2147...(СИ) [Smalta] (fb2) читать онлайн

– Что вы хотите узнать? – мужчина уверенным движением стряхивает пепел с тлеющей сигареты.

– Видите ли, я записываю истории ветеранов для статьи. Поколения не должны забывать…

– Я служил в СС, – резко обрывает собеседник.

– Это так, но ваша история так же бесценна, как и истории других людей, которые видели эту войну и пережили ее. Вы же были рядовым солдатом, так? Если вы беспокоитесь об уголовной ответственности, то…

– Мне прекрасно известно, что за сроком давности мне, как рядовому солдату, ничего не грозит.

– Тогда почему вы не хотите поделиться своими воспоминаниями?

– Не думаю, что моя история будет кому-то интересна. Она весьма посредственна.

– Не могу с вами согласиться, но и переубеждать вас не стану. Может быть, вы знаете историю одного из сослуживцев, которую можете рассказать или…

Пожилой мужчина поднимается из-за стола и не по годам уверенной, твердой походкой приближается к окну. Смотрит на занесенный снегом сад, подносит сигарету к губам и делает несколько глубоких затяжек. После оборачивается и пристально смотрит на хрупкую девчушку-журналистку из какой-то местной малотиражной газетенки. Девочке на вид не больше двадцати-двадцати двух лет от роду; она нервно мнет уголок блокнота, который лежит на коленях и неуверенно смотрит на человека, который стоит перед ней: лоб покрывают глубокие морщины и волосы совсем седые, но взгляд светлых глаз удивительно цепкий, внимательный, пронизывающий. В самой манере держаться видна военная выправка, осанка по-прежнему безукоризненная, степенная и строгая. Мужчина выглядит величественно, сразу видно – порода.

Хозяин дома возвращается на свое прежнее место, располагается напротив гостьи, тушит сигарету в идеально чистой пепельнице, откидывается на спинку кресла, сцепляет руки в замок и, коротко усмехнувшись, бросает:

– Записывайте.

***

– Что это?

– Простите, герр…

– Что это? – прерывает раздраженно. – Там – около блоков?

Гауптштурмфюрер CC Леншерр смотрит сквозь прицел винтовки на сцену, разворачивающуюся перед ним: мужчина помогает женщине подняться с земли и вместо нее начинает толкать тачку, доверху нагруженную камнями. Леншерр разочарованно покачивает головой и стреляет.

– Нарушителя в карцер, – небрежно бросает рядовому и возвращается в кабинет, на ходу расстегивая мундир.

Солдат следует за ним и нерешительно бормочет под нос:

– Извините, герр Леншерр, но, видите ли, мы не единожды отправляли его в карцер, но он по-прежнему нарушает правила, и еще он…

Эрик закуривает сигарету, опирается локтями на стол и с интересом смотрит в ответ. Правда это интерес такого рода, после которого человек может получить пулю в лоб. Неопределенно жестикулирует рукой с зажатой между пальцами сигаретой, и спрашивает:

– Вы не можете справиться с одним евреем? Я должен тратить на это свое время?

– Но он не еврей! – поспешно вставляет юнец, чувствуя, что терпение коменданта на исходе. – Он англичанин. Работал врачом в Кракове и…

– Врач? И?

Солдат дрожащей рукой утирает лоб, покрывшийся испариной:

– И он продолжает лечить люд… евреев.

Леншерр не спеша докуривает, и, казалось, потеряв всякий интерес к беседе, равнодушно повторяет:

– В карцер.

Через неделю гауптштурмфюрер с удобством располагается на балконе, с которого открывается вид на всю прилегающую территорию. И вновь становится свидетелем преинтереснейшей картины: двое мужчин неторопливо бредут в сторону бараков, один из них опирается на плечо другого и сильно хромает на правую ногу. Они доходят до ступенек, и первый помогает второму аккуратно опуститься на них, присаживается рядом и начинает осматривать поврежденную конечность. Леншерр взирает на происходящее, неторопливо потягивая чай из тонкого фарфора. Тем временем тот, что производил осмотр, отходит в сторону, и тогда Эрик бережно отставляет чашку на перила, подтягивает винтовку к себе, целится и стреляет. Мужчина, сидевший на лестнице, едва заметно дергается и заваливается набок. Вокруг раздаются испуганные крики, а Леншерр жестом подзывает к себе солдата:

– Приведите ко мне этого врача.

– Герр Леншерр …

– Заводите его.

Эрик устраивается в кресле и выжидающе смотрит на дверь кабинета. В коридоре слышатся шаги, и через несколько секунд в поле зрения немца появляется солдат, сопровождающий заключенного. Тот не сопротивляется; спокойно переступает порог кабинета и окидывает взглядом сидящего за столом человека.

– Здравствуйте, герр комендант.

Леншерр кивком головы отпускает солдата и обращает свое внимание на стоящего посреди комнаты мужчину. Среднего роста, худощавый, изможденный и уставший. Как и все здесь. Все узники концлагеря, разумеется.

– Ваше имя? – спрашивает вежливо.

– 2147…

– Нет-нет, – мягко, но настойчиво прерывает его Эрик, – не номер. Имя.

– Чарльз Ксавьер, герр комендант.

Леншерр слегка заинтересован. У этого заключенного нет животного испуга в глазах, подобострастно склоненной головы и желания угодить, задобрить. Он спокоен и вежлив. Эрик поднимается, обходит свое рабочее место и приближается к англичанину. Тот ниже его примерно на полголовы, поэтому Ксавьеру приходится вскинуть голову, чтобы посмотреть в белесые, неподвижные, как у змеи глаза. Эрику определенно нравится то, что он видит: глаза у Чарльза чистые, прозрачные, живые. Невероятно ярко-лазурного цвета.

– Мистер Ксавьер, вы нарушаете порядок и дисциплину. Не в первый раз, насколько мне известно.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, герр комендант, – брови собеседника изламываются в искреннем удивлении. – Я помогаю людям, потому что это моя профессия. Человек, которого вы сегодня убили, подвернул ногу, работая на стройке нового блока. Если бы я успел наложить ему повязку, то он смог бы вернуться к работе через три-четыре дня.

– У нас достаточно рабочей силы.

– Вы очень быстро добьетесь ее недостатка, если так будет продолжаться дальше.

Немец на секунду изумленно замирает, а потом улыбается своему собеседнику:

– Вы хотите обсудить мои методы управления и поддержания дисциплины?

Между ними чувствуется напряжение, англичанин понимает, что зашел слишком далеко. Есть вещи, которые нельзя говорить таким людям, как Эрик Леншерр.

По сути, отстраненно думает Чарльз, когда его грубо толкают в спину и захлопывают решетку узкого карцера, в котором даже не развернуться толком, не говоря уже о том, чтобы присесть или прилечь, то, что комендант не пристрелил его вместе с тем беднягой – это просто удача. Еще один день жизни в месте, где люди умирают каждый день, где их отстреливают пачками, как расходный материал. Ксавьер третий год подряд смотрит на то, как одни люди словно боги решают кому жить, а кому умирать. И никто не осмеливается выступить против, никто не пытается воззвать к разуму, к сердцу этих людей. Если, конечно, у них есть сердце.

Чарльз продрог, ему холодно и хочется спать, ноги должны болеть и ныть от более чем двенадцатичасового стояния, но они настолько затекли, что он их просто не чувствует. В голове пусто, затылок и виски разрываются от боли, потому что все это время Ксавьеру на темечко падали ледяные капли, от которых никак невозможно увернуться, спрятаться. Поэтому когда решетка открывается, и его резко выдергивают из этой каменной клетки, он мешком валится на землю. Его тут же вздергивают за робу, заставляя подняться, и Ксавьер, спотыкаясь и пару раз падая, плетется в сторону дома коменданта.

Первое, что бросается англичанину в глаза, когда его пропускают в столовую – это покрытый белоснежной скатертью стол, на котором стоят тарелки с закусками, мясо, хлеб. Чарльз не ел с прошлого утра, но единственное, что он чувствует, глядя на все это богатство, о котором никто из заключенных и мечтать не смеет, – тошнота. Его начинает мутить, и голова раскалывается с новой силой; у него поднимается температура. Леншерр сидит, с комфортом устроившись на стуле, в руках дымится сигарета. Он насмешливо смотрит на Чарльза и издевательски кивает в знак приветствия.

– Проходите, мистер Ксавьер. Присаживайтесь. Выпьете со мной чаю или предпочитаете что-нибудь покрепче?

У врача все плывет перед глазами, он едва стоит на ногах, но не намерен показывать свою слабость. Ему сложно сосредоточиться, собрать мысли в кучу и заставить голову работать, поэтому ему непонятно, что за игры затеял Леншерр, чего он добивается, и какой реакции ждет от Чарльза.

– Благодарю вас, герр комендант, но я вынужден отказаться от столь щедрого предложения.

Ксавьер облизывает сухие губы распухшим языком, и чувствует, как холод поднимается все выше по телу, подбирается к внутренностям, в то время как голова горит в лихорадочном жаре. Кажется, Леншерр недоволен его ответом и говорит что-то раздраженно, но Чарльзу уже все равно, все силы он тратит на то, чтобы стоять прямо, не шатаясь. Повышенный голос коменданта раздается словно сквозь вату, слова бьются о черепную коробку, а в пылающий мозг никак не хотят попадать. Последнее, что видит Чарльз, это как Леншерр откидывает от себя салфетку и встает из-за стола. И после сознание Ксавьера погружается в благословенную темноту.

***

– Но почему он его не убил тогда, вместе с той женщиной или мужчиной? Из жалости?

