Цикл "Итан Гейдж" Компиляция. Книги 1-5 [Уильям Дитрих] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Уильям Дитрих «Пирамиды Наполеона»

Посвящается моей дочери Лизе

Что есть Бог?

Он есть длина, ширина, высота и глубина.

Св. Бернар Клервоский


Ссылки на увеличенные иллюстрации:

http://oldmaglib.com/book/d/Dietrich_William__Napoleons_Pyramids(Ethan_Gage-1)_pic01.jpg http://oldmaglib.com/book/d/Dietrich_William__Napoleons_Pyramids(Ethan_Gage-1)_pic02.jpg

Глава 1

Этот выигрыш в карты породил столько проблем, что единственным спасением казалось добровольно присоединиться к безумной военной экспедиции. Я выиграл безделушку и едва не расстался с жизнью — в общем, получил хороший урок. Азартные игры — порочное занятие.

Однако потребность в них, мог бы я возразить, так же приятна и естественна, как потребность дышать. Разве с самого нашего рождения судьба не разыгрывает нас в кости, забрасывая одних в крестьянский двор, а других в королевские дворцы? Но в кильватере Французской революции ставки резко повысились, и благодаря новоявленным амбициозным законодателям, правящим как временные диктаторы, невезучий король Луи потерял голову. В период террора призрак гильотины придавал реальной жизни оттенок случайности. Позднее, после смерти Робеспьера, все словно сошли с ума от радости, легкомысленные парочки прямо на кладбище при церкви Святого Сульпиция осваивали новомодный танец, пришедший из Германии, так называемый Waltz. Нынче, четырьмя годами позже, страна уже погрязла в войнах и пороках, а народ жаждал удовольствий. Тусклые и мрачные одежды сменились яркими расцветками новых платьев и мундиров, былая скромность уступила место decolletage,[1] и в разграбленных особняках открылись интеллектуальные салоны и очаровательные гостиные. Если знатное происхождение по-прежнему считается преступлением, то революционное богатство уже создает новую аристократию. Самозваная клика «великолепных женщин» шествовала по Парижу, прославляя собственную «вызывающую роскошь на фоне общественной нищеты». На балах высмеивали гильотину, и дамы носили на шеях алые ленты. В городе насчитывалось около четырех тысяч игорных домов, причем одни были настолько незатейливы, что клиенты приносили с собой складные стулья, а другие — настолько шикарны, что hors d’oeuvre[2] разносили на ритуальных блюдах и уборные находились не в уличных «укромных уголках», а в самих заведениях. Мои американские корреспонденты сочли все эти нововведения равно скандальными. Кости и карты летали над столами: «крепе», «тридцать одно очко», «фараон», «бириби». Пока войска околачивались на границах, Франция погибала от переизбытка бумажных денег и жуткой дороговизны, а заброшенные сады Версаля зарастали сорняками. Поэтому рискнуть сыграть в «chemin de fer»,[3] поставив на кон немного деньжат, казалось не менее естественным и глупым, чем сама жизнь. Мог ли я знать, что эта игра сведет меня с Бонапартом?

Будь я склонен к суеверию, то сразу подметил бы, что вечер 13 апреля 1798 года выпал на пятницу. Однако в революционный Париж пришла весна, а значит, по новому календарю Директории на дворе стоял двадцать четвертый день месяца жерминаля,[4] Шестого года, и очередной выходной ожидался не послезавтра, а только через шесть дней.

Бывала ли хоть одна реформа более бесполезной? Новое правительство высокомерно отвергло христианскую семидневную неделю, удлинив последнюю до декады. Переделке подвергся церковный календарь, его заменили единообразными двенадцатью месяцами, по тридцать дней в каждом, взяв за основу летоисчисление Древнего Египта. В суровые дни 1793 года даже Библии разодрали по листочкам, делая из них пыжи для ружей, и заодно уж гильотинировали и саму библейскую неделю, предпочтя разделить месяц ровно на три декады, а началом года считать день осеннего равноденствия. Хотя, разумеется, пришлось добавить к такому году пять или шесть дополнительных праздничных дней, для согласования идеальной революционной системы с солнечной. Не удовлетворившись таким единообразием календаря, правительство ввело новую метрическую систему мер и весов. Внесли даже предложение для новой временной единицы, в соответствии с которой сутки состояли из ста тысяч секунд. Игры ума! А в результате все мы — даже я, доморощенный ученый, исследователь электричества, частный предприниматель, меткий стрелок и демократический идеалист — начали скучать по воскресеньям. Рациональный замысел нового календаря, разработанный умниками, совершенно не учитывал человеческих традиций, чувств и природы, тем самым предвосхищая гибель революции. Неужели я сделался пророком? Честно говоря, пока я вовсе не пытался подвергать серьезной критике популярность тех или иных нововведений. Мне еще предстояло научиться этому у Наполеона.

Нет, мои думы сосредоточились на вычислении карточного расклада. Будь у меня другой характер, я сбежал бы из душных салонов и наслаждался щебетом первых весенних ласточек, нежностью розовых бутонов и молодой листвы, возможно даже, не отказался бы от созерцания юных девиц в саду Тюльири или, на худой конец, шлюх в Булонском лесу. Но меня манили карточные столы Парижа, этого великолепного и грязного города, где дивные ароматы перемешались со зловонием, а великолепные памятники старины — с убожеством трущоб. Моя весна проходила при свечах, и ее бутоны распускались на груди куртизанок с таким рискованно глубоким декольте, что их соблазнительно вздымающиеся двойняшки в любой момент могли вырваться на свободу, а вращался я в обществе новой, демократически настроенной формации политиков и военных, сменившей аристократию и недавно разбогатевших лавочников: все мы величали себя исключительно гражданами. Я, Итан Гейдж, стал салонным представителем новейшей американской демократии. Кое-какого статуса я удостоился благодаря тому, что одно время слыл учеником и воспитанником ныне покойного, но по-прежнему высокочтимого великого просветителя Бенджамина Франклина. Благодаря ему я приобрел достаточно знаний об электрических силах, для того чтобы развлекать салонное общество проворачиванием цилиндра и перенесением полученного трением заряда на руки милашек, так что их кавалеры в буквальном смысле испытывали потрясение от поцелуев. Кое-какую славу принесла мне также демонстрация точности американской длинноствольной винтовки: я легко пробивал шесть дырок в оловянной тарелке с двухсот шагов, а с пятидесяти шагов мне однажды удалось срезать плюмаж со шляпы скептически настроенного генерала. Кое-какой доход приносили мне не слишком упорные старания наладить торговые отношения между терзаемой войнами Францией и моей собственной новорожденной и нейтральной страной, что являлось чертовски трудной задачей из-за революционной привычки захвата американских кораблей. Не считая развлечений, скрашивающих повседневное бытие, мне, пожалуй, недоставало некой серьезной или возвышенной цели: я принадлежал к числу тех легко плывущих по течению холостяков, которые упорно ждут начала настоящей жизни. Недоставало мне также и денежных средств для обеспечения себе приличного существования в терзаемом инфляцией Париже. Вот я и стремился увеличить их в карточных играх, уповая на удачу.

Хозяйкой нашего игорного дома была нарочито таинственная мадам де Либерте, одна из тех предприимчивых красивых и тщеславных особ, которых порождает революционная анархия, пробуждая в них блестящие умственные способности и неукротимую жажду деятельности. Никто и не предполагал, что женщины могут быть столь честолюбивы, умны и обворожительны. Командуя нами, как старший сержант, она тем не менее по новомодному капризу выбирала для классических платьев столь прозрачную материю, что зоркий глаз мог разглядеть под ней темный треугольник, указывающий на храм Венеры. Соски выглядывали из лифа ее наряда, словно солдаты из укрытия, причем эта парочка была специально подрумянена, дабы мы не упустили из виду их дерзость. Иные дамочки и вовсе ходили с обнаженными грудями, свисающими, как спелые фрукты. Так что же удивительного в том, что я рискнул вернуться в Париж? Кто не стремится в столицу, где столько виноделов и булочников, что они с лихвой могли бы обеспечить своей изысканной продукцией еще пару таких же городов? Для привлечения женского внимания некоторые важничающие павлины щеголяли в столь пышных шейных платках, что они практически закрывали их подбородок, носили сюртуки с раздвоенными хвостами, доходившими сзади до колен, а также изящные, словно лапки котенка, туфли и золотые, поблескивающие в ушах кольца.

— Вашу красоту затмевает только ваш ум, — сообщил нашей мадам один захмелевший клиент, торговец произведениями искусства по имени Пьер Каннар, после того как она отказала ему в очередной рюмке бренди.

Это было наказанием за то, что он залил недавно приобретенный ею восточный ковер. Хозяйка выложила за него разоренным роялистам кругленькую сумму, стремясь привнести в свое заведение неповторимый оттенок потертости, который свидетельствовал о скупости родовитых богачей.

— Комплиментами, месье, ковер не отчистишь.

Каннар прижал руку к сердцу.

— Увы, ваш ум затмевается лишь вашей неприступностью, неприступность — непреклонностью, а непреклонность — вашим бессердечием. Лишить меня бренди! Ваша женская черствость может вынудить меня покупать выпивку у мужчин!

Она презрительно фыркнула.

— Вы говорите, как наш новоявленный военный герой.

— Вы намекаете на молодого генерала Бонапарта?

— Наглый корсиканец. Когда блистательная Жермена де Сталь спросила этого выскочку, какие женщины ему больше нравятся, Бонапарт ответил: «Лучшие домохозяйки».

Собравшиеся рассмеялись.

— Ну еще бы! — воскликнул Каннар. — Он ведь жил на патриархальной Корсике, а там женщины знают свое место!

— Тогда она поставила вопрос по-другому, спросив, какая женщина более всего привлечет его своими женскими прелестями. И этот наглец ответил: «Та, которая нарожает больше всего детей».

Мы расхохотались, но в нашем смехе сквозила смутная тревога. Действительно, какова же роль прекрасного пола в революционном обществе? Женщины обрели равные с мужчинами права, они имели даже право на развод, но недавно ставший знаменитым Наполеон, как и множество реакционеров, несомненно, предпочел бы вернуть былые порядки. Какова же в таком случае теперь роль мужчины? Какой рациональный подход могут иметь сексуальные и романтические отношения, главные увлечения французов? И что будет делать наука с любовью, равенство — с амбициями, а свобода — с завоеваниями? Еще лет шесть нам предстояло осознавать себя в новой жизни.

Апартаменты мадам де Либерте находились на втором этаже, над шляпным ателье; она обставила их в кредит и открыла свое заведение так поспешно, что к ароматам одеколона и табака еще примешивался запах обойного клея. На уютных кушетках обнимались влюбленные парочки. Бархатные драпировки располагали к чувственному восприятию. Новомодное фортепиано, сменившее дряхлый аристократический клавесин, услаждало слух симфонической и патриотической музыкой. Сюда заглядывали все: авантюристы, жулики, куртизанки, отпущенные в увольнение офицеры, завзятые сплетники, писатели и новые чинуши, кичившиеся своим высокопоставленным положением, а также осведомители, искательницы богатых мужей и разорившиеся наследники. К игровому столу тянуло и политика, чуть больше полугода назад вышедшего из тюрьмы, и полковника, потерявшего руку в ходе революционного завоевания Бельгии, порой к ним подсаживался виноторговец, разбогатевший благодаря поставкам в рестораны, открытые шеф-поварами, которые потеряли своих аристократических хозяев, или капитан из итальянской армии Бонапарта, растративший свои трофеи так же быстро, как завоевал их.

К ним же любил подсаживаться и я. Как раз перед Французской революцией я три года отслужил секретарем Франклина в Париже, после чего вернулся в Америку, задумав организовать предприятие по торговле мехами. На пике террора я получал кое-какой доход, служа в качестве торгового агента в Лондоне и Нью-Йорке, а сейчас вновь прибыл в Париж, надеясь, что мой беглый французский поможет мне заключить договоры с Директорией на поставку древесины, пеньки и табака. В военное время всегда есть шанс разбогатеть. Я также надеялся завоевать известное положение как специалист в области «электричества» — новое экзотическое слово — и как верный последователь Франклина в стремлении приобщиться к тайнам масонства. Он намекал, что они могут иметь практическое применение. В сущности, ходили слухи, что сами Соединенные Штаты были основаны масонами с некой секретной и пока не известной никому целью и что сама наша нация призвана исполнить некую важную духовную миссию. Увы, восхождение по иерархической лестнице масонской ложи требовало слишком много утомительных усилий. Английская блокада препятствовала осуществлению моих торговых планов. Революции не удалось изменить лишь численность и даже прирост неумолимой французской бюрократии: можно было с легкостью добиться аудиенции, но не представлялось возможным получить ответ на выдвинутое предложение. Учитывая вышесказанное, между деловыми встречами у меня обнаруживалась масса свободного времени для иных занятий, таких как азартные игры.

Это был весьма приятный способ вечернего и ночного времяпрепровождения. Вина подавались сносные, сыры радовали даже гурманов, и в отблесках пламени свечей лица всех мужчин выглядели жуликоватыми, а все женщины казались красавицами.

Неприятности в ту чертову пятницу начались у меня не из-за проигрыша, а как раз из-за выигрыша. К этому моменту революционные assignats и mandats[5] стали просто бумажным мусором, а звонкая монета считалась редкостью. Поэтому моя прибыль состояла не столько из золотых и серебряных франков, сколько из рубинового перстня, документа на право владения одним заброшенным поместьем в Бордо, куда я не собирался наведываться, пока не препоручу кому-то разгрузку судов, и деревянных фишек, суливших мне приобретение закусок, вина или благосклонности женщин. По зеленому сукну стола ко мне приплыла даже парочка запрещенных золотых луидоров. Видя мое небывалое везение, полковник обвинил меня в отсутствии его второй руки, виноторговец посетовал, что не успел напоить меня в стельку, а политик поинтересовался, не заключил ли я договор с дьяволом.

— Я просто считаю карты по-английски, — попытался отшутиться я.

Но это была плохая шутка, поскольку поговаривали, что после триумфального возвращения из Северной Италии Бонапарт прикидывает возможности вторжения в Англию. Расположившись лагерем где-то в Бретани, он мок под дождем, от всей души желая Британскому военному флоту исчезнуть с лица земли.

Капитан, углубившись в грустные думы, попыхивал трубкой, и его мысли выдавало сильно побагровевшее лицо. Оно напомнило мне историю о гильотинировании Шарлотты Корде; по слухам, ее лицо покраснело от отвращения, когда палач бросил ее голову перед толпой зевак. Сейчас как раз велись научные дискуссии насчет точного момента смерти, и доктор Ксавье Биша забирал обезглавленные тела и пытался оживить их с помощью электричества, проводя опыты, подобные тем, что итальянец Гальвани проделывал с препарированными лягушками.

Капитану захотелось удвоить ставку, но опустевший кошелек разочаровал его.

— Этот американец выиграл все мои деньги!

Я был раздающим на сей раз, и он пристально взглянул на меня.

— Месье, ссудите немного денег доблестному солдату.

Я не был настроен финансировать ставки игрока, обрадованного полученными картами.

— Осмотрительному банкиру нужны гарантии.

— Может, вас устроит моя лошадь?

— В Париже она мне ни к чему.

— А мои пистолеты или сабля?

— Бросьте шутки, я не желаю способствовать вашему бесчестью.

Он вновь угрюмо уставился в свои карты. И вдруг он вспомнил, что в его распоряжении есть еще одна привлекательная для всех вещица.

— Тогда купите мой медальон!

— Что-что?

Он вытащил на свет божий большую и увесистую безделушку, доселе скрывавшуюся у него под рубашкой. В руках он держал золотой диск на цепочке, прорезанный непонятными рисунками из черточек и отверстий и с двумя длинными подвесками, напоминавшими стрелки. Эта грубая поделка выглядела так, точно вышла из-под боевого молота божественного Тора.

— Я разжился им в Италии. Поглядите, какой увесистый и древний! Отдавший его мне тюремщик говорил, что он принадлежал самой Клеопатре!

— А он что, был знаком с этой дамой? — поинтересовался я.

— Ему сообщил об этом граф Калиостро!

Это пробудило мой интерес.

— Калиостро?

Этого знаменитого целителя, алхимика и богохульника одно время с радостью принимали при европейских дворах, а потом суд инквизиции заключил его в папскую крепость Сан-Лео, где он и умер, сойдя с ума, в 1795 году. Как раз в прошлом году революционные войска захватили эту крепость. Лет десять назад сей авантюрист был замешан в знаменитом скандале с «ожерельем королевы», который, в сущности, ускорил революцию, выявив жадность и глупость монархии. Мария Антуанетта с презрением отнеслась к Калиостро, назвав его колдуном и шарлатаном.

— Граф предложил его тюремщику в качестве подкупа за свою свободу, — продолжил капитан. — А тюремщик просто присвоил его, и дело с концом, но, когда мы захватили крепость, ему пришлось отдать этот медальон мне. Говорят, он обладает каким-то могуществом, а его происхождение затеряно в веках. Я продам его вам за… — он окинул жадным взглядом мой выигрыш, — за тысячу серебряных франков.

— Капитан, вы шутите. Конечно, безделушка интересная, но…

— Его сделали в Египте, как сказал мне тюремщик! И он имеет священную силу!

— В Египте, вы сказали? — произнес кто-то с вкрадчивостью большой хищной кошки и изысканно-вялым интересом.

Подняв глаза, я увидел графа Алессандро Силано, аристократа франко-итальянского происхождения, который потерял во время революции все состояние и, судя по слухам, пытался теперь сколотить новое, ловко примазавшись к демократам и тайно участвуя в дипломатических интригах. Прошел слушок и о том, что Силано способствовал недавнему возвышению самого Талейрана, занявшего пост министра иностранных дел. Он также претендовал на роль исследователя древних тайн, следуя примеру Калиостро, Кольмера или Сен-Жермена. Кое-кто приватно сообщал, что его восстановление в правительственных кругах связано с черной магией. Он выгодно пользовался слухами о своих чудесных способностях, блефуя в карты и заявляя, что его везение обеспечивается магией. Однако проигрывал он так же часто, как и выигрывал, поэтому никто не знал, стоит ли принимать его болтовню всерьез.

— Именно так, граф, — сказал капитан. — Вы, как никто другой, сможете распознать его ценность.

— Вы позволите?

Он присел за наш стол с привычным ленивым изяществом, в его строгом меланхоличном лице с чувственными губами и темными, спрятавшимися под густыми бровями глазами сквозило что-то, сближающее его с Паном. Подобно знаменитому гипнотизеру Месмеру, он умел очаровывать женщин.

— Я имею в виду ваше положение в египетском масонстве.[6]

Силано кивнул.

— В свое время я учился в Египте. Капитан Беллэр, если не ошибаюсь?

— Вы знаете меня, месье?

— За вами закрепилась слава доблестного воина. Я внимательно следил за сводками из Италии. Если вы удостоите меня протекцией, то я с удовольствием присоединюсь к вашей игре.

Капитан выглядел польщенным.

— Ну конечно.

Силано присел, и вокруг нашего стола тут же собрались женщины, привлеченные его репутацией искусного любовника, дуэлянта, игрока и шпиона. По общему мнению, он, так же как оккультист Калиостро, остался преданным дискредитировавшему себя в Европе ордену Египетского масонства или тем масонским ложам, кои принимали в свои ряды не только мужчин, но и женщин. Их еретическое братство проводило разнообразные оккультистские ритуалы, и в узком кругу рассказывалось много непристойных историй об их ночных церемониях, обнаженных оргиях и ужасающих жертвоприношениях. Египет по-прежнему считался источником древней мудрости, и не раз уже мистики, совершившие туда таинственные паломничества, заявляли, что им открылись великие тайны. В результате в моду вошли памятники древности загадочной страны, почти закрытой для европейцев со времен арабского завоевания, длившегося уже более тысячелетия. Поговаривали, что Силано учился в Каире, до того как правящие мамелюки начали преследовать ученых и торговцев.

Тут наш капитан решил подогреть интерес Силано.

— Тот тюремщик поведал мне, что эти нижние стрелки могут указать путь к великому могуществу! Такой ученый человек, как вы, граф, способен понять, что все это значит.

— Или заплатить за бессмысленную безделушку. Позвольте-ка взглянуть.

Капитан снял медальон с шеи.

— Поглядите, какая странная вещица.

Силано взял медальон, выставив напоказ длинные, сильные пальцы фехтовальщика, и повертел его в руках, разглядывая с обеих сторон. Сам диск был немногим больше обычной церковной облатки.

— Клеопатра вряд ли стала бы носить столь грубое украшение.

Он поднес диск к свече, и лучи света прошли через его дырочки. Сам круг делился пополам вырезанным желобком.

— Откуда вы узнали, что он из Египта? Его мог сделать кто угодно: ассириец, ацтек, китаец и даже итальянец.

— Нет-нет, его изготовили тысячи лет тому назад! Это подтвердил мне один цыганский барон, глянув на него в крепости Сан-Лео, где как раз и умер Калиостро. Хотя некоторые считают, что он вовсе не умер, а перебрался в Индию, где в качестве гуру продолжает проповедовать свое учение.

— Цыганский барон, Клеопатра… — небрежно произнес Силано, медленно протягивая его обратно. — Месье, вам пора заняться сочинительством. Что ж, я готов купить у вас его за пару сотен серебряных франков.

— Пару сотен?!

Аристократ пожал плечами, не сводя нарочито пренебрежительного взгляда с диска.

Меня раззадорил интерес Силано.

— Капитан, вы, кажется, собирались продать его мне.

Капитан кивнул, надеясь, что теперь мы оба попались на крючок.

— Несомненно! Кстати, этот медальон, вероятно, принадлежал тому самому фараону, который держал в рабстве еврейский народ, освобожденный затем Моисеем.

— Ладно, я дам вам три сотни.

— А я готов заплатить пять, — бросил Силано.

Всем нам не терпится заполучить то, что хотят другие.

— Тогда я готов купить его за семь с половиной сотен, — заявил я.

Капитан следил за нами с напряженным вниманием.

— Семь с половиной плюс вот этот ассигнат достоинством в тысячу ливров, — прибавил я.

— То есть вы хотите прибавить к семи с половиной сотням нечто столь обесцененное инфляцией, что оно вполне сгодится ему для подтирки задницы, — парировал Силано. — А я, капитан, готов дать вам целую тысячу.

Запрошенную изначально цену перекрыли так быстро, что бывалого солдата взяло сомнение. Как и меня, его удивил интерес графа. Грубая поделка явно не стоила таких денег. У него возникло искушение быстренько спрятать ее обратно под рубашку.

— Вы уже предложили его мне за тысячу, — заявил я. — Как человек чести закончите сделку или бросайте игру. Я готов заплатить вам полную сумму и отыграть ее обратно за час.

Теперь уже я искушал его.

— Согласен, — гордо сказал он, точно офицер, защищающий честь полкового знамени. — Но с условием, что за несколько партий я смогу отыграть у вас медальон обратно.

Силано удрученно вздохнул, понимая, что такое affaire d’honneur.[7]

— По крайней мере хоть сдайте и мне карты.

Меня удивило, что он так легко сдался. Возможно, ему лишь хотелось помочь капитану набавить цену и уменьшить мой выигрыш. Или он надеялся, что сумеет выиграть медальон за столом.

Если так, то его ждало разочарование. Удача не изменила мне. Капитан перебрал карт на этой раздаче и затем проиграл еще три партии, слишком полагаясь на чистое везение и не следя за тем, какие карты уже вышли из игры.

— Проклятье, — в итоге мрачно проворчал он. — Вам сегодня дьявольски везет. Я проигрался в пух и прах, видно, придется снова отправляться на войну.

— Это избавит вас от неприятных мыслей.

Под хмурым взглядом проигравшегося вояки я надел на шею медальон и прошествовал к зеркалу, явив дамам свой выигрыш, словно приз, полученный на сельской ярмарке. Покрасовавшись немного, я решил для надежности спрятать медальон под рубашку.

Тут ко мне подошел Силано.

— Вы служили у Франклина, если не ошибаюсь?

— Да, я имел честь работать под его руководством.

— Тогда, думаю, вы оцените мою заинтересованность.

Я коллекционирую старинные вещицы. И по-прежнему готов купить у вас эту подвеску.

Увы, одна куртизанка с соблазнительным именем Минетта, или Киска, уже нашептала мне о том, как ей понравилась моя новая безделушка.

— Мне лестно ваше предложение, месье, но я намерен побеседовать о древней истории в покоях одной дамы.

Минетта уже пошла вперед, чтобы развести огонь в камине своей комнатки.

— Логичный подход. Однако я могу предложить вам услуги настоящего специалиста. У этой старинной вещицы на редкость интересная форма и загадочная резьба. Люди, изучавшие древнее искусство…

— Могли бы оценить, не слишком ли много я выложил за мое новое приобретение.

Он упорно наседал на меня.

— Месье, я настаиваю. Я готов заплатить вдвойне.

Мне не понравилась его настойчивость. И меня как американца выводил из себя его надменный вид. Кроме того, если Силано так сильно стремился заполучить этот медальон, очевидно, он стоит еще дороже.

— А позвольте и мне настоятельно попросить вас признать меня честным победителем. И прошу учесть, что заинтересовавшаяся медальоном дама также имеет интересные формы и способна провести отличную, на мой взгляд, оценку.

Не дожидаясь ответа, я поклонился и отошел в сторону.

Тогда ко мне пристал успевший надраться капитан.

— Неразумно вы поступили, отвергнув предложение Силано.

— По-моему, вы сами твердили нам о необычайной ценности этой вещицы, ссылаясь на цыганского барона и крепостного тюремщика.

Офицер зловеще усмехнулся.

— Они сообщили мне также, что на этом медальоне лежит проклятие.

Глава 2

Это была жалкая попытка словесного реванша. Поклонившись мадам, я покинул ее заведение и вышел на ночную улицу, окутанную туманной дымкой новой промышленной эры. На западе красное зарево сияло над быстро разросшимся фабричным предместьем Парижа, предшественником заводских комплексов грядущей эры машиностроения. У дверей слонялся какой-то фонарщик в надежде на ночной приработок, и я порадовался, что удача продолжает сопутствовать мне. Лицо его смутно вырисовывалось под накинутым на голову капюшоном, но я заметил, что для европейца он смугловат: наверное, марокканец, рассчитывающий получить незатейливую работенку, на которую только и могли рассчитывать приезжие. Отвесив мне легкий поклон, он произнес с арабским акцентом:

— У вас, месье, вид счастливого человека.

— И я собираюсь стать еще более счастливым. Я хочу, чтобы ты довел меня сначала до моего дома, а потом проводил в дом к одной даме.

— Два франка.

— Три, если тебе удастся уберечь меня от грязных луж.

Как же приятно чувствовать себя победителем!

Свет был необходим, поскольку усердия революционных переделок хватило на все, кроме чистки и ремонта булыжных мостовых. Водостоки засорились, половина уличных фонарей попросту не горели, а остальные еле светились. Усугубляло положение и то, что новое правительство переименовало множество улиц в честь прославившихся героев революции, и горожане постоянно путались в новых названиях. Поэтому мой провожатый освещал мне путь к дому, держа передо мной двумя руками закрепленный на палке фонарь. Сама палка, замечу, была украшена затейливой резьбой и обстругана внизу для удобства захвата, а фонарь висел на своеобразном крюке, вырезанном в форме змеиной головы. Рептилия держала в пасти дужку светильника. Мастерски сделанная вещь, наверняка ее изготовили на родине фонарщика.

Для начала я зашел в свою квартиру, чтобы спрятать основную часть выигрыша. Я понимал, что не стоит брать много денег к проститутке, и решил заодно припрятать и медальон, учитывая вызванный им интерес. Оставив фонарщика дожидаться снаружи, я слегка задержался в комнате, подыскивая надежное потайное место. А затем мы направились к Минетте по темным парижским улицам.

Париж, славившийся своим неизменным великолепием, был подобен достигшей известного возраста красотке, которую не стоит разглядывать слишком пристально. Величественные старые особняки были заколочены досками. Опустевший и закрытый дворец Тюильри мрачно смотрел на мир своими темными, словно незрячие глазницы, окнами. Полуразвалившиеся монастыри, запертые церкви и обшарпанная Бастилия, которую со времени ее штурма так и не удосужились привести в порядок. Эта революция, набив карманы генералов и политиков, насколько я мог судить, в целом для страны стала настоящей экономической катастрофой. Редкий француз осмеливался откровенно выражать недовольство, поскольку правительство весьма своеобразно отстаивало даже свои ошибки. Сам Бонапарт, будучи еще малоизвестным артиллерийским офицером, подавил однажды с помощью крупной картечи последний реакционный бунт, в результате чего получил очередное звание.

Мы прошли мимо развалин Бастилии. После разрушения этой тюрьмы в период террора были казнены двадцать пять тысяч человек — в десять раз больше, чем выпустили на свободу из ее камер, — а на смену ей обустроили пятьдесят семь новых тюрем. Без всякой иронии скажу, что отличительным признаком сей старой крепости служил, однако, своеобразный «фонтан возрождения»: когда это хитроумное изобретение работало, то живительные воды струились из грудей восседающей на троне Исиды. Вдалеке маячили шпили храма Разума, до недавнего времени называвшегося собором Парижской Богоматери, изначально построенного, по общему мнению, на месте романской базилики, которая была посвящена все той же египетской богине. Следовало ли мне воспринять все это как предостережение? Увы, мы редко замечаем то, что само бросается нам в глаза. Расплатившись с фонарщиком и войдя в дом, я не придал значения тому, что сопровождающий еще продолжал топтаться у входа.

Скрипучая, пропахшая мочой лестница привела меня в скромное жилище Минетты. Ее комната находилась на дешевом третьем этаже, прямо под чердачными мансардами, где обитали юные служанки и художническая братия. Расположение жилища свидетельствовало о том, что ремесло не приносило ей желаемых доходов, несомненно, она так же пострадала от революционных пертурбаций, как изготовители париков и позолотчики. В комнате Минетты горела одинокая свеча, отражающаяся в медном тазу, используемом для подмывания, а сама хозяйка облачилась в белую рубашку с зазывно развязанными верхними тесемками, словно приглашающими к более основательному исследованию. Она подлетела ко мне с поцелуем, источавшим лакрично-винный аромат.

— У тебя есть для меня подарочек?

Я сильнее прижал ее к моим панталонам.

— Разве ты не чувствуешь, что есть?

— Нет. — Она надула губки и положила руки мне на грудь. — Он должен быть вот здесь, у твоего сердца. — Она обследовала область моей груди, где еще недавно висел на золотой цепочке медальон с болтающимися подвесками. — Мне хотелось покрасоваться в нем перед тобой.

— И подвергнуть нас риску чрезмерного внимания со стороны балующихся ножичками грабителей? — Я вновь поцеловал ее. — Кроме того, небезопасно таскаться с такими выигрышами по ночному городу.

Для уверенности она пошарила у меня на груди.

— Я надеялась на большую храбрость.

— Мы можем сыграть на него. Если ты выиграешь, то я принесу его в следующий раз.

— Как сыграть? — проворковала она в привычной обольстительной манере.

— Проигравшим будет тот, кто первым вознесется на пик блаженства.

Ее волосы пощекотали мне шею.

— А какими средствами?

— Любыми, на твое усмотрение. — Я слегка отстранился и, поддерживая ее ногой, мягко опустил на кровать. — En garde.[8]

Я выиграл наше первое маленькое состязание и, по ее настоянию согласившись на переигровку, выиграл вторую и третью партию, доведя Минетту до страстных пронзительных воплей. По крайней мере, я думаю, что выигрыш остался за мной, хотя с женщинами никогда ничего нельзя сказать наверняка. Но этого оказалось достаточно для того, чтобы она продолжала крепко спать, когда я перед рассветом покинул ее, оставив на подушке серебряную монету. Напоследок я подкинул в камин полено, чтобы согреть комнату к пробуждению хозяйки.

Посеревшее небо отправило фонарщиков на боковую, но зато начал вылезать из кроватей весь рабочий Париж. На улицах затарахтели тележки мусорщиков. Ловкачи с досками взимали мзду за наведение временных мостиков через залитые сточными водами улицы. Водоносы тащили ведра к наиболее презентабельным домам. Сам я снимал квартирку на улице Сент-Антуан — в небогатом районе, который не пользовался, однако, сомнительной репутацией, и селился там в основном работающий люд из числа кустарей-ремесленников, краснодеревщиков, шляпных дел мастеров и слесарей, специализирующихся на изготовлении ключей и замков. Арендную плату сдерживали в приемлемых размерах не радующие обоняние ароматы, исходившие от пивоварен и красилен. А на них накладывался неизменный парижский запах дыма, хлеба и навоза.

Вполне удовлетворенный проведенной ночью, я поднялся к себе по темной лестнице, намереваясь проспать до полудня. Поэтому, отперев дверь и войдя в сумрачную комнату, решил на ощупь добраться до кровати, не озадачиваясь открыванием ставней или зажиганием свечей. Я сонно размышлял о том, не стоит ли мне заложить этот медальон — учитывая интерес Силано — и, выручив за него приличную сумму, перебраться в более комфортабельное жилье.

Но тут я почувствовал в комнате постороннее присутствие. Обернувшись, я разглядел в темноте чью-то темную фигуру.

— Кто здесь?

Среагировав на едва уловимое движение воздуха, я инстинктивно отклонился в сторону, и что-то, просвистев мимо уха, ударило меня по плечу. Удар был тупой, но весьма болезненный. Я опустился на колени.

— Какого дьявола?!

Удар дубинки оказался настолько сильным, что рука моя беспомощно повисла.

Тут кто-то толкнул меня, и я, неловко сопротивляясь, завалился на бок. Совершенно неожиданное нападение! Начав отчаянно брыкаться, я саданул кому-то по ноге и с удовольствием услышал последовавшее за этим завывание. Откатившись в сторону, я схватился за то, что попало под руку. Это оказалась мужская лодыжка, и я с силой рванул ее на себя. Незваный гость свалился на пол рядом со мной.

— Merde,[9] — взревел он.

Сцепившись с неизвестным противником, я попытался достать из ножен свою шпагу, но получил удар кулаком по лицу. Я ожидал какого-то выпада от моего соперника, однако его не последовало. Зато чья-то рука схватила меня за горло.

— А не успел ли он его сбагрить? — предположил другой голос.

Интересно, сколько же их там?

Под руку мне попалось плечо, и, нащупав воротник, я умудрился съездить кому-то по уху. Мой противник снова выругался. После очередного сильного удара его голова «поцеловалась» с полом. Беспорядочно молотя ногами, я с грохотом перевернул стул.

— Месье Гейдж! — донесся крик с нижнего этажа. — Что вы там делаете с моей мебелью?

Это кричала моя домовладелица, мадам Дюррел.

— На помощь! — крикнул я, вернее просипел, задохнувшись от боли. Потом перекатился на спину и, высвободив ножны на боку, начал вытаскивать шпагу. — Караул, грабят!

— Да помоги же мне, ради Христа! — заорал мой противник своему подельнику.

— Я пытаюсь попасть ему по голове. Мы же не можем убить его, пока не найдем…

Тут им, видимо, удалось оглушить меня, и все погрузилось во мрак.

* * *
Придя в себя, я с трудом осознал, что лежу, уткнувшись носом в пол. Склонившаяся надо мной мадам Дюррел обследовала меня, как покойника. Когда хозяйка перевернула меня и я открыл глаза, она в испуге отпрянула.

— Так это вы!

— Oui,[10] это я, — простонал я, ничего толком не соображая.

— Поглядите, какой бардак вы тут устроили! Странно, что вы еще живы, я уж думала, что вам конец.

Почему она кудахчет тут надо мной? Ее огненно-рыжая шевелюра, всегда вызывавшая у меня чувство тревоги, сейчас окутала мое лицо жестким облаком, подобным вырвавшимся из сломанных часов пружинам. Неужели опять пора платить за квартиру? Я постоянно путался в числах из-за введения нового календаря.

И тогда вдруг я вспомнил о нападении.

— Они сказали, что не собираются убивать меня.

— Как вы посмели пригласить сюда этих ужасных бандитов? Неужели вы считаете, что можете устраивать здесь, в Париже, такие же дикие оргии, как у себя в Америке? Вы заплатите мне за ремонт все до последнего су!

Я с трудом попытался приподняться.

— А разве что-то сломали?

— В комнате полный бардак, сломали даже мою шикарную кровать! А вы хоть представляете, сколько стоит в наши дни работа хорошего мастера?

Тут в моем помутненном сознании стали всплывать воспоминания о драке.

— Мадам, я пострадал еще больше вас.

Моя шпага исчезла вместе с грабителями. Может, и к лучшему, поскольку проку от нее особого не было, она скорее придавала мне геройский вид: я не привык пользоваться таким оружием, и оно в основном лишь досаждало мне, елозя на боку. Когда был выбор, я обычно полагался на длинноствольную винтовку или алгонкинский[11] томагавк. Этот топорик мне удалось освоить во время занятий меховым промыслом, научившись у индейцев и коммивояжеров использовать его в качестве оружия, ножа для снятия скальпов, молотка, колуна, бритвы и ножниц. Я не понимал, как европейцы умудряются обходиться без него.

— Когда я постучала в дверь, ваши приятели заявили, что, наигравшись с какой-то шлюхой, вы напились до умопомрачения! И пребывали в совершенно неуправляемом буйстве.

— Мадам Дюррел, это были воры, а не приятели.

Я окинул взглядом комнату. Через распахнутые ставни внутрь проникал яркий утренний свет, а мое жилье выглядело так, словно подверглось артиллерийскому обстрелу. Ящики комодов вывернуты, и все их содержимое раскидано по полу. Бельевой шкаф лежит на боку. Моя шикарная перина вспорота, и перья еще летают в воздухе. Книжный шкаф опрокинут, и вся маленькая библиотека разбросана. Из пустотелого томика ньютоновского трактата по оптике, подаренного мне когда-то Франклином — естественно, он не рассчитывал, что я буду читать эту ересь, — бесследно исчез мой крупный денежный выигрыш, а рубашка на мне распорота до пупка. Понятно, что ее разорвали не для того, чтобы полюбоваться моим торсом.

— Ко мне вторглись грабители.

— Грабители? Они заявили, что вы пригласили их в гости.

— Кто они?

— Какие-то солдаты, бандиты или бродяги… в плащах с капюшонами и грубых башмаках. Они твердили о каком-то карточном выигрыше, заверив меня, что вы сможете компенсировать ущерб.

— Мадам, меня едва не убили. Я пришел домой лишь под утро, на меня тут же набросились грабители и избили до потери сознания. Хотя непонятно, что у меня можно украсть.

Я глянул на обшивку стены и увидел, что она оторвана. Сохранилось ли спрятанное там ружье? Потом мой блуждающий взгляд переместился к ночному горшку, от которого, как прежде, исходила вонь. Отлично.

— Вот уж действительно непонятно, чего ради воры забрались к такому потрепанному скитальцу, как вы! — Хозяйка скептически глянула на меня. — Вы же американец. А всем известно, что у вашей братии сроду не водилось деньжат.

Я поднял табурет и тяжело опустился на него. Она была права. Любой соседский лавочник сообщил бы грабителям, что я задолжал всему кварталу. Должно быть, они прознали о моем выигрыше, включая медальон. До очередной игры я мог бы считаться богачом. Наверное, кто-то из завсегдатаев тайно проследил за мной, зная, что я вскоре отправлюсь к Минетте. Капитан или Силано? И я застал их тут, вернувшись под утро. Или они дожидались меня, не найдя желаемого. Но кто же знал о моих амурных планах? Во-первых, Минетта. Как-то чересчур пылко она встретила меня. Неужели вошла в сговор с какими-то мерзавцами? Подобные коварные приемы были в ходу у проституток.

— Мадам, я оплачу весь ремонт.

— Хотела бы я посмотреть, месье, есть ли у вас на него средства.

— И я тоже хотел бы, — сказал я, неуверенно вставая на ноги.

— Вы должны все рассказать в полиции!

— Я смогу больше им рассказать, переговорив сначала кое с кем.

— И с кем же?

— С одной молодой дамой, которая, похоже, и облапошила меня.

Мадам Дюррел презрительно усмехнулась, однако в ее глазах блеснуло странное сочувствие. К обманутому женщиной мужчине? Истинная француженка.

— Вы позволите мне, мадам, самому прибрать здесь, починить рубашку и привести себя в порядок? Вопреки вашим подозрениям, я весьма скромный молодой человек.

— Сейчас вам нужны припарки. И лучше не спешите спускать штаны где попало.

— Разумеется. Но я же все-таки мужчина.

— Ладно. — Она встала. — Так и знайте, что каждый франк за ремонт прибавится к вашей арендной плате, поэтому в ваших интересах вернуть все утраченное.

— Уж я постараюсь, будьте уверены.

Я решительно выпроводил ее и, закрыв дверь, быстро привел комнату в относительный порядок. Почему же они попросту не убили меня? Похоже, не нашли то, что искали. А вдруг они вернутся или любопытная мадам Дюррел решит сама тут прибраться? Сменив рубашку, я снял стенную панель возле раковины. Слава богу, мое пенсильванское длинноствольное ружье лежало там в целости и сохранности: очевидно, грабители побоялись, что оно будет слишком бросаться в глаза на парижских улицах, да и закладывать его не стоило, поскольку можно было легко установить, что оно принадлежало мне. В том же тайнике лежал и томагавк, и сейчас я привычно засунул его под сюртук за пояс на спине. А цел ли медальон? Я направился к ночному горшку.

Главный выигрыш я спрятал под собственными нечистотами. Выудив его из этого укромного местечка, я вымылся в тазу и выплеснул грязную воду из окна в тенистый сад.

Как и ожидалось, воры не сунулись только в отхожее место. Надев медальон на шею, яотправился на встречу с Минеттой.

Неудивительно, что она позволила мне победить в наших любовных состязаниях! Видно, рассчитывала заполучить медальон иным способом, подольше развлекая меня своими играми.

Возвращаясь к ней знакомым путем, я купил по дороге хлеба на те несколько монет, что еще бренчали у меня в кармане. Многолюдный поток бурлил на улицах полностью проснувшегося утреннего Парижа. Владельцы разнообразных заведений приветствовали меня с метлами и охапками дров, заманивали ароматами свежесваренного кофе, детскими вертушками и капканами для крыс. Стайки подростков лениво слонялись вокруг фонтанов, извлекая из воды монетки. Демонстративно продефилировала в школу группа детей в форме. Ломовые извозчики выгружали перед лавками тяжелые бочки. Из швейной мастерской вышел розовощекий лейтенант в великолепном гренадерском мундире.

А вот и ее дом. Я взлетел по лестнице, намереваясь допросить красотку, прежде чем она проснется и ускользнет от меня. Однако уже на подходе к ее лестничной площадке почувствовал неладное. Дом выглядел на редкость пустым. Дверь в комнату Минетты была слегка приоткрыта. Я окинул ее взглядом. Ручка свернута набок, задвижка сорвана. Когда я открыл дверь пошире, из комнаты выбежала кошка со странными розовыми усами.

Одно окно и каминные угли вполне сносно освещали комнату. Минетта по-прежнему оставаясь в кровати, но простыня была отброшена в сторону, а сама хозяйка лежала обнаженной со вспоротым животом. Такая рана убивала человека медленно, давая возможность помолиться или исповедаться. На полу возле кровати образовалась уже большая лужа крови, которую, видимо, и лакала кошка.

Что за странное, бессмысленное убийство?

Осмотревшись, я не обнаружил никаких следов ограбления. Окно не было закрыто на шпингалет. Я открыл створку и выглянул в грязный задний дворик. Ничего и никого.

Что же делать? Люди видели, как мы шептались с ней на кушетке в заведении мадам де Либерте, и все поняли, что я намеревался провести эту ночь у нее. А теперь вдруг ее убили, но почему? Она лежала с закатившимися глазами и открытым ртом.

Уже слыша громкий стук тяжелых башмаков по лестнице, я заметил кое-что важное. Кончик ее пальца был испачкан в крови, похоже, она написала что-то собственной кровью на сосновых досках. Я склонил голову.

Там вырисовывалась латинская буква «G», именно с нее начинается моя фамилия.

— Месье, — донесся чей-то голос с лестничной клетки, — вы арестованы.

Обернувшись, я увидел двух жандармов, представителей полиции, учрежденной революционным комитетом в 1791 году. За ними маячил человек, и уверенное выражение его лица явно показывало, что он только получил подтверждение своим подозрениям.

— Да, это он, — с арабским акцентом произнес смуглый парень.

Я узнал в нем моего вчерашнего фонарщика.

* * *
Если террор и закончился, то французское революционное правосудие все равно предпочитало сначала послать человека на гильотину, а уж потом проводить расследование. Лучше было вовсе не попадать в тюрьму. Оставив в покое бедняжку Минетту, я бросился к окну ее комнаты и, вспрыгнув на подоконник, выскочил на грязный двор. Несмотря на утомительную и долгую ночь, я не потерял резвости.

— Стой, убийца!

Раздался выстрел пистолета, и что-то больно обожгло мне ухо.

Я перепрыгнул через штакетник, вспугнув петуха, подбиравшегося к собачьей миске, и, найдя проход на соседнюю улицу, бросился наутек. Вслед мне неслись сумбурные крики, трудно сказать, чего в них было больше — ярости, недоумения или призывов к действию. К счастью, в Париже проживает шестьсот тысяч горожан, и вскоре я уже смешался с толпой под навесами Центрального рынка, где влажная приземленность перезимовавших яблок, рыжей моркови и блестящих угрей помогла мне успокоиться после жуткого шока, вызванного безжалостно вспоротым телом. Увидев фуражки двух жандармов, проходивших по сырному ряду, я свернул в другую сторону.

Да, на мою голову свалились серьезные неприятности, и самое ужасное заключалось в том, что я совершенно не понимал, кто их мне подстроил. Я мог догадаться, почему обчистили мою комнату, но не представлял, зачем убили несчастную шлюху — ведь мне казалось, что она была в сговоре с ворами. Так за что же ее убили? У нее не было ни моих денег, ни медальона. И что подразумевала Минетта, написав кровью первую букву моей фамилии? Все это не только озадачивало, но и пугало меня.

Понятно, что американец в Париже особенно уязвим. Хотя, конечно, именно с помощью французов мы добились нашей независимости. И так же бесспорно, что великий Франклин, прославившийся остроумием за годы дипломатической службы во Франции, в таком множестве изображался на открытках, миниатюрах и чашках, что даже король, в редком приступе королевского остроумия, приказал изобразить такой портрет в ночном горшке для одной из его пылких поклонниц. И, безусловно, благодаря моей связи с этим ученым и дипломатом я приобрел нескольких друзей среди влиятельных французов. Но отношения между нашими странами ухудшились из-за того, что Франция начала посягать на нейтральные торговые суда Соединенных Штатов. Американские политики, приветствовавшие идеализм Французской революции, с отвращением восприняли террор. Если я и мог быть чем-то полезен в Париже, то только помощью в достижении взаимопонимания между нашими народами.

Впервые я очутился в этом городе четырнадцать лет назад девятнадцатилетним юнцом, приплыв на торговом судне; отец отправил меня в это путешествие, желая избавить ветреного сына (и его состояние) от увлечения Анабеллой Газвик и претензий ее честолюбивых родителей. Никто не знал наверняка, действительно ли Анабелла ждала ребенка, но теоретически такое было вероятно. Правда, такая невеста не устраивала мою семью. Сходное затруднительное положение, как говорили, привело когда-то молодого Бена Франклина из Бостона в Филадельфию, и мой батюшка сделал ставку на то, что этот теперь уже пожилой политик с сочувствием отнесется к моим сложностям. Помогло также и то, что Джосая Гейдж дослужился до чина майора в Континентальной армии и, что еще более важно, числился масоном третьей степени. Франклина, давнего члена франкмасонской ложи Филадельфии, избрали в 1777 году в парижскую ложу «Девяти муз», а уже в следующем году он содействовал приобщению к их великолепному собранию самого Вольтера. Успев побывать по торговым делам в Квебеке, я научился сносно говорить по-французски и был достаточно образован (почти два года проторчал в Гарварде, и мне изрядно надоели заплесневелые древние классики, свойственная ученым эгоцентричность и склонность размышлять над вопросами, не имеющими ответов), чтобы мой отец в 1784 году решился предложить меня в качестве помощника американскому послу. По правде говоря, семидесятивосьмилетний Франклин на закате жизни не нуждался в моих наивных советах, но ему хотелось оказать услугу брату масону. Как только я прибыл в Париж, этот старый политик проникся ко мне необычайной симпатией, несмотря на явный недостаток во мне служебного рвения. Он познакомил меня как с франкмасонством, так и с электричеством.

— В электричестве есть та самая таинственная сила, что дает жизнь вселенной, — поведал мне Франклин. — А франкмасонство дает свод правил разумного поведения и образа мыслей, следуя которым можно исцелить мир от многих пороков.

Согласно его объяснениям, свободное масонство появилось в Англии в начале нашего, восемнадцатого столетия, но члены гильдии масонов — каменщиков — издавна бродили по Европе и строили великие соборы. Они называли себя свободными каменщиками, потому что их ремесло позволяло им находить любую желаемую работу и требовать за ее выполнение приличную плату — немаловажная особенность в феодальном мире. Однако корни масонства уходят во времена крестовых походов и рыцарей-храмовников, их орден образовался на Храмовой горе Иерусалима, а впоследствии из их среды выросли влиятельные европейские банкиры и военачальники. Средневековые храмовники приобрели такую власть, что французский король приказал уничтожить их братство, а его рыцарей сжечь на кострах. И именно те немногие, кому удалось выжить, говорят, заложили основы нашего масонского ордена. Как представители многих обществ, масоны были горды собой, сознавая былые преследования.

— Но и замученные до смерти храмовники являются потомками еще более раннего общества, — говорил Франклин. — Родословная масонства восходит к магам древнего мира, к тем каменщикам и плотникам, которые возводили храм Соломона.

Масонскими символическими знаками являются фартук и мастерок каменщика, поскольку это братство высоко ценит логическую точность архитектурных конструкций. Хотя вступление в общество требует веры в некое высшее бытие, новое мировоззрение никому не навязывается, и в сущности братьям даже запрещено обсуждать на собраниях лож религиозные или политические вопросы. Это своего рода философская организация разумных научных исследований, основанная вольнодумцами в противовес давней религиозной вражде между католиками и протестантами. Однако масоны также используют древние мистические обряды и таинственные математические принципы. Они придают особое значение моральной честности и благотворительности, не позволяя догмам и суевериям заразить их разумное учение религиозным консерватизмом. Привилегированность масонского ордена порождает множество завистливых и даже невероятных слухов.

— А почему бы всем людям не вступить в ряды масонов? — спросил я Франклина.

— Слишком много людей с радостью променяли бы разумный мир на удобные суеверия, если бы это успокоило их страх, помогло завоевать положение в обществе и возвеличило над другими братьями, — пояснил мне наш американский философ. — Люди боятся думать. И увы, Итан, честность обычно становится пленницей тщеславия, а здравый смысл легко затмевается алчностью.

Ценя увлечения моего наставника, сам я не добился заметных успехов в масонской ложе. Их церемонии утомляли меня, а масонские обряды казались непостижимыми и бесконечными. Там произносилось много скучных речей, требовалось запоминать нудные ритуалы, надеясь на смутные обещания неких милостей, достижимых только после восхождения по длинной лестнице масонской иерархии. Короче говоря, масонство требовало от меня больше усилий, чем я хотел бы на него потратить. И на следующий год я, с некоторым облегчением покинув Франклина, уехал обратно в Соединенные Штаты, а его рекомендательное письмо и мои знания французского языка привлекли ко мне внимание одного молодого нью-йоркского торговца мехами по имени Джон Джекоб Астор.[12] Поскольку мне посоветовали держаться подальше от семьи Газвиков — Анабелла, учитывая интересное положение, спешно вышла замуж за одного серебряных дел мастера, — я ухватился за предложение поработать с этим торговцем мехами в Канаде. Отправившись с французскими коммивояжерами на Великие озера, я научился стрелять из ружья и охотиться и поначалу даже подумывал связать свое будущее с великим Западом. Но чем дальше мы отходили от цивилизации, тем больше я скучал по ней, причем не по цивилизованной Америке, а именно по Европе. Салун стал спасением от бескрайней дикости. Бен говорил, что Новый Свет вел нас к постижению простой правды, а Старый Свет — к полузабытой древней мудрости, только и ждущей своего очередного открытия. Он всю свою жизнь разрывался между ними, так же как и я.

В общем, я спустился по Миссисипи до Нового Орлеана. Подобный миниатюрному Парижу, приправленному острой американской экзотикой и новыми пороками, он стоял на перекрестке дорог, куда стекались африканцы, креолы, мексиканцы и индейцы чероки, а также шлюхи, работорговцы, американские спекулянты земельными участками и миссионерские священники. Его бурная жизнь пробудила во мне жажду возвращения к городскому комфорту. И я отправился в новое плавание к французским сахарным островам,[13] сладость которых зиждилась на принудительном рабском труде, и впервые осознал настоящий ужас жизненной несправедливости и реальной слепоты построенного на ней общества. Мировоззрение людей отличается не только тем, как человек позволяет себе обходиться с другими людьми, но и тем, как упорно он порой оправдывает свою жестокость.

Оттуда я переправился на «сахарном» корабле в Гавр, где и услышал о штурме Бастилии. Как разительно отличались революционные идеалы от тех ужасов, что мне только что довелось увидеть! Однако нарастающий хаос вынудил меня на несколько лет покинуть Францию, и я зарабатывал себе средства к существованию, служа торговым посредником между Лондоном, Америкой и Испанией. Мои цели были туманными, намерения — неопределенными. Я жил как неприкаянный бродяга.

Наконец, когда террор пошел на убыль, я вернулся в Париж, надеясь ухватить за хвост птицу удачи в его беспорядочном и взбудораженном обществе. В отличие от моей родины во Франции бурлила утонченная интеллектуальная жизнь. Весь Париж казался своеобразной лейденской банкой,[14] батареей, накапливающей зажигательную электрическую мощь. Вдруг именно здесь вновь откроется утерянная древняя мудрость, столь вожделенная для Франклина? К тому же парижские женщины обладали значительно большим обаянием, чем Анабелла Газвик. Если я задержусь здесь, то фортуна, возможно, сама найдет меня.

Но сейчас такой шанс появился у полиции.

Что же делать? Помню, Франклин писал о том, что масонство «побуждало даже заклятых врагов бросаться на помощь друг другу в самые отдаленные районы и в самых разнообразных ситуациях». Я по-прежнему лишь иногда заглядывал на масонские собрания. Во Франции насчитывалось тридцать пять тысяч членов в шестистах ложах, и влияние этой организации было так велико, что ее обвиняли как в разжигании революции, так и в тайном сговоре по ее срыву. Вашингтон, Лафайет, Бэкон и Казанова — все они принадлежали к масонам. Так же как и Жозеф Гийотен,[15] изобретший гильотину для облегчения страданий висельников. В моей стране это братство представляло собой своеобразный патриотический пантеон государственных деятелей: Хэнкок, Джеймс Мэдисон, Монро, даже Джон Пол Джонс и героический Пол Ревир,[16] в связи с чем некоторые полагали, что масонство зародилось именно в недрах американского народа. Я нуждался в совете и собирался обратиться к знакомым мне масонам, а вернее, к одному конкретному масону, журналисту Антуану Тальма, который, питая своеобразный интерес к Америке, весьма дружески встречал меня во время моих далеко не регулярных появлений в ложе.

— Ваши краснокожие индейцы — потомки ныне исчезнувших древних цивилизаций, которые обрели душевное равновесие, способное спасти наш современный мир. — Тальма обожал строить теории. — Если нам удастся доказать, что они происходят от утерянного колена Израилева или от троянских беглецов, то мы откроем путь к гармоничному миру.

Очевидно, он имел в виду какое-то особое индейское племя, поскольку встречаемые мной замерзшие и голодные индейцы бывали жестокими так же часто, как и безмятежно спокойными, но мне никогда не удавалось умерить пыл его умозрительных построений.

Холостяк, не разделявший моего интереса к женскому полу, Антуан был писателем и памфлетистом; он снимал комнату в районе Сорбонны. Я нашел его не за письменным столом, а в одном из новых кафе, торгующих мороженым, около моста Сен-Мишель, где он потягивал лимонад, которому приписывал целительные силы. У Тальма вечно что-то побаливало, и он постоянно экспериментировал с разными очистительными средствами и диетами в попытках поправить ускользающее здоровье. Он принадлежал к числу тех редких французов, которые, как я знал, не брезговали американской картошкой, хотя большинство парижан считали ее годной лишь на корм свиньям. В то же время он вечно сетовал на свою неполноценную жизнь и говорил, что обязательно стал бы искателем приключений — каковым он, кстати, считал меня, — если бы не боялся простудиться. (Я отчасти преувеличил собственные приключения и втайне радовался его лестному мнению.) Этот простодушный на вид юноша с неизменно взъерошенными волосами, несмотря на то что недавно коротко подстригся в соответствии с новой республиканской модой и даже приоделся в малиновую куртку с серебряными пуговицами, сердечно, как всегда, приветствовал меня. На его бледном лице с большим открытым лбом горели распахнутые восторженные глаза.

Тактично одобрив его последнее целительное средство, я заказал, однако, более губительный кофейный напиток и выпечку. Пристрастие к этому черному вареву периодически осуждалось правительством ради сокрытия того факта, что из-за войны поставки кофе резко сократились.

— Ты заплатишь за меня? — спросил я Антуана. — Я влип в чертовски неприятную ситуацию.

Он взглянул на меня повнимательнее.

— О господи, ты что, вывалялся в канаве?

Я не успел побриться и выглядел потрепанным и грязным, с воспаленными от бессонной ночи глазами.

— Нет, я выиграл в карты.

На столе перед Тальма валялось с полдюжины не выигравших лотерейных билетов. В игре ему не хватало моего везения, но Директория, нуждавшаяся в финансовой поддержке, возлагала большие надежды на подобных ему неунывающих оптимистов. Многочисленные зеркала в позолоченных рамах, украшавшие зал кафе, бесконечно отражали мою небритую физиономию, и у меня возникло такое ощущение, будто я вдруг стал центром всеобщего внимания.

— Мне необходимо найти честного адвоката.

— О, это так же легко, как найти порядочного депутата, мясника-вегетарианца или девственную проститутку, — ответил Тальма. — Если бы ты попробовал лимонад, то он прояснил бы твои туманные мысли.

— Я не шучу. Убили одну женщину, с которой я встречался. Жандармы пытались арестовать меня за это преступление.

Он приподнял брови, очевидно подозревая, что я морочу ему голову. В очередной раз жизнь подкинула мне сюрприз, о котором он со своей склонной к подслушиванию и подглядыванию натурой мог только мечтать. Заодно он раздумывал, естественно, не сможет ли продать эту историю в журналы.

— Но откуда они пронюхали о ее смерти?

— Их привел один свидетель, нанятый мной фонарщик. Я ни от кого не скрывал, что собирался навестить ту красотку, об этом знал даже граф Силано.

— Силано! Кто же поверит этому каналье?

— К примеру, жандарм, чья пуля просвистела мимо моего уха, вот кто. Антуан, я ни в чем не виноват. Я подумал, что она вступила в сговор с грабителями, но, когда вернулся спросить ее об этом, она уже была мертва.

— Постой. При чем тут грабители?

— Я столкнулся с ними в своей комнате, они перевернули там все вверх дном и оглушили меня. Вчера вечером я выиграл в карты кучу денег и один странный медальон, но…

— Будь добр, давай помедленнее. — Он похлопал себя по карманам в поисках клочка бумаги. — Что за медальон?

Я вытащил диск.

— Тебе не стоит писать об этом, дружище.

— Скажешь тоже, не писать! Ты бы еще предложил мне не дышать!

— Это лишь усложнит мое положение. Ты должен спасти меня тайно.

Он вздохнул.

— Но я мог бы разоблачить преступников.

Я положил медальон на мраморный столик и, заслонив его собственным телом от других клиентов, подвинул к моему визави.

— Послушай, я выиграл эту вещицу у одного солдата, заявившего, что ее сделали в Древнем Египте. Силано сразу заинтересовался. Он отчаянно торговался и даже хотел перекупить медальон у меня, но я не согласился. Непонятно только, как из-за такой ерунды можно пойти на убийство.

Тальма, прищурившись, осмотрел диск с обеих сторон и поиграл с подвесками.

— А что означают эти знаки?

Я впервые пригляделся к ним повнимательнее. О желобке посередине диска, словно отмечающем его диаметр, я уже упоминал. Верхняя половина окружности была пробуравлена отверстиями, казалось бы, в случайном порядке. В нижней половине имелись три ряда зигзагообразных линий, похожих на детский рисунок горной цепи. А под ними какие-то черточки образовывали маленький треугольник.

— Понятия не имею. Но это явно топорная работа.

Тальма развел подвески в стороны, получив перевернутую букву «V».

— А что ты скажешь на это?

Тут пояснений не требовалось. Теперь они образовывали масонский символический знак циркуля. По тайной символике ордена такой циркуль часто изображался в паре с плотницким угольником. А сами подвески, разведенные до предела, описывали окружность, в три раза большую, чем размер этого диска. Может, это какой-то математический инструмент?

— Я ничего в этом не понимаю, — признался я.

— А вот Силано, сведущий в еретических египетских обрядах, сразу им заинтересовался. Значит, эта вещица имеет какое-то отношение к тайным знаниям нашего ордена.

Как уже говорилось, зарождение масонских атрибутов произошло в глубокой древности. К ним относились обычные приспособления типа деревянного молотка, мастерка каменщика или верстака, но имелись и более экзотичные, к примеру, человеческий череп, колонны, пирамиды, мечи и звезды. Все они были символичны и определяли некий порядок бытия, который, на мой взгляд, никак не отражал повседневную жизнь. На каждой ступени иерархической лестницы масону открывалось значение новых таинственных символов. Неужели и этот медальон являлся прообразом нашего братства? Мы не решились обсуждать это в кафе, поскольку члены ложи приносят клятву о соблюдении секретности, что, естественно, придает нашей символике особую притягательность для непосвященных. Нас обвиняли во всех видах магии и тайных заговоров, хотя в основном мы лишь разгуливали в белых фартуках. Как заявил один остряк: «Даже если их секрет состоит в том, что у них нет никаких секретов, то все равно они достигли многого, умудрившись сохранить это в тайне».

— Да, вероятно, его сделали очень давно, — заметил я, вновь надев свой выигрыш на шею. — Проигравший его капитан утверждал, что эта вещица появилась в Италии благодаря Клеопатре и Цезарю, а потом попала в руки Калиостро, но этот вояка, видно, не слишком-то ценил ее, раз решился проиграть.

— Калиостро? И он говорил, что его привезли из Египта? Тогда понятно, почему Силано так заинтересовался!

— Вчера мне показалось, что его интерес был напускным. Я подумал даже, что он просто пытается набить цену. Но сейчас…

Тальма задумчиво помолчал.

— Возможно, все это лишь случайные совпадения. Карточная игра и два преступления.

— Если бы знать…

Он постучал пальцами по столу.

— Однако они могут быть и взаимосвязаны. Твой фонарщик привел полицейских, рассчитывая, что, обнаружив ограбление, ты потеряешь осторожность и тебя можно будет легко обвинить в ужасном убийстве. Попробуем представить себе их логику. Они надеялись просто украсть медальон. Но его не оказалось в твоей комнате. У Минетты они тоже его не нашли. Видимо, они слышали, что ты парень не робкого десятка. Но если повесить на воинственного иностранца обвинение в убийстве и произвести обыск…

Неужели Минетту убили лишь для того, чтобы подставить меня? Я совершенно запутался.

— Но почему кто-то так отчаянно хочет заполучить его?

Его глаза загорелись волнением.

— Потому что мы стоим на пороге великих событий. Потому что масонские тайные знания, которые ты непочтительно высмеиваешь, смогут наконец воздействовать на мировой порядок.

— Каких событий?

— У меня есть свои осведомители, дружище.

Он любил напустить на себя таинственность, изображая всем видом, что ему известны величайшие секреты, которые по тем или иным причинам никогда не появятся в печати.

— Так ты согласен, что меня подставили?

— Естественно. — Тальма серьезно взглянул на меня. — Ты обратился по адресу. Как журналист я ищу во всем правду и справедливость. Как друг считаю тебя невиновным. А как летописец великих событий обладаю важными связями.

— Но как мне доказать собственную невиновность?

— Тебе нужны свидетели. Согласится ли твоя домохозяйка дать тебе положительную рекомендацию?

— Сомневаюсь. Я задолжал ей с квартплатой.

— А твой фонарщик, сможем ли мы найти его?

— Найти?! Я предпочел бы держаться от него подальше!

— Логично. — Он задумчиво потягивал лимонад. — Тебе нужно укрытие и время для обдумывания всей ситуации. Наши масоны помогут тебе.

— Ты хочешь спрятать меня в одной из лож?

— Я хочу, чтобы ты оставался в безопасности до того, как я уточню, не сможет ли этот медальон подарить нам обоим исключительные возможности.

— Какие именно?

Он загадочно улыбнулся.

— Ходят слухи, всем слухам слухи… Твой медальон, быть может, появился гораздо более своевременно, чем ты думаешь. Мне необходимо переговорить с нужными людьми, учеными людьми.

— С учеными?

— С людьми, тесно связанными с возвышением молодого генерала Наполеона Бонапарта.

Глава 3

Химик Клод Луи Бертолле на пороге своего пятидесятилетия считался самым выдающимся учеником гильотинированного по приказу революционного трибунала Лавуазье. В отличие от своего учителя он снискал расположение революции, найдя природный минерал — калиевую селитру, крайне необходимую для изготовления черного пороха. Получив в итоге руководство новым Государственным институтом, наследником Королевской академии, он вместе со своим другом-математиком Гаспаром Монжем способствовал разграблению Италии. Именно эти ученые мужи посоветовали Бонапарту, какие шедевры типа «Джоконды» достойны быть собственностью Франции. Благодаря этому оба стали доверенными лицами, с которыми генерал регулярно делился тайными стратегическими планами. Их политическая целесообразность напомнила мне об одном астрономе, который, занимаясь исследованиями новой метрической системы, вынужден был сменить на триколор белые исследовательские флаги, наводящие на мысль о символике короля Луи. Ни одна из профессий не избежала влияния революции.

— Значит, месье Гейдж, вы не убийца? — спросил знаменитый химик с совершенно откровенной ухмылкой.

Высоколобый, с крупным носом, сурово поджатыми губами и печальными, полуприкрытыми тяжелыми веками глазами, внешне схожий со скучающим аристократом — владельцем сельского поместья, этот ученый относился к укреплению союза науки с правительством столь же подозрительно, как любящий отец — к поклонникам своей дочери.

— Да, могу поклясться в этом самим Богом, как и Великим магистром масонов или всеми химическими законами.

Его брови чуть приподнялись.

— Понятно, вы не уверены, чему или кому именно я предпочитаю поклоняться.

— Я лишь пытаюсь показать вам, доктор Бертолле, свою искренность. По моим подозрениям, убийцей мог быть один армейский капитан или граф Силано, который сразу заинтересовался выигранным мной медальоном.

— Смертельный интерес…

— Я понимаю, это звучит странно.

— И та девица написала букву вашей фамилии, а не их.

— Да, только если именно она написала ее.

— Полиция сообщила, что ширина этого последнего каллиграфического опыта совпадает с шириной ее пальца.

— Но я провел с ней прекрасную ночь и, уходя, оставил деньги. У меня не было никаких мотивов убивать ее, так же как у нее — обвинять меня. Ведь я-то знал, где находится медальон.

— Хм, да. — Он вытащил очки. — Позвольте-ка взглянуть на него.

Мы разглядывали мой выигрыш, а Тальма наблюдал за нами, комкая носовой платок, словно опасался, что у него появятся причины для неуместного чиханья. Подобно Силано и нам с Тальма, Бертолле долго вертел вещицу в руках и наконец откинулся на спинку кресла.

— За исключением жалкого куска золота, я не вижу ничего такого, из-за чего мог начаться весь этот ажиотаж.

— Как и я.

— На вашем медальоне нет никакого таинственного кода, никакой карты или символического изображения бога, да и на вид — ничего особенного. Мне с трудом верится, что Клеопатра могла носить его на шее.

— Капитан просто упомянул, что он принадлежал ей. Как царице…

— В ее сокровищнице, если верить всем байкам, такое же бесконечное множество украшений, как обломков креста или сосудов с кровью, принадлежавших Иисусу. — Ученый неодобрительно покачал головой. — Естественно, легче всего объявить раритетом грубую поделку, чтобы продать ее как можно дороже.

Мы сидели в полуподвальном помещении цокольного этажа особняка Ле Кока, используемом ветвью Восточной ложи масонов в связи с тем, что его пространственное расположение проходило по оси восток-запад. На стоявшем между двух колонн столе лежала закрытая книга. Скамьи терялись во мраке под арочными сводами. В тусклом свете восковых свечей поблескивали не поддающиеся расшифровке египетские иероглифы и библейские сцены возведения храма Соломонова. На одной из полок покоился череп, напоминая нам о краткости бытия, но ничего не добавляя к нашему обсуждению.

— И ты готов поручиться, что он невиновен? — спросил химик моего масонского друга.

— Этот американец, как и вы, доктор, связан с научным миром, — сказал Тальма. — Он учился у великого Франклина и сам занимается исследованием электричества.

— Да-да, электричество. Удары молний, взлетающие светящиеся змейки и искры для развлечения салонной публики. Скажите-ка мне, Гейдж, что есть электричество?

— В общем… — Мне не хотелось хвастаться собственными познаниями перед знаменитым ученым. — Доктор Франклин полагал, что это есть проявление основополагающей силы, оживляющей вселенную. Но каково оно на самом деле, никому не ведомо. Мы можем воспроизвести его поворотом рукоятки или запасти его в особой банке, поэтому нам известно, что оно существует. Но кто знает, какова его природа…

— Совершенно верно. — Химик задумался, продолжая вертеть медальон в руках. — И однако можно предположить, что в древности люди понимали больше нашего. Что, если они управляли силами, недоступными современному человеку?

— То есть узнали, какова природа электричества?

— Ну, они же знали, например, как возводить удивительные, грандиозные памятники, разве вы не согласны?

— Как интересно, что Итан обрел этот медальон и пришел к нам именно в такое удачное время, — добавил Тальма.

— Наука, однако, не верит в совпадения, — ответил ему Бертолле.

— Что за удачное время? — удивился я.

— Как бы то ни было, нужно признать наличие определенного стечения обстоятельств, — заявил химик.

— О каких обстоятельствах речь?

У меня появилась надежда.

— О спасении от гильотины посредством вступления в армию, — объяснил Бертолле.

— Что?!

— И одновременно вы сможете приобщиться к науке.

— И к масонству, — подхватил Тальма.

— Вы с ума сошли? Какая армия?

— Французская армия, — пояснил химик. — Послушайте-ка меня, Гейдж, можете ли вы, как масон и ученый человек, дать клятву хранить один секрет?

— Но я не хочу быть солдатом!

— Никто вас и не заставляет. Так вы клянетесь?

Тальма напряженно смотрел на меня, прижимая платок ко рту. Подавив тревогу, я кивнул.

— Конечно клянусь.

— Бонапарт уже покинул побережье Ла-Манша и готовится к новой экспедиции. Даже его ближайшие соратники не знают о ее назначении, но некоторым ученым оно известно. Впервые со времен Александра Великого завоеватель приглашает ученых сопровождать его войска в походе ради научных исследований и путевых записей. Такое рискованное предприятие соперничает с экспедициями Кука и Бугенвиля. Тальма предложил, чтобы вы с ним также отправились в эту экспедицию, он — в качестве журналиста, а вы — как специалист по электричеству и древним тайнам, связанным с вашим медальоном. Нельзя исключить того, что вещица эта может оказаться ценной путеводной нитью. Вы поможете нам в разных исследованиях, а ко времени вашего возвращения все уже и думать забудут о смерти несчастной шлюхи.

— И в какие же края направится экспедиция?

Я скептически относился к Александру, который, может, и наворотил великих дел, да умер, не дожив даже до моих тридцати четырех лет, что отнюдь не побуждало следовать его примеру.

— А куда бы вы думали? — раздраженно бросил Бертолле. — В Египет! Мы хотим не только захватить ключевые торговые пути, но и помочь нашим союзникам победить англичан в Индии. Нам представится возможность исследовать истоки исторических времен. Там могут обнаружиться весьма полезные, неизвестные нам знания. Разве вы не согласны, что лучше уж нам, ученым, приобщиться к этим тайнам, чем еретикам из ложи египетского обряда?

— В Египте?

Клянусь духом Франклина, что там может быть интересного? Редкий европеец побывал в тех краях, окутанных некими тайнами магрибского двора. У меня имелись смутные представления о каких-то пустынях, пирамидах и языческом фанатизме.

— По большому счету вас не назовешь ни ученым, ни масоном, — внес поправку Бертолле. — Но как американец и потомок первых переселенцев вы способны внести свой оригинальный вклад в общее дело. Ваш медальон также может принести удачу. Раз Силано им так заинтересовался, то он, очевидно, имеет важное значение.

Я почти не слушал его после первой поправки.

— Почему это меня не назовешь ни ученым, ни масоном? — возмутился я, хотя втайне был согласен с его мнением.

— Брось, Итан, — сказал Тальма. — Бертолле имеет в виду, что ты пока не совершил никаких открытий.

— Я имею в виду, месье Гейдж, что ваши невысокие достижения в возрасте тридцати трех лет заставляют усомниться в ваших способностях, а ваши скромные амбиции — в наличии усердия. Вы не выступали с докладами на академических собраниях, не продвинулись в масонской иерархии, не накопили состояния, не обзавелись ни семьей, ни собственным домом и не написали выдающихся трудов. Честно говоря, я скептически отнесся к вашей кандидатуре, когда Антуан предложил ее. Но он полагает, что у вас есть потенциальные возможности, и вдобавок мы, рационалисты, отрицательно относимся к мистическим последователям Калиостро. Мне не хочется, чтобы гильотина укоротила вас на голову, позволив этому медальону соскользнуть с вашей шеи. Я с большим уважением отношусь к Франклину и надеюсь, что когда-нибудь вы станете достойным своего учителя. Подведем итоги. Вы можете искать правосудия в здешних революционных судах, пытаясь доказать свою невиновность. Или можете отправиться с нами.

Тальма сжал мое плечо.

— Выбирай Египет, Итан! Подумай хорошенько!

Это же совершенно перевернет мою жизнь, но, с другой стороны, что в ней, собственно, еще не перевернуто? Бертолле до обидного точно оценил мою никчемную жизнь, хотя я все-таки еще гордился своими путешествиями. Мало кому довелось побывать в глубинах Северной Америки… или, надо признать, так мало вынести из этих глубин.

— А разве Египет еще никем не завоеван?

Бертолле махнул рукой.

— Он номинально входит в состав Оттоманской империи, но реально там властвует предательское племя воинов-рабов, так называемых мамелюков. Они не только перестали платить дань Стамбулу, но и начали жестоко притеснять египетский народ. Причем по своему происхождению они не принадлежат ни к туркам, ни к египтянам! Наша миссия, месье Гейдж, — дать египтянам свободу, а не завоевать их.

— И нам не придется сражаться?

— Бонапарт уверяет, что мы покорим Египет парой пушечных выстрелов.

Самоуверенное утверждение. Наполеон либо проницательный корыстолюбец, либо абсолютный слепец.

— А что вы думаете об этом самом Бонапарте?

— Мы все слышали о его первых славных победах, но в Париже он провел так мало времени, что его здесь не успели толком узнать. Поговаривали, что он был своего рода удачно продвинувшимся наглым карьеристом.

— Я еще не встречал столь деятельного человека, его ждет либо грандиозный успех, либо сокрушительный провал, — высказался Тальма.

— Или и то и другое, как зачастую бывает у людей с большими амбициями, — уточнил Бертолле. — Нельзя отрицать его великолепных способностей, но величие достигается рассудительностью.

— Мне придется бросить все торговые и дипломатические дела, — заметил я. — И пуститься в бега, словно я виновен в убийстве. Неужели полиции так трудно найти графа Силано и того проигравшегося капитана? Свели бы нас всех вместе и выяснили правду.

Бертолле отвел глаза. Тальма вздохнул.

— Силано испарился. Прошел слух, что он находится под покровительством министерства иностранных дел, — сказал мой друг. — А твоего капитана, замученного пытками и задушенного, позавчера выловили из Сены. Естественно, учитывая ваше знакомство и твое исчезновение, ты стал главным подозреваемым.

Я стиснул зубы.

— Самое безопасное теперь для вас, месье Гейдж, — затеряться в рядах армии.

* * *
Раз уж я собрался участвовать в военной экспедиции, то разумно было захватить с собой оружие. Драгоценная длинноствольная винтовка, приобретенная во время работы в меховом предприятии, все еще лежала в стенном тайнике моей комнаты. Ее сделали в Пенсильвании ланкастерские мастера, и хотя кленовая ружейная ложа уже покрылась зарубками и потемнела от частого употребления, отличная меткость этого огнестрельного оружия оставалась неизменной, позволив мне пару раз продемонстрировать ее здесь, в Париже, на Марсовом поле. Не менее важно, что изгиб его ложа был по-женски изящен, а филигранная выделка металлических частей так же радовала взгляд, как пухлый кошелек. Это было не просто оружие, а надежный спутник, безропотный и покладистый, с синеватым металлическим оттенком, благоухающий пороховой пылью и льняным смазочным маслом. Благодаря маленькому калибру высокая начальная скорость пули обеспечивала ему лучшую смертоносную силу по сравнению с громоздким мушкетом. Разумеется, неудобно было то, что при стрельбе ружье приходилось держать у подбородка. Перезарядка винтовки занимала слишком много времени для огнестрельных залпов, используемых в европейских сражениях, и для штыковой атаки она тоже не была приспособлена. Однако нам, американцам, казалась чуждой сама идея одновременной стрельбы выстроившихся в шеренгу солдат. Огромным недостатком любого ружья была необходимость перезаряжать его после выстрела, а весомым преимуществом прицельной винтовки была возможность точно попасть в цель с одного выстрела. В общем, на мой взгляд, вызволить из тайника мое огнестрельное оружие было делом первостепенной важности.

— Но с твоей комнаты полиция уж точно не спускает глаз! — возразил Тальма, узнав о моем намерении.

— Прошло уже два дня. Жандармам платят меньше, чем привратникам, и развращены они так же, как судьи. По-моему, невероятно, чтобы они до сих пор следили за моей квартирой. Мы отправимся туда под прикрытием темноты, подкупим одного соседа и вскроем мой тайник из его комнаты.

— Но я уже взял билеты на тулонский дилижанс, мы должны выехать в полночь!

— С твоей помощью мы управимся гораздо раньше.

Я полагал, что из осторожности лучше проникнуть в дом испытанным способом — через окно на заднем дворе. Даже если полицейские удалились, мадам Дюррел наверняка еще начеку, а я в ближайшее время никак не мог отдать долги за квартиру и оплатить ремонт. И вот вечером Тальма неохотно помог мне подняться по водосточной трубе, и я заглянул в свою комнату. Там ничего не изменилось: перина вспорота, перья покрывали пол, точно снежные хлопья. На двери, однако, поблескивала новая задвижка, замок явно сменили. Моя домохозяйка попыталась сделать все возможное, чтобы я расплатился с долгами, перед тем как забрать вещички. Учитывая, что ее квартира находилась прямо под моей комнатой, я решил пойти окольным путем.

— Веди наблюдение, — шепнул я своему спутнику.

— Давай скорее! Я видел жандарма в конце улицы!

— Не волнуйся, я проскользну тихой мышкой и мигом вернусь.

Зная, что мой сосед, библиотекарь Шабон, каждый вечер отправляется наставлять детей на путь истинный в свете новых веяний, я тихонько влез на подоконник его комнаты. Он уже ушел, мой расчет оправдался. По правде говоря, я и не надеялся, что мне удастся подкупить такого строгого, а скорее до занудности правильного человека, а рассчитывал именно на его отсутствие. Отломав планку рамы, я открыл его окно. Он, конечно, встревожится, обнаружив дыру в стене комнаты, но я, в конце концов, теперь стараюсь ради блага Франции.

Его жилище пропахло книжной пылью и трубочным табаком. Подойдя к смежной с моей комнатой стене, я определил место тайника и, отодвинув тяжелый сундук, оторвал томагавком стенную панель. Можно даже не объяснять, что этот топорик мог служить и клином, и рычагом. К сожалению, пришлось слегка повредить саму панель, но я же все-таки не плотник. Шума я произвел немного больше обещанного, но если все сделать быстро, то это не важно. Я увидел мою роговую пороховницу и приклад ружья.

Тут щелкнул замок и послышался звук шагов. Кто-то явился на шум! Быстро закинув за плечо пороховницу, я схватил винтовку и начал осторожно протаскивать ее через неудобное отверстие.

Я уже почти справился со своей задачей, когда с другой стороны кто-то вдруг схватился за ружейный ствол.

Прищурившись, я попытался разглядеть своего застенного противника. В дыре передо мной маячило лицо мадам Дюррел, ее рыжая шевелюра была словно наэлектризована, а грубо накрашенные губы изогнулись в торжествующей ухмылке.

— Вы думаете, я не знаю ваших уловок? Вы должны мне две сотни франков!

— Я их заработаю в походе, — хрипло прошептал я. — Пожалуйста, отпустите ружье, мадам, тогда я смогу вернуть все долги.

— Как же это, интересно, — очередным убийством? Платите немедленно, или я позову полицию!

— Я никого не убивал, но мне нужно время, чтобы привести в порядок мои дела.

— Начиная с арендной платы!

— Осторожней, мне не хотелось бы ранить вас. Винтовка заряжена.

Такой хитростью я не раз пользовался, занимаясь пушным промыслом.

— Уж не думаете ли вы, что меня легко испугать? Ружье останется у меня в качестве залога!

Я с силой дернул приклад на себя, но хозяйка яростно тянула ствол в свою сторону.

— Хватайте его, он явился за своими пожитками! — заорала она.

Ее цепкая хватка не уступала сцепившему челюсти терьеру.

В отчаянии я резко изменил тактику и, вламываясь в свою комнату, оторвал еще несколько досок от стенной панели. Вместе с ружьем, щепками и облаком пыли я рухнул на домохозяйку.

— Извините. Мне хотелось удалиться без шума и пыли.

— На помощь! Насилуют!

Я поплелся к окну, волоча за собой вцепившуюся в мою ногу мадам Дюррел.

— Ах, негодяй, по тебе уже плачетгильотина!

Я выглянул из окна. Тальма исчез из темноватого двора. Вместо него там маячил жандарм, удивленно таращивший на меня глаза. Проклятье! Полицейские не проявили и половины такой прыти, когда я однажды пожаловался им на карманника.

Мадам Дюррел, несмотря на изрядную недостачу передних зубов, упорно пыталась выгрызть на моей лодыжке резной орнамент, пока я рвался в сторону двери. Она оказалась запертой, а ключи, несомненно, покоились в хозяйкином кармане, но сейчас у меня не было времени на церемонии. Сорвав крышку с пороховницы, я подсыпал пороху на полку ружейного замка, прицелился и выстрелил.

Отзвуком выстрелу послужил прозвучавший сзади вопль, но по крайней мере домохозяйка выпустила мою ногу, когда замок разлетелся вдребезги. Пинком распахнув дверь, я выскочил в коридор. Прикрытый капюшоном и вооруженный змееголовой палкой человек загородил мне путь к лестнице; судя по взгляду, выстрел изрядно напугал его. Знакомый фонарщик! На лестничной клетке еще витал пороховой дым.

Послышался щелчок, и змеиная головка выпустила острое металлическое жало.

— Отдай его, и я позволю тебе уйти, — прошептал лжефонарщик.

Я задумчиво помедлил, жалея, что ружье уже разряжено. А мой противник производил впечатление искусного копейщика.

Вдруг что-то вылетело из темноты и, ударив фонарщика по голове, вывело его из равновесия. Тогда я предпринял стремительную атаку, выставив вперед дуло, словно штык, и сильным ударом в грудь временно лишил его дыхания. Не удержавшись на ногах, он упал и покатился вниз по ступенькам. Последовав за ним, я перепрыгнул через распростертое тело и, выскочив из дома, налетел на Тальма.

— Ты совсем сбрендил? — прошипел мой друг. — Полиция несется сюда со всех сторон!

— Но я забрал его, — с усмешкой ответил я. — Чем это, черт возьми, ты в него пульнул?

— Картофелиной.

— Отлично, хоть на что-то сгодилась.

— Держите их! — вопила мадам Дюррел, высунувшись в выходившее на улицу окно. — Он пытался овладеть мной!

Тальма глянул на нее.

— Надеюсь, твое ружье стоит такой нервотрепки.

Мы побежали по улице. Вдали появился очередной жандарм, и Тальма втолкнул меня в дверь какой-то гостиницы.

— Здесь у нас тоже свои люди, — прошептал он. — Я догадывался, что нам может понадобиться укрытие.

Ворвавшись внутрь, мы увлекли хозяина вглубь зала. После обмена быстрыми масонскими рукопожатиями Тальма кивнул на подвальную дверь.

— Нам поручено срочное и важное дело, брат.

— А он тоже франкмасон? — показав на меня, поинтересовался владелец гостиницы.

— Он проходит испытание.

Хозяин сопроводил нас вниз и запер дверь. Мы немного постояли под сводами подвала, переводя дух.

— А из подвала есть второй выход? — поинтересовался Тальма.

— Вон за теми бочками с вином есть решетка. Отверстие достаточно большое, вы сможете пролезть в него и спуститься в канализационные трубы. Во времена террора кое-кому из масонов удалось спастись этим путем.

Мой приятель скривился, но не спасовал.

— В какой стороне у нас кожаный рынок?

— Направо, по-моему. — Он остановил нас взмахом руки. — Погодите, вам понадобится вот это.

Он зажег фонарь.

— Спасибо, друг.

Мы быстро пронеслись мимо его бочек, отставили в сторону решетку и футов тридцать проехали вниз по скользкому туннелю, пока не приземлились в начале большого коллектора. Высокий каменный свод подземного зала терялся во мраке, тусклый свет нашего фонаря выхватил из темноты разбегающихся крыс. Под ногами текла холодная и зловонная вода. Где-то в вышине лязгнула закрывшаяся за нами решетка.

Я окинул взглядом свой покрытый липкой грязью зеленый сюртук, единственную оставшуюся у меня приличную вещь.

— Я восхищен, Тальма, с какой силой духа ты ринулся в эти сточные трубы.

— Уж лучше канализация и Египет, чем парижская тюрьма. А знаешь, Итан, всякий раз, как встречаюсь с тобой, мы обязательно влипаем в какие-то переделки.

— С ними интереснее жить, тебе не кажется?

— Если мне суждено умереть от скоротечной чахотки, то моим последним воспоминанием будет вопль твоей разъяренной домохозяйки.

— Тогда лучше поживи еще. — Я глянул в правый коридор. — А зачем тебе понадобилось спрашивать про кожаный рынок? Мне казалось, что наша станция около Люксембургского дворца.

— Так и есть. Но если полиция прихватит нашего благодетеля, то он направит их в противоположную сторону. — Антуан махнул рукой. — А мы пойдем налево.

* * *
Мы добрались до места, но видок у нас был еще тот: изрядно вымокшая и грязная парочка без всякого багажа, не считая винтовки и томагавка. Мы вымылись, как могли, у фонтана, и все-таки мой дорожный сюртук остался безнадежно испачканным.

— Так много развелось грязи на улицах, — нескладно соврал Тальма почтальону.

Нашу репутацию не повысило и то, что мой друг прикупил самые дешевые билеты, и в результате его экономии нам предстояло трястись в пыли на задней открытой скамье, за стеной почтовой кареты.

— Это избавит нас от досужего любопытства, — оправдывался он.

Учитывая, что у меня украли почти все деньги, я едва ли мог выражать недовольство.

Нам оставалось только надеяться, что эта крепкая колымага успеет уехать довольно далеко от Парижа, прежде чем полиция начнет разыскивать нас на станциях, поскольку наш странный отъезд явно не прошел незамеченным. Достигнув Тулона, где готовился к походу флот Бонапарта, мы окажемся в безопасности: у меня имелось при себе рекомендательное письмо от Бертолле. Для подстраховки я придумал себе имя Грегуар, а акцент решил объяснить тем, что родился во французской Канаде.

Тальма отослал сюда свой саквояж еще до того, как отправился со мной вызволять винтовку, и я позаимствовал у него чистую рубашку, перед тем как оттащить его в багажный отсек на крыше кареты. Винтовку мне пришлось засунуть в его сумку, и лишь томагавк избавлял меня от ощущения полной беззащитности.

— Спасибо, что захватил лишнюю одежду, — сказал я.

— Я отлично экипировался, — похвастался мой спутник. — Припас большой запас легкой хлопчатобумажной одежды, чтобы не изнывать от жары в той пустыне, научные трактаты о месте нашего назначения, несколько переплетенных в кожу блокнотов и целый пенал новых перьев. А мою аптечку мы пополним снадобьями из египетских мумий.

— Неужели ты будешь потворствовать такому шарлатанству?

Раскрошенный прах мертвецов стал популярным лекарством в Европе, но идея продажи склянок, содержимое которых сильно смахивало на обычную землю, вдохновила всевозможных мошенников.

— Конечно, во Франции продают весьма сомнительные лекарства, потому-то я и хочу самолично раздобыть мумию. Восстановив здоровье, мы сможем продать остатки.

— Бокал вина принесет больше пользы, причем без всяких хлопот.

— Вот уж нет, дружище, алкоголь как раз может оказать губительное воздействие.

Его отвращение к вину было столь же странным для француза, как и любовь к картошке.

— Значит, ты предпочитаешь питаться мертвецами.

— Мертвецами, подготовленными к вечной жизни. В их останках сохранились древние живительные эликсиры.

— Тогда почему же они умерли?

— А умерли ли они? Или достигли особого вида бессмертия?

И с такими вот рассуждениями мы отъехали от станции. Среди наших попутчиков в почтовом дилижансе оказались шляпный мастер, виноторговец, такелажник из Тулона и таможенный чиновник, который, похоже, вознамерился проспать до границы Франции. Я надеялся, что у нас будет и пара попутчиц, но тут меня постигло полное разочарование. Мы быстро катили по мощеным широким дорогам Франции, но поездка была утомительной и скучной, как любое путешествие. Остаток ночи мы в основном проспали, а день тянулся в традиционном отупляющем распорядке коротких остановок для смены лошадей, закупок заурядной провизии и посещения сельских уборных. Время от времени я поглядывал на дорогу, но не заметил никакого преследования. В дремотном забытьи мне привиделась мадам Дюррел, грозно требующая вернуть долги.

Довольно скоро скука нас совсем одолела, и Тальма начал развивать свои бесконечные теории о тайных заговорах и мистицизме.

— На нас с тобой, Итан, возложена миссия исторической важности, — заявил он мне, когда наша карета уже громыхала по дорогам в долине Роны.

— А я думал, мы просто сбегаем от неприятностей.

— Все не так просто, мы с тобой обладаем очень ценными качествами, без которых не сможет обойтись эта экспедиция. Мы понимаем ограниченность научных знаний. Бертолле разумный человек, но он мыслит сухими химическими формулами. А франкмасоны, при всем уважении к науке, знают сокровенные ответы на величайшие тайны, хранящиеся в храмах Востока. Как творческая личность я понимаю, что мое предназначение — обнаружить то, что не способна обнаружить наука.

Я скептически глянул на него. К этому моменту он, жалуясь на желудочные колики, уже успел проглотить три дозы очистительных средств, дабы избежать последствий нашего пребывания в канализационных трубах, кроме того, было заметно, что нога его уже бессильно обмякла, явно полностью онемев. Он принарядился в дорожную куртку нежно-лилового цвета, в военном походе уместного не более, чем домашние тапочки. И такой человек решился отправиться на штурм мусульманской твердыни?

— Антуан, нам даже неизвестны названия болезней, существующих на Востоке. Как ты вообще отважился поехать?

— Нас ждут там великолепные сады и дворцы, минареты и гаремы. Мы увидим земной рай, друг мой, хранилище мудрости фараонов.

— Ага, и прах их мумий.

— Напрасно иронизируешь. Мне рассказывали о чудотворных исцелениях.

— Честно говоря, все ваши масонские разговоры о тайных знаниях Востока на самом деле кажутся мне полной чепухой, — сказал я, поменяв положение, чтобы вытянуть ноги. — Что можно узнать, посетив старые развалины?

— А все потому, что ты вечно зевал на наших собраниях, — назидательно произнес Тальма. — Изначально масоны владели первоосновными знаниями искусных каменщиков, сооружавших пирамиды и величественные соборы. И нас с ними объединяет именно уважение к знаниям, но в отличие от них мы готовы заново открыть тайные науки, затерянные в глубокой древности. Древние маги обладали способностями, которые нам и не снились. Хирама-Авия, великого мастера, строившего храм Соломона, убили завистливые соперники, и восстал он из мертвых благодаря самому Мастеру Масону.

Ритуалы посвящения, в которых масоны упорно разыгрывали эпизоды этой сказочной истории, казались мне глупыми. По одной версии эта история предполагала воскрешение, а по другой — просто восстановление тела после подлого убийства, но ни один из вариантов, насколько я понимал, не имел никакой реальной основы.

— Тальма, ты же не хочешь сказать, что действительно веришь во все это.

— Ты пока только готовишься к посвящению. А нам при подъеме на каждую следующую ступень открываются новые удивительные понятия. В древних памятниках хранится множество тайных знаний, и редкие мудрецы, осмеливающиеся вновь открыть их, становятся величайшими учителями человечества. Иисус, Мухаммед, Будда, Платон, Пифагор — все они приобщились к тайным, давно утраченным знаниям великой эпохи Египта, к мудрости той древней цивилизации, что возвела грандиозные памятники, загадки построения которых не смогли разгадать до сих пор. Избранные человеческие сообщества: мы, свободные масоны, а также храмовники, иллюминаты, последователи «Розы и Креста», люцифериане — все стремились вновь овладеть этими знаниями.

— Верно, но эти избранники зачастую расходятся во взглядах, как, например, господствующее направление масонства с ложей египетского обряда. Люцифериане, насколько я понимаю, придают Сатане статус Бога.

— Не Сатане, а Люциферу. Искренне веря в двойственность добра и зла, они полагают, что богам присуща двойственная природа. И вообще, я же не сравниваю эти общества. Лишь говорю, что утраченные знания прошлых времен столь же важны, как и будущие научные открытия. Сам Пифагор провел в обучении у жрецов Мемфиса восемнадцать лет. А где пропадал примерно столько же лет Иисус, о том Евангелие умалчивает. Некоторые утверждают, что он также учился в Египте. Где-то там сокрыта та самая сила, что способна переделать мир, восстановить гармонию и вернуть золотой век, вот почему девиз нашего общества гласит: «От хаоса к порядку». Ученые, подобные Бертолле, изучают горы и реки. Они зачарованы тайнами естественного мира. Но мы с тобой, Гейдж, чувствуем, что под его внешней оболочкой скрывается нечто сверхъестественное. Электрическая сила, к примеру. Мы же не видим ее, а она существует! Мы понимаем, что мир, познаваемый с помощью чувств, является лишь своеобразной вуалью. Египтяне тоже это понимали. Если мы сумеем прочесть их иероглифы, то станем вершителями судеб!

Как у всех сочинителей, у моего друга было пылкое воображение, побеждающее всякий здравый смысл.

— Электричество, Антуан, по сути своей — явление природы, естественная сила. Оно проявляется в виде молнии на небесах и в виде электрического разряда на представлениях в салонах. Ты рассуждаешь, как шарлатан Калиостро.

— Он был опасным человеком, стремившимся использовать египетские обряды для дурных целей, но не шарлатан.

— Однако его поймали на мошенничестве, когда он показывал алхимические чудеса в Польше.

— Его окружали завистники! По свидетельству очевидцев, он исцелял больных людей, от которых уже отказались обычные врачи. Он общался с особами королевской крови. Возможно, он прожил много столетий, подобно Сен-Жермену, который в действительности был князем Трансильвании и лично знал Клеопатру и Иисуса. Калиостро учился у этого князя. Его…

— …высмеивали и травили, а потом он умер в тюрьме, преданный собственной женой, самой роскошной куртизанкой Европы. Ты же сам говорил, что его египетский обряд — это просто оккультная чепуха. Какие есть доказательства тому, что кто-то из этих самозваных магов прожил хотя бы несколько столетий? Послушай, я не сомневаюсь, что в мусульманских странах можно узнать много интересного, но меня подрядили в эту экспедицию для научных, а не для священных или магических исследований. Ваша же собственная революция отвергла религию и мистицизм.

— Так именно поэтому в наши дни и проявился небывалый интерес ко всему мистическому! Разум уничтожает мир чудес. А религиозные гонения породили жажду духовности.

— Не думаешь же ты, что целью Бонапарта…

— Тише! — Тальма кивнул на стенку кареты. — Не забывай о клятве.

Ах да. Предводителя и место назначения нашей экспедиции полагалось держать в строгой тайне, хотя любой разгадал бы ее, послушав наш разговор. Я покорно кивнул, понимая при этом, что благодаря нашим изолированным местам и громыханию колес остальные пассажиры вряд ли что-то слышали.

— Неужели ты подразумеваешь, что эти тайные знания и являются нашей главной целью? — спросил я, понизив голос.

— Я подразумеваю, что наша экспедиция преследует множество целей.

Откинувшись назад, я уныло взирал на угрюмый холмистый пейзаж, ощетинившийся пнями срубленных деревьев, предназначенных для утоления ненасытной потребности новых фабрик в древесине. Казалось, что даже леса рекрутировали для порожденных революцией военных и торговых предприятий. И пока предприниматели богатели, сельская местность опустошалась, а города окутывались зловонным смогом. Если магия древних не портила природу, то их могущество действительно было велико.

— Кроме того, искомые знания и образуют науку, — продолжил Тальма. — Платона они привели к созданию философии. Пифагор создал геометрию. Моисей и Солон преуспели в законоведении. Все это разные стороны Истины. Говорят, что именно последний исконный фараон и маг Нектанебо возлег на ложе любви с Олимпиадой и зачал Александра Великого.

— Я уже говорил тебе, что не хочу соперничать с человеком, не дожившим до тридцати трех лет.

— В Тулоне ты познакомишься с новым Александром.

А возможно, Бонапарт просто стал сиюминутным героем, на мгновение вырвавшимся из тьмы безвестности. Надо бы успеть вытянуть из него помилование за не совершенные мной преступления, использовав все доступное мне обаяние.

Оставив позади разоренные сельские угодья, мы въехали в обширное поместье с лугами и парковыми ансамблями, еще хранившими следы аристократического благолепия. Директория явно конфисковала его у кого-нибудь из титулованных особ или именитых церковников. Теперь здесь обосновались крестьяне, браконьеры и фермеры, между деревьями просматривались бедные лачуги, окутанные дымом костров. Близился вечер, и я надеялся, что скоро мы прибудем в гостиницу. От долгой тряски у меня уже болело все тело.

Внезапно я услышал крик нашего возницы, сменившийся треском и грохотом тяжелого падения. Мы резко остановились. На дороге перед каретой лежало дерево, и лошади испуганно ржали и топтались на месте. Похоже, тут потрудились особые дровосеки. Из леса появились темные фигуры. Их ружья нацелились на кучера и его сидящего выше помощника.

— Разбойники! — крикнул я, нащупывая спрятанный под сюртуком томагавк. Давненько не упражняясь в метании этого топорика, я осознал, что все-таки смогу попасть в цель шагов с тридцати. — Скорей! К оружию! Может, сумеем справиться с ними!

Но когда я выскочил из кареты, меня встретил сонный таможенник. Вдруг ставший весьма бодрым, он проворно спрыгнул на землю и приставил к моей груди дуло пистолета. Отверстие ствола казалось ужасающе огромным.

— Bonjour,[17] месье Гейдж, — обратился ко мне притворщик. — Будьте любезны, бросьте-ка на землю ваше дикарское оружие. Я должен доставить обратно в Париж либо вас, либо вашу побрякушку.

Глава 4

Грабители, зачастую оказывающиеся в революционной Франции полицейскими агентами, выстроили нас в шеренгу, как учеников на школьном дворе, и начали изымать ценные вещи. Учитывая мнимого таможенника, в банде насчитывалось шесть человек, и когда я разглядел в сумерках их физиономии, то слегка испугался. Двое сильно смахивали на жандармов, уже пытавшихся арестовать меня в Париже. Может, и мой фонарщик затесался в их компанию? Пока я не заметил его. Двое держали под прицелом наших возниц, а остальные сосредоточились на сборе кошельков и карманных часов у пассажиров.

— Полиция изобрела новый метод сбора налогов? — саркастически поинтересовался я.

— Я не уверен, что он на самом деле таможенный чиновник, — встрял шляпник.

— Молчать! — Их главарь нацелил свое оружие прямо мне в нос, словно решил, что я мог забыть о его существовании. — Не думайте, месье Гейдж, что наши действия не санкционированы властями. Если вы откажетесь подчиниться нашим приказам, то, несомненно, еще встретитесь с полицией в недрах государственной тюрьмы.

— Каким приказам?

— По-моему, вы ошибаетесь, на самом деле его зовут месье Грегуар, — добавил шляпник, желая помочь мне.

Мой противник взвел курок пистолета.

— Вы прекрасно знаете, что нам нужно! Эта вещь должна попасть к ученым, способным использовать ее надлежащим образом. Расстегните-ка рубашку!

Холодный ветерок пробежал по моей груди.

— Видите? У меня ничего нет.

Он нахмурился.

— Тогда где же он?

— В Париже.

Дуло резко переместилось к виску Тальма.

— Давай его сюда, или я вышибу мозги твоему приятелю.

Антуан побледнел. Я был совершенно уверен, что ему еще не приходилось стоять под прицелом пистолета, и всерьез разозлился.

— С такими игрушками лучше быть поосторожнее.

— Считаю до трех.

— Голова Антуана тверда как камень. Как бы пуля не отскочила в вас рикошетом.

— Итан, — взмолился мой приятель.

— Раз!

— Я продал медальон, чтобы оплатить наше путешествие.

Я продолжал заговаривать им зубы.

— Два!

— И расплатился с долгами за квартиру.

Тальма покачнулся.

— Тр…

— Погодите. Если уж вы так настаиваете, то он лежит в багажном отделении на крыше кареты.

Наш мучитель вновь перевел пистолет на меня.

— Честно говоря, буду только рад избавиться от проклятой безделушки. От нее одни неприятности.

— Эй ты, сбрось-ка сюда его чемодан! — крикнул грабитель помощнику кучера.

— А какой он?

— Темно-коричневый, — быстро отозвался я, заметив изумленный взгляд Тальма.

— Они все тут одинаково темные при таком освещении!

— Черт побери всех праведников и греховодников…

— Да я быстрей сам принесу его.

Теперь ствол пистолета уперся мне в спину.

— Давай, живо!

Главарь тревожно глянул на дорогу. Движение здесь было весьма оживленным, и я с удовольствием представил себе, как на этого негодяя наезжает тяжелый и неповоротливый воз с сеном.

— Не могли бы вы опустить пока свой смертоносный пугач? Вас же здесь шестеро, а я всего один.

— Заткните пасть, иначе я пристрелю вас прямо сейчас, перерою все сумки и сам найду его.

Я поднялся в багажное отделение на крышу кареты. Грабитель решил подождать внизу.

— Ага. Да вот же он, наш саквояж.

— Кидай его сюда, американская собака. Порывшись в багаже, я обхватил рукой приклад винтовки, подцепив также лежавшую рядом сумку с патронами и роговую пороховницу. К сожалению, мне не удалось перезарядить ружье после выстрела по дверному замку моей бывшей комнаты: настоящий коммивояжер не допустил бы такой оплошности. Другой рукой я поднял баул Тальма и крикнул:

— Держите.

Мой удар пришелся точно в цель. Тяжелый саквояж ударил по пистолету, сработал спусковой крючок, и выстрел разнес в клочья пожитки Антуана. Поделом тебе, болван. Лошади встали на дыбы, поднялся жуткий крик, а я, прижав к себе винтовку, спрыгнул с другой стороны кареты и приземлился на обочину дороги. Прогремел второй выстрел; голову мою осыпало древесными обломками.

Не пытаясь скрыться в темноте леса, я забрался под днище кареты, ловко проскочив между крутящимися колесами. Притаившись за ними, я улегся на живот и начал лихорадочно заряжать винтовку тем хитроумным способом, которому научили меня канадцы. Надо было откусить конец патрона, плотно умять его в стволе шомполом и подсыпать пороху на полку замка.

— Он сбежал!

Трое бандитов, обогнув карету сзади, бросились в лес, полагая, что я укрылся именно там. Пассажиры, похоже, хотели тоже разбежаться, но двое разбойников приказали им оставаться на месте. Мнимый таможенный чиновник, разразившись проклятиями, спешно перезаряжал свой пистолет. А я, уже закончив перезарядку, выбрал нужную позицию и выстрелил в него.

Темноту прорезала ослепительная вспышка. Негодяй, согнувшись, рухнул на колени, и я с ужасом увидел то, что сразу выскочило у него самого из-под рубашки и свободно покачивалось на шее. Эту масонскую эмблему, несомненно, присвоили себе приспешники Силано из ложи египетского обряда — своеобразное пересечение циркуля и угольника. А в центре вырисовывалась отлично знакомая мне буква. Так вот она, разгадка!

Я выкатился из-под кареты, вскочил на ноги и, схватив винтовку за ствол, изо всех сил огрел второго бандита прикладом. Когда эта импровизированная одиннадцатифунтовая кленовая дубинка приложилась к его черепу, раздался радующий слух треск. Я подхватил свой томагавк. Где же третий негодяй? Тут грохнул еще один ружейный выстрел, и кто-то яростно завопил. Я рысцой побежал в лес, темневший по другую сторону дороги, противоположную той, где разыскивала меня сейчас первая троица разбойников. Остальные пассажиры, включая Тальма, тоже бросились врассыпную.

— Сумку! Держите его сумку! — превозмогая боль, орал подстреленный мной таможенник.

Я усмехнулся. Медальон спокойно лежал в надежном тайнике, под стелькой моего башмака.

* * *
По мере приближения ночи сумрачный лес становился все темнее. В гордом одиночестве я стремительно углублялся в чащу, выставив перед собой винтовку, чтобы избежать лобового столкновения с деревьями. Что же получается? Вряд ли на нас напали простые грабители, скорее, они действовали по приказу какого-то влиятельного чиновника или даже члена французского правительства. На их связь с официальными кругами и ложей египетского обряда указывало то, что их главарь, следивший за мной от самого Парижа, отлично знал и о моем выигрыше, и о положении дел.

Меня встревожила не только готовность этого негодяя разрядить пистолет мне в голову. Его масонский знак украшала традиционная латинская буква, либо символизирующая связь с Господом, либо имеющая отношение к гностицизму или к геометрии.

Буква «G».

На эту же букву начинается и моя фамилия, и именно ее вывела на спинке кровати окровавленным пальцем Минетта.

Уж не увидела ли бедняжка перед самой смертью масонский знак?

Чем больше интересовались окружающие выигранной мной безделушкой, тем решительнее мне хотелось сохранить ее. Должна же быть какая-то причина для такого повышенного интереса.

Остановившись в рощице, чтобы перезарядить винтовку, я затолкал в ствол патрон и прислушался. Где-то поблизости хрустнула ветка. Неужели меня выследили? Убью любого, кто подойдет слишком близко. Но вдруг это несчастный Тальма пытается найти меня в темноте? Все же я надеялся, что он попросту останется возле кареты, и, не решившись выдать себя выстрелом или криком, не мешкая направился дальше в лес.

Воздух еще был по-весеннему свеж, и возбуждение от бегства испарилось, оставив ощущение холода и голода. Я уже раздумывал, не повернуть ли обратно к дороге в надежде отыскать какой-нибудь крестьянский дом, когда заметил впереди свет: вечерний сумрак рассеивали несколько фонарей, горевших между деревьями. Припав к земле, я расслышал тихий разговор, который велся явно не на французском языке. Так вот где можно спрятаться! Я наткнулся на цыганскую стоянку. Считалось, что цыгане пришли в Европу из Египта, поэтому многие, особенно англичане, называли этих бродяг именно египтянами. Сами цыгане ничуть не оспаривали это мнение, заявляя, что ведут свой род от жрецов египетских фараонов, хотя некоторые воспринимали их появление как нашествие бродячих мошенников. Утверждение о влиятельном древнем статусе цыган подстрекало влюбленных и прожектеров выкладывать денежки за их гадания.

И вновь сзади послышался какой-то шорох. Тогда-то мне пригодился опыт лесной жизни в Америке. Выгодно использовав свет фонарей, я затаился в кустах. Мой преследователь, если, конечно, он гнался именно за мной, продолжал идти своим путем. Подобно мне, он помедлил в задумчивости, заметив освещенные повозки, а потом пошел вперед, несомненно догадавшись, что я мог укрыться именно там. Когда его лицо озарилось светом, я еще больше озадачился, не узнав в нем никого из наших попутчиков или напавших на нас бандитов.

Тем не менее его намерения были достаточно очевидны. Он также держал наготове пистолет.

Незнакомец стал подкрадываться к первому фургону, и я бесшумно последовал за ним. Пока он разглядывал на редкость живописный вид ближайшей цыганской кибитки, ствол моей винтовки, легко продвинувшись над его плечом, уперся ему в висок.

— По-моему, нас не успели представить друг другу, — тихо произнес я.

После непродолжительного молчания мой пленник произнес по-английски:

— Я всего лишь человек, который только что помог спасти вашу жизнь.

С удивлением услышав родной язык, я не решился сразу ответить тем же.

— Qui etes-vous?[18] — в конечном счете требовательно спросил я.

— Сэр Сидней Смит, британский подданный, говорящий на языке французов достаточно хорошо, для того чтобы понять, насколько ваше французское произношение хуже моего, — ответил он по-английски. — Уберите ствол ружья из моего уха, дружище, и я все вам объясню.

Я замер в изумлении. Сидней Смит? С кем я столкнулся — с самым знаменитым беглым преступником во Франции или с безумным самозванцем?

— Сначала бросьте свой пистолет, — сказал я уже по-английски.

И в этот момент в мою собственную спину уткнулась холодная и острая сталь.

— И вы, месье, тоже бросьте вашу винтовку, раз уж пришли в мой дом.

Приказание произнесли опять-таки по-французски, но на сей раз человек явно говорил с восточным акцентом — цыганским. Полдюжины его собратьев, выйдя из-за деревьев, окружили нас, они выглядели грубо, но внушительно в своих широкополых шляпах или платках, подпоясанные кушаками и обутые в доходящие до колен сапоги. Вооружение их составляли ножи, шпаги и дубинки. Что ж, наше преследование завершилось-таки поимкой.

— Будьте осторожны, — сказал я. — В этом лесу, кажется, за мной еще кто-то охотится.

Я положил винтовку на землю, и Смит послушно проделал то же самое с пистолетом.

Появившийся перед нами красивый и смуглый мужчина со шпагой в руке мрачно усмехнулся.

— Их больше нет, — чиркнув пальцем по горлу, сказал он и забрал винтовку и пистолет. — Мы рады видеть вас в нашем таборе.

* * *
Шагнув на поляну, озаренную светом цыганских бивачных костров, я попал в совершенно другой мир. Их бочкообразные разноцветные кибитки напоминали волшебное поселение лесных эльфов. Вокруг витали экзотические дымные ароматы, а необычный запах кухонных специй был насыщен чесноком и редкими травами. Живописно наряженные женщины с черными блестящими волосами и покачивающимися в ушах золотыми кольцами подняли головы от дымящихся котлов и бросили на нас оценивающие взгляды, их глаза казались бездонными и непостижимыми, как девственные озера. Ребятишки, сидевшие возле раскрашенных колес, поглядывали на нас, словно любопытные бесенята. В тенистом отдалении топтались и пофыркивали низкорослые и косматые упряжные лошадки. Янтарный свет фонарей накладывал яркие мазки на весь бивак. В Париже жизнь протекала в вечных спорах о разумных изменениях и реформах. А здесь царило нечто более древнее, витал дух первозданной свободы.

— Меня зовут Стефан, — сказал разоруживший нас мужчина. На лице его горели темные настороженные глаза, а над великолепными усами кривился нос, так сильно пострадавший в какой-то давней драке, что его формы напоминали изломанный горный кряж. — Нас не интересуют дорогостоящие ружья, поскольку они слишком шумны, их накладно содержать, утомительно перезаряжать и легко украсть. Так объясните же, зачем вы притащили их к нам в табор.

— Я ехал в Тулон, когда на нашу почтовую карету напали разбойники, — объяснили. — Мне удалось сбежать. Увидев ваши кибитки, я остановился и услышал сзади его шаги, — добавил я, показав на Смита.

— А я, — заявил Смит, — помог этому господину избежать смерти и хотел поговорить с ним. Я убил целившегося в него грабителя. Но наш приятель сразу скрылся в лесу и убежал, петляя, как заяц.

Так вот, значит, кто произвел тот, второй выстрел.

— Очень странно! — воскликнул я. — Непонятно, откуда вы могли появиться. Я вас не знаю. И вряд ли вы тот, за кого себя выдаете. Все считают, что Смит давно сбежал в Англию.

В феврале этот выдающийся капитан английского военного флота, гроза всей французской береговой линии, сбежал с женской помощью из парижской тюрьмы Тампль, под которую приспособили бывшее обиталище рыцарей-храмовников. С тех пор его никто не видел. Изначально Смита схватили при попытке увести из устья Сены французский фрегат, и французские власти не стали даже рассматривать предложения о его выкупе или обмене, настолько велика была слава этого дерзкого и отважного рейдера. Гравюры с его портретами продавались не только в Лондоне, но и в Париже. С чего бы ему вдруг объявиться на тулонской дороге?

— Я надеялся, что успею предупредить вас об опасности. И вовсе не по счастливой случайности я догнал вашу карету вскоре после того, как на нее напали. Почти целый день я ехал по вашим следам, хотел переговорить с вами вечером в гостинице. Увидев бандитов, я испугался, как бы не произошло худшего, и незаметно подобрался к ним поближе. Вы ловко провели их, но они превосходили вас количеством. И когда один негодяй взял вас на прицел, я пристрелил его.

У меня остались подозрения.

— А о чем вы хотели предупредить меня?

Он глянул на Стефана.

— Можем ли мы довериться выходцам из Египта?

Цыган выпрямился и расставил ноги, словно готовясь к кулачному бою.

— Пока вы гостите у цыган, ваши тайны останутся с ними. Как вы защитили этого беглеца, англичанин, так же и мы защитили вас. Мы тоже поняли, что происходит, и предпочли помочь жертвам разбойного нападения. Бандит, преследовавший вас обоих, больше не вернется к подельщикам.

Лицо Смита озарилось сияющей улыбкой.

— Ну, тогда мы все оказались братьями по оружию! Верно, я сбежал из тюрьмы Тампль с помощью роялистов и, естественно, хочу как можно скорее перебраться в Англию. Мне пришлось дожидаться оформления приличных документов, чтобы беспрепятственно покинуть берег Нормандии. Новые сражения не за горами. Но в той отвратительной тюрьме я от нечего делать беседовал с комендантом, бывшим учеником храмовников, и он поведал мне множество любопытных историй о Соломоне и его каменщиках, о Египте и жрецах, о магических формулах и силах, затерянных в тумане времен. Языческая белиберда, конечно, но чертовски интересно. Что, если древние действительно обладали утраченной ныне магией? А потом, когда я, сбежав из тюрьмы, прятался в тайном месте, роялисты поведали мне, что прошел слух о подготовке некой восточной экспедиции и что в ней пригласили участвовать одного американца. Я слышал о вас, мистер Гейдж, и о ваших опытах с электричеством. Кто же не знает о сподвижнике великого Франклина? Особые осведомители доложили не только то, что вы выехали в южном направлении, но также и то, что вами и имеющимся у вас медальоном весьма заинтересовались соперничающие правительственные фракции, а медальон тот как раз упоминался в легендах, услышанных мной от тюремщика. Правительственные группировки рассчитывали схватить вас. Учитывая, что у нас с вами, похоже, общие враги, я решил до отъезда из Франции заручиться вашей поддержкой. Но действовать собирался осторожно. С чего бы вдруг американца пригласили во французский военный поход? Как его могли завербовать? Затем всплыла история графа Алессандро Силано и необычного торга в некоем игорном заведении…

— По-моему, сэр, вы узнали обо мне более чем достаточно, но не слишком ли опрометчиво повторяете все это вслух? Какова ваша цель?

— Мне тоже хотелось бы узнать ваши цели и предложить вам службу на благо Англии.

— Вы, наверное, бредите.

— Выслушайте меня. Мой новый друг, Стефан, не выпить ли нам с вами за компанию немного вина?

Цыган кивнул и отрывисто приказал что-то кудрявой темноволосой красотке по имени Сарилла, достойной быть увековеченной в виде какой-нибудь мраморной богини; ее светлые, с поволокой глаза игриво глянули в мою сторону. Значит, несмотря на тяготы последних дней, я еще не утратил привлекательности. Она принесла бурдюк с вином. О господи, как же мне хотелось пить! Ребятишки и собаки, сидя в тенистом сумраке возле кибиток, так напряженно наблюдали за нами, словно у нас вот-вот должны были отрасти рога или птичье оперение. Утолив жажду, Смит вновь повернулся ко мне.

— Итак, в ваши руки попало одно драгоценное украшение или приспособление, не так ли?

Милостивые небеса, неужели и Смит тоже попался на этот крючок? Что же за штуковину привез из Италии несчастный задушенный капитан? Неужели и мне суждено задохнуться и упокоиться на дне какой-то реки, из-за того что я выиграл его вещицу? Может, она действительно проклята?

— Вас неверно информировали.

— Вряд ли, насколько мне известно, все хотят заполучить его.

Я вздохнул.

— И вы тоже, надо полагать.

— Напротив, я хочу убедить вас отделаться от этой вещицы. Заройте ее в землю. Схороните в тайном месте. Утопите, расплавьте, спрячьте, можете даже уничтожить, но только не показывайте никому, пока не закончится нынешняя война. Не знаю, представляют ли истории моего тюремного храмовника нечто большее, чем волшебные сказки, но любое средство, способное помочь французам одержать победу над Англией, будет угрожать общественному миропорядку. Если вы уверены, что обладаете весьма дорогостоящей вещью, то я договорюсь с адмиралтейством о выдаче вам компенсации.

— Мистер Смит…

— Сэр Сидней, если не возражаете.

Рыцарское звание он получил не в Англии, а благодаря верной службе королю Швеции, но за ним давно закрепилась репутация тщеславного и упорно стремящегося к славе человека.

— Сэр Сидней, нас с вами объединяет только язык. Я американец, а не англичанин, и к тому же в недавней войне Франция стала нашим союзником. А в нынешней войне моя страна занимает нейтральное положение, и, более того, я понятия не имею, о чем вы тут толкуете.

— Гейдж, послушайте меня. — С озабоченным видом он почти навис надо мной, похожий на хищную птицу. Выглядел англичанин весьма воинственно: прямой, широкоплечий, с мощным торсом, сходящимся к узкой талии, и мне вдруг подумалось, что кокетливые взгляды Сариллы могли относиться именно к нему. — Ваша колониальная революция была борьбой за национальную независимость. А то, что сейчас происходит во Франции, угрожает исконному порядку жизни. Боже милостивый, король обезглавлен на гильотине! Тысячи людей уничтожены! На всех французских границах ведутся войны! Души погрязли в неверии! Церковные земли отобраны, долги забыты, поместья конфискованы, чернь взялась за оружие, повсюду мятежи, анархия и тирания! У вас с Францией не больше общего, чем у Вашингтона с Робеспьером. У нас с вами общий не только язык, но и культура, и законный и справедливый политический строй. Охватившее Францию безумие способно заразить всю Европу. Все добропорядочные люди объединяются против тех, кто стремится к анархии и диктатуре.

— У меня много друзей во Франции.

— Как и у меня. Я не выношу только их тиранов. Никто не предлагает вам кого-нибудь предавать. Я надеюсь, что вы все-таки отправитесь в поход за этим молодым героем Наполеоном. Прошу вас лишь хранить эту реликвию в секрете. Сохраните медальон для себя, а не для малыша Бони,[19] или Силано, или любых других искателей. Помните, что торговые дела вашей страны неизбежно будут связаны с Британской империей, не склонной губить себя революциями. Поддерживайте отношения с вашими французскими друзьями! Примите и меня в число ваших друзей, и, возможно, когда-нибудь мы поможем друг другу.

— Вы хотите, чтобы я шпионил для Англии?

— Ни в коем случае! — Явно обиженный моим вопросом, он так глянул на Стефана, словно цыгану следовало подтвердить чистоту и благородство его помыслов. — Я просто предлагаю вам свою помощь. Следуйте избранным путем, обращая внимание на все достопримечательности. Но если вас постигнет разочарование в этом наполеоновском походе и вам понадобится поддержка, свяжитесь с английским военным флотом и поделитесь путевыми заметками обычного путешественника. Я дам вам перстень с печатью, на которой вырезан единорог, мой гербовый знак. Я сообщу в адмиралтейство о его подлинности. Воспользуйтесь им как охранным пропуском.

Смит и Стефан выжидающе посмотрели на меня. Неужели они считают меня идиотом? Я ощущал выпуклую твердость медальона под стелькой ботинка.

— Во-первых, я не понимаю, о чем вы говорите, — вновь солгал я. — Во-вторых, считаю себя свободным от какого-либо союзничества, будь то Англия или Франция. Я просто ученый и нанялся наблюдать за природными явлениями, пока не разрешатся некоторые правовые вопросы, возникшие у меня в Париже. В-третьих, если бы даже в ваших словах была доля истины, то я не признал бы этого — слишком часто в последние дни приходилось мне сталкиваться с заинтересованностью, которая была для меня смертельно опасной. И в-четвертых, весь этот разговор бесполезен, поскольку даже если у меня что-то и было, то теперь ничего нет — грабители присвоили мой багаж, когда я сбежал.

«Вот так, — подумал я. — Надеюсь, теперь они успокоятся».

Смит усмехнулся.

— Молодчина! — воскликнул он, хлопая меня по плечу. — Я знал, что вы умный человек! Прекрасный монолог!

— А теперь давайте попируем, — сказал Стефан, также, очевидно, одобрив мое заявление. — Сэр Сидней, расскажите-ка мне поподробнее, что за предостережения вы получили в тюрьме. Мы, цыгане, знаем свой род с эпохи фараонов, со времен Авраама и Ноя. Многое, конечно, уже забылось, но кое-что еще помнится, и мы иногда способны предсказать будущее и помочь избежать опасностей судьбы. Вот наша Сарилла обладает даром «драбарди», по-вашему — предсказательницы, и она сможет предвидеть ваше будущее. Давайте-давайте, присаживайтесь, побеседуем о Вавилоне и Тире, Мемфисе и Иерусалиме.

Неужели все, кроме меня, помешались на Древнем мире? Я надел на палец кольцо Смита, рассудив, что такое дружеское знакомство никогда не помешает.

— Увы, чем дольше я задержусь у вас, тем большей опасности вы можете подвергнуться, — сказал Смит. — По правде говоря, у меня на хвосте сидел отряд французских драгун. Я считал необходимым переговорить с вами, но вынужден отправиться дальше, пока они еще не обнаружили этого ограбления и не заглянули сюда, узнав о моем своевременном выстреле. — Он сокрушенно покачал головой. — Если честно, то я не понимаю привлекательности оккультизма. Мой тюремщик, Бонифаций, был худшим из якобинских диктаторов, но постоянно намекал на мистические тайны. Всем хочется верить в силы магии, хотя нам, взрослым людям, вроде бы не пристало увлекаться такими глупостями. Ученые отвергают ее, но порой излишняя ученость ослепляет.

Нечто вроде этого талдычил мне и Тальма.

— Цыгане веками хранили секреты наших египетских предков, — заметил Стефан. — Однако в таких древних искусствах мы просто дети.

В общем-то цыганская связь с египтянами казалась мне сомнительной; даже то, как они сами себя называют — рома, скорее говорило о том, что наиболее вероятной для них исконной родиной была Румыния. Но тем не менее они представляли собой живописное смуглолицее сообщество, наряженное в экзотические жилеты, шали и платки, а среди их украшений то и дело мелькал анх,[20] египетский крест, и статуэтки собакоголового Анубиса. И даже если Клеопатра не приходилась цыганкам дальней родственницей, они определенно обладали обворожительной красотой. Видимо, они знали какие-то привораживающие заговоры. Я поразмыслил немного над этим вопросом. В конце концов, я имею отношение к миру науки.

— Адье, мои новые друзья. — Тальма вручил Стефану кошелек. — Это плата за безопасный проезд месье Гейджа и потерянногоим талисмана до Тулона. Его не станут искать в ваших неспешно передвигающихся кибитках. Договорились?

Глянув на деньги, цыган подбросил кошелек, поймал и рассмеялся.

— За такую сумму я довезу его хоть до самого Стамбула! Хотя сделал бы то же самое бесплатно для любого беглеца.

Англичанин отвесил ему легкий поклон.

— Уверен, вы так и поступили бы, но примите все же этот дар королевской щедрости.

Путешествуя с табором, я смогу встретиться с Тальма только в Тулоне, но если подумать, то так будет безопаснее для моего приятеля, да и для меня самого. Он, конечно, будет волноваться, но таково его обычное состояние.

— Гейдж, мы с вами еще встретимся, — сказал Смит. — Не снимайте с пальца мое кольцо; лягушатники[21] не узнают его, в тюрьме я его не носил. И опять-таки, не теряйте головы, помните, как быстро порой идеализм превращается в тиранию, а освободители в диктаторов. В конечном счете вам, возможно, будет полезно вспомнить об интересах вашей родины.

И он растаял в темном лесу так же тихо, как появился, оставив ощущение встречи с невероятным привидением.

Еще встретимся? Мне даже думать об этом не хотелось. Я и не представлял, что в итоге Смит вновь войдет в мою жизнь в тысячах миль от этого французского леса. Мне просто стало гораздо спокойнее, когда беглый англичанин ушел.

— А теперь мы устроим пиршество, — повторил Стефан.

Определение «пиршество» было явным преувеличением, но от лагерных костров нам подали тушеное мясо с подливкой и толстые ломти плохо пропеченного хлеба. Среди этих странных бродяг я почувствовал себя в безопасности, разве что меня слегка удивило их радушное гостеприимство. Казалось, им не нужно от меня ничего, кроме общения. Меня заинтересовало, известно ли им на самом деле что-то важное о предмете, спрятанном в моем ботинке.

— Стефан, признаюсь, я поверил тому, что Смит говорил об этой подвеске. Но если бы такая штуковина существовала, из-за чего люди могли бы так страстно желать заполучить ее?

Он улыбнулся.

— Дело не в самой подвеске. Просто она представляет собой своеобразную путеводную нить.

— Что это значит?

Барон пожал плечами.

— Я помню лишь какие-то старые легенды. Обычно рассказывают, что на заре цивилизации древние египтяне надежно укрыли какие-то опасные тайные знания, решив, что надо дождаться тех времен, когда интеллектуальное и моральное развитие позволит людям использовать их в правильных целях, но при этом оставили к тайнику путеводную нить в виде шейного украшения. Александр Великий, по общему мнению, получил его во время своего паломничества в оазис Сива, где его перед походом в Персию провозгласили сыном Амона и Зевса. Вскоре он создал мировую империю. Как ему удалось так быстро завоевать мир? Но умер он преждевременно. То ли его настигла смертельная болезнь, то ли виновен подлый убийца. Прошел слух, что полководец Александра Птолемей увез этот талисман обратно в Египет, надеясь раскрыть тайну великой силы, но не сумел разгадать его знаков. Клеопатра, наследница рода Птолемея, взяла его с собой, сопровождая Цезаря в Рим. Цезаря также убили заговорщики! Дальнейшая история показала, что смерть поджидала всех владевших медальоном великих правителей. Короли, папы и султаны уверовали в то, что на нем лежит проклятие, а колдуны и маги считали, что он способен открыть великие тайны. Однако уже не осталось в живых тех, кто помнит, как им пользоваться. Откроет ли он путь к благоденствию или к несчастьям? Католическая церковь продолжила тщетные исследования в Иерусалиме во время крестовых походов. Рыцари-храмовники стали его хранителями и спрятали его сначала на Родосе, а потом на Мальте. Сбивают с толку и поиски Святого Грааля, поскольку совершенно непонятно, что составляет собственно предмет поисков. Столетиями этот медальон лежал всеми забытый, пока кто-то не разведал о его назначении. Так он, вероятно, и попал в Париж… а позже оказался в нашем таборе.

Меня не порадовало известие о том, что этот медальон всем несет смерть.

— А вы действительно думаете, что простому парню вроде меня мог попасть в руки такой же талисман?

— Я поручился бы в том сотней обломков Истинного креста и десятками пальцев и зубов великих святых. Кто разберет, где подлинная реликвия, а где фальшивка? Достаточно осознания того, что отдельные личности отчаянно хотят заполучить украденную, как вы сами сказали, безделушку.

— Может, Смит и прав. Допустим, она у меня есть, тогда мне лучше бы избавиться от нее. Или отдать ее вам.

— О нет, мне не надо! — Он явно встревожился. — Я не в состоянии ни воспользоваться ею, ни разгадать ее тайну. Если легенды правдивы, то этот медальон может обрести истинный смысл только в Египте, там, где его изготовили. Кроме того, человека, завладевшего им не по праву, ждет беда.

— Уж в этом я убедился, — уныло признался я. Избиение, убийство, бегство, банда грабителей… — Однако, к примеру, такой ученый, как Франклин, сказал бы, что все это иррациональная чепуха или глупые суеверия.

— Или воспользовался бы новыми научными знаниями, чтобы исследовать его.

Меня порадовало явное отсутствие жадности у Стефана, особенно учитывая, что его рассказы разворошили угли моей собственной алчности. Слишком много разных группировок хотели заполучить этот медальон или запрятать его подальше: Силано, бандиты, французская экспедиция, англичане и эта мистическая ложа египетского обряда. Все это наводило на мысль о его баснословной ценности, а значит, мне решительно нужно сохранить его до появления выгодного торгового предложения либо самому разобраться для чего, черт возьми, он предназначен. Последнее как раз подразумевало поход в Египет. А пока надо действительно держать ухо востро.

Я глянул на Сариллу.

— А могла бы ваша славная гадалка заглянуть в мое будущее?

— О, она мастерски читает по картам Таро.

Он прищелкнул пальцами, и она принесла колоду таинственных карт.

Мне приходилось прежде видеть их картинки с волнующими фигурками смерти и дьявола. Молча присев у костра, она выложила несколько карт, подумала и открыла еще пару: мечи, любовники, кубки, маг. Озадаченно размышляя над ними, Сарилла хранила молчание. Наконец она подняла одну карту.

Там был изображен глупец, или шут.

— Вот определяющая карта.

Что ж, этого следовало ожидать.

— Неужели это я?

Она кивнула.

— Вы тот, кто ищет.

— Что ты имеешь в виду?

— Карты говорят, вы узнаете, что я имею в виду, когда попадете в нужное место. Вы тот шут, который должен отыскать шута, стать мудрым, чтобы найти мудрость. Вы искатель, но сначала вам необходимо найти, что искать. Больше этого вам лучше не знать.

И она действительно ничего больше не добавила. Извечные пророческие уловки: неопределенные обещания, как в тонко составленном договоре. Я выпил еще вина.

Было уже далеко за полночь, когда мы услышали тяжелый топот лошадиных копыт.

— Французская кавалерия! — предостерегающе прошептали цыганские часовые.

Лес наполнился бряцанием оружия и хрустом ломающихся под копытами веток. Мгновенно погасли все лампы, кроме одной, и все, кроме Стефана, исчезли в кибитках. Сарилла взяла меня за руку.

— Вам надо раздеться, если вы хотите, чтобы вас приняли за цыгана, — прошептала она.

— Вы хотите меня замаскировать?

— Да.

В общем-то в этом был известный смысл. И лучше все-таки Сарилла, чем тюрьма. Держа за руку, она скрытно отвела меня в вардо, так они называли свои кибитки, ее гибкие пальцы помогли мне сбросить грязную одежду. Она и сама не замедлила раздеться, ее фигура поблескивала в тусклом свете. Ну и денек! Я лежу в кибитке, прижавшись к ее теплому шелковистому телу, слушая, как Стефан тихо беседует о чем-то с кавалерийским лейтенантом. До меня донеслись слова: «Сидней Смит», за ними последовали раскатистые проклятия, после чего с угрожающим стуком начали распахиваться двери кибиток. Когда дошел черед до нас, мы с притворной сонливостью глянули на непрошеных гостей, а Сарилла позволила одеялу соскользнуть со своей обнаженной груди. Уж поверьте мне, они долго не могли отвести взглядов, но, разумеется, не от меня.

Позже, когда драгуны ускакали, я выслушал ее дальнейшие предложения. Довлело надо мной проклятие или нет, но путешествие в Тулон явно обернулось к лучшему.

— Покажи-ка мне, как это делается в Египте, — прошептал я цыганке.

Глава 5

Спустя месяц, 19 мая 1798 года, я стоял на квартердеке французского флагмана «Ориент» со ста двадцатью пушками на борту, почти бок о бок с самым честолюбивым человеком Европы. Все вместе, включая командный состав армии и ученое собрание, мы созерцали, как мимо нас великолепным строем проследовало сто восемьдесят морских судов. Египетская экспедиция началась.

Средиземноморская синева побелела от парусов, корабли кренились под свежим ветром, и палубы еще блестели после шторма, который, как мы надеялись, задержит выход в море знаменитой британской эскадры. Когда флот вышел из тулонской гавани, пенные барашки, словно белозубые улыбки, украсили корабельные носы. На верхних палубах самых больших кораблей собрались военные оркестры, медные инструменты поблескивали на солнце, и музыканты состязались между собой в шумовом сопровождении парада, вовсю наигрывая французские марши и патриотические мелодии. Пушки городской крепости взорвались салютным залпом, им вторил не менее громкоголосый хор тридцатичетырехтысячного войска, погруженных на корабли солдат и моряков, разражавшихся бурными приветствиями при проходе мимо флагмана Бонапарта. Он выпустил бюллетень, обещавший каждому участнику похода достаточно трофеев для покупки шести акров земли.

Это было только самое начало. Менее значительные конвои из Генуи, корсиканского Аяччо, родного городка Бонапарта, и итальянской Чивитавеккьи вскоре добавят свои силы к французскому корпусу для вторжения в Египет. Когда мы пришли на Мальту, там оказалось в сумме около четырехсот кораблей и пятидесяти пяти тысяч воинов, к которым прилагались тысячи лошадей, сотни повозок и полевых пушек, более трех сотен опытных прачек, нанятых также и для укрепления боевого духа армии, и множество провезенных контрабандой жен и любовниц. Для офицеров в трюмы загрузили в общей сложности четыре тысячи бутылок вина, к которым прибавилось восемьсот бутылок отборного вина из личных погребов Жозефа Бонапарта, присланных для обеспечения пиров его брата. А сам командующий не преминул погрузить на борт шикарную городскую карету, намереваясь со всем великолепием отметить прибытие в Каир.

— Мы же французская армия, а не английская, — заявил он своему штабу. — Нам даже в походах живется лучше, чем им в замках.

Пройдет не так много времени, и это его замечание будет вспоминаться с горечью.

В Тулон я прибыл после долгого блуждания в тихоходных цыганских повозках. Это была приятная передышка. Славные потомки «египетских жрецов» научили меня простым карточным фокусам, пояснили значения карт Таро и поведали множество историй о пещерах с сокровищами и о могущественных храмах. Никто из них, разумеется, сроду не бывал в Египте и даже не задумывался, есть ли хоть крупица правды в их байках, но сочинение увлекательных историй являлось одним из главных талантов и источников дохода цыганского племени. Я видел, что они предсказывали самую радужную судьбу как молочницам и садовникам, так и полицейским. Они крали то, что не могли заработать с помощью своей богатой фантазии, и спокойно обходились без того, что не могли украсть. Следование вместе с табором до Тулона оказалось гораздо более приятным завершением моего бегства из Парижа, чем в почтовой карете, хотя я и осознавал, что мое исчезновение и задержка встревожат Антуана Тальма. И хотя мне удалось отлично отдохнуть от масонских теорий этого журналиста, я с сожалением расстался с пылкой Сариллой.

Тулонский порт, переполненный солдатами, моряками, военными поставщиками, трактирщиками и проститутками, сильно смахивал на сумасшедший дом, занятый суетливыми дорожными сборами. Узнаваемы были и знаменитые ученые в их высоких головных уборах; заинтересованные и настороженные, они неуклюже выступали в своих еще жестких от новизны ботинках. Блестящие и важные, как павлины, офицеры щеголяли в роскошных мундирах, а простые солдаты весело и увлеченно обсуждали будущую экспедицию, о цели которой никто из них не имел понятия. Мой зеленый сюртук был таким поношенным и грязным, что я практически не выделялся в толпе, но предпочел побыстрее взойти на борт «Ориента», чтобы оказаться наконец вне досягаемости для бандитов, антикваров, жандармов, фонарщиков и всех прочих типов, имевших желание навредить мне. Именно на борту я и воссоединился с Тальма.

— Я уже испугался, что мне предстоит без дружеской поддержки встретить все опасности этого восточного похода! — воскликнул он. — Бертолле тоже расстроился! Mon dieu,[22] что с тобой случилось?

— К сожалению, я никак не мог послать тебе весточку. Оказалось, что разумнее всего продолжить путь, не привлекая внимания. Я понимал, конечно, что ты будешь волноваться.

Он обнял меня.

— Где медальон? — жарко прошептал он мне на ухо.

На сей раз я повел себя более осмотрительно.

— В надежном месте, приятель. В очень надежном месте.

Он глянул на подарок Сиднея Смита.

— А что это у тебя на пальце? Новое кольцо?

— Да, цыгане подарили.

Мы с Тальма вкратце рассказали о наших приключениях. Он сказал, что после моего бегства от кареты оставшиеся в живых бандиты в страхе разбежались. Тут прибыл кавалерийский отряд, гнавшийся за каким-то другим беглым преступником. В темноте царила полная неразбериха — и эти всадники поскакали в лес. Однако драгуны помогли кучерам убрать с дороги бревно, и наша путешествующая компания в результате добралась до гостиницы. Тальма решил подождать меня денек, до следующей почтовой кареты, на тот случай, если мне удастся выбраться из леса. Но я так и не вернулся, и он поехал в Тулон, опасаясь, что меня убили.

— Цыгане! — вдруг воскликнул он, удивленно взглянув на меня. — Да у тебя просто талант влипать во всякие неприятности, Итан Гейдж! Но как же лихо ты застрелил того бандита. Я сначала перепугался, а потом изумился и даже обрадовался!

— Он же едва не убил тебя.

— Повезло тебе, ты же учился у краснокожих индейцев.

— В путешествиях мне доводилось сталкиваться с разными людьми, Антуан, и я научился протягивать одну руку для приветствия, а в другой держать оружие. — Помолчав, я спросил: — А что, он умер?

— Его оттащили куда-то, истекающего кровью.

Что ж, какие только неожиданности не поджидают человека в ночной темноте.

— А правду говорят, что все цыгане — мерзавцы? — спросил Тальма.

— Ни в коей мере, если, конечно, присматривать за своими карманами. Они спасли мне жизнь. А их острые приправы пробуждают чувства, удовлетворяемые их женщинами. Это бездомные, безработные и свободные как ветер люди.

— Похоже, ты нашел братьев по духу! Даже странно, что ты вернулся!

— Они считают себя потомками египетских жрецов. У них ходят легенды об одном утерянном медальоне, якобы открывающем путь к какой-то древней тайне.

— Ну конечно, это сразу объясняет интерес к нему ложи египетского обряда! Сам Калиостро пытался противостоять традиционному течению современного масонства. Наверное, Силано считает, что с помощью этой реликвии их ложа получит весомые преимущества. Но чтобы решиться на откровенный разбой! Должно быть, тот секрет действительно очень важен.

— А что слышно о Силано? Разве он не знаком с Бонапартом?

— До нас дошли сведения, что он отбыл в Италию — возможно, в поисках новых сведений о твоем выигрыше. Бертолле рассказал об этом медальоне нашему генералу, весьма заинтересовав его, но Бонапарт также назвал масонов глупцами, увлеченными детскими сказками. Хотя с ним не согласны его же братья Жозеф, Люсьен, Жером и Луи, поскольку все они стали членами нашего братства. Наполеон сказал, что хотел бы побеседовать с тобой как о Луизиане, так и о твоем выборе драгоценностей, но, по-моему, он просто пытается сейчас подольститься к американцам. Он высоко ценит твои связи с Франклином. Видно, надеется, что в свое время ты поможешь ему наладить отношения с Соединенными Штатами.

Обществу знаменитых ученых, загрузившихся на флагманский корабль, Тальма представил меня как знаменитого беглеца. Мы входили в состав комиссии из ста шестидесяти семи мирных профессионалов, которых Бонапарт пригласил участвовать в его экспедиции. В ее состав входили девятнадцать инженеров, шестнадцать картографов, два художника, один поэт, один востоковед и великолепная плеяда математиков, химиков, антикваров, астрономов, геологов и зоологов. Я вновь встретился с Бертолле, который сформировал большую часть этой научной команды, и должным образом был представлен нашему генералу. Мое гражданство, близость к знаменитому Франклину и история спасения от грабителей произвели сильное впечатление на молодого завоевателя.

— Электричество! — воскликнул Бонапарт. — Представляете, как было бы здорово, если бы мы сумели овладеть силой грозовых разрядов, исследованных вашим наставником?

А на меня произвело впечатление то, что Наполеону удалось стать командующим такой грандиозной экспедиции. Самый знаменитый генерал Европы оказался тощим, низкорослым и обескураживающе молодым мужчиной. Лишь четверо из тридцати одного командира его штаба были моложе Бонапарта, стоявшего на пороге тридцатилетия. Вдобавок, поскольку критерии англичан и французов отличались, английские пропагандисты явно преувеличивали недостаток его роста — на мой взгляд, как раз рост у него был вполне приемлемый, пять фунтов шесть дюймов, — но на его субтильной фигуре сапоги действительно казались чересчур высокими, а шпага едва не волочилась по земле. Парижские насмешницы окрестили его Котом в сапогах, и он навсегда запомнил обидное прозвище. Египет превратит этого молодого солдата в того Наполеона, который будет штурмовать мир, но пока на палубе «Ориента» стоял еще другой Наполеон; он выглядел гораздо более человечным, более порывистым и мятущимся, чем более поздний несгибаемый титан. Историки творят кумиров, но современники видят живого человека. В сущности, стремительное возвышение Наполеона во время революции вызвало не только удивление, но и досаду, и кое-кто из его старших соратников втайне желал ему провала. Однако самоуверенность Бонапарта соперничала с его громадным тщеславием.

А почему нет? Именно здесь, в Тулоне, благодаря смелой пушечной атаке он выгнал из города англичан и роялистов и вырос от капитана артиллерии до бригадного генерала. Он пережил террор и краткое тюремное заключение, женился на Жозефине, честолюбивой вдове недавно гильотинированного генерала Богарне, помог подавить массовый контрреволюционный мятеж в Париже, а в итальянском походе, приняв руководство оборванной и едва ли не босоногой армией, одержал ряд потрясающих побед над австрийцами. Его воины с восторгом говорили о нем, как о Цезаре, и Директорию весьма радовала дань, поставляемая им в оскудевшую казну. Наполеон стремился превзойти Александра, а его гражданским начальникам хотелось направить его неугомонные честолюбивые замыслы за пределы Франции. Египет прекрасно подходил по всем статьям.

Каким героем он выглядел тогда, задолго до его дворцовых, венценосных дней! Небрежно падающие на лоб пряди волос обрамляли узкое лицо с римским носом, классической формы поджатыми губами и заметной ямочкой на подбородке, и все это озарялось взглядом темно-серых лучистых глаз. Понимая людскую жажду славы и приключений, он обладал талантом общения с воинами и выглядел всегда именно так, как по общим представлениям должен выглядеть герой: отличная выправка, высоко поднятая голова, взгляд, устремленный в неведомую даль. Он принадлежал к тому типу людей, чье поведение, наряду со словами, вселяет уверенность во всех предпринимаемых действиях.

На меня также произвело впечатление и то, что он возвысился благодаря своим личным достоинствам, а не родовитому происхождению — это как раз совпадало с американскими идеалами. В сущности, он был таким же переселенцем, как мы, — не вполне француз, приехавший с Корсики в казармы французского военного училища. В юности его честолюбивые стремления не простирались дальше независимости родного острова. Во всех дисциплинах, кроме математики, он числился заурядным курсантом, был неловок в общении, склонен к уединению, не стремился обзавестись влиятельными наставниками или покровителями, а окончание учебы совпало с ошеломляющим революционным переворотом. Его острый ум, подавляемый жесткими правилами военного училища, вырвался на свободу, обнаружив необходимую для осаждаемой Франции живость и изобретательность. Когда в критической ситуации проявились его военные таланты, бесследно исчезло предубеждение, с которым зачастую сталкивался этот неотесанный островитянин из третьесортной знати. Неуверенность в себе и терзания юношеского возраста слетели с него, словно неказистый плащ, и ему удалось стать обаятельным мужчиной, избавившись от неуклюжих манер. Вряд ли Наполеон проникся идеалами революции, скорее, его устраивало то, что она выводила на прямую дорогу к власти способных людей и не ограничивала честолюбивых замыслов. Конечно, консерваторы, подобные Сиднею Смиту, не могли понять, что именно это роднит американскую и французскую революции. Бонапарт достиг власти исключительно благодаря собственным способностям.

Однако взаимоотношения Наполеона с людьми выглядели на редкость странно. Он обладал неоспоримым обаянием, и его поступки и проявления характера всегда были практически оправданны — нерешительность, отстраненность, подозрительность, напряжение — словно он, как актер, исполнял заданную роль. Энергия исходила от него, словно жар от взмыленной лошади, а его взгляд порой соперничал с яркостью зажженного канделябра. Он умело манипулировал людьми, используя тактику кнута и пряника, — множество раз мне довелось испытать на себе его неотразимое влияние. Но он мог мгновенно переключить все свое внимание на кого-то другого, и тогда вам вдруг казалось, что солнце скрылось за грозовой тучей, а порой, находясь в заполненном людьми зале, мог вообще замкнуться в себе и так же пристально, как только что взирал на вас, уставиться в пол печальными глазами, полностью погрузившись в мир собственных мыслей. Одна парижанка, описывая это отрешенное выражение лица, сравнила его с пугающей встречей на темной аллее. При себе он частенько таскал потрепанный экземпляр гётевских «Страданий юного Вертера», романа о самоубийственной и безнадежной любви, перечитанного им не менее шести раз. Мне предстояло увидеть, как разыграются его мрачные страсти в битве у пирамид, принеся с собой и триумф, и ужас.

Лишь после восьми часов морского парада мимо флагмана прошел последний корабль с неизменно развевающимся на мачте триколором. Перед нами выстроилось множество кораблей: сорок два фрегата и сотни транспортных судов. Солнце уже клонилось к закату, когда наш флагман наконец двинулся в путь, словно мать-утка за своим выводком. Французский флот растянулся по морю на две квадратные мили, большие военные корабли сбавили скорость, чтобы малые торговые суда смогли догнать их. Когда к нам присоединились другие конвои, то наш флот, растянувшийся уже на четыре квадратные мили, потащился вперед со скоростью трех узлов в час.

Все, кроме бывалых моряков, чувствовали себя скверно. Бонапарт, подверженный морской болезни, большую часть плавания провел в деревянной люльке, подвешенной на веревках так, что ее положение во время качки оставалось неизменным. Всем остальным было тошно вне зависимости от того, бодрствовали они или пытались уснуть. Тальма не пришлось выдумывать мнимые недомогания, а удалось испытать их в реальности, и несколько раз он доверительно сообщал мне, что уже почти наверняка находится при смерти. Солдаты не успевали добежать до верхней палубы, чтобы выплеснуть за борт содержимое желудков, поэтому ведра на корабле быстро переполнились, и блевотное зловоние проникало повсюду. На пяти палубах «Ориента» разместились две тысячи солдат, тысяча матросов, множество всякой живности и изрядные запасы провианта, поэтому мы буквально проталкивались через людскую толпу, совершая прогулки от носа до кормы. Маститым ученым типа Бертолле предоставили отдельные каюты, обитые красным дамастом, но простора в них было разве что немного больше, чем в гробу. Мы, менее именитые, обходились сырыми дубовыми чуланами. Во время приема пищи мы так плотно сидели на скамьях, что едва могли пошевелить рукой, поднося ко рту ложку с едой. В грузовом трюме тревожно ржали скаковые лошади, они били копытами, прямо тут же справляли свои естественные надобности, и все вокруг них промокло до нитки. Волнение на море было довольно сильным, и нижние орудийные отверстия пришлось закрыть, поэтому из-за тусклого света чтение практически исключалось. Мы, так или иначе, предпочитали слоняться по верхней палубе, но занятые делом моряки время от времени начинали злиться на толпу и приказывали всем спуститься вниз. За день все успели насытиться этим плаванием. А через неделю мы уже мечтали о песках пустыни.

К жизненному дискомфорту добавлялось тревожное ожидание английских кораблей. Стало известно, что за нами гонится со своей эскадрой предводитель англичан, Горацио Нельсон, потерявший в боях руку и глаз, но, к сожалению, от этих потерь ничуть не утративший задиристости. Поскольку революция лишила французский флот многих лучших роялистских офицеров, а наши тихоходные транспортные суда наряду с орудийными палубами были заполнены армейскими припасами, мы страшились любого морского сражения.

Нашим главным развлечением служила погода. Несколько дней подряд шквальный ветер сопровождался вспышками молний. «Ориент» качало с такой силой, что перепуганные животные орали как резаные, и все, что было не заперто, превратилось в жидкие отбросы. Потом наступило временное затишье, а через день навалилась такая жара и духота, что в корабельных швах запузырилась смола. Ветер был неустойчивым, а от воды несло гнилью. От этого путешествия у меня в памяти остались скука, тошнота и мрачные предчувствия.

* * *
В ходе нашего южного плавания Бонапарт частенько приглашал ученых после ужина в свою большую каюту для интеллектуальных разговоров. Ученые сочли эти сумбурные дискуссии приятным развлечением, а офицеры во время них с удовольствием подремывали. Вообразив себя ученым, Наполеон, используя политические связи, добился своего избрания в Государственный институт и любил повторять, что если бы он не стал солдатом, то выбрал бы для себя научное поприще. Величайшее бессмертие, утверждал он, достигается благодаря умножению человеческих знаний, а не военных побед. Никто не верил в его искренность, но было приятно услышать столь лестное мнение.

Итак, мы встретились в салоне с низким балочным потолком, по бокам которого темнели жерла пушек, замерших на своих лафетах, словно ожидающие охоты гончие. Затянутый брезентом пол напоминал черно-белую шахматную доску, как в ложе масонов, перенявших этот древний узор от расчерченных на клетки театральных сцен архитекторов времен Дионисия. Наверное, занимавшийся отделкой корабля декоратор также числился в нашем братстве. Или мы, масоны, предпочитали присваивать себе любые обычные знаки или узоры? С древнейших времен, насколько мне известно, нашими символами являлись звезды, луна, солнце, весы и геометрические фигуры, включая пирамиды. Но заимствование могло идти двумя путями: я подозревал, что выбор трудолюбивых пчел, появившихся впоследствии на эмблеме Наполеона, был обусловлен масонским символом улья, о котором ему вполне могли рассказывать братья.

Именно здесь я осознал, в какое ученое сообщество затесался, и ни в коей мере не стал бы упрекать это великолепное собрание за то, что оно с сомнением отнеслось к моему членству в своих рядах. Мистические секреты? Бертолле сообщил этому собранию, что я столкнулся с неким древним артефактом, значение которого рассчитывал разгадать в Египте. Бонапарт заявил, что у меня имеются определенные версии по поводу овладения египтянами электрическими силами. А сам я туманно сказал, что надеюсь найти оригинальный подход к изучению пирамид.

Научные вклады моих коллег являлись более весомыми. О Бертолле я уже рассказывал. С точки зрения авторитета с ним мог сравниться разве что Гаспар Монж, знаменитый математик, который в свои пятьдесят два года был старейшиной нашей комиссии. Благодаря его густым кустистым бровям, затенявшим большие припухшие глаза, он походил на мудрого старого пса. Основоположник начертательной геометрии, он отдал свой блестящий математический ум на службу правительству, когда революция попросила его спасти французскую артиллерийскую промышленность. По его приказу церковные колокола немедленно отправили в переплавку для производства артиллерийских орудий, а сам он тем временем написал трактат «Искусство производства пушек». В любое дело Монж привносил свои аналитические способности, будь то создание метрической системы или совет Бонапарту украсть из Италии «Мону Лизу». Возможно, осознав, что мой ум не настолько натренирован, как его, он принял меня, словно сбившегося с пути племянника.

— Силано! — воскликнул Монж, когда я поведал ему о том, почему попал в эту экспедицию. — Я недавно столкнулся с ним во Флоренции. Он как раз направлялся в Ватиканскую библиотеку и талдычил что-то о посещении Стамбула, а также Иерусалима, если ему удастся договориться с турками. Хотя о подробностях предпочел не распространяться.

Не менее знаменитым считался и наш геолог, перечень имен которого — Деодат Ги Сильвен Танкред Грате де Доломье — казался длиннее, чем ствол моей винтовки. Известный в степенных академических кругах тем, что в восемнадцатилетнем возрасте, проходя обучение в ордене мальтийских рыцарей, убил соперника на дуэли, к нынешним сорока семи годам Доломье стал преуспевающим профессором геологической школы и открыл минерал, названный в его честь доломитом. Заядлый путешественник с отменными усами, он не мог дождаться, когда же увидит скалы Египта.

Двадцатидвухлетний красавец Этьен Луи Малюс, математик и знаток оптических свойств света, отправился в поход в чине капитана инженерных войск. Другой известный математик, басовитый Жан Батист Жозеф Фурье, смотревший на мир задумчивыми глазами, всего пару месяцев назад разменял четвертый десяток. Нашим востоковедом и переводчиком стал Жан Мишель де Вентюр, экономистом — Жан Батист Сей, а натуралистом — Этьен Жоффруа Сент-Илер, носившийся со своей экстравагантной идеей, что отличительные признаки растений и животных могут со временем изменяться.

Самым беспутным на вид казался наш универсальный изобретатель, сорокатрехлетний Никола Жак Конте; этот отважный воздухоплаватель когда-то изрядно пострадал от взрыва воздушного шара, поэтому ходил теперь, как пират, с повязкой на глазу. Он первым во время битвы при Флерюсе предложил использовать воздушные шары для военной разведки. К числу его изобретений относился и новый вид пишущего инструмента, так называемый деревянный карандаш; он носил его постоянно в кармане жилета, чтобы зарисовывать схемы новых механизмов, то и дело рождающиеся в его гениальной голове. Он уже заработал в нашей экспедиции звание мастера на все руки и помимо всего прочего захватил с собой изрядный запас серной кислоты, которая, вступая в реакцию с железом, выдавала водород для шелковых газовых баллонов. Этот более легкий, чем воздух, элемент оказался значительно практичнее по сравнению с используемым в ранних опытах воздухоплавания горячим воздухом.

— Если бы, Ники, сработал твой план воздушного вторжения в Англию, — любил пошутить Монж, — то мне не пришлось бы нынче качаться на этой посудине, выворачивая внутренности за борт.

— Мне не хватило лишь нескольких воздушных шаров, — возражал Конте. — И мы с тобой уже спокойно попивали бы чаек в Лондоне, если бы ты не пустил все деньги до последнего су на отливку бесконечных пушек.

Нынешний век изобиловал новыми идеями ведения войны. Я помню, как совсем недавно, в минувшем декабре, французские специалисты отвергли проект моего соотечественника Роберта Фултона по созданию подводных военных кораблей. Всплывали даже предложения об устройстве туннеля под Ла-Маншем.

Собрания этих сведущих в разных областях знаний мирных умников и штабных офицеров Наполеон назвал своими институтами; он зачастую сам выбирал для них тему и назначал участников дебатов, вовлекая нас в сумбурные дискуссии о политике, устройстве общественной жизни, военной тактике и науке. Три дня мы дискутировали о преимуществах, связанных с правами собственности, и порождаемой ими разъедающей зависти; одно вечернее обсуждение посвятили нашему столетию в жизни Земли как планеты, другое — толкованию сновидений, и еще несколько — вопросам религиозной истины или пользы. Тогда-то и стали очевидными внутренние противоречия Наполеона; он мог сначала посмеяться над идеей существования Бога, а потом перекреститься от волнения по усвоенной с детства корсиканской привычке. Трудно сказать, какую веру он сам исповедовал, но проявил себя Бонапарт как твердый приверженец религии в качестве средства управления народными массами.

— Если бы я нашел мою собственную религию, то смог бы завладеть Азией, — поведал он нам.

— По-моему, Моисей, Иисус и Мухаммед осуществили эти планы до вас, — сухо заметил Бертолле.

— А по-моему, — подхватил Бонапарт, — священные писания иудеев, христиан и мусульман имеют общие корни. Все они поклоняются одному-единственному богу. Не считая нескольких мелких подробностей, вроде того, кто из пророков изрек последнее слово, эти религии скорее сходны, чем различны. Если мы объясним египтянам, что приветствуем союз вероисповеданий, то у нас не будет никаких религиозных осложнений. Как Александр, так и римляне благоразумно разрешали завоеванным народам поклоняться своим богам.

— Именно верующие сходных религий наиболее ожесточенно сражаются из-за этих мелких различий, — предостерег Конте. — Не забывайте о войнах между католиками и протестантами.

— Однако разве в наш просвещенный век мы не вернулись к разумному началу? — возвысил голос Фурье. — Надеюсь, человечество вскоре осознает целесообразность мирного сосуществования.

— Ни один верноподданный не станет размышлять о целесообразности, взяв в руки оружие, — парировал воздухоплаватель.

— Александр покорил Египет, объявив себя сыном как греческого Зевса, так и египетского Амона, — сказал Наполеон. — Я намерен относиться с равным снисхождением как к Мухаммеду, так и к Иисусу.

— Пока вы, подобно Папе, противоречите сами себе, — проворчал Монж. — Как же тогда вы относитесь к атеизму, провозглашенному революцией?

— Как к установке, обреченной на провал, самой большой ошибке. Совершенно неважно, существует Бог или не существует. Но как только вера или даже суеверие вступает в схватку со свободой, старые заветы неизменно одерживают верх над новыми идеями в людских душах. — Такого рода многообещающие политические суждения Бонапарт цинично использовал, противопоставляя свой интеллектуальный авторитет знаниям ученого собрания. Ему нравилось поддразнивать нас. — Кроме того, именно боязнь божественной кары удерживает бедняков от убийства богачей.

Наполеона также очень интересовала реальная подоплека мифов.

— Возьмем, к примеру, воскрешение и непорочное зачатие, — заявил он нам однажды вечером, не обращая внимания на изумленный взгляд рационалиста Бертолле. — Подобные истории встречаются не только в христианстве, но и в бесчисленных древних верованиях. То же самое случилось с вашим масонским Хирамом-Авием, верно, Тальма?

Он относился с вниманием к моему другу, рассчитывая, что этот журналист похвально отзовется о нем в газетных статьях, отсылаемых во Францию.

— Такие легенды очень распространены, невольно начинаешь подозревать, что им могли предшествовать реальные события, — поддержал его Тальма. — Является ли смерть окончательным завершением жизни? Или ее можно избежать или отсрочить на произвольное время? Почему фараоны уделяли ей так много внимания?

— Насколько нам известно, самые ранние истории воскрешения восходят к легенде о египетском боге Осирисе и его сестре и супруге Исиде, — заметил Вентюр, наш ученый-востоковед. — Осириса убил его злой братец Сет, но Исида собрала расчлененное тело и вернула к жизни. Потом Осирис возлег на ложе со своей сестрой, и они зачали сына Гора. Смерть считалась всего лишь своеобразной прелюдией к рождению.

— И мы с вами как раз направляемся в страну, где все это, по общему мнению, происходило, — сказал Наполеон. — Уж не заложено ли зерно истины в этих историях? И если в них есть доля правды, то какие же силы позволили египтянам овладеть столь могущественным искусством? Вы представляете себе, какие преимущества таит в себе бессмертие, неисчерпаемость времени! Как много удалось бы совершить!

— Или, по крайней мере, всласть пожить на проценты от вложенных капиталов, — пошутил Монж.

У меня возникли тревожные мысли. Уж не из-за этого ли на самом деле они задумали вторжение в Египет?.. Не только потому, что он мог стать новой колонией, но и потому, что оттуда тянулись истоки вечной жизни? Неужели именно по этой причине так много людей заинтересовалось моим медальоном?

— Все это относится к области мифологии и философских аллегорий, — усмехнулся Бертолле. — Разве не все люди боятся смерти и мечтают избежать ее? И однако смерть неизбежно поджидает всех, включая и египтян.

Генерал Дезе выплыл из дремотного состояния.

— Христиане верят в иной вид вечной жизни, — мягко заметил он.

— Но если христиане лишь молятся о ней, то египтяне всерьез готовятся к ней, пакуя вещички, — возразил Вентюр. — Подобно народам многих ранних цивилизаций, они притаскивают в свои гробницы все, что может понадобиться для путешествия в ином мире. А вот светильники берут далеко не всегда, что, по всей вероятности, не случайно. Эти гробницы зачастую набиты сокровищами. «Пожалуйста, пришлите нам золота, — писали соперничающие правители фараонам, — ведь золота у вас больше, чем грязи».

— Вот такая вера по мне, — радостно пробасил генерал Дюма. — Ощутимая, весомая вера.

— Возможно, они теперь живут в иной ипостаси, как цыгане, — громко произнес я.

— Что?

— Цыгане, потомки египтян. Они утверждают, что их род пошел от египетских жрецов.

— Или они являются к нам в виде Сен-Жермена или Калиостро, — добавил Тальма. — Эти люди утверждали, что прожили на земле тысячелетия и в свое время задушевно беседовали с Иисусом и Клеопатрой. Вдруг все это правда?

Бертолле усмехнулся.

— Правда в том, что Калиостро абсолютно мертв; солдаты раскопали его могилу в папской тюрьме и выпили за его здоровье вина из его собственного черепа.

— Если только этот череп действительно принадлежал ему, — упорно гнул свою линию Тальма.

— А вам известно, что масоны египетского обряда утверждают, будто стоят на пороге открытия таинственного могущества и древней магии? — спросил Наполеон.

— Эта египетская ложа стремится лишь извратить основы свободного масонства, — возразил Тальма. — Вместо того чтобы следовать светлым нравственным заветам Великого Архитектора,[23] эти еретики погрузились во мрак оккультизма. Калиостро создал извращенную масонскую ложу, допускающую участие женщин в сексуальных обрядах. Они будут использовать древние силы в своих корыстных целях, а не ради блага всего человечества. Просто позор, что они завоевали известную популярность в Париже и совратили таких людей, как граф Силано. Истинные масоны не признают их.

Наполеон улыбнулся.

— Поэтому вы с вашим американским другом должны открыть эти секреты первыми!

Тальма кивнул.

— И использовать их для общего блага, а не для их темных целей.

Мне вспомнилась легенда Стефана, в которой рассказывалось, что египтяне скрыли свои тайны, решив дождаться того времени, когда люди достигнут морального и научного совершенства. И вот мы явимся за ними на кораблях, оснащенных тысячами пушек.

* * *
На завоевание средиземноморского острова Мальта потребовался один день, оно стоило жизни трем французам и четырех месяцев предварительных разведывательных операций, переговоров и взяток. Этот Мальтийский орден являлся своеобразным средневековым анахронизмом, и сотни три его рыцарей, половину из которых составляли французы, больше интересовались приличными пенсионами, чем славной кончиной. После чисто формальной короткой обороны они сдались на милость завоевателя. Нашего геолога Доломье, с позором изгнанного из ордена после его юношеской дуэли, радушно, как блудного сына, приняли обратно, и он помог провести переговоры о капитуляции. Мальта перешла во владение Франции, Великому магистру назначили пенсион как главе ложи в Германии, и Бонапарт с полным знанием дела приступил к изъятию сокровищ острова, как всегда поступал в Италии.

Он оставил рыцарям обломок Истинного креста и иссохшую длань Иоанна Крестителя. Казна Франции обогатилась на пять миллионов франков золотом, огромную коллекцию столового серебра и не менее обширную коллекцию драгоценных ювелирных изделий из церкви Святого Иоанна. Большинство этих трофейных сокровищ осело в трюме «Ориента». Наполеон также отменил рабство и приказал всем мальтийцам носить трехцветную кокарду. После реорганизации благотворительного приюта и почты шестьдесят мальчиков из богатых семей отправили на учебу в Париж, в местной школе ввели новую систему обучения, а в островном гарнизоне оставили пять тысяч защитников. Так прошла предварительная демонстрация разумного сочетания грабежа и реформ, которые Наполеон рассчитывал завершить в Египте.

Именно на Мальте Тальма пришел ко мне и с восторгом поведал о своем последнем открытии.

— Представляешь, здесь был Калиостро! — воскликнул он.

— Где?

— На этом острове! Рыцари рассказали мне, что он заезжал сюда четверть века назад, в компании со своим греческим наставником Альтотасом. Здесь же он встретился с Кольмером. Эти мудрецы устроили тут совещание с самим Великим магистром Мальтийского ордена и выяснили, что привезлирыцари-храмовники из Иерусалима.

— И что дальше?

— Вероятно, тогда-то он и обнаружил этот медальон в сокровищнице Мальтийского ордена! Неужели ты не понимаешь, Итан? Получается, что мы словно идем по его следам. Судьба начала работать.

Вновь мне вспомнились рассказы Стефана о Цезаре и Клеопатре, о крестоносцах и правителях и о многовековых поисках, неизменно занимавших умы людей.

— А что, разве кто-то из здешних рыцарей помнит эту штуковину или знает о ее предназначении?

— Нет. Но мы на верном пути. Можно мне еще разок взглянуть на нее?

— Я спрятал медальон в надежном месте, поскольку его вид вызывает у людей нездоровый интерес. — При всем моем доверии к Тальма мне не хотелось никому показывать загадочный талисман после жутких рассказов Стефана о том, что случилось в исторически обозримом прошлом с владевшими им людьми. Наши ученые знали о его существовании, но я отказался отдать им его для исследования.

— Но как же мы разгадаем эту древнюю тайну, если ты будешь все время прятать его?

— Давай для начала довезем его в целости и сохранности до Египта.

Тальма выглядел разочарованным.

Чуть больше чем через неделю наша армада вновь вышла в море, взяв курс на восток, в сторону Александрии. Распространился слух, что англичане по-прежнему гонятся за нами, но мы не заметили никаких признаков преследования. Позже мы узнали, что эскадра Нельсона в темноте проскочила мимо нашего флота, о чем обе стороны тогда даже не догадывались.

Тянулся один из тех вечеров, когда солдаты спасались от скуки, обыгрывая друг друга в счет будущих трофеев, а Бертолле пригласил меня сопроводить его на самую нижнюю палубу «Ориента».

— Пора, месье Гейдж, начинать отрабатывать наше содержание.

Мы спустились во мрак, слабо освещаемый фонарями; лежащие бок о бок в гамаках люди походили на куколок ночных бабочек; они покашливали и храпели, а самые молодые и успевшие стосковаться по дому тихо плакали всю ночь напролет. Поскрипывали корабельные шпангоуты. С глухим шипением бились о борт морские волны, вода медленно, как сироп, просачивалась сквозь законопаченные корабельные швы. Моряки стояли на вахте возле складов боеприпасов и сокровищ, их штыки поблескивали, словно ледяные иглы. Пригнувшись, мы вступили в пещеру Аладдина — набитый сокровищами трюм. Математик Монж уже поджидал нас, сидя на обитом медью сундуке. Его одиночество скрашивал очередной статный офицер, который в основном молча слушал большинство наших философских рассуждений. Этого молодого географа и картографа звали Эдме Франсуа Жомар. Именно Жомар станет моим наставником в исследовании тайн пирамид. В его темных глазах светился живой ум, и, кроме того, он притащил на борт дорожный сундук, набитый книгами древних авторов.

Мой интерес к его присутствию заглушило содержимое этого отсека. Здесь хранились сокровища Мальты и львиная доля жалованья французской армии. Заполненные доверху ящики поблескивали монетами, точно пчелиные соты с медом. В мешках покоились пережившие века драгоценные религиозные реликвии. Груда золотых слитков напоминала пламенеющие бруски кампешевого дерева. Малая толика этих сокровищ могла бы обеспечить кому угодно безбедную жизнь.

— Даже не думайте… — усмехнувшись, сказал химик.

— Mon dieu! Будь я на месте Бонапарта, то прямо сейчас вышел бы в отставку.

— Ему не нужны деньги, ему нужна власть, — возразил Монж.

— Деньги ему, впрочем, тоже нужны, — внес поправку Бертолле. — В этой армии он стал одним из самых богатых офицеров. Но его жена и родственники тратят его добычу быстрее, чем он успевает награбить. Он вместе с братьями образовал целый корсиканский клан.

— А что же ему нужно от нас? — спросил я.

— Знания. Объяснения. Дешифровка. Верно, Жомар?

— Генерал особенно интересуется математикой, — сказал молодой офицер.

— Математикой?

— Математика является основой военного искусства, — заметил Жомар. — При надлежащем воспитании солдаты противоборствующих сторон не слишком отличаются храбростью. Преимущества дает превосходство в численности и огневой мощи во время наступления. А для этого требуются не только солдаты, но и провиант, фураж, упряжные и вьючные животные, черный порох и приличные дороги. Необходимо точно рассчитать требуемые запасы, скорость передвижения войск, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте. Наполеон сказал, что больше всего ценит офицеров, которые умеют вести расчеты.

— Причем рассчитывать можно по-разному, — добавил Монж. — Вот Жомар у нас изучает древних классиков, и Наполеон хочет, чтобы он освоил новые методы расчета. К примеру, Диодор Сицилийский, в числе других древних ученых, считал, что Великая пирамида[24] является своеобразной математической загадкой, верно, Эдме?

— Да, Диодор полагал, что в размерах египетской Великой пирамиды отражена в каком-то виде карта Земли, — пояснил Жомар. — Освободив страну, мы проведем измерения этого сооружения для подтверждения такой точки зрения. Греков и римлян не меньше нашего озадачивала цель строительства грандиозных пирамид, потому-то Диодор и выдвинул упомянутую версию. Стали бы люди надрываться над простой гробницей, особенно учитывая, что в ней не обнаружили никаких мумий и сокровищ? Геродот утверждает, что фараона в действительности захоронили на острове какой-то подземной реки, протекающей в глубинах земли, под основанием самого памятника.

— То есть пирамида служит просто могильной плитой, памятным надгробием?

— Или предостережением. А может быть, наряду с размерами, устройство ее туннелей обеспечивает какого-то рода вычисления. — Жомар пожал плечами. — Кто знает, ведь древние строители не оставили никаких письменных указаний.

— Почему же не оставили? Египтяне по всему миру рассеяли свои послания, которые никто пока не способен расшифровать, — сказал Монж. — А вот что я хотел вам показать. Взгляните-ка сюда. Наполеон взял с собой этот трофей, захваченный нашими войсками в Италии.

Химик сдернул украшенное вышивкой покрывало, и нашим глазам предстала бронзовая пластина размером с большое обеденное блюдо, покрытая эмалью и серебром. Гравировка представляла собой ряды расположенных друг над другом замысловатых живописных картинок, выполненных в древнем египетском стиле. Череду богов, богинь и иероглифов опоясывал бордюр причудливых животных, цветов и деревьев.

— Это табличка Исиды, некогда принадлежавшая кардиналу Бембо.[25]

— И что означают все эти рисунки? — спросил я.

— Вот на этот вопрос и ждет от нас ответа генерал. Много столетий ученые полагали, что здесь представлено зашифрованное послание. Согласно легенде, Платону открылись сокровенные тайны в некоем подземном зале под самой большой египетской пирамидой. Возможно, на этой пластине запечатлен план или схематическое расположение таких залов. Однако о существовании подобных помещений никому ничего не известно. Надеюсь, ваш медальон поможет нам разгадать тайну этой таблички.

Маловероятно. Резьба на моей подвеске выглядела топорной работой в сравнении с филигранной отделкой бронзового изделия. Застывшие в движении фигурки отличались ангельским изяществом. Затейливые головные уборы поражали своими размерами, впечатляюще выглядели даже сидящие бабуины и вышагивающий крупный рогатый скот. Женщины распростерли орлиные крылья. А мужчинам приладили головы собак и птиц. Грозное могущество тронов подчеркивали львы и крокодилы.

— Нет, мой медальон гораздо более грубой выделки.

— Вам придется изучить эту табличку и попытаться открыть ее тайное значение, прежде чем мы достигнем знаменитых руин в окрестностях Каира. На этих картинках, к примеру, много посохов. Не являются ли они жезлами магической силы? И не связана ли она с электричеством? Не помогут ли ваши исследования претворению в жизнь идеалов революции?

Люди, озадачившиеся этими вопросами, считались светилами в научном мире. А я раздобыл свою подвеску в игорном доме. Однако решение этих головоломок сулило мне прибыльное вознаграждение, не говоря уже о помиловании. Подсчитывая фигурки, я с удивлением отметил, что головные уборы некоторых из них выглядят более величественно.

— Вот интересно, — задумчиво произнес я. — Здесь двадцать одна основная фигура, столько же карт Таро было в гадальной колоде, что я видел у цыган.

— Да, занятно, — отозвался Монж. — Что, если египтяне предсказывали будущее по этой пластине?

Я пожал плечами.

— Или им просто нравилось украшать свои дома изящно сделанными вещицами.

— Мы сделали с него копию, которую вы можете унести к себе в каюту. — Он подошел к другому сундуку. — Еще одно загадочное изделие наши солдаты обнаружили в той самой крепости, где томился в тюрьме Калиостро. Я велел доставить его сюда, узнав от Бертолле о вашем приобретении.

Он показал нам нечто напоминающее обеденную тарелку с вырезанной серединой, то есть широкий обод, состоящий из трех вложенных друг в друга колец. На этих кольцах были изображены символические знаки солнца, луны, звезд и знаков зодиака. Они вращались, так что символы солнца и луны меняли свое положение относительно других знаков. Таинственная игрушка.

— Думаю, это какой-то календарь, — сказал Монж. — Перемещая круг символов, вероятно, можно определять какие-то будущие состояния или даты. Но непонятно, какие именно даты и зачем их требовалось устанавливать. Есть мнение, что это связано с прецессией равноденствий.

— С какой процессией?

— С предварением. Древняя религия основывалась на изучении небесного свода, — пояснил Жомар. — Имеющие определенные очертания созвездия совершали по небу предсказуемые пути, их считали живыми существами, управляющими судьбами людей. Египтяне разделили небосвод на двенадцать знаков зодиака, изобразили зодиакальный круг в виде плоскости, разделив его на двенадцать зон видимого горизонта. Причем ежегодно в один и тот же день — скажем, двадцать первого марта, в день весеннего равноденствия, когда длительности дня и ночи совпадают, — Солнце восходит под одним и тем же знаком зодиака.

Я решил не заострять внимания на том, что молодой офицер предпочел использовать традиционный григорианский календарь вместо революционного нововведения.

— Однако точное место его восхода все-таки неизвестно. Каждый год зодиакальный цикл завершается немного раньше относительно видимого кругового пути Солнца среди звезд, поскольку колебания Земли относительно своей оси подобны вращению конуса на шпиле, эта ось совершает в небе оборот с периодом, равным двадцати шести тысячам лет. За длительные периоды времени это видимое относительное положение созвездий заметно сдвигается. Двадцать первого марта нынешнего года Солнце, так же как во времена Христа, встало в созвездии Рыб. Наверное, именно поэтому ранние христиане выбрали рыбу своим символом. Но до рождения Иисуса двадцать первого марта Солнце вставало в созвездии Овна, эпоха которого продолжалась на земле две тысячи сто шестьдесят лет. Ей предшествовала эпоха Тельца, в которую, быть может, и построили эти пирамиды. Эпоху Рыб по прошествии очередных двух тысяч ста шестидесяти лет сменит эпоха Водолея.

— Водолей особо почитался египтянами, — добавил Монж. — Многие полагают, что знаки зодиака придумали греки, но на самом деле они появились гораздо раньше, одни в Вавилоне, а другие — в Египте. Изливающий кувшины воды Водолей символизировал ежегодный подъем воды в Ниле, жизненно важный для удобрения и орошения полей в Египте. Первая человеческая цивилизация зародилась в самом удивительном месте на земле: Сад Эдема, зеленый речной оазис посреди негостеприимной пустыни, страна неизменно жаркого солнца и редких дождей, снабжаемая водой из реки, истоки которой до сих пор неизвестны. Защищаемая от врагов Сахарой и Аравийскими пустынями, она неизменно процветала в этом полном контрастов мире благодаря таинственному ежегодному циклу под сводом безоблачного звездного купола, и этот мир идеально подходил для зарождения и развития религии.

— То есть это устройство вычисления годового цикла Нила?

— Возможно. Или по нему вычисляли благоприятное время для каких-то обрядов или действий. И мы надеемся, что вы поможете нам разгадать, чем же именно они занимались.

— И кто же мог сделать такой календарь?

— Нам неизвестно, — ответил Монж. — Мы впервые встречаем такую символику, и у мальтийских рыцарей нет никаких записей по поводу происхождения этой реликвии. Ее могли изготовить как иудеи, так и египтяне, греки, вавилоняне или вовсе никому не известный народ.

— Несомненно, месье Монж, эта задачка для вашего ума, не для моего. Вы же математик. Я постараюсь помочь, чем смогу.

— Естественно, все мы постараемся помочь. Послушайте, Гейдж, никто из нас пока не представляет, что все это означает. Но на мой взгляд, такой усиленный интерес к вашему медальону означает, что он является частью некой сложной и важной загадки. Как американцу вам разрешили участвовать во французской экспедиции. Наш Бертолле оказал вам известное покровительство. Но это не просто акт благотворительности — от вас требуются ваши знания и умения. Бонапарт стремится в Египет по множеству причин, и в том числе ради изучения тайн могущества древних египтян. Их процветание может быть связано с магией, прикладными искусствами и электричеством. И вот вы, ученик Франклина, являетесь к нам с этим таинственным медальоном. Уже одно это наводит на некоторые мысли. Вступая в неведомый мир, держите в уме эти факты. Да, Бонапарт стремится покорить страну. А вам надо всего лишь разгадать загадку.

— Но как узнать, какую именно загадку нужно отгадать?

— Например, каковы истоки нашего происхождения. Или почему все-таки нас изгнали из рая.

* * *
Я вернулся в каюту, где жили мы с Тальма и лейтенантом Мальро, ослепленный богатством сокровищницы и озадаченный предложенными мне для решения головоломками. Я не видел никакой связи между медальоном и двумя новыми раритетами, и никто, похоже, не имел представления, какую именно загадку мне полагалось разгадать. Десятилетиями чародеи и шарлатаны, подобные Калиостро, гастролировали по королевским дворцам Европы, утверждая, что открыли великие тайны Египта, хотя никогда толком не объясняли, что же именно они обнаружили. Они помешались на оккультизме. Скептики тихо усмехались, но мысль о том, что в стране фараонов сокрыты какие-то тайны, пустила корни. А теперь вдруг и я сам оказался среди этих помешанных. Чем больше тайн открывала наука, тем больше магии хотелось людям.

В эту летнюю жару на корабле я, по примеру моряков, приспособился ходить босиком. Уже собравшись залезть в койку, я вдруг заметил отсутствие своих башмаков и всполошился. И было отчего: ведь они служили мне и в качестве тайника.

Я встревоженно огляделся. Мальро, лежа в постели, что-то бормотал во сне. Я встряхнул за плечо Тальма.

— Антуан, я не могу найти свои ботинки!

Он открыл затуманенные сном глаза.

— Зачем они тебе?

— Просто интересно, куда они подевались.

Он перевернулся на другой бок.

— Может, боцман проиграл их в карты.

Незамедлительный проход по компаниям засидевшихся игроков в карты и кости не помог определить местоположение моей обуви. Неужели кто-то обнаружил тайник в каблуке? И вообще, кто осмелился посягнуть на пожитки ученых? И кто мог пронюхать о тайнике? Тальма? Он, должно быть, удивился моему спокойствию, пытаясь выяснить, где находится медальон, и, поразмыслив об этом, вычислил, где я мог его спрятать.

Я вернулся в каюту и пристально посмотрел на моего спутника. Он уже опять спал сном невинного младенца, что лишь усугубило мои подозрения. Чем важнее казался мне медальон, тем меньше я доверял окружающим. Это отравило даже доверие к другу.

Подавленный и терзаемый сомнениями, я отступил к своему гамаку. То, что казалось выигрышем в игорном доме, воспринималось сейчас как тяжкая обуза. Хорошо, что мне пришло в голову перепрятать медальон! Я сунул руку в затравочное отверстие двенадцатифунтовой пушки рядом с гамаком. Поскольку ради экономии пороха и обеспечения тихого плавания Бонапарт запретил учебные стрельбы по мишеням, я положил свой выигрыш в пустой пороховой мешочек и палкой пропихнул его в пушечное жерло. Затвор удаляется перед сражением, но я рассчитывал, что успею извлечь оттуда медальон до начала любого морского боя, зато уж его не украдут у меня с груди или из башмака. Сейчас, после пропажи ботинок, отсутствие при мне выигрыша начало беспокоить меня. Завтра, когда мои попутчики выйдут на палубу, я выловлю медальон из очередного тайника и повешу на шею. На беду или на счастье, но пусть уж лучше талисман будет на моей груди.

На следующее утро мои ботинки вернулись на свое обычное место. Осмотрев их, я обнаружил, что кто-то явно проверял и стельку, и каблук.

Глава 6

Из-за страха Бонапарта перед адмиралом Нельсоном я едва не утонул в прибрежных водах около Александрии. Английский флот рыскал, как волк, где-то за горизонтом, а Наполеон так торопился на берег, что приказал начать высадку на баркасах. Это был первый, но далеко не последний раз, когда я вымок до нитки в этой самой сухой из виденных мною стран.

Подойдя к Александрии 1 июля 1798 года, мы с удивлением рассматривали похожие на стрелы минареты и купола мечетей, сверкавшие под резким летним солнцем, как заснеженные холмы. На верхней палубе флагманского корабля, где столпилось около полутысячи солдат, моряков и ученых, ощутимо долго царила тишина, нарушаемая лишь скрипом снастей и плеском волн. Египет! Он предстал перед нашими глазами, как зыбкое видение, словно отраженный в кривом зеркале. Сам город с грязно-белыми, покрытыми бурой пылью строениями никак нельзя было назвать процветающим, и у нас возникло ощущение, что мы сбились с курса. Северный ветер заметно усилился, и французские корабли покачивались на средиземноморских волнах, отливающих драгоценным топазовым блеском. Из порта доносились звуки труб, грохот сигнальных залпов и панические вопли. Какой переполох, должно быть, вызвало появление армады из четырехсот европейских кораблей, закрывших практически весь горизонт! Домочадцы, захватив семейные ценности, погрузились в запряженные ослами повозки. Рыночные прилавки опустели, а все товары были спрятаны в надежных местах. Нацепив средневековые доспехи, на шатких парапетах столпились арабские солдаты с пиками и допотопными мушкетами. Наш экспедиционный художник барон Доминик Виван Денон[26] начал делать наброски, неистово зарисовывая строения, корабли, грандиозные пустыни Северной Африки.

— Я пытаюсь передать четкость этих каменных зданий на фоне расплывчатого света песчаных барханов, — поведал он мне.

Фрегат «Юнона» подошел к нам сбоку, чтобы доложить обстановку. Он прибыл сюда на день раньше нас, его капитан встретился с французским послом и привез обратно новости, пробудившие бешеную активность штабных офицеров Наполеона. Оказывается, флот Нельсона уже побывал в Александрии и, не обнаружив нас, два дня назад отправился на дальнейшие поиски. Чистое везение, что они не столкнулись с нашей тихоходной, тяжело груженной армадой. Скоро ли вернутся сюда англичане? Не рискнув проходить открыто все портовые форты, Бонапарт приказал начать высадку в баркасах милях в восьми к западу от города, возле селения Марабу. Оттуда, совершив небольшой переход по берегу, французские войска могли легче захватить этот порт.

Адмирал Брюэс[27] начал пылко возражать, говоря, что здешняя береговая линия еще не нанесена на карту, а ветер усилился уже до штормового. Но Наполеон отмел все его возражения.

— Адмирал, мы не можем тратить время понапрасну. Судьба даровала нам три дня, не больше. Если я не воспользуюсь этим преимуществом, мы проиграем.

На суше военные корабли англичан уже не представляли никакой угрозы для его армии. А на море французский флот могли легко потопить.

Однако отдать приказ о высадке гораздо легче, чем осуществить ее. Большие морские валы с шумом обрушивались на песчаный берег, а наши корабли начали становиться на якорь лишь в конце дня, и, следовательно, высадка грозила растянуться на всю ночь. Нам, ученым, предоставили выбор — остаться на борту или в компании с Наполеоном посмотреть, как будет взят город. Не вняв доводам разума, я из любви к приключениям решил покинуть «Ориент». К тому же сильная качка вновь вызвала у меня приступ морской болезни.

Тальма, несмотря на собственные тошнотворные страдания, глянул на меня так, словно я сошел с ума.

— Мне казалось, ты не хотел быть солдатом!

— Просто я любопытен. Неужели тебе не хочется посмотреть на сражение?

— Сражение я увижу и с палубы. А ты хочешь сойти на берег, чтобы лицезреть кровавые подробности. Увидимся в городе, Итан.

— Я к тому времени выберу там шикарное жилье для нас!

Он печально улыбнулся, глядя на бушующее море.

— Может, тебе стоит для безопасности оставить медальон мне на хранение?

— Не стоит. — Я пожал ему руку. Потом, решив напомнить о праве собственности, добавил: — Ведь если я утону, то он мне больше не понадобится.

Уже в сумерках меня пригласили занять место в лодке. Собравшиеся на больших кораблях оркестры наяривали мелодию «Марсельезы», искажаемую порывами сильного ветра. Береговая полоса покрылась буроватой пылью приносимых из пустыни песков. Я заметил, что несколько арабских всадников удаляются в сторону барханов. Держась за веревку, я спустился по трапу с военного корабля, борта которого ощетинились жерлами орудий. Винтовка с тщательно завернутым в промасленную кожу замком висела у меня за спиной. Роговая пороховница и патронная сумка болтались на поясе.

Волны так вздымали лодку, что мне показалось, будто передо мной заартачившийся жеребец.

— Прыгайте! — крикнул мне боцман, и я постарался совершить ловкий прыжок, но все равно неуклюже растянулся на дне шаткой посудины.

Быстро усевшись на банку, как велели, я ухватился за нее обеими руками. Множество людей продолжали спрыгивать в лодку, и я уже опасался, что мы пойдем ко дну, если прибавится хотя бы один человек, но лодка выдержала еще нескольких солдат. Наконец мы отвалили от борта, и волны сразу начали нас захлестывать.

— Отчерпывайтесь, разрази вас гром!

Наши баркасы выглядели скопищем водяных жуков, медленно ползущих к берегу. Вскоре грохот разбушевавшегося прибоя заглушил все остальные звуки. Надвигающаяся на нас волна достигала такой высоты, что с нашей позиции видны были лишь вершины мачт стоящего на рейде флота.

Волны тащили нас к берегу, и нашему рулевому, в мирной жизни рыбачившему в прибрежных водах, сначала удавалось править лодкой весьма уверенно. Но вода плескалась вровень с бортами, и перегруженное суденышко разворачивалось так же трудно, как фургон, набитый винными бочками. Нас закрутило на больших волнах; рулевой, следя за положением кормы, четко командовал гребцами, однако потом кто-то из них сбился с ритма, и лодка, развернувшись, подпрыгнула на волне.

Я не успел даже набрать воздуха в легкие. Обрушившаяся стена воды накрыла меня с головой и уволокла вниз. Рев шторма сменился тихим гулом, и меня потащило обратно в море. Тяжелая винтовка, словно якорь, не позволяла всплыть на поверхность, но я отказался от мысли расстаться с ней. Погружение длилось, казалось, безнадежную вечность, мои легкие готовы были лопнуть, и тут в начале подъема очередной волны я наконец встал на дно и оттолкнулся. Моя голова показалась на поверхности как раз в тот момент, когда я готов был уже наглотаться воды, и мне удалось судорожно вдохнуть воздух, прежде чем сверху обрушился новый вал. Ничего не видя, я сталкивался в воде с чьими-то телами. Изо всех сил молотя руками, я ухватился за плавающее весло. Теперь глубина резко уменьшилась, и следующая волна протащила меня животом по дну. Нахлебавшись морской воды, которая щипала глаза и сочилась из носа, я, пошатываясь и отплевываясь, вступил на землю Египта.

На пологом и голом берегу я не заметил ни единого деревца. Проникая в любые щели, песок облепил все тело, а встречный ветер едва не сбивал с ног.

Начали выползать из моря и другие жертвы стихии. Перевернувшийся баркас врезался в песчаное дно, и моряки позвали нас на подмогу, чтобы перевернуть его и слить воду. Отыскав в прибое несколько весел, они направились обратно к кораблю за очередной партией людей. Взошла луна, и я увидел, как в прибрежной полосе разыгрываются сотни подобных сцен. Некоторые лодки, ловко лавируя на волнах, умудрялись без потерь добраться до берега, но менее удачливые болтались на воде, как плавник. Люди, беспорядочно связываясь в цепочки, заходили обратно в море, пытаясь спасти своих товарищей. Полузанесенные песком тела нескольких утопленников уже плескались у кромки воды. Волны захлестывали ступицы колес полевых пушек. Более легкое снаряжение медленно дрейфовало к берегу. Но вскоре, указывая место сбора, взвился и затрепетал на ветру трехцветный французский флаг.

— Анри, помнишь те усадьбы, что сулил нам генерал? — спросил один из промокших и выбившихся из сил солдат своего приятеля, махнув рукой на голые прибрежные дюны. — Можешь выбрать себе любые шесть акров.

Поскольку я не состоял ни в одном военном подразделении, то начал разыскивать самого генерала Бонапарта. Офицеры ругались, пожимая плечами, а один из них проворчал:

— Наблюдает небось из своей шикарной каюты, как мы тут идем ко дну.

Людей возмущало то, что командующий выбрал себе такие роскошные апартаменты.

И тем не менее дальше по берегу наблюдалось какое-то упорядоченное движение. Люди собирались вокруг знакомой невысокой, бурно жестикулирующей фигуры, и вслед за ними, словно влекомые магнетической силой, туда потянулись все солдаты. До меня донеслись короткие, отрывистые приказы, отдаваемые Бонапартом, и вскоре ряды начали выстраиваться в походном порядке. Подойдя поближе, я увидел простоволосого и промокшего по пояс генерала, глянувшего вслед шляпе, унесенной порывом ветра. Наполеон расхаживал по галечному берегу, ножнами шпаги прочерчивая в нем узкую колею. Он вел себя так, словно высадка проходила отлично, и его уверенность передавалась другим.

— Нужно послать отряд стрелков к дюнам! Клебер, отправьте туда метких бойцов, если не хотите, чтобы нас подстрелили бедуины! Капитан, соберите своих молодцов, пусть они вытащат из воды пушки, на рассвете они нам понадобятся. А где у нас генерал Мену? А, вот вы! Прикажите установить ваше знамя, пора строиться. Эй, пехотинцы, хватит трястись, как мокрые псы, лучше помогите своим товарищам перевернуть лодку! Неужели глоток морской воды лишил вас разума? Вы же французы!

Четкие приказы чудесным образом преобразили растерянных солдат, и я начал признавать командирские таланты Бонапарта. Беспорядочная толпа уже походила на армию, пехотинцы выстроились в колонны, привели в порядок обмундирование и, оттащив утопленников, похоронили их по-походному, без особых церемоний. В дюнах постреливал егерский отряд, не подпуская к бухте кочующие местные племена. Нагруженные лодки одна за другой врезались в берег; тысячи залитых лунным светом людей, тяжело ступая, зашагали к Александрии по отливающему серебром песку, оставляя за собой глубокие следы, заполнявшиеся морской водой. Потерянное на мелководье снаряжение и боевую технику быстро отыскали и вновь распределили по воинским частям. Не всем оказались впору выловленные из воды шапки, одним они были маловаты и топорщились на макушках, точно каминные трубы, а другим так велики, что сползали на глаза. Посмеявшись, воины начали меняться друг с другом. Теплый ночной ветер быстро высушил на нас одежду.

Вскоре я заметил, что генерал Жан Батист Клебер[28] — он тоже, по слухам, принадлежал к масонскому братству — широким шагом приблизился к Наполеону.

— Колодец в Марабу отравлен, а наши люди томятся от жажды. Безумием было выйти из Тулона без достаточного запаса солдатских фляг.

Наполеон пожал плечами.

— Эту оплошность интендантов сейчас уже не исправишь. Когда мы завоюем Александрию, воды у нас будет вдосталь.

Клебер нахмурил брови. Он гораздо больше походил на командующего армией, чем Наполеон. Шести футов ростом, крупный и мускулистый, он гордо встряхивал своей густой и волнистой шевелюрой, придававшей его внешности величавую степенность льва.

— И запасов провизии у нас нет.

— Она тоже ждет нас в Александрии. Если вы взглянете на море, Клебер, то не увидите там кораблей английского флота, так что, в сущности, у нас есть все возможности для быстрого захвата.

— Стоила ли такая скорость жизни множества людей, утонувших в штормящем море?

— Скорость на войне решает все. Я всегда готов поступиться малым ради общего спасения. — Бонапарта явно подмывало добавить еще пару крепких слов; ему не нравилось, когда отданные им приказы обсуждались. Но вместо этого он лишь спросил генерала: — Вы нашли человека, о котором я вам говорил?

— Этого араба? Да, он умеет говорить по-французски, но считает себя важной шишкой.

— Он всего лишь пешка в игре Талейрана и будет получать по ливру за каждое мамелюкское ухо и руку. Ему невыгодно подпускать других бедуинов к нашим флангам.

Французская колонна следовала вдоль берега, слева грохотал прибой, тысячи солдат с трудом продвигались вперед в темноте. Пенные барашки прилива подсвечивались лунным светом. Порой из пустыни, справа от нас, доносились пистолетные или мушкетные выстрелы. Впереди загорелось несколько фонарей, и из мрака проступили очертания Александрии. Все генералы пока шли в пешем строю наравне с простыми солдатами. Генерал Луи Каффарелли из инженерного полка хромал рядом со строем на деревянной ноге. Наш исполинский мулат, кавалерийский командир Александр Дюма[29] бодро вышагивал на своих кривоватых ногах, на голову возвышаясь над всеми подчиненными. Он обладал недюжинной силой и во время этот морского перехода развлекался тем, что, заходя порой в конюшню, обхватывал руками потолочную балку и, захватив мускулистыми ногами лошадь, поднимал в воздух перепуганное животное. Недоброжелатели поговаривали, что голова у него состояла тоже из одних мускулов.

Не будучи приписан ни к одному полку, я шел рядом с Наполеоном.

— Вы предпочитаете мое общество, американец?

— Я просто рассудил, что позиция командующего армией будет наиболее безопасной. Вы не возражаете, если я воспользуюсь преимуществами такой близости к вам?

Он рассмеялся.

— Во время одной битвы в Италии я потерял семерых генералов и сам повел солдат в атаку. Только судьбе известно, почему я уцелел. Жизнь — это рискованная игра, не так ли? Судьба увела подальше английский флот, но подложила нам свинью в виде шторма. Некоторые бедолаги утонули. Вам их жалко?

— Разумеется.

— Ну и зря. Смерть придет ко всем нам, если только египтяне действительно не открыли секрет бессмертия. А можно ли сказать, что одна смерть лучше другой? Моя собственная, возможно, ждет меня на рассвете, и это будет славная кончина. А знаете почему? Вечны только неизвестность и забвение, а слава скоротечна. Каждого из тех утопленников будут пофамильно вспоминать в поколениях. «Он погиб, последовав за Бонапартом в Египет!» Общество бессознательно принимает подобные жертвы и мирится с ними.

— Такие своеобразные европейские расчеты непривычны нам, американцам.

— Неужели? Ваша нация еще слишком молода, посмотрим, что с ней станет, когда она повзрослеет. Мы прибыли сюда, Итан Гейдж, с великой миссией объединения Востока и Запада. На фоне ее отдельная человеческая жизнь просто ничтожна.

— Объединение ради завоеваний?

— Ради просвещения и наглядного образования. Да, мы разобьем правящих здесь мамелюкских тиранов и тем самым освободим египтян от тирании Османской империи. Но в дальнейшем мы проведем реформы, и наступит время, когда здешние жители будут благословлять день вступления наших войск на их берег. Мы же, в свою очередь, изучим их древнюю культуру.

— Вы исключительно самоуверенный человек.

— Скорее мечтатель. За глаза мои генералы называют меня фантазером. Однако круг моих фантазий очерчивается циркулем разума. Я уже вычислил, сколько дромадеров потребуется для перехода в Индию через пустыню. И захватил сюда печатный станок с арабским шрифтом, чтобы объяснить аборигенам, что я прибыл с реформаторской миссией. Вы знаете, что в Египте никогда не видели даже газет? Я приказал моим офицерам изучить Коран, а солдатам — не досаждать местным женщинам. Когда египтяне поймут, что мы пришли освободить их, а не поработить, то встанут на нашу сторону против мамелюков.

— Но пока вы ведете томимые жаждой войска.

— Нам не хватает очень многого, но я рассчитываю, что Египет обеспечит нас всем необходимым. Именно так мы прекрасно выжили в итальянском походе. Между прочим, с тем же самым расчетом Кортес сжег корабли, высадившись в Мексике. Отсутствие фляг нагляднее всего покажет нашим воинам, что нападение должно закончиться успехом.

Он говорил так, словно доказывал что-то не мне, а Клеберу.

— Почему вы, генерал, так уверены в победе? Я вообще нахожу, что в этой жизни трудно быть хоть в чем-то уверенным.

— Потому что в Италии я узнал: история на моей стороне. — Он помедлил, вероятно размышляя, заслуживаю ли я его доверия или привлечения к числу поклонников его политики. — Много лет, Гейдж, я чувствовал себя обреченным на заурядное существование. И ни в чем не был уверен. Я, бедный корсиканец из захудалого рода, колониальный островитянин со смешным акцентом, все отрочество терпел общество насмешливых снобов во французском военном училище. Моим единственным другом стала математика. Произошедшая революция открыла новые возможности, и я воспользовался ими в полной мере. Я отлично проявил себя во время осады Тулона. И мои военные способности привлекли внимание в Париже. Мне поручили командование ободранной и полуразбежавшейся армией в Северной Италии, чтобы объединить силы Востока и Запада. Появилась, по крайней мере, надежда на светлое будущее, даже если она рассеется после первого же поражения. Но именно сражение при Арколе, победа над австрийцами и освобождение Италии поистине распахнули для меня двери в мир. Однажды мы никак не могли перейти обстреливаемый мост, противник отбивал все наши атаки, устилая берега реки телами убитых. И я понял, что мы сможем победить, только если я сам возглавлю последнее нападение. Я слышал, что вы азартный игрок, но никакая игра не сравнится с военной авантюрой, пули жалят, как шершни, кости брошены в дымовую завесу сулящей славную победу стремительной атаки, воплощенной в людском ликовании и полощущихся на ветру знаменах, осеняющих павших солдат. Мы захватили тот мост и пережили ужасный день, а меня даже не оцарапало, и нет в жизни большего наслаждения, чем ликование при виде убегающей вражеской армии. После победы все французские полки столпились вокруг меня, приветствуя того молодого командира, которого еще недавно считали корсиканской деревенщиной, и именно тогда я вдруг понял, что все возможно — все, что угодно! — если я просто осмелюсь бросить вызов судьбе. Не спрашивайте меня почему, мне кажется, что судьба ко мне благосклонна, я просто знаю, что так оно и есть. Нынче она привела меня в Египет, и здесь я, быть может, превзойду самого Александра, а вы, ученые, — самого Аристотеля. — Он сжал мое плечо, и сверкающий огонь его серых глаз обжег меня в предрассветных сумерках. — Поверьте мне, американец.

Но для начала ему предстояло взять штурмом город.

* * *
Наполеон надеялся, что один вид продвигающейся по берегу военной колонны убедит александрийцев сдать город без боя, но они пока не испытали европейской огневой мощи. Кавалерия мамелюков отличалась дерзкой самоуверенностью. Это племя подневольных воинов, чье название и переводилось как «воины-рабы», сформировал еще знаменитый султан Саладин для своей личной охраны во времена крестовых походов. Так крепки и отважны оказались эти воинственные кавказцы, что им удалось завоевать для Османской империи весь Египет. Именно египетские мамелюки впервые нанесли поражение монгольским ордам потомков Чингисхана, завоевав бессмертную популярность как солдаты, а в последующие века они правили Египтом, не вступая в браки с местным населением и даже не затрудняясь изучением коптского языка.[30] Эта воинская элита обращалась со своими же согражданами как с рабами, определенно проявляя ту жестокость, с какой раньше обходились с ними самими. Во весь опор на своих превосходных арабских скакунах, превосходящих любую лошадь французской армии, они устремились в атаку на врага с мушкетами, копьями, кривыми турецкими саблями и пистолетами за поясом. Судя по слухам, их смелость соперничала только с их же высокомерием.

Рабство здесь, на Востоке, резко отличалось от того безнадежного тиранства, с каким я столкнулся в Новом Орлеане и на островах Карибского моря. Для турков лишенные прошлого рабы стали самыми надежными союзниками, особенно потому, что они не принадлежали к враждующим турецким родам. Некоторые достигли высокого положения, доказывая, что из грязи можно подняться в князи. В сущности, мамелюкские рабы превратились в господ в завоеванном Египте. К несчастью, их главным врагом стала собственная междоусобная рознь — из-за бесконечных заговоров с целью захвата власти никому из мамелюкских беев не суждено было умереть в собственной постели, и насколько красивыми были их лошади, настолько же примитивным оставалось вооружение, словно они не могли расстаться со священными реликвиями. Более того, хотя рабы становились порой господами, со свободными людьми обращались как с невольниками. Население Египта явно недолюбливало своих правителей. И французы числили себя не завоевателями, а освободителями.

Несмотря на наше неожиданное вторжение, к утру несколько сотен мамелюков собрали в Александрии разрозненное воинство из собственной конницы, бедуинских налетчиков и египетских крестьян, которых выставили вперед в качестве человеческого щита. Позади них, на бастионах старых стен арабского квартала, встревоженно топтались гарнизонные мушкетеры и артиллеристы. Приближение первых рядов французского войска было встречено залпом вражеских пушек, но неумелые выстрелы лишь взметнули песок, даже не долетев до колонн европейцев. Французы остановились, поскольку Наполеон собирался выдвинуть условия мирной сдачи города.

Но такой возможности просто не представилось; мамелюки, очевидно, восприняли наше промедление как неуверенность и погнали на нас толпу плохо вооруженных крестьян. Бонапарт, осознав, что эти арабы намерены сражаться, просигналил морякам о начале атаки. Суда с малой осадкой, корветы и люгеры направились к берегу, выходя на выгодные для пушечных выстрелов позиции. Вперед по песку выкатили легкие пушки, перевезенные с кораблей на баркасах.

От соли и песка все тело горело и чесалось, и я, усталый и измученный жаждой, осознал, что из-за этой грубой подвески вляпался в самую гущу военных действий. Теперь мое выживание зависело от действий французской армии. Как ни странно, я по-прежнему чувствовал себя в безопасности рядом с Бонапартом. Но он же сам намекал, что обладает мистической аурой, не столько непобедимости, сколько удачливости. К счастью, во время этого похода к нам из любопытства присоединилось много пройдошливых и нищих египтян. Сражения привлекают зрителей, как и мальчишеские драки на школьном дворе. Незадолго перед рассветом я заметил парня, продававшего апельсины, купил у него увесистый пакет за серебряный франк и завоевал признательность генерала, поделившись с ним фруктами. Наслаждаясь их сладкой мякотью, мы стояли на берегу и смотрели, как неуклюже движется в нашу сторону разношерстное египетское воинство. Сельскую толпу гнали вперед мамелюкские всадники, разодетые в яркие шелковые наряды наподобие птичьего оперения. Они угрожающе кричали, размахивая сверкающими саблями.

— Я слышал, что вы, американцы, хвалитесь меткостью стрельбы из ваших охотничьих ружей, — с усмешкой сказал Наполеон, словно ему вдруг пришла на ум идея небольшого развлечения. — Не желаете ли продемонстрировать нам свое искусство?

Заинтересованные взгляды обернувшихся ко мне офицеров, равно как и само предложение, застали меня врасплох. Да, я гордился своей винтовкой, пропитанной кленовым маслом, и роговой пороховницей, отшлифованной до такой прозрачности, что сквозь ее стенки проглядывали зернышки французского черного пороха, а также латунными деталями, отполированными до зеркального блеска; такой показухи я никогда не позволил бы себе в лесах Северной Америки, где любой блеск мог выдать вас зверю или врагу. Охотники пушной фактории обычно натирали металл зеленым соком лещины для приглушения блеска. Моя винтовка была так красива, что некоторые солдаты сочли ненужным излишеством даже длину ее ствола.

— Я не считаю этих людей своими врагами, — заметил я.

— Они стали вашими врагами, месье, как только вы вступили на египетскую землю.

В общем-то верно. Я начал заряжать ружье. Мне следовало бы позаботиться об этом раньше, учитывая надвигающееся сражение, но я воспринимал наш прибрежный поход как воскресную прогулку, несмотря на бравурные марши военных оркестров, стройные воинские колонны и отдаленные выстрелы. Сейчас я мог заслужить уважение, показав свои боевые способности. Вот так нас соблазняют наукой, а потом привлекают и к военной службе. Прикинув дальность выстрела, я подсыпал побольше пороха и шомполом загнал в ствол обвернутый плотной бумагой патрон.

При приближении александрийцев я подсыпал пороха на полку ружейного замка, но внимание неожиданно переключилось с меня на стремительно догонявшего нас бедуинского всадника, его вороной конь взрывал копытами песок, а черные одежды развевались на ветру, словно крылья. За ним на лошадином крупе сидел безоружный и несчастный на вид французский лейтенант. Осадив коня возле группы штабных офицеров Бонапарта, араб приветствовал всех и бросил к нашим ногам какой-то мешок. При падении из него вывалился жутковатый кровавый урожай срезанных рук и ушей.

— Вот, эфенди, эти люди больше не побеспокоят вас, — по-французски сказал бедуин, чье лицо практически скрывалось под легкой тканью тюрбана.

Судя по выражению его глаз, он явно ждал одобрения.

Бонапарт мысленно подсчитал число исходных жертв по кровавым обрубкам.

— Отлично, друг мой. Вы вполнеоправдали рекомендацию.

— Я служу Франции, эфенди.

Бедуин перевел взгляд на меня и вдруг удивленно расширил глаза, словно увидел знакомое лицо. У меня возникло тревожное ощущение. Я не знал никого из местных кочевников. И почему, интересно, он говорит по-французски?

Тем временем лейтенант с трудом соскользнул с арабской лошади и, неловко сжавшись, стоял в стороне, словно не знал, что делать дальше.

— А вот этого парня мне удалось спасти от тех самых бандитов, которых он слишком увлеченно преследовал в темноте, — заметил араб.

Мы осознали, что лейтенанта он также доставил нам в качестве трофея и своеобразного назидательного примера.

— Благодарю вас за помощь. — Бонапарт обернулся к освобожденному пленнику. — Раздобудь оружие, солдат, и присоединяйся к своему подразделению. Тебе повезло больше, чем ты заслуживаешь.

Взгляд лейтенанта выразил отчаяние.

— Простите, генерал, мне бы нужно отлежаться. Я потерял много крови…

— Ему не так повезло, как вы думаете, — сказал араб.

— Разве? А на вид он выглядит вполне здоровым.

— Бедуины обычно избивают попавших в плен женщин… и насилуют пленников. Многократно.

Офицеры грубо расхохотались, и один из них увесисто хлопнул шатающегося бедолагу по спине. В их шуточках наряду с жестокостью сквозило сочувствие.

Наполеон поджал губы.

— Может, мне еще пожалеть тебя?

Несчастный парень зарыдал.

— Пожалуйста, я и так опозорен…

— Позорно не пережитое тобой насилие, а то, что ты попался в плен. Займи свое место в наших рядах и уничтожь унизившего тебя врага. Только так ты сможешь смыть с себя позор. А всем остальным я советую поведать эту поучительную историю нашим войскам. Никакого сочувствия этому человеку! Он получил простой урок: нельзя попадаться в плен, — сердито заключил Наполеон и вернулся к наблюдению за ходом сражения.

— А мои деньги, эфенди? — с надеждой спросил араб.

— После захвата города.

Однако араб продолжать чего-то ждать.

— Не беспокойтесь, Черный Принц, ваш кошелек скоро потяжелеет. А когда мы возьмем Каир, ваше вознаграждение увеличится многократно.

— Если мы возьмем его, эфенди. До сих пор битвы выигрывали только мои воины.

Наш командующий невозмутимо воспринял замечание этого пустынного бандита, хотя от своих офицеров не потерпел бы такой дерзости.

— Наш американский союзник как раз собирался исправить это положение, продемонстрировав нам меткость стрельбы пенсильванской винтовки. Не так ли, месье Гейдж? Расскажите нам о ее преимуществах.

Все внимание вновь обратилось на меня. Я уже слышал топот приближающейся египетской армии. Осознавая, что на карту поставлена репутация моей страны, я поднял ружье.

— Всем известно, что недостатком огнестрельного оружия является необходимость его перезарядки после каждого выстрела, отнимающей по меньшей мере двадцать секунд, а то и целую минуту драгоценного времени, — поучительно сказал я. — Промах в лесах Америки означает, что вы потеряете либо вашу добычу, либо жизнь, столкнувшись с индейским томагавком. Поэтому для нас время, необходимое на зарядку винтовки, компенсируется возможностью сразить намеченную жертву с первого же выстрела, что вряд ли осуществимо для обычного мушкета, полет пули которого почти непредсказуем. — Я поднял ружье к плечу. — Итак, этот длинный ствол сделан из легкого металла, что уменьшает вес самой винтовки и отдачу после выстрела. Также в отличие от мушкета в канале ствола имеется винтовой нарез, повышающий меткость стрельбы. Длина ствола увеличивает скорость полета пули и позволяет намного точнее прицелиться.

Прищурившись, я окинул взглядом толпу гонимых крестьян и заметил возглавляющего отряд мамелюков всадника. Я прицелился немного выше его правого плеча, учтя направление морского ветра и траекторию полета пули. Нет в мире идеального огнестрельного оружия — даже из винтовки практически невозможно дважды попасть в одну точку мишени, — но погрешность прицела моего ружья составляла всего два дюйма со ста шагов. Я щелкнул первым спусковым крючком и коснулся второго, реагирующего даже на легкое нажатие, чтобы уменьшить возможные сотрясения. В итоге, дожав второй крючок, я выстрелил, рассчитывая попасть в грудь турку. Винтовка ударила меня в плечо, и, когда слегка рассеялся дым выстрела, я увидел, как этот лихой щеголь свалился со своего жеребца. Раздались приглушенные одобрительные восклицания, и если вы думаете, что меткий выстрел не приносит удовольствия, то не понимаете, что привлекает мужчин в войне. В общем, мне было чем гордиться. Опустив для начала приклад на песок, я оторвал конец бумажного патрона и начал перезаряжать ружье.

— Отличный выстрел, — похвалил Бонапарт.

Мушкеты были настолько неточными, что из-за отдачи ружей пули пролетали над головами противника, если только солдаты не целились ему в ноги. Продуктивной стрельба оказывалась только в том случае, когда плотный ряд пехотинцев стрелял с близкого расстояния.

— Американец? — удивленно произнес араб. — Чего ради он притащился в такую даль? — Бедуин развернул свою лошадь, явно намереваясь покинуть нас. — Не терпится приобщиться к нашим тайнам?

И тогда я вспомнил, где слышал его голос. Точно так же разговаривал мой парижский фонарщик, и он же привел жандармов, когда я обнаружил труп Минетты!

— Постойте! Я вас знаю!

— Я Ахмед бин Садр, и вы, американец, пока еще ничего не знаете.

Больше я не успел вымолвить ни слова, поскольку он умчался во весь опор.

* * *
Подчиняясь громогласным и четким приказам, французская армия быстро выстроилась в каре. Это боевое построение они вскоре станут предпочитать в сражениях с кавалерией мамелюков. Каждая сторона такого квадрата состояла из нескольких рядов солдат, так что выставленные вперед штыки образовывали сплошную стальную изгородь. Для достижения более ровного строя офицеры саблями прочертили на песке ограничивающие линии. Между тем египетское войско, а точнее подгоняемое простонародье, быстро приближалось к нам с завываниями, заглушаемыми барабанной дробью и звуками труб.

— Мену, сформируйте второе каре ближе к дюнам, — приказал Наполеон. — Клебер, поторопите там остальных.

Многие французские подразделения еще тянулись по берегу.

Теснимая вперед разодетыми всадниками, на нас накатывала приливная волна египетских крестьян, вооруженных палками и серпами. Этих мирных поселян явно ужасало предстоящее сражение. Когда они оказались метрах в пятидесяти, первая шеренга французов дала огневой залп.

Я вздрогнул от грохота этой стрельбы, действие которой было сравнимо со взмахом гигантской косы, вмиг срезавшей полосу колосящейся пшеницы. Первый ряд крестьян разорвало на куски, десятки убитых и раненых полегли на землю, а уцелевшие тоже присоединились к ним, испугавшись невиданного ими прежде прицельного залпа. Плотная завеса белого дыма внезапно скрыла каре французов. Мамелюкская конница в смятении остановилась, лошадям не хотелось ступать по ковру мертвых тел, а их всадники осыпали проклятиями обывателей, согнанных на бойню. Когда мамелюкам удалось заставить своих коней внедриться в ряды съежившихся от страха подданных, выстрелила вторая шеренга французов, и на сей раз уже часть мамелюков вывалилась из седел. Первый ряд закончил перезарядку ружей в тот момент, когда залп дала третья шеренга, и несущиеся вперед лошади дико заржали, падая и корчась в смертельных судорогах. После этого ураганного обстрела, остановившего первую атаку египтян, уцелевшие крестьяне вскочили как по команде и бросились бежать, оттесняя назад всадников. Мамелюки плашмя лупили подданных своими кривыми саблями, но им так и не удалось остановить паническое бегство. Часть крестьян, требуя убежища, дубасила в городские ворота, а остальные бросились в другую сторону и скрылись за ближайшими барханами. Тем временем заговорили пушки подошедших к Александрии французских кораблей, мощные удары их снарядов сокрушали городские стены. Древние укрепления начали обваливаться, как песчаные замки.

— Война — это, в сущности, инженерное искусство, — заметил Наполеон. — Порядок побеждает беспорядок.

Он стоял, сцепив за спиной руки, и с орлиной зоркостью охватывал взглядом все происходящее. Благодаря своим выдающимся способностям он держал в уме картину целого сражения, быстро понимая, куда надо направить дополнительные силы для уверенной победы.

— Именно дисциплина придает нам уверенность. А структура не оставляет места хаосу. Вы понимаете, Гейдж, как было бы замечательно, если хотя бы один процент пуль достигал намеченной цели? Вот почему так важны плотные тройные ряды наших каре.

Меня, безусловно, поразила жестокость его военной политики, но не менее сильное впечатление произвела невозмутимость. Таков современный человек, вооруженный научным подходом, наделенный чертовской расчетливостью и склонный к бесстрастным суждениям. Представив на мгновение итог некой ожесточенной целенаправленности, я увидел суровых инженеров, которые будут править будущим. Арифметика победит этику. Идеология обуздает страсть.

— Огонь!

К городским стенам подошли новые отряды французов, и на самом берегу моря выстроилось третье каре, солдаты левой стороны квадрата стояли по щиколотку в воде, омываемые волнами начавшегося прилива. Между каре разместили несколько легких пушек, заряжаемых крупной картечью, способной смести вражескую конницу своими маленькими железными снарядами.

Мамелюки, лишившиеся защиты подневольных крестьян, вновь пошли в атаку. Их конница во всю прыть понеслась вперед, взметая в воздух фонтаны воды и песка, всадники издавали воинственные кличи, их шелковые одежды раздувались, как паруса, а плюмажи и перья покачивались на экзотических тюрбанах. Но их не могла спасти никакая скорость. После очередного залпа французов первый ряд мамелюков сильно поредел, упавшие лошади с диким ржанием молотили копытами. Часть скакавших за ними всадников, сталкиваясь с ранеными соратниками, также повалилась на землю; наиболее ловкие отвернули в сторону или перепрыгнули эти неожиданные препятствия. Однако их кавалерии так и не удастся вновь начать согласованную атаку до следующего залпа французов, накрывшего их огненной волной и разлетающимися, как конфетти, пыжами. Это наступление также будет сорвано. Уцелевшие отчаянные храбрецы, упорно продолжавшие мчаться вперед по трупам своих же товарищей, неизменно наталкивались на стену картечи или снарядов, выпущенных полевыми орудиями. Эту настоящую кровавую бойню обеспечивали упомянутые Бонапартом технические и инженерные достижения, и хотя я попадал в ужасные переделки во время охотничьих походов, свирепость такой массированной ярости потрясла меня до глубины души. Звуки сливались в дикую какофонию, расплавленный металл свистел в воздухе. Взорванные сферическими снарядами тела извергали кровавые фонтаны. Несколько всадников то и дело прорывались к французским рядам, воинственно размахивали копьями или саблями, но им не удавалось заставить лошадей броситься на ощетинившиеся штыками шеренги. Потом офицеры Бонапарта давали команду на очередной залп, после которого все мамелюки падали, прошитые картечью.

В итоге жалкие остатки этой правящей элиты беспорядочно ускакали в пустыню.

— Вперед, на стены! — взревел Наполеон. — Не позволим туркам опомниться и собрать новые силы!

Зазвучали горны, и с ликующими криками многочисленные отряды, выстроившись в колонну, устремились на штурм. Они бежали налегке, но от лестниц или осадной артиллерии сейчас было бы мало проку. После морской бомбардировки стены старого города разваливались, как прогнивший сыр. Часть городских домов уже охватило пламя. Французы подошли на расстояние мушкетного выстрела, и тут завязалась оживленная перестрелка, защитники проявили неожиданную храбрость перед лицом этого бурного натиска. Пули жужжали, как шершни, и несколько европейцев тоже упали, правда, не уравновесив потери защитников города.

Наполеон направился за нападающими, а я пристроился к нему; наш путь проходил мимо безжизненных или стонущих людей, лежавших на зловеще почерневшей от крови земле. Я удивился, заметив, что многие сраженные мамелюки выглядели бледнолицыми по сравнению с подданными, а их обнаженные головы оказались рыжеволосыми или даже белокурыми.

— Белые рабы с Кавказа, — пророкотал великан Дюма. — Говорят, они не брезгуют египтянками, но не хотят заводить от них потомство. Они не пускают инородцев в свой клан и предпочитают однополые или родственные связи любому другому виду осквернения. Для пополнения касты ежегодно с их родных гор привозятся свеженькие восьмилетние красавчики, нежные, как розовые бутоны. Их инициацией служит насилие, а школой — жестокость. К зрелому возрасту они приобретают волчью беспощадность и презрительное отношение ко всем, кроме мамелюков. Верность они хранят исключительно своим беям или вождям клана. Изредка, конечно, они привлекают в свои ряды одаренных негров или арабов, но в основном презирают темнокожее население.

Я заметил, что смуглый цвет кожи самого генерала явно свидетельствует о расовом смешении.

— Я полагаю, что вы, генерал, не потерпите таких предрассудков.

Он хмуро глянул на один из трупов.

— Oui.[31] Важен лишь цвет сердца.

Мы остановились у подножия гигантской колонны, возвышающейся над городскими стенами. Высота этого мощного памятника, установленного в честь римского полководца Помпея, достигала семидесяти пяти футов.[32] Насколько я понимал, камни под нашими ногами хранили следы нескольких цивилизаций: изначально на величественном основании высился древний египетский обелиск, сброшенный ради возведения нового памятного столпа. Местами выщербленный розовый гранит уже изрядно нагрелся. Охрипший от громогласного командования Бонапарт стоял на булыжной мостовой в скудной тени колонны.

— Да, горячая работенка.

И правда, солнце успело подняться удивительно высоко. Сколько же прошло времени?

— Вот, угощайтесь фруктами.

Он с признательностью взглянул на меня, и я подумал, что эта мелкая услуга может поспособствовать зарождению взаимной дружеской симпатии. Лишь позже мне придется узнать, что Наполеон ценил всех своих помощников, был равнодушен к никчемным глупцам и безжалостен к врагам. С детской жадностью он посасывал апельсин, казалось, наслаждаясь моим обществом, и одновременно наблюдал за драматическим развитием событий, то и дело отдавая приказы адъютантам.

— Нет-нет, сейчас важно другое, — говорил он. — Сначала надо захватить вон те ворота!

Возглавляли штурмовые отряды генералы Клебер и Жак Франсуа Мену. Эти полководцы сражались отчаянно, словно верили в собственную неуязвимость для пуль. Не менее поразительной казалась и самоубийственная храбрость защитников, понимавших, что у них нет никаких шансов на победу. Но Бонапарт, как великий балетмейстер, руководящий постановкой балета, уже разыгрывал новое мысленное сражение с оловянными солдатиками. Его мысли витали где-то далеко. Он взглянул на эту одиноко стоявшую, увенчанную коринфской капителью колонну.

— Великая слава всегда завоевывалась на Востоке, — пробормотал он.

Стрельба арабов начала ослабевать. Достигнув подножия пробитых стен, французы, помогая друг другу, перелезли в город. Одни ворота уже открылись изнутри; другие рухнули под натиском коротких секир и мушкетных прикладов. Над крепостной башней взвился трехцветный флаг, и на улицах города запестрели полковые знамена. Сражение почти завершилось, но вскоре приключился любопытный случай, изменивший всю мою жизнь.

Сопротивление было сумбурным и ожесточенным. Израсходовав весь порох, арабы в отчаянии начали швырять камни. Генерал Мену выдержал шесть ударов камней, но седьмой все-таки лишил его сознания, и солдаты унесли командира с поля боя в таком состоянии, от которого он смог оправиться только через пару дней. Голова Клебера пострадала от скользящего пулевого ранения, но он продолжал носиться повсюду с окровавленной повязкой на лбу. Однако в какой-то момент плотина сопротивления вдруг прорвалась, словно весть о безнадежности положения мгновенно облетела всех египтян, и поток европейцев хлынул в город.

Часть горожан в страхе жалась к стенам домов, раздумывая, каких жестокостей можно ждать от христиан. Часть спряталась в мечетях. Многие покинули город, направившись в восточные или южные края, но большинство из этих людей вернулись через пару дней, осознав, что им не прожить в голой и безводной пустыне, да и вообще некуда податься. Горстка отчаянных защитников забаррикадировалась в сторожевой башне и цитадели, но их стрельба вскоре затихла из-за отсутствия пороха. Репрессии французов оказались быстрыми и суровыми. Все вылилось в несколько массовых кровавых расправ.

Вскоре после полудня Наполеон вошел в город с тем же безразличием к стонам раненых, с каким он воспринимал грохот орудий.

— Легкая перестрелка, едва ли достойная упоминания в сводке новостей, — подбодрил он Мену, склонившись к носилкам, на которых несли побитого камнями генерала. — Хотя для парижской публики надо будет расцветить ее живописными подробностями. Гейдж, передайте вашему приятелю Тальма, чтобы заточил свои перья, — хитро подмигнув мне, сказал он.

После террора Бонапарт, наряду с остальными французскими офицерами, вооружился щитом мрачной иронии. Все они гордились своими закаленными в кровопролитиях, твердокаменными сердцами.

Вид современной Александрии разочаровал нас. Неземное величие Востока никак не вязалось с немощеными улочками, орущими и снующими повсюду голопузыми детьми, овцами и курицами, с засиженными мухами базарами и убийственной жарой. Не все повреждения были результатом последнего штурма; многие кварталы, очевидно, давно лежали в руинах, все вокруг выглядело полупустым, призрачной оболочкой былого великолепия. На набережной стояли даже полузатопленные дома, словно город медленно погружался в море. Но лишь мельком взглянув через разломанные двери на затененные интерьеры прекрасных жилищ, мы осознали существование второго, скрытого, более прохладного и полноцветного мира. Там мы обнаружили бьющие фонтаны, тенистые портики, мавританские резные украшения и легкие волны шелковых и полотняных драпировок, струящихся в потоках сухого южного ветра.

По городу еще разносилось эхо случайных выстрелов, когда Наполеон в сопровождении бдительных адъютантов и солдат направился по главной улице к гавани, где уже высились мачты первых французских кораблей. Проходя по богатому торговому кварталу с добротными каменными особняками и зарешеченными окнами, мы услышали странный писк, несравнимо более пронзительный, чем комариный, и над плечом Бонапарта вдруг разлетелся вдребезги кусок штукатурки. Я невольно вздрогнул, поскольку пуля просвистела прямо у моего носа. Фонтан белой пыли осыпал мундир нашего генерала, и он вдруг застыл по стойке смирно, словно рядовой на войсковом параде. Глянув на другую сторону улицы, мы увидели, как теплый ветер относит пороховой дымок от одного из окон. Меткий стрелок, скрытый в чьей-то спальне, едва не прикончил командующего нашей экспедицией.

— Генерал! С вами все в порядке? — воскликнул полковник.

Ответом ему послужила пара почти одновременных выстрелов, свидетельствующих о наличии у снайпера весьма расторопного помощника для перезарядки мушкетов либо вообще о двух снайперах. Стоявший в паре шагов от Наполеона сержант со стоном опустился на землю, получив пулю в бедро, а взрыв следующего куска штукатурки осыпал сзади голенища генеральских сапог.

— О порядке нам лучше поговорить за какой-нибудь колонной, — осеняя себя крестом, проворчал Бонапарт, направив нашу группу под ближайший портик. — Ответьте же на эту свистопляску, черт возьми.

Два солдата наконец разродились выстрелами.

— И быстро прикатите сюда одну из пушек. Нельзя же позволить им целый день стрелять по мне.

Завязалась перестрелка. Несколько гренадеров бросились к дому, ставшему маленькой доблестной крепостью, а остальные побежали назад за полевым орудием. Я тоже выстрелил по зарешеченному окну из своей винтовки, но снайпер выбрал отменное укрытие: ни один из наших выстрелов пока не достиг цели. После томительно долгих десяти минут солдаты прикатили шестифунтовую пушку, и к тому времени мы успели обменяться парой дюжин выстрелов, одним из которых в плечо был ранен молодой капитан. Даже сам Наполеон, позаимствовав чей-то мушкет, сделал выстрел, столь же «успешный», как все предыдущие.

Но вид пушки вызвал у нашего командующего прилив активности. Артиллерийское дело давно стало его излюбленной военной специальностью. В Валенсе артиллерийский полк, в котором служил молодой подпоручик Бонапарт, считался лучшим во Франции. А в Оксонне он работал под руководством профессора Жана Луи Ломбара, который перевел с английского языка трактат «Новые принципы артиллерии». Еще на «Ориенте» давно знакомые с Наполеоном офицеры рассказывали мне, что на первых порах после училища он жил как затворник, ни свет ни заря поднимался и до десяти вечера трудился и корпел над книгами. И вот сейчас, не обращая внимания на продолжающийся обстрел, он навел жерло пушки на цель.

— Точно так же он поступил в битве при Лоди,[33] — одобрительно проворчал раненый капитан. — Он сам произвел наводку нескольких пушек, и с тех пор его прозвали le petit caporal — маленьким капралом.

Наполеон сам воспламенил заряд. Пушка громыхнула, подпрыгнув на лафете, и вылетевший снаряд ударил в стену прямо под огнеопасным окном, проломив каменную кладку и разнеся в щепки деревянную решетку.

— Еще разок.

Пушку быстро перезарядили, и генерал навел ее на закрытую дверь дома. После второго выстрела взорванная дверь рухнула внутрь здания. А улицу окутали облака дыма.

— Вперед!

Точно так же, говорят, Наполеон возглавил атаку на Аркольском мосту.[34] Я не отставал от французов, бросившихся в наступление за своим размахивающим саблей генералом. Ворвавшись в дом, мы обстреляли лестницу. По ступеням скатился молодой темнокожий слуга. Перескочив через его тело, наша штурмовая группа устремилась наверх. На втором этаже мы обнаружили помещение, из которого велась стрельба. Через пролом в стене виднелись крыши александрийских домов, и вся комната была усыпана обломками после взрыва. Под грудой штукатурки и разломанных кирпичей лежал какой-то старик с мушкетом в руке, скорее всего, уже мертвый. У стены валялся второй мушкет с раздробленным прикладом. Еще несколько ружей были разнесены вдребезги. Второго человека, вероятно заряжающего, отбросило в угол взрывной волной, и он слегка шевелился под мелкими обломками.

Больше в доме никого не оказалось.

— Да уж, задала жару нам эта парочка стрелков, — заметил Наполеон. — Если бы все александрийцы отличались такой же меткостью, то я все еще загорал бы за городскими стенами.

Я подошел к оглушенному бойцу, интересуясь, кто же помогал снайперу. Убитый старик в общем-то не походил на араба, и в облике его напарника тоже было нечто странное. Я поднял кусок обвалившейся рамы.

— Осторожнее, месье Гейдж, он может быть вооружен, — предостерег Бонапарт. — Позовите лучше наших солдат, пусть сначала прикончат его штыком.

За сегодняшний день я навидался более чем достаточно кровавых смертей и потому предпочел оставить совет без внимания. Опустившись рядом с раненым, я положил его голову себе на колени. Человек застонал, поморщился и открыл затуманенные глаза. С его запекшихся губ слетела хриплая мольба:

— Воды.

Я вздрогнул, услышав тембр его голоса и разглядев изящные черты лица. Я вдруг осознал, что на самом деле скорчившимся на полу воином была женщина, причем покрывавшая ее пороховая пыль не испортила красоты этой юной особы.

А просьбу свою она выразила по-английски.

* * *
Обыскав дом, мы обнаружили на нижнем этаже несколько кувшинов с водой. Я дал девушке напиться, заинтересованный, как и французы, ее историей. Эта обнадеживающая услуга и моя собственная английская речь, видимо, слегка успокоили ее.

— Как вас зовут?

Она жадно выпила воду и прищурилась, глядя на потолок.

— Астиза.

— Почему вы стреляли в нас?

Ее взгляд устремился на меня, и глаза вдруг удивленно расширились, словно я был привидением.

— Я заряжала ружья.

— Для вашего отца?

— Для моего господина. — Она попыталась приподняться. — Он мертв?

— Да.

По выражению лица девушки нельзя было догадаться о ее чувствах. Очевидно, она жила здесь в качестве рабыни или служанки; опечалила ли ее смерть хозяина, или она испытала облегчение, узнав об освобождении от неволи? Казалось, она потрясенно размышляла о своем новом положении. Я заметил у нее на шее странный амулет. Как-то неуместно смотрелась на груди рабыни золотая подвеска, сделанная в виде миндалевидного глаза со зрачком из черного оникса. Выше взор радовал изящный овал лица Астизы, а ниже обнаружились иные привлекательные выпуклости. В общем, она выглядела совершенно очаровательно. Ее взгляд блуждал между мной и телом убитого старика.

— Что она там лопочет? — требовательно спросил по-французски Наполеон.

— По-моему, она рабыня. Говорит, что заряжала мушкеты для своего господина, того мертвеца.

— Откуда египетская рабыня знает английский язык? Может, они английские шпионы?

Я перевел его вопрос девушке.

— Мать господина Омара была египтянкой, а отец — англичанином, — ответила она. — Он вел торговые дела с Англией. В его доме все обычно говорили дома по-английски для улучшения беглости его языка. Я также знаю арабский и греческий.

— Греческий?

— Мою мать продали из Македонии в Каир. Там я и выросла. По происхождению я считаюсь египетской гречанкой и распутницей, — с гордостью заявила она.

Я повернулся к генералу.

— Можно использовать ее в качестве переводчицы, — сказал я по-французски. — Она говорит на арабском, греческом и английском языках.

— Переводчицей для вас, но не для меня. Мне следует поступить с ней, как с вражеским партизаном, — сердито проворчал он, еще не успокоившись после яростного обстрела.

— Она лишь выполняла приказ своего хозяина. В ее жилах течет македонская кровь.

Тут он заинтересовался.

— Македонская? Александр Великий был македонянином; когда-то завоевав Восток, он основал этот самый город.

Женщины были моей слабостью, и увлечение Наполеона создателем той древней греческой империи подсказало мне одну идею.

— Не кажется ли вам, что выживание этой девушки после вашего пушечного выстрела является важным судьбоносным знаком? Много ли македонян живет в этом городе? И вот судьба сталкивает нас с человеком, говорящим на моем родном языке. По-моему, от живой Астизы будет больше пользы, чем от мертвой. Она поможет нам понять тайны Египта.

— Что может быть известно рабыне?

Я пригляделся к девушке. Она с непонимающим видом следила за нашим разговором, но в ее больших и ясных глазах светился живой ум.

— Она явно получила какое-то образование.

Разговоры о судьбе обычно не оставляли его равнодушным.

— Ладно, будем считать, что ей повезло, впрочем, так же как и мне, что именно вы первым подошли к ней. Объясните ей, что я стал ее новым господином, поскольку убил в сражении ее старого хозяина. И скажите, что я, Наполеон, отдаю ее в услужение моему американскому союзнику, то есть вам.

Глава 7

Победа порой вносит в жизнь больше беспорядка, чем война. Захват города может пройти легко и просто, а вот управление им бывает сродни ночному кошмару. Как раз такое положение сложилось в Александрии. Первым делом Бонапарт принял бразды правления от шейха Сиди-Мохаммеда Эль-Кораима и без промедления приказал начать разгрузку остальных войск, артиллерии и лошадей. Солдаты и ученые бурно выражали восторги по поводу схождения на сушу, но по прошествии пяти минут уже начали ворчать из-за отсутствия нормального жилья, недостатка хорошей воды и плохого снабжения продовольствием. Страшная жара, казалось, навалилась на нас тяжелым бременем, и повсюду лежал ровный слой пыли и песка. Множество убитых и раненых александрийцев и сотни три пострадавших в сражении французов равно не могли получить надлежащего ухода. Раненых европейцев разместили в мечетях и конфискованных дворцах, но эту роскошную обстановку сильно портили боль, жара и роящиеся мухи. Раненых египтян бросили на произвол судьбы. Многие умерли, не дождавшись помощи.

Между тем транспортные суда отправили обратно во Францию, а военные корабли встали на оборонительную якорную стоянку в Абукирском заливе. Захватчики по-прежнему опасались возвращения флота Нельсона.

Большинство высадившихся на берег солдат разбили лагерные палатки не только на городских площадях, но и в окрестных дюнах. Офицерам повезло больше, они разместились в более удобных домах. Мы с Тальма и еще несколькими офицерами поселились в том самом отвоеванном нами у хозяина Астизы особняке. Придя в себя, наша юная рабыня восприняла свое новое положение со странным спокойствием; она задумчиво поглядывала на меня краешком глаза, словно пытаясь понять, сулила ли ей встреча со мной новые несчастья или нежданные радости. Именно она, взяв несколько монет и поторговавшись с соседями, принесла нам кое-какие продукты, хотя ворчала по поводу наших варварских обычаев и полного незнания особенностей жизни в Египте. Словно смирившись с судьбой, она приняла нас, как мы приняли ее. В ней сочетались исполнительность и подозрительность, послушание и упрямство, наблюдательность и живость. Будучи большим поклонником женской красоты, естественно, я увлекся и ею. Франклин питал к женщинам такую же слабость, как, впрочем, и вся французская армия: в ее распоряжении находились сотни жен, любовниц и предприимчивых проституток. Сойдя на сушу, француженки тут же сменили мужские маскарадные костюмы на открытые платья, которые, к большому ужасу египтян, демонстрировали почти все их прелести. Причем женщины оказались не менее выносливыми, чем мужчины, а к примитивным условиям быта отнеслись гораздо спокойнее солдат. Арабы разглядывали их с каким-то страхом и нездоровым интересом.

Чтобы солдаты не изнывали от безделья, Наполеон послал часть войск по южной дороге, в сухопутный поход к Нилу, считая, видимо, что они с легкостью покроют эти шестьдесят миль. Однако первый же шаг к столичному Каиру принес жестокие разочарования, поскольку обещанные богатства плодородных земель дельты в этот сухой сезон, предшествующий разливу Нила, обернулись полями чахлой растительности. Одни колодцы пересохли, а другие были отравлены или закиданы камнями. В деревнях лепились стайки домов из саманного кирпича с тростниковыми крышами, а их жители упорно прятали всех своих костлявых коз и кур. Европейцы поначалу думали, что местные крестьяне просто весьма невежественны, поскольку они с презрением взирали на французские деньги, но обменивали-таки, хотя и неохотно, продукты и воду на солдатские пуговицы. Лишь позднее мы узнали, что крестьяне, рассчитывая на скорую победу мамелюков, полагали, что если французские монеты будут знаком союзничества с христианами, то их пуговицы можно будет представить трофеями, срезанными с мундиров убитых захватчиков.

Их продвижение сопровождалось длинным столбом пыли. Жара достигла сорока градусов, и некоторые солдаты, подавленные и обезумевшие от жажды, покончили с собой.

А в Александрии дела у нас обстояли не так уж плохо. Помимо множества бутылок вина с кораблей выгрузили все довольствие пехотных полков, а пестревшие разноцветными мундирами улицы напоминали вольер с тропическими птицами; радужное разнообразие плюмажей подчеркивалось эполетами, галунами, сутажом и тесьмой. Драгуны и фузилеры щеголяли в зеленых мундирах, талии офицеров перетягивали яркие красные пояса, высокие шапки егерей украшали трехцветные кокарды, а карабинеры отличались своими алыми плюмажами. Я начал понимать кое-что в устройстве армии. Названия некоторых подразделений происходили от используемого ими оружия, к примеру, легкий мушкет назывался фузея, и именно его изначально имели на вооружении фузилеры, гренадеры тяжелой пехоты назывались так благодаря своим гранатам, или, на французский манер, гренадам, а карабинеры в синих мундирах обеспечивались короткими карабинами. Егери, они же охотники или стрелки, составляли отряды, предназначенные для быстрых маневров. Облаченные в красные мундиры гусары числились в легкой кавалерии и занимались разведкой, а название свое получили от родственных подразделений, впервые созданных в Венгрии. Драгуны принадлежали к частям тяжелой кавалерии и носили каски для защиты от сабельных ударов.

По общему плану сражения легкая пехота, как и артиллерия, традиционно использовалась для внесения беспорядка во вражеские ряды, после чего массированная стрельба шеренги или колонны тяжелой пехоты наносила более решительный удар по строю противника. А последующий выезд кавалерии мог нанести уже завершающий сокрушительный удар. Практически задачи этих подразделений иногда сливались воедино, причем в Египте действия французских войск упрощались тем, что мамелюки возлагали слишком большие надежды на свою кавалерию и нехватку этих частей у французов.

К французской армии добавился и мальтийский полк, набранный после взятия этого острова, и арабские наемники, типа Ахмеда бин Садра. Разбив мамелюков, Наполеон планировал привлечь некоторых из них в свои ряды и собирался организовать верблюжий корпус из египетских христиан.

Сухопутные силы в сумме насчитывали тридцать четыре тысячи солдат, из которых двадцать восемь тысяч приходилось на пехоту и по три тысячи — на кавалерию и артиллерию. Острую нехватку лошадей постепенно и с большими трудностями удастся все же восполнить в Египте. Бонапарт выгрузил с кораблей 171 артиллерийское орудие самых разных калибров, от двадцатичетырехфунтовых осадных до легких полевых пушек, способных производить по три выстрела в минуту, но опять-таки нехватка лошадей существенно ограничивала скорость их переброски. Положение рядовых пехотинцев было еще хуже, они страдали на жаре в своих треуголках и теплых синих мундирах из альпийской шерсти, таская за спиной объемистые кожаные ранцы и тяжелые мушкеты 1777 года выпуска. Драгуны плавились в медных касках, а просолившиеся жесткие воротники досаждали всем военным. Нам, ученым, не приходилось париться в мундирах — верхнюю одежду мы, естественно, скинули, — но все равно жара стояла ошеломляющая, и мы задыхались, как выброшенные на берег рыбы. Когда мы не двигались маршем, я не надевал тот зеленый наряд, за который получил от солдат прозвище «Зеленый сюртук» (в дополнение к «Франклинисту»). В одном из первых приказов Бонапарт распорядился закупить достаточно хлопка для пошива новой формы, но это производство сильно затянулось, а когда наконец ее изготовили, она оказалась слишком легкой для зимнего сезона.

Сам город, как я уже сказал, разочаровал нас. Он выглядел полупустым и полуразрушенным. Там с трудом можно было найти тенистый уголок, но никаких сокровищ или мусульманских искусительниц обнаружить так и не удалось. Самые богатые и красивые арабки, не успевшие сбежать в Каир, вели затворническую жизнь. Редкие особы, появляющиеся иногда на улицах, были закутаны с головы до ног, точно священники инквизиции, и смотрели на мир из-под густых вуалей или через крошечные прорези в головных уборах. Простолюдинки, напротив, одевались крайне непристойно — некоторые бедняжки с равной небрежностью обнажали и ноги, и груди, — но выглядели они костлявыми, грязными и больными. Посулы Тальма относительно сладострастных гаремов и экзотических восточных танцовщиц казались жестокой шуткой.

Моему спутнику пока не удалось найти и никаких чудодейственных лекарств. Вскоре после высадки он заявил, что умирает от нового вида лихорадки, и исчез на базаре в поисках целебных средств. Вернулся он с каким-то шарлатанским зельем. Непонятно, как человек, обычно давившийся даже говядиной, мог храбро поедать древние египетские снадобья из червяков, ослиного помета, толченого чеснока, грудного молока, свиных зубов, черепашьих мозгов и змеиного яда.

Я попытался его образумить.

— Тальма, в лучшем случае тебя просто пронесет от такого лечения.

— Мне необходимо очистить организм. Мой аптекарь сообщил, что египетские жрецы доживали до глубокой старости. Да и сам он на вид уже весьма почтенного возраста.

— Я спрашивал, ему сорок лет. Он усох, как изюм, от жары и своих ядовитых снадобий.

— Наверняка он просто подшутил над тобой. Мне он сказал, что, когда закончатся спазмы, я обрету живость шестнадцатилетнего юноши.

— И его же разум, очевидно.

Тальма вдруг стал необычайно расточительным. Его мирная журналистская профессия оказалась, однако, весьма важной для армии, и он так живописал захват города, что я едва понял, о чем идет речь. Начальник штаба Бонапарта, Бертье, не привлекая внимания, выдал ему поощрительный гонорар. Но я почти не заметил на александрийских рынках чего-либо, достойного покупки. Душный и полутемный базар кишел мухами, а все хорошие товары, видно, были припрятаны до лучших времен. Но при всем том в результате ловких сделок хитроумные торговцы лишили скучающих солдат не только награбленных в городе трофеев, но и большей части личных сбережений. Эти ловкачи с потрясающей быстротой выучились с грехом пополам лопотать по-французски:

— Месье, заходить моя палатка! Здесь есть все, что вы желать! Вы не желать? О, тогда я понимать, что предложить!

Астиза стала счастливым исключением из череды разочарований. Выбравшись из-под кучи мусора и умывшись, девушка чудесным образом преобразилась. Она не походила ни на неистовых бледнолицых мамелюков, ни на смиренных темнокожих египтян, в ее внешности явно преобладали средиземноморские черты: роскошные черные волосы блестели, как гагат, украшенный огненными прожилками; на смуглом, словно позолоченном солнцем лице приглушенно сияли миндалевидные ясные глаза; ручки и ножки ее отличались изяществом, высокие груди переходили в тонкую талию и умопомрачительные бедра. В общем, это была чаровница, сравнимая разве что с Клеопатрой! Но я недолго благословлял свою удачу, поскольку вскоре Астиза дала мне понять, что спасение свое считает сомнительным, а ко мне относится с недоверием.

— Ваше варварское нашествие подобно чуме, — заявила она. — Вы мечетесь по миру, как бездомные бродяги, разрушая жизнь благоразумных людей.

— Мы пришли, чтобы помочь вам.

— А разве я просила вас палить из пушек? Нужны ли Египту ваши исследования, или он просил вас явиться сюда со спасательной миссией?

— Он страдает под гнетом рабства, — возразил я. — А его отсталость взывает к спасению.

— Уж не от вас ли мы отстали? Мои предки жили во дворцах, когда ваши ютились в лачугах. А как насчет вашего родного дома?

— На самом деле у меня его нет.

— Неужели у вас нет родителей?

— Умерли.

— А жена?

— И жены пока нет, — обольстительно улыбнулся я.

— Неудивительно. Так значит, вы безродный одинокий бродяга?

— Я с детства любил путешествовать, а в юности мне представилась возможность посетить Францию. Я завершил образование под руководством нашего знаменитого просветителя Бенджамена Франклина. Мне дорога Америка, моя родина, но в крови моей горит страсть к путешествиям. Кроме того, я еще не готов свить уютное гнездышко для подруги жизни.

Она глянула на меня с жалостью.

— По-моему, вы попусту тратите отпущенную вам жизнь.

— Вовсе нет, путешествуя по миру, можно узнать много полезного. — Я решил, что пора сменить тему. — А что за интересную подвеску ты носишь?

— Око Гора, покровителя бездомных.

— Чье око?

— Гора, бога с головой сокола, он потерял свой чудесный глаз в схватке со злым Сетом.

Тут я кое-что вспомнил. Легенду, связанную с воскресением и кровосмесительной любовью брата и сестры, от которой и родился Гор. Скандальная история.

— Как Египет сражается с вашим Наполеоном, так Гор сражался с темнотой. Этот амулет приносит удачу.

Я улыбнулся.

— Тогда, наверное, можно назвать удачей то, что ты теперь принадлежишь мне?

— Или удачей будет то, что я проживу достаточно долго и увижу, как вы все уберетесь отсюда.

Она готовила для нас экзотические кушанья, по вкусу похожие на молодого барашка с турецким горошком и чечевицей, но подавала их с таким мрачным видом, что у меня возникло желание приютить какого-нибудь бродячего пса и проверять на нем, не отравлены ли наши блюда. Однако еда оказалась неожиданно вкусной, а девушка отказывалась принимать плату за свои услуги.

— Когда мамелюки перебьют вас всех, то и меня казнят не задумываясь, если схватят с вашими монетами.

Вечерами она проявляла такую же несговорчивость, хотя дневная жара на побережье контрастно сменялась холодными египетскими ночами.

— В Новой Англии мы спим обнявшись, чтобы не замерзнуть, — сообщил я ей как-то вечером. — Я с удовольствием согрел бы тебя, если ты не возражаешь.

— Если бы ваши офицеры не захватили наш дом, то мы с вами не могли бы даже находиться в одной комнате.

— Это запрещают заповеди Корана?

— Мои заповеди даны египетской богиней, а не турецкими женоненавистниками, которые правят в моей стране. И вы не мой муж, а мой захватчик. Кроме того, все вы смердите, как свиньи.

Я принюхался, несколько обескураженный ее замечанием.

— Значит, ты не мусульманка?

— Нет.

— Похоже, твоя богиня не известна ни иудеям, ни коптам, ни греческим христианам.

— Не известна.

— Тогда какая же у тебя богиня?

— Вы о ней даже не слышали.

— Просвети же меня, я ведь прибыл сюда за знаниями.

— Тогда поймите для начала, что может увидеть слепец. Десять тысяч лет египтяне жили в этой стране, никого к себе не приглашая и не нуждаясь ни в чем новом. Мы довольствовались своим миром, которого нас упорно пытались лишить разные завоеватели. Сотни поколений неугомонные авантюристы вроде вас лишь ухудшали, а не улучшали нашу жизнь.

Она высказалась чересчур откровенно, считая меня слишком невежественным, чтобы понять ее веру, и слишком добрым, чтобы силой выпытать у нее знания. Даже повинуясь моим приказам, она вела себя как герцогиня.

— Египет — это единственная страна, где мужчины и женщины с глубокойдревности имели равные права, — заявила она, оставаясь по-прежнему невосприимчивой к моим шуткам и обаянию.

Честно говоря, это сильно меня расстроило.

С такими же сложностями столкнулся Бонапарт, пытаясь завоевать симпатии египтян. Он обратился к ним с весьма обстоятельным воззванием. В нем проявился большой политический дар, и могу дать вам понять его, процитировав начало:

* * *
«Во имя Господа милостивого и милосердного. Нет иной божественной силы, кроме как у Аллаха, Он хранит целомудрие и единство всевластия.

От имени Французской республики, основанной на свободе и равенстве, главнокомандующий Бонапарт доводит до вашего сведения, что правившие Египтом беи достаточно долго испытывали терпение французского народа, притесняя мирных купцов: настал час расплаты.

Слишком давно банды мамелюкских рабов, вывезенных из Грузии и с Кавказа, деспотично правили в самом прекрасном уголке земли. Но всемогущий Господь, творец Мироздания определил, что настало время положить конец их правлению.

Египтяне, вам будут говорить, что я пришел уничтожить ваши святыни и вашу религию. Не верьте этому! Отвечайте клеветникам, что я пришел восстановить ваши права и покарать ваших угнетателей; что я почитаю Господа более ревностно, чем мамелюки, и уважаю Его пророка Мухаммеда и великолепный священный Коран…»

* * *
— Вполне благочестивое начало, — заметил я Доломье, который с шутливой драматичностью зачитал это обращение.

— Особенно для человека, который полностью уверен в пользе религии и сильно сомневается в существовании Всевышнего, — подхватил геолог. — И если египтяне с удовольствием проглотят эту кучу дерьма, то они заслуживают того, чтобы их завоевали.

Один из дальнейших пунктов воззвания только подтверждал данную точку зрения: «Все деревни, жители которых выступят с оружием против армии освободителей, будут сожжены дотла».

Религиозные призывы Наполеона вскоре сошли на нет. В Александрии стало известно, что каирские муллы объявили всех нас неверными. Вот так покончили с революционным либерализмом и единством религий. Сразу же испарился и договор на три сотни лошадей и пятьсот верблюдов, заключенный с местными шейхами, зато участились случаи партизанских нападений. Обольщение Египта оказалось более сложным делом, чем рассчитывал Бонапарт. Большей части его кавалеристов на первой стадии пути к Каиру придется самим тащить свои седла, а самому ему еще предстоит узнать, как много в этой кампании будет зависеть от материально-технического обеспечения и снабжения.

Между тем сдавшимся на милость победителя александрийцам приказали носить кокарды с триколором. Редкие горожане, выполнившие этот приказ, выглядели смехотворно. Тальма, однако, живописал, как восторженно восприняло население освобождение от господства мамелюков.

— Как ты можешь отправлять во Францию всю эту чушь? — с удивлением спросил я. — Половина населения просто сбежала, сам город обезображен пушечными залпами, а его хозяйство пришло в полный упадок.

— Я говорю о духовном, а не о материальном аспекте. Египтяне сейчас переживают большой духовный подъем.

— Кто это тебе сказал?

— Бонапарт. Наш благодетель и наш единственный вседержитель, приказы которого помогут нам вернуться домой.

* * *
На третью ночь в Александрии я осознал, что преследователи тулонской почтовой кареты не оставили меня в покое.

Обстановка в Александрии отнюдь не способствовала здоровому и спокойному сну. Начали просачиваться новости о зверствах бедуинов по отношению к солдатам, захваченным в плен поодиночке. Эти пустынные племена прочесывали Аравийскую и Ливийскую пустыни, как пираты прочесывают моря, охотясь на торговые или колониальные корабли и на одиночные военные суда. Восседая на своих верблюдах, они ловко скрывались в песках, легко уклоняясь от столкновений с нашей армией. Они убивали или брали в плен всех, кто пренебрегал осторожностью. Мужчин насиловали, сжигали, кастрировали либо привязывали к столбам и оставляли умирать в пустыне. У меня всегда было чертовски богатое воображение, и я почти зримо представлял себе, как легко перерезать глотки мирно спящим солдатам. Кроме того, скорпионы незаметно заползали в ранцы и башмаки. Змеи прятались за кувшинами с пищей. А в вожделенных колодцах разлагались гниющие трупы. Снабжение поступало с перебоями, ученые сильно нервничали, а Астиза оставалась такой же монашески сдержанной. Любое движение в этом пекле казалось почти непосильной задачей. Каким безумием было завербоваться в эту экспедицию! Я ни на йоту не продвинулся по пути разгадки тайны моего медальона, так и не найдя ничего подобного в Александрии. Поэтому я долго терзался, предаваясь скорбным и тревожным мыслям, и, лишь истощив все запасы сил, наконец задремал.

Проснулся я от странной тяжести. Кто-то или что-то опустилось мне на грудь. Нащупывая оружие, я узнал запах гвоздики и жасмина. Астиза?! Неужели она сменила гнев на милость? Девушка практически оседлала меня, ее соблазнительные упругие бедра сжимали мою грудь, и даже в сонном оцепенении я сразу мысленно воскликнул: «Ага, вот так-то лучше!» Теплое давление ее ног оказало живительное воздействие на все мое тело, и я уже видел, как очаровательно вырисовываются в темноте очертания ее растрепанных волос и изящных изгибов талии. Но тут луна вышла из-за облака, пролив свой серебряный свет в наше зарешеченное окно, и я увидел, что в поднятых руках Астизы сверкает что-то блестящее и острое.

Это был мой томагавк.

Она замахнулась.

Я сжался от ужаса, но уклониться было некуда. Сталь просвистела мимо моего уха, и глухой удар по дереву сменился резким шипением и шуршанием. Нечто живое и теплое шлепнулось мне на голову. Сталь томагавка еще несколько раз просвистела мимо моего уха. Я оставался недвижимым, а что-то шершавое продолжало ползать по моей макушке. Наконец все успокоилось.

— Змея, — прошептала она и, глянув на окно, добавила: — Бедуин.

Она слезла с меня, и я неуверенно встал на ноги. Гадюка была разрублена на части, я заметил, что капли ее крови забрызгали мою подушку.

— Кто-то принес ее сюда?

— Бросил в окно. Я слышала, что он улепетывал, как трусливый заяц, побоявшись встретиться с нами лицом к лицу. Вы бы лучше дали ружье, чтобы я могла защитить вас.

— Защитить? От чего?

— Вы ничего не понимаете, американец. Почему вами заинтересовался Ахмед бин Садр?

— Бин Садр?! — Тот самый араб с мешком отрезанных ушей и рук, чей голос, каким бы абсурдным это ни казалось, напомнил мне парижского фонарщика. — С чего бы вдруг ему мной интересоваться?

— Все в Александрии знают, что он стал вашим врагом. А такого врага я никому бы не пожелала. Он скитается повсюду со своей бандой убийц и поклоняется Апопу.

— Какому еще, черт побери, Апопу?

— Божественному змею подземного мира, каждую ночь он побеждает солнечного бога Ра и правит миром до рассвета. У него есть множество мелких помощников типа демона Рас аль-Гуля.

Клянусь вставными челюстями Вашингтона, это какой-то языческий бред. Неужели я обзавелся душевнобольной служанкой?

— Похоже, у вашего солнечного бога дьявольски беспокойная жизнь, — неуверенно съязвил я. — Почему же он просто не разрубит его на части, как только что сделала ты, чтобы покончить с ним навсегда?

— Апопа можно победить, но нельзя уничтожить. Так уж устроен мир. Извечно в нем существуют нерушимые пары: вода и суша, земля и небо, добро и зло, жизнь и смерть.

Я отбросил подальше разрубленную змею.

— Значит, я мог стать жертвой своеобразного змеиного культа?

Она отрицательно покачала головой.

— Как вы умудрились так быстро навлечь на свою голову большие неприятности?

— Но я ничего не сделал бин Садру. Он же наш союзник!

— Если он и помогает вам, то ради собственной выгоды. Видимо, у вас есть нечто нужное ему.

Я глянул на куски расчлененной змеи.

— И что же?

Но конечно, я знал, что ему нужно, ощущая тяжесть висящего на цепи медальона. Значит, бин Садр умудрился в Париже сыграть роль фонарщика со змееголовым посохом, а затем вернулся к своей второй роли пустынного пирата. Должно быть, в ту ночь, когда я выиграл медальон, он выполнял поручение графа Силано. Как же он добрался из Парижа в Александрию? И зачем стал помогать Наполеону? Почему его интересует этот медальон? Неужели он лишь притворяется нашим союзником? У меня возникло искушение отдать эту вещицу очередному подосланному убийце и навсегда от нее отделаться. Но меня разозлило, что никто ни разу не попросил талисман вежливо. Все соискатели предпочитали совать мне в нос пистолеты, выкрадывать башмаки или подбрасывать змей в кровать.

— Можно, я лягу спать в твоем углу, подальше от окна? — спросил я мою спасительницу. — И действительно, пожалуй, пора зарядить винтовку.

К моему удивлению, Астиза не возражала. Но вместо того чтобы присоединиться ко мне, она присела на корточки у жаровни, раздула угли и подбросила на них горстку листьев. Едкий дымок взвился в воздух. Я увидел, как она вылепила из воска человеческую фигурку и воткнула в ее щеку тонкую лучинку. Подобные обряды я наблюдал на сахарных островах. Неужели эта магия зародилась в Египте? Девушка начертила какие-то загадочные знаки на листе папируса.

— Чем это ты занимаешься?

— Спите лучше. Дайте мне спокойно поколдовать.

* * *
Поскольку мне не терпелось выбраться из Александрии до того, как следующая змея свалится на мою голову, я с большой радостью ухватился за предложение отправиться вместе с учеными в Каир, вовсе не имея желания тащиться с остатками армии по дорогам знойной дельты. Монж и Бертолле собрались осуществить это путешествие на корабле. Эти ученые мужи предпочли дойти под парусами до лежащего на востоке устья Нила и по реке подняться к столице.

— Присоединяйтесь к нам, Гейдж, — предложил Монж. — Лучше ехать, чем идти пешком. Приводите и этого бумагомарателя, Тальма. А ваша служанка поможет нам всем не сдохнуть от голода.

Нам предложили отправиться в плавание на шебеке[35] под названием «Le Cerf», что в переводе с французского означало «Олень». На борту имелись четыре восьмифунтовые пушки, а командование поручили капитану французского флота Жаку Перре. Наш «Олень» будет флагманом небольшой флотилии канонерских лодок и транспортных кораблей, которые будут двигаться вверх по реке параллельно сухопутным войскам.

С первыми лучами солнца мы отчалили от берега и к полудню прошли по краю Абукирского залива, находящегося на расстоянии дневного перехода от Александрии. Именно возле острова Абукир заняли боевую позицию французские военные корабли, чтобы отразить возможное нападение флота Нельсона. Это было устрашающее зрелище: множество кораблей и четыре фрегата стояли сплошной стеной, нацелив жерла пятисот пушек в морскую даль. Проходя мимо них под парусами, мы слышали свистки и команды покрикивающего на моряков боцмана. Потом мы повернули в сторону великой реки и, проплыв над уходящим в Средиземное море темным рифовым подводным хребтом, быстро пролетели стоячие волны речных отмелей.

После полудня я узнал нечто новое о причинах нашей экспедиции. Египет, сообщил мне Бертолле, давно притягивает к себе внимание французов. Скрытый от внешнего мира арабским завоеванием 640 года нашей эры, он оставался в своем древнем величии непонятным большинству европейцев, его легендарные пирамиды казались скорее волшебной сказкой, чем реальностью. Страна, размерами превосходящая Францию, была практически неизведанна.

— По протяженности своей истории Египет превосходит все страны мира, — поведал мне наш главный химик. — Когда греческий историк Геродот принялся описывать египетские красоты, великие пирамиды для него были более древними, чем для нас Иисус. Египтяне сами построили великую империю, а позднее по ней прошлись многочисленные завоеватели: греки, римляне, ассирийцы, ливийцы, нубийцы и персы. Истоки этой страны уходят так далеко в глубь времен, что никто их, естественно, не помнит. Никто даже не умеет читать иероглифы, поэтому нам непонятно, какой смысл они в себе таят. Сами египтяне говорят, что эти сооружения воздвигали исполины или маги и чародеи.

Но недавно дремотное забытье Египта подошло к концу, пояснил Бертолле. Высокомерные мамелюки начали притеснять французских торговцев в Александрии и Каире. Оттоманские власти в Стамбуле, номинально правившие в Египте с 1517 года, не изъявили особого желания исправить положение. Франция также не желала ссориться с турками, выгодными союзниками против России. В общем, ситуация медленно накалялась, пока не слились воедино молодой пыл Наполеона и прозорливая мировая геополитика Талейрана. Эта парочка пришла к согласию по поводу того, что они окажут услугу стамбульскому султану, добившись «освобождения» Египта от племени мамелюков. Они проведут реформы в отсталом уголке арабских владений и создадут плацдарм для противостояния продвижению британцев в Индию. «Та европейская держава, что правит Египтом, — сообщал Наполеон Директории, — в дальнейшем будет управлять и Индией». Планировалось также воссоздать древний канал, некогда соединявший Средиземное и Красное моря. Конечной целью являлась связь с индийским падишахом, Типу Султаном.[36] Этот славный франкофил, посетивший Париж и величавшийся там «гражданином Типу», устраивал роскошные дворцовые приемы, развлекая гостей механическим тигром, пожиравшим кукольных англичан. Сейчас Типу Султан сражался где-то на юге Индии с английским генерал-губернатором по фамилии Уэлсли,[37] и французы уже послали на помощь Типу оружие и советников.

— Итальянский поход с лихвой окупил затраченные на него средства, — заметил Бертолле, — и благодаря Мальте египетской экспедиции обеспечен тот же результат. Наш корсиканец завоевал популярность в Директории, потому что его войны приносят ей немалый доход.

— Вы по-прежнему числите Бонапарта итальянцем?

— Он всегда останется сыном своей матери. Однажды он рассказал нам историю, как она проучила его за грубое обращение с гостями. Он уже перерос возраст порки, поэтому она дождалась того момента, когда он, раздевшись перед сном, был беззащитным, и изрядно оттаскала его за уши. Корсиканская школа жизни приучает к терпению в вынашивании планов мести! Французы радуются жизни, но итальянцы, подобные Бонапарту, все тщательно планируют. У них отличная преемственность: и древние римляне, и сицилийские бандиты свято верят в клан, а эта вера порождает алчность и мстительность. Он великолепный солдат, но помнит так много обид и унижений, что порой не понимает, когда нужно прекратить войну. И это, как я подозреваю, его слабость.

— Тогда зачем же вы поехали с ним, доктор Бертолле? И вы, и остальные ученые? Конечно же, не ради военной славы. И не ради сокровищ.

— Разве вы знаете хоть что-нибудь о Египте, месье Гейдж?

— Уже узнал, что здесь есть пески, верблюды и солнце. А что еще, почти не представляю.

— Вы честны. Все мы очень мало знаем об этой колыбели цивилизации. До нас доходят рассказы о величественных развалинах, диковинных идолах и непонятных надписях, но кто из европейцев на самом деле видел все эти раритеты? Люди стремятся к знаниям. Разве сравнится мальтийское золото с возможностью первым увидеть красоты Древнего Египта? Я отправился сюда за открытиями, которые обеспечивают человеку истинное бессмертие.

— Благодаря славе и популярности?

— Благодаря знаниям и открытиям, которые будут жить вечно.

— Или благодаря тайнам древней магии, — добавил Тальма. — Именно поэтому, наверное, вы пригласили в экспедицию нас с Итаном?

— Трудно предсказать, действительно ли медальон вашего друга откроет нам некую магическую силу, — ответил химик. — Вы же понимаете, как велика разница между историческими фактами и народными преданиями.

— Но разница существует и между желанием приобрести драгоценную безделушку и безжалостной готовностью убить ради нее, — возразил журналист. — Выиграв ее в Париже, наш американский друг теперь постоянно подвергается разным опасностям. Почему? Вряд ли его медальон укажет нам путь к академической славе. Скорее всего, приведет нас к иным тайнам. Даже если не к открытию физического бессмертия, то, возможно, к утраченным бессмертным сокровищам.

— А это лишь доказывает, что сокровища порой не стоят связанных с ними неприятностей.

— Открытия лучше золота, Бертолле? — спросил я, притворяясь беспечным во время всего их зловещего разговора.

— Что такое золото, как не средство для достижения некой цели? Вот мы и подошли к самому важному. Лучшие вещи в жизни нельзя оценить деньгами: познание, гармонию, любовь, красоту природы. Вот взгляните-ка, мы входим в прекрасное устье Нила в сопровождении прекрасной женщины. Вы будете новоявленным Антонием с новоявленной Клеопатрой! Чего еще можно пожелать?

Он прилег на койку, намереваясь вздремнуть.

Я глянул на Астизу, уже начавшую понимать французский язык, хотя она, казалось, с удовольствием пропускала мимо ушей нашу болтовню, предпочитая наблюдать за темными домиками проплывающей мимо Розетты. Верно, красивая женщина. Но она оставалась такой же непонятной и далекой, как египетские тайны.

— Расскажи мне о твоем предке, — повинуясь внезапному порыву, попросил я ее по-английски.

— Что?

Она тревожно посмотрела на меня, не имея никакой тяги к легкомысленной болтовне.

— Об Александре. Говорят, он тоже родился в Македонии, как и ты.

Она выглядела смущенной из-за того, что мужчина обратился к ней при посторонних, но медленно кивнула, словно признавая, что попала в общество невоспитанных грубиянов, и смиряясь с нашей бестактностью.

— Да, но предпочел стать египтянином, узнав эту великую страну.

— Он завоевал еще и Персию?

— Он прошел с триумфальными походами от Македонии до Индии, и еще при жизни люди считали его богом. Он завоевал Египет задолго до вашего французского выскочки и пересек безжалостные пески, чтобы посетить оракула Амона в оазисе Сива. Там почерпнул он магические силы, и оракул, объявив его богом, сыном Зевса и Амона, предсказал, что он будет править целым миром.

— Должно быть, он получил основательную поддержку.

— Именно восторг от этого пророчества убедил его основать великий город Александрию. По греческому обычаю он обозначил границы поселения ячменными зернами. Когда на них слетелись птичьи стаи, встревожив соратников Александра, ему предсказали, что новый город примет новых жителей и будет кормить многие земли. Но македонский полководец не нуждался в предсказаниях.

— Не нуждался?

— Он сам творил судьбы мира. Однако он умер или был убит до того, как успел совершить все задуманное, а из святилища Сива исчезли его священные символы. Так повелел Александр. Одни говорят, что его тело перевезли обратно в Македонию, а другие — что Птолемей схоронил его в тайной гробнице этой необъятной песчаной пустыни. Пусть ваш Иисус вознесся на небеса, но он, похоже, тоже исчез с лица Земли. Вероятно, Александр обладал божественной сущностью, как и сказал оракул. Подобно Осирису, занявшему свое место на небесах.

Да, простой рабыней или служанкой ее не назовешь. Откуда, черт возьми, Астиза узнала все это?

— Я слышал об Осирисе, — сказал я. — Он воскрес благодаря магии его сестры Исиды.

Впервые она взглянула на меня с подлинным интересом.

— Вы знаете, кто такая Исида?

— Божественная покровительница материнства, верно?

— Образ Исиды отразился в вашей Деве Марии.

— Вряд ли христиане порадовались бы такому сравнению.

— Странно. Ведь вся христианская вера и ее символы произошли от религии египтян. Воскрешение и загробная жизнь, божественное зачатие, троица и триединство, идея о человеческой и божественной сущности людей, жертвоприношения, даже крылья ангелов и копыта да раздвоенные хвосты демонов — все это было известно за тысячи лет до рождения вашего Иисуса. Свод ваших десяти заповедей — это, в сущности, упрощенная исповедь древнего египтянина перед кончиной, подтверждающая его безгрешность: «Я не убивал». Религия подобна дереву. Египет — ствол, а все остальные — ветви.

