Александра [Дарина Грот] (fb2) читать онлайн

Часть I

1

Тихо. Слышно лишь как ветер шелестит верхушками деверев, обильно обросшими листвой. Ветерок легкий, нежный, проходит между стволами, обдувая многолетнюю кору приятным теплом. Листья шелестят, шепчутся друг с другом, о чем-то рассказывают, делятся впечатлениями о своей новой жизни. До травы ласки ветра не доходят, лишая ее приятной возможности размяться, пошевелиться и пошептаться.

Солнце светит, но само скрыто за острыми верхушками елей и сосен, овальными полусферами осин и дубов. Лучи проходят между ветвями, стволами, листьями, впиваются амурными стрелами в землю, страдающую уже 3 недели без влаги. Нет ни одного промежутка, не заполненного солнечным, льющимся светом. Зеленая трава в свете светила принимает изысканный изумрудный цвет, заливается его мягкими оттенками, сверкает теплыми тонами. Скоро начнет чернеть. Как же сильно она хочет пить! Как сильно хотят пить ее дети! Корешки и громоздкие коренья иссушают почву, бездвижно ищут воду, желая лишь одного: напоить свои густые кроны, свои тощие травинки, цветущие цветы. Но жара стоит уже 3 недели. Не смилуется беспощадное солнце, светит все ярче, само расширяется и кажется, что вот-вот охватит собой все небо и сожжет землю и ее детей дотла, не оставит от них даже черного угля.

Усталые, измученные муравьишки бегают между травинок, трудятся, облагораживают муравейник, добывают еду своей королеве, а самые стойкие солдатики все еще ищут не испарившуюся в жестоких лучах солнца капельки утренней росы. Тщетно ищут. Все стоит сухостоем. Умирает.

Пчелы, пухлые, тянущие на себе пыльцу, продолжают работать, опылять безжизненные цветы, попивая их сладкий нектар. Птицы молчат. Кто в гнездах сидит с открытым ртом; кто пытается отыскать пропитание, а кто-то и вовсе на ветках сидит, на самых высоких, весело покачиваясь в такт ветру.

Лес живет, несмотря на упавшую на него невыносимую жару. А что же еще остается делать? Жизнь не может остановиться сама по себе. Она будет циркулировать до последнего. До самого момента, пока что-то или кто-то не остановит ее. Холод ли, жара ли, надо жить дальше и инстинкты живого существа, у кого есть сердце и у кого его нет, будут жить, или уже как придется – выживать.

Босая нога бесшумно опустилась на сухой мягкий мох и замерла. Горячий воздух прошел через маленькие ноздри, оставив в носу различные запахи. Движение замерло. Ветер чуть усилился, сильнее зашевелил покладистыми макушками. Чистое, голубое небо, видневшееся сквозь пестрящую зелень, медленно и угрожающе наполнялось сначала облачками, затем пухлыми облаками серого цвета, матовыми, непрозрачными. Деревья шуршали, усиливая свой шепот, словно они уже не о любви говорили, а ругались как скверные хозяйки в коммунальной квартире. Ветки начинали хрустеть скрипучими свистами, стволы старых деревьев издавали протяжный, утробный звук, похожий на рев морского котика. Казалось, что вот-вот грохнется то или иное стонущее дерево. Ветер усиливался, нагоняя зловещую атмосферу на летний лес.

Темнело. Солнце только начало уходить из зенита, а тучам, стекающимся над лесом, крадущим дневной свет, взамен оставляло лишь промозглую, страшную тьму.

Босые ноги, утопшие в иссохшем мхе, не двигались. Тонкие, как прутики руки, казавшиеся чуть смуглыми из-за яркого солнца, держались за ствол старой ели, чьи ветви грузно висели, клонясь к низу, словно огромные медвежьи лапы. Черные глаза, устремленные в хмурое небо, сверкали как черный кварц в свете яркой луны.

Стрекот насекомых стих, затихли жужжания крыльев. Тишина-предвестница окутала собою лес.

Тонкие губы цвета розовой пудры улыбнулись, пока глаза все еще созерцали красоту грозного неба. «Сейчас», – подумала она, – «сейчас вдарит!». Сердце затрепетало в предвкушении и ожидании первого страшного удара грома.

Небо полностью почернело, замазав голубой цвет темно-синими и черными красками. Ветер неиствовал, заставляя деревья кланяться ему и они, сопротивляясь, все равно склонили свои макушки, ударяясь друг о друга, теряя листья и иголки, треща ветками.

Черное, кучевое небо на секунду озарилось полоской, разрезавшей черноту напополам, словно кнутом. И сразу же мгла поглотила небо. Тут же где-то издалека послышалось, словно кто-то пересыпает маленькие камушки, нарастающее грохотание, несущееся прямо на лес, набирающее силу. Как только гром в полной своей мере добрался до макушек леса, он рухнул вниз так, что земля заходила ходуном под босыми ногами.

Губы растянулись еще шире в улыбке, радостно затопотали ступни, утопая в сухом мхе. «Сейчас», – снова подумала она, – «сейчас все попьют вволю. Потерпите!».

И вот первая капля, толстая, тяжелая, оторвалась от черной тучи и словно ракета воздух-земля, устремилась вниз. Закончила она свое мимолетное путешествие, разбившись в плоскую лепешку на лбу у девушки, ровно между бровей. Девчонка рассмеялась, оскалив зубы, с кривым прикусом.

– Ну давай! – закричала она, подпрыгивая на месте, хлопая в ладоши. Ее волосы, распущенные, ниже поясницы, темно-черного цвета, разлетались в разные стороны, словно желая сбежать от страшного ветра, который уже потихоньку перерос в легкий ураган. В волосах застряли листья, хвоя с елей и сосен, маленькие сучки и сухие древесные грибы, размера с булавочную головку. Ветер трепал волосы в разные стороны без жалости и сострадания. Девчонка продолжала стоять в центре бушующей непогоды и смеяться.

Вторая капля опустилась на лицо, словно затухшая искра, обжигая раскалённую кожу. За ней третья, четвертая и уже через несколько секунд обрушился яростный ливень. Сверкнула молния, раздался еще один раскат страшного грома. Казалось, что он гремит прямо над головой, что еще чуть-чуть и небо не выдержит и упадет, сломав хрупкую природу человека в труху.

Как же сильно буйствовала гроза, заливая водой лес, измученный затяжной засухой и в то же время, вырывая деревья с корнями, валя их в беспорядочном хаосе, задевая другие деревья. Как же сильно радовалась она, подставив руки небу, умываясь его слезами. Волосы быстро намокли, потяжелели, прилипли к лицу, не желая больше подчиняться императивной силе беспощадного ветра. По лицу струились ручьи дождя, мешая открыть глаза.

Тело, полностью обнаженное, казалось, промокло насквозь, залилось даже под кожу так, что она вот-вот вздуется, как старый линолеум на кухне под раковиной. Под натиском разъяренного ветра тело начало покрываться мурашками. «Холодно?», – встрепенулась она, поежившись, потирая плечи, смахивая капли дождя. «Разве холодно? Так совсем не холодно! После такой жары-то! Совсем не холодно!» – мысленно шептала она сама себе, прогоняя мурашки с тела, оппозиционирующие разуму, твердящему, что совсем не холодно.

В чем мать родила она помчалась по лесу, задорно улыбаясь, поднимая то и дело лицо к грозному небу, щуря глаза каждый раз, когда раскаты грома сотрясали небеса и землю под ногами. Куда она бежала – она не знала. Просто бежала, потому что было весело. Потому что не надо было знать, куда бежать. Потому что можно было просто нестись по лесу во время зверской грозы. Без причины. Не каждый может позволить себе делать что-либо без причины, а она могла. Она могла просто и безоглядно следовать за зовом своей души и тела. Убери социальное «ты должен то-то и то-то» и следуй за своим внутренним голосом. Ты так сильно удивишься, поняв, куда приведет тебя твое нутро, поняв, что на самом деле хочешь ты, а не твое окружение.

2

– Где твоя сестра? – взволнованная Ирина Ильинична без стука ворвалась в комнату сына. Святослав что-то писал, сидя за столом, и не сразу услышал, что в комнату кто-то вошел. – Слав! – мать окликнула его. Ручка в его руках замерла. Взор оторвался от исписанного листа. Никак не запоминался материал. И вот, в момент, когда ему показалось, что он, наконец, запомнил, отвратительную информацию, вошла мать, что-то вскрикнула, и все внезапно куда-то исчезло, словно он никогда ничего не слышал о предмете, который доучивал, будто впервые видел эти буквы, образующие странные слова.

– Откуда же я знаю, – обиженно вздохнул Слава, взглянув на мать.

– Она в могилу меня сведет! – заломив руки, отчаявшимся голосом воскликнула Ирина Ильинична.

– Жизнь все равно рано или поздно всех сведет в могилу, – загадочно произнес Святослав, вперев взгляд в исписанный лист, лежащий перед ним, вспоминая о сестре, о том, как утром, 13 июня Саша проснулась раньше всех, бесшумно пришла в комнату брата и дотронулась до него спящего ледяной рукой. Святослав практически никак не отреагировал, разве что открыл сонный глаз, чтобы увидеть сестру. Вот уже на протяжение 18-ти лет Саша каждое утро будила брата таким образом. Он уже давно привык, что холодные, словно железки на морозе, пальцы сестры вторгаются в его теплый сон, чтобы что-то спросить. Или сказать. Или просто посмотреть, как брат, жмурясь от яркого света, хлопал глазами, чтобы спросонья разглядеть сестру.

– Сегодня гроза будет, – веселым, но тихим голосом сказала она и сжала руку брата.

– Саш, – он ухмыльнулся и вновь попытался устроиться удобнее на кровати. Он давно перестал спрашивать себя и свою сестру, какое ему дело до грозы, которая будет сегодня. Будет и будет, бог с ней. Зачем же надо будить в такую рань? Только ради грозы? Святослав уже не спрашивал. Он привык. – Хорошо, – продолжил он, переворачиваясь на другой бок.

– Да ты послушай! – Саша залезла к нему под одеяло, трогая его спину холодными руками. – Будет сильная гроза! Страшная. Приведет с собой ветер.

– Не как обычно? – Слава вновь повернулся к сестре. Ее глаза… черно-золотистого цвета, настолько неестественного, что если бы Славка не знал свою сестру с рождения, то никогда бы не поверил, что такой удивительный цвет возможен от природы. Они блестели азартом, хотя ничего азартного не было в предупреждении о грозе. Они светились заревом заката, влажные, искрящиеся.

– Не-е-т, – протянула она и обняла брата, – помнишь, мама спросила, когда же будет дождь, сетуя, что все умирает от жары? Ее молитвы были услышаны. Будет гроза! Будет сильный ветер!

Слава обнял сестру. Опять она со своими пророчествами, в которые он каждый раз отказывался верить, запрещал себе делать это, но невзирая ни на что, чувствовал в себе растущую веру.

– Ух, Саша, – Слава усмехнулся, разглядывая сверкающие глаза сестры, – любишь ты преувеличивать!

– А вот и ни капельки! – обиженно воскликнула Саша, – вот увидишь!

– Хорошо, – брат снова согласился, закрывая глаза, пытаясь уснуть.

– Да погоди же ты! – Саша сжала его руку, – я пойду в лес.

– Зачем? – Слава тут же встревожился. – Зачем в лес, если будет гроза?

Саша ничего не отвечала, только опустила загадочный взгляд, словно смотрела на что-то, что никто другой кроме нее не мог видеть. Затем тут же вскинула голову и улыбнулась, так ничего и не говоря.

– Зачем в лес, Саш? – спросил Слава, не отпуская ее руку, видя, что девушка силится уйти.

– Не говори маме, ладно? – Саша снова улыбнулась, заискивающе посматривая на брата. Его светло-голубые глаза живо изучали ее воодушевлённое лицо, пытаясь понять, что задумала его сестра. Безрезультатно, как и всегда. Саша неспешно вытянула свою руку из его, продолжая гипнотизировать брата.

– Хорошо? – повторила она, стоя уже в дверях. Слава медленно кивнул, не прерывая зрительного контакта с сестрой. Она счастливая выскочила из комнаты и буквально сразу же Слава услышал, как хлопнула входная дверь. «Зачем я всегда покрываю ее выходки?», – спросил сам себя Слава, – «Мне что, больше всех надо?». Он вздохнул и встал. Спать больше не хотелось, а к защите надо было готовиться…

– Что ты такое говоришь? – спросила Ирина Ильинична, испуганно поглядывая на усиливающийся ветер за окном.

– Ничего, – быстро ответил Слава, безразлично разглядывая свою писанину.

– Так где твоя сестра? – настойчиво спросила Ирина Ильинична, – она ведь всегда говорит именно тебе, куда идет.

– Не в этот раз, мам, – Святослав вновь посмотрел на худенькую женщину в дверях своей комнаты.

– Ох, как же мне это надоело! Вернется домой, семь шкур спущу! – сурово пригрозила она, разворачиваясь и собираясь выйти из комнаты, – и с тебя тоже! – внезапно она остановилась, – если узнаю, что ты наврал мне и снова покрываешь ее! – Ирина Ильинична захлопнула дверь. В окно ударили ветви сирени, не устоявшие перед стремительно набирающим мощь ветром.

– Я сам спущу с нее семь шкур, как только она вернется, – тихо сказал он себе под нос.

3

– Зачем тебе эта психопатка? – спросил Артем. Подружки тут же засмеялись, вспоминая свою одногруппницу. Все они, включая Сашу, учились в медицинском колледже, в данный момент заканчивали первый курс. В тот выходной уже сформировавшаяся компания отправилась гулять по Московским улицам, наслаждаясь теплой погодой. Никто из них не замечал позади на горизонте чернеющую полосу, идущую прямо на Москву с Запада.

– Посмеяться! – улыбнулся Кирилл в ответ.

– А мы-то уж подумали, что ты влюбился, – сквозь глупые детские смешки, парировала Оля. Кирилл удивленно вскинул бровями и перевел на девушку пленительный взор.

– Ревнуешь? – спросил он и тут же подружки захихикали вновь, как курицы кудахчут в переполненном курятнике.

– Кого? – Ольга тут же покраснела и перешла в нападение, – тебя? Конечно, нет! Я просто испугалась за твое здоровье. Может, ты тоже чокнулся и влюбился в нее. Может, тебе нужна помощь друзей, будущих медиков.

Кирилл не стал дальше слушать глупости, которые говорила Ольга, испугавшись, что ее настоящую симпатию к Кириллу раскрыли, и разум тут же перестал соображать, а сама она бездумно что-то несла, лишь бы переключить внимание ребят с щекотливой темы на очередные глупости, которые молодежь так любит обмусоливать. Может, сработает? Ольга сильно надеялась на это.

Кирилл шел чуть впереди, краем уха слыша что-то безостановочно тараторящий голос Ольги, ставший тонким и неприятным. Рядом шел Артем с безразличной улыбкой на лице. Он специально спросил о Саше в присутствии всей компании, потому что Оля попросила сделать это. Потому что она хотела узнать, что на самом деле испытывает Кирилл к главной психопатке их первого курса.

– Как думаешь веселиться? – спросил Артем, пока девчонки шумно что-то обсуждали.

– Хочу, чтобы она влюбилась в меня, – Кирилл загадочно взглянул на небо, которое неожиданно для всей компании, стремительно начало темнеть. – Потом повеселюсь с ней, как положено. Потом скажу, что мы не сошлись характерами.

Артем тоже посмотрел на небо: что-то жуткое и отталкивающее было в черных сгущающихся тучах. Вдалеке вспыхнула молния, но настолько далеко, что не было видно ее распускающегося по небу корневища. Просто белая вспышка на миллисекунду озарила небо.

– Надо бы подыскать уютное местечко, – Кристина подошла к Артему и Кириллу и тоже загадочно уставилась на небо.

– Переждать? – спросил Кирилл. Голоса замолкли и вот все пятеро устремили взволнованный взор в небо. Ветви деревьев, стоявших рядом стали потихоньку шуршать, откликаясь на тихий зов начинающегося ветра.

– А что ты предлагаешь? – встревожившись спросила Ольга, которая специально собрала всю компанию на прогулку, чтобы побыть с Кириллом. – Разойтись по домам? – продолжила она, испуганно разглядывая его профиль, усердно изучающий небо.

– Будет сильная гроза, – тихо сказал он, не слушая вопросы Оли, как и обычно. Он всегда воспринимал ее как скучную радиоволну, – смотрите, какие тучи!

Все ребята подняли глаза к небу, остановившись рядом. Каждый из них смотрел на свинцовое небо, набирающее мощь, и думал о своем. Артём думал, что было бы неплохо пойти по домам, подготовиться к семинару по геометрии. Мокнуть ему совсем не хотелось, как и прятаться по подъездам, что непременно закончится распитием горячительных напитков. Всегда веселый и ратующий за любое движение, в тот момент Артем почувствовал легкую хандру и усталость. Веселой и шумной компании в тот момент ему не хотелось. Грозная погода нашептывала мысли о неестественном уединении.

Кирилл был полностью окутан чувством успокоения и принятия. Ему думалось, что происходит то, что должно происходить. Ничего страшного. Ничего необычного. Просто гроза. Сколько гроз он уже видел за свои 18 лет? Чем эта лучше или хуже? И уж точно непогода не должна испортить прогулку.

Ольга последние полгода в принципе ни о чем не могла думать, только о Кирилле. Они все пришли на 1 курс медицинского колледжа, попали в одну группу, познакомились и через некоторое время Оля вдруг поняла, что слишком часто и много думает о Кирилле, постоянно спрашивая себя: «вот что, если вдруг…». Так и сейчас она смотрела, как казалось, на небо, и молилась лишь бы ребята не приняли решение в срочном порядке расходиться по домам. Если будет так, то Оля непременно наберется смелости и попросит Кирилла погулять с ней вдвоем. Она обязательно так сделает!

Кристина совсем не думала ни о чем. Она окидывала скептическим взглядом грозовые тучи, посматривала на ветви деревьев, которые начинали интенсивнее шевелиться, под усиливающимися порывами ветра. Она единственная, кого ни грамма не смутило ухудшение погоды, да и вообще в принципе любые внешние изменения казались ей безразличны.

Юлия, самая тихая и молчаливая из трех подружек, искренне наслаждалась удивительными цветами, в которые было выкрашено строгое небо. Как красиво! Как обособленно! Ее светло-серые глаза дотошно изучали каждый тон и цвет, изображённый на небе, поглощая колорит грозового перекрытия горизонта. Она была единственной, кто хотел просто остаться на месте и понаблюдать за природой, за тем, как разразится гроза, какая она будет, что принесёт с собой, как закончится. Просто остаться на месте и смотреть.

– Ты же не боишься? – Кристина взяла под руку Кирилла и ласково улыбнулась ему.

– Конечно, нет! – усмехнулся он, чуть нахмурившись, – мне все равно. Давайте останемся здесь и понаблюдаем? – Кирилл бросил в массы лёгкую провокацию.

– Я – за! – тут же поддержала его Юлия, молчавшая до этого момента.

– Я тоже, – Ольга тут же схватила Кирилла за вторую руку, давясь злободневной ревностью.

– Хорош вам, ребята, – взмолился Артем, косо посматривая на небо, испугавшись, что друзья действительно останутся на улице.

– А-а-а, – протянул Кирилл, подло улыбаясь, ехидным взглядом поглядывая на Артема, – вот кто тут боится.

– Иди ты к черту! – возмутился Артем. – Я мокнуть не хочу!

Пока ребята планировали свои дальнейшие передвижения, погода вовсе расстроилась. Внезапный порыв ветра и страшный раскат грома остудил их запал. Сверкнула молния, тут же треснуло небо под громким раскатом. Молодость замолчала, испуганно озираясь по сторонам.

На улице никого не было, словно город вымер за секунду: ни людей, ни животных, ни птиц. Все смолкло, за исключением грохочущей грозы и пролетающих мимо машин. Закапало. Дождь усиливался с каждой пройденной секундой, пока не превратился в ливень, идущий стеной.

Ребята помчались в ближайший парк на Нахимовском проспекте, бессмысленно прикрывая головы руками. Не сговариваясь, они искали глазами сухие места под деревьями. Но дождь и ветер были столь сильными, что ничто не могло спастись от воды. Земля намокала, а те места, которые казалось прикрыты большими ветвями с густой листвой, неожиданно обнажались под порывами сильного ветра, и едва листья и ветви наклонялись туда, куда их клонил ветер, земля под ними, иссушенная долгой засухой, истоптанная людьми, тут же намокала.

Смелый Кирилл бежал впереди всех, хихикал не то от адреналина, не от страха, который он отказывался признавать. Ольга, длинноногая блондинка, не отставала от него, вовсе забыв о своих отстающих подружках.

Артем даже не пытался догнать друзей. Он то ли шел, то ли бежал, но нельзя было сказать, что он задыхался от быстрого бега. Ему было весело смотреть на удирающих вперед друзей, смотреть, как они спотыкаются, как их ноги скользят по намокшей грязи на протоптанных тропинках в парке, как они шлепают по появившимся в одну секунду лужам и даже не чувствуют как вместе с проливным ливнем, они еще и забрызгивают грязью ноги.

Яркая, желто-белая, с примесью мягкого фиолетового цвета вспышка озарила черное небо. И вроде бы это был свет, тот самый к которому люди привыкли, которого не боялись, а скорее наоборот, спешат включить темной ночью, чтобы убить жуткие, неясные тени, которые приобретали обыденные предметы по ночам в доме, тот самый яркий свет испугал их. Заставил сразу же все мышцы сжаться в один большой комок, парализовав все тело. И в ту самую секунду, когда тела замешкались и притормозили, испугавшись вспышки на небе, прямо перед Кириллом упало старое дерево с толстым стволом и каменной корой. Если бы не та самая секунда, заставившая их замешкаться, парня придавило бы толстым дубом, в чье основание ударила молния, озарившая черное небо.

Взвизгнув в унисон тонкими голосами, ребята остановились прямо перед упавшем деревом, в страхе, не решаясь куда-либо ступить дальше, где могло бы быть безопасно.

– Черт! – выругался Кирилл, сумасшедшим взглядом оглядывая дерево, перекрывающее дорогу.

– Это молния! – Юлия испуганно крикнула, схватив Кирилла за руку. – Молния! Она реагирует на движение! Нельзя бежать!

– Что за глупости? – Ольга сжимала руку Кирилла, совсем забывшись. Он удивленно посмотрел на девушку и сжал ее руку в ответ. Мокрая, с отпечатавшейся тушью на коже под бровями и нижних век, она смотрела на него светящимися любовью глазами. Светлые волосы прилипли плотными потемневшими сосульками к ее лицу. Вода сгладила все неровности кожи, придав свежести и без того молодому лицу. Губы потемнели, а по ним сбегали капли дождя, которые Ольга то и дело слизывала. Кирилл снова улыбнулся ей, так и не отпуская ее руку.

– Пойдемте под дерево, – твердо сказал он и решительно направился под ближайший дуб с широко раскинувшимися ветвями.

– Ты с ума сошел? – тут же вскрикнула Кристина, останавливая их. – Ты видел, что только что случилось? Хочешь, чтобы нас всех убило?

– Есть идеи лучше? – огрызнулся Кирилл.

– Там все мокрое, – как раз подоспел Артем.

– Да! – рассмеялся Кирилл, – ты-то прям весь сухой. Пошли! – скомандовал он и, не выпуская руки Ольги, направился к дереву. Девчонки вздохнули и поплелись за ним. Артем, окинув воодушевленным взглядом небо, с надеждой в глазах, что скоро все закончится, поплёлся позади. Он один не видел смысла стоять под деревом, когда все и так уже вымокли до нитки. Теперь он совсем не спешил. Незачем больше.

4

Саша лежала нагишом в холодном мокром мху. Дождь и гроза уже прошли. Сквозь оставшиеся тучи осторожно, словно чего-то опасаясь, пробирались лучи блеклого солнца, падая на ее обнаженное тело, проходя сквозь густую листву деревьев.

Девушка улыбалась. С листьев, отдыхающих после страшного ветра, дождевые капли опускались на нежную кожу, обжигая ее. Такая тишина постигла местность! Не та зловещая и жуткая, которая была перед тем, как все началось, а та, которая дает чувство завершенности. Все. Все закончилось. Теперь можно вздохнуть спокойно. Все позади.

Лес потихоньку оживал. Проснулись насекомые, встряхивая своими стеклянными крылышками, сидя на поднимающихся к небу травинках. Птицы зашевелились, затрясли перьями, стараясь просушить их. Зачирикали, косясь зоркими глазами на встрепенувшихся насекомых, довольно постукивая клювами.

По обнаженной ноге, ощупывая и изучая территорию, поспешно прошелся большой черный муравей с коричневой спинкой. Он потер лапками гладкую кожу, попробовал куснуть жвалами и потопал дальше. Саша напрягался, борясь с чувством нарастающей щекотки по мере того, как муравей бежал вдоль щиколотки.

Сверху, в макушках толстокожих елей, вспорхнуло что-то большое. Саша услышала взмах крыльев, как воздух проходит между перьев. Еще взмах. Свист остывающего воздуха. Большая черная тень медленно кралась по ногам, поднимаясь вверх по телу. А через секунду-другую огромный черный ворон опустился на мох, рядом с лицом Саши.

Девушка покосилась на севшую рядом птицу. Длинные, внушающие ужас, когти, закручивались и ложились набок, пока птица величественно подходила ближе к девушке. В черных вороньих глазах Саша увидела, как отражаются ее глаза, такие же черные, но более живые и счастливые. Как ее губы все дальше растягиваются в улыбке, пока глаза, окутанные счастьем, рассматривают глаза птицы, затем ее мощный клюв, которым ворон с ровной периодичностью клацал, словно хотел что-то сказать.

– Я знаю, – прошептала Саша, отводя взгляд от гуляющей птицы, – я все знаю.

Птица каркнула загробным тяжелым голосом и подошла еще ближе, закрывая свои блестящие глаза белой пленкой, склонив голову набок.

– Все в порядке, я контролирую процесс. – Саша перестала улыбаться и присела, обняв колени, разглядывая свои ноги, покрытые мурашками, не понимая, что они могли бы значить. Для чего они? – Мне так хорошо. Давненько я так не расслаблялась! – Саша посмотрела на птицу, подошедшую совсем близко. Девушка почесала пальцем под клювом и погладила птицу по голове. Ворон склонил голову и мурлыкнул в ответ так, как никто даже не знал, что вороны так умеют.

– О, – Саша улыбнулась. На этот раз ее улыбка не была такой воздушной и легкой. Скорее она стала жестокой, циничной и претенциозной. Ворон довольно моргнул глазами, вновь покрыв на секунду белой пленкой черные глаза, все еще подставляя голову девушке. – И об этом я тоже знаю. Знаю все, что они замышляют. Не переживай, я не так проста, как все думают. – Саша встала с земли, взяла птицу и прижала к себе, нежно нашептывая ей что-то, направилась к тому месту, где оставила одежду перед тем, как началась гроза.

Саша, выходя из лесу, отпустила ворона, и долгое время с улыбкой, пропитанной ядом, смотрела вслед удаляющейся черной птице в лазурном небе. Саша все еще слышала, как огромные крылья гоняют воздух, слыша каждый их взмах. Вхью-вхью-вхью. Она моргала, закусив нижнюю, губу, не пряча улыбки, неотрывно смотрела на черную точку в небе, пока та вовсе не скрылась.

Едва ворон и его необетованный звук исчезли, Саша подняла свою промокшую насквозь одежду с земли, и направилась домой, так и не одевшись.

– Ой! – шикнула баба Нюра соседке, с которой она только говорила о прошедшей грозе, – сумасшедшая Иркина идет. Ба! – тут же воскликнула баба Нюра, – совсем голая!

Соседка, женщина помоложе, тетя Катя, как ее все называли в поселке, перевела взгляд туда, куда показывала баба Нюра.

– Ох, срамота! – сказала тетя Катя, продолжая неестественно долго смотреть на юные очертания прелестной фигурки 18-летней девушки.

– Саш! – Баба Нюра окликнула девушку, – накинь сарафан-то! Накинь!

Саша повернулась к теткам, нагло усмехнулась над их предрассудками и пошла дальше с сарафаном в руках.

– Бедная Ирка! – с искусственной горечью сказала тетя Катя, смотря вслед неспешно уходящей девушке. – Поговаривают, что она меньшую-то не от Кольки родила, вот Бог-то и наказал ее! – тетя Катя кивнула на Сашу.

– Кто знает, – покачала головой Баба Нюра, – кто знает. Они к нам в поселок переехали 5 лет назад. Может и не от Кольки.

– Да точно говорю тебе! – тетя Катя заговорщически пригнулась и наклонилась к бабе Нюре. – Сашка даже не похожа на Кольку. У нее глаза ишь какие черные! А у Кольки-то голубые. И у Ирки тоже. Славка вот копия отца. И волосы светлые, и глаза голубые. А эта! – тетя Катя опять кивнула в сторону Саши, – волос черный, сама бледная. Как цыганская дочь, ей-богу! Вот поэтому и больная на голову. Ох, Ирка намучается за свои поступки.

Баба Нюра сочувствующе покачала головой, провожая глазами скрывающуюся Сашу за холмом.

Погода совсем разошлась, снова начала разбрасывать жар кругом. Люди постепенно выходили из домов доделывать дела по огороду и участкам, которые в спешке побросали, внезапно застигнутые зловещей грозой.

Многие в тот день видели Сашу, неспешно разгуливающую обнаженной по главной улице поселка. Многие охали и ахали, сочувствуя Ирине Ильиничне. Бабки да тетки испытывали стыд и отвращение, глядя на девушку, но тут же, стараясь как бы замолить грех, говорили о том, что бедное дитя нездорово, с головой проблемы.

Деды робко отворачивались, встретившись с Сашей взглядом, но, с пунцовыми щеками, стесняясь, все равно поглядывали на нее, на ее спину, на длинные мокрые волосы, в которых застряли палочки и кусочки мха.

Многие старались отвернуться и притвориться, что ничего не видят и не слышат, в то время как неугомонный взор настойчиво продолжал искоса смотреть на плавные движения обнаженной девушки, а губы скорее хотели шептать осуждения. Скорее! Скорее сказать! Скорее выговориться!

Саша шла через всю деревню с гордо поднятой головой, с ухмылкой на губах, не обращая внимания на сакраментальную шалость жителей. Пускай смотрят. Пускай шепчутся. Пускай смотрят на то, что они никогда не смогут сделать.

Позади Саша услышала шум мотора. Не оглядываясь, она сделала шаг в сторону, пропуская машину вперед. Ей все было безразлично, как и то, кого повергать в шок: людей, живущих вместе с ней в поселке или водителей, проезжающих мимо машин. Пусть все плюются ядом! И улыбка еще шире и счастливее озарила ее лицо.

Машина остановилась. Саша пошла дальше, задорно помахивая сарафаном, чувствуя, как мокрые волосы то отстают от спины, как только босая ступня касалась прохладной после дождя земли, то вновь прилипают, как только она отрывала ногу от земли.

– Сашка! – услышала она знакомый мужской голос, наполненный тревогой. – Да ты что! с ума сошла? – к ней подбежал парень, стягивая с себя куртку, закутывая девушку в нее. Саша, сквозь задорный, нездоровый смех, смотрела на Максима, перепуганного до чертиков.

– Разве я тебе не нравлюсь? – вдруг спросила она обиженно, подняв свой глубокий, всеобъемлющий взгляд на молодого человека.

– Господи, – прошептал Максим, подводя девушку к машине. – Поехали, я отвезу тебя домой. Замерзла небось?

– Я не хочу домой, – грустно сказала Саша, печально разглядывая как за окном машины медленно катятся назад одинокие деревья, избы, гуляющие около них курицы и гуси, кусты, болтающие люди.

– Почему ты в таком виде ходишь по деревне? – Макс покачал головой, внимательно следя за колеёй, по которой двигалась машина с низкой посадкой, боясь свалиться и сесть брюхом на колею.

– Не хочу домой, – повторила Саша, игнорируя вопрос Макса. – Не хочу! Славка готовится к защите, а мама скрипит зубами от злости, ждет, когда я приду, чтобы устроить мне взбучку. Я прям вижу ее лицо!

– Конечно, – Макс притормозил и вытянул шею как страус, всматриваясь вперед на дорогу, – чертовы тракторы! Всю дорогу разбили. Чего вы сюда переехали… – Максим бубнил себе под нос, покрываясь потом, когда машина преодолевала очередные миллиметры на дороге.

Саша посмотрела на Максима внимательным взглядом, таким, словно она что-то знала о нем, что-то такое, что никто больше не знал и не мог знать.

– Мама не хочет, чтобы я жила в городе, – тихо сказала она, плотнее закутываясь в куртку Макса. – Она считает, что город опасен для меня.

– Еще бы! – перебил ее Макс, строго взглянув на девушку и на мгновение даже забыв о тракторных выбоинах на дороге. – Если ты будешь разгуливать в таком виде по Москве, беды точно не миновать.

– Я буду разгуливать в каком я захочу виде, – резко ответила Саша, – и где захочу, – добавила она уже чуть спокойнее.

У переезда был небольшой ручеек, на другой стороне которого, прямо за поворотом был коттедж, где жила Саша с семьей. Дорога перед переездом выровнялась, вновь появился асфальт и Максим притормозил, а затем и вовсе остановил машину. Он внезапно почувствовал дикое желание побыть с девушкой наедине подольше. Чем было обусловлено желание Макс знать не мог. Оно просто вонзилось ему в голову как гвоздь, по шляпке которого ударила многотонная кувалда и с одного удара гвоздь полностью погрузился в сердце Макса.

Он уставился на девушку, укутавшуюся в его куртку, беззаботно ковыряющую заусенец на указательном пальце, на кусочки грязи и мха, застрявшие под ее ногтями, ресницы, черные, застывшие, не моргающие, опускающие взгляд, на мокрые черные волосы, которые мочили чехлы кресла его машины.

Макс знал Сашу уже 6 лет. Узнал ее тогда, когда она была совсем еще девчонкой. Сколько ей тогда было? 12? Да, кажется, 12. Он только познакомился со Святославом, оказавшись в одном потоке, когда они тогда в 2007 оба поступили на лечфак 1-го медицинского университета. Тогда же он и познакомился с Сашей, когда она вместо уроков в школе явилась к ним в группу и незаметно отучилась весь день с братом, постоянно находясь за его спиной. Как же он тогда разозлился на нее! Он отчитывал сестру, грозил пальцем, грозил, что расскажет матери, что Сашка прогуляла школу, а она слушала его угрозы и улыбалась, словно Славка говорил что-то смешное.

Макс почему-то вспомнил именно тот день, когда он впервые увидел ее и после продолжительной семейной драмы, разыгравшейся на его глазах, долго расспрашивал Славу о сестре.

Почему сейчас он вспомнил то прошлое 6-ти летней давности? Зачем? Он не мог понять и все продолжал смотреть уже на 18-летнюю девушку, распустившуюся словно дикая орхидея. Он вздохнул и отвернулся, уставившись на дорогу, готовый тронуться дальше, переехать мелкий переезд, довезти девушку до дома, передать ее в руки матери и, наконец, пообщаться со своим другом.

– Подожди! – вдруг он почувствовал горячие ладони на запястье руки, держащей ручник. Он перевел нерешительный взгляд на девушку. Его куртка распахнулась и, окруженная черной тканью, появилась обнаженная грудь. Максим резко отвернулся, нервно постукивая по педали. Почему в присутствии этой девчонки он чувствует себя совершенно бесконтрольным? Что за власть она имеет над ним?

– Что? – буркнул он, рассматривая сам не понимая что в окно с водительской стороны. Что там? Высокая трава по обочине дороги? А это кто? Кузнечики что ли? Или стрекозы? Черт его разберет! Непонятно! И камни какие! Вот совсем маленькие, отточенные весенними паводками, прям как на морском берегу. А вон здоровенные булыжники. Грубые и неотесанные. Вон какие-то желтые бабочки сбились в кучу и сидят на песке, прямо около воды, щупают хоботками мокрый песок. Зачем? Разве это нектар?

– Пойдем со мной, – Сашка резво выскочила и в припрыжку подбежала к переезду. Словно нимфа она практически взлетела на редкие камни, чьи макушки торчали из воды и, наклонившись, уперевшись ладонями в камни, уставилась в воду. – Смотри! Смотри! – помахала она рукой Максу, в нерешительности застывшему на берегу.

– Что там? – спросил он, все еще пытаясь выкинуть из головы воспоминания, ласкающие обнаженную юную девушку.

– Иди сюда! – Сашка бросила на него взгляд и, вновь не понимая почему и зачем, Макс двинулся к ней, перепрыгивая по камням, небрежно раскиданным кем-то через ручей.

– Ну? – спросил он, уже ютясь на одном камне с Сашей. Она смотрела куда-то в глубину маленького ручейка, в которой слилась маленькая речка, проходившая через всю деревню, дающая питье всем жителям и животным.

– Вон! – Саша ткнула пальцем вперед, указывая на выпирающий камень в полутра метрах от них. – Там.

Макс прищурился, стараясь разглядеть то, что ему показывала Саша. Но он ничего не видел, только течение реки, обтекающее с двух сторон выпирающий камень.

– Я ничего не вижу, – пожал он плечами.

– Да вон же! – Саша топнула ножкой, тыкая пальцем вперед, но не удержалась и соскользнула в воду. Падая, она крепко зацепилась за Макса и увлекла его за собой.

Речка, полностью состоящая из родников и ключей, была невозможно холодной даже в такой жаркий день. Максим, плашмя грохнувшись с камня в холодную воду, почувствовал себя провалившимся под лед на зимнем озере. Ни сразу он заметил, что острым камнем порезал джинсы на колене, и кожу вместе с ним. Зато он сразу заметил, как мокро и неумолимо холодно ему стало. Сверху на его груди, смялась детским и глупым смехом Саша, мокрая вновь, а на камнях чуть подальше зацепилась его куртка, которая слетела в момент неловкого падения.

Ох, как зол был Макс! Ему хотелось придушить девчонку! Утопить ее в этой луже! Ну треснуть хотя бы по лбу, чтобы хоть как-то заставить ее соображать. Но он тут же успокоил сам себя, повторяя как мантру, что Саша просто юродивая. Она больна. А на умалишённых нельзя злиться. Нельзя и воспринимать их всерьез, как бы сильно не хотелось сделать это.

Он встал с колен, затем поднял девушку, стараясь не смотреть на ее наготу, объятую мурашками от холода. В два прыжка он схватил свою куртку, колыхающуюся на водной поверхности, застрявшей на камнях, и потащил девушку к машине. У него точно был свитер в багажнике! Хоть что-то найти, чтобы спрятать от себя в первую очередь это замерзающее рядом тело.

Саша стояла около машины и прищурившись, склонив голову набок, смотрела на копающегося Макса в багажнике.

– На! – сунул он, не глядя на нее, – надень.

– Почему ты хочешь, чтобы я думала, что не нравлюсь тебе? – спросила она, подойдя к нему, не спеша надевать предложенный свитер. Максим вздохнул, вырвал свитер из ее рук и быстро натянул его на нее. Молча, все еще злясь на себя уже скорее, он усадил девушку в машину и покатился через переезд к дому, где жила Саша.

– Я знаю, что нравлюсь тебе, – сказала Саша тихо, смотря вперед с сардонической улыбкой на губах. – Я знаю, почему ты молчишь сейчас. Я слышу, как громко ты пытаешься думать о своей девушке, умоляя себя думать только о ней, отрицая свою симпатию ко мне. – Саша снова усмехнулась так же, как она усмехалась раньше. Но сейчас ее усмешка стала злая, не похожая на ее обычную детскую и глупую ухмылку, полную озорства. Сейчас она усмехалась так злобно словно не просто была уверена в правоте своих слов, а действительно знала каждую мысль, проскочившую у Максима.

– Са-ша! – по слогам произнес Макс, не рискуя смотреть на нее, убеждая себя в том, что сидящая рядом девушка – шизофреничка, бич семьи его друга. И он должен быть вежлив и учтив с больной. Уже совсем скоро он получит станет врачом и дальше ему придется общаться и не с такими пациентами.

– Да, – продолжила она, повернувшись к нему, цепкими пальцами погрузившись в его ногу, подползая ближе, продолжая шипеть как змея, – да, Максим, это не конец моих знаний. Сейчас твоя девушка направляется в клуб с двумя подругами. – Черные глаза Саши застыли, устремившись во что-то невидимое, как будто они смотрели в какую-то материю, которую никто кроме нее не мог видеть. – Но они туда не дойдут. Они придут в общежитие и там твоя девушка будет не только твоей. Бедный Максим. Пока ты будешь подкреплять знания, она будет изучать анатомию в общежитии, на себе. Мужскую анатомию.

– Саша! – чуть громче повторил Максим, сквозь сжатые зубы, останавливаясь у дома.

– Я многое могу рассказать тебе о тебе и твоей жизни, – девушка коварно улыбнулась, – даже о твоей симпатии ко мне. Когда тебе станет интересно, дай мне знать. – Саша вышла из машины и тут же из-за забора вылетела Ирина Ильинична. Оглядев бешеным взглядом свою дочь, она принялась чихвостить ее, неспешно бредя за ней по пятам. Саша не обращала внимания на мать, но с улыбкой на губах косо поглядывала на опешившего Макса.

5

В 8:30 должно была начаться заключительная консультация по литературе перед экзаменом. Немного студентов посчитали нужным присутствовать. Это же консультация. Двойку или пятёрку все равно никто не поставит, а уповать на то, что преподаватель запомнит и отметит про себя уровень ответственности первокурсника – дохлый номер. Но откуда могли это знать первокурсники? Любая надежда, даже самая больная, едва дышащая – явление чрезвычайно мощное, способствующее движению.

Саша пришла на консультацию не потому, что надеялась умаслить преподавателя. Она наперед знала, какой вытащит билет и какой ответ она должна дать, чтобы получить хорошо. Знала она и все дополнительные вопросы, которые ей непременно зададут, чтобы дать шанс получить отлично. Она знала, что ответить и на них. Она пришла на консультацию потому, что было невыносимо находиться дома. Ирина Ильинична утомила дочь своей чрезмерной опекой и тщедушными переживаниями, и страхами. Все считали Сашу умственно отсталой и мать столько слез пролила из-за своего ребенка и из-за того, что была не в силах помочь ей, будучи врачом высшей категории, доцентом кафедры неврологии в медицинской академии.

В тот день, как назло, Ирина Ильинична была дома, и Саша решила отправиться на консультацию по литературе.

В коридоре перед закрытой аудиторией среди малочисленной группы отважных студентов мелькнуло лицо Кирилла. Мелькало оно, улыбалось, затем громко смеялось, громко говорило только потому, что задача у него стояла привлечь внимание Саши. Кирилл не сводил косых взглядов, внимательно и целенаправленно выжидая реакции девушки. Должна была быть реакция! Хоть какая-то! Хоть взгляд: либо радостный, либо полный злобы. Должен быть хотя бы вздох: либо тяжелый, либо с облегчением. Должно быть что-то, исходящее от этой девушки с холодным мраморным взглядом! Но ожидания Кирилла не оправдались. Саша ни то что ни разу не посмотрела на него, она даже не посмотрела в его сторону. Она даже не моргала. Дышала ли она? «Чокнутая», подумал Кирилл, перестав паясничать после того, как понял, что его движения не вызывают абсолютно никакого эффекта. «Ничего! Я тебя расшевелю! Посмеемся вместе!», он злобно ухмыльнулся, не отводя пронзительного взгляда от девушки.

Дверь открыла пожилая преподавательница с седыми волосами, подстриженными ровным каре. Открывая дверь, она окинула внимательным прищуром небольшую аудиторию. Опять одно и то же. Можно смело брать выходной в дни, когда назначены консультации. Приходить ради 10 студентов из 35, к тому же пятеро из них пришли просто весело провести время – неблагодарное занятие. Она вздохнула, пропуская галдевших студентов в аудиторию.

Саша уселась за последнюю парту ряда у стены, стараясь расположиться как можно дальше от Марии Фёдоровны и ее противного голоса, скрипучего и тянущегося как старая заезженная пластинка.

Саша опустилась за парту, достала пустую тетрадь, открыла ее ровно на середине, положила ручку, вкоторой закончились чернила еще неделю назад и застыла, как потерявший внезапно электроэнергию робот. Ее черные глаза с золотым отливом впились в лицо Марии Федоровны, заставив преподавательницу испытывать неприятные эмоции, даже немного внушая испуг. Уже 25 лет Мария Федоровна работала в этом медицинском колледже, занимаясь с первым курсами медсестринского и фельдшерского отделений и за эти годы работы она встречала разных студентов: усидчивых отличников, погружающихся в любой предмет, указанный в расписании; студентов, которые смело заявляли, что им не нужна литература, они пришли учиться медицине и им достаточно получить удовлетворительно; тех, кто обожал русский язык и литературу, не лишенных сантиментов; тех, кому было наплевать на предметы, да и на саму учебу и находились они здесь потому, что надо было где-то находиться. Но таких студентов, с отклонениями, она любила и жалела больше всего. Но таких как Саша преподаватель русского языка и литературы никогда не встречала, не то что студентов, даже людей похожих.

Мария Федоровна помнила брата Саши, Святослава, закончившего фельдшерское отделение и успешно поступившего в медицинский университет. Вот мальчик был совсем другой. Учился как положено, шалил, конечно, и с девчонками гулял, но совсем другой. Святослав в ее памяти был «живчиком», а его сестра как заблудшая душа, совсем не от мира сего.

Мария Федоровна ответила Саше испытующим взглядом, но та даже не моргнула, и преподаватель решила не обращать внимания: это просто странная девочка, и отвернулась раскладывать свои книги и материалы для тех, кто все-таки отважился прийти на консультацию, невзирая на искрение мотивы. За свою долгую жизнь Мария Федоровна уже поняла, что, к сожалению, искрение мотивы зачастую злые и эгоистичные, и о них лучше ничего не знать.

Саша не заметила, как рядом сел Кирилл. Зато остальные заметили. О, их лица надо было видеть! Равнодушным никто не мог остаться, даже те, кому казалось было плевать на все.

– Привет! – Кирилл улыбнулся, разглядывая профиль девушки, не замечающей его.

Саша продолжала смотреть в свою какую-то личную точку, абсолютно не слыша того, что происходило вокруг нее. Кирилл перестал улыбаться. Тут же в голове проскочило давно уже изъезженное прилагательное, характеризующее сидящую рядом девушку – сумасшедшая. Но его желание поиздеваться и посмеяться над ней никуда не делось, а скорее наоборот, вспыхнуло с неистовой силой.

– Саш? – позвал он ее тихонько, чтобы никто не слышал. Хватило того, что вся группа слышала, как он поздоровался с ней, а она проигнорировала его. Больше он не хотел, чтобы его позорили. Девушка вздрогнула и повернулась к нему. Ее лицо выражало натуральное недоразумение и непонимание. Что это? Кто этот человек? – словно спрашивали ее глаза. Она хмурилась, поджимала губы, рассматривая лицо Кирилла так тщательно, как будто рассматривала предмет, состоящий из большого количества деталей, ни одну из которых нельзя было упустить из вида.

Кирилл чувствовал себя растерянным, на мгновение даже не в состоянии произнести ни слова. Почему она так смотрит? Что с ней? Может у нее обострение и сейчас она кинется на него? Парень явно занервничал, поддаваясь чуждой ему панике. Набравшись смелости он взял себя в руки и заставил свои губы улыбнуться. Улыбка была такая слабая, натянутая, боязливая и Саша увидела все истинные оттенки улыбки Кирилла. И… она улыбнулась. Саша улыбнулась не парню, а над его тщетной попыткой продемонстрировать общепринятую любезность в момент, когда он совсем не хотел быть любезным. Как это забавно! Восприняв улыбку девушки как положительный знак, Кирилл чуть расслабился, встрепенулся, разжал сжатые в мёртвый замок руки.

– Привет! – снова повторил он, но уже более уверено. Саша склонила голову набок и чуть прищурила глаза. Она всегда щурилась, как только хоть 1 грамм подозрительных мыслей атаковал ее разум. Она ничего не отвечала, продолжая пялиться на Кирилла так же, как только что пялилась на Марию Федоровну, словно никогда не видела разницы между лицами.

– Не против, я с тобой сяду? – Кирилл снова улыбнулся, все еще страдая от тотальной неловкости происходящего. Чего он прицепился к этой чокнутой? Этот вопрос не давал ему покоя, внезапно стремительно ворвавшись в его разум.

Саша молчала. Она ни о чем не думала. Ей не надо было. Ей просто нравилось смотреть на прямой нос, чуть широкие крылья ноздрей, на улыбающиеся губы, пухлые для парня, по ее мнению, на его голубые глаза, переполненные замешательством и осознанием неуклюжести момента.

Она чувствовала его запах! Природный, а не тот, который Кирилл утром вылил на себя, терпкий и сильный. На самом деле пах он по-другому так, что Саша почувствовала рвотный позыв глубоко в горле, но не подала виду.

– Я-я, – Кирилл снова попытался что-то сказать, не зная что именно, – говорят, ты хорошо знаешь русский и литературу. Вот я решил посидеть с тобой на консультации. Может, ты мне поможешь? – без всякой на то причины, Кирилл начал оправдываться. А еще злиться. Ведь то малочисленное количество студентов, дошедших до консультации, наблюдало за ним и этой чокнутой, уже не пряча своих любопытных взглядов. И это бесило его. Бесило то, что публика смотрит не с привычным для него восторгом и почитаниями, а с глумливыми выражениям лиц, готовая вот-вот рассмеяться. Из-за чего? Из-за чокнутой девки? Неужели сумасшедшая сделает из него сейчас посмешище?

– Кирилл, – произнесла Саша и парень, и все наблюдатели вздохнули с долей облегчения, но все еще никто не верил, что сцена вот так вот закончится. Он улыбнулся и ждал, когда Саша скажет что-нибудь дальше, если она, конечно же, соизволит говорить дальше. – Расскажи мне о грозе, – она взглянула на его лицо.

Кирилл нахмурился и, приоткрыв рот, будто приготовился сказать что-то, молча уставился на девушку. Саша улыбалась, глядя на него, но ее лицо, ее глаза по-прежнему оставались ледяными, как скалы на полюсах нашей земли. Ее глаза и улыбка были словно на разных лицах.

– О грозе? – спросил Кирилл, ничего не понимая, но тут же вспоминая недавнюю грозу, когда прямо перед ним грохнулся огромный дуб, пострадавший от удара разъяренной молнии.

– Друзья, давайте начинать, – Мария Федоровна поднялась с места и вышла на середину класса, – я думаю, что больше никто не придет, а те, кому надо, уже здесь…

Впервые Кирилл был чрезмерно благодарен преподавательнице русского и литературы за то, что она начала лекцию и ему нельзя больше разговаривать. Кирилл испытал настоящее счастье и, с непреодолимым удовольствием последовав запрету болтать на парах, замолчал.

– Расскажи мне о грозе, – Саша повторила, игнорируя его вопрос. Парень терялся в разбросе собственных мыслей.

– Гроза – это природное явление, – смущенно зашептал он, подняв удивленно брови.

– Нет, – покачала головой Саша, – нет. О той грозе, когда сводит ноги от страха, когда лицо становится бледным, потому что кровь отступает. Куда, кстати, она девается? – загадочно спросила Саша и замолчала на секунду-другую, но тут же, снова прищурившись, продолжила, – о той грозе, когда хочется бежать, но гордость и страх прослыть трусом среди своих друзей не позволяют, о той, когда становится наплевать и думаешь только о себе, мечтая спрятаться, закрыться бетонными стенами, лишь бы не слышать ужасающих звуков гремящего грома и не видеть сверкающей молнии…

– Александра! – Мария Федоровна отважилась сделать замечание слишком громко болтающей с ней в унисон девушке, – в чем дело?

Саша замолчала и медленно, с едва заметной агрессией перевела взгляд на преподавателя. «Давай, спроси меня о Тургеневе», улыбнулась Саша.

– Вы все знаете о Тургеневе? – спросила Мария Федоровна, сдвинув брови на переносице, поглядывая то на Сашу, то на Кирилла.

– Достаточно, – Саша впилась в нее грозным взглядом, – спрашивайте.

– Я спрошу на экзамене через неделю, – Мария Фёдоровна ответила строгим взглядом, чувствуя, как внутри поднимается стена, за которой ей хотелось спрятаться.

– Я знаю, – Саша приподняла уголок губ. Мария Федоровна решила, что сейчас самое время прервать странный диалог с не менее странной девчонкой. Она – просто больной ребенок.

Кирилл сидел с удивленным лицом. Краем уха он слышал диалог Саши и преподавателя, но не особо-то обращал внимания на него. Все его мысли были заняты вопросом о грозе и чувствах, которые описывала Саша. Чувствах, которые он на самом деле испытывал в момент бури в тот день, когда перед ним упало дерево. Что за дьявол? Почему сумасшедшая говорит так? Она следит за ним? Откуда она могла знать о том, о чем Кирилл сам узнал только, когда оказался в безопасности и когда черное небо стало проясняться?

Оля, пришедшая на 15 минут позднее, после того как началась консультация, в первые секунды была ошарашена тем, что увидела Кирилла, сидящего рядом с этой, которую все жалели за моральную убогость. Она, едва зайдя в кабинет и наткнувшись взглядом на них двоих, глотнула такой большой глоток нездоровой ревности, что даже поперхнулась. Дав себе несколько минут прийти в себя, Оля смирилась с планом Кирилла посмеяться над Сашей. Дурочка должна была влюбиться в него, а он, воспользовавшись своим положением, хорошенько вытереть об нее ноги. Для преподавателей Саша всегда была немного отсталым ребенком, а для одноклассников и потом уже для одногруппников – зазнавшимся отсталым ребенком.

Кирилл испытывал непреодолимое желание вовлечь Сашу в любовную авантюру и сделать из нее посмешище. Просто так. Без причины. Хотя, может причина крылась в том, что Саша вызывала у него не просто антипатию, а даже отвращение. Может, потому что ему хотелось утвердиться, отдав жертву на растерзание. Для укрепления своих позиций всегда нужна жертва – всем известный, печальный факт. И жертвой, как правило, выбирают самого слабого, беззащитного. Саша была именно той жертвой в глазах Кирилла. Оля понимала это. Кирилл много раз рассказывал ей о своих планах и действиях, как и что он будет делать. Но Ольга плохо слышала его. Ее слух портился, как только ее глаза находили его губы, шепчущие о чем-то. Какая разница о чем? Просто посмотрите, как красиво они шепчут! Ее мысли и логика впадали в мгновенную летаргию, когда глаза питались его лицом, черты которого Оля в прямом смысле обожествляла. Какая разница, о чем он говорит, когда морщинки на внешних уголках его глаз так красиво улыбаются? Оля не была слушателем, она была почитателем Кирилла.

И в тот день она пришла на консультацию только из-за того, что знала, что Кирилл тоже придет. Она пришла смотреть на него. Слышать его голос. Поклоняться ему. Боготворить. Впереди лето: одинокое, пустое, горькое, отравленное беспощадным вакуумом. Лето без Кирилла и его лица!

Она хотела сесть рядом с ним, чтобы чувствовать его наивкуснейший парфюм, порой перемешанный с запахом табака. В ее глазах он был юным, но уже мужчиной.

Но рядом с ним сидела эта сомнительная персона. Интересно, как же так получилось? Она села к нему? Или он к ней? И та, и другая мысли были страшны для Оли.

Шмыгнув носом, не отрывая взгляда от парты на галерке, Оля прошла в аудиторию и села в средний ряд на последнюю парту, чтобы быть ближе к тому, ради кого она пришла. Но Кирилл не замечал ее. Он никогда не замечал ее. Как, в принципе, и других девчонок. Воспитываемый отцом, озлобленным на весь женский пол в связи с изменой любимой супруги, матери Кирилла, отец с детства внушал сыну о бездарности женщины. Он говорил, что мужчина имеет право любить игры, охоту, рыбалку и водку, но не женщину. Это одушевленный предмет, созданный для удовлетворения мужчины, но не для любви. Женщин нельзя любить. И Кирилл вырос, ведомый словами отца.

Но в тот момент Кирилл не замечал Светы не потому, что строго следовал советам отца, а потому что его только что огорошили и даже напугали.

6

– Слав! – Макс сидел напротив, потягивая ледяную газировку, шипящую в горле, – защита и прощай лечфак! Представляешь? Черт возьми, до сих пор не могу поверить!

Святослав оторвался от своих мыслей и его губы исказила фальшивая улыбка.

– Да, – промямлил он, взглянув на учебники по психиатрии, лежащие на столе, – и мы – врачи, – подытожил он печально, – убийцы.

– Да брось! – Макс, впитавший в себя весь цинизм черного юмора за 10 лет обучения медицине, не смог не улыбнуться, – не такие уж мы и неучи. Посмотри вон на Иванову! Ума не приложу, как она доучилась до 6 курса, дотянула до защиты! Вот уж действительно не дай бог попасть к такому врачу! Лучше просто лечь и умереть, хотя бы мучиться не будешь.

– Совсем плоха? – спросил Слава, вспоминая Иванову из параллельной потока лечфака. Кто это? Фамилия знакомая. Он точно слышал о ней, но не принял во внимание. Зачем? Святослав никогда не обращал внимания на то, что связано с университетом, только на предметы.

– Плоха – это слишком позитивный эпитет, описывающий ее компетенции, – Макс усмехнулся и поморщился после очередного глотка газировки из-за «пузырьков», ударивших в нос. – Неделю назад она без стыда, во всеуслышание, хохоча, рассказывала, что была уверена, что моляры – это те, кто красит стены и никак не могла понять, почему ее стоматолог говорит о малярах, осматривая ее ротовую полость, да еще и неправильно ударение ставит. Она несколько раз поправила его, акцентируя внимание на том, что правильно маляр, а не моляр, и стоматолог спросил у нее, дескать, вы сейчас действительно заканчиваете лечфак. Иванова гордо заявила, что так оно и есть, но несмотря на это, у нее твердая четверка по русскому языку и она абсолютно точно знает, как правильно пишется слово маляр, – Макс покачал головой, в очередной раз поражаясь рассказу, который он уже рассказывал не первому человеку.

– Чему удивляться? – спросил Слава, явно не ожидая ответа от Макса, – у нас полгруппы таких, практически дипломированные специалисты, врачи, те, кто спасает жизни, а по факту эта половина до сих пор жопу с головой путает не то, что моляры с малярами. – Слава отодвинул недоеденный суп в сторону, скомкав салфетку, бросил ее рядом с тарелкой на столе. Он злился. Его раздражало печальное осознание зловещей реальности и невозможность ничего исправить со своей стороны. А хотел ли он исправлять что-либо?

– Слишком пессимистично, – Макс снова усмехнулся, – главное, что ты знаешь все, что должен знать, что ты никого не убьешь потому, что не знаешь, где находится жопа, а где – голова.

– Да, Макс, – Святослав взглянул на друга, – вот и происходит в жизни главное то, что ты, а что остальное – плевать. Разве тебя успокаивает то, что мы с тобой знаем то, что должны, а они, – Славка кивнул на идущую мимо группу студентов с параллельного потока, – нет? Ты чувствуешь себя лучше от этого знания?

Макс молчал, понимая к чему клонит друг. Да они оба прекрасно понимали, что выпускаются из медицинского университета и получают специальность практически вершителей судьб.

– Да, – Макс снова усмехнулся, – ты прав. Мне не легче. Мне все равно, что там у других. Для меня главное, что у меня, моих близких и друзей. Меня не хватит на все человечество, чтобы думать и беспокоиться обо всем, что происходит с другими. Я могу сопереживать и сочувствовать, я не тотально безразличен, но дать им более я не могу. Я уже сочувствую тем пациентам, которые придут к таким, как Иванова или тем, кто не может отличить голову от жопы. – Макс замолчал. На его смуглом лице все еще была добрая улыбка, что-то значащая для Максима, да и для Славки. Но ни один из них не задумывался о ее значении, так как оба слишком глубоко задумались о значении слов, сказанных друг другу.

– Как Сашка? – Макс решил перевести тему. – Закрыла сессию? Все хорошо?

Славка совсем помрачнел. Его лицо сжалось, словно кожа стремилась к одной единственной точке на его лице, находящейся в середине переносицы.

Он был зол на свою сестру. За последние несколько дней она дел натворила, что до сих пор расхлебывает все семейство, а ей самой хоть бы хны. Ходит, улыбается дальше, творит свои странные деяния и говорит не менее странные вещи, от которых кровь в жилах стынет.

Конечно, уже несколько дней весь поселок, близлежащий к Москве, где у Славки был частный коттедж, обменивался слухами, что девчонка вон из того богатого домика, где врачи живут, разгуливала после грозы голая. «А сиськи-то ничего!», «А задницу видел?», «С ее фигуркой мне бы ее на ночку, я бы даже не посмотрел на то, что она чокнутая», – вот, что то и дело слышал Слава от местных парней, да и своих ровесников, работающих на тракторах в полях. «Да проститутка она!», «Конечно, денег у родителей много, вот с жиру и бесится», «Такие родители благопристойные, а дети-то!», – это то, что Славка слышал от бабок, осуждающих его сестру. Деды воздерживались, молчали, думали о своем или говорили своим бабкам, мол хватит трепаться. Если семью Славы знал еще не весь поселок, то после прогулки Саши в обнаженном виде, их семья стала известна каждому. Абсолютно. И эта популярность не играла на руку их семье. Ирину Ильиничну то и дело расспрашивали о Саше и ее поведении, подшучивали над Славкой, интересуясь доступностью его сестры. Буквально даже позавчера Святослав сцепился с одним совсем наглым шутником. Вначале словесно, а потом оба вовлеклись в драку. Славка как мог пытался доказать людям, что его сестра не такая, как они о ней думают. В такие моменты он всегда хотел сказать, что Саша – умственно отсталая, что окружение должно делать ей скидку из-за этого. Но у него язык не поворачивался говорить так о своей сестре. К тому же, ни один врач не подтвердил наличие каких-либо заболеваний у Саши. А потом он уже просто хотел, чтобы его и его семью оставили в покое, прекратили обсуждать и цеплять. Но получилось вовсе не так как он хотел. Его реакция наоборот распыляла интерес общественности.

Вчера Саша рассказала Лизе, девушке Славы прям при брате, о том, что людям не стоит прикрываться платьем опрятности и послушания, завешивая природную распущенность и любвеобильность. Саша сказала обезличенными предложениями о том, что, когда люди стремятся к чужим деньгам, продавая за них свою любовь, случаются плохие вещи.

Лиза – девушка, с которой Слава начал встречаться пару месяцев назад, которую вчера впервые решил пригласить в гости познакомиться с Ириной Ильиничной. С отцом он планировал познакомить их через неделю, когда тот вернется с конференции хирургов из США. Главное, чтобы Лиза понравилась маме. Николай Борисович держал нейтральную позицию по отношению к пассиям своего сына. У него все было закономерно и просто: нравится? Встречайся. Не нравится? Извинись и закончи отношения. И если Слава спрашивал более детального совета, Николай Борисыч всегда отвечал: «Что? зачем ты спрашиваешь меня? Разве мне с ней жить?». В этот раз Славе не пришлось знакомить Лизу с отцом. Слава, несмотря на свои чувства, порвал с ней после встречи у него дома. Лиза не понимала, почему Слава поступил так и винила во всем Ирину Ильиничну, думая, что мать настроила сына против его девушки. А Слав, услышав то, что говорила Саша, понял суть сказанного. И он злился на сестру из-за этого. Злился из-за того, что она всегда говорит странные вещи, которые оказываются правдой. Славка единственный из всей семьи, кто знал наверняка, что слова Саши – не пустые и бессмысленные вещи, терзающие разум сумасшедшего. Он был единственным, кто не верил, что Саша умственно отсталая. Она со странностями, но не больная.

– Конечно, закрыла, – Слава, наконец, ответил. Макс смущенно рассматривал выражение лица своего друга. Почему его вопрос вызвал столь долгое молчание? Почему Слава нахмурился, словно речь шла не о его сестре, а о необратимой катастрофе? Макс знал Славку 10 лет и тоже уже давно заметил странности его сестры. Но он, как и все другие, быстро списал все это на психиатрический диагноз, и его отношение сразу смягчалось и многое прощалось. Он всегда относился к ней, как к маленькому ребенку, беззащитному и неразумному. До того момента, пока не усадил ее голую в свою машину, закутанную в его куртку. Тогда он заметил, что беззащитный ребенок на самом деле юная девушка с потрясающей фигурой, с томными черными глазами с золотистым отливом, с черными ресницами, с черными длинными волосами, с белой, чрезмерно белой кожей. И с того момента у него никак не клеилось два факта: притягательная и сумасшедшая. Он не мог утверждать, что Саша отличалась сказочной красотой, но именно ее фигура вскружила парню голову и он никак не мог вырвать из памяти ее обнаженную спину, очерченные лопатки, плавно двигающиеся вместе с движением рук; узкую талию, нежную, которую так хочется поскорее сжать в руках, чтобы не только увидеть, но и почувствовать на физическом уровне ее природную грацию и гибкость; округлые бедра и их изгибы, опускающиеся вниз, словно дуги, описывающие их вершины, их плавные движения при легкой поступи; ноги, дарящие чужим взглядам скользящую походку. Саша привлекала к своей персоне желание. И самое неловкое для Макса то, что девушка знала точно, какие эмоции вызывала у парня. А еще она знала, что ничего подобного Макс никогда не чувствовал к своей девушке, ни тем более к другим.

– Слушай, – Макс перестал улыбаться, опустил взгляд, – тогда, когда я привез ее домой в таком виде… – Макс запнулся, почувствовав волну смущения и продолжил щепетильную тему, – ты не спрашивал у нее, почему она решила идти вот так вот?

Славка взглянул с подозрением на Макса. Вдохнул, понимая законность спровоцированного интереса. И снова принял удар очередной злости: почему он опять должен отвечать на эти вопросы? Почему бы Максу не позвонить Саше и не просить все, что его интересует у первоисточника, исключив его, Славку, из цепочки позора и стыда?

– У нее всегда есть причины на то, что она делает. Саша редко рассказывает мне о них. А если и рассказывает, то, знаешь, – Славка смиренно усмехнулся, – нужно потратить много времени на то, чтобы расшифровать ее язык. Она говорит так, что ты вместо того, чтобы понять все сразу, вот так как мы сейчас с тобой общаемся, слышишь египетскую стену, изрисованную древними иероглифами. Она сказала, почему ходила в таком виде, – Слава снова улыбнулся.

– И что же это? – Макс заинтересовано разглядывал как рождаются и умирают чувства стыда и смущения, радости и отчаяния, обреченности и веры на лице своего друга.

– Вот тебе пазл, раз ты так жаждешь услышать его! Она сказала, что чтобы душа насытилась материей вселенной, нужно очистить себя от обыденности.

Макс удивленно вскинул бровями. Да, у Саши действительно существовала причина, но смысл ее поступка был понятен только ей, несмотря на то, что она была готова поделиться им со всем миром.

– Вы делали психиатрическое обследование? – неожиданно спросил Макс.

– Брось! – Святослав покачал головой, встряхнулся, словно скидывая с себя то, что он не хотел слышать. – Саша не сумасшедшая.

– Ее поступки говорят об обратном, – Макс безразлично пожал плечами, пытаясь в первую очередь убедить самого себя в невменяемости Саши. Ему было бы значительно легче, если бы его диагноз подтвердился специалистами. Многое можно было бы простить и не обращать внимания.

– Мать тоже так считает! – Славка вздохнул, – но я знаю, что это не так. Мне порой самому хотелось бы на 100% убедиться, что моя сестра – пациент клиники для душевнобольных, но, к сожалению, это не так, – Слава положил сумму по чеку в чёрную папку, только что положенную на стол, и встал. – Пойдем? – спросил он с надеждой в голосе, мечтая сменить тему и поскорее. Он не любил разговаривать о сестре, потому что уже неоднократно ловил себя на мысли, что невзирая на то, что он знает свою сестру с рождения, что прожил с ней бок о бок 18 лет, на самом деле он ничегошеньки о ней не знает. Чья в этом вина, он тоже знать не мог.

7

Саша, сдав последний экзамен, написав только брату о том, что она переведена на 2 курс медицинского колледжа, фельдшерского отделения, вышла из здания колледжа. В лицо дунул теплый ветер. Душный, лишенный кислорода. Саша улыбнулась. Любая погода в ее понимании была хороша, главное, чтобы она была. Главное, что можно дышать.

Она, не осматриваясь и думая ни о чем, скинула кроссовки, сняла носки и ступила босой ножкой на горячий асфальт. Шаг. Другой. Кожу обжигает, должно быть больно, но тело не чувствует боли.

– Саш! – услышала она крик позади. Девушка остановилась и обернулась – никого. Совсем. Буквально через минуту на крыльце колледжа появился Кирилл и крикнул: «Саш!». То самое слово, с той же интонацией, с той же громкостью, с тем же звуком.

Саша смотрела на него, крепко сжимая пальцами кроссовки. Кирилл окинул взглядом ее с головы до ног и уперся в босые ноги, безропотно стоящие на асфальте, нагретом светом безжалостной звезды так, что на нем можно было яйца жарить, и в кучку осколков, лежащих позади.

– Осторожнее! – громко и испуганно сказал Кирилл, указывая на стекла. Саша опустила глаза, бездумно следуя цели, на которую указывал палец Кирилла и, не заметив стекла, наступила прямо на них. Кирилл остановился с ужасом ожидая, как вот-вот, через секунду-другую первый импульс, несущий собой боль, достигнет мозга и раздастся визг и активируется защитная реакция. Но ни через секунду, ни через минуту не последовало никакой реакции. Кирилл, поверженный крайней степенью безразличья, проявленного девушкой после того, как она наступила всей массой на разбитое стекло, стоял с открытым ртом.