– Из жалости? – старик насмешливо смотрит на девушку. – Таким людям, как Эрик Леншерр было незнакомо такое чувство, как жалость. Он убил больше тысячи человек. Только представьте: ставил людей в шеренги – мужчин, женщин, стариков – и отстреливал. Наугад. Первого попавшегося. Вы можете себе это представить? Те люди ничего не сделали, кроме того, что родились евреями.

– Но если он был таким монстром, то почему Чарльз Ксавьер остался жив? Если это была не жалость или милосердие, то что тогда?

Рассказчик неторопливо достает еще одну сигарету, затягивается, расслабленно прикрывая глаза, выпускает облако дыма и отвечает:

– Он хотел показать, у кого из них власть.

***

Чарльз бредил. Метался по постели, то выныривал из забытья на короткое время, то снова проваливался в бессознательное состояние. Первые три дня температура никак не хотела опускаться ниже 39°C. Простыни под ним мгновенно пропитывались потом, скручиваясь жгутами, что заставляло его вертеться еще беспокойнее.

Ему снились кровь, боль и гнойные раны, в которых копошились жирные белые черви. Мольба и крики тех, кому он должен был помочь, спасти, удержать жизнь в умирающем теле, но снова и снова опаздывал, находил на больничных койках вместо людей лишь горстки пепла, который просачивался сквозь пальцы, взмывал вверх полупрозрачным облачком. И Чарльз словно в лабиринте метался от койки к койке, путаясь в кровавых простынях, надеясь найти того, чьи стенания отражались эхом от каменных покатых стен, но находил только прах. Метался до того момента, пока прохладные пальцы не легли на пылающий лоб. О, эти пальцы. Для Ксавьера, находящегося в полусознательном состоянии, они были самым успокаивающими, самыми живительными, они обещали покой и облегчение. Будто он был скитальцем, который, влачась по пустыне, умирал от жажды, но вдруг, когда уже практически исчерпал все силы, наткнулся на родник с чистой, прозрачной студеной водой, и жадно приник к нему, до конца не веря в то, что смерть, пусть на время, но отступила. Чарльз вздохнул счастливо и провалился в глубокий сон.

Он пришел в себя только на пятые сутки. За окном моросил дождь, свет прожекторов с трудом пробивался сквозь частые капли и туман, который опускался на крыши бараков. Чарльз лежал под тонким покрывалом, спину и голову подпирали взбитые пуховые подушки. Англичанин чувствовал страшную слабость во всем теле, голова была тяжелой и мысли лениво ворочались, не желая восстанавливать всю картину случившегося. Его внимание отвлекла тихонько отворившаяся дверь; в комнату торопливо, но бесшумно проскользнула Марта – экономка-еврейка, которая следила за порядком в доме коменданта – держа в руках тазик, о железные стенки которого плескалась вода.

– Доктор Ксавьер, вы очнулись! – она слегка суетливо опустила ношу на табурет около кровати, и склонилась над больным, – вы так нас напугали, все очень за вас переживали, доктор! Думали, что вы уже не придете в себя.

– Все хорошо, Марта, не стоит волноваться. Что это со мной? Неужели подхватил что-то серьезнее простуды?

– А сколько дней вы провели в карцере? – старая еврейка обеспокоенно покачала головой, смочила полотенце в тазике, и принялась обтирать лицо и шею Ксавьера. – Простоять столько под ледяной водой, не мудрено продрогнуть до костей.

– Я провел там весь уикенд, милая Марта. Но вам не советую, препаршивейшее место.

Женщина с испугом оглянулась на дверь, поджала губы, неодобрительно глядя на Чарльза.

– Побойтесь Бога, доктор. Не нужно говорить такие слова.

– Ну-ну, будет вам, Марта. Никто не может лишить меня права шутить, и пусть мои шутки убоги, признаю, но не всем же нам блистать комедийным талантом. Да и вы неверно выразились, здесь не Бога нужно бояться.

– Вам стоит поберечь силы, перестаньте болтать, – экономка отжала полотенце, вернулась к кровати.

– Если мне не разрешено говорить, то послушать-то я вас могу? Вы так и не ответили. Что я подхватил? Дышится тяжело, только не говорите, что это…

– … пневмония, – она невесело усмехнулась в ответ на разочарованный стон Ксавьера.

– Просто восхитительно. Требуется не меньше трех недель больничного режима для выздоровления. С чего такая добродетель? На моих глазах герр комендант убил человека, который смог бы работать через гораздо меньшее время.

– Благодарите Бога за то, что он вызвал своего личного врача и тот осмотрел вас. Вы кричали в бреду, герр Леншерр был крайне раздражен шумом…

– Как неловко вышло, непременно принесу ему свои извинения.

– … потом он не выдержал и пришел сюда, словно поколдовал над вами и вы успокоились.

– Невероятно. Сам Гитлер поделился с ним секретами волшебства и магии?

– Доктор Ксавьер! – прошелестела испуганно женщина, – однажды вы договоритесь! Помяните мои слова, ваш язык вас до добра не доведет.

Ершистый доктор Ксавьер не успел ответить, дверь снова распахнулась, и в комнату неторопливо вошел Леншерр.

– Герр комендант, – экономка тут же почтительно опустила голову, после подхватила таз с водой и засеменила к двери, беззвучно прикрыв ее за собой.

В наступившей тишине, которую не торопился нарушить ни один, ни второй, немец подхватил стул, поставил его ближе к постели больного и уселся, оперевшись локтями о колени. Окинул комнату беглым взглядом и, наконец, сосредоточил все внимание на Чарльзе.

– Я должен поблагодарить вас, герр комендант.

– Это вам сказала Марта или вам так подсказывает совесть? Всегда нужно благодарить за благие дела, не так ли?

– Будь то ваша экономка или мое старомодное воспитание, факт остается фактом – вы спасли мне жизнь. И вы, безусловно, правы: за благие дела необходимо благодарить, пусть их и можно пересчитать по пальцам.

Леншерр смотрит в глаза Чарльзу, выпрямляется и тянется к внутреннему карману кителя. У Ксавьера мелькает мысль, что сейчас он достанет свой “Вальтер” и пристрелит его прямо здесь, а Марте потом придется отстирывать белье и соскабливать его мозги со спинки кровати. Видимо паника проскальзывает по лицу англичанина, потому что взгляд Леншерра становится насмешливым, но не менее опасным. Он вытягивает портсигар, открывает его, не спеша извлекает сигарету, по-прежнему не отрываясь от лица Ксавьера, и уже было подносит зажигалку, чтобы закурить, но спохватывается:

– Вряд ли сигаретный дым будет благотворно влиять на ваше здоровье, доктор Ксавьер, – капитан слегка улыбается, обеспокоенно покачивая головой, и убирает портсигар обратно, – а ведь нам нужно, чтобы вы как можно скорее пошли на поправку.

Он встает, одергивает китель, разглаживает складки на рукавах, ставит стул на место, и, не попрощавшись, идет к выходу. Уже берется за ручку, когда Чарльз все-таки задает вопрос, который все это время вертится у него на языке:

– Почему вы это сделали, герр Леншерр? К чему столько возни с каким-то пленным?

Немец с секунду остается стоять спиной к нему, после оборачивается и будто удивленно смотрит на Ксавьера:

– Вы же сами говорили, что если я не пересмотрю свою… хмм… политику по отношению к временно пребывающим здесь людям, то очень скоро буду страдать от недостатка общения, да и вообще испытывать дефицит этих самых людей вокруг. И вот я решил прислушаться к вашим словам.

Леншерр снова берется за ручку, открывает дверь, переступает порог, но вдруг замирает в дверном проеме, поворачивается, словно вспомнив о чем-то. Свет из коридора падает против него, оставляя лишь темный силуэт. И только глаза продолжают хищно блестеть:

– Поправляйтесь скорее, мистер Ксавьер. Нас еще так много ждет впереди.

Замок едва слышно щелкает, а Чарльз с трудом выдыхает, чувствуя, как ледяной страх начинает ворочаться в груди. Сказанные напоследок слова крутятся в голове, Ксавьер перебирает их, ищет различные комбинации, собирает и разбирает, словно головоломку, но единственное, что удается понять на данный момент – оказавшись в руках Леншерра, он очень быстро пожалеет, что остался жив.

***

– И как скоро Чарльз пожалел об этом?

Мужчина опускает подбородок на сцепленные замком руки, неопределенно пожимает плечами, будто не зная, что ответить. Молчит какое-то время, вспоминая что-то или думая, как продолжить рассказ.

– Очень скоро, разумеется. Едва он поправился, его тут же отправили обратно за проволоку. Леншерр глаз с него не спускал. Я сейчас уже не вспомню точно, но если не ошибаюсь, больше месяца Ксавьер пытался помогать другим заключенным, по мере своих сил, естественно, а комендант знал о каждом его шаге. Это действительно чудо, что врач не сгинул в одном из карцеров; от болезней, от недоедания. Суть не в этом, а в том, что Леншерру понадобилось не так много времени, чтобы понять, что такими методами Ксавьера ему не сломать. Тогда он начал зверствовать еще больше по отношению к заключенным, зная, что так он точно рано или поздно растопчет англичанина. Фрицу некуда было торопиться, понимаете? В этом и заключалась тактика гестаповцев и остальных гитлеровцев: у них было время, были люди, которых они и за людей-то не считали, и поэтому они могли искать и применять все более и более изощренные пытки и издевательства. Ну, и, само собой, побои. Били буквально за все: не так посмотрел, не так ответил, не туда пошел. Причин особо не искали.

– И все надзиратели вели себя так? Не было кого-то, кто старался закрыть глаза на что-то, не наказывать по пустякам?

– Нет-нет, надсмотрщики зверствовали точно так же, как и их начальник. И били, били… и стреляли. Чего у Эрика Леншерра было не отнять, так это то, что он был отличным стрелком. Никогда не промахивался.