— А в Библии сказано иначе. Там говорилось о ложных идолах и истинном иудейском боге.

— Как же невежественны вы в своей вере! Я слышала, как вы, французы, говорите, что крест является римским символом разрушения, но какого рода символ дает верующему надежду? Истина в том, что тот крест является сочетанием орудия смерти вашего спасителя с нашим анхом, древним крестообразным символом вечной жизни. А что тут удивительного? Ведь до пришествия арабов Египет был самой христианской страной.

Клянусь духом Коттона Мазера,[38] я отшлепал бы ее за такое богохульство, если бы не был совершенно ошарашен. И дело было не в сути ее рассказа, а в небрежной самоуверенности ее тона.

— Библейские образы не могли зародиться в Египте, — гневно заявил я.

— А я-то думала, что евреи сбежали из Египта! И что Иисус в детстве также побывал здесь! Кроме того, что это вы так разгневались? По-моему, ваш генерал заверил нас, что вы уж точно не являетесь христианским воинством. Вы ведь безбожные ученые, не так ли?

— Бонапарт меняет веру, как перчатки.

— Или франкам не хочется признавать, что вера и наука имеют много общего? Исида является богиней познания, любви и терпимости.

— Значит, Исида твоя богиня.

— Исида никому не принадлежит. Я ее служанка.

— Неужели ты и правда поклоняешься какому-то древнему языческому идолу? От твоих слов моего филадельфийского пастора уже разбил бы апоплексический удар.

— Она свежее вашего секунду назад сделанного вздоха, американец, и вечна, как цикл рождения. Но я и не рассчитывала на понимание. Мне пришлось сбежать от моего каирского господина, поскольку он в итоге тоже ничего не понял и посмел осквернить древние тайны.

— Какие тайны?

— Окружающего вас мира. Священных знаков магического треугольника, квадрата четырех сфер, пентаграммы свободной воли и гексаграммы гармонии. Разве вы не читали Пифагора?

— Он учился в Египте, верно?

— Двадцать два года, до того как отправился с персидским завоевателем Камбисом[39] в Вавилон. А потом основал в Италии свою школу. Согласно его учению, все религии и люди едины, он призывал стойко переносить страдания и говорил, что жена и муж равны в своих правах.

— Тебя устраивают его взгляды.

— Он понимал божественную суть вещей! В геометрии и пространстве заключено божественное послание. Геометрическая точка представляет Бога, линия представляет мужчину и женщину, а треугольник — совершенная фигура, представляющая дух, душу и тело.

— А квадрат?

— Четыре сферы, как я сказала. Пентаграмма отражала борьбу, гексаграмма — шесть направлений пространства, а двойной квадрат определял всемирную гармонию.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но я слышал кое-что об этом на собраниях одного общества, члены которого называли себя Свободными Каменщиками. Они считают себя последователями учения Пифагора и говорят, что линейка символизирует точность, квадрат — незыблемость, а молоток — волю.

Она кивнула.

— Именно так. Боги сделали все ясным, и однако люди блуждают, как слепцы! Ищите истину, и мир станет вашим.

Ну, этот клочок мира во всяком случае. Мы уже давно шли по Нилу, тому удивительному водному пути, где обычно дуют южные ветры, а течение стремится на север, позволяя ходить по реке в любом направлении.

— Ты говорила, что сбежала из Каира. Так значит, ты беглая рабыня?

— Все гораздо сложнее, чем вы думаете. В египетском духовном царстве, — подчеркнула она. — Поймите сначала нашу землю, тогда, быть может, поймете и наши души.

Скучная, однообразная равнина в пригородах Александрии сменилась той пышной и разнообразной растительностью, какую я представлял себе, читая библейские истории о детстве Моисея. Ярко-зеленые ковры полей риса, пшеницы, ячменя, сахарного тростника и хлопка перемежались величественными, как колонны, финиковыми пальмами, чьи большие перистые листья согнулись под оранжевыми и алеющими плодами. Шелестели на ветру банановые и платановые рощицы. Буйволы тащили плуги, или купались в реке, подергивая своими рогатыми головами, или мычали, устроившись на папирусных подстилках. Все чаще стали появляться селения, в цветовой гамме которых преобладал шоколадный оттенок сырцового кирпича, шедшего на постройку домов, как правило, лепившихся вокруг пронзавших небеса минаретов. Мимо нас проплыли фелюги с косыми парусами, стоявшие на якоре в буроватой прибрежной воде. Повсюду на реке маячили эти парусники, чья длина могла варьироваться от двадцати до тридцати футов. Между ними проглядывали и мелкие весельные, едва вмещавшие одного человека посудины, с которых рыбаки забрасывали веревочные сети. Трудолюбивые ослы с повязками на глазах ходили по кругу, проворачивая водяные колеса, поднимавшие воду в каналы с тем же упорством, с каким это делали их далекие предки пять тысячелетий тому назад. Речной ветер разносил запахи нильской воды. Наша флотилия военных и груженных провиантом судов с гордо полощущимися на мачтах трехцветными флагами спокойно проходила вблизи берегов, не производя никакого видимого впечатления. Большинство крестьян даже не потрудились повернуть голову в нашу сторону.

В какие же диковинные края меня занесло! По нильским берегам бродили Александр и Клеопатра, арабы и мамелюки, древние фараоны, Моисей, и вот теперь сюда прибыл Бонапарт. Вся страна казалась своеобразной мусорной свалкой истории, из которой выудили и странный медальон, висевший на моей шее. Да и прошлое Астизы теперь представлялось мне гораздо более таинственным, чем я ожидал. Возможно, она расскажет мне что-то новенькое о моем медальоне?

— А что ты там наколдовала в Александрии?

Помолчав, она неохотно ответила.

— Один заговор, чтобы уберечь вас от опасностей и предостеречь вашего недруга. А второй — для пробуждения вашей мудрости.

— Ты сможешь повысить мои умственные способности?

— Вряд ли. Скорее всего, помогу вам прозреть.

Я рассмеялся, и она наконец снизошла до легкой улыбки. Если я буду слушать ее, то она станет со мной более откровенной. Она хотела, чтобы я научился уважать не только ее саму, но и ее народ.

Спустилась душная ночь, и когда наш «Олень» встал на якорь под затянутым дымкой звездным покрывалом, я подобрался поближе к спящей девушке. До меня доносился плеск волн, скрип снастей и голоса вахтенных.

— Отодвиньтесь-ка подальше, — проснувшись, прошептала она и прижалась к борту.

— Я хочу показать тебе кое-что.

— Здесь? Сейчас?

Она задавала вопросы таким же недоверчивым тоном, которым говорила мадам Дюраль, когда мы с ней обсуждали оплату моей комнаты.

— Ты ведь говорила, что в истории все ясно и понятно. Взгляни-ка на это.

Я вручил ей медальон. Он был едва различимым в тусклом свете палубного фонаря.

Астиза ощупала его пальцами и молча втянула в себя воздух.

— Откуда он у вас?

Ее глаза заинтересованно сверкнули, а губы приоткрылись.

— Я выиграл его в карты в Париже.

— У кого выиграли?

— У одного французского солдата. Есть версия, что его сделали в Египте. Он говорил, что эта штуковина принадлежала Клеопатре.

— А может, вы украли его у того солдата?

Почему она об этом спросила?

— Нет, просто обыграл его в карты. Ты сильна в религиозных вопросах. Скажи, известно ли тебе что-нибудь об этом медальоне?

Повертев его в руках, она так расправила стрелки подвесок, что они образовали латинскую букву «V», потом повертела сам диск, ощупывая пальцами его знаки.

— Трудно так сразу сказать.

Очередное разочарование.

— Ну хоть сделали-то его в Египте?

Она подняла медальон, пытаясь разглядеть его в тусклом свете.

— Разве что в очень древние времена. Он выглядит грубым и первобытным… Значит, из-за него и интересовался вами тот араб.

— А ты видишь все эти отверстия? Что они могут значить?

Немного подумав, Астиза откинулась на спину и протянула диск к небу.

— Видите, как интересно проходит через них свет. Очевидно, они обозначают очертания какого-то созвездия.

— Созвездия?

— Смысл жизни написан на небесах, американец. Смотрите!

Она показала на юг, на яркую звезду, только что поднявшуюся над горизонтом.

— Это Сириус. А при чем тут он?

— Это звезда Исиды, звезда нового года. Она ждет нас.

Глава 8

«Когда пересыхает колодец, мы узнаем ценность воды», — писал старина Бен Франклин. Безусловно, поход французской армии к Нилу закончился незапланированным провалом. Отряды солдат, расталкивая друг друга, устремлялись к каждому хорошему колодцу и опустошали его досуха до прибытия следующего полка. Среди упавших духом людей постоянно возникали ссоры, многие сходили с ума и сводили счеты с жизнью. Всех терзало и мучило одно новое природное явление, названное нашими учеными «миражом», при котором пустынная даль вдруг представлялась манящими озерами. Конница мчалась к ним сумасшедшим галопом и обнаруживала там лишь неизменный раскаленный песок, а на горизонте очередной сверкающий «водоем», не менее иллюзорный, чем конец радуги. Казалось, будто пустыня издевается над европейцами. Добравшиеся до Нила войска походили на стадо диких животных, они бросались в реку и напивались до того, что их начинало рвать, а товарищи вокруг них, не обращая внимания, продолжали пить все ту же воду. Легендарный Египет, таинственное место их назначения, казался таким же жестоким, как мираж. Нехватка походных фляг и обеспечения охраны колодцев были недопустимыми оплошностями, в которых штабные генералы обвинили Наполеона, но он был не тот человек, который с готовностью признает свою вину.

— Французы вечно чем-то недовольны, — проворчал он в ответ.

Однако критика задела его за живое, поскольку он понимал, что она справедлива. Во время похода по плодородной Италии вода и пища с легкостью находились повсюду, да и обмундирование соответствовало климату. Здесь же он узнал, что все надо таскать с собой, но эти уроки были болезненными. А жара сделала всех раздражительными.

Французская армия продолжила поход к Каиру, двигаясь теперь вверх по течению Нила, а египетские крестьяне исчезали при ее приближении и появлялись обратно сразу после ее прохождения, словно блуждающий туман. Женщины с детьми уводили весь домашний скот в пустыню и прятались среди барханов, выглядывая оттуда, точно животные из норок. Мужчины порой задерживались немного дольше, стараясь припрятать съестные припасы и скудную домашнюю утварь от прожорливых, как саранча, захватчиков. Но лишь только на окраине деревни появлялось трехцветное знамя, они устремлялись к реке через заросли тростника и отгребали на своих лодчонках от берега, словно пугливые утки. Мимо их домишек чередой проходили запыленные дивизии, напоминая разноцветную гусеницу. Пинком распахивая двери, солдаты обследовали дома и скотные дворы, но уходили несолоно хлебавши. Как только армия удалялась, крестьяне возвращались к своей обычной жизни, очищая дорогу от полезного в хозяйстве мусора, брошенного солдатами.

Наша небольшая флотилия двигалась по Нилу параллельно сухопутным войскам, время от времени подвозя им продовольствие и обследуя другой берег. Каждый вечер мы причаливали неподалеку от штабной палатки Наполеона, чтобы Монж, Бертолле и Тальма сделали более обстоятельные путевые заметки. Не рискуя уходить из-под солдатской защиты, они расспрашивали офицеров о том, что те видели во время дневного перехода, и пополняли свои записи новыми видами животных, птиц и названиями прибрежных деревень. Прием им оказывали, мягко говоря, далеко не теплый, поскольку сухопутные войска завидовали нашему путешествию на кораблях. Жара и мучительно досаждающие насекомые способствовали моральному разложению. Всякий раз, когда мы приставали к берегу, напряжение в офицерском составе становилось все более очевидным, поскольку большинство запасов продовольствия тащилось в хвосте флотилии или оставалось еще в доках Александрии, и ни одно из подразделений не имело нормального обеспечения. Постоянные нападки бедуинских мародеров и зловещие истории о пленении и пытках усиливали тревожное настроение войск.

Это напряжение выплеснулось наружу после одной на редкость дерзкой вражеской вылазки: как-то вечером несколько мамелюков умудрились устроить стрельбу из своих антикварных ружей прямо возле палатки Наполеона, вихрем пронесясь по лагерю в красочных нарядах и издевательски развевающихся на ветру плащах. Наш разъяренный генерал отправил группу драгун под командованием Круазье, молодого адъютанта, чтобы уничтожить их, но эти опытные всадники для забавы погоняли нашу конницу по дорогам, а потом унеслись в пустыню, не потеряв ни одного человека. Их непритязательные пустынные лошадки, казалось, способны проскакать почти без воды вдвое быстрее и дальше, чем тяжеловесные европейские лошади, еще не восстановившие силы после долгого морского путешествия. Командующий в страшном гневе так сильно оскорбил этого бедного адъютанта, что Круазье поклялся смыть с себя этот позор, погибнув смертью храбрых на поле боя, и обещание ему удалось-таки исполнить в том же году. Но Бонапарт продолжал бушевать.

— Можно ли победить с такими солдатами! — воскликнул он. — Придется им поучиться у бин Садра!

Тогда разъярился Дюма, осознавший, что под сомнение поставлена честь его кавалерии. Не улучшало ситуацию и то, что из-за нехватки лошадей многие его отряды шагали вместе с пехотой.

— Вы нахваливаете этого головореза и оскорбляете моих людей?

— Мне нужны надежные фланги, защищающие мой штаб от бедуинов, а не знатные щеголи, не способные догнать бандитов!

Этот тяжкий поход и завистливое недовольство офицеров изрядно утомили Бонапарта.

Дюма, однако, не испугался.

— Тогда дождитесь нормальных лошадей, а не бросайтесь без запасов воды в знойные пустыни! Во всем виновата ваша некомпетентность, и Круазье тут ни при чем!

— Вы осмеливаетесь обвинять меня? Я могу приказать расстрелять вас!

— А я могу переломать ваши хлипкие кости, до того как вы успеете…

Их спор мгновенно прервался благодаря шумному прибытию бин Садра и полудюжины его тюрбаноголовых приспешников, осадивших лошадей прямо перед разъяренными генералами. Улучив момент, Клебер утащил вспыльчивого Дюма с глаз долой, предоставив Наполеону возможность обуздать собственную ярость. Мамелюкам удалось выставить нас дураками.

— В чем дело, эфенди?

Нижняя часть лица этого араба опять-таки была скрыта.

— Я нанял вас, чтобы вы держали бедуинов и мамелюков подальше от моих войск, — резко бросил Бонапарт. — Почему вы не отгоняете их?

— Потому что вы не платите нам обещанного вознаграждения. У меня накопился кувшин свежих ушей, да только нет желающих заплатить за них звонкой монетой. Мои люди — наемники, эфенди, и они перейдут на сторону мамелюков, если эти враги пообещают быстрее заплатить им.

— Ба! Да вы боитесь этих врагов.

— Я им завидую! Их генералы платят, когда обещают!

Бонапарт нахмурился и повернулся к Бертье, начальнику штаба.

— Почему ему не заплатили?

— У людей обычно пара ушей и пара рук, — проворчал Бертье. — Возникло разногласие по поводу того, сколько наших врагов они в действительности убили.

— Вы сомневаетесь в моей честности? — вскричал араб. — Я могу привозить вам языки и половые органы!

— Ради всего святого, — простонал Дюма. — Зачем мы связались с варварами?

Наполеон и Бертье начали тихо совещаться насчет размера выплаты.

Бин Садр раздраженно оглядел нашу компанию и вдруг увидел меня. Готов поклясться, что этот араб таращился на цепь на моей шее. Я также помрачнел, подозревая, что именно он подбросил змею ко мне в кровать. Потом его взгляд, переместившись на Астизу, полыхнул откровенной ненавистью. Девушка осталась невозмутимой. Действительно ли он был тем фонарщиком, который пытался выдать меня жандармам в Париже? Или я стал жертвой страха и игры воображения? В сущности, мне не удалось тогда, во Франции, толком разглядеть того человека.

— Все в порядке, — наконец сказал наш командующий. — Мы заплатим вам за проделанную работу. И удвоим оплату вашим людям после взятия Каира. А пока держите бедуинов подальше от нас.

Араб поклонился.

— Больше вас не потревожат эти шакалы, эфенди. Я вырву им глаза и заставлю самих проглотить их. Кастрирую их, как быков. Привяжу их кишки к лошадиным хвостам и буду гонять жеребцов по пустыне.

— Ладно, ладно. Распустите такие слухи.

Он отвернулся от араба, его негодование иссякло. Но выглядел он смущенным из-за своей яростной вспышки, и я заметил, что он мысленно корит себя за несдержанность. Бонапарт делал много ошибок, но редко повторял их.

Бин Садр, однако, еще не считал встречу законченной.

— Эфенди, наши лошади быстры, но ружья устарели. Может, вы снабдите нас также несколькими новыми ружьями?

Он показал на укороченные облегченные винтовки карабинеров Дюма.

— Как бы не так, — пробасил могучий кавалерист.

— Новые? — повторил Бонапарт. — У нас нет ничего лишнего.

— А как насчет того стрелка с его длинноствольной винтовкой? — Теперь араб показал на меня. — Я помню, как отлично он стрелял под стенами Александрии. Отдайте его мне, и мы вместе отправим в ад всех досаждающих вам дьяволов.

— Американца?

— Да, он умеет стрелять по бегущим жертвам.

Эта идея понравилась Наполеону, искавшему какого-то развлечения.

— Как вы на это смотрите, Гейдж? Хотите отправиться в путешествие с пустынным шейхом?

«С моим неудавшимся убийцей», — подумал я, но не сказал этого. Если я и хотел бы пообщаться с бин Садром, так только ради того, чтобы удавить его, предварительно допросив.

— Меня пригласили в поход как ученого, а не как снайпера, мой генерал. Мое место на корабле.

— Подальше от опасности? — с издевкой спросил бин Садр.

— Но в пределах дальности полета пули. Приходите при случае на речной берег, и вы увидите, как близко я могу оказаться, чтобы убить вас, фонарщик.

— Фонарщик? — удивился Наполеон.

— Ваш американец явно перегрелся, — сказал араб. — Ладно, торчите на своем корабле, считая себя в безопасности, думаю, вскоре вы найдете более полезное применение для своей винтовки. Может даже, вы еще пожалеете, что отказались от предложения Ахмеда бин Садра.

После этого, взяв у Бертье мешок денег, он взлетел на лошадь и ускакал.

От резкого движения ткань, прикрывавшая его лицо, слегка сместилась, и я мельком увидел его щеку. Там под сухой припаркой краснел воспаленный нарыв, и мне вспомнилось, что Астиза проколола именно эту щеку восковой фигурки.

* * *
Мы были уже на полпути к Каиру, когда стало известно, что мамелюкский правитель по имени Мурад-бей собрал войско, чтобы остановить наше продвижение. Бонапарт решил перехватить инициативу. И вот по его приказу вечером 12 июля французы отправились в неожиданный ночной поход к Шубра-Хиту, очередному городку, раскинувшемуся на берегу Нила. Появление французской армии на рассвете застало врасплох наспех собранное многотысячное воинство египтян, десятую часть которого составляла отборная кавалерия мамелюков, но большинство было неорганизованной толпой феллахов — египетских крестьян, вооруженных в основном дубинками. В смятении они беспорядочно кружили по берегу, видя, как французы выстраиваются боевым порядком, и мне вдруг подумалось, что эта толпа готова отступить без боя. Потом какой-то призыв заметно укрепил дух обороняющихся — видимо, энергично размахивающие руками командиры призвали их защитить родные нильские просторы — и они все-таки изготовились к сражению.

С борта стоявшего на якоре «Оленя» мне открывался отличный вид. Как только солнце позолотило восточный горизонт, французский военный оркестр грянул «Марсельезу», и ее мелодия долетела до нас над водами Нила. При звуках «Марсельезы» сердца французов, как обычно, затрепетали, вдохновляя их на подвиги. Все солдаты сразу подтянулись и с поразительной готовностью сплотили ряды ощетинившихся штыками квадратов, над которыми развевались на ветру полковые знамена. Такое построение требовало большой предварительной подготовки, но главной сложностью было сохранить порядок во время атаки, когда внешней шеренге солдат приходится полагаться только на поддержку стоящих сзади товарищей. Естественный инстинкт побуждает порой отступить, угрожая разрушить все построение, или, уклонившись от боя, бросить оружие и начать оттаскивать назад раненых. Поэтому задние ряды укомплектовывались сержантами и самыми крепкими ветеранами, чтобы удержать впереди стоящих солдат от трусливого малодушия. Однако хорошо натренированный и сплоченный квадрат являлся практически неприступным. Кавалерия мамелюков накручивала круги, пытаясь найти в нем слабое звено, но так и не смогла, такое французское построение явно сбивало врага с толку. Очевидно, эта битва должна была стать очередной демонстрацией превосходства огневой европейской мощи над средневековой арабской храбростью. В спокойном ожидании мы потягивали чай из египетский мяты, наблюдая, как розовая заря на горизонте сменяется утренней синевой.

Вскоре до нас донеслись предупреждающие крики, и из-за речной излучины выше по течению появились парусники. Мамелюкская кавалерия разразилась торжествующими воплями. Встревоженные, мы собрались на палубе. По Нилу из Каира подходила армада египетских речных судов, их треугольные паруса полоскались на ветру, словно множество выстиранных простыней. На каждой мачте развевались мамелюкские и мусульманские флаги, и со стороны заполненных солдатами и пушками кораблей доносился страшный шум, издаваемый трубами, барабанами и горнами. Уж не по такому ли случаю лукаво намекал на более полезное применение для моей винтовки бин Садр? Откуда он мог знать? Вражеская стратегия была очевидна. Они хотели уничтожить нашу маленькую флотилию и атаковать армию Бонапарта с фланга, со стороны реки.

Выплеснув за борт остатки чая, я проверил заряд винтовки, осознавая, что мы оказались в речной ловушке. В конце концов, я не мог оставаться простым зрителем.

Капитан Перре отрывисто приказал поднять якоря, а моряки нашей маленькой флотилии бросились к пушкам. Тальма вооружился одним из своих блокнотов. Монж и Бертолле, ухватившись за снасти, забрались напланшир и с интересом поглядывали на вражеские парусники, словно это была спортивная регата. В течение нескольких минут две флотилии сближались с величавой медлительностью, как грациозно скользящие лебеди. Потом раздался глухой удар, на носу флагманского корабля мамелюков распустился дымный цветок, и что-то, просвистев мимо нас в воздухе, бухнулось в реку за кормой, взметнув вверх фонтан зеленоватой нильской воды.

— Неужели нельзя было сначала провести переговоры? — спросил я небрежно, но мой голос, к сожалению, прозвучал неуверенно.

Точно в ответ мне первый ряд всей египетской флотилии дал залп из своих носовых пушек. Река словно вздыбилась, и поднявшиеся вокруг фонтаны брызг окутали нас влажным теплым туманом. Один снаряд разнес в щепки корму канонерской лодки справа от нас. Над водой поднялся страшный шум. Со странным гудением над нами пронеслось круглое пушечное ядро, и дырки, образовавшиеся в наших парусах, очень напоминали раскрытые от удивления рты.

— По-моему, время переговоров закончилось, — сдавленно сказал Тальма, скорчившись около штурвала и строча что-то одним из новых карандашей Конте. — Это будет потрясающая сводка.

Его дрожащие пальцы выдавали сильное волнение.

— А моряки у них, похоже, гораздо более меткие, чем пушкари из Александрии, — с оттенком восхищения заметил Монж, спрыгивая на палубу.

Он выглядел таким спокойным, словно созерцал демонстрацию пушечных выстрелов на испытательном полигоне литейного цеха.

— Турки наняли греческих моряков! — воскликнула Астиза, узнав мундиры своих соотечественников. — Они обслуживают каирского бея. Да уж, сейчас начнется настоящий бой!

Канониры Перре начали отстреливаться, но встречное течение мешало им сделать точный бортовой залп, и мы явно проигрывали. Наши моряки упорно ловили ветер парусами, чтобы избежать слишком быстрого сближения с вражескими кораблями, однако расстояние между судами неуклонно сокращалось. Я глянул на берег. Начало этой речной канонады, очевидно, послужило сигналом для сухопутных мамелюков. Размахивая копьями, они атаковали заставы французских штыков, врезаясь на полном скаку в свистящий град французских снарядов. Волны стремительно несущихся лошадей разбивались о незыблемые стены каре, словно о скалистый берег.

Вдруг раздался оглушительный грохот, и мы с Астизой рухнули на палубу, сцепившись в неловком объятии. В иных обстоятельствах я насладился бы этим моментом неожиданной близости, но сейчас он был вызван попаданием пушечного ядра в корпус нашего судна. Когда мы откатились друг от друга, мне стало дурно. Пронесшись над верхней палубой, снаряд разнес на куски двух наших канониров, залив кровью всю носовую часть корабля. Осколками ранило еще нескольких человек, включая Перре, в результате наш огонь стал еще более вялым, а арабские пушки, казалось, наоборот оживились.

— Журналист! — заорал капитан. — Хватит марать бумагу, держи штурвал!

Тальма побелел.

— Я?

— Мне нужно перевязать плечо и встать к пушке! Наш взволнованный и испуганный хроникер бросился выполнять приказ.

— А куда рулить?

— На вражеские корабли.

— Эй, Клод Луи, — окликнул Бертолле наш математик Монж, пробираясь к одной из осиротевших пушек. — Не пора ли нам показать, что и от научных знаний бывает прок? Гейдж, что ты вцепился в свою винтовку, стреляй же, если хочешь выжить!

О господи, похоже, этот почтенный пятидесятилетний ученый вознамерился лично выиграть баталию! Но, вняв его увещеваниям, я наконец выстрелил, и один из вражеских матросов свалился за борт. Все вокруг окутал густой пороховой дым, суда арабов маячили впереди, как призрачные видения. Скоро ли мы столкнемся с ними и нас порежут на куски кривыми турецкими саблями? В этом тумане я мельком увидел, что Астиза подтаскивает к ученым ящик с боеприпасами. Очевидно, инстинкт самосохранения победил ее восхищение греческими моряками. Бертолле сам заряжал орудие, а Монж наводил на цель.

— Огонь!

Пушка полыхнула пламенем. Монж вспрыгнул на бушприт, поднялся на носки, оценивая точность попадания, и разочарованно слез обратно. Выстрел не достиг цели.

— Не спеши, Клод Луи, — проворчал он. — Надо точно рассчитать расстояние, иначе мы будем попусту тратить порох и ядра. — Он обернулся к Астизе и отрывисто крикнул: — Прочисти пушку и заряжай!

Я вновь, тщательно прицелившись, выстрелил из винтовки. На сей раз свалился как подкошенный один мамелюкский капитан. В ответ вокруг меня зажужжали пули. Обливаясь холодным потом, я перезарядил ружье.

— Тальма, черт тебя побери, держи четкий курс! — оглянувшись, крикнул Монж.

Журналист неуверенно вцепился в рулевое колесо. Турецкий флот неумолимо приближался, и вражеские моряки столпились на носу, готовясь к абордажу.

Наши ученые канониры, взяв за ориентир береговые точки, чертили себе спокойно какие-то пересекающиеся линии, видимо решив точно вычислить расстояние до флагманского корабля турков. Нас поливали фонтаны взорванной ядрами воды. Обломки корабельной оснастки с треском падали на палубу.

Опять зарядив ружье, я прострелил голову греческому пушкарю с турецкого судна и бросился на нос.

— Почему вы не стреляете?

— Тише! — крикнул Бертолле. — Нам нужно время, чтобы проверить расчеты!

Двое ученых приподняли пушечное дуло, наводя орудие так точно, словно оно было геодезическим прибором.

— Сдвинем-ка еще на один градус, — пробурчал Монж. — Готово!

Пушка вновь рявкнула, ядро со свистом вылетело, и тогда — о чудо из чудес! — я увидел, как его тень мелькнула в воздухе и снаряд ударил точно в середину флагмана мамелюков, пробив дыру в корабельных внутренностях. Клянусь Тором, этим двум теоретикам удалось-таки точно навести пушку.

— Слава математике!

Спустя мгновение вражеский флагман взлетел на воздух. Очевидно, ученые попали прямиком в их пороховой погреб. С оглушительным грохотом взлетели в воздух тучи деревянных обломков, разорванных на части пушек и людей, и все они, совершив крутую дугу, скрылись в мутных глубинах Нила. Взрывная волна швырнула нас на палубу, а синее египетское небо скрылось под уродливым расползающимся грибом огромного порохового облака. Спустя мгновение там, где только что находился турецкий флагман, уже тихо плескались волны, корабль исчез, как по мановению волшебной палочки. Мусульмане, оцепенев от ужаса, мгновенно прекратили стрельбу, потом вдруг над вражеской флотилией пролетел жуткий стон и более мелкие суда развернулись и начали быстрое отступление вверх по течению. Одновременно провалившая первую атаку конница мамелюков, воочию убедившись в могуществе французов, сразу перестала готовиться ко второму удару и беспорядочно устремилась на юг. В считанные минуты грядущая головокружительная атака речных и сухопутных войск превратилась в паническое бегство. Благодаря единственному точному выстрелу сражение при Шубра-Хите было выиграно, и раненый Перре получил чин контр-адмирала. Меня за компанию тоже причислили к героям.

* * *
Когда Перре отправился на берег, чтобы принять поздравления от Бонапарта, то великодушно пригласил с собой двух наших метких ученых, а также Тальма и меня, решив, что все мы причастны к решающему выстрелу. Точность прицела Монжа сочли неким чудом. Как позднее вычислил наш новоявленный адмирал, за полчаса две флотилии успели обменяться пятнадцатью сотнями пушечных выстрелов, а потери французов, несмотря на опытность греков, составили всего лишь шесть погибших и двадцать раненых. Таково было состояние египетской артиллерии или боеспособность артиллерии в целом на закате восемнадцатого века. Меткость пушечной и мушкетной стрельбы была настолько низкой, что храбрец, бегущий в первых рядах в атаку, имел приличные шансы снискать славу, не получив ни единой царапины. Солдаты стреляли слишком поспешно. В клубах дыма выстрелы производились почти вслепую. В панике перезаряжая ружья, воины забывали порой, что еще не выстрелили, и забивали один заряд поверх другого, пока их ружья наконец не взрывались. В пылу сражения происходило много несчастных случаев, солдаты могли отстрелить уши и руки своим же товарищам в передних рядах, разрушить барабанные перепонки или проткнуть друг друга штыками. Бонапарт говорил мне, что по крайней мере одна из десяти смертей на поле боя происходит от руки своих же соратников; именно поэтому, чтобы друзья не поубивали друг друга, и были выбраны такие яркие цвета для форменной одежды.

Я полагаю, что дорогие винтовки вроде моей в будущем изменят такое положение, а во время сражений солдаты будут укрываться в земляных ямах. Кому нужна посмертная слава? На самом деле интересно, во что превратились бы войны, если бы ученые обеспечили точное попадание всех снарядов в цель. Но, разумеется, такая невероятная точность никогда не будет достигнута.

Хотя именно Монж и Бертолле произвели победоносный выстрел, меня тоже приветствовали за то, что я ревностно сражался на стороне французов.

— В тебе живет боевой дух йорктаунцев![40] — одобрительно похлопав меня по спине, воскликнул Наполеон.

Соседство Астизы также повысило мою репутацию. Как всякий приличный французский солдат, я расположил к себе не только привлекательную, но и отважную женщину, способную подтаскивать боеприпасы к пушкам. Меня уже готовы были принять как своего, а Астиза тем временем помогала перевязывать раненых, применяя свое целительское искусство или магию — в Египте эти два понятия казались одинаковыми. А нас, мужчин, пригласили на ужин в палатку Наполеона.

Наш командующий пребывал в добром расположении духа после столь яркого триумфального сражения, которое успокоило как его самого, так и его армию. Даже если Египет останется глух к революционным призывам, Франция сумеет овладеть им. Голову Бонапарта уже переполняли грандиозные планы на будущее, хотя мы находились еще далеко от Каира.

— Моя кампания нацелена не на завоевание, а на объединение, — заявил он, когда мы закусывали домашней птицей, награбленной его офицерами в Шубра-Хите и зажаренной на шомполах их мушкетов. — Франции предназначено просветить Восток, так же как вашей молодой нации, Гейдж, предназначено просветить Запад. В то время как Соединенные Штаты будут прививать культурные традиции краснокожим дикарям, мы приобщим мусульман к новым европейским веяниям. Благодаря нам в этом сонном Египте появятся ветряные мельницы и каналы, фабрики и плотины, дороги и кареты. Да, мы с вами принадлежим к племени революционеров, но я также буду способствовать созидательному процессу. Я буду созидателем, а не разрушителем.

По-моему, он говорил совершенно искренне, так же как искренне верил в большинство своих душевных порывов, хотя многие из них казались несовместимыми. Его ума и амбиций с лихвой хватило бы на дюжину человек, и он походил порой на хамелеона, способного подладиться к любой окружающей обстановке.

— Здесь живет много мусульман, — напомнил я. — А они вовсе не хотят перемен. Веками они сражались с христианами.

— Я тоже могу назвать себя мусульманином, Гейдж, ведь Бог един, а значит, всякая религия является просто одним из отражений главной истины. Нам достаточно объяснить этим людям, что мы все братья перед лицом Господа, как бы его ни именовали — Аллахом, Иеговой или Яхве. Франция и Египет объединятся, как только муллы поймут, что все мы братья. Что такое религия? Она такой же стимул, как медали или премии. Ничто так не вдохновляет, как недоказанная вера.

Монж рассмеялся.

— Недоказанная? Я предпочитаю доверять научным фактам, генерал, и однако, как только над нами засвистели пушечные ядра, существование Господа представилось мне вполне доказанным.

— Доказанным или желанным, как дитя для матери? Кто знает? За нашу короткую жизнь мы так и не успеваем найти ответы на извечные вопросы. Поэтому я живу ради будущих поколений: смерть сулит нам небытие, но бесславная жизнь отдает мертвечиной. Мне вспомнилась история одного итальянского дуэлянта, который дрался четырнадцать раз, защищая свое утверждение, что поэзия Ариосто лучше поэзии Тассо. На смертном одре он признался, что не читал ни того ни другого. — Бонапарт рассмеялся. — Да, такова жизнь!

— Нет, генерал, — откликнулся воздухоплаватель Конте, постучав по своей чарке с вином. — Вот это жизнь!

— Да, я ценю доброе вино, красивых лошадей и прекрасных женщин. Вот посмотрите на нашего американского друга. Он спас очаровательную македонянку, неожиданно оказался на ужине в палатке командующего и готов приобщиться к богатствам Каира. Он такой же авантюрист, как я. Не думайте, что я не скучаю по моей женушке, страстной маленькой чаровнице и самой восхитительной любовнице, которую я встречал в своей жизни. Она столь очаровательна, что однажды, заигравшись с ней, я даже не заметил, что ее собачонка кусает меня за задницу! — Он зашелся смехом при этом воспоминании. — Беспредельное и острейшее наслаждение! Но непреходяща только история, а самой древней историей на земле обладает Египет. Вы ведь напишете мою историю, Тальма?

— Писатели преуспевают, выбрав достойные темы, генерал.

— Я подкину авторам темы, достойные их таланта.

Тальма поднял свой кубок.

— Книги продаются благодаря героям.

— А героев создают книги.

Мы дружно выпили за сказанное, хотя за что именно — неизвестно.

— У вас великие замыслы, генерал, — вставил я.

— Интересные замыслы ведут нас к успеху. Первая ступень к величию — решиться стать великим. И тогда люди пойдут за тобой.

— Пойдут куда, генерал? — добродушно поинтересовался Клебер.

— Куда угодно. — Напряженный взгляд Бонапарта впивался в каждого из нас по очереди. — Куда угодно, до самого конца.

После ужина я задержался, чтобы на прощание перекинуться парой слов с Монжем и Бертолле. Мне с лихвой хватило и речного путешествия, и ошеломляющего зрелища взрыва одного из кораблей, к тому же Тальма и Астиза также выразили желание сойти на твердую землю. Поэтому мы расстались на время с этими двумя учеными, стоя под небом пустыни, блистающим бесконечными звездами.

— Бонапарт циничен, но убедителен, — заметил я. — Когда он говорит о своих планах или просто делится мечтами, просто невозможно не увлечься.

Монж кивнул.

— Да, он похож вон на ту комету. Если его не убьют, то он оставит свой след в этом мире. И в наших судьбах.

— Он безусловно достоин восхищения, но не доверия, — осторожно заметил Бертолле. — Все мы висим на хвосте тигра, месье Гейдж, надеясь, что ему не захочется сожрать нас.

— Разумеется, мой славный химик, он не станет пожирать себе подобных собратьев!

— Но его ли мы собратья? Если он совершенно не верит в Бога, то также не верит и в нас: не верит в нашу реальность. Для Наполеона реален лишь сам Наполеон.

— Это уж чересчур цинично.

— Разве? В Италии он устроил своим солдатам жаркую перестрелку с австрийцами, в которой погибло несколько человек.

— Военные потери неизбежны, разве не так?

Мне вспомнились рассуждения Бонапарта после высадки в Марабу.

— Неизбежны, если война требует смертоносной перестрелки. А Бонапарту просто не терпелось затащить в постель приехавшую из Парижа очаровательную мадам Тюрро, и таким образом он показал ей свою власть. Он устроил это маленькое сражение исключительно для того, чтобы произвести на нее впечатление. — Бертолле положил руку мне на плечо. — Я рад, что вы отправились с нами, Гейдж, вы оказались отважным и близким нам по духу человеком. Следуйте за нашим молодым генералом, и вы далеко пойдете, как он и обещал. Не забывайте, однако, что у вас с Наполеоном разные интересы.

* * *
Я надеялся, что остаток нашего путешествия к Каиру будет приятной прогулкой по обсаженным финиковыми пальмами дорогам, окруженным зеленью орошаемых бахчей. Но, решив не петлять по берегам извилистой реки и узким сельским тропам, соединяющим бесконечные деревеньки, французская армия, отойдя к востоку от Нила на пару миль, вновь потащилась на юг по пустынным и засушливым землям, пересекая потрескавшиеся от жары пересохшие илистые каналы со сломанными водяными колесами. Эту наносную долину, ежегодно затопляемую во влажные сезоны нильскими разливами, сейчас окутывали облака сухой прилипчивой пыли, превратившей нас в полчища пропыленных бродяг, бредущих на юг на стертых до кровавых мозолей ногах. Жара в середине июля, как и обычно, зачастую приближалась к полусотне градусов, и от знойных ветров великолепная небесная синева выгорела до белесой голубизны. С обширных барханов с шипением слетали волнистые песчаные покрывала. Люди начали страдать от временной слепоты, вызванной постоянным резким светом. Солнце жарило с такой силой, что нам приходилось обматывать чем-то руки, чтобы залезть на скалы или прикоснуться к стволам пушек.

Не улучшало ситуацию и то, что Бонапарт, по-прежнему опасаясь атаки британцев с тыла или более организованной обороны мамелюков, ругал своих офицеров за любые задержки или промедления. Они, естественно, сосредоточили на этом походе все свои силы, а перед его мысленным взором, как обычно, разворачивались более величественные картины, он уже намечал даты будущих сражений, стратегически разрабатывая маршруты загадочных передвижений английского флота или похода в далекую Индию для воссоединения с дружественным Типу Султаном. Он стремился объять своим взглядом весь Египет. Гостеприимный и веселый хозяин, принимавший нас на ужине после речного сражения, вновь превратился в озабоченного деспота, галопирующего взад и вперед и подгоняющего усталых солдат.

— Чем шире шаг, тем меньше крови! — наставительно твердил он.

В результате даже вымотанные и пропыленные командиры стали частенько ругаться друг с другом. Их перебранки сказывались на солдатах, и без того удрученных унылой скудостью земли, которую они пришли завоевывать. Многие бросали обмундирование, не желая тащить на себе лишний груз. Произошло еще несколько самоубийств. Нам с Астизой попалась по пути пара таких бедолаг, брошенных прямо на дороге: все слишком спешили, чтобы остановиться и похоронить их. Повальное дезертирство останавливал лишь страх перед вездесущими бедуинами.

Оставляя за собой пыльный шлейф, тащился к Каиру воинский поток, сопровождаемый лошадьми и ослами, полевыми орудиями и повозками с боеприпасами, верблюдами, маркитантами, проститутками и нищими. Останавливаясь на привалы в полях, мы не имели возможности даже смыть с себя грязь и пот и развлекались, лишь бросая камни по бесчисленным полчищам крыс. Порой в этом пустынном краю солдаты отстреливали змей или от скуки мучили скорпионов, заставляя их драться друг с другом. Поначалу страшась смертельных скорпионьих укусов, они вскоре узнали, что эти твари не так уж опасны, а выдавливаемая из их жал клейкая жидкость облегчает боль и ускоряет исцеление.

Стояла неизменная сушь, даже облачка на небе появлялись лишь изредка. На ночных стоянках мы не особо утруждали себя обустройством лагеря, а просто падали как попало на обочину дороги, и нас тут же атаковали многочисленные блохи и разнообразная мошкара. Из-за сильной нехватки топлива нам редко удавалось побаловаться горячей пищей. К рассвету ночь становилась прохладнее, и просыпались мы мокрыми от росы, лишь наполовину восстановив силы. Потом над безоблачным горизонтом с неумолимостью времени выкатывалось раскаленное светило, и вскоре все мы уже вновь поджаривались на марше. По мере нашего продвижения я заметил, что по ночам Астиза стала ложиться все ближе ко мне, но мы оба были настолько подавленными, грязными и уязвимыми в этой толпе, что в ее поступке не было ничего романтичного. Просто по ночам мы нуждались в согревающих объятиях, а днем вместе стенали от одуряющего зноя и надоедливых мух.

У Варданы, очередного прибрежного городка, армии наконец разрешили отдохнуть два дня. Люди купались, отсыпались, обшаривали окрестности в поисках подножного корма или выменивали какие-то вещи на продукты. Мы в очередной раз убедились в драгоценных для нас деловых способностях Астизы, когда она с легкостью уговорила крестьян продать нам съестные припасы. Ее добыча оказалась настолько богатой, что мне удалось снабдить хлебом и фруктами кое-кого из штабных офицеров Наполеона.

— Твоя поддержка для этих захватчиков подобна манне небесной, что укрепила силы евреев, — попытался пошутить я.

— Не умирать же с голоду простым солдатам из-за заблуждений их командующего, — возразила она. — Кроме того, сытых или голодных, всех вас тут ждет погибель.

— Ты не веришь, что французы победят мамелюков?

— Я не верю, что они победят пустыню. Мало того что ваша светлая кожа нещадно обгорает под нашим солнцем, так вы еще жаритесь в своих толстых шерстяных одеждах и грубой, тяжелой обуви. Да из всей вашей компании разве что только ваш безумный генерал не жалеет, что притащился сюда! Очень скоро измученные солдаты разбегутся в разные стороны.

Ее пророчества начали раздражать меня. В конце концов, она всего лишь пленница, избалованная моей добротой, и я решил, что настало время напомнить ей об этом.

— Астиза, тебя же могли с легкостью убить в Александрии. Но я спас твою жизнь. Не стоит так часто подчеркивать, что для вас, египтян, мы всего лишь захватчики! Хотя ты вынуждена служить мне, мы могли бы стать друзьями.

— Кого же мне надо считать своим другом? Человека, случайно затесавшегося во французскую армию? Союзника воинствующего оппортуниста? Или американца, не похожего ни на ученого, ни на солдата?

— Ты же видела мой медальон. Я должен разгадать его тайну.

— Но вы даже не представляете, в чем заключается его тайна. Вы хотите выведать тайны, не приложив собственных усилий. Но без труда не вытащишь и рыбку из пруда!

— Но я как раз считаю, что мне предстоит чертовски трудное дело.

— Вы как паразиты, живущие за чужой счет, за счет богатства чужой древней культуры. Я предпочитаю иметь верующих друзей. Для начала они должны уверовать в собственные силы. И попытаться понять, что вера выходит далеко за пределы личных интересов.

Ну, это уже наглость!

— Между прочим, я американец и верю во всякие такие вещи! Тебе бы нужно прочитать нашу Декларацию независимости! И я не стремлюсь править миром, а просто пытаюсь найти в нем свой путь.

— Неужели? Тогда какие же личности будут править этим миром? Нас свела вместе война, месье Итан Гейдж, и в общем-то вы довольно привлекательный мужчина. Но случайные попутчики еще не друзья. Для начала вы должны решить, зачем прибыли в Египет, что намерены делать с медальоном и каковы ваши истинные побуждения, а уж после этого мы, быть может, станем друзьями.

Вот это запросы. «Не слишком ли много претензий для выкупленной рабыни», — подумал я.

— Да, мы, быть может, станем друзьями, если ты признаешь во мне господина и смиришься со своей новой судьбой!

— Разве я не справлялась с вашими заданиями? Не следовала за вами со всей преданностью?

Ох уж эти женщины! Мне нечего было ответить. В эту ночь мы уже не спали обнявшись, и я долго не мог заснуть от крутившихся в голове мыслей. Однако бессонница оказалась спасительной, позволив мне увернуться от копыт какого-то бродячего осла.

* * *
На следующий день после египетского нового года, 20 июля, в городке Ом-Динар Наполеон дождался-таки сведений о том, где расположилась армия для обороны Каира, находившегося теперь от нас всего в восемнадцати милях. Эти защитники сглупили, разбив свои силы. Мурад-бей перебросил основную часть мамелюкской армии на нашу, западную сторону реки, но ревностно защищающий собственные интересы Ибрагим-бей оставил значительную часть своих войск на восточном берегу. Именно такого благоприятного стечения обстоятельств и ждал наш генерал. Приказ о выступлении армии вышел через два часа после полуночи, и, судя по возбужденным крикам офицеров и сержантов, дело не терпело отлагательства. Подобно исполинскому чудовищу, пробуждающемуся в темной пещере, французские экспедиционные войска зашевелились, поднялись и выступили в этот ночной южный поход с тревожным покалывающим предчувствием, напоминавшим ощущение, испытанное мной при соприкосновении с франклиновским электричеством. Приближалось главное сражение, и грядущий день увидит либо разгром основных сил армии мамелюков, либо отступление нашего войска. Несмотря на возвышенное поучение Астизы об управлении миром, я владел своей судьбой не лучше, чем лист, влекомый речным потоком.

Туманная дымка над нильским тростником окрасилась розовым светом зари. Бонапарт всячески торопил нас, желая сокрушить мамелюков, прежде чем они объединят свои силы или — что хуже — рассеются по пустыне. Я подметил на его лице выражение невиданной мной ранее мрачной целеустремленности, словно озабоченность предстоящим сражением граничила с одержимостью. Один из капитанов высказал ему какое-то легкое возражение, и Наполеон в ответ так рявкнул на него, что едва не оглушил беднягу. Настроение командующего вызвало у солдат дурные мысли. Неужели Наполеон опасается предстоящего сражения? Если так, то всем нам грозит нечто ужасное. Сумбур в солдатских головах усугублялся также проведенной без сна ночью. Мы уже видели огромное облако пыли на горизонте, где скопились мамелюки со своей пехотой.

На коротком привале возле одного мутного деревенского колодца мне открылась причина небывалой мрачности генерала. Так уж случилось, что одновременно со мной остановился утолить жажду один из генеральских адъютантов, отчаянный молодой храбрец Жан Андош Жюно.[41]

— Держитесь от него подальше, — тихо предупредил меня этот офицер. — Он стал опасен после предыдущей ночи.

— Вы что, напились? Играли до утра? В чем дело?

— Нет, несколько недель назад из-за постоянных тревожных слухов он попросил меня провести одно деликатное расследование. И на днях я получил тайно изъятые письма, которые доказывают, что только нашему генералу ничего не известно о любовной связи Жозефины. Вчера вечером, вскоре после того, как пришло донесение о расположении мамелюков, он резко потребовал у меня отчета о ходе расследования.

— Так она изменила ему?

— Да, опять завела интрижку с одним щеголем, Ипполитом Шарлем, адъютантом генерала Леклерка. Эта дамочка начала изменять Бонапарту буквально сразу после свадьбы, но ослепленный любовью молодожен не замечал ее измен. Он дьявольски ревнив, и его ярость вчера ночью напоминала извержение вулкана. Мне даже показалось с испугу, что он готов пристрелить меня. Казалось, он совсем помешался, колошматил себя по голове кулаками. Вы же понимаете, каково узнать об измене страстно любимой женщины. Он сообщил мне, что теперь его чувства умерли, идеализм развеялся и у него ничего не осталось, кроме честолюбия.

— И все из-за какого-то романа? С французом?

— Он отчаянно любит ее и ненавидит себя за эту любовь. При всей его независимости он не склонен обременять себя даже дружескими связями и, однако, попал в плен к своей вероломной супруге. Он немедленно приказал выступать в поход и, бранясь по поводу собственного разрушенного счастья, твердил нам, что еще до заката солнца уничтожит египетскую армию, всю до последнего человека. Уж поверьте мне, месье Гейдж, сегодня нас поведет в бой помешавшийся от ревности командующий.

Да, малоприятное известие. От предводителя обычно ждут по крайней мере хладнокровия. Я тяжело вздохнул.

— Вы выбрали не лучшее время для отчета, Жюно.

Адъютант вскочил в седло.

— У меня не было выбора, и мой отчет, по идее, не должен был вызвать удивления. Но я хорошо знаю: как только наступит час битвы, Бонапарт выкинет из головы все посторонние мысли. Вы сами все увидите. — Он кивнул, словно убеждая в этом самого себя. — Честно говоря, не хотелось бы мне сегодня оказаться на месте наших противников.

Глава 9

В два часа пополудни, в самый солнцепек, французская армия начала перестраиваться в каре для битвы при пирамидах. Вернее было бы назвать то сражение битвой при Эмбабе, ближайшем городке, но высившиеся на горизонте пирамиды подарили более романтическое название донесениям Тальма. Быстро опустошив эмбабские бахчи, солдаты утолили жажду перед началом сражения. И по сей день у меня перед глазами стоит картина стройных полковых и бригадных рядов, облаченных в залитые дынным соком мундиры.

Пирамиды маячили в знойном мареве на расстоянии пятнадцати миль, но приковывали взоры своими совершенными геометрическими формами. Издалека они напоминали верхушки исполинских, закопанных в песок многогранников. Вид этих легендарных высочайших сооружений взволновал всех. Виван Денон судорожно набрасывал эскизы, пытаясь втиснуть в блокнот обширную панораму и передать приглушенное мерцание воздуха.

Представьте великолепие этого прекрасного пейзажа. На нашем левом фланге струился Нил, изрядно обмелевший перед осенним половодьем, но тем не менее поблескивающий голубизной отражающейся в его водах небесной синевы. А обрамляли его, словно сады Эдема, зеленеющие поля и роскошные финиковые пальмы. Справа от нас возвышались гряды барханов, похожие на застывшие океанские волны. И наконец, на горизонте вздымались в первозданной красоте те самые мистические сооружения, что, казалось, принадлежали к иному миру, — великие пирамиды, созданные цивилизацией, которую мы едва могли вообразить. Пирамиды! Я видел на масонских картинах их подобия, увенчанные сиянием всевидящего ока. В реальности грани выглядели гораздо более пологими, но даже сейчас они казались сотканным из дрожащего воздуха миражом.

Вдобавок к этому на плато толпились десятки тысяч выстроившихся в боевом порядке солдат, одетых в яркие мундиры, гарцующая конница мамелюков, неуклюже покачивающиеся верблюды, ревущие ослы и скачущие галопом французские офицеры, уже охрипшие от выкрикивания приказов, — в общем, я совершенно не вписывался во всю эту диковинную экзотику, сильно смахивающую на бредовый сон. Карандаш Тальма порхал по страницам блокнота, спеша зафиксировать впечатления своего хозяина. Денон бурчал себе под нос, что все мы должны позировать ему, прежде чем ринемся в бой.

— Минутку! Минутку!

Выстроившееся напротив блестящее воинство, казалось, в два-три раза превосходило нашу армию из двадцати пяти тысяч человек, покрытых грозовым фронтом пыли. Если бы мамелюкские генералы оказались более мудрыми, то, скорее всего, нам не удалось бы одолеть их. Но арабские силы были разделены могучей рекой. Их пехота, на сей раз османские солдаты из Албании, расположилась слишком далеко, чтобы быстро вступить в бой. Фатальным просчетом мамелюков было не только взаимное недоверие; они полагались лишь на собственный клан и не доверяли туркам. Свою артиллерию они также расположили слишком далеко от нашего левого фланга. Видя такую некомпетентность, французские солдаты уверились в благополучном исходе.

— Только гляньте на этих идиотов! — убежденно говорил один из ветеранов своим товарищам. — Они же ни черта не смыслят в военном деле!

На другом берегу величественно поблескивал на горизонте сам Каир, столица, вмещавшая четверть миллиона горожан, с множеством пронзающих небеса стрел минаретов. Может, именно там нас всех ждут сказочные богатства? Во рту у меня пересохло, а голова уже не вмещала невероятного обилия впечатлений.

И вновь главной силой мамелюков была их великолепная десятитысячная конница. Превосходные арабские лошади в богатой упряжи, шелковые наряды всадников вобрали в себя всю палитру красок, на их тюрбанах покачивались плюмажи из перьев павлинов и белых цапель, а шлемы поблескивали золотом. Оружие мамелюков было достойно музейной экспозиции, при всем великолепии отделки оно безнадежно устарело. Антикварные, инкрустированные перламутром мушкеты украшали еще и драгоценные камни. Кривые турецкие сабли, пики, копья, алебарды, булавы и кинжалы — все блестело в лучах солнца. Запасные мушкеты и пистолеты были приторочены к седлу или засунуты за пояс, и каждого мамелюкского кавалериста сопровождали два-три пеших оруженосца, тащившие дополнительное снаряжение. Во время атаки этим рабам предназначалось бросаться вперед и подавать новые ружья своим господам, не желавшим тратить время на перезарядку. Боевые кони пританцовывали и пофыркивали, выгибая шеи, словно цирковые скакуны, в нетерпении перед предстоящим действом. На протяжении пяти столетий этому воинству не могла противостоять ни одна армия.

По краям строя египтян на спинах верблюдов покачивались облаченные в белые одежды бедуины, которые пока по-волчьи кружили в отдалении, скрывая свои лица, словно бандиты. Они дожидались своего часа, планируя обрушиться на наши ряды и разжиться трофеями, когда мы будем сломлены предпоследней атакой мамелюков. Наш наемный волк, бин Садр, охотился на них, пока они охотились на нас. Его одетые во все черное головорезы прятались за ближайшими барханами и надеялись не только устроить засаду бедуинам, но и обобрать погибших мамелюков, прежде чем до них доберутся французские солдаты.

Египтяне взгромоздили маленькие пушки на спины верблюдов. Эти животные, фыркая и издавая неблагозвучные вопли, размашисто бегали куда им заблагорассудится и так плохо слушались орущих на них погонщиков, что шансы попадания из этих верблюжьих орудий в заранее намеченную цель сводились практически к нулю. Река вновь побелела от парусников мусульманского флота, отряды улюлюкающих моряков заполняли палубы фелюг. В очередной раз до нас донеслись нестройные звуки барабанов, горнов, охотничьих рожков и тамбуринов, и тогда над их походившим на огромную ярмарочную толпу воинством затрепетал лес знамен, флагов и вымпелов. Под бравурные марши французских оркестров европейская пехота деловито и быстро, благодаря долгим тренировкам на учебных плацах, заняла свои боевые позиции и, зарядив ружья, примкнула штыки. Их смертоносные острия сверкали на солнце. На полковых знаменах развевались ленты былых победоносных сражений. Над рядами пронесся командный барабанный бой.

Жара стояла просто адская, раскаленный воздух едва не обжигал легкие. Вода лишь смачивала губы и, казалось, испарялась до того, как доходила до горла. Знойный ветер дул из пустыни, и западный горизонт покрылся зловещим бурым туманом.

К этому времени большинство ученых и инженеров догнали армию — даже Монж и Бертолле сошли на берег, — но наши обязанности в предстоящей конфронтации не были пока оговорены. Но вот генерал Дюма, выглядевший на своем могучем гнедом коне еще более огромным, проскакал мимо нас, отдавая последнюю команду:

— Ослов, ученых и женщин в середину! Заходите внутрь квадратов, вы, бестолковые олухи!

Мне редко приходилось слышать более утешительные слова.

В толпе ученых, француженок и вьючной скотины мы с Тальма и Астизой проследовали в середину пехотного квадрата под командованием генерала Луи Антуана Дезе.[42] Он был ровесником Наполеона, и к двадцати девяти годам наш Маленький Капрал перерос его на целый дюйм, но тем не менее Дезе считался самым талантливым офицером в армии. В отличие от иных генералов он был предан командующему, как верный пес. Невзрачный, обезображенный сабельным шрамом, он робел в женском обществе, зато выглядел счастливейшим из смертных, когда спал между колесами полевых орудий. Сейчас он построил свои дивизии в практически непробиваемые каре, со всех сторон нас окружали десятирядные солдатские шеренги, так что внутри этого квадрата мы находились под защитой небольшой крепости, сооруженной исключительно из живых людей. Зарядив винтовку, я глянул в сторону египтян, маячивших где-то в отдалении, за широкими спинами солдат в высоких шапках с кокардами и вооруженных мушкетами. Разгоряченные и взвинченные конные офицеры, пешие ученые и щебечущие женщины — все скопились на этом внутреннем пространстве. Полевые пушки стояли на каждом внешнем углу пехотных квадратов, и артиллеристы также полагались на защиту пехотинцев.

— Клянусь Моисеем и Юпитером, я еще не видел такого великолепного зрелища, — пробормотал я. — Неудивительно, что Бонапарту нравится воевать.

— А представьте, что Египет ваша родина и вы видите перед собой все эти французские дивизии, — тихо ответила Астиза. — Представьте, что вы смотрите на захватчиков.

— Я надеюсь, что их вторжение благотворно скажется на жизни египтян. — Я порывисто сжал ее руку. — Ведь Египет живет в отчаянной бедности, Астиза.

Как ни странно, она не стала вырываться.

— Да, это верно.

И вновь военные музыканты заиграли «Марсельезу», ее мелодия явно укрепляла боевой дух армии. Но вот в сопровождении штабных адъютантов к нашему каре подъехал на вороной лошади сам Наполеон в украшенной плюмажем шляпе, его серые глаза сверкали стальным блеском. Чтобы лучше видеть и слышать его, я забрался на один из зарядных ящиков двухколесной тележки с боеприпасами. Мрачная ярость, вызванная известием о неверности жены, проявлялась уже разве что в чрезмерной сосредоточенности. Окинув взглядом войска, он театральным жестом указал в сторону пирамид, чьи совершенные геометрические формы расплывались в знойном мареве расплавленного воздуха.

— Солдаты Франции! — крикнул он. — Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!

Войска встретили его слова ликующим громоподобным хором. Если между боями простые пехотинцы и ворчали на Бонапарта, то в бою они сливались с ним, как верные любовники. Он понимал солдат, их мысли, жалобы и чаяния, он знал, как можно вдохновить их, и они готовы были свернуть горы за новый знак отличия, упоминание в рапорте или перевод в элитное подразделение.

Потом наш командующий склонился к Дезе, чтобы отдать короткое распоряжение, не предназначенное для ушей всей армии, однако кое-кто из нас расслышал его:

— Никакой пощады.

По спине у меня пробежал холодок.

Мурад-бей, опять возглавлявший арабское войско, видимо, подумал, что Наполеон намерен бросить свои устрашающие каре вперед, прорвать строй арабов и, разъединив силы мамелюков, добить их по частям. Ничего не смысля в европейской тактике, этот египетский правитель обладал здравым смыслом и решил попытаться сорвать любые замыслы французов, атаковав первым. Мурад-бей вскинул копье, и мамелюкская конница с жуткими завываниями устремилась в атаку. Непобедимые на протяжении многих веков, эти воины-рабы, ставшие правящей кастой, просто не могли поверить, что технические достижения окажутся губительными для их правления. До сих пор мы еще не видели столь массированной атаки, на нас мчалось такое множество лошадей, что я буквально почувствовал, как содрогается под моим зарядным ящиком стоящая на земле тележка с боеприпасами.

Наши пехотинцы были уверены в своих силах, они уже знали, что у мамелюков нет ни боеспособной артиллерии, ни хороших стрелков для прорыва французских каре. И все же вражеское войско приближалось с неукротимостью лавины. Мы все замерли в напряжении. Земля дрожала, взметавшаяся из-под копыт песчаная пыль по грудь окутала мощный поток кавалеристов, их копья, пики и ружейные стволы напоминали колосящееся и волнующееся под ветром пшеничное поле. Стоя на тележке и наблюдая за их приближением поверх голов наших защитников, я проникся каким-то безрассудным и отчаянным воодушевлением, и хотя, судя по взглядам, Астиза и Тальма явно полагали, что у меня помутился рассудок, я здраво рассудил, что у мамелюкских стрелков практически нет шансов попасть в меня. Продолжая следить за реющими вражескими знаменами, я поднял к плечу винтовку.

Они подступали все ближе, все громче становился топот копыт, и по сравнению с пронзительными завываниями мамелюков военные кличи французов казались просто шепотом. Открытое пространство между нами стремительно сокращалось. Мы что, вовсе не собираемся стрелять? Клянусь, я уже с изумлением различил горящие глаза наших врагов, их оскаленные зубы, вздувшиеся на руках вены, и тогда терпение мое иссякло. Практически бессознательно я нажал на курок, винтовка ударила меня в плечо, а один из турецких всадников откинулся назад и исчез под копытами несущегося табуна.

Мой выстрел прозвучал как сигнал к началу обстрела. По команде Дезе первый ряд французов привычно полыхнул огневым залпом. Оглушенный на мгновение, я увидел, как развалилась сломанная волна атакующей кавалерии, рухнули на землю раненые и убитые, и упавшие лошади с отчаянным ржанием молотили копытами. Нас окутало дымное облако. Ружейные залпы очередных рядов пехоты уже следовали один за другим. Где-то в стороне грохотали пушки, со свистом кося противника крупной картечью. На врагов обрушился настоящий штормовой вал свинца и железа. Даже избежавшие огневых ранений мамелюки вылетали из седел, сталкиваясь со своими же соратниками. Яростная атака окончательно захлебнулась всего в нескольких ярдах от первого ряда французских штыков. Часть всадников упала так близко, что до них долетели горящие пыжи европейских ружей. И огоньки пламени сразу заиграли на одеждах мертвых и раненых. Перезарядив винтовку, я вновь выстрелил, уже почти наугад. Нас окутывал плотный дым.

Волна уцелевших мамелюков откатилась назад, чтобы перестроиться, а солдаты Наполеона тем временем с отработанной до автоматизма сноровкой быстро перезарядили ружья. Нескольких французов, пострадавших от вражеских выстрелов, оттащили в центр нашего квадрата, солдаты вяло передвигались, сплачивая ряды, а сержанты орали на слабаков, призывая их вспомнить о воинском долге. Каре, восстановившее исходный боевой порядок, напоминало неуязвимое мифологическое чудище, способное мгновенно отращивать новые щупальца взамен утраченных.

Мамелюки начали вторую атаку. Теперь они слегка изменили общее направление удара, и некоторым всадникам удалось подобраться совсем близко, но даже они не смогли прорвать штыковую изгородь, а лошади порой просто сбрасывали своих орущих седоков. Под свинцовым дождем тонкие шелковые и льняные одежды арабов обагрились кровью, на сей раз по скачущим мимо мамелюкам стреляли два фланговых каре. И вновь кавалерия в смятении отступила. Видимо, мамелюков начало охватывать отчаяние. Кое-кто попытался стрелять в нас издалека из мушкетов и пистолетов, но их единичные и предельно неточные выстрелы не смогли нанести серьезного урона рядам французов, хотя несколько пехотинцев со стонами и криками упали на землю. Но после очередного залпа европейцев эти противники тоже будут выбиты из седел. Вскоре нас уже окружала широкая полоса мертвых исмертельно раненных врагов, принадлежавших в основном к египетской военной аристократии. В предыдущих сражениях этого было достаточно для прекращения убийственного огня.

Несмотря на постоянно свистевшие над головой арабские пули, я чувствовал странную неуязвимость. Все происходящее казалось мне каким-то нереальным: в знойном мареве маячили колоссальные пирамиды, величественно покачивались под ветром высоченные финиковые пальмы, и их огромные перистые листья, порой сбиваемые случайными выстрелами, плавно плыли по воздуху. На фоне выгоревшего голубого неба, вздымая огромные облака пыли, носились наши растерянные противники, высматривая слабые места в построениях Бонапарта и не находя их. Расположенная за кавалерией египетская пехота, казалось, уже начала врастать в песок, с фаталистической вялостью ожидая своей гибели. Опасавшиеся мятежей мамелюки все сделали для того, чтобы местное население было плохо вооружено; в результате боеспособность этих вспомогательных войск была сведена практически к нулю.

Я глянул на запад. Раскаленный оранжевый диск полыхал на потемневшем небе. Близится грозовой фронт? Но нет, приглядевшись повнимательнее, я понял: на нас надвигаются иные тучи — тучи песка. Это была песчаная буря.

Никто, похоже, не заметил погодных изменений. С неоспоримой отвагой мамелюки вновь перестроились, взяли у слуг новые ружья и пистолеты и атаковали еще раз. Теперь они явно решили сосредоточить всю свою ярость именно на нашем центральном каре. Мы, как обычно, начали отстреливаться, и их первые ряды вновь попадали на землю, но множество уцелевших воинов из задних рядов, перескакивая через поверженных товарищей, набросились на нас до того, как мы успели перезарядить ружья. С безрассудным отчаянием они гнали своих лошадей на французские штыки.

Ощущение было такое, словно на нас надвигался мощный борт корабля. От такого бешеного натиска ряды каре изогнулись, раненые лошади падали, подминая под себя пехотинцев Бонапарта. Некоторые солдаты в панике начали отступать. Французские храбрецы из внутренних рядов ринулись вперед, чтобы укрепить дрогнувший фронт. В общем шуме и реве отчетливо слышался лязг мамелюкских сабель, копий и пистолетов, сталкивающихся с французскими штыками, и грохот стреляющих в упор мушкетов. По-прежнему возвышаясь на ящике, я опять выстрелил наугад в это мятущееся море.

Внезапно со стремительностью пушечного снаряда через пехотные ряды прорвался исполинский воин на лихом скакуне. Лошадь истекала кровью, как и ее тюрбаноголовый всадник, однако он продолжал сражаться с неистовым безумством. Пехотинцы рванулись ему наперехват, и его кривая сабля кромсала на куски стволы их мушкетов, словно они были из соломы. Обезумевшее животное, взбрыкивая копытами, металось и кружило, как дервиш,[43] а его всадник казался неуязвимым для пуль. При виде этих копыт ученые бросились врассыпную, многие с криками попадали на землю. Самый опасный из всех противников, казалось, вдруг нацелился прямо на меня, замешкавшегося в своей явно гражданской одежде на тележке с боеприпасами.

Я успел лишь прицелиться, когда его лошадь, врезавшись в мой ящик, подбросила меня в воздух. Столкновение с землей было настолько болезненным, что у меня перехватило дыхание, а проклятый жеребец вновь устремился ко мне, безумно вращая глазами и молотя копытами. Почему вдруг его хозяин решил выбрать именно меня среди сотен окружавших его французских солдат?

С диким ржанием вставшая на дыбы лошадь вдруг повалилась на бок. Я заметил, что Тальма, схватив чье-то копье, умудрился проткнуть корпус животного. Свалившийся с него мамелюк шмякнулся об землю так же сильно, как я, и на мгновение замер. Не дав ему опомниться, Астиза с отчаянным криком помогла Тальма столкнуть на него тележку с боеприпасами. Колеса врезались в покалеченную лошадь, а фанатичный вояка оказался пойманным в ловушку между своим же седлом и колесным ободом. Этот мамелюк обладал бычьей силищей; но все его попытки освободиться были тщетными. Я подкрался сбоку, перепрыгнул через упавшую лошадь и, навалившись на силача, приставил томагавк к его горлу. Астиза также подскочила к нам, крича что-то по-арабски, и он вдруг замер, потрясенный то ли словами женщины, то ли ее внешностью. Истощив запасы ярости, он затих в каком-то изумленном оцепенении.

— Скажи ему, пусть сдается! — велел я Астизе.

Она что-то крикнула, мамелюк кивнул, признавая поражение, и его голова откинулась на песок. Я взял в плен первого врага! Опьяняющая радость ударила мне в голову, такого чувства я не испытывал даже в момент самого удачного расклада в висте. Клянусь Иовом, я начал понимать, что воодушевляет солдат. Жизнь после дыхания смерти наполняется потрясающим смыслом.

Быстро разоружив араба, я позаимствовал офицерский пистолет, чтобы прекратить страдания лошади. Других прорвавшихся всадников, как я заметил, французские пехотинцы неизменно оглушали и сбрасывали на землю. Исключением оказался один молодой храбрец, который, зарубив пару человек, сам получил пулю, но все же вспрыгнул на лошадь и, перескочив через первые ряды, умчался прочь, распевая что-то в отчаянном торжестве. Оценив дьявольскую отвагу этих воинов, Наполеон заметил, что с горсткой мамелюков он мог бы сокрушить мир. В конце концов он наймет выживших мамелюков для своей личной охраны.

И все-таки бегство того воина было редким случаем, большинство врагов просто не смогли прорваться через нашу людскую стену. Их лошади гибли, натыкаясь на ряды штыков. Наконец остатки уцелевшей конницы начали беспорядочное отступление, но преследовавшая их французская картечь еще многих выбила из седла. Египтяне мужественно сопротивлялись этому массовому убийству. Потери европейцев исчислялись десятками, а мамелюков — тысячами. Плато покрылось ковром мертвых тел.

— Обыщите-ка его, — сказала Астиза, когда мы справились с нашим пленником. — Обычно они берут с собой в сражение все богатства, не желая расставаться с ними даже в случае смертельного исхода.

Действительно, мой пленник оказался напичканным сокровищами. Сбив набок его кашемировый тюрбан, я обнаружил богато расшитую золотом тюбетейку. Еще больше золота скрывалось в опоясывающем его талию кушаке, инкрустированные перламутром пистолеты посверкивали вставками из драгоценных камней, а оправленная в золото рукоятка сабли с клинком из темной дамасской стали была вырезана из носорожьего рога. Буквально за считанные секунды я стал богачом, впрочем, такое же богатство привалило почти всей армии. Впоследствии французы подсчитают, что в среднем каждый побежденный мамелюк принес им пятнадцать тысяч франков. Люди пировали за счет мертвых.

— О боже, да кто же он такой? — удивился я.

Она взяла его руку, глянула на кольца и помолчала.

— Сын Гора, — наконец пробормотала Астиза.

На его пальце поблескивало кольцо с таким же символом, как на ее амулете. И это был не исламский символ.

Он резко отдернул руку.

— Это вам не нужно, — внезапно буркнул он по-английски.

— Так ты говоришь по-нашему? — еще больше удивился я.

— Я вел дела с европейскими купцами. Мне рассказывали кое-что о вас, англичанин в зеленом сюртуке. Что, интересно, англичанин делает среди франков?

— Я американец. Антуан — француз, Астиза — египетская гречанка.

Он осознал сказанное.

— А я мамелюк. — Он лежал на спине, глядя в небо. — Так значит, война и судьба свела нас всех вместе.

— Как тебя зовут?

— Ашраф эль-Дин, лейтенант Мурад-бея.

— А что значит «сын Гора»? — спросил я Астизу.

— Служитель древних богов. Этот человек не принадлежит к кавказскому клану типичных мамелюков. Он представитель одного из здешних древних родов, не так ли?

— Нил течет в моих жилах. Я потомок Птолемеев. Но меня принял в ряды мамелюков сам Мурад-бей.

— Тех самых Птолемеев? Ты хочешь сказать, что происходишь из рода Клеопатры? — уточнил я.

— И полководцев Александра и Цезаря, — гордо заявил он.

— Мамелюки презирают подневольных египтян, — пояснила Астиза, — однако иногда набирают воинов из древних знатных родов.

Все это показалось странным совпадением. Почему именно на меня напал редкостный мамелюк, который верит в языческих богов и говорит по-английски?

— Не сбежишь ли ты, если мы освободим тебя?

— Я ваш пленник, взятый в сражении, — сказал Ашраф, — и мой долг сдаться на милость победителя.

Я освободил его. Он не спешил подниматься с земли.

— С твоим имечком язык сломаешь, — сказал я. — Лучше я буду звать тебя Ашем.

— Я согласен.

И все это удачно приобретенное богатство может испариться, если мне не удастся порадовать коллег, разгадав тайну медальона. Астиза со своим языческим амулетом уже навела меня на некоторые важные мысли, и этому парню тоже могло быть что-то известно. Поскольку вокруг царило радостное оживление и все солдаты увлеклись финальным этапом сражения, я вытащил медальон из-под рубашки и покачал им перед носом пленника. Тальма в изумлении вытаращил глаза.

— Я тоже не простой воин, сын Гора, — сказал я, — и пришел в Египет, чтобы понять смысл этой подвески. Ты знаешь что-нибудь о ней?

Он удивленно прищурился.

— Нет. Но знаю более сведущих людей.

— Кто в Каире сможет объяснить ее назначение? Кто знает древних египетских богов и историю вашего народа?

Он глянул на Астизу. Она кивнула ему, и они залопотали по-арабски. Наконец она повернулась ко мне.

— За вашей тенью, Итан Гейдж, следует больше богов, чем вы можете представить. Вам повезло взять в плен воина, который утверждает, что знает одного легендарного человека, выбравшего себе давно затерянное в веках имя.

— Кто же он?

— Мудрый Енох, также известный как Гермес Трисмегист, Гермес трижды величайший, божественный летописец, мастер искусств и наук.

— Вот это да, кто бы мог подумать!

Енохом звали и одного из персонажей Ветхого Завета, отца Мафусаила. Долговечная семейка. Из моих масонских воспоминаний также всплыла приписываемая Еноху апокрифическая книга, источник вечной мудрости. Она была утрачена в стародавние времена. Я пристально глянул на кровожадного пленника.

— И он знает этого мудреца?

Астиза кивнула, пока наш пленник продолжал разглядывать медальон.

— Енох, — сказала она, — его брат.

* * *
Неожиданно все пришло в движение. Каре перестроились в колонны, и мы направились к египетским укреплениям Эмбабы, буквально карабкаясь по грудам трупов. Я связал Ашрафу руки за спиной снятым с его же пояса золотистым шнуром. На макушке его обритой головы торчал традиционный для мусульман клочок волос, за который, согласно преданию, пророк Мухаммед ухватит мамелюков при их последнем вздохе, чтобы вознести в рай. Обшитая золотом тюбетейка переместилась теперь ко мне за пояс, а Астиза тащила бесценную саблю. Если я и винил себя за то, что выставил голову моего поверженного врага на открытое солнце, то совесть моя быстро успокоилась тем, что все вокруг уже потемнело от пыли. Свет этого июльского дня как-то по вечернему померк, хотя было всего четыре часа.

Проходя по растерзанным останкам на поле битвы, я получил более ясное представление о том, что там произошло. Основные удары мамелюкской кавалерии сдерживали два каре под командованием Дезе и Жана Луи Ренье,[44] а другие дивизии упорно продвигались вперед. Одно подразделение прорвало линию вражеской защиты на берегу Нила и начало с тыла обстреливать из пушек египетскую пехоту. Еще два атаковали непосредственно укрепления Эмбабы, чтобы покончить с размещенной там египетской артиллерией. Отряды уцелевшей мамелюкской конницы разделились, одни искали спасения в этом укрепленном городке, а другие поскакали вслед за Мурад-беем в западную пустыню. Их последние всадники уже исчезли из виду. Битва превратилась в паническое бегство, сопровождавшееся массовой бойней.

Воодушевленные первыми победами французы быстро захватили брустверы Эмбабы, арабская пехота начала беспорядочное отступление. Обратившихся в бегство турецких солдат продолжали преследовать артиллерийским огнем, вынуждая искать спасения в водах Нила. При малейшем промедлении со стороны французов сам командующий тотчас отдавал приказ возобновить обстрел. Так проявилась сегодня мрачная ярость Наполеона. По меньшей мере тысячу охваченных паникой мамелюков наряду с пехотой загнали в реку, где вес собственных драгоценностей быстро утащил их на дно. Все пытавшиеся оказать сопротивление были убиты. Сражение закончилось апофеозом первобытной жестокости. Я заметил, что после этой кровавой резни вид у некоторых французов был такой, словно они искупались в бочке с красным вином.

Галопируя по полю боя, наш генерал сверкал грозным взглядом.

— Никакой пощады! Уничтожим их сейчас, иначе потом дорого заплатим за милосердие!

Миновав Эмбабу, мы быстро проделали последние несколько миль до Каира, сказочного города минаретов и куполов, раскинувшегося на другом берегу Нила. Вторая часть армии мамелюков следовала параллельно нам по каирскому берегу реки, с такой яростью проклиная наш боевой порядок, словно слова могли разить вернее пуль. Мы были вне досягаемости друг для друга. Когда они поравнялись с флотилией фелюг, стоявшей у каирских причалов, отряды смельчаков погрузились на корабли, намереваясь пересечь реку и атаковать нас.

Но они слишком долго думали. Эмбаба уже превратилась в своеобразный склеп. Мурад-бей давно сбежал в пустыню. Импровизированная мамелюкская армада плыла к берегу, вдоль которого двигалась французская пехота, и эта водная атака выглядела даже более смехотворно, чем наскоки мусульманской кавалерии. Их суда шли под градом пуль. Хуже того, все это сражение поглотила наступающая стена песка и пыли, точно кто-то из богов — Иисус, Аллах или Гор — решил своей волей закончить это безобразие. Египетская флотилия запуталась в сетях ветра.

Путь на запад им преградила стена мощного урагана. Казалось, что началось настоящее солнечное затмение, вокруг резко потемнело. Западный склон неба почернел от надвигающейся песчаной бури, и ее коричневый туман окутал замершие в своей величавой простоте гигантские пирамиды. Вот с этой стихией и столкнулись отважные отряды Ибрагим-бея, их перегруженные корабли все больше кренились в усиливающемся ветре, Нил вспенился белыми барашками волн, а длинные ряды пропыленной французской пехоты, рассредоточившись по берегу, принимали ее удары на свои спины. Упорядоченными залпами французы упорно вели обстрел вражеских судов. Египтяне, извергая проклятия и стоны, падали за борт.

Песчаная буря завоевывала новые высоты, взметая столбы песка с бесконечных барханов. Уже скрылись из виду и отступающие по западному берегу арабы, и пирамиды, и даже Наполеон со всем его штабом. Похоже, близился конец света.

— Ложитесь! — крикнул нам Ашраф.

Он, Астиза, Тальма и я сгрудились на земле все вместе, прикрывая рты и носы полами одежды.

Свистевший ветер сбивал с ног, словно несущаяся ломовая лошадь, а налетевший следом раскаленный песок жалил с яростью пчелиного роя. Очень несладко пришлось французам, они съежились, пытаясь подставить буре лишь спину, но гораздо сильнее досталось мамелюкам, метавшимся по волнам на неустойчивых суденышках. Мрачная завеса скрыла из виду все поле боя. Мы четверо, держась друг за друга, дрожали и молились разным богам, припомнив наконец, что существуют в этом мире силы, превосходящие наши собственные. Мы едва не задохнулись от песка, терзавшего наши легкие, и минуты казались нам часами. Но вот ветер начал затихать и ослабел практически так же быстро, как усилился. Песок улегся мягкими волнами, и воздух очистился.

Медленно поднимались из своих наносных песчаных могил тысячи французских солдат, вроде как воскресших, но совершенно мрачных и изрядно побуревших. Все они были безмолвны, ошеломлены и перепуганы. А наверху уже невинно сияло голубое небо. Окровавленным сердцем алело на западе дневное светило.

Мы глянули на реку в сторону Каира. Флотилия была сметена ураганом. Все стремившиеся напасть на нас мамелюки утонули, а их корабли потерпели крушение у восточного берега. Все они были опрокинуты. Разносились лишь причитания выживших, и Астиза перевела их нам:

— Теперь мы рабы французов!

Бросившись в город, они захватили своих жен и драгоценности и ближе к вечеру покинули его стены. Эта странная буря, казавшаяся сверхъестественной по своей природе, смела один род завоевателей и возвысила другой. Ураганный ветер развеял прошлое, освободив место для чуждого европейского будущего.

На городском берегу вспыхнули огни факелов, и вскоре загорелись фелюги, еще державшиеся у кромки воды. Спалив корабли, мамелюки надеялись задержать переправу французов, но их надежды были тщетными, учитывая множество судов, стоявших выше и ниже по течению. Пылающие фелюги осветили готовый сдаться город подобно театральным светильникам, явив взорам победителей великолепное зрелище причудливой мавританской архитектуры в танцующих огненных отблесках разрушительных пожаров.

Ликующие, но выдохшиеся и грязные солдаты Наполеона пережили и сражение, и бурю. Сначала толпы французов искупались в Ниле, а потом, подкрепившись дынями с прибрежных бахчей, принялись чистить мушкеты. Повсюду валялись трупы арабов, раздетых донага ради трофеев. Потери французов ограничивались двумя дюжинами убитых и парой сотен раненых, потери арабов — многими тысячами. Простые солдаты вновь разбогатели. Победа Наполеона была абсолютной, его власть над войсками укрепилась, а рискованная игра завершилась вознаграждением.

Рассыпая поздравления, он объезжал свои войска, как торжествующий лев, встречая в ответ хор одобрительных возгласов. Все недовольства и раздражительность последних недель были смыты радостью победы. Напряженность этого дня явно приглушила былую ярость Наполеона, а его уязвленная изменой жены гордость умиротворилась массовым убийством. Казалось, это жесточайшее сражение испепелило и все чувства. Жозефина, вероятно, никогда не узнает, причиной какого кровавого побоища стали ее любовные игры.

Наш командующий встретился со мной позже тем же вечером. Я не знаю точно, когда и где именно, поскольку потрясение от чудовищного сражения и бури притупило ощущения места и времени. И тем не менее его адъютанты разыскали меня, и вскоре я понял с некоторым страхом, чего, собственно, он хотел. Бонапарт не позволял себе почивать на лаврах; обычно, завершая одно дело, он уже обдумывал следующие шаги.

— Итак, месье Гейдж, — сказал он мне уже темным вечером, — насколько я понял, вам лично удалось взять в плен мамелюка.

Когда же он успел получить столь детальные сведения?

— Случайно или намеренно, мой генерал, но так уж вышло.

— Похоже, вы можете быть нам полезны в таких действиях.

Я скромно пожал плечами.

— И все-таки я ученый, а не солдат.

— Вот именно поэтому я приказал разыскать вас. Я освободил Египет, Гейдж, и завтра вступлю в Каир. Первый этап моего завоевания Востока завершен. Второй — зависит от вас.

— От меня, генерал?

— Вы разгадаете все загадки и откроете всевозможные секреты, хранящиеся в здешних пирамидах и храмах. Если там есть тайные знания, вы обнаружите их. Если там окажутся могущественные силы, вы отдадите их мне. И в результате наши войска станут неодолимыми. Мы объединимся с войсками Типу Султана, выгоним англичан из Индии и закрепим поражение Англии. Наши две революции — американская и французская — преобразят жизнь всего мира.

Трудно преувеличить эмоциональное воздействие таких слов на душу обычного человека. Меня, естественно, совершенно не волновало положение Англии, Франции, Египта и Индии или преображение всего мира. Скорее, к сотрудничеству меня склонили недоступная мне изумительная прозорливость и огненный темперамент этого харизматического коротышки. Я все ждал, когда же начнется настоящая жизнь, и вот она началась. Мне даже подумалось, что дневное смертоубийство и сверхъестественное знамение природы подтверждают будущее величие человека, способного изменить этот мир к лучшему или к худшему, подобно маленькому богу. Но, не задумываясь о последствиях, я был весьма польщен выказанным мне вниманием и слегка поклонился в знак согласия и одобрения.

Взволнованный до глубины души, я смотрел вслед гордо удаляющемуся Бонапарту, вспоминая мрачные отзывы Сиднея Смита о Французской революции. В памяти всплыли груды трупов на поле боя, стоны египтян и сердитые шуточки тоскующих по дому солдат насчет шести акров завоеванного песка. Я подумал о серьезных исследованиях ученых, о европейских реформаторских планах и надеждах Бонапарта на бесконечный поход в запредельно далекую Индию по следам Александра Великого.

Задумался я и о болтавшемся у меня на шее медальоне, и о том, почему всем, кажется, не терпится лишить меня простенького выигрыша.

После ухода Бонапарта Астиза склонилась ко мне.

— Теперь вам надо решить, во что же верите вы сами, — прошептала она.

Глава 10

Дом мудрого брата Ашрафа, выбравшего себе столь странное имя, находился в одном из самых приличных районов Каира, но городские нормы приличия выражались лишь в том, что в богатых кварталах было чуть меньше зловония, пыли и грязи, порождающих множество болезней, крысиных полчищ и скученности населения. Так же как в Александрии, величие Востока, казалось, ускользнуло из этой египетской столицы, власти которой не могли устроить нормальную канализацию, обеспечить вывоз мусора, уличное освещение, позаботиться о внутригородском транспорте или отлове устрашающих собачьих стай, бродивших по переулкам. Конечно, я говорил почти то же самое и о Париже. И все-таки победа не досталась бы нам с такой легкостью, если бы египтяне вместо конницы выставили против нас каирское собачье воинство. Раздраженные солдаты ежедневно отстреливали или закалывали штыками десятки бродячих шавок. Но эти экзекуции оказывали на псовую популяцию не более значительное влияние, чем бесконечная борьба с роящимися мухами.

И однако, как в Александрии или Париже, в море убогой нищеты попадались островки цивилизации и роскоши. Мамелюки мастерски выжимали налоги у притесняемого крестьянства и тратили их на памятники собственному величию, их дворцы выделялись арабским изяществом, которого недоставало более тяжеловесным зданиям Европы и Америки. За простыми фасадами домов скрывались очаровательные тенистые внутренние дворики, обсаженные апельсиновыми, пальмовыми, гранатовыми и фиговыми деревьями, изящные стрельчатые арки в мавританском стиле, выложенные изразцами фонтаны и бассейны, прохладные сводчатые залы с роскошными коврами, подушками, резными книжными шкафами и отделанными латунью и медью столиками. Фасады порой были украшены затейливыми балконами, а деревянные решетки, так называемые машрабия, словно паранджа, прикрывали окна, причем тонкая арабская резьба по дереву превосходила любые украшения кропотливо отделанных швейцарских шале. Бонапарт выбрал для своей резиденции недавно построенный из мрамора и гранита дворец, принадлежавший Мохаммеду Эльфи-бею, который гордился устроенными на каждом этаже купальнями, парными банями и стеклянными окнами. Ученую комиссию Наполеона разместили во дворце другого бея по имени Кассим, успевшего заблаговременно сбежать в Верхний Египет. В его гареме расположилась мастерская для нашего воздухоплавателя Конте, вечно что-то изобретающего, а в садах нашлось место для проведения ученых совещаний. Мусульманские мечети были еще более изысканны, их изящные мавританские минареты и парящие купола соперничали в великолепии с самыми красивыми готическими соборами Европы. Столичные рыночные павильоны радовали глаз всеми цветами радуги, а развешанные на балюстрадах восточные ковры напоминали цветочные клумбы. Контрасты египетской жизни — одуряющая жара и тенистая прохлада, богатство и нищета, смрад и благовония, безликость глиняных лачуг и обилие живописной дворцовой отделки, буроватый саман и блестящий известняк — просто ошеломляли.

Солдаты жили в значительно менее роскошных условиях, чем офицеры, в мрачных средневековых зданиях, лишенных всяческих удобств. Уже вскоре многие из воинов заявили, что город их разочаровал, поругивали страховидных местных жителей, угнетающую жару и тошнотворную пищу. Все сетовали на то, что Франции удалось-таки завоевать страну, в которой нет ни вина, ни съедобного хлеба, ни приличных доступных женщин. Их жалобы поутихнут, когда летняя жара пойдет на убыль и некоторые египтянки начнут налаживать связи с новыми хозяевами столицы. Со временем воины даже ворчливо признают, что здешний аиш — выпечная плоская лепешка, — в сущности, ничем не хуже французского хлеба. Однако случаи дизентерии, досаждавшей армии с момента высадки на сушу, значительно участились, и французы понесли больше потерь от болезней, чем от пулевых ранений. Отсутствие алкоголя уже вызвало такое сильное недовольство, что Бонапарт срочно приказал изготовить перегонные кубы для производства спиртных напитков из самых обильных в плодоношении пальм. А пока офицеры рассуждали о необходимости посадки виноградников, их подопечные быстро обнаружили мусульманское снадобье под названием гашиш и иногда покупали изготовленные из него медовые шарики, приправленные опиумом. Употребление дурманящих настоек или курение листьев гашиша стало обычным явлением, и за все время своего пребывания в Египте французам так и не удалось взять под контроль производство этого наркотика.

Под звуки военного оркестра, в сопровождении полка, несущего развевающиеся флаги, Бонапарт вступил в завоеванный город через главные ворота. Спустя пару дней после великой битвы мы с Астизой и Тальма, послушавшись совета Ашрафа, проникли в столицу через более скромные ворота и прошли по извилистым улочкам мимо полупустых восточных базаров, все изъяны которых ярко высветило жесткое полдневное солнце. Мальчишки лили воду, чтобы прибить пыль. В разные стороны тащились нагруженные корзинами ослы, вынуждая нас прижиматься к стенам домов в узких переулках. Даже центр Каира наполняла сельская какофония: лаяли собаки, фыркали верблюды, горланили петухи, а призывы муэдзинов на молитвы казались мне воплями мартовских котов. Лавки выглядели конюшнями, а бедные дома — темными пещерами, обитатели которых невозмутимо сидели на земле в своих выцветших голубых рубахах, называемых галабея, и курили опиум из водяных трубок шиши.[45] Их желтушные и покрытые болячками дети таращили на нас круглые глазенки. Их женщины скрывались за стенами домов. Было очевидно, что основная часть народа жила в унизительной нищете.

— Наверное, где-то по соседству есть кварталы побогаче, — озабоченно сказал Тальма.

— Нет, и теперь вам придется нести ответственность за всех нищих Египта, — усмехнулся Ашраф.

Замечание об ответственности терзало мою душу, и я сказал, что если его брат примет нас, то я дарую свободу этому мамелюку. Мне хватало Астизы и действительно не хотелось заботиться об очередном невольнике, и, в сущности, само понятие подневольного или рабского труда вызывало у меня чувство неловкости. У Франклина когда-то служила пара негров, и их присутствие так смущало его, что он отпустил их на свободу. Он пришел к выводу, что рабы не стоили вложенных в них средств: затраты на их покупку и содержание не окупались, поскольку у них не было никакого стимула хорошо работать.

Ашрафа вроде бы вовсе не порадовало мое милосердие.

— На что же я буду жить, если вы бросите меня на произвол судьбы, как сироту?

— Аш, я не богатый человек. У меня нет средств для оплаты твоих услуг.

— Но вы же разбогатели, забрав у меня все золото!

— Неужели я должен так просто отдать все, что выиграл в сражении?

— Вовсе не так просто! Мы можем быть полезными друг другу. Я стану вашим городским проводником. Я знаю весь Египет. За это вы отдадите мне то, что украли. В итоге каждый из нас останется при своем начальном состоянии.

— Такого богатства никакой проводник или слуга не заработает за всю свою жизнь!

Он поразмыслил.

— Это верно. Но из тех же денег вы сможете нанять для разгадки вашей тайны моего брата. И заплатить за жилье в его прекрасном доме, не сравнимом с лачугами в нищих кварталах, по которым мы сейчас проходим. Безусловно, ваша победа и щедрость помогут вам приобрести в Каире много друзей. Боги на сей раз улыбнулись нам всем.

Он еще будет учить меня щедрости. Я попытался утешиться любимой поговоркой Франклина: «Умножая богатства, умножаешь и заботы». Это определенно оказалось верным в отношении моего карточного выигрыша. Однако, как любым из нас, стариной Беном овладела жажда наживы, но зачастую он заключал невыгодные сделки. А мне так и не удалось добиться у него прибавления жалованья.

— Нет, — сказал я Ашрафу. — Я буду содержать тебя и твоего брата также. Но отдам тебе обратно все, что останется после того, как мы раскроем тайну медальона.

— Это честно, — заметила Астиза.

— Да, вы показали, что владеете мудростью предков! — добавил Ашраф. — Договорились! Да пребудут с вами Аллах, Иисус и Гор!

Несомненно, такое пожелание сочли бы богохульством верующие по крайней мере трех религий, но это уже пустяки: он вполне мог оказаться преуспевающим франкмасоном.

— Расскажи мне о твоем брате.

— У него много странностей, как и у вас. Наверное, вам он понравится. Еноха совершенно не волнует политика, он поглощен наукой. Мы с ним совершенно разные люди, поскольку я обитаю в реальном мире, а он — в царстве книг. Но я люблю и уважаю его. Он знает восемь языков, включая ваш. В его библиотеке книг больше, чем жен в гареме султана Стамбула.

— А это много?

— Еще как много.

Вскоре мы подошли к дому Еноха. На привычно невзрачном каирском фасаде этого трехэтажного особняка имелись лишь щелевидные оконца и массивная деревянная дверь, отделанная маленькой металлической решеткой. Поначалу на стук Ашрафа никто не откликнулся. Неужели Енох сбежал вместе с мамелюкскими беями? Но наконец за решеткой открылся смотровой глазок. После нескольких арабских проклятий, в сердцах высказанных Ашрафом, дверь со скрипом отворилась. Мустафа, огромный темнокожий слуга, препроводил нас в дом.

Уличная жара мгновенно сменилась приятной прохладой. Миновав небольшой открытый атриум, мы попали во внутренний двор с фонтаном, журчащим в тени апельсиновых деревьев. Казалось, что легкий ветерок обеспечивается особым устройством самого особняка. Изысканно украшенная деревянная лестница поднималась вдоль одной из стен двора к затененным верхним помещениям. Там располагалась главная гостиная, ее пол был выложен затейливыми мавританскими плитками, в глубине зала на восточных коврах с множеством подушек, видимо, обычно отдыхали гости. В другой стороне имелся выход на закрытый решеткой балкон, откуда женщины подслушивали, о чем разговаривают внизу мужчины. Балочный потолок также был затейливо украшен, глаз радовали изящные островерхие арки и отделанные резьбой книжные шкафы, заставленные объемистыми томами. Занавеси вздымались от порывов дующего из пустыни ветра. Тальма вытер лицо.

— Просто предел мечтаний.

Однако мы там не задержались. Мустафа провел нас в задний, совсем маленький внутренний дворик, единственным украшением которого было алебастровое возвышение, изрезанное загадочными знаками. В вышине, над вздымающимися белыми стенами, маячил квадрат сияющей небесной синевы. Солнечные лучи ярко освещали одну белоснежную половину двора, а вторая оставалась в тени.

— Световой колодец, — пробормотала Астиза.

— Что?

— Такого рода колодцы устраивались в пирамидах для определения времени. В день летнего солнцестояния солнце будет находиться прямо над головой, не отбрасывая тени. Так жрецы определяли самый длинный день в году.

— Да, все верно! — подтвердил Ашраф. — Так узнавали время смены сезонов и предсказывали разливы Нила.

— А зачем им необходимо было знать это?

— Когда Нил разливался, затопляя пахотные земли, высвобождались рабочие силы для других надобностей типа строительства пирамид, — пояснила Астиза. — Жизнь египтян определяли периоды половодья. Измерение времени стало началом цивилизации. Избранные следить за сменой сезонов жрецы определяли также все виды полезной деятельности для народа.

За этим ярко освещенным двориком находилось на редкость сумрачное помещение. Его заполняли покрытые пылью разбитые каменные сосуды и обломки стен с красочной египетской живописью. Краснокожие мужчины и желтокожие женщины замерли в странных, но изящных позах, уже виденных мной на табличке Исиды в трюме «Ориента». Там имелись также фигурки богов с головой шакала, богини Бастет в образе кошки, чопорно безмятежных фараонов, черных отполированных соколов и большие деревянные ящики с живописными изображениями людей на крышках. Тальма уже рассказывал мне о таких искусно сделанных гробах. В них лежали мумии фараонов.

Наш журналист с восторженным видом замер перед одним из гробов.

— Неужели они настоящие? — воскликнул он. — Один такой предок мог бы исцелить все мои болезни…

Я потянул его за собой.

— Пойдем дальше, пока ты не задохнулся от пыли.

— Из этих саркофагов мумии уже удалены, — сообщил ему Ашраф. — Воры предпочли бы выбросить эти гробы, но Енох дал им знать, что готов заплатить тому, кто привезет их. Брат полагает, что изображения на саркофагах помогут ему проникнуть в древние тайны.

Я заметил, что некоторые крышки украшены не только рисунками, но и иероглифами.

— Зачем делать надписи на том, что должно быть захоронено? — спросил я.

— По словам моего брата, тут, возможно, даны указания, помогающие мертвым избежать опасностей подземного мира. Эти саркофаги также оберегают мертвых от живых, поскольку большинство людей слишком суеверны, чтобы заглянуть внутрь. Они боятся проклятий.

Узкая каменная лестница в дальнем конце зала вела в подвал, освещенный лампами. По приглашению Ашрафа все мы спустились в большую библиотеку. В этом просторном помещении со сводчатым каменным потолком и выложенным плитами полом было сухо и прохладно. По стенам поднимались деревянные полки, заполненные книгами, свитками и рулонами пергамента. Часть толстых кожаных переплетов слегка поблескивала золотым тиснением. Многие фолианты, как правило загадочного чужеземного происхождения, казалось, не рассыпались лишь благодаря обрывкам полуистлевшей ткани; от них пахнуло замогильной плесенью. За центральным столом размером с половину амбарных ворот сидел пожилой мужчина.

— Приветствую тебя, брат мой, — обратился к нему Ашраф по-английски.

Енох оторвался от своих писаний. Он был старше Ашрафа и при густой бороде поблескивал такой обширной лысиной, опушенной лишь длинными седыми локонами, что казалось, будто Ньютонова сила тяготения стянула все его волосы к подбородку. Облаченный в серые одежды, этот мудрец с крючковатым носом и горящими глазами имел цвет лица такой же, как пергамент, над которым трудился. Весь его облик говорил о безмятежности, так редко свойственной людям, но во взгляде горел озорной огонек.

— Неужели французы решили оккупировать даже мою библиотеку? — насмешливо спросил он.

— Нет, они пришли как друзья, а вот тот высокий — американец. Его друг французский литератор…

— Кому же интересно общество такого книжного червя, как я? — оживляясь, сказал Енох.

Тальма, точно завороженный, взирал на мумию в вертикально стоявшем в углу открытом гробу. Ее драгоценный саркофаг также покрывали затейливые непонятные письмена. Мумию уже распеленали, часть древних бинтов в беспорядке валялась у ее ног, а в области грудины виднелись свежие надрезы. Выглядело существо довольно-таки пугающе: коричневато-серые кожные покровы сморщились, словно от обезвоживания, глаза закрыты, а рот, наоборот, приоткрыт, так что можно видеть белеющие мелкие зубы. Я вдруг испытал смутную тревогу.

Тальма, однако, выглядел счастливым, точно кот, увидевший сметану.

— Это настоящая древняя мумия? — выдохнул он. — Попытка приобщения к вечной жизни?

— Антуан, я думаю, они потерпели неудачу, — сухо заметил я.

— Не обязательно, — возразил Енох. — Для египтян сохранение физического тела мертвеца считалось необходимым условием вечной жизни. Согласно дошедшим до нас сведениям, древние люди полагали, что человеческая сущность состоит из трех элементов: физического тела, духовного элемента — «ба», определяющего его личность, и элемента жизненной силы — «ка», определяющего судьбу. Две последние составляющие эквивалентны нашему современному понятию души. «Ба» и «ка» должны были найти друг друга и соединиться в опасном подземном мире, пока солнце, Ра, совершает по нему свое еженощное путешествие, и образовать единую бессмертную просветленную сущность — «аах», которая будет жить среди богов. Мумия служила им дневным домом до завершения задачи объединения. Не разделяя физические и духовные элементы, египетская религия смешивает их.

— «Ба», «ка» и Ра? Похоже, у них там была целая компания ходатаев.

Меня обычно смущали религиозные разговоры.

Енох оставил мои слова без внимания.

— Я решил, что путешествие этого покойника уже давно завершилось. И потому позволил себе распеленать его и взять пробы костной ткани, чтобы исследовать древние способы бальзамирования.

— Говорят, эти ткани обладают целительными свойствами, — сказал Тальма.

— Подобные слухи искажают верования египтян, — ответил Енох. — Тело мумии являлось своеобразным домом для оживления, а не самой сущностью жизни. Так же как вы сами, литератор, представляете собой нечто большее, чем все ваши недомогания. Кстати, вам известно, что мудрый Тот, как и вы, занимался писательским ремеслом?

— На самом деле я журналист и должен описать освобождение Египта, — сказал Тальма.

— Ах вот как вы это определяете… — Енох глянул на Астизу. — Но у нас есть еще одна гостья, верно?

— Она… — начал Ашраф.

— Служанка, — закончил Енох. Он заинтересованно взглянул на нее. — Итак, вот ты и вернулась.

Чтоб мне провалиться! Неужели эти двое тоже знакомы друг с другом?

— Видимо, так пожелали боги. — Она опустила глаза. — Мой хозяин умер, его убил сам Наполеон, а моим новым господином стал американец.

— Какой любопытный поворот судьбы.

Выступив вперед, Ашраф обнял брата.

— И мы с тобой, брат, вновь свиделись также по милости богов и вот этой троицы. Я уже примирился и приготовился улететь на небеса, но тут меня взяли в плен.

— Так ты теперь их раб?

— Мы уже сговорились с американцем об освобождении. Он нанял меня в качестве телохранителя и проводника за те деньги, что забрал у меня. Он хочет нанять и тебя. Вскоре я верну все утраченное. По-моему, судьба проявила благосклонность и ко мне.

— А я-то зачем ему понадобился?

— Он приехал в Египет с одной древней поделкой. Я сказал ему, что ты можешь что-то знать о ней.

— Я еще не встречал таких храбрых воинов, как Ашраф, — громко высказался я. — Он прорвался через ряды французской пехоты, и лишь мы втроем смогли уложить его.

— Увы! Я взят в плен по вине женщины, придавившей меня телегой с боеприпасами.

— Он всегда отличался храбростью, — сказал Енох. — Даже излишней. И уязвимостью перед женщинами также.

— Я живу в земном мире, братец, а не блуждаю вне времен. Но этим людям нужны именно твои знания. У них есть древний медальон, и им хочется узнать его назначение. Увидев его, я понял, что должен привести их к тебе. Кто знает о прошлом больше, чем мудрый Енох?

— Медальон?

— Американец раздобыл его в Париже, но думает, что он из Египта, — объяснила Астиза. — Его не раз пытались убить, чтобы заполучить эту вещицу. Похоже, она очень нужна этому бандиту, бин Садру. Французские ученые тоже заинтересовались медальоном. Именно из-за него месье Гейдж попал в милость к Бонапарту.

— Змеиный бин Садр? Мы слышали, что он примкнул к захватчикам.

— Он служит тому, кто больше платит, — усмехнулся Ашраф.

— А кто на самом деле платит ему? — спросил Енох Астизу.

Она вновь опустила глаза.

— Другой ученый.

Неужели она знала больше, чем рассказала мне?

— Наверное, он шпионит для Бонапарта, — предположил Ашраф, — и заодно выполняет поручение того, кто хочет заполучить медальон.

— Тогда американцу надо быть очень осторожным.

— Да уж.

— И значит, этот американец опасен для всех окружающих.

— Ты, как обычно, быстро постигаешь истину, мой мудрый брат.

— И тем не менее ты привел его ко мне.

— Потому что в его руки попала легендарная вещь!

Мне совсем не понравился такой разговор. Я едва выжил в страшном сражении и опять нахожусь в опасности?

— Так кем же на самом деле является этот ваш бин Садр? — спросил я.

— Он с такой наглостью и упорством грабил могилы, что стал отверженным, — ответил Енох. — Он пренебрегал всеми общественными и моральными законами. Люди науки с презрением отвергли его, поэтому он объединился с европейскими исследователями черной магии. Он стал торговцем и, судя по слухам, убийцей и теперь шатается по миру в обществе влиятельных особ. Какое-то время мы ничего не слышали о нем. Но сейчас он вновь объявился, очевидно чтобы работать на Бонапарта.

«Или на графа Алессандро Силано», — подумал я.

— Похоже на скандальную газетную историю, — заметил Тальма.

— Он убьет вас, если вы напишете об этом.

— Но боюсь, она слишком запутанна для моих читателей, — внес поправку журналист.

«Может, мне стоит просто отдать медальон этому Еноху, — подумал я. — Ведь в сущности, он достался мне даром, как и отобранные у Ашрафа трофеи. Пусть этот мудрец сам разбирается со змеями и разбойниками. Но нет, а вдруг этот предмет приведет меня к настоящим сокровищам? Бертолле, конечно, думает, что в мире нет ничего лучше свободы, но, судя по моему опыту, так говорят уже разбогатевшие люди».

— Итак, вы хотите разрешить загадку? — спросил Енох.

— Я хочу найти того, кому смог бы довериться. Найти исследователя, который не украдет его.

— По-моему, ваша подвеска является своеобразной путеводной нитью, и если я прав, то мне лично она не нужна. Это скорее обуза, чем подарок судьбы. Но я попробую помочь вам понять ее назначение. Можно взглянуть?

Я снял медальон и слегка покачал его на цепочке, в очередной раз завладев вниманием всех присутствующих. Енох принялсяразглядывать вещицу так же старательно, как все предыдущие исследователи, поворачивая, играя подвесками и разглядывая на свет ее отверстия.

— Как он оказался у вас?

— Я выиграл его в карты у одного солдата, который утверждал, что эта подвеска некогда принадлежала самой Клеопатре. Он сказал, что затем она досталась алхимику по имени Калиостро.

— Калиостро!

— Вы слышали о нем?

— Он был однажды в Египте. — Енох укоризненно покачал головой. — Он стремился познать не предназначенные для людей тайны, проник в сокровенные священные места и произносил вслух запретные имена.

— Почему нельзя произносить вслух какое-то имя?

— Узнав настоящее имя бога, человек может потребовать у него исполнения своего желания, — пояснил Ашраф. — Скажем, произнеся имя покойного, мы призываем его. В старину верили, что слова, особенно написанные, были магическими.

Старик перевел взгляд с меня на Астизу.

— Как ты относишься к этому, жрица?

Она слегка поклонилась.

— Я служу богине. Она привела меня к этому американцу, так же как призвала тебя к исполнению ее воли.

Жрица? Что, черт возьми, это значит?

— Быть может, воля ее состоит в том, чтобы выбросить это украшение в нильские воды, — сказал Енох.

— Все возможно! И однако, мудрый Гермес, разве древние не предназначили его для людей будущего? И вот он попадает к нам таким невероятным путем. Почему? Случайно ли его появление, или так распорядилась судьба?

— За всю мою ученую жизнь я не сумел найти ответа на такой вопрос, — озадаченно вздохнул Енох. — Итак. — Он вновь пригляделся к медальону и показал Астизе на дырочки на диске. — Ты поняла, что означает этот узор?

— Звезды, — предположила Астиза.

— Верно, но какие именно?

Мы все недоуменно покачали головами.

— Но это же просто! Драконис или Драко. Дракон. — Он провел линию, соединяя звездные отверстия; получилось что-то вроде извивающейся змеи или тощего дракона. — Я полагаю, что созвездие должно стать путеводной нитью для владельца медальона.

— И куда же может привести эта путеводная нить? — удивился я.

— Кто знает? Звезды кружат в ночном небе и меняют положение в зависимости от сезонов. Само по себе созвездие еще ничего не значит, важно связать его с каким-то календарем. Поэтому какой же нам прок от этого знания?

Мы ждали какого-то ответа, надеясь, что вопрос не был риторическим.

— Я не знаю, — продолжил Енох. — Хотя в древности временные расчеты поглощали умы людей. Некоторые храмы строились исключительно для того, чтобы их алтари освещались именно в день зимнего солнцестояния или осеннего равноденствия. Путь солнца считался подобным пути жизни. Но на этом изделии нет никаких указаний на конкретное время.

— Верно, — сказал я.

Тут мне вспомнился календарь, показанный Монжем в трюме «Ориента», тот самый, что захватили в крепости, где содержался в заключении Калиостро. Может быть, обе эти вещи принадлежали раньше старому колдуну? Не таится ли в том календаре какая-то подсказка?

— Если не знать, когда именно следует воспользоваться этим медальоном, он останется никчемной безделушкой. И еще, как вы думаете, почему вот эта черта делит круг пополам?

— Понятия не имею, — признался я.

— Вот эти зигзаги почти наверняка древние символы воды.

Его слова удивили меня. Я-то считал, что это горы, но Енох уверил нас, что именно так египтяне изображали волны.

— Но меня озадачивает вот эта штрихами намеченная пирамидка. И подвески… а-а, вы только взгляните сюда.

Он пригласил нас склониться поближе. Примерно посередине каждой стреловидной подвески имелась выемка или зарубка, не замеченная мной раньше, она, видимо, отмечала особо важную часть стрелки.

— Уж не масштаб ли это? — предположил я. — Эти зарубки задают шкалу измерения?

— Есть такая вероятность, — согласился Енох. — Но они также могут быть точками соединения со второй частью данного медальона. Думаю, господин американец, ваш медальон кажется нам непонятным потому, что его конструкция пока не завершена.

* * *
Именно Астиза предложила мне оставить медальон у старика, чтобы тот поискал подобные знаки в своих книгах. Поначалу мне вовсе не понравилось такое предложение. Я успел привыкнуть к ощущению тяжести на шее, дающему уверенность в том, что загадочный знак всегда со мной. С какой стати мне отдавать его почти незнакомому человеку?

— От него же все равно нет никакого толку, пока неизвестно его предназначение, — разумно заметила девушка. — На улицах Каира любой воришка может сдернуть подвеску у вас с шеи. А в подвале ученого отшельника она будет спрятана надежно, как в склепе.

— А ему можно доверять?

— Разве у вас есть выбор? Много ли ответов вы получили с тех пор, как завладели этой вещицей? А вдруг Енох за день или два сумеет разузнать что-то новенькое?

— А чем мне заниматься в это время?

— Поспрашивайте ваших же ученых. Может, кто-то сообразит, почему здесь изображен именно Дракон. Если мы будем искать сообща, то быстрее найдем разгадку.

— Итан, стоит ли так рисковать? — буркнул Тальма, с подозрением поглядывая на Астизу.

И правда, что нам известно об этой так называемой жрице? Однако сердце подсказало мне, что страхи Тальма преувеличены и я уже не одинок в своих поисках, а нежданно-негаданно обрел союзников, способных помочь мне разгадать головоломку. Надо довериться воле богини.

— Нет, она права, — заявил я. — Нам нужна помощь, иначе мы не продвинемся ни на шаг. А если Енох сбежит с моим медальоном, то его будет ловить вся французская армия.

— Сбежит? Он же пригласил нас жить в его доме.

Мне предоставили такую спальню, о которой я много лет мог только мечтать. Прохладная и тенистая комната с высокой кроватью под кисейным пологом. Изразцовый пол покрыт мягкими коврами, а медная раковина и кувшин отделаны серебром. Просто сказка по сравнению с грязью и пеклом нашего похода! И все-таки у меня создавалось ощущение, что меня завлекли в какую-то странную историю, и я попробовал проанализировать произошедшие со мной события. Случайно ли я встретил эту египетскую гречанку, говорящую по-английски? Случайно ли брат этого чудака Еноха напал именно на меня, прорвав цепь пехотинцев в битве при пирамидах? Не странно ли, что Бонапарт не только разрешил, но и одобрил такое прибавление к моей свите? Складывалось впечатление, что этот таинственный медальон, точно магнит, магическим образом притягивает к себе людей.

Определенно настала пора задать несколько новых вопросов моей предполагаемой служанке. После купания и отдыха я нашел Астизу в главном дворике, где уже царила тень и прохлада. Рабыня сидела у фонтана в ожидании моих вопросов. Она тоже успела искупаться, переодеться и причесаться, и теперь ее волосы сияли, как обсидиан. Выпуклости грудей соблазнительно проступали из-под льняных складок платья, на маленьких ступнях появились легкие сандалии. Изящество девушки подчеркивали ручные и ножные браслеты и шейный египетский крестик, все это придавало ей такое очарование, что трудно было не потерять ясность мысли. Тем не менее я должен был кое-что выяснить.

— Почему он называл тебя жрицей? — спросил я с ходу, присаживаясь рядом с ней.

— Уверена, вы не думали, что мои интересы ограничиваются обслуживанием вашей персоны, — спокойно ответила она.

— Я понимаю, что ты далеко не простая служанка. Но кому ты служишь как жрица?

Взгляд ее широко открытых глаз стал серьезным.

— Той вере, что уже более десяти тысяч лет пронизывает все религии: вере в существование иных, не видимых нами миров и мира тайных знаний, недоступного для нашего понимания. Исида способна открыть путь в те миры.

— Так ты закоренелая идолопоклонница?

— А что значит идолопоклонница? По сути это слово — всего лишь образ, подобие, возвращающее нас в те времена, когда образ жизни человека согласовывался со сменой сезонов, с солнечным циклом. Если это идолопоклонничество, то я истинно верую в такие образы.

— Но что именно включает в себя твоя вера?

— Я верю, что жизнь имеет особое назначение, что некоторые знания лучше оставить в тайне, а некоторые силы — скрытыми от употребления. А явленные силы должны использоваться во благо.

— Не пойму, я привел тебя в этот дом или ты привела меня?

Она мягко улыбнулась.

— Неужели вы думаете, что мы встретились случайно?

Я раздраженно хмыкнул.

— В моих воспоминаниях еще живет пушечная стрельба.

— Вы выбрали кратчайший путь к александрийской гавани. Нам поручили следить за путешественником в зеленом сюртуке, который, возможно, прибудет в сопровождении Бонапарта.

— Нам?

— Моему хозяину и мне. Тому самому, кого вы убили.

— И ваш дом по чистой случайности оказался на нашем пути?

— Нет, мы сами заняли дом сбежавшего мамелюка. Мы с хозяином захватили его, а наши слуги принесли нам ружья.

— Вы едва не убили Наполеона!

— Не совсем так. Хранитель целился не в него, а в вас.

— Что?

— Совет верховных жрецов полагал, что лучше всего просто убить вас, пока вы не узнали лишнего. Но у богов, очевидно, иные планы. Тот хранитель практически никогда не промахивался, но вас ему не суждено было убить. После взрыва, когда я пришла в себя, то увидела перед собой ваше лицо. И я поняла, что у вас есть особое предназначение, каким бы несведущим вы ни казались.

— Какое предназначение?

— Трудно представить. Пока очевидно, что вам положено как-то охранять то, что нуждается в защите, или использовать то, что требует должного использования.

— Какая защита? Какое использование?

Она покачала головой.

— Мы не знаем.

Клянусь громоотводом Франклина,[46] мне еще не приходилось слышать такой бессмыслицы. Мне предлагали поверить, что именно моя пленница нашла меня, а не наоборот.

— А о каком хранителе ты толковала?

— Жрец-хранитель посвящен в древние знания, пять тысяч лет тому назад сделавшие эту страну самой богатой и красивой в мире. До нас также доходили слухи об этой подвеске — обнаружив ее, Калиостро не смог умолчать от восторга — и о бессовестных людях, способных ради нее на грабежи и убийства. Но вы получили медальон, совершенно не ведая о его назначении! Почему Исиде понадобилось отдавать его в ваши руки? Однако сначала он привел вас ко мне. Потом нас — к Ашрафу, а от Ашрафа — к Еноху. Секреты, спокойно спавшие тысячелетия, пробудились от грохота французских пушек. Пирамиды трепещут. Боги встревожились и указывают нам путь.

Я не мог понять, глупа ли она или дальновидна, как пророчица.

— И куда же ведет этот путь?

— Я не знаю. Все мы полуслепы, видим одно, но не замечаем другого. Все эти ваши хваленые французские ученые, они ведь мудрецы, верно? Волхвы?

— Волхвы?

— Или, как мы в Египте называем их, маги.

— По-моему, Астиза, ученые предпочли бы отделить себя от магов.

— В Древнем Египте между ними не существовало никакой разницы. Мудрецы или ученые знали магию и проводили множество ритуалов с заклинаниями. Сейчас мы с вами должны стать связующим звеном между вашими учеными и сведущими хранителями вроде Еноха и разрешить эту тайну, пока ее не раскрыли злоумышленники. Мы должны опередить приспешников культа змеи, змеиного бога Апопа, и приверженцев египетского ритуала. Они стремятся открыть эту тайну и первыми использовать ее в своих собственных темных целях.

— Каких целях?

— Нам неизвестно, ведь никто из нас не уверен до конца, что же мы ищем. — Она помедлила в нерешительности. — Существуют легенды о громадных сокровищах, а главное, о великих и могущественных силах, способных разрушать империи. Каковы эти силы, говорить пока рано. Пусть Енох попробует отыскать нечто более существенное. Подумать только, сколько людей за всю историю слышали эти легенды и стремились узнать скрытую за ними правду.

— Ты имеешь в виду Наполеона?

— Я подозреваю, что в этом вопросе он невежественнее всех вас, но надеется, что ученые разберутся в этих загадках и принесут ему решение на блюдечке с голубой каемочкой. Он, конечно, ни в чем не уверен, но наверняка слышал легенды об Александре. Все мы блуждаем в тумане мифов и легенд, за исключением, возможно, бин Садра — и того, кто стал его настоящим хозяином.

Глава 11

Прежде всего я решил навестить одного из астрономов нашей экспедиции, Николя Антуана Нуэ. Большинство французов проклинало пустыню за изнурительную жару и засилье губительных паразитов, а вот Нуэ пребывал в восторженном состоянии, твердя, что благодаря сухости здешнего воздуха необычайно легко вычерчивать карты звездного неба.

— Здесь же настоящий рай для астрономов, Гейдж! Безоблачная страна!

Я застал его в открытом для ученых институте. Сбросив куртку и засучив рукава, он старательно разбирал кучу отградуированных мерных реек, предназначенных для измерения положения звезд над горизонтом.

— Месье Нуэ, — обратился я к нему, — наше небо неизменно?

Он раздраженно глянул на меня, поскольку я прервал ход его размышлений.

— Что значит «неизменно»?

— Я имею в виду, неужели звезды движутся?

— Понятно. — Он выпрямился, глянув в сторону тенистого сада, отведенного ученым. — Земля наша вращается, именно поэтому нам кажется, что звезды поднимаются и опускаются, подобно Солнцу. Они вращаются вокруг северного полюса мира, Полярной звезды.

— Но сами звезды неподвижны?

— Об этом еще ведутся дискуссии.

— И все-таки тысячи лет назад, — гнул я свою линию, — когда строились эти пирамиды, небо выглядело так же, как сейчас?

— А, теперь я понимаю, к чему вы клоните. Ответ неоднозначен, можно сказать и да, и нет. Конфигурация созвездий в общем осталась неизменной, но земная ось отклоняется, и период ее колебаний составляет двадцать шесть тысяч лет.

— Профессор Монж говорил мне об этом на «Ориенте». Он сказал, что в определенные дни изменяется положение зодиака относительно восхода солнца. И больше ничего не меняется?

— За тысячелетия могла измениться и сама Полярная звезда. Из-за колебаний земной оси тысячи лет назад северный полюс мира мог указывать на другую северную звезду.

— А не могла ли, часом, та звезда оказаться в созвездии Дракона?

— Пожалуй, да. А с чего это вы так заинтересовались?

— Вы слышали, что у меня есть одна древняя поделка. В Каире я провел предварительные исследования и выяснил, что она может быть связана с созвездием Дракона. Если Полярная звезда тогда находилась в созвездии Дракона…

— …то, вероятно, вам нужно направиться с вашей поделкой на север.

— Точно. Но почему?

— Месье, это ваш раритет, а не мой.

— В трюме «Ориента» Монж показал мне еще кое-что. Это был странный прибор в виде колец со знаками зодиака. Он предположил, что это может быть своеобразным календарем для предсказания особых будущих дат.

— Это весьма распространенная практика для ранних цивилизаций. Древние жрецы приобретали огромное могущество, если им удавалось предвидеть поведение небесных тел. Они предсказывали разливы Нила и лучшие дни для посева или сбора урожая. От таких знаний зависит могущество целых народов и возвышение или низвержение царей. В древности религия и наука были едины. У вас есть этот прибор? Я постараюсь выяснить его назначение.

— Мы оставили его на борту «Ориента» вместе с мальтийскими сокровищами.

— Какая оплошность! Значит, его может расплавить или попросту сплавить за кругленькую сумму очередная шайка негодяев, захватившая управление Директорией? Зачем же оставлять такие сокровища на военном корабле, который может подвергнуться нападению? Все эти инструменты нужны нам здесь, в Египте! Гейдж, обратитесь к Бонапарту, чтобы он позволил забрать их. Эти приборы, как правило, просты, если разгадать секрет их действия.

* * *
Мне нужно было разжиться более существенными аргументами, прежде чем обращаться к нашему командующему. Енох продолжал корпеть в библиотеке над медальоном, когда я узнал, два дня спустя, что наш географ Жомар, с которым я познакомился в трюме «Ориента», собрался переправиться на другой берег Нила и сделать в Гизе первые предварительные замеры пирамид. Я предложил ему свои услуги и Ашрафа в качестве проводника. Тальма тоже отправился с нами, а Астиза, подчиняясь теперь каирским обычаям, осталась помогать Еноху.

Во время переправы Нил порадовал нас свежим утренним ветерком. Река протекала неподалеку от гигантских сооружений, обрамленная песчаными и известняковыми берегами, поднимающимися к плато, на котором они и были построены. Мы причалили и начали восхождение.

Каким бы замечательным ни казалось сражение на фоне этих знаменитых памятников, они были слишком далеко от Эмбабы, чтобы произвести на нас впечатление своими размерами. Тогда нас очаровала их совершенная геометрия, оправленная в размытые пески голой пустыни. А сейчас, когда мы с трудом поднялись по тропе с берега этой великой реки, нам стала очевидна их безмерность. Сначала бровку берегового склона проткнули идеальные треугольники пирамидальных верхушек, их очертания выглядели одновременно на редкость гармоничными и простыми. По осям их объемных граней взгляд невольно взлетал к небесам. И вот, когда они выступили во всем величии, мы воочию увидели колоссальные размеры этих каменных гор, укрощенных математическими законами. Как же удалось древним египтянам воплотить в жизнь столь грандиозный замысел? И зачем? Сам воздух вокруг пирамид, казалось, кристаллизовался, и в своем величии они словно испускали странную ауру, передававшую тот удивительный запах и покалывание, которые я ощущал порой, демонстрируя опыты с электричеством. После шумной суеты Каира мы попали в царство незыблемой тишины.

Добавлением к потрясающему воздействию пирамид служил их прославленный хранитель, бдительный взгляд которого был устремлен точно на восток. Гигантская каменная голова существа, называемого Сфинксом, чей вид вполне соответствовал известным замечательным описаниям, охраняла это священное плато, простиравшееся у подножия пирамид. Могучая шея Сфинкса выступала из песчаного моря, а его львиное тело пока скрывали пустынные пески. Нос изваяния уже давно отбили мамелюки, практиковавшиеся в стрельбе, но его невозмутимый взгляд, полные африканские губы и головной убор фараонов создавали ощущение незыблемой вечности, начисто отрицающей ход времени. Его выветрившиеся и поврежденные очертания придавали Сфинксу вид более древний, чем высившиеся за ним пирамиды, и мне даже захотелось выяснить, не соорудили ли его еще раньше. Какие священные ритуалы проводились в этом месте? Что за люди создали такого колосса и зачем? Был ли он стражем? Хранителем? Богом? Или же просто отражением тщеславия человека, тирана и властителя? Мне невольно вспомнился Наполеон. Не возникнет ли когда-нибудь у нашего республиканского революционера, освободителя и вполне земного человека искушение заказать для себя подобную голову?

Дальше вздымались барханы, усыпанные обломками каменных глыб, полуразрушенные стены и выщербленные вершины менее внушительных пирамид. Три самые большие пирамиды, которые возвышались над Гизой, выстроились по диагонали, с северо-востока на юго-запад. Великая пирамида Хуфу, или Хеопса, находилась ближе всего к Каиру. Вторую, слегка поменьше, греки приписывали фараону Хафре, или Хефрену, и третью, меньшую из них, построили для Микерина.

— А знаете, эта Великая пирамида интересна уже тем, что точно сориентирована по главным сторонам света, а не просто по магнитному северу, — сообщил нам Жомар на одной из коротких остановок. — Такая точность предполагает, что их жрецы и инженеры обладали глубокими знаниями в области астрономии и геодезии. Заметьте также, что, взглянув на пирамиды, уже можно сказать, как они взаимосвязаны. Их тень служит своеобразной стрелкой компаса. Можно даже использовать соотношения их осей и теней для настройки геодезического прибора.

— Вы полагаете, что они являются своего рода геодезическими ориентирами? — спросил я.

— Такова одна из версий. Другие будут зависеть от измерений. Вперед.

Они с Ашрафом быстро удалились от нас, захватив с собой катушки с мерной лентой. Мы с Тальма, разгоряченные и запыхавшиеся после подъема, плелись сзади.

— Ни клочка зелени, — проворчал Тальма. — Прямо скажем, долина мертвых.

— Но зато какие гробницы, а, Антуан?

Я окинул восхищенным взглядом оставшуюся позади голову Сфинкса, широкую ленту блестевшей внизу реки и устремленные в небеса пирамиды.

— Да, но все равно ты не попадешь в них без твоего магического ключа.

— Не думаю, что для такой цели мне понадобится медальон. Жомар говорил, что арабские охотники за сокровищами вскрыли пирамиды много веков тому назад. Я думаю, что и мы сами найдем вход со временем.

— И все-таки разве тебя не тревожит отсутствие медальона?

Я пожал плечами.

— Честно говоря, в такую жару без него даже прохладнее.

Он с недовольным видом поглядывал на высившиеся над нами темные треугольные сооружения.

— С чего ты стал вдруг доверять какой-то женщине больше, чем мне?

Обида в его голосе удивила меня.

— Но я ей вовсе не доверяю.

— Когда я спрашивал, где твоя подвеска, ты уклонился от ответа. А Астизе удалось убедить тебя отдать ее какому-то едва знакомому старому египтянину.

— Оставить на время для исследования. Причем я отдал его не ей, а именно ему. Я доверяю Еноху. Он же ученый, как мы.

— Я не доверяю ей.

— Антуан, ты ревнуешь.

— Да, а почему? Не только потому, что она женщина, а ты бегаешь за любой юбкой, как собака за костью. Я думаю, она не сказала нам всего, что знала. Она вынашивает тайные планы, и я далеко не уверен, что они согласуются с нашими намерениями.

— Откуда ты знаешь?

— А чего же еще можно ждать от женщины?

— От жрицы. Ей поручено помогать нам.

— От ведьмы.

— Антуан, мы сумеем разгадать эту тайну, только если будем доверять египтянам.

— Почему? Они уже пять тысячелетий не могут разрешить ее. Но тут, по счастью, появляемся мы с известной безделушкой, и у нас неожиданно оказывается столько помощников, что от них просто некуда деться. На мой взгляд, все это слишком уж своевременно.

— А ты слишком недоверчив.

— А ты слишком наивен.

Обменявшись любезностями, мы продолжили путь, оставшись каждый при своем недовольстве.

Обливаясь потом от жары, я с трудом поднимался по зыбким пескам к основанию самой большой пирамиды, чувствуя себя все более подавленным. Этот памятник казался господствующим над всем, даже если не обращать внимания на его громадные размеры. Повсюду валялись занесенные песками обломки веков. Мы протащились мимо каменных глыб, должно быть, служивших когда-то стенами, что обрамляли мощеные дороги и внутренние дворы. За ними простиралась бесконечная пустыня. Темные птицы кружились в звенящем воздухе. Наконец мы остановились перед самым огромным из всех земных сооружений, погруженным в волнистые песчаные холмы. Составлявшие пирамиду блоки напоминали исполинские кирпичи.

— Друзья, возможно, перед нами своеобразная карта мира, — заявил Жомар.

Своими резкими чертами этот французский ученый напомнил мне одного из каменных соколов, которых я видел в доме Еноха, или даже самого Гора с птичьей головой. С благоговейно-счастливым видом он таращился на треугольную поверхность пирамиды.

— Карта нашего мира? — скептически поинтересовался Тальма.

— Так говорил Диодор и другие древние ученые. Или, вернее, карта северного полушария.

Журналист, раскрасневшийся и раздражительный от жары, присел на перевернутый блок.

— Мне казалось, что наш мир округлый.

— Так и есть.

— Я понимаю, Жомар, что вы, ученые, умнее меня, но если только у меня нет галлюцинаций, я полагаю, что структура передо мной скорее напоминает впечатляющую остроконечную вершину.

— Мудрое наблюдение, месье Тальма. У вас есть все задатки ученого. Суть замысла состоит в том, что ось пирамиды представляет полюс, основание — экватор, а каждая из ее граней соответствует четверти северного полушария. Представьте, что вы разрезали апельсин, сначала пополам, горизонтально, а потом вертикально, на четыре сектора.

— И ни один из этих кусков не будет плоским, как треугольник, — проворчал Тальма, обмахиваясь платком. — Уж если они задались целью смоделировать половину нашей планеты, то не проще ли им было соорудить округлый холм наподобие сахарной головы?

— Современные карты Египта и всего мира отражены на плоскости, хотя и представляют нечто округлое, — возразил ученый. — Нас интересует, входило ли в намерения древних египтян создать некое математическое отображение нашей планеты в виде точно рассчитанных углов и местоположения этой пирамиды? Из древности до нас дошли сведения о том, что ее размеры соотносятся с долями трехсот шестидесяти градусов, на которые мы подразделили Землю. Это священное число, пришедшее к нам от древних египтян и вавилонян, задавало число дней года. То есть они, в сущности, выбрали правильные соотношения размеров, чтобы продемонстрировать, как можно точно отобразить изогнутую поверхность Земли в плоскостном виде поверхностей пирамиды. Геродот сообщает нам, что площадь поверхности этой пирамиды равна квадрату ее высоты. И так уж случилось, что такое соотношение идеально подходит для точечного преобразования квадрата в сферическую поверхность, подобную нашей планете.

— А ради чего они так напрягались? — спросил журналист.

— Вероятно, чтобы похвастать своими знаниями.

— Но, Эдме, — запротестовал я, — ведь до Колумба люди считали мир плоским.

— Не совсем так, мой американский друг. Луна круглая. Солнце — круглое. Древним мудрецам приходило на ум, что и Земля тоже может быть круглой, а греки с помощью тщательных измерений даже вычислили ее окружность. И знаете, у меня возникла мысль, что египтяне намного опередили их.

— Откуда они могли узнать, как велика наша планета?

— Это детские игрушки, если, понимая азы геометрии и астрономии, вы сделаете замеры фиксированных точек относительно солнечной тени или отклонения звезд.

— Как же, как же, — подхватил Тальма. — Помню, будучи ребенком, я забавлялся с такими игрушками перед дневным сном.

Жомар не заразился его шутливым настроением.

— Любой, кто видел тень Земли, отбрасываемую на Луну, или наблюдал исчезновение корабля за горизонтом, заподозрил бы, что наша планета шарообразна. Нам известно, что грек Эратосфен еще в двести пятидесятом году до нашей эры в день летнего солнцестояния вычислил с точностью до трехсот двадцати километров радиус земного шара, замерив разницу длин полдневных теней в двух разных точках Египта. Когда он проводил свои измерения, этой пирамиде было уже почти три тысячи лет. Однако что мешало ее древним строителям сделать то же самое или, к примеру, измерить относительную высоту звезд в северных и южных точках нильского берега и, вычислив соответствующие углы, определить размеры нашей планеты? Когда вы путешествуете по реке, высота звезд над горизонтом несколько смещается, и египетские моряки наверняка заметили это. Тихо Браге,[47] произведя такие звездные измерения невооруженным глазом, достаточно точно вычислил размеры Земли, так почему древние не могли поступить так же? Мы приписываем зарождение наук грекам, но сами они ссылались на египтян.

Я понял, что Жомар прочел больше древних текстов, чем любой из нас, поэтому с новым интересом взглянул на высившуюся передо мной каменную громадину. Ее обшивку из гладкого известняка давным-давно растащили арабы, чтобы построить мусульманские дворцы и мечети в Каире, поэтому сейчас остались только основополагающие блоки. Однако эти колоссальных размеров монолиты были уложены в бессчетные ряды. Я начал было считать уровни кладки, но после сотни отказался от этой затеи.

— Но у египтян не было кораблей для кругосветных путешествий, почему же их волновали размеры планеты? — возразил я. — И зачем они нагромоздили гору, отражающую какие-то вычисления? Я не вижу в этом никакого смысла.

— Это так же непостижимо, как собор Святого Петра в Ангулеме, лишь святые и безумцы способны постичь его тайны, — парировал Жомар. — То, что бессмысленно для одного человека, порой является смыслом жизни для другого. Порой мы не способны объяснить даже собственные побуждения. К примеру, какой смысл в вашем масонстве, Тальма?

— Какой смысл… — Журналист слегка призадумался. — По-моему, он заключается в стремлении к гармоничной и разумной жизни, исключающей братоубийственные войны из-за религиозных или политических расхождений.

— И тем не менее в нескольких милях отсюда находится поле битвы, усеянное трупами, благодаря стараниям армии, полной масонов. Стоит ли тут говорить о безумствах? Кто знает, что именно вдохновляло египтян на подобные вещи?

— По-моему, это была гробница фараона, — сказал Тальма.

— Необитаемая гробница. Много столетий прошло с тех пор, как здесь побывали арабские искатели сокровищ, они прорыли туннель вокруг гранитных плит, навеки запечатавших вход, но внутри не нашли никаких следов пребывания царя, царицы или даже простолюдина. На пустом саркофаге не было даже крышки. Не нашлось там и никаких надписей, драгоценностей или личных вещей, достойных памяти того, для кого отгрохали такую гробницу. Это грандиознейшее сооружение, вознесшееся выше самых высоких соборов, пусто, как крестьянский чулан! Вполне вероятно, что кто-то, страдая от мании величия, пригнал десятки тысяч людей для сооружения места своего последнего упокоения. Но немыслимо, чтобы он раздумал упокоиться там по завершении этого строительства.

Я повернулся к Ашрафу, не обращавшему внимания на наш разговор по-французски.

— Для чего служит эта пирамида? — спросил я по-английски.

Он пожал плечами, явно не испытывая перед этим монументом нашего благоговения. Понятно, он же провел в Каире всю свою жизнь.

— Чтобы поддерживать небо.

Я вздохнул и вновь повернулся к Жомару.

— Итак, вы полагаете, что это карта?

— Это одна из гипотез. Допустимо также, что это сооружение обладает божественными соотношениями. Тысячи лет назад архитекторы и изобретатели осознали, что существуют определенные, наиболее приятные для восприятия пропорции и формы. Их даже описали соответствующими математическими выражениями. Кое-кто полагает, что такие совершенные соотношения открывают фундаментальные и вселенские истины. Наши с вами предки, строя великие готические соборы, стремились использовать их размеры и геометрические пропорции для выражения религиозных представлений и идеалов, так что в итоге такие сооружения священны уже по исходному замыслу. Святой Бернар однажды задался вопросом: «Что есть Бог?» И ответил: «Он есть длина, ширина, высота и глубина».

Мне вспомнилось увлечение Астизы учением Пифагора.

— И что же дальше? — вызывающе спросил Тальма.

— А то, что эта пирамида для ее древних строителей могла являться не отражением мира, а отражением Бога.

Со смутной тревогой я уставился на величественную постройку, чувствуя, как волосы зашевелились у меня на затылке. Вокруг стояла мертвая тишина, и, однако, неизвестно откуда доносился тихий глухой шум, подобный тому гулу, что мы слышим, приложив к уху морскую раковину. Разве Бог представим в виде какого-то числа или объема? И тем не менее в совершенной простоте высившейся передо мной пирамиды явно было нечто богоподобное.

К сожалению, — продолжил Жомар, — мы сможем проверить все эти версии лишь после того, как произведем все измерения и выясним, соразмерны ли высота и периметр пирамиды с параметрами нашей планеты. А для проведения таких измерений необходимо заняться раскопками и открыть исходные углы наклона и основание. Мне понадобится небольшой отряд арабских землекопов.

— Тогда, я полагаю, мы уже можем возвращаться назад, — с надеждой сказал Тальма.

— Нет, — возразил Жомар. — Мы можем по крайней мере измерить ее высоту от нижнего ряда блоков. Гейдж, вы поможете нам с мерной лентой. Тальма, постарайтесь с особой тщательностью записывать высоту каждого камня, которую мы будем произносить.

Мой друг с сомнением задрал голову.

— До самого верха?

— Солнце уже клонится к закату. К тому времени, когда мы достигнем вершины, станет прохладнее.

Ашраф предпочел остаться внизу, явно полагая, что такое восхождение способны совершить только одуревшие от жары европейцы. Оно и правда было нелегким. Карабкаясь к вершине, мы обнаружили, что пирамида гораздо круче, чем нам казалось.

— Из-за оптической иллюзии она выглядит более приземистой, чем есть на самом деле, когда смотришь снизу, — пояснил Жомар.

— Могли бы предупредить нас об этом перед началом подъема, — проворчал Тальма.

После полуторачасового подъема, примерно на половине пути, мы остановились передохнуть. Подобно лилипутам, мы карабкались по этим детским кубикам великана, сложенным в исполинскую лестницу, каждая ступень которой в среднем возвышалась на два с половиной фута.[48] Существовала реальная возможность головокружительного падения. По мере подъема мы с Жомаром старательно измеряли высоту каждой следующей каменной ступени, а Тальма неустанно записывал ее числовые значения.

— Ну и размерчики у этих кирпичиков, — проворчал журналист. — Должно быть, они весят по нескольку тонн. Почему было не построить из более мелких блоков?

— Значит, того требовали какие-то инженерные расчеты, — предположил я.

— Не могло быть никакой строительной необходимости для применения таких больших камней, — заметил Жомар. — Однако египтяне вытесали-таки этих бегемотов, сплавили по Нилу, приволокли на плато и каким-то образом затащили сюда наверх. Гейдж, вы у нас знаток электричества. Может, именно с помощью этой таинственной силы они перемещали глыбы?

— В таком случае они в совершенстве овладели тем, что мы едва понимаем. Я могу соорудить электрическую машину, которая пощекочет вам нервы, Жомар, но от нее не будет никакой практической пользы.

В очередной раз я осознал, насколько не соответствую принятой на себя миссии. Я огляделся вокруг, пытаясь выискать что-нибудь полезное, чтобы хоть как-то оправдать свое пребывание среди ученых.

— Смотрите-ка, вот интересно, — заметил я, показывая на ближайший камень. — В некоторые из этих блоков вкраплены ракушки.

Французский ученый проследил за моим пальцем.

— Действительно интересно! — с удивлением воскликнул он и, склонившись, обследовал показанный мной известняк. — Не ракушки, а отпечатки ископаемых ракушек, словно эти глыбы доставали со дна моря. Именно такую особенность подметили на отрогах европейских гор, что породило новые дискуссии о возрасте Земли. Одни считают, что морских тварей загнал наверх Великий потоп, а другие утверждают, что наш мир гораздо старше библейской хронологии и что современные горы когда-то были скрыты под океанскими водами.

— Если это верно, то пирамиды, наверное, тоже старше Библии, — высказался я.

— Именно. Изменение временной шкалы все меняет. — Он пробежал взглядом по известняковым блокам, любуясь отпечатками моллюсков. — Взгляните-ка сюда! Здесь есть даже кораблики!

Мы с Тальма заглянули ему через плечо. В блоке пирамиды отпечатался поперечный разрез спиральной раковины наутилуса, одной из самых удивительных естественных форм в природе. Начиная от маленького завитка, этот моллюск постепенно строил для себя дом, соблюдая изящные и стройные пропорции, и по мере роста занимал в своем спиральном кораблике все более просторные каюты.

— И на какие же мысли вас наводит этот факт? — спросил Жомар.

— О морепродуктах, — заявил Тальма. — Я проголодался.

Жомар проигнорировал его высказывание, продолжая пристально вглядываться в камень, словно сам окаменел по непонятной мне причине. Видя, что его остолбенение затягивается, я рискнул глянуть вниз с нашего выступа. На одной с нами высоте парила какая-то хищная птица. У меня вдруг закружилась голова.

— Жомар, — наконец не выдержал Тальма, — вам нет нужды сторожить эти отпечатки. Уверяю вас, они никуда не сбегут.

Вместо ответа ученый вдруг достал из своей походной сумки горный молоток и тюкнул им по краю блока. Возле отпечатка этой раковины уже была трещина, и Жомар, ловко расширив ее, отделил-таки кусок известняка с экземпляром наутилуса и осторожно взял его в руки.

— Невероятно! — бормотал он, так и сяк поворачивая изящную спираль, чтобы разглядеть все ее тонкости. Казалось, он совершенно забыл и о нас с Тальма, и о нашем задании.

— Мы еще не дошли до вершины, — напомнил я, — а солнце уже клонится к закату.

— Да-да. — Он встряхнул головой, словно пробуждаясь ото сна. — Позвольте мне подумать об этом еще немного там, наверху. — Он положил окаменелый кораблик в свой ранец. — Гейдж, держите конец ленты. Тальма, подточите ваш карандаш!

Еще полчаса мы осторожно ползли к вершине. Как показали измерения, она находилась на высоте более четырехсот пятидесяти футов, но лишь по грубым подсчетам. Я глянул вниз. Несколько французских солдат и бедуинов, которых мы разглядели, выглядели как муравьи. К счастью, завершающий камень пирамиды исчез, и мы стояли на довольно просторной площадке.

Я вдруг остро почувствовал близость небес. Вокруг не было никаких конкурирующих вершин, лишь плоская пустыня, прорезаемая извилистой серебристой лентой Нила, окаймленного прибрежной зеленью. За рекой, посверкивая множеством минаретов, раскинулся Каир, и до нас донеслись завывания муэдзина, призывающего правоверных на молитву. Поле битвы в Эмбабе выглядело как запыленная арена, усеянная темными точками брошенных мертвецов. А еще дальше на севере незримо плескалось за горизонтом Средиземное море.

Жомар вновь вытащил своего окаменевшего наутилуса.

— Наверху воздух так прозрачен, вы не находите? Пирамида как будто очищает его вокруг себя.

Плюхнувшись на камни, он принялся выводить пальцем какие-то фигуры.

— Одной прозрачностью сыт не будешь, — сказал Тальма, присаживаясь с преувеличенным смирением. — Разве я не упоминал, что проголодался?

Но Жомар уже погрузился в свой странный мир, и мы предпочли посидеть спокойно, успев привыкнуть к подобным медитациям наших ученых спутников. Созерцая бескрайние дали, я даже разглядел округлость нашей планеты, но быстро опомнился и отругал сам себя, осознав, что на такой скромной высоте это лишь обман зрения. И однако на вершине этого сооружения появилось ощущение какой-то благоприятной сосредоточенности, и я поистине наслаждался нашим спокойным уединением. Ступала ли сюда когда-нибудь нога другого американца?

Наконец Жомар резко встал, взял обломок известняка размером с кулак и со всего маху швырнул его вдаль. Мы наблюдали за параболой его падения, размышляя, долетит ли он до основания пирамиды. Но, естественно, силы броска не хватило, и камень уже прыгал вниз, отскакивая от каменных ступеней и разбиваясь на куски. Обломки с тихим стуком доскакали до самого низа.

Жомар задумчиво поглядывал вниз, словно размышляя, достиг ли обломок нужной цели. Затем повернулся к нам.

— Ну конечно же! Это так очевидно. И ваша наблюдательность, Гейдж, дала мне ключ к разгадке!

Я навострил уши.

— Неужели?

— Мы с вами стоим на уникальном, чудесном творении! Какая кульминация мысли, философии и вычислений! Именно наутилус позволил мне прозреть!

Тальма вытаращил глаза.

— И каково же ваше прозрение?

— Итак, слышали ли, вы, друзья мои, о возвратной последовательности чисел Фибоначчи?

Наше молчание было достаточно выразительным.

— О ней стало известно в Европе около тысяча двухсотого года благодаря Леонардо Пизанскому, также известному как Фибоначчи, прошедшему курс обучения в Египте. История ее подлинного происхождения теряется во мраке тысячелетий. Взгляните.

Он показал нам листок бумаги. Там была написана последовательность чисел: 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55.

— Вы замечаете закономерность этого ряда?

— По-моему, я как-то раз написал такие числа в лотерее, — уныло сообщил Тальма. — Они оказались невыигрышными.

— Нет, вы только посмотрите, как он образуется! — с воодушевлением продолжил ученый. — Каждое число является суммой двух предыдущих. Для вычисления очередного числа последовательности нужно сложить два последних — тридцать четыре и пятьдесят пять, и получим восемьдесят девять.

— Очаровательно, — нетерпеливо сказал Тальма.

— Самое потрясающее свойство этого ряда заключается в том, что с помощью геометрии его можно представить не просто как числа, а как ряд геометрических фигур. И мы с вами можем создать его, изобразив квадраты. — Он начертил два маленьких квадрата и поставил в них по единице. — Видите, вот два первых числа последовательности. Теперь пририсуем к ним третий квадрат, таким образом, чтобы сумма их сторон составила длину стороны нового квадрата, и обозначим его числом два. Далее, использовав сумму сторон единичного и двойного квадрата, пририсуем к ним тройной квадрат. Понимаете? — Он ловко начертил еще несколько фигур. — Сторона нового квадрата равна сумме двух сторон предыдущих квадратов, так же как и числа в последовательности Фибоначчи образуются из суммы двух предшествующих чисел. Площадь квадратов быстро растет.

Вскоре у него получилась вот такая картинка:[49]

— А что означает то число сверху: один, шесть и так далее? — спросил я.

— Это соотношение длины стороны каждого из квадратов к стороне квадрата предыдущего, — ответил Жомар. — Заметьте, что соотношение стороны квадрата, обозначенного числом три, к стороне квадрата, обозначенного числом два, точно такое же, как соотношение, скажем, у квадратов «восемь» и «тринадцать».

— Я не понимаю.

— Вы же видите, что верхняя сторона квадрата «три» разделена на два неравных отрезка общей точкой квадратов «один» и «два», — терпеливо пояснил Жомар. — Так вот, пропорция между численными значениями сторон смежных квадратов остается постоянной, сколько бы квадратов вы ни добавили к этому чертежу. Более длинный отрезок больше не в полтора раза, а в одну целую шестьсот восемнадцать сотых раза, именно такую пропорцию греки и итальянцы называли золотым числом, или золотым сечением.

Мы с Тальма оба слегка напряглись.

— Вы имеете в виду, что оно каким-то образом связано с поисками золота?

— Да нет же, кретины. — Усмехнувшись, он сдосадой мотнул головой. — Только то, что эти пропорции являются совершенными в применении к архитектуре или к памятникам вроде этой пирамиды. Есть нечто в этом соотношении, что невольно радует глаз. И конструкции соборов отражали такие божественные числа. Для достижения гармоничной композиции художники Ренессанса делили свои полотна на прямоугольники и треугольники, воспроизводящие соотношения золотого сечения. Греческие и римские архитекторы применяли его при строительстве храмов и дворцов. В общем, нам придется подтвердить мою гипотезу более точными измерениями, чем мы произвели сегодня, но я предчувствую, что числовое выражение угла наклона этой пирамиды будет точно соответствовать золотому числу, одна целая шестьсот восемнадцать сотых.

— А при чем тут наш наутилус?

— Я подхожу к этому. Для начала представьте линию, опускающуюся вниз, нам под ноги, с вершины этой громадины к основанию, вертикально вниз.

— Учитывая наше восхождение, я могу подтвердить, что это будет очень длинная линия, — заметил Тальма.

— Да, более четырехсот пятидесяти футов, — согласился Жомар. — А теперь мысленно проведите линию из центра пирамиды к ее внешней грани.

— Она будет равна половине ширины основания, — рискнул я предположить, осознавая, что, как и в беседах с Франклином, могу уловить лишь пару следующих шагов его рассуждений.

— Совершенно верно! — воскликнул Жомар. — У вас есть математическая интуиция, Гейдж! Теперь, представив линию, протянувшуюся от основания внешней стороны сюда к нам, к вершине пирамиды, мы получим правильный треугольник. Мое предположение заключается в том, что если опущенный нами к основанию перпендикуляр принять за единицу, то сторона поднимающегося к вершине треугольника будет равна одной целой шестистам восемнадцати тысячным — то есть мы получим ту самую гармоничную пропорцию, что отражена в нарисованных мной квадратах!

На его лице отразилось ликование. А на наших — явное недоумение.

— Ну как же вы не понимаете! Эту пирамиду построили в соответствии с числами Фибоначчи, квадратами Фибоначчи, с золотым числом, которое все художники считали гармоничным. И даже если мы того не осознаем, оно является истинной гармонией!

Тальма бросил взгляд на две соседние пирамиды.

— И все они построены именно так?

Жомар покачал головой.

— Нет. Я подозреваю, что большая пирамида имеет особое назначение. Она подобна книге, что-то рассказывающей нам. Она уникальна, хотя причины я пока не понимаю.

— Извините, Жомар, — сказал журналист. — Я, конечно, счастлив, что вас это все так порадовало, но тот факт, что воображаемая линия равна примерно одной целой и шести десятым, как вы говорили, представляется слишком уж ничтожной причиной для построения пирамиды, которой еще предназначено как-то отражать полушарие, или для сооружения пустой гробницы. И если ваши гипотезы хоть отчасти верны, то, вероятнее всего, древние египтяне были по меньшей мере так же безумны, как умны.

— Ах, мой друг, вот тут-то вы как раз и ошибаетесь, — радостно ответил ученый. — Я не виню вас за скептицизм, поскольку и сам целый день не замечал очевидного, пока остроглазый Гейдж не помог мне отыскать отпечаток наутилуса. Вы понимаете, последовательность чисел Фибоначчи переводится в геометрическую фигуру Фибоначчи, отображая один из самых прекрасных узоров в природе. Давайте нарисуем дугу, проходящую по нашим квадратам. — Он перевернул свой чертеж. — Смотрите, у нас получается вот такая кривая:[50]

— Вот! И на что это похоже?

— На наутилуса, — рискнул высказаться я.

Наш спутник был чертовски умным, хотя я еще не понимал, куда он клонит.

— Совершенно верно! Представьте, что я дорисовал этот чертеж, добавив квадраты «двадцать один», «тридцать четыре» и так далее. Эта спираль будет продолжать закручиваться, набирая витки и становясь все больше похожей на нашего наутилуса. И такой спиральный узор можно встретить повсюду. Если от последовательности Фибоначчи перейти к ее геометрической интерпретации, а затем от геометрического отображения перейти к природе, то вы обнаружите великое множество его повторений, эту совершенную спираль создал сам Господь. Вы обнаружите спираль в зародыше цветка или в семечке сосновой шишки. Лепестки многих цветов повторяют числа Фибоначчи. У лилии три лепестка, у лютика — пять, у дельфиниума — восемь, у ноготков — тринадцать, у некоторых видов астр — двадцать один, а у некоторых ромашек — тридцать четыре. Не у всех растений обнаруживается такой узор, но у многих, поскольку это наиболее результативный путь выталкивания растущих семян или лепестков из некоего единого центра. И он необычайно красив. Итак, теперь мы до конца понимаем, какие чудеса скрывает эта пирамида! — Он удовлетворенно кивнул головой, радуясь своему новому объяснению.

— Она как-то связана с цветами? — спросил Тальма, освободив меня от проявления тупоумия.

— Нет, — с важным видом ответил Жомар. — То, на что мы забрались, месье журналист, не является просто картой мира. Это даже не образ Бога. Это есть, в сущности, некий символ всего сотворения, самой силы жизни, математическое представление жизни нашей вселенной. Эта каменная гора включает в себя не только божественный смысл, но и тайны самого существования. В ее размерах зашифрованы фундаментальные истины нашего мира. Числа Фибоначчи суть природа в ее наибольшей эффективности и красоте, вершина божественного мышления. И эта пирамида воплощает их и посредством воспроизведения этих воплощений приближается к образу самого Бога. — Он мечтательно улыбнулся. — Вот так вот, за тысячелетия могли позабыться все достижения древних мудрецов, но вся познанная ими истина жизни сохранилась в соразмерности этого первого великого сооружения.

Тальма глазел на нашего спутника, как на сумасшедшего. Я, пребывая в полной растерянности, погрузился в размышления. Неужели эта пирамида действительно построена для сохранения числовых соотношений? Это казалось нелепым для нашего способа мышления, но что, если древние египтяне воспринимали мир по-другому? Может, и мой медальон является своеобразной математической загадкой или символом? Связан ли он хоть как-то со странными гипотезами Жомара? Или наш ученый прочел во всей это каменной книге то, о чем ее строители даже не помышляли?

И в этой связи мне вспомнился «Ориент» с календарем, возможно содержавшим ключи к разгадке, и я подумал, что логично будет теперь заняться его изучением. Невольно коснувшись груди, где под рубашкой обычно висел медальон, я внезапно встревожился из-за его отсутствия. Наверное, Тальма был прав: я излишне наивен. Стоило ли доверяться Еноху? И с правильным треугольником Жомара в голове я представил стрелки медальона, разведенные в стороны, подобно прутьям для отыскания подземных вод, и указывающие на нечто, скрытое в глубинах земли, под моими ногами.

Я еще раз глянул вниз, оценив пройденный нами головокружительный подъем. Ашраф перемещался, следуя за тенью пирамиды, его взгляд был устремлен в песок, а не в небо.

Глава 12

Явившись к Наполеону, чтобы просить разрешения вернуться на флагманский корабль, я застал его в хорошем расположении духа, он демонстрировал веселую уверенность человека, осознавшего, что свершились его славные планы завоевания Востока. На арене Европы он пока числился одним из множества соперничающих генералов, но в Египте власть его была абсолютной, как у новоявленного фараона. Восторгаясь великолепием военных трофеев, он добавил захваченные у мамелюков сокровища к своему личному состоянию. Он даже принарядился в традиционные одежды оттоманского владыки, но только однажды — генералов очень насмешил его вид.

Хотя черные тучи, окутавшие Наполеона после известия об измене Жозефины, еще не рассеялись, он успокоил свою боль тем, что сам взял наложницу. Согласно местным обычаям, городские беи устроили для французов своеобразный парад египетских куртизанок, но когда офицеры отказались от большинства этих сомнительных местных красоток, сочтя их чересчур толстыми и потерявшими товарный вид, — европейцам нравились юные газели, — Бонапарт утешился с гибкой шестнадцатилетней дочерью шейха эль-Бекри, юной Зейнаб. Ее отец согласился отдать девушку Наполеону, заручившись поддержкой нашего командующего в разрешении спора между шейхами, желавшими заполучить одного юношу. Отцу предоставили юношу, а Наполеон получил Зейнаб.

Эта девица, покорно подчинившаяся родительской воле, вскоре стала известна под именем «Генеральская египтянка». Бонапарту не терпелось изменить жене так же, как она изменила ему, а Зейнаб, видимо, льстило, что Султан Кебир[51] предпочел ее более опытным и сведущим женщинам. Через пару месяцев командующий пресытился этой крошкой и закрутил роман с французской красоткой Полиной Форе, наставив рога ее несчастному мужу и спровадив рогатого лейтенанта с донесениями во Францию. Англичане, разжившись сплетнями о новом романе из перехваченных писем, захватили корабль с отправленным в Европу лейтенантом и, решив подложить свинью Бонапарту» послали месье Форе обратно в Египет. В этой своеобразной войне сплетни стали политическим оружием. В нашем столетии страсть являлась политикой, и очарование Бонапарта для всех нас заключалось в том, что в его натуре отлично уживалось величие глобальных планов и мелочное вожделение. Он был царственным Птолемеем и рядовым обывателем, тираном и республиканцем, идеалистом и циником.

При всем том Бонапарт начал преобразовывать Египет. Несмотря на соперничество его ближайших генералов, для нас, ученых, было очевидно, что он превосходит их всех. Я придерживаюсь того суждения, что главное не то, как много человек знает, но то, как много он стремится узнать, а Наполеон хотел знать все. Он поглощал знания так же ненасытно, как обжора поглощает яства, и обладал более широким кругом интересов, чем любой офицер в армии, даже Жомар. Однако, если предстоящие военные задачи требовали полной сосредоточенности, он умудрялся запирать свою любознательность на замок, дабы позднее выпустить ее на свободу из сокровенного ларца. Такое редко кому удается. Бонапарт мечтал преобразовать Египет так, как Александр переделал Персидскую империю, и обстреливал меморандумами Францию, требуя прислать все, начиная от семян и кончая хирургами. Если Македонский основал Александрию, то Наполеон намеревался основать богатейшую в истории французскую колонию. Местных беев созвали на своеобразный совещательный диван, дабы помочь наладить управление и налогообложение, а ученых и инженеров бомбардировали вопросами о надлежащих раскопках, конструкциях ветряных мельниц, усовершенствовании дорожного строительства и перспективах добычи полезных ископаемых. Каир должен быть преобразован. Суеверия уступят место научным знаниям. Революция должна прийти на Средний Восток!

И вот, когда я прибыл к нему с прошением об отпуске для возвращения на флагман, он встретил меня на редкость приветливо и даже поинтересовался:

— А что, собственно, может поведать вам этот древний календарь?

— Надеюсь, он поможет разгадать тайны моего медальона и его назначение, подскажет некий ключевой год или дату. Как именно, пока неизвестно, но очевидно, что этот календарь не принесет никакой пользы, лежа в корабельном трюме.

— Зато из трюма его никто не украдет.

— Генерал, я же собираюсь исследовать его, а не продавать.

— Разумеется. И вы поделитесь открытыми вами тайнами со мной, человеком, защитившим вас от нападения убийц во Франции, не так ли, месье Гейдж?

— Я неизменно тружусь, непосредственно взаимодействуя с вашими собственными учеными.

— Отлично. Вскоре вы, возможно, получите дополнительную помощь.

— Помощь?

— Узнаете в свое время. А пока я, разумеется, надеюсь, что вы не замышляете покинуть нашу экспедицию, попытавшись сесть на американский корабль. Вы понимаете, что если я дам вам отпуск, чтобы вернуться на «Ориент» за этим календарным прибором, то ваша очаровательная пленница и храбрый мамелюк останутся здесь, в Каире, под моей защитой.

Он прищурил глаза.

— Ну конечно.

Я понял, что он придает Астизе некую волнующую значимость, в которой я себе еще не признался. Взволновало ли меня, что она осталась заложницей моей верности? И являлась ли она реальной гарантией того, что я действительно вернусь? Я не задумывался о важности наших отношений, однако действительно увлекся ею, и меня восхитило, что Наполеон понимает мое увлечение. Похоже, ничто не ускользает от его внимания.

— Я буду спешить вернуться к ним. Мне хотелось бы, однако, отправиться в путь вместе с моим приятелем, журналистом Тальма.

— Нашим бумагомаракой? Он нужен мне здесь, чтобы описывать мои руководящие действия.

Но Тальма не сиделось на месте. Он страстно просил меня замолвить за него словечко, говоря, что ему необходимо посетить Александрию, и обещая, что будет развлекать меня в пути.

— Ему хочется отправить свои статьи на самом быстром корабле. Кроме того, он хочет побольше узнать о Египте и о возможном влиянии Франции на будущее этой страны.

Наполеон задумался.

— Ладно, но он должен вернуться в течение недели.

— В крайнем случае, дней через десять.

— Я дам вам депеши для адмирала Брюэса, а месье Тальма может отвезти часть материалов в Александрию. По возвращении вы оба доложите мне о ваших впечатлениях.

* * *
Несмотря на опасения Тальма, я тщательно все обдумал и решил оставить пока медальон у Еноха. Астиза вполне разумно заметила, что в подвале старого затворника он будет в большей сохранности, чем в опасном странствии по Египту. И, возвращаясь в низовья Нила, я с облегчением осознал, что подвеска не болтается на моей уязвимой шее, а надежно защищена от кражи. Конечно, я положил немало сил на то, чтобы сберечь медальон на пути от Парижа до Каира, и теперь рисковал, отдав его в чужие руки, но он не представлял собой никакой ценности, пока мы не выясним его назначение, а догадок на сей счет у нас еще практически не было. Как заядлый игрок, я все поставил на то, что Енох лучше других поможет мне найти ответы. При всей моей слабости к женскому полу, я рассчитывал, что Астиза прониклась глубоким интересом к моим изысканиям и что Енох тоже заинтересован в разрешении загадки больше, чем в прибыльной продаже золотой безделушки. Пусть себе продолжает мусолить страницы древних книг. А я пока изучу календарь в трюме «Ориента» в надежде, что он прояснит назначение медальона и тогда мы совместными усилиями разрешим таинственную головоломку. Я настоятельно просил Астизу не выходить из дома и поручил Ашрафу охранять их обоих.

— Разве мне не положено сопровождать вас на побережье?

— Бонапарт считает, что ваше присутствие в Каире будет залогом моего возвращения. И я обязательно вернусь. — Я хлопнул его по плечу. — Всех нас в этом доме теперь объединило общее дело, гражданин Аш. Ты же не предашь меня, верно?

Он гордо выпрямился.

— Ашраф будет охранять этот дом, как свою жизнь.

Мне не хотелось тащить тяжелую винтовку в небольшое плавание по завоеванной стране, но оставлять ее на виду было рискованно. По здравом рассуждении я напомнил Ашрафу о сверхъестественных силах и страшных проклятиях, а потом спрятал оружие, включая и томагавк, в одном из саркофагов Еноха. Там они будут под надежной защитой.

Как ни странно, Тальма ничего не сказал по поводу моего решения доверить медальон египтянам и даже кротко спросил Астизу, не хочет ли она передать с ним какие-нибудь письма в Александрию. Она не захотела.

Мы наняли местную фелюгу, чтобы спуститься по Нилу. Эти удобные парусные суда, быстро скользившие под своими треугольными парусами вверх и вниз по медленному течению Нила, считались здесь таким же обычным средством речных перевозок, как наемные повозки с ишаками на улицах Каира. После нескольких минут утомительных переговоров мы наконец взошли на борт, и наш рулевой, ни слова не понимавший ни по-французски, ни по-английски, отчалил от берега в сторону Абукира. Нам вполне хватило языка жестов, чтобы отправиться в это развлекательное путешествие. Когда мы оказались в плодородной дельте, ниже по течению от Каира, меня вновь поразила извечная безмятежность прибрежных селений, жители которых, казалось, даже не заметили появления французов. Жизнь текла своим чередом. Крестьяне подгоняли ослов, впряженных в тележки с огромными копнами соломы. Мальчишки резвились на мелководье, не обращая внимания на крокодилов, лежавших, точно бревна, в тихих заводях на солнечных берегах. Стаи белых цапель с шумом взлетали с островков зеленеющего тростника. Серебристые рыбы мелькали между стеблями папируса. В лоскутах зеленых водорослей дрейфовали с юга Африки цветы кувшинок и лотосов. Девушки в ярких одеждах, сидя на плоских крышах домов, раскладывали на солнце красные финики.

Течение уже давно плавно несло нас к морю, когда Тальма вдруг нарушил молчание.

— Я не представлял себе, что так легко можно завоевать целую страну. Несколько сотен погибших, и мы уже хозяева колыбели мировой цивилизации. Знал ли Бонапарт, что его ждет такой быстрый успех?

— Легче захватить страну, чем управлять ею, — ответил я.

— Точно. — Антуан лежал, привалившись к борту, и лениво разглядывал проплывающие мимо пейзажи. — И кем мы, собственно, стали: повелителями знойного пекла, мух, навоза, бешеных собак и невежественных крестьян. Властителями сена-соломы, бескрайних песков и цветущих вод. Но поверь мне, именно из такого дерьма и создаются легенды.

— Ну, как журналист ты у нас профессионал по части легенд.

— Да, благодаря моему перу Наполеон станет провидцем. Он разрешил мне отправиться с тобой, потому что я согласился написать его биографию. Грех отказываться от такого предложения. Он сообщил мне, что враждебные газетчики страшнее тысячи штыков, но, объединив наши усилия, мы вместе достигнем славы. Можно подумать, я этого не знал. Чем более героическим я его изображу, тем скорее он удовлетворит свои амбиции и все мы вернемся домой.

Я с улыбкой воспринял этот пресытившийся взгляд, с каким французы стали смотреть на жизнь, пройдя череду вековых войн, королей-деспотов и террора. Мы, американцы, более наивны, честны и искренни, а потому и гораздо чаще обманываемся.

— И все-таки вряд ли ты не заметил красот, присущих этой стране, — возразил я. — Меня потрясло многообразие ее растительности. Заливные долины Нила просто райский сад, и он так резко сменяется бесплодными песками, что можно провести границу клинком сабли. Астиза говорила мне, что египтяне называют эту плодородную область черной землей, по цвету наносов, а пустыню — красной землей, по цвету песка.

— А я называю все это бурой землей, из-за множества грязных домишек из сырцового кирпича, вздорных верблюдов и орущих ослов. Ашраф поведал мне историю о потерпевшем кораблекрушение египтянине, чудом избежавшем смерти. После долгих скитаний он, как Одиссей, вернулся домой. Его верная жена и дети бросились к нему навстречу. И знаешь, какими были его первые слова? «О, а вот и мой славный осел!»

Я усмехнулся.

— Чем ты собираешься заниматься в Александрии?

— Мы же оба помним, какой там рай. Мне хотелось кое-что записать и выяснить некоторые вопросы. Уж поверь мне, здесь можно сочинить книги гораздо более увлекательные, чем «житие» Бонапарта.

— Интересно, сможешь ли ты разузнать об Ахмеде бин Садре?

— А ты уверен, что именно его видел в Париже?

— Не совсем. Было темно, но голос был таким же. Мой проводник нес фонарь на длинной палке с вырезанной на конце змеиной головой. Кстати, в Александрии Астиза спасла меня от змеиного укуса. Кроме того, он почему-то проявлял ко мне слишком большой интерес.

— Наполеон, похоже, полагается на него.

— А что, если на самом деле этот бин Садр старается не ради Бонапарта, а ради ложи египетского обряда? Что, если он агент графа Алессандро Силано, так страстно возжелавшего заполучить пресловутый медальон? Что, если он имеет отношение к убийству несчастной Минетты? Всякий раз он обшаривал меня взглядом, словно выискивал подвеску. Так кто же он на самом деле?

— Ты хочешь, чтобы я стал твоим частным сыщиком?

— Просто осторожно наведи справки. Мне надоели сюрпризы.

— Я иду по следам истины. От начала и до конца, с головы до… — Он выразительно глянул на мои ботинки. — До ног.

Я мгновенно понял его завуалированное признание.

— Так это ты спрятал мои ботинки на Ориенте!

— Я не прятал их, Итан, а просто позаимствовал для обследования.

— А притворялся, что ничего не знаешь.

— Я скрыл от тебя некий секрет, как ты скрыл от меня медальон. Я опасался, что ты потерял его во время нападения на нашу карету, но тебе неловко в этом признаться. Мне ведь удалось уговорить Бертолле взять тебя в экспедицию отчасти именно из-за этого медальона, а когда мы воссоединились в Тулоне, ты не захотел показать его мне. Что я мог подумать? Чувствуя определенное обязательство перед нашими учеными, я попытался выяснить, какую же игру ты затеял.

— Это была не игра. Просто всякий раз, как я показывал этот медальон или рассказывал о нем, на меня начинали валиться неприятности.

— И я помог тебе сбежать от них. Ты мог бы хоть немного доверять мне.

Да, он ведь рисковал собственной жизнью, помогая мне, а я обращался с ним почти как с посторонним. Неудивительно, что он стал подозрительным.

— А ты мог бы не трогать мои ботинки, — тем не менее проворчал я.

— Разве хитроумные тайники защитили тебя от подброшенной в кровать змеи? А что там все-таки за история со змеями? Ненавижу этих тварей.

— Астиза говорила мне, что у них тут с древности поклоняются какому-то змеиному богу, — сказал я, с удовольствием меняя тему. — И по сей день существует секта его верных почитателей. Так вот, по-моему, наши враги из их числа. Понимаешь, тот странный змееголовый посох бин Садра напомнил мне одну библейскую историю. Моисей бросил перед фараоном свой посох, и тот превратился в змею.

— Неужели нам в нашем расследовании надо углубляться до времен Моисея?

— Я озадачен не меньше тебя, Антуан.

— Даже значительно больше. По крайней мере, у Моисея хватило ума вывести его народ из этой безумной страны.

— А тебе не кажется, что это на редкость странная история?

— Какая именно?

— Про десять казней, насланных Моисеем. Всякий раз, как случалось очередное бедствие, фараон смягчался и говорил, что позволит евреям уйти. Потом он отказывался от своих слов, и Моисей обеспечивал ему следующую казнь. Должно быть, Египет действительно нуждался в тех рабах.

— До последней казни, когда погибли все первенцы. Тогда фараон все-таки отпустил их.

— Но тут же опять передумал и, собрав армию, бросился преследовать Моисея. Если бы он не изменил своему слову, то не утонул бы со всем воинством в сомкнувшихся водах Красного моря. Почему, интересно, он мог передумать? Почему не дал Моисею спокойно убраться восвояси?

— Тот фараон был так же упрям, как наш маленький генерал. Библия учит нас, что порой надо покориться судьбе. Так или иначе, я поспрашиваю о твоем змеином приятеле, но меня удивляет, что ты не озадачил меня другим расследованием.

— Каким же?

— Астизой, разумеется.

— Видимо, она достаточно сдержанна по натуре. Как благовоспитанные люди, мы должны уважать личные секреты женщины.

Тальма хмыкнул.

— Конечно, у этой уважаемой дамочки теперь еще есть и медальон… тот самый, на который мне не давали даже взглянуть и который ужасному бин Садру не удалось-таки прибрать к рукам!

— Ты все еще не доверяешь ей?

— Кому не доверяю: рабыне, снайперше, красотке или колдунье? Ну что ты! Она мне даже нравится.

— Она не колдунья.

— Она жрица и знает колдовские заговоры, ты сам говорил. Очевидно, ей удалось околдовать и тебя, раз она завладела тем, с чем мы приехали сюда.

— Она наша помощница. Союзница.

— Лучше бы затащил ее в постель, как и положено господину, тогда, может, твои мозги прочистились бы и ты осознал, кто она такая на самом деле.

— Спит она со мной или нет, это не имеет значения.

Он с жалостным видом покачал головой.

— Ладно, я все равно постараюсь собрать сведения об Астизе, поскольку уже узнал о ней кое-что такое, о чем ты и не догадываешься.

— И что же?

— Когда она раньше жила в Каире, то имела своеобразные взаимоотношения с одним европейским грамотеем, якобы изучавшим здесь древние манускрипты.

— С кем это?

— С франко-итальянским аристократом по имени Алессандро Силано.

* * *
В Абукирском заливе мощь французского флота была очевидной. Адмирал Франсуа-Поль Брюэс, который следил за высадкой Наполеона и его войск с военных кораблей с видом удовлетворенного директора школы, распустившего на каникулы буйных учеников, создал в гавани надежный, укрепленный артиллерией оборонительный заслон. Длинная череда его линкоров по-прежнему стояла на якоре, направив пять сотен пушечных жерл в сторону моря. Дул свежий северо-западный ветер, пенные барашки волн с брызгами разбивались о борта судов, покачивая их, как великанские люльки.

Когда мы подошли к ним с подветренной стороны, я понял, что лишь половина военных кораблей находится во всеоружии. Часть французского флота бросила якоря в полутора милях от берега мелководной гавани, а другая — ремонтировалась у причалов. Часть матросов, соорудив леса, занималась малярными работами. Баркасы сновали туда-сюда, перевозя то моряков, то продовольствие. На солнце сушилось выстиранное белье. Пушки откатили в сторону, чтобы плотники могли спокойно ремонтировать корпуса. Над знойными палубами натянули солнцезащитные тенты. Сотни моряков торчали на берегу, копая колодцы и следя за караванами верблюдов и ослов, доставляющих провизию из Александрии. То, что с виду выглядело мощной крепостью, оказалось на деле суматошным базаром.

Однако флагманский «Ориент» по-прежнему поражал своими громадными размерами. Его борта вздымались, как стены неприступного замка, и карабкаться по его трапам было так же сложно, как влезать на великана. Я передал с одним из матросов известие о моем поручении, и, когда фелюга с Тальма направилась дальше в сторону Александрии, меня высвистали на борт. Под ослепительным солнцем золотился берег, пустынная морская даль посверкивала сапфировым блеском, сегодня у нас был четырнадцатый день месяца термидора шестого года. Говоря привычным языком, мы дожили до первого августа 1798 года.

Меня провели в адмиральскую каюту, вернувшуюся к своему законному хозяину после Наполеона. Брюэс, в белой хлопчатобумажной рубашке с открытым воротом, стоял возле заваленного бумагами стола. Несмотря на свежесть морского бриза, адмирал был покрыт испариной и выглядел необычно бледным. Он являл собой полную противоположность нашему командующему: сорокапятилетний рослый и статный моряк с длинными светлыми волосами и большим ртом; в глазах его читалось дружелюбие. И если Бонапарт производил впечатление заряженного энергией живчика, то от Брюэса исходило благородное спокойствие человека, довольного собой и своим положением. С легкой гримасой он принял депеши командующего армией, вежливо отметил давнюю дружбу между нашими двумя странами и осведомился о цели моего прибытия.

— Ученые начали исследования здешних руин. Я думаю, что один календарный инструмент, владельцем которого, говорят, был сам Калиостро, поможет понять взгляды древних египтян на окружающий мир. Бонапарт выдал мне разрешение изучить его.

Я вручил адмиралу соответствующий приказ.

— Взглядов египтян? А какой нам прок от этого?

— Их пирамиды настолько грандиозны, что даже мы не понимаем, как их сумели построить. Этот календарный инструмент может дать нам подсказку для ответа на множество важных вопросов.

Он скептически глянул на меня.

— Неужели мы собираемся строить пирамиды по этой подсказке?

— Я не задержусь на вашем корабле, адмирал. У меня есть документ, разрешающий доставить эту редкостную вещицу в Каир.

Он устало кивнул.

— Извините, что я не слишком обходителен, месье Гейдж. Нелегко осуществлять гениальные планы Бонапарта, к тому же в этой богом забытой стране меня замучила дизентерия. Я страдаю от постоянных желудочных болей, кроме того, запасы продовольствия на моих кораблях истощились, и матросам приходится побираться, как нищим; корабельные команды не укомплектованы и состоят в основном из слабаков, от которых отказалась пехота.

Болезнь объяснила его бледный вид.

— Тогда я постараюсь управиться как можно быстрее, чтобы не отвлекать вас от дел. Если бы вы дали распоряжение провести меня в трюм…

— Да, конечно. — Он вздохнул. — Я с удовольствием отобедал бы с вами, если бы мог есть. Какие уж тут дела, если мы торчим в этой гавани, ожидая, когда Нельсон найдет нас? Просто безумие — держать целый флот в Египте, однако Наполеон прячется за мои корабли, как ребенок под одеяло.

— Ваши корабли очень важны для его планов.

— Лестное преувеличение. Что ж, я поручу вас заботам сына нашего капитана, он смышленый парень и подает большие надежды. Если вам удастся угнаться за ним, то вам повезет больше, чем мне.

Сыном капитана корабля Луиса Касабьянки оказался парнишка лет десяти, представившийся мне как гардемарин Жокант. Юркий темноволосый мальчик, облазавший на «Ориенте» каждую щель, с обезьяньей ловкостью привел меня вниз, к сокровищнице. Солнечный свет прорывался через открытые орудийные отверстия, и наш спуск произвел на меня гораздо большее впечатление, чем тот, что я проделал первый раз с Монжем. На палубах стоял стойкий запах скипидара и опилок. Я заметил банки с краской и дубовые бревна.

Солнечный свет сопровождал нас до нижней палубы, но ниже ватерлинии уже сгустились сумерки. Там я почувствовал запах трюмной воды и отвратительную вонь испортившихся от жары продуктов. Внизу царила прохладная и потаенная темнота.

Жокант обернулся и подмигнул мне.

— Уж не собираетесь ли вы набить карманы золотишком? Мальчишка поддразнивал меня с дерзостью капитанского сынка.

— Я же не смогу удрать с ним, раз ты следишь за мной, верно? — Я заговорщицки понизил голос до шепота. — Если только ты не пожелаешь войти в долю, парень, и тогда мы оба ускользнем на берег сказочно богатыми!

— Еще чего! Отец говорит, что скоро мы отхватим у англичан шикарные трофеи.

— А-а. Ну тогда твое будущее обеспечено.

— Мое будущее в этом корабле. Такие здоровенные корабли англичанам и не снились, и, когда придет время, мы хорошенько проучим их.

Он отрывисто, как заправский моряк, отдал приказ матросам, охранявшим склад, и они принялись отпирать сокровищницу.

— Ты выглядишь таким же уверенным, как Бонапарт.

— Я уверен в отце.

— И все-таки корабельная жизнь, наверное, трудновата для мальчика? — спросил я.

— Здесь прекрасная жизнь, потому что у нас есть четкие обязанности. Так говорит отец. Все становится проще, если понимаешь, что должен делать.

И прежде чем я успел ответить на его философское высказывание, он отсалютовал и взлетел вверх по трапу. «Будущий адмирал», — подумал я.

Сокровища хранились за деревянной дверью и железной решеткой. Обе они были вновь заперты, после того как я прошел внутрь. В тусклом свете фонаря оказалось довольно трудно найти среди сундуков с монетами и драгоценностями тот прибор, что показывали мне Монж и Жомар. И в итоге я обнаружил его заброшенным в угол как наименее ценное из всех сокровищ. Календарь напоминал, как я уже говорил, обеденное блюдо с дыркой посередине. Этот обод состоял из трех вращающихся друг относительно друга плоских колец, покрытых иероглифами, знаками зодиака и загадочными рисунками. Вероятно, в них действительно таится нужная мне подсказка, только непонятно какая. Наслаждаясь приятной прохладой, я уселся на какой-то ящик и принялся вертеть кольца в разные стороны. При каждом повороте обнаруживались совпадения разных символов.

Сначала я изучил самое простое, внутреннее кольцо всего с четырьмя рисунками. С одной стороны над чертой был изображен круг, а на противоположной стороне этого кольца — круг под чертой. А под прямым углом к ним, обозначая четвертинки календарного кольца, были изображены полукруги, похожие на половинки луны, развернутые в разные стороны. Мне вспомнилось, что такой же принцип используется для обозначения основных четвертей на компасе или часах, но у египтян вроде бы не было ни того ни другого. Я призадумался. Верхний рисунок напоминал поднявшееся над горизонтом солнце. В общем, я сообразил, что внутренний обод, должно быть, отражает годовой цикл. Летнее и зимнее солнцестояние обозначались соответственно сферой над или под чертой, то есть горизонтом. А половинки солнца соответствовали мартовскому и сентябрьскому равноденствию, когда длительности дня и ночи примерно выравниваются. Довольно просто, если я придумал верное объяснение.

Но оно не дало мне абсолютно ничего.

Над внутренним кольцом, как я понял, проворачивался круг зодиака. Двенадцать знаков, изображенных на древнем календаре, на мой взгляд, мало отличались от современных. На третьем, внешнем кольце располагались изображения странных животных, глаз, звезд, солнечных лучей, пирамиды и символический образ Гора. Между отдельными знаками имелись узкие бороздки, делившие кольца на сектора.

Я предположил, что с помощью этого, условно говоря, календаря определяли положение созвездий относительно восхода солнца в течение солнечного года. Но какая тут связь с моим медальоном? Зачем он мог понадобиться Калиостро? Вновь и вновь крутил я игрушку, надеясь, что при каком-то положении колец меня посетит озарение. Ничто меня не озарило, конечно, — я никогда не любил головоломки, хотя и наслаждался вычислением шансов на успех в карточных играх. Ну что ж, вдруг астроном Нуэ разберется в ней, если я довезу до него эту штуку.

Напоследок я решил обратить внимание на знак предполагаемого летнего солнцестояния и повернул третье кольцо так, чтобы над кругом на внутреннем кольце оказалась пятиконечная звездочка — не совсем такая, как на нашем американском флаге или в масонской символике. Она напоминала скорее Полярную звезду. Может, стоило попробовать разобраться с понятными мне знаками? А кольцо зодиака я повернул так, чтобы между кругом и звездочкой оказался бык, то есть Телец: знак той эры, если верить словам Монжа, в которую строилась Великая пирамида. Живностью, эпохально сменившей быка, были баран и рыбы, мы и сейчас еще живем в эру Рыб, а впереди маячит эра Водолея. Наконец-то я разглядел и другие знаки. И опять-таки в получившемся сочетании не было ничего особенного.

Разве что… Я присмотрелся повнимательнее, и сердце мое забилось быстрее. Когда я совместил знаки солнца, Тельца и звезды, концы наклонных бороздок образовали две более длинные расходящиеся линии. Они шли под углом от внутреннего кольца, точно разведенные в стороны подвески моего медальона — или как грани пирамиды. Тут было достаточно сходства, чтобы я воспринял эту картинку как отражение оставленной мной у Астизы и Еноха вещицы.

Но что бы это могло значить? Сначала я несколько растерялся. Бессмысленными казались сочетания знаков Рака, Льва и Весов. Но минутку! На внешнем кольце имелась еще какая-то пирамида, и сейчас она как раз находилась над знаком осеннего равноденствия, в непосредственной близости к одной из расходящихся линий. И рядом, только на втором кольце, находился знак Водолея, он попадал в ту временную точку, которая — если я правильно понял древний календарь соответствовала положению четырех часов на циферблате, то есть чуть ниже трехчасовой точки, где находился знак осеннего равноденствия, 21 сентября.

Возможно, четырехчасовая точка соответствует тому же числу следующего месяца, или 21 октября.

Итак, по моим предположениям, дата 21 октября, знак Водолея и эта пирамидка должны быть как-то связаны между собой. Водолей, по словам Нуэ, считался знаком, избранным египтянами для обозначения разлива Нила, который мог достигать осенью высшей точки.

Может ли быть 21 октября священным днем? Кульминацией подъема Нила? Уж не тогда ли следовало посещать пирамиду? На медальоне была волнистая линия, изображающая воду. Есть ли тут какая-то связь? Наверное, чтобы понять ее, нужно дождаться этого священного дня?

Вновь меня начали одолевать сомнения. Я хватался за соломинку… и все-таки что-то в этом есть, из общей неопределенности всплывала какая-то дата. Это была сумасбродная гипотеза, но я надеялся, Енох и Астиза сумеют уловить в ней смысл. Устав от неразрешимой головоломки, я вдруг задумался об этой странной женщине с невообразимо таинственным прошлым. Жрица? Какова же ее миссия в этом деле? Справедливы ли подозрения Тальма? Неужели она и вправду знала Силано? Невероятно, и тем не менее все попадающиеся мне на пути люди оказывались удивительным образом связаны. Но я не боялся ее… я скучал по ней. Мне вспомнилась наша вечерняя встреча в прохладном дворике Еноха под небесным куполом, когда на плиты уже легли голубоватые тени, а аромат специй и дымок, исходивший из кухни, смешивался с запахами пыли и воды фонтана. Погруженная в созерцание, она молча сидела на скамье, и я, тоже онемев, стоял столбом. Просто смотрел сбоку на ее лицо и блестящие волосы, и она дала мне время полюбоваться собой. Тогда не существовало хозяина и служанки, чужестранца и египтянки, мы были всего лишь мужчиной и женщиной. Мне не хотелось разрушить это очарование, потревожив ее.

Поэтому я просто смотрел, осознавая, что этот момент останется со мной на всю жизнь.

Из приятных грез меня вывели звуки какой-то суматохи. Сверху доносились крики, топот бегущих ног и барабанная дробь. Я поднял глаза к потолку. Что еще такое? Какие-то морские учения? Я постарался сосредоточиться, но паника на корабле, похоже, нарастала.

Тогда я стал барабанить в дверь, чтобы меня выпустили. Увидев открывшего дверь вахтенного, я поинтересовался:

— Что там у вас происходит?

Он, прислушиваясь, задрал голову.

— Англичане!

— Здесь? Сейчас?!

Он обернулся ко мне, в тусклом фонарном свете его лицо выглядело мрачным.

— Нельсон.

Глава 13

Оставив календарь, я присоединился к людскому потоку, взлетающему на артиллерийские палубы; моряки чертыхались, проклиная неподготовленность корабля к боевым действиям. Наш флагман напоминал пакгауз, в котором приняли, но не успели толком распределить изрядную партию товаров. Матросы бросились устанавливать по местам пушки, карабкались на реи и убирали ремонтные леса.

Я поднялся на свежий воздух верхней палубы.

— Снять тенты! — проревел капитан Касабьянка. — Сигнальте всем нашим на берегу немедленно вернуться на корабли! — Он повернулся к своему сыну Жоканту. — Ступай организуй подносчиков пороха.

Паренек, на вид скорее радостно возбужденный, чем испуганный, мгновенно скатился вниз, чтобы наладить поднос боеприпасов к изголодавшимся пушкам.

Я поднялся на ют к адмиралу Брюэсу, изучающему положение на море в подзорную трубу. Горизонт белел парусами, ветер быстро гнал в нашу сторону большие неприятности. Эскадра Нельсона шла на полных парусах, и вскоре я уже насчитал вереницу из четырнадцати судов. У французов было тринадцать линкоров и еще четыре фрегата — преимущество на нашей стороне, — но мы стояли на якоре, не готовые сразу принять бой. По бокам от «Ориента» выстроились два ряда, по шести линкоров в каждом. Кроме того, англичане, похоже, вовсе не собирались дрейфовать. Они неслись на нас, точно стая разгоряченных гончих, рассекая носами пенившиеся волны. Они явно рвались в бой.

Брюэс задрал голову.

Я рискнул оторвать его от дел.

— Адмирал!

— Множество наших людей на берегу, боеприпасов мало, у нас спущены паруса и половина экипажей больна, — бормотал он себе под нос. — Я же предупреждал. И вот теперь в таком положении мы должны принять бой.

— Адмирал, — вновь отважился обратиться я. — Я закончил исследование. Мне сойти на берег?

Он непонимающе смотрел на меня, но потом вспомнил о моем задании.

— Ах да, Гейдж. Слишком поздно, американец. Все шлюпки отправились за нашими матросами.

Пройдя на подветренную сторону корабля, я выглянул за борт. Действительно, все корабельные баркасы уже спешили к причалам, чтобы забрать оттуда членов экипажей, которые, на мой взгляд, не слишком-то торопились вернуться.

— Ко времени возвращения баркасов англичане уже будут перед нами, — сказал Брюэс. — К сожалению, вам придется быть нашем гостем в этом сражении.

Не выразив никакой радости по этому поводу, я вновь глянул в сторону английских кораблей, выглядевших как отменные быстроходные крепости под тугими парусами, с ловкими верхолазами, точно муравьи ползающими по реям; все пушки у них готовы к бою, и флаги воинственно полощутся на ветру красными волнами. Будь я проклят, если они не выглядят чертовски грозной армадой.

— Солнце уже садится, — заметил я с надеждой в голосе. Англичане, наверное, не будут сражаться в темноте.

Адмирал посмотрел на приближающуюся эскадру с выражением усталой покорности. Теперь мне стало отчетливо видно, как сильно исхудал он от дизентерии; по-моему, он был готов к жестокой схватке не более, чем бегун, только что пробежавший марафонскую дистанцию.

— Ни один нормальный человек не стал бы, — ответил Касабьянка. — Но на нас надвигается Нельсон. — Он резко сложил подзорную трубу. — Советую вам спуститься обратно в сокровищницу. Она находится ниже ватерлинии, там самое безопасное место.

Мне не хотелось сражаться с англичанами, но не хотелось и показаться трусом.

— Если бы вы выделили мне винтовку…

— Нет, даже и не думайте. Это морское сражение. Вы ученый, и ваша задача вернуться к Бонапарту с нужными сведениями.

Он хлопнул меня по плечу и, отвернувшись, начал отдавать очередные приказы.

Слишком одолеваемый любопытством, чтобы прятаться в трюме, я медленно прошел вдоль борта, возмущенно извергая бессмысленные и молчаливые проклятия в адрес нетерпеливого Нельсона. Любой здравомыслящий флотоводец, видя багровеющий закат, приказал бы сбавить ход, занял оборонительную позицию и, накормив своих людей горячим ужином, дал им выспаться перед началом боя. Но Нельсон уже прославился своими дерзкими абордажами, когда, не удовлетворившись захватом одного французского корабля, возглавил и захватвторого, первым перепрыгнув на его палубу. И сейчас он явно не собирался медлить. Чем ближе подходили англичане, тем больше страха слышалось в криках французских матросов. Это было безумие! И однако становилось все очевиднее, что сражение произойдет на закате.

Моряки еще только загружались в подошедшие к берегу баркасы, собираясь возвращаться на свои корабли.

Громыхнуло несколько пушечных выстрелов, никому не причинивших вреда. Я заметил, что первые английские корабли уже подошли к западному краю ряда французских линкоров, стоявших на якоре около острова Абукир, где французы также установили полевую артиллерию. На том краю залива было слишком много мелей, и Брюэс был уверен, что англичане не смогут проскочить их. Однако никто не сообщил о его расчетах Нельсону, и два английских корабля, уместно названных «Зелос» и «Голиаф», попросту состязались друг с другом за привилегию первым сесть на мель. Умопомешательство какое-то! Кроваво-красный диск солнца пылал над горизонтом, французские береговые гаубицы разразились очередными выстрелами, хотя ни одно из выпущенных ими ядер не долетело до английских судов. «Голиаф» следовал вперед на малой скорости, его силуэт великолепно смотрелся в лучах заходящего светила, и, вместо того чтобы сесть на мель, он аккуратно проскользнул между островом и французским линкором «Герье». Затем, быстро развернувшись, он направился к авангарду кораблей Брюэса. Взяв курс бейдевинд, он вскоре подошел с подветренной стороны ко второму линкору «Конкеран», быстро сбросил якорь, словно прибыл в порт назначения, и, проворно развернувшись, дал бортовой залп по не подготовленной к бою стороне этого французского корабля. Раздался оглушительный грохот, мощный выброс дыма окутал оба корабля. «Конкеран» сильно накренился, словно получил мощный удар. Я успел заметить лишь шквал обломков, взлетевших в небо после точного попадания английской артиллерии. По всему нашему авангарду пронеслись крики ужаса. Ветер в данной ситуации выступал на стороне англичан, поскольку мы не могли покинуть сейчас якорную стоянку.

«Зелос» встал на якорь напротив «Герье», а английские линкоры «Орион», «Одейшес» и «Тесей» проследовали в Абукирский залив и также подошли к французам с их не готовой к бою стороны. План внушительного заслона Брюэса оказался провальным. Пушечный дым напоминал грозовой фронт, гром отдаленных выстрелов, становясь все громче, вскоре превратился в оглушительный грохот. Солнце скрылось, ветер утих, небо потемнело. Теперь, замедлив ход, остальные корабли английского флота поползли к нашим кораблям со стороны моря, намереваясь обстрелять с двух сторон каждый французский корабль, включая и флагман Брюэса. Первые шесть кораблей французов отчаянно отстреливались, а арьергард, казалось, даже и не пытался вступить в бой, вторая половина французского флота бездействовала, беспомощно наблюдая за происходящим. Это была просто кровавая бойня. Из темноты до меня изредка доносились торжествующие возгласы англичан, но в криках французов во время этого жуткого кровопролития звучали лишь ужас и ненависть. Наполеон разразился бы проклятиями при виде такого позора.

В морском сражении есть своеобразное жутковатое величие, оно подобно медленному танцу, который достигает кульминации перед каждым бортовым залпом. Очертания судов туманными исполинами проступали из дымовой завесы. Грохот пушек сменялся долгими минутами затишья, позволявшими перезарядить орудия, оттащить в сторону раненых и залить водой зарождающиеся очаги пожаров. Здесь, в устье Нила, часть кораблей из-за якорной стоянки умудрилась столкнуться друг с другом. Все погрузилось в туманные клубы порохового дыма, почти не пропускавшего света поднимающейся полной луны. Корабли, сохранившие способность двигаться, маневрировали почти вслепую. Я увидел английский корабль, появившийся вдруг прямо перед нами, — я даже прочел название: «Беллерофон» — и услышал крики англичан, наводивших орудия на очередную цель. Он дрейфовал в нашу сторону с неотвратимостью огромного айсберга.

— Убирайтесь вниз! — заорал на меня Брюэс.

С нижней палубы донесся громогласный приказ капитана Касабьянки:

— Огонь! Огонь!

Я тут же распластался на юте, а мир вокруг растворился в грохоте пушек. «Ориент» раскачивался как от выстрелов своих собственных пушек, так и от ответных залпов англичан, ведущих прицельный огонь. Палуба подо мной задрожала, и я услышал треск ломающегося дерева где-то в недрах нашего флагмана. Но французская тактика стрельбы также нанесла урон стороне противника. Подобно срубленным деревьям, со страшным грохотом рухнули мачты «Беллерофона», покрыв его верхнюю палубу сокрушительными обломками. Тогда английский линкор начал медленно отступать. Теперь и у французских моряков появился повод для ликования. Оглушенный, я поднялся на ноги, со смущением заметив, что никто, кроме меня, даже не пытался лечь или пригнуться. Однако не меньше десятка человек были убиты или ранены, а Брюэс продолжал отдавать команды с окровавленной головой и поврежденной рукой. Он отказался от перевязки, и кровь капала прямо ему под ноги.

— Месье Гейдж, я приказал вам спуститься в трюм, — напомнил он.

— Может быть, мне повезет, — неуверенно начал я, глядя, как «Беллерофон» исчезает в клубах оружейного дыма.

Однако не успел я закончить фразу, как английские орудия полыхнули в темноте оранжевым цветом, и пушечное ядро, со свистом пробив наш борт, срезало ногу адмиралу. Нижняя часть его ноги отделилась, подобно выдернутому за веревочку зубу, и улетела за борт в ночную мглу, окрасив кровавыми брызгами белую морскую пену. С изумлением провожая взглядом свою утраченную конечность, Брюэс несколько мгновений простоял на второй ноге, а потом вдруг медленно повалился набок, словно сломанный стул, с глухим стуком ударившись о палубу. Офицеры с криками окружили его. Кровь растекалась вокруг, словно разлившийся соус.

— Отнесите его в лазарет! — проревел капитан Касабьянка.

— Нет, — выдавил Брюэс. — Я хочу умереть на боевом посту.

Вокруг царил полный хаос. Матрос, лишившийся половины головы, пошатываясь, прошел мимо нас, прежде чем упасть. Гардемарина, словно ненужный мусор, отбросило к пушке, и ее дуло теперь торчало из его груди. Падающие снасти, летающие обломки и обрывки внутренних органов, окутанные кровавыми брызгами, превратили верхнюю палубу в настоящую преисподнюю. Люди ступали по оторванным конечностям своих товарищей. Подносившие заряды мальчики скользили в лужах крови, не успевающей впитываться в насыпанный песок. Грохотали пушки, трещали мушкеты, стрельба не прерывалась ни на минуту, и это полнейшее средоточие разрушения выглядело куда страшнее любого наземного сражения. Ночная тьма то и дело озарялась вспышками залпов, и в этом мерцающем свете проявлялись все новые фрагменты жуткой бойни. Насколько я понял, поблизости от нас бросили якорь еще два английских корабля, начавших усиленно поливать нас артиллерийским огнем. Точно наказанный пес, «Ориент» дрожал от прицельных попаданий, а наши ответные выстрелы слышались все реже, поскольку большинство французских пушек уже были выведены из строя.

— Он умер, — объявил Касабьянка, вставая с палубы.

Я взглянул на адмирала. Он лежал недвижный и такой белый, словно вся кровь до последней капли вытекла из его жил, но лицо обрело выражение спокойного умиротворения. По крайней мере, ему не придется держать ответ перед Наполеоном.

Очередной бортовой залп англичан — и очередной взрыв обломков. На сей раз, проворчав что-то, рухнул Касабьянка. Голова ближайшего офицера просто исчезла в темноте, залив оставшиеся на месте плечи красным ливнем, а одного лейтенанта попавшее в живот ядро вышвырнуло за борт, точно снаряд из катапульты. От ужаса я не мог сдвинуться с места.

— Отец!

Провожавший меня в сокровищницу парнишка вдруг выскочил на палубу и с распахнутыми от страха глазами бросился к капитану.

В ответ Касабьянка крепко выругался и поднялся на ноги. Он получил небольшое осколочное ранение, скорее разъярившее его, чем нанесшее серьезный вред.

— Ступай вниз, как было приказано, — прорычал он.

— Я не оставлю тебя!

— Ты отказываешься выполнять свои обязанности? — Он схватил сына за плечо. — Мы должны показывать пример нашим матросам и всей Франции!

— Я присмотрю за ним, — сказал я, хватая парнишку за руку и подталкивая его к спуску. Мне самому уже не терпелось покинуть кровопролитную верхнюю палубу. — Пойдем, Жокант, здесь ты бессилен, а внизу сможешь принести много пользы, подтаскивая боеприпасы канонирам.

— Отпустите меня!

— Делай, что приказано! — прогремел его отец.

Мальчик пытался вырваться.

— Я боюсь, что тебя убьют.

— Если и так, то твой долг помочь нашим матросам продолжить бой. — Его тон смягчился. — Не волнуйся, все будет в порядке.

Мы с мальчиком спустились в адский мрак. На всех трех окутанных дымом артиллерийских палубах стоял оглушительный шум: грохот наших пушек перемежался со взрывами вражеских снарядов и воплями раненых. Пострадали и уши многих контуженых канониров. Жокант обнаружил какое-то важное дело и бросился туда, а я, не имея особого выбора, продолжил спуск и вскоре вновь оказался ниже ватерлинии. Если уж «Ориент» пойдет ко дну, то я по крайней мере спасу календарь, захватив его с собой. Здесь, внизу, фонари раскачивались при каждом пушечном выстреле, но хирурги упорно отпиливали конечности раненым, и их крики не казались невыносимыми лишь благодаря всеобщей относительной оглушенности. Матросы таскали ведра воды, чтобы смывать кровь.

Цепочка шустрых, как обезьяны, мальчишек передавала со склада наверх похожие на колбасы мешки с боеприпасами. Я пробрался мимо них к сокровищнице, где было совсем темно.

— Мне нужен фонарь! — крикнул я вахтенному.

— Какой еще фонарь, идиот, здесь же порох!

Чертыхнувшись, я нырнул в темноту, решив на ощупь отыскать календарный прибор. Под руками у меня лежали царские богатства, но шансы обладания даже малой их толикой сводил к нулю ураганный обстрел. А вдруг мы утонем? Миллионное сокровище пойдет ко дну. Может, стоит насыпать немного в башмак? «Ориент» кренился в разные стороны при каждом бортовом залпе британцев. Дрожали палубы и ребра шпангоутов. По-детски втянув голову в плечи, я со стоном продолжил поиски. Пушечная стрельба походила на удары мощного тарана в ворота, и он, безусловно, в конце концов пробьет брешь в нашей крепости.

И тогда до меня донесся полный ужаса крик матроса:

— Пожар!

Я выглянул. Дверь склада боеприпасов захлопнулась, и подносчики пороха резво взлетали наверх. Это означало, что наши пушки вскоре совсем умолкнут. Сверху уже исходило рыжеватое свечение.

— Открыть забортные клапаны, затопить артиллерийский погреб! — крикнул кто-то, и я услышал шум водного потока.

Приложив на мгновение ладонь к потолку, я болезненно поморщился. Он был уже обжигающе горячим. Слышались крики объятых ужасом раненых.

Сверху в люк просунулась чья-то голова.

— Выбирайтесь из трюма, вы, сумасшедший американец! Неужели не знаете, что на корабле пожар!

Наконец-то! Нащупав кольцо календаря, я схватил его и в страхе поднялся по трапу, оставляя внизу целое состояние. Языки пламени виднелись повсюду, распространяясь с невероятной быстротой. Деготь, конопля, сухое дерево и парусина: бой проходил на куче растопки.

Из темноты ко мне подскочил французский моряк, дико вращая глазами и угрожая штыком.

— Что это у вас?

Он показал на странную вещь в моих руках.

— Календарь для Бонапарта.

— Ты украл его из сокровищницы!

— Я получил приказ спасти его.

— Покажи!

— Он у Брюэса.

«Или, — подумал я, — горит ярким пламенем».

— Ах ты ворюга! Тебя ждет гауптвахта!

Он совсем обезумел. Я в отчаянии оглянулся кругом. Люди прыгали в море прямо с орудийных палуб, как убегающие с корабля крысы.

Для принятия решения мне хватило секунды. Я мог бы побороться с этим безумцем за странное металлическое кольцо или купить на него свою жизнь.

— На, забирай!

Я сунул ему календарь. Он неловко опустил дуло мушкета, чтобы взять его, а я воспользовался моментом и, оттолкнув его с дороги, взобрался на следующую палубу.

— Эй ты, вернись!

На верхних палубах огонь и дым уже разгулялись не на шутку. Это было какое-то убийственное погребальное пиршество для адской топки, где начали поджариваться искалеченные трупы. На меня уставились снизу чьи-то незрячие глаза, скрюченные пальцы взывали о помощи. Многих погибших уже объяло жаркое пламя, с треском разрывая кожные покровы.

Кашляя и задыхаясь от едкого дыма, я продолжал карабкаться вверх и вновь выбрался на шканцы. Здесь уже вовсю бушевал пожар, к небу, закрывая лунный диск, взмывала огромная огненная пирамида, увенчанная клубами дыма, а обратно адским ливнем падали обугленные смоляные ошметки. Под ногами крошились мелкие угли. Лафеты пушек уже сгорели, матросы лежали вповалку, как сбитые кегли, ограждающие решетки рухнули. Я, пошатываясь, побрел к корме. С фальшбортов темные фигуры ныряли в море.

Я буквально наткнулся на капитана Касабьянку. Он лежал неподвижно, в его груди зияла огромная рана, рядом с ним опять сидел его сын со сломанной ногой. Насколько я понял, отец был уже обречен, но еще можно было попытаться спасти сына. Я присел рядом с ними.

— Давай мы с тобой будем выбираться отсюда, Жокант, корабль вот-вот взорвется. — Я закашлялся. — Я помогу тебе доплыть до берега.

Мальчик мотнул головой.

— Я не могу бросить отца.

— Ты уже ничем ему не поможешь.

— Я не могу бросить наш корабль.

С грохотом рухнула прогоревшая мачта, и отскочившие реи покатились по палубе. Англичане дали очередной залп, и французский флагман со страшным треском содрогнулся, извергая новые стоны.

— У вас нет больше корабля!

— Оставь нас, американец, — задыхаясь, просвистел капитан.

— Но ваш сын…

— Все кончено.

Мальчик коснулся моего лица в печальном прощании.

— Долг, — сказал он.

— Ты исполнил свой долг! У тебя же вся жизнь впереди!

— Здесь моя жизнь.

Его голос слегка дрожал, но лицо излучало спокойствие, как у ангела в адской пещере. «Вот что значит непоколебимая решимость веры, — подумал я. — Вот к чему призывает священный долг». К чувству собственной неполноценности примешивались ужас, восхищение и дикая ярость. Напрасно растраченная молодая жизнь! Или не напрасно? Слепая вера послужила причиной множества исторических трагедий. И однако именно за нее погибали все святые и герои. Темные, как черный сланец, глаза Жоканта поблескивали непостижимой решимостью, и если бы у меня было время заглянуть в них поглубже, то, возможно, я постиг бы тайны этого мира.

— Покинуть корабль! Всем покинуть корабль! — вновь и вновь слышались команды уцелевших офицеров.

— Черт возьми, я не позволю тебе убить себя.

Я схватил его за руку.

Мальчик оттолкнул меня с такой силой, что я свалился на палубу.

— Вы не француз! Уходите!

И тут я услышал другой голос:

— Ах вот ты где!

Обезумевший матрос с трудом выбрался на верхнюю палубу. Его лицо обгорело, одежда дымилась. Кровь заливала его грудь. И тем не менее он вскинул мушкет и прицелился в меня.

Быстро добежав до окутанного дымом борта, я на мгновение оглянулся. Отец и сын скрылись за сумрачной завесой, их очертания дрожали в жарком огненном мареве. Их преданность этому кораблю, долгу, судьбе была безрассудна. Она была великолепна, чудовищна и даже вызывала зависть. Люблю ли я что-нибудь хоть с половиной их преданности? И счастлив ли я, что у меня нет такой любви? Я помолился, чтобы их мучения быстро закончились. Моего безумного преследователя ослепили дым и кровь, его так нещадно мотало из стороны в сторону, что он никак не мог толком прицелиться, а пламя уже подбиралось к его ногам.

Осознав всю свою человеческую слабость, я покинул корабль.

То был чертовски рискованный прыжок; в кромешной тьме я ничего не видел, но знал, что вода внизу заполнена корабельными обломками и сражающимися людьми. Чудом мне удалось избежать страшных столкновений, и вот уже соленые воды Средиземного моря хлынули мне в нос. Холодные струи принесли потрясающее облегчение, словно целительный бальзам смочил волдыри обожженной кожи. Осознав, что все еще погружаюсь в черную бездну, я начал дрыгать ногами и, вынырнув на поверхность, изо всех сил поплыл в сторону от горящего флагмана, понимая смертельную опасность пороховых бочек в плохо затопленном артиллерийском погребе. Жар пламени опалял мне затылок, и я продолжал усиленно грести в темноту. Хорошо было бы уцепиться за какой-нибудь обломок и доплыть на нем до берега…

И тут «Ориент» взорвался.

Никто и никогда не слышал еще такого звука. Взрыв прозвучал как удар грома для Александрии, находившейся на расстоянии двадцати трех миль, и его свет озарил этот город как днем. Многие бедуины, наблюдавшие с берега за сражением, получили контузии, их лошади встали на дыбы, сбросив на землю седоков. Я тоже оглох, отброшенный ударной волной. Мачты ракетами взмывали вверх. Пушки расшвыряло, как гальку. В разрывном полусвете обозначилась искореженная корона огромного, взметнувшегося в небеса фонтана, вобравшего в себя все множество корабельных останков; достигнув максимальной высоты, разлетевшиеся на сотни ярдов обломки начали падать, продолжая калечить и убивать людей. Завершив полет, погнутые вилы вонзились в деревянные поручни. Плюхались в воду ботинки с обугленными черными ногами. Само море расступилось, утаскивая меня за собой, а потом разломался и ушел под воду громадный корабельный остов с трюмными отсеками, втягивая всех нас обратно в головокружительный морской водоворот. Отчаянно замолотив руками и ногами, я успел ухватиться за какую-то деревянную штуковину, перед тем как меня вновь поглотила темная бездна. Я прижался к деревяшке, как к возлюбленной, уши уже закладывало от глубины, но нас продолжало кружить, затягивая на дно. О боже, мне казалось, что гигантское чудовище схватило меня своей лапищей и волочет вниз, в свои подземные пещеры! И все-таки это погружение спасло меня от острых обломков, вонзавшихся в сомкнувшиеся воды, точно исполинские когти. Глянув вверх, на рыжую водную толщу, я увидел, что ее поверхность дробится изломанным витражом. Мне подумалось, что эта жуткая красота станет последним зрелищем моей жизни.

Не представляю даже, на какую глубину меня в итоге засосало. В висках бешено стучало, грудь сдавило мертвой хваткой. И когда я уже подумал, что больше не смогу сдерживать дыхание, захват тонущего корабля заметно ослабел и спасительная плавучая деревяшка пошла вверх. Едва не нахлебавшись воды, я вынырнул на поверхность и вдохнул глоток дымного воздуха, продолжая в ужасе сжимать обломок мачты. Лишь ощутив острую боль, я догадался, что моя счастливая или несчастная судьба опять помогла мне выжить. Я лежал на спине, устремив рассеянный взгляд к звездам. Дым постепенно рассеивался. Смутно я начал осознавать, что происходит вокруг. Гавань покрывал ковер деревянных обломков и искалеченных тел. Стояла странная тишина, прорезаемая редкими и слабыми мольбами о помощи. Взрыв «Ориента» настолько ошеломил всех, что стрельба прекратилась.

Ликующие возгласы, зародившиеся было на одном из английских линкоров, тут же заглохли.

Меня несло по волнам. Календарь пропал. Так же как и все остальные сокровища, хранившиеся на «Ориенте». Луна освещала живописную картину разбитых и горящих кораблей. Большинство лишились всех своих мачт. Французы, безусловно, потерпели полное поражение… Но не тут-то было, экипажи постепенно очнулись от ужасного оцепенения, и уже через четверть часа пушки заговорили вновь, оглашая залив отзвуками взрывов.

Итак, сражение продолжилось. Не представляю, как объяснить такое безумие! Жуткое раскатистое эхо разносило и множило грохот бортовых залпов, гремевших, точно молоты в дьявольской кузнице. Час за часом в полнейшем ошеломлении я беспомощно дрейфовал по волнам, все больше замерзая, но наконец в объединяющем истощении артиллерия противников затихла, и поверхность моря успокоилась, скрыв в своих глубинах тяжкие раны, которые еще долго будут кровоточить. К рассвету люди уже спали, растянувшись прямо возле своих раскаленных пушек.

Восход показал полную картину разгрома французов. Первым получил повреждения фрегат «Серьез», но он продержался почти всю ночь, до пяти утра не спуская флагов. Артиллерия «Спартиата» умолкла за час до полуночи. Через полчаса сдался англичанам «Франклин», названный в честь моего наставника. Смертельно раненный капитан «Тоннана» перед сдачей корабля покончил счеты с жизнью выстрелом в голову. Для предотвращения затопления «Эре» и «Меркюр» были намеренно посажены на мель. Фрегат «Артемис» взлетел на воздух, подожженный его же капитаном, а севший на мель «Тимолеон» на следующий день спалил его же экипаж. «Аквилон», «Герье», «Конкеран» и «Пепль-Суверен» сами сдались на милость англичан. Для французов Абукирское сражение стало не просто поражением, оно практически уничтожило их флот. Удалось уйти только двум линкорам и двум фрегатам. В этой битве было убито или ранено три тысячи французов. За одно сражение Нельсон истребил все военно-морские силы Франции на Средиземном море. Всего через месяц после высадки в Египте Наполеон оказался отрезанным от внешнего мира.

Английские баркасы начали вылавливать из моря окровавленных и обгоревших, но еще живых людей. Я наблюдал за ними в зачарованном оцепенении, а потом в моем взбудораженном мозгу тоже мелькнула мысль о спасении.

— На помощь! Спасите! — размахивая рукой, выкрикнул я по-английски.

Меня втащили на борт, точно полудохлую рыбину.

— С какого ты корабля, приятель? Как, черт побери, тебя угораздило свалиться в воду?

— С «Ориента», — выдохнул я.

Они глянули на меня с испугом, точно я был призраком.

— Ты лягушатник, что ли? Или проклятый предатель? Я американец. — Моргая и щурясь от разъедавшей глаза соленой воды, я поднял палец, по-прежнему обвитый кольцом с единорогом. — И агент сэра Сиднея Смита.

* * *
Представьте боксера, в жестоком бою одержавшего победу на ринге, и вы поймете, каково было мое первое впечатление от встречи с Горацио Нельсоном. Перевязанная голова этого английского героя, уже потерявшего лет пять назад в бою один глаз, явно пребывала сейчас в плачевном состоянии после очередного опасного ранения, которое могло бы оказаться смертельным, если бы осколок снаряда пролетел всего на дюйм левее. К сорока годам его волосы побелели, как у старика, глубокие морщины избороздили худощавое лицо, а из-за разболевшегося зуба он еще и с трудом ворочал языком. Победы не проходили для него бесследно, одна лишила его правого глаза, другая — правой руки, да и месячное преследование Наполеона, очевидно, далось совсем не легко. Захотелось бы вам такой жизни? Ростом адмирал лишь едва превосходил Наполеона, зато имел более тщедушное телосложение, впалые щеки и гнусавый голос. Однако, как и командующий французов, он наслаждался возможностью задать кому-то хорошую трепку, и сегодня ему удалось одержать победу настолько же убедительную, насколько беспрецедентную. Он не просто разбил, а уничтожил своего врага.

Его здоровый глаз сиял, словно озаренный божественным светом, и Нельсон действительно считал, что исполняет божественную миссию, стремясь к славе, смерти и бессмертию. Если бы честолюбивые замыслы Нельсона и Наполеона сошлись в одном месте, то произошло бы самопроизвольное возгорание. Хватило бы легкого поворота капризного колеса Фортуны, чтобы оба рассыпались огненными искрами. Они напоминали предельно заряженные электричеством лейденские банки, установленные среди нас, смертных бочонков с порохом.

Как и Наполеон, английский адмирал мог запросто покинуть комнату, полную подчиненных, завороженных уже одним его присутствием; но Нельсон увлекал не только напором и энергией, он подкупал своим обаянием, и многие его любили. Харизма его была мощнее, чем у королевской куртизанки, и некоторые из молодых капитанов имели сейчас глупо счастливый вид. Они теснились в большой каюте, взирая на своего адмирала с откровенным обожанием, а на меня бросали подозрительные взгляды.

— Откуда, дьявол вас раздери, вы знаете Смита? — спросил Нельсон, когда меня привели к нему, мокрого, измученного и слегка оглушенного странным звоном в ушах.

Ром и пресная вода слегка прочистили мое просоленное горло.

— Я познакомился с ним после его бегства из тюрьмы Тампль. Сэр Сидней последовал за мной, прослышав, что мне предложили участвовать в египетской экспедиции Бонапарта, — прохрипел я. — Он спас мне жизнь в одной перестрелке на дороге в Тулон. И попросил меня приглядывать за Наполеоном. Поэтому я решил, что лучше буду держаться поближе к французским морякам, прикинув, что рано или поздно вы найдете их. Неизвестно, как могло повернуться дело, но вы победили…

— Он лжет, — сказал один из капитанов, кажется, Харди.

Нельсон вяло усмехнулся.

— Вы же знаете, что мы здесь вполне обходимся и без сэра Смита.

Я взглянул на горстку враждебно настроенных капитанов.

— Нет, я не знал.

— Этот человек тщеславен не меньше меня.

Наступила мертвая тишина. Вдруг адмирал рассмеялся, и остальные с облегчением поняли, что он пошутил.

— Да, он тщеславен, как я! Мы оба живем ради славы!

Офицеры дружно расхохотались. Вид у них был измученный, но во взглядах читалась удовлетворенность тем, что они с честью выпутались из чертовски неприятной передряги. Их корабли также не избежали потерь, залив еще усеивали следы кровавой бойни, и все они только что пережили ужасную битву, которой с лихвой хватило бы на целую жизнь ночных кошмаров. И в то же время они гордились собой.

Собрав остатки сил, я выдавил из себя улыбку.

— Хотя он славный воин, — признал Нельсон, — если с ним не сталкиваться на узкой дорожке. О том его побеге много судачили в Англии.

— Значит, ему удалось найти переправу.

— Да. Но, насколько я помню, он ничего не говорил по поводу вас.

— Наш разговор остался незавершенным, — признался я. — Я не дал обещания стать его шпионом. Но, предвидя ваш здоровый скептицизм, он вручил мне вот это. — Я поднял правую руку. — На кольце есть печать с его эмблемой. Он сказал, что оно подтвердит правдивость моих слов.

Я снял кольцо и передал по кругу; ворчание офицеров свидетельствовало, что они узнали вещицу.

Нельсон поднес его к своему здоровому глазу.

— Да, это эмблема шельмеца Смита, все верно. Здесь его рог или, лучше сказать, колючий член! — Все вновь рассмеялись. — А зачем вы связались с этим чертовым Наполеоном?

— Меня пригласили вместе с другими учеными в экспедицию по исследованию Египта. А я учился у Бенджамена Франклина. Живя в Париже, я пытался заключить кое-какие торговые соглашения, и у меня возникли серьезные осложнения, а тут как раз подвернулась возможность отправиться в экзотическую страну…

— Понятно, понятно. — Он махнул рукой. — Как обстоят дела в армии Бонапарта?

— Они разбили мамелюков и завоевали Каир.

По каюте прошел огорченный ропот.

— Но теперь у него нет флота, — заметил Нельсон не только мне, но и своим подчиненным. — А это значит, что, хотя мы не можем добраться до Бони, пока не можем, сам Бони не сможет добраться до Индии. То есть не будет никакого воссоединения с Типу Султаном и никакой угрозы тамошней нашей армии. Ему придется безвылазно торчать в пустыне.

Я кивнул.

— Похоже на то, адмирал.

— А каково настроение в его войсках?

Подумав немного, я сказал:

— Они ворчат, как все солдаты. Но они только что завоевали Египет. Наверное, их обуревают примерно те же чувства, что моряков, разбивших Брюэса.

Нельсон кивнул.

— Несомненно. Суша и море. Море и суша. Их численность?

Я пожал плечами.

— Я же не солдат. Знаю лишь, что его потери были невелики.

— Гм-м. А как у них со снабжением?

— Они пополняют запасы в самом Египте.

Он стукнул кулаком по столу.

— Проклятье! С тем же успехом можно доить устриц! — Он устремил на меня здоровый глаз. — Ладно, что вы хотите делать дальше?

А действительно, что? Мне удалось выжить по чистой случайности. Бонапарт ждет, что я раскрою тайну, которая по-прежнему приводит меня в недоумение, мой друг Тальма с недоверием воспринимает доброжелательность Астизы, а один арабский головорез безусловно жаждет подбросить новых змей в мою постель, и, наконец, мне предстояло исследовать множество загадочных каменных громадин, построенных для отображения этого мира, или бога, или еще черт знает чего. Сейчас у меня появился отличный шанс разом избавиться от всех этих проблем.

Но ведь я еще не разобрался с назначением медальона. Может, мне удастся отыскать сокровища или приобщиться к магическим силам? Или уберечь их от безумцев из ложи египетского обряда и от идолопоклонников змеиного бога Апопа? Ко всему прочему, меня еще ждала женщина.

— Я не стратег, адмирал, но, возможно, это сражение все изменит, — заметил я. — Мы не узнаем, какова будет реакция Бонапарта, пока новость о вашей победе не достигнет его. А я, пожалуй, смогу доставить ему такое известие. Французы не подозревают о моей связи с Сиднеем Смитом.

Возвращение? Честно говоря, эта битва и героически умирающий мальчик потрясли меня до глубины души. У меня тоже есть чувство долга, а значит, я должен вернуться к Астизе и медальону. Надо все-таки хоть раз довести до конца начатое дело.

— Я посвящу Бонапарта во все подробности боя, и если они не изменят его намерений, то разузнаю, что смогу, в последующие месяцы и вновь доложу вам. — У меня уже созрел план. — Мы можем условиться о встрече на здешнем побережье в конце октября. Числа двадцать второго или чуть позже.

— Смит как раз планировал появиться в этих краях к тому времени, — заметил Нельсон.

— А какой у вас личный интерес во всем этом? — спросил меня Харди.

— В Каире мне надо разобраться с массой дел. А потом я предпочел бы перебраться в нейтральный порт. На «Ориенте» я хлебнул более чем достаточно военных приключений.

— Значит, вашего очередного рапорта нам придется ждать месяца три? — неодобрительно уточнил Нельсон.

— Бонапарту, очевидно, понадобится много времени, чтобы пережить такой удар и спланировать новые задачи для французской армии.

— Нет, ей-богу, это уж слишком! — встрял Харди. — Этот прохвост служил на вражеском флагмане, а теперь еще хочет попасть на берег? Я не верю ни единому его слову, с кольцом или без него.

— Не служил, а стал невольным свидетелем сражения. Я ни разу не выстрелил.

Нельсон задумчиво покрутил в пальцах мое кольцо и протянул его мне.

— Договорились. Сегодня мы уничтожили столько кораблей, что ваша жизнь практически не имеет значения. Передайте малышу Бони, что именно вы видели: пусть он осознает, что его миссия обречена на провал. Однако нам понадобится несколько месяцев, чтобы собрать армию и выдворить корсиканца из Египта. Мне нужно, чтобы вы за это время выяснили численность его войск и оценили их настроение. Если появится малейший шанс на добровольную капитуляцию, я хочу услышать об этом незамедлительно.

«Наполеон готов капитулировать примерно так же, как вы, адмирал», — подумал я, но не высказал своих мыслей.

— Если бы вы доставили меня на берег…

— Мы найдем какого-нибудь нейтрального египтянина, и завтра он отвезет вас на берег, чтобы исключить любые подозрения насчет вашего общения с нами.

— Завтра? Но если вы хотите, чтобы я скорее известил Бонапарта…

— Сначала вам надо подкрепиться и выспаться. Нет нужды пороть горячку, Гейдж, поскольку я уверен, что предварительные слухи долетят быстрее вас. Мы преследовали один корвет, проскользнувший в Александрию перед самым началом сражения, и путешествующий на нем дипломат был очевидцем нашей победы. Судя по его характеру, он должен быть уже на пути в Каир. Как же его звали, Харди?

— Силано, как нам сообщили.

— Да, именно так, — сказал Нельсон. — Алессандро Силано, один из прихвостней Талейрана.

Глава 14

Услышав эту тревожную новость, я решил прежде всего воссоединиться с Тальма, который наверняка счел меня погибшим, после того как известие о взрыве «Ориента» достигло Александрии. Итак, Силано уже здесь? Уж не на его ли «помощь» намекал Бонапарт?

Потрепанный английский флот не пытался захватить вновь укрепленные форты в гавани Александрии. Вместо этого англичане решили вести патрулирование, заблокировав все возможные подходы к александрийскому порту. Ну а меня на берег Абукирского залива доставил один из арабов на своем лихтере. На мою высадку никто не обратил особого внимания, поскольку множество арабских одномачтовиков и фелюг старательно прочесывали залив, выуживая пригодные в хозяйстве обломки и обирая покойников. Матросы французских и английских баркасов, заключив временное перемирие, также собирали тела своих соратников, а на берегу под наспех установленными парусиновыми навесами стонали раненые. Ничем не отличаясь от множества оборванных людей, я высадился на берег, помог перетащить нескольких раненых в тенистое место, занавешенное простреленным парусом, и, влившись в беспорядочный поток французских моряков, направился в Александрию. Огорченные поражением, они тихо клялись отомстить англичанам, хотя сами понимали безнадежность этих намерений. Нам предстоял долгий, утомительный поход по знойной и пыльной дороге, и когда я разок глянул назад, то заметил на берегу столбы дыма, поднимавшиеся от догоравших остатков французских кораблей. Наш путь проходил среди обломков давно исчезнувших цивилизаций. На обочине валялась голова какой-то древней скульптуры. Из мусорной кучи выглядывала великолепная ступня размером с обеденный стол и с пальцами, как тыквы. Мы и сами выглядели как развалины, бредущие среди развалин. В город я приплелся не раньше полуночи.

Александрия гудела, как растревоженный улей. Пройдя по сдающимся внаем комнатам и спрашивая о невысоком французе в очках, интересующемся чудодейственными снадобьями, я в итоге выяснил, что Тальма снял жилье в особняке убитого мамелюка, уже превращенном, благодаря предприимчивости одного торговца, в гостиницу.

— А, тот заморыш? — припомнил новоявленный собственник. — Он исчез куда-то, не забрав ни вещей, ни своих магических снадобий.

Далеко не утешительные сведения.

— А он, часом, не оставил никаких сообщений для меня, Итана Гейджа?

— Так вы его приятель?

— Да.

— Он задолжал мне сотню франков.

Я оплатил долг и потребовал отдать его пожитки, надеясь, что журналист спешно отправился обратно в Каир. Решив на всякий случай убедиться, что он не сбежал, я заглянул и на причалы.

— Мой друг вряд ли осмелился бы уехать один, — с беспокойством поведал я в порту офицеру гарнизона. — Такие рискованные авантюры не в его характере.

— Тогда что же он делает в Египте?

— Ищет целебные средства от своих болезней.

— Дуралей. Лучше бы поехал на воды в Германию.

Офицер подтвердил, что граф Силано действительно прибыл в Египет, но не из Франции. Его корвет пришел со стороны сирийского побережья. Говорят, он высадился с двумя огромными дорожными сундуками, обезьянкой, посаженной на золотую цепочку, белокурой красоткой, корзиной с кобрами, клеткой со свиньями и чернокожим гигантом в качестве телохранителя. Словно сочтя, что такого экзотического антуража недостаточно, он еще облачился в струящиеся арабские одежды, подпоясанные желтым кушаком, и дополнил наряд австрийскими кавалерийскими сапогами и французской рапирой. «Я прибыл сюда, чтобы разгадать древние тайны Египта!» — заявил он. На восходе солнца, когда над останками французского флота все еще погрохатывала пушечная пальба, Силано, наняв караван верблюдов, выехал в сторону Каира. Двинулся ли Тальма вместе с ним? Вряд ли. Или же Антуан отправился по его следам, решив не упускать из виду нашего врага?

С кавалерийским разъездом я доехал до Розетты и там нанял лодку до Каира. После апокалипсиса в Абукире даже издалека эта столица выглядела странно спокойной, но вскоре я узнал, что известия об этом несчастье действительно долетели туда раньше меня.

— Похоже, что мы попали впросак, — сказал сержант, сопровождавший меня к штабу Наполеона. — Нил с его зеленеющими берегами, конечно, хорош, но дальше нет ничего, кроме бескрайних песков. Причем в пустыне любого из нас подстерегают убийцы, охотящиеся за нашими пуговицами. Размещая гарнизон в какой-то деревне, никогда не знаешь, кого обнаружишь утром с ножом в горле. А местные ночные красотки либо подмешивают солдатам в питье отраву, либо лишают их признаков мужественности. Погладив собаку, рискуешь заразиться бешенством. Мы можем передвигаться лишь в двух направлениях, третьего не дано. Скоро нас можно будет удавить без всякой веревки.

— Французы сочли, что гильотина более удобный способ казни, — глупо съязвил я.

— Да, и Нельсону удалось отрубить нам голову. А наше тело уже на ладан дышит тут, в Каире.

Не думаю, что Бонапарту понравилось бы такое сравнение, он предпочел бы сказать, что английский адмирал оттяпал нам ноги, но он, мозговой центр, остался непокоренным. После моего повторного доклада он поочередно то полностью взваливал вину на Брюэса: «Почему же он не ушел на Корфу?», то упорно твердил, что стратегическое положение существенно не изменилось. Франция осталась владычицей Египта, и с помощью артиллерии ей ничего не стоит завоевать весь Левант. Если поход в Индию и откладывается до лучших времен, то Сирия по-прежнему является соблазнительной мишенью. Скоро в нашу казну вольются несметные богатства Египта. Местных коптов и мамелюкских отступников уже набирали в особые отряды французской армии. Благодаря новому верблюжьему корпусу здешние пустыни превратятся в своеобразные судоходные моря. Покорение Востока продолжится во главе с Наполеоном, и вскоре его назовут новым Александром.

Однако, поведав обо всех этих славных перспективах, словно для поддержания собственной уверенности, Бонапарт вновь помрачнел.

— Брюэс вел себя мужественно?

— Пушечным ядром ему отрезало ногу, но он отказался покинуть свой пост. Он умер как герой.

— Что ж. По крайней мере он честно выполнил свой долг.

— Так же как и капитан Касабьянка со своим юным сыном. На юте уже бушевал огонь, но оба они отказались покинуть корабль. Они умерли за Францию, генерал, с честью исполнив свой долг. Сражение еще шло с переменным успехом. Но когда взорвался «Ориент»…

— Мы потеряли все мальтийские сокровища. Проклятье! А адмирал Вильнев сбежал?

— Его корабли не могли вступить в бой из-за встречного ветра.

— А вы тоже умудрились выжить, — раздражительным тоном заметил он.

— Я хорошо плаваю.

— Видимо, так. Видимо, так. Похоже, Гейдж, вы живучи, как кошка. — Он поиграл кронциркулем и искоса глянул на меня. — Вами тут интересовался один вновь прибывший. Граф Силано, он говорит, что знаком с вами по Парижу. Он разделяет ваш интерес к древним раритетам и проводит свои собственные исследования. Я сообщил ему, что вы привезете кое-что с корабля, и он выразил желание также изучить эту вещицу.

Я не собирался делиться сведениями с Силано.

— К сожалению, тот календарь пропал во время сражения.

— Mon dieu! Неужели вы съездили понапрасну?

— Я также потерял след Антуана Тальма, он исчез в Александрии. Вы еще не видели его здесь, генерал?

— Кого, нашего журналиста?

— Да, как вы знаете, он упорно работал, стараясь придать вашим победам особое значение.

— Я был не менее упорен в их достижении. И рассчитывал, что он напишет мою биографию для распространения во Франции. Люди должны узнать со слов очевидца о наших здешних подвигах. Но нет, я же не устраиваю персональную перекличку моему тридцатипятитысячному войску. Будем надеяться, что ваш друг вскоре вернется, если не сбежал. — Мысль о том, что кто-то из нас попытается улизнуть из египетской экспедиции, видимо, терзала душу Бонапарта. — Продвинулись ли вы по пути разгадки тайн пирамид и вашего медальона?

— Я исследовал тот календарь. Наверное, он предназначался для вычисления благоприятных дат.

— Благоприятных для чего?

— Не знаю.

Он щелчком свел ножки циркуля.

— Я начинаю сомневаться в ваших способностях, американец. Вот, к примеру, Силано сообщил мне, что ваши исследования могут оказаться для нас весьма поучительными, укрепив наше военное могущество.

— При чем тут военное могущество?

— Древние могущественные силы. Египет процветал многие тысячи лет, создавая архитектурные шедевры, когда весь остальной мир еще прозябал в хижинах. Как? Почему?

— Именно на эти вопросы мы, ученые, сейчас ищем ответы, — сказал я. — Мне самому интересно узнать, не обнаружатся ли в здешних краях древние упоминания о применении электрических сил. Обдумав данный вопрос, Жомар предположил, что они могли использовать их для передвижения своих гигантских строительных блоков. Но мы не в силах расшифровать их иероглифы и изучить все то, что наполовину скрыто песками. К тому же у нас просто пока было мало времени для исследования пирамид.

— Ну, время мы вам предоставим. Я лично собираюсь заняться их исследованием. Но для начала приглашаю вас сегодня вечером на ужин. Пора вам побеседовать с Алессандро Силано.

* * *
Я сам удивился, какую радость доставила мне встреча с Астизой. Возможно, такая острота чувств объяснялась последними треволнениями, связанными с выживанием в очередном ужасном сражении и с исчезновением Тальма, или удручающей оценкой нашего положения в Египте, сделанной французским сержантом, или прибытием в Каир Силано и недовольством Бонапарта моими скромными изыскательскими успехами. Так или иначе, но я чувствовал себя страшно одиноким. Ведь я был всего лишь заезжим американцем, заброшенным судьбой в иностранную армию и в более чем чужеземную страну! Что же притягивало меня в этой женщине — пока весьма сдержанной на проявление чувств, ставшей моей спутницей и, как я втайне надеялся, моей подругой? Ее прошлое по-прежнему оставалось столь загадочным, что я невольно задался вопросом: а знаю ли я хоть что-нибудь о ней наверняка? Во время нашей встречи я выискивал в ее лице признаки скрытых чувств, но она, казалось, искренне радовалась тому, что я вернулся с побережья целым и невредимым. Им с Енохом не терпелосьуслышать рассказ очевидца, поскольку Каир сейчас стал настоящим рассадником слухов. Если у меня и имелись сомнения в ее сообразительности, то они совершенно рассеялись, когда я услышал, как хорошо девушка продвинулась в освоении французского языка.

Енох и Ашраф не получали никаких известий от Тальма, но зато многое узнали о Силано. Он прибыл в Каир со своей свитой, тут же связался с французскими офицерами, состоявшими в масонском братстве, и навестил египетских мистиков и магов. Бонапарт выделил ему шикарные апартаменты в доме очередного мамелюкского бея, где его и днем и ночью тайно посещает множество странных личностей. Также ходили слухи, что он расспрашивал генерала Дезе, не планирует ли он в ближайшее время отправиться в поход вверх по Нилу.

— Он играет на алчности людей, призывая их к раскрытию древних тайн, — добавила Астиза. — Нанял себе целый отряд телохранителей из бедуинских головорезов, принимал у себя бин Садра и демонстративно разъезжает в шикарной карете со своей золотоволосой распутницей.

— Говорят, он тоже спрашивал про вас, — добавил Енох. — Все мы боялись, что вас возьмут в плен англичане. А вы привезли календарь?

— Теперь он потерян, но я успел основательно изучить его. Сначала я терялся в догадках, но когда совместил все знаки на кольцах так, что получилось подобие этого медальона, то обнаружил, что календарь указывает на дату, отстоящую на месяц от осеннего равноденствия, то есть на двадцать первое октября. Примечателен ли чем-то этот день в Египте?

Енох задумался.

— В общем-то нет. Обычно отмечались дни солнцестояния, равноденствия или Нового года, когда Нил начинает подниматься, но о такой октябрьской дате я ничего не слышал. Может быть, в древности этот день считался священным, но в любом случае знания о нем давно утрачены. Хотя я попробую еще порыться в своих книгах и поспрашиваю об этом у сведущих имамов.

— А как ваши успехи? — спросил я.

Меня тревожило, что медальон так долго находился в чужих руках, и одновременно радовало то, что он не подвергся риску сгинуть на дне Абукирского залива.

Енох достал подвеску, ее привычный золотой блеск успокоил мои тревоги.

— Чем дольше я изучаю этот медальон, тем более давним кажется мне его происхождение… По-моему, в Египте вряд ли найдется что-либо более древнее. Его символика явно восходит ко времени возведения пирамид. С той поры до наших дней не дошла ни одна книга, но меня заинтересовало ваше упоминание о Клеопатре. Она принадлежала к династии Птолемеев, царствовавших на три тысячелетия позже эпохи пирамид, и в ее жилах текла как греческая, так и египетская кровь. Ее близкие отношения с Цезарем и Антонием стали последним звеном в цепи великих связей между правителями Древнего Рима и Египта. Согласно легенде, существует один храм, затерянный ныне, посвященный Хатор и Исиде, богиням плодородия, любви и мудрости. Клеопатра проводила там священные ритуалы.

Он показал мне изображения этих богинь. Исида выглядела традиционно красивой женщиной в высоком головном уборе, но меня удивило странное вытянутое лицо Хатор и ее торчащие, как у коровы, уши. Глуповато, но забавно.

— Во времена Птолемеев храм тот, очевидно, перестроили, — продолжил Енох, — но его исходный вариант возвели, вероятно, еще в эпоху пирамид. Легенда гласит, что его алтарь был обращен к одной из звезд Дракона, когда это созвездие появлялось в северной части неба. Если так, то ключи к разгадке нашей тайны можно искать в этих двух местах. В общем, я долго копался в свитках эпохи Птолемеев, пытаясь найти упоминания о каком-нибудь затерянном святилище или тайной двери, к которой мог привести этот медальон.

— Ну и как?

Я понял, что исследование этой головоломки доставляло ему удовольствие.

— Я выискал в одном древнегреческом тексте ссылку на излюбленный Клеопатрой маленький храм Исиды; там были слова: «Жезл поднимающего оружие Мина дает ключ жизни».

— «Оружие Мина»? У бин Садра есть какое-то странное оружие в виде змееголового посоха. А кто такой Мин?

Астиза улыбнулась.

— Слова «поднимающий оружие» являются образным определением бога Мина, давшего корень слову «мужчина», подобно тому как богиня Маат или Мут дала корень слову «мать». Его жезл не имеет ничего общего с посохом бин Садра.

— Вот еще одна картинка.

Енох показал мне другой рисунок. Я увидел плоскостное изображение обнаженного, застывшего в горделивой позе мужчины с одной на редкость поразительной деталью: огромным, воинственно поднятым фаллосом.

— Святые души погибших под Саратогой![52] Неужели они изображали это в своих храмах?

— Это олицетворение самой природы, — сказала Астиза.

— Богато одаренной природы, я бы сказал.

Мне не удалось скрыть завистливые нотки в голосе.

Ашраф усмехнулся.

— Это типично для египтян, мой американский друг.

Я пристально глянул на него, и он расхохотался.

— По-моему, вы решили подшутить надо мной, — обиженно проворчал я.

— Нет-нет, Мин действительно является богом, и это его подлинное представление, — успокоил меня Енох, — хотя мой брат преувеличивает анатомические особенности наших мужчин. В более понятном переводе древнегреческий текст мог бы звучать так: жезл Мина является ключом жизни, как в обычном сексуальном, так и в мифическом смысле. В наших древнейших легендах о сотворении мира прародитель богов поглощает свое собственное семя и извергает первых детей.

— Что за чертовщина!

— А вот это анх, предшественник вашего христианского креста, его у нас обычно называют ключом вечной жизни. Но какое отношение имеет Мин к храму Исиды? Почему его часто посещала Клеопатра? Воспринимать ли слово «ключ» как противопоставление «сущности жизни» или как-то иначе? И почему далее в тексте сказано: «Священный склеп приведет на небеса»?

— Действительно, почему?

— Мы не знаем. Но ваш медальон, мне кажется, является лишь частью более сложного ключа. Пирамиды указывают на небеса. Но что находится в том склепе или подземелье? Нам известно, как я уже упоминал, что Силано расспрашивал Дезе о походе на юг, вверх по Нилу.

— Туда, где еще правят мамелюки?

— Где-то в южной стороне находится храм Хатор и Исиды.

Обдумав сказанное, я сказал:

— Силано провел какие-то самостоятельные исследования в древних столицах. Он мог тоже обнаружить найденные вами подсказки. Но ему по-прежнему нужен выигранный мной медальон. Держите его пока у себя, спрячьте понадежнее. Сегодня за ужином мне предстоит увидеться с этим чернокнижником, и если он заведет разговор о медальоне, то я скажу, что потерял его в Абукирском заливе. Моя подвеска может оказаться нашим единственным преимуществом, если мы начнем соревноваться с ним в поисках этого ключа жизни.

— Лучше не ходите на этот ужин, — посоветовала Астиза. — Богиня сообщила мне, что мы должны держаться подальше от этого человека.

— А мой маленький бог, Бонапарт, повелел мне отужинать с ним.

Она выглядела встревоженной.

— Тогда ничего не говорите ему.

— О моих исследованиях? — Тут мне вспомнились подозрения, вызванные журналистом. — Или о тебе?

Ее щеки вспыхнули.

— Его не интересуют ваши слуги.

— Неужели? А вот Тальма сообщил мне, что узнал о твоем прежнем общении в Каире с графом Силано. И в Александрию Тальма отправился, чтобы побольше разузнать вовсе не о бин Садре, а именно о тебе. Так насколько же хорошо ты знакома с Алессандро Силано?

После долгого молчания она призналась:

— Да, я знала о нем. Он изучал здесь древние источники, как и я. Только он хотел использовать их в своих целях, а не защитить от постороннего посягательства.

— Знала о нем? — Клянусь Гадесом, я знал о нескольких китайцах, но никогда не имел с ними ничего общего. Нет, Тальма подразумевал нечто большее. — Наверное, ты отлично знала и его самого и упорно скрываешь от меня ваши отношения.

— В наше время, — вмешался Енох, — люди страдают от излишней любознательности. Они непочтительно относятся к чужим тайнам. Это порождает множество неприятностей.

— Мне необходимо знать, что она…

— Древние мудрецы понимали, что некоторые тайны лучше всего оставить нераскрытыми, а некоторые истории — вообще забыть. Не позволяйте вашим врагам, Итан, лишить вас настоящих друзей.

Меня разозлили их укоризненные взгляды.

— Но он, конечно же, не случайно прибыл сюда, — упорствовал я.

— Безусловно нет. Он идет по вашим следам, Итан Гейдж. И за вашим медальоном.

— Мне хочется забыть его, — добавила Астиза. — И то, что я помню о нем, заставляет меня считать его более опасным, чем он кажется.

Я пришел в замешательство, но все же понял, что они не желают посвящать меня во все подробности. Наверное, со мной сыграло шутку мое богатое воображение.

— Ну, вряд ли он посмеет причинить нам вред, находясь в окружении французской армии, — не придумав ничего лучшего, сказал я.

— Французская армия не в силах защитить нас на улицах Каира. — Астиза выглядела очень встревоженной. — Я так испугалась за вас, услышав новости о морском сражении. А потом еще нам сообщили о прибытии графа Силано.

Я ответил бы ей примерно так же, если бы не был слишком смущен.

— Но я же вернулся, и для защиты у меня есть винтовка и томагавк, — заявил я, просто чтобы что-то сказать. — Я не боюсь Силано.

Она вздохнула, от нее опьяняюще пахло жасмином. Со времени нашей суровой походной жизни она превратилась с помощью Еноха в египетскую красавицу, облаченную в шикарные одежды из льняных и шелковых тканей; с ног до головы ее украшали золотые драгоценности, сделанные в древнем стиле, а блеск больших глаз подчеркивала наложенная на веки краска. Глаза Клеопатры. При виде очертаний ее стройной фигуры у меня в памяти вдруг всплыл изящный алебастровый кувшин с благовониями, который я видел недавно на местном рынке. Все это напомнило мне о том, как давно я не знал женских ласк, и мне с новой силой захотелось овладеть ее прелестями. Можно было бы ожидать, что, приобщившись к миру науки, я буду неизменно парить в более возвышенных сферах, но мой организм нуждался в земных радостях. Однако во всем ли я могу доверять этой женщине?

— Оружие не сможет противостоять магии, — заметила она. — Полагаю, что лучше всего мне вновь перебраться в вашу спальню, чтобы присмотреть за вашей безопасностью. Енох все понимает. Вы нуждаетесь в божественной защите.

А вот это уже обнадеживает.

— Если ты настаиваешь…

— Он уже поставил мне вторую кровать.

Моя улыбка стала такой же напряженной, как содержимое моих панталон.

— Ваша чуткость просто потрясающа.

— Сейчас очень важно сосредоточить все наши силы на разгадке тайны, — сказала она с сочувствием или с намерением помучить меня. Хотя, возможно, в женском понимании эти побуждения едины.

Я постарался ответить небрежным тоном.

— Только постарайся оказаться достаточно близко, чтобы убить следующую змею.

* * *
В полном душевном смятении — обычное состояние, угрожающее любому увлеченному женщиной мужчине, — я отправился на ужин к Бонапарту. Сей банкет должен был вселить в старших офицеров уверенность в неизменности правящего положения французов в Египте, дабы они, в свою очередь, донесли эту уверенность до своих подразделений. Также важно было продемонстрировать египтянам, что, несмотря на недавнее морское поражение, французы развлекаются с прежней невозмутимостью. Попутно предполагалось подготовить местное население к празднованию революционного Нового года, отмечаемого по республиканскому календарю в день осеннего равноденствия, то есть по старому стилю 21 сентября. А эта дата ровно на месяц опережала ту, что я вычислил по древнему египетскому календарю. В праздничные планы входили концерты войсковых оркестров, скачки на лошадях и впечатляющий полет одного из воздушных шаров Конте.

Торжественный ужин устроили в чисто европейских традициях. Раздобыли множество стульев и кресел, чтобы никто не сидел на полу в мусульманском стиле. Привезенные из Франции китайский фарфор, кубки для воды и вина и серебряные столовые приборы перевезли через пустыню с не меньшей заботливостью, чем патроны и орудия. Несмотря на жару, меню включало традиционный суп, горячие мясные и рыбные блюда и холодные французские закуски.

Силано, напротив, всем своим видом подчеркивал приверженность восточным обычаям. Он явился в восточных одеждах и тюрбане, открыто украсив сей наряд масонской символикой в виде латинской буквы «G», обрамленной циркулем и угольником. Тальма пришел бы в ярость от такого сочетания. Кольца поблескивали не только на четырех его пальцах, но и в одном ухе, а красные ножны рапиры привлекали внимание блеском золота и изысканной перегородчатой эмалью. Когда я вошел в зал, он встал из-за стола и поклонился.

— Месье Гейдж, наш американский друг! Ходили слухи, что вы отправились в Египет, теперь я вижу, что они подтвердились! Во время нашей последней встречи мы с вами наслаждались игрой в карты, если вы помните.

— Я, по крайней мере, действительно насладился. Даже, помнится, выиграл.

— Ну разумеется, кто-то всегда проигрывает! И тем не менее сама игра уже является наслаждением, разве нет? Естественно, я иногда могу себе позволить поразвлечься, проиграв некоторую сумму. — Он улыбнулся. — И, как понимаю, выигранный медальон привел вас в эту экспедицию?

— Да, он и одна преждевременная смерть в Париже.

— Вашего друга?

— Нет, одной шлюхи.

Мне не удалось привести его в замешательство.

— О боже. Честно говоря, мне непонятны такие хитросплетения. Но безусловно, как ученому и знатоку электричества и пирамид, вам доступны более глубокие ассоциации, а я простой историк.

Я занял свое место за столом.

— У меня скромные познания в обеих сферах, к сожалению. Мне вообще оказали большую честь, пригласив в эту научную экспедицию. А вы также увлекаетесь магией, как мне говорили, сведущи в оккультных науках и являетесь магистром ложи египетского обряда, основанной Калиостро.

— Вы преувеличиваете мои заслуги, как я, очевидно, преувеличил ваши. Я лишь ученик, исследующий прошлое в надежде отыскать там ответы для будущей жизни. Разве не интересно, какими утраченными ныне знаниями владели египетские жрецы? Свобода, принесенная нашими революционными войсками, позволяет соединить технические достижения Запада с достижениями мудрецов Востока.

— О каких это мудрецах, граф, вы толкуете? — пробасил генерал Дюма, налегая на угощение. Он поглощал пищу с той же стремительностью, с какой обычно скакал на лошади, во весь опор. — Что-то я не заметил их на каирских улицах. И вообще, все грамотеи, будь то ученые или колдуны, очевидно, способны достичь многого. Они предпочитают строить прожекты, марая бумагу, да трепать языками за обильной трапезой.

Офицеры рассмеялись. На академиков уже стали посматривать скептически, солдаты считали, что ученые, занимаясь бессмысленными исследованиями, лишь осложняют жизнь военных в Египте.

— Вы несправедливы по отношению к нашим ученым, генерал, — внес поправку Бонапарт. — В недавнем речном сражении именно Монж и Бертолле, произведя точные расчеты, потопили вражеский флагман, благодаря чему мы выиграли всю битву. Наши ученые сражались в каре вместе с пехотинцами. Им предстоит построить ветряные мельницы, оросительные каналы, фабрики и литейные цеха. Конте запустит один из его воздушных шаров! Мы, солдаты, начинаем процесс освобождения, но только людям науки под силу завершить его. Мы выигрываем сражения, а они завоевывают и освобождают людские умы.

— В таком случае давайте оставим их здесь, а сами отправимся по домам.

Дюма приступил к обгладыванию очередной куриной ножки.

— Древние жрецы приносили не меньше пользы, — небрежно заметил Силано. — Они были целителями и законодателями. Египтяне знали заговоры, способные исцелять больных, привораживать сердца любимых, охранять от зла и приносить богатство. На собраниях ложи египетского обряда мы убедились, что заговоры действенно влияют на погоду, оберегают от превратностей судьбы и исцеляют даже умирающих. И теперь, когда мы завладели этой колыбелью цивилизации, я надеюсь, мы сможем узнать гораздо больше.

— Вы тут поощряете черную магию, — предупредил Дюма. — Не пора ли вам позаботиться о своей душе?

— Знания не относятся к черной магии. Они вкладывают мощное оружие в руки солдат.

— До сих пор сабли и пистолеты служили нам вполне успешно.

— А где бы вы взяли черный порох, если бы его не изобрели ученые алхимики?

Дюма ответил громкой отрыжкой. Этот могучий и вспыльчивый генерал уже слегка опьянел. Может, он избавит меня от общества Силано?

— Я поощряю открытие и применение незримых сил типа электрических, — невозмутимо продолжил Силано, кивнув мне. — Стоит просто потереть янтарь, и вы увидите действие неких таинственных сил. Возможно, именно они оживляют наш мир. Можем ли мы превратить простые элементы в более сложные и ценные вещи? Ответы на подобные вопросы искали наши наставники — Калиостро, Кольмер и Сен-Жермен. Месье Гейдж может представить нам откровения великого Франклина о…

— Ха! — прервал его красноречивые излияния Дюма. — Калиостро объявили шарлатаном в полудюжине стран! Что вы там твердили о превратностях судьбы? — Он схватился за эфес своей тяжелой кавалерийской сабли и начал вытаскивать ее из ножен. — Испробуйте-ка действие вашего оберегающего заговора против моей сабли.

Однако прежде чем он успел вытащить ее, Силано молниеносным движением выхватил свою рапиру и приставил ее к руке генерала. Клинок пролетел стремительно, оставив за собой свистящий дуговой след.

— Мне не нужна магия, чтобы выиграть в простом поединке, — с тихой угрозой сказал граф.

Все погрузились в молчание, ошеломленные такой скоростью реакции.

— Вложите свои мечи в ножны, вы оба, — приказал наконец Наполеон.

— С удовольствием. — Силано убрал свой тонкий клинок почти так же быстро, как вытащил его.

Дюма нахмурился, но тоже оставил в покое рукоятку сабли.

— Значит, вы, как все мы, полагаетесь на силу стали, — проворчал он.

— Вы сомневаетесь, что я владею и иными силами?

— Хотелось бы увидеть воочию.

— Неотъемлемым свойством науки является убеждение скептика, — поддержал его химик Бертолле. — Одно дело заявлять о магии, граф Силано, а другое — показать ее наделе. Меня восхищает ваш исследовательский настрой, но экстраординарные претензии требуют экстраординарных доказательств.

— Что же мне сделать — вознестись над пирамидами?

— Я уверен, это впечатлило бы всех нас.

— Безусловно, но к научному открытию приводит постепенный процесс убедительных опытов и экспериментов, — продолжил Силано. — То же самое можно сказать о магических и древних силах. И я также надеюсь, что смогу воспарить над пирамидами, стать неуязвимым для пуль или достичь бессмертия, хотя в данный момент мне, как всем ученым, доступен лишь путь простого исследователя. Именно поэтому после изучения древних текстов в Риме, Стамбуле и Иерусалиме я предпринял это долгое путешествие в Египет. Вот у вашего американца есть медальон, который может подтвердить пользу моих исследований, если мне будет позволено изучить его.

Все взоры обратились в мою сторону. Я с сомнением покачал головой.

— Это чистая археология, и она никак не связана с магическими или алхимическими опытами.

— Я же сказал, для изучения.

— Изучение проводится настоящими учеными. Их методы заслуживают доверия. А египетский обряд — нет.

Граф выглядел как учитель, разочарованный учеником.

— Неужели вы, месье, считаете меня обманщиком?

— Не знаю, как он, а я действительно причисляю вас, — вновь вмешался Дюма, отбрасывая обглоданную кость, — к мошенникам, лицемерам и шарлатанам. От всех этих магов, алхимиков, теоретиков, цыган и священников или жрецов нет никакой пользы. Вы специально заявились сюда, разодевшись в восточные одежды и напялив тюрбан, будто заезжий марсельский клоун, и талдычите нам о магии, но я заметил, что мясо-то вы едите на европейский манер. Всякий горазд лихо взмахнуть изысканно украшенной шпажкой, но ее стоит проверить в настоящем сражении против настоящих сабель. Я уважаю настоящих бойцов и строителей, а не тех, кто проводит жизнь в пустых разговорах и фантазиях.

В глазах Силано сверкнул опасный огонек.

— Вы ставите под сомнение мои честь и достоинство, генерал. Мне ничего не остается, кроме как вызвать вас на поединок.

Над столами повисло тревожное ожидание. Силано имел репутацию заядлого и беспощадного дуэлянта, и на его счету в Париже числилась смерть по меньшей мере двух противников. Однако Дюма был под стать Голиафу.

— А мне ничего не остается, кроме как принять ваш вызов, — прогремел генерал.

— Дуэли запрещены, — отрезал Наполеон. — И обоим вам это известно. Если кто-то из вас нарушит этот приказ, то я прикажу расстрелять обоих.

— Значит, пока вы в безопасности, — сказал Дюма графу. — Но вам лучше поскорее найти тот оберегающий заговор, поскольку по возвращении во Францию…

— Зачем же так долго ждать? — перебил его Силано. — Я могу предложить другое состязание. Наш уважаемый химик говорил о необходимости подтверждающего опыта, так позвольте мне предложить один. Я прикажу доставить к завтрашнему обеду привезенного из Франции молочного поросенка. Как вы понимаете, мусульмане не желают иметь ничего общего с этими нечистыми животными, и мне самому приходится ухаживать за ними. Вы намекнули, что я преувеличиваю свои способности. Позвольте тогда за два часа до обеда презентовать вам этого поросенка, чтобы вы приказали приготовить его любым способом: тушеным, вареным, запеченным или зажаренным. Я и близко к нему не подойду во время готовки. Вы разрежете его на четыре равные части и дадите мне какую пожелаете. А себе положите любую другую часть.

— Какой же смысл во всей этой чепухе? — спросил Дюма.

— На следующий день после этого обеда произойдет одно из четырех событий: либо мы оба умрем, либо никто не умрет; либо я умру, а вы нет; либо вы умрете, а я выживу. Три из этих четырех вероятных исходов относятся к вам, но готов поспорить на пять тысяч франков, что на следующий день после этой трапезы вы умрете, а я буду жив и здоров.

За столом воцарилась тишина. Дюма выглядел встревоженным.

— Это же один из любимых трюков Калиостро, он частенько предлагал подобные пари.

— Верно, только никто из его противников так и не решился их принять. У вас есть шанс стать первым, генерал. Достаточно ли вы сомневаетесь в моих способностях, чтобы отобедать со мной завтра?

— Чтобы вы опробовали на мне один из шарлатанских трюков или магических заговоров!

— Но ведь согласно вашим словам я ни на что не способен. Проверьте же меня.

Дюма перевел задумчивый взгляд с него на меня. В сражении он всегда чувствовал себя уверенным, но стоило ли рисковать своей жизнью за столом?

— Дуэли запрещены, но в этом пари я готов участвовать, — заявил Бонапарт. Он порадовался мучениям генерала, осуждавшего в походе его действия.

— Да я не сомневаюсь, что он отравит меня с ловкостью шарлатана.

Силано развел руки, предчувствуя победу.

— Вы сможете обыскать меня с ног до головы, до того как мы сядем за стол, генерал.

Дюма отказался.

— Много чести. Я не стал бы обедать с вами, даже если бы вы были самим Христом, дьяволом или последним человеком на земле. — Он вскочил, оттолкнув ногой стул. — Потворствуйте его исследованиям, если считаете нужным, — бросил он, обращаясь ко всем собравшимся, — но я клянусь, что вы не найдете в здешней пустыне ничего, кроме груды никчемных развалин. Вы еще пожалеете, что слушали этих прихлебателей, будь то шарлатан граф или присосавшийся к нам, как пиявка, американец, — возмущенно произнес он и стремительно покинул комнату.

Силано повернулся к нам.

— А он умнее, чем о нем говорят, раз отклонил мое предложение. Это означает, поверьте моему пророчеству, что он проживет достаточно долго и даст жизнь сыну, который прославится великими делами. Но я не гонюсь за славой и прошу вас лишь разрешить мне спокойно провести исследования. Мне хочется поискать старые храмы, когда вы отправитесь в поход вверх по реке. Со всем уважением я готов предоставить в ваше распоряжение нанятых мной храбрых воинов, а в ответ я прошу самую малость. — Он взглянул на меня. — Я надеялся, что мы сможем работать вместе, как коллеги, но, похоже, мы по-прежнему соперники.

— Мне кажутся сомнительными цели ваших изысканий, и я не вижу необходимости делиться с вами своими вещами, — ответил я.

— Тогда продайте мне медальон, Гейдж. Назовите вашу цену.

— Чем упорнее вы стараетесь заполучить его, тем менее я склонен отдать его вам.

— Черт вас побери! Вы препятствуете научным открытиям! — вскричал он, на сей раз стукнув кулаком по столу, и с его лица будто сползла маска. За ней обнаружились ярость и отчаяние, он буквально пожирал меня взглядом, исполненным непримиримой враждебности. — Помогите мне, иначе вас ждут ужасные испытания!

Монж с видом воплощенного праведного негодования вскочил из-за стола.

— Как вы смеете, месье! Ваша наглость выявляет вашу слабость. Я сам готов принять ваше пари!

Тогда встал и Наполеон, явно рассерженный тем, что дискуссия вышла из-под контроля.

— Никто не станет есть этого отравленного поросенка. Я приказываю, чтобы нынче же ночью это животное закололи и выбросили в Нил. А вы, Гейдж, находитесь здесь, а не в парижской тюрьме, лишь благодаря моей снисходительности. Я приказываю вам помогать графу Силано всеми возможными способами.

Я тоже встал.

— Тогда мне придется сообщить о том, в чем не хотелось признаваться. Медальон пропал, я потерял его, когда выпрыгнул за борт перед взрывом «Ориента» в Абукирском заливе.

Тут все загалдели, бурно обсуждая, стоит ли верить сказанному мной. Я даже порадовался, что слыл заядлым игроком, хотя понимал, что такая дурная слава может только прибавить мне неприятностей. Бонапарт нахмурил брови.

— Вы ничего не говорили об этом раньше, — недоверчиво сказал Силано.

— Я не хвастаюсь моими несчастьями, — ответил я. — И к тому же мне хотелось, чтобы офицеры убедились, каким алчным неудачником вы являетесь на самом деле. — Я повернулся к остальным. — Этот аристократ вовсе не является серьезным ученым. Он всего лишь неумелый картежник, пытающийся угрозами заполучить то, что проиграл. Я поддерживаю настоящих масонов, а его ложа египетского обряда попросту искажает заповеди нашего ордена.

— Он лжет, — взвился Силано. — Если бы он потерял медальон, то не стал бы возвращаться в Каир.

— Ничего подобного, мне нужно было вернуться. Ведь я вхожу в состав ученой экспедиции, как Монж или Бертолле. А вот мой друг, писатель Тальма, не вернулся, он исчез из Александрии сразу после того, как там появились вы. Силано обвел глазами всех собравшихся.

— Теперь уже мне приписывают магические силы.

Все рассмеялись.

— Не обращайте все в шутку, месье, — сказал я. — Вам известно, где находится Антуан?

— Если вы найдете медальон, то я постараюсь помочь вам найти Тальма.

— Медальон пропал, я же сказал!

— А я сказал, что не верю вам. Любезный генерал Бонапарт, откуда нам вообще знать, ради кого старается этот англоязычный американец, не переметнулся ли он на сторону врагов.

— Это возмутительно! — вскричал я, хотя втайне уже подумывал, на чьей стороне мне действительно лучше быть, но пока в любом случае твердо намеревался оставаться при своих личных интересах. Советовала же мне Астиза разобраться, каковы истинные основы моей веры. Помимо преданности нашему президенту Джорджу Вашингтону, я еще готов рискнуть своей жизнью ради проклятых сокровищ и красивых женщин. — Я требую сатисфакции, — бросил я.

— Не будет никаких дуэлей! — вновь заявил Наполеон. — Прекратите! Вы ведете себя как дети! Гейдж, я разрешаю вам удалиться.

Я встал и откланялся.

— Уверен, это наилучший выход.

Я отступил в сторону двери.

— Вы вскоре убедитесь в серьезности моих исследовательских намерений! — крикнул мне вслед Силано. И я услышал, как он говорит Наполеону: — Вам не следует доверять этому американцу. Он может свести к нулю все наши замыслы.

* * *
На следующий день после полудня мы с Ашрафом, Енохом и Астизой отдыхали у фонтана в тенистом дворике Еноха, обсуждая вчерашний ужин и возможные намерения Силано. По очевидным причинам мы чувствовали себя в осаде. Зачем Силано проделал столь дальний путь? Что именно так интересовало Бонапарта? Неужели этот командующий также хотел приобщиться к черной магии? Или у нас слишком богатое воображение и мы воспринимаем как угрозу то, что является всего лишь праздным любопытством?

Мы получили ответ после того, как услышали громкий стук в ворота дома Еноха и Мустафа пошел выяснить его причину. Он вернулся один, но с кувшином.

— Кто-то оставил его у дверей.

Эта объемистая глиняная посудина составляла фута два в высоту и казалась достаточно тяжелой, судя по напряженным мускулам слуги, который принес ее и поставил на низкий столик.

— За дверью никого не оказалось, да и улица была пустой.

— Что же это такое? — спросил я.

— Кувшин для масла, — сказал Енох. — Но нам редко доставляют подарки таким образом.

Он выглядел встревоженным, но встал, чтобы открыть его.

— Постойте, — сказал я. — А вдруг он взорвется?

— Взорвется?

— Вдруг это своеобразный Троянский конь, — сказала Астиза, сведущая не только в египетских, но и в греческих легендах. — Враг оставляет нам подарочек, а мы приносим его в дом и…

— И оттуда выскакивает полк солдат? — с усмешкой закончил Ашраф.

— Нет. Там могут оказаться змеи.

Она вспомнила случай в Александрии.

Теперь и Енох призадумался.

Ашраф встал.

— Отойдите подальше, я сам открою его.

— Возьми палку, — посоветовал ему брат.

— С саблей я управляюсь лучше.

Мы отошли в сторонку. Острой кривой саблей Ашраф срезал восковую печать с горлышка и освободил крышку. Изнутри не донеслось ни звука. Тогда Ашраф медленно сдвинул крышку кончиком своего ятагана. Опять ничего. Он осторожно подался вперед, просунув в горлышко свой клинок… и отскочил назад.

— Змея! — подтвердил он.

Проклятье. Как же мне осточертели эти рептилии!

— Но это невероятно, — сказал мамелюк. — В кувшине полно масла. Я чувствую его запах. — Он осторожно продолжил проверку содержимого. — Нет, погодите… Там какая-то мертвая змея. — Его недоумевающее лицо выглядело встревоженным. — Может, боги смилостивились?

— Какого черта?

Сморщившись, мамелюк сунул руку в кувшин и тут же вытащил ее. Нашим взорам предстали похожие на змей маслянистые пряди волос, облепленные чешуйками змеиной кожи. Когда он приподнял руку, мы увидели круглый предмет, оплетенный кольцами мертвой змеи. Масло стекало с человеческой головы.

Я застонал. Это была голова Тальма с широко открытыми незрячими глазами.

Глава 15

— Его убили, чтобы запугать меня, — сказал я.

— Но вы же заявили, что потеряли медальон, почему же они убили вашего друга? Почему сразу не прикончили вас? — удивился Ашраф.

Я задавался тем же вопросом. Голова несчастного Тальма с его похожими на речные водоросли волосами на время была опущена обратно в кувшин. Мне не хотелось гадать, где именно может быть его тело.

— Потому что они не поверили ему, — рассудила Астиза. — Только Итан точно знает, где именно находится медальон и для чего он может быть предназначен. Им совсем невыгодно убивать его, а припугнуть следовало.

— И они выбрали для этого чертовски плохой способ, — мрачно буркнул я.

— А о ком вы тут говорите? — спросил Енох.

— Об Ахмеде бин Садре с его бедуинскими бандитами.

— Но он всего лишь исполнитель, а не заказчик.

— Да, наверняка он получил указания от Силано. Он же предупредил, что мне придется удостовериться в серьезности его намерений. Его приезд стал причиной смерти Антуана. Но во всем виноват я. И почему мне взбрело в голову попросить Тальма разузнать о бин Садре в Александрии! Они решили похитить беднягу, или он сам выдал себя, начав следить за Силано. Его схватили и начали пытать, а он ничего не сказал им. Да и что он, в сущности, знал? Его смерть, очевидно, должна была напугать меня.

Ашраф хлопнул меня по плечу.

— Уж точно он не знал, какой ты смелый воин!

На самом деле страх я знал не понаслышке и уже получил ночных кошмаров на месяц вперед, но сейчас было неуместно признаваться в этом. Кроме того, если у меня и сохранилась уверенность хоть в чем-то, так это в том, что я не позволю Силано заполучить медальон.

— Это моя вина, — сказала Астиза. — Вы говорили, что он отправился в Александрию, чтобы разузнать обо мне.

— Это была его идея, а не наша с тобой. Не вини себя.

— Почему он прямо не спросил меня обо всем?

«Потому что ты уклончиво отвечаешь на все вопросы, — подумал я. — Потому что тебе нравится быть загадочной». Но я не стал высказывать свои мысли вслух. Какое-то время мы пребывали в печальном молчании, занимаясь самобичеванием. Порой чем менее мы виновны в происходящем, тем сильнее казним сами себя.

— Смерть вашего друга будет далеко не последней, если Силано встал на этот путь, — нарушив молчание, печально произнес Енох.

Судя по его уверенному тону, старик знал больше, чем говорил.

— Что вы имеете в виду?

— Вы не представляете, как много сейчас поставлено на карту. Чем дальше продвигаются мои исследования, тем больше меня пугают найденные доказательства.

— Какие доказательства?

— Все указывает на то, что медальон является своеобразной путеводной нитью или ключом, открывающим священную дверь в древний тайный склеп. Поиски этой подвески, как и борьба за обладание ею, велись на протяжении тысячелетий, и, вероятно, она, храня собственную тайну, находилась на Мальте, пока Калиостро не удалось выведать кое-что в своих здешних исследованиях. Она накладывает проклятие на недостойных, сводя их с ума. Она вводит в искушение блестящих политиков и полководцев. Ее тайна по-прежнему дразнит пытливые умы. У нас в руках ключ, открывающий неизвестный замок, карта неизведанной местности. Никто не помнит, каково назначение этого украшения. Даже я зашел в тупик.

— Так что же, все бесполезно? — спросил я с надеждой, смешанной с сожалением.

— Или близится время разгадки. Ведь, проведя собственные исследования, Силано последовал за вами сюда, а значит, он нашел нечто важное.

— Он рассчитывает найти какие-то сокровища?

— Все не так просто. Кроме сокровищ можно получить могущество. Я не знаю, каковы истинные мотивы этого мистически настроенного европейца и его ложи так называемого египетского обряда, но если Силано удастся проникнуть в столь вожделенный для многих тайник, то он обретет не только бессмертную жизнь и несметные богатства, но и доступ к тайным силам, способным поколебать сами основы нашего мира. Достойный человек мог бы укрепить их. Но недостойный…

— Какие тайные силы? О чем, разрази вас гром, вы все тут толкуете?

Енох вздохнул, погрузившись в молчаливые раздумья. Наконец он произнес:

— Книга Тота.

— Какая книга?

— Тот — египетский бог мудрости и знаний, — пояснила Астиза. — Ваше английское слово «мышление» произошло от имени Тота.[53] Его, трижды величайшего, греки называли Гермесом. Именно Тот стоял у истоков зарождения Египта.

— Происхождение нашего народа остается загадочным, сказал Енох. — Какие-либо исторические факты отсутствуют. Но Египет образовался раньше всех. Нет никаких легенд о постепенном расцвете, наша цивилизация словно вынырнула из этого песчаного моря во всей своей красе. Это беспрецедентно, сразу вдруг появились все виды искусств и ремесел. Откуда к древним египтянам пришло это знание? Мы приписываем их стремительный взлет мудрости Тота.

— Именно он изобрел письменность, черчение, геодезию, математику, астрономию и медицину, — снова добавила Астиза. — Его происхождение неизвестно, но он заложил основы всей жизни. Для нас он подобен Прометею, принесшему людям огонь, или Адаму и Еве, вкусившим от древа познания. Да, ваша библейская история описывает подобное великое пробуждение, но о нем говорится с благоговейным ужасом. Мы верим, что в древности люди обладали великой мудростью и магическими способностями. Весь мир был более гармоничным и счастливым.

Она показала на роспись на стене библиотеки Еноха. Там изображался человек с головой птицы.

— Так это и есть ваш Тот? — Люди с головами животных почему-то вызывали у меня тревожные ощущения. — Почему у него голова птицы? Они же глупее ослов.

— Это ибис, а египтяне всегда почитали прекрасное единство человеческого и животного мира. — В ее тоне появился ледяной оттенок. — Его также изображают в образе бабуина. По верованиям египтян, нет особых различий между людьми и животными, между человеком и богом, жизнью и смертью, творцом и тварью. Все является частью единого целого. А сам Тот главный на том суде, где на одну чашу весов кладут перо, а на другую — наши души, чтобы проверить, насколько они отягощены злом.

