бьер не видел Гвирра, его рябое лицо, казалось, стало еще грубее и отвратительнее. Отчасти оно скрывалось под черной бородой, но из-за оспин та росла редкой и не больно-то спасала его от уродства. Гвирр был моложе Баррелия лет на десять, а полнотой и статью напоминал отца. Только, в отличие от Даррбока, не любил держать в руках оружие. Отчего не мог похвастаться могучими плечами и с виду больше напоминал купца, чем воина.

Но думать так было ошибкой. В действительности Рябой сочетал в себе купеческие расчетливость и коварство с воинскими жестокостью и решительностью. Если бы не дурная привычка обманывать наемников с оплатой, даже таких, как кригарийцы, возможно, Баррелий уважал бы Гвирра не меньше, чем его отца. Увы, новый король Хойделанда прослыл редкостным скрягой, а эту черту в своих нанимателях ван Бьер терпеть не мог.

В тронном зале, где опять же согласно островной традиции стоял огромный П-образный стол с яствами, Рябой был не один. Кроме слуг с ним находились воеводы дружин, оставшихся в Хексе. Лишь двух из них, самых молодых, Баррелий не узнал. Прочие же – Обрри Двужильный, Сарргат Каменная Шишка и Чуррило Краболов, – за минувшие годы почти не изменились. Видимо, потому что они были старше короля, а все просоленные морским ветром хойделандеры в зрелые годы редко меняются внешне, разве что обзаводятся новыми шрамами. Правда, и старость сводит их в могилу очень быстро, если они все-таки до нее доживают.

Еды и питья на столе, однако, было немного. Все указывало на то, что Гвирр и воеводы сохраняют свои рассудки ясными до окончательной победы. На одном краю стола ван Бьер заметил даже нечто похожее на макет Тандерстада. Только, в отличие от макета, виденного кригарийцем у тетрарха в Мунроке, этот был слишком груб, поскольку его собрали из кружек, ложек, тарелок, ломтей хлеба, головок сыра, соленых рыбин, а также овощей и фруктов. Но как бы то ни было, в нем тоже угадывались очертания эфимской столицы. И его, как и столицу, Рябой тоже грозил вскорости сожрать.

Правила этикета при дворе короля Хойделанда были весьма условны и он не стал дожидаться, когда Баррелий должным образом его поприветствует. Едва монах открыл рот, как сидящий во главе стола Гвирр тут же его перебил:

– Глядите-ка, а вот и он – самый нежданный из моих сегодняшних гостей! Надеюсь, ты явился сюда не по той же причине, по какой твои братья нагрянули не так давно в гости к Вальтару Третьему?

– Я не враг тебе, о Владыка Севера, – ответил ван Бьер, не став уточнять в обращении к Рябому, что ныне тот подмял под себя не только север, но и половину Эфима. – Но даже будь мы врагами, я не настолько храбр, чтобы покушаться на твою жизнь в присутствии столь знатных воинов Хойделанда.

Воеводы после таких слов остались невозмутимыми, но явно понимали: кригариец им льстит, и на самом деле поодиночке они ему не соперники.

– Отрадно видеть, что ты не утратил благоразумия, – заметил Рябой. – А то я ненароком усомнился, не осерчал ли ты после гибели братьев и не отправился ли мстить их обидчикам. Тем, до которых сможешь добраться. Ты ведь знаешь, что у меня были разногласия с некоторыми из вас, так?

– Наслышан, – подтвердил ван Бьер. – Только меня ваши размолвки не касаются. Раз уж сами братья при жизни не пожелали сводить с тобой счеты, зачем мне делать это после их смерти?

– Еще один разумный ответ, – кивнул Гвирр. И великодушно указал монаху на место за столом, куда на пирах обычно усаживал простых воинов. – Ну что ж, присаживайся, добрый гость. Выпей, закуси и поведай, какое у тебя ко мне вдруг отыскалось дело.

Отказываться от угощения у островитян было не принято. А тем более когда тебя угощал сам король. К тому же за день у монаха во рту еще маковой росинки не было и приглашение отужинать пришлось как нельзя кстати.

Дабы не вызывать подозрений, ван Бьер не отказался и от вина. Явно трофейного, так как оно было слишком хорошим даже для Рябого; кто-кто, а Баррелий не забыл ту бормотуху, которой угощали на королевских пирах в Хойделанде. Впрочем, как ни хотелось ему залпом осушить поднесенную виночерпием кружку, он сдержался. И сдал цедить вино по полглотка, ибо, как и Гвирр с воеводами, тоже желал сохранить свой рассудок в ясности.

Полагая, что королевское время слишком дорого, ван Бьер заговорил сразу, как только разжевал и проглотил первый кусок жаркого.

– Так вышло, о Владыка Севера, что я посвящен в подробности того, как ты захватил Тандерстад, – сознался ван Бьер, пригубив вина из кружки. – Моих братьев втянули в грязную авантюру. Разыскивая их убийц, я докопался до многих истин, знание которых могло стоить мне головы. Но я избавлю тебя от рассказа о своих поисках, так как вряд ли он тебе интересен, и сразу перейду к главному. Твой союз с Капитулом лишь на первый взгляд кажется выгодным. Однако выиграют от него лишь заклинатели молний. А ты переплатишь в этой сделке так много, что она никогда для тебя не окупится.

Рябой ответил не сразу. Сначала он переглянулся с зароптавшими воеводами, которых гость сумел-таки вывести из былой невозмутимости.

– Да кто он такой, чтобы заявлять подобное! – проворчал Обрри Двужильный. – Даже круг жрецов Мирового Дуба склонился перед богом Грома, ведь в схватке древа и молнии вторая завсегда одерживает верх!

– Истинно так! – поддакнул ему Чуррило Краболов. – Кригариец, очевидно, заговаривается. Или хочет посеять раздор в наших рядах!

– Это и впрямь дерзкие слова, кригариец. – Гвирр посмотрел на гостя из-под нахмуренных бровей. – В какие бы тайны ты ни был посвящен, не тебе судить о том, что для нас благо, а что нет.

– Сожалею, о Владыка Севера, если я невольно тебя обидел. – Ван Бьер склонил голову, прося прощения. – Но ты же понимаешь: я не явился бы к тебе с таким известием без доказательств моей правоты. Чтобы заручиться поддержкой твоих дружин и распространить свою власть на Север, Капитул водит тебя за нос. Также, как он водил за нос Вальтара Третьего. А до него – не одно поколение властителей и простых людей, что также уверовали в Громовержца.

– Наши жрецы – вот кто действительно столетиями водил нас за нос, – возразил Гвирр. – Сколько раз мои деды, мой отец и я сам приносили жертвы духам Мирового Дуба, моля их покарать наших врагов? И сколько наших молитв было услышано? Единицы. Но почему? Не потому ли, что старым богам было попросту на нас наплевать? А может, наши жрецы были к ним непочтительны или не умели разговаривать с ними? Так или иначе, но эти времена миновали. Громовержец хорош уже тем, что не требует кровавых жертвоприношений – ему достаточно одного лишь золота. А главное, даже если ему неохота тебе помогать, он все равно подаст знак: сверкнет молнией или ударит в Живой колокол. И тогда ты понимаешь, что ты и впрямь небезразличен этому богу, и что он всегда тебя слышит.

– Не больно-то он заступился за тетрарха, который, небось, тоже сотни раз получал от него знамения, – заметил Баррелий.

– Вальтар Третий – глупец и слабак! – Рябой стукнул кулаком по столу. – Боги испокон веков презирали таких, как он! И то, что мы так быстро взяли Тандерстад – лучшее свидетельство того, что самый могущественный бог воюет сегодня на нашей стороне! Так в чем же, по-твоему, я понес убыток, если всего год назад я мечтал отвоевать хотя бы северное побережье Эфима, а сегодня у моих ног лежит половина тетрархии и завтра ляжет вся?

– Твоя упущенная выгода в том, о Владыка Севера, что поверив Капитулу, ты удовлетворился ролью завоевателя половины мира, – ответил Пивной Бочонок, – тогда как у тебя был шанс стать самим господом богом. Тем самым, которому тебе отныне придется молиться…

От дерзости такого признания Двужильный, Краболов и один из молодых воевод аж вскочили с кресел. Но поскольку сам король, который тоже был ошарашен, не проронил ни звука и даже не взглянул в их сторону, они не отважились разевать рот первыми.

– Я, кажется, сказал «был шанс»? – продолжал ван Бьер как ни в чем не бывало. – Извини – оговорился, ведь он у тебя по-прежнему есть. Ничего еще не потеряно. Наоборот, для тебя настал самый удачный момент. Вся верхушка Капитула находится в твоей власти и ты еще можешь переписать ваш договор на своих условиях. Причем любых, какие только пожелаешь.

– Если ты тотчас не выложишь свои доказательства, клянусь предками – живым ты отсюда не уйдешь! – пригрозил Рябой, чье изрытое оспинами лицо побагровело и стало напоминать комок сырого фарша.

– Выложу, о чем речь. Причем такие железные доказательства, что они перевесят все оружие твоего войска – слово кригарийца! – заверил его Баррелий. – Только есть одна загвоздка. Выдав тебе этот секрет, я раскрою все свои козыри, а мы еще не договорились о награде, которая мне причитается.

– И что просишь за свои козыри? – Гвирр настороженно прищурился, чуя, что хитрый наемник заломит баснословную цену.