***

Эрик как чувствовал, что сегодня его любимый зверек, его развлечение, которое не надоедало ему вот уже больше месяца, удивит его. Он не просидел и десяти минут на балконе, слегка поглаживая нагретую солнцем теплую рукоять винтовки, как внизу начало разворачиваться действо. Один из надсмотрщиков тащил за волосы женщину, не забывая отвешивать ей тумаки и пинки, а когда она спотыкалась и падала, волочил ее по земле. И само собой Чарльз оказался в ненужном месте в ненужное время, и был единственным, кто вступился за бедняжку.

– Это уже не интересно, милый, – невнятно проворчал немец, зажимая в зубах сигарету. – Нам нужно какое-то разнообразие, пора выходить на новый уровень.

Леншерр никогда не задумывался, сколько он убил. А месяц назад начал счет. Сорок шесть человек. Стольких он лишил жизни, но стольких и не смог спасти Чарльз Ксавьер. Эрику было интересно, как много еще человек должны умереть на глазах ретивого доктора, пока тот поймет, что только комендант может решать, кому в этом месте жить, а кому нет.

Он понимал, что упрямый англичанин набил оскомину всем надсмотрщикам лагеря, потому как, сколько бы его не запирали в карцерах, оставляли без еды и воды, избивали, доктор никак не желал униматься. Поэтому, когда надсмотрщик с силой толкнул Ксавьера, тот не удержался на ногах и упал рядом с женщиной, Эрик, попыхивая сигаретой, с ленцой подумал, что Чарльз совершенно точно получит сапогом по ребрам, а может и не один раз. Но солдат вытащил пистолет и направил его на распластанного по земле Ксавьера.

Выстрел прогремел раньше, чем Леншерр успел понять, что происходит.

***

– Герр комендант, вы хотели меня видеть.

Капитан залпом допил виски, поставил стакан на перила и вошел в комнату, оставив балконные двери распахнутыми настежь.

Занял привычное место в кресле за рабочим столом, отработанным жестом достал портсигар и закурил. Сигареты хватило на четыре затяжки. Все это время Чарльз Ксавьер неуверенно переминался с ноги на ногу, стоя посреди кабинета коменданта. Пожалуй, это был первый раз, когда Чарльз чувствовал себя сконфуженно в присутствии немца и не знал, что сказать. Эрик тяжело облокотился на столешницу, и посмотрел на него давящим, нечитаемым взглядом.

– Герр комендант… – начал было Ксавьер, но Леншерр оборвал его резким жестом, не терпящим возражений. Чарльз благоразумно замолчал, понимая, что комендант в бешенстве и едва сдерживается.

Стоило отдать должное – Эрик достаточно быстро взял себя в руки, медленно выдохнул и, возможно сосчитав мысленно до десяти, сухо бросил:

– Я промахнулся, – и тут же поморщился досадливо, потому что это прозвучало как оправдание.

– Это был очень странный промах, герр комендант.

Конец фразы тонет в грохоте: Леншерр не выдерживает, вскакивает с места, бьет кулаком по столу, отчего пепельница с чернильницей подскакивают и жалобно звякают, а Ксавьер подскакивает вместе с ними.

– Только я могу решать, кому жить, а кому умирать! Я здесь главный, а вы и думать не смеете о том, чтобы нарушать мои приказы или прихоти! Власть в моих руках, когда же, наконец, черт вас дери, вы это поймете и успокоитесь? – и такой Леншерр – с побелевшими от ярости глазами и каменным лицом, едва разжимающий губы, чтобы прохрипеть эти слова – пугает Чарльза больше, чем когда-либо до этого.

Вот в этот бы момент Ксавьеру смолчать, придержать язык за зубами, благоразумно переждать бурю, но слова слетают с губ прежде, чем он успевает остановиться:

– Настоящая власть у того, кто может убить, но не делает этого, герр комендант.

Немец сверлит его поблекшим взглядом, потом отворачивается к окну, глядя, как заходящее солнце отбрасывает последние лучи на крыши лагеря, и вдруг спрашивает:

– Значит, мне нужно было позволить надзирателю пристрелить вас, так? Выбор был невелик: либо я убиваю его, либо он убивает вас. Я принял неверное решение?

– Вы просто промахнулись, герр комендант, – звучит тихо в напряженную спину.

– Уйдите прочь, мистер Ксавьер.

***

Почти неделю Чарльз с тревогой посматривает на балкон, с которого их персональный Бог решает, кому даровать жизнь, а кому смерть. Но оттуда не раздается ни одного выстрела. Вот только Ксавьеру это затишье совсем не нравится. Он гадает, что задумал Леншерр, что он выжидает, и что приготовил для них всех.

Пятничным вечером его окликает один из надсмотрщиков, и приказывает следовать за ним. Англичанин тяжко вздыхает, и с неспокойным сердцем идет в сторону дома коменданта. Он готовит себя к чему угодно, но только не к тому, что происходит.

– Вы станете моим личным врачом, Чарльз.

Ксавьер поднимает недоуменный взгляд и изумленно спрашивает:

– Вы хоть понимаете, что я могу убить вас? Скажу, что делаю вакцинацию против оспы, а на самом деле введу какой-нибудь яд или недопустимую дозу лекарства. Вы понимаете это?

Леншерр подается вперед, пристально смотрит на собеседника и медленно произносит:

- Значит, моя жизнь будет в ваших руках, мистер Ксавьер. Вы ведь сами утверждали, что настоящая власть у того, кто может убить, но не делает этого.

Англичанин не находит, что ответить.

Чарльз живет в доме Леншерра. И он не знает, для чего начальник сделал это: если у Эрика и есть проблемы, то только с головой, а в целом здоровье у него отменное, не нужен ему никакой личный врач.

Почти все время Ксавьер скитается по дому без дела. Его комната находится на первом этаже около кухни и небольшой комнатушки, в которой ютится Марта. Вход на второй этаж ему закрыт, поскольку там кабинет коменданта и его спальня. Зато у Чарльза достаточно времени для того, чтобы подумать. В первый же день он внимательно осмотрел первый этаж, стараясь быть настолько незаметным, насколько это возможно. Осмотрелся и с грустью подумал, что будь у него хоть часть власти над всем, что имеется в этом доме, то он мог бы помочь тем людям, которые сейчас находятся за забором всего в нескольких метрах от него. Тогда англичанин стал размышлять, как можно незаметно попытаться вынести немного еды или лекарств из дома коменданта, но ничего путного в голову не приходило. С Мартой он даже делиться не стал своими планами; она бы только испугалась и начала отговаривать его. В этом-то и есть вся проблема, обреченно думал Ксавьер, страх подавил в этих людях все, в том числе и желание бороться за жизнь.

С Леншерром он ни разу не встретился, у того были какие-то дела, связанные с партией, и поэтому капитан на несколько дней уезжал в Краков. С отсутствием хозяина жизнь в доме будто остановилась: надсмотрщики не бегали по поручениям начальника, Марта не спеша наводила порядок, тем более, что за неимением другого времяпрепровождения, Чарльз с радостью помогал пожилой женщине.

Утром в субботу в доме вновь поднялся шум, и деятельность возобновилась с удвоенной силой: вечером Леншерра должны были навестить какие-то высокопоставленные чины одного из филиалов Освенцима. Решено было устроить званый ужин. Чарльз помогал Марте на кухне и не уставал удивляться: буквально в нескольких десятках метров люди гибнут от истощения и болезней, а в этих стенах будто бы другой мир, никто не умирает, не голодает, не страдает. Как такое возможно?

– Чарльз, остаются комочки, ты не мог бы толочь тщательнее? – Марта суетилась около плиты, и пробегая мимо стола, заглянула в огромную кастрюлю с пюре, приготовление которого доверили доктору.

– Хотел бы я, чтобы главным разочарованием в моей жизни были комочки в пюре и теплая водка.

– Если это блюдо разочарует кого-то из гостей герра Леншерра, то поверь мне – у нас тоже найдутся причины для грусти.

Ксавьер лишь апатично хмыкнул в ответ, продолжая активно работать толкушкой.

К семи часам начали съезжаться гости. Чарльз смотрел в окно на этих холеных, довольных жизнью людей, и в который раз не мог поверить, что все это происходит здесь и сейчас; просто два параллельных мира, обитатели которых даже представить себе не могут, что творится по разные стороны.

К десяти часам вечера гости поели, но больше внимания они явно уделили выпивке: оглушающе играла музыка, то и дело слышались громкие разговоры и пьяный смех.

Чарльз зашел на кухню, чтобы взять стакан воды и увидел Марту, которая едва держалась на ногах от переутомления.

– Марта, извини, пожалуйста, я даже не предложил тебе помочь.

– Ничего, милый, перестань, – она улыбнулась мягкой усталой улыбкой, – твое присутствие вызвало бы вопросы, ни к чему, чтобы тебя видели.

– Давай я отнесу фрукты, – настаивал Ксавьер, – я быстро, никто меня не заметит.

Экономка колебалась с минуту, но потом все же доверила Чарльзу отнести в гостиную большую чашу с фруктами. Англичанин подбадривающе улыбнулся женщине, и двинулся в сторону дислокации праздника жизни.

– … и этот черт попал в монетку с такого расстояния, клянусь своим Железным Крестом!