– Ты, – Кирилл запнулся, не веря, что девушка на самом деле не чувствует боли, а скорее героически терпитее. С какой целью она это делает непонятно, но то, что она терпит боль, абсолютно точно! Ведь вот! Прям около ее пятки появилась кровь! Кирилла передернуло. Он, будущий фельдшер, был готов к тому, что выбранная им специальность в будущем покажет ещё много пострадавшего мяса, много боли и страданий он увидит и услышит. Но то, что человек топчется по битым стеклам уже кровавыми ногами и никак не реагирует на это, никак не укладывалось у его голове. Кирилл не был готов к такому. Не по себе ему стало именно из-за странного и удивительного безразличия босоногой девушки и ее черного, всепоглощающего, тяжёлого как каменная плита, взгляда. Настолько черного, что Кириллу казалось, будто на него смотрят две бездны, червоточины, засасывающие все в себя. Девушка даже не моргала, ничего не замечая, кроме лица Кирилла.

– Ты наступила на стекла, – сообщил он, прочищая горло от скопившейся слюны. Саша молча, перевела взгляд на свои ноги. Да, действительно, под правой ногой сбоку виднелась кровь. Саша снова посмотрела на Кирилла, и он только один ответ мог прочитать в ее глазах: «и что?». На ее лице не было ни одной эмоции, которая должна была бы быть у любого другого нормального человека.

– Дай мне руку, – со страхом попросил Кирилл, протянув руку к ней. По необъяснимым причинам парень боялся этой странноватой девушки, боялся оставаться с ней наедине.

Саша безмолвно протянула ему руку, и Кирилл сжал ее пальцы, аккуратно, боясь причинить боль, подвел ее к себе ближе. Не говоря ни слова, они добрались до лавки на троллейбусной остановке. Кирилл посадил девушку и сед рядом, положив к себе на колени правую ногу с ранениями. Он бережно и заботливо, неожиданно для самого себя, осмотрел раны. Порезы глубокие, сильные. Кровь струилась по пятке и капала на асфальт, формируя лужицу, задевая штаны Кирилла.

– Как же ты так? – спросил он сам себя, все еще исследуя ее ногу. Окровавленные стекла остались лежать на асфальте, на вид в ранах ничего не осталось. И Кирилл, не понимая, что на него нашло, по-настоящему беспокоился о девушке. – Долго заживать будет, – подытожил он, все еще рассматривая ранения.

– А ты поцелуй их, – Саша посмотрела на него пронзительным взглядом.

– Кого? – Кирилл не очень понимал, о чем просит странная девушка.

– Поцелуй мои раны, – Саша улыбнулась и согнула ногу в колене. Кирилл опешил от просьбы но, несмотря на неистовый поток слов в его голове, отказывающей Саше в ее просьбе, несмотря на протесты, мысленно манифестирующие, Кирилл с чуждой ему нежностью, обхватил пальцами щиколотку и медленно поднял кровавую ступню к губам. Его разум верещал тонким, противным голоском, вопрошая, какого черта происходит, но тело продолжало начатое. И вот его мягкие пухлые губы прикоснулись к кровоточащему порезу на пятке. Саша улыбнулась такой страной, дьявольской улыбкой, не сводя черных глаз с изумленного лица Кирилла. Он смотрел в ее гипнотизирующие глаза, облизывая ее ступню. Его рот весь был в крови, его пальцы дрожали, ласково сжимая ее голеностопный сустав. Саша склонила голову набок, ухмылка становилась более очерченной, издевательской, взгляд все сильнее давил на Кирилла, пригвождая его к земле, заставляя пресмыкаться.

– Ты такой нежный, – прошептала она, подсовывая ему левую ногу, – поцелуй и эти раны. Они нуждаются в всё излечивающем твоем поцелуе, – Саша чуть усмирила свою ухмылку, но не избавилась от нее окончательно. Ей нравилось смотреть как ласковый язык зализывает ее раны, как красные от крови губы, причмокивая покрывают раны мягкими поцелуями.

Кирилл принял вторую ножку, опускаясь губами на порезанную кожу. Горячая кровь, удивительно темно-вишневого цвета, попадала ему в рот, он проглатывал ее вместе со слюной, все еще неотрывно и не моргая смотря в глаза девушки.

– Кирилл! – раздался визг возмущения и порицания. Парень вздрогнул и тут же отпустил ножку. Он вскочил с лавки судорожно оглядываясь, словно не понимал, где находится. На троллейбусной остановке уже собрались люди, в основном сдавшие экзамены студенты. Студенты! Из его же колледжа! Студенты знали Кирилла если не лично, то в лицо уж точно! Впереди стояла Оля, зажимая рот рукой, чтобы хоть как-то заставить себя молчать. Как сильно и безжалостно она была поражена тем, что увидела. В груди свело мышцы и нервы словно защипали, облитые уксусом, сжимаясь, при этом набирая массу, сильнее давя на ребра, грозясь сломать их, рвануть и разнести их в дребезги, на маленькие кусочки. Как же это возможно? Что же это такое? Что же происходит? А возмущение все сильнее стягивало свои кольца вокруг грудной клетки. Дышать тяжело, каждый вдох давался с таким трудом. И организм откровенно сбился, не понимая, какому алгоритму следовать. Активировать ли дыхательную систему? Успокоить ли нервную систему? Осушить ли слезы? Что же делать?

Кирилл вертелся на месте, разглядывая пораженные лица, оценивая масштаб бедствия произошедшего. Но он никак не мог собраться с мыслями и отключить расширяющееся состояние паники и гнева.

– Что за херня? – крикнул Кирилл, уставившись на улыбающуюся Сашу, не в силах справиться ни со своими эмоциями, ни объяснить себе произошедшее.

Студенты старших курсов стояли рядом и хихикали, едва сдерживая желание разразиться открытым смехом. Они перешептывались, тыкали пальцами и вновь хихикали.

Саша встала босыми ногами на грязный асфальт и подошла к Кириллу.

– Мягкие губы, – сказала она довольно громко, чтобы ее слышали все, – запомнят вкус моих ног, – Саша опустила глаза и улыбнулась, – захотят еще.

– Сумасшедшая сука! – Кирилл подался вперед, но тут же Оля, стоявшая до это парализованная увиденным, схватила его за руку, не пуская сделать шаг.

– А они запомнят, – Саша вновь взглянула на парня и пошла плавной походкой прочь, ставя ноги в одну линию, покачивая бедрами.

Кирилл пнул со злости мусорный бак около остановки и громко вскрикнул. Его охватила видимая дрожь, а на глаза наворачивались слезы от обиды. Он сжал кулаки, а глаза бешено искали предмет, который можно было бы ударить. Лицо покрылось пунцово-бордовой краской, зубы плотно сжались.

– И что уже случилось? – на остановке появился преподаватель анатомии, которого первый курс еще не знал, так как анатомия должна была появиться в расписании только на 2 курсе. – Что у тебя с лицом?

– Да он ноги девчонке лизал, Николай Анатольевич! – рассмеялись старшекурсники. Анатом перевел удивленный взгляд на Кирилла и нахмурился. – А рот-то почему в крови? – спросил он.

Николай Анатольевич, преподаватель с огромным стажем, повидал много студентов и знал о многих интрижках, в которые студенты то и дело ввязывались, но, чтобы на остановке, прямо у ворот колледжа облизывали друг другу ноги, омывая рты кровью! Такого он еще не видел. Да, студенты умеют ежегодно удивлять педагогов чем-то новеньким и не очень умным. Не зря Николай Анатольевич говорил, что предыдущий курс был гораздо умнее.

Кирилл сжал еще сильнее кулаки и быстрыми шагами поспешил поскорее уйти, дабы не сгореть со стыда окончательно. Оля трусцой побежала за ним, пытаясь схватить его за руку. Уже около метро она остановила его и протянула влажные салфетки. Кирилл, чуть успокоившись, принялся оттирать рот. Но вместо того, чтобы стереть кровь, он размазывал ее еще сильнее.

– Дай сюда! – скомандовала Оля и стала аккуратно стирать кровавые, сухие разводы вокруг его рта. – Что это было?

Кирилл ответил ей таким взглядом, что девушке захотелось провалиться сквозь землю, чтобы больше никогда не видеть такого взгляда. Но она выдержала его взор, продолжая обтирать рот. Кирилл вздохнул, мысленно успокаивая себя всеми возможными и невозможными доводами. Ольга ни в чем не виновата. Не стоит кричать на нее.

– Не знаю, – ответил он, опустив голову. Багровая пелена вновь накинула свою вуаль на его лицо.

– Зачем ты это делал? – Оля достала другую салфетку, снова вытирая его лицо. Ей хотелось скорее покончить с этими отвратительными последствиями на прекрасном лице Кирилла, чтобы больше не видеть их, сразу попытаться забыть то, что увидели ее глаза.

– Что я делал? – Кирилл решил понять, что люди видели со стороны, – что ты видела?

– Как ты целовал ее пятки, – с отвращением сказала Оля, перестав вытирать кровь с его лица, – облизывал ее пальцы. У нее кровь текла, а ты слизывал… – в горле рос комок, тошнотворный комок, заставляющий быстро сглатывать скапливающуюся слюну. – Почему у нее была кровь?

– Дерьмо! – Кирилл отвернулся. Новая порция стыда захватила его тело. Что ж получается, люди на остановке видели это? Люди в проезжающих машинах видели это? Люди, проходящие мимо – тоже? Черт. Черт! ЧЕРТ! Все его нутро истошно голосило, не зная, как и куда можно выплеснуть центнер оголтелой злобы.

– Эй, – девушка обошла его, их глаза встретились, – что случилось?

– Откуда я знаю! – прошипел он, схватив ее за плечи. – Я просто сделал то, что она попросила! Понимаешь? Я просто это сделал!

Кирилл выдохнул, надув щеки, осматриваясь по сторонам. Хорошо, что у всех, кто это видел, есть два месяца летних каникул, чтобы забыть то, что случилось на троллейбусной остановке. Хорошо, что в ближайшее время не надо ходить на пары, ежедневно принимая душ позора и безжалостной насмешки. И Кирилл понимал, что по-другому и быть не могло! Мало того, что подростки, в принципе, жестоки, так то были не просто подростки, а студенты медицинского колледжа. Цинизм и черный юмор попадали им в кровь вместе с воздухом, которым они дышали в стенах колледжа. Искать у них понимание или сочувствие равносильно поискам иголки в стогу сена.

8

– Ну что же это такое! – Ирина Ильинична встретила на пороге дочь с кровавыми босыми ногами. – Коля! – она тут же позвала мужа.

Николай Борисович не заставил себя долго ждать, появившись в коридоре, строгим взглядом осматривая дочь с головы до ног. Как же он устал от постоянных сюрпризов дочери. Он задержал взгляд на ее грязных ступнях и вздохнул. Почему она выжила? Почему она родилась и выжила? За что и кто их так жестоко покарал? Он ведь в жизни никогда ничего плохо не делал. Всегда был образцовым отцом, любил жену и сына. И дочь пытался любить. Правда! Но когда его мысли касательно психиатрического диагноза Саши стали навязчивыми, Николаю Борисовичу становилось все сложнее смириться с самой страшной мыслью – это его дочь и он должен принять ее и мучиться до конца своих или ее дней жизни.

– Что случилось? – спросил он, вздохнув, присаживаясь на корточки, чтобы получше рассмотреть окровавленные ноги своего горе-ребёнка.

– Я еще не умираю, папа, – Саша смотрела на него, пробивая насквозь черными зрачками, расширенными, соприкасающимися с роговицей.

– Саша! – тут же вмешалась Ирина Ильинична, – зачем ты так говоришь?

Девушка перевела взгляд на мать и нахмурилась.

– Ты порезалась? – спросил отец, не рискуя дотронуться до ног дочери.

– Я очистилась, – Саша обошла его и пошла в свою комнату, оставляя на полу кроваво-грязные следы маленьких ступней. Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Ирина Ильинична посмотрела на мужа. Он потер рукой лицо и глубоко вздохнул.

– Надо отдать ее на обследование, – тихо, практически шепотом сказал он.

– Зачем? – удивилась Ирина Ильинична, скрестив руки на груди.

– Затем, что она больна, Ир! – процедил сквозь зубы Николай Борисович.

– Мы уже отдавали ее на обследование, если ты забыл! Что это дало? – Ирина Ильинична сузила гневные глаза. – Нервы только трепать ребенку.

– Черт возьми, Ира! – Николай Борисович еле сдерживался, чтобы не повысить голос. – Потому что ты хотела второго ребенка! Ты отказалась делать аборт! А теперь это наша обуза!

– Что? – женщина опустила руки, пораженная и в то же время разозлившаяся из-за слов, которые говорил ее муж. – Это наш ребенок!

– Это не ребенок, – Николай Борисович перебил ее, – это уже совершеннолетний подросток и одному богу известно, что она решит учудить завтра! Мы должны доказать ее невменяемость до того, как она совершит то, что поставит крест на нашей семье и наших жизнях. Я тоже люблю ее, она моя дочь, но давай хотя бы мы не будем идиотами… – Николай Борисович замолчал. Его взгляд устремился прямо по коридору. Ирина Ильинична тут же последовала глазами по следам его взора.

– Саша! – воскликнула она, увидев выглядывающую из-за двери дочь. Как много она слышала? Раскаяние крепко схватило мать за горло.

– Решаете мою судьбу? – спросила девушка.

– Ты что! – Ирина Ильинична быстро подошла к дочери. – Что ты такое говоришь…

– Решаете мою судьбу, не решив свою? – Саша улыбнулась и посмотрела на отца. Он смотрел в ее глаза и тоже испытывал давно забытое, нелепое чувство стыда.

– Что у вас тут? – в дом вошел Святослав, устало скидывая ботинки.

– Ничего, – быстро ответил отец и ушел в свою комнату. Ирина Ильинична вздохнула, покачала головой и исчезла на кухне.

Слава, ничего не понимая, посмотрел на сестру, взглядом дав ей понять, что ему хотелось бы услышать правдивый ответ на вопрос.

– Они ненавидят меня, – сказала Саша и ушла в свою комнату. Святослав набрал полную грудь воздуха. Как же тяжело жить в этой семье. В семье, где каждый ее член – личность со своеобразным букетом странностей. Даже в дом заходишь и чувствуешь гнетущую атмосферу, словно на тебя падает воздух, который имеет многотонную массу и тут же ломает позвоночник заставляя припасть к земле. Славка потупил взгляд, сделал глубокий вздох, закрыл глаза и прислонился к стене.

– Сань, – брат поскребся в комнату сестры и открыл дверь. Саша стояла у окна. Ее взор был устремлен куда-то вдаль. На лице спокойствие и умиротворение. Пальцы неспешно поглаживали низ кофты, вытаскивая по одной нитки.

Слава вошел в комнату, прикрыл за собой дверь. Вновь последовал тяжелый вздох. Он уже устал быть проводником между сестрой и родителями, но он слишком любил сестру.

– Они любят тебя, – начал он, но тут же замолчал, увидев израненные ноги. Стоит ли спрашивать, что случилось или так должно быть? Слава терялся в мыслях, не зная, как поступить дальше.

– Я порезалась, когда шла, – Саша объяснила брату свой внешний вид, заметив его пристальный взгляд.

– Здесь где-то? В деревне?

– Нет, – она взглянула на него и легкая, гуляющая улыбка чуть скривила ее рот. – Около колледжа.

– По городу не стоит ходить босиком, – Слава покачал головой, – небезопасно, да и выглядит не очень.

– Зато у меня появился парень, – Саша усмехнулась, и снова отвернулась к окну.

– Парень? – удивился брат, и чуть было не спросил, как такое возможно.

– Он целовал мои ноги, зализывая раны. Какое приятное нервное возбуждение, – она провела рукой по изгибу талии, к животу вниз и сжала колени. Брат совсем растерялся. Внезапно он почувствовал ужасное волнение за сестру. Нет, не может быть. Скорее всего это очередные метафоры, которыми Саша так любила изъясняться, что было ничего непонятно. Скорее всего это не значит, то что слышится. Скорее всего она нашла какой-нибудь ручей и омывала там ноги. Слава хотел в это верить и верил.

Саша вновь посмотрела на брата и улыбнулась. Тут она подбежала к нему и крепко обняла, тихо посмеиваясь…

Макс приехал к своей девушке, чувствуя себя по меньшей мере странно. Он не понимал, зачем повелся на странную смс от сестры Славки. Что он ожидал увидеть в доме своей девушки? Да и как Саша могла знать о том, что происходит у Ани? Откуда она вообще знала ее? Но получив злополучную смс, следующего содержания: «Если веришь, ты не поедешь сегодня к 17:00 по адресу…» с подписью твоя Александра, Макс решил отправиться по указанному адресу. Он хорошо знал это место – дом его девушки, Ани. Он бывал там сотню раз за два года отношений. Что он должен был увидеть? Нет, он не то, что не доверял Ане, наоборот, за два года отношений она ни разу не дала ему повод засомневаться в искренности ее чувств. Она всегда доверяла ему, никогда ничего не запрещала, редко возражала. Идеальная жена. Будущая. Аня часто говорила о семье и детях, делилась позитивными соображениями, особенно касательно детей. В семье минимум должно быть 3 ребенка: два мальчика, старшие и девочка. У детей обязательно должен быть отец, иначе дети не дополучат любви и потом им сложно будет понять, что значит полноценная семья и к какому идеалу нужно стремиться. Она мечтала о себе как о жене, мечтала создавать своими руками домашний очаг, поддерживая в доме уют и комфортную атмосферу. Заботиться о детях и муже. Чтобы в дверях его всегда ждала красивая жена и вкуснейший ужин на плите. Слушая эти благопристойные рассказы о возможной будущей жизни, Макс расплывался в мечтах. То, что он слышал, действительно было ему по нраву. Речи Ани были приятны не только слуху, но и его сердцу. И, конечно, окутанный тесными объятиями будущего счастья, Макс купил обручальное кольцо. Вот такой девушке как Аня, он был готов сделать предложение. Единственное, чтотеперь он никак не мог подловить подходящий момент. Все время что-то было не то, не так. И каждый раз Макс думал: «Ладно, завтра все получится. Завтра будет лучше!». Так прошло полгода, а Макс все до сих пор возил с собой коробку с кольцом и поджидал того самого момента, о каком грезил в своих фантазиях.

Потом ему пришла смс от Саши, и он задумался. «Дело не в том, что я не доверяю Ане, дело в том, что может это и есть тот самый момент?» – с этими мыслями он сидел в машине около подъезда Ани и все не решался выйти из машины и подняться на 4 этаж, позвонить в звонок, встать на одно колено и объявить о своих намерениях построить ту самую семью, о которой они мечтали уже столько времени.

Аня сама появилась из-за двери подъезда и не одна. Она сжимала руку мужчины, улыбалась ему так же, как и Максу. Потом встала на носочки, так же как она это делала, стоя рядом с Максом, и поцеловала небритую щеку и тут же синюшного цвета губы, так же как она целовала Макса. Теперь она что-то говорила ему, смотрела в глаза, гладила по плечу, прижималась к его груди… Так же как она делала с Максом.

Мужчина поцеловал ее на прощанье и махая рукой, пошел к машине. Аня смотрела вслед удаляющейся машине, помахала рукой, прикрывая ладошкой рот, пряча детский смех.

Макс выскочил из машины, тут же ускорив шаг, направился к счастливой девушке. Нельзя терять ни секунды. Едва Аня собиралась зайти в дом, дергая железную дверь с пищащим домофоном, разрешающим зайти в подъезд, она поняла, что не может открыть дверь потому, что чья-то рука прижала ее. Аня обернулась. Обомлела. Они не должны были сегодня встречаться с Максом. А он всегда следовал своим планам, потому что совмещал подработку на скорой и учебу в университете и просто так он не мог появиться около ее дома. Но, к сожалению, именно в этот день Иван, фельдшер из второй смены, попросился на сутки вместо Макса, а Макс вместо него должен был выйти послезавтра. Именно в этот день Макс решил встретиться только со Славкой, а потом отправиться домой, никому не говоря, что у него сегодня внеплановый выходной.

Аня испуганно глядела на непонятно откуда появившегося Макса. Что сказать? Что же сказать? На ее маленьком личике застыла нерешительность и паника. Она поспешно считала и просчитывала ходы, которые могли бы разрешить сложную ситуацию прямо сейчас. Ее светло-серые, практически серебристые глаза, как листья полыни, спотыкаясь, хромая, рыскали по лицу Максима, по его отчаянной ухмылке, по усмешке, сияющей ярким оранжевым цветом опасности в его каштановых глазах. Что искали ее глаза? Понимания. Веру. Оправдания.

Максим достал черную бархатную коробочку из кармана, вытащил то самое золотое кольцо, которые уже полгода возил с собой в машине и положил себе на ладонь. Горькая ухмылка, выпячивающая дикую неизбежность, снова вцепилась смертельной хваткой в его побледневшие губы.

– Я собирался сделать тебе предложение, – сказал он таким сухим, шероховатым голосом, который Аня никогда прежде не слышала у Макса. На ее глаза накатились слезы искренности. Она тихонько качала головой, поднимая руку, пытаясь дотронуться до его руки, держащей на ладони многотонное кольцо. – Да, – Макс продолжил говорить, выдавливая из себя слова, как выдавливают остатки дорогостоящей мази из тюбика. – Но видимо, бог все-таки существует, раз уберег меня от неразумных поступков. И за это спасибо всем, кто посодействовал мне узнать тебя до того, как я совершил бы опрометчивый шаг. – Максим откашлялся, отвернулся на секунду, скрывая собственные слезы, которые так и хотели унизительно появиться на его уставших глазах. – Зачем? – спросил Максим, все еще держа раскрытую ладонь с обручальным кольцом.

– Прости меня, Макс! – взмолилась Аня, поняв, что в сложившейся ситуации не может быть другого выхода, ка только понадеяться на сильную любовь парня и вымолить у него прощения.

– Нет, – Макс покачал головой, сам не понимая, что именно он отрицает: слова Ани или саму ситуацию.

– Максим, милый мой, любимый, – Аня схватила его за руку, крепко стиснув, – прошу тебя! Прости меня! Я сглупила!

– Нет, Аня, нет, – Макс шмыгнул носом и запустил кольцо с такой силой, будто он был на физкультуре в школе, сдавал норматив по метанию теннисных мячиков: чем дальше улетит, тем выше балл. – Прощай! – он развернулся и направился к машине. Девушка кричала что-то ему вслед, но он не слышал ее. Не понимал. Она словно заговорила на несуществующем языке, который он не хотел и не мог понимать. Макс ни разу не обернулся. А его сердце, тот кусок мышцы, как он привык считать будучи практически врачом, которое не могло и не может чувствовать до того момента, разрывало его грудную клетку, отрывало мышцы от ребер, накручивало нервы как спагетти на острейшую вилку. Вот оно как оказывается бывает! Вот оно как может страдать! Кто бы мог подумать!

В течение двух часов Макс сидел в машине перед своим подъездом. Он даже не понимал, как оказался около своего дома, как доехал, каким путем, как припарковался. Он просто сидел и последний раз рассматривал фотки Ани и их совместные фото, бездушно тыкая на каждую, нажимая delete. Are you sure you want to delete? – спрашивал телефон. Даже телефон, казалось, сомневался в неосознанных действиях парня. Yes – нажимал Макс, шмыгая носом. На глазах были слезы, но они не смели опуститься на щеки. Delete – все, что могло напоминать об Ане, кроме его собственной памяти. Delete! Но, к сожалению, delete не работает в отношении человеческого разума.

Он перечитывал все ее сообщения, где такой мерзкой и уничижительной рекой текли признания праведной женщины. Delete. Он перечитывал свои ответы, в которых то и дело подчеркивал важность их отношений и свои будущие намерения, вкушая оригинальность любви. Delete. Он рассматривал фотографии в соцсетях, лица на них, так кощунственно усмехающиеся, улыбающиеся друг другу, оказывается скрывающие ложь. Рассматривал, как тесно сплетены их пальцы и вспоминал как мечтал надеть кольцо на ее безымянный пальчик, но не было подходящего случая сделать предложения… Delete. Читал сообщения и комментарии, улыбался со слезами на глазах, вспоминая ситуации, спровоцированные теми или иными словами, и жестами, отображенными там, внутри паутины. Delete. Как же так? Как так можно? Ты веришь человеку, даже мысли не допускаешь ни о чем подобном, а он вот так вот исподтишка, из своего секретного места плюет тебе в лицо и в душу!

Той же ночью Максим долго не мог уснуть. Стоило ему только закрыть глаза, как перед глазами появлялись воспоминания о проведенных совместно днях. Ни о чем плохом он и не думал, не вспоминал. Хорошие, добрые воспоминания сами залезали в его голову. И он боролся с ними, не желая больше видеть ничего из этого, что хоть как-то могло быть связно с его бывшей девушкой.

Как только он провалился в сон, увидел черную змею, изящную, гибкую, лежавшую у него под ногами. Он стоит, подняв ногу и готовясь вот-вот наступить на рептилию. Заметив змею, Макс отворачивается, чтобы сделать шаг в другую сторону. Но едва он поднимает ногу, снова и снова натыкается на одну и ту же черную, блестящую змею. Она не давала ему ни шаг сделать, ни перешагнуть через нее…

Слава проснулся ночью из-за странного кошмара, потный и с жуткой тахикардией. Сам сон он не мог вспомнить, к счастью, но осадок до боли не выносимый и неприятный все еще был на душе. Вытерев пот со лба, отдышавшись, Слава встал и пошел на улицу покурить. В такие моменты он был очень рад, что родители приняли решение в этот раз переехать в Подмосковье, купив этот коттедж в деревне. Хотя участки, заселенные людьми сложно было назвать деревней. Здесь, в 20 километрах от станции Голицыно, белорусского направления, стояли современные коттеджи, комфортабельно отделанные, потому что многие жили здесь и зимой. Но и для многих это место выступали в роли дачного поселка. Зато какой воздух! Батюшки! Каждый раз возвращаясь с работы или с университета Славка, проехав Голицыно, открывал окна в машине, выключал кондиционер и просто вдыхал чистый воздух так рьяно, что даже голова кружилась.

Он тихо открыл дверь, чтобы никого не беспокоить и уселся на высоком крыльце, прикурив сигарету. Он рассматривал ночное небо. Чисто. Только ради этого чистого, звездного неба стоило забросить гнетущую Москву и уехать за город. А зимой как прекрасно небо! Выходишь ночью на крыльцо в отцовской телогрейке, надетой на голое тело, раздухаренной натопленным воздухом своей комнаты, и перед глазами открывается сказочный вид! Кругом снежные холмы, блестят как серебряные частички в свете круглолицей луны. Она так низко висит над землей, что иногда дух захватывает, что может она потеряла нашу гравитацию? Может прямо сейчас она мчится прямо на нас? Ну такая она большая в редких сизоватых облаках, окружающих ее исключительно по краям окружности. Потрясающе!

Славка скурил уже половину сигареты, вспоминая зимнюю красоту. Тут он краем глаза слева заметил какое-то движение на участке, рядом с мангальной. Слава прищурился, вглядываясь вперед: около входа в мангальную что-то есть на лавке. Взволнованный Славка встал, засунув почти уже бычок в рот, направился в сторону белесого объекта около лавки.

Чем ближе он подходил, тем отчетливее понимал, что белесый объект есть его сестра в ночной рубашке, едва прикрывающей ее пятую точку. Слава стиснул зубы, прокусив сигаретный фильтр. Почему Саша всегда заставляет его нервничать? Что она делает тут среди ночи? Черт!

Славка подошел к ней ближе, внимательно осматривая сестру. Что с ней? Луна дарила странный свет лицу девушки: на нем вообще не было глаз, сплошные, размазанные овалы. Губы сжаты в прямую линию. Лицо серого цвета, гладкое и ровное, словно нарисованное матовыми красками на глянцевом холсте. Волосы распущены, совсем стали черного цвета. Руки белые как снег, смиренно лежали на коленях. Девушка не шевелилась, восседая как восковая кукла.

– Саш? – Слава шепотом позвал сестру. Никакой реакции. Вообще ничего. Она словно действительно была не живая. – Саша! – чуть погромче позвал Слава и сделал еще один робкий шаг. Внезапно девушка резко повернула к нему голову и вперла в него свои черные размазанные круги вместо глаз. Славка отшатнулся. Непонятное чувство страха сдерживало его от того, чтобы приблизиться к сестре, но усиливало желание бежать или как думал Слава, плюнуть на все и уйти домой. Пусть сидит. Ничего же страшного не происходит. Сидит себе девчонка на лавочке, на своем участке! И вот он уже был готов сделать шаг назад, ускориться, уйти в дом скорее, туда, где чувство опасности исчезнет, как здравый смысл осторожно зашептал в его разуме: а что, если Саша лунатит? Что если он сейчас оставит ее, а утром с полицией будет рыскать по всему послку и близлежащим лесам в поисках исчезнувшей девушки? Простит ли он себе свою трусость тогда? Слава смутился от своих же мыслей и чуть качнул головой. Набравшись мужества, он сделал шаг вперед.

– Саша! – снова позвал он, разглядывая жуткое лицо, повернутое к нему, застывшее, с размазанными овальными, черными пятнами вместо глаз. Девушка не шевелилась, даже ее грудь не вздымалась. Она вообще дышит? Моргает?

Слава сделал еще один осторожный шаг и позвал сестру. Наконец, он увидел хоть какое-то движение. Очень медленно, как подползающий поезд дальнего следования к вокзалу, ее рука белого цвета поднялась и к тонкой нити вместо губ прильнул чуть согнутый указательный палец. Черные круги оторвались от лица Славы и так же критически медленно уставились прямо себе под ноги. Интуитивно Святослав перевел глаза в точку, куда уставились черные глаза Саши. Что это? Что у нее под ногами? Слава прищурился. Что-то черное поблёскивает в лунном свете. Что это? Он чуть наклонился вперед и тут же вздрогнул и едва устоял на ногах.

– Черт возьми! – воскликнул он и тут же схватил сестру за руку, силясь стянуть ее с лавки. – Это же змея, Саш! – крикнул он, забыв, что на улице стояла глубокая ночь. Да, точно, когда он встал часы показывали 3:30 утра, а секундная стрелка пробегала на 45 секундах. Не стоит кричать, родители чего доброго еще проснутся от криков. Брат снова потянул сестру за руку, не сводя глаз с змеи у ее ног. Но тут он почувствовал пронзительный острый холод на запястье, а потом и нудящую боль. Саша стиснула его запястье и покачала головой.

Змея шевельнулась и поползла прям к ногам девушки. Слава с леденящим сердце ужасом, вытаращив глаза, смотрел на рептилию, инстинктивно таща сестру за руку. Но тут Саша рывком, с силой абсолютно не свойственной ей, вырвала руку из его хватки и положила обе руки на колени, вернувшись в свою ту самую жуткую позу, в которой брат застал ее, когда подошел.

– Саша, черт тебя дери! – зловещим шепотом сказал Слава, топчась на месте, оглядываясь по сторонам, но все также не сводя глаз с черной змеи с серебристым вкраплением. – Иди сюда! Быстро! Пока она не цапнула тебя!

Саша сидела без движения. Змея подползла все ближе к ноге девушки и медленно обвивая всем своим телом ногу, начала подниматься вверх. У Славы сердце выпрыгивало из груди. Что сейчас делать? Что? Как скинуть эту дрянь с сестры? А если цапнет? Мысли смешались в голове, язык и мышцы не слушались его. Он то и дело что-то говорил, но даже совсем не понимал, что именно и зачем. Его никто не слушал. Он сам себя даже не слушал.

Тут, в зловещий ночной тишине Слава услышал легкий звон, словно на легком ветру соприкасались два железных жетона на шее солдата. Клинг-клинг! Святослав обернулся. Никого и ничего! Клинг-клинг-клинг! Какого черта? Что происходит? Даже ветра нет!

– Кто там? – спросил он темноту, совсем забыв о змее, обвившейся вокруг правой ноги Саши. Клинг-клинг-клинг! Слава искал глазами объект, издающий странные звуки. Вон там, чуть впереди. Что там? Тень! Здоровенная! Черная! Клинг-клинг-клинг! Тень передвинулась. Это собака. Может, волк? Святослав почувствовал, как холодный пот проступил вдоль позвоночника и на лбу. Откуда тут волк или собака? Участок огражден 3-х метровым забором! Подрыла наверное. Зачем? Что могло заставить животное так рьяно желать проникнуть к ним на участок? Ничего такого, как мясо, не было оставлено на улице.

– Саша, пошли домой! – он вновь протянул руку и замер. Черная змея лежала на обнаженных коленях сестры, свернувшись в спираль, смиренно положив голову на колено. Из центра спирали буквой Г поднимался хвост рептилии, на конце которого в странном ритме гремела погремушка. Слава вовсе растерялся, опуская руку. Как же так? Гремучая змея? Здесь? В Подмосковье? В ближайшем Подмосковье?

– Я сплю, – прошептал он себе под нос. Понимая, что змея не тронет Сашу, что ее погремушка гремит не просто в безумном хаосе, а соблюдая четкий, последовательный ритм, что Саша лунатит, раз не понимает что у нее на ногах лежит змея, а вокруг бродит не то волк, не то собака, Слава решил, что все, что происходит с ним и вокруг в тот момент есть какой-то сон. Страшный, кошмарный сон, от которого он почему-то никак не мог пробудиться. Главное насильно заставлять себя думать о происходящем как о сне, потому что поверить в то, что хоть что-то из этого могло происходить на самом деле, он не мог в силу своего категорически скептического мышления. Звон жетонов на невиданном звере в темноте продолжался. Змея трясла хвостом. Рождалась жуткая музыка, наполняющая атмосферу зловещим звучанием. Слава уже не мог больше бояться. Он не мог проснуться, не мой уйти в дом, просто стоял парализованный первородным страхом.

Внезапно змея молниеносно спустилась с колен Саши и юркнула в траву, выкрашенную в черный цвет самой ночью. Собака-волк в два больших прыжка оказалась около забора и тоже исчезла, скрывшись под покровом ночи. Саша закинула голову, устремив взгляд на Луну. На ее губах пульсировала злобная ухмылка, поднимающая уголки ее губ.

Слава тут же, как исчезала живность, почувствовал лёгкое облегчение, но все же состояние шока и страха не покидало его ни на секунду. Он снова протянул сестре руку, кивком показывая ей, что ему очень хотелось бы вернуться в дом. Саша взяла его за руку и пошла вперед, ведя перепуганного брата домой.

– Ты не хочешь объяснить, какого черта здесь сейчас было? – он остановился и остановил сестру. Саша подошла к нему. Наконец-то он смог рассмотреть очертания ее глаз и вечно расширенные зрачки до самой радужки. И вот она снова улыбается так же, как и обычно. Так, словно ничего не случилось. Так, словно это Слава какой-то лунатик.

– И? – он, все еще подергиваясь от страха внутри, изучал воодушевление на лице сестры.

– Эффект бумеранга, – прошептала Саша. Слава, естественно, не понял, о чем она говорит. Он и не надеялся понять. Он никогда не понимал ее ответов с первого раза.

– Так,– Святослав загнул палец, – эффект бумеранга, хорошо. Что это значит?

– Ты кидаешь, а он возвращается, – чуть вскинув бровями, ответила Саша.

– Ты о чем? – Слава хотел услышать чуть больше конкретики.

– О бумеранге.

– О настоящем что ль? – удивился он, чувствуя, как начинает злиться.

– Конечно, – Саша приблизилась к нему и перешла на едва слышный шепот. – О предмете похожем на букву Г, пластмассовом или деревянном… Бумеранг.

– Так, – Слава сделал паузу, – а если он не возвращается?

– Он всегда возвращается, – Саша была серьёзна как никогда. – Всегда.

Девушка одернула рубашку, бросил еще один странный взгляд на брата и пошла в дом.

3:30:45 утра. Аня только недавно уснула, утомлённая долгими попытками укусить себя за локти. Она была в таком состоянии безысходности, не зная, как исправить то, что натворила по своей дурости. Она всегда любила Макса, ведь он был золотой человек, добрый и ласковый, редко когда спорил с ней, всегда шел на уступки, баловал ее, как только мог. Черт ее дернул связаться с этим Альбертом! Хотела ведь просто развлечься, не дать зайти дальше, чем флирт и все так ведь и было. Но именно в тот день флирт закончился у нее дома. Как так получилось Аня не знала. Что нашло на нее? Просто в какой-то момент она не смогла остановиться, как алкоголик, выпивая пару рюмок, уже потом не может остановиться, пока не прикончит все, что есть у него спиртосодержащего. Аня успокаивала себя тем, что хоть Альберт-то у нее есть. Конечно, она не испытывала тех любовных чувств к нему, которые испытывала к Максу, но он тоже был неплохой партией. Не нравилось ей, что Альберт старше ее на 15 лет. Это огромный минус. Ей только 22, а он, 37-летний, почти старик. Старик! И Аня снова пускалась в слезы, коря себя за глупость. Но она не знала и не могла знать в силу своего юного возраста, претенциозного желания постоянно быть балованной мужчинами, в силу доверчивости к людям, в силу чувства самозначимости, что Альберт добившись поставленной цели, будучи человеком женатым, имеющим 3-х детей: первого от первого брака и двух от второго брака, о чем Анна знать по понятным причинам не могла, стер контакты Ани из своего телефона, больше не желая с ней видеться. Зачем? Чем еще смогла бы удивить его, зрелого мужчину, 22-летняя девчонка? А ее юное тело, ненастное и малоопытное, он уже имел возможность видеть и чувствовать.

В ту ночь каждый долго мучился, прежде чем ему или ей удавалось забыться сновидениями. В ту ночь Аня уснула позже всех, сама даже не понимая, спит ли она или бредит.

Ровно в 3:30:45 дверь ее комнаты приоткрылась на предельно маленькое расстояние: в появившуюся щелку могло пролезть только два пальца. Остановившись на таком расстоянии, дверь застыла, словно ее посадили на огромные саморезы и прикрутили к полу и потолку. Недвижимая, залитая сверху бетоном. Аня спала, ворочаясь, что-то шепча. Она не слышала, как противно и душевыворачивающе скрипнула дверь. Не видела она как та самая дверь застыла в посмертном покое. Не заметила она, что комната наполнилась запахом цветущего чертополоха, а за ним канатцем вползла черная мгла, извиваясь руслом реки.

Медленно, не касаясь пола, черное, гибкое веретено подползло к кровати. Обвилось вокруг кроватной ножки и поползло вверх. Беззвучно, бесчувственно для мира оно прошло под одеяло и, не прикасаясь к коже, обвилось вокруг выскользнувшей из-под одеяла правой ноги Ани, чуть сжимая пульсирующие икроножные мышцы, но все еще не дотрагиваясь. Отрывистыми изображениями, появляясь и исчезая, шипя как внезапно включившийся телевизор, не подключенный к антенне, веретено покрывалось черной змеиной кожей, а начало его обрело форму клиновидной головы. Из чуть приподнятой верхней челюсти, образующей маленькую дырочку, медленно появлялась токая, длинная, блестящая «нитка», конец которой тут же раздвоился, явив собой змеиный язык. Змея приподняла голову, а затем и четверть верхней части тела, постоянно высовывая язык, щупая воздух, улавливая мельчайшие частицы.

В комнате раздался звук погремушки на конце змеиного хвоста. Аня ничего этого не слышала, забывшись сном. Погремушка, словно отрепетировав в самом начале мелодию, постепенно вошла в уже знакомый темп. Язык все чаще показывался из опасного рта, более влажный, более нервный. Кончики рогатки лизали воздух, тут же исчезали во рту гремучника, размазывая по нёбу все что им удалось поймать. И тут же появлялись снова, выискивая новые частицы. Тут, как только язык в очередной раз исчез во рту змеи, все замерло. Змея не шевелилась, вкушая пойманные частицы, все еще тщательно перетирая их о свое нёбо. Ее пасть стала открываться, погремушка ускорила темп, переходя в вальсовый. Раз-два-три. Раз-два-три. Пасть открывалась шире. Раз-два-три. Раз-два-три! Показались удивительно белые клыки, раскрывающиеся с верхней челюсти, встающие вертикально. С острых кончиков на простыни опустилась капля желтовато-прозрачной жидкости. Мокрое пятно на ткани тут же почернело и, испустив струйку густого сизого дыма, оставив дырочку с опаленными краями, исчезло.

Раз-два-три! Раз-два-три! Погремушка гремела сильнее и быстрее. Аня открыла глаза. В эту секунду гремучник нанес мгновенный укус на внутренней части бедра. Погремушка колыхнулась в сторону, обратно, и тут же последовал еще один укус. Аня, ничего не понимающая спросонья, взвизгнула, почувствовав пронзительную боль в правой ноге, чуть выше колена. И в момент, когда Аня впопыхах, потрясённая болью, шарила рукой по прикроватной тумбочке в поисках выключателя. Гремучник нанес третий укус. И снова истошный крик, источающий энергию неистовой боли, охватил комнату девушки.

В дверь стучали родители, сбивая руки в кровь, требуя, чтобы дочь открыла дверь или хотя бы объяснила, почему она орет как потерпевшая. После третьего укуса, гремучник сполз с ноги и исчез в темном углу комнаты, противоположному двери, откуда он появился. Замок в двери щелкнул, и родители Ани буквально ввалились в комнату. Их лица были напуганы, глаза судорожно рыскали по комнате, осматривая периметр, осматривая искаженное болью и страхом лицо их дочери.

– Что случилось? – отец подбежал к кровати, схватил Аню за плечи, пристально разглядывая ее глаза и лицо.

– Здесь была змея! Она укусила меня! Змея! – голосила Анна, скидывая с кровати одеяло. – Вот! Смотри! – она показывала отцу ногу, тыкая пальцем чуть выше колена.

– Здесь ничего нет.

– Мам! – взвизгнула Аня, – ну посмотри ты! Видишь дырочки!

Женщина внимательно осмотрела всю ногу дочери и нашла только пару ссадин, полученных после поспешного бритья ног перед приходом Альберта.

– Детка, здесь ничего нет, – мама взглянула на дочь, чье состояние паники перешагнуло все самые немыслимые пределы. – Тебе просто приснился страшный сон. Успокойся.

– Какой сон?! – Аня злилась, – я что, по-вашему, не могу отключить сон от реальности? Говорю вам, здесь была змея!

– Хорошо! – мужчина решительно встал и принялся тщательно осматривать комнату, все закутки и уголки. Посмотрел под кровать, посветил за шкафом ярким фонариком, проверил все за компьютерным столом, под батареями. Он просмотрел всевозможные щели, куда теоретически могла спрятаться змея. Но он ничего не нашел.

– Здесь нет никого. Никаких змей! – строго заявил он, посмотрев на дочь, пока та, словно ничего не понимая, ничему не веря, исследовала свою правую ногу, действительно не найдя там ни единого пореза. – Это был сон! – подытожил отец.

– Ты успокоилась? – ласково спросила женщина, поглаживая своего великовозрастного ребенка по спине, мягко улыбаясь. – Ничего страшного.

Аня кивнула в ответ, все еще не в силах оторвать глаз от ноги, выискивая 6 злосчастных дырок от зубов.

Родители ушли в свою комнату, оба думая лишь об одном, после такой встряски уснуть теперь будет нелегко. Уже через полтора часа вставать на работу. И если мама Ани чувствовала жалость и симпатию к своему ребенку, то отец явно злился из-за того, что его лилейный сон был прерван чужими кошмарами. Были бы свои, может было бы не так обидно. Если бы Ане было 5 лет, он бы понял странную слепую веру в сны. Но 22-летняя кобыла, которая встречается с парнем, которая через год заканчивает академию, визжит как 5-летняя девчонка – это уже слишком! И вот так вот бухтя себе под нос беззвучными словами, покрытыми уникальным монолитом, он все-таки провалился в долгожданный сон. Этот час, в который ты просыпаешь до будильника, самый ценный. Ты поспешно кутаешься в одеяло, облегченно вздыхаешь, ведь еще целый час можно спать.

9

– Как же так? – Слава не понимал и не хотел понимать реальность. Напротив сидел Максим. На нем был надет черный костюм, умрачняющий его и без того мрачный вид. Его глаза блестели. Они всегда блестели, но в этот раз от скопившихся в них слез, которые Макс старательно контролировал, не давая им возможности упасть, позорно скатиться по щеке с двухдневной щетиной. Разве это того стоит? Ему наставили рога, крутили шуры-муры прямо под носом, а он расстраивается из-за того, что судьба отвела его от этой девушки? А судьба ли это была? Макс посмотрел на Славу. Ведь он так и не сказал, что сподвигло его поехать к Ане в тот день. Сказать? Спросить? Может, у Святослава есть объяснения произошедшему? Но что-то мешало ему издать даже звук, хоть как-то связанный с этой историей и с Сашей. Даже когда он был готов спросить, бывало ли у Саши нечто подобное, язык словно в камень превращался.

– Да кто ж знает, – грустно сказал он, поправил галстук, который вовсе не мешал ему и не стеснял движения, – я сам хотел бы знать, чего ей не хватило. Чем я был так плох?

– Может не ты так плох, а она? – возмутился Слава, – давай, поднимай бокал. У тебя сегодня совсем другой повод для выпивки и слез. Поздравляю, Макс, с окончанием университета!

– О, да, – Макс натянуто улыбнулся. Он уже забыл, что всего два часа назад вышел с защиты, что госы сданы, что через две недели можно забрать диплом, что теперь он может работать врачом-ординатором, а не колесить сутками на скорой, подбирая бомжей с улиц и вокзалов, чувствуя себя не медбратом, но и не врачом, а чем-то средним. Вот теперь он практически на вершине. Еще чуть-чуть! Столько лет терпел, еще два года потерпит. Он совсем забыл, что рядом, на соседних стулья, чуть подальше, сидели одногруппники, пили и ели, отмечали успешную защиту.

– Да, Слав, мы закончили, – Макс снова повторил скорее уже для себя, – мы прошли и закончили. Даже как-то не верится.

– Сейчас диплом свой заберёшь и поверишь. Без бумажки трудно поверить, что ты что-то значишь, – Святослав, как только мог пытался подшучивать и улыбаться, чтобы ни в коем случае не допустить появление прорывающейся меланхолии. Но это было не просто.

– Я не об этом, – Макс опустил глаза, – я о том, что я единственный в нашей семье, у кого есть высшее образование! Ни а бы какое, а медицинское! Мой отец и не пытался, считал, что шоферу вышка не нужна. Он умеет водить любую машину, все категории открыты. Знает все об устройстве машины.

– Да неудивительно, он же у тебя всю жизнь дальнобоем работает. Я до сих пор помню момент, когда он приезжал на молочный завод и заезжал в блоки задом с разворота. Такие миллиметры! Я даже смотреть боялся! Мне все время казалось, что еще миллиметр движения и он зацепит стойку. Но практически в том же миллиметре от опоры он остановился, выкручивая руль и еще два движения и вот 13-метровая фура в боксе! – Славка вспомнил как 6 лет назад он с Максом ходил на молокозавод, посмотреть как работают дальнобойщики и забрать молочку, которую отец Макса приберег для семьи.

– Водитель от бога, – Макс усмехнулся, – конечно, это совсем не звучит так, как хирург от бога, но все что от бога – всегда идеально! И уже не знаю, чья в этом заслуга, бога или самого человека, но идеальность исполнения уникальна.

– Полностью поддерживаю. Мне вот никто никогда не скажет, что я – хирург от бога. Криворук – вот скорее мой ник, – Слава горько улыбнулся.

– Да ладно тебе. Не прибедняйся, – Макс усмехнулся, стараясь скрыть боль. Сколько усилий ему понадобилось, чтобы позволить губам сжаться в улыбку, – у тебя диплом без троек!

Раздался телефонный звонок. Макс печально посмотрел на экран телефона. Как же он не хотел принимать вызов от Анны. Не хотел и не будет! Он нажал кнопку заблокировать и экран с именем, приносящим только боль, потух.

– А дело вовсе не в этом, сколько у меня троек, – быстро сказал Слава, понимая, что теряет внимание друга, отвлёкшегося на телефон, – дело в том, что я никогда не хотел быть врачом.

Снова зазвучал телефон. Оба перевели взгляд на аппарат: Макс с еще большей скорбью и отчаянием, Слава со злостью, проклиная девчонку, так настырно допекающую его друга. Ему хотелось забрать телефон со стола, вытащить симку и несколько раз повернувшись вокруг собственной оси с закрытыми глазами, вышвырнуть ее, чтобы эта предательница-бывшая никогда больше не смогла дозвониться до Макса. Хотя, ей хватит наглости и домой к нему прийти. Зачем, правда? Зачем она звонит ему? Что она хочет сказать? Что она может сказать? Все уже кончено. Она все уже сделала, говорить больше незачем. Сделанное нельзя исправить словами. Можно только усугубить, но не нейтрализовать. Разве 22-летняя девчонка не знала об этом? Славка никогда не поверит в это. Едва звонок Анны остался не отвеченным, экран телефона даже не успел потухнуть, как раздался третий звонок. На этот раз номер не определился. Парни посмотрели друг на другу с подозрением.

– Не бери, это она, – Слава посоветовал. Макс вздохнул. Он и сам понимал, что незнакомый номер станет не таким уж и незнакомым, как только он ответит. А вдруг что-то сейчас изменится? Макс перевел взгляд на Славу и взял телефон.

– Слушаю. – Без эмоций, словно голос робота, объявляющего остановки в электричке, ответил Макс. Слава наблюдал за другом, за тем, как стремительно начало меняться выражение его лица, не пропустив ни единой негативной эмоции, примерив на себя все маски до единой. Он так и знал, что не надо было отвечать на звонок. Не надо было. Будучи бледно-серым как утренняя дождливая дымка, обычно висевшая вдалеке, окутывающая все небоскрёбы и останкинскую башню, Макс положил трубку.

– Ты что, будешь встречаться с ней? – Слава взвился и едва сдерживал себя, чтобы не начать кричать. Хотя ситуация умело провоцировала его выплеснуть самые дикие и беспросветные слова. – Ты простить ее хочешь?!

– Это не Аня звонила, – ответил Макс и опустил пустой, безжизненный взгляд. Тут Святослав заметил, как одна круглая блестящая слеза все-таки оторвалась с века и многотонной глыбой полетела вниз, спикировав прямо на потухший экран мобильника. Макс молчал, повесив голову, борясь со своими эмоциями. Слава тоже молчал. Он достаточно повидал, работая на скорой, много страстей и вжившихся в жизнь фельдшера сцен ужасов, особенно когда он принимал вызов от РЖД, когда на станции водитель виртуозно парковал карету скорой помощи, а Славка выбегал с чемоданом и видел подъезжающую электричку. Там, в первом вагоне в тамбуре, истекает кровью бедолага, переходивший пути, чем-то увлеченный, что не заметил мчащийся на него поезд. Ему срочно нужна помощь… И вспоминая расчлененки, раны, пострадавших в авариях, несчастные случаи, Слава понимал одно, что он не знает, что сказать взрослому парню, чтобы больше не видеть его слез и тут он понял, что случилось что-то страшное.

– Кто звонил, Макс? –тихо, с опаской спросил Святослав.

– Следователь, – Макс поднял глаза и усмехнулся больной улыбкой, уничтожающей и страшной.

– Следователь? – шепотом переспросил Слава.

– Да, завтра ждет меня у себя в 14:00.

– Зачем? – удивился Слава. Он много лет знал Макса как чрезвычайно законопослушного гражданина, который даже бычок не позволит себе выкинуть мимо мусорки, не говоря уже о более тяжких преступлениях. Но на какое-то мгновение у Славы закралось подозрение, а вдруг Макс приревновал Аню так сильно, что решил поквитаться с ней?

– Аня умерла, – Макс закрыл лицо руками и тяжело вздохнул, сдерживая порыв поддаться истерике прилюдно, при своей выпускной группе.

– Как? – Слава спросил глупый вопрос. Он и сам понимал всю глупость своего вопроса, но ни здравый смысл, ни собственный язык в данный момент не воспринимали его как хозяина организма.

– Не знаю, – Макс покачал головой, – не знаю, Слав. Господи, за что мне это?

– Когда она умерла?

– В ночь, после того как мы поссорились, – быстро ответил Макс, словно старался отвести от себя подозрение, – следак знает о том, что мы встречались. Хочет более подробно узнать, что между нами было.

– Слушай, но уже сколько прошло с того дня? Неделя? Полторы? – Слава ничего не понимал, – что они вдруг сейчас-то чухнулись?

– Экспертиза пришла, – Макс отвернулся и замолчал, сглатывая комок в горле. Он молчал, Слава ждал. Он прекрасно понимал, что другу тяжело говорить и думать на эту тему, но, раз этой темой заинтересовался следственный комитет, значит Максу придется говорить об этом. – Следак сказал, что ее тело просто накачано ядом, словно кто-то поставил капельницу с отравой.

Слава удивился, едва в состоянии контролировать свое лицо, расширяющиеся от шока и ошеломления глаза, открывающийся рот, потому что он забыл контролировать мышцы, сухость и песок в глазах, потому что из-за шока он забыл моргать. Вот это вечеринка по случаю успешной сдачи экзаменов! Славно повеселились.

– Извини, – Макс встал, – я, пожалуй, пойду домой. Рассчитайся за меня, я потом верну.

Славка, все еще чувствуя себя парализованным, в ответ только моргнул и бездумно посмотрел вслед удаляющемуся другу.

Он вернулся домой к полуночи, практически трезвый, потому что новость, потрясшая его до глубины души, вытеснила собой весь алкоголь из разума и сердца. Слава и хотел бы быть в стельку сейчас, именно в этот период, но не мог. Его терзали подозрения. Неужели это Макс? Неужели он не смог проигнорировать выходку этой… Ани? Славка мысленно хотел назвать девушку проституткой, но внезапно вспомнил, что о мертвых либо хорошо, либо никак. А может она и не мертва вовсе? Может это чья-то до возмутительности дурацкая шутка? Розыгрыш? Ведь не могла сильная и здоровая девушка 22 лет просто взять и умереть! Макс всегда говорил, что Аня не просто здорова, а что она источает из себя здоровье. Она редко чихала, иногда у нее мог течь нос, могла кашлянуть пару раз, но он за два года отношений с ней ни разу не помнил, чтобы она болела. Да, конечно! Бред какой-то! Ее убили и все тут. И по-другому быть не может! Но кто и за что? За что могут убить в наше время? Слава спрашивал себя, сидя в своей комнате, пустыми глазами рассматривая такую же пустую стену напротив, не переставая думая о том, что случилось и почему. За что могут убить в наше время? Мысль снова повторила сама себя. Да за что угодно! И кто угодно! И кто угодно не посмотрит ни на что, ни на молодость, ни на возраст, ни на пол, ни на финансовое положение, ни на что, просто убьет, отнимет жизнь по своему желанию и усмотрению. Но… Макс не мог этого сделать. Не мог! Кто угодно, только не Макс. А вдруг у него рассудок помутился из-за того, что сделала Аня? Вдруг он был в состоянии аффекта и не осознавал, что делал?

Дверь в комнату Славы тихо отворилась. Парень не заметил ни шороха, ни движения. Он сидел на кровати, вперев взгляд в одну точку, обдумывая произошедшее, ища виновных, предполагая, как это могло случиться. Как вообще можно было это сделать?

– Сегодня я была в лесу, – тихий голос отвлек его от размышлений. Тихий и веселый. Слава перевел взгляд на сестру. Стоит посередине его комнаты, в одной майке на тонких кружевных лямках, по колено. Черные волосы распущены, вулканической волной застывшей лавы спускаются вниз, а кончики завиваются в вертикальные локоны, словно только что завитые на плойку. Но Слава-то знал, что именно кончики ее волос всегда завивались, но Саша ругалась и старалась выпрямить их, нанося тонны фиксирующих средств, чтобы сохранить вычурную неестественную прямоту. Ноги босые, как всегда. Зимой и летом его сестра предпочитала ходить босиком. Что за фетиш такой? И у нее никогда не мерзли ноги. Всегда были теплые, а иногда даже горячие.

Ее черно-золотистые глаза по миллиметрам ползали по его лицу, что-то выискивая, а на бледных губах застыла странная улыбка, смысл которой Слава не мог понять.

– Давай ты завтра расскажешь мне? – Слава вопросительно посмотрел на сестру.

– Отчего завтра? – удивилась она, – ты же не спишь и не собираешься.

– Саш, – Слава посмотрел на нее, но ничего больше сказать не смог.

– Я быстро, – улыбнулась девушка и запрыгнула к нему на кровать, схватив его за руку, крепко прижавшись к нему. – Я сидела на пеньке и слушала природу. И тут, у ног заметила движение.

– Саш, – Слава вздохнул. Честно говоря, ему ужасно хотелось побыть одному, ничего не слышать и никого не видеть.

– Вот, – Саша продолжила, чуть сменив интонацию, поймав его взгляд, – по черной, насыщенной влагой земли, между травинок быстро бежал паук. Большой. Знаешь, у нас такие на стене сарая паутину плетут. Я тебе покажу. У него было яйцо, прикрепленное к брюшку. Я отодвинула травинку, а он, испугавшись, выронил яйцо и отбежал на 4-5 своих шажков. И замер. – Саша не отводила глаз от брата. Он смотрел ей в черные объёмные зрачки и слушал историю, которую она упрямо рассказывала. И несмотря на свое желание остаться одному, Слава ничего не говорил, не перебивал. – Несколькими лапками он ощупывал вокруг себя пространство, выискивая то, что потерял. Он щупал и щупал землю, а яйцо еще было в недосягаемости. Забавно, 8 глаз, а своего не видит. Я осторожно пододвинула ему белый шар и тут же он одной лапкой шарь-шарь впереди себя и нащупал яйцо, очень быстро схватил его и буквально через секунду яйцо висело у него на брюшке, а сам паук торопился по своим делам, галопом проносясь между травинок и преодолевая все препятствия на своем пути. Так смешно, такой он забавный!

Слава и не заметил, как слушая сестру, у него непроизвольно улыбнулись губы, а сам он представил бегущего паука, теряющего своих неродившихся детей, нелепо щупающего пространство, спешно прикрепляющего находку к брюшку. Постепенно волнение за Макса и за то, что с ним случилось, исчезали. Становилось спокойнее, умиротворённое.

– А как твои дела? – спросила Саша, – как отметил защиту диплома?

Несмотря на вопрос, который по всем признакам должен был вернуть Славе тревожность и переживания, парень преспокойно рассказал сестре все, что узнал за этот вечер от Макса. Рассказал так, будто речь шла о выборе места, куда можно поехать отдохнуть, окунуться в теплое море с нарядно украшенным дном, с безлюдным пляжем, где можно поставить на берегу палатки, чтобы ночью слушать как шелестит море, соприкасаясь с песчаным берегом, захватывая песчинки белой морской пеной. Саша слушала рассказ брата, также заворожённо как будто слушала тот самый уникальный диалог моря и земли, шипение пены, оставшейся на берегу и шелест колыхающейся воды, движимой большой полной Луной, видневшейся на морском горизонте. Улыбка девушки, тонкая, несвоевременная и даже безжалостная, оставалась незамеченной братом, рассказывающим об смертельном отравлении девушки друга, также как и Саша рассказывала о пауке-растеряше.

10

– Добрый день, – полный мужчина в белой рубашке, расстёгнутой на груди, поднял взгляд на вошедшего. Тут посмотрел на часы: ровно 14:00. – Полагаю, Сингирь Максим Андреевич?

– Совершенно, верно, – Макс протянул руку. Мужчина встал, тут же превратившись в великана, сбежавшего из сказки.

– Лев Анатольевич. Мы с Вами общались по телефону. Присаживайтесь.

Макс сел за стол напротив следователя, незаметно осматривая кабинет. Довольно просторно. Никаких портретов, завешивающих половину стен. Широкие окна, освещающие, да практически заливающие светом весь кабинет, не имеющие ни одной шторы. Похоже следователь вообще не переживал из-за светящего в окна солнца. Нечасто, конечно, в России, в Москве, в частности, у солнца есть возможность заглянуть хоть кому-то в окна, потому что лазурь неба и золото солнца тщательно сокрыты смогом.

На столе лежали стопки сшитых дел, просто бумаги, какие-то изрисованные четкими, прямыми линиями, наискось заштрихованными другими, просто квадраты, чьи стороны многократно прорисованы. Похоже, следователь, общаясь с кем-то по телефону любил порисовать, периодически вписывая в изрисованное листы данные и сведения, которые получал из разговора.

Много было на столе простых карандашей, каждый из которых был чертовски остро заточен. Пара печатей, набережно валяющихся на дальнем углу стола. На компьютерном стуле с большой спинкой, обтянутой то ли натуральной кожей, то ли качественным кожзамом, висел китель.

Пока Макс изучал обитель следователя, следователь изучал мимику свидетеля или подозреваемого, Лев Анатольевич пока не определился, как величать сидящего напротив юношу. То, что он волнуется, даже побаивается, Лев Анатольевич прекрасно видел: все поведение Макса сдавало следователю каждую эмоцию, которая провоцировало то или иное движение. Более того, о некоторых движениях, выдавших тревогу, Макс и не догадывался. Лев Анатольевич думал над одним важным вопросом: парень боится потому, что отравил подругу и сейчас его выведут на чистую воду или его так тревожит место, где он находится, не зная своего статуса.

– Давайте я еще раз представлюсь, – мужчина сел за стол, – Лев Анатольевич Орлов, следователь (посмотреть, как представляются). Я веду дело Мартишиной Анны Витальевны. Я бы хотел задавать Вам некоторые вопросы. Вы готовы?

Макс неуверенно кивнул. Готов ли он говорить о своей мертвой девушке, которую очень любил, и которая сладчайшими поцелуями провожала какого-то мужика? Скорее не готов. Будь его воля он бы еще долго не говорил ни о чем из того, что хоть как-то связнос его бывшей возлюбленной. Но вопреки свои истинным желаниям, Макс утвердительно кивнул, отчетливо понимая, что выбора у него все равно нет.

– Мне известно, что покойная и вы состояли в отношениях. Долго?

– Не очень, – Макс нахмурился, – с 2011 года. Мы начали встречаться 15 сентября.

– Насколько близки вы были в отношениях с покойной?

Макс удивлённо посмотрел на следователя. Его вопрос был адекватен? Такие вещи можно спрашивать? И какое это отношение могло иметь к делу? Максим смотрел круглыми глазами, не понимая, как себя вести дальше и что ответить.

– И? Между вами была связь? Сексуальная связь? – следователь повторил свой вопрос.

– Да, – Макс вздохнул, – мы встречались. Я любил ее и собирался сделать предложение. – Макс вспомнил с какой злостью зашвырнул кольцо в неизвестном направлении в момент ссоры.

– Понятно, – следователь сделал очередные пометки на своем листочке. – Вы часто ссорились?

– Хм, – Макс нахмурился. – Я бы так не сказал. Ссоры, конечно, бывали, но не чаще, чем у других. Я бы даже сказал, что по сравнению с другими, мы практически не ссорились.

– Что становилось причиной ссор?

– Скажите, а какое это имеет отношение к делу? – Макс не удержался, искренне не понимая причину всех этих странных вопросов.

– Самое прямое, Максим Андреевич, – Лев Анатольевич строго посмотрел на парня. – Юная девушку выпила смертельное количества яда и умерла. Каков мотив? – спросил сам себя следователь. – Часто в подобных случаях мотивом выступает ревность партнера. Он или она травит своего возлюбленного, пытаясь выставить убийство как самоубийство. Вот каков мотив. Мотив убийцы, не жертвы.

– Вы подозреваете меня? – Макс почувствовал холодный пот на спине и страх на сей раз за свое будущее и жизнь.

– Пока нет, – безразлично ответил Лев Анатольевич, – но у меня есть причины допросить Вас. И я хочу, чтобы Вы были откровенны со мной. Если Вы не причастны к убийству, я это пойму и докажу, и нет необходимости нервничать в таком случае. Согласны?

Макс медленно кивнул. Только сейчас он осознал, как нелицеприятно его положение. В каком амплуа следователь сейчас рассматривает его?

– Так что выступало толчком к ссорам между вами? – следователь повторил вопрос.

– Ее капризы.

– Капризы? – переспросил Лев Анатольевич, – в чем это выражалось?

– В желаниях, которые возникали ни к месту и неожиданно, – Макс старался говорить коротко и отвечать только на то, о чем его спрашивали.

– Как это понимать?

– Никак, – буркнул Макс, – никак. Вы сам мужчина и Вам чужда алогическая и непоследовательная активность женщины. Но по большей части я никогда не обращал особого внимания на ее заскоки. Это нормально вести себя так для женщины.

– Вы говорите, слишком размыто, мне бы хотелось услышать конкретику. Будь любезны.

– Послушайте, – Макс чувствовал, что раздражается. – Мне больно говорить о ней, неужели Вы не понимаете? Я любил эту девушку. У нас все было хорошо. Малочисленные недопонимания, которые были между нами и которые Вы так жаждите услышать, не стоят и яйца выеденного и ни я, ни Аня не запоминали их. Наши отношения были если неидеальными, то близки к идеалу. И описывать идеал сложно, тем более после того, что случилось с ней и понимание того, что я больше никогда не увижу ее.

– Хорошо, – следователь вновь что-то отметил у себя на листке, – когда вы виделись в последний раз с покойной?

– 29 июня.

– Как прошла ваша встреча?

– Как обычно, – Макс напрягся, ему не хотелось рассказывать о расставании с Аней с учетом того, что следователь и так скептически относился к его персоне.

– Можно поподробнее?

– Тот вечер ничем не отличался от других совместно проведённых. Мы встретились около подъезда, поговорили две минуты и разошлись.

– Хорошо, – следователь внимательно следил за парнем напротив, – вы знаете Сулиманова Альберта Ибрагимовича?

– Нет, – Макс нахмурился, вспоминая имя. – Впервые слышу.

– Я сейчас Вам кое-что скажу, надеюсь, что это сильно не разобьет Вашу иллюзию идеальной девушки.

– О чем Вы говорите? – кровь Макса закипала в жилах.

– Покойная состояла в отношениях с господином Сулимановым. Я бы не назвал их отношения дружескими. Но теле покойной найдены следы спермы господина Сулиманова и нет никаких следов, указывающих на то, что интимная связь случилась насильственным путем. В пользу взаимного времяпрепровождения покойной и господина Сулиманова говорят факты, предоставленные свидетелями.

– Но… – Макс собирался что-то сказать, но Лев Анатольевич не дал ему продолжить.

– А также у меня имеются свидетельства того, что между Вами и покойной произошла ссора 29 июня. Серьезная ссора, а не то, что Вы пытаетесь мне описать. Мне известно, что Вы были у дома Анны в момент, когда господин Сулиманов уходил от нее. Почему Вы не сказали мне об этом?

Макс посмотрел в сторону. Как же было глупо полагать, что следователь не осведомлен деталями их последней встречи. Как теперь он выглядит в глазах следователя? Как быстро и непродуманно Макс создал себе крайне нелицеприятную репутацию. И как теперь выкручиваться из этого шаткого положения? Но этот вопрос сильно не тревожил Макса. Больше всего он думал об Анне и мужчине, с которым она встречалась. И давно? Давно она водила его за нос? Давно он любил ее, в то время как ее любовь размножалась почкованием? Сколько у нее было таких Альбертов, о которых ему неизвестно? Сколько раз он целовал ее губы, на которых застывали поцелуи другого? Сколько раз он мысленно называл ее своей женой, матерью своих детей, в то время пока она отдавалась разврату с другими мужиками? Максиму стало тошно. Он едва сдерживал рвотный позыв. В тот момент пришла мысль, что он даже рад, что она умерла, потому что узнай он о красочных деталях сексуальной жизни своей возлюбленной, проведенной не с ним, он мог поклясться чем угодно, что сам убил бы ее.

– Я знал об этом. Точнее узнал 29 июня, когда приехал к ней, – Макс откашлялся, занял удобную позицию, положив ногу на ногу, а руки на подлокотники. – Я не стал говорить об этом, потому что не хотел дискриминировать покойную. И сам старался забыть об этом потому, что о мертвых либо хорошо, либо никак. Я хотел сохранить только позитивные воспоминания о наших с Аней отношениях.

– Как Вы отреагировали, когда узнали об измене Анны? Как Вы вообще узнали об этом?

– По чистой случайности, – Макс смотрел в глаза следователю, крутил ногой и тихо постукивал пальцами по подлокотникам. – У меня появился внеплановый выходной, и я решил сделать Ане сюрприз и провести с ней вечер. Я подъехал к ее дому и увидел, как она прощается с каким-то мужчиной. Честно говоря, я не знаю, кто он – Альберт или, кто другой. Меня это не волновало в тот момент.

–Так, – следователь внимательно взглянул на Макс, – а что Вы сделали, когда увидели возлюбленную в объятиях другого мужчины?

– Подождал, когда эта сердцеразрывающая картина закончится.

– Потом?

– Вы хотите знать отравил ли я ее сразу же или подождал? – Макс посмотрел на Льва Анатольевича с презрением.

– Нет, я пока не в чем не обвиняю Вас, – он улыбнулся, стараясь сделать свой голос мягче, а интонацию добрее. – Я просто собираю информацию по делу.

– Я вышел из машины и подошел к Ане, сказал, что между нами все кончено, вышвырнул кольцо, с которым собирался делать ей предложение и уехал. Больше я не видел ее.

– Где Вы были между двумя и четырьмя часами ночи 30 июня? – Лев Анатольевич прищурил глаза.

– Дома, в кровати. Пытался уснуть, осмысливая все, что со мной случилось. Знаете ли, не каждый день девушка, которую ты любишь, попадается с поличным на улице.

– Кто может подтвердить ваши слова?

– Родители, – Макс пожал плечами. – Почему речь идет именно об этом промежутке времени?

– Экспертиза установила, что яд попал в организм погибшей в этот период времени.