— Тогда понятно, — сказал я, хотя ничего не понял.

Порой он, скрывая свою мудрость, отправляется бродить по миру, чтобы обрести новые знания. Люди прозвали его Дураком.

— Дураком?

— Шутом, остряком, тем, кто не боится говорить правду, — добавил Енох. — Он появляется вновь и вновь. Как говорится, дурак Дурака ищет.

Теперь уж я встревожился не на шутку. Уж не об этом ли говорила цыганка Сарилла, гадая мне во французском лесу на картах Таро? Неужели то, что я воспринял как туманную чепуху, в действительности было реальным предсказанием? Она также назвала меня шутом.

— Но почему все так отчаянно стремятся заполучить какую-то старую книгу?

— Это не какая-то, а первая и главная книга, — поправил меня Енох. — И безусловно вы согласитесь, что книги могут править миром, будь то Библия, Коран и трактаты Ньютона или песни Илиады, вдохновившие Александра на подвиги. Лучшие среди них представляют сущность мышления, мудрости, надежд и стремлений. Считается, что книга Тота состоит из сорока двух папирусных свитков, уникальная выборка из тридцати шести тысяч пятисот тридцати пяти списков — по сотне на каждый день солнечного года, — где Тот начертал свои тайные знания, сокрыв их от мира, дабы нашел их достойный, когда наступит надлежащее время. В тех свитках заключена вся сила строителей пирамид. Могущество. Любовь. Бессмертие. Счастье. Отмщение. Вознесение. Невидимость. Именно они открывают истинные основы мира, а не призрачные иллюзии, в которых живем все мы. В основу мироздания заложена некая модель, определенная незримая структура, на которую, как гласят легенды, можно воздействовать магической силой. Древние египтяне знали, как управлять этими силами. А мы утратили эти знания.

— И из-за этого все так отчаянно стремятся заполучить медальон?

— Да. Он может оказаться ключом к разгадке великой тайны, от начала времен занимавшей умы правителей этого мира. Что, если смерть вовсе не является неизбежным концом человеческой жизни и можно оживить даже усопших? Тогда только время будет определять объем накопленных знаний, способных вознести человека над всеми остальными людьми. А армии обретут несокрушимость. Какой будет не ведающая страха армия? Каким будет тиран, чье правление бесконечно? А возможно, так называемая магия была не чем иным, как древней наукой. И почерпнута она из книги, написанной творцом, или творцами, чья мудрость скрывается в такой временной бездне, о которой человечество даже не догадывается.

— Но Бонапарт наверняка не рассчитывает…

— Я думаю, французы понятия не имеют, в чем состоит предмет их поисков и насколько он может быть им полезен, иначе они уже не оставили бы камня на камне от нашей страны. Известны лишь древние предания, и ничего больше. Что они теряют, занимаясь научными исследованиями? Бонапарт ловко управляет всеми вами. Он заставляет вас трудиться над этой проблемой, привлекая также ученых типа Жомара. Теми же поисками занят и Силано. Только Силано, как я подозреваю, преследует совсем иные цели. Он делает вид, что работает на французское правительство, но на самом деле пользуется его поддержкой, чтобы работать на себя. Он изучил жизнь Калиостро, пытаясь понять, есть ли реальный смысл в этих легендах.

— Но они же нереальны, — возразил я. — То есть все это какое-то умопомешательство. Если такая книга существует, то почему от нее не осталось хоть каких-то следов? Люди всегда умирали, даже в Древнем Египте. Необходимо, чтобы общество обновлялось, ведь молодые приходят на смену старым. Если бы этого не происходило, то люди начали бы сходить с ума от нетерпения. Естественную смерть вполне могло заменить убийство.

— А ведь ты не по годам мудр! — воскликнул Енох. — И ты начал понимать, почему такие могущественные тайные знания редко использовались, почему им надлежит оставаться сокровенными. Книга Тота существует, но она по-прежнему опасна. Нельзя позволить простому смертному обрести божественную силу. Тот понял, что его знания должны оставаться сокрытыми до тех пор, пока наше моральное и чувственное развитие не достигнет гармоничного равновесия с нашими дарованиями и честолюбивыми устремлениями, поэтому он и спрятал свою книгу. И тем не менее мечта о ее обнаружении проходит сквозь всю историю, и фрагменты его писаний, вероятно, уже известны. Александр Великий, придя в Египет, побывал у оракула и отправился покорять мир. Цезарь и его наследники достигли славы после того, как здесь, у нас, поделилась с ним знаниями Клеопатра. Арабы создали могущественное государство, после того как вторглись в Египет. В средние века христиане совершали паломничества в Святую землю. А ради чего предпринимались крестовые походы? Не имели ли предводители крестоносцев более важных тайных мотивов? Позднее и другие европейцы начали странствовать по древним местам. Зачем? Одни утверждали, что ищут христианские памятники. Другие ссылались на легенду о Святом Граале. Но что, если этот Грааль является своеобразной метафорой книги Тота, метафорой той самой первоосновной мудрости? Что, если она по сути своей опаснее божественного огня Прометея? Разве хоть одно из виденных вами сражений убеждает вас в том, что мы готовы достойно воспринять такие знания? Мы почти не отличаемся от животных. Поэтому нашедревнее жречество медленно пробуждается от летаргического сна, опасаясь, что будет потревожен покой древних гробниц и давно утраченная книга тайных знаний вновь выплывет из забытья. Однако нам самим точно неизвестно, что мы охраняем! И вот теперь ваш Бонапарт явился сюда вместе с безбожной магией.

— Вы говорите об ученых.

— И об этом фокуснике Силано.

— А не лучше ли тогда просто уничтожить медальон, чтобы эту книгу вообще никогда не нашли?

— Нет, — сказал Ашраф. — Для его нового появления есть причины. И ваш приход, Итан Гейдж, уже сам по себе является неким знаком. Однако эти тайны предназначены для Египта, а не для Франции.

— У нас есть свои агенты, — продолжила Астиза. — Нам сообщили о скором прибытии американца, обладающего своеобразным ключом к нашему прошлому, давно утраченным памятным диском, который является путеводной нитью к могуществу, скрытому в тысячелетней древности. Они предупредили, что было бы лучше всего просто убить вас. Но в Александрии вы сами убили нашего хранителя, и я поняла, что Исида имеет иные намерения.

— И кто же вам сообщил обо мне?

Она помедлила.

— Цыгане.

— Цыгане?!

— Один из таборов послал нам предупреждение из Франции.

Я пребывал в растерянности, потрясенный этим новым откровением. Клянусь Юпитером и Иеговой, меня предали даже цыгане! Неужели Стефан и Сарилла задерживали меня специально, чтобы отправить вперед вестника о моем прибытии? И обладают ли эти мои нынешние помощники, к которым я уже относился с симпатией и доверием, истинными знаниями, способными привести меня к драгоценной книге, — или я попал в компанию безумцев?

— Так кто же вы?

— Последние жрецы древних богов, которые были земными воплощениями древнего народа, обладавшего несравненно большей мудростью, чем мы, — сказал Енох. — Их происхождение и намерения скрыты туманом времен. Нас можно назвать своего рода масонами, если вам так понятнее, или наследниками начала и хранителями конца. Древние религии не исчезают бесследно, они лишь внедряются в новые верования. Наша задача — открыть заветную дверь раньше безнравственных корыстолюбцев — и затем закрыть ее снова навеки.

— О какой двери вы говорите?

— Как раз этого мы не знаем.

— Но вы хотите закрыть ее только после того, как узнаете, что за ней скрывается.

— Мы не можем решить, что лучше всего сделать с этой книгой, пока не найдем ее. Нам следует понять, что она сулит миру — надежду или угрозу, искупление или проклятие. Но до тех пор, пока не найдем ее, мы будем жить под страхом того, что кто-то гораздо менее щепетильный найдет ее раньше нас.

Я огорченно покачал головой.

— Учитывая ваши неудачные попытки убить меня в Александрии и более чем скромные достижения в поисках разгадки, вы не слишком-то хорошие жрецы.

— Богиня сама предопределяет повороты судьбы, — спокойно возразила Астиза.

— И Силано тоже сам предопределяет их. — Я окинул мрачным взглядом нашу маленькую компанию. — Исида не помогла бедняге Тальма, значит, она не станет защищать и нас. По-моему, нам небезопасно оставаться здесь.

— Мой дом охраняется… — начал Енох.

— Но он всем хорошо известен. Наше укрытие перестало быть тайной, о чем и поведал нам этот масляный кувшин. Нам необходимо уехать отсюда. Вы думаете, он не приведет сюда своих головорезов, если сочтет, что его поиски зашли в тупик?

— Уехать?! Я не собираюсь бегать от злоумышленников. И не могу бросить на произвол судьбы книги и памятники, которые собирал всю свою жизнь. Слуги сумеют защитить меня. И кроме того, перевозка моей библиотеки не позволит нам скрыться. Мне нужно продолжать исследования, а вам — продолжать трудиться с учеными, пока мы не выясним, где находится эта дверь, и не закроем ее навсегда, лишив Силано шансов завершить поиск. Мы все участвуем в своеобразном историческом состязании. Сбежав сейчас, мы потеряем то, чего достигли.

Енох не на шутку рассердился. Заставить его перебраться в тайное укрытие будет не легче, чем сдвинуть с места пирамиду.

— Тогда, по крайней мере, нам нужно найти безопасное место для Астизы и медальона, — возразил я. — Безумие оставлять его здесь теперь. И если очередная попытка убить меня окажется удачной, то недопустимо, чтобы его нашли у меня. В сущности, если меня похитят, то его отсутствие будет единственным поводом для сохранения моей жизни. А Астизу могут использовать как заложницу. Даже Наполеон заметил мой… э-э, интерес к ней. — Говоря это, я отвел глаза. — А между тем Бонапарт уже готов вести группу ученых к пирамидам. Надеюсь, совместными усилиями мы выясним нечто важное и опередим Силано.

— Никто не станет прогонять красивую молодую женщину, если она сама не захочет уйти, — сказал Енох.

— Но где же в Египте можно спрятать женщину?

— В гареме, — предложил Ашраф.

Признаюсь, что известные эротические видения, связанные с этим таинственным учреждением, промелькнули перед моим мысленным взором. Мне привиделись купальные пруды, рабы с опахалами и полуобнаженные, жаждущие любви женщины. Смогу ли я навестить ее там? Но кроме того, сможет ли сама Астиза выбраться в конце концов из гарема, если согласится спрятаться там?

— Я не собираюсь торчать взаперти в каком-то серале, — заявила Астиза. — Я не принадлежу мужчинам.

«Ну, пока что ты еще принадлежишь мне», — подумал я, но сейчас неуместно было спорить об этом.

— В гарем не может войти никто из мужчин, кроме хозяина, и никто даже не сможет узнать, что там происходит, — настаивал Ашраф. — У меня есть один влиятельный знакомый, Юсуф аль-Бени, он смирился с прибытием французов и сохранил свои владения и всех своих домочадцев. Он содержит своих женщин в гареме и мог бы приютить там одну жрицу. Не в качестве новой наложницы, а в качестве гостьи.

— А можно ли доверять этому Юсуфу?

— Его можно купить, я думаю.

— Я не хочу томиться в неизвестности, просиживая за вышиванием в компании глупых женщин, — сказала Астиза.

Черт возьми, она ведет себя на редкость независимо. Но именно это, помимо прочего, мне в ней и нравилось.

— Не сомневаюсь, что тебе не хочется и быть зверски убитой, — возразил я. — Ашраф подсказал нам отличную идею. Ты спрячешься там в качестве гостьи вместе с медальоном, пока я буду обследовать пирамиды, и в итоге мы с Енохом, надеюсь, найдем нужные нам ответы. Тебе нельзя появляться на улице. Не придавай также особого значения этой подвеске, пусть все в гареме видят ее на тебе. В лучшем случае истинные намерения Силано скоро выплывут наружу. Бонапарт все поймет и осознает, что этот граф вовсе не стремится помочь Франции, а желает лично завладеть тайными силами.

— Не менее рискованно бросать меня там одну, — упорствовала Астиза.

— Ты будешь не одна, а в компании глупых женщин, как сама и сказала. Тебе надо затаиться и выждать. Я найду книгу Тота и вызволю тебя.

Глава 16

По сравнению с тем первым знакомством с пирамидами, что осуществили мы с Тальма и Жомаром, посещение их Наполеоном вылилось в нечто гораздо более величественное и грандиозное. После переправы через Нил на плато Гизы взобрались более сотни офицеров, военный эскорт, проводники, слуги и ученые. Это напоминало воскресную прогулку с шикарным пикником; караван ослов привез французских жен, любовниц; горы захваченных с собой фруктов, сластей, мяса, освежительных напитков и вин напоминали о волшебном роге изобилия. Зонтики служили защитой от знойного солнца. Песок был устлан коврами. Нам предстояла трапеза по соседству с вечностью.

Бросалось в глаза отсутствие Силано, который, как мне сообщили, проводил свои собственные расследования в Каире. Я порадовался, что мы надежно спрятали Астизу.

Когда мы преодолели утомительный подъем, я доложил Бонапарту об ужасной смерти Тальма, надеясь, оценив реакцию, посеять в его уме сомнения относительно честности намерений моего соперника. К сожалению, эта новость скорее рассердила, чем потрясла нашего командующего.

— Этот журналист едва успел начать мою биографию! Зачем он таскался в одиночку по стране, пока мы не усмирили ее население?

— Мой друг исчез после прибытия Силано, генерал. Случайно ли такое совпадение? Я боюсь, что граф может быть причастен к его кончине. Или тут замешан предводитель бедуинских разбойников бин Садр.

— Эти разбойники, месье Гейдж, помогают нам. А граф послан сюда самим Талейраном. Он уверяет, что ничего не знает о Тальма, и в любом случае у него нет мотивов для такого убийства. Разве не так?

— Он говорил, что ему нужен медальон.

— А вы, кажется, уверяли нас, что потеряли его. Почему в стране с множеством бунтующих аборигенов вы подозреваете только наших союзников?

— Но действительно ли они наши союзники?

— Они мои союзники! И вы тоже им станете, когда начнете наконец разгадывать загадки, ради которых мы привезли вас сюда! Сначала вы теряете медальон и календарь, а теперь еще обвиняете в чем-то наших помощников! Да, Тальма погиб! На войне с людьми это порой случается.

— Только их головы не доставляют в кувшине с маслом.

— Я видел части похуже тех, что вам доставили. Послушайте. Вы видели поражение нашего флота. Наши успехи поставлены под сомнение. Мы отрезаны от Франции. Восставшие мамелюки собирают силы на юге. Египтяне пока не смирились с новым положением. Бунтовщики готовы на любые зверства, дабы посеять в нас тот ужас и смятение, которыми вы уже заразились. Опомнитесь, Гейдж! Нам надо, чтобы вы искали решение древних загадок, а не создавали новые сложности.

— Генерал, я делаю все, что в моих силах, но голова Тальма, очевидно, была своеобразным посланием…

— Существенными являются лишь древние послания. Сочувствие сейчас недопустимо, поскольку оно есть проявление слабости, а любая слабость с моей стороны грозит нашим уничтожением. Гейдж, я проявил снисходительность к присутствию в наших рядах американца, так как меня уверили, будто вы можете быть полезны в изучении тайн древних египтян. Можете вы объяснить мне назначение этих пирамид или нет?

— Я провожу их исследование, генерал.

— Желаю успеха. Поскольку как только я пойму, что толку от вас нет, то посажу в тюрьму. — Высказывая это предупреждение, он уже смотрел мимо меня. — Боже мой! Они поистине величественны, не правда ли?

Тот же благоговейный трепет, что испытывал я при первом посещении, теперь испытали и все остальные, увидев Сфинкса и пирамиды. Болтовня затихла, когда мы все теснились на песке, как муравьи, перед этой осязаемой временной бездной. Нас потрясли не призраки давно забытых строителей или фараонов, но, скорее, безмятежный дух самих сооружений.

Наполеон, однако, обследовал эти памятники с тщательностью интенданта.

— Такие пирамиды мог бы построить даже ребенок, но размах безусловно впечатляет. Монж, вы понимаете, сколько камня потребовалось для сооружения таких громадин? Строительство этой самой большой пирамиды подобно руководству действиями целой армии. Каковы ее размеры, Жомар?

— Мы пока проводим раскопки, ища по углам ее исходное основание, — ответил офицер. — Максимальная ширина каждой грани составляет как минимум семьсот пятьдесят футов, а высота — более четырехсот пятидесяти футов.[54] Основание занимает тринадцать акров, и хотя строительные блоки огромны, я подсчитал, что здесь их по меньшей мере два с половиной миллиона. Ее объем настолько велик, что она с легкостью вместила бы любой из европейских соборов. Это самое большое сооружение в мире.

— Надо же, как много камня, — пробормотал Наполеон.

Он поинтересовался размерами других пирамид и, воспользовавшись карандашом Конте, начал производить какие-то свои вычисления. Он выводил математические знаки с той легкостью, с какой порой набрасывают забавные рисунки.

— А где, по-вашему, они брали камень, Доломье? — спросил он, не отрываясь от своего занятия.

— Где-то поблизости, — ответил наш геолог. — Коренной подстилающей породой этого плато является известняк, и именно из таких блоков построены эти пирамиды. Поэтому они и подверглись такой сильной эрозии. Известняк не слишком твердая порода и быстро разрушается под воздействием водных потоков. Потому-то в известняковых горах часто встречаются пещеры. Мы можем найти пещеры и здесь, но я допускаю, что это плато окажется монолитным, учитывая необычайно сухой климат. Судя по известным ныне сведениям, внутри самой пирамиды также есть гранитные плиты, а разработки гранита находятся лишь на расстоянии нескольких миль отсюда. Я полагаю, что для облицовки использовали известняк более высокого качества, который также добывали в отдельной каменоломне.

Наполеон показал свои вычисления.

— Взгляните, как забавно. Из камня, пошедшего на строительство этой пирамиды, мы могли бы соорудить стену двухметровой высоты и метровой толщины и окружить ею всю Францию.

— Я надеюсь, генерал, вы не планируете такого строительства, — пошутил Монж. — Иначе нам пришлось бы везти на родину миллионы тонн.

— Вы правы, у меня иные планы. — Он рассмеялся. — Но, по крайней мере, я нашел правителя, превзошедшего меня в честолюбивых стремлениях. Хуфу, ты заставил меня почувствовать себя карликом! Однако почему было просто не прорыть туннели в какой-нибудь горе? Правда ли, что арабские расхитители гробниц не обнаружили внутри мумии?

— Действительно, нет никаких свидетельств того, что там кого-то захоронили, — подтвердил Жомар. — Главный вход запечатан огромными гранитными глыбами, которые, по всей видимости, защищали… пустые погребальные залы.

— Итак, мы столкнулись с очередной загадкой.

— Вероятно. Но по моей теории эти пирамиды имели другое предназначение. Например, примечательно уже то, что пирамида построена почти на тридцатой параллели. А это составляет примерно треть пути от экватора до Северного полюса. Как я уже рассказывал здесь Гейджу, эти древние памятники наводят на мысль о том, что египтяне понимали как происхождение, так и размеры нашей планеты.

— Если так, то они умнее половины офицеров моей армии, — сказал Бонапарт.

— Равно поразительно, что эта Великая пирамида и ее соседки сориентированы по четырем основным сторонам света с большей точностью, чем это доступно современным геодезистам. Если провести прямую линию из вершины пирамиды к Средиземному морю, то она точно разделит пополам Нильскую дельту. А если продолжить линии сторон этой пирамиды соответственно на северо-восток и северо-запад, то они образуют треугольник, в основание которого точно вписывается сама эта дельта. Место для строительства выбрано не случайно, генерал.

— Любопытно. А что, если ее символическое местоположение отражает единство Верхнего и Нижнего Египта? Вы не думаете, что эта пирамида является своеобразным политическим учреждением?

Жомара окрылило такое внимание к его гипотезам, которые высмеивали остальные офицеры.

— Интересно также рассмотреть апофему этой пирамиды, — воодушевленно сказал он.

— Какую апофему? — встрял я.

— Если провести линию вниз от вершины к середине нижней стороны грани пирамиды, — пояснил математик Монж, — то мы получим два треугольника, разделенные апофемой.

— А-а.

— Так вот, ее апофема, — продолжил Жомар, — составляет точно шестьсот футов, что равно длине греческой стадии. Такова была традиционная мера длины в Древнем мире. Эта пирамида может быть измерительным эталоном, или ее построили как своеобразный эталон, предвосхитив позднейшие меры длины греков.

— Все возможно, — сказал Бонапарт. — Однако если глупо было использовать такую громадину в качестве гробницы, то совсем уже нелепо было городить столько камня для употребления его в качестве мерила.

— Как вам известно, генерал, каждый градус широты или долготы состоит из шестидесяти минут. А апофема пирамиды также оказывается равна одной десятой минуты такого градуса. Разве это простое совпадение? Еще удивительнее, что периметр основания пирамиды равен половине минуты, а два периметра — целой минуте. Более того, периметр основания этой пирамиды оказывается равен окружности с радиусом, тождественным высоте пирамиды. Таким образом, можно предположить, что в размерах этой пирамиды зашифрованы размеры нашей планеты.

— Но разве разделение Земли на триста шестьдесят градусов не является современным нововведением?

— Вовсе нет, такое подразделение было введено уже в Древнем мире, от Вавилона до Египта. Древние выбрали число триста шестьдесят, поскольку оно отражало число дней в году.

— Но в году триста шестьдесят пять дней, — возразил я. — И еще четверть.

— Действительно, осознав это, египтяне добавили пять священных дней, — объяснил Жомар, — так же как революционеры добавили праздничные дни к нашим новым тридцати шести десятидневным неделям. Моя гипотеза состоит в том, что люди, построившие эту пирамиду, уже знали размеры и форму нашей планеты и заложили эти данные в свое сооружение, дабы они не были утрачены, если цивилизация придет в упадок. Наверное, они предвидели наступление мрачного средневековья.

Наполеон начал терять терпение.

— Но зачем?

Жомар пожал плечами.

— Чтобы вновь воспитать человечество. Или просто показать, что они узнали. Мы возводим памятники Богу и военным победам. А они захотели увековечить в памятнике математические и научные открытия.

Мне показалось невероятным, что жившие в глубочайшей древности люди могли так много знать, и все-таки в облике этой пирамиды было нечто фундаментально правильное, словно ее строители задались целью передать потомкам некие вечные истины. Франклин упоминал о сходной правильной соразмерности греческих храмов, и, как я помню, Жомар привязывал все это к странной числовой последовательности Фибоначчи. Вновь я задумался о том, не имеют ли эти арифметические игры какого-то отношения к тайне моего медальона. Математика затуманила мой разум.

Бонапарт повернулся ко мне.

— А что думает на сей счет наш американский друг? Какие взгляды может предложить Новый Свет?

— Американцы полагают, что у любого творения должно быть особое назначение, — произнес я, пытаясь изобразить глубокомысленный вид. — Мы основываемся на практической пользе, как известно. А каково практическое применение этого памятника? Думаю, Жомар склоняет нас к той мысли, что у этого остроконечного сооружения более основательное назначение, чем просто гробница.

Наполеона не одурачила моя бессвязная болтовня.

— Что ж, по крайней мере, очевидно, что у этой пирамиды есть острый конец. — Мы покорно рассмеялись. — Пойдемте. Я хочу заглянуть внутрь.

* * *
Большинство прибывших в Гизу французов довольствовались пикником, но горстка ученых отправилась к темному пролому в северной стороне пирамиды. Там находился известняковый портал исходного входа в гробницу, сооруженный еще самими древними египтянами. Этот вход, пояснил Жомар, обнаружили только после того, как мусульмане ободрали обшивку пирамиды для постройки зданий в Каире; в древние времена там находилась хитроумно спрятанная каменная дверь, подвешенная на мощных петлях. Никто так и не сумел обнаружить исходную дверь. Поэтому в средние века несведущие арабы попытались ограбить пирамиду, прорубив в нее свой собственный вход. В 820 году халиф Абдулла аль-Мамум, зная, что в исторических документах упоминался северный вход, нанял команду инженеров и каменщиков, чтобы они спроектировали новые туннели для проникновения внутрь пирамиды, надеясь обнаружить там проложенные строителями коридоры и шахты. Вероятно, по воле случая изначально вход находился выше проделанного ими туннеля. В него-то мы и вошли.

Хотя гипотеза о местоположении входа оказалась неверной, туннель вскоре привел арабов в узкую внутреннюю шахту внутри пирамиды, устроенную самими египтянами. Согласно измерениям Жомара, новый туннель начинался всего на четыре фута ниже оригинального входа и соединился с древним туннелем под углом в двадцать три градуса. Поднявшись по обнаруженному коридору, арабы нашли и настоящий вход, или, скорее, выход наружу, а также второй коридор, поднимавшийся в толщу пирамиды под тем же наклоном, под каким первый спускался. Такая верхняя шахта не упоминалась в древних хрониках и была заблокирована гранитными стенами, не пробиваемыми даже с помощью долота. Осознав, что найден тайный путь к сокровищам, аль-Мамум приказал своим людям пробить круговой проход вокруг этих гранитных плит в более мягких известняковых блоках. За время этой чертовски грязной и вредной работы с каменщиков сошло по семь потов. За первой гранитной плитой последовала вторая, а за ней и третья. Затратив огромные усилия, они проникли в ту верхнюю шахту, но обнаружили, что она завалена глыбами известняка. Не дрогнув, они расчистили этот ход. Наконец им удалось проникнуть внутрь, но они не обнаружили там…

— Ничего, — сказал Жомар. — И тем не менее кое-что интересное вы все-таки увидите сегодня.

Под руководством нашего географа мы произвели разведку этой архитектурной путаницы входов и пересечений, а затем спустились, чтобы взглянуть на нижнюю шахту, до которой изначально и добрались арабы. Мрак там царил полнейший.

— А почему они не проделали ступени в этом наклонном коридоре? — заинтересовался Наполеон.

— Может, им нужно было скатывать по нему какие-то вещи, — предположил Жомар. — Или эта шахта имела совсем другое назначение, например использовалась в качестве вентиляционной трубы или телескопа, направленного на определенную звезду.

— Слишком глупое назначение для огромнейшего памятника в мире, — возразил Бонапарт. — Я уверен, мы просто упускаем что-то важное.

Местные проводники несли факелы, а мы осторожно спустились примерно метров на сто, держась за боковые своды. Сводчатые стены сменились гладкой шахтой, прорубленной в известняковой породе самого плато, и вскоре туннель вывел нас в сводчатый, похожий на пещеру зал с каким-то углублением и неровным полом. Здесь как будто что-то недоделали.

— Как вы видите, этот тупиковый коридор привел в пустое помещение, — сказал Жомар. — Мы не обнаружили здесь ничего интересного.

— Тогда что мы здесь делаем? — спросил Бонапарт.

— Отсутствие очевидной цели ставит новые вопросы, не правда ли? Зачем они прокопались сюда? Но потерпите, скоро вы увидите нечто более интересное. Давайте поднимемся обратно.

Задохнувшиеся и вспотевшие, мы полезли обратно. Пыль и гуано летучих мышей перепачкали нашу одежду. Теплый и влажный воздух пирамиды был насыщен запахами плесени.

Вернувшись к месту пересечения арабского туннеля и внутренних коридоров, мы теперь вошли в поднимающийся коридор, расчищенный чертовски трудолюбивыми рабами аль-Мамума. Спуск в покинутом нами нижнем коридоре проходил под тем же углом, под каким нам пришлось подниматься в верхнем коридоре, причем в нем нельзя было даже выпрямиться. Там тоже отсутствовали ступени, и взбираться вверх было крайне неудобно. Преодолев метров шестьдесят, мы попали на очередную развилку. Вперед уходил ровный и узкий туннель, который привел нас в просторное, ничем не примечательное помещение с остроконечным сводом, каким арабы обычно отделывали покои царицы, хотя наш проводник сообщил нам: нет никаких свидетельств того, что здесь когда-то покоилась хоть одна царственная особа. Ползком преодолев этот проход, мы наконец смогли выпрямиться. В одном конце зала обнаружилась ниша, как будто для статуи или вертикально стоящего гроба, но она была пуста. Само помещение было примечательно разве что своей незатейливой простотой. Многотонные гранитные плиты выглядели совершенно невыразительно, и они были так плотно пригнаны друг к другу, что в стыки не пролез бы и листок бумаги.

— Такой остроконечный свод, очевидно, нужен был, чтобы уменьшить давление толщи пирамиды на стены зала, — заметил Жомар.

Наполеон, раздраженный той грязью, в которой нам приходилось передвигаться, отрывисто приказал вывести всех обратно к развилке, чтобы подняться по верхнему коридору. Ему хотелось взглянуть еще на верхнюю усыпальницу царя.

Если первый проход, похоже, проделали для карликов, то теперь мы попали в коридор, достойный великанов. Его расширяющиеся стены уходили ввысь, формируя наклонную галерею, сводчатый потолок которой со ступенчатым карнизом достигал высоты почти тридцати футов. Тут опять-таки не было ступеней; вверх поднималась скользкая, как ледяная горка, поверхность. К счастью, проводники натянули веревки. И вновь каменная кладка поразила нас своей совершенной простотой. Высота этого прохода казалась такой же непостижимой, как карликовые размеры предыдущего.

— Неужели все это действительно построили люди?

Один из арабских проводников поднял факел и осветил потолок. Я разглядел там какие-то непонятные темные наросты, искажающие безупречную симметрию.

— Летучие мыши, — прошептал Жомар.

В сумрачной вышине встревоженно зашелестели крылья.

— Скорее поднимайтесь наверх, — скомандовал Наполеон. — Здесь нечем дышать, да и жара, как в парилке.

Факельный дым действительно был довольно едок.

Жомар, развернув свою мерную ленту, заявил, что длина этой галереи составляет около сорока семи метров, но ее назначение оставалось неясным. Когда подъем закончился, нам вновь пришлось согнуться, чтобы пройти по горизонтальному участку. В конце концов мы попали в самый большой зал, поднимавшийся на треть высоты самой пирамиды.

Погребальная камера царя представляла собой простое прямоугольное помещение, отделанное колоссальными блоками из красного гранита. И вновь его простота выглядела весьма странной. Лишенные каких-либо украшений пол и стены завершались ровным потолком. Там не оказалось ни священной книги, ни божества с птичьей головой. Лишь в дальнем конце маячил незакрытый саркофаг из черного гранита, такой же пустой, как весь зал. Размеры его составляли около семи футов в длину, три с половиной в ширину и три фута в высоту,[55] и, следовательно, он был слишком велик для того узкого последнего участка, по которому мы проползли; должно быть, его притащили сюда до завершения строительства. Наполеон, впервые проявив настоящую заинтересованность, тщательно осмотрел пустой гроб.

— Как они посмели опустошить его? — возмутился он.

— Размеры этого зала также весьма интересны, генерал, — сказал Жомар. — Я намерил тридцать четыре фута в длину и семнадцать футов в ширину. Пол этого помещения представляет двойной квадрат.

— Подумать только, — брякнул я, не сумев скрыть явной насмешки.

— Он хотел сказать, что длина зала в два раза больше его ширины, — пояснил Монж. — Пифагор и великие греческие архитекторы отмечали гармоничные размеры такого идеального прямоугольника.

— А высота зала равна половине длины его диагонали, — добавил Жомар, — что составляет девятнадцать футов. Гейдж, помогите-ка мне, и я покажу вам еще кое-что. Держите конец ленты в этом углу.

Я выполнил его поручение. Жомар протянул рулетку наискосок к середине противоположной стены, потом, велев мне оставаться в углу, отмерил замеченную им длину вдоль моей стены.

— Ну вот! — воскликнул он, и эхо разнесло по комнате его торжествующее восклицание.

Опять-таки я не выразил ожидаемого восхищения.

— Разве вы не понимаете, что получилось? Мы же именно об этом говорили на вершине пирамиды! Золотое число, или золотое сечение!

Тогда я понял, что он имеет в виду. Если разделить это помещение на два квадрата, измерить диагональ одного из них и отложить эту величину по длинной стороне комнаты, то отношение этой длины к оставшейся части составит волшебное, по общепринятому мнению, число — 1,618.

— Вы подразумеваете, что в размерах этого зала, как и в самой пирамиде, отражены числа Фибоначчи? — как можно небрежнее уточнил я.

Монж вытаращил глаза.

— Числа Фибоначчи? Гейдж, я даже не предполагал, что вы так глубоко знаете математику.

— Ну что вы, просто странствия по миру многому учат нас.

— И какова же практическая польза этих размеров? — спросил Наполеон.

— Они отражают фундаментальные естественные пропорции, — рискнул заметить я.

— И они представляют основные единицы измерений, бытовавшие в древнем Египетском царстве, — добавил Жомар. — В длине и пропорциях этого сооружения, на мой взгляд, они отталкивались от старинной локтевой системы, так же как мы, к примеру, спроектировали бы музей в метрической системе.

— Интересно, — заметил наш генерал. — И все-таки такое громадное строительство… Загадка какая-то. Или это своего рода линза, подобная оптическим линзам для фокусировки света?

— Вы просто читаете мои мысли! — воскликнул Жомар. — Любая мысль здесь, любая задуманная идея, видимо, усиливается размерами этой пирамиды. Вот послушайте.

Он тихо загудел, потом затянул какой-то монотонный мотивчик. Возникло странное колдовское эхо, а вибрация воздуха достигла наших тел. Создавалось ощущение, будто эта ритмичная мелодия атаковала воздух, пронизывая все вокруг.

Наш генерал недоуменно покачал головой.

— Непонятно только, что же она фокусирует? Может быть, электрическую силу? — обратился он ко мне.

Если бы я с важным видом подтвердил его предположение, то он, наверное, похвалил бы меня. Но я лишь бессмысленно таращился на него, как идиот.

— Эта гранитная камера тоже примечательна, — вступил Жомар, заполняя неловкую паузу. — Ее внутренний объем точно равен половине внешнего объема. Судя по размерам, она вполне могла служить в качестве человеческого гроба, но я подозреваю, что ее размеры выбраны не случайно.

— Вкладывающиеся друг в друга объемы, — заметил Монж. — Сначала этот зал, затем внешний объем саркофага, дальше внутренний… что бы это могло значить? В общем, я пришел к выводу, что у нас множество самых разных гипотез, но ни одного точного подтверждения.

Я возвел глаза к потолку. Мне вдруг представилось, что на нас давят миллионы тонн известняка, угрожая в любой момент обвалиться, прекратив наше существование. На мгновение у меня возникло ощущение, что потолок начал опускаться. Но нет, я прищурился, и все вернулось на свои места.

— Оставьте меня, — внезапно приказал Бонапарт.

— Что?

— Жомар прав. Я чувствую, что здесь сосредоточена сила. Разве вы не ощущаете ее?

— Да, и я ощущаю напряжение, и в то же время мне как будто добавили энергии, — согласился я. — Несмотря на то что это гробница, в ней царит странная легкость.

— Мне нужно остаться здесь в одиночестве, — сообщил нам генерал. — Я хочу узнать, смогу ли почувствовать здесь незримое присутствие духа покойного фараона. Его тело украли, но, возможно, душа его еще обитает в этом зале. И как знать, вдруг Силано с его разговорами о магии не так уж неправ. Или мне удастся подзарядиться электрической силой Гейджа. Оставьте мне один незажженный факел. Я выйду к вам, когда буду готов.

Монж выглядел озабоченным.

— Думаю, надо оставить кого-то для охраны…

— Нет. — Бонапарт перелез через край черного саркофага, лег на дно и уставился в потолок. Видя наши удивленные взгляды, он слегка улыбнулся. — Здесь уютнее, чем вы думаете. Этот камень не слишком холодный, не слишком горячий. И я не слишком высокий, чему вы так удивляетесь? — Он улыбнулся своей шуточке. — Не бойтесь, я не собираюсь уснуть здесь навсегда.

Жомар встревожился.

— Об этом месте рассказывают ужасные…

— Надеюсь, никто не сомневается в моей смелости.

Геолог поклонился.

— Напротив, я потрясен ею, мой генерал.

Мы послушно удалились, факелы поочередно ныряли в провал низкого туннеля, и вскоре наш командующий остался один в темном зале. Держась за веревку, мы осторожно спустились по наклонной Большой галерее. С потолка слетела летучая мышь и направилась в нашу сторону, но араб махнул факелом, и эта слепая тварь, почувствовав ток теплого воздуха, уселась обратно. Когда мы добрались до узкой шахты, ведущей к выходу, я уже истекал потом.

— Я подожду его здесь, — сказал Жомар, — а вы все можете двигаться дальше к выходу.

Мне только этого и хотелось. Когда мы наконец выбрались из пыльных и грязных недр пирамиды, день словно расцветился тысячами солнечных дисков, слегка затуманенных слетавшими с нашей одежды облачками пыли. В горле у меня пересохло, а в голове пульсировала ноющая боль. Найдя тень на восточной стороне этой махины, мы присели отдохнуть и выпить воды. Члены экспедиции, остававшиеся снаружи, уже разбрелись по развалинам древнего храмового комплекса. Наиболее любопытные отправились к соседним пирамидам. Часть народа, соорудив небольшие навесы, уже вовсю подкрепляла свои силы земной пищей. Несколько энтузиастов карабкались к вершине пирамиды, а более ленивые соревновались в том, кто дальше забросит камень на ее грань.

Я устало вытер лоб, остро осознавая, что ни на шаг не продвинулся в разгадке тайны медальона.

— Неужели всю эту огромную гору камня возвели ради трех маленьких комнат?

— Да, бессмыслица какая-то, — согласился Монж.

— У меня такое ощущение, что мы чего-то не замечаем.

— Остается только еще поиграть с числами, как говорил Жомар. Эта пирамида может оказаться загадкой, над которой человечество будет ломать голову веками.

Математик вытащил лист бумаги и принялся за свои собственные вычисления.

* * *
Бонапарт отсутствовал не меньше часа. В конце концов, услышав призывный крик, мы пошли ему навстречу. Как и мы, он появился из темноты грязный и ослепленный солнечным светом, отряхиваясь от густой пыли. Но когда мы подошли ближе, я увидел, что он сильно побледнел, его рассеянный взгляд затравленно блуждал, как у человека, внезапно вырванного из глубокого и тяжелого сновидения.

— Что вас так задержало?

— Разве меня долго не было?

— Час по меньшей мере.

— Странно. Время пронеслось, как один миг.

— И?

— Я лежал в саркофаге, скрестив руки, как те мумии, что мы видели.

— Господи!

— Я услышал и увидел… — Он тряхнул головой, словно хотел прояснить ее. — Или мне показалось?

Он покачнулся.

Математик поддержал его за плечо.

— Так что же вы услышали и увидели?

Бонапарт прищурился.

— Я увидел картины моей жизни, то есть, по-моему, это была моя жизнь. Я даже не уверен, прошлая или будущая жизнь мне привиделась.

Я так и не понял, зачем он оглянулся вокруг — то ли ища повод уклониться от ответа, то ли желая спросить о чем-то кого-то из нас.

— А какого рода картины?

— У меня… возникло очень странное ощущение. По-моему, мне лучше не рассказывать об этом. Лучше не… — Его взгляд остановился на мне. — Где медальон? — резко спросил он.

Он застал меня врасплох.

— Потерян, разве вы не помните?

— Нет. Вы заблуждаетесь.

Его серые глаза напряженно вглядывались в меня.

— Он утонул вместе с «Ориентом», генерал.

— Нет.

Он произнес это с такой убежденностью, что мы все встревожено переглянулись.

— Хотите выпить воды? — обеспокоенно спросил Монж.

Наполеон тряхнул головой, словно стряхивая наваждение.

— Больше не пойду туда.

— Но, генерал, что же вы могли увидеть? — вновь спросил математик.

— Давайте не будем говорить об этом.

У всех нас возникло чувство смутной тревоги. Я осознал, как сильно эта экспедиция зависела от ясного и энергичного ума Бонапарта, но сейчас он явно пребывал в оцепенении. Как любому человеку и лидеру, ему были присущи определенные недостатки, но его властная и сдержанная самоуверенность невольно увлекала всех нас. Он, подобно звезде и компасу, вдохновлял и направлял нашу экспедицию. Без него ничего этого не случилось бы.

Пирамида, казалось, насмешливо поглядывала на нас с высоты своей идеальной остроконечной вершины.

— Мне нужно отдохнуть, — сказал Наполеон. — Я хочу вина, а не воды. — Щелкнув пальцами, он приказал адъютанту принести флягу. И вновь повернулся ко мне. — Чем вы здесь занимаетесь?

Он что, вообще свихнулся?

— Простите?

Меня напугал его вопрос.

— Вы прибыли сюда из-за медальона и обещали объяснить назначение этой пирамиды. Потом вы заявили, что потеряли свою подвеску, и оказались неспособны выполнить другое обещание. Что я ощущал там? Это было электричество?

— Может быть, генерал, но у меня нет прибора для точного определения этой силы. Я в недоумении, как и все остальные.

— А я в недоумении от вас, американца, подозреваемого в убийстве. Вы пристроились к нашей экспедиции и повсюду шныряете, не принося никакой пользы! Я начал сомневаться в вас, Гейдж, а людям, потерявшим мое доверие, приходится здесь ой как несладко.

— Генерал Бонапарт, я всячески старался заслужить ваше доверие, как на полях сражений, так и в научных исследованиях! Какой прок от выдвижения сумасбродных предположений? Дайте мне время серьезно поработать над этими гипотезами. Идеи Жомара весьма интересны, но у меня не было времени оценить их.

— Тогда вы будете торчать здесь, в этой пустыне, пока не найдете нужные ответы.

Он взял флягу и сделал глоток вина.

— Что? Но это невозможно! Все мои книги в Каире!

— Вы вернетесь в Каир только тогда, когда сможете рассказать мне что-либо полезное об этой пирамиде. Не старые сказки, а реальные причины ее возведения и способы использования ее силы. Да, ей присуща таинственная сила, и я хочу знать, как овладеть ею.

— И я хочу этого не меньше вашего! Но как мне сделать это?

— Говорят, вы ученый. Так сделайте же открытие. Используйте медальон, который якобы потеряли.

И он удалился, гордо вскинув голову.

Наша маленькая группа, остолбенев, смотрела ему вслед.

— Что за чертовщина приключилась там с ним? — удивился Жомар.

— По-моему, в темноте его посетили галлюцинации, — сказал Монж. — Видит бог, мне не хотелось оставлять его там в одиночестве. Отвага нашего корсиканца неоспорима.

— И что он привязался ко мне? — Его враждебность расстроила меня.

— Из-за вашего пребывания в Абукире, — заметил математик. — По-моему, это поражение терзает его больше, чем ему хотелось бы. У нас нет пока приемлемых стратегических планов.

— И я должен окопаться здесь и таращиться на эту громадину, пока они не появятся?

— Да он забудет о вас через денек-другой.

— Хотя в общем-то его интерес вполне оправдан, — заметил Жомар. — Надо будет вновь перечитать древние источники. Чем больше я узнаю об этом сооружении, тем более пленительным оно мне кажется.

— И тем более бессмысленным, — проворчал я.

— Неужели, Гейдж, вы действительно так думаете? — спросил Монж. — По-моему, эта пирамида слишком совершенна, чтобы оказаться бессмысленной постройкой. В нее вложен не только огромный труд, но и огромный смысл. Проделав сейчас новые вычисления, я заметил новую интересную связь. Эта пирамида действительно своеобразная математическая головоломка.

— Что вы имеете в виду?

— Мне нужно еще проверить мою гипотезу в отношении вычислений Жомара, но я предполагаю, что если мы экстраполируем грани этой пирамиды вверх до ее исходной вершины — то есть она будет несколько выше, чем сейчас, — и сравним ее высоту с суммой длин двух ее сторон, то получим одно из самых фундаментальных чисел всей математической науки: «пи».

— «Пи»?

— Соотношение диаметра окружности и ее длины, Гейдж, во многих древних цивилизациях считалось священным. Его примерное численное значение определяется при делении двадцати двух на семь, и в итоге мы получаем три целых и бесконечную непериодическую десятичную дробь… И все-таки каждая цивилизация стремилась вычислить это число как можно точнее. Древние египтяне высчитали, что оно равно трем целым и ста шестидесяти сотым. Отношение двух сторон пирамиды к ее высоте, по-моему, практически равно этому числу.

— Уж не ради ли числа «пи» соорудили эту пирамиду?

— Вполне возможно, ее спроектировали в соответствии с установленной египтянами величиной этого числа.

— Но опять-таки — зачем?

— Тут мы вновь сталкиваемся с древними тайнами. Но разве вам не кажется важным, что в вашем медальоне был обозначен диаметр окружности? Очень жаль, что вы потеряли его. Или он еще может найтись?

Еще как кажется! Да это же настоящее открытие! Долгое время я словно блуждал в темноте. А теперь вдруг почувствовал, как будто точно знаю, к чему вел меня медальон: к этой самой пирамиде.

Глава 17

Неохотно подчинившись приказу, я поселился вместе с Жомаром и Монжем в палатке, установленной рядом со Сфинксом, чтобы помочь ученым провести дополнительные замеры пирамид. Рассчитывая на быстрое возращение, я теперь с тревогой размышлял о том, что чересчур надолго оставил Астизу с медальоном, особенно если Силано вдруг в Каире. Однако если бы я ослушался прилюдного приказа Наполеона, то меня могли попросту арестовать. Кроме того, я осознал, что впереди забрезжила разгадка тайны. Может быть, этот медальон укажет нам на какой-то тайный вход в каменную гору? А еще надо понять, какое значение имела дата 21 октября, установленная мной по утонувшему древнему календарю, хотя до того времени оставалось еще два месяца. Понятия не имею, как увязать вместе все мои догадки, но есть надежда, что наши ученые мужи подкинут мне очередную подсказку. Поэтому я послал весточку в дом Еноха о моих затруднениях с просьбой сообщить в гарем Юсуфа о задержке. По меньшей мере, добавил я, мне стало понятно, что именно следует искать.

Я не слишком расстроился из-за временного изгнания из города. Мне поднадоело сидеть, как в тюрьме, в доме Еноха, вдали от каирской суматохи, зато здесь, в пустынной тишине, вполне можно было славно отдохнуть. Рядом с нами в пустыне расположился биваком отряд солдат, чтобы защищать нас от бродячих бедуинов и мамелюков, и я еще успокаивал себя тем, что без меня Енох и Астиза будут в большей безопасности, поскольку мое отсутствие в Каире отвлечет внимание и от них. Силано, будем надеяться, все-таки поверил, что медальон покоится на дне Абукирского залива. Я не забыл про несчастного Тальма, но с поиском его убийцы и отмщением придется повременить. Короче говоря, на душе у меня совсем полегчало, когда я, по людскому обыкновению, припомнил пару пословиц о том, что нет худа без добра и что ни делается, все к лучшему.

Как я уже упоминал, в Гизе находились три большие пирамиды, все они имели внутренние туннели и одинаково пустые залы. На вершине пирамиды Хефрена еще сохранилась часть обшивки из совершенно гладких и белых известняковых плит, которые когда-то покрывали все гигантские гробницы.Должно быть, в давние времена все они блестели на солнце, как соляные кристаллы! С помощью геодезических инструментов мы вычислили, что исходная высота Великой пирамиды составляла 480 футов, то есть более чем на сто футов больше самого высокого во всей Франции островерхого Амьенского собора. Египтянам понадобилось всего 203 ряда кладки для достижения такой головокружительной высоты. Мы вычислили, что наклон ее граней равен пятидесяти одному градусу, ровно столько и было нужно, чтобы отношение высоты к половине ее периметра соответствовало как числу «пи», так и числовой последовательности Фибоначчи.

Несмотря на эти сверхъестественные совпадения, назначение пирамид по-прежнему ускользало от меня. С художественной точки зрения они были великолепны. Но их практическое применение оставалось загадкой. Здесь имелись такие гладкие блоки, что при строительстве на них невозможно было устоять, внутренние коридоры отличались крайним неудобством для человеческого продвижения, и вели они в помещения, которые, судя по всему, всегда пустовали, а математическая кодировка казалась непостижимой для всех, кроме специалистов.

Монж пришел к выводу, что, вероятнее всего, это ритуальные постройки, связанные с поклонением богам.

— Сумели бы люди, жившие пять тысяч лет назад, понять причины возведения собора Парижской Богоматери?

— На вашем месте я не стал бы выяснять этот вопрос у священников и жрецов.

— Священники устарели, а нашей новой религией стала наука. Для древних египтян религия также основывалась на научных данных, а магия порой объясняла то, чего они не могли понять. В ходе развития человечество отказалось от прошлого, в котором каждое племя или народ поклонялись своим собственным богам, и признало существование единого Бога. И все-таки по-прежнему существует много вероисповеданий, представители которых считают иноверцев еретиками. Сейчас мы имеем науку, основанную не на религии или догматах веры, но на здравом смысле и опыте, и наука сия определяется универсальным законом, а не заблуждениями какого-то народа, отцов церкви или мирских правителей. Не имеет значения, где применяются ее законы — в Китае или Германии, описываются ли они по-арабски или по-испански: наука всюду едина. Именно поэтому она всесильна, и поэтому церковь инстинктивно боялась Галилея. Но вот это величественное сооружение построил особый народ с их особыми верованиями, и мы не в силах постичь его истинные мотивы, поскольку они основывались на религиозном мистицизме, недоступном нашему пониманию. Возможно, когда-нибудь мы что-то и поймем, если нам удастся расшифровать иероглифы.

Меня вполне устроило такое предсказание — ведь, в конце концов, я был воспитанником Франклина, — хотя и удивило, почему наука при всей своей универсальности уже давно не привлекла к себе души и умы всех людей. Почему человек по-прежнему отдает предпочтение религии? Наука могущественна, но бездушна, многое разъясняет и вместе с тем замалчивает самые важные вопросы. Она объясняла то или иное явление, но не раскрывала его причин, и поэтому ее ответы не удовлетворяли людей. Наверное, люди будущего смогут понять собор Парижской Богоматери так же, как мы сейчас понимаем римские храмы. И вероятно, между поклонением и страхом очень много общего. Революционеры в их рационалистическом рвении упустили кое-что важное, на мой взгляд, и этим упущением стало сердце, а вернее, душа. Может ли наука вместить душевные переживания, может ли она дать надежду на жизнь после смерти?

Конечно, я не стал делиться с учеными такими мыслями, а просто ответил:

— А что, если все несколько проще, доктор Монж? Что, если эта пирамида является попросту надгробным памятником?

— Я думал об этом, Гейдж, и обнаружил один очаровательный парадокс. Допустим, по крайней мере в принципе, что ее возвели как гробницу. Но разве грандиозные размеры не осложняли ее существования? Чем более величественную пирамиду мы построим для сохранности мумии, тем больше внимания привлечем к месту захоронения самой мумии. И перед фараонами, очевидно, стояла дилемма, поскольку они стремились сохранить свои останки для вечной жизни.

— Я подумал также и о другой дилемме, — ответил я. — Фараон надеется, что его покой не потревожат во веки веков. А идеальным преступлением является необнаруженное преступление. Если вы захотели ограбить могилу господина, то лучше всего сделать это перед самым ее закрытием, поскольку потом уже кражи никто не обнаружит! Если это гробница, то полагаться усопший фараон мог только на преданность тех, кто закрывал ее. Кому мог доверять фараон?

— И вновь мы сталкиваемся с недоказуемыми гипотезами! — засмеялся Монж.

Мысленно я припомнил все, что сумел узнать о медальоне. Разделенный диаметром круг, возможно, указывает на важность числа «пи». В верхней половине изображено созвездие, включающее древнюю Полярную звезду. Внизу символический рисунок воды. Странные насечки, образующие что-то вроде треугольника или пирамиды. Допустим, вода означала Нил, а грубо намеченный треугольник — Великую пирамиду, но почему треугольник выполнен так нечетко? Енох говорил, что подвеска выглядит незавершенной, но что является ее завершением? Жезл Мина из какого-то давно затерянного храма? Это казалось шуткой. Я попытался думать как Франклин, но мне ли сравниться с ним? Сегодня он мог трудиться над доказательством электрической природы молнии, а назавтра предложить план объединения колоний. Может, эти пирамиды притягивали молнии и преобразовывали их в электрическую силу? Может, структура этой пирамиды подобна лейденской банке? С тех пор как мы прибыли в Египет, я не слышал ни одного громового раската и не видел ни капли дождя.

Монж уехал, чтобы вместе с Бонапартом присутствовать на церемонии открытия нового Египетского института. В его стенах ученые трудились над самыми разными проектами, начиная от изобретения новых способов получения алкоголя и выпечки хлеба с использованием стеблей подсолнечника, поскольку в Египте не хватало нормального топлива, и заканчивая составлением каталогов живой природы Египта. Конте оборудовал мастерскую для восстановления утраченного оборудования, к примеру, печатных станков, пропавших в сражении при Абукире. Он был из тех умельцев, которые могут смастерить все, что угодно. А мы с Жомаром продолжали торчать в прекрасной золотой пустыне, трудолюбиво разматывая мерные ленты, разгребая обломки камней и замеряя углы с помощью геодезических приборов. Три дня и три ночи провели мы, глядя на звездное вращение над вершинами пирамид и споря о том, для чего все-таки они предназначались.

Наутро четвертого дня, утомленный нашей скрупулезной работой и недоказательными предположениями, я отправился к берегу, откуда открывался шикарный вид на раскинувшийся за рекой Каир. Там моим глазам предстало любопытное зрелище. Конте уже, очевидно, произвел достаточное количество водорода для наполнения воздушного шара. Этот шелковый баллон имел на вид футов сорок в диаметре, и его верхнюю половину покрывала сетка с тянущимися вниз веревками для поддержки плетеной корзины. Шар парил на привязи в сотне футов над землей, собрав вокруг маленькую толпу зрителей. Я взглянул на них в оптическую трубу Жомара. Все зеваки оказались европейцами.

До сих пор арабы демонстрировали весьма сдержанное удивление техническими достижениями Запада. Они, похоже, рассматривали нашу победу как временное явление, а нас самих считали хитрыми неверными, овладевшими механическими трюками и легкомысленно забывшими о душе. По моей просьбе Конте уже давно изготовил особый фрикционный генератор для накопления электричества, такое устройство Франклин называл батареей, и наши ученые пригласили меня устроить легкое шоковое представление влиятельным каирским муллам. Эти египтяне храбро соединили руки, и, когда я ударил первого из них зарядом из моей лейденской банки, все они начали дергаться по очереди по мере прохождения тока через их цепочку, а выражение ужаса на их благообразных лицах вызвало хохот европейцев. Но, пережив первое потрясение, арабы выглядели скорее удивленными, чем испуганными. Видимо, сочли электричество дешевым фокусом, годным только для потехи публики.

Наблюдая за воздушным шаром, я заметил выходящих из южных ворот Каира французских солдат, их стройные ряды резко выделялись на фоне скопившихся у входа в город торговцев и погонщиков верблюжьих караванов. Воинов в бело-синих мундирах возглавляли знаменосцы с поникшими в знойном затишье полковыми стягами. Поблескивая на солнце, извивалась на дороге похожая на многоножку длинная колонна, вобравшая в себя, похоже, целую дивизию. За пехотинцами следовали кавалерийские части, а замыкали походный строй две упряжки лошадей, тащивших небольшие полевые пушки.

Я позвал Жомара, и он, присоединившись ко мне, навел на резкость свой полевой бинокль.

— Надо же, сам генерал Дезе отправился на поиски неуловимого Мурад-бея, — сказал он. — Его частям предстоит исследовать и покорить почти неизвестный европейцам Верхний Египет.

— Так значит, война еще не кончена?

Он рассмеялся.

— Вы что, еще не поняли, кто такой Наполеон?! Война для него не закончится никогда. — Он продолжал рассматривать военный строй, о продвижении которого возвещала пыль, клубившаяся впереди колонны. Я представил, как они добродушно поругивают ее, скрипя зубами из-за попадающего в рот песка. — По-моему, среди них и ваш старый приятель.

— Старый приятель?

— Да вон же он, поглядите сами.

Сбоку от головной колонны ехал всадник в тюрбане и восточном наряде в сопровождении полудюжины верховых телохранителей. Один из оруженосцев держал над его головой зонтик. Я разглядел и тонкую рапиру, покачивающуюся на его бедре, и прекрасного черного жеребца, приобретенного в Каире: Силано. Рядом с ним ехал какой-то менее рослый всадник, закутанный в длинные одежды. Вероятно, личный слуга.

— Скатертью дорога!

— А я завидую ему, — сказал Жомар. — Сколько интересных открытий ждет их впереди!

Неужели Силано отказался от попыток найти медальон? Или он отправился разыскивать недостающее звено в упомянутом Енохом южном храме? Я разглядел также бин Садра. Держа свой змеиный посох, он слегка покачивался на спине верблюда, возглавляя отряд бедуинских телохранителей.

Значит, мне удалось избежать встречи с ними? Или они решили опередить меня?

Я вновь пригляделся к менее солидной фигуре завернутого в кокон наездника и испытал смутную тревогу. Неужели я проявил излишнюю покорность, задержавшись так надолго у пирамид? Кто же это ехал под боком у Силано?

«Я знала его», — подтвердила она.

Я сложил подзорную трубу.

— Мне необходимо вернуться в Каир.

— Нельзя, у вас приказ Бонапарта. Сначала нам нужно выдать неоспоримые гипотезы.

Но я испугался, что в мое отсутствие случилось нечто ужасное, и осознал, что за время долгих обмеров пирамид невольно отвлекся от решения тайны медальона и поисков путей отмщения за смерть Тальма. Мое промедление было фатальным.

— Я американский ученый, а не французский рядовой. К черту приказы!

— Не боитесь, что он может расстрелять вас?

Но я уже бежал вниз по склону, мимо Сфинкса, в сторону Каира.

* * *
По возвращении город показался мне еще более зловещим. Дивизия Дезе покинула часть домов, занятых французскими солдатами, но зато вернулись тысячи горожан, сбежавших после битвы при пирамидах. Каир начал приходить в себя после разгромного вторжения, вновь принимая облик столицы. Горожане опять обрели утраченную самоуверенность. Они вели себя так, словно Каир по-прежнему принадлежал им, а не нам, и к тому же арабы явно превосходили нас численностью. Пешеходы еще разбегались порой при появлении патрульных отрядов или французских солдат, погоняющих ослов, но их совершенно не волновал вид такого одинокого чужака, как я. Быстро пробираясь по узким улочкам, я впервые ощутил их тесноту, когда меня несколько раз толкнули и едва не сбили с ног. В памяти вновь всплыло странное покалывающее воздействие электрической силы после проведенного в гостиной опыта, которое дамы сочли столь эротичным. Каир вдруг показался мне сильно наэлектризованным. Известие о поражении при Абукире уже облетело весь город, и никто больше не считал франков непобедимыми. Да, теперь мы уж точно попали впросак, и, по-моему, исправить положение будет чертовски трудно.

В сравнении с суетой ближайших кварталов улочка, где находился дом Еноха, выглядела на редкость безлюдной. Куда же все подевались? На фасаде его дома я не заметил ничего необычного, он по-прежнему казался непроницаемым, как лицо египтянина. Однако, подойдя ближе, я заметил странные изменения. В центре слегка покосившейся двери ярко желтело расщепленное дерево. Я оглянулся, почувствовав на себе чей-то взгляд, но никого не обнаружил.

Я постучал в дверь, и она слегка приоткрылась. На мое приветствие лишь мухи откликнулись громким жужжанием. Дверь, казалось, что-то подпирало изнутри, но мне удалось расширить щель и протиснуться внутрь. Тогда я увидел, что это было за препятствие. Служивший у Еноха Мустафа, могучий негр, лежал, привалившись к двери, его голову разнес пистолетный выстрел. В доме витал тошнотворный сладковатый запах смерти.

На глаза мне попалось одно из окон. Его деревянная решетка была сломана незваными гостями.

Я обошел весь дом. Где же остальные слуги? Повсюду встречались брызги и размазанные следы крови, словно трупы куда-то уволокли после кровавой бойни. Столы в комнатах были перевернуты, со стен сорваны ковры и драпировки, подушки вспороты и выпотрошены. Убийцы явно что-то искали, и я знал, что им понадобилось. Мое отсутствие никого не спасло. И почему только я не убедил Еноха спрятаться, а не трястись здесь над своими книгами? С чего вдруг мне взбрело в голову, что отсутствие медальона и меня самого послужит ему защитой? Я миновал музейный зал с разбитыми скульптурами и перевернутыми саркофагами и направился к лестнице, спускавшейся в затхлую библиотеку. Дверь была сломана. За ней царила сплошная темнота, но из библиотеки доносился запах гари. Упав духом, я зажег свечу и спустился.

Подвал напоминал дымную преисподнюю. Книжные полки были опрокинуты. Книги и свитки свалены в кучи, как осенние листья, их полуобгоревшая бумага еще тлела. Сначала я подумал, что это помещение тоже безжизненно пусто, но тут раздался стон. Зашелестела бумага, и из-под полуобгоревших останков появилась рука с судорожно скрюченными пальцами, словно жертва лавины пыталась выбраться из-под снега. Я схватился за нее, вызвав лишь еще более мучительное завывание. Отпустив распухшие пальцы, я раскидал почерневшие манускрипты. Под ними оказался несчастный Енох, распростертый на кипе тлеющих книг. Одежда его наполовину истлела, и сам он сильно обгорел, а руки и грудь, казалось, просто поджарились. Он бросился спасать этот книжный костер.

— Тот, — простонал он. — Тот…

— Енох, что здесь произошло?

Он бредил и не слышал меня. Я поднялся во двор и, взяв старинную чашу, зачерпнул из фонтана воды, розоватой от пролитой крови. Смочив бедняге лицо, я попытался напоить его. Сначала он фыркнул, а потом зачмокал губами, как ребенок. Наконец его взгляд обрел осмысленность.

— Они пытались сжечь все, — со стоном прошелестел он.

— Кто они?

— Я вырвался и бросился прямо в горящую библиотеку, а они побоялись пойти за мной.

Он закашлялся.

— О боже, Енох, ты сам бросился в огонь?

— Эти книги — вся моя жизнь.

— Тут орудовали французы?

— Арабы бин Садра. Они упорно требовали у меня какую-то вещь, не говоря, что имеют в виду. Я притворился, что не понимаю. Они хотели найти жрицу, но я сказал, что она ушла с вами. Они не поверили. Если бы я не бросился в огонь, они заставили бы меня сказать гораздо больше. Я надеюсь, что им не удалось развязать языки моим домочадцам.

— А где они все?

Слуг загнали в кладовые. Я услышал их крики.

Я почувствовал полнейшую собственную никчемность: глупый игрок, воинственный дилетант и мнимый ученый.

— Я навлек на вас эту беду.

— Вы тут ни при чем, все в руках богов. — Он застонал. — Мое время закончилось. Люди становятся все более жадными. Им хочется, чтобы наука и магия обеспечили их могущество. Кто пожелает жить в такое ужасное время? Но знание и мудрость — разные вещи. — Он схватил мою руку. — Вы должны остановить их.

— Остановить?

— Я нашел все нужные указатели в моих книгах.

— Что? И что же ты вычитал?

— Это ключ. Вы должны вставить его в…

Его голос ослабел.

Я наклонился ближе.

— Енох, пожалуйста скажи, как Астиза? Она в безопасности?

— Я не знаю.

— А где Ашраф?

— Не знаю.

— Ты выяснил что-нибудь насчет двадцать первого октября?

Он сжал мою руку.

— Тебе необходимо обрести веру, американец. Доверься ей.

И он умер.

Я совершенно поник духом. Сначала Тальма, теперь старик. Я пришел слишком поздно, чтобы спасти его, и слишком поздно, чтобы узнать то, что узнал он. Дрожа от бессильной ярости, я закрыл глаза покойного. Со смертью Еноха умерли и надежды на обретение сокровенных знаний. Осталось ли среди обгоревших останков библиотеки то, что поможет разгадать загадку медальона? Что можно отыскать на этом пепелище?

На груди Еноха лежал на редкость толстый манускрипт в кожаном переплете с почерневшими уголками. Он был начертан арабской вязью. Имел ли он особую важность для понимания цели наших поисков? Я открыл его и тупо глянул на витиеватый шрифт. Что ж, вдруг Астиза сумеет разобраться в этом?

Если она еще в Каире. Меня не оставляло зловещее предчувствие по поводу того, кем был маленький, закутанный в паранджу спутник Силано, уезжавший на юг вместе с отрядами Дезе.

Растерянный и погруженный в тревожные мысли, я тяжело поднялся по лестнице и, забыв о всякой осторожности, вернулся в музейный зал. Это едва не стоило мне жизни.

Вдруг раздался мучительный вопль и из-за статуи Анубиса с головой шакала молниеносно вылетело копье. Вонзившись мне в грудь, оно отбросило меня назад, и я, врезавшись в каменный саркофаг, на мгновение задохнулся. Падая, я в изумлении таращился на древко. Наконечник копья пробил книгу Еноха, лишь ее последние страницы спасли меня от удара в сердце.

За другой конец копья держался Ашраф. Он вытаращил глаза.

— Вы!

Я тщетно ловил ртом воздух, пытаясь что-то сказать.

— Что вы здесь делаете? Мне сообщили, что вас задержали у пирамид! Я решил, что вернулся один из этих жадных до чужих секретов негодяев!

В конце концов я вновь обрел дар речи.

— Я заметил, что Силано покинул город, отправившись на юг вместе с генералом Дезе, поэтому поспешил вернуться.

— Я едва не прикончил вас!

— Меня спасла книга. — Я отпихнул увесистый том вместе с наконечником копья. — Я не могу даже прочитать ее, но Енох прижимал ее к груди. Ты понимаешь тут что-нибудь, Аш?

Прижав переплет к полу, он выдернул копье и, опустившись на колени, открыл том. В воздух взметнулись обгоревшие хлопья бумаги. Он почитал немного и отбросил книгу в сторону.

— Поэзия.

Понятно. Вот за что мы готовы умереть.

— Мне нужна помощь, Аш.

— Помощь? Не отшибло ли у тебя память, победитель? Вы же хотели осчастливить новыми знаниями и культурой бедный Египет! И вот чем ты осчастливил дом моего брата: кровавой бойней! Умирают все, кто сталкивается с тобой!

— Но бойню устроили арабы, а не французы.

— Но именно Франция разрушила нормальный ход жизни египтян.

Мне нечем было оправдаться, конечно, я был отчасти виноват в их несчастьях. Мы выбираем порой самые целесообразные мотивы для того, чтобы перевернуть все вверх дном.

Я тяжело вздохнул.

— Мне необходимо найти Астизу. Помоги мне, Аш. Не как пленник, не как раб или слуга хозяину, а как друг. Как собрат по оружию. Медальон сейчас у Астизы. Ее могут убить так же жестоко, как убили Тальма, а я уже не настолько доверяю французам, чтобы обратиться к ним за помощью. Наполеон сам стремится завладеть этой тайной. Он заберет медальон себе.

— И будет проклят, как все, кто прикасается к нему.

— Или обретет могущество, разгадав его тайну, и поработит весь мир.

Молчание Ашрафа дало мне время осознать, что я сболтнул лишнее о нашем командующем. Являлся ли Бонапарт республиканским спасителем? Или скрытым тираном? С его разносторонней натурой он мог выбрать любой путь. А в чем, собственно, разница между спасителем и тираном? Обоим должно быть присуще обаяние. Обоими движут честолюбивые стремления. И возможно, только перышко на весах Тота способно склонить сердце правителя к выбору того или иного пути. Но сейчас все это уже не важно! Мне необходимо решить, во что же я сам верю. Только что Енох подсказал мне, где искать спасительный якорь: «Доверься ей».

— Мой брат согласился помочь тебе, и вот что из этого получилось, — с горечью сказал Ашраф. — Ты мне не друг. Я проклинаю тот час, когда решил привести тебя в Каир. Лучше бы меня убили при Эмбабе.

Я пришел в отчаяние.

— Раз ты не хочешь помочь мне как друг, то я приказываю тебе сделать это как моему пленнику и рабу. Ты мой должник!

— И ты смеешь что-то требовать от меня после всего этого? — Он вытащил кошелек и швырнул его мне. Высыпавшиеся монеты раскатились по полу. — Плевать я хотел на твои деньги! Уходи! Сам ищи свою женщину! Я должен подготовить брата к похоронам!

Итак, я остался в одиночестве. По крайней мере, у меня хватило совести не собирать раскатившиеся по полу монеты, хотя я знал, что мои собственные накопления подходят к концу. Я забрал только то, что сам спрятал в пустом саркофаге: мою винтовку и алгонкинский томагавк. И вот, еще раз перешагнув через труп Мустафы, я вернулся на каирские улицы.

Пути назад у меня не было.

* * *
Астизу спрятали в гареме Юсуфа аль-Бени, а дом его выглядел гораздо внушительнее, чем дом Еноха, напоминая увенчанную башенками крепость, затенявшую улицу нависающими выступами. Окна гарема находились в верхней части стены, где сияло солнце и порхали ласточки, но вход в него скрывался под большой аркой, такой же мощной, как при входе в средневековый замок. Я стоял перед ней в новом обличье. Оружие я завернул в дешевый, наспех купленный ковер, а сам оделся как египтянин на тот случай, если солдатам будет приказано разыскать меня и вернуть к Жомару для продолжения изучения пирамид. В отличие от европейского платья свободные штаны для верховой езды и галабея были несравнимо прохладнее и удобнее и заодно обеспечивали неузнаваемость, а намотанный на голову платок отлично защищал от солнца.

Неужели я опять опоздал?

Я постучал в дверь дома Юсуфа, и меня встретил верзила, не уступающий своими размерами Мустафе. Бритый, могучий и на редкость светлый, в отличие от темнокожего слуги Еноха, он загораживал собой весь дверной проем, точно тюк египетского хлопка. Неужели в каждом богатом доме служил такой человекообразный тролль?

— Что тебе нужно, торговец коврами?

Я уже немного понимал по-арабски.

— Я не торговец. Мне нужно увидеть вашего господина, — ответил я по-французски.

— Так ты француз? — спросил он на том же языке.

— Американец.

Он проворчал:

— Его нет, — и начал закрывать дверь.

Я решил блефовать.

— Султан Бонапарт прислал меня с поручением.

Тюк хлопка помедлил. Этого было достаточно, чтобы я предположил, что Юсуф где-то в доме.

— У генерала есть дело к женщине, которая гостит здесь у вас, к даме по имени Астиза.

— Генералу нужна рабыня?

В его тоне прозвучало недоверие.

— Она не рабыня, она ученый. Султану нужна ее оценка. Если Юсуф уехал, то ты сам должен доставить эту женщину к генералу.

— Она тоже уехала.

Как же мне не хотелось верить этому ответу!

— Ты хочешь, чтобы к вам пришел отряд солдат? Султан Бонапарт не тот человек, которого можно заставлять ждать.

Он мотнул головой, отметая мое предположение.

— Уходи, американец. Она продана.

— Как продана?!

— Продана бедуинскому работорговцу.

Он собрался захлопнуть дверь перед моим носом, поэтому я просунул конец ковра в щель, чтобы помешать ему.

— Вы не имели права продавать ее, она моя рабыня!

Он схватил конец ковра лапищей размером со сковородку.

— Убери свой ковер из двери, иначе навсегда расстанешься с ним, — предупредил он. — У тебя нет больше никаких дел с нами.

Развернув коверный рулон, я нацелил его в живот верзилы и, незаметно выдвинув винтовку с другого конца, приготовился к атаке. Щелчок взведенного курка был отлично слышен, и это поубавило его надменности.

— Я хочу знать, кто купил ее.

Мы пристально следили друг за другом, оценивая шансы на победу. Наконец он проворчал:

— Подожди здесь.

Слуга удалился, а я остался у входа, казня себя за глупость и непредусмотрительность. Как посмел этот египтянин продать Астизу?

— Юсуф, негодяй, выходи!

Мой крик эхом разнесся по дому. Я ждал довольно долго, уже подумывая, что они попросту забыли обо мне. Похоже, придется начать стрельбу.

Потом я услышал тяжелые шаги возвращающегося охранника. Он загородил собой дверной проем.

— Покупатель этой женщины оставил для тебя краткое сообщение. Он сказал, что ты знаешь, как получить ее обратно.

И дверь захлопнулась.

Значит, ее забрали Силано и бин Садр. И это также означало, что они не нашли медальон и не знают, что у меня его тоже нет.

Однако сохранят ли они ей жизнь в надежде, что я привезу желаемое? Она стала заложницей, захваченной в плен жертвой.

Выйдя из-под арки, я попытался осмыслить создавшееся положение. Где сейчас медальон? В этот момент мимо моего уха что-то пролетело и с тихим звуком шлепнулось в пыль. Я поднял голову. Где-то под самой крышей женская ручка закрывала маленькую дверцу витиевато украшенной оконной решетки. Я поднял упавшую вещицу.

Это был бумажный пакетик. Развернув его, я обнаружил принадлежавший Астизе золотой глаз Гора и записку, написанную на сей раз по-английски почерком Астизы. Душа моя воспарила.

«Южная стена, полночь. Принеси веревку».

Глава 18

Самые острые разногласия между захватнической французской армией и египтянами заключались в отношении к женщинам. Мусульмане полагали, что заносчивые французы порабощены грубыми европейскими женщинами, вульгарными внешне и непомерно требовательными, которые умудряются одурачить любого встретившегося им мужчину. Французы, напротив, были уверены, что исламские традиции заставляют томиться величайший источник наслаждений в роскошных, но мрачных темницах, лишая мужчин возбуждающего остроумия женского общества. Если мусульмане считали французов рабами женщин, то французы были уверены, что мусульмане держат их в рабстве. Положение усугублялось тем, что некоторые египтянки решились на любовные связи с завоевателями и, сбросив паранджу, раскатывали в офицерских каретах в декольтированных платьях. Эти новоявленные любовницы, у которых голова кружилась от предоставленной им французами воли, порой насмешливо взывали к зарешеченным окнам гаремов, проезжая мимо в каретах: «Взгляните, как великолепна наша свобода!» Имамы твердили, что европейцы порочны, ученые считали, что египтяне застряли в средневековье, а солдатам просто хотелось любовных наслаждений. Хотя строгие законы не позволяли заигрывать с мусульманками, никто не запрещал покупать их услуги, и некоторые из них даже мечтали быть купленными. Иные египетские девицы защищали собственную добродетель, как девственные весталки, лишая офицеров своего расположения, пока те не давали обещания жениться и взять их в Европу. В итоге возникло множество противоречий и недоразумений.

Плотные завесы и мешковатые наряды мусульманок, предназначенные для сдерживания мужской похоти, на самом деле превращали любую проходящую мимо женщину неизвестного возраста и обличья в объект напряженного внимания французских солдат. Мне приходилось участвовать в их пылких обсуждениях, и в моем воображении прелести обитательниц дома Юсуфа подпитывались сказками Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Кто же не слышал о знаменитом серале султана Истамбула? Или об искусных наложницах и кастрированных евнухах этого экзотического сообщества, в котором сын раба мог стать господином? Вот какой мир я упорно силился понять. Рабство для турков стало способом впрыскивания свежей крови и преданности в деградирующее и вероломное общество. Полигамия являлась наградой за политическую преданность. А религия превратилась в средство для накопления личных богатств. Но в итоге изолированность мусульманских женщин сделала их лишь более желанными.

Оставался ли мой медальон еще за стенами гарема, даже если Астиза покинула его? Я на это надеялся. Наверное, она убедила захватчиков, что он по-прежнему у меня, а потом попросила передать мне записку. Умница. Найдя на пустынной улочке укромное местечко, я спрятал туда завернутую в ковер винтовку и отправился на базар, чтобы купить веревку и немного еды. Если Астиза попала в плен к Силано, то мне необходимо вызволить ее. Наши с ней отношения пока оставляли желать лучшего, однако помимо ревности и, как ни странно, даже тоски по ней я испытывал и покровительственные чувства. В моем понимании она обладала почти всеми качествами настоящего друга. Я уже потерял Тальма, Еноха и Ашрафа. Будь я проклят, если потеряю еще и ее.

Моя европейская физиономия под арабским тюрбаном не привлекала особого внимания, так велико было расовое многообразие в этой части Оттоманской империи. Я вошел в сумеречный лабиринт базара Хан аль-Халили, где все благоухало запахами жарящегося мяса, гашиша и душистых специй, высившихся на лотках в виде ярких зеленых, золотистых или оранжевых холмиков. Закупив еды, веревку и покрывало на случай холодных ночей в пустыне, я отнес эти покупки в свой тайник и на остатки денег решил приобрести лошадь или, на худой конец, верблюда. Мне еще не приходилось ездить на этих горбатых кораблях пустыни, но я знал, что они более выносливы в случае долгих преследований. В моей голове роилось множество вопросов. Знал ли Бонапарт, что Силано забрал Астизу? Много ли успел выяснить граф? Если мой медальон является ключом, то где находится замок? В спешке и поглощенности собственными мыслями я столкнулся с французским патрулем, забыв, что мне лучше не попадаться им на глаза.

Изнывающие от жары солдаты уже прошли мимо, когда их лейтенант вдруг вытащил из-за ремня какую-то бумагу, глянул на меня и приказал остановиться.

— Итан Гейдж?

Я прикинулся непонимающим.

На меня нацелилась дюжина мушкетных стволов, которым не требовался переводчик.

— Гейдж, я узнал вас. Не пытайтесь бежать, если не хотите, чтобы вас пристрелили.

Я понял, что отпираться бесполезно, и, сдернув тюрбан, попытался выкрутиться.

— Пожалуйста, лейтенант, не выдавайте меня. Я выполняю задание Бонапарта.

— Вы ошибаетесь, нам приказано арестовать вас.

— Несомненно, это какая-то ошибка.

Он повнимательнее взглянул на изображение на бумаге.

— Надо же, Денон отлично ухватил ваши черты в этом эскизе. Видно, у него дар настоящего художника.

— Я как раз отправлялся к пирамидам, чтобы продолжить их изучение…

— Ваше присутствие необходимо для расследования убийства ученого и имама Келаба Альмани, также известного под именем Еноха или Гермеса Трисмегиста. Люди видели, как вы убегали из его дома с винтовкой и топором.

— Еноха? Да вы с ума сошли! Я как раз разыскиваю его убийц.

Он продолжил чтение своего предписания.

— Вы также должны быть взяты под стражу, поскольку покинули пирамиды без разрешения, за ослушание и хождение без формы.

— Да я же ученый! У меня нет никакой формы!

— Руки вверх! — Он укоризненно покачал головой. — Ваши преступления догнали вас, американец.

* * *
Меня доставили в какие-то мамелюкские казармы и запихнули в импровизированную темницу. Французские власти пытались рассадить по разным камерам мятежников, мелких воришек, дезертиров, спекулянтов и военнопленных. Несмотря на протесты, меня бросили в подвал, где сидела шайка воров, шарлатанов и мошенников, говорящих на смешанных языках. У меня появилось ощущение, будто я опять оказался в игровом салоне Парижа.

— Я требую объяснить, в чем меня обвиняют! — крикнул я.

— В никчемности, — проворчал сержант, запирая дверь.

Абсурдность моего ареста из-за смерти Еноха соперничала в моих мыслях только с отчаянием, вызванным невозможностью попасть на ночное рандеву у южной стены дома Юсуфа. Кто бы из обитательниц гарема ни бросил мне амулет с глазом Гора, им, конечно, совсем не просто помочь чужаку попасть в изолированное общество. А вдруг они забудут обо мне и продадут или потеряют медальон? А тем временем Астиза уезжает все дальше от Каира, если она находится в лапах Силано и отправилась на юг вместе с экспедицией Дезе. Впервые в жизни мне нельзя было попусту терять время, но, как назло, меня тут же лишили свободы действий. Чертовски досадно.

Наконец появился какой-то лейтенант, чтобы занести мое имя в тюремный гроссбух.

— По крайней мере, дайте мне поговорить с Бонапартом, — взмолился я.

— Умнее будет пока не видеться с ним, если вы не хотите быть расстрелянным без промедления. Известно, что вы подозреваетесь в убийстве парижской куртизанки. Да еще на вас висят неоплаченные долги… — Он глянул в свои бумаги. — Вас обвиняет домохозяйка, мадам Дюррел.

Я мысленно выругался.

— Но я не убивал Еноха! Я обнаружил его труп!

— Почему же вы сразу не доложили об этом?

Его тон был циничным, как у моих кредиторов.

— Послушайте, вся эта экспедиция окажется под угрозой провала, если я не смогу завершить начатую работу. Граф Силано стремится завладеть важными тайными знаниями.

— Я понимаю, почему вы пытаетесь оклеветать Силано. Ведь он дал письменные показания под присягой, собрав сведения у мадам Дюррел и уличного фонарщика. Он предупредил нас о вашей склонности к извращениям. — Он вновь глянул в документ. — О том, что вам свойственны черты, описанные маркизом де Садом.

Понятно. Пока я таскался с мерной лентой вокруг пирамид, Силано в Каире старался привлечь особое внимание к моей персоне.

— А разве я не имею право на законный протест?

— В течение недели вас навестит военный адвокат.

Что за напасти? Моим врагам очень выгодно, что меня заперли здесь, лишив возможности догнать графа и опротестовать его обвинения или даже пойти на полночное рандеву к южной стене гарема Юсуфа! Косые солнечные лучи с трудом проникали в нашу камеру сквозь маленькое оконце, а ужин выглядел как отвратительное горохово-чечевичное месиво. Из напитков нам предоставили бочку затхлой воды, а в качестве уборной поставили ведро.

— Мне необходимо, чтобы разбирательство провели сейчас же!

— Вас отправят в Париж, чтобы вы там предстали перед судом.

— Это лишено всякого смысла!

— Разве не лучше угроза гильотины, чем расстрельная команда здесь?

Он пожал плечами и удалился.

— Конечно, лучше! — крикнул я ему вслед, резко опускаясь на пол.

— Съешь немного каши, — сказал один из рядовых с видом ловкого торговца, пытающегося продать пушку в качестве металлолома. — Завтрак будет и того хуже.

Я отвернулся.

Ладно, я поставил не ту лошадку и проиграл, но что же теперь делать? Если в Париже у меня еще был шанс выкрутиться, то здесь у меня на руках нет ни одного козыря. Наверное, стоило прислушаться к проповедям Франклина и стать честным тружеником, но его советы из серии «рано в кровать, рано вставать», на мой взгляд, противоречили естественным основам бытия. И что мне в нем нравилось, так это то, что он сам далеко не всегда следовал собственным мудрым рекомендациям. Даже на пороге восьмидесятилетия он не пропускал ни одной смазливой мордашки.

Вскоре стемнело. С каждой минутой Астиза все больше отдалялась от меня.

Упорно стараясь не замечать жуткой вони, распространяемой сокамерниками, я проваливался в бездну отчаяния с внезапно вспыхнувшей острой жалостью к себе и всплывшими из сокровенных глубин залежами раскаяния, когда вдруг услышал свистящий шепот со стороны оконца нашего узилища.

— Итан!

Что это еще?

— Итан! — Голос был низким и встревоженным. — Американец! Ты там?

Я протолкался через сокамерников к маленькому оконцу и попытался выглянуть в него.

— Кому я понадобился?

— Это я, Ашраф.

— Аш! Я решил, что ты бросил меня!

— Я передумал. Мой брат хотел бы, чтобы я помог тебе, я знаю. Ты и эта жрица — единственная надежда на сохранность тех тайн, которые он защищал всю жизнь. И еще я узнал, что тебя арестовали. Как ты умудрился так быстро вляпаться в новые неприятности?

— Я талантливый.

— Теперь мне придется вызволять тебя отсюда.

— Но как?

— Будь добр, отойди как можно дальше от окна. И закрой уши.

— Что?

— А еще лучше распластайся на полу.

Он исчез.

В общем, его слова звучали угрожающе. Мамелюки любили лобовые атаки. Я пробрался в противоположный угол комнаты и обратился к остальным смутно маячившим в темноте фигурам.

— По-моему, сейчас что-то произойдет. Пожалуйста, перейдите все в эту часть наших апартаментов.

Никто не шелохнулся.

Тогда я попытался зайти с другой стороны.

— Если бы вы все собрались здесь, то я поделился бы с вами запасами гашиша.

Вокруг меня моментально образовался своеобразный человеческий заслон, и тут же прогремел взрыв. Стена под окном обвалилась, пол нашей темницы покрылся грудой каменных обломков, а точно выпущенный пушечный снаряд грохнул в обитую железом деревянную дверь. Эта преграда покосилась, задрожала и, повиснув на одной петле, огласила коридор лязгающими звуками. Ядро запечатлелось в двери, как изюм в оладье. Я оказался прижат к полу кучей повалившихся тел, в ушах звенело, а вся камера была заполнена клубами пыли. Однако я сразу понял — у меня появился шанс.

— Вперед! Потребуем судебного исполнителя! — крикнул я.

Вскочив с пола, все выбежали в коридор, а я выполз наружу с другой стороны, через дыру в стене, только что проделанную Ашрафом. Он ждал меня, притаившись в темном углу. За плечом у него торчало дуло мушкета, два пистолета были засунуты за пояс, а на боку болталась сабля. Я узнал оружие, отобранное у него в бою. Что ж, свобода стоила моих трофеев.

— Где, черт возьми, ты раздобыл пушку?

— Да она стояла тут же, на заднем дворе, реквизированная в качестве вещественного доказательства.

— Доказательства? — Ах да, я слышал историю о солдате, пытавшемся заложить ее. — Неужели они оставили ее заряженной?

— Чтобы использовать против арестантов при попытке к бегству.

Началась мушкетная стрельба, и мы бросились бежать.

* * *
Тихо, как воры, мы проскользнули по темным улицам и забрали из моего тайника запасы еды, веревку и оружие. Продвижение луны скрасило нам ожидание назначенного часа. Когда мы подкрались к южной стене дома Юсуфа, я толком не знал, что же делать дальше. Массивная деревянная дверь отдельного, используемого женщинами заднего входа была закрыта на большой железный замок. Она выглядела совершенно неприступной. Поэтому оставалось лишь ждать под окном, уповая на то, что на нас не наткнется патрульный отряд.

— Теперь из-за меня ты тоже стал беглым преступником, — прошептал я.

— Боги не захотели, чтобы ты один мстил убийцам моего брата.

Медленно тянулись ночные часы, а в верхнем окошке не наблюдалось никаких признаков жизни. Неужели я опоздал и на это свидание? Или моего сообщника обнаружили? В порыве нетерпения я достал амулет Гора и подбросил его к этому окну. К моему удивлению, он не упал обратно.

Вместо этого оттуда спустилась шелковая нить с амулетом на конце. Я привязал к нити свою веревку и увидел, как она тихо поползла вверх. Подождав, пока ее закрепят наверху, я проверил надежность крепления и уперся ногой в стену.

— Жди здесь, — сказал я Ашрафу.

— Думаешь, только ты любопытен? Мне тоже хочется посмотреть.

— Я знаток по женской части. А ты лучше подержи винтовку.

Гаремное окошко находилось на высоте пятидесяти футов, и в его открывшийся решетчатый ставень вполне могли пролезть мои голова и плечи. Задыхаясь от нетерпения и напряжения, я забрался наверх по веревке с томагавком за поясом. Учитывая события этого трудного дня, я был более чем готов применить его.

К счастью, чья-то юная ручка помогла мне влезть в комнату, улучшив мое настроение. Неизвестной помощницей явно была девушка, но, к большому моему разочарованию, все ее прелести скрывались под паранджой. Хотя одни ее миндалевидные глаза вполне могли сразить наповал любого мужчину: мусульманские обычаи явно способствовали разжиганию безумной страсти. Она прижала пальчик к тому месту на парандже, за которым скрывались ее губы, призывая к молчанию. Потом вручила мне второй листок бумаги и прошептала:

— Астиза.

— Передать ей? — недоумевая, уточнил я.

Она покачала головой и показала на листок. Я открыл его. «Он спрятан на виду», — было написано там по-английски рукой Астизы.

Так значит, она оставила медальон здесь! Оглянувшись вокруг, я вдруг обнаружил, что на меня уставились полдюжины пар глаз, горящих, точно у спрятавшихся в лесу зверей. Взгляды некоторых обитательниц гарема выражали молчаливую настороженность, но, подобно моей юной проводнице, женщины в своих уличных нарядах выглядели робкими, как лани. Все они также приложили пальцы к скрытым под паранджой губам. Язык жестов не требовал разъяснений.

Какие бы фантазии у меня ни рождались о прозрачных прудах и нарядах поющих серенады наложниц, реальность тут же рассеяла их. Скромное и тесноватое помещение гарема казалось гораздо менее привлекательным, чем виденные мной салоны публичных домов, и никто из здешних обитательниц, похоже, не принарядился к очередному ночному визиту господина Юсуфа. Насколько я понял, эти женщины жили просто в изолированном крыле дома, где могли готовить, заниматься рукоделием и сплетничать, не вступая на мужскую территорию.

Они следили за мной с испуганной зачарованностью.

Я прошелся по их тускло освещенным апартаментам в поисках медальона. «Он спрятан на виду». Она имела в виду, что его можно увидеть через окно? Но все окна были прикрыты машрабией. Помимо большой центральной комнаты в гареме имелся целый ряд крошечных открытых или закрытых келий, обстановка которых состояла из неприбранных кроватей, одежных сундуков и стенных вешалок. Казалось, здешниеобитательницы живут в странном, вывернутом наизнанку мире приглушенных цветов, сдержанных мыслей и запретных удовольствий.

А где же я сам-то прятал медальон? В ботинке, пушке и ночном горшке. Очевидно, ни одно из этих мест не подходило под определение «на виду». Я склонился, чтобы приподнять покрывало с кровати, но сопровождавшая меня девушка остановила мою руку. Понятно, что они ждали, когда же я замечу подвеску, подтвердив свое право найти ее. И тогда простота моей задачи стала очевидной. Взбодрившись, я окинул комнату более откровенным взглядом. Подразумевалось, что принадлежащая мне вещица спрятана на видном месте. На шее, на столе, на…

Среди украшений.

Если и есть нечто всеобщее в человеческой цивилизации, так это любовь к золоту. Никогда не показывая на улицах свои прелести, эти женщины, однако, с удовольствием увешивали себя драгоценностями, стараясь покрасоваться перед Юсуфом и друг перед другом; все они обожали кольца, бусы, всевозможные ручные и ножные браслеты, серьги, диадемы и поясные цепочки. Туалетный столик скрывался под блестящим каскадом золотых украшений, напоминавших уменьшенную копию сокровищницы в трюме «Ориента». Именно там, среди всего этого великолепия, брошенный, как медяк в таверне, скромно поблескивал мой медальон, прикрытый собственной цепочкой. Бин Садру и Силано, конечно, не удалось найти его здесь, а остальным до него не было никакого дела.

Когда я выудил его из общей кучи, из-за моей неловкости тяжелый браслет с подвесками с громким звоном упал со столика.

Я застыл. Этот звук разбудил старших наложниц. Одна из них, приподняв голову с кровати, вздрогнула при виде меня и вскочила, быстро накидывая уличную паранджу.

Она резко что-то сказала. Девушка раздраженно ответила ей. До меня донеслись лишь шипящие тона разразившейся между ними перебранки. Я начал отступать к окну. Старшая наложница жестом велела мне положить медальон обратно, но вместо этого я надел его на шею и спрятал под рубаху. Похоже, они на это не рассчитывали. Старшая наложница заорала как резаная, и еще несколько женщин принялись стенать и причитать. Тогда из-за двери раздался крик евнуха, а снизу донеслись голоса охранников. Послышался лязг металла. Пора было удирать.

Я бросился к окну, но старшая женщина преградила мне путь, размахивая руками в широких рукавах, точно огромная черная летучая мышь. Я оттолкнул ее в сторону, не обращая внимания на то, что ее острые ногти ощутимо полоснули по моей шее. Она упала, продолжая отчаянно вопить. Тут зазвенел какой-то колокольчик и послышался сигнальный выстрел. Они могли поднять на ноги весь город! Схватившись за раму, я высадил ударом ноги половину деревянной решетки. Ее куски с треском упали на улицу. Я вылез из окна и начал скользить вниз по веревке, а на подходе к земле увидел, что возле открытой задней двери уже собрались слуги, вооруженные дубинками и палками. Сверху, из гарема, тоже доносились мужские голоса. Продолжая спускаться, я почувствовал, что кто-то начал тянуть веревку обратно.

— Прыгай! — заорал Ашраф. — Я поймаю тебя!

Откуда ему знать, какой я тяжелый? Кроме того, я рассчитывал, что нам еще может пригодиться купленная мною сегодня веревка. Выдернув из-за пояса томагавк, я рубанул по веревке над головой. Она оборвалась, и я пролетел последние тридцать футов, приземлившись с глухим стуком на что-то мягкое и вонючее. Под окном стояла уличная тележка, которую подкатил Ашраф, чтобы смягчить мое падение. Соскочив на землю, я перебросил через плечо остатки веревки и приготовился к драке.

Ашраф выстрелил из мушкета, и один из наступавших от задней двери слуг повалился набок. Вооружившись своей винтовкой, я выстрелил во второго мужчину, потом завопил, как индеец, и расколол голову третьего томагавком. Остальные в смятении отступили. Мы с Ашрафом бросились в противоположную сторону, перепрыгнули через низкую ограду и понеслись по извилистым улочкам.

Охранники Юсуфа пустились в погоню, наугад стреляя нам вслед. Я задержался и перезарядил винтовку. Ашраф вытащил свою саблю. Теперь нам оставалось только выбраться из города.

— Эй, да вон же они!

Нам навстречу спешил французский военный патруль. Мы выругались и, развернувшись, побежали обратно. Услышав, что французам приказали стрелять, я схватил Ашрафа и увлек его за собой на землю. Очень вовремя — над нашими головами просвистело несколько пуль. Впереди тоже звучали крики и стоны, подсказавшие нам, что эти выстрелы поразили людей Юсуфа.

Под прикрытием дымовой завесы мы отползли к краю улицы и прижались к стене дома. Теперь вокруг нас завязалась отчаянная перестрелка, сопровождаемая воинственными криками.

— В какую это вонючую дрянь я приземлился? — шепотом спросил я Аша.

— В ослиный навоз. Ты попал в то, что франки называют merde,[56] приятель.

Очередная пуля срезала верхушку каменного столбика.

— Нет, пора отсюда сматываться.

Припадая к земле, мы умудрились завернуть за угол. А там уж припустили со всех ног и слегка сбавили темп, только оказавшись на более широкой улице, ведущей в сторону южных ворот. Похоже, нам удалось отделаться от погони.

— Ну вот, теперь мы остались без еды. Черт бы побрал ту крикливую старуху!

— Моисей нашел манну в пустыне.

— А у короля Георга всегда найдется на столе лакомый кусочек, да только нам оттуда ничего не перепадет!

— Да ладно, не расстраивайся.

— А по-моему, самое время.

Мы были уже почти у стен Каира, когда из-за угла показался отряд французской кавалерии. Это был обычный дежурный патруль, и они, пока не замечая нас, двигались в нашу сторону.

— Давай спрячемся в той нише, — предложил Ашраф.

— Нет. Разве нам не нужны лошади? Привяжи-ка лучше конец веревки вон к тому столбу на высоте груди наездника. — Взяв другой конец, я сделал то же самое на другой стороне улицы. — Будь начеку, когда я выстрелю, хватай лошадь.

Я вышел на середину улицы и, глядя в сторону приближавшихся всадников, небрежно помахал винтовкой, чтобы они заметили меня в темноте.

— Кто идет? — крикнул офицер. — Назовите себя!

Я выстрелил, сбив с него шляпу.

Они поскакали вперед.

Я мгновенно скользнул в тень под навес, закинул за спину винтовку и, ухватившись за столб, забрался на подоконник. Кавалерийский отряд на полном скаку налетел на веревку. Первые всадники вывалились из седел, как тряпичные куклы, а задний ряд столкнулся с ними. Лошади, встав на дыбы, сбросили седоков. Отпихнув одного солдата, я вскочил на сбросившую его лошадь. Ашрафу удалось завладеть другой освободившейся лошадью. Вслед нам понеслись пистолетные выстрелы, но в темноте пули просвистели мимо, не причинив вреда. Мы ловко выкрутились из этой переделки.

— Теперь французам придется поломать голову, думая, на чьей же ты стороне, — задыхаясь, бросил Ашраф, когда мы, оглядываясь на орущих кавалеристов, перешли на галоп.

— Так же как и мне.

Мы подъехали к южным воротам.

— Открывайте поживей! Срочные гонцы Бонапарта! — крикнул я по-французски.

Они увидели знакомую упряжь кавалерийских лошадей и лишь после этого разглядели наши арабские наряды. Но тогда нас уже было не остановить. Мы вылетели из ворот и, проскочив мимо стражников, устремились в сторону пустыни. В ночной тьме нас еще долго провожали свистевшие над головами пули.

Вернув медальон, я вырвался на свободу, чтобы отправиться на поиски Астизы и книги Тота и, возможно, стать владыкой мира — по меньшей мере, его спасителем!

И теперь за мной охотились все имевшиеся в Египте бедуины, мамелюки и французы.

Глава 19

Египетская пустыня, начинавшаяся на западном берегу Нила, представляла собой непроторенный океан песка и скал, рассекаемый редкими островками оазисов. На юго-восток от Каира простиралось невысокое плоскогорье, отделяемое от Красного моря туманным горным хребтом, и выглядело оно как гигантская жаровня, пустующая со времен сотворения мира. На горизонте в знойном мареве изнывало выгоревшее до тусклой голубизны синее небо, а пекло, начинавшееся там после полудня, угрожало заживо мумифицировать любого путника. В этих бескрайних песках не встречалось ни водных источников, ни тенистых оазисов, не слышалось птичьих трелей и даже жужжания насекомых. С древнейших времен жрецы, маги и отшельники удалялись туда на поиски Бога. Но я, устремляясь в эти пески, чувствовал, что оставляю его где-то далеко позади, в водах Нила и в пышной зелени родных лесов.

Мы с Ашрафом выбрали такое направление, сознавая, что добровольно туда не сунется ни один здравомыслящий человек. Сначала мы миновали каирский Город Мертвых, скопище мусульманских надгробий, белеющих в ночи, словно привидения. Потом под громкий лай окрестных собак быстро оставили позади полосу полей, зеленеющих на берегах Нила. Задолго до рассвета мы уже уподобились песчинкам в бескрайней и безводной равнине. Ослепившее нас восходящее светило с редкостной медлительностью ползло по небосклону, устроив нам жесточайшую пытку. К седлам отвоеванных лошадей были приторочены фляги, которые мы благополучно опустошили еще до вечера, после чего жажда стала сутью нашего существования. Горячий воздух обжигал горло, а глаза слезились от блеска ослепительного, как снег, песка. Песчаная пыль, запекаясь на губах и ушах, покрывала наши одежды и спины лошадей, и небеса казались тяжким грузом, давившим на спины и головы. Цепочка медальона обжигала мне шею. Мираж озера, уже до боли привычная и жестокая иллюзия, постоянно маячил далеко впереди.

Вот оно, настоящее адское пекло, подумал я. Должно быть, именно в такие места попадают заблудшие души людей, грешивших при жизни пьянством, прелюбодейством и рисковавших хлебом насущным в азартных играх. Я мечтал найти хоть клочок тени, чтобы заползти в нее и уснуть навеки.

— Надо пошевеливаться, — сказал Ашраф. — Французы уже догоняют нас.

Я оглянулся. Длинный шлейф белой пыли, подхваченный ветром, лениво скручивался в воронку. Где-то под ним скакал по нашим следам отряд гусар.

— Легко сказать! Лошади изнемогают от жажды.

— Значит, надо напоить их.

Он показал на высившиеся впереди холмы, напоминавшие потрескавшиеся хлебные караваи.

— В этих выжженных землях?

— В глубинах выжженных земель порой скрываются алмазы. Мы избавимся от французов, свернув в эти ущелья с пересохшими речными руслами. Там мы и воду раздобудем.

Подгоняя усталых лошадей, мы поплотнее завернулись в плащи и с новой силой устремились вперед. Поднявшись на плато, мы углубились в лабиринт беспорядочно извивающихся песчаных оврагов. На пути нам встретилась лишь чахлая верблюжья колючка. Ашраф, похоже, что-то искал и вскоре нашел-таки: плоский, выветренный горный массив слева от нас разделился на три глубоких ущелья.

— Вот здесь мы сможем сбить их со следа.

Мы свернули налево, и лошади зацокали копытами по каменистому дну. Наш выбор пал на средний известняковый каньон, который выглядел самым узким и наименее привлекательным: мы надеялись, что французы предпочтут иной путь. У меня возникло ощущение, что мы едем по раскаленной сковороде. Вскоре до нас донеслись расстроенные голоса преследователей, спорящих, в какую сторону мы могли двинуться.

Я утратил всякое чувство ориентации и тупо следовал за мамелюком. Стены ущелья поднимались все выше, а вдали уже виднелись изрезанные края настоящих гор, красиво выделяющихся на фоне неба своими черными и красными скалистыми хребтами. Мы достигли гряды, отделявшей долину Нила от Красного моря. Нигде не было даже намека на клочок зелени и проблеск воды. Расслабляющая тишина нарушалась лишь стуком копыт да поскрипыванием кожаной упряжи. Уж не потому ли древние египтяне были так озабочены мыслями о смерти, что порой, покидая плодородную долину Нила, забредали в эту безжизненную пустоту? Может, даже идея об изгнании из рая родилась у наших предков после осознания разницы между их цветущими садами и посягающим на них морем песка? Пустыня служила напоминанием о краткости жизни и побуждала к мечтам о бессмертии. Наверняка на таком солнцепеке покойники мумифицировались естественным образом задолго до того, как египтяне превратили это в религиозный ритуал. Мне представилось, как спустя сотни лет кто-то найдет мою усохшую оболочку и узрит на моем лице навеки застывшую маску величайшего раскаяния.

В конце концов тени начали удлиняться, а голоса преследователей почти стихли. Французы, должно быть, так же изнывали от жажды, как и мы. У меня уже кружилась голова, все тело болело, а язык распух.

Мы остановились возле полого поднимающейся скалы. Вокруг нас громоздились островерхие утесы, и мы проехали между ними по узкой тропе, единственному доступному пути. Солнце уже начало клониться к западу, высота ущелья наконец подарила нам желанную тень.

— И что дальше?

Ашраф, спешившись, размял одеревеневшие члены.

— А дальше ты должен помочь мне копать.

Он опустился на колени на песок у подножия одной из скалистых расселин, где образовался бы водопадик, если бы здесь могла существовать такая роскошь, как вода. Но, вероятно, когда-то там действительно бежала вода: на поверхности скалы виднелись темные следы подтеков. Он начал разгребать песок руками.

— Копать?

Неужели солнце свело его с ума?

— Давай живей, если не хочешь сдохнуть! Дожди здесь идут раз в год или даже раз в десять лет. Но кроме алмазов в выжженной земле скрывается и немного воды.

Я присоединился к нему. Поначалу наше занятие казалось бессмысленным, раскаленный песок обжигал руки. Однако постепенно песок становился все прохладнее, а затем появилась и поразительная влажность. Почуяв запах воды, я начал выбрасывать песок как заведенный. И вот мы достигли настоящей влаги. Сочившаяся вода была настолько насыщена примесями, что напоминала свернувшуюся кровь.

— Я не смогу выпить такую грязь! — заявил я, принявшись копать глубже.

Ашраф сжал мое плечо, и мы с ним откинулись назад.

— Пустыня требует терпения. Эта вода, может быть, поднимается сквозь столетия. Мы ведь способны немного потерпеть?

Призвав на помощь всю свою выдержку, я пожирал глазами прохладную жидкость, медленно наполняющую дно вырытой ямы. Лошади фыркнули и заржали.

— Пока рано, друзья, пока еще рано, — мягко успокоил их Ашраф.

Такого мелководного резервуара мне еще не приходилось видеть, но он был желаннее реки. Казалось, целая вечность прошла до того, как мы склонились, чтобы поцеловать нашу лужу, точно мусульмане, кладущие поклоны в сторону Мекки. Лизнув и заглотнув грязную жидкость, я почувствовал трепетное оживление. Да уж, мы просто бесполезные бурдюки, если постоянно не пополнять наши водные запасы! Хлебая мутное пойло, мы вскоре осушили яму до песка, вновь откинулись назад, переглянулись и рассмеялись. Эта попойка оставила на наших запыленных лицах чистые овалы вокруг губ. Мы выглядели как пара шутов. С нетерпеливым ожиданием мы наблюдали за медленным прибавлением воды в нашем худосочном колодце, а потом, зачерпнув оттуда воды, принялись поить лошадей, не позволяя им слишком быстро поглощать драгоценную жидкость. В сгустившихся сумерках мы старательно таскали воду в седельных сумках истомившимся от жажды животным, иногда и сами делая по паре глотков и мало-помалу стирая остатки песка с голов и рук. Постепенно ко мне начали возвращаться человеческие ощущения. В небе загорелась первая звезда, и я осознал, что уже довольно давно не слышал отголосков французской погони. Вскоре небеса расцветились звездным шатром, и скалы заблестели серебром.

— Добро пожаловать в мир пустыни, — сказал Ашраф.

— Что-то я проголодался.

Он усмехнулся.

— Это означает, что ты еще жив.

Похолодало, но даже если бы у нас было топливо, мы побоялись бы разводить костер. Вместо этого, поплотней прижавшись друг к другу, мы завели утешительную беседу, вспоминая дорогих нам Тальма и Еноха и делясь надеждами на туманное светлое будущее: для меня оно связывалось с Астизой, а для Ашрафа — с судьбой самого Египта.

— Что верно, то верно, мамелюки нещадно притесняют тут египтян, — признал он. — Мы могли бы многому научиться у ваших французских ученых, так же как и они у нас. Но Египтом должны править живущие здесь люди, а не бледнолицые франки.

— А нельзя ли устроить все к обоюдному согласию?

— Я так не думаю. Захочет ли Париж, чтобы арабы заседали в его городском совете, даже если послать туда имамов, обладающих мудростью Тота? Конечно нет. Зачем пытаться изменить человеческую природу? Представь, что бог снизошел до нас, дав ответы на все вопросы. Будем ли мы его слушать или прибьем гвоздями к кресту?

— Ответ на это всем известен. Значит, Аш, по-твоему, каждому следует оставаться на своем месте?

— Включая и древнюю мудрость. Я думаю, Енох всю жизнь стремился к тому, чтобы возродить мудрость Египта и сохранить в тайне знания, сокрытые нашими далекими предками.

— Даже если они могли поднимать горы или дарить людям вечную жизнь?

— Мы не ценим того, что достается нам слишком легко. Если какой-то народ или человек сумел сотворить пирамиду с помощью магии, то она поразит нас не больше, чем простая гора. И зачем нам, собственно, вечная жизнь? Ее противоестественность очевидна любому здравомыслящему человеку. Представь этот вечный мир, где полно стариков и очень мало детей, где нет никакой надежды на успех, поскольку на всех прибыльных должностях давным-давно обосновались патриархи. Это совсем не похоже на рай — скорее на ад неизбежного консерватизма, затхлых идей, потрепанных сентенций, старческого брюзжания и снисходительного пренебрежения. Боимся ли мы смерти? Разумеется. Но именно смерть освобождает место для рождения, а цикл жизни так же естествен, как восход солнца над Нилом. Смерть — это наш последний и самый главный долг.

* * *
Мы переждали денек, чтобы убедиться в отсутствии французской засады. Затем, рассудив, что нехватка воды вынудила их вернуться в Каир, мы отправились в южном направлении, двигаясь в основном по ночам, когда спадала жара. Наш путь проходил параллельно Нилу, но мы все-таки держались от него подальше во избежание нежелательных встреч, хотя продвижение по этим змеиным пескам требовало немалых усилий. Мы рассчитывали вскоре догнать основную колонну дивизии Дезе, где ехали Силано и Астиза. Я готов был преследовать графа так же, как французы преследовали мамелюкских мятежников, прятавшихся выше по течению реки. Со временем я освобожу Астизу, а Ашраф отомстит убийцам несчастного Еноха. Мы найдем жезл Мина, разгадаем тайну Великой пирамиды и, найдя затерянную в веках книгу Тота, защитим ее от оккультистов ложи египетского обряда. А кстати… что именно мы с ней сделаем? Спрячем, уничтожим или сохраним для себя? Ладно, как сказал бы старина Бен: будем бороться с трудностями по мере их поступления.

Кое-где в этой безлюдной пустыне нам попадались и очаги жизни. Точно грибы в лесу, на нашем пути из песков вдруг выросли приземистые купола буроватых построек коптского монастыря, обрамленного пальмовой рощицей, наводившей на мысль об источнике живительной влаги. Мамелюкский обычай таскать на войну все свое богатство сейчас принес нам практическую пользу: Ашраф захватил с собой брошенный мне кошелек, не преминув собрать в него раскатившиеся монеты, так что у нас имелось достаточно денег на покупку еды. Мы утолили жажду, приобрели большие бурдюки для воды и в дальнейшем обнаружили немалое количество источников влаги, они возникали перед нами, словно постоялые дворы на незримой, но проторенной дороге. Сушеные фрукты и пресные лепешки вполне нормально поддерживали наши силы, и даже потрескавшиеся губы перестали досаждать мне, поскольку мой спутник научил меня смазывать их бараньим жиром для защиты от ожогов и волдырей. Я уже начал находить определенную прелесть в такой жизни. Песок служил нам кроватью, и мои свободные одежды — отстиранные от ослиного навоза — улавливали малейшее дуновение прохладного ветерка. Если раньше пустыня наводила на меня безысходную тоску, то теперь я научился замечать ее красоту: изломанные скалы поражали многообразием цветовых оттенков, складки белого известняка разнообразила затейливая игра света и тени, а величественная пустота барханов словно очищала душу. Эта простота и безмятежность напомнили мне древние пирамиды.

Порой мы сворачивали к Нилу, и Ашраф спускался вечером в деревню, где его как мамелюка охотно снабжали провизией и водой. Я дожидался его в пустынных холмах, поглядывая сверху на умиротворенную картину зеленых прибрежных полей и голубую ленту реки. Иногда ветер доносил до меня крики ослов и верблюдов, детский смех и призывы к молитве. Точно чужестранец, я подглядывал издалека за колоритной жизнью аборигенов. Ближе к рассвету Ашраф возвращался с добычей, и мы проходили еще несколько миль, а когда восходило солнце, слегка раскапывали песок в известных ему местах и заползали в старые пещеры, высеченные в обрывистых склонах.

— Здесь находились древние захоронения, — порой пояснял мне Ашраф, когда мы осмеливались развести костерок и, приготовив на закупленном древесном угле горячую пищу из благоприобретенных запасов, запивали ее душистым чаем. — Эти пещеры пустуют уже тысячи лет.

Песок уже изрядно подзасыпал древние усыпальницы, но не испортил их впечатляющей красоты. Каменные своды поддерживали колонны, изрезанные рядами затейливых надписей, подобно папирусным свиткам. Стены украшали яркие росписи. В отличие от голых гранитных плит Великой пирамиды здесь во всем многообразии цветовой гаммы была изображена жизнь в посмертном мире. Боролись юные силачи. Танцевали стройные девушки. Рыбаки вытаскивали богатые уловом сети. Древние правители отдыхали в окружении священных деревьев, каждый лист которых представлял год жизни. В экзотических лесах бродили животные. Лодки бороздили живописные реки, из вод которых выглядывали морды гиппопотамов и крокодилов. Порхающие птицы заполняли воздух. Никто не изображал тут никаких черепов или зловещих воронов, как в Европе или Америке, и, более того, в этих фресках я увидел не нынешний бедный Египет, а процветающую, первозданную счастливую страну.

— Похоже, ваши дальние предки жили в раю, — заметил я. — Роскошные парки, процветание, предсказуемая радость бытия. Нет никакого страха чужеземного вторжения или угрозы тирании. Как говорила Астиза, то была счастливейшая пора жизни.

— В лучшие времена весь народ Египта жил выше по течению, за третьим или четвертым порогом, — согласился Ашраф. — Египетские суда ходили от Средиземного моря до Асуана, а караваны доставляли сказочные богатства из Нубии и тех дальних краев, где в древности находились Пунт и Сава.[57] В горах добывали золото и драгоценные камни. Темнокожие правители подносили в дар слоновую кость и специи. По краям пустыни цари охотились на львов. А ежегодные разливы Нила обеспечивали накопление плодородного ила, дарующего новую жизнь речным долинам, точно так же, как в наши дни. Пик подъема нильских вод приходился примерно на то число, что ты выискал в древнем календаре, на двадцать первое октября. Каждый год жрецы наблюдали за звездами и зодиакальным кругом, чтобы определить лучшее время для сева и жатвы, и замеряли уровень воды в Ниле. — Он показал на пару рисунков. — Вот видишь, здесь люди, даже сами цари, несут в храм жертвенные дары, предназначенные для богов, ведающих продолжением цикла жизни. В верховьях и низовьях Нила в древние времена воздвигалось много красивых храмов.

— А пользовались этими жертвенными дарами сами жрецы.

— Верно.

— Поскольку половодье в любом случае наступало каждый год.

Он улыбнулся.

— Да.

— Я бы не отказался от такой работенки. Предсказывай себе, что осень сменит лето, что утро сменит ночь, и загребай лопатой благодарные подношения доверчивых обывателей.

— А как быть с непредсказуемыми явлениями? Ведь бывали годы, когда Нил вовсе не поднимался и народ начинал голодать. Тогда тебе не захотелось бы оказаться на месте жрецов!

— Готов спорить, они находили веские причины для объяснения засухи и предлагали людям удвоить дань богам.

У меня был нюх на подобные дела, и я отлично представлял, как четко работают их методы. Я огляделся вокруг.

— А что это за письмена? — спросил я, показывая на надписи над некоторыми рисунками. — Странные какие-то буквы. Может, это греческий язык?

— Коптский, — сказал Ашраф. — Согласно легенде, ранние христиане прятались в этих пещерах от преследования римлян. Мы с тобой последние в длинной череде спасающихся беглецов.

Мое внимание привлек другой участок стены. Ряды странных, словно наспех прорезанных закорючек неведомой нам письменности напоминали какую-то счетную ведомость. Некоторые символы выглядели достаточно простыми: одна черточка могла обозначать «1», а три черточки соответственно — «3», и так далее. Что-то в этих символических рисунках показалось мне знакомым, и я продолжал размышлять об этом, когда мы улеглись отдохнуть на песок, который, просачиваясь через входное отверстие, заполнил уже половину пещеры. И вдруг меня осенило. Я вытащил медальон.

— Аш, взгляни-ка сюда. Видишь маленький треугольник из чёрточек на моем медальоне… он похож на отметки на той стене!

Он сравнил изображения.

— Действительно. Ну и что из этого следует?

Как что? Это же может изменить все. Если я прав, то внизу медальона изобразили вовсе не пирамиду, а числа! Выигранная мной подвеска содержала какую-то арифметическую задачку! Ученые, может, и помешались на своих математических символах, но проведенные с ними недели с лихвой окупились для меня — я заметил в этом рисунке некую систему, на которую прежде не обратил бы внимания. Правда, я не мог пока объяснить особый смыл этих чисел — они казались случайными группами из единиц, двоек или троек.

Но я чувствовал, что эта догадка приблизила меня к раскрытию тайны.

После многомильного и многодневного путешествия мы добрались до круто обрывавшегося известнякового плато вблизи местечка Наг-Хаммади, где Нил изгибался большой излучиной, а на противоположном берегу зеленели обширные поля. Там, за рекой мы увидели вожделенную цель. Колонна французской дивизии под командованием Дезе — три тысячи солдат и две пушки — медленно следовала вдоль берега Нила, растянувшись на целую милю. С нашего удобного наблюдательного пункта они выглядели как муравьи, ползущие по вечному блеску великолепного природного холста. Именно в этот момент я осознал неосуществимость той задачи, что поставили перед собой французы. Я постиг безбрежность и Египта, и всей Африки в их бесконечной череде холмистых долин, на которых французы выглядели ничтожными, как блоха на слоне. Разве мог этот маленький человеческий ручеек покорить безбрежную империю песка, усеянную древними развалинами и кишащую племенами, которые владели отличными лошадьми? С таким же безрассудством Кортес отправился покорять Мексику, но Кортесу удалось уничтожить ее сразу, поразив самое сердце индейской империи, в то время как бедный Дезе хоть и поразил ее сердце, а теперь вынужден был преследовать в песчаной пустыне отрубленные, но непокорные руки. Главной сложностью для генерала стало не завоевать врага, а найти его.

Мои же проблемы заключались в том, что французы теперь считали меня беглым преступником, а мой враг затесался в их ряды. Я надеялся, что Астиза также находится где-то среди них, но как мне послать ей весточку? Моим единственным союзником был мамелюк, а единственной одеждой — арабский наряд. И теперь при виде этой дивизии я даже не представлял, с чего начать осуществление моих планов. Переплыть реку и потребовать от французов правосудия? Или попытаться убить Силано, устроив ему засаду в скалах? А чем я смогу доказать, что он действительно является моим врагом? Если мне повезет, то меня просто повесят.

— Аш, мне тут пришло в голову, что я похож на собаку, которая преследует запряженную волами телегу, но толком не представляет, что делать с добычей, если удастся захватить ее.

— Так не будь собакой, — сказал мамелюк. — Чего, собственно, ты хочешь добиться?

— Разрешить загадку, спасти женщину и отомстить. Однако пока у меня нет доказательств вины Силано. И я не совсем понимаю, как мне поступить с ним. Встреча с графом меня не страшит. Я просто не уверен в том, чего он заслуживает. Проще оказалось проехать по этой пустыне. С ее необитаемостью. И очевидной простотой.

— И все-таки человек в пустыне, как лодка в море: оба лишь проходят поверхности. Пустыню надо пройти, приятель, но жить в ней невозможно.

— Но сейчас мы почти достигли цели нашего путешествия. Прибегнет ли Силано к защите армии? Сочтут ли меня беглым преступником? И где еще может поджидать нас Ахмед бин Садр?

— Да, с бин Садром сложнее. Что-то я не вижу его головорезов среди солдат.

И словно в ответ из-за соседних скал донесся свист пули и запоздалый отзвук выстрела. Обломки скалы взлетели в воздух и упали на песок.

— Видишь, как боги отвечают на все вопросы? — заметил Ашраф.

Я развернулся в седле. На северных холмах, с которых мы пришли, появилась дюжина мужчин. Их очертания дрожали в знойном мареве, в своих арабских одеждах они спешили в нашу сторону, покачиваясь на верблюдах. В руках их предводителя было что-то явно длиннее мушкета — змееголовый посох, по моим предположениям.

— Бин Садр, дьявольское отродье, — проворчал я. — Он вечно шныряет со своими бандитами в тылу у французов. Ему удалось напасть на наш след.

Ашраф усмехнулся.

— Не слишком ли нагло он ведет себя после убийства моего брата?

— Должно быть, кавалерия попросила его выследить нас.

— Тогда ему чертовски не повезло.

Мамелюк приготовился к атаке.

— Аш, остынь! Подумай немного! Нам не справиться вдвоем с целой дюжиной!

Он глянул на меня с презрением.

— Неужели ты боишься нескольких пуль?

Приближающиеся арабы вновь окутались облачками дыма, и вокруг нас на песок попадали очередные взорванные каменные обломки.

— Да!

Мой спутник медленно задрал рукав своего халата, протертого почти до дыр. По губам его скользнула ухмылка.

— Ладно, не будем торопить события. Тогда, наверное, нам надо поживее убраться отсюда.

Скрывшись за гребнем холма, мы наискосок спустились по склону и галопом помчались прочь от Нила, отчаянно стремясь уехать подальше и найти укрытие. Наши лошади скакали быстрее верблюдов, но дромадеры были более выносливыми. Они долго обходились без еды и питья, а в оазисах выпивали такую прорву воды, от какой наверняка сдохло бы любое другое животное. От французской кавалерии мы отделались довольно легко. Но эти пустынные воины могли оказаться более упорными.

Мы свернули в боковую долину, лошади старались удержать равновесие на оползающем галечном склоне, потом, выйдя на более ровный участок, помчались во всю прыть, привычно не обращая внимания на угрожающие кличи и случайные выстрелы наших преследователей. Те упорно скакали за нами, оставляя после себя длинный пылевой шлейф, зависающий в неподвижном и тяжелом воздухе.

За час сумасшедшей скачки мы оставили их далеко позади, но от жары и недостатка влаги наши лошади начали сдавать. Несколько дней нам нечем было подкормить их, воды также не хватало, и животные изрядно ослабли. Взбираясь на очередной гребень, мы скрывались за ним и могли бы сбить со следа наших преследователей, если бы наша собственная пыль, подобно сигнальному огню, не выдавала направление нашего движения.

— А ты можешь уменьшить их численность? — наконец спросил Ашраф.

— Мое ружье, конечно, достанет кого-то из них. Но они двигаются очень быстро, так что, думаю, у меня есть только один хороший выстрел. Мне же нужна почти минута на перезарядку.

Мы остановились на вершине бархана, и я снял с плеча винтовку. Ее ремень уже три сотни миль натирал мне плечо, но у меня ни разу не возникло искушения расстаться с этой придающей уверенность тяжестью. Она безропотно и верно служила мне. И вот сейчас я старательно прицелился в бин Садра, сознавая, что его смерть может прекратить погоню. До бедуинов еще оставалось метров триста, не меньше. Стояло полное безветрие, мишени стремительно приближались к нам… но фигуры наших врагов, словно флаги, колебались в знойном мареве. Черт, как же тут разобрать, где он? Прикинув траекторию полета пули, я прицелился немного выше первого всадника и нажал курок, моя лошадь вздрогнула от звука выстрела.

Полет пули показался нам довольно долгим. Потом мы увидели, что первый верблюд повалился на землю.

Но достал ли выстрел его седока? С криками ужаса наши преследователи сдержали бег своих горбатых питомцев и, встревоженно сбившись в кучу, послали в нашу сторону несколько бесполезных выстрелов, учитывая малую дальнобойность их ружей. Я вновь вскочил на лошадь, и мы помчались вперед как можно быстрее, надеясь по крайней мере выиграть время. Ашраф бросил взгляд назад.

— Твой приятель забрался на верблюда одного из своих подчиненных. А тот уселся позади другого бедуина. Теперь они будут осторожнее.

— Значит, он уцелел. — Мы остановились, и я вновь зарядил ружье, за счет чего мы потеряли часть нашего выигрышного расстояния. Мне не хотелось пока ввязываться в перестрелку, поскольку перезарядка отняла бы у нас много времени. — И они по-прежнему наступают.

— Похоже на то.

— Аш, их слишком много для открытого сражения.

— Похоже, ты прав.

— А что будет, если они схватят нас?

— Могли бы просто ограбить и убить. Но из-за того, что ты застрелил их верблюда, теперь, на мой взгляд, они ограбят нас, разденут и привяжут к столбам, чтобы скорпионы жалили нас, пока мы сами не сдохнем от жары и жажды. Если нам повезет, то кобры раньше прервут наши мучения.

— Почему же ты не предупредил меня об этом перед выстрелом?

— Но ты не сказал, что собираешься пристрелить верблюда, а не человека.

Мы въехали в извилистое ущелье, надеясь, что оно позволит нам скрыться от преследователей и не закончится отвесной стеной, в которую мы уперлись, когда добывали подземную воду. Покрытое слоем песка пересохшее русло, называемое арабами вади, извивалось перед нами, подобно змее. За нами тянулись отлично заметные следы копыт, а наши взмыленные лошади теряли остатки сил. Вскоре они падут, не выдержав гонки.

— Знаешь, я не собираюсь отдавать им медальон. Особенно после того, как они разделались с Тальма и Енохом. Уж лучше закопаю его, проглочу или брошу в пропасть.

— Я именно так и думал, иначе не стал бы помогать тебе.

Ущелье закончилось каменистым, круто поднимающимся склоном. Мы спешились и, взявшись за поводья, потащили вверх наших измученных лошадей. Неохотно они последовали за нами, но вскоре заартачились и повлекли нас назад. Мы устали и нервничали не меньше их. И нам не удавалось заставить их преодолеть этот подъем. Как бы сильно мы ни тянули, они неизменно стаскивали нас назад.

— Нужно найти другой выход! — крикнул я.

— Слишком поздно. Повернув назад, мы наверняка попадем в лапы бин Садра. Оставим этих бедняг в покое.

Поводья выпали из наших рук, и лошади, соскользнув обратно в каньон, убежали в направлении приближающихся арабов.

Оказаться без лошади в пустыне равносильно смерти.

— Мы обречены, Ашраф.

— Разве боги лишили тебя ног и ума? Вперед, судьба не завела бы нас так далеко, если бы хотела покончить с нами.

Он вновь полез вверх по склону, хотя арабы уже появились из-за поворота и, заметив нас, с торжествующими криками открыли беспорядочную пальбу. Взрывавшиеся за нами осколки камней вдруг придали мне сил, о наличии которых я и не подозревал. К счастью, нашим преследователям пришлось задержаться и перезарядить мушкеты, а мы за это время успели подняться довольно высоко по отвесной круче, которую вряд ли преодолеют даже верблюды. Задыхаясь, мы забрались на последний уступ и огляделись. Перед нами лежала все та же безжизненная пустыня. Я бросился к краю следующего ущелья…

И вдруг замер в изумлении.

Там, в неглубокой котловине теснилось множество людей.

Их было по меньшей мере полсотни, сгорбившихся, чернокожих — правда, цвет их кожи едва угадывался под песчаной пылью; лишь сверкающие белки глаз выделялись, как агаты, на фоне общей темной массы. Мухи роились над их обнаженными, покрытыми язвами телами, и все они, как мужчины, так и женщины, были связаны друг с другом цепями. Они глядели на нас своими запавшими глазами с таким же изумлением, как и мы на них. Их сопровождало полдюжины арабов с кнутами и ружьями. Рабы!

Надсмотрщики, как и их жертвы, припали к земле, несомненно озадаченные звуками выстрелов. Ашраф крикнул им что-то по-арабски, и в ответ они разразились взволнованным сумбурным диалогом. Спустя какое-то время он понимающе кивнул.

— Спускаясь по Нилу, они увидели французов. Зная, что Бонапарт обычно грабил караваны и освобождал рабов, они отошли сюда, чтобы дождаться ухода Дезе с его отрядами. Потом услышали нашу стрельбу и теперь в замешательстве.

— Что же нам делать?

Вместо ответа Ашраф поднял свой мушкет и спокойно выстрелил прямо в грудь главному надсмотрщику. Даже не охнув, потрясенный работорговец начал заваливаться на спину, и не успел он рухнуть на землю, как мамелюк мгновенно выхватил из-за пояса еще два пистолета и выстрелил из обоих стволов, попав второму погонщику в лицо, а третьему — в плечо.

— Стреляй же, — крикнул мой спутник.

Четвертый погонщик вытащил пистолет, но я, машинально вскинув винтовку, уложил его на месте. Тем временем Ашраф, уже обнажив саблю, бросился в атаку. Спустя пару мгновений лишился жизни подстреленный им пятый погонщик, а шестой улепетывал от нас во все лопатки.

Меня ошеломила внезапная жестокость друга.

Быстро подойдя к главному работорговцу, Ашраф вытер саблю о его одежду и, склонившись, осмотрел труп. Когда он выпрямился, в его руке я увидел связку ключей.

— Эти работорговцы настоящие мерзавцы, — сказал он. — Они добывают рабов не в сражениях, а покупают за гроши и богатеют на их несчастье. Они заслужили смерть. Заряди-ка все ружья, пока я сниму кандалы с этих бедолаг.

Взволнованные чернокожие, отпихивая друг друга, с криками бросились к нему, запутавшись в собственных цепях. Ашраф нашел пару человек, говоривших по-арабски, и отрывисто приказал им что-то. Они кивнули и заорали на своих спутников на их родном наречии. Группа более или менее успокоилась, позволив нам освободить их, а потом они послушно взяли перезаряженные мной ружья арабов и камни.

Ашраф улыбнулся мне.

— Теперь у нас есть своя маленькая армия. Я говорил тебе, что у богов свои виды на наши судьбы.

Жестами мы направили наших союзников обратно к краю соседнего ущелья. Компания преследователей, должно быть, остановилась, услышав стрельбу и странные крики, но сейчас они вновь ползли наверх, таща за собой упирающихся верблюдов. Мы с Ашрафом выступили на край, позволив им заметить нас, и прихвостни бин Садра торжествующе заорали, словно увидели подстреленного оленя, предназначенного для пирушки. Должно быть, видок у нашей парочки был довольно жалкий.

— Отдай медальон, и я обещаю не причинять вам вреда! — крикнул бин Садр по-французски.

— Такая перспектива меня уже не прельщает, — тихо проворчал я.

— Лучше сам проси о пощаде, или я сожгу тебя так же, как ты сжег моего брата! — крикнул в ответ Ашраф.

И тогда полсотни освобожденных нами людей выстроились на краю рядом с нами. Бедуины остановились, ошеломленные, не понимая еще, что попали в ловушку. Ашраф отдал приказ, и чернокожие тут же издали воинственный клич. Воздух заполнился камнями и обрывками цепей. Мы с Ашрафом выстрелили, и бин Садр и еще один бандит покатились вниз. Бывшие рабы передали нам ружья мертвых погонщиков, и мы продолжили стрельбу. Бедуины, встреченные градом камней и снятых оков, прижались к склону, крича и завывая от возмущения и ужаса. Вместе с лавиной камней наши преследователи скатились вниз по крутому склону, из удачливых охотников они вдруг превратились в преследуемую дичь. Камни лупили по ним, словно метеоритный ливень рухнувших надежд. За время их беспорядочного отступления нам удалось убить и ранить еще нескольких человек, и когда горстка уцелевших собралась на дне ущелья, они уставились на нас с выражением побитых собак.

Бин Садр держался за плечо.

— Этот негодяй дьявольски живуч, — проворчал я. — Я только ранил его.

— Ладно, будем молиться, чтобы его рана загноилась, — бросил Ашраф.

— Гейдж! — взревел бин Садр. — Лучше отдай медальон! Ты ведь даже не знаешь, для чего он нужен!

— Передай Силано, пусть катится ко всем чертям! — крикнул я в ответ.

Наши слова эхом разнеслись по ущелью.

— Мы отдадим тебе женщину!

— Передай Силано, что я сам приду за ней!

Эхо затихло вдали. У нас по-прежнему было меньше ружей, чем у этих бандитов, и я сомневался, стоит ли вовлекать освобожденных рабов в битву на крутом склоне. Бин Садр, разумеется, также оценивал наши позиции. После некоторых раздумий он с болезненной гримасой забрался на верблюда. Оставшиеся головорезы последовали его примеру.

Медленно следуя к выходу из ущелья, он внезапно развернул своего верблюда и глянул на меня.

— Хотелось бы мне, чтобы ты услышал, — крикнул он, — как вопил твой дружок Тальма, перед тем как принять смерть!

Гулкое эхо размножило его злорадное восклицание.

Он отъехал уже слишком далеко, но я еще видел его. Мой яростный, но бесполезный выстрел лишь взбил песок в сотне шагов от него. Зловещий хохот мерзавца взмыл по голым склонам ущелья, и остатки его шайки, развернувшись, быстро поскакали восвояси.

— Ты тоже будешь вопить перед смертью, — процедил я. — Не сомневайся.

* * *
Потеряв лошадей, мы забрали себе двух верблюдов, принадлежавших работорговцам, а остальных отдали освобожденным чернокожим. С имеющимися запасами еды их отряд вполне мог начать долгое путешествие в родные края, и мы также отдали им захваченные ружья, чтобы в дороге они могли охотиться и отгонять других работорговцев, которые наверняка опять попытаются захватить их. Мы научили бывших рабов заряжать ружья и производить выстрелы, и они быстро усвоили наши уроки. В порыве благодарности они долго не отпускали нас, цепляясь за наши ноги, так что нам пришлось угрозами отогнать их. С одной стороны, мы действительно стали их спасителями, но и они спасли нас. Ашраф в общих чертах рассказал, как им лучше проходить через пустыню, держась подальше от Нила, пока они не доберутся допервого порога. После этого мы простились с ними и пошли своим путем.

Мне впервые предстояло сесть на верблюда, весьма уродливую, беспокойную и своенравную тварь с ее личной компанией блох и прочих насекомых. Однако это животное в богатой и красочной упряжи оказалось хорошо воспитанным и достаточно понятливым. Под руководством Ашрафа я взобрался на опустившегося на песок верблюда, а когда он, покачиваясь, поднялся, спешно ухватился за его шею. После нескольких понуканий он последовал за верблюдом мамелюка. Далеко не сразу я привык к его мерному покачиванию, но в итоге оно мне чем-то даже понравилось. Такая качка напоминала путешествие на лодке по морским волнам. Все равно неизвестно, когда мне вновь удастся раздобыть лошадь, и сейчас важно было добраться до экспедиционных отрядов французов, опередив бин Садра. Мы прошли по краю хребта до места переправы и, спустившись к Нилу, перебрались на другой берег, где находились отряды Дезе.

Оставив позади проложенный армией след, мы проехали через банановую рощицу и, вновь углубившись теперь уже в западную пустыню, направились к низким холмам, чтобы обойти армию с фланга. В конце дня мы вновь заметили вдалеке колонну, расположившуюся лагерем на берегу темных нильских вод. Тени остролистых финиковых пальм исполосовали землю.

— Если не будем останавливаться, то догоним их до захода солнца, — сказал я.

— Хороший план. Только, приятель, тебе придется одному претворить его в жизнь.

— Почему? — поразился я.

— Я выполнил свои обязанности, освободил тебя из тюрьмы и доставил сюда, верно?

— Какие уж тут обязанности. Теперь я твой должник.

— Не больше, чем я твой, поскольку ты подарил мне свободу, веру и дружеское общение. Я был не прав, обвиняя тебя в смерти брата. Никому не ведомо, откуда приходит зло! В нашем мире полно двойственных сил, и они находятся в вечном противоборстве. Непреложно лишь то, что добро должно бороться со злом. И мы оба стремимся к добру, но каждый из нас идет своим собственным путем, и сейчас я должен вернуться к моим союзникам.

— Твоим союзникам?

— У бин Садра слишком много людей, чтобы взять его в одиночку. Я все-таки пока остаюсь мамелюком, Итан Гейдж, а где-то в пустыне скрывается армия Мурад-бея. До прихода французов мой брат Енох жил, не ведая печали, и, к сожалению, еще многим придется умереть, пока мы не прогоним чужеземцев из нашей страны.

— Но Ашраф, я ведь тоже причастен к этой армии!

— Нет. Тебя нельзя отнести ни к франкам, ни к мамелюкам. Ты на редкость странный американец, посланный сюда божественным провидением. Не знаю пока, какую роль тебе уготовано сыграть, но почти уверен, что я должен сейчас уйти, чтобы ты сыграл ее, и что будущее Египта зависит от твоей отваги. Поэтому иди за своей жрицей и сделай то, что ее боги попросят тебя сделать.

— Нет! Мы ведь стали не просто союзниками, но и друзьями! Разве нет? Я и так уже потерял много друзей! Мне нужна твоя помощь, Ашраф. Давай вместе отомстим за Еноха!

— Боги предопределяют и время мести. Иначе бин Садр умер бы уже сегодня, поскольку ты очень редко промахиваешься. Я полагаю, что ему уготована иная судьба, может, даже более ужасная. Тебе ведь сейчас нужно только разузнать, что именно ищет тут граф Силано, и исполнить твое предназначение. Никакие будущие сражения не изменят нашей с тобой дружбы. Да не оставит тебя удача, друг мой, пока ты не найдешь того, что ищешь.

И он, развернув своего верблюда, направился в сторону заходящего солнца, а я в полнейшем одиночестве отправился на поиски Астизы.

Глава 20

Я понял, что мое намерение появиться в дивизии Дезе с обвинениями в адрес Силано, вероятнее всего, приведет к моему собственному аресту. Но если на стороне мерзавца графа была сила, то на моей стороне был медальон, который ему отчаянно хотелось заполучить. И я пришел к выводу, что будет гораздо проще спровоцировать самого Силано найти меня.

Уже почти в сумерках я с поднятыми руками приблизился к группе лагерных часовых. Несколько солдат выбежали ко мне с мушкетами наготове, приученные с подозрением относиться к любым приближающимся египтянам. Слишком много неосторожных французов погибло в этой войне, становившейся все более беспощадной.

Я поставил на то, что весть о моем бегстве из Каира еще не достигла дозорных отрядов.

— Не стреляйте! Я американец, приглашенный Бертолле в отряд ученых! Бонапарт послал меня сюда продолжать исследования древних руин!

Они подозрительно оглядели меня.

— Почему вы вырядились как египтянин?

— А вы думаете, без такой маскировки я добрался бы сюда в одиночку?

— Вы в одиночку добирались сюда из Каира? Вы что, с ума сошли?

— Лодка, которую я нанял, налетела на скалы, и ее пришлось поставить на ремонт. Мне не хотелось терять время, и я продолжил путь в одиночку. Надеюсь, здесь поблизости есть старые храмы.

— Я узнал его, — заметил один из солдат. — Это же воспитанник Франклина. — Он сплюнул.

— Уверен, вы понимаете, насколько драгоценна выпавшая нам возможность изучить великое прошлое Египта, — осторожно заметил я.

— Пока мы понимаем только то, что Мурад-бей издевается над нами, все время держась в отдалении. Мы разбили его силы дважды. Но все остается по-прежнему. Всякий раз он сбегает и вновь возвращается. После каждой его вылазки мы теряем наших друзей, многие из нас уже никогда не вернутся во Францию. Теперь мы торчим, как идиоты, у этих развалин, а он завлекает нас все дальше в эту проклятую страну, растворяясь в воздухе подобно миражу.

— Скоро никто даже миражей-то не увидит, — проворчал другой. — Множество наших людей ходят с воспаленными от этой пыли и блеска глазами, а сотни вообще поражены слепотой. Слышали шуточку? «Готовы ли вы к сражению? — А как же, вот наши ряды слепых мушкетеров!»

— Слепота! Это еще не самое страшное, — добавил третий. — На пути сюда от Каира мы оставили дерьма вдвое больше нашего собственного веса. Язвы уже не заживают. Волдыри гноятся и нарывают. Есть даже случаи чумы. Редкий француз не сбавил за один только этот поход полдюжины килограммов.

— А уж от тоски по женщинам многие готовы спариваться с крысами и ослами!

Все солдаты любят поворчать, но очевидно, что разочарование Египтом становилось все сильнее.

— Думаю, Мурад-бей на грани поражения, — сказал я.

— Так давайте скорей добьем его.

Я похлопал по стволу винтовки.

— Мое дуло временами разогревалось не меньше ваших, друзья.

Тут их интерес заметно оживился.

— Это что, длинноствольная американская винтовка? Я слышал она убивает краснокожих индейцев с тысячи шагов.

— Это многовато даже для нее, но если приходится рассчитывать только на один выстрел, то нужно пользоваться именно таким оружием. Я недавно подстрелил верблюда с четырех сотен шагов.

Нет нужды уточнять им, в кого именно я целился.

Они сгрудились вокруг меня. Мужчин объединяет восхищение перед мастерски сделанным оружием, а я обладал, как уже упоминалось, превосходной винтовкой, своеобразным алмазом в угольной куче их армейских мушкетов.

— Нынче мое ружье подмерзало, поскольку я занимался другими, не менее важными делами. Мне надо бы посоветоваться с графом Алессандро Силано. Вы не знаете, где можно найти его?

— Да в храме, наверное, — сказал сержант. — По-моему, он решил там поселиться.

— В каком храме?

— Да вон в том, что за деревней, это местечко тут называют Дендера. Вот мы и загораем из последних сил, чтобы Денон намалевал еще несколько картин, Мальро обмерил очередную кучу камней, а Силано продолжал бормотать свои магические заклятия. Не армия, а какое-то сборище идиотов. Ладно хоть граф притащил с собой женщину.

— Сюда?

Я попытался не выдать особой заинтересованности.

— О да, та еще штучка, — подхватил рядовой. — Мне уже снилось, что я спал с ней.

Он выбросил сжатый кулак вверх и, резко опустив его, усмехнулся.

Я сдержал желание треснуть его прикладом винтовки.

— А как пройти к тому храму?

— Вы намерены ходить здесь в этом бандитском наряде?

Я приосанился.

— Мне казалось, я выгляжу как шейх.

Это вызвало приступ хохота. Отсмеявшись, часовые предложили мне сопровождающих, но я отказался.

— Мне необходимо посоветоваться с графом наедине. Если я не застану его там, то вы, уж будьте добры, передайте ему при случае привет от меня. И скажите, что он сможет найти то, что ищет, ближе к полуночи.

Я сделал ставку на то, что Силано не будет привлекать военных к моему аресту. Вероятно, ему даже хотелось, чтобы я первым нашел то, что мы оба ищем, и отдал ему в обмен на Астизу.

* * *
Храм светился под звездами и луной — впечатляющее святилище с плоской каменной крышей, покоящейся на мощных колоннах. Изрядно выветренная и наполовину занесенная песком стена из саманного кирпича огораживала обширный участок, примерно в километр по периметру, а за ней расположились разнообразные храмовые постройки. В главных воротах, полузатонувших в песчаном море, оставалось отверстие, высота которого еще позволяла пройти в него, не сгибаясь. Храм украшали резные иероглифы, а также изображения египетских богов и крылатого светила, окруженного кобрами. Песок во внутреннем дворе вздымался, словно океанские волны. Ущербная луна изливала слабый свет на песчаные холмы, гладкие, как кожа египтянки, чувственной и пышнотелой. Да, там еще маячило чье-то бедро, за ним бок, а дальше какой-то скрытый в земле островерхий силуэт, похожий на грудной сосок…

Да, сильно я соскучился по Астизе.

Прямой фасад главного храмового здания завершался плоской каменной крышей, опиравшейся на шесть мощных колонн, вырастающих из песка. Верхнюю часть каждой колонны украшало резное изображение какой-то широколицей богини. Вернее даже, на каждой стороне этой квадратной в сечении опоры имелось по такому божественному лицу с забавными коровьими ушами. Коровью безмятежность придавали Хатор и растянутые в улыбке полные губы, и огромные ласковые глаза. Головной убор еще сохранил поблекшие цвета, это свидетельствовало о том, что все святилище когда-то было ярко раскрашено. Песчаные наносы, заполнившие храмовый зал, делали очевидной его давнюю заброшенность. Он напоминал прибрежный док, подзатопленный приливными водами.

Оглядевшись, я никого не увидел. Я пришел сюда, вооруженный винтовкой и томагавком, но не строил никаких четких планов, хотя надеялся отыскать в этом храме жезл Мина и встретить Силано, по возможности заметив его первым.

Утопая в песке, я с трудом поднялся наверх и прошел через главный вход. Из-за толстого слоя песка на полу я едва ли не коснулся потолка, проходя в зал. Запалив взятую у солдат свечу, я увидел, что синий потолок усыпан желтыми пятиконечными звездами. Они походили на морских звезд или, как мне вдруг подумалось, на каких-то причудливых человечков с маленькой головкой и четырьмя конечностями, летающих в этом ночном небе. Там был также ряд хищных птиц и крылатых светил, раскрашенных в красные, желтые и синие тона. Мы редко смотрим вверх, и однако весь здешний потолок раскрасили так же затейливо, как Сикстинскую капеллу. В глубину первого и самого замечательного храмового зала попало уже значительно меньше песка, и там я быстро понял, насколько выше изначально были входные колонны. Внутреннее пространство походило на рощу могучих древесных стволов, испещренных множеством цветных резных изображений и символов. С благоговейным страхом я бродил между этими восемнадцатью исполинскими стволами, неизменно украшенными безмятежными лицами богини. Столб колонны подразделялся на несколько частей. Сначала я заметил ряд анхов, священных ключей жизни. Затем шли изображения египтян, застывших в изящных позах и приносящих жертвы богам. Там были и ряды неразборчивых иероглифов, среди которых выделялись обведенные в овальные рамочки знаки — картуши, так называли их французы из-за сходства с патронами. Впечатляюще выглядели и резные изображения птиц, очковых змей, пальмовых листьев и шагающих животных.

По краям зала потолок покрывала затейливая роспись со знаками зодиака. Около них раскинулась фигура обнаженной женщины колоссальных размеров — видимо, какой-то небесной богини. Такое множество странных богов и символических изображений в итоге ошеломляло и сбивало с толку, весь зал представился мне подобием древней газеты. А сам я выступал в роли глухого, пришедшего послушать оперу.

Внимательно осмотрев песок, я не заметил никаких следов Силано.

Из этого большого зала я прошел во второе, менее просторное помещение, столь же высокое, но более привлекательное. К нему примыкали непонятного назначения комнаты с разрисованными стенами и потолками, уже давно лишенные каких-либо признаков обстановки. Вход в очередные помещения находился выше на ступеньку, то есть каждая следующая комната оказывалась ниже и меньше предыдущей. В отличие от расширяющихся от входа христианских соборов, египетские храмы, казалось, съеживались к дальнему концу. Чем выше почиталось место, тем оно становилось теснее и сумрачнее, допуская в свои пределы лучи света лишь в особые дни года.

Разгадаю ли я здесь смысл моей октябрьской даты?

Храмовый интерьер был настолько интересным, что я на время практически забыл о цели прихода. Я разглядывал мерцающие в отблесках свечи изображения змей и цветов лотосов, плывущих по небу лодок и свирепо оскаливших пасти львов. На меня таращились бабуины и гиппопотамы, крокодилы и птицы с длинными шеями. Великолепные процессии людей несли жертвенные дары. Женщины выставили напоказ соблазнительно полные груди. С ними соседствовали изображенные в профиль божества, величественные и невозмутимые. Здесь явно процветало примитивное идолопоклонничество, вмещавшее в себя божественных животных и человекообразных богов со звериными или птичьими головами. И однако мне вдруг впервые пришло в голову, насколько ближе были египтяне к их богам, чем мы к нашему небесному владыке. Наш бог пребывал в возвышенной отстраненности от земной суеты, а египтяне могли лицезреть своего мудрого Тота всякий раз, когда ибис прилетал в заводь за рыбой. Видя пролетающего сокола, они вспоминали Гора. Если бы они поделились с соседями историей о том, что беседовали с горящим кустом, то все восприняли бы это как само собой разумеющееся.

По-прежнему ничто не указывало на то, что здесь побывали Силано или Астиза. Неужели солдаты ввели меня в заблуждение… или впереди меня поджидает засада? Однажды мне почудились чьи-то шаги, но когда я остановился и прислушался, то услышал ни звука. Заметив какие-то ступеньки, я поднялся по странной винтовой лестнице, взмывающей вверх кругами, словно устремившийся в небеса ястреб. Стены украшало резное изображение восходящей процессии людей, несущих дары. Должно быть, по ней поднимались для проведения жертвенных ритуалов. Я вышел на крышу храма, окруженную низким парапетом. Все так же терзаясь сомнениями относительно того, что же мне надо искать, я бродил по этой плоской крыше среди маленьких святилищ. Одно из сооружений, окруженное стройными, невысокими колоннами, увенчивала статуя Хатор, и при виде его мне вспомнились бельведеры парижского парка. Дверной проем в северо-западном углу вел в маленькое двухкомнатное святилище. Внутреннюю комнату украшал барельеф фараона или бога, восставшего из мира мертвых по многим признакам: его устремленный вверх фаллос явно свидетельствовал о триумфе жизни. В памяти всплыл рассказ Еноха о «поднимающем оружие» боге Мине. А еще на «Ориенте», при подходе к Египту, кто-то из ученых рассказывал, что, по некоторым древним источникам, Мин, подобно Осирису, считался одновременно сыном и мужем Исиды. Над этим божеством парил сокол. И вновь мои скудные умственные способности не выявили здесь никакой практической подсказки.

Внешняя комната хоть немного оживила мои собственные чувства. Две обнаженные, раскинувшиеся на потолке женщины обрамляли рельефный круг, заполненный впечатляющими фигурами. После краткого изучения я пришел к выводу, что передо мной резное изображение священных небес. Круглый диск символического небосвода, окрашенный выцветшими синими и желтыми красками, поддерживали четыре богини и восемь божественных образов Гора с ястребиными головами — может быть, они олицетворяли двенадцать месяцев? Я вновь заметил знаки зодиака, мало отличающиеся от тех, что дошли до наших дней: Бык, Лев, Рак, Рыбы. По краю окружности проходил ряд из тридцати шести фигур, как человеческих, так и звериных. Может, они представляли древнеегипетские и революционные французские десятидневные недели?

Задрав голову, я внимательно разглядывал изображения, пытаясь уловить их тайный смысл. На северной оси храма находилось изображение Гора, сокола, имевшего самый величественный вид. Восток обозначал бык, Телец, символизировавший ту эпоху, в которую были построены пирамиды. На юге находилось существо, напоминающее нечто среднее между рыбой и козлом, а рядом с ним человек, льющий воду из двух кувшинов, — Водолей! Он считался символом будущей эпохи, грядущих столетий, и также означал наступление животворного подъема Нила. В виде водного символа Водолей означался и на висевшем на моей шее медальоне, и знак Водолея на утонувшем вместе с «Ориентом» календаре по моей гипотезе указывал на 21 октября.

Этот потолочный круг напомнил мне компас. Знак Водолея указывал на юго-запад.

Я вышел на крышу, пытаясь осмыслить все увиденное. Каменные ступени привели меня к парапету в дальнем конце храма, и я забрался на него, чтобы оглядеться. На юго-западе находился менее величественный храм, гораздо сильнее разрушенный временем, чем тот, в котором я стоял. Енох упоминал о каком-то маленьком храме Исиды, в котором мог находиться таинственный жезл Мина. За невысокой храмовой постройкой виднелась занесенная песками дальняя часть внешней стены, а еще дальше поблескивали серебром под холодными звездами пустынные барханы.

Медальон слегка холодил мою грудь. Смогу ли я найти недостающую его часть?

Второй лестничный пролет привел меня обратно в нижнюю часть храма. Этот крутой спуск был подобен пикированию того сокола, что взмывал вверх по спирали у первой стены. Теперь люди с дарами следовали вниз. И вновь я оказался в главном храме, но боковой дверной проем вывел меня в занесенный песками задний двор. Я поднял глаза. Передо мной маячил центральный храм с львиными мордами, выступающими из стены, как горгульи.[58]

Перехватив винтовку в правую руку, я направился дальше к замеченному сверху невысокому храму. Справа от меня возле священного озера темнели пальмы. Я попытался представить, каким было это место в древности, если удалить холмы нанесенного песка. Дорожки, вымощенные белоснежными сияющими плитами, ухоженный сад и жрецы, совершающие омовения в поблескивающих водах пруда. Какой прекрасной, наверное, была жизнь в этом оазисе! А ныне все лежит в руинах. Выйдя из главного храма, я повернул за угол и остановился как вкопанный. На стене были вырезаны гигантские фигуры тридцатифутовой высоты. Царь и царица, как я решил, разглядев их головные уборы, приносили жертвенные дары полногрудой богине, вероятно Хатор или Исиде. Стройная и изящная царица с оголенными руками и длинными ногами была в высокой короне, а волосы ее, заплетенные в косы, украшала диадема со змеиной головкой.

— Клеопатра, — выдохнул я.

Должно быть, это именно ее святилище, если Енох был прав! Она взирала прямо на свой маленький храм Исиды, находившийся в двадцати метрах к югу от главного здания.

Я пристально глянул по сторонам. Все вокруг, не считая меня, выглядело безжизненным. Создавалось ощущение, что весь этот комплекс пребывает в напряженном ожидании. Но чего же он ждет?

Храм Исиды расположился на более высокой террасе, к ней вел песчаный подъем от главного храма с вырезанной на стене Клеопатрой. Половину маленького храма занимало обнесенное стенами святилище, как и в том храме, из которого я только что вышел. Вторая, открытая половина была разрушена, темные очертания колонн и балок громоздились под открытым небом. Я пробрался по этим развалинам к дверному проему обнесенной стеной части.

— Силано?

На мой вопрос ответило только эхо.

Нерешительно помедлив, я шагнул в храм. Внутри было очень темно, жалкий свет поступал лишь из двери и двух верхних отверстий, в которые смог бы пролезть разве что голубь. Высота этого тесного помещения сильно превосходила его площадь, а гнетущий и спертый воздух был насыщен каким-то едким запахом. Я шагнул вперед.

Вдруг послышался шум крыльев, и я инстинктивно пригнулся. Порыв теплого ветра, обдавший меня, затушил свечу. Надо мной с громким писком пролетели летучие мыши, взлохматив мне волосы кожистыми крыльями. Продолжая пищать, они вылетели наружу через узкий проход. Дрожащей рукой я вновь зажег свечу.

Стены здесь опять-таки покрывали резные изображения со следами осыпавшейся живописи. Самой впечатляющей была фигура женщины, наверное Исиды. Я не обнаружил никаких признаков Мина, его жезла или еще чего-нибудь в таком роде. Неужели я гоняюсь за химерой? У меня постоянно возникало ощущение, что я буквально на ощупь пытаюсь разгадать странную тайну, следуя невразумительным подсказкам, которых не заметил бы ни один здравомыслящий человек. Какую же подсказку мне надлежало увидеть здесь?

Я заметил в итоге, что это помещение гораздо меньше, чем размеры скрытого под крышей храма. Значит, где-то должна быть еще одна комната. Я отступил назад к входному проему и увидел рядом еще одну дверь и высокую комнату, еще уже, чем первая, и не менее загадочную. В ней, однако, имелось еще и каменное подобие алтаря. Размерами это каменное возвышение напоминало небольшой письменный стол, установленный в центре комнаты. Когда я склонился над алтарем, цепь соскользнула с моей шеи и упала на камни. Медальон сорвался с нее и со звоном шлепнулся на каменный пол. Такого еще никогда не бывало. Я чертыхнулся, но когда склонился, чтобы поднять его, то застыл от изумления.

На плите пола виднелись два полустертых символа в виде буквы «V», перекрывающиеся, как циркуль и плотничий угольник. Их изображения были сделаны в египетском стиле, но сходство бросалось в глаза.

— Клянусь Великим Архитектором, — пробормотала. — Возможно ли такое?

Мне вспомнился текст, цитированный Енохом: «Священный склеп приведет на небеса».

Я вновь надел медальон и надавил на плиту пола. Она сдвинулась. Под ней, похоже, находилось какое-то углубление.

Охваченный волнением, я опустился на колени, отложив в сторону винтовку, приподнял плиту лезвием томагавка и ухватился за ее край. Она поднялась, как тяжелая дверца люка, и наружу вырвался спертый воздух, уведомив меня, что ее давненько не открывали. Вытянув свечу, я склонился над провалом. Отблески света легли на каменное дно подвала. Неужели там спрятаны сокровища? Оставив на время винтовку, я спустил ноги и, спрыгнув вниз, пролетел футов десять и приземлился, как кошка. Сердце отчаянно колотилось в груди. Я глянул наверх. Если Силано следит за мной, то сейчас он с легкостью может захлопнуть дверцу. Или он выжидает, надеясь, что я найду здесь нечто важное?

Коридоры расходились в двух направлениях.

И вновь мне встретилось изобилие резных изображений. По потолку расстилалось поле пятиконечных звезд. Со стен с завидным постоянством, словно некий лейтмотив, взирали боги, богини, ястребы, грифы и вздымающиеся змеи. Первый коридор через двадцать шагов закончился глухой стеной, возле которой лежала куча глиняных амфор, простецких пыльных кувшинов, в которых вряд ли могло храниться нечто ценное. Однако, решив убедиться, я разбил томагавком один из сосудов. Он развалился, и я поднял свечу.

И тут же отпрянул. Оттуда пялились на меня огромные пустые глазницы отвратительной морды мумифицированного бабуина, высохший, обтянутый кожей скелет с полными зубов челюстями. Кошмар какой-то!

Разбив другой кувшин, я обнаружил там очередного бабуина. Эта обезьяна считалась одним из символов, как мне припомнилось, бога Тота. Итак, похоже, я попал в своеобразный склеп, полный жутковатых мумифицированных зверей. Может, их принесли в жертву? Я поднял свечу повыше к потолку, чтобы лучше рассмотреть размеры погребения. На всем протяжении, куда достигал свет, громоздились глиняные кувшины. В темноте закопошились какие-то мелкие твари — что-то вроде подземных насекомых.

Вернувшись к развилке, я прошел по второму коридору. Мне отчаянно хотелось вылезти из этого подземелья, но если в словах Еноха был хоть какой-то смысл, то мне необходимо найти что-то именно здесь. Огарок свечи становился все меньше. На полу опять что-то задвигалось и прошмыгнуло у меня между ног.

В слабеющих отблесках свечи я разглядел на грязном песке проклятый змеиный след и узкую щель, в которую, видимо, уползла юркая рептилия. Меня прошиб пот. Неужели бин Садр тоже здесь? И зачем только я оставил наверху винтовку?

И вдруг впереди что-то блеснуло.

Второй коридор также закончился тупиком, но там не было никаких кувшинов, зато имелось рельефное резное изображение уже знакомой мне фигуры Мина, отягощенной огромным фаллосом, — его образ явно зачаровывал чувственную и сладострастную Клеопатру. Изображение бога было плоским, как доска, а его поднятый член ослепительно блестел.

Отделка Мина была выполнена не красками, а чистым золотом. Его мужественный жезл обрамляли сдвоенные золотые отростки, соединенные на одном конце общей петлей, странное смешение непристойного и животворного орудия. Не зная о загадке медальона, нельзя было догадаться, что эти золотые копья представляли собой не только священное украшение.

Но, по-моему, Клеопатра рассудила иначе. Возможно, она специально оставила эту часть в Египте, если на самом деле захватила медальон с собой в Рим, чтобы надежно сохранить его тайну в родной стране. Я осторожно приподнял этот золотой символ, и он мягко упал ко мне в руку. Теперь золотые копья образовали знак «V». Я вытащил медальон, раздвинул его подвески и приложил к ним новую букву «V». Получив в итоге уже знакомый мне масонский символ, циркуль, пересеченный с угольником, я заметил, что недостающая часть попала на зарубки подвесок медальона. В результате образовался ромб из перекрещенных лучей, он покачивался под покрытым письменами диском медальона, но, разумеется, внутри него не было латинской буквы «G», которую масоны используют для обозначения Бога или прочих священных понятий.

Великолепно. Я нашел недостающую часть медальона и, очевидно, главный символ моего собственного братства.

И тем не менее мне не стало понятнее, что все это значит.

— Итан!

Откуда-то сверху до меня донесся слабый, почти как шелест ветра или обман слуха, призыв, но я узнал голос Астизы. Ее призыв подействовал на меня, как вспышка молнии. Я нацепил завершенный медальон на шею, промчался обратно по коридору и, с облегчением увидев, что плита все еще сдвинута, ловко подтянулся и вылез из тайного склепа. Слава богу, ружье лежало нетронутым на краю люка. Я взял его и затаился. Все было тихо. Неужели у меня начались слуховые галлюцинации? Тихо направившись к выходу, я напряженно вглядывался в полумрак. Я уже различал фигуру Клеопатры на стене главного храма, ее резные формы оттенялись лунным светом.

— Итан!

Почти рыдающий голос исходил от развалин колоннады, находившейся за той частью храма, в которой скрывался я.

Я ступил на открытую террасу и проследовал дальше бесшумно, как индеец, с винтовкой наготове. Где-то посередине этой храмовой террасы еще высились колонны с балочными перекрытиями, которые уже ничего не поддерживали, а лишь расчерчивали небо на квадраты. Я видел сияющие между ними звезды. Среди резных украшений этих колонн выделялось безмятежное лицо Исиды.

— Астиза?

Мой голос эхом разнесся по колоннаде.

— Ты нашел его?

Завернув за очередную колонну, я увидел ее. И в смущении остановился.

По моим представлениям, она выглядела почти раздетой, как наложница в гареме, тело просвечивало сквозь полупрозрачный наряд, дополненный массой драгоценностей; глаза были изящно подведены. Такой наряд предназначен для обольщения. Она стояла с поднятыми руками, и ее скованные запястья были привязаны цепью к горизонтальной балке. В таком положении ее груди соблазнительно поднялись, изгиб тонкой талии изящно переходил в округлые бедра, и от нее веяло такой эротичной беспомощностью, словно передо мной была живописная картина попавшей в беду принцессы. Я замер, ошеломленный этим сказочным видением. Во взгляде Астизы сквозило страдание.

— Он завершен? — тихо спросила она.

— Почему ты так одета?

Я задал самый земной из множества вопросов, метавшихся в моей голове, точно бильярдные шары, одновременно почти не сомневаясь, что у меня начались бредовые видения.

Ответом послужило острие шпаги, ткнувшейся мне в спину.

— Потому что она приманка, — проворчал граф Силано. — Бросьте-ка винтовку, месье.

Укол в спину стал более ощутимым.

Я не знал, что придумать. Мое ружье стукнулось о каменный пол.

— Теперь давайте медальон.

— Он будет вашим, — рискнул я, — если вы развяжете ее и дадите нам уйти.

— Развязать ее? Но зачем, ведь она может просто опустить руки.

И Астиза, бросив на меня виноватый взгляд, именно так и поступила, ее тонкие запястья выскользнули из оков. Цепь с оковами слегка покачивалась на балке, лишившись содержимого. Газовая ткань наряда подчеркивала классические формы стройного тела, а нижнее белье лишь привлекало внимание к скрываемым им местам. Но Астиза выглядела явно смущенной своим обманом.

В который раз я почувствовал себя одураченным.

— Разве вы еще не поняли, что она теперь моя союзница? — спросил Силано. — Хотя вы, американцы, слишком непосредственны, излишне доверчивы, идеалистичны и наивны. Неужели вы проделали весь этот путь, мечтая спасти ее? Где уж вам разгадать тайны медальона, если вы не разгадали даже ее намерений.

— Вы лжете.

Говоря это, я пристально смотрел на нее, надеясь, что она подаст мне какой-то утешительный знак.

Астиза стояла, дрожа от холода, и растирала запястья.

— Неужели? — откликнулся у меня из-за спины Силано. — Тогда давайте вспомним правдивую историю. Тальма отправился в Александрию, чтобы выяснить тайны ее прошлой жизни, не только потому, что он был вашим другом, но и потому, что был агентом Наполеона.

— Очередная ложь. Он был журналистом.

— Верно, именно журналист заключил сделку с корсиканцем и его учеными, пообещав не спускать с вас глаз, за что получил доступ в высшее общество вашей экспедиции. Бонапарт жаждет узнать эту тайну, но никому не доверяет. Поэтому Тальма взяли сюда с условием шпионить за вами. Разумеется, ваш журналист с самого начала заподозрил Астизу. Кто она такая? Чего ради она служит вам, как верная собака, терпит лишения в походах, даже соглашается пойти в гарем? Из-за безрассудной любви к такой нескладной персоне, как вы? Или из-за того, что всегда была моей помощницей?

Он откровенно наслаждался своим превосходством. Астиза упорно не сводила взгляда с верхних балок.

— Мой дорогой Гейдж, ведь все просто элементарно! Когда же вы поймете, в какую историю вляпались? Журналист узнал подозрительные подробности о нашей александрийской колдунье: не то известие, что о вашем прибытии ей сообщили цыгане, как она поведала вам, но о ее связи со мной. Да-да, мы постоянно поддерживали связь. Однако она решила не убивать вас сразу, а воспользоваться вашей помощью в разгадке тайны. Каков был ее замысел? Когда я высадился в Александрии, Тальма решил, что сможет проследить также и за мной, но попался в руки бин Садра. Я предложил этому болвану перейти на мою сторону, чтобы мы вместе продали все найденные нами сокровища предложившему лучшую цену правителю или генералу — Бонапарту в том числе, — однако нам не удалось убедить его. Он принялся угрожать, что отправится к командующему и выведет нас всех на чистую воду. Он не согласился на сделку даже тогда, когда вы придумали байку об утерянном медальоне. Его последним шансом на спасение было вернуться к вам и, украв медальон, доставить его мне, но он отказался. В итоге ваш хилый ипохондрик оказался более преданным, чем вы того заслуживаете, да вдобавок еще и патриотом Франции.

— Да уж, вам до него далеко, — ледяным тоном заметил я.

— Из-за революции моя семья лишилась всего состояния. Вы думаете, что я общаюсь с этим сбродом ради идеалов свободы? Их свобода отняла у меня все, и теперь я намерен с их же помощью вернуть утраченное. Я стараюсь не ради Бонапарта, Итан Гейдж. А вот Бонапарт, сам того не сознавая, старается ради меня.

— Значит, это вы послали мне голову Тальма в кувшине.

Я отчаянно сдерживал ярость, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Небо, казалось, покачнулось, цепи маячили передо мной, словно раскачивающийся маятник Месмера. У меня оставался лишь один шанс.

— Военные потери, — небрежно ответил Силано. — Но если бы он послушал меня, то стал бы богаче самого Креза.

— Одно мне непонятно. Почему ваш бин Садр, переодетый фонарщиком, не забрал медальон в первый же вечер в Париже, когда я вышел на улицу?

— Просто я подумал, что вы отдали его этой шлюхе, и надо было узнать, где она живет. Но она не призналась в этом, даже когда араб вспорол ей живот. А мои люди тоже не обнаружили его в вашей комнате. Честно говоря, я еще сомневался, представляет ли он какую-то ценность, пока не провел дополнительное расследование. Мне подумалось, что удобнее всего будет отобрать его у вас в тюрьме. Но вы сбежали, объединившись с Тальма, и уже направлялись в Египет в качестве ученого — к моему изумлению! — еще до того, как я сумел убедиться, что именно эту безделушку мы все так давно ищем. Кстати, я так и не знаю, где же вы спрятали медальон в тот первый вечер.

— В ночном горшке.

Он рассмеялся.

— Какая ирония судьбы! Вы смешали с дерьмом ключ к величайшим земным богатствам. Что за дурацкая идея! Однако вам необычайно везло, учитывая, что вы сбежали от засады на тулонской дороге, выжили в Александрии, увернулись от змей, вышли целым и невредимым из нескольких больших сражений и даже умудрились добраться сюда. Вам просто дьявольски везет! И однако в итоге вы пришли ко мне, принеся с собой медальон, ради женщины, которая не позволила вам даже тронуть ее! Мужественное намерение! Она сказала мне, что нам надо лишь немного подождать, если, конечно, бин Садру не удастся первому разделаться с вами. Вы не встречались с ним?

— Я подстрелил его.

— Правда? Жаль. Вы доставили нам чертовски много неприятностей, Итан Гейдж.

— Он выжил.

— Ну разумеется. Он всегда выживает. Но вам не придется встретиться с ним больше.

— Не забывайте, Силано, что я все еще числюсь в отряде ученых. Вы хотите отвечать перед Монжем и Бертолле за мое убийство? Они пользуются благосклонным вниманием Бонапарта, а у него есть армия. Вас повесят, если вы причините мне вред.

— Я полагаю, мои действия назовут самозащитой. — Он слегка усилил нажим, и я почувствовал, как по моей спине сбегает струйка крови, выпущенная проколовшим одежду и кожу острием шпаги. — Или попыткой схватить беглого преступника, уклоняющегося от революционного правосудия. Либо лжеца, пытавшегося спрятать ценный медальон. Подойдет любое объяснение. Но мне не чуждо благородство, и у меня есть свой кодекс чести, а посему я готов проявить милосердие. Став изгнанным бродягой, лишенным друзей и союзников, вы больше никому не опасны. Итак, за медальон я отдам вам… вашу жизнь. При условии, что вы пообещаете рассказать мне все, что сумел разузнать Енох.

— А что такое узнал Енох?

Что он имеет в виду?

— Ваш одряхлевший ментор бросился в свою горящую библиотеку спасать какую-то книгу, и мы не успели выпытать у него все тайны. Нам пришлось поторопиться, потому что Дезе уже выступал в поход. Так что же он вычитал в той книге?

Этот мерзавец, видимо, имел в виду книгу арабской поэзии, которую прижимал к себе Енох. Меня прошиб холодный пот.

— Вы отпустите со мной и эту женщину.

— Почему вы думаете, что она пожелает уйти с вами? Неужели она не рассказала вам, что мы когда-то были любовниками?

Я глянул на нее. Астиза, словно желая поддержать себя, сунула руки в покачивающиеся на цепи кандалы и печально взглянула на нас обоих.

— Итан, это был единственный путь, — прошептала она.

Должно быть, я испытал сейчас ту же боль, что терзала Бонапарта, узнавшего о предательстве Жозефины. И я забрался в такую даль… ради этого? Чтобы наткнуться на предательскую шпагу хвастливого аристократа? Чтобы быть униженным изменой женщины? Лишиться всего, за что я боролся?

— Договорились.

Медленным жестом я снял талисман с шеи и вытянул руки перед собой, покачивая медальон на цепи, словно маятник. Даже ночью он блеснул холодным светом. Я услышал, как они оба слегка ахнули, увидев его новую форму. Следуя за ними, я нашел недостающую часть для завершения его конструкции.

— Итак, ключ найден, — прошептал Силано. — Теперь нам остается лишь разобраться с числами. Ты поможешь мне, жрица. Гейдж, медленно повернись и отдай его мне.

Я послушно начал поворачиваться, слегка отступив от острия его рапиры. Мне нужен был только момент, чтобы отвлечь его.

— Вы пока не ближе меня подошли к решению его загадки, — предупредил я.

— Неужели? Да я разгадал куда больше вас. Путешествуя по средиземноморскому побережью, я посетил множество храмов и библиотек. Я нашел свидетельства того, что ключевая часть находится в Дендере, в храме Клеопатры. Что я должен следовать за Водолеем. И вот здесь, на юге, я наконец нашел храм Клеопатры, разумеется, предпочитавшей поклоняться прекрасной и всемогущей Исиде, а не волоокой пышнотелой Хатор с ее коровьими ушами. Однако я не успел выяснить, где именно надо искать.

— Здесь есть подземный храм фаллического бога Мина. Там-то и находилось недостающее звено.

— Вы проявили редкостное рвение в этих поисках. А теперь отдайте-ка мне вашу безделушку.

Медленно, склонившись над лезвием его рапиры, я передал ему медальон. Он схватил его с какой-то детской жадностью и триумфально поднял вверх. Казалось, он готов был плясать от радости, держа перед собой этот символ масонства.

— Не странно ли, что древние священные знания передаются даже через тех, кто не понимает их происхождения? — пренебрежительно сказал Силано.

И в этот момент я атаковал его.

Томагавк, засунутый за пояс у меня на спине и скрывавшийся под рубахой всего в паре дюймов от кончика его шпаги, уже давно с нетерпением ждал этой минуты. Пока он увлеченно разглядывал медальон, я сумел незаметно вытащить оружие из-за пояса. Заодно можно было бы проверить, закричит ли предупредительно Астиза, увидев, что я делаю.

Она не закричала.

Что означало, как хотелось мне думать, что она вовсе не союзница Силано. Что этот мерзавец на самом деле лжец. И что я не полный идиот.

Да, я действовал быстро, очень быстро. Но Силано оказался проворнее. Он пригнулся, и топорик просвистел мимо его уха, воткнувшись в песок за храмовой террасой. И все-таки мой бросок на время вывел его из равновесия. Этого было достаточно, чтобы я вооружился винтовкой. Я нацелил ее…

Но он, ловко изогнувшись, сделал уверенный выпад и всадил свой клинок прямо в ствол моего ружья.

— Touche,[59] месье Гейдж. Что ж, теперь мы оба, похоже, попали в безвыходное положение.

Наверное, мы выглядели весьма комично. Я оцепенел, направив дуло винтовки в его грудь, а он тоже походил на статую, засунувшую шпагу в ствол моего оружия.

— За исключением того, — продолжил он, — что у меня еще есть пистолет.

Он завел руку за спину.

И тогда я нажал на курок.

Моя заткнутая винтовка взорвалась, меня шарахнуло расколовшимся прикладом, а сломанная шпага пролетела над головой Силано. Мы оба повалились на пол, в ушах у меня звенело, а лицо горело от осколков взорвавшегося оружия.

Силано застонал.

И тут раздался странный угрожающий скрип и грохот.

Я поднял глаза. Ненадежно закрепленная каменная балка, уже частично сдвинутая с древней опоры давним землетрясением, свободно покачивалась на фоне звездного неба. Оказывается, цепь обхватывала ее, и Астиза изо всех сил пыталась скинуть балку вниз.

— Ты сдвинула цепь, — тупо сказал Силано, глядя на Астизу в замешательстве.

— Как Самсон, — бросила она в ответ.

— Ты же убьешь всех нас!

Балка соскользнула с колонны и упала подобно гигантскому молоту, сокрушая на своем пути покосившиеся колонны. Эта полуразрушенная колоннада напоминала карточный домик. Со страшным скрежетом и нарастающим грохотом остов древнего храма начал падать на землю. Видя, что часть многотонных каменных обломков уже рухнула на террасу, я вздрогнул и откатился в сторону. Силано наугад выстрелил из пистолета, и каменные осколки, точно шрапнель, брызнули во все стороны. Но звук выстрела показался мышиным писком в общем зловещем грохоте падающих и раскалывающихся колонн. Среди всего этого адского хаоса Астиза резко схватила меня за руку и потащила к краю храмовой платформы.

— Бежим, бежим! На шум сбегутся французы!

Спрыгнув вниз, мы прижались к песку как раз в тот момент, когда над нашими головами вместе со столбом пыли пролетела и рухнула часть колонны, покатившаяся вниз по склону, как сорвавшееся с привязи бревно. Она развалилась на куски у ног Клеопатры. А с погребенной под обломками террасы доносились отчаянные вопли Силано, проклинавшего все на свете.

Астиза нагнулась и подняла брошенный мной томагавк.

— Он может нам пригодиться.

Я изумленно смотрел на нее.

— Ты разрушила целый храм.

— Он забыл о силе моих волос. Или о власти его трофея.

Цепочка с медальоном, большим и нескладным в новом собранном виде, покачивалась в ее зажатом кулачке, словно кошачья игрушка.

Я решительно взялся за томагавк.

— Давай вернемся и прикончим его.

Но из главного храма уже доносились крики французов и предупредительные выстрелы часовых. Она покачала головой.

— Некогда.

Мы бросились бежать к задним воротам в восточной стене и, миновав их, углубились в пустыню, лишенные оружия, лошадей, пищи, воды и даже нормальной одежды. Мы слышали еще крики и выстрелы, но ни одна пуля не задела нас.

— Надо спешить, — сказала она. — Нил скоро достигнет наибольшего подъема!

При чем тут подъем Нила?

Мы потеряли все, кроме томагавка и злосчастного медальона.

И нашли друг друга.

Но найду ли я когда-нибудьпуть к сердцу женщины, которую пытался спасти и которая спасла меня?

Глава 21

Полноводный и мутно-бурый Нил величаво нес свои могучие воды. Наступил октябрь, пора ежегодного бурного половодья, и уже приближалась заветная дата, подсказанная нам древним круговым календарем. Украв какую-то лодку, мы отправились вниз по течению реки к Великой пирамиде, являвшейся, по предположению Монжа, ключом к разгадке нашей тайны. Мне хотелось поделиться с ним последними ошеломляющими находками, и если он не сумеет помочь нам в разрешении оставшихся вопросов, то я просто продолжу свой путь к Средиземноморью. Жаль только, что я понятия не имел, составит ли мне компанию эта странная женщина.

К восходу солнца войска Дезе остались уже далеко позади, и нас несло вниз по течению. Я мог бы совсем успокоиться, если бы не увидел на берегу всадника, французского гонца, он заметил нас возле речной излучины и свернул в сторону, чтобы срезать путь, пока мы будем петлять по ее извилистому руслу. Наверняка он вез сообщение о нашем бегстве. Я подтянул к себе нижнюю балку, чтобы установить треугольный парус для увеличения скорости, и мне удалось привязать его, хотя лодка кренилась под ветром, а волны слегка перехлестывали через борт. Мы миновали разинувшего пасть крокодила, старого как мир и на редкость отвратительного. Вода поблескивала на его бугристой панцирной коже, а желтые, прикрытые веками глаза взирали на нас с созерцательной задумчивостью. После Силано он казался даже приятной компанией.

Мы являли собой странную парочку — я в изрядно потрепанной арабской одежде, а Астиза в соблазнительном роскошном наряде, — разлегшуюся на грязном дощатом днище провонявшей рыбой маленькой фелюги. Со времени нашего воссоединения жрица хранила сдержанное молчание, смотрела на нильские воды да с видом собственницы перебирала пальцами цепочку медальона, висевшего у нее на шее. Я не стал просить вернуть его мне.

— Я проделал долгий путь, чтобы найти тебя, — наконец сказал я.

— Ты следовал за звездой Исиды.

— Но ты ведь притворялась скованной.

— Да. Но все не так просто. Мне удалось одурачить и его, и тебя.

— Ты хорошо знала Силано прежде?

Она вздохнула.

— Он был влиятельным господином и поклонником тайных учений. Он верил, что египетская магия так же реальна, как химия Бертолле, и что он, следуя по стопам Калиостро и Кольмера, сможет найти здесь сокровенные магические знания. Его не волновали судьбы мира, он старался только ради своей выгоды, ужасно переживая из-за потерь, понесенных им из-за революции. Когда я поняла, насколько он эгоистичен, мы с ним рассорились. Я сбежала в Александрию и нашла убежище у нового хозяина, того самого хранителя. Мечты Силано были мелочными. Алессандро хотел, чтобы тайные египетские знания сделали его могущественным, даже бессмертным, поэтому мне пришлось начать двойную игру.

— Он действительно выкупил тебя у Юсуфа?

— Да. Он подкупил этого старого распутника.

— Распутника?

— Гостеприимство Юсуфа оказалось небескорыстным. Мне необходимо было выбраться оттуда. — Она заметила мой удивленный взгляд. — Не переживай, он не тронул меня.

— И тогда ты отправилась в поход со своим старым любовником.

— Но ты же не вернулся от пирамид. Силано сказал, что не нашел тебя у Еноха. Поход с графом представился мне единственным способом разрешить эту тайну. Я ничего не знала о Дендере, как и ты. Тот храм уже много веков стоял в развалинах. Я сказала Алессандро, что медальон у тебя, но оставила тебе сообщение, как найти его в гареме. Мы же оба понимали, что ты последуешь за нами. Впрочем, мою свободу никто не ограничивал, поскольку у французов возникло бы слишком много вопросов, если бы я ехала как пленница.

Алессандро! Мне не понравилось столь фамильярное упоминание его имени.

— И поэтому ты обрушила на него храмовую колоннаду.

— Как и ты, он слишком полагался на силу своего обаяния.

Видимо, она играла нами обоими, стремясь к своей цели.

— Ты спрашивала, во что я верю, Астиза. А вот во что веришь ты?

— О чем это ты?

— Ты помогала Силано, поскольку сама тоже хотела узнать тайну медальона.

— Конечно. Но ради того, чтобы сохранить ее, а не продать какому-то алчному тирану вроде вашего Бонапарта. Ты представляешь себе этого завоевателя с армией бессмертных воинов?! В пору расцвета Египет защищало всего двадцать тысяч воинов, но он казался несокрушимым. Потом, очевидно, случилось нечто нехорошее, что-то было утрачено, и началась эпоха завоеваний.

— Ты отправилась в поход с убийцами Тальма…

— Силано знал то, чего я не знала. А я знала то, чего не знал он. Сумел бы ты сам отыскать храм Дендеры, если бы мы не привели тебя к нему? Мы с тобой не знали, о каком храме говорилось в книге Еноха, но Силано узнал это, проведя исследования в Риме, Стамбуле и Иерусалиме. Сами мы, возможно, никогда не нашли бы завершающих стрелок медальона, так же как Силано не смог бы собрать воедино медальон без тебя и Еноха. У тебя были одни преимущества, а у графа — другие. Боги свели нас всех вместе.

— Боги или ложа египетского обряда? Вовсе не цыгане сообщили тебе, что я прибуду в Египет.

Она отвела глаза.

— Я не сказала тебе правду, потому что ты мог неверно понять ее. Алессандро солгал, послав сообщение, что ты украл у него медальон. А я притворилась, что помогу ему, собираясь использовать его в своих интересах. Ты выжил после нашей попытки убийства. И Енох убедил Ашрафа, чтобы он постарался найти нас в сражении, — а ты в своей зеленой куртке просто отлично смотрелся на тележке с боеприпасами, — чтобы раздобыть столь интересный нам медальон. Все случилось, как было задумано, за исключением смерти бедного Тальма.

Меня охватило полнейшее смятение. Может, я действительно наивен?

— Значит, все мы были для тебя лишь средствами достижения цели. От меня тебе требовался медальон, а от Силано — его сокровенные знания? Ты использовала нас обоих.

— Я не любила Силано.

— А я и не говорил, что ты любила его, я говорил…

Я запнулся. Она сидела, отвернувшись от меня, ее напряженная спина слегка дрожала, теплый ветерок, поднявший на реке легкие волны, ласково играл прядями ее прекрасных волос. Не любила? Его! Не означало ли это, что мои стремления не пропали даром, мое обаяние хоть отчасти одобрено, а мои благие намерения восприняты правильно? Но что я сам чувствую к ней сейчас? Я желал обладать ею, верно, но можно ли назвать это любовью? Я ведь совершенно не понимал ее, как оказалось. Да и любовь была поистине зыбкой опорой для человека моего склада, ее перспектива страшила меня больше, чем атака мамелюков или морской бортовой залп. Она означала привязанность более долговременную, чем легкое увлечение. Так какие же чувства я на самом деле испытывал к этой, возможно, собиравшейся предать меня женщине?

— Я просто хотел сказать, что тоже никого не любил, — в замешательстве проворчал я. Не самый красноречивый ответ. — А точнее, я вообще не уверен, что любовь существует.

Она вдруг рассердилась.

— А как ты узнал, Итан, что существует электричество?

— Ну… — Это был чертовски хороший вопрос, поскольку, в сущности, электрическая сила невидима. — По электрическим искрам, я полагаю. Они вполне ощутимы. Или по вспышке молнии.

— Вот именно.

Теперь она смотрела на меня, улыбаясь, как сфинкс, загадочно и непостижимо, хотя уже открыла мне путь к ее тайне, и мне лишь нужно было вступить на него. Что там Бертолле говорил о моей натуре? Что я сам не подозреваю о зреющих во мне способностях? Сейчас мне предоставили шанс проявить зрелость, высказав свое мнение не об умозрительных величинах, а о человеческих отношениях.

— Я даже не знаю, на чьей ты стороне, — увильнул я.

— На нашей.

А какая это, интересно, сторона? Но наш разговор не успел закончиться обоюдным согласием, поскольку над рекой вдруг прогремели выстрелы.

Мы глянули вперед. В нашу сторону стремительно шла заполненная людьми фелюга под туго натянутыми парусами. Даже с расстояния трех сотен метров я узнал Ахмеда бин Садра с его перевязанной рукой. Неужели мне никогда не избавиться от этого человека? Никто мне еще так не осточертевал со времени встречи с Джоном Адамсом,[60] к которому Франклин как-то пригласил меня на ужин и мне весь вечер пришлось выслушивать злопыхательства хозяина по поводу половины политиков Соединенных Штатов.

Из оружия у нас имелся лишь мой томагавк, и мне вряд ли удалось бы быстро подвести нашу фелюгу к берегу, хотя там мы смогли бы спрятаться, найдя в скалах какую-нибудь пещерку. Но даже этого шанса у нас не было, поскольку по береговому склону, спеша приветствовать нас, уже спускался отряд гусаров в красно-синих мундирах. Французская кавалерия! Неужели из-за меня они гнали своих лошадок целых двадцать миль?

И все же лучше сдаться на их милость, чем попасть в лапы бин Садра. Они доставят меня к Бонапарту, а что мог сделать со мной и Астизой этот араб, мне даже думать не хотелось. При встрече с Наполеоном Астиза сможет просто объяснить, что я похитил ее, а я подтвержу ее слова. Мне вдруг захотелось сорвать у нее с шеи проклятый медальон и бросить его в Нил, но я не смог заставить себя сделать это. Слишком дорого стоила мне разгадка его тайн. Кроме того, мне, как и всем нам, было интересно, к чему же он все-таки приведет нас. Он единственный мог указать путь к книге Тота.

— Тебе бы лучше спрятать его пока, — посоветовал я.

Она укрыла медальон на груди под одеждой.

Мы врезались в песчаную отмель и, выскочив из лодки, побежали по воде к берегу. Фелюга бин Садра еще боролась с течением, разворачиваясь в нашу сторону, арабы отчаянно орали и палили в воздух. Дюжина французских кавалеристов встала около нас полукругом, дабы пресечь любые попытки к бегству, а я пошел им навстречу с поднятыми руками. Вскоре мы оказались в кольце запыленных лошадей.

— Итан Гейдж?

— К вашим услугам, лейтенант.

— Почему вы одеты как варвар?

— Так прохладнее.

Его взгляд блуждал по наряду Астизы, но он не осмелился спросить, почему она одета как шлюха. В1798 году не все еще забыли о хороших манерах.

— Я лейтенант Анри де Бонневиль. Мне приказано арестовать вас по обвинению в краже государственного имущества и уничтожении древних ценностей, вы также обвиняетесь в убийстве, нанесении ущерба частным владениям, учинении беспорядков в Каире, бегстве из-под стражи, ложном донесении, шпионской деятельности и государственной измене.

— Почему вы не упомянули об убийстве в Дендере? Я надеюсь, мы убили Силано.

Он окинул меня высокомерным взглядом.

— Граф удачно выбрался из-под обломков и организовал отряд в погоню за вами.

— Вы забыли о похищении, — кивнул я на Астизу.

— Нет, не забыл. Эта пленница будет привлечена к ответу как соучастница ваших преступлений, либо ей предъявят отдельное обвинение.

— Меня удивило лишь обвинение в государственной измене, — заметил я. — По-моему, я пока еще американский подданный. Как, не будучи французом, я мог предать вашу страну?

— Сержант, связать их обоих.

Обстрелявшая нас фелюга пристала к берегу, и бедуинские бандиты во главе с бин Садром почти врезались в строй французских кавалеристов с бесцеремонностью торговцев на верблюжьем базаре.

— Это мой трофей, — рявкнул араб, покачивая своим змееголовым посохом.

Я с удовлетворением глянул на его подвязанную левую руку. Что ж, если мне и не удалось сразу убить эту мерзкую парочку, то для начала я понаделаю в них дырок, как французы в Нельсоне.

— Я вижу, Ахмед, вы теперь предпочитаете водные путешествия, — приветливо сказал я. — Неужели на вас так подействовала потеря верблюда?

— Он поедет дальше на моем корабле!

— К сожалению, должен возразить вам, месье, — сказал лейтенант де Бонневиль. — Беглый преступник Гейдж сдался моему отряду, и его надлежит доставить для допроса в распоряжение французских властей. Его дело должно обсуждаться в военном суде.

— Этот американец убил нескольких моих людей!

— Когда мы разберемся с ним, вы сможете предъявить ему свои претензии, если у вас не отпадет желание.

В общем, его слова наводили на ободряющие мысли.

Бин Садр нахмурился. Теперь и другую его щеку украшал странный нарыв, и меня заинтересовало, виновата ли в этом его плохая кожа или очередное заклятие Астизы. Может, она умудрилась наслать на этого мерзавца проказу или даже чуму?

— Тогда мы заберем эту женщину.

Его головорезы криками выразили одобрение.

— Я так не думаю, месье.

Лейтенант выразительно глянул на сержанта, который в свою очередь передал молчаливый приказ остальным кавалеристам. Нацеленные на меня карабины повернулись в сторону банды бин Садра. А дула их мушкетов обратились на французов. Мне значительно полегчало, когда меня перестали держать на мушке, и я начал соображать, как воспользоваться преимуществом такого положения.

— Похоже, ты, француз, добиваешься того, чтобы мы стали врагами, — прорычал бин Садр.

— Вы всего лишь платный наемник, не имеющий никакой власти, — твердо ответил де Бонневиль. — И если вы сейчас же не вернетесь на свое судно, я прикажу арестовать вас за неповиновение и подумаю, не повесить ли вас. — Он оглянулся вокруг. — Если, конечно, тут найдется подходящее дерево.

Наступил момент ужасной тишины, солнце жарило с такой силой, что, казалось, готово было испепелить все кругом. Потом вдруг один из французов захрипел, дернулся, и, когда он осел на землю, мы услышали отзвук убившего его далекого выстрела, разнесенный эхом по прибрежным холмам. После череды новых выстрелов один из бандитов бин Садра, хрипло выругавшись, рухнул на берег.

Теперь уже все ружья были развернуты к высокому прибрежному гребню. Появившиеся из-за него люди в раздувающихся плащах с блестящими на солнце копьями рассыпались вниз по склону. Это был отряд мамелюков! На нас напал тот самый неуловимый Мурад-бей, и похоже, что численно они превосходили наших спорщиков раз в пять.

— Спешиться! — приказал де Бонневиль. — Встать в стрелковую цепь! — Он повернулся к арабам. — Присоединяйтесь к нам!

Но бедуины уже улепетывали во все лопатки, они добрались до фелюги и, забравшись на борт, отчалили.

— Ты проклятый трус, бин Садр! — крикнул ему вслед де Бонневиль.

Ответом араба был непристойный жест.

Поэтому французам пришлось самостоятельно отражать атаку мамелюков.

— Огонь!

По приказу лейтенанта прогремели выстрелы французских карабинов, но их поражающая сила не могла сравниться с мощью дружных залпов пехотного каре. Пара мамелюков упала, но остальные уже подбегали к нам. Дожидаясь удара копьем, я размышлял, какая игра судьбы свела одновременно три вражеских отряда на одном клочке земли: такое же чертовское невезение, по моим понятиям, бывает только в покере, когда при высоких ставках на руках противника оказывается тройка тузов. Но тут устремившийся ко мне мамелюк, вместо того чтобы взмахнуть своим смертоносным копьем, перегнулся с седла и подхватил меня с земли, словно гроздь винограда. Я заорал, но его рука точно тисками сжала мою грудную клетку. Забросив меня поперек лошади, он сжал ногами ее бока и с воинственным криком пронесся мимо французских кавалеристов в сторону уплывающей арабской фелюги.

— Эй ты, подлый трус, теперь я готов отомстить за моего брата! Вернись и сражайся, змеиное отродье!

Это был Ашраф!

Мы влетели на мелководье, подняв фонтаны брызг, и однорукий бин Садр развернулся и встал на носу фелюги, пожирая нас яростным взглядом. Ашраф метнул копье, и змееголовый посох устремился ему навстречу. Сталь лязгнула о сталь, и я понял, что в его посохе скрывается металлическое жало. Неистовая атака мамелюка сбила араба с ног, но, когда он упал на палубу, его люди, опомнившись, начали стрелять, и Ашрафу пришлось отклониться в сторону. Судно уходило все дальше на глубину. А мы поскакали обратно к берегу, сопровождаемые угрожающими криками и громом выстрелов. Переброшенный, точно куль, через седло, я едва не задохнулся в клубах порохового дыма и с трудом видел, что происходит на берегу. Спасший нас офицер уже лежал без движения, я заметил, что над ним склонился мамелюк с ножом. Другой карабинер с застрявшим в спине копьем пытался перед собственной смертью еще перерезать горло своему врагу. Плен был хуже смерти, и солдаты стремились продать свои жизни как можно дороже. Бин Садр уже спокойно дрейфовал вниз по течению, даже не подумав открыть стрельбу для поддержки французов.

Мы поднялись по пологому склону, выехали на вершину дюны и остановились, развернувшись в сторону Нила. Ашраф ослабил захват, и я сполз с лошади. Мне с трудом удалось принять вертикальное положение, а он следил за мной с какой-то болезненной усмешкой.

— Вечно мне приходится спасать тебя, приятель. Когда же наконец я расплачусь с тобой за битву при пирамидах?

— Ты уже давно переплатил по всем счетам, — прохрипел я, глядя, как второй всадник привез наверх Астизу, так же как меня, бесцеремонно перебросив жрицу через седло, ее распущенные волосы едва не подметали землю.

Я глянул на берег. Маленькая перестрелка уже закончилась, все французы лежали поверженные. Бин Садр, подняв паруса, быстро удалялся вверх по течению в сторону Дезе и Дендеры, скорее всего чтобы доложить о моей предположительной гибели. Однако Силано наверняка захочет убедиться в ней.

— Значит, ты вновь вернулся в свои войска, — сказал я.

— Мурад победит рано или поздно.

— Сейчас погибли славные парни.

— А сколько моих верных друзей полегло у пирамид? Что поделаешь, на войне умирает много славных парней.

— Как ты нашел нас?

— Добравшись до своих, я взял отряд и начал следить за тобой, рассчитывая, что бин Садр все равно не оставит тебя в покое. Тебе просто потрясающе удается навлекать на себя неприятности, американец.

— И выпутываться из них с твоей помощью. — Тут я заметил красное пятно на его плаще. — Тебя ранили!

— Ерунда. Очередной укус змеиного выродка. Конечно, из-за этого я не смог сейчас прикончить подлого труса, но такой раны недостаточно, чтобы прикончить меня самого. — Однако он скривился на один бок, явно страдая от боли. — Однажды я подстерегу его в гордом одиночестве, и вот тогда посмотрим, кто кого покусает. А может быть, судьба уготовила ему иную, более страшную кару. Будем надеяться.

— Тебя нужно перевязать.

— Дай-ка я гляну на рану, — вмешалась Астиза.

Едва дыша, он с трудом спрыгнул на землю и покраснел, как юнец, когда женщина, разрезав рубаху на его груди, осмотрела повреждение.

— Пуля прошила твой бок насквозь, словно ты бестелесный призрак, но в отличие от него ты можешь потерять много крови. Давай раскручивай свой тюрбан, и я перевяжу тебя. Ранение серьезное, Ашраф. Какое-то время тебе лучше не ездить на лошади, если, конечно, ты не стремишься попасть в рай.

— Что же, мне бросить вас, двух олухов, на произвол судьбы?

— Возможно, это тоже предопределено богами. Мы с Итаном должны сами завершить дело.

— Да он умудряется влипать в неприятности, как только я оставляю его без присмотра!

— Ничего, теперь я присмотрю за ним.

Ашраф задумался.

— Ладно, тебе виднее, — согласился он и протяжно свистнул. На вершину холма рысью выбежали две отличные арабские лошади, оседланные и нетерпеливо мотающие гривами. Таких прекрасных коней у меня еще не было. — Вот, владейте ими да помолитесь за тех парней, что еще недавно скакали на них. Вот тебе сабля от Мурад-бея, Гейдж. Если мамелюки попытаются напасть на вас, покажи ее, и они оставят вас в покое. — Он глянул на Астизу. — Вы собираетесь вернуться к пирамидам?

— А где же еще найти все начала и концы Египта? — вопросом на вопрос ответила она.

— Тогда не медлите, а то французы и их наемники-арабы скоро устремятся за вами в погоню. Сбереги вашу драгоценную магию или уничтожь ее, но не дай ей попасть в руки твоих врагов. Держи плащ, закройся от солнца. — Он протянул ей плащ и повернулся ко мне. — А где твоя знаменитая винтовка?

— Силано всадил в нее свою шпагу.

Он недоуменно уставился на меня.

— Ты не представляешь, что это была за чертовщина. Он забил ствол винтовки клинком своей шпаги, а я так разъярился, что нажал на курок, и тогда моя старая верная подруга взорвалась. Вот уж ему досталось, когда Астиза обрушила на него каменные балки, но все-таки этот мерзавец выжил.

Ашраф печально покачал головой.

— Ему сопутствует демоническая удача аль-Гула. Но однажды, друг мой, когда французы уйдут, мы с тобой сядем и попытаемся понять, что же там на самом деле произошло!

Поморщившись от боли, он вскочил в седло и медленно поехал вниз, навстречу своим соратникам, еще не покинувшим поле последней битвы.

* * *
Вняв совету Ашрафа, мы галопом поскакали по берегу реки на север. До пирамид еще оставалось более двухсот миль. В седельных сумках оказались изрядные запасы хлеба, фиников и воды, но на закате мы уже совсем выдохлись от такой напряженной скачки, поскольку провели без сна предыдущую ночь. В маленькой прибрежной деревушке, где нам предоставили кров и незатейливую, традиционную для египтян пищу, мы провалились в сон, даже не закончив ужин. Меня потрясло, что нам оказали любезный прием, несмотря на немилосердные налоги мамелюков и новые грабежи французов. И все-таки бедные селяне поделились с ними всем, что имели, а когда мы заснули, укрыли нас своими тонкими одеялами, сначала перевязав наши раны и ссадины. Следуя мудрым наставлениям, мы поднялись за пару часов до рассвета и отправились дальше.

Вторая ночь прошла в менее комфортных условиях, но мы чувствовали себя окрепшими и решили отдохнуть в прибрежной пальмовой роще, подальше от домов, людей и собак. Нам хотелось побыть вдвоем. Со времени нападения мамелюков нам не встречались отряды противоборствующих сторон, мы проезжали лишь мимо извечных деревенек с их устоявшимся укладом жизни. Местные обитатели с тростниковых плотов обрабатывали свои поля, поскольку широко разлившийся Нил затопил всю пойму, принеся из таинственного сердца Африки свежий плодородный ил.

С помощью кремневой гальки и сабли Ашрафа я высек искру и разжег костер. Сгущался вечер, успокаивающе действовала близость тихо плещущих вод Нила, словно обещая, что жизнь скоро войдет в привычное русло. Нас обоих потрясли события последних дней и недель, и мы осознавали, что эта передышка будет недолгой. Где-то на юге бин Садр и Силано несомненно выяснят, что мы избежали смерти, и возобновят преследования. Поэтому мы с особой благодарностью воспринимали эту звездную тишину, мягкие объятия песка, мясо молодого барашка и фрукты, подаренные нам в последней деревне.

Астиза вновь повесила на шею медальон, и мне пришлось признать, что на ней он смотрится куда лучше, чем на мне. Я решил, что могу довериться ей, ведь она не предупредила Силано о моем томагавке и не сбежала от меня с этим талисманом после обвала храма, не бросила меня и после речного сражения. И кроме того, мне помнились сказанные ею в лодке слова о том, что она не любила его. С тех самых пор эта фраза постоянно всплывала у меня в голове, но я все еще сомневался в собственных намерениях.

— А ты не знаешь точно, какую тайную дверь мы ищем? — спросил я, вновь предпочтя уклониться от выяснения отношений.

Она грустно улыбнулась.

— Я не уверена даже в том, стоит ли нам искать ее и можно ли вообще найти. Но Исида почему-то позволила нам зайти так далеко, и хорошо бы понять причины такого великодушия.

Судя по моему опыту, Господь не особо озадачивается поиском причин, определяя наши судьбы, но я не стал делиться с ней своими мыслями. Вместо этого, набравшись храбрости, я выпалил:

— Зато мне уже открылась одна тайна.

— Какая?

— Она таилась в тебе.

Даже в слабых отблесках костра я успел заметить бросившуюся ей в лицо краску, до того как она отвернулась. Поэтому, мягко коснувшись рукой щеки Астизы, я развернул ее лицо обратно ко мне.

— Послушай, Астиза, я проехал по этой жестокой пустыне чертову пропасть миль, и у меня была масса времени для размышлений. Ваше солнце подобно огнедышащему дракону, и песок прожигал подошвы моих ботинок. Бывали дни, когда мы с Ашрафом поддерживали свои силы лишь горсткой выжатой из песка воды и жареной саранчой. Однако я думал не об этом. Я думал о тебе. Если эта книга Тота является книгой мудрости, то, возможно, там будет просто сказано, что надо понять то, что ты уже имеешь, и наслаждаться сегодняшним днем, не тревожась о будущем.

— Странно слышать такое от неугомонного скитальца.

— Правда, в сущности, заключается в том, что я тоже полюбил тебя, — признался я. — Почти с первого взгляда, когда, сбросив с тебя обломки, увидел, что ты женщина. Мне просто было очень трудно признаться в этом самому себе.

И я поцеловал ее, забыв, что я иностранец, и провалиться мне сквозь землю, если она не ответила на мой поцелуй даже более страстно, чем я мог ожидать. Ничто так не сближает мужчину и женщину, как пара царапин, полученных в опасных переделках.

Исида, как оказалось, не отличалась излишней чопорностью подобно некоторым из более современных богов, и желания Астизы, видимо, вполне совпадали с моими страстными порывами. Если медальон выглядел довольно мило на потрепанном гаремном наряде, то на обнаженной груди и животе он смотрелся поистине великолепно, поэтому мы позволили луне одеть нас своим светом, соорудив скромную постель из наших скудных пожитков, и провели эту ночь так, словно следующая могла никогда не наступить.

Золотая подвеска то и дело покалывала кого-то из нас, и мы сняли ее и отложили в сторонку. Мягкие изгибы восхитительного тела Астизы напоминали плавные волны песчаных барханов, а запах казался слаще аромата священного лотоса. В душе и красоте женщины заключается больше сокровенных тайн, чем в любой вобравшей пыль тысячелетий пирамиде. Я поклонялся ей, как святыне, и исследовал ее, как храм, а она прошептала мне на ухо:

— Вот оно, ночное бессмертие.

Позже, лежа на спине, она обвила пальцами цепочку медальона и подняла его к небу, к серпу растущей луны.

— Видишь? — сказала она. — Это нож Тота.

Глава 22

Наш путь к северу, в сторону Каира походил на своеобразное путешествие во времени. Зеленеющие холмы, как поведали нам крестьяне, скрывали остатки древних городов. Монотонная череда пустынных барханов порой прерывалась верхушками погребенных в песке храмов или святилищ. Около Эль-Миньи мы увидели двух огромных каменных бабуинов; толстые и отполированные, они устремили свои безмятежные глаза на восходящее светило. Раза в два превосходя размерами человека, они выглядели величественными, как цари в украшенных перьями мантиях, и такими же вечными, как сфинксы. Эти гигантские обезьяны, разумеется, служили олицетворением все того же непостижимого и мудрого Тота.

Мы проехали мимо сотен саманных деревень, огибая их по пустынным окраинам, обрамленным высокими рядами финиковых пальм, словно выплеснувшихся с гигантской речной волной на песчаный берег. Нам встречалось множество еще не виденных мной полуразваленных пирамидальных строений, часть из которых скорее напоминала холмы, но некоторые сохранили исходные геометрические формы. Вокруг них выглядывали из песка многочисленные остатки храмовых построек. Выщербленная мощеная дорога полого спускалась к пышно зеленеющей пойме Нила. Устремленные ввысь колонны не поддерживали ничего, кроме небесного свода. Мы с Астизой тихо обсуждали собственные скромные планы, осознавая нашу миссию и возможные преследования, однако чувствовали себя на редкость спокойно. Наш союз подарил нам избавление от бремени душевных тревог. Мы стали единым целым, неопределенность сменилась уверенностью, и все обрело смысл. Как и говорил Енох, я нашел, во что верить. Не в могущество имперской власти, медальонов, магии или электричества, но в мою прекрасную спутницу. Это могло стать началом совершенно непредсказуемой новой жизни.

Три пирамиды, к которым мы стремились, наконец вынырнули из-за очередного бархана, подобные островам в песчаном океане. Путешествие изрядно вымотало нас, поскольку мы хотели успеть завершить его к 21 октября, той дате, которой я приписывал таинственное значение. Жара спала, над нами раскинулся идеальный голубой небесный купол, солнце в своей надежной божественной колеснице проезжало по накатанной небесной дорожке. Поднявшиеся воды Нила слегка поблескивали сквозь прибрежную полосу деревьев. Еще долго эти грандиозные памятники маячили на горизонте, не становясь ближе. Но когда послеполуденные тени заметно удлинились, они вдруг резко увеличились в размерах, словно воздушные шары Конте, став огромными и маняще неприступными. Они вздымались над землей так, словно их вершины были извергнуты из подземного мира.

Этот вид навел меня на одну мысль.

— Дай-ка мне взглянуть на медальон, — попросил я Астизу.

Она сняла его, желтый металл полыхнул огнем солнца. Я взглянул на завершенный ромб его стрелок, устремленных концами в разные стороны.

— Они выглядят как две пирамиды, так ведь? Их основания соединены, а вершины смотрят в противоположных направлениях.

— Или как одна пирамида, отраженная в зеркале или водной глади.

— А что, если под землей скрывается пирамида, подобная той, что выстроена на земле?

— Ты считаешь, под той большой пирамидой что-то есть?

— Так было, например, под храмом Исиды. Что, если этот медальон указывает нам путь в ее глубины? Когда мы с Бонапартом обследовали внутренние туннели, то все они шли наклонно, как грани самой пирамиды. Все спуски и подъемы, казалось, повторяли углы их наклона. Допустим, что здесь обозначен не символ пирамиды, а некая карта ее внутренних проходов.

— Ты говоришь о тех спускающихся и поднимающихся коридорах?

— Да. Я видел одну пластину на корабле, доставившем нас в Египет. — Мне вдруг вспомнилась та таинственная серебряная табличка кардинала Бембо, что показывал Монж в сокровищнице «Ориента». — Ее заполняли ряды странных символичных рисунков, словно это была карта или схема многоярусного подземелья.

— Предания говорят, что в древние времена мертвых погребали с сопроводительными книгами, помогавшими им избежать опасностей и встреч с чудовищами в странствиях по подземному миру, — сказала Астиза. — Великий Тот взвешивал их сердца, а книга указывала им путь в обход кобр и крокодилов. Если путеводная книга указывала верный путь, то они появлялись на другой стороне в раю. Что, если в этих преданиях есть доля правды и погребаемые в пирамиде тела действительно совершали некое физическое путешествие в изобилующем пещерами подземелье?

— Это объяснило бы отсутствие там мумий, — задумчиво произнес я. — Но, осматривая пирамиду, мы убедились, что спускающийся туннель закончился глухой стеной. Он не поднимался в другую сторону, как на медальоне. Нам нигде не встретился проход, напоминающий перевернутую букву «V».

— Это верно для известных нам туннелей, — вдруг взволнованно сказала Астиза. — Погоди-ка, на какой стороне пирамиды находится тот вход?

— На северной.

— А на какое созвездие указывает нам медальон?

— На альфу Дракона — Тубан, она считалась Полярной звездой во времена строительства пирамид. И что дальше?

— Поверни-ка созвездие медальона, чтобы оно расположилось, как в небе.

Я сделал, как она просила. Круглый диск развернулся на юг, свет, проходя через его маленькие отверстия, намечал контуры созвездия Дракона. А стрелки медальона теперь указывали на север.

— Если этот медальон задумали как карту, то на каких гранях пирамиды могли быть устроены проходы? — спросила Астиза.

— На восточной и западной!

— То есть, скорей всего, на восточной и западной грани существуют пока не обнаруженные входы, — заключила она.

— Но почему же их не нашли? Эти пирамиды облазали уже снизу доверху.

Астиза сдвинула брови.

— Не знаю.

— И какая тут связь с Водолеем, подъемом Нила и осенним сезоном?

— Тоже не знаю.

И тогда мы увидели на пустынном горизонте похожие на снег белые пятна.

* * *
Нам открылось весьма живописное зрелище. Французские офицеры, адъютанты, ученые и слуги собрались в пустыне, расположившись на пикник большим полукругом, а за ними паслись их лошади и ослы. Вся эта компания пировала, глядя на пирамиды. Составленные вместе походные столы были покрыты белыми скатертями. Паруса фелюг использовались в качестве навесов от солнца, их верхние концы привязали к захваченным у мамелюков копьям, а нижние закрепили воткнутыми в песок в качестве колышков французскими кавалерийскими саблями. Привезенные из Франции хрустальные бокалы и золотистые египетские кубки перемежались массивным столовым серебром европейского изготовления и китайским фарфором. Открытые бутыли вина уже наполовину опустели. На столах царило изобилие фруктов, хлеба, сыра и мясных деликатесов. Заготовленные свечи пока еще не успели зажечь. За центральным столом расположились на складных стульях Бонапарт и некоторые из генералов и ученых. Все они оживленно беседовали. Я заметил среди них и моего приятеля Монжа, увлеченного математическими изысканиями.

Поскольку на нас были арабские наряды, один из адъютантов направился к нам с намерением прогнать излишне любопытных бедуинов. Но, приблизившись, он обратил внимание на мою европейскую наружность и красоту Астизы, лишь отчасти скрытую поношенным плащом, в который она постаралась завернуться как можно плотнее. Он таращился больше на нее, чем на меня, разумеется, и, воспользовавшись его изумлением, я обратился к нему по-французски:

— Я Итан Гейдж, американский ученый. Я прибыл доложить, что мои исследования близки к завершению.

— Какие исследования?

— О тайнах этой пирамиды.

Он удалился и тихо передал мои слова. Бонапарт встал, настороженно, как леопард, глянув в мою сторону.

— Ох уж мне этот Гейдж, выскакивает вечно откуда ни возьмись, точно черт из табакерки, — проворчал он остальным. — И подружку нашел себе под стать.

Он пригласил нас подойти, и солдаты с вожделением уставились на Астизу, но она смотрела вдаль поверх их голов и держалась с максимальным достоинством, какое могли позволить наши наряды. По-моему, мужчины воздержались от грубых шуточек из-за нашего особого вида, видимо, нам уже были присущи едва уловимые нюансы семейной пары, показывающие, что даму следует уважать и оставить в покое. Поэтому их взгляды неохотно переместились на мою персону.

— Что это за маскарад? — требовательно спросил Наполеон. — Кстати, разве вы не нарушили мой приказ? — Он повернулся к Клеберу. — Я думал, что он переметнулся на сторону врагов.

— Этот окаянный шельмец вырвался из тюрьмы и ускользнул от погони патруля, насколько я помню, — сказал генерал. — Скрылся где-то в пустыне.

К счастью, до них еще не дошло сообщение о последних событиях в Дендере.

— Напротив, я чертовски рисковал жизнью, выполняя ваше задание, — небрежно возразил я. — Мою спутницу захватили Силано и араб Ахмед бин Садр: выкупом за ее жизнь должен был послужить пресловутый медальон. Только благодаря ее отваге и моим решительным действиям мы сумели освободиться и продолжить интересующее вас исследование. Я пришел сюда в поисках доктора Монжа, дабы обсудить один математический вопрос, способный пролить свет на тайны этих пирамид.

Бонапарт с подозрением глянул на меня.

— Вы считаете меня идиотом? Вы же сами уверяли меня, что медальон потерян.

— Мне пришлось так сказать, чтобы уберечь его от графа Силано, прибывшего сюда ради осуществления собственных корыстных целей, а не ради ваших интересов или блага Франции.

— Значит, вы солгали.

— Я скрыл правду, защищая медальон от тех, кто мог злоупотребить его тайной. Пожалуйста, выслушайте меня. Сейчас я не арестант и не пленник, но никуда не стремлюсь сбежать. Я сам пришел к вам, поскольку считаю, что приблизился к важному открытию. Теперь мне нужна лишь небольшая помощь других ученых.

Командующий перевел сердитый взгляд с меня на Астизу, но к его гневу явно примешивалось приятное изумление. Ее присутствие, казалось, придавало мне странную неприкосновенность.

— Даже не знаю, то ли наградить, то ли расстрелять наглеца. Что-то в вас появилось загадочное, даже грубые американские манеры и недостаток образования уже не так чувствуются.

— Я просто постарался сделать все, что в моих силах, сэр.

— Для этого надо иметь эти самые силы! — Он обвел взглядом своих приближенных, поскольку я дал ему повод к напыщенному замечанию. — Одних стараний далеко не достаточно, нужны еще великолепные способности и знания. Разве не они обеспечивают наши достижения? Я же делаю все необходимое, дабы воплотить в жизнь мои желания!

Я поклонился.

— Как вам известно, генерал, я люблю азартные игры. И понимаю, что мои желания могут оказаться неуместными, если у меня на руках нет козырей. Фортуна ведь не отличается постоянством. Разве справедливо, что вы стали героем в Тулоне, а после падения Робеспьера угодили в тюрьму, но вновь прославились, когда ваши пушки спасли Директорию?

Он слегка нахмурился, потом пожал плечами, словно признавая мою правоту, и наконец улыбнулся. Наполеон терпеть не мог дураков, однако наслаждался острой дискуссией.

— Что верно, то верно, американец. Воплощению в жизнь желаний должна сопутствовать удача. Однажды, купив в долг мундир, я вышел из дешевого парижского отеля, мечтая о тех временах, когда у меня будет собственный дом, карета и упряжка лошадей. И вот фортуна улыбнулась мне! — Он обратился к собравшимся за столом. — А вам известно, что случилось с Жозефиной? Ее тоже арестовали, приговорили к гильотине. Утром тюремщик даже унес ее подушку, заявив, что та ей больше не понадобится, поскольку к ночи у нее уже не будет головы! И всего через пару часов все узнали, что гильотинировали самого Робеспьера, террор закончился, и вместо казни Жозефину выпустили на свободу. Возможность выбора и судьба: вся наша жизнь игра!

— А в Египте судьба, похоже, расставила нам ловушку, — проворчал изрядно выпивший Клебер. — Да войну и не назовешь игрой.

— Напротив, Клебер, это наивысшая форма игры, ставками в которой являются жизнь и смерть. И отказ от этой игры сулит только поражение. Верно, Гейдж?

— Не всякая игра, генерал, должна быть обязательно сыграна.

Как ни странно, в этом человеке сочетались четкая логика политика и эмоциональная неугомонность искателя приключений, благороднейшие мечты и вульгарный цинизм, но именно благодаря всеобъемлющему богатству его натуры все мы увлеченно и преданно следовали за ним. Игра? Неужели он посмел бы сказать так всем погибшим?

— Да ладно вам! Сама наша жизнь подобна войне, и все мы приходим к поражению, когда смерть настигает нас. Потому-то и стараемся по мере сил приобщиться к бессмертию. Египетский фараон обессмертил себя пирамидой. Я же предпочитаю… славу.

— А некоторые люди выбирают дом и семью, — тихо произнесла Астиза. — Они продолжают жить в своих детях.

— Да, для простых людей этого достаточно. Но не для меня и не для людей, увлеченных моими идеями. Мы хотим исторического бессмертия. — Бонапарт сделал глоток вина. — Да, приятно иногда пофилософствовать за роскошной трапезой! Вот взгляните на вашу спутницу, Гейдж. Фортуна подобна женщине. Держите ее крепче, иначе завтра она может ускользнуть от вас. — Он зловеще усмехнулся, его серые глаза полыхнули холодным огнем. — Красивая женщина, — заметил он своим соседям, — только зачем-то пыталась застрелить меня.

— Как выяснилось, генерал, она пыталась застрелить меня, — возразил я.

Он рассмеялся.

— А теперь ваши интересы совпали! Ну конечно! Фортуна порой превращает врагов в союзников, а чужеземцев в наперсников! — Внезапно тон его стал совершенно серьезным. — Но я не допущу, чтобы вы разгуливали по пустыне в египетском наряде, пока не разрешится вопрос с Силано. Не пойму пока, что там между вами происходит, однако мне все это не нравится. Сейчас важно, чтобы все оставались союзниками. Мы вот как раз обсуждаем следующий этап нашего похода, завоевание Сирии.

— Сирии? Но Дезе ведь еще преследует Мурада в Верхнем Египте.

— Там все ограничится легкими перестрелками. Мы располагаем достаточными силами для проведения успешных действий как на севере, так и на востоке. Мир ждет меня, хотя египтяне не способны пока понять, какую пользу принесут им мои преобразования.

Он натянуто улыбнулся, не сумев скрыть явного разочарования. Его планы внедрения западных технических изобретений и стиля правления вовсе не завоевали популярности. Перед пламенным реформатором, встреченным мной в шикарной каюте «Ориента», встали непреодолимые преграды, его просветительские мечты были сметены кажущейся тупостью народа, который он пришел просвещать. Остатки простодушия Наполеона испарились под знойным солнцем пустыни. Он махнул рукой, отгоняя мух.

— Тем не менее мне по-прежнему нужно разгадать тайну этих пирамид.

— И я прекрасно помогу вам в таком деле, генерал, если граф не будет мне мешать.

Математик выглядел заинтригованным.

— Я полагаю, все зависит от того, какие открытия удалось сделать месье Гейджу.

И в этот момент послышалось отдаленное громыхание, подобное раскатам грома.

Мы обернулись в сторону Каира, поблескивающего за рекой кружевной вязью изящных минаретов. Послышалось еще несколько громовых раскатов. То были отзвуки пушечных выстрелов.

— В чем дело? — спросил Наполеон, не адресуя свой вопрос никому конкретно.

Чистое небо затуманилось столбами порохового дыма. Стрельба активно продолжалась, низкий раскатистый грохот сопровождался появлением новых облаков дыма.

— В городе что-то происходит, — сказал Клебер.

— Очевидно. — Бонапарт повернулся к адъютантам. — Пора заканчивать пирушку. Где моя лошадь?

— По-моему, там началось восстание, — встревоженно добавил Клебер. — На улицах об этом поговаривали, да и муллы науськивали верующих со своих башен. Мы, конечно, не восприняли все это всерьез.

— Да уж. Египтяне пока никак не осознают серьезность моих намерений.

Это небольшое общество потеряло всякий интерес к моей персоне. Лежавшие в тени верблюды, лениво покачиваясь, поднялись на ноги, отовсюду доносилось встревоженное ржание, военные бросились к своим лошадям. Парусные навесы обвисли, лишившись удерживавших их в песке сабель. Египтяне подняли восстание в Каире.

— А какбыть с ним? — спросил адъютант, кивая в мою сторону.

— Оставим его пока, — отрывисто бросил Бонапарт. — Монж! Вы с учеными захватите Гейджа и эту красотку с собой. Возвращайтесь в институт, закройте двери и никого не впускайте. Я пришлю вам на подмогу пехотинцев. Все остальные следуют за мной! — И он умчался галопом по песчаному плато в сторону кораблей, ожидавших у переправы через реку.

Пока солдаты и слуги убирали навесы и столы, Астиза незаметно взяла пару свечей. Вскоре все последовали за офицерами. Буквально несколько минут спустя мы с Монжем оказались одни посреди вещественных остатков былого пиршества. Казалось, пронесся очередной смерч, вновь оставив нас в ошеломленном оцепенении.

* * *
— Мой дорогой Итан, — сказал наконец Монж, отводя взгляд от этого массового исхода к Нилу, — вам неизменно удается навлекать на себя всякие неприятности.

— Почти безуспешно с самого Парижа я пытаюсь выпутаться из них, доктор Монж.

Над рекой разносились грохочущие залпы каирского восстания.

— Ладно, пора и нам возвращаться. Мы, ученые, не будем вмешиваться в это очередное чрезвычайное происшествие.

— Я не могу вернуться в Каир с вами, Гаспар. Мне необходимо понять тайну этой пирамиды. Понимаете, я долго мучился с этим медальоном, и сейчас, по-моему, нахожусь на грани понимания.

По моему знаку Астиза вытащила подвеску. Монж с удивлением разглядывал его новый вид, имевший кажущуюся масонской символику.

— Как видите, — продолжил я, — мне удалось найти его завершающую часть. Это украшение является своеобразной картой, как я считаю, открывающей путь к тайникам, скрытым внутри Великой пирамиды, той самой, чьи размеры, по вашему мнению, связаны с числом «пи». Ключевую подсказку дает треугольник насечек в верхнем диске. На юге, в одной пещерной гробнице, я осознал, что они представляют собой египетские числа. На мой взгляд, тут какая-то математическая загадка, но какая?

— Насечки? Дайте-ка я еще разок гляну на них. — Он взял у Астизы медальон и изучил диск под ручной лупой.

— Попробуйте представить каждую серию насечек как цифру, — сказал я.

Он молча считал что-то, шевеля губами, потом удивленно глянул на нас.

— Ну конечно же! Почему я не заметил этого раньше? На редкость странный выбор модели, но вполне уместный, учитывая, где мы с вами находимся. О боже, какая досада. — Он с жалостью взглянул на меня, и мое сердце тревожно сжалось. — Гейдж, вы когда-нибудь слышали о треугольнике Паскаля?

— Нет, сэр.

— Он назван по имени ученого Блеза Паскаля, написавшего ровно сто пятьдесят лет тому назад трактат об особенной числовой прогрессии. Он высказал множество умных мыслей, не самая последняя из которых сводилась к тому, что чем глубже он узнает людей, тем больше любит свою собаку. Понятно, что здесь представлен пирамидальный вид арифметической прогрессии.

Позаимствовав у меня кавалерийскую саблю, он начертил на песке такую числовую пирамиду:

1
1 1
1 2 1
1 3 3 1
1 4 6 4 1
— Вот! Улавливаете, как строится этот треугольник?

Я, должно быть, выглядел как слабоумный, пытающийся прочесть труды Фукидида.[61] Мысленно застонав, я вспомнил Жомара с его последовательностью чисел Фибоначчи.

— За исключением первых двух рядов, — терпеливо пояснил Монж, — как вы можете заметить, каждое число является суммой двух расположенных над ним чисел. Вот видите первую двойку. А над ней — две единицы. В третьем ряду — тройка, а непосредственно над ней — двойка и единица. Далее — шестерка, а над ней две тройки. Это и есть так называемый треугольник Паскаля. Вы понимаете, что я изобразил только начало диаграммы, но вся прелесть в том, что этот треугольник можно до бесконечности продолжать вниз. А теперь взгляните на насечки медальона.

I
I I
I II I
I III III I
— Это же верхушка такого же треугольника! — воскликнул я. — Но что это может значить?

Монж отдал медальон обратно.

— А значит это, что вашу безделушку изготовили вовсе не в Древнем Египте. Мне очень жаль, Итан, но если это действительно треугольник Паскаля, то все ваши поиски были напрасны.

— Что?!

— Древние математики понятия не имели о существовании такого треугольника. Безусловно, вам всучили современную подделку.

Его слова обрушились на меня подобно сбивающему с ног удару. Подделка? Неужели это всего лишь один из трюков старого шарлатана Калиостро? Неужели гибель Тальма и Еноха, как и все наше дальнее путешествие, оказалась бессмысленной?

— Но эта схема похожа на пирамиду.

— Скорее пирамида похожа на треугольник. Разве не легче всего придать грубой поделке вид древнего раритета, как-то связав ее с пирамидами Египта? Думаю все же, что эту забавную вещицу изготовил какой-то ученый, но, возможно, эти подвески не имеют никакого отношения к циркулю, а изображение диаметра — к числу «пи», и все эти знаки выбраны каким-то ловкачом чисто случайно. Скорее всего, это проделки какого-то шутника. Кто знает? Я лишь подозреваю, друг мой, что вы стали жертвой обмана ловкого шарлатана. Но не расстраивайтесь. Ведь все мы понимаем, что до настоящего ученого вам еще далеко.

Голова у меня пошла кругом.

— Но я был уверен, что мы близки к разгадке…

— Вы мне нравитесь, Итан, и я вовсе не хочу, чтобы вы попали в новую беду. Поэтому уж позвольте дать вам один совет. Не возвращайтесь в Каир. Бог знает, что там сейчас происходит. — Грохот стрельбы становился все громче. — Бонапарт подозревает, что ваше пребывание здесь бесполезно, а его нарастающее недовольство вызвано крушением надежд. Наймите фелюгу и отправляйтесь вместе с Астизой в Александрию, там вы сможете сесть на корабль и добраться до Америки. Англичане вас выпустят, ведь вы отлично сумеете объяснить им вашу непричастность к военным действиям французов. Возвращайтесь на родину, Итан Гейдж. — Он пожал мне руку. — Возвращайтесь на родину.

Я стоял, потрясенный тем, что все мои усилия оказались напрасными. Я был уверен, что медальон указывал на тайный путь в эту пирамиду, и вот лучший математик Франции сообщил, что меня провели, как мальчишку! Монж глянул на меня с грустной улыбкой. Собрав свои скудные инструменты, он забрался на доставившего его сюда осла и под отдаленное громыхание артиллерийских орудий отправился обратно в столицу к своему новому научному институту.

Напоследок он обернулся.

— Честно говоря, мне хотелось бы сделать то же самое!

* * *
Астиза разочарованно смотрела вслед Монжу, смутная презрительная улыбка блуждала по ее губам. Когда он отъехал подальше, она взорвалась:

— Какой глупец этот человек!

Я даже вздрогнул.

— Астиза, он один из самых гениальных ученых Франции.

— Только он, наверное, считает, что начала и концы всех знаний заключены в его напыщенных убеждениях и в трудах его европейских предков. Смог бы он построить такую пирамиду? Конечно нет. И тем не менее утверждает, что построивший ее народ знал о числах гораздо меньше, чем он сам или хитроумный Паскаль.

— Он так не говорил.

— Да присмотрись же ты к его рисункам на песке! Разве они не похожи на ту пирамиду, что высится перед нами?

— Похожи.

— И тем не менее никто так и не понял, почему мы явились сюда? Я не верю этому.

— Но какую связь ты тут видишь?

Она перевела задумчивый взгляд на саму пирамиду.

— Это же очевидно, по-моему. Числа соответствуют блокам пирамиды. Единица относится к отсутствующей теперь верхушке. Следом идут два блока на ее боковой грани, потом три и так далее. Ряд за рядом, блок за блоком. Если продолжить эти ряды, то каждый блок пирамиды будет определяться своим числом. Ваш Монж просто слепец.

Права ли она? Я почувствовал нарастающее волнение.

— Давай попробуем дописать еще несколько рядов.

Схематическая модель вскоре стала более понятной. С каждой стороны от апофемы, воображаемого перпендикуляра, опущенного из вершины к основанию грани, последовательности чисел в ряду совпадали, а по мере приближения к ней числовые значения росли быстрее. Следующий ряд, к примеру, выглядел так: 1, 5, 10, 10, 5, 1. За ним следовал: 1, 6, 15, 20, 15, 6, 1. И так далее, каждый ряд становился длиннее, и его числа больше. К тринадцатому ряду от вершины в центре уже стояло число 924.

— А какое число нам надо найти?

— Не знаю.

— Тогда какой прок от этих вычислений?

— Думаю, мы поймем, когда увидим нужное число.

Мы продолжили наши построения. Солнце уже клонилось к закату, и тень пирамиды стала длиннее. Астиза коснулась моего плеча и показала в южную сторону. Клубы пыли на горизонте свидетельствовали о приближении большого числа всадников. Тревожный знак. Если Силано и бин Садр выжили, то они могли появиться именно с той стороны. На северо-востоке, в Каире, уже полыхало зарево пожаров, оттуда доносился постоянный грохот французской артиллерии. В мирной вроде бы столице началось настоящее сражение. Власть Наполеона была более хрупкой, чем казалось. Я заметил, что в воздух поднялся воздушный шар Конте, несомненно используемый для сбора наблюдений и руководства ходом сражения.

— Нам лучше поторопиться.

Я принялся быстро писать числа последующих рядов, но в каждом ряде добавлялось по два числа и срединные значения вычислялись все сложнее. Что, если мы где-то ошибемся? Астиза помогала заполнять ряды нужными числами прогрессии, бормоча что-то и складывая их с присущей ей живостью ума. Наша пирамида становилась все больше, число за числом, блок за блоком, словно мы воспроизводили на песке конструкцию этого сооружения. Вскоре у меня заныла спина и начали слезиться глаза. Числа, числа, числа. А может, все это действительно розыгрыш, как и предполагал Монж? Могли ли древние египтяне загадывать такие головоломки? Зачем им понадобилось придумывать какую-то загадку и оставлять ключ для ее решения? Наконец, примерно в сто пятидесятом ряду блоков от вершины одному из них соответствовал набор цифр, который наш математик приписывал древнеегипетскому числу «пи»: 3160.

Я остановился, ошеломленный. Ну конечно! Этот медальон давал указания для нахождения определенного блока пирамиды! Встань лицом к северу. Представь, что есть туннель или вход на западной или восточной грани. Вспомни число «пи». Найди блок, соответствующий данному числу в этой древней арифметической игре. Дождись наступления знака Водолея, используемого египтянами для обозначения подъема Нила, и… войди.

Если я все правильно понял.

* * *
Когда мы полезли наверх, западная сторона пирамиды уже окрасилась розовыми отблесками. Вечерело, низкое маслянистое солнце увеличилось в размерах, как воздушный шар Конте. Наши привязанные лошади остались внизу, звуки пальбы из Каира приглушила заслонившая его каменная громада. Как и прежде, подъем давался нам нелегко, прямоугольные выветренные блоки были слишком большими. Я старательно считал эти ступени, пытаясь определить ряд и блок, который соответствовал «пи», этому неизменному числу, зашифрованному в размерах пирамиды.

— А что, если эти числа относились к разграбленным отделочным плитам? — сказал я.

— Нет, я надеюсь, что они соответствуют внутренним блокам. Или к их соединению. Медальон, скорее всего, укажет нам на камень, за которым откроется внутренний проход.

Задыхаясь от спешки, мы залезли только на пятьдесят третий ряд, когда Астиза махнула рукой вниз.

— Итан, смотри!

Из-за угла соседней пирамиды на полном скаку вылетел отряд всадников. Один из них заметил нас, все разразились торжествующими криками. Даже в угасающем закатном свете мне не составило труда узнать в этой компании бин Садра с его перевязанной рукой и Силано, нахлестывающих взмыленных лошадей. Если мы ничего тут не найдем, нас ждет смерть, причем чертовски мучительная.

— Нам лучше найти заветный камень.

Мы продолжили считать. На западной стороне имелись тысячи блоков, и, конечно, нужный нам камень ничем не будет отличаться от остальных. Каждый из этих исполинских кирпичей весит несколько тонн и прочно держится в кладке, придавленный верхней частью сооружения. Я попытался пнуть ногой один из камней, толкнул его, навалился плечом, но все безрезультатно.

Просвистевшая пуля врезалась в один из блоков.

— Погоди! Лучше подумай! — воскликнула Астиза. — Для определения нужного камня наверняка использовался особый способ, иначе его мог бы найти любой дурак. — Она подняла медальон. — Надо, наверное, как-то использовать саму подвеску.

Выстрелы вокруг нас участились.

— Мы здесь на стене, словно две мишени, — проворчал я.

Она оглянулась.

— Нет. Мы нужны им живыми, иначе они не узнают, что нам удалось обнаружить. И бин Садр, стараясь разговорить нас, будет с наслаждением применять самые страшные пытки.

Действительно, Силано заорал на стрелков, приказав им оставить в покое мушкеты и забираться на пирамиду.

— Здорово.

Я повертел в руках медальон. И вдруг заметил, что тень соседней пирамиды, пробежав по песку, уже подобралась к нашим ногам. Ее неповрежденный верхний блок и его острый верхний конец явно показывали на один из блоков, чуть правее и ниже того ряда, на котором мы стояли. Каждый день солнце проходит по небу своим путем, и эта тень падает на разные блоки, но сегодня была та самая дата, которую я вычислил по древнему календарю. Быть может, мы слегка ошиблись при подсчете. Я спрыгнул вниз, встал на отмеченный тенью камень и развернул медальон к западу. Свет, пройдя сквозь его отверстия, наметил на песчанике расположение звезд в созвездии Дракона.

— Смотри! — обрадованно сказала Астиза.

Слабый дырчатый рисунок дырочек у основания блока, или, вернее, высеченных углублений, повторял очертания созвездия на медальоне. А щель стыка с нижним камнем под этими углублениями, казалось, была чуть шире, чем другие. Наклонившись, я сдул пыль с этих крошечных углублений. Проявились едва заметные масонские знаки, также высеченные на этом камне.

Мы уже слышали возбужденные крики начавших подъем арабов.

— Гейдж, сдавайтесь! — крикнул Силано. — Вы слишком долго копались!

Я почувствовал легкое движение воздуха, проходящего из какой-то внутренней полости, закрытой каменной глыбой.

— Это здесь, — прошептал я, шлепнув ладонью по камню. — Сдвигайся же, черт тебя побери!

Потом мне вспомнилось, как частенько называли этот медальон с тех самых пор, как я выиграл его. Ключ! Я попытался просунуть в щелку диск, но он был слегка толстоват для столь узкого зазора.

Я оглянулся назад. По стене уже карабкались и Силано с бин Садром.

Тогда, перевернув медальон, я отсоединил сцепленные стрелки. Концы подвесок легко прошли в щелку, я слегка надавил на них, и они продвинулись дальше…

Вдруг мы услышали щелчок. Как будто сработала какая-то пружинка, и подвески медальона сами втянулись под камень, а отломившийся диск запрыгал вниз по рядам в сторону Силано. Раздался скрежещущий скрип камня по камню. Наши преследователи внизу орали, как оглашенные.

Камень вдруг приподнялся на дюйм над нижним блоком. Я толкнул его, и он легко подался внутрь и вверх, открыв темный коридор, что уходил вниз под тем же опасным углом, что и коридор, который мы осматривали вместе с Наполеоном. Тяжеленный каменный блок стал легким, как перышко. Ключ исчез в камне, словно его проглотили.

Мы открыли тайный вход. Где же Астиза?

— Итан!

Я обернулся. Она, спустившись вниз по крутому склону, подняла упавший диск. Рука Силано уже схватила ее за плащ. Она дернулась, оставив кусок материи в его руках, и полезла обратно наверх. Я вытащил саблю Ашрафа и бросился вниз на помощь. Силано вытащил свою новую шпагу и устремился ко мне, сверкая глазами.

— Пристрели его! — заорал бин Садр.

— Нет. На сей раз он не одурачит меня своей винтовкой. Я заколю его.

Решив отказаться от изящного боя, я пошел на отчаянную грубость. Его клинок, со свистом рассекая воздух, летел к моей груди, а я, рыкнув, как викинг, ринулся вниз, точно срубленное дерево. Находясь на ряд выше, чем он, я имел более выгодное положение, и моя стремительная атака вынудила его защищаться, а не нападать. Наши клинки с лязгом сцепились, и его шпага согнулась под моим ударом, вывернув ему запястье. Я сделал ставку на то, что рука его еще болела после взрыва моей винтовки. Он резко развернулся, чтобы исправить положение, но потерял равновесие. С проклятиями он полетел кувырком, столкнувшись по пути с поднимающимися бандитами. В результате цепной реакции многие из них покатились по склону, цепляясь за камни в попытках прекратить хаотичное падение. Я метнул меч, как копье, целясь в бин Садра, но он пригнулся, а удар принял на себя другой бандит, с завыванием рухнувший на камни.

Теперь ко мне ринулся бин Садр, смертельно острое жало выскочило из головки его змеиного посоха. Он стремительно атаковал меня. И моя реакция оказалась чуть менее быстрой. Острая как бритва сталь слегка задела мое плечо. Но ему не удалось повторить атаку из-за ударившего его в лицо камня. Астиза с развевающимися, как у горгоны Медузы, волосами швыряла вниз отколовшиеся куски известняка.

Пулевое ранение еще не позволяло бин Садру задействовать вторую руку, что подсказало мне, как можно разоружить его. Ухватив его змеиный посох, я потянул его на себя, а араб изо всех сил тащил его к себе, одновременно пытаясь увернуться от устроенного Астизой камнепада. Через минуту я слегка ослабил свой захват, и он опасно наклонился назад, потеряв равновесие. И тут я дернул на себя изо всех сил, а он, выпустив посох, упал и покатился вниз по рядам блоков. Ему быстро удалось остановиться, но лицо его было залито кровью, а драгоценный посох перешел в мои руки. Впервые я заметил в его глазах проблеск страха.

— Бросай его, а то хуже будет!

— Он мне самому пригодится для растопки, мерзавец.

У нас с Астизой оставался единственный путь к спасению, мы быстро вернулись к открывшемуся проходу и залезли внутрь. Прижавшись к стене туннеля, чтобы не соскользнуть вниз, мы ухватились на верхнюю плиту и потянули ее вниз. Яростно рыча, бин Садр карабкался к нам. Плита опустилась так же легко, как поднялась, но, вставая на прежнее место, вновь обрела всю свою тяжесть и стремительно рухнула на нижний блок прямо перед лицом этого бандита. В тот же момент мы оказались в полнейшей темноте.

До нас доносились разочарованные крики арабов, колотивших снаружи по этой каменной двери. Потом послышался яростный и решительный крик Силано:

— Нужен порох!

Очевидно, времени у нас было не много.

В кромешной тьме Астиза чиркнула чем-то по стене туннеля, и появился слабый огонек. Она зажгла свечу, захваченную с пиршественных столов Наполеона. Мрак был настолько полным, что этот слабый огонек показался нам ослепительно ярким. Я прищурился и тяжело вздохнул, собираясь с духом для следующего шага. Прямо у входа находилась какая-то ниша, и я заметил, что на впустившей нас внутрь каменной двери имеется какое-то шарнирное устройство, основой которого служил поблескивающий золотом стержень. Искусство отделки было потрясающим, толщина стержня составляла примерно пару дюймов, а позолота, вероятно, предохраняла какую-то основу от ржавчины или гниения. Судя по всему, это был подъемный механизм тяжелой каменной двери, основанный на возвратно-поступательном движении. Соединение деталей обеспечивалось муфтой, и в стене темнело отверстие, в которое, видимо, мог уходить этот стержень. Но мне некогда было разбираться, как это устройство приводится в действие.

Я навалился на входную плиту, но она даже не шелохнулась. Всей своей тяжестью она вновь надежно заклинила проход. Возвращение казалось невозможным. Наше временное убежище, похоже, обернулось постоянной ловушкой. Но тут я заметил кое-что интересное. На стойке перед входом в туннель торчали готовые к употреблению факелы.

Кто-то позаботился о том, чтобы наш спуск проходил более удобно.

Глава 23

Устройство этого туннеля опять-таки скорее подходило для скольжения душ, чем для спуска нормальных людей. Мы почти съезжали вниз, слегка притормаживая руками и ногами на наклонном полу. Почему же тут не предусмотрели хоть каких-то ступенек? Может быть, спуск и подъем раньше осуществлялись с помощью тележек или саней? Неужели сами строители не рассчитывали, что им придется пройти этим путем? Или же эти коридоры предназначались для передвижения созданий, о существовании которых мы даже не догадывались? На первых тридцати метрах спуска потолок над нами трижды изменял свою высоту. Подняв факел, я увидел темнеющие в этих углублениях гранитные плиты.

Мы продолжили наш спуск. Блоки песчаника сменились известняковыми стенами, по-прежнему с идеально ровными поверхностями. Миновав всю толщу пирамиды, мы оказались в подстилающей породе самого плато, служившего ей фундаментом. Продолжая путешествие в недра земли, мы уже очутились гораздо ниже тех туннелей, что исследовали с Жомаром и Наполеоном. Коридор начал изгибаться. Движение воздуха уносило назад дым наших факелов. Запахло каменной пылью.

Внезапно коридор снова спрямился, но зато настолько сузился, что дальше нам пришлось ползти на карачках. Вскоре потолок стал не виден. Когда мы встали и подняли факелы, то обнаружили, что попали в известняковую пещеру. Выщербленный желоб свидетельствовал, что здесь когда-то текла вода. Высоко наверху виднелись столбики сталактитов. Пещерный свод сохранил природную шероховатость, но гладко стесанные стены покрывали вырезанные иероглифические надписи и рисунки. И вновь мы не смогли понять ни слова. Картины на стенах изображали припавших к земле тварей, которые защищали извилистые проходы, окруженные языками пламени и заполненные множеством водных преград.

— Подземный мир, — прошептала Астиза.

Непоколебимыми и надежными стражами выглядели стоявшие вдоль стен статуи сильных и мускулистых богов и фараонов, на их гордых толстогубых лицах поблескивали безмятежные глаза. Резные кобры обвивали уходившие в темноту коридоры. Верхний край стен, перед потолочным сводом, венчала кайма из бабуинов. Возле дальнего прохода высилась статуя бога Тота с головой ибиса, острый клюв которого походил на то тростниковое перо, что он держал в правой руке, а в левой руке находились весы для взвешивания человеческих сердец.

— О господи, куда же мы попали? — пробормотал я.

Астиза прижалась ко мне. Она вся дрожала в своем потрепанном прозрачном наряде в этой холодной и сырой пещере.

— По-моему, здесь находится настоящая гробница. И она не имеет ничего общего с теми пустыми залами, что ты видел в толще пирамиды. Геродот ведь писал о том, что подлинная погребальная камера находится под пирамидой, значит, в его легендах есть большая доля правды.

Я обнял ее.

— Но зачем же над ней соорудили целую каменную гору?

— Для надежного сокрытия или ориентира, чтобы полностью отделить гробницу от верхнего мира или сбить с толку всех непрошеных гостей, — предложила она несколько вариантов. — Ведь гробнице надлежало оставаться непотревоженной навеки, а заодно в ней можно было спрятать еще что-то ценное. С другой стороны, может, древним людям хотелось быть уверенными, что их потомки найдут эту пещеру, и поэтому ее пометили столь грандиозным сооружением: Великой пирамидой.

— Потому что эта пещера стала подлинной усыпальницей фараона?

— Или в ней хранилось и что-то более ценное.

Я взглянул на статую с головой ибиса.

— Ты имеешь в виду вожделенный предмет тысячелетних поисков, магическую книгу всеведущего бога Тота?

— Да, я думаю, что именно здесь мы и найдем ее.

Я рассмеялся.

— Ну, тогда мы сразу помудреем и легко найдем обратный путь!

Она подняла глаза к потолку.

— Ты думаешь, что древние сами выдолбили в скалах все эти пещеры и коридоры?

— Нет. Наш геолог Доломье говорил, что такие пещеры проделывают в известняке водные потоки, а, как мы знаем, Нил протекает совсем рядом. Когда-то в древности рукав этой реки, вероятно, проходил по этому плато. Здесь может быть целый лабиринт пещерных туннелей и залов. И обнаружив их, египтяне решили, что здесь идеальное место для тайника — конечно, если удастся утаить его. По-моему, ты права. Пирамида построена для отвода глаз и надежно скрывает главную тайну в земных недрах.

Она взяла меня под руку.

— Тогда, наверное, коридоры и залы, виденные Наполеоном, предназначались лишь для того, чтобы убедить простых каменщиков и архитекторов, что фараон будет захоронен именно там.

— А другие люди соорудили туннель, по которому мы с тобой только что спустились, и создали на стенах резные изображения. А закончив работу, все они поднялись обратно, верно? — Я постарался придать уверенность своему голосу.

Астиза показала рукой в дальний конец пещеры.

— Нет, им не суждено было покинуть этот тайник.

И я увидел в темноте, за подножием статуи Тота, толстый ковер из костей и черепов, устилавший всю заднюю часть пещерного зала. Ковер смертельных оскалов и зияющих пустых глазниц. Охваченные ужасом, мы приблизились и взглянули на них. Сотни человеческих останков лежали там аккуратными рядами. Среди этих останков я не заметил никакого оружия.

— Рабы и жрецы, — сказала она. — Им перерезали горло или дали яд, чтобы никто не вынес эту тайну наружу. Эта гробница стала их последней работой.

Я коснулся носком ботинка одного черепа.

— Будем надеяться, что нас ждет лучшая участь. Пойдем. Я чувствую запах воды.

Как можно осторожнее мы прошли по шаткому слою древних костей и оказались в другой пещере, посреди которой темнела какая-то яма. Ее окружала низкая стенка; мы с опаской склонились над ямой и увидели внизу отражение факельного света. Это был колодец. В потолке над ним темнело отверстие, а из глубины торчал золоченый стержень, такой же, как при входе в пирамиду. Может, они были деталями единого механизма? Отверстие в потолке этой пещеры вполне могло подниматься прямо к той потайной двери, и этот стержень, вероятно, как раз управлял движением тяжеленной входной плиты, которая открыла нам секретный туннель.

Вытянув руку, я коснулся стержня. Он плавно качнулся, как маятник, и вновь вернулся в исходное положение. Я присмотрелся повнимательнее. В глубине колодца конец стержня упирался в плавающий золотой шар размером с человека. Видимо, стержень мог подниматься и опускаться в зависимости от уровня воды. На стене колодца имелись насечки, определяющие уровень воды. Я взялся за холодное и скользкое покрытие и потянул стержень вниз. Шар слегка нырнул, как поплавок.

— Старина Бен Франклин любил разбираться, как действуют подобные загадочные механизмы.

— Такими насечками обычно измеряли подъем уровня воды в Ниле, — сказала Астиза. — Чем выше уровень воды, тем богаче урожай и тем большими налогами фараоны могли обложить своих подданных. Но что измеряли в колодце?

Откуда-то сверху доносилось журчание бегущей воды.

— Может, этот колодец соединяется с подземным рукавом Нила? — предположил я. — Во время половодья уровень воды в колодце поднимается, соответственно выталкивая и этот стержень.

— Но зачем?

— Чтобы обеспечить доступ к временному тайному входу, — рассудил я. — Его замок можно открыть только в определенное время. Помнишь, что календарь указывал на знак Водолея и на сегодняшнее число, двадцать первое октября? Изобретатель той каменной двери, через которую мы попали сюда, задумал все так, чтобы она открывалась только в период максимального подъема нильской воды, а ее замок мог открыть только тот, кто знал тайну медальона. Поднявшаяся вода поднимает одновременно и этот шар, выталкивая наверх золоченый стержень. А он, должно быть, приводит в действие какой-то механизм, способный управлять движением каменной входной плиты, замок которой открывается с помощью ключа медальона. В засушливые времена эта пещера надежно закрыта.

— Но почему нам нужно было войти именно в период половодья?

Я с опаской качнул рукоятку.

— Хороший вопрос.

Мы рискнули продолжить путь. Пещерные ходы так причудливо извивались, что вскоре я уже перестал понимать, в каком направлении мы движемся. Первый факел догорел, и мы зажгли второй. Вообще-то я не боюсь замкнутого пространства, но почему-то у меня создалось полное ощущение того, что мы погребены в этом подземелье. Вот уж поистине подземный мир Осириса! Но вскоре мы попали в пещеру, по сравнению с которой все предыдущие казались тесными камерами; своеобразный подземный зал был настолько велик, что факельный свет не достигал его дальней стены. Зато нам удалось разглядеть поблескивающий в темноте водоем.

Мы стояли под пещерным каменным сводом на берегу подземного озера, непроницаемого и неподвижного. Из водной глади выступал небольшой островок. В центре его белела четырехколонная мраморная беседка. Вокруг нее громоздились какие-то сундуки, статуи и множество мелких предметов, которые даже издали блестели и сверкали.

— Сокровищница, — прохрипел я, хотя пытался произнести это небрежным голосом.

— Именно так все и описывал Геродот, — прошептала Астиза, словно еще не могла поверить собственным глазам. — На острове посреди озера… находится подлинная гробница фараона. Никому так и удалось разыскать и ограбить ее. Какое счастье, что судьба подарила нам возможность увидеть это!

— Теперь мы богаты, — добавил я.

Обычная человеческая жадность подавила мое духовное просветление. Я не горжусь моими корыстными порывами, но, ей-богу, небольшой денежный приз был бы лишь скромным возмещением за все те адские неприятности, что выпали на мою долю за последние месяцы. Я остолбенел при виде таких великолепных богатств, как и узрев сокровища в трюме «Ориента». Мысль об их исторической ценности даже не пришла мне в голову. Я хотел попросту разжиться трофеями, сложить их в мешок и, тайком выбравшись из этого склепа, ускользнуть из лап французской армии.

Астиза сжала мою руку.

— Именно от этого, Итан, и предостерегали древние предания. Вечные знания столь могущественны, что должны быть сокрыты до тех пор, пока люди не станут достаточно мудрыми, чтобы воспользоваться ими надлежащим образом. В том маленьком храме, по-моему, мы и найдем ее.

— Что найдем?

Блеск золота ослепил меня.

— Книгу Тота. Истинную сущность бытия.

— Ах да. А мы готовы к ее ответам?

— Мы должны всеми силами постараться уберечь ее от любых недостойных захватчиков вроде членов ложи египетского обряда.

Я коснулся воды носком ботинка.

— Как жаль, что мы пока не знаем заговора, позволяющего пройти по воде, аки посуху, поскольку это, кажется, будет холодное купание.

— Нет, смотри. Там есть ладья, предназначенная для небесного путешествия фараона.

На берегу озера в своеобразной каменной колыбели покоилась изящная, как миниатюрная бригантина, белая лодка с высоким носом и кормой; изображения подобных лодочек я не раз видел на живописных стенах храма. В ней могли разместиться как раз два человека, и на корме лежало позолоченное весло. Странно, почему она не сгнила? Потому что оказалась сделанной не из дерева, а из легкого алебастра, укрепленного позолоченными ребрами и скамьями. Ее отполированный до гладкости материал выглядел полупрозрачным.

— Неужели эта каменная лодка не утонет?

— Тонкостенные сосуды держатся на плаву, — сказала Астиза.

Осторожно подняв это произведение искусства, мы опустили его на непроницаемо темную воду. Легкая рябь пробежала по зеркальной глади озера.

— Интересно, водится ли в его глубинах какая-нибудь живность? — с тревогой спросил я.

Она ступила на борт.

— Узнаем, когда доберемся до острова.

Я тоже залез в тонкую, как стекло, лодку и оттолкнулся от берега посохом бин Садра. Мы взяли курс на островок, загребая коротким веслом и посматривая по сторонам в ожидании чудовищ.

Он находился ближе, чем казалось, и храмовая беседка — даже меньше, чем я мог себе представить. Сойдя на землю, мы в изумлении уставились на окружение фараона. Золотую колесницу с серебряными копьями дополнял набор полированной мебели из эбенового дерева с жадеитовыми вставками, кедровые сундуки, украшенные самоцветами доспехи, боги с песьими головами и кувшины с маслом и пряностями. Весь холм сиял изумрудами и рубинами, будто самоцветная гора. Среди них встречались изделия из бирюзы, полевого шпата, яшмы и сердолика, малахита, янтаря, кораллов и лазурита. На возвышении покоился огромный саркофаг из красного гранита с такой тяжеленной крышкой, что для ее поднятия потребовалось бы не меньше дюжины мужчин. Лежал ли кто-то под ней? Меня не особенно интересовал этот вопрос. Малоприятное занятие — копаться в останках фараона. С меня хватит и его сокровищ.

Однако Астиза не обратила никакого внимания на все эти богатства. Она едва бросила взгляд на впечатляющие драгоценности, ослепительные одежды, закрытые крышками сосуды и золотые блюда. Словно в трансе она поднялась по обрамленной серебром дорожке к маленькому храму, поддерживаемому резными колоннами с многочисленными изображениями Тота с головой бабуина. Я поднялся туда следом за ней.

Под мраморной крышей стоял мраморный пьедестал. Посреди него высился открытый с одной стороны красный гранитный домик, в котором поблескивал золотой куб с золотыми дверцами. Неужели всю эту красоту создали ради какой-то книги или, вернее, папирусных свитков? Я взялся за ручку маленькой дверцы, открылась она легко и бесшумно, словно петли регулярно смазывали маслом.

Я пошарил внутри рукой…

Там было пусто.

Я ощупал все уголки этого тайничка, но пальцы мои утыкались лишь в гладкие золотые поверхности. Я разочарованно хмыкнул.

— Пустовато для древней мудрости.

— Неужели там ничего нет?

— Видно, египтяне знали не больше нашего. Это все миф, Астиза.

Она выглядела растерянной.

— Тогда для чего соорудили этот храм? И домик с золотым тайником? Откуда тогда появились легенды?

Я пожал плечами.

— Видимо, запись мудрых знаний считалась пустяковым делом. И собрать их в книгу так никто и не удосужился.

Она с подозрением осмотрелась вокруг.

— Нет. Ее украли.

— А по-моему, ее здесь никогда не было.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Никто не стал бы просто так строить гранитное хранилище с золотым тайником. Кто-то побывал здесь гораздо раньше нас. И раз он знал путь в это подземелье, то имел высокое положение, но в порыве оскорбленной гордости решился осквернить покой священной пирамиды.

— Почему же он не унес все сокровища?

— Золото не волновало того пророка. Презирая мирские богатства, он стремился постичь тайны потустороннего мира. Кроме того, никакое золото не сравнится с могуществом книги Тота.

— Магической книги.

— В ней заключались могущество и мудрость, благодать и душевная гармония. Книга смерти и возрождения. Книга счастья. Кладезь знаний, открывший египтянам путь к величию и процветанию, а позднее наделивший другой народ силой, способной изменить весь мир.

— Какой другой народ? Кто, по-твоему, мог взять ее?

— Он оставил здесь явный след.

Ее рука указывала в темный угол.

Там, возле мраморной колонны, стоял какой-то жезл или пастуший посох. Загнутым верхним концом, очевидно, было удобно ловить овец за шеи. Чудесным образом древесина его, казалось, не подверглась разрушительному воздействию времени, и в отличие от обычного посоха он был идеально отполирован и украшен изящной резьбой, на верхнем конце изображался крылатый ангел, а другой конец завершался змеиной головой. Чуть выше середины простерли друг к другу крылья два маленьких позолоченных херувима, закрепленные на древке узким браслетом. И тем не менее среди несметных богатств фараона он выглядел более чем скромно.

— Что, черт побери, это такое?

— Жезл самого знаменитого мага в истории, — объяснила Астиза.

— Мага?

— Принца Египта, ставшего освободителем.

Я недоуменно уставился на нее.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что сюда спускался Моисей?

— А разве тебе это не кажется разумным?

— Нет. Это невозможно.

— Почему? Беглый преступник, удостоенный в пустыне божественного откровения, стремясь вывести израильских рабов на свободу, вдруг обретает чудодейственные силы — хотя прежде никогда не проявлял магических способностей.

— Бог наделил его сверхъестественной силой.

— Неужели? А может быть, превознося одного великого Бога, он приобщился к силам древних богов.

— Он боролся с египетскими богами, считая их фальшивыми идолами.

— Итан, вся эта борьба происходила между людьми. Такое замечание вполне мог бы произнести отъявленный французский революционер. Или Бен Франклин.

— Этот освободитель не только вывел порабощенных израильтян и уничтожил армию фараона, — продолжила Астиза. — Он захватил с собой залог величайшего могущества, позволивший кочующим рабам завоевать Землю Обетованную.

— Книгу?

— Да, кладезь мудрости. Средство для достижения могущества. Когда евреи достигли Земли Обетованной, их войска уже обрели несокрушимую силу. Моисей давал им пищу, исцелял больных и наказывал вероотступников. Он прожил гораздо дольше, чем живут обычные люди. Как умудрился народ Израиля провести в диких пустынях сорок лет? Им помогла эта книга.

И вновь я попытался припомнить древние библейские тексты. Моисея, сына израильской рабыни, спасла из нильских вод дочь фараона и воспитала как своего приемного сына, потом он в припадке гнева убил надсмотрщика, избивавшего еврейского раба. Проведя долгие десятилетия в земле Мадиамской, Моисей вернулся и, получив отказ фараона освободить его народ, поразил египтян десятью страшными казнями. Упорство фараона сломила лишь смерть его старшего сына во время последней казни, избиения первенцев египетских, и он наконец освободил евреев от рабства. На том все благополучно и закончилось бы, если бы фараон, изменив свое решение, не погнался за вольноотпущенниками на шестистах колесницах. Но почему? Уж не выяснил ли он, что Моисей забрал с собой нечто большее, чем порабощенных евреев? Утащил с собой источник могущества Египта, его величайшую тайну, его драгоценнейшее сокровище. А овладев им…

Он сумел разделить море.

Неужели они принесли эту магическую книгу в храм Соломона, согласно легендам возведенный предками масонов?

— Да быть того не может! Как же он проник сюда и выбрался наружу?

— Он пришел к фараону незадолго до разлива Нила, — сказала Астиза. — Разве ты не понимаешь, Итан? Моисея воспитывали как сына фараона. Его приобщили ко всей египетской премудрости. Он узнал, как проникнуть сюда и выйти обратно, чего никто больше не осмеливался сделать. В тот год Египет потерял не только рабов, фараона и армию. Он утратил сокровенную сущность, духовное могущество и мудрость. Источник великой силы, унесенный кочующим племенем, спустя сорок лет доставили в…

— В Израиль, — вяло закончил я и в полной растерянности опустился на край лишенного святыни пьедестала.

— А пророку и похитителю Моисею его собственный Бог так и не позволил войти в Землю Обетованную. Очевидно, Моисей осознал, что его неотпущенному греху предназначено оставаться скрытым.

Я уставился в пустоту. Эта книга или свитки пропали три тысячи лет назад. А мы с Силано соперничали из-за давно опустевшего священного тайника.

— Значит, мы искали ее не в том месте.

— Может быть, она хранилась в Ковчеге Завета, — взволнованно сказала Астиза. — Как и скрижали с десятью заповедями. Великие знания и силы, позволившие возвести эти пирамиды, перешли к малоизвестному еврейскому племени, возвысившемуся до могущественного народа, чьи традиции стали источником трех великих религий! Наверное, именно благодаря этим знаниям они сумели разрушить стены Иерихона!

Спутанные мысли метались в моей голове. Ересь какая-то!

— Но зачем египтянам вообще понадобилось прятать книгу?

— Дарованные свыше знания иногда таят в себе опасность. Их можно использовать не только во благо, но и во зло. Наши легенды гласят, что великие тайные знания принес в Египет народ, пришедший по морю, забытый уже во времена строительства этих пирамид, а премудрый Тот осознал, что столь могущественные знания следует оберегать от злоупотреблений. Люди подвержены эмоциям, и им присущи скорее сообразительность и хитрость, чем мудрость. Может быть, познавшие мудрость евреи пришли к такому же выводу, поскольку с тех пор никто не обнаружил эту книгу. Наверное, они поняли, какими опасностями и безумием обернулось использование Книги Тота.

Разумеется, я счел ее предположения полным бредом. Такая божественная путаница звучала откровенным богохульством. Кроме того, я считал себя современным человеком, приверженцем научных взглядов и американским скептиком, воспитанным Франклином. Однако теперь не мог не признать, что какие-то божественные силы все же таятся за чудесами земного мира. Не забыл ли наш революционный век некую важную главу истории человечества?

Тут до нас донесся отзвук удара, отдаленный раскатистый гул, всколыхнувший ток воздуха в туннелях. Своды пещерного зала затрепетали и содрогнулись до основания. Взрыв.

Силано нашел-таки запасы пороха.

* * *
Когда эхо донесло до пещерных недр грохот взрыва, я поднялся с мраморной тумбы.

— Так ты не ответила на мой вопрос. Как же Моисей выбрался наружу?

Она улыбнулась.

— Может быть, ему не понадобилось закрывать дверь, в которую мы вошли, и он поднялся отсюда тем же путем, каким спустился. Или, что более вероятно, существует еще одна дверь. Если приглядеться к собранному медальону, можно догадаться, что здесь есть хотя бы пара входов — один на западной, а другой на восточной стороне, — и похититель, закрыв за собой западную дверь, вышел по восточному туннелю. И нам определенно повезло, что мы заметили следы его пребывания. Мы же сами нашли вход, Итан. И найдем выход на свободу. Первым делом надо выбраться с этого острова.

— Но для начала я позабочусь о нашем будущем.

— У нас совсем нет времени!

— Малая толика этих сокровищ обеспечит нас на все времена.

Под рукой не оказалось никакого подходящего мешка или рюкзака. Удастся ли мне описать желанный царский выкуп? От навешенных на грудь ожерелий у меня даже заломило спину, а количество нацепленных мной браслетов не снилось и вавилонской блуднице. Я опоясался золотыми цепями, застегнул на икрах ножные браслеты, не забыл даже захватить херувимов спосоха Моисея, засунув их в широкие штаны. При всем этом я не нанес ни малейшего видимого урона огромному кладу, сокрытому под Великой пирамидой. Астиза, в отличие от меня, не тронула ничего.

— Обкрадывая мертвых, ты поступаешь не лучше, чем обычный грабитель, — предупредила она.

— За исключением того, что мертвым уже ничего не нужно, — разумно возразил я, разрываясь между смущением перед собственной западной алчностью и предпринимательским чутьем, советовавшим не упустить раз в жизни само идущее в руки богатство. — Когда мы выберемся отсюда, нам понадобятся деньги, чтобы закончить поиски великой книги, — заключил я. — Ради всего святого, надень на пальцы хоть пару колец.

— Это может лишить нас удачи. Грабители могил обычно погибают.

— Это просто вознаграждение за все пройденные нами мучения.

— Итан, я боюсь, что мы навлечем на себя проклятие.

— Ученые не верят в проклятия, а американцы предпочитают верить, что им сопутствует удача. Я ни за что не уйду, если ты не возьмешь хоть что-нибудь себе.

Тогда она надела какое-то колечко с таким же радостным видом, с каким рабыня надевает свои кандалы. Но я знал, что она согласится с моими доводами, как только мы выберемся из подземелья. Одно только это кольцо с рубином размером с вишню стоило целого состояния. Мы залезли в лодку и быстро погребли к большому берегу. Уже выйдя из озера, мы вновь почувствовали, как содрогается до основ колоссальное наземное сооружение и последствия взрыва сказываются в несмолкаемом грохоте и скрежете. Оставалось лишь надеяться, что количество пороха, использованное безумным Силано, не вызвало обвала сводов в туннелях и пещерах.

— Боюсь, что бин Садр и его головорезы доберутся сюда нашим путем, если бочонок пороха открыл им проход, — сказал я. — Но поскольку у подвесок медальона две стрелки, то второй туннель должен выходить на восточную сторону. Если повезет, мы найдем второй выход, закроем за собой восточную дверь и смоемся задолго до того, как эти бандиты обнаружат наше исчезновение.

— Вид этих сокровищ наверняка ошеломит и задержит их, — сказала Астиза.

— Тем лучше.

Угрожающий скрежет и грохот сопровождался тихим шуршанием ручьями осыпающегося песка. Вдруг взрыв привел в действие какой-то древний защитный механизм? Казалось, весь подземный мир ожил и возроптал. Сверху донеслись отдаленные крики прихвостней Силано, спускавшихся по туннелю.

Захватив с собой посох бин Садра, я повел Астизу к порталу у восточного края озера. От него отходили два коридора, один шел вниз, другой наверх. Мы выбрали верхний путь. Наверняка он вскоре выведет нас к поднимающемуся туннелю, примерно напротив того, по которому мы спустились. Этот туннель поднимался под тем же углом, но к восточной стороне пирамиды. Однако чем выше мы поднимались, тем громче становились разрушительный скрежет и зловещее шуршание.

— Как-то душновато стало, — с тревогой заметил я.

Вскоре мы поняли, что произошло. Углубления в потолке, замеченные мной в западном туннеле, имелись и здесь, и в каждом из них торчала гранитная плита, словно темный зуб из каменной десны. Эти плиты неуклонно опускались, закрывая проход любым беглецам. Три таких опускающихся заслона были установлены в туннеле один за другим. Песок, запасенный где-то в недрах пирамиды, вероятно, служил противовесом, удерживающим эти глыбы в состоянии равновесия. А теперь, после грубого вмешательства Силано, сработал какой-то механизм, и он начал высыпаться. Безусловно, точно так же закрывается и проход, по которому мы вошли. Значит, мы окажемся здесь запертыми в ловушке вместе с бандой бин Садра.

— Скорей! Может, успеем проскользнуть под ними!

Я бросился вперед.

Астиза решительно удержала меня.

— Нет! Они раздавят тебя!

Пытаясь вырваться от нее, я понял, что она права. Скорее всего, я успел бы проскочить под первой плитой и даже под второй. Но третья уж точно должна была раздавить меня либо навечно запереть между двумя гранитными блоками.

— Здесь должен быть другой выход, — сказал я скорее с надеждой, чем с уверенностью.

— На медальоне показаны только две ветви. — Она оттащила меня назад за мои ожерелья, точно собаку на поводке. — Я же говорила тебе, что все это не к добру.

— Погоди. Мы же видели еще один спускающийся туннель. Вряд ли защитные механизмы навсегда закрывали доступ сюда.

Мы спешно повернули обратно к подземному озеру с островком. Подходя к этому залу, мы заметили слабый свет, и вскоре подтвердилось худшее. Несколько арабов уже ликовали подобно мне на острове сокровищ, выхватывая друг у друга лучшие драгоценности. Потом они заметили наши факелы.

— Американец! — крикнул бин Садр, его слова эхом разнеслись над водой. — Тот, кто убьет его, получит двойной куш! А другую двойную долю я дам тому, кто доставит мне женщину!

А где же Силано?

Не удержавшись, я вызывающе погрозил мерзавцу его же посохом, что подействовало на него, словно красная тряпка на быка.

Бин Садр и двое его приспешников, прыгнув в алебастровую лодчонку, едва не перевернули ее, но все же она выправилась и по инерции заскользила в нашу сторону. Вторая троица просто вошла в холодную воду и быстро поплыла к берегу.

Не имея другого выбора, мы бросились к спускающемуся туннелю. Он вроде бы также следовал в восточном направлении, но углублялся в скальную известняковую породу. Я с ужасом представлял себе тупиковый коридор типа того, что мы осматривали с Наполеоном. Однако теперь мы слышали другой усиливающийся звук, глухой и гулкий рев бегущей подземной реки.

Может быть, именно она вынесет нас на свободу!

Вскоре мы оказались в пещере, почти точно описанной Данте. Коридор закончился каменной площадкой, выступавшей в очередной пещерный зал, слабо освещенный огненно-красными отблесками. Источник света находился в такой глубокой и туманной яме, что я не смог разглядеть ее дна, хотя из глубины исходил неровный свет, подобный вспыхивающим от ветра углям. Он явно имел какую-то неземную природу и пульсировал, точно сердце самого Гадеса.[62] Песчаный, усыпанный щебнем склон подходил к самым краям освещенной изнутри бездонной ямы. А в ее глубине что-то зловеще двигалось, тяжеловесное и неповоротливое. Над этой пропастью изгибался потрескавшийся и выщербленный каменный мостик, не имевший никаких перил или парапетов. Он был покрыт синими глазурованными плитками с желтыми звездами, словно выгнутый и перевернутый купол храма. Стоит соскользнуть с него вниз, и все будет кончено раз и навсегда.

Второй конец моста выходил на широкую площадку влажно поблескивающих гранитных ступеней. По ним в яму сбегали струи воды, от которых, вероятно, и поднимался туманный пар. Именно оттуда, с гранитных ступеней, доносился шум речного потока. Самого его пока не было видно, но я подозревал, что за мостом в дальнем конце пещеры есть коридор, который выведет нас к подземному рукаву Нила. И к тому коридору должен привести нас ряд мокрых гранитных ступеней, и он явно находится выше платформы, на которой мы пока стояли, и сейчас настолько заполнен водой, что часть ее сливается в яму.

— Вот наш выход, — сказал я. — Нам осталось лишь опередить остальных.

Уже слыша позади гулкие шаги преследователей, я решительно ступил на мостик.

Вдруг одна из звездных плиток сдвинулась, и я, провалившись ногой в открывшееся отверстие, едва не свалился с горбатого моста в пропасть. Каким-то чудом мне удалось ухватиться за крайние камни и забраться на соседнюю плиту. Улетевшая вниз синяя плитка с громким ударом достигла дна. Я глянул в красноватую туманную глубину. Что же за монстр ворочается в этой пропасти?

— Клянусь славой форта Тикондерога,[63] по-моему, там внизу выводок чудовищных змей, — потрясенно сказал я, осторожно поднимаясь на ноги и отступив назад.

А крики арабов становились все ближе.

* * *
— Там же ловушки, Итан, для уничтожения незваных гостей. Это не простой мост.

— Я уже догадался.

— Почему же они отобразили на плитах моста небо? Потому что здесь мы в перевернутом мире, или потому… нам нужен диск медальона! Он у тебя?

После того как Астиза предотвратила его падение с пирамиды, я сунул диск в свой карман. В качестве памятного подарка обо всех наших злоключениях. Я вновь вытащил медальон и передал ей.

— Смотри, — воскликнула она. — Вот же созвездие Дракона. Полярная звезда была ни при чем, Итан. Эти дырочки подсказывают нам верные плиты для перехода. — И прежде чем я успел предложить обсудить это предположение, она проскочила мимо меня и встала на одну из плит горбатого мостика. — Надо вставать только на те звезды, что входят в это созвездие!

— Погоди! А что, если ты ошибаешься?

Прогремел выстрел, и выпущенная из мушкета пуля, просвистев по пещере, отскочила от каменного свода. Бин Садр начал атаку.

— А у нас разве есть выбор?

Я последовал за Астизой, используя для равновесия змеиный посох.

Мы едва начали переправу, когда арабы гурьбой вбежали в пещеру и, подобно нам, замерли на краю ямы в благоговейном ужасе перед зловещим очарованием огненной бездны. Наконец, опомнившись, один из них бросился вперед, крикнув: «Сейчас я поймаю эту стерву!» Но уже на втором шаге коварная плитка неожиданно выскользнула из-под его ног, и он упал не так удачно, как я. Он рухнул на мост всем телом, перекатился на бок и, не успев ухватиться за край, полетел вниз вместе с осыпающимися каменными облаками. Осторожно приблизившись к краю выступа, арабы глянули вниз. Движение в туманной глубине вдруг стало явно быстрее, и вопль жертвы мгновенно оборвался.