Чарльз просочился через боковую дверь и постарался не привлекать к себе внимания. Кто-то из гостей все еще сидел за столом, кто-то курил на террасе, а небольшая, но самая веселая и, как следствие, нетрезвая компания стояла посреди комнаты. Какой-то толстый фриц с лоснящимся лицом и поросячьими глазками вещал что-то, что, как позже оказалось, было воспоминаниями его молодости о тех временах, когда он служил вместе с Леншерром. И вот гость травил байки о том, что Эрик был самым метким стрелком среди всего взвода. Сам комендант стоял рядом, смеялся вместе со всеми и довольно часто прикладывался к стакану с чем-то горячительным. Чарльз уже было готовился уйти, и радовался, что остался незамеченным, когда неугомонный товарищ времен юности стал подбивать Леншерра продемонстрировать свои выдающиеся способности.

Ксавьер стал быстрее пробираться по стеночке к двери, но тут маленькие противные глазки, бегавшие по комнате в поисках достойной мишени, остановились на нем.

– Это еще кто, Эрик?! – Леншерр обернулся, и по его лицу пробежала тень.

– Помощник моей экономки, – дружелюбно оскалился тот в ответ, – и он уже уходит, так ведь, Чарльз?

Ксавьер закивал, как китайский болванчик и продолжил отступать к выходу.

– Чарльз?! Очаровательно! Не будет ли он так любезен побыть мишенью?

Леншерр без энтузиазма воспринял одобрительный гул голосов, поднявшийся в комнате, но гостей подшофе уже было не остановить; получив хлеб, они требовали зрелищ. Чарльз обреченно встал напротив стены, куда его пихнул поросенок в форме, и посмотрел на своего начальника. Эрику тем временем всунули в руку револьвер. Сами же гости расступились в стороны, оставив немца и англичанина стоять друг напротив друга. Леншерр не был трезв, но с такого расстояния он просто не мог промахнуться. Больше нет, подумал Чарльз. Вздохнул тяжело и полез в карман штанов за часами.

Эти серебряные часы на цепочке, доставшиеся ему еще от прадеда, удалось сохранить чудом. Сначала Ксавьер прятал их под одеждой, а попав в лагерь – под балкой в полу одного из бараков. Однажды, когда у одного из малышей разболелось ухо, и он плакал не переставая, Чарльз, чтобы отвлечь ребенка от боли, достал часы и мальчик стал с ними играть. Вездесущий комендант практически сразу же узнал о том, что у кого-то из заключенных (сразу ясно у кого) остались личные вещи. Ксавьер стоял перед столом начальника, пока тот с неподдельным интересом изучал старинную вещь.

– Очень хорошее серебро, – вынес он наконец свой вердикт. Слегка постучал пальцем по поцарапанному стеклу, закрывающему циферблат, захлопнул крышку с хитросплетением вензелей и пробежал глазами по гравировке. – Это ваша память, мистер Ксавьер?

– Да, герр комендант. К сожалению, у меня нет возможности носить их при себе всегда.

– Вам так важно знать время?

– Я бы очень хотел иметь возможность взглянуть на время перед тем, как умру. Считайте это моей маленькой прихотью, герр комендант.

– Буду иметь в виду, мистер Ксавьер, – кивнул серьезно Эрик, протягивая часы владельцу.

Перебравшись в дом Леншерра, Чарльз стал всегда брать их с собой. И, кажется, сейчас как раз и наступил тот момент, когда ему следовало взглянуть на стрелки.

– Подойди ко мне, Чарльз, – Эрик сунул руку в карман кителя и достал свои часы, которые были Ксавьеру хорошо знакомы: комендант часто поглядывал на них, поскольку был страшно пунктуальным. Он на ватных ногах добрел до Леншерра.

– Вернись к стене и вытяни руку с часами в сторону, – скомандовал немец.

Чарльз и думать не смел о том, чтобы ослушаться. Встал на прежнее место, и стал ждать, пока Эрик отойдет в противоположный конец комнаты и прицелится. В комнате все затаили дыхание в предвкушении, и Чарльзу казалось, что он слышит, как позвякивает цепочка, на которой раскачиваются часы. Время остановилось, но Ксавьер внезапно совершенно отчетливо понял, что не боится. Он смотрел на Эрика, который наставил на него револьвер, но страха не было. Чарльз знал, что Леншерр не промахнется. Может потому, что он и правда никогда не промахивался?

Раздался хлопок, и Ксавьеру по руке передалась волна от разлетевшегося в разные стороны механизма. Леншерр с секунду удерживал Чарльза взглядом, а после опустил оружие. Гости оживились, окружили хозяина, загалдели, тут же забыли про англичанина, и тот наконец-то смог добраться до двери.

Все разъехались под утро. Ксавьер помог прибрать гостиную за гостями, которые оставили после себя приличный бардак из раскиданных по всей комнате пустых бутылок и различного мусора.

К полудню Чарльз зашел на кухню, где Марта вновь колдовала у плиты.

– Что ты делаешь?

– Готовлю завтрак… ну, или как это правильно назвать – ранний обед? – герру Леншерру.

– Он еще не появлялся?

– Нет, милый, – рассеянно ответила женщина, ловко переворачивая омлет, – после таких гулянок он отсыпается до середины дня, но вдруг уже встал и ждет, пока принесут еду? Лучше перестраховаться.

Она ловко сервировала поднос, уместив на нем пышный омлет, корзиночку со свежим хлебом, стакан воды и чашку со свежемолотым кофе.

– Я отнесу, Марта, – вызвался врач, вытащив из холодильника лимон.

Он быстро поднялся на второй этаж и дошел до двери, ведущей в комнату Леншерра. Чарльз еще ни разу не был внутри, поэтому бесшумно просочившись внутрь, остановился на пороге и оглянулся. Спальня была на удивление простой: широкая кровать сразу напротив двери, прикроватная тумбочка со светильником, шкаф, небольшой столик у окна, и еще одна дверь – в ванну, судя по всему. Сам хозяин комнаты все еще был в постели; лохматая макушка показалась из-под одеяла, когда Чарльз обернулся, поставив поднос на столик. Обычно волосы Леншерра всегда лежали волосок к волоску, но сейчас он был похож на взъерошенного пса, которого потревожили в самый разгар сна. Ксавьер открыл окно, чтобы впустить свежий воздух в комнату, наполненную стойким запахом алкоголя. Раздвинул тяжелые бархатные шторы, услышав недовольное шипение за спиной. Вернулся к подносу с завтраком и выжал несколько лимонных долек в воду. Подошел к кровати, на которой страдал от похмелья комендант великолепный, и протянул ему стакан. Леншерр с трудом разлепил глаза и покосился на протянутую воду.

– Если вы беспокоитесь о том, что она отравлена или еще что-то, то я могу попробовать первый, – мирно предложил Чарльз.

Немец взял стакан и начал жадно пить. Ксавьер тем временем наклонился и поднял с пола практически пустую бутылку виски, часть жидкости из которой пролилась и впиталась в ковер.

– А вы точно немец, герр Леншерр? Возлияния у вас будут похлеще, чем у ирландцев.

Эрик недовольно покосился на в конец обнаглевшего англичанина и засопел сердито. Улыбка скользнула по лицу Чарльза:

– Марта приготовила завтрак, герр комендант. Вам нужно что-нибудь еще?

– Воды, – раздался сиплый хрип, – принеси еще воды, и пусть никто меня не беспокоит.

– Как вам угодно, герр комендант.

Чарльз собрался выйти, но все же обернулся, и начал было:

– А…

– Вечером, все вечером, Чарльз, – взвыл Леншерр, закрывая лицо руками, – все вопросы, философские рассуждения на тему власти и “мог убить, но не убил”, проповеди и разговоры по душам – все вечером. Сейчас мой мозг не способен внимать столь возвышенным темам и формулировать связные предложения.

Ксавьер послушно кивнул и выскользнул за дверь, отпущенный взмахом руки.

Вернувшись на кухню, Чарльз застал Марту, торопливо утирающую слезы.

– Марта, что случилось?!

– Анна заболела, – едва слышно прошептала женщина.

Дочь и внучка еврейки остались за забором лагеря, но экономке удавалось иногда встретиться с ними около западных бараков. И вот сегодня, воспользовавшись тем, что Леншерр не появится, а Чарльз понес ему завтрак, пожилая женщина решила увидеться с дочерью. Та рассказала ей, что у ребенка сильный жар и с утра состояние ухудшилось.

Чарльз молча выслушал, вышел с кухни, а вернулся что-то зажимая в руке.

– Я не могу так сказать, что с девочкой, мне нужно ее осмотреть, – он мягко погладил экономку по плечу, – комендант сказал, чтобы его никто не беспокоил, но вечером я поговорю с ним, попрошу разрешения навестить ребенка, а пока возьми это… – он быстро сунул в руку женщины таблетки, – постарайся снова увидеться с дочерью и передай ей лекарства, они должны сбить жар, нам нужно выиграть время.

Все это время Марта лишь кивала в такт словам врача и заливалась слезами.

– Иди же, иди, пока комендант не спустился и надсмотрщики не особо следят за домом, я тебя прикрою.

Женщина ушла, а Чарльз стал обдумывать, как убедить Леншерра позволить ему помочь одному из заключенных.

Время тянулось медленно. Ксавьер то и дело бросал взгляд на циферблат, но стрелки словно нехотя делали все новые и новые обороты. Наконец, уже в восьмом часу вечера, один из солдат передал Чарльзу, что Леншерр желает его видеть. Англичанин пытался справиться с волнением, отбросить все эмоции и максимально четко изложить проблему. Когда он зашел в кабинет коменданта, тот сидел в кресле около стола, докуривая сигарету.

– Вот и вы, Чарльз, – прищурился Эрик, выпустив дым из легких, – мы можем продолжить нашу беседу. О чем вы хотели поговорить утром?

– Во-первых, я хотел поблагодарить вас, герр комендант, – начал Ксавьер, решил, что эти слова пусть немного, но расположат Леншерра к нему.