– И Вы решили, что именно в это время убийца пришел и насыпал ей яд? – усмехнулся Максим. – Яд мог попасть в пищу или воду, гораздо раньше или даже позже, зависит от яда…

– А вот здесь, – следователь поднял указательный палец вверх и хитро улыбнулся, – таится самое интересное. Как установила экспертиза, яд попал в организм именно в этот промежуток времени и действовать начал мгновенно.

– Почему Вы не рассматриваете версию самоубийства?

– Первое, мотив? – Лев Анатольевич вопросительно поднял брови, – какой мотив может быть у 22-летней девушки, приведший к решению наложить на себя руки? Я уже достаточно осведомлен о ее личной жизни, окружении, материальном положении, планах на будущее. У нее не было мотива для самоубийства. Она была полна жизни и собиралась жить дальше. Второе, – следователь растеряно улыбнулся, опустив глаза, – удивительное попадание яда в ее организм.

Макс нахмурился еще сильнее, внимательно рассматривая лицо мужчины напротив, пытаясь предугадать, что он сейчас скажет.

– Яд попал в кровоток как после инъекции.

– Кто-то вколол ей яд? – ужаснулся Максим, чувствуя, как в горле образуется сухой, шершавый комок, мешающий вдохнуть и сделать глотательные движения. Ужас из-за жестокости, с которой какой-то зверь убил его девушку, поверг его в истинный шок, пробуждая злость и желание отомстить. Найти зверя и сделать с ним то же самое. Нет! Сделать хуже! Заставить его мучиться еще сильнее в десятки раз. В сотни!

– Я тоже так подумал, – следователь усмехнулся, – но на теле не обнаружено никаких повреждений. Вообще! Ни единого намека на то, что ей вообще делали недавно хоть какие-то уколы. Как только судмедэксперты установили, что яд был введён в кроваток, именно введен в жидком виде, они с увеличительным стеклом исследовали тело в поисках следов от иглы, но… – следователь обреченно пожал плечами.

– Как так? – удивился Максим, неоднократно бывавший в морге, видавший много мертвых тел и еще больше различных пигментных отметин на коже. Если яд был введен внутривенно, как утверждает судебная экспертиза, что и спровоцировало смерть, значит на теле должны были остаться следы. Должны быть следы! Плохо ищут! Или может не хотят искать? Безалаберность и бездейственность встречаются повсеместно, к сожалению, и в области медицины. Макс знал об этом не понаслышке. В отделении в градской больнице одна из медсестёр, забыв спросить пациента о имеющихся аллергических реакциях, вколола ему препарат, который назначил врач, также плохо осведомленный наличием аллергических реакции. Пациент выдал анафилактический шок и последующую смерть через 5 минут, пока медсестра пыталась сложить 2+2. После этого собрался целый консилиум врачей терапевтического отделения, который вместо того, чтобы взывать к справедливости и привлечь к ответственности виновных, в течение долгого времени сочинял новую историю болезни пациенту, который уже не мог оспорить истинные факты.

Сколько раз он сталкивался с безалаберностью и безответственностью в операционной? Забыть в теле пациента инструмент – это не самое худшее. И никто после не спрашивает, почему по завершению не пересчитали инструменты и сверили с тем количеством, которое было перед операцией. Потому что никто и не считал их до начала операции. А теперь у кого-то перитонит. И много примеров было у Максима, когда, казалось бы, медицина, позиционируемая как наука жизни, требующая максимального человеческого вложения всех мыслимых и немыслимых благодетелей, позитивных качеств, любви и доброжелательности, в реальности лишь покрывает свое истинное лицо. К счастью, ни все такие, но здесь, в этом конкретном случае, установить причину смерти и не соизволить найти следы инъекции больше, чем странно! Каков же уровень безразличия судмедэкспертов, от которых зависит дальнейший ход дела? Судьбы живых людей, которые могут находиться под подозрением?

– Не может быть, чтобы не было следов. В чем-то ошибка! – Максим вздрогнул, унимая растущую дрожь в теле. – Либо неверно установлено, как яд попал в организм, либо следы есть, а их не могут найти. Или не хотят, – на автомате добавил Максим, но тут же запнулся, внимательно следя за реакцией следователя, пытаясь понять, не сболтнул ли он лишнего, к тому же и оскорбительного.

– Да, молодой человек, консервативного материализма у Вас не отнять, – улыбнулся Лев Анатольевич, – давайте я еще кое-что Вам скажу.

Макс внимательно смотрел на мужчину, как тот сузил глаза, поджал губы и в легкой нерешительности уставился на Макса, а затем продолжил.

– Яд, который ввели девушке, не просто бытовой химикат. Все гораздо интереснее. Речь идет о высокотоксичном яде, обладающим нейротоксичными свойствами и коагулянтом.

– И? – не понял Макс. – Нейротоксины действуют на нервную и дыхательные системы… – пожал он плечами, – часто впрыскивается при укусе пчелами и осами, – тут Максим совсем замолчал. Где убийца мог достать нейротоксин? В какой дозе был яд в ее организме?

– Вы сообразительный, – следователь улыбнулся. – Очень много. Судебная экспертиза после проведения химического анализа утверждает, что смерть девушки наступила от укуса змеи! Нескольких укусов, если быть точнее.

– Которые не были обнаружены на ее теле, – утвердительно добавил Макс, смотря в одну точку.

– Да, – Лев Анатольевич кивнул, – а Вы неплохо осведомлены о ядах, к тому же вы – врач. Скажите, Вы увлекаетесь серпентологией?

Макс встревожено поднял взгляд. Что? К чему этот вопрос? Зачем? Его руки вспотели, ладони словно плохо было вытерты после того, как были помыты. Лоб покрылся испариной. Хорошо, что недлинная челка спускалась на глаза и следователь не мог видеть блестящую испарину на лбу.

– Нет, – в горле все пересохло, язык прилип к небу, но Макс заставил себя говорить. – Терпеть не могу змей. Почему Вы спрашиваете?

– У Вас мог быть мотив, – Лев Анатольевич встал и потянулся. – Мог быть, – повторил он. – Я ничего Вам не предъявляю и не обвиняю, но попрошу Вас, пока идет следствие из Москвы не выезжать. Идет?

Макс качнул головой, на самом деле не понимая свой статус. Кто он теперь? Подозреваемый? Подозреваемый в убийстве своей девушки? Или жертва, лишившаяся любви?

Макс ехал домой, плохо соображая, то и дело прокручивая весь диалог со следователем. Что же он сказа лишнего, что его хотят вписать в число подозреваемых? Где эта брешь?

11

– Как прошло? – в квартиру вошел Слава, поджидавший все это время друга около дома. Макс зашел следом и закрыл дверь. Он вздохнул, оперся на дверь, закрыл глаза и глубоко выдохнул. У него все еще дрожали руки и голос, все еще мучался от жажды, пытаясь разомкнуть сухие губы, шевельнуть сухим языком. Все, что происходило, казалось ему страшным сном, пробравшимся и застывшем в его реальности. Не отходя от входной двери Макс, рассказал Славе о встрече со следователем, периодически зажмуриваясь, пытаясь сдержать слезы, которые уже не первый раз пытались сбежать с его глаз.

– Ты сам-то что думаешь? – спросил Слава, выслушав рассказ. – Убийство или самоубийство?

Макс отрешенно посмотрел в коридор, ведущий на кухню, снова вздохнул и опустил голову, поглаживая свое бедро, словно стряхивал невидимую грязь пальцами.

– Не знаю, – ответил он и прошел на кухню. Слава следом за ним. Макс грузно упал на стул, откинулся на спинку, запрокинул голову, прижавшись к холодной стене, чтобы хоть как-то унять жар.

– Кофе? – спросил Слава, по-хозяйски доставая себе кружку и насыпая 3 ложки молотого кофе. Макс кивнул, и Слава тут же достал вторую кружку, сыпанув в нее 3 ложки кофе и 3 ложки сахара. Сам он всегда пил много кофе, крепкий, без сахара и без молока. Работая на скорой, ничего кроме кофе не могло вернуть его к бурной жизни среди ночи.

– Слав, – Макс оторвал голову от стены и исчерпывающе впился красными и уставшими глазами в своего друга. – Я уже 10 лет чертовски плотно связан с медициной. Я уже 6 лет работаю на скорой, у меня полставки в патанатомичке и еще полставки в 7ой градской, – Макс замолчал, чтобы вдохнуть воздуха, которого ему критически не хватало в тот день. – Вот, – снова пауза, – я настолько пропитан и запрограммирован материализмом и реальными фактами, и наукой, что я просто не могу поверить в версию следователя, звучавшую между строк.

– Что именно? – Слав внимательно смотрел на Макса.

– Экспертиза установила, что Аня умерла от большого количества нейротоксического яда, выпущенного в ее кровоток. Такое количество могла впрыснуть только змея. Да и вообще, складывая весь пазл воедино, получается, что Аню искусала какая-то змеюка. Ночью. В московской квартире. Уже звучит мистично, хотя можно допустить мысль, что некто вошел в ее квартиру и бросил ей змею на кровать…

– Ну? – удивился Слава. Предположение конечно слабое, но имеет право на существование. Это могло объяснить присутствие змеи в квартире.

– Не ну, а но! – Макс глотнул горячий кофе и продолжил, не отрывая взгляда от Славкинового лица, – на теле нет ни единого следа уколов или укусов. Вообще ничего. Как яд попал в кровь?

Ребята уставились друг на друга, каждый мысленно пытался ответить на поставленный вопрос. Микроиглой? Но таких игл, которые не оставляют следы не бывает. Может это яд пролонгированного действия?

Они оба думали об Александре. Макс не решался никому сказать о том, что наводкой ему послужила смс от Саши. И на всякий случай, Макс даже удалил ее. А Славка вспомнил свой кошмарный сон, где Саша в свете Луны пригрела черную змею на коленях. Слава хотел и верил в то, что все что случилось той ночью – всего лишь плод его воображения. Сон! И он настолько сильно поверил в это, что действительно считал, что все то был сон, иначе все это объяснить нельзя было. Два друга предпочитали молчать о своих страхах и подозрениях относительно Саши.

Саша же, пока ребята промывали кости произошедшего, строя бесконечный гипотезы и выдвигая различного рода предположения, которые падали и разбивались сражу же, смотрела в чистые, темно-голубого, как васильковое поле, цвета глаза. Она сосредоточено изучала всевозможные вкрапления и точки зрачков и радужки парня, стоявшего словно зомби напротив нее. Больше ничего не привлекало ее внимание в парне: ни его густая шевелюра, грязная у корней, где виднелась шелуха неперводневной перхоти; ни его густая кучерявая борода, словно мелированная, состоящая из прядей рыжих волос, пересекающихся с каштановыми прядями и тут же, разбавлялась седыми волосками, непонятно откуда взявшимися у 32летнего тракториста Федора.

Они вдвоем стояли в молоденькой березовой роще, изучая лица друг друга. Хотя скорее Саша больше всего была занята его глазами, а Федор выглядел больше, как восковая фигура.

Саша вытянула руку и плавным движением дотронулась до его плеча. Парень вздрогнул, но глаз не отвел от ее лица.

– Ты подбивал местных, чтобы они подловили моего брата, – тихо сказала она. Федя, не чувствуя никаких эмоций, словно его выключили, кивнул головой. – А зачем?

Мужчина опустил взгляд на обнаженную грудь девушки и сердце его стало стучать чаще. Саша улыбнулась, испепеляя Федора своими невозможными черными с золотистым отливом глазами. Уголки его губ подрагивали, словно хотели растянуться в улыбке, но что-то мешало им. На внешних уголках глаз появились продольные морщинки, готовя глаза к улыбке. Он слышал голос девушки, звучавший в ушах как нежная соловьиная трель, но Федор вовсе не понимал смысла слов, которые произносила Саша. Она говорила на странном, непонятном, несуществующем языке. Да, какая разница? Пускай щебечет, лишь бы слушать ее уникальный голос, не имеющих равных.

– Что он тебе сделал? – спросила Саша, не ожидая услышать ответ на вопрос. – Деревенское мещанство, – прошептала она, – только потому, что он приехал из Москвы. Только потому, что он не родился и не вырос здесь, а посмел сюда приехать, – Саша заглянула в глаза парня еще глубже. Он же опустил взгляд ниже по ее телу, рассматривая нежное лоно, животик, бархатную кожу, лоснящуюся в проходящих сквозь маленькие листочки березок лучах солнца. Белая кожа вызывала чрезмерно нежные чувства в сердце, когда выглядела в его глазах как слиток чистейшего серебра, одиноко лежащего среди груды застывшей глины и страшных, черных, кургузых камней. И никто не охраняет это сокровище: бери его прямо здесь и прямо сейчас. Федор, слепо и рьяно повинуясь своим желаниям и инстинктам, обхватил руками талию и притянул девушку к себе. Саша усмехнулась, позволяя мужчине схватить ее, но зрительного контакта она не прерывала. Их глаза были словно соединены толстыми цепями, невидимыми и ничего не весящими. Он мог позволить себе провести взглядом по ее обнаженному телу, быстро скользнуть глазами и не очень стыдливо, но тут же вернуться к ее томному, гипнотизирующему взгляду.

– Что же ты так робок? – игриво спросила она, зная, что Федор не ответит на вопрос. Он же откусывал скользящим взглядом кусочки утонченной красоты ее фигуры, прожёвывал, перетирая зубами в труху, размазывая по нёбу частички гибкого стана, глотая по крохам атомы изгибов талии и бедер. Федор не слышал Сашу, не обращал внимания на ее неестественно черные глаза, поблескивающие золотом, на кривые зубы и неправильный прикус, на зловещую ухмылку, родившуюся вследствие кривых зубов, испещрённые заживающими болячками губы. Фёдор был поглощён ее совершенной фигурой, на которую безустанно метались его глаза.

– Поцелуй меня, – Саша вытянула губы, скрыв неровные клыки. – Прямо сейчас. Больше у тебя никогда не будет такого шанса, – прошептала она уже соприкасаясь губами с его губами, – никогда. Не упусти его.

Парень стиснул осиную талию в крепких руках и прильнул к ее губам жадно заглатывая их, полностью и даже сверх того отдаваясь поцелую. Он в жизни так никого не целовал. Ни от кого он не получал столько страстной отдачи. Никогда он не чувствовал таких горячих пухлых губ. Никогда его рот не пробовал ничего подобного. Если бы только Федор знал, как на самом деле его «никогда» было действительно близко к реальности. Он не знал и не мог знать, что в момент бурлящих чувств страсти, полностью охмурившей его рассудок, в руках своих, сведённых судорогой, он сжимал пугало, которое самолично принес с огорода соседки, откровенно говоря, не ведая, что творит и зачем. Не мог он знать и о том, что его губы так жадно облизывают пухлых, белых опарышей, словно искусственно выкормленных для удачной рыбалки на хорошего окушка в живописной горной речке, выпадающих из противного рта, обложенного соломой, пугала. Федор не мог знать в силу своей умопомрачительной вовлеченности в безудержную страсть, что пухлые белые брюшка обожратых, еле двигающихся, червей, взрываются новогодними хлопушками у него во рту, в то время как Федор уверено наслаждался пухлыми юными губками Саши. И не мог он знать и не знал, что подгнившая солома, все еще сохраняющая свою чрезвычайную стойкость, царапала в кровь его губы, обмазанные внутренностями уничтоженных страстью опарышей. И уже тем более Федор и мысли не допустить не мог, что Саша стоит неподалеку, держится за тонкий, все еще белый ствол, с едва заметными черными пятнами, молоденькой березки, неотрывно, не моргая вперев свой черный взгляд в Фёдора и вакханалию, которую он исполнял, и на ее губах уже нет никакой ухмылки. Лицо сжато небывалой серьёзностью и сосредоточенностью.

– Сломить чужую жизнь, – тихо сказала она, – очень легко. Остаться человеком – вот, что сложно. Я покажу тебе.

Саша сфокусировала взгляд на руках мужчины, страстно сжимающих безжизненное тело. Страшный, вызывающий неприятные, мерзкие мурашки, хруст пронзил насквозь молодую березовую рощу. А за ним последовал другой, и следующий, и другой, и снова. Федор кричал сквозь ярый поцелуй, забивая рот опарышами, не останавливая своей дикой страсти. Та боль его ломающихся костей казалась ему столь сладкой и упоительной, что он сроднился с ней, приготовившись терпеть ее всю свою жизнь, лишь бы никогда более не отрываться от сочных, волнительных губ чучела.

Кости продолжали хрустеть, словно прогибались под давлением наитяжелейшего взгляда Саши. Каждая косточка откликалась на зов ее черных глаз, шумно и объемно хрустя. Поцелуй все лился рекой, шумной, горной Чулышман, стремглав несущейся полноводной весной, разбивающейся о скалы и тут же собирающейся назад. Рот Федора, обвитый внутренностями хрустящих опарышей, был уже в собственной крови, пенящейся, пузырящейся, как кислородный коктейль. Его самого трясло от невыносимой боли и расширяющей свои границы страсти, с которой он не мог и не хотел совладать, пока не свалился замертво в редкую траву у корней молоденьких березок. Рядом упало обласканное чучело, чье подобие лица было измазано свежей, застывающей кровью.

Улыбка ушла с лица Саши, пропустив взамен порицание и осуждение, презрительно стянувшие ее брови к переносице, скривившие ее губы в неприятную, разочарованную, волнистую линию, заставив впасть щеки и положив на них немного теней, удлиняя тем самым худощавое лицо.

– И это все? – грустно спросила она, без особого желания рассматривая тело молодого мужчины.

Раздался лязгающий звук металлических пластин. Саша даже не шевельнулась, словно звук выходил откуда-то издалека, а не позади нее.

– Да, мой хороший, – сказала она тихо, все еще окидывая взглядом тело. Рядом с девушкой выросла здоровенная черная собака, на шее которой позванивали два металлических медальона. Пес часто дышал, широко открыв пасть. С красного, широкого языка и длинных клыков капала слюна, вязкая, желтоватая. Темно-карие глаза пса уставились на тело и широкий язык облизал черные нос, сильно увлажнив его. – Да, ты прав, – усмехнулась Саша, – это твое. Полностью. Злость в зачатке должна распадаться на микроны. – Саша потрепала пса по голове, улыбнулась ему и пошла в деревню.

Часть II

1

– Меня зовут Николай Анатольевич, – мужчина с лысиной на голове? в белом, выглаженном халате, медленно окинул заинтересованным взглядом студентов 2-го курса фельдшерского отделения. 32 человека. Первая лекция по анатомии. Первый профилирующий предмет в расписании. А лица все те же. Сколько уже лет он смотрит каждый сентябрь на новые лица? Ничегошеньки не меняется. Ничего! Все те же глупые улыбки, глаза, наполненные щенячий радостью и преданностью. Все те же «шу-шу-шу» на последних рядах. Все то же желание остаться наедине с молодостью. Даже у отличников! Николай Анатольевич усмехнулся про себя, думая о том, как бы поскорее закончился день, чтобы отправиться домой и выпить коньячку, припрятанного с летней сессии.

Николай Анатольевич открыл журнал. Еще новый, исписанный красивым, аккуратным почерком секретаря. Да, 32 человека. Да же тут ничего нового. 32 потенциальные убийцы и в его силах, чтобы хотя бы половина из группы выпустились действительно что-то зная, что поможет сохранить жизнь, а не угробить ее, а другая половина поняла, что медицина не их профиль.

– Все вы уже видели, что предмет называется «Анатомия человека», – Николай Анатольевич поправил очки на носу и отодвинул журнал, решив, что не будет отмечать отсутствующих. Пускай потешат себя мыслью, что родились под счастливой звездой. – Я ужасно строгий. А к вам буду еще строже. – Николай Анатольевич вновь окинул аудиторию любопытным взглядом, следя за реакцией студентов. – Отвечая на вопрос, чем именно вы заслужили строгость, я скажу: тем, что вы – фельдшера. Я еще более-менее лоялен к медсестрам, но вы, – он снова замолчал, – семь шкур спущу! Никому тройки не поставлю, если не знаете на тройку! Слышали меня? Чтобы мне потом не было соплей под дверью: «Николай Анатольевич, ну, пожалуйста!». Ни единой тройки просто так! – чуть повысив голос сказал он. Студенты молча, удивленными глазами, полными азартного предвкушения, таращились на преподавателя. Николай Анатольевич обладал удивительной харизмой и интонацией. Все курсы завороженно слушали его лекции, уважали и любили преподавателя, предмет учили как «отчет наш» больше из-за того, что не хотели расстраивать любимого педагога. И многие, да уже чего там, все знали, что Николай Анатольевич страшен в гневе. В порыве гнева вся группа могла отхватить по самые не балуй.

– И запомните, – продолжил Николай Анатольевич, – на 5 анатомию знает только Бог. На 4 знаю я. Дальше сами оцените уровень своих знаний и возможностей, – Николай Анатольевич опять промчался по лицам, убедиться, что все его слышат и слушают. Тут его взгляд зацепился за девушку, сидевшую в ряду у стены. Она сидела одна, положив руки параллельно друг другу, с полузакрытыми глазами смотрела на преподавателя. Она явно витала в облаках, явно не слушая напутствий преподавателя анатомии. На ней уже был надет хирургический костюм зеленого цвета, в то время как вся группа продолжала носить посеревшие халаты, явно перешедшие вместе с ними на второй курс. И тут Николай Анатольевич вспомнил лицо девушки. Эта та самая, с которой обжимался парень на троллейбусной остановке в июне. Где кстати, любитель облизывать девчачьи ноги? Николай Анатольевич вновь окинул аудиторию взглядом. А может он не с этого потока? Сколько в этом году у него групп? Сколько дали групп Элле Викторовне? Ан-нет! Вот он! Сидит у окна, рядом с другой девчонкой. Николай Анатольевич улыбнулся про себя и вновь посмотрел на девушку в хирургическом костюме, с высоким пучком черных волос, начесанным так объёмно, что любая птица с удовольствием бы организовала внутри ее волос себе гнездо. Николай Анатольевич, всегда отличающийся циничностью к студентам, не смог промолчать.

– Спать хотите, милочка? – спросил он девушку. Она чуть приподняла уголок губ, не двигаясь, практически никак не реагируя на то, что к ней обратились.

– Слишком, – ответила она, прожигая мужчину взглядом.

– Есть хоть что запомнить из этой бессонной ночи? – Николай Анатольевич усмехнулся.

– Достаточно, – девушка чуть кивнула. – Труп мужчины нашли недалеко от нашего поселка. Полиция всю ночь допрашивала местных жителей. Говорят, волки задрали.

Николай Анатольевич и вся группа смотрели на девушку, каждый думая об одном и том же. Студенты хихикали, чуть слышно шепчась, что сумасшедшая, как всегда, в своем репертуаре. А Николай Анатольевич, чуть нахмурившись, внимательно смотрел на девушку. Уж не та ли это девчонка, от которой волосы дыбом стоят у всех его коллег, работающих с первым курсом?

– Как зовут тебя? – спросил Николай Анатольевич, краем глаза поглядывая на открытый журнал, на список студентов в нем.

– Саша.

Преподаватель вопросительно посмотрел на девушку в ожидании услышать и фамилию, но она молчала.

– И? – громко воскликнул он.

– Да она не от мира сего! – выкрикнул кто-то из студентов. – Аблебина ее фамилия.

– Тихо! – гаркнул Николай Анатольевич, строго посмотрев на выкрикнувшего студента. – Как фамилия? – он снова посмотрел на Сашу, и даже на минутку-другую забыл о коньяке.

– Аблебина, – повторила девушка, борясь с собственными глазами, не давая им закрыться. Николай Анатольевич нахмурился, опустив взгляд.

– Был как-то у меня студент с такой фамилией. Анатомию знал как свои пять пальцев, – преподаватель силился вспомнить имя студента, но никак не мог. Зато он ярко помнил, как парень сдавал экзамен. – Золотой студент был. Сейчас, наверное, должен университет заканчивать.

– Святослав Аблебин? – Саша чуть улыбнулась.

– Точно, – Николай Анатольевич хлопнул по столу рукой. – Родня?

– Брат.

– Потрясающе, – Николай Анатольевич улыбнулся, – посмотрим на что ты способна. Только не думай, что родство с отличниками даст какие-то привилегии или поблажки. Сегодня, кстати, ты продемонстрируешь одно из своих умений, – Николай Анатольевич улыбнулся еще шире, – дежуришь сегодня. Как я вижу ты единственная без сменки.

Вся аудитория разразилась зловещим хохотом, да Николай Анатольевич не преминул посмеяться.

– Правило №1 – в колледж ходим только в сменке. Кто без сменки – моет кабинет!

Вся аудитория наполнилась возмущенным жужжанием, легким подкалывающим смехом. Лишь Кирилл сидел, отвернувшись от всех, смотрел в окно и по какой-то причине беспристрастно думал о ногах Саши. По каким-то неведомым причинам он чувствовал странное, даже страшное желание внутри вновь дотронуться до ее щиколотки, нежно обхватив пальцами голеностопный сустав, прижаться губами к нежной коже…

Пока вся группа в очередной раз высмеивала Сашу, она была озадачена всего двумя мыслями. Первую она смаковала, злорадствовала, вспоминая встревоженное лицо Ирины Ильиничны, испуганно спрашивающей о волках полицию. Неужели правда волки могут так близко подойти к поселку и полицейского, пожимающего плечами, любящего, как и большинство людей посплетничать, тем более в поселке, сам бог велел, рассказывающего о множественных переломах у трупа, что наталкивает следователя на мысль все-таки об убийстве, а волки всего лишь следовали инстинкту падальщика. Поэтому полиция интересовалась, не заметили ли местные жители чего-нибудь подозрительное, может люди, которых никто не знает, проходили? Машины? Крики? А Ирина Ильинична лишь качала головой и что-то болтала о жутких волках и о том, как оказывается небезопасно жить вблизи лесов.

И второе, о чем думала Саша, это о глазах преподавателя анатомии. Карие. Светло-карие. Такие притягательные! Его голос! Сколько харизмы в нем! Саша хотела слушать его сардонически речи и улыбаться вместе со всеми. Но как обычно все улыбались над ней. Ну и пусть. Пока пусть. Саша улыбнулась и чуть опустила голову.

Николай Анатольевич начал введение в анатомию, студенты оперативно погрузились в лекцию, быстренько осознав, что с этим преподавателем действительно шутки плохи. Саша продолжала смотреть на анатома. Застывшая, не моргая, не шевелясь, лишь только левой рукой она что-то выводила в тетради.

Николай Анатольевич, краем глаза посмотрел на девушку с застывавшим взглядом. Вот теперь он вполне понял, о чем шептались преподаватели первых курсов. Теперь он понимал, что значит не по себе от одного лишь взгляда. Ему, 45-летнему мужчине, уже разведённому, стало жутко и не по себе от пронзительного, оскольчатого взгляда девушки, сидящей на его лекции. Самое жуткое было то, что он даже не мог поразмыслить, от чего она так смотрит на него, потому был чертовски занят чтением лекции, одной и той же, которой открывал все года уже в течение 20 лет, по несколько раз в день. И до этого момента ему казалось, что он может рассказать вводную лекцию спросонья, даже в алкогольном состоянии он не лишил бы студентов вводной лекции. Но, глядя в черные глаза, застывавшие на его лице, он чувствовал как они просто проникают в его разум, копошатся внутри, словно заставляют думать и замечать только их. Какой бред! Невозможно! Николай Анатольевич отвернулся, сильнее сконцентрировавшись на лекции.

– Какие глаза! – прошептала Саша, даже не пытаясь оторвать взгляд от мужчины. Она, словно в прицел МИГ 32, следила за движениями его глаз, счастливая, вздыхая каждый раз, когда глаза перехватывали его взгляд. Она не понимала и не собиралась понимать, что мужчина нервничал, что его мельтешащий взгляд говорил лишь об одном: ему было нечем затормозить свой взгляд. Ему все казалось странным. Он сам себе казался странным. Воспринимал себя как что-то необычное, что-то чужое, испуганное и любопытное, бесконтрольное, способное на критические действия. Николай Анатольевич хотел лишь одного, чтобы девушка отвернулась от него, чтобы освободила его из оков своего цепкого, всезахватывающего взгляда.

– Посмотри на меня, – ее губы двигались монотонно, повторяя нужный ей императив. – Взгляни на меня. Сейчас же! – ее губы беззвучно продолжали формировать немые буквы. Николай Анатольевич, запрещая себе, угрожая себе, нет-нет да срывался взглядом на черноволосую девушку с начесанным гнездом на голове. Ему просто было интересно смотреть на нее. Просто посмотреть! А что такого? Люди смотрят друг на друга, оценивают, предполагают, рассчитывают, благодаря взглядам друг на друга. Конечно, взгляд незнакомого человека зачастую воспринимается агрессивно, а тот, кто смотрит – агрессором. Сразу же вспоминается то неприятное чувство, копошащееся внутри, когда к твоей персоне прикован пристальный взгляд, когда тебя изучают, смотрят на твое лицо и думают так: а что-то у тебя нос-то некрасив, слишком большой! да и глаза узковатые! и лоб невысокий! одежда ль на тебе или мешки? И вот находясь под осуждающим взглядом, дающим тебе оценку и статус в глазах незнакомого человека, ты начинаешь нервничать и злиться еще пуще прежнего. Но Николай Анатольевич не испытывал злости. Он, откровенно говоря, не мог, да и не рискнул бы даже пытаться описать те неприятные чувства, которые испытывал, находясь как блоха на предметном стеклышке под микроскопом. Он просто не знал, куда ему деться, как остановить тягостный порыв зрительного контакта со стороны девчонки.

Кирилл, вошедший в аудиторию на пару специально со звонком, чтобы никто его не видел и не смог поднять волну сплетен, если такова не была еще поднята, сидел всю пару молча. Оля шептала ему о чем-то, за что неоднократно получала замечания от преподавателя, но Кирилл не слушал ее. Он беспокоился своей репутации. Как много студентов знает о том, что произошло на троллейбусной остановке? Как много из них помнит об этом? И как ему выправлять сложившиеся обстоятельства в свою сторону? Он был раздражен своими же мыслями и ненавистью к Саше. Надо же так омрачнить последний день первого курса и тут же первый день второго! Как бы было прекрасно, если бы ее вообще не было на свете! В его жизни! В колледже! Он должен прилюдно унизить ее, чтобы доказать всем, что он – не слабак и не дурачок. Но мысли, готовые выстроить мало-мальски качественный план действий никак не появлялись. Более того, неустанно повторяющаяся фраза как же я ненавижу тебя повторялась в голове, вертелась на языке, как молочный поросенок на вертеле аборигенов, вот-вот готовая сорваться в мир, чтобы люди и она, она в первую очередь, узнали, как сильна его ненависть и отвращение.

Он не записывал вводную лекцию, которую так старательно рассказывал взволнованный преподаватель, иногда бурчал на Ольгу, чтобы та отстала от него и помолчала. И она молчала. Недолго правда, может минут 5, а потом ее вновь прорывало. Она ужасно соскучилась по парню, не видев его целых два месяца. Все эти дни она была уверена, что безумные чувства страсти и симпатии улягутся спать, а после, не просыпаясь, умрут, бесшумно и безболезненно. Не зря же говорят с глаз долой, из сердца вон. С глаз долой завершило свою часть на ура. От Кирилла ни слуху, ни духу за 2 месяца и уже к середине августа Оля почувствовал, что ее сердце свободно и готово резво стучать дальше, радоваться и переживать при необходимости. Но едва Оля увидела его лицо, высокую фигуру в отглаженном белом халате, все то, что она считала мертвым, в одну секунду, в момент, когда Кирилл сделал шаг в аудиторию, вернулось к ней назад. Оля решила, что ей стоит покориться чувствам. Так просто должно быть.

Артем сидел сзади Оли и Кирилла, рисовал ровные линии на полях тетради в 96 листов, складывающиеся в избитые узоры скучающих студентов. Записывать он ничего не хотел. Это всего лишь вводная лекция, что он не знал о строении клетки? Разве что-то могло измениться с дней, когда он изучал строение клетки на уроках биологии в школе? Ничего. О мутировавших клетках им расскажут либо на патанатомии, либо на генетике. А сейчас, пока преподаватель оживленно распинается, можно отрешенно порисовать ничего не значащие линии в тетради. Пускай анатом думает, что раз шевелится ручка, значит лекция успешно записывается. Сам Артем вспомнил как целых 2 месяца успешно приводил время с Кристиной. Он никогда не испытывал к ней ничего больше, чем просто симпатию, которую люди зачастую испытывают друг к другу едва встретившись, когда внутренний диалог звучит примерно так:

– Ну как?

– А ничего!

– Да, ничего! Симпатично.

И это все чувства, которые была у Артёма по отношению к Кристине. Но их было достаточно, чтобы эти двое закончили свои прогулки в постели, беспечно изучая анатомию мужского и женского тел, оба неопытные и смешные, кажущиеся друг другу титанами любви подобно Эросу. Ни один из них и ни одно нелепое действие, которое они совершали не вызывало улыбки у них. Оба воспринимали случившееся серьёзным укреплением зарождающихся отношений. Кристина, сидя с Юлией в среднем ряду считала именно так, а Артем пожимал плечами и просто соглашался с девушкой. Никогда раньше он не думал, что проявление элементарной вежливости и уважения, может привести к сексу. Что ж, спасибо за подсказку.

Сам же он, рисуя линии уже и на самой странице, предназначенной для записи текста, краем глаза смотрел на Сашу. Из всех девчонок, которых было много в медицинском колледже, именно сумасшедшая привлекала его внимание. И тогда, 1-го сентября он не мог ответить сам себе на вопрос, чтобы ему хотелось от нее. С одной стороны он открещивался от всех возникающих желаний, потому что Саша – идиотка и если вдруг он проявит себя в ее сторону, весь колледж будет тыкать в него пальцами и смеяться. У него не было никакой репутации среди студентов. Его знали одногруппники и студенты из параллельных групп. Он пока еще никак не зарекомендовал себя в глазах окружающих и, честно говоря, не собирался. Его вполне устраивало беззаботное существование. А с другой стороны, фигура сумасшедшей девушки брала верх над его природой. То, что она носила широкий хирургический костюм, не скрывало истинной красоты ее форм, которые бросались в глаза на уроках физкультуры и в те моменты, когда Саша только приходила в колледж или сидела после пар в коридоре на первом этаже, сняв костюм и оставшись в черных, как правило облегающих лосинах, в такой же майке и пальчиками на ногах осторожно изучала пол, пока надевала носок на вторую ногу.

Все его мысли были поглощены дурочкой, но его это не пугало, не заставляло нервничать. Фигура у девушки действительно была отменная и надо быть слепоглухонемым импотентом, чтобы не отреагировать на ее формы.

Кристина же шептала Юлии как успешно провела лето в объятиях Артема, что он безгранично влюблен в нее, жить не может без нее. Он ей и дверку откроет, и сумки тяжелые возьмет, и 5 раз позвонит спросить, как она добралась до дома, если она гуляла без него, и проводит домой, и по 100 раз спросит, удобно ли ей, может поправить стул? пододвинуть стол? Ничего не беспокоит? Хочет ли кушать? Артем просто осыпал девушкузаботой. Кристина торжествовала. Он влюблен! Теперь можно вертеть им как ей вздумается. Теперь он никуда не денется! Теперь он принадлежит ей. Юлия слушала короткие рассказы, вырванные из летнего контекста, и спрашивала себя, почему с ней ничего такого не происходит. Почему она до сих пор даже ни разу ни с кем не встречалась? Что с ней не так? Разве она недостаточно хороша? Или может она страшная? И количество вопросов то восхваляющее, то принижающее черты ее внешности возрастало с каждым сказанным словом Кристины. Но Юлии было уже не до Кристины и ее идеальных отношений с Артемом, так скоропостижно завязавшихся в период летних каникул.

Каждый из студентов и преподавателей в тот день, в первый день осени, как по взмаху дирижерской палочки, задумались о своем родном, умело прикидываясь, что слушают, сами же заняты оценкой себя. Ничего нового, все стабильно, менялись лишь интенсивность и сила, с которой думают о себе люди, и зависть и злость, с которой они думают о других.

В конце учебного дня Кирилл поймал Сашу, выходящую из туалета на третьем этаже после того, как закончилась последняя пара по Гигиене и студенты врассыпную бросились из колледжа, осчастливленные тем, что пока их не обременили домашним заданием.

Кристина, Артем, Кирилл, Ольга и Юлия договорились встретиться в том самом парке, где несколько месяцев назад молния вырвала многолетний дуб из земли, швырнув его перед ребятами, грозясь прибить их. Но в этот раз погода была благосклонна к школьникам и студентам, явив собою безоблачное небо, яркое уже осеннее солнце и теплую, практически лишенную ветра погоду.

Кирилл, весь день ловя на себе косые и насмешливые взгляды одногруппников и студентов старших курсов, настолько сильно завел сам себя, что едва мог контролировать свою злость.

– Саша, – он схватил выходящую девушку из туалета за руку, стиснув ее изящное запястье так сильно, что ее и без того бледная кожа, совсем лишилась какого-либо цвета. – Иди-ка сюда! – он потащил ее под лестницу, толкнув в угол, едва они оказались на пустом пяточке. Его глаза бросали искры и настоящие вспышки бездушной ярости, брови соприкоснулись в строгой линии, неистовой и не предвещающей ничего хорошего. Он поджал нижнюю губу и казалось пережёвывал ее все интенсивнее и вот-вот откусит, и сжует в месиво, а потом выплюнет собакам. Скулы, которые обычно были не видны под его постоянной улыбкой, в ту минуту безостановочно двигались, напоминая жвала огромного шершня, желающего укусить, а затем тут же разорвать на мелкие частички. Его пальцы все еще крепко стискивали запястье девушки, пульсирующими движениями пережимая ее слабый кровоток.

– Что? – спросила она наиспокойнейшим голосом. Ее черные глаза поглотили собственный золотистый отлив, вперившись в его искаженное, изуродованное гневом лицо. Медленно, словно опасаясь чего-то, на ее побледневших губах, проявилась злосчастная усмешка, выставляя себянапоказ, что взбесило Кирилла.

– Чего ты лыбишься? – звук его голоса настолько был скрипучим, как старые петли не менее старой двери, звучание которых тут же хочется замаслить.

– Ты думал о моих ногах, – сказала она, задержав свой убийственный взгляд на его глазах, суженных от злости.

– Ни черта подобного! – тут же возразил Кирилл. – Я думал, как бы не прибить тебя.

– Неправда, – Саша пододвинулась к нему и улыбнулась, – неправда.

– Ты так меня бесишь, чертова психопатка, – сквозь зубы шипел Кирилл, – ты всех бесишь.

– Но только ты здесь, – Саша нахмурилась не оттого, что Кирилл стоял напротив и нес откровенную ахинею, а потому что Николай Анатольевич только что зашел в троллейбус, а она не успела увидеться с ним из-за кретина, удерживающего ее и в отличие от него, Саша не собиралась контролировать себя. – Ты здесь, чтобы взять меня, – сухо сказала она, – ну так бери!

– Что? – выдавил он из себя, не замечая как его руки, собственные руки, уже сжимали ее осиновую талию, чувствуя как дрожит ее стан. – Что ты городишь?

– Да, – прошептала Саша, сильнее проникая взглядом в глубь его взволнованных глаз, – это то, о чем ты мечтал с того самого момента, когда коснулся губами моих ног.

– Заткнись! – прикрикнул Кирилл, еще сильнее сжав ее талию, и припав к ее губам своими. Невероятный, всепоглощающий вкус ее губ, нежность которых мгновенно отняла у него любое дальнейшее желание как-то обозвать ее или того хуже причинить боль. А ведь его первая мысль была стереть девчонку в порошок хотя бы морально, раз закон не позволяет сделать это физически, руками. Теперь несмотря на то, что его разум желал возмездия за свои унижения, случившиеся в июне, после последнего экзамена, тело же его желало совсем иных вещей. Его губы, пухлые, слюнявые, в которые беспамятства была влюблена Ольга, и которые были так омерзительны Саше, искали ласкового ответа от странной девушки. И она отвечала на его поцелуй. Сухо, капризно, нехотя, но ответ был. Она ни разу не отвела от него своего истошного взгляда, не спрятала под мимолетным морганием свои черные глаза. Кирилл, в очередной раз пораженный небывалой силой влияния черных глаз и самой их обладательницей на себе, целиком и полностью погрузился в поцелуй. Еще ни одна девушка не вызывала в нем столько эмоций просто целуясь. Еще ни одну девушку он хотел разорвать голыми руками от злости и отвращения, вспоминая о ее кривых зубах, изуверском прикусе, о бледных губах, никогда не вызывающих в нем никакого желания, кроме как послать ее к черту. И в то же время его руки, губы и тело дышат пожаром дикой страсти.

– Как ты это делаешь? – прошипел он, – как?!

– Из-за тебя и твоей халатности, я упустила шанс благоговения! – грозно ответила Саша, притягивая его лицо руками к своей шее. – Из-за тебя я торчу здесь вместо того, чтобы вкусить любовь. Подавись мною! – Саша опустила его голову ниже, чувствуя, как слюнявые губы ползут по ее одежде, оставляя мокрый след, увлажненный его языком. И вот он, уткнувшись носом в ремень, держащий ее джинсы на округлых бедрах, вдохнул запах которой чуть окончательно не свел его с ума.

– Что такое? – спросила она, оторвав его лицо от молнии джинсов, – ты почуял то, что может тебе не достаться? – она улыбнулась и отпустила его лицо. Кирилл тут же прижался к ней снова, наслаждаясь тактильными ощущениями, пьянящими и лишающими его каких-либо адекватных мыслей. Он столь сильно ненавидел девушку в своих объятиях, сколь сильно желал ее, абсолютно забыв, где он находится и свою первичную цель. И в то же время его разум оставался трезв! Он все понимал! Понимал, что происходит, но не понимал, почему это происходит. Не понимал себя! Почему он не оттолкнет эту психопатку от себя, не пошлет ее к чертовой матери?

– И что здесь происходит? – строгий голос, явно немного шокированный происходящим, разрушил невидимую связь между парнем и девушкой. Саша невольно перевела взгляд на женщину в белом халате, очевидно педагога по какому-то профилирующему предмету и Кирилл, лишившись яростного натиска черных глаз, встрепенулся и взял, наконец, под контроль свое тело. Он отпрянул от Саши, испуганно глядя на мокрую дорожку, оставленную на ее одежде от его неотрывного поцелуя и на педагога, стоявшего около них, убрав руки на пояс.

И снова волна позора, рухнувшая на него стеной! Именно на него, потому что Саша схватила свою сумку и только ее и видели.

– Какой курс? – строго спросила женщина, уставившись на растерянного парня.

– Второй,– ответил он, совсем не думая, а лишь пытаясь понять, как он опять оказался в сомнительном положении? Хорошо, что на сей раз его никто не видел, кроме педагога в предпенсионном возрасте.

– Вам не говорили о правилах поведения в колледже?

– Говорили, – огрызнулся он, вставая с колен. – Простите. – Кирилл схватил сумку и был таков.

Он выбежал на улицу, оглядываясь, ища глазами Сашу. Что еще он хотел от девушки, сам не понимал, но так просто он уже не мог оставить ее. Не мог!

Кирилл пришел домой, разбитый и подавленный, униженный своим же собственным поведением. Он закрылся в комнате, буркнув отцу, что будет заниматься и попросил не беспокоить, чем значительно удивил родителя, который с трудом мог поверить, что сын, всегда душа любой компании, всегда занимающийся исключительно весельем и организацией веселья, вдруг 1-го сентября ни с того ни с сего решил удариться в учебу. Но отец не стал выяснить правдивость намерений сына. Бывают моменты, когда хочется побыть одному и для этого не обязательно становиться взрослым. Меланхолия и упадническое настроение никогда не смотрят на возраст и пол, на финансовое положение и семейный статус. Они просто происходят и надо выдержать их аудиенцию. Так что пусть сынок справляется сам.

Кирилл, как и предполагалось, ничем полезным заниматься не собирался. Это было против его природы, независимо от морального состояния. Он грузно уселся за компьютер, включил плаксивую музыку, чтобы облегчить или наоборот усилить эффект влияния собственных гнетущих мыслей, открыл странички в соцсетях. Здесь два новых запроса в друзья. Кто это? Плевать. Всех добавить. Теперь у него было 397 друзей. А здесь 4 непрочитанных сообщения. И вот неожиданно настало время, когда ему было страшно открывать эти сообщения. Однозначно, там заманчиво пляшут буквы, приглашающие его немного повеселиться после первого учебного дня. Однозначно, там пишет Артем, что ждет его с девчонками в парке. И как не прискорбно это могло бы прозвучать, но Кирилл действительно не желал ни с кем видеться. Ему было не весело, а поднимать с колен упавшей боевой дух – не было сил.

Не видя конечной цели, Кирилл написал в поисковике одной из социальных сетей «Аблебина Александра». Поиск выдал несколько профилей, как-то соотносящихся к заданным поисковым словам. Вот третья сверху страница Аблебиной Саши. Хозяйкой была психопатка из его группы в колледже. Он неотрывно смотрел на ее фото на аватарке. В тусклом, желтом свете, размазанном темным, теплым фиолетовым из черноты появлялось лицо Саши. Ее взгляд ничем не отличался от ее живого взгляда. Что на фото, что в действительности в девушке словно не было жизни. Фото было качественным, с хорошей ретушью, да и девушка сильно отличалась нереальной миловидностью в отличие от ее обычного волчьего оскала искривленного прикуса, бледных, исчезающих с лица губ, на фото очерченных яркой вишнево-бордовой помадой, придававшей заметный пухлости и мягкости губам. Кирилл все смотрел на фото как на уникальное природное явление, словно Северное Сияние внезапно поглотило Москву, украшая небо яркими красками зеленого и синего, желтоватого и серебряного, волной бороздя девственное небо Москвы и уже невозможно отвести взор от прекрасных волн, бродящих легкими, округлыми гиперболами (посмотреть геометрию). Кирилл покашлял, вытер рот, не отрывая глаз от лица девушки, запечатленного на фото. Какой спектр эмоций он испытывал в тот момент, глядя на нее, в то время как его горло щекотал легкий кашель. Кирилл снова откашлялся и был готов вот-вот нырнуть на страницу Саши, узнать о ней больше, чем занимается девица, как горло сжалось и приняло новую порцию кашля.

– Твою мать! – выругался Кирилл, поглаживая горло, словно надеясь прогнать противные хрипы. Кашель все усиливался, заставив Кирилла отвести взгляд от фото Саши. Он уже дохал как больной, чьи легкие уничтожала безжалостная палочка Коха, не в состоянии откашляться. Тут, в очередном порыве сухого, безжалостного кашля, Кирилл почувствовал, что отхаркнул что-то. Осторожно двумя пальцами он зацепил что-то на языке и медленно потянул это изо рта. Кашляя еще сильнее, укрощая жуткие рвотные позывы, Кирилл вытащил изо рта тонкий, длинный черный волос. И тут же, испугавшись, задрожав как желе, он затряс кистями, скидывая волос с пальца. Он пятился назад, выпученными глазами рассматривая диковинную вещь, которую извлек из собственно горла. Не успев осознать, что только что случилось, как новый, еще более страшный кашель опустился на него. Копошась всеми пальцами во рту, подавляя рвоту, провоцированную собственными руками и инородным предметом, Кирилл жмурился, слезы выступили на глазах, скребясь по полу, мечтая остановить то, что творилось с ним. После продолжительной удушающей борьбы с самим собой, Кирилл, едва не задохнувшись, извлек из глотки клок черных волос, покрытых желудочным соком и слизью. Тут же зажав рот руками, боясь, что он вот-вот изрыгнет все, что съел за весь день, да и собственные внутренности, Кирилл отвернулся от мерзкого клока волос, шмякнувшегося на чистый ламинат в его комнате.

– Какого черта? – прохрипел он, глубоко дыша, умоляя всех виданных и невиданных богов, чтобы кашель не повторился. И слава богу, прошло по меньшей мере минут 5 и никаких рвотных позывов и раздирающего кашля не последовало. Кирилл перевел сумрачный взгляд на фото Саши, открытое в соцсетях, и ужаснулся.

– Господи всемогущий! – прошептал он, глядя на фото. Губы девушки была растянуты в улыбке! такой зловещей, отвратительной и до умопомрачения страшной! Он готов был спорить, что фото профиля было другим! Другим, мать его! Она не улыбалась! Точно не улыбалась! А теперь лыбится как бешенный зверь, загнавший свою жертву в бетонный угол. Дрожащей рукой, в высыхающих своих же слюнях и желчи, вытянутой из желудка, Кирилл торопился поскорее закрыть жуткую улыбку одногруппницы, чтобы ее лицо исчезло с его монитора. Удалить ссылку из истории браузера, чтобы не дай бог не открыть ее снова.

– Что говорят? – Саша услышала голос отца и прижалась к стене, скрывая свое присутствие. – Ир, успокойся! Волки – это просто животные, – Николай Борисович жевал, противно скребя вилкой по белой тарелке. Но ни он, ни его супруга не обращали внимания на скрип, звук которого скручивал нервы в тонкие трубочки, заставляя челюсти сжиматься так, что аж скулы сводит. Этот же звук сопровождает написание некачественным мелом на школьной доске. Звук, вызывающий выделение кисло-горькой слюны на корне языка. И Саша едва сдерживала порыв своих эмоций.

– Они разорвали человека! – Ирина Ильинична возразила. – Саша часто ходит в лес. Как теперь ее отпускать? А как не отпускать?

– Ир, хватит, – Николай Борисович неспеша жевала рукколу, брошенную горстью сверху салата, недоумевая про себя, зачем его супруга постоянно добавляет везде, где можно и нельзя целые стебли различной травы типа шпината, рукколы, кинзы, которая своим запахом клопов вызывает если не чувство тошноты, то отвращение точно! Сколько раз он уже говорил класть траву только в свою тарелку, если ей так нравится. Все бесполезно! Как клала ее везде, так и дальше кладет!

– Да что ты заладил-то! – Ирина Ильинична положила вилку и осуждающе уставилась на мужа, изучая его преспокойное выражение лица. – Тебе все равно? Это же твоя дочь!

Саша вжалась в стенку еще плотнее, стараясь не пропустить ни единого слова, сказанного родителями.

– Дело не в ней, – ответил Николай Борисович, – ты знаешь, что я люблю Сашу и не в коем случае не желаю ей зла. Она, конечно, доставляет нам хлопот сполна и доставит еще больше, помяни мое слово, но в данной ситуации речь не о Саше и ее любви к прогулкам по лесу.

– А о чем тогда? – Ирина Ильинична вопросительно посмотрела на мужа.

– Я считаю, что полиция не хочет расследовать это дело, просто решила закрыть его, – Николай Борисович прикурил сигарету со вкусом шоколада и тут же облизал губы, слизывая приторно-сладкий вкус, стараясь поскорее забыть послевкусие рукколы, испортившей весь салат. – Очевидно же, что это висяк, если дать делу ход.

– Что ты хочешь сказать?

– Я уверен больше, чем на 100%, что парня убили, а волки, скорее даже деревенские собаки, всего лишь следовали инстинкту и неутолимому чувству голода, поглодали мясо.

– Почему ты думаешь, что его убили? – Ирина Ильинична медленно насаживала на вилку тонко нарезанный кружочками огурец вперемешку с любимой ею рукколой.

– Первое, следователь вовремя нашего разговора сказал, что у жертвы были переломаны все кости, Ир. Все! – Николай Борисович вновь затянулся сигаретным шоколадным дымом, не спуская глаз с жены, переставшей жевать хрустящий огурец с рукколой. – Какое животное способно переломать все кости? Даже если слон наступит на человека, повреждения будут только в той области, куда наступил слон. То есть, животное должно быть сознательным, чтобы переломать все кости. В мире есть только одно животное, способное осознано что-то делать – человек. И когда человек совершает подобного рода действия, это называется преступление. Убийство в данном конкретном случае.

– Хорошо, – согласилась Ирина Ильинична, – что во-вторых?

– Во-вторых, следователь поделился еще кое-какой информацией. Почему чучело, которое было найдено на месте преступления, кстати, чучело с огорода бабы Нюры, было всё в крови жертвы? А также же была идентифицирована слюна жертвы на чучеле. Более того, губы жертвы повреждены многократными проколами и царапинами… соломой. – Николай Борисович улыбнулся и поднял палец вверх. Саша усмехнулась, продолжая бесстыдным образом подслушивать разговор родителей.

– В Смысле? – Ирина Ильинична удивилась, – он что целовался с чучелом?

– Я пришел к такому же выводу, Ир. Иначе появление остатков соломы, повредивших ротовую полость жертвы объяснить нельзя.

– Но зачем? – женщина посмотрела на столешницу на тарелку мужа с недоеденным салатом и вздохнула.

– Хороший вопрос, – пожал плечами мужчина, – но по крайней мере, ввиду того, что я тебе рассказал, мне кажется не стоит беспокоиться о волках. Все нормально.

– Все нормально? – удивилась женщина, даже немного отпрянув, уперевшись в спинку стула. – В смысле все нормально? У нас убили человека и, судя по всему, убил кто из местных, потому что никто не видел и не слышал ничего подозрительного, да и чужаки вряд ли бы пошли в ту рощу, о которой знают только местные, а ты говоришь, что все нормально! – возмутилась Ирина Ильинична. Она всегда возмущалась удивительным спокойствием своего мужа, независимо от ситуации. Она еще перед свадьбой заметила индифферентное отношение Николая Борисовича ко всему, что происходит вокруг него и с ним самим. Но в тот момент она списала его поведение на нежелание показывать свои истинные эмоции. С того самого дня ее муж других эмоций не показывал. Никогда. Всегда тотально трезвое спокойствие, о чем бы не шла речь. В какой-то момент ее начало раздражать то, что Николай Борисович никак не реагирует на жизнь и ее события.

– Кто кого убил? – Саша зашла в гостиную, решив покинуть свое убежище, так как дальше родители больше ничего интересного не скажут, да и скорее всего сейчас разразиться спектакль одного актера, потому что Ирина Ильинична начнет выговаривать мужу претензии, а он снова будет курить, расслабившись в кресле, выпуская дым к потолку и говорить, что жене надо успокоиться, ведь ничего страшного не происходит.

– Никто! – тут же огрызнулась Ирина Ильинична, окинув дочь взглядом и обрадовавшись, что Саша стоит обутая, а не босая, по обыкновению.

– Но я слышала, что ты говорила! – возразила девушка.

– Саш, – женщина смягчила тон, – не о чем беспокоиться.

– Вы говорили о трактористе, которого нашли в лесу? – не унималась Саша.

– Откуда ты знаешь, что он – тракторист? – отец поднял на дочь глаза.

– Люди в поселке гораздо словоохотнее, чем вы. Вся деревня шепчется об этом. Что я, по-вашему, глухая? – Саша уставилась на отца. Николай Борисович тут же нахмурился, поежился и сменив свою расслабленную позу, облокотился на стол, отвечая дочери взглядом, которого она явно ждала.

– Тебе надо быть аккуратнее, Саш, – сказал он, облизнув губы, – не ходи никуда по поселку, хотя бы пока не выяснятся обстоятельства смерти.

Девушка молча смотрела то на мать, которая поспешно принялась жевать салат, стараясь сохранять спокойствие и трезвость рассудка, чтобы дочь не заметила ее откровенного волнения и паники, то на отца, взгромоздившего большие локти на стол, отвернувшего глаза от дочери.

– Почему вы никогда мне ничего не рассказываете? – возмутилась Саша, раздражаясь. Оба родителя бегло посмотрели друг на друга, затем на дочь. Ну что тут сказать? Как сказать? Оба смотрели, намекая друг другу, мол ты начни! Нет, ты! Но так никто ничего и не говорил. Саша покачала головой и сделала уверенный шаг вперед, уселась за стол, сложив руки на груди и погрузилась своим самым мрачным взглядом в глаза отца. Почему именно на него, она не знала и специально жертвой его не выбирала, просто так почему-то вышло.

– Ну раз вы не хотите ничего мне рассказывать, значит я вам сама расскажу, – тихим, страшным голосом, абсолютно неестественным для нее, Саша бросила угрозу.

– Саш, – начала было Ирина Ильинична, но дочь не дала ей закончить фразу резким жестом руки, вперев в нее тот самый взгляд, от которого выступал полноценный мороз по коже, а сердце замирало.

– У тебя была возможность высказаться, теперь позволь, я продолжу, – Саша улыбнулась и несмотря на появление казалось бы улыбки, выражение ее лица все равно оставалось пронизывающе холодным, ледяным, словно руки, разгоряченные в деревенской бани, дотронулись до свежего, только выпавшего снега. – Я расскажу, что думаю о том, что случилось. Его скорее всего заставили целоваться с чучелом, а он, полностью поглощённый, съеденный своими эмоциями, даже не заметил, что обнимает ссохшуюся, старую солому, покрытую жирными, отъевшимися опарышами.

– Саша! – Ирина Ильинична бросила вилку, строго окидывая дочь взглядом Ареса. – Прекрати быстро! За столом такие вещи!

– А потом он, скорее всего, под воздействием чего-то очень тяжелого, монолитного, лишился целостности своих костей. Нет, папа, – девушка взглянула на отца, – нет, он не калечил себя. Не было и механического воздействия! Его просто скрутило, знаешь, как ржавый штопор вкручивается в пробку бутылки с выдержанным вином! Скрутило словно было оказано воздействие и после скручивания его кости вместе с телом заворачивалась в спираль, хрустя. Помнишь, когда у нас была собака? Помнишь, как она грызла кости, хрустя ими? Вот также хрустели и его кости до той поры, пока он не упал, пока его грязное, завистливое сердце не стукнуло последний раз. Нет, – Саша посмотрела на мать, – нет, оно не стукнуло. Оно трепыхнулось, чуть вздрогнув, чуть сжавшись, собралось вот-вот стукнуть, продолжить свою мерзкую, злую жизнь, но не смогло. И никогда больше не сможет. Зло не должно расти, – девушка снова улыбнулась, взгляд ее смягчился. – Неужели так трудно рассказать мне, чтобы я вот так вот не придумывала сама?

Она задвинула стул, еще раз окинула взглядом опешивших родителей и ушла к себе в комнату. Муж с женой уставились друг на друга в нерешительности. Хотелось многое сказать, но никто из них не решался начать. Ирина Ильинична испытывала чувство жалости к дочери, вновь и вновь называя ее бедной девочкой, которой не могла помочь современная медицина, то и дело спрашивая, за что их семье достались такие несчастья, грешным делом начиная думать, что может их кто проклял. Завистников всегда много. Завидуют всегда и всему, даже таким, казалось бы, незначительным вещам, о которых большинство даже не задумывается, пока их глаза не заметят тот ли иной объект. И их семья – первая причина для зависти. Сейчас у людей мало возможностей, да и желания, работать над собственной семьей. Сейчас можно развестись и послать все к черту и никому не стыдно. Семья Аблебиных была стабильна. Не идеальна, но стабильна. А замечали ли вы, что стабильность порой лучше, чем идеальность?

Второе – это финансовый статус. Будучи врачами, хорошими врачами, Ирина Ильинична и Николай Борисович неплохо зарабатывали. Могли позволить себе иметь три машины: две их и третья Святослава. Могли позволить себе путешествовать по всему миру, покупать вкусную качественную еду и дом за городом коттеджного типа. Хороший повод для зависти? Ирина Ильинична считала его потрясающим поводом.

Николай Борисович сохранял в себе больше скептицизма, чем его супруга, и ни во что потустороннее и какие-либо проклятья верить не собирался. Он вспоминал как 6 лет назад, когда они жили в 30 км севернее Москвы, в поселке произошла загадочная череда убийств и местные жители начали шептаться, что дочь его, Александра, не просто психопатка, а якшается с Дьяволом! Ведьма она, по меньшей мере! И все смерти идут от нее или так или иначе связаны с семьей Аблебиных. И как только не величали Сашу по поселку, угрожали ей, правда за спиной. В глаза боялись. И как он не выдержал в конце концов натиска жены, постоянно говорившей, что им надо переезжать, что их сожгут ночью вместе с домом, что весь поселок озлобился против них, а нет ничего страшнее, чем злость толпы. В итоге Николай Борисович выставил дом на продажу, лишь бы не слушать больше монотонного убийственного капания ему на мозги. Через месяц они уехали из поселка, а местные жители крестились и плакали от счастья.

А 12 лет назад, ему пришлось продавать квартиру в Москве. По той же самой причине. Весь дом боялся их семью из-за черных, пристальных глаз маленькой Саши. И хоть тогда, в 4 года, она еще не ходила, сидела в коляске, но стоило встретить на пути соседей, Саша показывала на них пальцем, смотрела своими черными глазами с золотистым отливом, и соседи тут же начинали креститься, шепча чур меня. Потом Ирина Ильинична стала находить землю под дверью квартиры, иголки, какой-то пепел, и тут же решила, что их хотят проклясть и тогда впервые речь зашла о смене места жительства. Но Николай Борисович, еще будучи молодым, отмахивался от жены, говорил стандартное все нормально. До первой смерти, случившейся в квартире напротив. Сосед, который громче всех выступал против Аблебиных, скончался при странных обстоятельствах: его обнаружили дома спустя неделю, когда чуткий нос Николая Борисовича, почуял знакомый запах. Трупный. Полиция сообщила, что соседа нашли дома с ожогами 4-ой степени. В квартире не было ни единого следа и очага возгорания. Следователи хотели притянуть версию, что с мужчиной расправились в другом месте, а в квартиру принесли его уже мертвым. Но запертые изнутри двери и окна, и 13 этаж свидетельствовали весьма сильно и громко против этой версии.

А сейчас, выслушав историю дочери, Николай Борисович думал и мечтал, чтобы эта смерть тракториста никак не отразилась и не повлияла на его семью и отношение к ней местных жителей.

Пока родители ломали голову над произошедшим, Саша в комнате двумя пальцами, брезгливо, потрясывая руками, стаскивала с себя одежду, покрытую засохшими слюнями Кирилла.

2

Николай Анатольевич пил крепкий, вчера только купленный коньяк. Воскресное утро началось с легкого чувства похмелья, потому что в субботу было много выпито разных крепких напитков, потому что в пятницу была зарплата. А так как Николай Анатольевич страдал алкоголизмом, хотя ему так не казалось, он, естественно, большую часть денег всадил в покупку алкоголя, тут же приступив к плотной дегустации.

За окном лежал февральский снег, сверкал на солнце также, как сверкал уже не первое тысячелетие. Просто снег, мягкий, пушистый и холодный. Самое лучше время для коньяка. Николай Анатольевич прикурил дешевые, дурно пахнущие сигареты, вкус которых действительно любил. Или просто верил в то, что любил. Когда ты преподаватель, твоя зарплата уже не кажется такой большой. Все что Николай Анатольевич мог делать на нее – это пить и курить дешевые сигареты.

Его старенький мобильный телефон издал едва живой звук и экран покрылся зеленым цветом, словно выцветшая зеленка, разбавленная водой.

Вот уже два месяца подряд ему написывал аноним. Обычно Николай Анатольевич игнорировал большую часть смс-сообщений, но стоило ему чуть выпить, язык развязывался сам собой, превращаясь в длинное, кургузое помело, а пальцы, отекшие от переизбытка задержавшейся в организме влаги, с ужасно неровно подстриженными ногтями, порой даже грязными, поспешно строчили ответ, путая буквы, потому что зрение уже было не то, а экран такой маленький, никчемный, а так много хочется сказать, рассказать, да просто выговориться! И сейчас он, прищурившись, как подслеповатый крот, обхаживающий Дюймовочку в своей жуткой норе, читал яркое «доброе утро». Николай Анатольевич отложил телефон в сторону. Он только налил себе стакан коньяка. Не сейчас. Сейчас надо поправить здоровье, после можно позавтракать. А чем? Мужчина посмотрел на дверь комнаты, ведущую в коридор. Как же лень ему было даже думать о том, что надо выйти из комнаты, пройти длинный коридор, который на тот момент казался ему путем, которым Моисей водил людей 40 лет по пустыне, не иначе и только потом попасть на кухню. А там, словно дно бермудского треугольника! Чего только не было! Египетская гробница и та меньше хлама имеет, чем кухня преподавателя анатомии. Холостяцкая жизнь, когда человек полностью разочарован в жизни, когда уже не видит ни смысла, ни цели, когда потерял желание, вкус к жизни, часто ищет утешения у спиритуоза. По-разному люди относятся к таким вот, утратившим жажду жизни. Кто-то считает, что они просто слабы морально или больны алкоголизмом и их лечить надо. В то время как они ищут поддержки среди алкогольного ряда, им некогда, да и не хотят они блюсти порядок в доме, ведь окружающая их жизнь мертва. Давно. Николай Анатольевич еще не потерял связь с реальностью и именно поэтому мысль о том, что надо выйти на кухню, окутывала каменными лианами, прибивая его к кровати своим весом.

Он допил стакан, налил еще, взял телефон в руки и ответил на смс в грубейшей форме, настолько грубой, насколько мог. Он сообщил, что чрезвычайно голоден и какое к черту доброе утро! «Если бы реальность была чуть милосерднее», – он получил ответ, опьяневшим, хмурым взглядом рассматривая буквы, пытаясь увидеть их целиком ввиду подсевшего зрения. Прочитав сообщение, Николай Анатольевич, вновь отложил телефон в сторону. Кто же ему пишет? Зачем? Какая нелепость! Еще 50 грамм…

Макс, несколько часов назад вернувшийся с суток, трупом лежал в кровати. За последние полгода он порядочно устал. Морально устал. Ранее, уставая физически как собака, ему казалось, что эта усталость жуткая и более обременительная. Как сильно болели мышцы по всему телу, спина в частности. Как же много времени он проводил в сидячем положении, урывками хватая сон рядом с водителем в скорой, или согнувшись над пациентом, лежавшим в кровати, или за столом в ординаторской, пытаясь отдохнуть и отвлечься от одинаковых дней, которые захватили его в свою власть после смерти Ани. Дело так и не раскрыли. Проведя бесчисленное количество часов у следователя, отвечая на одни и те же вопросы, слушая один и те же доводы, Макс перестал волноваться перед очередной встречей. В последнее время следственный комитет отстал от него. За неимением доказательств и наличием алиби, один только гипотетический мотив не мог упрятать мужчину в тюрьму. Но случившееся сыграло с ним злую шутку. Теперь, Максим встречая девушек, которые ему нравились, шарахался от них, уже подозревая в них зачатки сладострастия, которые потом непременно выльются в измены. А он больше не хотел чувствовать то, что он чувствовал, застав Аню за трогательным прощанием с господином Некто. Не проходило и дня, чтобы он не вспомнил тот день, 29 июня, улыбку Ани, обращенную не к нему, объятия, отдаваемые не ему. Как же мерзко и больно! Нет! Второй раз он не готов к такому. Не готов к отношениям! В одну секунду он потерял доверие к женщинам, навесив ярлык путаны на всех дам. Уйти в монастырь – так он мог бы описать свое состояние и удивительно затяжную меланхолию. Если бы Аня так трагично не завершила свое путешествие в жизни, может Макс бы и забыл быстрее то, что случилось. А сейчас он все еще переживал чувство недосказанности и незавершенности. Словно все еще хотел услышать объяснения с того света, понять причину произошедшего из первых уст, из уст Ани. Кто-то убил ее, заперев в нем отчаяние и разочарованность на железные засовы.

Макс редко виделся со Святославом, их дорожки немного разошлись после окончания университета. Святослав пошел в ординатуру, желая набраться опыта в сердечно-сосудистой хирургии, а Макс оставил надежду и мечту стать реаниматологом. Смерть любимой девушки серьезно повлияла на его выбор дальнейшего жизненного пути. Он подался в судебно-медицинскую экспертизу, определившись в резидентуре. Он был уверенным, что из-за халатности медиков, причина и детали смерти Ани были установлены в корне неверно, что привело к «висяку» и следователи мечтают закрыть дело, впаяв в причину самоубийство. Он не будет таким. Он будет делать все, что в его силах, чтобы люди не страдали от недостатка правильной информации и не жили годами в слепом и тленном ожидании, неизвестно на что надеясь.

В его комнате, такой пустой и безжизненной, похожей на убежище древних людей в скале, темные шторы опускались прямо до пола, скрывая время, в котором вращался мир на тот момент. Рядом с кроватью стоял ночник, испуская из себя слабое свечение, чтобы хоть как-то разбавить блеклыми красками ощущение пребывания в вековом склепе. Плавный свет, льющийся тихой заводью, чуть вздрогнул. Макс еще не спал. Думал о своем, устремив взор в потолок, подложив руки под подушку. Свет вздрогнул, погас на секунду и снова включился. Макс перевел взгляд на ночник. Свет продолжал дрожать, интенсивнее, словно ночник хотел сломаться от усталости, постоянно освещать столь минорную комнату, находящуюся в цепких лапах депрессии. Электричество потрескивало в такт мерцающему свету, как стрекочущие кузнечики, клацало, стараясь вырваться из черных проводов.

– К черту! – Макс выключил ночник и комната погрузилась в кромешную тьму. Он закрыл глаза, готовясь улечься спать, хотя почему-то именно в тот момент он не чувствовал себя сонным. В квартире послышались легкие шаги, чуть шаркающие. Макс нахмурился. Его родители уже как три дня проводят февральские деньки в Дубае и будут там еще неделю. Отец копил на эту путевку честных 5 лет, чтобы ко дню золотой свадьбы сделать подарок жене и его цель была достигнута. Не без помощи сына, конечно. Тогда что за тихая поступь слышится в коридоре? Макс оторвал голову от подушки и снова включил ночник, но лёгкий хлопок и маленькая яркая вспышка окончательно убила ночник. Свет так и не появился, а тьма горделиво распустила свои черные крылья, словно усмехаясь над волнением парня. Шаги стихли. Все стихло. Макс вздохнул и встал, включил большой свет и огляделся. В комнате, как в принципе и ожидалось, никого не было и быть не могло.