Чутье его не подвело.

Кригариец ответил не сразу. Сначала он посмотрел на воевод, чьи глаза все еще горели яростью. Затем перевел взор на короля, который тоже был готов взорваться гневом, после чего разрубленное на куски тело Баррелия отправится на корм собакам. Это в лучшем случае. В худшем его ждала похожая участь, с той лишь разницей, что когда голодные псы начнут рвать его зубами, он будет еще жив.

И все же молчи не молчи, а произнести главные слова, ради которых ван Бьер пожаловал в Хекс, было необходимо. Поэтому он собрался с силами, вздохнул и вымолвил:

– За то, что я тебе расскажу, ты отдашь мне Вальтара Третьего. Иную цену я не приемлю…

Глава 36

Взрыв не грянул.

Сначала Рябой буравил гостя жгучим взором, а потом вдруг взял и рассмеялся. Едва это случилось, и готовые наброситься по его приказу на Баррелия воеводы тоже расслабились. И тоже заулыбались, видимо, укрепившись в своих подозрениях насчет того, что кригариец тронулся умом.

– Серьезное предложение, – ответил наконец Гвирр, продолжая посмеиваться. – А почему же в придачу к тетрарху ты не потребуешь у меня его трон?

– И что мне делать с его троном? – пожал плечами ван Бьер. – К тому же тебе, о Владыка Севера, четырехзубая корона Эфима гораздо более к лицу, чем мне, разве не так? Ну а за Вальтаром Третьим, как ты знаешь, у меня числится крупный должок. Такой, который ни кригариец, ни островитянин никогда не простит своему врагу.

– С последним не поспоришь, – кивнул Рябой. – Но вот со всем остальным… Жаль тебя огорчать, кригариец, но придя ко мне со своим предложением, ты забыл о главном: мы находимся на войне. Поэтому никаких сделок с тобой не будет. Ты сам признался, что обладаешь важными для меня сведениями. А это значит, что по законам войны я имею право выведать твою тайну любым путем. В том числе пытками. Чего мне, разумеется, делать не хочется, поэтому буду крайне признателен, если ты расскажешь все сам. Честно, добровольно и не заставляя меня вызывать сюда моего палача.

Однако ван Бьера предъявленный ему ультиматум ничуть не смутил и не озадачил.

– Мне тоже жаль тебя огорчать, о Владыка Севера, но я помню законы войны Хойделанда, – ответил он, продолжая вкушать королевское угощение. – И помню, какой властью они тебя наделяют. Поэтому заранее побеспокоился о том, чтобы избавить тебя от искушения прижечь мне пятки.

– Ты блефуешь.

– Ничуть. Если к полуночи я не вернусь в условленное место, еще до рассвета мой компаньон раскроет мой секрет Григориусу Солнечному. И вся выгода, которую ты мог бы получить от единоличного обладания этой тайной, улетучится бесследно. Более того, тогда выгоду получат южане, ведь в Промонтории давно стоят храмы Громовержца, а на островах их еще нет. Поэтому Солнечный обретет божественную силу быстрее тебя, как бы ты ни старался. И как только это случится, все твои нынешние завоевания тоже пойдут прахом.

– И сейчас ты продолжаешь блефовать, не более.

– Ты и вправду уверен, о Владыка Севера, что после твоей ссоры с моими братьями я отважился бы заключить с тобой сделку без твердой гарантии получить свою награду? Если уверен – что ж, попробуй. Но я даю тебе слово кригарийца, что этот риск того не стоит. Вот почему война войной, а сделка сделкой, хочется тебе того или нет.

– Допустим, что ты прав. – Гвирр решил слегка поумерить пыл. – Но ты заломил неимоверно высокую цену. Ты и сам это знаешь, но все равно лишаешь меня возможности честно торговаться. И вдобавок до сих пор даже не намекнул, как выглядит товар, за который мне предложено раскошелиться.

– Отчего же не намекнул? – удивился ван Бьер. – Намекал, и не раз. Мой товар такой же горячий и сверкающий, которым вовсю торгуют и курсоры Громовержца.

– Молнии? Ты что, собираешься продать мне молнии? И где, скажи на милость, ты их раздобудешь? Вынешь из штанов или надышишь божественную силу в мои бурдюки?

– Ни то, ни другое, – ответил Баррелий. – Просто дай мне курсорскую палку, и я научу тебя стрелять молниями не хуже самого первосвященника Симариуса.

После такого известия Рябой аж поперхнулся и закашлялся. Воеводы, не сдержав удивления, тоже оживились. И стали обсуждать услышанное так громко, что король был вынужден прикрикнуть на них, дабы воззвать к тишине.

– Ты говоришь так спокойно, как будто у тебя в этом деле немалый опыт, – заметил Гвирр после того, как унял кашель, отхлебнув вина.

– Опыт у меня и вправду есть, – признался монах. – Небольшой, врать не стану. Но сия наука не настолько сложная, и даже такой тупица, как я, смог освоить ее за один короткий урок. Много ли надо времени, чтобы научиться пользоваться кресалом? Куда меньше, нежели к примеру луком или мечом. Уверяю тебя: блитц-жезл – то же кресало, только высекают из него не огонь, а молнии. Причем безо всяких молитв и вмешательства свыше. Или, правильнее сказать, для этого нужно не больше господней помощи, чем при разведении костра.

– Но заклинатели молний утверждают обратное.

– И я на их месте утверждал бы. Им же неохота пойти по свету с протянутой рукой, если главный секрет Капитула станет известен людям. Зачем нужны курсоры, если каждый человек научится пускать молнии также легко, как разжигать огонь?

– Годурр Кормило обыскал тебя на входе, – напомнил король, – и не нашел при тебе громовой палки. Почему ты не захватил ее с собой, чтобы подкрепить свое бахвальство делом?

– Потому что помню о законах войны, о Владыка Севера, – развел руками Пивной Бочонок. – Блитц-жезл слишком ценное оружие. И я не хочу жертвовать его на нужды твоего войска, так как он мне самому еще пригодится…

– Хм-м.

– …Вернее, сегодня он может пригодиться моему компаньону, который, если я не вернусь, отнесет его Григориусу Солнечному и покажет, как им пользоваться. Но к чему эти вопросы – разве на моем блитц-жезле свет клином сошелся? Насколько мне известно, верхушка Капитула отсиживается в твоем замке. А значит найти блитц-жезл не составит для нас труда.

– То есть давай-ка подобьем итог. – Гвирр откинулся на спинку трона и забарабанил пальцами по столешнице. – Ты раскрываешь мне секрет громовой палки курсоров, показываешь, как стрелять из нее молнией, а взамен я должен подарить тебе своего пленника – тетрарха Эфима?

– В точности так, о Владыка Севера, – подтвердил ван Бьер. И добавил: – Только сначала я хочу убедиться, что Вальтар Третий в полном порядке. Потому что ни мертвый, ни даже полумертвый он мне даром не нужен.

– А мне такой мертвец тем паче без надобности, – ответил король. Затем потер в нетерпении руки и воскликнул: – Однако, чувствую, нас ожидает дивное зрелище! Если, конечно, в последний момент наш добрый гость не откажется от своих слов.

Король громко свистнул, что получалось у него не хуже, чем у заправского морехода. После чего отдал подскочившему слуге распоряжение, и тот умчался куда-то вглубь замка. Как выяснилось чуть погодя – созывать зрителей грядущего представления…

Ван Бьер и в присутствии одного Владыки Севера чувствовал себя неуютно. А когда к нему присоединились Вальтар Третий и первосвященник Симариус с тремя курсорами, Баррелий и вовсе ощутил себя лишним, даром что сам же эту кашу заварил. Помимо высоких особ на зов короля также явились и рассредоточились у стен два десятка стрелков. Чьи арбалеты, как смекнул ван Бьер, будут нацелены на него, как только ему в руки дадут громовую палку.

Поскольку все эти люди собрались не на трапезу, кригариец счел невежливым продолжать свой ужин. И, выйдя из-за стола, прислонился к одной из колонн в ожидании своей дальнейшей участи.

Тем временем тетрарх, усаженный за стол слева от короля, заметил ван Бьера и почти не сводил с него глаз. Было очевидно, что Вальтар его узнал, но лицо свергнутого правителя Эфима осталось бесстрастным. Выглядел он неважно. Но со дня их с кригарийцем встречи в Мунроке тетрарх почти не изменился, поскольку и тогда вид у него был не слишком здоровый.

Баррелий хотел было поздороваться с ним хотя бы кивком, но вовремя спохватился. По легенде, которую гость поведал хозяевам, он явился за их пленником с целью отомстить. А значит никаких приветствий – монаху следовало демонстрировать Вальтару одно лишь холодное презрение.

Четверка из Капитула была усажена на более почетные места – сразу за воеводами, по правую руку от Гвирра. Судя по озадаченным взглядам курсоров, их позвали сюда, ни о чем не оповестив, но одетый как островитянин ван Бьер не вызвал у них ни любопытства. Все указывало на то, что они его не узнали. Да и с чего бы вдруг? Вряд ли первосвященника знакомили с его описанием, ибо не Симариуса это было дело – руководить охотой на последнего кригарийца.