– За то, что в очередной раз я спас вашу жизнь, да-да, мистер Ксавьер, – довольно усмехнулся немец.

“Вот самолюбивый ублюдок”, – досадливо подумал врач, видя, что его план не очень-то успешно воплощается в жизнь.

– А во-вторых?

– Простите? – Чарльз, занятый тем, что мысленно поносил Леншерра всеми известными ему ругательствами, потерял нить разговора.

– Вы сказали «во-первых», а во-вторых? – судя по всему, комендант все же был в крайне благосклонном расположении духа.

– Да, видите ли, герр комендант, у меня есть одна… просьба.

– Я весь в нетерпении. – Вскинул брови Эрик, выражая вежливую заинтересованность.

Ехидство проскользнуло в его широкой улыбке, которую он считал не иначе как дружелюбной.

– Понимаете, в вашем лагере серьезно заболел ребенок, и я… мне необходимо ваше позволение, чтобы осмотреть его.

Леншерр весело усмехнулся и пораженно покачал головой:

– То есть, вы хотите, чтобы я позволил вам осмотреть ребенка, поставить диагноз, воспользоваться всеми необходимыми лекарствами и, судя по всему, на время поселить его здесь? – и дождавшись утвердительного кивка, рассмеялся, – Чарльз, вы забавный.

Ксавьер упрямо сжал зубы и даже не думал отступать:

– Мы вас не побеспокоим, герр комендант, просто разрешите мне вылечить ребенка.

– А если он заразит меня, об этом вы подумали, мистер Ксавьер? – Эрик с удовольствием смотрел, как на лице Чарльза отражалась внутренняя борьба. Немец был расслаблен и крайне доволен сложившейся ситуацией, ему было любопытно, что он получит в итоге, в то время, как в голове Чарльза вихрем носились мысли и он панически быстро пытался найти решение.

– Я же ваш личный врач, – наконец произнес англичанин слегка обиженно, – с вами ничего не случится.

Эрику надоело бродить вокруг да около, поэтому он спросил открыто:

– Если вы получите мое разрешение, то что за это получу я?

– Что вы хотите?

– А что вы можете, мистер Ксавьер? – парировал Леншерр, расплываясь в довольном оскале. Поднялся со своего места, неторопливо обошел собеседника, и замер чуть позади.

Чарльз чувствовал себя неуютно, потеряв немца из поля зрения. Леншерр кружил вокруг него, как акула, которая дразнит свою жертву, но не торопится нападать.

– Мы хотим одного и того же, Чарльз, – Ксавьер вздрогнул, услышав на ухо хриплый шепот, и ощутив теплое дыхание на шее, – вы точно так же, как и я, хотите иметь власть над людьми, распоряжаться их жизнями.

– Ты больной психопат! – Ксавьер резко обернулся и с ненавистью выплюнул эти слова в лицо Леншерра. – Я лишь хочу спасти этих людей, помочь им выжить, а ты убиваешь их, отстреливаешь, как скот!

Он было замахнулся, но Эрик ловко перехватил его руку, больно сжал, будто тисками. Смотрел звериным взглядом, на дне зрачков плескалось злое веселье и голод.

– Сейчас ты пойдешь к этому ребенку; если понадобится, то перенесешь его в дом, возьмешь все лекарства, которые будут необходимы. Я позволяю, Чарльз, – Леншерр с наслаждением произнес последнюю фразу, неотрывно продолжая следить за лицом Ксавьера. – А после вернешься сюда, и мы посмотрим, что ты можешьсделать для меня.

Отпустил запястье англичанина и медленно отошел к креслу. Чарльз попятился к двери и, пока комендант не передумал, бросился вон из дома.

У малышки обнаружился тот же недуг, который совсем недавно скосил Чарльза. Хотя в условиях постоянного переохлаждения, крайне скудного питания и практически полного отсутствия гигиены это было неудивительно. Пока Чарльз проводил осмотр, пока переносил ребенка в дом, и устраивал ее в комнате на первом этаже, ему некогда было думать о словах Леншерра. Но как только жар немного спал, и девочка забылась тревожным сном, а Чарльз позволил себе немного расслабиться, в голове сразу же всплыли события минувшего вечера. Ксавьер не хотел думать о том, как он должен будет расплачиваться с Леншерром за то, что тот разрешил помочь ребенку, но зная коменданта, Чарльз был уверен, что немец будет не спеша, с наслаждением измываться над ним, душу наизнанку вывернет.

Чарльз не боялся физической боли, он ее много повидал, и здесь – на территории Леншерра, и до лагеря тоже. Поэтому относительно спокойно смирился с мыслью, что ему, возможно, придется вынести побои и пытки. На мгновение замер перед дверью кабинета, собрался с мыслями и постучал. Дождался разрешения войти, плотно прикрыл за собой дверь и только тогда взглянул на хозяина кабинета, который сидел все в том же кресле.

– Я пришел, герр комендант, – произнес Ксавьер, хмуро глядя в лицо начальника.

– Ты, кажется, забыл меня поблагодарить, Чарльз, – Леншерр же не удосужился оторвать взгляд от стакана, который держал в руке.

– Вы правы, герр комендант, – смиренно согласился англичанин. – Спасибо вам за то, что позволили помочь.

– Не очень-то ты искренен, не так ли, Чарльз? – немец все же перестает гипнотизировать янтарную жидкость и смотрит на врача. – Где же твоя благодарность? Я ведь могу и передумать. Или пойти прямо сейчас и быстро прекратить мучения бедного дитя.

– Вы будете шантажировать меня здоровьем ребенка? – с плохо скрываемой яростью спрашивает Ксавьер.

– Если ты не будешь послушным и не будешь беспрекословно делать все, что я пожелаю.

– У меня нет выбора, герр комендант, – опустив глаза, произносит Ксавьер.

– Однако ты все равно пытаешься сопротивляться, – неодобрительно качает головой Леншерр, – а мне нужно повиновение. Подойди, Чарльз.

***

– Он избил его? – с волнением кусает губы девушка и с тревогой смотрит на старика.

Тот вдруг насмешливо фыркает и глядит в ответ снисходительно:

– Поколачивал, естественно, но если вы о том, что произошло дальше в данном конкретном случае… нет, не избил, но Чарльзу, определенно, было больно. И, к сожалению, не только физически. Он был очень гордым, понимаете? Гордым и сильным, и смелость тоже присутствовала, но при всем при этом он был… несколько наивным что ли, как бы это странно не звучало. Доктор много повидал за годы войны, еще до того, как попал в лагерь, но все равно присутствовала в его взглядах некоторая наивность и невинность. Леншерр видел это и хотел растоптать, извратить все светлое, человеческое, что осталось в Чарльзе. Забрать себе и его тело, и душу. Должно быть, это прозвучало пошло, пусть так, но это правда.

***

Эрик был жадным. Порывисто, безжалостно, по-животному дико брал Ксавьера, не думая о нем ни секунды. Чарльз сжимался, дрожал мелко, костенел всем телом и лишь рвано, вымученно выдыхал в подушку. Леншерр тоже был тихим, безмолвным любовником. Кончал, едва слышно шипя сквозь зубы, откатывался на свою половину кровати и закуривал. Давал небольшую передышку не только себе, но и Ксавьеру, который пытался справиться с дикой болью в раскуроченной заднице, в облапанных до синяков боках. А потом все начиналось сначала.

Если первое время Ксавьер пытался сопротивляться и как-то бороться, то теперь отупел от постоянной боли и насилия, которые сломили его быстрее, чем он мог подумать. Залазил на кровать и бездумно, по привычке становился в коленно-локтевую позу или ложился на спину, и слепо пялился в потолок, пока Леншерр трахал его. Сначала, дорвавшись до тела Чарльза, комендант не придавал этому значения, концентрируясь на ярких, пьянящих ощущениях, но позже его начала злить такая безмолвная покорность Ксавьера. Он так хотел получить ее, увидеть Чарльза на коленях перед собой, а теперь приходил в бешенство, видя, как послушно англичанин делает все, что Эрику заблагорассудится. Немцу стало настолько не хватать того непокорного, упрямого взгляда и ехидных, бунтарских речей, что во время секса он отвешивал Чарльзу размашистые пощечины, от которых у того голова моталась из стороны в сторону, разбивал губы или душил его до хрипов, чтобы увидеть на лице пленника хоть какие-нибудь эмоции. Чарльз не отзывался.

Он заплакал только один раз.

Леншерр сидел на кровати, а между его широко расставленных ног на коленях стоял Чарльз, захлебываясь слюной и давясь членом, который Эрик грубо толкал ему в глотку. Ксавьер попытался отстраниться, чтобы вздохнуть, но немец больно дернул его за волосы, притянул ближе, заставив принять до конца. Чарльз захрипел задушено, а Леншерр, чувствуя, как горло спазматически сжимается, кончил, крупно содрогнувшись всем телом. Отпустил волосы Ксавьера, и тот отстранился, закашлявшись. Принялся нервно, торопливо утирать рот от слюны, спермы и крови, которая сочилась из уголка губ. Брезгливо взглянул на ладонь и обтер ее о штанину.

Хотел уже было встать, но тут Леншерр подался вперед. Чарльз опасливо взглянул на него исподлобья, а Эрик вдруг провел самыми подушечками пальцев по щеке англичанина; мягко прошелся по скуле, очертил подбородок и на мгновение замер, прежде чем коснуться запекшихся губ. Леншерр никогда не целовал его, вообще старался не прикасаться к лицу, не считая моментов в постели, а тут такое. Чарльз не знал, как реагировать, остолбенел, даже дышать перестал, а Эрик вглядывался в его лицо и напуганные глаза, хотел разглядеть что-то. Вздохнул прерывисто, мотнул головой, прогоняя наваждение, и убрал руку.