— Погодите! — сказал бин Садр. — Не стреляйте пока в них! Поняли? Мы должны пройти по их следам. — Он следил за мной так же старательно, как я следил за Астизой. Потом он прыгнул и успешно приземлился на ту плиту, с которой сошел я. — Делайте как я!

Словно в некоем причудливом танце, все мы подражали прыжкам ведущей нас женщины. Сделав ошибку, с воплем полетел в яму второй араб вместе с очередной звездной плитой, а мы все потрясенно замерли на мгновение.

— Нет-нет, ступайте вон на ту! — с яростным жестом крикнул бин Садр остальным бандитам.

И наша игра со смертью возобновилась.

Даже оказавшись на середине моста, я не смог разглядеть дно пропасти. Что там, внизу, — вулканический кратер? И пирамиду построили для того, чтобы скрыть его ужасную пасть?

— Итан, скорей! — взмолилась Астиза.

Она дожидалась меня, чтобы сделать очередной шаг на правильную звездную плиту, несмотря на то что бин Садр тоже успевал следить за ее передвижениями. И вот, пошатываясь от напряжения, мы достигли залитых водой гранитных ступеней, и я сделал последний прыжок, приземлившись на путеводную звезду. Торжествуя, я перешагнул на гранитную лестницу и, развернувшись, перехватил поудобнее посох бин Садра, решив пронзить его хозяина. Лучше бы он все-таки сделал неверный шаг!

Но нет, он неуклонно шел вперед, сверкая глазами.

— Теперь вам некуда бежать, американец. Если вернешь мне посох, я сохраню тебе жизнь, и ты сможешь посмотреть, как мы повеселимся с твоей шлюхой.

Он находился уже в нескольких шагах от ступеней, а за ним маячила троица его уцелевших помощничков. Если все они набросятся на меня, то я пропал.

Араб помедлил.

— Ну что, сдаешься?

— Иди к дьяволу.

— Тогда стреляйте в него, — приказал бин Садр. — Я запомнил, на какие плитки надо ступать.

Стволы мушкетов и пистолетов тут же направились в мою сторону.

— Ладно, держи, — крикнул я.

Посох полетел в его сторону, но ему пришлось подпрыгнуть, чтобы дотянуться до него. Непроизвольно вскинув руки, он наклонился в сторону и, изогнувшись со стремительностью змеи, схватил оружие, но одновременно опрометчиво сделал шаг в сторону для устойчивости.

Краеугольный камень у основания моста мгновенно перевернулся.

Арабы застыли, слушая, как большой обломок падает в бездну, отскакивая от скрытых в кровавом тумане стен.

Потом послышался скрежет разъезжающихся плит, и мы с Астизой глянули вниз. Лишившись опорного камня, мост начал разваливаться. Все последние плиты поочередно рухнули вниз, соединение моста с гранитными ступенями нарушилось, и повисший в воздухе край начал неумолимо обваливаться в пропасть. Бин Садр совершил фатальную ошибку. Его бандиты заорали и в панике бросились обратно к спасительному выступу. Но от ужаса они уже не обращали внимания, куда ступали, и еще несколько плит коварно перевернулось.

Бин Садр прыгнул на первую гранитную ступень.

Если бы он бросил посох, то допрыгнул бы до нее или по крайней мере надежно ухватился за ее край или за мою ногу, чтобы утащить меня вниз за собой. Но он слишком долго не решался расстаться с любимым оружием. Его раненое плечо еще давало о себе знать, а сила одной здоровой руки не могла удержать его на мокрой гранитной ступени. Но, соскальзывая вниз, он упорно стремился выбраться на ступени вместе со своим посохом. Наконец, бросив его, он едва успел ухватиться за каменный выступ, предотвратив дальнейшее скольжение. Его оружие исчезло в тумане. А сам он болтался на краю обрыва, пытаясь найти хоть какую-то опору для ног, при этом его поливали струи воды, растворяющейся в розовой облачности. Мост тем временем продолжал стремительно обваливаться, увлекая дико орущих бандитов в адскую бездну. Все они полетели туда, молотя руками по воздуху. Я видел, как они скрылись в сырой мгле.

Бин Садр упорно висел на краю, с ненавистью взирая на Астизу.

— С каким наслаждением я отправил бы эту шлюху вслед за ее парижской предшественницей, выпустив наружу кишки, — прошипел он.

Вооружившись томагавком, я подполз к его пальцам.

— Получай, мерзавец, за Тальма, Еноха, Минетту и всех остальных твоих безвинных жертв. Надеюсь, ты встретишься с ними в ином мире.

Я взмахнул топориком.

Он плюнул в мою сторону.

— Я буду ждать тебя там.

И он сорвался с обрыва.

Стремительно съехав по крутому склону, он ударился о песчаный откос и беззвучно провалился в клубы красного тумана. Его падение сопровождал легкий обвал щебня. Потом наступила тишина.

— Он погиб? — прошептала Астиза.

Не слыша его криков, я со страхом подумал, не удалось ли паршивцу найти какую-то лазейку и избежать гибели. Я пристально вглядывался в туманную даль. Там, внизу, что-то двигалось, но все звуки заглушал шум потока, льющегося по гранитной лестнице. Но вот до нас стали доноситься слабые поначалу стоны и крики.

Побывав в сражениях, я отлично научился различать угрожающие воинственные крики и вопли раненых. Но они имели очень мало общего с этими странными потусторонними воплями такого полнейшего ужаса, что у меня самого свело живот от страха перед вызывавшим их монстром или целым выводком чудовищ. Несмолкающие крики иногда взлетали до визга, и среди них я с уверенностью узнал голос Ахмеда бин Садра. Несмотря на ненависть к этому человеку, я невольно содрогнулся. Он пережил ужас проклятия.

— Апоп, — сказала Астиза. — Змеиный бог подземного мира. Он встретился с тем, кому поклонялся.

— Это же миф.

— Ты уверен?

Прошла, казалось, целая вечность, и крики сменились безумным бормотанием. Наконец прекратилось и оно. Мы остались одни.

Я дрожал от страха и холода. Лишенные всех путей отступления, мы тесно прижались друг к другу в кромешной темноте, озаряемой лишь тусклым красным светом, который шел из ямы. Слегка придя в себя, мы решили подняться по гранитной лестнице, которую омывали воды, хранившие запах Нила. Какое еще испытание уготовано нам в этом подземном лабиринте? У меня уже не было сил — силы воли, как сказал бы Наполеон, — думать о дальнейшей судьбе.

Мы достигли желоба, подходившего к верхней ступени лестницы. Нильские воды изливались из какой-то трубы в стене пещеры, наполняя до краев каменный желоб, и исчезали в другом туннеле, начинавшемся от края лестницы. Противостоять этому стремительному течению было невозможно. Единственный путь на свободу, скорее всего, лежал в том направлении, куда текла вода, — в темный водосток.

Насколько я видел, бурный поток полностью вытеснил воздух из узкого туннеля.

— Почему-то мне не верится, что Моисей вышел именно этим путем.

Глава 24

— Воспитываясь в семье фараона, Моисей знал секреты этой подземной гробницы, — сказала Астиза. — И он, естественно, не стал приводить в действие гранитные затворы, как глупый Силано. Он выбрался наверх по одному из наклонных туннелей.

— И при низком уровне воды этот канал наверняка мог бы стать дополнительным путем спасения, — заметил я. — Но вход в пирамиду открывается только во время половодья, и потому сейчас он заполнен до краев. Там будет нечем дышать. Входя сюда, человек должен был знать верный путь выхода, иначе он попадал в западню.

— Но зачем тогда понадобилось сооружать тот мост, проверяя наши знания о расположении звезд в созвездии Дракона? — удивленно сказала Астиза. — Наверное, тот, кто знал, как устроены эти ловушки, все-таки мог выйти этим путем. Похоже, он служил последним средством спасения для самих древних строителей на тот случай, если чье-то ошибочное действие заключит их в западню. Я думаю, нам дается заключительное испытание веры, и тогда мы окажемся на свободе.

— Надеюсь, ты не собираешься пронестись по этой сточной трубе до самого Нила.

— А что, разве лучше торчать здесь, медленно умирая?

Она вновь уловила самую суть нашего положения. Можно, конечно, завершить наши дни на этих мокрых ступенях, размышляя о рухнувшей переправе и верхних гранитных преградах, а можно, рискнув всем на свете, нырнуть во тьму водостока. Мудрый Тот явно обладал и чувством юмора. Что, в общем-то, терять беглому преступнику с бесполезным сломанным медальоном, обнаружившему, что легендарную книгу уже стащил три тысячи лет тому назад пустынный пророк, усталому, разбитому, влюбленному и сказочно богатому… если, конечно, он сумеет когда-нибудь продать висевшие на нем сокровища. В любых путешествиях нас порой подстерегают чудеса.

— Удушение гораздо быстрее смерти от голода, — согласился я.

— Ты утонешь, если не сбросишь большую часть побрякушек.

— Ты что, шутишь? Если мы решимся нырнуть в эту воду, то, уж наверное, дальше свод туннеля станет выше. А может, и выход в Нил совсем близко. Стоило ли забираться в такую даль, чтобы вернуться с пустыми руками?

— Неужели ты не знаешь, чем занять руки? — с озорной улыбкой спросила она.

— Ну, не считая тебя. — Похоже, мы уже стали неразлучной парочкой; именно в таких случаях обычно начинаешь следить за словами. — Я лишь имел в виду, что хорошо бы у нас был начальный капитал, когда вернемся в земной мир.

— Для начала нужно добраться туда живыми.

— Что ж, давай попытаем счастья. — Я глянул в темную толщу воды. — Но перед тем как пытать его, хочу поцеловать тебя. Просто на случай, вдруг это будет наш последний поцелуй.

— Разумная предусмотрительность.

Я так и сделал.

Она так пылко ответила на мой поцелуй, что у меня возникло множество новых, самых разнообразных желаний.

— Нет. — Она развела в сторону мои жадные руки. Это вознаграждение будет ждать тебя на другой стороне. Поверь мне, Итан.

Ни секунды не раздумывая, она вскочила на низкий парапет и, подняв фонтан брызг, нырнула в бурный поток. В тот миг, когда ее голова входила в заполненный водой туннель, она сделала последний вдох и исчезла.

Клянусь шпорами Пола Ревира, она поистине отважная женщина! И будь я проклят, если останусь один в этой могиле. В общем, не мудрствуя лукаво, я нырнул в воду вслед за ней, но вместо того, чтобы плыть, как поплавок, опустился на дно желоба, как свинцовое грузило.

Как вы понимаете, во всем были виноваты сокровища.

Более беспомощной, наверное, бывает только крыса в дымоходе или пуля в стволе. Я вытянул руку, надеясь ухватиться за край свода и глотнуть воздуха, но не достал. Меня тащило ко дну, точно самоубийцу с камнем на шее. Проклиная свою судьбу, я начал срывать с себя тяжелые ожерелья, освобождать карманы от драгоценных камней и стаскивать браслеты. Сбросил и пояс, достойный царского выкупа, и ножные браслеты, стоившие целого поместья. Кольца слетели с моих пальцев, как хлебные крошки. Все эти сокровища будут утрачены навеки, если кому-то не повезет найти их на дне Нила или в брюхе убитого крокодила. Однако с каждой сброшенной побрякушкой я становился более плавучим. Вскоре я оторвался от дна и понесся дальше вблизи потолка коварной трубы, обдирая об него руки, в надежде нащупать хоть какую-то нишу и глотнуть воздуха, поскольку мои сдавленные легкие уже готовы были взорваться. «Не дышать! — мысленно кричал я сам себе. — Еще немного потерпи. Еще немного…»

И еще.

Долго же я избавлялся от сокровищ.

Последнее украшение соскользнуло вниз.

Запасы воздуха в моих легких совсем иссякли, уши ломило, и я ничего не видел во мраке.

Больше всего я боялся столкнуться с безжизненным телом Астизы и в отчаянии вздохнуть полной грудью, вобрав в себя нильскую водицу. И напротив, мысль о том, что она ждет меня впереди, поддерживала решимость продержаться до конца. Испытание веры!

В последний раз я уже без надежды вытянул руку вверх, готовый опять упереться в мокрый камень, и она вошла…

В пустоту!

Моя голова вынырнула на поверхность, и я с наслаждением заглотнул порцию воздуха. Его затхлость показалась мне волшебным ароматом. Вокруг по-прежнему была кромешная тьма, но я отдышался и вновь набрал полные легкие воздуха. Больно ударившись о каменный потолок, я погрузился обратно в воду и понесся дальше по этой, похоже, бесконечной, беспрерывной подземной трубе. Воздуха, воздуха, еще бы только один глоток, о господи, голова уже раскалывалась на части, невыносимо… И вдруг я словно стал невесомым, вода расступилась, а меня затягивало в пустоту. Я потрясенно вздохнул и с подведенным от ужаса животом продолжал кувыркаться в свободном падении, пока не плюхнулся в какой-то темный водоем. С плеском вынырнув на поверхность, я прищурился и обнаружил, что вновь оказался в известняковой пещере. Но я мог дышать! А самое удивительное — я что-то видел. Но как? Ах да! Свет исходил от воды в дальнем конце пещеры, там маячил слабый проблеск свободы! Я вновь погрузился в воду и изо всех сил поплыл в ту сторону.

Вскоре передо мной уже маячил берег Нила.

На отмели среди стеблей папируса и цветов лотоса лежала на спине Астиза, ее волосы раскинулись вокруг головы, точно веер, сквозь мокрые одежды просвечивало бледное тело. Неужели она погибла, утонула?

Перевернувшись, она приподнялась из воды и с улыбкой взглянула на меня.

— Ну что, боги дали тебе вздохнуть, когда ты одолел свою жадность? — поддразнила она.

Воздух стоит всех богатств Креза. Мудрый Тот несомненно обладает чувством юмора.

* * *
Мы плескались, отдыхая, на мелководье возле камышей, выставив наружу только головы, и обсуждали, что делать дальше. Ночная мгла растаяла без следа, и теплое утреннее солнце ласкало наши лица, а Каир окутался туманной дымкой. До нас еще доносились звуки стрельбы. Восставшие горожане продолжали упорно сопротивляться, а Бонапарт не менее решительно стремился подавить бунт.

— По-моему, Астиза, мне не стоит больше злоупотреблять гостеприимством Египта, — произнес я хрипловатым голосом.

— Подземный мир пирамиды закрыт навеки, и книга Тота исчезла. Больше нам здесь делать нечего. Но куда ведет затерянный след могущественного оружия? Наверное, нам еще нужно узнать его судьбу.

— Вероятно, последним книгу видел три тысячи лет назад беглый израильтянин по имени Моисей. Ведь с тех пор о ней не было никаких упоминаний.

— Никаких? Однако Моисею удалось мановением руки разделить море, исцелить больных, повесив медного змия на древо, найти пищу в небесах и не раз побеседовать с Богом. Всем известно, что он стал магом. Как же обрел он такие способности? И только ли скрижали с десятью заповедями принесли евреи в том Ковчеге Завета, что помог им одержать все победы, или имелся у них и другой помощник? Почему прожили они сорок лет в пустыне и лишь потом направились в обещанную им землю? Возможно, они овладевали каким-то мастерством.

— Или никакая магия тут ни при чем, а они просто действовали как встарь: рожали да взращивали новых воинов.

— Нет. Та книга является источником знаний, которые ты и остальные ученые так стремитесь отыскать здесь. Книга Тота могла бы помочь ученым любой страны овладеть всем миром. Неужели ты думаешь, что Силано и Бонапарт не догадались об этом? Или сомневаешься в том, что они мечтают овладеть искусством магии и обрести ангельское бессмертие?

— Значит, тебе хочется провести сорок лет в пустыне, чтобы отыскать ее следы?

— В пустыню отправляться вовсе не надо. Ты же знаешь, где должна быть эта книга, не хуже вечно охотившихся за ней римлян, арабов, крестоносцев, храмовников и турок: в Иерусалиме. Там, где Соломон построил свой храм и где хранился священный Ковчег.

— А нам, следовательно, предстоит найти то, что не удалось никому из них? Этот храм раза три или четыре разрушали до основания, то вавилоняне, то римляне. А след Ковчега, если, конечно, его не уничтожили, давным-давно затерян. Все это сильно смахивает на миф о Святом Граале.

— Но нам известно, что именно мы ищем. Не Грааль, не сокровище и не Ковчег.

Вы же понимаете, как трудно спорить с женщинами. Уж если им придет в голову какая-то фантазия, то никакая сила не заставит их расстаться с ней, если только вам не удастся отвлечь их внимание. Они не понимают трудностей, не представляют себе, сколько подвохов таится на этом тернистом пути.

— Превосходная идея. Давай обдумаем ее сразу после того, как я разберусь с делами в Америке.

Философская дискуссия закончилась, когда в нескольких шагах от наших голов просвистела пуля и вода перед нами взорвалась маленьким гейзером. Стрельба не замедлила продолжиться.

Я взглянул на речной берег. На вершине песчаной дюны стояли французские солдаты из патрульного отряда и возбужденный, как олень в период гона, граф Алессандро Силано. Отправив всех своих приспешников в пирамиду смерти, сам он благоразумно решил подождать снаружи.

— Это колдуны! — заорал он. — Хватайте их!

Что за черт! Этот мерзавец, похоже, несокрушим… но, наверное, то же самое он теперь думает о нас. И он понятия не имел о том, что мы нашли или, вернее, не нашли. У Астизы еще оставался диск медальона, а я вдруг осознал, что в моем нижнем белье еще топорщится, весьма неудобно, херувим с посоха Моисея, если, конечно, то был его посох. Может, мне и удастся в конце концов выменять его на пару монет. Мы тут же нырнули в реку и быстро поплыли к каирскому берегу, заодно отдаляясь от наших преследователей благодаря сильному течению. Когда солдаты спустились в камыши, у них оставалось слишком мало шансов достать нас своими выстрелами.

Мы услышали бурную тираду Силано:

— Вы, идиоты, скорее к лодкам!

Вблизи пирамид ширина русла Нила составляет примерно полмили, но в нашем вымотанном состоянии он показался нам безбрежным морем. Унося нас подальше от Силано, течение, однако, принесло нас почти в самый центр происходившего в Каире сражения. Когда мы, выбившись из сил, одолели последние метры разлившегося речного русла, я заметил у стен города артиллерийскую батарею и один из воздушных шаров Конте, покачивающийся в нескольких футах от земли. Его как раз наполняли газом, чтобы вновь использовать в качестве летучего разведчика. Сшитый из красных, белых и синих полотнищ, он отлично смотрелся в таком патриотическом обличье с камнями, подвешенными для балласта по краям корзины. Вид этого шара подал мне одну идею, а поскольку к этому моменту я уже совершенно выдохся, то увидел в нем наш единственный шанс на спасение.

— Хотелось ли тебе когда-нибудь улететь от неприятностей? — поинтересовался я у Астизы.

— Именно сейчас мне этого хочется как никогда.

Она выглядела как несчастный вымокший котенок.

— Тогда нам надо захватить этот шар.

Астиза смахнула с ресниц капли воды.

— А ты знаешь, как им управляют?

— Первыми французскими воздухоплавателями были петух, утка и овца.

Выйдя из воды, мы, стараясь оставаться незамеченными, побежали вдоль берега в сторону Конте. Я оглянулся на реку. Солдаты Силано, уже сидя в лодках, дружно работали веслами. Граф кричал и отчаянно жестикулировал, пытаясь привлечь внимание к нашему продвижению, но все взгляды были направлены на городское сражение. Положение представлялось весьма опасным. Я вытащил томагавк, вторую увесистую драгоценность, сбереженную мной во время долгого кувыркания в водостоке. Пора было ему показать себя в серьезном деле.

— Вперед!

Мы бросились к шару. Если бы кто-то удосужился взглянуть в нашу сторону, то принял бы нас за двух сумасшедших оборванцев: мокрых, облепленных песком, с дикими взорами и совершенно отчаянным видом. Но ход сражения подарил нам удобный момент для незаметной пробежки по берегу, и мы добрались до Конте как раз вовремя, когда шар уже полностью наполнился газом. Один из артиллеристов даже начал залезать в его плетеную корзину.

Астиза отвлекла знаменитого ученого, появившись перед ним в образе неряшливой, но исполненной такого обаяния и прелести наложницы, о какой только можно было мечтать. Несмотря на всю ученость, Конте не чуждался мужских радостей и, естественно, замер в остолбенении, словно увидел перед собой саму Венеру, появившуюся из створок раковины. Тем временем я захватил врасплох артиллериста, и он кувырком покатился по земле, слетев с покачивающейся корзины.

— Извините! Новое задание!

Он вскочил, намереваясь оспорить мои слова, очевидно сбитый с толку моим египетским нарядом. Чтобы закончить спор, я стукнул его по лбу обухом томагавка, а сам забрался в корзину. Несколько французских солдат уже высадились на берег и строились в шеренгу, намереваясь дать по мне залп, но прицелиться им мешал устремившийся ко мне Силано.

— Простите, Николя, нам придется позаимствовать ваш воздушный корабль, — сказала Астиза ученому, выдергивая кол, удерживавший на земле якорную веревку. — Приказ Бонапарта.

— Какой приказ?

— Спасти мир!

Шар уже начал подниматься, веревка волочилась по земле, а я был слишком высоко, чтобы достать ее. Поэтому когда мы уже отрывались от земли, Астиза подпрыгнула и ухватилась за конец этой веревки. Размахивая руками, Конте бросился за нами, но его сбил с ног преследующий нас Силано. Извивающийся конец веревки, уже оторвавшись от земли, сбросил последнее облачко пыли, но проклятый граф в заключительном прыжке тоже успел ухватиться за нее. Изрядно увеличившаяся тяжесть слегка понизила высоту нашего полета, корзина покачивалась всего в пятидесяти футах от земли. Вцепившись в канат бульдожьей хваткой, Силано быстро полез наверх.

— Астиза! Скорей!

Земля проносилась под нами с нарастающей скоростью.

Устав от бесконечной гонки, Астиза поднималась довольно медленно. Стиснув зубы и полыхая злобным взглядом, Силано быстро догонял ее. Я нагнулся и протянул руку. И в тот момент, когда Астиза схватила меня за руку, он вцепился в ее лодыжку.

— Он схватил меня! — Она ударила его другой ногой, и он, прошипев что-то, слегка сполз вниз, но удержался на веревке и вновь быстро дотянулся до ее ноги. — Он присосался ко мне, как пиявка!

Перегнувшись через борт корзины, я тащил Астизу наверх.

— Ничего, я втяну тебя сюда и перережу веревку!

— Он уже ухватился за меня обеими руками! Он висит на мне!

— Ударь его хорошенько, Астиза! Пни посильнее!

— Я не могу, — крикнула она. — Он стиснул мне ноги обеими руками.

Я глянул вниз. Этот дьявол сжимал ее ноги, точно удав, его лицо пылало фанатичной одержимостью. При всем старании я не смог поднять их двоих: в общей сложности они весили слишком много.

— Признавайся, что ты узнал, Гейдж! — крикнул он. — Тащи меня, иначе нам всем крышка!

Шар, с трудом поднимаясь, тяжело двигался менее чем в ста футах от земли. Мы пролетели над берегом и уже оказались над речными отмелями. Конте бежал за нами по берегу. Впереди я заметил французских пехотинцев, изумленно наблюдающих за нашей компанией. Мы пролетали так близко, что при желании они могли бы перестрелять нас всех.

— Во всем виновато кольцо! — крикнула Астиза. — То кольцо, что ты заставил меня надеть! Я забыла снять его! Это проклятие, Итан, проклятие!

— Нет никакого проклятия!

— Сними его с меня!

Но ее руки намертво вцепились в канат, и снять с ее пальца это дурацкое кольцо я мог, разве что отрубив его. А обхвативший ее ноги Силано висел слишком далеко от меня.

Тогда у меня появилась одна идея.

— Возьми мой томагавк! — крикнул я. — Тресни его по голове!

Напрягая остатки сил, она высвободила правую руку, ту, что без кольца, схватила протянутый ей топорик и швырнула его в Силано. Но он, услышав наш разговор, сместился вниз и, продолжая удерживать ее лодыжки, склонил голову. Топор чиркнул его по волосам. Она не смогла удержаться на одной руке и опустилась вниз на пару футов, обдирая ладони и выскальзывая из моей руки. Я вновь начал усиленно тянуть вверх веревку, но не смог поднять ее.

— Астиза! — крикнул Силано. — Не надо! Ты же знаешь, я по-прежнему люблю тебя!

Его слова точно парализовали ее на мгновение, поразив также и меня. В ее глазах блеснуло воспоминание, и множество вопросов завертелось в моей голове. Он любил ее? Она сказала, что не любила его, но…

— Не верь ему! — крикнул я.

Она яростно рубанула по воздуху томагавком.

— Итан! Я не могу больше держаться! Втягивай веревку!

— Вы слишком тяжелые! Стряхни его! Солдаты сейчас начнут стрелять! Они перебьют нас всех, если мы не поднимемся выше!

Если бы я попытался слезть по веревке, чтобы добраться до Силано, то мы полетели бы вниз все втроем.

Она дернулась всем телом, но граф вцепился в нее, как клещ. Она соскользнула еще немного.

— Астиза, сейчас они начнут стрелять!

В отчаянии она глянула на меня.

— Я не знаю, как избавиться от него.

Она всхлипнула.

Шар медленно несло по ветру, наш вес оказался слишком тяжелым для быстрого подъема, а внизу поблескивали воды Нила.

— Астиза, пожалуйста, — взмолился граф. — Еще не поздно…

— Ударь, ударь же его! Иначе нас всех пристрелят!

— Я не могу, — выдохнула она.

— Бей!

Астиза подняла на меня полные слез глаза и прошептала:

— Найди ее.

Потом, резко отклонившись в сторону, она рубанула томагавком по веревке. Витые нити с треском разорвались и лопнули.

Через мгновение они с Силано полетели вниз.

Избавившись от лишней тяжести, шар взмыл вверх, точно пробка из шампанского, он так резко набрал высоту, что я, потеряв равновесие, рухнул на дно корзины.

— Астиза!

Но я не услышал никакого ответа; снизу донеслись только крики, сопровождающие их падение.

Поднявшись, я успел увидеть колоссальный всплеск речной воды. Их падение на время отвлекло солдат, но вскоре все мушкеты вновь нацелились в сторону шара. Его уносило все дальше. До меня долетела резкая команда, ружья полыхнули огнем, и в воздух поднялось огромное облако дыма.

Я слышал свист пуль, но все они пролетали слишком низко, не задевая меня.

В отчаянии вглядывался я в уносившуюся вниз речную ленту. Восходящее солнце слепило глаза, и Нил казался ослепительно сияющей зеркальной гладью. Мелькнула ли в ней чья-то голова или даже две? Неужели они оба выжили после падения? Или то была лишь игра света?

Чем сильнее я напрягал зрение, тем меньше был уверен в том, что видел. Солдаты с громкими криками носились по берегу. Постепенно речная даль расплылась в тумане, мои надежды рассыпались в прах, стремления остались далеко позади, и жуткая тоска одиночества сжала мое сердце.

Впервые за много лет из глаз моих полились слезы.

Нил превратился в расплавленное серебро, и больше я уже ничего не видел.

* * *
Я продолжал набирать высоту. Где-то далеко внизу маячил Конте, остолбенело следивший, как тает в воздухе его драгоценное детище. Полет шел уже на высоте минаретов, отсюда открывался панорамный вид на затуманенные облаками дыма крыши Каира. Мир съежился до игрушечных размеров, грохот стрельбы затих. Ветер нес меня на север, вниз по течению реки.

Вскоре шар оказался выше пирамид, а потом и выше гор. Я вяло размышлял о том, что если подъем будет неуклонно продолжаться, то солнце просто спалит меня, как Икара. Покрытый утренней дымкой Египет расстилался подо мной во всей его коварной и витиеватой красоте. Полосы растительности, словно змеи, ползли на юг по нильским берегам, а их очертания сливались за горизонтом, оставляя за собой лишь призрачный след в океане золотистого песка. На севере, в направлении моего полета, веером раскрывалась зелень нильской дельты с бурыми протоками, которые стекали в большое озеро, заполненное птичьими стаями и опушенное стройными финиковыми пальмами. Впереди поблескивало безбрежное Средиземное море. Там, наверху, царила мертвая тишина, и все наши недавние треволнения казались дурным и тревожным сном. Корзина тихо поскрипывала. Я услышал крик птицы. Ничто не могло скрасить моего одиночества.

И зачем только я заставил ее нацепить дурацкое кольцо? Теперь у меня нет ни сокровищ, ни Астизы.

Почему я не послушался?

Потому что мне необходимо найти эту проклятую книгу Тота, чтобы вбить хоть немного ума в мою собственную дубовую башку, подумал я. Потому что я был самым никчемным ученым в этом мире.

Внезапно ослабев, я сполз на дно корзины. Жизнь явно была перенасыщена событиями. Пирамида закрылась навеки, бин Садр провалился в преисподнюю, ложа египетского обряда потерпела фиаско. Я сполна рассчитался за смерть Тальма и Еноха. Даже Ашраф воссоединился со своими людьми, чтобы бороться за Египет. А я не достиг ничего, разве что обрел веру.

Веру в только что потерянную женщину.

«Вот она, погоня за счастьем!» — с горечью подумал я. Может, падение в Нил было бы спасительным шансом. Сломленный духом и телом, я чуть ли не бредил. Мне хотелось вернуться в Каир и во что бы то ни стало разузнать о судьбе Астизы. И хотелось проспать тысячу лет.

Шар не позволил мне ничего. Его баллон сшили на совесть. На высоте было холодно, я дрожал в мокрой одежде, и мне стало дурно от безумного головокружения. Рано или поздно это хитроумное изобретение должно опуститься, и что же будет тогда?

Пестревшая внизу дельта напоминала волшебную страну. Величественно покачивали кронами ряды финиковых пальм. Поля раскинулись огромным лоскутным одеялом. По древним дорогам тащились запряженные осликами тележки. С воздуха все казалось чистым, аккуратным и безмятежным. Люди всплескивали руками и бежали, следя за моим передвижением, но все они быстро остались далеко позади. Небеса налились синевой. Вот я и сподобился увидеть небеса.

Меня продолжало сносить к северо-западу. Через пару часов я заметил Розетту в устье Нила и Абукирский залив, где потерпел сокрушительное поражение французский флот. Далее завиднелась Александрия. Осталось позади побережье с его кремово-пенным прибоем, и я улетел в просторы Средиземного моря. Значит, я все-таки могу утонуть.

Почему же я давным-давно не избавился от этого медальона?

И тут я заметил корабль.

Впереди на средиземноморской глади маячил фрегат, он держал курс на Розетту, где Нил вывалил в море свой длинный шоколадный язык. Крошечное судно блестело на солнце, оставляя за кормой пенный кильватер. Море покрывали стада белых барашков. Ветер трепал полотнища флагов.

— По-моему, там английский флаг, — пробормотал я сам себе.

Разве я не обещал Нельсону вернуться с новыми сведениями? Несмотря на горестную опустошенность, в моем мозгу зашевелились смутные мысли о спасении.

Но как мне спуститься? Ухватившись за привязанные к корзине веревки, я попытался понять, как же управляют этим шаром. У меня не было больше ни винтовки, ни томагавка, чтобы продырявить его. Я глянул вниз. Фрегат, изменив курс, теперь следовал за мной, и моряки, размером с муравьев, очевидно, заинтересовались полетом. Но я легко обгоню их, если мне не удастся приводниться. Тут я вспомнил, что у меня есть еще огарок свечи и обломок кремня. Под газовым баллоном находился удерживающий веревки железный ошейник. Растрепав пучок конопляных волокон, я ударил кремнем по ошейнику и высек достаточно хорошую искру, воспламенившую кончик веревки, от которого, в свою очередь, загорелась пара выдернутых из корзины прутьев, поджегших фитиль свечи. Прикрывая ладонью огарок, я поднялся к газовому баллону.

Конте говорил мне, что водород легко воспламеняется.

Я поднес огонек свечи к шелковому полотнищу, увидел дымок, вспышку света…

Послышался свист, и сильный удар горячего воздуха припечатал меня, опаленного и испуганного, ко дну корзины.

Шар расцветился языками пламени.

Огненные змейки проползли вверх по шву и устремились в небо. Сам шар не взорвался, лишь выплеснул немного воспламенившегося газа, но горел жарко, как сухая сосновая лапа. Он чертовски быстро, гораздо быстрее, чем хотелось бы, терял высоту. Огонь набирал силу, я поспешно выбросил все балластные камни, но это практически не помогло. Жутко болтаясь из стороны в сторону, корзина по спирали падала в море, оставляя за собой хвост огня и дыма. Слишком быстро! Белые барашки уже превратились в игривые волны, мимо с криком пронеслась чайка, горящий шар накрывал корзину, и я увидел, как насыщенный брызгами ветер смахнул набок его надувшуюся макушку.

Я успел приготовиться к приводнению, когда корзина с неприятным треском грохнулась в море. Вверх взметнулся фонтан брызг, остатки шара рухнули чуть левее моей головы, и зашипевшее Средиземное море прекратило буйство огненной стихии.

К счастью, огонь почти уничтожил баллон, иначе он стал бы тяжеловесным якорем. Плетеная корзина сразу дала течь, но вода набиралась медленно, и я обнаружил, что мое зрелищное падение привлекло внимание команды фрегата. Он следовал прямо на меня.

Корзина пошла ко дну в тот самый момент, когда на воду спустили баркас. Я пробыл в воде не больше пяти минут, а потом меня втащили на борт.

В очередной раз насквозь промокший и наглотавшийся морской воды, я привалился к обшивке баркаса, матросы стояли разинув рты, юный гардемарин таращился на меня так, словно я свалился с луны.

— Откуда, разрази вас гром, вы прилетели?

— От Бонапарта, — выдохнул я.

— А кто, разрази вас гром, вы такой?

— Английский шпион.

— Ха, да я ж его помню, — воскликнул один изматросов. — Мы подобрали его после сражения в Абукирском заливе. Он болтался на волнах, как обугленный поплавок.

— Пожалуйста, — прохрипел я. — Я друг сэра Сиднея Смита.

— Как вы сказали, Сиднея Смита? Ну ничего, сейчас мы положим этому конец!

— Я понимаю, что он не пользуется особой популярностью у военных моряков, но если бы вы только помогли мне сообщить о…

— Вы сможете прямо сейчас лично порадовать его своими байками.

* * *
Очень скоро мои хлюпающие ботинки уже протопали по шканцам. Я был довольно сильно обожжен и так измучен голодом, жаждой и душевными страданиями, что едва не терял сознание. Изрядный глоток выданного грога мгновенно зажег румянец на моем лице. Мне сообщили, что я в гостях у капитана Джосаи Лоуренса на борту английского военного корабля «Дейнджероуз».

Мне совсем не понравилось такое опасное название.[64]

И действительно, вскоре появился Смит собственной персоной. Одетый в форму турецкого адмирала, он резво поднялся на палубу из нижней каюты, когда ему сообщили новость о моем спасении. Не знаю, кто из нас выглядел более смехотворно: я, мокрая крыса, или он, разодетый, как восточный султан.

— Боже мой, да это же сам Гейдж! — воскликнул человек, которого я видел единственный раз в цыганском таборе.

— Этот малый утверждает, что он ваш шпион, — с неприязнью заявил Лоуренс.

— На самом деле я предпочитаю считать себя нейтральным наблюдателем, — уточнил я.

— Отважный парень! — воскликнул Смит. — Нельсон сообщил мне, что общался с вами на подходе к Нилу, но никто, в сущности, не верил, что вы вновь объявитесь у нас. — Он хлопнул меня по спине. — Молодец, парень, просто молодец! Я подозревал, что вы многого стоите!

Я откашлялся.

— Честно говоря, я также не ожидал увидеться с вами еще раз.

— Мир тесен, не правда ли? И все-таки, я надеюсь, теперь вы избавились от того проклятого медальона.

— Да, сэр.

— Я подозревал, что от него можно ждать только неприятностей. Сплошных неприятностей. А как поживает Бонапарт?

— Каир охвачен восстанием. А мамелюки собирают силы на юге.

— Великолепно!

— Но я не думаю, однако, что египтянам удастся победить его.

Мы им поможем. А вы, стало быть, вылетели, как птичка, из гнезда малыша Бони?

— Мне пришлось одолжить у них один из наблюдательных воздушных шаров.

Он восхищенно покачал головой.

— Чертовски великолепное зрелище, Гейдж! Прекрасное зрелище! Надеюсь, вам изрядно надоел французский радикализм. Вернемся к старой доброй монархии. Хотя нет, постойте… вы же из колониальных краев. Но вы успели оценить по достоинству взгляды англичан?

— Я предпочитаю, придерживаться американских взглядов, сэр Сидней. За исключением вселенских понятий.

— Хорошо. Вполне понятно. Похоже, этим отчаянным временам не удалось поколебать ваши устои! В конце концов, надо ведь во что-то верить, не правда ли?

— Бонапарт поговаривает о походе в Сирию.

— Так я и знал! Этот проходимец не успокоится, пока не захватит султанский дворец в самом Стамбуле! Вы сказали, в Сирию? Тогда нам лучше всего взять курс туда и предупредить их. Там есть один паша, как бишь его зовут?

Он повернулся к капитану.

— Джеззар-паша,[65] — подсказал Лоуренс. — Джеззар — по-арабски «мясник», так его и прозвали. Он родом из Боснии, вырос в рабстве, в тех краях царят жестокие нравы, но его жестокость превзошла все мыслимые пределы. Самый отъявленный бандит на пять сотен миль вокруг.

— Но зато он наверняка сможет дать отпор французам! — воскликнул Смит.

— С Наполеоном я окончательно распрощался, — вмешался я. — Мне лишь необходимо узнать судьбу одной женщины и встретиться с ней, если она выжила после ужасного падения. А потом я надеюсь взять курс на Нью-Йорк.

— Совершенно понятно! Вы исполнили свою роль! Но согласитесь, что человек вашей отваги и дипломатической проницательности мог бы принести неоценимую пользу в деле предупреждения бедных арабов о походе этого неукротимого Бонапарта! Я имею в виду то, что вы лично столкнулись с его тиранией. Решайтесь, Гейдж, неужели вам не хочется взглянуть на красоты Леванта? Это на расстоянии броска камня от Каира. И тогда вы сможете разузнать о вашей пассии. Мы пошлем на разведку одного из наших пронырливых шпионов.

— Может, я сумею что-то выяснить в Александрии…

— Вас пристрелят, как только вы сойдете на берег! Или того хуже, повесят как шпиона, укравшего воздушный шар! Да-да, французы уже давно точат для вас свою гильотину! Нет, конечно, такое решение исключено. Я понимаю, что такой одинокий волк, как вы, дорожит своей независимостью, но позвольте же королевскому флоту помочь вам для разнообразия. Если эта женщина жива, то уже в Палестине нам сообщат об этом, и мы устроим тайную вылазку с реальными шансами привезти ее к вам. Я восхищен вашей смелостью, но в такое суровое время не стоит терять хладнокровия, приятель.

Его доводы были весьма убедительными. Я сжег все мосты с Наполеоном, и возвращение обратно в Египет в одиночку походило бы скорее на самоубийство, чем на смелость. Благодаря моему головокружительному полету Астиза осталась в окрестностях Каира, более чем в сотне миль от побережья. Придется подыгрывать сэру Сиднею, пока я не выясню ее судьбу. Сойдя на берег в ближайшем порту вроде Эль-Ариша или Газа, я разживусь деньгами, продав спрятанного в штанах херувима. А при удачном раскладе прикуплю новую винтовку…

Смит продолжал:

— Акра, Хайфа, Яффа… очаровательные древние города. Сарацины, крестоносцы, римляне, евреи… пожалуй, я даже знаю местечко, где вы сможете помочь нам.

— Помочь?

Ведь это мне, а не им нужна была помощь.

— Человек с вашими талантами мог бы, не привлекая внимания, подметить много интересного, пока мы будем вести поиски вашей дамы. И местечко то великолепно подходит как для ваших, так и для моих целей.

— А у меня разве появились цели?

Планы громоздились в его голове, будто грозовые облака; он кивнул, одарив меня широкой, как пушечное жерло, улыбкой. Сидней обнял меня за плечи с таким видом, будто я упал с неба в ответ на все его молитвы.

— Наша цель — Иерусалим! — воскликнул он.

И пока я размышлял о воле богов и карточных раскладах, наш фрегат начал разворачиваться.

Исторический комментарий

Вторжение в 1798 году Наполеона Бонапарта в Египет было не только одной из самых рискованных военных экспедиций всех времен, но и новой вехой в истории развития Франции, Египта и археологической науки. Египетский поход мог обернуться для Бонапарта поражением, а мог принести славу и способствовать захвату абсолютной власти во Франции. Для Египта французское вторжение стало началом современной эры, завершившей многовековое господство турок и мамелюков. Оно не только проложил путь западным техническим достижениям и торговым связям, но также дало толчок бурному развитию стремления к независимости, реформ и культурных достижений, не исчерпавшему себя и до наших дней. Новая страница в археологии открылась благодаря тому, что в состав экспедиции Наполеона входила комиссия из 167 ученых. В начале 1799 года французские солдаты обнаружили так называемый Розеттский камень — базальтовую плиту с идентичными надписями на древнеегипетском языке, начертанными иероглифами и демотическим письмом, и на древнегреческом языке, что дало ключ к расшифровке самих иероглифов. Археологические находки вкупе с обширной публикацией этими учеными двадцативосьмитомного описания памятников Египта, продолжавшейся с 1809 по 1828 год, положило начало такой новой отрасли науки, как египтология. Началась романтическая эпоха восхищения египетским стилем, породившая всемирный интерес к Древнему Египту, не ослабевающий до наших дней.

Уже в трудах древнегреческих историков Геродота и Диодора высказываются мысли о том, что строительство Великой пирамиды в Гизе имело целью нечто более серьезное, чем сооружение простой гробницы, и что захоронение самого фараона находится в другом месте. Ее назначение стало еще более загадочным после того, как в девятом веке арабские грабители, проникнув в эту пирамиду, не нашли там никакой мумии, никаких сокровищ и надписей. Последние два столетия ведутся нескончаемые оживленные споры по поводу размеров, секретов и математических символов этой пирамиды. И поныне некоторые самые спекулятивные теоретики обвиняют египтологов в консерватизме, а сторонники академического подхода, в свою очередь, навешивают на таких теоретических сумасбродов дурацкие ярлыки, называя их «пирамидиотами», но тем не менее ведутся серьезные ученые дискуссии об устройстве и назначении этой пирамиды. Благодаря неустанному трудолюбию исследователей до сих пор открываются новые тайны и по-прежнему предполагается существование неизвестных пока внутренних помещений. Пирамиды Гизы возведены на известняковом плато, которое вполне может содержать пещеры, и уже Геродот сообщал о наличии под этими сооружениями подземного озера или речного русла.

Неоспоримыми фактами являются точность географического расположения Великой пирамиды и загадочная связь ее размеров с размерами нашей планеты и числом «пи», а также интересные соотношения между размерами ее залов и захватывающими математическими открытиями. Последовательность чисел Фибоначчи действительно находит подтверждение в природе спиральных моделей, как поясняет Жомар, достоверным также является воплощение в пирамидах так называемого золотого сечения, или золотого числа. Треугольник Паскаля, будучи подлинным математическим представлением, породил гораздо больше новых числовых идей, чем упомянуто в данном романе. Они, в частности, привели к выявлению числового значения, близкого к подсчитанному египтянами значению числа «пи», хотя я не стану утверждать, что модель такого треугольника реально ведет к тайной двери. Я взял на себя смелость позволить моим французским ученым сразу после вторжения в Египет разрешить большее число математических загадок пирамид. Хотя Жомар действительно опубликовал захватывающие теории, часть прозвучавших в романе идей высказана учеными значительно позже, после того как были произведены более точные измерения. Увлекательное и спорное представление этих теорий и всесторонний анализ математических закономерностей пирамиды можно найти в книге Питера Томпкинса и Ливио Катулло Стеккини «Тайны Великой пирамиды», выпущенной в 1971 году.

В этом романе подробно описан первый этап военного вторжения Наполеона в Египет. Большинство действующих лиц являются реальными историческими личностями, включая десятилетнего Жоканта де Касабьянку, чья смерть в сражении на Ниле вдохновенно отражена в знаменитом стихотворении девятнадцатого века «Мальчик на горящей палубе». Исторической вольностью является то, что я устроил поход Дезе к храму Дендеры на три месяца раньше, чем это происходило на самом деле. Войска добрели туда лишь в конце января 1799 года, и изнывавший от скуки художник Виван Денон был настолько очарован величием этого храма, что написал: «Увиденное сегодня искупило все мои былые страдания». Несколько дней спустя, когда французская дивизия впервые увидела развалины Карнака и Луксора, солдаты самопроизвольно остановились и, зааплодировав, взяли на караул, отдавая честь этим великим памятникам.

Достоверными являются многие исторические подробности, приведенные в романе, включая воздушные шары Конте. Ученые до сих пор спорят о том, действительно ли Наполеон входил в Великую пирамиду и к каким последствиям это могло привести, но автору лично удалось полежать в описанном гранитном саркофаге, как, возможно, и самому Наполеону, и он испытал непередаваемые ощущения.

В данном романе военная и политическая история переплетается с масонскими традициями, сведениями, почерпнутыми в библейских текстах, мистическими теориями и легендами Древнего Египта. Для знакомства с общей историей Египетской экспедиции я могу рекомендовать снискавшую заслуженную известность книгу Кристофера Харолда «Наполеон в Египте», изданную в 1962 году. Увлекательные рассказы об этой экспедиции написаны ее очевидцами, среди которых художник Виван Денон, французский капитан Жозеф Мария Моро и египтянин аль-Джабарти. Некоторые высказывания Наполеона в данном романе являются подлинными цитатами, хотя не все они были произнесены им во время египетской кампании. Его собственные слова открывают перед нами исключительно сложную человеческую натуру.

Существуют сотни научных и популярных книг по египтологии. Так же обширна теоретическая и историческая литература по пирамидам, древним богам и египетской магии. Основательное современное представление о разнообразных взглядах на историю Древнего Египта дает изданная в 2005 году книга Роберта Шоха и Роберта Макнелли «Мистерия пирамид». Сведения о масонской ложе египетского обряда и популярности мистических учений в век Разума приведены в изданной в 2003 году книге Йена Макколмана «Последний алхимик», написанной в виде биографии Калиостро. Объемистый, порой бессвязный, но поистине монументальный труд о мистицизме издан в 1928 году классиком своего жанра Мэнли П. Холлом под названием «Энциклопедическое изложение герметической, розенкрейцеровской, масонской и каббалистической символической философии». Он суммирует все, что приверженцы таких учений приписывают герметическим традициям, связанным с богом Гермесом, греческим наследником египетского бога Тота.

Материал данного романа основан на трудах серьезных исследователей, и я приношу им искреннюю благодарность, так же как и гиду, Руте Шиллинг, сопровождавшей меня в Египте; египетским гидам Ашрафу Мохи эль-Дину и Галалу Хассану Мархани; и начинающему египтологу Ричарду Мандевиллу из Великобритании. Благодаря их стараниям в этом романе много достоверных фактов, а все фантазии на моей совести. Как обычно, хочу выразить признательность за поддержку и понимание моим издателям из «Харпер-Коллинз» Майклу Шолю, Джил Шварцман и Джонатану Бернхаму, Дэвиду Коралу и Марте Камерон, а также моему агенту Эндрю Стюарту. Особая благодарность моей супруге и союзнице Холли, многострадальной читательнице рукописи, которая облазала вместе со мной все пирамиды. И наконец, приношу благодарность за гостеприимство египтянам, которые по праву гордятся своим великим историческим наследием.

Уильям Дитрих Розеттский ключ

Моей дочери Хейди

Знания не уничтожают чудес и тайн. Тайны неисчерпаемы.

Анаис Нин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

При виде множества нацеленных в грудь мушкетов волей-неволей задумаешься, не сбился ли ты с праведного пути. И я действительно задумался об этом, глядя на ружейные дула, казавшиеся огромными, как разинутая пасть дворняги, бегающей по каирским улицам. Но нет, грехи мои ничтожны, более того, я уверен в своей правоте, а вот французская армия, на мой взгляд, сбилась-таки с праведного пути. И я мог бы объяснить это моему бывшему союзнику, Наполеону Бонапарту, если бы он не находился за пределами слышимости, на прибрежных дюнах, с отчужденным и раздражающе рассеянным видом подставив свои блестящие пуговицы и награды лучам средиземноморского солнца.

Первый раз я оказался на одном берегу с Бонапартом, когда он высадил свою армию в Египте в 1798 году, и тогда он поведал мне, что нынешним утопленникам предначертана вечная слава. И вот спустя девять месяцев с момента той высадки в палестинской гавани Яффы к вечной славе уже собирались приобщить и меня самого. Французские гренадеры готовились пустить в расход несчастных мусульманских пленников, а заодно с ними и меня, и в очередной раз я, Итан Гейдж, пытался придумать, как бы мне обмануть злополучную судьбу. Близился, видите ли, момент массовой казни, а мне как раз удалось навлечь на себя сильное недовольство генерала, с которым мы когда-то едва не подружились.

Как далеко зашли мы оба за короткие девять месяцев!

Я спрятался за спиной самого здоровенного, на мой взгляд, чернокожего пленника с Верхнего Нила, прикинув, что только в его мощном торсе может застрять мушкетная пуля. Всех нас согнали подобно стаду на этот пустынный берег, на темных лицах поблескивали лишь белки округлившихся глаз; красные, кремовые, изумрудные и синие краски мундиров почти не просматривались под пятнами крови и копотью — следами недавнего варварского нападения на город. В толпе пленных с турецкими сержантами соседствовали гибкие марокканцы, высокие и суровые суданцы, агрессивные албанцы, черкесские кавалеристы и греческие пушкари — разнородные рекруты обширной империи, посрамленной французами. И в эту компанию угораздило попасть также одинокого американца, вашего старого знакомого. Не только меня озадачивало их непонятное встревоженное ворчание — даже сами они зачастую не понимали друг друга. Военнопленные столпились на берегу, их офицеры уже погибли, и этот беспорядок поразительно контрастировал с четкими рядами наших палачей, выстроившихся как на параде. Вызывающее поведение турок разъярило Наполеона (им не следовало насаживать головы французских послов на пики), а множество голодных пленников стало бы непомерной обузой для его вторжения. Поэтому нас вывели из апельсиновой рощи на песчаный полумесяц берега, окаймленный изумрудно-золотистыми, поблескивающими на мелководье волнами, на южной окраине захваченного порта, куда не долетал дым со стороны горящего на холме города. Я видел зеленые плоды, чудом уцелевшие на опаленных обстрелом деревьях. Мой прежний благодетель и недавний враг, сидевший на своей лошади подобно молодому Александру, готов был (по причине отчаяния или излишней расчетливости) проявить дикую беспощадность, о которой подчиненные ему командиры будут еще долго шептаться на протяжении многих военных кампаний. Однако он даже не счел нужным удостоить устроенную им бойню своим вниманием, а увлеченно читал очередной мрачный роман из своей полевой библиотечки, по привычке стремительно пробегая взглядом по книжным страницам, затем вырывая прочитанные и раздавая их своим офицерам. Босоногий и окровавленный, я топтался на берегу всего в каких-то сорока милях от того места, где умер ради спасения нашего мира Иисус Христос. Последние несколько дней преследований, перестрелок и пыток отнюдь не убедили меня в том, что усилия Спасителя по улучшению человеческой натуры увенчались заметным успехом.

— Готовьсь!

Множество мушкетных курков было разом взведено.

Сторонники Наполеона обвинили меня в шпионаже и предательстве, потому-то я и оказался среди прочих пленников на берегу близ Яффы. И более того, по стечению обстоятельств в таком обвинении имелось зерно правды. Но изначально, по крайней мере, я и не помышлял ни о какой измене. Я жил в Париже как простой американец, чьи знания в области электрических сил — и необходимость спасения от совершенно несправедливого обвинения в убийстве — привели к тому, что год назад меня приняли в компанию именитых ученых, трудившихся в Египте во время его ошеломительного завоевания Наполеоном. Я также проявил изрядную изворотливость, попадая в самые опасные переделки. Меня пытались отправить на тот свет мамелюкские кавалеристы, любимая женщина, арабские головорезы, бортовые залпы британских пушек, мусульманские фанатики и французские гусары, но вообще-то я вполне миролюбивый и славный парень!

В роли моей самой последней французской Немезиды выступил закоренелый мерзавец Пьер Нажак, убийца и вор, упорно стремившийся отомстить мне за то, что в прошлом году я ранил его в окрестностях Тулона, когда он пытался отнять у меня священный медальон. Это долгая история, достоверно описанная в предыдущей книге. Нажак вновь ворвался в мою жизнь подобно разъяренному кредитору и теперь злорадно наблюдал, как я тащусь в толпе пленных, подгоняемой саблями кавалерии. Он предвкушал мою близкую кончину с тем же чувством торжества и ненависти, какие испытывает человек, умудрившийся раздавить на редкость омерзительного паука. А мне оставалось лишь сожалеть, что в свое время я не прицелился чуть повыше и на пару дюймов левее.

Как я упоминал раньше, вся эта история началась с карточной игры. Тогда в Париже благодаря удачному раскладу я выиграл таинственный медальон, из-за которого и начались все мои неприятности. На сей раз очередная попытка разжиться деньжатами, выиграв у озадаченных моряков британского военного фрегата «Дейнджерс» имеющуюся у них наличность перед высадкой на берег в Святой земле, не принесла мне особых выгод и, в сущности, хотя это спорно, привела меня к сегодняшнему затруднительному положению. Позвольте же мне повторить: азартные игры — порочное занятие и только глупец готов во всем полагаться на удачу.

— Цельсь!

Но я забегаю вперед.

Итак, большую часть своих тридцати четырех лет я, Итан Гейдж, провел, стремясь избегать всяческих проблем и утомительной работы. Как, безусловно, не преминул бы заметить мой ныне покойный наставник, работодатель и великий человек Бенджамин Франклин, эти два стремления противоречат друг другу так же, как положительные и отрицательные электрические заряды. Стремление уклониться от работы почти неизбежно уводит с праведного пути, что как раз порождает проблемы. Но подобные уроки — как головная боль от похмелья или измены красотки — забываются столь же часто, как и усваиваются. Именно отвращение к кропотливому труду усугубило мою склонность к карточной игре, той самой, что наградила меня золотым медальоном, из-за которого я отправился в Египет, убегая от преследований множества влиятельных негодяев и отъявленных головорезов, в тот самый Египет, что подарил мне встречу с моей очаровательной, но ныне потерянной Астизой. Она, в свою очередь, убедила меня, что мы должны спасти мир от хозяина Нажака, франко-итальянского графа и колдуна Алессандро Силано. Все это вынудило меня перейти на сторону противников Бонапарта. Но в ходе египетской экспедиции я умудрился влюбиться, найти тайный путь в Великую пирамиду, а в результате этого чертовски важного открытия опять был вынужден спасаться бегством на захваченном у французов воздушном шаре и потерял все, что стало для меня дорогим.

Я уже говорил вам, что это долгая история.

Так или иначе, но прекрасная и сведшая меня с ума египетская жрица Астиза — изначально моя потенциальная убийца, а потом служанка и возлюбленная, — не сумев забраться в корзину воздушного шара, упала в Нил вместе с моим заклятым врагом графом Силано. С тех пор я с отчаянным упорством старался разузнать об их судьбе, и мою тревогу усугублял тот факт, что напоследок мой враг крикнул Астизе: «Ты же знаешь, я по-прежнему люблю тебя!» Представляете, что значит по ночам терзаться сомнениями? Какие же чувства их связывали? Именно поэтому я согласился на предложение отчаянного английского сумасброда сэра Сиднея Смита, и он высадил меня на берег в Палестине для сбора разных сведений незадолго до вторжения туда армии Наполеона. Дальнейшая цепочка событий привела меня в плен к французам, и теперь я стою перед множеством оружейных стволов.

— Огонь!


Но прежде чем я расскажу вам о том, что случилось после этого мушкетного залпа, вероятно, надо вернуться назад, к моменту окончания моей предыдущей истории, когда в октябре 1798 года меня подняли на борт британского военного корабля «Дейнджерс» и он, вспенивая воды морских глубин, на всех парусах понесся к Святой земле. Какой же уверенной силой дышало все вокруг, реяли на ветру английские флаги, мускулистые матросы, распевая во весь голос удалые песни, натягивали крепкие пеньковые лини, высокомерные офицеры в треуголках мерили шагами квартердек, и брызги средиземноморской воды, засыхая на жерлах пушек, искристо поблескивали соляными звездочками. Иными словами, как раз к такому типу воинственного, сурового похода я успел проникнуться изрядным отвращением, с трудом пережив стремительные атаки мамелюкской конницы в битве при Пирамидах, взрыв «Ориента» в Абукирском сражении и вероломные нападения арабского змеепоклонника, Ахмеда бин Садра, которого мне в итоге удалось отправить в уготованную ему преисподнюю. Я едва перевел дух после этих ураганных приключений и скорее предпочел бы, убравшись домой в Нью-Йорк, заняться мирной работой счетовода или галантерейщика, а возможно, даже адвокатскими делами, связанными с печальными завещаниями, доставшимися облаченным в траур вдовам или неоперившимся, невинным отпрыскам. Да, спокойная работенка за столом, заваленным пыльными гроссбухами, — такая жизнь мне сейчас вполне подошла бы! Но сэр Сидней, конечно, не мог прочесть мои тоскливые мысли. Однако я и сам окончательно понял, что больше всего в этом мире сейчас меня волнует судьба Астизы. Я не мог спокойно отправиться на родину, не выяснив, выжила ли она после падения в Нил вместе с негодяем Силано и не требуется ли ей моя помощь.

Насколько же проще было жить, потакая лишь собственным желаниям!

Планы в голове Смита, вырядившегося как турецкий адмирал, громоздились подобно штормовым облакам, приносимым шквалистым ветром. Он получил приказ помочь туркам и всей Оттоманской империи остановить продвижение французских войск из Египта в Сирию, поскольку молодой Наполеон уже вознамерился создать собственную восточную империю. Сэр Сидней нуждался в союзниках и разведчиках и, выловив меня из Средиземного моря, предложил встать на сторону англичан и поработать к нашей общей выгоде. Как он справедливо заметил, мне не стоило безрассудно возвращаться в Египет к разъяренным моим бегством французам. Я мог разузнать об Астизе и в Палестине, одновременно выяснив, какие из многочисленных религиозных сект готовы выступить против Наполеона. «Наша цель Иерусалим!» — провозгласил Смит. Уж не лишился ли он рассудка? Ведь этот полузабытый город на задворках Оттоманской империи, покрытый пылью веков и погрязший в эпидемиях и бесконечной вражде религиозных фанатиков, выживал теперь, как известно, только благодаря усердно навязываемым визитам легковерных паломников трех вероисповеданий. Но, по мнению такого воинственного английского прожектера, как Сидни Смит, преимущество Иерусалима заключалось в том, что он находился в Сирии, на перекрестке многочисленных культур, являя собой многоязычное сборище мусульман, иудеев, православных греков, католиков, друзов,[1] маронитов,[2] монофиситов,[3] турок, бедуинов, курдов и палестинцев, чье неизбывное неуважение друг к другу уходило в глубь тысячелетий.

Честно говоря, я не рискнул бы приблизиться к такому сборищу и на сотню миль, если бы Астиза не пришла к выводу, что украденная Моисеем из недр Великой пирамиды священная книга древней мудрости могла попасть вместе с его потомками в Израиль. А это означало, что самое вероятное место ее хранения находится в Иерусалиме. До сих пор все связанное с Книгой Тота, даже одни слухи о ней, влекло за собой лишь неприятности. Однако, если в ней действительно сокрыты тайны обретения бессмертия и власти над миром, разве мог я начисто отказаться от ее поисков? То есть судьба упрямо влекла меня в Иерусалим.

Смит считал меня заслуживающим доверия союзником, и, по правде говоря, мы заключили что-то вроде соглашения. Я познакомился с ним в цыганском таборе после того, как подстрелил Нажака. И он выдал мне перстень с печатью, благодаря которому после абукирского фиаско французов адмирал Нельсон не повесил меня на нок-рее. В общем-то за Смитом закрепилась слава настоящего героя, он сжигал французские корабли и с помощью бывшей подружки, подавшей сигнал в зарешеченное окно его камеры, сбежал из парижской тюрьмы. Потом мне удалось набрать кучу сокровищ в тайном подземелье Великой пирамиды, но пришлось и расстаться с ними, дабы не утонуть. Также спасая свою шкуру, я украл у моего друга и товарища Никола Жака Конте воздушный шар, потом поджег его, рухнул в море, и меня подняли на палубу «Дейнджерса», где судьба еще раз свела меня лицом к лицу с сэром Сиднеем и предоставила на милость этого британца. Мне уже осточертели военные действия и погоня за сокровищами и хотелось поскорее уехать домой в Америку, однако мои суждения мало кого интересовали.

— Итак, Гейдж, дожидаясь в сирийской Палестине известий о судьбе вожделенной вами дамы, вы можете также разведать, какие христиане и евреи готовы оказать сопротивление Бонапарту, — предложил мне Смит. — Ведь они могут встать на сторону лягушатников, и если Бони поведет туда свои войска, то нашим турецким союзникам понадобится помощь, чтобы противостоять его наступлению. — Он положил руку мне на плечо. — Насколько я понимаю, вы превосходно подходите для такого задания, поскольку не только добродушны, общительны и не имеете прочных корней, но и совершенно не обременяете себя глубокими раздумьями или вопросами веры. Считая вас, Гейдж, не слишком значительным человеком, люди с легкостью поделятся с вами своими мыслями.

— Только потому, что я американец, а не англичанин или француз…

— Именно так. К нашей обоюдной выгоде. Джеззара поразит то, что нам удалось завербовать даже такого легкомысленного человека, как вы.

Джеззар-паша, чье имя в переводе означает «мясник», правил в Акре с деспотичной жестокостью, снискавшей ему дурную славу, и британцы наверняка рассчитывали на него в борьбе с Наполеоном.

— Но я плохо говорю по-арабски и ничего не знаю о Палестине, — резонно заметил я.

— При вашем роскошном остроумии и храбрости это пустяки, Итан. У нас есть союзник в Иерусалиме, мы зовем его Иерихон, раньше он служил в британском флоте, а теперь держит там кузницу и торгует скобяными товарами. Он поможет вам разыскать Астизу и выполнить наше задание. У него есть торговые связи с Египтом. Несколько дней вашей искусной дипломатии, вероятные прогулки по следам самого Иисуса Христа, и вы вернетесь обратно со священной реликвией в кармане, лишь слегка запылив сапоги и разрешив другую вашу проблему. Судьба порой распоряжается нами поистине изумительно. Тем временем я помогу Джеззару организовать оборону Акры, на тот случай если Вони двинется на север, как вы предупреждаете. И тогда уже в ближайшем будущем мы с вами станем чертовски прославленными героями, которых будут чествовать в салонах Лондона!

Если кто-то начинает нахваливать вас и употреблять эпитеты вроде «роскошный», то самое время проверить, на месте ли ваш кошелек. Но, клянусь сражением при Банкер-хилл,[4] я хотел разузнать о судьбе Книги Тота и терзался воспоминаниями об Астизе. Момент, когда она принесла себя в жертву ради моего спасения, стал худшим мгновением в моей жизни, — честно говоря, я не страдал так, даже когда взорвалась моя любимая пенсильванская винтовка, — а в моем разбитом сердце зияла столь огромная дыра, что в нее могло свободно пролететь пушечное ядро. Такое поведение, на мой взгляд, очень похвально для женщины, и мне хотелось быть достойным ее. В общем, конечно, я сказал «да», самое опасное слово в английском языке.

— Мне не хватает только одежды, оружия и денег, — заметил я.

Из сокровищницы Великой пирамиды мне удалось вынести лишь двух маленьких золотых серафимов, или коленопреклоненных ангелов; по утверждению Астизы, они когда-то украшали посох Моисея, а я весьма постыдно спрятал их в штанах. Поначалу я планировал заложить их, но теперь они приобрели для меня своеобразную сентиментальную ценность, несмотря на то что норовили исцарапать меня. По крайней мере, они представляли собой резервный запас драгоценного металла, о котором я предпочел умолчать. Пусть лучше Смит выдаст мне денежное пособие, раз уж ему так хочется завербовать меня.

— Вы превосходно смотритесь в арабской одежде, — заявил этот британский капитан. — Да и ваша кожа, Гейдж, изрядно задубела и потемнела от солнца. Прикупите в Яффе плащ и тюрбан, и вас будет не отличить от аборигенов. А вот английское оружие может привести вас в тюрьму, если турки заподозрят, что вы шпионите в нашу пользу. Целым и невредимым вам поможет остаться ваш собственный ум. Я могу выдать вам лишь карманную подзорную трубу. Именно такой прибор великолепно подойдет вам для того, чтобы заранее увидеть приближение военных отрядов.

— Вы забыли о деньгах.

— Королевское содержание будет вполне уместным.

Он выдал мне кошелек с набором серебряных и медных монет: испанских реалов, оттоманских пиастров и русских копеек, среди которых поблескивали всего два датских серебряных талера. Да уж, королевская «щедрость».

— На это едва ли удастся даже позавтракать!

— Ну не могу же я снабдить вас фунтами стерлингов, Гейдж, они мгновенно выдадут вас с головой. Вы ведь изобретательный человек. Сумеете как-нибудь разжиться деньжатами! Адмиралтейство знает, что делает!

Что ж, изобретательность надо проявлять прямо сейчас, сказал я себе, подумав, не сыграть ли мне по-приятельски в картишки со свободными от вахты членами экипажа. Когда я еще был на хорошем счету в ученой компании египетской экспедиции Наполеона, то с удовольствием обсуждал законы вероятности с такими знаменитыми умниками, как математик Гаспар Монж и географ Эдме Франсуа Жомар. Эти разговоры заставили меня задуматься о более систематическом подходе к определению решающих взяток и выгодных ставок, позволив усовершенствовать игровое искусство.

— А могу ли я предложить вашим людям сыграть в карты?

— Хм! Но будьте осторожны, как бы они не оставили вас вовсе без завтрака!

ГЛАВА 2

Я начал с «брелана», неплохой карточной игры с наивными моряками при условии удачного блефа. В парижских салонах у меня была отличная практика — в одном Пале-Рояле на шести акрах земли насчитывалась сотня игральных салонов, — а эти честнейшие английские моряки не могли соперничать с тем, кого они вскоре назовут франкским обманщиком. В общем, я изрядно обобрал их, притворяясь, что имею на руках приличные карты, и проверяя их терпение — или позволяя им ошибиться в моей слабости, когда карты на моих руках были убедительнее, чем набитые деньгами кушаки мамелюкского бея, — а потом предложил сыграть в другие игры, в которых все, казалось, зависело лишь от удачного расклада. Энсины и помощники канониров, уже проигравшие половину месячного содержания в требующем навыка «брелане», азартно поставили на кон целое месячное жалованье в новой игре, основанной на чистом везении.

Хотя, конечно, в любой игре есть свои тонкости. В простом «ландскнехте» банкомет, коим был я, определяет начальную ставку, которую должны поддерживать понтирующие игроки. Сначала открываются две карты, левая карта — банкомета, а правая карта — понтеров. Потом я продолжаю открывать карты до тех пор, пока не выпадет одна из открытых карт. Если первой выпадает правая карта, то выигрывает понтер, а если первой выпадает левая карта, то выигрывает банкомет. Равные шансы, верно?

Но по правилам если первые две карты одинаковы, то выигрыш сразу переходит к банкомету. Легкий математический расчет после нескольких часов игры обеспечил мне значительную прибыль, и в итоге они взмолились о другой игре.

— Давайте сыграем в «фараона», — предложил я. — Такая игра сейчас очень популярна в Париже, и я уверен, что удача вернется к вам. Вы же мои спасители, в конце концов, и я у вас в долгу.

— Да уж, хитрый американец, мы должны отыграть наши денежки.

Но в «фараоне» обычно у банкомета еще более выигрышное положение, поскольку он, как сдающий, безусловно выигрывает первую карту. А последняя карта в колоде из пятидесяти двух карт называется «заложницей» и не учитывается. Более того, банкомет выигрывает также при выходе двух одинаковых карт. Несмотря на очевидность моих преимуществ, они полагали, что со временем обставят меня, если будут играть целую ночь, хотя время как раз работало на меня — чем дольше мы играли, тем больше становилась выигранная мной горка монет. Чем сильнее они веровали в то, что когда-нибудь я неизбежно должен потерять удачу, тем более непоколебимым становилось мое преимущество. На борту корабля, конечно, много не заработаешь, поэтому я не особо рассчитывал на приличный выигрыш, однако обыграть меня захотело так много народа, что, когда на рассвете вдали замаячили берега Палестины, мое состояние значительно увеличилось. Мой старый приятель Монж в очередной раз мог бы назвать математику властительницей удачи.

Забирая у проигравшего деньги, важно убедить его в том, что он великолепно играл, а проигрыш объясняется лишь капризами фортуны, и смею сказать, что я проявил столько сочувствия и понимания, что приобрел надежных друзей среди тех, кого обобрал больше всех. Они поблагодарили меня за то, что я простил долги четырем самым азартным неудачникам, хотя оставшийся при мне изрядный выигрыш позволил бы любому путешественнику пожить в Иерусалиме на широкую ногу. А когда я вернул одному идиоту заложенный им медальон с локоном возлюбленной, они были готовы выбрать меня председателем судового комитета.

Однако пара матросов упорно не желала смириться со своими проигрышами.

— У тебя какая-то дьявольская удача, — сердито бросил здоровенный краснощекий моряк, недаром прозванный Большим Недом, хмуро пересчитывая оставшуюся у него мелочь.

— Или ангельская, — возразили. — Твоя игра была мастерской, приятель, но провидение, видимо, улыбнулось мне в эту длинную ночь.

Я осклабился со всей любезностью, приписываемой мне Смитом, и постарался подавить зевок.

— Никому не может везти с таким завидным постоянством.

Я пожал плечами.

— Только тем, кто быстро соображает.

— Я хочу, чтобы ты сыграл со мной в кости, — заявил этот красномундирник,[5] прищурившись и скривившись, будто извилистая александрийская улочка. — Вот тогда и проверим, не отвернется ли от тебя удача.

— Разумный человек, мой любезный моряк, в частности, не станет проверять свою удачу на чужих костях. Кости являются дьявольской игрушкой.

— Ты не желаешь дать нам шанс отыграться?

— Просто мне хватает карточных игр, а вы можете сами продолжать играть в ваши кости.

— Ну тогда понятное дело, этот американец слегка трусоват, — язвительно заметил приятель здоровенного моряка, приземистый и задиристый парень, прозванный Малышом Томом. — Да еще жадничает, опасаясь, что два честных матроса могут выиграть у него.

Если размерами Нед походил на небольшую лошадь, то Том выглядел как мелкий бульдог.

Меня посетило тревожное предчувствие. Остальные моряки следили за нашим разговором с нарастающим интересом, поскольку не задумывались о продолжении игры для возвращения своих денег.

— Напротив, господа, мы все доблестно сражались в карты целую ночь. К сожалению, вы проиграли, хотя я уверен, что вы играли прекрасно, меня даже восхитило ваше упорство, но, вероятно, при случае вам стоит позаниматься математикой. Каждый человек добивается успеха своим умом.

— Чем позаниматься? — переспросил Большой Нед.

— По-моему, он имел в виду, что хитроумно облапошил нас, — выдал свое толкование Малыш Том.

— Бросьте, в данном случае нечего и говорить о каком-то обмане.

— И все же наши матросы сомневаются в вашей честности, Гейдж, — с неприятным для меня воодушевлением заметил один лейтенант, кошелек которого я облегчил на пять шиллингов. — Говорят, вы меткий стрелок и умело сражались с лягушатниками. Конечно, вы не позволите красномундирникам подвергнуть сомнению вашу репутацию.

— Разумеется, не позволю, но мы все знаем, что игра была честной и…

Большой Нед громыхнул кулаком по столу, и пара игральных костей, точно две блохи, спрыгнула с его громадной ладони.

— Позволь нам отыграть наши деньги в эти кости, или тебе придется встретиться со мной в полдень на шкафуте, — прорычал он с улыбочкой на редкость противной и притворной.

Очевидно, этот здоровяк не привык проигрывать.

— К тому времени мы будем уже в Яффе, — попытался увильнуть я.

— Тем больше у нас будет свободного времени для выяснения отношений.

Что ж. Быстро осознав, что мне предстоит сделать, я встал из-за стола.

— Ладно, пожалуй, нужно преподать тебе урок. Встретимся в полдень.

Игроки одобрительно загомонили. Новость о предстоящей драке долетела с носа до кормы «Дейнджерса» лишь чуть медленнее, чем слух о романтическом рандеву мог бы пролететь по всему революционному Парижу. Моряки предвкушали, что их ждет зрелищный кулачный поединок, в котором Большой Нед изрядно намнет мне бока, заставив поплатиться за каждый выигранный пенни. А потом я взмолюсь о пощаде, пообещав отдать весь выигрыш. Желая выкинуть из головы слишком яркие картины этого малоприятного будущего, я поднялся на квартердек, решив глянуть на приближающиеся берега Яффы в новую подзорную трубу.

Настроив это отличное карманное оптическое устройство, я увидел, как маячит на равнинном туманном берегу главный порт Палестины, пока не ведая о будущем его завоевании Наполеоном. На вершине холма за крепостными стенами высились башни и минареты, а на склонах теснились жилые кварталы, спускаясь к подножию террасами домов с куполообразными крышами. В окрестностях зеленели апельсиновые и пальмовые рощи, переходящие в золотистые поля и бурые пастбища. В амбразурах чернели жерла орудий, и, хотя до городской гавани оставалось еще более двух миль, до нас уже доносились завывания муэдзинов, призывающих правоверных на молитву.

В Париже мне доводилось пробовать привезенные из Яффы апельсины, знаменитые своей толстой кожурой, которая позволяла транспортировать их в Европу. Этот процветающий город окружали такие обширные фруктовые сады, что он выглядел как замок посреди лесных угодий. Турецкие флаги трепетали на теплом осеннем ветру, на заборах висели красочные ковры, а запах топящихся углем печей доносился уже до нашей палубы. При подходе к берегу обнаружились коварные рифы, заметные по светлым участкам на водной поверхности, а чуть дальше темнела небольшая гавань, заполненная одномачтовыми арабскими суденышками и фелюгами. Как и прочие большие корабли, мы бросили якорь, не подходя к берегу. Стайка арабских лихтеров тут же направилась в нашу сторону в надежде на нечаянный заработок, и я приготовился к отъезду.

Но до того, конечно, надо быстренько разобраться с этим несчастным моряком.

— Яслышал, что из-за вашей прославленной удачи, Итан, вы поссорились с Большим Недом, — сказал сэр Сидней, протягивая мне сумку с сухими галетами, на которых я должен был продержаться до прибытия в Иерусалим; этот англичанин наверняка понятия не имел, из чего их стряпают. — У него бычья силища, а башка крепка как дуб, и держу пари, что мысли в ней не менее дубовые. У вас есть план, как перехитрить его?

— Я мог бы сыграть в его кости, сэр Сидней, но подозреваю, что если бы их еще немного утяжелить, то ваш фрегат дал бы сильный крен на один бок.

Он рассмеялся.

— Да уж, он обманул многих новичков, а вида его мощных бицепсов достаточно для того, чтобы умолкли любые жалобщики. Он не привык проигрывать. Многие моряки обрадовались, что вам удалось обчистить его. Жаль только, что поплатиться за это вы можете собственным черепом.

— Вы могли бы запретить наш поединок.

— Нет, парни раззадорились, как петухи, и не собираются сходить на берег до самой Акры. Хорошая потасовка поможет успокоить их. Вы выглядите достаточно изворотливым и ловким. Заставьте его поплясать!

Да уж, изворотливость проявить придется. Я отправился на поиски Большого Неда и нашел его около плиты на камбузе, где он смазывал жиром свои впечатляющие мускулы, чтобы они выскальзывали из моего захвата. Он весь уже лоснился, как рождественский гусь.

— Можем мы поболтать без свидетелей?

— Неужто желаешь дать задний ход?

Он усмехнулся. Его зубы выглядели такими же здоровенными, как клавиши новомодного пианино.

— Да я подумал тут немного над этим делом и пришел к выводу, что нам лучше враждовать с Бонапартом, а не друг с другом. Но у меня есть своя гордость. Послушай, давай попробуем разобраться с этим иным способом.

— Нет. Ты отдашь деньги не только мне, но каждому матросу нашей команды!

— Это невозможно. Я же понятия не имею, кто сколько проиграл. Но если ты пойдешь со мной прямо сейчас, пообещав оставить меня в покое, я отдам лично тебе вдвое больше того, что ты проиграл.

В его глазах блеснула жадность.

— А, дьявол с тобой, так и быть, но отдай втройне!

— Тогда пошли быстро на нижнюю палубу, и я достану свой кошель, не вызывая ажиотажа.

Он потащился за мной, как тупой, но усердный дрессированный медведь. Мы спустились на нижнюю палубу фрегата, где находились склады.

— Я спрятал деньги здесь, чтобы никто не украл их, — объяснил я, поднимая люк трюма. — Мой наставник, Бен Франклин, говорил, что богатство умножает проблемы, и смею сказать, что он попал в точку. Тебе стоит запомнить это.

— Будь проклят твой мятежный Франклин! Его давно нужно было повесить!

Я спустился вниз.

— О боже, кошель куда-то делся. А, вижу, он упал. — Растерянно посмотрев вокруг, я взглянул на этого маячившего в полумраке Голиафа с той искусной притворной беспомощностью, которую испытывало на мне множество девиц. — Сколько ты проиграл, три шиллинга?

— Четыре, клянусь Богом!

— Значит, втройне будет…

— Да, ты должен мне десять!

— Твои руки длиннее моих. Может, попробуешь достать кошель?

— Дотягивайся сам!

— Я могу лишь коснуться его кончиками пальцев. Надо бы найти какой-нибудь багор или хоть палку.

Я стоял, старательно изображая полную беспомощность.

— Ну и наглый же ты, американец… — Он опустился на колени и сунул голову в трюм. — Тут вообще ни черта не видно.

— Там, справа, неужели ты не видишь, вон там серебро поблескивает? Вытяни руку, насколько сможешь.

Хмыкнув, он опустился в люк по грудь и начал шарить внизу рукой.

Тогда я собрал все силы и одним толчком помог ему перевалиться через край. Даже нижняя половина тела Неда оказалась тяжеленной, как мешок с мукой, но в итоге это сыграло мне на руку. С громким всплеском он рухнул в грязную трюмную воду, и, не дав ему опомниться и позвать на помощь, я быстро закрыл люк и задвинул засов. Батюшки, какие цветистые выражения понеслись снизу! Чтобы заглушить их, я перекатил на этот люк несколько бочек с водой.

Потом я достал свой кошель оттуда, куда на самом деле спрятал его, — из-за бочек с галетами, — сунул за пояс и, засучив рукава, поднялся на шкафут.

— Ну что, судовой колокол уже пробил полдень! — крикнул я. — Где же мой противник, во имя короля Георга?

Поднялся хор голосов, призывающий Большого Неда, но ответа не последовало.

— Может, он спрятался! Не стану винить его за то, что он расхотел встречаться со мной.

Для виду я бодро молотил кулаками воздух.

Малыш Том сердито сверкнул глазами.

— Клянусь дьяволом, я готов сразиться с тобой.

— Ну уж нет. Я не собираюсь драться с каждым моряком на этом корабле.

— Нед, — заорал Том, — выходи же да вздуй хорошенько этого хитрого америкашку, как он того заслуживает!

Но ответа никто не дождался.

— Интересно, не вздремнул ли он на брам-стеньгах?

Я задрал голову, насмешливо взглянув на мачты, и с изумлением увидел, что Малыш Том начал карабкаться наверх, продолжая кричать и обливаясь потом.

Я нервно прохаживался по палубе, как нетерпеливый драчун, а потом, сочтя, что достаточно показал свою смелость, обратился к Смиту:

— Долго еще мы будем ждать этого труса? Ведь у меня неотложные дела на берегу.

Матросы выглядели сильно разочарованными и очень недоверчивыми. Если я не уберусь в ближайшее время с борта «Дейнджерса», то, как понял Смит, он, вероятно, потеряет своего новоявленного и единственного американского агента. Запыхавшийся и расстроенный Том спустился на палубу. Смит проверил песочные часы.

— Да, уже четверть первого, и Нед упустил свой шанс. Проваливайте, Гейдж, и выполните свое задание ради любви и свободы.

Поднялся рев негодования.

— Не надо садиться за карты, если не можете позволить себе проиграть! — крикнул Смит.

Под свист и язвительные насмешки моряков я беспрепятственно дошел до веревочной лестницы. Том устремился на нижние палубы. Время поджимало, и, боясь новых осложнений, я спрыгнул на грязные рыбацкие сети в один из арабских лихтеров.

— Пошли к берегу, и я заплачу лишнюю монету, если ты быстро доберешься до него, — прошептал я лодочнику.

Я оттолкнулся от борта фрегата, и этот мусульманский рыбак начал с удвоенной энергией грести к береговым скалам гавани, хотя я предпочел бы, чтобы он еще удвоил усилия.

Я повернулся и помахал Смиту, сопроводив прощальный жест вежливыми словами:

— Жду не дождусь нашей новой встречи!

Явная ложь, конечно. Только бы узнать о судьбе Астизы и разведать, где находится Книга Тота, и я больше ни за что не приближусь к англичанам или французам, которые уже тысячу лет враждуют, как кошка с собакой. Лучше уж отправлюсь в Китай. Особенно учитывая, что с оружейной палубы доносились возмущенные крики и там появилась голова Большого Неда, побагровевшего от яростного напряжения, похожего на мокрую крысу. Я глянул на него в новую подзорную трубу и заметил, что он весь испачкался, получив боевое крещение в грязной трюмной воде.

— Только вернись, трусливый прохвост! Я разорву тебя на части!

— А по-моему, прохвостом оказался ты, Нед! Надо вовремя являться на поединок!

— Ловко ты надул меня, американский шельмец!

— Я же обещал преподать тебе урок!

Становилось плохо слышно, поскольку мы быстро удалялись к берегу. Сэр Сидней снял шляпу и, криво усмехнувшись, отсалютовал мне. Английские моряки столпились на нижней палубе возле баркаса.

— Слушай, Синдбад, а ты мог бы грести немного быстрее?

— За дополнительную монету, эфенди.

Вскоре началась отчаянная гонка, поскольку весла сильных моряков бурно вспенивали волны, точно лопасти водяного колеса, а на носу шлюпа маячил Большой Нед. Хорошо еще, что Смит рассказал мне кое-что о Яффе. В город ведут только одни ворота, а без проводника в нем легко заблудиться. Учитывая фору на старте, я успею затеряться на его извилистых улочках.

Чтобы выиграть еще немного времени, я схватил рыбацкую сеть моего перевозчика и, не дав ему времени для возражений, швырнул ее в сторону приближающегося баркаса, надеясь, что в ней запутаются весла правого борта, и лодка действительно начала кружить на одном месте, а моряки выкрикивали такие проклятия, какие вогнали бы в краску и закаленного в боях сержанта.

Мой перевозчик выразил протест, но у меня было достаточно денег, чтобы расплатиться за пропавшую сеть и убедить его продолжать грести. Исполненный решимости найти Астизу и навсегда забыть о военных перипетиях, я выпрыгнул на каменный причал на добрую минуту раньше моих преследователей — моля Бога о том, чтобы судьба никогда больше не подкинула встречи с Большим Недом или Малышом Томом.

ГЛАВА 3

Яффа поднималась румяным караваем на дрожжах Средиземного моря, в легкой дымке скрывались разбегающиеся к югу и северу извилистые пустынные берега. Она уступила первенство торгового порта лежащей к северу Акре, выбранной Мясником-Джеззаром в качестве резиденции, но оставалась еще процветающим сельскохозяйственным городом. В нее постоянным потоком прибывали направляющиеся в Иерусалим паломники, а убывали из нее торговые корабли, груженные апельсинами, хлопком и мылом. Лабиринт ее улиц вел к башням, мечетям, синагогам и церквям, вздымавшимся на вершине городского холма. Незаконные пристройки домов нависали над темноватыми улочками. А по каменным ступеням неизменно цокали копыта бредущих вверх и вниз ослов.

Каким бы неблаговидным путем ни достались мне выигранные деньги, но они оказались бесценными, когда уличный мальчишка привел меня на верхний этаж гостиницы к его разочаровывающе невзрачной сестре. Деньги позволили мне прикупить хлебные лепешки, съедобную закуску из бобовой муки под названием фалафель, несколько апельсинов и подкрепиться всем этим, спрятавшись в комнате с тенистым балконом, пока банда разъяренных британских моряков промчалась вверх по одной улице и спустилась по другой, тщетно пытаясь найти мою грешную персону. Запыхавшиеся и разгоряченные, они наконец обосновались на пристани в христианском трактире, чтобы обсудить мое вероломство за кружкой скверного палестинского вина. А я тем временем украдкой выскользнул из дома, чтобы потратить еще часть выигрыша. Я купил коричневый, окаймленный белыми полосами бедуинский халат с длинными рукавами, новую обувь, свободные легкие штаны (гораздо более уместные в здешней жаре, чем плотные европейские), кушак, фуфайку, две легкие рубахи и материю для тюрбана. Как и предсказывал Смит, в итоге я превратился в еще одного экзотичного обитателя этой многоязычной империи, предусмотрительно державшегося подальше от заносчивых и подозрительных турецких янычар в их красно-желтых башмаках.

Выяснилось, что до святого города не ездят никакие экипажи и туда нет даже приличной дороги. Я стал излишне бережлив — опять-таки благодаря наставничеству Франклина, — что не позволило мне истратить кучу денег на покупку и содержание лошади. Но зато я скромно приобрел осла, способного худо-бедно дотащить меня до иерусалимских стен. Оружие мне тоже не помешало бы, и тут мне вновь удалось сэкономить, ограничившись покупкой арабского ножа с рукояткой из верблюжьей кости. Я плохо управлялся с саблей и не мог также позволить себе потратиться на один из длинных и нескладных, но богато украшенных турецких мушкетов. Их перламутровая инкрустация очаровательно поблескивала, но я видел, как скверно они проявили себя в Египте в сравнении с французскими мушкетами во время сражений с Наполеоном. Да и какой же мушкет может сравниться с шикарной пенсильванской винтовкой, которой мне пришлось пожертвовать в Дендере, чтобы спасти Астизу. Если упомянутый Иерихон знаком с кузнечным ремеслом, то, возможно, он сумеет выковать нечто подобное!

В качестве проводника и телохранителя на пути в Иерусалим я выбрал бородатого и упорно торгующегося дельца, назвавшегося Мухаммедом — такое имя, похоже, носила половина мусульманского мужского населения этого города. Благодаря моим элементарным познаниям в арабском языке и примитивному французскому Мухаммеда, которому он выучился у французских купцов, завладевших торговлей хлопком, мы сносно понимали друг друга. По-прежнему экономя средства, я прикинул, что если мы покинем город достаточно рано, то вознаграждение, причитающееся ему, можно будет урезать на день. К тому же мне хотелось выскользнуть отсюда незаметно на тот случай, если английские моряки еще шныряют по улочкам.

— Значит, договорились, Мухаммед, но я предпочитаю отправиться в путь после полуночи. Дорога будет свободнее, как ты понимаешь, да и прохладнее ночью. Рано вставать очень полезно, говаривал Бен Франклин.

— Как пожелаете, эфенди. Может, вы убегаете от врагов?

— Нет, конечно. Говорят, что по натуре я миролюбив.

— Тогда, должно быть, от кредиторов.

— Мухаммед, ты же знаешь, что я заранее выдал тебе грабительское вознаграждение. У меня достаточно денег.

— А-а, ну тогда из-за женщины. Сварливая жена? Я видал христианских жен. — Он неодобрительно покачал головой и передернул плечами. — Сам шайтан не смог бы их утихомирить.

— В общем, будь готов к полуночи, договорились?

Несмотря на мою печаль из-за потери Астизы и пылкое стремление узнать о ее судьбе, признаюсь, что часок-другой я пытался найти в Яффе общительную девицу. Арабские мальчишки со смущающей настойчивостью зазывали прохожих, суля разнообразные сексуальные утехи, от самых грубых до изощренных, несмотря на осуждение проституции любой из местных религий. Я не привык вести монашескую жизнь и рано или поздно прибегнул бы к услугам здешних прелестниц. Но фрегат Смита маячил на якоре перед входом в гавань, и при небольшом упорстве и моем пресловутом везении Большой Нед вполне мог найти меня в объятиях шлюхи, лишенного остатков хитроумия. Поэтому, серьезно взвесив возможные последствия, я похвалил себя за благочестие, решив, что найду утешение в Иерусалиме, хотя даже мысль о плотских отношениях в этой Святой земле заставила бы поперхнуться моего старого пастора. И, по правде говоря, воздержание и сохраненная Астизе верность добавили мне самоуважения. Египетские испытания приучили меня к некоторой сдержанности и дисциплине, и вот я успешно прошел первую проверку. Как любил повторять мой наставник Франклин: «Чистая совесть сулит вечный праздник».

Мухаммед опоздал на час, но зато быстро вывел меня из темного лабиринта улочек на грязную от навоза мостовую за городскими воротами. Торговля требовала держать их открытыми по ночам, и я прошел под сводчатой аркой с тем радостным возбуждением, что появляется обычно перед началом нового рискованного путешествия. Моя ажитация усиливалась также тем, что мне удалось успешно пройти восемь кругов ада в Египте, восстановить кредитоспособность благодаря умелой карточной игре и получить задание, не имевшее ничего общего с усердной работой, несмотря на мои недавние неискренние мечты о кропотливых трудах усердного клерка. Книга Тота, как считали верующие, могла даровать многое, начиная от ученой мудрости и кончая вечной жизнью, но, вероятно, она утрачена навеки… и все-таки хотя бы ничтожный шанс ее случайного обнаружения придавал моему путешествию оптимистичный настрой кладоискательства. Также, несмотря на мою похотливую натуру, я действительно страстно полюбил Астизу. И возможность узнать о ее судьбе, будучи пособником Смита в Иерусалиме, подстегивала меня все сильнее.

Итак, мы выехали из ворот… и остановились.

— В чем дело? — спросил я припавшего вдруг к земле Мухаммеда, размышляя, не собирается ли он сотворить некую дорожную молитву.

Но нет, он устроился поудобнее, точно собака, улегшаяся на ковре возле камина. Никто не умел так наслаждаться отдыхом, как турки; во время сна размягчались, казалось, даже их кости.

— Дорога в Иерусалим полна банд бедуинов, эфенди, они грабят всех невооруженных паломников, — небрежно заметил из темноты мой проводник. — Идти по ней в одиночку не просто рискованно, это чистое безумие. Сегодня, немного позже, мой родственник Абдулла поведет туда караван верблюдов, и мы присоединимся к нему для безопасности. И тогда уж мы с Абдуллой обеспечим защиту нашему американскому гостю.

— Но зачем же мы тогда так рано вышли?

— Вы заплатили, вот мы и вышли.

Сказав это, он погрузился в глубокий сон.

Вот проклятье. В кромешной темноте ночи мы отошли всего на полсотни шагов от городских стен, и я плохо представлял себе даже, в какую сторону нам предстоит идти, к тому же, вполне вероятно, он говорил правду. Палестина была печально известна как страна, наводненная бандитами, враждующими кланами, мародерствующими дезертирами и вороватыми бедуинами. Поэтому часа три я пребывал в смятенном раздражении, с тревогой ожидая, что обманутые моряки могут случайно набрести на меня, но Абдулла и его фыркающие верблюды вышли-таки из ворот задолго до рассвета. Мы познакомились, мне одолжили на время турецкий пистолет, мое состояние уменьшилось еще на пять английских шиллингов в уплату за оружие и дополнительный эскорт, а шестой шиллинг пошел на пропитание моего осла. Я пробыл в Палестине меньше суток, но мой кошелек уже значительно отощал.

Разведя костер, мы заварили какой-то травяной напиток и долго чаевничали.

Наконец звезды потускнели, забрезжил рассвет, и мы двинулись в путь через апельсиновые рощи. Вскоре рощи сменились полями хлопчатника и пшеницы, раскинувшимися за обсаженной финиковыми пальмами дорогой. В утренних сумерках темнели крытые соломой фермерские дома, местонахождение которых подтверждал заливистый собачий лай. А о продвижении нашего каравана возвещали скрипящие седла да ворчание верблюдов. Небо посветлело, защебетали птицы, закукарекали петухи, и в розовом сиянии рассвета проступили на горизонте резкие очертания холмов, на которых разворачивалась когда-то библейская история. Леса в Израиле истощились, деревья зачастую сжигались ради получения угля и золы для производства мыла, однако после безводной египетской пустыни эта прибрежная равнина выглядела такой же плодородной и радующей глаз, как долины голландской части Пенсильвании. Да уж, поистине обетованная земля.

Святая земля, как я узнал у проводника, номинально входила в состав Сирии, провинции Оттоманской империи, а местная столица, расположенная в Дамаске, находилась под властью Блистательной Порты.[6] Но так же, как Египет до захвата его Бонапартом, в сущности, контролировался независимыми мамелюками, так и Палестина на самом деле находилась под властью Джеззара-паши, выходца из Боснии, бывшего мамелюкского воина, который правил ею из Акры и уже четверть века славился своей неуемной жестокостью, с тех самых пор как подавил мятеж в нанятых им же войсках. Джеззар удавил нескольких своих жен, не затрудняясь проверкой слухов об их неверности, изувечил ближайших советников, чтобы помнили, кто хозяин, и утопил раздражавших его генералов и капитанов. Такая жестокость, как полагал Мухаммед, была необходима. Эту провинцию населяли многочисленные религиозные и этнические группы, которые чувствовали себя здесь так же спокойно, как кальвинисты на пиршестве католиков. Вторжение в Египет породило новый поток беженцев в Святую землю, Ибрагим-бей привел сюда своих мамелюков и поисках опоры и защиты. В ожидании французского вторжения прибывали сюда и новые оттоманские рекруты, а британское золото и обещание морской поддержки разгорячили их и без того горячую южную кровь. Одна половина населения шпионила за другой половиной, и каждый клан, секта или верующие многочисленных конфессий глубокомысленно взвешивали возможности Джеззара и пока непобедимых французов. Вести о поразительных победах Наполеона в Египте, последней из которых стало подавление мятежа в Каире, потрясли всю Оттоманскую империю.

Я знал также, что Наполеон еще надеялся в конечном счете объединиться с силами Типу Султана, известного франкофила, сражающегося с войсками губернатора Британской Индии Ричарда Уэлсли. Крайне честолюбивый Бонапарт уже собирал верблюжий корпус, рассчитывая в итоге пересечь восточные пустыни более успешно, чем Александр. Этот двадцатидевятилетний корсиканец хотел превзойти великого македонца, стремительно проскакав до Южной Индии, чтобы примкнуть к «гражданину Типу» и лишить Британию ее богатейшей колонии.

По заданию Смита мне надлежало разобраться в жуткой мешанине взглядов и предпочтений местного населения.

— Палестина похожа на запутанное скопище праведников, — заметил я Мухаммеду, плетясь рядом с ним по пыльной дороге на спине моего худосочного осла, хребет которого по жесткости мог сравниться со стволом гикори,[7] к тому же это животное едва ли способно было быстро передвигаться даже под весом десятилетнего ребенка. — А фракций тут у вас не меньше, чем в городском совете Нью-Гемпшира.

— Все люди здесь у нас святые, — мирно сказал Мухаммед, — но нет ничего более раздражающего, чем равно святой сосед, исповедующий другую веру.

Аминь, верно сказано. Для иного человека убежденность в своей правоте оборачивается уверенностью в неправоте соседа, что является причиной половины мировых кровопролитий. Французы и англичане могут служить прекрасным примером, продолжая обрушивать друг на друга бортовые залпы и спорить, кто из них более демократичен: Французская республика с ее кровавой гильотиной или Британский парламент с его долговыми тюрьмами. Прежде, живя в Париже и интересуясь только карточными играми, женщинами да случайными фрахтовыми контрактами, я ни к кому не испытывал особой неприязни, да и мною, насколько я помню, все были довольны. Но выигрыш пресловутого медальона привел меня в Египетский поход, к знакомству с Астизой, Наполеоном, Сиднеем Смитом, и вот я уже погоняю эту бедную скотину к мировой столице твердолобой вечной вражды. В тысячный раз я задумался о том, что же меня довело до такой жизни.

Из-за позднего выхода и неторопливой поступи верблюжьего каравана мы долго добирались до Иерусалима, прибыв туда в сумерках третьего дня. Это утомительное путешествие и извилистые узкие дороги, которые мог перегородить любой обладающий чувством собственного достоинства козел и, очевидно, не приводившиеся в порядок со времен Понтия Пилата, за малое время привели нас от бурых, поросших клочковатым кустарником холмов в предгорья, напоминающие крутизной Аппалачские горы. Мы вскарабкались к селению Баб аль-Вад, к соснам и можжевельникам, зеленеющим над побуревшими осенними лугами. Воздух стал значительно холоднее и суше. Поднимаясь и опускаясь, обходя непреодолимые преграды, мы продолжали путь вместе с кричащими ослами, пускающими ветры и покрытыми пеной верблюдами, оставляя на обочинах повозки перегонщиков скота, чьи быки бодались, пока их хозяева спорили друг с другом. Мы обогнали облаченных в коричневые рясы монахов и миссионеров из Армении, бородатых ортодоксальных иудеев с длинными пейсами, сирийских купцов, одного или двух французских переселенцев, занявшихся торговлей хлопком, и неисчислимые группы замотанных в тюрбаны мусульман, уныло постукивающих суковатыми посохами. Словно пенные водные потоки, струились вниз по склонам гор гонимые бедуинами стада овец и коз, а по обочинам дорог соблазнительно покачивали бедрами юные селянки, ловко удерживая на головах большие глиняные кувшины. Талии женщин были затянуты яркими кушаками, а темные глаза блестели, как черные камушки на речном дне.

К сожалению, девушки, приходившие к нам в гостиницы, выглядели значительно менее соблазнительными. Впрочем, не слишком привлекательными выглядели и сами гостиницы, называемые здесь караван-сараями, — зачастую они представляли собой просто обнесенные стенами дворы, разделенные на кишащие блохами загоны. Нам также встречались отряды воинственных всадников, которые в четырех разных местах стребовали с нас дань за проезд. И всякий раз я ожидал, что мои проводники потребуют у меня несправедливо завышенную долю. Эти сборщики дорожной дани казались мне обычными грабителями, но Мухаммед уверял, что эти местные деревенские бандиты не подпускают к дороге гораздо более страшных головорезов и каждая деревня имеет право на долю дорожной мзды, так называемый гафар. Вероятно, он говорил правду, ведь налоги на защиту от грабителей взимают власти всех стран земли. Эти вооруженные мужланы были чем-то средним между частными вымогателями и полицейскими чиновниками.

Когда я забывал о растущей утечке монет из кошелька, то начинал замечать своеобразное очарование Израиля. Хотя Палестина и не выглядела столь древней, как Египет, зато была настолько общеизвестной, что, казалось, в ушах звучат голоса давно ушедших иудейских героев, христианских святых и мусульманских завоевателей. Мощные стволы оливковых деревьев достигали в обхвате размеров винной бочки, а раскидистые кроны за бесчисленные века успели сплестись в плотные шатры. Останки исторических руин встречались на склоне каждого холма. Останавливаясь на водопой, мы спускались к источникам или колодцам по скалистым уступам, истертым и отполированным множеством сандалий и башмаков, которые топтали их на протяжении тысячелетий. Как и в Египте, здесь сияло яркое солнце, разительно отличающееся от туманного светила Европы. Воздух также имел особый привкус пыли, наводящий на мысль о многовековой истории и множестве живших здесь народов, вдыхавших его до нас.

А в одном из караван-сараев мне напомнили, что я не слишком отдалился от того мира, где был создан мой медальон. Нам встретился один чудак неопределенного вероисповедания и возраста, получавший скудную пищу от хозяина за поденную работу, причем он выглядел таким кротким и непритязательным, что мы обратили на него внимание, лишь когда нам понадобилась кружка воды и лишняя овчина для лежанки. Особое внимание я мог бы уделить юной служанке, но потрепанный, машущий метлой парень меня совершенно не заинтересовал, поэтому когда я разделся после полуночи и на мгновение выложил моих золотых серафимов, то испуганно отскочил, столкнувшись с ним и впервые осознав его присутствие. Он таращил глаза на моих распростерших блестящие крылья ангелочков, и сначала я подумал, что этот старый босяк крутится тут в надежде поживиться чужим добром. Но вместо этого он попятился, оцепенев от ужаса.

Я накрыл серафимов бельем, их блеск исчез, словно загашенное пламя свечи.

— Тайный знак, — пробурчал он по-арабски.

— Что?

— Стрелы шайтана. Да защитит вас милосердный Аллах.

Он вел себя как настоящий безумец. И все же его перепуганный вид встревожил меня.

— Это моя личная реликвия. Держи язык за зубами.

— Мой имам по секрету рассказал мне о ней. И о логове…

— О каком логове?

Они же хранились в тайнике Великой пирамиды!

— Логове Апопа, — буркнул он и, ничего больше не добавив, развернулся и убежал.

В общем, я был поражен не меньше, чем в тот момент, когда сработали подвески священного медальона. Апоп! Так называют змеиного бога, или демона, чье логово, по утверждению Астизы, находилось в недрах Египта. Я не воспринял ее слова серьезно — в конце концов, я же ученик Франклина, здравомыслящий западный человек, — но что-то же двигалось в той дымящейся пропасти, к которой мне совершенно не хотелось приближаться. Однако я надеялся, что весь гот кошмар и сам Апоп остались далеко позади в Египте… А теперь его имя произнесли вновь! Клянусь шакалоголовым Анубисом, мне более чем хватило языческих богов и богинь, испортивших мне жизнь, точно нежеланные родственники, натащившие грязи в дом на своих ботинках. И вот некий дряхлый подметала опять произнес змеиное имя. Наверняка это ничего не значащее совпадение, но оно привело меня в смятение.

Я поспешно оделся, вновь спрятав ангелочков, и быстро вышел из крохотной спальни, чтобы найти улизнувшего старика и спросить его, что означало в здешних краях это имя.

Но он точно сквозь землю провалился. А утром владелец постоялого двора сказал, что этот слуга, очевидно, сбежал, прихватив с собой свои убогие пожитки.


И вот наконец мы прибыли к легендарному Иерусалиму. Признаюсь, вид его меня совершенно потряс. Город теснился на одном из множества холмов, и с трех сторон его окружали крутые склоны узких долин. А с четвертой, северной стороны обычно приходили захватчики. На окрестных взгорьях раскинулись оливковые рощи, виноградники и фруктовые сады, да и сам город напоминал цветущий сад. На несколько миль протянулось надежно защищавшее жителей кольцо внушительных крепостных стен, воздвигнутых по приказу мусульманского султана Сулеймана Великолепного.[8] Ко времени нашего прибытия в городе обитало около девяти тысяч человек, живущих за счет паломников, скромного гончарного и мыловаренного производства. Вскоре я выяснил, что тысячи четыре горожан были мусульманами, тысячи три — христианами и около двух тысяч — иудеями.

Украшением города несомненно служили его здания. Золотой купол важнейшей мусульманской мечети Омара, возведенной над священной скалой, сверкал в лучах закатного солнца. Ближе к тому месту, где мы остановились, возле Яффских ворот высилась древняя военная цитадель, ее зубчатые бастионы завершались круглой, похожей на маяк башней. Такие же огромные каменные глыбы, какие я видел в Египте, образовывали и фундамент здешней крепости. Подобные глыбы я заметил потом также на Храмовой горе, на площади древнего иудейского храма, хотя ныне они служили основанием для главной городской мечети. Очевидно, Иерусалим заложили древние титаны.

На фоне небесной синевы темнели очертания многочисленных куполов, минаретов и колоколен, возведенных крестоносцами или прочими завоевателями, которые стремились увековечить в священном строении, прославляющем их веру, память об очередной кровавой бойне. Создавалось впечатление, что эти богоугодные строения соперничают друг с другом, как овощные прилавки на субботнем базаре; звон христианских колоколов перемежался криками муэдзинов и монотонным бормотанием иудейских богомольцев. Виноградные лозы, наряду с цветами и кустарниками, скрывали трещины полуразрушенных стен, а на площадях и в садах высились мощные стволы пальм. Спускающиеся от крепостных стен рощи оливковых деревьев распространялись по каменистым долинам, где дымились кучи сжигаемого мусора. От этих земных адских свалок взгляд возносился к небесам, там кружили птичьи стаи под божественными облачными чертогами, совершенными по своим изысканным формам. На закате Иерусалим, как и Яффа, приобретал теплый медовый оттенок, его известняки словно оживали в золотистых солнечных лучах.

— Многих людей приводят сюда какие-то надежды и чаяния, — заметил Мухаммед, пока мы глазели на раскинувшуюся за крепостными стенами древнюю столицу. — А вы что хотите найти, эфенди?

— Мудрость, — ответил я, в общем-то не покривив душой.

Ведь именно она вроде бы содержалась в Книге Тота, и, клянусь очками Франклина, я смог бы воспользоваться ее благами.

— Да еще я надеюсь узнать здесь новости о дорогом мне человеке, — прибавил я.

— Ну и запросы у вас, однако! Многие отдают таким поискам всю жизнь, не находя в итоге ни мудрости, ни любви, поэтому вы поступили разумно, придя сюда, где обе ваши молитвы могут быть услышаны.

Насколько мне известно, именно из-за славы святого города Иерусалим захватывали, сжигали, грабили и разрушали чаще, чем любое другое место на земле.

— Будем надеяться, — ответил я. — Ладно, давай я расплачусь с тобой и пойду искать человека, у которого буду жить.

Я постарался не слишком бренчать монетами, появившимися в моем кошельке после выдачи остатка оговоренной платы. Он жадно взял деньги, а потом заявил с искусно разыгранным возмущением:

— Неужели я не достоин никакой награды за то, что поделился с вами знаниями о Святой земле? Никакого вознаграждения за безопасную доставку? Никакого проявления щедрости за столь великолепный вид?

— Ты готов слупить дополнительную плату и за хорошую погоду.

Мухаммед выглядел обиженным.

— Я старался хорошо служить вам, эфенди.

Не желая обидеть его, я склонился к седлу, чтобы он не видел, как мало у меня осталось наличности, и выдал ему чаевые, которые уже едва мог себе позволить. Поклонившись, он разразился бурными изъявлениями благодарности.

— Аллах да улыбнется вам за вашу щедрость!

Не сдержав ворчливого настроения, я буркнул:

— Бог в помощь.

— Да пребудете вы в мире и здравии!

Его благословения, как оказалось, не имели никакой силы.

ГЛАВА 4

Проехав по грязной дороге и деревянному мосту под темными чугунными Яффскими воротами к расположенному за стенами базару, я заметил, что Иерусалим изрядно обветшал. Местный субаши (полицейский) проверил, нет ли у меня оружия — запрещенного в оттоманских городах, — но разрешил оставить скромный кинжал.

— Мне думалось, что франки вооружены получше, — проворчал он, узнав во мне европейца, несмотря на арабский наряд.

— Я всего лишь паломник, — ответил я.

Его взгляд выразил явное недоверие.

— Странно, что вы прибыли в одиночестве.

Ловко продав осла за ту же цену, что заплатил за него, — вернул хоть немного денег! — я попытался сориентироваться.

Движение через эти ворота шло непрерывным потоком. Купцы встречали свои караваны, паломники самых разных вероисповеданий, войдя в святые стены, громко возносили благодарственные молитвы. Но оттоманское владычество уже два века пребывало в упадке, а слабые правители, набеги бедуинов, взимание грабительских налогов и религиозные столкновения привели к тому, что процветающий город зачах, словно ростки кукурузы, пробивающиеся на мощеных дорогах. Рыночные прилавки теснились на главных улицах, но выцветшие тенты и полупустые полки только подчеркивали уныние этого исторического периода. Иерусалим погрузился в вялую дремоту, а на его башнях поселились птицы.

Мой проводник, Мухаммед, поведал, что город теперь делится на разные кварталы, где живут мусульмане, христиане, армяне и иудеи. По извилистым улочкам я постарался как можно быстрее добраться до северо-западного квартала, разместившегося вокруг церкви Гроба Господня и резиденции францисканцев. Улицы там выглядели почти безлюдными, по ним носились лишь курицы, которых вспугнуло мое появление. Половина домов казалась покинутой. Эти домишки возвели из древних камней, но неряшливо пристроенные к ним деревянные навесы и балконы торчали, словно фурункулы на дряхлой коже древней старухи. Как в Египте, мечты о процветающем Востоке оказались разбитыми.

Расплывчатые указания Смита и мои личные изыскания вскоре привели меня к двухэтажному дому, сложенному из известняка и возвышающемуся за крепкими деревянными воротами, которые венчала подкова; в остальном его фасад выглядел совершенно непритязательно — в арабском стиле. С одной стороны виднелась небольшая дверца, и до меня донесся едкий запах горящего в кузнице угля. Я постучал в эту скромную входную дверь, подождал, а когда постучал снова, то открылось смотровое оконце. С удивлением я осознал, что на меня смотрит, скорее всего, женский глаз: в Каире я успел привыкнуть к здоровенным мусульманским привратникам и скрывающимся в гаремах женам. Более того, смотревшие на меня светло-серые, полупрозрачные глаза вообще редко встречались на Востоке.

Вспомнив совет Смита, я начал по-английски.

— Меня зовут Итан Гейдж, у меня есть рекомендательное письмо от английского капитана для человека, которого называют Иерихоном. И вот я прибыл…

Дверной глазок захлопнулся. После нескольких минут ожидания у меня появилось сомнение относительно правильности выбранного дома, но дверь вдруг как-то сама собой распахнулась, и я осторожно вошел. Сразу стало понятно, что я попал в рабочий двор кузнеца, вымощенный изрядно закоптившимися плитами. Впереди под крышей пристройки жарко горело пламя горна, а на ее стенах висело множество инструментов. Слева располагалась скобяная лавка, полная законченных изделий, а справа темнел сарай с запасами металлического сырья и угля. Слегка нависая над этими тремя пристройками, поднимался жилой этаж из неокрашенного дерева, окаймленный балконом с увядшими розами в железных горшках. Несколько лепестков белело на прокопченных плитах двора.

Дверь за мной закрылась, и я осознал, что за ней действительно скрывалась женщина. Ничего не сказав, она удалилась, словно призрачное видение, но продолжала искоса следить за мной, и откровенность ее любопытства показалась мне удивительной. Я, конечно, парень симпатичный, но вряд ли такой интерес вызвала именно моя наружность. Свободное платье девушки оставляло открытыми лишь стройные лодыжки, голову покрывала накидка, традиционная в Палестине для любых верующих, и, несмотря на скромно опущенное лицо, я увидел достаточно для получения общего впечатления. Обитательница этого дома была милым и прелестным созданием.

Округлость ее красивого лица навевала воспоминания о прелестницах, изображенных на полотнах эпохи Возрождения; гладкая, светлая для этой части мира кожа сохранила бледную матовость. Линия полных губ изящно изгибалась, а когда мне удалось встретиться с девушкой глазами, она застенчиво потупила взор. Как у многих жителей Средиземноморья, нос у нее был с легкой горбинкой, которую я всегда находил соблазнительной. Из-под накидки выбивалась лишь пара волнистых прядей, которые наводили на мысль о том, что девушка светловолоса. О ее фигуре я мог сказать только, что она выглядела достаточно стройной. Потом девушка исчезла за дверью дома.

Закончив эту безотчетную предварительную оценку, я обернулся и увидел бодро вышедшего из кузницы крепкого бородача в кожаном переднике. Пламя горна слегка подпалило мощные бицепсы кузнеца. Копоть, однако, не скрыла его рыжеватых волос и поразительно синих глаз, смотревших на меня с некоторым недоверием. Неужели и викингов занесло к берегам Сирии? Его суровую, воинственную внешность смягчали полноватые губы и румяные щеки, которые предполагали наличие у их обладателя той благочестивой доброты, что была свойственна, по моим представлениям, святому плотнику Иосифу. Ангелоподобная моложавость роднила его с встретившей меня женщиной. Он сбросил кожаную рукавицу и протянул мне мозолистую руку.

— Гейдж?

— Итан Гейдж, — подтвердил я, пожимая его твердую, как доска, ладонь.

— Иерихон.

Возможно, природа и наделила этого здоровяка женственными губами, но рукопожатие его было крепким, как тиски.

— Вероятно, ваша жена объяснила…

— Сестра.

— В самом деле?

Что ж, вот уже и приятное известие. Не скажу, что в этот момент я начисто забыл об Астизе, просто женская красота возбуждает естественный интерес в любом здоровом мужчине, и лучше всего сразу определить, кто есть кто.

— Она боится незнакомцев, поэтому не надо смущать ее. Вполне впечатляющее предупреждение от могучего как дуб брата.

— Ну конечно. Однако она, очевидно, понимает английский язык, такие удивительные познания заслуживают похвалы.

— Было бы более удивительно, если бы ей не удалось приобрести таких познаний, ведь она жила в Англии. Вместе со мной. Но она не имеет никакого касательства к нашим делам.

— Такое очарование пропадает зря. Она сравнима с самыми изысканными дамами.

Он среагировал на мое остроумие с живостью каменного истукана.

— Смит известил меня о вашем задании, поэтому я готов предоставить вам временное жилье и дать проверенный временем совет: в дураках останется любой иноземец, пытающийся понять политическую жизнь Израиля.

Я решил проявить свойственную мне учтивость.

— Значит, я быстро справлюсь с заданием. Задам вопрос, не пойму ответа и отправлюсь домой. Как обычный паломник.

— Вы предпочитаете арабскую одежду? — спросил он, смерив меня взглядом.

— Она удобна, безлика и, на мой взгляд, может принести известную выгоду на базарах и в кофейнях. Я немного говорю и понимаю по-арабски. — Мне захотелось проверить его остроумие. — Правда, что касается вас, Иерихон, то мне непонятно, как могла рухнуть такая крепость.

Он озадаченно промолчал.

— Вспомните библейскую историю с рухнувшими стенами Иерихона. А вы выглядите крепким как скала. Надеюсь, вы используете свою силу во благо?

— Я родился в деревне. И там нет никаких стен.

— А я и не рассчитывал встретить в Палестине такие синие глаза, — смущенно промямлил я, не зная, что еще сказать.

— Крестоносцы постарались. Корни моей семьи уходят в глубь веков. В наследство нам мог бы достаться смешанный набор красок, но в нашем поколении верх взяла европейская бледность. Кто только не побывал в Иерусалиме: крестоносцы, персы, монголы, эфиопы. Полный набор разнообразных вероисповеданий, мировоззрений и народов. А вы откуда будете?

— Американец, предки быстро и благополучно забыты, что является одним из преимуществ жителей Соединенных Штатов. Верно ли я понимаю, что вы изучили английский, общаясь с моряками Британского флота?

— Из-за эпидемии чумы мы с Мириам стали сиротами. В католическом приюте нас познакомили с внешним миром, а потом в Тире я нанялся на английский фрегат и научился чинить металлические корабельные части. Моряки и прозвали меня Иерихоном. А в Портсмуте я поступил подмастерьем к одному кузнецу и вызвал к себе сестру. Это был мой долг.

— Но почему-то вы не задержались там.

— Нам не хватало солнца. Понятно, почему англичане бледные, как дождевые черви. Во флоте я познакомился со Смитом. За проезд сюда и определенное жалованье я согласился держать открытыми глаза и уши. Мне приходится принимать друзей Смита, которые выполняют тут его распоряжения. Век живи, век учись, дураком помрешь. Соседи считают, причем их мнение недалеко от истины, что я просто извлекаю пользу из своего знания английского языка, приманивая случайных жильцов.

Да, этот кузнец умен и грубовато прямодушен.

— Сидней Смит считает, что мы с ним можем помочь друг другу. Я попал с Бонапартом в Египет. А теперь французы планируют двинуться в ваши края.

— И Смит хочет узнать, чего можно ожидать от здешних христиан, иудеев, друзов и монофиситов.

— Именно так. Он старается помочь Джеззару организовать сопротивление французам.

— Вряд ли ему помогут те, кто ненавидит тирана Джеззара, жестоко попирающего их права. Не так уж мало людей сочтут французов освободителями.

— Если так, то я готов доставить сообщение обратно. Но мне еще нужна помощь, чтобы разобраться смоим собственным делом. В Египте я потерял след одной близкой знакомой. В общем, она упала в Нил. Мне необходимо узнать, жива ли она и если жива, то как мне спасти ее. Мне говорили, что у вас есть связи в Египте.

— Женщина? Так она дорога вам? — Он, похоже, слегка успокоился, узнав, что меня интересует кто-то помимо его сестры. — Такие сведения стоят дороже, чем сбор политических слухов в Иерусалиме.

— И насколько дороже?

Он опять окинул меня оценивающим взглядом.

— Больше, по моим подозрениям, чем вы можете позволить себе заплатить.

— Так вы не хотите помочь мне?

— Мои желания тут ни при чем, а вот мои связные в Египте не захотят помочь вам, учитывая отсутствие денег.

Я уверил себя, что он не пытается обмануть меня, а просто говорит правду. Мне также хотелось бы обзавестись помощником, если я собираюсь как-то продвинуться в поисках книги, и этот синеглазый кузнец превосходно подходил на такую роль. Поэтому я намекнул ему на то, что мой интерес связан еще с одним видом поисков.

— Думаю, вы сможете помочь мне. А я обещаю разделить с вами величайшее сокровище на этой земле.

Он наконец рассмеялся.

— Величайшее сокровище? И какое же?

— Это тайна. Но оно может сделать человека владыкой мира.

— Ах так. И где же спрятано такое сокровище?

— Прямо под нашим носом, я надеюсь, в Иерусалиме.

— А вам известно, какое множество идиотов надеялось найти в Иерусалиме несметные сокровища?

— Но тот, кто найдет их, будет далеко не идиотом.

— Вы хотите, чтобы я потратил свои деньги на поиски вашей женщины?

— Я хочу, чтобы вы тем самым сделали вклад в ваше благополучное будущее.

— Смит, видимо, нашел смелого и наглого пройдоху, — заметил он, облизнув губы.

— Не слишком ли поспешно вы судите о людях?

Он мог с недоверием относиться к моим словам, и все-таки они его заинтересовали. И я мог поспорить, что плата за сведения об Астизе будет для него не такой уж большой. К тому же ему, как всем нам, свойственна алчность: каждый человек мечтает найти спрятанные сокровища.

— Я подумаю над вашим предложением.

Кажется, мне удалось зацепить его.

— Есть еще одна вещь, которую мне хотелось бы раздобыть, — добавил я. — Хорошую винтовку.


Иерихон жил скромно, несмотря на приличный доход от его скобяной торговли. Он исповедовал христианскую веру, и потому обстановка в его доме отличалась большим разнообразием, чем в мусульманском жилище: магометане полагаются лишь на подушки, которые можно легко передвинуть, чтобы изолировать женщин, когда в гости приходят мужчины; в этом традиции бедуинских кочевников остались неизменными. Христиане, напротив, привыкли держать головы ближе к теплому потолку, чем к прохладному полу, и предпочитают в суматохе своей оседлости церемонно восседать на высоких стульях. Поэтому вместо исламских подушек и сундуков Иерихон обзавелся стульями, столом и вместительными шкафами. Однако грубо сколоченная мебель отличалась пуританской простотой. Дощатый пол не сочли нужным покрыть коврами, и единственным украшением оштукатуренных стен служило затейливо выполненное распятие с изображением какого-то святого: чисто, как в монастыре, и так же неуютно. Сестра кузнеца, Мириам, содержала дом в безукоризненном порядке. Еды было вдоволь, но также простой: хлеб, оливки, вино и овощи, ежедневно покупаемые на ближайшем рынке. Ради поддержания мышечной силы могучего брата Мириам готовила мясо, но такое дорогое удовольствие случалось не так уж часто. Приближалась зима, а тепло в доме поддерживал лишь топившийся углем кухонный очаг да кузнечный горн, находившийся на нижнем этаже. В самые студеные дни лишенные стекол оконные проемы заставлялись мешками с опилками, отчего в доме становилось еще сумрачнее. Из-за пронизывающих ветров, холодной воды и дороговизны свеч и масла мы существовали в режиме сельских жителей, по свету пробуждаясь и в сумерках отходя ко сну. Для такого парижского бездельника, как я, жизнь в Палестине стала настоящим потрясением.

Наше сближение началось с изготовления моей новой винтовки. Молчаливый и спокойный Иерихон считался усердным и искусным мастером (думаю, мне следовало бы взять с него пример) и пользовался в городе заслуженным уважением. Оно читалось во взглядах покупателей — мусульман, христиан и евреев, — заходивших в закопченный внутренний двор за потребными в хозяйстве железными орудиями. Я наивно полагал, что открою ему секреты изготовления хороших ружей, но он знал больше меня.

— Вы хотите такую охотничью винтовку, как у германских егерей? — спросил он, когда я описал утраченное мной оружие. — Мне приходилось делать такие. Нарисуйте-ка на песке, какой длины ружье вам нужно.

Я нарисовал ствол длиной около метра.

— Не великоват ли?

— Такая длина обеспечивает хорошую прицельность и дальность выстрела. Сорок пятый калибр как раз то, что надо; скорость полета пуль тут будет выше, хотя они и меньше мушкетных. К тому же можно сделать более значительный запас патронов, учитывая меньший вес пуль и пороха. Ковкая сталь с глубокой винтовой нарезкой обеспечивают большую точность, а курок на ложе, кроме того, уберегает лицо от вспышки пороха на ружейной полке. Мне доводилось держать в руках винтовку, которая с пятидесяти метров прошивала шляпку гвоздя три раза из пяти выстрелов. И пусть приходится заряжать ее целую минуту, но зато первый же выстрел наверняка поразит цель.

— В наших краях обычно пользуются гладкоствольным оружием. Оно заряжается быстро, и стрелять можно чем угодно, хоть камешками. А для такой винтовки понадобятся очень точно отлитые пули.

— Это гарантирует меткость выстрела.

— В ближнем бою порой выигрывает скорость.

Во флоте у него, очевидно, сложилось предвзятое мнение о морских сражениях и отчаянных абордажных захватах.

— Но меткий выстрел позволит не подпустить врага близко. По-моему, сражения с обычными мушкетами так же бессмысленны, как походы в бордель с завязанными глазами: можно, конечно, случайно добиться желаемого результата, но с той же вероятностью можно и сильно промахнуться.

— Ну об этом мне ничего не известно.

Черт возьми, похоже, он совершенно не воспринимает юмора.

Он задумчиво оглядел сделанный на песке рисунок.

— Да, непростая работенка, ее и за месяц не закончишь. И вы собираетесь заплатить мне за нее из ваших сокровищ?

— Двойную цену. А пока вы будете мастерить винтовку, я буду проводить усердные поиски.

— Нет уж. — Он неодобрительно покачал головой. — Легко обещать деньги, которых еще не раздобыл. Вы будете моим подмастерьем в кузнице. Узнаете наконец на личном опыте, что такое настоящая работа. А в свободные дни можете охотиться за вашим сокровищем или разведывать обстановку, выполняя поручение Сиднея Смита. Кстати, можете выставить ему счет, чтобы расплатиться со мной.

Честный труд? Сама идея показалась мне интересной — по правде говоря, я иногда завидовал мастерам вроде Иерихона, — но одновременно и устрашающей.

— Ладно, я буду помогать вам в кузнице, — решил поторговаться я. — Но вы должны пообещать, что обеспечите меня нормальной едой и сном. Сделаем винтовку хотя бы к концу зимы, когда сюда заявится Наполеон, а к тому времени я найду сокровище да вдобавок получу деньги от Смита. Выжать что-то из военно-морского министерства — все равно что пытаться продать шнурки для башмаков, но до весны еще далеко. Всякое может случиться.

— Тогда разводите огонь и беритесь за дело.

Я старательно и быстро выполнял все его указания, до ломоты в спине таскал металлические заготовки и перелопатил кучу угля.

— Мириам считает, что вы хороший человек, — в итоге неохотно признал он.

И я понял, что благодаря ее поддержке завоевал у него некоторое доверие.

Сначала Иерихон выковал металлический прут, так называемый дорн, немного меньшего диаметра, чем ствол моей будущей винтовки. Он раскалил брусок дамасской стали, или прокатной заготовки, и сформировал из нее полосу той же длины, что будущий ружейный ствол. Затем начал наматывать размягченный металл по спирали на дорн. Я держал этот прут и передавал ему нужные инструменты, а кузнец, поместив заготовку ствола в специальный желоб наковальни, бил по ней молотом, сплавляя края. Сковав небольшой участок заготовки, он вытаскивал дорн, и еще мягковатый металл с шипением погружался в бочку с водой. И, продолжая постепенно раскалять и наматывать заготовку, он сваривал металл дюйм за дюймом. Работа оказалась не только нудной и кропотливой, но и необычайно зачаровывающей. Эта удлиняющаяся трубочка вскоре могла стать моим новым надежным спутником. Горячая работенка не давала мне замерзнуть, и я получал, к собственному удивлению, своеобразное удовольствие от тяжелого физического труда. Простая, но сытная еда и здоровый сон привели к тому, что я даже полюбил праведную скромность моего нового жилища. Заметно наросли и мои начавшие укрепляться еще в Египте мускулы.

— Вы еще не женаты, Иерихон? — попытался я как-то вызвать его на разговор.

— Разве вы видели в нашем доме жену?

— Почему же, ведь вы красивый и преуспевающий мужчина?

— Не встретил пока никого, на ком захотел бы жениться.

— Я тоже. Трудно встретить хорошую девушку. А потом пропала и моя знакомая египтянка…

— Мы вскоре получим известие о ее судьбе.

— Значит, вы так и сиротствуете тут вдвоем с сестрой, — продолжал выспрашивать я.

Он раздраженно отложил молот.

— У меня уже была жена. Она умерла, вынашивая моего ребенка. Потом началась другая жизнь. Я нанялся на британский корабль. А Мириам…

— Продолжает заботиться о вас как о скорбящем брате, — вставил я, осознав ситуацию.

— Так же, как я забочусь о ней, — не сводя с меня мрачного взгляда, буркнул он.

— А если у нее появится поклонник?

— Она не желает никаких поклонников.

— Но она очень красивая девушка. Добрая. Скромная. Послушная.

— А вы лучше думайте о вашей египтянке.

— И все-таки вам нужна жена, — заявил ему я. — И дети, чтобы научить вас смеяться. Может, я помогу вам найти подходящую особу.

— Мне не нужны в доме чужие люди. И лишние траты.

— И все же вы терпите их, с тех пор как я здесь!

Я усмехнулся, а он угрюмо сдвинул брови, и мы вернулись к ковке металла.

В свободное время мне удалось немного познакомиться с Иерусалимом. В зависимости от исследуемого квартала я слегка разнообразил свои наряды и старался разжиться полезными сведениями, общаясь с людьми на арабском, английском и французском языках. Иерусалим привык к паломникам, и на мои топорные речи никто не обращал особого внимания. На городских перекрестках шла бойкая торговля, там смешивались богачи и бедняки, а воинственные янычары зачастую делили трапезу с простыми ремесленниками. Бедноту обеспечивали похлебкой в хаскийях, так называемых благотворительных столовых, а кофейни привлекали людей всех вероисповеданий, там они с удовольствием потягивали бодрящие напитки, курили кальяны и обсуждали дела. Насыщенный ароматом этих темных зерен воздух с густой примесью турецкого табака и гашиша действовал одурманивающе и возбуждающе. Порой я уговаривал прогуляться со мной и Иерихона. Язык у него мог развязаться только после кружки — а то и двух — вина, но уж если он начинал неохотно говорить, то выдавал бесценные замечания о жизни его родины.

— Все в Иерусалиме уверены, что живут на три ступени ближе к небесам, — заявил он как-то. — А это означает, что все вместе они создают тут собственный маленький ад.

— А мне показалось, что ваш обезоруженный город ведет на редкость мирный и набожный образ жизни.

— Только до тех пор, пока один верующий не наступит на набожную мозоль другого.

На вопросы о причине моего пребывания в здешних краях я отвечал, что являюсь торговым представителем Соединенных Штатов, которым и правда служил в Париже. Я говорил, что пока выжидаю тут время, собираясь потом заключить сделку с победителем. Мне хотелось дружить со всеми.

Переполняемый слухами о скором вторжении Наполеона город гудел как растревоженный улей, бурно споря по поводу того, какая сторона с большей вероятностью одержит победу. Четверть века люди терпели жестокое правление Джеззара. Бонапарта, однако, следовало остановить. Англичане контролировали морские подходы, а Палестина была всего лишь островком в обширных водах Османской империи. Мусульманские общины шиитов и суннитов пребывали в острейшей взаимной вражде, а менее многочисленные христиане и иудеи также с тревогой и недоверием поглядывали друг на друга, и в итоге оставалось совершенно неясным, кто может взяться за оружие и против кого его направить. Потенциальные религиозные диктаторы полудюжины разных вероисповеданий мечтали создать собственные пуританские утопии. Смит надеялся, что я привлеку рекрутов для британской стороны, но, в сущности, мне вовсе не хотелось помогать ему. Меня по-прежнему прельщали идеалы Французской республики и нравились люди, с которыми довелось поработать, заманчиво выглядели и мечты Наполеона о просвещении Ближнего Востока. Чего ради я должен встать на сторону высокомерных британцев, с отменной жестокостью пытавшихся подавить независимость моей родины? На самом деле мне хотелось лишь дождаться новостей о судьбе Астизы и выяснить, есть ли хоть какая-то вероятность того, что легендарная Книга Тота каким-то невероятным образом за три тысячи лет не рассыпалась в прах. А потом бежать без оглядки из этого восточного бедлама.

В общем, по возможности я знакомился с местной кальянной культурой. При скромных размерах города по нему неизбежно распространились слухи о подрабатывающем в кузнице Иерихона неверном, рядившемся в арабские одежды, но слишком много горожан с темным прошлым задерживались тут по самым разнообразным причинам. Я практически ничем не отличался от множества людей, живущих в ожидании, — а ожидание лучших времен как раз и составляет главную часть человеческой жизни.

ГЛАВА 5

На протяжении зимы я всячески старался привлечь внимание Мириам. Как-то раз я приобрел на базаре обработанный янтарь с застывшим внутри насекомым. Камень выдавали за гладкий и блестящий амулет, приносящий удачу, но я увидел в нем полезный для науки артефакт. Однажды я подкрался к девушке сзади, пока она ощипывала курицу, энергично потер янтарь о свой халат, а потом протянул руку над этими пушистыми перьями. Часть из них поднялась к моей ладони.

— Как вам это удалось? — в смятении спросила она.

— В Европе и Америке я овладел таинственными силами, — монотонно произнес я.

Она перекрестилась.

— Грешно заниматься магией в почтенном доме.

— Это не магия, а простой фокус с электрическими силами, о которых рассказал мне мой наставник Франклин. — Перевернув ладонь, я показал ей камень. — Даже древние греки знали о силе его притяжения. Если потереть янтарь, он обретает свойство притягивать вещи. Мы называем такую магию электрическим притяжением. Я изучил некоторые свойства электрических зарядов.

— Какая дурацкая затея, — неуверенно сказала она.

— Вот, попробуй сама.

Не обращая внимания на настороженность, я взял ее руку и вложил в нее янтарь, радуясь предлогу минутной близости с девушкой. Ее сильные пальцы покраснели от работы. Потом я потер янтарем по ее рукаву и поднес камень к перьям. Естественно, несколько перышек поднялось и прилипло к его поверхности.

— Теперь ты тоже узнала кое-что об электричестве.

Она пренебрежительно хмыкнула и отдала камень обратно мне.

— Как вы находите время для бесполезных игр? — спросила она.

— Но что, если они вовсе не бессмысленны?

— Если вы такой ловкий, то пусть ваш янтарь поможет вам ощипать следующую курицу!

Я рассмеялся и провел янтарем вдоль ее щеки, подняв им прядь ее роскошных волос.

— Вероятно, его можно использовать как гребешок, — заметил я, когда опустившиеся волосы рассыпались белокурой вуалью, из-под которой за мной подозрительно следили глаза Мириам.

— А вы, вероятно, наглец.

— Скорее мне присуща дерзость любознательного человека.

— И на что же распространяется ваша любознательность? — Задавая вопрос, она покраснела.

— Ага. Вот вы уже и начинаете понимать меня, — подмигнув, сказал я.

Но на этом она предпочла закончить наше общение. В свободное время я пытался подыскать компаньонов для карточных игр, но вряд ли на земле найдется еще один город, где люди настолько не расположены к каким-либо интересным вариантам проведения досуга. Развлечений в Иерусалиме оказалось меньше, чем на аскетичном пикнике квакеров. Не нашлось там и особых сексуальных искушений, ведь местные жительницы ходили запеленатые в плотный одежный кокон, точно младенцы в завьюженном северном Мэне, поэтому мне поневоле пришлось продолжить начавшееся в Яффе воздержание от любовных утех. Правда, поначалу женщины то и дело одаривали меня соблазнительными взглядами, но я пережил сокрушительный удар — их очарование мне отравили зловещие болтуны кофеен, красочно описывающие увечья, наносимые разъяренными отцами или братьями гениталиям совратителя. Мое богатое воображение невольно охлаждало вожделение и наводило на благочестивые мысли.

Со временем скука и разочарование так утомили меня, что и решил развлечься, вспомнив электрические опыты Франклина и даже воодушевившись игрой с янтарем. Ведь парижские салоны очаровал остроумный трюк с наэлектризованным поцелуем — легко добиться искры, проскочившей между губами целующихся, если зарядить женщину от моего устройства, — но после пребывания в Египте я стал относиться к таким опытам более серьезно. Возможно ли, что в древности людям удалось превратить эти таинственные силы в могущественную магию? Не в этом ли заключался секрет взлета их цивилизации? За время этой досадной зимней задержки в Иерусалиме мне захотелось хотя бы завоевать некое уважение с помощью науки. Электричество было здесь в новинку.

С неохотного дозволения Иерихона я соорудил в качестве генератора заряда фрикционное ручное устройство со стеклянным диском. Когда я крутил его ручку, то между прокладками, имевшими проволочный вывод, накапливался статический заряд, передаваемый в стеклянные сосуды со свинцовыми сердечниками: мой кустарный вариант лейденской банки. Для соединения этих искрообразующих батарей я использовал полоски меди, а накопленное в них электричество заставляло вздрагивать коснувшихся их клиентов, причем онемение пальцев долго не проходило. Психологов, изучающих человеческую природу, не удивило бы то, что многие люди захотели испытать таинственную силу и затем трясли в благоговейном страхе онемевшими конечностями. Я даже завоевал репутацию мага, когда, наэлектризовав собственные руки, притянул к пальцам медную стружку. В общем, видимо, я уподобился графу Силано, став фокусником. Люди начали шептаться о моих способностях, и, признаюсь, меня порадовала такая дурная слава. На Рождество я откачал воздух из стеклянной сферы, раскрутил ее с помощью моего устройства и приложил к ней ладонь. Возникшее фиолетовое сияние осветило сарай, приведя в восторг соседских ребятишек (правда, две старушки хлопнулись в обморок, раввин выскочил во двор, а католический священник угрожающе направил в мою сторону крест).

— Это всего лишь салонный фокус, — заверил я их. — Во Франции мы постоянно устраивали такие зрелища.

— Но во Франции живут одни неверные и атеисты! — возразил священник. — От вашего электричества никакой пользы.

— Наоборот, ученые доктора во Франции и Германии полагают, что электрическим шоком можно исцелять больных или безумных.

Но поскольку всем известно, что лекари чаще убивают, чем исцеляют, соседей Иерихона едва ли впечатлило такое утверждение.

— Неужели вы потратили столько времени на сооружение устройства, способного лишь причинить боль? — спросила Мириам, также по-прежнему пребывая в сомнениях.

— Но почему оно причиняет боль? Именно это и хотел понять Бен Франклин.

— Это происходит из-за движения, верно?

— Да, но почему? Разве вы получаете электрический заряд, сбивая масло из молока или вытаскивая ведро из колодца? Нет, тут возникает особая сила, и, как полагал Франклин, на ней, возможно, основана жизнь всей нашей Вселенной. Л вдруг именно электричество оживляет наши души?

— Вот уж богохульство!

— Нашим телам присущи электрические свойства. Электрики пробовали оживлять умерших преступников с помощью электричества.

— Тьфу! — с отвращением воскликнула она.

— Но их конечности действительно двигались, хотя дух уже отлетел. Не в электричестве ли заключена наша жизненная сила? Что, если мы сумеем овладеть этой силой так же, как научились владеть огнем, или мышцами, или лошадьми? Что, если древним египтянам удалось покорить ее? Представьте человека, узнавшего, как обрести невообразимое могущество.

— И это то, что вы ищете, Итан Гейдж? Невообразимое могущество?

— Если бы вы увидели древние пирамиды, то задумались бы, не имели ли их строители такого могущества. Почему бы нам вновь не обрести его в наши дни?

— Возможно, потому, что оно принесло больше зла, чем добра.

Между тем Иерусалим обладал своим собственным магическим очарованием. Не знаю, могла ли человеческая история впитаться в землю, как зимний дождь, но посещаемые мной места несли в себе ощутимые, даже навязчивые признаки времени. Каждая стена хранила воспоминания, каждая улица помнила исторические события. Здесь проповедовал Иисус, там Соломон приветствовал царицу Савскую, на этой площади обосновались крестоносцы, а через эти ворота вошел Саладдин, отвоевав город. Самый замечательный, на мой взгляд, юго-восточный городской район включал в себя и искусственно насыпанную Храмовую гору, где в библейские времена Авраам собирался принести в жертву Исаака. Площадь на ее вершине, вымощенная плитами по приказу Ирода Великого, протянулась на четверть мили в длину и три сотни ярдов в ширину, занимая, как мне сказали, тридцать пять акров земли. Неужели ее воздвигли только для того, чтобы скрыть простой храм? Почему она такая большая? Не спрятано ли под ней что-то более важное? Мне вспомнились наши бесконечные размышления об истинном назначении пирамид.

На этой горе до первого прихода вавилонян стоял храм Соломона, позднее также разрушенный и перестроенный римлянами. А потом на его же основании мусульмане возвели златокупольную мечеть. В том же южном районе имелась и другая мечеть, Аль-Акса, перестроенная крестоносцами. Каждая вера стремилась оставить здесь свой след, но общий результат вылился в невозмутимый пустырь, возвышавшийся над торговым городом, как сами небеса. Там резвились дети и жевали траву овцы. Я поднимался туда иногда через Железные ворота и обходил его по периметру, обозревая окрестные холмы в карманную подзорную трубу. Мусульмане оставили меня в покое, шепча, что я — джинн, избранный таинственными силами.

Несмотря на мою репутацию, а возможно, и благодаря ей мне иногда позволяли подходить к выложенной синими плитами священной скале, сняв обувь перед вступлением на ковер с красно-зелеными узорами. Возможно, они надеялись, что я приобщусь к исламу. Купол мечети опирался на четыре мощных простенка и двенадцать колонн, интерьер украшали арабские письмена и мозаичные узоры. Под ним находилась священная скала — Куббат ас-Сахра, основополагающий камень мироздания; Авраам собирался здесь принести в жертву своего сына, а Мухаммед вознесся с него на небо. С одной стороны от скалы возвышалась ограда, как говорят, под ней находилась какая-то пещерка. Не спрятано ли там что-нибудь интересное? Если на этом месте когда-то стоял храм Соломона, то не здесь ли схоронены главные иудейские сокровища? Но спускаться в эту пещерку не разрешалось никому, а когда я задерживался там слишком надолго, мусульманский уборщик выпроваживал меня из мечети.

В общем, я проводил дни, строя разные предположения и помогая Иерихону мастерить подковы, серпы, печные щипцы, дверные петли и прочие разнообразные бытовые скобяные товары. Времени для разговоров с кузнецом у меня имелось в избытке.

— А нет ли в этом городе тайных подземелий, где в древности могло быть спрятано нечто ценное?

Иерихон разразился лающим смехом.

— Тайные подземелья в Иерусалиме? Да любой погреб связан с лабиринтом заброшенных туннелей и затерянных улочек. Не забывайте, что этот город на протяжении тысячелетий грабило множество разных народов, включая ваших европейских крестоносцев. Здесь порубили столько голов, что грунтовые воды могли бы превратиться в кровь. Это просто многослойный пирог, начиненный руинами, не говоря уже о множестве соединяющихся пещер и каменоломен. Тайные подземелья? Да наземная часть Иерусалима представляет лишь малую толику того, что скрыто под землей!

— Я хочу найти то, что принесли сюда древние израильтяне.

— Только не говорите мне, что вы ищете ковчег Завета! — со стоном произнес он. — Это же идиотский миф. Может, эта святыня и стояла когда-то в храме Соломона, но о ней ничего не слышали с тех самых пор, как Навуходоносор еще в пятьсот восемьдесят шестом году до Рождества Христова разрушил Иерусалим и пленил евреев.

— Да что вы, у меня и в мыслях нет ничего подобного.

Хотя подобные мысли у меня имелись, по крайней мере возникла надежда, что поиски ковчега могут привести меня к книге или, в сущности, он-то мне и нужен. Ведь «ковчег» означает «ларец», а ковчег Завета, предположительно, представлял собой некий сундук, сделанный из акации и обложенный золотом, в нем бежавшие из египетского плена евреи хранили священные скрижали с Десятью заповедями. Считалось, что он обладал магическими силами и защищал их от врагов. Естественно, я задумался, не хранилась ли там заодно и Книга Тота, поскольку Астиза полагала, что Моисей забрал ее с собой. Но пока я не стал рассказывать о своих подозрениях.

— Тогда ладно. Но вам понадобится уйма времени, чтобы раскопать иерусалимские подземелья, и я подозреваю, что труды ваши будут тщетными. Ползайте по этим норам, если хотите, но найдете вы там только керамические черепки да прогнившие кости.


Мириам вела себя сдержанно, но постепенно я понял, что за ее молчаливостью скрывались острый ум и глубокий интерес к истории. Насколько она и Астиза различались по характеру, настолько же походили они друг на друга по умонастроению. Первые дни моего пребывания в их доме она готовила и подавала нам еду, но сама ела отдельно. Так продолжалось до тех пор, пока я, поработав какое-то время в кузнице с Иерихоном, не завоевал малую толику доверия, а вскоре мне удалось доказать им и свое приличное воспитание, что позволило ей присоединиться к нам за столом. Мне ее нерасположенность к общению показалась странной, в конце концов, мы же не мусульмане, чтобы изолировать друг от друга мужчин и женщин. Сначала она говорила только самое необходимое — в этом она также отличалась от Астизы, — а нужда что-то сказать у нее возникала редко. По моим представлениям, природа наделила ее подлинной красотой — при виде таких красавиц мне обычно вспоминается клубника со сливками, — но лишь за столом она нехотя снимала с головы накидку. Тогда волосы ее струились таким же, как у Астизы, водопадом, только не черным, а золотистым, и трудно было отвести глаза от ее лебединой шеи и прекрасного лица. Я продолжал гордиться своим целомудренным поведением (поскольку попытки найти амурное приключение в Иерусалиме сравнимы с поисками девственницы на диване парижского распутника, я старался найти моральное удовлетворение в моей вынужденной добродетельности), но меня поразило то, что красота Мириам, похоже, не потрясла еще никого из соседских парней. По вечерам девушка тщательно мылась в деревянной лохани, и я, слыша плеск воды, невольно представлял себе ее груди и живот, округлости бедер и стройные длинные ноги, образы которых виделись моему взбудораженному воображению в мыльных ручейках, низвергающихся по совершенным очертаниям ее бедер, коленок и лодыжек. И тогда, издав тихий вздох, я старался переключиться на мысли об электричестве и в итоге сжимал кулаки, пытаясь собрать туда всю свою волю.

За ужином Мириам с удовольствием прислушивалась к нашим разговорам, оживленно поблескивая очаровательными глазками. Брату и сестре удалось повидать мир, и поэтому они с радостью слушали мои истории о жизни в Париже, детстве и отрочестве в Америке, о ранних торговых походах за мехами с охотничьей партией на Великие озера, о путешествиях по Миссисипи к Новому Орлеану и на Карибские сахарные острова. Их также заинтересовала экспедиция в Египет. Я не стал посвящать их в тайны Великой пирамиды, но описал Нил и живописную красоту его берегов, прошлогоднее морское сражение и храм в Дендере, в котором побывал, углубившись в южные края. Иерихон много рассказывал мне о Палестине и странствиях Иисуса по Галилее, а также о христианских святынях, сохранившихся на Масличной горе. Постепенно поборов нерешительность, Мириам начала принимать участие в наших разговорах, и ее замечания показывали, что она знала об истории Иерусалима гораздо больше, чем я мог себе вообразить, — более того, гораздо больше своего брата. Она не только умела читать — что довольно редко для женщин мусульманского мира, — но и любила чтение, а поскольку кавалеры и малые дети ее не обременяли, то все свободное время она поглощала книги, которые покупала на базаре или заимствовала в женских монастырях.

— О чем вы читаете? — однажды поинтересовался я у нее.

— О прошлом.

Иерусалим обладал богатейшим и многообразным прошлым. Холодной зимой я бродил по окрестным холмам, глядя на длинные тени, отбрасываемые безымянными руинами. Как-то раз сильный ветер принес легкий снежок, белое покрывало затянуло голубые небеса, а стылое солнце парило в вышине, как призрачный воздушный змей. Лишь его свет лениво и скупо освещал поднебесные пейзажи.

Между тем изготовление винтовки продолжалось, и я заметил, что Иерихон с удовольствием занимается этим требующим большого мастерства делом. Закончив сварку ствола, мы довели его внутренний диаметр до нужного размера, я вертел рукоятку, а он подталкивал зажатый в тиски ствол в мою сторону. Тонкая работенка. Когда мы завершили этот этап, Иерихон тщательно проверил внутреннюю поверхность, отшлифо вав и исправив все неровности и огрехи. Искусный разогрев И ковка сделали ружейную трубку идеально прямой и гладкой.

Винтовая нарезка ствола, по которой будет лететь пуля, проводилась с особой точностью. Она осуществлялась с помощью семи метчиков и поэтапного вращения. Эта работа требовала необычайной кропотливости, метчики сменяли друг друга, и для получения нужной глубины нарезки каждый из них приходилось протаскивать через ствол по паре сотен раз.

Но до завершения было еще далеко. Затем последовала полировка и воронение стали, изготовление множества мелких металлических деталей для кремневого замка, курков, пороховницы, патронной сумки, шомпола и прочих мелочей. Мои руки были не лишними, но за все качество отвечал только Нерихон, его мясистые лапищи производили детали, изящество которых соперничало с изысканными изделиями, сплетенными ловкими пальчиками кружевницы. Во время такой сложнейшей работы он выглядел счастливейшим из смертных.

Однажды меня удивила и скромница Мириам, пожелавшая измерить длину моих рук и плеч. Оказалось, что она собиралась вырезать ложу для винтовки, которая должна соответствовать размерам стрелка так же, как ладно скроенное пальто. Она сама любезно предложила свои услуги.

— У нее точный глаз и отменный художественный вкус, — пояснил Иерихон. — Нарисуйте ей примерные размеры и изгибы привычной для вас ружейной ложи.

В Палестине, конечно, не росли клены, поэтому выбрали акацию, такое же дерево использовалось и для ковчега: оно, конечно, тяжелее, чем мне хотелось бы, но зато его древесина очень прочна и долговечна. После того как я набросал желаемую форму, отличную от арабских ружей, девушка сделала по моему эскизу изящный рисунок, навеявший мне мысли о Пенсильвании. Когда она снимала мерку, чтобы определить удобный размер приклада, прикосновение ее пальцев заставило меня трепетать как мальчишку.

Вот каким целомудренным я стал.

Так я и зимовал, посылая Смиту туманные политические и военные сведения, которые могли бы смутить любого стратега, достаточно глупого, чтобы обратить на них внимание, но однажды вечером наш ужин прервал стук в дверь дома Иерихона. Кузнец вышел во двор и вернулся вместе с запыленным, заросшим бородой путником, прибывшим с торговым караваном.

— Я привез для американца новости из Египта, — заявил гость.

Сердце забилось у меня в груди.

Мы усадили его за грубо сколоченный трехногий стол, предложив оливки, хлеб и кружку воды — будучи мусульманином, он отказался от вина. Пока он, смущенно благодаря нас за гостеприимство, поглощал еду с жадностью голодного волка, я встревоженно ждал, поражаясь охватившему меня ужасному волнению. За проведенные с Мириам недели мысли об Астизе улеглись на дно копилки моей памяти. Сейчас долго скрываемые чувства вырвались из-под спуда с такой силой, словно я еще держал Астизу за руку или в отчаянии смотрел, как она покачивается на канате под корзиной воздушного шара. Меня уже начало трясти от нетерпения, а щеки запылали огнем. Мириам следила за мной.

Хозяин обменивался с гостем традиционными приветствиями, они желали друг другу благополучия, расспрашивали о здоровье и воздавали хвалы божественному провидению.

— А как у вас обстоят дела с…

Так начинался один из самых принципиальных вопросов моего времени, учитывая широкую распространенность подагры, малярии, водянки, обморожений, воспалений глаз и прочих разнообразных мучительных хворей, — и далее следовало перечисление тягот, перенесенных в путешествии.

Наконец благословенный миг…

— А что слышно о судьбе подруги этого человека?

Посланец допил воду и степенно стряхнул с бороды хлебные крошки.

— Ходят слухи, что во время октябрьского мятежа в Каире французы потеряли воздушный шар, — начал он. — Но никто не говорит, что на его борту улетел этот американец; он вроде просто исчез или дезертировал, бросив французов. Ходит много историй о том, что его видели в самых разных местах, и не менее разнообразны предположения о его дальнейшей судьбе. — Он глянул на меня и уставился на дощатую поверхность стола. — Но вашу собственную историю не подтверждает никто.

— Но наверняка ходят какие-то слухи о судьбе графа Силано, — сказал я.

— Граф Алессандро Силано тоже исчез таинственным образом. Говорят, он занимался исследованием Великой пирамиды, а потом пропал. Некоторые предполагают, что он погиб в этой самой пирамиде. Другие считают, что он вернулся в Европу. Легковерным кажется, что исчез он с помощью магии.

— Нет-нет! — запротестовал я. — Он тоже упал с того воздушного шара!

— Об этом, эфенди, никто ничего не знает. Я рассказываю нам только то, о чем говорят в Каире.

— А об Астизе?

— Нам не удалось найти никаких ее следов.

Мое сердце екнуло.

— Никаких следов?

— Дом Келаба Альмани, у которого вы жили и которого называли Енохом, после его убийства опустел, и там устроили французские казармы. Юсуф аль-Бени, приютивший, по вашим словам, эту женщину, вообще отрицает, что она жила у него гареме. Ходили слухи о какой-то красавице, сопровождавшей корпус генерала Дезе в экспедиции по Верхнему Египту, но если это верно, то, значит, она тоже исчезла. Об упомянутом вами раненом мамелюке Ашрафе мы ничего не слышали. Никто не вспоминает о появлении Астизы в Каире или в Александрии. Солдаты болтают о какой-то соблазнительной красотке, верно, но ни один не утверждает, что видел или знал именно ее. Такое впечатление, что ее вообще не существовало.

— Но она тоже упала в Нил! Целый отряд видел их падение!

— Если и так, приятель, значит, она не выплыла. Воспоминания о ней подобны миражу.

Все во мне словно оцепенело. Я пытался постичь возможность смерти Астизы, погребения ее выброшенного на берег тела. Я надеялся, что она выживет, даже если ее посадили в тюрьму. Но полное исчезновение?! Неужели течение унесло ее в море и никто так и не нашел ее, хотя бы чтобы устроить приличные похороны? Что же случилось с ней на самом деле? И Силано, похоже, тоже бесследно пропал… Но это как раз усиливало мои сомнения. Неужели ей удалось выплыть и она ушла с ним? Такое мучительное предположение показалось мне гораздо более ужасным.

— Вам наверняка известно еще что-то! О боже, ее же знала вся армия! Сам Наполеон обратил на нее внимание! Ведущие ученые взяли ее на корабль! А теперь вдруг все начисто потеряли память?

Он сочувственно посмотрел на меня.

— Мне очень жаль, эфенди. На мой взгляд, Господь порой оставляет нам больше вопросов, чем ответов.

Человек привыкает ко всему, кроме неопределенности. Самыми страшными монстрами являются те, с которыми мы еще не столкнулись. Но я столкнулся с ними, услышав ее последние слова, которые и сейчас звучали в моей голове: «Найди ее!» После этого Астиза перерезала веревку, и ее крик постепенно затихал, пока она летела вместе с Силано в нильские воды, блестящие в ослепительных лучах солнца, а мой воздушный шар уносился ветром к морю… Неужели все это было просто кошмарным видением? Нет! Ее падение было реальным, как этот трехногий стол.

Иерихон уныло поглядывал на меня. И в его унынии, помимо сочувствия, сквозило настороженное осознание того, что именно эта египтянка удерживала меня на расстоянии от его сестры. Мириам взглянула на меня с особой откровенностью, в ее глазах читалось скорбное понимание. И в этот момент я догадался, что она тоже кого-то потеряла. Именно поэтому она не поощряла поклонников и брат стал для нее единственным близким человеком. Нас всех объединяло горе.

— Что же за ответ вы в итоге привезли мне? — прошептал я.

— Ответ заключается в том, что ваше прошлое осталось в прошлом. — Наш гость поднялся. — Мне очень жаль, что я не смог привезти белее обнадеживающие вести, но я всего лишь посланник. Друзья Иерихона будут, конечно, продолжать собирать сведения. Но не стоит обольщаться. Она исчезла бесследно.

И, сказав это, он также исчез из нашего общества.

ГЛАВА 6

Первая здравая мысль призывала меня немедленно покинуть Иерусалим и проклятый Восток раз и навсегда. Странная экзотическая одиссея с Бонапартом — бегство из Парижа, отплытие из Тулона, штурм Александрии, знакомство с Астизой, а затем ужасные битвы, потеря моего друга Антуана Тальма и жуткие тайны Великой пирамиды — так напоминала погребальную процессию, что то и дело возникало желание посыпать голову пеплом. Ничего хорошего она мне не принесла — ни богатства, ни прощения за мнимые парижские преступления, ни приличного статуса в обществе отправившихся в наполеоновскую экспедицию уважаемых ученых и никакой печной любви с пленившей и околдовавшей меня женщиной. Я потерял даже свою драгоценную винтовку! Единственной настоящей причиной моего прибытия в Палестину было желание узнать о судьбе Астизы, и теперь, когда выяснилось, что о ней ничего не известно (могло ли быть более жестокое известие?), выданное задание потеряло для меня всякий смысл. Меня совершенно не волновало грядущее вторжение в Сирию, судьба Мясника-Джеззара, карьера Сиднея Смита или политические расчеты друзов, монофиситов, иудеев и всех прочих фанатиков, охваченных бесконечной жаждой мести и пылающих завистью друг к другу. Как же меня самого угораздило оказаться в таком безумном, пропитанном ненавистью некрополе? Пора опомниться и отправиться на родину, в Америку, пора вернуться к нормальной жизни.

И все-таки… мою решимость уехать и покончить со всеми несчастьями ослаблял сам факт неизвестности. Никто ничего не слышал ни о жизни, ни о смерти Астизы. Она просто исчезла. Если я уеду, то буду мучиться сомнениями всю оставшуюся жизнь. Слишком много воспоминаний связывало меня с ней — во время путешествий по Нилу она показала мне звезду Сириус, помогла мне победить Ашрафа в яростной битве при Пирамидах, меня пленили ее изящество и красота, когда она в одиночестве отдыхала во внутреннем дворике дома Еноха, и ее уязвимость и чувственность в цепях храма Дендеры. А потом на нильских берегах она подарила мне незабываемые, полные нежной страсти ночи! За сотню, а то и за две сотни лет человек, возможно, и свыкся бы с такими воспоминаниями — но отрешиться от них не смог бы никогда. Ее живой образ постоянно преследовал меня.

История Книги Тота, если уж на то пошло, вполне могла оказаться сказкой — ведь мы нашли в подземной сокровищнице пирамиды лишь пустой золотой ларец и треклятый посох, возможно в насмешку оставленный Моисеем, — но тем не менее вдруг она не придумана и желанная реликвия на самом деле спрятана где-то под моими ногами? Иерихон приближался к завершению работы над винтовкой, и я с гордостью думал, что приложил руку к изготовлению оружия, которому, вероятно, суждено превзойти по качеству потерянное в Дендере ружье. А еще я привязался к Мириам и чувствовал, что она стала моим товарищем по несчастью, пережив когда-то трагическую потерю. После известия об исчезновении Астизы красота женщины, с которой я делил кров, чьи руки готовили мне еду и вырезали деревянную ложу для моего ружья, показалась мне еще более дивной. Кто, собственно, ждет меня в Америке? Никто. В общем, несмотря на испытанное разочарование, я вдруг решил еще немного задержаться, по крайней мере до окончания изготовления винтовки. Опять Я поступил как игрок, ожидающий удачной раздачи карт. Может быть, очередная карта будет выигрышной.

К тому же меня заинтересовало, кого потеряла Мириам.

Она общалась со мной с пристойной сдержанностью, однако теперь наши взгляды встречались чаще, чем раньше. Передавая мне тарелку с едой, она подходила заметно ближе, и тон ее голоса — возможно, только в моем воображении? — стал более мягким и сочувственным. Иерихон начал пристальнее следить за нами обоими и иногда сердито вмешивался в наши разговоры. Мог ли я винить его? Она была для него прекрасной помощницей, преданной как собака, а я был никчемным иноземцем, охотником за сокровищами с неопределенным будущим. Я невольно мечтал обладать ею, и Иерихон, будучи здоровым парнем, отлично понимал, какие желания свойственны мужчинам. Хуже того, я мог увезти ее в Америку. Витоге, по моим наблюдениям, он начал посвящать горазда больше времени изготовлению моей винтовки. Ему хотелось поскорей закончить ее и распрощаться со мной.

В сумрачном спокойствии Иерусалима мы пережили последние зимние дожди. По сообщениям, Дезе, лучший генерал Бонапарта, продолжая поход к верховьям Нила, доложил ему о новых победах и обнаружил новые впечатляющие руины. Смит бороздил море, поддерживая блокаду Александрии и осуществляя связь Акры с Константинополем в целях подготовки к весеннему наступлению Наполеона. Французские войска стягивались к Эль-Аришу, ближайшему к палестинской границе городку. Усиливающийся жар солнца медленно прогревал городские камни, слухи о приближении войны становились все более определенными, и вот в один из туманных вечеров, когда перед ужином Мириам собралась пройтись по городским базарам за недостающими приправами, я вдруг решил последовать за ней. Мне хотелось улучить момент, чтобы поговорить с ней без покровительственного присутствия Иерихона. Уважаемые мужчины в Иерусалиме не стали бы навязывать свое общество одинокой женщине, но я надеялся, что мне случайно представится возможность для разговора. Я изнывал от одиночества. О чем же мне хотелось поговорить с Мириам? Этого я и сам пока не знал.

Я следовал за ней на расстоянии, усиленно придумывая благовидный предлог для разговора и планируя, где можно опередить ее и пойти навстречу, чтобы наше столкновение выглядело случайным. Как странно, что нам, людям, приходится придумывать окольные пути, чтобы попросту излить кому-то свои чувства. Однако Мириам шла слишком быстро. Обогнув водоемы Езекии, она спустилась к большому базару на границе квартала, купила там что-то, прошла мимо пары прилавков и повернула на улицу, ведущую к рынкам мусульманского квартала Везефы, за резиденцией паши.

А потом Мириам исчезла.

Только что я видел, как она спускалась по виа Долороза к Темничным воротам Храмовой горы и минарету Баб аль-Гаванима, а через мгновение исчезла из виду. Недоуменно вытаращив глаза, я оглядывал опустевшую улицу. Неужели она заметила мое преследование и решила улизнуть? Ускорив шаги, я поспешно миновал ряд закрытых ворот, пока наконец не осознал, что, должно быть, зашел слишком далеко. Возвращаясь обратно, я проходил мимо древней римской арки, перекинутой через улицу, когда из ближайшего двора до меня донесся громкий и страстный разговор нескольких людей. Странно, как звуки или запахи могут порой разбередить воспоминания, и я мог поклясться, что один мужской голос был мне очень знаком.

— Куда он здесь ходит? Что ищет?

Вопросы задавались угрожающим тоном.

— Я не знаю! — испуганно ответил голос Мириам.

Мимо железной ограды я прошел в сумрачный, усыпанный каменными обломками двор, используемый иногда в качестве загона для коз. Испуганную молодую женщину окружили четыре грубияна во французских мундирах и европейских башмаках. Как уже говорилось, вооружение мое ограничивалось висевшим на поясе арабским кинжалом. Но они пока не видели меня, поэтому я мог воспользоваться преимуществом внезапности. Судя по виду, они были не робкого десятка, поэтому я окинул взглядом двор в поисках более основательного оружия. Как любил говорить Бен Франклин: «Располагая лишь собственными средствами, положись на власть фортуны». Хотя сам он тогда располагал средствами немалыми.

В итоге мне приглянулся изувеченный каменный купидон, давно лишившийся лица и оскопленный в ходе выполнения мусульманами или христианами указов об уничтожении фальшивых идолов или непристойных фаллосов языческих богов. Он лежал на боку среди обломков, точно забытая кукла.

Эта довольно тяжелая скульптура — примерно в треть человеческого роста, — к счастью, не удерживалась на земле ничем, кроме собственного веса. Еле-еле мне удалось поднять ее над головой. И, вознося молитву этому римскому богу любви, я швырнул его воплощение в сторону сгрудившихся негодяев. Купидон обрушился на их спины, и они, извергая проклятия, кучей попадали на землю, словно сбитые шаром кегли.

— Беги домой! — крикнул я стоявшей в нерешительности Мириам, заметив, что одежда на ней была уже частично порвана.

Испуганно кивнув мне в ответ, она сделала шаг в сторону, но тут один из мерзавцев дотянулся до ее ноги. Я подумал, что он потянет ее за собой вниз, но она с ловкостью танцовщицы огненной джиги резко ударила его прямо между ног. Я услышал лишь глухой звук удара, и француз оцепенел, как фламинго, замерзший в квебекских снегах. Она вырвалась на свободу и выбежала из ворот. Смелая девушка! Я не догадывался, насколько она отважна и сведуща в вопросах мужской анатомии.

Теперь свора французских бандитов ополчилась на меня, но я уже вновь вооружился купидоном, ухватив его за голову. Раскрутившись вместе с ним, я в подходящий момент выпустил его из рук. Двое мерзавцев опять упали, а изваяние, увы, разбилось. Между тем жители окрестных домов, услышав шум ожесточенной драки, начали громко возмущаться. Третий бандит уже вытаскивал спрятанную под плащом саблю — очевидно, пронесенную в город тайно, без предъявления у ворот Иерусалима, — но мне удалось успокоить его арабским кинжалом, прежде чем он справился с ножнами, и клинок вернулся на место. Я частенько участвовал в драках, но мне еще не приходилось никого закалывать, и меня поразило, с какой легкостью лезвие моего кинжала вошло в плоть, с жутким звуком царапнув по ребрам. Француз захрипел и так резко отпрянул, что рукоятка выскочила у меня из руки. Я невольно пошатнулся, осознавая, что остался совершенно безоружным.

Тем временем допрашивавший Мириам негодяй вытащил пистолет. Слыша возмущенные крики жителей, он, конечно же, не осмелится осквернить все законы и стрелять в этом священном городе!

Но пистолет оглушительно громыхнул, полыхнув молниеносным огнем, и что-то обожгло мне висок. Полуослепленный, я отскочил в сторону. Пора немедленно отступать! Шатаясь, я выбежал на улицу, а шельмец, размахивая саблей, последовал за мной, плащ развевался за его спиной, как крылья черной птицы. Откуда же взялся этот дьявол на мою голову? Ошарашенный выстрелом, я слабо различал происходящее вокруг.

Когда я наконец повернулся, чтобы хоть как-то попытаться отразить нападение, мимо меня пролетела какая-то палка и ее конец ударил моего преследователя в верхнюю часть груди. Он зашелся жутким кашлем и рухнул на спину, поскольку ноги его скользнули вперед. Ловя ртом воздух, он изумленно таращил глаза. На помощь мне, как оказалось, пришла Мириам, схватившая шест рыночного навеса и метнувшая его как копье! Мне просто везет на встречи с сообразительными и отважными женщинами.

— Ты! — выдавил он, устремив взгляд на меня, а не на нее. — Почему ты все еще не сдох?

Я мог бы задать ему тот же вопрос. В полумраке узкой улочки я с изумлением узнал сначала эмблему, которую выбил удар Мириам из-под его рубахи, — букву «G», заключенную в масонские циркуль и угольник, — а потом и смуглую физиономию «таможенника», который привязался ко мне во время поездки в Тулон, когда я в прошлом году бежал из Парижа. Тогда он пытался украсть у меня медальон, и в итоге я выстрелил в него из винтовки, а Сидней Смит, оказав мне нежданную поддержку, покончил с другим бандитом. Раненый «таможенник», завывая, рухнул на тулонскую дорогу, а я сбежал в лес, размышляя, смертельна ли его рана. Очевидно, он выжил. Что же этот дьявол делал теперь в Иерусалиме, вооружившись до зубов?

Но я с ужасом понял, что он, конечно, прибыл сюда с той же целью, что и я, намереваясь раскрыть древние тайны. Этот приспешник Силано, вероятно, не собирался сдаваться. Он явился сюда за Книгой Тота. И для начала разыскивал меня.

Но мне не удалось убедиться в своих подозрениях: он с трудом поднялся на ноги и, услышав вопли прохожих и крики стражей порядка, убежал, хрипло ругаясь.


Когда мы отправились к дому Иерихона, Мириам начала бить дрожь, и я обнял ее за плечи. Между нами никогда еще не было такой физической близости, но сейчас мы шли, бессознательно прижавшись друг к другу. За зиму я успел хорошо изучить Иерусалим и теперь выбирал наименее людные улочки, где сновали разве что крысы; я заметил их, когда оглядывался через плечо, проверяя, нет ли за нами слежки. Обратный путь к дому Иерихона шел в гору — этот город вообще построен на холмах, и христианский квартал расположен выше мусульманского, — поэтому после подъема мы зашли в ближайший укромный уголок перевести дух и заодно убедиться, что я выбрал верное направление, несмотря на плачевное состояние моей головы.

— Мне очень жаль, Мириам, — сказал я. — Им не нужна была ты, они гнались за мной.

— Кто же эти люди?

— Тот, что стрелял в меня, француз. Я видел его раньше.

— Где видели?

— Во Франции. Честно говоря, я тогда тоже стрелял в него.

— Итан?!

— Он пытался меня ограбить. Жаль, что я его не прикончил.

Она смотрела на меня так, словно видела впервые в жизни.

— Нет, он не пытался отнять у меня деньги, его интересовало совсем другое. Я пока не рассказывал вам с братом ту историю.

Она удивленно приоткрыла рот.

— Видимо, пора это сделать.

— А та женщина, Астиза, тоже причастна к ней? — тихо спросила она.

— Да.

— А кто она такая?

— Ее интересует древняя история. На самом деле она жрица, служительница одной очень древней египетской богини, Исиды, если ты слышала о такой.

— Черная Мадонна, — прошептала она.

— Кто-кто?

— Когда-то давно люди поклонялись изваяниям праматери богов, вырезанным из черного камня. Одни просто воспринимают их как вариант христианских статуй, но другие считают, что на самом деле это продолжение культа Исиды. То есть что существуют две разные мадонны — белая и черная.

Как интересно! Имя Исиды не раз всплывало в ходе моих поисков в Египте. И вот оказывается, что эта скромная, молчаливая женщина, судя по всему благочестивая христианка, также знает кое-что о ней. По-моему, ни одна из языческих богинь не пользуется такой широкой известностью.

— Но почему такое различие: белая и черная?

Мне вспомнился черно-белый шахматный рисунок пола в парижской масонской ложе, где я познавал секреты франкмасонства. А еще две одинаковые по форме колонны, обрамлявшие алтарь в той ложе, они также различались по цвету: одна — черная, а вторая — белая.

— А вас не удивляет, почему есть ночь и день? — заметила Мириам. — Ведь все в мире двойственно, такое учение возникло в глубокой древности, задолго до появления Иерусалима и Иисуса. Мужчина и женщина. Добро и зло. Высота и низость. Сон и бодрствование. Наше сознательное и бессознательное. Мироздание находится в постоянном противоречии, и все-таки противоположности должны сходиться, чтобы образовать целое.

— То же самое говорила мне Астиза.

Она кивнула.

— Вы не заметили, что на шее у стрелявшего в вас француза висела медаль, символизирующая эти противоречия?

— Ты имеешь в виду масонский знак пересекающихся циркуля и угольника?

— Я видела такие в Англии. Циркуль описывает круг, а плотничий угольник образует квадрат. И опять двойственность. А буква «G» означает God — по-английски «бог», или gnosis — по-гречески «знание».

— Еретическая ложа египетского обряда зародилась как раз в Англии, — объяснил я.

— Так что же нужно тем людям?

— Они ищут то же самое, что и я. То, что искали мы с Астизой. Они могли взять тебя в заложники, чтобы добраться до меня.

— Его пальцы впились в меня, точно когти, — все еще дрожа, сказала она.

Я испытал чувство вины из-за того, что нечаянно вовлек ее в эту историю. Поиск сокровищ, казавшийся легким приключением, грозил теперь серьезными опасностями.

— У нас появились соперники, и лучше бы нам успеть опередить их в поисках. Наверное, мне понадобится помощь Иерихона.

Она потянула меня за руку.

— Тогда пойдем скорей домой.

— Погоди. — Я увлек ее обратно в тень. Сознавая, что эта драка придала нашим отношениям долю чувственной близости, я решился задать более личный вопрос. — Ты ведь тоже потеряла кого-то, правда?

— Ну пойдем, пожалуйста, нам надо торопиться, — с нетерпением бросила она, уклоняясь от ответа.

— Я прочел это по твоим глазам, когда тот посланец сообщил мне, что Астиза пропала бесследно. Поначалу меня удивляло, почему у тебя нет мужа или жениха. Ты ведь очень красивая. Но у тебя уже кто-то был, я прав?

Она нерешительно помолчала, но пережитая опасность пробила брешь в ее сдержанности.

— Да, благодаря Иерихону я познакомилась с одним парнем, учеником кузнеца в Назарете. Мы тайно обручились, видя, что брат начал ревновать. Оставшись сиротами, мы с Иерихоном очень сблизились, но мои поклонники причиняли ему боль. Он все узнал и сильно рассердился, но я все равно хотела выйти замуж. Однако судьба развела нас, моего жениха призвали на службу в оттоманскую армию. И в итоге его отправили в Египет, откуда он так и не вернулся. Он погиб в сражении при Пирамидах.

В том сражении я, естественно, участвовал с другой стороны и видел, какую кровавую бойню устроили французские войска. Мамелюки понесли огромные потери.

— Прости, — неловко произнес я.

— Такова война. Война и судьба. А вскоре Бонапарт может прийти даже сюда. — Она передернула плечами. — То тайное сокровище, что ты хочешь отыскать, может помочь нам?

— В чем помочь?

— Остановить все эти убийства и ненависть. Вернуть святость нашему городу.

В общем, хороший вопрос, верно? Астиза и ее сторонники сомневались, вправе ли они воспользоваться магической Книгой Тота в благих целях или должны просто уберечь ее от недостойных людей, способных совершить зло.

— Я знаю только, что будет очень плохо, если стрелявший в нас негодяй найдет его первым.

И в этот момент я решился поцеловать ее.

Воспользовавшись преимуществом нашего волнения и смущения, я сорвал с ее губ этот краденый поцелуй, но все-таки она не сразу оттолкнула меня, хотя я крепко обнял ее, невольно испытывая сильное волнение: опасность и физическая близость этой женщины всколыхнули затаенные желания. Она слабо ответила на мой поцелуй. Потом, отстранившись от меня, тихо вздохнула.

Стремясь избежать новой близости, Мириам перевела взгляд на мой висок.

— У вас голова в крови.

Ей явно хотелось уклониться от разговора о наших отношениях. Я действительно чувствовал горячую влагу на виске, да и голова чертовски болела.

я, подавляя малодушный страх. — Пойдем поговорим с твоим братом.


— Похоже, нам пора поскорее закончить вашу винтовку, — заметил Иерихон, когда я поведал ему нашу историю.

— Отличная идея. А может, вы еще сделаете мне томагавк, — предложил я и тут же не сдержал стон от боли.

Мириам обрабатывала мою рану. Ее сильные руки оказались на редкость мягкими, и я чувствовал лишь легкое жжение, пока она бинтовала мне голову. Пистолетная пуля лишь оцарапала меня, но ее смертельная близость вызвала настоящий шок. По правде говоря, я также наслаждался тем, что со мной нянчатся. И вообще в отношении непосредственной близости с этой девушкой последний час превзошел для меня все четыре месяца пребывания в их доме.

— Практическая сфера применения таких топориков исключительно широка, а в Египте я лишился и подаренного индейцами томагавка. Нам необходимо подготовиться как можно лучше.

— Нужно выставить охрану на тот случай, если эти негодяи разнюхают, где мы живем. Мириам, ты больше не будешь выходить из дома.

Она открыла рот, но, подавив возражение, тут же закрыла.

— У меня появилась идея по усовершенствованию вашего ружья, если оно бьет так точно, как вы говорите, — задумчиво произнес Иерихон, продолжая мерить шагами комнату. — Вы, кажется, говорили, что издалека толком не разглядишь мишень.

— Верно, однажды я целился в одного мерзавца, а попал в его верблюда.

— Я заметил, что вы бродили по городу с маленькой подзорной трубой. Что, если воспользоваться ею для более точного прицеливания?

— Но как?

— Закрепив ее на стволе.

Вот уж совершенно нелепая идея. Она утяжелит ружье, сделает его более громоздким и осложнит процесс перезарядки. И вообще, такая идея наверняка плоха, поскольку никто раньше не пытался прицепить к стволу никаких подзорных трубок. Но что, если такое оснащение действительно поможет попасть в невидимую простым глазом мишень?

— Вы думаете, это возможно? — спросил я, осознав, что Франклин заинтересовался бы такого рода усовершенствованием: новинки, пугавшие большинство людей, привлекали его, как пение сладкоголосых сирен.

— Можно попробовать. Кроме того, нам необходима помощь, если эти бандиты еще в городе. Вы думаете, что убили одного?

— Проткнул кинжалом. Но кто знает? Во Франции я подстрелил их вожака, а он объявился здесь собственной персоной, целый и невредимый. Видимо, от этих мерзавцев трудно отвязаться.

Мне вспомнилось, с каким ожесточенным упорством преследовали меня в Египте Силано и Ахмед бин-Садр, нанося удар за ударом. Да, я не только нуждался в новой винтовке. Мне необходимо было еще успеть освоить ее.

— Я собираюсь связаться с Сиднеем Смитом, — объявил Иерихон. — Может, он пришлет нам подмогу, решив, что Британии выгодно обеспечить безопасность здешних агентов. Кстати, Мириам обмолвилась, что это нападение как-то связано с обещанным вами сокровищем. Что же вы ищете на самом деле?

Пришло время и мне довериться им.

— Здесь, в Иерусалиме, возможно, спрятано то, что способно изменить весь ход этой войны. Завершив почти безуспешные поиски в Египте, мы решили, что их нужно продолжить в Израиле. Однако всякий раз как я нахожу спуск или лестницу в подземный ход, так оказываюсь в тупике. Это не город, а сплошные каменные завалы. А теперь еще и эта банда французов наверняка начнет рыскать повсюду.

— Они спрашивали о вас, — напомнила Мириам.

— Да, но интересно, они только что узнали о моем присутствии или услышали о нем давно? Иерихон, могли ли ваши люди в Египте, пытаясь разузнать о судьбе Астизы, невольно выдать место моего нынешнего пребывания?

— Разве что невольно… но погодите. Что же составляет предмет ваших поисков? Что за сокровище вы все тут ищете?

— Книгу Тота, — тяжело вздохнув, ответил я.

— Книгу? — Он выглядел разочарованным. — Мне казалось, вы говорили, что это настоящее сокровище. Неужели я потратил целую зиму, делая винтовку ради какой-то книги?

— Книги бывают бесценными, Иерихон. Возьмем, к примеру, Библию или Коран. Но эта книга совсем иная, в ней заключена древняя мудрость и могущество… магии.

— Магии? — с вялым равнодушием повторил он.

— Можете, конечно, мне не верить. Я знаю лишь, что из-за этой книги — а вернее, из-за выигранного мной медальона, указывающего путь к хранилищу этой книги, — люди пытались убить меня, подбрасывали змей в мою кровать, преследовали меня на верблюдах и кораблях. Оказалось, что тот медальон открывал тайную дверь в сокровищницу Великой пирамиды, и мы с Астизой проникли туда. Там мы нашли подземное озеро с островком сокровищ, мраморной храмовой беседкой и золотым ларцом для этой книги.

— Так вы уже завладели сокровищем?

— Увы. Так уж получилось, что единственным выходом из недр той пирамиды служили подземные туннели, заполненные речным потоком. И тяжесть захваченных сокровищ не давала мне выплыть. Пришлось все бросить. Но главное сокровище иудеи могли спрятать здесь, в Иерусалиме.

Он смерил меня тем же недоверчивым взглядом, что я обычно замечал в Париже у моей квартирной хозяйки, мадам Дюррел, объясняя ей причины задержки арендной платы.

— Ну и где же книга?

— Золотой ларец был пуст. Зато в островной беседке обнаружился странный посох. И Астиза убедила меня, что этот посох принес в сокровищницу тот, кто украл книгу, и этим человеком, наверное, был…

Я помедлил, понимая, как прозвучат мои слова.

— Кто же?

— Моисей.

На мгновение он будто оцепенел. Потом прищурился и разразился презрительным лающим смехом.

— Ну и дела! Я приютил сумасшедшего! А Сидней Смит знает, что вы безумны?

— Я не рассказывал ему всех подробностей, да не стал бы рассказывать и вам, если бы не встретил того француза. Конечно, все это звучит очень странно, но тот грабитель помогал моему заклятому врагу, графу Силано. А значит, время не терпит. Мы должны найти эту книгу раньше его.

— Книгу, украденную Моисеем?

— Неужели это так невероятно? Египетский принц убивает надсмотрщика в припадке ярости, бежит из страны, потом возвращается, побеседовав с огненным кустом, с намерением освободить порабощенных евреев. Всему этому вы ведь верите, правда? Однако откуда вдруг у Моисея появилось небывалое могущество, как он умудрился вызвать чуму, разделить морские воды и накормить израильтян в пустыне Синая? Большинство людей назвало бы это просто чудесами, божественным даром, но что, если он обнаружил указания, научившие его, как все это сделать? Так полагает Астиза. Будучи принцем, он знал входы и выходы в пирамиде, верхняя часть которой служила лишь пустой приманкой и своеобразным указателем места тайного подземного хранилища, оберегающего священную книгу от недостойных глаз. Моисей выкрал ее, и когда фараон обнаружил, что она пропала, то как раз и стал преследовать Моисея и еврейских рабов на шестистах колесницах, но их поглотили воды Красного моря. А потом армия этих бывших рабов входит в Обетованную землю и успешно отвоевывает ее у законно живущих там культурных племен. Что же им помогло? Ковчег, дарующий таинственные силы, или книга древней мудрости? Я понимаю, насколько невероятной кажется вся эта история, однако тот француз тоже верит в нее. Иначе его приспешники не попытались бы схватить вашу сестру. И важность этой проблемы так же реальна, как синяки у нее на плечах и запястьях.

Выстукивая пальцами дробь по столу, кузнец глянул на меня тяжелым взглядом и буркнул:

— Чистое безумие.

Я огорченно тряхнул головой.

— Ладно, а что вы скажете на это? — спросил я, дотянувшись до плаща и вытащив двух золотых серафимов, размером в четыре дюйма каждый.

Мириам ахнула, а Иерихон вытаращил глаза. Его поразил, как я понял, не столько блеск золота, сохранившийся за тысячи лет, а скорее то, что эти коленопреклоненные ангелы с простертыми друг к другу крыльями когда-то украшали ковчег Завета. Они совершенно не походили на дешевые подделки, продававшиеся в ремесленных лавках. Более чем убедительную весомость этой золотой реликвии усиливало непревзойденное ювелирное мастерство.

— Один встреченный мной старик назвал их тайным знаком, — продолжил я, — Я не знаю, что он имел в виду. Более того, я сам не знаю, насколько правдива вся эта легенда. Год назад меня вынудили покинуть Париж, и с тех пор мне пришлось столкнуться с множеством научных теорий, различными предположениями и верованиями. Но в египетских пирамидах, похоже, зашифрованы математические законы, совершенно недоступные пониманию простых обывателей. А как вообще зародилась человеческая цивилизация? Такое впечатление, что в Египте она появилась уже полностью сформированная. Согласно легендам, люди обрели письменность и овладели законами зодчества, медицины и астрономии благодаря некоему мудрецу Тоту, прославившемуся как египетский бог, предшественник греческого бога Гермеса. Божественный Тот предположительно создал священную книгу мудрости, настолько могущественную, что ее могли с равным успехом использовать как во благо, так и во зло. И вот египетские фараоны, осознав ее значение, спрятали ее под Великой пирамидой. Но если Моисей выкрал ее, то эту книгу могли — должны были — принести евреи именно сюда.

— Моисей ведь так и не дошел до Обетованной земли, — возразила Мириам. — Он лишь увидел ее перед кончиной за водами Иордана с горы Нево. Бог не позволил ему войти.

— Но его наследники вошли, причем вместе с заветным ковчегом. Что, если помимо священных скрижалей в том ковчеге хранилась и Книга Тота? Разве ее не могли спрятать под храмом Соломона? И вдруг она избежала тления и пережила разрушение как Первого Храма Навуходоносором и вавилонянами, так и Второго Храма Титом и римлянами? Что, если она все еще лежит в тайнике, ожидая момента нового обнаружения? И вдруг первым ее найдет Бонапарт, мечтающий стать вторым Александром? Или сторонники графа Силано, которые мечтают прославиться и обеспечить могущество их порочной масонской ложе египетского обряда? Ведь даже если Астиза погибла, то Силано мог и выжить после падения с воздушного шара. Эта книга способна нарушить весь ход истории. Ее необходимо найти и защитить от злоупотребления или, в худшем случае, уничтожить. И ведь я предлагаю лишь осмотреть все вероятные тайные места, опередив французов.

— Вы целую зиму прожили в нашем доме, работая в моей кузнице, и до сих пор ни словом не обмолвились мне об этом? — При всем своем возмущении Иерихон, однако, с интересом поглядывал на золотых серафимов.

— Мне хотелось уберечь вас с Мириам от опасностей. Такие поиски не назовешь забавной игрой, скорее уж ночным кошмаром. Но сейчас если вы знаете о каких-то подземных ходах, то должны помочь мне. Тот француз не успокоится. Нам надо поторопиться, но шансов у нас больше.

— Я же занимаюсь кузнечным делом и никогда не лазал по здешним подземельям.

— И я вовсе не солдат, а простой торговый представитель, вовлеченный в какие-то дьявольские войны. Иногда судьба призывает нас, Иерихон. Ты призван помочь мне в этом деле.

— Ради нахождения магической Книги Моисея?

— Не Моисея, а Тота.

— Ага. Ради того, чтобы найти еретическую книгу, написанную каким-то мифическим божеством, языческим идолом.

— Нет! Ради того, чтобы предотвратить использование ее могущества в порочных целях недостойными людьми — еретиками из масонской ложи египетского обряда. — Я все больше расстраивался, сознавая, как безумно звучат мои доводы.

— Египетского обряда?

— Братец, ты помнишь, мы слышали о них в Англии, — вмешалась Мириам. — Там же ходили слухи о тайном обществе, совершающем порочные обряды. О них также с отвращением отзывались остальные масоны.

— Да, верно, — воодушевился я. — И как раз один из них, как я полагаю, напал на вашу сестру.

— Но я работаю с твердым железом и обжигающим огнем, — возразил Иерихон. — С реальными земными вещами. Мне ничего не известно о древнем Иерусалиме и его секретных туннелях или о потерянных книгах и порочных масонах.

Я досадливо поморщился. Как же еще привлечь его на мою сторону?

— Однако мы знаем, что в этом городе есть один ученый, который исследовал древние туннели, — заявила Мириам.

— Ты же не имеешь в виду того ростовщика?

— Но ведь раньше-то, братец, он изучал древности.

— Так он историк? — вмешался я.

Мне вспомнился Енох, который помог мне в Египте.

— Скорее он напоминает изувеченного сборщика податей, но верно, никто больше его не знает об истории Иерусалима, — признал Иерихон. — Мириам успела познакомиться с ним. Ладно, значит, нам нужны фонари, кирки, помощь от Сиднея Смита и… совет Хаима Фархи.

— И кто же он такой? — бодро спросил я, с облегчением понимая, что кузнец поддался на уговоры.

— Один книгочей, знающий как облупленных всех охотников за сокровищами, которые приходили сюда раньше… Кстати, возможно, рыцари-крестоносцы уже успешно опередили вас в этих поисках.

ГЛАВА 7

Я ожидал, что Хаим Фархи в какой-то мере будет обладать основательностью Аристотеля и внушительным достоинством Еноха, моего египетского наставника и толкователя древних книг, убитого приспешниками Силано. Но при встрече с ним мне с трудом удалось скрыть изумление. И не только потому, что появившийся в доме малорослый худощавый еврей средних лет со скрученными в спираль пейсами и в мрачном темном облачении вовсе не обладал солидностью Еноха. Дело в том, что мне еще не приходилось видеть столь изувеченного человека. Вместо носа на его лице осталась пара дырок, напоминающих поросячий пятачок. Правое ухо также отсутствовало. А пустую глазницу правого глаза стягивал уродливый шрам.

— О господи, что с ним случилось? — прошептал я Иерихону, пока Мириам принимала у двери его плащ.

— Он навлек на себя гнев Мясника-Джеззара, — тихо ответил кузнец. — Только не вздумайте жалеть его. Он воспринимает эти увечья как почетный орден. В итоге Джеззар облек его своим доверием, и он стал одним из самых влиятельных банкиров в Палестине. Даже после пыток Фархи сохранил преданность этому истязателю.

— Неужели люди доверяют ему свои сбережения и обращаются за ссудами?

— Ну, ущерб-то нанесли его физиономии, а не мозгам.

— Равви Фархи славится как самый выдающийся историк в нашей провинции, — немного громче обычного произнесла Мириам, когда они направились к нам, оба догадываясь о содержании нашего перешептывания. — Он также знаток древних мистических учений иудаизма. Его мудрый совет будет полезен любому человеку, надеющемуся проникнуть в тайны прошлого.

— О, я весьма признателен вам за то, что согласились нам помочь, — дипломатично сказал я, изо всех сил стараясь скрыть потрясение от такого знакомства.

— А я признателен вам за выдержку при виде злосчастия, выпавшего на мою долю, — ответил Фархи невозмутимым тоном. — Поверьте, я прекрасно понимаю, какое впечатление произвожу на окружающих. Мое безобразие отражается во взгляде любого испуганного ребенка. Но уединение увечного уродца дает мне время для погружения в легенды нашего славного города. Иерихон сообщил мне, что вы ищете утраченные реликвии стратегического значения, верно?

— Допустим.

— Допустим? Бросьте, разве вы не понимаете, что если мы хотим добиться успеха, то должны доверять друг другу?

Жизнь отучила меня от излишней доверчивости, но я не стал делиться своим опытом, а просто промолчал.

— И что эти тайные реликвии могут иметь некоторую связь с ковчегом Завета, — продолжил Фархи. — Разве это тоже относится лишь к области допущений?

— Нет, это верно.

Очевидно, он уже знал все, что я рассказал в доме Иерихона.

— Мне понятны как ваши побуждения, так и то, почему вы забрались в такие дальние края. Тем не менее моя печальная обязанность предупредить вас о том, что, возможно, вы опоздали на семь столетий. В поисках желаемого вами могущества в Иерусалим приходило множество людей.

— И вы готовы сообщить мне, что при всех стараниях они ничего не нашли.

— Напротив, я как раз собирался сказать, что, возможно, они нашли именно то, что ищете вы. Или, если их поиски и не увенчались успехом, вероятно, что и вы не преуспеете в таковых. Они проводили тут долгие годы. А Иерихон сообщил мне, что у вас в запасе в лучшем случае дни.

Что же известно этому изувеченному книгочею?

— А что именно они могли найти?

— Как ни странно, ученые все еще ведут дискуссии по данному поводу. Уехав из Иерусалима, группа христианских рыцарей приобрела непостижимое могущество, однако оно оказалось бессильным перед предательством. Так нашли они что-то? Или нет?

— Сказки, — с усмешкой бросил Иерихон.

— Но на них основана история, братец, — тихо заметила Мириам.

— Эти истории о тайных сокровищах в подземельях — просто легенды, — возразил Иерихон.

— В каждой легенде есть отголосок правды, — парировала сестра.

Я посматривал на эту троицу. Похоже, в последнее время они частенько спорили на эту тему.

— Какие легенды?

— О наших предках, рыцарях-храмовниках, — объяснила Мириам. — Их полное название — Бедные Христовы рыцари-защитники храма Соломона. Не все эти воинствующие монахи оставались холостяками, и, согласно преданиям, наш род происходит именно от них. Они искали то же самое, что ищете вы, и некоторые полагают, что нашли.

— И что же они нашли?

— Это любопытная история, — сказал Фархи. — Насколько я понял, господин Гейдж, вы ведь жили в Париже? Вы, случаем, не бывали в графстве Шампань, эта историческая область находится юго-восточнее Парижа, но севернее Труа?

— Мне довелось проезжать по этим краям и наслаждаться их красотами и дарами земли.

— Более тринадцати веков тому назад там произошло одно из самых великих сражений за всю историю Европы. На закате империи римляне нанесли поражение Аттиле, великому гунну.

— Битва на Каталаунских полях, — сказал я, мысленно поблагодарив Франклина за то, что пару раз он упоминал об этом древнем побоище: старина Бен был кладезем уникальных сведений и читал исторические фолианты толщиной в руку, написанные англичанином Гиббоном.[9]

— В этой битве Аттила завладел таинственным древним мечом, обладающим магической силой, его происхождение теряется в глубине тысячелетий. Легенды о магии и рассуждения о том, что в нашем мире существуют силы, превосходящие простую силу мышц и стали, передаются из поколения в поколения франками, осевшими тогда в районе Шампани. И некоторые из франкских умников полагали, что в нашем мире есть некие незримые сущности, недоступные обычному пониманию или восприятию. Знаменитый святой и ученый-мистик Бернар Клервоский также ознакомился с их воззрениями.

Это имя тоже показалось мне знакомым. Французский ученый Жомар упоминал его в Египте, когда мы впервые спустились в Великую пирамиду.

— Минутку, я слышал о нем. Он толковал что-то о божественных измерениях, о высоте и ширине. О том, что священным сооружениям можно придать божественную соразмерность.

— Верно. Этот святой говорил: «Что есть Бог? Он есть длина, ширина, высота и глубина». А могущественный рыцарь Андре де Монбар, дядюшка святого Бернара, разделял идею того, что древние мудрецы могли спрятать тайны могущества на Востоке. А тайник, вероятно, устроили под храмом Соломона, от него-то и получила название Храмовая гора, и она находится поблизости от того дома, где мы с вами беседуем.

— Франкмасоны верят в это по сей день, — заметил я, вспомнив моего покойного друга, журналиста Антуана Тальма, и его восторженные рассуждения.

— В девятнадцатом году одиннадцатого века, — продолжил Фархи, — дядя Бернара, Монбар, в компании девяти рыцарей отправился в уже захваченную крестоносцами Святую землю с некой особой миссией. Прибыв в Иерусалим, эти девять рыцарей решили организовать новый орден воинствующих монахов, защитников храма, то бишь храмовников или, на французский манер, — тамплиеров. Однако их исходные цели казались загадочно-непонятными. Они намеревались вроде бы защищать христианских паломников, но эти выходцы из Шампани поначалу вовсе не стремились привлекать в свои ряды сторонников, и их мало заботила безопасность на дороге из Яффы. Вместо этого они, добившись от правителя Иерусалима, царя Балдуина Второго особого разрешения, разместили резиденцию своего ордена в мечети Аль-Акса, на южной стороне Храмовой горы.

— Неужели тем девяти пришельцам удалось обосноваться на Храмовой горе?

Фархи кивнул, не сводя с меня здорового глаза.

— Любопытно, не правда ли?

— А что связывало первых тамплиеров с Моисеем и ковчегом? — спросил я.

— Здесь мы переходим в область предположений, — сказал Фархи. — Ходят слухи, что они прокопали подземные ходы под основание исходного храма Соломона и нашли… нечто. Завершив здесь свои дела, они вернулись в Европу, получили особый статус от Папы и стали в итоге первыми на этом континенте банкирами и самым могущественным военным орденом. Желающих вступить в их ряды было хоть отбавляй.

Их богатство достигло несусветных размеров, и даже короли уже побаивались могущества ордена тамплиеров. А потом, в одну-единственную ужасную ночь — в пятницу тринадцатого октября тысяча триста девятого года — французский король приказал провести изрядную чистку и арестовать магистров упомянутого ордена. Сотни его монахов подверглись пыткам и сожжению на кострах. А с ними погибла и тайна того, что они нашли в Иерусалиме. С тех пор начали слагать легенды: как мог непритязательный рыцарский орден так быстро достичь невообразимого богатства и могущества?

— Вы полагаете, что они нашли ковчег?

— Никто никогда не видел его следов.

— Вскоре после этого, — добавила Мириам, — начали слагаться баллады о рыцарях и поисках Святого Грааля.

— Чаши для причащения с Тайной вечери? — уточнил я.

— По одной из версий, — согласился Фархи. — Но в исторических источниках можно найти самые разнообразные сведения о Граале, его описывают как котелок, блюдо, камень, меч, копье, рыбу, плиту… и даже как тайную книгу.

Он пристально следил за моей реакцией.

— Книгу Тота!

— До сих пор я не слышал, чтобы ее так называли. И тем не менее вы рассказали Иерихону и Мириам захватывающую историю. Ведь бог Тот был предшественником греческого бога Гермеса. Вам известно об этом?

— Да, я узнал об их связи в Египте.

— В легенде о Парцифале, законченной в начале тринадцатого века, герой ищет совета у мудрого отшельника Треврицента.[10] Вам знакомо такое имя?

Я отрицательно покачал головой.

— Некоторые ученые полагают, что оно происходит от французского «трижды знающий».

Это пояснение взволновало меня.

— Трижды знающий! Ведь в греческой мифологии Гермеса называли Трисмегистом, и этот трижды знающий, открыватель всех искусств и ремесел отождествлялся с древним египетским богом Тотом!

— Да. Трижды величайший, легендарный Творец мира и открыватель всех наук. Он был первым великим автором, у нас, иудеев, его называют Енохом.

— Енохом называли и моего наставника в Египте.

— Неудивительно. Итак, после ареста тамплиеров обвинили в ереси. Им ставили в вину проведение непотребных обрядов, однополое сексуальное общение и поклонение таинственному Бапхомету.[11] Слышали о нем?

— Нет.

— Он изображался демоном или дьяволом с козлиной бородкой. Однако в его имени есть нечто интересное. Если оно происходит из Иерусалима, то, возможно, имеется в виду искаженное арабское слово «абуфихамат», которое произносится как «буфихимат». А это означает «отец мудрости». И кто же это мог быть для людей, называвшихся рыцарями Храма?

Я слегка задумался.

— Царь Соломон.

— Точно! Связи расширяются. В древности, живя под гнетом иноземцев, евреи вели порой тайные записи, заменяя буквы цифрами. В такой Атбашской тайнописи каждая буква еврейского алфавита на самом деле обозначала другую букву. Первую букву исходного алфавита заменяли последней, вторую — предпоследней и так далее. Если записать слово Бапхомет на еврейском языке и перевести его с помощью Атбашского шифра, то получится «софия», что по-гречески означает «мудрость».

— Бапхомет. Соломон. София. Значит, эти рыцари поклонялись не демону, а мудрости?

— Такова моя версия, — скромно произнес Фархи.

— Тогда почему же их преследовали?

— Потому что король Франции боялся их и хотел заполучить их богатства. А разве не лучший способ опорочить могущественных врагов — обвинение их в богохульстве?

— А возможно, эти рыцари поклонялись чему-то более реальному, — предположила Мириам. — Разве вы не говорили нам, Итан, что английское слово thought, что означает «мысль» или «мышление», будто бы происходит от того самого Тота?

— Говорил.

— И тогда связи простираются еще дальше. Бапхомет является отцом Мудрости, то есть Соломоном, то есть Софией… но не мог ли он также иметь связь с мышлением, Тотом, вашим исходным богом всех научных знаний?

Я потрясенно молчал. Неужели рыцари-тамплиеры, предполагаемые предшественники наших братских масонских лож, знали об этом древнем египетском божестве? И даже поклонялись ему? Связала ли вся эта запутанная история одной нитью масонов с тамплиерами, а тамплиеров соответственно с греками, римлянами, иудеями и в итоге с Древним Египтом? Возможно ли, что параллельно общеизвестной истории существует и некая тайная история, объединяющая все мировые эпохи?

— А как, собственно, Соломон обрел мудрость? — задумчиво произнес Иерихон. — Если такая книга действительно существовала, то, должно быть, этот царь имел ее в своем распоряжении…

— Ходили смутные слухи, что Соломон обладал способностью вызывать демонов, — сказала Мириам. — И в общем эти истории переплетаются — праведники ищут только знаний, но сами знания могут развратить, указав путь к богатству и пороку. Заключается ли благо или вред в самом знании? Помните историю Эдемского сада с древом познания добра и зла? Похоже, начало этих легенд и дискуссий теряется в глубине времен.

Меня ошеломили означенные перспективы.

— Так вы полагаете, что рыцари-тамплиеры уже нашли эту книгу?

— Если и нашли, то вполне могли потерять ее во время последующих гонений, — сказал Фархи. — Возможно, от вашего разлюбезного Грааля осталась лишь кучка пепла или его передали на хранение в другие руки. Однако могущества тамплиеров никто не унаследовал. Ни один из рыцарских орденов не мог сравниться с ними, и с тех пор ни одно из братств не достигало уже особой популярности в Европе. А когда Жака де Моле, последнего великого магистра, приговорили к сожжению на костре за отказ выдать секреты ордена, он наложил ужасное проклятие и предрек, что король Франции и Папа последуют за ним в могилу в течение года. Для обоих пророчество сбылось. Вот и гадайте, нашли ли они ту книгу. Была ли она потом утрачена. Или ее…

— Перепрятали, — предположила Мириам.

— В Храмовой горе! — воскликнул я.

— Допустим так, но в столь глубоких тайниках ее будет трудно отыскать вновь. Более того, когда Саладдин отвоевал Иерусалим у крестоносцев, они, видимо, уже не могли проникнуть в тайные подземелья. Даже сейчас мусульманская стража ревностно охраняет священные места. Безусловно, мусульмане слышали о таких историях. И тем не менее они не дают разрешения ни на какие исследования. Открытие подобных тайн может потрясти все религии до основания, а ислам полагает черную магию порождением шайтана.

— Вы подразумеваете, что туда невозможно проникнуть?

Если мы попытаемся и нас обнаружат, мы будем казнены. Это священная земля. В прошлые времена раскопки приводили к мятежам. А наше проникновение могут расценить как угодно, к примеру, как очередную попытку выкопать мощи святого Петра.

— Тогда о чем мы говорим?

Мои собеседники обменялись понимающими взглядами.

— Ну… значит, нас не должны обнаружить.

— Вот именно, — сказал Иерихон. — Фархи предложил один возможный путь.

— А почему же он сам не воспользовался этим путем?

— Потому что он мокрый,грязный, узкий и, вероятно, неверный, — охотно пояснил Фархи. — Мы ведь опирались всего лишь на маловразумительные исторические легенды, но вот прибыли вы и заявили, что некая необычайно ценная реликвия могла быть доставлена сюда из Древнего Египта. Готов ли я поверить в это? Не готов. Вы можете оказаться талантливым выдумщиком или легковерным глупцом. Но могу ли я быть излишне недоверчивым, сознавая, что ее существование может придать моему народу могущественные силы? Разумеется, не могу.

— Так вы сможете сопроводить нас?

— Да, в меру возможностей изувеченного счетовода.

— Ради доли найденных сокровищ, я полагаю.

— Ради истины и знаний, достойных Тота.

— Но их, как заметила Мириам, можно использовать как во благо, так и во зло.

— То же самое, друг мой, можно сказать и по поводу денег.

Почему-то всякий раз, как малознакомые люди проявляют альтруизм и называют меня другом, я начинаю раздумывать, в какой из моих карманов они хотят запустить руку. Но разве я нашел здесь хоть что-то за месяцы самостоятельных поисков? Может быть, мы с ним сможем быть полезными друг другу.

— Откуда же мы начнем?

— Между храмом Омара и мечетью Аль-Акса находится фонтан Аль-Кас, — решительно сказал Фархи. — Вода в него поступает от древних водохранилищ, расположенных под Храмовой горой. Эти соединенные туннелями водохранилища сообщаются друг с другом. Некоторые летописцы полагают, что они являются частью системы подземных каналов, которые тянутся до самой скалы Куббат ас-Сахра, на которой Авраам приносил жертву Богу, — до краеугольного камня мироздания. Более того, эти водохранилища должны также подпитываться подземными источниками, а не только дождевой водой. В связи с этим десять лет назад Джаззар поручил мне найти древние записи о подземных ходах под Храмовой горой. Я сообщил ему, что ничего не нашел.

— Вы солгали?

— Признание в неудаче обошлось дороговато. В наказание меня изуродовали. Но главное, что я действительно нашел старые отрывочные записи, описывающие тайный путь к такому великому могуществу, какого нельзя было позволить достичь человеку, подобному Джеззару. А мы можем проникнуть в подземелье через источник Гион, что питает Силоамский пруд за городскими стенами. И тогда мусульмане не увидят нас.

— Сеть этих водохранилищ, — добавила Мириам, — может спускаться на ту глубину, где евреи хранили в тайниках ковчег, книгу и остальные сокровища.

— Только если их не обнаружили первыми рыцари-тамплиеры, — заметил Фархи. — И они также могли их перепрятать… после сожжения Жака де Моле. Есть и еще одна сложность, которая удерживала меня от проведения исследований.

— Эти туннели заполнены водой?

У меня сохранились страшные воспоминания о моем спасении из Великой пирамиды.

— Возможно. Но это еще не самое страшное. В одном из обнаруженных мной документов упоминались запечатанные двери. То есть то, что когда-то было открытым, теперь может оказаться закрытым.

— Решительные люди преодолеют любые запертые двери, достаточно применить силу мускулов или мощь пороха, — с воодушевлением заметил Иерихон.

— Никакого пороха! — воскликнул Фархи. — Вы что, хотите вызвать панику в городе?

— Тогда обойдемся мускулами.

— А что, если мусульмане услышат, как мы там копаемся? — спросил я.

— Такой вариант, — заметил банкир, — был бы крайне прискорбен.


Моя винтовка наконец была готова. Для точного определения центра наводки Иерихон аккуратно приклеил на линзу нашего своеобразного оптического прицела два волоска Мириам, и когда я опробовал это новое ружье за городом, то обнаружил, что уверенно попадаю в тарелку с двухсот ярдов. Мушкеты, для сравнения, легко мазали и после пятидесяти. Но когда я залез на крышу нашего дома, намереваясь последить за передвижениями французских бандитов, то никого из них не обнаружил, хотя до боли в глазах вглядывался в ближайшие улицы. Неужели они убрались из города? Мне это представлялось сомнительным, скорее уж сюда прибыл Алессандро Силано, чтобы тайно руководить ими, и тогда я смогу захватить его и разузнать об Астизе.

Но казалось, этой банды вовсе не существовало.

Из отполированной меди Мириам сделала две копии серафимов и закрепила их на обеих сторонах деревянной ружейной ложи и на пороховницах, где я хранил заодно смазочное масло. Попадая в ствол вместе с патроном, оно очищало его от остатков пороха перед каждым выстрелом. Серафимы простерли друг к другу крылья так же, как на ковчеге. Девушка также вырезала мне рукоятку для нового томагавка. Я был так доволен, что дал сомневающемуся Иерихону советы о том, как выигрывать в «фараоне», если ему доведется сыграть в карты, а в подарок Мириам купил золотой испанский крестик.

После нашего вечернего приключения меня совершенно не удивило, что Мириам упорно намеревалась сопровождать нас, несмотря на склонность иерусалимских женщин к уединению.

— Ей известно много древних легенд, от которых меня клонит в сон, — признал Иерихон. — А порой она понимает непостижимые для меня премудрости или те, что я не считаю нужным постигать. К тому же мне не хочется оставлять ее одну дома, пока по городу шныряют французские мерзавцы.

— На том и порешим, — заключил я.

— Кроме всего прочего, — заметила она, — вам обоим не хватает женской интуиции.

— Главное, чтобы мы двигались тихо как мыши, — добавил Иерихон. — Мириам сказала, что вы овладели навыками краснокожих индейцев.

По правде говоря, почерпнутый мною у индейцев опыт состоял главным образом в том, чтобы избегать всяческих встреч с этими дикарями и откупаться от них подарками при неизбежности такой встречи. О редких стычках с ними у меня сохранились ужасающие воспоминания. Перед Мириам я, конечно, прихвастнул (в силу дурной привычки) моими фронтирскими подвигами, однако сейчас было поздно признаваться в этом.

Мы уже подготовились к выходу, и к нам присоединился одетый во все черное Фархи.

— Мое участие, возможно, будет даже важнее, чем я полагал, — заметил он. — Со времени нашего последнего разговора я изучил знакомые тамплиерам иудейские тайны, включая нумерологию еврейской каббалы и книгу Зоар.

— Еще одна книга? И о чем же в ней толкуется?

— Некоторые из нас полагают, что Тору, или, по-вашему, Библию, можно прочесть на двух уровнях. На одном мы видим всем известные истории. А второй могут прочесть только посвященные, он представляет другую тайную священную историю, написанную между строк или зашифрованную с помощью числового кода. Такого рода толкования и содержатся в Зоаре.

— Неужели Библия закодирована?

— Каждой букве еврейского алфавита соответствует определенное число, и помимо того существует еще десять цифр, представляющие священные сефироты. В них и скрыта тайна шифра.

— Что же это такое?

— Сефироты, или сферы, определяют шесть направлений бытия: четыре главных — восток, запад, север и юг, добавочные — верх и низ, а также вещественные сущности Вселенной — огонь, воду, эфир и Бога. Эти десять сефирот и двадцать две буквы описывают тридцать два «пути премудрости», которые, в свою очередь, открывают семьдесят два священных имени Бога. Кстати, может быть, Книга Тота тоже закодирована? Тогда еще надо будет искать к ней ключ. Ладно, попробуем разобраться.

Ну вот, опять та же сумасшедшая тарабарщина, с которой я постоянно сталкиваюсь с тех пор, как выиграл в Париже проклятый египетский медальон. Сумасшествие, очевидно, заразно. Такое множество людей готово поверить в легенды, нумерологию и математические чудеса, что я тоже начал в них верить, хотя редко понимал заумные разговоры книжников. Но если уж изувеченный банкир вроде Фархи готов лазать по подземельям ради еврейской нумерологии, то такое занятие уж всяко достойно моего времяпрепровождения.

— Да уж, желательно. Ну что, пора в путь. — Я повернулся к Иерихону. — А зачем вы решили тащить с собой мешок раствора?

— Чтобы заделать стены, которые мы продырявим. Никто не узнает о краже, если скрыть все следы воровства.

Мне понравился ход его мыслей.

С наступлением темноты мы украдкой вышли из Навозных ворот. Уже начался март, а вместе с ним и вторжение Наполеона. До нас дошли известия о том, что пятнадцатого февраля колонна французских войск вышла из расположенного у границы Палестины Эль-Ариша, одержала легкую победу в крепости Газа и двинулась на Яффу. Время поджимало. Мы спустились по каменистому склону к Силоамскому пруду, входящему в водопроводную систему со времен царя Давида, и я оживленно начал раздавать советы, где надо пригнуться, а где лучше поторопиться, стараясь показать, что делюсь опытом алгонкинских индейцев. Честно говоря, моей стихией был скорее игорный салон, чем дикая природа, но мне удалось произвести впечатление на Мириам.

Недавно народилась новая луна, ее узкий серп еле-еле освещал темный склон холма, а ночи ранней весной еще дышали прохладой. Пока мы перелезали через древние развалины, пас облаяли собаки, сторожившие навесы и укрытия редких чабанов и пастухов. За нашими спинами темнели на фоне неба городские стены, окружающие южную часть Храмовой горы. Я различил в вышине очертания Аль-Аксы и стены и арки пристроек тамплиеров.

Посматривают ли сюда, вниз, мусульманские стражники? Пока мы крались вдоль стен, у меня возникло тревожное чувство, что за нами следят.

— Тут кто-то есть, — прошептал я Иерихону.

— Где?

— Не знаю. Я их чувствую, но не вижу.

Он оглянулся кругом.

— Да нет тут никого. По-моему, вам удалось спугнуть тех французов.

Покрепче сжав винтовку, я взялся за томагавк.

— Вы трое идите вперед. А я проверю, нет ли за нами слежки.

Но ночная тьма выглядела такой же пустой, как черный ящик фокусника. Наконец, сознавая, что меня ждут, я вернулся к Силоамскому пруду, прямоугольному чернильно-черному провалу на дне долины. Истертые каменные ступени вели к платформе, с которой женщины раньше набирали в кувшины воду. Встревоженно зачирикали гнездящиеся в выщербленных каменных стенах воробьи. Едва различимые в темноте лица подсказали мне, где остановились остальные.

Оказалось, что наша группа заметно увеличилась.

— Сир Сидней прислал подмогу, — пояснил Иерихон.

— Англичан?

И тут я понял, к чему вели мои дурные предчувствия.

— Нам же не помешают лишние руки в подземелье.

— Лейтенант Генри Тентуистл с британского корабля «Дейнджерс», к вашим услугам, мистер Гейдж, — нагнувшись ко мне, прошептал в темноте их командир. — Вероятно, припоминаете, как успешно обдули меня в «брелан».

Я мысленно чертыхнулся.

— Мне повезло, что вы проявили такое мужество, лейтенант.

— А вот и энсин Поттс, его вы обыграли в «фараон». Забрали жалованье за полгода.

— Ну, вряд ли так много. — Я пожал Поттсу руку. — Но я отчаянно нуждался в средствах, чтобы достойно выполнить задание короны здесь, в Иерусалиме.

— А тех двух парней вы также узнаете, я полагаю.

Даже в полночном мраке у Силоамского пруда я узнал эти большие, как рояльные клавиши, зубы и враждебный оскал широкой улыбки.

— Ты задолжал мне поединок, — процедил их обладатель.

— И наши денежки, кроме того.

Да, разумеется. К нам присоединились Большой Нед и Малыш Том.

ГЛАВА 8

— Гордись такой честью, мистер, — ехидно заявил Большой Нед.

— Да уж, ради тебя мы впервые в жизни вызвались добровольцами, — добавил Малыш Том.

— Сэр Сидней решил, что для всех нас будет только лучше, если мы поработаем вместе.

— И все мы пришли сюда, чтобы помочь тебе.

— Очень рад, — вяло промямлил я и шепотом спросил Иерихона: — Вы что, не могли посоветоваться со мной?

— Выучка сэра Сиднея: держи язык за зубами, меньше выболтаешь.

Что ж, мудро. И старина Бен говорил: «Трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы».

— Поэтому он ввел в курс дела еще четверых?

— Насколько мы поняли, тут на кону стоят большие деньги, и даже такому проныре, как ты, будет трудно утащить их, — с довольным видом пояснил Малыш Том. — А когда нас вооружили кирками, то мы сказали друг другу: что ж, должно быть, придется откапывать клад с сокровищами! Да и наш янки, он сможет разобраться с Недом прямо там, как обещал на фрегате… или поделится с нами долей.

— Не такие уж мы простаки, как ты думаешь, — пробасил Большой Нед.

— Понятно. Ладно, парни, — сказал я, глянув на откровенно недружелюбные ухмылки моряков, и, подавляя предчувствие грядущих несчастий, примирительно добавил: — Всегда буду рад принять помощь от тех, с кем познакомился на досуге за приятной карточной игрой. Итак. Дело наше чревато большими опасностями, и мы должны вести себя тихо как мыши, но зато есть и реальный шанс войти в историю.

Тайных кладов не будет, но мы, возможно, найдем тайный путь в стан врага на тот случай, если Бони захватит этот город. Таково наше задание. Мой принцип — что было, то прошло, и пусть будет, что будет, ведь худой мир лучше доброй ссоры. Так что давайте рассчитывать на взаимную поддержку. Ведь каждое пенни моего выигрыша пошло в итоге на дело государственной важности.

— Государственной важности? А на что нашему государству такое прекрасное ружье? — поинтересовался Маленький Том.

— Вот эта винтовка? — Она, как назло, блеснула своей замечательной отделкой. — Пожалуй, это отличный пример. Оружие необходимо для вашей же безопасности, ведь я должен защищать вас.

— Дорогостоящая защита, на мой взгляд. Эта штуковина так же шикарна, как первоклассная проститутка. Держу пари, на нее угрохана куча денег.

— В Иерусалиме она ценится очень дешево, — соврал я. — Отсталое восточное производство, тут слыхом не слыхивали о мастерстве европейских оружейников… В сущности, барахляное ружьишко, разве что с виду красивое. — Я уклонился от обжигающего взгляда Иерихона. — Короче, я не обещаю, что мы найдем что-то ценное. Но если найдем, то вы, парни, конечно, можете забрать мою долю, а сам я удовольствуюсь каким-нибудь пыльным свитком. В общем, надеюсь, войдя в это подземелье, мы будем стараться всячески помогать друг другу добраться до желанной цели. Ведь, как говаривал Бен Франклин, в темноте все кошки серы.

— Кто говаривал? — переспросил Том.

— Чертов американский мятежник, по которому плачет виселица, — буркнул Большой Нед.

— И что же этот висельник имел в виду?

— Что мы свора блудливых кошек или что-то вроде того.

— Что мы все должны забыть о ссорах и объединиться до окончания дела, — поправил Тентуистл.

— А что это еще за девица с нами? — спросил Малыш Том, ткнув пальцем в Мириам.

Она резко отступила, смерив его неприязненным взглядом.

— Моя сестра, — прорычал Иерихон.

— Сестра! — Том отшатнулся, словно ударенный электрическим зарядом. — Ты притащил сестру на охоту за сокровищами? Чего же ради, разрази меня гром?

— Она многое знает, — сказал я.

— Да черт с ней, пусть идет, — буркнул Нед. — А кто это там за тобой?

— Наш еврейский проводник.

— Еще и еврей?

— А девицы приносят одни несчастья, — проворчал Том.

— Да уж, не придется ли нам тащить ее на себе, — добавил его приятель.

— Так я вам и позволила, — фыркнула Мириам.

— Будь осторожен, Нед, — предупредил я. — Ее колено знает, как послать тебя в нокаут.

— Да неужели?

Он глянул на нее с новым интересом.

Клянусь лугами Лексингтона,[12] от них можно ждать одних неприятностей! Я не испытывал бы более серьезную треногу, если бы пригласил анархистов для составления конституции. В общем, в полнейшей растерянности мы спустились в этот обмелевший водоем и прошли его по колено в воде. Питающий пруд поток истекал из грота, закрытого железной решеткой.

— Ее установили для безопасности детей и животных, — пояснил Иерихон, поднимая железный лом. — А не ради любителей приключений вроде нас.

Лом сослужил свою службу, замок с тихим лязгом слетел С нетель, и проржавевшая решетка со скрипом открылась. Как только мы вошли в грот, наш торговец скобяным товаром закрыл за нами эту калитку, приладив к ней захваченный из дома новый замок.

— Для этого запора лом не понадобится, у меня есть ключ.

Я оглянулся назад и окинул пристальным взглядом темные берега водоема. Не крадутся ли по ним какие-то тени?

— Вы никого не видели? — прошептал я Фархи.

— Я потерял способность видеть, как только мы вышли дома Иерихона, — пробурчал старый банкир. — Я не имею обыкновения дрызгаться в грязи по ночам.

Вскоре прохладная, но не холодная вода уже скрыла наши бедра. Раскинутых в стороны рук как раз хватило, чтобы выяснить ширину туннеля, по которому мы шли, его высота варьировалась от десяти до пятнадцати футов, а на каменных стенах виднелись четкие следы работы древних кирок. По этому рукотворному каналу город царя Давида снабжался водами природного источника, сообщил нам Фархи. Мы то и дело оступались, натыкаясь на препятствия неровного дна. Когда мы углубились в подземелье, Иерихон осмелился зажечь первый фонарь, и я догнал Тентуистла.

— Не могли ли вы привести на хвосте любопытных попутчиков? — спросил я.

— Мы заплатили нашим проводникам за молчание, — сказал лейтенант.

— Ага, и к тому же в Иерусалиме ни с кем даже словом не перемолвились, — вставил Нед.

— Погодите. Значит, компания из четырех «неприметных» английских моряков разгуливала по самому городу?

— Нам нужно было закупить провизию.

— Я же велел вам прятаться до темноты! — сердито прошипел Иерихон.

— Мы принарядились в арабские накидки и держались особняком, — заявил Тентуистл в свою защиту. — Из-за этого чертова капюшона я даже не видел толком дороги до Иерусалима, не разглядел и здешних красот. А ведь это прославленный город.

— Арабские накидки! — воскликнул я. t— Да вы так же похожи на арабов, как Санта-Клаус! Ваши краснолицые физиономии настолько узнаваемы, что с тем же успехом вы могли бы прошествовать под британским флагом!

— А вы что, рассчитывали, что мы будем целый день пухнуть с голоду, а потом ночью копать вам яму? — возмутился Большой Нед. — Тогда уж притащили бы нам жратвы, если вам так не хотелось, чтобы мы прошлись по базарам вашего драгоценного города.

Ладно, теперь все равно ничего не поправить. Я повернулся к Иерихону, его удрученное лицо озарялось янтарным светом фонаря.

— Давайте-ка поторопимся.

— Я повесил крепкий замок на решетку. Но вам с винтовкой лучше держаться в арьергарде.

— Не троньте меня! — взвизгнула вдруг из темноты Мириам.

— Простите, неужели я задел вас? — развратным тоном произнес Малыш Том.

— Не ерепенься, куколка, я обеспечу тебе безопасность, — добавил Нед.

Испуганный Иерихон взмахнул киркой, но я удержал его руку.

— Я разберусь с ними.

Поскольку я замыкал наш отряд, то незаметно подошел к Меду сзади и вставил ствол винтовки ему между ног.

— Дьявол тебя раздери! — взвыл он.

— Ах, как я неловок, — сказал я и, резко дернув винтовкой, прижал ее дуло к щеке Тома.

— Сукин сын!

— Уверен, что всем нам будет удобнее, если мы будем держаться на некотором расстоянии.

— Я буду идти так, как захочу… — Вдруг Том взвыл и подпрыгнул. — Эта сучка подкралась сзади!

Мириам вооружилась ломиком.

— Простите, неужели я задела вас?

— Я предупредил вас, джентльмены. Соблюдайте дистанцию, если вам дороги ваши мужские достоинства.

— А я лично кастрирую того, кто еще раз тронет мою сестру, — добавил Иерихон.

— И мой хлыст попляшет по вашим спинам, — добавил Тснтуистл. — Энсин Поттс! Проследите за порядком!

— Слушаюсь, сэр. Вы двое, ведите себя прилично!

— Ну, мы ж просто пошутили… Господь не даст соврать! Ба, что это с ним приключилось?

Фархи вошел в круг света от фонаря, и матросы перепугались, впервые увидев его изуродованное лицо: пустую глазницу, отрезанный нос и отсеченное ухо.

— Я тронул его сестру, — хитро сказал еврей.

Матросы побелели и отступили от Мириам как можно дальше.


Мы долго плутали по подземелью почти по пояс в воде, и если и была польза от такого похода, так это в том, что он сбил спесь с напористых матросов. Они не привыкли ни к тесным помещениям, ни к земляным работам, и поддерживала их дух только надежда заполучить древнее богатство. Желая заставить их попыхтеть, я предложил Тентуистлу, чтобы Нед и Том помогли Иерихону нести мешок с раствором.

— Чего ради мы тащим сюда такую тяжесть, когда тут полно всяких камней? — раздраженно спросил Нед, но покорно, как мул, взвалил на спину мешок, когда все мы собрались вокруг фонаря.

Разок я решил задержаться для проверки и, пропустив всех вперед, смотрел, как они уходят, оставляя меня в сгущающейся темноте. Словно эхо, по туннелю прокатился легкий шум. Может, лязгнул сбитый замок? Однако на таком расстоянии громкость этого звука скорее напоминала падение булавки. Наконец я опомнился и поспешил догнать остальных.

Вскоре вода зажурчала громче, поскольку свод туннеля постепенно понизился. В итоге нам пришлось передвигаться едва не ползком.

— Мы приближаемся к подземному источнику, — предупредил Фархи. — Согласно легенде, где-то над ним находится центр Иерусалима.

— А я думаю, что мы попали в ослиную задницу, — проворчал Малыш Том.

Поднимая и опуская фонари, мы старательно осмотрели все стены и действительно обнаружили под сводом какой-то темный и узкий лаз, не шире, чем карман скряги. Я не мог даже представить, что он выведет нас куда-то, но когда, поддерживая друг друга, мы забрались наверх, то оказались в сухом на сей раз проходе, поворачивающем обратно к центру города. Мы продолжали двигаться вперед, переползая через упавшие с потолка камни, причем Мириам это удавалось лучше любого из нас. Она первой проверила вместимость очередной мышиной норы, Большой Нед вскоре начал ругаться, еле проталкиваясь по тесному подземному каналу с объемистым мешком раствора. Его физиономия поблескивала от пота. Затем стены туннеля стали более ровными, очевидно, тут их уже подтесывали древние мастера. Начался постепенный подъем, но потолок неизменно маячил в футе над нашими головами, и вдвоем в этом узком коридоре было бы не развернуться. То и дело слышались проклятия Неда, ударявшегося головой о своды.

— Легенда гласит, что этот коридор строили ровно на ширину щита, — сказал Фархи. — Один воин мог защитить его от целой вражеской армии. Мы пойдем направо.

По мере нашего продвижения воздух становился все более спертым, а свет фонарей слабел. Я потерял ощущение времени и не представлял, сколь далеко мы зашли. Меня бы не удивило, если бы мне сказали, что, бродя и ползая по этим туннелям, мы умудрились достичь Парижа. Но пока мы миновали лишь пещерные своды и добрались до каменной кладки из обтесанных камней.

— Стены Ирода, — пробормотал Иерихон. — Значит, мы уже под Храмовой горой, правда, значительно ниже ее основания.

Мы ускорили шаги, и вновь я услышал журчание воды. Коридор вывел нас в большую пещеру, очертания которой едва проступали в слабом фонарном свете. Иерихон дал мне подержать его фонарь, а сам осторожно спустился в водоем.

— С глубиной все в порядке, — заявил он, — самое большее по грудь, и вода чистая. Мы уже дошли до подземных резервуаров. Теперь надо вести себя как можно тише.

Первый резервуар вывел нас к следующему коридору. Точно так же мы прошли еще два резервуара, каждый примерно по десять ярдов от края до края.

— В более влажные сезоны, — сказал Иерихон, — все эти каналы заполняются водой.

Вскоре поднимающийся туннель привел нас в сухую пещеру, и наконец наш путь резко оборвался. Потолок казался выше из-за обвалившихся камней, которые наполовину заполнили пространство зала, соответственно подняв и уровень пола. В дальнем конце виднелась верхняя часть каменного арочного свода. Проблема заключалась в том, что проход был полностью заложен обломками строительного мусора и кирпичами.

— Гром и молния, значит, мы зря тут корячились, — прохрипел Нед.

— Интересно! — удивленно бросил Иерихон. — Похоже, те, кто забил этот проход, не желали, чтобы мы увидели то что спрятано за ним.

— Или не хотели, чтобы мы выбрались отсюда, — добавила Мириам.

— Лучше бы мы захватили бочонок пороха, — с досадой произнес матрос, сбросив с плеча тяжелый мешок с раствором.

— Нет, главное сохранить тишину, — сказал Фархи. — Нам надо расчистить этот проход до утреннего богослужения.

— И заложить его вновь, — вставила Мириам.

— Полный бред, — презрительно буркнул Нед.

— Старина Бен сказал бы: «Утраченного времени не воротишь», — попытался я воззвать к разуму этого дубоватого верзилы.

— А Большой Нед сказал бы, что настало время воротить деньжата, нечестно заграбастанные карточным мошенником, — заявил он, скосив на меня взгляд. — Лучше бы, мистер, за этим завалом оказалось что-нибудь ценное, иначе я вытрясу из тебя не только содержимое твоих дырявых карманов, но и твою жалкую душонку.

Но, несмотря на угрозы, они с Малышом Томом все-таки энергично взялись за дело, мы образовали цепочку из восьми человек и передавали друг другу камни, чтобы быстрее освободить проход к основанию заложенного арочного пролета. Через два часа каторжного труда нам удалось расчистить завал. Широкий подземный проход был закупорен, как бутылка, разномастными известняковыми блоками.

— Вполне понятно, почему его заложили, — задумчиво произнес Тентуистл. — Чтобы в город не могла проникнуть вражеская армия.

— Этот арочный проход соорудили древние евреи, — уверенно заявил Фархи, — но арабы, крестоносцы или тамплиеры замуровали его. Землетрясения обрушили часть сводчатого потолка, и с тех пор про него забыли, он упоминается разве что в легендах.

— Так давайте размуруем его, — устало сказал Иерихон, поднимая железный прут.

Первый камень обычно труднее всего высвободить. Мы боялись стучать и грохотать, поэтому осторожно вычистили раствор, а потом наши силачи, Нед и Иерихон, попытались извлечь массивный камень. Их мускулы вздулись, известняковый блок еле двигался, скрежеща, как тяжеленный сундук, но в итоге они выдрали его из кладки и, подхватив на руки, тихо, точно домашние тапочки, опустили на пол. Фархи упорно поглядывал в потолок, словно мог как-то увидеть реакцию мусульманской стражи, дежурившей за каменной толщей.

Нагнувшись к отверстию, я вдохнул выходящий из него спертый воздух. Темнота. Выскребая раствор, скрепляющий соседние блоки, мы по очереди извлекли их и сложили у стены. Наконец отверстие стало достаточно большим, чтобы в него мог пролезть человек.

— Мы с Иерихоном пойдем на разведку, — сказал я. — А вы, моряки, оставайтесь на страже. Если там обнаружатся сокровища, то мы передадим их вам сюда.

— Вот еще, дьявол тебя разрази! — запротестовал Большой Нед.

— Я согласен, — решительно сказал Тентуистл. — Мы выполняем задание нашего морского командования, господа, и, нравится вам это или нет, все мы служим Британской короне. Кроме того, все изъятое достояние принадлежит государству и будет распределено позднее согласно призовым правам. Ваш вклад несомненно будет принят во внимание.

— А нам ваше морское командование не указ, — возразил Иерихон.

— Но вы же получаете жалованье от сэра Сиднея Смита, — заметил Тентуистл. — И Гейдж также работает на него. А значит, во имя короля и Британии, мы проникнем в эту дыру все вместе.

Я положил руку на ствол винтовки, оставленной у стены пещеры.

— Вас послали сюда не как кладоискателей, а как рабочую и охранную команду, — попытался возразить я.

— А вас, Гейдж, послали в Иерусалим как разведчика короны, а не как частного искателя сокровищ.

Рука лейтенанта потянулась к пистолету, его примеру последовал и энсин Поттс. Нед и Том схватились за рукоятки сабель. Иерихон с угрожающим видом взял наперевес лом.

Мы все дрожали от возбуждения, точно соперничающие псы в мясной лавке.

— Прекратите! — прошипел Фархи. — Вы что, окончательно сдурели? Начнете драку, и сюда сбегутся все мусульмане Иерусалима! Ссоры сейчас просто недопустимы.

Немного поколебавшись, мы опустили руки. Он был прав, со вздохом признал я.

— Ладно, и кто из вас хочет идти первым? В Египте дой стеной прятались змеи и крокодилы.

Ответом мне было встревоженное молчание.

— Похоже, ты, мистер, у нас самый опытный, — наконец буркнул Нед.

В общем, я пролез в дырку, помедлил чуток, убедившись, что никто на меня не нападает, вытянул из отверстия фонарь и осветил темный проход.

От неожиданности я едва не выронил светильник. Из рассеявшейся темноты на меня уставились зловеще оскалившиеся черепа.

При ближайшем рассмотрении черепа оказались ненастоящими, их изваяли из камня. И все-таки этот своеобразный фриз из высеченных в камне черепов со скрещенными костями, отделявший стены от сводчатого потолка, производил жутковатое впечатление. В Египте мне не встречалось ничего подобного. Остальные пролезли за мной, и когда они разглядели этот отвратительный бордюр, у моряков вырвались самые разные восклицания — от испуганного «Господи Иисусе!» до более радостного, но преждевременного заявления: «Пиратский клад!»

У Фархи нашлось более прозаичное объяснение.

— Пираты тут ни при чем, господа. Такие скелетные украшения присущи стилю тамплиеров. Вам известно, господин Гейдж, что эмблемы из подобных черепов со скрещенными костями появились по меньшей мере во времена этих бедных рыцарей?

— Я видел их также на масонских ритуалах. И на церковных кладбищах.

— Естественно, ведь всех нас тревожат мысли о смерти.

По обрамленному черепами коридору мы прошли в более просторное помещение. Там я увидел другие украшения, по моему разумению также имевшие масонское происхождение. Пол покрывали плиты в виде уже знакомой мне черно-белой шахматной доски, применяемой архитекторами со времен Дионисий, за исключением того, что посередине этот узор видоизменялся. Расположенные зигзагами черные плиты образовывали знак, похожий на гигантскую молнию. Странно. При чем тут молния?

Внутри зала, по обе стороны от входного проема, высились две массивные колонны: одна черная, а другая белая.

Рядом с входом, в стенных нишах друг напротив друга стояли скульптуры, похожие на мадонн, одна из алебастра, а вторая из эбенового дерева: белая и черная мадонны. Богоматерь и Мария Магдалина? Или Богоматерь и древняя Исида, богиня звезды Сириус?

— Двойственность мира, — пробормотала Мириам.

Невысокий куполообразный потолок выглядел, однако, достаточно мощным, чтобы выдержать вес давящей на него сверху платформы Ирода. В дальнем конце находился каменный алтарь, за которым также темнела ниша. Больше в этом зале ничего не было. Судя по размерам, он мог бы служить трапезной, и, возможно, рыцари пировали здесь, отдыхая от сооружения подземных ходов и поисков тайных кладов царя Соломона. И все-таки он был неутешительно пуст.

Мы обошли весь зал — он оказался пятьдесят шагов в длину. Поверхность алтаря украшала сдвоенная плита. С одной стороны на ней было грубо высечено изображение купольного храма, а с другой — двух рыцарей на одной лошади.

— Печать тамплиеров! — воскликнул Фархи. — Она подтверждает то, что именно они построили этот зал. Видите, это же храм со скалой вознесения Мухаммеда, такой же, как нынешняя мечеть над нами, они определяют место храма Соломона, так изначально называли его храмовники. И опять же два их рыцаря на одной лошади… Некоторые считают, что это символизирует добровольное принятие ими обета бедности.

— Но есть и такие, кто считает, что это знак двойственности мира, — сказала Мириам. — Мужчины и женщины. Развития и упадка. Ночи и дня.

— Да здесь же ни черта нет, — вмешался Большой Нед, окидывая взглядом подземный зал.

— Тонкое наблюдение, — сказал Тентуистл. — Похоже, господин Гейдж, мы корячились тут впустую.

— Исключительно во имя британской короны, — с кислой улыбкой отшутился я.

— Да уж, этот американец выжал из нас все соки, — проворчал Малыш Том.

— Эй, поглядите-ка сюда! — воскликнул энсин Поттс. Он старательно разглядывал Белую Мадонну. — Может, за ней есть особая дверца? Или тайный проход!

Мы собрались вокруг. Энсин потянул за поднятую в благословении руку мадонны, и статуя повернулась. При этом стена за ней отъехала в сторону, и мы увидели винтовую лестницу, хотя в этот стенной проем можно было протиснуться только боком. Крутые ступени уходили вверх.

— Наверное, она выведет нас к основанию храма, — сказал Фархи. — К древней резиденции тамплиеров, теперь ставшей мечетью Аль-Акса. Скорее всего, верхний проход закрыт, но мы должны постараться вести себя как можно тише. Звуки поднимаются вверх как по дымоходу.

— А чего тут тихариться-то? — удивился Нед. — Здесь внизу все равно ничего нет.

— Мы рядом с мусульманской святыней, глупец, и к тому же в священной еврейской земле. Если хоть кто-то из верующих услышит нас, они схватят всю нашу компанию, некоторым проведут обрезание, потом будут пытать за осквернение святыни и закончат полным расчленением наших бренных тел.

— О-о…

— Давайте попробуем открыть и Черную Мадонну, — предложила Мириам.

Мы перешли к другой статуе, но на сей раз, как бы Поттс ни давил на ее руку, скульптура осталась неподвижной. Дуализм Мириам, казалось, не принес пользы. Мы разочарованно топтались вокруг.

— Фархи, где же храмовые сокровища? — спросил я.

— Разве я не предупреждал, что тамплиеры могли опередить вас?

— Но этот зал выглядит по-европейски, значит, они сами построили его, а где же более древние помещения? И зачем они вообще так старались? Они явно переусердствовали, если хотели построить обычную трапезную.

— Здесь нет никаких окон, — заметил Поттс.

— Наверное, тут проводились какие-то ритуалы, — рассудительно заметила Мириам. — Но настоящими делами или поисками они занимались в другом подземелье. Где-то должен быть еще один проход.

— Эти стены выглядят слишком монументально, — сказал ее брат.

Мне вспомнились люки в египетском храме Дендеры, и я пригляделся к полу. Черные и белые плиты диагонально расходились от алтаря.

— По-моему, Большому Неду стоит попытаться сдвинуть этот каменный стол, — сказал я. — Давай, покажи свою силушку!

Сначала его усилия ни к чему не привели. Потом к нему присоединился Иерихон, а в итоге и мы с Малышом Томом. Все мы кряхтели от натуги, и наконец алтарный стол начал со скрежетом поворачиваться на скрытой опорной оси. Когда он отъехал в сторону, мы увидели отверстие люка. В подземный мрак уходила узкая лесенка.

— Вот это уже поинтереснее, — отдуваясь, пробурчал Нед.

Спустившись по ступеням, мы столпились в небольшом нижнем помещении. В конце его темнела массивная железная дверь, покрытая рыжими пятнами ржавчины. На дверной поверхности выделялось также десять позеленевших от времени медных дисков, каждый размером с обеденную тарелку. От верхнего диска расходились вниз лучи двух боковых рядов из трех дисков. А между ними, но пониже располагался вертикальный ряд из трех последних дисков. В центре каждого диска находилась затейливая щеколда.

— Десять дверных ручек? — спросил Тентуистл.

— Скорее, десять замков, — сказал Иерихон. — Видимо, поворот каждой такой щеколды сдвигает засов, скрытый в косяке этой железной двери. — Он попытался повернуть одну рукоятку, но ничего не вышло. — Жаль, что их не прошибешь даже ломом.

— А значит, ее, возможно, никому не удалось открыть и все сокровища остались в сохранности, — сделал вывод Нед, удивив меня сообразительностью. — По-моему, это добрый знак. Того и гляди наш мистер найдет в конце концов заветный клад. Что же они в древности ценили так высоко, что решили выкопать эту кроличью нору да еще снабдили ее такой мощной дверью?

— Десять замков? И ни одной замочной скважины, — заметил я.

Как ни старались Иерихон с Недом дубасить или толкать массивную преграду, она даже не шелохнулась.

— Она вмурована в камень, — наконец вынес заключение кузнец. — Может, это и не дверь вовсе, а чистое украшение.

— Времени осталось мал о, — предупредил Фархи. — Скоро рассветет, и мусульмане начнут молиться над нашими головами. Если мы будем колотить по железу ломом, нас наверняка услышат.

— Погодите, — сказал я, вспомнив тайну египетского медальона. — Не кажется ли вам, что это особый рисунок? Десять дисков, расходящихся, как лучи солнца… десять — это же священное число. И оно что-то означало для тамплиеров, как я подозреваю.

— Но что?

— Сефирот, — медленно сказала Мириам. — Это дерево.

— Дерево?

Фархи вдруг отступил назад.

— Да-да, теперь я догадался! Эц Хаим, Древо жизни.

— Каббалистическая символика, — подтвердила Мириам. — Еврейская мистика и нумерология.

— Рыцари-тамплиеры тоже были евреями?

— Разумеется нет, но они склонялись к экуменизму, когда речь шла о поиске древних тайн, — рассудил Фархи. — Изучив еврейские тексты, они узнали, где находится этот подземный тайник. Мусульмане поступали так же, как и все прочие люди. Их интересовала любая символика, способная открыть путь к нужным знаниям. Перед нами десять сефирот, завершающихся кетером, или венцом, от него отходит бина, распознавание, а напротив — хокма, символ мудрости, и так далее.

— Милость или великодушие, крепость или суд, торжество, красота или великолепие, слава или величие, основание, независимость или царство, — процитировала Мириам. — Все непостижимые аспекты Бога. Мы не в силах постичь Его, кроме как через подобные проявления Его сущности.

— Но как все это связано с дверью?

— Наверняка тут какая-то загадка, — сказал Фархи и поднес поближе свой фонарь. — Да, я узнаю еврейские слова, написанные на древнееврейском языке. Хезед, тиферет, нецах…

— Египтяне верили, что слова обладают магическим свойством, — припомнил я. — Что, произнося их, можно вызвать божество или обрести силы…

Большой Нед перекрестился.

— Прости Господи! — ужаснулся он. — Что за языческое богохульство! Да еще эти ваши рыцари, принявшие иудейское учение… Неудивительно, что их посжигали на кострах!

— Они не приняли его, а воспользовались им, — терпеливо пояснил Иерихон. — Здесь в Иерусалиме принято уважать чужие верования, даже если мы сомневаемся в их истинности. Тамплиеры, видимо, разгадали тайну этой двери. Возможно, ее задвижки следует поворачивать в правильной последовательности.

— Первый венец, — предположил я. — Вон ведь кетер наверху.

— Давайте попробуем начать с нее, — согласился Иерихон, однако щеколда осталась недвижимой, как и остальные.

— Минутку, надо подумать, — сказал Фархи. — Если мы ошибемся, то ничего не сработает.

— Или мы попадем в ловушку, — заметил я, вспомнив опускающиеся с потолка плиты, которые едва не раздавили меня в пирамиде. — Тут наверняка скрывается какая-то загадка, чтобы не допустить к святыням недостойных.

— С чего бы начал тамплиер? — задумчиво произнес Фархи. — Крепость? Они были воинами. Слава? Они нашли славу. Мудрость? Если среди сокровищ была книга. Ум?

— Мысль, — сказала Мириам. — Мышление подобно Тоту, как та книга, что ищет Итан.

— Мышление?

— Если соединить линиями эти диски, то они пересекутся вот здесь, в центре, — показала она. — Разве не в центре сосредоточен для еврейских каббалистов непостижимый разум Бога? Разве не к центру он стягивается? Не к сущностному единству? К тому, что мы, христиане, называем душой.

— Ты права, — сказал Фархи, — но в этом месте нет никакой задвижки.

— Да, единственное место без замка — в сердце. — Определив точку пересечения лучей от десяти дисков, она пристально пригляделась к этому центру. — Но здесь вырезана маленькая окружность.

И, прежде чем кто-то успел остановить ее, Мириам взяла ломик, который раньше использовала для защиты от Малыша Тома, и ударила концом точно в центр этого кружка. Глухой, раскатистый гул заставил всех нас вздрогнуть. Но кружок скрылся в толще двери, послышался щелчок, и вдруг все десять замков на десяти медных дисках начали одновременно поворачиваться.

— Приготовьтесь к любым опасностям! — воскликнул я и поднял винтовку.

Тентуистл и Поттс схватились за пистолеты. Нед и Том достали из ножен кортики.

— Нас ждет богатство, — выдохнул Нед.

Когда замки перестали вращаться, Иерихон слегка навалился плечом на дверь, и она со скрежетом медленно опустилась на цепях, как подъемный мост, и с тихим стуком легла на запыленный пол. В воздух взмыло серое облачко, а когда оно рассеялось, мы увидели, что этот мост перекинут через зияющий в полу провал. Дно скрывалось в кромешном мраке.

— Основательная пропасть, — озадаченно произнес Фархи, вглядываясь в темную бездну. — От начала времен эта горная вершина связывалась с путем к небесам, но, возможно, нам открылся проход в подземный мир.

— Все в мире двойственно, — повторила Мириам.

Из каменной трещины дохнуло холодным воздухом. Все мы испытывали смутную тревогу, а мне вспомнилась адская бездна египетской пирамиды. И тем не менее алчность побудила нас пройти по мосту.

Второе помещение оказалось значительно меньше верхнего зала тамплиеров, оно напоминало келью с низким сводчатым потолком. Свод украшали скопления звезд, знаки зодиака и диковинные создания доисторических времен — подобные круги символов я видел в храме Дендеры. В его центре поблескивала, по-видимому, золоченая сфера, изображавшая, я думаю, солнце. В центре кельи стоял каменный пьедестал примерно в половину человеческого роста, похожий на постамент для статуи или выставочный стенд, но пустой. На стенах были начертаны письмена, но таких букв я никогда прежде не видел, они не имели ничего общего с арабским, еврейским, греческим и латинским алфавитом. Они отличались также и от египетских иероглифов. Большинство знаков имело геометрическую форму: квадраты, треугольники и окружности, но остальные выглядели как змейки или миниатюрные лабиринты. В дальнем конце помещения громоздились деревянные и медные сундуки, рассохшиеся и проржавевшие от времени. А в них…

Не было ничего.

И опять мне припомнилась Великая пирамида, где предназначенное для великой книги золотое хранилище также оказалось пустым. Бесконечный ряд жестоких разочарований. Сначала обнаружилась пропажа книги, потом пропала Астиза, и вот теперьновая насмешка…

— Что за дьявольщина! — возопили Нед и Том, хлопая крышками сундуков.

Нед швырнул один из сундуков в каменную стену, и старое дерево с грохотом разлетелось на куски.

— Здесь же ни черта нет! Все украли!

Украли или нашли и перепрятали. Если здесь и хранились сокровища — а я подозревал, что хранились, — то их давно унесли: тамплиеры увезли их в Европу и, вероятно, перепрятали в новый тайник, когда их магистров отправили на костер. Но возможно, они пропали еще в те времена, когда Навуходоносор поработил евреев.

— Тише, вы, идиоты! — взмолился Фархи. — Вы что, специально крушите тут все с таким грохотом, чтобы сообщить о наших поисках мусульманской страже? Ведь Храмовая гора испещрена пещерами и подземными ходами! — Он повернулся к Тентуистлу. — Неужели грубая сила английских моряков соперничает с дубовыми мозгами?

Лейтенант вспыхнул.

— А что написано здесь на стенах? — спросил я, разглядывая непонятные символы.

Все промолчали, даже Фархи ничего не мог сказать. Но тут Мириам, занимавшаяся какими-то подсчетами, обратила наше внимание на узкий выступ на верхней границе стены у начала свода. Там стояли странные каменные подсвечники или масляные лампы.

— Фархи, сосчитайте их, — попросила она.

Изувеченный банкир выполнил ее просьбу.

— Семьдесят два, — медленно произнес он. — Подобно семидесяти двум именам Бога.

Иерихон подошел к ним.

— Надо же, в них еще есть масло, — с удивлением заметил он. — Как же оно могло сохраниться за столько веков?

— Возможно, они являются частью хитроумного механизма, открывающего дверь, — предположила Мириам.

— Нам обязательно надо зажечь их, — с внезапной убежденностью заявил я. — Их свет принесет нам полное понимание.

Мне представилось, что свет предусмотрен храмовой магией, чтобы помочь нам разобраться в этом тайнике. Иерихон поджег щепку над фитилем своего фонаря и поднес ее к маслянистой поверхности первого каменного светильника. Она загорелась, потом язычок пламени пробежал по масляному каналу, воспламенив следующий.

Один за другим по всему периметру свода вспыхивали огни светильников, образовав своеобразную огненную цепь, и в итоге сумрачное помещение озарилось светом и наполнилось живыми изменчивыми тенями. Но этим чудеса не ограничились. На сводчатом потолке обнаружились каменные ребра, сходящиеся к центру, и в каждом ребре имелся желобок. От поднимающегося снизу тепла или света эти желобки начали светиться жутковатым пурпурным цветом, похожим на тот, что я видел во время электрических опытов с вакуумными стеклянными трубками.

— Логово Люцифера, — прошептал Малыш Том.

Солнечная сфера в центре потолка, показавшаяся мне позолоченной, также начала изливать сияющий свет. И фиолетовый луч, подобный тому свечению, что я устраивал с помощью электрических зарядов на Рождество, упал вниз, прямо на каменный постамент в центре кельи.

А ведь там, возможно, лежала некая книга или свиток, предназначенные для чтения.

Иерихон и Мириам молча перекрестились.

В центре постамента действительно обнаружилось углубление, в котором могла лежать книга или свиток. Но их там не было, и луч света упал прямо на камень…

И тогда раздался громкий скрежет, словно проворачивалось проржавевшее колесо. Моряки замерли в молчаливом изумлении. Я глянул на потолок в поисках признаков начавшегося разрушения.

— Эй, поглядите-ка на Черную Мадонну! — крикнул энсин Поттс с лестницы, ведущей наверх в трапезную тамплиеров. — Она поворачивается!

ГЛАВА 9

Мы ринулись наверх к этой статуе, словно рассчитывали увидеть чудо. Недвижимая раньше рука повернулась, и вместе с ней отодвинулась и Черная Мадонна, а в нише обнаружился проход, подобный тому, что находился за Белой Мадонной. Когда статуя остановилась, то оказалось, что она указывает на вновь открывшийся путь.

— Клянусь всеми святыми, — заявил Нед, — там должны быть сокровища!

Поттс, вооруженный пистолетом, зашел первым и вскарабкался по крутому извилистому коридору.

— Погодите! — воскликнул я.

Если с помощью этого странного светового луча открылся новый проход, то только потому, что пропавшая с постамента книга позволила лучу пройти в отверстие. То есть, возможно, отверстие в постаменте являлось ключом к новым тайным сокровищам… либо передавало тамплиерам сигнал тревоги, свидетельствующий о пропаже книги…

— Там может быть ловушка!

Но все четыре моряка уже скрылись в проходе, мы с Иерихоном неохотно последовали за ними, а Мириам и Фархи замыкали шествие. Ряд грубо высеченных ступенек напомнил мне о мастерстве строителей водных туннелей, уходящих от Силоамского пруда: очевидно, тамплиеры трудились здесь гораздо позже. Может, по этим ступеням поднимался еще сам царь Соломон или даже Авраам? Лестница поднималась вверх по спирали и приводила к каменной плите с массивным железным кольцом.

— Тяни, Нед! — приказал Тентуистл. — Тяни изо всех сил, и покончим с этим делом! Скоро уж светать начнет!

Матрос выполнил приказ, и, когда он медленно сдвинул плиту, я заметил, что обратная сторона двери выглядит как необработанная скала. Значит, с другой стороны эту последнюю дверь могли и не видеть, воспринимая ее просто как часть пещерной стены. Известно ли вообще сейчас в Иерусалиме о существовании такого прохода?

— Куда, черт возьми, мы попали? — удивился Поттс.

За скальной дверью обнаружилась более просторная и светлая пещера.

— Подозреваю, что мы попали в пещеру, что находится прямо под священной скалой, — шепотом произнес я. — Над нами Куббат ас-Сахра, священная скала, исходный камень мироздания и мечеть Омара.

— Да, прямо над нами когда-то стоял храм Соломона, — задыхаясь от спешки, взволнованно сказал Фархи, шедший в хвосте нашей компании. — И там могли храниться храмовые сокровища или даже сам ковчег…

— И мы прямо под тем местом, откуда нас могут услышать охранники мечети, — предостерег Иерихон.

Все происходило слишком быстро.

— Вы думаете, что мусульмане…

Моряки потеряли терпение.

— Вперед за сокровищами! — крикнул Нед и вместе с остальными моряками ринулся в светлый коридор.

Послышался крик какого-то араба, раздался выстрел, и голова бедного Поттса разлетелась на куски.

Только что энсин с безумным воодушевлением звал меня вперед, а через мгновение его мозги забрызгали всех нас. Он рухнул, как марионетка, лишившаяся управляющих ею ниток кукловода. Узкий проход заполнился пороховым дымом и знакомым едким запахом.

— Быстро вниз! — крикнул я, и мы сбежали обратно по ступеням.

Нас сопровождали грохочущие выстрелы и свистящие пули.

— Аллах акбар!

Великий боже! Мусульмане, обнаружив проникновение неверных в их святая святых, призвали на помощь охранников-янычар. Наше неосторожное появление мгновенно расшевелило осиное гнездо. Сквозь клубы дыма я увидел, как стражники перезаряжают ружья.

Я тоже выстрелил, и раздался ответный крик. Следом прогремел пистолет Тентуистла, упал второй стражник, и теперь уже янычары в панике искали укрытия.

— Отступаем! — крикнул я. — Быстрей, ради бога! Обратно через ту дверь!

Однако когда мы начали закрывать плиту, янычары бросились за нами, и дюжина мусульманских рук ухватилась за ее край. Издав громовой крик, Нед резанул кортиком по нескольким пальцам, но после очередных выстрелов за плечо схватился Малыш Том. Кляня все на свете, он повалился на бок. Дверь продолжала неумолимо открываться, поэтому Нед, взревев как медведь, набросился на удерживающие ее руки и обрубил их все с остервенением воинствующего дервиша. Потом он с грохотом установил плиту на место и подпер одним из наших ломов, чтобы янычарам пришлось помучиться, открывая ее. Мы сбежали по винтовой лестнице в пустую тамплиерскую трапезную. Сверху уже доносились тяжелые удары мусульман, колотивших по скальной плите.

Если бы они добрались до нас, то перерезали бы всех за такое святотатство.

Нам оставалось надеяться только на разобранный арочный проход. Когда мы шли сюда по узким туннелям, Фархи упомянул, что один человек тут мог остановить армию. Мы пронеслись по коридору с бордюром из черепов к проделанному нами час назад отверстию. С кинжалом и винтовкой я мог бы выиграть немного времени, дав моим спутникам возможность скрыться в подземном лабиринте. Надо же было нарваться на эти чертовы неприятности!

Однако положение наше таинственным образом изменилось в худшую сторону. Проделанное нами отверстие заметно уменьшилось. Вытащенные камни вновь легли на свои места, а в оставшуюся щель проползти было невозможно.

— Au revoir,[13] месье Гейдж! — крикнул знакомый голос через эту узкую щель.

И вновь я узнал ехидный голос так называемого таможенника, пытавшегося ограбить меня во Франции и пристрелить в Иерусалиме после того, как мне удалось вырвать Мириам из лап его банды. На сей раз он прощался со мной, блестя глазами в отверстии для единственного не доложенного камня! Значит, магия тут ни при чем, это очередные происки предателя Силано. Последний камень скользнул на место перед нашими лицами, начисто закрыв проход. Как я и опасался, этот француз проследил за нами, взломал повешенный Иерихоном замок, открыл решетку Силоамского пруда и, вероятно услышав наши крики, узнал, что мы не нашли сокровища. И тогда, решив помешать нашему возвращению, он начал закладывать отверстие, воспользовавшись нашим же мешком с раствором, который тащил Большой Нед. Нас сгубила собственная предусмотрительность.

— Никакой раствор не может так быстро застыть! — взревел Нед.

Но либо этот известняк слишком быстро скрепляется, либо обновленную кладку подперли с другой стороны балками и камнями. Пытаясь пробить стену, Нед отскакивал от нее как мяч. Матрос начал в отчаянии молотить по закрытому арочному проходу кулаками, его приятель Малыш Том шатался как пьяный, зажав рукой кровоточащую рану.

— Не трать попусту времени! — рявкнул Тентуистл. — Мусульмане скоро откроют верхнюю плиту и спустятся по лестнице к Черной Мадонне!

— Есть же еще лестница за Белой Мадонной! — воскликнул Фархи. — Она наш единственный шанс!

Бегом мы вернулись в зал тамплиеров. Раздался грохот, и по винтовой лестнице за черной статуей прокатилось эхо воинственных криков арабов. Они проломили плиту! Мы с Тентуистлом подбежали к проходу и наугад выстрелили вверх, свист наших пуль вызвал легкое замешательство у преследователей. Тем временем Фархи уже протиснулся за Белую Мадонну и начал подниматься по второй лестнице. Иерихон подтолкнул сестру следом за евреем. Потом и вся наша компания последовала за ними к проходу, и мы один за другим начали подниматься по ступеням. Большой Нед даже пропустил меня вперед.

— Я позабочусь об этом сброде! — крикнул наш голиаф, обхватил Белую Мадонну и, поднатужившись, поднял ее.

Уже появившиеся в зале тамплиеров янычары начали удивленно оглядываться, а потом заорали, увидев нас на другой стороне. Повернувшись боком, Нед едва протиснулся в узкое отверстие, втащив за собой голову Мадонны, и забил этим каменным изваянием весь вход. Оно должно было задержать погоню. Мы бросились бежать вверх по лестнице.

Волна мусульман с дикими криками хлынула за нами и, наткнувшись на преграду, откатилась с возмущением и разочарованием. Они принялись тянуть статую, стремясь освободить проход.

Мы карабкались вверх в отчаянной спешке. Вслед нам неслись разочарованные крики и грохот яростных ударов по статуе, которая защищала наш путь к свободе. Слышались и очередные выстрелы, но пули, не причиняя нам вреда, лишь выбивали осколки из нижних ступеней. А в городе уже явно началась тревога, и возмущенные мусульмане собрались на Храмовой горе, ожидая нашего неминуемого появления. Мы приблизились к запиравшей выход из подземелья железной решетке. Пальнув по замку из пистолета, Тентуистл устранил эту проблему. Распахнувшаяся решетка зазвенела, как гонг. Воспользовавшись паузой, я зарядил винтовку. Мы оказались на Храмовой горе, в мечети Аль-Акса. Я сразу заметил признаки проведенной крестоносцами реконструкции; благодаря рядам стрельчатых арок и высоких окон это темноватое сооружение теперь представляло собой странную архитектурную смесь арабского дворца и европейского собора. Как и подозревал Фархи, лестницу за Белой Мадонной построили, должно быть, для обеспечения тайного прохода из главной резиденции тамплиеров в подземные коридоры и залы.

Мы подбежали к двери мечети. В предрассветной мгле темнела перед храмом обширная площадь, уже заполненная сотнями вооруженных чем попало и растревоженных, как пчелы в улье, мусульман. За ними невозмутимо маячили голубые штаты и золотой купол мечети Омара, у ее входа как раз и собрались объятые ужасом и гневом правоверные. Монотонное гудение размахивающей дубинками толпы прорезалось тревожными возгласами. К счастью, там было мало янычар и мало ружей. Наконец кое-кто из них увидел нас, толпа с громкими воплями развернулась и ринулась в наступление.

— Что за свистопляску вы нам устроили, — бросил мне Нед.

И тогда я прицелился.


По ночам мечеть Аль-Акса освещали огромные медные паникадила, которые зажигали, опуская вниз с помощью длинных белых веревок. Одно из таких паникадил — с несколькими дюжинами свечей, вставленных в железную конструкцию десятифутовой ширины с кованой решеткой, весившей значительно больше тонны, — горело над главным входом мечеть. Когда толпа хлынула внутрь, я поместил петлю веревки, накинутую на вбитый в изысканно украшенный потолок крюк, в центр прицельной трубы винтовки, отмеченный перекрещенными волосками, и спустил курок.

Мой выстрел перебил веревку, светильник рухнул вниз, как гильотина, и приземлился со страшным грохотом на первые ряды толпы. Остальные преследователи моментально дали задний ход, испуганно глядя наверх. Этого промедление было достаточно, чтобы дать нашей похожей на грязных и окровавленных троглодитов компании драгоценные секунды для отступления к задней части мечети.

— Они завладели священными реликвиями Мухаммеда! — на разные голоса выкрикивала разъяренная толпа.

Египте или Будда во время его долгих странствий? Неужели история всех вероучений, мифов и легенд, переплетаясь в затейливо написанных древних текстах, являет собой бесконечную череду наследования древнейшей мудрости и скрывает столь же бесконечную череду тайн? Еретические мысли… Но они невольно посетили меня здесь, в этом религиозном центре мира.

Мы пробежали по вытертым красным коврам, покрывавшим каменный пол мечети, и быстро миновали небольшие приемные, расположенные за главным залом, опасаясь, что впереди нас ждет очередной тупик. Но в том конце, где Аль-Акса и Храмовая гора выходили к внешней городской стене, темнела очередная запертая дверь. Большой Нед изо всех сил треснул кулаком по этой преграде, и на сей раз она подалась, осыпав пол сухими щепками старого дерева. Мы выглянули наружу. По южному краю Храмовой горы проходила крепостная стена Иерусалима. Дойдя до башни, она поворачивала на запад и спускалась с горы вместе с раскинувшимся за ней городом.

— Если нам удастся попасть в лабиринт улиц, то мы собьем их со следа, — выдавил Фархи.

Спотыкаясь от усталости, банкир с Мириам и раненым Томом побежали вдоль крепостного вала к лестнице, что вела вниз, к Навозным воротам. Задержавшись на валу, мы с Тентуистлом перезарядили ружья, а Нед и Иерихон взяли сабли на изготовку. Когда в дверном проеме показались первые преследователи, мы встретили их выстрелами. Потом под прикрытием дымовой завесы в атаку бросились наши фехтовальщики. Раздались стоны раненых, топот убегающих ног, и Нед выбежал к нам, забрызганный кровью.

— Теперь они будут поосторожнее, — заявил он, сверкнув широкой белозубой улыбкой.

Иерихон выглядел несчастным, его клинок потемнел от крови.

— Этот грех на твоей совести, — сказал он моряку.

— Насколько я помню, кузнец, именно вы с вашей драчливой сестрой втянули нас в эту дьявольскую передрягу.

Мы продолжали спешное отступление, слушая их переругивания.

Если бы толпа была получше вооружена, мы уже были бы мертвы. Но тяжелые испытания ограничились лишь несколькими выстрелами, хотя пули летели нам вслед с жутким свистом, способным вызвать оцепенение, если позволить себе задуматься о нем. Закончив спуск по лестнице, мы выбежали на улицы Иерусалима. Навозные ворота уже давно закрыл отряд янычар, вооруженных кривыми саблями и готовых преградить нам выход из города. Над нами, на зубчатых крепостных стенах, толпились орущие мусульмане, и первые преследователи уже бросились к лестнице.

— Скорей в Еврейский квартал! — крикнул Фархи. — Это наш единственный шанс!

С минаретов уже неслись крики, призывающие к оружию, трезвонили и христианские колокола. Мы перебудили весь город. Люди в смятении устремились на улицы. Со всех сторон доносились крики, перемежаемые собачьим лаем и блеянием овец. Мимо нас промчалась перепуганная коза, свернув на ближайшую улицу. Запыхавшийся Фархи вел нас вверх по улице в сторону синагоги Рамбана и Яффских ворот, толпу мусульманских преследователей освещала прерывистая огненная змейка зажженных факелов. Даже если бы я успел вновь зарядить винтовку и выстрелить, мой одиночный выстрел уже не смог бы удержать нарастающий гнев, который мы вызвали, посягнув на их святыни. Если мы не найдем помощи, то будем обречены.

— Мусульмане взбунтовались! — кричал Фархи высыпавшим на улицы встревоженным евреям. — Они хотят поджечь синагоги Рамбана и Йоханана бен Заккая! Надо позвать на подмогу христиан!

— Синагоги! Спасем наши священные храмы! — на разные голоса вторил ему хор толпы.

И благодаря его хитрости мы обрели защитников. Евреи преградили путь хлынувшей в их квартал волне мусульман. А христиан предупредили, что осквернить хотят храм Гроба Господня. В итоге началось столпотворение, грозившее перерасти в жуткий хаос.

Тем временем Фархи умудрился незаметно покинуть нас.

Я собрал остальных.

— Нам надо разделиться! Иерихон и Мириам, вы живете здесь. Ступайте домой!

— Я слышал, как мусульмане выкрикивали мое имя, — мрачно заметил кузнец. — Нам нельзя оставаться в Иерусалиме. Они меня опознали. — Он сердито глянул на меня. — Теперь мой дом разграбят и сожгут.

Я испытал мучительное чувство вины.

— Тогда захватите все, что сможете, и бегите к морю. Смит организует оборону Акры. Там вы найдете защиту.

— Пойдем с нами! — воскликнула Мириам.

— Нет, вы же местные жители, и ваши передвижения не привлекут внимания. А на нас все будут пялиться, как на снеговиков в июле. — Я вложил в ее руку серафимов. — Возьми их и спрячь до нашей новой встречи. Мы, европейцы, сумеем как-нибудь вывернуться, немного побегаем, а потом выскользнем из города, не дожидаясь рассвета. А теперь вы поспешите к дому, а мы пойдем в другую сторону, чтобы отвлечь преследователей. Не волнуйтесь. Мы еще встретимся в Акре.

— Из-за каких-то давно опустевших сундуков я потерял хороший дом и репутацию, — с горечью бросил Иерихон.

— В той келье хранилось нечто важное, — упорствовал я. — Вы же понимаете, что хранилось. Вопрос в том, куда все перепрятали. И когда мы найдем новый тайник, то разбогатеем.

Он пристально посмотрел на меня, гнев в его взгляде смешивался с отчаянием и надеждой.

— Уходите же побыстрей, а то скоро рассветет, и тогда Мириам своим грязным видом будет привлекать ненужное внимание!

Тентуистл уже дергал меня за руку.

— У нас тоже не лучший видок, так что надо, пока не поздно, выметаться из города!

Итак, мы разделились. Догоняя моряков, я оглянулся на брата и сестру и крикнул:

— Мы обретем мудрость!

Мы направились к Сионским воротам. Я еще раз обернулся, но Иерихон и Мириам уже затерялись в толпе, словно обломки кораблекрушения в бушующем море. Мы поплелись по улицам с замедленной безнадежностью. Рука Малыша Тома сильно кровоточила, и он не мог быстро передвигаться, но держался мужественно. Войдя в Армянский квартал, мы достигли желанных ворот. Охранники куда-то ушли, вероятно, их отправили подавлять мятеж или искать его виновников: первая удача в нашем провальном приключении. Мы сняли массивный засов, с трудом отворили сворку ворот и покинули город. Небосвод еще лишь начинал розоветь. Огни фонарей, факельный свет и грядущий рассвет окрасили небо и городские стены за нашими спинами в оранжевые тона. Впереди нас ждали тенистые зеленые убежища.

Справа находилась гора Сион и гробница Давида. Слева в темной низине маячила долина Гиона и Силоамский пруд.

— Мы обойдем город с севера и выйдем на Наблусскую дорогу, — сказал я. — Если будем идти по ночам, то дня за четыре доберемся до Акры и пошлем весть Сиднею Смиту.

— А как насчет сокровищ? — спросил Тентуистл. — Что будет с ними? Неужели мы откажемся от поисков?

— Вы же видели, что здесь их не оказалось. Сначала надо попытаться выяснить, где дальше искать. Я молю Бога, чтобы Фархи не схватили. Он может знать вероятные места новых поисков.

— Нет. По-моему, он предаст нас. Почему вдруг он так незаметно ускользнул?

Я тоже размышлял о его исчезновении.

— Сначала хорошо бы подумать, как спасти наши собственные шкуры, — пробасил Большой Нед.

И тут наш лейтенант вдруг пошатнулся, а по холму разнесся отзвук выстрела. Еще несколько пуль взметнули пыль у наших ног. Тентуистл с хриплым стоном опустился на землю. Потом до меня донеслась французская речь.

— Точно, они все-таки выбрались! Рассредоточимся! Отрежем им путь!

Похоже, именно банда французов, прицепившаяся в городе к Мириам, пыталась замуровать нас в подземелье. Выбравшись оттуда по нашему пути через Силоамский пруд, они услышали, что в городе началось восстание, и решили дождаться первых беженцев.

Я пристроился рядом с Тентуистлом и прицелился. Найдя в прицеле одного из сидевших в засаде бандитов, я спустил курок. Моя пуля сразила его наповал. Отличная винтовка. Я лихорадочно перезарядил ружье.

Нед взял пистолет Тентуистла и тоже выстрелил, но дальность пистолетной стрельбы не позволила ему достать наших противников.

— Своими вспышками ты только помогаешь им прицелиться, — сказал я ему. — Забирай Тома и лейтенанта, и отходите обратно к воротам. Я немного задержу их здесь, а потом мы затеряемся в Армянском квартале.

Над головой просвистела очередная пуля. Тентуистл закашлялся, сплюнув кровавую слюну, глаза его начали тускнеть. Очевидно, долго он не протянет.

— Ладно, мистер, попробуй выиграть нам немного времени.

Нед потащил назад Тентуистла, за ним нетвердой походкой последовал Том.

— Поттс погиб, еще двое наших ранены, — пробурчал он. — От твоих чертовых затей одни неприятности.

Рассвет набирал силу. Французы подобрались поближе, и их пули опять засвистели. Я выстрелил еще разок и оглянулся. Моряки уже проходили в ворота. Нет времени перезаряжать, пора уходить! Прижимаясь к земле, я поспешил к ним. Бандиты приближались, как стая голодных волков. Потом я услышал стук. Ворота закрывались! Я стремительно сбежал к ним и, оказавшись у стены, услышал, как лег на место засов, оставив меня за городом. Да, засов с лязгом улегся на крюки.

— Нед! Открой! — крикнул я, слыша угрожающий приказ подлого таможенника, но успел распластаться на земле, прежде чем прогремел залп. Пули градом забарабанили по железным воротам. Практически я находился в положении поставленного к стенке преступника. — Скорей, они уже на подходе!

— Я думаю, мистер, на этом наши пути расходятся, — отозвался Нед.

— Но у меня-то какой путь? Побойся Бога, не дури…

— Вряд ли эти лягушатники будут охотиться за парой бедных британских моряков. Тебе ведь одному известны тайны сокровищ, верно?

— Как, ты хочешь бросить меня им на расправу?

— Может, ты сумеешь обхитрить их так же, как нас.

— Проклятье, Нед, давай останемся вместе, как говорил лейтенант!

— Его уже нет, да и мы уходим. Не обманывал бы ты, мистер, честных моряков за карточной игрой, тогда и друзей не потерял бы. Так-то.

— Но я не обманывал, я переиграл вас!

— Один черт.

— Нед, открой ворота!

Но в ответ раздался лишь приглушенный скрежет металла.

— Нед! — Лежа на земле, я барабанил по неподатливому железу. — Нед, впусти меня!

Но он не сжалился, конечно, и я, напрягая слух, услышал их шаги, удаляющиеся в сторону мятежного города. Повернувшись назад, я обнаружил, что французы уже находятся всего в нескольких ярдах и на меня нацелены дула мушкетов. На лице одного верзилы расплылась кровожадная улыбка.

— Мы распрощались под Храмовой горой, но судьба опять свела нас! — воскликнул их вожак, снял треугольную шляпу и отвесил ироничный поклон. — Вы просто какой-то вездесущий, месье Гейдж, но и мне везет на встречи с вами! — У него была усмешка палача. — Конечно, вы помните нашу первую встречу на тулонской дороге? Пьер Нажак, к вашим услугам.