Король явно нарочно усадил тетрарха и первосвященника по разные стороны стола – хотел заодно развлечься, наблюдая, как они поведут себя в присутствии друг друга. Но эти двое, похоже, не собирались радовать хозяев склокой. Симариус упорно не смотрел на своего бывшего друга Вальтара, делая вид, будто того здесь нет. Вальтар то и дело бросал на изменника презрительные взоры, но сейчас тетрарха больше интересовал кригариец. Особенно после того, как их запланированная встреча в храме не состоялась.

– Как же приятно видеть вас снова, мои дорогие гости, друзья и соратники! – провозгласил Рябой, поднявшись с трона и отсалютовав собравшимся кружкой с вином. – Спасибо, что так быстро откликнулись на мое приглашение и пришли!

– За других не скажу, – подал голос Вальтар, произнеся «других» с подчеркнутой брезгливостью, – но разве мне предоставили выбор идти или не идти?

– Нет, конечно, – осклабился Гвирр. – Но я благодарен тебе уже за то, что ты ведешь себя покладисто и не буянишь. Очутись я на твоем месте, а ты на моем, от меня было бы столько шуму, что ты отрубил бы мне голову в первый же день… Ну да ладно, забудем покамест наши обиды и дрязги. Я собрал вас здесь по иному поводу. Затем чтобы вы узрели невероятное чудо, обещанное мне последним из кригарийцев по прозвищу Пивной Бочонок. Да-да, тем самым кригарийцем, которого так не поймали стражники и храмовники Тандерстада… Вон тот безволосый человек у столба – это он и есть.

Перст короля указал на Баррелия. Монах не шелохнулся, хотя при иных обстоятельствах наверняка отпустил бы высокородным эфимцам поклон.

– И зачем ты позвал сюда богомерзкого язычника?! – возмутился Симариус. – Особенно теперь, когда ты принял важнейшее в своей жизни решение обратиться в веру единственного истинного бога?

– Хм… – Рябой пригладил рукой свою редкую бороду. – Разумеется, Святейший сир, я не приглашал к себе кригарийца – вот еще! Он сам явился в Хекс и настоял на нашей встрече. И я ему не отказал, ведь он поклялся, что принес ценнейшие для нас сведения. И то, что я от него услышал хм… Скажу, что это действительно впечатляет. Представляете, Пивной Бочонок поклялся головой, что он тоже может служить проводником силы Громовержца.

– Какое неслыханное, чудовищное богохульство! – вскричал первосвященник. – Да за такие слова я испепелил бы кригарийское отребье прямо на месте, если бы ты не запретил нам расчехлять блитц-жезлы без твоего позволения!

– Поэтому и запретил, чтобы вы не жарили ими моих гостей, которые пришлись вам не по нраву, – усмехнулся Гвирр. – Но сейчас я требую, чтобы ты достал свою громовую палку и передал ее мне. Не волнуйся, не сломаю – верну ее тебе в целости и сохранности. Просто перед тем, как обратиться в новую веру, хочу познакомиться с символом твоей святости. Ты же не против, Святейший сир?

– Вовсе нет, но… – Симариус замялся. – Понимаешь ли, о Владыка Севера, у нас в Капитуле тоже есть незыблемые законы и традиции. И один из этих законов категорически запрещает передавать символы нашей святости в посторонние руки. Даже королевские, если на то пошло.

– Да брось! – отмахнулся Рябой. – Как будто по вечерам ты сидишь и сам чистишь свой символ от грязи! Наверняка за тебя это делают слуги. А раз громовую палку разрешено брать слугам, то почему нельзя королю? В чем дело, Святейший сир? Не хочешь ли ты сказать, что считаешь меня ниже слуг, которые за тобой ухаживают?

– Извини меня, о Владыка Севера. Я имел в виду вовсе не это, – не стал пререкаться с хозяином благоразумный первосвященник. – Просто я неверно выразил свою мысль, пытаясь напомнить, какую реликвию тебе доверяю.

И он, встав со скамьи, самолично преподнес свой блитц-жезл королю, а затем, сохраняя достоинство, вернулся на место.

– Какая сложная и тонкая резьба, – оценил Рябой внешний вид громовой палки, покрутив ее в руках. – На моих островах таких искусных резчиков отродясь не водилось. И материал любопытный… Как он называется?

– Редкая порода ценного камня, о Владыка Севера, – пояснил Симариус. – Он называется эрдус. Легкий и мягкий, но не дающий силе Громовержца случайно обжечь мне ладонь.

– Однако наконечник, гляжу, тут железный, – продолжил разглядывать священную реликвию Гвирр. – И тоже сложно устроенный. Зачем это?

– Сие ведомо одному Господу, – пожал плечами Святейший сир. – Все до единой детали сделаны в точности по его завету.

– Да-да, а как же иначе. – понимающе закивал Рябой. А затем перевел взор на ван Бьера и поманил его рукой. – Подойди ко мне, кригариец.

– Что… что ты задумал?! – снова всполошился Симариус и подскочил с лавки. – О Владыка Севера, молю тебя – не дай язычнику прикоснуться к блитц-жезлу! Его рука навсегда осквернит священный символ, а ты… После этого тебе станет гораздо сложнее обрести благодать Громовержца! Ты слышишь меня, Владыка? Я не шучу! Нельзя заигрывать со скверной, готовясь озарить свое сердце светом истинной веры также, как нельзя наливать вино в прохудившийся кувшин!..

– Громовая палка не похожа на кресало, – заметил король монаху, не обращая внимание на выкрики главы Капитула. – Как по мне – обычный жезл, разве что утяжеленный. Ни разу не видел, чтобы курсоры его трясли или чем-нибудь по нему шоркали.

– Этого и не требуется, – ответил Баррелий, встав напротив Гвирра. – Не спорю – устройство хитрое. Но когда откроешь его секрет, стрелять из него будет проще простого. Так что скажешь, о Владыка Севера? Готов ли ты стать богом, которому Капитул будет смиренно прислуживать, делая для тебя молниевые кресала? Или ты намерен и дальше считать Капитул своим партнером, тогда как в действительности станешь прислуживать ему?

– Я достал тебе нужную палку, – ответил Рябой. – Возьми ее и яви мне чудо. Ну а со всем остальным я уж как-нибудь разберусь.

– Но мы еще не договорились о награде, – напомнил ван Бьер, поглядев на тетрарха. – И да, я по-прежнему не намерен с тобой торговаться.

– Тетрарх был мне нужен, чтобы утрясти формальности с передачей трона. – Рябой досадно поморщился. – Вот только на кой ляд мне это эфимское крючкотворство? Отныне в Эфиме царят законы Севера. А в Хойделанде ни одна бумага не даст тебе власти, если ты сам не в силах возложить корону себе на голову. А тому, у кого есть на это силы, никакие бумаги и печати не указ… Ладно, договорились. Сдержи клятву, и тетрарх твой. Забирай его и проваливай на все четыре стороны.

– Ты принял мудрое решение, о Владыка Севера. Да будет так, как ты сказал. – Кригариец поклонился и лишь теперь забрал у него блитц-жезл.

Не только первосвященник, но и его спутники вскочили со скамьи и взялись проклинать язычника, когда священная реликвия перешла к нему в руки. Но их вопли сразу утихли, когда дружинники вскинули арбалеты. И хоть это оружие было нацелено не на курсоров, а на ван Бьера, они очутились между ним и стрелками и оттого почувствовали себя неуютно.

– Вот и все! – подытожил Симариус, бессильно плюхнувшись на лавку. – Моя доверчивость вовлекла меня в страшный грех! Мой священный символ осквернен и отныне подлежит уничтожению, а я понесу суровое наказание. Зачем ты поступил со мной так, о Владыка Севера? Особенно после всего того, что Капитул для тебя сделал?

– Да полноте причитать, Святейший сир, – всплеснул руками король. – Разве у тебя нет запасной громовой палки? Не верю. И насчет наказания тоже. С твоей-то необъятной святостью переживать из-за такого пустяка – все равно, что мне переживать из-за пятнышка грязи на рукаве! Да и кто вправе наказывать тебя кроме самого Господа Бога? Но он, как видишь, почему-то не спешит поразить язычника молнией за его дерзость. А может Громовержцу самому любопытно, сдержит кригариец данную мне клятву или нет?.. Дерзай, Бочонок. Я жду.

– Какое мерзкое зрелище! – провозгласил Симариус, глядя на то, как ван Бьер нацеливает блитц-жезл на стену, рядом с которой не было ни слуг, ни дружинников. – Скорее, небо рухнет на землю, чем твой богопротивный гость станет проводником господней силы!..

…Первосвященник собирался выкрикнуть что-то еще, но в следующий миг едва не упал от испуга со скамьи, потому что зал озарила вспышка голубого пламени, сопровождаемая громким треском. Извилистая молния прорезала воздух и, ударив в стену, вышибла из нее снопы искр, белый дым и каменную крошку.

За первой молнией последовала вторая, а за нею – третья. Они оставили на камнях устрашающие ожоги и трещины, а едкий дым быстро разлетелся по залу, вызвав кашель у некоторых дружинников и воевод.

– Как?.. Как ты узнал?.. Кто тебя этому научил? – раздался в воцарившейся тишине хриплый дрожащий голос Симариуса. – Назови мне имя!.. Имя того, кто это сделал!