– Ложись на кровать, Чарльз.

Они разделись, сидя друг к другу спиной, каждый на своей половине кровати, как супруги, прожившие много лет вместе. Чарльз аккуратно лег на спину, дожидаясь, пока Эрик повесит штаны и рубашку на спинку стула. Все это повторялось столько раз, что Чарльз счет потерял ночам, проведенным в этой спальне, но все равно вздрогнул, когда кровать скрипнула под тяжестью второго тела. Леншерр лег на него, накрывая тяжелым, сильным телом, но вместо того, чтобы как обычно коленом требовательно раздвинуть ноги англичанина, замешкался на секунду, а после поцеловал в щеку. У Чарльза глаза полезли на лоб, он изумленно посмотрел на Леншерра и по лицу увидел, что тот чувствует себя неловко, и удивлен не меньше самого англичанина.

– Что вы делаете? – почему-то шепотом спросил врач.

Комендант неопределенно пожал плечами:

– Целую тебя? – и снова дотронулся сухими, плотно сжатыми губами до кожи. Осторожно проложил дорожку из поцелуев и остановился у самых губ, помедлил и накрыл рот Ксавьера.

Чарльз все это время лежал ни жив, ни мертв, он не знал такого Леншерра, не знал, что ожидать от него, а неизвестность пугала. Эрик тем временем все настойчивее и глубже целовал Ксавьера, прихватывал острыми зубами нижнюю губу, посасывал ее, вылизывал. Оторвался от припухшего рта:

– Оближи, – поднес два пальца, видимо забываясь и грубовато проникая в рот Чарльза

Англичанин, борясь с комком в горле, торопливо прошелся языком по пальцам, с испугом следя за каждым движением Леншерра. Тот вытащил пальцы, и приставил их к входу, аккуратно проник внутрь, начал размеренно двигать. Сам тем временем стал целовать шею Чарльза, перешел на ключицы и грудь. Вскинул голову, посмотрел на англичанина безумным, невидящим взглядом и выдохнул:

– Обними меня. – И снова уткнулся ему в шею.

Чарльз, чувствуя подступающие слезы, поднял руки, которые словно были закованы в кандалы, и положил их на плечи Леншерру.

– Не делайте этого, – задыхаясь, жалобно прошептал Чарльз, – не надо, пожалуйста.

Но Эрик не слушал; он не бил Чарльза, не душил, не растрахивал без подготовки, но эта мимолетная нежность и тихая ласка были для Ксавьера хуже привычной грубости и насилия. Леншерр по-прежнему был жаден лишь до собственного удовольствия. Вытащил пальцы, медленно вставил член и начал двигаться внутри, продолжая покрывать лицо Ксавьера рваными поцелуями.

– Скажи, что тебе хорошо со мной, – сбивая дыхание, прохрипел Эрик, – скажи, что любишь меня. Скажи!

– Я… я люблю тебя. Люблю. – Рыдая, послушно повторял Чарльз, леденея от отвращения и презрения к самому себе. Эрик продолжал судорожно двигаться, жадно, по-звериному слизывая соленые дорожки, бегущие по щекам Ксавьера.

После той ночи поведение Леншерра изменилось. На то время, пока он работал с бумагами или занимался делами партии, Эрик разрешал Чарльзу пересекать ограждение и проводить время с другими заключенными, помогать им, лечить, делать все, о чем так мечтал Чарльз. Запретил надсмотрщикам трогать Ксавьера и мешать ему передвигаться по территории лагеря. А вечерами, когда Леншерр читал газеты или книги, или просто сидел у камина, погружаясь в раздумья, он усаживал Чарльза рядом с собой, изредка поглаживая его руку или волосы.

Англичанин не верил коменданту. Не понимал, чем вызвана такая перемена в поведении и настроении, поэтому постоянно был начеку, весь обратился в напряженный, оголенный нерв. Заставлял себя смиренно сидеть рядом, терпеть прикосновения, но вместе с тем и набирался сил.

А потом попытался бежать. Воспользовавшись тем, что ему более-менее свободно позволено перемещаться по территории лагеря и контактировать с узниками, а надсмотрщики практически не обращают на него никакого внимания, он подговорил еще четверых заключенных на побег. Спустя время, заново обдумывая провальный план, Чарльз понимал, сколько недочетов в нем было, но тогда им казалось, что шансы на успех довольно велики.

Их поймали практически сразу, они не успели убежать и на километр от лагеря. По ним не стреляли, как потом выяснилось по той причине, что Эрик приказал не делать этого, узнав, что среди беглецов находится и его личный врач. Солдаты догнали их на машинах, окружили, но Чарльз успел ранить хирургическим скальпелем двоих, пока его обезоружили и скрутили. После вернули на территорию лагеря, отвели в дом коменданта и заперли в его кабинете, оставив дожидаться Леншерра.

Чарльз не был напуган, он был зол. Он так хотел вырваться из этой клетки, вернуть себе свободу, но все его мечты и планы срубили на корню. Ксавьер метался по кабинету, а когда услышал звук поворачивающегося ключа в замке, схватил со стола пепельницу и метнул в Эрика, который, впрочем, ожидал чего-то подобного и ловко увернулся от тяжелого предмета, летящего ему в голову. Прикрыл за собой дверь, и молча прошел в кабинет, остановившись напротив неудачливого беглеца. Эрик, в свою очередь, не был рассержен, он был скорее обескуражен случившимся, а еще огорчен.

– Тебе что, плохо со мной, Чарльз? Чего тебе не хватает? – произнес он, наконец, серьезно глядя на Ксавьера.

Взбешенный англичанин не выдерживает и кидается на него с кулаками. Не ожидавший такого, Эрик под весом чужого тела летит на пол. Чарльз бьет не глядя, куда придется. Они катаются по полу, сшибая стулья и небольшой столик, с которого на пол летят бутылки с алкоголем, разбиваясь и наполняя комнату терпким запахом. В конце концов, Чарльзу удается оседлать бедра Эрика, он бьет его по лицу, разбивая губу. Леншерр не бьет в ответ, только прикрывается и старается перехватить руки Ксавьера, зная, что тот скоро выдохнется, устанет. Чарльз и правда останавливается, но только для того, чтобы выхватить Вальтер из кобуры, которую Эрик никогда не снимает.

Тяжесть оружия непривычно оттягивает руку, англичанин тяжело дышит и пистолет ходит ходуном в трясущихся руках, когда он наставляет его на лоб Леншерра. Немец под ним замирает и вскидывает руки, показывая, что безоружен.

– Ну, чего ты ждешь, Чарльз? Давай, жми на курок.

Ксавьер сверлит Эрика яростным, горящим взглядом, держит его еще какое-то время на прицеле, но уже знает, что не выстрелит, не решится. Знает это и Эрик, поэтому так спокойно и смиренно лежит под Чарльзом, позволяя тому показать характер, потешить себя пустыми надеждами.

Чарльз отбрасывает от себя пистолет, вскакивает на ноги, напоследок пнув Эрика по икре, и, по-прежнему взвинченный, отворачивается к окну. Леншерр переворачивается на живот, поднимается следом и стряхивает с кителя осколки стекла. Опускается устало в кресло и закуривает, сверлит взглядом затылок своего врача. Тот не выдерживает, разворачивается и цедит сквозь сжатые зубы:

– Что?!

– Ты так и не ответил, – комендант напротив спокоен и сдержан. Чарльз подсознательно отмечает, что это не показное, Эрик и правда не злится. И это приводит англичанина в смятение. – Тебе плохо со мной?

– Конечно! Конечно, мне плохо! – орет Ксавьер, отпуская себя и позволяя накопившемуся гневу и обиде вырваться наружу. – Ты держишь меня тут насильно! Меня и всех этих людей! Ты мучаешь меня, издеваешься надо мной! И я не понимаю, чего ты добиваешься всем этим: этими посиделками по вечерам, поцелуями и прикосновениями! Для чего эта напускная нежность и забота?! Для чего, Эрик? Что ты задумал?

Чарльз замолкает, поджимает губы и отводит взгляд, которым все это время метал молнии в Леншерра. Эрик недоуменно спрашивает:

– С чего ты взял, что я что-то задумал?

– Действительно, чего это я?! – издевательски тянет Ксавьер, всплеснув руками, – то ты насилуешь меня, рвешь мне зад каждую ночь, а то вдруг зацеловываешь и ласкаешь всего, как я должен к этому относиться?

– Я просто думал, что тебе так будет хорошо. Если я буду нежным, – торопливо добавляет Леншерр, видя, как вытягивается лицо англичанина.

– Ты не умеешь быть нежным, Леншерр. Ты по-прежнему думаешь только о собственном удовольствии, а не о том, хорошо мне или нет. Так мне не хорошо, так мне не нравится, – бормочет под нос последние слова Чарльз, складывая руки на груди, закрываясь от Эрика.

Тот сидит молча какое-то время, обдумывая все сказанное Чарльзом в сердцах, поднимается и подходит к притихшему англичанину. Спрашивает мирно:

– А как нравится?

Леншерр с оттяжкой трахает скулящего Ксавьера. Тот пытается сдержать стоны и крики, сжимается вокруг Эрика. Леншерр кладет ладони на ягодицы Чарльза, раздвигает их и смотрит, как его член входит в натертую, покрасневшую дырку. Замедляет движения, выходит из тугой, горячей, влажной, восхитительной задницы и трется членом о промежность Ксавьера. Прижимается близко-близко, наклоняется и нежно целует лопатки своего пленника. Тот охает от такой неожиданной ласки, вздрагивает и замирает. Эрик проводит членом по сжатому входу, медленно вставляет наполовину и вдруг останавливается.