Макс осторожно открыл дверь. Чего он опасался – сам не понимал. Здравомыслие подсказывало, что ему мерещится, что потустороннего мира не существует, этому его научили в колледже, в университете и теперь в резидентуре. Все, что происходит в мире, происходит по причине воздействия непреодолимой силы или людей, ни больше, ни меньше. Но все равно, несмотря на устойчивое самовнушение, его сердце чуть замерло, по ногам промчалась едва заметная дрожь, на которую Макс не обратил никакого внимания.

В дверь раздался тройной звонок, от звука которого Макс подпрыгнул, успел даже покрыться потом, а дыхание чуть сбилось.

– Черт! – шепнул он, успокаивая свою нервную систему, которая что-то расшаталась.

Он открыл дверь. На пороге стояла Саша. Парень удивленно окинул взглядом гостью. Чёрный пуховик с затянутым ремнем, подчеркивающим баснословную талию девушки, сапоги по колено на плоской подошве, в грязном снегу, который в Москве нельзя было найти. Грязь удивила Макса, наверное, еще больше, чем появление самой девушки. Февраль в России на северной части страны заморозил землю вглубь на десятки сантиметров, особенно в Подмосковье. Откуда грязь, свежая, жидкая и уже застывавшая на ее сапогах? Откуда, черт возьми? Макс перевел еще более недоумевающий взгляд на лицо Саши. Девушка сняла капюшон, обрамленные черным, лоснящимся мехом, из-под него вынырнули лоснящиеся черные волосы. Она улыбнулась, обнажив кривые зубы, вперев взгляд в недоумевающее лицо Макса.

– Саша? – выдавил он из себя, не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-то больше.

– Я знала, что ты дома, – ответила она, опустив глаза. – Я не хочу домой. Я сказала маме, что пойду гулять с друзьями. По-моему, она не очень поверила мне. – Девушка улыбнулась.

– Я даже знаю почему, – Макс потихоньку начал приходить в себя. – Заходи. Я, конечно, не ждал гостей, в квартире не убрано.

– Мне все равно, – Саша вошла в коридор, чуть помешкав на пороге, пытаясь преодолеть какую-то невидимую черту, которую она преодолевала каждый раз, когда приезжала к Максу вместе с братом. Макс уже не удивлялся этому.

– Пойдем на кухню, кофе выпьем. Я недавно с суток, – Макс повернул в сторону кухни, – еще не спал, – осторожно намекнул он девушке, думая, что она не останется надолго.

– Я хочу в твою комнату, – Саша схватила его за руку. Макс почувствовал ледяные пальцы, крепко, неестественно крепко для девушки Сашиной комплекции, сжимающие его запястье. – Мы можем выпить кофе в твоей комнате.

Ее слова звучали не как вопрос или просьба, а как явный приказ, не оставляя Максу шанса возразить. Саша вновь посмотрела на него, сцепившись глазами с его глазами. Она медленно развязала ремень, стягивающий ее талию, расстегнула молнию и сняла пуховик. В лицо Максу пахнуло холодом, только не зимним, а каким-то страшным, несуществующим холодом. Он взял ее пуховик, чтобы повесить и ужаснулся: вещь, зимняя, предназначенная сохранять тепло и им же греть тело, была холодной, словно ее только что достали из холодильника, из морозилки. Макс поспешно повесил пуховик, убеждая себя в том, что, не спавши уже больше суток, его сознание беспредельно играет с ним злые шутки.

– Хорошо, проходи, – Макс повернулся к Саше и замолчал, таращась на нее так, как будто в первый раз увидел. Зачем она здесь? Зачем она в таком виде здесь? На ней было надето черное, кружевное платье, плотно прилегающее к ее телу, которое он неоднократно пожирал глазами, стесняясь самого себя. Низ платья был обшит кружевами и рюшками, а под ними мерцала черная шёлковая подкладка, едва прикрывающая ее бедра. Саша наклонилась и также неспеша, словно вытаскивая из Максима обнаженные нервы, взбудораженные адреналином, расстёгивала молнию замшевых сапог, измазанных грязью и тающим снегом.

– Я, – Макс запнулся, – я пойду чайник поставлю.

Саша кивнула и посмотрела парню вслед, исчезнувшему за углом кухни.

Сквозь прозрачное стекло чайника Макс, опершись руками на край стола, наблюдал как в воде появляются маленькие пузырьки, как их становится все больше, как они двигались все интенсивнее, пока не превратились в бурлящую консистенцию. Все эти две минуты, пока закипал чайник, Макс думал о девушке, о сестре своего друга, о психически нездоровом ребенке, и о том, что могло привести ее к нему, ведь раньше она никогда не появилась одна, без Славки. Почему сейчас? Надо выпроводить ее! культурно и без провокаций и обид! Но как? Макс налил кофе и самыми медленными шагами направился в комнату, прокручивая в голове всевозможные варианты того, что можно сказать девушке, чтобы не обидеть ее и заставить уйти. Но вот он уже вошел в комнату, а на ум ничего вразумительного так и не пришло.

Саша стояла ровно посередине комнаты, прямо под люстрой, с которой на девушку лился легкий световой водопад, превращая ее доминирующий черный цвет в иссиня-чёрный, образуя ниспадающие волны по ее плечам, окутанным кружевами, по ее спине, нежной и бархатистой, лишенной даже кружевной ткани, по ее бедрам, как весенние пороги волнуются в горных речках Северной Карелии, и исчезали, разбиваясь о пол.

Макс отвернулся, закрыл глаза. Он пытался подумать о чем-нибудь жутко страшном, о чем-нибудь, что отвлекло бы его мужское начало от столь явного и уже даже наглого созерцания женского тела, которое поистине было прекрасным. Но у него ничего не выходило. Он хотел думать только о Саше и о ее фигуре. Дрожащими руками из-за едва контролируемой страсти, Макс поставил кружки на стол.

– Помоги мне с анатомией, – сказала Саша, не поворачиваясь к мужчине.

– Что? – Макс едва смог разлепить сухие губы, долгое время плотно сжатые.

– Я никак не могу освоить мочеполовую систему, а у меня скоро контрольная, – Саша повернулась к нему. Ее лицо было разглажено строгой надменностью и горделивостью, эмоциями, которые раньше Саша никогда не выказывала при нем. Такой взрослой и опытной он видел ее впервые. И нельзя было сказать, что ее неожиданная вычурная амбициозность не нравилась ему. Наоборот! Она еще сильнее захватывала, зажимая в крепкие оковы возбуждения. Ее игривый и опасный взгляд Макс воспринимал как вызов, который он не мог не принять. Стоя в двух метрах от нее, он быстрее и увереннее забывал, кто такая Саша, а больше думал о ее присутствии, как о вызове, как о том, что он непременно должен поиметь.

– Мочеполовая система? – Макс ужаснулся от темы. Безусловно он прекрасно знал анатомию и физиологию, и всегда относился к любым темам, диким и стыдливым для людей, не имеющих отношения к медицине, как к банальному и обычному. Он еще в колледже прекратил посмеиваться и краснеть, когда во всеуслышание на группу в 30 человек обсуждались женские менструации, утренние эрекции, различные выделения и тому подобные вещи, которые у взрослого человека могут вызвать если не смех, то отвращение и нежелание разговаривать на эту тему точно. Но именно в присутствии этой черноволосой бестии, сестры друга, Макс в одну секунду потерял свою врачебную уверенность и безразличие и бесполость врача.

Он признавался сам себе, что просто боится разговаривать с Сашей на эти темы. Если тема мочеиспускания его еще как-то держала в рамках, то тема именно половой и репродуктивной системы повергала его в шок и прострацию, и даже легкую панику.

– Да, – Саша устремила взгляд на его лицо, объятое паникой, и тут же впилась глазами в его глаза, как изголодавшаяся пиявка, – мочеполовая система. У Николая Анатольевича, – прошептала она и сделала шаг к нему. Макс смотрел в черные, бездонные глаза и не в силах был пошевелиться, хотя мысленно уже кричал себе, отдавая команды немедленно отойти от опасного объекта, – помнишь Николая Анатольевича? – Саша уже стояла около него, а ее бледные, вычурно белые пальцы с длинными, не накрашенными ногтями промчались вверх по его груди и замерли на воротнике майки, дотронувшись до его горячей кожи. Как же холодно! Почему ее руки такие холодные? Макс хотел вздрогнуть, ощутив словно горсть снега за шиворотом, поежиться, но он не шевельнулся.

– Помню, –ответил он. Конечно, он помнил лучшего преподавателя анатомии, благодаря которому не испытывал никаких проблем с анатомией, когда пришел в университет. – Значит, ты попала к Николаю Анатольевичу? – улыбнулся он, на секунду отвлекшись от критически близко стоявшей к нему девушки. – Он хороший преподаватель. Строгий, придурочный иногда, но это оттого, что он пьет. Он же пьет еще? Замечала ли ты, какой он злой по понедельникам? Я помню у нас целый семестр анатомия стояла первой парой в понедельник и это было хуже, чем ядерная война, – Макс отвел глаза, почувствовав уязвленное облегчение, что, наконец, ее черные глаза ненадолго оставили его в покое и, чтобы не потерять едва приобретённую свободу, он тут же продолжил, – я помню, как несколько раз он ставил двойки всей группе из-за какой-нибудь дурочки, которая отвечала ему невпопад. Он начинал кричать, краснеть, багроветь и запускал тонну лебедей в журнал. А мы потом выходили после пары и говорили этой дурочке, которая взбесила анатома, что если она еще раз первая сядет сдавать, то мы ее сами изничтожим после пары.

– Вот я не хочу быть этой дурочкой, – Саша вздохнула, – расскажи мне про мочеполовую систему! Видимо, когда Николай Анатольевич рассказывал, я отвлеклась на что-то, – Саша опустила глаза, вспоминая на что именно отвлеклась. Да, на Николая Анатольевича она отвлеклась, на кого ж еще. На его внешность и харизму. Ей было не до лекции, она в который раз изучала лицо преподавателя, наслаждаясь его чертами, мимикой, эмоциями, в то время, когда Николай Анатольевич не знал, куда ему деться от проникающего ему под кожу взгляда Саши Аблебиной. Он никак не мог привыкнуть к такому вызывающе пристальному вниманию к своей персоне.

– Саш, – Макс улыбнулся, – вот скажи мне, охота тебе было тащиться ко мне из теплого дома, когда у тебя брат дома, знающий анатомию лучше меня?

– Во-первых, он не дома, – Саша чуть улыбнулась, – он с девушкой, а матери сказал, что остается на сутках. Во-вторых, ты же знаешь, как он любит говорить о медицине за пределами работы.

– Девушкой? – удивился Макс. Странно, почему Слава не рассказал своему другу о том, что начал новые отношения? Макс насупился. Наверное, Святослав просто не хотел делать больно другу, рассказывая о том, как ему хорошо в новых отношениях, ведь Макс так еще и не отошел от своего прошлого.

– Он тебе не рассказывал? – удивилась Саша и вернула глазами к себе взгляд мужчины.

– Конечно, рассказывал! – Макс замер, чувствуя, как внутри поднимается испуг во весь рост оттого, что эти глазища опять уставились на него, лишив свободы действия.

– Конечно, – Саша положила руку ему на плечо, – конечно, рассказывал, – ее губы прижались к губам растерянного Максима, – я хочу начать с половой системы, – Саша дотронулась губами до его, а ее тонкие пальцы впились в его плечи, да с такой силой, что заставили скукожиться всю нервную систему, усиливая чувство предвкушения. Губы Макса были расслаблены и неподвижны. Они боялись целовать эти бледные, прохладные, кофейные губы. Хотели, но боялись. Его руки, опущенные вниз строго по швам, так же были в ужасе от мысли, что могут прямо сейчас прикоснуться к талии этой девушки, которую столько раз его глаза видели обнаженной. Сердце бешено колотилось, выдавая странный ритм, мешая нормально дышать.

– Ты боишься? – Саша оторвала свои губы от его, так и недожавшись настоящего ответа на свой поцелуй.

– Что ты делаешь? – трепеща всем телом, Макс не совладал со своими руками и обнял девушку. Саша смотрела ему прямо в глаза: какой красивый, живой изумруд мерцал в его глазах, словно внутри него сияло какое-то удивительное солнце. Да чего там Солнце! Целая галактика вращалась в его испуганных глазах. Красивая и одинокая. Саша чуть опустила голову и что-то прошептала, что именно Макс не расслышал. В ее глазах что-то мелькнуло, что-то белое, похожее на буквы или символы, но Макс тут же подумал, что ему мерещится. По-другому и быть не могло. Точно, мерещится!

– Давай попробуем еще раз, – Саша вновь прикоснулась своими уже совсем холодными губами к его и тут уже мужчина был не так застенчив. Он и не мог больше быть застенчивым. Вся его природа отдавала лишь одну команду: взять. Взять все, что ему предлагали в тот момент.

Саша имела власть над ним, и он это понимал, и такая власть ему нравилась. В этой ситуации он находил личный восторг и удовлетворение от близости с девушкой. Он забыл, что держит в объятиях сестру лучшего друга, забыл, что считал ее душевнобольной, забыл, что старше ее почти на 10 лет, забыл об Ане и ее смерти, обстоятельства и причины, которые до сих пор не раскрыты и вряд ли будут раскрыты, забыл он и о своей уже патологической депрессии, возникшей на почве минувших событий. В его мыслях была только Саша и ее божественные формы, к которым хотелось прикасаться снова и снова, словно перед ним явилась сама Афродита, облитая нежной морской пеной и ему впервые предоставляется шанс либо прикоснуться к богине, ощутить ее всю здесь и сейчас, либо отступиться и больше она никогда не взойдет к нему, а он потом будет жалеть об упущении, на которое его наталкивали стыд и робость, дань уважения и порядочность. Макс плюнул на все, что пыталось остановить его в тот момент и бросился в омут с головой… Богиня в его кровати! Макс рассматривал ее тело, а укоры совести, чувство вины уже потихоньку терзали его душу и сердце. Что я наделал? – спрашивал себя Макс каждые две минуты, перебирая перед глазами свежие картины случившегося и нова спрашивал. Но не отвечал. Никто не отвечал на его вопрос: ни он сам, ни пустота внутри него, ни Саша, которая не слышала даже вопроса. Она лежала на спине, обнаженная, смотрела в потолок и ничего там не видела из-за пелены слез, окутавших ее глаза, а на чуть порозовевших губах вздрагивала победоносная улыбка. И чем дольше Макс смотрел на нее, тем сильнее он корил себя, просто морально уничтожая, расчленяя, измываясь, насмехаясь. И последняя минута счастья завершённой близости умерла вместе с надеждой отпустить ситуацию, придумать себе оправдания.

Макс вскочил на колени и уткнулся лбом в мятые простыни, упираясь головой в ее бок и издал звук, похожий на рев дикого зверя в отчаянии перед смертью.

– Господи! Просто меня, Саш! – вопил он дрожащими пальцами хватаясь ее за руку, бренно опущенную вдоль тела, отдыхающую после того, как страсть выкрутила их. – Прости меня, пожалуйста! Прости! Я – дурак! Дебил!

Саша повернула голову и уставилась на него. Макс не осмеливался оторвать лицо от простыни. Он боялся ее взгляда, упрека в ее взгляде, укора в черных глазах.

– За что ты просишь прощения? – спросила Саша и дотронулась до его головы, приглаживая взъерошенные волосы. Парень вздрогнул и интуитивно перевел красные глаза на девушку, не зная, как бы не провалиться со стыда. Хотя лучше бы провалиться! Исчезнуть, главное избежать дальнейшего разговора.

– За то, что я с тобой сделал, – прошептал он и закрыл глаза, целуя ее руку, и из закрытых глаз скатилась слеза, давно уже копившаяся, давно уже мечтавшая высвободиться и вот, наконец, ей удалось это сделать.

Саша улыбнулась и снова погладила его по голове. По ее коже промчались огненные символы, какие-то иероглифы, чиркнув черным цветом по белой коже и исчезли. Макс мог поклясться чем угодно, что видел эти знаки! Они абсолютно точно были покрыты огнем! Он не пил и не употреблял наркотики, был здоров как бык, никогда не имел никаких проблем наследственного характера. У него никогда не было галлюцинаций и провалов в памяти. Но спрашивать девушку об увиденном он не рискнул, мгновенно перестал себе верить. Он зажмурился, незаметно чуть тряхнув головой, вновь открыл глаза: чистая, ровная, гладкая кожа предстала перед его взором. Более того, она как будто стала еще более эластичной, гладкой и нежной. Все еще шокированный тем, что он увидел или ему померещилось, Макс практически забыл о том, что только что случилось между ним и Сашей.

– О чем ты думаешь? – Саша посмотрела на него. Ее глаза стали еще чернее, чем раньше. Блестели сильнее, чем сверкали раньше. Зрачки стали еще шире, хотя раньше казалось, что шире быть уже не может.

– Твои глаза, – Макс дотронулся до ее лица, совсем уже забывшись, пораженный безжалостно красивыми глазами девушки, не в силах оторвать от них взгляд, желая утопиться в них, нырнуть так глубоко, насколько они смогли бы позволить ему это. Но звонок его мобильного телефона разрушил быстро выстроенные иллюзии, мечты и желания.

– Да? – Макс схватил телефон на уровне инстинкта, ища в нем спасения и проклиная одновременно, – Слава! – удивился Макс, поняв, что даже не посмотрел, кто звонит ему. – А, да. Конечно. Сегодня? – Макс побледнел, – без проблем. Приезжай. Да, дома. Завтра на сутки. Сегодня отсыпаюсь. Ага! Давай, до встречи. – Макс повесил трубку и совсем растерявшись уселся на кровать, смотря в одну точку. – Твой брат придет через час, – Макс выговорил, чувствуя себя в опасности, словно его бросили в яму с голодными львами, которые вот-вот непросто сожрут его, а не оставят даже косточек. Ситуация казалась ему безвыходной и оттого его паническое настроение омрачнялось все сильнее, глубже, заставляя его нервничать и переживать. Несмотря на то, что сердце его стучало громко и быстро, что дышать было сложно, носом совсем не получалось, пришлось чуть приоткрыть рот, чтобы сквозь практически стиснутые губы вдыхать воздух, Макс все так же неподвижно сидел на кровати.

– Я сейчас уйду, – тихо ответила Саша. В отличие от неописуемого дискомфорта, который испытывал Макс, Саша чувствовал себя поистине прекрасно. Ее сердечный ритм был стабилен как никогда, разве что чуть замедленный, ее дыхание было тихим, и редким, излучающим полное умиротворение. Ее не смущало ни то, что случилось между ней и мужчиной, ни последствия случившегося и не весь мир, и люди в этом мире. Она поднялась с постели, подобрала одежду с полу, не глядя надела нижнее белье наизнанку, платье задом наперёд, смотав объемную гульку на голове, случайно оставив пару прядей на висках, воткнула в нее два карандаша крест на крест, не спросив разрешения у Макса. Подтерла испортившийся макияж, даже не глядя в зеркало, соответственно, размазала его еще сильнее. Натягивая колготки, практически порвала их своим острыми ноготками.

Макс, глядя на то, как собирается девушка, вдвойне чувствовал отчаяние. Он чихвостил себя и свой поступок столь интенсивно, что его губы безмолвно двигались, как будто он проклинал всех и вся.

– Ты платье задом наперед надела, – Максим шепотом указала девушке на ошибку, глядя на чуть душащую горловину платья, которая должна быть на шее сзади.

– Это вы неправильно относитесь к вещам и событиям, которые не имеют правильности или неправильности, – Саша насмешливо взглянула на него и вышла из комнаты.

Макс встал и тут же почувствовал тянущую и ноющую боль в икроножных и бедренных мышцах, да такую сильную, что стоило ступить как ему тут же отдавало в правую ягодицу и прошибало пояснично-крестцовый отдел. Хромая, Макс вышел в коридор. Неизвестно с какой скоростью одевалась девушка, но застал он ее в открытых дверях, выходящую из квартиры.

– Прости, что не успел помочь с анатомией, – вырвалось у Макса, хотя, откровенно говоря, он не собирался ничего говорить, кроме банального пока.

– Зачем ты так? – Саша взглянула на него из-за плеча, – напротив! Ты очень даже мне помог. – Девушка исчезла за углом лестничной площадки, а Максим простоял еще несколько минут, держась за ручку открытой двери, смотря в некуда, не в состоянии ни о чем думать.

– Ну как? Что нового? – Святослав расположился за столом, бегло рассматривая своего друга. Ну что с ним опять? Ведь не так давно Макс снова начал улыбаться. Ладно, пытаться улыбаться, но у него это получалось! Его взгляд ожил. Славка точно знал, что ожил! За столько лет тесного общения Слава видел Макса во многих состояниях. И неудачная любовь у него случалось уже не в первый раз, конечно, до этого не случалось летального исхода. Но Макс врач, без пяти минут судмедэксперт, уж кто-кто, а он точно должен был привыкнуть к смерти, к тому факту, что она постоянно рядом. Постоянно. А сейчас что? даже в глаза не смотрит, сидит как нашкодивший котенок, взгляд опущен, мямлит что-то нечленоразборное в ответ.

– Хорошо все. Нормально, – быстро проговорил Макс, так и не рискнув посмотреть на друга.

– Точно? – не поверил Слава, – ты не выглядишь так, что у тебя все в порядке. Что случилось, Макс? Чем я могу помочь?

– Все нормально, – Макс осмелился взглянуть на друга. – Сестра твоя заходила, – ляпнул он и тут же мысленно упрекнул себя, не понимая, почему он вообще это сказал.

– Сашка? – удивился Слава, – зачем и когда?

– Часа два назад, – соврал Макс, не задумываясь, – просила помочь с мочеполовой системой. Анатомия.

Святослав удивленно таращился на друга, явно не в силах понять смысл того, о чем говорил Макс.

– И? – выдавал он из себя. – Ты помог?

– Ну да, – пожал Макс плечами, потупив взгляд, – рассказал.

– Очень странно, – Святослав устремил взгляд прямо перед собой.

– Да, я тоже так подумал. Первым делом спросил ее, почему она не пришла к тебе с этой просьбой.

– Я не об этом, – Слава все еще пялился в выбранную невидимую точку, – я о том, что Саша анатомию знала лучше меня, еще когда поступала на первый курс. Она удивительно хорошо знает анатомию человека так, словно самолично побывала в каждой клетке каждой системы. Я, честно говоря, ни разу не видел ее с книгами по анатомии. Сколько раз я приходил к ней с вопросом, нужна ли ей помощь, а она, знаешь, сидела за столом, задумчиво рассматривая стену напротив, рисуя геометрические узоры на листочке, а книги по анатомии пылятся на полах стеллажа. И несмотря на все это, у нее твердая пятерка! Это необъяснимо! Я помню Николая Анатольевича! Чтобы получить у него пятёрку я сутками не спал, изучая анатомические атласы и через раз пересдавал семинары, а Саша… Я не знаю, как она это делает, – Слава загадочно посмотрел на Макса, на чьем лице отобразилось тотальное отчаяние.

– Это действительно странно, – вторил он эху, звучавшему у него в голове.

– А что она ответила, когда ты спросил про меня? – Славка чуть улыбнулся, готовясь послушать странный монолог своей сестры, переданный устами нормального человека.

– Что ты на свидании и тебе некогда, – Макс посмотрел снова на друга, – кстати, ты не говорил мне о том, что у тебя появилась девушка! – Макс позволил себе улыбнуться. Слава скривился под натиском громоздкого изумления, его губы превратились в рваный зигзаг, обнажив зубы с одной стороны, глаза сузились и в то же время порывались сбежать из орбит.

– Да, – согласился Слава непонятно с чем именно, – странно.

Макс ждал разъяснений и выражение его лица говорило об этом громко и публично.

– Что именно? – переспросил Максим, так и не дождавшись никаких звуков от впавшего в стопор Славы.

– Я и ей не говорил об этом, – Святослав перевел озадаченный взгляд на Макса.

3

Прошел первый семестр второго курса. Группа, в которой училась Саша, благоприятно закрыла сессию, отгуляла краткосрочные каникулы и оживленно ворвалась во второй семестр, ликуя и радуясь. Февраль завершал свои псалмы, укладываясь на покой, снимая погребальное одеяние с робко трепещущей земли, готовой встрепенуться и повернуться свежим, юным лицом к весне, шагающей во-о-он оттуда.

Компания Кирилла практически лишилась своего вожака. Кирилл был морально истощен, стал нелюдим, сидел один, страшился всех. Артем не узнавал своего друга, но и не очень-то пытался понять, что же случилось. Он все чаще приглядывался к Саше через призму Кристины и удручающих отношений с ней, которыми он был сыт по горло.

В то воскресение он гулял с Кристиной, чуждаясь ее. Девушка пыталась взять его за руку, но он прятал руки, ссылаясь на холод и логику: в кармане ведь теплее. Кристина пыталась шутить и развлекать парня, но Артем лишь делал вид, что слушает девушку. Он думал обо всем: об учебе, о скором лете, о будущем, о любимой музыкальной группе, которая через месяц приезжает в Москву на гастроли, а он не знает, каким образом выклянчить у родителей денег, о том, что завтра понедельник и надо бы подготовиться к латыни, о том, что его щетина стала пышнее и ему даже не хочется подбривать ее, а хочется показать всем. Разброс мыслей, скачущих как голодная саранча по засеянному полю, не смущала его. Он был готов думать о чем-угодно, лишь бы не слушать нескладный разговор Кристины. Девушка не обращала внимания на отрешенность парня и его однозначные мычания в ответ, но в тот момент она устала не обращать внимания.

– Мне надоело это, – сказала Кристина, придерживаясь стандартной своей интонации.

– Угу, – ответил Артем, глядя себе под ноги, прислушиваясь к тому, как скрипит снег под лакированными ботинками, в которых все ожесточеннее замерзали пальцы ног, намекая на то, что надо было надеть носки потеплее, а лучше зимнее кроссовки.

– Нам лучше расстаться, – Кристина взглянула на парня, спросив эксперимента ради.

– Да, – Артем чуть шагнул в сторону, чтобы наступить на снег, где еще не было ничьих следов, послушать будет ли здесь скрипеть. Кристина остановила его и внимательно посмотрела на его лицо. Щеки и нос такие красные! Густой пар вылит из широких ноздрей! Глаза живо бегают по лицу девушки, цепляясь за отдельные фрагменты, но не останавливаясь надолго.

– Что? – удивленно спросил он, не понимая, почему застопорилось движение.

– Ты меня не слушаешь, – Кристина сложила руки на груди.

– Опять ты начинаешь, – Артем отмахнулся и хотел было пойти дальше.

– О чем я только что сейчас говорила?

Артем, нахмурившись, посмотрел на нее со своего двухметрового роста. Кто б его знал, о чем она говорила! И не только сейчас! Обсуждала, наверное, одногруппниц, придурочную Аблебину, дотошных преподавателей. Но Артем ничего не отвечал, лишь только глазами изучал меняющееся выражение лица его спутницы даже не понимая, в лучшую ли сторону оно меняется или в худшую.

– Я сказала о том, что нам лучше расстаться, – заявила Кристина, горделиво вскинув маленькую головку, укутанную в шапку толстой вязки, наливного темно-синего цвета, оттеняющего ее не менее темно-синее глаза. Злые глаза. Недовольные. Кристина ждала извинений и раскаяний от своего парня.

– Я согласен с тобой, – ответил Артем вместо извинений и всего того, что ожидала от него Кристина.

– Ты опять не слушаешь меня.

– Нет, я слушаю тебя и очень внимательно, и действительно считаю так же, как и ты, что нам лучше прекратить это.

– Ты так решил из-за твоей матери? – вспылила девушка.

– Причем тут она?

– Ты думаешь я не знаю, что она ненавидит меня с того самого момента, как ты познакомил нас?

– Что? – изумился Артем, только сейчас в действительности обратив полноценное внимание на разговор, в котором оказывается участвовал.

– И не надо притворяться, что ты не в курсе. Наверняка она тебе все уши прожужжала! – Кристина была полностью захвачена собственными эмоциями, которые были далеки от реалистичных.

– Ты не права, – вздохнул Артем.

– Не надо! – отрезала она, – хочешь расстаться? Пожалуйста! Как будто тебя кто-то держит! – усмехнулась она, пожимая плечами. – Мне вообще плевать. Это чувство у нас взаимно. Я домой.

Девушка развернулась и пошла прочь, усмехаясь сама с собой. Зря она примеряла его фамилию, а как бы здорово звучало: Кристина Жук! Не то, что Иважская Кристина. Но да бог с ним. Больно надо!

Артем, неожиданно и приятно получив свободу, еще несколько секунд обдумывал произошедшее, дабы окончательно убедиться в настоящей реальности случившегося, а после направился к метро.

– Привет, Кирюх, – Артем позвонил своему другу, который соизволил взять трубку, что и удивило и даже несколько обрадовало Артема. – Чем занят? Я тут в двух станциях от тебя. Зайти вот хотел. Как смотришь на это? – Артем топтался у входа в метро, чувствуя как его пальцы, держащие телефон у уха, постепенно немели от промозглого холода, сжимающего их в испанский сапожок. Кирилл не ответил на вопрос, и ничего не говорил, а Артем мысленно кричал на друга, заставляя его сказать уже хоть что-нибудь. Ну хоть что-нибудь! Чтобы Артем уже наконец смог бы зайти в метро и снять перчатки, казавшиеся бесполезной штукой в тот момент, чтобы растереть пальцы правой руки, скованные холодом.

– Что скажешь-то? – Артем напомнил Кириллу о себе.

– Заходи, – промямлил Кирилл и повесил трубку. Это уже не удивило Артема, частично привыкшего к внезапной перемене весельчака и его странной тяги к отшельничеству.

Через две станции метро Артем вновь поднялся на улицу и буквально через 5 минут ехал в лифте на 15 этаж. Иногда он так сильно завидовал тем, кто живет у метро! Счастливые люди, которым не надо тратиться на автобусы или троллейбусы, чтобы уже в давке добираться до метро. И спать они могут гораздо дольше. И нервы у них целее. Но будучи студентом, Артем отмечал для себя кипу актуальных плюсов удаленного проживания от метро. Он мог поспать, пока добирается до метро. Он мог больше времени провести, подготавливаясь к семинару или экзамену.

Дверь ему никто не открывал, несмотря на то, что к домофону Кирилл подошел и дверь подъезда открыл. Артём вздохнул и нажал кнопку дверного звонка. И вот железная дверь лязгнула, внутри дернулся ключ и взору открылся подернутый тьмой коридор, а в открытых дверях появилась тощая фигура Кирилла.

– Здорова! – Артем протянул руку. Кирилл с секунду-другую изучал гостя тревожным взглядом, затем пожал руку и сделал шаг назад, пропуская друга вперед. – Я знаю, что в последнее время ты всегда хочешь побыть один, но тут такое дело, – Артем скинул ботинки, потирая руки, – меня Кристинка бросила, или я бросил ее. Черт его знает!

– Что это вдруг? – безразлично спросил Кирилл, пялясь на Артема так, словно впервые увидел его и то, что он видел совсем не нравилось ему.

– Сам не понял, – Артем повесил куртку и тоже уставился на Кирилла. Эта ситуация казалась ему весьма странной: пялиться друг на друга в темном коридоре! Чувство устойчивой неловкости впиталось в его ноги, поднимаясь выше, затягивая толстыми ветвями его тело, и Артем понятия не имел, что сделать, чтобы разрядить нависшую над их головами неловкость.

– Бывает, – ответил Кирилл, даже не шевельнув губами. И только сейчас, после того как глаза привыкли к полутьме, Артем увидел, что Кирилл чрезмерно бледный, будто у него всю кровь выкачали. Глаза впали, а черные, словно углем намазанные синяки под глазами, поглощали их когда-то яркий блеск.

– Слушай, чувак, – Артем положил руку на плечо друга, но тут же почувствовав острые кости, обтянутые дряблой, старческой кожей, и неприязнь, отдернул руку, скидывая с себя неприязнь. – Ты здоров? Ты неважно выглядишь.

Кирилл вздохнул и направился в свою комнату, позвав жестом руки Артема.

– Тём, – Кирилл закрыл за ним дверь в свою комнату, – мы же с тобой друзья?

– Конечно! – Артем чуть опешил от вопроса, но был уже рад, что Кирилл сказал хотя бы несколько слов, а не привычный односложный ответ, сказанный скорее невпопад и на отвали, нежели неся в себе хоть какой-нибудь смысл. – Всегда были и будем.

– Я могу доверять тебе? – Кирилл полностью проигнорировал пламенную речь Артема.

– Я разве когда-либо давал тебе повод не доверять? – обиженно спросил Артем. – Ты же знаешь меня с первого класса. Только благодаря нашей дружбе мы пошли на фельдшеров! Помнишь? Помнишь, сколько времени мы решали, куда бы поступить, чтобы обоих устраивало?

– Я не об этом, – Кирилл перебил поток нахлынувших воспоминаний друга, – я о доверии. Сидеть вместе за одной партой годами и доверять – разные вещи.

– Согласен, – Артем смутился, – но ты же знаешь меня! Ты знаешь, что я – могила!

Кирилл внимательно посмотрел на Артема. И тут его лицо исказила ужасная гримаса боли. Кирилл закашлял, усаживаясь на кровать, пряча лицо, закрывая его руками, омывая их слезами, которые, к радости Кирилла, Артем видеть не мог. Кашель усиливался, набирая необъяснимую мощь.

– Эй, бро, – Артем присел рядом, – чем помочь? Стукнуть?

Кирилл, задыхаясь от кашля, покачал головой, все еще прикрывая рот руками.

– Как же меня это достало! – прохрипел Кирилл сквозь душащий кашель.

– Что с тобой? – Артем не на шутку обеспокоился, незаметно отсев подальше от друга. – Ты болен?

– Нет! – рявкнул Кирилл и был атакован очередным приступом сильнейшего кашля. Внезапно все стихло. – Не болен, – Кирилл смахнул слезы с глаз и протянул руку, открыв ладонь. Артем посмотрел на ладонь: три зуба: восьмерка, шестёрка и пятёрка, если знания его не подводили.

– Какого черта? – закричал Артем, вскочив с кровати, не веря своим глазам, изумленно таращась на зубы, лежавшие на ладони Кирилла. – Ты только что выплюнул свои зубы, чувак! – тряся головой, пытаясь скинуть страшное видение, Артем пятился назад, даже не понимая, что уже давно упирается в закрытую дверь.

– Это не мои зубы, – Кирилл опустил взгляд и крепко сжал кулак, стиснув зубы.

– В смысле? – Артем чувствовал себя крайне неадекватно. Уже целая тьма недобрых мыслей успела проскочить у него и наверное самая безобидная это то, что его друг детства, Кирилл, оказывается психопат, и кому бы помолиться, чтобы этот психопат не зарубил его прямо сейчас, также потом демонстрируя кому-то другому уже его останки.

– Эта сука! – Кирилл вскочил с кровати, открыл ящик комода и бросил туда зубы. – Посмотри сюда!

Артем, опасаясь всего на свете, мысленно умоляя всех богов, чтобы они защитили его от всевозможных опасностей, издалека взглянул на содержимое ящика. Там были зубы, клоки волос и кровавые тряпки.

– Что за дьявол? – вновь заверещал Артем, тут же отпрыгнув от ящика. – Ты маньяк? Убиваешь людей и коллекционируешь их части? Чувак, что все это значит?

– Я просил о доверии, и ты обещал его мне.

– Да! – возразил Артем, – но ты забыл упомянуть в своей прелюдии о тайном ящике! С останками людей, черт тебя дери!

– Я готов объяснить тебе все, но пока ты не готов принять это, я не смогу рассказать, – Кирилл вновь уселся на кровать, потирая лоб и глаза. – Я не маньяк. Никого не убивал и ничего не коллекционирую.

– Тогда что это? – Артем кивнул на ящик, – из морга берешь? Фокусы стремные демонстрировать?

– Ты успокоишься?

– Серьёзно? У тебя полный ящик человеческих останков, а ты спрашиваешь, успокоюсь ли я? Ты в черную магию ударился? – тут же спросил Артём загадочным шепотом.

– Да что ж такое! – Кирилл вскочил с кровати, – может если ты дашь мне возможность объясниться, то тебе не придется выдумывать одну чушь за другой?

Оба парня замолчали и смотрели друг на друга так, словно впервые увидели и тут же узнали какую-то страшную тайну, которая будет стоить им обоим жизней.

Артем, охваченный страхом, едва был в состоянии контролировать себя и свою речь, думал лишь об одном: поскорее бы выбраться из западни, в которую он сам себя притащил. Кирилл же напротив, даже не думал о том, какое впечатление и эффект производит на своего друга залежами человеческих останков, к появлению которых он уже привык за последние месяцы, хотя, конечно, рад им не был.

– Что случилось? – набравшись сил и смелости, спросил Артем.

– Я кашляю, – Кирилл опустил взгляд, – и происходит то, что ты только что видел. Вначале жуткий кашель, который буквально выдирает мои легкие, а потом я выплевываю зубы, волосы или кровь.

– Ты сейчас серьёзно? – Артем улыбнулся скорее на нервной почве, чем потому что ему было весело. – Заканчивай это, чувак. Ты всегда славился мастером разыгрывать людей, но сейчас это уже не перебор. Даже для тебя.

– Хотел бы я, чтобы все, что со мной происходит было шуткой или тупым розыгрышем.

– Слушай, – Артем отошел от двери, в то время как любопытство все-таки взяло верх над природным страхом, – я понимаю, что мое поведение сейчас выглядит не очень в твоих глаза, как и твое, в общем-то, в моих, но я могу объяснить. Меня просто испугало то, что я увидел. Сейчас я взял себя в руки. Ты можешь открыться мне. Я готов к любой правде. Если ты кого-то убил, то, как говорится, давай вместе избавимся от трупа! – Артем говорил и сам не верил в то, что говорил. Ни при каких обстоятельствах он не хотел становиться соучастником преступления, тем более убийства. Он просто поменял тактику, предполагая, что общается с помешавшемся человеком и безопаснее всего не делать резких движений и не говорить резких слов, не провоцировать вспышку агрессии, дабы не оказаться очередной частью, бренно полеживая в ящике.

– Ты меня не слушаешь, Тём! – Кирилл впился в него глазами. – Эта сука сказала, чтобы я подавился ею. Не проходит и дня, чтобы я не выплюнул из себя зуб, волосы или кровь! Я больше, чем уверен, что она, чертова ведьма, прокляла меня!

Тут Артем решил, что его друг действительно тронулся умом, но уже был не в силах сдерживать шквал вопросов, крутящихся на языке.

– О ком ты говоришь? – выпалил Артем.

– Об Аблебиной! – крикнул Кирилл, утопая в очередной волне негодования оттого, что впервые он решил открыться и не кому-то там, мимо проходящему, а своему другу, которого он уже знает уйму лет, и друг не просто в ответ не понимает, но и не верит, словно насмехается над ним.

– При чем тут Аблебина? – задумчиво спросил Артем, вспоминая черноволосую девушку, вполне себе живую и активную, с густой гривой и кажется с целыми зубами.

– Послушай, что я тебе расскажу, – Кирилл зашептал, оглядываясь, словно боялся, что кто-нибудь услышит его. – Только выслушай меня до конца! Не перебивай, ладно?

Артем кивнул в знак согласия и Кирилл поведал всю историю, приключившуюся с ним еще в самом начале второго курса и о том, что последовало за этим. Артем слушал, не перебивая, как и обещал. И чем больше он слушал, смотрел на лицо друга, то и дело искаженное то одной, то другой эмоцией, окрашивающей его потухший взгляд в черные, панического настроения тона, тем больше понимал, что Кирилл не врет. Он верит в то, что говорит, его голос умоляет верить ему, его глаза словно повидали картину мрачного постапокалипсиса, руины домов и останки человечества. Его лицо с каждым сказанным словом, описывающим все то, что он чувствовал и испытал, менялось, а на нем все интенсивнее вальсировали отчаяние и нарастающая паника. И если даже ничего из сказанного не было правдой, Кирилл однозначно верил в действительность сказанного.

Эпитеты, страшные и порой сентиментально изысканные, которыми Кирилл описывал Сашу, наводили страх, еще больший, чем до этого испытывал Артем, когда увидел 3 зуба на ладони Кирилла. Артем всегда где-то в глубине души считал Сашу не просто психопаткой, но называть ее ведьмой или каким-либо иным словом, описывающим сверхъестественные существа, ему не позволяла сильная атеистическая составляющая и уверенность в слишком простом жизненном цикле человека: рождение – взросление – старость – смерть. Ничего более существовать не могло, кроме тонкого литературного слова: абсурд. И в конце странного рассказа Артём вовсе потерялся в собственных чувствах. Что ему надо сейчас чувствовать? Почему такая странная и тяжелая пустота в сердце, душе и голове? А что, если все, что сказал Кирилл, правда? Нет! Артем зажмурился, тряхнул головой. Такого быть не может. Не бывает! Он не маленький мальчик, чтобы верить в мистику или ересь, выражаясь языком, которого требовала текущая ситуация.

–Тём! – воскликнул Кирилл, – я понимаю, как это звучит, но я боюсь выйти из дома, потому что знаю, что чертов кашель вернется и я вновь выплюну что-то из себя! – Кирилл треснул кулаком по ящику. Нервы сдавали. – Я ходил к врачам. Я сделал рентген и узи брюшной полости. Знаешь что? А ничего! Я здоров как бык, меня хоть завтра в космос отправляй без подготовки! Я сдавал кровь на анализ, которую я регулярно отхаркиваю, – Кирилл прищурился и подбежал к столу, роясь в бумагах, – на! Смотри! Резус и группа крови, взятой из меня! – он протянул трясущейся рукой Артему результаты анализа. – А вот резус и группа крови, которую я отхаркиваю. Как тебе? А?

Артем смотрел на данные. Кровь 4-й группы отрицательная, та которую Кирилл выплевывал действительно отличалась от крови 1 группы с положительным резусом, описанной на анализе под именем Кирилла и его данными, и не мог поверить своим глазам. Как же так? Что из этого подделка? Такого ведь не бывает!

– Но… – Артём пытался собрать мысли воедино, чтобы что-то ответить, но слова подводили его.

– Да, – Кирилл горько усмехнулся, – но – это ничто, чтобы описать происходящее. И я понимаю твое изумление. Больше, чем уверен, что ты думаешь, что я вру. Да черт побери! – Кирилл вырвал анализы крови из рук Артема, – я бы сам на твоем месте никогда бы не поверил в то, что я рассказал, если бы! – он швырнул листочки с напечатанными буквами и цифрами на тонкой бумаге на стол.

– М-да, – Артем не знал, что ответить, – я разрываюсь между чувствами. С одной стороны – да, ты прав. Звучит как бред сивой кобылы. Но с другой, – Артем внимательно посмотрел на друга, – ты сейчас совсем не похож на человека, глаголющего шутки.

4

Артем поджидал Сашу после пар около входа в колледж. Она всегда уходила самая последняя из группы. Непонятно, чем она занималась после звонка с последней пары, но Саша выходила из здания спустя полчаса. В лучшем случае. Конечно, это уже никого не удивляло, даже одногруппники, которые внезапно привыкли к тому факту, что с ними учится сумасшедшая, чье место по-хорошему в спецшколе. Да и вообще, психопатка не может быть профпригодна к профессии медика! Но и к этому все привыкли! В жизни встречается много абсурдных и противоречивых вещей. К этому факу стоит действительно привыкнуть и стараться не думать, задавая вопросы «почему» и «за что». Ответов все равно никто не даст и не получит, а нервы уже взвинчены.

Артём почти целую неделю переживал и осмысливал разговор со своим другом, тщетно выискивая рациональность в его словах. И чем больше времени Артем проводил за обдумыванием, тем чаще ловил себя на мысли, что обретает веру. К тому же, теперь у него появился повод лично пообщаться с Сашей, о чем он тайно от себя мечтал уже некоторое время.

На улице февраль словно с цепи сорвался, будто мечтал и стремился заморозить все, у чего есть горячее сердце, насыщаемое не мнее горячей кровью. От холода сводило не только руки, но и все тело уже. Нос превратился в ярко красную морковку, наощупь напоминающую сосульку. Артем уже не чувствовал своего лица, но продолжал стоять у входа, не решаясь зайти внутрь погреться, дабы не вызвать у охраны подозрений, поскольку он сам себе казался подозрительным. К тому же, Артём не хотел, чтобы кто-нибудь видел его разговаривающим с Аблебиной и мгновенно стать посмешищем после.

Спустя еще только минут 15 Артем увидел Сашу. Она выпорхнула из колледжа как птица, томившаяся в железной клетке тысячи лет, внезапно вырвавшаяся на свободу. Пальто нараспашку, вокруг головы намотан черный шарф, полы которого нежно ворвались в поток ледяного ветра, словно плетью стегающего землю. Тонкие пальцы сжимали перчатки и не собирались надевать их, засовывая их в карман пальто. От нее словно жар шел, хотя ее ледяная кожа не выглядела разгоряченной.

Артем двинулся за ней по пятам, держа дистанцию примерно в метров 10. Он шел не сводя глаз с плавно двигающейся впереди фигуры. Холод, лишающий движений, мгновенно разжал свои ледяные оковы, предоставив парню полную свободу действий. Кровь начала быстрее циркулировать в окаменевших конечностях, давая все больше и больше тепла. Артем видел себя маньяком, преследующим свою жертву, которая и не догадывается о своей ближайшей судьбе. Он чуть улыбнулся над своими мыслями и свернул в парк за Сашей. Уже пройдя половину парка, девушка остановилась. Артем тоже. Он только сейчас отвлекся от своих мыслей, понял, где находится и что вокруг. В февральский зимний вечер в парке никого не было кроме него и девушки, стоявшей впереди словно монумент.

Она не оборачивалась и не шевелилась. Просто замерла. Так же как она это делала постоянно. Артём уже привык к внезапному оцепенению девушки. Сколько раз он видел это за полтора года совместного обучения? Достаточно много. Особенно часто петрификация захватывала внимание Саши на уроках анатомии. Аблебина могла бесперебойно и идеально рассказывать Николаю Анатольевичу тему семинара, потом внезапно замолкала, устремляла на преподавателя многозначный взгляд, но совершенно не понятный, и замирала как статуя. Не реагируя ни на свет, ни на движение, в принципе, не обращая внимания на жизнь, Саша могла так стоять 10-15 минут. Последний раз она простояла в кабинете анатомии до конца пары. Уже началась пара у третьего курса, а Аблебина продолжала стоять. Ее трясли, стараясь привести в чувства и даже давали нашатырь. Все безрезультатно. Только каким-то мистическим, самостоятельным путем девушка возвращалась в свое обычное состояние, окидывала тотально наплевательским взглядом аудиторию и преподавателя, усмехалась и делала вид или на самом деле считала, что ничего страшного и удивительного не произошло.

Да, как уже было упомянуто, Артем, конечно, удивлялся каждый раз, но привык видеть окаменелость живого человека. На парах. А сейчас он стоял в нескольких метрах от странной девушки в безлюдном зимнем парке. Ему было не по себе. «Не по себе» Артем хорошо освоил, проведя вечер в гостях у Кирилла. Много вопросов без ответов бороздило его разум. Были простые и сложные, тупые и слега заумные, короткие и длинные и все они так задорно перемешались между собой, подбирая ответ, которого не было и быть не могло.

Но долго размышлять о происходящем ему не удалось. Саша резко, практически затратив лишь секунду, повернулась и тут же впилась чернющими глазами в Артема, который вздрогнул от неожиданности и сделал шаг назад.

Девушка практически уничтожала его своим взглядом, наваливая на него огромную железобетонную плиту, которую, очевидно, у парня не было сил и возможности удержать на своих, внезапно ставших хрупкими плечах. Он чувствовал, как его корпус накреняется вперед, как сильно ему хочется склониться к земле, как неожиданно он устал, да так сильно, что готов свалиться на дорогу, запорошённую снегом, лишь бы только отдохнуть.

Саша чуть вскинула голову, веки слегка закрылись, но глаза она так и не отрывала от парня. Уголок ее губ вздрогнул, в попытках вздернуться вверх, но в итоге так и не рискнул достичь цели, опустился, придав суровой минорности выражению лица.

Артем первым пришел в себя. Он бешено окинул взглядом окружающие его деревья, укрытые пушистыми снежинками, посмотрел на пустые дороги, отдыхающие от вечно топчущихся ног людей и выгуливающихся собак, успел даже посмотреть на почерневшее небо: оттуда, словно жуткими, несущими смерть, белыми мушками, сыпался снег. Тонкий, острый. Лишенной той самой зимней романтики. Артём вновь прыгнул взглядом на девушку. Ничего не изменилось, разве что ее взгляд стал еще более тяжелым. Впитывая в себя растущий со скоростью света страх, Артем чуть улыбнулся, кивнул девушке и сделал шаг вперед. Он прошел мимо, притворившись, что изначально шел по своим делам и сейчас всего лишь продолжил тернистый путь.

Саша проводила его все тем же взглядом. Наконец, расслабилась и улыбнулась. Артем стоически шел вперед по парку, понятия не имея, куда его несет и главное, зачем. Он ругал себя, называя дурачком и трусом. Ведь он хотел поговорить с девчонкой и в последний момент струсил по каким-то необоснованным причинам даже для себя. Идиот!

Святослав ехал по третьему кольцу, толкаясь в пробках. Рядом с ним сидела сероглазая брюнетка по имени Марина. Хотя за три месяца отношений Слава привык называть ее Зая. Почему именно Зая он не знал. В принципе, раньше он не давал клички своим девушкам, горделиво считая все эти уменьшительно-ласкательные ребячеством, которое он уже давно перерос. И тут, на пороге своего тридцатилетия, на тебе! Зая! Марина не выказывала недовольства, Слава воспринимал ее молчание как согласие.

Он познакомился с ней на улице. С ним такое было впервые. По неширокой улочке, еще в начале зимы, он на своей «плоскодонке», как он называл свою любимую машину, буквально переползал лежачий полицейский. Краем глаза он заметил справа силуэт и глаза невольно скользнули в сторону объекта. По дорожке вдоль проезжей части неспешно передвигалась девушка, на ходу кутаясь в широкий вязанный шарф, борясь с распущенными волосами, которые то и дело мешали и запутывались в шарфе, выбивались из, казалось, уже готового кокона на голове. Она развернулась, подставляя ветру лицо, надеясь перехитрить стихию и все-таки упаковать непослушные волосы и голову шарфом. В этот момент Слава увидел ее лицо. Оно не выражало особенной красоты по современным меркам. Обычное молодое личико. Чернобровое, со светлыми глазами, хмурилось и щурилось, прикрывая глаза от ветра. Девушка все-таки намотала шарф, развернулась и пошла дальше. Слава скинул скорость с 20 км, установленных ограничительным знаком, до 5 км, медленно двигаясь вдоль пешеходной дороге. Девушка шла, Слава плелся сзади, собирая уничижительные возгласы и сигналы машин сзади. Взвесив все за и против, Слава рванул вперед, припарковался, едва найдя доступное место и бросился на встречу девушке. Познакомились. Обменялись телефонами. Встретились. Симпатия, сподвигшая Святослава на знакомство, усилилась. Девушка заинтересовала его и интерес изо дня в день становился сильнее.

Сейчас они, выбрав день заблаговременно, чтобы у Славы был выходной, несмотря на бушующий февральский холод, ехали на ВДНХ гулять.

С каждым пройденным метром движение становилось все более интенсивным, машин становилось больше, как будто они размножались почкованием прям на третьем кольце и уже к въезду в Лефортовский туннель, они стояли в глухой пробке.

Рука Марины лежала на его бедре, пальцы нежно поглаживали его. Ее взгляд был печально устремлен в туннель. Едва они въехали в черную, бледно освещенную пасть, Марина чуть сжала его бедро и вздрогнула.

– Зай, – Слава с легкой, воздушной улыбкой взглянул на девушку. Ее серые глаза потемнели, приобрели цвет мокрого асфальта. – Ты что? – Слава кивнул на сжимающую его бедро руку, – все в порядке?

– Да, – быстро ответила она, одарила его быстрой и испуганной улыбкой и снова уставилась на дорогу.

– Точно? – не поверил Слава и взял ее за руку. Чуть дрожала. Холоднела. Цеплялась за его рукукак за единственный шанс на спасение непонятно от чего. – Эй! – мягко позвал он, рассматривая устремленный вперед профиль девушки. – Расскажи!

Марина снова вздрогнула и повернулась к парню. Ее черные зрачки мгновенно среагировали на слабый свет, раздувшись как воздушнее шары.

– Это Лефортовский туннель? – спросила она. Слава нахмурился, вспоминая, где они сейчас находятся. Он посмотрел на табло на GPS системы и мышцы его лица расслабились. – Да, Лефортовский туннель. А что?

– Я так боюсь этого места, – вжавшись в кожаное сиденье, прошептала Марина. Машина медленно двигалась вперед, дыша в задний бампер впереди едущей машины, освещая грязный номер из трех семерок. Радио, крутившее расслабляющую музыку, вдруг зашипело, зачихало, а затем замолчало. Слава перевел взгляд на дисплей.

– Просто связь пропала, – сказал Слава сам себе, – мы ж под землей. Чем вызван страх? – он снова улыбнулся, поцеловав ее ручку, крепко сжимая тонкие пальцы между своих.

– Аварией, – Марина, смутилась, постоянно оглядываясь.

– Аварией? – удивился Слава.

– Да, я ехала на такси, машину занесло и ее кубарем крутило по всему туннелю. Я не знаю, как я выжила… Перед въездом в туннель растянулась фура, перекрыв дорогу и скорая долгое время не могла проехать ко мне. У меня была сломана нога, от боли я теряла сознание, потом снова приходила в себя, чувствовала боль и видел вокруг все тот же туннель. Мне казалось, что меня никогда не спасут. Что я умру! – Марина закрыла лицо руками и шмыгнула носом.

Слава молчал. Он не знал, что ответить и стоит ли. Он практически не чувствовал милосердия и сострадания к бедам людей, упорно считая, что каждому воздается по заслугам. Кто-то называл бы его бессердечным, прирожденным хирургом-потрошителем. Кто-то посчитал бы, что Слава примет иные суждения, когда воздастся ему по его заслугам, о которых он ничего не будет знать, не будет и понимать, постоянно спрашивая за что. Сам же он считал себя рационально-мыслящим человеком. Он физически не мог переживать за всех тех, кому плохо. Таких слишком много в мире. И никто не может испытывать так много жалости ежеминутно потому, что ежеминутно кому-то плохо и кого-то надо пожалеть. Искреннюю жалость невозможно испытывать ко всем! Вот, как считал Слава. Ему, безусловно, было неприятно слышать, то девушка пережила такое потрясение и боль, но никто не застрахован от ужасных потрясений, несчастных случаев, смерти. Это факт. Но вряд ли подобная речь смогла бы утешить девушку.

– Я больше никогда не повезу тебя через этот туннель, – Слава снова поцеловал ее руку и улыбнулся. – Не думай об этом. Сейчас такого точно не произойдёт. Посмотри! – Слава окинул взглядом стоящие вокруг машины. – Мы в глухой пробке! Никто не разобьется.

– Да, – Марина осторожно вытерла глаза, чтобы не размазалась тушь, – я это понимаю. Просто я боюсь. Боюсь находиться здесь. Боюсь, что этот туннель никогда не закончится, что я снова не смогу выбраться отсюда. Рухнет. Сломается.

– Давай мы успокоимся, Зай! – чуть повысив голос, строго сказал Святослав, серьёзным, командным голосом, каким он привык пресекать слабые попытки пациентов и их родных учить его жизни или того хуже, хамить.

Марина неуверенно, но поспешно закивала головой. Она и сама понимала абсурдность своего страха, но заглушить его, скрыть или просто избавиться не могла.

– Я запомнил. Больше мы сюда ни ногой, – Слава стиснул ее руку, успокаивая легкую дрожь. – Но сейчас я не могу развернуться и уехать, – он пожал плечами, грустно посмотрев вперед. Конца туннеля действительно не было видно. Радио так и не работало. Становилось душно. Слава включил кондиционер. Машина зашумела, зашуршала и в лица подул прохладный воздух. Правый ряд тронулся, медленно продвигаясь вперед. Тошнотворно медленно. Лучше совсем не двигаться, чем двигаться так. Слава засмотрелся вдаль извилистого туннеля. Что-то темное неслось по черному потолку, как облако. Чья-то тень. Но чья? Слава медленно осмотрел туннель, но нигде не было видно двигающегося объекта, который мог бы отбросить подобную тень. Черное пятно двигалось, не сбавляя скорости и чем ближе оно было, тем больше напоминало тень парящей птицы огромных размеров. Слава вдалеке слышал голос Марины, но он не понимал, о чем она говорила. Его глаза следили за движением тени по туннелю. Чернота достигла места, где стояла машина Славы и замерла над ней, окунув в легкий мрак встревоженность на лице мужчины. Марина повысила голос, явно уже пытаясь докричаться до Славы. Он же, устремив взгляд к потолку, схватившись за руль, безмолвно таращился на жуткую тень, зависшую над ними на потолке. Девушка плакала, напуганная странным поведением друга, целиком погрузившись в воспоминания страшной аварии, где судьба принудила ее участвовать. Вспоминая то, как тогда водитель тоже отвлекся от дороги, стеклянными глазами смотрел в раскрывающуюся черную глотку туннеля.

Машины сигналили, требуя движения от парализованного серого цвета седана, пытаясь разбудить отвлекшегося водителя. Но Слава ни на что и ни на кого не обращал внимания, кроме зачаровавшей его тени на потолке.

И уже только когда сильный толчок обрушился на его плечо, Слава отвел глаза от тьмы и тут же его сознание приступило к анализу ситуации, в которой его хозяин находился уже энное количество времени.

– Что? Я… – Слава оглядывался, ничего не понимая, смотря на агрессивные лица водителей, гневно выкручивающих руль, чтобы объехать застопорившуюся машину. Смотрел как их губы открываются и без умения читать по губам, Слава понял, как страшные проклятия изрыгают эти губы. – Еж твою мать! – выругался он, снимая ногу с педали тормоза, перенеся ее на тонкую изящную педаль газа. И Слава, и Марина приготовились к резкому рывку машины, который наконец позволит рвануть в образовавшийся пустой ряд впереди, но рывка не последовало. Машина издала печальный и уставший звук и все электроника, светящаяся нежными, теплым цветом, просто отрубилась, заглушив в одну секунду машину.

– Ну это еще что такое? – возмутился Слава, тут же в голове перебирая возможные оправдания и причины поведения машины. Ничего адекватного и возможного на ум не приходило. ТО делал недавно, перед тем как продлевать страховку еще на год. Бензин заправлял, бак полный. Машине всего три года. Эксплуатировалась правильно. Марина заскулила и вой ее отчаяния действовал Славе на нервы. Он и сам понимал, что застрять в туннель – ситуация малоприятная. Сам мысленно метался между вариантами решения проблемы. И ему сейчас не нужны были сторонние причитания и окрепшая паника! Он перевел сумрачный взгляд на девушку. Она закрыла лицо ладонями, всхлипывала, не в силах смотреть на мрачный туннель. Страх, терзавший воспоминания и Марину, почувствовал свою не дюжую власть и буквально рвал нервные клетки на части, гогоча басом, подзвученным акустикой склепа. Девушку трясло, и Слава видел дрожь, колотившую девчонку. И как бы ему не хотелось крикнуть, чтобы Марина замолчала, прекратила свои душераздирающие подвывания, нервирующие еще больше, чем заглохнувшая машина, он не мог так сделать.

– Зай, – он взял ее за руку, пытаясь увидеть ее лицо, спрятанное за растопыренными пальцами. – Иди сюда, – вздохнул он и обнял дрожащее, горячее тело, едва не бьющееся в панических конвульсиях, честно говоря, опасаясь, что девчонку сейчас долбанет гипертонический криз или паническая атака. – Послушай меня, – попросил он, взглянув в ее заплаканные глаза, перехватывая сосредоточенное на туннеле и собственном страхе внимание. – Все в порядке. Слышишь? Я не сплю и не пьян. Я контролирую ситуацию. Не так хотелось бы мне, – чуть улыбнулся он, – но я понимаю, что происходит. Зай, все под контролем, – он поцеловал ее в лоб, – больше ты не окажешься в подобной ситуации, которой ты так боишься. Я обещаю, – шептал Слава, пока его глаза, лишившиеся привычного голубого цвета, захваченные расширенными зрачками, снова навязчиво изучали мерзкую тень на потолке над заставшей машиной. Слава мысленно спрашивал себя только один вопрос: что или кто может отбрасывать такую широкую, странной формы тень в туннеле?

Девушка ничего не отвечала ему, разве что только тихим, смирившимся посапыванием, а Славка не решался отпустить ее из объятий, усиленно решал, что делать дальше и единственное, к чему он склонялся уже со 100% уверенностью, так это вызвать эвакуатор, отправить машину в сервис и там уже, без рыдающей девчонки на плече, разобраться с приколом, который отчебучила любимая, холеная машина. Среди чувств смятения и понимая происходящего, Слава сам ощущал нарастающий страх. Зависшая над головой тень вызывала неприятные чувства, ассоциации и понимание, что она не просто так зависла именно над его машиной. На ум лезли мысли, от которых Слава всегда открещивался и уничтожал в себе любое намерение обдумать их. Он знал и не раз слышал россказни о Лефортовском туннеле и мистике, связанной с ним. Здесь практически каждый без причин день бьются машины. Они просто едут, а потом внезапно разбиваются. Говорят, что все это проделкам призраков, что на многочисленные аварии влияет аномальная зона, где построен туннель. И все эти байки вызывали у Славы сардоническую ухмылку в моменты, когда он не был в туннеле. Но теперь, находившись в заглохнувшей машине, 30 метров под землей, в бетонной трубе, где не видно ни ее начала, ни конца, Слава почувствовал необъяснимый страх. Да еще девчонка и ее паника критически влияли на трезвость суждений парня.

Неожиданно черная тень словно раскрыла еще шире свои черные невидимые крылья и устремилась вниз, на машину Славы. Мужчина зажмурился, крепко стиснув в объятиях девушку, умоляя себя только не кричать, чтобы не прибить Марину своей паникой. Тень ударилась о крышу автомобиля и рассыпалась на множество черных пиксельных квадратиков, которые тут же сползлись к машине, скрывшись под ее днищем. Вокруг тут же посветлело, машина сама завелась и включила мягкий свет, осветив панель приборов.

– Ух, – Слава улыбнулся, незаметно стирая пот со лба, – видишь! Все в порядке! Поехали.

Не помня себя от страха, вцепившись в руль с такой силой, что пальцы побелели, а на руках образовались временные вмятины, Слава стремился скорее выехать из туннеля, сотню раз уже пообещав себе, что больше он ни ногой в это адское место…

– Саш! – окликнул Артём девушку, вернувшись на место, где оставил Сашу минут десять назад. Набродившись по холодному парку бесцельно, Артем решил вернуться на Нахимовский проспект, решив, что Саша уже ушла. Он был удивлен, когда, возвращаясь по аллее, увидел стоявшей силуэт девушки на том же месте, где они расстались. Парень изумился до глубины души, глядя на девственно свежий снег вокруг застывших ног девушки, успевший выпасть за время его отсутствия, понимая, что Саша даже не шевельнулась за все это время, пока он бродил по окрестностям парка, промерзнув до костей.

Девушка вздрогнула и перевела недоумевающий взгляд на парня, словно впервые видела.

– Гуляешь? – спросил он, подойдя к ней и поёжившись от холода, глядя на расстегнутый пуховик девушки и озябшие, покрытые синеватым оттенком пальцы, вцепившиеся в черный шарф, свисающий с ее полуголой шеи.

– Я замерзла, – ответила Саша, очень быстро моргнув несколько раз подряд, словно скидывая с себя невидимую пелену задумчивости и растерянности.

– Может, тебе застегнуться надо? – Артем кивнул на расстегнутую молнию. Саша проследила за его взглядом и удивлённо уставилась на расстёгнутое пальто, явно не понимая, как так вышло, что она стоит посреди парка, с неба сыпется снег, а на ней нет перчаток и пальто нараспашку. Она шевельнула пальцами, держащие шарф и на этом все движения прекратились, словно пальцы примерзли к ткани и оторвать их сейчас не представляется возможным, в противном случае, замерзшая кожа останется клоками висеть на шарфе. – Помочь? – спросил Артем, без задней мысли сделал еще шаг к ней. Именно в тот момент он не ощущал никаких привычных негативных эмоций и подсознательных страхов, стоя так близко к этой девушке.

Саша кивнула и чуть улыбнулась, медленно поворачиваясь к парню. Артем стянул зубами перчатку и проворно застегнул молнию, чувствуя себя героем рыцарского романа. Девушка смотрела на него, словно на книгу, читая строки, абзацы и главы на его лице. Неверное, впервые ее взгляд был мягким и не обременённым суровостью.

– Перчатки есть? – Артем посмотрел на ее руку, пальцы, все еще сжимающие шарф.

– В кармане. В левом. – Саша чуть повернулась боком к Артему. Ни секунды не мешкая Артем нырнул рукой в широкий карман черного пальто, стараясь поскорее нащупать теплые перчатки. Исследуя глубокий карман, пальцы его ненароком коснулись плавной линии фигуры, которую должен был бы созерцать Микеланджело и Боттичелли, рисуя серафимов и римских, греческих богинь на сводах старинных соборов, окутывая женский стан удивительной красотой, грациозностью и изяществом. Артём почувствовал прикосновение к девушке так, словно дотронулся до чего-то божественного, чего-то, что до этого момента не существовало ни в его сознании, ни в воображении, ни в приобретенном опыте. Прикосновение к изгибу, переходящему с тонкой талии к округлым бедрам вызвало в нем множество положительных эмоций, которые он не знал, как описать, даже для себя самого, чтобы лучше понять, что он действительно почувствовал. Но тут же вступивши в жестокий поединок с совестью и детским мальчишеским смущением, Артем отдернул руку, резко вытащив перчатки из кармана.

– На! Держи! – протянул он ей вещицы, умоляя взглядом, чтобы она поскорее взяла свои перчатки, чтобы он больше не прикасался ни к ней, ни к ее вещам, чтобы не ощущал дурацкого чувства, будто бы он трогает линию воды, омывающую под натиском лёгкого прилива мягкий песочный берег, шурша песчинками, укутывая их в густую чистую пену.

Саша всего лишь улыбчивым взглядом ответила парню, но остекленевшие от лютого холода пальцы все еще крепко держали шарф, свисающий в бесполезном хаотичном бардаке с ее открытой морозу шеи.

Артём вздохнул, воспринимая монументальное обездвиживание девушки как безмолвную, скоромную мольбу помочь ей избавиться от холода, потому что самостоятельно она была уже не в состоянии сделать это. Он, с невиданной ранее нежностью, насмешливой и дикой для себя, с ее, в принципе, слишком ранним появлением в его сердце, дотронулся до руки девушки, отцепляя пальцы от ткани и поднося к губам ее руку, обдавая кожу горячим, пронзительным дыханием, даря свое тепло, тут же спешащее согреть измученную холодом кожу.

Едва ее пальцы изобразили, попытались изобразить хоть какое-то движение, хотя бы тусклое его подобие, Артем испытал прилив настоящей радости. И в то же время, он был преисполнен теми чувствами, о которых редко он знавал, да и не испытывал прежде в том объёме, в который погрузился здесь, стоя в парке, скованный последним дыханием зимы. Все эти чувства были впервые и диковинные, он не понимал, как относиться к ним. Сохранить их? Проглотить и забыть? Запомнить, что бывает радость, отличающаяся от усмешки и издевки? Запомнить, как прикасаться его пальцы легко могли к девушке? Или забыть? Не выглядит ли он хлюпким посмешищем в глазах этой девушки?

Напугавшись собственных переживаний, Артем поспешил отдернуть руку, практически силком впихивая перчатки Саше в руки.

– Надевай скорее, – как можно безразличнее сказал он, нервно оглядываясь по сторонам. Саша, дрожащими руками, послушно натянула перчатки, не сводя глаз с парня. Они словно спрашивали его: «что происходит?», ища ответа в скользящих одна за другой эмоциях, претерпевающих полярные изменения в мимике. – Не хочешь прогуляться? – Переборов стену сомнений и смущений, боязнь умереть от холода, спросил Артем. Хорошо, что зима могла взять на себя ответственность за внезапно вспыхнувшие красным огнем щеки, ни капельки не похожим на цвет, проявляющийся под мазками зимы. Но Артем, как и большинство людей, был дилетантом в красках, называя красный и все его оттенки красным, лишая столь многогранный цвет изысканности и возможностей, оскудняя его, делая примитивным красным кружком, изображенным в детской обучающей книжонке. Зато Саша, которой не было чуждо многообразие палитры человеческих цветов и природы, конечно, заметила румянец на щеках Артема и тут же поняла, что зима и ее злющий мороз совершенно ни при чем здесь.

– Прогуляться? – переспросила она, склонив голову на бок, изобразив понимающую улыбку на губах, но сохранив свое тотемное безразличье во взгляде.

– Да, – смутившись, но не подавая виду, ответил Артём, с ужасом в сердце ожидая насмешливого отказа. Девушка окинула его изучающим взглядом и затем устремила бездонную черноту своих глаз в его. – Ты еле держишься на ногах, друг мой сердечный, – Саша сняла перчатку и дотронулась до его щеки. Артём тут же вздрогнул: ее ручка, 5 минут назад ледяная как свежесломанная сосулька с крыши, теперь была горячая, словно у девушки было лихорадка, несовместимая с жизнью. Ее пальцы буквально обжигали его обмерзшую кожу, заставив шагнуть в сторону, чтобы поскорее избавиться от болезненного прикосновения.

– Не надо, – прошептала Саша и крепко схватила его за запястье, стиснув с такой силой, которой не бывает у девушек, да и у людей, в принципе. Артём вовсе опешил, жалея, что не прошел мимо второй раз.

– Не может быть, – отчаянно буркнул Артем, чувствуя, что словно вокруг его запястья были надеты горящие ярким пламенем кольца. – Какого черта? – крикнул он и рывком выдернул руку.