Но «чудотворец» даже не взглянул в его сторону. Вместо этого Баррелий, держа оружие на ладонях так, чтобы это не восприняли за угрозу, вернулся к королю и положил блитц-жезл перед ним на стол. А потом указал пальцем на один из множества элементов жезлового орнамента и пояснил:

– Вот под этим лепестком, о Владыка Севера, находится секретная кнопка, которая выпускает молнии из громовой палки. Просто так лепесток не сдвинешь – на него надо сначала крепко нажать, затем повернуть задом наперед и лишь тогда он освободит тебе кнопку. Если поупражняться, ее можно открывать столь же быстро и незаметно, как это делают курсоры.

– Будь я проклят! – пробормотал Рябой. – Значит это и впрямь никакая не реликвия, а всего лишь обычное оружие!

– Воистину так, – подтвердил монах. – И в нем, как в любом стрелковом оружии, тоже кончаются снаряды. По моему опыту, громовой палки хватает на пять-шесть выстрелов, а потом ее надо перезаряжать. Мне это сделать так и не удалось – два из трех моих трофейных жезлов отныне бесполезны. Но тебе посчастливилось. Теперь у тебя есть мастера, которые изобрели громовую палку и которые с радостью преподнесут тебе весь свой арсенал.

Баррелий посмотрел на ошарашенных курсоров.

– В этом можешь не сомневаться, – злорадно улыбнулся Гвирр. – Куда же они денутся, если Капитул сам вознес меня на эфимский трон и отдался мне в услужение.

– Имя, язычник! Приказываю: назови имя того, кто посвятил тебя в сие великое таинство! – не унимался Симариус, шатаясь и потрясая кулаками. Смотреть на него было жалко. Кабы не поддерживающие его курсоры, в своем припадке бессильного гнева он бы уже потерял равновесие и грохнулся на пол.

– Да не такое оно и великое, – снизошел наконец до него ван Бьер. – То, что Капитул научился первым укрощать молнии, не дает вам власть говорить со мной и другими от имени бога. Точно также, небось, вели себя и жрецы древности, которые раньше всех постигли свойства огня. Но культ огнепоклонников давно умер, и культ заклинателей молний ожидает подобная участь. И все же ваш вопрос справедлив: у вас есть право знать, кто нанес Капитулу смертельный удар. Нет, конечно, это не моя заслуга. Интересующего вас человека звали Шон Гилберт. Если помните, он был гранд-канцлером Дорхейвена, но тамошние курсоры убили его и разогнали Торговый совет, который он возглавлял. Убили за то, что он похитил у дорхейвенского Капитула Книгу Силы, где были описаны все ваши таинства. И это правда – сир Гилберт действительно был причастен к тому преступлению. Только Книгу вы так и не нашли, а вот мне довелось заглянуть в нее одним глазком. Увы, она оказалась чересчур сложной для моей глупой головы, но один секрет оттуда я расшифровал. И теперь передаю его Владыке Севера, а вам – привет от покойного Шона Гилберта, за чью смерть я теперь сполна рассчитался.

Побледневший Симариус взмок и дышал так тяжко, как будто прибежал сюда без передышки из самого Тандерстада. Казалось, его вот-вот хватит удар. Чему кригариец уж точно не огорчился бы, поскольку о здоровье первосвященника теперь следовало беспокоиться Рябому. А ван Бьеру осталось лишь забрать Вальтара Третьего и покинуть Хекс, только их обоих островитяне и видели…

Однако не тут-то было. Удар Симариуса не хватил, но лучше бы дело закончилось этим, а не тем, чем обернулось в итоге. Случилось нечто более страшное – первосвященник обезумел и впал в смертельный раж.

– Свидетели! – возопил он жутким голосом. – Как много свидетелей! Грех! Великий грех! Никто не должен уйти отсюда, вы слышите меня, братья! Никто! Выжгите дотла это гнездо нечестивцев! Жгите нещадно всех и да поможет нам бог!..

Свита могла бы пропустить мимо ушей крики ополоумевшего главы Капитула. Но, судя по всему, подчинение Святейшему сиру было крепко привито его слугам, и они не могли не исполнить его волю. Даже самоубийственную. Поэтому курсоры без колебаний выхватили свои блитц-жезлы, и сей же миг тронный зал утонул во вспышках молний…

Глава 37

Все это произошло очень быстро. Но не настолько, чтобы ван Бьер не успел догадался, зачем курсоры схватились за оружие. И пока они вынимали блитц-жезлы из поясных чехлов, кригариец перепрыгнул через стол, схватил в охапку Вальтара Третьего и повалил его на пол.

Поэтому, когда разразилась бойня, Баррелия и тетрарха в ее гуще не оказалось. Впрочем, это еще не гарантировало, что они не окажутся среди жертв. Стрельба молниями в тронном зале была сродни размахиванию бичом на многолюдной площади. Тем более, что таких «бичей» захлестало по сторонам сначала три, а вскоре еще больше.

Хозяева тоже смекнули, что Симариус не шутит. Но члены Капитула были почетными гостями, и дружинники не могли атаковать их без приказа. Поэтому первый удар нанесли курсоры. Три полыхнувшие молнии прожгли бреши в ряду защитников короля, отчего в зале кроме запаха божьей силы засмердело горелой плотью.

– Убить заклинателей! – заорал поздновато опомнившийся Гвирр. – Смерть эфимским ублюдкам!

Ему ответил дружный рев бросившихся в бой воинов и щелчки арбалетов. Два блитц-жезла тут же погасли – рой болтов уложил двух курсоров, – но одна молния продолжала метаться промеж колонн, натыкаясь на новые жертвы. Некоторые из них не сгорали, а лишь получали ожоги. И орали потом так истошно, что даже у видавшего виды Баррелия по коже побежали мурашки.

Перезаряжать арбалеты никто не стал. До заклинателей молний было рукой подать, и те островитяне, что избежали небесного пламени, набросились на них со всех сторон.

В последний момент первосвященник выхватил блитц-жезл из рук утыканного стрелами курсора и успел выстрелить в ближайшего врага. Молния прожгла того насквозь, разметав его горелые внутренности по столу, но тут к Симариусу подлетели еще трое. Сразу два клинка пригвоздили его к стене, а секира третьего дружинника с размаху раскроила ему череп до самого позвоночника.

Последний защитник Симариуса тоже был буквально разрублен на куски. Вот только радоваться победе уцелевшим Гвирру, двум воеводам, семи дружинникам и трем слугам пришлось недолго. Не успел король отдать новое распоряжение, как в зал ворвались оставшиеся курсоры. Те, которых не пригласили на представление, но которые услышали шум битвы и треск молний, поняли, что стряслась беда, и ринулись на подмогу братьям.

– Режьте этих скоморохов! – взревел Рябой, едва завидев в дверях растерянных курсоров. – Выпотрошите их всех!

Вот только с потрошением не задалось. Оторопь со «скоморохов» сошла очень быстро. Прежде чем их атаковали, в зале будто зажглось маленькое солнце – так много блитц-жезлов выстрелило одновременно.

И это было последнее, что увидел в своей жизни Владыка Севера. В руке он по-прежнему держал блитц-жезл Симариуса, но в суете так и не смог им воспользоваться. Угодив в перекрестье молний, Рябой и его соратники вспыхнули словно факелы, даже не успев заорать от боли. После чего их дымящиеся тела попадали вповалку, и лишь по короне, надетой на голову Гвирра, его труп можно было отличить от прочих обугленных трупов.

Предсмертный приказ Симариуса был почти выполнен. Кроме ван Бьера и Вальтара прочие свидетели разоблачения главной тайны Капитула погибли. Однако «выжечь дотла гнездо нечестивцев» у курсоров все равно не вышло. Разыгравшуюся в тронном зале бойню услышали не только они, но и стерегущие Хекс дружинники. А их было во много раз больше, и они уже бежали на шум со всех концов замка.

– Что здесь творится, кригариец? – спросил Вальтар, с ужасом глядя из-под стола, куда затащил его монах, на валяющиеся рядом обгорелые трупы.

– Ни звука, Великий сир! – предупредил его Баррелий, пытаясь определить, что делают заклинатели молний. Судя по их крикам, они были растеряны и ошарашены тем, что увидели, и тем, что сами натворили. Только было непохоже, что они собираются дать бой орущим снаружи островитянам. По крайней мере ван Бьер не услышал призывов занять оборону или прорываться из крепости. Курсоры галдели наперебой, но это были вопли панически напуганных людей, не знающих, как им быть дальше. А время, оставшееся у них для принятия какого-либо решения, неумолимо уходило.

Они так и орали друг на друга, когда в зал нагрянули новые силы хозяев. И уже не мелкая кучка островитян, на которую курсоры наткнулись до этого, даром что ее возглавлял сам король. Поток дружинников распахнул ворота с такой силой, что те едва не сорвались с петель, а затем с ревом хлынул внутрь, готовый растерзать любого, кто встанет у него на пути.

Все, на что могли положиться курсоры, это на свои молнии. И принялись жечь толпу, пока она до них не добралась. Вот только зарядов у убийц короля оставалось немного, а они, обуянные страхом, отстреливались почти без остановки. И продолжали давить на кнопки, даже когда оружие переставало стрелять, превращаясь в обычную палку. Которая в руках священника уже не представляла для их врагов опасности.