– Тебе не нравится, Чарльз? Наверное, мне и правда лучше перестать. Я же мучаю тебя, – у самого Леншерра дрожат руки, ему хочется вытрахать все упрямство из англичанина, чтобы тот стал покорным, послушным, льнул к Эрику, но он сдерживает себя, потому что хочет видеть, что Чарльзу может быть хорошо с ним, что Чарльзу нравится, что он – Эрик – действительно может причинять не только боль.

– Скажи мне остановиться, Чарльз. Только скажи и я остановлюсь.

Ксавьер оборачивается через плечо: расширенные зрачки практически полностью закрыли собой небесную синеву глаз, волосы прилипли ко лбу, покрытому испариной, а из уголка лихорадочно-алых губ по подбородку тянется ниточка слюны. Он смотрит на Леншерра мутными глазами, дышит прерывисто, поверхностно, а потом вдруг опускается грудью на постель, стискивает простынь в кулаки, прогибается в пояснице, и начинает неловко, неумело насаживаться на член Эрика.

– Э-э-эрик, – тянет хрипло, от чего у Леншерра волосы на загривке встают дыбом. – Пожалуйста, Эрик. – Чарльз отпускает себя: стонет в голос, торопится урвать хоть каплю удовольствия и нежности, пока представился момент.

Леншерр замирает на секунду, смотрит жадно на такого – нового – Чарльза, хочет запомнить эти мгновения, насытиться ими. А уже через секунду понимает, что сам толкается бедрами навстречу, чтобы быть еще ближе к Ксавьеру. Эрик может и рад бы еще помучить, помедлить, но он оказывается абсолютно беспомощным перед таким Чарльзом. Перед Чарльзом, который ластится к нему, прогибается и извивается под сухими, горячими ладонями, оглаживающими бока. Леншерр понимает, что не продержится долго, поэтому обхватывает напряженный член бедного подвывающего англичанина и начинает быстро дрочить. Кончая, Чарльз лишь сипит и крупно содрогается всем телом. Эрик прижимается губами к его взмокшему загривку и хрипло стонет, ждет, пока дрожь утихнет и аккуратно вынимает опадающий член из растраханной дырки. Проскальзывает пальцами внутрь, на что Чарльз только слабо стонет, смотрит, как сперма вытекает, капает на мошонку Ксавьера, и, напоследок поцеловав острую лопатку, откатывается в сторону.

Чарльз беспокойно спит по ночам: вертится с боку на бок, мечется по постели, сбрасывает подушку на пол, тычет острыми локтями и коленями Эрику прямо под ребра. Просыпается с тяжело гудящей головой и гулко бьющимся сердцем. Лежит, вглядываясь в темноту, ждет, пока дыхание выровняется, и сердце прекратит частить, как заполошное.

– Чего ты? – раздается тихо справа.

Ксавьер поворачивает голову и видит, как в темноте едва заметно поблескивают глаза Эрика. Тот лежит на боку, подложив ладонь под щеку, и пристально смотрит в ответ.

– Кошмары. – Чарльз неопределенно пожимает плечами и тоже переворачивается набок, лицом к коменданту.

Они лежат в тишине, которую периодически нарушают порывы ветра, стучащие в окно. Доктору кажется, что у него внутри столь же страшно и гулко воет что-то неизбежное, неотвратимое, то, что он не может ни принять, ни осознать толком. Он прерывисто выдыхает и шепчет в темноту:

– Даже лиц не разглядеть. Они просто проскальзывают мельком, а у меня не получается их удержать, различить. Все сливается в одно и носится по кругу… Не знаю, что это. Я вот все хотел спросить, Эрик… – Чарльз кусает губы и не может выдавить ни звука, но Леншерр понимает его без слов.

– Мучают ли меня кошмары? Снятся ли мне люди, которых я убил? Нет, Чарльз.

– Как ты будешь платить за все, что сделано?

– Эту войну развязал не я, и отвечать за нее не мне. Я просто выполняю свою работу, Чарльз. Делаю то, что должен. Это все.

– Я имел в виду…

– Я понял. И я не верю, что предстану перед Высшим Судом, и буду нести ответ за все грехи, которым предавался здесь – на земле. Только живые выносят друг другу приговоры, мертвые не в силах что-то сделать. Не нужно бояться мертвых, только живых.

– Я хочу верить, что нас ждет какое-то место, где мы обретем покой, и будем прощены за все, даже за самое-самое страшное, за самое подлое, бесчеловечное. Хотя знаешь… пусть лучше где-нибудь будет такое место для тех, кто правда страдал, кто жил достойно и заслуживает успокоения. А для нас только ад, Эрик. И я хочу, чтобы там мы изо дня в день видели, как причиняли людям боль, душевную или физическую. Видели их слезы и чувствовали то же, что чувствовали они в минуты самых страшных страданий и унижений. И чтобы мы переживали все это снова и снова, без конца, и может тогда бы у нас заболела душа, заплакала, ожила наконец.

Шепот Чарльза сходит на нет, и слова повисают между ними, насквозь пропитанные горечью и виной, и болью.

– Разве твой бог не милостив? Я думал, что он прощает всех.

– Раньше я верил в это, а теперь нет, и даже не знаю, смогу ли поверить снова.

– Вера либо есть, либо ее нет, Чарльз. В любом случае, придет время и все выяснится, к чему сейчас гадать?

Леншерр оглаживает лицо Ксавьера, касается скорбно поджатых губ. Прижимается сухими горячими губами ко лбу, а после шепчет, не отрываясь от Чарльза:

– Но если вдруг окажется, что нас и правда ждут только два пути – Ад и Рай – я возьму на себя все твои прегрешения, чтобы ты нашел покой. Спи, Чарльз.

Ксавьер утыкается Леншерру в грудь, натягивает одеяло до самого подбородка и по-прежнему чувствует, как что-то титаническое, неподъемное и необъятное тянет в груди и не дает свободно вздохнуть.

***

– Так они все же любили друг друга? – с надеждой спрашивает девушка.

– И жили долго и счастливо, – фыркает собеседник. – Сейчас, хотите вы того или нет, но вы романтизируете образ Эрика Леншерра. Думаете, что великая любовь в образе замученного английского врача снизошла на него, обратила из чудовища обратно в человека, так ведь?

В ответ на неуверенный кивок, по губам старика пробегает злая усмешка, а в глазах мелькает разочарование:

– Я говорил и буду говорить, что такие люди, как Леншерр не умеют любить, – произносит упрямо, – поставить уничтожение людей на поток, но рядом с одним человеком перестать быть нелюдем? Бред. Избрав такой стиль поведения с Чарльзом, он наконец-то понял, о чем говорил Ксавьер: теперь власть Леншерра стала абсолютной! Он мог приласкать, поманить к себе, как собачку, а когда заблагорассудится – наказать той же рукой, которой минуту назад утешал и оберегал. Неужели вы не понимаете?

Журналистка только было собирается ответить, как дверь в кабинет открывается, и входит еще один мужчина, толкая перед собой столик на колесиках, на котором позвякивает чайный сервиз.

– Извините, что отвлекаю, – он останавливается около стола, подходит к девушке, протягивая морщинистую руку, усыпанную веснушками, – Джеймс МакЭвой. А ваше имя, милая?

– Рейвен. Очень приятно, сэр. – Она смущенно улыбается, глядя в яркие голубые глаза. – Я журналистка из местной газеты, беру интервью у мистера Фассбендера.

– Да-да, Майкл предупреждал меня, вот только совсем вылетело из головы. Старость! – он досадливо качает головой и тяжко вздыхает, но тут же весело подмигивает девушке.

Улыбчивый, располагающий к себе МакЭвой нравится ей куда больше грубоватого, порывистого Фассбендера. Джеймс тем временем разливает дымящийся чай по чашкам:

– Прошу вас, дорогая, – протягивает изящный фарфор Рейвен, – чай заварен по особому семейному рецепту, достался мне от прабабушки.

– Спасибо большое, сэр.

– Майкл, – осторожно передает дымящийся чай хозяину кабинета, который впервые за весь вечер выглядит расслабленным. Тот принимает чашку и благодарит легким кивком головы.

И Рейвен успевает увидеть, как по его губам пробегает пусть мимолетная, но теплая улыбка, которая смягчает пронзительный взгляд и резкие черты лица. Наконец, Джеймс устраивается в соседнем кресле, с аристократичным видом отпивает глоток, смакует напиток, довольно прищуривается и обращает лучезарный взгляд на гостью:

– И что интересного вам успел поведать мистер Фассбендер? Если это та хвалебная ода о том, что в годы далекой молодости он был чудо как хорош в водолазках, то вы попусту потратили свое время.

– Мистер МакЭвой мой старый, временами не такой уж добрый, но все же друг, – старательно изображая недовольство, произносит Фассбендер. – Я рассказывал уважаемой мисс Рейвен историю об Эрике Леншерре.

– О! И на чем же вы остановились? – во взгляде виден искренний интерес, но Рейвен чудится, что перед этим в нем мелькнуло удивление.

– Как раз подошли к декабрю 1944 года, когда и произошла развязка всей истории. Так я продолжу?

И дождавшись согласных кивков, начал:

– А, в общем-то, декабрь 1944 и стал началом конца. Красная армия еще летом, насколько мне известно, наконец-то перешла в наступление, оттесняя гитлеровскую армию со своих территорий. И продвигаясь достаточно быстрыми, стремительными рывками в сторону Берлина, освобождала оккупированные страны Европы. Ну, а в лагерь, комендантом которого был Леншерр, советские войска вошли в середине декабря. Правда, до этого довольно большая партия евреев была отправлена в крематории Освенцима; около тысячи человек, если память меня не подводит. В итоге, советские солдаты освободили более полутора тысяч заключенных. Потом, в январе 1945 был освобожден и сам Освенцим, все три лагеря, но там, конечно, неисчисляемые жертвы. До сих пор точно не известно, сколько людей были сожжены в печах и умерщвлены в газовых камерах, потому что точный учет никто не вел. Вот, собственно, и все. Думаю, дальнейшие события 1945 года вам хорошо известны.