— Еще бы не помнить, редко встретишь грабителя, прикинувшегося таможенником. Так, значит, ваше настоящее имя Пьер Нажак?

— Относительно настоящее. Что случилось с вашими друзьями, месье?

— Разочаровались в карточной игре, — сказал я, медленно вставая.

ГЛАВА 10

Как дьявольски мне не повезло, я понял, когда Нажак заставил меня созерцать шрам его пулевого ранения. Именно благодаря мне год назад его грудь обезобразил паршивый красный рубец, из-за которого он долго не мог мыться с мылом и мочалкой. Маленькая воронка под левым соском — на пару дюймов левее и ниже — подтверждала, что меткость подвела меня. Более того, я обнаружил, что от Нажака чертовски дурно пахнет.

— Ваша пуля сломала мне ребро, — сказал он. — Представляете, как я обрадовался, оклемавшись и узнав, что вы, возможно, еще живы и я могу помочь хозяину разыскать вас. Сначала вы поступили достаточно глупо, направив своих разведчиков в Египет. Потом, прибыв в эти края, мы заловили трясущегося старого болвана, и он, как только мы слегка поджарили ему пятки, признался, что встретил некоего европейца с золотыми ангелами самого шайтана. Вот тогда-то я и почуял, что вы обретаетесь где-то поблизости. Чем дольше откладывается месть, тем она становится слаще, вы ведь согласны со мной?

— Да, пожалуй, я дам вам знать, когда соберусь окончательно пристрелить вас.

Встретив мою скромную шутку недобрым смехом, он встал и саданул меня в висок с такой силой, что ночная мгла вспыхнула голубыми искрами. Связанный по рукам и по ногам, я покачивался над костром, моя одежда медленно тлела, и боль наконец стала настолько нестерпимой, что я начал извиваться.

Это весьма порадовало моих мучителей, хотя, с другой стороны, обычно мне даже нравилось быть в центре внимания. Жаль, что ожоги продолжали еще долго терзать меня. Дело происходило ночью следующего дня после нашего бегства из Иерусалима, и единственными чувствами, удерживающими меня от потери сознания, были страх и боль. Истощенный и измученный, я чувствовал себя ужасно одиноким. Банда нажаковских громил увеличилась до доброго десятка, половина — французы, а остальные — уродливые, как жабы, бедуины, казалось собравшие на себя вековую грязь арабской кухни. Помимо отсутствия половины зубов у всего личного состава, в этой банде отсутствовал и тот француз, которого я заколол, отбивая Мириам. Я потешил себя надеждой, что набил руку за этот год и он отправился в мир иной. Хотя, возможно, он тоже где-то зализывал свою рану, мечтая о том дне, когда пырнет меня под ребро при очередной встрече.

Настроения Нажака не улучшило и то, что при мне не оказалось никаких ценностей, кроме винтовки и томагавка, которые он, по воровской традиции, не преминул присвоить. Серафимов я доверил Мириам, а во время той ночной вылазки лишился и кошелька — похоже, с легкой руки Малыша Тома или даже Большого Неда. Никого не порадовали и мои упорные рассказы об опустошенной подземной сокровищнице Иерусалима, не менее разочаровывающей, чем остров сокровищ в недрах Египта.

Что же я делал там, если не нашел ничего ценного?

И я ответил, что выяснял, как выглядит снизу краеугольный камень мироздания.

В общем, меня изрядно поколотили, но убить не решились. После нашего бегства туннели под Храмовой горой кишели людьми, как муравейник, и мусульмане, вероятно, пребывали в недоумении относительно предмета наших поисков. Поднятый ими шум исключал возможность возвращения туда этой французско-арабской банды, поэтому я оставался для них единственной путеводной нитью к тайным сокровищам.

— Я дожарил бы вас прямо сейчас, если бы Бонапарт и мой хозяин не хотели видеть вас живым, — прорычал Нажак.

Он позволил арабам поразвлечься, и они вовсю орудовали кинжалами, забрасывая мои ноги и руки тлеющими красными углями, но не более того. Время было достаточно позднее, и мои истошные крики не привлекали внимания.

Но измученное сознание вскоре покинуло меня, и я очнулся от боли лишь на следующее утро, когда меня пнули в бок, приглашая к завтраку, состоявшему из воды и гороховой лепешки. После чего мы продолжили путь от Иерусалимских холмов к тем прибрежным равнинам, где уже маячили вдали столбы дыма.

Французская армия усердно трудилась.


Когда мы прибыли в лагерь Наполеона, у меня возникло странное ощущение, как у скитальца, вернувшегося домой, пусть и в положении пленника. Я хорошо помнил поход армии Бонапарта к Каиру и случайную встречу с солдатами из подразделений Дезе в Дендере. А сейчас военные в европейских мундирах разбили белые палатки уже под стенами Яффы. От кухонных костров доносились знакомые запахи походной пищи, и снова мой слух радовало мелодичное изящество французской речи. Когда мы проезжали через первые ряды палаток, солдаты с любопытством поглядывали на банду Нажака, а некоторые из них, очевидно признав меня, удивленно переглядывались. Не так давно я еще числился в отряде французских ученых. И вот теперь меня доставили в лагерь в качестве дезертира и пленника.

Да и сама Яффа выглядела знакомой, хотя представала передо мной в новом виде с выгодных позиций осаждающей стороны. В гавани уже не пестрели разноцветные навесы и красочные ковры, а в крепостных стенах зияли свежие раны от артиллерийского обстрела. Оттоманские пушки, видно, тоже не молчали, о чем свидетельствовали расколотые стволы и срезанные кроны апельсиновой рощи, в чьей тени расположилась наполеоновская армия. Уже вздымались защитные земляные валы над вырытыми в песчаной почве окопами, и множество лошадей французской кавалерии возбужденно перемещались в устроенных для них тенистых загонах, откликаясь испуганным ржанием на орудийные залпы. Взмахи лошадиных хвостов напоминали движения маятника метронома, а от взлохмаченных грив исходил знакомый и приятный запах.

Нажак скрылся в большой палатке Наполеона, а я оцепенело торчал на средиземноморском солнце с непокрытой головой, томясь от жажды и склоняясь к фатализму. Однажды в Канаде я испытывал подобное смутное чувство мучительной неизвестности на реке Святого Лаврентия во время головокружительного падения на скалы… однако тогда мне повезло налететь на куст и, миновав скалистую твердь, нырнуть в воду.

И здесь, возможно, найдется какой-то спасительный куст.

— Гаспар! — еле ворочая языком, выдавил я.

Да, я увидел поблизости выдающегося французского математика Гаспара Монжа, который помог мне разрешить некоторые загадки Великой пирамиды. Он стал доверенным советником Наполеона после знаменитых генеральских побед в Италии, а во время Египетского похода наставлял меня, как непутевого племянника. И вот ему пришлось сопровождать эту армию и в Палестину.

— Гейдж! — прищурившись, воскликнул Монж, подходя ближе. — Как вы здесь оказались? По-моему, я советовал вам уехать в Америку!

Гражданское платье ученого давно потеряло пристойный вид, на коленках появились заплаты, куртка изрядно пообтрепалась, щеки заросли щетиной. Он выглядел как усталый пятидесятидвухлетний человек.

— Я пытался. Послушайте, а вы слышали что-нибудь об Астизе?

— О той женщине? Но она ведь сбежала с вами.

— Верно, но нас разлучили.

— Вы улетели на воздушном шаре вместе с ней — так сообщил мне Конте. Ох и разъярился же Никола из-за вашей проделки! Спасительный полет, как же все наши ученые завидовали вам… и зачем вы вернулись в этот жуткий бедлам? Милостивый боже, парень, я понимал, что вам далеко до настоящего ученого, но вы, похоже, начисто лишились и здравого смысла.

— Пожалуй, я согласен с вами, доктор Монж.

Он ничего не знал не только о судьбе Астизы, но, очевидно, и о нашем проникновении в глубины пирамиды, и я сразу решил, что лучше не посвящать его в былые приключения. Если французы, не дай бог, узнают, какие в ней скрыты сокровища, то разнесут эту древнюю громадину в пух и прах. Лучше оставить фараона покоиться с миром.

— Астиза упала в Нил, а воздушный шар в конечном счете опустился в Средиземное море, — пояснил я. — А Никола тоже здесь?

Я слегка опасался встречи с Конте, экспедиционным воздухоплавателем, после того как украл его разведывательный воздушный шар.

— К счастью для вас, он задержался на юге для организации нормальной доставки нашей осадной артиллерии. В его гениальной голове родился проект великолепной конструкции многоколесных повозок для транспортировки пушек через пустыню, но у Бонапарта нет времени на внедрение подобных новшеств. Мы рискнули отправить их морем. — Монж умолк, осознавая, что выбалтывает секреты. — Но почему вы торчите здесь в одиночестве, со связанными руками? — Он выглядел озадаченным. — В какой грязи вы вывалялись и откуда эти ожоги… о господи, что же с вами приключилось?

— Он английский шпион, — заявил Нажак, выходя из палатки. — И вы, месье ученый, рискуете навлечь на себя такое же подозрение, уже просто разговаривая с ним.

— Английский шпион? Не болтайте чепухи. Гейдж — дилетант и бездельник, прирожденный бродяга. Какой уж из него шпион, его же никто всерьез не воспринимает.

— Неужели? А вот наш генерал воспринимает.

После этих слов появился и сам Бонапарт, полог его шатровой палатки величественно вздулся, словно заряженный электрической силой ее обитателя. Выехав из Тулона около года тому назад, все мы успели уже побронзоветь под южным солнцем, и лицо генерала также покрывал густой загар, но успех и ответственность придали его чертам особую жесткость, хотя он еще не отметил даже тридцатилетний юбилей. Жозефина ему изменяла, правоверные египтяне с презрением отнеслись к его планам преобразования Египта на манер Французской республики, и ему пришлось жестоко подавить восстание в Каире. Его идеализм находился в осадном положении, а в романтизме была пробита серьезная брешь. Здесь, в Палестине, серые глаза Наполеона уже поблескивали ледяным огнем, темные волосы разлохматились, в его воинственной внешности появилось нечто ястребиное, а походка стала более нервной и взвинченной.

— Итак, вот и вы! Я полагал, что вы давно мертвы.

— Он перешел на сторону англичан, mon general,[14] — с готовностью пояснил Нажак.

Этот бандит напомнил мне школьного ябедника, и я пожалел, что не прострелил ему язык.

— Это правда, Гейдж? — подавшись ко мне, спросил генерал. — Вы перебежали от меня на сторону врагов? Неужели вы отказались от разумных республиканских идей и спелись с реакционерами, роялистами и турками?

— Нас развели случайные жизненные обстоятельства, генерал. Я лишь пытался узнать о судьбе женщины, с которой познакомился в Египте. Возможно, вы помните Астизу.

— Еще бы, нечасто красотки палят из мушкетов. Судя по моему опыту, Гейдж, любовь приносит людям больше зла, чем добра. Так именно ее вы рассчитывали отыскать в Иерусалиме, когда Нажак захватил вас?

— Как ученый, я пытался провести некоторые исторические исследования и…

— Нет! — запальчиво оборвал меня он. — Уж одно-то я теперь знаю наверняка, научные исследования вам недоступны!

И я не собираюсь больше тратить время, выслушивая ваш идиотский лепет! Вы перебежчик, лжец и лицемер, сражавшийся в компании с английскими моряками! Вероятно, вы действительно могли бы стать их шпионом, как и сказал Нажак. Если бы не были чертовски глупы, как не раз подчеркивал Монж.

— Сэр, когда я следовал в Тулон, чтобы присоединиться к вашей экспедиции, Нажак пытался украсть у меня ценный медальон. И предатель как раз он!

— Он сам подстрелил меня, — вставил Нажак.

— Он пособник графа Алессандро Силано и член еретической ложи египетского обряда, враг всех истинных масонов. Я уверен в этом!

— Замолчите! — прервал меня Бонапарт. — Я отлично понял, что вы, Гейдж, враждебно относитесь к графу Силано. Я также знаю, что он проявил поразительную преданность и стойкость, несмотря на травму, полученную при исследовании пирамид.

«Так, — подумал я, — значит, Силано жив». Плохие новости сыпались одна за другой. Неужели граф заявил, что упал не с воздушного шара, а свалился с пирамиды? И почему никто ничего не говорит об Астизе?

— Если бы вы обладали преданностью Силано, — продолжал Бонапарт, — то не докатились бы до такого ужасного положения. Побойтесь Бога, Гейдж, вас обвинили в убийстве, а я предоставил вам все возможности для спасения, и, однако, вы болтаетесь, как маятник, из стороны в сторону.

— Такая уж подлая у него натура, mon general, — с наглым видом подпел Нажак.

Мне отчаянно захотелось задушить его.

— На самом деле вы искали здесь сокровища, не так ли? — требовательно спросил Наполеон. — Вас сгубила американская расчетливость, а попросту говоря, жадность.

— Жажда познания, — поправил я, не слишком погрешив против истины.

— Ну и что же вам удалось познать? Говорите правду, если цените свою жизнь.

— Ничего, генерал, как вы можете видеть по моему положению. Такова правда. Все, что я говорю, правда. Я всего лишь американский исследователь, втянутый в войну не по своей…

— Наполеон, очевидно же, что этот парень скорее дурак, чем изменник, — вмешался математик Монж. — Его грех заключается в невежестве, а не в предательстве. Взгляните на него. Что он может знать?

Мгновенно сообразив, что определение математика для меня выгоднее, чем обвинения Нажака, я изобразил глупую усмешку — уж не знаю, насколько глупой она получилась, учитывая мою врожденную сообразительность.

— Могу сообщить вам, что политическая обстановка в Иерусалиме чертовски сложна, — тупо проговорил я. — Совершенно непонятно, кому отдают предпочтение христиане или иудеи, а друзы на самом деле охвачены…

— Достаточно! — Бонапарт обвел нас мрачным взглядом. — Гейдж, я не знаю, что с вами делать. То ли расстрелять, то ли дать вам шанс проявить способности в налаживании отношений с турками. Может, мне послать вас в Яффу, чтобы вы дождались там прихода моих войск? Мои солдаты уже теряют терпение, особенно после сопротивления в Эль-Арише и Газе. Или лучше отправить вас к Джеззару с рекомендательным письмом, поясняющим, что вы шпионите для меня?

— Думаю, я мог бы помочь доктору Монжу… — пролепетал я, подавив отчаяние.

Но тут прогремел пушечный залп, послышались звуки труб и возбужденные крики. Мы все глянули в сторону городских стен. Под грохот турецких пушек из южных ворот Яффы вышла колонна оттоманской пехоты. На ветру трепетали флаги, а ряды турок неслись вниз по склону к незавершенным валам огневых позиций французов.

В ответ прозвучали сигналы французских трубачей.

— Проклятье, — проворчал Наполеон. — Нажак!

— Oui, mon general![15]

— Я должен руководить сражением. Вы сможете выяснить, что ему известно на самом деле?

— О да, — с усмешкой ответил он.

— Потом доложите мне. Если он по-прежнему бесполезен для нас, то я прикажу расстрелять его.

— Генерал, — вновь попытался Монж. — Позвольте мне поговорить с ним.

— Если вы и поговорите с ним, доктор Монж, то только ради того, чтобы услышать его прощальное слово.

И Бонапарт устремился в сторону грохочущей артиллерии, призывая своих адъютантов.


Я не трус, но когда улюлюкающая банда франко-арабских головорезов подвесила меня за ноги над вырытой в дюнах ямой, то через некоторое время мне захотелось малодушно рассказать им все, что они хотят услышать. Кровь уже, казалось, вскипала в моей голове, и мне просто хотелось прекратить эту чертову пытку. Французы отразили вылазку оттоманской пехоты, но смелым туркам все же удалось добежать до незаконченных укреплений огневой батареи, и количество убитых ими французов сильно разозлило войска Наполеона. Когда прошел слух, что я стал английским шпионом, несколько пехотинцев с воодушевлением предложили банде Нажака помощь и, быстро выкопав яму, соорудили над ней из стволов пальмы что-то вроде турника, на котором и подвесили меня. Формально эту пытку устроили для того, чтобы заставить меня признаться во всех утаиваемых секретах. Но практически мои мучения стали наградой отборным негодяям, фанатичным садистам и извращенным грабителям банды Нажака, своеобразным поощрением, гарантирующим выполнение ими в ходе этого вторжения любой грязной работы.

Я уже множество раз говорил им чистую правду: «В подземелье ничего не было!», «Я ошибся, рассчитывая найти там хоть что-то!», «Да и не знал я толком, что хотел там найти!»

Но если пытка практически становится самоцелью, то жертве лучше говорить только то, что способно умерить раж мучителей. Такая пытка скорее похожа на медленную казнь.

В общем, они обвязали веревкой мои лодыжки и подвесили меня вниз головой на поперечной балке над выкопанной в песке ямой так, чтобы мои руки не доставали до ее краев. Яма уходила в глубину на добрых десять футов, да и прекратили ее рыть только потому, что уперлись в какие-то камни, и тогда заявили, что такой глубины вполне хватит для моей могилы. Потом один из бедуинов подошел к яме с плетеной корзиной и высыпал туда ее содержимое. Вниз упал шипящий и извивающийся клубок змей.

— Не правда ли, Гейдж, оригинальный способ казни? — задал риторический вопрос Нажак.

— Вам грозит проклятие Апопа, — пробурчал я, уже потеряв нормальный голос из-за прилива крови к голове.

— Что?

— Проклятие Апопа! — громче прохрипел я.

Он притворился, что ничего не понял, но реакция арабов показала, что эти слова прозвучали вполне внятно. Они отпрянули, услышав зловещее имя и явно зная это древнее змеиноебожество Египта, которому поклонялся изменник и убийца Ахмед бин-Садр. Более того, очевидно, судьба опять свела меня с остатками его египетской шайки, поскольку от моих слов они так задергались, словно пытались вылезти из своих подлых шкур. Я заронил опасения в их головы. Какие же страшные тайны могли мне открыться, — мне, поразившему иерусалимских горожан электрической магией? Нажак, однако, сделал вид, что ему незнакомо это имя.

— Змеиные укусы чертовски болезненны и убивают мучительно медленно. Мы прикончим вас быстрее, месье Гейдж, если вы поведаете нам, что на самом деле искали и что вам удалось найти.

— У меня есть более приятное предложение. Идите к дьяволу…

— Вы отправитесь к нему первым, месье. — Он обернулся к бандитам, державшим мои веревки. — Опускайте его!

Веревка рывками начала опускаться. Моя голова достигла уровня земли, и я, покачиваясь над самой ямой, видел теперь только башмаки и сандалии, владельцы которых продолжали глумиться в свое удовольствие. Удерживающая меня веревка продолжала опускаться. Откинув назад голову, я глянул на дно ямы. Да, в глубине шипели эти твари, ползающие на брюхе, как им и предначертано. Они напомнили мне о предательской смерти бедняги Тальма и о всех отвратительных злодеяниях, совершенных Силано и его головорезами ради получения священной книги.

— Я прокляну вас именем Тота! — крикнул я.

Движение веревки вновь прекратилось, и между арабскими бандитами разгорелся какой-то спор. Я не мог уследить за бурным потоком слов, но разобрал знакомые: «Апоп», «Силано», «колдун» и «электричество». Все-таки я приобрел репутацию! Они явно побаивались меня.

Нажак сердито прикрикнул на своих приспешников. Веревка опустилась еще на фут и вновь остановилась, спор продолжался. Внезапно раздался грохот пистолетного выстрела, от очередного рывка я опустился еще фута на два и опять остановился. Мое тело уже почти погрузилось в яму, и до змей оставалось около четырех футов.

Я глянул вверх. Слишком долго споривший с Нажаком бедуин осел на землю, одна из его обутых в сандалии ног свесилась с края ямы.

— Следующий спорщик успокоится навсегда вместе с американцем на дне этой ямы! — угрожающе заявил Нажак.

Споры затихли.

— Ну что, теперь все согласны со мной? Опускайте его! Медленно, чтобы он успел помолиться!

О, я действительно молился, и молился как одержимый. Какая гордость может устоять перед угрозой змеиных укусов? Но молитвы не принесли никакой пользы, разве что бандиты получали все большее удовольствие, продолжая опускать веревку. Я выкрикивал все, что, по моим предположениям, им хотелось услышать, молился разным богам, извиваясь и обливаясь потом, капли которого обжигали мои глаза. Когда мои жалкие стоны начали надоедать, кто-то подтолкнул меня, и я начал раскачиваться. Поистине головокружительное ощущение. Еще немного, и я мог бы потерять сознание. Оцепенело следил я, как змеи скручиваются в кольца, но вдруг заметил еще кое-что.

— Эй, вы забыли лопату!

— Для вашего же удобства, месье Гейдж, вы сами зароетесь в могиле после того, как змеи израсходуют свой яд, — крикнул Нажак. — Или, может, вам легче объяснить, что же вы увидели под Храмовой горой?

— Я уже сказал, что ничего!

Меня опустили еще на фут. Вот что получается, когда говоришь правду.

Окаянные змеи издавали отвратительное шипение. Эти рептилии разъярились на меня совершенно несправедливо, поскольку не я сбросил их в яму.

— Ладно, была там одна интересная вещица, — внес я изменение.

— Терпение не относится к моим достоинствам, месье Гейдж.

Веревка вновь опустилась.

— Погодите, погодите! — всерьез запаниковал я. — Поднимите меня, и я все расскажу!

Я придумаю что-нибудь! Пара раскачивающихся змей уже тянула вверх головы, явно намереваясь укусить меня.

Лучи восходящего солнца проникли в мою могилу. И вновь мой блуждающий взгляд скользнул по лопате, подползающим к ней змеям и остановился на неровном дне ямы, выкопанной усердными могильщиками. Только сейчас я осознал, что там внизу проступает какая-то изогнутая поверхность, похожая на рыжий обломок глиняного сосуда или черепицы. Она имела довольно правильную округлую форму, как мне показалось, возможно даже цилиндрическую, насколько можно было судить по слою налипшего сверху песка. Похоже на какую-то трубу, прикинул я. Нет, точно… это действительно груба.

И эта труба, размышлял дальше я, тянется в сторону моря.

— Думаю, мы услышим вас и оттуда, — сказал Нажак, заглядывая в яму.

Я протянул вниз руки, пытаясь дотянуться до ручки лопаты. Но до нее оставалось еще около фута. Заметив эти попытки, мои мучители любезно приспустили веревку. Но тут одна из змей взвилась к моей ладони, и я резко поднял руки и испуганно потер их, вызвав тем самым хохот внимательных наблюдателей. Теперь они начали заключать пари на то, успею ли я схватить лопату, прежде чем рептилии укусят меня. И вновь меня опустили на пару дюймов. Ох, как же великолепно развлекались мои захватчики!

— Убив меня, вы никогда не найдете величайшее сокровище! — предупредил я.

— Так поведайте же нам скорей, где оно спрятано?

Очередной спуск на несколько дюймов.

— Я могу только отвести вас туда, если вы сохраните мне жизнь!

Переводя взгляд с ползающих змей на лопату, я раскачивался и изгибался, постепенно приближаясь к ее деревянной рукоятке.

— И что же это за сокровище?

Тело очередной змеи изогнулось в мою сторону, я невольно взвыл и услышал новый приступ общего смеха. Мне не удавалось так развеселить даже парижских куртизанок.

— Это…

Веревка опустилась еще ниже, змеи застыли в боевой готовности, но в последний момент я успел дотянуться до ручки лопаты и, схватив ее, отразил их выпад. Мой отчаянный удар отбросил на песчаные стены двух самых прытких рептилий, вызвав спонтанное падение остальных. Рухнувшие друг на друга твари зашипели с новой ужасающей яростью.

— Вытащите, вытащите же меня, я все расскажу, клянусь Богом, только вытащите!

— Какое же, месье Гейдж? Какое именно вы нашли сокровище?

Что же еще я мог придумать? В голове воцарилась одуряющая пустота; тупо зажав деревянную рукоятку обеими руками, я размахнулся и, получше прицелившись, яростно ударил лезвием лопаты по изогнутой поверхности глиняной трубы. Она разбилась!

В яму хлынула мутная жидкость.

Вряд ли кто-то поразился больше меня.

Под удивленные возгласы бандитов веревка опустилась еще немного, и мои волосы окунулись в зловонную смесь сточной и морской воды. Неужели здесь проходит яффская клоака? Я в отчаянии зажмурился, ожидая, что извивающиеся твари впрыснут свой яд мне в нос, уши или глаза. Но шипение вдруг стало заметно тише.

Я приоткрыл глаза. Змеи ползли по бортам ямы, убегая от вонючего потока. Очевидно, мне подбросили пустынных змей и их не порадовала вырвавшаяся из трубы жидкая мерзость так же, как меня.

Веревка опять дернулась, и теперь уже мой лоб погрузился в грязную клоаку. Клянусь долларом Гамильтона,[16] неужели я избежал змеиного яда только для того, чтобы захлебнуться нечистотами?

— Грааль! — заорал я. — Я знаю, где спрятан Грааль!

Услышав этот вопль, Нажак отдал приказ, и меня начали медленно вытаскивать из ямы.

Арабы подняли шум, крича, что это электрическое чудо, а я колдун, превративший песок в воду. Нажак с недоверием поглядывал на зажатую у меня в руках лопату. Яма внизу продолжала наполняться, змеи пытались забраться наверх, но падали обратно.

Моя голова уже поднялась над землей, привязанное за ноги тело раскачивалось, как мясная туша на крюке.

— Повтори-ка, что ты там сказал? — потребовал Нажак.

— Грааль, — вяло выдохнул я. — Святой Грааль. А теперь, умоляю, пристрели меня.

И конечно же, ему самому этого хотелось. Но вдруг Бонапарт сочтет мое признание очень важным? Раздумья Нажака прервал грозный гул, стремительно выросший до яростного рева, — французская армия начала атаку.

ГЛАВА 11

Зверство невозможно оправдать, но иногда оно объяснимо. Войска Бонапарта боролись с собственным разочарованием с тех самых пор, как высадились в Египте прошлым летом. Одуряющая жара, бедность и враждебность населения — все стало потрясением. Французы ожидали, что их будут приветствовать как республиканских спасителей, несущих дары просвещения. Вместе этого им оказывали упорное сопротивление, сочтя неверными и безбожниками, а остатки скрывавшихся в пустынях мамелюкских отрядов до сих пор вели партизанскую войну. Гарнизоны в деревнях жили под постоянной угрозой быть отравленными днем или зарезанными под прикрытием ночи. На все это Наполеон ответил продолжением похода и отправился покорять Палестину.

В Газе французов встретил неожиданно ожесточенный отпор. Ранее турецких пленных отпустили, взяв с них обещание сохранять нейтралитет, но в подзорные трубы офицеры увидели, что им противостоят их бывшие пленники, примкнувшие к защитникам стен Яффы. В Европе такую ситуацию сочли бы вопиющим нарушением правил ведения войны. Однако даже это могло бы не вызвать последующей массовой бойни.

Неукротимую всеобщую ярость вызвали действия турецкого военачальника Ага Абдаллы — в ответ на предложение Наполеона обсудить условия сдачи города он казнил двух французских послов и выставил их насаженные на кол головы на всеобщее обозрение.

С безрассудной гордостью мусульмане рассчитывали на численное превосходство. Французская армия протестующе взревела, подобно разъяренному льву.

Теперь о жалости уже не могло быть и речи. Артиллерийская атака началась через считанные минуты. Воздух взорвал грохот и свист пушечных ядер, взметались к небесам клубы земли и обломки городских зданий. Поначалу войска ликовали при каждом удачном попадании, но за долгие часы бомбардировки сокрушение обороны Яффы превратилось в монотонную работу. С востока и севера орудия выдавали по залпу через каждые шесть минут. А с южной стороны, где пушечные жерла нацелились на город через ущелье, покрытое густой растительностью, которая могла служить хорошим прикрытием для будущей атаки, выстрелы слышались каждые три минуты, и в крепостных стенах постепенно расширялись бреши. Оттоманская артиллерия вела ответный огонь, но из устаревших орудий и неумелыми канонирами.

Нажак помедлил, убедившись, что все его змеи утонули, потом приковал меня к стволу апельсинового дерева, а сам пошел наблюдать за обстрелом и обдумывать сказанные мной слова. Ему не хотелось пропустить столь впечатляющую своими жертвами битву, но я подумал, что он найдет минуту, чтобы доложить Бонапарту о моей болтовне насчет Святого Грааля. Сгустились сумерки, в Яффе замелькали огни, а я все торчал под деревом, томимый голодом и жаждой, и слушал однообразный грохот пушек. Этот гром меня в итоге и убаюкал.

На рассвете в южной стене образовалась большая брешь. Многие похожие на свадебный пирог белые дома были обезображены черными дырами, Яффа прикрывалась уже лишь дымовой завесой. Прицельный огонь французов отличался почти хирургической точностью, и проломы в стенах неуклонно увеличивались. Я заметил множество использованных ядер, они чернели, точно изюм в тесте, в грудах обломков под крепостными стенами. Вскоре к ущелью направились два гренадерских отряда и саперное подразделение, тащившее взрывчатку. К штурму готовились и другие отряды.

Нажак развязал меня.

— Пошли к Бонапарту. Если ему не понравятся ваши откровения, то вы сдохнете.

Наполеон стоял в окружении офицеров, уступая всем в росте, но превосходя всех по масштабу личности, и сопровождал свои приказы резкими жестами. Заполонившие ущелье гренадеры отсалютовали, достигнув проломленных стен Яффы. Оттоманские пушечные ядра с грохотом врезались в заросли, сотрясая листву, как рыскающие медведи. Пехотинцы не обращали внимания на эту неточную стрельбу и ливень пуль, срезающих листья.

— Посмотрим, чьи головы в итоге насадят на кол! — крикнул один сержант, когда очередной отряд, примкнув штыки, протопал в сторону крепости.

Бонапарт мрачно улыбнулся.

Старшие офицеры пока не замечали нас, но, когда первые отряды двинулись на штурм, Наполеон резко переключил свое внимание на меня, словно желал заполнить чем-то тревожное время ожидания исхода операции. Вышедшие из ущелья гренадеры, паля из мушкетов, бросились в пролом, но он даже не оглянулся.

— Итак, месье Гейдж, насколько я понял, вы теперь творите чудеса, извлекая воды из камней и заговаривая змей?

— Я обнаружил старый трубопровод.

— И Святой Грааль, насколько я понял.

— Генерал, — вздохнув, сказал я, — именно его я искал в пирамидах, и именно им стремится завладеть граф Алессандро Силано вместе с его еретической масонской ложей, чтобы погубить всех нас. И Нажак тоже заодно с этими мерзавцами, ведь они…

— Месье Гейдж, я очень долго терпел ваши невнятные речи и не помню, чтобы вы принесли нам какую-то ощутимую пользу. Если вы еще не забыли, я предложил вам сотрудничество, предложил участвовать в переделке этого мира на основе идей наших двух революций — французской и американской. Но вы сбежали на воздушном шаре, разве я не прав?

— Но только потому, что Силано…

— У вас есть пресловутый Грааль или нет?

— Пока нет.

— Вам известно, где он?

— Нет, но мы искали его, когда вот этот Нажак…

— Вы знаете, что именно вы ищете?

— Не совсем, хотя…

Он повернулся к Нажаку.

— Очевидно же, что он ничего не знает. Зачем вы опять притащили его ко мне?

— Но там, в яме, он сказал, что знает!

— Еще бы, когда ядовитые змеи тянутся к голове, можно сказать все, что угодно. С меня хватит всей этой вашей чепухи! Я хочу, чтобы его наказание послужило уроком всем прочим болтунам и изменникам: он не только бесполезен, но и чертовски утомителен! Его проведут перед строем пехотинцев и расстреляют как предателя. Я устал от масонов, колдунов, змей, рассыпающихся в прах богов и всех прочих идиотских легенд, что мне пришлось выслушать с начала этого похода. Я член государственного института! Франция — воплощение научной мысли! Единственный Грааль — это огневая мощь.

В этот момент пуля сбросила с генерала шляпу и сразила стоявшего за ним полковника, пробив ему грудь.

Вздрогнув, генерал потрясенно глянул на упавшего офицера.

— Mon dieu! — Нажак перекрестился, что я счел верхом лицемерия, учитывая, что цена его набожности едва ли потяпула бы даже на европейский грош. — Это знак! Вам не следовало говорить такого!

Наполеон на мгновение побледнел, но справился с волнением. Он сосредоточенно взглянул на толпящихся на стенах врагов, перевел взгляд на распростертого полковника и высоко поднял свою шляпу.

— Пулю получил Ламбе, а не я.

— Но таково могущество Грааля!

— Второй раз небольшой рост спасает мне жизнь. Если бы я вымахал, как генерал Клебер, то умер бы уже два раза. Таково объяснение вашего чуда, Нажак.

Мой захватчик не сводил глаз с дырки в генеральской шляпе.

— Возможно, это знак того, что мы еще можем быть полезны друг другу, — вставил я.

— Я хочу, чтобы этого американца не только связали, но и заткнули ему рот. Еще одно слово, и я лично убью вас.

Сочтя наш разговор законченным, нисколько не улучшив мое бедственное положение, он гордо удалился, командуя на ходу:

— Отлично, они заняли хорошую позицию! Ланне, дайте-ка трехфунтовым по тому пролому!


Я рад, что мне не довелось увидеть дальнейшего избиения. Турецкие войска сражались с такой отчаянностью, что один капитан инженерных войск по имени Аим умудрился незаметно пробраться по яффским подвалам и, зайдя в тыл захватчикам, пошел на них со штыком. Разозленные французские солдаты уясе начали бои на городских улицах.

Тем временем на северной стороне города генерал Бон превратил свою отвлекающую атаку в настоящее наступление во всех направлениях. Вид многочисленных французских войск сломил дух защитников, и турецкие новобранцы начали сдаваться. Однако французы еще не утолили ярость, вызванную глупой казнью послов. Начавшиеся убийства и грабежи в итоге пробудили неукротимое, дикое бешенство. Пленных поражали пулями и добивали штыками. Дома подвергались полному разорению. Когда вечерние сумерки набросили легкий покров на этот кровавый день, улюлюкающие победители уже тащились по улицам, сгибаясь под тяжестью трофеев. Размахивая окровавленными саблями, они продолжали палить по окнам из мушкетов. Обезумевшие мародеры бросали без помощи даже своих же раненых соотечественников. Офицеров, пытавшихся остановить эту бойню, с угрозами отпихивали в сторону. Женщин лишали не только покрывал, но и остальной одежды. С любым мужем или братом, пытавшимся защитить их, расправлялись на месте, и насилие свершалось прямо на трупах. Осквернялись как мечети и синагоги, так и христианские церкви, и в их пламени гибли без разбору мусульмане, иудеи и христиане. На трупах родителей лежали плачущие дети. Дочери, насилуемые на телах умирающих матерей, отчаянно молили о милости. Пленников сбрасывали с крепостных стен. Стариков, больных и ущербных убивали прямо в постелях. Кровь журчала в сточных канавах, как дождевая вода. В эту чудовищную ночь все страхи и разочарования почти годовой мучительной кампании обрушились на один беспомощный город. Прибывшее из столицы разума гуманное войско сошло с ума.

Бонапарт отлично понимал, что не стоит даже пытаться остановить эту разрядку; история знала множество примеров такой полной анархии со времен падения Трои до грабежей крестоносцев в Константинополе и Иерусалиме.

— Глупо запрещать то, что невозможно предотвратить, — заметил он.

К рассвету людские страсти поутихли, изнуренные солдаты растянулись на земле рядом со своими жертвами, ошеломленные содеянным и пресыщенные, точно сатиры после буйной оргии. Голод, дьявольски яростный голод был утолен.

Более трех тысяч мрачных, голодных и испуганных оттоманских пленников также достались в наследство победителям после осады Яффы.

Наполеон не отступил от своих жестоких решений. При всем его восхищении поэтами и творцами, в душе он оставался артиллеристом и военным инженером. Он вторгся в Сирию и Палестину, где жило около двух с половиной миллионов человек, приведя с собой всего тринадцать тысяч французских солдат и две тысячи египетских наемников. После падения Яффы в его войсках появились случаи чумы. Строя потрясающие планы, он мечтал, подобно Александру Великому, дойти до Индии, пополнив армию азиатскими наемниками, и утвердить границы империи на Востоке. Однако Горацио Нельсон практически уничтожил флот Наполеона и лишил его возможности получить подкрепление из Франции, а Сидней Смит усердно организовал защиту Акры, поэтому Бонапарту необходимо было запугать Мясника и вынудить его к сдаче города. Он также побоялся отпустить на свободу пленников, но был не в состоянии кормить и охранять их.

Тогда-то он и решил устроить массовую казнь.

Это было самое чудовищное решение в его противоречивой карьере, а мне оно казалось еще более чудовищным, поскольку я сам оказался в числе пленных, которых он распорядился казнить. Меня даже не удостоили чести пройти перед собравшимися полками в качестве достопримечательного изменника и шпиона; Нажак попросту втолкнул меня в толпу потрепанных и покалеченных марокканцев, суданцев и арабов, как будто я ничем не отличался от турецких рекрутов. Эти несчастные еще не знали своей участи, ведь они сдались, полагая, что им сохранят жизнь. Может, Бонапарт отправит их на кораблях в Константинополь? Или их отвезут в Египет для рабского труда? Или они будут тупо торчать под стенами дымящегося города, пока французы не отправятся дальше? Но нет, ничего подобного их не ожидало, и мрачные ряды гренадер и фузилеров, выстроившихся с мушкетами в шеренги, вскоре вызвали страшные догадки, и началась паника. На берегу с двух сторон от толпы пленных расположились отряды французской кавалерии для предотвращения попыток бегства. На краю апельсиновой рощи выстроилась пехота, а за нашими спинами плескалось море.

— Они собираются убить нас! — раздавались отдельные возгласы среди пленных.

— Аллах защитит нас, — обещали другие.

— Как он защитил Яффу?

— Послушайте, я пока не нашел Грааль, — прошептал я Нажаку, — но он существует… это книга… и если вы убьете меня, то сами никогда не найдете ее. Еще не поздно договориться…

Он ткнул меня в спину острием сабли.

— Вы собираетесь совершить ужасное преступление! — прошипел я. — Мир не простит вас!

— Чепуха. Война списывает все преступления.

В самом начале этой истории я уже описал надвигающуюся казнь. Одним из замечательных ощущений, связанных с осознанием смерти, является обострение всех чувств. Словно легкокрылый мотылек, я ощущал малейшую вибрацию воздушных масс, мое обоняние различало запахи моря, крови и апельсинов, босые ноги чувствовали каждую песчинку на берегу, а в ушах громко отдавались еле слышные шорохи и щелчки заряжаемого оружия, взмахи грив и перетаптывание застоявшихся лошадей, жужжание насекомых и крики птиц. Как же не хотелось умирать! Люди рыдали и молили о пощаде на дюжине языков. Над плененной толпой разносился приглушенный молитвенный гул.

— По крайней мере, я утопил ваших проклятых змей, — вяло заметил я.

— Зато вскоре вы почувствуете, как пуля вонзается в тело, — ответил Нажак. — И не одна: пальба тут будет нешуточной. Я надеюсь, вы будете долго мучиться, истекая кровью, — свинец наносит отвратительные раны. Пули сбивают с ног и выворачивают кишки. Я лично предпочел бы змеиный яд, но такой расстрел практически не хуже.

Увидев, что на нас нацелились мушкеты, он быстро отошел в сторону.

— Огонь!

Земля содрогнулась от оглушительного грохота, и первые ряды пленников зашатались. Пули достигали цели, в воздух взлетали обрывки плоти и фонтаны крови. Так что же спасло меня? Мой темнокожий сосед, в мольбе воздев руки, побежал за Нажаком, будто этот головорез мог даровать помилование, и заслонил меня от мушкетов как раз в момент первого залпа. Полученные пули опрокинули его на спину, и я оказался под кратковременным щитом. С криками падали раненые, и на меня пролилось так много крови, что поначалу я испугался, что тоже ранен. Некоторые пленники рухнули на колени, а часть бросилась прямо к рядам французов. Но большинство, включая меня, почти подсознательно устремилось к морю.

— Огонь!

Громыхнул второй ряд стрелков, и пленники задергались, кружась и падая в смертельной пляске. Мой сосед словно поперхнулся, изо рта у него хлынула кровь; другому снесло макушку, и его голова скрылась в брызгах красного тумана. Волны взметнулись вверх слепящей завесой, приняв в свои объятия сотни людей, пытавшихся избежать ужаснейшего и невообразимого кошмара. Некоторые падали и со стонами продолжали ползти по мелководью. Другие продолжали бежать, схватившись за раненые руки или ноги. Призывы к Аллаху звучали безнадежно.

— Огонь!

Надо мной засвистели пули, я нырнул и поплыл по дну, осознав при этом, что большинство турок вокруг меня даже не умеют плавать. Стоя по грудь в воде, они, казалось, оцепенели. Я проплыл несколько ярдов и оглянулся назад. Частота выстрелов снизилась благодаря тому, что часть солдат бросилась вперед, примкнув штыки. Раненых и парализованных страхом людей закалывали, как свиней. Остальные французы спокойно перезаряжали ружья и, переговариваясь друг с другом и указывая на очередные мишени, целились в тех из нас, кто уже достиг воды. Залпы превратились в общую беспорядочную стрельбу.

За меня цеплялись тонущие пленники. Я отвязался от них и продолжал бегство.

Примерно в пятидесяти ярдах от берега светлела полоса плоского рифа. Он скрывался под волнами всего на глубине одного или двух футов. Многие из нас доплыли до этого каменистого возвышения, вскарабкались на него и поползли в сторону морских глубин. При этом мы стали отличными мишенями; многие внезапно замирали, дергались и падали в уже порозовевшую пенную воду. Гавань за нами кишела ныряющими головами и спинами раненых или утонувших турок, а французы бродили по мелководью с саблями и секирами.

Это было безумие! Чудесным образом я оставался невредимым, пока Наполеон следил за казнью с вершины дюны. Преодолев риф, я нырнул в глубину с безнадежностью отчаяния. Куда я мог доплыть? В замешательстве я вяло перемещался за дальним краем рифа, наблюдая, как толпятся вверху пленные и падают, найденные в итоге очередными пулями. Не Нажак ли там яростно носится по берегу, выискивая мой труп? Изгибаясь к набережной Яффы, риф заметно повышался и выступал из воды. Может быть, за ним найдется укромное местечко?

Бонапарт, как я заметил, уже удалился, не имея желания досматривать до конца устроенную им бойню.

Я доплыл до выступающей из воды скалы, на которую уже карабкались прискорбно заметные, как мухи на бумаге, люди. Французы спустили на воду небольшие баркасы, чтобы прикончить уцелевших пленников.

Не представляя, что делать, я опустил голову под воду. Открытые глаза позволили мне увидеть дрыгающиеся ноги людей, которые цеплялись за наше ненадежное убежище, и туманную синеву вокруг уходящей вниз скалы. На глубине темнел провал подводного грота. В таком безвыходном положении он выглядел благословенно удаленным от ужасного шума, царящего на поверхности. Я нырнул и вплыл туда, вытянув руки. Они натыкались на острые и скользкие изгибы известняка. И вдруг моя протянутая вверх из последних сил рука оказалась на воздухе. Я вынырнул на поверхность воды.

Мои легкие вновь наполнились воздухом! Я оказался в воздушном кармане подводной пещеры, еле освещенной лучом света, падавшим из узкой щели над моей головой. До меня вновь донеслись крики и выстрелы, но приглушенные каменной толщей. Я не смел крикнуть о своей находке, чтобы не выдать французам спасительное убежище. В любом случае места в моей крохотной пещерке едва хватало для меня самого. Поэтому я, дрожа всем телом, погрузился в терпеливое ожидание, оцепенело слыша, как бьются о скалы деревянные корпуса лодок, грохочут последние выстрелы и последние стоны пленных затихают под ударами сабель или штыков. Солдаты действовали с методичной расчетливостью; им не хотелось оставлять живых свидетелей.

— Вон там! Добей еще одного!

— Погляди, вон корчится какой-то дохляк.

— Вон еще один, прикончи его!

Наконец все стихло.

Я остался единственным выжившим.

Когда все проклятия и вопли сменились тишиной, я осознал, что все-таки выжил, все сильнее дрожа от холода. В Средиземном море не слишком большие приливы, поэтому риск утонуть был невелик. На казнь нас вывели утром, но только на закате я осмелился покинуть свое убежище. Моя кожа посинела, как у разбухшего от воды утопленника. Одежда порвалась в клочья, и зубы выбивали барабанную дробь.

Что дальше?

Я окоченело передвигал конечностями, удаляясь в морскую даль. Мимо проплыла пара трупов. Я видел, как вырисовывается на фоне неба догорающая Яффа, окаймленная огнями тлеющих углей. В достаточно ярком звездном свете проступали темные силуэты прибрежных кустов и деревьев. Между ними проглядывали костры французов, и до меня доносились случайные выстрелы, крики или взрывы горького смеха.

Продолжая плавание, я столкнулся с какой-то темной штуковиной, но, слава богу, это оказался не труп, а бочонок из-под пороха, выброшенный во время сражения кем-то из противников. Ухватившись за него, я почувствовал себя более уверенно. Еще несколько часов над моей головой кружили звезды, а очертания Яффы становились постепенно все более туманными. Холод отнимал у меня последние силы.

А потом в предрассветных сумерках, спустя почти сутки подле начала расстрела, я заметил лодку. Это был небольшой арабский лихтер, похожий на тот, что доставил меня в Яффу с борта «Дейнджерса». Хрипло вскрикнув, я взмахнул рукой и закашлялся, лодка подошла ближе, над бортом появились чьи-то горящие глаза, поглядывающие на меня с пристальной настороженностью испуганного животного.

— Помогите, — еле пробормотал я.

Сильные руки схватили меня и втащили на борт. Вяло, точно медуза, я без сил растянулся на дне и, моргая, смотрел в серое небо, не вполне уверенный в том, жив я или мертв.

— Эфенди?

Я вздрогнул. Знакомый голос!

— Мухаммед?

— Что вы делаете в открытом море, если я доставил вас в Иерусалим?

— А ты-то когда успел стать моряком?

— Когда пал наш город. Я украл лодку и покинул гавань. К сожалению, я понятия не имею, как управлять этой посудиной. Поэтому просто дрейфую по течению.

Поморщившись от боли, я приподнялся на локтях. Город маячил в туманной дали, и я с облегчением понял, что мы находимся вне досягаемости от преследования французов. В лихтере обнаружился треугольный парус, а я научился управлять подобными лодками на Ниле.

— Ты пустил свой хлеб по водам, — прохрипела. — Я умею управляться с парусом. Мы сможем добраться до какого-нибудь дружеского судна.

— Но что случилось в Яффе?

— Все мертвы.

Он выглядел потрясенным. Несомненно, в осажденном городе у него оставались друзья или родственники.

— Нет, не все, конечно, — добавил я, хотя первый ответ был Долее честным.

Долгие годы уже историки силятся объяснить стратегические причины вторжения Наполеона в Египет и Сирию, причины этой бойни в Яффе и его военных походов, не имеющих очевидной цели. Труды ученых тщетны. Войны не имеют никакого разумного оправдания, они основаны исключительно на эмоциях. Если им и присуща логика, то это логика адского безумия. Все мы не ангелы: пороки, глубоко скрытые у большинства, доставляют удовольствие немногим, но у всех проявляются во время войны. Люди отказываются от всего ради такого проявления, снимая крышку с котла этих страстей, они едва понимают, что в нем кипит, а потом уже навечно погружаются в их пучину. Французы — при всей путанице с республиканскими идеалами, союзами с далекими индийскими султанами, научными исследованиями и реформаторскими мечтами — прошли, помимо прочего, через ужасный катарсис, который позволил им понять, что выпущенный на волю порок неизбежно уничтожит и их самих. Война губительна для славы.

— А вы знаете, какой корабль дружественный? — спросил Мухаммед.

— Британский, вероятно, и у меня есть новости, которые необходимо им доставить.

«И должники, с которыми нужно разобраться», — мысленно добавил я.

— У тебя есть вода?

— Да, есть и хлеб. И немного фиников.

— Тогда, Мухаммед, мы отправимся в совместное плавание.

— Все в руках Аллаха, верно? — просияв, сказал он. — А вы нашли то, что искали в Иерусалиме?

— Нет.

— Значит, найдете позже.

Он поделился со мной водой и скудной провизией, но, даже совсем немного подкрепившись, я испытал необычайный прилив сил, словно зарядился электричеством.

— Когда судьба неуклонно ведет тебя, то она же помогает и выжить, — с уверенностью заявил Мухаммед.

Как утешительно было бы обрести такую веру!

— А может, я не достоин таких поисков и судьба карает меня за грешное любопытство. — Я отвернулся от жуткого зарева на далеком берегу. — Ладно, лучше помоги-ка мне поставить парус. Мы возьмем курс на Акру, к английским кораблям.

— Да, и вновь я буду вашим проводником, эфенди, на моей новой и крепкой лодке! Я доставлю вас к англичанам!

Я отдыхал, пристроившись на банке.

— Спасибо за спасение, приятель.

— И за него вы будете должны мне всего лишь десять шиллингов! — кивнув, добавил практичный Мухаммед.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 12

Я прибыл в Акру героем, но не потому, что избежал массового истребления в Яффе. Скорее потому, что отомстил французам, своевременно доставив важные сведения.

На второй день плавания мы с Мухаммедом встретили британскую эскадру. Вереницу этих кораблей возглавляли линкоры «Тигр» и «Тезей», и, когда мы с подветренной стороны подошли к флагману, я приветствовал не кого иного, как самого доброжелательного дьявола-искусителя, сэра Сиднея Смита.

— Гейдж, неужели это действительно вы? — воскликнул он, стоя у борта. — Мы полагали, что вы переметнулись обратно к лягушатникам! А вы вдруг вернулись к нам.

— К французам, капитан, я попал из-за предательства ваших собственных матросов!

— Предательства? Но они поведали нам, что вы сбежали!

Ну не наглые ли лжецы после этого Большой Нед и Малыш Том?! Безусловно, они рассчитывали, что меня убьют и никто не сможет уличить их во лжи. Мысль о том, какими неожиданными путями порой вскрывается обман, лишь усилила мое возмущение.

— Едва ли! Ваши задиристые морячки не только сами сбежали, но заперли перед моим носом ворота! Вы должны нас наградить. Так ведь, Мухаммед?

— Французы старались убить нас, — сказал мой товарищ по лодке. — А он должен мне за спасение десять шиллингов.

— Удивительно, как же вы оказались в открытом море? — Смит почесал затылок. — Проклятье! Чертовски трудно верить человеку, которому так ловко удается выкрутиться из любых передряг. Ладно, поднимайтесь на борт, разберемся.

И вот мы поднялись на его первоклассный восьмидесятипушечный флагман, казавшийся огромным бегемотом рядом с нашей легкой, взятой на буксир лодчонкой. Британские офицеры обыскали Мухаммеда, словно он мог в любой момент броситься на них с кинжалом, а также смерили подозрительным взглядом и меня. Но я уже решил вести себя как потерпевший, причем имея на руках козыри. Поэтому сразу изложил свою версию событий.

— …И тогда передо мной захлопнулись железные ворота, а банда французских и арабских мерзавцев подходила все ближе…

Однако вместо того, чтобы выразить возмущение и заслуженное мною сочувствие, Смит и его офицеры недоверчиво разглядывали меня.

— Лучше расскажите правду, Итан. Слишком уж легко вам удается переходить с одной стороны на другую, — заметил Смит. — И выбираться целым и невредимым из самых ужасных переделок.

— Вот именно, а вдобавок он еще американский мятежник, — вставил один лейтенант.

— Погодите. Неужели вы думаете, что французы позволили мне сбежать из Яффы?

— По нашим сведениям, выжить там никому не удалось. Вы не находите, что ваше спасение весьма подозрительно?

— И что это за варвар с вами? — спросил другой офицер, показывая на Мухаммеда.

— Мой друг и спаситель, и я готов спорить, что соображает он получше всех вас.

Тут они так разозлились, что я, похоже, оказался под угрозой очередных поединков. Смит поспешно вмешался.

— Ладно, оставим споры до лучших времен. Мы имеем право допросить вас со всей серьезностью, а вы имеете право ответить на наши вопросы. Честно говоря, Гейдж, несмотря на вложенные в вас средства, вы не прислали мне из Иерусалима сколько-нибудь полезных сведений. К тому же мои моряки доложили, что вы приобрели дорогостоящую шикарную винтовку. Где она?

— Украдена Нажаком, окаянным грабителем и палачом, — сказал я. — Если бы я переметнулся к французам, то разве болтался бы в лохмотьях посреди моря в одной лодке с мусульманским погонщиком верблюдов, весь обожженный, израненный и обезоруженный? — Я рассердился. — Если уж я перешел к французам, то почему не попиваю сейчас кларет в шатре Наполеона? Да, давайте выясним правду. Позовите-ка сюда ваших шельмоватых матросов и…

— Малыш Том потерял руку, и его отправили домой, — сообщил Смит.

При всем моем возмущении эта новость изрядно огорчила меня. Ведь потеря конечности неминуемо означала для человека нищету.

— Большой Нед получил другое назначение и остался на берегу вместе с основной частью команды «Дейнджерса», они сейчас занимаются укреплением оборонительных сооружений Акры, помогая Джеззару. Вероятно, вы обсудите с ним спорные вопросы прямо там. Мы собрали разнородную компанию крепких парней, готовых дать отпор Бонапарту, смешанные отряды из турок, мамелюков, торговых людей, мошенников и английских храбрецов. На нашу сторону перешел даже офицер из французской королевской артиллерии, Луи Эдмон Фелипо. Пока что он руководит в порту фортификационными работами.

— Вы взяли в союзники француза, а в моих словах сомневаетесь?

— Он помог организовать мой побег из парижской тюрьмы, и я мог бы пожелать вам, Гейдж, стать для нас таким же преданным другом. Любопытно, как порой разделяют людей взрывоопасные времена, вы не находите? — Он пристально посмотрел на меня. — Поттс и Тентуистл мертвы, Том искалечен, из вашей затеи ничего не вышло, однако вы вновь у нас. По мнению Иерихона, вы также либо мертвы, либо сбежали к французам.

— Значит, вы разговаривали и с Иерихоном?

— Он в Акре вместе с сестрой.

Что ж, хоть одна приятная новость. Удрученный собственными неприятностями, я, однако, взбодрился, услышав, что Мириам жива. Интересно, сохранила ли она моих серафимов?

— Сэр Сидней, — со вздохом сказал я, — уверяю вас, я окончательно порвал с французами. Это произошло, когда я болтался, подвешенный за ноги в яме со змеями.

— О господи, варвары! Неужели вы так ничего им и не сказали?

— Конечно нет, — солгал я. — А вот они сообщили мне кое-что, и благодаря этому я могу доказать вам мою преданность.

Пришло время разыграть мою козырную карту.

— И что же они сообщили?

— Что осадные орудия Бонапарта отправлены морским путем, и если нам повезет, то мы сможем захватить их до того, как они достигнут Акры.

— Правда? Что ж, это меняет дело! — Смит просиял. — Найдите мне их орудия, Гейдж, и я награжу вас медалью. У турок шикарные медали — они больше наших и вдобавок богато украшены. Их тут раздают корзинами, и если вы говорите правду, то считайте, что одна из них уже ваша. Вы получите ее без всяких проволочек.


Конечно, вдобавок ко всем моим несчастьям зарядил дождь, уменьшив наши шансы обнаружить французскую флотилию, а сгустившийся туман еще больше снизил видимость. Эта мрачная погода вскоре вновь привела англичан к мысли о том, что я двойной агент, словно мне под силу управлять циклонами. Но если у нас возникли сложности с обнаружением французских судов, то у них возникли сложности с уклонением от встречи с нами. Туман был также и их врагом.

В общем, французы столкнулись с нами утром восемнадцатого марта, когда капитан Станделет огибал мыс Кармель и входил в залив, ограниченный Хайфой на юге и Акрой на севере. Три корабля грузовой эскадры капитана Станделета сбежали. Однако еще шестерым не удалось скрыться, и в их трюмах оказались осадные орудия, стреляющие двадцатипятифунтовыми снарядами. Одним махом мы захватили самое мощное оружие Наполеона. После утренней вахты меня провозгласили защитником Акры, ловкачом Яффы и хранителем тайн. Наградили также и обещанной медалью, султанским орденом Льва, который Сидней Смит тут же выкупил у меня обратно, чтобы отдать мой долг Мухаммеду, после чего в моем распоряжении осталась буквально пара монет.

— «Тратьте меньше, чем зарабатываете, — вот вам и философский камень», — наставительно произнес он. — Как вы понимаете, я тоже знаком с афоризмами вашего Франклина.

Итак, я прибыл в этот древний, укрепленный крестоносцами город. Наш морской курс проходил вдоль берега, параллельно столбам дыма, отмечавшим продвижение по суше войск Наполеона. Судя по донесениям, во время этого перехода его полки постоянно подвергались нападениям мусульманских отрядов, но именно в Акре ожидалось главное противоборство.

Этот город расположен в северной части средиземноморского залива Хайфа, на полуострове, на две трети окружен водой, а гавань его защищена молом. Акра меньше Иерусалима, протяженность ее крепостных стен со стороны моря и со стороны суши составляет менее полутора миль, но выглядит она более преуспевающей и почти такой же многолюдной. Ко времени моего прибытия французы уже подошли к городу со стороны суши, и над полумесяцем их лагерей выделялись трепещущие на ветру триколоры.

В обычные времена Акра представляет собой замечательный городок, с его приморских стен открывается отличный вид на аквамариновые рифы, а со стороны суши к стенам подходят зеленеющие холмы. От расположения французов к его рвам тянется древний, но давно пересохший акведук. Очаровательные контуры крытых черепицей зданий, башен и навесов подчеркивают красоту внушительного, зеленоватой меди купола главной мечети и ее пронзающего небо минарета. Над извилистыми улочками нависают верхние этажи домов. Пестреющие яркими навесами базары заполняют оживленные центральные улицы. Весь порт пропитан запахами соли, свежей рыбы и специй. В прибрежном районе расположены три главных постоялых двора, или караван-сарая, как их тут называют, служащих одновременно гостиницами и складами для прибывших на судах товаров: Хан эль-Умдан, Хан эль-Франджи и Хан эль-Шуарда. Уравновешивает все это очарование возвышающийся вблизи северных стен дворец правителя, мрачное здание времен крестоносцев с круглыми башнями по углам, его суровый облик смягчают лишь окна гарема, что выходят в обширные тенистые сады, зеленеющие между дворцом и мечетью. Мощная цитадель в этом хаотично застроенном средневековом городке с черепичными крышами напомнила мне строгого и грозного школьного директора, надзирающего за ватагой озорных рыжеволосых учеников.

Правительственные и религиозные здания занимают северо-восточный квартал города, а крепостные стены, выходящие на север и на восток, объединяет мощная угловая башня. Именно она станет ключевой точкой будущей осады, и французы в итоге назовут эту твердыню la tour maudite, «проклятая башня». Но сможет ли Акра дать отпор захватчикам?

Многие явно думали, что не сможет. Следуя за баркасом «Тигр», мы направились к берегу на лихтере Мухаммеда и, достигнув причала, увидели, что весь берег запружен беженцами, стремящимися покинуть город. Вместе со Смитом и Мухаммедом я протолкался через близкую к состоянию паники толпу. В основном спешили сбежать отсюда женщины с детьми, но большинство богатых купцов также заплатили Джеззару за свой отъезд огромные отступные. Выживание в военное время порой зависит от денег, а рассказы об ужасной бойне в Яффе уже разнеслись по всему побережью. Захватив с собой посильную поклажу, люди оплачивали проезд на торговых судах. Встревоженная женщина бережно держала серебряный кофейный сервиз, а орущие малыши цеплялись за подол ее платья. Торговец хлопком запихнул за набитый золотымимонетами кушак заряженные пистолеты. Очаровательная черноглазая девчушка лет десяти, едва не плача, прижимала к груди скулящего щенка. Используя африканских рабов в качестве пробивной силы, в первые ряды вырвался краснолицый банкир.

— Не обращайте внимания на бегущих в панике обывателей, — сказал Смит. — Без них нам будет только легче.

— Неужели они не доверяют городскому гарнизону?

— Сам гарнизон не верит в свои силы. Джеззар, конечно, может навести страх на любого, но французы до сих пор сокрушали все встреченные войска. Ваши орудия помогут нам. У нас теперь больше пушек, чем у Бони, и мы сделаем из них отличную батарею прямо у Сельских ворот, укрепив защиту выходящих на сушу стен. Но именно угловая башня будет тем крепким орешком, о который этот задиристый корсиканец сломает зубы. Она находится дальше всего от берега, и ее оборону трудно поддержать нашей морской артиллерией, и тем не менее она самая надежная твердыня этой крепости. Она станет кровавым щитом Акры, но подлинным нашим секретным оружием является один человек, который ненавидит Вони даже больше нас.

— Вы имеете в виду Мясника-Джеззара?

— Нет, я имею в виду сотоварища Наполеона по королевской военной школе в Париже. Наш пикардиец Луи Эдмон де Фелипо сидел за одной партой с этим корсиканским пролазой, и в юности пикардийский аристократ наставил много синяков провинциальному выскочке. Фелипо всегда побеждал Бонапарта на экзаменах, и именно Фелипо закончил школу с лучшими успехами и получил прекрасное назначение. Если бы революция не вынудила наших друзей-роялистов покинуть Францию, то сейчас он, скорее всего, командовал бы Наполеоном. В прошлом году он тайно вернулся во Францию в качестве нашего агента и помог мне бежать из тюрьмы Тампль, представившись полицейским комиссаром и заявив, что меня переводят в другую камеру. Он никогда не проигрывал Наполеону, выиграет и на этот раз. Пойдем, познакомитесь с ним.

«Дворец» Джеззара сильно смахивал на бывшую парижскую Бастилию. Перестраивая его, крестоносцы стремились не украсить, а всячески укрепить здание, для чего прорубили в его стенах множество бойниц, причем две трети орудий Джеззара было нацелено не на французов, а на подвластный ему город. Мощная и неприступная, эта цитадель была так же неумолима, как железный кулак правления Джеззара.

— В дворцовых подвалах разместился арсенал, на первом этаже — казармы, на втором — управленческие конторы, на третьем — апартаменты Джеззара, а на самом верху его гарем, — дал пояснения Смит, особо показав на последнее заведение.

На окнах гарема я заметил традиционные металлические решетки, скрывающие его обитательниц, как птичек в клетке. Словно сочувствуя затворницам, между ними и растущими внизу пальмами летали стайки ласточек. Я не горел желанием навестить эти султанские владения, имея печальный опыт вторжения в каирский гарем. Египтянки мне попались на редкость пугливые.

Мимо здоровенных оттоманских стражников мы прошли в массивные, обитые железом деревянные двери и оказались в полутемном помещении. После ослепительного солнца Леванта этот зал напоминал подземелье. Прищурившись, я пригляделся к обстановке. На этом этаже разместилась преданная гвардия Джеззара, и казармы выглядели на редкость малонаселенными. Из темноты на нас настороженно взирали солдаты, уныло чистившие мушкеты и точившие клинки. Они выглядели почти такими же радостными, как новобранцы в Вэлли-Форде.[17] С лестницы донесся звук быстрых шагов, и к нам спустился гибкий и более оживленный француз в изрядно запачканном и потрепанном белом мундире армии Бурбонов. Должно быть, это и был Фелипо.

Будучи заметно выше Наполеона, этот изящный в движениях военный обладал той томной самоуверенностью, что выдает знатное происхождение. Фелипо отвесил вежливый поклон, изобразив слабую улыбку, но его черные глаза, похоже, оценивали все с точностью артиллерийского расчета.

— Месье Гейдж, мне сообщили, что вы, вероятно, спасли наш город!

— Едва ли.

— Я уверяю вас, захваченные вами французские пушки окажут нам бесценную помощь. Ах, какая ирония. Учитывая, что вы американец! Мы идем по стопам Лафайета и Вашингтона! У нас тут получился шикарный международный альянс: британцы, французы, американцы, мамелюки, евреи, османцы, марониты… и все против моего бывшего однокашника!

— А вы действительно учились вместе?

— Он подглядывал у меня ответы. — Он усмехнулся. — Пойдемте, теперь мы присмотрим за ним!

Мне сразу понравилась его смелая напористость.

Фелипо провел нас наверх по винтовой лестнице на крышу замка Джеззара. Какой великолепный вид! Недавние дожди сменились прекрасной солнечной погодой, вдали над заливом вздымались голубоватые хребты горы Кармель. А ближе к городу раскинулся французский лагерь, населенный, казалось, ожившими оловянными солдатиками. Разноцветные палатки и навесы напоминали весеннюю ярмарку. В Яффе мне удалось увидеть, как проходила их лагерная жизнь: в распоряжение армии доставили обильные продуктовые запасы и специально закупили выпивку для укрепления смелости атакующих отрядов, многочисленные кухарки, прачки и проститутки обеспечивали готовку и стирку да заодно согревали по ночам, а солдаты с удовольствием сорили деньгами, трезво оценивая не слишком большие шансы выживания в нынешнем походе. За крепостными стенами Акры раскинулся обширный пологий холм, достигавший сотни футов в высоту, и на его вершине, на расстоянии, явно превышающем дальнобойность наших пушек, я заметил группу всадников под развевающимися знаменами.

— По моим расчетам, именно там Бонапарт разместит ставку со своими адъютантами, — произнес Фелипо, с аристократическим презрением копируя произношение итальянца. — Уж поверьте, я знаю его и понимаю ход его мыслей. В данной ситуации мы с ним предприняли бы одинаковые действия. Он прикажет вырыть окопы, а его подрывники попытаются заминировать стены. Также я знаю, что он понимает ключевое значение этой башни.

Я проследил за резким перемещением его указательного пальца. На крепостные стены уже затащили пушки, а под ними проходил выложенный камнями сухой ров около двадцати футов глубиной и пятидесяти футов шириной.

— А этот ров заполняется водой?

— Изначально он заполнялся от пресноводного источника — его дно выше уровня моря, — но у наших инженеров есть одна идея. Около Сельских ворот мы сооружаем резервуар, соединенный со Средиземным морем, и с помощью насосов закачаем в него воду. В критический момент мы сможем заполнить этот ров.

— Такой план, однако, удастся завершить еще не скоро, — заметил Сидней Смит.

Я понимающе кивнул.

— А пока вы рассчитываете на крепость башни.

Она казалась совершенно монолитной, словно скалистый мыс на морском берегу. На мой взгляд, со стороны французов она выглядела еще мощнее.

— В этих стенах она укреплена надежнее всего, — сказал Фелипо, — но ее также можно обстреливать и атаковать с двух сторон. Если республиканцы пробьют в ней брешь, то устремятся в эти сады и смогут атаковать наших защитников с тыла. Если не смогут, то их пехота сдохнет со скуки.

Я попытался оценить обстановку глазами этого опытного тактика. От города к французскому лагерю тянулся полуразрушенный акведук. Он обрывался почти у самой крепости, к которой когда-то поставлял воду. Я заметил, что французы уже выкопали окопы вдоль него, поскольку он обеспечивал укрытие от опустошающей стрельбы. Сбоку от него находилось что-то вроде пересохшего пруда. Внутри него французы подготовили площадку для артиллерийского подразделения.

— Они осушили водоем, чтобы обеспечить защитную глубину для расположения их пушек, — сказал Фелипо, словно читая мои мысли. — В ближайшее время они затащат туда привезенную по суше легкую артиллерию.

Я оглянулся на город. Сад напоминал тенистый оазис мира, окруженный подготовкой к войне. Вероятно, обычно там прогуливались женщины гарема. Сейчас, при таком множестве заполнивших бастионы солдат и моряков, их держали под замком.

— Для защиты города мы привезли дополнительно около сотни пушек, — сказал Фелипо. — А теперь, отобрав у французов тяжелую артиллерию, мы наверняка удержим их на расстоянии.

— И тем самым не позволим Джеззару сдаться, — добавил Смит. — И в этом плане, Гейдж, мы сильно рассчитываем на вас.

— На меня?

— Вам знакома армия Наполеона. Я хочу, чтобы вы убедили нашего союзника, что ее можно победить, поскольку это станет возможным, если он поверит. Но для начала вы должны сами поверить в такую возможность. Вы верите?

Я задумался на мгновение.

— Бонапарт застегивает штаны, как любой из нас. Он просто еще не встречал такого же драчуна, как он сам.

— Отлично. Тогда пошли к Мяснику.

Нам не пришлось ждать аудиенции. После бойни в Яффе Джеззар осознал, что его собственная жизнь зависит от новых европейских союзников. Нас провели в приемный зал — небольшое, но изысканно украшенное помещение с затейливым резным потолком и ковровой дорожкой, проложенной по восточным коврам. В золотых клетках щебетали птицы, а с вышитой подушки на нас лениво глянула дикая пятнистая кошка, словно оценивая, достойны ли мы стать ее обедом. Примерно так же, как мне показалось, на нас глянул и сам Мясник, восседавший рядом со своей любимицей; от его несгибаемой, но стареющей фигуры исходило ощущение физической силы. Мы сели, скрестив ноги, перед ним, а его суданские телохранители не сводили с нас настороженных глаз, словно из союзников мы могли внезапно превратиться в наемных убийц.

В свои семьдесят пять лет Джеззар выглядел как неистовый пророк, а не как добрый дедушка. Его густая борода побелела, но губы были сурово сжаты, а в глазах сверкала стальная непреклонность. Из-за пояса у него торчал пистолет, а рядом с ним поблескивало лезвие кинжала. Однако его вызывающий взгляд омрачила тень сомнения в собственных силах, вызванная предстоящим сражением с подобным ему жестоким громилой, Наполеоном.

— Я привел американца, о котором вам говорил, — сказал Смит и представил меня.

Джеззар, прищурившись, оценил мой вид — позаимствованную у моряков одежду, грязные ботинки, потемневшую на жарком солнце и соленых морских ветрах кожу — и не стал скрывать своего презрения. Однако к нему примешивалось и явное любопытство.

— Вам удалось сбежать из Яффы.

— Французы приказали расстрелять меня вместе с остальными пленными, — сказал я. — Но мне удалось заплыть на глубину и найти в скалах подводную пещерку. Яффское побоище было ужасным.

— Способность к выживанию является, однако, признаком выдающейся личности. — Коварство Мясника, конечно, помогло ему пережить всех наследников. — Вдобавок, слышал, вы помогли захватить неприятельскую артиллерию.

— Часть ее, по крайней мере.

Он пристально изучал меня.

— По-моему, вы находчивый человек.

— Не более, чем вы, паша. Но уж и не менее находчивый, чем Наполеон.

— Да, меня трудно превзойти, — с улыбкой заметил он. — На моем счету великое множество убитых мужчин и покоренных женщин. Итак, нас ждет противостояние. Осада. И Аллах призывает меня использовать неверных для борьбы с неверными. Я не доверяю христианам. Они вечно вынашивают какие-то темные планы.

Благодарность явно не относилась к числу его достоинств.

— Как раз сейчас мы вынашиваем планы спасения вашей жизни.

Он пожал плечами.

— Так расскажите же об этом Бонапарте. Он терпеливый человек?

— Ни в малейшей степени.

— Но обычно он быстро добивается того, чего хочет, — добавил Фелипо.

— Он с ходу примется осаждать ваш город, даже не дождавшись прибытия тяжелых пушек, — вставил я. — По его мнению, быстрый удар превосходящих сил поражает волю противника. Его солдаты отлично вымуштрованы, а точность их стрельбы весьма велика.

Взяв финик из вазы, Джеззар так удивленно разглядывал плод, словно видел впервые, потом сунул его за щеку и, пережевывая, сказал:

— Тогда, наверное, мне лучше сдаться. Или сбежать. Он превосходит мой гарнизон вдвое.

— С британским флотом вы отобьете его атаки. Он находится в сотнях миль от его основных сил в Египте и в двух тысячах миль от Франции.

— То есть мы разобьем его прежде, чем он получит подкрепление.

— У него практически нет лишних войск для охраны захваченных городов. А его солдаты устали и стосковались по дому.

— Они страдают не только от тоски, — заметил Джеззар. — Говорят, у них участились случаи чумы.

— Несколько случаев было еще в Египте, — подтвердил я. — Я слышал, что в Яффе больных стало значительно больше.

Джеззар обладал проницательностью в отличие от прочих слабых османских правителей, облеченных властью по воле Блистательной Порты в Константинополе. С усердием ученого он собирал сведения о своих врагах.

— Слабость Наполеона, паша, заключается в недостатке времени. Каждый день, проведенный им перед Акрой, чреват тем, что константинопольский султан пришлет подкрепление, способное окружить его. У него нет возможности получить свежие силы и пополнить запасы провианта, а нас обеспечит всем необходимым британский флот. Он стремится в одночасье закончить то, на что по-хорошему потребовался бы год, и в этом тоже его слабость. Он пытается завоевать Азию с десятью тысячами солдат, и никто лучше его самого не понимает, что это чистый блеф. Причем обман раскроется в тот самый момент, когда противники перестанут его бояться. Если вы сумеете противостоять…

— То он уберется восвояси, — закончил Джеззар. — Никому не удавалось победить этого коротышку.

— Мы победим его здесь, — торжественно пообещал Смит.

— Если только он не найдет чего-то более мощного, чем артиллерия, — произнес кто-то из темноты.

Я вздрогнул. Мне знаком этот голос! И действительно, обезображенное лицо Хаима Фархи проступило из темноты зала за удобным, обложенным подушками возвышением Джеззара. Смит и Фелипо моргнули при виде его увечий, но не отпрянули. Похоже, что они тоже видели его раньше.

— Фархи! Что вы делаете в Акре?

— Служит своему хозяину, — сказал Джеззар.

— Мы оставили Иерусалим в растревоженном состоянии, месье Гейдж. И без книги не было никакой причины там задерживаться.

— Вы пошли с нами ради этого паши?

— Ну конечно. Вам же известно, кто видоизменил мою внешность.

— Я оказал ему услугу, — прогремел Джеззар. — Красивая внешность порождает тщеславие, а гордыня является смертным грехом. Шрамы позволяют ему сосредоточиться на его излюбленных вычислениях. И заслужить райскую жизнь.

Фархи поклонился.

— Вы неизменны в вашем великодушии, господин.

— Значит, вы сбежали из Иерусалима!

— Точно. Я покинул его, сознавая, что моя физиономия привлекает слишком много внимания и что необходимо предпринять дальнейшие исследования. Что франкам известно о наших тайнах?

— Ярость мусульман удержит их от дальнейших поисков в подземельях. Они не знают ничего и угрожали мне змеями, пытаясь выяснить, что мы узнали. Мы все ушли с пустыми руками, я полагаю.

— Что значит с пустыми руками? — удивился Смит.

Фархи повернулся к британскому офицеру.

— Ваш союзник прибыл в Иерусалим не только для того, чтобы служить вам, капитан.

— Верно, еще его интересовала судьба одной женщины, насколько я помню.

— И некое сокровище, с отчаянной безнадежностью разыскиваемое людьми.

— Сокровище?

— Не деньги, — объяснил я, досадуя на Фархи, легкомысленно выдавшего мой секрет. — Книгу.

— Книгу магических знаний, — добавил банкир. — По слухам, ей много тысяч лет, и ее искали еще рыцари-тамплиеры. Когда мы попросили у вас на подмогу моряков, то рассчитывали найти вовсе не секретный стратегический проход в Иерусалим. Мы хотели отыскать эту книгу.

— Так же, как и воинственный француз, — добавил я.

— Меня она тоже интересует, — заявил Джеззар. — Блюдя мои интересы, Фархи привык держать ухо востро.

Этот изверг вполне уместно использовал единственное число, поскольку сам отрезал советнику второе ухо.

Смит пристально посматривал на всех нас, пытаясь осознать ситуацию.

— Но ее там не оказалось, — сказал я. — Скорее всего, ее вовсе не существует.

— И тем не менее по всей Сирии рыскают ищейки, — сказал Фархи. — Арабы в основном, с целью увезти обратно в Египет какой-то таинственный знак.

Я встревожился.

— Мне сообщили, что граф Силано еще жив.

Фархи пожал плечами.

— Жив. Воскрес. Бессмертен.

— Твое мнение, Хаим? — спросил Джеззар тоном хозяина, не терпящего уклончивых ответов своих подчиненных.

— Как и сказал Гейдж, возможно, все ищут несуществующую реликвию. Однако если она существует, то мы не имеем средств продолжить ее поиски, запертые здесь армией Наполеона. Верно замечено, что время его враг. Но оно бросает вызов также и нам. Если мы просидим в осаде слишком долго, то можем опоздать, и тогда поиски графа Алессандро Силано могут успешно завершиться. — Он показал на меня. — А пока еще не слишком поздно, вот он должен придумать, как нам продолжить поиски утерянной книги.

Следуя на запах дыма, я пытался найти Иерихона. Он трудился в недрах подвального арсенала дворца Джеззара, мускулистые руки, озаренные пламенем кузнечного горна, выковывали, подобно Тору, военные орудия: мечи, копья, раздвоенные пики для сбрасывания осадных лестниц, штыки и шомпола. Словно черные жемчужины, застыли в литейных формах свинцовые пули, а все обрезки лежали в куче, ожидая превращения в картечь и шрапнель. Мириам раздувала кузнечные меха, пряди ее кудрявых волос падали на блестящие от влаги щеки, пропитанное потом платье волнующе прилипло к телу, ручейки пота стекали по шее в соблазнительную ложбинку. Я не знал, какой мне окажут прием, учитывая, что из-за устроенных мной беспорядков они потеряли дом в Иерусалиме, но когда девушка увидела меня в этом адском жару, ее глаза вспыхнули радостным огнем, и она бросилась мне в объятия. Какое наслаждение доставила мне ее близость! Я еле удержал свою руку, потянувшуюся к ее округлым бедрам, вовремя заметив настороженный взгляд ее брата. Однако даже молчаливый Иерихон расщедрился на скупую улыбку.

— Мы думали, вы погибли.

Поцелуй Мириам бездымным огнем горел на моей щеке. Я держался от нее на почтительном расстоянии, иначе мой собственный восторг по поводу нашего воссоединения стал бы слишком очевиден.

— А я боялся, как бы то же самое не случилось с вами обоими, — сказал я. — Мне очень жаль, что наши поиски завели вас в этот осадный капкан, но я действительно надеялся, что мы найдем сокровища. Мне удалось спастись из Яффы на лодке моего приятеля Мухаммеда, — пояснил я, пожирая взглядом Мириам и осознавая, как сильно соскучился по ней, по ее поистине ангельской красоте. — Новости о том, что вы живы, стали нектаром для умирающего от жажды человека.

Мне показалось, что из-под слоя сажи на ее щеках проступил смущенный румянец, а вот улыбка с лица ее брата определенно стерлась. Не важно. Я все равно не снимал рук с ее талии, а она — с моих плеч.

— И вот мы все трое живы и здоровы, — сказал Иерихон. — Все собрались здесь.

Наконец я отпустил ее и кивнул.

— Во владениях человека, прозванного Мясником, и в компании одержимого английского капитана, изувеченного еврея, сердитого однокашника Бонапарта и предприимчивого мусульманского проводника. Стоит ли говорить, как украсят ее крепкий мастеровитый кузнец, его ученая сестра и никчемный американский игрок. Веселенькая же у нас получилась мужская компания.

— Не только мужская, — возразила Мириам. — Итан, мы слышали о том, что произошло в Яффе. Что же будет, если французы прорвутся сюда?

— Не прорвутся! — В моем голосе прозвучало больше уверенности, чем я на самом деле испытывал. — Нам вовсе не обязательно побеждать их… надо просто удержать их за стенами, и в итоге они вынуждены будут отступить. У меня есть на сей счет одна идейка. Иерихон, нет ли в этом городке каких-нибудь лишних крепких цепей?

— Я видел такие, их используют на кораблях да еще в гавани для промеров глубины. А зачем вам?

— Хочу украсить цепной гирляндой башню, чтобы приветствовать французов.

Он осуждающе покачал головой, уверенный, что я, как обычно, глупо шучу.

— Чтобы предложить им удобный способ подъема?

— Верно. Но скорее всего, их не порадует ее электрический заряд.

— Опять ваше электричество!

Он перекрестился.

— Эта идея посетила меня, пока я скитался по морю с Мухаммедом. Если мы запасем достаточный заряд в батареях лейденских банок, то сможем передать его по проволоке на эту подвешенную цепь. Они получат тот же удар, что я демонстрировал в Иерусалиме, но на сей раз он сбросит их в ров, где мы сможем убить их.

Я стал вполне кровожадным воителем.

— Вы имеете в виду, что они не смогут удержаться за цепь? — спросила Мириам.

— Это все равно что держать в руках раскаленный докрасна металл. Мы устроим им огненный барьер.

Иерихон заинтересовался.

— Неужели и правда сработает?

— Если не сработает, то Мясник повесит нас на ее звеньях.

ГЛАВА 13

Мне требовалось накопить такой большой электрический заряд, о каком даже не мечтал Бен Франклин, поэтому, пока Иерихон трудился, собирая и сковывая звенья цепей, мы с его сестрой занялись сборами стекла, свинца, меди и банок для сооружения гигантской батареи. Мне редко приходилось так увлекаться каким-либо проектом. Мы с Мириам не просто работали вместе, а стали единомышленниками, что в каком-то смысле напомнило мне наш союз с Астизой. Застенчивая робость, с которой я поначалу столкнулся, осталась в подземелье Иерусалима, и теперь девушка проявляла оживленную уверенность, укреплявшую смелость всех, кто работал рядом с ней. Никому из мужчин не захочется выглядеть трусом перед женщиной. Мы с ней трудились плечом к плечу, слегка касаясь друг друга, порой без всякой необходимости, и мне все вспоминалось, как воспламенил ее поцелуй мою щеку. Нет ничего более желанного, чем очаровательная, но не завоеванная женщина.

Во время работы мы слышали отзвуки залпов французских пушек, проверяющих дальнобойность из ближайших к городским стенам окопов. Даже эти недра дворца Джеззара содрогались, когда железное ядро врезалось во внешние стены.

Франклин назвал «батареей» ряд соединенных лейденских банок, потому что они напоминали ему батарею орудий, установленных в ряд для ведения усиленного огня. В нашем случае, по моим предположениям, соединение между собой большого числа банок создаст мощный заряд, способный отбросить назад потрясенных французских солдат. Вскоре мы соорудили такую длинную цепь, что задача зарядить все банки с помощью трения — поворачивая рукоятку — казалась уже подобной труду Сизифа, без конца вкатывающего на вершину холма тяжеленный камень.

— Итан, как долго нам придется проворачивать эти стеклянные диски, чтобы зарядить все ваше хитрое изобретение? — спросила Мириам. — Нам понадобится целая армия помощников.

— Не армия, а грубая сила одного недалекого здоровяка.

Я имел в виду Большого Неда.

Сойдя на берег в Акре, я постоянно размышлял о новой встрече с этим могучим задиристым моряком. Он должен заплатить мне за предательство у иерусалимских ворот, и тем не менее надо учитывать, что этот силач по-прежнему злится из-за карточного проигрыша. Я тщательно продумал, как проучить задиру, и теперь оставалось подловить его в невыгодном положении. До меня дошли слухи, что он, узнав о моем чудесном возвращении, хвастался, как поколотит меня на поединке, когда я перестану прятаться за женские юбки. Когда мне сообщили, что ему поручили быстро залатать кладку во рву у подножия главной башни Акры, я появился в ее верхних воротах для вылазок, решив помочь ему найти меня.

Стена без трещин гораздо лучше выдерживает удары пушечных ядер, поэтому Смит и Фелипо приказали в срочном порядке отремонтировать ее. Для такой работы требовались смельчаки, и британские стрелки обменивались меткими выстрелами с французскими снайперами в их траншеях, пока несколько добровольцев, включая Неда, трудились в темноте под стенами города. Несмотря на сложности моих отношений с Недом и Томом, меня восхищала несгибаемая стойкость английских матросов, бедных и безграмотных работяг, далеких от идеализма французских добровольцев, но зато обладавших собачьей преданностью британской короне и родной стране. Нед к тому же обладал и недюжинной силой. Под вспышки и грохот мушкетных выстрелов — как же мне не хватало моей винтовки! — корзины камней, раствора и воды спускались в ров к команде ремонтников, и они сноровисто занимались там обтеской, подгонкой и зачисткой. Перед рассветом, не обращая внимания на свист пуль, они начали стремительно, как ловкие обезьяны, подниматься обратно по веревочной лестнице, а я подавал каждому руку при входе в башню. Наконец внизу остался один Нед. Он сильно дернул конец веревочной лестницы, чтобы проверить ее крепость.

Я получил бесценное наслаждение при взгляде на лицо этого матроса, когда его спасительный путь вдруг слетел вниз и рухнул у его ног. Все-таки в мести есть своя сладость.

— Невесело торчать снаружи, неправда ли, Нед? — крикнул я, перегнувшись через стену.

Он побагровел, как помидор, когда узнал меня на пятидесятифутовой высоте.

— А, американский бродяга, осмелился-таки наконец вылезти из султанского дворца! Я уж думал, ты и на сотню миль не подойдешь к честным британским морякам после того урока, что я преподал тебе в Иерусалиме! И теперь ты задумал оставить меня в этом рву, чтобы французы расправились со мной вместо тебя? — Сложив ладони рупором, он заорал: — Вот он, подлый трус, вот он!

— О нет, — запротестовал я. — Мне лишь хотелось, чтобы ты вспомнил о своем собственном подлом предательстве, хорошенько прочувствовал его вкус, да еще интересно было понять, хватит ли у тебя смелости встретиться со мной в честном поединке, не захлопывая передо мной ворота и не отсиживаясь в корабельном трюме.

От распиравшего его возмущения глаза Неда, казалось, готовы были вылезти из орбит.

— Встретиться с тобой в честном поединке! Да клянусь Богом, я порву тебя на клочки, жулик проклятый, если ты хоть раз наберешься храбрости, чтобы сойтись лицом к лицу, как мужчина с мужчиной!

— Только бандиты полагаются на размеры кулаков, Большой Нед, — крикнул я вниз. — Сразись со мной честно, скрестив клинки, как делают джентльмены, и я преподам тебе настоящий урок.

— Гром и молния, да с нашим удовольствием! Я готов сражаться с тобой на чем угодно: на пистолетах, костылях, дубинках, кинжалах или хоть на пушках!

— Я сказал, на клинках.

— Ладно, только дай мне подняться! И если мне не суждено удавить тебя, то уж я сумею раскроить твою башку!

Договорившись об удовлетворявшем меня дуэльном оружии, я отпустил веревку, удерживающую наверху лестницу, и позволил Неду вернуться в крепость Акры до того, как рассветные лучи сделали из него приметную мишень.

— Не забудь, что я проявил к тебе куда больше милосердия, чем вы все ко мне, — укоризненно сказал я, пока Нед сердито отряхивал пропыленную одежду.

— А я готов отплатить за милосердие, проявленное тобой в карточной игре. Давай скрестим клинки и покончим с этим делом раз и навсегда! Теперь я не соглашусь принять никаких отступных, даже если ты предложишь мне в десять раз больше!

— Мы встретимся в дворцовом саду. Что ты предпочитаешь, рапиры, шпаги или сабли?

— Сабли, разрази тебя дьявол! Они переламывают даже кости! И я приведу наших парней, чтобы посмотрели, как вы будете истекать кровью! — Он яростно взглянул на команду строителей, которые с интересом прислушивались к нашему разговору. — Никто еще не побеждал Большого Неда.

Мою готовность сразиться с таким детиной подогревали надежды на будущие выгоды. Франклин всегда подкидывал мне вдохновляющие идеи, и, работая в новой кузнице Иерихона, я прикинул, как этот филадельфийский мудрец мог бы использовать изобретательность вместо мускульной силы. Обмозговав все детали, я принялся за дело.

Мой простой тайный план имел целью сразу отбить у Неда охоту драться. Отсоединив деревянную рукоятку его абордажной сабли, я заменил ее на медную, сделал насечки, чтобы мой противник покрепче схватился за нее, отполировал и поставил на место. Металл ведь проводит электричество.

С моим оружием предстояла более сложная работа. Я высверлил в рукоятке паз, выложил его медью, увеличил обмотку для моей собственной добавочной изоляции и — как раз перед самым началом поединка — прижал конец медного стержня к широкому контакту сооруженной мной батареи. Заметив, что мой противник вошел во внутренний двор, я быстро двинулся ему навстречу со своей заряженной электричеством саблей.

Нед подозрительно прищурился.

— Чем это ты тут занимался, американский бродяга?

— Магией, — ответил я.

— Эй, так не пойдет, на сей раз я хочу честной схватки!

— Так за чем же дело стало? Давай скрестим клинки. Твоя сила против моего ума. Честнее и не придумаешь, верно?

— Итан, он же расколет вас, как щепку, — предостерег меня Иерихон, когда я готовился к поединку. — Это безумие. Любой ловкач проиграет силище Большого Неда.

— Честь требует, чтобы мы скрестили клинки, — произнес я с отрепетированным смирением. — Вне зависимости от его мастерства и силы.

Не буду спорить, очень опасно дразнить быка, но какой же матадор не взмахнет красной накидкой?

Я помедлил еще немного, давая возможность группе собравшихся моряков сделать ставки на мой проигрыш, — я перещеголял их всех благодаря ссуде кузнеца, рассчитывая, что вправе получить выгоду от всей этой суеты — а потом встал в защитную стойку на садовой дорожке, где мы решили сразиться. Меня согревала мысль о том, что сверху на нас смотрят обитательницы гарема, да и сам Джеззар, как я узнал, собирался взглянуть.

— Защищайся, хвастливый задира! — крикнул я. — Если я проиграю, то отдам тебе весь твой проигрыш, но если проиграешь ты, за тобой будет должок!

— Если ты проиграешь, я получу все, что мне причитается, превратив тебя в рубленый бифштекс!

Толпа с хохотом восприняла его шутку, и Нед горделиво приосанился. Потом он приблизился ко мне и сделал выпад.

Я парировал его удар.

Хотелось бы мне рассказать, как между нами произошел замечательный рыцарский турнир, мастерский танец с саблями, как ловко я противостоял его грубой силе и военной выучке. Но правда заключается в том, что соприкосновение двух клинков породило оглушительный, как от выстрела, треск и огненный фейерверк, заставивший зрителей с криками отскочить в сторону. Наши клинки всего лишь соприкоснулись, однако Нед рухнул на землю, словно его лягнул здоровенный бык. Его сабля, пролетев по инерции вперед, едва не попала в одного из приглашенных им приятелей, а сам он грохнулся на спину, как поверженный Голиаф, и, закатив глаза, застыл на земле. Сабля обожгла руку и мне, но изоляция резко снизила силу удара. В воздухе сильно запахло жареным.

Неужели он умер?

Я коснулся его концом клинка. Он дернулся, как одна из подопытных лягушек Гальвани.

Зрители совершенно онемели от страха.

Наконец по телу Неда прошла дрожь, он моргнул и зажмурился.

— Не трогай меня! — прохрипел он.

— Но разве ты не хочешь попытаться отыграться, Нед?

— Гром и молния, как тебе это удалось?

— Магия, — вновь повторил я, показав всем свою саблю. — Я честно выиграл в карты и так же честно выиграл этот поединок. Итак, кто еще хочет помериться со мной силой?

Все отступили от меня точно от прокаженного. Боцман потешно бросил мне кошель с собранными денежными ставками. Хвала Господу, многие британские моряки подвержены азарту.

Обалдело поматывая головой, Нед с трудом приподнялся О земли и сел.

— Никому еще не удавалось побить меня. Даже отец ни разу с тех пор, как мне стукнуло лет восемь или девять, не смог выпороть меня.

— Ну, теперь ты наконец убедился в силе ума?

Он тряхнул головой, пытаясь прояснить затуманенное сознание.

— Ты говорил, что за мной будет должок. Да, мистер, тебе известны какие-то тайные силы. Теперь я понял это. Тебе всегда удается выжить, хоть среди друзей, хоть среди врагов.

— Просто я пользуюсь своими мозгами, Нед. Если мы договоримся, то я и тебя научу тому же.

— Еще бы. Драк с тобой с меня хватит, уж лучше я буду служить тебе.

Еле-еле ему удалось подняться на ноги, но его еще сильно пошатывало. Я примерно представлял себе, какое странное покалывание он испытывает. Травматический шок от электрического удара.

— А вы все, — прохрипел он своим приятелям, — тоже послушайте меня. Лучше не ссорьтесь с этим американцем. Иначе вам придется иметь дело со мной. Мы с ним теперь товарищи, так вот.

Он заключил меня в медвежьи объятия.

— Не касайся клинка сабли, приятель!

— О да.

Он резко отскочил назад.

— Итак, мне понадобится твоя помощь в создании новой магической силы, но на сей раз против французов. Мне нужен сильный парень, который сможет крутить мое устройство, как сам дьявол. Ты способен на такое, Нед?

— Если ты не будешь трогать меня.

— Нет, мы же рассчитались, — подтвердил я. — Теперь будем друзьями.


Наступило временное затишье, французы, копошась как муравьи, прорывали ходы к стенам Акры, расставив по местам оставшиеся у них пушки. Они копали, а мы выжидали, с вялым, изматывающим осажденный город фатализмом. Началась Святая неделя, и в праздничном настроении Смит и Бонапарт решили устроить обмен пленными, захваченными в набегах и перестрелках. Джеззар, словно неугомонный мартовский кот, расхаживал по крепостным стенам, тихо призывая проклятия на головы христиан и всех неверных, а потом уселся в свое массивное кресло в угловой башне, стараясь собственным свирепым видом придать куражу унылым солдатам. Я корпел над электрической цепью, но мне приходилось несладко без помощи Иерихона, поскольку Мясник, Смит и Фелипо закидывали наш подвал срочными заказами новых партий оружия и снарядов. В ближнем бою на этих бастионах холодное оружие не менее важно, чем требующее перезарядки огнестрельное.

Большая нагрузка не позволяла толком отдохнуть. Наш металлург со смахивающим на ангела лицом стал более взвинченным, его глаза окружили темные тени. Французские орудия грохотали круглосуточно, Иерихон уже забыл, как выглядит дневной свет, и его все больше тревожила наша возрастающая близость с Мириам. Кроме того, этот безотказный трудяга излишне серьезно относился к порученной работе. Он колотил своим молотом и днем и ночью, когда мы с Мириам, разойдясь по разным углам арсенала, в изнеможении проваливались в короткий сон.

А посему именно кузнец разбудил нас в предрассветных сумерках двадцать восьмого марта, когда усилившаяся дробь французских орудий возвестила о надвигающейся атаке. От пушечного обстрела содрогались потолочные балки даже в глубинах дворцового подвала Джеззара. Нас осыпало облаками пыли, а огонь в горне от таких сотрясений запылал с новой силой.

— Французы решили испытать прочность нашей обороны, — неуверенно предположил я. — Не выпускай отсюда сестру. Вы оба представляете больше ценности как мастера по металлу, чем как мишени.

— А вы?

— Устройство еще не готово, но я пойду посмотрю, как можно использовать нашу цепь.

Время едва перевалило за четыре часа утра, и пандусы еще освещались факелами. Меня увлек вверх на стены поток турецких солдат и английских моряков, ругавшихся на разных языках. С верхнего парапета обстрел напоминал непрерывный раскатистый гром, иногда усиливаемый попаданием в кладку пушечных ядер или прорезаемый дикими воплями тех, над чьими головами они пролетали. Французская сторона озарялась вспышками света, показывающими, где стояли их пушки.

Смит со странной улыбочкой вышагивал за отрядом морской пехоты. Фелипо как безумный носился по стенам, общаясь с солдатами на причудливой смеси французских, английских и арабских слов, дополняемых страстной жестикуляцией при определении наводки городских пушек. На угловую башню подняли сигнальные фонари, чтобы обеспечить поддержку корабельной артиллерии.

Старательно вглядываясь в предрассветный мрак за стенами города, я не смог увидеть там вражеских отрядов. Позаимствовав чей-то мушкет, я наугад выстрелил в сторону французов, надеясь спровоцировать их на ответные выстрелы и таким образом определить местоположение противника, но эти вояки строго соблюдали дисциплину. Поэтому я пошел к башне вслед за Фелипо. Стены вздрагивали, как дерево под ударами дровосека.

Наши орудия тоже начали огрызаться в ответ, их вспышки пробивали кратковременные бреши в ураганном грохоте французской артиллерии, но также давали вражеским канонирам возможность прицелиться. Ядра полетели выше, а потом снаряд ударил по верхнему зубчатому краю парапета, и обломки камня разнеслись во все стороны, как осколки гранаты. Взорванная турецкая пушка покачнулась и рухнула, раздались вопли солдат, ослепленных взрывом.

— Чем я могу помочь? — спросил я Фелипо, старательно подавляя естественную дрожь в голосе.

От грохота орудий у меня заложило уши. Стены крепости и рва порождали эхо, усиливая громкость взрывов, а кроме этого в воздухе стояла едкая и одуряющая пороховая вонь.

— Позовите Джеззара. Он единственный человек, которого турки боятся больше, чем Наполеона.

Я с удовольствием ухватился за это поручение и, вернувшись во дворец, едва не столкнулся в покоях паши с Хаимом Фархи.

— Нам нужен ваш хозяин, чтобы подбодрить его солдат!

— Его нельзя беспокоить. Он в гареме.

Клянусь штанами Казановы, неужели этот правитель способен к оплодотворению в такое время? Но вскоре дверь, ведущая в верхние апартаменты, открылась и оттуда появился бородатый Джеззар с обнаженным торсом и сверкающими глазами, напоминая одновременно сатира и пророка Илию. Из-за пояса у него торчали два пистолета, а в руке поблескивала старая прусская сабля. Раб притащил ему проржавевшую средневековую кольчугу и плотную шерстяную поддевку. До того как он закрыл дверь, я успел услышать возбужденную трескотню и рыдания женщин.

— Фелипо нуждается в вашей помощи, — без надобности сообщил я.

— Наконец-то франки осмелились подойти поближе, теперь я вмиг перестреляю их, — пообещал он.

Когда мы взошли на башню, первые лучи рассвета озарили наблюдательный пункт Наполеона на зеленом холме. Британские корабли вошли в гавань Акры, как я заметил, но их огонь не доставал до атакующей колонны. Теперь я уже разглядел в неглубоких земляных траншеях копошащуюся массу людей, напоминающих гигантскую темную многоножку. Многие гвардейцы тащили лестницы.

— Они проломили стену башни над самым рвом, — доложил Фелипо. — Пролом небольшой, но если французы рванут на штурм, то турки дадут деру.

Ходило слишком много разных слухов о побоище в Яффе. И возбужденные ими наши османские союзники боялись не только сражаться, но и сдаваться.

Высунувшись за край башни, я взглянул на дыру, чернеющую над сухим рвом. Войти в нее французы смогут достаточно легко, но смогут ли они выйти?

— А что, если воспользоваться бочонком пороха? — предложил я. — Хватит даже его половины, а сверху дополнить гвоздями и обломками снарядов. Можно поджечь его и сбросить на них, когда они попытаются прорваться внутрь.

— Ай да американец! — с усмешкой воскликнул роялистский полковник. — У вас проснулись кровожадные инстинкты. Да, мы осветим этот путь для Корсиканца!

— Наполеон! — заорал Джеззар, забравшись на сиденье своего наблюдательного поста и красуясь там, как полотнище на флагштоке. — Сейчас мамелюки зададут тебе перцу! Я лично вздрючу тебя, как только что вздрючил десяток моих жен! — Пули свистели мимо, не задевая его, словно он был заговоренный. — Давай повесели меня, как мои наложницы!

Мы стащили его вниз.

— Если вы нарветесь на пулю, мы все погибнем, — увещевал его Фелипо.

Мясник сплюнул.

— Вот что я думаю об их меткой стрельбе. — Полы его кольчуги ритмично покачивались при ходьбе, а сам он с напыщенным видом отправился обходить этажи башни, укрепляя решимость своих солдат. — Не думайте, что я не вижу, как вы сражаетесь!

Вскоре сероватый свет пронизали солнечные лучи, и я увидел, насколько поторопился Наполеон со своей атакой. Траншеи были еще слишком мелкими, что уже лишило его пары десятков солдат. Из-за недоделанных земляных работ также вышли из строя несколько пушек резервной батареи, а старый акведук, взорванный попаданиями наших ядер, осыпал каменными обломками сгрудившиеся под ним отряды. Кроме того, их штурмовым лестницам до смешного не хватало длины.

Тем не менее на ветру вдруг затрепетал триколор, голоса слились в ликующий ор, и французы ринулись в атаку. Из стремительное наступление, как обычно, проходило с редкостным воодушевлением.

Впервые я видел их безрассудную храбрость с другой стороны, и зрелище это было устрашающее. Людская многоножка приближалась к крепости, с пугающей быстротой заполняя землю между окопами и рвом. Турки и английские моряки попытались снизить темп их продвижения орудийным огнем, но опытные французы устроили прикрывающий обстрел, вынудив наших стрелков попрятаться в укрытия. Мы подстрелили всего нескольких пехотинцев. Добежав до края рва, первые ряды съехали на каменистое дно. Их лестницы были слишком коротки — предварительную разведку провели наспех, — но первые храбрецы, оказавшись внизу, быстро связали вместе пары коротких лестниц, и их товарищи тут же последовали за ними. Остальные палили через ров по образовавшемуся в башне пролому и подстрелили несколько наших защитников. Османские отряды начали падать духом, воздух огласился стонами и причитаниями.

— Молчать! Что это вы расхныкались, как бабы! — взревел Джеззар. — Вам хочется узнать, что я сделаю с вами, если вы обратитесь в бегство?

Французская пехота уже приставляла связанные лестницы к другой стороне рва. Но их концы все равно не доставали до большого пролома на несколько футов, непростительный просчет. Наступил момент, когда они могли бы залезть наверх и ухватиться за провисшую цепь. Без электрического заряди она помогла бы им забраться в город, и тогда Акру могла ждать ужасная участь Яффы. Но при наличии заряда…

Самые храбрые турки еще высовывались в бойницы, стреляя или швыряя обломки камней, но при этом в них неслисьточные пули французских стрелков, выстроившихся на другой стороне рва. Один из защитников с воплем повалился на дно. Я сам начал палить из мушкета, проклиная его неточность.

Несколько османцев бросили свои орудия. Английские моряки не смогли остановить этих охваченных паникой отступников. Решив пресечь бегство, с башни спустился Джеззар, грозно размахивая прусской саблей.

— Чего перепугались? — заорал он. — Их лестницы слишком коротки! Они не смогут забраться в город! — Он перегнулся через стену, разрядил в атакующих оба пистолета и сунул их турецкому защитнику. — Не будь бабой, займись делом! Перезаряди их!

Его люди, оживившись, вновь начали стрелять. Они боялись французов не меньше, чем свирепого гнева Джеззара.

А потом с башни полетел пылающий метеор.

Я догадался, что наконец сбросили бочонок пороха. Ударившись о фундамент башни, он отскочил в ров и взорвался.

С оглушительным грохотом в воздух взлетело лучистое облако щепок и металлических осколков. Наступление гренадер замедлилось, ближайших солдат разнесло в клочья, многие получили серьезные ранения, но большинство просто оцепенели от мощности взрыва. Люди Джеззара возликовали и с новыми силами начали стрелять в ошеломленных французов, вызвав панику в их рядах.

Таким образом, атака закончилась, не успев толком начаться. Из-за собственной артиллерии, лишенной возможности стрелять на близкие расстояния из-за опасности угодить в своих же солдат, из-за коротких лестниц, слишком маленького пролома и вдруг укрепившегося мужества защитников французы попусту израсходовали наступательный порыв. Атакующие развернулись и начали выбираться из рва теми же путями, что спустились.

— Ну что, видите, как они улепетывают! — крикнул Джеззар своим воинам.

И в подтверждение этому турецкие отряды начали изумленно кричать, обретая новую веру в свои силы. Беспощадные франки отступали! Значит, на самом деле они вовсе не являются непобедимыми. И с этого момента турецкий гарнизон исполнился отважной уверенности, и эта уверенность будет поддерживать его в предстоящие долгие и смутные недели осады. Несокрушимость крепостной башни вдохновит не только Акру, но и всю Османскую империю.

Когда солнце наконец достигло вершин восточных холмов и залило ярким светом поле битвы, ужасные потери стали очевидными. На поле боя осталось около двух сотен убитых и раненых, а Джеззар даже не думал снижать силу огня, чтобы позволить французам помочь пострадавшим. Целый день под стенами раздавались мучительные стоны, и многие умерли до того, как ближе к ночи выживших смогли наконец оттащить в безопасное место.

— Мы проучили франков, показав, какое гостеприимство оказывает Акра незваным гостям! — ликующе произнес Джеззар.

Но Фелипо не испытывал особой радости.

— Я знаю Корсиканца. Это была лишь пробная вылазка. В следующий раз удар будет гораздо сильнее. — Он повернулся ко мне. — Пора бы испробовать ваш электрический фокус.


Неудача первой атаки Наполеона оказала прекрасное воздействие на гарнизон. Близко к сердцу приняв успешный отпор, османские солдаты впервые восприняли свой долг не с былой фаталистической покорностью, а с гордой решимостью. Франков можно победить! Непобедим Джеззар! Аллах услышал их молитвы!

Английские моряки, напротив, отрезвели. Многочисленные победы на море побуждали их свысока смотреть на «лягушатников». Храбрость французских солдат, однако, произвела сильное впечатление. Бонапарт не собирался снимать осаду. Его отряды с удвоенной силой принялись углублять и расширять сеть окопов. А моряки чувствовали себя на суше как выброшенные на берег рыбы. Французы понаставили чучел, чтобы спровоцировать выгодную им стрельбу, и выкапывали наши снаряды, чтобы стрелять ими по нашей же крепости.

Положение города осложнялось убежденностью Джеззара в наличии в Акре христианского заговора против него, несмотря на то что атакующие французы после революции встали на путь атеизма. Несколько дюжин подозреваемых, помимо двух пленных французов, по его приказу сунули в мешки и сбросили в море. Смиту и Фелипо удавалось обуздывать ярость этого паши не лучше, чем Наполеону удалось удержать своих солдат от разграбления Яффы, но многие англичане пришли к выводу, что их союзник неуправляемый безумец.

Неугомонная враждебность Джеззара не ограничивалась последователями Христа. Салих-бей, каирский мамелюк и давний заклятый враг, покинувший Египет после победы Наполеона, прибыл к Джеззару с предложением объединить силы в борьбе с французами. Паша сердечно приветствовал его, угостил отравленным кофейком, и менее чем через полчаса после прибытия его труп выбросили в море.

Большой Нед убедил своих товарищей довериться «колдуну» — то бишь мне. Он уверял всех, что тот же трюк, что помог мне победить его, человека вдвое превосходящего меня в размерах и силе, поможет нам победить и Наполеона. Поэтому по нашему указанию моряки соорудили на скорую руку два деревянных ворота с обеих сторон от главной башни. Цепь должна была висеть, как гирлянда, по наружному фасаду, а ее длина регулировалась с помощью этих подъемников. Потом я перенес лейденские банки и заряжающие устройства на средний этаж башни, где находились те самые ворота для вылазок, через которые я бросил вызов на дуэль Большому Неду. Соединительным проводом между медным контактом лейденских банок и большой цепью служила короткая цепочка с крюком.

— Когда они начнут атаку, Нед, ты должен крутить рукоятку, как сам дьявол.

— Уж будь спокоен, мистер, я устрою этим лягушатникам фейерверк почище, чем в День всех святых.

Мириам помогла собрать наше изобретение, ее ловкие пальцы идеально справлялись с тонкими соединениями банок. Неужели древние египтяне знали и о таком волшебстве?

— Хотелось бы мне, чтобы старина Бен посмотрел на эту красоту, — заметил я, когда мы как-то вечером сели отдохнуть в башне, а металлические детали нашего волшебного устройства поблескивали в тусклом свете, проникавшем сквозь узкие стрельчатые окна.

— Кто такой старина Бен? — тихо спросила она, привалившись к моему плечу.

Мы сидели рядом на полу, и такая физическая близость уже не казалась чудесной, поскольку я мечтал о большей.

— Американский мудрец, один из основателей нашего государства. Он был франкмасоном, знал историю ордена тамплиеров, и кое-кто полагает, что на основе их воззрений он и создал наши Соединенные Штаты.

— Каких воззрений?

— В общем, я точно не знаю. Вероятно, они связаны с тем, на каких законах должна строиться жизнь страны. На какой вере.

— А во что верите вы, Итан Гейдж?

— Такой же вопрос задавала мне Астиза! Неужели об этом спрашивают все женщины? Я в итоге поверил в нее, и как только поверил, то сразу же потерял.

— Вы тоскуете по ней, верно? — сказала она, печально взглянув на меня.

— Как и ты, очевидно, тоскуешь по своему погибшему на войне жениху. Как Иерихон тоскует по своей умершей жене, Большой Нед по Малышу Тому, а Фелипо по монархии.

— Поэтому все мы здесь отмечены печатью скорби. — Она помолчала немного, а потом добавила: — А знаете, Итан, во что я верю?

— В христианские каноны?

— Я верю в уникальность, утверждаемую церковью.

— Ты имеешь в виду Бога?

— Я имею в виду, что в нашей безумной жизни существует нечто совершенно особенное. Я верю, что в жизни каждого человека бывают редкие моменты, когда мы чувствуем уникальность всего окружающего мира. Большую часть времени мы глухи и слепы, замкнуты в своем одиночестве, как цыпленок в яйце, но порой нам удается пробить скорлупу и выглянуть наружу. К блаженным праведникам часто приходят такие откровения, а к грешникам — никогда. Но когда это удается — когда осознаешь вдруг истинную самобытность, гораздо более реальную, чем все кошмары нашей обыденной жизни, — то все становится приемлемым. И я верю, что если удастся найти полного единомышленника по такой вере, того, кто так же пытается пробить ограничивающую нас яичную скорлупу… В общем, тогда совместными усилиями эти двое, вероятно, смогут полностью избавиться от скорлупы. А это самое большее, на что мы можем надеяться в этом мире.

Меня пробрала внутренняя дрожь. Неужели эта чудовищная война, в прошлом году поймавшая меня в ловушку, обернулась фальшивыми мечтами, заключив меня в непробиваемый панцирь? Знали ли древние, как выбраться из такой ловушки?

— Я не знаю, испытал ли хоть раз такой удивительный момент. Разве это означает, что я закоренелый грешник?

— Грешник никогда не признался бы в этом, даже самому себе. — Ее рука коснулась моей заросшей щетиной щеки, а глаза блеснули, как морская пучина за рифом в Яффе. — Но когда такой момент придет, вы должны понять его, чтобы узреть иной свет.

И тут она поцеловала меня, впервые с настоящей страстью, ее жаркое дыхание воспламенило меня, она пылко прижалась ко мне, дрожа всем телом.

И тогда меня затопила любовь не только к Мириам, но ко всему белому свету. Не схожу ли я с ума? На один кратчайший вздох я почувствовал связь со всеми смятенными душами нашего безумного мира, испытал странное чувство общности, наполнившее меня жестоким разочарованием и любовью. И я ответил ей долгим и страстным поцелуем. Наконец-то меня покинули мучительные воспоминания о давно потерянной Астизе.

— Итан, я сберегла ваших золотых ангелов, — пробормотала она, вытягивая бархатный мешочек, висевший у нее на груди. — Теперь вы можете забрать их.

— Сохрани их как подарок.

— Какой мне теперь прок от них?

Наш разговор прервал жуткий грохот, сверху посыпались обломки камней, и вся наша башня содрогнулась так, словно колоссальная рука титана вознамерилась вытряхнуть нас оттуда. На мгновение я испугался, что башня рухнет, но она перестала шататься и лишь осела, слегка накренившись. Прозвучали сигнальные трубы.

— Они взорвали мину! Началось наступление!

Пришла пора испробовать нашу цепь.

ГЛАВА 14

Я выглянул из проема в туманную мглу, насыщенную пороховым дымом и пылью.

— Останься здесь, — велел я Мириам. — Я попытаюсь выяснить, что там случилось.

Со всех ног я помчался на крышу башни. Фелипо был уже там, он стоял с непокрытой головой, перегнувшись через парапет, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули.

— Их минеры прорыли подкоп и заложили под башню пороховую мину, — сообщил он мне. — По-моему, они недооценили крепость кладки. Ров усыпан обломками, но в стене лишь пробили брешь. Я не заметил идущих наверх трещин. — Он отклонился назад и схватил меня за руку. — Готово ваше магическое устройство? Бонапарт исполнен решимости, — добавил он, махнув рукой в сторону французского лагеря.

Как и раньше, военная колонна быстро передвигалась вдоль древнего акведука, но теперь, похоже, в атаку бросили несколько батальонов. Длинные на сей раз лестницы покачивались из стороны в сторону согласно с бегом несущих их солдат. Я тоже перегнулся через парапет. В стене у основания башни зияла большая дыра, а ров завалил внушительный слой обломков.

— Отправьте к этому пролому ваших лучших людей, — посоветовал я Фелипо. — А я буду удерживать атакующих с помощью моей цепи. Когда они собьются в кучу, палите по ним из всех орудий. — Я повернулся к Смиту, который, запыхавшись, вышел на крышу. — Готовьте ваши бомбы, сэр Сидней!

Он перевел дух.

— Я покажу им, как гневается Громовержец.

— Действуйте со всей решительностью. Через какое-то время заряд моего устройства снизится, и они смогут прорваться в башню.

— К тому времени мы покончим с ними.

Спустившись с крыши, Фелипо бросился вниз к пролому, а я к моему новому помощнику.

— Итак, Нед, пора! Ступай к нашему агрегату и крути его что есть мочи! Они наступают, и наша баночная батарея должна быть заряжена под завязку!

— Ты опускай цепь, мистер, а я обеспечу искру.

Я поставил по паре моряков к лебедкам, велев им не высовываться до тех пор, пока я не прикажу опускать цепь. После взрыва мины началась всеобъемлющая перестрелка, размах и ожесточенность сражения казались умопомрачительными. Со всех сторон гремели пушки, вынуждая нас перекрикивать их грохот. В воздух взлетали кучи обломков от падающих на улицы города ядер. Порой мы замечали пролетающие над нашими головами сплошным потоком снаряды, а когда они приземлялись, слышался оглушительный треск и к небу вместе с бренными останками вздымались клубы пыли. Наши собственные ядра, падая на позиции французов, создали там подобие песчаной бури, порой опрокидывая или взрывая полевые орудия и пороховые тележки. Передовые силы французских гренадер уже стремительно бежали ко рву, выставив вперед лестницы как пики.

— Пора, пора! — крикнул я. — Опускайте цепь!

Моряки с обеих сторон начали раскручивать валы лебедки. Навитая на них цепь, словно праздничная гирлянда, со скрежетом опускалась по наружной стене к пролому.

Когда она достигла нужного положения, я приказал им закрепить ее, и в итоге цепь повисла перед проломом, как нелепое препятствие. Французы, должно быть, решат, что мы сошли с ума. Целые батареи обстреливали нас непрерывным огнем, а мы в ответ осыпали их градом картечи. Отовсюду слышался свист и скрежет металла. То и дело раздавались крики и стоны получивших ранения людей, бастионы стали скользкими от крови.

Джеззар опять облачился в древнюю кольчугу и расхаживал, как безумный сарацин, мимо распластавшихся или скорчившихся солдат, не обращая внимания на вражеский огонь.

— Стреляйте, стреляйте! Они отступят, сообразив, что мы не сдадимся! — подбадривал он турок. — Их мина не сработала! Видите, наша башня по-прежнему стоит!

Я сбежал по винтовой лестнице в помещение, где находились мои помощники. Сбросив рубаху, Нед яростно крутил рукоятку, его мощный торс блестел от пота. Стеклянный диск вертелся с головокружительной скоростью, фрикционные прокладки гудели, как рассерженный улей.

— Готово, мистер!

— Нужно подождать пока они не подойдут к цели.

— Они совсем близко, — сказала Мириам, выглядывая в щель бойницы.

Продолжая бешеное наступление, несмотря на опустошительный огонь, косивший их ряды, головные отряды гренадер уже пробежали по обломкам камня, наполовину заполнившим ров, и начали карабкаться к пролому, сделанному их миной, впереди бежал знаменосец, размахивая триколором. До меня донеслась команда Фелипо, а за ней последовал грохот выстрелов и резкие свистящие звуки летящих снарядов, выпущенных из пушек засевшими на нижнем уровне башни артиллеристами. Первые нападающие покатились назад, флаг упал. Но по их телам уже карабкались новые гренадеры, тут же подхватившие упавший флаг. Снизу доносились привычные уже глухие удары разрывающих плоть пуль, хрипы и вопли раненых солдат.

— Все практически готово, Нед.

— Вся мощь моих мускулов перешла в эти банки, — в изнеможении пропыхтел он.

Первые французы достигли моей железной гирлянды и вцепились в нее. Не представляя на вид никакой преграды, она скорее напоминала вспомогательное средство для подъема, и они собирались спустить ее вниз, чтобы помочь подняться остальным. Через какое-то мгновение солдаты ринулись на эту цепь, точно осы на мед.

— Давай! — воскликнула Мириам.

— О, Франклин, услышь мои молитвы, — пробормотал я.

Взявшись за деревянную рукоятку, я прицепил наш конец соединительной цепочки к медному выводу батареи. Мгновенные вспышки сменились потрескиванием.

Эффект не замедлил последовать. Снаружи донеслись испуганные крики, цепь начала искрить, и гренадеры отлетели от нее, точно отброшенные ударной волной. Некоторым не удалось отцепиться, они вопили от боли, обожженные странным огнем, а потом повисли на цепи, содрогнулись и обмякли. Это было жуткое зрелище. До меня донесся запах горелой плоти. На мгновение в рядах французов воцарилась заметная растерянность.

— Огонь! — крикнул Фелипо.

Следующие выстрелы из нашей башни вывели из строя очередных атакующих.

— Эта цепь раскалена! — кричали гренадеры.

Они дотрагивались до нее штыками и отлетали назад. Солдаты, пытаясь поднять или стащить ее, падали, как оглушенные ударом быки.

Хитроумное изобретение сработало, но надолго ли хватит его заряда? В какой-то момент атакующие, видимо, заметят, как подвешена эта цепь, и разрубят ее, но пока они нерешительно толпились у пролома, несмотря на то что сзади их уже подпирали следующие ряды пехотинцев. И благодаря такому скоплению многих из них сразили пули защитников города.

Внезапно я осознал некую пустоту и в ужасе оглянулся.

— Где Мириам?

— Она отправилась вниз к Фелипо подносить порох, — проворчал Нед.

— Нет! Она нужна мне здесь!

В этом проломе вскоре начнется кровавая бойня, как в мясной лавке. Я бросился к дверному проему.

— Продолжай крутить!

— Есть, — сказал он, поморщившись.

Двумя этажами ниже я попал в яростное сражение. Фелипо руководил командами турок и английских моряков, они сражались, примкнув штыки, на нижнем уровне башни около пролома, не давая французам пролезть внутрь под заряженной цепью или перепрыгнуть через нее. В обе стороны летели гранаты, и по крайней мере половина наших защитников уже полегла. На стороне французов мертвые тоже лежали штабелями. Брешь в стене выглядела как зияющий вход в пещеру, открытый для целой французской армии, адская дыра, заполненная вспышками света и дымом. Я увидел, что Мириам, вырвавшись к пролому, пытается оттащить одного из раненых от французских штыков.

— Мириам, ты нужна мне наверху!

Она кивнула, ее порванное платье окрасилось красными пятнами, волосы растрепались, а руки залила кровь. Свежие силы французов продолжали стремительный натиск, они натыкались на цепь и с криками отскакивали назад. «Крути, Нед, крути», — мысленно взмолился я, понимая, что заряд постепенно снижается.

Фелипо яростно орудовал саблей. Пронзив грудь одному лейтенанту, он снес голову с плеч другому.

— Проклятые республиканцы!

Громыхнул чей-то пистолет, и пуля просвистела мимо его уха.

Вдруг раздался женский крик, и я увидел, что Мириам уволакивают от нас. Один из солдат пролез под цепью и схватил ее за ногу. Он уже ухватил ее за спину, похоже собираясь бросить на наше цепное устройство. Она запросто могла поджариться!

— Нед, перестань крутить! Отсоедини цепочку от вывода! — заорал я, хотя тут же понял, что в таком грохоте он не услышит меня.

Я рванулся к ней на помощь. Клин французов уже проползал под цепью. Схватив брошенный мушкет, я начал ожесточенно расшвыривать им солдат, точно кегли, пока ружье не сломалось пополам. Расчистив путь, я набросился на захватчика Мириам, мы втроем отчаянно боролись, и ей даже удалось вцепиться ему в глаза.

Мы бешено кружились в этом бедламе, с обеих сторон к нам тянулись чьи-то руки, как вдруг меня что-то ударило, а ее вырвали из моих объятий и швырнули на цепь.

Я сжался, ожидая, что колдовское устройство убьет мою новую возлюбленную.

Но ничего не произошло.

Металлические звенья цепи стали безопасными.

Раздался ликующий вопль, и французы ринулись вперед. Они разрубили цепь, и она рухнула на камни. Дюжина солдат отволокла ее от стены, пристально разглядывая этот источник таинственной силы.

Мириам тоже упала. Я попытался проползти между бегущими гренадерами, чтобы добраться до нее, но меня едва не растоптали. Несмотря на давление солдатских сапог, проходивших по нашим спинам, мне удалось ухватиться за подол ее платья. Вокруг разносились выстрелы и крики по крайней мере на трех языках, люди хрипели и, затихая, валились с ног.

И в этот момент раздался очередной оглушительный взрыв, значительно превзошедший гром взрыва мины, поскольку его не приглушали земляные стены подкопа. Сидней Смит наконец сбросил с крыши огромную бомбу, собранную из нескольких бочек с порохом. Она рухнула на толпившихся перед проломом французских солдат и взорвалась, причем грохот ее взрыва с удвоенной силой отразился от стен башни и рва. Я прижался к обломкам, окружающий мир превратился в огненную преисподнюю. Словно потеряв силу притяжения, вверх взлетали оторванные конечности и головы. Топтавшие нас люди превратились в кровавый щит, рухнув на нас как подкошенные. Я буквально оглох.

А потом до нас докопались чьи-то руки и оттащили назад. Оглушенный, я видел лишь, как двигаются губы Фелипо, сопровождавшего свои слова жестами.

И вновь французы отступили, понеся на сей раз значительно более тяжелые потери.

Я оглянулся и закричал, сам не слыша своего крика:

— Мириам! Ты жива?

Она лежала недвижимо и безмолвно.


Я вытащил ее из заваленной обломками и людьми башни и отнес в дворцовый сад; в ушах у меня еще звенело, но в голове начало проясняться. За моей спиной Фелипо уже отдавал приказы инженерам и рабочим, призывая спешно заделать пролом. По саду расползались клубы черного дыма. Повсюду лежал слой пепла и копоти.

Положив мою помощницу на скамью возле фонтана, я приложил ухо к ее губам. Слава богу! Меня коснулось дуновение слабого дыхания. Она потеряла сознание, но не умерла. Окунув платок в порозовевшую от крови воду, я протер ей лицо.

Такое нежное и гладкое под сажей и грязью! В результате холодная вода привела ее в чувство. Она открыла глаза, слегка поежилась и вдруг резко села.

— Что произошло? — с трудом проговорила она.

— Все хорошо. Они отступили.

Обвив руками мою шею, она прижалась ко мне.

— Итан, какой ужас.

— Может, они больше не вернутся.

Она мотнула головой.

— Ты говорил, что Бонапарт неустрашимо преодолевает любые преграды.

Я понимал, что нужно нечто большее, чем заряженная цепь, чтобы остановить Наполеона.

Мириам взглянула на себя.

— Я выгляжу как мясник.

— Ты выглядишь прекрасно. Убийственно прекрасно. — Мое замечание было искренним. — Давай я провожу тебя в укрытие.

Я помог ей подняться, и она, положив слабую руку мне на плечи, прижалась к моему боку. Яне знал толком, куда лучше отвести ее, но, конечно, подальше от мастерской Иерихона и обстреливаемых стен. Мы направились в сторону мечети.

Потом появился Иерихон, его привел встревоженный Нед.

— О господи, что случилось? — спросил кузнец.

— Она влезла в бой у пролома. Сражалась как амазонка.

— Все в порядке, братец.

— Вы говорили, что она будет просто помогать вам с устройством, — произнес он обвинительным тоном.

— Но, Иерихон, защитники же нуждались в боеприпасах, — вмешалась она.

— Я мог потерять тебя.

Между двумя мужчинами, нуждающимися в одной женщине по разным причинам, возникло напряженное молчание. Нед с виноватым видом тихо стоял в сторонке, похоже переживая из-за своей ошибки.

— Ладно, теперь пошли обратно в кузницу, — отрывисто сказал Иерихон. — Там нас не достанет никакая пальба.

— Я пойду с Итаном.

— Пойдешь? И куда же?

Они оба посмотрели на меня, явно надеясь, что я знаю ответ.

— Мы пойдем туда, — медленно произнес я, — где она сможет немного отдохнуть. В мастерской, Иерихон, жутко шумно. Жарко и грязно.

— Я не хочу, чтобы вы шли с ней, — прямо заявил он.

— Я пойду с Итаном, братец, — мягко, но решительно сказала она.

И мы ушли, она по-прежнему опиралась на меня, а огорченный кузнец остался стоять в саду, сжимая кулаки от досады. За нами, подобно затихающему барабанному бою, погромыхивали артиллерийские залпы.

Мой приятель Мухаммед снял жилье в Хан эль-Умдане, на постоялом дворе с колоннами, предпочтя не покидать город, бросив нас на растерзание войскам Наполеона. Увлеченный работой над зарядным устройством, я забыл о нем, но сейчас решил найти именно его. Я закутал Мириам в плащ, но когда мы появились в его апартаментах, то оба выглядели как беженцы: прокопченные, грязные и оборванные.

— Мухаммед, нам нужно найти место для отдыха.

— Эфенди, тут все комнаты разобраны!

— Понятно…

— Хотя за хорошую цену кое-что подыскать можно.

— А нельзя ли нам отдохнуть у тебя? — криво усмехнувшись, спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

— Здесь тонкие стены, да и воды маловато. В подобных местах дам не устраивают. Вы, может, и не заслуживаете лучшего, но она заслуживает. Давайте мне остатки тех денег, что вручил вам сэр Сидней за медаль, и ваш выигрыш на поединке. — Он протянул руку.

Я колебался.

— Давайте, вы же знаете, что я не обману. Деньги хороши тем, что их можно с пользой потратить!

Отбросив сомнения, я вручил ему кошелек, и он исчез. Через полчаса он вернулся с опустевшим кошельком.

— Пошли. Один купец тут сбежал из города, а молодой лекарь пользуется его домом для ночного отдыха, хотя ему это редко удается. Он отдал мне ключи.

В закрытом ставнями купеческом доме царил полумрак, всю сдвинутую к стенам мебель покрывали чехлы. Бегство владельца придало этому жилищу заброшенный, нежилой вид, и единственным его временным обитателем стал местный врач. Этот левантийский христианин, представившийся нам как Завани, был родом из Тира. Пожав мне руку, он с интересом глянул на Мириам.

— Я употреблю ваши деньги на покупку лекарственных трав и перевязочных материалов.

Мы находились довольно далеко от крепостных стен, и пушки звучали приглушенно.

— Наверху есть ванна. Отдыхайте. Я не вернусь до утра.

Он был красивым мужчиной, с добрыми, но запавшими от усталости глазами.

— Даме необходимо восстановить силы…

— Могли бы и не говорить. Я ведь врач.

Нас оставили наедине. В нише верхнего этажа мы обнаружили купальное помещение, над ванной возвышался каменный купол с витражными оконцами. Свет проходил через них многоцветными лучами, похожими на рассыпавшуюся радугу. Мы нашли дрова для нагрева воды, и я принялся за работу, оставив Мириам в полусонном состоянии. Когда комната наполнилась паром, я разбудил ее.

— Я приготовил ванну.

Я хотел выйти из купальни, но она остановила меня и сама раздела нас обоих. Ее маленькие груди с упругими розовыми сосками отличались идеальными формами, а низ живота скрывался под островком светлых волос. Она выглядела девственной мадонной, смывающей с нас обоих грязь сражения, и вскоре ее кожа вновь приобрела алебастровый оттенок.

На высокой, доходящей мне до пояса купеческой кровати с балдахином, затейливой резьбой и выдвижными нижними ящиками лежал объемистый тюфяк. Первой забравшись на кровать, Мириам откинулась на спину, поэтому я видел ее в тусклом свете. Нет зрелища более очаровательного, чем женщина, готовая принять мужчину. Ее мягкость обволакивает, как объятия теплого моря. Формы ее тела выглядели таинственным, неисследованным белоснежным холмистым кряжем. Вспомню ли я вообще, как поступают в таких случаях? Мои прошлые связи, казалось, остались в другой жизни. Внезапно меня пронзило острое — точно нож в сердце — воспоминание об Астизе, но его рассеяла заговорившая Мириам.

— Это один из тех моментов, Итан, о которых мы с тобой говорили.

И тогда я медленно и нежно овладел ею. Сначала из глаз ее полились тихие слезы, а потом, жарко прильнув ко мне, она заплакала навзрыд. Я тоже крепко прижался к ней, задыхаясь от нахлынувшего волнения, и с навернувшимися на глаза слезами размышлял о судьбах Астизы, Наполеона и Мириам, о том, скоро ли французы предпримут очередную атаку, разъярившись, как под стенами Яффы. Если они прорвутся внутрь, то поубивают всех нас.

Я повернул голову, чтобы она не видела ни моих слез, ни тревожного выражения лица, и вскоре нас сморил блаженный сон.

Около полуночи меня разбудил какой-то толчок. Я схватился за пистолет, не сразу узнав Мухаммеда.

— Какого черта? — прошипел я. — Неужели мы не вправе спокойно отдохнуть?

Он приложил палец к губам и кивнул головой в сторону двери, явно приглашая меня последовать за ним.

— Сейчас?

Он снова многозначительно кивнул. Вздохнув, я сполз на холодный пол и прошел следом за ним в большую гостиную.

— Зачем ты притащился сюда? — недовольно проворчал я, закутавшись в покрывало, как в мантию.

Город, похоже, успокоился, пушки затихли.

— Простите, эфенди, но сэр Сидней и Фелипо сказали, что дело совсем неотложное. Французы выстрелили за городские стены какой-то стрелой, а на ней обнаружилось ваше имя.

— Стрелой? Благословенна память Исаака Ньютона, в каком веке мы живем?

На той стреле болтался холщовый мешочек. А к нему действительно привязали записку с изящно написанным именем: «Итан Гейдж». Франклин порадовался бы оперативности такой почты.

— Как они узнали, что я здесь?

— Заряженная цепь лучше всякого знамени объявила о вашем присутствии. Не сомневаюсь, что о ней теперь пойдет слух по всей провинции.

Вполне вероятно. Что же, интересно, решили послать мне наши враги? Раскрыв мешочек, я вытряхнул на ладонь его содержимое.

Это было кольцо с рубином размером с вишню, и к нему прикладывалась лаконичная записка: «Ей нужны ангелы. Монж». Мир закачался у меня перед глазами.

Последний раз я видел это кольцо на пальце Астизы.

ГЛАВА 15

Мухаммед пристально следил за мной.

— Это кольцо вам о чем-то говорит, мой друг?

— И это все? Никаких других сообщений?

Подпись несомненно принадлежала Гаспару Монжу, французскому математику, с которым я виделся в лагере под стенами Яффы.

— Вас ведь впечатлил не только размер камня, верно? — не отставал Мухаммед.

Я устало опустился на диван.

— Я знал носившую его женщину.

Значит, Астиза жива!

— А по какой это причине французам так приспичило забрасывать к нам ее кольцо?

А действительно, по какой причине? Я повертел кольцо, вспоминая о его происхождении. Я же сам настоял, чтобы Астиза взяла его из подземной сокровищницы, что мы обнаружили под Великой пирамидой, хотя она протестовала, говоря, что такие трофеи сулят проклятие. Потом мы забыли о нем и вспомнили только тогда, когда она старалась забраться по веревке ко мне в плетеную корзину улетающего воздушного шара Конте, а граф Силано в отчаянии ухватился за ее лодыжки. Она вспомнила о проклятии и умоляла меня стащить с нее кольцо, но мне не удалось. Поэтому, не желая тянуть меня вниз, где поджидали французские солдаты, она обрезала веревку и с криком полетела в Нил вместе с Силано. Шар так резко взмыл вверх, что я упал на дно корзины и не увидел, чем закончилось их падение, слыша только стрельбу и крики французов, а когда поднялся и пригляделся к залитой солнцем реке… то ничего не смог разглядеть. Казалось, Астиза таинственно исчезла с лица нашей земли. И вот теперь она подает знак.

К тому же в записке говорится об ангелах. Найденных нами серафимах. Придется забрать их обратно у Мириам.

— Они хотят, чтобы я заинтересовался и пришел к ним.

— Так, значит, это ловушка! — заключил мой спутник. — Они боятся вас и вашего электрического колдовства.

— Нет, не думаю, что это ловушка.

Я не обольщался на свой счет, отлично понимая, что вряд ли они сочли меня столь грозным противником, что решили выманить из крепости и пристрелить. Вероятнее всего было то, что они не отказались от нашего общего поиска Книги Тота. И если что-то и могло вновь привлечь меня на их сторону, то это перспектива встречи с Астизой.

— Заряженная цепь просто подсказала им, что я жив, и, кроме того, они узнали, что у меня есть еще кое-что важное. Насколько я понимаю, это связано с моими поисками в Иерусалиме. И они знают, что если я и соглашусь вернуться к ним, то только из-за новостей об этой женщине.

— Эфенди, не собираетесь же вы покинуть крепость?!

Я оглянулся на спальню, где мирно спала Мириам.

— Я должен.

Он недоумевающе глянул на меня.

— Из-за какой-то женщины? У вас ведь уже есть одна, прямо здесь, под боком.

«Из-за того, что нечто очень важное ждет своего повторного открытия и благо или вред от его использования способны изменить судьбу мира», — подумал я.

— Мне нужно помочь французам найти книгу, но потом украсть ее у них. Для этого, Мухаммед, мне понадобится помощь. Как только я отыщу Астизу и то древнее сокровище, то должен буду бежать из Палестины. И мне может помочь тот, кто знаком со здешними дорогами.

Он побледнел.

— Я едва унес ноги из Яффы, эфенди! Опять попасть в руки этих французских шайтанов…

— Ты получишь свою долю от величайшего сокровища на земле, — попытался я завлечь его.

— Величайшего сокровища?

— Если мы найдем его, конечно.

Он задумался.

— Какую долю?

— Ну, скажем, пять процентов, по-моему, это вполне приемлемая цена за твои услуги.

— За то, что проведу вас через пустыни Палестины? Пятую часть как минимум!

— Может, мне дешевле будет нанять другого проводника. Семь процентов — самое большее, что я могу предложить.

Он склонил голову.

— Ладно, тогда сговоримся на десяти, это еще более-менее приемлемо. Плюс небольшой подарок, если нам понадобится помощь моих братьев, кузенов и дядьев. Вы также оплачиваете покупку лошадей и верблюдов. Оружия и пропитания. Все эти траты будут казаться вам сущей мелочью, если вы действительно найдете огромное сокровище.

Я вздохнул.

— Давай мы для начала посмотрим, сумеем ли целыми и невредимыми добраться до Монжа.

Меня, конечно, мучила совесть из-за такого неожиданного изменения планов. Только что я наслаждался объятиями Мириам, прелестнейшей из встреченных мной женщин, и вот уже собирался забрать у нее моих серафимов и тайно ускользнуть из города, чтобы узнать об Астизе, не сказав спящей бедняжке даже доброго слова на прощание. Я чувствовал себя законченным подлецом и не имел ни малейшего представления, какое оправдание не будет звучать по-хамски. Я вовсе не собирался предавать Мириам и хотел лишь сохранить преданность первой женщине, любя их обеих, но по-разному. Красавица Астиза, увлекшая меня за собой на путь поиска древних знаний, открыла мне душу Египта, приобщив к его древним тайнам. Мы познакомились после того, как она пыталась убить меня, сам Наполеон руководил тем маленьким штурмом, что помог нам захватить ее. Потом она не раз спасала меня от смерти и заполнила бессмысленность моего существования, дав цель в жизни. Мы стали не только любовниками, но и верными друзьями, объединенными общими поисками, и едва не погибли в Великой пирамиде. У меня были самые веские основания, чтобы отправиться на поиски Астизы, — присланное кольцо разожгло воспоминания, подобно попавшей в порох искре, — но к ним примешивалась легкая неловкость грядущего объяснения с Мириам. Такого рода повороты обычно расстраивают женщин. А следовательно, мне придется выяснить, зачем прислано кольцо Астизы, освободить ее, познакомить этих двух женшин, а потом…

И что же потом? Ладно, как уверял Сидней Смит, жизнь порой подкидывает нам великолепные возможности и сюрпризы. «Как удобно быть разумным творением, — говорил Бен Франклин, — поскольку оно по крайней мере способно поступить так, как подсказывает разум». Старина Бен и сам любил поразвлечься с дамами, забыв о томящейся в Филадельфии жене.

— Будем ли мы будить вашу подругу? — спросил Мухаммед.

— О нет.


Когда я предложил Большому Неду пойти со мной, он согласился с той же готовностью, с какой собака откликается на предложение хозяина пойти на прогулку. По натуре Нед принадлежал к тому типу людей, которые ничего не делают наполовину: либо он непримиримый враг, либо вернейший союзник. Он пришел к заключению, что я колдун с редкими способностями и дожидаюсь лишь наступления благоприятного момента для распределения богатств царя Соломона.

А Иерихон, напротив, уже давно отказался от всех разговоров о поисках сокровищ. Когда я, разбудив его, рассказал о принадлежавшем Астизе рубиновом кольце, он заинтересовался им только потому, что эти новые сведения могли увести меня подальше от его сестры.

— Поэтому, пока меня не будет, вам придется самому заботиться о Мириам, — сказал я, чтобы успокоить свою совесть, переложив всю ответственность на него.

Он выглядел таким довольным, что у меня невольно мелькнула мысль, не сам ли он послал мне это кольцо. Но потом он прищурился и отрицательно покачал головой.

— Я не могу позволить вам уйти одному.

— Я не один. Со мной пойдут Мухаммед и Нед.

— Язычник и болван? Вот уж подходящая компания, трудно даже представить, кто из вас троих первым доведет всех до беды. Нет, вам нужен человек, обладающий хладнокровием и рассудительностью.

— Таким человеком будет Астиза, если она жива. Вы же понимаете, Иерихон, что Смит, Фелипо и весь здешний гарнизон нуждаются в вас больше, чем я. Помогайте защищать этот город и Мириам. Когда мы найдем сокровища, я вернусь сюда и расплачусь с вами.

Поманив человека богатством, невозможно уже заставить его выкинуть из головы такую перспективу, какой бы туманной она ни представлялась.

Он взглянул на меня с новым уважением.

— Но вас ждет крайне опасный проход через французское расположение. Может быть, все-таки в вашем характере есть и положительные качества, Итан Гейдж.

— Ваша сестра тоже так думает.

И прежде чем мы успели затеять обсуждение столь щекотливой темы, я поспешно удалился вместе с Мухаммедом и Недом. Выйдя из городских ворот, мы могли бы попасть под перекрестный обстрел, поэтому нам показалось, что лучше будет покинуть город на той лодке, что помогла Мухаммеду улизнуть из Яффы. Под звездами смутно темнела Акра, давая французам минимальную возможность для точных наводок, хотя огни бивачных костров за неприятельскими окопами уже возвещали о приближающейся заре. Морская вода серебрилась в кильватере. Мы пристали к песчаному берегу за полукругом французского расположения и, пройдя по раздолбанным военными колоннами дорогам и вытоптанным полям, подкрались к их лагерю с тыла.

Вы даже не представляете, насколько легче проникнуть в военный лагерь с тыла, ведь там на периферии скапливаются владельцы фургонов, маркитанты, пристроившиеся к походу попутчики и всякие нерадивые солдаты, которые обычно не стремятся к участию в военных действиях. Я оставил моих спутников в густых кустах возле прохладного ручья, а сам отправился в лагерь, старательно изображая ученого, обо всем составившего собственное мнение, но не достигшего никаких успехов.

— Я привез сообщение для Гаспара Монжа от его ученых коллег из Каира, — сообщил я часовому.

— Он помогает в госпитале, — сказал он. — Можете зайти к нему, если не боитесь.

Неужели у них уже так много раненых? Небо на востоке немного посветлело, когда я нашел госпитальные палатки, сгрудившиеся в обширный парусиновый круг. Монж спал на походной койке, вид у него был явно нездоровый, поход Наполеона прибавил этому пожилому ученому и искателю приключений много седых волос. Несмотря на пребывание в южных солнечных краях, он выглядел бледным и похудевшим, болезненно истощенным. Я помедлил, не решаясь разбудить его.

Вокруг тихо стонали солдаты, концы параллельных рядов их плотно уложенных тел терялись во мраке. Похоже, мы нанесли им чертовски большие потери. Нагнувшись, я пригляделся к одному из судорожно подергивающихся бедолаг и ужаснулся увиденному. Лицо его покрывали пустулы, а когда я откинул простыню, то увидел зловещую опухоль в паховой области.

Чума.

От страха меня прошиб пот, и я резко отступил назад. До нас доходили слухи, что случаи чумы во французской армии участились, но их подтверждение навеяло жуткие исторические воспоминания. Болезни по пятам следовали за любыми армиями, а чума, с одной стороны всячески содействуя осажденным, зачастую поражала и их самих. Что, если она перекинется за стены города?

С другой стороны, эта болезнь ставила Наполеона в очень ограниченные временные рамки. Он должен добиться победы до того, как чума уничтожит его армию. Неудивительно, что он так стремительно атаковал.

— Итан, это вы?

Я обернулся. Взъерошенный и истощенный, Монж приподнялся на кровати и, прищурившись, смотрел на меня. И вновь его лицо чем-то напомнило мне физиономию мудрой старой собаки.

— Да, Гаспар, я снова пришел спросить у вас совета.

Он улыбнулся.

— Сначала мы подумали, что вы погибли, потом предположили, что вы, шальной электрик, умудрились пробраться в крепость Акры, а теперь вы явились сюда собственной персоной по моему призыву. Возможно, вы действительно наделены изумительными способностями. По крайней мере, вы самый загадочный человек в любой армии, никогда не известно, на чьей стороне вы будете сражаться.

— На сей раз, Гаспар, я прекрасно себя чувствовал в этом городе.

— Что за бред! С деспотичным пашой, безрассудным англичанином и завистливым французским роялистом? Я не верю вам. Бросьте дурачиться, я же знаю, что вы человек благоразумный.

— Фелипо говорил, что зависть съедала скорее Бонапарта, а не его.

— Фелипо, как, впрочем, и все защитники крепости, выбрал исторически неоправданную позицию. Наша революция выводит человека из тьмы веков суеверий и тирании. Рационализм неизбежно восторжествует над предрассудками. Наша армия сулит всем свободу.

— Наряду с гильотиной, массовыми убийствами и чумой.

Он печально взглянул на меня, огорченный моей непримиримостью, потом уголки его рта дрогнули. В итоге он рассмеялся.

— Какими же мы стали философами, забравшись на край земли!

— В центр, как сказали бы иудеи.

— Верно. Все армии в конечном счете проходят через Палестину, перекресток трех континентов.

— Гаспар, откуда у вас эта драгоценность? — Я достал кольцо, его камень кровавой каплей алел в бледном свете зари. — Последний раз я видел этот перстень на пальце падающей в Нил Астизы.

— Бонапарт приказал послать вам такое сообщение со стрелой.

— Но зачем?

— Ну, во-первых, она жива.

Мое сердце отчаянно забилось.

— Она пострадала при падении?

— Я не видел ее, но кое-что мне удалось узнать. После падения она находилась в коме, и граф Силано целый месяц выхаживал ее. Но мне сообщили, что она оправилась быстрее, чем он. Он влетел в воду первым, насколько я понимаю, а она свалилась на него, поэтому ему достался главный удар. Он сломал ногу и будет хромать всю оставшуюся жизнь.

Биение пульса отдавалось в моих ушах барабанным боем. Жива, жива…

— Теперь она ухаживает за ним, — продолжил Монж.

Мне словно залепили оплеуху.

— Вы, должно быть, шутите.

— Заботится о нем, я имею в виду. Она не отказалась от тех сомнительных поисков, которыми вы все, похоже, так увлеклись. Ониразъярились, услышав, что вас приговорили к расстрелу в Яффе — благодаря усердным стараниям того фигляра Нажака, не представляю, почему Наполеон не прислушался к моим словам, — и пришли в ужас от того, что вас казнили. Вам известно нечто очень важное для них. Потом до них дошли слухи, что вам удалось уцелеть, и она послала кольцо. Мы увидели ваш электрический трюк. Мне велели поинтересоваться ангелами. Вы понимаете, что она имела в виду?

И вновь я ощутил прикосновение их крыльев к моему телу.

— Кажется. Мне необходимо увидеться с ней.

— Ее здесь нет. Они с Силано уехали к горе Нево.

— Какой горе?

— Это на востоке от Иерусалима, за рекой Иордан. Там Моисей наконец узрел Землю обетованную, но умер, так и не успев войти в нее. А теперь скажите-ка, Итан Гейдж, с чего вдруг они так заинтересовались Моисеем?

Он пристально следил за мной.

Значит, Монж и, вероятно, Бонапарт знают не все. Какую же игру затеяли Силано и Астиза?

— Даже не представляю, — солгал я.

— А что вам известно о тех ангелах, из-за которых вам с ними, очевидно, так захотелось вновь найти друг друга?

— А вот это уж совсем непонятно, — честно ответил я.

— Вы пришли сюда один?

— Друзья ждут меня в безопасном месте.

— В Палестине нет безопасных мест. Это смертоносная страна. Наш друг Конте изобрел усовершенствованные повозки для доставки дополнительной осадной артиллерии из Египта, поскольку коварные англичане захватили наши пушки на море, но их путь сюда задерживают постоянные перестрелки с турецкими отрядами. Эти люди никак не смирятся с поражением.

Если Наполеон ожидал прибытия новых больших пушек, то положение осажденных могло сильно осложниться.

— А зачем они направились к горе Нево?

Монж пожал плечами.

— Если бы вы, Гейдж, больше доверяли своим ученым собратьям, то, вероятно, мы пролили бы больше света на ваше будущее. Но вы, очевидно, предпочитаете осуществлять собственные идеи и планы, и в результате они вечно навлекают на вас неприятности. Вспомните хотя бы ваши глупые попытки найти на том медальоне треугольник Паскаля… кстати, вы наконец избавились от этой глупой игрушки?

— О да.

В Египте Монж пришел к твердому убеждению, что мой медальон на поверку оказался современной подделкой. Астиза, разумеется не в его присутствии, назвала его дураком. Таковым он, безусловно, не был, но его здравому восприятию мешала излишняя уверенность, порожденная накоплением огромного багажа научных знаний. Связь между образованием и здравым смыслом прослеживается не всегда.

— Но мне особенно нечем с вами поделиться. Когда вы забросили в крепость это кольцо, я просто ставил очередные электрические опыты.

— Опыты, убившие множество моих солдат.

Знакомый резкий голос заставил меня вздрогнуть. Из полумрака появился Бонапарт! Казалось, он всегда и повсюду успевал вовремя. Интересно, успевал ли он спать? Его озабоченное лицо приобрело нездоровый землистый оттенок, цепкий взгляд серых глаз излучал всю ту же непоколебимую и ледяную властность, благодаря которой он добивался мгновенного подчинения множества людей — подобно хозяину, взглядом усмиряющему свою кобылу. И вновь меня удивили его мастерские способности казаться выше своего роста и исходящая от него притягательная сила.

— Монж прав, Гейдж, ваше настоящее место на стороне науки и разума — на революционной стороне.

Мы расстались врагами, напомнил я себе.

— Значит, вы опять попытаетесь убить меня?

— Вчера, как вы сами понимаете, моя армия попыталась сделать это, — мягко сказал он. — А вы с вашим электрическим колдовством помогли сорвать наши планы.

— После того, как вы попытались убить и утопить меня в Яффе по наущению того сумасшедшего Нажака. Мне пришлось на том злосчастном берегу заглянуть в лицо вечности, а когда я нашел вас взглядом, то увидел, что вы заняты чтением очередного легкого романа!

— Мои романы далеко не так легки, я интересуюсь литературой так же, как и наукой. Известно ли вам, что в юности я сам написал роман? И даже мечтал опубликовать его.

Против своей воли я заинтересовался.

— О любви или о войне?

— О войне, конечно, и о страсти. Одно из моих любимых произведений называется «Маска пророка». В нем рассказывается об одном мусульманском фанатике восьмого века, вообразившем себя Махди, спасителем, и отправившемся воевать с калифом. Пророческий сюжет, не правда ли?

— И чем же закончилась его война?

— Мечты героя потерпели крах, когда он ослеп в сражении, и ему пришлось скрывать недуг, спрятав лицо под блестящей серебряной маской. Он говорил своим сторонникам, что скрыл лицо, дабы сияние Махди не ослепило тех, кто смотрит на него. Они поверили ему. Но он проиграл, а гордость не позволила ему сдаться, поэтому он приказал своим воинам выкопать огромную траншею, чтобы остановить вражескую атаку. Потом он устроил всеобщее пиршество с отравленными яствами. Перетащив безжизненные тела своих последователей в эту траншею, он поджигает их и сам бросается в это пламя. Мелодраматично, признаю. Инфантильная патология.

Неужели Святая земля так способствует игре воображения?

— Позвольте спросить, к чему вы клоните?

— Порочными оказываются крайности, на которые толкает человека навязчивое желание славы. — Он улыбнулся.

— Наряду с пророчествами.

— Вы считаете, что рассказанная история автобиографична? Я не ослеп, Итан Гейдж. Уж если на то пошло, я обречен видеть все слишком хорошо. И сейчас я определенно вижу, что ваш истинный путь ведет в мир науки и с него вам не следовало уклоняться. Вы полагаете, что отличаетесь от графа Силано, однако вы оба стремитесь к знаниям — и уже одно это способно объединить вас, так же как и привлекающую вас обоих женщину. Всем вам присуще своеобразное кошачье любопытство. Я мог бы приказать расстрелять вас, но не кажется ли вам, что разгадка вашей троицей заветной тайны является гораздо более заманчивой идеей?

— По крайней мере, генерал, — вздохнув, заметил я, — ваши слова более доброжелательны, чем в нашу последнюю встречу.

— Теперь у меня сложилось более четкое понимание цели, что обычно улучшает настроение. Я не отказался от мысли переубедить вас, американец. И по-прежнему надеюсь, что мы сумеем переделать мир к лучшему.

— Неужели бойня в Яффе стала шагом на пути таких переделок?

— Иногда жестокость спасает миллионы жизней, Гейдж. Я дал понять оттоманцам, какой опасностью может обернуться сопротивление, чтобы мы быстрее покончили с этой войной. Если бы их не поддерживали такие фанатики, как Смит и Фелипо, изменник своего же народа, то они могли бы попросту сдать город, и тогда не пролилось бы больше ничьей крови. Не позволяйте их недальновидности заловить вас в ловушку Акры. Отправляйтесь к Силано и Астизе и узнайте все возможное, а потом примите решение ученого о том, как распорядиться полученными знаниями. Я сам член Института, как вы помните. Моя верность науке безгранична. Не так ли, Гаспар?

Математик выдавил слабую улыбку.

— Никто из нас, генерал, не сделал больше вас для объединения науки, политики и военной стратегии.

— И никто не работал усерднее для блага Франции, чем наш доктор Монж, которому я лично помог справиться с недавним недугом. Он тверд в своих привязанностях. Учитесь у него, Гейдж! Итак, учитывая вашу странную историю, вы сами понимаете, что я должен назначить вам эскорт. Полагаю, вам будет даже интересно последить друг за другом.

И тут из темноты выступил Пьер Нажак, ничуть не изменивший со времени нашей последней встречи своего неряшливого и кровожадного вида.

— Вы, должно быть, шутите.

— Напротив, охрана назначена ему в наказание за то, что прежде он обходился с вами неразумно жестоко, — сказал Бонапарт. — Вы все поняли, Пьер?

— Я доставлю его к Силано живым и невредимым, — проворчал негодяй.

Мне слишком хорошо помнились ожоги и избиения.

— Этот мучитель всего лишь презренный грабитель. Мне не нужен такой эскорт.

— Но мне нужен, — отрезал Наполеон. — Я устал от ваших блужданий. Вы отправитесь под охраной Нажака или останетесь здесь. Он ваш единственный путь к этой женщине, Гейдж.

Нажак сплюнул.

— Не переживайте. После того как мы найдем то, что ищем, у вас появится шанс убить меня. Впрочем, у меня также появится шанс убить вас.

Я взглянул на его экипировку.

— Не из моей винтовки, надеюсь.

Наполеон изумился.

— Вашей винтовки?

— Я помогал делать ее в Иерусалиме. А потом этот бандит украл ее.

— Я обезоружил вас. Вы же попали ко мне в плен!

— А теперь мы вновь стали союзниками, хочу я того или нет. Так что пора отдать ее обратно.

— Будь я проклят, если вы получите ее!

— Я не буду помогать, если вы не вернете мне оружие.

Бонапарт выглядел очень довольным.

— Будете, Гейдж, еще как будете. Вы сделаете это ради той женщины, и, более того, будучи азартным игроком, вы не сможете отказаться от шанса удачной разгадки тайны. Нажак по-своему прав, ведь он взял вас в плен. Ваше ружье стало его трофеем.

— Да не так уж она и хороша, — добавил этот мерзкий тип. — Палит, куда попало, мажет почище дряхлых мушкетонов.

— Точность стрельбы зависит от умения стрелка, — ответил я, отлично зная, что она стреляет дьявольски точно. — Что вы понимаете в ее оптическом прицеле?

— Дурацкое приспособление. Я снял вашу подзорную трубку.

— Мне ее подарили. Если мы собираемся искать сокровища, то подзорная труба мне просто необходима.

— Это справедливо, — рассудил Наполеон. — Отдайте ему трубу.

Нажак неохотно выполнил распоряжение.

— И мой томагавк тоже.

Я знал, что он должен быть у него.

— Этому американцу опасно доверять оружие, — предупредил Нажак.

— Это не оружие, а орудие.

— Верните ему топорик, Нажак. Если вы с дюжиной людей не уследите за нашим американцем из-за одного топора, то мне придется отправить вас обратно и сдать в руки полиции.

Нажак скривился, но выполнил приказание.

— Этот инструмент подходит скорей дикарям, чем ученым, — проворчал он. — С ним вы выглядите как неотесанный мужлан.

Я взвесил на руке приятную тяжесть томагавка.

— А вы выглядите как грабитель, ни черта не понимающий в достоинствах чужой винтовки.

— Как только мы найдем ваш треклятый секрет, Гейдж, я разберусь с вами раз и навсегда.

— Поживем — увидим.

На моей винтовке уже появились грязные пятна и зазубрины — неряшливость Нажака распространялась не только на одежду, но и на оружие, — но тем не менее она еще не потеряла исходной гладкости и изящества линий. Я соскучился по ней, почти как по женщине.

— Сделайте мне одолжение, Нажак. Сопровождайте меня на расстоянии, чтобы мне не приходилось вдыхать исходящую от вас вонь.

— Но учтите, вы постоянно будете в пределах дальности выстрела.

— Объединения всегда чреваты некоторыми сложностями, — саркастически заметил Наполеон. — Однако Нажак теперь распоряжается винтовкой, а вы, Гейдж, — подзорной трубой. Объединив усилия, вы попадете точно в цель!

Раздраженный шуткой генерала, я счел нужным ответить ему тем же.

— И я полагаю, вам необходимо, чтобы мы вернулись как можно скорее? — сказал я, махнув в сторону больных.

— С чего вы взяли?

— Чума. Она должна посеять панику в ваших войсках.

Но мне никогда не удавалось вывести его из равновесия.

— Она придает решительность их натиску. Но не стоит переживать по поводу сроков моей кампании. Грядут куда более важные события. От ваших поисков зависит судьба не столько Сирии, сколько Европы. А моего скорейшего возвращения ждет сама Франция.

ГЛАВА 16

Мне казалось, что мы с головорезами Нажака отправимся прямиком к горе Нево, но он рассмеялся, когда я высказал такое предположение.

— Тогда нам пришлось бы отбиваться от половины оттоманской армии!

После вторжения Наполеона в Палестину Блистательная Порта в Константинополе сразу набрала новых рекрутов в свои войска, чтобы остановить французов. Галилея, сообщил мне Нажак, кишит отрядами турецкой и мамелюкской кавалерии. Святая земля восприняла галльскую свободу с тем же «воодушевлением», что и Египет. Сейчас дивизии генерала Жана Батиста Клебера, высадившейся около года тому назад вместе с Бонапартом на берега Александрии, предстояло избавиться от этих мусульман. А нашей поисковой группе надлежало проследовать вместе с его войсками на восток до реки Иордан, что течет на юг от Галилейского моря, или Тивериадского озера, в сторону Мертвого моря. После чего мы могли продолжить поход самостоятельно и, проехав по берегам легендарного Иордана, достичь в итоге подножия горы Нево.

Мухаммеда и Неда не порадовала перспектива путешествия с французской дивизией. Клебер был известным командиром, но также славился и горячей головой. Однако выбирать нам не приходилось. Путь наш проходил по дорогам, контролируемым оттоманской кавалерией, совершенно не склонной делать различия между теми или иными отрядами европейцев. Мы положились на то, что грозная сила Клебера послужит нам хорошей защитой.

— Гора Нево! — воскликнул Мухаммед. — На ней водятся одни призраки да козлы!

— И сокровища, насколько я понимаю, — проницательно добавил Нед. — Иначе зачем же наш колдун вновь сговорился с лягушатниками? Там спрятан клад Моисея, верно, мистер?

Для сельского увальня он проявил чудеса дальновидности.

— Там состоится встреча людей, изучающих древнюю историю, — сказал я. — И там меня ждет одна знакомая египтянка. С ее помощью мы найдем тайные сокровища, которые пропали из подземелья Иерусалима.

— Да, а я слышал, что ты уже завладел одной хорошенькой безделушкой.

Я стрельнул взглядом в Мухаммеда.

— А что тут особенного, эфенди? — пожав плечами, спокойно сказал он. — Естественно, этому матросу не терпелось узнать, чего можно ждать от нашего похода.

— Тогда уж узнайте, что такая безделушка приносит несчастье. — Я вынул из кармана кольцо. — Оно украдено из гробницы покойного фараона, и проклятия будут преследовать любого его незаконного владельца.

— Проклятия? Да такого богатства не заработать за целую жизнь, — в изумлении произнес Нед.

— Но ты же видишь, что я не ношу его, верно?

— Тебе не идет такой цвет, — согласился Нед. — Он и правда ярковат, слишком бросается в глаза.

— Короче, мы будем следовать за этими французами, пока нам не представится возможность вырваться на свободу. Вероятно, нас ждет парочка потасовок. Вы согласны?

— Для потасовок у нас нет даже толкового оружия, не считая твоего хилого топорика, годного разве что для нарезки колбасы, — сказал Нед. — К тому же, мистер, ты подобрал неважнецкий эскорт. У этого типа, то бишь Нажака, чисто людоедский вид, по-моему, он сварил бы даже собственных детей, если бы выручил шиллинг за такую похлебку. И все-таки мне нравится, что мы вырвались из крепости. Там я чувствовал себя как в тюрьме.

— А теперь ты увидишь настоящую Палестину, — посулил Мухаммед. — Весь мир стремился завладеть ее богатствами.

В том-то и состояла проблема, насколько я мог судить.

Считались мы союзниками или пленниками французов? Мой томагавк был нашим единственным оружием, и, охраняемые с двух сторон отрядом егерей и бандой Нажака, мы не имели никакой свободы передвижения. Однако нам выдали добрых лошадей, а Клебер прислал бутылку вина и прочие подарки из своих личных запасов, и в походе с нами обходились как с гостями, мы ехали во главе колонны, избавленные в основном от вздымаемой дорожной пыли. Нас охраняли, держа на поводке, как призовых собак.

Нед и Нажак сразу невзлюбили друг друга. Матрос не забыл перестрелку, в которой погиб Тентуистл, а Нажак завидовал силище английского парня. Приближаясь к нам, этот бандит распахивал плащ, показывая заткнутые за пояс пистолеты и явно намекая, что с ним шутить не стоит. В свою очередь Нед громогласно заявлял, что родню такого уродливого лягушатника он видел лишь раз, за грязнейшим из борделей Портсмута, в частном пруду, где квакали чудовищно уродливые жабы.

— Если бы хилый размер твоего мозга достигал хоть половины размера твоего бицепса, — парировал Нажак, — то, может, я и поинтересовался бы, что ты хотел сказать.

— А если бы хилый размер твоей мужской подвески достигал хоть половины размера твоего пустомельного языка, то ты не выглядел бы таким перепуганным всякий раз, как спускаешь штаны, — не замедлил ответить Нед.

Несмотря на эти перебранки, я наслаждался нашим уходом из Акры. Святая земля пробуждает замечательные чувства; хорошо орошаемая в этой северной части, она напоминает обильно зеленеющий и цветущий весенний рай. Тучные поля пшеницы и ячменя чередовались с роскошными лугами, и сама природа раскидывала по ним широкими живописными мазками полянки алых маков и желтой цветущей горчицы. Нам попадались лужайки лиловеющего льна, купы диких хризантем, на стеблях которых ветвилось множество золотистых цветов, и величавые пасхальные лилии белоснежных оттенков. Уж не попали ли мы в Божественный сад? Вдали от моря синие небеса соперничали с синевой покрова Девы Марии, и в лучах яркого солнечного света поблескивали крошечными драгоценными вкраплениями кристаллы слюды и кварца.

— Смотрите-ка, овсянка, — заметил Мухаммед. — Эта птаха приносит весть о приближении лета.

Подобно синей змее, ползущей по Эдему, продвигалась вперед наша дивизия, и французский триколор возвещал о нашем невероятном проникновении во владения Оттоманской империи.

Медленно, словно морские воды, разделялись при нашем приближении отары мирно пасущихся овец. Подскакивали на кочках легкие полевые пушки, приветствуя блеском своих бронзовых украшений теплое палестинское солнце. Покачивались из стороны в сторону крытые светлые фургоны. Где-то на северо-востоке жил своей жизнью Дамаск, а на юге — Иерусалим. Избавленные от утомительных забот осады, солдаты пребывали в хорошем настроении, после захвата Яффы дивизия изрядно пополнила свои денежные запасы и могла позволить себе приличное пропитание, не прибегая к грабежу населения. К концу второго дня пути, забравшись на большой хребет, мы увидели на горизонте роскошную зеленовато-бурую низину с молочно-голубой чашей того самого Галилейского моря. Это огромное озеро, расположившееся значительно ниже уровня моря, скрывало свои священные воды за туманной дымкой. Мы не стали спускаться к нему, а направились по горному склону к знаменитому Назарету.

Родина Спасителя оказалась беспорядочным горным селением, по его главной улице, предназначенной для гужевого транспорта, передвигались в основном козы. Мечеть и францисканский монастырь стояли прямо лоб в лоб, словно не сводя глаз друг с друга. Мы набрали воды из источника Девы Марии и зашли в церковь Благовещения и православный грот, полный тех затейливых реликвий, что вызывают у протестантов несварение желудка. Дальше мы спустились в плодородную, располагающую к лени Ездрилонскую долину, главную житницу древнего Израиля и излюбленное место для размещения военных биваков на протяжении трех тысячелетий. Скот пощипывал травы на зеленых холмах, скрывавших под своими бархатными покровами стены великой древней крепости. По проложенным римскими легионами дорогам погрохатывали местные телеги. Моих спутников раздражал этот затяжной военный поход, но я жадно впитывал в себя красоты легендарной страны, осознавая, что простой американец не мог даже надеяться на такое счастье. Святая земля! Именно здесь, по общему мнению, человеческая душа способна приблизиться к Богу. Проходя по священным местам, некоторые солдаты осеняли себя крестным знамением или бормотали молитвы, забыв о провозглашенном революцией атеизме. Но с наступлением вечера они принимались точить свои штыки, и эти привычные шелестящие звуки убаюкивали нас, как стрекотня сверчков.

При всем горячем желании увидеть Астизу я испытывал, однако, понятное смущение. Мне ведь не удалось спасти ее. Когда-то она имела более тесные связи с этим оккультистом Силано. Мои политические связи стали еще более запутанными, и вдобавок в Акре меня ждала Мириам. Я прикидывал начальные оправдания всем своим поступкам, но они казались совершенно банальными.

Мухаммед между тем неустанно бубнил, что нашего трехтысячного сопровождения далеко не достаточно.

— Во всех селениях болтают о том, что турки собрали против нас огромную армию, — предупредил он. — В ней больше солдат, чем звезд на небе. Войска движутся из Дамаска и Константинополя, Ибрагим-бей ведет мамелюков из Египта, а из Самарии спускаются отряды горных стрелков. Шииты и сунниты объединили свои силы. Они набирают в свои ряды наемников повсюду, от Марокко до Армении. Безумие оставаться с французами. Они обречены.

— У нас нет выбора, — сказал я, махнув рукой в сторону бандитов Нажака.

Генерал Клебер, несомненно, стремился найти турецкие войска, а не избежать столкновения и надеялся атаковать их, спустившись с Назаретского нагорья. «Подчиняясь страстям, — говаривал старина Бен, — мы лишаемся мудрости». На самом деле Клебера, весьма сведущего генерала, уже целый год нервировало подчиненное положение в армии Наполеона. При всей зрелости и значительном военном опыте обладавшего к тому же внушительным телосложением Клебера, вся слава Египетской кампании доставалась низкорослому и неопытному Корсиканцу. В посылаемых на родину сводках главная роль во всех победах Египетской экспедиции приписывалась исключительно Бонапарту, именно Бонапарту доставалась львиная доля трофеев, и лишь Бонапарт поддерживал воинственный дух в армии. И как назло, в сражении при Эль-Арише в начале Палестинского похода дивизия Клебера проявила себя не с лучшей стороны, тогда как его соперник, Рейнье, заслужил похвалу Наполеона. Не имело никакого значения то, что в отличие от Наполеона Клебер обладал высоким ростом, безупречной выправкой и шевелюрой, достойными героического командующего, и что он слыл более метким стрелком и более ловким наездником. Его соратники сразу смирились с подчиненным положением. Никто открыто ничего не обсуждал, но при всех недостатках и просчетах Бонапарта его признали интеллектуальным руководителем, тем самым светилом, вокруг которого безотчетно вращалось все армейское офицерство. В общем, эта самостоятельная операция по уничтожению турецкого подкрепления давала Клеберу шанс блистательно выделиться. Подобно Бонапарту в Египте, ворвавшемуся в лагерь мамелюков среди ночи и заставшему их врасплох, Клебер решил выступить затемно, намереваясь захватить полусонный лагерь турок.

— Безумие! — опять возмутился Мухаммед. — Мы еще слишком далеко, чтобы застать их врасплох. Солнце уже будет слепить нам глаза, когда мы доползем до турецкого лагеря.

И действительно, дорога вокруг горы Фавор оказалась гораздо длиннее, чем ожидал Клебер. И вместо планируемого ночного нападения французов ждало столкновение с турецкими дозорными на рассвете. К тому времени, когда мы выстроились для атаки, наши противники успели позавтракать. Вскоре толпы оттоманской кавалерии уже неслись со всех сторон, и амбиции Клебера начали уступать место здравому смыслу. Поднявшееся солнце показало, что он со своей трехтысячной дивизией собирался атаковать воинство, насчитывающее порядка двадцати пяти тысяч солдат. Неужели именно дурацкая натура так и тянет меня выбрать слабую сторону в чертовски опасных сражениях?

— Так, говорите, кольцо ваше приносит несчастье? — пробормотал Мухаммед. — Возможно, Бонапарт не оставил попыток казнить вас, эфенди, но выбрал лишь более хитроумный способ?

Мы втроем изумленно глазели на огромные орды грозной кавалерии, лошадей наполовину скрывала высокая весенняя пшеница, а их седоки бессмысленно палили из ружей в воздух. Нашему немедленному отступлению, видимо, помешало только смятение, царившее во вражеских рядах; похоже, никто не собирался брать на себя командование разрозненными отрядами. Эту армию набрали понемногу в разных концах империи. Перед нами всеми цветами радуги пестрели мундиры разных оттоманских полков, за ними маячили длинные обозы телег и палатки, веселящие глаз ярмарочной раскраской. До начала сражения военное расположение представляет собой великолепное зрелище.

— Повторяется история битвы при пирамидах, — попытался я успокоить спутников. — Взгляните на их замешательство. У них же не армия, а толпа неорганизованных солдат, ведь им не удается даже нормально выстроиться.

— Им и не нужно выстраиваться, — пробасил Большой Нед. — Достаточно устроить массовую атаку. Клянусь морским дьяволом, я предпочел бы сейчас оказаться на фрегате. Там хоть воздух чище.

Если Клебер второпях и недооценил размеры вражеского войска, то сейчас проявил себя как искусный тактик. Мы отступили на холм, называемый в здешних местах Джебель-аль-Дахи, что дало нам выгодное по высоте положение. Вблизи вершины громоздились руины крепости крестоносцев Ле-Фаба, возвышающейся над широкой долиной, и французский генерал отправил на эти полуразрушенные бастионы сотню своих стрелков. Из оставшихся сформировали два каре пехотинцев, одним командовал сам Клебер, а другим генерал Жан Андош Жюно. Эти каре напоминали построенные из людей крепости, защищенные со всех четырех сторон так, что было невозможно объехать их с флангов. Ветераны и сержанты стояли за рядами новичков, чтобы помешать им обратиться в бегство и нарушить непробиваемый строй. Такая тактика смутила мамелюков в Египте, и то же самое, похоже, могло произойти сейчас с новоиспеченной турецкой кавалерией. Не имело значения, с какой стороны они бросятся в атаку, все равно их встретит крепкая преграда, вооруженная мушкетами и штыками. Наш продовольственный обоз и мы трое наряду с подопечными Нажака находились в центре.

Турки сглупили, дав Клеберу время сформировать каре, а потом с боевым кличем, размахивая саблями, галопом устремились в пробную атаку на наши ряды. Французы хранили полное молчание до тех пор, пока не прозвучала команда: «Огонь!» — и тогда по первым рядам каре пронеслась волна вспышек и оглушительных выстрелов, воздух затуманился облаками белого дыма, а первые ряды вражеской кавалерии попадали с лошадей. Остальные повернули назад.

— Гром и молния, смелости-то у них побольше, чем разума, — прищурившись, сказал Нед.

Солнце продолжало медленное восхождение. В долину, воинственно завывая и потрясая копьями, вливались новые отряды вражеской конницы. Время от времени к нашим каре с разных сторон наезжало по несколько сотен кавалеристов. Очередной залп приносил все тот же ожидаемый результат. Вскоре вокруг нас образовался полукруг из сраженных выстрелами воинов, их шелковые одежды смотрелись как головки срезанных цветов.

— Что, дьявол их разрази, они делают? — удивленно проворчал Нед. — Почему не нападают по-настоящему?

— Может, ждут, когда мы побежим за водой или снарядами, — предположил Мухаммед.

— После того, как они заглотят все наши пули?

По-моему, они рассчитывали, что мы бросимся бежать — их бывшие противники, должно быть, обладали меньшей непоколебимостью, — но французы не дрогнули. Наши защитники ощетинились, как дикобразы, и туркам не удавалось пробить бреши в каре.

Клебер, не слезая с лошади и не обращая внимания на свист пуль, медленно проезжал сзади по сторонам квадратов и подбадривал людей.

— Держитесь, молодцы, держитесь! — хрипло восклицал он. — Помощь придет.

Помощь? Бонапарт был в Акре, слишком далеко. Возможно, турки затеяли с нами какую-то хитрую игру, желая дать нам вдоволь попотеть и подергаться от страха, прежде чем предпринять предпоследнее массированное наступление.

Однако, поглядев в подзорную трубу, выданную мне сэром Сиднеем, я усомнился в том, что мы вообще дождемся решительной атаки. Многие отряды упорно держались позади, предоставляя возможность другим первыми попытаться прорвать наш строй. Часть воинов раскинулась на траве и устроила пикник, другие прилегли отдохнуть. И это в разгар сражения!

Солнце, однако, припекало все сильнее, и наша выносливость постепенно таяла, а их самоуверенность возрастала. Запасы снарядов подходили к концу. Мы начали затягивать время залпов и стреляли уже в самую последнюю секунду, чтобы не тратить попусту ни одной драгоценной пули. Они почувствовали наши сомнения. Естественно, раздался многоголосый ликующий вопль, турки пришпорили коней, и волны кавалерии устремились на нас, как прибой на берег.

— Ждем… ждем… пусть подъедут ближе… огонь! Так, так, отлично, второй ряд, огонь!

Лошади с диким ржанием падали на землю. Роскошно одетые янычары кувыркались в пыли. Лавируя между упавшими сотоварищами, вперед вырывались отчаянные храбрецы, но, когда они подъезжали к нашим рядам, их встречали ощетинившиеся штыки, и лошади становились на дыбы. Турецкие пистолеты и мушкеты оставили отметины в наших рядах, но на их стороне убитых было несравнимо больше. Поле боя буквально покрылось лошадиными тушами, и турки уже с трудом добирались до нас, преодолевая такие препятствия. Мы с Недом и Мухаммедом помогали оттаскивать раненых французов на середину каре.

Наступил полдень. Раненые стонали, вдобавок изнывая от жажды, как и все мы. Наш холм выглядел сухим, как египетская гробница. Солнце зависло в зените, обещая спалить нас или окончательно сломить сопротивление, а турки начали перебрасываться язвительными замечаниями. Много французов выбыло из строя, и Клебер отдал приказ перегруппироваться в одно каре, чтобы укрепить ряды защиты и боевой дух усталых солдат. Создавалось впечатление, что все мусульмане мира собрались тут против нас. Поле вспахали конские копыта, и к небу высокими столбами поднимались пылевые облака. Турки попытались обогнуть холм Джебель аль-Дахи и зайти сверху к нам в тыл, но егеря и карабинеры, оставленные в старой крепости крестоносцев, дали им решительный отпор, и они беспорядочно скатились вниз по склонам, позволив нам уменьшить их численность огнем по флангам.

— Огонь!

Прогремел очередной залп, сопровождаемый едким и ослепляющим дымом, ошметки пыжей разлетелись, как падающие снежинки. Над полем разнеслось ржание уносившихся прочь лошадей, уже без седоков. В который уже раз зубы откусывали концы патронов, и драгоценный порох высыпался на полки ружейных замков. Земля вокруг побелела от бумажных клочков.

Часам к трем дня мой язык стал ватным и еле ворочался во рту. Над трупами громко жужжали стаи мух. Некоторые солдаты от долгого стояния под палящим солнцем теряли сознание. Вялое бессилие турок было очевидным, и тем не менее мы не могли сдвинуться с места. «Конец наступит, — подумал я, — когда мы все передохнем от жажды».

— Мухаммед, если турки нас одолеют, то нам надо будет прикинуться мертвыми и дождаться, когда они уйдут. А ты можешь спастись как мусульманин. Нет нужды разделять судьбу безмозглых европейцев.

— Аллах не учил человека бросать друзей, — с суровой непреклонностью ответил он.

Потом вдруг началось странное волнение и разнеслись оживленные крики. Прошел слух, что в долине на западе заблестели ряды штыков.

— Ура, к нам идет маленький капрал!

— Разве мог Бонапарт так быстро добраться сюда? — недоверчиво произнес Клебер и поманил меня к себе. — Давайте-ка доставайте свою морскую трубу.

Английская подзорная труба давала более сильное увеличение, чем обычные французские трубы.

Я последовал за ним, покинув безопасное каре, и мы направились к уязвимому склону нашего холма. Путь наш проходил через кольцо павших мусульман, некоторые стонали, раскинувшись в траве, их алая кровь растекалась по примятым колосьям зеленеющей пшеницы.

С полуразрушенных бастионов крестоносцев открывался панорамный вид. Пожалуй, теперь, обозрев окрестности, я обнаружил, что турецкие войска еще более многочисленны, чем казалось. Тысячи всадников перемещались и кружили по долине, жестикулируя и ведя споры о дальнейших действиях.

Множество их воинов уже полностью окружило подножие нашего холма. Вдали виднелись палатки, обозы с провиантом и бесчисленные толпы маркитантов и слуг. Наша дивизия напоминала голубую скалу в море, окрашенном в красные, белые и зеленые тона. Одна решительная атака — и они, конечно, начисто сметут наше построение! Тогда мы бросимся врассыпную, и это будет конец.

Хотя они пока явно не собирались атаковать.

— Вон там, — показал Клебер. — Вы видите французские штыки?

Я вглядывался в окуляр, пока у меня не заслезились глаза. На западе колыхались волны высокой травы, но я не знал, чем вызвано такое волнение — порывами ветра или продвижением пехоты. Эта покрытая пышной растительностью земля скрывала армейские маневры словно суету муравьев.

— Возможно, там действительно проходит колонна французов, так сильно колышутся травы. Но как вы и сказали, разве удалось бы им добраться сюда так быстро?!

— Мы сдохнем от жажды, если придется долго торчать здесь, — сказал Клебер. — Или люди начнут разбегаться, и их перережут, как цыплят. Не знаю, идет ли к нам подкрепление, но вскоре все должно выясниться.

Он поспешил обратно, и я следом за ним.

— Жюно, начинай формировать колонны. Надо достойно встретить наше подкрепление!

Люди взбодрились, надеясь с безнадежностью отчаяния, что изменение боевого строя не повлечет за собой опустошительную вражескую атаку. Когда каре перестроилось в две колонны, турецкие кавалеристы заметно оживились. У них появилась возможность атаковать нас с тыла и флангов. По полю уже разносились их радостные крики и громкие звуки сигнальных труб.

— Вперед!

Мы начали спускаться с холма. Впереди колыхалось море турецких копий и сабель.

Но тут прозвучал отдаленный пушечный залп. Французы по-деловому, словно заказывали обед в парижском ресторане, четко определили калибры выстреливших орудий. Мы оглянулись и увидели расплывающиеся облачка дыма. Подмога действительно пришла! Французы возликовали, даже начали петь.

Вражеская кавалерия остановилась, в нерешительности глядя на запад.

С развевающимися на ветру триколорами мы стройными рядами спускались с Джебель-аль-Дахи, словно выходя на парад.

Потом со стороны вражеского лагеря повалил дым. Оттуда доносились выстрелы, слабые крики и триумфальные звуки французских горнов. Кавалерия Наполеона, ударив по туркам с тыла, посеяла панику. Драгоценные запасы продовольствия и снарядов уже начало пожирать пламя. С грохотом взрывались склады боеприпасов.

— Спокойно! — крикнул Клебер. — Держать строй!

— Когда турки приблизятся, залечь на землю и стрелять по команде! — весомо добавил Жюно.

Внизу, возле селения Фула, мы увидели озерцо. Наше волнение усилилось. Перед желанной водой нерешительно топтался какой-то оттоманский пехотный полк. Наши офицеры пробежались вдоль колонн, отдавая приказ готовиться к сражению.

— В атаку, вперед!

С громкими криками покрытые кровью французы пролетели остаток склона и устремились к этой самаритянской пехоте, обосновавшейся на краю деревни. Перестрелку сменили глухие удары мушкетных прикладов и лязг штыков, а потом враг бросился бежать. Тем временем турецкая конница, опасаясь движущегося с запада неизвестного подкрепления, начала спешное отступление. Чудесным образом за считанные минуты двадцатипятитысячная армия обратилась в паническое бегство на восток, оставив позади всего несколько тысяч французов. Кавалерия Бонапарта проскакала мимо нас, устремившись в погоню за турками к долине Иордана. Отряды оттоманской конницы преследовались и уничтожались до самого берега легендарной реки.

Мы нырнули в воды озерца Фулы и, утолив жажду, как пьяные, вылезли на берег, где валялись опустошенные патронные сумки. Вскоре прискакал Наполеон, лучезарный, как спаситель, хотя и в побуревшей от пыли одежде.

— Я подозревал, Клебер, что вы попадете в переделку! — воскликнул он. — Мы выступили вчера, сразу после получения донесений! — Он улыбнулся. — Грохот наших пушек поверг турок в паническое бегство!

ГЛАВА 17

Будучи прирожденным политиком, Бонапарт, не раздумывая, переименовал наше едва не закончившееся провалом сражение на скромном холме Джебель-аль-Дахи в битву при горе Табор — гораздо более внушительной и удобопроизносимой вершине.

— Военная история еще не знала победы, достигнутой столь малыми силами над огромным войском противника, — заявил он. — Я хочу, чтобы в Париж как можно скорее был отправлен подробнейший отчет.

Я был уверен, что он не стремился с той же поспешностью отослать сообщение о массовом убийстве в Яффе.

— При наличии еще пары дивизий мы смогли бы завоевать и сам Дамаск! — воскликнул Клебер, опьяненный этой невероятной победой.

Забыв о зависти, он теперь изумленно взирал на своего военачальника, так вовремя подоспевшего со спасительным маневром. Бонапарт умел творить чудеса.

— При наличии еще пары дивизий, генерал, мы смогли бы завоевать Багдад и Константинополь, — поправил Наполеон. — Проклятый Нельсон! Если бы он не уничтожил мой флот, я завладел бы всей Азией!

Клебер кивнул.

— И если бы Александр не умер в Вавилоне, а Цезаря не закололи в Риме или Роланд вовремя протрубил в свой рог…

— Один-единственный гвоздь порой решает исход сражения, — пропел я фальцетом.

— Что?

— Так частенько говорил мой наставник Бен Франклин. Любой из нас может споткнуться, не заметив на пути корягу. Он считал, что крайне важно обращать внимание на мелочи.

— Франклин был умный человек, — сказал Наполеон. — Скрупулезное внимание к мелочам жизненно важно для солдата. И ваш наставник известен как настоящий ученый. Он мог бы озадачиться разгадкой древних тайн не ради собственной выгоды, а ради науки. Вот потому-то вы теперь и отправитесь на встречу с Силано, верно, месье Гейдж?

— Да, похоже, вы смахнули противника с нашего пути, генерал, — любезно ответил я. Бонапарт разбивал войска противника подобно Моисею, разделившему море. — Однако мы пока на пороге Азии, в тысячах миль от Индии и вашего тамошнего союзника Типу Султана. Вы еще не взяли даже Акру. Как же с такими малыми силами вы превзойдете Александра?

Бонапарт задумчиво нахмурил брови, хотя вряд ли его одолевали сомнения.

— Македонское войско было не так уж многочисленно. И Александру приходилось застревать на осадах, к примеру в Тире. — Его взгляд омрачился печалью. — Но в нашем мире все гораздо сложнее, и во Франции назревают новые события. Мне приходится уделять внимание слишком многим вещам, и ваше открытие, Гейдж, может оказаться нужным скорее в Париже, чем здесь.

— Во Франции? — переспросил Клебер. — Вы думаете о доме, сражаясь в этом сирийском захолустье?

— Я стараюсь думать всегда и обо всем, потому-то и надумал, что вашей экспедиции понадобится помощь, задолго до того, как вы, Клебер, осознали ее необходимость, — резко ответил Бонапарт, хлопнув по плечу этого рослого генерала с львиной гривой роскошных волос. — Только так мы достигнем заветной цели. Выполняйте ваш долг, и мы поднимемся вместе!

Клебер с подозрением глянул на него.

— Но ведь наш долг служить здесь, а не во Франции. Разве я не прав?

— А вот долг этого американца завершить наконец то, ради чего мы и привезли его сюда, — разгадать тайны пирамид и древних магов вместе с графом Силано! Действуйте быстрее, Гейдж, время поджимает.

— Мне, как никому, хочется поскорей попасть на родину, — сказал я.

— Тогда найдите вашу книгу.

Развернувшись, он гордо удалился в компании адъютантов, выпаливая на ходу приказы и дополняя их энергичными жестами. А меня между тем охватило уныние. Впервые он упомянул при мне о книге. Очевидно, этот француз знал больше, чем я рассчитывал.

И Астиза рассказала им больше, чем мне хотелось бы.

Да, похоже, мы окончательно запутались в сетях порочной масонской ложи египетского обряда, вынужденно став пособниками Силано. Тамплиерам удалось найти нечто крайне важное, и инквизиторы сожгли их на костре, пытаясь выведать тайну. Но я надеялся, что моя собственная судьба окажется не столь плачевной. Надеялся и на то, что не стану причиной гибели моих новых друзей.

Мы поужинали захваченным у турок мясом и хлебом, стараясь не обращать внимания на дурной запах, доносившийся с погрузившегося во тьму поля боя.

— Что ж, вот оно, значит, как, — туманно произнес Большой Нед. — Если такая огромная орда не смогла устоять против жалких дивизий лягушатников, то какие шансы на победу у моих товарищей в Акре? Там будет еще одна кровавая резня, как в Яффе.

— Не забывай, что в Акре есть свой Мясник, — сказал я. — Он не позволит никому сбежать или сдаться.

— И пушки Фелипо и Сиднея Смита, — добавил Мухаммед. — Не переживай, моряк. Город выстоит до нашего возвращения.

— Да уж, подоспеем к финальным грабежам.

Он хитро глянул на меня.

Я догадался, что на уме у этого моряка. Найти сокровище и сбежать. Не могу сказать, что столь здравая мысль не приходила мне в голову.


Французская кавалерия продолжала преследовать остатки рассеявшейся оттоманской армии, а мы проехали по вытоптанной ими дороге и спустились в долину Иордана. Покинув роскошные поля, мы попали в изобилующий стадами коз засушливый горный район, с узкой полосой мелких притоков и цветущих вдоль речного русла лугов. Каждый святой когда-то прошел по этим легендарным берегам, где-то поблизости проповедовал и Иоанн Креститель, но наша бандитская компания не имела к святости никакого отношения. Дюжина французов и арабов Нажака до зубов вооружились винтовками, мушкетами, пистолетами и саблями. К тому же вокруг шныряли и местные любители легкой наживы, и мы заметили, как пара банд, завидев нашу боевую экипировку, спешно ретировалась, облизнувшись, как стая голодных волков. Мимо нас также проплывали трупы подстреленных турецких солдат, вздувшиеся, словно покрытые одеждой шары. Мы постарались скорее уйти от них как можно дальше, чтобы избежать зловония разлагающихся тел, и теперь пользовались только родниковой водой.

По мере продвижения на юг долины становились все более безводными, а британский флот, который Нед называл родным домом, казалось, остался на другом краю необъятной земли. Как-то вечером здоровяк подполз ко мне и прошептал:

— Давай бросим этих бандитов, мистер, и пойдем дальше своим путем. Чертов Нажак таращится на тебя, точнодожидающийся добычи стервятник, готовый выклевать глаза трупу. Даже если вырядить этих мошенников как мальчиков-певчих, то их физиономии все равно привели бы в ужас обитателей Вестминстера.

— Да уж, их отношения с законодательством и гигиеной не лучше, чем у каторжников, но не забывай, что без них нам не добраться до женщины, носившей рубиновое кольцо.

Он застонал, и я решил немного подбодрить его:

— Не переживай, в нужный момент я воспользуюсь электрическими силами. А достигнув цели, мы с лихвой отплатим этим негодяям.

— Я мечтаю о том дне, когда смогу поколотить их. Как же я ненавижу лягушатников! И этих арабов тоже, за исключением Мухаммеда.

— Наше время скоро придет, Нед. Совсем скоро.

Мы ехали рысью по тропе, которая, по словам Нажака, вела в городок Иерихон. Я не заметил вокруг никаких признаков жилья, и вообще, глядя на окружающую нас суровую природу, с трудом верилось в то, что здесь когда-то мог выситься город с мощными стенами. Мне вспомнился также и кузнец, и вновь я испытал чувство вины за то, что тайно покинул Мириам. Она заслуживала лучшего прощания.

Мертвое море вполне оправдывало свое название: берега его покрывала толстая соляная корка, а за ней до самого горизонта простиралась отвратительно соленая ярко-синяя вода. Птицы не слетались на его мелководье, а у поверхности не плескались даже рыбы. Туманный воздух потяжелел от удушливой жары, словно за два дня пути мы перемахнули через два месяца и попали в разгар знойного лета. Тревожное смятение Неда передалось и мне. Впереди простиралась странная мифическая земля, породившая слишком много пророков и безумцев.

— Иерусалим в той стороне, — спокойно сказал Мухаммед, показывая на запад. Потом, махнув рукой в противоположном направлении, добавил: — А вот и гора Нево.

Горные склоны круто взмывали вверх от берега Мертвого моря, словно спешили избавиться от его крутого, едкого рассола. Выше всех поднимался похожий на пик хребет, усеянный чахлыми сосенками. В каменистых ущельях, вода в которых появлялась только во время дождей, розовели цветущие кусты олеандра.

Нажак, отличавшийся редкой немногословностью во время нашего путешествия, достал сигнальное зеркальце и пустил вверх солнечного зайчика. Но никакого ответного сигнала мы так и не дождались.

— Ну вот, теперь мы еще и заблудились из-за этого дубиноголового грабителя, — проворчал Нед.

— Имей терпение, тупица, — огрызнулся француз.

Он вновь просигналил зеркальцем. И вскоре на горе Нево появился дымок сигнального костра.

— Ура! — дружно заорал наш эскорт. — Это гора Моисея!

Подгоняя лошадей, мы начали карабкаться по склону.

Мы с облегчением покинули уже надоевшую долину Иордана. С гор повеяло прохладой и терпким запахом чахлых сосен. На горных уступах теснились палатки бедуинов, и я разглядел одетых в черное арабских пастушков, которые присматривали за стадами низкорослых коз. Мы двигались вверх по караванному пути, лошади шлепали по жидкой грязи и нервно фыркали, проходя мимо куч верблюжьего навоза.

После четырех часов утомительного подъема мы достигли наконец вершины горы. Перед нами действительно вновь явилась Обетованная земля, в бурой дымке она простиралась за Иорданом, напоминая с такой высоты просто медово-молочную туманность. Мертвое море поблескивало внизу, как синее зеркало. Но поблизости я не увидел никакой пещеры, сулившей спрятанные сокровища. Вместо этого в ложбине стояла французского вида палатка, окруженная зеленой травкой, намекающей на близость водного источника. Рядом громоздились какие-то низкие развалины, возможно древней церкви. Несколько человек ожидали нас возле почти потухшего бивачного костерка, недавно подавшего нам сигнальный дым. Нет ли среди них Силано? Но, так и не получив пока ответа, я заметил в стороне от этих людей на камне под храмовыми развалинами одиноко сидящую особу. Отделившись от нашей компании, я остановил свою лошадь и спешился.

Это была женщина в белом одеянии, она наблюдала за нашим приближением.


Когда я подошел к ней, она встала. Из-под белой солнцезащитной накидки выбивались ее по-прежнему длинные черные волосы, и прядями их играл легкий горный ветерок. Я не ожидал, что на этой залитой солнцем вершине ее женская красота проявится с такой яркостью. Для меня она давно превратилась в призрачное воспоминание, но вот оно растаяло, сменившись своим физическим воплощением. Придав египтянке в своих воспоминаниях все мыслимые совершенства, я готовился к разочарованию, но нет, даже мои самые идеальные образы не могли превзойти реальности, этой гармоничной гибкой фигуры, этих губ и овала лица, достойных Клеопатры, этих лучистых темных глаз. Женщины, как цветы, украшают наш мир, а красота Астизы соперничала с изысканным лотосом.

Однако она повзрослела. Что, впрочем, только добавило ей прелести. Ошибочно считают, что возраст наносит ущерб женщине, на самом деле женская красота просто становится более выразительной: взгляд ее приобрел новую задумчивую глубину, словно вобрав в себя события и переживания, которые она предпочла бы избежать. Мне вдруг подумалось, не изменился ли точно так же я сам: когда я последний раз видел себя в зеркале? Коснувшись ладонью трехдневной щетины, я внезапно осознал, что стою перед ней в грязной дорожной одежде. Правда, ее удобный для верховой езды наряд также выглядел запыленным. Его дополняли кавалерийские сапоги, довольно изящные, вероятно позаимствованные у какого-то юного барабанщика. Она достигла стройности танцовщицы, но, опять же, все мы изрядно отощали. Ее талию стягивал плетеный шелковый поясок, отягченный ножнами с изогнутым кинжалом. Рядом с ней на камне стоял бурдюк с водой.

Я молча топтался перед ней, забыв все, что собирался сказать, когда обдумывал нашу встречу. Казалось, она вдруг воскресла из мертвых.

— Мои посланцы пытались разыскать тебя, — наконец хрипло выдавил я; это прозвучало как попытка оправдания, неловкая и косноязычная, но я действительно пребывал в крайнем смущении, сознавая, что бросил ее, улетев на воздушном шаре. — Мне сообщили, что ты бесследно исчезла.

— Мой перстень у тебя?

Не радующее начало. Я достал кольцо с ярко сверкнувшим рубином. Она схватила его как-то по-птичьи быстро и, словно боясь обжечься, сунула в висевший на боку мешочек. «Она по-прежнему считает, что оно приносит несчастье», — подумал я.

— Я воспользуюсь им для жертвоприношений, — сказала она.

— Исиде?

— Всем, включая Тота.

— Я боялся, что ты погибла. Это похоже на чудо. Ты выглядишь как дух или ангел.

— Серафимы еще у тебя?

Ее холодная сдержанность обескураживала.

— Чтобы найти тебя, я прошел через огонь и воду, а ты интересуешься только какими-то украшениями?

— Они нам необходимы.

Внезапно я понял, что она изо всех сил старается не показывать своих чувств.

— Нам?

— Итан, Алессандро спас мне жизнь.

Ну вот и дождался! Стрела ревности вонзилась мне под ребра. Она ухватилась за спускавшуюся из корзины воздушного шара веревку, а Силано ухватился за ее ноги, не давая ей подняться ко мне, и тогда в конце концов она сама разрубила веревку томагавком, чтобы мой воздушный корабль не сбили выстрелы французских мушкетов. Мне не удалось втащить ее в корзину или избавить от хватки этого титулованного колдуна, когда-то бывшего ее любовником. Возможно ли, что они снова стали любящей парочкой? Если так, то будь я проклят, если смогу понять, зачем они послали за мной. Если им нужны были только эти безделушки, то я мог бы послать их с кем-то.

— Этот негодяй едва не убил тебя. Ты не смогла улететь со мной только потому, что он не позволил тебе.

Отвернувшись, она взглянула на долину и произнесла глухим неискренним тоном:

— Я помню только наше падение, и ничего больше. Последним воспоминанием стал твой взгляд, устремленный на меня из корзины. Такого ужаса я никогда еще не испытывала. Обрезав веревку, я увидела в твоих глазах море чувств.

— Море ужаса, если я правильно помню.

— Страх, досаду, сожаление, гнев, страстное желание, печаль… и облегчение.

Я хотел возразить, но вместо этого залился краской смущения, осознав ее правоту.

— Взмахом томагавка я освободила тебя, Итан, от навязанной обузы — охраны Книги Тота. Я освободила тебя и от меня. Однако ты не уехал в Америку.

— Никаким топором, Астиза, ты не смогла бы разрубить ту веревку, что связала нас.

Тогда она обернулась и посмотрела на меня уже совсем другим, неистовым взглядом, по ее телу прошла легкая дрожь, и тогда я догадался, насколько сильно она подавляет в себе желание броситься ко мне в объятия. Что же ее так сильно сдерживает? И вновь я не смог понять причины такого поведения. Не мог я также ничего требовать, ведь между нами стояла незримая стена долга и невыраженных сожалений, которую нам для начала придется разрушить. И такое начало представлялось далеко не легким, учитывая, как много нам нужно было сказать друг другу.

— Когда я очнулась спустя месяц, то узнала, что все это время Силано тайно выхаживал меня. Ученые предоставили ему в Каире помещение для научных исследований. Пока заживала его сломанная нога, он упорно читал обрывки самых разных имевшихся в его распоряжении древних текстов. У него набралось множество сундуков с книгами. Я даже видела, как он пытался разобраться в обгоревшем манускрипте, должно быть принесенном из библиотеки Еноха. Он ни на мгновение не усомнился в цели этих поисков. Догадавшись, что мы не нашли в пирамиде ничего ценного, он сообразил, что книгу перенесли в другое место. И тогда мне пришлось опять стать его союзницей, ведь только так я могла использовать его, чтобы вернуть тебя. Я надеялась, что ты еще где-то в Египте или поблизости от него.

— Ты сказала, что предположила, будто я вернулся в Америку.

— Признаю, я сомневалась. У тебя ведь была возможность уехать. Потом до нас дошли слухи, что меня кто-то разыскивает, и я воодушевилась. По просьбе Силано Бонапарт посадил в тюрьму настоящего посланника, а вместо него отправил в Иерусалим своего человека, чтобы отбить у тебя всякую охоту поисков. Однако его план не сработал. И когда граф придумал новый план, приказав Нажаку следить за тобой, я осознала, что судьба замыслила вновь свести нас всех вместе. Мы собираемся разгадать эту тайну, Итан, и найти книгу.

— Но зачем? Разве тебе не хотелось опять спрятать ее?

— Возможно, она пригодится для доброго дела. В свое время Древний Египет считался мирным земным раем, где процветали науки и искусства. Разве плохо, если мир опять пойдет по благотворному пути?

— Астиза, ты же видела, что творится в нашем мире. Или то падение совсем лишило тебя здравого смысла?

— Тут прямо над нами есть один храм, то есть теперь уже руины. Его возвели над тем местом, где, вероятно, сидел сам Моисей, глядя на Обетованную землю и сознавая, что при всех его жертвах сам он никогда не сможет ступить на нее. Древнейший бог вашей цивилизации отличался суровым нравом. Сама та постройка восходит к византийским временам. Мы обнаружили тут гробницу рыцаря-тамплиера, как и предполагали исследования Силано, и какие-то кости в той гробнице. В одной из бедренных костей была спрятана средневековая карта.

— Неужели вы раскололи кости покойника?

— Изучив древние книги в Константинополе, Силано нашел упоминание о такой возможности. Итан, тамплиеры пришли сюда, спасаясь от преследований в Европе. Они спрятали то, что нашли в Иерусалиме, в изображенном на этой карте затерянном городе. Силано обнаружил и еще кое-что, вероятно связанное с электричеством и вашим Бенджамином Франклином. Потом мы узнали, что тебя приговорили к расстрелу в Яффе, но твое тело им не удалось обнаружить. В отчаянии я отдала Монжу кольцо, надеясь, что ему удастся встретиться с тобой. И вот…

— Ты ведь любила когда-то Алессандро Силано?

Чуть помедлив, она ответила:

— Нет.

Не осмеливаясь сразу задать следующий вопрос, я молчал, надеясь, что она сама продолжит разговор.

— Меня не радует это, — добавила она. — Но он полюбил меня. И продолжает любить. Мужчины падки на любовь, но женщинам приходится быть осторожными. Мы были любовниками, но едва ли я смогла бы полюбить его.

— Астиза, я понадобился тебе здесь не из-за двух золотых ангелов.

— Итан, ты еще любишь меня, как уверял на нильском берегу?

Конечно, я любил ее. Но и боялся. Как там бедняга Тальма называл ее — ведьмой? Колдуньей? Меня страшила та власть, которую она возымела надо мной, когда я признал собственную очарованность. И что же будет с бедной Мириам, томящейся в осажденной Акре?

Однако подобные мысли уже не имели никакого значения. Все былые чувства охватили меня с новой силой.

— Я полюбил тебя в тот самый момент, когда вытащил из-под обломков в Александрии, — наконец порывисто подтвердил я. — Я любил тебя, когда мы шли на шебеке по Нилу, любил, когда мы жили в доме Еноха, любил даже в тот момент, когда думал, что ты предала меня в храме Дендеры. И я любил тебя, когда думал, что мы обречены погибнуть в недрах пирамиды. Моя любовь так сильна, что я вновь сошелся с британцами в надежде разыскать тебя, а теперь опять связался, похоже, с проклятыми французами. Путешествуя по этой речной долине и поднимаясь на эту вершину, я любил даже надежду на встречу с тобой, хотя понятия не имел, что скажу тебе или как ты выглядишь и каковы твои чувства.

Что это я так разболтался, неужели начисто лишился сдержанности и самообладания? Женщины способны лишить мужчину рассудка быстрее, чем бутыль аппалачского виски. И вот, затаив дыхание, я с надеждой ждал, какой приговор мне вынесет она. Я бесстрашно подставил грудь под ее мушкеты. Я с готовностью положил голову на плаху, сознавая, что меч в ее руке.

По губам Астизы скользнула печальная улыбка.

— Да, я едва ли смогла бы полюбить Алессандро, но с легкостью полюбила тебя.

Испытывая радостное головокружение, я слегка пошатнулся.

— Тогда давай скорей уйдем отсюда. Сегодня ночью.

Она отрицательно покачала головой, ее глаза увлажнились.

— Нет, Итан. Силано слишком много известно. Мы не можем оставить его одного в этих поисках. Мы должны постараться все узнать и в нужный момент завладеть книгой. Нам придется помогать ему, а потом предать его. Нам послала его сама судьба, недаром я встретила его в Каире, а ты познакомился с ним, выиграв медальон в Париже. И сама судьба привела нас сюда, на эту вершину, и поведет дальше, к другим горам. Мы завершим поиски, а потом сбежим.

— И какие же еще горы нас ждут?

— Нас ждет Город Призраков.

— Что?

— Это священный город, мифическая земля. Никто из европейцев не бывал там, по-моему, со времен тамплиеров. Наше путешествие не закончено.

— Будь проклята алчность Бенедикта Арнольда![18] — тяжело вздохнув, воскликнул я.

— Поэтому, Итан, пока нам необходимо относиться друг к другу отчужденно, чтобы ввести его в заблуждение. Ты должен сердиться на то, что я вновь связалась с Алессандро, и мы отправимся в путешествие как бывшие любовники, ныне обиженные друг на друга. До самого последнего момента они должны считать нас врагами.

— Врагами?

И тут она размахнулась и со всей силы влепила мне пощечину.

Удар прозвучал как ружейный выстрел. Я оглянулся. Наша встреча уже привлекла всеобщее внимание. А высокий мужчина аристократического вида, граф Алессандро Силано, следил за нами с особой пристальностью.


Силано явно лишился запомнившейся мне гибкости искусного фехтовальщика. Он заметно хромал при ходьбе, а мучения ожесточили его красоту, превратив обаятельного Пана в разочарованного, амбициозного и мрачного сатира. Травма, полученная при падении с воздушного шара, придала его чертам новую суровую выразительность, обольстительность начисто исчезла из его взгляда, уступив место одержимости. Его глаза пылали темным огнем, а губы искривила далеко не веселая полуулыбка. Морщась от боли, он спустился к нам по козьей тропе от развалин византийской часовни, но вовсе не для того, чтобы приветствовать меня или обменяться рукопожатиями. Отчего же он вдруг потерял всю обходительность? Мы по-прежнему оставались соперниками, и на моем лице еще горел след от пощечины Астизы. Я подозревал также, что Монж или армейские лекари снабдили его опиумом для снятия боли.

— Ну и как наши дела? — спросил Силано. — Есть они у него?

— Он не желает говорить, — сообщила она. — Не уверен, что должен помогать нам.

— Поэтому ты решила придать ему уверенности пощечиной?

Она пожала плечами.

— Есть неоплаченные долги.

Силано повернулся ко мне.

— Ну что ж, Гейдж, похоже, жизнь никак не разведет нас с вами по разным дорогам?

— Моя жизнь шла прекрасно, пока вы не прислали мне кольцо Астизы.

— И вы поспешили к ней, как верный рыцарь. Надеюсь, она научится ценить ваше отношение, прежде чем вам самому оно надоест. Любить такую женщину, американец, очень непросто.

Он глянул на нее не более уверенно, чем я, очевидно не зная, насколько можно доверять ей. И у меня сложилось впечатление, что она отвергла его. Они вновь стали союзниками, но не любовниками. Нелегко жить, сознавая собственное фиаско на личном фронте, а Силано был не из тех людей, которые готовы смириться с поражением. Мы все будем следить друг за другом.

— Астиза сообщила мне, что в вашем распоряжении находятся два металлических ангелочка, найденные в Великой пирамиде. Она права?

Я помедлил, просто желая потрепать ему нервы.

— Да, — наконец выдавил я. — Я привез их. Но это не означает, что я согласен использовать их, чтобы помочь вам. — Мне хотелось проверить, насколько враждебен его настрой. Он мог бы, конечно, и убить меня. — Пока мы не договоримся, они останутся спрятанными в надежном месте. Учитывая наши отношения, вы простите меня за то, что я не вполне доверяю вам.

Он склонил голову.

— Как и я вам, разумеется. И однако партнерам не обязательно становиться друзьями. Практически дружба в делах только мешает, а вот честное сотрудничество, по-моему, может быть весьма успешным. Ладно, я уверен, что вы изрядно проголодались в дороге. Давайте подкрепимся, и за трапезой я расскажу вам кое-что интересное. А потом уж вы решите, хотите ли помогать нам.

— А если не захочу?

— Тогда вы отправитесь обратно в Акру. И Астиза, при желании, может последовать туда. — Он захромал вверх по тропе, потом обернулся. — Но я не сомневаюсь в том, какое решение будет принято вами обоими.

Я глянул на Астизу, надеясь увидеть в ее глазах подтверждение того, что она презирает этого красавца, дипломата и дуэлянта, ученого фокусника и прожженного интригана. Но ее взгляд был не презрительным, а печальным. Она поняла, насколько ограничены мы в осуществлении наших желаний или проявлениях чувств. Мечтая найти сокровенные знания, мы попали в некое подобие страшного сна нашего собственного изобретения.

Мы прогулялись до лишенного крыши храма, по дороге разглядывая его руины. Внутри высились кучи земли и ямы проведенных раскопок. Астиза показала мне обнаруженный под полом и уже открытый каменный саркофаг, где раньше, видимо, покоились кости тамплиера.

— Силано нашел упоминание об этом захоронении в Ватикане и в библиотеках Константинополя. — сказала она.— Здесь покоился рыцарь Мишель де Труа, ему удалось избежать ареста в Париже и добраться до Святой земли.

— В одном из архивных посланий говорилось, что он упокоился вместе с Моисеем, — добавил Силано, — унеся с собой священные тайны. Далеко не сразу я понял, что упомянутое захоронение должно находиться на горе Нево, несмотря на то что могилу Моисея так и не нашли. Я надеялся просто найти в рыцарской могиле нужный документ, но его там не оказалось.

— И тогда вы в отчаянии разбили его останки, — сказала Астиза.

— Да, — неохотно признался он в собственной несдержанности. — И из расколовшейся бедренной кости выпало нечто ценное. В нее была вложена тонкая трубочка. Должно быть, после смерти рыцаря эту ногу отрезали и кость очистили от внутренностей. А в той трубочке мы нашли средневековую карту с латинскими надписями. Она указывала на следующий шаг в наших поисках. Именно тогда мы и послали за вами.

— Почему?

— Потому что вы учились у Франклина и знакомы с электричеством.

— При чем тут электричество?

— Это очень важно. Я объясню вам после ужина.

В общей сложности на горе нас оказалось человек двадцать: банда Нажака, моя троица, Астиза, Силано и несколько его преданных телохранителей. Близился вечер. Графские слуги разожгли в углу за полуразрушенными стенами храма небольшой костер, у которого позже остались только главные члены экспедиции. К моему неудовольствию, Нажак уселся вместе с нами, поэтому я настоял, чтобы Мухаммед и Нед также присоединились к нам за ужином. Астиза, как ни странно, устроилась чуть поодаль, скромно преклонив колени, а Силано занял главную центральную позицию. Мы расселись на песке, покрывающем древние мозаичные плиты с изображением римских охотничьих сцен: застывших в прыжках животных поразили копья охотившихся в лесу патрициев.

— Итак, вот мы и собрались наконец все вместе, — начал Силано, согревшись, в теплом коконе костра, защищавшего нас от холодных необитаемых небес; взлетающие вверх искры смешивались с россыпью звезд. — Мог ли Тот предвидеть, какие странные хитросплетения судеб понадобятся для разрешения оставленных им загадок? Неужели мы все невольно подчинялись воле богов?

— Есть только один истинный Бог, — пробурчал Мухаммед.

— Ага, — поддержал его Нед, — хотя ты, приятель, ошибся в выборе. Без обид.

— Я тоже верю в Единого, — заметил Силано, — и все в этом мире, все мировое бытие и все верования суть проявления Его таинства. В библиотеках, монастырях и гробницах нашего мира я исследовал множество разных путей, и все они сходятся к одному центру. Именно этот центр, мои несговорчивые союзники, мы и стремимся найти.

— Какой центр, хозяин? — с готовностью спросил Нажак, как хорошо выдрессированный пес.

Силано поднял с земли песчинку.

— Допустим, я скажу вам, что в этой песчинке заключена вся Вселенная. Что вы на это скажете?

— Я бы сказал, владейте ею и оставьте нас в покое, — быстро среагировал Нед.

Граф слабо улыбнулся и, подбросив песчинку, поймал ее.

— А допустим, я скажу вам, что окружающий нас мир всего лишь некая тончайшая незримая материя, подобная легчайшей кружевной паутине, и эта иллюзорная материя полна таинственных сил, недоступных нашему пониманию… И материя эта, возможно, пронизана одним лишь высшим разумом? Или… электричеством?

— Я не сказал бы, что принявший вас в свои объятия Нил оказался легчайшей паутиной, его воды обладали достаточной плотностью для того, чтобы сломать вам ногу, — ответил я.

— Цепь иллюзий бесконечна. С этим согласны и некоторые священные писания, порожденные мудростью Тота.

— Неужели и золото представляется вам лишь тонкой кисейной материей? Разве захват власти всего лишь сотрясает воздух?

— О нет. Хотя, в сущности, все мы живем в грезах, и эти грезы являются нашей реальностью. Но тут, впрочем, и заключается тайна. Давайте предположим, что самые твердые окаменелости, к примеру камни этого храма, являются практически несущественными формами. Что падение камня, как и падение звезды, подчиняется простому математическому закону. Предположим, что некое сооружение включает в себя божественную сущность, некая форма обретает священную силу, а душа постигает незримые энергии. Что откроется постигшему их созданию? Почему бы не сдвинуть горы, если они лишь субстанция паучьей сети? Почему бы не разделять моря, если они лишь субстанция тончайшего водяного пара? Почему бы водам Нила не превратиться в кровь, а лягушкам не стать порождением чумы? Трудно ли обрушить стены Иерихона, если они не крепче ажурной решетки? Трудно ли превратить свинец в золото, если оба вещества, в сущности, бренные останки нашего мира?

— Вы безумец, — сказал Мухаммед. — Сам шайтан вложил в вашу голову такой ужасный вздор.

— Нет. Я ученый! — Он поднялся на ноги, оттолкнув услужливо поданную руку Нажака, как только обрел устойчивое положение. — Да, Итан Гейдж, однажды на банкете Наполеона вы пытались отказать мне в этом звании. Вам хотелось подпортить мою репутацию, выдав меня за мелкого шарлатана.

Я невольно покраснел. Похоже, этот тип ничего не забывает.

— Однако в течение двадцати лет я исследовал тайные учения, — продолжил Силано. — Пока вы беспутно растрачивали свою жизнь, я корпел в порабощенном мамелюками Каире, изучая древние тайны. Я шел по следам древних знаний, пока вы ловили удачу в парижских салонах. Я старался постичь туманные намеки, оставленные нам древними мудрецами, пока все вы копошились в мирской грязи…

Ого, самомнения ему по-прежнему не занимать!

— И вот наконец, — торжественно заключил граф, — я постиг то, что мы ищем и чем мы должны овладеть, чтобы успешно завершить поиски. Мы должны овладеть молнией!

— Чем овладеть? — не поверив своим ушам, переспросил Нед.

— Насколько я понял, Гейдж, вы преуспели в использовании электричества, дав отпор атаке войск Бонапарта.

— Война выставляет свои требования.

— Я думаю, нам могут понадобиться открытия Франклина, когда мы приблизимся к Книге Тота. Насколько глубоки ваши знания об электрических силах?

— Я достаточно сведущий человек, но не понимаю, к чему вы клоните.

— Он клонит к тому, Итан, что нам необходимы серафимы, — подключаясь к разговору, более мягко произнесла Астиза. — Мы предполагаем, что они укажут на тот последний тайник, что устроили рыцари-тамплиеры после уничтожения их ордена. Они принесли найденное ими в иерусалимском подземелье сокровище в пустыню и спрятали его в Городе Призраков. Подтверждения тому весьма смутные, но, насколько мы с Алессандро поняли, Тот тоже владел знаниями об электрических силах, а тамплиеры воспользовались ими для создания проверочных испытаний искателям книги. Нам необходимо привлечь силу молнии, как делал Франклин.

— Вообще-то, по-моему, Мухаммед прав, — заметил я. — Вы оба сошли с ума.

— В подземелье Иерусалима, — продолжал Силано, — вы обнаружили странную келью со световым открывающим устройством. И одну таинственную дверь, правда?

— Как вы могли узнать об этом?

Я наверняка знал, что Нажак не смог проникнуть в обследованные нами помещения и увидеть странно украшенную дверь, открытую Мириам.

— Как уже говорилось, я много времени посвятил изучению древних документов. И мне известно, что на той тамплиерской двери вы обнаружили иудейские символы. Десять сефирот каббалы?

— Но какое отношение они имеют к молнии?

— А вот посмотрите.

Наклонившись, он начертил на песке возле костра две соприкасающиеся окружности.

— Все в мире двойственно, — пробормотала Астиза.

— И в то же время взаимосвязано, — добавил граф.

Он начертил вокруг них еще один большой круг, соприкасающийся с малыми окружностями. Потом последовательно добавил к ним еще несколько окружностей. Его рисунок становился все более замысловатым.

— Пророки пользовались такими знаниями, — сказал он. — Возможно, пользовался и Иисус. И тамплиеры, в свой черед, тоже применили их.

Места пересечения кругов он соединил прямыми линиями, получив в итоге две звезды: пятиконечную и шестиконечную.

— Одна из этих звезд имеет египетское, а вторая — еврейское происхождение, — пояснил он. — Обе они одинаково священны. Египетские звезды вы использовали на вашем новом американском флаге. Вы не задумывались о том, что их могли выбрать франкмасоны, способствовавшие основанию вашей страны?

И в заключение в промежутках он отметил десять точек, расположенных тем же особым образом, что и задвижки на двери в зале тамплиеров под Храмовой горой. Изображения десяти сефирот — так назвал их Хаим Фархи. В очередной раз, казалось, все говорили на древних, неизвестных мне языках и находили важный смысл в том, что я мог бы счесть обычным украшением.

— Узнаете? — спросил Силано.

— Что именно? — сдержанно уточнил я.

— Поверх этого рисунка тамплиеры начертили другой. — Последовательно соединяя точки, он получил изломанную зигзагообразную линию. — Вот. Удар молнии. Жутковато, вы не находите?

— Возможно.

— Не только возможно. Согласно их туманным указаниям, мы должны овладеть небесными силами, если хотим понять, где находится эта книга. На обнаруженной нами здесь карте имеется символ молнии, а также написаны стихи.

— Стихи?

— Ритмическое двустишие. Весьма выразительное.

Он процитировал:

Aether cum radiis solis fulgore relucet
Angelus et pinnis indicat ore Dei,
Cum region deserta bibens ex murice torto
Siccatis labris arida sorbet aquas
Tum demum partem quandam lux clara revelat
Quae prius ignota est nec repute tibi
Opperiens cunctatur eum dea Candida Veri
Floribus insanum qui furit antique fide.
— Для меня это чистая тарабарщина, Силано.

— Латынь. Неужели на вашем Диком Западе не изучают классические языки, месье Гейдж?

— На нашем Диком Западе классическим считается меткий и своевременный выстрел.

— Перевод этого документа, который я нашел во время моих ученых изысканий, поясняет, почему мне захотелось вновь встретиться с вами.

Когда небеса расколются стрелами молний
И Господень перст воспламенит ангельские крылья,
Когда спираль пустынной улитки отверзнет иссохшие уста
И недра поглотят живительную влагу,
Тогда наконец огненный луч пронзит неизвестность
И откроет неведомую доселе и незримую мирскому глазу тайну.
Древнейшая божественная и светозарная Истина ждет безумца,
Коль укрепится верой его помраченный цветами разум.
Что же может означать такая иносказательная чертовщина? Наш мир избежал бы чудовищных недоразумений, если бы все ясно выражали свои мысли, но такой привычки у людей уж точно никогда не бывало! И однако некоторые строчки этого перевода навели меня на воспоминания, которыми я пока не делился ни с Астизой, ни с Силано. Предчувствие понимания породило во мне внутреннюю дрожь.

— Мы должны найти священный алтарь в Городе Призраков, — сказал Силано, — и привлечь туда грозовой огонь, молнию, так же как ваш наставник Франклин делал в Филадельфии. А крылья серафимов должны указать на тайное место.

— Какое место?

— На какой-то храм или пещеру, по моим предположениям. Это станет очевидным, если нам удастся привлечь молнию.

— Но, видимо, пустынная улитка еще должна напиться живительной влаги?

— Влаги грозового ливня. По-моему, эта строка подразумевает наполнение сакрального сосуда.

«Или чего-то другого», — подумал я.

— А к чему упомянуты цветы и вера?

— По моей версии, они являют нам исходные символы самих тамплиеров и эмблему Розы и Креста, принятую розенкрейцерами. Существует множество гипотез о происхождении эмблемы, но по одной из них александрийский мудрец Ормуз, обращенный в христианство благодаря миссионерству апостола Марка в сорок шестом году нашей эры, обогатил христианское учение идеями древних египтян и создал новое гностическое учение. — Он пристально следил за моей реакцией, пытаясь понять, уловил ли я в его пояснениях связь с Книгой Тота. — В ходе истории религиозно-философские учения не раз сменяли друг друга, дополняясь или растворяясь в новых веяниях, но эмблема Креста и Розы возникла в глубочайшей древности и вобрала в себя понятия жизни и смерти, отчаяния и надежды. Даже возрождения, если угодно.

— И понятия женского и мужского начала, — добавила Астиза, — фаллический крест и цветок йони.[19]

— В общем, цветок и вера символизируют качества, требуемые подвижникам, посвятившим свою жизнь разгадке этой тайны, — заключил Силано.

— Но при чем тут женское начало?

— Вероятно, как минимум при том, что в компании искателей должна быть женщина.

Я решил оставить при себе мои собственные версии.

— Так вы хотите узнать, что произойдет, если мои серафимы привлекут удар молнии?

— Да, в том месте, что предписывают найденные нами документы.

— То, о чем вы говорите, — задумчиво помедлив, сказал я, — называется молниеотводом, вернее, понадобятся два особых стержня, поскольку у нас два ангела. Я полагаю, что для притягивания небесной силы к земле нам понадобится металл.

— Мы как раз и заказали для наших палаток металлические колья, чтобы закрепить на них ваших ангелов. Я долго планировал эту экспедицию. Вам нужна наша помощь, чтобы найти этот город, а нам нужна ваша помощь, чтобы найти в нем место тайника.

— А как мы поступим потом? Разделим книгу пополам?

— Зачем же? — сказал Силано. — Для разрешения нашего соперничества нам не понадобится суд Соломона. Точно так же как наши древние предки, мы вместе используем ее во благо человечества.

— Вместе?!

— А почему нет, ведь в наших руках окажется великая сила для творения безграничного добра? Если истинная форма мира является легкой материей, то ее можно соткать и переместить. И о том, как это сделать, очевидно, и поведает нам эта книга. А если откроются безграничные возможности, то можно будет сдвигать горы, продлевать жизнь, примирять врагов и исцелять раненых. — Его глаза сверкнули.

Я глянул на его ногу.

— Возвращать молодость.

— Разумеется, и во главе нашего мира наконец встанет разум.

— Разум Бонапарта?

Силано бросил взгляд на Нажака.

— Я предан правительству, возложившему на меня эту миссию. И тем не менее понимание политиков и полководцев ограниченно. Будущим, Итан, будут править ученые. Древний мир был игрушкой царей и жрецов. Новый мир будет подчиняться ученым. Когда разум и магия соединятся, наступит золотой век. Жрецы сыграли такую роль в Египте. Мы станем жрецами будущего.

— Но ведь у нас с вами совершенно разные интересы!

— Ничего подобного. Мировая действительность соткана из противоречий. А нас с вами связывает Астиза.

Его вульгарная улыбочка выглядела омерзительно.

Да уж, святой троицей нас не назовешь. Однако можно ли добиться успеха, не подыгрывая ему? Я глянул на Астизу. Она сидела рядом с Силано, далеко от меня.

— Связь наша весьма сомнительна, ведь она отказывается даже простить меня, — солгал я.

— Я прощу, если ты поможешь нам, Итан, — отозвалась она. — Нам необходимо, чтобы ты привлек на землю небесный огонь. Необходимо, чтобы ты овладел небесной силой, как ваш Бенджамин Франклин.

ГЛАВА 18

Вход в Город Призраков начинался в сложенном из крупнозернистого песчаника ущелье, узком и розовом, как девственное лоно. Продолжением его служила извилистая теснина, такая же узкая, как в начале, над которой в далекой вышине синела полоска неба. Крутые склоны, достигавшие высоты шестисот футов, временами образовывали своды, словно сомкнутые силой мощных подземных толчков. По мере нашего обремененного тюками продвижения по сумрачному дну ущелья теснота этих горных объятий пробуждала смутное беспокойство. Однако если можно назвать скалы сладострастными, то это розовато-лиловое подобие древнего барбикана[20] напоминало своеобразный сераль переливчатой извилистой плоти, которой водные потоки придали множество чувственных форм, радующих глаз не меньше, чем любимая жена султана. Горные массивы пестрели оттенками кораллового, серого, белого и лавандового цвета. Скальные породы струились вниз подобно застывшей патоке, местами вздуваясь глазированными пузырями, а местами рассыпаясь кружевными занавесами. Тропа, проложенная по каменисто-песчаному пересохшему речному руслу каньона, вела вниз к цели нашего похода, словно мощеная дорожка в волшебный подземный мир сладострастного сатира. Приглядевшись, я заметил, что природа в этих местах не являлась единственным творцом. На пути встречались ворота для пропуска караванов и вытесанные в крутых склонах каньона каналы, их потемневшие поверхности ясно показывали, что когда-то они служили акведуком древнего города. Выйдя из-под выщербленной римской арки, обрамлявшей высокий вход в ущелье, мы двинулись дальше и в молчаливом благоговейном страхе созерцали высеченные в склонах ниши, украшенные изваяниями богов и геометрическими резными орнаментами. Большие, вдвое больше обычных земных размеров, верблюды медленно шествовали вместе с нами, застыв в барельефах на выровненных стенах песчаника. Создавалось впечатление, что все почившие здесь создания просто окаменели, а когда мы завернули за последний поворот этой теснины, призрачное ощущение резко усилилось. Мы все потрясенно ахнули и затаили дыхание.

— Вот, полюбуйтесь! — нараспев произнес Силано. — На что способен полет творческой фантазии!

Да, именно здесь должна храниться такая книга.


Путешествие до этого ущелья от горы Нево заняло несколько дней. Сначала наша компания проследовала по высоким берегам Иордана, окаймленным зелеными пастбищами горного плато, мимо погруженных в вековые сны полуразрушенных крепостей крестоносцев, преданных забвению так же, как и сами тамплиеры. Иногда мы ныряли в низины или поднимались в прожаренные солнцем ущелья, сменившиеся на западе желтыми песчаными пустынями. В их сухих почвах поблескивали редкие крошечные ручейки. Поднявшись на перевал, мы продолжили путь на юг, где в восходящих потоках сухого теплого воздуха кружили ястребы, внизу по берегам пересохших речек паслись стада коз, а пастухи-бедуины спокойно следили с безопасного расстояния за нашим продвижением. Осада Акры, казалось, происходила в другом мире.

В дороге у меня было более чем достаточно времени для размышлений над переведенными Силано латинскими строками. Крылья ангелов, вероятно, могли бы послужить своеобразными указателями направления, хотя пока оставалось непонятным, как связать их с божественной силой. Но больше всего меня озадачивали упоминания о «спирали улитки» и «цветах». В воспоминаниях моих постоянно всплывали эти же образы, использованные раньше моим французским ученым другом Эдмом Франсуа Жомаром на вершине Великой пирамиды. Он говорил тогда, что в размерах этой пирамиды отражен принцип «золотого сечения», или соотношения 1,618, если память мне не изменяет, которое, в свою очередь, отображается геометрической последовательностью, определяемой числами Фибоначчи. Атакую математическую последовательность можно представить и в виде взаимосвязанной последовательности увеличивающихся в размерах квадратов, причем проведенная в них дуга образует вид спирали, повторяющей природный узор раковины наутилуса, а также, по словам Жомара, отражается как в строении цветов, так и в количестве цветочных лепестков. Мой приятель Тальма решил, что этот молодой географ слегка сбрендил, раз выдвигает столь сумасбродные идеи, но меня они заинтересовали. Неужели эта пирамида и правда предназначалась для увековечивания основополагающих природных истин? И могут ли они быть как-то связаны с тем городом, в который ведет нас сейчас тамплиерская карта?

Я пытался рассуждать как Монж или Жомар, эти знатоки математических хитростей. Что же имели в виду тамплиеры, написав: «Тогда наконец огненный луч пронзит неизвестность и откроет неведомую доселе и незримую мирскому глазу тайну»? Я терялся в самых абсурдных догадках, но все же в итоге у меня оформилась одна дикая идея. Неужели я нашел путь, который позволит мне забрать Книгу Тота из-под самого носа Силано?

Для ночных стоянок мы выбирали самые защищенные места и однажды вечером поднялись на холм, решив заночевать в развалинах сложенной из известняка крепости крестоносцев с полуразрушенными башнями, над которыми кружили ласточки. Низкие закатные лучи золотили остатки каменных стен, слегка затененных растущими в трещинах травами. Мы проехали по цветущему лугу, волнующемуся под весенним ветром. Казалось, сами цветы, склоняя головки, одобряли мою гипотезу. В их тихом шелесте мне слышались слова: «числа Фибоначчи».

Когда мы сгрудились возле покосившихся ворот, чтобы провести лошадей в заброшенный внутренний двор, мне удалось шепнуть Астизе:

— Встретимся под луной, на бастионе, самом дальнем от того места, где мы устроимся на ночлег.

Она еле уловимо кивнула, а потом, притворившись рассерженной, резко послала свою лошадь вперед, оставив меня позади. Все правильно, для виду мы продолжали вести себя как непримиримые бывшие любовники.

Наша троица предпочитала спать на некотором расстоянии от банды головорезов Нажака, и, когда уснувший Нед разразился могучим храпом, я незаметно отполз в сторону и, добравшись до темной ниши, затаился в ожидании. Она появилась как белое, поблескивающее в ночи привидение. Отделившись от стены, я втянул ее на бывший сторожевой пост, скрытый от любых глаз, кроме проникающего в стрельчатую бойницу молочного зрачка луны. Впервые после нашей встречи мне удалось поцеловать Астизу, ночная прохлада освежила ее губы, наши пальцы сплелись, но она развела мои руки.

— У нас нет времени, — прошептала она. — Нажак видел, как я ушла, и решил, что мне надо облегчиться. Он будет считать минуты.

— Ну и черт с ним, с этим негодяем, пусть считает.

Я попытался обнять ее.

— Итан, наша невоздержанность может все испортить!

— А от нашей воздержанности я могу взорваться.

— Нет. — Она решительно оттолкнула меня. — Потерпи! Мы уже близки к цели!

Проклятье, с самого отъезда из Парижа мне приходится вести почти пуританский образ жизни. Забот и тревог хоть отбавляй и почти никаких развлечений, не говоря уже о женщинах. Я вздохнул.

— Хорошо, послушай. Если наш трюк с молнией действительно сработает, то тебе придется помочь мне сразу отделаться от Силано. Мне будет необходимо остаться одному, чтобы проверить кое-что, а позже мы должны назначить свидание.

— Ты что-то узнал, но решил не сообщать нам об этом, верно?

— Возможно. У меня есть одно рискованное предположение.

— Понятно, ты ведь игрок. — Она немного подумала. — После того как мы укротим молнию, скажи ему, что ты готов отдать эту книгу в обмен на меня. Тогда я притворюсь, что изменила тебе, и пойду с ним. Мы покинем тебя. Тебе придется лишь разыграть обиду и разочарование.

— Это будет не трудно. Могу я верить тебе?

— Вера приходит изнутри, — с улыбкой сказала она и ускользнула от меня в темноту.

В остальное время мы старательно изображали неприязнь, и наше поведениенапоминало отношения кошки с собакой. Я надеялся, что это была всего лишь игра.

Наше путешествие проходило по древним караванным путям, и я опасался встреч с оттоманскими разведывательными отрядами, но создавалось впечатление, что после столкновения у горы Табор турки временно исчезли. Мы забрались в пустынные, давно необитаемые края почти первозданной природы. Однажды за нами увязались какие-то местные кочевники, небольшой отряд бедуинов на верблюдах, но наши вооруженные до зубов бандиты выглядели слишком опасными, к тому же, видя нашу скудную экипировку, они едва ли сочли нас достойными ограбления. Нажак подъехал к ним, и, похоже, они быстро нашли общий язык, поскольку бедуины тут же поворотили назад своих верблюдов.

К тому времени, когда мы приблизились к указанному на карте тамплиеров городу, вокруг уже не было ни одной живой души.

Повернув на запад, мы увидели на горизонте пески пустыни и спустились с обширного плато. Между нами и этими песками, однако, находилась еще не виданная мною прежде странная геологическая формация. Маячивший в некотором отдалении зазубренный и мощный горный массив выглядел совершенно фантастично, а на подступах к нему громоздились бугристые и округлые скалы бурого песчаника. Они напоминали застывшую пену или выпеченный в гигантской печи и бурно поднявшийся на дрожжах хлеб. Эти странные горы казались непреодолимым препятствием, но, приблизившись, мы заметили в них множество дыр, делавших их похожими на стоглазое чудище. Этот песчаник, как я осознал, был буквально издырявлен пещерами. На поверхности обнаружились также резные колонны и ступени. Мы устроились на ночлег в пересохшем русле прямо под холодными, сверкающими звездами.

Силано сказал, что тропы, по которым нам придется идти завтра утром, будут слишком узкими и крутыми для лошадей, поэтому на рассвете мы привязали их у входа в ущелье, оставив под присмотром арабов из банды Нажака. Я заметил, что лошади ведут себя очень странно, они испуганно ржали и били копытами, шарахаясь от повозки, стоявшей на краю нашего лагеря. Этот приземистый крытый фургон появился у нас несколько дней назад, и Силано сказал, что часть мясных запасов вызывает страх у этих пугливых животных. Я хотел проверить его слова, но меня отвлек вид потрясающего, залитого утренним солнцем горного массива с его извилистым каньоном и гостеприимной римской аркой. В ущелье мы отправились пешком, и уже через несколько ярдов его стены скрыли от нас оставшийся позади мир. Полную тишину нарушал лишь звук наших шагов по дну идущего под уклон пересохшего речного русла.

— Когда-то здесь проходила булыжная мостовая, — сказал Силано. — Но дожди выворотили булыжники и размыли дорогу. Судя по старым документам, в это время года здесь бывают частые грозы с ливнями, вызывающими обильные паводки. Тамплиеры знали о таких особенностях климата и умело использовали их для устройства тайника. Нам нужно рассуждать так же, как они, чтобы отыскать его.

И вот, как я уже описывал, пройдя около мили по этому ущелью, мы сделали поворот и замерли в ошеломлении. Нашим глазам открылся второй, не менее впечатляющий каньон, проходивший под прямым углом к первому, но не он вызвал наше изумление. Перед нами высилось потрясающее сооружение, сравнимое по величию разве что с египетскими пирамидами. Прямо в скальной породе был высечен великолепный храм.

Представьте розовую, как девичья щека, высоченную отвесную скалу, в толще которой высечен витиевато украшенный языческий храм с колоннами, фронтоном и сводами, вздымающимися выше, чем церковная колокольня в Филадельфии. На его верхних карнизах я разглядел изваяния орлов размерами с хорошего буйвола, а ниши между колоннами занимали каменные скульптуры с ангельскими крыльями. Мое особое внимание, однако, привлекли вовсе не эти херувимы или демоны, а центральная фигура, расположенная над темным провалом храмового фронтона. Оттуда, с изящного барельефа, на нас настороженным и гордым взглядом взирала женщина, ее обнаженные груди были разъедены временем, а бедра драпировались складками каменной ткани в римском стиле. Мне уже встречались подобные изображения в святилищах Древнего Египта. В сомкнутых ладонях женщина держала рог изобилия, ее голову венчали остатки короны в виде солнечного диска, заключенного между бычьими рогами. Я вздрогнул, узнав очередное изображение богини, которая преследовала меня от самого Парижа, где римляне когда-то построили в ее честь храм — на месте его теперь высится собор Парижской Богоматери.

— Исида! — воскликнула Астиза. — Она как путеводная звезда ведет нас к этой книге!

— Арабы называют эту гробницу Эль-Хазне, — с улыбкой сказал Силано, — своеобразная сокровищница, где, согласно легендам, фараоны прятали богатства казны.

— Вы имеете в виду, что там спрятана и книга? — спросил я.

— Нет. Ее внутренние помещения слишком малы и совершенно пусты. Но тайник должен быть где-то поблизости.

Мы подошли к входу в Эль-Хазне, перебравшись через мелководный ручей, бегущий посередине нового ущелья, которое потом поворачивало вправо. К входу, темневшему под великолепным портиком, вели широкие ступени. Помедлив немного в прохладной тени за колоннами, мы внимательно осмотрели розовые скальные изваяния, а потом вступили во внутреннее помещение гробницы.

Как и сказал Силано, гробница выглядела разочаровывающе пустой, такой же незатейливой, как погребальный зал с пустым саркофагом в Великой пирамиде. Высеченные в толще скалы помещения выглядели как корабельные отсеки с отвесными стенами и прямыми потолками. После нескольких минут осмотра мы убедились в отсутствии какой-либо потайной двери или прохода. Святилище это выглядело незамысловато и уныло, как пустой склад.

— Здесь же ничего нет, если, конечно, в размерах этих комнат не закодированы какие-то тайные математические соотношения, — сказал я. — Каково их исходное назначение? Они выглядят слишком большими для обычного жилья, но мелкими и плохо освещенными для проведения храмовых ритуалов.

— Не будем строить домыслы, нам это неважно, — пожав плечами, заметил Силано. — Нам надо найти Небесный Жертвенник. А это место уж определенно скрыто от небес.

— Однако оно великолепно, — пробормотала Астиза.

— Иллюзия, как и все прочее, — отрезал Силано. — Реальна только душа. Вот почему бездушие, в сущности, не является грехом.

Мы покинули пределы Эль-Хазне, солнечный свет в каньоне соперничал с тенью. День выдался не слишком погожий.

— Нам повезло, — заметил Силано. — Тучи явно сгущаются, в воздухе пахнет грозой. Долго ждать не придется; главное — успеть все приготовить до того, как она разразится.

Постепенно расширяющееся ущелье позволило нам лучше оценить, в какое удивительное место мы попали. Взмывающие вверх скалы напоминали слоистые торты, округлые караваи и оплывшие башни. Их причудливые формы оттенялись цветущими кустами олеандров. Повсюду на склонах виднелись темные провалы, но на сей раз уже не природа позаботилась об их создании. Стесанные скальные поверхности приобрели очертания геометрических форм, а входы в них выглядели как прямоугольные дверные проемы, явно свидетельствующие, что над ними трудились усердные каменотесы. Перед нами лежал город, построенный не на склонах горы, а в самой ее толще. Мы миновали большой полукруг римского театра с рядами опять же высеченных прямо в скалах скамей и наконец вышли в обширную котловину, ограниченную крутыми стенами, словно большой внутренний двор. Это идеальное укромное место отлично подходило для города, ведь в него вели только узкие и легко защищаемые ущелья. Однако своими размерами оно могло бы сравниться с нашим американским Бостоном. С земли поднимались разрозненные полуразрушенные колонны. Стены каменных храмов окружали обломки их рухнувших крыш.

— О милосердная Исида, — прошептала Астиза. — Это божественный сон!

Один огромный скальный массив представлял зрелище, соперничающее с уже виденной нами гробницей Эль-Хазне. Он выглядел как целый сказочный город, с фасадами многоэтажных домов, уснащенных колоннадами, фронтонами и террасами, за которыми темнели оконные и дверные проемы, ведущие в лабиринт внутренних коридоров и залов. Я начал считать входы, но вскоре отказался от этой затеи. Их количество явно перевалило за сотни. Даже за тысячи.

— Это же огромный город, — переводя дух, выдавил я. — Как же мы найдем здесь книгу? По сравнению с ним египетские пирамиды кажутся почтовым ящиком.

— Именно вам предстоит найти ее. Вам с вашими серафимами. — Силано уже вытащил карту тамплиеров и старательно изучал ее. Наконец он обернулся и взмахнул рукой. — И для начала нам надо подняться на тот склон.

Верхний край возвышавшейся над древним театром горы был иссечен зубцами, но сама вершина казалась плоской. Наверх вели козьи тропы.

— Но зачем нам туда подниматься?

— Там должен быть Небесный Жертвенник.


Высеченные в песчанике ступени сменились узкой мощеной дорогой. Влажный воздух становился все более душным, и мы изрядно вспотели во время подъема, но зато с вершины увидели череду новых скальных жилых районов, испещренных дверными и оконными проемами. Однако мы не заметили ни единого признака человеческого присутствия. В этом покинутом городе стояла гробовая тишина, даже призраки не завывали. Свет начал приобретать багровые оттенки.

Достигнув вершины, мы вышли на ровное плато, с которого открывался панорамный вид. Далеко внизу виднелась серовато-бурая, окруженная горными отрогами котловина с полуразрушенными стенами и колоннами. За ними тянулись цепи островерхих зубчатых гор, совершенно лишенные растительности и похожие на изломанный хребет фантастического дракона. Солнце погружалось в угрожающие грозовые облака, которые неслись к нам, как воинственные стальные фрегаты. Принесший влажный зной ветер вздымал в воздух столбы пыли и кружил их, точно волчки. Древние мастера тщательно выровняли поверхность плато. Посередине имелось что-то вроде прямоугольного бассейна, правда очень мелкого и безводного, размером с бальный зал. Силано сверился с компасом.

— Все правильно, он ориентирован с севера на юг, — удовлетворенно заявил он, словно ожидал этого.

На западной стороне бассейна, откуда подступала гроза, четыре ступени поднимались к подиуму, очевидно служившему неким жертвенником. В его поверхности была выдолблена круглая чаша со сточным желобом.

— Для крови, — пояснил нам граф.

Его плащ развевался на ветру.

— Я не вижу тут ни единого места, где можно было бы спрятать книгу, — сказал я.

Силано махнул рукой в сторону маячившего внизу города с бесчисленным множеством темных провалов, превративших этот песчаник в подобие феерического улья.

— Зато там их бесконечно много. Так что пора воспользоваться, Итан Гейдж, вашими серафимами. Никакое золото не сравнится с их священным металлом.

— Каким металлом?

— Египтяне называли его ра-езри. Слезы Солнца. Перст Бога должен коснуться их, и тогда они укажут нам верный путь к тайнику. Что нам необходимо сделать для привлечения стрелы Тота? Каким образом дух Вселенной может подать нам знак?

Он выглядел как безумный фанатик, но так же вел себя старина Бен, я полагаю, когда вознамерился укротить в грозу воздушного огненного змея. Ученые все с большой придурью.

— Погодите. А что будет, когда мы найдем эту книгу?

— Будем изучать ее, — отрывисто бросил Силано.

— Пока даже неизвестно, сумеем ли мы прочесть ее, — добавила Астиза.

— Нет, я имею в виду, кто возьмет ее, — упорствовал я. — Кто-то же должен стать ее хранителем. Похоже, мои серафимы являются главным инструментом ее обнаружения, а без моего знания устройства молниеотвода вы даже не сможете применить их. И ведь, в сущности, я не связан обязательствами ни с англичанами, ни с французами, то есть сохраняю нейтралитет. Поэтому вам следует доверить мне ее хранение.

— Сами бы вы и за тысячу лет не нашли этот город, — взревел Нажак, — и тогда хранили бы у себя только счета из бакалейной лавки.

— А вы не нашли бы свое правое ухо, даже если бы оно было привязано веревкой к заднице, — бросил я ему.

— Месье Гейдж, я уверен, что мы найдем простой выход, — нетерпеливо сказал Силано. — Вы присоединитесь ко мне, вступите в ложу египетского обряда и получите в награду могущественные силы.

— Вы думаете, я буду действовать заодно с человеком, приславшим мне в Египте кувшин с головой моего друга?

Он вздохнул.

— Иначе вы не получите ничего.

Я должен был сыграть свою роль.

— А почему это вы решили, что у вас есть право забрать себе книгу?

Мой вопрос явно позабавил его.

— Да потому, что мои люди хорошо вооружены и обеспечены всем необходимым, и потому, что только мои знания, вероятно, позволят расшифровать то, что мы в результате найдем.

Сообщники Нажака внушительно достали свои пистолеты. Особенно досадно мне было видеть ствол моей собственной винтовки в грязных лапах Нажака.

— А вот что недоступно моему пониманию, — добавил Силано, — так это то, как Франклин мог связаться с таким дураком, как вы, Итан. Вы ведь чертовски медленно соображаете, не понимаете даже самых очевидных вещей.

Я показал на приближающиеся тучи.

— Однако я понимаю, что без моего дурацкого соображения они, очевидно, не сработают.

— Перестаньте строить из себя идиота. Если вы не поможете нам, то книгу не получит никто, в том числе и вы. Кроме того, я знаю, что вам все это интересно, так же как и мне.

— Тогда заключим сделку, — предложил я, глянув на Астизу. — Я помогу вам установить серафимов. Если устройство сработает, то вы таки получите книгу. Заберете ее, и на этом наши пути разойдутся.

— Мистер! — возмущенно воскликнул Нед.

— Но взамен книги вы отдадите мне Астизу.

— Она не моя собственность, месье, и я не вправе распоряжаться ею.

— Я хочу, чтобы вы позволили нам уйти целыми и невредимыми.

Он взглянул на нее.

— И ты поможешь, если я соглашусь уйти с тобой? — спросила она, избегая встретиться со мной взглядом.

Я кивнул.

— Нам лучше решить все побыстрее.

— Но это ее выбор, а не мой, — предостерег граф.

Лицо Астизы напоминало застывшую маску.

— Конечно, ее выбор, а не ваш, — самоуверенно подтвердил я. — Лишь об этом я и прошу.

— Договорились. — Он улыбнулся, но его ледяная усмешка могла бы заморозить воду. — Тогда помогите нам все подготовить.

Я удрученно вздохнул. Не напрасно ли я доверился ей? Верна ли вообще моя идея? Я сильно рисковал, поставив все на латинскую головоломку. Достав из потайного кармана сувениры, вынесенные из пирамиды, я заметил, как сверкнули при взгляде на них глаза этого колдуна.

— Используйте вот эти зажимы, которыми ангелы крепились к посоху Моисея, чтобы установить их на верхние концы ваших металлических кольев, — пояснил я. — Нам нужно соорудить что-то типа стержневого молниеотвода Франклина.

Заметив две дырки, просверленные в ровной поверхности жертвенника, я велел вставить туда колья, а Силано подтвердил, что о них упоминалось в документах тамплиеров. Однако наши стержни шли параллельно друг другу, оставаясь не связанными.

Я присмотрелся к поверхности между ними. В песчанике имелись прорезанные пазы, образующие шестиконечную звезду. А наши колья находились на противоположных концах звездных лучей.

— Нам необходимо соединить эти колья, — сказал я. — Для прохождения электричества нужен металлический провод. У вас есть что-нибудь подходящее?

Естественно, нет. Силано не утруждает себя такими мелочами. Темнота сгущалась, из-за клубивших свинцовых туч донесся удар грома. Со дна ущелья взметнулись пылевые вихри, кружившиеся и раскачивающиеся, точно пьяные.

— Я уверен, что стержни не сработают, если их не соединить, — предупредил я.

— А у тамплиеров сказано, что они должны сработать. Мои источники непогрешимы.

Самомнения у этого типа побольше, чем у самого Аарона Бурра.[21] Что ж, мне пришлось быстро пошевелить мозгами и придумать, чем можно заменить металлический провод, поскольку мои враги были правы: мне все это интересно так же, как им.

— Нажак, чем смотреть волком, сделайте хоть что-то полезное, — наконец предложил я. — Заполните эти пазы водой и добавьте в нее немного соли.

— Водой?

— Бен говорил, что соленая вода проводит электричество.

Вода заполнила бороздки резной звезды, и вскоре в ней отразился зеленовато-фиолетовый небесный свет. Тучи полностью скрыли солнце, и температура воздуха заметно понизилась. Тела наши покрылись гусиной кожей. После очередного удара грома я увидел первые дождевые капли, но они испарялись, не долетев до земли. На западе полыхнула стрела молнии. Я отошел к краю плато. Нед и Мухаммед последовали за мной, но больше, похоже, никто не испугался. Даже Астиза, во все глаза глядевшая в небо, замерла в ожидании, лишь пряди волос своевольно развевались за ее спиной.

Гроза обрушилась на нас точно кавалерийская атака. Порывистый ветер взметнул песок, и нас накрыли тучи, наполненные огромными растягивающимися бурдюками грозового ливня, между которыми то и дело проскакивали серебряные змейки молний. Вспышки все чаще озаряли окрестные горные вершины, подбираясь все ближе и ближе к нашему плато. Тяжелые и горячие капли упавшего дождя поначалу напоминали расплавленный свинец, а не воду. Достигший бешеной силы ветер попытался сорвать с нас одежды. Но вот ослепительная вспышка мгновенно сменилась оглушительным грохотом, и гора вздрогнула. Молния ударила в один из кольев! Я почувствовал слабость в коленках. Засверкали искры, яркий голубой свет заполнил звездные бороздки между кольями, и через мгновение от ангела к ангелу протянулась яркая дуга. Серафимы засветились белым сиянием. Они раскачивались, раскручивая металлические стержни, а их крылья, повернувшись на северо-восток, немного сошлись, и продолжение указанного ими направления сходилось в точке, отстоящей примерно на двадцать ярдов. Молния уже погасла, но колья еще удерживали заряд, все вокруг заливало пурпурное свечение, мало отличающееся от того, что мы видели в подземелье Храмовой горы в Иерусалиме. А потом лучи света, исходящие из крыльев серафимов, встретились в воздухе, и их объединенный луч пронзил, точно выпущенная из винтовки пуля, великолепный, обрамленный колоннами проход храма, высеченного в скальном склоне примерно в двух милях от того места, где мы стояли. В воздухе рассыпался сноп искр.

— Ура! — заорали пособники Силано.

Указующий луч озарил провал входа, поиграв в нем, словно солнечный зайчик, и через мгновение рассеялся. Вершина горы погрузилась во мрак. Ослепленный, я взирал на наши металлические колья. Серафимы расплавились, концы кольев сплющились, как раздавленные грибы. Силано триумфально воздел к небесам руки. Астиза оставалась неподвижной, ее платье промокло, вода стекала по прилипшим к щекам прядям темных волос. Гроза отходила на восток, ее полыхающий фронт сменился более обильным дождем, уже более прохладным, с тихим шелестом насыщавшим горный воздух озоном. Вертикальные струи ливня заполняли прямоугольное углубление вокруг жертвенника. Мы все ощутили странную наэлектризованность атмосферы, от которой у нас шевелились волосы. Потоки воды залили уже все плато.

— Вы все заметили то место? — спросил Силано.

— Я найду его с закрытыми глазами, — уверенно заявил Нажак, слегка приглушив алчность тона.

— Происки дьявола, — пробурчал Большой Нед.

— Нет, Моисея! — возразил Силано. — А также рыцарей-тамплиеров и всех искателей истины. Мы все божьи твари, господа, и вне зависимости от того, является ли Творец в образе Тота, Иеговы или Аллаха, Его воплощения сводятся к одному: знанию.

Глаза графа сверкали необычайным огнем, словно в него проникла доля молниеносного заряда.

Я ничего не имею против знаний — более того, я с удовольствием присоединился к отряду ученых, — и тем не менее слова и страсть Силано встревожили меня. Мне вспомнились детские проповеди о сатане в образе змея, посулившем знания Адаму и Еве в райском саду. Какой же огонь мы разожгли здесь? Однако могли ли мы не поддаться искушению попробовать столь соблазнительное яблоко?

Я посмотрел на Астизу, мой духовный компас. Но ведь сейчас она должна избегать моих взглядов, как мы и задумали. Она выглядела совершенно пораженной — неужели она действительно так потрясена? — и очень встревоженной.

— Господа, я полагаю, мы близки к историческому моменту, — произнес Силано. — Еще до сумерек спустимся вниз. Разобьем лагерь перед освещенным лучом скальным храмом и обследуем его с первыми лучами солнца.

— Или ночью с факелами, — пылко предложил Нажак.

— Я ценю твое рвение, Пьер, но не думаю, что за ночь наш многовековой тайник куда-то исчезнет. Месье Гейдж, ваше общество, как обычно, приятно развлекло нас. Но смею сказать, что никто из нас не будет сожалеть о расставании с вами. Вы выполнили вашу часть договора, поэтому я с удовлетворением отпускаю вас. Прощайте же, наш временный спутник, — с церемонным поклоном произнес он.

— Астиза, — сказал я, — теперь ты можешь пойти со мной.

— Я не могу, Итан, — выдавила она после продолжительного молчания.

— Что?

— Я пойду с Алессандро.

— Но я пришел сюда ради тебя! Из-за тебя покинул Акру!

Я изобразил больше ярости, чем адвокат, вдруг обнаруживший ужасное свидетельство виновности клиента.

— Итан, я не могу позволить, чтобы только один Алессандро распоряжался этой книгой. Я не могу отказаться от нее после всех страданий. Исида привела меня в этот город, чтобы завершить возложенную на меня миссию.

— Но он безумец! Взгляни на его приспешников. Это же порождение дьявола. Давай уйдем вместе. Поедем со мной в Америку.

Она упрямо мотнула головой.

— Прощай, Итан.

Силано улыбался. Он предвидел такой поворот.

— Нет!

— Месье, она сделала свой выбор.

— Ведь я помог овладеть молнией только ради тебя!

— Прости, Итан. Книга для меня важнее всего. Я пойду с Алессандро.

— Вы использовали меня!

— Мы использовали вас для нахождения книги. Ради всеобщего блага, я надеюсь.

В притворной досаде я угрожающе выдернул один из железных кольев, но банда Нажака тут же ощетинилась мушкетами. Астиза даже не оглянулась на меня, когда Силано, набросив ей на голову покрывало, повел ее к спуску с плато.

— Вскоре, Итан Гейдж, вы осознаете, от какого великолепного предложения отказались по собственной глупости, — крикнул Силано. — Вы поймете в итоге, что мог дать вам египетский обряд! И пожалеете о вашей дурацкой сделке!

— Вот-вот, — прохрипел Нажак, держа меня под прицелом пистолета. — Возвращайтесь умирать в свою осажденную Акру.

Выпавший из моей руки кол с лязгом прокатился по плитам. Наш обман удался. Если, конечно, Астиза честно сыграла свою роль.

— Ну и убирайтесь с моей горы, — дрожащим от гнева голосом вскричал я.

С самодовольными ухмылками они гуськом начали спускаться по дорожке, захватив с собой расплавившихся серафимов вместе с кольями. На этом спуске Астиза оглянулась на меня всего один раз.

Когда они удалились за пределы слышимости, Большой Нед наконец дал волю своему возмущению.

— Ради всех святых, мистер, неужели мы действительно позволим этому подлому паписту заграбастать наши законные сокровища? Мне казалось, что у тебя больше мужества!

— Мужество тут ни при чем, Нед, у меня больше сообразительности. Вспомни, как я победил тебя на саблях.

Он поумерил пыл.

— Ну, помню.

— Тогда я воспользовался силой мозга, а не мускулов. Силано знает не так много, как думает. А это означает, что у нас появился свой собственный шанс. Мы спустимся по другому склону этой горы и проведем наш поиск отдельно от этой своры головорезов.

— Как это — отдельно? Им же известно, где спрятана твоя драгоценная книга!

— Им известно только, в какое место попал луч света после удара молнии. Но я не думаю, что тамплиеры придумали столь тривиальную загадку. Надеюсь, что они тоже изучали Великую пирамиду.

— О чем ты толкуешь, мистер? — озадаченно спросил он.

— Держу пари, что сейчас мы были свидетелями всего лишь впечатляющей мистификации. Не забывай, Нед, я ведь азартный игрок. А размеры Великой пирамиды связаны с рядом чисел, известным как последовательность Фибоначчи. Ты, конечно же, слышал о ней.

— Нет, конечно, чтоб мне провалиться!

— На сей счет меня просветили в Египте французы. Так вот, эта последовательность, в свой черед, отображает некоторые основополагающие природные процессы. Она священна, если угодно. Именно такого рода загадки и могли интересовать тамплиеров.

— Извини, мистер, но мне казалось, что вся эта каша заварилась из-за древних сокровищ и тайных сил, а не из-за каких-то чисел и тамплиеров.

— Все это одно и то же. Короче, существует некая пропорция, проявляющаяся в геометрическом представлении этой последовательности, — приятное глазу соотношение между длинной и короткой линиями, примерно равное одной целой и шестьдесят одной сотой. Так вот, такое «золотое число», или золотое сечение, известно было еще древним грекам, а также строителям готических соборов и художникам эпохи Возрождения. Но помимо этого обнаружилось, что оно закодировано и в размерах Великой пирамиды.

— Золотое?

Нед смотрел на меня как на сумасшедшего, каким я, наверное, и был в ту минуту. Продолжая говорить, я нашел участок сырой земли и прутик.

— Следовательно, на самом деле наша книга может быть спрятана на некотором расстоянии от указанного места. По крайней мере, я готов держать пари. Итак, давай предположим, что основание пирамиды образовано тем самым световым лучом. — Я нарисовал на земле линию, указывающую на те руины, к которым направился Силано с компанией. — Проведем линию, перпендикулярную этой, — она будет направлена более-менее на запад. — Я махнул рукой в сторону горных отрогов, с которых на нас надвинулся грозовой фронт. — Где-то на этой новой линии находится точка, которая обнаружится, если мы дополним рисунок до прямоугольного треугольника, соединив вторую линию с точкой, в которую отправился Силано.

— И тогда мы найдем нужное место?

— Вот именно. Нам нужно узнать, какова длина третьей наклонной линии, то есть гипотенузы. Допустим, соотношение между ней и линией, ведущей к храму Силано, равно примерно одной целой и шестьдесят одной сотой, что соответствует золотому соотношению, физическому воплощению чисел Фибоначчи и творений природы и углу наклона самой Великой пирамиды. Размеры пирамиды определяются рядом основополагающих чисел, неизменных и для раковин, и для цветов. Да, конечно, трудно измерить расстояние по лучу света, но если мы предположим, что тот храм находится на расстоянии двух миль, то наша гипотенуза должна быть немного больше трех…

Теперь Нед, прищурившись, следил за моей рукой, переместившейся от расположенного на севере храма в западную сторону.

— Я думаю, что мой воображаемый западный луч попадет как раз туда, где находятся вон те впечатляющие руины.

Мы пригляделись. На дне долины маячили развалины древних зданий, выглядевшие так, словно их в течение множества лет подвергали пушечному обстрелу. Разрушения были на редкость сокрушительными и необратимыми, однако над обломками возвышались величественные останки уцелевших структурных элементов. И разрозненный ряд обветшалых колонн проходил, видимо, вдоль древней мостовой.

— А как вы узнали нужный угол наклона, эфенди? — попытался прояснить ситуацию Мухаммед.

— По углу наклона Великой пирамиды. Мне объяснил это мой друг Жомар.

— Вы имеете в виду, что этот шайтанов граф отправился на поиски в пустой храм?

— Это всего лишь предположение, но иных вариантов у меня нет. Друзья, не теряйте надежды. Разве вам не хочется убедиться в том, что тамплиеры постарались устроить нам такую же числовую головоломку, как древние египтяне?

— Я привык верить вам, эфенди.

— И я тоже. — Нед рассмеялся. — Вот будет весело, если мы первыми найдем эту треклятую книгу. И золотишко, конечно, тоже, уж будьте уверены, — заключил он и одарил меня своей широчайшей улыбкой, блеснув клавишными зубами.

ГЛАВА 19

Спустившись с алтарного плато, мы сделали вид, что направляемся к выходу из каньона, покидая Город Призраков. Но когда скалистые стены скрыли нас от Силано, мы нашли обходной путь к западу и спустились в живописную влажную ложбину. Проходя мимо очередных рукотворных пещер и полуразрушенных гробниц, мы увидели бурный водопад, порожденный грозовым дождем, — причем эта пустыня действительно на редкость быстро поглощала его, как и предсказывали тамплиеры, — и вскоре оказались на городской мостовой. Сгущались сумерки, дождь закончился. Стараясь оставаться незамеченными, мы пользовались защитой низких скал и еще до наступления темноты достигли площади с развалинами виденного нами с плато большого храмового здания. Воздух после грозы дышал прохладой, на небе появлялись первые звезды.

Это здание находилось в более плачевном состоянии, чем храм Дендеры, исследованный мной в Египте, и выглядело значительно менее впечатляющим. Крыша его обвалилась, и сохранилось лишь темное, заваленное камнями помещение с весьма скудными украшениями. Оно выглядело внушительным — стены поднимались на высоту сотни футов, а под арочным сводом мог бы пройти даже фрегат, — но невзрачным.

Нам не составило труда найти ведущий вниз туннель. В одном углу заваленного обломками храмового зала обнаружилось заметное углубление, словно кто-то уже расчистил это место в попытке отыскать сокровища, а дно его покрывали придавленные камнями толстые доски.

— Смотрите-ка, и правда нашли что-то! — тихо воскликнул Нед.

Убрав доски, мы увидели дыру с высеченными в песчанике ступенями. Из сухого валежника мы на скорую руку соорудили факелы, высекли кремнем искру, чтобы зажечь один из них, и спустились под землю. Однако вскоре нас ожидало разочарование. Пройдя тридцать ступеней, мы оказались перед каким-то колодцем с гладкими стенами. Я поднял камень и бросил его в темную колодезную шахту. Через несколько томительных мгновений послышался тихий всплеск. Снизу доносилось и журчание воды.

— Заброшенный колодец, — озвучил я свою догадку. — Бедуины обычно закрывают их, чтобы туда не свалились козы или дети.

Раздосадованные неудачей, мы поднялись обратно, обследовали весь периметр, но не нашли больше ничего интересного. Перед входом в храмовое помещение вдоль пустынной мостовой высились остатки колонн, вероятно в древности поддерживавших крышу галереи. Очередные кучи обломков обозначали границы давно разрушенных строений. Все хорошее, казалось, уже исчезло, повсюду валялись только черепки керамических сосудов. Я скажу вам, что такое история: разбитые черепки да забытые скелеты; множество обитателей нашей планеты полагают, что оставят в истории важный след, но все превращается в пыль. С окружающих склонов на нас молча глазели пустые провалы пещер. Утомленные поисками, мы сели отдохнуть.

— Похоже, твое предположение не сработало, мистер, — уныло промямлил Нед.

— Пока не сработало, Нед. Только пока.

Он окинул взглядом развалины.

— А где, интересно, обитают здешние призраки?

— Надеюсь, обсуждают в своем призрачном мире их собственные дела. Ты веришь в них?

— Ага, я их видел. Как-то стоял на ночной вахте, а наши покойные морячки расхаживали по палубе. А духи других, погибших в кораблекрушениях мореплавателей объявляются перед надвигающимися штормами. Они частенько пугают моряков, это уж точно. А еще я однажды снимал комнатенку в одном доме, так там по ночам плакал умерший ребенок и…

— Что за шайтановы разговоры, — вмешался Мухаммед. — Грешно так говорить о покойниках.

— Верно, друзья, давайте лучше поговорим о наших делах. Нам нужно найти вход в подземелье. Если и можно спрятать где-то сокровище, то только в земле.

— Согласен, — заявил Нед, — если награда за наши раскопки превзойдет жалованье землекопов.

— Утром, когда Силано войдет в освещенный лучом храм, то, возможно, ничего там не найдет. Держу пари, что ничего не найдет. Но самим нам надо успешно завершить поиски, причем чем раньше, тем лучше, чтобы успеть убраться подальше.

— А как же быть с твоей женщиной? — поинтересовался Нед. — Неужели, мистер, ты откажешься от нее?

— Она собиралась незаметно убежать от них и встретиться с нами.

— Ну-ну, значит, ты сделал ставку и на нее тоже! Разве можно полагаться на женщин? По-моему, от них одни убытки.

Я пожал плечами.

— Вся наша жизнь — игра.

— Как красиво журчит этот ручей, — заметил Мухаммед, явно желая сменить тему. Насколько я знал, азартные игры он тоже считал изобретением шайтана. — Редко услышишь такое в пустыне.

Мы прислушались. Действительно, до нас доносилось бодрое журчание потока, бегущего по желобу вдоль мостовой.

— Это все из-за грозового ливня. В этих краях наверняка большую часть года стоит ужасная сушь, — сказал Нед.

— Интересно, куда ж девается этот ручей? — добавил Мухаммед. — Мы ведь находимся на самом дне котловины.

Я встрепенулся. Действительно, куда? «Когда спираль пустынной улитки отверзнет иссохшие уста…» Внезапно, вдохновленный одной идеей, я с трудом спустился по разрушенным ступеням храма к мостовой и приблизился к поблескивающему в звездном свете дождевому потоку. Он бежал к западному горному склону, но по пути… исчезал!

Поперек этого журчащего потока, точно срубленное дерево, лежала древняя колонна, и именно под ней таинственно терялся наш поток. С одной стороны — резвый ручей, а с другой стороны — сухой желоб, покрытый слоем песка и гальки. Я вступил в прохладную воду, ощутив ногами ее напор, и заглянул под упавшую колонну. На дне желоба темнела горизонтальная щель, подобная прикрытому глазу сонного великана, — в нее-то и уходила вода. До меня донеслось эхо ее падения. Хотя скорее она напоминала не глаз, а гигантский рот. «И недра поглотят живительную влагу…»

— По-моему, я нашел нужный нам ход, — крикнул я.

Нед живо присоединился ко мне.

— Соскользнешь в эту дыру, мистер, и, возможно, поток доставит тебя прямиком в ад.

Да уж, все возможно. Но что, если каким-то чудом мои предположения верны и именно там тамплиеры в действительности спрятали найденный в Иерусалиме клад? Предчувствие подсказало мне, что мы на правильном пути. Я отступил от колонны и огляделся. Сточный желоб перекрывала одна-единственная колонна. Какова вероятность того, что она случайно рухнула именно на то место, где находится подземный ход? Причем обнаружить этот ход можно только после грозового дождя…

Я осмотрел колонну, верхний конец которой указывал в противоположную от храма сторону. Она упала под углом к основанию, словно сброшенная с него землетрясением, и оставшаяся часть торчала словно сломанный зуб. Поражало и то, что на плите у основания почти не было обломков, заполнявших все вокруг. Кто-то — вероятно, уже много столетий назад? — решил тут слегка прибраться, сбросив с себя средневековую кольчугу и белый плащ с красным крестом.

— Нед, помоги-ка мне убрать мусор. Мухаммед, собери еще валежника для факелов.

— Опять, мистер? — простонал моряк.

— Ты не забыл о сокровищах?

Вскоре перед нашими глазами появилась побитая временем мраморная плита, лежащая перед базой рухнувшей колонны. На мгновение мне представилось, каким мог быть этот город в пору расцвета: ряды колонн поддерживали тенистую сводчатую галерею, возведенную над центральной улицей, изобиловавшей красочными лавками, тавернами и чистой водой, струящейся в голубых фонтанах, а караваны хвостатых верблюдов, величаво покачиваясь, тащили сюда из Аравии на своих горбах богатые товары. Вокруг развевались флаги, звучали трубы, цвели сады фруктовых деревьев…

Отлично! На мраморе обнаружился рисунок. На квадратном основании колонны проступили резные очертания треугольников. На самом деле, как я заметил, мраморные плиты лежали на двух уровнях, причем верхние частично закрывали нижние. Они образовывали такую фигуру:

— Смотрите-ка, тут есть еще и какая-то эмблема, — сообщил я моим спутникам. — Она похожа на масонский знак с циркулем и угольником.

Мы занялись дальнейшими поисками.

— Твои картинки незамысловаты, как груди девственницы, — заявил Нед.

Что ж, тамплиеры были воинствующими монахами, а не каменщиками.

— Но нет ли тут какого-нибудь креста? Меча? Или каббалистических сефирот?

— Эфенди, это всего лишь рухнувшая колонна.

— Нет, тут должно быть что-то важное. Какой-то путь к цветам и вере, как сказано в стихах. Это какая-то закрытая дверь, и ключ к ней… должно быть, спрятан в этих квадратах. В одном четыре прямых угла и в другом еще четыре. В сумме — восемь. Священное число? Такое же, как в последовательности Фибоначчи.

Мои спутники тупо взирали на меня.

— Но есть также и два больших треугольника, три плюс три. Шесть. Нет, что-то не то. Вместе получается четырнадцать, странное число. Проклятье! Неужели я совершенно запутался?

Мне подумалось, что я все чересчур усложняю. Как же мне не хватало советов Монжа или Астизы!

— Если бы нам удалось сдвинуть эти треугольники, эфенди, то получилась бы еврейская звезда.

Ну конечно. Что может быть проще?

— Нед, давай попытаемся сдвинуть плиты у основания колонны. Надо проверить, не удастся ли нам преобразовать эти треугольники.

— Что?!

Снова он посмотрел на меня как на безумца.

— Давай-давай, поднатужимся! Помнишь, как ты сдвинул алтарь в подземелье Иерусалима!

С обреченным видом моряк присоединился ко мне. В одиночку мне наверняка не удалось бы даже пошевелить каменные плиты, но, когда Нед напряг свои мощные мускулы, камни начали сдвигаться. Мухаммед тоже помогал нам. Неохотно, с тихим скрежетом плиты у основания упавшей колонны смещались, наезжая друг на друга. Получающийся рисунок из смещенных треугольников все больше походил на Звезду Давида.

— Толкай, Нед, еще немного!

— Ты хочешь, мистер, чтобы нас поразил еще один удар молнии?

Но мы уцелели. Чем больше перекрывались треугольные плиты, тем легче они скользили. Когда звезда окончательно сформировалась, раздался тихий щелчок, и база колонны вдруг отъехала в сторону, повернувшись на скрытой угловой оси. Вся эта конструкция, казалось, потеряла свой вес. А как только база сместилась, плита с шестиконечной звездой начала опускаться.

Мы изумленно наблюдали за происходящим.

— Прыгайте, прыгайте, пока она не исчезла! — опомнившись, воскликнул я и спрыгнул на опускающуюся плиту.

После небольшого колебания Нед и Мухаммед последовали моему примеру, а запасливый араб прихватил и наши факелы. Опускаясь в подземелье, мы слышали скрип древнего механизма.

— О Аллах, мы попадем в преисподнюю, — простонал Мухаммед.

— Ничего подобного. Мы спускаемся в тайник за книгой и сокровищами!

Вода журчала все громче, гулко отражаясь от стен подземного зала, в который мы опускались. Мы погружались в шахту с высеченными в форме шестиконечной звезды краями, соответствующими нашей звездной платформе, но вот она вздрогнула и остановилась, достигнув дна. Я глянул наверх. Из такого глубокого колодца будет непросто выбраться. Высоко в небе я разглядел всего пару звезд.

— И как же мы вылезем обратно? — резонно поинтересовался Нед.

— Гмм. Может, стоило оставить кого-то наверху? Ладно, все равно уже поздно. Книга сама подскажет нам, как выбраться отсюда, — заявил я, стараясь подавить сомнения и придать своему голосу как можно больше уверенности.