– Ты пришел говорить о своем друге, – Саша внимательно посмотрела на парня. Смутившись от такого утверждения, Артем запнулся, слова смешались, буквы поменялись местами и конкретных слов он так и не смог сказать.

– Как ты… – промямлил он, – я не… ты знаешь, – Артем пытался что-то сказать, но ничего не получалось, что несомненно веселило девушку. Она разглядывала смятение на его лице, робкую, вздрагивающую улыбку, которая ничего не означала.

– Ты можешь быть со мной откровенным, – Саша взяла его за руку, и парень тотчас почувствовал неясного происхождения успокоение.

– Ты очень странный человек, – почему-то сказал он. Артём не хотел говорить этого, это была просто мысль, почему-то выскочившая из его рта в итоге.

– Почему? – удивилась Саша. Ее удивление было искренним. Много людей, с кем она разговаривала, многие из них улыбались ей в глаза, многие кивали в такт ее словам, кто-то избегал общения с ней, кто-то наоборот, напрашивался на сакраментальный диалог, но никто никогда не говорил ей, что она – странная. Почему? Почему Артём сказал о ее странности? Что такого она сделала? Что вообще может означать странный по отношению к людям? Странный человек – этот тот человек, чье поведение не вписывается в рамки стандартов и банальностей? Или тот человек, чье поведение, наоборот, кощунственно вырывается за любые рамки, стирая границы дозволенного? Что люди имеют в виду, говоря, что этот или тот человек – странный? Воспринимать ли это как оскорбление или как комплимент? Смутиться и покраснеть в ответ или наоборот, обидеться и больше никогда в жизни не говорить с этим человеком? Что делать? Саша растерянная, молчаливо смотрела на Артема, пытаясь понять глубину, если таковая была, его эпитета.

– Я не знаю, – Артем улыбнулся, отвел глаза, стесняясь самого себя. – Просто ты не такая как все, – искренность, с которой говорил Артем, поражала и обнажала его. Он чувствовал себя голым, стоя среди галдящей толпы, тыкающей в него пальцами, смеющейся над его несуразной наготой. Зачем она обнажила его? Как она обнажила его? Почему он испытывал именно эти чувства? Чувства радости и снохождения с последующим облегчением? Ни на один из томительных вопросов у него не было ответов и, откровенно говоря, он и не старался найти их. Иногда такое случается, что вопросы беспричинно рвутся оккупировать разум и в итоге оккупируют, но они такие никчемные, безжизненные и безынициативные. Они просто есть, и они не хотят, чтобы на них нашли ответы. Они просто есть, чтобы на них обратили внимание. И Артем, обратив внимание на целый список таких никчемных вопросов в неглиже, тут же плюнул и вернулся к изучению удивительных черт лица девушки. И что же он думал по этому поводу? Черные глаза, не знающие, что такое конец, окончание, завершение в конце концов, испытывающие смотрели на него. Нравились ли ему ее глаза, чья глубина измеряется неведомыми доселе мерами? Да! безусловно! Ему нравился их насыщенный цвет, который словно обволакивал его густой, призрачной пеленой, тут же слипающейся так крепко, что ничто в мире не смогло бы разомкнуть эту сцепку. Ресницы, закрученные кверху, наивно пытающиеся дотянуться до тонкой линии бровей, хлопали, помогая векам увлажнять глаза, так живо и рьяно любующиеся миром вокруг. Нижнее веко казалось подведенным едва заметной черной тонкой линей, но это линия только казалась. Только в тот странный момент, стоя так близко к девушке, Артем сумел разглядеть, что то не была лёгкая линия, а густо растущие ресницы, формирующие удивительную тонкую полосочку.

Нравился ли ему ее нос? Да! определенно! У девушки был тонкий, прямой нос, маленькие узкие ноздри, настолько узкие, что порой казалось, что она испытывала недостаток кислорода, вдыхая через них воздух. Может, поэтому она была такой бледной? Но нос, как отдельная черта ее лица не вызывала у Артема чувства отвращения.

А что насчет ее губ? Чуть пухлая верхняя губа едва касалось нижней. Окрашенные природным недостатком гемоглобина в чуть синевато-фиолетовый цвет по краям. В середине все-таки смешно и неуклюже преобладал погано бледно-розовый цвет увядающей розы, но по каким-то причинам привлекающий внимание, притягивающий его как будто сильнейший магнит. Рельеф губ вызывал у Артема двоякое ощущение. С одной стороны очертания были слишком правильными, до блевоты правильными и ровными. Кругом идеальная блажь. А с другой, уникальная правильность поражала его восприятие. Как часто человек встречает совершенство в лицах других? Бывает такое, согласитесь! Но насколько совершенство является совершенством? Спрашивают ли себя люди, что такое совершенство в момент утверждения, что эти губы и только эти совершены? Не спрашивают. Совершенство, свое личное, индивидуальное, живет в сознание каждого человека. Мы часто сталкиваемся с ситуациями, когда звучание одной и той же песни для одного является звучанием арф, а для другого очередной повод почувствовать неприятные, толкающиеся комки в горле, порождающие и провоцирующие опустошение желудка не совсем привычным путем. И так во всем, что окружает нас, будь то музыка или кино, или очертания губ девушки напротив. Но Артем погряз именно между двумя противоречивыми чувствами обожания и ненависти.

Зубы. Кривые. Верхние чуть выпирают, нависают над нижними, чуть удлиненные клыки, напрашиваются на прием к ортодонту и в то же время на комплимент японской «мимимишности».

– Не такая как все? – переспросила Саша, – это ты так пытаешься спрятать «ненормальная»?

– Нет, – Артем тут же затряс головой, – ни в коем случае. Нет, – он говорил искренне и сам не понимал, почему. Ведь неоднократно он мысленно называл девчонку именно ненормальной. Неоднократно, находясь в компании друзей, он высмеивал ее, употребляя более жесткие слова в отношении нее. Но в тот момент, он словно забыл о своем настоящем чувстве и мыслях о Саше.

– А как тогда? – девушка улыбнулась и, наконец, отпустила его руку, позволив испугавшемуся кровотоку рвануть в сжавшиеся русло.

– Необычная, – парень улыбнулся и опустил голову. – Ну так что? Пройдемся?

– Давай, – Саша пожала плечами, безразлично кивнув в сторону аллеи.

Они прошагали по кругу в парке около двух часов, разговаривая обо всем. Совершенно обо всем. Для Саши, что несказанно удивляло Артема, не существовало тем, в которых она не была бы достаточно осведомлена. Учеба? Пожалуйста! Саша рассказывала интереснейшие факты из медицины, о которых ни рискнул бы заикнуться ни один из преподавателей на 2-м курсе. Техника? Пожалуйста! Оказывается, Саша прекрасно была осведомлена не только в вопросах функционирования человеческого организма, но и механического. Она проводила сравнения между живым и неживым, закладывая один и тот же смысл: и то, и другое жаждет жить, но одно пройдет по своему близкому, затоптав, искалечив и плюнув, но выживет, а другое молча умрет, проржавев, переломав горемычные шестерёнки. Конечно, дело не в том, что механика куда более благороднее, нежели человек. Нисколечко! Дело в том, что механика лишена души и сознательного разума и только поэтому молчаливо и так благородно принимает смерть под прессом. Одарите железный механизм разумом, поселите в нем душу и вы получите безжалостного убийцу, стремящегося уничтожить, искоренить любое живое и неживое, что представляет хоть малейшую угрозу. А так, эти двое, груда железа, снабженная или нет электричеством и человек слишком похожи. У обоих есть органы, которые могут болеть и обоим нужен врач, который может их вылечить.

Философия? Пожалуйста! Казалось, у Саши на любую ситуацию была припасена фразочка, взятая из тех или иных трудов того или иного философа и Артёма удивляло, что то была не просто фразочка, брошенная в удачном благозвучии, коррелируется с разговором, а то, что Саша открывала фразы, описывая и легко сравнивая вложенные знания и смысл с тем, о чем говорилось. Но так как Артем не чувствовал себя сильным в философских изречениях и суждениях, и уж тем более в понимании их, он старался поскорее сменить тему.

Психология? Пожалуйста! Дружба, любовь, ненависть, все что может испытывать человек не смущало Сашу, но смущало Артёма, поэтому и здесь он, как ему казалось, ловко увиливал от прямых ответов.

Но за все время разносторонней беседы Артем так и не рискнул спросить Сашу о том, что происходит с Кириллом и имеет ли она к этому какое-нибудь отношение. Его терзала несвойственная скромность и смущение. К тому же почему-то именно в глазах Саши он не хотел выглядеть дурачком.

Общаясь со странной девушкой, идя рядом с ней, периодически как бы невзначай дотрагиваясь до ее руки, Артем все чаще и чаще ловился себя на мысли, что Саша – неординарная и интересная личность и то, что он чувствует, есть ни что иное, как симпатия. Простая, человеческая симпатия, которая иногда может и возникает между мужчиной и женщиной. И это вовсе не та симпатия, когда у парня в штанах кровь начинает циркулировать быстрее, уплотняя инстинктивное желание, а у женщины становится горячо и сводит ниже живота! Та, человеческая симпатия. ЧЕ-ЛО-ВЕ-ЧЕ-СКА-Я, а не животная! Если еще помнится, что значит «человеческая».

Артем переживал растущий интерес к жизни, к сознанию, к чувствам и эмоциям девушки. Ему вдруг стало интересно все, что она делает, что делается с ней. Ему захотелось защитить ее потому, что в тот момент она казалась такой беззащитной, насквозь пропитанной своей утонченной странностью, ежесекундно обрекающей ее под удар общественного негатива и давления. Артем мог покляться, что сейчас он никогда бы не струсил! Он чувствовал себя сыном Зевса и Алкмены, ничем и никем несокрушимый, лишь бы дать защиту этому нежному созданию, чьи мысли и душа были столь тонки, что малейшее движение воздуха могло разорвать их в ультратонкие нити.

– А что сподвигло тебя на прогулку со мной? – внезапно спросила Саша, даже не скрывая улыбки, кричащей о том, что девушка знает о первопричине.

– Что? – Артем в одну секунду растерял всю свою браваду, а смущение и растерянность вернулись.

– Ты шел за мной от самого колледжа. Не стоит отрицать, хорошо?

– Да, это так, – Артем изучал засыпанные снегом деревья, словно просил у них помощи, – я просто… Я не знаю. Мне хотелось пообщаться с тобой. Мы все-таки учимся в одной группе, а кроме привет-пока наше общение дальше не заходило.

– Странно, – Саша пошла вперед, рассуждая сама с собой, – я была уверена, что ты здесь из-за Кирилла.

– Не совсем. Я знаю, что у Кирилла проблемы, о которых я не хотел бы сейчас распространяться, – Артем решил сыграть в открытую, – но, рассказывая мне о них, он упомянул о тебе. Я просто хотел спросить, что произошло между вами?

– Между нами? – Саша рассмеялась. – Ничего из того, чего хотел бы твой друг. Знаешь, я не люблю злых людей. Не люблю, когда они проявляют свою злость в отношении более слабых. Я хочу, чтобы такие людей страдали и так как они считают себя сильными, соответственно, страдать они должны сильно. Без каких-либо поблажек, – девушка вперла в Артема черные глаза самого черного бархата и Артему снова стало не по себе. Он словно от сна очнулся, испугался, заметался, прячась от пронзительного взгляда.

– Кирилл не злой, – Артем попробовал улыбнуться, сгладить углы, вырисовывающиеся из острого разговора.

– Правда? – Саша усмехнулась.

– Да, я никогда не видел и не слышал, чтобы он делал кому-то плохо.

– Почему ты оправдываешь его?

– Потом что я знаю его…

– Нет, не знаешь, – Саша перебила парня и подошла к нему, не отрывая взгляда, – зачем ты здесь?

– Кирилл считает, что ты прокляла его, – как на духу выпалил Артем, не понимая зачем и самое главное, что сподвигло его сказать то, что он обещал хранить в секрете.

– А ты выступаешь как кто? – девушка приблизила к нему свое лицо, которое в тот момент уже не казалось Артему столь милым и привлекательным. – Его адвокат или прокурор?

– Я его друг, – пожал он плечами.

– Друг? – удивленно, с некой раздраженностью спросила Саша.

– Да.

– Ваша дружба – тлен, как и дружба многих других. Выгодные взаимоотношения, скорее даже в одностороннем порядке не могут быть названы дружбой. Это тлен. Всего лишь слова, когда-то сильные и весомые.

Артем молчал. Он боялся что-либо говорить, чтобы не потерять единственную нить, связывающего его и ее.

– Знаешь, – продолжила Саша, даже не обратив внимания на то, что Артем побледнел и проглотил капсулу молчания, – я уже много раз встречалась с дружбой и ее последствиями. Как правило, они плачевные для одной из сторон, – Саша взглянула на парня, – а иногда и для обеих.

– Да брось! – отмахнулся Артем, стараясь снизить уровень возникшей напряженности, – ты просто не тех людей выбирала в друзья.

– А друзей не выбирают, – Саша взглянула на него, – а если выбирают, значит это уже не дружба, а меркантильность. Как, в общем-то, и все остальное, с чем соприкасается человек.

– Ты случайно не святая? –выпалил Артем, не подумав.

– Нет, – улыбнулась девушка, – но я не от мира сего, помнишь?

Они оба улыбнулись и продолжили свой путь, уходя уже на сто пятый круг в парке. Холод то ли сжалился над гуляющими и отступил, то ли был покорен их настойчивостью находиться на улице и просто сдался и их тела перестали содрогаться от холода. Расслабились. И уже никто не спешил домой, подчинившись странному стечению обстоятельств, ведущих двоих сквозь зимний пустой парк.

5

– Саш, – Слава оторвался от книги, взглянув на сестру. Она сидела на диване в гостиной, с босыми ногами, с растрепанным пучком, в тонкой майке, надетой на обнаженное тело. На коленях лежал атлас по анатомии, впервые открытый на произвольной странице. Девушка даже не смотрела в него. Ее взгляд застыл на уголке книги, а пальцы монотонно и задумчиво теребили уголки страничек, перебирая их словно карты в колоде, перед началом решающей партии. Она думала о чем-то таком, что увлекло ее в свои дебри так глубоко, что Саша даже не сразу услышала, что кто-то зовет ее. Она медленно, чуть хмурясь, перевела взгляд на брата, и замерла, словно не узнавала его. Бледные губы были опущенные, изредка вздрагивали, словно силились спросить: «ты кто такой?», но им не хватило решительности.

– Саш! – Слава позвал сестру уже в четвертый раз и тут она улыбнулась и прикинулась, что внимательно слушает брата. Именно прикинулась, и Слава это знал. Но он уже настолько привык к поведению сестры, что даже не пытался спросить, все ли в порядке. – Я давно хотел спросить, – он закрыл свою книгу, уперся локтями в колени и сосредоточенно уставился на девушку, надеясь поймать ее внимание и заставить сконцентрироваться на себе.

– Ты давно здесь? – спросила Саша, не слыша вопроса брата.

– В смысле? – удивился он.

– В комнате. Давно? Я не видела, как ты вошел, – улыбнулась девушка и тоже захлопнула книгу, таращась на брата.

– Э-м, – Слава поджал губы. Что он должен был сказать? Что они вдвоём последние полтора часа сидят практически друг напротив друга и читают? Бред! Не может быть, чтобы она не заметила. – Достаточно, – сухо ответил он.

– Хорошо, – пожала она плечами и встала с дивана, намереваясь выйти из комнаты. Но Слава поймал ее за руку, быстро встал, перегородив ей собою путь.

– Я хотел спросить тебя, – чуть строже повторил он, расслабив пальцы, сжимающие ее тощее запястье, холодное как кожа покойника.

– О? – удивилась она и снова улыбнулась. – О чем же?

– Помнишь, ты как-то приезжала в гости к Максу? – Слава смотрел ей в глаза, желая уловить хоть одну эмоции, чувство, хоть что-нибудь, чтобы понять истинные переживания девушки. Но все напрасно. Черные глаза Саши оставались холодной, неприступной стеной Бастилии, чёрной, грязной, истощённое криками стращаний и муками невинных.

– Дай подумать, – Саша закусила губу и подняла глаза к потолку. – Хм, да, – кивнула она с лёгкой, едва заметной улыбочкой, – кажется припоминаю. А в чем вопрос?

– Зачем ты ездила к нему?

– А как ты узнал, что я к нему ездила?

– Макс вскользь упомянул.

– А-а, понятно, – Саша опустила взгляд на руку брата, держащую ее запястье, Слава смутился и разжал пальцы. – А разве он вскользь не упомянул о цели моего визита?

– Нет, – Слава покачал головой. Девушка исчерпывающе смотрела ему в глаза, а на ее губах все ярче и масштабнее торжествовала издевательская и высмеивающая улыбка.

– И ты не поинтересовался у него, зачем приходила твоя сестра? – она грациозно приподняла бровь, ожидающе рассматривая глаза брата.

– Конечно, поинтересовался.

– Что же он ответил?

– Что тебе нужна была помощь по анатомии.

– Этого ответа недостаточно? – строго спросила Саша, чем моментально смутила брата. В такие момента Слава, стыдясь признавать самому себе, побаивался сестру. Он сам не понимал, что именно, но чувствовал неприятную нервную волну, закручивающуюся в воронку внизу живота.

– В какой теме у тебя случился провал?

– В половой, – практически по слогам произнесла она, небрежно поправляя лямку майки на плече.

– Саш, я, – Слава покачал головой, – прости, что лезу не в свое дело, но ты моя сестра и я беспокоюсь о тебе и твоих поступках. Тем более таких, которые, как бы сказать, чрезмерно странные. Я просто хотел понять настоящий мотив. Цель! – Слава потер лоб, вздыхая.

– Но Макс же твой друг. Разве я не могу беспрепятственно общаться с теми, кто вызывает у тебя доверие?

– Ты могла попросить меня о помощи.

– Ты не смог бы помочь мне.

– А это уже оскорбление, – Слава улыбнулся и погладил сестру по плечу.

– Это факт, – Саша взглянула на него исподлобья.

– Факт?

– Иногда люди общаются на физиологическом уровне, который гораздо важнее теоретического. – Девушка улыбнулась и пошла вперед, но у дверей остановилась. – Кстати, Марина неплохая девушка, но ее физиологический уровень практически истощен. Обрати на это внимание. – Саша вышла из комнаты и тут же в коридоре столкнулась с Ириной Ильиничной.

– Александра! – строго сказала женщина, уперев руки в бока.

– Саша! – из комнаты выскочил Слава, рвущийся за разъяснениями брошенных фраз, но увидев разъярённую мать, тут же умолк и замер.

– Ма? – Саша, вздохнув, посмотрела на женщину.

– У меня два вопроса и я даже не знаю с которого начать! – скрипучим от негодования голосом, сквозь зубы выговорила Ирина Ильинична.

– Я бы посоветовала начать с бабы Нюры, – сказала Саша, рассматривая как сжимаются от злости губы женщины, меняя розовый цвет на истошный белый, видя, как она борется, чтобы не залепить дочери звонкую, отрезвляющую оплеуху.

– Баба Нюра видела тебя голой! – процедила Ирина Ильинична, – зимой! С какой-то чертовой собакой, тащащейся по твоим следам! С кровавой пастью! Ты что? совсем рассудок потеряла! На улице конец марта, а ты голая шляешься по деревни с псами!

Слава обреченно вздохнул и потупил взгляд.

– Тогда было тепло, – безразлично ответила Саша.

– Я запишу тебя к психиатру на следующей недели, – мысленно посчитав до 10, сказал Ирина Ильинична, – так больше не может продолжаться, Саш! Отец прибьет тебя, если узнает! И меня!

– Я не пойду к психиатру, – девушка покачала головой и поспешно схватила брата за руку, ища у него защиты.

– Пойдешь! Тебя надо еще раз обследовать! – Ирина Ильинична не отступала.

– Мам, – Слава решил вмешаться, – какой в этом смысл? Зачем тратить деньги и время на здорового человека?

– Здорового? – воскликнула женщина, переведя грозный взгляд на сына. – Слава! Разве здоровые люди ходят голыми по улице? Разве здоровые люди несут то, что несет твоя сестра?

– Мам, пожалуйста, – Слава быстро показал взглядом на стоящую рядом с ним девушку, напоминая матери о необходимости сдерживаться в присутствии Саши. – У Саши просто иные понятия. Она не хочет жить по шаблонам. Ты серьезно думаешь, что она не понимает, какую реакцию вызывает у людей обнаженным видом? Или что ее речи повергают в шок? Да Саша все это понимает! Она просто развлекается!

Саша слушала брата, инстинктивно поглаживая его по руке, не отрывая тяжелого взгляда от разъяренного лица матери.

– Нормальные люди так не развлекаются, Слава, и тебе ль, имея диплом о высшем медицинском образовании, не знать об этом!

– Ты, как всегда, слышишь только себя, мама, – Саша насупилась, – я не пойду обследоваться. Я не чувствую, что мне нужна медицинская помощь. Если бы я была социально опасной, я думаю, меня бы уже давно изолировали, не правда ли? Какой твой второй вопрос? – девушка сжала руку брата, пожираемая рвущейся наружу злостью.

– Тетя Катя видела тебя с сыном Селивановых. Вы занимались непристойностями. Это правда?

– Как ты хочешь, чтобы я ответила? – Саша улыбнулась.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

– Ту самую, которую ты уже сама себе обрисовала и поверила в нее или ту, которую случилась на самом деле?

– Саша! – Ирина Ильинична повысила тон, – что за разговоры?

– Это ты начала эти разговоры, разве я неправа?

– По поселку опять поползут слухи о нашей семье! Это непонятно? Слухи из-за твоего вызывающего поведения, – угрожающим шепотом сказала женщина. – Разве ты хочешь, чтобы все снова метались и тыкали в нас пальцами, оскорбляя? Этого ты добиваешься? Продать дом и переехать?!

– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствуют и с увлечением примут обязательство увлекаться своими делами. Люди, которые любят тыкать пальцами и обсуждать других, просто скучно живут, поэтому им нечего обсуждать в своих жизнях. Но это корректируется. И корректировки будут внесены, – черные глаза пылали не менее черным огнем с бархатным, золотистым пламенем, чьи языки беззвучно шелестели, как соприкасающийся друг с другом шелк. Скользящие, нежные и ласковые, но такие неудержимые. Ирина Ильинична чувствовала внутри нарастающие чувства паники и отчаяния. Она не понимала, о чем говорила дочь, но чувство, что звучало угроза, не покидало ее разума. Угроза! Кому? Ирине Ильиничне? Кто становится под удар? Кто должен нанести этот удар? Что-то назревало. Воздух становился горячее, дышать не хотелось, потому что больно. Потому что воздух разрывал альвеолы горячим содержимым. Внезапно спустившаяся тишина маленькими шажками захватывала все больше и больше территории, включая парализованных шоком и страхом тела Славы и Ирины Ильиничны, вселяя в женщину все больший ужас. Никогда прежде дочь так не разговаривала с ней. Никогда прежде женщина не слышала столь взрослую, циничную, насмешливую интонацию. Это был словно не ее ребенок, а дитя, извергнутое утробой Огненной Геенны, зачатой самим демоном. И если до этого момента Ирина Ильинична, считая дочку больной, все время жалела ее, защищала при любом поползновении в сторону ее ребенка, была готова грызть зубами и руками бетон ради дочери, то сейчас, слушая внушающую ужас интонацию Саши, смотря в ее ожившие зловещим образом глаза, видела, как они меняют выражение лица привычной дурочки с переулочка, радующейся каждому лучику солнца и едва очнувшейся от спячки букашке, на лицо фурии, готовящейся бросить страшную карму на каждого за одни лишь косой взгляд, Ирина Ильинична боялась ее, считая, что перед ней вовсе не человек, а чистой воды демон. Ей так и хотелось перекреститься, хотя в последний раз она подносила три перста ко лбу в далеком детстве, повторяя за прабабушкой, царство ей небесное! Ей хотелось окатить дьявольского ребенка святой водой и посмотреть будет ли вода шипеть, испаряясь, или это тело вообще возьмёт и воспламениться. Но ужас полностью сковал ее: руки и ноги превратились в заполненные жидким застывающим металлом атрибуты доспехов рыцаря средневековья.

– Все! – повторила Саша, еще раз окинула зловещим взглядом мать, бегло посмотрела на брата и ушла к себе в комнату.

– Господи, – выдохнула женщина, дрожащими руками прикоснувшись ко лбу и выступившему на нем холодному поту.

– Мам, зачем ты давишь на нее? – Слава положил руку женщине на плечо.

– Что? – Ирина Ильинична словно не слышала его.

– Поменьше акцентируй на ее поступках, – посоветовал Слава.

– Да как ты можешь так говорить! – воскликнула она смиренным шепотом. – Это же моя дочь и твоя сестра! С ней может случиться все что угодно! Ее морально-радикальные выходки не доведут ее до добра.

– Не ее, мам, – незаметно усмехнулся Слава, – не ее точно. Ее выходки на ней никак не сказываются.

– Откуда ты знаешь? – Ирина Ильинична нахмурилась и уставилась на сына проникновенным взглядом. – Ты что-то знаешь! – последовало утверждение, руки снова вперлись в бока, – она ведь всегда тебе все рассказывает и только тебе! Что ты знаешь?

– Мам, – Слава вздохнул, – ты утрируешь реальность.

– Не надо мне тут! – грозно перебила женщина сына, – что она рассказала тебе? Я имею право знать! Я ее мать!

Слава потупил взор, уже много раз пожалев, что вообще решил вступиться за сестру.

– Она с бандюгами связалась? – предположила Ирина Ильинична, – да? С какой-топлохой компанией? Из-за этого у нее такая уверенность, что она безнаказанно может творить все, что вздумается?

– Что? – Слава прыснул со смеху, – ма, это уже слишком!

– Она на наркотиках? Что она употребляет? – поток догадок женщины не знал конца. Славе и смешно было и в то же время он нервничал. Ему даже не хотелось слышать эти чудаковатые вопросы, не то что отвечать на них. Он даже не собирается пытаться! Да к тому же он сам не знал, как объяснить внезапно активировавшуюся интуицию, которую ранее он всегда игнорировал, теперь вызывающую у него 100% доверие. Как объяснить женщине собственную правоту, подкрепленную мистическими мыслями, которая всю жизнь посвятила медицине и давно уже отреклась от веры во что бы то не было сверхъестественное? А стоит ли пытаться?

– Кто на наркотиках? – раздался строгий голос отца за спиной Ирины Ильиничны. Николай Борисович вернулся домой, и поглощённая глубоким спором часть его семьи не слышала, как пришел глава, как негромко, но отчетливо звал жену, переодеваясь в коридоре. И теперь, едва он успел войти в длинный коридор из прихожей и первое, что он слышит, что кто-то на наркотиках! Очень интересно!

– Никто! – быстро ответила Ирина Ильинична и тут же приветливо улыбнулась мужу. – Как ты? Кушать хочешь?

Слава поспешил скрыться в своей комнате от греха подальше, пока Ирина Ильинична перехватила внимание мужа.

Весь вечер женщина думала о дочери. Николай Борисович заметил, что супруга не разговорчива, бледна и практически не отрываясь смотрит в одну точку на журнальном столе. Хотелось бы ему, чтобы точка была вымышленной, но женщина смотрела на семейное фото на столе, где она стоит в обнимку с мужем, на его руках сидит пятилетняя Саша, а сама Ирина Ильинична, положив руку на плечо сына, улыбается в камеру. Женщина смотрела именно на улыбчивое личико дочери и подернутые черной мглой глаза, не умеющей улыбаться. Да. Ирина Ильинична нахмурилась еще сильнее. Да! Ее дочь никогда не улыбалась глазами. Все ее улыбки были натянутыми, было даже видно, что мышцы лица сознательно заставляли улыбаться. Ничто не способно было вызвать у Саши улыбку от сердца, ни когда она была ребенком, ни тем более в ее взрослом возрасте.

И вот женщина, задумавшись, рассматривала лицо ребенка на фото и с каждой секундой мысленно шептала себе, что что-то было не то с ее дочерью.

– Коля, – она тихо позвала мужа, который уже несколько раз обратился к жене, успешно игнорирующей его.

– О как! – улыбнулся мужчина, – наконец-то, я-то уж думал пойти за нашатырем. Зову, зову тебя, а ты никак не реагируешь…

– Тебе не кажется, – перебила она его речь, – что наша дочь – не наша? – женщина подняла испуганный взгляд на мужа.

– В смысле? – Николай Борисович сложил руки на груди, готовясь услышать самую жуткую правду, которую мужчина может услышать когда-либо в своей жизни об измене любимой жены.

– Посмотри на нее, – Ирина Ильинична кивнула на фото, – посмотри! Глаза чернющие! В кого? У тебя голубые, у меня – зеленые! Карих не должно быть. Посмотри на разрез глаз! Ни твой, ни мой! Вот у Славки глаза твои, а разрез глаз – мой. Посмотри на этот нос с лёгкой горбинкой! У меня маленький и курносый, у тебя прямой, несмотря на то, что два раза сломанный. У Славки твой нос! Губы! У тебя тонкие, розоватые, у меня пухлые, тоже розоватые, у Саши же совсем другая форма губ, словно их пришили от другого человека! Ее волосы от рождения черные как гуталин, а ты светлый и я тоже! А это золотая примись в радужке! Не надо уговаривать меня, что мне мерещится! Ты ведь сам знаешь, что это не так!

– Тихо, не шуми, дети услышат, – Николай Борисович шикнул на раздухарившуюся женщину.

– Да, – Ирина Ильинична снизила голос до шепота, – да, это не наш ребенок.

– Ир, – мужчина улыбнулся, – ты изменяла мне?

– Что? – изумилась она, – что?

– Ну, – мужчина сделал успокаивающий жест рукой, – я просто, на всякий случай. Пытаюсь понять, в какой момент могла случиться подмена ребенка, на которой ты настаиваешь.

– И ты сразу опустился до мысли об измене? – обиженно прошептала Ирина Ильинична.

– Нет, просто предположил.

– Так вот просто предположи вероятность подмены в роддоме. Ты помнишь, что у меня были сложные роды, я оказалась на операционном столе. Без сознания. В другой стране, черт тебя дери! Да они кого угодно могли подсунуть мне. Я не видела ее как только она родилась. Я увидела ее уже после того, как меня перевели из реанимации в общую палату!

– Ира, – уже серьезным тоном произнес Николай Борисович, – прекращай это. Я понимаю, что у Саши не простой характер. Я и сам иногда ловлю себя на страшной мысли и риторическом вопросе, зачем нам это понадобилось. Но ей 19. У нее чуть отстаёт развитии, в отличие от остальных подростков. Сейчас у нее пубертатный период и она творит вызывающие и необъяснимые вещи, которые злят и бесят тебя и меня. И да, в такие моменты мне самому хочется сказать, что она не просто не наш ребенок, а человек, который только вчера вошел к нам в дом, а ведет себя уже так, словно был его хозяином всю жизнь и даже в предыдущих поколениях. Вспомни Славку! В конце концов! Вспомни его 10 лет назад! Вспомни, что он творил и ты говорила такие же вещи, что твой родной ребенок не способен так себя вести! Но потом все прошло.

– Нет, Коля, здесь другое. Помимо физиологической разницы, я на уровне инстинктов и интуиции понимаю, что этот ребенок вышел не из моей плоти.

– Прекрати. За тебя говорит твоя обида. Что вы не поделили сегодня?

– Нет! – категорически запротестовала Ирина Ильинична, – нет. Неправда!

Николай Борисович уставился на супругу, покачивая головой, выражая на лице океаны понимания и сострадания к супруге.

– Давай успокоимся…

– Я хочу провести генетический анализ на установление материнства, – заявила Ирина Ильинична.

– Что? – переспросил Николай Борисович, не веря своим ушам. – Ты серьезно?

– Абсолютно! Она сегодня смотрела на меня своими ни на кого не похожими глазами, и я прям чувствовала, как флюиды дьявольской ненависти вырываются из нее. Да я боюсь ее, Коля! Я боюсь этого человека. Это чужой человек с психиатрическими отклонениями в нашем доме.

– Прекрати, Ир, – сказал Николай Борисович, бледнея оттого, что в словах жены, описывающих устрашающий вид дочери, внушающем сонный паралич у бодрствующего человека звучала правда. Он мог отрицать ее словесно, чтобы успокоить жену, ведь кто-то из них должен был оставаться в адеквате, когда одного накрывает кольчугой отчаяния. Но он не мог врать сам себе. Сколько раз он сам замолкал потерянный, испуганный, уничтоженный взглядом дочери, не находя себе места, гонимый неистовым желанием спрятаться от пронзительного взгляда. Но несмотря на это, он был просто уверен, что ребенок умственно отсталый, ни больше, ни меньше. И уж точно он не смел сомневаться, что Саша их дочь, со своим особенным генетическим строением, перенятым несомненно от их предков. Кто знает, какого цвета была волосы у его прабабки? А какого цвета были глаза у прадеда Ирины Ильиничны? Многое из того, что было, умерло вместе с обладателями умершего прошлого. А чтобы помнить о том, что и как было, но потом исчезло, надо было видеть собственными глазами. И то спустя годы память начинает дополнять фрагменты прошлого небылицами, а спустя еще годы мозг уже верит в то, что сам придумал, кощунственно искажая былую действительность. Нельзя полагаться на детали в рассказах бабушек, они могут быть неактуальными. Ни Николаю Борисовичу, ни Ирине Ильиничне никто не рассказывал историю их семей, к счастью, с одной стороны, ограничив их бесхребетные попытки воссоздать то, что мертво.

Ночью, когда все спали, Ирина Ильинична открыла глаза. Внезапно. Живо. Как будто до этого она вовсе не спала. Открыла и уставилась в потолок, покрытый черным крылом ночи. Проснулась она от жуткого чувства страха, сцепившего вокруг ее тела свои руки-крючки, крепко сжимающие, давящие на грудину, мешая дышать. Словно на груди у женщины сидело или лежало что-то большое, металлическая плита как минимум, непросто бездушная плита, а редкостная страшила. Монстр. Чудовище, сжимающее грудную клетку и горло, которого Ирина Ильинична видеть не могла из-за жестокой темноты, но ничто на свете не смогло бы переубедить ее в том, что никакого монстра рядом не было! Она чувствовала его и на ментальном, и на физическом уровне. Ее тело, парализованное небывалым страхом, отказывалось делать какие-либо движения. Язык отказывался говорить. Он лежал, спрятавшись за рядом нижних зубов, словно каменный по весу и в то же время дрожал как лёгкие иссушенные листочки, бренно подрагивающие на ноябрьских деревьях. Ирине Ильиничне хотелось кричать. Визжать. Истошно вопить от страха, но ни звука, даже ничего похожего не смогло вырваться из ее онемевшего горла. Женщина просто безмолвно, с раскрытыми от ужаса глазами, смотрела вглубь черноты, терзающей ночной потолок.

Рядом с кроватью выросла тень, облачающая человеческую фигуру. Ирина Ильинична перевела глаза на фигуру около нее и задрожала еще сильнее.

– Саша? – удивленно глотая звуки, едва смогла спросить она, вглядевшись в темную фигуру. – Что такое? Что ты тут делаешь? Что-то случилось? – Ирина Ильинична старалась изо всех сил контролировать свой голос, чтобы тот не дрожал, говорил четко, так словно, ничего необычного не происходит. Ничего не получалось, волнение было слышно, страх проходил сквозь голосовые вибрации, выбрасывая в воздух злосчастное паршивые газы. Дыхание было столь частным, что комната наполнялась страхом и вот-вот должна была превратиться в планету Венеру, устланную отчаянием, лишенную нормальной атмосферы, лишенную жизни, истощенную и пустынную.

Девушка ничего не отвечала, лишь смотрела сканирующим взглядом в лицо испуганной женщины.

– Саша! – чуть погромче позвала Ирина Ильинична, понимая, что дочь в очередном приступе транса, частом явлении для нее. Но Саша не была парализована трансцендентальностью, как хотелось верить Ирине Ильиничне. Девушка чуть улыбнулась, что, ввиду темноты, не заметила женщина и медленно вытянув указательный палец, прижала его к губам, призывая тем самым женщину к тишине.

– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствую и с увлечением примут свои дела, – раздался звук странного голоса, который был похож и совершенно не похож на голос Саши. Более того Ирина Ильинична была уверена, что дочь не сказала ни одного слова. Ни одного! Ни единого звука не было произнесено! Все, что прозвучало, прозвучало 100% в голове у женщины. Она не могла поверить в то, о чем думала. Не бывает так. Не могут звучать чужие голоса в ушах, которые не слышали звука. В голове, которая не принимала импульс от слухового аппарата, потому что не было момента звучания речи! Его не было! Но несмотря на это, Ирина Ильинична отчетливо слышала искаженный голос дочери.

– Все… – повторила Саша и оторвав указательный палец от своих губ, приложила его к губам матери. Женщина хотела было возмутиться, отвернуться, даже хлопнуть девчонку по руке, но не смогла пошевелиться. Ни на миллиметр! И снова страх с новой силой принялся душить ее, вырывая через ребра уже истерзанные лёгкие, заставляя беззвучно вопить. Саша легонько сжала кулак над лицом матери и замерла.

– Откройся мне, – снова прошептал жуткий, болотистый голос, – я проведу тебя по быстрому пути к твоим собственным делам.

Ирина Ильинична послушно открыла рот, понимая, что не может сопротивляться приказам дочери. Хочет, но не может! Да и вообще, все тело вожделенно ждет, когда его поведут вперед по заветной обещанной дорожке, предчувствуя увлекательное путешествие и неизгладимое впечатление после.

Из сжатого кулака, нависающего над ротовой полостью морально испуганной женщины и благоволящей физически, легким потоком опустилась струйка жидкости, капающая на губы женщины, самостоятельно скатываясь в рот, пробираясь в горло, вниз по пищеводу, омывая желудок. На дрожащем языке, силящемся что-то сказать, может воспротивиться как-то, осталось мягкое виное послевкусие, тут же чарующее разум. Напиток действительно был необычно вкусным, бархатистым и нежным. Ирина Ильинична жаждала испить еще. Панический страх уже отступил, не в силах противостоять искушению.

– Вот твой путь, – и вновь голос, который Ирина Ильинична не хотела никогда слышать, разрезал ночную тишину, не проронив ни звука, ни слова в физическом пространстве. – Поглоти его и вместе с ним ты шагнешь в мир, неизвестный тебе, в мир, над устройством и возможностью которого, вы смеётесь. А ты больше не будешь смеяться. Ты поверишь и займёшься своими делами. Нерешенные вопросы генетики вряд ли будут волновать тебя вновь.

Вино меняло цвет, приближаясь к темно-темно-вишневому, насыщало тело больше и больше. Блаженство, которое испытывала женщина, наполняло тело и душу. Нирвана, которую Ирина Ильинична внезапно постигла, обернулась настоящей райской сказкой, но настолько реальной, что в нее нельзя было не верить. Чудеса, творившиеся в комнате, убили в ней последнюю нотку скептицизма. Она купалась в блаженной неге. А может ей все это снилось? Конечно! Иначе и быть не может. Только сон способен на создание рая и сказки. Реальность слишком сурова для таких малодушных для нее экспериментов. Это всем известно. Теперь она могла видеть мир сверху, как будто паря над землей, наблюдая ее утонченные изгибы сферы, разглядывая сетки разноцветных полей и лесов, почв и рек. Вокруг проносились облака и тучи, грозы и лучи теплого солнца. Рядом летели птицы, кто на моря, кто возвращался с морей. Кричат, гогочут. Здесь дует легкий ветерок, а тут порывы яростного урагана хлещут по щекам. Чувство безграничного счастья, то чувство, когда все! Понимание того, что все сделано, все в срок, все хорошо. Больше ничего не надо! Все достигнуто, все получено. И вот успокоение опустилось на сердце ласкового потрепав его, шепча, что пришла пора успокоиться.

Часть III

1

Слава рассматривал осунувшееся лицо Макса, сидя в открытом летнем кафе на Тверской улице. Как сильно изменился Макс! Он выглядел как старик, а ему ведь всего 31! Когда-то насыщенного цвета волосы поседели у корней, придав пепельный осадок волосам. Брови тоже не устояли перед внезапной напастью седины и частично окрасились. Ресницы на правом глазу были полностью белыми, как у альбиноса, и становилось даже немного жутко глядя на их движение, бросающееся в глаза. Под глазами все явственнее проявлялись черно-синие синяки, словно Макс не спал уже несколько дней подряд, при этому смертельно устал, работая не покладая рук. Носогубной треугольник обрамляли 2 широкие, глубокие морщины, свойственные очень пожилым людям, но никак не тридцатилетним мужчинам, которые едва только вчера перестали быть безусыми юнцами. Его высокий лоб изрезали три продолговатых морщины, так же неясного генеза. А глаза потускнели, стали походить на глаза мертвеца: практически лишенные цвета, едва реагирующие на свет зрачки. Губы испещрены сетками морщин, сухие, где-то виднелись корочки подсыхающих язвочек, а где-то кожа трескалась прямо на глазах и тут же в трещинках появлялася кровавая субстанция. Глазные яблоки были изрезаны красными тонкими линиями, словно не смыкались уже несколько дней. За последней полгода это был третий раз, когда друзьям удалось совместить выходные, освободив их предварительно от иных обстоятельств и уделить друг другу время.

Каждый раз Слава смотрел и ужасался столь страшным, неестественным переменам во внешности своего друга. Каждый раз Слава хотел спросить, что происходит и чем он может помочь Максу, но странные чувства неловкости и стеснения глушили его благие намерения, нашептывая, что если бы Макс хотел, он бы рассказал сам. Догадки продолжали бороздить его разум. Неужели смерть Ани, девчонки, в которую Макс был оказывается так сильно влюблен, могла сыграть столь злую, уничижительную шутку с Максом? Слава не мог поверить в это. Такого могло случиться с кем угодно, но не с Максом. Он всегда трезво и здраво рассуждал, и скорее в итоге отнесся бы более рационально к измене и смерти подруги. Даже, если вдруг Макс оказывался таким сентиментальным, что прошлые, уже действительно мертвые отношения уже столько времени тревожат его искажённую, нервную систему, то Слава упорно и эгоистично считал, что это все равно не повод так себя вести, загоняя в могилу, умирая, будучи живым молодым человеком в рассвете сил. То ли дело Слава! Он полгода назад похоронил мать, ни какую-то там псевдо-любовницу, чувства к которой могут зиждиться на эмоциях, да и только, а собственную мать! И сейчас, конечно, легкая пустота где-то внутри осталась, не давала о себе забывать, но жизнь-то продолжается. Надо жить дальше. Что толку чахнуть по тому, что уже зачахло? Как это поможет? Разве страдания по смерти смогут вдохнуть жизнь в бренность? И уж Макс, почти судмедэксперт, повидавший множество трупов, и рыдающих около них родственников, как никто должен знать, что это так не работает. Что с фактом констатации смерти надо смириться и принять. Мысленно отчитывая своего друга, Слава все сильнее заводился.

– Слушай, Макс, ты бы прекращал это! – не выдержав собственный поток негативных мысленных изречений, выдал Слава. Максим поднял непонимающий взгляд и озадаченные глаза, полные смертельной усталости.

– Что прекращал? – переспросил он.

– Вот это все. У тебя маниакальная депрессия. Так нельзя. Ты чахнешь на глазах. – Буркнул Слава. Макс отвел глаза, озадаченно и даже удивленно рассматривая идущую мимо девушку. Он так плохо слышал Славу. Практически не слышал. Не понимал смысла сказанных слов. Девушка. Такая красивая! Как своенравная волна, она приближалась к брегу, на котором задумчиво сидел Макс, с наслаждением рассматривая водную пучину, приближающуюся к нему, готовящемуся убрать угрюмость с лица, улыбнуться, притвориться счастливым человеком, независящим от внешних обстоятельств и факторов, не знающим горя и печали. Но ни один мускул ни дрогнул на его лице. Мышцы напряглись и стоически, без единого шанса, продолжали поддерживать физиономию полноценной депрессии, меланхолии, боли, которую едва можно было выдержать. Он действительно хотел улыбнуться, понравиться, но не мог. Она прошла мимо. Она даже не заметила опустошённое, бренное тело, сидящее под раскрытыми зонтами в летней кафетерии, потому что то, что сидело за столом, больше напоминало призрак. Изнеможённый, лишенный всего, уничтоженный, избитый, опустошённый. Его бы никто не смог заметить. Никто! Славка замечал и то только потому, что знал, что напротив сидит его друг, когда-то вечно улыбающийся, переполненный оптимизмом, таким детским и наивным, что даже было смешно. И только Славка видел ту безграничную пустыню, иссушенную, никогда не знавшую, что такое дождь, что может сделать всего лишь капля дождя. Он видел эту пустоту, покрытую затхлыми песками, слипшимися под весом поверхностной иллюзорной блажи.

– Наверное, ты прав, – Макс горестно опустил глаза, чуть надавив большими пальцами на глаза, чтобы вызвать хоть какое-то изменение света.

– Что-то случилось? – с опаской и почему-то с легким недоверием спросил Слава. – Я чувствую, вижу, что с тобой что-то происходит. Это из-за Ани? – Слава набрался смелости и спросил.

– Нет, – Макс отрешенно покачал головой. – Нет. Ни в коем случае. Ее смерть здесь совершенно ни при чем. – Глаза Макса светились поистине девственной чистотой, той самой, которая может излучаться только непрочными детьми, которые еще не познали обратной стороны, черную и изъеденный опарышами. Блеск его глаз пугал и воодушевлял одновременно, так и не дав возможности склониться к чему-то одному.

– Тогда что? – с надеждой в голосе спросил Слава, не спуская глаз с друга, всячески сопереживая ему.

Макс долгое время не отвечал. Он безжизненно опустил глаза, поджал нижнюю губу, застыв в нерешительности. Кончики его пальцев несознательно шевелились, комкая уголки торчащих салфеток, губы вздрагивали, словно пытаясь сказать что-то важное, но опасались, не смогли издать ни одного звука.

– Я не знаю, – пожал он плечами, а в глазах блеснули слезы. – Я бессилен диагносцировать себя. Бессильны и мои коллеги. Все разводят руками, а результаты анализов и исследований указывают на то, что я старею. Мой организм стареет, разваливается, словно я 90-летний старик. Жизнь уходит из тела.

– Куда она может уходить? – возмутился Слава. – Такого не может быть. Просто так жизнь не может уходить! Ты сам это прекрасно знаешь.

– Знаю, но факт остается фактом! – огрызнулся Макс, поднимая глаза.

– Это психологическое! Тебя жрет какая-то меланхолия. Ты пробовал сходит к психиатру?

Макс обиженно посмотрел на друга и глотнул горячий чай, оставив вопрос без ответа.

– Извини, – Слава чуть смутился, решив, что слишком сильно давит на друга. – Я не хотел обидеть тебя или давить. Но мне кажется, что это психологическое.

– Нет, – Макс покачал головой. Он точно знал, что это никак не хандра и меланхолия, и уж тем более не психосоматика. У него были догадки, но он не мог говорить о них со Славой. Просто не мог. – Все нормально. Не обращай внимания.

– Слушай, – усмехнулся Слава, – я знаю тебя не первый день. Даже не первый год. Я знаю, когда у тебя нормально. То, что происходит с тобой сейчас – не нормально! Я вижу, что ты не хочешь говорить и это твое право!

– Я встречаю с девушкой, – Макс внезапно перебил Славу.

– Эм-м, – Слава опешил от внезапно резкой смены темы разговора. – Я рад за тебя. Давно?

– Не очень. И встречаюсь – громко сказано. Я сплю с ней. Хотя буду откровенным, это она спит со мной.

Слава не понимал, для чего Макс завел интимную тему, вдаваясь в подробности и Слава не знал, да и не решался ответить что-либо на это. Что он мог ответить? Его никогда не интересовало кто с кем спит, кто инициатор и кому, как нравится, единственное, что интересовало его в плане чужой интимной жизни – это увлечения его сестры. Вот с кем она спит, если спит, он хотел знать, но Саша не спешила открываться брату.

– Я думаю, мое состояние как-то связано с этой девушкой.

– Кожвен? – тут же спросил Слава, не задумываясь о эстетичности вопроса.

– Нет, – Макс улыбнулся, отмахнулся и снова сделал глоток чая. – Я здоров. По всем показателям.

– Тогда как это может быть связано с девушкой?

– Не знаю, но думаю, что отношения с ней опустошают меня, – Макс замолчал на секунду, но взглянув на изумленное лицо Славы, продолжил. – Она приходит ко мне и словно высасывает очередную порцию жизни. Я отдаю ей себя в буквальном смысле.

– Что за девушка? – спросил Слава с недоверием. Нет, он знал и верил, что у Макса могут быть девушки. Его харизма и вычурная внешность всегда приковывали к себе противоположный пол и односложные лейблы бабника. Никто не мог поверить, что Макс неисправимый однолюб и это знал лучше всех именно Слава. Он помнил, как однажды Макс встречался с некой Леной. Ту новогоднюю ночь они решили праздновать за городом у знакомых на даче. И перед самым праздником Лена приболела и ехать с ним отказалась. Макс, естественно, решил остаться с ней. Как же сильно злился тогда Слава. Пара грамм соплей и кашель еще не повод отказываться от праздника и лишать присутствия его друга, но высказаться он не мог, понимая, как эгоистично звучали бы его слова. Но к Славиному счастью Лена оказалась не такой эгоисткой и практически силком выгнала Макса к друзьям на дачу. Он поехал под натиском жесткого ультиматума с ее стороны. На даче одна дамочка не отходила от Макса ни на шаг, пораженная его депрессивным видом. Всем известный факт – женщины зачастую проявляют излишнее сострадание, внимание и жалость к «несчастненьким». Макс не стал исключением. Она вилась вокруг него как дикий виноград, стелящейся по дачной веранде, стремящийся достичь крыши. Слава и другие ребята говорили Максу обратить внимание на девушку. Макс обратил. Обнял, пару раз улыбнулся, сказал мягкие словечки и все. Все! Дальше он заговорил о своей девушке с температурой и о своем скотском поведении, отдыхающего мужлана, веселящегося в компании юных дев, вина и сигаретного дыма. Слава говорил, что Максу надо просто расслабиться. Барышня сама настояла на его тусовке. Но Макс не слушал и не слышал, а к середине ночи вызвал такси и поехал к своей девушке, не в силах совладать с уколами совести. Дома он застал свою возлюбленную с другим…

Много было похожих ситуаций, когда Максу казалось, что вот она любовь, на всю жизнь. А о все казалось фальшью. И каждый раз он так мучился после очередного фиаско, что Слава просто не мог поверить в то, что Макс так опустошён из-за девушки, с которой встречался. Сейчас он скорее опустошён из-за Ани и ее измены, и внезапной кончины и ее самоубийством, которое повесили следователи на это дело.

Макс не решался ответить другу. Его вопрос казался ему самым тяжелым, невозможным вопросом, который его когда-либо спрашивали. Ему было что ответить, но не Славе.

– Просто девушка, – прошептал он, уголки его губ неуверенно скользнули вверх, но тут же сорвались вниз. Глаза суетливо пробежались по архитектурным выступам домов Тверской улицы через дорогу. Хотелось зацепиться взглядом за что-то, только не смотреть на Славу.

– Ты, – Слава выдержал драматическую паузу, наклонился вперед, – просто девушка? – еще с большим сомнением спросил Слава.

– Я не могу, – Макс уткнулся лицом в ладони, вцепившись пальцами в волосы, – не могу. Я такой мудак! Я сам мудак!

– Что ты несешь?

– Это все я! Все моя вина! – Макс качал головой, не показывая лица.

– Эй-эй-эй! – Слава не знал, что делать и как остановить нервный порыв своего друга.

– Я сплю с твоей сестрой! – крикнул Макс и впился в глаза Славы. «Я сплю с твоей сестрой!» неоднократно отдалось эхом в ушах Славы.

Перед его глазами внезапно наступила темнота. Кромешная. Непроглядная. Такая темнота, которая может случиться только за городом, на дорожке, ведущей через поле, окруженной дремучим лесом, когда небо затянуто черными тучами, скрывающими слабый свет мерцающих звезд. Темнота быстро передала борозда правления пробивающемуся свету. Сквозь закрытые веки Макс видел, что светлело. А через несколько секунд он почувствовал режущую боль в переносице. Слабый, тусклый темно-серый цвет перед глазами, сменивший черноту, покрылся искусственными звездочками, возникающими то тут, то там, сразу же исчезающими. Дальше Макс услышал неестественный, скрипучий, дрожащий голос Славы, ранее который он никогда не слышал, да и подумать даже не мог, что его друг способен произносить такие звуки.

– Ты охренел что ли? Какого черта?! – кричал голос. Послышался женский визг, верещащий, чтобы сейчас же все прекратили. А что прекратили Макс понять не мог, так как был слишком сосредоточен на болевых ощущениях на лице, в переносице и умирающих звуках в сереющем фоне, затянувшем взор. – Как ты опустился до этого? А? Она же… – голос замолчал и дальше чуть потише, мягче и с еще большей укоризной продолжил, – больна. Сумасшедшая! Ты же знал об этом, Макс! Знал! И повел себя как животное! – кричал голос, звуча так, словно сам себя уговаривал в правдивости своих слов. Наконец перед глазами Макса сформировался окружающий мир. Боль с переносицы распространилась по всему лицу, отдавая даже в затылок. Он обнаружил, что сидит, скорее даже полулежит на асфальте, устланным неровной брусчаткой. Рядом валяется стул, на котором он некоторое время назад сидел, железными ногами кверху. Что-то горячее, словно напополам разрезая губы, текло вниз. Макс посмотрел вниз, на асфальт, на свои джинсы, на ткань которых капала бордово-красная жидкость. Тут же инстинктивно он провел рукой по губам. На коже остался длинный размазанный кровавый след, а губы тут же покрылись липкой, тонкой пленкой.

– Мне нет прощенья, – тихо сказал Макс, чувствуя, как крепкая рука помогает ему подняться и тут он попытался переместить центр тяжести, чтобы помочь себе встать. – Прости меня, друг, но Саша не сумасшедшая. Ты сам всегда говорил, что она живёт по своим собственным реалиям, идеям, желаниям, у нее своя точка зрения на все, которая не то, что бы не совпадает с точкой зрения окружающих, а полностью противоречит им. Все это нельзя назвать симптомами безумия.

– Что? – удивился Слава. Он не мог ни понять, ни контролировать собственные эмоции и чувства. То, что он был в небывалом, противоестественном для себя гневе – факт. То, что он едва сдерживал себя, чтобы голыми руками не придушить обидчика сестры – факт. То, что он страдал от жестокой обиды и неспособности изменить прошлое, как-то предотвратить то, что уже случилось – факт. То, что он не смог распознать теперь уже явные намеки сестры, которые она давала ему много раз, бесило его – факт. И то же время, рациональная часть шептала, что произошедшее случилось по обоюдному желанию. В чем вина Макса? И тут же, споря сам с собой, Слава объяснял себе, в чем была вина Макса: он не устоял! Он не справился со своими желаниями! Он – слабое безотказное самому себе звено. И Слава, как любящий брат, совершенно не мог винить сестру, все интенсивнее называя ее психически нездоровой дурочкой, ничего не соображающей и не понимающей, вновь и вновь перекладывая вину на Макса, снова чувствуя прилив новой злости и обиды. И снова рациональность, слабеющая с каждой пройденной минутой, застучала в висках, наивно спрашивая, а что, если между этими двумя случилась любовь? Ладно, не бреши! Но если не любовь, то уж точно взаимная симпатия.

– И давно? – прорычал Слава, отворачиваясь от друга, стараясь подумать еще о чем-нибудь, о чем-нибудь позитивном, а не только о ненависти.

– Достаточно, полгода, может больше, может меньше, – Макс стер вновь сбежавший ручеек крови из носа. Народ вокруг, очевидно, поняв, что продолжения драки не будет и мужчины кажется угомонились, стали расходиться.

– Черт! – Слава закрыл лицо руками, жмурясь, матерясь, пытаясь прогнать навязчивые миражи, так злобно и больно показывающие предполагаемые рандеву его друга и сестры.

– Прости меня, Слав, – Макс вздохнул и опустил голову, чувствуя вину в троекратном размере. Святослав приподнял брови и взглянул исподлобья на осупившегося друга. Наконец-то здравый смысл все больше и больше преобладал над ним и теперь ему казалось, что он хотя бы способен держать себя в руках.

– Что у тебя к Саше? – спросил он, шмыгнул носом, почесав переносицу, и уточнил, – намерения?

– Намерения? – словно не понимая, переспросил Макс. Последнее, о чем он мог думать в тот момент, это о намерениях.

– Никаких? – усмехнувшись со злостью и долей отвращения, переспросил Слава. – То есть ты спал с моей сестрой просто потому, что не с кем? Потому что она – дура, а ты – животное?

– Громкие слова, – в глазах Макса полыхнул злобный огонек, – обидные! Я знаю, что неправ. Но! – он внимательно посмотрел на товарища, – но Саша всегда симпатизировала мне. Я всегда восторгался ее фигурой. Она прекрасна сложена и это всем известный факт! Да, – Макс отвел глаза в сторону, шмыгнул носом и вновь стер уже засыхающую кровь на губах, – я не говорю о любви. Не говорю о свадьбе в ближайшем будущем. Да и вообще, черт возьми, я говорю не о себе, а о твоей сестре! Она не сумасшедшая, – Макс снизил голос до полушепота и впился глазами в изумленного Славу, – она… она – не человек.

– Что?! – возмутился Слава, чувствуя, как кровь вновь начинает закипать в жилах. – Не человек?!

– Не кипятись, – Макс жестом попытался остановить бушующей рост гнева, – послушай меня, хорошо? Сделай одолжение, выслушай, потом можешь винить и даже четвертовать. Мне уже все равно. Я знаю, что не доживу до осени.

– Что ты несешь? – испуганно спросил Святослав.

– Да, это правда. Я слабею каждый день все сильнее. Все меньше у меня остается сил. Саша приходит ко мне и забирает меня. Целиком. Я мог бы говорить о том, что она обычная девчонка со своими странностями, как и все другие, если бы не некоторые нюансы, которые периодически проявляются в наших с ней отношениях.

– Какие нюансы? – Славе не терпелось поскорее узнать, что имеет против его сестры теперь уже скорее всего бывший друг.

– Ее глаза. – Макс вновь осмелился посмотреть на разъяренного мужчину напротив. – Как у человека может быть золотистый цвет в радужке? Что это за мутация? Ты, дипломированный специалист, ординатор, скажи мне, ты знаешь что-нибудь о появлении такого пигмента? – Макс вопросительно посмотрел на Славу. Тот молчал. Он и сам неоднократно задавал себе этот вопрос. И сам же неоднократно пытался дать ответ, но кроме игры света, освещения искусственного и естественного ничего стоящего на ум ему не приходило. И Слава настолько сильно поверил в теорию света, что уже вопрос цвета глаз его сестры остался далеко в прошлом с грифом «решено» и никогда больше не возвращался к нему. Золотистые вкрапления. Так должно быть. Природа и не такое может вытворить.

– Я знаю сестру с рождения. Я ездил в роддом вместе с отцом за ней. Ее глаза всегда были такими, – сейчас Слава уже звучал больше оправдываясь, нежели нападал.

– Я не о том, – Макс вздохнул, – ты говоришь о естественности ее цвета, а я говорю о естественного такого цвета глаз для человека. Но да бог с ним. Ты живешь с ней бок о бок уже столько лет и даже то, что совершенно неестественно, для тебя кажется вполне естественным. Я расскажу тебе и о других нюансах, о которых ты вряд ли мог знать, с твоего позволения.

Святослав медленно кивнул в знак согласия, не сводя взгляда, полного нерешительности и испуга, нежелания знать правду, которая однозначно проведет своими острыми как бритва самурайскими пальцами, причиняя жгучую боль. И в то же время ему хотелось узнать, что может рассказать посторонний человек о его сестре того, что не знает Слава.

– Я видел знаки, мерцающие по всей ее коже, сразу после полового акта, прости за подробности, – Макс спрятал глаза. – Они словно прожигают кожу изнутри, пытаясь вырваться наружу. Словно изнутри светиться кода. Таким тусклым, бледно-желтым, отталкивающим светом. Они вспыхивают и тут же гаснут. Впервые, когда я заметил эту странность, я был уверен, что у меня галлюцинации. Я точно помню, что был с суток и хотел спать. Я безжалостен к себе и свалил все на уставший мозг и глаза. Но знаки появлялись снова и снова, как только мы оказывались в постели, как только я… – Макс замолчала, провел рукой по лицу, тут же поморщился, задев разбитый нос, – господи, прости, когда у меня была эякуляция.

Слава поморщился, мгновенно почувствовал очередную порцию отвращения и негодования к своему другу и к тому, что тот говорил. К беспардонности и бессовестности, которые говорили вместо него. Но здравомыслие уже усиленно шептала на ушко, что так нельзя. Нельзя ненавидеть из-за взбунтовавшейся страсти. Что такого случилось? Им просто нравилось вместе проводить время. И его даже не удивляло то, что из того, что только что сказал Макс, Слава заметил, услышал и принял к сведению информацию только о совершившихся коитусах. Сколько их было? Сколько раз они уже встречались? Ничего он не хотел знать ни о каких символах, да галлюцинации друга меньше всего волновали Славу.

– Черт, – обреченно и даже смирившись, буркнул Слава, откинувшись на стуле, в очередной раз успокаивая дрожь в руках, которые бессознательно рвались снова треснуть друга по лицу. Просто треснуть. Цели не было. Прошлое нельзя изменить ни словами, ни ударами. Действие завершено. Приговор вынесен и не подлежит обжалованию.

– Мне чертовски больно и плохо от того, что я рассказываю все это тебе. Я знаю, что должен был рассказать раньше. Да и вообще не должен был ничего делать из того, что я сделал. Я даже не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь… Но я должен рассказать все. – Голос Макса дрожал, чуть срывался, но звуки настойчиво продолжали вырываться из его горла, приобретали решительность в словах. – Я понимаю, почему ты молчишь, то я говорю не может восприниматься взрослым человеком серьезно, но прошу выслушать меня до конца.

– Ну давай, давай, – усмехнулся Слава, едва абстрагировавшись от того, что происходило в тот момент, не контролируя издевательскую улыбочку.

– Птица. Черная. – Макс проигнорировал явную издевку и продолжил рассказ…

– Он был моим другом, – печально сообщил Артем стоящей рядом Саше, глядя на могилу, на холме которой ласкалась под теплый ветерок зеленая травка, недавно впервые увидевшая мир. Саша посмотрела на фото молодого человека, обрамленное черной прямоугольной рамкой. Лениво перевела взгляд на свежие цветы, изысканно уложенные в толстый букет у основания креста. В ветвях дерева, стоящего справа от могилы, раздался резкий, громкий крик, хлопот крыльев и через секунду-другую на самую нижнюю ветвь, толстый сук, села огромная черная птица, склонила голову на бок и устремленно посмотрела на Сашу. Глаза, которые видела Саша, на мгновение покрылись белой пленкой, и тут же вновь на нее таращился черный, словно без зрачка глаз, как будто птица подмигнул девушке. Справа подул легкий приятный ветерок, колыхнул ее спутанные распущенные волосы, бросив упитанную прядь на лицо, застывшее в сосредоточенном разглядывании птицы.

– Мы дружили с ними с первого класса и вот теперь его не стало, – продолжил Артем, ни на что не обращая внимания, – так внезапно и так рано.

– Ничего в этом мире не бывает внезапным, – шепнула Саша, и улыбнулась птице, замерившей на ветке, будто превратившейся в чучело.

– Хм, – усмехнулся Артем, покосившись на девушку. Нелепое, даже абсурдное высказывание ничуть не удивило его, уже не первый день он общался с Сашей. Привык. Уже много раз звучали странные, даже абсурдные высказывания, которые Артем всегда старался понять по-своему, не пытаясь выяснить у Саши, какой смысл она закладывает в то или иное высказывание.

– Не смейся, – Саша перевела на него взгляд.

– Я не смеялся, – пожал он плечами, рассматривая черные глаза, впившиеся в него. – Просто я не могу согласиться с тобой в этом.

– Мне твоего согласия и не нужно. Просто прими этот факт. Пойми. Смирись, – Саша, не моргая смотрела на парня. – Внезапно – это то, что было придумано для оправдания неприятного стечения обстоятельств. Невыгодного. Во всех сферах жизнедеятельности. Во все времена. Начиная с тех времен, когда появилась речь.

– Ты утрируешь, – Артем хотел свести все на шутку.

– Нет. К сожалению. Когда ты таешь из дня в день, когда твое сердце и легкие отказываются работать, когда ты ссыхаешься, разве можно что-либо говорить о внезапности? – Саша перевела взгляд на птицу, на ее черные глаза…

… Утро? Ночь? Ничего не понимаю. Темно-то как! Что такое? Почему не могу пошевелиться? Что происходит? Какого черта? О боже! Боже! Хоть бы голову от подушки оторвать! Нет! Ничего не выходит! Никак!!!…

… Сколько уже прошло времени? Сколько? Меня парализовало? Не может быть! Этого не может быть! Почему не приходит отец? Должен же он заметить, что я не встаю! Что я не могу даже глазами моргнуть! Где отец? Почему меня все покинули?..

… Уже столько времени прошло… И ничего не изменилось. Ничего! Значит, тело все-таки не онемело. Значит парализовало! Где отец? Он уже должен был заметить. Ну хоть что-то крикнуть. А что толку? Я не могу ни звука произнести…

… А вот какой-то шорох! Прям около двери в мою комнату! Да, папа! Да! зайди ко мне, пожалуйста! Не проходи мимо! Мне сейчас как никогда нужна твоя помощь! Пожалуйста…

… Ушел. Черт подери! Куда-то ушел и даже не заглянул ко мне! А вдруг со мной что-то случилось? Черт с ним! Черт с ними со всеми, кто мог бы быть рядом со мной и кого нет. Я сам справлюсь. Всегда справлялся и сегодня не станет исключением. Всегда справлялся! Сейчас я приду в себя и встану. Прямо сейчас…

– Кирилл! – наконец, спустя еще несколько часов раздался голос отца за дверью и лёгкое постукивание.

… Да, па! Заходи! Заходи скорее. Сейчас же!..

– Кирилл, алле! – отец, чуть повысив голос, придав ему строгости, снова позвал сына. В ответ его уши резала безжалостная тишина.

… Да ты что! оглох, едрена вошь! Заходи, черт тебя возьми! Быстрее! Мне нужна твоя помощь!..

– Сам выйдешь, когда жрать захочешь, – буркнул отец и пошел на кухню, поставить на плиту греться вкуснейшее мясо, приготовленное вчера. В квартире разнесся убийственный запах поджаренного бифштекса.

…Как же хочется есть… Папа… Ну зайди ко мне! Мне страшно. Страшно!..

– Кирилл! – еще спустя несколько часов раздался уже не на шутку встревоженный голос отца. – Немедленно открой!

…Да я не могу! Не могу пошевелиться! Когда же ты поймешь-то это? Заходи уже!..

– Кирилл! Я захожу! – словно прочитав мысли сына, мужчина толкнул плечом дверь и она, как ласковая, добрая псина-бродяга, ласкающаяся о руку, которая только что накормила, поддалась и впустила мужчину в комнату.

Его сын лежал на кровати. Одеяло скинуто на пол. Глаза широко открыты. Кожа бледная, практически белая. В сердце Ивана Петровича мгновенно промчался холодок и тут же сменился горячим, разливающимся по всему телу, мерзким, страшным теплом. На письменном столе что-то шелохнулось. Огромная черная птица, резво застучала длинными, кривыми когтями по столешнице куда-то проворно убегая.

– Кыш! – шикнул отец и хотел было подойти к птице и вытурить ее в открытое окно, но птица повернулась к нему всем корпусом, широко открыла черный клюв, явив не менее черную пасть, издала неясный, утробный, глухой звук. Мужчина тут же остановил все свои и без того тщетные попытки подойти к столу и, наконец, закрыл окна, из которого угасающее лето так по-хозяйски деловито расхаживало по комнате сына. Опешив, усомнившись в собственном здравом рассудке, Иван Петрович все еще не мог шевельнуться. Птица же, присмирив его одним лишь своим видом, еще раз глухо, но раскатисто прозвучала на всю комнату, и неспешно, явно ничего не боясь, сама направилась к открытому окну. Еще раз окинув помещение и людей в нем своим мрачным суровым взглядом, грузно, словно перегруженный АН-225, поднялась в воздух и вылетела в открытое окно, пустив плотные воздушные потоки в комнату. Мужчина выругался и поспешил закрыть окно и тут же обратился снова к сыну.

– Ты ничего не слышишь? – строго спросил он, откровенно боясь взглянуть на ребенка: уж слишком тот был бледен, когда отец вошел в комнату. Настолько бледен, что шквал страшных, угнетающих мыслей ворвался в голову и тут же устроил там безумную, алогическую бурю. Ему никто не ответил. С щемящим, терзающим страхом сердце, Иван Петрович отвернулся от окна иуставился на сына.

Кирилл лежал неподвижно, руки вытянуты вдоль тела, ноги прямые. Рот чуть приоткрыт, глаза наоборот – открыты широко. Губы были столь бледные, что едва отличались от белой кожи лица, практически исчезли.

– Сын? – дрожащим голосом позвал он.

…Да! Блин! Ты не слышишь меня что ль? Со мной что-то случилось! Алле! Папа!…

Кирилл кричал, срывая внутренний голос в молчании, пытаясь посмотреть на отца. Но его тело парализованное не двигалось, не откликалось на команды. И с каждой пройденной секундой Кириллу становилось все страшнее. Он не чувствовал привычных ощущений, часто посещающих его тело, не чувствовал ни мурашек, ни холода, ни сведенных мышцы внизу живота, сопровождающих страх. Ничего. Словно от него остались только мысли и все. Все физическое тело исчезло.