Впрочем, до того, как в зале сверкнула последняя молния, сгорело еще немало хойделандеров. Но это все равно не изменило перевес сил в битве. И как только гости лишились своего единственного оружия, они утратили все остатки боевого духа. Часть из них, поняв, что сопротивление ничего не дало, упала на колени и взмолилась о пощаде. А остальные пустились бежать вглубь замка в отчаянной надежде отыскать другой выход.

Неведомо, улыбнулась ли кому-то из вторых удача, но мольбы первых помогли им не больше, чем блеяние – ведомым на бойню овцам. При виде обгорелых собратьев островитяне начисто забыли о милосердии. Вновь до Баррелия долетели удары кромсающих человеческую плоть мечей и секир, а также хруст костей и чавканье кишок, вываливающихся на пол из вспоротых животов. И снова расправа не затянулась. Все курсоры разделили судьбу первосвященника, поплатившись за смерть Гвирра Рябого тут же, не сходя с места.

– Оденьте это, Великий сир! – обратился к тетрарху ван Бьер, протягивая ему свою накидку. Сам же монах подобрал меч, что выпал из руки одного из мертвецов, натянул на голову чью-то опаленную шапку и стал отличаться от браннеров лишь отсутствием бороды. Что в непроглядном дыму, заполонившем зал после молниевого шторма, не слишком бросалось в глаза.

С Вальтаром все обстояло сложнее, но у Баррелия была мысль, как провести его через разъяренную гибелью короля толпу.

– Притворитесь обожженным, – наказал монах, протягивая тетрарху обрывок сгоревшей тряпки. – Вымажьте сажей лицо. А как пойдем – хромайте, стоните, кашляйте… Короче, хорошенько мне подыграйте.

– Все ясно, – кивнул Вальтар. И, взяв рассыпающуюся в руках тряпку, растер ее прах по лбу и щекам, которые тут же приобрели цвет как у лежащих повсюду обугленных трупов.

– Сойдет, – подытожил кригариец, осмотрев чумазого спутника. – А теперь идемте – времени у нас в обрез.

Артист из Вальтара Третьего получился убедительным. Закрыв ладонью половину лица, он начал громко стонать, кашлять и припадать на одну ногу. А ван Бьер, ведя его под руку, покрикивать на встречных хойделандеров:

– Расступись, не мешайся! Пропусти раненого, брат! Дай дорогу, кому говорят! Ради всего святого, брат, позволь пройти!

Смрад горелых тел в зале едва не выедал глаза. И никто не усомнился в том, что Баррелий ведет на свежий воздух взаправдашнюю жертву курсорских молний. Тем паче вокруг хватало других сердобольных, что помогали обожженным, но выжившим соратникам.

Да никто к беглецам и не присматривался. Весть о том, что Симариус сжег Гвирра, пятерых воевод и еще десятка три братьев, ошеломила дружинников. Никто, естественно, по павшим слез не лил. Островитяне выражали скорбь иначе: забористой бранью и разгромом мебели. Хотя все их проклятья улетали в пустоту. Убийцы короля были не просто умерщвлены. Опоздавшие на расправу дружинники не могли даже плюнуть на их трупы, поскольку те были изрублены на части и разбросаны по всему залу.

Баррелий надеялся, что облетевшая хойделандеров горестная весть соберет их всех у тела Рябого. Ну а беглецы тем временем выберутся за крепостную стену и скроются во мраке. Но нет, не судьба. Как оказалось, люди Кормила не покинули свой пост, хотя сам Годурр, очевидно, убежал в тронный зал, поскольку его у ворот не наблюдалось. И убежал не один – стражников осталось всего пятеро. Почти вдвое меньше, чем было до этого. Но все равно больше, чем того хотелось бы монаху.

Обнажив мечи, Сломанные Весла заперли ворота на засов. И теперь с тревогой взирали на охватившую замок суету, окликая каждого, кто пробегал неподалеку, но всем было не до них. То, что король мертв, они наверняка уже выяснили – крики об этом доносились отовсюду. Но иные подробности стражникам вряд ли кто-то рассказывал.

Ван Бьеру меньше всего хотелось разговаривать с привратниками, особенно в компании с низвергнутым правителем Эфима. Вот только Сломанные Весла знали кригарийца в лицо. Да и Вальтара Третьего, вероятно, могли опознать. Но даже если не опознают, богатая одежда под его накидкой наведет их на правильные мысли.

Как бы то ни было, но искать другие выходы было не резон. Тем более, что их вообще могло не быть. И ван Бьер повел тетрарха прямиком к воротам, объясняя на ходу, что тому предстоит делать.

– Как только появится шанс, Великий сир, и я крикну «Бегите!», так сразу убегайте вниз по дороге, – наказал ему кригариец. – Я задержу стражников и потом постараюсь вас догнать. Но если не смогу, у подножия холма вас должны встретить. Человеку, который окликнет вас и спросит, далеко ли отсюда до Канса, нужно ответить «Гораздо дальше, чем до Балифорта», и тогда он отведет вас в укрытие. Запомнили?

– Никакого бегства! Я еще в силах за себя постоять, – запротестовал тетрарх. – Если ввяжешься в драку, я тебя поддержу.

– Нисколько в вас не сомневаюсь, – ответил Пивной Бочонок. – Но все же очень прошу сделать по-моему. Держитесь в тени и не рискуйте напрасно своей жизнью. Она слишком ценна для того, чтобы вы ввязывались в каждую встречную драку. Особенно теперь, когда Гвирр и Симариус мертвы, и уже завтра ход войны снова может измениться.

– А ну ни с места, вы, двое! – потребовал один из привратников. Видимо, тот, кого Кормило оставил за старшего. – Кто такие и куда собрались? Хотя постой-ка… – Он указал пальцем на Баррелия. – Да это же кригариец! Решил слинять под шумок, что ли? Врешь, никуда ты отсюда не уйдешь! Никто не покинет замок без особого на то приказа!

– Соболезную вам, ребята, – ответил ван Бьер, – но это не я убил вашего короля и воевод, а курсоры, которым Рябой так опрометчиво доверился. Я же к их ссоре непричастен, поэтому окажите любезность – разрешите пройти.

– Ты что, оглох? – разозлился хойделандер. – Сказано: без приказа не выпустим! Причастен, не причастен – разберемся. Ты там был и все видел, а это главное! И отдай-ка быстро меч! Где ты его взял? Мы же тебя вроде разоружили.

– Подобрал с пола, когда началась бойня, чтобы защищаться от сбрендивших курсоров, – оправдался Баррелий. Но вместо того, чтобы исполнить приказ, осведомился: – А что с канафирской шлюхой? Ее вы тоже заперли в замке или вытолкали взашей, когда разразился шум?

– Откуда ты знаешь про шлюху? – насторожился стражник, переглянувшись с товарищами.

– Когда я поднимался на холм, то обогнал черную девку, которая шла к вам поразвлечься, – пояснил кригариец. – И, сдается мне, она добилась своего уже здесь, в воротах.

– Даже если так – тебе до нее какое дело?

– Просто хочу знать, где она и что с ней. Люблю я, признаться, черненьких. А эта шалава пообещала и меня приголубить, когда я разберусь со своими делами.

– Она в караулке, – ответил браннер, кивнув на башню справа от себя. Одну из тех, между которыми располагалась воротная арка. – Там, где мы ее развлекали, пока не… Короче, Годурр приказал никого не выпускать, а значит и канафирку тоже. Вдруг она никакая не шлюха, а шпионка Плеяды?

– Раз она шпионка, зачем вы оставили ее там одну?

– А куда она оттуда денется?

– Как куда? Поднимется наверх и спустится по веревке с наружной стороны стены.

– На башне стоят в дозоре Киррол и Еррмун. И у них нет веревки, – возразил Сломанное Весло. – И у канафирки ее нет. Уж мы-то эту похотливую стерву с головы до пят ощупали.

– Постой, а как же баллиста? – встрепенулся его соратник. – На ней же есть пеньковый канат, который можно обрезать.

– Ох, да ты же прав, чтоб тебя! – всполошился следом за ним старший. И, задрав голову, крикнул: – Киррол! Еррмун! Отзовитесь! Что там у вас?!

Никто не отозвался. И на повторный крик – тоже, хотя не расслышать его дозорные не могли.

– Мы проверим! – вызвался заикнувшийся о баллисте островитянин. И, хлопнув по плечу товарища, поспешил вместе с ним в башню.

– Эй! – Один из оставшихся браннеров внезапно указал пальцем на топчущегося позади ван Бьера человека. – Протухни моя печенка, да ведь это сам Вальтар Третий! Вымазал морду сажей и думал, что не опознают! Ах ты эфимская гнида!

– В башню! – Баррелий указал тетрарху на дверь, куда только что вбежали двое хойделандеров. И когда Вальтар припустил туда, куда сказали, монах бросился за ним, не отставая ни на шаг.

Столь неожиданный финт кригарийца вызвал у стражников короткую оторопь. И когда они пустились в погоню, беглецы уже заскочили в башню.

Разумеется, ван Бьер поступил так не сгоряча, а с умыслом. После того, как тетрарха опознали, столкновение с хозяевами стало неизбежным. Но драться во дворе означало привлечь внимание других островитян, и тогда желающих выпустить кригарийцу потроха станет гораздо больше. Однако в башне, где, как выяснил монах, его дожидалась Псина, он мог расправиться со стражниками без лишнего шума и не на виду у их соратников.