От резного ствола нашей шахты отходил низкий горизонтальный туннель, из которого доносилось приглушенное журчание льющейся воды. Пригнувшись, мы прошли по шероховатому полу. Длина туннеля примерно равнялась высоте упавшей колонны, после чего мы оказались в темной пещере. Ее заполнял шум ревущей воды.

— Давайте зажжем факел, — громко сказал я. — Только один… другие нам могут понадобиться позже.

Вспыхнул желтоватый свет. Я ахнул. Наш грозовой поток, исчезавший в замеченную мной наверху щель, низвергался сюда и полностью поглощался иссохшими устами пустыни. Но мое внимание привлекло нечто иное. Мы попали в рукотворную пещеру, высеченную в форме рога или сужающейся книзу воронки. По ее поверхности проходил узкий карниз, шириной не больше фута. Мы теснились при входе на верхнем краю воронки. Уровень самого карниза понижался по спирали, напомнив мне ту раковину наутилуса, что показывал Жомар на вершине Великой пирамиды, ту самую раковину, что вдохновила его на мысль о последовательности Фибоначчи. «Цветы и вера». На дне воронки поток закручивался в бурный водоворот.

— Ну и что теперь, в омут с головой? — проворчал Нед. — Как-то не похоже, что где-то тут есть выход наверх.

— Ты не понимаешь, Нед, это же еще один особый знак. Тайны Вселенной связаны с числовыми законами, и тамплиеры или строители этого города стремились увековечить их в камне. Так же, как египтяне. И по моим представлениям, именно о них должно говориться в Книге Тота.

— О подземельях, понастроенных безумцами?

— О том, что скрывается за обычной, зримой жизнью нашего мира.

Он неодобрительно покачал головой.

— Да это ж просто сточная труба, мистер.

— Нет. Потайной портал.

Хотелось бы мне в это поверить!

— На черта я только увязался за тобой!

— И правда, эфенди, мы попали в дурное место.

— Наоборот, мы попали в священное место. Вы оба можете подождать меня здесь. Я готов поспорить, что они не построили бы таких хитрых ходов, если бы не хотели спрятать что-то внизу. Согласны?

Они таращились на меня, как на сбежавшего из сумасшедшего дома психа, и были недалеки от истины. Только безумные бездельники стремятся найти кратчайший путь к благоденствию. Но я убедился, что верно разгадал головоломку, придуманную тамплиерами, что тайник находится именно здесь, а не там, где его ищет Силано, и если Астиза выполнит обещание и найдет нас, то мне наконец удастся обрести все сразу — священные знания, богатство и любимую женщину. В общем, вероятно, меня будут ждать даже две женщины, но с этим придется разобраться в должное время. Меня вновь охватило чувство вины перед Мириам, соединенное со сладкимивоспоминаниями о ее прекрасном теле, щедрых ласках и безоговорочной вере в мою порядочность. Какие странные мысли порой приходят в сложных ситуациях!

Я зажег второй факел и со змеиной осторожностью пополз вниз по спиральному карнизу. Мои напарники остались наверху. Когда я достиг бурно завихряющейся и непроницаемо черной воды, факел угрожающе зашипел в насыщенном брызгами тумане. Далеко ли еще до дна этого колодца? Не слишком ли он глубок, чтобы вытащить все, что побросали туда тамплиеры? Я уже не сомневался, что они побросали в эту воронку все вывезенные из Иерусалима сокровища, веруя, что выжившие собратья однажды вернутся и достанут их, дабы возродить их орден.

Я собрал все свое мужество. Вода, как я уже упомянул, выглядела совершенно черной и, бурно кружась, убегала в отверстие воронки, а по водной поверхности, словно сгустки свернувшегося кислого молока, плавала зеленовато-бурая пена. От нее тянуло какой-то могильной затхлостью. Но нам же все равно не выбраться отсюда по той шахте, в которую мы спустились, верно? В общем, положив факел на карниз, где он тут же погас — остался лишь слабый свет, исходивший сверху от факела Неда и Мухаммеда, — я набрал в легкие побольше воздуха и, молясь всем известным мне богам, нырнул в омут.

Вода оказалась холодной, но не обжигающей. Меня несло куда-то в чернильной темноте. Я ощущал противные прикосновения волокнистых водорослей, покрытых омерзительной слизью столетий. Возможно, там плавали еще какие-то мягкотелые призрачные твари — по крайней мере, мне показалось, что они извиваются в темноте, — но я упорно продвигался дальше, с отчаянной скоростью загребая воду. Роль утопленника меня не привлекала, оставалось надеяться, что за пару минут мы найдем наши сокровища.

Напор воды усилился, словно подгоняя меня. Я перепугался, осознав, как трудно будет в случае неудачи выбраться обратно против такого сильного течения, и тогда уж мне точно не хватит запасов дыхания. Путь назад был закрыт, и меня неумолимо несло в неизвестные глубины.

Я заметил странное свечение. Оно появилось впереди, совсем слабое, но весьма радующее после томительных мгновений кромешного мрака. Мне удалось даже разглядеть дно, и оно показалось обнадеживающе светлым, как чистый донный песок. Потом я осознал, что именно там светлеет, и едва не захлебнулся. Дно было устлано не песком, а костями.

Я уже видел в Иерусалиме фриз из черепов, украшавший подземный туннель тамплиеров, но этот был в сто раз страшнее, просто жуткий каменный оссуарий, полный людских скелетов. Здесь покоились настоящие черепа, тусклые и бледные, но вполне узнаваемые в омерзительном хаосе ребер, нижних и верхних конечностей. Просто какой-то выбеленный костяной риф, оскаливший длинные, как пальцы, зубы и зияющий черными провалами пустых глазниц. Поверх них темнели звенья цепей и каменных обломков.

Что это за местечко, похожее либо на камеру смертников, либо на жертвенный колодец?

Течение перетащило меня через это кладбище, подталкивая к проблескам света. Неужели из-за нехватки кровоснабжения в мозгу у меня начались галлюцинации? Но нет, впереди действительно маячил сумеречный свет, и вскоре я заметил над головой более отчетливое свечение. Изо всех сил помогая потоку побыстрее доставить меня к желанному выходу, я упорно бился головой о потолочный свод, проверяя, не появилось ли там воздушное пространство.

Наконец, уже готовый нахлебаться воды, я вынырнул на поверхность. Опять мертвецы! Заметив сбоку высеченный в песчанике карниз, я ухватился за него и, с шумом выбравшись из воды, улегся на камнях, ловя ртом воздух, словно полудохлая рыба. Наконец, слегка восстановив дыхание, я сел и огляделся вокруг. Я оказался на дне вырубленной в песчанике шахты или какого-то колодца. Поземный поток, из которого мне удалось выбраться на скальный карниз, проносился дальше и исчезал в очередном туннеле. Я содрогнулся. Возможно, ниже по течению еще больше костей и к ним вскоре присоединятся мои бренные останки.

В вышине маячил бледно-серебристый свет луны и звезд. Не увидев самого неба, я предположил, что его сияние отражается сюда с помощью особого устройства. Освещение, правда, было ужасно тусклым, но мне удалось разглядеть гладкие стены приютившей меня шахты, не имевшей никаких ниш или выступов для ног и в то же время слишком просторной, чтобы позволить вылезти из нее, упираясь в стены. То есть шанса подняться наверх мне по-прежнему не предоставили. И что же дальше?

Вдруг у меня появилось ощущение, что за мной следят какие-то призраки.

Насквозь промокший, я медленно встал и прошелся по сумрачной камере. Меня окружали люди, осознал я, могучие, погруженные в раздумья воины в средневековых кольчугах. Головы этих бородачей покрывали шлемы, а перед собой они держали четырехугольные щиты, упирая их в защищенные доспехами ноги. Правда, надо отметить, что окружающие меня вечные стражники были высеченными в стенах песчаника статуями. Возможно, они изображали великих магистров ордена тамплиеров. Их размеры, значительно превосходившие человеческий рост, достигали добрых девяти футов, а на лицах застыло мрачное выражение. Присутствие этой встроенной в стены стражи даже обнадежило меня, навеяв мысль, что они сторожат нечто действительно важное.

Но что же тут можно найти? Каменный саркофаг, как я заметил, был закрыт, в отличие от того, что стоял в царском зале Великой пирамиды. Эту гробницу сделали в европейском церковном стиле, и ее крышку украшал барельеф с изображением европейского рыцаря. Каменный саркофаг вырубили из известняковых глыб и, по моим предположениям, внутри покоился сам первый тамплиер: знаменитый Монбар, дядюшка еще более знаменитого святого Бернара. Хранитель вечности.

Крышка выглядела на редкость массивной и на первый взгляд совершенно неподъемной. Но когда я посильнее навалился на нее, она слегка сдвинулась с противным скребущим звуком. С краев саркофага посыпалась пыль. Напрягая все силы, я продолжил сдвигать крышку и вскоре уже умудрился опустить ее на землю. Потом я заглянул внутрь. В каменном саркофаге обнаружился еще один, но деревянный гроб.

Он замечательно сохранился, похоже, его сделали из акации. Обозревая новую находку, я помедлил, размышляя, не слишком ли далеко зашел. Но все-таки, отбросив сомнения, рывком снял деревянную крышку. Внутри лежал человеческий скелет, не устрашающий в этом последнем воплощении, но, напротив, маленький и бесплотный. Его плоть давно разложилась, и на костях темнели лишь клочья истлевшего облачения. Воинственный меч выглядел как жалкое проржавевшее напоминание о былом могуществе. Но одна рука скелета сжимала дивную реликвию, совершенно не подвергшуюся коррозии, и, более того, ее затейливые украшения блестели как новенькие. Пальцы покойного сжимали золотой цилиндр, по объему напоминавший колчан для стрел, а по длине способный вместить свиток. Поверхность цилиндра сплошь покрывали резные изображения мифических быков, ястребов, рыб, скарабеев и прочих диковинных существ, настолько экзотического и неземного вида, что я даже не знаю, как описать эти невиданные создания. По краям проходил орнамент из бороздок и арабесок, звездочек и прочих геометрических фигур, а в целом золотая вещица выглядела такой великолепно отполированной и изысканной, что я с невольным чувственным удовольствием погладил ее кончиками пальцев. Металл казался теплым. По весу цилиндр тянул на целое состояние, а цену содержимого и вовсе имел баснословную.

Должно быть, в нем и находится Книга Тота. Но когда я попытался вытащить раритет, рука скелета вдруг дернулась.

Я испуганно отпрянул, а цилиндр, слегка сместившись, сам выскользнул из руки хранителя. Потом я понял, что меня сбил с толку вес этого предмета. Я решился на еще одну попытку и на сей раз просто достал со дна гроба этот блестящий, но тяжелый, как якорный камень, цилиндр. Молния меня не поразила. Гром не прогремел. Не представляя, как мне хватило смелости на такой шаг, я с облегчением выдохнул. Как же просто владеть в этом сумраке тем, что люди, предположительно, разыскивали более пяти тысячелетий, не щадя живота своего. Но не наложено ли и на этот цилиндр проклятие? И не станет ли он моим проводником в лучший мир?

Да сумею ли я открыть его?

При более тщательном изучении цилиндра я разглядел уже знакомые мне символы. Не все, конечно, но часть из них я видел в храме Дендеры и на кольцах календаря, который изучал в трюме «Ориента» перед тем, как французский флагман взорвался в битве при Абукире. Так же как в календаре, здесь имелись черточки и расположенные над ними круги, а кроме того, самые разные символические изображения: животные, созвездия, пирамида и Телец, то есть знак быка, под которым проходила зодиакальная эпоха во времена строительства Великой пирамиды. Причем тут изображалась не только пирамида, но и какой-то крошечный храм с колоннадой. Части золотого цилиндра, как я заметил, имели шарнирное соединение, и их можно было вращать относительно друг друга, изменяя взаимное расположение символов, подобно кольцам календарного устройства. Поэтому я еще разок попробовал применить свои прежние знания: совместить знаки быка, пятиконечной звезды и символа летнего солнцестояния, как делал в трюме флагмана. Но этого оказалось недостаточно. Поэтому я совместил еще пирамиду с храмом.

Может, я стал чертовски сообразительным, а может, мне опять сопутствовала удача. Ведь на этом цилиндре можно было выставить множество разных комбинаций. Я осознал только, что раздался тихий щелчок и цилиндр разделился надвое между пирамидой и храмом, словно разрезанная пополам колбаса. И когда я разъединил его золотые половины, то увидел долгожданную находку: книгу в форме древнего свитка.

Дрожащими от волнения пальцами я развернул его. Ничего подобного этому папирусу, если, конечно, таков его материал, мне еще не приходилось ни видеть, ни держать в руках. На ощупь материал был очень гладким, прочным и эластичным, от него даже исходило слабое свечение, но его материальная основа, казалось, не имела ничего общего с бумагой, кожей или металлом. На редкость странный материал! А сам текст выглядел еще более загадочно. В отличие от виденных мной в Египте иероглифов или пиктограмм, этот свиток содержал какие-то таинственные абстрактные значки. Среди них встречались угловатые символы и расплывчатые геометрические фигуры, но совершенно удивительным мне показалось множество новых по форме наборов черточек, закорючек, петелек и сложнейших иероглифов. Я обнаружил книгу, открывающую тайны жизни, Вселенной или бессмертия, если верить безумцам, издавна охотившимся за ней. Но я не мог прочесть ни слова!

Где-нибудь в ином мире Тот сейчас смеется надо мной.

Что ж, прежде мне обычно удавалось находить выходы из любых ситуаций. И даже если этот свиток окажется недоступным для дешифровки, содержавшего его тубуса с лихвой хватит для получения пенсии, роскошной даже для короля Пруссии. Передо мной вновь забрезжили заманчивые картины шикарной жизни богатого бездельника.

Однако для начала хотелось бы просто выбраться из этого подземного царства.

Я призадумался. Обратно против течения мне наверняка не доплыть, а даже если бы я и доплыл, то опять оказался бы в шахте, из которой мы не сможем выбраться. А продолжение плавания вниз по течению чревато тем, что в этой подземной трубе вовсе не окажется воздуха. Сплавляясь по водоводу под Великой пирамидой, я едва уцелел, и у меня не хватало мужества еще разок так отчаянно рискнуть своей жизнью. Насколько я понял, этот грозовой поток вовсе не выходит на поверхность.

Как бы поступил в данной ситуации Бен Франклин?

Меня чертовски утомляли его афористичные изречения, когда приходилось слушать их ежедневно, но сейчас мне как раз не хватало их. «Мудрец не нуждается в советах, дурак их не воспринимает». Хорошо сказано, но вряд ли это сейчас поможет. «Упорство и труд все перетрут». Отлично, но только непонятно, к чему применить тут это самое упорство. Не прорубать же в скалах новый туннель. Я более тщательно осмотрел склеп. Каменные изваяния тамплиеров оказались монолитными в отличие от статуй мадонн под Храмовой горой. В стенах шахты не было даже намека на какие-то ниши, щели, проходы или хитроумную замочную скважину для вставления этого цилиндра, которая могла бы дать надежду на обнаружение тайного подъемного устройства. Я простучал все стены, но не услышал ничего, кроме одинаково глухих звуков. На мой крик ответило лишь бесполезное эхо. Никаких результатов не принесли и более сильные удары по стенам. Как же, черт возьми, сами тамплиеры приходили сюда? Вероятно, в промежутках между грозовыми ливнями этот туннель бывает сухим. Может, стоит подождать? Нет, может разразиться очередная гроза, и тогда этот поток будет бежать еще очень долго. С досады я изо всех сил пнул ногой стену, поморщился и взвыл от боли, но ничего не шевельнулось. «Не путай телодвижения с поступками», — советовал Бен.

Что же еще он мне говорил? «Лучше хорошо сделать, чем хорошо сказать». Конечно, лучше, только непонятно, как это поможет мне выбраться из нынешней переделки. «Все хотят жить долго, но никто не хочет быть старым». В данный момент старость казалась мне предпочтительнее смерти. «В реках и плохих правительствах наверху плавает самое легковесное». Ну, в последнем высказывании хотя бы упоминается река…

«Наверху плавает легковесное».

Я закинул голову назад. Если вниз просачивается свет, то наверху должен быть выход. Но туда не забраться без веревки, лестницы или хоть каких-то выступов в стене. Как бы мне сейчас пригодился один из воздушных шаров Конте… наверху плавает легковесное.

В отличие от большинства из нас Бен сначала думает, а потом делает. Почему же это так трудно? И все-таки в итоге у меня появилась одна идея, отчаянная, конечно, и — что самое важное — не имевшая практически никакой альтернативы. Ухватившись за край каменной крышки, привалившейся к боку саркофага, я перетащил ее к кромке воды. Потом, поднатужившись, перевернул и поставил вертикально, уравновесив на краю уступа перед подземной рекой. Крякнув от натуги, я столкнул крышку в воду. А сила течения прижала ее к отверстию туннеля, почти заблокировав сток.

Уровень воды мгновенно начал повышаться.

Она хлынула в мой склеп, быстро скрыв сапоги каменных изваяний тамплиеров. А вот это изделие, пожалуй, достойно лучшего применения!

— Простите великодушно, господин Монбар или кто бы вы там ни были, — сказал я и, вытащив деревянный гроб из каменного саркофага, вытряхнул из него древние останки.

С беспорядочным шумом упав на известняковое дно, они застыли в кощунственном беспорядке, и я мог бы поклясться, что череп глянул на меня с явным осуждением. Что ж, теперь мне, похоже, не избежать проклятия. Установив акациевый гроб на края саркофага, я сунул за пазуху золотой цилиндр и забрался в импровизированную лодку. Вода прибывала очень быстро, поднимаясь за минуту почти на фут. Вот она достигла колен тамплиерских стражей, потом краев саркофага, заполнила его — и наконец моя лодка пустилась в плавание. Я молился всем христианским, иудейским и египетским богам. Слава Господу, аллилуйя!

Мой ковчег поднимался. Шахта колодца все больше заполнялась водой. Я понимал, что усилившийся напор потока может опрокинуть поставленную мной внизу заслонку, поэтому мне оставалось только надеяться, что она продержится достаточно долго. «Кто живет надеждой, рискует умереть с голоду». По моему собственному убеждению, афоризмами старины Бена надо пользоваться сообразно ситуации, поэтому я продолжал лелеять отчаянную надежду. Пока мы покачивались на поверхности, быстро преодолевая драгоценные футы вертикального подъема, я осознал также, что из-за моей каменной затычки уровень воды мог повыситься и в той воронке, где находились Нед и Мухаммед.

Оставалось опять же надеяться, что оба они умеют плавать.

По мере нашего подъема света немного прибавилось, звезды тускло отражались в темной воде. Рука моя наткнулась на случайно оставшуюся в лодке пару ребер, и я бесцеремонно выбросил их за борт, рассудив, что меня самого совершенно не волновало бы, что произойдет с моим скелетом, когда душа моя перестанет нуждаться в его услугах. Уровень воды продолжал неуклонно повышаться, и вскоре я уже увидел серебристый диск, отражающийся от какой-то наклонной поверхности. И на этой поверхности обнаружились вырубленные в песчанике ступени! Я встал в моем шатком гробу, дотянулся до первой ступени и шагнул на нее. Надежная твердыня! А за моей спиной продолжала прибывать вода.

Потом раздался глухой звук, вода громко булькнула и начала с шумом всасываться обратно, увлекая за собой поднявший меня гроб. Скорее всего, от усилившегося давления сместилась крышка, перегораживающая основное русло потока, и он устремился по привычному пути. Вода убывала с головокружительной скоростью, но у меня не было времени следить за этим бурным процессом. Поднимаясь по ступеням, я осознал, что попал в тот самый наклонный ход, что мы обнаружили в углу разрушенного храма. Тогда мы не заметили никаких отраженных звезд, но если бы мы не сняли закрывавшие вход доски, то вниз ко мне не проник бы даже этот слабый отраженный свет. Выйдя из подземелья, я перелез через каменные обломки стен и побежал к мостовой, за которой находилась база рухнувшей колонны, где мы изначально спустились в звездную шахту.

— Нед! Мухаммед! Как вы там, еще живы?

— Чудом уцелели, мистер! Вся эта воронка заполнилась водой, и мы едва не утонули, как крысы! А потом река вдруг опять отхлынула!

— А вам, эфенди, как удалось выбраться? Что там случилось?

— Я просто устроил вам, ребята, легкое купание в гигиенических целях.

— Но как же вам удалось выбраться?

— Раздобыл одно перевозочное средство. — В глубине колодца, словно две луны, белели их поднятые кверху лица. — Потерпите немного. У меня появилась одна идея, сейчас я попытаюсь поднять вас.

После образования шестиконечной звезды база упавшей колонны, как вы, возможно, помните, повернулась на угловой оси, и тогда-то и начала опускаться в шахту наша плита. Теперь я повернул базу на место, раздался щелчок, и платформа начала подниматься из своей звездной шахты вместе с улюлюкающими в безумной радости Недом и Мухаммедом.

Как только они выбрались на поверхность, мы все вместе раздвинули в исходное положение ключевые плиты, запечатав тайный проход. Потом Нед обнял меня, как родную мать.

— Клянусь морским дьяволом, мистер, вы настоящий колдун! Сколько же раз вам удалось обдурить старушку смерть, вы живучий как кошка! Ну а что с сокровищами, вам удалось их найти?

— К сожалению, там не оказалось никаких сокровищ. — Их лица вытянулись. — Уж поверьте мне, я все осмотрел. Всего лишь склеп одного старого тамплиера, друзья мои. Ах да, и, конечно, вот это.

Словно волшебник, я извлек из-за пазухи золотой цилиндр. Они изумленно ахнули.

— Вот, попробуйте-ка, какой тяжелый. — Я позволил им подержать его. — В нем достаточно золота, чтобы обеспечить нам троим шикарную жизнь.

— Но, эфенди, — сказал Мухаммед, — где же ваша книга? Неужели она здесь? И в ней действительно полно разных магических секретов?

— Да, она здесь, верно, и это самая странная вещь из всего виденного мной ранее. Я уверен, что мы окажем нашему миру большую услугу, если убережем ее от лап Силано. Возможно, ученые когда-нибудь смогут осознать всю ценность ее мудрости.

— Ученые?

— Ну да, ученые, поскольку я не смог понять в этой книге ни слова, хотя и раздобыл ее, практически повторив подвиги Геракла.

Они оцепенело уставились на меня.

— Давайте пойдем на встречу с Астизой.

ГЛАВА 20

Самый удобный путь к выходу из Города Призраков вел мимо лагеря Силано, но встреча с его бандитами не сулила нам ничего хорошего. Поэтому, когда звезды на небе побледнели, мы сначала опять закрыли досками спуск к храмовому колодцу — мне не хотелось, чтобы на моей совести оказался упавший туда ребенок, — а потом, вновь совершив утомительный подъем на плато Небесного Жертвенника, быстро спустились с другой стороны и помедлили немного только раз по настоянию Неда, который вырвал с корнем какую-то чахлую засохшую сосну.

— По крайней мере, у меня будет дубинка, — пояснил он. — Даже монашки вооружены лучше нас.

По дороге он действительно придал сосне вид богатырской палицы, ободрав ветки своими могучими, как у Самсона, ручищами. Преодолев множество подъемов, перевалов и спусков, мы, изрядно выдохшиеся и усталые, достигли дна каньона, выйдя к развалинам амфитеатра. Лагерь Силано остался далеко позади, но до нас доносились звуки уже начавшейся в нем утренней суеты. Если Астизе удалось незаметно ускользнуть оттуда, то скоро ли они заметят ее исчезновение? На востоке пламенела заря. Вершины гор уже озарились первыми солнечными лучами.

Быстро пройдя по городу к узкому входному ущелью, мы вновь оказались перед фасадом увиденной нами в самом начале грандиозной гробницы Эль-Хазне. Пока мои спутники, преклонив колени, утоляли жажду у ручья, я поднялся по ступеням к шикарному портику и заглянул в темное помещение.

— Астиза?!

Тишина. Разве не здесь мы назначили встречу?

— Астиза! — ответило мне насмешливое эхо.

Проклятье! Неужели я вновь неправильно понял эту женщину? А может, Силано проведал о нашем плане и держит ее в плену? Или она просто запаздывает или плутает по городу?

Я выбежал из гробницы. Дымчатое сероватое небо поголубело, и скалистые гребни заливал яркий свет. Нам надо торопиться, чтобы успеть подальше убраться до того, как граф поймет, что я направил его по ложному следу! Но я не собирался обменивать любимую женщину на свиток, который мне не удалось прочесть. Если же мы уйдем без нее, то я опять буду горько сожалеть. Но если мы задержимся, то все можем пострадать от этих бандитов.

— Ее тут нет, — встревоженно сообщил я.

— Тогда нам пора уходить, — сказал Мухаммед. — Каждая миля, отделяющая нас от этих неверных франков, удваивает наши шансы на спасение.

— Я чувствую, что она придет.

— У нас нет времени ждать, мистер.

Нед был прав. До нас доносились слабые отзвуки голосов компании Силано, хотя мы не заметили в них особых признаков ярости или волнения.

— Подождем еще пару минут, — настаивал я.

— Неужели она так околдовала тебя? Ей же небось хочется, чтобы всех нас схватили вместе с твоей книгой!

— В крайнем случае мы можем обменять ее на эту книгу.

— О козни Люцифера, тогда зачем вообще мы притащились сюда?

И в этот момент она выбежала из-за поворота и, прижимаясь к подножию скал, защищавших ее от ненужных взглядов, устремилась в нашу сторону. Астиза уже задыхалась от быстрого бега, лицо ее побледнело, кудрявые пряди черных волос упали на глаза. Я бросился к ней.

— Что задержало тебя?

— Они так возбудились, что никак не могли улечься спать. Я улеглась первой и долго мучилась, всю ночь ожидая, когда они утихомирятся. Потом тайком поползла мимо спящих стражей, а безопасный каньон находился в сотне ярдов, а то и больше. — Она удрученно взглянула на свое испачканное платье. — По-моему, они уже заметили, что я исчезла.

— Ты еще в силах бежать?

— Если не возражаете, я бы немного передохнула.

В ее горящих глазах читался немой вопрос.

— Да, я нашел ее.

Она схватила меня за руки и радостно улыбнулась, словно ребенок в предвкушении подарка. Она мечтала об этой книге гораздо дольше меня. Я вытащил цилиндр. Она тихо ахнула и замерла.

— Попробуй, какой он тяжелый.

Точно вдруг ослепнув или не веря своим глазам, она ощупывала пальцами его поверхность.

— Неужели она действительно там?

— Да. Но мне не удалось понять ни слова.

— Ради Аллаха, эфенди, давно пора уходить, — взмолился Мухаммед.

Не обратив на него внимания, я повернул часть цилиндра и, открыв его, показал ей начало свитка. И вновь меня поразило, насколько незнакомыми выглядят начертанные на нем письмена. Бережно держа драгоценную книгу обеими руками, она явно не хотела расставаться с ней.

— Где ты нашел его?

— В недрах склепа тамплиеров. Я рискнул предположить, что в их стихах содержались еще кое-какие неявные указания, что им хотелось проверить искателя этого сокровища, загадав загадку, основанную на знаниях математических тайн пирамиды.

— Он может изменить мир, Итан.

— К лучшему, я надеюсь. Хотя, учитывая, что меня ждет, хуже уже, пожалуй, некуда.

— Мистер!

Крик Неда вывел нас из экстатического состояния. Он приложил руку к уху, а потом показал в ту сторону, откуда донесся отзвук выстрела.

Забрав свиток у Астизы и вложив в цилиндр, я сунул его обратно за пазуху и подбежал к моряку, решив взглянуть, что же он там увидел. Солнечные лучи начали скользить вниз по фасаду храма, придавая вырезанным в скале деталям великолепный розовый оттенок. Но Нед показывал рукой совсем не в ту сторону, откуда мы недавно пришли, а в сторону лагеря Силано. По скалам плясал яркий солнечный зайчик.

— Они кому-то сигналят. — Он показал на вершины разделявшихся у входа в каньон скал. — Вон там вдалеке какой-то негодяй подпихивает к краю здоровенный валун.

— Эфенди, люди Силано уже идут сюда!

— Значит, нам придется поспешить, чтобы успеть забрать наших лошадей, оставшихся под охраной арабов у входа. Ну что, орлы, готовы к схватке?

Видимо, такого рода вдохновляющий вопрос мог задать Нельсон или Смит.

— За родную Англию! — порывисто крикнул Нед.

Итак, мы бросились бежать, и уже через мгновение нашу компанию поглотило узкое входное ущелье с множеством извилистых поворотов и беспорядочно нависающими скалистыми склонами. На плечах Неда ритмично подскакивала сосновая дубина. А волосы Астизы волнами разлетались за спиной.

Откуда-то сверху донесся крик, потом грохот. Мы подняли головы. Отскакивая от стен узкого ущелья и разбрасывая осколки, точно шрапнель, вниз летел обломок скалы размером с бочонок пороха.

— Быстрее!

Мы рванули вперед и успели заметно удалиться от этого снаряда до того, как он грохнулся на дно. С верхнего края хребта послышались арабские проклятия.

Быстро придя в себя, мы продолжили бег. Вскоре раздался выстрел, за ним последовала вспышка света. Эти негодяи растянулись по всему хребту! Силано, должно быть, подозревал, что мы можем обмануть его, и предпочел устроить нам засаду на выходе. Ружейный выстрел вызвал обильный камнепад, и на сей раз я удержал моих спутников, мы переждали этот обвал под скальным навесом. Когда дно ущелья перестало сотрясаться от падающих камней, мы устремились дальше, перепрыгивая через появившиеся каменные преграды, но скрытые от арабов облаком пыли.

Выпущенные наугад пули не причинили нам вреда.

— Поднажмем! Пока они заряжают свои ружья!

Следующий выстрел вызвал второй камнепад за нашими спинами, но это нам уже не мешало, а вот погоню Силано вполне могло задержать. Я прикинул, что мы одолели половину пути по этому извилистому ущелью, и раз арабы забрались наверх, намереваясь помешать стрельбой нашему бегству, то, вероятно, лошади остались без охраны. Забрав наших лошадей, мы отпустим на волю остальных и…

Запыхавшись от бега, мы завернули за очередной поворот и увидели, что путь нам перегородила повозка. В таких оборудованных клеткой фурах, как я не раз видел, перевозили рабов, и, вероятно, именно ее появление вблизи нашего лагеря сильно напугало лошадей. Возле нее торчал одинокий араб, направивший на нас дуло мушкета.

— Беру его на себя, — прорычал Нед, поднимая дубину.

— Нед, не стоит подставляться под пулю!

Однако моряк успел сделать всего шаг, когда просвистевший мимо нас почти со скоростью пули камень поразил лоб араба, не дав ему прицелиться. Мушкет громыхнул, но пуля пролетела мимо нас. Я оглянулся назад. Мухаммед, развязавший свой тюрбан, ловко использовал его в качестве пращи.

— Так я в детстве отгонял собак и шакалов от наших овец, — пояснил он.

Мы бросились вперед, чтобы связать ошеломленного араба и убрать повозку, Нед впереди, за ним Астиза. Однако, падая, этот бандит задел какую-то задвижку, и повернутая к нам задняя сторона клетки с грохотом отвалилась. В фургоне маячила здоровенная темная зверюга, изготовившаяся к прыжку.

— Нед! — предостерегающе заорал я.

Этой твари, похоже, даже не понадобилось отталкиваться задними лапами, она вылетела на нас словно выпущенный из катапульты снаряд. Я заметил лишь песочную гриву, разинутую пасть с белыми клыками и вываленный розовый язык. Астиза завизжала. Столкнувшиеся нос к носу Нед и лев взревели в унисон, дубинка с треском обрушилась на голову хищника, а его челюсти в тот же миг сомкнулись на левом предплечье Неда.

Моряк взвыл от боли и ярости, но в ушах у меня звучал только треск львиных ребер, ломавшихся под ударами дубинки, наносимыми с такой бешеной мощью, что лев, не разжимая, однако, челюстей, повалился на бок, увлекая за собой Неда. Человек и зверь катались по земле, напоминая пыльное меховое облако. Разъяренный моряк продолжал колотить дубинкой, не обращая внимания на раздирающие его львиные когти. Одежда на нем повисла лохмотьями, обнажив израненную плоть. Меня охватила безумная ненависть.

Мой томагавк в данном случае был не полезнее чайной ложки, но я ринулся на помощь, невольно отбросив благоразумие и осторожность.

— Итан! — как в тумане услышал я голос Астизы.

Очередной камень из пращи Мухаммеда, просвистев мимо меня, врезался в голову хищника, и лев рухнул на землю.

Вмешательство оказалось весьма своевременным, поскольку я уже собирался врукопашную сразиться со зверем, чтобы отодрать его от Неда. Мой топорик пробил лоб над львиным глазом, и тогда лев, разжав челюсти, выпустил руку Неда и, оглушительно взревев от боли, задергался всем телом и забил хвостом, взметая пыль. Астиза тоже подключилась к сражению: словно атлет, она подняла над головой тяжелый камень и швырнула его прямо на окровавленную голову зверя, разбив ему морду.

Этот удар оказался решающим. Лев вдруг вскочил и, перемахнув через доставившую его сюда повозку, бросился к выходу из ущелья. Продолжая бегство, он не преминул, как я увидел, напасть на спешивших нам навстречу с явно недружелюбными намерениями арабов Нажака. Пронзительно завизжав при виде такой переориентации их собственного тайного оружия, бандиты развернулись и бросились наутек. Окровавленный лев свалил одного из них, чуть помедлив, разодрал ему горло, потом разделался с остальными и устремился к вольным склонам окрестных холмов.

Дико заржали перепуганные лошади.

Наши сердца тоже колотились со страшной силой, мы еще не оправились от потрясения. На окровавленное лезвие моего томагавка налипли волоски львиной шерсти. Астиза, задыхаясь от пережитого ужаса, склонилась к земле. Как ни удивительно, но все мы, за исключением Неда, не получили ни единой царапины. Опустившись на колени возле могучего моряка, я попал в такую зловонную атмосферу звериной мочи и крови, что слова застряли у меня в горле. Схватка Неда со львом стала для меня примером непревзойденной храбрости.

— Нед, Нед! Нам пора двигаться дальше! — наконец прохрипел я. — Силано скоро бросится в погоню, но я полагаю, что лев очистил для нас путь к свободе.

— Боюсь, нам не по пути, мистер, — с трудом процедил Нед сквозь сжатые челюсти.

Все его тело поблескивало живой алой кровью, словно у запоротого плетью человека. Мухаммед бинтовал ему руку тканью своего тюрбана, но в данном случае любые повязки были бесполезны. Рана выглядела так, будто плоть искромсали какие-то гигантские ножницы.

— Мы понесем тебя!

Он рассмеялся или, скорее, фыркнул, с присвистом выпустив воздух через стиснутые зубы, в его широко открытых глазах светилось знание собственной обреченности.

— Разве что с дьявольской помощью.

Так или иначе, мы попытались его поднять, но он взвыл от боли и отпихнул нас.

— Бросьте, мы все понимаем, что мне не суждено вернуться в Англию! — проворчал он, не замечая скатывающихся по грязным щекам слез. — Он задрал меня до самых ребер, нога у меня то ли вывихнута, то ли сломана, а вешу я больше короля Георга вместе с его коронационной каретой. Бегите, летите на всех парусах, тогда хоть я не зазря тут сдохну.

Его сжимающие дубину пальцы совсем побелели.

— Нет, Нед, будь я проклят, если брошу тебя! Да еще после такого подвига!

— И умрешь, если не бросишь, а ваша драгоценная книга окажется в руках безумного графа и его кровожадного громилы. Может, хоть Люцифер мне поможет с толком истратить остаток отпущенной жизни! Я переберусь вон за ту кучу камней и задержу этих негодяев.

— Но они же пристрелят тебя!

— И поступят милосердно, мистер! Милосердно. — Он поморщился. — Я как чувствовал, что не видать мне больше Англии, если пойду с тобой. Но это было чертовски интересно, Итан Гейдж. Я еще не встречал таких потрясающих американцев и хитроумных картежников.

Как же так получается, что злейшие враги порой становятся лучшими друзьями?

— Нед…

— Бегите же, гром и молния! Бегите, а если сыщешь мою матушку, то передай ей мою долю от нашего золотишка.— Отвернувшись от нас, он с трудом поднялся, сначала на колени, а потом на ноги, и, истекая кровью, побрел назад. — О господи, как же хочется пить.

Я стоял в оцепенении, но Мухаммед дернул меня за руку.

— Эфенди, нам надо уходить. Скорей!

И мы побежали. Гордиться тут, конечно, нечем, но если бы мы остались сражаться с вооруженными французами, то наверняка бы все погибли, а ради чего? Поэтому мы пронеслись мимо валявшегося возле повозки араба, перескочили через труп с разорванным горлом и, задыхаясь от бега, устремились вперед по наклонному дну ущелья, все еще опасаясь, что за каждым новым поворотом нас может ожидать разъяренный хищник. Но лев исчез. На выходе из ущелья эхо донесло до нас вопль, полный невыносимой боли. Нед еще старался выиграть для нас время, даже ценой собственных мучений.

Лошади были привязаны там же, где мы оставили их вчера; они беспокойно били копытами и пронзительно ржали. Мы выбрали себе трех лучших скакунов, а остальных взяли за поводья и поскакали во весь опор по той же дороге, что привела нас сюда. В ущелье началась стрельба, но мы уже успели отъехать на безопасное расстояние.

Забравшись на вершину холма, мы оглянулись назад. Банда Силано, выбежав из ущелья, продолжила погоню, но эти бегуны заметно выдохлись. Расстояние между нами неуклонно увеличивалось. Сознавая, что нам не справиться с целым табуном лошадей, мы оставили себе по одной запасной, а остальных отпустили на волю. Правда, на их поимку нашим преследователям тоже понадобится время.

Вскоре, печальные и совершенно измотанные, мы повернули на север в сторону Акры.


На закате впереди показалась та полуразрушенная крепость, где мы заночевали по дороге в Город Призраков. На мой взгляд, нам лучше бы уехать подальше, но, проведя бессонную ночь в поисках книги и изрядно вымотавшись за время бегства из ущелья, мы с Мухаммедом едва не падали с седел. Астиза чувствовала себя немногим лучше. Будучи игроком, я сделал ставку на то, что Силано и Нажак не смогут быстро вернуть своих лошадей. Поэтому мы решили устроить короткую передышку и, глядя, как багровеют в закатном зареве камни замка, подкрепились скудными запасами хлеба и фиников, найденными в седельных сумках. Костер развести мы побоялись.

— Вы двое будете спать первыми, — заявил Мухаммед. — А я пойду сторожить. Даже если наши французы и арабы еще ловят своих лошадей, то в здешних местах хватает и других бандитов.

— Ты же устал не меньше нас, Мухаммед.

— Поэтому, эфенди, через пару часов вы смените меня. Устраивайтесь вон в том углу на травке, да и здешние камни хорошо прогрелись за день и будут долго хранить тепло. А я пока поднимусь на развалины сторожевой башни.

Он исчез, по-прежнему исполняя роль моего проводника и защитника.

— Он специально оставил нас одних, — сказала Астиза.

— М-да.

— Давай ложиться. Я вся дрожу.

В этот сезон трава еще была зеленой и мягкой. Вечерние тени заметно удлинились, и ящерка, гревшаяся на камне, юркнула в укромную щель между валунами. Мы улеглись вместе на теплую каменную поверхность, не скрывая наших настоящих чувств впервые с тех самых пор, как Астиза влепила мне пощечину на глазах у Силано. Пытаясь унять дрожь, египтянка свернулась калачиком. Ее всю трясло, а на щеках блестели слезы.

— Как же тяжело на душе.

— Нед был хорошим парнем. А я привел его к гибели.

— Это Нажак, а не ты притащил сюда льва.

Но именно я потащил за собой Неда искать Астизу, приславшую мне кольцо. Я вдруг вспомнил о нем и вытащил его из мешочка, висевшего на ее поясе.

— Ты хранила его, даже считая, что оно проклято.

— Это все, что у меня оставалось на память о тебе, Итан. Видимо, пора принести его в жертву.

— А что, если боги специально позволили нам взять его?

— Не знаю. Я ничего не знаю.

Она сильнее прижалась ко мне.

— Может, этот перстень, наоборот, приносит удачу. Мы же в итоге завладели книгой. И мы вновь вместе.

Астиза глянула на меня с иронией.

— Хорошенькая удача. Нас преследует свора бандитов, мы приобрели свиток с нечитаемой мудростью и потеряли Неда. — Она протянула руку. — Дай-ка мне его.

Когда я выполнил ее просьбу, она приподнялась и с размаху швырнула кольцо в дальний угол этого заброшенного внутреннего двора. Я услышал, как оно звякнуло о камни. Пропал великолепный рубин, способный обеспечить человека на всю жизнь.

— Нам достаточно книги. Больше нечего и желать, почти нечего.

Сверкнув глазами, она легла обратно и обожгла меня огненным поцелуем.

Когда-нибудь, вероятно, у нас будет удобная кровать, но, так же как в Египте, время и место выбирать нам не приходилось. Давно сдерживаемая страсть выплеснулась потоком бурных и суетливых объятий, к слиянию стремились не столько наши тела, сколько души, жаждущие объединить усилия в борьбе с холодным, вероломным и жестоким миром. Задыхаясь в изнеможении, мы слились друг с другом в порыве животной страсти, Астиза тихо вскрикнула, и мы оба почти мгновенно провалились в бессознательное состояние, застыв в коконе наших спутанных одежд. Проваливаясь в сонное забытье, я дал себе слово вскоре сменить Мухаммеда, как обещал.

Он разбудил нас на рассвете.

— Ох, Мухаммед, прости меня!

Мы постарались побыстрее привести нашу одежду в приличный — по возможности — вид.

— Все в порядке, эфенди. Меня тоже сморил сон, наверное, почти сразу после моего ухода. Но я уже проверил дороги. Пока все чисто. Однако нам лучше как можно скорее отправиться в путь. Ведь неизвестно, когда эти бандиты отловят своих лошадей.

— Да, и, учитывая, что Палестина пока под властью французов, безопаснее всего отправиться обратно в Акру. И наши враги отлично понимают это.

— А как мы проберемся через лагерь Бонапарта? — воодушевленно, без тени тревоги, спросила Астиза.

В этом утреннем свете она выглядела отдохнувшей и помолодевшей, с сияющими глазами и спутанной шевелюрой роскошных волос. Я тоже чувствовал себя возрожденным. Похоже, мы поступили правильно, выбросив кольцо фараона.

— Мы поедем прямиком к побережью, наймем лодку и войдем в крепость со стороны моря, — сказал я, внезапно обретая уверенность в собственных силах. Ведь теперь у меня есть книга и Астиза… конечно, меня ждет и Мириам, но об этой маленькой детали я еще не рассказал Астизе. Ладно, пока есть дела поважнее.

Мы оседлали лошадей и галопом поскакали по склону крепостного холма.


Вторую ночь мы отдыхать уже не посмели. Нигде не задерживаясь, мы упорно подгоняли лошадей и, повторив наш маршрут до горы Нево, в облаке пыли, поднятой конскими копытами, быстро спустились к Мертвому морю и направились на север вдоль берега Иордана. Иерусалимское нагорье, по нашему предположению, еще кишело самаритянскими партизанами, которые вполне могли отнестись к нам недружелюбно, поэтому мы опять свернули в Ездрилонскую долину, обойдя, правда, стороной место сражения Клебера. Мы сделали привал на холме, не обращая внимания на круживших над ним стервятников. Наша компания все еще оставалась безоружной, не считая моего томагавка. Один раз мы заметили вдалеке отряд французской кавалерии и, спешившись, спрятались вместе с лошадьми в оливковой роще, где и переждали, когда они скроются из вида. Дважды мы так же прятались от отрядов турецких всадников.

— Давайте спустимся к морю возле Хайфы, — предложил я моим спутникам. — Французов там немного, и если нам удастся стащить лодку и добраться до англичан, то мы будем в безопасности.

И мы продолжили наше путешествие, питаясь, как Моисей, чем Бог пошлет, вспоминая Город Призраков как сказочный сон, а нелепую смерть Неда как непостижимый ночной кошмар. Наши с Астизой отношения вновь обрели свойственную любящей семейной паре добросердечность, а Мухаммед, словно играя роль дуэньи, стал нашим верным провожатым и другом. Со времени бегства от Силано он ни разу не заикался о деньгах.

Мы все изменились.

Спасительный берег уже казался совсем близким, но когда мы свернули на северо-восток к прибрежным холмам и возвышавшейся над Хайфой горе Кармель, то заметили на горизонте отряд расположившихся в ожидании всадников.

Забравшись на сосну, я вооружился подзорной трубой и с нарождающимся ужасом навел этот прибор на две до боли знакомые фигуры. Мне не хотелось верить собственным глазам.

Обновленной группой бандитов руководили Силано и Нажак. Умудрившись догнать и перегнать нас, они вдобавок устроили нам засаду.

Попробовать незаметно обойти их?

Но нет, это вряд ли удалось бы, перед нами расстилались неотвратимые открытые равнины, и, когда мы стремительно поскакали в этом северном направлении, они узнали нас и с ликующими криками пустились вслед. Они приняли все меры, чтобы не пропустить нас к побережью.

— Почему они держатся на расстоянии? — удивилась Астиза.

— Им надо лишь отрезать нам путь к побережью, вот они и гонят нас в сторону лагеря Наполеона.

В тот же вечер мы попытались незаметно пробраться к морю, но предупредительные мушкетные выстрелы сразу вынудили нас повернуть обратно. Арабы Нажака, как я подозревал, были опытными кочевниками и наверняка догадались, каким путем мы пойдем. Теперь нам не удастся отделаться от них. Благодаря нашим быстрым скакунам нам удавалось держаться от них на приличном расстоянии, но сами мы былибеспомощны и безоружны. А они не особо спешили, сознавая, что деться нам некуда.

— Эфенди, может, нам лучше опять повернуть на юг к Назарету или Галилейскому морю, — предложил Мухаммед. — Или даже стоит поискать защиты у турецкой армии в Дамаске.

— Там мы потеряем все, что раздобыли, — мрачно заключил я. — Разве ты не понимаешь, что турки мгновенно отнимут у нас цилиндр. — Я оглянулся назад. — Нет, давайте попробуем другой план. Сделаем вид, что смирились и направляемся к французскому лагерю, собираясь сдаться Наполеону. Но на самом деле, не задерживаясь в лагере, двинемся к стенам Акры. Если Силано или французы последуют за нами, то попадут под обстрел англичан и Джеззара.

— А дальше, эфенди?

— Будем надеяться, что наши друзья не подстрелят заодно и нас.

Согреваемые этой слабой надеждой, мы устремились вперед, преодолевая последние мили пути.

ГЛАВА 21

С восходом солнца мы выехали на прибрежную долину, но цепь наших врагов преграждала нам путь к соблазнительно поблескивающей серебристой глади Средиземного моря.

Мы пустили лошадей в галоп, и наши преследователи, до этого сберегавшие силы собственных скакунов, также прибавили ходу. Разглядывая их в подзорную трубу, я узнал даже некоторых отловленных ими лошадей. Но они приобрели еще и новых животных, должно быть, взамен тех, что Силано загнал в ходе яростной погони. Дорого же обошлась нам ночевка в крепости крестоносцев.

Не имея иного выбора, мы надеялись лишь на то, что наше стремительное продвижение застанет французов врасплох.

— Астиза, когда мы приблизимся к сторожевому посту, тебе хорошо бы снять накидку и помахать ею как белым флагом! Нам надо сбить их с толку.

Пригнувшись к шее несущейся галопом лошади, она лишь кивнула в ответ.

За нашими спинами уже гремели выстрелы. Я оглянулся, преследователи были еще на безопасном расстоянии, но пытались привлечь внимание французских дозорных, чтобы те арестовали нас. Я делал ставку на замешательство, вызванное присутствием женщины в нашей компании.

Последняя миля пролетела в бешеной скачке, бока наших покрытых пеной лошадей тяжело вздымались, а мы старались как можно ниже пригнуть головы, поскольку выстрелы за спинами гремели все ближе.

— Пора, пора! Помаши им своей накидкой!

Астиза выпрямилась, сорвала с плеч импровизированный белый флаг, и накидка взвилась над ее головой, а встречный ветер, облепив платье вокруг ее стройной фигуры, отлично обрисовал выпуклости грудей. Караульные опустили ружья.

Мы пронеслись мимо них.

— Арабские бандиты! — крикнул я.

Команда Нажака безусловно имела бандитский вид. И теперь встревоженные стражники начали целиться в наших преследователей.

— Не снижайте скорость! — крикнул я моим спутникам.

Мы пролетели мимо лазарета и через длинные ряды окружавших его повозок. Возможно, где-то там отлеживается Монж и химичит Бертолле? Покинул ли уже Наполеон свою палатку? Не разбирая дороги, мы перескочили через кухонные костры, люди разбегались в разные стороны, вверх взлетали снопы искр, а завтракающие солдаты вскакивали с земли и удивленно вскрикивали, показывая на нас. Их мушкеты, поблескивая штыками, стояли поблизости, сложенные в аккуратные пирамидки. Взметая облака пыли, мы пронеслись по улочке, образованной рядами полковых палаток. Вслед нам уже неслись яростные крики и споры, разгоревшиеся между Силано и дозорными, остановившими его бандитов.

Хорошо бы французы задержали их подольше.

Какой-то сержант нацелил на нас пистолет, но я резко отклонился в его сторону, и моя лошадь снесла его с пути, а прогремевший выстрел никому не причинил вреда. Сообразительный Мухаммед подхватил по дороге триколор и размахивал им так, словно наша троица решила возглавить атаку на Акру. Но французы, похоже, уже опомнились, и между нами и еще далекими городскими стенами начала формироваться пехотная шеренга, поэтому мы продолжали петлять по краю лагеря, перемахивая через окопы и сточные канавы. Разразилась стрельба. Пули жужжали вокруг нас, точно назойливые шершни.

С крепостных стен донеслись звуки сигнальных труб. Что, интересно, подумал Смит, когда я покинул город, не предупредив его?

Впереди показалась очередная походная кухня, возле котлов озабоченно суетились безоружные кашевары и их многочисленные клиенты. Пропуская нас, люди рассыпались в стороны, а потом опять сошлись к кострам, обеспечив нам прикрытие от огня. Перемахнув через последнюю траншею, мы поскакали вдоль старого акведука к городу.

И вдруг я кувырком полетел с лошади.

Сначала я даже не понял, что произошло, и подумал, что подстрелили мою лошадь или у нее вдруг не выдержало сердце от бешеной скачки. Ударившись о землю, я откатился в сторону, почти ослепленный завесой пыли. Но, уже кувыркаясь в пыли, я заметил, что Мухаммед и Астиза тоже вылетели из седел и их лошади дико ржут, катаясь по земле с переломанными ногами. Тогда-то я и понял, что на нашем пути успели натянуть веревку. Она в итоге сорвалась с кольев, но один из кашеваров, увидев наше падение, издал торжествующий клич. Чертовски обидно, ведь наша цель была уже так близка!

С расцарапанными до крови руками я вскочил с земли и бросился назад к моим спутникам. Над нами продолжали свистеть пули.

— В акведук, эфенди! Он будет нашим прикрытием!

Кивнув, я резко поднял Астизу и потянул за собой. Она вывихнула лодыжку, но решительно хромала к акведуку, морщась от боли.

К счастью, нам подвернулся запас деревянных лестниц, приготовленных для очередной атаки; мы с Мухаммедом схватили одну и приставили к этому древнеримскому водопроводу. Подхватив Астизу, я вслед за Мухаммедом поднялся наверх и помог ей перебраться в водный канал акведука. Не слишком надежная защита. Пули отскакивали от стен, выбивая осколки камней.

— Пригнитесь, нам надо идти по этому каналу, пока не окажемся под прикрытием британских ружей, — сказал я. — Астиза, ты пойдешь впереди и подашь им сигнал белой накидкой.

Мужественная женщина сохранила выдержку, несмотря на неудачное падение с лошади.

— Нет, — крикнула она, сунув мне накидку. — Тебя они скорей узнают. Беги вперед один и обеспечь нам помощь. А я по мере возможности буду ковылять за тобой.

— Я помогу ей, — успокоил меня Мухаммед.

Я выглянул за край акведука. Весь французский лагерь, кипя от негодования, пришел в движение. Силано уже подгонял солдат, направляя их по нашему следу. А Нажак, похоже, заканчивал заряжать мою винтовку.

Времени на раздумья не осталось.

Я помчался по каналу, глубина которого не превышала трех футов. Позади свистели пули, осыпая спину взрывающимися осколками камней. Астиза и Мухаммед, страдальчески припадая ко дну, медленно ползли за мной. Хвала Тоту, что мушкеты практически не могли пробить каменную толщу акведука! Но впереди появилась новая опасность: дежурившие на передовых позициях пехотинцы, услышав лагерную тревогу, развернулись и подняли ружья.

Потом из Акры прогремел пушечный залп, взорвавший земляной вал, и французы подсознательно нырнули обратно в траншеи. Выстрелила еще пара пушек. Несомненно, защитники крепости пока не имели понятия, кому может помочь их стрельба, но решили, что любой враг французов должен быть их другом.

Вскоре громыхнуло еще какое-то орудие, и с пронзительным свистом снаряд врезался в опоры акведука. Французская артиллерия! Наш спасительный канал угрожающе содрогнулся.

— Скорей, — крикнул я, обернувшись к Астизе и Мухаммеду.

Я бежал, ныряя, как утка, и, надеясь на чудо, размахивал изо всех сил белой накидкой.

Над французской батареей поднялись клубы дыма, и очередные снаряды со зловещим свистом пролетели над нами, хотя часть из них попала в свои же окопы. Но пара ядер все-таки угодила в акведук. Меня осыпало выбитыми из верхнего края камнями. Я прищурился и оглянулся. Астиза, прихрамывая, упорно продвигалась за мной, Мухаммед маячил прямо за ней. Нам осталось преодолеть всего сотню ярдов. Пушечные выстрелы грохотали уже с обеих сторон; похоже, из-за нашей несчастной троицы началось целое сражение.

Услышав внезапный крик Астизы, я вздрогнул и оглянулся. Мухаммед резко выпрямился и замер на мгновение, изумленно раскрыв рот. На его груди расплылось красное пятно, и он, пошатнувшись, рухнул на дно. Я глянул на преследователей. Нажак как раз опускал мою винтовку.

Невероятным усилием воли я подавил безумный порыв броситься назад и убить этого мерзавца.

— Оставь его! — крикнул я Астизе, намереваясь дождаться ее.

Но в этот момент снаряд врезался в канал акведука между нами.

Это был отличный выстрел из большой осадной пушки. Французам, должно быть, доставили новые орудия, взамен тех, что мы захватили на море. Дно канала вздыбилось, обломки древних камней вместе с волной пыли разлетелись во всех направлениях, а между опорами акведука образовался огромный зияющий провал. Мы с Астизой вдруг оказались на разных сторонах этого провала.

— Прыгай вниз, а наверх я сам втащу тебя!

— Нет, беги, спасайся сам, — крикнула она. — Он не убьет меня! Зато я выиграю тебе время!

Оторвав подол от платья, она похромала назад, размахивая им, как белым флагом. Огонь французов ослабел.

Я мысленно выругался, но не смог ничего придумать, чтобы остановить ее. Удрученно вздохнув, я помчался в сторону Акры, уже в полный рост, сделав ставку на то, что в быстро движущуюся мишень довольно трудно попасть.

Если бы винтовка перезаряжалась быстрее, то Нажак мог бы еще достать меня. Но на зарядку ему понадобится целая минута, а выстрелы других ружей не отличались особой точностью. Я уже миновал первый ряд французских траншей, пробежал по разрушенному акведуку, который превратился в каменный вал, доходивший до стен Акры, и спрыгнул на землю, подняв за собой облако пыли.

Услышав топот копыт, я обернулся. Вдоль акведука за мной скакали арабы Нажака, пригнувшись к гривам лошадей и пренебрегая опасностью нарваться на пули англичан.

Я бросился к спасительному рву. Несокрушимая твердыня стратегической башни высилась в пятидесяти ярдах, солдаты на бастионах Акры уже показывали на меня. Спасение было так близко. Мои ноги дрожали от перенапряжения, но сзади неслись приближающиеся крики всадников, и я побежал так, как еще никогда в жизни не бегал. Теперь уже подняли стрельбу все защитники Акры, пули пролетали над моей головой, и я услышал ржание падающих лошадей и выкрики арабов.

Достигнув рва, я перевалился через край и, как мэнская выдра по снежному берегу, съехал на сухое дно. Вонь там стояла тошнотворная. Толстым слоем дно покрывали военные потери: разлагающиеся трупы, сломанные лестницы и брошенное оружие. Пролом в башне закрыла новая кладка, и никому пока не пришло в голову сбросить мне со стен спасительную веревку. Люди смотрели на меня сверху, но никто, похоже, пока не узнал меня. Не зная, что делать дальше, я побежал по заваленному мусором рву в сторону моря. Вдалеке уже маячили мачты британских фрегатов, а над моей головой продолжали греметь выстрелы. Смит вроде бы говорил, что они сооружают резервуар для морской воды в начале крепостного рва.

И вновь вслед мне понеслись воинственные крики. Я оглянулся. Проклятые арабские безумцы умудрились спустить в ров своих лошадей и продолжали с отчаянным упорством скакать за мной, не обращая внимания на прицельную стрельбу защитников крепости. Силано, очевидно, догадался, что я нашел книгу. Впереди показался пандус, поднимающийся к городским воротам, а за ним темнела пропитанная влагой дамба нового резервуара. Ловушка!

И тут над моей головой пролетел очередной снаряд и с грохотом взорвал темную дамбу. Ударная волна отбросила меня назад, и я, распластавшись на дне, увидел, как вал зеленоватой морской воды, рассыпаясь пенными брызгами, падает в ров и несется дальше, собираясь смести меня и моих преследователей. Я едва успел встать на колени, когда мощный поток подхватил меня и понес обратно, словно легкое перышко в сточной канаве.

Едва не захлебнувшись, я кувыркался в пенных, накрывших меня с головой волнах, полностью потеряв ориентацию. Вокруг меня кувыркались мои преследователи, и вдруг я наткнулся на какое-то препятствие — возможно, лошадь — и вылетел на поверхность. В мешанине всплывших трупов и осадных обломков нас несло к главной башне. Кашляя и отплевываясь, я отчаянно молотил руками и ногами, пытаясь доплыть до стены.

И тогда я увидел мою цепь! Ну, может, и не мою, но в любом случае спасительная цепь спустилась по стене башни, как гирлянда, и, проплывая мимо, я крепко ухватился за нее.

Она выдернула меня из воды, как ведро из колодца, и я начал рывками подниматься по шероховатой и царапающейся, как наждачная бумага, башенной стене.

— Держитесь, Гейдж. Вы почти дома!

Я узнал голос Иерихона.

На башню обрушился град мушкетных пуль, и я понял, что стал мишенью для всех французских стрелков. Один удачный выстрел, и мне конец.

Я подтянул ноги и съежился. Как же мне хотелось сжаться так, чтобы совсем исчезнуть.

Громыхнула пушка, и снаряд, огромный, как дом, врезался в кладку в паре ярдов от меня, породив шквал обломков. Вся башня содрогнулась, и меня отбросило взрывной волной, точно бусину на нитке. Стиснув зубы, я покрепче сжал цепь. Пушки не смолкали. Еще пару раз башня содрогнулась, и каждый раз я отлетал в сторону на спасительной цепи. Кончатся ли когда-нибудь эти мучения?

Я глянул вниз. Поток замедлился, но арабские всадники исчезли из вида, смытые бог знает куда. Поверхность воды буквально скрывалась под слоем обломков. Подо мной проплыл вздувшийся, как дохлая рыба, человеческий труп.

— Залезай! — крикнул Иерихон.

И в этот момент сильные руки схватили и втащили меня — едва не утонувшего и исцарапанного, подпаленного, избитого и павшего духом от потери любви и утраты спутников и, однако, чудом не подстреленного — через зубчатый край в амбразуру башни Акры. Бездомная кошка могла бы позавидовать моей живучести, тем более что грязным и изодранным видом я сильно смахивал на бродячего кота.

Я распластался на плитах пола, не в состоянии подняться на ноги. Как в тумане я видел обступивших меня Иерихона, Джеззара, Смита и Фелипо.

— Черт побери, Итан, — приветствовал меня Смит, — на чьей же стороне вы теперь воюете?

Но мой взгляд невольно устремился мимо них к золотистым волосам, изумленно округлившимся глазам и покрытому пороховым дымом лицу Мириам.

— Здравствуй, Мириам, — прохрипел я.

А французские пушки тем временем загрохотали с новой силой.


Судя по моему опыту, именно когда крайне необходимо собраться с мыслями, нечто на редкость притягательное полностью лишает вас способности соображать. Но в данном случае мне на помощь пришла вся французская артиллерия, изливавшая в массированном обстреле досаду по поводу моего удачного бегства. С трудом поднявшись на трясущиеся ноги, я глянул в бойницу. Весь лагерь Наполеона пришел в движение, отряды пехотинцев решительно маршировали к траншеям. Видимо, я располагал тем, что Бонапарту хотелось вернуть. Очень хотелось.

Бастионы содрогались под нашими шагами.

Устремленный на меня взгляд Мириам выражал целую гамму чувств: к потрясению примешивалось облегчение, а поднимающуюся волну негодования, окрашенного весомым оттенком подозрения, сдерживал встречный поток смущения и сострадания.

— Вы ушли, не сказав ни слова, — наконец умудрилась вымолвить она.

— Я не представлял, как объяснить причину ухода.

Мой ответ, казалось, только ухудшил ситуацию.

— От кого убегал этот христианин? — поинтересовался Джеззар.

— Похоже, от всей французской армии, — мягко заметил Фелипо. — Месье Гейдж, вы явно чем-то сильно разозлили их. Да и мы подумывали пристрелить вас за дезертирство и предательство. У вас вообще есть друзья?

— Это из-за той женщины, верно? — подумав немного, пришла к выводу Мириам. — Выяснилось, что она жива, и вы отправились за ней.

Я вспомнил наше расставание. Жива ли еще Астиза? На моих глазах только что убили моего мусульманского друга, а Астиза побрела обратно к мерзавцу Силано.

— Я должен был раздобыть один трофей, опередив Наполеона, — объяснил я.

— И вам это удалось? — поинтересовался Смит.

Я показал на собирающиеся войска.

— Он так думает и решительно хочет отнять у меня эту добычу.

Осознав неотвратимость надвигающейся атаки, командиры гарнизона отправились раздавать приказы, сквозь грохот канонады прорвались сигналы трубачей.

— Французы прислали мне знак, свидетельствующий о том, что она, возможно, жива, — тихо сказал я, обращаясь к Мириам. — Я должен был все выяснить, но не знал, что сказать тебе… особенно после нашей чудесной ночи. И она действительно оказалась жива. Мы с ней ехали сюда, чтобы вместе во всем разобраться, но, по-моему, ее опять взяли в плен.

— Неужели я что-то для тебя значу? Вообще?

— Конечно! Я люблю тебя! Вот только…

— Что только?

— Я не переставал любить ее.

— Ну и катись ко всем чертям!

Я впервые услышал, как с уст Мириам слетело грубое выражение, и оно потрясло меня сильнее, чем отборная брань кого-то вроде Джеззара. Мне хотелось найти подходящие елова, объясняющие, что мною руководили более высокие мотивы, но любые мои робкие оправдания звучали бы фальшиво и эгоистично даже для меня самого. В ту ночь после защиты башни мы отдались на волю вспыхнувших чувств, а к утру судьба и рубиновый перстень совершенно неожиданно развели нас. В чем же моя вина? И кроме того, у меня за пазухой лежал бесценный золотой цилиндр. Но все это чертовски сложно объяснить, когда приближается атака французской армии.

— Мириам, нам не всегда удается следовать своим желаниям. Ты же понимаешь.

— Нет. Излишнее упорство портит людей. Только и всего.

— Ну да, я вновь потерял Астизу.

— И меня тоже.

Но разве у меня не будет шанса еще раз завоевать ее сердце? Да, мужчины порой напоминают гончих псов, но женщины получают известное удовольствие, наказывая нас упреками и слезами. Любовь и жестокость, на мой взгляд, присущи обеим сторонам. Поэтому я смирюсь с ее отпором, приму участие в нынешнем сражении, а потом, если мы выживем, выстрою стратегию по заглаживанию прошлых грехов и верну ее любовь.

— Они наступают!

Радуясь, что дивизионы Наполеона избавили меня от тяжких объяснений с Мириам, я полез вместе с солдатами на крышу главной башни. Вся равнина ожила. Люди гуськом быстро перемещались по траншеям, приближаясь к крепости, их наступление прикрывала дымовая завеса пушечных залпов. Другие отряды подтаскивали на передовую легкие полевые орудия, чтобы вступить в бой, если тяжелой артиллерии удастся пробить заметную брешь в обороне. Лестницы покачивались в руках гренадер, которые двигались короткими перебежками по испещренной воронками и окопами полосе земли, а к батареям быстро подвозили новые запасы снарядов и пороха. Группа мужчин в арабских платьях сгрудилась возле полуразрушенного акведука.

Я вооружился подзорной трубой. Судя по виду, там собрались остатки банды Нажака. Но я не увидел среди них Силано или Астизы.

Смит хлопнул меня по плечу и указал рукой в другую сторону:

— Что за чертовщина там происходит?

Я перевел трубу в указанном направлении. В нашу сторону двигалась длинная колымага с шестью парами колес, с уложенным на нее толстым стволом мощного кедра. Солдаты тащили ее за веревки с двух сторон и подталкивали сзади. Ближний к нам конец ствола имел странное утолщение и темное, вероятно, металлическое покрытие, делающее его похожим на гигантский фаллос. Да, странно, что же, черт возьми, они там придумали? Эта махина выглядела как средневековое стенобитное орудие. Ну не думает же Бонапарт, что сможет пробить наши стены оружием многовековой давности? Однако странное бревно упорно тащили вперед.

Что за безумная идея возникла у Наполеона?

Мне вдруг вспомнились хитроумные изобретения, приводившие в восторг Бена Франклина, а еще больше моего американского приятеля Роберта Фултона, который слонялся по Парижу, одержимый множеством идей, связанных с устройством каких-то новых судов, называемых им пароходами и субмаринами. А у французов, насколько мне помнилось, тоже имелся один подобный изобретатель, мастер на все руки. Нашим гениальным изобретателем в Египте считался одноглазый воздухоплаватель Никола Жак Конте, чей воздушный шар нам с Астизой пришлось позаимствовать в Каире. Монж говорил мне, что он изобрел какую-то крепкую повозку для доставки в Акру тяжелой артиллерии. И по всем признакам именно он приложил руку к этому странному, движущемуся на нас бревну. Вряд ли это обычный таран. Наверное, Конте, как обычно, придумал некое техническое новшество. И даже весьма вероятно…

— Это же бомба! — вдруг догадавшись, заорал я. — Стреляйте в голову бревна, стреляйте в голову!

Начиненный взрывчаткой ствол уже, набирая скорость, съезжал по ведущему ко рву склону.

— Какая бомба? — удивленно переспросил Фелипо.

— В конец бревна заложена взрывчатка! Мы должны взорвать его!

Я схватил мушкет и выстрелил, но если и попал по этому набалдашнику, то пуля не смогла пробить металлическую оправу. Последовали и другие выстрелы, но наши солдаты и моряки в основном целились в тянувших телегу людей. Пара раненых французов упала, и этот монстр переехал их, уже по инерции все быстрее двигаясь вниз.

— Стреляйте же по нему из пушки!

— Слишком поздно, Гейдж, — хладнокровно бросил Смит. — Мы не успеем переориентировать орудия на такую близкую цель.

Тогда я схватил за руку Мириам и, задев плечом замершего в изумлении Иерихона, оттащил ее к задней стене башни, не дав времени опомниться и оказать мне сопротивление.

— Надо отойти подальше, вдруг бомба сработает!

Смит тоже отступил назад, а Джеззар, выйдя на крепостные стены, уже грозно покрикивал на турок, укрепляя их боевой дух. Но Фелипо медлил у бойницы, храбро пытаясь остановить движение махины точными пистолетными выстрелами. Чистое безумие.

Наконец разогнавшееся бревно достигло края рва, по инерции перелетело через него и врезалось в основание башни.

Тащившие его солдаты бросились врассыпную, лишь один задержался, чтобы задействовать запальное устройство. Огнепроводный шнур загорелся.

Через несколько мгновений железная голова ствола взорвалась с таким оглушительным грохотом, что я полностью потерял слух. К небу взвился столб пламени и дыма, а обломки кладки, взлетев над башней, казалось, зависли в воздухе, совершая странные замедленные вращения.

Наша крепостная твердыня, уже не раз сотрясавшаяся от взрывов, на сей раз зашаталась, как горький пьяница на лондонской Друри-лейн.[22] Мы с Мириам упали, я накрыл ее своим телом. Сэр Сидней устоял, ухватившись за зубчатый край башни. И я смутно видел, как передняя стена оседает, увлекаемая в адскую бездну. Фелипо и Иерихон исчезли в этом провале.

— Брат! — пронзительно вскрикнула Мириам.

По крайней мере, так я истолковал тот звук, что вырвался из ее открытого рта. В ушах моих стоял отупляющий звон.

Она бросилась к обваливающемуся краю, но мне удалось задержать ее.

Я переполз через ее сопротивляющееся тело на полуразрушенный и угрожающе накренившийся выступ и глянул вниз на оседающие обломки, объятые клубящимся, как из кратера вулкана, черным дымом. Нижняя треть наружного фасада мощной башни полностью обвалилась, а уцелевший верх напоминал полый ствол дерева, скрепленный покореженными платформами этажей. Передние стены рухнули, точно сорванные кулисы, обнажив скрывающихся за ними растерянных актеров. Из-под заполнивших ров камней торчало множество человеческих тел. Новый звук прорвался в мои пострадавшие уши, и, выныривая из одурманенного состояния, я осознал, что его пробили ликующие вопли многотысячной армии. Французы ринулись к пробитой ими бреши.

Держу пари, Нажак среди них, и он будет искать меня.

Придя в себя, Смит обнажил саблю. Его голос я воспринял как невнятный гул, но предположил, что он призывает людей на защиту нижнего пролома. Я откатился назад, увлекая за собой Мириам.

— Обвалы еще не закончились! — крикнул я.

— Что?

— Надо уходить из башни!

Она тоже не расслышала. Кивнув, Мириам повернулась к наступающим французам и, неожиданно вырвавшись от меня, метнулась обратно к краю взорванной стены. Ринувшись за ней, я попытался остановить ее и вновь соскользнул на опасно накренившийся выступ. Она спрыгнула мягко, как кошка, на балки нижнего этажа и по обломанному краю спустилась к тому провалу, куда упал Иерихон. Чертыхаясь про себя, я последовал за ней, уверенный, что остатки крепостной конструкции могут рухнуть в любой момент и похоронить нас в каменной гробнице. Между тем пули жужжали, точно мухи в банке варенья, со всех сторон доносились залпы орудий, и осадные лестницы взмывали вверх, как когтистые лапы.

Смит, возглавлявший отряд британских моряков, пригибаясь, пронесся вниз по покосившимся винтовым лестницам и вылетел за нами к выходящей в ров бреши. Моряки бросились к французам, хлынувшим к пролому по засыпанному обломками рву, завязалась беспорядочная перестрелка, мушкеты и пистолеты извергали клубы дыма и огня, людские крики тонули в грохоте орудий. Вскоре началась рукопашная схватка, в ход пошли штыки, сабли и мушкетные приклады. Повалился на спину смертельно раненный Луи Бон, командовавший французским подразделением. На его место встал молодой адъютант Круазье, оскорбленный около года назад Наполеоном после неудачного преследования арабов. Мириам, отчаянно призывая Иерихона, металась в этой адской неразберихе. И я тоже, в полубессознательном состоянии, почти безоружный и закопченный пороховым дымом, последовал за ней навстречу передовым силам французской армии.

В высоких шапках и перекрещивающихся на широкой груди ремнях гренадеры, выглядевшие настоящими гигантами, устремились в атаку, выплескивая всю ту яростную досаду, что накопилась за время этой длительной и бесплодной осады. Наконец у них появился шанс повторить стремительный захват Яффы. Бросаясь в эту кровавую бойню, они с воинственным ревом перемахивали через обугленный кедровый ствол с раскрывшейся, словно бутон причудливого цветка, металлической главой. Однако их наступление встретило шквал копий, камней и гранат, швыряемых со стен турками Джеззара и косящих их ряды словно пшеницу, срезанную широкими взмахами сноровистого косаря. Если французы истосковались по решительным действиям, то мы противопоставили им разгоряченное отчаянием сопротивление. Если они захватят башню, то Акра будет разгромлена, а всех ее защитников, несомненно, перебьют. Развернувшееся перед башней сражение напоминало красно-синюю мозаику, расцвеченную английскими и французскими мундирами, орущие британские моряки встречали французов выстрелами из пистолетов и ударами абордажных сабель.

Я еще никогда не принимал участия в такой отчаянной рукопашной схватке, она напомнила мне, как троянцы с несокрушимым мужеством и беспощадностью противостояли нападению ахейцев. Извергая хриплые проклятия, люди орудовали саблями и штыками, молотили друг друга всем, что подворачивалось под руки. Круазье, несомненно доказав свою храбрость, расстался с жизнью, получив дюжину сабельных и пулевых ранений. Из-за завалов полуразрушенной башни, продолжавшей угрожающе сотрясаться, мы видели лишь малую часть этого массированного наступления. Я заметил заваленного камнями Фелипо, похоже, ему проломило спину, но он умудрился вытащить пистолет и пальнул в своих революционных противников. В ответ на него нацелилось полдюжины штыков.

Иерихон не только уцелел после падения, но и выбрался из-под обломков. Полуистлевшая одежда на нем висела клочьями, а сам он посерел от пыли и копоти, но, не раздумывая, подхватил какой-то погнутый железный брус и, как Самсон, бросился в самую гущу наступающих французов. Люди попятились, видя, как бешено он вращает этой импровизированной дубиной. Сбоку в него прицелился французский фузилер, но Мириам, раздобыв где-то офицерский пистолет, сжала его двумя руками и выстрелила практически в упор. Несчастному фузилеру начисто снесло половину головы. С другой стороны к Иерихону подбирался гренадер. Быстро метнув томагавк, я успел заметить, как топорик, покрутившись в воздухе, врезался в шею этого пехотинца. Тот рухнул, как срубленное дерево, и я вновь завладел моим единственным оружием. Потом нам с Мириам удалось оттащить Иерихона от грозно нацеленных на него штыков, на которые он так стремился нарваться. Тут мимо нас на французов пронеслись новые отряды Джеззара. На поле боя росли горы трупов. Потерявший шляпу и раненный в голову Смит как одержимый размахивал саблей, кося врагов направо и налево. Свистящие и жужжащие пули порой находили живую плоть, то и дело слышались крики боли и глухие звуки при падении очередных жертв.

Слух понемногу возвращался ко мне, и я крикнул Иерихону и Мириам:

— Нам надо отступить в крепость! Сверху мы можем принести больше пользы!

Но тут что-то обожгло мне ухо, и пролетевшая, словно разъяренный шершень, пуля вонзилась в плечо крутанувшегося волчком Иерихона.

Мгновенно развернувшись, я увидел моего дьявольского мстителя. Нажак, извергая проклятия, пристроил приклад моей собственной винтовки на камень и начал перезаряжать ее, его громилы предпочли не лезть в самое пекло, но палили из ружей над головами сражающихся пехотинцев. Выстрел Нажака предназначался мне. Им, конечно, хотелось заполучить мой труп, — они знали о том, что, вероятно, спрятано у меня за пазухой. И тогда меня тоже захлестнула безумная ярость и жажда мести, кровь застучала в висках, все чувства вдруг обострились до такой степени, что я подметил одну удивительную мелочь. На пальце этого подлеца полыхнул рубиновый перстень. Он завладел кольцом Астизы!

Я сразу сообразил, как ему это удалось. Мухаммед, не устояв перед искушением, забрал проклятую драгоценность, заброшенную Астизой в угол двора приютившей нас на ночь крепости. Пока мы спали, он прикарманил себе кольцо, потому-то и закончились его периодические напоминания о вознаграждении. А в итоге именно его, а не меня уложил выстрел винтовки Нажака, когда мы бежали по акведуку. А французский бандит, решив убедиться в смерти мусульманина, естественно завладел столь дорогим перстнем, не зная предысторию сей драгоценности. Она стала своеобразным подтверждением убийства. И тогда я быстро подхватил железяку Иерихона и направился к Нажаку, уже считая про себя секунды. Для перезарядки американской винтовки ему понадобится целая минута, а пока прошло только десять секунд. Я должен продраться через толпу французов и отомстить ему.

Точно одержимый рыцарь Христова воинства, я бросился вперед, размахивая звенящим орудием. И сил мне придавало отчаянное желание отомстить за Мухаммеда и за Неда. Время для меня замедлилось, все звуки слились в приглушенный гул, а угол зрения сузился до предела. Я видел лишь дрожащие руки Нажака, насыпающего порох на ружейную полку.

Двадцать секунд.

Моя заостренная железная оглобля сметала ощетинившиеся пики штыков, точно серп, расчищающий поле от сорных трав. Металл с лязгом валился из вражеских рук. Видя мою отчаянную целеустремленность, пехотинцы разбегались в стороны.

Тридцать секунд. С суетливой бестолковостью Нажак пропихивал в ствол туго свернутый патрон.

Орущие бандиты Нажака усиленно палили из пистолетов, но я ощущал лишь порывы обжигающего ветра. Мой взгляд машинально отмечал дрожащие в воздухе струйки дыма от пролетающих пуль, бешеный блеск глаз, перекошенные рты с оскаленными зубами, фонтан крови, заливающий лицо молодого офицера. Мое оружие ударило под ребра возникшего на пути гренадера, и он повалился на бок.

Сорок секунд. Короткий шомпол наконец забил в дуло непослушный патрон.

Пользуясь телами мертвых и умирающих от ран солдат как камнями на переправе, я прыжками продвигался по полю боя, с паучьей ловкостью не теряя равновесия. Словно в тумане я видел, как расползаются, так же как раньше от Иерихона, попавшие в радиус действия железной оглобли солдаты. Сабля Смита пронзила грудь дюжего егеря, рядом стонал умирающий моряк, и еще двое английских смельчаков неистово орудовали штыками. Сверху продолжали валиться обломки развороченных взрывом стен, а за спиной Нажака клубились черные столбы, порожденные взрывами гранат и артиллерийских снарядов. Мой мозг безотчетно фиксировал происходящее вблизи, а сам я упорно продвигался к намеченной жертве, лишь немного опережая новую волну турок и англичан, яростно размахивающих окровавленным оружием. Триколор то гордо реял, то падал, то вновь взмывал в воздух, подхваченный очередным солдатом.

Пятьдесят секунд. В спешке даже не вытащив шомпола, Нажак судорожно пытался, насыпав на полку порох, отвести затвор. В его глазах поселился жуткий страх, страх и отчаяние, усиленные, правда, жгучей ненавистью. Я почти достиг его, когда передо мной вырос один из бандитов, воздев над головой руки с кривой турецкой саблей, но острый конец моей оглобли врезался ему в висок, размозжив череп, из которого фонтаном брызнула кровь. Я даже ощутил ее тошнотворный привкус.

Уже видя перед собой расширившиеся от ужаса глаза Нажака, я поднял руку для сокрушительного удара, но тут порох на полке воспламенился, раздался грохот, меня опалило огнем, и моя собственная винтовка с невынутым шомполом выстрелила мне прямо в грудь.

Я резко повалился назад. Но, не желая умирать неотомщенным, я из последних сил ударил этого мерзавца по ногам и услышал, как хрустнули его кости. Он тоже свалился как подкошенный, на нас со всех сторон наседали солдаты, и я, осознав, что все еще не умер, пополз вперед, задыхаясь в дыму, и вцепился в ненавистное горло, оборвав мучительный вопль. Я сжимал его с таким неистовством, что на моей собственной шее вздулись жилы.

В его взгляде мелькнула безнадежная ненависть. Он беспорядочно шарил руками в поисках оружия и хрипел что-то, вывалив на сторону язык.

«Я отомщу тебе за Неда, — твердил я про себя, — за Мухаммеда и за Иерихона, и за всех остальных прекрасных людей, что ты прикончил в твоей поганой разбойной жизни». Мои руки продолжали из последних сил сжимать его горло, и моя же собственная кровь заливала побагровевшее лицо извивающейся жертвы. С удивлением я заметил, что из моей груди торчит шомпол. Почему же я еще жив?

Его руки шарили по моей талии, пытаясь выдернуть из-за пояса томагавк. Не сумев прикончить меня из моей собственной винтовки, он решил пробить мне череп моим же топориком!

С трудом соображая, я подался вперед, и торчавший из моей груди шомпол уперся в его грудь прямо напротив сердца. Коснувшийся его конец шомпола был острым, как швейная игла, и наконец я догадался, что произошло. Когда он выстрелил, эта своеобразная стрела попала прямиком в меня, но только в то самое место, где у меня за пазухой лежал цилиндр с Книгой Тота. Тупой конец шомпола врезался в податливое золото, отбросил меня назад, но не достиг моей груди. Теперь, когда Нажаку удалось-таки завладеть моим томагавком и он уже занес руку для удара, я навалился на него всем телом, всаживая застрявший в цилиндре шомпол в его грудь. Это усилие причиняло мне адскую боль, но в итоге я проломил грудину негодяя, острие шомпола вошло в него, словно вилочка в кусок торта. Мы слились в смертельном объятии, и я пронзил сердце Нажака, видя перед собой его округлившиеся глаза.

Кровь хлынула из его груди, бурля и шипя, как змея, покидающая тело своего подлейшего хозяина, на его губах вздулись пузыри кровавой пены, и он испустил дух, хрипло выдохнув мое имя.

До меня донесся ликующий воинственный гул, но на сей раз ликовали англичане. Я поднял голову. Французская атака захлебнулась.

Выдернув шомпол из своей груди, я с трудом поднялся на колени и с полным правом забрал обратно мою любимую винтовку. Пространство перед башней, однако, напоминало адское кладбище изуродованных останков людей, погибших в безжалостной схватке. В проломе валялись горы трупов, и весь ров заполнился жидким месивом, вобравшим в себя человеческие тела, сломанные осадные лестницы и каменные обломки, а крепостные стены Акры покрылись множеством выбоин и трещин. Но Наполеон приказал отступить. Турки тоже ликовали, их пушки посылали вдогонку французам прощальные залпы.

Отряды Смита и Джеззара не посмели начать преследование. Оставаясь на оборонительных позициях, они замерли, пораженные собственным успехом, но вскоре опомнились и начали перезаряжать ружья на случай возвращения противника. Сержанты уже отдавали приказы, организуя сооружение временного ограждения у основания башни.

Смит сам высмотрел меня и, широко шагая по бугристой вымостке слегка продавливающихся трупов, направился в мою сторону.

— Гейдж! Такого стремительного бега я еще не видывал! О господи, башня! Такое впечатление, что она может рухнуть в любой момент!

— Бонапарт, видимо, именно так и подумал, сэр Сидней, — задыхаясь, прохрипел я.

Никогда еще я не чувствовал такого полнейшего изнеможения, все мое тело сотрясалось от непроизвольной дрожи. Страсти выжали меня досуха. Теперь мне век не отдышаться. И не отоспаться за тысячу лет.

— Если британским инженерам дадут возможность залатать эту прореху, то уже к завтрашнему утру он увидит еще более незыблемую твердыню, — бодро ответил этот отважный морской волк. — О боже, мы победили, Итан, мы победили Корсиканца! Он может истратить на нас весь запас пушечных ядер, но ему не захочется получить еще одну такую трепку. Сами французы не позволят. Они взбунтуются.

Как он мог говорить с такой уверенностью? И однако время подтвердило его правоту.

— А где Фелипо? — подавив нервный зевок, спросил Смит. — Я видел, как он руководил атакой прямо в этой свалке. Да, клянусь Богом, вот что значит роялистская отвага!

Я печально покачал головой.

— К сожалению, по-моему, его убили.

Мы с трудом пробирались обратно. Обнаружив Фелипо под двумя трупами, мы оттащили их в сторону. Чудо из чудес, роялист еще дышал, хотя я сам видел, как полдюжины штыков пронзили его, словно говяжью тушу. Смит приподнял его и положил голову умирающего себе на колени.

— Эдмон, мы обратили их в бегство! — сказал он. — С Корсиканцем покончено!

— Что… они отступили?

Глаза Фелипо были открыты, но он ничего не видел.

— Прямо сейчас он хмуро пялится на нас со своего смотрового холма, его лучшие отряды уничтожены, а остальные обращены в бегство. Ваше имя, дружище, будет увенчано славой, ведь Бонн сломал зубы о стены Акры. Мы остановили этого республиканского тирана. Подобные генеральствующие политики недолго держатся после столь жестокого поражения. — Смит глянул на меня горящим взором. — Попомните мои слова, Гейдж. Мир вскоре забудет о существовании Наполеона Бонапарта, его имя навсегда предадут забвению.

ГЛАВА 22

И с последними словами Смита полковник Фелипо тихо отошел в мир иной. Неужели жизнь покинула его в тот момент, когда он понял, что победил? Трудно сказать наверняка. Но мне показалось, что в глазах героя блеснуло понимание того, что его смерть была не напрасной и в тяжком безумии этого самого жуткого осадного дня ему удалось одержать решающую победу.

Вернувшись к трупу Нажака, я наклонился и забрал мою винтовку, томагавк и злосчастный перстень, полыхавший на его пальце. Потом, еле волоча ноги, перебрался через груды обвалившихся с башни камней и побрел в город. Группа инженеров уже бодро руководила разбором завалов и замесом строительного раствора, а также оценивала состояние вывороченных балок. В очередной раз крепостную твердыню быстро подлатают и укрепят.

Я отправился на поиски Иерихона и Мириам.

К счастью, я не обнаружил тела кузнеца среди прискорбно длинных рядов погибших защитников, тела которых временно перенесли в дворцовый сад. Я огляделся вокруг. Птицы предпочли улететь подальше от военной какофонии, но я заметил за решетчатыми окнами гарема Джеззара горящие глаза его обитательниц. Часть деревянных конструкций дворца получила серьезные повреждения, в сохранившихся темных решетках зияли дыры, ощетинившиеся светлой на сломе расщепленной древесиной. Сам паша гордо расхаживал по стенам, как задиристый петух, одобрительно похлопывая по плечам своих измученных воинов и выкрикивая угрозы в сторону французов.

— Ну что, франки, вам понравилось мое гостеприимство? Тогда возвращайтесь, и я окажу вам еще более горячий прием!

Напившись воды из источника возле мечети, я устало побрел по залитым кровью и покрытым пороховой копотью улицам, встречая настороженные взгляды жмущихся друг к другу горожан. Мои глаза, очевидно, лихорадочно блестели на почерневшем лице, но взгляд был устремлен в морскую даль. Я остановился только на пристани около маяка и глянул на чистое и величаво спокойное Средиземное море, так резко отличающееся от грязного, суетного ужаса войны. Мой взгляд опять переместился на город. Пушки еще тихо погромыхивали, и над стенами поднималась дымовая завеса, подсвеченная склоняющимся к западу солнцем и напоминающая своими черными клубами тучи надвигающегося шторма.

Как стремительно пролетело время! Ведь мы бежали к этим стенам ранним утром.

Я вытащил фараоново кольцо, сулившее гибель любому незаконному обладателю. Неужели древнее проклятие всесильно? Приверженец рационализма Франклин, вероятно, усомнился бы в этом. Но я успел узнать достаточно, чтобы отказаться от мысли присвоить великолепный египетский рубин, поэтому вступил в прохладную морскую воду, зашел по колено, потом по пояс, пронизывающая волна холода докатилась до сердца. Нырнув, я поплыл, вглядываясь в зеленоватый сумрак и позволяя морю омывать меня. Полностью исчерпав запас воздуха, я утвердился в готовности исполнить задуманное, вынырнул на поверхность, мотнул головой, стряхивая лишнюю воду с давно не стриженных волос, размахнулся и забросил как можно дальше коварную драгоценность. Красный камешек, взмыв по дуге, улетел за границу кобальтовой синевы, отмечающую начало морских глубин. Раздался тихий всплеск, и перстень исчез.

С облегчением вздохнув, я поплыл к берегу.


Мириам я нашел в городском госпитале, переполненном новыми ранеными. Простыни окрасились красными пятнами, в ванночках плескалась розовая вода. В медных тазах алели куски ампутированных конечностей. Громко жужжали пирующие мухи, а в больничномвоздухе стоял запах не только крови, но и гниющей, омертвевшей плоти, щелока и угольного дыма от жаровен, где прокаливались перед операциями хирургические инструменты. Время от времени стоны раненых прорезались мучительными криками.

Здание госпиталя еще потряхивало от затянувшейся артиллерийской стрельбы. Как предсказал Смит, Наполеон, видимо, решил истратить все боеприпасы, изливая в последнем сражении горькое разочарование из-за сорванных планов. Возможно, он надеялся просто сровнять с землей все то, что ему не удалось завоевать. На столах подвывали хирургические пилы. Обваливающаяся с потолка штукатурка засыпала глаза раненым.

Мириам, с облегчением увидел, ухаживала за братом. Побледневший Иерихон лежал с перебинтованной грудью, на бинтах проступили красные пятна. Но сознание его оставалось ясным, так что он смерил меня скептическим взглядом, когда я подошел к его лежанке.

— Опять никому не удалось пристрелить вас?

— Я убил того негодяя, который пытался пристрелить тебя, Иерихон, — вяло произнес я, испытывая странное безразличие. — Мы удержали башню. Ты, я, Мириам, все мы. Мы отстояли город.

— А где, черт возьми, вас столько времени носило?

— Это долгая история. Помните наши поиски в Иерусалиме? Я завершил их.

Брат и сестра уставились на меня, одновременно выдохнув.

— Нашли сокровище?

— Вроде того.

Сунув руку за пазуху, я извлек золотой цилиндр. Конечно, он погнулся и был почти пробит в том месте, где в него попал шомпол. На моей груди темнел кровоподтек размером с тарелку. Но обе части книжного футляра и мое собственное тело в общем уцелели. Мои друзья изумленно рассматривали блестящий металл, который я заслонил от взглядов остальных обитателей госпиталя.

— Он достаточно тяжел, Иерихон. Достаточно ценен для того, чтобы построить пару таких домов и кузниц, которые тебе пришлось бросить в Иерусалиме. Когда закончится война, ты станешь богатым человеком.

— Я?

— Я отдам его тебе. Мне сокровища приносят только неудачи. Однако я намерен оставить у себя книгу, что лежит внутри. Не могу прочитать ни слова, но, видимо, я становлюсь сентиментальным.

— Вы отдадите мне все это золото?

— Вам с Мириам.

Теперь он нахмурился.

— И что, вы надеетесь, что этим сможете расплатиться со мной?

— Расплатиться?

— За то, что разрушили нашу жизнь, лишили нас дома и дохода, а мою сестру — девственности?

— Это не плата! О господи, она не была… — У меня хватило ума не заканчивать. — Речь идет не о плате и даже не о благодарности. А только о справедливости. Вы окажете мне услугу, если примете его в качестве подарка.

— Вы соблазнили ее, овладели ею, сбежали, не попрощавшись, а теперь явились болтать о справедливости? — Бросая мне обвинения, он все больше распалялся. — Да я плюю на ваш подарок.

Очевидно, он не понял.

— Значит, ты плюешь на смиренные извинения твоего будущего зятя?

— Что? — воскликнули они хором.

Мириам с изумлением взглянула на меня.

— Мне ужасно жаль, что пришлось, ничего толком не объяснив, покинуть вас обоих и пуститься на две недели в опасный поход, — продолжил я. — Я понимаю, что мое поведение могло показаться черной неблагодарностью. Но у меня появился шанс довести до конца очень важные поиски, и я сделал это и вдобавок уберег драгоценный трофей от французов, которые могли воспользоваться им в дурных целях. Теперь им никогда не заполучить эту книгу, ведь даже если они прорвутся в город, я смогу отправить ее в безопасное место на кораблях Смита. Мне удалось завершить начатое нами дело и вернуться, чтобы закончить все остальное. Я хочу жениться на твоей сестре, Иерихон. С твоего благословения.

На его задумчивом лице отразилось недоверие.

— Вы что, окончательно свихнулись?

— Никогда в жизни я еще не был столь здравомыслящим.

Я осознал всю оправданность такого решения. Кто-то из богов указал мне благоразумный путь, лишив меня Астизы. Наше общение сулило обоим смертельные опасности, и этой несчастной египтянке будет куда лучше без меня. Мое сердце, наверное, не перенесло бы очередной ее потери. А здесь меня ждала милая Мириам, которой хватило мужества, защищая брата, схватить пистолет и снести французу половину головы, но тем не менее эта добрая женщина являла собой образец добропорядочности и спокойствия. И именно такое сокровище я обрел в Святой земле, а не ошеломительную в своей непонятности книгу! Итак, я готов жениться на добродетельной красивой девушке, остепениться и забыть мучительную привязанность к Астизе и еще навеки покончить с военными баталиями и Наполеоном. Я мысленно одобрил свое решение.

— Но как же Астиза? — удивленно спросила Мириам.

— Я не собираюсь лгать вам. Я полюбил ее. И эта любовь по-прежнему жива во мне. Но Астиза исчезла, Мириам. Я освободил ее, как уже делал это раньше, и точно так же, как раньше, опять потерял ее. В этой жизни мне многое непонятно, но, очевидно, нам почему-то не суждено быть вместе. Последние несколько часов этой адской битвы открыли мне глаза на многие важные вещи. Во-первых, я понял, как сильно полюбил тебя, какая ты замечательная девушка и как много доброго, я надеюсь, смогу тебе дать. Иерихон, мне хочется, чтобы мы стали почтенным мирным семейством. Я прошу твоего благословения.

Он долго смотрел на меня с непроницаемым загадочным выражением. Потом черты его лица исказила странная гримаса.

— Иерихон?

Лицо его сморщилось, но не от боли — он вдруг расхохотался. Он так зашелся от смеха, что слезы потекли по его прокопченным щекам, и вскоре Мириам тоже начала смеяться, поглядывая на меня с выражением, подозрительно близким к жалости.

Что же их так развеселило?

— Моего благословения! — хрипло воскликнул он, продолжая смеяться. — Даже если бы я захотел, то не смог бы дать его вам!

Видимо, в этот момент дырка в плече напомнила о себе, и он поморщился.

— Но я исправился, вы же понимаете…

— Итан. — Мириам взяла меня за руку. — Неужели вы думаете, что в мире ничего не происходит, пока вы блуждаете в поисках приключений?

— Да нет, конечно происходит.

Смущение все больше охватывало меня.

Овладев собой, Иерихон тяжело вздохнул и хрипло произнес:

— Гейдж, ваш хронометр сломался, поэтому вам не удалось определить нужный момент времени.

— Да о чем вы говорите? — Я перевел взгляд с брата на сестру. — Неужели мне нужно дождаться окончания войны?

— Итан, — со вздохом произнесла Мириам. — Вы помните, где оставили меня, отправившись искать Астизу?

— Здесь, в Акре, в одном доме…

— В доме одного лекаря. И он работает в этом госпитале. — Ее приветливый взгляд смотрел куда-то мимо меня. — Тем утром, вернувшись домой, чтобы немного передохнуть, этот человек нашел меня всю в слезах. Да, я в полном отчаянии оплакивала свою судьбу.

Я медленно повернулся. За мной стоял знакомый уже левантийский лекарь, темноволосый молодой красавец, имевший, несмотря на окровавленные руки, гораздо более достойный вид по сравнению с никчемным игроком вроде меня. Клянусь карьерой Джона Адамса,[23] опять я оказался шутом гороховым! Цыганка Сарилла, гадая как-то мне на картах Таро, выложила передо мной шута и сразу поняла, какова моя сущность.

— Итан, познакомься с моим женихом.

— Доктор Хирам Завани к вашим услугам, господин Гейдж, — произнес этот мужчина с тем прекрасным произношением образованных людей, которому я неизменно завидовал. Благодаря ему они всегда выглядят втройне умнее вас, даже если ума у них не больше, чем у рабочей лошадки. — Хаим Фархи сказал, что вы не такой мошенник, каким кажетесь.

— Доктор Завани сделал из меня почтенную женщину, Итан. Я обманывала сама себя, размышляя о своих желаниях и потребностях.

— Именно такой мужчина и нужен моей сестре, — вставил Иерихон. — И вы, как никто другой, способны это понять. Но именно благодаря вам они теперь вместе! При всей бестолковости и легкомысленности вашей натуры, Итан Гейдж, вам удалось-таки сделать хоть что-то хорошее.

Они улыбнулись, а я раздумывал, следует ли мне обидеться на его слова или воспринять их как похвалу.

— Но…

Мне хотелось сказать, что она ведь любит меня и что, конечно же, ей следовало запастись терпением, пока я, имея сердечную склонность к двум женщинам, разберусь в своих привязанностях и выберу одну из них…

В общем, за один неполный день я потерял обеих красоток. А заодно лишился рубинового перстня и золотого цилиндра.

Ладно, возможно, не стоит спешить с выводами.

Все-таки сложившаяся ситуация сулила мне новую свободу. Я не посещал приличных борделей с тех самых пор, как бежал из Парижа, и вот жизнь сделала поворот и у меня появился шанс вновь стать свободным холостяком. Испытал ли я унижение? Да. Но не принесет ли оно облегчение? И я с удивлением осознал, насколько оно велико. «Просто удивительно, какие фортели порой выкидывает жизнь, — как-то сказал мне Смит. — Одиночество удручает? Бывает и так. Но благодаря ему вы избавляетесь и от множества докучных обязательств».

Я сяду на корабль и преспокойненько отправлюсь на родину, отдам эту мудреную книгу в библиотеку Филадельфии, и пусть там завзятые умники чешут в затылках, разбираясь в ней, а сам я вернусь к нормальной жизни. Возможно, Джону Астору[24] опять понадобится помощник в пушной фактории. На болотах Виргинии, вне поля зрения добропорядочных американцев, уже росла новая столица. Вероятно, скоро там образуется тот самый притон, где будут в чести имеющиеся у меня склонности к предприимчивости, рискованным аферам и хитроумным сделкам.

— Примите мои поздравления, — проскрипел я.

— Нужно бы врезать вам как следует, — с усмешкой бросил Иерихон. — Но, учитывая сложившиеся обстоятельства, я просто позволю вам оказать нам помощь — заложить эту штуковину. — И он заговорщицки подмигнул Завани, показав на золотой цилиндр.


На следующий день, истратив основную часть боеприпасов в ходе заключительной яростной бомбардировки, не изменившей, однако, положение дел, французы начали готовиться к отступлению. Бонапарт рассчитывал на наступательный порыв. Если ему не удалось прорваться в город и застать противника врасплох, численное превосходство не принесло пользы. Акра дала ему отпор. Наполеону оставалось лишь вернуться в Египет и заявить об одержанных победах, умолчав о понесенных потерях и неудачах.

Я следил в подзорную трубу за бесславным уходом французов. Сотни не способных самостоятельно передвигаться больных и раненых ехали на телегах или вяло горбились на лошадях. Дальнейшая осада могла только усугубить их положение, и я заметил, что даже сам Бонапарт вел под уздцы лошадь, на которой сидел перевязанный солдат. Они сожгли все те запасы, что не смогли унести с собой, майский денек омрачили огромные столбы дыма, относимого ветром к мостам через Нааман и Кишон. Французы испытывали столь острую нехватку в упряжном скоте и запасах фуража, что бросили даже пару десятков пушек. За основной войсковой колонной следовали толпы евреев, христиан и монофиситов, примкнувших к французам в надежде на освобождение от мусульман. Они рыдали, как брошенные дети, поскольку теперь могли ожидать лишь беспощадной расправы Джеззара.

Отступая по прибрежным районам, французы мстительно сжигали все фермы и деревни, чтобы замедлить преследование, которое никем не задумывалось. Наш еще не пришедший в себя гарнизон и подумать не мог ни о какой погоне. Осада города продолжалась шестьдесят два дня, с 19 марта по 21 мая. Обе стороны понесли тяжелые потери. Чума, поразившая армию Наполеона, проникла и за городские стены, и первоочередной заботой было очистить улицы и дома от покойников. На Акру нахлынула жара, и трупы начали смердеть.

Я жил в усталом оцепенении. Астиза вновь пропала, сохранил ли ей жизнь Силано? Я вложил книгу в кожаный ранец и спрятал ее в комнате купеческого постоялого двора Хан эль-Шуарда, но мог бы поспорить, что никто не позарился бы на нее даже на центральном рынке, настолько бессмысленными выглядели содержавшиеся в ней закорючки. Постепенно до нас доходили слухи о продолжении отступления Наполеона. Через неделю после ухода из-под стен Акры он покинул Яффу, завоеванную такой ужасной ценой. В безнадежных случаях заразившимся чумой солдатам давали опиум и отраву, ускоряя их кончину, чтобы они не попали в руки мстительных отрядов самаритян из Наблуса. Потерпевшие поражение полки дотащились до границы Египта и второго июня, шатаясь от усталости, вошли в Эль-Ариш, там немного отдохнули, освежили силы городского гарнизона, а потом основная часть войска направилась в сторону Каира. Термометр, положенный на песок в этих пустынях, показывал 56 градусов по Цельсию. Добравшимся до нильских вод французам дали передохнуть и привести себя в порядок: Наполеон не мог допустить, чтобы они выглядели как разгромленная армия. Четырнадцатого июня он вновь вступил в Каир под флагами захваченных городов, заявляя об окончании победного похода, хотя эти заявления имели горький привкус. Я узнал, что осколок турецкого снаряда раздробил руку одноногому артиллерийскому генералу Луи Каффарелли, и он умер от заражения крови под стенами Акры, а физика Этьенна Луи Малюса, заболевшего чумой, оставили в Яффе; Монж и его друг химик Бертолле оба долго мучились от дизентерии, и их везли на повозках вместе с остальными больными. Рискованный поход Наполеона обернулся несчастьем для многих моих знакомых.

Смиту между тем не терпелось окончательно уничтожить заклятого врага. Турецкое подкрепление из Константинополя слишком запоздало, чтобы помочь Акре, но в начале июля их флот все-таки прибыл, доставив на своих бортах двенадцатитысячное оттоманское войско, готовое идти к Абукиру и отвоевать Египет. Английский капитан пообещал, что его собственная эскадра поддержит атаку. Я не был заинтересован в присоединении к их экспедиции, сомневаясь, что с таким войском можно одолеть главные силы французской армии. Мне по-прежнему хотелось взять курс на Америку.

Но седьмого июля одно торговое судно доставило мне из Египта письмецо. Его скрепляла красная восковая печать с изображением бога Тота с головой ибиса и клювовидным носом, и адрес был написан женским почерком. Мое сердце учащенно забилось.

Однако когда я открыл конверт, то обнаружил совсем не женский почерк, а решительную мужскую руку. Послание отличалось лаконичностью.

«Я могу прочесть это, а она ждет.

Ключ находится в Розетте.

Силано».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 23

Я вернулся в Египет 14 июля 1799 года, через год и две недели после того, как первый раз высадился на его берегах с Наполеоном. На сей раз я прибыл с турецкой армией, а не с французской. Смит увлекся идеей нового контрнаступления, заявляя, что оно окончательно подорвет силы Бони. Я невольно заметил, однако, что он со своей эскадрой встал на якорь довольно далеко от берега. И трудно сказать, кто имел меньше уверенности в завершающем успехе этого вторжения: я или пожилой, белобородый военачальник турок, Мустафа-паша, который ограничился в своем наступлении тем, что захватил крошечный участок полуострова с одной стороны Абукирского залива. Его войска высадились, захватили французский редут к востоку от селения Абукир, уничтожили три сотни его защитников, заставили сдаться еще одну сторожевую заставу на другом конце полуострова и на том остановились. Там, где перешеек полуострова переходил в материк, Мустафа начал возводить три ряда укреплений, ожидая неизбежного контрудара французов. Несмотря неуспех защитников Акры, турки по-прежнему опасались встречи с Наполеоном в открытом сражении. После победы смехотворно малых сил Бонапарта над огромной турецкой армией у горы Табор паши (то бишь турецкие военачальники) пришли к выводу, что любые их смелые начинания обречены на провал. Поэтому они заняли прибрежную полосу и начали спешно окапываться, надеясь, что боевой дух французов иссякнет при виде вырытых траншей.

Мы видели, что первые французские разведывательные отряды Бонапарта быстро собирают защитные силы, поглядывая за нашими действиями из-за ближайших дюн.

Улучив удобный момент, я по собственной инициативе тактично посоветовал Мустафе двинуться на юг и связаться с мамелюками, к которым присоединился мой друг Ашраф, к маневренной коннице под командованием Мурад-бея. Прошел слух, что Мурад осмелился дойти до самой Великой пирамиды, забрался на ее вершину и с помощью зеркала послал сигнал своей жене, содержавшейся пленницей в Каире. Такой поступок характеризовал его как смелого и даже лихого командира, и, на мой взгляд, турки добились бы гораздо большего под командованием хитроумного Мурада, а не осторожного Мустафы. Но турецкий паша не доверял заносчивым мамелюкам, не хотел делить командование и боялся выйти из-под защиты земляных укреплений и военных кораблей. Если Бонапарт слишком поспешил, пытаясь завоевать Акру, то турки слишком поспешно высадились в Египте, собрав лишь малые силы.

Однако стремительно меняющийся ход жизни вносил свои коррективы в расстановку сил. Более того, оригинальные и великолепные стратегические расчеты Наполеона перестали быть загадкой. Год назад его флот уничтожил адмирал Нельсон, его наступление на Азию захлебнулось в Акре, а, согласно полученному Смитом донесению, Типу Султан, индийский падишах, с силами которого мечтал в итоге объединиться Бонапарт, погиб в Индии при осаде Серингапатама английским генералом Уэлсли.[25] К тому времени, когда войска Мустафы высадились на берег, в Средиземное море вошел объединенный франко-испанский флот, намереваясь оспорить морское превосходство англичан. Расклад противостояний все больше осложнялся.

Я решил, что мне лучше всего как можно скорее провернуть дельце с Силано в Розетте, портовом городке в устье Нила.

Если я сумею вернуться в турецкий анклав до того, как прекратит существование их береговой плацдарм, то смогу наконец убраться подальше из этой страны. При удачном раскладе со мной поедет и Астиза. А в лучшем случае и мудреная книга.

Бонапарт и Силано не обманулись в расчетах. Я ощущал себя владельцем книги, и простое любопытство побуждало меня выяснить, что же в действительности открывают эти таинственные письмена. Даже старина Бен вряд ли устоял бы перед таким искушением. Как он сам мудро писал: «Легче подавить в себе первое желание, чем удовлетворить все последующие». Мне любыми путями хотелось выяснить, какой «ключ» известен Силано, в очередной раз освободить Астизу, а потом решить для себя, что же делать с этими тайными знаниями. Но единственное, в чем я не сомневался, так это в том, что мне совершенно не хочется обрести бессмертие, если в свитке Тота сокрыта тайна вечной жизни. Жизнь подкидывает слишком много трудностей, чтобы терпеть их вечно.

Пока турки окапывались в гнетущей летней жаре, углубляя траншеи перед их ярмарочными палатками, я нанял фелюгу, чтобы пройти на ней на запад к устью Нила и к Розетте. Мы проплывали мимо этого местечка в прошлом году, когда впервые приближались к берегам Египта, но я не помню, чтобы сей городок удостоился особого внимания. Местоположение придавало ему некоторую стратегическую ценность, но оставалось загадкой, почему Силано захотел встретиться именно там; естественно, мысль о том, удобно ли мне будет добираться туда, не пришла бы в голову этому колдуну. Самым вероятным объяснением казалось то, что его сообщение скрывало какой-то обман и ловушку, но приманки выглядели на редкость соблазнительно — любимая женщина и перевод, — чтобы я сунул голову в этот капкан.

Таким образом я оказался на судне капитана Абдула, и мы пристали к берегу на полпути в Розетту, поскольку мне понадобилось внести оригинальные усовершенствования в его парус, хотя он счел их веским доказательством глупости всех иноземцев. За пару дополнительных монет он обещал никому не выдавать секрет моей модернизации. А потом мы вновь направились по синему морю к бурому языку великой африканской реки.

Вскоре нас остановил французский патрульный корабль, но Силано организовал для меня пропуск. Лейтенант этой шебеки знал мое имя — очевидно, рискованные приключения и непостоянство в выборе союзников снискали мне определенную известность — и пригласил меня на борт. Я вежливо отказался, сказав, что предпочитаю остаться в нанятой лодке.

Он сверился с документом.

— Мне приказано, месье, конфисковать ваш багаж до вашей встречи с графом Алессандро Силано. Здесь говорится, что это необходимо для государственной безопасности.

— Мой багаж состоит из того, что вы видите на мне, учитывая, что мои подвиги оставили меня без денег и без союзников. Уверен, вы не захотите, чтобы я высадился на берег голым.

— Однако у вас за плечами висит ранец.

— Верно. И он весьма тяжел, ведь там лежит увесистый камень. — Я вытянул руку с ранцем так, что он повис над водой. — И если вы, капитан, попытаетесь отобрать у меня и эту жалкую собственность, то я выброшу ее в Нил. Если такое случится, я уверен, что граф Силано в лучшем случае подведет вас под трибунал, а в худшем — напустит какую-нибудь на редкость вредоносную древнюю порчу. Поэтому лучше попросту пропустите меня. Я одинокий американец в вашей французской колонии и прибыл сюда по собственному желанию.

— Но у вас есть еще винтовка, — возразил он.

— Которой я не собираюсь пользоваться, если никто не попытается забрать ее. Последний человек, пытавшийся сделать это, уже умер. Поверьте мне, Силано будет вам признателен.

Недовольно ворча, он еще несколько раз сверился с доставленным ему приказом, но поскольку я стоял у борта, с винтовкой на изготовку, а ранец угрожающе покачивался над речной водой, то настаивать на изъятии этих вещей было бесполезно. И вскоре мы, продолжив плавание под охраной шебеки, словно курицы, защищающей своих цыплят, высадились на пристани Розетты. Дома в этом затененном пальмами и богатом водными источниками сельском городке понастроили в основном из буроватого саманного кирпича, за исключением мечети с ее единственным минаретом. Я оставил особые указания капитану нанятой мной фелюги и отправился по извилистым дорожкам к французскому форту, названному Юлианским, еще незаконченному, но уже украшенному триколором, собрав по пути стайку любопытных уличных мальчишек. У ворот форта меня остановили стражники в черных треуголках, топорщившие внушительные усы. Мою печальную известность подтвердил явно неприязненный взгляд этих стражей, сразу узнавших меня. Совершенно невинный исследователь электричества стал кем-то средним между вечным нарушителем порядка и опасным преступником, и они поглядывали на меня как на зловредного колдуна. Вести из Акры, должно быть, уже долетели сюда.

— Вы не можете войти на территорию форта с винтовкой.

— Ладно, могу и не входить. Я прибыл сюда по приглашению, а не в приказном порядке.

— Мы сохраним ее для вас.

— Вы, французы, имеете привычку брать, но не отдавать.

— Граф не возражает, — вмешался женский голос.

И из темной ниши выступила скромно одетая в длинное платье Астиза, ее голову покрывала накидка, красиво обрамляющая шею. Моя луноликая красавица выглядела весьма озабоченной.

— Он прибыл для консультации в качестве ученого, а не в качестве шпиона.

Очевидно, ей передалась доля влияния Силано. Неохотно солдаты пропустили меня во двор, и засов главных ворот с лязгом закрылся за моей спиной. Под стенами незамысловатого, четырехугольного в плане форта тянулись дощатые строения на кирпичных фундаментах.

— Я сказала ему, что ты можешь прийти, — тихо произнесла она.

Солнце палило нещадно, и я слегка разомлел от этого жара, насыщенного ее ароматами — цветов и специй.

— И уйду с тобой.

— Не обольщайся, Итан: несмотря на твою винтовку, пока мы оба пленники. Нам придется еще раз пойти на компромисс, считаясь с интересами Алессандро. — Она кивнула в сторону крепостных стен, и я увидел, что за нами продолжают следить очередные постовые. — Нам нужно выяснить, есть ли что-то ценное в этих текстах, а потом придумать новый план.

— Неужели ты теперь подыгрываешь Силано?

Она огорченно посмотрела на меня.

— Почему ты не веришь, что я люблю тебя? Я же ехала вместе с тобой до самой Акры, и нас разделил случайный пушечный выстрел, а не мой выбор. Но судьба опять постаралась свести нас. Попытайся же сам лишь немного укрепить свою веру.

— Ты рассуждаешь как Наполеон: «Я все рассчитал. А остальным распорядится судьба».

— Бонапарт по-своему умен.

С этим признанием ума Бонапарта мы подошли к штабу, одноэтажному оштукатуренному зданию с односкатной черепичной крышей и крыльцом, крытым пальмовыми листьями. Внутри царили прохладные сумерки. Привыкнув к тусклому после яркого солнца освещению, я увидел за грубо сколоченным столом Силано, сидящего в компании с двух офицеров. Старшего я помнил со времен высадки в Александрии. Генерал Жак Франсуа Мену храбро сражался и впоследствии, как говорили, принял ислам. Древняя культура Египта очаровала этого не особо внушительного на вид офицера, круглолицего, с канцелярскими усиками, скорее походившего на какого-нибудь счетовода с облысевшей макушкой. Но молодого красивого капитана я видел впервые. В каждой стене этой штабной комнаты имелись закрытые на замки двери.

Силано поднялся из-за стола.

— Ах, месье Гейдж, вы упорно пытаетесь убежать от меня, а наши извилистые пути с тем же упорством вновь пересекаются! — воскликнул он, отвесив мне легкий вежливый поклон. — Наверняка теперь уж вы признали руку судьбы. Разве она не желает, чтобы мы стали друзьями, забыв о вражде?

— Мне было бы легче признать это, если бы ваши прочие друзья перестали пытаться убить меня.

— Даже лучшие друзья порой ссорятся, — небрежно произнес он и спросил, сделав соответствующий жест: — Вы знакомы с генералом Мену?

— Знаком.

— Вот уж не ожидал увидеть вас еще раз, вы на редкость изворотливый американец. Видели бы вы, как рассердился бедняга Никола, когда вы стащили у него воздушный шар!

— Меня вынудила к этому открытая по мне стрельба, — сообщил я генералу.

— Познакомьтесь и с капитаном Пьером Франсуа Бушаром, — продолжил Силано. — Он трудился над сооружением этого форта, когда его люди выкопали странную базальтовую глыбу. К счастью, капитан Бушар быстро оценил ценность их находки. На мой взгляд, этот Розеттский камень может изменить мир.

— Камень?

— Пойдемте. Позвольте мне показать его вам.

Открыв дверь соседней комнаты, Силано пригласил нас войти. Занавешенное от любопытных глаз узкое окно давало мало света. Но в глаза сразу бросался деревянный саркофаг. Его покрывали хорошо сохранившиеся яркие рисунки, видимо изображавшие путешествие души по стране мертвых.

— А внутри есть и мумия? — спросил я.

— Да, Омара, нашего вечного часового, — пошутил Мену. — Он неутомим.

— Часового?

— Я привез его по реке, а солдатам сообщил, что мы нашли священное захоронение на месте этого форта, — пояснил Силано. — Мумии внушают всем ужас, а этой теперь предназначено оберегать Розетту. Она защищает эту комнату от любопытных лучше, чем самая ядовитая королевская кобра.

— Удивительно, как хорошо сохранились краски, — заметил я, касаясь раскрашенной крышки.

— Возможно, тут тоже задействована магия. В наше время утерян секрет изготовления стойких красок, так же как утрачена формула витражного стекла, украшающего средневековые соборы. Нам не достичь и такой красоты. — Он указал на расписные керамические сосуды в углу комнаты. — Я провожу тут разные эксперименты. Может, однажды наш Омар соблаговолит дать мне ценную подсказку.

— И вы не верите в проклятия?

— Я верю, что сумею справиться с ними. Благодаря вот этой находке.

Рядом с саркофагом у стены стояло под брезентом нечто громоздкое — около пяти футов в высоту и немного меньше трех футов в ширину. Театральным жестом Силано сдернул брезентовую завесу. Из-за тусклого освещения мне пришлось наклониться, чтобы хоть что-то разглядеть. В глаза мне бросились высеченные на ровной поверхности каменной плиты разноязыкие надписи. Полиглотом меня не назовешь, но моих слабых знаний хватило на то, чтобы узнать в двух разных текстовых колонках греческие буквы и символы, виденные раньше в египетских храмах. Знаки третьей колонки я не смог опознать, но как раз над колонкой с храмовой письменностью увидел то, что заставило мое сердце учащенно забиться. Четвертая колонка содержала те самые странные закорючки, что были начертаны на свитке, найденном в Городе Призраков. Теперь стало понятно, что имел в виду Силано, отправив мне загадочное послание. Он надеялся сопоставить греческие слова с тайными словами Тота и разгадать язык свитка.

— А что за текст в этой колонке? — спросил я, показывая на совсем неизвестные мне символы.

— Демотическое письмо, скорописная форма египетской письменности, она пришла на смену древним иероглифам, — пояснил Силано. — Как я подозреваю, эти тексты выбиты в хронологическом порядке — древнейший язык времен Тота расположен в верхней части, а внизу нашлось место и для самого молодого, греческого языка.

— Когда Алессандро привел меня сюда, я узнала то, что мы видели в свитке, Итан, — сказала Астиза. — Понимаешь? Мне было суждено вновь попасть в плен.

— И теперь вы хотите, чтобы я помог вам расшифровать его, — сделал я вывод.

— Мы хотим, чтобы вы отдали нам книгу, а мы поможем вам расшифровать ее, — поправил Силано.

— А что вы можете предложить мне взамен?

— То же, что предлагал прежде. — Он вздохнул так, словно разговаривал с несмышленым малышом. — Сотрудничество, власть и бессмертие, если пожелаете. Тайны Вселенной, вероятно. Истоки жизни, сокровенное воплощение Бога и всемирное признание. Либо ничего, если вы предпочтете не сотрудничать с нами.

— Но ведь если я не соглашусь, вы не получите книгу!

Я заметил, что Мену подал скрытый знак. Капитан Бушар переместился ко мне за спину, блеснув заткнутым за пояс пистолетом.

— Вы ошибаетесь, месье, — сказал Силано и кивнул Бушару, который тут же сдернул у меня с плеча рюкзачок и грубо открыл его.

— Merde,[26] — выругался Бушар, когда, перевернув мою кожаную сумку и вытряхнув ее содержимое, обнаружил лишь похожую на цилиндр деревянную скалку, оставившую вмятину на утрамбованном земляном полу.

Генерал и капитан озадаченно переглянулись, Астиза подавила смех. Силано помрачнел.

— Не думали же вы на самом деле, что я доставлю ее вам как курьер Франклина?

— Обыскать его!

Но свитка они, естественно, не нашли. Хотя заглянули даже в ствол моей винтовки, словно я мог как-то исхитриться и засунуть его туда. Они вырвали стельки из моих башмаков, проверили подошвы и так бесцеремонно ощупали все мое тело, что я даже возмутился.

— Может, еще в уши заглянете?

Досада Силано была очевидна.

— Где он?

— Спрятан в надежном месте и там и останется, пока мы не заключим честную сделку. Учитывая, что мы, американцы и французы, стремимся к торжеству свободы и разума, для нас несомненным является то, что перевод этой книги важен для всего человечества, а не только для еретической масонской ложи египетского обряда. Или властолюбивого генерала вроде Наполеона Бонапарта. Я хочу передать его институту ученых в Каире для дальнейшего распространения по всему миру. Также, возможно, Британской академии. И я хочу, чтобы ко мне окончательно вернулась Астиза. А вы, Силано, должны прекратить любые попытки выторговать у меня книгу, вне зависимости от той власти, какую вы сейчас имеете над нами. Пусть Астиза также даст обещание уйти со мной, если я предпочту такой вариант дела. Отныне и навеки. Пусть Бонапарту сообщат, что мы все вместе трудимся для его блага, чтобы никто из нас не мог вдруг загадочным образом исчезнуть. И я хочу, чтобы вы покончили с кровопролитиями. Обещайте мне все это, и я доставлю вам книгу. У каждого из нас есть свои мечты.

— Доставите ее? Откуда же, интересно? Из Акры?

— Вы получите ее в течение часа.

Он закусил губу.

— Мы уже обыскали вашу фелюгу, включая и ее жалкого капитана. Наши люди даже перевернули лодку и осмотрели днище. Ничего!

Й вновь из-под его светской маски проступило выражение злобной ярости, виденное мной в Париже год тому назад.

— Вы слишком самоуверенны, граф Силано, — с улыбкой сказал я.

Он повернулся к Астизе.

— Ты согласна с его условиями относительно тебя?

Я вдруг осознал, что за месяц делаю уже второе предложение. Ни одно из них не отличалось особой романтичностью, но тем не менее… должно быть, я начинаю стареть, желая связать женщину обязательствами, которые неизбежно свяжут и меня самого.

— Да, — ответила она, взглянув на меня с надеждой.

К чувству охватившей меня радости примешивался почти панический страх.

— Тогда пропади все пропадом, Гейдж, где она?

— Вы согласны на все мои условия?

Он нетерпеливо взмахнул рукой.

— Да-да, согласен.

— Вы даете честное слово дворянина и ученого? Пусть офицеры будут вашими свидетелями.

— Подумать только, с меня требует клятву американец, совершавший предательства сплошь и рядом! Но ради важности разгадки лингвистической тайны и перевода этой книги я согласен дать вам такое обещание. Мы станем просветителями всего мира! Но ничего не будет, если у вас ее нет.

— Она на лодке.

— Невозможно, — сказал Бушар. — Мои люди обыскали там каждый дюйм.

— Но они не поднимали парус.

Мы вышли из форта и спустились к берегу Нила. Солнце клонилось к закату, его низкие лучи пронизывали раскачиваемые знойным бризом разлапистые пальмовые листья. Зеленоватая вода выглядела мутной, по мелководью важно расхаживали белые цапли. Мой капитан, скорчившийся в углу своей вытащенной на берег фелюги, бросил на нас затравленный взгляд человека, в любой момент ожидавшего казни. Я мог лишь посочувствовать ему — видно, мне суждено пока приносить моим спутникам одни неприятности.

По моему указанию парус, закрепленный сверху и снизу на деревянных укосинах, подняли на мачту, и его полотнище полностью развернулось на ветру.

— Ну вот. Теперь, надеюсь, вы видите мой трофей?

Они подошли поближе. Закатные солнечные лучи высветили полосу бледных странных символов, окаймлявшую одну сторону паруса.

— Он пришил свиток к холстине паруса, — произнес Мену с изрядной долей восхищения.

— Совершенно верно, и свиток был отлично виден, когда мы поднимались сюда по Нилу, — заявил я. — Но никто не удостоил его внимания.

ГЛАВА 24

Перед нами стояло две задачи. Во-первых, использовав Розеттский камень, перевести текст свитка на французский язык. А во-вторых, нас ждала более трудоемкая работа — точный перевод и осмысление его содержания.

Теперь, заполучив наконец вожделенную книгу, Силано вновь стал проявлять долю того изысканного обхождения, которым покорял парижских дам. Морщины на его лице разгладились, хромота уже явно причиняла ему меньше страданий, и он с огромным воодушевлением принялся копировать загадочные символы языка Тота и искать их связь с греческими буквами и словами. Природа наделила его несомненным обаянием, и я начал понимать, что могла найти в нем Астиза. От него исходила тонкая и притягательная интеллектуальная сила. Более того, он, казалось, смиренно уступил мне Астизу, хотя я порой замечал его страстные взгляды, украдкой бросаемые ей вслед. Ее тоже, казалось, устроило наше соглашение. Да уж, странный у нас получился исследовательский триумвират! Я не забыл, сколько моих друзей погибло по вине Силано, но меня восхищало его усердие. Граф возил за собой сундуки заплесневелых фолиантов, и каждая выдвинутая гипотеза отсылала одного из нас к очередному пыльному тому для скрупулезной проверки грамматических правил или уточнения смысла той или иной ссылки. Туманная предыстория предположительного времени написания этого текста постепенно начинала проясняться.

С большим трудом мы разгадали оглавление древнего свитка.

«О бестелесной природе сущего мира и подчинении ее воле человека», — гласило название одной главы. Эта волнующая тема особенно заинтересовала меня.

«О свободе и судьбе», — гласил другой заголовок. Ну, на сей счет стоит поразмыслить.

«О единстве мышления, души и тела».

«О нисхождении манны с небес». Неужели Моисей прочел эту главу? Правда, нам не встретилась пока глава, связанная с разделением морских вод.

«О вечной жизни и разнообразии ее форм». Почему же он не обеспечил ее себе?

«О Нижнем и Верхнем мирах». Возможно, имеется в виду ад и рай?

«О подчинении людских умов воле одного человека». О, вот эта глава несомненно понравилась бы Бонапарту.

«Об исцелении болезней и заговаривании боли».

«О завоевании возлюбленной души». А вот эта глава может снискать огромную популярность.

«О сорока двух священных свитках».

Последнее название исторгло у меня стон протеста. Эта книга, очевидно, представляла собой первый из тех самых рассеянных по всей земле сорока двух свитков, которые, по утверждению моего египетского наставника Еноха, были не чем иным, как выборкой из тридцати шести тысяч пятисот тридцати пяти списков, — более чем по сотне на каждый день года.

И им суждено быть найденными достойными людьми в должное время. Хвала святым, я не отличался особыми достоинствами. Меня едва не угробили поиски первого свитка. Силано, однако, уже грезил о новых исследованиях.

— Поразительно! Я подозреваю, что этот текст является своего рода кратким изложением, списком основных тем и исходных базовых законов, а более глубокие знания и таинства открываются в каждом из последующих томов. Вы представляете, что будет, если мы отыщем их все!

— Фараоны полагали, что даже этот необходимо держать в секрете, — напомнил я.

— Фараоны жили в первобытные времена, не ведая о достижениях современной науки и алхимии. Развитие человечества, Гейдж, основано на знаниях. Эпохи приручения огня и изобретения колеса канули в Лету, наш мир достиг кульминации, породив множество идей, продуктов совместного или индивидуального творчества. Сегодня мы обладаем всей суммой знаний, обретенных человечеством на протяжении тысячелетий и дарованных нам неизвестно кем: богом, колдуном или иным высшим разумом, обитавшим в неведомой Атлантиде или на луне. Ясно одно, именно он положил начало цивилизации и способен даже сейчас возродить ее золотой век. В течение пяти тысяч лет эта величайшая книжная коллекция считалась утраченной, и вот сейчас она вновь явлена миру. Этот свиток укажет нам путь к остальным. И тогда правление перейдет в наши руки, в руки мудрейших людей, и мы приведем мир к гармонии, к высшему порядку. В отличие от королей и тиранов, я буду править, основываясь на идеальных научных законах!

Никто не обвинил бы Силано в смирении. Лишенный богатства революцией, вынужденный вновь искать расположения у демократов, коих считал всего лишь заурядными законоведами и памфлетистами, граф жаждал реванша. Тайные законы магии или колдовства могли вернуть ему то, что отобрали республиканцы.

Нам удалось перевести названия некоторых глав, но осознание их содержимого оказалось весьма утомительным занятием. Стиль изложения не укладывался ни в какие обычные представления, а простая подстановка слов совершенно не проясняла смысла.

— Такой труд под силу лишь полиглотам прославленных университетов, — сказал я графу. — Пытаясь сами разгадать эту тайнопись, мы проведем здесь, в Розетте, остаток жизни. Давайте отдадим свиток в Национальный институт или Британскую академию.

— Неужели вы полнейший дурак, Гейдж? Предоставить обычным ученым такую ценность — все равно что положить порох на хранение в пиротехнической лаборатории. Мне казалось, что вы как раз опасались ее неправильного употребления. Я десятки лет изучал предания, связанные с этими текстами. Астиза провела много лет в упорных трудах, чтобы стать достойной.

— А я?

— Вы, как ни странно, оказались необходимы для нахождения этого свитка. Один Тот знает почему.

— Цыганка нагадала мне однажды, что мне суждено быть шутом. Или дураком, которому суждено искать дурака.

— Впервые слышу правду от этих шарлатанов.

И чтобы подтвердить эту оценку, он в тот же вечер отравил меня.


У меня нет особой склонности к смиренным и умозрительным размышлениям, и я вообще редко задумываюсь о божьих тварях, за исключением тех случаев, когда охочусь на них или езжу на них верхом. Но я с симпатией отношусь к охотничьим собакам, ценю кошек за ловлю мышей, а птиц за их потрясающее оперение. Именно поэтому у меня появилась привычка подкармливать здешнюю мышь.

Силано и Астиза уже отправились спать, а я засиделся над свитком, продолжая сравнивать разноязыкие тексты, выискивать соответствия и размышлять о том, имеют ли хоть какой-то смысл странные слова о том, что «в вашем мире чистый случай является основанием фаталистической предопределенности». Наконец я вышел подышать воздухом на крыльцо, где звездные россыпи влажно поблескивали в низкой темноте летнего неба, и попросил дежурного солдата принести немного еды. Выполнение моей просьбы заняло у него слишком много времени, но в конце концов мне таки выдали тарелку с фулом,[27] и я уныло попробовал бобовое варево, приправленное помидорами и луком. Почуяв запах снеди, в углу комнаты появилась моя частая вечерняя гостья, египетская иглистая мышь, названная так потому, что ее жесткая щетина прокалывала пасть хищникам. Испытывая недостаток общения в эту тихую ночь, я лениво положил ей немного пюре, несмотря на то что из-за таких грызунов, в частности, нам приходилось убирать свиток в железный сундук.

Потом я вновь углубился в работу. Какой многообразный язык! Я поразился множеству символов древнего языка, внезапно осознав также, что они стали искривляться, скользить, вращаться и сливаться у меня перед глазами. Я прищурился — слова по-прежнему расплывались. Неужели я так чертовски устал? Но мне ужасно хотелось понять, где же заканчивается одно высказывание и вообще использовал ли Тот традиционное построение фраз…

Свиток уже совсем расплывался. В чем же дело? Я глянул в угол. Моя мышиная гостья, величиной с домашнюю крысу, лежала на боку, ее лапки подрагивали, а в глазах, похоже,застыл ужас. Из ее пасти выступила пена.

Я оттолкнул тарелку с бобами и встал.

— Астиза! — попытался крикнуть я, но словно онемел, изо рта у меня вырвался лишь сдавленный, еле слышный хрип.

На ослабевших ногах я шагнул к двери. Какой же подлец Силано! Он счел, что больше не нуждается в моей помощи. Мне вспомнилось, как год назад в Каире он предлагал устроить трапезу с отравленным окороком. Совсем вдруг ослабев, я упал на пол, не понимая, что могло случиться с моими ногами, и так больно ударился головой, что перед глазами заплясали искры. Как в тумане, я увидел издыхающую мышь.

В комнату тихо вошли люди и склонились надо мной. Как он, интересно, собирается объяснить это убийство Астизе? Или планирует заодно покончить и с ней? Нет, она еще нужна ему. Крякнув, они подняли меня и потащили куда-то, точно мешок с мукой. Голова сильно кружилась, но я все осознавал — вероятно, потому, что едва притронулся в отравленному месиву. Хотя они предположили, что я уже мертв.

Меня выволокли из боковых ворот и понесли к реке и гарнизонной уборной, снабженной прорытым каналом. За ней в протоке, отклонившемся от главного речного русла, находилась небольшая заводь, благоухающая лотосами и дерьмом. Словно беспомощного ребенка, меня раскачали и бросили в эту самую заводь.

С тихим всплеском я скрылся под водой. Неужели они хотят обставить дело так, будто я сам утонул?

Однако водная стихия оживила меня, и от испуга онемевшие конечности начали слегка двигаться. Мне удалось вынырнуть на поверхность из этой стоячей воды и глотнуть воздуха. Малая доза какой-то отравы, похоже, оказалась не смертельной, дурман начал рассеиваться. Два моих потенциальных палача с интересом следили за мной, не слишком встревоженные странной живучестью. Неужели до них не доходит, что я слопал недостаточно яда? Они не делали никаких попыток пристрелить меня или войти в воду и прикончить меня саблей или секирой.

Может, я доплыву до берега и найду помощь?

И в этот момент за спиной моей раздался громкий всплеск.

Я обернулся. Над заводью темнел низкий причал, до меня донеслось позвякивание разматывающейся цепи, дорожка ее звеньев извивалась в мою сторону. Что за чертовщина?

Мои палачи начали посмеиваться.

Ко мне приближались выступающие из темной воды ноздри и выпученные глаза рептилии, самой омерзительной и ужасной из всех тварей — нильского крокодила. Доисторический монстр, покрытый крепкой броней ороговевших щитков, толстый как бревно и исполненный убийственной силы, мог поразительно быстро перемещаться и в воде, и по суше. Эта древняя, как драконы, тварь отличалась бесчувственностью машины.

Даже в одурманенном состоянии до меня мгновенно дошла суть их замысла. Подлые приспешники Силано держали на цепи хищника в этом водоеме и решили преподнести меня ему на ужин. Я так и слышал, какую сказочку будет рассказывать мудрейший граф. Мол, наш американец, пользуясь уборной, частенько подходил к Нилу искупаться или поглазеть на звезды, а крокодилы порой вылезают из воды — уж такие традиции издавна сложились тут у них в Египте, — и им достаточно щелкнуть пару раз челюстями, чтобы я исчез в их пасти. А Силано будет единолично владеть камнем, свитком и женщиной. Шах и мат!

Едва я разгадал этот неприятный сценарий, признавая со смутным восхищением остроумное вероломство Силано, как почувствовал атаку рептилии. Она поднырнула снизу и цапнула меня за ногу, но не стала сразу закусывать ею, а потащила меня на глубину, намереваясь, по своей вековой привычке, сначала утопить добычу. Настоящий ужас, порожденный тисками длинных челюстей с коническими зубами, замшелой броней и тупой решительностью кровожадной морды, промелькнул в моем сознании, побудив к действиям и подавив боль и дурман. Погружаясь в воду, я извернулся, выдернул из-за пояса томагавк и что было сил ударил тварь по морде, несомненно поразив ее этим жалким укусом не менее сильно, чем она поразила меня. Словно под действием пружины, зубы разжались, выпустив мою ногу, а я опять с размаху так саданул крокодила в верхнюю челюсть, что томагавк глубоко вошел в ее плоть. Гладь заводи буквально взорвалась от кружения извивающегося от боли крокодила, и, когда его цепь скользнула по мне, я инстинктивно ухватился за нее. Животное потащило меня наверх вместе с цепью, голова моя наконец оказалась на поверхности, и я вдохнул воздух. Потом мы опять нырнули, крокодил старался развернуться и цапнуть меня, несмотря на то что при каждом сжатии челюстей томагавк все глубже входил в его морду, усиливая боль. У меня хватило ловкости не доставить ему повторного удовольствия. Собрав все силы, я стремительно продвинулся по цепи в то место, где она, подобно ожерелью, охватывала шею рептилии, проходя под передними лапами. Мои руки вцепились в цепное ожерелье. При всей изворотливости хищнику не удавалось укусить меня.

Под водой я начал колотить крокодила по глазам. Тогда он заметался, как взбесившаяся лошадь, и я едва не свалился с его спины. Мы выныривали на поверхность, вновь уходили под воду, барахтались на илистом дне, а потом опять всплывали. Я услышал скрип и треск причала, ломающегося от мощных рывков посаженного на цепь животного. Смех зрителей на берегу резко оборвался. Нога моя кровоточила, и запах крови еще больше разъярил раненого зверя. Но у меня не было никакой возможности убить его.

Поэтому, когда метания привели нас поближе к причалу, я отпустил цепь и поплыл к берегу. Никому, видимо, еще не удавалось с такой рекордной скоростью вылетать из воды. Резко подтянувшись, я забрался на причальные мостки.

Крокодил развернулся, обмотался собственной цепью и рванулся за мной, в результате чего его морда врезалась в подпорку мостков. Ударившись, он взревел от боли, вызванной томагавком, но сжал челюсти, расщепив опорные стойки. Мостки начали погружаться в воду, а он полез по ним наверх из воды. До меня донеслись испуганные крики конвойных, бросивших меня в заводь. Потом я увидел кол с закрепленной на нем цепью, и в тот момент, когда натиск животного слегка ослаб, снял петлю цепи с кола, надеясь, что крокодил, получив свободу, уплывет в Нил.

Вместо этого чудовище наполовину вылетело из воды, и взметнувшаяся цепь просвистела в воздухе, как хлыст. Не желая попасть под ее удар, я метнулся в сторону. Животное рухнуло обратно в воду, осознав свою свободу, и вдруг бросилось в атаку, но не на меня. Его обезумевшие от боли глаза выискали на берегу двух типов, следивших за нашей схваткой. Крокодил вылез из воды и в фонтане брызг, загребая лапами, с бешеной скоростью понесся на них. Испуганно заорав, они бросились обратно к форту.

На короткие дистанции крокодилы могут бегать с быстротой лошади. Вскоре, догнав одного из моих палачей, он одним мощным ударом челюстей разорвал его надвое и устремился дальше за вторым прямо к форту. Улепетывающий конвойный начал орать как резаный, предупреждая об опасности.

Мне нельзя было тратить много времени на раздумья.

Будь я проклят, если не отомщу Силано за такую подлость. Я убил бы его, если бы смог, или заставил бы мучиться от нежданной потери. Мне захотелось забрать свиток и забросить его в бездонную глубь Средиземного моря. Раненный крокодильими зубами, истекая кровью и хромая, я поднялся по дорожке, следуя по колее, проложенной мощным хвостом рептилии. Не теряя головы, я слегка помедлил у задней калитки, из которой меня недавно вынесли. Крокодил уже метался по плацу, над которым разносились людские крики. Раздался предупредительный выстрел. Войдя во двор, я незаметно прополз по затемненному краю к своему жилью. Там я схватил винтовку и выглянул из двери. Крокодил замер, сжимая в огромных челюстях тело очередной жертвы, но в него уже стреляло множество людей. Тогда прицелился и я, но не в животное, а в фонарь, висевший в конюшне на другой стороне двора, которая, в свою очередь, соседствовала со складом боеприпасов.

Я собирался взорвать этот форт.

Это был один из самых точных выстрелов в моей жизни, я затаил дыхание и спустил курок. Пуля должна была пролететь через плац, попасть в открытое окошко и сбить фонарь, не погасив при этом его фитиль. В итоге фонарь упал, и пламя начало пожирать сено. Причудливые отблески света озарили бронированную спину и острейшие зубы нильского монстра, а солдаты панически заорали: «Пожар, пожар!» Из конюшни уже неслось испуганное ржание.

Но меня никто не заметил.

Поэтому я спешно дохромал до той комнаты, где меня отравили. По дороге я захватил одну из кирок, используемых при строительстве форта.

Свиток, черт бы его побрал, успели куда-то унести.

Я глянул во двор. Языки пламени взвивались уже высоко, лошади с диким ржанием выскочили из конюшен, добавив свою лепту в общий хаос.

— Склад! Склад боеприпасов! Надо залить его водой! — донеслись до меня крики офицеров.

Перезарядив винтовку, я сделал еще один хороший выстрел, попав в того, кто пытался организовать цепочку по передаче ведер с водой из колодца форта. Когда он упал, пожарная бригада в смущении разбежалась, не понимая, что происходит. Солдаты палили наугад во всех направлениях.

Крайне взволнованная, Астиза ворвалась в комнату прямо в ночной одежде, откидывая со лба прядь распущенных волос. Она взглянула на мою окровавленную ногу, мокрый костюм, потом на пустой стол, за которым я работал над свитком.

— Итан! Что ты наделал?

— Ты бы лучше спросила, что сделал твой бывший любовничек Силано! Он попытался отравить меня и скормить крокодилу, посаженному на цепь в заводи! Не думаешь ли ты, что будешь следующей его жертвой, как только он устанет от тебя? Он хочет безраздельно владеть этой книгой, не деля ее ни с учеными, ни с Бонапартом и, уж конечно, ни с нами. Она довела его до безумия!

— Я видела, как он бежал к дозорной вышке с Бушаром. Они захлопнули дверь и заперлись там.

— Он решил переждать в безопасности, позволив солдатам прикончить меня. А может, и тебя тоже.

Крики становились все громче, и теперь пули уже летели в сторону штабного здания, где мы проводили краткое совещание.

— Мы не можем позволить ему сбежать с книгой! — сказала она.

— Тогда хорошо бы для начала попытаться найти ее.

— Почему же знания так портят людей? Видно, такова наша грешная натура!

— У меня натура несколько иная, — возразил я, беря ее за руку. — Ты со мной?

— Конечно.

— Тогда раз мы не можем завладеть свитком, то уничтожим ключ, благодаря которому можно перевести его, и не позволим Силано стать обладателем бесценных знаний. Как бы нам выбраться из этой крысиной норы?

— За той дверью находится офицерский арсенал, и там есть запасы пороха.

— Ты думаешь, нам удастся справиться с целым гарнизоном?

— Нет, мы сможем проделать дыру в задней стене.

Я улыбнулся.

— Надо же, треволнения не только усиливают твою красоту, но и обостряют твою сообразительность.

На двери арсенала висел большой замок, но мне хватило одного выстрела, чтобы сбить его. Внутри хранилось только офицерское оружие, но, хвала Тоту, там стояли и две бочки с порохом. Раскупорив одну, я насыпал пороховую дорожку до самой двери.

— Теперь нам надо сохранить для себя верхнюю колонку текста.

— Это невозможно! Эта глыба совершенно неподъемна!

Я вытащил из своей сумки положенную туда для приманки скалку и усмехнулся.

— Бен Франклин верил в мои способности.

Издательское дело всегда казалось мне грязным ремеслом, но Франклин утверждал, что оно сродни выпуску бумажных денег. Закинув винтовку за плечо, я похромал в комнату, где стоял Розеттский камень, зловеще освещенный отблесками бушевавшего во дворе пожара. Солдаты выстроились по двору, организовав цепь к реке, и передавали ведра над хвостом мертвого крокодила. Стрельба затихла.

Я достал химические тигли, в которых Силано держал краску, и обмазал ею мою скалку. Потом прижал ее к верхней части Розеттского камня и прокатил по ней, в результате все высеченные знаки покрылись красочным слоем. И так же я потом поступил с греческой колонкой.

— Разденься, пожалуйста, до пояса.

— Итан!

— Мне нужно твое тело.

— О милосердная Исида, усмири мужскую плоть! Неужели в такое время ты способен думать о каких-то плотских…

Не обращая внимания на ее протестующие крики, я разорвал блузу на ее спине.

— Извини. Но твоя кожа более гладкая.

Она обиженно прижимала к груди разорванную одежду, а я нежно поцеловал гладкую женскую спину и затем прислонил ее к камню.

Она дернулась.

— Что ты делаешь?

— Превращаю тебя в книгу.

Я развернул Астизу и взглянул на оттиск. Не идеально, конечно, часть символов плохо пропечаталась из-за прогиба спины, но все-таки на ней теперь имелся зеркальный образ высеченного на камне текста. После аналогичной операции греческая колонка текста попала уже на верхнюю часть ее ягодиц. Вид получился на редкость эротичный, но женщины и без того обладают очаровательными спинами, и мне всегда особенно нравилось, как ткань драпирует выпуклости их бедер.

Но пора закончить дело. Пока Астиза, растеряв протестующий запал, приходила в себя от потрясения, я вооружился киркой и решительно атаковал этот памятник, имея намерение лишь укоротить его на верхнюю часть. Надеясь, что ученые не проклянут меня, я метил в разделительный паз, проходивший над иероглифами. Один удар, второй, третий, и наконец базальт дал трещину. Напоследок я прицелился поточнее и со всего размаха так ударил киркой по Розеттскому камню, что его верхняя часть с письменами времен Тота и частично с иероглифами откололась и рухнула. Обломки разлетелись по земляному полу.

— Помоги мне собрать их.

— Ты окончательно сошел с ума?

— Ключевая запись есть на твоей спине. А эту мы уничтожим. Нам не под силу поднять целый камень, но его обломки мы как-нибудь дотащим до арсенала.

— А потом?

— Взорвем их вместе со стеной. И тогда Книга Тота будет непереводимой, пока мы не завладеем ею вновь.

Куски базальта оказались весьма тяжелыми, но нам удалось, с трудом пиная, перекатывая и подталкивая, перетащить их из кабинета к дальней стене арсенала. Я втиснул их между бочками с порохом, прикинув, что они помогут пробить дыру в кладке$7

Потом я сходил за свечой, поджег пороховую дорожку и, прикрыв дверь, обернулся к Астизе. Она присела у окна, выглядывая наружу. Со двора доносились крики бегающих солдат. Пожар разгорался все ярче.

— Итан! — испуганно воскликнула она.

И тут началось настоящее светопреставление.

Первым взлетел на воздух крепостной склад боеприпасов, прогремел оглушительный взрыв, и множество обломков взметнулось ввысь на сотни футов. И хотя мы находились внутри каменного здания, взрывная волна припечатала нас к полу. Спустя мгновение грохнул второй взрыв из офицерского арсенала, также породив град обломков. Куски Розеттского камня разлетелись как шрапнель. Очаровательный торс Астизы теперь останется единственной записью языка времен Тота. Я дотронулся до нее.

— Краска уже подсохла, — с улыбкой заметил я. — Теперь, Астиза, ты будешь хранительницей священного текста и тайны жизни!

— Ты бы лучше подумал, чем прикрыть эту тайну. Я не собираюсь бежать по Египту обнаженной.

Я позаимствовал офицерский плащ. Томагавк пришлось оставить на память мертвому крокодилу. Вооруженные только моей винтовкой, мы с трудом вылезли из взорванного арсенала. В грязной кладке крепостной стены зияла брешь, и мы, перебравшись через обвалившиеся камни, вышли на улицы Розетты. В конце одной из улочек сушилось на веревках белье, и поблизости в загоне темнела тележка с перепуганным, орущим ослом.

ГЛАВА 25

Бегство со скоростью запряженного в тележку осла не назовешь быстрейшим способом спасения от врагов, но оно имеет свое преимущество, поскольку выглядит настолько нелепым, что не привлекает внимания преследователей. Присвоение выстиранного белья позволило нам приодеться в более или менее приличные египетские наряды. Вот только рана на моей туго перевязанной ноге болезненно постреливала. Я надеялся, что благодаря хаосу, вызванному разъяренным крокодилом, буйством перепуганных лошадей и взрывом склада боеприпасов, мы сможем незаметно убежать из Розетты. Если хоть немного повезет, вероломный Силано будет считать, что я погиб в брюхе гигантского крокодила, по крайней мере до тех пор, пока кто-то не догадается вспороть его. Если не повезет, граф может предположить, что мы попытаемся проскользнуть мимо сторожевых кораблей на Ниле. Мне в принципе хотелось незаметно пройти мимо французов, добраться до лагеря турок, оттуда перебраться на эскадру Смита и с безопасного расстояния обсудить возможности новой сделки. Если мы потеряли книгу, то Силано лишился возможности продолжать ее дешифровку.

Вера в успех такого плана начала убывать с восходом солнца, сулившего еще более жаркий денек. Когда мы покинули пойменную долину Нила и, повернув к Абукиру, вступили на красноватые пески, до нас донесся глухой рокот, напоминавший приближающиеся громовые раскаты, хотя безоблачное голубое небо со всей ясностью дало нам понять, что мы слышим отдаленные пушечные залпы. Битва за турецкий плацдарм шла полным ходом, а следовательно — если только турки не выиграют у французов, — нам предстояла встреча с армией франков. Было 25 июля 1799 года.

— Нам нельзя поворачивать назад, — предупредила Астиза. — Силано разыщет нас.

— Во время военных действий обычно царит жуткая неразбериха. Может, проскочим окольным путем.

Мы привязали нашего осла у подножия высокой дюны, а сами забрались наверх посмотреть, что происходит на Абукирском мысу. Картина была душераздирающей. В очередной раз слабость оттоманского войска проявилась со всей очевидностью. С храбростью у воинов Мустафы было все в порядке. Но им недоставало огневой мощи и мудрой тактики. Турки выжидали в окопах, точно завороженные зайцы; французы устроили бомбардировку, а потом пустили в атаку кавалерию. Мы стали свидетелями сокрушительного поражения, видя, как стремительный натиск отрядов Иоахима Мюрата не просто прорвал первый ряд окопов турок, но захватил также и оба последующих ряда. Конница рассыпалась по всему лагерю, ее противники обратились в паническое бегство, а их палатки мгновенно полегли на землю, лишенные растяжек, разрубленных сабельными ударами. Позднее мы узнали, что Мюрат лично взял в плен турецкого главнокомандующего, сразившись с ним в рукопашном бою и получив поверхностную рану на скуле от выстрела пистолета Мустафы, но зато в ответ сабельным ударом лишил самого пашу пары пальцев на руке. Бонапарт перевязал руку храброго противника своим личным платком. В 1799 году над войнами еще витал дух рыцарства.

А в общем после прорыва линий обороны началась очередная резня. Более двух тысяч мусульманских воинов полегло на недавно захваченную ими землю, и вдвое больше утонуло, пытаясь добраться вплавь до своих кораблей. Отряды в форте на берегу залива упорно держали оборону, но усиленный обстрел вынудил их сдаться. Потеряв около тысячи солдат, три четверти из которых составляли раненые, Бонапарт разбил очередную оттоманскую армию. Именно в такой триумфальной победе он нуждался после неудачной осады Акры. Одному из своих сослуживцев он сообщил, что «редко видел такие превосходные сражения», а для парижской Директории описывал его как «одно из самых ужасных». Оба описания были справедливы. Пролитая кровь воодушевила его.

Итак, прибыв в Розетту, мы с Астизой оказались между двух огней: позади расположился возбужденный французский лагерь, а впереди победоносная французская армия грабила наших бывших союзников, погибших на поле брани. Прямо из челюстей крокодила я попал в военное окружение.

— Итан, как ты думаешь, что нам лучше сделать?

Любому мужчине, по-моему, лестно, когда женщины спрашивают об этом, находясь в центре военной операции, но я не возражал бы, чтобы иногда они выдвигали и свои собственные идеи.

— Хорошо бы, я думаю, продолжать бегство. Только неизвестно, в какую сторону лучше бежать.

Тогда она смело внесла предложение.

— Помнишь оазис Сива, где Александра Великого провозгласили сыном Зевса и Амона? Наполеон пока не завоевал его. Давай отправимся туда.

— Но ведь до него сотня миль по безводным пескам! — не в силах скрыть отчаяния, воскликнул я.

— Ну да, поэтому лучше побыстрей отправиться в путь.

Мы оба могли проститься с жизнью, превратившись в мумии, обезвоженные и высушенные жарой, но куда еще могли мы пойти? Теперь Силано наверняка убьет нас. И Наполеон тоже.

— Хотелось бы мне, чтобы украденный нами осел с ошалевшими от стрельбы глазами не выглядел таким тощим, — заметил я. — Будь у нас побольше времени, я присмотрел бы нам более крепкую животину.

Неважно. У подножия дюны нас поджидал французский патруль.


Как и следовало ожидать, Наполеон в тот вечер пребывал в хорошем расположении духа. Ничто так не успокаивало его, как победы. Во Францию будут посланы сводки с красочным и подробным описанием очередного триумфа Бонапарта. Захваченные знамена уже подготовили к отправке в Париж для демонстрации новых завоеваний молодой республики. К тому же я, раздражающий его комар, сидел, надежно связанный веревками, вытянув пожеванную алчным крокодилом ногу; моей любимой тоже скрутили руки, винтовку опять отобрали, а осла отправили обратно законному владельцу.

— Я лишь старался спасти вас от черной магии, генерал, — без особого вдохновения попытался оправдаться я.

Он раскупорил бутылку бордо из своих личных запасов, присланных братом из Франции.

— Ах: вот как, теперь уже от черной магии? И в этом вам помогала ваша коварная красотка?

— Силано стремится вызвать дьявольские силы, чтобы ввести вас в заблуждение.

— А вы, Гейдж, значит, взорвали половину моего форта по наущению Господа.

Он сделал глоток.

В его трактовке это звучало угрожающе.

— Если вы, генерал, имеете в виду ночную перестрелку, так то была просто вражеская диверсия.

Возможно, мне следовало вести себя более дерзко и вызывающе, но я пытался спасти наши жизни.

Прибывший вскоре граф Силано, увидев меня, так изумился, будто я воскрес на третий день после погребения.

— Ох, месье, как же я устал от попыток убить вас, — заявил он.

— Я тоже устал от этого, — ответил я, улыбнувшись им обоим.

— Вы уничтожили верхнюю часть камня, — сказал Бонапарт. — Не она ли давала ключ к переводу древней книги?

К счастью, им не пришло в голову раздеть Астизу.

— Да, генерал.

— А что именно могла сообщить нам эта книга?

— Магические знания, — сказал Силано.

— Неужели магия все-таки существует?

— Мы могли бы овладеть ею. Магия является лишь высшим достижением науки. Магия и могущество бессмертия.

— Бессмертие! — Бонапарт рассмеялся. — Бегство от неизбежной судьбы! Но я видел слишком много смертей, поэтому уже обеспечил себе бессмертие. После нас остаются лишь воспоминания.

— Мы думаем, что эта книга позволила бы вам достичь бессмертия в более реальном смысле, — сказал граф. — Вам и вашим ближайшим сподвижникам.

— Таким, как вы? — Он отбросил опустевшую бутылку. — Так значит, у вас тоже есть стимул, мой друг! — Наполеон повернулся ко мне. — Досадно, что вы уничтожили часть камня, Гейдж, но Силано уже расшифровал некоторые знаки. Надеюсь, он разгадает и смысл остальных. А оставшиеся три четверти камня позволят ученым сосредоточиться на расшифровке иероглифов. В зависимости от того, кто в конечном итоге победит здесь, в Египте, эта плита окажется в музее либо Парижа, либо Лондона. Толпы посетителей будут глазеть на нее, даже не подозревая о пропавшей по вашей вине четверти текста.

— Я могу быть поблизости, чтобы рассказать им.

— Боюсь, вас ждет иной удел. — Наполеон взял кожаную папку и извлек оттуда пачку старых газет. — Смит прислал мне их в качестве подарка, когда я позволил туркам забрать своих раненых. Похоже, пока мы тут завоевывали славу в Египте, события в Европе вышли из-под контроля. Франции вновь грозит опасность.

Именно в тот момент я убедился, что Бонапарт отказался от прежней цели завоевания Азии, предпочтя ей новую — возвращение в Париж. Он завоевал все, что смог, а мы нашли то, что ему больше всего хотелось найти. Могущество, в том или ином смысле.

— С марта Франция находится в состоянии войны с Австрией, и к тому же нас вытеснили из Германии и Италии. Пока мы осаждали Акру, в Индии погиб Типу Султан. Директория пребывает в растерянности, а мой брат Люсьен пытается провести реформы в слабоумном парижском собрании. Британский флот в ближайшее время ослабит блокаду, чтобы пополнить запасы на Кипре. Вот тогда-то я и отправлюсь обратно, чтобы навести порядок во Франции. Долг прежде всего.

Его слова показались мне наглой ложью для прикрытия позорного бегства.

— Долг? Какой же долг призывает вас бросить вашу армию?

— Подготовка к ее достойному возвращению. Клебер, кстати, мечтал о командовании с тех пор, как мы высадились здесь. Теперь ему представится такая возможность. Моя депеша удивит его. Между тем сам я сильно рискую, ведь мне надо будет как-то избежать столкновения с британским флотом.

Да уж, силен риск! Рискует остающаяся в Египте непризнанная армия. Этот пройдошливый политик бросал своих верных воинов ради интриг в Париже! И тем не менее, по правде говоря, я восхищался такой хитростью. Мы оба с ним были одного поля ягоды: приспособленцы и игроки, способные к выживанию. Преследуя корыстные цели, мы стали фаталистами. Мы оба были падки на хорошеньких женщин. И смело бросались в авантюры, если они избавляли от скуки.

Наполеон словно прочел мои мысли.

— Война и политика выдвигают суровые требования, — сказал он. — Очень жаль, что нам придется убить вас, но тут уж ничего не поделаешь.

— Почему же ничего не поделаешь?

— Я чувствую, что меня несет к неведомой цели, и если в Египте вы, Итан Гейдж, могли помочь мне, то отныне с тем же успехом сможете и помешать. Никаких наших планов вы не завершили, зато ваше электричество помогло в Акре проклятым англичанам. А теперь вы вдобавок разгромили Розетту.

— Только по вине Силано. Он приказал бросить меня на съедение крокодилу…

Бонапарт решительно отмел мои пояснения.

— Прощайте, месье Гейдж. При иных обстоятельствах мы могли бы стать хорошими партнерами. Что ж, как говорится, напоследок вам удалось еще разок предать Францию. Вы оказались источником серьезных неприятностей, слишком изворотливым противником. Однако даже у кошки всего девять жизней. Наверняка к данному моменту вы израсходовали свой запас.

— Нет, если только вы не пожелаете этого проверить, — угрюмо ответил я.

— Я предоставлю вашу судьбу на волю Силано, уж он-то придумает, как поступить с вами и вашей дамой. В сущности преступницей, пытавшейся убить меня в Александрии.

— Она пыталась убить меня, генерал!

— М-да. И почему, интересно, все злодейки так красивы? Что ж, у каждого из нас свой удел.

Распорядившись нашими судьбами, он решительно удалился, уже всецело поглощенный своим новым проектом.


Кто-нибудь другой попросту пристрелил бы нас, но Силано был в некотором роде ученым. Мы с Астизой причинили ему достаточно неприятностей, чтобы ему захотелось доставить нам заслуженные, по его мнению, страдания, а кроме того, его заинтересовали исследования новых способов казни с использованием средств окружающей среды.

— Известно ли вам, что тела мумифицируют порой всего лишь с помощью одного песка?

— Куда уж нам до вашей эрудиции.

Короче говоря, после полуночи нас похоронили, правда закопав в песок только по шею.

— А нравится мне в такой казни то, что во время вашего тоскливого сгорания вы сможете наблюдать друг за другом, — заявил он, когда его приспешники закончили трамбовать песок вокруг наших голов.

Нам связали ноги, а также и руки, заломив их за спину. Естественно, ни о каких головных уборах и речи быть не могло, а от жажды мы и так уже давно мучились.

— С восходом солнца начнется ваша медленная пытка, — продолжил словоохотливый граф. — И ваши мучения час от часу будут усиливаться. Медленно поджарится и потрескается ваша кожа. Отраженный песком свет и пыль постепенно ослепят вас, и, глядя друг на друга, вы будете медленно сходить с ума. Раскаленный песок высосет из вас всю оставшуюся влагу, и ваши языки так распухнут, что вам станет трудно даже дышать. Вы будете молиться, чтобы укусы змей или скорпионов побыстрее закончили эту пытку. — Он склонился и погладил меня по голове, как ребенка или собаку. — Скорпионы предпочитают пожирать человеческие глаза, а муравьи в поисках пищи заползут в ваши тела через ноздри и уши. Грифы также, соперничая с муравьями, будут посматривать на вас с надеждой на хорошую трапезу. Но больше всего страданий причиняют обычно змеи.

— Как много вам известно о повадках здешней фауны.

— Да, я натуралист, а методы пыток изучаю долгие годы. Это изощренная наука, чистое удовольствие, если вы понимаете ее тонкости. Не так легко, знаете ли, поддерживать человека в состоянии мучительной боли, но не давать ему терять разум, чтобы он мог еще сообщить нечто полезное. В данном опыте интересно то, что закопанная в песок плоть испечется, усохнет и великолепно сохранится. Именно благодаря такому естественному процессу, как я подозреваю, древние египтяне придумали мумифицирование. Вам известно, что персидский царь потерял целую армию во время песчаной бури?

— Не скажу, что меня хоть немного волнуют потери персидского царя.

— Я изучаю историю, чтобы не повторять ее ошибок. — Он повернулся к Астизе, ее темные волосы веером раскинулись по песку. — А ведь я любил тебя, ты знаешь.

— Вы никогда никого не любили, кроме себя.

— Бен Франклин говорил, что себялюбцу не грозит встреча с соперником, — монотонно изрек я.

— Ах, как же занимателен ваш месье Франклин. Конечно, я оставался верным себе гораздо в большей степени, чем любой из вас по отношению ко мне! Сколько возможностей для совместной работы я предоставил вам, Гейдж? Сколько раз предостерегал вас? Однако вы предавали меня с завидным упорством, не единожды, и не дважды, и не трижды…

— Непостижимая странность.

— Мне хотелось бы послушать, как жалобно вы будете просить о пощаде перед смертью.

— Может, я и попросил бы, если бы считал, что в такой просьбе есть хоть капля смысла.

— Но к сожалению, судьба призывает и меня. Я должен сопровождать Бонапарта обратно во Францию, где смогу более обстоятельно заняться изучением этой книги, а ему несвойственно долго сидеть смирно. Впрочем, не безопасно уже и блуждать по морям, удалившись из-под защиты основных военных сил. Боюсь, что мы больше не увидимся, месье Гейдж.

— Вы верите в призраков, Силано?

— К сожалению, мой интерес к сверхъестественному миру не простирается на суеверия.

— Вам придется поверить, когда я приду за вами.

Он рассмеялся.

— И после того, как вы хорошенько попугаете меня, вероятно, мы сможем сыграть в картишки! Между тем я даю вам шанс еще на одно превращение. То ли в призрака, то ли в мумию. Возможно, я поручу кому-нибудь выкопать вас через пару недель, чтобы потом поставить в углу моей лаборатории рядышком с мумией Омара.

— Алессандро, мы не заслужили этого! — воскликнула Астиза.

Последовало долгое молчание. Мы не видели его лица. Наконец до нас донесся графский шепот:

— Нет, заслужили. Вы разбили мне сердце.

И он удалился, оставив нас страдать.

Нас с Астизой закопали друг напротив друга, меня лицом на юг, а ее — на север, чтобы солнце равномерно обжигало наши головы с рассвета до заката. В пустыне по ночам весьма прохладно, и первые минуты после того, как солнце поднялось из-за горизонта, его тепло казалось даже приятным. Потом розовая заря сменилась молочным летним маревом, жар лучей неуклонно усиливался, отражаясь от песчаной почвы. Уши у меня уже обгорели. Я услышал тихое приближение первых насекомых.

— Итан, мне страшно, — прошептала Астиза, находившаяся в шести шагах от меня.

— Мы потеряем сознание, — не слишком уверенно пообещал я.

— Исида, пошли ко мне наших друзей! Помоги нам!

Исида не ответила, а я сказал:

— Потерпи немного, вскоре на нас снизойдет бесчувствие.

Однако мучения продолжали усиливаться. Вскоре у меня разболелась голова и распух язык. Астиза тихо постанывала. Даже при самых благоприятных обстоятельствах солнечный удар летом в Египте получить совсем нетрудно. У меня появилось ощущение, будто моя голова лежит на наковальне Иерихона. Я слишком явственно помнил наше пребывание в пустыне с Ашрафом около года тому назад. В то время, по крайней мере, мы путешествовали на лошадях, а мой мамелюкский друг знал, как добыть воду.

Песок все сильнее накалялся. Кожа уже покрылась обжигающими песчинками, однако мне не хватало сил даже шевельнуть головой. Началось покалывание, острое, как осиные укусы, но непонятно было, то ли кто-то уже пожирает мою плоть, то ли сама жара вызывает такие терзающие ощущения. Мозг умеет увеличивать боль до ужасной остроты.

Упоминал ли я уже, что азартные игры порочны?

Обжигающий едкий пот почти ослепил меня, но вскоре высох и застыл соляной коркой. Мне казалось, что моя голова превратилась в одну сплошную опухоль. В глазах померкло от ослепительного света, и даже голова Астизы выглядела всего лишь как туманный, хотя и узнаваемый по очертаниям шар.

Наступил ли уже полдень? Вряд ли. Я услышал тихий отдаленный гул. Неужели опять где-то началось сражение? А может, надвигается гроза и вскоре хлынет ливень, как в Городе Призраков.

Нет, жара нарастала, обдавая нас неумолимыми сухими и знойными волнами. Астиза немного поплакала, но потом затихла. Я молился, чтобы она потеряла сознание. Я и сам ждал того же, блаженного медленного соскальзывания в смертельную бессознательность, но пустыня, похоже, хотела наказать меня. Температура неуклонно повышалась. Гореть начал и мой подбородок. Зубы поджаривались в деснах. Распухшие глаза закрылись.

Потом я увидел пробежку какого-то мелкого создания.

Черная маленькая тварь. Я мысленно застонал. Солдаты рассказывали мне, что укусы скорпионов ужасно болезненны. «Словно в вас одновременно вонзились жала сотни пчел», — говорил один из них. «Нет, нет, — возражал другой, — такое ощущение, будто к коже прижали раскаленный уголь!» А третий заявлял: «Скорее уж брызнули в глаза едучей кислотой! Или размозжили большой палец ударом молота!»

Суета вокруг нас стала оживленнее. Очередная тварь. Скорпионы то приближались к нам, то убегали. Я не слышал никаких звуков, но они, казалось, собирались в стаи, как волки.

Оставалось надеяться, что их нападение не выведет из обморочного состояния Астизу. Я упорно молился, призывая все свое мужество, чтобы не закричать. Странный гул становился громче.

Одно членистоногое существо уже подобралось совсем близко, с такого расстояния оно казалось моему ослабевшему зрению чудовищным, как крокодил. Оно словно созерцало меня, инстинктивно оценивая своим тупым и холодным крошечным мозгом, гожусь ли я в пищу. Его загнутый хвост подергивался, как будто прицеливаясь. И потом…

Смертельный удар! Я отпрянул, насколько позволяло мое скованное положение. Скрыв из виду черную тварь, перед моим носом опустился пыльный башмак. Он повертелся на месте, закапывая скорпиона в песок, а потом я услышал знакомый голос.

— Клянусь бородой Пророка, ты никогда не умел избегать опасностей, Итан!

— Ашраф? — Из моего горла вырвался лишь невнятный хрип.

— Я дожидался, пока ваши мучители уберутся подальше. Жарковато, знаешь ли, загорать в пустыне! И опять вы оба попали в ловушку, только нынче видок у вас гораздо хуже, чем в последний раз, когда я вызволил вас из плена. Жизнь так ничему и не научила тебя, американец!

Возможно ли такое чудо? Мамелюк Ашраф сначала попал ко мне в плен, потом стал моим другом, и мы сбежали из Каира и отправились освобождать Астизу. Второй раз он спас нас во время перестрелки на берегу Нила, выдал нам лошадей и, пожелав доброго пути, вернулся к партизанским войскам Мурад-бея. И вот теперь он вновь нашел нас? Может, сам Тот направил его нам на помощь?

— Я давно следил за вами, сперва в Розетте, а потом по дороге сюда. Меня удивило, зачем вы вырядились как феллахи, разжившись ослиной тележкой. А теперь, выходит, франки решили похоронить вас заживо? Тебе, Итан, надо получше выбирать друзей.

— Аминь, да будет так, — умудрился пробормотать я.

Я уже слышал благословенное шуршание лопаты, выкапывающей меня из песчаной могилы.


О последующих событиях у меня сохранились весьма смутные воспоминания. Слышанный мною гул вызвала скачка конного отряда хорошо вооруженных мамелюков. Вода, болезненно вливавшаяся в наши распухшие глотки. Улегшийся верблюд, к спине которого нас привязали. Потом покачивание на его спине, когда мы двинулись в путь на заходе солнца. В памяти также маячил какой-то оазис и сон в драной палатке, восстанавливающий наши силы. Наши покрасневшие головы покрылись волдырями, губы растрескались, а глаза превратились в щелочки. Полная беспомощность.

И опять нас привязали к спине верблюда и повезли дальше в пустыню, к тайному лагерю Мурада, извилистые пути к которому вели во всех направлениях, кроме северного. Там женщины смазали нашу обгоревшую кожу, а еда постепенно укрепила нас. Ощущение времени по-прежнему оставалось туманным. Если бы я смог забраться на вершину ближайшего бархана, то увидел бы лишь вершины далеких пирамид. А за ними скрывался Каир.

— Как ты сумел найти нас? — спросил я Ашрафа.

Он уже поведал нам о мамелюкских набегах и сражениях, изрядно досаждавших французам.

— Сначала до нас дошли слухи, что один кузнец, аж из самого Иерусалима, интересуется судьбой Астизы, — сказал он. — Я удивился, но потом узнал, что ты исчез, и догадался, откуда ветер дует. Потом Ибрагим-бей сообщил нам, что граф Силано отправился на север и исчез где-то в Сирии. Дальше произошло много разных событий… Наполеону дали отпор в Акре, но ты не вернулся с ним в Каир. Поэтому я предположил, что ты перешел на сторону англичан, и решил разыскать тебя в ходе вторжения турецких сил. И конечно, мы увидели, как загорелась Розетта, а потом я выследил вас двоих в запряженной ослом тележке, но французская конница находилась в опасной близости. Поэтому пришлось подождать, пока вас закопают, но в итоге французы убрались отсюда. Вечно мне приходится спасать тебя, мой американский друг.

— Вечно я буду у тебя в долгу.

— Нет, если вознамеришься отправиться в новое путешествие, а я подозреваю, что неизбежно отправишься.

— В какое это путешествие?

— Нам только что сообщили, что Наполеон вышел в море, захватив с собой графа Силано. Ты ведь собираешься остановить их во Франции. Наши служанки рассказали мне о загадочных знаках на спине твоей спутницы. Что за боевая раскраска?

— Эти древние письмена помогут нам прочесть украденную Силано книгу.

— Эта краска легко отлетит, но есть способ продлить жизнь вашей письменности. Я велел нашим женщинам сделать кашицу из хны.

Желто-красную хну, получаемую из листьев лавсонии, арабки использовали для украшения своих тел затейливыми узорами, похожими на временные татуировки.

Когда они завершили свою работу, спина Астизы приобрела экзотически красивый вид.

— А стоит ли вообще читать эту книгу? — спросил Ашраф, провожая нас в дорогу.

— Если окажется, что не стоит, ее тайна умрет вместе со мной, — сказала Астиза. — Теперь я стала Розеттским ключом.

ГЛАВА 26

Мы с Астизой высадились на южном берегу Франции одиннадцатого октября тысяча семьсот девяносто девятого года, всего на два дня позже прибытия туда Наполеона Бонапарта и Алессандро Силано. Как у нас, так и у них этот морской вояж занял много времени. Бонапарт, похлопав по округлым ягодицам любвеобильную Полину Форе и послав Клеберу депешу, в коей поручал ему командование армией (он предпочел избежать личной встречи с этим генералом), посадил на свой корабль Монжа, Бертолле, а также нескольких других ученых вроде Силано и покинул землю Египта, взяв курс на Францию, не спеша, однако, удаляться от безветренного африканского побережья, чтобы избежать встреч с британским флотом. Благодаря такому маршруту скучное морское путешествие затянулось на долгие сорок два дня. Пока он тайно пробирался в сторону дома, французскую политическую жизнь все больше запутывали многочисленные заговоры и контрзаговоры, как грибы выраставшие в осеннем Париже. Данная атмосфера полностью устраивала честолюбивого генерала, а сводки о потрясающей победе Наполеона в Абукире достигли Парижа на три дня раньше прибытия самого триумфатора. Его сухопутное продвижение на север сопровождалось толпами ликующих французов.

Наш вояж также надолго затянулся. Смит посадил нас на британский фрегат, и мы отправились прямо во Францию, надеясь догнать Наполеона, покинувшего Египет неделю тому назад. Медлительность спасла ему жизнь. Побывав на Корсике и в Тулоне за две недели до прибытия туда Бонапарта, мы, не узнав ничего нового, отправились в обратный путь. Даже с мачты, однако, можно увидеть лишь несколько квадратных миль морских далей, а просторы Средиземного моря неизмеримо больше. Трудно сказать, как близко находились мы друг от друга. В конце концов с патрульного корабля поступило донесение, что Бонапарт высадился сначала на его родной Корсике, а потом на побережье Франции и к тому времени, когда мы пустились вдогонку, успел изрядно опередить нас.

Если бы Силано не отправился с ним, я с удовольствием предоставил бы ему свободу действий. Я не нанимался следить за честолюбивыми генералами. Но у нас имелись свои счеты с графом, да и книга в его руках грозила стать вредоносным оружием, а в наших — могла принести благо. Много ли ему удалось узнать? И сколько еще полезных знаний мы могли обрести благодаря ключевым письменам на спине Астизы?

Пусть наше морское преследование было тревожным и не располагающим к благодушию, но проведенное в нем время позволило нам хорошо отдохнуть. Нам с Астизой редко выпадал случай перевести дух. Судьба вечно вовлекала нас в какие-то походы и поиски сокровищ, чреватые смертоносными опасностями. На корабле нам предоставили лейтенантскую каюту — наше уединение стало предметом зависти для одиноких офицеров и матросов, — и у нас появилась возможностьпоближе узнать друг друга на досуге, практически вкусив прелести супружеской жизни. Иными словами, времени оказалось предостаточно, чтобы напугать любого человека, опасающегося близких и постоянных связей.

Хотя, надо признаться, наши отношения мне очень понравились. Мы уже успели стать верными спутниками в поисках приключений и отличными любовниками. Теперь мы сделались друзьями. Благодаря хорошему отдыху и питанию Астиза вновь расцвела, ее кожа разгладилась, а волосы заблестели. Мне нравилось просто смотреть на нее, читая в нашей каюте или стоя погожим днем у борта и любуясь на морские дали, нравилось, как трепещут на ветру ее волнистые черные пряди и как красиво смотрится она в разных нарядах. А еще больше, безусловно, нравилось медленно раздевать ее. Но наши испытания наложили свой печальный отпечаток, и сладость ее красоты приобрела горьковатый оттенок. И когда мы, заходя в нашу тесную каюту, порой сливались в страстных объятиях, а порой со спокойной медлительностью ласкали друг друга, стараясь вести себя тихо на разделенном тонкими перегородками судне, я неизменно пребывал в полном восторге и смущении. Меня не переставало удивлять, как вообще могли поладить два столь разных человека: заблудший американский авантюрист и приобщенная к священным тайнам египетская жрица. И тем не менее оказалось, что мы дополняем друг друга, достигая вместе новых совершенств и предвосхищая взаимные желания. Я начинал думать, что впереди нас ждет нормальная жизнь.

Мне хотелось, чтобы это плавание продолжалось вечно, чтобы мы вовсе не нашли Наполеона.

И тем не менее она оставалась для меня загадкой, порой взгляд ее омрачался тревогой, словно она видела какие-то таинственные события прошлой или будущей жизни. И тогда я боялся, что опять могу потерять ее. Не только я, но и судьба предъявляла на нее свои права.

— Даже страшно подумать, Итан. Представь, что будет, если Бонапарт овладеет силами Моисея. Если французам откроются тайные знания рыцарей-тамплиеров. Если Силано обретет вечную жизнь и с каждым годом будет овладевать все новыми и новыми священными секретами, привлекая к себе толпы последователей? Наша миссия не будет выполнена, пока мы не вернем обратно Книгу Тота.

Итак, мы оказались на земле Франции. Конечно, мы не могли пристать к берегу в Тулоне. Астиза посовещалась с английским капитаном, изучила карту и решительно направила его к неприметной бухточке, окруженной крутыми береговыми склонами, практически необитаемыми, не считая пары пастухов с козами. Как она сумела разобраться в местной береговой линии? Ближе к ночи баркас доставил нас на галечный берег, и мы остались одни в безлунном мраке. Вскоре, однако, раздался тихий свист, и Астиза зажгла свечу, прикрыв ее накидкой.

— Так-так, вот наш шут и вернулся, — послышался из кустов знакомый голос. — Значит, он нашел того мудрейшего Шута, отца всех мыслей, зачинателя цивилизации, благословение и проклятие царей.

Из темноты проступили очертания смуглых людей в сапогах и широкополых шляпах, за яркими и широкими кушаками поблескивали лезвия ножей. Вожак отвесил нам поклон.

— Мы рады вновь приветствовать вас в нашем таборе, — сказал цыганский барон Стефан.


Меня приятно поразила эта встреча. Я познакомился с цыганами — или «египтянами», как называли их некоторые европейцы, считая эту народность скитальцами, происходившими от древних жрецов фараонов, — в прошлом году, когда мы с моим другом Тальма бежали из Парижа, чтобы присоединиться к экспедиции Наполеона. После нападения на тулонской дороге на наш дилижанс банды Нажака мне удалось убежать в лес и найти приют в таборе Стефана. Там же я впервые встретил Сиднея Смита и, что более приятно, красавицу Сариллу, которая предсказала мне судьбу, заявив, что я тот шут, которому предстоит найти Шута (одно из имен мудрого Тота), а также научила меня древним любовным играм. Завершающий этап моего путешествия в Тулон прошел в очаровательной компании и в безопасном сумраке цыганской кибитки, где я забыл о преследователях, охотящихся за моим священным медальоном. И вот, словно кролики из цилиндра фокусника, цыганские спасители вновь явились на моем пути.

— Уж не гадание ли на картах Таро привело вас сюда? — поинтересовался я.

— Конечно, мы опять поджидали вас.

— Я заранее послала им весточку с одним английским суденышком, — открыла секрет Астиза.

Ах вот оно что! Не эти ли самые цыгане и предупредили ее в прошлом году о моем прибытии с медальоном? А в результате бывший наставник Астизы едва не прострелил мне голову, весьма осложнив наше с ней знакомство.

— Бонапарт опередил вас, а его самого удачно опередили вести о его последних победах, — сообщил Стефан. — Теперь он триумфально шествует в Париж. Народ надеется, что завоеватель Египта станет спасителем Франции. Достаточно легкой помощи Алессандро Силано, чтобы он достиг всего, что пожелает, а его неуемные желания чреваты опасностями. Вы должны лишить Бонапарта поддержки, которую ему дает эта книга. Нужно надежно спрятать ее. Тайное хранилище тамплиеров продержалось почти пять столетий. Ваше, будем надеяться, продержится пять тысячелетий, а то и больше.

— Для начала нам нужно догнать его.

— Да, надо поторопиться. Мы на пороге великих событий.

— Стефан, меня очень порадовала встреча с вами, но, насколько я знаю, цыгане едва ли способны на быстрое передвижение. Как мне помнится, до Тулона мы добирались со скоростью пасущейся коровы, и едва ли ваши низкорослые лошадки смогут быстрее тащиться с кибитками.

— Верно. Но цыгане умеют быстро приспосабливаться к любым сложным обстоятельствам. Мы раздобудем карету с быстрой упряжкой, дружище, и довезем вас — представив как члена Совета пятисот — до Парижа с головокружительной скоростью. Я, скажем, сыграю роль начальника полиции, а наш приятель Андре — вашего кучера. Карло изобразит лакея, а эта дама — вашу почтенную супругу…

— Неужели, вернувшись во Францию, мы первым делом украдем карету и четверку лошадей?

— Если вы будете вести себя как надо, никто и не подумает о краже.

— Но ведь мы тайно вернулись во Францию. И на мне по-прежнему висит убийство одной проститутки. Мои враги могут использовать это против меня.

— Но разве им нужны причины для того, чтобы убить вас?

— В общем, нет.

— Тогда о чем же вам переживать? Но так и быть. Мы спросим Сариллу, как нам лучше поступить.

Эта цыганская гадалка, предсказавшая мою судьбу и вдобавок многому научившая меня, — о боже, с какой нежностью вспоминал я издаваемые ею страстные стоны, — сохранила не только памятную мне красоту, но и таинственную загадочность, усиленную посверкивающими в отблесках костра многочисленными кольцами, серьгами и браслетами. Прибыв в табор вместе с Астизой, я не слишком обрадовался перспективе нового общения с бывшей любовницей, и молчаливая встреча двух женщин, естественно, напоминала знакомство ощетинившихся, настороженных кошечек. Однако Астиза спокойно сидела рядом со мной, пока предсказательница раскладывала карты Таро.

— Судьба подгоняет вас на пути, — монотонно произнесла Сарилла, когда очередной картой оказалась колесница. — Мы с легкостью сумеем раздобыть карету для наших целей.

— Вот видите? — удовлетворенно сказал Стефан.

Признаюсь, мне нравятся расклады карт Таро. Они, похоже, способны поведать вам именно то, что вы хотите услышать.

Сарилла открыла еще пару карт.

— Но вам встретится женщина, которую обстоятельства вынудят к крайней спешке. И вам придется искать окольный путь.

Еще одна женщина?

— Но успешно ли закончится наше дело?

Она открыла еще несколько карт. Я увидел изображения башни, мага, шута и императора.

— Вас ждет опасная борьба.

Очередная карта. Влюбленные.

— Вы должны действовать заодно, — добавила Сарилла, глянув на нас.

Астиза с улыбкой взяла меня за руку.

И тут Сарилла перевернула еще одну карту. Смерть.

— Я не знаю, кому она предназначена. Магу, шуту, императору или влюбленным. Ваш путь чреват опасностями.

— Но возможны и удачи?

Смерть наверняка ждет Силано. А может, мне предстоит заодно убить и Бонапарта?

Еще одна карта. Колесо фортуны.

— Карты говорят, что вы игрок…

— Приходилось порой и поиграть.

Она открыла последнюю карту. Мир.

— У вас нет выбора, — медленно произнесла она, глядя на нас огромными темными глазами. — У вас будут необычные союзники и необычные противники.

— Тогда все в порядке, — поморщившись, заключил я.

Она озадаченно тряхнула головой.

— Погодите, посмотрим дальше. — Она долго размышляла над картами, потом взглянула на Астизу. — Опасность угрожает вашей новой подруге, Итан Гейдж. Большая опасность и, на мой взгляд, весьма таинственная. Она окрашена глубинной печалью.

Вот оно, началось соперничество.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что говорят мне карты. Ничего больше.

Моя тревога усилилась. Если бы изначально предсказанная мне судьба оказалась неправдой, я мог бы отмахнуться и от нового предсказания. В конце концов, я ведь ученик Франклина и в каком-то смысле просвещенный человек. Но как бы я ни смеялся над картами Таро, в их могуществе было нечто сверхъестественное. И я испугался за сидящую рядом со мной подругу.

— Я не хочу подвергать тебя опасности, — сказал я Астизе. — Лучше подожди меня на английском корабле. Еще не поздно подать им сигнал.

Астиза задумчиво посмотрела на открытые карты и на цыганку, а потом отрицательно покачала головой.

— Уж если дойдет до борьбы, то я тоже владею тайной магией, — сказала она и поплотнее запахнула плащ, пытаясь защититься от непривычного европейского холода, уже добравшегося до этих южных краев. — Наша реальная опасность — время. Нам надо поторопиться.

Сарилла благожелательно посмотрела на нее и дала ей карту с изображением звезды.

— Храните ее. Она поможет сохранить силу и вдохновение. Да пребудет с вами вера, жрица.

Астиза выглядела удивленной и тронутой.

— И с вами.

Итак, мы подкрались к конюшням богатого особняка, «позаимствовали» там карету с упряжкой лошадей и поскакали в Париж. После пейзажей Египта и Сирии я с трепетным восторгом взирал на золотисто-зеленое буйство европейской природы. На последних несобранных еще гроздьях золотились округлые зрелые ягоды винограда. Возницы резко отводили с нашего пути свои телеги, скрипящие под тяжестью осеннего урожая, стоило им заслышать грозные окрики и щелчки хлыстов людей Стефана, убедительно показывающие необходимость уступить дорогу важному представителю республики.

Сельские девушки выглядели на редкость аппетитными и полураздетыми при сравнении их нарядов с традиционными для пустыни закрытыми одеяниями; девичьи груди полнились, как спелые дыни, завлекательно покачивались крутые бедра, а под юбками мелькали испачканные виноградным соком стройные ножки. Пухлые губы красоток алели, словно сочные вишни.

— Посмотри, Астиза, как великолепна здешняя природа!

Но затянутые облаками небеса, опадающая листва и деревья, раскинувшие толстые ветви над нашей дорогой, лишь тревожили ее.

— Мне не близка ее красота, — ответила она.

Мы проехали несколько украшенных поникшими трехцветными флагами городков, главные улицы которых покрывал слой увядших цветочных лепестков, а в сточных канавах валялись опустошенные винные бутыли. Все свидетельствовало о недавнем проезде Наполеона.

— Наш маленький генерал?! — припомнил хозяин гостиницы. — О да, он отменный вояка.

— И красив, как сам дьявол, — добавила его жена. — Взлохмаченная черная шевелюра, яростные серые глаза. Говорят, он завоевал половину Азии!

— А следом за ним, говорят, прибудут древние сокровища!

— И вернутся все его храбрые воины!


Спеша наверстать время, мы вставали до рассвета и ехали до глубокой ночи, но путешествие до Парижа требовало многих дней. По мере продвижения на север осень увереннее вступала в свои права, и небо хмурилось все сильнее. Устилавший дороги лиственный ковер разлетался из-под колес везущей нас кареты. От наших лошадей валил пар, когда мы останавливались напоить их. На четвертый день пути мы продолжали бодро трястись по сумеречному тракту, до Парижа оставалось всего несколько часов езды, когда внезапно другая шикарная карета с отличными скакунами вылетела с боковой дороги и пронеслась прямо перед нами. Лошади испуганно заржали и, столкнувшись с препятствием, замедлили бег. Наша карета накренилась, проехала немного на двух колесах, а потом, медленно перевернувшись, свалилась в канаву. Мы с Астизой слетели с сиденья и упали в объятия друг друга. Цыгане успели ловко спрыгнуть.

— Идиоты! — послышался женский крик. — Мой муж приказал бы расстрелять вас!

Мы с трудом выбрались из канавы. Передняя ось нашей кареты сломалась, как и ноги двух наших рухнувших лошадей. Кавалеристы, сопровождавшие виновницу столкновения, спешились и, достав пистолеты, направились к лошадям, чтобы прикончить раненых и освободить уцелевших. Из окна стоявшей на дороге кареты на нас яростно кричала светская дама весьма впечатляющего вида — ее наряд мог бы разорить богатейшего банкира. Она обладала заносчивостью и высокомерием парижанки, но я не сразу узнал ее. Ведь я был простым американцем, по-прежнему разыскиваемым за устроенное Силано убийство и нелегально вернувшимся во Францию, причем, насколько мне известно, еще и преступно пренебрегшим сорокадневным карантином, положенным всем прибывшим с Востока путешественникам. (Впрочем, пренебрег им и Бонапарт.) Солдаты уже угрожающе поглядывали на нас, несмотря на то что виновата в крушении была карета их хозяйки. У меня возникло предчувствие, что справедливость нам тут не поможет.

— У меня дела первостепенной государственной важности! — в панике воскликнула шикарная дама. — Распутайте же скорее упряжки!

— Вы сами налетели на нас! — ответила Астиза с явным иностранным акцентом. — Ваша грубость так же неуместна, как неловкость вашего кучера!

— Потише, — предостереги. — Ее сопровождают солдаты.

Слишком поздно.

— А вы нахальны столь же, сколь и неуклюжи! — взвизгнула женщина. — Да вам хоть известно, кому вы дерзите? Я могу приказать арестовать вас.

Я выступил вперед и, пытаясь предотвратить дамскую перепалку, сделал ложное предложение о будущем вознаграждении за неудобства, просто чтобы дать возможность этой мегере поскорее убраться с нашей дороги. Цыгане благоразумно спрятались в лесу. После двух пистолетных выстрелов прекратилось мучительное ржание покалеченных лошадей, а кавалеристы обернулись к нам, решительно взявшись за рукоятки сабель.

— Простите, мадам, это всего лишь случайное столкновение, — мягко произнес я, улыбаясь со всем присущим мне обаянием. — Без всякой задержки вы сможете продолжить путь. Можно поинтересоваться, далеко ли вы направляетесь?

— К моему мужу, если сумею теперь разыскать его! Ах, ну что за напасти! Мы разминулись, поехав разными дорогами, и теперь братья увидят его первыми и опорочат меня перед ним. Если вы задержите меня надолго, то жестоко поплатитесь за это!

Мне думалось, что гильотина искоренила такого рода высокомерие, но, очевидно, его не так легко вытравить.

— Но Париж в другой стороне, — заметил я, показав в направлении нашего движения.

— Мне хотелось опередить его! — продолжала бурно пояснять она. — Но он проехал другой дорогой, и нам пришлось искать короткие пути, чтобы догнать его. Теперь он уже, наверное, прибыл домой и, обнаружив мое отсутствие, утвердился в худших подозрениях!

— Какие же могут быть подозрения из-за дорожной аварии?

— В супружеской измене!

И она разразилась слезами.

Вот тогда-то я и узнал ее черты, весьма знаменитые в парижских светских салонах, в которых я и сам иногда появлялся. Нам удалось столкнуться не с кем иным, как с Жозефиной, супругой самого Наполеона! Какой черт занес ее в преддверии ночи на темную дорогу? Но слезы, безусловно, взывали к сочувствию. Мне и так нельзя было отказать в галантности, а женские рыдания способны обезоружить любого джентльмена.

— Это жена Бонапарта, — прошептал я Астизе. — Получив накануне битвы при пирамидах донесение о ее измене, он едва не повредился в уме.

— И поэтому она так перепугана?

— Мы же знаем, насколько переменчив его нрав. В порыве гнева он способен приказать расстрелять даже ее.

Немного поразмыслив, Астиза быстро подошла к дверце кареты.

— Мадам, мы знакомы с вашим мужем.

— Что? — удивилась она. — Откуда вы можете знать его?

Стройную и невысокую, но изысканно одетую Жозефину, на мой взгляд, нельзя было назвать ни дурнушкой, ни отменной красавицей, хотя она обладала приятным цветом лица, прямым носом, полными губами и притягательным взглядом больших черных глаз, который даже в таком отчаянном положении отражал незаурядный ум. Черные кудрявые волосы не скрывали изящной лепки ее ушей, но от слез лицо ее покрылось красными пятнами.

— Мы сопровождали Бонапарта в Египетском походе. И нам самим необходимо срочно встретиться с ним, чтобы предупредить об ужасной опасности.

— Так вы знакомы с ним! Что за опасность? Убийство?

— Его спутник, Алессандро Силано, задумал предать его.

— Граф Силано? Как я слышала, он прибыл вместе с моим мужем. Он считается его доверенным лицом и советником.

— Он околдовал Наполеона и пытался настроить его против вас. Но мы сумеем помочь вам. Вы хотите с ним помириться?

Она склонила голову, блеснув влажными от слез глазами.

— Все это настолько неожиданно. Нас никто не предупредил о его возвращении. Я бросила ближайшего друга, чтобы поехать навстречу ему. Но мои охламоны выбрали неверную дорогу. — Она высунулась из окна кареты и сжала руку Астизы. — Вы должны убедить Наполеона, что я по-прежнему люблю его, несмотря ни на что! Если он разведется со мной, я потеряю все! Мои дети останутся нищими! Моя вина в том, что он проводит вдали от дома многие месяцы и даже годы.

— А вы не догадываетесь, зачем боги устроили это столкновение? — спросила Астиза.

— Боги?

Я оттащил мою спутницу от кареты, прошипев:

— Что ты несешь?

— Это наш ключ к Бонапарту! — тихо ответила Астиза. — Он окружен солдатами. Как еще мы доберемся до него, если нам не поможет его жена? Вероятно, она в чем-то провинилась перед ним, а это означает, что сама она поможет любому, кто согласится замолвить за нее словечко. То есть нам надо привлечь Жозефину на нашу сторону. Она выяснит, где находится свиток, ублажая его в постели, где мужчины теряют остатки и без того недалекого ума. И тогда мы выкрадем Книгу Тота!

— О чем это вы там шепчетесь? — с подозрением спросила Жозефина.

Астиза лучезарно улыбнулась.

— Простите, мадам, наша собственная карета сломалась, но нам срочно надо увидеться с вашим супругом. По-моему, наша встреча очень удачна, теперь мы поможем друг другу. Если вы позволите нам присоединиться к вам, мы устроим ваше примирение.

— Как?

— Мой спутник является сведущим членом масонской ложи. Нам известна тайна одной священной книги, которая может дать Наполеону огромную власть.

— Франкмасон? — Она искоса глянула на меня. — Аббат Баррюель в своей знаменитой книге поведал миру, что именно масоны довели Францию до революции. Все якобинцы участвовали в масонском заговоре. Но наши свободолюбивые газеты утверждали, что на самом деле масоны помогают заговорам роялистов, мечтающих вернуть на трон короля. Каких же взглядов придерживаетесь вы?

— Я считаю, мадам, что будущее принадлежит вашему мужу, — солгал я.

Явно заинтригованная, Жозефина задумчиво спросила:

— О какой священной книге идет речь?

— Из тайников Древнего Египта, — сказала Астиза. — Если бы у нас была карета, мы смогли бы добраться до Парижа к утру.

Нас отчасти удивило ее быстрое согласие. Сильно напуганная внезапным возвращением Наполеона, несомненно пребывавшего в ярости из-за ее любовных интрижек, она стремилась обрести любых союзников, какой бы невероятной ни казалась предложенная ими помощь. Поэтому мы бросили в канаве украденную, но сломанную карету, предоставив разбираться с двумя уцелевшими лошадьми спрятавшимся в лесу цыганам, и поехали с Жозефиной в Париж.

— Теперь вы должны рассказать мне все, что знаете, иначе я высажу вас, — предупредила она.

Нам пришлось рискнуть.

— Я нашел один древний свиток, который открывает путь к обладанию огромным могуществом, — начал я.

— Какого рода могуществом?

— Всемогущим даром убеждения. Даром магического очарования. Даром сверхъестественно долгой, возможно, даже вечной жизни. Способностью управлять судьбами мира.

Глаза ее алчно блеснули.

— Граф Силано выкрал у меня книгу и, как пиявка присосавшись к Наполеону, иссушает его ум. Но книга пока не переведена. И только мы способны сделать ее перевод. Если любящая жена предложит вернувшемуся мужу ключ к заветным тайнам, при условии, что Силано получит отставку, то ваши семейные отношения вновь наладятся. Я предлагаю вам союзничество. Наша тайна откроет вам двери в покои вашего супруга. А ваше влияние вернет нам книгу, поможет изгнать Силано и спасти Наполеона.

Она насторожилась.

— При чем тут какой-то ключ?

— Ключ, открывающий тайну давно утраченного древнего языка.

Астиза повернулась спиной к Жозефине и слегка распустила на спине шнуровку платья. Ткань разошлась, открыв глазам нашей новой союзницы затейливый текст, написанный полученной из хны краской.

Француженка ахнула.

— Это похоже на какие-то сатанинские письмена!

— Или божественные…

— Какая разница, чьи они, если мы выиграем! — немного поразмыслив, воскликнула Жозефина.

Неужели Тот наконец решил улыбнуться нам? Мы стремительно приближались к дому Бонапарта на недавно переименованной в честь его побед в Италии улице Победы. Не имея никаких иных планов, союзников и оружия, мы посвятили честолюбивую светскую даму в нашу тайну.

А что, в сущности, я знал о Жозефине? Только те сплетни, что с необычайной легкостью разлетались по Парижу. Она родилась на острове Мартиника шестью годами раньше Наполеона, не доросла до него на пару дюймов и обладала деятельной, исполненной жизнелюбия натурой. Она вышла замуж за молодого военного Александра Богарне, но его так смущали провинциальные манеры жены, что он отказался представить ее ко двору Марии Антуанетты. Позже она развелась с ним, пожила немного в Вест-Индии, но сбежала оттуда из-за восстания рабов и вернулась в Париж в разгар революции, где ее бывшего мужа отправили на гильотину в 1794 году, а потом и саму ее заключили в тюрьму. Ей повезло: террор закончился, и она уцелела. А потом повезло еще больше. Офицер по имени Бонапарт обратился к ней, чтобы выразить восхищение по поводу поступка ее сына Эжена: юноша попросил у него помощи, желая вернуть оружие казненного отца. И ей удалось обольстить молодого военного. Находясь в отчаянном положении, Жозефина сделала ставку на многообещающего корсиканца и вышла за него замуж, хотя продолжала соблазнять всех приглянувшихся ей мужчин, пока он воевал в Италии и Египте. Ходили слухи, что она страдает нимфоманией. Она жила у отставного военного, Ипполита Шарля, занимавшегося прибыльными поставками для армии, когда ей доставили тревожную новость о возвращении мужа. Учитывая, что революция одобрила разводы, она теперь подвергалась опасности потерять все в тот самый момент, когда Бонапарт уверенно шел к безграничной власти. Эта тридцатишестилетняя дама с испорченными зубами вряд ли могла рассчитывать на новый удачный брак.

С округлившимися глазами она жадно внимала Астизе, пояснявшей возможности сверхъестественного могущества. Уроженке одного из сахарных островов, Мартиники, ей было не чуждо увлечение магией.

— Эта книга может погубить незаконно завладевших ею людей, — предупредила Астиза, — и стать причиной катастрофических несчастий для народов, открывших ее сокровенные тайны. Древние люди понимали это и спрятали ее, но граф Силано, решив поиграть с судьбой, украл ее. Он околдовал вашего мужа мечтами о всемирном могуществе. Это может свести Наполеона с ума. Вы должны помочь нам вернуть древний свиток.

— Но как и зачем?

— Мы будем надежно охранять эту книгу, если вы передадите ее нам. А ваши тайные знания дадут вам огромную власть над мужем.

— Но кто вы такие?

— Меня зовут Астиза, а мой спутник — Итан Гейдж, американец.

— Гейдж? Знаток электричества? Воспитанник Франклина?

— Мадам, я счастлив, что мне выпала честь познакомиться с вами, и совершенно сражен тем, что вы слышали обо мне. — Я приложился к ее руке. — Надеюсь, мы сумеем помочь друг другу.

Она отдернула руку.

— Но вы же убийца! — Она с подозрением глянула на меня. — Убийца какой-то дешевой авантюристки!

— Это великолепный пример ложных оговоров Силано, этот тип так же ловко обманывает вашего супруга, желая разрушить все его замыслы. Я стал жертвой несправедливого обвинения. Помогите нам избавить вашего мужа от его ядовитых жал, и вы вновь сможете наслаждаться счастьем супружеской жизни.

— Пожалуй, вы правы. Во всем виноват Силано, а не я. Так вы говорите, что в древней книге скрыта огромная власть?

— Да, она способна поработить души.

Жозефина серьезно задумалась. Наконец она откинулась на спинку сиденья и улыбнулась.

— Вы решительно правы. Господь не забыл обо мне.


Дом Наполеона, приобретенный Жозефиной еще до их женитьбы, находился в модном районе Парижа на шоссе Д'Антен, некогда болотистой местности, где в прошедшем веке богачи понастроили имений с очаровательными, но никчемными сооружениями типа искусственных руин, называемых «причудами». Скромный двухэтажный особняк четы Бонапартов с уже отцветающим розарием и верандой, которую Жозефина покрыла деревянной крышей и украсила флагами и гобеленами, представлял собой типичное жилище деятельного чиновника средней руки. Ее карета остановилась, прошуршав по гравию обсаженной липами подъездной аллеи, и она, резво спрыгнув на землю, взволнованно похлопала себя по щекам.

— Как я выгляжу?

— Как очаровательная обладательница тайной силы, — заверила ее Астиза. — Все в вашей власти.

Печально улыбнувшись, Жозефина вздохнула. И мы вошли в дом.

В обстановке комнат царила странная смесь женского и мужского начала, кружевные занавесы вполне сочетались с богатыми обоями, но их украшениями служили карты и планы городов. Хозяйке дома явно принадлежали цветы, а хозяину — книги, множество книг, часть которых, только что извлеченную из сундуков, доставили из Египта. Женская аккуратность была очевидна, несмотря на то что на полу в столовой валялись мужские сапоги и на стуле темнела небрежно брошенная шинель. На второй этаж вела широкая лестница.

— Он в своей спальне, — прошептала Жозефина.

— Идите к нему.

— Его братья могли уже все рассказать ему. Он возненавидит меня! Я грешная, неверная жена. И ничего с этим не поделаешь. Я живу одной любовью. Мне казалось, эти войны убьют его!

— Все мы грешные люди, — утешил я ее. — И поверьте мне, он также не святой. Ступайте, попросите прощения и сообщите, что вы занимались вербовкой его союзников. Объясните, что вы убедили нас помочь ему и что его судьба зависит от нас троих.

Я не слишком доверял Жозефине, но разве у нас был выбор? Меня тревожило, что Силано мог болтаться где-то поблизости. Набравшись смелости, она преодолела двадцать ступеней и, свернув в коридор второго этажа, постучала в дверь спальни.

— Дома ли уже мой любимый генерал? — проворковала она.

Какое-то время мы ничего не слышали, но потом до нас донесся громкий шум, сменившийся рыданиями, всхлипываниями и мольбами о прощении. Бонапарт, как оказалось, запер дверь. Он вознамерился требовать развод. Но вот наконец плач Жозефины стих, супруги начали тихо переговариваться, и сразу мне показалось, что я услышал щелчок поворачивающегося ключа. Наступила тишина. Я спустился по лестнице в расположенную в цокольном этаже кухню, и служанка любезно угостила нас хлебом и сыром. Прислуга сгрудилась у стола, точно стая испуганных мышей, ожидая исхода разразившегося наверху шторма. Мы задремали от усталости.

Перед рассветом нас разбудила горничная.

— Госпожа желает вас видеть, — прошептала она.

Нас провели на второй этаж. В ответ на стук девушки раздался голос Жозефины:

— Войдите!

В ее тоне впервые появились легкомысленные нотки.

Мы вошли и увидели, что победитель Абукира и его вновь обретенная верная женушка лежат бок о бок на кровати, укрытые до подбородков покрывалами, и оба выглядят довольными, как кошки, объевшиеся сметаны.

— Боже правый, Гейдж, — приветствовал меня Наполеон. — Вы по-прежнему живы? Если бы мои солдаты обладали вашей живучестью, я завоевал бы целый мир.

— Мы лишь хотим спасти вас, генерал.

— Силано сказал, что зарыл вас в песок, оставив умирать под палящим солнцем. А моя жена поведала мне историю вашего знакомства.

— Генерал, мы стараемся лишь ради вашего блага, ради блага Франции.

— Вы стараетесь заполучить книгу. Как и все мы. Но никто не может прочесть ее.

— Мы можем.

— Благодаря тому, что вы зафиксировали письмена, которые сами же помогали уничтожить. Я восхищен вашими талантами. Что ж, утро вечера мудренее, и я убедился в том, что ваша долгая ночь породила одно доброе дело. Вы помогли мне помириться с Жозефиной, поэтому я пребываю в великодушном настроении.

Я взбодрился. Возможно, наш замысел сработает. Мой взгляд скользнул по комнате в поисках книги.

С лестницы донеслись тяжелые шаги, и я обернулся. Наверх поднималась группа жандармов. Когда я повернулся обратно, Наполеон держал наготове пистолет.

— Она убедила меня не убивать вас сразу, а заключить пока в тюрьму Тампль. Ваша казнь подождет до суда, который вынесет вам приговор за убийство шлюхи. — Он улыбнулся. — Должен признать, что моя Жозефина неутомимо защищала вас. — Он показал на Астизу. — Что же касается вашей судьбы, то для начала горничные моей супруги разденут вас в ее гардеробной. А потом мои секретари скопируют ключевой текст с вашей спины.

ГЛАВА 27

По злой иронии судьбы нас заключили в «храм», или Тампль, изначально принадлежавший рыцарям-тамплиерам, в его темницах после революции содержали до казни короля Людовика XVI и Марию Антуанетту, и, наконец, там безуспешно пытались удержать Сиднея Смита. Этот английский капитан, чья изобретательность определенно пришлась мне по сердцу, сбежал оттуда через тюремные окна благодаря участию одной дамы. И вот спустя полтора года в башне Тампль предоставили временное жилье и нам с Астизой, а нашим личным сторожем назначили тучного и жирного, раболепно исполнительного и глупого, но на редкость любопытного тюремщика Жака Бонифация, который в свое время усиленно пичкал сэра Сиднея легендами о вышеупомянутых рыцарях.

Нас доставили туда в железном тюремном фургоне, и мы удрученно взирали на парижские улицы через прутья решетки. Город выглядел по-ноябрьски мрачным, под серыми небесами сновали встревоженные горожане. На нас тоже поглядывали в ответ, как на диковинных животных, и это был досадно тягостный вариант знакомства Астизы с великим городом. Все здесь казалось ей чуждым: высокие шпили готических кафедральных соборов, шумный гомон торговцев кожей, тканями и фруктами, неблагозвучный хор, складывающийся из лошадиного ржания, грохота телег и выкриков уличных разносчиков, а также бесстыдство закутанных в меха и бархат женщин, стратегически выставлявших напоказ пышные груди и стройные ножки. Оскорбленная тем, что ее раздели для того, чтобы скопировать тайные письмена, она замкнулась в себе и молчала. Когда фургон проехал вдоль внешней стены этой отлично укрепленной крепости и оказался в промозглом и лишенном растительности внутреннем дворе, я мрачно бросил взор на ворота, отгораживающие нас от остального мира. Через их чугунные прутья нас разглядывали люди, всегда готовые порадоваться тому, что кому-то повезло еще меньше, чем им, и я вздрогнул, мельком заметив одну ярко-рыжую кудрявую шевелюру, знакомую, как арендная плата, и отвратительную, как нежеланное воспоминание. Не привиделась ли она мне? Ну конечно, у меня просто разыгралось воображение.

Тюрьма Тампль, построенная в тринадцатом веке, представляла собой тесную и невзрачную башню с островерхой крышей, вздымавшуюся на высоту пары сотен футов, кельи этой обители освещались узкими зарешеченными окнами. Они выходили в центральный атриум, на внутренние галереи винтовых лестниц, опоясывающих стены башни. Судя по всему, период террора прошел весьма успешно, поскольку тюремные камеры в основном пустовали. Всех их роялистских обитателей уже гильотинировали.

Что до условий существования в этом узилище, то мне доводилось бывать и в худших. Нам с Астизой разрешали гулять вдоль парапета, тянущегося по краю крыши — он находился на такой высоте, что не стоило даже пытаться спрыгнуть или спуститься вниз, — а кормежка казалась значительно приличнее той, что мне пришлось отведать в некоторых постоялых дворах по дороге в Иерусалим. В конце концов, мы ведь находились во Франции. Если забыть о том, что мы сидели за крепкими засовами, а Бонапарт и Силано, похоже, вознамерились завладеть миром, то я мог бы вполне насладиться подобным отдыхом. Ничто так не помогает оценить достоинства спокойного дневного сна, как бесконечные поиски сокровищ, древних легенд и военные сражения.

Но Книга Тота продолжала волновать наши умы, а словоохотливый Бонифаций с удовольствием делился с нами рассказами о многочисленных махинациях и кознях, связанных с ведущимися войнами или городскими беспорядками. Интриги и заговоры пеклись как блины, каждая политическая клика искала надежную «шпагу» для обеспечения военной мощи, необходимой для правительственного переворота. Состав пятерки директоров исполнительной Директории постоянно обновлялся по решению двух законодательных палат. Совет старейшин и Совет пятисот превратились в сборища охрипших и напыщенных спорщиков, облаченных в римские мантии, но бесстыдно бравших взятки и державших наготове оркестр для прославления их законодательных проектов в патриотических песнях. Экономика пребывала в разрухе, армия нищенствовала, не получая содержания, половину западной Франции охватили мятежи, подпитываемые британским золотом, а большинство генералов косило одним глазом на поле боя, а другим — на политическую ситуацию в Париже.

— Нам нужен сильный лидер, — заявил наш тюремщик. — Всех уже тошнит от демократии. Вам повезло, Гейдж, что вы сидите здесь, отгороженные от всей этой ужасной неразберихи. Выходя в город, я никогда не чувствую себя в безопасности.

— Сочувствую.

— Однако люди не хотят диктатора. Мало кому хочется и возвращения короля. Мы должны сохранить республику, но можно ли вообще удержать в узде наших норовистых законодателей? Это все равно что пытаться управлять парижскими уличными котами. Нам необходима мудрость Соломона.

— Да уж, не помешала бы.

Мы ужинали в моей камере. Точно так же Бонифаций вел себя прежде и со Смитом, скучая без приятельских разговоров. Его общество, по-видимому, составляло часть нашей пытки, но я проникся к нему своеобразной симпатией. Он проявлял к заключенным больше терпимости, чем хозяева порой проявляют к гостям, и относился к нам с большой заботой.

Его доброжелательность только усиливалась благодаря неизменно очаровательной внешности Астизы и тому, что сам я, безусловно, был на редкость приятным собеседником.

— Бонапарт желает стать новым Джорджем Вашингтоном, вынужденным принять на себя управление страной, — кивнув головой, заметил наш сотрапезник, — но ему не хватает основательности и сдержанности. Да, я много читал про Вашингтона, и его стоическая умеренность делает честь вашей молодой нации. А этот корсиканец прибыл сюда, рассчитывая, что волна восторженной массовой популярности вознесет его прямо в Директорию, но там ему оказали холодный прием. Чего ради он самовольно вернулся из Египта? Вы читали «Вестник»?

— Если вы помните, месье Бонифаций, мы никуда не выходим из этой башни, — мягко сказала Астиза.

— Ну да, конечно. Ох, как же смело эта газета осудила Египетскую кампанию! Сделала ее предметом насмешек! Неуправляемая армия! Бесполезная гибель солдат при осаде Акры! Причем унижению Бонапарта способствовал мой недавний подопечный, Сидней Смит. Наши газеты ведь являются рупором законодательной власти, как вы понимаете. И она обвиняет Наполеона в куче смертных грехов.

Тальма говорил мне, что враждебной прессы Бонапарт боялся больше, чем штыков. Но никто не знал, что у Бонапарта теперь имелась книга, а Силано вновь располагал всем необходимым для ее прочтения. Зря, конечно, мы доверились лукавой изменнице Жозефине. Эта женщина могла бы соблазнить и папу римского и в итоге довести его до нищенства.

Спросив Бонифация о построивших эту крепость рыцарях-тамплиерах, я словно открыл затвор некоего шлюза. На нас обрушился бурный поток фактов и версий.

— Здесь распоряжался их магистр, сам Жак де Моле, которого потом подвергли страшным пыткам. А известно ли вам, молодежь, что тут полно призраков, да-да, я слышал, как ужасно завывают они в зимнюю непогоду. Тамплиеров прижигали раскаленным железом и всячески пытали, вынуждая признаться в самых отвратительных грехах и поклонении дьяволу, а потом отправляли на костер. Однако куда подевались их сокровища? Предполагалось, что ими будут набиты кельи, в которых вы нынче сидите, однако, когда французский король явился, чтобы прибрать их к рукам, то ничегошеньки не нашел. В чем же заключался легендарный источник могущества тамплиеров? Де Моле не проронил ни слова, разве что позволил себе высказаться, взойдя на костер. Тогда-то он и напророчил, что король и папа не переживут его и на год. Как же запаниковала толпа зевак, услышав его предсказание! И ведь оно сбылось! Да, тамплиеры были не простыми воинствующими монахами, приятель, они владели тайнами магии. Вероятно, нашли в Иерусалиме священный Грааль, позволивший им овладеть необыкновенными силами.

— Представляю, что будет, если эти силы вновь откроются, — пробурчала Астиза.

— Да уж, тогда вояка вроде Бонапарта мгновенно пролез бы к власти. Тогда, доложу я вам, мы дождались бы серьезных перемен, да только неизвестно, к лучшему или к худшему.

— В худшем случае нас наконец осудят?

— Нет. Вас просто гильотинируют.

Он пожал плечами в типичной для французов манере.

Любопытного тюремщика очень заинтересовала история наших приключений, которую мы предусмотрительно отредактировали. Неужели мы побывали внутри Великой пирамиды? О да. Но там нечего смотреть.

И на Храмовой горе в Иерусалиме?

Теперь там высится мусульманская святыня, а христианам вход запрещен.

А верно ли говорят, что в азиатских пустынях есть затерянные в древности города?

Уж если они затерялись в древности, то как мы могли найти их?

Древние люди не смогли бы возвести такие гигантские памятники, если бы не обладали удивительными тайными знаниями, упорствовал Бонифаций. Тысячи лет назад жрецы спрятали магические знания. А наш механистичный и циничный век ограничен знаниями современных открытий, они уже никого не удивляют. Наука погубила таинства, а рационализм растоптал чудеса. Не осталось больше ничего похожего на Египет!

— А что, если они вновь открылись… — соблазнительно произнес я.

— Вам что-то известно, американец? Да-да, не мотайте головой! Вы что-то знаете, и, уж поверьте, Бонифаций сумеет выпытать это у вас!


Двадцать шестого октября наш тюремщик принес потрясающую новость. Люсьена Бонапарта, двадцатичетырехлетнего парня, только что выбрали председателем Совета пятисот.

Я знал, что Люсьен усердно трудился на благо своего брата в Париже задолго до того, как Наполеон вернулся из Египта. Он считался одаренным политиком. Но не рановато ли его выбрали председателем столь влиятельного совета Франции?

— Мне казалось, что на такой пост могут избираться только люди, достигшие тридцати лет.

— Потому-то весь Париж и гудит как рассерженный улей! Он наверняка солгал ради соблюдения правил Конституции, но его вранье шито белыми нитками. Однако же его все равно выбрали! Тут явно приложил руку его братец Наполеон. Депутаты то ли запуганы, то ли околдованы.

Следующая новость оказалась еще более интригующей. Члены Директории, еще недавно пренебрежительно относившиеся к Бонапарту, устроили торжественный прием в его честь. Неужели общественное мнение изменилось, а нашему генералу удалось переманить городских политиков на свою сторону?

Девятого ноября — восемнадцатого брюмера по новому революционному календарю — Бонифаций пришел к нам с выпученными глазами. Любознательный тюремщик стал нашей ходячей газетой.

— Невероятно! — воскликнул он. — Похоже, наши законодатели околдованы Месмером![28] Нынче в половине четвертого утра членов Совета старейшин вытащили из постелей и, окружив конницей, согнали этих сонных законодателей в Тюильрийский дворец, где они вотировали декрет о перенесении заседаний Советов из города в деревеньку Сен-Клу. Безумное решение: это же лишает их поддержки народа. Но они дали добровольное согласие, и за ними последуют члены Совета пятисот! Полное замешательство, все просто теряются в догадках. Но парижане затаили дыхание, узнав еще более поразительную новость.

— Какую же?

— Наполеону поручили командовать всеми столичными военными силами, сняв с этого поста генерала Моро! И сейчас часть отрядов гарнизона движется к Сен-Клу. Остальные дежурят в городе. Штыки сверкают повсюду.

— Он стал командующим гарнизона? Это же около десяти тысяч солдат. Ведь раньше парижские войска держали под контролем всех, включая и Бонапарта.

— Вот именно. Не понимаю, как законодатели допустили его к власти? Происходит нечто странное, что-то вынудило их отказаться от решений, принятых ими совсем недавно, всего пару дней назад. Не представляю, что это могло быть.

Я, конечно, мог представить себе причины таких перемен. Вероятно, Силано успешно продолжил перевод Книги Тота. Начали действовать хитросплетения магических заговоров, омрачая разум людей. Вступило в силу настоящее колдовство. Зачарованным стал целый город.Мы с Астизой переглянулись. Медлить больше было нельзя.

— Тайные знания Востока, — внезапно сказал я.

— Что?

— Вы, тюремщик, когда-нибудь слышали о Книге Тота? — спросила Астиза.

Бонифаций выглядел удивленным.

— Ну разумеется. В прежние времена все грамотеи читали о Трисмегисте, трижды величайшем предке Соломона, открывателе всех наук, Высшего Пути и Высшего Слова. — Его голос понизился до шепота. — Одни говорят, что бог Тот создал земной рай, да люди сами испортили его, растеряв мудрость, но другие говорят, что он не кто иной, как сам архангел тьмы, способный принимать множество обличий: Баала, Вельзевула, Бапхомета!

— Но ведь уже тысячи лет никто не слышал об этой древней книге.

— Может, оно и так, — хитро прищурившись, согласился он. — Да только ходили слухи, что тамплиеры…

— Жак Бонифаций, эти слухи подтвердились, — внушительно произнес я, поднимаясь из-за грубо сколоченного стола, за которым мы попивали дешевое вино. — Какие обвинения выдвинуты против нас с Астизой?

— Обвинения? Пожалуй, никаких. Мы не нуждаемся в обвинениях, чтобы держать кого-то в тюрьме Тампль.

— И вас даже не удивило, почему Бонапарт заключил нас сюда? Вы же сами видите, что мы безоружны и в городе у нас нет даже друзей. Он запрятал нас сюда, но не убил, сознавая, что мы еще можем быть полезны. Что вообще делать в Париже странной парочке вроде нас и какие известные нам секреты могут быть чертовски опасны для вашего государства?

Он настороженно взирал на нас.

— Ну да, меня удивляло ваше заключение.

— Вероятно… представьте такую возможность, Бонифаций… нам известно о сокровищах. — Я перегнулся к нему через стол. — Величайших на земле…

— Сокровища? — сдавленно прохрипел он.

— Да, сокровища тамплиеров, исчезнувшие в пятницу, тринадцатого числа тысяча триста девятого года, когда рыцарей ордена арестовали и пытали по приказу безумного короля Франции. Хранитель этой крепости, вас обманули так же, как и нас. И долго вы еще собираетесь торчать здесь?

— Пока мои магистры…

— А ведь вы, Бонифаций, могли бы сами стать магистром. Владельцем Книги Тота. Ведь мы с вами истинные ценители этих древностей. Мы не посмели бы, как граф Силано, доверить священные тайны такому амбициозному тирану, как Бонапарт. Мы постарались бы сохранить их для блага всего человечества, верно?

Он почесал затылок.

— Да уж, наверное, я думаю.

— Но чтобы сделать это, мы должны действовать, причем быстро. Сегодня вечером, по-моему, Наполеон собирается устроить государственный переворот. И его успех зависит от того, кто владеет утраченной и вновь найденной книгой. Ведь тамплиеры на самом-то деле спрятали свои богатства, и спрятали в таком месте, где, по их разумению, никто даже не осмелился бы искать их, — на ходу сочинил я.

— Где? — спросил он, затаив дыхание.

— Под храмом Разума на острове Сите, в том самом месте, где древние римляне возвели храм Исиды, египетской богини. Но только эта книга способна открыть нам точное местонахождение клада.

Он вытаращил глаза.

— Под собором Парижской Богоматери?

Бедность способствует вере в любые байки, а жалованье тюремщиков удручающе мало.

— Вам достаточно запастись только киркой и храбростью, месье Бонифаций. Именно храбрецы становятся богатейшими и могущественнейшими людьми в мире! Если, конечно, вам не лень немного покопаться в земле! И только один человек может указать нам точное место! Силано обуяла жадность, и нам необходимо остановить его и поступить справедливо с тайными знаниями древних, выполнив заветы франкмасонов и тамплиеров! Вы готовы помочь мне?

— Нам бы только добраться до кабинета Силано, потом вы можете спрятаться в крипте под собором и спокойно дождаться нашего прихода с расшифрованной загадкой спрятанного клада. И тогда мы все вместе изменим историю!


В более спокойные времена мне не удалось бы уговорить его. Но нынче Париж пребывал на грани переворота, и могли произойти самые невероятные вещи. Войска возводили на улицах баррикады, законодательные собрания охватила паника, блистательные генералы сходились к особняку Наполеона, а сам город погрузился в темное и зловещее ожидание. И еще важнее то, что революция запретила католические службы, и собор Парижской Богоматери стоял как великий призрак, в который заглядывали лишь набожные старушки да бедняки, подметавшие его ради получения пособия. Нашему тюремщику не составило бы никакого труда пробраться в крипту. Пока Бонапарт общался с людскими толпами в саду Тюильри, Бонифаций успел раздобыть необходимые орудия.

Выводя нас из тюрьмы, он, конечно, вопиюще нарушил служебные обязанности. Однако я предупредил его, что без нашей помощи он ни за что не сможет найти книгу и прочесть ее. И тогда весь остаток своих дней будет тоскливо служить тюремщиком в башне Тампль, сплетничая с приговоренными заключенными, вместо того чтобы стать наследником богатства и могущества рыцарей-тамплиеров. В тот вечер Бонифаций сообщил нам, что Бонапарт ворвался на заседание Совета старейшин, где они отвергли требование распустить Директорию и назначить его первым консулом. Он произнес пылкую, но настолько бессмысленную — по общим отзывам — речь, что собственные адъютанты предпочли увести его с трибуны. Он выкрикивал бессвязные фразы. Все, казалось, было проиграно. И однако в итоге законодатели не приказали арестовать его, они даже не отказались с ним встретиться. Более того, они согласились на все требования. Почему? В тот же вечер околдованные Наполеоном войска очистили зал оранжереи Сен-Клу от заседавшего там Совета пятисот, некоторые делегаты сбежали, выпрыгнув в окна, а старейшины приняли новый декрет о замене государственной Директории неким «временным исполнительным комитетом», возглавляемым самим Бонапартом.

— То и дело складывалась ситуация, грозившая разрушить все планы заговорщиков, и все-таки людям не хватило духу противиться его воле, — сообщил наш тюремщик. — А теперь они пытаются склонить на свою сторону и представителей Совета пятисот. Наполеоновские соучастники собираются добиться от них должностной присяги после полуночи.

Позднее ходили разговоры, что все это было заблуждением, порожденным страхом перед штыками и общей паникой. Но я вдруг подумал, не включал ли тот бессмысленный набор фраз слова могущественного заговора, не произносимого почти пять тысячелетий, подчиняющего заговора из древнего свитка, спрятанного под Городом Призраков в саркофаге рыцаря-тамплиера. Я подумал о том, что, возможно, Книга Тота уже пущена в дело. Если ее заговоры по-прежнему обладали силой, то Наполеон, новый правитель самой могущественной страны на земле, скоро станет владыкой планеты — а заодно с ним Силано и еретическая ложа египетского обряда. Начнется эпоха нового владычества оккультной мегаломании, и вместо долгожданного нового рассвета истории человечества оно погрузится в долгую и беспросветную ночь.

Мы должны действовать.

— Вы узнали, где обосновался Алессандро Силано?

— Он проводит опыты в Тюильрийском дворце под охраной людей Бонапарта. Но я слышал, что сегодня вечером он уйдет, чтобы помочь заговорщикам взять под контроль правительство. К счастью, основные военные силы отправились в Сен-Клу. В Тюильри осталась лишь немногочисленная охрана, да и сам старый дворец, в общем, пустует. Вы можете проникнуть в кабинет Силано и забрать вашу книгу. — Он пристально глянул на нас. — Вы уверены, что она у него? Если наш план провалится, нам может грозить гильотина!

— Как только вы заполучите Книгу Тота и сокровища, Бонифаций, то сами будете управлять гильотиной и всем остальным миром.

Он неуверенно кивнул, его униформа пестрела множеством грязных пятен, оставленных за неделю наших совместных ужинов.

— И все-таки наша затея чертовски рискованна. Сомневаюсь, что все пройдет гладко.

— Все великие проекты трудновыполнимы, иначе они не были бы великими! — Нечто в таком духе мог бы сказать Бонапарт, французам нравятся подобные фразы. — Помогите нам только добраться до кабинета Силано, и весь дальнейший риск мы возьмем на себя, а вы спокойно отправитесь в собор ждать нас.

— Но я же ваш тюремщик, мне не положено оставлять вас одних.

— Неужели вы думаете, что обладание величайшими в мире сокровищами не свяжет нас троих крепче любых цепей? Поверьте мне, Бонифаций… вам не удастся отвязаться от нас.

Нам предстояло пройти по Парижу около полутора миль, и мы не стали нанимать экипаж, чтобы иметь возможность незаметно обойти все расставленные на улицах военно-пропускные пункты. Париж, казалось, замер в тревожном ожидании. Под малочисленными фонарями топтались редкие стайки горожан, распространяя самые разноречивые слухи о происходящем перевороте. Бонапарт пришел к власти. Бонапарта арестовали. Бонапарт отправился в Сен-Клу, или в Люксембургский дворец, или даже в Версаль. Депутаты ждут поддержки народа. Депутаты поддержали Бонапарта. Депутаты бежали. Вялые пустые сплетни передавались из уст в уста.

Миновав управление муниципалитета, мы перешли на северный берег Сены и заметили, что даже освещенные обычно театры погружены во мрак. Я любил вспоминать их фойе, заполненные соблазнительно деловыми куртизанками. По берегу реки мы направились в западном направлении, удаляясь от Лувра. За нашими спинами на фоне затянутого облачной пеленой неба темнели освещенные мутной луной грандиозные шпили и контрфорсы собора, возвышавшегося на острове Сите.

— Вот там вы должны будете ждать нас в боевой готовности, — сказал я Бонифацию, указав на громаду собора. — Мы придем туда с книгой и плененным Силано.

Он кивнул. Мы нырнули под арку, пропуская с топотом пронесшийся мимо отряд кавалерии.

Разок мне показалось, что за нами кто-то следит, но я успел заметить лишь подол юбки, скрывшейся за углом дома. А в другой раз промелькнула и кудрявая прядь огненной шевелюры. Неужели у меня опять разыгралось воображение? Как бы мне хотелось иметь под рукой мою винтовку или хоть какой-то пистолет, но если бы нас задержали с оружием, то могли бы с ходу арестовать. Ношение огнестрельного оружия в городе было запрещено.

— Ты видела сейчас странную женщину? — спросил я Астизу.

— В Париже для меня все выглядят странными.

Остался позади Лувр и темный, как расплавленный металл, речной поток, и мы, пройдя по саду Тюильри, направились к великолепному фасаду дворца, выстроенного пару столетий назад по приказу Екатерины Медичи. Как и во многих европейских дворцах, его размеры и количество комнат раз в десять превосходили практические нужды, и, более того, после строительства Версаля он практически пустовал. Во время революции несчастному Людовику с Марией Антуанеттой пришлось переехать сюда, а потом ворвавшаяся в здание оголтелая толпа нанесла дворцу невиданный ранее ущерб. До сих пор дворец выглядел призрачным и необитаемым. Благодаря служебному пропуску Бонифация мы прошли мимо одного скучающего и сонного стражника, объяснив, что у нас сроч ное дело. А какие еще дела могли быть в эти судьбоносные дни?

— Не стоило бы женщине соваться туда, — посоветовал солдат, жадно глянув на Астизу. — Да и никому бы не стоило. Похоже, покои там охраняют привидения.

— Привидения? — бледнея, повторил Бонифаций.

— Мои напарники слышали их нынче ночью.

— Вы имеете в виду графа?

— Нет, когда он ушел, сверху доносился какой-то шум, словно кто-то ходил по его апартаментам. — Он усмехнулся, показав желтоватые зубы. — Вы можете оставить даму со мной.

— Обожаю общаться с привидениями, — ответила Астиза.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Архитектурные излишества дворца не подверглись разрушению: длинная анфилада больших залов, сводчатые потолки с затейливой резьбой, напоминающий мозаику паркет, набранный из разноцветных сортов дерева, и каминные полки с таким количеством безделушек, что хватило бы на украшение половины домов Филадельфии. Звук наших шагов отражался от стен гулким эхом. Но краска потемнела и запачкалась, обои свисали клочьями, а пол изрядно продавили и испортили пушки, которые толпа втащила сюда лет семь тому назад, чтобы противостоять гвардии Людовика XVI. Часть великолепных дворцовых окон была по-прежнему заколочена досками. Большинство ценных произведений искусства бесследно исчезло.

Проходя зал за залом, мы видели их бесконечные отражения в череде стенных зеркал. Наконец наш тюремщик остановился перед массивной дверью.

— Апартаменты Силано, — тихо произнес Бонифаций. — Даже стражникам он не разрешает приближаться к ним. Нам надо поторопиться, ведь он может вернуться в любой момент. — Он настороженно огляделся. — Где же прячется привидение?

— В вашем воображении, — ответил я.

— Но что-то же отпугивает от любопытных посетителей.

— Конечно. Вера в глупые сказки.

Запертая дверь легко открылась: давно общаясь с разного рода преступниками, наш тюремщик поднаторел в искусстве открывания замков.

— Тонкая работа, — сказал я ему. — Значит, вы без труда сумеете проникнуть в соборную крипту. Там мы с вами и встретимся.

— Вы считаете меня идиотом? Я уйду от вас только после того, как увижу своими собственными глазами, что у графа действительно имеется нечто ценное. И нам все же лучше поторопиться.

Он оглянулся через плечо.

Мы все вместе прошли через приемную в более просторную комнату и в нерешительности остановились. Силано тут явно не бездельничал.

Наше внимание сразу привлек стоящий в центре стол. На нем лежал труп собаки, на ее морде застыл болезненный оскал, испачканный пятнами йода мех местами был сострижен до кожи. Из этого трупа торчали какие-то металлические штыри, соединенные с проводами.

— Mon dieu,[29] что же это такое? — прошептал Бонифаций.

— Обычный опыт, по-моему, — ответила Астиза. — Силано забавляется, ставя опыты по воскрешению животных.

Наш спутник боязливо перекрестился.

На полках теснились книги и свитки, должно быть привезенные Силано из Египта. Там же стояло множество склянок с консервирующими растворами; в желтой, как желчь, жидкости плавали разнообразные твари: пучеглазая рыба, змеевидные угри, птицы с клювами, уткнувшимися в намокшее оперение, водоплавающие млекопитающие и множество разных органов, часть из которых мне даже не удалось определить. Среди них имелись детские и взрослые конечности, мозги и языки, а в одном сосуде — подобно шарикам или маслинам — плавали глаза, до жути напоминающие человеческие. На одной полке выстроился ряд человеческих черепов, а также лежал целый скелет совершенно незнакомой мне твари. Искусно сделанные чучела грызунов и птиц поблескивали из темноты бусинами стеклянных глаз.

На полу около двери обнаружилась нарисованная пентаграмма, заполненная причудливыми символами, виденными нами в Книге Тота. На стенах висели пергаменты и доски, исписанные странными значками, а также древние карты и схематические изображения пирамид. Я заметил каббалистические знаки, которые видел в подземелье Иерусалима, и множество других цифр, линий и символов загадочного происхождения, переплетенных между собой и похожих на перевернутые и изломанные кресты. Все освещалось тускло горящими свечами: Силано недавно ушел, но, очевидно, намеревался вскоре вернуться. На втором столе лежал ворох бумаг, покрытых письменами из Книги Тота и черновиками Силано, корпевшего над их переводом на французский язык. Половина его писаний была зачеркнута и усеяна многоточиями. Отдельно стояли пузырьки с ядовитыми жидкостями и жестянки с химическими порошками. Кабинет пропитался запахами чернил, химических растворов, порошкового металла и какого-то основательного гниения.

— Это дурное место, — пробормотал Бонифаций.

Он взглянул на нас так, словно мы заключили договор со здешним дьяволом.

— Именно поэтому нам и необходимо забрать книгу у Силано, — сказала Астиза.

— Вы можете уйти, если боитесь, — вновь предложил я.

— Нет уж. Мне хочется самому увидеть вашу книгу.

Большую часть пола покрывал великолепный шерстяной ковер, местами грязный и разорванный, но явно сохранившийся со времен пребывания здесь Бурбонов. Его край достигал балкона, за которым стояла ночная мгла. Под ним виднелся нижний этаж, вымощенный плитами, и огромные двойные двери, за которыми, возможно, находились конюшни. Возле них теснились карета и три повозки, нагруженные ящиками. Похоже, Силано еще не закончил распаковывать свой багаж.

Оттуда в лабораторию поднималась деревянная лестница — становилось понятно, почему выбрали именно эту комнату, вполне удобную для быстрой и не привлекающей внимания погрузки и разгрузки вещей.

Таких, как деревянный саркофаг.

Гроб из Розетты скрывался в темном углу, но я наконец увидел его у стены. В тусклом свете темнели знакомые краски древних украшений. Однако этот ящик выглядел на редкость зловеще.

— Там находится мумия, — пояснил я. — Держу пари, что граф уже распустил о ней слухи. Именно об этом привидении и толковала стража, из-за древнего покойника никто не сунет сюда любопытный нос.

— Неужели там внутри настоящий покойник?

— Он умер тысячи лет назад, Бонифаций. Давайте посмотрим на него. Ведь никого из нас не минует такой конец.

— Вы хотите открыть гроб? Нет! Стражник же сказал, что он оживает и бродит по ночам!

— Разве что благодаря заговорам нашей книги, как я предполагаю, а мы еще не нашли ее. Ключ к богатству в подземелье собора может быть спрятан именно в этом саркофаге. Вы ведь посылали людей на казнь, тюремщик. Неужели вы испугались какого-то деревянного ящика?

— Это не простой ящик.

— Но Силано достаточно просто притащил его сюда аж из самого Египта.

И побуждаемый нами тюремщик, набравшись храбрости, решительно подошел к саркофагу и отставил в сторону крышку. И тогда Омар, мумифицированный страж с почти черным лицом, пустыми и закрытыми глазницами и оскаленными зубами, медленно покачнулся и упал в его объятия.

Бонифаций издал истошный вопль. Полотняный покров скользнул по его лицу, а облачко затхлой пыли запорошило глаза. Он отбросил Омара, словно его труп был обжигающе горячим.

— Он живой!

Скудная оплата государственных служащих приводит к тому, что служат государству далеко не лучшие индивиды.

— Успокойтесь, Бонифаций, — сказал я. — Он мертв уже несколько тысяч лет. Понимаете? Мы называем его Омар.

Тюремщик вновь перекрестился, начисто забыв о якобинском отвращении к религии.

— Мы совершаем страшный грех. Мы все будем прокляты.

— Только если потеряем смелость. Послушайте, время уже позднее. Долго ли еще вы намерены подвергать себя опасности? Идите лучше в собор, откройте замок и спрячьте в крипте наши инструменты. Спрячьте и спокойно ждите нас.

— Но когда же вы придете?

— Как только найдем книгу и добьемся нужных ответов от графа. А вы пока простучите плиты в подземелье. Одна из них должна издавать глухой звук.

Он кивнул, отчасти вновь охваченный жадностью.

— Значит, вы точно обещаете мне, что придете?

— Конечно, неужели мы откажемся от богатства?

Это удовлетворило его, к нашему облегчению, и он удалился. Я надеялся, что больше никогда не увижу его, так как, насколько мне известно, под собором Парижской Богоматери не было никаких сокровищ и я вовсе не собирался идти туда. Мумия Омара оказала нам услугу.

Я настороженно глянул на древний труп, заклиная его полежать спокойно.

— Надо поскорее отыскать книгу, — сказал я Астизе, надеясь, что мы завершим поиски до возвращения графа. — Ты посмотри на тех боковых полках, а я займусь этими.

В надежде найти древний свиток мы пересмотрели все книги, поочередно сбрасывая их с полок. На пол летели тома по алхимии и черной магии, писания Заратустры и Митры, исторические документы об Атлантиде и легендарной земле Тулии.[30] Нам попадались и альбомы с масонской символикой, копиями египетских иероглифов, иерархической схемой рыцарей-тамплиеров, история деятельности розенкрейцеров и поисков таинственного Грааля. Силано также хранил трактаты по электричеству, долголетию и средствам усиления сексуального влечения, о свойствах целебных трав и возбудителей болезней, об установлении возраста Земли. Его интересы были безграничны, однако мы не нашли того, что искали.

— Может, он носит драгоценную книгу с собой, — предположил я.

— Он не осмелился бы выйти с ней на улицы Парижа. Наверняка припрятал свиток в немыслимом для нас месте… или там, куда мы не смеем… заглянуть.

Куда же надо осмелиться заглянуть? В Розетте Омар служил надежным стражником. Я присмотрелся к бедной упавшей мумии, уткнувшейся в пол разъеденным носом. Неужели?

Я перевернул Омара. В обмотках на его груди имелась прорезь, а за ней, насколько я понял, темнела пустота, давно лишенная внутренних органов. Поморщившись, я сунул туда руку.

И тут же нащупал гладкий, туго свернутый свиток. Умно.

— Так-так, мышь добралась до сыра, — послышался голос от двери.

Я обернулся, в растерянности осознав, что мы не подготовились к такой встрече. Помолодевший и подтянутый, словно скинувший десяток лет, Алессандро Силано приближался к нам бодрой, пружинистой походкой, покачивая из стороны в сторону поблескивающим лезвием рапиры. Его хромота исчезла, и вид у него был убийственно кровожадный.

— Вас трудно уморить, Итан Гейдж, поэтому я не собираюсь повторять милосердной ошибки, совершенной мной в Египте. Мне хотелось выкопать ваши мумифицированные трупы и досушить их в моем будущем дворце, но я также надеялся, что однажды у меня появится и другой шанс… Я страстно желал проткнуть вас обоих насквозь и незамедлительно сделаю это.

ГЛАВА 28

Мы с Астизой были совершенно безоружными. Моя спутница, не придумав ничего лучшего, схватила с полки череп. А я обхватил Омара с его вечным оскалом и спрятанной в груди Книгой Тота, сочтя, что он может послужить не только ее хранилищем, но и моим щитом. Мумия оказалась легкой и хрупкой. Обматывающие ее шершавые бинты напоминали крошащуюся старую бумагу.

— Как уместно, не правда ли, что мы вернулись в Париж, где и началась вся эта история? — заметил граф.

Смертоносное острие его рапиры подергивалось, как змеиное жало. Свободной рукой он развязал шейные тесемки уличного плаща и сбросил его на пол.

— Вы хоть раз подумали, Гейдж, — ехидно поинтересовался он, — насколько проще была бы ваша жизнь, если бы вы согласились продать мне медальон в тот первый вечер в Париже?

— Естественно. Но тогда бы я не встретился с Астизой и не отвоевал ее у вас.

Мельком глянув в ее сторону, он заметил, что она уже подняла руку, намереваясь бросить в него череп.

— При желании я без особого труда завоюю ее вновь.

Его губы скривились в презрительной усмешке, когда он ловко отбил рукояткой рапиры брошенный ею череп и костяная голова, лязгнув зубами, упала на ковер. Он продолжал приближаться ко мне, проходя мимо столов.

Он действительно резко помолодел — наверное, благодаря секретным снадобьям из этой книги, — но я вдруг осознал, насколько неестественной и напряженной была эта моложавость. Его туго натянутая кожа приобрела болезненный желтоватый оттенок, а запавшие, ярко горящие глаза были окружены тенями глубокой усталости. Он выглядел как давно не спавший человек. Как человек, навсегда потерявший сон. И поэтому его взгляд казался почти безумным.

В найденном нами свитке таилось нечто жутко опасное.

— В вашей лаборатории, Алессандро, попахивает серой, как в аду, — сказал я. — Неужели вы пошли в подмастерья к низвергнутым богам?

— Меня радует, Гейдж, что вы уже примерно представляете себе, куда скоро отправитесь. Очень скоро! — угрожающе воскликнул он и сделал резкий выпад.

Но я выставил вперед мой скорбный щит. Рапира пробила мумию Омара, но застряла в ней. У меня возникло странное чувство вины от сознания того, что бедный усопший подвергается такому испытанию, хотя его ведь уже тысячи лет ничего не волнует. Я с силой толкнул мумию к Силано, и она ударила его по руке, но в следующий миг рапира пронзила ее насквозь и скользнула по моему боку. Черт, как же больно! Кончик клинка был острым как бритва.

Выругавшись, Силано взмахнул свободной рукой — он восстановил-таки былую гибкость, — отбросил в сторону египетского кадавра и сделал выпад, я еле успел отскочить назад. Не отводя от меня лезвия рапиры, он неуверенно нагнулся к мумии, но уже через мгновение торжествующе вытащил из ее грудной клетки драгоценную рукопись. Теперь я стал совсем беззащитным. Он поднял свиток над головой и обжег меня убийственным взглядом. Астиза затаилась у стола, ожидая удобной возможности.

Я лихорадочно оглянулся. Деревянный саркофаг! Он оказался в непосредственной близости, и я, оттащив его от стены, спрятался за громоздким ящиком. Силано уже высвободил клинок, едва не разрубивший бедного Омара на две половины, сунул свиток за пазуху и вновь устремился ко мне. Меня защищал саркофаг, и клинок, воткнувшись в толщу древнего дерева, сильно изогнулся и, отбросив графа назад, сломался. Силано в ярости пнул гроб, нанеся сокрушительный удар ветхому сооружению, и, когда оно, упав на пол, раскололось надвое, из него выпало нечто весомое.

Моя винтовка!

Я наклонился за ней, но сломанная рапира резанула по моим пальцам, точно змея, и ее укус был настолько болезненным, что мне не удалось удержать ружье. Я ловко увернулся, когда Силано швырнул в меня половину гроба. С гримасой жгучей ненависти он выхватил из-за пояса пистолет. Под грохот выстрела я рванулся к книжным полкам, пуля просвистела в дюйме от моего уха. Она вдребезги разнесла одну из отвратительных стеклянных банок, стоявших на полке в дальнем углу лаборатории. Омерзительная бледная жидкость выплеснулась на пол возле балкона и начала растекаться в разные стороны. По комнате распространился жуткий запах, зловонные горючие пары смешались с едким пороховым дымом.

— Черт побери!

Он неумело начал перезаряжать пистолет.

И тут мне на помощь пришел старина Бен. «Упорство и энергия все победят», — любил повторять он. Энергия!

Астиза под столом подкрадывалась к Силано. Я снял куртку и швырнул ее в сторону графа, чтобы отвлечь его внимание, потом сорвал рубашку. Граф уставился на меня как на сумасшедшего, но мне нужна была обнаженная сухая кожа. Ничто лучше ее не создает силу трения. Сделав пару шагов, я нырнул к осколкам банки, упал на шерстяной ковер и, как пловец, скользнул по нему своим телом, сжимая зубы от обжигающей боли. Электрический заряд, как вы понимаете, создается трением, а соль в нашей крови превращает нас на некоторое время в заряженную батарею. Протерев весь ковер своим кровоточащим торсом, я хорошо подзарядился.

Разбившаяся банка имела металлическое донце. Скользя по ковру, я простер по нему руку, вытянув указательный палец, подобно Господу, протягивающему руку Адаму на фреске Микеланджело. И когда я коснулся этого донца, накопленная мной энергия мгновенно перешла на металл.

Вспыхнула искра, и раздался взрыв.

Пары колдовского зелья Силано сгустились в огненный шар, он прокатился по моему съежившемуся телу, метнулся в сторону графа и Астизы и, вылетев с балкона, опустился к карете и повозкам с сундуками, на которые капала сверху противогнилостная смесь. Багаж Силано тут же занялся огнем, порыв ветра взметнул со стола бумаги, опалив края некоторых из них. С подпаленными волосами и ноющими боками — один был уколот рапирой, а второй поранен упавшими на ковер осколками — я с трудом поднялся на ноги и поискал взглядом винтовку. Часть горючей жидкости попала на мои брюки, но я быстро сбил с них языки пламени. Лаборатория заполнялась темным густым туманом. Упавший Силано, как я мельком заметил, тоже начал подниматься, он выглядел ошеломленным, но вновь схватился за пистолет. Тут за его спиной выросла Астиза и набросила что-то ему на шею.

Ей удалось отмотать часть льняных бинтов Омара.

Я незаметно подбирался к винтовке.

Силано, согнувшись, поднял Астизу, оторвав ее ноги от пола, но она продолжала висеть на его спине. Во время их нелепого кружения жуткая мумия тоже начала подскакивать вместе с ними, образуя некий причудливо сплетенный ménage à trois.[31] Я схватил мое ружье и выстрелил, но оно оказалось не заряженным.

— Итан, скорей!

Пороховница и сумка с патронами были, к счастью, под рукой, и я принялся заряжать винтовку, впервые проклиная трудоемкий процесс зарядки.

Отмерить, насыпать, забить патрон. Рука моя дрожала. Астиза и Силано кружились рядом со мной. Граф весь покраснел от удушающей петли, но ему удалось ухватить прядь волос египтянки, и он начал стаскивать Астизу со своей спины. Шомпол уже проталкивал патрон в глубину ствола… черт! Сцепившаяся пара вылетела на балкон и проломила часть перил. Внизу вовсю бушевало пламя. Связанная с Астизой мумия продолжала кружиться и подскакивать. Увидев меня с винтовкой, граф выставил Астизу перед собой в качестве щита и пытался дотянуться до своего пистолета. По потолку поплыли клубы плотного дыма. Мой выстрел должен быть идеально точным! Силано удалось сорвать бинты с шеи и накинуть их на Астизу. Он поднял и свое оружие.

Я отбросил шомпол, подсыпал немного пороха на полку ружейного замка и направил ствол винтовки на графа. Он выстрелил первым, но не смог хорошо прицелиться, удерживая сопротивляющуюся Астизу с явным намерением сбросить ее с балкона на объятые пламенем повозки. Они отчаянно боролись, и его шея как раз оказалась под моим прицелом…

— Он собирается сжечь меня!

Я выстрелил.

Пуля пробила ему горло.

Его крик захлебнулся в крови. Глаза Силано распахнулись от ошеломляющей боли.

И он рухнул вниз с балкона, увлекая за собой Астизу.

— Астиза!

Похоже, повторяется история с падением с воздушного шара. Астиза вскрикнула и исчезла из виду.


Я выбежал на балкон и глянул вниз, ожидая увидеть их пожираемые пламенем тела. Но нет, мумия зацепилась за сломанную балюстраду, ее грудная клетка и высохшие мышцы, несмотря на тысячелетия, сохранили изрядную крепость. Астиза висела на льняных бинтах, к ее дергающимся ногам уже подбирались языки пламени.

Граф Силано исчез в пламени, словно приговоренный к сожжению на этом импровизированном погребальном костре. А свиток между тем лежал у него за пазухой.

Пропади же пропадом эта злосчастная книга!

Я ухватился за ленту бинта, подтянул его, схватил Астизу за руку и потащил наверх. На сей раз я не позволю ей пропасть вместе с Силано! Когда она оказалась на краю балкона, Омар, наоборот, сорвался вниз, его льняная обмотка загорелась, и он мгновенно превратился в пылающий факел. Рухнув вниз, он сгорал рядом со своим хозяином. Я проследил за их сожжением. Сломанные конечности мумии дергались словно в агонии! Неужели в нем еще теплилась жизненная сила? Или эти судорожные движения объяснялись воздействием огненной стихии?

Говорят, тех, кто потревожит вечный сон мумий, ждет проклятие, но Омар оказался нашим спасителем. Древний Тот наконец улыбнулся нам.

А что же стало с заветной книгой? Когда одежда Силано сгорела, я заметил на его опаленной груди скрученный свиток. Пламя разгоралось все сильнее, кожа на теле графа начала пузыриться, и я отвернулся.

Мы с Астизой прижались друг к другу. Издали доносился колокольный звон, возбужденные крики и громыхающий шум тяжелых повозок. Скоро сюда прибудет пожарная бригада. К тому времени тайны, скрываемые людьми тысячи лет, превратятся в прах.

— Ты можешь идти? — спросил я. — У нас мало времени. Надо быстрей убираться отсюда.

— А книга?

— Она сгорела вместе с Силано.

Астиза заплакала. Уж не знаю, от радости или от горя.

Я услышал, как внизу распахнулись двери и заработал водяной нанос.

Окровавленные и опаленные, обходя осколки, растекшуюся жидкость, упавшие черепа, книги и обгоревшие бумаги, мы медленно побрели к выходу из лаборатории.

Коридор снаружи уже заполнился дымом. На мгновение у меня появилась надежда, что огонь оградит нас от любой погони и мы сможем спокойно добраться до безопасного места.

Но нет, в коридоре появилась группа жандармов.

— Вон он! Вон он, пропащий американец! — заверещал до противности знакомый голос, который я не слышал уже полтора года. — Он задолжал мне за квартиру!

Мадам Дюррел! Именно моя бывшая парижская домовладелица, от которой обстоятельства вынудили меня сбежать самым неподобающим образом, оказалась той самой рыжеволосой таинственной преследовательницей, то и дело смутно видевшейся мне с самого прибытия в Париж. Она никогда мне не доверяла, а во время моего бегства орала на всю улицу, что я пытался ее изнасиловать. Я мог бы оспорить такое обвинение, но на самом деле все и так было ясно при одном взгляде на сию парижанку. Даже пирамиды выглядели моложе мадам Дюррел и гораздо более привлекательно к тому же.

— Неужели мне никогда не избавиться от вас? — простонал я.

— Избавитесь, как только сполна заплатите должок!

«Кредиторы отличаются лучшей памятью, чем должники», — любил говорить Бен. На своем опыте я убедился в его правоте.

— Так вот почему вы преследуете меня с упорством тайной полиции Фуше!

— Конечно, я заприметила вас еще в тюремном фургоне и смекнула, что вы, как обычно, сбежите, а я опять останусь с носом! Ну уж дудки, будьте уверены, я глаз не спускала с тюрьмы Тампль! А когда увидела, что вы вошли в этот дворец с продажным тюремщиком, то побежала за подмогой. Сам граф Силано обещал мне, что задержит вас! Однако, вернувшись, я обнаружила, что тут начался пожар! — Она повернулась к жандармам. — Вот вам типичный американец. Он ведет себя как бескультурный дикарь. Попробуйте-ка стребовать с него мой долг!

— Мадам Дюррел, — со вздохом произнес я. — К сожалению, я вновь потерял все, что имел. У меня нет возможности расплатиться с вами, сколько бы жандармов вы ни привели.

Она хитро прищурилась.

— А что это за винтовочка у вас в руках? Уж не та ли, что вы украли из моей квартиры, да еще пытались пристрелить меня?

— Ничего я не крал, то была моя личная винтовка, а выстрелил я в замок, а не в вас. Но это совсем другое ружье…

Астиза предупреждающе сжала мою руку, и я умолк, отведя взгляд от старой домовладелицы и увидев появившегося в коридоре Бонапарта. Он приближался к нам в компании генералов и адъютантов. Его серые глаза пылали ледяным огнем, а лицо угрожающе нахмурилось. Последний раз я видел его в подобной мрачной ярости, когда ему сообщили об измене Жозефины, после чего он безжалостно истребил мамелюков в битве при пирамидах.

Я приготовился к худшему. О сокрушительных приказах Бонапарта на боевых учениях ходили легенды. Но, остудив свою ярость, он с завистливым удивлением покачал головой.

— Я мог бы догадаться. Видимо, вы действительно открыли тайну бессмертия, месье Гейдж!

— Я просто настойчив в своих стремлениях.

— Поэтому вы следуете за мной на протяжении двух тысяч миль, устраиваете пожар в королевском дворце и предоставляете моим пожарным возможность вытащить из пепла два трупа?

— Уверяю вас, мы предотвратили гораздо более ужасное бедствие.

— Генерал, он задолжал мне за квартиру! — взвизгнула мадам Дюррел.

— Мадам, я предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне как к первому консулу, на пост которого меня избрали сегодня в два часа ночи. И много ли он вам задолжал?

Мы видели, как старуха, наморщив лоб, старательно прикидывает, насколько ей стоит увеличить исходную сумму.

— Сотню ливров, — наконец осторожно произнесла она, но, заметив, что никто не возмутился такой абсурдной величиной, быстро добавила: — Плюс еще пятьдесят, если с процентами.

— Мадам, — сказал Наполеон, — не вы ли помогли нам поймать его?

Дюррел раздулась от важности.

— Именно я.

— Тогда я добавлю вам в награду еще пятьдесят ливров от нашего правительства. — Он развернулся. — Бертье, выдайте этой доблестной парижанке две сотни.

— Слушаюсь, генерал. Простите, консул.

Мадам Дюррел просияла.

— Но вы, мадам, забудете об этом деле навсегда и никому никогда не обмолвитесь даже словом, — грозно произнес Бонапарт. — То, что произошло сегодня, затрагивает государственную тайну Франции, и благополучие нашей страны зависит от вашего молчания и мужества. Сумеете ли вы справиться с таким тяжким обязательством?

— Ради двухсот ливров я проглочу собственный язык.

— Превосходно. Вы истинная патриотка, — похвалил он, а когда его адъютант увел взволнованную мадам, чтобы выдать ей означенную сумму, новый правитель Франции вновь обратился ко мне: — Два тела обгорели до неузнаваемости. Можете ли вы, месье Гейдж, назвать мне погибших?

— Один из них граф Силано. К сожалению, нам не удалось возобновить наше сотрудничество.

— Понимаю. — Он с досадой притопнул ногой. — А второй?

— Наш старый египетский знакомый по имени Омар. Он спас наши жизни, как я полагаю.

— А что стало с книгой? — вздохнув, спросил Бонапарт.

— Увы, она тоже стала жертвой разрушительного пожара.

— Неужели? Обыскать их.

Не церемонясь, нас тут же обыскали, но ничего не нашли. Правда, один солдат опять отобрал у меня винтовку.

— Итак, вы предали меня безвозвратно. — Он поднял глаза и хмуро глянул на рассеивающийся дым, словно домовладелец, оценивающий величину ущерба. — Впрочем, пожалуй, мне больше не нужна ваша книга, учитывая, что у меня теперь есть Франция. Вам стоило бы посмотреть, как я буду править.

— Я уверен, что с вами французам скучать не придется.

— Вас давно следует расстрелять, и, когда это случится, Франция будет спать спокойнее. До сегодняшнего дня я безуспешно поручал вашу казнь своим подчиненным, поэтому полагаю, что теперь мне придется самому исполнить столь сложную миссию. Сад Тюильри ничем не хуже иных мест.

— Наполеон! — взмолилась Астиза.

— Вам не придется грустить по нему, мадам. Я намерен убить заодно и вас. И вашего тюремщика, если смогу найти его.

— Я думаю, что он ищет сокровища в криптах собора Парижской Богоматери, — сказал я. — Но не вините его. Он всего лишь бесхитростный малый с богатым воображением, единственный тюремщик, который вызвал у меня симпатию.

— Этот идиот проворонил и Сиднея Смита, также сидевшего в башне Тампль, — проворчал Наполеон. — Амне потом в результате пришлось столкнуться с ним в Акре.

— Верно, генерал. Но зато его рассказы вдохновили всех нас на поиски важной для вас книги.

— Тогда вместо него я, пожалуй, должен пристрелить вас дважды.

Нас вывели в сад. Струйки дыма поднимались в предрассветное серое небо. В очередной раз жизненные передряги вымотали меня до предела, мучения усугублялись бессонной ночью и кровоточащими ранами, нанесенными рапирой и осколками разбившейся банки. Если мне действительно сопутствует дьявольская удача, то стоило бы пожалеть того дьявола.

Бонапарт поставил нас к декоративной шпалере, увядание осени уже коснулось большинства ее цветов. В какой зловещий рассвет завершается моя жизнь: Наполеон пришел к власти, книга сгорела, моя любовь обречена. Мы настолько выдохлись, что у нас не было сил даже на молитвы. Солдаты подняли мушкеты и взвели курки.

«История повторяется», — с горечью подумал я.

И тут послышался резкий приказ:

— Отставить.

Я стоял с закрытыми глазами — мне с лихвой хватило зрелища мушкетных стволов в Яффе — и услышал лишь шорох сапог по мелкому гравию, когда Наполеон подошел к нам. Ну что еще? Я слегка приподнял веки.

— Вы ведь говорили мне правду об этой книге, Гейдж?

— Она исчезла навеки, генерал. Простите, первый консул. Сгорела дотла.

— Но она помогла мне, вы понимаете. Отчасти. Заговаривая людям зубы, можно заставить их согласиться с самыми исключительными требованиями. Вы нанесли нам огромный ущерб, американец.

— Никто не вправе околдовывать своих ближних.

— Я презираю вас, Гейдж, но одновременно вы изумляете меня. Вы живучи, как и я. Авантюрны в той же мере. И даже так же умны, хотя направляете ваш ум на странные цели. Я не нуждаюсь в магии, когда у меня есть государство. Так что бы вы сделали, если бы я отпустил вас?

— Отпустили меня? Простите, но я даже не думал о такой перспективе.

— Мое положение изменилось. Я же теперь представляю Францию. И не могу позволить себе опуститься до мелочной мести, мне необходимо думать о миллионах сограждан. В следующем году у вас в Соединенных Штатах будут выборы, и мне необходима помощь в налаживании государственных связей. Вам известно, какие дуэли разгорались в море между нашими двумя странами?

— Да уж, к несчастью.

— Гейдж, мне нужен представитель в Америке, умеющий самостоятельно шевелить мозгами в любых обстоятельствах. Франция имеет свои интересы в Вест-Индии и Луизиане, и мы не отказались от надежды восстановить наше влияние в Канаде. На вашем западе, судя по сообщениям, обнаружились древние памятники, способные заинтересовать такого авантюриста, как вы. Нашим народам лучше не враждовать, более того, мы можем даже помочь друг другу, как и поступили во время вашей революции. Вы успели узнать меня достаточно хорошо. Я хочу, чтобы вы отправились в вашу новую столицу, говорят, теперь она в Вашингтоне, или поехали в Колумбию и осуществили кое-какие мои задумки.

— Вы хотите, чтобы я стал вашим представителем? — уточнил я, глянув на стоящих за ним мушкетеров.

— Вы можете, подобно Франклину, помочь разным народам понять друг друга.

Солдаты опустили на землю ружья.

— Предложение крайне заманчивое, — откашлявшись, заметил я.

— Мы снимем с вас обвинение в убийстве и закроем глаза на плачевную кончину Силано. Интересный человек, но я никогда не доверял ему. Никогда.

Последние слова совсем не соответствовали моим воспоминаниям, но я вовремя напомнил себе, что в данном случае с Наполеоном лучше не спорить. Я почувствовал, как жизненные силы возвращаются в мои усталые конечности.

— А что вы предложите ей? — спросил я, кивнув на Астизу.

— Да, конечно, вы околдованы ею так же, как я Жозефиной. Это понятно любому человеку, и да поможет Господь нам обоим! Отправляйтесь в Америку вместе с Астизой, посмотрим, что вы сумеете разузнать, и помните… вы задолжали мне две сотни ливров!

Я улыбнулся со всей вежливостью, на которую был способен.

— Согласен, если только мне вернут винтовку.

— Договорились. Но ваши патроны, ядумаю, мы оставим себе, пока вы не уберетесь от меня за пределы досягаемости. — Когда мне вручили обратно опустошенную винтовку, он отвернулся и задумчиво посмотрел на дворец. — Мое правительство, несомненно, будет заседать в Люксембургском дворце. А вот этот, на мой взгляд, мог бы стать моим домом. Ваш пожар послужит предлогом для начала его реконструкции: и она начнется нынче же утром!

— Как удачно, что я смог быть вам полезен.

— Вы осознаете, надеюсь, что ваша репутация настолько ничтожна, что нет смысла тратить на вас дорогостоящие патроны?

— В данном случае я готов согласиться с ее ничтожностью.

— И что Франция и Америка придерживаются общих взглядов на интриги вероломной Британии?

— Да, англичане порой бывают чересчур назойливы в своих притязаниях.

— Но я продолжаю относиться к вам, Гейдж, с недоверием. Вы изрядный мошенник. Но возможно, работа со мной улучшит ваши качества. Как вы понимаете, у вас еще есть шанс стать состоятельным человеком.

— Я отлично понимаю вас, первый консул. После почти двухлетних приключений у меня за душой нет ни пенни.

— К друзьям я умею быть щедрым. Итак. Мои адъютанты подыщут для вас гостиницу, как можно дальше от вашей бывшей косматой домовладелицы. Какая отвратительная Медуза! Для начала я назначу вам скромное содержание, но рассчитываю, что вы не станете рисковать им, посещая карточные салоны. Естественно, я буду урезать ваши доходы, пока не получу обратно мои ливры.

— Естественно, — вздохнув, признал я.

— Ну а вы, мадам? — обратился он к Астизе. — Вы готовы увидеть Америку?

Во время нашего разговора с лица ее не сходило озабоченное выражение. Сейчас, немного помедлив, она печально покачала головой.

— Нет, консул.

— Нет?

— В долгие хмурые дни нашего заключения я много думала о своих чувствах и поняла, что моя жизнь, в отличие от жизни Итана, принадлежит Египту. Ваша страна прекрасна, но холодна, а ее леса омрачают душу. Американские дикие просторы, возможно, покажутся мне еще более устрашающими. Мне там не место. Кроме того, я уверена, что мне предстоит и дальше искать следы мудрости Тота или тамплиеров. Посылайте Итана с вашим заданием, но постарайтесь понять, почему я должна вернуться в Каир и трудиться вместе с вашими учеными.

— Мадам, в Египте я не смогу обеспечить вашу безопасность. Я даже не знаю, сумею ли спасти мою армию.

— Исида уготовила для меня определенную роль, но мне нечего пока делать за океаном. — Она обернулась ко мне. — Прости, Итан. Я люблю тебя, и ты тоже полюбил меня. Но мои поиски далеко не закончены. Еще не пришло время для нашей спокойной жизни. Оно придет… вероятно. Когда-нибудь придет.

Клянусь болотами Джорджии, неужели мне никогда не повезет с женщинами? Я прошел через Дантов ад, избавился в итоге от ее бывшего любовника, получил приличную работу от нового правительства Франции — а она теперь хочет бросить меня? Какое-то безумие!

Или, может, как раз так будет разумнее? Пока я еще не имел настроения свить семейное гнездышко и даже не представлял, в сущности, в какие края забросит меня очередное приключение. Да и Астиза явно не относилась к тем женщинам, которые покорно следуют за своими возлюбленными. История Древнего Египта меня тоже очень заинтересовала, и, возможно, после выполнения заданий Бонапарта в Америке я присоединюсь к историческим изысканиям Астизы. Несколько дипломатических приемов, краткое или чуть более продолжительное знакомство с сахарными островами, и я стану свободным человеком, готовым планировать наше будущее.

— Ты будешь тосковать обо мне? — рискнул спросить я.

Она печально улыбнулась.

— Конечно буду. Жизнь полна печали. Но нашими жизнями распоряжается судьба, Итан, и отмена нашего приговора является знаком того, что должна быть открыта следующая дверь и разведана новая дорога.

Ее грустную, полную печали улыбку смягчила нежность взгляда. Она поцеловала меня в щеку и прошептала:

— Не переставай рисковать, Итан Гейдж. Оставайся игроком.


ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

Если ошибки учат нас лучше, чем успехи, то предпринятая Наполеоном в 1799 году военная кампания в Святой земле была в высшей степени поучительна. Его стремительные атаки на Акру провалились из-за плохой подготовки и излишней поспешности. Он утратил большую часть свойственной ему популярности. Резня и последовавшая за ней казнь пленных в Яффе погубили его репутацию на всю оставшуюся жизнь. Едва ли лучшую роль сыграли и сообщения о том, что, потворствуя выдаче опиума и яда для чумных больных, он взял на себя вину за такое милосердное умерщвление части его собственной армии. Подобный военный и политический провал он испытает еще только раз, после вторжения в Россию в 1812 году.

И однако к концу 1799 года Бонапарт не только заставил всех забыть о недавнем военном поражении; амбициозный корсиканец с такой ловкостью манипулировал общественным мнением, что по возвращении во Францию усыновленный им народ вдруг назначил его первым консулом, открыв путь к желанной императорской власти. Некоторые современные политики словно покрыты тефлоном (а такое покрытие не переносит жестких ударов), и им не сравниться, конечно, с неуязвимой стойкостью Наполеона Бонапарта. Как сумел он захватить полную власть после такого сокрушительного поражения? Вот что является главной интригующе дерзкой тайной «Розеттского ключа».

Любителей беллетристики, очевидно, порадует то, что многое в этом романе основано на реальных фактах. Трагедия Яффы, битва у горы Табор и осада Акры в общем описаны вполне достоверно, хотя я позволил себе вольность в некоторых деталях. Итан Гейдж и его наэлектризованная цепь являются авторским вымыслом, как и стенобитное орудие Наполеона. Но реально действующими персонажами остаются сэр Сидней Смит, Фелипо, Хаим Фархи и Джеззар. (На самом деле Фелипо погиб в ходе осады Акры не от штыков, он умер от общего истощения или солнечного удара.) В Акре и Яффе — последняя ныне стала районом Тель-Авива — еще сохранились некоторые архитектурные памятники, имевшиеся там и в конце восемнадцатого столетия, поэтому нетрудно было представить пребывание Гейджа в этой Святой земле. Хотя со времен осады Наполеона не сохранились именно те крепостные стены и стратегически важная башня — после ухода французов из-за серьезных повреждений Джеззар приказал перестроить их, — прогулки по новым укреплениям этого замечательного средневекового городка дают пищу для множества интереснейших исторических фантазий и романтических эпизодов. Уходящая на восток в историческую Галилею дорога упирается в подножие холма, на котором располагалась ставка Наполеона.

Читателям, заинтересовавшимся историей Сирийской кампании Бонапарта, я рекомендую прочесть книгу Натана Шура «Наполеон в Святой земле» и книгу Кристофера Гарольда «Бонапарт в Египте». В художественных изданиях широко представлены навевающие воспоминания о прошлом документальные акварели, созданные в 1839 году английским художником Дэвидом Робертсом.

Мне пришлось придумать некоторые коридоры и залы подземелий Храмовой горы Иерусалима — поскольку мусульманские власти запретили вход туристам даже в такие издавна посещаемые залы, как конюшни Соломона, — но под Иерусалимом действительно находится множество пещер и подземных ходов. Среди них есть и подземные каналы, достигающие метровой глубины и подпитываемые водами нижнего Силоамского пруда, по которым автор данного романа лично прошел, чтобы прочувствовать описываемые приключения. Существуют и подземные решетки, закрывающие вход в древние тайные туннели под Храмовой горой: во время туристических экскурсий вам могут показать по крайней мере одну из них. На Храмовой горе запрещены любые археологические раскопки из-за опасений, что обнаруженные находки могут разжечь религиозную рознь. В прошлом таких исследователей преследовали разъяренные толпы людей, но разве не логично в связи с этим сделать предположение о том, что там еще могут храниться тайны? Только не показывайтесь в тех местах с лопатой. Вы можете спровоцировать священную войну.

Некоторые читатели, конечно, догадались, что Городом Призраков на самом деле является удивительная Петра, древняя столица Набатейского царства, построенная незадолго до рождения Христа на территории Южной Иордании, в итоге завоеванная Римом. Во времена посещения тех мест Гейджем там действительно находился затерянный город, которому еще только предстояло потрясти европейцев в начале XIX века. (Лишь в 1812 году Иоганн Буркхардт обнаружил знаменитую сокровищницу римского времени Эль-Хазне.) И все-таки, описывая ее, я позволил себе некоторые вольности. Хотя Небесный Жертвенник существует на самом деле.

Тюильрийский дворец в Париже, построенный в XVI веке, сгорел в 1871 году. С 1800 года он стал резиденцией Наполеона и Жозефины, через три месяца после его прихода к власти. Тюрьма Тампль также существовала в реальности, но с тех пор была разрушена. И более того, собор Парижской Богоматери действительно воздвигнут на месте древнеримского храма Исиды.

На реальных сведениях основаны и эпизоды, описывающие историю рыцарей-тамплиеров, каббалистическую символику и идеи существования Книги Тота. Более подробная история бога Тота дана в первом романе данной дилогии — «Пирамиды Наполеона». Моим предположением стало лишь то, что Книгу Тота нашли тамплиеры, — иначе чем же объяснить поразительно быстрый и ошеломляющий подъем их могущества после проведенных ими раскопок под Храмовой горой? Только ли тем, что они нашли нечто весьма ценное? Где сокрыт библейский ковчег Завета? Какими тайными знаниями владели древние сообщества? Любая открытая тайна влечет за собой возникновение новых тайн.

Следует также с долей шутки заметить, что удивление Британского музея может вызвать тот факт, что гордо выставленный у них Розеттский камень, отобранный английскими войсками у французов в начале XIX века, на самом деле лишен своей верхней и самой важной части. После прочтения данного романа музейные хранители, возможно, захотят установить в стеклянной витрине табличку с извинениями, связанными с данным упущением, и заверениями, что будут приложены всяческие усилия для нахождения обломков взрыва, устроенного в 1799 году в Розетте неким американским ренегатом. Но это всего лишь творческое предположение — как и то, что археологи с надеждой отправятся на поиски оставшихся 36534 свитков бога Тота.

Если им понравятся такие идеи, то пусть ищут.