Тут он застывшими глазами увидел, как над его лицом появилась рука отца, медленно тянущаяся, дотрагивающаяся до его носа. Открытая ладонь, исчерченная большим количеством глубоких линий, замерла прямо около его ноздрей, прикасаясь к коже. Холодной.

– Ты замерз, сынок? – спросил отец и наклонился к Кириллу так, что теперь он мог увидеть и лицо своего отца. У мужчины стояли слезы в красных глазах. Они тоже дрожали, подхватывая по инерции лёгкую дрожь всего тела.

…Да не замерз я! Чего ты городишь!..

Кирилл мысленно возражал, силясь отодвинуть лицо от ладони отца.

…Что ты там делаешь? Черт!..

И вот копившиеся слезы Ивана Петровича брызнули из глаз. Его лицо покрылось красно-бордовым цветом. Горячие, крепкие руки схватили за голые ледяные плечи Кирилла и стали так сильно трясти парня в разные стороны, что он подумал, что ему сейчас голову оторвет.

…Па, ты чего? Успокойся! Все нормально. Почти…

Бубнил про себя Кирилл сквозь жуткую тряску, пока отец умолял своего ребенка шевельнуться…

Потом приехала скорая и зачем-то полиция. Они что-то говорили, стоял у кровати, зажавшей в крепкие тиски юное, здоровое тело сына. Кирилл уже не понимал, о чем речь, что обсуждают эти люди. Зачем? Почему они не помогают ему? Медики уделили Кириллу не много внимания: потрогали пульс, поднесли зеркальце к носу. Зачем? Кирилл снова вторил и вторил этот вопрос. Но никто не слышал его. Никто не видел, как гримаса отчаяния, страха разрывала его лицо в клочья. Как он старался, изо всех сил старался пошевелить хотя бы мизинцем. У него ничего не получалось. Ничего. И это сводило его с ума еще больше. Пугало сильнее, хотя казалось, что сильнее бояться уже нельзя.

Медики что-то записали, что-то сказали полиции, отец судорожно сжимает ледяные пальцы Кирилла. Кирилл чувствует, как чужое тепло обжигает его онемевшие пальцы. Тут последняя надежда вздрагивает, пыжится подняться, расправить скрюченные от страха руки, протянуть их к отцу, потому что мысли шепчутся, отчетливо нашептывая, что не паралич вовсе постиг юношеское тело. Ведь оно чувствует тепло отца! Чувствует, как дрожат его пальцы, сжимающие его кисть! Ведь он все чувствовал!

Но тут медики безжалостно и быстро, небрежно, демонстрируя всем, что им это не впервой и уж точно не в последний раз, накинули белую, затхлую, вонючую ткань на лицо Кирилла. Зачем? ЗА-ЧЕМ?! Кирилл так оглушительно громко кричал, но никто, ни-кто его не слышал. И от ужаса, глубочайшей паники и безумного отчаяния Кирилл погрузился в дебри своего встревоженного подсознания, теперь гонимый не только внезапно ставшей столь суровой реальностью, но еще и своим собственным внутренним мировоззрением. Прибывая в тотальной тьме, пустоте, тишине, Кирилл был истерзан образовавшимся жесточайшим вакуумом, который пожирал его по молекулам. Атомам.

Он очнулся и тут же попытался осмотреться. Сколько времени он провел без сознания? Почему вокруг такая жуткая, пробирающая до мозга костей, тишина? Перед до сих пор открытыми глазами, прекратившими движение уже столько времени назад, бледнел потолок, изрезанный ровными квадратами, с грязными линиями, разделяющими их. Такой холодный, отталкивающий своей безразличностью и окружённый громким эхом.

Лишенный возможности двигаться, Кирилл все-таки заметил белую тень чуть правее от себя, суетящуюся недалеко. Как же холодно! Как же хочется вздрогнуть так же, как он делал много раз выходя из колледжа на улицу, без куртки зимой, чтобы героически выглядеть в глазах подруг, в то время как тело дрожит, а сам он еле скрывает видимую дрожь, притягивая к себе все ближе белый халат, питая надежды выудить из него тепло, словно то был не халат, а телогрейка и вот прям сейчас она начнет отдавать взятое тепло. Он хотел не дрожать, чтобы подруги не увидели его слабость, не распознали его принадлежность к обыкновенным людям. А сейчас, лежа в этом пустынном месте, под сводами мрачного белого потолка, измученный голодом и еще больше жаждой, Кирилл мечтал о дрожи, чтобы она охватил его полностью, чтобы даже мизинцы на ногах дрожали.

Белая, мельтешащая тень на секунду-другую угомонилась, развернулась и подошла к Кириллу. Это был мужчина средних лет, с круглым лицом, с круглыми очками, свалившимися на кончик острого носа, с русой, густой, растущей неровными клоками, бородой и бакенбардами на его пухлых щеках. Теперь Кирилл мог четко разглядеть лицо мужчины, склонившегося к нему так близко, что Кирилл чувствовал его горячее дыхание с утонченными легкими нотками перегара.

– Так-так-так, – произнес скрипучий голос, совсем не подходящий к внешности мужчины, – ничего им не сказал, да? – спросил он, внимательно разглядывая глазное яблоко Кирилла, грубо прижав большим пальцем верхнее веко, сильно и больно оттягивая его вверх. – Как всегда. Бесполезные черти! Что б они делали без меня? – он отпустил веко и тут же надавил на челюстной сустав, опуская вниз нижнюю челюсть, – а тут что у нас, юный мистик? Ничего-ничего, мне и моему другу ты все расскажешь, – он шутливо повертел перед открытыми глазами Кирилла скальпелем, яростно бликующим в луче лампы, озаряющей белым мертвенным светом помещение.

Кирилл кричал во все горло, пытался двигаться изо всех сил, отчаянно желая показать, что он живой, что скальпель не нужен, а нужен невролог, ведь что-то случилось с его нервами, с опорно-двигательным аппаратом. Нет-нет-нет! Скальпель тут точно не поможет! А даже если и поможет, то где бригада анестезиологов? Почему ему не вводят наркоз? Где ассистенты?

Мужчина полоснул скальпель по трусам, единственной одежде, что была в тот момент на Кирилле и, внимательно рассмотрев ткань, отложил ее куда-то в сторону.

– Да, не расстраивайся, дружище, – приговаривал он, обходя вокруг Кирилла, трогая его за руки и ноги, переворачивая с бока на бок, сгибая руки и ноги, – так иногда случается: сегодня только дышал, смотрел в будущее, думал как откосить от армии или все-таки получить лейтенанта на военной кафедре, девчонку любил, да и не одну наверняка, а завтра ты у меня на столе, с застекленевшими глазами и застывшими мышцами. Ты не первый и не последний, так что добро пожаловать, – мужчина, наконец, перестал трогать тело Кирилла и вновь заглянул в лицо парня. – А я знаю, почему следаки скинули тебя ко мне, – продолжил он, прищурившись, – ты – необычный труп… – Он вновь дотронулся до нижней губы, оттянув ее вниз, – сколько времени ты уже такой? Пару дней? Ты уже точно должен был закостенеть…

… Какой труп?…

Кирилл все еще тщетно пытался докричаться до медика, хотел треснуть ему по голове, промеж глаз, чтобы привести в чувства и заставить перестать пороть чепуху о каких-то трупах. В этой комнате не было трупов! Не было! Что ж он за медик такой, который не может отличить живого человека от мертвого?

– Да, – мужчина поправил очки и снова стиснул руку Кирилла, – эти следаки вечно скидывают мне то, с чем сами не знают, что делать. Помощи просят. Раз привезли, значит что-то точно не так. И я уже вижу, что именно. Где твои трупные пятна, дружище? Почему тело все еще поддается, гнется как ветхая тростинка? – задумчиво прошептал патологоанатом.

… Да потому что я живой, придурок!..

Мысленно верещал Кирилл, все еще тщетно пытаясь пошевелиться, чтобы не сдерживать себя и как следует зарядить промеж глаз бестолковому медику.

– И слизистые все еще влажные, – продолжил врач, снова заходя на очередной круг обследования загадочного тела, – Ну-ка! Давай еще раз согнем ногу, – он схватился за голеностопный сустав и согнул ногу в колени без каких-либо усилий и препятствий. – А может ты и не совсем мертвый, а? Дружище? – патологоанатом вновь поправил очки и внимательно уставился на лицо Кирилла. – Отлажу-ка я вскрытие, если ты мертв, то уже ничего страшного не случится. А если живой… – он чуть улыбнулся, – пойду я прогуляюсь в мир живых. В терапию, например. Пускай аппаратуру принесут.

Патологоанатом хлопнул по плечу Кирилла и усмехнулся, будучи уже на 100% уверенным, что тело, брошенное на холодный, каменный стол, пока еще рано называть «телом».

Кирилл выдохнул с облегчением. Ну хоть кто-то в этом мире похоже действительно учился в университете. Теперь у него есть шанс на спасение.

Что-то тяжелое стукнулось в окно, увешенное объемными жалюзи изнутри, патологоанатом остановился у дверей, резко обернувшись. Огромная форточка распахнулась, а на стол важно шагнула большая черная птица. Одним прыжком она преодолела половину стола и уселась на разложенные документы, повествующие о загадочной смерти. Длинными, морщинистыми пальцами, с загнутыми черными, блестящими когтями, птица поскреблась по бумаге, поглядывая зорким глазом на опешившего патологоанатома, застывшего около закрытой двери.

– Ну, привет, – дрожащим голосом произнес он, медленно пододвигаясь к птице. – Ты, наверное, ошибся. Парк в другую сторону! Ну! Кыш! Кыш, дружок! – заботливым, ласковым голосом патологоанатом пытался выпроводить птицу. Но она только закатила глаза, покрыв их белой, довольно мерзкой оболочкой, склонила голову набок, открыла огромной клюв, созданный видимо для убийства с первого раза, и пронзительно крикнула. Так крикнула, что мужчина интуитивно крепко зажал уши, боясь, что птица издаст еще раз этот страшный звук.

Кирилл ничего не видел, но все слышал. Ему казалось, что его колотит от страха. Что его дрожь видят уже все. Громкие звуки, скрежет брутальных когтей, громкие нечеловеческие вопли, которые он отчетливо слышал, но не мог посмотреть на то, что издавало эти звуки.

Птица зыркнула на «тело», затем на патологоанатома, медленно движущегося к ней, и взлетела. Воздух, рванувший от ее крыльев, поднял вихрь из бумаг, скинув на пол дело Кирилла. Птица сделала пару кругов и вылетела в окно.

– Чертовщина, – прошептал патологоанатом. – Ишь! На мертвечину потянуло, – чуть успокоившись и вздохнув, добавил он и подмигнул Кириллу, который ничего не видел и не понимал, что происходит. Он только слышал и то, что он слышал не давало ему никаких намеков и идей на то, что кто мог бы издавать столь резкий и жуткий звук.

– Скоро вернусь. Приведу с собой терапевта и… – патологоанатом, все еще озираясь по сторонам, подбирая разбросанные бумаги, продолжал вести беседу с трупом, – … и посмотрим, что с тобой делать!

Мужчина ушел. Кирилл слышал, как захлопнулась тяжелая, скрипучая дверь, как за ней последовала тягость ожидания. Минуты превращались в часы, секунды перестали существовать, а за ними воцарилась и мертвая тишина. И она была так близко к Кириллу, никогда до этого он не чувствовал ее страшное дыхание, обдающее его внутренне ухо горячим воздухом. Никогда еще не было так страшно! Все страхи, с которыми Кирилл столкнулся до настоящего момента, мгновенно померкли на фоне происходящего. Впервые он поймал себя на мысли, услышал собственный голос, вначале скромный, потом становящийся все сильнее и напористее, обращенный к богу. В момент своего одинокого положения на каменном столе, сделанном с тонким желобком по длине и со сливным отверстием в ногах для оттока крови и других жидкостей, в морге, хотя ничего из этого Кирилл не знал, но лишь догадывался, он умолял господа о прощении за все грехи, которым он оказывается так опрометчиво и глупо подался, отказываясь верить в силу наказания третьими силами. Именно теперь он громогласно, но в то же время мысленно признавался сам себе и богу, что сейчас он понял все свои ошибки и готов исправлять их. Прямо сейчас. Только дайте шанс все исправить. Он не знал ни одной молитвы, ведь до сегодняшнего дня в том не было никакой необходимости, но свои собственные молитвы сочинял быстро и качественно. Жаль, что ни он, никто другой не мог с точной уверенностью сказать, услышаны ли были его молитвы и если да, то кем. Будет ли этот кто-то помогать ему и как?

Скрипнула дверь и тут же быстро закрылась. Звонкий смех, но тихий тут же заполнил прозекторскую. Кирилл замер, хотя больше замереть уже нельзя было. Он перестал слушать свои глухие мысли, а внимательно прислушивался к вошедшим. Он различил три голоса: два мужских и один женский. И ни один из них не принадлежал патологоанатому, выдержанному и рассудительному, и Кирилл даже не мог понять, опасаться ли ему или все хорошо. Ну как хорошо? Хорошо – это громко сказано, но все же он еще живой.

– А точно? – встревоженно спросил женский голос.

– Да отвечаю! Дмитрий Сергеевич сказал, сегодня можно. Сказал приходить к 5 часам, руководства не будет, и мы сможем начать без него, а потом он подойдет, – успокоил ее очень громкий, режущий уши голос.

– Просто тут вообще никого.

– Послушай, я договорился! – ответил тот же мужской голос. – Добро получено. Дмитрий Сергеевич сказал, что тело уже будет на столе и вскрыть грудную клетку и череп мы можем и без него.

– А дальше? – спросила девушка.

– Дальше? – рассмеялся парень, – Дмитрий Сергеевич сказал, что успеет вернуться еще до момента, когда мы закончим открывать грудную клетку!

– Он нас совсем безмозглыми считает? – раздался новый голос, который Кирилл еще не слышал.

– Скорее неопытными, – поправила его девушка.

– Так! – первый парень хлопнул в ладоши, и Кирилл услышал, как резво и с предвкушением парень потирает руки, – начнем. Труп есть. Инструменты – вот!

Наконец, Кирилл увидел лицо, склонившееся над ними. То была девушка. Какая красивая! Кирилл смотрел в большие, голубые глаза, внимательно изучающие его лицо, сжатые в трубочку губы, измалеванные яркой красной помадой, почти съеденной с середины губ и чуть размазанной по краям. Он почуял запах сладких духов и если сам он всегда посмеивался и противился приторным запахам, то сейчас он вдыхал этот аромат своей недвижимой грудной клеткой так, словно боялся больше никогда не почуять запах сладости, который возвращал его в воспоминания о детстве. Он смотрел в эти голубые глаза, потому что боялся, что это последнее, что он видит, а ему оказывается так нравится голубой цвет. Красивый и такой живой! Цвет неба. Вот бы сейчас увидеть небо, а не этот мрачный потолок, нависший над ним как гадкий свод разрушающегося склепа. В глазах девушки он столкнулся с безразличьем, которого никогда раньше не замечал по отношению к себе. Девушка разглядывала его так, словно он был экспонатом. Он им и был для нее.

“Я еще не умер”, снова мысленно прошептал сам себе Кирилл, уже отчаявшись кричать и призывать окружающих к здравому смыслу. “Я еще живой…Посмотри на меня как на человека. На живого!.. Пожалуйста…”

– Можно я вскрою грудную клетку? – спросила девушка и оторвала уже более веселый взгляд от лица Кирилла.

– Чего бы вдруг? – около нее появился парень, ласково улыбаясь ей, разглядывая ее влюбленными глазами, светящимися от искренности, неподдельного счастья и восторга, никак не связанно с наличием трупа для эксперимента. Счастье свое он нашел в глазах девушки и Кирилл видел это, умоляя его услышать страждущий голос, потерянный где-то глубоко в недрах остывшего тела. Кирилл молил во имя любви этого парня к девушке о том, чтобы они остановились.

– Пожалуйста! – игриво попросила девушка, и зажав длинными пальцами сверкающий смертью скальпель, повертела им перед лицо парня. Он вновь ответил ей улыбкой.

– Конечно, приступай, – кивнул он и пропустил ее к трупу. И тут сердца Кирилла вздрогнуло с новой силой сокрушительного страха. Не может быть! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Так не должно быть!

Но никто не слышал его. Никто. А слышал ли его вообще кто до этого? Или ему всегда просто казалось, что его услышали, а на самом деле никто даже не знает, как звучит его голос?

Острая, обжигающая боль под ключицей, пронзившая кожу, отвлекала его от панических мыслей и внезапного осознания своего невыносимого одиночества в мире, заполненном жизнями.

– Чуть сильнее надави, – прошептал парень девушке, стоя позади нее, нежно касаясь губами ее уха. – Видишь? Здесь жировая ткань не раскрыта до конца, – объяснил он, чуть надавив на ее руку, погружая лезвие скальпеля глубже в тело.

Кирилл кричал, из глаз, полных отчаяния и страха, катились слезы осознания собственной никчемности и невозможности хоть как-то изменить ситуацию, помочь себе, спасти свою жизнь, которую он внезапно так полюбил и никак не хотел расставаться с ней. А в ушах студентов, пока Кирилл заливал свой странный вакуум душераздирающими криками, бушевала их собственная весна.

– Вы что делаете? – в кабинет ворвался патологоанатом в сопровождении терапевта, – эй!

– Дмитрий Сергеевич! – ответил парень, – мы пришли, как договаривались. Вот уже почти грудину вскрыли, готова к полноценному вскрытию.

– М-да, Сергеевич! – рассмеялся стоящий рядом с ним мужчина и хлопнул его по плечу. – Даже если жмурик и был жив, как ты утверждаешь, то теперь ему точно конец. Глянь, как твои студентики препарировали его! Давай, Сергеевич, я пошел! Обращайся, если что! Кто еще так повеселит, если не патанатомичка! – мужчина хлопнул в ладони и ушел.

Дмитрий Сергеевич окинул студентов хмурым взглядом, застыв в нерешительности, что ж объявить им дальше. Ранить юношескую психику, сообщив, что они только что зарезали живого человека или сделать вид, что все идет по плану и продолжить вскрытие, забыв о своих предположениях, в которых Дмитрий Сергеевич был уверен на 100 процентов?

– В смысле живого? – дрожащим голосом спросила девушка, нервно отбросив кровавый скальпель в сторону. – В смысле живого? – повторила она страшный вопрос, пятясь назад от “разделочного” стола.

– Да пошутил Вениамин Игнатич, – Дмитрий Сергеевич собрал волю в кулак, сменил маску расстройства и переживаний на маску безразличия и веселья, к счастью или к несчастью, ввиду многолетнего опыта работы в морге, безразличие было присуще ему, и приступил к озвучиванию наглой лжи, которую так не хотел говорить на самом деле, но в которую уже заочно верили студенты, до смерти испугавшиеся того, что они услышали.

– Пошутил? – переспросил кто-то из ребят с такой великой надеждой в голосе, которая может снизойти на человека, находящегося на пустынной бригантине в открытом океане, окружённой бушующей стихией, в то время как он сам привязан к грот-мачте, а перед глазами маячит одинокий штурвал, рулевое колесо, которое вертится в разные стороны и не кому его остановить. А надо всего лишь дотянуться.

– Да, Игнатич узнал, что сегодня у меня с вами практическая работа, вот и решил таким образом привить вам уважение к чужой жизни! – проговорил Дмитрий Сергеевич, чуть повышая голос, – чтобы вы учились не за оценки и диплом, а за уважение и любовь к чужой жизни! Чтобы каждый труп осматривали дотошнее любого микроскопа! – Дмитрий Сергеевич уже практически кричал. – Кто из вас сейчас осматривал тело?

Студенты переглянулись, испуганно пожимая плечами.

– Вы не осматривали труп! – взвизгнул патологоанатом. – С самого первого дня я говорил вам, что тело должно быть осмотрено! Осмотрено!!! – Дмитрий Сергеевич кричал, слушая как визжит его сердце от обиды, что он не успел вернуться во время, что не додумался позвонить эти трем, чтоб предупредить о том, чтобы они ничего не смели делать в секционной без его персонального разрешения. Даже дышать! А еще лучше, надо было отменить их на сегодня, закрыть патанатомичку и только потом идти за Игнатичем.

Занятый собственными криками, нравоучительными высказываниями, попытками осторожно, но так, чтобы его услышали и поняли, донести до студентов ошибку и ее цену, которую они только что совершили, Дмитрий Сергеевич не заметил, что на его рабочем столе сидит все та же огромная черная птица…

Александра отвела взгляд от птицы, копошащейся в ветвях большого дерева на могиле Кирилла, и посмотрела на Артема.

– Ты веришь в реинкарнацию? – неожиданно спросила она. Артем удивленно взглянул на девушку. Столько времени они уже общаются и казалось бы, это же Саша! Чему тут удивляться? Она всегда спрашивала и будет спрашивать невпопад те вещи, которые внезапно заинтересовали ее в определенный момент времени. Артем часто про себя называл Сашу Present Continuous, поскольку ее поведение лучшего всего могло объяснить, как работает это время в английском языке. И сейчас, в момент, в процессе действенного погружения в прошлое, скорбя о друге, рассматривая пиршество боли, Саша думала о реинкарнации и о возможности ее реальности.

– Ты веришь в то, что твоя душа переселиться в другое тело, после того как умрет это? – пряча слишком явную улыбку, спросил Артем. Саша подняла взгляд на него, взмахнув ресницами, раскрыв черные радужки, где блеснула примись золота. Правый уголок губ вздернулся и застыл в легкой ухмылке, сардонической и ехидной.

– Я не верю, – тихо ответила она, – я знаю, что так происходит.

2

– Саша, – позвал уставший, дрожащий голос Макса, обнаженного, лежащего на кровати, широко раскинувшего изнеможденные руки. Девушка стояла у зеркала в его комнате. Обнаженная, с распущенными, чуть спутавшимися волосами. Она разглядывала свое тело, имеющее уникально красивую фигуру. Девушка не слышала, что к ней обращаются, продолжила заниматься самолюбованием.

– Я недавно общалась кое с кем, кто сказал, что не верит в реинкарнацию, – произнесла она, прикасаясь к зеркалу, нежно поглаживая холодную поверхность. Ее глаза, преисполненные наслаждением, медленно закрылись, словно она трогала не стекло, а мягкий, нежный бархат.

– Саша, – из последних сил произнес Макс, уткнувшись лицом в подушку. Что он хотел от нее? Он сам не понимал, но ему хотелось сказать что-то, а может и услышать ее голос, наивно тонкий, практически детский, порой шепчущий такие страшные и ужасные вещи, что волосы дыбом встают. Ему хотелось, чтобы она рассказала о чем-то прекрасном. Она вообще умеет говорить о прекрасном? Разве могут быть такие люди, которые не знают, что такое прекрасное? Субъективно все, конечно, может быть, но Макс не мог поверить, что в мире существует хоть одна душа, способная мыслить, которая не может найти ничего прекрасного вокруг себя.

– Знаешь, почему он не верит? – девушка повернулась к нему, – он считает это невозможным потому, что если бы реинкарнация могла существовать, то количество людей не увеличивалось бы, – сказала Саша, даже не заметив ни грамма странности в неестественной позе Макса, критически бледной кожи, вздрагивающих веках, силящихся открыться, чтобы дать глазами возможность увидеть мир. Ведь он так прекрасен! Саша повернулась к своему отражению. С величайшим восторгом и наслаждением она рассматривала свое тело. – Как это глупо уметь и хотеть смотреть не дальше своего носа и своих скудных знаний.

Внезапно она подошла к Максу, присела рядом на кровать и провела пальцами вдоль его позвоночника. Как сильно прощупывались через кожу истощенные кости. Как сухая кожа, превращающаяся в сбрую. Какой он был холодный. Ничего из этого Саша не замечала. Может, не хотела, может не могла.

– Но ты, – прошептала она, – увидишь, как это работает! – она прикоснулась губами к его обнаженной спине. Макс вздрогнул на уровне инстинктов, но ему не хватало сил перевернуться, спрятаться, скрыться под одеялом, сделать что-то, лишь бы остановить ее ядовитые, обжигающие прикосновения.

Вдруг пасмурность, серость и сырость исчезли. Вместо обреченности и отрешённости в его сердце ворвался вихрь неги, окутанной плебейским счастьем. Пугающая тьма расступилась, спрятала свои кривые, жуткие руки, разжав бетонные объятия, больше походившие на железную клетку, сооружённую на теле Макса так, чтобы толстые железные прутья врезались в кожу, уничтожая несчастную жертву, сковывая ее все сильнее, сжимая до хрипов в горле, которые так тщетно и сардонически пытались выпустить в мир отчаяние и боль. Вокруг рассвело. Все залито ярким светом, на который глазами больно смотреть. Они слезятся. И казалось бы, душа хочет, жаждет встрепенуться, увидев свет, сразивший тьму, но не может. Ей все страшно. Ей страшно! Столь неестественно радужный свет, словно нагнетает обреченную атмосферу. Что-то вот-вот случится. Обязательно случиться. Что-то нехорошее. Разве может “что-то” быть чем-то хорошим? Разве подразумевают люди что-то хорошее, говоря о том, что что-то грядет? Душа знает это. Слышала и много раз. Привыкла. Страх появляется сам по себе. Никто не командовал бояться, а страх настырно и главное успешно захватил все, что могло чувствовать и понимать в Максиме. Звук чистой, струящейся воды, словно горный хрусталь разбивается об острые, многочисленные выступы высочайшей горы. Журчит. Но и этот звук лишь нагнетает, выкручивает нервы, затягивает их в морские узлы. Зачем? Почему бы просто не отпустить? Зачем бояться, окутанным собственными, смотанными в мрачные узлы нервами? Как ты можешь помочь себе этим? Разве не наплевать тем, кто скрутил твои обнаженные нервы, обмотав ими тебя, как паук обматывает прочной паутиной умирающую муху?

Пение птиц притрагивается к внутреннему уху и Макс готов расслабиться, ведь, наконец, что-то мало-мальски приятно его душе. Но даже тут не скрывается подоплека страха. Пение птиц звучит так, словно кто-то не умеющий играть на саксофоне, пытается переиграть Чарли Паркера. Слушая их пение, что-то внутри сжимается, болезненно пульсирует, отторгает звук, пытается выблевать его назад. Но звук, грохочущий, клокочущий, не знающий, что есть такое гармония, продолжает простираться в теле.

Иллюзия рая терпит крушение, срывается с заданного эшелона, сваливается, входит в штопор и падает. Вот-вот разобьется. В дребезги и без шанса на восстановление.

– Я расскажу тебе, как это происходит, – сквозь шквал искусственных иллюзий слышится голос Саши. Она где-то рядом, но Макс не видит ее: перед его глазами безликий, серый туман, заслоняющий собой все, что привыкли видеть его глаза в родной комнате. – Слушай меня. Слушай мой голос. Он говорит с тобой. Сейчас он смысл твоего бытия. Ты когда-нибудь задумывался о своем смысле? Что ты делаешь? Для чего ты это делаешь? Что ты сделал хорошего? А плохого? Как много? – голос Саши подходил все ближе. – Сейчас уже поздно спрашивать себя об этом. Уже все. Ничего нельзя исправить. И когда наступает этот страшный для людей момент, когда их сердца сбавляют темп и готовятся навсегда замолчать, души уже готовы высвободиться из бренного мяса, коим они окружены на протяжение стольких лет. Души рады, что скоро все изменится: будет новое тело, будет новая страна, новый язык, откроются новые возможности и вот они жду распределения. Кто-то сразу же попадает в новое жизненное русло и уже начинает жить с нуля в материнской утробе. А кто-то застревает в сортировочном пункте и не на одно столетие. – Саша погладила Макса по спине. Едва ее пальцы прикоснулись к коже, едва пробежали вдоль выпирающего позвоночника, как на спине быстро и ярко промчались желтые символы, словно окутанные огнем только что зажжённой свечи, пылающие по периметру и мерцающие в середине. Макс не раз уж видел символ птицы на теле Саши, изображенной с одной лапой, потому что вторая вроде как бы спрятана за ней. Голова и тело ее повернуты влево. Не раз он видел рисунок профиля собаки. Может волка. А может и шакала. И круг в центре с точкой и много других символов, но в этот раз он не мог видеть их, не мог даже знать, что его спина превратилась в живой холст. Не мог он знать, что рисунки, будто нарисованные неопытной детской рукой, перебазировались с тела Саши на его собственное. Он продолжал падать в свою бездну, которая так старательно хотела казаться оазисом.

– Я живу уже очень давно, – прошептала Саша, ложась на спину Макса, копошась в его седых волосах. И каждое прикосновение провоцировало в нем тошноту, резкое головокружение, пробуждало желание бежать и прятаться. Страх. Какой полноправный, властный, беспринципный самодержавец! Макс только лишь думал, чтобы Саша больше не прикасалась к нему. У него практически не осталось сил терпеть страх и ужас.

– Александра, – простонал он, безуспешно пытаясь шевельнуться, сбросить ее со своей спины, – тебе пора домой, – еще безнадежнее и едва слышно прошептал он.

– О, нет, – девушка расположилась поудобнее, потираясь щекой о его лопатку, – сегодня меня не ждут дома. Как и обычно, в общем-то. После смерти матери, брат и отец практически не общаются со мной и уже тем более не беспокоятся о моем местонахождении.

– Саша! – дрожащим голосом произнес Макс и закрыл глаза, – уходи!

– Мне нравится, когда ты, именно ты, называешь меня Александра. Назови меня по имени.

Макс молчал. Все его тело сжалось в избитый страхом комок, а язык и голос отказывались общаться между собой. Язык вертелся как уж на сковородке, но голос провалился за пилорус.

– Назови меня по имени! – настойчиво произнесла Саша. – Что же ты молчишь?

– Что ты такое? – Макс вздохнул и ужаснулся, после того как воздух покинул его грудную клетку, и она приготовилась снова принять в себя кислород, а легкие не раскрылись. Они остались в том самом виде, скукоженные, пустые и вовсе не готовые принимать в себя воздух.

– Какой правильный вопрос, но как поздно ты задал его. – Она сжала пальцами его ребра, стесняя их еще больше. – Какая неурядица, не правда ли, Максим? Мы так часто многое делаем слишком поздно. Настолько поздно, что нет уже возможности исправить что-либо, потому что прошлое мертво. Мертвицы только в фильмах могут оживать. Спроси ты это раньше, возможно, ты смог бы спасти себя. Но ты вынашивал этот вопрос в себе так бережно, словно будущая мать вынашивает свое дитя. И сейчас, на последнем издыхании, ты решаешься спросить! – Саша улыбнулась и погрузила пальцы еще глубже в плоть парня. Макс издал неясный звук, обозначающий то ли боль, то ли смирение.

В комнате, рядом с кроватью медленно, вальяжно прошлась черная тень какого-то животного. Едва в состоянии видеть хоть что-то Макс заметил движение рядом, но сил спрашивать или хоть как-то реагировать у него уже не было.

Саша, тощая, похожая на скелет, удачно обтянутый кожей, развернула парня на спину с легкостью и быстротой, несвойственной столь утонченно хрупкой девушке. Ее пальцы промчались безжизненным холодом по впалому животу Макса, перебирая дряблую кожу и остановились на груди, уперевшись в рукоятку грудины.

– Я отвечу на твой вопрос, – прошептала она, прикасаясь губами к его коже, оставляя холодные следы, покрывающиеся льдом. Максим пытался дышать, но ему было все тяжелее и тяжелее это делать. Постепенно он впадал в панику, измученный предсмертным ужасом. Страшно, что он не мог сделать вдох. Кислородное голодание, предрешающее его скорую смерть, поддерживало нарастающую панику. Он хотел отмахнуться от девушки, сбросить ее с себя, вдохнуть воздуха, раскрыть легкие, избавиться от страха, но он ничего не мог сделать. Ничего. И это уничтожало его еще стремительнее, накручивая и усугубляя положение.

– Тысячи лет я был заточен в песках, окруженный ртутными парами, – Максим услышал голос, который возрастал, заставив его вздрогнуть. Голос принадлежал нечто! Существу, которое разговаривало словно откуда-то из-под многотонной пучины, рычало, булькало. Дрель, которой так часто соседи сверили стены на мимолетных выходных, очень напоминала звучание этого голоса. Звук как будто выходил из дабстеп-машины: вот он! Заводится! Глубокая, басовитая волна пошла откуда-то снизу, расширилась, охватила собой пространство и все, что было в нем и сжалась, захватив с собой остатки вменяемости, и исчезла. Тишина. Слышится, что вновь кто-то заводит эту адскую машину. Грозное цунами уже виднеется на горизонте.

– По ошибке. Человеческой, конечно, – продолжил голос. – Я пришел забрать то, что принадлежало мне в день погребения фараона. Пришел и забрал, но не успел выйти. Пески обрушались, скарабеи зашевелились, пары ртути взвелись в воздух. Я задыхался. Я не могу умереть. Я живу вечно. Но тот запах… Обескураживал. Въедался в мои легкие, доставляя мучения, и мне много раз казалось, что более я не смогу терпеть. Но что еще я мог сделать, кроме как терпеть? Секунды, обернувшиеся во мрачные, разрушающие меня тысячелетия начали свою панихиду. И я слушал ее. День изо дня. Каждую ноту. Каждый полутон. Я был опустошен, усмирен неурядицей, смехотворным стечением обстоятельств. Я был жалок, ощущая себя беспомощным ничтожеством, внезапно ничего не представляющим из себя. Я слышал тысячи голосов, взывающих ко мне каждый день. Я был им нужен. Каждый, кто не чуждался амбиций, своих страстей и желаний, просили помощи у меня. Я слышал и слушал, но я не мог прийти к ним, протянув руку помощи, в которой они так нуждались. Я сам нуждался в помощи. В помощи человека! Прошла не одна тысяча лет, а я все смотрел на стены своего склепа, на стены величайшей гробницы, исчезающей в несносных песках. Голоса молящихся утихали, просьбы слышались реже. Все чаще я слышал, как умирает вера в меня. В мои силы. В мою власть. И я злился. Я пытался крушить стены, но издевательские пары ртути не подпускали меня к ним. Я мечтал наказать всех тех, кто причастен к этому захоронению, а это почти вся страна. А потом я услышал вначале скромные, боязливые шепоты, а затем насмешливое крикливые голоса, что я – миф. Миф Древнего Египта! Страна, которая поклонялась мне, цветущая, многообещающая, в какой-то момент получила приставку Древний, обернув меня в легенду, не имеющую оснований для настоящей жизни. А потом исчезли и мифы. Потом наступила тишина. Тишина! Ничего больше! Просто вакуум. Я прислушивался изо всех сил, я разрывал уши в кровь, пытаясь услышать голоса, вспоминающие обо мне, о моей стране, о временах, когда люди поклонялись мне. Ничего. Сколько прошло веков, тысячелетий? Я не знал сколько времени уже нахожусь в заточении по глупости людской. Меня засыпало песками. Я был погребен под ними. Я устал ждать. Устал ходить по периметру комнаты, ощупывая каждую песчинку, из которых были сделаны булыжники, лишившие меня всего. Я искал брешь. Хоть маленькую дырочку, куда я мог бы просочиться. Я перестал искать. Перестал пытаться. Я был лишен сил. Лишен желания. Ничего не хотелось. Больше ни о чем не мечталось. Я позволил тишине поглотить меня, полностью раствориться во мне. А потом я услышал голоса. В начале я думал, что это мое подсознание шалит, ложные звуки направляет в разум, чтобы хоть как-то взбодрить тело. Я не мог поверить, что кто-то действительно мог оказаться рядом с моим местом заточения. А оказалось, что люди действительно были рядом. Это я понял по мере приближения ко мне звука их голосов в течение довольно длительного времени, пока они раскапывали снаружи пески, спрятавшие меня. Эти люди копали с определённой целью: поживиться древними сокровищами. Мне было все равно с какой целью они копают, главное, чтобы они открыли комнату. И они открыли! В течение недолгого времени они все погибли. Все, кто хоть как-то, даже косвенно относился к моей темнице. Они не виноваты, что несколько тысяч лет назад я не успел выйти из ловушки. Но виноваты те, кто разлил здесь ртуть раньше положенного срока, отняв у меня возможность забрать то, что принадлежало мне и уйти, как это должно было быть. Виноваты и их потомки. Я всегда был благосклонен к людям. Всегда. Но то, что они сделали, убило во мне благосклонность к их роду. И теперь я упиваюсь местью. Мне до сих пор никто не молится, не приносит даров, не служит у алтаря. Люди изменились. Они больше не почитают меня. Я – миф. Легенда. Сказка древности. И я взбешен! Я вернулся в другой мир. Мир полный скептиков и атеистов! В мир, в котором люди отказались от меня, приняв форму единобожия и наиграно поклоняются ей. Этот миф, что раньше было святым, высмеивает все. Я обозлен на людей за их неверие, за их самоуправство, тщедушное и сомнительное. Но мир этот слеп, глух и очень криклив. Он кричит, даже не думая о том, что именно кричит. Слова утратили смысл. Они просто стали словами. Просто для того, чтобы создавать возможность чего-то, чего люди сами не понимают. Мир отверженных. К моему возвращению от него отвернулись уже все. Все боги покинули землю, оставив ее обитателей на произвол судьбы, которая уже столько времени никем не корректируется. Бесконтрольная судьбы – это как самолет с неисправным управлением и автопилотом, и мертвыми пилотами: он парит, но рано или поздно рухнет. Все разобьются! Все. Я в гневе! Мой гнев набирает мощь каждый раз, когда я более близко сталкиваюсь с людьми и понимаю, вижу и слышу каждую гнилостную черту вашей личности.

Макс не мог поверить ни в одно сказанное девушкой слово. С каждым звуком она звучала все больше и больше как пациент психиатрической клиники. Но чувство страха все усиливалось. Усиливалось потому, что Макс обессиленный лежал, едва в состоянии пошевелиться, на его груди лежало это существо и ничто не мешало ему воткнуть нож в сердце или просто перерезать глотку. Макс не мог поверить в божественное происхождение девушки, но в то, что она – психопатка верил все сильнее с каждой пройденной секундой.

– Саша, – прошептал он, собрав все силы воедино, вспоминая лекции по психиатрии, готовясь убедить девушку в том, что в мире все в порядке, он сам в порядке, что стоит посмотреть на мир с другой стороны под действием сильных психотропных веществ, которые ей непременно назначат в индивидуальной палате. А он уж, по дружбе, постарается сделать все возможное, чтобы обеспечить ее такой палатой. – Послушай меня. Я…

– Нет, – отрезала Саша и провела пальцами по его груди, медленно вздымающейся, все еще пытающейся схватить больше воздуха, – я тебя уже давно слушаю. С того момента как ты появился в жизни Славы… – ее пальцы замерли посередине рукоятки грудины, – и я ничего не слышу! – ее рука погрузилась в плоть. Кости хрустнули. Кровь проступила бешенным, злым потоком, понеслась вниз, омывая бока. Хриплый крик едва смог слететь с дрожащих бледных губ. Одним рывком Саша вытащила сердце из груди Макса. Улыбнулась, разглядывая мясо, сжатое в маленьком кулачке, кровь, осторожно проходящую сквозь пальцы. Медленно, словно чего-то опасаясь, Саша поднесла орган к губам, странно поцеловав его, отшвырнула мертвое сердце на пол. Тень, которая блуждала около постели последние полчаса тут же остановилась около куска мяса, валяющегося на полу, мяса, которое минуту назад из последних сил гоняло кровь по телу физически здорового парня, давая ему жизнь.

– Да, знаю, – Саша облизнула указательный палец и с укоризной посмотрела на свою руку в крови. – Не мой способ. Но мне так захотелось почувствовать, как оно трепещет в моих руках. Так же как и внутри? Не так же. Совсем по-другому. Сожри его. Пусть ребятки поработают здесь. Может в этот раз они не посмеют приписать самоубийство, которое они так любят вешать на все подряд. – Саша посмотрела на огромную черную собаку, застенчиво топчущуюся около сердца. – Ну же! Сожри его! Я разрешаю. Все нарушают правила, и мы не будем исключением. Сожри это сердце и пошли…

3

– Где ты была? – Слава выскочил в коридор, едва услышал, как захлопнулась входная дверь. Девушка неспешно скидывала обувь, поглядывая на встревоженного брата. – Саша! – позвал он и сложил руки на груди.

– Гуляла, – ответила девушка, выпрямившись и облокотилась на входную дверь, спрятав руки за спину.

– Время полночь, Саш! – со вздохом сообщил Слава.

– Как будто меня когда-то волновало время, – Саша улыбнулась. – Выходные. Могу позволить себе гулять хоть до утра.

– А позволить себе позвонить и сообщить о своих позволения ты можешь? Я беспокоюсь за тебя. На улице полно отморозков!

– Да, полно, – Саша опустила глаза и улыбнулась. – И их становится меньше.

Слава строго посмотрел на сестру, как всегда, не понимая, о чем та говорит. У него у самого был к ней серьезный разговор, который он вынашивал уже некоторое время.

– Я пойду спать, – Саша неспешно прошла мимо брата, опустив глаза.

– Уделишь мне 10 минут? – быстро спросил Слава. Девушка остановилась, усмехнулась и повернулась к брату.

– Конечно, братик, – обрадовавшись сказала она и в два прыжка оказалась около него, крепко обнимая. – Целая вечность прошла с того момента, как мы последний раз разговаривали с тобой. Ты все время на работе или со своей девушкой. Обо мне словно забыл.

Слава, нахмурившись слушал сестру, не переставая прокручивать разговор с Максом. Кто этот человек, плотно прижимающийся к нему? Это точно его сестра? Он хотел обнять ее как раньше, спрятать и защитить от окружающего страшного мира, но руки безвольно висели вдоль тела, не смея шелохнуться.

– Да, ты права, в последнее время мы действительно мало общались. С того момента как похоронили маму, – зачем-то добавил Слава и мельком взглянул на девушку. Она же и глазом не моргнула. На ее лице не проскочило ни одной эмоции. Ни одной! Как будто речь шла не о смерти матери, а о чем-то до невозможности банальном и скучном. О чем-то, на что вовсе не надо реагировать. И Саша не реагировала. Она вовсе забыла об Ирине Ильиничне и о роли, которую та сыграла в жизни.

– Я так соскучилась по тем моментам, когда мы проводили вместе время, – Саша улыбнулась и взглянула на брата. Ее черные глаза почернили еще больше, хотя казалось, что может быть чернее самого черного цвета? Слава впился глазами в проступающие золотые вкрапления, не моргая, вновь рассматривал их, как будто впервые увидел этот уникальный цвет. Словно опять пытался понять, почему так.

– Помнишь, как ты постоянно оставался со мной, когда родители пропадали на работах, клепая свои диссертации и исследования? Потом ходил гулять со мной. Потом оберегал от всего мира, ходил за мной по пятам, когда я уходила. Мне приходилось сбегать, чтобы хоть как-то избавиться от твоего тотального контроля. Но я всегда приходила к тебе и делались всем, что со мной случалось, хотя я уверена, что ты до сих пор не понимаешь и никогда не понимал, о чем и что именно я хотела объяснить тебе.

Слава слушал сестру, не зная, что сказать. А хотел ли он говорить? И точно ли он слушал ее? Он просто смотрел на ее мимику, необычно живую и задавал сам себе только один вопрос, который спросить вслух он боялся. Настропалённый Максимом, проанализировавший всю свою жизнь с сестрой, ее поведение, ее привычки и ценности, Слава пришел к страшным выводам.

– Саш, – он взял ее за руки и, вздохнув, быстро опустив взгляд, но тут же вперев его в ее лицо, продолжил, – у меня не совсем легкий разговор.

– Я знаю, – тут же улыбнулась она, крепко стиснув его руку. – Я все знаю. Оставь это.

Слава опять нахмурился, дотошным взглядом изучая лицо сестры, не понимая, да и не зная, что сказать именно в этот момент. Тут его начали одолевать сомнения. Тягостные, уничтожительные, разрушительные. Он опять спрашивал себя: зачем? Зачем он тут стоит, не пускает сестру в комнату? В чем он подозревает ее? Это же бред! Он, взрослый мужчина, так глупо и даже самоотверженно поверил в сказки, в которые никогда не поверил бы будучи ребенком. Ну что с ним такое?

– Я пошутил, – усмехнулся он и обнял девушку. Саша улыбнулась, пряча мимолетный звериный оскал. – Но один быстрый вопрос у меня все же есть: расскажи мне про черную птицу?

– Птицу? – девушка тут же отпрянула от брата и смутившись, уставилась в его глаза.

– Да, черная птица, – Слава попытался сказать как можно безразличнее. – Я часто видел тебя и рядом обязательно огромную черную птицу. Я даже не знал, что у нас такие водятся! – Слава старался изо всех сил сохранить глупую улыбку, приуроченную к непринуждённому разговору, в то время как внутри его начало потряхивать то ли от нервов, то ли от страха. Он сам не понимал.

Саша опустила голову. Хмурость крепко схватилась за ее лицо, стянув кожу к носу, словно маску. Насупилась. Смущение свое она не пыталась скрыть, но и просто смотреть так явно на брата уже не могла.

– Нет никакой черной птицы, – наконец, сказала она, позволив себе взглянуть на Славу и даже отпустить легкую, но многозначительную улыбку, которая практически сразу же умерла на ее губах, не успев толком родиться.

– Да ладно тебе! – Слава настойчиво прикидывался дурачком и обычным зевакой, который естественно не смог пройти мимо происшествия, развернувшегося на его глазах. – Я видел ее неоднократно. Странно, что ты не замечала ее. Она всегда рядом. Всегда. Либо ходит по земле, либо сидит на деревьях рядом с тобой. Неужели ты никогда не видела ее?

– Нет, – Саша покачала головой, внимательно, даже пристально разглядывая брата. – Нет никакой птицы, Святослав. Если бы была, я бы заметила. Обязательно заметала.

– И собака к нам часто приходит на участок, – продолжил Слава, улыбаясь как юный влюбленный дурачок, старательно делая вид, что ни собака, ни птица его на самом деле не беспокоят. Да и сам этот разговор только ради разговора. Без причины. Без смысла. Ни о чем. Тот самый пустой разговор, на который Слава никогда бы не стал распыляться, тратить время впустую. И Саша это знала очень хорошо. Она знала, что брат ценит время чуть ли ни как философский камень, способный излечить от всех болезней, дать вечную жизнь, подарить настоящее счастье. Да, Саша знала, как брат дорожит своим временем, никогда не растрачивая его впустую. А тут такое! Вот он, педантичный, консервативный братец, считающий каждую секунду и оценивающий то, на что она была потрачена, стоит в коридоре, лыбится как дурак, что кстати совершенно тоже несвойственно ему, и тянет время, как грязную, пожеванную жвачку, от которой и аромата-то не осталось, да и цвет уже давно превратился из белого в грязно-серый. Саша усмехнулась и тут же ее физиономию постигла небывалая серьезность, без свойственного ей лунатизма.

– Иногда, – прошептала она, сверля лицо Славы черными глазами, – на землю спускаются давно забытые короли. Те, которым раньше поклонялись, которых почитали, боготворили…а потом забыли. Привыкли, что прошлое нельзя изменить. И это так. Прошлое нельзя изменить. Но прошлое всегда возвращается в настоящее, меняет его, поддерживает будущее, да? Ведь поддерживает, Слав?

– О чем ты? – мужчина смутился.

– Вот ты в своем прошлом хорошо учился, так? Ты всегда ненавидел медицину и все, что с ней связано, но не стал перечить родителям и пошел по их стопам, с ненавистью в сердце и с притворной улыбкой на сумрачном лице. Вот где твое прошлое поддерживает настоящее! – девушка отвела взгляд, улыбнулась сама себе и продолжила, – твои накопленные знания в прошлом дают тебе грандиозное подспорье твоему настоящему в виде приличной зарплаты, а ведь ты считай только начинающий специалист! Но то, что ты все свое детство мечтал стать художником рушит твое настоящее и даже будущее. Сколько еще времени ты будешь рисовать, закрывшись в комнате, хаотично разбрасывая пастель и альбомные листы бумаги по тумбочкам, пряча неопытные и неокрепшие рисунки в книжке по медицине, из-за того, что твое прошлое не дало им шанса окрепнуть? Сколько еще времени ты будешь улыбаться людям, тем людям, которых тебе не жалко, к которым ты всем сердцем испытываешь отвращение? Когда твое прошлое убьет тебя? – девушка вновь подняла взгляд на брата. Слава замыкался в себе все больше и больше с ее каждым сказанным словом. С одной стороны он, в принципе, как всегда, не понимал, о чем она говорит. Причем тут прошлое и настоящее, когда он спрашивал о совсем других вещах?

А с другой стороны, он задумался о том, сколько желчной и горькой правды звучало в словах сестры! Сколько боли и разрушенных надежд и мечт! Сколько отчаяния звучит сквозь слоги и звуки произнесенных слов, уничтожавших все в одну секунду. Откуда она могла знать о рисунках? Слава действительно прятал свои работы, закладывал в толстые, старые книги, где авторы еще не стыдились писать в конце слов мужского рода твердый знак. Слава был уверен, что его семье, люди связанные с медициной, окунувшиеся практически во все сферы, тщательно следящие за новейшими открытиями, идеями, инновациями, никогда и в голову не придет копошиться в книгах начала XIX века. Зачем? Зачем им давно уже неактуальная, местами даже в корне не верная информация? Вот в эти книги Слава прятал свои рисунки, бережно складывая их между страничек. Но Саша, девушка не от мира сего! Как он мог забыть, не подумать о том, что именно его сестра полезет в эти устаревшие по всем параметрам книги за каким-то чертом!

– Ты видела их? – вздрогнув от ужаса, спросил Слава, опершись на стенку, глубоко вздыхая.

– Нет, – улыбнулась Саша, – я знаю их. Я говорю это к тому, что прошлое всегда влияет на настоящее и будущее. Запомни это и пойми. Дело не в собаках и птицах. Дело в прошлом. В тяжелом. Брезгливо разлагающемся прошлом, не дающем покоя настоящему. Это факт, Слава. Его надо принять. Также безропотно, самоотверженно и глупо, как ты это сделал, принимая пожелания родителей видеть тебя врачом в будущем! – девушка приподняла уголок губ, погладила брата по плечу и ушла в свою комнату.

Слава остался стоять в нерешительности в коридоре, подпирая стенку, которая и без него прекрасно стояла. А ведь он всего лишь хотел выяснить, есть ли хоть доля правды в словах Макса. Даже стратегия была изменена и слова, как ему казалось, были подобраны правильно и верно. И теперь он стоит и мысленно ворошит свое прошлое, полное отчаяния, безысходности, унижения и убийства! Расчлененки! Да такой тошнотворно мерзкой, что ни один совершенный фильм ужасов не смог бы показать на экране даже авторского артхауса! Расчлененки будущего и грез о нем в собственном прошлом. А ведь на тот момент Слава уже смирился с утратой. Принял ужасающую реальность, смирился с тем, кто он есть и кем не станет в угоду родителям. А теперь спящее, запорошенное временем, подернутое воспоминаниями, как казалось ложными, прошлое встрепенулось, скинуло с себя хрупкие замки и оковы и принялось истошно щипать, ворошить мертвую боль, реанимируя ее. У боли нет тех 7 минут, которые есть у мозга на его реанимацию. У боли гораздо больше времени. У нее столько времени, сколько живет человек, носящий ее в себе. Боль не умирает. Она не умеет умирать. Она всегда внутри. Всегда где-то скрывается, давая ложные надежды, обманывая, заполняя настоящую жизнь сплошными иллюзиями. А потом внезапно появляется что-то или кто-то и без сострадания сковыривает тщедушный нарост, скрывающий эту боль. Она вырывается наружу, оголтело! Уничтожая все, что долгое время казалось до невозможности стабильным, неприступно каменным, даже вечным.

Слава медленно опустился на пол, сжимая голову, будто пытаясь вытащить невидимыми щипцами размером с двухметровый, хорошо заточенный кол, неожиданно проткнувший тело насквозь, все яростнее и глубже погружаясь в былые воспоминания, обвиняя в тщедушности и трусости. Почему Слава не осмелился тогда сказать родителям, что нет, он не хочет быть врачом? Нет, это не его! Ему не нравится! Его не тенят! Его тянет к искусству! К краскам! Ему нравится, как рисует осень, а не смерть. Ему нравится запечатлевать на холсте жизнь, бьющую ключом, вечно живущим, а не диагнозы и констатация смерти в карте пациента. Почему он промолчал? Почему?

В тот вечер Слава был не одинок, убиваемый собственными уничижительными воспоминаниями. Николай Борсович, словно бесшумная муха, притаившаяся на стене, подслушивал разговор дочери и сына, боясь лишний раз шевельнуться, чтобы не дай бог никто не услышал его и не заподозрил в семейном шпионаже. Он, прекрасно понимая и к своему ужасу и стыду вспоминая, как настойчива направлял и скорее даже заставлял сына взяться за голову и учить химию и биологию в школе, оказывается разрушал мечту ребенка, обрекая его на безразличие в будущем. Он слушал слова Саши и слезы, скопившиеся в глазах, едва держались, словно опасаясь упасть. Слова дочери, человека, которого он, откровенно признаваясь сам себе, боялся, раздирали его душу в клочья. Чувство вины, неожиданно взгромоздившееся на плечи и придавившее многотонном грузом, угнетало его и он, совершенно не готовый к этому, мечтал провалиться сквозь землю, лишь бы перестать чувствовать негативные эмоции, ранее казавшиеся банальной чепухой, тем, что Николай Борисович всю жизнь высмеивал и говорил, что идти на поводу каких-либо эмоций – это для морально слабого человека, а в его семьей таких нет.

И пока время воспоминаний выворачивало наизнанку две мужские души, два сердца, Саша незаметно выпорхнула из дома, так как она умела это делать, и никто об этом не знал.

В отличие от родственников, похороненных заживо под гнетом многотонной вуали белых воспоминаний, запорошенной пеплом настоящих переживаний и чувств, Саша чувствовала лишь возрастающую злость. Ее воспоминания были гораздо хуже, гораздо мрачнее, гораздо болезненнее, чем могут испытывать люди. Так казалось ей. Это то, во что она верила. Ее ненависть к людям множилась с небывалой скоростью, как зловредный вирус, попавший в благоприятную для размножения среду. И лишь она одна знала причину столь сильной ненависти, которую не хотела никому говорить, будучи уверенной, что никто и никогда не поймет силу ее переживаний. И с одной стороны переживания можно понять. Она понимала их. Понимала, но не хотела принимать.

Задумчиво шатаясь по Москве, с каждой секундой принимая очередную волну негатива, Саша все сильнее погружалась в неконтролируемое злостное отчаяние, занимаясь глубоким самоанализом, задавая себе вопросы, на которые она не была готова отвечать. Не потому, что она не знала ответа, а потому что не хотела отвечать. Какая нелепая странность, не так ли? Спрашивать себя о чем-то, знать ответ, но быть не в состоянии озвучить его. Не желать озвучивать его. Не желать слышать его. На самом деле так страшно! Страшно, когда ты понимаешь все, что происходит с тобой, вокруг тебя, в тебе и быть не в состоянии подтвердить самому себе свои же догадки и мысли. Страшно, когда пытаешься откреститься всеми силами от реальности, брыкаясь, суча ножками, капризничая, как маленький ребенок, отрицая реальность, не зная куда от нее деться и главное зачем. Страшно осознавать эту реальность. Страшно упиваться ею, не имея ни одной мысли о том, как жить дальше. Как и зачем? Страшно, когда такие люди задаются вопросом, а зачем вообще жить? Сильные и не гнущиеся ни перед чем, доселе отдавая себе отчет в том, что происходит в их жизнях и вокруг них, вдруг испытывают трусость, хотят спрятаться и бессмысленно ищут ответ, на один лишь единственный вопрос: а зачем?

Далее этот вопрос разрастается как ненавистный сорняк, не знающий границ, ничем и никем неискоренённый. И еще страшнее, когда нет ответа. Когда где-то он рядом бродит, чувствуется. Вот-вот схватишь его, а он, как скользкий угорь, извиваясь, ускользает в последнюю секунду, издеваясь, насмехаясь, не даваясь в руки целиком, так лишь потрогать, дотронуться до липкой холодной кожи.

– Привет, спишь? – спросила Саша в трубку.

– Который час? – Артем спросонья не могу разобраться, что к чему.

– А какая разница? – Саша взглянула на стоящее впереди здание. Такое мрачное, покрытое ночной темнотой. Невзрачное, скорее современное, слишком молодое, чтобы иметь какую-то адекватную оценку и горделиво отвечать истории.

– Черт, Саш, – Артем разглядел цифры на святящихся нежно зеленым цветом часах, – 3:30. Почти утро.

– Какая разница? – настойчиво повторила Саша вопрос, все еще вперев взгляд, полный растущей агрессии в темное здание.

– Я спал.

– Ну так пошли меня к черту, – предложила она. В трубке повисла многозначная тишина. Саша не ждала ответа, а Артем, скорее потрясенный тем, что услышал, терялся в догадках, чтобы ответить.

– Я… – замямлил он, – я не могу.

– Отчего же?

– Ты моя подруга…

– Подруга? – не дала ему договорить девушка, – и только?

– Саш, – Артем протер глаза, вставая с кровати.

– Подруга и только? – злобно повторила она, все еще разглядывая здание перед собой, откровенно ненавидя его, желая, чтобы оно развалилось по камушкам прямо на глазах.

– Саша, – Артем улыбнулся.

– Я хочу, чтобы ты назвал меня моим полным именем.

– Александра? Так ты хочешь?

– Да, только без ухмылки.

– Александра, – повторил Артем, взяв себя в руки, перестав улыбаться.

Теперь уже улыбнулась девушка. Дом стал еще омерзительнее. Кирпичик, прямо у основания, треснул напополам, словно боясь черного, угнетающего взгляда девушки.

– Я хочу встретиться, – сладко-горьким шепотом произнесла Саша, закрыв глаза, скрывая слезы.

– Сейчас? – изумился и испугался Артем.

– Да. – Саша хмурилась, не желая видеть окружающий мир. – Сейчас. Я недалеко от твоего дома. Настолько ли ты сильно со мной дружишь, чтобы сейчас встретиться? – спросила она в пустоту.

– Что за глупые вопросы! – Артем всячески старался незаметно вздыхать и скрипеть зубами, выполз из кровати, нехотя поглядывая на улицу и на часы. В его голове все чаще вертелось прилагательное “сумасшедшая”.

– Я не сумасшедшая, – Саша вновь впила яростный взгляд в дом. – Не сумасшедшая.

– Я ничего такого не говорил, – попытался оправдаться Артем. Ему, честно говоря, хотелось, чтобы Саша сейчас обиделась, послала его куда-нибудь, бросила трубку и в итоге он бы остался в кровати.

– Ты подумал об этом.

– Неправда! – солгал Артем, ни на секунду не задумываясь о случайном совпадении его мыслей, которые девушка с лёгкостью прочла в нужное время и сказанных ею слов.

– Мы оба знаем правду, – Саша усмехнулась. – Выходи, я жду тебя около подъезда.

– Две минуты, и я весь твой! – Артем, скрипя сердцем, положил телефон, натянул джинсы, помчался в ванную отмыть уже укутанное сном лицо и через две минуты он стоял внизу, разглядывая лицо Саши. Он пытался улыбаться, но улыбка срывалась в самый последний момент, а на лице оставалась лишь натянутая, искривленная полоса склеенных губ. Он выказывал волны доброты и радости в глазах, но даже не мог догадываться, как заметно его негодование. Он держал девушку за руку, желая согреть ее руки, но даже не чувствовал, как его руки обдавали ее холодом безразличья.

– Прошу тебя, – прошептал он, отводя глаза в сторону, – не смотри на меня так.

– Почему? – Саша сжала его руку, испепеляя парня взглядом. – Ты думаешь, я не вижу твоего безразличья, лежащего на открытой ладони?

– Саш, – Артем усмехнулся и поднес ее руку к губам. – Если бы ты была мне безразлична, стоял бы я здесь сейчас? В ночи! Да я вообще б даже к телефону не подошел.

Саша подняла на него взгляд полный понимания, не скрывала она и сочувствующей улыбки на лице, всем своим видом показывая ему, как сильно она не верит его словом, но в данный момент вынуждена принять их за скудное, никчёмное объяснение, истину. Но Артем не сумел прочитать ее сокрытую под ложными эмоциями надменность и насмешку. Он скорее и не пытался. Не задумывался, что эта девушка способна надевать маски, подбирать их в тон, что-то прятать под ними.

– Я рад, что мы, наконец, понимаем друг друга, – Артем улыбнулся, решившись сказать хоть что-то, так и не дождавшись от девушки никакой реакции. – Теперь расскажи мне, что случилось? Почему ты бродишь ночью одна?

Девушка загадочно осмотрелась, словно только сейчас поняла, что на улице действительно ночь и сама она стоит действительно посреди спящего города.

– Я, конечно, знаю твою страсть к такого рода прогулкам, – Артем чуть улыбнулся, не давая девушке возможности сказать, словно боялся услышать то, что у нее было на уме. Словно ее слова были не метафизической сущностью, а физическими мачете, которые разрубят его на мелкие кусочки, отрубая их от тела, резко и быстро. – Но ты же все-таки предпочитаешь леса и парки… А тут ночной город…

– Какая милая и наивная причудливость персонифицировать то, что не имеет души, – ответила Саша и Артём сразу же убедился, что девушка в полном порядке, раз отвечает в свойственной ей манере.

– О чем ты? – задал он вопрос, на который никогда ранее не получал от Саши ответа.

– Нет ночи, – она обошла вокруг парня и остановилась за его спиной. – Есть места, освещенные солнцем, солнечным светом, а есть места, лишенные солнечного света. Таких мест много. И я говорю не только о земле.

– А о чем еще? – испуганным шепотом спросил он.

– О душах, некоторые части которых не освещены. Они темные. Черные. Пустые. И они никогда не увидят свет, не ощутят его, как бы не повернулись к нему, как бы ни старались поймать его.

– Ты неисправима, – Артем отмахнулся, поскорее желая сослаться на любимый диагноз “сумасшедшая”, что с нее взять. – Души не существует, мы же медики. Хорошо, будущие медики, но уже сейчас понимаем, что нет никакой души.

– А вот тут ты ошибаешься, дорогой мой друг. Но я предпочту, чтобы ты и остальные оставались в неведении, оставались верны своей вере ни во что.

– Саш, – Артем вздохнул, – расскажи мне, что случилось? Что все-таки заставило тебя оказаться здесь?

– Я соскучилась по тебе, – она неожиданно обняла его и руки Артема интуитивно потянулись к девушке, крепко схватив ее за тонкую талию. Талию, до которой он мечтал дотронуться уже столько времени, хотя бы просто прикоснуться. Сколько раз он видел эти великолепные очертания, сокрытые хлопком, сотканным в легкие майки и кофты, чуть просвечивающие, каждый раз думая, как бы прикоснуться. Хотя бы случайно. Хотя бы бегло. Но страх не давал волю рукам. И вот теперь она в его объятиях и руки быстро трогают спину, ее ложбинки, так хорошо ощутимые, такие приятные и эгоистически волнующие, будоражащие встревоженное подсознание. Пальцы впиваются в нежную плоть, словно силясь разорвать ее от неистового желания проникнуть глубже. Артем закрыл глаза и прижал девушку к себе.

– Правда? – прошептал он блаженно, поглаживая ее спину.

– Конечно. Я всегда с тобой откровенна. Всегда, – повторила она и Артем почувствовал холодное прикосновение ее мягких губ на своих. Ледяной поцелуй чуть смутил парня с первой секунды, но затем лишь возрастил еще не до конца окрепшее желание. Желание сжать гибкий стан еще сильнее, вогнать пальцы в нежную плоть, ощутить изнутри тело. И желание отпрянуть, оттолкнуть, держаться подальше от того, что испускало такой неистовый холод, имея живое бьющееся сердце, горячую кровь, то, что должно отдавать тепло, а вместо него оно тоннами изрыгает лед. Артем маялся между двух огней, не понимая и не зная, за которым следовать. Что за чувство он испытывал к девушке в тот момент? Что? Она нравилась ему или он боялся ее до чертиков? Он желал ее или мечтал спрятаться? Смятение. Ты словно стоишь посередине, а в стороны отходят две дорожки, и ты не знаешь, какую выбрать. Самое ужасное, что ты прекрасно знаешь, что тебя ждет на каждой из них и от того выбор становится еще сложнее, неестественнее, отягощающим. Куда рвануть? Куда ступить?

– А вот люди редко бывают со мной откровенны, – сквозь поток контрастных чувств и эмоций услышал Артем голос девушки. – Они хотят быть откровенными. Им кажется, что они откровенны, но в итоге… это не так.

Ледяной поток усиливался, сильнее окутывая парня, хотя Саша не целовала его. Более того, она делала робкие шаги назад, изредка спотыкаясь, отходя от Артема. Но он не замечал этого. Его руки все еще сжимали некий фантом девушки, впитывая в себя жуткий холод.

Саша молчала и не моргая смотрела на застывшего Артема. Рядом с ней появилась черная тень животного. Тень собаки, хотя самой ее видно не было.

– Здравствуй, друг мой, – прошептала Саша, делая очередной шаг назад, наблюдая как в руках Артема разрасталась ледяная глыба, что было дико для человеческого понимания: лето было в разгаре.

– Не знаю. Рано ты пришел. Нет пока решения, как поступить с ним. – Девушка перевела взгляд на тень животного. И вот только вместо темного пятна, размазанного, растушеванного по асфальту уже стояло что-то вроде черной собаки. – С одной стороны, его душа не столь меркантильна и эгоистична, как у большинства других. А с другой, – Саша замолчала и нахмурилась, вновь окинув взглядом Артема, ласкающего ледяную фигуру, невзирая на растущую покалывающую в отмороженных руках боль, – в нем нет правды. Совсем. Он бы не задумываясь повернулся ко мне спиной в любой бедственной ситуации, что не отличает его от всех остальных.

Животное понимающе смотрело на девушку, вылавливая каждое сказанное бездушным голосом слово, внимая им.

Ледяная фигура уже по пояс охватила Артема, поглощая его тело в себя, по крупинкам вытаскивая из него жизнь. Он даже не понимал этого! В его реальности все двигалось по-другому. Он обнимал девушку с самой красивой фигурой. Он целовал губы, задевая кривые зубы, но меньше всего думая об этом. Девушка отвечала на его поцелуи, сжимая тонкими пальцами его еще юношеские, неокрепшие плечи, притягивая парня к себе, словно вот-вот проглотит его, как черная материя, эфир. В его реальности не было ничего похожего на суровый холод, сковывающий тело. Ничего.

– Да, – Саша кивнула, – рано ты здесь. Я отпущу его. Пока что. Он все равно заберет то, что хочет. И я помогу ему. Ему придется держать ответ за своих предков. А ты, – Саша повернулась к непонятно откуда появившейся черной птице, сидящей на спинке уличной лавки, – не спускай с него глаз. Скоро все случится.

Птица покорно повернула голову на бок, быстро моргнув, на секунду-другую закрыв черный глаз-бусинку белой пленкой…

4

Преподаватель анатомии изучал класс, стараясь не задерживаться ни на одном лице в аудитории, хотя подсознательно он хотел смотреть на черноволосую девушку, сидящую в ряду около стены на четвертой парте. Его взгляд снова и снова возвращался к ней, беглый, встревоженный, но все же смотрящий на нее. Все чаще он задумывался о том, что аноним, строчащий ему смс-сообщения уже который месяц, это и есть Саша Аблебина. У него не было ни доказательств, ни гипотетических аргументов, почему это может быть именно она, но он нутром чувствовал, что это Саша. На подсознательном уровне он верил в это. Ему хотелось, чтобы это была Саша. Он покраснел и тут же отвел прочь взгляд от девушки, отгоняя странные назойливые мысли, вспоминая вопросы, которые он обсуждал по смс с анонимом и, единственное, что пришло ему на ум, что не дай бог, это окажется Саша. Ведь порой, спьяну он писал страшные вещи, перечитывая которые с утра, повергали его в легкий шок. Вообще считая себя в целом интеллигентным человеком, все-таки подсознательно он понимал, что его интеллигенция сильно зависит от уровня опьянения. Каких ужасов он только не предлагал сделать анониму! И как же он радовался по утрам, что аноним благоразумен и всего лишь отвечал на смс, а не рвался исполнять его прихоти, особенно в отношении сексуальных предпочтений. В какой-то момент он даже перестал спрашивать себя, кто же скрывается под “неизвестным номером”, который в контактах он обозначил как “Светик”.

Сколько раз он сам себе грозил больше не отвечать на эти сообщения и все равно, несмотря на мучительные попытки проигнорировать, пальцы неспешно набирали буквы на стареньком кнопочном телефоне, тихонько попискивая кнопками, подсвечивая затхлым зеленоватым светом экран. Что он хотел от этого межличностного и странного общения, он скорее всего сам не знал, да и не пытался понять. Эти смс были. Просто были и Николай Анатольевич с этим соглашался.

Вот в какой-то момент он поймал себя на мысли, что ему не просто кажется, а процент его уверенности растет с каждым разом все выше, что Саша стоит за этими сообщениями, от того ему было стыдно смотреть ей в глаза. Хотя очень хотелось. Ее черные глазища будто притягивали его.