Внутри горел всего один факел, но его забрала с собой парочка, что отправилась наверх выяснять судьбу дозорных. Поэтому, когда погоня тоже ворвалась в башню, преследователи очутились в полумраке. От факела, что несли взбирающиеся по винтовой лестнице островитяне, вниз долетали лишь отблески. И когда до стражников дошло, что их обвели вокруг пальца, было поздно. Меч, который ван Бьер им так и не отдал, не позволил им вырваться из западни.

Отправив Вальтара подальше от входа, сам Баррелий встал сбоку от дверного проема с мечом наизготовку. Но ударил не сразу, а дождался, когда все враги вторгнутся в башню. И лишь тогда пронзил шею последнему переступившему порог стражнику, пригвоздив его к косяку и отрезав другим путь к отступлению.

Сам ван Бьер при этом лишился оружия. Оно застряло в косяке и выдернуть клинок одним рывком не получилось. Но захрипевшая и забившаяся в агонии жертва выронила свой меч, который монах тут же подхватил. И глубоко разрубил им ключицу второму противнику, едва тот обернулся на шум за спиной.

Третий стражник успел и обернуться, и атаковать. Но его секира угодила не в монаха, а в стену за тем местом, где он только что стоял. Тогда как сам он с занесенным мечом уже очутился сбоку от браннера. И отсек ему голову прежде чем тот атаковал его повторно.

В этот момент сверху донесся грохот, и свет факела замерцал сильнее. Не иначе, взобравшаяся на башню парочка услыхала шум и теперь возвращалась на подмогу своим так быстро, как могла.

Ван Бьер подскочил к лестнице, но увидел иное. Противники не скакали вниз по ступенькам, а кувыркались по ним, причем оба сразу. А следом за ними падал факел, выроненный кем-то из них.

Падение стражников окончилось на первой же лестничной площадке, докуда они докатились. После чего оба так и остались лежать на ней, а факел, провалившись между дощатых ступеней, упал на нижний уровень башни. И непременно бы что-нибудь поджег, если бы Вальтар не подобрал его и не затоптал разлетевшиеся по полу искры.

– Наши планы изменились, Великий сир, – оповестил Баррелий тетрарха, который удивленно глядел на два трупа, к чьей смерти кригариец был уже непричастен. – Вы в порядке? Сможете спуститься по веревке с крепостной стены?

– Никогда прежде этого не делал, – признался Вальтар. – Но если иначе нельзя… Кажется сюда кто-то идет!

– Не беспокойтесь – это наш человек, – заверил его Пивной Бочонок, убирая из дверного проема тело островитянина. – Я, правда, не уверен, что вам понравится иметь дело с Вездесущими, но сегодня они ваши единственные союзники на всем белом свете.

– Не считая последнего кригарийца, – добавила Псина, спускаясь по ступенькам. В одной руке у нее был арбалет, видимо, трофейный, а в другой она держала метательную звездочку, которую только что выдернула из тела стражника. – Позвольте выказать вам почтение, Великий сир. Извините за неблагозвучное имя, но меня зовут Псина и я действительно служу Плеяде Вездесущих.

И она, сойдя с лестницы, отвесила тетрарху поклон. Не грубый, а довольно элегантный и исполненный достоинства; ван Бьер не изобразил бы такой, даже поупражнявшись.

– Зачем я вдруг понадобился Плеяде? – осведомился Вальтар. – А тем более сегодня, когда у меня отобрали все, кроме собственной жизни?

– Виновата, но сейчас нам не до разговоров, Великий сир, – ответила Вездесущая. – Давайте обсудим это позже. А теперь поспешим. Надо убраться из замка до того, как островитяне хватятся привратников и дозорных на башне. Признаться, мне не хочется быть обвиненной в семи новых убийствах. Да еще сразу после гибели Владыки Севера – худшей ночи для того, чтобы прийти к нему в гости, мы выбрать не могли…

Глава 38

– Признайся, кригариец, ты знал, что твоя затея в Хексе обернется бойней, – сказал Вальтар Третий, устало глядя на пляшущие языки нашего костерка. – Ты же не глупец и не верил, что можешь нанести Симариусу тягчайшее оскорбление, а он все стерпит, да еще в присутствии Гвирра Рябого.

– Говоря начистоту, нет, я не знал, что скажет первосвященник о моей выходке, – ответил ван Бьер. – Но я рассчитывал на то, что он разъярится и отчебучит какую-нибудь глупость. Только, конечно, не такую. Мне ведь совсем не улыбалось быть зажаренным молнией после того, как я уже выкупил вас из плена. А тем более вместе с вами. Но что стряслось, то стряслось. Обратной дороги нет. И я боюсь даже предположить, какие новости принесет нам Вездесущая, когда вернется.

Вальтар посмотрел на Эльруну, которая грелась с нами у костра и которую саяна не взяла с собой в разведку. Хотя, скорее всего, лопоухую оставили с нами, чтобы она подслушивала наши разговоры, а не потому что Псина опасалась за ее жизнь. Тетрарх тоже наверняка это подозревал, но все-таки поинтересовался у Баррелия:

– Насколько ты доверяешь Вездесущей? Я премного наслышан о Плеяде. Ее шпионка не стала бы рисковать своей жизнью ради меня даже за гору золота. Но раз Псина рисковала, значит у нее на уме нечто другое, верно?

– Вездесущим можно доверять, пока их цели совпадают с вашими, Великий сир, – ответил монах. – И насчет их презрения к золоту вы правы. Однажды в руки Псины угодила бесценная реликвия, но она отдала ее Плеяде, хотя могла бы получить за нее на стороне не одну гору золота. Почти уверен, что с вами она тоже честна. Как я уже говорил, когда вас предал Капитул, Вездесущие остались вашими единственными союзниками. Если, конечно, не считать остатков лже-культа фреймонистов и недобитых легионеров, которые, не исключено, сумеют выжить.

– Фреймонисты! – Тетрарх покачал головой. Баррелий еще вчера поведал ему историю о двуличном знаменосце, и Вальтар продолжал то и дело вспоминать о ней. – И почему Гийом усомнился в том, что я не прислушаюсь к его словам, если он расскажет мне обо всем напрямую?

– Кессарский служил не только вам, но и Симариусу, чьего гнева он опасался гораздо сильнее, – предположил ван Бьер. – Это как с больным зубом: лучше выдрать его и забыть о боли, чем ковырять его в надежде, что боль уймется. Вот и Гийому было проще самому убить заговорщиков, чем ворошить их осиное гнездо, действуя по закону, но окольными путями. С одной стороны я его понимаю. Но с другой стороны, он объявил кригарийцам не просто войну, а войну подлую, оболгал нас и выставил в дурном свете… Впрочем, отныне это дело прошлое. Кессарский мертв и больше ничего мне не должен.

– Даже не знаю, что тебе и сказать. – Тетрарх сломал хворостину, которую вертел в руках, и бросил ее в огонь. – Ваша война прошла за моей спиной, и я не мог в нее вмешаться. Но если бы я узнал о столь чудовищном обмане, на который осмелился Кессарский, дабы восхитить меня своей отвагой и силой, я это так не оставил бы. Как бы сильно он не был мне предан, за подлог, да еще с убийством, он ответил бы по всей строгости эфимских законов.

– Не сомневаюсь, раз вы так говорите, – кивнул Баррелий.

И они вновь замолчали, прислушиваясь, не возвращается ли Псина.

Вальтар Третий был освобожден из плена три дня назад, но мы все еще находились в окрестностях Тандерстада, уйдя в непролазные леса к северо-западу от замка Цхет. Туда, куда упоенные грабежом столицы южане и островитяне сегодня точно не сунулись бы. Тетрарх не ответил отказом на предложение Вездесущей бежать на запад – да и кто бы даровал ему нынче иное спасение? Но он не пожелал отправляться в путь, не выяснив, чем завершилось взятие города и к чему привела гибель короля Хойделанда. А поскольку Псина собиралась выяснить то же самое, между нею и Вальтаром не возникло разногласий. И вот мы уже вторые сутки дожидались ее в глухом лесу, понятия не имея, где ее носит и когда она вернется.

– Ты сказал, что опекаешь сына своего приятеля, который пал в битве, – вновь заговорил Вальтар, посмотрев на меня. И неважно, что передо мной сидел уже не повелитель Эфима. Все равно от такого внимания тетрарха к моей ничтожной особе мне стало не по себе. – Но я все равно не могу отделаться от мысли, что встречал где-то этого парнишку. Или, может быть, не его, а его отца? Они были сильно похожи?

– Не думаю, Великий сир, – помотал головой ван Бьер. – Шон больше смахивает на мать, если на то пошло.

– Но акцент у него определенно дорхейвенский, – продолжал делиться своими наблюдениями тетрарх. – И имя… Любопытное совпадение: перед тем, как Симариус рехнулся, ты передал ему привет от покойного гранд-канцлера Дорхейвена Шона Гилберта. А ведь мы с сиром Гилбертом встречались, когда он, бывало, наведывался в Тандерстад. Также мне докладывали, что после гибели гранд-канцлера его сын пропал без вести. И вот я гляжу на маленького Шона, в голосе которого звучат интонации западных торговцев, и взгляд которого напоминает мне взгляд бывшего градоправителя Дорхейвена. Настолько, что я как будто узрел его самого, но в юности.