Автор выражает глубокую признательность серьезным исследователям, на трудах которых основан данный роман, а также археологам, благодаря стараниям которых в Израиле и Иордании сохранилось множество интереснейших древних памятников. Особо мне хочется поблагодарить израильских гидов Поля Раковера, профессора Дэна Бахата и иорданского гида Мухаммеда Хелалата. Диана Джонсон из Западного Вашингтонского университета помогла мне с созданием своеобразной эпиграммы тамплиеров, а Нэнси Перл привлекла мое внимание к тому историческому факту, что Наполеон вырывал страницы из любимых книг и раздавал их своим офицерам. Приношу особую благодарность сотрудникам издательства «Харпер-Коллинз» Ракешу Сатиялу, Марте Камерон, Дэвиду Коралу, Робу Кроуфорду, Хизер Друкер и многим другим людям, сделавшим возможным издание художественной литературы. Воздаю также должную хвалу моему агенту Эндрю Стюарту, всячески поддерживавшему мои творческие искания. И как обычно, бесконечно благодарю мою первую читательницу Холли (супругу и союзницу).

Уильям Дитрих «Молот Тора»

Карта



Глава 1

Посвящается моему зятю Себастьяну

Полагаю, я погрешил бы против истины, сказав, что только с моей помощью Наполеону удалось укрепить свою власть и изменить ход мировой истории. Я поддержал его план перехода через Альпы и подхода к австрийской армии с фланга, а позже повлиял на ситуацию в ходе битвы при Маренго — но, честно говоря, моя роль была отчасти случайной. Однако разве это так уж важно? Ведь легкое преувеличение чьей-либо роли позволяет порадовать дам интересной историей, и хотя я, Итан Гейдж, мог бы служить образцом откровенности, когда стремлюсь к достижению некоторых целей, но, безусловно, склонен к преувеличению собственных заслуг, ежели от этого зависит успех в делах альковных.

Правда заключается в том, что моя успешная и своевременная служба в Северной Италии вернула мне расположение Наполеона, мое учтивое и дружелюбное общение с американскими дипломатами способствовало заключению Морфонтенского мирного договора, и при всей моей беспутной репутации мне довелось попасть в блестящее общество, собравшееся на празднование упомянутого соглашения. Там я умудрился вновь раскрутить судьбоносное колесо рулетки, польстившись на многообещающее свидание с замужней сестрой Наполеона, и в итоге едва не сгорел, как римская свеча на праздничном фейерверке. Ради женского внимания я порой готов прихвастнуть, но никто не сможет обвинить меня в бездеятельности и лени.

К несчастью, моя беспечная похвальба побудила одного полубезумного норвежца привлечь меня к сомнительным и таинственным поискам на весьма неблагополучном континенте — очередное подтверждение того, что тщеславие чревато опасностями, а скромная сдержанность обеспечивает более разумный стиль жизни. Лучше держать язык за зубами и быть заподозренным в глупости, чем разболтаться и подтвердить эти подозрения.

Ах, но бюст Полины Бонапарт так соблазнительно, подобно двум белым подушечкам, вздымался над очаровательно смелым декольте ее платья, а винные погреба ее брата вкупе с влиятельными мужами, побуждающими поделиться рассказами о былых подвигах, настолько вскружили мне голову, что я практически не мог удержаться от признания сыгранной мною значительной роли в недавних исторических событиях. Тем более в окружении многочисленной публики карточного салона! Претендующий на важность и мудрость противник легче раскошеливается и смиряется с проигрышем. В общем, пока я заливался соловьем, внимавший моим трелям рыжебородый скандинав взирал на меня со все нарастающим интересом, а сам я ласкал взглядом кокетливую Полину, зная, что она верна своему супругу генералу Шарлю Леклерку почти так же, как гуляющая в полнолуние бездомная мартовская кошка. Эта распутница обладала красотой Венеры и разборчивостью матроса в портовом кабаке. Неудивительно, что она одарила меня своим благосклонным вниманием.

Сегодняшняя дата, тридцатое сентября 1800 года — или, по французскому революционному календарю, восьмой день вандемьера IX года, — оказалась весьма знаменательной. Взойдя на вершину власти благодаря революции, Наполеон заявил о ее окончании, и все мы надеялись, что вскоре он отменит надоевшую всем десятидневную календарную неделю, ибо ходили слухи о его переговорах с Папой по поводу возвращения католических священников. Никто, разумеется, не скучал особенно по субботним церковным службам, но всем нам не хватало разгульного, располагающего к лени воскресенья. Бонапарт, однако, вынашивал и личные планы. Минуло каких-то десять месяцев с тех пор, как он захватил власть (отчасти благодаря магической Книге Тота, найденной мною в одном затерянном городе), а совсем недавно с большим трудом одержал победу при Маренго. Необходимость урегулирования беспорядочных франко-американских отношений, осложнившихся тем, что мои соотечественники, американцы, также одержали несколько впечатляющих военных побед на море и, сведя счеты с французами, посеяли панику на французских кораблях, спровоцировала очередные шаги к объединению господствующих мировых сил. Наши враждующие страны были, в конце концов, двумя единственными в мире республиками, хотя диктаторский стиль Наполеона и подавлял во Франции эту прогрессивную форму правления. И вот стороны достигли мирного соглашения! Неслучайно на его празднование в Морфонтен прибыла вся французская элита. Никто из военачальников не мог превзойти Бонапарта в прославлении миротворческих деяний.

Морфонтен представлял собой живописное поместье с очаровательным замком километрах в тридцати пяти к северу от Парижа. Достаточное расстояние, иными словами, для новых французских лидеров, чтобы устроить великолепный прием подальше от глаз избравшего их народа. Это шикарное имение приобрел брат Бонапарта, Жозеф, и никто из собравшихся не осмелился даже помыслить о том, что наследникам революции следовало бы проявить чуточку больше скромности. Мне еще не приходилось встречать столь проницательного знатока человеческих слабостей, как Наполеон, недавно отметивший тридцать первую годовщину своей бурной жизни, и потому ему без особого труда удалось возродить во Франции некоторые из заманчивых роялистских церемоний, по которым народ успел соскучиться со времен падения с плеч короля Луи венценосной головы и гильотинирования вслед за тем среди прочих и «вязальщиц».[1] Богатство вновь стало позволительным. Поощрялись амбициозные стремления и изысканные наряды. Бархат, запрещенный в период террора, стал теперь не только разрешенным, но и модным. Парики могли считаться пережитками прошлого века, но современная мода диктовала важность золотых армейских галунов. В этих изысканных владениях собралось множество новых влиятельных политиков и по-новому соблазнительных дам, чьи шелковые и парчовые наряды внесли радостную живую струю в деятельность парижских галантерейщиков, быстро освоившихся с более классическим республиканским стилем. Лафайет и Ларошфуко пригласили в Париж всех выдающихся американцев, не обошли вниманием даже меня. В общей сложности на приеме веселилась пара сотен американских гостей, и все мы опьянели от нашего триумфа и французского вина.

Бонапарт потребовал, чтобы распорядитель его праздничных торжеств, Жан Этьен Депо, в кратчайшие сроки устроил великолепное зрелище. В связи с чем сей прославленный маршал увеселений нанял архитектора Селлерье для восстановления здания театра, подрядил труппу Комеди Франсез, чтобы она сыграла фривольную пьесу на тему трансатлантических отношений, и подготовил роскошную феерию, с огненной мощью которой мне довелось познакомиться излишне близко.

В трех смежных залах оранжереи накрыли три огромных стола. Главным стал зал Мирного Соглашения, его центральную стену украшал свиток с изображением Филадельфии и Гавра по разные стороны Атлантики, а промежуточное водное пространство увенчивала полуобнаженная дева, которая символизировала мир, держа в руке оливковую ветвь. Не знаю, почему европейские художники обычно стремятся срывать девичьи одежды, но должен заметить, что этой традиции стали подражать и более степенные американцы. Листвы, цветов и гирлянд, окружавших сию мирную фреску, с лихвой хватило бы для начала лесного пожара.

В двух соседних помещениях соответственно стояли бюсты моего покойного наставника Бенджамина Франклина и недавно умершего Джорджа Вашингтона. В парке соорудили обелиск с аллегорическими фигурами Франции и Америки, задрапированными трехцветными полотнищами. В прудах и фонтанах плавали розовые лепестки, по газонам важно расхаживали срочно завезенные павлины, а пушки то и дело извергали залпы праздничного салюта. Судя по всему, Депо не зря потратил деньги, а я наконец попал в дружелюбное общество.

По просьбе Жозефа Бонапарта я захватил на праздник винтовку, которую сам помогал делать в Иерусалиме. Гнусный негодяй Нажак обращался с ней очень грубо, но я отправил его в преисподнюю, проткнув шомполом кровожадное сердце, а позднее заплатил двадцать франков за ремонт ружейной ложи. На сегодняшнем празднике мне удалось продемонстрировать точность стрельбы этого оружия. С сотни шагов я разбил выстрелом чайную чашку, а с двухсот — пять раз кряду попал в кавалерийскую кирасу, и отверстия в ней убедили офицеров согласиться с непредсказуемой прицельностью мушкетов. Многие ветераны посетовали на утомительно трудоемкий процесс заряжания винтовки, но все же признали, что благодаря ей меткость наших пограничных стрелков во время североамериканских войн была столь убийственной.

— Охотничье оружие, — не погрешив против истины, оценил один полковник. — Легкое в носке и замечательно меткое. Но выглядит уж больно хлипким! Грубый новобранец сломает такую изящную штуковину, как фарфоровую статуэтку.

— Или научится хорошо заботиться о ней, — возразил я, хотя понимал, что он прав и такое оружие непрактично использовать в больших армиях.

После каждой полудюжины выстрелов винтовку необходимо очищать от остатков пороха, в то время как любой неумеха, без конца стреляя наугад из более грубых мушкетов, может случайно попасть-таки в цель. Винтовка хороша для снайперских подразделений. Выстрелив очередной раз с пятидесяти шагов, я пробил дырку в золотом луидоре. Прелестные дамы, обмахиваясь веерами, выразили свое одобрение, военные завистливо глянули на мой ствол, а вокруг нас по лужайке с заливистым лаем носилась свора охотничьих собак.

Сентябрьское солнце щедро изливало теплый послеполуденный свет на подъехавшую открытую карету Наполеона, ведомую шестеркой белых лошадей и сопровождаемую кавалерийским эскортом в блестящих золотых касках, его прибытие встретил триумфальный пушечный салют. Супруга первого консула следовала поодаль, на расстоянии сотни шагов, в карете цвета слоновой кости, посверкивающей перламутровым блеском. Консульская карета лихо остановилась, захрапевшие лошади оросили гравиевую дорожку, ливрейные лакеи распахнули дверцы, и гренадеры вытянулись по стойке «смирно». Бонапарт вышел в обмундировании своей личной стражи — синем мундире с красно-белым воротником, ножны его сабли украшало филигранное изображение сражающихся воинов и парящих богинь. Отбросив высокомерие, он выглядел крайне благодушно: слава победителя битв при Пирамидах и Маренго говорила сама за себя. Никому не удалось бы возвыситься до должности первого консула, не имея изрядной доли обаяния, а Наполеон легко покорял сердца не только седых ветеранов, но и дам в гостиных, лукавых политиков и ученых — каждых в свой черед, а при необходимости и всех разом. И сегодня вечером он продемонстрировал все великолепие своего обаяния. Положившись на Лафайета, который не так давно помог и моей стране завоевать независимость, Бонапарт, словно сельский помещик, прогулялся с уполномоченными американскими миротворцами по окрестным садам. В итоге, когда часы пробили шесть раз, Шарль Морис Талейран-Перигор, министр иностранных дел, пригласил нас на церемонию оглашения мирного договора.

Жозефина тоже раскатывала в своей великолепной карете, а мне оставалось лишь скрывать хмурые взгляды. Должен признать, что она вновь обрела власть и, хотя сроду не отличалась особой красотой (уж не говоря о давно потерявших белизну зубах и слишком остром и длинном носе), сейчас выглядела более привлекательной, чем когда-либо. Она щеголяла в жемчужном ожерелье, стоившем, говорят, четверть миллиона франков, но ей удалось уговорить министра финансов подделать счета, чтобы эта трата осталась незамеченной Бонапартом. Однако никто больше не завидовал ее драгоценностям. Зная, что настроение супруга весьма переменчиво, на подобных сборищах Жозефина вела себя исключительно благовоспитанно, расточая всем и каждому такие лучезарные и добрые улыбки, словно благополучие любого гостя было ее личной заботой. Изменив Наполеону в недавнем прошлом, она с моей помощью избежала развода, а в недалеком будущем могла стать императрицей. Но эта неблагодарная изменница вознаградила меня и мою египетскую возлюбленную Астизу отправкой в тюрьму Тампль, и именно из-за непрощенной обиды рискованный флирт с сестрой Бонапарта Полиной показался мне еще более заманчивым. Мне хотелось поиздеваться над кем-то из семейки Бонапарта, как он издевался надо мной. Из меня пытались сделать козла отпущения (причем не один раз), и неизбежное присутствие первой леди, Жозефины, сияющей так, словно она выиграла в революционную лотерею, черной тучей омрачало безоблачную синеву сегодняшнего дня. Овдовев во время террора, предприимчивая дама сделала ставку на молодого Корсиканца и теперь невероятным образом оказалась во дворце Тюильри.

Если Жозефина вызывала мучительные воспоминания о расставании с Астизой, то искавшие моего совета американские эмиссары польстили моему самолюбию, щедро высказав свои благодарности. Оливер Эллсуорт, председатель Верховного суда, трудившийся над созданием конституции моей родины, ныне взял на себя руководство этой дипломатической миссией. Равной известностью пользовались и два его помощника: Уильям Ричардсон Дейви, герой Войны за независимость, и Уильям Ванс Мюррей, мэрилендский конгрессмен, служивший послом в Нидерландах. Вся эта троица рисковала, приняв на себя ограниченные полномочия первых посланников в надежде на завершение срока слабого президентства Джона Адамса. А в качестве советника им достался я, молодой, неопытный и разочарованный охотник за сокровищами, азартный игрок, меткий стрелок и искатель приключений, умудрившийся как-то поладить и с британцами, и с французами в недавней войне в Египте и Святой земле. Мне также довелось поработать секретарем у великого и, увы, покойного Франклина, и в дальнейшем я самолично завоевал репутацию знатока электричества, однако — самое главное — пользовался благосклонностью Бонапарта, когда он бывал в хорошем настроении. Мы оба с ним были темными норовистыми лошадками (просто Наполеон превосходил меня непредсказуемостью), и он доверял мне как собрату-оппортунисту. Честными людьми трудно управлять, но те из нас, кто блюдет свои интересы, руководствуясь здравым смыслом, более предсказуемы. Поэтому после Маренго меня использовали в качестве посредника, курсирующего от Талейрана к нетерпеливым американским послам, и в итоге мы заключили мирный договор.

— Если мне что и нравится в вас, Гейдж, так это то, что вы руководствуетесь практической выгодой, а не строгими принципами, — шепнул мне как-то раз Бонапарт.

— А мне, первый консул, нравится в вас то, что вы с равным удовольствием готовы использовать способности и уничтожать своих противников, — любезно ответил я. — Вы уже пытались казнить меня, по-моему, три или четыре раза… И все же теперь мы стали мирными партнерами.

«Как чудесно порой складываются обстоятельства», — заметил мне однажды английский капитан, сэр Сидней Смит.

— Партнерами? Эк вас занесло! Нет, Гейдж, вы лишь инструмент в руке скульптора. Но я хорошо забочусь о своих инструментах.

Едва ли он хотел польстить мне, но обаяние этого человека отчасти заключалось в его грубоватой, порой бестактной откровенности. Он мог сообщить дамам, что их наряды крикливы или их талии слишком толсты, поскольку ему нравились стройные и рассудительные скромницы в белых платьях, чей образ, очевидно, укладывался в мечтательные представления о девственной красоте. Ему все сходило с рук, поскольку его власть служила мощным афродизиаком. А я между тем приобрел дипломатический опыт.

— О, я высоко ценю ваш инструментарий, созидательный Парис.

Под настроение я умел проявить подобострастность, зная, что покои Наполеона в Тюильри сейчас завалены грандиозными планами превращения Парижа в прекраснейшую мировую столицу. Новые правительственные дотации привели к расцвету театрального искусства, тщательно пересматривались налоги и гражданский кодекс, восстанавливалась экономика, благополучно закончилась война с австрийцами в северной Италии. Даже шлюхи нынче стали одеваться прилично. Этот лидер с ловкостью великолепного мошенника повсюду находил свою выгоду, и в итоге в карточные салоны хлынули толпы новичков, а мне удалось изрядно пополнить скромное жалованье выигрышами у подвыпивших простофиль. Все шло подозрительно хорошо, и мне следовало бы заползти в норку и затаиться, предвидя перемены к худшему, но оптимизм опьяняет, как вино. Он побуждает нас пользоваться любым шансом.

Вот так я попал на прием в принадлежащее старшему брату первого консула французское поместье, и хотя не выглядел таким же респектабельным, как здешняя американская братия, но заработал тем не менее некоторую славу как ученый, придумавший год тому назад при осаде Акры в Святой земле заряженную электричеством цепь, которая поразила атакующих солдат. Тот факт, что мое изобретение помогло британцам, похоже, никого не волновал, поскольку в первую очередь предполагалось, что у меня не было реальных причин хранить кому-либо верность или блюсти чьи-либо интересы. Слухи о том, что я убил шлюху (абсолютно ложны) и сжег колдуна (верны, хотя он получил по заслугам), попросту добавили привлекательности моей особе. Помимо прочего, благодаря винтовке и томагавку за мной закрепилась слава потенциально опасного человека, но подобная угроза как раз способна лучше всего подогреть интерес дам и воспламенить их щечки.

Я самодовольно выслушал бесконечные речи (мое имя действительно упоминалось дважды) и основательно подзаправился на торжественном обеде, памятуя о том, что обычно мне не по карману баловаться столь изысканными яствами. Изображая скромника, я сдержанно поделился историей моих приключений, которые снискали мне дьявольскую репутацию или по меньшей мере репутацию чертовски живучего человека. Многие выдающиеся американцы были франкмасонами, и их заинтересовали древние тайны и поиски рыцарей-тамплиеров.

— Вероятно, нам, современным ученым, — с важным видом знатока заявил я, — недоступны пока многие загадки древнейших богов и достижения древней науки. Да, господа, есть еще много секретов, достойных открытия. Древние знания пока спрятаны под покровом тайны.

В ходе пиршества мы охотно присоединились к тосту в память павших борцов за свободу, после чего и завершилась официальная церемония. Вполне удовлетворив собственное тщеславие, я с нетерпением предвкушал вечер карточной игры, танцев и амурных побед.

Грянула музыка, и я отправился прогуляться по парку, с удивлением глазея, как все американцы, на роскошь французской архитектуры. На территории Морфонтена расположилось множество причудливых строений, которые на моей родине сочли бы сараями, но Жозеф не поскупился — ведь теперь их семейство получило доступ к французской казне — и отделал их с особой изысканностью.

— Великолепно, хотя мало чем отличается от нового жилища нашего президента, — промурлыкал кто-то рядом со мной.

Я обернулся. Высказывание сделал Дейви, заметно повеселевший после принятия изрядного количества шампанского. Его красивое лицо, обрамленное густой шевелюрой и длинными, расширяющимися книзу бакенбардами, завершалось волевым раздвоенным подбородком. Давно разменяв пятый десяток, он был старше меня как минимум лет на десять.

— Неужели? — отозвался я. — Если на болотистых землях между Виргинией и Мэрилендом построили нечто подобное, то мой народ уже достиг небывалых успехов.

— Сам президентский особняк, в общем-то, построили по образцу одного правительственного здания в Ирландии — насколько я понимаю, там его использовали как масонский храм, — и он выглядит действительно великолепно в нашем молодом государстве.

— То есть президент обитает в масонской ложе? А откуда возникла экстравагантная идея строительства новой столицы в дикой глуши?

— В том-то и прелесть — построив Вашингтон в такой глуши, мы сможем лучше проводить мирную политику. Правительство переедет в новое местечко, где поначалу будет больше пней, чем величественных изваяний, но ожидается, что наш столичный Вашингтон в Колумбии очень быстро разрастется. Со времен Лексингтона и Конкорда наше население удвоилось, а победы над индейцами открыли нам доступ в земли Огайо.

— Французы говорят, что туземцы размножаются, как кролики, а мы, американцы, похоже, берем с них пример.

— Неужели вы стали закоренелым экспатриантом, господин Гейдж?

— Скорее закоренелым почитателем цивилизации, способной создавать подобные усадьбы, господин Дейви. Мне далеко не всегда нравятся действия французов, я даже сражался с ними в Акре — но я люблю их столицу, их кулинарию и вина, люблю француженок и в данном случае, говоря объективно, их особняки.

Я взял с ближайшего стола оригинальное новшество, плиточку шоколада, выгодно отличающуюся от его жидкого варианта в чашке. Один изобретательный итальянец сделал этот деликатес твердым, а французы ввели его в моду. Зная, как переменчива бывает фортуна, я припрятал в карман горсть шоколадок.

И правильно сделал: такая запасливость спасла мне жизнь.

Глава 2

— Значит, вы не расположены возвращаться на родину? — спросил меня Дейви.

— Честно говоря, я подумывал об этом, но Наполеон неожиданно втянул меня в последнюю итальянскую кампанию и наши мирные переговоры. Обстоятельства пока препятствуют моему возвращению, да и здесь, во Франции, я, возможно, больше сделаю для нашей родины.

Так же как Франклина и Джефферсона, меня пленила красота этой европейской страны.

— Возможно, возможно. И все-таки вы ведь, по-моему, воспитывались под крылом Франклина. И уже слывете, как я слышал, новым знатоком электрической науки.

— Я провел кое-какие эксперименты.

К ним относились, на мой взгляд, укрощение силы молнии в затерянном городе и превращение самого себя в заряженное тело для воспламенения моего заклятого врага, но я не стал сейчас вдаваться в подробности. Разлетевшиеся слухи и так обеспечили мне вполне удовлетворительную репутацию.

— Я упомянул об этом по той причине, что наша делегация познакомилась с одним господином из Норвегии, который очень заинтересовался вашими экспериментами. Он полагает также, что ваше с ним научное общение могло бы стать взаимовыгодным. Вас интересует такое знакомство?

— Из Норвегии?

Перед моим мысленным взором появилась туманная картина дремучих заснеженных лесов и средневекового уклада жизни. Я знал, что в тех местах тоже живут люди, но с трудом понимал их привязанность к суровому северу.

— У них пока заправляют датчане, но по нашему американскому примеру они все больше увлекаются идеей независимости. У него удивительное имя — Магнус Бладхаммер,[2] очевидно, он из рода викингов, причем такая фамилия вполне подходит его внешности. Кстати, он, как и вы, большой оригинал.

— Я предпочитаю считать, что моя оригинальная индивидуальность неподражаема.

— Я хотел сказать, что вы оба люди широких взглядов. Если мы столкнемся с ним, то я вас представлю.

Отказывать было неудобно, и я лишь пожал плечами, сознавая, что толика славы требует общения с новыми людьми. Но я совершенно не горел желанием беседовать об электричестве с каким-то норвежцем (по правде говоря, меня беспокоили изрядные пробелы в собственном образовании, которые мне не хотелось обнародовать), поэтому при первой же возможности предложил моему спутнику зайти в игровой зал, где народ с увлечением осваивал новое изобретение, так называемую рулетку, то бишь «колесико». Там же я увидел и милую Полину.

Сие игровое устройство французы позаимствовали у англичан, слегка усовершенствовав его добавлением двух цветов и большего количества цифр, а также присовокупив к колесу разметочное поле, позволяющее делать игровые ставки. Выбор отличался разнообразием, ставки принимались как на один сектор, так и на половину рулеточного колеса, если, к примеру, вам вздумалось поставить только на нечетные числа. Народ, со времен террора вовлеченный в полную опасностей роковую судьбу, страстно увлекся этой новой игрой. Полагая карточные игры более интеллектуальными, я чаще участвовал в них, чем делал ставки в рулетке, но мне нравилось толочься возле этих столов в возбужденной толпе, вдыхая запахи табачного дыма и мужского одеколона, поглядывать на соблазнительно откровенные декольте склоняющихся дам и следить за крупье, сгребающим фишки с ловкостью искусного фехтовальщика. Наполеон осуждал рулетку, так же как и новые экстравагантные веяния в женских нарядах, но у него хватало ума не запрещать их.

Я посоветовал Дейви сделать пару небольших ставок, которые он сразу проиграл. Разохотившись, он отважился еще на несколько ставок, но добился того же результата. Игроком надо родиться. Я оплатил его проигрыш из своей скромной прибыли, полученной за счет умеренных ставок на колонку и линию. Полина, азартно склонившаяся над столом напротив меня, играла еще более безрассудно. Не сомневаюсь, что она уже проиграла деньги, выделенные ей знаменитым братом, но затем вдруг случайно выиграла тридцать пять к одному, поставив на удачное число, и радостно захлопала в ладоши, отчего ее сплотившиеся грудки стали выглядеть еще более соблазнительно. Она числилась первой красавицей среди родственников Наполеона и пользовалась повышенным спросом в кругу портретистов и скульпторов. Поговаривали даже, что она соглашалась позировать обнаженной.

— Мадам, видимо, ваше непревзойденное игровое искусство соперничает только с вашей красотой, — поздравил я ее.

— Мне сопутствует удача брата! — со смехом воскликнула она.

Она не блистала умом, но обладала преданной натурой и не бросила Бонапарта в грядущие тяжелые времена, когда вероломные друзья и даже родственники отвернулись от него.

— Нам, американцам, следовало бы поучиться у такой удачливой Венеры, как вы.

— Но, месье Гейдж, — парировала она, взмахнув ресницами и сверкнув пламенным взглядом, — мне говорили, что вы сами на редкость искусны.

Я скромно склонил голову.

— Вы служили с моим братом в Египте, присоединившись к отряду ученых, — продолжила она. — Однако вдруг решили противостоять ему в Акре, но ваши пути вновь пересеклись восемнадцатого брюмера, когда он захватил власть, и теперь вы с ним опять стали союзниками, выиграв битву при Маренго. Похоже, вы мастерски умеете находить выход из любого положения. — Улыбнувшись, она решила пояснить последнее замечание: — Так и в танце, все зависит от выбора партнера.

Дейви, безусловно воспринявший подшучивание замужней сестры первого консула как возможный дипломатический провал, слегка откашлялся.

— А мне, господин Гейдж, — заявил он, — не повезло приобщиться к той удаче, что, очевидно, сопутствует вам и этой даме.

— О, у вас впереди еще масса возможностей, — великодушно и даже искренне возразил я. — Дейви, позвольте, я открою вам секрет азартной игры. Любой игрок проигрывает с той же неизбежностью, с какой смерть поджидает нас в конце жизненного пути. Игра дарует надежду, а математика обеспечивает расчет разбившихся надежд и фатальных поражений. Фокус заключается в том, чтобы вовремя сбежать, забрав выигрыш, умудрившись на мгновение перехитрить арифметику. Немногие способны на это, поскольку уверенность в успехе подавляет здравый смысл. Из чего следует, что лучше обзавестись такой рулеткой, но самому не играть на ней.

— У вас, сэр, репутация азартного и удачливого победителя.

— В драке, но не в войне. Игра же не доведет до добра.

— Но, судя по всему, вы честный малый. Зачем же вы играете?

— Я могу повысить свои шансы, выигрывая у менее опытных игроков. Но более важна сама игра, как говорил мне сам Бонапарт. Привлекателен именно процесс игры.

— Да вы философ!

— Все мы задаемся вопросами о тайнах жизни. А те, кто не озадачивается поиском ответов, раздают карты.

— Тогда, вероятно, нам следует присесть за карточный стол, — с улыбкой заметил Дейви, — и сыграть в фараона, позволив вам пополнить содержимое карманов. Я подозреваю, что вы легко обыграете ваших неотесанных соотечественников. А кстати, вон и наш Бладхаммер, полагаю, его еще больше заинтересует разнообразие ваших экспериментов. Тем более, насколько я понял, вы имели еще и опыт в пушной торговле?

— На заре туманной юности. Да уж, смею сказать, я повидал мир. И пришел, кстати, к выводу, что мы живем на жестокой, восхитительной и весьма ненадежной планете. Поэтому, конечно, давайте подкрепимся кларетом, и тогда вы сможете спрашивать меня о чем угодно. Может быть, и дама пожелает присоединиться к нашей компании?

— После того как удача улыбнулась мне в рулетке, месье Гейдж? — Она прищурилась. — Я не обладаю вашей силой воли, чтобы отказаться от игры, когда мне начало везти.

Я устроился за соседним столом в мужском обществе, ведя беседу с легким раздражением, пока соблазнительный образ Полины — про себя я теперь называл ее милашка Полли — не выветрился из моей головы. Эллсуорту захотелось послушать о египетских памятниках, которые уже породили наполеоновские планы в Париже. Ванс Мюррея интересовала Святая земля. Дейви жестом пригласил в нашу компанию одного маячившего в тени медвежьего вида здоровяка, коим и оказался упомянутый им ранее норвежец. Будучи одного со мной роста, Магнус обладал богатырским телосложением и обветренной, как у рыбака, красноватой кожей. Один глаз у него скрывался под пиратской повязкой, а другой поблескивал ледяной синевой; помимо этого, природа наградила его крупным и толстым носом, высоким лбом и густой окладистой бородой, дико и нелепо смотревшейся в начале девятнадцатого века. На редкость тревожно выглядел и его присущий мечтателям сверкающий взор.

— Гейдж, познакомьтесь с господином, о котором я вам говорил. Магнус, Итан Гейдж.

Бладхаммер действительно сильно смахивал на викинга, вырядившегося в строгий серый костюм, смотревшийся на нем как дамская шляпка на буйволе. Он с такой решимостью ухватился за край стола, будто собирался опрокинуть его.

— Редко встретишь в наших краях северянина, — произнес я с легкой нервозностью. — Что привело вас во Францию?

— Научные изыскания, — прогремел норвежец раскатистым басом. — Я изучаю тайны прошлого в надежде на лучшее будущее моей страны. Я наслышан о вас, господин Гейдж, и о вашей своеобразной и замечательной учености.

— Замечательной любознательности в лучшем случае. Науками я занимаюсь в основном чисто любительски, — заявил я, доказывая самому себе, что могу быть скромным, когда поблизости нет женских ушек. — Я предполагаю, что наши древние предки знали куда больше об удивительных электрических силах, но человечество основательно подзабыло то, что когда-то знало. Бонапартедва не пристрелил меня в саду Тюильри, да передумал, решив дать мне шанс доказать, что я могу быть ему полезным.

— А я слышала, что тогда же мой брат сохранил жизнь одной красивой египтянке, — проворковала Полина.

Она незаметно подошла и встала за нашими спинами, источая аромат фиалок.

— Верно, вы упомянули о моей бывшей спутнице Астизе, но она, увы, решила вернуться в Египет и продолжить исследования, хотя Наполеон хотел послать ее со мной в Америку с особой миссией. Расставания, как говорится, исполнены очаровательной грусти.

Честно говоря, грустя о ней, я также испытывал облегчение, освободившись от ее неукротимой силы и страсти. Я был одинок, опустошен, но свободен.

— Однако вы не отправились в Америку, — заметил Эллсуорт, — вы по-прежнему здесь с нами.

— В общем, я узнал, что президент Адамс отправил сюда вас троих. И мне показалось, что, задержавшись в Париже, я смогу быть вам полезным. Конечно, у меня есть слабость к азартным играм, но не кажется ли вам, что это новое колесо, кроме всего прочего, действует весьма месмерически?

— А ваши научные изыскания, господин Гейдж, также способствовали удаче в игре? — В громовом голосе Бладхаммера появились обвинительные нотки, похоже, он решил испытать меня.

Интуиция подсказывала мне, что из-за него могут возникнуть проблемы.

— Отчасти благодаря общению с французскими учеными в Египетской экспедиции мне помогла математика. Но, как я уже пояснил Дейви, верное понимание шансов убеждает в том, что в итоге любая игра неизбежно приводит к потерям.

— Действительно. Неужели, сэр, вы знаете, к каким потерям могут привести тридцать шесть чисел рулеточного колеса?

— На самом деле я пока не задумывался об этом.

Норвежец так напряженно буравил меня взглядом, словно пытался проникнуть в самые темные тайны моей души.

— Или три шестерки, число Зверя, из Откровения Иоанна, — многозначительно произнес он и умолк, ожидая нашего отклика, но мы лишь озадаченно прищурили глаза.

— О боже! — наконец воскликнул я. — Но вы не первый пришли к выводу, что азартные игры — сатанинское изобретение. Хотя я не вполне согласен.

— Как франкмасону вам знакомы значения чисел и символов.

— К сожалению, я не слишком увлекался масонскими премудростями.

— И возможно, также целые государства наделены особым значением. — Он глянул на моих собеседников с волнующей напряженностью. — Неужели, мои американские друзья, вы думаете, что по чистой случайности около половины ваших революционных генералов и создателей Конституции принадлежали к масонскому ордену? Случайно ли то, что баварское тайное общество иллюминатов было основано в тысяча семьсот семьдесят шестом году и в том же году родилась ваша Декларация независимости? И случайно ли пограничные камни вашей американской столицы заложили с соблюдением масонских ритуалов, так же как и краеугольные камни вашего Капитолия и президентского дома? Именно поэтому меня так интересует история ваших двух государств. Ваши революции, безусловно, связывает какая-то тайна.

Я пригляделся к нашей компании. Похоже, общего мнения по данному вопросу не было.

— Честно говоря, у меня есть большие сомнения на сей счет, — заметил я. — Более того, Наполеон не принадлежит к масонскому ордену. А вы сами, господин Бладхаммер?

— Я исследователь, как и вы, заинтересованный в независимости моей родной страны. Скандинавские королевства объединились в тысяча триста шестьдесят третьем году, любопытный период в истории наших стран. С тех пор Норвегия прозябает в тени Дании. Будучи патриотом, я надеюсь на обретение независимости. Нам с вами, я полагаю, есть чему поучиться друг у друга.

— Да неужели? — с усмешкой спросил я, подумав, что патриотичный викинг чересчур навязчив. — Чему же вы можете научить меня?

— Возможно, вам неизвестна истинная история происхождения вашего народа. А также и кое-что еще более интересное и важное. Нечто абсолютно бесценное.

Я молча ждал продолжения.

— Но мои откровения предназначены для избранных ушей.

— Традиционная отговорка.

Люди имеют обыкновение изъясняться с туманной высокопарностью, но на деле оказывается, что им просто хочется выведать у меня какие-то нужные им сведения. Ситуация становилась похожей на игру.

— Поэтому мне хотелось бы переговорить с вами наедине, Гейдж, желательно нынче вечером.

— Даже не знаю… Конечно, мы можем приватно побеседовать, но только после того, как я освобожусь от всех намеченных встреч.

Я мельком посмотрел на Полину. Уж если я и хотел остаться наедине, то именно с ней.

— А прежде всего наш американец должен поведать нам о своих приключениях! — напомнила она.

— Да, да, кстати, очень любопытно, как вы оказались в Италии? — добавил Эллсуорт.

Итак, я начал живописать историю моих подвигов в последней кампании, более заинтересованный исследованием прелестей сестры Наполеона, чем происхождения моего народа.

— Как вы помните, прошедшей весной Францию со всех сторон осаждали враги, — начал я, призывая на помощь все свое красноречие. — Наполеону пришлось обеспечить мир в Европе, дабы обрести силы для ведения мирных переговоров с Америкой. Несмотря на его сомнения в моей преданности и мотивах, он вызвал меня в Тюильри, намереваясь выяснить некоторые вопросы касательно Америки. Удовлетворив его интерес, я добавил несколько замечаний о Швейцарии. — Я улыбнулся Полине. — Без преувеличения могу сказать, что сыграл весьма важную роль в грядущих победах французов.

От горящих свечей и теснящихся вокруг гостей всем нам было жарковато, и Полина усиленно обмахивалась веером. Влага поблескивала в ложбинке между очаровательными полусферами, возвышавшимися над ее декольте.

— На мой взгляд, вы сумели помочь Наполеону так же великолепно, как Лафайет помог Вашингтону, — проворковала она.

— О, мне далеко до Лафайета! — со смехом воскликнул я. — Но я действительно отправил на тот свет одного двойного агента…

Глава 3

Когда прошедшей весной Наполеон вызвал меня к себе во дворец Тюильри, долго прозябавший в забвении после строительства Версаля, а позднее, во время Революции, оскверненный толпами возмущенных парижан, в его залах еще витали запахи краски и обойного клея.

С тех пор как Бонапарт в ноябре прошлого, 1799 года, отсрочив исполнение моего смертного приговора, неожиданно предложил мне работать на него, я обсуждал с его министрами вялотекущие переговоры с Америкой. Но поскольку я давно не следил за событиями, происходившими на моей родине, то, дабы не выставить себя полным профаном и отработать получаемое жалованье, проштудировал все последние американские газеты, хотя в доступности оказалась лишь пресса месячной давности. Очевидно, республиканцы Джефферсона снискали большую популярность, чем федералисты Адамса, хотя меня лично это мало волновало. Я много играл в карты и флиртовал, залечивая душевные и физические раны после недавних злоключений. Поэтому едва ли я имел право сетовать на то, что меня в марте 1800 года вызвали для доклада к первому консулу. Настала пора зарабатывать на пропитание реальными делами.

Секретарь Наполеона, Бурьен, приветствовал меня утром и провел по коридорам, памятным мне с прошлой осени, когда состоялся наш с Силано поединок. Дворцовые интерьеры радовали глаз новизной, полы сияли, а в отремонтированных окнах поблескивали чистые стекла. Когда мы приблизились к покоям Бонапарта, я обратил внимание на ряд бюстов: тщательный отбор запечатленных персон свидетельствовал об исторических предпочтениях консула. Среди них выделялись мраморные изваяния Александра (героя его детских мечтаний) и доблестных деятелей типа Цицерона и Сципиона. Когда захваченного в плен кавалериста Лассаля спросили, велик ли был возраст его юного командира во время первой кампании Наполеона в Италии, он мудро ответил: «Так же велик, как у Сципиона, когда он победил Ганнибала!» Застывшие в мраморе Джордж Вашингтон, Цезарь и Брут отражали соответственно признание Наполеоном демократических идей первого, диктаторского правления второго и убийственного заговора третьего. Бонапарт учитывал все возможности.

— Обычно он начинает день с принятия ванны, в это время и состоится аудиенция, — сообщил Бурьен. — Он проводит в ванне пару часов, читая почту.

Оригинальная идея ежедневного купания недавно вошла в моду в кругу французских революционеров.

— Не припоминаю, чтобы он отличался особой чистоплотностью.

— В его режиме дня предусмотрено особое время для физических тренировок и водных процедур. Он упорно твердит, что боится растолстеть, хотя я лично совершенно не понимаю, откуда взялись его страхи. Затрачиваемые им силы не оставляют ему шанса для накопления корпуленции, а нас и вовсе истощают. Он по-прежнему строен, как юноша. Разве не странно, что мужчина в расцвете лет представляет себя в будущем отяжелевшим и бездеятельным?

Странно, если только вы не лежали в саркофаге Большой пирамиды, а Наполеон лежал, и, возможно, ему открылись тайны его грядущей жизни. Но я не стал говорить об этом, а обратил внимание на один неизвестный мне бюст.

— А кто, интересно, вот этот бородач?

— Ганнибал. Бонапарт считает его величайшим тактиком, но слабейшим стратегом всех времен и народов. Он выигрывал практически все сражения, но проиграл войну.

— Верно, — сказал я, понимающе кивнув, словно мы с ним сходились в такой оценке. — Ганнибал и его слоны! Уникальный переход.

— Я видел одного из этих гигантов в зверинце, устроенном учеными в Жардин де Планте, — заметил Бурьен. — Божественные фантазии поистине безграничны.

— Франклин говорил мне, что в Америке обнаружены кости древних слонов.

— Ваш знаменитый наставник! Нам следовало бы поместить сюда и его бюст! Надо будет заняться этим делом.

После чего он предложил мне пройти в ванную комнату и быстро закрыл за мной дверь, чтобы не выпускать тепло. Там было так много пара, что я с трудом разглядел даже голову Наполеона.

— Это вы, Гейдж? Проходите, черт возьми, не смущайтесь. Мы же с вами не оранжерейные барышни, всякое повидали в походах.

Я на ощупь продвинулся вперед.

— Не знал, что вы любите парные ванны, генерал.

— В юности я едва мог позволить себе заказать приличный мундир. А теперь даже воды у меня хоть залейся! — Он рассмеялся и плеснул в слугу, маячившего в туманной пелене с полотенцем, забрызгав беднягу мыльной пеной. — Она подмочила и кое-какие письма, но большинство из них по слогу и содержанию все равно представляли собой сырую и вялую прозу.

Подойдя к ванне, я отметил, что он пребывает в общительном и веселом настроении, на лице, обрамленном черными, прилипшими к голове волосами, пламенели серые глаза, а тонкие руки самодовольно перетасовывали послания со всех концов Европы. Его медную купальню украшали барельефы русалок и дельфинов.

— Вы выглядите более спокойным и уравновешенным, чем раньше, хотя последняя наша встреча состоялась в памятную ночь вашего захвата власти, — заметил я, припомнив, что тогда в нервном запале он едва не пристрелил меня.

— Видимость, Гейдж, всего лишь видимость, но положение обязывает. В наследство от Директории мне достались войны с половиной Европы! Всего четыре года прошло с моего завоевания Италии, так теперь ее опять захватили австрийцы. В Германии наши войска отброшены к Рейну. В Египте генерал Дезе мог бы сдаться в январе Сиднею Смиту, если бы сумасбродный английский генерал не отказался от переговоров, дав нашему генералу Клеберу шанс вновь разбить турок в Гелиополе. Долго ли еще смогут продержаться там мои бедные, лишенные флота соратники? И сумею ли я одолеть австрияков? Они оттеснили Массена[3] к Генуе. Мне придется победить их во что бы то ни стало, Гейдж. Военные победы привели меня к власти, и только они способны упрочить мое положение.

— Уверен, что вы не нуждаетесь в моих советах для ведения войны.

Он поднялся из ванны, расплескав воду, и слуга тут же подскочил к нему с банным полотенцем.

— Мне необходимо выяснить, можно ли договориться с американцами. Я теряю корабли в морских сражениях с вашей страной, хотя нашим народам давно следует заключить крепкий дружественный союз. Не думайте, что британцы хотят вашего возвращения. Попомните мои слова, однажды вам еще придется противостоять им. Глупо тратить фрегаты на борьбу с вашей республикой.

Слуги препроводили его в гардеробную.

— Подскажите мне, Гейдж, как договориться с вашим англофильским президентом. Не доверяя нам, французам, этот хитрец заигрывает с вероломными англичанами. Такое впечатление, что президент Адамс с удовольствием перебрался бы в Лондон, будь на то его воля!

Лет двадцать тому назад, будучи посланником во Франции, Адамс проявил свой несговорчивый нрав, сочтя Париж упадническим и беспорядочным. Тоскуя по дому, он во всем видел лишь недостатки и с трудом дождался окончания срока дипломатической миссии.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, я ждал, пока слуги закончат церемонию утреннего туалета Наполеона: старательное расчесывание волос, полировку ногтей и массаж спины с целебными мазями. Очевидно, бравый генерал почувствовал вкус к придворной жизни.

— Джон Адамс? — высказался я. — Он весьма вспыльчив, честно говоря. Насколько я понимаю, в данном случае перед нами пример испытания национальной гордости. Федералисты Адамса ратуют за более сильное централизованное правительство, используя конфликт с Францией как повод для расширения кораблестроения и увеличения налоговых сборов. Республиканцы Джефферсона заявляют, что мы поставили не на ту лошадку и что реальную угрозу для нас представляют британцы. Джефферсон и Бэрр собираются конкурировать с ним на следующих выборах. Если вы сейчас предложите Адамсу поддержку, то, я думаю, он не откажется.

— Я согласился принять ваших новых эмиссаров. Вы с Талейраном, Гейдж, должны вразумить их, доказав взаимные выгоды мирного соглашения. Мне надобно наладить с Америкой торговые и финансовые отношения, прекратив бесполезные траты пороха и снарядов. Господи, — воскликнул он, опуская глаза, — да когда же вы справитесь с этими пуговицами!

Слуги наконец завершили ритуал одевания, и Наполеон стремительно прошел в соседнюю комнату, где на покрытом ковром полу лежала исколотая булавками карта Европы.

— Взгляните, в какое вражеское окружение я попал! — предложил он мне.

Я, конечно, старательно пялился на карту, хотя мало что понимал в ее обозначениях.

— Если я брошу силы в Геную на освобождение войск Массена, — грустным тоном заметил Наполеон, — то Ривьера станет Фермопильскими воротами, где меня встретят австрийцы Меласа. Однако Италия является сейчас ключом к завоеванию Вены! — заявил он, раскинувшись на обширном полотне карты как на привычно удобном ложе. — Австрийцы превосходят нас численностью, мои ветераны прозябают в египетской западне, а нынешняя армия пополнилась необученными новобранцами. Благодаря провальной деятельности Директории революционный пыл давно угас. Однако мне необходима победа, Гейдж! Победа оживит дух, и только победа укрепит мое положение!

Он и так выглядел достаточно крепким, но я попытался приободрить его.

— Я понимаю, что осада Акры прошла не так, как хотелось, но уверен, что вы способны свернуть горы.

— Не напоминайте мне об Акре! Вы с вашим проклятым Смитом выиграли только потому, что захватили конвой с моей осадной артиллерией. Если бы я только узнал, кто сообщил англичанам о моей флотилии, то повесил бы предателя на Нотр-Дам!

Я предпочел сменить тему, поскольку именно по моей милости британцы захватили его пушки — хотя Наполеон изрядно обидел меня тогда в Яффе, отдав сначала на расправу бандитам, из-за которых я долго провисел вниз головой над змеиной ямой, а потом приказав расстрелять вместе со множеством пленных, сдавшихся на милость победителя.

— Очень жаль, что у вас нет слонов, — задумчиво произнес я.

— Слонов? — раздраженно повторил он. — Вы снова собираетесь понапрасну тратить мое время?

Очевидно, его по-прежнему нервировали воспоминания об Акре и моем неудачном исследовании пирамид.

— С ними Ганнибал нашел выход из трудного положения. Если бы вам удалось пересечь Альпы на слонах, то они наверняка отвлекли бы внимание австрийцев.

— Слоны! — Он наконец рассмеялся. — Что за абсурдные идеи приходят вам в голову! Ничуть не лучше, чем байки о том дурацком медальоне, с которым вы таскались по всему Египту.

— Но разве Ганнибал не использовал этих животных для вторжения в Италию?

— Верно, использовал.

Он задумался, отрицательно покачав головой. Но потом, переместившись, взглянул на карту с другой стороны.

— Слоны?! Идиотское предложение. Однако я могу подойти к ним с тыла. И хотя мне недостает толстокожих гигантов, их нам заменят пушки.

Он глянул на меня так, словно я все-таки сказал нечто интересное.

— Переход через Альпы. Это может спасти мою репутацию, не так ли? Повторим подвиги Ганнибала?

— За исключением того, что вы наверняка выиграете, а не проиграете.

Я и не мечтал, что он серьезно воспримет мои слова.

Но Бонапарт кивнул.

— Где же лучше пройти? — озадачился он. — Доступные перевалы слишком близко к силам Меласа. Там он заблокирует меня с такой же легкостью, как на генуэзской Ривьере.

Я смотрел с умным видом, будто знал что-то о Швейцарии. Увидев на карте знакомое название, я вздрогнул, сразу вспомнив, что слышал о нем в Египте и Святой земле. Неужели некоторые имена преследуют нас всю жизнь?

— А что вы думаете о перевале Сен-Бернар?

Он находился севернее, вдали от скопища булавочек. Французские математики рассказывали мне о святом Бернаре Клервоском, который постиг ширину, высоту и глубину Бога.

— Сен-Бернар! Ни одна армия не решится перейти там. Его высота около двух с половиной тысяч метров, это же более восьми тысяч футов! И тропы там не шире пешеходной дорожки. Очевидно, что вы ничего не смыслите в армейских передвижениях. Армия не может скакать по тропам, как горные козлы.

Пристально изучив карту, он озадаченно покрутил головой и вдруг сказал:

— Хотя если бы мы спустились оттуда, то смогли бы подойти с тыла к Милану и захватить вражеские боеприпасы и провиант. — Продолжая излагать свои мысли вслух, он заметил: — Тогда можно было бы пойти налегке и захватить все необходимое у австрийцев. Генералу Меласу и в голову не придет, что мы осмелимся на такой переход. Это безумие! Дерзкий замысел! — Он глянул на меня и прибавил: — Полагаю, однако, что подобное мог предложить именно такой безумный искатель приключений, как вы.

Хотя мне исключительно поневоле пришлось искать приключений на свою голову, я ничего не возразил и лишь воодушевленно улыбнулся. Для нормального общения с начальством следует иногда высказать некую сумасбродную идею, удовлетворяющую вашим собственным целям, и позволить патрону присвоить ее. Если мне удастся выпроводить Наполеона в Италию, то я спокойно отдохну в Париже.

— Сен-Бернар! — продолжал он. — Какой генерал отважится на такое? Только один… — Он поднялся на колени и уверенно прибавил: — Гейдж, вероятно, именно смелость спасет нас. Я намерен поразить этот мир, перейдя через Альпы как современный Ганнибал. Вам пришла в голову смехотворная идея, противоречащая всякому здравому смыслу. Вы, конечно, не ученый, но порой проявляете незаурядные способности!

— Благодарю вас. Я лишь высказал предположение.

— Да, и я собираюсь воспользоваться им, а вы, американец, разделите со мной славу, заранее разведав для нас тропы тамошних перевалов.

— Я? — Мною овладело смятение. — Но я ничего не знаю о тонкостях горных походов. И ничего не ведаю ни об итальянцах, ни о слонах. Вы же только что говорили, что я должен помочь в переговорах с американцами.

— Гейдж, вы, как обычно, скромничаете! Вы с такой отменной храбростью сражались на обеих сторонах, что теперь никто из нас не уверен, с кем вы решите сойтись в ближайшем будущем! Новое американское посольство прибудет сюда еще не скоро. Бросьте, разве вам не хочется посмотреть Италию?

— Вообще-то не испытываю особого желания.

Италия представлялась мне бедной, взрывоопасной и погрязшей в суевериях страной.

— Ваша помощь в американских переговорах понадобится только после прибытия делегации. Зато благодаря вашим слонам, Гейдж, вы вновь разделите со мной славу!

Глава 4

Нужна ли мне такая слава? Как я узнал, весной в Альпах чертовски холодно, ветрено и сыро, тающий снег превращает тропы в жидкое, скользкое месиво. Швейцарский перевал Сен-Бернар вообще не имел отношения к святому Бернару Клервоскому: очевидно, в нашем мире слишком много разных святых, по имени которых могли назвать два альпийских перевала, далеко отстоящие друг от друга. И никто, разумеется, не поверил, что я решил прогуляться по горам из праздного американского любопытства, используя в качестве посоха пенсильванскую винтовку. Несмотря на мои упорные возражения, все считали, что мне поручено провести предварительную разведку для Бонапарта, поскольку сам первый консул отправился в расположившиеся возле Женевы войска, где предпринял беспрецедентную для него попытку объяснить простым солдатам свои планы — стремился вдохновить их превзойти карфагенян, штурмовавших твердыни Рима. Меня с такой уверенностью принимали за посланца Наполеона, что я вдруг, удивив сам себя, начал договариваться с монахами высокогорного приюта о поставках провизии войскам. Более того, сам первый консул накупил в долг на сорок тысяч франков вина, сыра и хлеба с переносных лотков, выставленных прямо на снег предприимчивыми монахами нищенствующего ордена. Эти святоши не знали только того, что Наполеон частенько покупал в долг, а потом мастерски уклонялся от его уплаты, собирая дань с захваченных провинций. Как говорили его советники: «Пусть война сама оплачивает войну».

Художник Давид показал нам портрет Бонапарта на боевом коне, вздыбившемся на горном хребте, и, признаться, такой вдохновенной глупости я еще никогда не видел. На самом деле Наполеон поднялся в Альпы на степенном муле, а спустился за перевалом на своей личной заднице за компанию с офицерами, оглашая склон восторженными криками. Большая часть его солдат шли пешком или, вернее, устало тащились по ужасным крутым дорогам, а последние семь миль вообще проходили по ледяной и грязной тропе, опасной вдвойне: с верхней стороны из-за возможности схождения лавин, а с нижней — из-за зияющей пропасти ущелья. Ежечасно устраивался пятиминутный привал на «перекур» — курение трубок считалось одним из двух удовольствий армейской жизни, вторым была ругань по поводу глупости армейского начальства. И вновь в поход. Несмотря на холод, всех бросало в жар от такого трудного и опасного подъема. В горах солдаты спали, завернувшись по двое в одеяло, целые полки жались друг к другу, как волки в стае, а наутро половина тряслась от лихорадки и хрипела простуженными голосами. Дышать в разреженном воздухе становилось все труднее, обувь на каменистых ледяных тропах быстро истрепалась, и гамаши никого не спасали от холодной слякоти. Руки и ноги вскоре совсем закоченели.

Однако гордость помогает пережить все тяготы. Это был беспримерный по своей смелости маневр нынешнего века, сторицей оправдавший себя благодаря тому, что французы, подстилая под ноги животным солому, чтобы заглушить стук копыт по камням, с неожиданной стороны подкрались к крепкому форту австрийцев. Пушки перетащили через Альпы в выдолбленных сосновых стволах. Шестидесятитысячная армия преодолела горный перевал, а сменные бригады силачей, закрепив на лбу лямки, протащили за собой упакованные в ящики галеты, пушечные снаряды и бочки с порохом.

Солдаты горланили революционные песни. В качестве поощрения я раздавал преодолевшим перевал кружки вина. А монахи занимались подсчетом будущих прибылей.

За перевалом Бонапарт, как обычно, мгновенно взял все руководство в свои руки. Скрываясь за кустами, он изучил положение горной крепости Барда, отдал распоряжение о точках размещения осадных орудий и уже через два дня добился сдачи захваченной австрийцами твердыни. Мы вошли в Милан второго июня. Блестящим маневром он захватил тылы австрийской армии, вследствие чего сдача французами Генуи оказалась уже не так важна (во время той ужасной осады Массена поседел). Австрийцы вытеснили противника с итальянского побережья, но тут же столкнулись со свежими силами Наполеона. Конечно, ничто не мешало генералу Меласу последовать примеру Наполеона. Он мог бы переправиться через другой альпийский перевал, оставив французов бродить по Италии, и без единого выстрела захватить Лион, что, вероятно, вынудило бы Наполеона отказаться от консульства. Однако австрийский командующий, будучи на сорок лет старше дерзкого Корсиканца, даже не думал о подобных радикальных шагах. Он превосходно решал тактические задачи, видя перед собой раскинувшееся на несколько лиг поле битвы. А Наполеон видел перед собой весь мир.

Если, разумеется, Наполеона ничто не отвлекало. Хотя измена Жозефины едва не закончилась для нее разводом, сам Наполеон не обременял себя особыми моральными ограничениями. В Милане блистала знаменитая оперная дива Джузеппина Грассини, завоевавшая сердце этого французского генерала сначала песнями, а потом и исполненными затаенных чувств очами, пухлыми губками и пышным бюстом. Шесть долгих дней провел генерал в Милане, большей частью в постели, и этого времени Меласу хватило, чтобы развернуть свои войска и увести их с побережья навстречу французам. Где-то между Генуей и Миланом и суждено будет произойти решающей битве. И в итоге она состоялась возле Маренго.

Я не собирался лезть на рожон. Мне с лихвой хватило военных приключений на Востоке, и, сыграв роль разведчика для новоявленного Ганнибала, я мечтал только о том, как бы поскорее удрать в Париж. В Милане меня не соблазнила ни одна из местных див, и я вообще не нашел там достойных развлечений. Слишком часто грабили Италию соперничающие армии, а все красивые итальянки были давно разобраны многочисленными генералами.

Впрочем, вскоре Бонапарт нашел применение моим талантам. В нашем лагере появился один разведчик, сомнительный тип по имени Ренато, елейный, как щедро приправленный оливковым маслом неаполитанский салат. Этот-то Ренато и поведал нам о бегстве Меласа со всем австрийским воинством. Французы попросту продвигались в глубь страны, желая вознаградить себя за переход через Альпы! В доказательство своих слов агент извлек из собственного сапога австрийские документы, похваставшись оказанным ему доверием. Сам имея склонности к мошенничеству, я заподозрил неладное. Ренато выглядел чересчур вкрадчивым и поглядывал на меня как соперник. На самом деле мне показалось, будто он узнал меня.

— Вы не доверяете моему агенту, Гейдж? — спросил меня Наполеон после его ухода.

— У него плутовские манеры, — пришлось признать мне.

— Но я же плачу ему больше, чем австрийцы. Он сам запросил цену своей информации.

Это не понравилось мне еще больше: несомненно, Ренато зарабатывал куда больше меня.

— По-моему, он чересчур скользкий для приличного агента.

— Так он же шпион, а не священник! Вы, американцы, брезгливо относитесь к таким вещам, но тайные агенты так же необходимы, как артиллерия. Не думайте, что я безоговорочно доверяю всем и каждому, — заявил он, мрачно глянув на меня. — Но в данное время нам грозит встреча с противником, вдвое превосходящим нас своей численностью, мои войска живут за счет захваченных запасов, и мне чертовски не хватает пушек. Один просчет, и мои враги вцепятся мне в глотку. Я отлично знаю, что у меня нет верных друзей. Слава Господу, что хоть Дезе вернулся из Египта!

Луи-Антуан Дезе, его любимый дивизионный генерал, высадился в Тулоне в тот день, когда мы вышли из Парижа, и уже прибыл с дивизией сюда в Италию. Преданный, скромный, сторонящийся женщин и исключительно талантливый военачальник, он видел самые счастливые сны, прикорнув возле пушечного лафета. Не уступая в военных талантах Наполеону, он не обладал его амбициями и прекрасно сознавал свое подчиненное положение.

— Я мог бы доставить министрам в Париж сообщение о ваших трудностях, — предложил я, подумав, что меньше всего мне хотелось бы оказаться среди взятых австрийцами пленных.

— Напротив, Гейдж, признавая основательность ваших подозрений, я хочу, чтобы вы проследили за нашим лазутчиком. Ренато заявил, что столкнулся с арьергардом австрийцев, и упомянул о вашей прославленной смелости. Отправляйтесь-ка в сторону Павии и По, проследите за Ренато, проверьте, как там обстоят дела, и возвращайтесь с докладом. Я знаю, что вы, обожаете запах пороха. Только запаха пороха мне и не хватало!

— Простите, первый консул, но я больше склонен к научным, чем к шпионским изысканиям. К тому же я не говорю ни по-немецки, ни по-итальянски.

— Мы оба понимаем, что в лучшем случае вы занимаетесь науками как любитель, непрофессионал и дилетант. Зато у вас непредвзятый взгляд на вещи. Порадуйте меня, Гейдж. Сделайте вылазку в сторону Генуи, выясните, правдивые ли сведения нам доставили, и тогда я отпущу вас в Париж.

— Может, нам лучше все-таки попросту поверить Ренато.

— Не забудьте прихватить винтовку.

Глава 5

Вот так я и отправился на очередную разведку, оседлав конфискованную (такое причудливое определение захватчики обычно используют для своих «краж») у итальянцев лошадь и трепеща, как девственница, оттого, что в любой момент мог столкнуться с австрийской армией. Когда вы читаете о военных кампаниях, они представляются вам лишь стрелками и прямоугольниками на карте, подобно схематической постановке балетного действа. В реальности война похожа на беспорядочное полупьяное блуждание, огромные скопления людей без особого энтузиазма ищут друг друга по сельским дорогам, мародерствуя и забирая с собой все, что можно унести. Сторонний наблюдатель с легкостью может сбиться с пути. Слух то и дело тревожат оружейные выстрелы: случайная пальба от скуки или неожиданная враждебная стычка. Испуганные, тоскующие по дому юнцы слоняются по чужбине с длинными мушкетами, снабженными свирепыми двухфутовыми штыками. Проштрафившиеся полковники мечтают о смертельной схватке, способной спасти их репутацию. Бодрящиеся сержанты поддерживают дисциплину в надежде на повышение. В общем, на войне нет места здравомыслящим людям.

Девятого июня через час после выезда я услышал зловещий гром сражения. Генерал-лейтенант Жан Ланн отбил атаки передовых сил австрийцев в Кастеджио и Монтебелло, и на исходе дня я проезжал уже мимо длинных и мрачных колонн изнуренных австрийских пленных, чьи белые мундиры потемнели от крови и порохового дыма. Получившие ранения французы нещадно оскорбляли этих с трудом тащивших ноги врагов. Взорванные фургоны, убитые лошади и коровы, горящие амбары — все это значительно увеличило мое смятение. Толпы согнанных на поле битвы поселян стаскивали трупы в братские могилы, а уцелевшие победители прозаично чистили говяжьими мозгами мушкеты, которые в шутку называли «кларнетами», да белили глиной ременные перевязи. Неряхи надеялись, что грязь сделает их менее приметными мишенями, аккуратисты же полагали, что щегольской вид принесет им удачу. Вооружившись шерстяными полосками, называемыми планками, они усердно начищали до блеска пуговицы на мундирах.

— Чудовищным градом падали с неба взорванные останки бойцов моей дивизии, — доложил Ланн Наполеону.

В общей сложности противники потеряли в этом сражении четыре тысячи человек — хотя там проходила всего лишь генеральная репетиция, — и именно по следам этого побоища, по адской ничейной земле между двумя армиями мне пришлось скрытно пробираться, чтобы догнать отступивших австрийцев.

Наполеон не осознавал того, что по доступному мне виду невозможно будет оценить реальное положение дел. Равнинный участок долины реки По окаймляли поля, ограниченные пирамидальными тополями и кипарисами, а июньские дожди лили тогда как из ведра. Все мелкие притоки вышли из берегов, и здешние пейзажи отличались от тех, что мне довелось видеть в Египте и Сирии, как набухшая влагой губка от наждачной бумаги. Плутая по грязным дорогам, я мог протащиться в непосредственной близости от целой Золотой Орды и не заметить ее, если она, предпочтя срезать путь по бездорожью, скрылась за ближайшими придорожными кустами. В общем, я брел куда глаза глядят, выясняя на языке жестов у итальянских беженцев нужное мне направление, ночуя в стогах сена и безнадежно высматривая на сером небе следы пропавшего летнего светила. Если Ренато и солгал, мне вряд ли удастся поймать его.

Однако он сам поймал меня.

Возле Тортоны на одном из брошенных фермерских домов я увидел красный кушак, болтавшийся на покосившемся ставне, — условный сигнал, сообщавший о том, что наш лазутчик ждет связного, разжившись нужными сведениями. Люди бежали от армий семьями, подобно мышам между копытами скота, и солдаты рыскали по опустевшим домам, поедая уцелевших животных и разводя костры из домашней мебели. После них оставались лишь стены да черепичная крыша, предлагая сносное укрытие от очередного ливневого дождя. Я пребывал в смятении, но австрийцы, казалось, отступили. По слухам, наш противник разрушил мост, ведущий к плохо защищенной Александрии, а основные части австрийской армии бежали на юго-запад к Акви. Бонапарт соответственно разделил свои силы, и дивизия Ла Поупа поспешила на север, а дивизия Дезе отправилась на юг. В этой неразберихе мы, разведчики, чувствовали себя в относительной безопасности. Я привязал лошадь, проверил заряд винтовки и с опаской вошел в сумрачный дом.

— Ренато? Это Гейдж, меня послал Наполеон.

Я едва не рухнул, споткнувшись обо что-то. Вытянув ноги в грязных сапогах, Ренато сидел на каменном полу рядом с бутылками. До меня донесся щелчок взводимого пистолетного курка.

— Извини, приятель, приходится быть осторожным.

К моему облегчению, курок с более тихим звуком вернулся на исходную позицию. Глаза освоились с полумраком, и я увидел, что Ренато опустил дуло пистолета, но не убрал его. Он держался настороженно, как дикий кот.

— Мне приказали встретиться с тобой.

— Как удачно для нас обоих. И что же тебе посулили в награду, американец?

Почему бы не сказать правду для разнообразия?

— Возвращение в Париж.

Он рассмеялся, отсалютовав пистолетом.

— Да уж, там жизнь получше, чем в этой разоренной развалюхе. А тебе, видно, сродни комариная преданность. Ты готов улететь, быстро насладившись кровавым пиршеством.

Я опустился на пол напротив него и положил винтовку сбоку, очень слабо веря в искренность нашего приятельского общения.

— Война не мое занятие. Без всякой пользы я таскался четыре дня под проливными дождями.

— Тогда тебе нужно согреться. — Он подкинул мне одну из стоящих возле него бутылей. — Я нашел подходящее вместилище для обнаруженного в погребе шипучего вина, шикарная штука для веселой вечеринки. В приятной шпионской компании! И конечно, я могу поверить в твою комариную сущность, бесполезную, но сильно досаждающую. С другой стороны, я слышал, что ты еще славишься смелостью и живучестью. Да-да, не стоит отрицать этого, Итан Гейдж! Поэтому, вероятно, тебя послали сюда, чтобы забрать мое последнее донесение. Или, возможно, шпионить за мной.

— Вот еще, зачем это мне за тобой шпионить?

— Затем, что тот француз не доверяет мне! Да, нам, интриганам, все предельно ясно. — Он кивнул, подтверждая собственный вывод. — Я не собираюсь винить тебя за то, что ты опять переметнулся к французам. Ты вообще хоть представляешь, каково положение строевого солдата, что значит стоять плечом к плечу в ряду оболваненных идиотов в каких-нибудь пятидесяти шагах от линии огня? — Он передернулся. — Просто поразительно, как армия притягивает новобранцев. Если эти болваны выживают, то потом считают войну кульминацией всей их дурацкой жизни.

В раздумье я сделал очередной глоток вина. Его бутылка опустела уже на две трети, шампанское хорошо развязало ему язык.

— Люди лучше, чем тебе кажется, Ренато, у них есть вера.

Он опять приложился к бутыли и вытер губы.

— Вера в победу Бонапарта? Или в выжившего из ума Меласа? За что они, в сущности, сражаются? Попроси любого из солдат объяснить цель войны столетней давности, и ты увидишь их полнейшее недоумение. Однако они готовы идти на новую бойню. Они идиоты, все до единого. Дураков полно, да я не из их числа.

— Но ты тоже служишь французам, не так ли?

— Увы! — Он подмигнул мне. — Шлюхи стоят дороже, чем платит твой самовлюбленный Корсиканец.

— Наполеон вряд ли поверит в такое, учитывая назначенную тобой цену.

— Я двойной агент, мой наивный друг. Если, конечно, твоя наивность не наигранна. — Он отрыгнул и вновь присосался к бутылке. — Ну да, я шпионю и доставляю сведения одной стороне, а потом перехожу линию фронта и повторяю то же самое. Обе стороны нуждаются в разведчиках, так ведь? И вскоре Бонапарта ожидает сюрприз.

— О чем это ты? — поглядывая на лежащий на его колене пистолет, спросил я и, сделав более полный глоток, прикрыл горлышко пробкой.

— Австрийцы никуда не ушли. Они стягивают силы. А Наполеон разделил свою армию, и в итоге его ждет встреча с многочисленным войском противника.

— Ведь ты говорил ему совсем другое!

Он пожал плечами.

— Если ему хотелось узнать правду, то надо было заплатить мне больше, чем Мелас.

— Но люди пойдут на верную смерть!

— А ты думаешь, что в ином случае они могли бы уцелеть? Бонапарт верит в то, во что ему хочется верить. Он помнит неповоротливых австрийцев четырехлетней давности и не верит в способности Меласа. А тот старик — хитрый лис, уж поверь мне. И уж наверняка достаточно хитер, чтобы обмануть Бонапарта с моей помощью. Поэтому я и сказал французам то, что нужно, и сообщил австрийцам то, что сказал французам. Теперь ваш маленький деспот получит по заслугам.

Он сжал рукоятку пистолета, и я почувствовал себя в такой же безопасности, как откормленный гусь в канун Рождества. Почему он столь откровенен? С задумчивым видом я потряхивал свою бутыль.

— Да, американец, Наполеон получит по своему чертову надменному носу. И когда он проиграет, я продам ему еще кое-какие сведения… В отчаянии он выложит двойную цену, а я опять перебегу к австрийцам и втридорога продам то, что продал ему. Вот так делаются деньги в нашем деле!

— В нашем деле?

— Столкновения противников лбами, — пояснил он, расхохотавшись.

— Ты дьявольски откровенен.

— Вино ударило в голову, — бросил он, пожимая плечами. — Кроме того, я уверен в твоем молчании.

— Потому что я тоже шпион?

— Разумеется нет! — воскликнул он, вдруг пристально взглянув на меня. — Ты похож на меня, американец, поскольку способен понять ценность того, что тебе говорят. Ты предашь меня с той же легкостью, с какой я предал Бонапарта за тридцать сребреников, мотаясь, как и я, из стороны в сторону. Да-да, даже не думай отнекиваться… На твоем месте я сделал бы то же самое. Таков уж наш грешный мир, — заключил он, лениво поднимая пистолет. — Так что этот секрет сойдет в могилу вместе с тобой! Да брось, не хватайся за винтовку! — Он улыбнулся. — Должно быть, ты уже смекнул, что искал я именно тебя, а не Бонапарта. Мои главные заказчики хорошо помнят твои преступления.

— Главные заказчики?

Он взвел курок.

— Неужели ты думаешь, что у ложи короткая память? — Он прицелился мне в грудь.

И в этот момент я выпустил пробку из бутылки.

Его сгубила излишняя уверенность, вернее, самоуверенность. Мне доводилось встречать таких подлых гадов, поэтому я специально потряхивал бутылку, усиливая давление шипучего вина, и перестал удерживать пробку на мгновение раньше его выстрела. Пробка вылетела из горлышка, и винный фонтан залил ему лицо, этого было достаточно, чтобы его пистолет дернулся, а я успел отскочить в сторону. Пуля просвистела мимо и врезалась в стену, выбив из нее пылевое облачко. Поднявшись с пола, он вытащил второй пистолет, но я уже достал из-за пояса томагавк и метнул его в негодяя. Лезвие топорика с треском вонзилось ему в подбородок, разбив вдребезги и пару зубов, и тогда я схватил винтовку. Наши выстрелы прогремели одновременно, но, согласитесь, топор в зубах не улучшает меткости. Ренато промазал, а я нет.

Пуля отбросила его назад, он упал, дернулся и замер. Настороженно поглядывая на поверженного врага, я перезарядил винтовку, готовый в любой момент оглушить его прикладом, потом выдернул из его подбородка томагавк и вытер лезвие краем его куртки. На рассеченных губах Ренато застыло злобное выражение. Отвратительное зрелище, но после двух лет истребления подобных ему мерзавцев мои чувства изрядно огрубели.

О какой же ложе он говорил? В следующее мгновение подтвердились мои худшие опасения. Не обращая внимания на льющуюся из его ран кровь, я подтащил покойника к струящемуся из двери свету и расстегнул ему куртку и рубаху. На шпионской груди краснела выжженная татуировка обвитой змеей пирамидки. Апоп, змеиный бог! Меня передернуло. Неужели Ренато принадлежал к одной из лож моего заклятого, но сгоревшего врага Силано, к предательской ветви ложи египетского обряда, члены которой преследовали меня в Египте? А теперь по милости этого коварного змея Наполеон разделил свою армию, хотя австрийцы сосредоточили здесь все силы. Даже если я поспешу обратно к Наполеону, то дивизии Дезе и Ла Поупа не успеют вернуться к началу сражения. И центр французов будет разбит.

Проклятый Ренато!

Да, похоже, до Парижа я доберусь не скоро. Натура у меня, конечно, изменчивая, но я не предатель, даже если речь не идет о благополучии моей родины. Оставался один выход — галопом доскакать до Дезе, которого я слегка знал по Египетской экспедиции, и убедить его поспешить назад, чтобы присоединиться к основным силам. Это будет безумная скачка, но если мне повезет, то я успею вовремя.

Я бросил взгляд на безжизненное тело. Как я уже говорил, хвастовство до добра не доводит. Никого, включая меня! Похоже, при случае я не только могу принести пользу другим, но и развить собственные добродетели. Святые угодники, неужели Наполеон знал, что на меня можно рассчитывать?

В удивленных глазах подлого шпиона стояла смерть, вокруг него уже расплылась лужа крови. Чтобы скрыть приметную татуировку, я застегнулего окровавленную рубаху, вышел из дома и, устало вскочив на лошадь, спешно отправился спасать предстоящую битву. Краем глаза я заметил какое-то смутное движение. Мне показалось, что кто-то прячется в придорожных кустах.

Глава 6

Всему миру известно, что произошло дальше. Яркие рассветные лучи озарили умытый и напоенный ночным дождем воздух, а к полудню мы уже жарились под высоким итальянским солнцем; погожий денек обычно предоставляет все возможности для хорошей кавалерийской атаки, прицельного огня пушек и успевших просохнуть мушкетов. Если вы желаете затеять смертельную схватку, то солнечный день подходит для нее как нельзя лучше.

Как и предсказывал Ренато, австрийцы, стянув войска к Маренго, бросили в атаку несметные полки пехоты, бегущей по полям и коровьим выгонам длинными белыми шеренгами. Переправляясь через Бормиду, они понесли большие потери, но привыкшие подчиняться приказам солдаты не раздумывая бросались с обрывистого берега в бурный поток. Обе стороны долго и героически сражались, стараясь ценой жизни отстоять каждую пядь пастбищной земли, перемежавшейся виноградниками; над полем боя клубился густой туман, и когда Наполеон понял, что ему противостоят значительно превосходящие силы целой австрийской армии, то его отряды, продолжая отбиваться, начали неохотно отступать. В распоряжении Бонапарта пока находилось двадцатидвухтысячное войско и сорок пушек против тридцати тысяч солдат и сотни пушек противника, и австрийцы щедро поливали картечью французов при каждой вылазке. В стародавние времена Ганнибал обманулся в своих расчетах, и вот теперь, едва придя к власти, Наполеон легко мог потерять ее из-за предательства шпиона.

Я примчался к Маренго в середине дня, привезя плохую новость о двурушничестве Ренато и хорошее известие о подходе дивизии Дезе. Мне довелось стать очевидцем этого сражения, и его организация повергла меня в полнейшее изумление. Я видел военные вылазки в Египте и Святой земле, но они не шли ни в какое сравнение с ожесточенной битвой между хорошо обученными европейцами. Полки маршировали плечо к плечу, словно отлично отлаженные механизмы, останавливались и с самоотверженной решимостью начинали уничтожать друг друга. Это героическое зрелище поражало своим великолепием, гордо покачивались плюмажи на киверах пехотинцев, и в пороховом дыму словно маяки реяли полковые знамена. Первый ряд вел стрельбу с колена, второй палил над его головами, а третий в это время перезаряжал мушкеты; обмениваясь залпами, солдаты оседали на землю, словно прибитая дождем пыль. Захлебываясь от крика и заходясь кашлем, люди падали как подкошенные, но на их место живо вставали новые ряды подобных марионеткам бойцов. С усеянного трупами поля отползали раненые, зелень травы побагровела, однако уцелевшие воины, даже отходя, продолжали упорно сражаться. Целые отряды предпочитали погибнуть, но не отступить. Откуда бралась такая стойкость? Простой солдат вряд ли представлял себе, как его самоотверженность повлияет на исход всего сражения, но он точно знал, что его храбрость поможет выжить малому сообществу его друзей и соратников. Мужчины сражались за свое право называться мужчинами. Свистящие пули прореживали сомкнутые ряды, но они вновь смыкались и продолжали бой, пока новая штыковая атака не отбрасывала их на очередные пятьдесят ярдов. Силы французов неуклонно таяли, и наконец Наполеон бросил вперед консульскую гвардию в надежде на последний решительный удар. Лучшая часть его войска полегла под испепеляющим огнем мушкетов и пушек, словно листья, свернувшиеся от жара, в считаные минуты горячей схватки полегли на землю отборные и бесстрашные гвардейцы. Австрийская кавалерия уже захватила четыре сотни пленных.

Битва представлялась проигранной.

Вот тут-то и выяснилось, что сегодня мне удалась роль спасителя.

Конечно, мои заслуги не описаны ни в каких военных историях; как некий посредник, я не имел официального статуса. Я просто исполнил роль одного из курьеров, отправленных за помощью к Дезе. Но мне удалось опередить посланцев Наполеона на добрых восемь часов, и в итоге Дезе подоспел вовремя. Во второй половине дня его дивизия уже перестроилась в шеренги, а сам он сдерживал рвущуюся в бой лошадь, стоя рядом с Наполеоном и терпеливо выслушивая мрачную сводку своего командира о понесенных потерях.

— Первое сражение определенно проиграно, — согласился дивизионный генерал. — Но у нас еще есть время, чтобы выиграть второе.

И Дезе начал контратаку.

После восьми часов жестокого боя австрийцы считали, что победа уже за ними. Пару раз свалившись с лошади, престарелый Мелас отправился лечить свои синяки, приказав подчиненным преследовать отступающего противника. От войск Наполеона остались жалкие остатки, и не менее изнуренные противники уже представляли, как они отдохнут в крепости Сан-Жулиано.

Но их застала врасплох неожиданная атака дивизии Дезе, устроившей взрыв австрийского фургона с боеприпасами, а довершил успех генерал Франсуа Этьен де Келлерман, врезавшись во вражеские ряды с фланга с четырьмя сотнями французских драгун. Это был великолепный прорыв, достойный кисти живописца, земля сотрясалась от взрывов пушек, из-под лошадиных копыт разлетались комья земли, опушенные летними травами, в дыму поблескивали сабельные клинки, а над высокими медвежьими шапками драгун задорно покачивались плюмажи — лавина всадников расчленила усталые отряды австрийцев. Только что праздновавший победу противник обратился в паническое бегство, бросив сотни пленных в окружении гарцующих на лошадях драгун. Я не видел столь бесподобного завершения со времени битвы при горе Табор в Святой земле, когда неожиданное, но на редкость своевременное прибытие Наполеона превратило неотвратимую, казалось, победу турок в их стремительное отступление под шквалом артиллерийского огня.

Удивление Бонапарта было не столь велико.

— Судьбу любого сражения определяет один решающий момент, — небрежно бросил он.

И в это время при Маренго, в пору своего величайшего триумфа отважный и скромный Дезе встретил свою смерть, об этой трагедии впоследствии написали так же много романтической чепухи, как о переходе Наполеона через Альпы.

«Почему мне не позволено плакать?» — говорят, позже записал этот завоеватель, очевидно в приступе чувствительности, которой он никогда, по крайней мере, при мне, не проявлял ни к мужчинам, ни к женщинам. Да и способен ли Наполеон плакать? Он считал жизнь войной и людей использовал как солдат. Он опечалился, конечно, — Дезе был верным и храбрым служакой, как добрый конь, — но едва ли его настроение омрачил хоть один из великого множества трупов, усеявших обширную долину. А правда заключалась в том, что, когда Дезе разъезжал по полю боя, вдохновляя своих солдат, спину его прошила пуля, хотя неизвестно, выпустил ли ее австрийский снайпер, или то была стальная пуля французского стрелка. Число людей, случайно убитых или раненных в запале их же собственными смущенными и перепуганными соратниками, является одной из самых грязных тайн войны.

Позже мы также узнали, что знакомый мне по сражениям в египетской крепости Александрии и при горе Табор генерал Клебер, которому Наполеон поручил командование оставшимися в Египте войсками, пал от руки мусульманского фанатика почти в то же самое время, что и Дезе. Так уходят люди, сыгравшие немаловажную роль в нашей жизни. Генералы исчезают так же быстро, как монеты из дырявого кармана.

Итогом того кровопролитного дня стало множество взорванных боеприпасов, разрушенных орудий, убитых и умирающих лошадей и двенадцать тысяч погибших и раненых австрийцев и французов. К потерям австрийской армии добавились сорок пушек и шесть тысяч пленных.

— Я только что увенчал вашу голову короной, — заметил Келлерман, неразумно высказав непростительную правду. Лучше дождаться заслуженной награды, не пытаясь присвоить ее самостоятельно.

Мне удалось смирить гордость, хотя я тоже мог бы похвастаться. В Маренго в четыре часа пополудни правление Наполеона закончилось, а к семи часам вечера оно укрепилось. Мудро держа на сей раз язык за зубами, я сумел благодаря приглашению в экипаж Бонапарта быстро вернуться в Париж, после того как австрийцы согласились на условия мирного договора.

Во время нашего путешествия Наполеон показал мне, как непомерно возросли его амбиции.

— Да, верно, я уже многого достиг, — заявил он. — Меньше чем за два года я завоевал Каир, Париж и Милан, но за все это, случись мне завтра умереть, в истории тысячелетия мне в лучшем случае отведут полстранички.

Кто еще за всю тысячелетнюю историю прикидывал, сколько страниц в ней отведут его персоне?

По возвращении в Париж мне поручили заниматься переговорами со вновь прибывшими американскими эмиссарами. Доверие, завоеванное мной у Бонапарта, способствовало скорому заключению франко-американского соглашения. И на этом я закончил рассказ о моей отчаянной храбрости в Морфонтене, где мы собрались, чтобы отпраздновать достигнутый мир. Мы опять выпили за мирное сосуществование, после моего рассказа глаза Полины, сестры Бонапарта, засверкали живым огнем и даже хмурый Магнус Бладхаммер поглядывал на меня с завистливым уважением.

Опустошив очередной бокал, я скромно улыбнулся. Приятно все-таки числиться в героях.

— Месье Гейдж, не желаете ли взглянуть на винные погреба моего брата? — сделала соблазнительное предложение Полина.

Глава 7

Одну из приятных надежд наступившего девятнадцатого века вселяло практичное упрощение женских нарядов. В былые времена с обилием юбок, корсетов и подвязок в наряде аристократки справиться было так же сложно, как с несущейся под штормовым ветром на рифы баркантиной. Мужчину может настолько утомить множество тесемок, шнуровок и слоев одежды, что к тому времени, когда он доберется до соблазнительной плоти, уже забывает порой, ради чего приложил столько усилий. С удовольствием сообщаю, что благодаря упрощенной революционной моде добраться до прелестей дамы теперь не составляло труда, достаточно было галантно склониться и, подняв главный парус, узнать, что нижняя сорочка имеет ныне удобный разрез, а талия не скрывается под ворохом нижних юбок, поэтому я с восхитительной легкостью овладел примостившейся между двух бочонков Полиной, издающей рулады, сравнимые с многоголосием певчих в церковном хоре. Господи, эта девица обладала поистине неистовым темпераментом! Изображения ее бюста на знаменитых портретах не затмили оригинала, а живость ее бедер превосходила проворство ножниц в руках ловкого закройщика. Мы вздымались и опускались, как сицилийский дилижанс, и пылкость Полины соперничала с изобретенной Франклином печью, я мог бы насладиться ее прелестями еще в нескольких укромных уголках и нишах погреба, дегустируя самые разнообразные вина, если бы чьи-то грубые руки внезапно не вырвали меня из ее объятий, подобно пробке из бутылки.

Чертовски унизительная ситуация!

Со спущенными штанами трудно дать достойный отпор обидчику, и в любом случае крайнее изумление лишило меня быстроты реакции. Проклятье! Неужели из лагерей вернулся генерал Леклерк? Я мог попытаться выкрутиться, объяснив, что мы лишь хотели смахнуть пыль с бутылок, но не думаю, что ее супруг поверил бы мне, поскольку наше с Полиной положение являлось не менее очевидным, чем сияние Мэнского маяка в ночь перед бурей.

— Он изнасиловал меня! — заверещала Полина, что звучало еще менее правдоподобно, учитывая ее амурную репутацию.

— Вам не следовало гарцевать на чужих кобылках, — со странным акцентом рявкнул один из моих обидчиков перед тем, как удар по голове едва не лишил меня чувств, вынудив рухнуть на колени.

Мужественность моя тут же увяла, и я с тоской подумал о винтовке и томагавке, которые оставил вместе с плащом в вестибюле особняка. Пылкое воображение мгновенно подсказало мне, что могли сотворить со мной враги разных стран, и поэтому в одурманенном состоянии я все же попытался скрестить ноги.

— Я понимаю, что все это похоже на… — начал я.

Но мне тут же заткнули рот кляпом.

Вместо того чтобы перерезать горло или для начала нечто более ценное, меня, похоже, вознамерились попросту связать, как колбаску. Обмотав мое тело веревками, их сильно стянули и завязали на концах крепкие узлы, но даже в потрясенном состоянии я успел сделать одну полезную вещь: незаметно перебросить из жилетного кармана в рукава горсть набранных мной в гостиной шоколадок. Попадая прежде в подобные переделки, я потратил много времени, придумывая, каким образом можно освободиться из веревочных пут.

Я смутно видел, что Полина благополучно сбежала, поднявшись и приведя в порядок полупрозрачный наряд. Кто бы осмелился связать сестру Наполеона! Мне тоже натянули панталоны и, дотащив по коридору до двери погреба, вынесли в сад. Учитывая ситуацию, я не рассчитывал, что она пришлет мне подмогу.

Поэтому я попытался сам придумать способ спасения. К несчастью, кляп превратил мои логичные крики о помощи в приглушенное мычание и рычание.

— Побереги силы, американец. Ты даже не понимаешь, в какие неприятности вляпался.

О чем они говорят? В худшем случае меня можно обвинить в соблазнении сестры первого консула. Или они имели в виду нечто совсем иное? Я полагал, что меня схватили подручные мстительного мужа или братьев Полины, но, возможно, мне хочет отомстить и кто-то другой. Я прикинул, кто еще мог желать моей смерти. Вдруг действительно кто-то видел, как я вышел из того полуразрушенного итальянского дома, а Ренато был всего лишь первой ласточкой ложи египетского обряда, решившей покарать меня за то, что я отправил на костер графа Силано. Неужели змеиный культ Апопа умудрился доползти до Парижа? Британцы могли разозлиться из-за того, что меня, как легковесное перышко попутным ветром, вновь занесло к французам. В числе мстителей еще могли оказаться юные красотки, огорченные обстоятельствами нашего расставания, пара жертв моих карточных выигрышей, случайные кредиторы, вся австрийская армия, моряки английского фрегата «Дейнджерз», чье полугодовое жалованье после карточной игры перекочевало в мои карманы, а также разъяренные мусульмане с Храмовой горы в Иерусалиме…

Просто удивительно, как я, такой обходительный и славный человек, мог приобрести столь внушительный список потенциальных врагов. В сущности, по-моему, не так важно, кто из них в итоге прикончит меня. И тем не менее хотелось бы знать.

Меня протащили, как бревно, по садовой дорожке, бросили в мелкую лодчонку, так же пригодную для плавания, как упавший с дерева лист, и отбуксировали на середину усадебного пруда, прицепив к шлюпу. Я надеялся, что мне привяжут на шею камень и сбросят в воду, но наша мини-флотилия пристала к островку, на котором должно было состояться феерическое представление, и меня перетащили за кусты, где громоздились разнообразные легковоспламеняющиеся устройства. Могу лишь сказать, что Депо завез сюда такое множество пиротехнических изделий, что их с лихвой хватило бы на освещение второго пришествия.

— Вы всегда хотели быть в центре событий. И кончина ваша не будет исключением, — заявили мои похитители.

Меня привязали к столбу среди этой выставки взрывающихся ракетных изделий, похоже собираясь запустить в небо вместе с одной из искрометных шутих. Я понял, что во время кульминации празднования по поводу соглашения в Морфонтене мне суждено сгореть, как римской свече. Если кто-то и опознает мои останки, то придет к выводу, что смелый, но безрассудный в своей любознательности электрик Итан Гейдж забрался сюда исключительно для того, чтобы изучить устройство фейерверков.

— Вы, конечно, можете кричать, когда сгорит кляп, но в то время из-за салютного грохота вас уже никто не услышит, — прибавил захватчик с оттенком любезности. — А каждый вопль будет запускать в ваши легкие обжигающий воздух.

После этого они подожгли длинный огнепроводный шнур и быстро ретировались, не подумав даже сказать adieu,[4] и я услышал лишь, как с тихим всплеском отчалил от островка их шлюп.

И я, безусловно, сгорел бы, если бы не растаяли шоколадки.

Поскольку меня частенько связывали, то по возвращении в Париж я придумал кое-какие способы для освобождения из таких передряг. Очевидно, что для удачного развязывания узлов надо умудриться сначала ослабить натяжение веревок, а добиться этого можно, расширяя при вдохе грудную клетку и напрягая мускулы, как обычно поступают фокусники, показывая трюк освобождения от пут. В случае с моими запястьями засунутый в рукава шоколад сделал их значительно толще. Теперь, когда твердые сладости размягчились, я соединил руки, шоколадная масса стекла вниз, и натяжение веревок ослабло. Слава добротным изобретениям кулинаров! Однако появление некоторой свободы для движения рук еще не означало полного избавления. С нарастающим страхом я увидел, как гости выходят из замка, чтобы лицезреть праздничный фейерверк; их веселая и нарядная толпа отлично смотрелась на фоне ярко освещенных окон. До меня доносился кокетливый смех дам; по водной глади плавало множество бумажных фонариков.

Лишенный возможности позвать на помощь, я покрылся холодным потом и, раздирая до крови кожу, усиленно пытался высвободить руку, просунув большие пальцы под веревки, испачканные в скользкой и осложняющей дело шоколадной массе. Наконец мне удалось развязать первый узел.

Краем глаза я увидел какую-то вспышку и услышал шипение. Пиротехническое действо могло начаться в ближайшие минуты!

Сбросив первую завязку, я освободил ноющие руки до локтя. Потом, дотянувшись до рта, выдернул кляп и отбросил его подальше.

— Помогите!

Чертов оркестр, однако, уже разразился восторженной версией «Янки-Дудл»,[5] показавшейся мне оглушительной какофонией улепетывающей в панике стаи гусей. Над прудом разносились ликующие возгласы, а змейка огнепроводного шнура уже искрила возле арсенала, посверкивая, как тигриный глаз.

Мне уже удалось ухватиться за веревки, привязывающие меня к столбу. Предплечья еще стягивали путы, но я имел достаточно свободы, чтобы развязать один конец веревки и неловко начать перебрасывать его, разматывая охватывающие мое тело круги и отчаянно сетуя на собственную неловкость, замедляющую этот процесс. И вот островок взорвался подобно звездной галактике, а через мгновение дождь огненных звезд хлынул обратно с небес. Часть пушек вздрогнула и изрыгнула ракетные оболочки. Дьявольски скоро здесь будет адское пекло, и я изжарюсь заживо. Нижний конец разматываемой мной веревки уже загорелся, а вокруг все чаще грохотали взрывы пиротехнических шутих. Если кульминация застанет меня здесь, то я окажусь в кратере своеобразного извергающегося вулкана, где и расплавятся мои бренные останки.

— Помогите! — вновь завопил я.

Теперь они играли «Марсельезу».

Но я уже отвязался от столба, рванулся к воде и тут же упал, забыв, что ноги у меня тоже связаны. Что-то непонятное еще отягощало мою спину. Но сейчас надо как можно скорее выбраться с острова! Взлетающие со змеиным шипением ракеты исполосовали небо огненными струями, обжигающие искры сыпались мне на голову и одежду, я был ошеломлен и полуослеплен режущим глаза огненным светом. Прыжками я начал продвигаться к воде, стягивая веревки с груди.

И тут взорвался, казалось, весь остров.

Восторженными криками толпа гостей встретила превращение земного острова в разлетающуюся солнечную корону. Огромные искристые фонтаны взлетели в разные стороны, образуя причудливые арки; воздух заполнился обжигающим пеплом, дымом и адским серным запашком. Загорелись и путы, связывающие мои лодыжки, и если бы не высокие ботинки (спешное свидание с Полиной не предусматривало полного разоблачения), то я мог бы сильно обгореть. Прыгая, как перепуганный заяц, я наконец увидел ту жалкую лодчонку, на которой меня притащили сюда. Я буквально упал в нее, она по инерции сдвинулась с мелководья, и мои ноги ощутили приятную прохладу. Пламя с шипением угасло. Я практически освободил руки, но грудь и бицепсы еще были охвачены кольцами веревки. Облив дымящиеся волосы водой, я сбросил с ног прогоревшие путы. С трудом удерживая равновесие шаткого суденышка, я умудрился встать на колени и, загребая руками, направить его в сторону праздничной толпы, удаляясь от грохочущего ада.

— Посмотрите-ка, что это там такое? Что-то плывет с островка!

Проклятые бестолочи начали изъявлять бурную радость, вновь заглушив мои жалобные стоны. Они решили, что в этом представлении мне отведена особая роль. И когда я наконец оказался достаточно близко, чтобы выкрикнуть сообщение о бандитах и похитителях, волосы на моей голове опять загорелись.

Или, вернее, прямо у меня за спиной со свистом воспламенился сияющий фонтан римской свечи, которую мерзавцы засунули под веревки. Деревянную рукоять этого огненного фейерверка они засунули за пояс моих панталон, а его запальный шнур, видимо, загорелся, пока я прыгал по острову. И теперь он — а заодно с ним и я — превратился в пылающий факел. Не желая окончательно поджариться, я выдернул из штанов рукоятку взрывного устройства и в отчаянии отвел подальше руку с извергающим огненный фонтан цилиндром. Он хорошо освещал мою фигуру, и его взрывная сила слегка ускорила продвижение моей шаткой посудины. Теперь уже все зрители радостно приветствовали меня.

— Да это же Гейдж! Какая потрясающая роль! Видите, он поднял факел мира, знаменующий наше соглашение!

— Говорят, он колдун! А вы знаете, что имя Люцифер означает «несущий свет», то бишь «светоносный», римляне считали его сыном Авроры, богом утренней звезды!

— Неужели он сам придумал такое великолепное представление?

— Да, он гениальный изобретатель!

— Или гениальный актер!

Не зная, что еще сделать, я поднял повыше плюющийся огнем факел и, попытавшись восстановить подпаленное достоинство, стиснул зубы и улыбнулся, превозмогая боль ожогов.

Так-так! Если мне не померещилось, то в стороне между деревьями маячили какие-то личности в темных плащах. Когда лодочное днище прошуршало по прибрежной гальке, водная гладь с шипением поглотила финальные искры римской свечи, и я ступил наконец, подобно Колумбу, на твердую землю.

— Браво! Поистине захватывающее зрелище!

Я поклонился, испытывая изрядную слабость в коленках. Надышавшись едкого дыма, я продолжал сипеть, кашлять и морщиться от полученных ожогов и ссадин. Зрение еще толком не восстановилось, и из слезящихся глаз по моим подкопченным щекам стекали светлые ручейки.

Американские послы протолкались в первый ряд.

— Силы небесные, Гейдж, — воскликнул Эллсуорт. — Что символизировало ваше дьявольское появление?

— Свободу, по-видимому, — полубессознательно буркнул я первое, что пришло в мою угоревшую голову.

— Он обладает бесшабашной храбростью, — заметил Ване Мюррей. — Пристрастие к столь рискованным трюкам может довести до беды.

Через минуту к ним присоединился Бонапарт.

— Я мог бы догадаться, — заявил он. — Очень рад, что вы далеки от политики, месье Гейдж, иначе своей дьявольской интуицией вы могли бы превзойти меня.

— Боюсь, что это невозможно, первый консул.

— Вы с самого начала планировали устроить такой замечательный трюк? — спросил он меня, переводя ироничный взгляд на остров.

— О нет, уверяю вас, это была чистая импровизация.

— Великолепно. — Он окинул взглядом ближайшее окружение. — Вы прекрасно смотрелись с высоко поднятым факелом. Нам всем надолго запомнится сегодняшний вечер. Дружественный союз Франции и Соединенных Штатов! Гейдж, ваши таланты очевидны. Видимо, я воспользуюсь вашими услугами для доставки моих посланий вашему президенту.

— В Америку?

Я огляделся, пытаясь выискать среди зрителей мужа Полины, поклонников египетского змея, мусульманских фанатиков или британских агентов. Вероятно, пора мне отправляться на родину.

На мои плечи легла чья-то тяжелая рука.

— А новые друзья постараются обеспечить вашу безопасность! — по-медвежьи облапив меня, сказал Магнус Бладхаммер и, улыбнувшись Наполеону, добавил: — Мы с Гейджем давно искали друг друга, и я тоже готов поехать с ним в Америку!

Глава 8

Магнус утащил меня из центра толпы, крепко обняв за плечи и обдавая парами алкогольного дыхания.

— Вам не нужно было связываться с той Бонапартовой шлюхой, — тихо увещевал меня норвежец. — Со мной вы будете в большей безопасности!

— Я даже не представлял, что тут крутятся соглядатаи ее муженька. Странно, что у него так сильны собственнические инстинкты. О боже, ведь учитывая ее репутацию…

— Глупец, люди Леклерка тут ни при чем. Тут не обошлось без датчан.

— При чем тут датчане? Почему вдруг их взволновало, кому я наставляю рога?

— Они либо церковники, либо еще хуже… Чертовски жаль, Гейдж, что вас видели со мной. Им известно, как важно ваше участие для нашего дела. Ваша жизнь в жуткой опасности.

— Кому известно? Какое дело? — возмутился я.

Ей-богу, разные фанатики слетаются ко мне, как пчелы на мед.

— Неужели они хотели спалить вас на том островке?

— Да. И если бы я не запасся новомодными шоколадками…

— Им хотелось припугнуть меня, чтобы я держался подальше от вас. И их предупреждение выглядело весьма внушительно! Вряд ли, конечно, они вознамерились напомнить нам о методах средневековой инквизиции. Но ваше сжигание послужило бы предостережением для всех нас. Не зря мне говорили о подлинности древней карты… Уверяю вас, Гейдж, ваша страна нуждается во мне так же сильно, как я нуждаюсь в ней.

— О какой карте речь?

— Интересно, много ли их прибыло сюда? И хорошо ли они вооружены?

— Честно говоря, они мне не представились. Да и вообще, у меня хватало других забот… — усмехнулся я.

— Кому здесь можно доверять? Преимущества явно на их стороне. У вас есть надежные союзники?

— Бладхаммер…

— Зовите меня Магнус.

— Магнус, не могли бы вы снять руку с моего плеча? Мы же едва знакомы.

Он с явной неохотой выполнил мою просьбу, и мне сразу стало легче дышать.

— Спасибо, вы крайне любезны. Итак. Я не знаю никаких датчан, революционеры выгнали из Франции всех церковников, и я понятия не имею ни о каких картах. Мы собрались здесь отпраздновать заключение франко-американского мирного договора, если вы помните, и я старался по возможности вести себя дружелюбно со всеми. Включая сестру Бонапарта Полину. Вероятно, меня схватили по ошибке. Они засунули мне в рот кляп, и я не смог объяснить им, кто я такой.

— Ваши новые враги не допускают никаких ошибок.

— Но я не успел завести новых врагов! — воскликнул я, настороженно оглядываясь. — Откуда у вас такая уверенность?

— К сожалению, теперь мои враги стали вашими, и они опасаются вашей славы и знаний. Вы ведь, по-моему, знаток электричества. А также исследователь тайн прошлого. Вам покровительствовал сам великий Франклин.

— Я всего-навсего служил у него секретарем.

Я начал осознавать, что хвастливые истории о моих подвигах, возможно, привлекли ко мне не только благосклонное внимание прекрасных дам, но и завистливые взгляды мерзавцев мужского пола. Пора вести себя более осторожно.

— Я бездельник, игрок и транжира, — честно признался я, — и едва ли могу вызвать серьезные опасения у кого бы то ни было.

— Гейдж, я отправляюсь в путешествие с важной миссией, и только один человек в этом мире обладает тем редкостным сочетанием талантов, которые способны помочь мне достичь успеха. И этот человек — вы, а все сказанное вами сегодня вечером лишь подтверждает мои слова. Нет-нет, не спорьте! Ведь даже сам Бонапарт уверовал в ваши таланты. Вас ведет судьба. Мои поиски важны не только для Норвегии, но и для вашей молодой страны. Вы же патриот, сэр?

— В общем, мне хотелось бы считать себя таковым. Упокой, Господи, душу Джорджа Вашингтона. Хотя мне и не довелось лично познакомиться с этим великим деятелем.

Он подался ко мне, его громкий шепот заглушил шум праздничной, подвыпившей толпы.

— Вы можете представить, что Колумб не первым открыл ваш континент?

— Там, кажется, жили индейцы…

— Знайте же, Итан Гейдж, что мои скандинавские предки достигли Северной Америки намного раньше итальянских и испанских конкистадоров. Настоящими первооткрывателями вашего континента были северные мореплаватели.

— Да неужели? Но даже если им действительно удалось найти эти земли, они их не застолбили. Поэтому их открытие не имеет никакого значения.

— Еще как имеет!

Магнус так взревел, что на нас стали оглядываться, и он, утащив меня в глубину аллеи под тенистый дуб, схватил за плечи.

— Скандинавы первыми добрались туда, нарисовали карту и спрятали там один древний артефакт, столь потрясающего могущества, что нашедший его будет управлять будущим мира! Поймите же, Итан Гейдж, что я говорю и о судьбе ваших родных Соединенных Штатов!

— А с чего это вас так волнует их судьба? — спросил я, с недоверием отнесшись к его пафосу.

— А с того, что справедливое возвращение этого артефакта моему народу станет вдохновляющей идеей для завоевания независимости и одновременно убережет вас самих от чужеземного господства. У нас есть шанс изменить ход мировой истории!

Что ж, мне уже приходилось слышать такого рода разговоры, но ни к чему хорошему они не привели. Мне доводилось бывать в Египте и Иерусалиме, где все буквально дышит историей, но все мои поиски закончились синяками, ожогами и разбитым сердцем.

— Боюсь, я не большой любитель исторических изысканий. Это трудная и грязная работенка, к тому же, как я узнал по собственному опыту, чертовски утомительная и неблагодарная.

— Но наша с вами находка превзойдет ценность любой императорской короны.

Он бросил на меня взгляд, достойный самого ловкого торговца, который упорно стремится выгодно продать свой товар.

И меня, как беззастенчивого наемника, взволновало его последнее замечание.

— И какова же ее реальная ценность? Неужели она определяется грудой золота!

— Вы же игрок, Итан Гейдж. Разве вам не хочется разбогатеть?

И вдруг предложение Бладхаммера, который блеском своего единственного глаза напоминал Писарро, заглядывающего в сокровищницу с золотом инков, показался мне весьма многообещающим.

— Больше всего меня интересует богатство знаний. Все-таки я приобщен к миру ученых. Однако если мне предложат вознаграждение, то я не откажусь от заслуженного возмещения затрат. Как говорил мой наставник Франклин: «Лучше лечь спать без ужина, чем проснуться в долгах».

— Может, вы не привыкли ужинать?

— Мои долги неизбывны. Так о каком сокровище идет речь, Магнус?

— Надо найти менее людное место для более откровенного разговора.

Словно Бонапарт, оценивающий поле боя, он окинул взглядом гостей, уже начавших возвращаться в замок и собираться по домам.

— Скоро они разъедутся, — добавил он, — а мы вновь можем подвергнуться нападению схвативших вас бандитов. Главное сейчас, постараться выбраться из Морфонтена живыми.

* * *
Когда вы насторожены, то начинает казаться, что за вами следит каждый незнакомец. То общество, что всего час тому назад представлялось мне милым и дружелюбным, теперь казалось зловещим и угрожающим. Учитывая присутствие на празднике большого числа военных, мои захватчики легко могли смешаться с официальными гостями. А мне практически не удалось разглядеть лиц бандитов. Празднество еще продолжалось, все изрядно захмелели, по залам разносились громогласные шутки и смех, и, пожалуй, неуместным там выглядел только набивавшийся мне в спутники норвежец Магнус Бладхаммер. По моим представлениям, датчане чаще всего бывали блондинами. Я с пристальной подозрительностью вглядывался в каждого блондина, но ни один из них не обращал никакого внимания на мои испытующие взгляды.

Возможно, бандиты притаились за воротами. Мой наемный экипаж будет нетрудно заметить и догнать, и тогда на лесной дороге между Морфонтеном и Парижем я стану для них легкой добычей. Можно, правда, попросить у Бонапарта эскорт, но тогда придется рассказать о приключении с его замужней сестрицей и о сокровище Магнуса. Нет, уж лучше придумать, как самому ускользнуть незаметно. Я как раз пытался разработать план побега, когда кто-то потянул меня за рукав.

— Пойдем, — прошептала Полина. — У нас есть еще время уединиться в одном из верхних будуаров!

Клянусь стрелами Купидона, эту любвеобильную дамочку, очевидно, трудно обескуражить! Меня уволокли на остров, подпекли фейерверками, римская свеча подпалила мои волосы, и я едва смог спастись, вернувшись на утлой лодчонке на безопасный берег, а она ведет себя так, словно мы решили ненадолго отложить наши любовные игры. Не представляю, в какую оргию превратилась бы целая ночь любви с этой распутницей. На самом деле я как раз мог это представить, и сие представление показалось мне устрашающим.

— К сожалению, я вынужден покинуть праздник… — И вдруг меня посетила одна вдохновляющая идея. — А скажите, не найдется ли в вашей карете свободного местечка? Мне хотелось бы избежать нежеланной встречи с теми нахалами, которые помешали нам.

— Какое очаровательное искушение! — воскликнула она, сверкнув глазками. — Но если вас увидят мои братья или знакомые военные, то до моего мужа могут дойти нехорошие вести. — Она с видом скромницы опустила глаза. — Я же старательно поддерживаю мою репутацию.

Да уж, еще как старательно.

— Я мог бы сыграть роль вашего лакея. У вас есть средних размеров лакей, у которого я мог бы прикупить наряд? Вы меня очень обяжете, если ему удастся отвлечь внимание этих мерзавцев. А в награду я отдам ему мой плащ.

Ее улыбка стала шаловливой.

— А чем, месье, вы вознаградите меня?

— Я поделюсь с вами историей, произошедшей со мной в каирском гареме, — с поклоном ответил я.

Нет нужды говорить ей, что то посещение было более обескураживающим, чем холодная ванна в выстуженной бане.

— О, я обожаю географию.

— Мне довелось побывать во множестве интересных стран, — многообещающе заявил я. — Кстати, у меня есть еще приятель…

— Месье! — воскликнула она, удивленно округлив глаза. — Вы предпочитаете menage a trois?[6]

— Нет, он будет крайне благодарен, если вы позволите ему проехать рядом с вашим кучером.

Могу поклясться, что эта красотка выглядела разочарованной: рушилась перспектива любви втроем. Но мне было некогда размышлять о глубине ее разочарования, и я быстро повел Полину через толпу, побуждая известить о нашем плане ее слонявшихся по конюшне слуг. Двое лакеев согласились временно поменяться местами со мной и Магнусом. Пока ходили за этими парнями, я забрал винтовку и томагавк, решив спрятать их в ее карете. Потом я разыскал Жана Этьена Депо, устроителя празднества, и спросил, не осталось ли от фейерверка каких-нибудь ракет.

— Разве вам не хватило того, что вы увидели на острове, месье Гейдж? — спросил он, удивленно подняв брови.

— Это было поистине великолепное ощущение, но мне хотелось бы провести один эксперимент. Возможно, мне удастся с помощью электричества сделать огненное зрелище еще более захватывающим.

— Вы что, американец, совсем не умеете нормально отдыхать?

— Как ни странно, порой это бывает очень затруднительно.

Он выдал мне добрую дюжину пиротехнических изделий — очевидно, далеко не все запасы спалили на озерном островке, — и я тщательно заполнил частью этих взрывоопасных устройств сундучок, реквизированный мною из кладовки. Рассыпав сверху немного пороха, я закрепил на крышке возле замочка новый винтовочный кремень, чтобы при ее открытии на порох попала искра. Потом я устроил своеобразное представление, с таинственным и важным видом пройдя с сундучком через расходящуюся толпу, и привязал его к заднику наемного экипажа, доставившего меня в Морфонтен. Завершив сию выразительную пантомиму, я отправился на конюшню, где поменялся одеждой со слугами Полины, предварительно проверив грубое нижнее белье на наличие блох.

— В оплату за любезность ты можешь оставить себе мой плащ, — сказал я раздевающемуся парню.

— А вы, колдун, забирайте все мои одежки, — радостно ответил он. — Значит, теперь мне надо сыграть роль янки, пройтись вразвалочку, распихивая всех локтями и глазея по сторонам?

Весьма неуклюже, прикрывшись моим плащом и шляпой, он попытался изобразить меня, продефилировав в сумерках к моему экипажу. Смею заметить, что мои осанка и походка более изящны.

Тем временем мы с Магнусом прошли к карете Полины, стоявшей в ряду прочих экипажей. На плече Магнуса болтался похожий на колчан кожаный тубус, где, как я понял, хранилась упомянутая им карта. Под мышкой он также тащил старый плащ и фетровую шляпу с широкими опущенными полями. Он уже вознамерился забраться в карету, но я остановил его.

— Вам, Бладхаммер, отведено место снаружи, рядом с кучером. Если, конечно, вы не предпочитаете трястись на запятках.

— Ваша маскировка ничуть не лучше моей, Гейдж, — пробурчал он. — Почему же вы поедете внутри, а я должен торчать снаружи?

— Потому что я играю роль личного лакея, ублажающего прихоти нашей госпожи.

— Вы с ума сошли? Разве мало еще неприятностей вы поимели из-за нее?

— В общем, достаточно, но надо же получить хоть какое-то удовольствие. Мне не удалось толком распробовать изысканные вина.

Мой ответ ему явно не понравился, но он понимал, что дальнейшие препирательства привлекут к нам ненужное внимание.

— Поосторожнее, американец, — пробурчал он. — Мы по-прежнему в опасности.

— Потому-то как раз вам и сподручнее будет ехать впереди на козлах. Вы ведь не откажетесь предупредить нас в случае чего?

Полина вышла из замка и быстрыми шажками прошла по гравиевой дорожке, придерживая у горла разлетающийся за спиной шерстяной плащ, накинутый на легкое платье. Я помог даме сесть в карету, а сам устроился на полу возле борта.

— В Париж, — приказала она, постучав в потолок, и мы с легким толчком тронулись с места, резвым шагом упряжка наших лошадей начала путешествие, которое завершится только утром, когда солнце уже зальет землю яркими лучами.

Нанятый мной экипаж укатил раньше, и я надеялся, что мои предполагаемые датские преследователи закусили наживку и погнались за ним и заманчивым сундучком.

По моим расчетам, обнаружив вместо меня какого-то лакея, они чертыхнутся, но не причинят ему вреда. В разочаровании они набросятся на мой сундучок. И тогда…

— По-моему, месье Гейдж, вам удалось сверкнуть на сегодняшнем вечере, — проворковала Полина, когда я отважился присесть на скамью.

— Я не представлял, что моя роль будет столь фееричной.

— Что за ужасные грубияны ворвались в погреб? Мне следовало попросить брата арестовать и повесить их за столь неуместное и беспардонное вмешательство. Надеюсь, вы понимаете, что мне не удалось получить желаемого наслаждения.

— Да я сам толком не понял, кто они такие. Возможно, ревнивые обожатели, покоренные вашей красотой.

— Тогда не стоит обвинять их, — с шумным вздохом произнесла она. — Лучше буду продолжать позировать для портретов.

— Вы должны позволить мне заказать один из них.

— Уверена, что вы не можете позволить себе такую роскошь, — с улыбкой заметила она, — но мне приятно, что у вас возникло такое желание. Ах, с какой потрясающей храбростью вы избежали опасности! Вам удалось поколотить этих наглецов?

— Они сбежали.

— А где же ваш приятель, он отправился с нами, как вы и хотели? — спросила она, взглянув на затянутый парчой потолок.

— В данный момент он играет роль охранника, сидя рядом с вашим кучером.

— Как благородно. Тогда мы с вами можем продолжить обсуждение древних таинств. — Она достала бутылку. — Покидая погреб, я позаимствовала у Жозефа хорошего вина.

— Ваша предусмотрительность так же великолепна, как красота.

— Путь до Парижа неблизок. Ведь мы едем именно туда?

— Будь на то моя воля, мадам, я предпочел бы взять курс на Гавр. В Америке меня ждут срочные дела.

Я уже прикинул, какое будущее меня ждет. Хотя мне совсем не хотелось покидать парижские салоны, но именно там прежде всего будут искать меня любые преследователи. Как скоро, интересно, Леклерк узнает, что я волочился за его женой?

— Тогда мы должны с максимальной пользой использовать оставшееся у нас время. — Она вновь постучала по крыше кареты. — Генри! Сворачивай на береговую дорогу!

— Слушаюсь, мадам.

— Мы наймем для вас почтовый экипаж, но только когда отъедем подальше от Морфонтена, где вы будете в безопасности. А пока достаньте-ка из этого отделения пару бокалов. У меня есть тост.

— За выживание?

— Нет, выживаю я всегда, месье Гейдж. За воссоединение!

Мы звонко чокнулись бокалами, и в тот же момент я услышал раскатистый отзвук взрыва на лесной дороге и выглянул в окошко. Вдали в темное небо взмыли две ракеты. Очевидно, захватчики догнали-таки мой бывший экипаж. И решили порыться в моем сундучке.

— Опять бандиты, — бросил я, откидываясь на спинку кареты.

— Уверяю вас, — сказала она, укоризненно покачав головой, — мой брат разберется с ними.

— По-моему, я сам уже разобрался.

— Итан! — крикнул сверху Бладхаммер. — Ты видел это? В чем, черт побери, дело?

— Прощальный салют для наших приятелей, Магнус. Будь начеку!

— Я замерз тут наверху!

— Сочувствую!

Полина откинула полу плаща, и я подсел к ней поближе.

— Нам надо избавить вас, месье Гейдж, от этого грубого тряпья. Человеку вашей славы и положения не пристало ходить в одежде простолюдина.

— О да, не обремененный этим ветхим костюмом, я мог бы куда лучше согреть мою даму, — согласился я. — Вы знакомы с огненной наукой?

— Я люблю науку так же, как географию.

Подняв юбку, она обнажила великолепный лужок, венчавший ее бедра и изящно обрамлявший вход в царство Купидона.

Мы благополучно свернули к Гавру, хотя, честно говоря, я не услышал никаких указаний по этому поводу из-за накала страстей и громогласных стонов моей спутницы.

Глава 9

Осеннее пересечение Северной Атлантики подобно пребыванию на скучной опере, если, конечно, вы не оккупировали частную ложу с очаровательной дамой. Выдержать такое плавание можно, но тянется оно утомительно медленно и неспокойно, причем всем пассажирам приходится маяться от безделья. Первые три дня я провалялся, страдая от морскойболезни, а потом до самого прибытия в Нью-Йорк просто тупо тосковал в сырости и холоде все ужасные десять недель сменяющих друг друга штормов. На палубах постоянно поблескивала зеленоватая вода, корабельная обшивка угрожающе стонала и потрескивала, а в потолке над пыточным ложем, называемым моей койкой, образовалась изрядная течь. Однажды утром, высунув голову на верхнюю палубу, я увидел, что верхушки мачт почти скрылись за снежной завесой, а все выбленки обледенели, и мне вдруг так отчаянно захотелось найти хоть какое-то занятие, что я вызвался помочь коку очистить от плесени остатки овощей.

— Поглядели на море, месье Гейдж?

— Поглядел. Оно выглядит не радостнее, чем вчера.

— Oui.[7] Именно поэтому я с удовольствием хлопочу около моих горячих печей.

Бладхаммер пребывал в своей стихии, с раздувающейся, как парус, бородой он кружил по палубе с видом древнего скандинавского берсеркера,[8] готового помериться неукротимой и дикой силой с приобщенными к цивилизации людьми. Защищаясь от штормового ветра, он нахлобучил по самый нос потрепанную фетровую шляпу с широкими полями и завернулся в плащ, точно в индейское покрывало. Ему, так же как и мне, не терпелось добраться до Америки, но он откровенно любовался недоступной моему пониманию красотой вздымающихся за бортом серых валов, хотя после парочки солнечных дней — когда гребни волн посверкивали изумрудным светом, а по грозовому небосводу раскидывалась огромная радуга — мне пришлось признать, что океан, подобно пустыне, обладает своеобразным очарованием. Над нашим судном порой зависали здоровенные птицы и, раскинув крылья, дрейфовали в воздушных потоках, а однажды, прибежав на призывный крик матроса, мы увидели за бортом могучую серую спину исполинского левиафана, и выброшенный им туманный фонтан овеял нас запахами рыбы и океанских глубин.

— По верованиям моих предков, наша земля окружена бесконечным океаном, а его обвивает гигантский морской змей, — сообщил нам Магнус. — И когда змей покрепче кусает себя за хвост, океанские воды вздымаются и обрушиваются на землю всесокрушающим потопом.

— Если океан бесконечен, то как можно его обвить?

Учитывая изрядное количество богов и богинь, жутко попортивших мне кровь, я пристрастился к теологии и находил удовольствие, выискивая в божественных учениях логические несуразности.

— Мир наш сотворен из костей и зубов застывшего исполина, и его кровь заполнила озера.

Вот так все и шло. Долгими темными вечерами в недрах нашего брига Магнус рассказывал мне такие странные истории, что я чувствовал, будто соскальзываю с корабля современности. Он заполнил наш досуг такими именами, как Тор, Асгард, Локи, Биврест, Имир, Скади, Фулла и Сурт. Я плохо разбирался в скандинавской мифологии, но мне всегда нравились разнообразные древние легенды, а он рассказывал их умело, рокочущим басом, причем ритмичное изложение этих саг на редкость удачно гармонировало с качкой и разворотами нашего парусника. Прошлое обычно кажется проще, чем запутанное и сложное настоящее, а Магнус, оказавшийся заядлым мечтателем, блуждал по тропам воображаемого древнего мира, подобно троллю с душой ребенка. Порой его циклопический синий глаз сверкал огнем, он порывисто подавался вперед и жестикулировал с такой живостью, словно сражался в сабельном бою.

С легкой руки нашего капитана моего здоровенного попутчика прозвали Одином, и когда я наконец поинтересовался происхождением этого прозвища, моряк глянул на меня с удивлением.

— Из-за внешности, разумеется. Трудно не признать его сходства с верховным богом.

— Верховным богом?

— Ну да, их одноглазый Один вроде как норвежский Зевс, и он странствовал по миру в широкополой шляпе и разлетающемся плаще, жадно впитывая новые знания, к коим имел неутолимую жажду. А вы сами разве не заметили их сходства?

— Я просто подумал, что он не одобряет новомодных веяний в одежде.

— Ваш друг большой оригинал, месье. Но его оригинальность весьма впечатляюща.

В общем, я внимательно выслушал мифы, рассказанные современным двойником Одина. Лесной северный народ, как оказалось, имел вздорных и сварливых могучих богов, пировавших с погибшими героями в райских кущах, в так называемой Валгалле, где они отдыхали от многочисленных пакостей, кои учинили простым смертным. Ежедневно эти геройские викинги развлекались, рубя друг друга на куски, а потом ко времени вечерней трапезы воскресали, дабы повеселиться на очередном пьяном пиршестве. Магнус очень живо описывал древнюю космогонию с обитающими в небесных чертогах богами, радужными мостами и священным для скандинавов, соединяющим девять миров деревом Иггдрасиль; на вершине этого исполинского ясеня восседал мудрый орел, а его корни глодал дракон Нидхёгг в компании со змеями. Это напомнило мне о змеином боге Апопе из египетских мифов. Под одним из корней мирового древа находился Хель, адское царство мертвых, где правила одноименная свирепая богиня, изгнанная туда Одином. Палаты ее, называемые Мокрая Морось, находятся за отвесной кручей, Скалой Разрушения, и там чудовищная Хель повелевает людьми, умершими от болезней или от старости, и потчует их блюдом под названием Голод, помогая себе ножом под названием Истощение.

В средней части ствола Иггдрасиля располагался Мидгард, человеческий мир, в который порой спускались боги, распространяя в нем разные несчастья и небесные артефакты. Ближе к кроне находился Асгард, что-то вроде норвежских небес.

— Хель? — переспросил я. — Вы имеете в виду, что это нечто вроде древнегреческого Гадеса, английского hell или христианского ада? Неужели викинги почитали Библию?

— Нет, это христиане почитали древние мифы. Новые религии многое заимствуют у своих предшественниц. Разве вы не знаете, что Один пожертвовал один глаз, дабы припасть к источнику мудрости, и по собственному почину, ради обретения сокровенных знаний, провисел девять дней распятым на Иггдрасиле, подобно Христу? С мучительным криком пронзил он себе бок копьем.

— Пожертвовал глазом? Вы имеете в виду, что он, как и вы, носил глазную повязку?

— Он-то как раз не скрывал своей ужасной пустой глазницы.

С легкой усмешкой Магнус сдернул повязку, предъявив мне уродливый шрам. На месте глаза зияла воронка размером с мой большой палец.

— А что случилось с вашим глазом?

— Мне тоже пришлось обменять глаз на знания. Я потерял его в тайных архивах Копенгагена, где изучал историю моего народа и древних рыцарей-тамплиеров. Клинок стражника застал меня врасплох, и лицо мне заливала кровь, но я лихо сражался, прокладывая мечом путь на свободу. Хорошо еще, что боль не помешала мне сосредоточиться, и когда я выскочил на скользкий берег, то нырнул в море, скрывшись от пальбы преследователей. Вам также доводилось убегать от погони, конечно, но, вероятно, вы более искусный воин, раз избежали ранений. По-видимому, у вас не так много шрамов.

Просто, предвидя жестокую схватку, я предпочитал сдаваться или отступать, хотя излишняя откровенность мне была явно не выгодна. Поэтому я решил сменить тему.

— Рассказывая о верованиях древних египтян, моя подруга Астиза, так же как вы, богохульствовала, утверждая, что христиане позаимствовали лучшие идеи от язычников. Отвергать эту чепуху все равно что пытаться затоптать горящую траву. Вряд ли вы, Магнус, будете утверждать, что именно у живущих на севере древних скандинавов зародилась идея ада. Особенно учитывая, какое там должно быть пекло.

— Адские подземелья бывают и холодными, как наш Нильфхейм. Более того, такая идея универсальна — подобно многим библейским притчам, она отразилась во всех временах и культурах. Именно поэтому библейские истории поражают нас своим правдоподобием. В Библии сказано о Потопе, а у скандинавов повествуется о первичном хаосе Гинунгагапе и морских наводнениях, затопляющих весь земной мир. В Библии описан апокалипсис, а у скандинавов — Рагнарёк, гибель богов, завершающая последнюю войну между богами и гигантами. Более молодые религии есть развитие древних. Это не ересь, Итан, а признание древнейшего происхождения корней религии. Осознав, как глубоко они уходят, мы постигнем истину.

— Откуда вы знаете все это? Уж не принадлежите ли вы к роду друидических жрецов?

— Скорее уж я мечтатель, любящий свою родину, да вдобавок добровольный исследователь тайн нашей истории, того давнего прошлого, где хранятся утраченные ключи от врат в светлое будущее.

— Но мы ведь живем в просвещенный век. Пятнадцать лет назад французский астроном граф де Корли выдвинул версию об обрушившихся на Землю осколках кометы; именно они стали прообразом описанных в Библии катастроф и чудес.

— И это вам кажется более вероятным, чем Иггдрасиль или Асгард? Ваше просвещение всего лишь очередной современный миф, подпитывающийся истоками древнего мирового бытия. Все верно, мы забыли многое из того, что когда-то знали наши предки; можно подумать, что по нашим головам нанесли удар, выбивший из них жизненно важные воспоминания. Рыцари-тамплиеры приоткрыли завесу, скрывающую путь к истине. И я тоже вступил на этот путь, а вы явились, чтобы помочь мне.

— Явился? Скорее уж вы и ваши безумные датчане вынудили меня к этому.

— Наше присутствие здесь, на этом просмоленном паруснике, было предопределено!

— Кем?

— Хороший вопрос, именно на него нам и надо найти ответ.

* * *
Полная чепуха, конечно, но я полагал, однако, что наш океанский вояж позволил ему выговориться, а мне отдохнуть. К тому времени когда мы расстались с Полиной на прибрежной дороге, я походил на выжатый лимон; одну ногу мне свела судорога, а душу встревожило прибытие отряда французских драгун, посланных на мои поиски после нападения на нанятый мной экипаж. Всадники догнали нас вскоре после того, как мы проехали пару миль по окольному пути к Бретани. В отчаянной спешке я стал натягивать ботинки, надеясь сбежать до того, как нас догонят предполагаемые мстители генерала Леклерка, но вдруг поравнявшийся с каретой лейтенант отсалютовал мне через дверь, словно я был в эполетах. Он вручил мне конверт.

— Вам привет от первого консула, сэр. Вы ускользнули до того, как он издал приказ, — пояснил посланец, осмотрительно не замечая Полину.

— Какой приказ?

Неужели меня опять упекут в тюрьму Тампль как закоренелого греховодника, спутавшегося с консульской сестрой? Или попросту расстреляют в ближайшей роще?

Но нет, слава богу, это мирное распоряжение, написанное скорописью Наполеона, предписывало мне отбыть в Америку, дождавшись на побережье последних инструкций.

— Так вы не собираетесь арестовать меня? — произнес я вызывающим тоном, поскольку не привык к благосклонностям судьбы.

— Нам приказано обеспечить вашу дальнейшую поездку на почтовой карете и эскортировать Полину Бонапарт обратно в Париж, — отрапортовал военный с непроницаемым выражением лица. — Мы должны позаботиться о том, чтобы никто из вас не сбился с пути.

— Вы очень любезны, лейтенант, — проворковала Полина, смущенно покрасневшая по меньшей мере для приличия.

— За заботу благодарите вашего брата.

В очередной раз Наполеон показал, что ничто не ускользает от его внимания. Мне предписывалось быстро отплыть в Америку, а Полине — вернуться домой. Честно говоря, расставание с этой дамой подоспело на редкость своевременно. Не скажу, что, удовлетворив страсть, я испытал угрызения совести из-за своего легкомысленного поведения. Победа над Бонапартом посредством соблазнения его сестры не принесла мне чувства радостного отмщения за причиненные мне раньше страдания. В очередной раз я усомнился в том, научили ли меня хоть чему-нибудь мои полные опасностей приключения. Наверное, мне попросту недоступна благоразумная и добропорядочная жизнь. Как поучительно говаривал старина Бен: «Властелин тот, кто властвует над своими страстями, и раб тот, кто им потакает». Бонапарт в основном думал о будущем, я жил настоящим, а Бладхаммер — прошлым.

Вот так я, усталый и помилованный, вместе с Магнусом спустился на грешную землю и, уходя, неловко отсалютовал драгунам. Мой новый попутчик пошатывался, в дороге он усиленно согревался бутылкой аквавита,[9] тайком унесенной им из Морфонтена, приятно удивив меня хитроумной предприимчивостью. Мы помахали на прощание укатившей в Париж Полине, а на рассвете сели в дилижанс и в итоге прибыли на побережье как пара бездельных бродяг. Наш общий скудный багаж состоял из моей винтовки и томагавка и Магнусова чехла с картой, поэтому мы привлекли почти такое же внимание, как цыганский цирк, хотя в морские порты стекаются разные чудаки, и никто особо не стал к нам привязываться, когда мы предъявили достаточно франков. Ходили слухи, что бретонский повстанец Жорж Кадудаль[10] вернулся из Англии во Францию, собираясь устроить заговор против Наполеона, и тайная полиция в худшем случае могла принять нас за людей, сочувствующих Бурбонам. В общем, нас быстро оставили в покое.

Мы нашли бриг на Нью-Йорк, который дожидался временного снятия английской блокады и благоприятной погоды. Ветреный осенний сезон был идеальным для нашего плавания.

В Гавре мое решение убраться на время из Франции укрепилось благодаря получению дальнейших указаний и сотни отчеканенных в Мексике серебряных американских долларов от самого Талейрана, министра иностранных дел Франции. Он также сообщил мне, что американские эмиссары отправили письмо моему правительству с уведомлением о моем прибытии. И добавил, что Франция особо заинтересована в выполнении моей миссии. В письме Талейран написал следующее:

Совершенно секретно я должен сообщить вам, что достигнутое ранее соглашение с Испанией о возвращении Франции законных владений в Луизиане — той территории, что в четыре раза превосходит, как вам известно, площадь нашего европейского государства — затерялось в ходе Семилетней войны. Заявление об этом договоре, вероятно, будет сделано в начале будущего года. Французское правительство крайне интересуется положением дел в Луизиане, и мы рассчитываем, что ваши исследования с норвежцем Магнусом Бладхаммером приведут вас в те края. Исходя из слухов о неких любовных похождениях, я должен также сообщить, что вам весьма целесообразно некоторое время держаться подальше от Парижа, не попадаясь на глаза супругу и братьям Полины Бонапарт.

Слухи о тайных любовных свиданиях распространялись во Франции почти с такой же скоростью, как сведения о тайных выгодных сделках в бостонском порту, и интерес к нашему с Полиной уединению, безусловно, будет соперничать в светских сплетнях с моей причастностью к огненной феерии. Так что лучше всего поскорее поднять паруса.

Как союзник первого консула, я надеюсь, что вам удастся, во-первых, проверить подлинность норвежских теорий, во-вторых, известить нас и ваше собственное правительство о планах Британии относительно северо-западных границ и, в-третьих, изучить перспективы новых мирных соглашений между Францией и обитающими на территории Луизианы индейскими племенами, дабы обеспечить суверенность обоих французских владений и укрепить границы ваших Соединенных Штатов. Я надеюсь, что оба наших народа всегда будут жить в согласии на разных берегах пограничной реки Миссисипи. В свою очередь прилагаю предварительную плату на дорожные издержки и сопроводительное письмо с печатью, которое позволит вам получить помощь от любых французских представителей, с коими вы можете встретиться в ходе странствий. И уж будьте уверены: враждующая с Францией Англия является также врагом и вашей молодой страны. Советую вам с крайней осторожностью и осмотрительностью общаться с любыми британскими представителями и трудиться на благо укрепления естественного союза между двумя нашими республиками.

Талейран
Луизиана вновь перешла к Франции? Я смутно помнил из моего знакомства со старыми американскими газетами, что Испания грозилась закрыть Новый Орлеан для американского плавания по Миссисипи, отрезав тем самым единственный на юго-западе выход к морю. Если Наполеону удалось как-то вынудить испанцев опять отдать Франции Новый Орлеан, то наши две республики действительно могут прийти к выгодным торговым соглашениям, почти в самом центре которых буду стоять лично я. Это дельце пахло большими деньгами!

От меня требовалось лишь поддерживать дружеские отношения со всеми заинтересованными сторонами.

Глава 10

Итак, мы вышли в море, и если бы наш корабль хоть ненадолго перестало безумно швырять по волнам, то мне хватило бы сообразительности придумать план превращения доверенных мне секретов в приличное состояние. Но вместо этого мне пришлось выслушивать сказки Магнуса, который, как все фанатики, казалось, жил не только в реальном, но и в своем сказочном мире. Он выказывал ту стойкую убежденность, что обычно сопутствует плохо доказуемым теориям, поскольку признание малейших сомнений в их истинности может подорвать всю доктрину его веры. Он развлекал меня, но в конце концов я решил прервать бесконечный поток его баек о пирующих богах и коварных эльфах.

— Уволь, Магнус! — воскликнул я. — На меня напали в винном погребе, едва не испепелили в огне фейерверков, вынудили бежать в Америку по штормовым волнам, способным затопить целый континент, а моим спутником оказался безумец, лепечущий о таинственной карте. Я вообще, черт возьми, не понимаю, что происходит!

— Какой безумец? — спросил он, оглядываясь.

— Ты!

— Я? Да разве не я спас тебя в Морфонтене?

— Магнус, ты поведал, что то были твои враги, а не мои. У меня лично к датчанам нет никаких претензий. Я даже не уверен, смогу ли найти твою Норвегию на глобусе. Меня не волнует, какие числа выпадут на колесе рулетки или какие совпадения произошли в тысяча семьсот семьдесят шестом году, и я не очень-то понимаю, что мы будем делать, достигнув берегов Соединенных Штатов.

— Не понимаешь? Ты же известный франкмасон!

— Известный — может быть, но не франкмасон. Благодаря моему покойному другу Тальма я пару раз заглянул на собрания ложи.

— Неужели ты отвергаешь значение тринадцатого октября тысяча триста девятого года?

— О каком, собственно, значении ты спрашиваешь?

— Брось, Итан, не прикидывайся идиотом. Лучше признай честно, что события той черной пятницы изменили ход мировой истории.

Тогда в моей голове забрезжили некоторые воспоминания. Он говорил о той ночи, когда французский король Филипп Красивый приказал арестовать множество тамплиеров, рыцарей-крестоносцев, основавших двумя веками ранее орден в Иерусалиме. Об этом мне много рассказывал мой бывший тюремщик Бонифаций. Великий магистр Жак де Моле, так и не раскаявшийся в грехах, предпочел мученическую смерть в 1314 году, верно предсказав, что и Филипп, и Папа последуют за ним в могилу в течение года. Филипп, судя по всему, стремился захватить баснословные богатства ордена, ставшего опасно независимым, но с разочарованием обнаружил, что поживиться ему особенно нечем.

— Уничтожение тамплиеров. Заплесневелая история.

— Только не для истинных масонов, Итан. Пусть многие тамплиеры погибли или отреклись от ордена, но некоторые нашли спасение, бежав в Шотландию, Ирландию, Скандинавию… и, вероятно, в Америку.

— Америку тогда еще не открыли.

— У викингов есть легенды об изыскательской экспедиции, и ходят упорные слухи о том, что именно так и удалось спастись некоторым тамплиерам. А легенды согласовываются с историей Тора и Одина. И кстати, восемь месяцев тому назад в секретной крипте одного цистерцианского аббатства на острове Готланд пытливые монахи обнаружили некую карту, подтвердившую древнюю легенду. Теперь понимаешь, что происходит?

— И их карта попала к тебе?

— Цистерцианский орден утвердился на земле при содействии святого Бернара Клервосского, племянника Андре де Монбара, одного из основателей ордена тамплиеров.

Его последние слова вызвали пугающие воспоминания. Я обнаружил погребение Монбара — или, во всяком случае, средневекового христианского рыцаря — в подземной келье под затерянным городом в Святой земле, где и хранилась Книга Тота. Несмотря на все мои усилия, злодею Силано удалось воспользоваться этой книгой и помочь приходу Наполеона Бонапарта к власти в Париже. Теперь Наполеон обосновался во дворце Тюильри, а меня корабль несет в Америку. Моя потерянная любовь, Астиза, вернувшаяся в солнечный Египет, скорее всего, согласилась бы с Бладхаммером в том, что все это было предопределено. Если в мире все якобы предрешено, то жизнь в нем кажется чертовски сложной.

— Ты понимаешь, на что я намекаю, — продолжил Магнус, наблюдая за моей реакцией. — Святой Бернар был мистиком, узревшим святость в геометрии и вдохновившим создателей величайших готических соборов. Его монастыри стали самыми процветающими и могущественными в Европе, и возвысились они вместе с мирской властью тамплиеров. Можно ли считать простым совпадением то, что некоторые из преследуемых рыцарей бежали на Готланд, где находилось наиболее сильное цистерцианское братство? Монахи завоевали души скандинавских язычников, смешав древние и новые религиозные заветы, а вернее, признав, что преемственная целостность религии неразрывна, как само время. Они не настаивали на едином истинном Боге, но проповедовали, что любое божество является своеобразным воплощением единого божественного начала. И главное, что исходное божественное начало олицетворяет именно богиня.

Проклятье. Язычники липнут ко мне, как прыщи к щекам юнца. По собственному горькому опыту я понял, что стоит пообщаться с парочкой таких еретиков, как остальные вас разыщут сами.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что святой Бернар и цистерцианцы отрицали христианство?

— Нет, я сказал, что христианство дает больше свободы для мыслей, чем многие другие конфессии, а святой Бернар осознал многообразие форм религиозного поклонения. Безусловно, они исповедовали христианство! Но и рыцари, и монахи признали неисповедимое разнообразие священных путей и многообразные проявления божественной силы. Ходили слухи, что рыцари вернулись из Иерусалима с тайным сокровищем. И я стремился познакомиться с тобой в Морфонтене, чтобы узнать, справедливы ли эти слухи.

Оно все равно сгорело, так почему бы не рассказать ему?

— Справедливы. Это была книга.

Его потрясенный вздох заглушил на мгновение даже шум моря.

— Книга?

— Но она сгорела, Магнус. Увы, утрачена безвозвратно. Я даже не успел толком прочитать ее.

— Какая чудовищная трагедия!

— Вовсе нет. Этот древний свиток породил лишь множество несчастий.

— Но теперь ты веришь мне? Раз тамплиеры нашли и спрятали священную книгу, то могли спрятать и важную карту! Верно?

— Допустим. Книгу я тоже обнаружил в своеобразной крипте.

— Ага, вот видишь!

— А как вы отыскали свою карту? — вздохнув, спросил я.

— Помог растаявший снег. Зима стояла никудышная, вода подточила фундамент, и между плитами церковного пола появились трещины. Смышленый молодой монах догадался, что под казавшимся монолитным полом имеется какая-то полость, и тогда-то под плитами обнаружили гробницы. Интересно, что вход туда замаскировали так, что его никто не замечал. В одном из саркофагов, датированном тысяча триста шестьдесят третьим годом, обнаружили пергамент с картой.

— Вряд ли ее обнаружили в золотом цилиндре…

— При чем тут золото? — Он удивился. — Оно могло бы отвлечь наше внимание. Нет, рулончик карты лежал в кожаном чехле, запечатанном воском. А почему ты вдруг заговорил об этом?

— Найденная мной книга лежала в золотом контейнере. Роскошная вещица с резными символами и геометрическими фигурами.

— И он до сих пор у тебя? Клянусь жеребцом Одина, эти символы могут иметь неоценимое значение для понимания прошлого!

— Вообще-то я подарил его одному металлургу, — смущенно сказал я, чувствуя себя простофилей. — Вероятно, он просто переплавил его на металл. Видишь ли, из-за меня он лишился дома. Вместе с одной красоткой, Мириам…

— О боже, — простонал норвежец. — Вожделение помутило твой ум!

— Нет-нет, ничего подобного. Я собирался на ней жениться, но оказалось, что она уже помолвлена, и ее брат высмеял меня… — Я запутался в собственных оправданиях и добавил: — Короче говоря, цилиндр тоже пропал.

— И как только тебе удалось снискать славу ученого человека… — бросил Магнус, укоризненно покачав головой. — Да понимаешь ли ты хоть что-нибудь в том, что не касается женских форм?

— Не тебе мне указывать! Неужели ты сам не любишь женщин?

— Да я-то их люблю, а вот они меня не любят. Погляди на меня! Я не щеголь и не дамский угодник.

— Ну, у тебя есть своеобразное… хмм… медвежье обаяние. Ты просто не встретил пока нужную женщину.

— Однажды встретил, — мгновенно помрачнев, буркнул он.

— Ну вот видишь, все у тебя еще впереди.

— А если она полюбит, а потом ты ее потеряешь… в общем, по-моему, в мире нет ничего мучительнее такой разлуки.

Такого рода признание вынуждает проникнуться к человеку уважением и вселяет надежду на дружеские отношения. Я тоже знавал любовь, и мои возлюбленные обладали куда большими достоинствами, чем Полина Бонапарт.

— Это тяжелая рана, верно… Неужели теперь твое сердце разбито?

— Ты несколько заблуждаешься. Я потерял жену из-за болезни.

— Ох… Мне очень жаль, Магнус.

— Это не так печально, на мой взгляд, пока не осознаешь, что такое счастье, не поживешь поистине райской жизнью. Но если ты обрел блаженство, а потом потерял… После смерти Сигни я посвятил жизнь изучению легенд, которые услышал в детстве. Я облазал все библиотеки и архивы, обследовал подземелья и дольмены, потерял один глаз и пожертвовал душой. Сигни ушла в мир иной, а я остался в нашем земном чистилище, ища пути возвращения туда…

— Куда?

— В рай.

— Ты имеешь в виду, что стремишься обрести счастье с другой женщиной?

— Ничего подобного! — возмущенно воскликнул он.

— Тогда какие же пути ты ищешь?

— Очевидно, пути избавления от страданий.

— Интересно!

— Представь себе, что есть место, где не бывает ничего плохого! Или где плохое может быть изменено, исправлено.

— К чему ты клонишь, к небесным чертогам? Валгалле? В нашем зримом мире, Магнус, ты такого не найдешь, поверь мне, я многое повидал…

— А что, если лучший, утраченный нами мир действительно существовал? Не в легендах, а в реальном времени и в реальном месте.

— Послушай, приятель, рассказанные тобой мифы не реальны. Они лишь сказочные предания.

— Предания повествуют и о том, что тамплиеры достигли Америки более чем на сотню лет раньше Колумба. Предания говорят и о тайных книгах и подземных гробницах в затерянных городах.

Он говорил дело. Я никогда не думал, что на нашей планете полно непостижимых диковин. Но мне удалось увидеть груды сокровищ под пирамидой, найти келью, скрытую под Храмовой горой, заплыть в тайный источник с гробницей тамплиера и получить подмогу в разгар смертельной схватки от давно усохшей мумии. Кто поверит, что все это возможно?

— Что ж, давай тогда взглянем на твою карту.

Он вытащил свой драгоценный тубус. Я заметил, что чехол длиннее, чем свиток карты, и подумал о том, что может быть спрятано на его дне.

— Существуют истории и о других картах. В конце четырнадцатого века, почти за сто лет до Колумба, Генри Сент-Клер, граф Оркнейский, говорят, отправился на запад во главе флотилии из тринадцати кораблей и вернулся оттуда с картой, изображавшей Новую Шотландию и Новую Англию. Однако данный свиток появился раньше, и он дает более достоверную картину.

Карту нанесли не на бумажный, а на кожаный пергамент, и на ней четко просматривалась береговая линия Европы, а в верхней части темнели очертания Исландии и Гренландии. Там имелись и примитивный рисунок компасной розы, свидетельствовавший, что карту изготовили в Средневековье, и надписи, сделанные на латинском языке. Но притягивала глаз, безусловно, левая часть карты. Там изображалось северо-восточное побережье с большим, почти круглым заливом и тянущиеся от него безграничные земли. Волнистые линии, похожие на реки, вели в южную часть неизведанного материка. В центре этой пустынной земли имелся любопытный символ, похожий на приземистую, жирную букву «Т». А рядом с ней темнел небольшой горный пик.

— Что означает здесь эта гора?

— Это не гора. Это Валькнут, «Узел убитых».

Я присмотрелся повнимательнее. Странное обозначение горы действительно состояло из пересекающихся треугольничков, образующих — как и сказал Магнус — что-то вроде узла. Возникала странная иллюзия, что перед вами абстрактное изображение горного хребта.

— Я никогда не видел ничего подобного.

— Его еще называют Треугольником Одина, — пояснил Бладхаммер. — Он связывает погибших героев Валгаллы, подобно воодушевляющей их магической силе.

— Но почему он изображен на этой карте?

— Почему — в том-то и вопрос! — Он сверкнул единственным глазом.

Рядом с этими символами, видимо, изобразили извилистые русла рек, текущих в четырех главных направлениях, словно в той местности находился их центральный исток.

— Ту гробницу не открывали с тысяча триста шестьдесят третьего года, — сказал Магнус. — А саму крипту, очевидно, запечатали не позднее конца четырнадцатого века, то есть задолго до плавания Колумба и других мореплавателей. И тем не менее, мой скептический друг, не напоминает ли тебе что-то знакомое изображенная здесь часть континента?

Да, тут уж не поспоришь.

— Гудзонов залив. Но в четырнадцатом веке…

— Именно в четырнадцатом, то бишь на два с лишним века позже викингов, открывших, как полагают, на этом западе легендарную Виноградную страну, — подхватил Бладхаммер. — И на два с половиной столетия раньше того, как Генри Гудзон нашел тот залив, что носит теперь его имя и где он сам погиб по вине взбунтовавшейся команды. — Он ткнул пальцем в карту. — Вот так-то, скандинавы бродили по Северной Америке за полтора столетия до Колумба. И что ты на это скажешь?

— Но какое отношение, черт возьми, все это имеет к тамплиерам?

— На сей счет у нас имеются определенные версии. Начиная с тысяча триста девятого года тамплиеров начали намеренно уничтожать. Некоторым удалось сбежать на остров Готланд. Эта карта сделана на полсотни лет позже. Нам известно, что в первые десятилетия четырнадцатого века в Европе свирепствовал голод, а за голодными годами пришла черная чума, достигшая к середине столетия и самой Норвегии. Церковники продолжали гонения, опасаясь, что неурожаи и эпидемии являются Господней карой. Давай допустим, что потомки рыцарей, нашедших приют у цистерцианцев, разойдясь во взглядах с Римской церковью, решили искать убежища в Новом Свете, изначально, несколько веков тому назад, открытом во время плавания скандинавскими язычниками. Тогда они могли избежать преследований, голода и чумы. Изданный Паулом Кнутсоном в тысяча триста пятьдесят четвертом году указ повелевал проверить поселения Гренландии, жители которых давно не подавали о себе вестей. Допустим также, что наши средневековые скандинавы заплыли дальше, обнаружив и этот огромный залив. И прошлись еще в глубь неизведанного материка… Нам известно, что команда Гудзона, проторчав всю зиму в ледяной ловушке, весной подняла мятеж. А что если скандинавы, более привычные к холодам, решили пробиться на юг по замерзшим рекам, не дожидаясь таяния льдов? Или, возможно, они дождались весны и поднялись по этим рекам, как только те освободились ото льда. Реки на моей карте почти не отличаются от тех, что нанесены на карты Компании Гудзонова залива, по которым она осуществляет закупку пушнины в Канаде. Возможно, скандинавы обследовали центральную часть Северной Америки. Они могли намного опередить всех европейцев, первыми пройдя по этим землям и объявив их своими.

— Очень странно, — сказал я, постучав по центру карты. — Даже если тамплиеры, монахи или любые другие мореплаватели решили отправиться на поиски Нового Света, то почему они пошли на север в Гудзонов залив? Почему не предпочли восточное побережье Соединенных Штатов? Ведь здесь даже обозначена береговая линия, — добавил я, повторив ее очертания. — Ни по воде, ни по суше никто из викингов не добрался до центральных равнин Северной Америки.

— Викинги не добрались. Зато туда добрались средневековые скандинавы, потомки тамплиеров или сами тамплиеры.

— Уж скорее скандинавы. И все равно это лишено смысла. Что они надеялись там найти?

— Не найти, а спрятать.

— Спрятать? Что же?

— То, что им хотелось увезти подальше от алчных церковников и королей. Одна из тайн тамплиеров заключается в их неутомимых исследованиях древних верований. Даже в поисках самого Грааля.

— Грааля? — Я едва не поперхнулся.

Учитывая недавние приключения, у меня сохранились малоприятные ассоциации с этим словом. Я сам лопотал о нем какие-то глупости, но исключительно ради того, чтобы избавиться от пыток и змеиных укусов.

— Видишь! — воскликнул Магнус, показав на загадочный символ, похожий на букву «Т», возле Треугольника Одина.

Буква походила на тамплиерский крест с отсутствующей верхней частью. Взгляд Бладхаммера вновь загорелся.

— Мьёлльнир. Молот Тора! — торжествующе произнес он.

* * *
Разумеется, после такого заявления любой здравомыслящий ученый мог бы развести руками и удалиться или по крайней мере сбежать в другой конец блуждающего по волнам корабля. Молот Тора? Я мало знал о скандинавской мифологии, но слышал о боге грома Торе, вооруженном боевым молотом. Этот порождающий зловещие молнии молот неизменно, как бумеранг, возвращался в руку хозяина, куда бы тот ни забросил его. Проблема лишь в том, что все это мифология. Молот Тора? Вероятно, он хранится в славном тайничке вместе с трезубцем Нептуна, руном Ясона и дубинкой Геракла.

Но я сочувствовал Магнусу, поскольку недавно сам побывал в его шкуре, ведь в Иерусалиме мне пришлось объяснять одному старому умнику историю, которая звучала столь же невероятно, и при этом стараться, чтобы меня не приняли за полного идиота. Поэтому я спокойно взглянул на нового приятеля и задал очевидный вопрос:

— Так чем владел Тор?

— Божественным молотом! — с торжествующим видом произнес Магнус. — Все это реально существовало!

— Тор реально существовал? Скандинавский бог?

— Мы не воспринимаем его как бога, — заметил он, взволнованно кивнув. — Не называем его Создателем или Великим Архитектором, как сказали бы масоны. Скорее это высшее существо, не нам чета, первопредок из компании героев. Они жили в стародавние, утраченные времена золотого века, предваряя появление нашей человеческой расы. Человечество забыло знания, полученные от Тора. И он придал часть своего могущества, некоторые из тех основополагающих законов, своему молоту!

— А ты не думаешь, что тебе следует обуздать свои фантазии?

— Я понимаю, что это звучит невероятно. А что, по-твоему, почувствовали мы, наследники Форн Сиор, осознав возможность обнаружения артефактов, оставленных на земле героями той древней эпохи? Однако тамплиеры серьезно отнеслись к идее о том, что древние существа могли давать наставления примитивным первобытным людям.

— Погоди. Что за Форн Сиор?

— «Старая традиция». Мы считаем себя ее приверженцами.

— И кто же вы такие?

— Мы, хранители прошлого, полагаем, что древние истории не менее ценны, чем новые, и что истина лежит на пересечении всех прошлых и нынешних связей. Мы принадлежим, друг мой, к тайному братству, которое стремится обрести поддержку, находя подобных тебе исследователей. После смерти Сигни от отчаяния я был на пороге самоубийства, именно тогда меня призвали в это общество. Там мне дали надежду. Итан, человечество многому научилось: мы вступили в странный новый век, девятнадцатое столетие! Однако мы забыли столько же, сколько узнали. Деревья обладают особыми силами, даже в камнях обитают духи, хотя мы забыли те тайны магии, что знали наши предки три тысячи лет тому назад. А тамплиеры стали вновь открывать их. Они начали поиски в Иерусалиме и продолжили их по всему миру.

— Тайные знания, подобные тем, что хранились в найденной мной книге?

— Да, вероятно. А кем именно она написана? Или лучше спросить, о чем в ней сказано?

— Одним древним богом, египтяне называют его Тотом. В некоторых воплощениях он принимает облик птицы. А иногда бабуина.

— А вдобавок дерева, единорога, дракона или ангела. Неужели ты еще не понял, Итан? Так или иначе, но все эти таинственные прародители подарили жизнь людям и оставили нам подсказки, которые позволят заново открыть их историю.

— Один франкмасон, его зовут Жомар, говорил мне, что в Великой пирамиде заключены основополагающие истины, о которых со времен ее строительства все успели забыть.

— Вот именно! Так оно и есть! То же самое можно сказать о Книге Тота или Мьёлльнире, молоте Тора. Его символ, даже после восьми столетий нашего обращения в христианство, по-прежнему украшает многие ожерелья, и мои соотечественники воспринимают его как талисман.

— Давай-ка определимся. Ты думаешь, что ваш Тор реально существовал. И орудовал магическим молотом. А тамплиеры нашли тот молот и увезли в Америку за пару веков до Колумба?

— Точно, представляешь, какая потрясающая история! — воодушевленно кивнув, воскликнул Магнус.

Видимо, в силу моей терпимости и легкомыслия я притягиваю такого сорта теоретиков. Уже не раз я принимал решения стать более серьезным и нетерпимым, но это совершенно противоречило моей натуре. Более того, я почти поверил ему.

— Видимо, Тот действовал не один?

— Вероятно. Или он умел лихо путешествовать, перемещаться по воздуху в разные края земли, оставляя в каждом древнем племени особые легенды. Он наделил нас дарами, определившими культурное развитие, но мы помним это смутно, как миф.

— Но куда делся молот Тора после его исчезновения?

— М-да, сие нам неизвестно. Легенды рассказывают о людях в белых туниках с красными крестами, отправившихся к рудникам на далекий север, где солнце летом никогда не заходит, а зимой никогда не восходит. Как бы то ни было, мы, члены Форн Сиор, полагаем, что тамплиеры нашли тот молот и спрятали его вместе с другими собранными магическими артефактами, воспользовавшись ими сначала для утверждения могущества ордена. И именно их надеялся заполучить вышеупомянутый французский король и его союзник Папа Римский Климент Пятый! Но тамплиерам удалось спрятать сокровища на далеких островах типа Готланда, а когда церковники последовали за ними туда — когда, вероятно, их предали испугавшиеся цистерцианские монахи, — рыцари отправились еще дальше. В Америку!

— Допустим, я признаю на минуту, что они могли заплыть в такую даль. Но зачем им понадобилось так далеко уходить от побережья?

— Чтобы спрятать молот, конечно, в самом сокровенном, на их взгляд, месте. В затерянной земле. В мистической земле. В главной земле. Возможно, там они намеревались основать свое поселение и создать утопическое общество, основанное на принципах орденов тамплиеров и цистерцианцев, в таком укромном месте, куда не смогут добраться никакие преследователи.

— За исключением местных индейцев.

— Ну да. Нам придется допустить, что их планы не сбылись, поскольку с тех пор никто ничего слышал о таком поселении. А причиной тому действительно могли стать нападения краснокожих индейцев.

— Значит, ты хочешь добраться туда? То есть сюда? — Я показал на знак молота на карте.

— Да, надо отыскать молот. Ты представляешь, какой знаменательной силой он может обладать, вне зависимости от того, действительно ли он извергал молнии? Он даст начало возрождению культуры и гордости славных сынов Норвегии. Он станет нашим знаменем, нашим древом свободы. Он будет символом революционного свержения власти датчан, а Форн Сиор укажет путь к созданию нового общества!

— Потому-то датчане и попытались сжечь нас?

— Да. — Он кивнул, бросив на меня воодушевленный взгляд. — Если мы достигнем успеха, то их маленькая империя развалится на куски. Мне даже лестно, что они охотятся за нами.

— Ты упорно говоришь о «нас», Магнус. А ведь я пока ни на что не согласился. Меня абсолютно не привлекают поиски легендарного молота в диких индейских владениях, удаленных на тысячу миль от любых цивилизованных мест, меня не греет надежда на возрождение свободы в застойном и замороженном европейском болоте, в котором я сроду не бывал! — Мой голос зазвенел, так я был потрясен абсурдностью подобной идеи.

— Ты несомненно поможешь нам, — заявил он с улыбкой, и в тоне его чувствовалась непоколебимая уверенность. — Этот молот станет величайшим сокровищем для нашей планеты, и если кому-то удастся разгадать истоки его электрической, порождающей молнии силы, то это будешь именно ты, Итан Гейдж, ученик Франклина, великого электрика нашей эпохи.

— Ни за что. Нет, нет, нет и нет.

— Благодаря ему ты разбогатеешь. Больше того, прославишься на весь мир. И станешь настоящим героем в своей родной стране.

— Почему же мои соотечественники сочтут меня героем?

— Потому что в первую очередь этот молот нужен именно вашим лидерам, Итан Гейдж. И все надежды возлагаются именно на тебя.

— Что могут руководители Соединенных Штатов знать о молоте Тора? Чепуха какая-то.

— Не чепуха. А ожидаемое открытие.

— Что?

— Итан, неужели ты не понимаешь, что ваше государство основали именно потомки рыцарей-тамплиеров, стремившиеся организовать его жизнь по новым законам?

Глава 11

Зимой остров Манхэттен, леса на котором повырубали британцы, испытывая во время революционной войны большую нужду в топливе, выглядел уныло-грязным и беспорядочным, повсюду набирали силу тонкие молодые деревца, а между ними темнели пастбищные угодья молочных ферм, вспаханные огороды и белели застывшие под снегом водоемы. В южной его части, однако, находился второй по величине после Филадельфии город моей родины, торговая Гоморра с плохими манерами, но более значительными амбициями, чем его конкурент. За последнее десятилетие число торговцев в городе выросло в четыре раза, и его шестидесятитысячное население теснилось на узких улочках, сдавленных зданиями церквей и деловых контор, ибо архитекторов тут больше привлекали цены, чем красота строений. Колеса фургоновразворотили вымощенные булыжником дороги, и их разбитые колеи заполнились грязью и навозом, а более бедные и грязные переулки ограничивались рядами двухэтажных домиков, где в сплоченном сообществе трудились сапожники, колесные мастера, стеклодувы, котельщики и плотники, портные, скорняки и шорники, оружейники, ювелиры, ткачи и часовщики, а также торговцы мясом и рыбой, бакалейщики, пекари, зеленщики, пивовары и владельцы закусочных, таверн и букмекерских контор. Как любой другой город, Нью-Йорк пропитался жуткой смесью ароматов, вобравшей в себя запахи навоза, копоти, сточных вод, древесных опилок, пива, кожевенных мастерских и скотобоен, которые сгрудились вокруг грязного пруда под названием Коллект.

В город съехались все иноземные и начинающие дельцы — не только изначально владевшие им голландцы и англичане, но и выходцы из Новой Англии, прибывшие сюда на гребне коммерческой волны, французские эмигранты, бежавшие из охваченной революционной смутой родины, крепкие и трудолюбивые немцы и шведы, предприимчивые евреи, испанские гранды, свободные и порабощенные темнокожие африканцы, изредка попадались даже индейские вожди, китайцы или гавайские канаки, которые изумленно глазели по сторонам, вызывая в рыночной толпе не менее изумленные взгляды окружающих. После недавних невольничьих бунтов на Гаити сюда прибыло около пяти тысяч беженцев, включая «дам смешанного происхождения с мраморно-бледной кожей, черными как смоль волосами и глазами газелей», как их описал один журнал. Более того, по улицам прогуливались аристократки, полногрудые матроны, стройные барышни, смуглые служанки, напудренные шлюхи, поздно просыпающиеся актрисы и низкорослые, сутулые датчанки, причем все они так соблазнительно и оживленно покачивали бедрами, что я даже возрадовался возвращению на родину.

Сам Магнус выглядел эдаким эксцентричным оригиналом с разросшейся бородой, гривой рыжих волос, черной повязкой на глазу и огромными ручищами с толстыми, как окорока, бицепсами. Я тоже наслаждался известной славой, рожденной слухами о моем сотрудничестве с недавно возвысившимся Бонапартом. Полученное задание призывало меня ехать в нашу новую столицу, Вашингтон, но из-за шквала гостеприимных приглашений я решил не торопиться и немного отдохнуть здесь.

В зимний сезон бешеная торговая суета Нью-Йорка в основном происходила за стенами домов, деловые люди вынашивали честолюбивые замыслы, сидя возле пылающих очагов, а тем временем над Гудзоном свистели ветры, крепко промораживая городской мусор до весны, когда его смогут вывезти на свалку. Плавучие льдины с треском проносились мимо поселения Бруклин, где голые корабельные мачты отбрасывали на заснеженное русло Ист-Ривер крестообразные тени.

Разговоры велись в основном на политические темы. Судя по слухам, ожесточенная предвыборная кампания между федералистами Адамса и недавно сформировавшимися республиканцами с их двумя кандидатами — Томасом Джефферсоном и Аароном Бэрром завершилась тем, что последние собрали большинство голосов избирателей. Результаты голосования, проведенного третьего декабря, могли быть официально объявлены только после одиннадцатого февраля будущего года, но их секретность была почти такой же, как заокеанский флирт адмирала Нельсона с леди Гамильтон. Выбор президента, как завещали «отцы» Конституции, утвердит Палата представителей, но все избиратели активно высказывали мнение о том, чем завершатся выборы. Хотя Джефферсон был широко известен как интеллектуальный лидер республиканской партии, высказывались предположения, что проигравшие федералисты в Конгрессе могут отказать в президентской должности этому мудрецу из Монтичелло, предпочтя вместо него необузданно честолюбивого и безрассудно живущего на широкую ногу ньюйоркца Бэрра, который отказался от своего обещания довольствоваться ролью вице-президента. По всеобщему мнению, предвыборная борьба изобиловала обманными маневрами, ведясь — очевидно и бесспорно — непристойными и жестокими методами.

— Титан Вашингтон удалился в иной мир, и теперь к власти карабкаются мелкие людишки! — заявил бармен в таверне «Фрэнсис». — Век героев закончился, в настоящем царит разврат, а будущее чревато бедствиями!

— Тогда все нормально, — провозгласил я. — Выпьем за демократию!

На всех кандидатов вылили бочки дегтя. Джефферсона обвинили в уклонении от исполнения воинского долга во время Войны за независимость, в якобинстве и атеизме. Победившего на предыдущих выборах Джона Адамса изобразили несведущим и вздорным политиком, а также тайным союзником коварных англичан. Бэрра окрестили никудышным Наполеоном. Иными словами, все это очень напомнило мне язвительные насмешки и явные наветы парижских салонов, и я отнесся к здешним сведениям так же скептически, как к тем вздорным слухам, которые ходили о таком серьезнейшем и приятном человеке, как я. Пользовались популярностью и истории о заговоре федералистов, задумавших убийство Джефферсона, о вооружении рабов или захвате арсеналов. Некоторые даже опасались начала гражданской войны. Однако ни одно из этих диких предположений американцев о тайных мятежах не подтвердилось. Те, с кем я бражничал, гордились демократическим хаосом так же, как чайки, играющие с ветром в бурю.

— Наши конгрессмены получат одобрение, клянусь Богом, — заявил один завсегдатай кабацких застолий. — Все они изрядные мошенники, но мы сами их выбрали.

— Как опытный мошенник, могу сказать, что выборы в Америке проходят на высоком уровне, — поддержал я.

Я вдруг обнаружил, что республиканцы менее популярны. Джефферсон симпатизировал французам, и мое миротворчество в Париже сделало меня «героем Морфонтена». Из-за военных стычек на море с французами размер страховой премии увеличился до сорока процентов от стоимости самого корабля и его груза, и известие о заключении долговременного мира все встретили с бурной радостью. Каким-то образом рассказ о моем спасении из огня фейерверков умудрился пересечь Атлантику раньше нашего брига, и мне перепало много дармовой выпивки от восторженных ньюйоркцев, считавших, что я высоко поднял «факел свободы». Кто-то даже предположил, что он станет прообразом для славного памятника, хотя ничто еще, конечно, не предвещало претворения в жизнь этой идеи.

Мне хотелось в полной мере насладиться плодами популярности, учитывая, что добрая слава, как известно, весьма изменчива. Популярность тем не менее сулит обычно немногим больше, чем бесплатный ужин, зачастую в скучной компании, которая надеется, что развлекать ее будет прославленная персона. Вскоре я неожиданно обнаружил, что запас моих серебряных долларов резко сократился, и мне пришлось вернуться за карточный стол, дабы приостановить утечку средств.

Скромная слава укрепила, однако, мои шансы на знакомство с дочерьми американских дельцов, которым хотелось узнать, какие дипломатические сложности бывали в знаменитой Франции, и я с удовольствием давал им в постели практические уроки дипломатии. Я научил их восклицать «Mon dieu![11]» на полном скаку, в процессе завораживающего колыхания их пышных бюстов, свидетельствующих о безусловном преимуществе здоровой диеты Нового Света, основанной на употреблении мяса и сливок. Более миловидные француженки, честно говоря, казались мне чертовски костлявыми.

Магнус не испытывал желания последовать моему примеру.

— Я же сказал, что потерял любимую жену. И я не хочу порочить ее память или мучиться от потери вновь обретенной любви.

Он превращался в занудного добродетельного монаха.

— Это не любовь, а развлечение.

— Для меня достаточно воспоминаний о Сигни.

— Да ты ж так усохнешь!

— Ты развлекайся, беря на себя все опасности подобных приключений, а я займусь обследованием картографических лавок.

Несмотря на холодную погоду, Магнусу не сиделось на месте, и он, нахлобучив свою широкополую шляпу и запахнувшись в плащ, бродил по Нью-Йорку, разыскивая символы франкмасонов, реликвии викингов и собирая легенды индейцев. Сумма полученной им чепухи была прямо пропорциональна той сумме, что он позволил себе потратить на эль для своих собеседников.

Я не мешал ему, предпочитая проводить разведку в округе церкви Святого Павла, где поселились блудницы. Но когда порой я приходил домой часа в три ночи, то заставал Магнуса за штудированием томов, которые он притаскивал из четырнадцати книжных лавок, обосновавшихся на Мэйден-лейн и Перл-стрит. Норвежец беззвучно шевелил губами, бубня себе под нос незнакомые слова английского языка, словно медведь, осваивающий исторические труды Фукидида. Он собрал множество спекулятивных трактатов о библейском происхождении индейцев, масонских тайных замыслах, наряду со странными обличительными памфлетами, в одном из которых, к примеру, Уильям Коббет утверждал, что новый век начинается именно в 1800-м, а не в 1801 году, чем спровоцировал бурные, едва не доходившие до драки дискуссии на площади Бэттери.

— Меня восхищает твоя добросовестность, поистине восхищает, — сообщил я ему. — Когда-нибудь я обязательно последую твоему примеру. Но любая миссия, Магнус, всего лишь часть богатой и сложной жизни.

— Да, причем сама эта жизнь должна быть гораздо богаче и сложнее, чем кратковременные удовольствия. — Он отложил книгу о потерянных племенах Израиля. — Итан, я знаю, что ты известен как воспитанник Франклина и ученый, но вынужден сказать, что не заметил в тебе пока никакого рвения к наукам. Со времени нашего знакомства ты ведешь себя как скептически настроенный и поверхностный бездельник, и мне совершенно непонятно, как ты вообще сумел прославиться. Ты относишься к нашим поискам крайне несерьезно.

Я возвел глаза к небесам.

— В зимний сезон нас, исследователей электричества, не особо балуют громами и молниями. И для ведения международных дипломатических разговоров мне приходится ждать выбора нового президента. Так почему же не насладиться отдыхом?

— Потому что мы могли бы готовиться к испытаниям. Жизнь побуждает нас стремиться к совершенству. Если бы твой народ находился в кабале, ты смог бы понять меня.

— Я не уверен. Встреченные мной образцы совершенства оставляли за собой горы трупов, безумные идеи и финансовый упадок. Вспомни Французскую революцию. Всякий раз достигнув одной цели, они разочаровывались и тут же начинали стремиться к достижению противоположного результата.

— Философский принцип побуждает меня дождаться того времени, когда грешный мир образумится.

— Тогда давай дождемся этого в Вашингтоне, а не в этом торговом Вавилоне, полном сплетен и алчности. Чем дольше мы медлим в Нью-Йорке, тем больше шансов, что наши враги догонят нас.

— Я позаботился о наших врагах в Морфонтене, а Дания осталась за океаном. Не волнуйся, Магнус, мы же в Америке. И чем дальше будем углубляться на запад, тем безопаснее будет наша жизнь.

И все-таки критика моего бездумного отдыха задела меня за живое, и в очередной раз я дал себе слово исправиться. «Не трать попусту жизнь, — советовал Франклин, — отоспаться сможешь в могиле». Поэтому я соблазнил одну вдовушку с шикарной шевелюрой и крутыми бедрами, резвую, как годовалая кобылка, меткими выстрелами разбил вдребезги дюжину бутылок из-под рома, за дармовую выпивку дал несколько уроков французского языка тупоголовому отпрыску одного торговца в гостинице «Красный дуб» и поработал с одним американским механиком над устройством крутящегося стола для нью-йоркской версии рулетки.

— Заведи себе такую штуковину, только сам не играй, — посоветовал я ему.

Я также попытался сыграть в нью-йоркскую лотерею, собрав в итоге ожерелье из невыигрышных билетов.

Этот отрыв от реальности прервал однажды визит одного моего старого нанимателя, маниакально честолюбивого Джекоба Джона Астора. Этот эмигрант из Германии, начинавший как продавец музыкальных инструментов, вскоре переключился на пушнину, заработав на торговых сделках гораздо больше, чем я упустил, гоняясь за сокровищами. (Наглядный пример выгоды серьезного подхода к жизни.) Астор обладал напористостью дюжины торговцев, а также женой, сочетавшей в себе кровные связи с древним датским родом с корыстным взглядом на меховые изделия. Этот владелец великолепного кирпичного особняка на Док-стрит был неспособен наслаждаться чем-либо, кроме бухгалтерских счетов, соединяя свою любовь к деньгам со скаредностью проповедника. Когда он нашел меня в таверне, то именно мне пришлось платить за выпивку.

— Вот уж не думал, Гейдж, что такой игрок, как ты, доживет до четвертого десятка, однако ты не только дожил, но и заделался дипломатом и посланником, — приветствовал он меня. — Глядя на тебя, невольно призадумаешься о том, что и библейские чудеса могли быть правдой.

— Я слышал, что твои дела, Джон, тоже идут неплохо, — заметил я, занимая, как обычно, оборонительную позицию по поводу недостатка собственных достижений.

Его сюртук был из прекрасной шерсти, жилет украшали вставки из вышитого шелка, а набалдашник трости внушительно поблескивал золотом.

— Ходят слухи, что ты вновь собираешься в опасный поход на запад, — сказал Астор.

Он никогда не тратил попусту время на любезности или воспоминания.

— После совещания с избранным новым президентом. Я привез миролюбивые предложения от Бонапарта и надеюсь быть весьма полезным в деле укрепления связей между Соединенными Штатами и Францией.

— Скажи мне честно, Гейдж… Неужели твоего норвежского медведя привлек меховой бизнес? Да, я слышал, что он собирает карты и расспрашивает о дальних местах и путях передвижения. На вид он мрачноватый тип, и некоторые интересуются, что у твоего одноглазого на уме.

— Он патриот и надеется освободить Норвегию от датчан. Я сжалился над ним в Париже и предложил представить его в Вашингтоне. Ему безумно хочется надоить с козла молока, но силен он как бык. Что до меня, то в прошлом я занимался разведывательной деятельностью для Бонапарта, и теперь первый консул поручил мне наведаться в Луизиану. Нас ждут великие перемены, однако мне надлежит держать их в тайне.

— Неужели что-то наклевывается? — Его глаза загорелись ярче, чем золотые часы в жилетном кармане. — Бонапарт и Луизиана? Тогда действительно возможен новый поворот событий, если французы опять вступят в североамериканскую игру.

— Наполеон любознателен, только и всего.

— Ну конечно любознателен. — Астор пристально посмотрел на меня поверх края бокала. — Мне всегда нравилась твоя натура, Итан, несмотря на отлынивание от работы. Поэтому, если хочешь поработать после вашего прогулочного похода, можешь вести там учет меховых животных, и тогда по возвращении мы расширим наше предприятие. Будущее за Западом — от Колумбии и дальше, до самого Китая. На дворе девятнадцатый век! Торговля выходит на мировой уровень.

— А не далековат ли тот мир? Я имею в виду китайский берег.

— Корабли доставляют в Китай меха, а обратно привозят чай и специи, удваивая за год вложенные средства. Но пушнина, Итан, главное — пушнина! Она дает ключ, открывающий врата в лучшее будущее.

Да, уж что-что, а этот ключ мы почти наверняка найдем в задуманном путешествии, и предстанет он перед нами не в виде мифических молотов, а в образах небольших пушистых и весьма ценных зверей. Однако я осознал, что мне вряд ли удастся оценить пушное поголовье, вспомнив, что эти твари весьма скрытны, причем не без причины.

Я поинтересовался нынешним положением дел в пушном промысле, подвластном Монреальской северо-западной компании.

— За господство в нем борются четыре страны: Британия, Франция, Испания и Соединенные Штаты. Англичане закупают отличную пушнину в Канаде и, черт их возьми, разворовывают земли Иллинойса. На западной стороне от Миссисипи можно сколотить целое состояние. Соединенные Штаты должны удержать англичан в границах Канады, иначе они приберут к рукам все! Они уже заправляют в Северо-Западной компании и Компании Гудзонова залива. Но Луизиана… Это действительно насущный вопрос! Кто будет владеть той половиной Америки, раскинувшейся до самого Тихого океана? Именно поэтому я искал тебя, Итан, отложив крайне важные дела. Понимаешь ли ты, что тебе грозит опасность…

— Если ты имеешь в виду врагов Бладхаммера…

— Я не знаю, кто они и чего хотят, но распространились слухи, что за тобой следят какие-то бродяги. На кон поставлены миллионы квадратных миль, и человек, работавший по очереди на британцев, англичан и американцев, весьма заметная особа… успевшая нажить разнообразных врагов. Сейчас ты, Итан Гейдж, на пике славы, но тебе лучше спрятаться, залечь на дно. Нью-Йорк может оказаться крайне опасным, жестоким местечком.

— Всем моим знакомым известно, что я не держу камня за пазухой.

— Зато этот камень может оказаться за пазухой любого из твоих знакомых. Такова жизнь. Насколько я понимаю, у тебя есть винтовка?

— Да, сделанная одним мастером в Иерусалиме.

— Держи ее наготове, как фронтир,[12] Итан. Держи ее наготове, как ополченец.

Глава 12

Не зная, как объяснить странные теории патриотичного норвежца, я водил его на званые обеды и балы, представляя как типичного идеалиста и норвежского богатыря, прибывшего ознакомиться с преимуществами демократии в нашей стране.

— Значит, вы ратуете за свободу, господин… э-э… Бладхаммер?

— Датчане для нас подобны британцам, — раскатисто басил он.

— И вы надеетесь построить нечто вроде нашей республики?

— Я хочу стать норвежским Вашингтоном.

Когда я поделился с ним предупреждением Астора, он стал повсюду таскать с собой похожий на колчан чехол с драгоценной картой и появлялся везде со своей наглазной повязкой, в старом плаще и с новой тростью, увенчанной набалдашником из слоновой кости в виде головы единорога со стальным рогом; все это делало норвежца таким же неприметным, каким может быть задиристый петух в курятнике.

— Надо немедленно отправляться на запад, — требовательно заявил он.

— Нельзя, сейчас самая глухая зимняя пора.

В феврале до нас наконец дошли вести о том, что выборы нового президента завершились.

— Итан, может, нам не стоит ехать в Вашингтон? — с тревогой спросил Магнус.

— Исследования требуют денег, — ответил я, начиная очередную партию в фараона, в который играл здесь наряду с пикетом, басетом и вистом.

Серебряные доллары Талейрана уже уполовинились.

Как большинство людей, я упорно игнорировал добрые советы, раздаваемые мною же окружающим, особенно в части азартных игр. Но на самом деле мне хотелось задержаться из-за гостеприимства Ангуса Филбрика, пригласившего нас пожить в его доме благодаря моей скромной славе. У него служила одна юная особа из Германии с косами, которые подпрыгивали на ее груди, как барабанные палочки, и я подозревал, что она великолепно согреет мою постель, если мне позволят еще хоть пару дней попрактиковаться в дипломатии. Мое желание подогревал и тот факт, что до сих пор мне не удалось соблазнить ни одной немки или англичанки.

Мы с Магнусом буквально попали в полосу неудач, хотя, честно говоря, вину за эти напасти я возлагал на простые совпадения. Сначала на нас понеслась телега с колбасой, которая странным образом удрала от своего осла и едва не переехала нас. Потом из-за пожара в нашей гостинице Филбрик предложил нам временный приют. В полночной темноте мы оказались на уличном спуске, обледеневшем от беспечно выплеснутых на дорогу ведер воды, и наше неудержимое соскальзывание тормозил только рог трости Бладхаммера, породивший искристый фонтан. Группа скрытых под капюшонами незнакомцев, вероятно хотевшая помочь нам, исчезла, едва завидела в ручище моего одноглазого спутника это потенциальное оружие.

— По-моему, нас выследили, — заключил Магнус.

— Европа осталась за океаном! Не болтай чепуху, приятель.

Однако в ту самую ночь, когда я уговорил Гвендолин, скажем так, прибрать поздним вечером в моей комнате, наше пребывание в Манхэттене внезапно закончилось. Девушка пришла, как и обещала, более того оправдала все мои надежды, и я уже начал погружаться в блаженный сон, когда вдруг что-то — вероятно, щелчок двери и скрип массивной мебели — заставило меня проснуться с ощущением опасности. Место Гвендолин рядом со мной успело остыть, а в комнате стоял странный запах. Я натянул ночную рубаху, подошел к двери, но не смог открыть ее. Вероятно, с другой стороны дверную щеколду привязали к подпирающим стены комоду или сундуку. Я принюхался. Запах серы? Присмотревшись, я обнаружил, что едкий дым поднимается из-под кровати.

Окно также крепко закрыли, а винтовка и томагавк исчезли.

Для Гвендолин наше любовное свидание, очевидно, не закончилось, как для меня, блаженной и сонной истомой, в действительности эта красотка оказалась чертовски деятельной и коварной шлюхой. Не имея времени на раздумье, я схватил тяжелый фаянсовый таз для умывания, разбил им стекло и переплет запертого окна и головой вперед нырнул в темноту заднего двора. Приземлившись, я удачно прокатился кубарем по мерзлому снегу и вскочил на ноги, держа прочный таз наподобие щита.

— Итан!

Я глянул в сторону кухонной двери и увидел там Магнуса Бладхаммера, который смотрел прямо на меня, вращая тростью над головой, словно собирался швырнуть ее в меня. Неужели он и есть мой враг? Я пригнулся, выставив перед собой таз, как жалкую защиту, и вдруг он взорвался — но не от трости Магнуса, а от пули, просвистевшей буквально над моей головой. Я смутно осознал грохот выстрела, не понимая, откуда стреляли. Потом раздался потрясенный хрип, и, обернувшись, я увидел, как одетый в черное противник приваливается к стене уборной, пистолет выпал из его руки, а в шею над самым плечом этого мерзавца глубоко вонзился острый рог прогулочной трости Бладхаммера. Когда этот тип рухнул возле дворовой постройки, я увидел вспышку очередного огнепроводного шнура.

— Что за дьявольщина?

Почти одновременно прогремело два взрыва. Извергнувшийся из окна моей спальни поток огня, отягченный осколками и кирпичными обломками, заставил меня еще больше пригнуться к земле, а через мгновение и злосчастная уборная Филбрика грянула оглушительным контрапунктом, взметнув к небу фонтан нечистот и взорванных останков моего неизвестного врага. Оказавшись между двух ударных волн, я мгновенно сжался в комок. Ошметки, в основном зловонные, усеяли снег черными пятнами, забрызгав и меня темными потрохами. Перья из разорванного матраса плавали в воздухе, точно снежинки, прилипая к моей ночной рубашке и волосам в тех местах, куда попали грязные брызги. Если бы бомба в моей спальне не сработала, то я встретился бы с Создателем, оседлав трон в уборной.

В полуоглушенном состоянии я слышал собачий лай и звон колоколов.

Еще не сообразив толком, куда мне бежать в таком положении, я вновь увидел Магнуса, размахивающего моей винтовкой. Я невольно съежился, но он не стал стрелять в меня.

— Я обработал кочергой твою пассию, и она бросила ее, после того как вместо тебя попала в твой импровизированный щит, — пояснил он. — За тридцать секунд ты истратил три жизни! И вдобавок пришлось пустить в расход мою великолепную полезную трость.

— Мне казалось, я заслужил более милосердное отношение, — пролепетал я в оцепенелом изумлении, еще содрогаясь от страха глянувшей мне в глаза смерти.

На ватных и окоченевших голых ногах я поковылял к нему, весь облепленный перьями, а Магнус вдруг начал хохотать. Проклятые злоумышленники, возможно, и не убили меня самого, но определенно покончили с моим достоинством.

— Ну и видок у тебя, Итан, прямо как у мокрой курицы! — воскликнул мой компаньон. — Похоже, хлопот у меня с тобой будет больше, чем с колченогим псом.

— Как-то я засомневался, действительно ли милая Гвендолин лопотала по-немецки. Может, это был датский язык, — промямлил я, стряхивая часть перьев.

— Теперь уж ее не спросишь. Она убежала к каким-то всадникам и ускакала с ними в ночную тьму.

Пораженный Филбрик смотрел на нас через рваную дыру в стене его дома.

— Может, нам все-таки пора отправляться в Вашингтон, — в раздумье произнес я.

Глава 13

В конце февраля мы спешно выехали из Манхэттена, вскоре после вселения в особняк президента Томаса Джефферсона, избранного с перевесом в тридцать шесть голосов, — выборы проходили в столь затяжном и гнусном соперничестве, что их результаты вылились в предложение внести поправки в Конституцию. Бэрр в итоге, вероятно, станет вице-президентом, а их торжественное вступление в должности назначили на четвертое марта. Я внимательно следил за развитием событий, понимая, что Наполеону захочется узнать подробности. Его интерес к демократии соперничал только с его же скептицизмом.

— Магнус, неужели ты действительно думаешь, что датские убийцы выследили нас даже здесь? — спросил я, с опаской оглядываясь назад, когда наш спешно нанятый почтовый дилижанс выкатил из Нью-Йорка, прежде чем Филбрик успел оправиться от шока и подать иск в суд. — Не похоже, чтобы мы нашли нечто такое, что подтверждает твои теории. Почему же они так стараются? И почему охотятся за мной, а не за тобой?

— Возможно, они агенты Церкви, — начал он строить предположения, отбарабанивая их пальцами, — и считают тебя, заодно со мной, языческим богохульником. Если же это датчане, то они могли счесть тебя моим проводником, с которым им будет легче покончить, чем с таким испытанным бойцом, как я. Британцы, конечно, тоже могут иметь на тебя зуб как на французского шпиона. Американские федералисты считают тебя республиканцем, а республиканцы распускают слухи, что я скупил слишком много карт у книготорговца Гейна, скомпрометировавшего себя выступлениями против отделения американских колоний от Англии. Французские роялисты, несомненно, причисляют тебя к бонапартистам, а ветераны Французской революции ищут способ отомстить тебе за друзей, погибших из-за твоего участия в обороне Акры. Испанцам тоже, вероятно, выгодно отсрочить твое сообщение о переходе Луизианы во владения Франции, а кроме того, все заинтересованные стороны боятся обнаружения мною доказательств того, что первооткрывателями этого континента были норвежцы. Разве важно, кто именно за нами охотится? Главное для нас — как можно скорее получить защиту от вашего вновь избранного правительства.

Поездка на юг по колеям первых мощенных булыжником больших дорог Америки была сущим мучением для любого путешественника. Кроме нас в экипаж втиснулись еще шесть пассажиров мужеского пола, пропахших табаком, луком и мокрой шерстью, а сама дорога к концу зимы пришла в ужасное состояние. Лужи превратились в небольшие пруды, а ручьи — в речные потоки. Через реку Делавэр мы переправились на пароме.

Наш дилижанс тащился мимо бурых лоскутных одеял по-зимнему унылых фермерских угодий, перемежавшихся лесными участками. По меньшей мере дважды в день нам приходилось вылезать из экипажа и совместными усилиями вытягивать его колеса из жидкого месива, а нужду мы справляли в придорожных кустах, лишь когда приспичивало нашему кучеру. Замерзшие, на одеревенелых ногах мы вываливались из кареты и, дружно выстроившись в ряд, орошали за кустами дорожную обочину. В убогих гостиницах нам приходилось спать по двое в общих комнатах. Мы с Магнусом теснились на тощем матрасе в одной спальне с еще четырьмя такими лежанками. Скопление множества тел обеспечивало жару и духоту. Мой сосед по койке храпел, как и половина наших соседей, но зато мало ворочался и всегда заботливо спрашивал, достаточно ли мне места. (Бессмысленно было оглашать очевидное: недостаточно.) Каждую полночь усталость дарила мне благословенное забытье, а часов через шесть в предрассветной темноте хозяин гостиницы будил нас к завтраку. Обычно из Нью-Йорка до Филадельфии добирались за два дня, но нам понадобилось три.

— А ты действительно хочешь стать норвежским Вашингтоном? — спросил я как-то Магнуса, чтобы развеять скуку. — Похоже, в тебе зреют наполеоновские планы.

— Нет, я просто хотел польстить твоим американцам.

— И какова же тогда твоя более скромная цель, Магнус?

— Скромной ее вряд ли назовешь, — с улыбкой ответил он. — Я хочу превзойти Вашингтона.

— И как же это ты собираешься его превзойти? — уточнил я, подумав, что чудаки всегда метят высоко.

— Найти то, что мы ищем. Для справедливого преобразования мира им должны править порядочные и честные люди.

— А ты уверен хоть в собственной порядочности и честности?

Мало кто осознает, по-моему, всю сложность такого вопроса, поскольку результаты стремлений не всегда соответствуют замыслам.

— Братство Форн Сиор отбирает праведников и готовит их к благочестивой жизни. Мы стремимся стать рыцарями в своих делах и помыслах. Нас вдохновляют лучшие образцы истории.

— Надеюсь, вы не собираетесь сражаться с ветряными мельницами…

— Порой, желая высмеять чьи-то поиски, люди называют их донкихотством, но я лично воспринимаю это как комплимент. Целеустремленность, настойчивость, благородство. Поверь мне, наша цель достойна всех связанных с ее достижением тягот и лишений.

В Филадельфии меня сочли своего рода блудным сыном, неблагоразумно лишившим много лет тому назад девственности некую Анабеллу Газвик и сбежавшим для обучения в Париж с Бенджамином Франклином, который предложил мне место секретаря благодаря масонским связям с моим отцом. За полгода в карточных салонах я умудрился спустить мое скудное наследство, но теперь вернулся в родной город до некоторой степени известной личностью — своего рода героем, наладившим мирные связи между народами.

— Мы-то считали тебя мошенником, но оказалось, что ты все-таки унаследовал кое-какие достоинства твоего родителя.

— Только не его здравомыслие, — признался я.

— Однако тебе удалось завести знакомство с такими людьми, как Бонапарт, Смит и Нельсон.

— В высшие круги мне позволило войти наставничество Франклина.

— О да, Франклин. Великий был человек!

Последние снегопады задержали нас в Делавэре на два дня, и, покинув Филадельфию, мы пять чертовски утомительных дней тащились до Балтимора.

— Почему мы так долго едем? — сердито поинтересовался в итоге Бладхаммер. — Похоже, вам удалось завладеть обширными территориями.

— Ты пока увидел лишь крошечную часть нашей страны. Тебя не начинают одолевать сомнения, могли ли скандинавы добраться до тех мест, что указаны в твоей карте?

— Смотря как добираться, они могли идти на веслах или под парусами.

Дорога к недавно основанному Вашингтону была немногим лучше лесной просеки. Пришли в упадок фермерские хозяйства Пенсильвании, а между заложенным на берегу Чесапикского залива новым городом и строящимся правительственным центром темнели девственные, как в Кентукки, леса. По пути перед нами периодически открывались участки ощетинившихся пнями пустошей, засеянные озимыми поля да стайки нищих лачуг с маленькими оборвышами, после чего дилижанс вновь въезжал в тесный лесной туннель. За угодьями поселенцев приглядывало по два-три раба, и хотя Магнус встречал негров в Париже и Нью-Йорке, его заворожила их здешняя вездесущность и несчастный вид. Насколько я знал, они составляли больше пятой части населения нашей страны.

— О боже, они черны как уголь! — восклицал он порой. — И одеты в лохмотья… как же можно работать полуголыми в такой холод?

— А как волы работают? — сказал один из наших попутчиков, виргинский плантатор с побагровевшим от виски носом, пожевывая чубук трубки, которую он ни разу не разжег за всю дорогу. — Черномазые рабы, сэр, отличаются от нас с вами хилым умишком и нехилыми бицепсами. Подобно мулам, они просто созданы для тяжелых полевых работ. С тем же успехом вы можете переживать за летающих в небесах птиц.

— Птицы могут летать, где пожелают.

— А вы остроумны, однако. — Плантатор расхохотался. — Весьма остроумны! Но наши негритосы довольны, как дойные коровы, каждый вечер послушно следующие в коровник. Уверяю вас, они удовлетворены такой жизнью гораздо больше, чем кажется. Их потребности ограничиваются желаниями набить брюхо, вдоволь погорланить песни да завалиться на боковую. Мы оказали этим несчастным услугу, привезя их сюда. Тем самым мы спасли их души.

— Однако они не выглядят благодарными, — возразил Магнус, а его синий глаз сверкнул огнем Одина.

Я уже не раз замечал, что он умудряется исподволь проникнуть в самую суть проблемы.

— Бог установил на земле, сэр, традиционный порядок вещей, — встревоженно произнес плантатор. — Индейцы ничего не сумели сделать в Америке, так же как и эти чернокожие в Африке. Темнокожих надо приспосабливать к посильному для них делу, а краснокожих сгонять в резервации — для их собственного блага.

Будучи пенсильванцем, я очень хорошо усвоил квакерские каноны, чтобы спокойно воспринять эту чепуху.

— Как же можем мы, американцы, ратовать за свободу, если часть нашего народа томится в неволе?

— Как я уже говорил, сэр, они не такие, как мы. — Он выглядел раздосадованным. — Во Франции вы набрались соглашательских либеральных идей, но поживите немного на нашем Юге, и вы поймете, что я имею в виду. Вашингтон понял. Так же, как и наш новый президент. Всякой твари в этом мире уготовано свое место.

Явно желая закончить неприятный разговор, он отвернулся и уставился в окно, за которым темнели бесконечные ряды деревьев. Низко растущие ветви хлестали по крыше нашего поскрипывающего экипажа; порой кучеру приходилось останавливаться и срубать самые толстые и опасные из них.

Я уже начал с опаской подумывать о том, что мы заблудились, когда на пути нам наконец попался свободный чернокожий парень с ящиком плотницких инструментов, и мы спросили у него, далеко ли американская столица.

— Да вы уже в ней! — ответил он. — Полмили назад вы проехали пограничный камень.

Я огляделся. Возле дороги маячили две фермы, куча разрубленных деревьев дымилась в забытом костре, а за покосившейся оградой, казалось, вовсе ничего не было.

— Большой дом вон в той стороне! — добавил негр, махнув рукой.

Мы въехали на гребень низкого холма и увидели несуразное младенчество Вашингтона. Прошло четыре месяца с тех пор, как тут поселились три с половиной сотни служащих федерального правительства, а столица моей страны пока являла собой смехотворное величие замысла, прокисающего в болотистых дебрях. По диагонали территорию, на которой раскинулись чахлые фермы, леса и болота, пересекали грязные улицы, достаточно широкие для прохода целого римского легиона, хотя их начала и концы терялись в неизвестности. Вдали поблескивало разлившееся русло Потомака. Повсюду торчали тысячи пней, еще ярко желтевших на срезах, а три сотни кирпичных и деревянных домиков, точно кубики, рассыпались по округе согласно некоему величественному плану, совершенно не имевшему связи с реальностью. Мне говорили, что непонятно зачем для нашей новой столицы прикупили квадратный участок со стороной в десять миль. И вот через десять лет после начала строительства во всем Вашингтоне едва набиралось три тысячи жителей.

Столичные дома, возвышаясь посреди грязных, усыпанных опилками дворов, сползались, как муравьи, к соседнему селению под названием Джорджтаун, раскинувшемуся вдали на берегу Потомака. Там расположился и небольшой порт, а за рекой, на стороне Виргинии, также маячили какие-то домики. Нелепо грандиозно смотрелись в Вашингтоне четыре общественных здания, изолированных друг от друга по какой-то странной причине. Среди них, как я узнал позже, находились особняк президента, здания Конгресса, казначейства и военного ведомства. Большинство законодателей жили скученно между зданием Капитолия и президентским особняком в меблированных комнатах или гостиницах, выстроившихся вдоль дороги, названной Пенсильвания-авеню, на которой еще попадались невыкорчеванные пни. Я полагаю, что Вашингтон, конечно, быстро разрастется — государственные ведомства способны укрепляться за счет своих избирателей, а не наоборот, и любой сообразительный клерк пригласит для работы еще дюжину клерков, чтобы самому заделаться начальником, — но все равно пока грандиозный столичный размах вызывал лишь откровенный смех. Порадовало меня только то, что наша столица выглядела настолько пустынной, что врагам вряд ли удастся незаметно подкрасться к нам.

— Она ошеломляюща, как Версаль, но совершенно в противоположном смысле, — проворчал я. — Ошеломляет отсутствие присутствия.

— Нет-нет, — быстро возразил Магнус, высунувшись из окна дилижанса. — Взгляни-ка на тех ангелов, что возвышаются по сторонам улиц. Ты понимаешь, Итан, это же священные символы масонской архитектуры!

Глава 14

Под священной масонской архитектурой, как оказалось, имелась в виду планировка улиц, линии которых — конечно, если рассмотреть их на карте — складывались в пифагорейские треугольники, звезды и пентаграммы, подобные знаки мне приходилось видеть в ложах и на документах масонов. Учитывая, что эта геометрия реально просматривалась только на бумаге и сами столичные «авеню» пока мало чем отличались от просек, никакой мистической символики мне узреть не удалось.

— Магнус, эта твоя архитектура ничем не отличается от той звездной планировки, что я видел в Египте и Святой земле.

— Конечно! Погляди лучше на новый Капитолийский холм, его угловой камень заложен согласно масонскому ритуалу, а от фасада здания начинается главная улица, здесь будет новый вариант Версаля. Идущие под углом улицы образуют правильный треугольник, включающий особняк президента. Ты понимаешь, что эти улицы отражают масонские символы угольника, циркуля и линейки? И разве общее количество ваших колоний не равняется мистическому числу тринадцать?

— Но сейчас существует уже шестнадцать штатов.

— Они объединились в страну, когда их было тринадцать. Наверняка не простое совпадение, Итан, что именно тринадцатого октября тысяча семьсот девяносто второго года почтенные франкмасоны заложили под руководством самого Вашингтона краеугольный камень правительственного особняка!

— Какое совпадение? Нет, погоди, давай-ка подсчитаем… Ага, ты намекаешь на то, что они вознамерились отметить четыреста восемьдесят третью годовщину разгрома тамплиеров, знаменитую Черную пятницу! Но по-моему, более вероятно предположить, что это было сделано в память о том, что со времени высадки здесь Колумба прошло триста лет и один день.

— А почему добавили один день?

— Возможно, непосредственно в годовщину им помешал дождь, — предположил я, пожав плечами.

— Наивный ты человек! Или прикидываешься бестолковым. Почему тринадцать вместо двенадцати? Да потому, что число тринадцать издавна почиталось священным. Таково число лунных месяцев в году, число участников Тайной вечери, число дней после рождения нашего Спасителя, когда волхвы явились к младенцу Иисусу, и возраст достижения зрелости по традициям иудеев. Столько же скандинавских богов собралось вместе, когда Локи проник на их пиршество и убил Бальдера прутом ядовитой омелы. Египтяне полагали, что между жизнью и смертью тринадцать шагов, а у англичан на эшафот также ведут тринадцать ступеней. Тринадцать есть число ряда Фибоначчи. В картах Таро тринадцатая карта Старшего аркана носит знак Смерти. И именно тринадцать, наконец, потому что потомки тамплиерских масонов решили построить новое государство на том континенте, где их предки обрели спасение. Половина ваших революционных военачальников входила в масонскую ложу! Даже твой наставник, Франклин, помогавший писать Декларацию независимости и Конституцию, также был франкмасоном. И ты думаешь, все это простое совпадение? Нет, Итан. Судьба вашего молодого государства, друг мой, определится на западе: именно там оставили скандинавские тамплиеры священные реликвии, способные стать основой лучшего мира.

— К такому выводу ты пришел, глянув на план улиц еще не построенной столицы?

— Мой вывод определен судьбой, которая привела нас с тобой сюда в эту утопическую глухомань, дабы мы исследовали пути моей священной карты. Судьба наш союзник.

— Утопическая глухомань? Ты совсем свихнулся в своей одержимости, Бладхаммер.

— Таким был Колумб, — с усмешкой заметил он. — Таким был и Вашингтон, когда дерзко замыслил крупнейшую в мире империю. Таков и твой Франклин, исследовавший молнии во время грозы. Только одержимые способны на великие дела.

* * *
Несмотря на провинциальную простоту, что могла бы вызвать презрительный смех французских аристократов, в день инаугурации президента столица украсилась множеством флагов. Все домовладельцы вывесили патриотические полотнища, а под крышами построенных на скорую руку каретных сараев теснились многочисленные экипажи гостей. Несколько пушечных расчетов в честь праздника выкатили свои орудия на площадь, где стройными рядами проходило ополчение. Мы с Магнусом сообщили, что хотели бы встретиться с Джефферсоном, поскольку я привез новости из Франции, но до вступления в должность не могло быть и речи ни о какой аудиенции. Итак, утром четвертого марта мы проснулись в гостинице Блоджетта, выпив чаю с медом и закусив лепешками и ветчиной, оделись поприличнее и поспешили к Капитолию. Еще до рассвета мрачный Адамс выехал из города, не в силах видеть торжество своего политического противника.

Строительство завершилось лишь в сенатском крыле Капитолия. Работы над будущей ротондой и ее приземистым куполом еще только начались, поэтому посредине зияла дыра, а у Палаты представителей пока отсутствовала крыша. Мы с Магнусом нашли места на галерее Сената, заполненной множеством зрителей, как в греческом театре, правда, в воздухе сильно пахло краской и штукатуркой. Это крыло возвели в такой спешке, что на потолке уже темнели пятна протечек, а обои по углам начали отклеиваться. Два камина извергали клубы дымного жара, не столь уж необходимого, учитывая многочисленную людскую толпу.

Как бы то ни было, в зале царила приподнятая атмосфера, отовсюду слышались взволнованные и гордые голоса. На рубеже девятнадцатого века острая конкурентная борьба на выборах была в новинку, и она так же отличалась от государственного переворота Наполеона, как легкое перышко от тяжеловесного булыжника. Первым принял присягу избранный вице-президент Аарон Бэрр, не оставивший честолюбивых стремлений, но пока их ограничивший. Он заинтересовал меня некоторым внешним сходством сНаполеоном. Смуглый и красивый, как Корсиканец, он так же покорял и сердца дам. Учитывая его репутацию амбициозного человека, я ожидал, что он попытается украсть лавры у Джефферсона, но на самом деле он являл собой образец разочарованной сдержанности и после приветствия, обращенного к председателю Верховного суда, занял свое место за подиумом, откуда начал обозревать толпу проницательным взглядом, словно высматривал дополнительных сторонников. Его напряженная поза, очевидно, показывала, что триумф Джефферсона лишь кратковременная неудача в его собственном неизбежном восхождении к президентству.

А потом послышался пушечный залп, и под вихревые звуки флейт и барабанов из своего пансиона прибыл Джефферсон, он попросту прошел к Капитолию, поскольку для торжественной процессии в каретах на дороге пока торчало слишком много пней. Наряд его ограничивался строгим темным костюмом, он отказался и от напудренного парика и ритуальной шпаги Вашингтона и Адамса, а также и от плаща, скипетра или свиты. Этот высокий рыжеволосый мужчина обладал красотой румяного, пышущего здоровьем фермера, и, похоже, его потрясла многочисленность зрителей. Быстро глянув на галереи, он облизнул губы и смущенно уставился на документы, которые держал в руках.

— Он не любит произносить речи, — склонив голову к соседке, прошептал один из министров бывшего кабинета.

— Отлично. Я как раз не люблю выслушивать длинные доклады, — шепнула она в ответ.

Поначалу я испытал разочарование. Во Франции Джефферсона славили почти так же, как Франклина, но я привык к бурной властности Наполеона. Мудрец из Монтичелло вдруг словно оробел перед публикой, он выглядел как неуверенный в своих знаниях школьник и говорил тихим и высоким, как у женщины, голосом. Я видел, как блестит от пота его лицо, льющиеся из окон солнечные лучи расцветили его инаугурацию контрастными мазками света и тени. Председатель федерального суда Джон Маршалл подал знак, и новый президент твердым, но тихим голосом начал произносить присягу.

— Почему он так тихо говорит? — спросил Бладхаммер, и его норвежский баритон прозвучал так выразительно, что на мгновение отвлек на себя внимание всех зрителей. Джефферсон, к счастью, ничего не заметил и продолжал свой монолог, который мы силились расслышать.

Газетные отчеты, как мы надеялись, восполнят ускользнувшие от нас слова, хотя услышанного вполне хватило, чтобы оценить блистательный ум этого просвещенного виргинца. После ожесточенной и непристойной предвыборной кампании он уверил собравшихся в том, что «все мы республиканцы, и все мы федералисты», и призвал к «мудрому и бережливому правлению», ориентированному на нужды американского народа, а не министерских ведомств. Федеральное правительство, по его мнению, следовало сократить, а военные силы направить на защиту гражданского населения. Наполеон посмеялся бы над такими предложениями, а я как раз начал понимать, насколько революционны по сути взгляды этого спокойного и уверенного политика.

Кровь американской Войны за независимость, заявил он, пролилась за свободу вероисповедания, свободу печати и право на справедливый и честный суд, а все эти понятия и составляли наше «политическое кредо». Речь Джефферсона произвела на меня столь большое впечатление, что мне стало стыдно за свое долгое пребывание во Франции. Ладно, теперь я наконец дома! И здесь у нас не будет никаких гильотин.

Неужели идею создания моей страны взрастили мрачные тамплиеры и скрытные франкмасоны? Являлся ли необычайный идеализм нашего молодого государства географической случайностью, или его своеобразная география действительно уходила корнями в скандинавскую историю? Я знал, что Джефферсон не был франкмасоном, не был даже христианином в традиционном смысле: он считался вольнодумствующим деистом, избранным благодаря тому, что большинство его земляков не ходили в церковь, несмотря на пуританские истоки нашего народа. В начале девятнадцатого века казалось очевидным, что религия не выдерживает натиска науки и здравого смысла и что через сотню лет от нее не останется и следа на земле. Так откуда же могли взяться следы древних тайн и языческих божеств в этом блестящем и новом американском мире? Или же просто Америка представляла собой такое место, где каждый человек, даже Магнус Бладхаммер, мог заявить о своих безумных теориях, размахивая почти пустой картой?

Окончание речи Джефферсона встретил вежливый, быстро стихший шум аплодисментов озадаченных слушателей.

— О чем он говорил? — шептали люди.

Но затем Маршалл провел церемонию принятия присяги. Новый президент спокойно вернулся в пансион Конрада и Макманна, где дождался наряду с остальными жильцами торжественного обеда. Он не спешил перебираться в оставленный Адамсом особняк президента и в течение двух недель проводил там нужные ему переделки.

* * *
По заведенной привычке, пока мы дожидались официальной аудиенции, я жил за счет скромной славы и искусства карточной игры, а моя общительность легко располагала ко мне людей благодаря рассказам о Египте и Иерусалиме — местах, которые мои слушатели не надеялись увидеть воочию. Я также приглядывался к потенциально опасным незнакомцам и прислушивался к людской молве. Как ни странно, но опасность, похоже, исчезла: вокруг нашей гостиницы не шныряли никакие подозрительные личности. Магнус увлеченно изучал тексты индейских легенд, занимался созданием списка снаряжения для нашей экспедиции на Запад и, будучи не таким доверчивым, как я, установил самодельные решетки на двери и окна нашего гостиничного номера.

— Может, нас напугали обычные грабители, — предположил я.

— Или они выжидают, желая выяснить, в какую сторону мы направимся.

Пока мой напарник занимался делами, я расхаживал с важным видом, подогревая интерес к собственной персоне рассказами о встречах с Бонапартом и Талейраном. Не раз вашингтонские девицы намекали, что готовы открыть мне свои сердца, если я испытываю склонность к постоянной и порядочной семейной жизни, но я предпочел ознакомиться с дарованиями шлюх, которые обслуживали Конгресс. Одна искательница приключений по имени Сюзанна рассказала мне, что прибыла в Вашингтон через неделю после клерков и на две недели раньше первых законодателей и уже успела понять, что впервые попала в такое прибыльное местечко.

— Деньжата у них тут в правительстве, похоже, не переводятся, — пояснила она, — и большинство клиентов не задерживаются у меня больше чем на полчаса.

Дельцы между тем пытались перетянуть меня на свою сторону.

— Ну что, Гейдж, жизнь-то проходит, верно? — пристал ко мне однажды банкир, назвавшийся Зебулоном Генри.

— Годы пока не обременяют меня.

— Но, по-моему, пора уж вам подумать и о будущем.

— О, поверьте, я только о нем и думаю.

— Тогда вам, как никому другому, следует воспользоваться преимуществами вложений.

— Каких еще вложений?

— Сложных! Если ваши вложения увеличиваются, то вы получаете не только вашу исходную сумму, но и проценты с нее. Тогда через пару-тройку десятков лет с вашими деньгами могут произойти настоящие чудеса.

— Двадцать или тридцать лет…

Это была почти непостижимая бездна времени.

— Допустим, вы устроитесь на службу в подобную моей фирму. Для начала бухгалтером, но с большой перспективой для человека вашего честолюбия и таланта. И скажем, к примеру, последуете моему совету и будете вкладывать десять процентов своего жалованья и не трогать этих вложений, скажем, до шестидесяти лет. К той поре с вашими скудными вложениями мы проведем некоторые арифметические действия. И окажется, что у вас накопилось изрядное состояние и вы сможете взять кредит, выделить вашей жене средства на домашнее хозяйство, пока ваши отпрыски не вырастут, чтобы вложить…

— У меня нет жены, — перебил я его.

— Не будем вдаваться в такие частности, — бросил он, продолжая строчить на листке какие-то цифры. — Вот, послушайте, Гейдж, даже при таком запоздалом начале, как у вас, — чем вы вообще занимались до сих пор? — вы сможете получить приличное состояние уже, скажем так… — он сосредоточенно подсчитал итог, — уже через тридцать с небольшим лет.

— Хорошенькая перспектива.

— Это потребует, разумеется, пунктуальности и бережливости. Никаких опрометчивых поступков. Выгодная женитьба, шестидневная рабочая неделя, деловые встречи по субботам, упорная учеба по вечерам… Мы можем выработать план, который подойдет даже такому недальновидному человеку, как вы. Тут вступает в силу магия сложных процентов, сэр. Магия сберегательных вкладов.

— Но они включают и работу, не так ли?

— Чертовски серьезную работу. Чертовски серьезную! Но хорошо сделанная работа приносит радость!

Я вежливо улыбнулся, изображая согласие.

— Для начала мне необходимо встретиться с президентом.

— С президентом! Замечательный человек! Замечательный. Но говорят, сам он в финансовом отношении не слишком благоразумен. В том смысле, что живет не по средствам. Ходят слухи, что в счет своего нового президентского жалованья он назаказывал старинных вещиц в Монтичелло, хотя пока не нашел твердого понимания у финансистов. Этот парень, как большинство виргинцев, постоянно залезает в долги. Постоянно, сэр!

— Надеюсь, он не захочет одолжить денег у меня.

— Попомните мой совет, Гейдж. Расскажите ему, как я помог вам. Я мог бы исправить положение и самого Джефферсона, уверяю вас. Бережливость и порядок! Это единственный секрет.

— Расскажу непременно, если наш разговор свернет в сторону денег.

— Вы понимаете, — просияв, воскликнул он, — как помогают друг другу высокопоставленные особы?

Конечно, я отлично понял, куда клонит Зебулон Генри… Но идея потратить отпущенную нам короткую жизнь на накопление сберегательного вклада не показалась мне заманчивой. По натуре я человек азартный, склонный к карточным играм и рискованным пари, да к тому же бродяга, восприимчивый к идеям разных мечтателей. Я полагаюсь на удачу и счастливый случай. Иначе зачем же еще я связался с одержимым Бладхаммером? И почему же еще судьба столкнула меня с Наполеоном?

Магнус заявил, что тот молот, если он существует, может стать источником богатства, могущества или прочих земных благ. Поэтому охота за сокровищами, на мой взгляд, тоже являлась серьезным вложением, хотя и совершенно иного рода. И я вовсе не ленив, просто быстро начинаю скучать из-за однообразия. Мне по душе новые задумки. Мне интересно, что находится за очередным холмом. И в итоге таких размышлений, изрядно подкрепив свою уверенность, я решил позволить моему одержимому мечтателю выложить свои идеи перед Джефферсоном и посмотреть, что из этого выйдет.

Глава 15

Сложенный из поблескивающего на солнце известняка особняк президента выглядел весьма впечатляюще в своем классическом архитектурном убранстве, хотя строительство его еще вовсю продолжалось и половина помещений пустовала. К украшенному колоннадой крыльцу этого большого двухэтажного здания, наглядно отражающего демократию с легким налетом республиканского несовершенства, вела вымощенная досками дорожка, которая высилась подобно подъемному мосту над грязной и усыпанной опилками лужайкой. С северной стороны, откуда мы и подошли, особняк вмещал два ряда из десяти больших окон в каждом крыле — держу пари, что летом за ними будет адское пекло, — причем нижний ряд прикрывали причудливые узкие карнизы, похожие на нависающие брови. Филенчатые входные двери приятно поразили меня, ожидавшего огромных бронзовых врат, нормальными человеческими размерами, а когда мы потянули шнурок звонка, то скромную дубовую дверь открыл не швейцар, а секретарь в незатейливом деловом костюме. Это был крепкий молодой парень с волевым подбородком, выдающимся носом и тонкими губами, в его настороженном взгляде, скользнувшем по колоннаде, мелькнуло явное удивление при виде столь величественного окружения. Его волосы были аккуратно подстрижены по римской моде, которую я и сам теперь предпочитал, а на ногах красовались яркие и мягкие мокасины.

— Привет вам, — сказал он с фронтирским выговором, пропуская нас в вестибюль. — Меня зовут Мериветер Льюис. Я приехал всего несколько дней назад из форта Детройт и еще не освоился. В этом дворце такое звучное эхо. Пойдемте, пойдемте! Президент Джефферсон ждет вас.

В лишенном пока мебели и картин вестибюле потолки возносились на высоту восемнадцати футов. Как и в Капитолии, здесь еще пахло краской. Маячившая перед нами филенчатая дверь вела в довольно изящное, но пустое овальное помещение, за окнами которого поблескивали воды Потомака. Льюис провел нас направо по лестнице, поднимавшейся, по моим предположениям, в личные апартаменты президента, и мы оказались в более скромной комнате с диваном и приставным инструментальным столиком.

— Я доложу, что вы прибыли, — сказал секретарь, удаляясь к очередной двери своеобразной егерской походкой, выдававшей его опыт военной службы в диких западных краях.

— Ваш президент, похоже, не склонен обременять себя мебелью, — оглядевшись, сказал Магнус.

— Джефферсон ведь въехал сюда совсем недавно, да и Адамс успел прожить здесь всего несколько месяцев. Сложно с ходу решить, какой именно стиль подходит республике. Кроме того, он ведь овдовел почти двадцать лет тому назад.

— Должно быть, его шаги громыхают в этих залах, как дробина в роговой пороховнице.

Вдруг мы услышали птичью трель.

Дверь в кабинет Джефферсона открылась, и нас пригласили войти. Эта комната в юго-западном углу здания выглядела более обитаемой. На паркете красного дерева пока не было даже ковровой дорожки, но в центре уже стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном, и в обоих концах зала горели камины. Три внутренние стены заполняли книжные полки, карты, письменные столы, застекленные шкафчики и глобусы; а по внешней четвертой стене тянулись окна. На одной из полок лежал странно изогнутый слоновий бивень гигантских размеров. Среди других экспонатов встречались наконечники стрел, отполированные камни, черепа животных, индейские дубинки и изделия из бисера. На столах возле окон на южной стороне стояли терракотовые горшки с едва проклюнувшимися из земли ростками. Там были также стеклянные колпаки и ящики с почвой, а в одном углу расположилась птичья клетка. Ее обитатель вновь защебетал.

— Самая прекрасная музыка в природе, — сказал Джефферсон, откладывая книгу и поднимаясь из-за стола. — Маленький пересмешник вдохновляет меня во время работы.

При ближайшем рассмотрении Джефферсон показался мне более внушительным, чем на инаугурации: высокий, с крепкой нескладной фигурой и замечательной песочного цвета шевелюрой, отлично сочетавшейся с румяным лицом. Услышанная нами речь оказалась одним из его немногих публичных выступлений; из-за тонкого голоса он предпочитал общаться с помощью писем. Но в ярких глазах этого человека светился невиданный мной доселе ум. Наполеон обладал орлиным взором, Нельсон зоркостью ястреба, глаза Джеззара поражали жестокостью кобры, а пожилой Франклин поглядывал на мир как сонный филин. В глазах Джефферсона плясали живые любознательные огоньки, словно все, с кем ему доводилось встречаться, представляли для него огромный интерес. Мы не стали исключением.

— Вот уж не ожидал, что кабинет президента может походить на лабораторию натуралиста, — заметил я.

— О да, еще в Монтичелло я полюбил впускать в дом природу. Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем выращивание герани. Я долго изучал архитектуру, но самые пленительные пропорции имеет природная архитектура. — Он улыбнулся и добавил: — Так это вы стали героем Морфонтена!

Я слегка поклонился.

— Ничего героического, господин президент. Я просто старался принести пользу нашему отечеству. Позвольте представить вам моего спутника из Норвегии, Магнуса Бладхаммера.

Джефферсон обменялся с нами рукопожатиями.

— Вы, Магнус, похожи на ваших могучих предков, викингов. Хотя, возможно, это как раз подходит для выполнения вашей миссии?

Американские посланники написали ему из Парижа о нашем приезде, и мы сами заранее послали письмо, объясняющее наш интерес к поиску следов древних скандинавских мореплавателей.

— Я горжусь сходством с моими предками, — заявил Магнус.

— Надеюсь не в отношении топора войны! — добродушно воскликнул наш хозяин, проявив неплохое остроумие. — Но меня восхищает ваш исследовательский пыл. Франклин мог бы гордиться вами. А вам, Гейдж, удалось так же славно потрудиться в Акре и… при Маренго? Большинство людей более постоянны в выборе союзников. Как вам удалось так лихо завоевать доверие этих противников?

— Я чертовски везуч. Но мои достижения, боюсь, бледнеют в сравнение с вашим проектом Декларации независимости. Редкий документ имеет столь одаренных создателей.

— Мы все заслуживаем восхищения, — кивнув, признал президент. — Ладно. Я талантлив в писаниях, а вы в деяниях, именно поэтому меня очень радует ваш приход. Нам нужно о многом побеседовать. Мне не терпится узнать ваши впечатления о событиях во Франции, где я тоже служил — как раз после окончания нашей революционно-освободительной войны и перед началом их революции. С тех пор произошло, бесспорно, множество потрясающих событий.

— Бонапарт подобен метеору. Но ваш взлет не менее стремителен.

— Это здание заложено в хорошем месте, но Адамс и его архитекторы действовали неразумно. Почему-то вынесли уборные на свежий воздух. Мой предшественник еще и белье там сушил. Крайне неуместно, по-моему, для главы исполнительной власти. Я не перееду сюда жить, пока не установят нормальные ватерклозеты. Необходимо внести еще множество усовершенствований, чтобы сделать этот дом достойным приема высокопоставленных гостей, но для начала мне предстоит вытянуть из Конгресса на пять тысяч долларов больше, чем они выделили. Они понятия не имеют о нынешней дороговизне. — Он окинул взглядом зал и добавил: — К тому же здесь нужен тонкий подход, дабы национальная гордость гармонично сочеталась с республиканской восприимчивостью.

— На мой взгляд, здесь маловато мебели, — с обычной для него прямотой заметил Магнус.

— Все обустроится со временем, господин Бладхаммер, как и наша новая столица и вся наша молодая страна. Но давайте отложим пока разговоры о домашнем хозяйстве. Прошу вас, добрый обед способствует интересным беседам!

Он провел нас в соседнюю столовую, где к нам присоединился и Льюис. Пока темнокожие слуги подавали суп, я мысленно повторил тщательно отредактированное описание Большой пирамиды, коим мне обычно приходилось делиться, не сомневаясь, что Джефферсона может заинтересовать мистический опыт Наполеона в этом сооружении. Далее, возможно, уместно будет упомянуть об Иерусалиме, отметить французские военные достижения, дать замечания о моих электрических опытах, оценить правительство Бонапарта и узнать кое-что об одном из вин Джефферсона…

Президент доел суп, отложил ложку и задал мне совершенно неожиданный вопрос:

— Гейдж, что вам известно о мастодонтах?

Боюсь, в моем взгляде не отразилось ни малейшего понимания.

— Мастодонтах? — повторил я, откашлявшись. — Это как-то связано с Македонией?

— Со слонами, Итан, со слонами, — подсказал Магнус.

— Американцы называют их мамонтами, хотя среди европейских ученых прижилось слово «мастодонт», — пояснил Джефферсон. — Такое название ученые дали костям доисторических слонов, обнаруженным в России и Северной Америке. В долине реки Гудзон нашли почти полный скелет, много костей также прибыло из Огайо. Современные виды слонов по сравнению с ними просто карлики. Вероятно, вы заметили бивень в моем кабинете?

— О да. Однажды Франклин упоминал о них. О шерстистых американских слонах. А вы знаете, как Ганнибал использовал слонов… — протараторил я, стараясь скрыть собственное невежество.

— Один такой мастодонт заполнил бы эту комнату до самого потолка. Должно быть, они были потрясающими созданиями, грандиозными и величавыми, с бивнями, подобными изогнутым колоннам.

— Да, вероятно. Однажды в Святой земле мне довелось столкнуться со львом…

— Чистый котенок, — сказал Джефферсон. — У меня есть клыки доисторического льва, вот они поистине ужасающего размера. По какой-то загадочной причине древние животные были гораздо крупнее современных. А возвращаясь к мастодонтам, могу заметить, что никому пока не встретился их живой экземпляр, но, с другой стороны, на мой взгляд, наши холодные, поросшие густыми лесами земли вряд ли подходят для слонов.

— Конечно, не подходят, — согласился я, сделав глоток вина. — Какой прекрасный виноградный букет. Это божоле?

Я знал, что Джефферсон считался страстным поклонником виноградных вин, и попытался перевести разговор на более безопасную и знакомую мне на практике тему.

— Но на западе, за Миссисипи, говорят, больше степных равнин, — не клюнув на мою приманку, продолжил президент. — Разве не так, Льюис?

— Так говорили мне французские трапперы,[13] — ответил молодой офицер. — По их словам, там, на дальнем Западе, вообще не растут деревья.

— Иными словами, пустынно, как в Африке, — подхватил Джефферсон. — Там живут только индейцы с их примитивными луками и стрелами, которые, должно быть, не могли пробить даже шкуру мастодонтов. Ходят слухи, Гейдж, что на далеком западе эти громадные животные могли выжить. Возможно, там, куда пока не проникла цивилизация, такие исполинские чудища еще существуют? Знатное было бы открытие, если бы обнаружился хоть один подобный гигант, а тем более если бы удалось захватить его и доставить сюда!

— Поймать в ловушку шерстистого слона? — уточнили, прикидывая, что не готов для такой задачи.

— Или, по крайней мере, зарисовать его. — Президент отставил супницу в сторону. — Давайте поговорим о деле. — Наш радушный хозяин заметно оживился. — Возможно, вы ожидали, что я с настороженностью отнесусь к вашему предложению о поиске скандинавских предков, но, в сущности, они меня заинтересовали. В них таятся выгодные для всех нас перспективы. Я готов помочь в поисках необходимых вам артефактов, а вы можете помочь в поисках моих слонов или любых других природных диковин, которые встретятся на вашем пути. Магнус, — сказал Джефферсон, взглянув на моего спутника, — вы прибыли в Америку на поиски следов древних скандинавских изыскателей, верно?

— Точно. Я полагаю, что мои предки прибыли сюда в Средние века в надежде основать некое утопическое поселение и, возможно, оставили здесь некие важные ценности, — ответил мой спутник с воодушевлением, вызванным неожиданной встречей с новым единомышленником.

Сдерживаемый ранее моим скептицизмом, сейчас он с восторгом взирал на Джефферсона.

— Итан, поднаторевший в разгадывании древних тайн, согласился помочь мне, — продолжил он. — Наше открытие может прославить предков моего народа и, возможно, вдохновит его на борьбу за независимость от Дании. Надеюсь, из вашего очага свободы я смогу увезти домой горящий факел.

— Идеалы Америки способны заразить весь мир и посеять страх в душах любых тиранов — от степных царьков до ливанских эмиров.

— Я представляю братство Форн Сиор, преданное этой цели. Вы слышали о нем?

— Братство «Старая традиция»? Оно действительно существует? — Видимо, президент больше меня знал о сподвижниках и миссии Бладхаммера. — Хотя чему я удивляюсь? Ведь вы прибыли с Итаном, а он всегда оказывается в гуще важных событий. Мне нужно, чтобы вы, Гейдж, поискали древнего слона. Я хочу доказать, что он существует.

— Значит, вы поддерживаете план нашей экспедиции на Запад? — откашлявшись, уточнил я.

Честно говоря, я скорее надеялся, что он запретит эту затею и отошлет меня обратно в Париж.

— Какие удивительные находки, должно быть, ждут нас на тех неизведанных землях, что простираются от Миссисипи до Тихого океана! — воскликнул Джефферсон тоном мечтателя, никогда не забиравшегося в прогулках по Аппалачским горам дальше Блу-Ридж, причем, вероятно, его вылазки ограничивались территорией лагерной стоянки.

Если подобные мысли излишне циничны, то они стали посещать меня из-за тяжких испытаний последних трех лет.

— Там вам могут встретиться самые разные и потрясающие создания, — продолжал мечтать президент, — каких еще не видывали в наших зверинцах. Есть также сведения, что севернее, в верховьях Миссури, дымят огромные вулканы. Высказывались даже предположения о наличии там соляных гор. Уж я не говорю о более традиционных выгодах, которые может принести открытие континентальных водных путей для удобства передвижения и развития международной пушной торговли. Мы обнаружили тихоокеанское устье Колумбии, господа, но нам еще предстоит найти ее исток! Географы полагают, что истоки рек Колумбия и Миссури находятся близко друг от друга и устройство переправы между этими реками не составит никакого труда.

Перспектива лицезрения вулканов порадовала меня не больше, чем поиски не вписывающихся в залы мамонтов.

— Так вы хотите, чтобы мы с Магнусом отыскали эти речные истоки? — опять решил я прояснить ситуацию.

— На самом деле я надеюсь в скором будущем поручить нашему энергичному Льюису организовать исследовательскую экспедицию для составления подробной карты земли, лежащей между двумя океанами. Мой протеже, капитан Льюис, кстати выросший неподалеку от Монтичелло, еще очень молод — хотя ведь тебе уже двадцать шесть, верно? — но за последние шесть лет, служа в Первом пехотном полку, он успел дослужиться до капитана. Я полностью доверяю ему. Мне придется еще, однако, убедить Конгресс в необходимости финансирования такой экспедиции. Вдобавок есть еще небольшие сложности с границами и имперскими колониями. Надо будет договориться с испанцами.

— На самом деле, сэр, теперь уже с французами, — вставил я, подумав, что наконец-то могу вознаградить хозяина за выставленное угощение.

— Значит, слухи все-таки не обманывали! — просияв, воскликнул Джефферсон. — Какое благоприятное начало для моего президентства.

— Согласно сообщению министра иностранных дел Талейрана, на следующий день после Морфонтенского соглашения был подписан тайный договор о передаче территории Луизианы обратно Франции, — подтвердил я. — Французы поручили мне поставить вас в известность. Благодаря этому Наполеон Бонапарт приобретает в Америке владения, не менее обширные, чем наши собственные Соединенные Штаты, только он пока не знает толком, что ему делать с ними. Мне надлежит доложить в Париже о том, какова обстановка в Луизиане.

— И доложить также мне, — подхватил Джефферсон. — Мы не менее сообразительны, чем Наполеон. Вы, Итан Гейдж, являетесь мостом между народами. Вы можете одновременно служить и Бонапарту, и мне. А как вы находите, мы с ним похожи?

— В плане любознательности — безусловно, — заверил я. — Первый консул рассчитывает на установление дружественных границ на берегах Миссисипи и легкий доступ в Америку с моря через Новый Орлеан.

— Я рад слышать об установлении дружественных отношений. Мы оказались на пороге войны с Испанией. И однако мне представляется, что западным территориям за Миссисипи следовало бы принадлежать Соединенным Штатам, а не европейским державам. Если Россия сумела выйти к Тихому океану, то и мы тоже сможем. Представьте себе, Итан, наше объединенное государство, раскинувшееся от Атлантики до Тихоокеанского побережья!

Значит, вот что главнее мастодонтов.

— А как справятся Соединенные Штаты с такими громадными территориями?

— Признаю, это трудно представить, — сказал Джефферсон, глянув в выходящие на запад окна. — По моим расчетам, для нормального освоения земель между Аппалачами и Миссисипи может потребоваться уйма времени. Однако численность нашего народа быстро растет. Население уже перевалило за пять миллионов человек, а это треть Британии и пятая часть Франции. Очень скоро мы превзойдем эти страны. Именно это вы, Гейдж, постарайтесь внушить Наполеону. Даже обычные демографические данные наводят на мысль о гегемонии на этом континенте американского народа. Не стоит искушать его мыслями об Американской империи!

— Французам пока хватает хлопот с англичанами. Талейран просил меня разведать их планы и выяснить возможности союза с индейцами.

— Да, все плетут интриги, мечтая заполучить Луизиану. Расскажите мне, что за человек Бонапарт?

Я помедлил, задумавшись.

— Выдающийся. Могущественный. И безусловно, амбициозный. Он воспринимает жизнь как борьбу и готов воевать с целым миром. Но он также бывает идеалистичен, практичен, порой сентиментален, он сильно привязан к семье и имеет странные представления о человеческой натуре. Его беспокоит завоевание своего особого места в истории. Он так же тверд и многогранен, как бриллиант, господин президент. Он руководствуется логикой и разумом, и с ним обычно можно договориться.

— Но, видимо, с ним нелегко вести переговоры?

— О да. Он редкостный индивидуум: всегда знает, чего хочет.

— И чего же?

— Славы. И личной безграничной власти.

— Мечта древних тиранов. А вот я хочу сделать людей счастливыми, но их счастье, по-моему, должно основываться на независимости и уверенности в собственных силах. Верно, Льюис?

— Так вы говорили мне, — с улыбкой ответил офицер.

— Земля принесет людям радость, — наставительно продолжил Джефферсон. — Независимый мелкий землевладелец является счастливейшим из людей… Именно необходимость освоения новых земель оправдывает нужду в расширении территории нашей страны. Для нормального осуществления демократии, Гейдж, люди должны стать фермерами. Если греки и римляне и научили нас чему-то, то как минимум этому закону. Как только мы сгрудимся в городах, то опять станем мелочными невольниками и американский эксперимент закончится крахом. Земля, земля — вот ключевая проблема, верно, Льюис? Земля!

— На западе в ней нет недостатка, — заметил секретарь. — Хотя, конечно, ее занимают индейцы.

— Итак, теперь у нас есть норвежский путешественник, Магнус Бладхаммер, который хочет исследовать ее. Индейцы, медведи, волки — никто не устрашит вас, верно, Магнус? Ради какого же пленительного открытия вы готовы пойти на такой риск?

— Фактически такой же американский эксперимент начали и норвежцы, — сказал мой спутник. — Наши предки первыми пытались найти здесь спасительный приют.

— Неужели вы действительно полагаете, что раньше всех открыли этот континент именно викинги?

— Скорее не викинги, а скандинавы. Существует свидетельство того, что они побывали здесь в четырнадцатом веке, почти на полтора столетия раньше Колумба.

— Какое свидетельство?

Магнус отставил в сторону фарфоровую чашу и достал из цилиндрического контейнера карту. И вновь я задумался о том, что же может храниться в нижней части этого чехла.

— Вы сразу поймете, какова важность данного свидетельства, — сказал он, разворачивая пергамент. — Сей документ, обнаруженный в рыцарской гробнице средневековой церкви, несомненно, создан в шестидесятые годы тринадцатого века. Разве изображенная здесь береговая линия может быть простым совпадением?

Джефферсон, встав со стула, пристально взглянул на карту.

— Клянусь душой Меркатора, это похоже на Гудзонов залив.

Обойдя вокруг стола, Льюис тоже ознакомился с древним документом.

— Поразительно, если это правда, — кивнув, заметил он.

— Конечно, правда, — заверил его Магнус.

Мои мысли захватило упоминание президента об индейцах, медведях и волках. Однако ожидаемых мной насмешек не последовало — напротив, трое моих сотрапезников уже сформировали крепкий триумвират.

— Меня лично удивило ваше спокойствие, — заметил я.

— Почему? — спросил Льюис.

— Потому что, возможно, перед вами самая потрясающая находка за всю человеческую историю. Скандинавы опередили Колумба? И вы этому верите?

Джефферсон и Льюис переглянулись.

— До меня доходили такие разговоры… — задумчиво произнес Льюис.

— Какие разговоры? О саблезубых тиграх размером со слонов?

— О голубоглазых индейцах, господин Гейдж, — пояснил Джефферсон. — Пьер Готье де Варенн, сэр де ла Верандри, сообщил о них, когда исследовал низовья Миссури в тысяча семьсот тридцать третьем году. Он столкнулся с племенем манданов, которое жило общинами, напоминающими европейские северные поселения Средних веков. Сухие рвы, частоколы, деревянные дома. Они занимались земледелием, а не скитались, как индейцы. И некоторые из них были, как ни странно, блондинами, а их вожди обросли смешными бородами. Никто здесь не слышал о бородатых индейцах.

— Есть также одна древняя легенда о том, что принц Мэдок из Уэльса вышел из Британии на запад в тысяча сто семидесятом году на десяти кораблях, да так и не вернулся, — сообщил Льюис. — Слова «манданы» и «Мэдок» довольно созвучны, чтобы навести на мысль о том, что в той легенде есть доля правды.

— Погодите. Вы что, полагаете, что и валлийцы достигли центра Америки?

— Всевозможно, — пожал плечами Джефферсон. — Миссисипи и Миссури, или река Святого Лаврентия и Великие озера, или реки Нельсон и Ред-Ривер, впадающие в Гудзонов залив, — по этим водным путям первые исследователи могли попасть в те обширные земли центральной части нашего континента, где обитают манданы.

— Я сам видел светлоглазых индейцев племени каскаския в землях Иллинойса, — сказал Льюис. — Генерал Джордж Роджерс Кларк сообщал то же самое. Каково же их происхождение?

— Господин президент, я полагаю, что бывших руководителей вашей страны также не слишком бы удивила моя информация, — вмешался Магнус. — Насколько мне известно, многие, подобно Вашингтону или Франклину, разделяют взгляды франкмасонов…

— Да. Но я не отношусь к ним, Бладхаммер.

— И все-таки если эти великие деятели были вашими друзьями, то вы знали о связях масонов с гонимыми тамплиерами, — упорно гнул он свою линию.

Я мысленно застонал. Мы вот-вот могли потерять какое бы то ни было доверие.

— Есть вероятность того, что тамплиеры бежали в Америку… — продолжил Магнус. — И придумали некий утопический план, который воссоздали даже здесь, в вашей новой столице. Во всех этих грандиозных и величественных зданиях и проспектах нового государства. И план городских улиц образует интересные фигуры знакомой всем священной восточной геометрии.

— Просто современная планировка, — с настороженным видом возразил президент.

— Ничего подобного. Создание Соединенных Штатов, я уверен, подчинено высшей цели. Тайной цели. На мой взгляд, она заключалась в стремлении воссоздать давно утраченный золотой век, эпоху богов и магов.

— Но что привело вас к такому выводу?

— Во-первых, сам этот город. Дата его основания, ритуал установки краеугольных камней, его размеры. И во-вторых, вот это. — Он указал на символ молота на его карте.

— А что это, Магнус?

— Это символическое изображение молота бога Тора.

— И вы надеетесь найти Тора в Америке?

— Не Тора, а его наследство.

Я опасался, что Джефферсон отправит нас в сумасшедший дом, но его умные глаза полыхнули не порадовавшим меня пониманием.

— Его наследство? Как интересно. Что ж, я сам изучал прошлое, у меня подобралась обширная историческая библиотека. Я прочел много трудов, рассказывающих не только о вашем Форн Сиоре. Мы не знаем, что находится за нашими нынешними границами, как не ведаем и кто обитал там. Бледнолицые индейцы? Доисторические чудовища? Ходят разговоры и о необычайных, не известных в Европе природных явлениях. Индейские знахари и шаманы предостерегают от злых духов. Я ни в чем не уверен, господа. Но мне крайне интересно. Крайне интересно.

Магнус промолчал. А я тем временем осознавал, почему мне так не хотелось покидать Нью-Йорк. Злые духи?

— Возможно, туда и добрались валлийцы, — сказал Джефферсон. — И у вас двоих есть отличный шанс подтвердить то, что де Варенн не преувеличил значение своих открытий. Ведь можно допустить, что неведомое нам древнее поселение здешних валлийцев или скандинавов смешалось с коренным населением и продолжает существовать как смешанное племя, обитающее в обнесенных стенами деревнях где-то в верховьях Миссури? Вдобавок существуют гипотезы, что какие-то из потерянных колен Израилевых могли тем или иным образом добраться до Америки и стать предками американских индейцев. Есть также и легенды о том, что побежденные римлянами карфагеняне пересекли Атлантику, спасаясь от уничтожения в их родном городе.

— Верно! — подхватил Магнус и кивнул мне.

— Платон писал об утраченной Атлантиде, а астроном Корли размышлял о том, где она могла находиться. У индейцев есть поговорка, что табак растет там, где с небес упали волосы огненного бога. Что, если потомки царя Давида или Ганнибала скитались как раз по тем западным пустыням? Все эти сообщества могли забыть об исходном происхождении. Но если это может быть доказано, то игра стоит свеч.

— В каком смысле? — спросил я.

— Европейские колонии в Новом Свете основаны, в частности, на претензиях первооткрывателей, — пояснил Льюис. — Если окажется, что первыми прибыли из Европы представители совсем других стран, то это подорвет законность притязаний на земельные владения британцев, французов и испанцев.

— Что, в свою очередь, увеличит шансы Соединенных Штатов на утверждение своих прав или приобретение новых территорий, — добавил Джефферсон. — Растущее население дает нам возможность захвата дополнительных земель, но это может привести к нежелательным войнам. Предпочтительнее продажа, а ее будет легче осуществить, если права владельцев поставлены под сомнение. Если первыми здесь побывали скандинавы, то это может потрясти мировую политику. Главное — выяснить, каково истинное положение дел, и в идеале нам лучше узнать это раньше французов, испанцев или англичан. Вот, господа, почему вы вправе рассчитывать на мою поддержку вашей исследовательской экспедиции… Впрочем, если вы оправдаете мое доверие. Я надеюсь, Итан, что на первом месте у вас преданность своей родине?

— Безусловно.

На самом деле на первом месте у меня стояло самосохранение, но оно, видимо, завершало список человеческих приоритетов.

— Ваши исследования, я надеюсь, обеспечат нас сведениями, на основе которых продолжит разведку капитан Льюис, если мне удастся убедить Конгресс в необходимости субсидирования более основательной экспедиции.

— И насколько масштабным может стать такое предприятие?

— Хотелось бы снарядить команду, человек двадцать или сорок, обеспечив их несколькими тоннами научного и бытового снаряжения.

— Впечатляюще. А много ли людей отправятся в поход со мной?

— Пожалуй, на мой взгляд, хватит и одного. Магнуса Бладхаммера.

Норвежец ослепительно улыбнулся.

— Только одного?

— Мне нужно, чтобы вы двое быстро и не привлекая внимания провели предварительную разведку.

— А каково будет обеспечение нашего похода?

— Я готов предоставить вам сотню долларов и рекомендательное письмо к недавно завоеванным нами фортам Детройт и Мичилимакинак, где вы сможете получить защитный эскорт. Я полагаю, что до Великих озер вы доберетесь водными путями, а дальше будете действовать по обстоятельствам. Если удача будет вам сопутствовать, то вы завершите ваши изыскания за один сезон, вернетесь к нам с докладом, и тогда мы откорректируем наши планы относительно экспедиции Льюиса и договора с Наполеоном. Если вы вернетесь живыми…

— Я надеялся на более существенную помощь, — проворчал я, сделав изрядный глоток вина.

— Я только что вступил в должность, к тому же Адамс оставил дела в полной неразберихе. Пока это самое большое, на что способна наша Америка. К счастью, Гейдж, вы патриот!

— Имеется в виду, что все найденные вами в нашей земле ценности будут принадлежать Соединенным Штатам, — добавил Льюис.

— Нет, если мы найдем их за границами вашего государства, — возразил Магнус. — И если скандинавы зашли дальше, чем ступала до сих пор нога хоть одного американца. То есть, возможно, господа, мы сделаем находки в норвежских владениях…

Последние слова Магнус произнес с поистине удивительной многозначительностью.

Джефферсон улыбнулся. Магнус попался на удочку.

— Значит, вы полагаете, что ваши ценные и даже бесценные находки явятся неоспоримым доказательством средневековых норвежских изысканий?

— Да, а такие артефакты по праву принадлежат мне и моей стране. И конечно, Итану. Я неправильно выразился, Гейдж?

— Там могут встретиться лишь проржавевшие безделицы, — поспешно уточнил я. — Древние наконечники копий. Или потерянные старые монеты да погнутые гвозди.

Не стоило упоминать о магических молотах, за которые могли потребовать царский выкуп.

— Надеюсь, я поддерживаю исследователя, а не охотника за сокровищами, Гейдж.

Я изобразил легкое негодование.

— Мне казалось, что мы заслужили ваше доверие. Сохранив тайну, я доставил вам сообщение о франко-испанском договоре в Луизиане. Магнус только что показал бесценную карту. Мы доверились вам, господин президент, и лишь просим в ответ вашего доверия.

— Хорошо сказано. Мы все партнеры, господа, в одной из величайших исторических авантюр. Итак, я предоставлю вам полномочия. Вашими противниками могут быть лишь канадские британцы, луизианские испанцы и французы, ну и еще ужасающе дикие края, исполинские животные и враждебные индейские племена. Но ведь со всем этим вы уже сталкивались и прежде?

— На самом деле, я думаю, нам понадобится пара сотен долларов.

— Вернитесь живыми с полезными сведениями, и я заплачу вам еще три сотни. Но для начала вам придется обойтись только сотней. Я уверен, что меткие стрелки вроде вас сумеют раздобыть себе пропитание.

Мы вышли на улицу уже в сумерках, в голове моей кружились мысли о лохматых слонах, затаившихся индейцах, злых духах, солевых горах, отягченные обычными сомнениями в состоянии моих финансов. Что ж, я опять попался на крючок.

— Ты нашел себе собрата-мечтателя, Магнус, — заметил я, когда мы, стоя перед особняком президента, смотрели на горящие за его окнами свечи. — Я ожидал от него большего скептицизма.

— Итан, Джефферсон хочет использовать нас так же, как Бонапарт. И так же, как мы хотим использовать их! В общем, мы посмотрим на пресловутую Луизиану и позволим им подраться за нее, если они пожелают, — произнесон чрезвычайно деловым тоном, совершенно не похожим на восторженный голос столь привычного мне норвежского мечтателя. — Что до нас с тобой, если мы найдем молот Тора, у нас будет шанс изменить весь этот мир!

Его глаз полыхнул в сумерках таинственным огнем.

— Изменить мир… — уныло повторил я, думая, что мы всего лишь хотим извлечь из этого мира выгоду.

— Преобразовать его. Ты даже не представляешь, что тут поставлено на кон.

— Что преобразовать-то?

Он похлопал по чехлу с картой.

— Человеческую сущность.

И я в очередной раз задумался, кто же, в сущности, такой мой новый напарник.

Глава 16

Для нашего путешествия на Запад Магнус запасся мушкетом, который можно было использовать и как охотничье ружье, и большим обоюдоострым топором, повесив его за спину на манер скандинавских берсеркеров. Явно испытывая удовольствие, он долго затачивал, смазывал маслом и полировал куском ткани лезвие.

— Джефферсон подал мне хорошую идею! — воскликнул он. — С моим топориком и твоим легким томагавком у нас не будет проблем с разведением костра.

С разведением костра? Да с таким богатырским топором легко устроить адское пекло, вырубив половину лесов в долине Огайо, причем его лезвие вполне может заменить нам и обеденный столик.

— К тому же, если мне взбредет в голову побриться, он послужит сносным зеркалом. — Магнус взялся за топорище и пристально осмотрел лезвие. — Хотелось бы мне еще обзавестись палашом.

Он так разволновался, что у меня возникли серьезные опасения.

Мы решили двинуться на северо-запад, к верховьям Потомака, потом через Аппалачские горы по дороге, изначально проложенной английским генералом Брэддоком, до его злосчастного поражения в ходе войны с французами и индейцами. Далее мы планировали спуститься в Питтсбург, стоявший у слияния рек Мононгахела и Аллегейни, оттуда направиться по руслу Огайо к Великой тропе, проложенной индейцами к озеру Эри, и уже там, в пяти сотнях миль от Вашингтона, переправиться на лодке в крепость Детройт. Следующие пятьсот миль до отмеченной на карте Бладхаммера неизведанной пустыни мы рассчитывали пройти по озерам Гурон и Верхнему.

Оставив позади Потомак, мы заметили исчезновение окрашенных строений, первого признака цивилизации. В предгорьях фермерские дома выглядели однообразными, выветренными и омытыми дождями деревянными постройками; ошкуренный строевой лес превратился в обтесанные бревна, плахи и доски. Холмистую местность прорезала дорога, по обе стороны от которой тянулись садовые участки, вытоптанные выгоны и белеющие на вырубленных склонах пни. Расползающееся под ногами, как овсянка, дорожное месиво извивалось и петляло затейливее, чем хитроумные доводы адвоката, а оживленное передвижение переселенцев, которым не приходило в голову заняться дорожным ремонтом, уже превратило эту просеку в сплошные рытвины и ухабы. Отовсюду валили клубы дыма, в тяжких трудах фермеры пытались сжечь остатки леса, освобождая место для посевов. Но когда мы углубились в горы, следы цивилизации пропали вовсе. Унылые бурые зимние хребты, еще убеленные по утрам морозными сединами вершины маячили в тумане замысловатым лабиринтом скалистых стен. Днем в небе парили ястребы, а по ночам туда же уносился волчий вой. Порывистый ветер шевелил темный ковер прошлогодней листвы, шуршавшей как клочки бумаги. Казалось, лес что-то нашептывал нам, пытаясь поделиться сокровенными тайнами.

Огрубев и закалившись от новой походной жизни, в хорошую погоду мы спали под открытым небом, избегая кусачих цен и блох аппалачских постоялых дворов. Мы сооружали лежанки из веток, поедали незатейливый ужин из ветчины с кукурузными лепешками, запивали его речной водой и прислушивались к ночным звукам. Почки на деревьях набухали медленно, и через их сетчатые кроны на нас изливал сияющий свет усыпанный ослепительными звездами небесный полог.

Порой перед сном мы с Магнусом болтали о древних религиях, рассуждая о том, что прародитель каждой из них на веки вечные поселялся в небесах.

— Может, там же теперь и моя Сигни, — с задумчивой тоской произнес норвежец.

— Долго ли вы прожили вместе?

— Всего один год, — угрюмо ответил он и, помолчав, добавил: — Только тогда я был по-настоящему счастлив. Я полюбил ее в ранней юности, но моя семья забила мне голову легендами о богах и тайнах, поэтому я отправился в плавание на север на поиски тамплиеров, на тот далекий север, где светило незакатное холодное солнце, едва согревавшее морозный воздух. Я обнаружил такие глубокие и узкие горные шахты, словно в них обитали гномы, но там не оказалось никаких реликвий. Вернувшись, я узнал, что она уже вышла замуж, а потом я потерял глаз и попросту выкинул из головы все мысли о счастливой семейной жизни. Блаженство суждено очень немногим.

— Но хоть кто-то, по крайней мере, растревожил свою душу, — заметил я, вспомнив об Астизе.

— Потом я унаследовал родительскую ферму, а муж Сигни утонул, и против всех ожиданий она и ее семья сочли меня достойной партией для ее второго брака. Я считал себя изувеченным уродом, но она, Красавица, полюбила такое Чудовище. Когда она сообщила, что у нас будет ребенок, я испытал полнейшее счастье. Разорвав связи с Форн Сиор, я целиком посвятил себя домашнему хозяйству. А ты когда-нибудь испытывал счастье, Итан?

— Да, изредка мне выпадал часок-другой. Не знаю, по-моему, человеку не суждено слишком долго радоваться жизни. Как говорил Франклин: «Кто богат? Тот, кто доволен. А кто доволен? Никто».

— В данном случае твой наставник заблуждался. По его определению, я был богат, сказочно богат. Когда со мной была Сигни, меня не волновали судьбы Норвегии или тамплиеров. Но потом…

— Она умерла?

— Я погубил ее.

Я понял, что его навещают призраки не только в образе эльфов и гномов. Его лицо вдруг поблекло, словно сад зимой. От потрясения я не знал, что и сказать.

— Она умерла, пытаясь родить моего ребенка.

— Магнус, — переведя дух, сказал я, — такое могло случиться с кем угодно.

— Соседи с издевкой называли меня Одином. Но в лавине обрушившегося на меня горя я узрел руку судьбы и понял, что жизнь еще не кончена. Я подумал о поисках древними рыцарями Грааля, той реликвии, что могла предотвратить страшные несчастья, и осознал, что мне, подобно нашему древнему богу, суждено скитаться по миру, суждено жить в тяжких поисках новых знаний. Я отправился в это путешествие в честь памяти Сигни. Вот почему я не разделяю твоего интереса к женщинам.

— О!

В который уже раз я почувствовал себя более легкомысленным, но зато и более защищенным. Невозможно потерять то, чем не рискуешь, включая сердце.

— Наверняка она не стала бы возражать против повторного брака. Она же сама так поступила.

— Нет, я отказался от своих стремлений, и ее погубило мое эгоистичное желание счастья. Теперь во искупление грехов я должен завершить изыскания здесь, на американском Западе.

— Во искупление! Зачем же ты увлек с собой мою невинную душу?

— Тебе тоже нужна была высшая цель в жизни. Я заметил это в Морфонтене, где все вы чревоугодничали, играли в карты и прелюбодействовали. Я же спас тебя, хотя ты этого пока не оценил.

— Но наши поиски ведут в неизведанные дикие края, — раздраженно заявил я, махнув рукой в сторону зиявшей внизу бурой впадины, затянутой непроницаемой туманной мутью.

— Нет. В тех краях мы найдем земной рай, — возразил он, выпуская в морозный воздух облачка пара.

— Мне всегда представлялось, что в раю несколько теплее, — съязвил я, кисло глянув на моего вербовщика.

Я натянул одеяло на голову, потому что вдруг почувствовал себя неуютно после его горестного рассказа. Пылкий юноша вдруг превратился в тысячелетнего старца, а дикий лес, казалось, ожил и настороженно наблюдал за мной.

— А ты, Итан, когда-нибудь задумывался о том, где находится Эдем?

— Не особенно, — буркнул я, сознавая, что мой напарник — совершеннейший безумец.

— Ну ведь где-то он должен был находиться. А что, если нам вновь удастся найти его?

— Если я правильно помню написанное в священных книгах, Бладхаммер, то врата в эту частную обитель накрепко закрыты, — проворчал я. — Не забывай о змее-искусителе, Еве, яблоке и всех прочих грехах.

— А вдруг эти врата можно вновь открыть?

— Божественным ключом?

— Молотом Тора.

— Тогда держись подальше от яблочных пирогов, — отвернувшись от него, сонно пробормотал я, закрыл глаза и унесся в царство Морфея.

На следующее утро Магнус выглядел на редкость радостным, словно весь наш полуночный разговор пригрезился мне в ночном кошмаре. Не вспоминая о бедной Сигни, он весело болтал о суровой сумеречности наших лесов, так разительно отличающихся от норвежской тайги. Казалось, этот сумасброд с легкостью забывал собственные фантазии. Но как только мы оседлали лошадей, он хитро глянул на меня.

— Держи! — крикнул он, бросив мне что-то.

В руках моих оказалось яблоко, сохранившееся с прошлогоднего урожая и купленное на вашингтонском рынке.

— Подкрепись, — добавил он, усмехнувшись.

— С удовольствием, — ответил я, вгрызаясь в еще твердую яблочную плоть. — По-моему, я не стал мудрее.

— Мы просто пока не нашли правильное древо.

Итак, мы поехали дальше. Дожевав яблоко, я забросил огрызок в весенний лес, где вскоре могли вырасти молодые яблоньки.

* * *
В дождливую погоду нам приходилось снимать жилье в убогих придорожных ночлежках, неизменно тесных, прокопченных, зловонных и шумных. Для тепла их постояльцы ложились спать по двое, и ночную тишину то и дело прорезали звуки проклятий, ругани, кашля, плевков и выпускания газов. На рассвете все мы, подобно обезьянам, выискивали друг у друга насекомых и платили непомерную цену за типичный завтрак американских переселенцев, состоявший из соленой свинины, маисовой похлебки и разбавленного водой виски. За всю дорогу от Джорджтауна до Питтсбурга мне не удалось увидеть ни чистой кружки, ни привлекательной хозяйки.

Спасаясь от тоски, Магнус завел привычку рубить гостиничные дрова своим здоровенным топором, всякий раз зарабатывая в аккурат на шестипенсовую буханку хлеба. Иногда я составлял ему компанию и сидел рядышком, поглядывая с тем же настороженным и почтительным трепетом, с каким наблюдают за разыгравшимся на арене быком, как бугрятся его могучие мускулы, а порой даже давал обычно игнорируемые им советы. Отказываясь участвовать в рубке, я предпочитал складывать поленья.

— Странно, что ты, хоть и испытываешь видимое отвращение к практике боевых искусств, умудрился стать героем Акры и Маренго, — добродушно поддразнил он меня однажды.

— А для человека, рассчитывающего стать властителем мира, ты слишком охотно берешься за грошовую хозяйственную работу. Перестраховываешься, что ли?

По прошествии девяти дней тяжелого перехода мы с облегчением спустились с суровых холодных гор на равнину, уже покрывшуюся пушком молодой зелени. В плане Питтсбург представлял собой треугольное поселение с тремя сотнями домов на пятнадцать сотен душ, и вершина его треугольника упиралась в берег Огайо, где сливались потоки Мононгахелы и Аллегейни. Старый английский форт на мысу давно обветшал, кирпичи растащили для строительства новых домов, а земляные валы крепости размыли половодья. Сам бурно развивающийся городок скрывал за завесой угольного дыма суматошную деятельность небольших судоверфей и лесопилок, а также канатных, стеклодувных и скобяных мастерских. Ароматы его курятников, коровников и конюшен разносились на пару миль, и свиней на улицах копошилось не меньше, чем людей. Чтобы арендовать судно, мы с трудом спустились с обрывистого крутого берега и по деревянным мосткам, проложенным по заливному лугу, добрались до глубоководного русла Огайо.

Пройдя миль двадцать, баржа доставила нас вместе с лошадьми в низовья Огайо, к началу Великой тропы,[14] разъезженной дороги, ведущей на север. Лет десять назад эти индейские края считались весьма опасными, но после победы в битве у Фоллен-Тимберс,[15] где индейцев быстро разбили благодаря поваленным деревьям, эта дорога стала главным путем переселенцев. Войны, болезни и слабость покалеченного населения довели племена делаваров и виандотов до нищеты, а встречавшиеся нам по пути грязные и истощенные индейцы имели мало сходства со знакомыми мне по прежним охотничьим вылазкам гордыми и крепкими воинами. Неужели индейцы обречены на вымирание, как доисторические мастодонты? Магнус приглядывался к ним с большим интересом.

— Потомки Израиля, — пробормотал он.

— Я побывал в Палестине, но мне даже в голову не пришла бы версия подобного переселения.

— А Джефферсон допускал, что здесь могли поселиться потерянные колена Израилевы.

— Магнус, это же вымирающая раса. Посмотри на них! Мне очень жаль, но это правда.

— Если это правда, то нам предстоит столкнуться с неожиданными и еще более ужасными утратами. Этим людям, Итан, известно то, о чем мы сами давно забыли.

— И что же, к примеру?

— Прошлое. Законы истинного бытия. И тайны живого незримого мира. Ученые полагают, что они общаются с миром духов. Возможно, в своих скитаниях Тор встречался с их духом, Маниту; они, вероятно, обладали сходной божественной сущностью. Политическая система и свод законов Лиги ирокезов вдохновляли Франклина, когда он придумывал вашу Конституцию. А Джонсон восхищался их ораторским искусством.

— Однако же в нашей последней гостинице их описывали как вороватых пьяниц, бездельников и охотников за скальпами. Пионеры ненавидят индейцев, Магнус. Тот торговец виски показал мне табачный кисет, сделанный из мошонки пленного солдата. Своих женщин индейцы называют «скво», что в переводе на наш язык означает «дрянь» или «сука». Европейцы сражаются с туземными племенами уже больше трех столетий.

— Если страх ослепляет нас, то это не значит, что индейцы ничего не видят.

Следы новых поселенцев теперь виднелись повсюду, леса нещадно вырубались, и дымные столбы костров коптили небо по всей территории Огайо, словно из самой этой речной долины решили приготовить похлебку. Любой захудалый европейский переселенец мог притащиться сюда, окольцевать веревкой деревья, выкорчевать их, засеять застолбленный участок, выпустить в луга своих свиней и гордо назваться землевладельцем. В лачугах этих фермеров, окруженных грязными дворами, едва разместилась бы французская спальня, их дети совсем одичали, а женам доставалось столько тяжелой работы, что к двадцати годам они теряли всю привлекательность. Зато человек обрел свободу. Он жил на своей земле, копаясь в потемневшем суглинке. Цивилизация, казалось, замучила даже речные берега Огайо, безжалостно сдернув с них природные покровы. Мне подумалось, что Джефферсон имел слишком пессимистичный взгляд, предположив, что для заселения центральных западных равнин понадобится много времени. Мы проехали по территории, где обосновалось уже пятьдесят тысяч человек, и, останавливаясь в тавернах или снимая на ночь фермерский сарай, везде слышали разговоры о праве на получение статуса штата.

— Из-за этого беспорядка Новая Англия выглядит как большая каменистая свалка!

Хотя территория Огайо покрывалась все новыми вырубками, там сохранились обширные участки девственного леса, где продолжалась первобытная жизнь. Дубы, буки, гикори, каштаны и вязы, уже набухшие зелеными почками, вздымали свои кроны на высоту до полутора сотен футов. Древесные стволы достигали такой толщины, что мы с Магнусом, взявшись за руки, не могли обхватить их. На мощных ветвях запросто можно было устроить танцы, а дубовая кора так сморщилась, что в ее складках легко мог затеряться серебряный доллар. Возвышающиеся, как соборные купола, раскидистые кроны сливались друг с другом, и порой взлетающие с них огромные птичьи стаи, словно тучи, надолго загораживали солнце, оглашая окрестности дребезжащим многоголосьем. Эти деревья казались не только старше нас и индейцев, но старше самих лохматых слонов. Они наводили на мысль о злых духах, упомянутых Джефферсоном.

— Ну надо же, — удивился Магнус, — из одного такого дерева можно построить целый дом.

— Точно, а я сам видел, как целые семьи во время строительства своих лачуг жили в древесных дуплах, — добавил я. — Может, эти исполинские дубы видели еще ваших скандинавских первооткрывателей.

— Может, они современники самого Иггдрасиля. Одному только богу известны названия всех произрастающих тут деревьев. Возможно, именно поэтому, Итан, сюда и стремились тамплиеры. Они осознали, что в этих краях находится древний парадиз, где люди жили в гармонии с природой.

Мне его предположения показались весьма сомнительными. Я знал, каковы европейцы, и не мог представить, что какие-то бледнолицые мореплаватели, прибыв в Америку, не уподобились нашим переселенцам, стремившимся превратить патриархальные девственные леса в засеянные поля. Таковы уж нравы цивилизации.

— Как ты думаешь, почему деревья здесь такие огромные? — спросил Магнус.

— Может быть, на них влияют электрические силы.

— Электрические?

— Французский физик Пьер Бертолон в тысяча семьсот восемьдесят третьем году соорудил так называемую электрическую машинку, способную собирать силу молний и преобразовывать ее в силу полевых растений, причем их рост, согласно его заметкам, значительно ускорился. Нам пока известно, что молния способна раскалывать деревья, но, возможно, насыщенные электричеством грозы также помогают им и расти. Атмосферные явления в Огайо, наверное, отличаются от европейских гроз.

Наконец, переправившись через залив Сандаски у входа в озеро Эри, мы увидели безграничную водную гладь.

— Это не озеро, а настоящее море!

— Оно тянется на три сотни миль, Магнус, но здесь есть озера и побольше. Чем дальше мы будем продвигаться на запад, тем больше будут эти водоемы.

— И ты еще удивляешься, почему скандинавы отправились туда? Мои предки были способны на великие дела.

Зачерпнув ладонью воду, он попробовал ее, убедившись, что мы действительно прибыли к обширному пресному источнику. Озерное дно просматривалось до глубины сорока футов. Как и планировали, мы продали там наших лошадей и отправились в Детройт на шхуне под названием «Галлвинг»,[16] поскольку сухопутные дороги здесь терялись в почти непроходимом Черном болоте, отделявшем Огайо от Северо-Западной территории. Мы пересекли озеро Эри, прошли по руслу питаемой им реки Детройт и высадились возле долгожданной и знаменитой крепости. Там, флиртуя с одной дамой, я нашел для нас более удобный путь на запад.

Я умею заводить знакомства с приятными людьми.

Глава 17

К нашему прибытию форт Детройт простоял уже сотню лет, но всего лишь последнее пятилетие над ним развевался американский флаг. Основанный французами опорный торговый порт позже отвоевали британцы, но им тоже пришлось сдать его в конце американской Войны за независимость, и теперь наша крепость высилась на обрывистом высоком берегу короткой и широкой реки Детройт, соединявшей озера Эри и Сент-Клэр. Новое укрепление, вмещавшее около тысячи человек и три сотни домов, расположилось за двенадцатифутовым частоколом. На другом берегу начинались владения Канады, и полощущийся там на ветру британский «Юнион Джек» напоминал о бывших владельцах.

Несмотря на политические разногласия, на реке шла оживленная торговля. Экономика Детройта основывалась на пушнине и сельском хозяйстве с норманнскими, оставшимися в наследство от французов, фермерскими усадьбами, раскинувшимися на двадцать миль как по американскому, так и по канадскому берегам.

— Это смешанный городок, — поведал нам Джек Вудкок, шкипер нашего судна. — Тут можно встретить потомков французов, которые обосновались здесь почти так же давно, как индейцы, и проделали львиную долю работы по освоению этих берегов. Шотландцы заправляют пушной торговлей. Американский гарнизон набран в основном из переселенцев, не годных ни к каким другим занятиям. И есть еще принявшие христианство индейцы, племена, живущие за счет торговли, темнокожие слуги и свободные поселенцы, а за рекой копошатся британцы, поджидая удобного случая, чтобы отвоевать крепость обратно.

— Понятно, каждому лестно приобщиться к славным достижениям Соединенных Штатов!

— Французов, как и нас, здесь даже меньше, чем британцев. Они собрались в Сент-Клэре. Детройт уже потерял половину своего населения.

Под обширными небесами раскинулась обширная равнина речной долины, щедро заливаемая ярким апрельским солнцем. Красиво смотрелись высившиеся повсюду ветряные мельницы, их лопасти лениво поворачивались на фоне гонимых ветрами весенних облачков.

— Эта равнинная земля похожа на блин, здесь нет речных быстрин для получения водной энергии, — пояснил наш капитан. — Мы похожи на скопище чертовски деловитых голландцев.

Снаружи под стенами теснились конусообразные, обтянутые корой и шкурами вигвамы и односкатные навесы, используемые согнанными с насиженных мест индейцами, которые старались держаться поближе к форту. Наше судно причалило к длинной деревянной пристани у подножия обрывистого берега, где бродили вороны, а кружащие низко чайки высматривали рассыпанные на земле семена и зерна. У причала толпились ряды привязанных шлюпов, каноэ, плоскодонок и барж, и ведущие на берег мостки скрипели и стонали под топочущими сапогами и перекатываемыми бочками. Местное общение проходило на смеси английского, французского и алгонкинского языков.

— Мы не прошли еще и полпути до знака молота, — с удивлением сказал Магнус, сверяясь с купленными им в Нью-Йорке картами.

— Будет быстрее и легче, если нам удастся продолжить путешествие по воде, — сказал я. — Мы предъявим командиру гарнизона рекомендательное письмо Джефферсона и попросим военный транспорт до Гранд-Портиджа. В конце концов, нас послало сюда американское правительство.

От пристани к воротам форта вел грязный пандус, сколоченный из толстых распиленных бревен. Нескончаемым потоком, как вереницы муравьев, жители сновали вверх-вниз, не только перетаскивая товары с кораблей и каноэ и обратно, но и доставляя в городок свежую воду. По словам Вудкока, колодцы стали слишком грязными из-за городской канализации.

Три четверти местных жителей походили либо на французов, либо на индейцев. Лица первых, обрамленные длинными темными волосами, побронзовели от загара, почти как у местных туземцев. Французы носили подпоясанные рубахи и штаны из оленьей кожи, дополняя наряд шейными платками и головными уборами в виде ярко-красных шапок или простых узких повязок. Эти люди излучали радостное оживление, напомнившее мне, хотя и отдаленно, суету парижских улиц. В отличие от них индейцы стояли или сидели, закутавшись в одеяла, и с вялым, безропотным любопытством наблюдали за лихорадочной деятельностью пришельцев. Они оказались беженцами в своей собственной стране.

— Сюда стекаются только пьяницы да больные, — сказал капитан. — Остерегайтесь подхвативших всякую заразу скво.

— Невелико искушение, — сказал я, глянув на приземистых и грязных индианок.

— Не зарекайтесь, вот проживете здесь с полгода, тогда посмотрим, как вы запоете.

В крепости теснились побеленные бревенчатые дома, а в центре возвышалась большая католическая церковь.

— Штабные живут в той стороне, — сказал Вудкок, сопроводив слова указующим жестом. — Я обычно останавливаюсь в таверне.

Он скрылся в лачуге, явно пользующейся наибольшей популярностью.

Три сотни недисциплинированных солдат служили под руководством западного командования сухопутными войсками.

Штаб разместился в прочном, сложенном из бруса здании, которое поблескивало мелкими рифлеными стеклами, вставленными в сложную рамочную конструкцию. О его служебном назначении свидетельствовал флагшток со звездно-полосатым флагом. В дверях не было никакой охраны, поэтому мы без приглашения прошли в небольшую приемную, где седой сержант мрачного вида горбился над объемистым гроссбухом. Мы поинтересовались, на месте ли Самуэль Стоун, здешний начальник, к которому нам посоветовал обратиться Льюис.

— Полковник опять на кладбище, — не слишком внятно и задумчиво пробурчал сержант сквозь жесткую щетку седых усов, покачивая испачканным в чернилах гусиным пером, как дротиком, словно размышлял, куда же лучше направить сие орудие.

Ему изрядно не хватало военной выправки Мериветера Льюиса, и он так косил глазом на бухгалтерскую книгу, будто впервые в жизни видел буквы и цифры. Наконец он нацарапал там какое-то имя.

— А что, у вас здесь свирепствует эпидемия?

— Нет, очередная перестрелка. Нашим орлам не с кем воевать, вот они и постреливают друг в друга. Полковник как раз запретил дуэли, но как только он соберется наказать за них провинившихся, так половина уже мертва, а вторая половина покалечена или зализывает раны. Кроме того, он и сам задира не промах. Говорит, что драки поддерживают боевой дух.

— Черт побери! И каковы же ваши потери?

— Пока полдюжины. Да это пустяки, мы потеряли гораздо больше, если считать всех утопленников, жертв малярии, чахотки, заразных скво, скверной воды и враждебных вылазок индейцев. По мне, так лучше умереть как герою, от ран на поединке, чем от дизентерийного кровавого поноса.

— Мы прибыли сюда по заданию президента Джефферсона, — произнес я тоном, который, по моему мнению, выражал всю серьезность задания и мое собственное важное положение. — Скоро ли вернется полковник?

— Может, и скоро. Если захочет…

— Что значит, если захочет?

— Полковник живет по своему личному расписанию.

— У нас есть письмо от президента с указанием предоставить нам гарнизонные транспортные средства. Вы еще не получили уведомления о нашем прибытии?

— Вы имеете в виду с почтой? О вашем прибытии? — Он отрицательно покачал головой. — А далеко ли вы направляетесь?

— Дальше по Великим озерам.

— По озерам? В Гранд-Портидж?

— Да.

— Там заправляют «красные мундиры»,[17] парень. — Он глянул на Магнуса. — Ваш приятель похож на шотландца. Спросите его. В их руках и Северо-Западная компания. Вы тоже, что ли, из «красных мундиров»? В их распоряжении к тому же все грузовые каноэ.

— Магнус прибыл из Норвегии, и нам нужно американское судно. Не сомневаюсь, что у вас тут есть парусники, чтобы довезти нас до пролива Макино.

— Скорее уж тоже каноэ. У нас тут нет американских кораблей. — Он посмотрел на нас как на идиотов. — Разве вы не видели эту реку? У нас нет никакой флотилии. И вообще мы принадлежим к сухопутным войскам.

Да, так мы ничего не добьемся.

— Очевидно, нам лучше переговорить с полковником.

— Это ничего не изменит, — бросил он, пожав плечами, и оглянулся, словно удивившись, что за его спиной не сидит полковник, впрочем, в комнате вообще больше не было стульев. — Если хотите подождать его, можете посидеть на крыльце. Или заходите завтра. — Он поерзал на стуле, приподнял задницу и со звуком пушечного выстрела выпустил газы. — Простите. Сигнал утренней побудки.

Выйдя из штаба, мы прогулялись по Детройту, обсудив его покосившиеся бревенчатые домики, замшелые крыши и грязные улочки.

— Если это наши оборонные сооружения, то не стоит винить капитана за то, что он направился в таверну, — сказал Магнус. — Давай присоединимся к нему и вновь попытаем счастья через часок-другой, когда зароют все могилы. Может, полковник Стоун окажется все же пошустрее мертвецов.

Мы решительно направились к таверне, и по пути наблюдательный Магнус отметил зловонное великолепие подсушивающихся шкур, а я посетовал на явную нехватку бледнолицых женщин. Нам попалось несколько миловидных индианок, но смешанные туземно-французские наряды выдавали в них невест французов. Более юные девушки походили на метисок или полукровок.

Уже подходя к таверне, мы услышали чей-то крик:

— Поберегись!

Какой-то парень отпихнул нас к стене свечной лавки, и черное пушечное ядро, на вид четырех фунтов, вылетело с поперечной улочки и со свистом пронеслось по тому месту, где мы только что стояли. Оно исчезло между домами, и вскоре последовал грохот и треск падающего дерева.

— Простите за грубое вмешательство, — сказал наш спаситель, — но вы по неведению попали на линию огня. Сломанные ноги стали привычным явлением в Детройте, сам этот городок скоро развалится от таких игрищ. Ходят, конечно, разговоры о строгом запрете.

— Но я не слышал выстрела пушки.

— А она и не стреляла, это был бросок сильно раскрученного ядра. Все просто одержимы игрой в эти своеобразные шары, а в бесконечных спорах о ее запрещении все готовы глотки драть, да только решить ничего не могут, почти как в вашем американском Конгрессе. Едва грязь на улице слегка высохнет или подморозит, молодежь тут же начинает бросаться ядрами. Как говорит наш полковник Стоун, надо же им чем-то заняться.

— И игроки никого не предупреждают? — спросил Магнус.

— Мы привыкли следить и ловко подпрыгивать в случае необходимости. — Он взглянул на меня с интересом. — Послушайте! А не вы ли стали героем Акры?

— Едва ли героем… — промямлил я, удивленный и озадаченный такой известностью.

— Ну да, Итан Гейдж! Какое замечательное совпадение! Мои наниматели только что рассказывали о вас! Прошел слух, что вы направляетесь в наши края, ну а языками, как вы понимаете, у нас все помолоть любят. Вот и ломали мы тут головы, каким может быть ваше следующее задание! А вы вдруг возьми и заявись сюда собственной персоной! Нет-нет, не возражайте, мне говорили о шикарной винтовке и нескладном спутнике-богатыре!

— Это Магнус Бладхаммер, уроженец Норвегии. А кто вы, из каких краев?

— О, простите! От волнения я забыл правила хорошего тона!

Раздались ликующие возгласы, и очередное пушечное ядро, подпрыгивая, пронеслось мимо нас.

— Николас Фитч, секретарь лорда Сесила Сомерсета, совладельца Северо-Западной компании. Он остановился в Сэндвиче на другом берегу реки, в доме Даффа, вместе со своей кузиной Авророй. Ему очень хотелось познакомиться с вами. Чертовски интересно было бы узнать о той заварушке в Акре. И сам он вроде изучает древние фортификации. Да еще знаком с небезызвестным вам Сиднеем Смитом.

— Мы хотели встретиться с полковником Стоуном и договориться насчет похода по озерам.