Артем, раньше частенько сидевший рядом с Сашей в этот раз предпочел сидеть отдельно за той партой, за которой они когда-то сидели с Кириллом. Почему-то в последнее время он все чаще вспоминал своего друга, который так явственно помешался на Александре, обвиняя ее во всех ведьмовских грехах. Клеветал ли он? Были ли его обвинения беспочвенны или доля правда в них присутствовала? А может и не доля вовсе? Именно сегодня ему усиленно захотелось думать о Кирилле и Саше и о том, что могло случиться между ними и случилось ли. На него навалилась несвойственная ему депрессия. Казалось бы, вот эта странная девушка была недавно в его объятиях, вот он обнимал ее, делал то, что так давно хотел сделать и как только он получил это, на него напали странные мысли, без причины. Без основания. Без почвы. Все ведь было хорошо. Все было прекрасно, а потом БАХ! И далекое чувство затесалось глубоко внутри, искривлённой лживой, детской, тупой и алюминиевой необъяснимостью, которая копает, рвет изнутри, словно пытается прорваться наружу, причиняя муки, невозможные, невыносимые, томительные, изнуряющие. Душа и сердце мучаются, а причин нет! Нет! Ведь он только обнял. Всего лишь обнял! Какая бы казалось незначительность. Именно поэтому он вспомнил Кирилла. Ведь он тоже, прежде чем отправиться на тот свет, помешался на Саше. Может теперь Артема ждет та же самая участь? Может теперь ему нужно бояться за свою дальнейшую жизнь? Судьбу?

Артем провел взглядом по Саше и ничего нового! Вот она сидит, такая же каменная, как и обычно. Руки бледные и, наверняка, холодные как вырубленный антарктический лед, безжизненно сложенные на столе, лишь только пальцы такие же не живые, ледяные, к которым он привык, монотонно поглаживают уголки тетради. Ее чернющий взгляд застыл на преподавателе анатомии. И это была не новость: на предметах анатомии, патанатомии и физиологии Саша всегда смотрела на анатома. Всегда. На вопрос зачем она это делает – ответа не было. Был, конечно, как и обычно завуалированный, странный, совсем непонятный, на который Артём не обратил внимания. Сама она не двигалась, сидела как будто парализованная, словно у нее никогда и не было возможности двигаться. Черная кофта, туго обтягивающая водолазка, воротник которой так нравственно и эстетично обтягивал собой ее тонкую шею. Сколько раз в неделю она надевает ее? Она хоть стирать успевает ее? Или это необязательно ввиду ее природной холодности и соответственно отсутствия пота?

Взгляд Артема скользнул ниже. Зачем? Что он ожидал там увидеть? Те же самые черные джинсы с высокой талией, прикрытые сверху водолазкой? Сколько же раз он уже видел эти вещи? И почему Саша всегда на парах, где преподает анатом, снимает халат и говорит своим безразличным голосом, что забыла форму дома, или испачкала ее, или некие животные имели тонны вседозволенности, нагадив на нее или еще много-много иных отговорок и причин, благодаря которым Саша могла находиться на уроке самого строгого препода без формы без каких-либо последствий. А на ногах всегда красовалась уличная обувь, обильно увешенная комьями грязи вместо подобающей студентам медицинского колледжа сменки. И каждый раз Николай Анатольевич безрезультатно пытался заставить Сашу убраться после пары. Она оставалась, но никогда не бралась ни за веник, ни за совок. Ничего нового. И все равно девушка в глазах парня выглядела обворожительно и приковывала к себе внимание.

Артем перевел взгляд на препода по анатомии. Странный какой-то: взгляд бегает по лицам студентов, что вовсе не свойственно всегда рассудительному преподавателю. Несмотря на блуждающий взгляд Николая Анатольевича, Артем заметил, что взгляд преподавателя очень старался зацепиться на черноволосой девушке, но что-то словно отдергивало его.

Звонок прозвенел как сигнал радиационной опасности и Артем, внезапно растерявший шквал спутанных, бесформенных мыслей, схватил рюкзак со стула, учебники бессмысленно лежавшие на столе вместе с тетрадями и поспешил покинуть кабинет. Этому же примеру последовала вся группа.

Да, Николая Анатольевича любили все, он был преподаватель от бога, но даже любимого предмета иногда может быть слишком много, настолько, что хотелось освободиться. И совсем непонятно как, Саша и Николай Анатольевич остались вдвоем в пустом кабинете. Девушка не спешила уходить. Она нарочно медленно собирала вещи, не отрывая заинтересованного взгляда от преподавателя. Он же в свою очередь делал вид, что не замечает замешкавшейся студентки, заполнял журнал, откровенно обводя уже написанные буквы.

– Тело человека не настолько уникально, – услышал он тихий, провокационный голосок.

– Почему же? – он демонстративно сложил руки на столе, наконец, отложив опостылевший журнал в сторону.

– Очень часто обычные вещи люди стараются сделать уникальными. Зачем? – Саша оперлась на первую парту перед преподавателем, сложив руки на груди, не сводя с него черного взгляда.

– Уникальность не определяется людьми, Саша.

– А кем же?

– Природой. Все, что создает природа – уникально.

– А кто создает природу?

– Это не ко мне вопрос. К Наталье Федоровне и философии, – пожал он плечами в ответ.

– Значит либо все уникальное, либо вопрос к философии. Понятно. – Саша взяла рюкзак и направилась к дверям. – Скажите, смс, которые Вы получаете, Вы считаете уникальными или философскими? – девушка бросила улыбку мужчине и вышла из аудитории. Николай Анатольевич вздрогнул и даже подскочил на стуле, едва не побежав за ней.

Вечером того же дня Саша прогуливалась по лесу рядом с поселком в сопровождении большой черной птицы и черной собаки. Позади нее шел Слава, преследуя сестру от дома. Он до конца не понимал, зачем следит за ней и что хочет узнать, но интуиция настойчиво шептала ему следовать за Сашей.

– Я никому не мщу, – прошептала девушка, прикасаясь к стволу дерева, – я даю то, что они заслужили. И заслужили еще тогда. Но я, восхваленный и заваленный почестями и дарами, не мог заметить этого тогда. Я был слепым, а сейчас я прозрел. Пески Египта улеглись, дары смертных канули в Лету, вместе с их верой и глаза мои прозрели. Слава! – Саша остановилась и резко обернулась. В 15 метрах от нее молодой человек еле успел шмыгнуть за ближайшее дерево. – Ну что ж ты прячешься? – улыбнулась девушка и медленно, словно гадюка, скользящая по траве, направилась к Славе.

– Я гулял. Никак не ожидал встретить тебя в лесу, – бегло защебетал он, отводя глаза от пронзительного взгляда девушки.

– Просто гулял, хм… – Саша чуть склонила голову на бок и прищурила глаза. – Ты следил за мной. Зачем?

– Да ты что! – возмутился Слава, покачивая головой, – зачем мне следить за тобой?

– Об этом я и спрашиваю. Что ты хочешь узнать?

– Саш, ты что? – отпирался Слава, – не говори ерунды.

Девушка ничего не отвечала, лишь изучала испуганное и взволнованное лицо брата. Как странно! Вот оно, уникальное творение природы, стоит перед ней и усиленно, но плохо скрывает заметную дрожь.

– Я внушаю тебе страх? – спросила Саша. Слава рассмеялся в ответ, но тут же его лицо стало серьезным и от лживого смежа не осталось и следа.

– Ты моя сестра. Младшая. Как ты можешь внушать мне страх? Я люблю тебя.

Саша провела рукой около лица брата, и он застыл как каменная статуя. Долгое время она неотрывно смотрела на его лицо, в его глаза, хранящие застывший ужас и страх. Ее рука дрогнула и поднялась вверх, замерев на уровне груди мужчины. Одно движение и это тело, полное сил и жизни, бездыханно рухнет на землю. Саша улыбнулась, опустила руку и отвела взгляд.

– Иди домой, Слав, – ответила она, отворачиваясь. Мужчина безмолвно смотрел на девушку, когда внезапно что-то кольнуло в глазах. Не в силах стерпеть боль, да и от неожиданности Слава тер глаза, жмурясь, пытаясь проморгаться, чтобы с нахлынувшими слезами ушло то, что попало в глаза.

– Что с тобой? – услышал он голос сестры, наполненный тревогой, и тут его пробрал холод страха и ужаса. Тревога в голосе Саши была настолько сильно и неприкрыто наиграна, девушка не просто не пыталась хотя бы прикинуться, что обеспокоена внезапным недугом брата, а наоборот, демонстрировала свою прекрасную осведомленность в том, что происходит с братом. Боль улеглась, Слава открыл глаза. Тьма. Он все еще окружен непроглядной тьмой. Его рука боязливо медленно ощупывала пространство перед собой.

– Саша? – позвал он осипшим от страха голосом, ища рукой тактильных ощущений.

– Я здесь, – услышал он еще больше безразличный голос. – Что с тобой? Что болит?

Ни грамма интереса. Ни грамма волнения не было в голосе сестры. Издевка и насмешка.

– Я ничего не вижу, – прошептал Слава, безнадёжно ощупывая вокруг себя пространство. – Что-то с глазами. Что-то попало в них.

– Дай я посмотрю, – девушка дотронулась до его руки ледяными пальцами. Слава вздрогнул и хотел было отдернуть руку, но не смог. Хватка девушки была столь сильной, что даже на мгновение ему показалось, что это вовсе и не Саша держит его за руку.

– Нет, не стоит, – запротестовал он, будучи уже не на шутку встревоженным до чертиков. – Все нормально. Правда. – Он моргал все быстрее, пытаясь продемонстрировать зрячесть, не видя при этом вообще ничего.

– Неужели? – снова этот безразличный голос, издающий лживую обеспокоенность. – Ты ничего не видишь.

– Да, но это пройдет. Просто что-то попало в глаза. Пройдет. Не переживай.

Брат с сестрой вернулись домой. Прошел час. Другой. Третий. Время тикало громко и все быстрее и быстрее, но Слава так ничего и не видел. Зрение просто не возвращалось к нему, постепенно убивая надежду на то, что “еще полчасика и все восстановится, все будет нормально”.

Слава сидел в своей комнате на кровати в полной темноте как физической, так искусственной, даже не осознавая этого. Внезапно он услышал, что кто-то вошел в комнату. Он тут же собрался, выпрямил спину, выпятил грудь и повернул голову на звук.

– Как ты? – услышал он голос сестры, доносящийся совсем с другой стороны, практически около его уха. Слава содрогнулся и повернулся в сторону звука.

– Хорошо.

– Ты все еще ничего не видишь, – заключила девушка.

– Пока да, – наконец, согласился Слава со вздохом.

– А что, если это не пока?

– Что ты имеешь в виду?

– Что, если зрение не вернется?

– С чего бы вдруг? – обеспокоенно спросил Слава.

– Если бы оно могло вернуться, оно бы уже вернулось, не так ли? – улыбнулась Саша. Слава не видел ее улыбки, но он словно слышал, как ее тонкие, сухие, бледные губы растянулись в насмешливой улыбке.

– Я не такой пессимист, – с трудом произнес Слава, пытаясь дальше притворяться будто ничего не происходит. Ничего страшного.

– Что ты сейчас чувствуешь? – внезапно спросила Саша и ее голос звучал ужасно замогильно с неким успокоением.

– Страх. – Честно ответил Слава, ища что-то незрячими глазами. Саша стояла как исполин напротив него в полуметре, разглядывая глаза брата. Разве мог он знать, что его глаза небесного цвета затянуты сизой дымкой? Разве мог он знать, что с уголков глаз сочится бежево-серая жидкость? Разве мог он знать, что на веках не осталось ни одной ресницы, а брови и волосы стали совсем белыми?

– Темнота. Ты боишься темноты, – прошептала Саша и прикоснулась к его лицу. – Я знаю, какого это, когда свет внезапно исчезает, а ты погружаешься во тьму. Она такая глубокая и бездонная на самом деле, ты блуждаешь в ней, скитаешься туда-сюда, но так и не находишь никаких границ. В начале ты полон сил и надежд, что скоро свет вернется, тьма исчезнет и все станет на свои места. Но проходят дни, года, века, а тьма не уходит, становится лишь сильнее, окутывая тебя своими руками, сжимая плотнее в объятиях. Я ведь все это знаю. Я знаю, что ты чувствуешь, лишившись света.

– Что? – дрожащим голосом переспросил Слава. На него напала такая паника и страх, что все, что он испытывал до этого, показалось легким волнением. Он слышал слова, но не понимал их значения, просто какой-то звук. Вроде Саша говорила с ним, но Слава все равно не мог понять, а точно ли с ним кто-то говорил. Слова, звучавшие на родном языке, звучали как инопланетное бульканье.

– Зрение никогда больше не вернется к тебе, – услышал он страшное пророчество.

– Что ты городишь? – парень почувствовал укол быстрой злости и агрессии.

– Правду. Я всегда говорю правду. Но никто не слышит ни меня, ни правду. Любопытство требует платы. Любопытство дает информацию, а любопытствующий платит за нее. Всегда за все платят. Разве это новость?

5

Прошло несколько месяцев с того дня, как Слава потерял зрение. Он так и не смог вновь увидеть мир вокруг. Сколько раз ранее он говорил сам себе, как его достали машины, толкущиеся вместе с ним в пробках, что из-за них он не может быстрее добраться до дома с дежурства. Как он ненавидел походы в магазины на выходных, раздражаясь сумасшедшим столпотворением людей, детей и машин. Так ему хотелось покоя, но нигде он не мог найти его. Ссоры с Мариной теперь уже не казались такими надоедливыми и выматывающими. Сейчас, находясь во тьме, он мечтал увидеть глаза Марины, наполненные гневом во время очередной ссоры. Увидеть искривленное от негодования ее лицо, ту самую морщинку, появлявшуюся на лбу, когда Марина сводила брови к переносице, источая искры злости из глаз. Мечтал вновь увидеть ее лицо, подернутое блаженством, когда они занимались любовью. Ее глаза, медленно открывающиеся, томные, словно закрытые туманом сладострастия, а потом веки закрывались и из приоткрытого рта, округленных губок, чуть подсохших от частого дыхания вырывался нежный стон удовольствия… Он хотел все это видеть снова, но Марина довольно быстро распрощалась с мужчиной-инвалидом. Естественно, она не стала озвучивать истинную причину расставания. Марина списала свое нежелание продолжать отношения на то, что устала от них и ей нужен таймаут на неопределенный период. Но что Слава, что Марина понимали, что все дело в его внезапном недуге, выраженном в слепоте. Слава безвыборочно кивнул, желая лишь одного взглянуть в глаза девушки. Последний раз. Но тьма не отступала.

Вместе с отцом Слава безрезультатно скитался по врачам, пытаясь найти причину слепоты. Врачи, все как один, лишь безвольно разводили руками и пожимали плечами, мол ничего подобного не видели раньше, чтобы полностью здоровые глаза без единого нарушения функций и внешних воздействий вдруг перестали видеть. Некоторые даже не верили в то, что сидящий перед ними молодой мужчина слеп. Они думали, что это какой-то глупый врачебный прикол. Кто-то посмеивается, считая шутку квинтэссенцией медицинского юмора. А кто-то просто просил не тратить время на не нужные розыгрыши потому, что за дверью кабинета ожидают пациенты, которым действительно нужна помощь.

В какой-то момент Слава отчаялся, принимая себя слепым. А потом и отец опустил руки. Слава вслед за девушкой лишился и работы. Врачу, чтобы лечить нужны глаза, чтобы поставить правильный диагноз, а глаз у него не было.

Единственное, чему он отчасти был рад, это то, что он больше не видит Сашу. Ее безэмоциональное, каменное лицо и глаза, черные и пустые, и в то же время переполненные жизнью, той о которой он хотел узнать, но так и не смог. Ему, честно говоря, хотелось и не слышать ее, ее речи, изобилующие понятным только ей смыслом, слова, которые он совсем перестал понимать и тихое мычание неизвестных никому молитв, часто доносящихся из ее комнаты, когда она была дома. Он стал по-настоящему бояться сестру, но чувствовал себя безоружным против нее. Много раз он думал о том, что она наблюдает за ним в тот или иной момент, но он не знал, насколько часто это было на самом деле.

Саша полюбила смотреть на брата, сидящего у окна, отвернувшегося от него, но продолжающего слушать звуки, доносившиеся с улицы из открытой форточки. Что он хотел там услышать? Представлял ли он кто или что издало тот или иной звук? Она не знала. Да и не это было ее целью. Она просто наблюдала как работает несчастье. Саша много раз наблюдала как счастье воздействует на человека. Любое счастье. Даже самое маленько и нелепое, на любителя. И она поняла, что счастье – это эгоистическое чувство, эмоция. Человеку хорошо. Он рад, счастлив, потому что ему хорошо. А что же несчастье? Как человек справится с ним? Неужели вот так? Сидя у открытого окна и слушая чужие звуки, не понимая откуда и для чего они появились? Пережевывая затхлые картинны прошлого, черпая из них некротическую энергию? И это все? Саша чувствовал себя немного расстроенной. Ни этого она ожидала от человека. И когда ей становилось грустно, неинтересно или того хуже, она злилась оттого, что видела, она уходила из дома.

Прогулки по поселку, забитому коттеджами, приносили ей гораздо больше веселья и наслаждения. Когда она проходила по улице, люди вели себя так, словно видели чуму, идущую в человеческом обличие. Окна закрывались, шторы и жалюзи падали вниз; двери захлопывались и слышно, как быстро и судорожно щелкали замки; люди, увидевшие, что Саша приближается, крестились кто как мог,пятились за заборы, спеша закрыть двери. Никто не общался с ней. Соседи давно перестали заходить в гости, полагая, что в доме, где жила Саша завелась нечисть. Саша и есть та самая нечисть. Или уж точно ведьма. Любое несчастье, горе произошедшее в поселке неминуемо навлекало на Сашу шквал сплетней. Страхи жителей возрастали и казалось, что их боязни не было границ. Родители прятали детей, едва завидев девушку, как от прокаженной, умывали их святой водой, плевали, стучали по дереву. Отец Саши знал о том, как население относилось к его семье, а именно к его дочери и со дня на день ждал, когда толпа перепуганных селян завалится к нему во двор с горящими факелами и вилами, требуя выдать им дочь на растерзание. И самое ужасное то, что ему казалось, что он не колеблясь отдал бы Сашу, потому что сам глубоко в душе опасался ее. Как и все местные жители он считал ее виноватой во всем, что происходило в поселке, более того он был уверен в том, что потерял жену из-за нее. Может быть, он и сам не прочь бы ворваться с вилами и огнем к дочери в комнату и уничтожить ее. Но ему было страшно.

В тот день, не отягощённый ничем, Саша отправилась в Москву, где должна была встретиться со своим парнем Артемом. Тот совсем недавно предложил ей встречаться, так и не определившись в своих чувствах. Он до сих пор не мог сказать, любит ли девушку или она просто слишком сильно нравится, или он тоже опасается и решил быть в числе ее друзей, нежели врагов. Он часто вспоминал день, когда предложил ей вступить в отношения. Как он изысканно подбирал слова, чтобы описать чувства и эмоции, как его потрясывало, руки дрожали, а язык заплетался. А ее лицо, глаза, мимика не выражали ничего. Она со свойственным ей холоднокровьем внимательно слушала его слова и словно дикий волк наблюдала за каждым его жестом. Потом она кивнула в ответ, и Артем воспринял этот молчаливый кивок как знак согласия.

Будучи совершенно неопределившимся в собственных эмоциях по отношению к девушке, Артем отчетливо понимал, что сексуально Саша точно влечет его. Он ждал момента, когда она будет благосклонна к нему и позволит чуть больше, чем детский поцелуй в щечку. Но он не торопил события. Да и Саша была словно каменная, хотя это обычное ее состояние и к нему Артем привык.

Саша ехала в электричке, в последнем вагоне, потому что там всегда меньше всего было народу. На станции зашла компания подвыпивших парней лет 23-25 и весело галдя, уселась слева от Саши. Она не замечала их. Смотрела, не моргая как за окном пролетают леса и дома, сокрытые в них жизни других людей.

– Эй! – крикнул ей парень и шумная компания захихикала. Саша даже не моргнула, все так же беспечно продолжила смотреть в окно. Парень еще несколько раз попытался позвать девушку, но она так и не отреагировала. Заведенный игнорированием парень пересел к Саше напротив, чем, наконец, привлек ее внимание. Она перевела на него полный безразличия взгляд. Ни одной эмоции не проскочило на ее мертвенно-бледном лице.

– Привет, – парень растянулся в улыбке, хотя, глядя на лицо девушки, улыбаться ему совсем не хотелось, а скорее уйти от нее. Да подальше! Саша молчала. – Куда едешь? – спросил он, уже не улыбаясь. Мягко говоря, ему стало не по себе. Саша опустила глаза, уголок ее губ чуть приподнялся, но она не проронила ни слова.

– Фил, отстань от девушки! – крикнул кто-то из друзей. – Не видишь что ли? Ты не вызываешь у нее желания общаться!

– Отвали! – ответил им парень и снова уставился на Сашу. Она вновь смотрела на него своими черными глазами. Что-то отталкивало его в ней, вызывало даже отвращение. Ему уже и самому хотелось встать и отойти от нее. Но его львиная часть была словно Прометей, прикована к девушке и как бы он не силился, не смог даже шелохнуться.

– Филипп, – произнесла Саша, – мне очень нравится это имя. Если у меня когда-нибудь родится сын, я назову его Филипп.

Парень молчал, растерянный, не зная, что ответить девушке.

– Так куда ты едешь? – снова спросил он спустя минуту неловкого молчания.

– А меня зовут Александра, – ответила девушка и снова уставилась в окно.

Понимая, что разговор клеится в сомнительном русле, Филипп решил все-таки отстать от девушки.

– Очень приятно. Ладно, счастливого пути, – сказал он и встал, но тут же почувствовал твердую хватку на запястье. Он провел глазами по тонким, длинным пальцам, обхватившим его руку, и замер, вглядевшись в глаза, смотрящие на него.

– Филипп, – произнесла Саша так тихо, что только парень мог услышать ее, – тебе пора заканчивать, – улыбнулась девушка и отпустила его руку.

Едва Филипп уселся к своим друзьям, раздался хохот и подколы, которые Саша не слушала, рассматривая сменяющиеся пейзажи за окном.

А на следующей станции Филипп сообщил друзьям, что ему просто скучно ехать вот так вот ничего не делая и дальше он поедет на крыше электрички. Так будет весело и бесплатно. Друзья посмеялись и попросили скинуть фотки… Никто из них не знал и знать не мог, что на вокзал приедет обгоревшее тело Филиппа, изъеденное агрессивным электричество. Но Саша знала. Улыбка так и не покинула ее лицо до момента встречи с Артемом.

– Что такая довольная? – спросил он, обнимая девушку в метро.

– Я люблю, когда моя душа поет, – прошептала она в ответ.

– А причина пения? – спросил Артем в надежде услышать хоть какое-то признание от девушки или хотя бы какое подтверждение чувств по отношению к нему.

– Причина в начале и конце, – ответила она и посмотрела ему в глаза, – все, что началось, должно закончиться рано или поздно, а тут уж как повезет.

– Да ну! – сказал Артем, чуть расстроившись, так как так и не услышал от Саши ни слова о себе, и вздохнул, – ты слишком пессимистична, Саш. А как же вечная любовь, в которую вы, девчонки, так сильно и непоколебимо верите? А как же любовь родителей к детям? Любовь человека к животным? Дружба? Настоящая дружба? Обещания? Правда? Много, что не имеет конца.

– Все, что имеет начало, имеет конец, – повторила Саша. – Все. Начало и конец – это две неразделимые, неотъемлемые составляющие друг друга, как бы пессимистично или оптимистично для тебя это не звучало. Начало всегда приведет к концу. – Ответила девушка.

– И вот эти вот упадниченские настроения вызвали у тебя не бывалый восторг? – удивился Артем.

– Да.

Артем пожал плечами, удивленно вскинув брови все еще не в силах окончательно принять странности своей девушки.

– Хорошо, что мы не можем знать, когда придет конец, – со вздохом сказал он.

– Вообще-то, можем, но никто не хочет подключать здравый смысл, верить и понимать. Наш исконно русский “авось” не победим. Я знаю о завершении все. Так же, как и о начале, – Саша чуть улыбнулась.

– И когда будет конец у нас? – Артем усмехнулся, естественно не веря девушке ни грамма.

– А у нас еще ничего и не началось, – ответила она и взглянула на озадаченное лицо Артема, затем продолжила, – но я знаю, когда начнется. У тебя никого нет дома. Целых три дня. Ты пригласишь меня или подождем другого начала?

Артем нахмурился, пытаясь вспомнить, когда он сказал Саше о том, что его родители уехали на несколько дней по рабочим делам. И, конечно же, он не мог вспомнить, потому что точно не говорил этого Саше, так как сам узнал об этом день назад и даже не смел мечтать пригласить девушку к себе в гости, будучи напуганным ее неприступностью.

– Конечно, приглашу, – чуть заикаясь сказал Артем, все еще пытаясь понять, как Саша узнала о том, что его родители уехали. – Пойдем ко мне? – улыбнулся он.

Саша кивнула в ответ и совсем скоро они уже сидели на кухне, пили чай и смотрели друг на другу в глаза. Каждый был поглощён своими собственными мыслями. Артему они казались неразрешимыми, Саша же наоборот думала о начале и ничего не казалось ей неразрешимым. У нее не было проблем. Никогда. Она просто ждала, когда Артем развеет все свои страхи и переживания. Но он молчал. Его глаза казалось бессмысленно скитались по лицу девушки, словно хотели найти ответ на какой-то вопрос, который гложет парня уже далеко не первый день. Растерянные, чуть испуганные, как глаза ребенка, попавшего в непонятную ситуацию.

Саша вздохнула и отвела взгляд. Ей довольно быстро наскучило смотреть на потерянного парня. А еще через пару минут она вовсе перестала ждать от него каких-либо действий. И это совсем не расстроило ее, как могло бы расстроить другую девушку, находящуюся в начальной стадии отношений. Ей было наплевать или же она хорошо притворялась, что ее ничто не заботит.

– Почему ты такая? – первым не выдержал Артем, заметив, что Саша с большим интересом смотрит на плавающую чаинку в кружке, чем на него. Девушка подняла на него взгляд. Вот он! Холодный, черный, вакуумный взгляд в бездну, впирающийся в его глаза.

– Какая? – ее голос прозвучал так, словно они были в древнем склепе, но не было никакого эха. Даже ее звук был каким-то мертвым.

– Ты как ходячий труп, – грустно сказал Артем и опустил глаза, не в силах больше терпеть невыносимо тяжелый взгляд Саши.

– Разве я изменилась за то время, сколько ты меня знаешь?

– Нет, – пожал он плечами.

– То есть я всегда была такой? – чуть улыбнулась девушка. Артем смутился, покачал головой, понимая к чему клонит девушка.

– Я не это имел в виду… – начал было он.

– А что тогда?

– Твоя удивительная хладность!

– Да. Моя изюминка. Знаешь, я не всегда была такой. Были времена, когда я была горячей. Во мне кипели реки вулканической лавы, я чувствовала себя по-настоящему ядром земли, – Саша чуть улыбнулась и посмотрела в сторону. – Потом обстоятельства сыграли со мной злую шутку. И я замерзла. Злые шутки – это хорошо, согласись! Они заставляют переосмысливать не только то, что окружает тебя, но и то, что у тебя внутри. Помогают понять, точно ли у тебя там горячая лава или льды пустынной Европы. Или они могут трансформировать одно состояние в другое и самое в этом прекрасное, что в подобных переходах не нужны точные науки. Их законы не будут работать. Ты трансформируешься так, как тебе хочется, как ты считаешь нужным.

– Я как всегда не понимаю тебя, – усмехнулся Артем, – нет, я, конечно, понимаю, но не понимаю для чего ты говоришь многие вещи.

– У меня нет задачи, чтобы ты понял меня. Я просто отвечаю на твои вопросы и высказывания. Понять меня – это твоя задача, – Саша нахмурилась, смотря на парня тяжелым пронзающим взглядом.

– Я знаю. Конечно, моя, – Артем почувствовал, что ему срочно нужно оправдываться перед девушкой. Это была не просто нужда, а собственное необъяснимое желание. Саша встала и положила указательный и средний пальцы поперек его губ, не давая ему произнести больше ни слова.

– Ничего не говори, – прошептала она, – люди не умеют говорить, а те, кто умел, давно умерли.

Артем нахмурился, но продолжал сидеть неподвижно.

– Я знаю, зачем я здесь. И ты это знаешь. Так почему мы тратим время на тяжкую для тебя дискуссию? Ты хочешь увидеть мой пожар? Огонь, что пылает в недрах меня? Я покажу!

Саша стянула с себя черную водолазку, джинсы и нижнее белье. Все случилось так быстро, что Артем не успел и глазом моргнуть, как его руки, дрожащие и испуганные, уже прикасались к холодному телу девушки. К ее божественно пропорциональной, идеальной фигуре, к которой он, тайком от себя, мечтал прикоснуться уже очень давно. Неестественный холод, неживой, поначалу отталкивал его, пугал, устрашал, и ему хотелось отдернуть руки от ожившего айсберга, сбежавшего из пучин Атлантического океана, но мышцы не слушались его.

Внезапно они оба оказались в родительской кровати коварно огромных размеров. Артем совсем ничего не понимал, что происходит вокруг него и с ним собственно. Он не мог оторваться от девушки ни физически, ни морально. Он почувствовал как тает в поцелуе. Во взрослом поцелуе, предвещающем столько всего прекрасного, необетованного и многообещающего. Его ладони, вцепившиеся невидимыми маленькими крючками в осиную талию девушки становились теплыми. Да! Ее тело однозначно становилось теплее, а потом и вовсе горячее. Блаженство интимной близости сносило ему голову, убивая по клеточке разум. Ему становилось все горячее. Капельки обильного пота проступили по всему телу.

– Мой огонь нужно кормить, – прошептала Саша в порыве немилосердной страсти, – покорми его! – она обхватила его бедра ногами, крепко прижимая к себе его разгорячившееся тело. Артем, без ума от наслаждения и небывалой отдачи девушки, не сразу понял, что его тело уже практически горело, настолько сильно ему было жарко. Он даже не мог осознать на самом ли деле такое ранее холодное и вроде бы бесчувственное тело Саши может давать столько жара.

Саша стояла в дверях в спальне родителей Артема и смотрела как парень, поглощённый чем-то, может кем-то невидимым, отдается своей страсти. Как невидимый огонь покрывает его кожу пузырями и волдырями, покраснениями. Тут же пузыри лопались, истекали кровью и жидкостью белого цвета. Вскоре на теле молодого человека не осталось ни одного целого куска кожи. Его многообещающие движения становились все тише, спокойнее, а затем и вовсе остановились. Глаза застыли в паническом экстазе. Зрачки медленно сужались, пока не замерли на мертвой точке на потолке.

Вечером Саша возвращалась в поселок, отрешенная и расстроенная. То, что она сделала, оставило отпечаток на сердце. Чувство вины? Что это? Позади девушки двигалась черная тень огромной собаки, невидимая миру.

Саша была задумчива, шла не обращая внимания ни на что. Мир вокруг словно прекратил свое существование, исчезнув за секунду и утащив с собой любую жизнь или даже намек на нее в неизвестное небытие.

– Эй ты! – раздался возглас чуть правее девушки. Саша молча шла дальше, ничего не слыша, изучая свое внутренне состояние и расцветший букет мыслей. – Слышишь! – не унимался голос. – Ведьма чертова!

Саша, наконец, услышав какой-то звук, остановилась и повернулась в сторону шума. По правой стороне дороги, по которой шла Саша, стоял парень. То был ее сосед. Их дома стояли через 4 друг от друга. Саша видела его много раз в компании друзей, шатающегося по ночному поселку, громко разговаривая, хохоча и распивая самогон, купленный у деда Толи. Не раз он пытался цеплять Сашу, едва стоило им пересечься на улице, но девушка редко слышала его. Она практически на постоянной основе пребывала в своем собственном мире, из которого реальности было сложно вытащить ее. Но в тот поздний вечер Саша услышала сторонний оклик и остановилась. Нахмурившись она пристально смотрела на молодого человека, буквально пожирая его своими черными бездонными глазами.

Саша не заметила, что сзади нее улица освещается ярким дальним светом, который вышвыривали из себя фары стоявшего за спиной автомобиля.

– Че так смотришь? – задирался парень, сделав пару шагов навстречу к девушке. Позади послышалась нарастающая музыка, раздающаяся из открывающихся двери машины.

– Серый, это ты про нее рассказывал? – громко спросил другой мужской голос. Саша никак не реагировала ни на соседа, ни на появившихся троих парней из машины, ни на фары освещающие ее ноги. Для нее мир все еще был где-то потерян, старательно пытаясь хоть на дюйм вынырнуть перед застывшими глазами девушки.

– Ага, – кивнул Сергей, уже практически стоя около Саши. – Че? – спросил он со злобной ухмылкой девушку. Саша ничего не отвечала.

– Она немая что ль? – раздался еще один мужской голос чуть ли не возле уха девушки. – Алле, гараж!

Саша медленно, с трудом оторвав невыносимо тяжёлый взгляд от Сережи, перевела его на парня, разговаривающегося с ней.

– О, черт! – выругался он и от неожиданности даже сделал шаг назад, узрев невероятную черноту глаз девушки, ее фарфоровую, мертвенно-бледную кожу, нездоровую худобу лица, чуть скрытого за длинными черными волосами. – Ты не говорил, что она такая страшная.

– Да че ты на ее рожу смотришь! – возмутился Сережа, – смотри ниже. Эта сумасшедшая ни раз рассекала по улице голая! Уж поверь, сиськи у нее что надо! Да и задница тоже!

Парни злобно рассмеялись и Сашу окутал невозможный запах алкоголя и сигаретного табака. Но она даже не шевельнулась, изучая лицо друга Сергея.

– Эй, чокнутая, поехали с нами, покатаемся? – предложил он.

– Можешь не спрашивать ее, – Сергей тут же подал голос, крепко схватив Сашу за запястье. – Дерьмо! – тут же выругался он и чуть было не разжал пыльцы. – Холодная как трупчатина!

– Эй! – снова позвал ее молодой человек. – Ну как? Едешь с нами?

– Едет, – решил за нее Сережа.

– Может, ну ее на хрен? – спросил парень, стоявший чуть поодаль. – Проблем потом не оберемся из-за этой чокнутой суки.

– Зассал что ль, Тарас? – злобного усмехнулся Сергей, еще сильнее стиснув запястье девушки. – Садись за руль. Пошли. – Скомандовал он и потащил Сашу за руку к машине.

Все быстро уселись, проворно захлопнув за собой двери. Машина резко тронулась и помчалась вглубь поселка. Краем глаза Саша заметила как в доме, около которого она повстречала недружелюбную компанию, в окна смотрела бабка Нина, периодически крестилась. И едва Саша оказалась на заднем сиденье машины, прозрачная тюль задернулась, как будто глаза, скрытые за ней, ничего необычного не видели.

– Куда едем-то? – спросил Тарас, когда машина проехала практически весь поселок.

– Прямо. Там за последним домом будет дорога чуть левее. Держись ее.

– Куда она ведет? – спросил парень, сидящий от Саши справа.

– В лес. В густой, страшный, мать его, лес! – рассмеялся Сережа и хлопнул Сашу по колену, крепко сжав ее бедро. – Слышишь, сука, в лес! Ты же вечно шляешься по лесам голой. Сегодня нет желания пошляться?

Саша ничего не отвечала. Она сидела, зажатая между парнями с совершенной невозмутимостью и удивительным спокойствием, смотрела как костлявая рука, горячая и сильная, лапает ее ногу, сжимая мышцы до синяков на коже.

– Как тебя зовут? – спросил Тарас, бросив беглый взгляд в зеркало заднего вида. На секунду он даже вздрогнул. В отражение между Серегой и Лехой, сидело словно приведение.

– На светские беседы потянуло? – Леха спросил друга и приобнял Сашу, рассматривая ее застывший профиль. – Серый, она точно не немая?

– Да точно те говорю! – Сережа снова сжал бедро девушки с силой, дабы заставить ее издать хоть один звук. Но Саша молчала.

– Просто интересно, как девку-то зовут. – Буркнул Тарас и бросил косой взгляд на сидящего рядом Стаса. Из них из всех Стас был самым молчаливым. Он долгое время молча пялился на девушку на улице, а теперь смотрел как проселочная дорога превращается все в менее объезженную дорожку, скрываясь под машиной. Казалось, что ему вообще было плевать, что происходит в тот момент и так же ему было наплевать на то, что будет происходить и с кем. Он умеренными глотками пил самогон, запивая его соком. Затем передал бутылку Тарасу.

– Сука ее зовут. Сегодня к ней так будем обращаться! – Сергей наконец перестал сжимать ногу девушки, еще раз сильно хлопнув ее по колену.

Ночь укрыла природу. Лес спал, в то время как проснулись хищники. Ухали совы, бегали ежики. Сверчки стрекотали вовсю, словно старались перекричать друг друга. Листья на деверьях застыли, трава покрылась росой.

– Ты точно уверен? – спросил Тарас, глядя как Серега и Леха стаскивают кофту с Саши.

– Успокоишься ты, нет? – рыкнул на него Леха.

– Посмотри на нее, она даже не сопротивляется.

– Нам же лучше, геморроя меньше! – Серега с силой дернул за штаны, оторвав пуговицу.

– Ну она ж больная, пацаны! – Тарас пытался аргументировать свое нежелание надругаться над девушкой. – Это то же самое, что инвалида изнасиловать! А потом эта сука заявит на нас.

– Не заявит, – Серега схватил Сашу за волосы и посмотрел ей в глаза. – Ее весь поселок ненавидит. Все знают, что она ведьма! Что своими проклятьями убивает людей. Если мы ее тут трахнем, а потом еще и на лоскуты порежем, нам только спасибо скажут. Да, сучка? – Серега пялился в глаза девушки. Внезапно он замер, не в силах отвести взгляда от лица Саши. Она сама стянула с себя штаны, не прерывая зрительного контакта, прижалась к Сереге, холодными безжизненными руками стягивая с него штаны и трусы. Парень все еще держал ее за волосы, не в состоянии ни шевельнуться, ни сказать ни слова. Крепко обнимая его, Саша опустилась с ним на траву, в холодную росу и уселась сверху на парня, который единственное, что смог сделать, так это наконец разжать пальцы и отпустить волосы девушки. Ему стало так хорошо и тепло, что он терял контроль над своим телом, жадно впиваясь пальцами в нежную кожу девушки. Чем быстрее двигалась Саша, восседая на парне словно на императорском троне, тем быстрее учащался сердечный ритм Сергея. Чем глубже дышала Саша, тем поверхностнее становилось дыхание Сергея…

– Серег, ты че? – осторожно спросил Тарас друга, застывшего около девушки. Тот ничего не ответил, продолжая стоять как каменный идол, высеченный много веков назад.

– Эй, Серый! – Леха тоже заметил неладное. Саша же не обращала ни на что внимания, лишь пронзала застекляневшие глаза Сергея своими черными глазищами. На ее тонких фиолетово-синих губах растягивалась едва заметная улыбка. Позади девушки промелькнула тень какого-то животного. Но никто из парней не заметил ее, поскольку все были поглощены необъяснимым стопором Сергея.

– Серега! – снова позвал Леха и сделал шаг к своему другу. Он дотронулся до его плеча и Серега словно старая, кривая кукла на кривой подставке, не сгибаясь и не шевелясь упал на землю. Волосы Саши, как жуткие черные змеи скользнули сквозь его окаменевшие пальцы, словно они самостоятельно выбрались из западни, ударившись об обнаженное плечо девушки, рассыпались густым черным шелком вниз.

– Серый! Серый! – тут же подскочил Тарас к парню, пытаясь поднять его. Но он не мог. Казалось, что Сергей весит как пассажирский самолет до верху забитый людьми и багажом. К тому же он совсем не гнулся. Ни одну из его конечностей невозможно было согнуть. Даже пальцы и те застыли в том состоянии, словно все еще держали волосы Саши.

– Серега, вставай! Ты че?! – парни бегали вокруг замертво упавшего Сергея, пытаясь поднять его и один лишь Стас сидел на трухлявом пеньке и спешно попивал самогон, краем глаза наблюдая за тем, что творится вокруг.

– Ты что с ним сделала? – заорал Леха и схватил Сашу за плечи, сильно тряхнув ее. – Че сделала? А?!

– Ночью бродить по лесам, – тихо, медленно, как бы распевая, сказала Саша, – похоть животная и лжевластие велело вам. Тщеславие вы свое позабавить хотели, совершить самосуд вам идея пришла. Первый упал, захлебнувшись иллюзией в собственном теле. Двое других познали безумие до тла. И последний вошел в мрачный Стикс, доставив себя сам.

На последнем слове Леха услышал позади крик Стаса. Обернулся и тут же по горлу чиркнул острый канцелярский нож, забрызгав лицо Саши кровью. Тарас бросил попытки поднять Серегу и закричал не своим голосом, увидев, что пьяный в стельку Стас с окровавленным ножом идет к нему.

– Стас! – прошептал он, пятясь назад. – Друг, успокойся! Все в порядке. Мы… – не успел Тарас договорить предложение, как нож сверкнул холодным блеском в свете восходящей луны и проворно резанул Тараса по горлу. Стас облил зарезанных друзей самогоном и поджог. За все время он ни разу не взглянул на Сашу. Ее словно не было в том лесу. Затем Стас уселся в машину и, нажав педаль газа в пол, умчался назад в поселок. Утром люди будут вылавливать белую иномарку из реки, сорвавшуюся с моста. Из нее спасатели будут доставать захлебнувшегося Стаса, распиливая железо, потому что все двери будут заблокированы.

Саша добралась до дома только под утро. Едва она вошла в дом, тут же наткнулась на выходящего из ее комнаты отца. Он остановился как вкопанный в начале из-за того, что дочь поймала его очевидно за тем, за чем он не хотел, чтобы его ловили. А потом внешний вид Саши напугал и встревожил его. На ней не было кофты. Девушка держала ее в руках. В ткани застряли сучки, сухие травинки и иголки то ли сосны, то ли ели. Из мест предполагаемых швов торчали нитки и местами зияли дырки. Штаны были на девушке, но расстегнуты, точнее пуговица была выдрана с мясом, а собачка молнии была сломана. Волосы спутаны и торчали в разные стороны, как сучки вороньего гнезда. На бледной, практически белой коже лица и груди бросились в глаза капли засохшей бордовой крови, словно чёрные родинки

Отец боялся дочь, старался пересекаться с ней как можно реже, но ее внешний вид огорошил его.

– Что случилось, Саш? – спросил он, не на шутку встревожившись, поспешно подошел к дочери. Саша испепеляла его дотошно внимательным взглядом.

– Что ты искал в моей комнате, пап? – спросила она холодным, глухим голосом, несвойственным ей. Отец сразу же остановился, пытаясь узнать голос своего ребенка. Может это ее голос? Может он не узнает его потому, что слишком редко общается с дочкой, проживая при этом под одной крышей? Когда он последний раз разговаривал с ней? А она с ним?

– Ничего, – смутившись, ответил он, – услышал какой-то шорох, пошел проверить, – тут же соврал он. – Что с тобой случилось? Ты ранена? На тебе кровь.

– Это не моя кровь. – Саша опустила глаза, но не потому, что ей было стыдно или неловко, а потому что ей не нравилось смотреть на вранье отца.

После ответа дочери ноги Николая Борисовича стали ватными, по спине пробежали мурашки, не те мурашки, которые бегают от наслаждения, а другие, которые покрывают тело человека, когда он сильно чего-то или кого-то боится.

– Чья это кровь? – ужаснувшись звука собственного голоса, звучавшего как скрип старой двери, которая совершает последнее в своей жизни движение, перед тем как ее петли сломаются, превратившись в пыль, а сама дверь упадет и развалиться.

– Зверей, – ответила Саша, – я могу пройти в свою комнату? Я немного устала.

– Да-да, конечно, – затараторил отец и пропустил дочь, прижавшись к стене.

Уже ближе к вечеру Саша проснулась, поела, и, налив большой стакан воды, вышла во двор.

В беседке сидел Славка и казалось смотрел в одну точку. Страшное пророчество Саши сбывалось. Зрение так и не вернулось к нему. Слава не просто ослеп. Он остался один в полной темноте: ни любимой девушки, ни любимой работы, ни друзей. Никого. У него не осталось никого и ничего. Вот так в одно мгновенье потерять всё. Рядом с ним на скамейке лежала черная палка, которой Слава ощупывал пространство перед собой, чтобы не споткнуться и не упасть, не сломать себе ничего в довесок.

Беззвучной походкой Саша подошла к нему и села рядом. Славка вздрогнул и тут же рукой пощупал пространство около себя.

– Бать, ты? – спросил он, в душе понимая, что это не отец. С отцом он разговаривал утром, когда тот уходил на работу. Это его сестра. Слава больше всего хотел, чтобы это был кто угодно, соседи, воры и убийцы, но только не сестра, потому что он до чертиков боялся Сашу и у него не было никаких сил скрывать свой страх.

– Нет, братик, – со скрытой насмешкой ответил голос сестры.

– Саша, – с долей ужаса произнес он, пытаясь нащупать свою трость, которую Саша убрала со скамейки. – Привет.

– Привет, брат, привет, – девушка смотрела в небо, на солнце, клонящееся к закату. – Давно здесь сидишь?

– Не знаю, – пожал он плечами.

– Ох, – вздохнула Саша и посмотрела на брата, – я никак не привыкну к твоему недугу. До сих пор не могу поверить в то, что ты даже не можешь сказать сколько времени.

– Да, – согласился Слава, всем своим видом показывая, что ему некомфортно быть наедине с сестрой, но Саша упорно делала вид, что не замечает никакой неприязни со стороны брата.

– Говорят, – Саша замолчала на секунду-другую, – что ко всему привыкаешь.

– Отец рассказал, что ты неважно выглядела сегодня утром, – Слава решил сменить тему.

– Правда, – девушка посмотрела на брата, в его раскрытые глаза, покрытые мутной пленкой и с улыбкой на лице поводила рукой у него перед носом. – У меня и вечер был неважным.

– Что случилось?

– Случилось то, что собиралась случиться долгое время, – Саша улыбнулась и сделала глоток воды. – Хочешь пить?

– Нет, – испуганно ответил Слава, еле разлепив сухие губы от жажды.

– Аблебин! Открывай! – раздался громкий, злой крик за забором, а затем и глухой удар чем-то тяжелым в дверь.

– Что это такое? – встревожился Слава, еще интенсивнее приступил к поискам своей трости, безрезультатно щупая воздух, лавку и все, что попадалось ему под руку.

– Посиди тут, – Саша смотрела на тщетные попытки брата найти трость, которую она так издевательски крутила в руках, – я пойду посмотрю, что там такое.

Девушка открыла дверь. Перед домом собралась большая часть жителей поселка. Женщины, мужчины, старики и бабки. Их лица искажали гнев, злость, обида и самый настоящий страх. Они все что-то кричали, каждый на свой лад. Услышать и понять каждого было невозможно из-за чудовищного громкого гула, который они вместе создавали. Но общую суть собрания Саша без особого труда уловила. Все эти люди пришли обвинять ее в колдовстве. Постоянно были слышны крики, выскакивающие от тех, то от других «ведьма», «колдунья», «дьяволица». Саша отчетливо услышала и несколько предложений о том, что все эти люди хотели сделать с девушкой. Кто-то предлагал четвертовать, кто-то пошел по старинке, крича об инквизиции и о том, что Сашу надо просто сжечь. Кто-то оказался милосерднее и предлагал изгнать девушку и ее семью из поселка.

– Вы пришли в мой дом даже не подготовив и не согласовав все свои идеи? – удивилась девушка. Она говорила тихо, и толпа замолкла, чтобы услышать ее.

– Мы пришли высказать свое недовольство! – крикнул один из толпы.

– Вы пришли ко мне сами не зная с чем, – Саша впилась в говорящего глазами.

– Не смотри ей в глаза, Толик. Не смотри, говорю! – зашептала рядом с ним стоящая женщина, – эта ведьма околдует тебя!

– Скоро к тебе придет полиция! – крикнул другой мужик, – в лесу нашли трупы троих и один из них, Серега, сын Ильи Ивановича, подполковника! Четвертого выловили в реке! А баба Нина видела, как ты садилась к ним в машину. Ты убила их всех!!! – кричал он, а толпа подхватывала каждое сказанное слово.

– Где же ваши вилы? – прошептала Саша, осматриваясь и запоминая каждое лицо в толпе. – Ну что ж, – сказала она чуть громче, – пусть приходит!

– И ты единственная, кто выжил! Ведьма! – крикнула женщина. – У тебя больше не получится ускользать от правосудия. Если полиция бессильна, мы сами с тобой разберёмся! Ты больше не будешь жить в нашем поселке! Убирайся отсюда, исчадье ада!

Саша улыбнулась, глядя женщине прямо в глаза, и кивнула, словно в знак согласия. Затем она медленно развернулась и закрыла дверь перед толпой. За забором снова послышались угрозы и крики, но девушка больше не слушала их. А толпа перепуганных и озлобленных людей, занятая порицаниями, обвинениями и угрозами, не заметила, как позади них рысцой бегала тень большой собаки или волка.

– Что там такое, Саш? – обеспокоенно спросил Слава. – О каких трупах они говорят и почему пришли сюда?

– Просто о трупах, – Саша зевнула, – и пришли они сюда за возмездием. Они получат его.

– Саша, – дрожащим голосом сказал Слава, дальше перейдя на шепот, – ты не можешь перебить весь поселок.

– Я не могу, – Саша подсунула под руку брата трость, – а возмездие может. Не обращай внимания. Людская молва всегда считалась и до сих пор считается чуть ли не гласом господним. Самая сильная, живучая и самая беспочвенная молва – это людская. И люди прям смакуют ее, облизывая жирные пальцы, вытирая жир с губ и подбородков, передают друг другу надкусанные слова, объеденные на половину предложения, теряя и искажая смысл. Мне надо в Москву. – Саша пошла в дом.

Хорошо, что Слава не мог видеть ту небывалую, невозможную злость на лице сестры. Какие-либо эмоции вообще редко посещали девушку, особенно в плане мимических изменений. Слава бы точно удивился, глядя на то, как изменились ее глаза, как поджались и без того тонкие губы, как брови опустились грозными линиями над глазами, как носик демонстративно пропускал через себя воздух, злобно и нервно вдыхая и выдыхая. Слава бы удивился от того, с какой силой сжаты ее тонки хрупкие пальцы, как выпирают кости фаланг, как кожа практически трещит на них от натяжения.

Николай Анатольевич сидел в полуразвалившемся кресле, уже изрядно выпивший, когда услышал короткий, но резкий звонок в дверь.

– Кого черт притащил? – буркнул он, встав с кресла, пытаясь найти тапок, но так и не найдя, отправился в коридор открыть дверь.

– Аблебина! Ты что тут делаешь? – удивился преподаватель, на какое-то мгновение слега даже отрезвев. И даже это мгновение показалось ему просто галлюцинацией.

– Здравствуйте, Николай Анатольевич, – Саша улыбнулась, – я была недалеко, знаю, что Вы тут живете, вот решила зайти. – Девушка демонстративно повертела в руках бутылку 0,5 хорошего коньяка. Николай Анатольевич тут же уставился на бутылку. Несмотря на то, что он был алкоголиком и порой сам осознавал этот факт, в хорошем алкоголе он разбирался. То, что Саша держала в руках, было хорошим алкоголем.

– Заходи, – кивнул он и сделал шаг в сторону, пропуская девушку в коридор. Саша вошла в квартиру. Николай Анатольевич окинул взглядом лестничную клетку и закрыл дверь. – Что ты здесь делаешь? – прошипел он, схватив девушку за плечо. – Меня уволят к черту, если узнают, что ко мне шляются студентки с коньяком!

– А как они узнают? – улыбнулась девушка, протягивая коньяк преподавателю.

– Как-как… – передразнил он ее, – одно твое слово в курилке…

– Я не курю.

– Значит в столовой! – прикрикнул он.

– Со мной никто не общается, Вы же знаете. – Саша посмотрела ему в глаза. Тут Николай Анатольевич замолчал и замер. Этот взгляд! Сколько сотен раз он ловил на себе этот взгляд на лекциях? На семинарах! И каждый раз он не знал, куда от него деться. К счастью в классе он всегда находил, куда себя деть, скрываясь от этих чернющих глаз, но сейчас, стоя в своем тесном, скудно обставленном, практически пустом, с дранными обоями коридоре, Николай Анатольевич не знал, куда посмотреть, чтобы больше не чувствовать на себе этот взгляд, отвлечь себя от него.

– Чай? Кофе? – вздохнув, спросил он, кивая на обувь, намекая на то, что девушка может раздеться.

– Коньяка, – Саша быстро скинула кеды и снова уставилась на мужчину.

– Ты точно подставить меня хочешь, – прошептал он и пошел на кухню, – пошли! – крикнул он Саше. Она улыбнулась и неспешно последовала за преподавателем.

Николай Анатольевич достал две чистые стопки, звучно поставил их на стол, чуть ли не рывком снес крышку бутылки и налил темно-коричневый жидкости.

– Давай! – он схватился за стопку и кивнул девушке на вторую. Саша приподняла уголок губ и поднесла стопку ко рту. Николай Анатольевич не стал говорить никаких тостов, залпом опустошил стопку. Чуть поморщился и уставился в окно, чувствуя, как горячий напиток разливается по горлу, стремительно бежит вниз, в желудок. Он был рад вкусному напитку, но присутствие студентки в его квартире один-на-один с ним, ему совсем не нравилось.

– Ну? – вопросительно посмотрел он на девушку, как только она осушила свой стакан, – все? Пойдешь? – ему не терпелось, чтобы Саша скорее ушла, дабы не накликать на него беду. Сколько уже историй он знает о том, чем заканчивались подобные отношения между студентками и преподавателями. Ничем хорошим. А ему, в его возрасте, не хватало только работу потерять без права восстановления. А что он умеет в этой жизни? Ничего! Он может только преподавать будущим медикам.

– Но, – Саша пожала плечами и осмотрелась, – я никуда не спешу.

– Что ж такое! – обреченно вздохнул анатом и налил коньяк в пустые стопки.

– Вы можете быть спокойны, – девушка улыбнулась и близко-близко подошла к мужчине, – никто ничего не узнает. Я Вам обещаю.

– Что ты хочешь от меня? – он вновь смотрел в ее глаза, не в силах противостоять самому себе.

– Я хочу… – Саша замолчала и чуть улыбнулась, сделав еще один маленький шаг к мужичине, – я хочу Вас, – томно прошептала она, положив ладонь на его грудь.

– Ты что с ума сошла?! – изумился Николай Анатольевич, быстро убирая ее руки от себя, бегло посматривая в окно. Хоть он и жил на 7 этаже, ему все равно казалось, что сейчас за ним сейчас наблюдает весь мир, что все знают о студентке в его квартире и о том, что она несет.

– И Вы хотите меня, – Саша осторожно дотронулась до его рук. – Я знаю это. Вы знаете это.

– Тебе сверстников мало? – Николай Анатольевич пытался собрать в себе всю строгость и притвориться чрезвычайно серьезным, чтобы спугнуть девушку.

– Выпейте, – Саша кивнула на наполненные стопки.

– Что? – удивленно переспросил мужчина.

– Ну выпейте же! – Саша показала на коньяк. Мужчина безоговорочно схватил стопку и залпом осушил ее. – Мне не нужны сверстники, – Саша улыбнулась, сделав маленький глоток, – я предпочитаю мужчин постарше и с богатым опытом.

– И тебе не стыдно такое говорить? – еще больше изумился преподаватель.

– Нет, ведь Вам известно, о чем я говорю.

– Мне противно это слушать! – Николай Анатольевич все еще старался держать строгость на лице.

– Неправда, – девушка вновь дотронулась до него. В этот раз он не стал отталкивать ее руки, лишь безропотно наблюдал как ее худые, костлявые пальцы небрежено скребутся по его груди, расстегивая пуговицы домашней рубашки, покрытой пятнами не то алкогольными, не то жирными. Мужчина лишь молча задернул штору, пряча свое окно и происходящее за ним от каких-либо любопытных глаз.

– Как давно у Вас не было женщины? – шепотом спросила девушка, скинув с мужчины рубашку, прикасаясь губами к его груди. Он вздрогнул. Ее губы были такими холодными! К его телу словно льдом прикасались. Мурашки пробежались по рукам и ногам, застыв на некоторое время.

– Что? – переспросил он, не зная зачем.

– Вы же еще помните, что такое женщина и как с ней надо обращаться? – Саша стянула с себя кофту, оставшись в одном бюстгалтере и пока еще в штанах. – Вы преподаватель анатомии и уж точно помните и знаете, как устроена репродуктивная система, не так ли? – она прикоснулась губами к его губам и мужчина содрогаясь от холода, исходящего от девушки, обхватил ее талию руками, крепко прижимая к себе. Он не мог не сделать этого, глядя на невозможно притягательную фигуру молоденькой девушки. Он и не догадывался, насколько хорошо девушка, постоянно видя ее в одежде, скрываясь за партой…

– Пап, это ты? – встревоженным голосом спросил Слава, услышав как захлопнулась входная дверь.

– Да, – устало ответил Николай Борисович, – ты кого-то еще ждешь?

– Нет, тебя только.

– Ну, это я, – отец улыбнулся со слезами на глазах, глядя на сына, на его покрытые мутной пленкой глаза.

– Бать, поговорить надо, – Слава щупал стол, ища кружку с чаем.

– Держи! – отец протянул ему кружку. – Это срочно? До завтра не ждет? Я устал сегодня как собака.

– Нет, пап, не ждет, – Слава засуетился, что-то ища.

– В чем дело? – Николай Борисович уселся за стол, внимательно смотря на сына. Это был первый серьезный разговор со Славой с того момента, как он потерял зрение. Отец все еще никак не мог смириться с мыслью, что его сына в рассвете сил постиг такой злой рок, напасть, с которой никак не получалось справиться. Медицина, в которую Николай Борисович так верил, считал достоянием современности, шагающим скачками далеко вперёд, не замирая ни на секунду, вдруг отказала ему в помощи, отвернулась от него, стыдливо спрятав лицо, выставив спину, надеясь, что удара в нее не последует. С каждой попыткой уничтожить болезнь сына, Николай Борисович в глубине души сам отрицая себе, чувствовал разочарование. С каждым провалом где-то глубоко в недрах себя он слышал шепот внутреннего голоса. Такой страшный, шипящий, утробный. Он шептал, что медицина бессильна потому, что это не болезнь и не зараза, недуг этот не вызван отказом физиологии или ее повреждением. Горе это пришло из-за каких-то мистических сил, си которые ничто и никто не в состоянии объяснить и понять, и порой даже принять. Уж Николай Борисович точно не мог. Его скептицизм, давший трещину, из последних сил отрицал какое-либо сверхъестественное вмешательство. Но каждый раз, когда отец смотрел на свою дочь тайно наблюдая за ней, видел, как движутся ее губы в беззвучном шепоте, как замирает ее взгляд на чем-то невидимом, а может и на ком-то, на ее ненормальные для общества выходки, все больше и больше понимал, что в ней что-то есть не от мира сего. И даже не от бога.

– Сегодня вечером люди приходили, – прошептал Слава, проведя глазами о комнате, словно чего-то опасаясь. – Она дома? – уже чуть дрожащим голосом спросил он.

– Нет, – с долей облегчения ответил отец. – Какие люди?

– С поселка. Много приходило. – В голосе Славы проскочил заметный испуг.

– Зачем? Ты с ними говорил? – удивился Николай Борисович.

– Нет. Они кричали, что она – ведьма. Чтобы она убиралась из поселка. Кричали, что хотят убить ее. И убьют, если она не покинет поселок. Пап! – Слава протер лицо, – мне страшно.

– Ты уверен насчет всего этого? – сопротивляясь реальности, спросил Николай Борисович, – может тебе показалось?

– Пап, – укоризненно буркнул Слава, – я слепой, но не тупой, и уж точно не глухой. Они угрожали сжечь всё, вместе с ней! Вместе с нами! Они не думают о том, что здесь еще мы! Они считают ее колдуньей, от которой надо избавиться.

– Идиоты! – шикнул Николай Борисович, согласившись, наконец, сам с собой, что колдунья – это слишком и в это он все-таки не готов поверить. Хочет, но не может, XXI век на дворе, а они пришли девку жечь, потому что она чуть отличается от них!

– Они напуганы, – Слава уже не мог столь категорично отрицать сверхъестественное, как его отец. – Боятся ее. А ты прекрасно знаешь, что испуганный человек не контролирует себя и свои действия. Он может выкинуть все, что угодно. А напуганная толпа – это взрывное устройство со сломанным таймером. Оно может рвануть в любую секунду.

– Повторюсь, они – идиоты, – настойчиво шипел Николай Борисович, – ведьм не существует, – продолжил он, но уже не так уверено.

– Она не ведьма, – Слава перешел на едва слышный шепот. – Не ведьма.

Николай Борисович посмотрел на сына и в одну секунду осознал, что в данный момент Слава ничего не может видеть. Что он не может видеть, как широко раскрыты глаза его отца от страха, как подрагивают его губы и руки, как бледнеет его лицо, как страх, вылезающий из недр, цепляется за края ямы, появляется налице. Николай Борисович был так рад, что сын не видит всего этого.

– Сын, мы с тобой врачи. Мы поклоняемся и верим только в медицину. Мы скептики. Мы всегда верили только в то, что можно потрогать и увидеть, наличие чего можно доказать. И данная ситуация и куча ведомых людей не должны и не могут изменить наше мировоззрение. В противном случае, мы такие же ведомые, как они, неспособные трезво оценивать ситуацию.

– Пап, я не могу, к сожалению, сейчас согласиться с тобой. – Слава покачал головой. – Не могу. На то есть весомые причины. Я понимаю, почему ты внезапно отрицаешь действительное. Это не ты внезапно ослеп без каких-либо причин и не можешь вернуть зрение также по непонятным причинам. Это не твой друг умирал у тебя на глазах, прибывая буквально в аду будучи живым, после общения с ней. Это не твоих детей находили изуродованными в лесу. Я знаю. Я понимаю, что все, что говорю я, те люди, которые приходили вчера, то, что говорил Макс, это все звучит как бред! Но я не могу отрицать факты.

– Что говорил Макс? – насторожился Николай Борисович осознав вдруг, что сын впервые заговорил о своем друге. Слава опустил голову и вздохнул так глубоко и отчаянно, что сердце Николай Борисович сжалось и на мгновение превратилось в иссушенный, прогнивший инжир, покрытый густым наростом ветвистой, плюшево-бархатной плесни.

– Она не ведьма, – Слава закрыл глаза, – то, что рассказал мне Макс…как бы правильно выразиться… То, что он описывал больше походило на то, что в ней… – Слава замолчал, отчетливо понимая, что его рассказ звучит как бред, – в ней что-то живет. Или она сама не человек.

– А кто? – вопрос вырвался у Николая Борисовича непроизвольно. Он даже не успел понять, как это случилось.

– Макс считал, что то, что в ней или то, кем она является, связано с Египтом. – Слава провел рукой по столу в поисках чего-то. Но Николай Борисович даже не заметил никаких движений.

– Египтом? – удивился отец.

– Да. Он находил в кровати песок. Отличный от песка, который лежит в наших песочницах, и в который срут наши кошки. Находил дохлых скарабеев и саранчу. Он видел, как ее тело покрывалось секундным огнем в виде символов, очень похожих на те, что изображены на египетских руинах. Видел тени птицы и собаки. – Слава вздрогнул и замолчал.

– Я не психиатр, – Николай Борисович пожал плечами, – но…

– Ему не нужен был психиатр! – возразил Слава. – Я сам видел тени! Я видел их, пап! Видел тогда в лесу. Перед тем как лишился зрения.

Николай Борисович ничего не отвечал. Он хотел снова возразить, попытаться вспомнить курс и семинары по психиатрии, чтобы в срочном порядке подыскать более-менее подходящий диагноз для усопшего друга сына, но ни мозг, ни тело не слушались его. И на то была причина: с самого рождения дочери Николай Борисович сам неоднократно наблюдал тени и силуэты птицы и какого-то животного, собаки или волка. На это Николай Борисович всегда находил объяснения в виде усталости, переутомленности, недосыпа. А сейчас об этих тенях говорит его сын, говорил друг сына. Разве это совпадение? Разве такое можно назвать совпадением или как-то рационально объяснить?

– Послушай, Слав, – Николай Борисович набрался сил, вздохнул и закрыл глаза, – твоя сестра психически не здорова. Давай остановимся на этом. Давай не будем бросаться сомнительными фактами. Тем более это даже не факты. Мы взрослые люди и не можем верить в то, что не может существовать. Психическое состояние твоей сестры…

– Психическое состояние?! – Слава вскрикнул, сжав кулаками, – пап, ты сам-то веришь в то, что говоришь? Ты думаешь, что если я не вижу, поэтому можно говорить вот эту псевдо взрослую речь, которая звучит так рационально и все такое? Да, я не вижу! Но я слышу! Слышу, как дрожит твой голос. Он дрожит. Дрожит, черт побери! У тебя никогда не дрожал голос! Никогда! Я слышу твои вздохи, которыми ты пытаешься успокоить себя, считая мысленно до 10 прежде, чем что-то сказать мне! Да я слышу как ты боишься! И хорошо! Хорошо, если ты решил притворяться дальше, что ничего страшного не происходит, что с нами просто живет не представляющий угрозы псих. Я согласен. Согласен не потому, что также считаю, а потому что интуиция подсказывает, что если бы она хотела, чтобы мы умерли, мы бы уже давно были бы мертвы! Но люди, папа, они не согласны с тобой! И они придут сюда снова!..

Утром Николай Анатольевич проснулся в удивительно двояком настроении. С одной стороны он чувствовал себя необыкновенно прекрасно. Ночь, проведенная с юной девушкой едва не лишила его рассудка. Его пальцы непроизвольно и беспомощно вздрогнул, вспоминая изгибы девчачьего тела, будто жаждали снова дотронуться до него. На губах промелькнула чистая и немного наивная улыбка. Сердце торжественно заколотилось, внизу живота промчались волны возбуждения, одна за другой.

А с другой стороны в голове за ночь выросло огромное древо страха. На то были понятные причины. С каждой пройденной минутой от самопонимания и понимания того, что произошло ночью, ему становилось еще страшнее. Что может помешать девчонке разболтать всему колледжу о ночи, проведенной с преподавателем анатомии? Конечно, никто не поверит ей. Так ведь? Никто не поверит? Как она докажет? Презумпция невиновности, хвала тебе! Но слухи! Слухи никто не сможет остановить. Они расползутся по колледжу и даже за его пределы, как тараканы, плодящиеся со скоростью света. И слухи эти никому не нужны. Чем больше Николай Анатольевич думал о рисках, которым он подверг свою репутацию, тем нервознее ему становилось. Тем больше он осознавал, что наломал дров своим отсутствием контроля похоти, которая так внезапно проснулась в нем, хотя он считал, что похоронил ее очень много лет назад. Испугавших собственных уничижительных и обвинительных мыслей, желая отделаться от них, Николай Анатольевич хотел прикоснуться к девушке, посмотреть на ее реакцию, почувствовать как откликнется ее тело на его ласковые прикосновения. Но оно никак не откликнулось. Рядом с мужчиной никого не было.

Николай Анатольевич вскочил как ужаленный огромными шершнями. Да, действительно, в кровати никого не было. Не было никаких намеков на то, что там вообще кто-то был, кроме самого мужчины.

– Как это понимать? – прошептал мужчина, смотря удивленными глазами на сбившуюся простыню и одеяло в руках. Он бросил его на кровать и пошел на кухню. На столе не было ни одной стопки и того хорошего коньяка, которым он вчера наслаждался. Но Николай Анатольевич точно помнил, что они не допили его. Должно было остаться по меньшей мере половина бутылки. Где она? Николай Анатольевич открыл мусорку – ничего. Там не было бутылки. Даже крышки от нее. Он залез в шкаф. Но на стеклянной полке, покрытой многолетней пылью стояли те самые стопки, из которых он и Саша вчера пробовали коньяк. Выглядели они так, будто их никто не трогал уже очень много-много лет. Так и должно было быть до вчерашнего вечера. Николай Анатольевич аккуратно достал одну стопку. На полке остался чистый, ровный круг, окружный пылью. Он понюхал стопку. Запах давности, но не пылинки запаха коньяка. Николай Анатольевич тут же понюхал раковину – вдруг девчонку вылила туда остатки напитка. Но ничего.

Николай Анатольевич буквально с лупой и на четвереньках облазил всю квартирку и даже прилегающую к его квартире часть лестничной клетки. Он не нашел никаких следов прибывания девушки ни в его квартире, ни в его кровати, ни даже на лестничной клетке.

Усевшись на кухне, наплескав себе 100 грамм своего коньяка, Николай Анатольевич вновь пришел к двоякими выводам.

С одной стороны помнить чувства, ощущения, прикосновения к девушке так явственно и натурально, наслаждаться ими после, засыпать рядом с юной бестией, а наутро обнаружить, что ничего этого не было – неутешительно и плачевно. Что-то внутри заголосило тонким, противным, визгливым голоском, что Николай Анатольевич допился до белой горячки. Теперь признаки на лицо! Но с другой стороны мужчина успокоился потому, что теперь не будет никаких слухов, раз ничего не было. Раз никто к нему не приходил. Для слухов нет даже почвы, так сильно необходимой им. И это не могло не радовать.

Но было кое-что, что окончательно выбило его из калии. После осмотра всей квартиры, поисков улик, указывающих на прибывание девушки в его спальне, мужчина вернулся в комнату и краем глаза заметил что-то черной на простыне, что-то, что раньше не замечал. Николай Анатольевич подошел ближе. Насекомые! На мятой простыне насекомые! Мужчина прищурился, пытаясь поймать себя на проявлении симптомов шизофрении. Если не шизофрения, то белая горячка уже точно. Он уже осматривал кровать. Не было никаких насекомых! Точно не было! Николай Анатольевич знал, что он – алкаш, но не психопат. Полчаса назад в кровати точно не было насекомых.

Преподаватель оперся руками на матрас, наклонившись ближе к насекомым, внимательно изучая их.

– Скарабеи, – прошептал он с отвращением. – Скарабеи, мать твою! – уже практически крича, сказал он и отпрянул от кровати. – Мертвые скарабеи! Что за херня?