– Шон и правда отучился пару лет в пажеской школе города-республики, – вновь соврал кригариец. – Там-то его и научили читать, писать и считать. Но потом выгнали, когда он осиротел, так как некому стало платить за его обучение. А то, что они с гранд-канцлером тезки – не столь уж удивительное совпадение. Четверть моих дорхейвенских знакомых зовут Шонами, четверть – Хэнками, а треть – Майлзами. Да вы и сами, небось, замечали, как много в тех краях людей с одинаковыми именами.

– Ну да бог с ним. Не бери в голову. Просто я еще не оклемался от всего пережитого и меня атакуют призраки прошлого, – махнул рукой тетрарх. Хотя, судя по его хитрому прищуру, он не поверил кригарийцу. – Вот и девочка мне тоже кого-то напоминает. Но кого – ума не приложу.

– Саяна учить меня быть похож ни на кто и сразу на всех, Велик-сир. Так, как это уметь сама саяна, – ответила Эльруна. И, немного смутившись, добавила: – Только у меня пока плохо выходить. Все из-за моя ухи. Они сильно торчать и я ничего с ними не поделать.

Поскольку лопоухая никогда не призналась бы в этом ни мне, ни Баррелию, надо полагать, с Вальтаром она тоже откровенничала не искренне, а чтобы втереться к нему в доверие. Уж я-то достаточно был знаком и с нею и с Псиной. И давно раскусил сущность Вездесущих, играющих на людских чувствах столь же непринужденно, как хороший музыкант на своем инструменте.

– Не наговаривай на себя, детка. – Несмотря на подавленность, тетрарх все-таки не сдержал улыбку. – Запомни: у тебя красивые уши. Такие же были у моего сына и он тоже страшно переживал, думая, что все над ним насмехаются. И сколько я его ни утешал, сколько ни убеждал, что с его ушами все в порядке, он упрямо мне не верил.

Вспомнив об умершем от чахотки наследнике, Вальтар тяжко вздохнул и пригорюнился.

– Спасибо, Велик-сир, – улыбнулась ему в ответ пигалица. – Мои ухи еще никогда не хвалить такой большой человек как вы. Это честь для махади. И я запомнить ваш совет. Клянусь.

– Что ж, а я запомню твой: быть ни на кого не похожим и одновременно быть похожим на всех, – кивнул тетрарх. – Думаю, теперь, когда мне предстоит скитаться и скрываться от врагов, твой совет мне здорово пригодится…

Псина объявилась, когда стемнело. Понятия не имею, как она отыскала обратную дорогу в кромешной тьме, в которой я, несмотря на костерок, боялся отойти от него даже по нужде. А все потому что кусты и деревья вокруг стояли плотной стеной, и удалившись от лагеря, я едва мог разглядеть за ними огонь.

Само собой, шагов Вездесущей мы не расслышали. А я и вовсе проморгал, когда она вынырнула из темноты. Просто отвернулся от огня, а когда вновь повернулся к нему, Псина как ни в чем не бывало сидела напротив и грела руки над костром.

Тетрарх к этому времени уже спал, но ван Бьер разбудил его, так как вряд ли доставленные шпионкой известия могли ждать до утра.

– Ну что? – осведомился Вальтар у канафирки, протирая глаза. – Насколько все плохо в моем городе и окрест него?

– Все гораздо хуже, чем вы можете себе представить, Великий сир, – ответила Псина. – После гибели короля среди островитян начался раздрай. Случись это в иное время, они сумели бы договориться и, поорав и поскандалив, короновали бы нового Владыку Севера. Но с той поры, как дружины и бранны ворвались в город и учуяли запах огромной добычи, согласье между ними держится на одном честном слове. Сейчас им не до коронации. Все они набивают мешки и телеги столичными богатствами, радуясь, что над ними нет королевской власти и некому призвать их к порядку. Бардак просто жуткий. Никто не в силах остановить грабеж и разрушения. У Гвирра был договор с Симариусом, что островитяне не станут грабить храмы, монастыри и дворцы церковных патриархов. Вот только Симариус сжег Гвирра и расторг союз между Хойделандом и Капитулом. Говорят, от Главного храма остались одни закопченные стены – все добро оттуда вынесли подчистую, а затем храм сожгли.

– А что Григориус Солнечный? – полюбопытствовал Вальтар.

– Как раз к нему подхожу, – кивнула Псина. – До южан весть о гибели Рябого долетела в ту же ночь. Не знаю, как, но долетела. И они не преминули урвать свое, тем более, что были злы на Гвирра, поскольку он их обделил. Тут-то и началось самое страшное. Григориус смекнул, какой бардак начнется среди островитян, и тоже подтерся договором с ними, велев своим армиям перейти Зирт и вторгнуться на правый берег столицы. А затем – прорываться к Мунроку, который хойделандеры еще не захватили.

– Значит, последний союз в Золотой войне распался, и теперь каждый воюет сам за себя, – заключил тетрарх. – Видит бог, страшнее хаоса Оринлэнд еще не видывал!

– Похоже на то, Великий сир, – согласилась канафирка. – Армия южан дисциплинированна. Она способна раздробить дружины островитян на правобережье, а затем разгромить их поодиночке. Но – лишь в том случае, если станет действовать решительно и безупречно. Если же Григориус вдруг споткнется или замешкается, его бывшие союзники вмиг очухаются и сожрут промонторцев вместе с дерьмом. Во-первых, потому что островитян гораздо больше. А во-вторых, стоит им понять, что кто-то намерен отобрать у них трофеи, они озвереют. И тогда каждый из них начнет драться за троих и рвать зубами вражеские глотки, в чем островитяне большие мастера.

– Известно, кто сегодня одерживает верх?

– Увы, пока нет. Солнечный занял немалую часть правобережья, но далеко не все. Зато известно другое: при таком несметном числе грабителей Тандерстад скоро превратится во второй Азурит – город-призрак, где останутся лишь руины да вылезшее из-под земли гномье отродье. Столицу накрыло двойное бедствие: мало того, что ее грабят и рушат, так еще на ее улицах схлестнулись между собой две армии бывших союзников. Ваша правда, Великий сир: такого рукотворного хаоса, который за считанные дни пожрал даже своих устроителей – Симариуса и его клику, – история не упомнит.

– Есть сведения о тех, кто спасся: легионеры, храмовники, кто-то из моих приближенных или из известных горожан? – вконец подавленным голосом спросил Вальтар.

– Тоже нет, к несчастью, – вновь огорчила его Псина. – Не исключено, что немало тех, кого вы упомянули, сбежали из города. Но все они подобно нам ушли в чащобы. И будут отсиживаться там до тех пор, пока не уляжется кровавая буря. А когда она уляжется, неизвестно. Ни одна из воюющих сторон не покинет город, не выметя из него подчистую все ценности. То же можно сказать обо всей тетрархии. Не гневайтесь, Великий сир, на меня на правду, но ваша война проиграна. И если вы намерены остаться в Эфиме, прячась по лесам и болотам, то скоро вас опять схватят и вы погибните.

– А что ждет меня в Канафире? Смерть от старости или от тоски по родине?

– Надеюсь, до этого не дойдет. Все, что вам нужно – выждать до тех пор, пока южане и островитяне истреплют друг друга. Возможно, вам повезет, и кого-то из них загрызут насмерть. А затем вы выйдите из тени и ударите по победителю, не дав ему передышки.

– Ударю? Какими силами?

– Плеяда соберет ваших прячущихся сторонников по всему свету. А также найдет новых сторонников и просто наемников. Весь мир узнает, что вы потерпели поражение и лишились всего из-за гнусного предательства Капитула. Вы – сильная трагическая фигура, которая вызывает сочувствие. Такое, которое заставит мир забыть о всех ваших ошибках, что предшествовали вашему поражению в Золотой войне. С нашей поддержкой вы разыграете этот козырь наивыгодным для вас образом и вернете себе эфимский трон. Ну а покамест вам надо беречь собственную жизнь – вот главная и единственная ваша задача на сегодня. И раз уж на родине у вас это не получится, придется спасаться вдали от нее. Никакого бегства, Великий сир – это лишь стратегическое отступление, которым не пренебрегают ни полководцы, ни властители.

– Намедни ты призналась, что служишь Плеяде обычной шпионкой, – напомнил тетрарх. – Но сейчас ты рассуждаешь о политике словно настоящий магистр.

– Я – лишь колюще-режущий инструмент в руках больших политиков, – уточнила Вездесущая. – Они так часто пользовались моими услугами во всех концах света, что я волей-неволей стала во многом разбираться.

– Ну если так, тогда скажи, какую плату возьмут с меня магистры Плеяды за свою помощь?

– Однако, как вы и сказали, я – всего-навсего простая шпионка. А это значит, что подобные вопросы находятся выше моего разумения. – На сей раз Псина улизнула от ответа. – Я, конечно, готова высказать вам свои догадки, да только нужно ли? Ведь это будут те же самые догадки, которые легко сделаете и вы.

– Все дело в Капитуле Громовержца, не так ли? Вы долго соперничали с ним. И теперь, когда он наконец-то споткнулся, вы спешите его добить, используя в качестве кинжала меня – главную жертву этого самого Капитула.

– Вот видите, – развела руками Псина. – О чем я и говорю: вам мои подсказки не нужны… А теперь, если не возражаете, Великий сир, мне хотелось бы лечь и поспать. Завтра у нас трудный день. Мы выдвигаемся в дальний путь, а нахоженных дорог в этой чащобе нет.