– Но что случилось с Эриком? А Чарльз? Он был среди тех заключенных, которые не дождались помощи, или ему удалось выжить?

Фассбендер снова потянулся за сигаретой, задумчиво пожевал фильтр и, казалось, сам был не до конца уверен в том, что говорит:

– Леншерр бежал. Его, как представителя одного из высших чинов, безусловно, ждала казнь. Не исчезни он, то закончил бы, как Рудольф Хёсс – комендант Освенцима. Правда, казнен он был только в 1947, но все же. Или как Амон Гёт – комендант концентрационного лагеря в Плашуве, которого казнили в 1946, тоже через повешенье, как и Хёсса. А что касается Чарльза… кто знает? Может, Леншерру надоело разыгрывать из себя добродетель, и он кинул англичанина обратно за колючую проволоку, и тот отправился первым же поездом в Освенцим. А может, в нем наоборот – хоть на мгновение – проснулся человек и он поступил по совести: отвел Ксавьера в лес и выстрелил в затылок, чтобы избавить его от мучений. Кто знает.

***

– Чарльз! Чарльз, вставай! Просыпайся!

Ксавьера грубо трясут за плечо. Он недовольно бурчит, потому что день выдался тяжелым, врач еле добрел до кровати и уснул, как только его голова коснулась подушки.

– Эрик? – англичанин полностью просыпается и видит, что Леншерр, который еще ранним утром уехал в Краков, мечется по комнате, потом подлетает к шкафу, достает винтовку и начинает судорожно ее заряжать.

– Эрик, что происходит?

Комендант, кажется, не слышит вопроса: возится с оружием, но, в конце концов, не выдерживает и раздраженно отбрасывает его в сторону, обессиленно опускается на постель рядом со встревоженным Ксавьером.

– К утру тут будут советские войска, Чарльз. У нас больше нет времени.

Англичанина будто бьют обухом по голове, он разрывается на две части: на одной стороне весов радость, облегчение и вновь возрождающаяся надежда – за ними придут, освободят и все это безумие прекратится, а с другой – страх. Что теперь будет с Эриком? Какое наказание он понесет?

– Что ты собираешься делать? – он встревоженно смотрит на Леншерра, который напряженно что-то обдумывает.

– Дан приказ зачистить лагерь. Сделать все возможное за эти несколько часов.

– Но Эрик… это же безумие! Там больше тысячи человек! – у Чарльза волосы встают дыбом при мысли о том, сколько еще человек погибнут здесь, сколько еще не доживут до освобождения, не дождутся помощи. – Как ты вообще себе это представляешь?!

– Огонь все уничтожит, – тихо произносит немец, не глядя на Ксавьера. – Мы с солдатами будем стоять по периметру на случай, если кому-то удастся бежать. Будем стрелять. Отсюда никто не уйдет. Все должны остаться здесь, Чарльз.

Он решительно встает, делает несколько шагов в сторону валяющейся на полу винтовки, но вдруг хватает вещи англичанина, начинает бросать их на кровать и говорит рублеными, резкими фразами:

– Одевайся. Я помогу тебе добраться до выхода. Уходи, пока мы будем работать тут. Спрячься в лесу, дождись утра, вернешься, когда придут русские. Тебе ничего не сделают. Скажешь им, что… не знаю… что тебе удалось сбежать, вырваться.

– Ты вообще слышишь себя? – Чарльз абсолютно обескуражен и напуган. Он должен спасти всех этих людей. И Эрика спасти тоже. Удержать от того, что он намеревается сделать, уберечь. – Работать? Эрик, одумайся! Ты собираешься убить больше тысячи заключенных: детей, женщин, мужчин. Остановись же, наконец, хватит!

– Время закончилось, Чарльз! Наше время закончилось, пойми это! Нужно отбросить все эмоции и чувства, и довести свою работу до конца! – Леншерр зло чертыхается, мечется по комнате, как загнанный в клетку зверь.

– Дай себе шанс, Эрик. Дай себе шанс остаться человеком. Дай шанс всем этим людям, которые так хотят жить, которые заслуживают остаться в живых. Я прошу тебя об этом, умоляю тебя.

– Я не могу, Чарльз. Не могу сделать это даже ради тебя. Не в этот раз.

– Дай нам шанс, – твердо произносит Ксавьер, глядя Леншерру в глаза. – Останься сейчас со мной, потому что я никуда не уйду, ты знаешь.

Немец замирает посреди комнаты, повернувшись к англичанину спиной, низко опустив голову. Чарльз напряженно ждет, понимая, что у Эрика совсем немного времени, чтобы принять самое важное решение в жизни. И когда тот, наконец, оборачивается и поднимает покрасневшие глаза, Ксавьер выдыхает:

– Я соберу все необходимые вещи.

***

Мужчина неторопливо докурил в звенящей тишине. Затушил сигарету в пепельнице, практически доверху заполненную окурками, поднял взгляд на сидящих напротив людей, и неожиданно грустно усмехнулся:

– Вы разочарованы, мисс Рейвен? У Джеймса я не спрашиваю, он не единожды слышал эту историю, которая с каждым новым разом становится все более слащавой и менее правдоподобной. Возраст, знаете ли, накладывает свой отпечаток и на восприятие некоторых событий.

– Майкл всегда был очень строг и требователен к людям, к себе в первую очередь, – мягко произносит Джеймс, возвращая пустую чашку на столик. – Боюсь, мы не знаем всей картины случившегося и можем только гадать, что же произошло с Чарльзом Ксавьером, и как сложилась дальнейшая жизнь Эрика Леншерра. Вы можете не согласиться с моими дальнейшими словами – мой друг, в свою очередь, лишь презрительно фыркнет, я знаю – но я очень хочу верить, что пусть только для одного-единственного человека, но Эрик Леншерр тоже становился человеком. Я думаю, что он любил Чарльза Ксавьера как умел. Да, по-своему странно и, наверное, на взгляд большинства людей, совершенно неправильно и нелепо, но чужая душа – потемки, так ведь? Они оба истосковались по любви. Возможно, коменданту нужен был тот, у кого в сердце нашлось бы достаточно милосердия, чтобы понять и принять его таким, какой он есть. И последовать за ним, несмотря ни на что. – МакЭвой по-отечески улыбается притихшей девушке, переводит взгляд на Майкла, который будто очнувшись от воспоминаний, вновь принимает неприступный вид и вправду презрительно фыркает. Скорее потому, что Джеймс ждет этого.

– Спасибо вам, – еле слышно произносит Рейвен, – спасибо, что поделились этой историей. Я пойду, уже поздно.

– Я вас провожу, – Фассбендер поднимается со своего места, и направляется к двери.

– Было очень приятно с вами познакомиться. Успехов вам, мисс Рейвен. Надеюсь, в скором времени мы сможем насладиться вашей, без сомнения, потрясающей статьей. – Джеймс поднимается следом, снова протягивает девушке руку. Та с чувством пожимает ее и отпускает с сожалением, лишаясь чужого тепла.

Она идет к двери, у которой терпеливо дожидается мистер Фассбендер, слышит, как за спиной Джеймс возится с чайным сервизом. Оборачивается у самого выхода, чтобы поблагодарить за чай и еще раз попрощаться, и замирает, глядя на то, как пожилой мужчина достает из кармана брюк старые, потускневшие от времени серебряные часы на цепочке, крышка которых украшена витиеватыми вензелями. Джеймс бросает взгляд на циферблат и ахает:

– Подумать только, уже десятый час! Дорогая, может подвезти вас, как вы пойдете по такой темноте?

– Нет-нет, мистер МакЭвой, благодарю, я доберусь самостоятельно, не беспокойтесь. – Девушка кивает напоследок и выскальзывает из комнаты.

В прихожей наматывает шарф на шею, накидывает пальто и надевает шапку со смешной заплаткой в виде волчонка.

– Надеюсь, у вас все получится, мисс Рейвен. Удачи, – произносит Фассбендер на прощание.

– Еще раз большое вам спасибо. До свидания. – Рейвен берется за ручку двери, но понимает, что не может уйти, не задав последний вопрос. Оборачивается, пытаясь справиться с волнением, смотрит на мужчину, и по его чуть заметной, немного ехидной улыбке и насмешливому взгляду понимает, что он ждал этого.

– Почему Майкл и Джеймс? – задыхаясь от едва сдерживаемых эмоций, выпаливает она.

– Среди католиков Архангел Михаил считается покровителем таких стран, как Германия и Англия, да и в целом, согласно Новому Завету, является покровителем немецкого государства. Определенно, тщеславие – мой любимый грех. Некоторые вещи не меняются со временем, знаете ли, – Фассбендер широко усмехается. – А Джеймс… “Следующий по пятам”.

Рейвен отходит от дома по запорошенной снегом дорожке, уже за забором оглядывается и в окне видит высокий размытый силуэт. Рядом появляется еще одна фигура – пониже примерно на пол головы.

Они стоят рядом, плечом к плечу, провожая ее взглядом. Рейвен неуверенно машет рукой на прощание, и ей машут в ответ. Девушка разворачивается и торопливо, не оглядываясь, идет по аллее в сторону остановки, а снежные хлопья все кружат в свете тусклых фонарей. Она прижимает блокнот к груди и незаметно утирает вдруг навернувшиеся на глаза слезы.