Удивлению его не было предела. Его можно было понять. Откуда внезапно в кровати преподавателя анатомии появились трупы скарабеев? Мужчина запутался в своих чувствах и эмоциях, внезапно напавших на него. Страх за свое психическое состояние. Несколько минут Николай Анатольевич мысленно доказывал сам себе, что в его кровати нет никаких жуков. Откуда бы им там взяться? И черт с ним, были бы это тараканы. Обычные московские рыжие тараканы. Но то были скарабеи! И еще больший страх у него был оттого, что он допился. Что на самом деле в кровати нет никаких жуков, а ему просто-напросто кажется. То есть с выпивкой придется заканчивать. А как он сможет? Да никак! И придётся заканчивать свою никчемную жизнь в психиатрической клинике! И пока мысли целиком струились сквозь него, внутри, прям практически в сердце, сформировался огромный, все еще разрастающийся шар паники.

Недолго думая мужчина схватил одного жука и сжал в руке. Послышался неприятный звук ломающегося хитина, Николай Анатольевич разжал пальцы: на ладони лежали измельченные остатки скарабея.

– Он сухой! –неуверенно прошептал Николай Анатольевич. – Явно умер не вчера, что даже иссохнуть успел, – он быстро потер рукой об руку, с выраженной брезгливостью на лице, стараясь поскорее стряхнуть с кожи остатки мертвого насекомого.

Но тут мужчина еще заметил кое-что на простыне: рассыпанные щепотки песка. Не сахарного. Простого песка.

– Это еще что? Мочекаменная? – не веря ни своим глазам, ни ощущениям, прошептал он, усердно щупая крупицы песка на простыне. Нервы его не выдержали и словно запуганная браконьерами лань, он рванул на кухню. Достал с полки бутылку коньяка, которую пытался припасти на черный день и жадно присосался к горлышку. Клин клином вышивается, не так ли? Если это делириум, то надо выпить еще, авось пройдет!

Саша шла по своему поселку. Было ранее утро. Природа просыпалась, стряхивая с себя частички сна, укладывая спать бодрствующих по ночам животных и птиц. Ноги обжигала роса, впиваясь острыми каплями в кожу ног. Пальцы скользнули по верхушкам разросшейся травы, нежно поглаживая цветы, их лепестки, нежные колючки репейников, колосья, возросшие из заблудившихся семян,.

– Меня всегда окружал песок, – прошептала она, увидев на земле тень большой парящей птицы, – как и тебя. Мы влюблены в него. Но разве вот эта природа может оставить равнодушным? Она прекрасна. В любом своем проявлении. В гневе. В счастье. В умиротворении. – Саша остановилась. Тень принялась кружить над ней, выписывая круги то большие, то сужая их. – Конечно, я знаю, – улыбнулась она и повернулась. Позади нее шел мужичок Иван, из дома, который ближе всего находился к началу поселка. Он жил один. Жена его погибла еще в молодости. Никто точно не знал, как именно, мужичок не распространялся на эту тему. Иван говорил, что очень любил жену и до сих пор не смирился с утратой. Дожив уже до глубокой старости, второй раз он так и не женился. Детьми обзавестись не успели. Зато обзавелся небольшим хозяйством в виде курочек, одной козы и двух овец.

– Доброе утро, Саша, – поздоровался он, поравнявшись с девушкой.

– Здравствуйте, – она приветливо улыбнулась, вперев в старика свой тяжелый взгляд, о котором ходила дурная молва по всему поселку. Он ни грамма не смутился. Он считал Сашу уникальным ребенком, помня ее с того момента, как она и ее семья въехала в коттедж, в котором они живут и по сей день. Еще ему было ужасно жалко девочку, которая потеряла мать уже в сознательном возрасте, по каким-то причинам перенимая ее горе на себя. Иван был чуть ли не единственным, кто не пошел на сабантуй против семьи Саши, а наоборот, призывал жителей вернуть свое самообладание и перестать перекладывать свои проблемы на других, искать виноватых среди непричастных людей. Конечно же, толпа мгновенно прировняла старика к статусу неугодных, заявив, что Иван самый настоящий пособник дьявола, и как только они разберутся с «этой ведьмой», займутся им и он ответит за пособничество. Иван только рукой махал, мол, не ведает стадо, что творит.

– Уже не спишь в такую рань? – спросил он, сбавив шаг, придерживаясь темпа девушки, плывущей по траве, сбивая росу.

– Еще не сплю, – поправила она его. – Что заставило Вас подняться в такую рань?

– Да-а-а, – махнул он в сторону леса, – веточек собрать надо в курятник.

– Лучше сходите в больницу, – Саша быстро взглянула на Ивана.

– Зачем? – удивился мужичок. Девушка остановилась. Она подошла к нему так близко, что Иван почувствовал странный запах. Запах старости, древности, чего-то затхлого. Запах, который смутил добродушного деревенского мужика, знававшего и похуже запахи. Саша закрыла глаза и вдохнула воздух. Громко. Было слышно, как он проходит сквозь ее маленькие ноздри, уносясь в недра ее легких, раскрывшихся как крылья махаона, приготовившись принять в себя молекулы кислорода.

– Вы почуяли, – девушка улыбнулась и открыла глаза, уставившись на старика, – да. Вы почуяли. Страшный запах, не правда ли?

Иван смотрел на девушку ничего не понимающими глазами. Что несла эта барышня? Выпившая что ли? Да вроде спиртным не пахнет. Что тогда? Неужели и правда немного чокнутая? Вопросы, спровоцированные внезапным страхом, кружили в голове Ивана, как стая голодных коршунов. Ответов не было. Хотя, может и были, но Иван не пытался найти их. Он всего лишь бесконечно формулировал вопросы. Неосознанно. Просто так.

– О чем ты? – спросил он, наконец, продолжая смотреть в ее черные глаза, не в силах оторвать взгляда от них.

– О Вас, – медленно произнесла Саша и чуть улыбнулась. – Обычно я этого не делаю, но Вы – особый случай. Тот случай, бескорыстный. Чистый. Вам надо в больницу. Вам. – Саша стала серьезной и приблизилась к деду еще ближе. – Ваш это запах. Будущий. Если не обратитесь в больницу. Сегодня же. Сейчас же.

Саша окинула Ивана каким-то странным, совсем непонятным для него взглядом и пошла прочь. Старик стоял посреди дороги в полном оцепенении и прострации. То, что он услышал, безусловно обескуражило его. Интуитивно он поднял ногу, чтобы продолжить путь, но внезапно что-то внутри него, то, что молчало и было глухо ко всему, заговорило, требуя подчиниться словам странной девушки. Незамедлительно Иван развернулся и направился домой, оттуда уже в ближайший город, где в больнице врачи диагностировали ему стенокардию и вовсе поражались судьбе-угоднице, заявив, что приди мужик минут на 20 позже, у него был бы уже инфаркт и последствия были бы плачевны в буквальном смысле.

Придя домой, Саша мгновенно ощутила экстремально враждебную атмосферу по отношению к ней. Ее брат и ее отец. От них шел великий, едва поддающийся описанию страх и возглавляющая его ненависть, подпитываемая боязнью. Саша улыбнулась и закрыла входную дверь.

Медленно, даже расслаблено, она дошла до комнаты отца, остановилась перед дверью. Девушка смотрела так, будто видела сквозь деревянную дверь, что происходит там, за дверью.

Саша с язвительной улыбкой на губах, с гнетущим разочарованием в глазах, толкнула дверь и остановилась. Николай Борисович и Слава испуганно повернулись на звук открывшейся двери.

– Саша? – изумленно просил Николай Борисович, поднимаясь со стула. Слава занервничал. Его белесые глаза оглядывали все, что попадало в их поле зрения, но они ничего не видели. Ничего не показывали ему, кроме черноты.

– Доброго вам утра, мои близкие и родные люди, – цинично произнесла она, проходя в комнату, дотрагиваясь пальцами до всех выступающих частей мебели. И Николай Борисович был готов поклясться, что видел, как на поверхностях, к которым прикасалась Саша, оставались черные, растекающиеся пятна. Затем они исчезали. Холодный пот выступил у него на лбу и спине.

– Э-э-э… – Николай Борисович даже не знал, что сказать. Он понимал, что надо что-то сказать, но действительно не знал, что именно. – Вернулась? – строго спросил он, быстро примерив маску переживающего отца. – Сколько раз я говорил тебе, хотя бы предупреждай, что не явишься домой, что ты жива и здорова!

– А и вправду говорят, что лучшая защита – это нападение, мой дражайший папа? – девушка с укоризной посмотрела на отца, затем на брата.

– Снова ты начинаешь говорить свои глупости, – попытался поддержать Слава отца.

– Вы не рады мне, – девушка грустно покачала головой, взглянув исподлобья на мужчин, застывших от окатившей их волны ужаса. – Я вас понимаю. Обоих. Это поистине сложно, проживать под одной крышей с человеком, подозревая его в совершении таких гнусных, подлых деяний. Еще ужаснее, что никто ничего доказать не может. Какая глупость! Это же невозможно, когда вмешивается что-то сверхъестественное. Что-то, что люди не могут объяснить, а то, что они не могу объяснить, всегда хотят уничтожить. Из-за страха. – Саша уселась рядом с братом, щупающим свою трость. – Я много раз читала о том, что любовь человека самое сильное чувство. Какая непростительная ложь, да, братик? – Саша с улыбкой посмотрела на брата и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, схватив трость и сжав ее так сильно, что даже пальцы хрустнули. – Страх. Вот самое сильное чувство.

– Саш, – чуть ли не шепотом произнес Николай Борисович, вытерев лоб, – к чему все это?

– Всего лишь к тому, что я, в отличие от вас, мои дорогие родственники, плетущие заговор против меня, рада видеть вас.

– Какой заговор? – Слава спросил дрожащим голосом. – Что ты выдумываешь?!

– Достаточно! – перебила его девушка и резко встала, строго взглянув в глаза отцу, – достаточно говорить мне эти несуразицы. Я не ребенок. Давно уже не ребенок. Я психически здорова, папа. – Девушка посмотрела на брата, затем снова на отца. – На вашем месте, я бы проверилась у психиатра, непременно рассказав о кознях, которые вы строите против меня. О том, что желаете моей смерти.

– Александра! – возмутился Николай Борисович, не в силах больше слушать правдивые слова дочери. В тот момент он почувствовал легкий, но болезненный укол совести. Как он мог так плохо думать о дочери? Он чуть не предал этого психически больного ребенка! Едва не опустился до веры в бабкины россказни про ведьм и колдовство. Старый дурак. Но Святослав, сидя на кровати, выжимающий соки из своей трости, был ни жив, ни мёртв от страха. Он ни на секунду не допустил мысль о том, что ему хоть как-то или где-то стыдно. Он верил и был уверен на 500%, что его родная младшая сестра вовсе не его сестра. Что она даже не ведьма и не колдунья, а самый настоящий дьявол во плоти. И ничто на свете не смогло бы переубедить его в обратном.

– Да, папа, – Саша вопросительно посмотрела на Николай Борисович.

– Прекрати! – он, трясущимися пальцами взял дочь за руку. Как всегда холодная, как будто кусок льда зажал в руке. – Слышишь? Прекрати. Не выдумывай глупости. Мы любим тебя.

Саша посмотрела отцу в глаза и сжала его руку, стиснув зубы. В ее глазах стояли слезы. По крайней мере Николай Борисович хотел так думать, глядя на ее блестящие черные глаза.

– Это хорошо, папа. Значит, вы полюбите и частичку меня.

– Какую частичку?

– Ты скоро станешь дедушкой! – Саша отпустила руку отца и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

6

Саша уже была на 6 месяце беременности. Ее округлившийся живот бросался в глаза. В колледже на нее косо смотрели все: и преподаватели и студенты. Преподаватели покачивали головами, цокали языками, мол, как так можно, что за безответственность. Взрослые осуждали девушку. Они считали Сашу еще ребенком, к тому же неполноценным. Ни для кого не было секрета в том, что Саша испытывала явные психиатрические проблемы, которые по неведомым причинам до сих пор не смог диагностировать ни один психиатр. Что такая мать сможет дать ребенку? На кого она бросит его? Ей уже скоро рожать, а на руке до сих пор не появилось обручальное кольцо. Значит отец ребенка либо неизвестен или не в курсе, либо не желает связывать свою жизнь с чокнутой девкой. Это же вовсе позор! К тому же ребенок, вероятнее всего, родится тоже с психиатрическими отклонениями.

Осуждали ее и потому еще, что слишком рано Саша начала раздвигать ноги перед мужским полом, видимо не имея ни малейшего понятия об азах контрацепции. Надо же залететь так неудачно! А чего ж аборт-то не сделать? Вот глупая девка.

Сокурсники и другие студенты просто хихикали и тыкали пальцами в беременную. Нет, в силу своего возраста, они не думали о тяжком бремени, которое Александра подготовила для себя. Они были подростками и взрослые проблемы на данном этапе жизни их не волновали. У всех суждения крутились вокруг одного неформального слова: шлюха. К тому же тупая.

Саша по-прежнему не обращала никакого внимания на свое окружение. Ее всегда обсуждали и до беременности, и во время и будут обсуждать после. Она привыкла к постоянно шепчущимся за ее спиной, и тыкающим в нее пальцем. Привыкла к смешкам и относилась к этому по большей части наплевательски. Людям нужна почва. Основание, на котором будет зиждиться их тщедушный, дряблый разговор об очередных пороках другого человека. Людям нравится обсуждать чужие ошибки. Высмеивать их, пряча за надменностью свои собственные недочеты, да и откровенные косяки тоже. Люди всегда что-то обсуждают. Скорее даже кого-то. Разве это новость?

Единственный человек в колледже, которого беременность Саши не сподвигла к яростным дебатам ни в учительской, ни в студенческой курилке, был Николай Анатольевич, преподаватель анатомии. Едва он начал замечать физиологические изменения в девушке, он сразу начал понимать, что происходит. И единственное, что было у него на уме, так это искренняя мольба богу, чтобы ребенок был не от него.

К тому моменту, как у Саши стал виден живот, он смог убедить себя в том, что Саши не было у него дома. Что он просто допился до странной белки и все. Дабы не разбивать свою худо-бедно выстроенную иллюзию, он не старался выяснить реальность с Сашей. Да и сама девушка не вела себя так, будто буквально вчера между ними был секс. Она вела себя как раз так, будто ничего между ним и ней не было. Но что-то в глубине души безостановочно нашептывало мужчине, что к внезапной беременности Николай Анатольевич имеет самое непосредственное и прямое отношение.

Отец и брат Саши немного отстранились от вынашивания планов и идей, как обезопасить себя от неистовой колдуньи, проживающей с ними под одной крышей. Они проявили удивительное в первую очередь для себя беспокойство о единственной особи женского пола в их семье. Они отвлеклись от мыслей о злобной ведьме, нечисти и сатане. Как ведьма могла забеременеть? Или дьявол, если он сидит в ее теле? Те категории, которыми мыслили Николай Борисович и Слава не рожают спонтанно детей. Деторождаемость под их контролем. Разве есть истории или хотя бы сказки, где зловещая ведьма умудрилась забеременеть непонятно от кого? Конечно, знавал мир истории простых женщин, когда они с помощью беременности пытались привязать к себе мужчину, в которого были влюблены, обрекая при этом будущее чадо на неизвестное будущее. Ведьмам такой подход чужд. Не секрет, что мужчину, в которого влюблена ведьма, она может привязать магией. На кой черт ей ребенок?

Николай Борисович постоянно таскал дочь по врачам, не взирая на ее слабые возражения и такие же отнекивания. Саша чуть брыкалась, но потом с усмешками на губах, садилась в машину и ехала к врачу.

Слава снова стал общаться с сестрой, поверив в отцовскую версию, что Саша никакая не сатана, просто психопатка, которая именно сейчас больше всего нуждается в поддержке близких, которых у нее нет, кроме него и брата.

Жители же поселка не были столь скоропостижны в перемене своего мнения. С беременностью девушки они начали еще интенсивнее шептаться, обвинять, осуждать. Ребенок Дьявола – все чаще и громче звучало на улицах поселка. Все чаще Николай Борисович находил различные гадости под забором в виде рассыпанной соли, огарков церковных свеч, листы, кощунственно вырванные из библии, сушеные травы. На воротах рисовались православные кресты, писались молитвы. Жители периодически собирались перед домом Алесандры, агитируя ее к аборту, призывая покаяться, отмолить грехи. Николай Борисович не выпускал дочь к фанатикам и просто напуганным людям, если выходил к ним, угрожал полицией, если толпа не разойдется. Народ матерился, угрожал в ответ, но в итоге расходился.

Был выходной день, когда Саша открыла глаза и уставилась в потолок, положив руки на живот. Она уже чувствовала шевеление ребенка. Без всякий врачей она прекрасно знала, что ждет появление мальчика. На ее лице сверкнула самодовольная улыбка, пока руки нежно поглаживали живот.

Идиллию и тонкие, туманные мечты разрушил крик с улицы. Мгновенная хмурость и строгость появилась на расслабленном лице.

– Что там опять? – с неким безразличье спросила она, выходя из комнаты.

– Ничего, Саш, не обращай внимания, – откуда-то с кухни отозвался Слава.

– А где отец? – удивленно спросила Саша, заглянув в его комнату.

– В Москве. По работе поехал. Вызвали внезапно. Он оставил завтрак. Погреть тебе? – спросил Слава все еще щупающий углы тростью, дабы не вписаться в один из них.

– Нет, – Саша надевала отцовскую куртку. – Я выйду к ним.

– Забей на них. Собака лает, караван идет, – Слава, наконец, дошел до коридора. Когда он передвигался по дому, ему казалось, что он уже давно выучил все выемки и уголки, но каждый раз убеждался, что это не так, ударяясь то об этот угол, то эту ножку стола или стула.

– Да, но собака начала мне надоедать. И уже сильно! – Саша захлопнула дверь, оставив слепого брата в полной темноте в коридоре.

– Вот она! Вот она! Ведьма! – заволновался народ, едва девушка появилась в открывающихся воротах. Но глядя на ее лицо, толпа утихла. Гнев и ярость на лице девушки были настолько явными, что даже искажали его. Черные глаза были широко раскрыты, а веки, чуть прищурившись, придавали им пугающий, зловещий вид. Губы настолько бледные, что их и так почти не было видно, потому что они сливались с цветом лица, сжались в тонкую, едва заметную, похожую на кривую линию, нарисованную тупым простым карандашом, размазанную, образующую ужасающие мрачные тени вокруг рта. Под глазами были также же размазанные темно-синее, черный пятна. Острые скулы стали еще более явными, острыми. Щеки совсем провалились. Ее лицо, обрамленное длинными распущенными волосами, напоминало оживший череп, с клацающими зубами.

– Слушаю вас! – крикнула Саша в толпу, не своим голосом. Жители поселка уже долгое время не видели девушку, потому что отец оберегал ее, как коршун, стараясь не выпускать ее за ворота, зная прекрасно, как настроенные местные против их семейства. Конечно, девушка все равно вырывалась и покидала дом тайком, но она ни с кем не сталкивалась.

Увидев ненавистную девушку и ее круглый живот, толпа совсем насторожилась.

– Покайся, нечисть! – сказал кто-то из толпы громким шепотом.

– Перед кем? – с усмешкой спросила Саша, уперев руку в бедро, окидывая зловещим взглядом.

– Перед Богом! Перед Всевышним!

Саша гордо вскинула голову, прищурила глаза, уставившись на разговаривающего с ней мужчину. Она знала его. Не был он чистокровным деревенским жителем. Несколько лет назад оставил квартиру в Москве в эксплуатации у квартиросъёмщиков, сам взял ошеломляющий кредит, купил огромный участок в этом поселке, отгрохал большой кирпичный дом и живет припеваючи. Никогда особо религиозным не слыл. Семьи нет. С женой в разводе, дети по обыкновению живут с матерью. Уже взрослые, независимые.

– Богом? – спросила Саша. Толпа молчала с опаской оглядываясь. Поднимался ветер, срывающий остатки умершей листвы с почти голых деревьев. Он закручивал их в зловещее торнадо, хохочущее жутким раскатами. Сгущались тучи, непонятно откуда взявшиеся. Черные, тяжелые, растрепанные как перина, выпотрошенная в заброшенном здании. Потемнело. Сумерки среди белого ясного утра. На землю упала яростная тишина. И тут эту тишину, словно острой косой, разрезал жуткий, низкий утробный бас, непохожий на человеческий. И этим басом говорила худощавая, беременная девушка, широко распахнув ворота.

– Я сам Бог! – громоподобно упал голос на головы людей. – Как вы мне надоели! Надоели ходить ко мне! Без почестей и жертвы! Я всех вас заберу!

С неба рухнул дождь. Но то был не просто дождь! С неба сыпался песок вперемешку с живыми скарабеями.

– Я! – вновь раздался голос, нарастающий и пугающий, – великий Осирис, по милости ваших предков был заточен в гробнице! И вы еще смеете являться в мой дом и угрожать мне? Жалкие двуногие, недалёкие насекомые! Каждый из вас, стоящих предо мной здесь, пойдет в мой мир! Ты! – Саша ткнула пальцем в мужика, ранее верещавшего о покаянии, – будешь первым, кто откроет врата моего царства, проложишь давно забытую людьми дорогу к ним!

Испугавшиеся люди начали разбегаться, но в песчаной буре, абсолютно не свойственной для подмосковного района, они ничего не могли видеть, постоянно врезаясь друг в друга, матерясь, взывая к богу, уже сами не понимая к какому именно.

– Я правил тысячелетия еще до вашего бога! – а гнев внутри хрупкой девушки продолжал нарастать. Черные глаза искрометно следили за каждым человека, пытающимся сбежать. – Повелевал песками и бурями! Мне подносили дары! Мне поклонялись! И что сейчас я вижу? Как сильно вы разозлили меня! – Рядом с девушкой появилась тень огромной собаки, а секундой позже само животное предстало перед обезумевшей толпой. То была не собака и не волк, то был шакал небывалых размеров.

– Анубис! – прогремела девушка, не глядя на гостя, – каждый из них, – она медленно, кропотливо провела взглядом по толпе перепуганных до чертиков людей, – должен прийти в мое царство. Под твой контроль.

Шакал опустил голову, не смея поднять взгляд на разгневавшегося повелителя.

– Гор! Сын мой! – черные глаза сами взметнулись вверх, а по земле поползла тень большой птицы, – не дай небесам упустить ни единой души из мельтешащих здесь. Распорядись, чтобы все до единого спустились в Аменти!

Черная тень птицы взвилась вверх и исчезла с лица земли. Саша усмехнулась, еще раз окинула гневным взором топчущуюся на месте толпу и ушла на свою территорию, громко хлопнув дверью.

– Что там происходит, Саша? – на пороге появился Слава, вглядываясь незрячими глазами вперед.

– Возмездие! – прошипела девушка уже своим обычным голосом и вошла в дом. Толпа у дома поспешила разойтись по домам, нашептывая молитвы на разный лад, крестясь невпопад, оглядываясь и опасаясь. Не все добрались до дома. Мужичок, первым потребовавший у Саши покаяться, упал перед порогом собственного дома. Жена, идущая за ним, проклиная девчонку, не сразу заметила, что муж свалился на землю. Увидев, наконец, что муж лежит на сырой земле, она бросилась к нему, но тут же остановилась как вкопанная, уставившись на его лицо. Он улыбался так, как не улыбался в самые счастливые моменты своей жизни. Она никогда в жизни не видела его таким счастливым и тут внутри зашевелилась пробуждающаяся злость. Столько лет они прожили вместе, вырастили двоих детей, ждали внука от старшей дочери, заработали неплохое состояние, имели квартиру около Садового кольца, купили шикарный дом в коттеджном поселке, две машины, и все еще развивающийся бизнес, которым спешно начал руководитель их сын. И ни разу за все эти годы Андрей, ее муж, не улыбался так, как он улыбался, валяясь в осенней холодной грязи у дома. Чем больше Надежда смотрела на лицо мужа, тем быстрее умирало желание помочь ему и все больше и больше возрастала злость. Разум женщины соображал все медленнее, пока вовсе не отключился, не осознавая и не понимая реальности Надя схватила стоящий острозаточенный колышек у порога, которым Андрей убирал распотрошённых дохлых мышей, принесенных их котом Вильмом, и с криком вопиющий злости вогнала его в грудь мужчины. И едва кол прошел сквозь тело почти до рукоятки, Надежду вновь посетило сознание. Вот только было уже поздно. Теперь кричала она от отчаяния и страха. Кричала так громко и пронзительно, что сбежались соседи, остановившиеся как вкопанные, увидев соседа с торчащим колом из груди и наливающуюся кровью одежду.

– Я убила его! – голосила Надежда, рыдая, хватаясь руками за голову. Она опустилась на колени, протягивая дрожащие руки к телу супруга. Слезы и крики текли рекой, падая вокруг на разлетающаяся куски старой бетонной стены, раскидывая звук падения на 350 градусов по всей округе.

Кто-то из соседей вызвал полицию. Люди не переставая шептались о том, что все это дело рук Аблебиной Саши, этой чертовой ведьмы. Паника тут же начала распространяться среди зевак. Шептались о том, что девка-то прокляла их всех, кто пришел к ее дому тем утром. И теперь им всем не поздоровится. И главные вопрос, нарастающий эхом среди носящийся толпы, был – а что теперь делать?

Пока люди, погруженные в паническое состояние, шептались, пытаясь разрешить проблему нависшей угрозы, никто, кроме подъехавших полицейских, не заметил, что убитая горем Надя в одну секунду вырвала из остывшей груди мужа кол и проткнула им себя в шею. Свежая, горячая кровь вновь орошила землю.

– Эй-эй-эй! – крикнул один из полицейских, бросившись к женщине, в надежде успеть спасти безумную. Но рана была глубокая, а яремная вена порвана и кровь обильно хлестала, умывая руки полицейского.

Долго допрашивала полиция свидетелей, толпившихся у места происшествия. Никто не видел, что случилось с Андреем, все подошли уже после убийства, но мнения зевак можно было разделить на 2 основных. Первое, люди обвиняли Александру в совершение убийства. Большая часть людей была уверена, что ведьма пырнула Андрея колом и скрылась, наслав порчу на его супругу в виде сумасшествия, в следствии чего та покончила с собой. Вторая часть людей была уверена, что Александра Аблебина прокляла семью, что и послужило причиной смерти супругов.

Полицейские кивали, с подозрениями слушая свидетелей, едва те начинали говорить о мистическом возмездии семьи Аблебиных. Представителям закона совсем не верилось в подобные заявления, да и не могли они закрыть дело, сделав черную магию и ведьму Сашу виноватыми в совершенном преступлении. Но, несмотря на черствый скептицизм, полиция не смогла проигнорировать семью Аблебиных, которых жителей поселка обвиняли во всех бедах.

Спустя неделю после смерти четы Клинских следователи нагрянули в дом Саши с допросом. Молодой человек, занимавший должность следователя всего без году неделя, сидел на большой кухне за большим деревянным столом, незаметным взглядом осматривая евроремонт кухонного помещения и неосознанно думал, сколько же деньжищ было вбухано во все это. Это дело отдали ему более опытные коллеги, посчитав, что молодой специалист самостоятельно и главное быстро справится с делом о бытовой ссоре между супругами, на почве которой произошло убийство, а в следствии него и самоубийство. Куча свидетелей уже подтвердила это, если из их показаний убрать весь тот мистический бред о ведьмах и порчах.

Напротив следователя сидела исхудавшая девушка в положении. Не расчёсанные чёрные волосы неаккуратно были убраны в высокий пучок. Черные глаза, необычные анатомически, не двигаясь изучали лицо следователя. Щеки впалые, скулы острые, выпирающие. Расслабленные губы, влажные чуть-чуть приоткрытые, будто девушка вот-вот что-то скажет, но она молчала. Черная майка подчеркивала истощенную фигуру девушки и налившуюся из-за беременности грудь, на которую следователь то и дело кидал быстрые взгляды.

– Ну что ж, Александра, – сказал он, сфокусировав, наконец, взгляд на глазах девушки, – я хотел бы задать Вам несколько вопросов. Давайте еще раз представлюсь, меня зовут Владимир Никитич…

– Вы собираетесь предъявить мне обвинение в убийстве? – перебила его Саша.

– Нет, – чуть улыбнулся мужчина, – только вопросы. Я знаю, что Вас даже близко не было к месту преступления в момент совершения убийства.

– Это так, – кивнула Саша, – но я желала им смерти.

Следователь нахмурился. Его взгляд потяжелел и честно он потерялся на несколько секунд, не зная, что сказать.

– Желать смерти и убить – разные вещи, – тихо сказал он, вновь окинув взглядом кухню.

– Вы можете закурить, – Саша внимательно посмотрела на мужчину.

– Я… – замялся он, уставившись на девушку, – … только подумал об этом.

– Не стесняйтесь. Здесь хорошая вытяжка, как Вы уже успели заметить.

Владимир Никитич достал пачку сигарет, прикурил и посмотрел на девушку. Он уже навел справки о ней и знал, что она неоднократно наблюдалась у психиатров, но до сих пор так и не имеет какого-то конкретного диагноза и плана лечения. Да и в принципе с точки зрения психиатрии девушка вроде как бы здорова. Но, глядя на нее, Владимир Никитич ясно понимал, что барышня-то со странностями. Может это беременность влияет?

– Хорошо, Саш… Э-м, – он замолчал на секунду, – могу я обращаться к Вам так?

– Я предпочитаю Александра.

– Александра, хорошо. Я шел к Вам, задавая сам себе вопрос: за что жители этого поселка так ненавидят Вас и даже побаиваются?

– В любой отдельно существующей социальной кучке людей всегда есть такой человек, которого ненавидят и даже побаиваются. А если говорить о деревнях, то в каждой из них обязательно есть ведьма. Злая или добрая, но ведьма. В нашем поселке этот человек – я.

– Почему люди так решили?

– Ну Вы бы спросили у людей об этом, – улыбнулась Саша как-то злобно, что у Владимира Никитича мурашки пробежали по спине.

– Я спрашивал, – ответил он.

– И что же молвит людской глас? – с усмешкой спросила Саша.

– Население считает Вас виноватой во множестве смертей, случившихся в поселке. Я не только о последнем инциденте.

– Вы же сказали, что не можете предъявить мне обвинения в убийстве только потому, что я желала смерти кому-то.

– Я ничего не предъявляю. Я общаюсь с Вами.

– Я понимаю, но не понимаю, с какой целью. Я изгой. Моя семья – изгой в этом поселке. Нас откровенно травят. Мне угрожали.

– Вам угрожали? – удивился следователь.

– Неужели перепуганный народ не рассказал Вам о том, что уже несколько раз они толпой приходили к воротам моего дома, требуя, чтобы наша семья покинула посёлок или нас сожгут вместе с домом?

Следователь удивленно смотрел на девушку. Ни один из местных, с кем ему довелось пообщаться не сказал ни слова о том, что говорила Александра.

– И, конечно, я хочу, чтобы они все передохли. И они передохнут.

– Вы сейчас звучите так, словно сознаетесь в планировании убийства.

– Ну что Вы! – Саша улыбнулась и перешла на шепот, – я признаюсь в том, что хочу, чтобы они все ушли в мой мир, где мы потом откровенно поговорим с каждым из них.

Следователь взглянул на девушку исподлобья. Она не производила видимость психически нездорового человека, но то, что она говорила вовсе не звучало как речь здравомыслящего человека. На секунду-другую следователь задумался, а что если все то, что говорят люди – правда? Что тогда? Тогда правоохранительные органы бессильны что-либо сделать. Нет статьи, преследующей ведьм и занятие колдовством. Раньше, во времена инквизиций, были. Но сейчас мир, в большинстве своем, претендует на рациональный коллективный разум. Все магическое, необъяснимое, волшебное и мистическое кануло в Лету, вместе со средними веками. Сейчас остались отголоски прошлого, всплывающие на экранах телевизоров и в блогах обывателей в развлекательной категории чисто для того, чтобы отвлечься от рутины, пощекотать себе нервы, да детей попугать. Владимир Никитич даже успел представить, что будет, если он расскажет своему руководству о том, что девушка обвиняется в колдовстве. Его, вместе с подозреваемой отправят на медицинское освидетельствование и его личное подтверждение профпригодности у психиатра. Сейчас никто не верит в потустороннее. А если даже и верят, то тихо, где-то в мыслях, не рискуя высказывать свои догадки и веры вслух.

– А как Вы поговорите с ними? – спросил он с подвохом ради интереса, – если эти люди умрут, как можно поговорить с ними после?

Саша подняла уголок куб, чуть наклонилась вперед и зашептала тихим, скрипучим голосом, от которого у мужчины выступили мурашки по спине.

– Вы правда думаете, что после смерти все заканчивается? Человек умер и все?

– Да, – кивнул Владимир Никитич, смотря девушке прямо в глаза.

– Я могу представить Ваше разочарование после Вашей кончины. После смерти все только начинается. Только на другой стороне можно поговорить с душой откровенно. Человек всегда врет, так или иначе. Не существует человека, который никогда бы не врал. А там, после смерти, остается душа и она не умеет врать. Может и хочет, но не умеет. Как люди, которые не умеют управлять космическим кораблём. Они может быть и рады, но они не умеют. Поэтому, если ты хочешь услышать чистую, девственную правду, нужно всего лишь подождать, когда душа отделится от тела и придет в мое царство, где я проведу беседу, а после решу, что делать с этой душой.

Владимир Никитич вздохнул и отвел глаза. М-да, однозначно девчонка сумасшедшая. Надо все-таки направить отчет в психиатричку. Пусть разбираются. Зря он вообще пришел сюда. А чего он ожидал?

– Александра, спасибо, что уделили мне время. В случае возникновения дополнительных вопросов я свяжусь с Вами. Вот мои контакты, если вопросы или иная информация возникнут у Вас. – Он протянул девушке карточку со своими контактными данными и встал из-за стола.

– Вы не верите мне, – улыбнулась Саша, вертя в пальцах визитку, – я не упрекаю Васи у меня нет желания и настроения демонстрировать Вам истину моих слов. Слепое желание следовать собственным инстинктам и страхам – общепринятая норма, установленная в эволюционном порядке. Установленная человеком. Сейчас это Ваше право. Следуйте ему. Слепота – это человеческое кредо.

Владимир Никитич пристально смотрел на девушку, внимательно слушая ее. А может пустить ее дело по статье 110, доведения до самоубийства? Он прищурился. То, что девчонка как-то связана с происходящим в поселке он чувствовал нутром, но доказать ничего не мог. Доказать так, чтобы это звучало правдоподобно, аргументировано и адекватно.

– И доведение до суицида – не мой конек. Это слишком банально и скучно. Как раз самое то для человечества и ваших игрищ.

– Как Вы?.. – начал было мужчина, опешив от того, что Саша буквально прочитала его мысли, но тут же замолчал. Это провокация. Нельзя ему, следователю, вестись на дешевые провокации. Это она должна вести на его провокации. Это он должен провоцировать ее, вынуждая сознаться в преступлении с помощью психологических трюков. Да и с другой стороны, не редкое явление, когда люди в той или иной степени осведомлены о кодексах РФ, в том числе об уголовном и административном и из СМИ можно было услышать те или иные статьи, по которым выдвигаются обвинения преступникам.

Владимир Никитич не стал ничего отвечать, быстро улыбнулся и засобирался на выход.

– Мы скоро увидимся с Вами, – крикнула Саша в спину мужчины и закрыла дверь. Следователь обернулся и посмотрел на дом..

– Вот уж фига! – прошептал он, осматривая крыльцо и его содержимое. – С тобой увидится только наш штатный криминалист-психиатр. А я потом послушаю, что он скажет.

Следователь практически выбежал со двора Аблебиных и сел в машину. Это было самое странный и немного даже пугающий допрос, который он когда-либо проводил. Если заходя в дом Саши он был уверен, что все то, что говорили о девушке – клевета, то выходя из него, Владимир Никитич поймал себя на мысли, что людская молва имеет правдивые корни. Не бывает дыма без огня. Люди, конечно, зачастую мелят чепуху, но она небеспочвенна. Но и в мистическое начало мужчина поверить не мог. Единственное, к чему он пришел, это наблюдать за странной барышней. Если она действительно психопатка, убивающая людей, маньяк не способный остановиться, то она вероятнее всего проколится на очередном преступлении. Она ж совсем еще молодая, глупая, не сможет уничтожить все улики. Надо всего лишь подождать. Другой вопрос, если она воздействует на людской разум психологически, заставляя людей совершать самоубийства… Такое очень сложно доказать. Может, подослать ей подсадную утку? Направить кого-то из копов, пусть воздействует, а на этом и схватить? А что если приманка действительно покончит с собой?

Владимир Никитич медленно ехал по поселку, думая и предполагая, как же ему поступить, когда внезапно увидел мужчину, медленно боком, как краб, выходящего на середину дороги. Владимир Никитич нажал на тормоз и вцепившись в руль обеими руками, наблюдал за мужиком. Он, переламываясь, в совершенно неестественной позе, дошел до середины дороги и замер.

– Бухой что ли? – пробормотал следователь, внимательно следя за мужичком.

Стоящий на дороге неспешно поднял руки вверх, словно готовясь исполнять танец языческим богам, и замер. Его глаза были открыты, но зрачков не было видно, только белые глазные яблоки. На открытых участках кожи, что внушали еще больше шока, так как на улице стоял ноябрь, выступали капли пота… Хотя Владимир Никитич понимал, что даже для самого обильного потоотделения те капли были слишком частые и крупные. Они стекали по лицу и рукам мужика так, как будто он только что вылез на сушу из речки или любого другого водоема. Его волосы увлажнились, затем и вовсе намокли и с них тоже заструилась… вода? Следовать ничего не понимал. Будто наполовину парализованный, он вышел из машины и окликнул мужика. Тот никак не отреагировал, продолжая стоять, подняв лицо и руки вверх, все обильнее и обильнее покрываясь уже стекающими струями воды.

В нос ударил запах водорослей, смешанный с прохладой соленого воздуха. Следователь огляделся, не понимая, откуда идет запах моря. Источника он не обнаружил. Оно и понятно. Откуда в подмосковном поселке морской запах? Да, есть река, проходящая параллельно линии домов, но речной и морской запахи не спутает человек, не побывавший даже на море.

Владимир Никитич, держа руку на кобуре, опасаясь всего на свете, крался к мужику, то и дело окликая его, тщетно ожидая услышать ответ. Тут внезапно тишину, разрезающую обстановку, нарушил булькающий звук. Кашель. Хрип. Горловое клокотание. Следователь сжался в комок, нервно, судорожно оглядывая мужика, не понимая, что с тем происходит. Снова кашель. Пена и пузыри вырвались из его носа. Изо рта под приступом кашля злым фонтаном ливанула вода. Владимир Никитич рванул к мужику и скорее волей счастливой случайности подхватил падающего его, не дав ему хорошенько треснуться об асфальт головой.

– Наряд скорой! – кричал он в телефон, придерживая голову мужика, пытаясь не дать ему захлебнуться. – Мужик, держись! Сейчас бригада будет здесь! Какого дьявола? – следователь смотрел на лицо мужика и глубины его шока не было предела: мужик откровенно захлебывался. Захлебывался морской водой, сидя на разбитом асфальте поселка в московской области. Не осознавая происходящее, не в состоянии подвергнуть это рациональному анализу, Владимир Никитич бросился делать искусственное дыхание. Мужик отхаркивался водой, его рот был в пене, из носа текла вода. Подъехавшая скорая констатировала смерть от утопления…

– Где Вы его выловили? – спросил фельдшер, оглядываясь в поисках близлежащего водоема. Следователь тоже обернулся, как будто забыл, что так близко, что утонувший мужик, сумел дойти сюда, водоёмов не было. Они удивленно посмотрели друг на друга, понимая, каков будет ответ.

– Я нашел его здесь… Как бы странно это не звучало.

Фельдшер бросил быстрый взгляд на коллег, убирающих тело в машину скорой помощи, затем, нахмурившись посмотрел на следователя.

– Иногда люди ошибаются, – прошептал он так, чтобы никто, кроме Владимира Никитича не услышал его. – Я мог ошибиться, констатировав смерть от утопления. Сложно судить так, оценив мертвое тело только по внешнему виду. Я все-таки не патологоанатом и уж тем более не судмедэксперт.

– Я уверен, что причина смерти, установленная Вами, верна! Как бы дико и иррационально для нас обоих это не звучало.

– Знаете, – фельдшер опустил взгляд, – я впервые в жизни хочу, чтобы я ошибся. Тело будет осмотрено криминалистам и судебными медиками. Дальше видно будет.

Следователь пожал руку фельдшеру, прыгнул в машину, резко развернулся и нажав на газ, нарушая скоростной режим примчался к дому Александры. У огромных бордовых ворот он замялся на секунду-другую перед тем, как нажать кнопку звонка. Но ворота открылись сами. На мужчину смотрели чёрные глаза. Ее взгляд сильно отличался от взгляда, который Владимир Никитич наблюдал некоторое время назад.

– Какого черта? – прошипел он двигаясь на девушку, тем самым заставляя ее зайти назад, на территорию своего дома. – А? – спросил он, захлопнув за спиной дверь ворот.

– Вы о чем? – улыбнулась девушка, не сводя пристального взгляда с взволнованного мужчины. «Она знает», проскочило в мыслях следователя, «точно знает! Ее рук дело!».

– Что за дьявол? – следователь наклонился к ней, пытаясь запугать девушку взглядом. – Только что на моих глазах утонул мужик. Захлебнулся! На асфальте!

Саша улыбнулась и отвела взгляд. На ее худощавом лице появилась радость, преобразившая мимику в целом.

– Жизнь, оказывается, полна сюрпризов. Вам ли не знать! – она погладила округлившийся живот.

– Я больше, чем уверен, что ты замешена в этом, – голос мужчины перешёл на коварный шепот. – Точно ты! Я докажу это.

– Вы сначала докажите, что человек действительно захлебнулся, стоя на асфальтированной дороге, а потом уже мою причастность к этому. В поселке кругом камеры. Вы, как представитель власти, без проблем сможете ознакомиться с информацией на них. Я уверена, что меня на записях Вы не найдете.

Следователь менялся в лице. Негодование сменялось злостью, тут же бесспорностью и бессилием. Он то скрежетал зубами, не в силах вымолвить ни слова, хотя на языке вертелось множество обвинений в кощунственной форме для языка, то замирал, словно им овладевал необъяснимый паралич.

Саша гладила живот, неотрывно пялясь в глаза мужчины, как будто пыталась проникнуть в самую глубь его подсознания. С каждой пройденной секундой ее ненависть к человечеству возрастала все больше, становилась насыщеннее, более разъярённой и жёсткой. Как все они были омерзительны. Все эти люди, дожившие до сегодняшнего дня, утратившие свет, поглощенные собственной тьмой предрассудков, страхов и желаний. Вот один из них стоит напротив нее. Саша чувствовала его дыхание. Дыхание его не истощаемой злости и впадала в крайний гнев.

– И вот Вы уже боитесь меня, – зловещим, некротическим шепотом прошептала она, – и скрываете Вашу тщедушную душонку, окутанную паникой за показной храбростью и стремительным желанием добиться правосудья. Ни Вы, ни эти люди не добьются его в ваших скверных, некомпетентных инстанциях. Но вы уже добились иного правосудия. Высшего. Как вам нравится называть это? Карма? Судьба? Может веление господа? И это было бы ближе всего. Ваши предки разгневали меня, а вы, их жалкие потомки, подлили масло в огонь вместо того, чтобы покаяться.

– Что ж ты несешь? – удивленно спросил Владимир Никитич, забыв о своей злости и негодовании. – Ты сумасшедшая…

– Да неужели? И Вы позволяете себе так изъясняться со мной, будучи при исполнении? Почему же? – Саша схватила его за руку. Мужчина вздрогнул от неожиданности и от холода, опустившегося на его руку вместе с прикосновением девушки. Но он не придал большого значения этому, мысленно списав ледяные руки Саши на ноябрь. – А я знаю почему! – продолжила она, сжав его запястье с силой, которой не может обладать женщина, тем более такая анорексичная. Он интуитивно попытался высвободиться, но не тут-то было. Саша продолжала крепко держать его. – Двойные стандарты. Модненькое выражение, шаловливо обвивающее громоздкими ножками скотный двор сего века! Вам со мной так можно, потому что я сумасшедшая. Мне никто не поверит, если я пожалуюсь. И так вы живете! Во всем двойственность. Где искренность? – Саша прищурилась, внимательно смотря в глаза мужчины, наполненные шоком. – Оставайтесь, Владимир Никитич, здесь. Будет весело. Вы станете свидетелем проявления моего гнева. Они все уйдет к вратам Аменти, но ни к одному из них я и пальцем не прикоснусь. Попробуйте предъявить мне что-нибудь.

Саша отпустила его онемевшую руку и захлопнула дверь перед носом следователя. Он все еще стоял как вкопанный. Его глаза были направлены на закрытую дверь, но он сам не видел ее, да он и не смотрел. Он просто погрузился в собственные страхи и опасения, сокрушенный подозрениями и неспособностью что-либо предпринять. Постепенно, словечко за словечком, превращающиеся в целые предложения, следователь принялся сам себя уговаривать, что девка сумасшедшая и с нее взятки гладки. Что-то случилось, пока что необъяснимое, а она примиряет на себя корону богини, типа вершит правосудие. Нужно просто не обращать внимания на разыгравшуюся манию величия психопатки и не тратить на нее драгоценное время, все равно толку ноль будет. Не его это пациентка. Не его.

7

Январь незаметно опустил свои крылья правления на землю. Москва пока его не заметила, проводя дни в новогодней гонке. Большинству некогда следить за часами, столь скоропостижно перетекающими в быстротечные дни праздного безделья. Большинству, к которому в этот январь никак не мог отнести себя следователь, Владимир Никитич. Он находился в своей комнатушке, полностью заваленной альбомными листами и фотографиями трупов. На всех горизонтальных поверхностях стояли кружки с застывшими пятнами кофе и иссохшей кофейной гущей. Мужчина искал среди них чистую кружку, но поиски не увенчались успехом и ему пришлось отмывать первую попавшуюся кружку впопыхах, чтобы скорее сделать кофе.

На заброшенном листами и фото столе стояла наполовину отмытая кружка, из которой поднимался вверх едва заметный дымок свежезаваренного кофе без сахара и молока. Владимир Никитич стоял рядом со столом и прыгал бешенными взглядом по разбросанным листам. Дело, которое пришло к нему как к малоопытному, начинающему следователю, местечковое дело превратилось в дело его жизни. Листы, заполонившие собой комнату, местами рваные, с кофейными отпечатками дна кружек, ежесекундно кричали ему о совершенных убийствах без единой улики и зацепки. По каждому из них ничего не было, кроме трупа. И единственное, что связывало эти убийства – был поселок, жители которого умирали один за другим. Умирали целыми семьями, компаниями, по одному, одновременно. Вот, Карягин Илья Федорович! Найден мертвым в туалете собственного дома. Казалось бы, а что такого? Чем необыкновенное убийство? Труп в собственной квартире далеко не редкость! А редкость, да и странность вот в чем: во-первых дом был заперт изнутри, ни одного окна не было разбито. Во-вторых каждая вена и артерия мужчины была заполнена чистейшей ртутью. Ртутью! При этом при осмотре тела не было найдено ни единого пореза или прокола, по средствам которого эта самая ртуть могла бы попасть в организм. Камеры со двора и дома показывали, что дома Илья находился один. Никто не входил и не выходил из дома. Мужик просто зашел в туалет, там каким-то образом накачался ртутью и умер! Умер не в первые минуты, пока вещество заполняло его вены, а четко дожил до момента полного заполнения тела! Как черт возьми ртуть попала в его организм? Следователь хотел допросить жену покойного, единственного члена семьи, кто проживал с ним, но не смог сделать этого, поскольку двумя днями позднее Анастасию, жену покойного, нашли собачники в молодняке на берегу реки. Нашли мертвой. Глаза Владимира Никитича переметнулись на другой исписанный листок с приколотым рядом фото обнаженной мертвой женщиной. Она лежала на холодной, почти уже зимней земле, раскинув руки, ее ноги были широко раздвинуты. А между ними… Между ними в ее детородном органе остался половой член. Не ее мужа. А на ее лице навсегда застыла улыбка блаженства. Чуть позднее Владимир узнал у сплетников-соседей, что Настя имела долгосрочную интрижку с мужчиной по имени Борис, проживающем в начале поселка. Следователь, что вполне логично, незамедлительно направился к этому Борису узнать в первую очередь, как тому живется без полового органа, ну и задать остальные вопросы, которые волновали следователя не меньше. Параллельно с этим Владимир Никитич направил запросы по близлежащим больницам, осведомиться, не обращался ли кто за помощью – пришить то, что потерял. Как, кстати, потерял? Это ведь не ноготь отстричь… Не мог же он сам отвалиться и остаться в лоне молоденькой супруги покойного бизнесмена?

Следователь быстро нашел дом Бориса. И самого Бориса нашел в доме. Уже окостенелого. Застывшего в не менее странной позе, чем его любовница. Руками он упирался в пол, ноги чуть согнуты в коленях, упирающиеся в пол. Лицо поднято к верху, глаза закатаны. На лице посмертная маска удовольствия. Мужик застыл в миссионерской позе и под ним должна быть женщина… которую нашли в 1,5 километров от дома Бориса… У мужчины действительно отсутствовал половой орган, но судя по лицу умершего, его это никак не беспокоило.

Эти трое были следующими после загадочной смерти мужчины, захлебнувшегося на дороге.

Дальше вот эта дама – Евгения Александровна Титова. Тридцатилетнюю женщину нашла сестра, приехавшая в гости. Жена сидела на диване напротив телевизора, на котором работал канал, которого не было списке оплаченного пакета. Поэтому он показывал только рябь. И на первый взгляд все выглядело просто – внезапная смерть, как будто у женщины случился инфаркт или просто сердце остановилось, так как она умерла на месте. Никаких повреждений при осмотре тела выявлено не было. Но зато вскрытие показало, что причиной смерти была не сердечная недостаточность, а… сгорание. Как только судмедэксперты вскрыли тело, секционная наполнилась запахом горелого мяса! С каким облегчением вздохнули медики, когда установили причину смерти, что они – не следователи и им не надо выяснять, как так случилось, что тело без внешних повреждений оказалось практически испепеленным внутри. Зато в очередной раз напряглись криминалисты и следователи. У них не было ответов ни на один появляющийся вопрос.

Следующая жертва была соседка Евгении, погибшая три дня спусти после смерти самой Жени. Умерла и подарила следствию очередную неразрешимую загадку. Ее нашли в машине, утром, очевидно она собиралась выезжать на работу. Нашли быстро, когда на место прибыли судебные медики, криминалисты и следствие, тело было еще теплым. В отличие от предыдущих жертв, у нее были повреждения на коже. Услышав это, Владимир Никитич обрадовался, надеясь хоть в этом случае найти улики, которые непременно приведут его к дому семьи Аблебиных и он, наконец, сможет упрятать психопатку за решётку. Но не тут-то было! Единственное повреждение, которое было обнаружено, был след от удара молнии на спине, нисходящий на правую ногу. Улик снов нет, а вопросов еще больше. Откуда могла взяться молния в машине? Даже если рассматривать более странную версию о том, что в окно или может в дверь машины залетела шаровая молния и там шарахнула, никто не мог объяснить появление молнии в конце ноября. Да и свидетели в один голос утверждали, что никаких погодных паранормальных аномалий не было. Камеры также не зафиксировали ничего необычного. Женщина просто села в машину, замерла на несколько секунд и все! Снова тупик.

Появление, необъяснимых, внезапных смертей не прекратилось, а скорее усилилось. К началу января Владимир Никитич был завален отчетами экспертов и криминалистов по еще 20 жертвам. Каждая из которых скончалась при необъяснимых обстоятельствах, каждая смерть не имела право на существование в рациональном мире. Итого на руках следователя дело, содержащее в себе почти 30 смертей, ни одну из которых он объяснить не мог.

Попытки хоть как-то объяснить все сильнее сводили следователя с ума, нежели помогали сдвинуть дело с мертвой точки. Начальство требовало какие-то отчеты, данные, а он только руками разводил. Все, что он мог сделать, это поставит на дело гриф совершенно секретно и передать его в иные компетентные органы, и забыть о череде странных смертей, как о страшном сне. Но злость и гордость не позволяли ему сдаться. Он сам превратился в отшельника, запершись в квартире, без устали перечитывая документы, отчеты криминалистов и судебных медиков, рассматривая фотографии жертв, ища логические звенья, которые можно было бы соединить в одну цепочку, которая приведет к разрешению проблемы. Он питался только хлебом, лапшой быстрого приготовления и тоннами кофе. Запустил себя, забыв о личной гигиене и уборке в квартире, ему казалось, что если он прямо сейчас прервётся, отвлечется от своих размышлений, то потеряет ту невидимую нить, которая на самом деле ничего ни с чем не связывала. Ее просто не было. Но надежда подавала ложные сигналы и видения ситуации. Девушка Владимира, с которой он собирался расписаться через полгода, ушла, не в силах больше слышать бредни об Александре и ее никак недоказуемой причастности к делу. Всесильная колдунья, на которой помешался следователь внесла глобальные изменения в жизнь мужчины. И он не понимал этого, не видел своего помешательства. Следователь даже не допускал мысли о том, что можно было бы рассмотреть и другие версии случившегося. Все мысли и всевозможные догадки, предположения, умирающие сразу же, едва успев появиться, крутились вокруг Саши. Владимир не заметил, как превратился в нервного, бородатого мужика, сравнимого по внешнему виду с уличным бродягой, не заметил, что его девушки нет с ним, что мир вокруг оделся белым саваном зимы.

Люди в поселке были напуганы. Естественная череда смертей знакомых им людей не могла оставить их равнодушными. И они уж точно знали, кто виноват в этом – Саша Аблебина. Но ходить и угрожать ей они больше не рискнули. Прекрасно понимая, что происходящее есть ни что иное как проклятие, насланное ведьмой на поселение, они собирались тайком небольшими группами обсудить как дальше жить и что их ждет. Люди пытались понять цепочку, по которой за ними идет смерть, выявить очередность, чтобы спасти следующего. Но нет! У смерти не было плана. У Саши был. Люди были уверены, что Саша определённо знает, кто следующий и что с ним случится и когда. Из жуткой ситуации население видело только два выхода. Первый: пойти к колдунье, упасть в ноги и молить о пощаде. Этот вариант поддержали не многие, в то время как большинство посчитало его слишком унизительным и даже в какой-то мере оскорбительным. Идти на поклон к той, на чьих руках столько смертей! Второй вариант – убить девчонку и на этом все прекратится. С того света она не сможет творить зло. Хотя те, кто не поддерживал этот путь, считали, что именно с того света на них, да еще и на будущее поколение, а может и не на одно, опустится такая кара, что уже ничего нельзя будет исправить.

Они пробывали подключать к решению проблемы других ведьм, экстрасенсов и знатоков паранормальных явлений. Результат получили удручающий. Одни ведьмы сообщали со 100% уверенностью, что никакой порчи и сглаза не видят и не чувствуют, и что в деле замешана сама земля, знававшая в былые времени слишком много крови и зла, и сейчас она решила отыграться на современности, потому что нынешнее население каким-то непонятным образом активировало этот злостный канал. Не Саша активировала, а именно население. И решение только одно – валить отсюда всем населением. Кто куда может. Такой вердикт вызвал у людей волну негодования. Никто не мог поверить в то, что все произошедшее проделки озлобленной почвы.

Другие обладатели экстрасенсорных способностей говорили о проклятие, ужасном и страшном, предлагали свои услуги в виде очищения и снятия его. Конечно же, за баснословные деньги. Многие были согласны заплатить любые деньги, лишь бы остановить колесо смерти. Но единого решения толпа так и не смогла принять, поскольку не мало людей посчитали предложение откровенным вымогательством, ведь целители не могли дать ни одного адекватного ответа на вопрос откуда же взялось это проклятие. К тому же, ни один из колдунов не сказал ни слова об Александре и о том, что она имеет отношение к трагедиям, разворачивающимся одна за другой. А население страстно желало услышать то, что именно Саша Аблебина виновата и только она, ни земля, ни космос, и уж тем более не злой рок.

И только одна пожилая дамочка, выслушав историю людей и осмотревшись, заявила, что люди разгневали что-то очень древнее, могущественное и оно не остановится. Каждому предписан смертный приговор и попытаться разрешить это можно только путем общения с этой древней энергией. На вопросы жителей, как связаться с ней, женщина сказала, что так называемая сущность живет среди людей и люди эти сами прекрасно знают, о ком речь.

Но люди не вняли словам женины. Идти с поклоном к злу никто не хотел. Никто не хотел верить в то, что в Саше живет некая древняя всесильная энергия. Всем удобно было верить в то, что Саша чертова ведьма, злющая и психически неуравновешенная.

На кануне нового года было принято решение сжечь ведьму вместе с домом, подстроив поджог как несчастный случай. Лишь одни вопрос оставался открытым: кто будет поджигать? У кого не дрогнет рука? Люди давно привыкли бросаться страшными и многообещающими словами в пустоту, просто создать звуковые вибрации, а вот превратить слова в действия уже сродни дорогостоящему изыску, приобрести который способны даже не все богатые.

Пока оставшиеся в живых жители стремительно вымирающего поселка решали чьими руками учинить поджог, Александра готовилась стать мамой. Ей оставалось еще 4 недели до родов и ей не хотелось занимать себя былыми делами. Она все реже появлялась на улице, все реже ходила в любимый лес. Зимой он не был столь привлекательным, как летом. Активная, насыщенная, бурная лесная жизнь улеглась на покой. Тишина. Если идет снег, то те, у кого четкий слух, смогу услышать, как крупные снежинки царапаются и разбиваются о лысые, корявые ветви деревьев медленно оборачивая собою поверхность и спустя несколько часов на черных ветвях появляется густой слой снега. В нем птицы, оставшиеся зимовать, греют свои тщедушно тонкие лапки, выискивая из шишек зёрнышки. Жалкое зрелище инстинктивного выживания. Саша предпочитала проводить время в беседке на участке или в своей комнате.

Отец и брат, хоть оба не сговариваясь подключились помогать и оберегать беременную девушку, не вызывали у нее желания общаться. Их опасения никуда не делись. Они оба просто понимали, что если с их стороны Саша не почувствует угрозы, то с ее стороны не будет никакой негативной реакции. Вслух отец и сын подобное не осуждали, боясь упасть в глазах друг друга. Слава уже свыкся и смирился со своей слепотой. С утратой дальнейшей нормальной жизни. Он принял факт, что у него никогда больше не будет красок в жизни, только в воспоминаниях, а они невечные. Искажаются, теряются, забываются. Покрываются сначала легко черной вуалью, потом еще одной, потом еще и так до тех пор, пока перед глазами не останется одна тьма.

Сестре Слава помогал как мог, хотя зачастую сам нуждался в помощи. Более близкого общения, как тогда, когда они были еще детьми, у них уже не было. Да и он не стремился. Будучи уверенным, что сестра одержима каким-то страшным демоном, Слава старался держаться от нее подальше, ни в чем не перечить да и вообще реже пересекаться. Он и так достаточно потерял из-за нее.

Слава все больше и чаще задумывался о своей жизни. Зачем ему такая жизнь? Что дальше? Сколько еще лет ему прозябать во тьме без работы, без любимой женщины, без детей, не видя отца и мир вокруг? Сколько еще лет жить в агонии пустоты, наполненной чужой жизнью, которую он даже не может увидеть? С каждым днем он понимал, что лишился смысла жизни. Ему больше не зачем жить. Не для кого и не для чего. Существовать как самый любимый домашний питомец отца желания не было. Да и отец не молод. Что будет после того, как его не станет?

Часто по утрам Слава открывал глаза, видел одну и ту же черную картинку и сожалел, что вообще открыл глаза. Почему бы просто не умереть во сне? Почему бы просто больше не открывать эти глаза, избавив себя от дальнейших мучений? Отчего сердце продолжает стучать в груди, когда нет ни сил, ни желания жить? Но он продолжал жить, задавая одни и те же вопросы, на которые ему не хотелось отвечать.

Слава не представлял, как мучался отец. Любимый сын, на которого возлагались такие надежды родителями, теперь депрессивный инвалид, ежедневно заливающий в себя виски. Прочитать лекцию о вреде алкоголизма уже неактуально. Николай Борисович молча прятал выпивку, но слепой сын умудрялся находить заначки. Иногда и сам приносил из магазина. Николай Борисович понимал, что теряет сына и к своему ужасу у него опускались руки бороться за него дальше. Он не искал себе оправданий, просто устал доказывать, что даже у слепых есть жизнь, да и такая, которой могут позавидовать зрячие. Но он устал доказывать это.

А с другой стороны не оправдались надежды на дочь, умственно отсталая с рождения, непонятно от кого беременная. Хорошо, что времена изменились, а то какая была бы стыдоба – незамужняя девица, юная, принесла в подоле. Но Николай Борисович лелеял надежды на внука. Он был уверен, что родится внук и уж его воспитание станет целью его жизни, раз с детьми он так сильно облажался. Он старался найти для себя хоть какой-то лучик света в нескончаемой черной полосе, по которой пустилась бежать в припрыжку его жизнь. Он считал себя глубоко несчастным человеком и никак не мог понять несправедливую закономерность своего существования. Он добился небывалых высот в медицине, считался одним из лучших докторов, являлся академиком и профессором, преподавал внештатно в медицинском университете, выступал на международных конференциях, к его мнению прислушивались не только в России, но и за рубежом. Он был экспертом. И вот такое непреодолимое горе свалилось на его семью: жена умерла, сын инвалид, дочь дефективная. И для чего тогда все это ему? Почему те, кто счастлив в карьере, оказываются такими несчастными в жизни? Случается часто и наоборот, имея счастье в личной жизни, никак не получается построить карьеру. Он старался больше времени проводить вне дома, хотя и так всю жизнь семья редко его видела. Да чего уж там семья! Дети не видели родителей, ведь Ирина Ильинична была тоже выдающимся врачом, утопившая себя в карьере и науке. Когда она родила сына, ее декретный отпуск продлился ровно месяц, потом нянечки, а она помчалась на работу. А родив дочь, она решила, что старший сын непременно поможет ей в воспитании. И он помогал. Так они и были вдвоем, пока родители колесили по свету, постигая науку.

Николай Борисович не мог находиться дома не только потому, что чувствовал себя там несчастным, но еще и потому, что ему казалось, что он сходит с ума. Мужчина смог убедить себя в том, что с его дочерью ничего страшного не происходит, за исключением того, что она больна психически. Но он никак не мог оправдать то, что он регулярно видел тени собаки и птицы, крадущиеся то по земле, когда Саша сидела в беседке, то по полу в доме, направляясь к дверями комнаты дочери. Свалить все на галлюцинации он не мог – это явны признак ухудшающегося здоровья. Принять это – нельзя в виду того, что Николай Борисович считал себя образованным человеком и отрицал все, что хоть как-то связано с мистикой. Проще всего было не обращать внимания, а для этого надо как можно реже появляться дома. Он настолько часто не появлялся дома, что пропустил, как 22 января у его дочери начались схватки.

Схватки усиливались, поспевая за стрелками часов. Саша была одна в своей комнате, закусив нижнюю губу, не переставая улыбаться, смотрела в потолок. Скоро все закончится. Надо просто потерпеть. В дверь раздался слабый стук. Саша молчала.

– Саш? – позвал брат, – я услышал звук в твоей комнате. Все в порядке?

– Да, – сквозь зубы ответила девушка, вытирая испарину со лба. Вот уже 3 часа как схватки нарастали, становились болезненнее и более затяжными.

– Ты кричала, – Слава вздохнул.

– Все в порядке! – уже более сурово ответила девушка, едва сдерживая стон.

Ни Саша, ни ее брат не знали, что через 4 дома слева от их, был кинут жребий и жёсткая рука, дрожащая и не столь решительная, как хотелось бы, вытащила из черной вязаной шапки красную бумажку, предрешившую судьбу вытаскивающего, взвалив на него ответственность за будущий поджог дома Аблебиных.

Спустя еще три часа в дом ворвался Николай Борисович, ошеломленный предположениями сына о начавшихся родах. Еще 4 недели до предварительной даты. Мог ли Слава ошибиться? Но Слава не ошибся, а времени ждать скорую уже не осталось. Отец принял решение принимать роды на дому, к частью его опыт и знания могли позволить ему сделать это.

Девушка сдерживала крики, кусая край наволочки, не в силах открыть глаза, слушая команды отца. Слава сидел на кухне, пытаясь сдерживать свое волнение, в полной тишине, лишь тихонько ощупывая свою трость.

Вдоль дороги крался мужчина, прячась за деревьями, держа в руках увесистую канистру бензина. Преодолев высокий забор, едва не свалившись, трясущимися руками он открыл ворота, чтобы забрать припрятанную рядом канистру. Его сообщники, добрая половина оставшихся в живых жителей поселка, молилась за него, за успешное завершение задуманного. Они ждали его возвращения с хорошими новостями, что он скажет, что все! Им больше нечего бояться.

Девушка переживала страшные потуги, отец был рядом, строго руководя процессом контролируя все, что происходило с дочерью. Они оба понимали, что осталось совсем чуть-чуть потерпеть. Уже видна голова. Еще чуть-чуть.

Мужчина обливал стены дома, не жалея бензина. Еще чуть-чуть и он будет спасителем этого поселка и его жителей.

Слава все также сидел на кухне и думал, что еще чуть-чуть и эти ужасные стоны стихнут.

Вот в окровавленных руках Николая Борисовича появился крохотный комочек, чей крик разрезал напряженную атмосферу в доме. Саша отключилась, но отец этого не замечал. Он со слезами счастья на глазах смотрел на ребенка. Вот он! Луч надежды на будущее! Вот, ради чего стоит жить. Слава схватил трость, едва услышав крик новорожденного и устремился в комнату сестры, скорее увидеть племянника или племянницу. В то самое мгновение он даже не понимал, что не сможет никого увидеть.

Услышав крики младенца, мужчина, тщательно обливавший дом Аблебиных, державший зажженную каминную спичку, вздрогнул и выронил спичку. Огонь полыхнул, его языки взвелись вверх как злые птицы, захватывая дом по периметру. Ну и по делом! Этот ребенок – исчадье ада! Избавиться от всех. Мужчина, будучи уверенным в своей правоте, двинулся прочь от полыхающего дома. Но он не успел дойти до ворот. Его тело без видимой на то причины полыхнуло так же зловеще, как и дом Саши. Но мужчина не успел издать ни звука, потому что рядом с его горящим телом, мгновенно покрывающимся огромными пузырями и волдырями, упал его вырванный язык. Через две минуты замертво упал и сам мужчина, не в силах больше терпеть адскую боль, вызванную пламенем.

Отец и сын, ухаживающие за новорожденным не сразу заметили разразившийся пожар, а когда заметили, было уже поздно. Оба умерли, не успев выйти, надышавшись ядовитыми парами. Саша погибла по той же причине, так и не придя в себя.

Жители поселка, увидев зарево на горизонте вздохнули с облегчением. Все кончено! Ведьмы больше нет! Можно жить дальше, не боясь за своих близких и себя. Никто из них не подумал, почему до сих пор не вернулся Кирилл, кто поджег ведьму.

8

Прошел месяц после ужасной смерти семьи Аблебиных. Население совсем не горевало об утрате троих людей. Вот медицинские сообщества и университеты оплакивали потерю профессоров. Для науки смерть Николая и Ирины была настоящей трагедией.

Поселок зажил новой жизнью. Следствие быстро отстало от людей, так как не составило большого труда сложить два плюс два, обвинив Кирилла в поджоге. Но не успели правоохранительные органы забыть о мрачном поселке, вошедшем в историю подмосковного следственного комитета, как одно за другим стали поступать сообщения о внезапных смертях жителей того самого поселка. Люди умирали. Просто занимались своими делами, а потом внезапно падали и более не проявляли признаков жизни. Все вскрытия показывали одно и то же – смерть от возгорания внутренних органов. Вымирание произошло настолько быстро, что население не успело насладиться паникой, поскольку каждый из них понимал, что мертвая ведьма мстит с того света, что оправдались их самые худшие мысли и теперь ничто не остановит ее.

Следствие вновь закатало рукава, пытая одного единственного выжившего старичка, Ивана, которому Саша в свое время посоветовала обратиться в больницу. Но он пожимал плечами на вопросы следствия и твердил лишь одно, что выжил только потому, что никогда не желала Александре Аблебиной зла, искренне хорошо относился к ней и ее семье. Другого объяснения у него не было.

Из тех, кто был замешан или хоть как-то связан с делом семьи Аблебиных и вымершим поселком только Владимир Никитич, пока ехал в сопровождении на психиатрическое освидетельствование, тихонько вопрошал, а где же ребенок? Его не было среди сгоревших. Где ребенок?

Никто из людей не мог знать и видеть, как из объятой бушующим огнем двери дома вышел шакал, покрытый густой черной шерстью. В зубах он держал сверток с ребенком. Огонь не трогал ни животное, ни ребенка, отводя свои жгучее языки в стороны, словно приклоняясь перед ними. Никто не мог знать и видеть, как утром следующего дня Николай Анатольевич открыл входную дверь, в которую кто-то сильно стучал и обнаружил на своем пороге улыбающегося младенца с черно-золотистыми глазами, чуть смугловатой кожей, а в свертке – записку, подписанную Александрой.

«Мое тело отслужило хорошую службу. Больше оно мне надо. Я хочу вернуться к новой жизни, в близком для меня обличие мужчины. Расти своего сына! Люби его! Это дар».

– В оформлении обложки использована фотография, сделанная автором Дариной Грот, фото без названия.

– Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора Дарины Грот.

Оглавление

Часть I

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Часть II

  1

  2

  3

  4

  5

Часть III

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8