– Ты проделала огромную работу, поэтому не смею больше донимать тебя расспросами, – ответил Вальтар. – Да мне и самому не помешает отдохнуть. Все эти треволнения измотали меня хуже, чем ведение войны.

И он, закутавшись в плащ, улегся обратно на свое место спиной к костру. Только, кажется, не уснул, а лежал с закрытыми глазами, размышляя о том, что утратил, и о том, что готовит ему завтрашний день.

Наскоро отужинав и приказав Эльруне нести караул, ушла на боковую и Псина. А за нею настал и наш черед последовать ее примеру.

Однако едва я сомкнул глаза и стал проваливаться в сон, как меня пнул в бок сапог кригарийца. Пнул не больно, но хорошего настроения мне это на сон грядущий не добавило.

– Вставай, парень, – буркнул ван Бьер в ответ на мое недовольное кряхтение. – Есть разговор.

– А он не может подождать до завтра? – зевнув, поинтересовался я.

– Нет, – отрезал монах. – Вставай и иди за мной. Поговорим наедине. Люди спят, незачем им мешать.

Я проворчал, что, в общем-то, и мне было незачем отбивать сон. После чего, разумеется, покорно встал и поплелся за Баррелием, который шел впереди с горящей палкой в руке. Эльруна проводила нас глазами и ничего не сказала.

Отошли мы недалеко – шагов на полсотни. Но прежде чем перейти к разговору, ван Бьер велел мне наломать немного сухого кустарника и сложить костерок. Запалив его принесенным с собой огнем, монах приказал мне сесть, а сам устроился напротив. Так, что меня и его разделяло трепещущее в ночи, невысокое пламя.

Взглянув на хмурое лицо кригарийца, я смекнул, что он увел меня из лагеря не только затем чтобы не потревожить сон товарищей. Больше походило на то, что ему не хотелось говорить со мной при свидетелях. Ого! И что же такое сокровенное он намеревался мне поведать, о чем не стоило знать канафиркам и тетрарху? Меня снедало любопытство, но я решил промолчать и дождаться, когда все прояснится само собой.

– Нельзя мне подолгу сидеть без дела, – заговорил наконец ван Бьер. – Когда я не работаю, я много думаю. А когда я много думаю, это меня угнетает и у меня опускаются руки.

– По-моему, ты на себя наговариваешь, – заметил я. – Видел я твои «опустившиеся руки» после того, как ты в последний раз вышел из долгих раздумий. Сколько фреймонистов ты зарубил тогда в башне ибн Анталя? Десять? Больше?

– Помолчи, дай договорить, – перебил он меня. – Так вот, насчет моих рук и всего остального. То, что они еще не дрожат и отсекают вражьи головы с одного удара – этоненадолго. Я старею, Шон. И чем дальше, тем сильнее это чувствую. Также, как с годами начал чувствовать много чего еще, что не беспокоило меня в молодости. Вот и теперь меня изводит одна мысль. Вроде бы глупая, но она так крепко втемяшилась мне в башку, что ничем ее оттуда не выгонишь. Два дня мы торчим в этом лесу, и два дня я думаю только об одном и том же. Каждый день, с утра до ночи. Да и по ночам тоже, так как в последнее время мне плоховато спится.

Он удрученно вздохнул.

– Может, тебе просто надо выпить и отдохнуть в каком-нибудь борделе? – робко предположил я, хотя помнил, что мне было велено помалкивать.

– О, если бы все было так просто! – Баррелий хрустнул пальцами. – Это ерунда. Мне и раньше доводилось подолгу не видеть баб и выпивку, так что к их отсутствию я привычен. А вот то, что всяк называет меня сегодня последним кригарийцем, меня коробит. Даже несмотря на то, что это сущая правда. Никак не свыкнусь с тем, что я – последний из нашего брата. И что с моей смертью в мире не останется ни одного кригарийца.

– Не так давно ты уже говорил мне об этом, – припомнил я.

– Да, было дело, – согласился ван Бьер. – Тогда я надеялся, что хандрю, потому что еще не оправился от дурных вестей и от удара по голове. Но нет, с горькой правдой я свыкся, голова болеть перестала, а хандра не прошла. Однако сегодня я наконец-то додумался, как ее вылечить! Даже странно, что такая простая идея не осенила меня раньше.

– И что ты собрался делать?

– Перестану быть последним кригарийцем. Только и всего.

– Но как? Это же… – Я недоуменно захлопал глазами. – Это же невозможно!

– Нет на свете ничего невозможного, парень, – улыбнулся Пивной Бочонок, только было в его улыбке нечто, заставившее меня насторожиться. – Я не буду последним из нас, потому что им станешь ты!

– Ч-ч-чего-чего?! – Моя челюсть сначала задрожала, а потом отвисла.

– Ты станешь кригарийцем, – повторил монах. – Под моим чутким надзором, разумеется. Помнишь, Вирам-из-Канжира обращался ко мне «учитель», а после я приказал тебе никогда не называть меня так? Так вот, я передумал. Пора мне воскресить в памяти навыки учителя. И выстрогать себе новую палку наставника взамен той, что унесло море, когда наш монастырь Фростагорн обвалился с прибрежного утеса.

– Погоди-погоди! – Я замахал руками. – Ты что, серьезно? Как будто ты со мной незнаком! Да из меня получится такой же кригариец, как из говна стрела! И вообще… Эй, ну ладно, ты ведь шутишь, правда?

– Шутки кончились, парень. – Его суровый тон говорил о том, что он и впрямь абсолютно серьезен. – Кригарийцы не умрут вместе со мной. Возможно – с тобой, но на мне наши традиции не оборвутся. И я в лепешку расшибусь, чтобы этого не случилось. А ты в лепешку расшибешься, но освоишь науку адептов Кригарии. Даю слово, что буду учить тебя до тех пор, пока один из нас двоих не издохнет, закопай меня Гном!

– Но ты постигал науку кровопускания с малолетства! А мне уже тринадцать и я слишком стар для того, чтобы начинать учебу!

– Чушь собачья. Среди нас двоих есть лишь один старик и это точно не ты. За год, что мы с тобой знакомы, ты неплохо закалился и оброс мускулами. Ты, скрипя зубами, расхлебывал со мной дерьмо, в которое я только ни встревал. И ты не сбежал от такого злыдня, как я, хотя мог задать деру в любой момент. К тому же у тебя есть полное право стать моим учеником – ты же сразил в бою самого кригарийца!

– Не в бою. Я убил Вирама-из-Канжира издалека стрелой в спину. Это не считается.

– Все считается, когда судьба кригарийцев и их доброго имени висит на волоске. Или ты что, против? Я оказал тебе – сироте и бродяжке, – величайшую честь в твоей жизни, а ты струсил? Струсил или нет?

– Конечно, нет, о чем ты говоришь! – поспешил я оправдаться. – Просто… Просто у меня голова кругом идет. Еще вчера ты не желал, чтобы я шел по твоим стопам, и прочил мне судьбу книжного червя, а теперь настаиваешь на обратном. Да если бы ты вдруг заехал мне кулаком в рожу, я и то удивился бы меньше, честное слово!

– Еще вчера мир был другим, парень. И ты – тоже. А в нынешнем мире писарям и книгочеям не место. В нынешнем мире книжный червь – первейший корм для могильных червей. Неведомо, сколько продлятся хаос и беззаконие. Возможно, долгие годы или десятилетия. Но тебя не испугает нависшая над тобой Большая Небесная Задница, ведь ты пройдешь лучшую из всех школ и даже в хаосе станешь чувствовать себя как рыба в воде. Это мой долг – подготовить тебя для жизни в дерьмовом мире, уж коли обернулось так, что больше сделать это попросту некому.

– До того, как тебя стукнули по голове, ты не считал, будто что-то мне должен, – заметил я.

– Моя разбитая голова тут совершенно ни при чем, – отмахнулся он. – Я много чего тебе говорил, но не всегда говорил то, что думал. Наверное, твой отец тоже частенько так поступал, да?

– Гораздо чаще, чем ты, – согласился я.

– Ну вот видишь, – ухмыльнулся ван Бьер. – Поэтому не надо каждое мое слово принимать за чистую монету. Впрочем, ты уже не маленький и сам разберешься, когда я с тобой честен, а когда лукавлю… А теперь марш спать. С рассветом тебя ждет новая жизнь, и лучше начать ее отдохнувшим.

– А можно, я еще посижу здесь и подумаю? Сам понимаешь, не каждый день мне предлагают войти в историю.

– Твое право, – не стал возражать Баррелий. – Думай. Только недолго. Кригарийцев учат принимать важные решения за десять вдохов и выдохов. Или за двадцать, если решение слишком трудное. Чем раньше возьмешь этот совет на вооружение, тем лучше. Мне он всегда помогал… Ладно, как знаешь, а я пойду и попробую вздремнуть. Завтра с утра мне еще выстрагивать наставническую палку, а в этом поганом лесу дерево с прямыми ветками надо еще поискать.

Ван Бьер поднялся и ушел, бурча под нос свою любимую похабную песенку про красавицу Мари с роскошным задом, что говорило о его улучшившемся настроении. А я остался у костерка и, сам того не желая, начал считать собственные вдохи и выдохи. Хотя что-то подсказывало мне: считать до двадцати вовсе не потребуется…

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38