— О, сегодня вам вряд ли удастся повидать Стоуна. После похорон он обычно отправляется на охоту. Говорит, что стрельба по белкам улучшает настроение. И в любом случае все передвижения на север здесь контролируют англичане. Прошу вас, будьте нашими гостями… мы устроим славную вечеринку. У нас тут, знаете ли, собирается избранное общество местного разлива: торговцы, фермеры, вожди. Кстати, и лорд Сомерсет держит путь на север. Возможно, мы будем полезны друг другу! — с улыбкой закончил он.

Что ж, в числе прочего мне поручили разнюхать, каковы намерения британцев на западе. А для этой цели лучше всего посетить их прием, где выпивка превосходно развязывает языки.

— С удовольствием, если вы не возражаете против потрепанных дорогой путешественников.

— У нас вы сможете также принять ванну! — Он подмигнул. — Разумеется, вам стоит почистить перышки перед знакомством с Авророй!

Глава 18

На канадском берегу высился трехэтажный особняк Александра Даффа, побеленное здание торгового дома, который одним своим видом утвердил в этих диких краях британскую чопорность, произведя неизгладимое впечатление на французских вояжеров, индейских вождей и шотландских вкладчиков. Фасад украшали величественные окна и крыльцо с фронтоном, а парадные интерьеры изобиловали массивными столами красного дерева, обтянутыми парчой стульями, шелковыми портьерами, оловянными канделябрами, изысканным фарфором, свинцовым хрусталем и увесистым столовым серебром с рукоятками из слоновой кости. Старинные вещи претендовали на связь с империей куда более основательно, чем установка флага.

Нас с Магнусом приветствовал сам Александр Дафф, сообщив заодно, что наше случайное прибытие удачно совпало с назначенным на сегодняшний вечер собранием местной знати, после чего он показал нам стоявшую поблизости баню, где мы могли привести себя в презентабельный вид. Я подстригся по республиканской моде, и Магнус подровнял бороду, разросшуюся как у библейских проповедников. После путешествия наша обувь выглядела столь потрепанной, что Дафф предложил нам новые, расшитые бисером мокасины, удивительно мягкие и удобные.

— Самая лучшая обувь для плавания в каноэ, — заметил он.

Затем нам предложили взбодриться виски, усиленным бренди, и к тому же разожгли наш аппетит знатным портвейном. Что было весьма уместно, учитывая потрясение при виде собирающейся компании. Я не ударил в грязь лицом, беседуя с прибывшими в первых рядах английскими и шотландскими капитанами пушных судов, немецкими евреями и французскими владельцами грузовых каноэ, которые, как того требовали местные традиции, оставили своих туземных женушек на заднем крыльце. По меркам переселенцев разоделись они в пух и прах, щеголяя высокими, богато расшитыми бисером мокасинами, украшенными вышивкой кушаками, шелковыми жилетами и головными уборами с перьями, а сами при том излучали развязную самоуверенность, подкрепленную наглым добыванием денег в новых западных землях.

В главном зале уже стало жарковато, тесновато и шумно от толпившихся гостей и их возбужденного смеха, когда вдруг прибыла странная троица. Открывшаяся дверь вызвала легкий сквозняк, веселье споткнулось, а гости попятились к стенам, освобождая центр зала, словно прибывшие сановники считались очень важными либо заразными. В данном случае — на мой американский взгляд — справедливыми могли оказаться оба предположения.

Один горбоносый и сухощавый европеец с длинными волосами, выглядевший лет на шестьдесят, вырядился в кожаные индейские штаны со шнуровкой ниже колен, дикарскую набедренную повязку и длиннополый сюртук французского кроя из полинялого синего материала. На груди его поблескивал нагрудный знак, подобный серебристому полумесяцу, а из украшенных бисером ножен, висевших на поясе, торчала рукоятка охотничьего ножа. Лицо его покрывала трехдневная щетина, а свирепость облика подчеркивали костяная вставка в носу и серебряные ушные подвески в виде наконечников стрел. Его небольшие желтоватые, глубоко посаженные глаза под густыми бровями постреливали в окружающих хищными взглядами.

Двое его высоких и статных спутников, несомненно, были индейцами высокого ранга. Один, близкий по возрасту к европейцу, носил черный европейский деловой костюм, а его чисто выбритую голову украшал гребень из оставшихся волос. Весь его оголенный череп и лицо с высокими скулами и римским носом отливало цветом кованой меди, на которой сверкали темные, как винтовочные пули, глаза. Его манеры излучали горделивое достоинство, и держался он с отменной выправкой.

Второй абориген в отделанном бахромой кожаном наряде выглядел лет на тридцать моложе, судя по струившимся по плечам черным волосам, и, очевидно, принадлежал к племени шауни. Если первый вождь имел отчужденный взгляд, то яркие, редкого орехового оттенка глаза последнего легко пробежались по всем гостям, а его цепкий взор, казалось, мгновенно проник в душевную суть каждого из нас. Его нос украшала подвеска из трех крошечных медных полумесяцев, а на груди блестел начищенный до блеска старинный орден короля Георга. Одно-единственное перо оттеняло его черную шевелюру, и сам он обладал особым волнующим магнетизмом, скорее врожденным, чем благоприобретенным. Интересно, что осмотр гостей он завершил на Магнусе, после чего сказал что-то своим спутникам.

— Текумсе[18] говорит, что этот человек не похож ни на кого из вас, — перевел европеец.

— О да, этот богатырь прибыл из Скандинавии! — пояснил Дафф. — У нас есть и еще один новый гость, американец Итан Гейдж. Они хотят посетить земли к западу от Гранд-Портиджа.

— Американец? — Седовласый коршун, приклеившись ко мне хищным взглядом, быстрой скороговоркой пообщался со своими спутниками на туземном наречии.

Длинноволосый индеец сказал еще что-то, а толмач опять предложил нам перевод:

— Текумсе говорит, что американцы приходят куда хотят. И не уходят.

Собравшиеся рассмеялись.

— Не думаю, что меня порадовала бы такая перспектива, — холодно сказал я.

— Это Текумсе, вождь племени шауни, — представил Дафф. — Рожден в год кометы, поэтому говорят, что его имя также можно перевести как «летящая по небу пума». Он полагает, что земли вашей страны обширны и ее людям следует жить там, где они родились.

— А разве сам он не склонен к странствиям?

— Он имеет особые взгляды на географию и политику. Его спутник — знаменитый ирокез Джозеф Брент, а их толмач — фронтирский капитан Саймон Герти.

Герти?! Все явно ожидали моей реакции. К нам явился один из самых знаменитых негодяев в Америке, переметнувшийся на сторону индейцев во время войны и превзошедший своей известностью даже Дэниела Буна.[19] Враги уверяли, что он с наслаждением пытает белых пленных. Сейчас он показался мне одичавшим стариком, но, с другой стороны, его воинские подвиги закончились поколение тому назад.

— И что же Герти понадобилось здесь? — выпалил я.

— Здесь я живу, мистер Гейдж, — ответил он сам, — как и множество прочих верноподданных, согнанных со своих законных мест неким безумным мятежным ураганом. Меня вынудили стать беглым землевладельцем.

— Брент, как вам известно, также сражался за короля, — добавил Дафф. — Он прибыл сюда для переговоров с Текумсе. Все мы очень высокого мнения об этом молодом вожде.

Дурная слава Герти перелетела даже через Атлантику, и я не собирался любезничать с этим прохвостом.

— Вы предали ваш народ, как Бенедикт Арнольд.

Он в свою очередь глянул на меня словно на устрицу на блюде.

— Напротив, это мой народ предал меня. Я навербовал много солдат для Континентальной армии, а мне отказали в звании только из-за того, что я воспитывался в плену у индейцев. Потом они решили предать помогавшие им племена. Но разве мне стоит объяснять что-то о переходах на сторону противника такому человеку, как Итан Гейдж?

Я вспыхнул. Жестокое стечение обстоятельств, а не предательство вынудило меня в Святой земле метаться между англичанами и французами, но это было чертовски сложно объяснить. Что, безусловно, давало Герти определенное преимущество передо мной.

— Господин Дафф, — овладев собой, сказал я, — я понимаю, что здесь, в Канаде, я всего лишь чужестранец и гость в вашем доме. И вы вправе приглашать к себе кого пожелаете. Но должен сказать, что если бы эта троица встретилась мне на реке Детройт, то, вполне возможно, им грозило бы суровое наказание, весьма суровое. Саймон Герти подвергал американских пленных жесточайшим пыткам.

— Треклятая ложь! — воскликнул Герти.

— Моим гостям отлично известна их репутация в Соединенных Штатах, Итан, именно поэтому они и живут в Канаде, — сказал Дафф. — Но Саймон прав, эти слухи несправедливы. Они попросту храбрые солдаты, которые сражаются за другие цели. Мистер Герти, в сущности, пытался спасти пленных от индейцев, а не пытал их. Он был и остается человеком чести, опороченным из-за глупости ваших собственных командиров, а затем оклеветанным людьми, которые пытались скрыть свои собственные ошибки. Наш совместный ужин сегодня проводится в честь всей воинской братии.

— Как в Валгалле, — подхватил Магнус, — где скандинавские герои сходятся на пиршество.

— Точно, — сказал Дафф, глянув на моего напарника так, словно сомневался в здравости его ума. — Я имею в виду также и вас, Бладхаммер, поскольку нам интересно узнать, каковы ваши цели. Лорд Сомерсет желает познакомиться с вами, а репутация Гейджа, как известно, сама аттестует его как храброго и, в общем-то, честного человека широких взглядов.

Несмотря на обидную прозрачность его намеков, мне не хотелось затевать спор, и я предпочел залить обиду вином.

— И где же сейчас лорд Сомерсет? — поинтересовался я чуть позже.

— Да вот же он!

Дафф оглянулся и посмотрел на лорда, который спускался из верхних покоев с таким видом, словно внизу его ждала коронация. Высокий, ладный и красивый аристократ в безукоризненном зеленом фраке и начищенных до блеска черных сапогах выглядел лет на сорок, его лицо обрамляла корона преждевременно посеребренных сединой волос, отстраненный взгляд парил над нашими головами, а изысканно вылепленный нос и чувственный рот придавали ему сходство с теми генеральскими бюстами, что стояли в вестибюле дворца Наполеона. Он, казалось, был рожден командовать, и под стать ему здесь выглядели только два индейских вождя. Движения Сомерсета отличались отточенной актерской выразительностью, и на боку его театрально покачивалась вложенная в ножны рапира. Что-то в его манере подсказало мне, что в отличие от многих аристократов он действительно умел пользоваться этим оружием.

— Почту за честь свести с вами знакомство, господин Гейдж. — Титул Сомерсета позволял ему не обмениваться рукопожатием. — Мой друг, сэр Сидней Смит, очень высоко отзывался о ваших способностях, несмотря на то что вы опять примкнули к французам. Насколько я понял, вы склонны скорее не к войне, а к колдовству. — Он добавил для собравшихся: — Господин Гейдж, судя по отзывам, как минимум владеет магией электричества!

— Какого еще электричества? — с подозрением спросил Герти.

— Его наставником был Франклин, а сам он заинтересовался и овладел силой молнии, божественного огня, — внушительно произнес Сомерсет. — То бишь он известен как исследователь, ученый и советник. Как приятно, господин Дафф, видеть в вашем доме столь благородное собрание. Каждый из ваших славных гостей геройски отличился на своем поприще, но удивительно, что вам удалось собрать их всех вместе.

Черт побери, этот лорд оправдывал свой титул, и хотя я считал себя убежденным демократом, но невольно приосанился после его хвалебных слов. Я же сумел овладеть силой молнии!

— Также достоин почтения и спутник господина Гейджа, норвежский искатель приключений Магнус Бладхаммер, ученый-историк и собиратель древних легенд. Он сам потомок благородного рода, скажем так, угасшей ветви королевского рода. Я прав, господин Бладхаммер?

— Вы мне льстите. Я интересуюсь историей моей страны. И вы правы, род моих предков восходит к нашим древнимкоролям, правившим до того, как Норвегия потеряла независимость.

Такого я еще не слышал. Неужели Магнус принадлежит к королевскому роду?

— И вот вы прибываете сюда, в эту американскую глушь, оставив за океаном родную Норвегию и ее прославленную историю, — заметил Сомерсет. — Или у вас иное мнение? В нашем мире, по-моему, можно найти самые удивительные взаимосвязи.

Текумсе вновь произнес несколько слов.

— Он говорит, что у большого норвежца знахарские глаза, — перевел Герти. — Он видит мир духов.

— Правда? — Прищуренный взгляд Сомерсета оценил норвежца с ювелирной точностью. — Значит, вы видите духов, Магнус?

— Я стараюсь не хлопать попусту глазами.

Гости вновь одобрительно рассмеялись, за исключением Текумсе.

Бокалы в очередной раз наполнились горячительными напитками, и вскоре общение стало более непринужденным, несмотря на мои опасения относительно того, что в любой момент Герти, Брент или Текумсе могут вытащить томагавки, издав завывающие воинственные кличи. Пограничные сражения времен Войны за независимость отличались немилосердной жесткостью, и воспоминания о зверствах не изгладятся за несколько поколений. Но в данный момент меня больше удивляло то, что два этих опытных и прославленных воина относились, видимо, едва ли не с почтением к их молодому спутнику, Текумсе, о котором мне еще не приходилось слышать. А кроме того, я размышлял о том, чего ради английского лорда занесло в этот медвежий угол на канадский берег реки, напротив которого расположился наш уединенный форт Детройт с его плохоньким гарнизоном. Небрежно прогуливаясь по залу, я подошел к Николасу Фитчу, тому секретарю, с которым мы познакомились в нашей крепости. Он уже изрядно захмелел и мог выболтать какие-нибудь полезные сведения.

— Вы не предупредили нас, господин Фитч, — с мягкой укоризной произнес я, — что здесь соберется столь интересное общество.

— Джозеф Брент давно зарыл топор войны.

— А молодой дикарь?

— Воинственный вождь, сражавшийся с вашими американскими войсками за территорию Огайо. Дважды выигрывал у вас сражения, до битвы у Фоллен-Тимберс. Но он и не думал отказываться от своих планов. По-моему, он стремится превзойти славу вождя Понтиака,[20] объединив индейские племена к востоку от Миссисипи. В некотором смысле его можно назвать индейским Наполеоном.

— А вы, британцы, поддерживаете его планы по развязыванию войны в землях Фронтира?

— Только мы, британцы, способны должным образом сдерживать пыл таких воинов, как Текумсе, господин Гейдж, — сказал лорд Сомерсет, подходя к нам.

Фитч, словно отлично вышколенный дворецкий, тут же ретировался.

— Мы можем стать для вашего молодого государства либо ближайшими друзьями, либо смертельными врагами, все зависит от вашей готовности установить разумные границы экспансии. На этом огромном континенте достанет места для всех — для британцев, индейцев и американцев, если мы будем жить на наших собственных территориях. Текумсе может угрожать войной, но только с нашей помощью. Он также может открыть путь к замечательному мирному соглашению… при условии, что ваш новый президент сумеет сдержать поток переселенцев.

— Но почему вы не учитываете претензии Франции? Около сорока лет тому назад британцы все-таки выжили французов из Канады.

— Ах. Ходят слухи, что Франция вернула себе право владения Луизианой. И вот приезжаете вы, только-только от наполеоновского двора, и, судя по всему, направляетесь в ту сторону. Странное совпадение, не правда ли?

— Я начинаю понимать, зачем меня пригласили на это собрание, лорд Сомерсет. Вам интересно, каково мое задание, а мне, в свою очередь, интересно, что вы, английский аристократ, делаете в этой глуши.

— В моей заинтересованности нет никакой тайны. Я вложил сюда кое-какие средства и хочу добраться до Гранд-Портиджа, дабы обсудить будущий союз с нашими бывшими конкурентами из Компании Гудзонова залива. Опять-таки, сотрудничество может оказаться более выгодным, чем конкуренция. Кстати, я слышал, что вы успели также поработать в пушной фактории Джона Астора?

— Всего лишь мелкой сошкой, не более того.

— И поэтому он отыскал вас в Нью-Йорке?

— Боже милостивый, неужели вы шпионите за мной?

— Нет необходимости. Географически этот континент имеет огромные размеры, но он чертовски невелик, если учесть скорость распространения слухов и доставки депеш, особенно для дельцов, связанных с пушной торговлей. Новости переходят из уст в уста со скоростью передвижения каноэ, а слухи разлетаются еще быстрее. Ознакомившись с сокровищами Сирии, Итан Гейдж решил махнуть к Великим озерам! Весьма любопытно. И судя по одному из слухов, вы спешно отбыли из Нью-Йорка после довольно зрелищного взрыва. К слову сказать, я не всецело доверяю подобным историям.

Он знал подозрительно много.

— Я люблю делать открытия.

— И вы их сделаете, — с улыбкой произнес он и, направившись мимо вновь примолкших гостей к лестнице, добавил: — Одним из них, к примеру, станет моя кузина.

Глава 19

Итак, на сцене появилась Аврора Сомерсет. Подобно Сесилу, она спустилась с верхнего этажа, но во время царственного своего явления, казалось, плыла в длинном до пола наряде, спускаясь на облаке с пламенеющей радужной арки моста Бифрост из Бладхаммерова Асгарда. Появление этой величественной белой дамы вполне естественно привлекло особое внимание собравшихся, но именно ее красота поразила нас всех, даже невозмутимых индейцев. Она выглядела как изысканный оживший портрет, идеальная скульптура, по божественной воле Творца обретшая жизнь. Струящийся каскад золотисто-каштановых локонов обрамлял тонкое аристократическое лицо с высокими скулами, вздернутым носиком и изящным подбородком, ее глаза искрились изумрудным сиянием, улыбка являла ослепительную белизну жемчужных зубов, а пленительно чувственный изгиб пухлых, подчеркнутых помадой губ невольно наводил любого мужчину на мысль о скрытой под одеждой роскошной женской плоти. На одной щеке красовалась крошечная мушка, возбуждающая в очарованном созерцателе желание поцеловать ее, и вряд ли, на мой взгляд, имело значение, реальна или искусственна сия очаровательная родинка. Недавно вошедшее в моду платье с завышенной талией притягивало взоры к изумительной груди с чуть приоткрытой ложбинкой, а тонкий шелковый лиф чудесно обрисовывал легкие выпуклости скрытых от глаз сосков. Мерцающая розовая ткань облегала классические формы, бедра покачивались при спуске, и с каждым шагом из-под подола появлялись носки изящных, расшитых жемчугом туфелек. Голову Авроры увенчивала изысканная чалма, видимо, со страусиными перьями, а серебряное шейное украшение с большим изумрудом дивно гармонировало с цветом ее глаз. Даже пламя свечей словно склонилось, приветствуя продвижение этой царицы, а ее взгляд, пробежав по толпе гостей, задержался на лорде Сомерсете и, несомненно, на моей скромной персоне.

Я широко улыбнулся. Безумная любовь или по меньшей мере вожделение — мы, мужчины, с трудом разделяем эти чувства — мгновенно зародилась в сокровенной глубине моего естества. Стыдно проявлять такое легкомыслие, но, клянусь славой Казановы, она взбудоражила во мне всю кровь: самое впечатляющее произведение живой природы, виденное мной со времени отъезда из Морфонтена, и к тому же великолепной палитры — ее губы подобны вишням, а щечки — персикам. Аврора выглядела пронзительно завораживающе, как кобра, пугающе, как искушение, и неотразимо в своей притягательности, как яблоко Евы.

— От нее можно ожидать куда больше неприятностей, чем от Полины Бонапарт, — шепнул мне Магнус.

Порой он сильно раздражал меня своей правильностью, точно пастырь, читающий проповеди о вреде пьянства у виноградной давильни.

— Думаю, любые неприятности окупятся ее достоинствами.

— Сесил, ты не говорил мне, что наше общество будет столь представительным! — прощебетала она переливчатым голоском.

Красавица одарила всех гостей сияющей улыбкой, и многие ворчливые шотландцы, очерствевшие за годы пушной торговли в диких лесах, вдруг покраснели и прищурились. Облизнув губки, она взглянула и на Текумсе, но юный вождь остался единственным, кто рассматривал ее с тем же спокойствием, с каким смотрят на изящный предмет мебели. На мгновение ее взгляд выдал неуверенность, но быстро переместился на более достойные внимания объекты.

В отличие от индейца я отвесил даме галантный поклон.

— Леди Сомерсет, вашу божественную красоту невозможно описать никакими словами.

— Как чудесно иметь повод принарядиться. А вы, должно быть, знаменитый Итан Гейдж. — Она протянула тонкую белую руку, и я запечатлел на ней легкий поцелуй. — Сесил говорил мне, что вам известны всевозможные секреты, связанные с электрическими силами и древним могуществом.

— Их я доверяю лишь моим наперсникам, — с усмешкой сказал я, а Магнус выразительно глянул на меня, вращая глазами.

— Надеюсь, я могу поставить перед собой такую цель? — Она раскрыла веер и на мгновение поднесла его к лицу. — Мне не терпится услышать о ваших приключениях. И очень хочется, чтобы мы стали друзьями.

— Ваш кузен выразил подобную надежду. Но человек с такой репутацией, как господин Саймон Герти, боюсь, может привести в замешательство любого американца. Мне не хочется, чтобы в кругу моего традиционного общения меня воспринимали как изменника, леди Сомерсет.

— Прошу вас, зовите меня Авророй. Но ведь дружелюбное отношение не означает измены.

— Меня порой обвиняют в том, что я имею слишком много сомнительных друзей и слишком мало твердых убеждений.

— А по-моему, цепляется за убеждения как раз тот, кто не имеет друзей. — Веер затрепетал в ее руке.

— Итан только что сообщил нам, что собирается в путешествие на северо-запад, — словоохотливо вставил Сесил Сомерсет.

— Я люблю путешествовать, — поддержал его я.

— С исполинскими норвежцами, — добавил он.

— Мы оба интересуемся историей франкмасонства, — заявил Магнус, кладя руки мне на плечи. — Вам известно, лорд Сомерсет, что многие американские генералы здешних армий, сражавшихся во время Войны за независимость, принадлежали к масонскому братству? Может быть, вы также приобщены к их деятельности?

— Едва ли, — с усмешкой ответил он. — Весьма странное сообщество, на мой взгляд. В Лондоне мы слышали о какой-то скандальной ложе… — Он повернулся к кузине. — Египетского обряда?

— Да, ходили слухи о какой-то тайной ложе египетского обряда, которая принимает в свои ряды женщин и проводит ритуалы, отличающиеся особой эротичностью, — заметила Аврора. — Оккультная и возмутительно скандальная организация.

— Если она и тайная, то вам, похоже, известно о ней немало, — заметил Магнус.

— Трое могут сохранить тайну, если двое из них мертвы, — вставил я. — Так говаривал Бен Франклин.

— Воистину так! — рассмеявшись, воскликнула Аврора. — А норвежцы, господин Бладхаммер, не болтливы? Чем же они занимаются долгими зимними вечерами?

Румяное лицо Магнуса приобрело пунцовый оттенок.

Я знал, что мой сгоревший враг Силано был членом той самой ложи египетского обряда, и меня удивило, что англичане знали об этом обществе. С другой стороны, в гостиных Лондона и Парижа обсуждали почитателей этого культа, а разговор о масонах завел Магнус. Испытывая сильный дискомфорт из-за присутствия Герти, я радовался тому, что его уравновешивает общение с английской парой. Их элегантный стиль напомнил мне о Европе.

— А вы, Аврора, видимо, любите острые ощущения, раз не боитесь путешествовать по такой дикой глуши.

— Au contraire,[21] господин Гейдж, еще как боюсь, но для безопасности я таскаю за собой целый воз и маленькую тележку сундуков с одеждой. Сесил постоянно жалуется на их тяжесть, не так ли, кузен?

— Да я не понимаю, кого везу с собой, даму или целый караван.

— Там есть все необходимое для любой приличной дамы. Блага нашей цивилизации улучшают здешние дикие нравы. Вот потому-то вам не мешало бы поехать с нами, господин Гейдж. Как бы вы ни путешествовали, пейзаж здесь будет неизменным, зато с нами вы сможете наслаждаться приличным бренди! Вы уже пробовали американское кукурузное виски? — Она передернула плечиками. — По-моему, на редкость вонючее пойло.

— Вы предлагаете нам поехать с вами?

Путешествие в одной лодке с британцами противоречило планам моих американских и французских заказчиков, однако предложение скоротать время в пути с Авророй Сомерсет звучало искушающе. И кроме того, я смогу разузнать, что на уме у этих англичан.

— Мы отправимся в Гранд-Портидж на летний сбор. Ведь вы с вашим норвежским спутником все равно собирались ехать в том же направлении…

— Мы рассчитываем воспользоваться услугами американского флота, — заметил Магнус.

— Которого, похоже, не существует, — быстро добавил я. — Прием, оказанный нам в форте Детройт, оказался далеко не обнадеживающим.

— Я не удивлен, — сказал Сомерсет. — Ужасающие порядки, не правда ли? Я надеюсь, что ваше молодое государство сумеет закрепиться на северо-западе.

По его снисходительному тону я понял, что надеется он как раз на обратное, но меня не волновали его надежды.

— А по какому случаю состоится этот ваш летний сбор?

— Каждую весну, — пояснил Сесил, — внутренние торговые форты Канады упаковывают приобретенную зимой пушнину и отправляют ее водными путями на юго-запад в Гранд-Портидж. С другой стороны, Северо-Западная компания посылает туда из Монреаля грузовые каноэ с новыми товарами для живущих на западе индейцев. Эти два торговых потока соединяются в форте, вокруг которого ежегодно проводятся великолепные празднества и обмен мехов на ходовые товары, после чего до наступления морозов торговые агенты разъезжаются по домам. Монреальская команда забирает с собой пушнину для дальнейшего ее распространения по миру, а вояжеры развозят товары по внутренним фортам и факториям. Мы планируем встретить эти грузовые каноэ в Мичилимакинаке, поблизости от перехода в озеро Гурон. Это наиболее безопасный, самый быстрый и удобный путь на запад.

И вновь моя общительность помогла удачно разрешить наши сложности. Мне удастся избежать военного конвоя и суровых лагерных стоянок и отправиться на северо-запад в роскошных условиях.

— Вас будут сопровождать и другие ваши гости? — поинтересовался я, прикинув, что если компания Авроры сулит мне приятное времяпрепровождение, то присутствие Герти породит тревогу за сохранность собственного скальпа.

— Они разъедутся после сегодняшнего вечера, — заверил меня Сесил. — Господин Герти является ближайшим соседом господина Даффа, и в отличие от американцев мы стараемся развивать и поддерживать дружеские отношения с индейскими племенами. Честно говоря, меня удивила ваша реакция. Ведь мятежные войны давным-давно покрылись пылью времен, а Герти и Брент всего лишь старые, дряхлые ветераны. Давайте оставим прошлое в покое. Континент уже поделен, как я говорил, и у каждой страны есть своя сфера влияния. Разве можно достичь более гармоничного положения?

Магнус сдавил мне плечо.

— Итан, мы же выполняем миссию, порученную Джефферсоном и французами, — предостерег он, с недоверием глянув на Аврору.

— Частью которой является налаживание мирных отношений с англичанами, — заметил я, высвобождаясь из его медвежьей хватки.

— Совершенно верно, — просияв, поддержал меня Сесил.

— Я не слишком верю в незыблемость миссионерских задач, — продолжил я. — По собственному опыту я убедился, что излишний фанатизм в воззрениях приводит в основном к перестрелкам, поскольку сходятся в них противники, равно уверенные в противоположных вещах. Однако можно ли быть хоть в чем-то уверенным в нашем мире?

— Да вы философ, сэр, и мне это как раз по сердцу. Если бы люди попросту жили своими интересами и терпимо относились к другим, как мы с моей кузиной, то на всей земле установились бы дружеские отношения.

— Учитывая мой опыт отношений с разными сторонами на Востоке, — сказал я, взглянув на Аврору, — полагаю, что никому лучше меня не удастся перекинуть мостик через пропасть прискорбного непонимания между Францией, Англией и Америкой. При тесном сотрудничестве, конечно, со славными представителями рода Сомерсетов.

— Господин Гейдж, мне так хочется, чтобы мы наладили тесное сотрудничество, — кокетливо произнесла Аврора.

— Прошу вас, зовите меня Итан.

— Итан… — опять ворчливо начал Магнус. — Легко соглашающихся на все людей потом обычно используют в хвост и в гриву.

— Или им предоставляют помощь.

Меня чертовски влекла перспектива быть используемым Авророй Сомерсет. Пусть Магнус хранит верность тамплиерам, а я готов радоваться жизни.

— Ведь всем нужно ехать в одном направлении, и цели наши в основном сходны. Наверное, лорд Сомерсет, мы примем ваше любезное предложение и проследуем с вами до Гранд-Портиджа, а потом наши пути разойдутся, — вежливо сказал я, улыбнувшись его кузине. — Мне хотелось бы посмотреть, как вы распространяете английскую культуру.

— А за это время я успею ввести вас в курс интересных для нас обоих дел.

Глава 20

Я отправил полковнику Стоуну сообщение, уведомив его, что мы отправимся выполнять задание Джефферсона в компании лорда Сомерсета, просто на тот случай, если в Вашингтоне заинтересуются, куда мы, черт возьми, подевались. Я не поехал сам к этому офицеру, опасаясь, что он может предложить нам иной способ путешествия, лишив меня возможности общения с очаровательной и соблазнительно дерзкой Авророй. Мне удалось убедить Магнуса, что так мы быстрее всего доберемся до означенного на его карте тайника с молотом Тора и, кроме того, что ему самому не помешает наладить связи с Англией, если он стремится освободить свою страну от датчан.

— То есть не имеет значения, кто одержит победу в соперничестве между Англией и Францией. Ты окажешься на стороне победителя.

— И стану объектом мести для проигравшего, — пробурчал он с занудной логикой.

Мы погрузились на борт одномачтового судна «Своллоу»,[22] готового отправиться в плавание к озеру Гурон до американской крепости на острове Макино. Там нам обещали пересадку на грузовые каноэ, которые повезут товары в Гранд-Портидж. А уж потом нам предстоит утомительный самостоятельный поход на запад, где мы слегка поищем голубоглазых индейцев, лохматых слонов, заряженные электричеством молоты и наконец вернемся в цивилизованный мир в лучшем случае с сокровищами или, как минимум, с блестящей репутацией.

Хорошо, если умеешь заводить новых друзей.

Пока сервенты[23] загружали последние сундуки, я с тревогой заметил, что лорд Сомерсет о чем-то оживленно беседует на лужайке перед домом Даффа с Герти, Брентом и Текумсе, бросая взгляды в мою сторону. На мгновение я испугался, что эта троица намерена присоединиться к нам, но нет, пристально глянув на наше судно, они махнули на прощание Сесилу, словно в результате разговора приняли какое-то решение. В конце концов, чего мне бояться, ведь я нахожусь под покровительством нашего нового президента и первого консула Франции. Наш аристократический хозяин взошел на борт, успокаивающе кивнув мне, и мы отправились на север, на прощание отсалютовав форту Детройт. Ни одно каноэ с американскими военными не отошло от причала, чтобы предложить мне воспользоваться их услугами и защитой.

Мы прошли мимо лесистого острова Ау-Кошонс,[24] или Кабаньего острова, где охотникам еще попадались дикие кабаны, и вечером встали на якорь на берегу озера Сент-Клэр, которое сочли бы огромным в любой другой местности, но в краю Великих озер его сравнивали едва ли не с лужей. На следующее утро, поднявшись на рассвете, мы вкусно позавтракали, выпив чаю с печеньем и ломтиками холодного мяса, оставшимися после приема у Даффа, и под легким усиливающимся ветерком возобновили плавание. На редкость приятный вояж! Когда мы вышли из озера, я растянулся на палубе и любовался живописными видами берегов реки Сент-Клэр, несущей нас к озеру Гурон. Магнус тем временем изучал свои карты с обширными пустотами неисследованных земель, а Сомерсет склонился над бухгалтерскими книгами пушной торговли. Оказалось, что даже аристократам приходится трудиться.

Мы с Авророй превосходно проводили время. Она сочла весьма интересными мои истории о Египетской экспедиции Наполеона и его безуспешной осаде Акры и заливалась веселым смехом над моими шуточками, одаривая меня теми поощряющими улыбками, что обычно сопутствуют флирту. Осмелюсь предположить, что она была без ума от моего обаяния, раздутой славы и приятной наружности. Я уже поведал ей много забавных историй, связанных с Сиднеем Смитом и Бонапартом, Франклином и Бертолле, древним Иерусалимом и Египтом… и как раз сейчас принялся описывать торговый Нью-Йорк, строящийся Вашингтон, а также интересные предположения нашего нового президента. Сомерсеты в свой черед сообщили мне, насколько опасным считают англичане Наполеона и как они надеются, что приобретение французами Луизианы не ввергнет Северную Америку в новую войну.

— Мы с вами должны объединить усилия по поддержанию мира, — сказала Аврора.

— Я предпочитаю сражаться только за любовь, да и вообще худой мир лучше хорошей драки.

— Когда-нибудь между Англией и Америкой воцарится дружеское согласие.

— И примирение может начаться благодаря нам!

Нам с Авророй обоим довелось лично познакомиться с Нельсоном, только мне на военном корабле, а ей в Лондоне, и моя аристократическая собеседница поделилась со мной сплетнями о его нашумевшей страстной любви к Эмме Гамильтон, бывшей авантюристке, которая, удачно выйдя замуж, умудрялась крутить романы с исключительно высокопоставленными особами.

— Она, бесспорно, красавица, и портреты ее развешаны по всему Лондону, а он величайший герой нашего века, — со вздохом произнесла Аврора. — Скандал получился грандиозный!

В ее голосе прозвучала явная зависть.

— Я уверен, что вы затмите ее.

Сесил просветил нас в вопросах политики пушной торговли в Канаде. Компания Гудзонова залива заправляла всей его огромной северной акваторией и, имея преимущественные права на эти владения, могла доставлять товары на берега залива на грузовых судах и использовала для торговли с внутренними фортами Канады значительно более короткие речные пути. Магнус согласно кивнул, поскольку его теория заключалась в том, что древние скандинавы использовали такие же пути. Проблемы Компании Гудзонова залива крылись в коротком лете и долгой зиме. Конкурирующая Северо-Западная компания, под руководством шотландцев, нанимавших французских вояжеров, действовала в окрестностях Монреаля на грандиозных водных массивах Великих озер и связующих их рек. Сезон их торговли длился дольше, но возможности водных походов ограничивались небольшими каноэ, требующими огромных затрат рабочей силы двух тысяч человек. А на территории Соединенных Штатов до самого Нью-Йорка всей пушной торговлей руководил Астор, занимаясь организацией деятельности трапперов и используя для доставки товаров реки Мохок и Хадсон.

— Каждый из маршрутов имеет свои преимущества и недостатки, и разумно было бы сформировать альянс, — сказал Сомерсет. — Сотрудничеством обычно достигаешь большего, чем конкуренцией, вы так не думаете?

— Именно благодаря ему мы оказались в одной лодке. Вы доставите меня в Макино, а я воспользуюсь рекомендательным письмом Джефферсона, чтобы наладить связи с американским гарнизоном. У нас тут получилась небольшая лига наций, в коей вы представляете Англию, Магнус — Норвегию, а я — Соединенные Штаты и Францию. — Взглянув на Аврору, я добавил: — В партнерстве есть свои прелести.

Хотелось бы мне, конечно, чтобы наше судно было побольше и я мог уединиться с этой красоткой, но каждый вечер ее, как изнеженную принцессу, отправляли в личную капитанскую каюту, а дюжина мужчин спала на палубе между ящиками с товарами, сундуками и баулами, составлявшими багаж Сомерсетов. С нами путешествовали Фитч, кок, дворецкий, служанка франко-канадского происхождения, делившая каюту с Авророй, и мастер-оружейник, который присматривал за порядком в коллекции охотничьего огнестрельного и холодного оружия, привезенной Сомерсетом из дома. Каждое утро английский лорд занимался фехтованием, ловко балансируя на бушприте и отрабатывая разнообразные удары и выпады, а капитан настороженно следил за ним, опасаясь, как бы увлеченный аристократ не повредил в азарте жизненно важную оснастку.

Тем временем из окружающего пейзажа неуклонно исчезали признаки цивилизации.

Мы держали курс на север по безбрежной пресноводной глади озера Гурон; небесный полог, казалось, растягивался, охватывая в бесконечной дали пустынную линию горизонта. Берега, когда нам удавалось разглядеть их, представляли беспросветно плотную лесную стену. Никаких новых поселений, ферм, даже одинокая лачуга не нарушала непрерывность зеленого массива. Один раз мы прошли мимо лагеря индейцев, стайки крытых корой вигвамов на песчаном берегу, но заметили только пару фигур, струйку дыма да одинокую, вытащенную из воды пирогу. В другой раз я увидел резвящихся на берегу волков, и у меня захватило дух от их привольной первобытной дикости. В небесах парили орлы, на мелководье плескались выдры, но в общем и целом берега выглядели необитаемыми. Планета здесь пребывала в каком-то безгранично древнем, изначальном и, однако, странно пугающем состоянии. Ничто не могло поколебать дремотного покоя этих земель. Строгого европейского Бога здесь заменяли веющие в лесах ветры и духи индейцев. Огромные природные пространства таили в себе неисчерпаемые возможности, но все они оставались нереализованными. Даже в ярком солнечном свете эти могучие северные леса выглядели холодными, как далекие звезды. Ничто и никто здесь ведать не ведал о знаменитом Итане Гейдже, герое пирамид и Акры. Моя индивидуальность съежилась до ничтожности комара.

Корабельная команда с молчаливой обреченностью взирала на ожидаемые и однообразные лесные стены, лишь Магнус особой пристальностью вглядывался в бесконечные ряды деревьев.

— Здесь жили боги, ставшие первыми людьми, — заявил он мне во время данного этапа нашего плавания. — Именно так, Итан, выглядела земля в доисторической древности. Великие герои прошествовали здесь, не оставив следов.

— Это земля индейцев племени потаватоми и оттава, — ответил я. — А они могут быть кем угодно, но только не богами. Нам они уже встречались — нищие, больные и пьяные.

— Но они помнят больше нас, — упрямо повторил он. — Они ближе к чистым истокам. А мы с тобой недавно видели как раз тех, кто испорчен нашим вмешательством. Подожди, все будет иначе, когда мы войдем в мир, не тронутый цивилизацией.

Глава 21

Остров Макино выглядел зеленой глыбой, вложенной в зеркальные голубые блюда озерной и небесной глади, его американский гарнизон из девяти десятков человек охранял пролив, ведущий в озеро Мичиган. Эта крепость расположилась на краю владений Соединенных Штатов. Далее следовали только британские форты и поселения трапперов и индейцев. Наш скромный одномачтовик приблизился к причалу, издав приветственный пушечный выстрел, а из форта нам ответили артиллерийским залпом, вспугнувшим из леса огромные птичьи стаи и породившим раскатистое, затихающее в пустынной дали эхо.

Крепость с тремя бревенчатыми и покрытыми дерном блокгаузами и двумя бастионами с пушками имела форму треугольника, укрепленного с передней береговой стороны землей и камнями, а с задней стороны бревенчатым частоколом. На вершине белели военные казармы с шатровыми крышами, навесами и двойными каминными трубами. Прочие дома и постройки обрамляли учебный плац. Деревья вокруг форта повырубили, что позволило людям легче дышать и освободило место для пастбищ и пахотных угодий.

— Мы, британцы, перенесли сюда наш форт, после того как индейцы вождя Понтиака завладели старой французской крепостью в Мичилимакинаке на материковом южном побережье, — показав на дальние укрепления, сказал лорд Сомерсет. — Это был мастерский захват — притворившись, что играют в лакросс,[25] индейцы пробежали за мячом в крепостные ворота, а там схватили оружие, спрятанное под одеялами дожидавшихся их женщин. Крепость пала в считаные минуты. В новый форт индейцев не пускают, хотя зимой можно добраться до острова Макино по льду. После разделения границ мы передали этот форт вам, американцам, а сами построили новую крепость на реке Сент-Мэри, в районе быстрин, ведущих в озеро Верхнее.

— Не маловато ли девяноста американцев для защиты Северо-Западных территорий?

— Все владения в Северной Америке висят на волоске. Вот почему так важен наш союз, Итан. Мы можем предотвратить любые разногласия.

Комендантом крепости был простой лейтенант, Генри Портер, он встретил нас на пристани и препроводил по насыпной дороге к крепостным воротам. Его весьма впечатлило письмо, выданное мне Джефферсоном.

— Я слышал, что у нас новый президент, и вот оно, доказательство, — заявил он, глянув на подпись с таким изумлением, словно она была написана кровью нашего государственного деятеля, а на Аврору уставился восторженно-мечтательным взглядом, вызвав у меня раздражение.

Служба, похоже, терзала этого лейтенанта гораздо меньше, чем полковника Стоуна, озадаченного проблемами дуэлей и ломающих ноги ядер, и вообще здешний аванпост выглядел почти безлюдным.

— Тут у нас обычно дежурит только половина гарнизона, а вторая половина рыбачит, охотится или торгует с индейцами, — пояснил комендант. — В казармах полно свободного места, где вы сможете дождаться прибытия грузовых каноэ для дальнейшего путешествия.

Места, конечно, было полно, но явно маловато для леди Авроры Сомерсет. Она бросила взгляд на свободные комнатенки и заметила, что хотя ее сундуки могут разместиться и в чулане, но самой ей места тут решительно мало. После беглого знакомства со всеми возможными помещениями она объявила, что верхний этаж восточного бастиона худо-бедно может обеспечить ей необходимое и комфортное уединение. С врожденной властностью она повелела Портеру убрать оттуда шестифунтовые орудия и попросила выделить ей отряд американских пехотинцев, чтобы перетащить для нее более удобную кровать с утепленным тюфяком, заявив, что нижний этаж подойдет для ее горничной. Потом Аврора добавила, что для придания жилого вида ее новому жилью потребуется бросить на дощатый пол некоторое количество шкур.

— А что будет, если мы подвергнемся нападению? — спросил молодой лейтенант, очевидно испытывая благоговение перед властным видом английской знати.

— Дорогой лейтенант, уверяю вас, никто не посмеет напасть на Сомерсета, — ответил Сесил.

— А я возьму охотничье ружье кузена и всажу пулю между глаз любому, кто предпримет такую попытку, — добавила Аврора. — Я стала первоклассным стрелком… уверяю вас, кузен многому научил меня. Кроме того, разве бастион не является самым защищенным местом в крепости? Не сомневаюсь, лейтенант, что вы постараетесь обеспечить безопасность женщин!

— Конечно, постараюсь.

Он вновь внимательно перечел письмо Джефферсона, словно в нем могли содержаться указания, как ему удовлетворить запросы нежданной гостьи.

— Я буду настороже и не подпущу близко ни одного краснокожего дикаря… впрочем, как и любого солдата из вашего гарнизона, который осмелится нарушить мое уединение. В Англии мы умеем постоять за себя, и наш пример достоин подражания. Уроки самозащиты могут оказаться для вас весьма ценными. — Аврора пренебрежительно сморщила носик. — К сожалению, ваш форт мало напоминает стильные и красивые английские крепости. — Коснувшись его щеки, она улыбнулась с признательностью. — Я высоко ценю ваше гостеприимство, лейтенант.

После такого заявления Портер безоговорочно капитулировал, подобно повстанцам Банкер-Хилла, и Британия восторжествовала, отомстив за свое поражение в Йорктаунской кампании. Если бы Аврора попросила коменданта отдать его личную ванну, он подчинился бы беспрекословно, разрешив ей заодно распоряжаться на всей территории Индианы.

В общении с дамами я, разумеется, имел больше опыта. Но, увы, бедный неопытный Портер превосходил меня в благоразумии: разъедаемый ревностью, я сразу начал вынашивать тайные планы.

— Неужели ты хочешь подвергнуть опасности наше северное путешествие, разъярив Сесила непристойным флиртом с его кузиной? — прошипел Магнус, видя, как я жадно поглядываю на бастион, мечтая атаковать его. — Это так же безответственно, как и твои шашни с Полиной Бонапарт!

— Он же ей не муж и не отец. И поверь мне, Магнус, завоевание сердца Авроры может оказаться таким же полезным для безопасности нашего путешествия, как карета Полины Бонапарт, вывезшая нас из Морфонтена. Женщины способны стать изобретательными союзницами, если не склонны к измене.

Я оставался неисправимым оптимистом.

— Она же выше тебя по положению, и у нее в запасе есть пара пушек, чтобы держать на расстоянии любвеобильных пройдох.

— Сие лишь означает, что мне надо вести тонкую игру, как индейцам Понтиака, захватившим Мичилимакинак.

Вряд ли, конечно, мне удастся загнать мяч для лакросса в ее будуар, но у меня имелся троянский конь иного рода. Я взял самую большую мою ценность — заслуженную винтовку — и уговорил служанку Авроры положить ее на кровать в интересующей меня спальне бастиона вместе с запиской, где наряду с выражениями восхищения по поводу освоения стрелкового искусства предлагалось воспользоваться моим ружьем для защиты и развлечения.

Между тем нас угостили гарнизонной стряпней. Всех интересовала личность Джефферсона, и я сообщил офицерам все, что думаю о новом президенте.

— Этот человек пишет как Моисей, но его ораторского искусства недостаточно даже для удержания внимания школьного пансиона. В кабинете он держит живую птицу и кости вымершего слона, а о вине знает больше, чем герцог Бургундии. По-моему, он гениален, но вдобавок невероятный оригинал.

— Как и все лидеры, не рожденные для столь высокой должности, — хмыкнув, заметил Сесил. — По общему мнению, американские демократы исключительно умны, но ведь важно еще и воспитание…

— Благодаря ему наша обеденная трапеза сопровождалась интереснейшими разговорами, которых я не слышал со времен расставания с Беном Франклином, — заметили. — Его любознательность ненасытна. И вы можете быть уверены, что он совершенно очарован идеей освоения Запада.

— Меня восхищают дарования вашей молодой страны, — сказала Аврора, — учитывая, что во время последней войны все аристократы бежали в Канаду или вернулись в Англию. Я прочла вашу Конституцию. Кто бы мог подумать, что среди простонародья могут появиться такие гении! Вы, лейтенант Портер, защищаете замечательное экспериментальное государство. Поистине замечательное. — И она одарила коменданта такой ослепительной улыбкой, что я испытал мучительный укол ревности.

— Вы правы, мисс Сомерсет, — покраснев как маков цвет, ответил он. — Кроме того, по-моему, самые непримиримые враги со временем могут стать лучшими друзьями.

Он улыбнулся как придворный льстец. Готов поклясться, однако, что этот молодой негодник проявил твердость характера.

Вскоре Аврора вежливо удалилась в свою изолированную маленькую твердыню, а мы, мужчины, продолжили разговоры за портвейном, покуривая трубки — Сомерсет устроил показательное выступление по разжиганию сигар, новинки, завезенной из испанских владений, — а я, принеся извинения, выскользнул во двор, прежде чем Портер или еще какой-нибудь ловкач не опередит меня, проскакав по учебному плацу к вожделенному бастиону. На мой стук отозвалась горничная. Я заявил, что одолжил на время свое ружье и хотел бы убедиться, что с ним умеют правильно управляться. Ухмыляющаяся девушка отворила мне дверь.

— Не это ли вас интересует, господин Гейдж? — донесся сверху голос Авроры.

Черное дуло моей винтовки, подобно выглядывающей из норы змее, появилось в проеме опускной двери верхней комнаты.

— Я удивилась, обнаружив это оружие на своей кровати, хотя в записке сообщалось, что оно может мне пригодиться.

— Ваше замечание о возможной перестрелке с индейцами дало мне повод подумать, что вас порадует тренировочная стрельба из мастерски сделанной винтовки, — объяснил я. — Мы могли бы попрактиковаться вечерком.

— Подозреваю, что ее выковали в Ланкастере, — задумчиво произнесла она.

— На самом деле в Иерусалиме, но это долгая история.

— Что ж, если мы будем стрелять вместе, то поднимайтесь и расскажите мне ее.

Итак, забравшись наверх, я закрыл люк и бросил на него пару меховых шкур, чтобы приглушить ожидаемые крики ее страсти. Дождавшись особого приглашения, я устроился на сундуке, а она, изящно расправив платье, присела на краешек кровати, озаренной горящими свечами, в свете которых заманчиво сверкали ее изумрудные глаза и золотились роскошные волосы. Продуманная небрежность наряда придавала ей на редкость эротичный вид: две пуговки предусмотрительно расстегнуты, на распущенных локонах играют огненные отблески, а белые чулки подчеркивают изящество ножек, выскользнувших из узких туфелек.

— Тот оружейник служил британским агентом, а ложу для винтовки вырезала его очаровательная сестра, — начал я.

— Правда, очаровательная? — Аврора отбросила с груди прядь волос.

— Не такая очаровательная, как вы, безусловно.

— Безусловно. — Потянувшись, как кошка, она деликатно зевнула. — Но другой женщине вы сказали бы то же самое, верно? Сладострастный обманщик. Мне знаком ваш тип мужчины.

— В данный момент я сама искренность.

— Неужели? — Винтовка лежала на ее коленях. — Ладно, господин Гейдж. Тогда подойдите сюда и покажите, как действует ваше ружье.

Так я и сделал.

Да, поистине женщина является ошеломительно прекрасным творением природы, а лучшие из них подобны райским вратам. Я ценю юных красоток. Но помимо них встречаются более пылкие, волнующие и страстные особы, способные открыть нам мир совершенно особого рода. Страсть Авроры пылала рубиновым огнем, золотисто-каштановые волосы рассыпались по белоснежным плечам, глаза сверкали, губы жаждали ласк, затвердевшие розовые соски ее грудей возбудились и отвердели так же, как моя плоть; страстью дышало все ее тело с роскошными изгибами, тонкой талией и удивительными, завораживающе стройными ногами: лежа рядом с ней, я думал, что нет в мире более великолепного всхолмления, чем ее бедра, нет более роскошной и таинственной лощины, чем ее уникальное лоно. Она воплощала в себе одновременно рай и ад, была ангелом желания. Она сразила меня наповал, хотя, впрочем, это произошло еще тогда, когда я впервые увидел ее сходящей по лестнице в Детройте. Высочайшего почитания требовали ароматы ее жаркого тела и удивительная родинка на щеке: о да, я забыл обо всем на свете и готов был следовать за ней, куда она пожелает. Мы резвились подобно игривым норкам, задыхаясь, словно беглецы; она высвободила из глубины моего существа невообразимо потрясающие и не знакомые мне прежде ощущения. Однако при всех наших судорожных вздохах и страстных поцелуях она, похоже, не потеряла любопытства к знаменитому Итану Гейджу, и когда мы слились в объятиях, ее лукавые вопросы о моей винтовке сменились воркующими мольбами, призывавшими меня рассказать о том, что именно мы собираемся искать после Гранд-Портиджа.

— Слонов, — пробормотал я, вновь набрасываясь на нее, как изголодавшийся мужчина.

Упоминание о толстокожих животных лишь добавило мне таинственности, и поэтому, когда мы наконец перевели дух, я попытался отвлечь ее увлекательными идеями, которых набрался от ученых Наполеона и от нового американского президента. Они полагали, что наш мир может быть гораздо древнее, чем сказано в Библии, что раньше на земле обитали вымершие ныне создания, а тот совершенно изумительный рог жизненного изобилия, что подтверждал всемогущество Господа, также порождал вопрос о том, что же именно задумал наш Создатель, поскольку, будучи натуралистом…

— Вы дурачите меня! — не дослушав, воскликнула она, начиная терять в отличие от меня интерес к любовным играм.

— Аврора, президент Джефферсон поручил мне дипломатическую миссию. Но я не могу обсуждать ее подробности с каждой любовницей.

В тот же миг она яростно оттолкнула меня, и я, скатившись с кровати, упал на брошенную на пол шкуру росомахи.

— С каждой любовницей?

Приподнявшись, я глянул на нее поверх тюфяка.

— Я имел в виду совсем другое. Просто мы пока мало знаем друг друга.

Тогда она начала швыряться в меня подушками, ее груди бурно вздымались, и в своей воинственности она выглядела так изумительно, что если бы ей вздумалось сейчас задушить меня, то я умер бы счастливым. Дьявольски счастливым!

Наконец, выдохшись и обидчиво надув пухлые губы, она распласталась на лежанке, а отблески свечей легли яркими язычками на снежные холмики ее изящных ягодиц.

— Я думала, вы любите меня и готовы поделиться со мной всеми своими замыслами.

— Уверяю вас, я поделился с вами всем, чем мог, на сегодняшний вечер.

Она недовольно фыркнула.

— Разумеется, я на редкость скучный тип. Мне приходится идти туда, куда посылают меня достигшие высокого положения особы, да, я всего лишь скромный ученый, накопивший небольшие практические познания об электрических силах. И для меня обнаружение очаровательной Венеры в диких краях является более значительным открытием, чем обнаружение любого слона.

Она перекатилась на спину, окинула меня томным взглядом и слегка улыбнулась, оценив мой комплимент.

— Так вы считаете меня красивой?

— По-моему, ваш портрет мог бы завоевать бешеную популярность в нашем мире. А если бы вас изваяли в мраморе, такая статуя могла бы стать поводом для образования новой религии. Я полагаю, что вы созданы из лунного света, пронизанного солнечным огнем.

— Витиеватые речи, Янки-Дудл.[26]

— Но поистине они достойны того, чтобы их вырезать на камнях Вестминстера.

— Какой же вы льстец! — Она рассмеялась. — Так почему же вы, негодник, не доверяете мне? По-моему, после этого вы не сможете продолжить путешествие на грузовых каноэ моего кузена.

Ее слова встревожили меня, поскольку с этого острова нас могли вывезти только британские суда.

— Но мы еще можем быть вам полезны!

— Чемже?

Я глянул на свою винтовку, которая в результате наших бурных игр оказалась отброшенной на дощатый пол.

— Я тоже умею отлично стрелять, — заметил я, выдав самую соблазнительную из моих улыбок. — Мы будем вместе упражняться.

— А вы неблагодарный плут. — Она отрицательно покачала головой.

— Еще какой благодарный, поверьте мне.

— Ладно уж, — сказала она, сурово взглянув на меня. — Мы довезем вас с вашим бородатым норвежцем до Гранд-Портиджа, но вы поплывете в заднем каноэ, нас будет разделять водная стихия, и я, нежась под зонтиком в своей лодке, не удостою вас даже взгляда, ведь я знатная английская леди, а вы всего лишь беспутный искатель приключений, не пожелавший оказать мне никакого доверия.

— Я всего лишь жертва вашей красоты.

Отклонившись к стене, она поудобнее устроилась на подушках.

— А на стоянках вы будете наказаны за скрытность моим равнодушием. Но вы должны уделять мне внимание, иначе я уговорю Сесила бросить вас где-нибудь на расправу индейцам. Они съедают своих пленников, как я слышала. Но у нас не будет впредь никакой близости, если вы не проявите ко мне большего доверия. Это последний раз, когда вы видите мои прелести, конечно, если будете продолжать скрывать свои секреты.

— Аврора, по-моему, мы уже стали самыми верными друзьями.

— Так докажите это. Для начала… — Она слегка раздвинула бедра. — Разок-другой. И тогда, возможно, я сжалюсь над вами — если меня удовлетворят ваши откровения и вы заслужите мое прощение.

Тяжело вздохнув, я покорно кивнул, призывая на помощь новое вдохновение.

Как сложно быть дипломатом!

Глава 22

Грузовая артель Северо-Западной компании, идущая к озеру Верхнему на шести каноэ, захватила нас с острова Макино. Казалось невероятным, что каждая из этих лодок, которые достигали в длину тридцати футов и были сделаны всего лишь из легких древесных каркасов, обтянутых березовой корой и обвязанных вместо веревок корнями, везла по шестьдесят тюков с товарами, каждый весом в девяносто фунтов, да еще с десяток здоровяков: на корме сидел рулевой, на носу — лоцман, и он обходился с восемью гребцами почти как с каторжниками на галерах. Благодаря разделению труда, которое последовало за британским завоеванием Канады, лодочные команды укомплектовывались теперь французскими канадцами, хотя четыре каноэ везли еще и пассажиров, среди которых попадались шотландцы, англичане или немецкие евреи, и эти так называемые буржуа, мелкие торговые партнеры или клерки восседали в лодках точно местные султаны. Два менее заполненных каноэ как раз могли захватить Сомерсетов и меня с Магнусом. Когда флотилия приблизилась к острову, мы услышали бодрую французскую песню гребцов, она разносилась над проливом в четком ритме погружаемых в голубые воды весел:

C'est l'aviron qui nous тène
M'en revenant de la jolie Rochelle
J'ai recontre trois jolies demoiselles,
C'est l'aviron qui nous тène, qui nous тène,
C'est l'aviron nous тèneen haut.[27]
Разудалая веселая песня задавала гребцам отличный ритм. Видимо, наше плавание пройдет по волнам народных французских песен.

Сначала нам предстояло дойти до нового британского поселения, форта Святого Джозефа, возведенного на северном берегу озера Гурон, а затем совершить еще тридцатимильный переход по каналу Су-Сент-Мэри, прорытому для обхода одноименной порожистой реки Сент-Мэри, что ведет к озеру Верхнему. Попав в это внутреннее море, мы будем держаться вблизи его северного берега, пока не достигнем Гранд-Портиджа на западном берегу.

Как и обещала, Аврора устроила все так, чтобы мы погрузились на разные каноэ, причем эта леди уже шикарно устроилась на своих сундуках и раскрыла над головой зонтик от солнца. Лето вступало в свои права, леса покрылись листвой и цветами, и воздух потеплел, хотя сердечное тепло Авроры, наоборот, заметно поубавилось, она непоколебимо не замечала меня. Я терпел эту холодность, надеясь, что в итоге ее страсть неизбежно вспыхнет с новой силой, и, кроме того, сейчас это спасало меня от необходимости потакать ее капризам или рассказывать остальным о нашем свидании. В общем, я сделал вид, что ничего не произошло. Но, по моим представлениям, она быстро потеплеет, соскучившись по моей молодецкой удали.

Подобно большинству мужчин, я оптимистично полагал, что обладаю неотразимым обаянием.

Как обычно подтянутый и элегантный Сесил, принарядившийся в песочного цвета сюртук, высокие походные сапоги и касторовый цилиндр, обменялся приветствиями с прибывшими торговцами и занял место во втором каноэ. Для приятного времяпрепровождения он сунул в карман книжку с каким-то пустяковым романом, а на колени положил охотничье ружье, видимо намереваясь в дороге пострелять птиц. Казалось, в этих диких краях он чувствовал себя как дома, и я заподозрил, что его изысканные манеры маскируют натуру, выкованную из закаленной стали.

Экипировка вояжеров включала кожаные штаны, свободные белые рубахи, яркие шляпы и, при необходимости, теплые шинели, называемые по-французски капотами. Физически все эти люди выглядели в основном коротконогими и широкоплечими крепышами, словно подобных карликов специально выращивали для удобства плавания на каноэ. Только такая посудина и могла доставить нас на Запад. Обещанное нам каноэ скользило по волнам и под командованием бакового гребца — загорелого, жилистого парня в залихватской красной шапке и с лукавыми темными глазами — причалило к островной пристани, чтобы нам легче было взойти на борт. Пока проходила загрузка сундуков Сомерсетов, этот капитан стоял, уперев руки в бока, и с сомнением поглядывал на нас, точно на типичных никчемных бродяг.

— Mon dieu, бизон и осел! Полагаю, именно вас мне придется тащить до самого Гранд-Портиджа?

— Никакому малышу коротышке не придется тащить меня, — прищурившись, пробасил Магнус.

— Коротышке? — Он приподнялся на носочки, задрав нос перед моим богатырским спутником. — Коротышке? Да я, Пьер Радиссон, из северян, трижды зимовавший в факториях, знаменитый проводник и лоцман этого шикарного каноэ! Шотландцы платят мне за год целых девятнадцать английских фунтов! Я могу грести без устали двадцать часов подряд и пройти до вечера сотню миль! Малышу? Да никто не знает порогов так, как удалец Пьер! Никому не под силу превзойти меня в скорости переправы или бега, в высоте прыжков или огненных плясках, никто не способен выпить больше меня и быстрее меня соблазнить юную индианку! Малышу? — Он наседал на Магнуса, макушка головы француза маячила под грудью норвежца. — Я умею плавать, стрелять, охотиться, рубить дрова и отделать мамзель лучше, чем такой неуклюжий дуболом, как ты, слопаю запросто целого кабана и в отличие от тебя, одноглазый циклоп, с закрытыми глазами найду дорогу от Монреаля до Атабаски!

— Да я лишь хотел сказать, что норвежцы тоже умеют орудовать веслами, — наконец, отступив на шаг, вымолвил смущенный Бладхаммер.

— Ха! Ты хоть видишь, какие весла в моем каноэ? По-твоему, я управляю утлой посудиной? А по-моему, по всей вероятности, у норвежцев на плечах утлые котелки! — Он смерил Магнуса оценивающим взглядом, словно дуб, который намеревался срубить. — Но ты здоровяк, поэтому, так и быть, я позволю тебе сесть на гребную банку — если, конечно, пообещаешь, что не сломаешь наше байдарочное весло, пробуя его на свой лошадиный зуб, и не потеряешь его в зарослях той растительности, что отросла на твоей физиономии. А знаешь ли ты хоть какие-нибудь песни?

— Только не французские.

— М-да, судя по хриплому басу, ты будешь скрежетать, как мельничные жернова. Mon dieu! Безнадега. — Он развернулся ко мне. — А ты еще хуже, тощий хилятик! Говорить-то ты хоть умеешь?

— Могу сказать, что мамзели в Ла-Рошели чертовски хороши, — ответил я по-французски.

— Да ты балакаешь на цивилизованном языке? — просияв, удивился он. — Ты что, француз?

— Американец, но долго жил в Париже. Служил под началом Бонапарта.

— Бонапарт! Отменный храбрец, верно? Может, он отвоюет нам обратно Канаду. А что тебя сюда занесло?

— Я изучаю электрические силы.

— Чего?

— Он знаком с колдовством, — пояснил Магнус, также перейдя на французский.

— Неужели? — Взгляд Пьера стал заинтересованным. — И какого же рода его колдовство?

— Научного рода, — пояснил я.

— Научного? А это еще что такое?

— Наукой занимаются ученые. Те, кто постигает тайны природы, изучая ее особенности.

— Природы? — Он презрительно хмыкнул. — Всем известно, что ученые так же бесполезны, как священники. А вот колдовство… такое ремесло как раз может и пригодиться в здешней первобытной дикости. У индейцев всем заправляют колдуны, потому что в этих лесах полно духов. О да, индейцы видят особый незримый мир, умеют приманивать зверей и разговаривать с деревьями. Ну-ка погоди, колдун. Ты сможешь увидеть, как перемигиваются скалы, а штормовые облака скручиваются в бараний рог? Или понять, что прошепчет ветер в тополях и какие мудрые советы дадут тебе птицы да белки? Сможешь ли ты в ночи почуять стылое дыхание Вендиго?

— Кого?

— Индейского чудовища, оно живет в лесу и пожирает своих жертв до последней косточки, на такое не способны даже оборотни, о которых болтают цыгане во Франции. — Он уверенно кивнул. — Да, любой оджибве скажет тебе, в лесах действительно полно страшных духов. Колдун… вот кто нам чертовски нужен. — Он вдруг глянул на меня с уважением, хотя, очевидно, слыхом не слыхивал ни о каком электричестве. — А ты умеешь грести?

— Наверное, не так хорошо, как петь.

— Кто бы сомневался! — хмыкнул он. — Хотя я готов держать пари, что и певец из тебя тоже не слишком способный.

— Я хорошо играю в карты.

— Тогда вам обоим повезло, что за вами будет приглядывать опытный и всеведущий Пьер Радиссон! Там, куда мы пойдем, карты тебе не понадобятся. А что это ты еще тащишь с собой? — спросил он Магнуса, взглянув на его заплечный груз.

— Топор да географические карты.

— Географические? Нормально. А вот на таком топоре впору кататься с горок, как на санках! Можно еще бросать его на дно вместо якоря, ставить как парус или прятаться под ним от дождя на стоянках. К чему тебе такое огромное лезвие? Расплавив его, можно, пожалуй, соорудить пушку или понаделать всякой утвари да открыть скобяную лавку. Ладно, в общем, от тебя, может, и будет прок, если ты не продырявишь ножищами днище моего каноэ. Ну а тебе зачем винтовка? Приличное, кстати, ружьецо… А ты хоть умеешь держать его в руках?

— Мне удалось поразить меткостью дам в Морфонтене.

— Ну что ж. — Он прищурился. — Нашей гребли слабак не выдержит, и ежели вы выдюжите мой темп, то я, Пьер, посвящу вас в вояжеры. Такой чести удостаиваются немногие! Чертовски сложно добиться похвалы от северянина. Но если вы таки окажетесь достойными, то вам придется прикупить бочонок шраба и выставить выпивку всей нашей честной компании! То бишь с каждого из вас придется по два галлона.

— Что такое шраб? — спросил Магнус.

— С тем же успехом ты мог бы спросить, что такое хлеб! Узнай же, тупоголовый осел, что это напиток жизни из рома с сахаром и лимонным соком. Вы готовы к такой чести?

— Мы с нетерпением ждем возможности проявить наши способности, — с поклоном ответил я.

— Вы получите ее. Итак. Во-первых, усвойте, что нужно аккуратно сидеть на тюках с товаром и с крайней осторожностью залезать и вылезать из моего каноэ. Крен ему совершенно противопоказан. Ноги надо ставить на ребра каркаса, чтобы не пробить обшивку из березовой коры, поскольку никому не охота стать очередным утопленником озера Верхнего. Грести будете в ритме песен и всячески оберегать каноэ от подводных скал или мелей. Когда будем причаливать на ночевки, надо выпрыгивать из лодки в воду, сначала разгружать тюки, а потом аккуратно выносить каноэ на берег. Понятно?

— Мы будем крайне осторожны.

— Ради вашей же собственной безопасности. Наши грузовые каноэ легки и быстроходны, их можно починить за часок-другой, но они ранимы и чувствительны, как женщины. — Он показал на Аврору. — Обращайтесь с ними, как вон с той дамочкой.

На самом деле, если вспомнить, как извивалась и билась эта дамочка в пылу страсти, пару изрядных ссадин она уже получила, но я не стал говорить об этом. Некоторые воспоминания лучше держать при себе.

Наконец, с прощальными криками и пушечным залпом мы покинули американский форт и продолжили плавание.

Обшитое корой каноэ может показаться хлипкой лодкой для передвижения во внутренних морях, но здешние леса поставляли все необходимое для сооружения этих удивительно быстрых и влагостойких лодок. После дневного перехода смола и кора помогали заделать любую брешь, и при необходимости их легко можно было перенести на плечах на дальние расстояния. Пьер стоял на коленях на носу, следя за встречающимися подводными скалами и бревнами, задавал ритм своей песней, и, четко следуя за ним, мы погружали весла в воду, делая до сорока гребков за одну минуту. Безошибочный курс поддерживал на корме рулевой по имени Жак. Лопасти весел золотились на солнце, рассыпая капли, как бриллианты, и отгоняя чертовски упорных и назойливых насекомых, стаи которых с жужжанием устремлялись с берега за нашим челном. С озера веяло прохладой и свежестью, а яркое солнце вовсю поджаривало наши макушки.

Гребля неизменно сопровождалась общей бодрой песней, либо французской, либо английской.

Серебристую сдеру бересту
И корнями ей края оплету,
Из березы белой сделаю весло,
Поплывет с ним моя лодка легко.
Ты лети, мое каноэ, вперед.
Пусть судьба меня по жизни ведет.
По волнам, через пороги лети,
Никогда ты не собьешься с пути.
По сравнению с Магнусом и со мной вояжеры, конечно, выглядели коротышками, но зато эти крепкие низкорослые французы обладали неутомимостью водяной мельницы. Уже через полчаса я начал задыхаться, а вскоре обливаться потом, несмотря на поднимающийся от воды холодный воздух. Мы безостановочно продвигались вперед, делая, по-моему, около шести миль в час — удвоенная скорость флота Наполеона на пути в Египет, — и в тот момент, когда я, казалось, окончательно выбился из сил, зычный голос Пьера объявил перекур, и наша бригада, положив весла, разожгла трубки и закурила. Подобное этому удовольствие в течение трудового дня бывало через каждые два часа, и это напомнило мне о регулярных альпийских привалах в армии Наполеона. Солдаты доставали табачные смеси, приправленные патокой и ромом, забивали их в трубки, поджигали с помощью трута, запаленного от высеченной кремнем искры, и затем, устроившись поудобнее и прикрыв глаза от слепящего солнца, блаженно покуривали, выпуская ароматный дым. Это быстродействующее снадобье превращало их в счастливых и довольных детей. Наша маленькая флотилия, подобно крошечным листочкам, дрейфовала по волнам обширного озера с такой студеной и чистой водой, что при желании мы безбоязненно зачерпывали ее ладонями и утоляли жажду.

После очередной зычной команды мы быстро вычищали трубки, угольки с шипением гасли в воде и все вновь дружно брались за весла. Пьер заводил новую песню, хор подхватывал ее, и очередные два часа команда упорно гребла, стараясь пройти как можно дальше за неимоверно длинные и теплые дни. Аврора продолжала надменно нежиться под своим зонтиком, а Сесил, набравший в дорогу целый ранец карманных книг, прочитывал их и выбрасывал в воду, видимо полагая, что никто из его неотесанных спутников не обучен грамоте. Порой, отвлекаясь от чтения, он наблюдал за утками или другими водоплавающими и вдруг начинал палить из ружья — лающий звук выстрелов гулко разносился по берегам. Он никогда не промахивался, но мы также ни разу не помедлили, чтобы забрать его добычу. Его светлость попросту развлекался. Когда птицы в испуге расплывались и разлетались, он перезаряжал ружье и, положив его на колени, возвращался к чтению.

На закате мы разбили лагерь в бухточке под высокой приметной сосной с обрубленными нижними ветвями, но с зеленевшим на вершине хохолком, оставленным в качестве путевой вехи. Такие обрубленные снизу деревья, как мы узнали, отмечали места удобных стоянок на всех маршрутах каноэ. Мы подошли к живописному мысу с галечным берегом и высокой травой, зеленевшей в березовой рощице. Пьер выпрыгнул из каноэ и, оказавшись по колено в воде, остановил его продвижение, а потом аккуратно повел к берегу. Все мы по очереди быстро выпрыгнули из лодки.

— Холодная! — пожаловался Магнус.

— А вы что, тоже ученый? — откликнулся Пьер. — Надо же какое наблюдение! В том-то и фокус: для согрева мы будем шустро работать да побыстрее разведем костры.

Полегчавшее каноэ осторожно, чтобы днище не задело гладких камней на мелководье, подвели поближе к берегу, и тогда мы все вытащили тюки с товарами и, сложив из них своеобразную баррикаду, накрыли ее брезентом. Наконец по громогласной команде над водой с фонтанами брызг взлетела опустевшая лодка, потом ее дружно вскинули на плечи, вынесли на берег, боком поставили на траву и подперли веслами, в результате чего сразу получился импровизированный навес для ночлега. Быстро разведя костры и набрав воды, мы зарядили ружья и сели покурить в ожидании того момента, когда сварится наш горох со свининой и подсушатся галеты. Точно изголодавшийся пес, я набросился на это походное угощение.

— Правильно, лопай, лопай, колдун! — одобрительно сказал Пьер. — И ты тоже, богатырь, не зевай! Чем больше сожрем запасов, тем легче станет каноэ Радиссона, да к тому же сколько бы вы ни слопали за это плавание, все равно отощаете как черти! Да уж, на такой работенке сгорят все ваши телесные накопления! Наедайтесь вдоволь, ведь после Гранд-Портиджа вам не подадут никакой свинины, потому-то монреальцев и окрестили свиноедами, но только те, кто перезимовал там, могут считаться настоящими северянами.

— А что же вы едите после Гранд-Портиджа? — проглотив очередную добавку, поинтересовался Магнус.

— Индейцы называют эту жратву пеммиканом.[28] В нее много чего намешано: сушеная дичь, жир, ягоды, — в общем, получается жуткое месиво с рисом или зерном. Горожане плюются да воротят нос от такой непотребной еды, но для работяг, просидевших день на веслах, она — чистый нектар. Фунт северного пеммикана стоит восьми фунтов хлеба! Конечно, через пару месяцев вам отчаянно захочется обзавестись хоть какой-то скво. И не только ради того, чтобы припасть к ее жаркому лону, уверяю вас, а ради ее умения находить в лесу много полезной и вкусной снеди.

— А чего ради мы гоним с такой бешеной скоростью? — спросил я, глотнув воды. — У меня теперь все тело ломит, словно его растягивали на дыбе.

— С бешеной? Да мы ползем со скоростью улитки, если принять в расчет громадные просторы этой страны. Ты, может, думаешь, что солнце будет греть вечно? В Гранд-Портидже мы встретим вершину лета, и тогда, сказав нам прощай, любящее светило заспешит на юг, а северные деньки начнут укорачиваться. Все наши помыслы связаны с приближением морозов. И мы гребем изо всех сил, чтобы опередить холода. Мы идем как можно быстрее, чтобы северяне успели вернуться на дальние фактории Канады, прежде чем все водные пути скуют льды. При наличии лыж или снегоступов зимой можно отлично прогуляться, верно, да только если вам не приходится тащить за собой товарный груз.

— Но на такой скорости мы доберемся туда гораздо раньше назначенного у вас сбора.

— Не беспокойся, колдун, в озере Верхнем нас ждет столько ветров да штормов, что мы будем долго, точно привязанные, маяться на берегу. У того ледяного озера ведьминский норов, оно никогда не позволяет человеку спокойно пройти по его водам.

Глава 23

Каждый вечер нашего лодочного похода Аврора и Сесил в компании прочих мелких буржуа собирались в небольшой палатке, а вояжеры укладывались на отдых под своими каноэ. Нам же с Магнусом, по статусу заурядным пассажирам, выдали куски парусины и веревки, из которых мы сооружали каждый себе сносное укрытие. Сознавая незавидность своего положения, я улегся спать, сунув под голову свернутый сюртук, закутался в шерстяное одеяло и провалился в сон, едва моя голова коснулась импровизированной жесткой подушки. Но посреди ночи мой навес вдруг рухнул, едва не задушив меня пропитанной влагой тканью. Что за черт?

— Подымайся, американец, или ты думаешь, что тебе позволят дрыхнуть целый день? — крикнул Пьер, пиная меня через парусину обутой в мокасин ногой.

— Да еще же тьма кромешная, — огрызнулся я. — Ты зря только перебудишь целый лагерь!

Ответом мне послужил дружный хохот.

— Все, кроме тебя, уже на ногах! Мы, северяне, не привыкли нежиться по утрам! Даже свиноеды встают пораньше тебя!

— По утрам? — Я протер глаза.

Звездная лента Млечного Пути еще дымилась на небосводе, хотя восток окрасился слабой синевой отдаленного рассвета. На разожженных вновь кострах уже закипали остатки вчерашней трапезы. Полностью готовые к отплытию Сесил и Аврора выглядели достаточно нарядными, чтобы прогуляться по Пикадилли.

— Давайте, давайте, наедайтесь, ведь скоро нам опять садиться на весла. Подкрепись и ты хорошенько, американец! Да не рассусоливай, надо еще успеть взглянуть на мое резное рукоделие. Я уже увековечил память о наших гостях на обтесанном дереве!

Мы заглотили остатки ужина, а потом проследовали за нашим лоцманом к путевой вехе. Как мы увидели, нижнюю часть ствола густо покрывала резьба, напоминавшая о некоторых важных особах, заглянувших на этот мыс. В основном там встречались шотландские и английские фамилии типа Маккензи, Дункан, Кокс и Селкирк. Вояжер зажег свечку и поднес ее к стволу, чтобы мы смогли прочесть нужные сведения.

— Вот, глядите, как вас тут обессмертили!

«Лорд Сесил и леди Аврора Сомерсет, — гласила надпись. — За компанию с двумя ослами».

— Ослами!

— Если будете пару дней грести как нормальные парни, то на другом дереве я, может, вырежу и ваши имена. От такой гребли ваши ноющие плечи должны загореться огнем, да таким огнем, что вам захочется поплакать на материнской груди. Но вы не заплачете, а просто будете грести дальше! Вот тогда удалой северянин Пьер окажет вам почет и уважение.

Мы, все простые смертные, остановились на ночевку в форте Святого Джозефа, а наши аристократы Сесил и Аврора расположились на берегу, поскольку частокол вокруг крепости был закончен лишь наполовину. Огромные штабеля ошкуренных стволов, срубленных и приволоченных сюда за прошедшую зиму, высились готовые для установки на места — и для предотвращения внезапного нападения лес отступил больше чем на милю. Несмотря на назойливую мошкару, я быстро уснул, тем более что меня лишили шансов пофлиртовать с отделившейся Авророй. А потом в предрассветном тумане нас опять подняли и мы поплыли дальше, слушая приглушенное пение, доносившееся с маячивших впереди и позади каноэ. Теперь больше не будет ни одного форта до самого Гранд-Портиджа.

Когда мы вошли в тридцатимильный проток, соединяющий озеро Гурон с озером Верхним, то сразу почувствовали, как трудно грести против течения. В Су-Сент-Мэри, изобиловавшей порогами или быстринами, мы в очередной раз принялись разгружать каноэ, перетаскивая товары на своем горбу, я взвалил на спину девяностофунтовый тюк, а Пьер и Магнус закинули на плечи вдвое больше. Но за одну ходку нам все равно было не уложиться. Наш переход с грузом составлял около мили, то есть полчаса мы тащились до более спокойного участка реки, а потом налегке, отдыхая, отправлялись обратно за очередной ношей. На этих порогах обычно рыбачили индейцы с копьями и сплетенными из коры сетями, и от их стоянки, над которой кружили тучи мух, жутко несло дерьмом. Бывалые вояжеры выставили около нашего склада охрану, считая индейцев ворами и зная, что они, в свою очередь, искренне не понимают, почему эгоистичные бледнолицые богачи не желают делиться собственным добром. Перетащив последние тюки с товарами, мы вернулись за каноэ. Конечно, грузовые каноэ относительно легковесны, но пропитанные водой все равно тянут на несколько сотен фунтов. Во время этого вояжа я ощущал себя как человек, несущий гроб на каких-то бесконечных похоронах. Наконец мы обошли опасные пороги.

— В Гранд-Портидже ты увидишь мужчин, способных перетаскивать зараз по три или даже четыре тюка, — отдуваясь, сказал Пьер. — Когда они так нагружаются, то выглядят как дома на ножках.

— А в Париже ты увидел бы мужчин, не способных поднять больше пары игральных костей или гусиных перьев, — простонал я в ответ.

— Ну, то не мужчины, месье. Городские паразиты, не способные ничего сделать самостоятельно, вообще не знают, что такое настоящая жизнь.

От Сесила, однако, никто не ждал помощи в переноске багажа. А надменную и чопорную Аврору переносили на плечах два вояжера, и она взирала на всех свысока, словно царица Савская, очевидно принимая подобные почести как должное. За ней, восторженно смеясь, бежали детишки из рыболовецких стоянок индейцев. Они сопровождали ее до тех пор, пока матери не призывали их обратно, но наша царственная особа не удостаивала их даже снисходительным взглядом.

И вот мы вышли на просторы самого большого из Великих озер. Вода в нем казалась совершенно прозрачной, и я видел уходящий в глубину гранитный склон так ясно, словно он мерцал в жарком воздушном мареве. Мы взяли курс к северному берегу по синим, протянувшимся до самого горизонта водам озера Верхнего, более ярким и темным на вид, чем в Гуроне. Берега справа от нас начали повышаться, вздымаясь отрогами розового и серого гранита с цеплявшимися за их трещины стайками низкорослых деревьев, среди которых выделялись березы, ольхи, сосны и ели.

Нам сопутствовал теплый восточный ветер, и мы, установив на шест импровизированный парус, позволили ему нести нас на запад, а сами прилегли на тюках, с благодарностью нежась в дремотном покое, отдыхая от изматывающей гребли. Убаюкивающую легкую качку каноэ сопровождала тихая колыбельная плещущих волн.

Неожиданно усилившийся ветер сменился на юго-восточный, и небеса в том направлении угрожающе потемнели. Парус изогнулся, каноэ накренилось, и нам пришлось быстро свернуть ветрило.

— Надвигается шторм! — крикнул Пьер, обернувшись к рулевому.

Жак кивнул, глянув через плечо на черные тучи. Капитаны других каноэ тоже выкрикивали предупредительные команды.

— Я же говорил вам, что это озеро не преминет показать свой ведьминский норов, — сказал Пьер. — Гребите теперь, мои ослы, гребите что есть мочи! В лиге отсюда есть тихая бухта, и мы должны дойти до нее, прежде чем разыграется стихия, если не хотим узнать, что значит вплавь добираться до Гранд-Портиджа! — Зачерпнув пригоршню воды, он брызнул ею на нас. — Чувствуете, какая ледяная кровь у этой ведьмы?

За нашими спинами сверкнула молния, и над водой прокатился низкий зловещий рокот. Гроза уже раскинула по вспыхнувшему небу пляшущие зигзагообразные щупальца, и ветер принес нам странный, запомнившийся мне в пустыне электрический запах. Вокруг нас грозно вздымались серо-стальные волны. Даже Пьер, переместившись со своего лоцманского места на носу, взялся за весло.

— Поднажмем, парни, если не хотим упокоиться в этой ледяной бездне!

Порывы ветра становились все сильнее, а крутобокие волны упорно подталкивали нашу флотилию к берегу. Нам пришлось четко держать курс, чтобы не врезаться в гранитные скалы, прежде чем мы достигнем мелководья и сможем безопасно высадиться на землю. Грозно вздымающиеся волны пресной, обжигающе ледяной воды имели иной привкус, чем морские. Впервые вода начала перехлестывать через борта лодки.

— Эй, американец, — крикнул Пьер, оборачиваясь ко мне, — от тебя тут меньше всего толку! Бери котелок и начинай отчерпывать воду, да поосторожней, не проткни обшивку, а то всем нам хана!

В общем, его слова взбодрили меня. Орудуя котелком, я размышлял о том, чего стоит больше бояться — той воды, что перехлестывает через борт, или того фонтана, что может хлынуть, если я от усердия зацеплю котелком кору, покрывающую днище. После очередного громового раската нас накрыла серая завеса дождя, озеро шквально вскипало за бортами, избиваемое тяжелыми каплями. Я уже едва различал берег, за серым туманом маячила лишь белая прерывистая линия бурунов. Грохот стоял почище артиллерийской атаки.

— Хорал Тора! — вскричал Магнус. — Именно основы такого его могущества, Итан, нам и надо отыскать.

— Не нам, а тебе, — проворчал я.

Запуская в грозу воздушного змея, Франклин вел себя как безумец, но Бладхаммер был ему под стать. Достаточно одного случайного разряда, чтобы от нас осталось мокрое место.

— Эй, колдун, приручи-ка молнию! — крикнул Пьер.

— Для этого мне нужны особые приспособления. Для начала необходимо выбраться из воды, прежде чем молния сожжет нас.

Уж я-то видел, какова может быть огненная мощь молнии.

Я глянул на каноэ Авроры. Ее волосы растрепались, а сама она с мрачной решимостью, отбросив зонтик, ожесточенно орудовала веслом. Сесил также, отложив книгу и ружье, занялся греблей, его промокший цилиндр надвинулся на лоб до самых бровей, и с полей ручьями стекала вода.

В нашей собственной посудине Магнус греб с таким остервенением, что его весло зарывалось в волны вместе с руками, а Пьер, чтобы уравновесить богатырскую силу норвежца, переместился к другому борту.

— Может, стоит избавиться от нескольких тюков, чтобы понизить уровень осадки, — предложил я, пытаясь перекричать грозовые раскаты.

— Ты что, совсем сбрендил? Я скорее побратаюсь с озерной ведьмой, чем буду объяснять Симону Мактавишу, почему его драгоценный груз отправился на дно Верхнего! Отчерпывай, колдун! Или придумай, как успокоить бурю!

Нас швыряло по волнам, как листья в водовороте, зловеще темный берег становился все ближе, а наши гребцы пока отчаянно пытались кружить на одном месте, чтобы нас не вынесло на каменистую отмель. Береговая линия тускло белела впереди, сурово ощерясь валунами и жилистыми деревьями, стволы которых дрожали и гнулись под шквальным ливнем.

— Гребите, друзья! Гребите, иначе нам придется сосать на дне ведьминскую титьку!

Спина моя уже горела огнем, как и предсказывал Пьер, но об отдыхе не могло быть и речи. Мы приблизились к мысу, о который, вздымая огромные фонтаны брызг, разбивались могучие волны, и сквозь тусклую пелену дождя, на фоне мятущейся природы я разглядел жуткие и белесые сооружения с острыми перекладинами.

— Кресты! — завопил я.

— Ага! — откликнулся Пьер. — Не каждому экипажу удается достичь спасительного укрытия, и это памятники спасовавшим перед стихией вояжерам. Запомни их хорошенько да начинай поживей отчерпывать!

Периодически озаряемые светом молний, они выглядели как бледные распятые скелеты.

Никогда еще мне не приходилось так яростно вычерпывать воду, мускулы дрожали от напряжения, вены на шее вздулись, как веревки. Я глянул вокруг. Аврора тоже работала черпаком, глаза ее расширились от страха. Ливень, казалось, превратился в настоящий потоп, дождевые струи сливались в сплошную стену и хлестали по лицу с такой силой, что у меня возникло четкое ощущение, будто я уже тону. На дне каноэ накопилось дюймов шесть воды. Я вновь наполнил котелок и лихорадочно выплеснул его содержимое за борт.

Оглянувшись назад, я заметил, что одно каноэ пропало из вида, и предупредил Пьера.

— Их уже не спасти, они погибнут от холода! Гребем, гребем!

Наконец мы пронеслись мимо обрывистого берега при входе в бухту, каноэ взмыло вверх и, прокатившись по гребню волны, осторожно легло на новый курс. Жак с ожесточенной сосредоточенностью крутил руль, удерживая лодку на плаву. Нас отбрасывало обратно в штормовые глубины, но под барабанящим ливнем мы упорно продвигались к защищенной скалистыми берегами гавани, в содрогающейся на их гребнях листве жутко завывал ветер. Впереди показался красноватый галечный берег, ближайшие к носу гребцы выпрыгнули за борт и оказались по пояс в воде, а волны добирались им до подмышек.

— Следите, чтобы каноэ не врезалось в дно!

Коченея в ледяной воде, мы удерживали лодки на месте, видя, как наши водонепроницаемые тюки подбрасываются беснующимися волнами, заодно обстреливающими нас галечными залпами. Аврору слегка приподняли, и она, почти свалившись за борт, оказалась на мелководье, юбки помешали ей сразу восстановить равновесие, но в итоге поднявшись на ноги, пошатываясь и расплескивая воду, она слепо направилась к берегу, таща за собой раскинувшееся парусом платье. Опомнившись, она вернулась и, вытащив один из тюков, побрела обратно. Мужчины, перевернув каноэ, слили из них воду и потащили, как гусениц, туда, где им не грозил штормовой ветер. Я взглянул на вздымающуюся темную сушу. Вверх уходили обрывистые и суровые кручи, смутно маячившие в тусклом штормовом свете. Сверкнувшая молния ударила в один из горных отрогов.

Я мельком оглядел нашу компанию. У всех с волос ручьями стекала вода, усы вояжеров повисли, как отростки плауна. Даже кудри Авроры почти распрямились, побежденные ливневой стихией.

— Да, не слишком быстро мы теперь попадем в Гранд-Портидж, — сказал Пьер. — Это озеро так просто нас не выпустит. Теперь понимаешь, американец, почему мы гребли с бешеным упорством, пока имели возможность?

— А что было бы, если бы мы не оказались поблизости от этой бухты?

— Тогда отправились бы к праотцам до срока, хотя когда-нибудь всем нам суждено встретиться с ними. Что и произошло бы, если бы ветер дул нам навстречу. Такое тоже бывало, нас относило далеко назад, и мне приходилось долго блуждать по волнам в поисках сносного укрытия.

— А как быть с отставшими?

— Выйдем на мыс и посмотрим, где они. И если озерная ведьма не выпустила их из своих объятий, то завтра установим новые кресты.

— Эти идиоты потеряли чертовски ценные грузы! — возбужденно воскликнул Сесил. — Им придется держать ответ перед морским дьяволом, но мне-то придется отчитываться перед Мактавишем!

Нам так и не удалось найти тела утонувших вояжеров, но часть тюков с товарами вскоре прибило к берегу, их спасла надежная брезентовая упаковка. Как только распогодится, все промокшие товары будут высушены под жаркими солнечными лучами.

* * *
Гроза унеслась дальше, на западе из-за туч выглянуло низкое солнце. Совсем закоченев, я дрожал от холода и с огромным удовольствием отправился поразмяться, когда Пьер предложил мне сходить вместе с ним в лес за сухими дровишками. Магнус тоже увязался за нами, размахивая здоровенной секирой и продираясь по тропе, как дикий лось. Почти сразу мы оказались в заросшей березовой роще, покрытой густым мхом, до нас еще доносился шум ветра и рев волн, но нашу тропу поглотили дикие заросли. Вскоре я уже окончательно потерял ориентацию.

— А как мы выберемся отсюда?

— Наши блуждания оставляют явные следы, к тому же мы ведь слышим шум волн. Хотя мне больше нравятся открытые водные просторы, а не лесные чащи, где приходится плутать вслепую. Как-то раз мои приятели отправились погулять, решив пройти сотню шагов да набрать ведерко ягод, а в итоге бесследно исчезли. Одни винят индейцев, другие — медведей или даже самого Вендиго. А по-моему, так просто лесной дух порой, проголодавшись, подкрепляется человечинкой.

Я огляделся. Деревья подрагивали, тени стали глубже, отовсюду доносились звуки всхлипывающей и капающей воды. Один я мог бы заблудиться здесь надолго.

Пьер, однако, казалось, уверенно вел нас в нужном направлении. Под защитой скального навеса нам попалось накренившееся дерево, его нижняя часть сильно подгнила, и мы довольно быстро нарубили по целой охапке сухих поленьев и набрали мха на растопку. Следуя за Пьером, мы с легкостью вышли обратно к стоянке, где остальные вояжеры уже развели костры с помощью кремня, огнива и пороха. Тем временем Магнус, разрубив своим топором более объемистое дерево, теперь занялся прибитым к берегу плавником, легко, с одного удара, превращая его в удобные поленья. Я подбросил свою охапку в нашу огненную пирамиду. Вскоре на стоянке уже потрескивали три завывающих костра. От одежды повалил пар, когда вояжеры, подобно краснокожим дикарям, пустились в безумные пляски, выкрикивая непристойные французские песни. Они радовались спасению и печалились, оплакивая товарищей, гибель которых, видимо, считалась у них таким же обычным событием, как сам шторм. Смерть в этих суровых северных краях неизбежна, как снегопад.

Спустившееся к линии горизонта солнце окрасило влажный берег и отступивший к холмам лес золотистыми блестящими красками. От установленных парусиновых палаток нашего избранного общества поднимался пар, а Сесил, вскрыв бочонок рома, выдал каждому по глотку, даже Аврора, как заправский матрос, хлебнула обжигающего напитка.

По нашим лицам блуждали глупые улыбки, частенько появляющиеся у людей, неожиданно избежавших смерти. Ничто не заставляет воспринимать саму жизнь с большей радостью, чем преодоление смертельной опасности.

Когда прогоревшие дрова превратились в хорошие угли, мы с урчащими от голода животами принялись готовить горох со свининой и кукурузную кашу. Здешние кашевары обильно сдабривали зерновую похлебку свиным жиром.

Дрожа от изнеможения, мы набросились на еду, словно изголодавшиеся животные. Вытерев рот тыльной стороной ладони и облизнув ее, Пьер обратился к Сесилу:

— Лорд Сомерсет, мы понесли сегодня потери, но главное — остались живы. По моим наблюдениям, наши ослы не ударили в грязь лицом… может, потому, что им не хотелось отстать от вашего каноэ, где гребла даже ваша очаровательная кузина?

— Если Итан и Магнус вымотались так же, как я, то мы все сегодня потрудились на совесть.

— Конечно, они еще не северяне, но, вероятно, уже достойны уважения монреальской компании свиноедов, так ведь, мои любящие окорока друзья?

— Один свиноед заткнет за пояс сотню северян! — воскликнул его монреальский компаньон. — Но что верно, то верно, нужно, пожалуй, принять их в наши ряды, проведя обряд посвящения.

Пьер, повернувшись к нам, величественно сложил на груди руки.

— Итан и Магнус, сегодня вы узнали, каков подлинный норов великого озера и, к моему большому удивлению, не только выжили, но и не позволили ему смутить ваши души. Собственными глазами я видел, как вы изо всех сил гребли и отчерпывали воду, помогая провести наше каноэ мимо мыса Мертвеца, и проявили несгибаемую волю к жизни, крайне необходимую в этой суровой земле. Да, порой умирают вояжеры, но их место занимают новички. По-моему, пора вам стать настоящими членами нашего братства, если, конечно, вы не боитесь удостоиться такой высокой чести.

— Я ужасно устал и весь дрожу от перенапряжения, — признался я.

— Через пару недель ты забудешь, что когда-то был таким неженкой. Поэтому мы склонны окрестить вас немедленно.

Он взял сломанную ветром сосновую лапу и спустился с ней по красноватому галечному берегу к горящей в закатных лучах полосе прибоя. Окунув хвойную ветку в воду, он вернулся и окропил наши головы озерными брызгами.

— Властью, данной мне как северянину Северо-Западной компании, я посвящаю вас в члены нашего братства! Отныне вы не просто ослы, а имеете право на личные имена, и завтра на рассвете я вырежу их на дереве.

— Это большая честь, — сказал Магнус. — Если нам удалось удовлетворить твои требования, то и сам ты, малыш, удивил меня своей выносливостью. Да, приятель, силища у тебя богатырская.

— Еще бы мне не удивить тебя, — гордо кивнув, заявил Пьер. — Французский вояжер стоит сотни норвежцев. — Он глянул на меня. — А теперь вам положено отблагодарить нашу компанию за такую честь, достав серебряные доллары и купив у лорда Сомерсета два бочонка шраба, как того требует обычай.

— Откуда ты знаешь, что у меня есть серебряные доллары?

— Глупый ты, американец! Разумеется, пока ты дрых без задних ног, у нас была масса возможностей порыться в твоих вещичках. Господь велел делиться! А у вояжеров не может быть никаких тайн друг от друга! И нам известно, что ты сможешь позволить себе угостить нас еще и в Гранд-Портидже!

Я решил припрятать несколько монет на всякий случай под стельку моих мокасин.

В общем, пирушка стала вполне заслуженным завершением драматичного дневного шторма, и ром живительным огнем полился в наши глотки. Ближе к ночи вновь разожгли костры, снопы искр взлетали в уже очистившееся от туч и полное звезд небо, а палатка Авроры порозовела, освещаемая изнутри горящей свечой. Пьер сказал, что завтра мы будем отдыхать, и тут меня осенило, что можно погулять на славу, раз завтра я смогу выспаться. После смертельной дневной опасности мне вдруг отчаянно захотелось прочувствовать всю полноту жизни. Изрядно захмелев, я покинул поющую у костра компанию и, отойдя в темноту, незаметно подобрался к входу в розовую палатку. Несомненно, Аврора уже готова сменить гнев на милость.

— Аврора! — прошептал я. — Это я, Итан! Как вы и предполагали, я пришел, чтобы позаботиться о вас. В такую холодную ночь, объединив усилия, мы можем отлично согреть друг друга.

Из палатки не донеслось ни звука.

— Аврора?

— Какая наглость, господин Гейдж. Я вас не приглашала. В конце концов, у меня приличная репутация. Нам нужно быть осторожными.

— Осторожность является моим особым даром. Держу пари, что сумею быть тихим как мышь в отличие от вас.

— Да вы наглец, Янки-Дудл!

— Зато очень приятный в общении. Я надеюсь, что ваши воспоминания так же сладостны, как мои.

Мне совершенно непонятно, почему женщин нужно так долго уговаривать, чтобы они признали очевидное. К счастью, я фонтанировал обаянием. Как говаривал Франклин: «Крепость, как и девственница, долго не продержится, если начать переговоры».

— Но разве что-то изменилось, Итан Гейдж? — спросила она. — Если человек не желает делиться своими планами, то ни о какой подлинной близости не может быть и речи. Только полное доверие способно породить любовь. Невозможно объединить усилия, пока мне неизвестно, какие цели вы преследуете.

О боже, для общения с женщинами порой требуется поистине ангельское терпение!

— Я простой разведчик! Честно говоря, мне самому не ясны мои цели. Я просто странствую, надеясь найти нечто интересное.

— Я не верю вам. И буду сомневаться в собственных чувствах, пока вы не убедите меня в реальности нашего содружества. Представьте, что будет, если мы объединим усилия в ваших изысканиях.

— Аврора, я уже говорил…мы собираемся искать слонов.

— Итан, я поделилась с вами всем, — громко вздохнув, обиженно заявила она. — Всем! А вы в ответ одариваете меня всякой чепухой!

— Я готов прямо сейчас подарить вам всего себя.

— Спокойной ночи, сэр.

— Но, Аврора!

— Пожалуйста, не вынуждайте меня звать на помощь кузена.

— Должна же у меня остаться толика надежды!

Молчание.

— Ну проявите хоть каплю жалости!

Я не люблю унижаться, но порой это срабатывает, и чем больше я думал о ней, тем больше возбуждался. Я сам понимал, что окончательно сбился с праведного пути.

— Отлично, — наконец ответила она. — Если вы научите меня хорошо пользоваться тем замечательным ружьем, которым так гордитесь, то, возможно, и дождетесь снисхождения. Стрельба стала моей страстью.

— Вам хочется пострелять из моей винтовки?

— Мы можем поохотиться вместе утром. Охота возбуждает меня.

Я слегка поразмыслил. Может, ей просто хочется удалиться в уединенное местечко? Порезвиться на лесной травке подальше от любопытных ушей и глаз? Я сумею поразить ее меткостью, настрелять некоторое количество дичи, а также, припомнив пару лирических сонетов, сделать массаж ее изящным ножкам на поляне возле ручья… В общем, пока мне пришлось удалиться слегка обескураженным, но далеко не сдавшимся.

Я вернулся к костру, вокруг которого собрались выпившие вояжеры.

— Ты выглядишь разочарованным, приятель! — воскликнул Пьер, сделав очередной глоток рома. — Тебя же только что приняли в члены нашего братства, неужели ты не можешь дождаться, когда твое имя увековечат на дереве?

— Я искал женского тепла.

— Ах, женщины! Их холодность способна нанести серьезные раны.

Сидевшие вокруг костра сочувственно покачали головами.

— Итан, неужели ты еще не понял, что твой мирской успех обратно пропорционален твоим романтическим достижениям? — укоризненно сказал Магнус. — У нас будет возможность открыть гораздо большие сокровища, чем Аврора Сомерсет!

— Но она здесь. А сокровища скрываются в туманной дали.

— Плюнь ты на эту капризную дамочку, — поддержал его Пьер. — С такими одна морока. Красна ягодка, да на вкус горька!

— Но она чертовски красива, — простонал я, сам смутившись от заунывной тоски, прозвучавшей в этом стоне.

— Не краше половины смуглянок в Гранд-Портидже, к тому же они в сто раз более благодарны и отзывчивы. Там ты быстро забудешь эту шлюшку и выберешь себе отличную скво.

— Я не хочу скво.

— Откуда ты знаешь, если еще не знался с ними?

Мне надоели их шутливые выпады и советы, поэтому я покинул их и забрался под каноэ, где предался беспокойным мыслям об утренней охоте, сознавая, что Аврора, возможно, дурачит меня, но не слишком переживая по этому поводу. Лучшим способом для восстановления моего спокойствия будет завоевать ее расположение. Вероятно, легче всего она покорится мне вдали от лагеря. Я не мог даже подумать о том, чтобы пролепетать ей бредовую историю о скандинавских молотах, иначе она попросту решит, что мы полные идиоты, и уговорит кузена бросить нас на этом берегу.

Я лежал без сна, слыша, как вояжеры прикончили запасы рома и улеглись спать, а потом до меня донеслось шуршание чьих-то шагов по гальке, около моего импровизированного укрытия, и я увидел сапог. Чуть позже под краем лодки появилось лицо сэра Сесила.

— Лорд Сомерсет! — Я испугался, что он собирается отругать меня за дерзость.

— Господин Гейдж, — откашлявшись, тихо сказал он. — У нас здесь небольшое общество, и я невольно услышал о вашем огорчении. Настроение моей кузины переменчиво, как у любой женщины. Она разбивает сердца, как чашки, почти не задумываясь. Не стоит так переживать.

— Мы с ней собирались завтра поохотиться, пока остальные отдыхают.

— Вы обнаружите, что она первоклассный стрелок. А пойдя навстречу ее желаниям, вы сможете укротить ее.

— Так значит, вы не возражаете против нашего дружеского общения?

— Я не возражаю против нашего партнерства.

Прошуршав по гальке, он удалился, а я осознал, что он сам заинтересован в каком-то союзе. Уже проваливаясь в сон, я подумал о том, почему вообще Сесила Сомерсета волнует роман его кузины с подобным мне бездельником.

Глава 24

Вояжеры отсыпались после попойки, а меня на рассвете растолкала Аврора. Она облачилась в небесно-голубой охотничий камзол с короткими фалдами, бриджи и сапоги. Роскошные волосы она собрала на затылке, а на руки натянула замшевые перчатки.

— Давайте же испытаем вашу знаменитую винтовку! — воскликнула она с живостью сказочного бурундучка.

Не успев толком выспаться, я мысленно застонал, но вскочил, словно кукла на пружинке, ведомый хмельным желанием произвести на нее впечатление. Возможно, бурундучья глупость поразила именно мой мозг.

Сбросив прихотливую маску манерной и беспомощной дамочки, Аврора вскоре обогнала меня, взбираясь на вершину гранитного хребта, под которым расстилались безбрежные синие воды озера Верхнего, и я даже запыхался, стараясь не отстать от нее. Она имела наметанный глаз и, заметив следы дичи, сразу выбрала наилучшую тропу, по которой передвигалась с проворством лани. Я с удовольствием следовал за ней, имея массу времени насладиться восхитительным зрелищем ее стройных ножек, но убедился, что радости жизни в этих диких краях для леди Сомерсет не ограничиваются зонтиками и сундуками с нарядами. Всякий раз, как я пытался добиться ее расположения остроумным или сентиментальным замечанием, она жестом и строгим взглядом заставляла меня умолкнуть, намекая на то, что вот-вот должен появиться наш будущий обед. И действительно, вскоре нам удалось незаметно подобраться к годовалому оленю. Она взяла у меня винтовку и с видом заправского егеря, легко совладав с тяжелым ружьем и его отдачей, с семидесяти пяти ярдов уложила самца выстрелом в шею.

— Прекрасный выстрел!

— К прицелу вашего ружья надо приспособиться, оно попадает слегка выше и левее намеченной цели.

Достав охотничий нож с рукояткой из слоновой кости, она выпотрошила оленя, позволив мне убедиться в ловкости, с какой смогла оскопить убитое животное. Затем она отрезала голову и, подняв тушу, взвалила ее мне на спину.

— Для меня он слишком тяжел, — заявила Аврора, начиная спускаться обратно по горному склону.

За ночь царственно утонченная женщина превратилась в независимую и немногословную наследницу нашего славного первопроходца Буна, и я осознал, что, несмотря на изящество ее форм, меня не особо волнует такая новая маскировка. Как странно порой действуют колдовские чары, и еще страннее, как порой неожиданно они начинают разрушаться. В итоге я пришел к выводу, что очень плохо понимал как ее натуру, так и возникшие между нами отношения. Вместо того чтобы соблазнить ее, я сам попался в расставленные ею сети, и пыталась околдовать меня не чопорная английская леди, а своенравная охотница — возможно, весьма опасная, как и предупреждал Магнус. Мне вспомнилась его легенда о многоликом Локи, капризном, плутоватом и зловредном скандинавском боге, чьи козни в итоге привели к Рагнарёку, гибели мира.

Но вот мы все же остановились передохнуть у ручья, чтобы освежить усталые и разгоряченные ноги. Причем, выступив с предложением расслабляющего массажа — тактика, безошибочно срабатывающая в деле обольщения любой женщины, — я обнаружил, что разочаровывающая твердость и мозолистость ее конечностей превзошли все мои ожидания и воспоминания. И уж конечно, она не впала в экстаз от моих прикосновений.

— Я начинаю подозревать, что вы гораздо лучше чувствуете себя в этих диких краях, чем я себе представлял.

— Неужели? — Откинувшись на спину, она взирала на меня из-под полуопущенных век. — Да, путешествуя с кузеном, я кое-чему научилась. А стрелять я научилась еще в Англии, благодаря урокам отца и Сесила. Разве вы не согласны с тем, что меткий выстрел доставляет потрясающее удовольствие?

— Как ни странно, меткость вашей стрельбы еще больше роднит нас, — с вкрадчивой задушевностью произнес я. — Мы оба ловко попадаем не в бровь, а в глаз, поэтому можем найти общие интересы не только в постели.

— Охота, господин Гейдж, всего лишь легкое развлечение.

— И я уверен, что кроме охоты мы могли бы порадовать друг друга чем-то более весомым и затейливым, — заявил я, упорно продолжая гнуть свою линию.

— Чем это, интересно, меня могут порадовать французский шпион и норвежский мятежник, блуждающие по лесам заодно с пушным зверьем?

— Я не шпион.

— Но подобно ему храните секреты. Вы действуете по поручениям Бонапарта, Астора и Джефферсона.

— Я всего лишь хочу исследовать природу и жизнь в Луизиане, как уже говорил вам. Особенно меня интересуют слоны.

— Вряд ли. Бладхаммера интересует нечто более важное. Очевидно же, что ваша парочка скрывает замечательную тайну, и я начинаю подозревать, что лично вы даже не до конца понимаете, в чем ее сущность. Вы покорно следуете за любым волевым человеком, вас попросту держат за дурачка. — Отстранившись от меня, она натянула сапоги. — Мы могли бы помочь вам, если бы вы захотели, но, похоже, вы получаете удовольствие, тупо оберегая свои секреты. Не важно. Так или иначе, в Гранд-Портидже все тайное станет явным.

Ее презрительный тон задел меня за живое.

— Так может, до тех пор мы еще успеем получить удовольствие от нашего приятного общения!

— Хватит с вас и одного любовного свидания, — заявила она, вставая с травянистого берега. — Более длительные отношения я завожу только с теми людьми, которым могу доверять.

И, взяв мою винтовку, она вновь начала спускаться с горы.

Взвалив на плечи оленью тушу, я еле распрямился, и внезапно меня расстроило то, что в ее крепких объятиях нахожусь не я, а моя винтовка. Я думал, что она из вежливости поджидала меня на краю скалы, но оказалось, словно совершенно забыв о моем существовании, Аврора напряженно вглядывалась в синевшую внизу бухту.

— Они прибыли, — наконец сказала она.

К берегу подгребало каноэ, оставляя позади себя серебристые расширяющиеся дорожки. На веслах стояли индейцы, но в центре маячила фигура в красном мундире британского солдата. Вояжеры вошли в воду, чтобы вытащить на берег лодку, а ее выпрыгнувшие обитатели быстро исчезли за деревьями.

— Кто прибыл?

— Проводник Сесила.

* * *
Нам понадобилось еще около часа, чтобы спуститься к подножию горы, откуда уже виднелся дым, поднимающийся от костров нашего лагеря. Но примерно в сотне метров от него нам встретился небольшой водоем, благодаря которому произошли судьбоносные перемены. Перед нами за деревьями, в тихом и защищенном от ветра местечке, находилась обрамленная зарослями камыша заболоченная низина. День выдался теплый, и купание могло доставить большое удовольствие. Мы услышали плеск и поняли, что кто-то уже решил искупаться.

До нас донесся женский смех.

В озерце плавали две женщины, их струящиеся волосы раскинулись веером, как бобровые хвосты. Я понял, что, должно быть, именно они прибыли в том индейском каноэ. Застыв в напряженной позе, Аврора выглядела не менее удивленной, чем я. Скрытые листвой кустарника, мы следили за купальщицами. Все виденные мной индейцы были хорошими пловцами, и женщины эти не являлись исключением. Одна из них наконец поднялась из воды и направилась к берегу, все ее бронзовое тело поблескивало в золотистых каплях, и я вдруг невольно издал громкий вздох.

Удивленно вскинув брови, Аврора глянула на меня с кривой усмешкой.

Юная индианка выглядела на редкость соблазнительно, ее груди, хотя не столь полные, как у леди Сомерсет, смотрелись не менее привлекательно, так же как и плавные изгибы ее гладких бедер и изящных ног. Волны плескались возле ее колен, а сама она, видимо, как-то почувствовав наше присутствие, оглянулась, не более смущенная своей наготой, чем лесная лань, и на лице ее отразилось лишь игривое любопытство. Солнечные лучи подчеркивали темноту ее сосков и влажный блеск сбегавшего к бедрам треугольного островка. Для индианки ее кожа оказалась неожиданно светлой, и волосы вместо привычной угольной черноты отливали темной медью. Эта нимфа смотрела прямо на наши кусты, хотя наверняка нас не видела, но вглядывалась в них с настороженным интересом.

— Почему ее кожа светлее обычной?

— Кто знает, — сказала Аврора. — Может, она полукровка или бледнолицая пленница. Пошли дальше.

Когда она вышла из-за деревьев, индианка вдруг резко нырнула в камыши, мгновенно спрятавшись, как дикарка.

— Погодите! — прошептал я.

Теперь уже вторая, более полная и менее соблазнительная особа поднялась из воды и, оглядываясь через плечо, быстро скрылась в прибрежных зарослях.

Аврора насмешливо оглянулась на меня.

— Значит, вы предпочитаете краснокожую дичь.

— А разве у меня есть шанс вкусить белокожей?

— Партнерство, господин Гейдж, партнерство.

— Я просто любознателен, как любой мужчина.

— Да уж не сомневаюсь, вы типичный американец. Но держитесь подальше от них, если вам дорога жизнь.

— Что вы имеете в виду? — Меня порадовало уже то, что она дала себе труд предостеречь меня.

— Вернемся в лагерь. Там вы сами все поймете.

Выйдя из-за деревьев, мы вступили на залитый солнцем берег озерца. Перевернутое вверх дном длинное индейское каноэ сушилось на поляне, где неподалеку от стоянки вояжеров его воинственные гребцы разводили костер. Шестеро мужчин в кожаных штанах и набедренных повязках подставили свои бронзовые торсы солнечным лучам. Они непринужденно сидели на корточках, как кузнечики, но производили впечатление крепких парней. Их рельефные мышцы блестели от жира, используемого индейцами для отпугивания мошкары.

Я заметил, что мужчина, показавшийся мне английским солдатом, также принадлежал к туземному племени. Его черные как смоль, собранные на затылке волосы украшало орлиное перо. В отличие от своих спутников он носил выцветший британский мундир с потертыми, но начищенными до блеска медными пуговицами. Меня заинтересовало, где он раздобыл его.

Возможно, это был очередной вождь, учитывая, как непринужденно беседовал он с лордом Сомерсетом, и его величественная, под стать этому аристократу, осанка вновь напомнила мне о встрече с Текумсе и Брентом. Похоже, все вожди непобежденных племен имели уверенный и самодовольный вид. Под темными глазами выделялся крупный нос и изогнутые в жесткой усмешке губы. Бугристые сплетения его крепких мышц, насколько я мог видеть, напоминали канаты военных фрегатов. Его взгляд сверкнул при виде Авроры, он явно узнал ее и так же, как на старого знакомого, почему-то глянул и на меня. Неужели мы встречались в одном из фортов? Странно, что я не запомнил его.

— Богиня Диана возвращается с охоты с добычей! — с улыбкой приветствовал кузину Сесил.

— Мы обнаружили не только этого оленя, — сказала она.

— Правда?

— Ваши скво решили искупаться. Верно, Красный Мундир?

— Его рабыни. Ему проиграл их один оджибве. Красный Мундир везет их до Гранд-Портиджа, а потом дальше, в свою родную деревню.

— Они заворожили Итана.

— Его можно понять. Одна из них красотка.

Аврора презрительно фыркнула.

— Итан, похоже, моя кузина нещадно использует вас в качестве бедной вьючной лошадки!

— У нее же винтовка, — попытался я отшутиться.

Честно говоря, я пребывал в замешательстве. Мое желание уложить в постель строптивую Аврору Сомерсет позволило ей водить меня за нос, как окольцованного быка, но теперь появились новые претендентки. Разве Пьер не говорил мне о симпатичных скво?

— Что ж, возможно, вы приобретете новую популярность, — заметил Сесил. — Всем нам по вкусу свежая оленина.

— Включая и ваших новых гостей?

— Познакомьтесь с Красным Мундиром, вождем с западных берегов этого озера. Это уникальная личность, плод любви двух издавна враждующих племен — его мать ведет свой род из оджибве, а отец — из дакотов. Мать его попала в плен к дакотам и вырастила сыночка, обучив его обоим языкам. Он много странствовал и стал отменным воином. Я надеялся на встречу с ним, хотя шторм мог помешать моим планам. Он знает Запад — знает те самые края, в которые вы, вероятно, направляетесь. Он может быть полезен нам обоим. Они переждали эту непогоду на острове к западу от нашей бухты, а утром прошли дальше, чтобы найти нас.

— Приветствую вас, — сказал я, протягивая руку.

Вождь никак не отреагировал на мое приветствие.

— А почему он одет в офицерский мундир?

— Да, это поразительно. Но вероятно, лучше не спрашивать, как он раздобыл его. Не думаю, что он получил его в подарок, и надеюсь, что этот наряд прослужит ему долгое время, позволив не завидовать моей одежде.

— Однако вы доверяете ему?

— Безоговорочно. Красный Мундир не делает тайны из своих воззрений и желаний. Его потребности крайне незатейливы.

Незатейливые потребности Красного Мундира включали оленину, которая помогла нам восстановить силы, и остаток дня мы провели на берегу, названном нами бухтой Спасения, купаясь, латая одежду и подъедая пищевые запасы. Аврора вернула мне винтовку, к тому же почистив ее, и похвалила, увы, не меня, а мое оружие. Замеченные мною в озерце женщины появились в нашем лагере, скромно одетые в индейские кожаные наряды; ходили они, опустив глаза и всем своим видом показывая покорность. Если их и смутило то, что кто-то заметил их купание, то они этого не показали.

— Вон ту красотку зовут Намида, что на языке оджибве означает «Звездная Плясунья», — прошептал мне Пьер, присев рядом на корточки, чтобы раскурить трубку. — Такое имя дал ей первый хозяин. А вторую зовут Лягушечкой. Эти мерзавцы выиграли их в кости на стоянке возле порожистой Су. Заодно они устроили там пьяную драку, и Красный Мундир нанес бывшему владельцу женщин смертельный удар томагавком. Теперь они будут жить рабынями в его разбойном племени, пока кто-нибудь из его головорезов не решит взять в жены одну из них. Индейские племена постоянно нуждаются в пополнении, ведь их численность заметно снизилась. Слишком многие умирают от войн и болезней.

Я с интересом разглядывал эту парочку, ожидая, когда же скромницы поднимут глаза. Намида все-таки мельком глянула в мою сторону, когда присела на краю стоянки, а мой ответный взгляд выразил пламенный интерес. На вид я дал бы ей лет двадцать, ее рыжие волосы блестели, как мех выдры, а движения отличались грациозной плавностью. Для индианки у нее была чересчур светлая кожа, хотя ее племенную принадлежность выдавали высокие скулы и большой рот с удивительно белозубой улыбкой, а также своеобразные украшения — шею ее обхватывало ожерелье из игл дикобраза, а одно ухо украшала подвеска из серебряной монеты. Летний наряд позволял оценить красоту ее гладких рук и крепких стройных ног, а вся фигурка… впрочем, я уже раньше оценил ее. Она отличалась от Авроры Сомерсет, как дикий мустанг от породистой скаковой лошади, но, по моим подозрениям, обладала особой природной живостью. Я осознал, что отчасти мой интерес к Намиде подогревала тоска по утраченной мною египтянке Астизе, хотя внешне они имели мало сходства, но, клянусь богом, меня пленило то, с какой изящной легкостью двигались ее обутые в мокасины ножки, как очаровательно покачивались бедра, какую невинность излучал ее уклончивый скромный взгляд! Она совершенно не походила на потрепанных, увядших туземок, которых я видел в Детройте. И вдруг она откровенно взглянула прямо на меня…

— Мне казалось, приятель, что тебя не интересуют скво! — усмехнувшись, сказал Пьер, когда я едва не свернул шею, наблюдая, как она проходит по лагерю.

— У нее голубые глаза.

— Ага, говорят, она из племени манданов… или, скорее, из родственного им племени аваксави… судя по слухам, ее взяли в плен еще девочкой, и она переходила из рук в руки, пока не объявилась в Су. Ее родные края находятся очень далеко отсюда, и, возможно, она надеется, что Красный Мундир отвезет ее поближе к дому. Для индианки у нее очень странная внешность, верно?

— Неуместная оценка для такой красотки.

Манданы! По-моему, Том Джефферсон предположил, что они потомки скандинавов или валлийцев.

— Мне казалось, что ты до безумия втюрился в Аврору, — вставил Магнус.

Я предпочел не услышать его замечания.

Аврора с явным неодобрением следила издалека за нашей оживленной и выразительной беседой, и я порадовался тому, что отплатил ей, вызвав такое беспокойство. Если мне удастся распалить в ней ревность к Намиде, то, возможно, насмешливой британке скорее захочется возобновить нашу близость. Я как раз обдумывал, как лучше подстегнуть ее эмоции, когда Красный Мундир заметил мой пристальный взгляд и отрывисто сказал что-то Сесилу.

Англичанин направился к нам. Аврора, продолжая свои наблюдения, одарила симпатичную индианку злобным взглядом.

— Вы не находите, что эта скво мало похожа на своих соплеменников? — спросил Сесил.

— Да, я не видел пока таких светлокожих индейцев.

— А я слышал о них и даже видел кое-кого. Некоторые считают, что их кровь разбавили валлийцы. В языке нескольких индейских племен даже встречаются валлийские слова.

— Или скандинавские, — заметил Магнус.

— Вы так полагаете? — сказал аристократ, удивленно приподняв брови. — Уж не воображаете ли вы, что ваши дальние предки заплыли в эти края! По-моему, я начинаю понимать, в какую сторону склоняются ваши интересы, Магнус. С другой стороны, возможно, именно валлийцы первыми обосновались на территории предков племени Намиды, а тогда… В общем, по-моему, право первооткрывателей Луизианы могло бы принадлежать и британцам.

— Или история колонизации станет столь запутанной, что никто вообще не сможет предъявить права на Луизиану, — сказал я.

— Держитесь подальше от этих скво, — предостерег нас Сесил. — Я слышал, что манданские девушки обладают поистине неземной красотой и слывут самыми соблазнительными на континенте… но эта славная парочка является собственностью Красного Мундира. А у него дьявольски вспыльчивый характер. Говорят, он слопал печенку бывшего владельца этого мундира.

— Уж не каннибал ли он?

— Они тут все такие, когда у них возникает желание уничтожить своих врагов и приобрести их силу. Я видел, как индейские воины пожирают человеческие сердца, а их скво жарят печенку. Но если уж на то пошло, то вы скорее пожелали бы быть съеденными, чем терпеть неописуемые мучения предшествующих пыток. Подобные им индианки бывают на редкость жестокими, они с удовольствием всаживают раскаленные на костре палки в самые разные отверстия захваченных пленников.

— Но я ведь только посмотрел в ее сторону, — нервно сглотнув, заметил я.

— Нельзя даже смотреть. Тому, кто не ссорится с Красным Мундиром, удается остаться в живых. Лучше попросту не замечайте их… если, конечно, вам еще не надоела моя кузина.

— На самом деле, лорд Сомерсет, скорее я надоел ей.

— Я советовал вам потерпеть. Мало кого из мужчин она приглашает на охоту.

— И вряд ли вообще кто-то из них дождется от нее иных приглашений.

Он рассмеялся и отошел от нас, кивнув индейскому вождю.

В эту ночь я спокойно лег спать в одиночестве, утомленный поиском расположения Авроры и шутливыми комментариями моих спутников по этому поводу. Я не прочь изобразить глупца, если рассчитываю в итоге получить славную награду, но даже для меня унижение имеет свои границы. Симпатия к леди Сомерсет превратилась в антипатию, и я решил окончательно завязать с этим флиртом.

Вдруг до меня донесся тихий звук шагов, кто-то остановился около моей походной подушки, и из темноты прозвучал женский шепот.

— Sauvez-moi, — разобрал я слова. «Спаси меня» — это было произнесено на французском, преобладавшем в пушных факториях.

И затем Намида тихо растворилась в ночи.

Глава 25

На следующий день мы погрузили товары и поплыли дальше, держась поблизости от северного берега. Нынешним утром видимость над холодной гладью озера Верхнего была безупречно ясной, прибрежные гранитные скалы поблескивали вкраплениями слюды и кварца. Мне казалось, что французы самые неутомимые гребцы, но индейцы легко заткнули их за пояс, поскольку не делали даже курительных передышек. Хотя однажды, дождавшись нас, все же попросили табачка, чтобы набить трубки.

— Да они чешут как настеганные лишь потому, что мечтают как можно скорее надраться в Гранд-Портидже, — с усмешкой бросил Пьер.

— А я вот думаю, что они попросту выносливее в гребле, чем сам удалец Пьер, — поддразнил его Магнус.

Наши каноэ упорно продолжали бороздить необъятные голубые моря, от постоянного тяжелого труда на протяжении долгой череды длинных летних дней мои руки и торс постепенно обрели крепость стали. Периодически шторма загоняли нас на сушу, и мы с наслаждением отсыпались в лагере, пока ветер и дождь хлестали по брезентовым навесам, а когда наступало затишье, вновь выходили в плавание. На наших вечерних стоянках Намида держалась подальше от меня, и лишь изредка я замечал украдкой брошенные осторожные взгляды ее голубых глаз, хотя с тех пор, как Красный Мундир присоединился к нашей флотилии, Аврора стала вести себя еще более отчужденно. Словно присутствие этого туземного царька требовало соблюдения приличий. Она удалялась в свою уединенную палатку, ни словом не перемолвившись ни с индианками, ни со мной, ни с Красным Мундиром. Иногда, правда, она присаживалась поодаль, рядом с кузеном, и они вели долгие, пылкие разговоры, которые, судя по их жестам, касались всей нашей компании.

Между тем я размышлял о том, не могла ли Намида или ее менее привлекательная подруга Лягушечка пролить хоть какой-то свет на таинственную карту норвежца, учитывая, что они родились в племени, обитающем на тех землях, что интересовали Джефферсона.

Удобный случай представился мне на четвертый день после того, как моим глазам впервые предстала голубоглазая купальщица. Я сидел в стороне от вояжеров в кратковременном уединении, и она вдруг подошла ко мне и смущенно предложила кукурузную кашу, подслащенную патокой.

— Я приправила ее лесными ягодами, — сказала она по-французски.

— Спасибо, — распробовав вкусное угощение, тихо сказал я и спросил: — Ты родилась на западе?

Она опустила глаза.

— В племени манданов? — продолжил я.

— Аваксави, в родственном манданам племени.

— Ты что-нибудь слышала о валлийцах?

На лице ее отразилось замешательство.

— Откуда у тебя голубые глаза?

— Все мои родные голубоглазые, — пожав плечами, пробормотала она и вдруг, подавшись ко мне, прошептала: — Пожалуйста. Я смогу довести вас туда.

— Правда?

— Доставьте меня домой, и наши люди помогут вам.

— А тебе известно, что мы ищем?

Теперь, видимо, недоумение отразилось на моем лице.

— Предки вашего богатыря оставили в пещере свои рисунки. У нас есть письмена рыжеволосых. Древняя надпись на магическом камне. Я помогу вам найти его.

— На камне? — ошеломленно повторил я. Мне сразу вспомнились письмена, виденные мной на Востоке. — А что там написано?

— Нам неизвестно. Это тайна.

— Тайна? То есть похоже на тайнопись?

Тут Красный Мундир что-то резко крикнул в нашу сторону, и она поспешно удалилась.

Тот факт, что только меня из всех вояжеров Намида угостила маисовой кашей, не остался незамеченным.

— Ну что, приятель, пожалуй, у тебя наконец появилась услужливая поклонница, — поздравил меня Пьер.

— Она надеется, что мы поможем ей вернуться на родину. Говорит, что ее племени известны какие-то древние письмена. Она как-то догадалась, что из Гранд-Портиджа мы собираемся отправиться на поиски следов предков Магнуса.

— Да об этом всем здесь известно. Древние письмена? Откуда они там взялись?

— Не знаю.

— Не думай о ней. Теперь она принадлежит Красному Мундиру.

— По-моему, он обходится с ней без должного уважения, — заметил я, поедая кушанье.

Кисло-сладкие ягоды и какие-то хрустящие семена придали ему оригинальный вкус.

— Она заслуживает лучшей участи. Мне хочется спасти ее.

— Ну вот, — с улыбкой сказал он, — значит, чары уже подействовали!

— Какие чары?

Пьер показал на мое угощение.

— Индианки чертовски искусны в приготовлении любовных снадобий. Оджибве используют семена воробейника в качестве приворотного зелья. О да, американец, она околдовала тебя.

— Для этого не нужно никаких семян, — усмехнулся я. — Ты видел, какие у нее бедра?

— Не теряй головы, а то Красный Мундир быстро сдерет с тебя шевелюру.

Я оглянулся на индейского вождя, который, похоже, действительно таращился на мой скальп. Я скорчил ему рожу, он помрачнел и отвернулся. Аврора тоже нахмурилась, чем порадовала меня еще больше. Эта строптивица упустила свой шанс, верно?

Может, она еще будет подлизываться ко мне в Гранд-Портидже.

Хотя теперь моими помыслами завладела Намида.

* * *
Однажды днем я заметил в южной стороне длинный равнинный остров.

— Айл-Ройал, — сказал Пьер. — Он протянулся на сорок миль, и вся его поверхность изрыта странными ямами. Там еще находят обломки горнодобывающих орудий и кучи руды. На том острове обнаружили древние медные копи, да такое множество, что диву даешься, какая цивилизация могла их выработать.

Магнус мельком глянул на нашего лоцмана.

— Индейцы, конечно, добывали медь, — продолжил вояжер, — но их добыча не идет ни в какое сравнение с размахом тех выработок. Добытых там минералов с лихвой хватило бы для изготовления оружия для двух легендарных армий, что сражались под стенами Трои. Да вот только у греков руки коротки, чтобы добраться до здешней меди.

— Вероятно, европейские мореплаватели сумели пересечь Атлантику и начали торговать металлом гораздо раньше, чем мы подозреваем, — сказал Магнус. — Может, наши скандинавы лишь одни из многих отважных исследователей, доплывавших сюда в глубокой древности.

— Но кто мог в ту пору преодолеть бескрайний океан?

Не удержавшись, я присоединился к их разговору, хотя понимал, что мои слова лишь подкинут топлива в костер их разыгравшегося воображения.

— Астроном Корли и его коллега Жизанкур выдвинули предположение, что аллегорически описанная Платоном Атлантида являлась на самом деле реальной землей, большим островом в Атлантическом океане. Может, здешние рудокопы прибыли оттуда. А может, сюда удалось добраться беглецам из Трои или Карфагена. Кто знает?

— Ну вот, видишь? — подхватил Магнус. — Воды этого озера издавна бороздило множество кораблей.

— Понятное дело, в этих диких краях полным-полно тайн, — поддержал его Пьер. — И не только эти древние копи. Порой в самых невероятных местах люди натыкаются на загадочные насыпи или обвалившиеся каменные стены. Кто мог их построить? Но древние строители хранят молчание, вместо них там трещат лишь говорливые птицы. Уж не ищешь ли ты, богатырь, заветное Эльдорадо? Брось, никому так и не удалось отыскать его, даже конкистадорам.

— Конкистадорам не удалось, а королю может и повезти, — сказал я.

— При чем тут король?

— Что ты об этом думаешь, Магнус? Сомерсет, помнится, говорил о твоих благородных предках. Что, интересно, он имел в виду?

— Одного древнего скандинавского правителя звали Бладхаммером, — равнодушно ответил мой спутник. — И я горжусь тем, что принадлежу к его роду.

— Неужели ты, циклоп, и правда потомок знатного норвежского рода? — удивился Пьер.

— А чего стоит тот род? Всем теперь заправляют датчане, лишившие Норвегию свободы и независимости.

Потрясающая новость. Оказывается, мой компаньон не только хотел вернуть своей стране независимость. Он хотел восстановить права норвежской знати, среди которой и сам мог претендовать на высокое положение. Видно, его революционные настроения склонялись в сторону роялистов.

— Так значит, Магнус, в твоих жилах течет кровь древних забытых королей? — уточнил я.

— Вряд ли. Да и родословная моих предков ничего не значит по сравнению с тем, что мы с тобой ищем, Итан.

— А объясни-ка мне еще разок, что же, собственно, мы ищем?

— Я же рассказывал тебе об утраченном золотом веке. О тайнах богов. В каждой культуре есть некий первоисточник мудрости, древо жизни, а не только один Иггдрасиль. В скандинавских легендах золотые яблоки Идуны обеспечивали богам вечную жизнь.

— Типа тех яблочек, что созрели в Эдеме?

— Точно. — Он сделал очередной гребок. — А змей-искуситель подобен тому дракону, что охраняет золотые клады.

* * *
Настал долгожданный момент: завидев вдалеке мачты стоящих на приколе кораблей, мы поняли, что достигли северо-западной оконечности озера Верхнего. До нас уже долетали слабые завывания волынок и скрипок, и наши индейцы начали как-то по-волчьи вторить им. Мы устроили короткую стоянку на ближайшем островке, чтобы привести себя в порядок и приодеться для предстоящего летнего сбора. Вояжеры нацепили свои лучшие костюмы, лихо заломили шапки и приукрасили их перьями. Лорд Сомерсет до зеркального блеска начистил сапоги, а исчезнувшая за кустами Аврора вскоре появилась в платье, достойном приема в королевском дворце, правда, от ее слегка помятого наряда исходил запашок легкой затхлости, но все равно блеск его оставался ошеломительным. Пленницы расчесали блестящие волосы деревянными гребнями и подкрасили губы ягодным соком, а воинственные индейцы дополнили свои кожаные одежды медными и костяными украшениями. Мы с Магнусом подровняли друг другу шевелюры, почистили сюртуки и прикупили новые мокасины. Я быстро оценил практичность такого рода обуви: легкой, бесшумной при ходьбе и быстро сохнущей.

Приведя себя в приличный вид, мы вновь отчалили от берега, и все наши шесть каноэ начали огибать мыс Хат-пойнт, устроив настоящую гонку в стремлении опередить друг друга и первыми сойти на финишный берег, где высился выветренный и посеревший от непогоды частокол большого форта. Все мы орали что есть мочи уже знакомые нам песни французских гребцов, с привычной синхронностью погружая в воду легкие весла. Едва мы появились в акватории порта, с берега навстречу нам донеслись звуки труб и пушечных залпов, а когда мы подошли к галечному мелководью, волна трапперов, индейцев и торговцев хлынула нам навстречу, ликуя, бранясь и паля в воздух из ружей. Воздух заполнили расплывающиеся клубы белого пушистого дыма, и веселое эхо выстрелов разнесло по всему форту радостную весть. Потрясая и стуча томагавками, индейцы издавали столь воинственные кличи, что волосы у меня на затылке невольно встали дыбом. Женщины размахивали накидками и гремели железными котелками. Сесил, Пьер и я тоже пальнули из ружей, а Аврора с энтузиазмом махала зонтиком, и ее большие зеленые глаза ярко сверкали.

Потом гребцы ловко выпрыгнули в воду, и все мы устремились на берег, где незнакомые люди дружески похлопывали нас по спинам и щедро предлагали глотнуть рома.

Палатки, вигвамы и перевернутые каноэ, используемые как навесные укрытия, раскинулись по берегу в обе стороны от форта, туманный дым костров нависал над большим поселением как огромная шатровая крыша. Отовсюду неслась музыка, били барабаны, а неумолчная пальба продолжалась с такой частотой, словно здесь решили провести сегодня массовые стрелковые состязания. По воздуху плыли ароматы жарящегося мяса, специй и патоки.

Собственно Гранд-Портидж занимал несколько акров окруженной частоколом земли, на которой разместилась дюжина деревянных построек, огороды, засаженные кукурузой, травами и овощами, и сараи для хранения пушнины и прочих товаров. Снаружи на обширной, очищенной от леса и ощерившейся пнями территории расположились разнородные индейские стоянки, на которых гостили сотни вояжеров. По вырубке от форта вилась ухабистая дорога, протянувшаяся по лесу на восемь миль до начала судоходного участка реки Пиджен за ее порогами. Оттуда каноистам предстояло грести против течения до речных развилок, открывающих водные пути на запад, к знаменитым Скалистым горам и на арктический север. Мы оказались на континентальном перекрестке, где сходились границы владений британцев, американцев, французов и индейцев.

— Я чувствую, мы приближаемся к тем краям, которых достигли мои предки, — пробормотал Магнус. — Где-то в этих лесах скрывается центр мира.

— В этих лесах скрываются лишь тучи мошкары, толпы краснокожих индейцев и медленно текущие ручьи, — словоохотливо сообщил Пьер. — Так что радуйтесь жизни, пока есть возможность.

Наша компания распалась. Мы с Магнусом, играя, так сказать, роль послов, отправились вместе с Сомерсетами и Красным Мундиром к воротам форта, чтобы проследовать в Большой зал приемов. Пьер с его вояжерами и встретившими их женщинами разошлись по окрестным поселениям, чтобы обняться с приятелями после годовой разлуки; отовсюду слышались радостные возгласы приветствий, похвальба и шутливая брань.

Учебный плац на территории форта был отлично утоптан многочисленными посетителями. Высоко вздымались груды запакованных в тюки товаров, темнели плотно обвязанные ремнями связки мехов, готовых для отправки в Нью-Йорк и Лондон. Вооруженная охрана проводила нас мимо этих богатых складов к длинному крыльцу Большого зала, бревенчатого здания с выкрашенными в сочный коричневый цвет оконными переплетами. На крыльце мялась в ожидании стайка партнеров, и во главе ее стоял мрачного вида, убеленный сединами шотландец в черном сюртуке и высоких, доходящих до колен мокасинах.

— Приветствую вас, лорд и леди Сомерсет! — зычно пробасил он. — Мы с нетерпением ждали прибытия вашей компании!

— Саймон Мактавиш! — с легким поклоном ответил Сесил. — Сэр, вы оказываете нам большую честь.

— Это для нас честь принять вас. Неужели я вижу вашу очаровательную кузину?

— Да, позвольте представить вам мою кузину Аврору.

— О, она на редкость представительна! Леди, сияние ваших глаз затмевает утренний свет.

Она улыбнулась и сделала изящный реверанс. Все это не произвело на меня особого впечатления, учитывая, что грубые окружающие постройки сильно смахивали на ясли, где Мария родила Спасителя. Мактавиш бросал на Аврору плотоядные взгляды, как старый козел.

— Я полагаю, вы знакомы с Красным Мундиром, — заметил Сесил.

Мактавиш поднял руку.

— Кто же не знает знаменитого воинственного вождя, друга племен оджибве и дакота.

— С нами прибыли и вот эти два господина, — продолжил Сесил. — Американец Итан Гейдж, известный как искатель приключений и знаток электрических сил. Он имеет связи с французским правительством.

— С французами?!

— Да, они вернули себе Луизиану, — любезно сообщил Сесил. — А Гейдж является эмиссаром Наполеона, и ему поручено выяснить, что происходит на приобретенной Францией территории. Его также угощал обедом президент Джефферсон.

— Так вы являетесь вестником войны, господин Гейдж?

— Напротив, сэр, — с поклоном сказал я. — Я помог достичь мирного соглашения между моей страной и Францией, что мы и отпраздновали в Морфонтене. Мне, как американцу, довелось сотрудничать и с британцами, и с французами. Бонапарт и Джефферсон послали меня сюда как своеобразный символ мира.

Обаяние моей лучезарной улыбки могло соперничать разве что с очарованием любезной барменши.

— Неужели им удалось примириться? — недоверчиво произнес старый шотландец.

Ему давно перевалило за пятьдесят, но выглядел он крепким как дуб, и его цепкий взгляд, похоже, вычислял все возможные выгоды со скоростью греческой абаки.

— А его спутник, Магнус Бладхаммер, — продолжил Сомерсет, — является норвежским патриотом и потомком королевского рода; по его мнению, древние скандинавы могли быть подлинными первооткрывателями этой суровой земли. Хотя пушная торговля пока проходит в жесткой конкурентной борьбе, мы — индейцы, англичане, американцы и все прочие торговцы и вояжеры — прибыли сюда вместе, объединив силы в знак мира и единства. Хотим мы того или нет, Мактавиш, Бонапарт вернул себе Луизиану, и нам необходимо с помощью Итана постараться убедить все компании в выгоде сотрудничества с учетом разных сфер влияния.

— За нами остается север, откуда поставляют самые лучшие меха.

— Совершенно верно, — согласился Сесил.

— Хорошо, если вы, господин Гейдж, разделяете такое мнение. Учитывая, что вы посланец Франции, мы охотно дадим вам посольские привилегии, вывесив белый флаг. И поскольку вы также представляете Соединенные Штаты, то можете заявить ваши права на наш скромный форт.

— Какие права?

— Мы находимся в нескольких милях к югу от установленной границы вашей родной страны. Новая крепость уже строится в Канаде, а эта будет покинута через год-другой. Возможно, с вашим прибытием завершится страшная битва, сумерки богов, и воцарится покой даже в самой Валгалле.

— Вам известен скандинавский миф о Рагнарёке, господин Мактавиш? — с интересом спросил Магнус.

— По воле случая мне довелось ознакомиться с классической историей. Периодически тщеславие побуждает меня произносить цветистые речи, и их приходится терпеть моим лейтенантам. — По его суровому лицу пробежала тень улыбки. — На самом деле я не ожидаю конца мира. Хотя, может, и следовало бы, учитывая прибытие к нам самого странствующего Одина.

Теперь Магнус отвесил ему уважительный поклон.

— Одина? — удивился Сесил.

— Разве ваш друг не говорил о своем сходстве с Одином, лорд Сомерсет? В скандинавских легендах его описывают как одноглазого бога, который пожертвовал одним глазом, дабы припасть к источнику мудрости, он странствовал в людском мире в широкополой шляпе, закутавшись в темный плащ. Осмелюсь сказать, что либо нам выпала честь лицезреть его земное воплощение, либо господин Бладхаммер стремится уподобиться главе Асгарда и Валгаллы.

— Глаза я лишился не по своей воле, — сказал Магнус, — а по вине датчан, не желавших, чтобы норвежцы узнали истинную историю своей страны.

— Но ваш наряд безусловно легендарен! Да-да, не отрицайте, мы, шотландцы, гордимся килтами, вояжеры — поясами, а индейские воины — боевой раскраской. Все мы предпочитаем традиционный маскарад. Я подозреваю, что наша пирушка в этом году станет поистине незабываемой, учитывая, что проводиться она здесь будет, возможно, в последний раз. Хотя, безусловно, мои партнеры в первую очередь деловые люди.

— Да-да, Саймон, сначала гроссбухи, потом выпивка, — быстро провозгласил кто-то марионеточным голоском. — Сначала переговоры, потом пляски. А кроме того, все прибывшие должны закончитьразгрузку.

— Но по окончании дел… — Мактавиш вызывающе усмехнулся, почти по-волчьи оскалив зубы, — я перепляшу всех вас! За исключением, возможно, Красного Мундира.

— Тебе доставили подарки для меня? — спросил индеец шотландца по-английски, поразив меня знанием нашего языка. Очевидно, он скрывал, что многое понимает из наших разговоров.

— И не только для тебя. Король Георг желает мира и сотрудничества со всеми индейскими племенами: оджибве, фокс, саук, виннебаго, меномини и даже с родственным вам племенем славных индейцев сиу.

— Вы назвали и наших врагов. Я принадлежу к племени дакота. И мои воины уничтожат для вас врагов короля Георга. Я лично сниму с них скальпы. Я съем их храбрость и украду их женщин.

Улыбка Мактавиша осталась неизменной.

— Его величество заботится о всех своих детях.

Мы вошли в дом. Выбеленные стены обширного зала приемов украшали карты внутренних территорий Канады, оленьи рога, скрещенные снегоступы и широкие шотландские мечи. На длинные столы, сервированные на полсотни гостей, выставили изысканный сервиз бело-голубого фарфора. Здесь деловые партнеры обычно заключали сделки, пока вояжеры заканчивали разгрузку. Пьяное раздолье начнется ближе к вечеру.

Я рассказал о наших намерениях исследовать земли Луизианы к юго-западу от озера Верхнего.

— Как раз эта территория перешла от Испании к Франции, — пояснил я. — Что согласуется с пожеланиями нашего нового американского президента, поскольку и Париж, и Вашингтон попросту нуждаются в полезных сведениях. И я, как посредник, способствуя взаимопониманию, надеюсь удовлетворить интересы обеих стран, как это уже случилось в Морфонтене.

— От войн к дипломатии, — одобрительно произнес Сесил.

— А Магнус заинтересован в исторических изысканиях.

— Как сказал бы господин Кант, вы крайне альтруистичны, — заметил Мактавиш, — раз желаете совершить всего лишь ознакомительное путешествие. Насколько я понимаю, в Сирии вы близко сошлись со Смитом, а в Египте с Наполеоном и вот теперь пересекли полмира ради прибытия в наши края!

— Долг призывает меня в самые разные места.

— Не правда ли, очень удобно дружить со всеми!

— Как ни странно, зачастую такая дружба оказывается чертовски беспокойным делом.

— Куда хочет отправиться этот американец? — внезапно спросил Красный Мундир.

— В общем, я сам пока точно не знаю, — ответил я, несмотря на то что наши смутные планы сосредоточивались на том направлении, что указывала древняя скандинавская карта, практически лишенная иных ориентиров, кроме изображения молота Тора. — Я надеюсь, что с помощью Северо-Западной компании мы доберемся до озера Рейни-Лейк, а оттуда повернем на юг. У вас есть иные предложения?

— Возвращайтесь туда, откуда пришли.

Партнеры и клерки рассмеялись.

— Французы нигде не задерживаются, — продолжил Красный Мундир, — британцы гостят, никого не обременяя. Но американцы, — вождь показал на меня, — разбредаются повсюду и калечат нашу землю. Мне рассказывал об этом большой вождь шауни Текумсе, и я видел это собственными глазами. Они иссушают сердце земли, ослепляют земные глаза. — Он повернулся к Мактавишу. — Опасно допускать сюда таких людей. Не дайте им одурачить вас.

— Что вы на это скажете, Гейдж? Вы действительно опасны?

— Вы нигде не найдете более стойкого в своей доброжелательности человека. Я ваш гость, но совершенно не собираюсь злоупотреблять гостеприимством.

— Ценя вашу грубоватую прямоту, Красный Мундир, — сказал Мактавиш, поворачиваясь к индейцу, — я поручу Сомерсетам дать ответ нашему американскому гостю.

— Прямоту? — удивился вождь.

— Правдивость, — пояснил индейцу один из партнеров.

— А правда заключается в том, что когда вы покинете этот форт, то все здесь опять зарастет лесами. И я, Красный Мундир, клянусь, что так и будет.

— Правда, Красный Мундир, заключается в том, — сказал Мактавиш, — что при всей, мягко выражаясь, легкой неприязни индейцев племен саук и фокс, оджибве и меномини, виннебаго и дакота к здешним белым поселенцам именно они обеспечивают вас оружием, порохом, хозяйственной утварью, одеялами, не давая вам сдохнуть от голода или закоченеть от мороза. Разве не так? Так же, как мы полагаемся именно на вас в охоте на пушных зверей.

Вождь нахмурился, но промолчал.

— Все мы партнеры. А сейчас, господа, давайте взглянем на карты.

Глава 26

Внутри форта своим чередом шли собрания, велись учетные книги, упаковывались меха и заполнялись складские помещения. Снаружи, за частоколом, закончившие разгрузку товаров вояжеры уже начали главное пиршество года, двухнедельную вакханалию праздничных трапез с обилием выпивки, плясок и совокуплений с юными индианками, которых им удавалось соблазнить, купить или взять в жены. Торговые партнеры продолжали обсуждать серьезные сделки, а я, взяв на буксир Магнуса, вышел за ворота форта, собираясь найти Пьера, чтобы приобщиться к веселью летнего сбора.

Наш французский вояжер устроил временное жилье под своим перевернутым каноэ, натянув по одному краю брезентовое полотнище. Закатав рукава и расстегнув рубаху, он покуривал глиняную трубку с видом полнейшего довольства. Свежий летний ветерок разогнал мошкару, сиявшее в вышине солнце щедро изливало на берег блаженное тепло. Не позднее чем через две недели ему предстоит отправиться на долгую зимовку в дикие края, но сейчас он мог всецело отдаться праздничному настроению и всласть попировать с друзьями и приятелями, распевая песни и похваляясь своими подвигами.

— Лорд Пьер! — шутливо приветствовал я его. — Вы выглядите гораздо более довольным жизнью, чем буржуа, заседающие в Большом зале, со всеми их изысканными сервизами, слугами и заоблачными амбициями.

— А все потому, что они захапали больше, чем надо, — заявил он, ткнув в сторону форта черенком трубки. — Чем больше имеешь, тем больше хочется. А большое имущество требует больших забот. Чем больше имеешь, тем больше можешь потерять. Это секрет хорошей жизни, приятель! Разумный человек типа меня довольствуется малым, — он направил свою трубку на нас, — а не гоняется за сокровищами. От них одни неприятности.

— Мактавиш сказал, что даже индейцы теперь остро нуждаются в оружии и одеялах.

— Oui! Лет двадцать тому назад они вообще ничего не хотели. А теперь большинство из них забыли даже, как охотиться с луком и стрелами. Они живут ради торговли, потеряв смысл жизни. Вместо того чтобы научиться от нас чему-то хорошему, они переняли только наши пороки.

— И однако раз мы покорили их, то у нас, несомненно, больше достоинств.

— Ха, вот скажи мне, кто на этом сборе является рабом, а кто хозяином? Богатенькие буржуа в их душном совещательном зале или я с моей трубочкой?

Мы присели, чтобы обсудить эту тему, и я заметил, что партнерам достаточно отдать здесь распоряжения и спокойно отправиться на зиму в уютные особняки, но Магнус возразил мне, заявив, что простое человеческое счастье им уже недоступно, поскольку его пожирают тревожные мысли и заботы о прибыли.

Пьер уподобил амбиции рому.

— Глоток тебя согреет, пинта сделает счастливым. Но бочонок может и убить. Люди типа Мактавиша никогда не угомонятся.

— Я подумал, что сказал бы на это неугомонный Наполеон.

— Красный Мундир тоже торчит на совещании, — сказал я, чтобы сменить тему. — Сидит там, сложив руки на груди и уставившись в одну точку.

— Банде его разбойников навязывают чужую волю, — сказал Пьер. — Он отдалился как от оджибве, так и от дакотов, хотя по крови мог бы быть членом любого из этих племен, если бы подчинялся их законам и традициям. Торговцам выгодна рознь между племенами: что может быть лучше, пусть сами индейцы поубивают друг друга. Такова пограничная политика вот уже три сотни лет.

— Может, он стал мрачным мизантропом.

— Саймон Мактавиш окружает себя друзьями, а врагов держит на коротком поводке. Вигвам Красного Мундира украшает блондинистая шевелюра того парня, чей мундир он носит, и ходят слухи, что он слопал бедолагу вместе с потрохами. Тем не менее Сомерсеты числят его в союзниках.

— Неужели британские аристократы водят дружбу с краснокожим людоедом?

— Эти родственнички, приятель, не так безупречны, как кажутся. Оба бывали здесь раньше и знают об этих краях больше, чем говорят. В Англии у них возникли некоторые проблемы, вроде бы пропали какие-то деньги, а потом разразился скандал, к которому оба они имели отношение.

— Какой скандал?

— Да разные ходят истории, — пожав плечами, бросил Пьер. — А я верю только тому, что сам вижу. Сесил опасный и искусный рапирист, я слышал, что он прикончил на дуэли одного офицера, а Аврора, как вы знаете, метко стреляет. В общем, тебе, Итан, лучше держаться подальше от Намиды. Ничего хорошего не получится, если ты встанешь поперек дороги Красному Мундиру или спутаешься с другой красоткой, если эта английская леди действительно положила на тебя глаз. Подыщи себе лучше какую-нибудь страхолюдину, чтобы не злить капризную Аврору. Все они, в сущности, одним миром мазаны, да только простушки отблагодарят нас куда щедрее.

Конечно, следовать его грубому, но разумному совету я не имел ни малейшего желания.

— Если та девушка из племени манданов, то она имеет полное право вернуться домой.

— Мне знакомы такие люди, как ты, Итан Гейдж. Ты не честолюбив, но зато стремишься спасти всех и каждого. Лучше одумайся. Иначе навлечешь на себя кучу дьявольских неприятностей.

— А мне знакомы такие, как ты, Пьер. Ты живешь одним днем, никуда не стремишься и лишь философствуешь о том, как славно ничего не делать. Ты закончишь жизнь без гроша за душой.

— Ничто не пропадет даром, если ты доволен прожитым днем, приятель.

— Но мы с Магнусом рассчитываем на будущее, не довольствуясь прожитым: нас ждут интересные поиски…

Я сам удивился тому, что вдруг вздумал встать на защиту нашей странной миссии и моего еще более странного спутника, гораздо более фанатичного и увлеченного, чем я.

— Если они увенчаются успехом, — добавил я, — то мы станем совершенно независимыми людьми.

— А в ином случае ваша жизнь не будет стоить и ломаного гроша.

* * *
Я прогулялся по окрестным стоянкам. Мне встретилось много женщин, немало среди них было и красоток, но ни одна из них не могла сравниться с Намидой — та обладала экзотической красотой, порожденной смешением кровей. Она и Лягушечка, побывав в главных продовольственных палатках, теперь несли корзины с кукурузой и копченым мясом к стоянке Красного Мундира в дальнем южном краю территории, занятой съехавшимися на сбор отрядами. Обдумав тактику, я решил поговорить с ней насчет качества хлеба. Прикупив свежий батон, я незаметно обогнал их и пошел навстречу.

— Вам нравится вкус этого французского багета?

Индианки смущенно остановились, Лягушечка неуверенно глянула на меня, но во взгляде Намиды сквозила скрытая надежда. Да, ей страшно хотелось избавиться от жестокого, пожирающего людей поработителя, и именно я мог дать ей свободу.

— Что это? — спросила она, глядя на батон.

— Хлеб, испеченный из белой муки. Вы еще не пробовали того, что едят бледнолицые? Стоит вам отведать наш хлеб или сахарную сдобу, и вы сразу захотите поехать со мной в Париж.

— Что такое Париж?

— Направление, в котором нам следует двигаться, — рассмеявшись, сообщил я. — Но вы живете за этими лесами?

— Там живут наши соплеменники. И там же есть камень со словами. — Она одобрительно кивнула.

— А в ваших краях есть еще что-нибудь специфическое?

— Я не понимаю такого слова.

— Что-нибудь удивительное или странное?

— Земля и небо, — сказала она, пожав плечами.

Так или иначе, возможно, ее слова связаны с молотом Тора.

— Вот, попробуйте батон. Давайте, поставьте пока ваши корзинки. — Я отломил горбушку. — Вкуснейший хлеб, когда свежий, и вояжеры, похоже, научились выпекать его даже лучше шотландцев. Да вот, попробуйте, какой он мягкий…

Внезапно что-то ударило меня в спину, и я рухнул лицом в грязь прямо с моим разломанным батоном. Женщины встревоженно вскрикнули и, подхватив с земли свои корзинки, перескочили через меня и торопливо пошли дальше. Я перевернулся на спину под раскатистый хохот наблюдавших за мной вояжеров.

Надо мной нависла фигура Красного Мундира, его торс отливал темной бронзой, зрачки глаз чернели как пистолетные дула.

— Ты говорил с рабынями? — с презрительной улыбкой процедил он.

Я корчился в грязи, изумленный и потрясенный.

— Черт возьми, я имею право.

Вновь неожиданно он ударил меня прямо в живот, да так, что я скорчился от боли, а после следующего удара я резко выгнулся, задохнувшись от возмущения и ошеломляющей боли. Его злобная жестокость выражалась в почти небрежных, но по-змеиному стремительных и по-бычьи мощных ударах. Я попытался подняться на ноги, но не смог даже вздохнуть.

Он буквально пригвоздил меня к земле пальцем.

— Женщины Красного Мундира, — угрожающе прошипел он.

Дернувшись, я вновь попытался подняться, побагровев от ярости, но готовый сразиться с этим мерзавцем, даже сознавая, что он вдвое здоровее меня. Его высокомерие привело меня в бешенство. Но тут чья-то рука сдавила мое плечо. Оглянувшись, я увидел Пьера.

— Остынь, осел, ты не имеешь тут никаких прав. Это не твои телки.

— Да черт возьми, я всего лишь предложил им попробовать хлеб.

— Тебе очень хочется потерять шевелюру из-за чужих пленниц? Даже если ты прибьешь его, тебя прикончат его соплеменники.

Я едва не кипел от возмущения, но при мне не было никакого оружия. Красный Мундир выжидал, надеясь, что я наброшусь на него. Овладев собой, я вырвался из цепких рук Пьера.

— Мне нет дела до твоих пленниц, — процедил я.

— Не вынуждай меня приобрести очередной сюртук, — с презрительной улыбочкой взглянув на меня, тихо прошелестел Красный Мундир и гордо удалился.

Меня трясло от ярости и обиды.

— Я еще не встречал идиота, так быстро наживающего себе врагов, — прошептал Пьер. — Пошли. Надо глотнуть рома.

Глава 27

Праздничный прием в форте начался на закате, и гулянка затянулась далеко за полночь. Шотландские партнеры плясали и прыгали через поблескивающие на траве скрещенные двуручные мечи — клейморы, а вояжеры водили хороводы, вовлекая в круг индианок, и отплясывали народные танцы. В вышине сияла луна, напитки лились рекой, провоцируя начало интимных свиданий и кулачных боев. Индейские воины кружились в своих экзотических танцах вокруг большого костра, взметнувшего к небу длинные языки пламени, их монотонное пение и боевые кличи смешивались с барабанным боем, звуками скрипок, труб и дудок, сливаясь в общую вихревую, глухо пульсирующую мелодию. Индейцы также оказались донельзя азартными игроками; делая большие ставки, они пытались угадать в своих простецких играх, какая из двух палочек будет длиннее или в какой из поставленных в ряд мокасин попадут мушкетные пули. Меха могли поставить против выпивки, огненную воду против женщины, а одеяло против ружья. Некоторые проигрывали даже одежду с небрежным безрассудством, которого я не встречал ни в одном казино, но везение порой перераспределяло богатства. Они наслаждались самим процессом игры, не обращая внимания на выигрыши и проигрыши.

Я пребывал в мрачной задумчивости, не в силах забыть, какому унижению меня подвергли. Некоторые вояжеры посмеивались над моим бессилием против Красного Мундира, разжигая огонь обиды в моей душе. Захмелевшие и пошатывающиеся трапперы и торговцы с блестящими от пота лицами, то и дело заливая в себя алкоголь, продолжали плясать и веселиться, извергая взрывы пронзительного хохота. Окровавленные неудачники, схлопотавшие ножевые раны, со стоном расползались по углам. Под кустами валялись слившиеся в экстазе парочки, поблескивая голыми, волнообразно вздымающимися задницами. Между пьяными индейцами тоже завязывались драки; потребление огненной воды, лишавшей человека разума, оправдывало любое убийство. Вряд ли кто-то из этих пирующих сможет вспомнить утром, что происходило под покровом ночи.

Я тоже пьянствовал, мысленно рисуя страшные картины убийства Красного Мундира; алкоголь приглушил чувство поражения, а костры, эль и мускусный запах человеческой плоти пробудили во мне плотские желания. При виде полуобнаженных скво мое возбуждение наполовину уменьшилось. Некоторые мужчины предпочитали однополую любовь. Изрядно захмелевший Магнус орал норвежские песни, а Пьер буйно резвился, отплясывая в круге. Я по-прежнему пребывал в мрачной неудовлетворенности, вспоминая с тоской бросившую меня во Франции Астизу, с яростью — Красного Мундира и с надеждой — очаровательную Намиду. Если эта новая красотка из племени манданов, то, может, мне удастся выкупить ее у этого проклятого индейца. Денег у меня осталось маловато, но я могу сделать пару ставок в его игре. Я завладею этой девушкой, мы разыщем ее валлийских индейцев, и, пока Магнус будет блуждать в поисках древних молотов, мы возляжем на ложе любви в уютном вигваме…

Мои грезы растаяли, когда я увидел Аврору, она быстро проходила по краю места общей вакханалии с таким отчужденным и сосредоточенным видом, словно спешила по важному делу. Обидные воспоминания взыграли с новой силой. Как смела она дурачить меня! Мне надоело терпеть от какой-то капризной дамочки уклончивые обещания, отстраненные взгляды, насмешки и пренебрежение! К тому же, судя по слухам, она сбежала из Англии из-за скандальной истории. И куда, интересно, она спешит с таким важным и неприступным видом? Поддавшись порыву, я решил последовать за ней, мгновенно вознамерившись во что бы то ни стало возобновить ту близость, которой мы наслаждались в Макино.

Я догоню ее, обниму и скажу… хотя, может, и ничего не скажу, а просто поцелую. Возможно, мы поссоримся или займемся любовью, любой итог покончит с досадной неопределенностью.

Белое струящееся платье подчеркивало стройность ее фигуры, и сама она светилась, как нимфа, а кроме того, благодаря такому наряду хорошо выделялась в пирующей толпе, куда-то спешно и целенаправленно двигаясь. Куда, черт побери? Я замыслил догнать ее, но мне показалось недостойным открыто бежать за ней, хотя, в сущности, именно этого мне и хотелось. Изображая праздного гуляку, я мысленно повторял ряд условий и требований, способных либо пробудить новую страсть, либо окончательно погубить наши отношения. В общем-то, прибыв в Гранд-Портидж, я более не нуждался в услугах Сомерсетов. Но пока я придумывал остроумные ответы, Аврора стремительно удалялась, лишая меня возможности сразу проявить хоть какое-то остроумие.

Она подошла к скоплению вигвамов на северном краю большого поселения; эти крытые корой куполообразные хижины, казалось, естественным образом выросли из земли. Замедлив шаг, она что-то тихо сказала. За пологом одного из этих жилищ зажегся огонек, яркие лучи просачивались через щели березовой обшивки. Внутри явно зажгли свечу или фонарь, которыми никто из индейцев не пользовался. Она подбежала к освещенному вигваму, опустилась на колени и, изогнувшись, скользнула внутрь.

Ну и ну! Британская аристократка в индейской лачуге?! Неужели эта экстравагантная вертихвостка встречается с каннибалом Красным Мундиром? Или она тайно ведет совершенно другую игру?

Я, конечно, не Том Подгляда,[29] но меня безумно потрясло то, что она вновь ускользнула из моих рук, скрывшись в самом невероятном для леди месте. Или у нее возникли какие-то неприятности, вынудившие ее прийти сюда? Тогда, может, я спасу ее! Скрытый темнотой, я припал к земле, пребывая в некоторых сомнениях, порожденных борьбой с благовоспитанностью, но тут услышал тихие голоса, сменившиеся воркованием и возгласами разгорающейся страсти. Теперь я просто обязан был все выяснить. С чего вдруг Аврора Сомерсет решила удовлетворить дикую страсть туземца? Такое откровение могло оказаться выгодным для меня.

Разочарованный и заинтригованный, я незаметно подкрался к вигваму с задней стороны. Изнутри доносилось пыхтение, возбужденные стоны Авроры и неразборчивые, но похожие на английские слова. Что за дьявольщина? Обнаружив узкую щелку, я приник к ней глазом, и передо мной предстала картина, достойная тех порочных книжонок, что покупаются с заднего хода в парижских книжных лавках. Аврора оседлала своего любовника — похоже, она привыкла играть роль наездницы — и, прогнувшись, скакала на нем, раздвинув бедра, ее груди взметнулись вверх, и вся ее фигура поблескивала в розоватом свете фонаря. Закрыв глаза и надув губы, она так сильно закинула голову назад, что лицо ее обратилось к своду жилища, а волосы роскошной шалью рассыпались по изогнутой спине. Это было великолепное зрелище, плоть моя мгновенно восстала от безудержного вожделения. Ненавидя ее за высокомерие, я, однако, готов был уже рассказать ей все, что она пожелает, лишь бы вновь завоевать право доступа к ее охраняемым недрам. Эта женщина околдовала меня. Подавшись вперед, я прижался к грубой коре, едва сдерживая стоны.

И тогда я разобрал слова, сказанные оседланным ею счастливцем:

— Скачи, моя прелесть, скачи, любимая! О господи, как ты божественна!

Невероятно! Белый человек в индейском вигваме? Ну конечно, она завела тут тайного любовника! И они подыскали отличное укромное местечко. Щелка была слишком узкой, и я, забыв об осторожности, просунул в нее пальцы и, раздвинув края, расширил обзор, желая узнать, кто же из партнеров стал тайным счастливчиком. Я прижался щекой к коре и, прищурившись, разглядел в тусклом свете бледные мужские руки, обхватившие ее груди. Потом сам любовник слегка развернулся, его черты лучше проявились в фонарном свете, и тогда я едва не вскрикнул от потрясения. Взгляд мой скользнул по горке сброшенной одежды и вернулся к задыхающейся от страсти парочке.

Что-то блеснуло на груди мужчины, и, разглядев эту подвеску, я сразу припомнил татуировку, увиденную мной на груди Ренато в Италии. Меня потрясло их сходство, подвеска тоже представляла собой обвитую змеей пирамиду.

Аврора Сомерсет оседлала Сесила, ее собственного кузена.

А Сесил носил на груди символ Апопа, того змеиного бога, культ которого объединил членов основанной в Лондоне ложи египетского обряда, притворное презрение к коей высказывал этот лживый лорд. С кем же я пытался наладить дружеские отношения?

Или, вернее, кто и зачем пытался подружиться со мной?

Обернувшись, они, похоже, заметили мои пальцы, вцепившиеся в край щели, и глаз, горевший в отблеске фонарного света. Отпрянув назад, я случайно оторвал кусочек коры от покрытия вигвама и рухнул на спину.

— Гейдж! — услышал я сдавленный шепот.

Не желая быть пойманным с поличным, я мгновенно вскочил и пустился наутек.

Глава 28

В полном смятении я умчался во мрак. Аврора и Сесил любовники? Как же я не замечал этого раньше? Не из-за этого ли произошел скандал, вынудивший их покинуть Англию и заняться делами в Канаде? Знал ли о таком инцесте пуритански строгий на вид Саймон Мактавиш? И вообще, действительно ли Аврора и Сесил состоят в кровном родстве? Возможно, фраза, воспринятая мной буквально, выражала всего лишь расположение, подразумевающее близкую, почти братскую дружбу.

И какое отношение они имели к тем оккультным теоретикам и искателям тайн древнего прошлого, с которыми я сражался в Египте и Святой земле? Почему они презрительно отзывались о ложе египетского обряда, если Сесил носил ее символ?

Вопросов масса, а ясно только то, что меня узнали, а значит, рухнули все надежды на приятное совместное путешествие в удобном каноэ Сомерсетов к берегам Рейни-Лейк. Из-за моего неосторожного любопытства наше партнерство резко оборвалось, а моя страсть к Авроре мгновенно увяла. Красотка вела не доступные моему пониманию игры, и наше с Магнусом бегство представлялось мне сейчас наилучшим выходом из положения. Задохнувшись от бега, я перешел на шаг и, вглядываясь в ночную тьму, раздумывал, что же мне делать дальше. Вокруг ничего не изменилось; протянувшиеся вдоль берега костры освещали темные фигуры, кружащие в разудалых плясках. К дьяволу всех этих безумцев! Из Грант-Портиджа мы с Магнусом вполне сможем сами отправиться в поход на юго-запад. Отсюда до указанного на средневековой карте места вроде бы не более двух или трех сотен миль. Нам, конечно, нужно запастись провизией и нанять проводника, но эта ночная попойка казалась идеальным временем, чтобы стащить первое и захватить второе в двойном количестве — очаровательную Намиду и ее наперсницу Лягушечку, которые сами стремились попасть в родное племя манданов.

Освободив их, я заодно отомщу Красному Мундиру.

С этим спонтанно сложившимся планом я отправился на поиски Магнуса, надеясь, что к утру мы успеем убраться отсюда подальше. Но мой компаньон, увы, напился до умопомрачения и дрых без задних ног, а поднять его было так же трудно, как сдвинуть с места упрямого мула.

— Магнус! Вставай! Пора отправляться за молотом Тора!

— Что? — Он приоткрыл мутный глаз. — Сейчас же еще ночь.

— Кое-что случилось, и нам надо немедленно бежать отсюда! Надо стащить немного еды и быстро смываться в леса. Вспомни, ты видел на празднике Намиду?

— Кого?

— Ту индианку. Молодую красотку.

Его голова откинулась назад.

— Клянусь зловредностью Локи…

— Ладно, не важно, мы найдем их вместе.

Понадобилось вылить на голову Магнуса кувшин озерной воды, но мне удалось все-таки поднять его, хотя при этом он плевался, ругался и пошатывался. Поправив наглазную повязку, он нахлобучил шляпу, закинул за спину потрепанный чехол с картой и топор, а я забрал винтовку и томагавк.

— Что, во имя чудовищной мощи Фенрира, могло произойти?

— Я застал Сесила и Аврору, спаривающихся как кролики, и они заметили меня. Думаю, им придется не по нраву то, что я могу распустить язык, и вряд ли также теперь они предложат нам места в их каноэ.

— Сесил и Аврора? Они же родственники! Или нет?

— Не знаю, кто они, черт их побери, на самом деле, но наш лорд Сомерсет носит знакомую мне языческую подвеску, чье происхождение явно связано с моими давними врагами из английской ложи египетского обряда. Я не склонен выяснять подробности их жизни. Они доставили нас сюда, а дальше мы сможем действовать самостоятельно. Ты был прав насчет Авроры, Магнус. Мне не следовало даже близко подходить к этой шлюхе.

— Мы легко стащили еду и порох, учитывая, что половину гуляк сморил беспробудный сон, а остальные напились до бесчувствия, но я старался особо не задумываться о том, что ждет нас в этих темных лесах.

— Как же мы собираемся найти место с молотом Тора без проводника? — спросил Магнус, более или менее придя в себя.

— Вот почему нам и нужно найти Намиду и Лягушечку. Мы стащим каноэ, пройдем дальше по озеру, а они помогут нам найти дорогу в лесах. Как только мы подберемся поближе к твоим четырем рекам, тебе уже самому придется поведать нам, каким путем могли проследовать викинги.

— Не викинги, а скандинавы и тамплиеры.

— А заодно с ними валлийцы, шерстистые слоны, потерянные колена Израиля, рудокопы Атлантиды и вдобавок испанские искатели Эльдорадо. Похоже, там потопталось столько народа, что мы издалека увидим следы их пребывания.

— Ну конечно! — Магнус ехидно ухмыльнулся. — Одна красотка тебя одурачила, так тебе не терпится связаться с другой.

— Не шути так, я почти в отчаянии, Магнус. Кроме того, она сама просила меня спасти ее и сказала, что в ее родном племени есть каменная плита с таинственными письменами. Это может помочь в наших поисках.

— Каменная плита? Ты не говорил мне об этом.

— Ты слишком легко возбуждаешься.

— В то время как ты действуешь с благопристойной осторожностью.

— Эта девушка, знающая о важной тайнописи, в бедственном положении. Мы украдем ее, сбежим, доберемся до ее родных мест, где находится плита, и тогда завершатся твои безумные изыскания.

— А что, если мы столкнемся с Авророй и Сесилом?

— Они были на северном конце стоянки, а лагерь Красного Мундира — на южном. Нам надо лишь провернуть все как можно быстрее. Я уже все продумал, уверяю тебя.

— Когда же ты успел все продумать? Какой-то час тому назад ты мог мечтать лишь о соблазнении Авроры Сомерсет.

Как я уже говорил, он бывал до обидного прав.

— Я решил исправиться.

Спустив на воду маленькое каноэ, мы отошли на несколько ярдов от берега и догребли до того места, напротив которого, по моим расчетам, расположился лагерь Красного Мундира. Именно там, вероятно, ночевала Намида. Оставалось надеяться, что большинство индейцев отправились к форту пьянствовать. Если мы тайно уведем этих женщин, то сможем далеко уйти до того, как за нами устроят погоню. Благодаря Пьеру за последние недели путешествия мы с Магнусом стали отличными гребцами.

Я подумал, что буду скучать по этому французскому вояжеру, но рассудил, что было бы нечестно впутывать его в мои неприятности. У нас не было времени даже проститься, но когда мы раздобудем молот и начнем править миром, или станем богатыми как Крезы, или даже в любом ином случае, я пошлю ему весточку.

Песни еще разносились над водой, когда мы подгребли к лагерю Красного Мундира и тихо выбрались на берег, я с винтовкой, а Магнус с топором.

— Уходя, мы продырявим их каноэ, — прошептал я.

Мы подкрались к стоянке, как грабители.

К моему облегчению, возле костра сидели всего двое караульных индейцев и, очевидно, они мирно спали, завернувшись в одеяла. Недостаток бдительности объяснялся тем, что в дюжине шагов от них к дереву с двух сторон были привязаны кожаными ремнями две более хрупкие фигуры, с головой закутанные в одеяла. Наших пленниц связали. Я подкрался поближе к ним.

— Намида! Я пришел спасти тебя, — прошептал я по-французски.

Пленница выпрямилась, услышав свое имя.

Я разрезал ремни на ее шее, откинул одеяло и склонился, собираясь поцеловать ее.

Но вдруг осознал, что в нос мне уткнулось дуло пистолета.

— Вы еще глупее, чем я думала, — хладнокровно процедила Аврора, сбрасывая одеяло, скрывавшее ее рассыпавшиеся по спине золотисто-каштановыми волнами волосы. — Как же скучно иметь дело со столь предсказуемыми идиотами.

Проклятье! Накинув индейское одеяло прямо на белую сорочку, она выглядела возбуждающе, как всегда. Если бы не пистолетное дуло, ледяной презрительный взгляд и ее недавнее совокупление с кузеном, я вновь запутался бы в ее сетях. Второй привязанной фигурой оказался просто сверток из нескольких одеял, упавших на землю, когда Магнус, по нашему общему заблуждению, попытался освободить Лягушечку.

За нашими спинами послышались щелчки взводимых курков тут же проснувшихся индейцев. Мне в затылок уперлось дуло мушкета. Спину Магнуса прижало к земле чье-то мощное колено, а к виску ему приставили лезвие томагавка. Вперед вышел и Сесил Сомерсет, видимо подготовившийся к фехтованию: он закатал рукава рубашки и скинул сюртук. Клинок его рапиры хищно поблескивал в лунном свете. Англичанин выглядел сухощавым и энергичным.

— В сущности мне как раз нравится ваша предсказуемость, господин Гейдж. Мы предположили, что раз вам не удалось порезвиться с Авророй, то вы броситесь за этой смазливой скво.

Я начал приподниматься, но по отрывистому приказу Красного Мундира два индейца крепко схватили меня за плечи, третий вырвал из рук винтовку, а четвертый связал мне руки за спиной. К сожалению, на сей раз в рукавах не было шоколадок.

— Вы, похоже, забыли, что я прибыл сюда с дипломатической миссией.

— А вы, похоже, забыли, какая разница между дипломатом и шпионом, да к тому же любопытным Томом Подглядой.

— Только лишь потому, что вы с вашей кузиной выглядели столь занятыми, что я подумал о необходимости нанять другого проводника. У Намиды менее странные вкусы.

— Аврора не моя кузина, господин Гейдж.

— Ах. Ваша парочка, кажется, старательно прячет свои истинные лица. Может, вы и к аристократии не имеете никакого отношения?

— Она моя сестра.

Я услышал, как Магнус ахнул, а потом зарычал, словно получив болезненный удар.

— Какая мерзость!

— Именно так и сочли в Англии, но досужим моралистам ничего не известно о силе истинной любви. На самом деле Аврора моя сводная сестра. Неужели так странно, что у нас с ней могут быть общие наклонности и привязанности? Наш распутный отец сам имел извращенные вкусы, и нам пришлось объединиться против этого монстра, когда он пытался совратить нас. Мы полагаем, что он вполне мог отравить обеих наших матерей и спаривался без разбору с любыми тварями, пока не промотал наше наследство. Наш родственный союз против него неизбежно спровоцировал настоящую привязанность. Высшее общество выказало нам свое презрение, но ложа египетского обряда, основанная Калиостро, поняла и поддержала нас. Здесь, среди дикарей, нам никто не мешает удовлетворять свои желания. Вы же понимаете, что мы не собирались ни с того ни с сего объявлять об этом первому встречному.

— Это кровосмесительство! Такие связи запрещены! Отвратительны!

— Они священны, узаконены языческими ритуалами древних фараонов, царей и друидов. Да, священны, ибо только нам известно, насколько подлинна наша любовь, и поскольку нам пришлось рискнуть всем, рискнуть даже отправиться в изгнание, дабы сохранить ее. Вам недоступно понимание столь глубоких чувств. Кстати, я слышал, что вы, идиот, упустили вашу египтянку. Теперь вам придется страдать в одиночестве.

— Даже у дикарей есть свои моральные принципы, Сесил. Вы пожалеете, что рассказали нам об этом.

— Нет, если вы умрете.

Кончик его рапиры прорезал сумрак прохладного ночного воздуха.

— Вы пригласили нас с собой и доставили сюда только ради того, чтобы убить?

— Как вы убили Алессандро Силано, бестолковый дилетант. Неужели вы действительно могли подумать, что это сойдет вам с рук? Я полагал, что кара настигнет вас в Италии или в Морфонтене благодаря нанятым нами датчанам или, наконец, в Нью-Йорке. Вы на редкость живучи, но игроки знают, что полоса везения, сколько бы она ни длилась, все равно когда-то закончится.

— Мы общались с вами лишь потому, что хотели выяснить ваши истинные цели, — прибавила Аврора. — Но вы оказались не слишком откровенным… Хотя я предоставила вам и удобную возможность, и обещание солидного вознаграждения, так что лишь из-за вашей скрытности вы дожили до сегодняшнего дня.

— Но вы умрете самой медленной и ужасной из вообразимых смертей, и об этом позаботятся Красный Мундир и его воины, — предсказал Сесил. — В любом случае вы расскажете нам все, что знаете, а уж мы постараемся осуществить ваши планы, и поскольку вы и так считали их бредовыми, то они и не принесут вам никакой пользы. Сначала вы заговорите, потом начнете умолять, потом орать, пока не сорвете голос, а в результате впадете в такую тоску, что едва сможете издать даже звук. Вы испытаете, как мне представляется, поистине дьявольские мучения. Герти хорошо научил меня. И самое замечательное, что после общения с нами у вас начнутся иные пытки. Эти туземцы — поразительные знатоки пыточного искусства. Они умеют растягивать мучения на много дней. Сотни раз они будут возвращать вас из блаженного беспамятства.

— Эти пытки страшат и одновременно развлекают дикарей, — небрежно добавила Аврора. — Страх перед таким же мучительным пленом придает им храбрости. А готовность к подобным пыткам приучает к стоической невосприимчивости боли.

— Давайте я расскажу вам все прямо сейчас, — разумно предложил я.

Если им хочется толпой валить на поиски мифических молотов и несуществующих слонов, то я совершенно не против. Я не трус, но перспектива подвергнуться многодневным испытаниям в лапах Красного Мундира и его подельников привела меня в дрожь, и, вообще, какое мне дело до того, что ищет Бладхаммер? Меня привлекли к этим поискам по чистой случайности.

— К сожалению, Итан, такого выбора уже не существует, — сообщил Сесил. — Во-первых, мы не поверим вам, поскольку вы обладаете определенной… изобретательностью. А во-вторых, больше всего, помимо процесса нашего с Авророй соития, нам нравится созерцать терзания наших врагов. Зрелища подлинных и постепенно возрастающих мучений щекочут нервы, заряжают — если можно так выразиться — неким электричеством. Обычно после лицезрения чужих страданий наша страсть достигает высочайшего накала.

— Простите, но у меня нет абсолютно никакого желания способствовать усилению вашей страсти.

— Как раз ваше нежелание и доставит нам полнейшее удовольствие! — воскликнула Аврора.

— Если вы не отпустите нас, я начну орать!

Аврора вытащила кляп.

— По крайней мере, пощадите Магнуса. Именно я настоял, чтобы мы связались с вами. Он всего лишь безвредный норвежский мечтатель.

— Пощадить человека, который стремится доказать, что его предки стали первооткрывателями Северной Америки? Неразумно. Кроме того, нам хочется услышать, какие вопли он умеет издавать. Вероятно, он начнет реветь, как бык.

— У меня есть письмо от президента и поддержка Бонапарта, к тому же и Мактавиш уже встретился со мной. Если вы убьете нас, то не останетесь безнаказанными!

— Напротив. Украв провизию и каноэ, вы сбежали, никому ничего не сказав. Мы организуем доблестный спасательный эскорт, случайно обнаружив то, что составляло истинный предмет ваших поисков. А потом отправим послание с соболезнованием Джефферсону, который, я уверен, на самом деле не ждал от вас слишком многого.

— Вы выпустите духов Рагнарёка, англичанин! — прохрипел прижатый к земле Магнус.

— Я не верю в волшебные сказки, мужлан, — сказал Сесил, проткнув щеку норвежца кончиком рапиры. — И дух я выпущу только из вас.

Он повелительно махнул рукой, и его приспешники заткнули нам рты кляпами.

Глава 29

По крайней мере, нам не пришлось грести.

Связанных, как кабанов, нас бросили на дно разных каноэ, одно принадлежало Красному Мундиру, а другое мы с Магнусом еще недавно считали так удачно украденным у вояжеров. В третье каноэ загрузились Сомерсеты и часть индейских гребцов. В четвертом разместились Намида и Лягушечка. Обе индианки подавленно и уныло поглядывали в нашу сторону. Они знали, какая участь ждет пленников.

На рассвете наша маленькая флотилия отчалила от безмолвного форта, тишина которого нарушалась только петушиными да собачьими голосами, и вскоре Гранд-Портидж скрылся из вида. Нас, конечно, грубо связали и затащили в лодки, но после этого оставили в покое — видно, берегли для издевательств в их родном поселении. Я упорно пытался высвободить руки из сыромятных ремней, но преуспел лишь в том, что ободрал себе кожу. Индейцы оказались более опытными в связывании пленников, чем подосланные ко мне в Морфонтене убийцы.

Наши захватчики гребли без отдыха целый день и ночь, доставив нас на следующее утро к их родному поселению на западном берегу озера Верхнего. Наблюдая во время этого плавания за положением солнца и вспоминая карты этой местности, я сообразил, что мы изрядно продвинулись в нужном нам юго-западном направлении. Если это могло послужить хоть каким-то утешением, то мы невольно оказались на добрых сто миль ближе к заветному молоту, обозначенному на карте Бладхаммера.

Беспорядочная пальба и торжествующие возгласы свидетельствовали о приближении к цели нашего путешествия, и даже со дна каноэ я услышал злорадные крики высыпавших на берег соплеменников, несомненно обменивающихся воспоминаниями об изощренных пытках и заключающих пари на то, как долго новые жертвы продержатся до первого вопля, потери сознания или смерти. Почему-то нам стало еще страшнее оттого, что пока, никого не видя, мы безнадежно взирали в пустынную небесную высь. Потом весла с плеском вытащили из воды. Я был поднят множеством рук, как мешок с мукой, и в итоге доставлен на берег, где путы на моих ногах развязали и заставили дальше ковылять самому на онемевших ногах, в которых с болезненным покалыванием начинала вновь циркулировать кровь. Руки остались связанными. Бладхаммера точно так же выволокли на сушу и поставили на ноги.

Совершенно обалдевший от тревожного ожидания, я невольно прищурился. На нас с Магнусом уставилась орущая толпа, насчитывающая, вероятно, сотни две индейцев. Все без разбору, мужчины, женщины и дети, вооружились палками или дубинками и выглядели не менее возбужденными, чем сироты перед вручением рождественских подарков. В нас полетели камни, и пара штук причинила нам ощутимую боль, но шквального обстрела не последовало. Нельзя же раньше времени испортить трофеи.

Я пытался сохранять философское спокойствие. По светлым представлениям Магнуса, люди, живущие в девственной природе, обладают врожденным великодушием и сокровенным знанием. Однако, удалившись от цивилизации, я встречал лишь необузданных и совершенно оголтелых дикарей. Природа была к ним жестока, а не милосердна, и эта жестокость теперь грозила обернуться против нас.

— Прости, Магнус, — сказал я, взглянув на компаньона.

Что уж тут скажешь. Он взирал на своих будущих мучителей взглядом сурового викинга, который мог бы поколебать решимость даже грозного Тамерлана. В такой момент большинство людей могли бы сломаться и разразиться слезами, умоляя избавить их от ужасных пыток, — я лично вполне мог бы сам дойти до такого унижения, если бы видел в нем хоть какой-то смысл, — но Магнус просто оценивающе обозревал врагов. Если бы ему удалось избавиться от пут, то он показал бы им, как сражался Самсон, избивая филистимлян.

Я начал оглядываться по сторонам. И сразу с досадой заметил, что Аврора завладела моей винтовкой, да еще взяла ее на изготовку, словно часовой в карауле. Какой-то раскрашенный туземец потрясал обоюдоострым топором Бладхаммера. Украденные нами запасы бесследно исчезли — вероятно, их слопали наши захватчики в перерывах между греблей, — и сам я уже испытывал сосущее чувство голода и мучительную жажду. Правда, очень скоро у меня пропал всяческий аппетит.

Красный Мундир, торжествующе водя нас по берегу, драматично жестикулировал и, громогласно разглагольствуя на своем тарабарском наречии, представлял нас соплеменникам. Наверняка он хвастался, какое проявил хитроумие, захватив нас в плен, или издевался над моей дурацкой попыткой освобождения Намиды. Эта девушка и Лягушечка стояли поодаль от нашей компании, испуганно съежившись при виде орущего племени, хотя им самим пока ничто не угрожало. Достигшие зрелости молодые женщинысчитались слишком ценными, чтобы безрассудно прикончить их. Явно наслаждаясь собственной догадливостью, обеспечившей нашу поимку, Сесил прохаживался с другой стороны от толпы, сжимая рукоятку рапиры. Я решил, что он должен умереть первым. А следом за ним его сводная сестрица, если эта сирена и правда приходится ему родней. Да, их ждет жестокая месть, надо только избавиться от общества двухсот возбужденных индейцев.

Я пытался строить планы спасения — устрашающая демонстрация электрических сил, древние заговоры, скрытое оружие, предсказание солнечного затмения, — но все они не выдерживали никакой критики. Голова вообще работает вяло, когда забита мыслями о предстоящих пытках.

Красный Мундир имел на сей счет свои планы. Уперев руки в бока, он гордо расхаживал перед нами, как владелец поместья, а потом вновь обратился к своим подданным с пламенной речью.

Индейцы восторженно завопили. А Сесил Сомерсет нахмурился, что, по моим смелым надеждам, являлось хорошим знаком. Намида, как я заметил, резко оглянулась в сторону берега, скрытого от взоров толпы, и вновь быстро перенесла все внимание на меня.

Рядом со мной на землю постелили выскобленную оленью шкуру. Красный Мундир, порывшись в одном из глубоких английских карманов, вытащил горсть какой-то мелочи, на первый взгляд похожей на округлую гальку. Когда он бросил ее на шкуру, я узнал индейские игральные кости, вырезанные из косточек дикой сливы. По традиции кости индейцев имели не квадратную, а овальную форму и только две значимые стороны: на одной были вырезаны разные черточки, кружки, символические изображения змей, воронов и оленей, а вторая оставалась нетронутой.

Индейцы начали приплясывать, разразившись восторженными криками. Они любили азартные игры.

Я тоже любил, и у меня невольно мелькнула крошечная надежда на удачу. На кожаное покрывало также выложили десять монет.

Красный Мундир отрывисто сказал что-то Сомерсету, а потом кивнул головой в мою сторону. Сесил, явно возражая ему, ответил что-то на языке этих индейцев, но вождя не смутил отказ. Он вновь что-то пролаял, отрицательно мотнув головой.

Наконец англичанин пожал плечами.

— Он хочет, чтобы вы сыграли с ним, Гейдж. Очевидно, вы успели снискать славу игрока.

— Я, видите ли, нынче не при деньгах, мне и ставить-то не на что, — нервно сглотнув, ответил я.

— Разумеется, ставкой будет ваша жизнь.

— А если я выиграю?

— Спасете свой скальп.

— А если проиграю?

— Тогда вас прогонят через строй, — усмехнулся он, — прежде чем привязать к столбу, что даст всем им лишний шанс поистязать вас.

— Какая чудная забава, — заметил я, опускаясь на колени на оленью шкуру со связанными за спиной руками. — Как же я должен играть?

— Это упрощенный вариант. Красный Мундир, положив кости в чашку, сам бросит их. Если больше выпадет пустых сторон, чем резных, то бросающий выигрывает монету. Если же, наоборот, больше выпадет резных, чем пустых, то монету выигрываете вы. Если перевес составит семь пустых к трем резным, то это стоит уже две монеты. Если выпадет восемь к двум, девять к одной или все десять пустые, то Красный Мундир забирает пять монет.

— А что же должен делать я?

— И наоборот, если большинство будет резных, то вы по тем же правилам будете получать монеты. Выиграет тот, кто первый наберет десять монет.

— Шансы тут равны, и игра может затянуться надолго, — заметил Магнус.

— Но в данной ситуации, приятель, по-моему, любое промедление кажется привлекательным, — ответил я.

— Точно подмечено, — согласился Сесил. — Хотя игра может закончиться и за два броска, если все кости выпадут пустыми или резными сторонами. Поэтому отсрочка может быть и очень короткой.

Индейцы столпились вокруг нас, азартно заключая пари на мою удачу. Красный Мундир собрал в горсть костяшки, положил их в чашку и, встряхнув ее несколько раз, выбросил содержимое на шкуру. Возбужденные крики снизились до приглушенного бормотания. Выпало пять пустых и пять резных сторон. Ничейный результат.

Он вновь собрал кости и повторил ход.

— Постойте, разве теперь не моя очередь?

— В данных обстоятельствах, господин Гейдж, я думаю, безопаснее держать вас связанным.

Второй бросок Красного Мундира выдал шесть пустых и четыре резных. Толпа разразилась изъявлениями бурного восторга, словно они следили на лошадьми на бегах. Вождь взял себе одну монету.

Он бросил кости еще раз, и опять выпало шесть пустышек. Восторг зрителей достиг исступления. Барабанный бой перемежался восторженными возгласами.

— Помоги нам, отважный дух Пола Джонса,[30] ведь за нашу победу тут явно никто не болеет. Хоть ты, Магнус, порадуйся, если мы выиграем монету.

— Они попросту развлекаются, наблюдая за вашей игрой.

— Это все же лучше, чем иная альтернатива.

После очередного броска выпало семь резных сторон. Толпа разочарованно взвыла. Я получил две монеты, уравняв счет, а траурные причитания индейцев могли бы соперничать с вдохновенным хором греческой трагедии. В играх мне везет, поэтому я слегка воспрянул духом.

За следующие два броска каждый из нас получил по монете, а потом у Красного Мундира выпало семь пустышек, и у него оказалось шесть монет против моих трех. На кону осталась всего одна монета. Удача, похоже, перешла к этому шельмецу: напряжение зрителей приближалось к истерике.

— Очевидно, я проигрываю, — безропотно сказал я, глянув на Сесила.

— Пока нет. Игра продолжается до тех пор, пока вы не растратите все выигранные монеты.

И в следующий раз на кону ничего не осталось, мне действительно повезло, ко мне перешла четвертая монета, а после очередного броска к ней добавилась одна из монет Красного Мундира, вновь уравнявшая наши шансы. Теперь среди индейцев стонали и роптали те, кто проиграл пари.

Хотя потом вождь отыграл у меня три монеты за два броска, после третьего я отыграл у него одну обратно, но в итоге у меня опять отыграли пару монет. Теперь у меня осталась одна монета, а у него скопились остальные девять. В предвкушении моего разгрома туземцы начали приплясывать и распевать с игривостью, достойной неаполитанского карнавала. Я не доставлял никому столько радости со времен Нажака с его франко-арабской бандой, которая подвесила меня вниз головой над ямой со змеями. Может, мне следовало избрать поприще шута.

Усмехнувшись, Красный Мундир собрал кости, проехав по шкуре рукавом своего потрепанного английского сюртука, и с победным кличем начал трясти чашку перед решающим броском. Соплеменники подвывали ему в радостном предвкушении.

Но я следил за этим коварным дьяволом взглядом опытного игрока. По какому-то наитию я вдруг приподнялся с колен, упал на спину и, вскинув ногу, выбил чашку из его руки, отчего все кости взметнулись в воздух. Под стелькой мокасин у меня лежал скромный мешочек с серебряными долларами, которые мне удалось спрятать от жадных до выпивки вояжеров, и я готов держать пари, что этот металл помог мне значительно утяжелить удар.

— Он жульничает! — воскликнул я. — Надо проверить кости!

Никакой уверенности в этом у меня не было, но мне показалось подозрительным, что, всякий раз сгребая кости, он не дает мне возможности проверить их. Зная по рассказам, как лихо он выиграл Намиду, я готов был поспорить, что во время игры он незаметно подменил пару костей, добавив в чашку двухсторонние пустышки. И мое подозрение оправдалось, я увидел одну сомнительную кость и перевернул ее носком мокасина, несмотря на то что рассерженный Красный Мундир пытался убрать ее.

Сесил выступил вперед и жестом велел мне сесть на место. Он поднял перевернутую мной костяшку. Разумеется, обе ее стороны оказались пустыми.

Толпа притихла.

— Умная догадка, господин Гейдж. Если бы вы поступили более цивилизованно, мы могли бы оспорить всю правомерность такой игры. — Он подбросил кость в воздух, поймал ее и опустил в свой карман. — Но вы грубо нарушили правила.

Красный Мундир выглядел убийственно.

— Освободите нас! Ведь он сжульничал!

— Наоборот, вы помешали финальному броску, не дав завершить его. Вследствие этого нам придется исходить из ситуации, сложившейся к моменту вашего грубого вмешательства. Счет был, как мне помнится, девять к одному.

— Только потому, что он подсунул в чашку пустышки!

— А вы грубо прервали игру, вместо того чтобы благопристойно заявить о необходимости проверки костей. Поэтому в приближении ваших дальнейших несчастий вы можете винить только собственные неучтивые манеры.

Он крикнул что-то собравшимся индейцам, и они загомонили с новым неистовством, узнав, что наконец смогут развлечься, поколотив нас.

Сесил вновь повернулся ко мне.

— Неужели вы не поняли, Итан, что в этой игре изначально были обречены на проигрыш? Не рассчитывали же вы в самом деле, что мы собираемся позволить франко-американскому шпиону спокойно рыскать по британской пушной территории?

— Бывшей испанской, а теперь французской территории.

— Не думаю, что нас волнуют формальные обстоятельства дела.

— Норвежской территории! — громогласно вставил Магнус.

— Как странно, — с улыбкой произнес Сомерсет, — что исторические исследования этой американской территории привели вас обоих к смерти.

Глава 30

Красный Мундир рявкнул какие-то приказы, и его соплеменники начали пятиться от берега в сторону ворот их окруженной частоколом деревни, выстраиваясь в две параллельные шеренги. Опережая мужчин, женщины стремительно бросились занимать места, они яростно потрясали палками и презрительно визжали, как обычно поступали уже успевшие познакомиться со мной особы. Я увидел оскаленные провалы ртов с белыми зубами и черные, безжалостные глаза. Мне пришлось собрать всю свою храбрость, чтобы решиться сделать первый шаг вперед.

Нам надлежало пробежать через этот строй к пыточному костру.

— Постарайтесь не упасть, — посоветовал Сесил, — иначе они будут бить вас, пока вы не лишитесь сознания, чтобы потом выяснить, много ли костей удалось им переломать. Тогда вы будете мучиться еще сильнее, когда вас будут привязывать к столбу.

— Может, покажете, как это делается?

— Совершенно излишне. Пробежка получится у вас сама собой, сработает инстинкт самосохранения, господин Гейдж, по крайней мере, так говорил мне Герти. А вы же понимаете, что он опытный наставник в таких делах.

Кто-то пихнул меня в спину, и я, пошатнувшись, шагнул вперед, по-прежнему со связанными за спиной руками. Лучше, видимо, мне бежать как можно быстрее, пригибаясь и петляя, чтобы избежать самых опасных и сильных ударов, и стараться также не поднимать головы, чтобы не расквасили физиономию. Слыша полные радостного ожидания завывания моих мучителей, я впечатал ноги в прибрежную гальку и пригнулся, а потом, по мушкетному выстрелу, что есть мочи рванул вперед. Индейцы подняли оглушительный ор.

Они не ожидали от меня такой прыти, и первые несколько дубинок не достигли желанной цели, лишь ветер пока свистел в моих ушах. Но затем удары начали осыпать мои плечи, спину и ноги. Кто-то выставил палку, чтобы я споткнулся, но у меня хватило ловкости подпрыгнуть и сломать ее, прижав к земле, что породило удивленные возгласы. Наткнувшись на грубый удар, я пошатнулся, но продолжил бег, слегка потеряв скорость. Один чертовски болезненный удар достался моему загривку, но прошившая меня острая боль даже помогла мне с новой силой рвануться вперед. Я помчался дальше, чувствуя, как дубинки барабанят по моему телу.

— Отличное представление, Гейдж! — комментируя, вскричал Сесил. — Вот оно, точное попадание, должно быть, изрядный будет синячище.

— В голову! Цельтесь в голову! — пронзительно заорала Аврора.

Слава богу, что она не побуждала их целиться в более интимные места.

Позади раздался страшный крик, и я, мельком глянув назад, увидел, что Магнус, как разъяренный бык, рванулся вперед, с ходу раскидав полдюжины своих противников, и начал возмущенно топтать их извивающиеся тела под визг и хохот остальных туземцев. Индейцы отвлеклись, и это позволило мне пробежать оставшиеся десять ярдов, получив всего лишь пару легких смазанных ударов. Влетев в ворота поселения, я попал в заградительный полукруг индейских воинов и без сил повалился на колени, слишком возбужденный, чтобы в полной мере осознать урон, нанесенный мне первым испытанием. Богатырские размеры Бладхаммера превратили его пытку в легкую забаву, строй разошелся в разные стороны, словно раздувшийся питон. Продвигаясь дальше, он увлекал за собой и индейцев, рыча после каждого удара или плевка, а когда разок его ноги подогнулись, он лишь на мгновение преклонил колени и вновь, задыхаясь, рванул вперед. Наконец норвежец тоже вырвался от мучителей и рухнул рядом со мной в грязь за воротами. Его грудь бурно вздымалась, а по виску текла струйка крови. Зато в глазу его полыхал воинственный огонь скандинавских предков.

— Ребра целы? — коротко спросил я.

— Они лишь запылили меня. А вот я ногой проломил кому-то нос. Слышал даже, как он хрустнул. — Он усмехнулся, обнажив залитые кровью зубы.

— Да уж, будем пользоваться любой возможностью. Я предпочитаю умереть в бою, а не на костре.

Привратные охранники слетели с него, едва он повел могучими плечами, чуть не разорвав врезавшиеся в них ремни.

— Если я вырвусь на свободу, им трудно будет справиться с нами.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, мне захотелось покаяться в некоторых грехах.

— Я не всегда трезво оцениваю достоинства женщин, — признался я.

— Мы еще отомстим ей, — буркнул он, сплюнув кровавую слюну.

— Но согласись, что жизнь в дикой природе не улучшает человеческую натуру, — продолжил я, выдвигая доводы Локка[31] в противовес идеям Руссо,[32] пропагандируемым Магнусом.

— Эту натуру испортили порохом и ромом, — возразил норвежец. — Здешние индейцы осознают, что стоят на грани вымирания, и именно это осознание сводит их с ума. — Он мрачно глянул на проходившего мимо воина, который вяло помахивал богатырской секирой. — В более девственных краях все еще может быть иначе.

— В еще более девственных?

— Мы ведь пока не побывали на Западе.

Индейцы затянули на наших шеях что-то вроде собачьих ошейников, а Сесил лениво продефилировал перед нами, уже успев вытащить из ножен рапиру, ее клинок теперь небрежно покачивался на его плече.

— Знаете, Гейдж, я ни разу не встречал шпиона, чьи действия было бы так просто предсказать.

— Я не шпион.

— После неудавшихся покушений в Нью-Йорке мы даже решили, что не стоит тащиться за вами в Вашингтон. Ваша миссия казалась настолько очевидной, что нам оставалось лишь преспокойненько дождаться вас в Детройте. Я скептически отнесся к тому, что легкий флирт моей сестры побудит вас отказаться от защиты американского эскорта, но вас даже упрашивать не пришлось, вы сами все организовали. Да-да, Итан Гейдж, — сказал он, прищелкнув языком. — Вы пресмыкались перед ней, пока не высмотрели эту смазливую скво, подобно псу, учуявшему след новой добычи. А потом, подсмотрев за нами, вы прямиком бросились к этой манданской девице, в то самое единственное место, где мы и рассчитывали поймать вас. Я даже начал сомневаться, что такой глупец, как вы, и герой Акры — один и тот же человек. Может, вы самозванец?

— Я обнаружил вашу штаб-квартиру. — Я огляделся вокруг.

— В этой навозной куче? — со смехом произнес он. — В этом дикарском гнезде? Я использую туземцев, Итан. А на будущее мы присмотрели себе замок в Монреале, где и обоснуемся после того, как поможем индейцам отбросить вашу корыстолюбивую, бюрократическую нацию обратно на восток за Аппалачи и от ярости их мятежного натиска воды Мононгахелы и Миссисипи покраснеют от крови. Десять тысяч ваших лачуг будут сожжены, и десять тысяч осиротевших детей впрыснут свежую кровь в эти племена. К тому времени Текумсе превратит Понтиака в своеобычного наследника францисканских монахов, а у британцев хватит ружей на все его отряды. Да, Итан Гейдж, Америку необходимо держать в узде для ее собственного и всемирного блага. Я не позволю вашему ратующему за грязное равноправие и корыстную жадность народу осквернить европейскую цивилизацию! Америку нужно держать в черном теле, пока оно само не усохнет, впрочем, как и Францию. Поэтому, Итан Гейдж, сегодня вы отойдете в мир иной, а ваши потроха отошлют Джефферсону после того, как эти краснокожие псы вырвут их из вашего вспоротого брюха. Вы сможете понаблюдать, как мы закоптим их для сохранения… о, да, здешние старухи знают, как поддерживать в вас жизнь и сознание во время процесса такого копчения! Если, конечно, вам не захочется рассказать нам, с какой именно целью вы потащились в пограничные земли, ради чего согласились покинуть карточные салоны и гостиные, где могли продолжать влачить блаженное существование бесполезного и вялого ничтожества. Поделитесь с нами планами, Гейдж, и по доброте своей я смогу даровать вам быструю кончину от одного точного удара томагавка по вашей глупой голове! Все равно ведь вы расскажете нам все, что угодно, когда эти скво засунут горячие угли в ваши уши и задницу и будут терзать кедровыми щепками ваши вялые члены.

Он напомнил мне лекаря, с излишне кровожадным удовольствием описывающего мучительное лечение. Сейчас он, безусловно, не походил на того великолепного аристократа, с которым я познакомился в доме Даффа. Мне следовало бы поинтересоваться рекомендациями.

— Даже в вялом состоянии он больше, чем то перышко, которым вы, жалкий извращенец, пытались пощекотать лоно своей сестры.

— Да вы отменный наглец! — залившись лающим смехом, воскликнул он.

— Сведения, полученные под пытками, не принесут вам никакой пользы.

— Тогда мы начнем с обезображивания вашей личности.

Он кивнул одному из индейцев, и тот так сильно дернул меня за ошейник, что моя голова резко откинулась назад. Я едва мог дышать. Другой приблизился ко мне с острой как бритва раковиной мидии.

— Мне нравится, что перед тем, как выдавить глаз, здесь сначала рассекают его, причиняя тем самым ужасные мучения. Ваша отвага не раз подвергнется этому жуткому испытанию, поскольку, как только глазная рана распухнет, ослепив вас, новый разрез выпустит гной — и все повторится сызнова. Я наблюдал, как они измывались подобным образом над одним пленным священником до тех пор, пока его глазницы не превратились в размытую черно-красную паутину сделанных острым краем раковины разрезов. Разумеется, тому священнику не в чем было признаваться, и он окончательно рехнулся уже на третий день пыток. Но мы получили изумительное развлечение.

— Я уже говорил Авроре, что нас отправили на поиски шерстистых слонов! — выкрикнул я, видя, как край раковины маячит перед моим носом.

Безумно вращая глазами, я вдруг мельком заметил, что Намида высматривает что-то на берегу. Судорожно дернувшись, я едва сам не напоролся на острие.

— Я готов поверить, что такое задание вы получили от Джефферсона. Но разве Бонапарт просил вас о том же? Нет, поэтому сейчас вы станете похожи на норвежского циклопа. Приступай.

— Погодите! — в подлинном ужасе заорал я.

Я понимаю, что мне полагалось быть стойким, как римлянину, перед лицом страшной пытки, но ради чего? Мы ведь гонялись за мифом, за сказочным оружием, и если я мог хоть на минуту отсрочить пытку… Две сотни индейцев собрались вокруг двух связанных пленников, и у нас не будет ни малейшего шанса выжить, если я не использую эту последнюю попытку.

— Мы ищем молот Тора!

— Что? — Сесил остановил жестом руку дикаря с раковиной, занесенной над моим глазом, потом снял рапиру с плеча и ткнул ее кончиком мне в шею. — Молот?

Он выглядел озадаченным.

— Молот древних скандинавских богов! Именно ради него притащился сюда Магнус! Он считает, что викинги, или тамплиеры, или какие-то другие безрассудные смельчаки прибыли сюда до Колумба и спрятали магический молот, способный дать власть над миром! Меня такая власть не волнует, мне хотелось лишь выгодно сбагрить его с рук.

— Итан! — воскликнул Магнус, всем своим видом изображая отчаяние и отвращение.

— Он таскает в чехле одну древнюю карту. По-моему, он безумен, но я отправился с ним, поскольку соблазнил сестру Наполеона и меня вынудили покинуть Францию!

Сесил прищурился, и его взгляд, словно в оцепенении, надолго застыл на моей физиономии. За ним, между вигвамами и лонгхаусами,[33] я разглядел почерневшие от огня столбы и кучи свежего топлива для костра. Мне вспомнились огненные ужасы битвы на Ниле, пожар в Тюильри, начавшийся в лаборатории графа Силано, и запах его поджаривающейся плоти. Огонь вызывал у меня смертельный страх.

— Он лжет! — крикнул Бладхаммер. — Начинайте ваши пытки! И вы сами все поймете!

— Он плохой лжец. — В поле моего зрения появилась Аврора, лениво направившая на меня дуло моей же винтовки. — Его вранье неправдоподобно, оно лишено маломальской убедительности. И слишком глупо, чтобы оказаться правдой.

Сесил переводил удивленный взгляд с меня на Магнуса и обратно, словно мы являлись представителями нового биологического вида. Потом он разразился смехом.

— Молот Тора?

— Он был вовсе не богом, а каким-то всемогущим древним предком и владел оружием, извергающим молниеносный огонь.

— Итан, прекрати! — взревел Бладхаммер.

— Не стоит отрубать мне голову, поскольку мы сможем показать вам, где…

— Итан!

Сесил отвел в сторону рапиру, а потом резко хлестнул уплощенным концом лезвия по моему лицу, и его удар не мог сравниться по обжигающей боли ни с одним палочным ударом, доставшимся мне при прохождении через строй индейцев. Из ранки брызнула кровь, и моя щека загорелась адским огнем.

— Вы считаете меня идиотом? — разъяренно спросил он.

Я резко сгорбился, с трудом подавив стон.

— Спросите Магнуса…

— Дурацкие мифы! Вы хотите убедить меня в том, что собирались искать в Луизиане скандинавских богов? Что ради языческих сказок вы преодолели шесть тысяч миль? Что одна из сестер Наполеона могла соблазниться таким идиотом, как вы?

— Эта любвеобильная дамочка просто затащила меня в свои объятия. Полина подобна нимфе, она успела прославиться своими романами задолго до того, как я…

— Молчать! — Он вновь хлестнул меня притуплённым краем рапиры.

— Дьявольская мука!

— Братец, он не настолько умен, чтобы выдумать такую абсурдную историю, — сказала Аврора.

— Да! Посмотрите на меня! Я же болван!

От боли и обиды на глаза у меня навернулись слезы, но ситуация казалась безвыходной. Я уже не смел взглянуть на разъяренного лорда.

— Молчать, я сказал!

И он в третий раз хлестнул меня рапирой. Едва не теряя сознание, я слепо прищурился. Ненавижу беспомощность.

— Хорошо бы нам взглянуть на его карту, — сказала Аврора.

— Я хочу спалить его, — взревел Сесил. — Он должен долго и мучительно поджариваться на медленном огне за то, что овладел тобой.

— Терпение, любовь моя. Я знаю, мне пришлось распалить твою ревность, чтобы придать остроту любовным играм. Но нам нужно узнать все, что ему известно. Это только начало.

— Я хочу, чтобы его искололи раскаленными в костре лучинами. — Сесил облизнул губы. — Я хочу, чтобы эти женщины содрали кожу с его мужской плоти.

— Со временем, братец. Со временем. Но где же карта?

— Какой-то чехол валялся в каноэ.

Он отрывисто сказал пару слов Красному Мундиру, и тот послал молодого индейца на берег озера выполнять поручение.

— Позвольте мне быть вашим проводником. Ведь вы же говорили, что мы партнеры.

Вдруг Намида, о которой я и думать забыл, начала тараторить что-то Красному Мундиру. Он резко отвернулся от нее, но она залопотала еще более настойчиво и гневно, указывая на меня. Он что-то возразил, но тут Лягушечка тоже вступила в разговор. Что, интересно, они обсуждают? Индейцы начали спорить между собой, а на лицах Сомерсетов отразилась сильная тревога. Они резко выговаривали что-то Красному Мундиру, а вождь лишь огрызнулся в ответ.

— Что происходит? — спросил я Намиду по-французски.

— Мы заявили, что хотим взять вас в мужья.

— И что?

— Незамужние женщины могут спасти пленника, чтобы пополнить численность племени. У нас нет мужей, и они должны дать нам возможность иметь детей. Потом вы поднимете мятеж и сразитесь с Красным Мундиром.

— Присоединиться к его бандитам?

— Но вам надо жениться на нас.

В данный момент это казалось великолепной альтернативой.

— Магнус, у Лягушечки тоже есть своеобразное обаяние, — подбодрил я приятеля.

— Эти женщины рабыни, — прошипел Сесил. — Они не имеют прав на моих пленников. Красный Мундир не посмеет отказаться от обещанных нам пыток.

Намида помотала головой.

— Вы должны стать нашими мужьями. Эта банда истощена военными стычками Красного Мундира с другими племенами: и все они ненавидят его. А здешние женщины понимают, что их мужья начнут приставать ко мне, если у меня не будет мужа.

Что ж, в который раз я мог способствовать общественному согласию, как в переговорах в Морфонтене. А ночи с Намидой станут вполне приемлемой практикой для моих дипломатических талантов.

Я понял, что эта сообразительная девушка помогает нам оттянуть начало пыток.

Очень вовремя также прибежал с берега курьер с чехлом. Пока индейцы судачили о моей матримониальной пригодности, Сесил достал карту и развернул ее перед Авророй. Они изучили ее, а потом глянули на нас, отведя глаза от пергамента.

— Наверняка подделка.

— Это подлинный документ тамплиеров, будь прокляты твои глаза, — буркнул Магнус, очевидно решивший, что больше нет смысла скрывать бредовую теорию. — И вы знаете, что она подлинная.

— Вы оба окончательно спятили. Эти идеи еще более безумны, чем поиски слонов.

— Полностью с вами согласен, — вставил я.

— А что, если они не так уж безумны? — сказала Аврора, мрачно глянув на Магнуса. — Этот ваш молот. Что он может делать?

— Мне казалось, вы считаете его принадлежностью мифологии?

— Что, я спрашиваю, он может делать?

Норвежец пожал плечами.

— Никто не знает. Но если он существует, то средневековые мореходы считали его достаточно важным, чтобы пересечь океан и доставить его в особое место — исключительно особое место.

— Можно с его помощью убивать людей? Массы людей?

— Его считали оружием Тора.

— Что, если они не выдумали все это? — сказала она, поворачиваясь к Сесилу.

— Ты, должно быть, шутишь.

— Разве стали бы они держать наготове карту с такой неправдоподобной историей? Да и сама карта выглядит, по-моему, как настоящая. У нее такой нелепый вид, что от нее так и попахивает правдой.

— Я не сомневаюсь, что Гейдж готов поверить в любую чепуху. Вопрос в том, должны ли мы уподобляться ему.

— Мы же всегда успеем убить их. Пусть они сначала проведут нас туда, — заявила она, ткнув пальцем в карту.

Я с готовностью кивнул.

— Нет, мне сейчас же нужно выяснить всю правду. И я хочу огнем и мечом выпытать ее у них без всяких проволочек.

— А если без их помощи мы не сумеем найти этот молот?

— Мы и так долго путешествовали с ними. Гейдж видит не дальше собственного носа, разве он способен хоть что-то найти? Если они не соврали и у нас в руках настоящая карта, то нам уже известно все то, что знают они.

— В нашей ложе говорили, что он проявил недюжинную находчивость в Египте и Палестине.

— Тогда надо привязать его к столбу, как мы и намеревались, и выпытать все полезные сведения, дав утолить кровожадную страсть этим индейцам, а потом самим тихо и спокойно отправиться на поиски. — Облизнув пересохшие губы, он продолжал мыслить вслух. — Если такой магический молот действительно существует, то с его помощью мы можем завладеть Северо-Западной компанией и ее связями с Монреалем и утереть нос всем нашим английским скромникам и лицемерам. Мы заживем достойной семьей, поженившись по нашему собственному закону. А его обвиним в исчезновении этой карты. — Он кивнул головой в мою сторону. — Дай нам часок, Аврора, за час на столбе мы узнаем от него все, что надо! — Он схватил обоюдоострый топор. — Просто поразительно, что могут рассказать люди ради того, чтобы спасти последние пальцы на руках или ногах.

— Тогда пусть Красный Мундир утихомирит этих пленных скво! — воскликнула Аврора.

Ее явно раздосадовало взволнованное выступление Намиды.

— К дьяволу, обойдемся без Красного Мундира, — заявил Сесил.

Он отдал приказ, и двое охранников, дернув нас за ошейники, заставили подняться на ноги и потащили к столбам, не обращая внимания на протестующие крики Намиды и Лягушечки. Споры в племени разгорелись со страшной силой. Красному Мундиру никак не удавалось достичь примирения спорщиков.

Сесил, Аврора и два охранника быстро утащили нас ярдов на двадцать от общей толпы визгливо спорящих индейцев. Понятно, что нас собирались привязать к столбам до того, как более светлые, ратующие за женитьбу головы достигнут численного превосходства. Но мы упускали лучший шанс, представившийся нам за целое утро, и я начал терять терпение. Когда же, когда? Аврора стояла, нацелив на меня винтовку, а на Магнуса наставил рапиру Сесил, топор он небрежно держал в другой руке, засунув карту за пояс. Лорд отдал лаконичную команду, и тащивший меня индеец разрезал веревки, стягивающие мои запястья, намереваясь вновь связать их после того, как прикрутит меня к вкопанному в землю столбу. Второй охранник схватил меня за ошейник, чтобы помочь совершить последние горькие шаги к месту будущей пытки. Мне, естественно, и в голову не пришло облегчить им эту задачу, дойдя туда своими ногами. Я начал поднимать руки, но Аврора тут же взвела курок моего ружья.

— Лучше не дергайся, — предупредила она. — Иначе я прострелю тебе колено и мучения твои начнутся еще до того, как тебя коснется огонь.

— Лучше прострели сердце, Аврора. Это меньшее, что ты можешь сделать в память о прошлом.

— Нет. Мне нравится слышать стоны моих любовников.

Остальные индейцы тоже начали подходить к нам, продолжая спорить, но уже менее возбужденно. Намида выглядела несчастной, что было недобрым знаком.

И вдруг голова воина, державшего меня за левую руку, разлетелась на куски.

На редкость своевременно!

Глава 31

Только что индеец тащил меня к костровому столбу, а через мгновение лобная часть его черепа раскололась и взлетела вместе с фонтаном крови и черными как смоль волосами, а сам он рухнул как подкошенный. Дождавшись этой, почти никем не предвиденной помощи, я словно оцепенел, правда лишь на мгновение. Потом, скорее инстинктивно, чем обдуманно, я развернулся так, чтобы второй стражник попал под прицел ружья Авроры.

Моя винтовка выстрелила как раз в тот момент, когда он оказался прямо перед ней, и его тело тоже осело на землю.

За третьим выстрелом последовал крик Красного Мундира, который завертелся, схватившись за руку. Остальных воинов словно парализовало. Обеими руками я ухватился за ствол моей разряженной винтовки и с поразившей меня самого свирепостью, никогда прежде не проявлявшейся по отношению к женщинам, оттеснил Аврору Сомерсет к лонгхаусу с такой силой, что она проломила спиной его крытую корой стену. Приклад ружья, ударивший ее в грудь, выбил из нее дух, и она потеряла сознание. Развернувшись, я успел отбить прикладом удар нацеленного на меня клинка Сесила. Острие его рапиры с силой воткнулось в деревянную ложу и застряло, аристократическое лицо исказилось бешеной яростью, смешанной со страхом, и я резко отвел винтовку в сторону, выбив оружие из его рук. Тем временем Лягушечка схватила брошенную лордом секиру Магнуса и освободила норвежца, разрезав связывающие его путы. Мы оказались между Сомерсетами и индейцами, и Сесил, спотыкаясь о кучи запасенного топлива и пытаясь вытащить пистолет из-за пояса, попятился к пыточным столбам. Я вырвал из винтовки кончик его сломанной рапиры.

Очередной выстрел свалил с ног бросившегося к нам индейца, а получивший свободу Магнус, взревев, как неистовый скандинавский берсеркер, начал яростно размахивать сокрушительным топором. Как вихрь набросился он на ошеломленных индейцев, орудуя со всей силой могучих бицепсов, бугрившихся под разорванной рубахой, уже окровавленным бердышом и сметая с пути пораженных ударами воинов. Не ожидая нападения, они не запаслись ни ружьями, ни луками, а его топор продолжал со свистом рассекать воздух. Помедлив мгновение, он подался вперед и с явным торжеством подхватил чехол от своей карты.

Почему его так волновало возвращение именно этого чехла, ведь карта по-прежнему торчала за поясом Сесила?

Подскочив к распростертой на земле Авроре, я сорвал с ее груди роговую пороховницу.

— Твоя шлюха мертва! — солгал я Сесилу, надеясь, что возмущение помешает ему сделать меткий выстрел, и отскочил в сторону, когда его пистолет полыхнул огнем.

Отлично! Удастся ли мне оглушить его прикладом винтовки или заколоть сломанной рапирой, прежде чем он перезарядит пистолет?

— Ко мне, друзья! Не теряйте времени, мои мушкеты разряжены!

Из-за частокола к нам долетел призывный голос Пьера Радиссона. Я, так же как и Намида, уже заметил его краем глаза.

— Хватайте их! — завопил Сесил обалдевшим индейцам, хотя сам продолжал отступать, заряжая пистолет.

На лице лорда застыла горестная маска, и взгляд его то и дело возвращался к распростертому телу бездыханной сестры.

Пора отступать! Я швырнул в Сесила обломок рапиры, заставив его пригнуться, и вместе с Магнусом, Намидой и Лягушечкой скрылся за лонгхаусом, в который загнал Аврору. Пьер маячил в низком проеме, прорубленном в хлипком частоколе из стволов тонких молодых деревьев, и мы, протиснувшись через него, дружно вытащили мощный торс Магнуса, слегка застрявшего в узком проломе.

— Хвала Одину, как ты оказался здесь? — спросил наш одноглазый богатырь.

— Надо же было спасать ослов! — Пьер сунул мне мушкет. — Держи, стрельнешь из него, пока твоя винтовка не заряжена. Норвежец, помоги-ка мне установить бочонок.

Опомнившиеся индейцы наконец начали отстреливаться, но частокол отчасти защищал нас от их пуль. Я пальнул в толпу, и очередной рухнувший воин заставил ее рассыпаться. Красный Мундир сидел на земле, баюкая раненую руку, и я пожалел, что истратил пулю не на него. Высеченная искра воспламенила подсоединенный к бочонку огнепроводный шнур.

— А теперь бежим, бежим так, будто за нами гонится сам дьявол, а уж так оно и есть, не сомневайтесь! — крикнул нам Пьер.

Разъяренные индейцы рванулись к мышиному лазу, через который мы только что проползли, поэтому мы, подгоняемые чувством опасности, во всю прыть помчались к берегу через низкорослый березняк. Сзади раздался грохот.

Я оглянулся на бегу. Запал сработал, и бочка с порохом взорвалась, превратив индейский частокол в сумеречную завесу разлетающихся обломков. Взметнувшиеся вверх колья, словно пики, летели обратно к земле. Пронзительные и беспорядочные вопли доносились из-под града обломков, обрушившихся на наших мучителей. Разумеется, часть воинов могли броситься к главным воротам и обойти нас с другой стороны, но мы уже опередили их на добрую сотню ярдов и приближались к спасительному озеру.

Частокол и лонгхаус лизали языки пламени.

Мы прибежали к оставленному Пьером на берегу каноэ и спустили его на воду, женщины забрались в него первыми, а за ними загрузился я.

— Магнус! Что ты задумал?

Норвежец стремительно удалялся от нас с топором в сторону деревни, но вскоре я понял, что он бежит к ближайшим лодкам индейцев. Пара взмахов его топора проделала в хрупких суденышках основательные пробоины. Дальше на берегу сушились и другие каноэ, но его вредительство уже завоевало нам дополнительное драгоценное время.

Вскинув руки и размахивая топором, Бладхаммер бросился обратно к нам. Взметнув фонтаны брызг, он влетел в воду и, уцепившись за борт каноэ, едва не перевернул его. Мы втащили норвежца внутрь и все вместе как сумасшедшие начали орудовать веслами, стремясь как можно быстрее увеличить расстояние между нами и гудевшей, словно растревоженный улей, деревней. Над нами начали свистеть пули.

Добежав до ближайших лодок, индейцы обнаружили проломы, и возмущенные крики стали еще громче. Они бросились назад по берегу, но тут увидели, что от их домов валит дым.

С отчаянным оптимизмом я надеялся, что они не станут преследовать нас, пребывая в крайнем ошеломлении от нашего разрушительного бегства.

Но нет, вскоре на озерной глади появилась флотилия из четырех каноэ, влажно поблескивали на солнце весла в руках заполнивших их воинов. Красного Мундира я среди них не заметил, зато на носу первой лодки стоял сбросивший сюртук Сесил, задавая гребцам бешеный ритм.

— Немного южнее из озера вытекает река, где мы сможем высадиться на сушу, — задыхаясь, прохрипел Пьер, — но для начала нужно оторваться от погони. Норвежец, ты давай греби с одной стороны, а мы втроем подладимся под тебя с другого борта. А ты, Гейдж, заряди-ка лучше винтовку!

У меня имелся запас патронов. Отобранное у Авроры Сомерсет любимое ружье вселило в меня согревающую душу надежду, расстраивало только то, что его вырезанный из акации приклад вновь получил повреждение, на сей раз от рапиры Сесила. Я подсыпал пороха из пороховницы, сорванной с груди Авроры. Потом, зарядив винтовку, оглянулся назад и увидел, что лорд Сомерсет, наверняка взбешенный моим обхождением с его сестрой, направил на меня пистолетный ствол, словно выпущенная из него пуля могла достать меня с такой дальней дистанции.

Нас разделяло около ста пятидесяти ярдов, слишком большое расстояние для обычного пистолета. Случайная стрельба из закупленных нашими преследователями мушкетов не причиняла нам никакого вреда. Но, зная, как точно стреляет моя винтовка, я решил прицелиться, несмотря на покачивание нашего неуклонно продвигающегося к югу каноэ. Белая рубашка Сесила маячила вдали крошечным пятном. Поймав на мушку силуэт моего врага, выделявшийся на фоне голубого неба, я затаил дыхание и плавно спустил курок.

Огниво ударило по полке ружейного замка: вспышка, резкая отдача в плечо и долгое мгновение ожидания, не позволявшее сразу оценить меткость выстрела.

Сесил Сомерсет дернулся и буквально опрокинулся через борт, с плеском погрузившись в озеро.

С дикими криками индейцы, машинально сделав пару гребков, остановились, обескураженные потерей лидера. Немного помедлив, они развернули каноэ и, направившись к месту его падения, попытались вытащить тело из воды. Внезапно раздался пронзительный женский вопль, сменившийся горестным завывающим стоном, и эхо, подобно полночным крикам летающей ведьмы, разнесло над водой отзвук этой жуткой печали, окрашенное острейшей смертельной ненавистью.

Значит, Аврора не умерла.

Я не сомневался, что если мне посчастливилось убить ее брата, то она будет гоняться за мной скорбной тенью до тех пор, пока не прикончит. Или пока я не покончу с ней. Теперь нас связали цепи гораздо более прочные, чем обычное вожделение. Нас соединила ненависть.

Отложив винтовку, я схватил весло и начал грести с безумной скоростью, словно от нее зависела моя жизнь. А она действительно от нее зависела.

Глава 32

Остаток дня растаял в изнурительном тумане. Мы пребывали в полном потрясении, измученные пленом, избиением, бегством и попытками оторваться от преследования индейцев. Нам удалось избежать обещанного ада благодаря на редкость своевременному и чудесному вмешательству Пьера, и поэтому все сейчас испытывали состояние, сравнимое с электрическим шоком, который получали люди в ходе моих опытов. Удар молнии не вызвал бы у нас большего потрясения.

— Как ты догадался, что нас похитили? — переведя дух, спросил я.

— Я заметил, как полуголые и встревоженные Сомерсеты пронеслись в кромешной ночной тьме к лагерю Красного Мундира, — ответил вояжер. — Меня это очень удивило, ведь обычно эти аристократы всячески заботились о производимом впечатлении, а тут вдруг разом сбросили свои высокомерные маски. Значит, скумекал я, произошло нечто весьма важное. Потом я увидел, как они отволокли вас к лодкам. Времени звать на помощь у меня не было, и я последовал за вами один, выбрав самое вместительное из попавшихся на глаза каноэ.

— Клянусь тонзурой святого Бернара, ты сотворил настоящее чудо!

— Чудо сотворили эти женщины. Заметив меня, Намида устроила бурные дебаты по поводу вашей участи, чтобы отвлечь индейцев. Благодаря ей я успел подготовить внезапное нападение. Так что, приятель, скажи спасибо почтению к супружеским связям!

Я оглянулся на нашу спасительницу, Намида продолжала упорно грести, на ее испачканных щеках белели не замеченные мною раньше полоски — их оставили ручейки слез. Но она смущенно улыбнулась мне.

— Да и сам Гейдж молол языком, как торговка на базаре, — сообщил Бладхаммер. — Выболтал им все, что знал.

— Я тоже старался выиграть время для Пьера, — парировал я, слегка погрешив против правды.

Зато меня не успели лишить глаза. Конечно, я получил синяки и ссадины, но не рыдал кровавыми слезами. Я смогу постичь эту жизнь, если она перестанет подкидывать мне сюрпризы.

— Верно, благодаря его маневрам один из ваших охранников оказался прямо под моим прицелом. — Пьер подмигнул мне.

— Но теперь им известно, что мы ищем! — сердито огрызнулся Магнус.

— Значит, мы должны закончить поиски раньше их, — жизнерадостно сказал я.

— Тьфу! В следующий раз придумай более правдоподобную ложь.

— Моя откровенность беспредельна.

— Нам помогло и то, что я сообразил захватить лишний бочонок пороха, — продолжил Пьер, — но теперь он израсходован, и у нас остались лишь запасы в пороховницах. Два мушкета, одна винтовка и Магнус с бердышом.

— Я сомневаюсь, что ему нужно иное оружие, — сказал я, глянув на его залитый кровью топор. — Магнус, ты сражался как древние богатыри в восьмом столетии.

— Оттуда и пошел наш род, — ответил он.

— Похоже, одного меткого выстрела хватило, чтобы на время остановить преследователей, — заметил я, оглянувшись назад.

— Они просто уверены в том, что в итоге все равно догонят нас, — сказал Пьер. — У них теперь есть ваша карта. Когда же, интересно, ты собираешься применить колдовские силы для нашего спасения?

— Пьер, если бы я действительно умел колдовать, то не преминул бы воспользоваться этим! Но я ученый, а не волшебник. Мне необходимо особое оборудование, а у нас пока нет ничего длянакопления электрической силы, к тому же найденная мной магическая книга сгорела в огне.

— Мало того что ты плохо поешь и гребешь, так у тебя в запасе, оказывается, нет никаких колдовских талантов? Mon dieu, похоже, связавшись с ослом, я заразился его глупостью.

— Я умею стрелять. И это умение, по-моему, уже принесло нам ощутимую пользу.

— Oui, выстрел был хорош… возможно, ты впервые сделал нечто достойное. Но это не остановит их. Конечно, им потребуется время для организации новой погони, но они наверняка рассчитывают, что ты приведешь их к сокровищам. Пока неизвестно, живы или мертвы Сомерсеты. А вот Красный Мундир, по-моему, только ранен, что чертовски плохо. Он не успокоится, пока не отомстит.

— Ничего страшного не произошло бы, если бы он отпустил нас.

— У него другой взгляд на такие вещи.

— И вообще, при чем тут сокровища?

— А ты думаешь, что вояжеры дураки? Вы двое не похожи ни на священников, ни на торговцев, и с тех пор, как мы встретились, вы не вели никаких ученых записей. Не проводили никаких разведок, не заносили данные на карты и не задавали вопросов о проторенных путях или тропах. Любые исследователи собирают разные сведения, вы же скрывали их. Единственным объяснением могло быть сокровище.

— Что ж, ты, разумеется, уже заслужил свою долю.

— Вы ищете золото индейцев, как в Мексике или Перу? — с усмешкой спросил он.

— Нет, не золото.

— Тогда, может, изумруды, как в лесах Колумбии?

— В здешних краях нет никаких самоцветов.

— Так что же тогда? Ради чего мы все рискуем нашими жизнями? — Он выглядел жизнерадостным, как именинник.

— Ради молота.

— Что-о-о? — От удивления он перестал грести.

— Молота богов, обладающего особым могуществом. Верно, Магнус?

— Да, и проклятые Сомерсеты теперь тоже знают об этом. Но не только это, малыш. Я покажу тебе, где находится центр мироздания, пуп земли.

— Ты хочешь проникнуть в ее глубины?

— Бери выше. В райские кущи.

— Райские кущи? Но разве нас не изгнали оттуда?

— В Библии, наверное, написано о другом райском саде, а я говорю о священной земле, дарующей духовное могущество. Хотя, возможно, именно там и находился библейский рай.

— Ты думаешь найти рай в этих диких краях? После того как побывал в индейской деревне?

— Я думаю, что его нашли мои скандинавские предки. — Он похлопал по лишившемуся карты чехлу, который продолжал упорно таскать с собой. — И когда мы найдем указанное ими место, то обретем истинное спасение. Драгоценные камни не настолько ценны, малыш. Но поистине драгоценна сама жизнь.

— Но она у нас уже есть. Разве нет?

Магнус мрачно улыбнулся и приналег на весло.

* * *
В окрестностях райского сада, по моим наблюдениям, обитало великое множество комаров и мошек, готовых поселиться на наших порезах и ссадинах. Быстро пройдя на юго-запад по озеру Верхнему, мы свернули в болотистое устье реки, которую Пьер назвал Сент-Луис, протекавшую в сотнях миль севернее одноименного города. В сгустившихся сумерках маленькие злодеи высосали из нас больше крови, чем взвод склонных к кровопусканию лекарей, но мы не смели снизить скорость нашего каноэ, несмотря на общий упадок сил. Под голодное урчание животов мы продолжали грести целый вечер, и наконец русло начало сужаться, а течение заметно усилилось.

— Пора искать укромное местечко, — решил Пьер.

Пройдя по болотистому берегу, мы временно затопили наше каноэ, нагрузив его камнями, и, как утки, угнездились в топких зарослях камыша. Никакой еды у нас не было, за исключением нескольких брикетов запасенного Пьером пеммикана — ужасная дрянь, но спасает от голодной смерти, а костер мы развести побоялись. Но мы все так вымотались, что холодная вязкая земля показалась нам пуховой периной. Я уснул, едва коснувшись головой травянистой кочки, продолжая во сне убегать от безымянных и ужасных врагов.

Пьер растолкал меня посреди ночи; над рекой висел туман, а с болотистых берегов доносилась перекличка квакающих лягушек.

— Тихо, — прошептал вояжер. — Они на подходе.

Я осторожно поднял голову. В туманной мгле мерцал огонек, приближающийся к месту нашего укрытия. Факел! Съежившись, я застыл в топкой грязи. Мимо медленно проплывало каноэ, один индеец на носу держал факел, а за его спиной стоял на коленях другой, с длинным легким копьем. Время от времени он протыкал копьем заросли камыша. Я разглядел рукава Красного Мундира, один из них болтался пустой, видимо, раненую руку он держал на перевязи. Обнаженные мощные плечи остальных воинов поблескивали от густо намазанного медвежьего жира, когда они с хирургической точностью погружали весла в воду. Каноэ продвигалось вперед совершенно бесшумно, без единого всплеска. Индейцы безостановочно вертели головами в разные стороны, выискивая малейшие следы нашего пребывания.

Я откинулся на спину, углубившись в заросли, и в тот же момент с берега выпрыгнул какой-то зверек — похоже, норка — и с плеском нырнул в воду.

Красный Мундир напрягся, и я заметил, как его тело изогнулось назад, чтобы проверить источник подозрительного звука. Казалось, он обнюхивает сам воздух, пытаясь учуять мое присутствие. Гребцы мгновенно замерли, лодка покачивалась в тумане, пока ее обитатели осматривали берега. На всякий случай я закрыл глаза, подумав, что они могут отражать свет. Раздался слабый щелчок взведенного курка мушкета. Пьер затаил дыхание.

Повисла длинная безмолвная пауза. Наконец вождь что-то пробурчал, развернулся, и гребля возобновилась. Каноэ растворилось в туманной мгле, но за ним последовало еще несколько лодок. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мимо нас друг за другом проплыли все пять лодок, укомплектованные тридцатью индейцами. Если бы хоть один из них заметил нас, то на этом бы все и закончилось… но нашего убежища никто не обнаружил.

Я скрипнул зубами, сознавая, что никогда в жизни не попадал в столь беспомощное положение. Сзади остались враждебно настроенные индейцы, но еще большее их количество поджидает нас впереди, а где-то далеко за ними грозное племя оджибве сменится куда более кровожадными дакотами, которых сами оджибве называли «сиу», что означало «гремучие змеи». Подобными культовому змею Апопу! Я понимал, как ничтожен шанс нашего возвращения в Гранд-Портидж до окончания летнего сбора, и он сводился на нет моим нынешним недоверием к дружелюбию британцев. Они поверят любой лжи, сказанной Сомерсетами, и вдобавок я понимал, что шотландец Мактавиш, скорее всего, одобрил бы план моего похищения. Как же еще проще всего избавиться от франко-американского чужака? Я чувствовал себя мухой на пиршестве пауков. И зачем только я соблазнился Полиной Бонапарт?! И Авророй. И Намидой…

Если я доживу до старческого бессилия и слабоумия, то буду в большей безопасности.

— Мы в ловушке! — в отчаянии прошептал я Пьеру. — Теперь они не только позади, но впереди нас!

— А с чего ты решил, что это плохо? Или тебе хотелось пригласить их к нашему завтраку? Теперь мы будем следить за ними, а не наоборот. Когда они повернут обратно, мы спрячемся, опять позволив им пройти мимо, и при удачном раскладе Красному Мундиру надоест бессмысленная погоня и он отправится восвояси.

— Удачный расклад. — Горьковатая радость игрока. — На какую удачу ты рассчитываешь?

Впереди Красный Мундир может столкнуться с индейцами, которые, мягко говоря, недолюбливают его банду. Он принимает у себя всех изменников и негодяев, ведь оджибве считают, что он из племени дакота, а дакоты, наоборот, причисляют его к оджибве, но сам он, как шлюха, готов иметь дело с кем попало, преследуя лишь собственную выгоду. Нам остается пока надеяться на время и обстоятельства. Возможно, заплыв дальше на запад, он понесет потери в случайных стычках, а мы останемся без потерь, сохранив наши скальпы. Нам необходимо подкрепление, чтобы мы могли противостоять ему… надо найти много союзников или сокрушительное оружие.

— Магнус полагает, что вскоре найдет такое оружие.

— Ага, и заодно с ним райский сад. Будем надеяться, что у твоего циклопа не зашел ум за разум.

Наш дух могла бы подкрепить хорошая трапеза. Я нашел крепкий ствол молодой ольхи, вырезал копье, и на рассвете, высмотрев на мелководье сонного осетра, пронзил чешуйчатую броню этого речного монстра, чье сопротивление быстро ослабло, свидетельствуя о нанесенном мной смертельном ударе. Точно дикари, мы принялись жадно пожирать сырую плоть.

После пеммикана вкус осетра казался амброзией.

Мы рассказали нашим спутникам о проходе флотилии Красного Мундира, и Намида вмешалась в наш разговор.

— Но в той стороне живет и мое родное племя, — сказала она по-французски, показывая вверх по течению на запад, в ту сторону, куда направились каноэ Красного Мундира.

Мы поняли, что где-то далеко на западе жили родственные племена манданов и аваксави.

— Вооружившись закупленными мушкетами, дакоты выгнали оджибве с их земель и загнали на юг племена фоксов и сауков, — пояснил Пьер, отображая свои познания в виде карты на речном песке. — С тех пор как началась торговля бобровыми шкурами и мушкетами, племена стали беспорядочно перемещаться по всем этим территориям. Манданы живут где-то дальше, между землями дакотов, а дакоты представляют самую большую опасность. Может, вы и ищете рай, но в выбранном вами направлении сейчас находится ад. Почему же нам нужно именно туда?

— Карту Магнуса, как он считает, сделали побывавшие здесь раньше Колумба древние скандинавы.

— Викинги? В центре Северной Америки?

— Тамплиеры.

— А это кто такие?

— Рыцари средневекового ордена, интересовавшиеся религиозными артефактами.

— Гмм… — Вояжер озадаченно глянул на Магнуса. — Послушай, приятель, от библейских земель нас отделяют бескрайние моря и океаны. Почему же ты думаешь, что Эдем где-то поблизости?

— Первая пара предков человечества бродила по первозданным садам, тогда они не делились ни на библейские, ни на какие другие земли, — сказал Магнус. — Эдем может быть где угодно. Но Писание гласит, что он находится в месте слияния четырех великих рек, а согласно моей карте, эти большие реки как раз начинаются в том месте, где изображен символ молота Тора. Если рыцари-храмовники обнаружили древние источники с такой географической картой, то это объясняет, почему они отправились за океан, стремясь избежать преследований в Готланде.

— На западе находится наша погребальная земля, — вставила Намида, следившая за разговором. — Духи уходят в небесный чертог, туда же заходит солнце.

— Вот. Теперь вы понимаете? — спросил Магнус.

— Так ты что, хочешь найти еще и путь на небеса? — удивился Пьер. — Если там живут ангелы, то не они ли затягивают к себе всех индейцев?

— Возможно, те места также считаются запретными. Или сокровенными.

— Вот как. Замечательно.

— Ни один индеец не захочет пойти на небеса белых людей, — добавила Намида. — Иначе он попадет в ад, а не в рай.

— Знаешь, циклоп, что я думаю, — сказал Пьер, глянув на Магнуса. — Эдем находится там, где ты сумеешь обрести его. Нас окружают сплошные райские кущи. — Он обвел широким жестом речную долину с болотистыми берегами, нежно серебрившимися в утреннем свете. — Но мы слепы, как слеп человек в кромешной темноте сокровищницы, наполненной самоцветами, которые он не способен разглядеть. Это проклятие белого человека. Испанцы плутали здесь в поисках Эльдорадо, хотя могли обрести счастье, вернувшись в Сеговию, к дружескому столу, теплому очагу и ласковым женушкам. Индейцы понимают твой парадиз лучше нас, поскольку им открыто утраченное нами понимание. Они знают, что любой камень, дерево или озеро оживлено духами незримого мира. Они говорят с ними во время духовных исканий. Деревья дают им плоды. Скалы приветствуют их поклонами. Звери говорят с ними. Но мы, белые пришельцы, бродим тут как слепцы, убиваем зверей, вырубаем деревья, заявляя, что ищем небесный рай, и не замечаем того, что он давно вокруг нас.

— Почему-то встретившиеся нам индейцы не показались мне ангельским воинством, — вяло пошутил я.

— Но разве наши спутницы не похожи на ангельских посланниц? По мне, так очень похожи. В каждом человеке добро смешано со злом, и они пребывают в постоянном противоборстве, причем повсюду, а не в каком-то тайном месте, до которого надо долго грести. Тебе нужен Эдем, Магнус? Так найди его здесь, на этом топком островке.

Норвежец упрямо тряхнул головой.

— Нет, Пьер, тебе не удастся убедить меня в том, что съеденный нами сырой осетр выловлен в райских водах. И именно наша слепота требует, чтобы мы, белые люди, совершили это паломничество. Мы слишком отдалились от древнего золотого века и во искупление грехов должны пройти тяжкий путь обновления. По-моему, на карте отмечено некое реальное место, своеобразное духовное Эльдорадо, в поисках которого мои предки пересекли океан.

— И там ты надеешься найти молоты, грозное оружие и вечную жизнь?

Вечная жизнь, навязчивая неизбывная мечта, хотя даже отпущенная нам короткая жизнь кажется мне чертовски сложной! Французы твердили о ней во время Египетской экспедиции. Тамплиеры, безусловно, сделали ее частью своих поисков. Алессандро Силано приблизился к разгадке ее тайны, но эти открытия исказили его черты. И всякий раз долговечность скрывалась в тумане, как конец радуги.

Я совсем не уверен, что мне хочется найти связь человека с небесами, но к чему сейчас рассуждать об этом. Все равно дорогу нам предопределила судьба.

Вояжер укоризненно глянул на Магнуса и повернулся ко мне.

— А ты что скажешь, Итан Гейдж? Каково твое Эльдорадо?

— Мне упорно твердили, — немного подумав, ответил я, — о славных минувших временах и давно утраченных тайных знаниях. Если мы узнаем, где наши корни, то, быть может, поймем, в какую сторону идти дальше.

— А какая польза в том, что мы найдем новую дорогу?

— Мы сможем решить, хотим ли следовать по ней.

Глава 33

Не обнаружив никаких вражеских следов, мы вновь отправились в путь, надеясь, что не нарвемся на засаду. Вскоре река сузилась, ее берега стали более каменистыми, и местами нам приходилось переносить каноэ по суше через мелкие пороги. Кроны цеплявшихся за скалы деревьев почти сходились над нашими головами, а попадавшиеся боковые притоки изобиловали построенными бобрами плотинами. Половину этих девственных земель, в сущности, покрывала вода. Я приметил годовалого оленя, но не рискнул убить его, опасаясь выдать наше продвижение грохотом выстрела. Настороженно поглядывая по сторонам, мы продолжили плавание на голодный желудок.

Ближе к вечеру сидевшая сзади Намида вдруг коснулась моего плеча.

— Они рядом, — прошептала она.

— Откуда ты узнала? — спросил я, удивленно всматриваясь в тихие берега.

— Птицы растревожены. Впереди на реке кто-то есть.

Наши индианки, как я давно заметил, видели и слышали то, что ускользало от нашего внимания.

Я тревожно глянул на деревья, боясь, что птицы могут выдать наше приближение.

— Надо уходить с главного русла, — сказал Пьер. — Вот, свернем в эту протоку! Там мы сможем спрятаться и разведать обстановку.

Мы повернули в узкую протоку, зеленый туннель, образованный сомкнувшимися древесными кронами. В лесу стояла гробовая тишина, мои нервы натянулись до предела, но ничего страшного не произошло. Пройдя четверть мили, мы наткнулись на бобровую плотину с тихой заводью. Посреди запруды бобры соорудили заграждение из прутьев и веток, скрепив его илом.

Нам пришлось перетаскивать каноэ через эту преграду.

— Ни один прутик не должен упасть с этой плотины, иначе индейцы сразу заметят наши следы, — предупредил вояжер. — Не вздумайте тронуть хоть листок или сломать ветку! Мы должны быть тихими, как ветер, и легкими, как бабочки!

Но, конечно, бобровое сооружение разлетелось под ногами Магнуса, точно хрупкий винный бокал. Он поскользнулся и, чертыхнувшись, свалился в грязную воду. В образовавшийся пролом тут же хлынул поток воды.

— Да уж, богатырская поступь, — вздохнул француз. — Давайте еще разведем костер, он тоже послужит сигнальным огнем, на тот случай если они не заметят этого пролома.

— Прости, я старался, — пробурчал норвежец.

— А может, нам лучше опять пройти вниз по течению? — спросил я.

Лягушечка отрицательно покачала головой и сказала что-то Намиде, которая кивнула подруге и повернулась к нам.

— Надо пройти по краю запруды и найти дальше хорошее укрытие, потом разрушить плотину и съесть бобра.

Лицо Пьера озарилось сияющей улыбкой.

— Ну конечно! Хвала неуклюжести! Мы воспользуемся бобровой запрудой и пройдем выше по течению, а потом разрушим плотину, чтобы остановить каноэ преследователей. Гейдж, отправляйся дальше с женщинами и найди укромное местечко для нашего каноэ. А мы с великаном потом разрушим остатки плотины и догоним вас.

— Мне казалось, что ее следует беречь, как хрустальный бокал.

— Мне тоже так казалось, пока я не вспомнил, что изрядно проголодался.

Проплыв около мили, мы с женщинами увидели травянистый берег, где, как мы понадеялись, преследователи не найдут нас, и затащили лодку в кусты. Там же мы залегли и сами в ожидании прихода наших спутников.

— Как мы узнаем, что индейцы не заметили наших следов?

— Узнаем, если останемся живы, — логично ответила Намида.

Уровень воды начал снижаться, очевидно, плотины больше не существовало. Приближался вечер, но мы не посмели развести костер. Окружающую тишину нарушало лишь кваканье лягушек. Я забылся тревожным сном, а на рассвете мы услышали шаги приближающихся мужчин, с трудом бредущих по чавкающей донной жиже бывшего широкого русла. Я взялся за винтовку.

Вскоре мы разглядели наших друзей. Каждый из них тащил по бобровой тушке.

— Мы покончили с плотиной, осушили ту болотистую заводь и вынудили бобровое семейство выйти из хатки, — поведал нам Пьер. — Хорошо, что богатырь оказался таким тяжеловесным, я очень соскучился по бобровым хвостам! Если мы найдем высохшее, самое бездымное топливо, то, по-моему, можно рискнуть развести костер, ведь мы отошли достаточно далеко от реки.

Отправившись вместе с Намидой и Лягушечкой в окрестный лес, я заметил, что в этих диких дебрях они чувствуют себя как в овощной лавке. Там, где я мог бы помереть с голода, они накопали множество целебных корней, насобирали листьев для чая, крупных ягод клюквы и черных слив для приправы к нашей бобрятине. Лягушечка проворно соорудила из березовой коры и хвойных корней подобие котелка для тушения мяса. Жирные хвосты стали настоящей находкой для наших усохших тел, а темно-красное нежное мясо бобров напоминало по вкусу отварную гусятину. После того как все мы насытились, Пьер посетовал, что из-за предстоящих нам сложностей путешествия ему не удастся захватить с собой шкуры для продажи.

— Но с другой стороны, зачем мне деньги? — продолжил он, рассуждая сам с собой. — У индейцев их сроду не бывало, а они живут себе припеваючи. Красота, здесь у нас есть все, что нужно для жизни, — жилье, пища, женщины — просто рай небесный. И все-таки мы тащимся черт-те куда за неведомыми сокровищами… впрочем, они тоже не помешают.

Я согласился с его рассуждениями. А кто бы возражал?

Спрятавшись в этом укромном местечке, мы лишились широты обзора и практически не представляли себе, что поделывает Красный Мундир. Поэтому почувствовали себя более уверенно, услышав отдаленные, как шум ветра, звуки выстрелов. Может, мы и не обратили бы на них внимания, если бы дело ограничилось парой выстрелов, но стрельба продолжалась. Очевидно, происходило какое-то сражение. Пьер с обезьяньей гибкостью взобрался на дерево и уселся на ветку, с которой открывался хороший обзор. Проторчав там несколько минут, он быстро спустился.

— Дым, — сообщил он.

— И что это означает?

— Не знаю. Надеюсь, нам повезет… Надо последить за рекой. Пусть наш американец сходит на разведку… от него все равно пока мало толку.

Запруда вновь начала заполняться водой — уцелевшие бобры, должно быть, трудились над восстановлением плотины — и я медленно продвигался по илистому мелководью вдоль подтопленных деревьев, следуя вниз по течению к руслу главной реки и настороженно замирая при любом дуновении ветра и шелесте листьев. Никто не подстерегал меня, кроме кусачих насекомых.

Наконец впереди посветлело, и в месте слияния притока с более широкой рекой его берега разошлись. Я скрытно подобрался к самой воде и, прячась в прибрежных зарослях, окинул взглядом открывшийся мне участок реки. Никого. Выше по течению прозвучало еще несколько выстрелов, но перестрелка явно подошла к концу.

Прошел час, потом другой. Наконец я увидел лодки и получше закопался в землю. Если меня обнаружат, то моя винтовка сделает последний выстрел. В каноэ сидели воины Красного Мундира, но количество их заметно поубавилось. Некоторые индейцы не гребли и как-то странно скособочились, видимо получив ранения. Другие разжились окровавленными скальпами и гребли, оглядываясь через плечо, словно опасались погони. Наши преследователи сами превратились в преследуемых.

Несомненно, хорошая новость.

После прохождения этой маленькой флотилии река опустела. Спешно вернувшись назад, я обнаружил, что мои спутники лениво поедают лесные яблоки, чернику и очередного бобра.

— По-моему, там произошла какая-то стычка. Красный Мундир убрался обратно вниз по течению.

— Будем надеяться, что на этом они и успокоятся, — сказал Пьер. — Теперь мы пойдем впереди них.

Уровень воды постепенно повышался, мы стащили каноэ в мутноватый поток и погребли к новому сооружению бобров. Громко плеснув хвостами, уцелевшие водоплавающие нырнули на глубину, а мы аккуратно перенесли нашу лодку через восстановленную плотину. На сей раз Магнус не оступился. Далее, достигнув конца притока, мы дождались темноты и, пристально выглядывая вражеские следы, продолжили путь вверх по течению основного русла.

Мне мерещилось, что за каждой излучиной нас подстерегает засада, но Пьер считал, что состояние беспомощной неизвестности не менее опасно и нам надо быстрее двигаться вперед.

— Нужно выяснить, что там произошло, — сказал он. — Если враждебное племя затеяло перестрелку с отрядом Красного Мундира, то, может, у него отпало желание преследовать нас. Лучше бы, конечно, больше вовсе с ним не встречаться.

— А что, если часть его индейцев еще рыскают выше по течению?

— Там чужая территория. Красного Мундира боятся, но он не пользуется доверием у других племен. У него много, очень много врагов. Его людям опасно здесь задерживаться, зато его враги станут нашими друзьями. Поэтому мы пойдем по реке на северо-запад, пока она опять не повернет на восток, а там уж решим, что делать дальше. Насколько я понимаю, именно в той стороне произошла перестрелка.

По индейской традиции время мы определяли по звездам.

— По крайней мере, ночью гораздо меньше комаров, — сказал я, налегая на весло.

— Потому-то индейцы предпочитают путешествовать по ночам, — заметила Намида. — Если не бояться ночной тьмы, то можно обрести волчье зрение. Смотри. — Она показала в небо вытащенным из воды веслом. — Гиуе дананг. Полярная звезда. Через месяц ее небесный свет принесет первые заморозки, и тогда комары исчезнут.

Тонкой, но сильной рукой она откинула назад длинные волосы, блестевшие как шелковый занавес.

— А ты тоже считаешь эти места райскими, как сказал Пьер?

— В нашем мире нет таких мест, рай ждет нас в ином мире. Там никто не голодает. А здесь мы страдаем от зимних морозов, от болезней и плохих индейцев, таких как Красный Мундир.

— Тебе не доводилось слышать о том, что на Западе есть какое-нибудь странное место?

Не спеша с ответом, она сделала еще пару гребков.

— Слышала рассказы о великом древе.

Я заметил, как напрягся сидевший впереди Магнус.

— Что значит «великом»?

— Оно такое высокое, что крона его упирается в небо, по крайней мере, так говорят. Однако никто из отправившихся на его поиски воинов не вернулся назад. Его нелегко найти. Оно то появляется, то исчезает.

— Дерево посреди Эдема, — пробурчал Магнус себе под нос, — и индейцы с голубыми глазами.

— Мои соплеменники живут там, где заходит солнце, — сказала Намида. — Их совсем не интересует это дерево.

— А что там у вас за каменная плита?

— На ней высечены какие-то знаки, как в магических книгах торговцев. Она очень древняя, никто не знает, откуда она взялась. Наше племя захватило ее у дакотов, а они могли захватить ее у других. У нас плиту охраняют знахари, дожидаясь прихода людей, которые высекли знаки. В легенде рассказывается о том, что рыжеволосые люди нашли в земле металл и обещали вернуться.

— Вот и доказательство того, о чем я толковал тебе с самого Парижа, — просияв, заявил норвежец.

— Доказательство появится, если мы найдем плиту.

— А может, Намида сама придумала историю о письменах на камне? — спросил он, с улыбкой взглянув на женщину. — Ты явно умнее нашего колдуна.

— Может, она знает что-то о слонах… Ты случайно не видела мохнатых слонов? — поинтересовался я.

— Что такое слон?

— Ну, это животные больше лося. И даже больше буйвола.

— Нет, больше буйвола у нас никого не бывало, — ответила она, покачав головой.

* * *
На рассвете мы увидели дым.

— Слишком уж его много, — сказал Пьер.

Мы спрятали каноэ, на сей раз Магнус остался с женщинами, а мы с вояжером поползли на разведку.

Нашим глазам предстало зрелище жуткой резни. Сражение произошло на стоянке оджибве, их вигвамы сгорели дотла, дымились и разрубленные каноэ. Повсюду валялись разбитые вдребезги терракотовые горшки, опрокинутые сушильные стойки и втоптанные в землю детские соломенные куклы. Хромая собака бродила среди останков двух дюжин изувеченных и оскальпированных людей, на которых уже пировали вороны.

Тела некоторых погибших были пронзены стрелами, и Пьер проверил знаки на оперенных древках.

— Тут постарались бандиты Красного Мундира.

— Эти убийцы искали нас, — произнес я, испытывая приступ дурноты.

— А не найдя нас, решили выместить злобу на охотниках, поубивав их всех без разбора. Может, они думали, что эти индейцы прячут нас. — Вояжер огляделся, изучая путаницу оставленных на земле отпечатков. — Они так быстро сбежали, чтобы другие оджибве не узнали о побоище и не смогли собрать воинов и отомстить убийцам. Должно быть, Красный Мундир обезумел от ярости, раз решился напасть на такое могущественное племя в этих северных краях. Да, Итан Гейдж, ты действительно растревожил осиное гнездо.

— Я лично хотел найти лишь мохнатых слонов.

Эта жестокость наглядно показала, в какое опаснейшее положение мы попали.

— Да уж, вот они райские сады твоего компаньона, — тоскливо заметил Пьер.

Согретые солнцем трупы уже начали раздуваться.

Мы сделали три сигнальных выстрела, призывая наших попутчиков, а потом спасли, что могли. Стоянка подверглась разграблению, но нам удалось найти немного пеммикана, несколько целых котелков и даже припрятанные пороховницы, не замеченные мародерами. У нас не было времени похоронить убитых. Ведь Красный Мундир мог скоро вернуться.

— Друзья, пора принять серьезное решение, — сказал Пьер. — Ваши истории занимательны, но сейчас мы столкнулись с реальностью нашего положения. Чем дольше мы будем блуждать, тем сильнее будет опасность. Река здесь поворачивает на северо-восток, и мы можем продолжить подъем по ней. Она приведет нас обратно в Гранд-Портидж. Улучив момент, мы сможем войти в форт, попросить защиты и даже вернуться по домам с пушными бригадами.

— Но мой дом в другой стороне, — возразила Намида, показав на запад.

— Там не только твой дом. Еще там живут дакоты, родственные по крови Красному Мундиру.

— Воины нашего племени защитят нас.

— Твое племя слишком далеко, и мы даже не знаем, как найти его.

— Надо идти к дереву и камню! — решительно заявил Магнус.

— А заодно и к медленной и жестокой смерти, циклоп. Твоя легенда заманчива, но… — Он повернулся ко мне. — А ты, Итан, что думаешь?

— Я ничему и никому не верю, — бросил я, с тоской взглянув на восток.

— Нет. — Намида рассерженно глянула на меня и сказала что-то Лягушечке. Обе женщины явно неодобрительно покачали головами. — Трусость вновь превратит нас в пленниц.

— Мы говорим не о трусости, а о здравом смысле, — возразил я.

— Мы выкупим вас в случае необходимости, — предложил Пьер, — а весной отправим домой. К тому времени эти два болвана уберутся восвояси и Красный Мундир обо всем забудет.

— Он никогда ничего не забывает.

— Но как мы доберемся отсюда на запад, если дальше нет реки!

Очевидно, он боялся сухопутных походов так же, как Красный Мундир.

— Сначала пешком. А потом найдем другие реки. — Она вновь махнула рукой на запад. — Француз, у нас на Западе много рек и озер.

— Попробуй убедить ее, что нам безопаснее вернуться в Гранд-Портидж, — проворчал он, обращаясь ко мне.

Но я также сомневался в его правоте. Тем временем наши индианки с Лягушечкой во главе уже собрали пожитки и молча направились в сторону, противоположную той, в которую призывал Пьер.

— По-моему, их невозможно переубедить.

Магнус посмотрел вслед уходящим в лес женщинам, взглянул на нас и наше каноэ и вновь повернул голову к лесу.

— Решайтесь, — взмолился Пьер. — Индейцы не тронут двух скво, в крайнем случае, опять захватят их в плен. Но Красный Мундир в любой момент может вернуться сюда. Давайте найдем дружелюбных индейцев, расскажем им, что произошло, и попросим у них защиты. Они помогут нам добраться до Гранд-Портиджа.

— Отказаться от молота?

— Твой молот из сказочного мира, а Красный Мундир из реального.

— Нет, — возразил Магнус, упрямо тряхнув бородой. — Я не доверяю британцам, и уж раз зашел в такую даль, то не собираюсь останавливаться. Женщины правы. Наш путь лежит на запад.

— Но мы не сможем грести!

— Тогда научимся ходить ногами, малыш.

И Магнус тоже устремился за индианками.

— Прекрати называть меня малышом!

Да, проклятый выбор! Перед нами открылась великолепная разумная возможность — добраться до дома, сохранив в целости наши шевелюры, пока они еще растут у нас на головах, — а мой норвежец предпочел самоубийственный поход. Все, что я слышал о племени дакота, говорило о том, что с ним лучше не сталкиваться на тропе войны, к тому же Красный Мундир и Сомерсеты завладели нашей картой и легко могли догадаться, в какую сторону мы пойдем. Здешние влажные леса казались бесконечными, и, безусловно, они кишели злобными хищниками и чудовищными людоедами. Но женщины хотели домой, Магнус хотел молот, а чего же хотел я? Мне будет очень жаль, если не удастся хоть одним глазком взглянуть на сокровища. Я тяжело вздохнул.

— Прости, Пьер. Очевидно, мы остались в меньшинстве, двое против троих. По-моему, мне лучше пойти за ними, надо приглядеть за Магнусом. Мы же знаем, какой он безумец.

— Да и ты такой же, раз собрался в гости к дакотам!

— Ты наш спаситель, и я у тебя в долгу. Садись в каноэ и возвращайся в Гранд-Портидж, а если мы найдем что-нибудь стоящее, то я в любом случае поделюсь с тобой. Обещаю. Возвращайся к своим друзьям.

— Но вы теперь тоже мои друзья!

— Ну да, и твои друзья отправились в ту сторону. — Я махнул рукой вслед остальным.

— Mon dieu, вы не просто ослы, вы ослейшие ослы. Не вините же меня, когда дакоты захватят нас на этих равнинах.

— Во всем будут виноваты женщины, но в жизни мне встречались лишь чертовски своенравные дамы. — Я закинул за плечо винтовку. — Ты сделал все, что мог.

— Merde![34] — простонал он. — Без меня вы же сдохнете с голода. Или утонете. Или вас сожрут москиты и затопчут лоси. Нет, придется Пьеру присмотреть за своими ослами. Ничего не поделаешь. Помоги мне затопить наше каноэ, надо спрятать его: отметки на нем показывают, что оно принадлежит Красному Мундиру. Будем молиться, чтобы он не обнаружил, каким путем мы пошли дальше. И будем надеяться на то, что нам встретится другая река, любезно забытое кем-то каноэ, родное племя этих женщин, Магнусова каменная плита и райские сады. Где-нибудь подальше от этой кровавой земли!

Как мы ни спешили, нам удалось догнать наших упрямцев только через пару миль.

— Далеко ли живет ваш знахарь с той каменной плитой? — спросил Пьер Намиду, которая восприняла наше появление как должное.

— Много дней пути. Нам надо дойти до тех мест, где кончаются эти леса.

— Ладно, друзья, что с вами поделаешь. — Пьер выглядел тоскливым. — Мы добрались до пустого места на твоей древней карте. Поэтому я и согласился отправиться с вами на эту охоту за химерами, чтобы посмотреть, как вы блуждаете по прерии в поисках молотов. Если вы ни черта не найдете, наш поход станет доброй историей для моих приятелей вояжеров, а если все-таки что-то найдете, то поделитесь с вашим верным другом Пьером. И тогда я стану богатым и несчастным, как буржуи.

— О да, мы найдем все, — заверил его Магнус.

— А зачем ты таскаешь с собой чехол, если в нем уже нет карты?

— Потому что в нем хранилась не только карта.

— Но что же именно, приятель? Что там у тебя за драгоценности?

Он смерил нас четверых долгим взглядом. Я тоже заинтересовался, конечно. Мне и раньше казалось, что в своих поисках он преследует еще какие-то особые цели, которыми не поделился со мной.

— Я несу кое-что для Иггдрасиля взамен того, что мы заберем у него, — сказал он. — Можете считать меня сумасшедшим.

— Мы давно считаем тебя сумасшедшим!

— Я предпочел бы не рассказывать пока об этом, ибо мои надежды могут оказаться тщетными. Могу лишь сказать, что если мы найдем молот Тора, то я обрету покой… ну если не покой, то по меньшей мере признание. Во мне течет королевская кровь, и я также храню предания о тех стародавних временах, когда на земле еще творились чудеса.

— Теперь еще и чудеса? — возмущенно воскликнул Пьер.

— Верь мне, француз, и запасись терпением.

— Я предпочел бы запастись каноэ.

Глава 34

Мы долго блуждали по угрожающе диким лесам с непроходимыми чащобами, перемежающимися болотными топями. Ночи стали холоднее, но дни еще оставались долгими и комариными. Не видя никаких нахоженных троп, мы ориентировались по солнцу, стараясь идти точно на запад.

— Болота поубавят прыти у любых преследователей, — заметил Магнус.

— Хорошо бы, — подхватил Пьер. — Ведь с нашими бестолковыми блужданиями и обходами мы продвигаемся вперед с черепашьей скоростью.

И правда, за три дня, преодолевая заболоченные низины и следуя по лосиным следам через зловеще безмолвные холмистые леса, мы протопали не меньше сорока миль, но, по моим прикидкам, заветная цель стала ближе в лучшем случае миль на двадцать. Дважды я замечал извивающихся в низинах змей и вспоминал о жутком Апопе, египетском змеином боге. Мы подстрелили и разделали оленя, но торопливыми трапезами никогда толком не могли утолить почти постоянное чувство голода. Мне казалось, что от меня уже остались лишь кожа да кости.

Наконец мы вышли к ручью с извивающейся по течению канадской элодеей и осознали, что приближаемся к новой реке. Болота, видимо, отклонились к западу. Пройдя последний лесной пояс, мы вышли к большой реке, несущей свои воды на юг. Речное русло было слишком широким, чтобы легко переплыть на другую сторону, не порадовала нас и перспектива похода по густо заросшему кустарником берегу.

— Я и не подозревал, что суша бывает такой мокрой, — заметил я, выйдя из леса.

— Каноэ по-прежнему остается единственным средством передвижения по этой местности, — с убежденностью произнес Пьер. — Если бы мы нашли березовую рощицу и некоторое количество еловых корней, то я мог бы построить лодку, хотя для сооружения самого простенького каноэ понадобится неделя, а то и больше.

— Кору срезают весной, а не сейчас, — сказала Намида.

— Так что же мы будем делать — продираться через заросли? Или перебираться вплавь?

— Давайте разведем костер, приготовим вкусную еду и подождем, — предложила она. — Бледнолицые слишком торопливы. Приучайся делать всё как индейцы.

Я усомнился в том, стоит ли так открыто заявлять о нашем присутствии, но Намида высказала разумное предположение, что если бы Красный Мундир гнался за нами по болотам, то мы давно заметили бы признаки погони. Поэтому мы запекли на костре оленину, сварили дикий рис, и, почти как ожидалось, к нам подошел привлеченный вкусными запахами охотничий отряд оджибве.

— Вот видите? Мы дождались помощи, — сказала Намида.

До сих пор я привык опасаться незнакомых краснокожих, но, оказав прибывшим индейцам обычное гостеприимство, мы не пожалели. Эти люди отличались от бандитов Красного Мундира, как владельцы отеля от тюремных смотрителей: вежливые и любознательные гости приняли наше угощение в качестве обычного предложения помощи, ожидаемого в этих суровых землях от любых встречных путников. Именно беднота отличается особой щедростью. Охотничья группа из четырех человек путешествовала на двух вместительных каноэ, рассчитывая в будущем сложить в них отловленную дичь и пушнину. Поговорив с ними, женщины сообщили нам, что выше по течению эта река поворачивает на запад. Поэтому на четыре серебряных доллара, из тех остатков, что я спрятал под стельками мокасин, мы выменяли у них одну лодку. У Пьера нашлось стальное шило, и мы пробили в монетах дырочки, чтобы их можно было повесить на шею наподобие медальонов. Оджибве так обрадовались этим безделушкам, что вдобавок снабдили нас провизией и рассказали, что выше по течению эта река переходит в озера и протоки, где порой приходится переносить каноэ по берегу, но в итоге они приводят к другой реке, чьи воды текут на запад.

Итак, мы вновь пустились в плавание, с удовольствием — испытав тяготы сухопутного похода — взявшись за весла. Мы стали новообращенными вояжерами.

— Возможно, это верховье Миссисипи, хотя не уверен, — сказал Пьер. — Я еще не видывал местности с таким множеством соединяющихся рек и озер.

— Эти земли еще даже не нанесены на те карты, что я видел в Гранд-Портидже, — вспомнил я.

— Если я прав, Итан, то отсюда начинается твоя Луизиана, — сказал Пьер, показывая на западный берег. — Мы идем по границе новых владений Наполеона.

Поднимаясь по течению, мы упорно следовали в северо-западном направлении.

Здесь не попадалось никаких фортов, никто не предлагал нам карту местности, и мы пребывали в полной неопределенности. Если бы из прибрежного леса вдруг высунул голову мохнатый слон, то сейчас его вид едва ли удивил бы меня. Мы видели пришедших на водопой лосей, погрузивших в воду мощные длинные челюсти, и армады уток, покачивающихся на серебристой глади озер. В сущности, эти края действительно напоминали Эдем, где обитали дружелюбные животные, еще не пуганные ружьями охотников.

Мы проходили мимо поселений индейцев, на редкость миролюбивых по сравнению с воинственной бандой Красного Мундира. Наше каноэ еще плавно скользило к берегу, а резвые дети уже бежали нам навстречу, удивленно показывая пальцами на нашу белую кожу и рыжую бороду Магнуса. Любопытные женщины стекались к реке, чтобы взглянуть на нас, а мужчины, закинув за спину луки, смотрели настороженно, но не враждебно. Намида и Лягушечка обычно разговаривали с ними, а потом сообщали нам особенности дальнейшего пути, и на прощание нас всегда одаривали запасами пищи. В каждой деревне я оставлял по монете, пока мои запасы не исчерпались.

Когда мы останавливались на ночевку, наш норвежец иногда забирался на деревья и внимательно обозревал окрестности в надежде заметить следы пребывания древних скандинавов. Но повсюду до самого горизонта расстилались лишь нетронутые цивилизацией лесистые холмы и водоемы.

Мы начали смотреть на мир с меньшей тревогой, поскольку уже много дней не видели никаких признаков погони. Я почти не сомневался, что ранил или убил Сесила Сомерсета, и, возможно, этот жестокий удар охладил мстительный пыл Авроры, а Пьеру удалось обескрылить кровожадного индейского вождя. Может быть, эти раны их успокоят. Между тем благодаря нашим женщинам первозданная глушь стала для нас рогом изобилия, моя винтовка била без промаха, а наши дамы собирали дары природы. За время путешествия Магнус выстругал топором шампуры, обновил обшивку каноэ и соорудил много другой полезной утвари. С помощью волокон внутреннего слоя коры американской липы мы сшивали березовую кору в удобные туески и короба. Разогретой сосновой смолой заклеивали течи. От наших спутниц мы узнали, как выгодно разбивать лагерь под обрывистыми, испещренными гнездами глинистыми берегами, поскольку обитающие в них прожорливые птицы поедали почти всех мошек и комаров.

Лягушечке пришлось отказаться от попыток сблизиться с Магнусом, он оставался непоколебимо равнодушен к женским чарам. Зато она быстро сошлась с Пьером, который привлек ее внимание не только как наш спаситель, но и как верный спутник. Он не пытался изображать из себя влюбленного, но с ходу начал налаживать те легкие и свободные интимные отношения, что считались очень удобными среди торговцев пушниной.

Без всяких просьб и уговоров Намида сама проявила инициативу к нашему сближению, хотя, возможно, учитывая простоту индейских обычаев, уже считала себя моей невестой. Я понимал, какая пропасть веков разделяет нас, но надеялся, что мы перекинули через нее мостик. Темы наших разговоров были весьма ограниченны — она понятия не имела о существовании городов или королей, но начала приобщать меня к науке выживания в ее мире, показывая, как находить съедобные корни или сооружать незатейливые укрытия.

Что до любовных отношений, то поначалу она обращалась со мной с дружеской сдержанностью, но в итоге, очевидно, приняла иное решение, и однажды вечером, когда небосклон окрасился заревом заката, она вдруг подошла к бревну, где я сидел, начищая винтовку.

— Пойдем со мной собирать хворост, — предложила она.

Брови Пьера удивленно взлетели. Однажды он рассказывал мне, что собирание хвороста было излюбленным предлогом для молодых парочек, которые стремились ускользнуть в лес и заняться любовью, скрывшись от неодобрительных родительских взглядов.

— Точно, — поддержал он. — Давай-ка, Итан, отправляйся за топливом.

— Отличная мысль. А то что-то становится холодновато!

Легкая как лань, она быстро провела меня по тропе. Намида слегка косолапила, как все индейцы —обычно при ходьбе они ставили ногу прямо или слегка развернув носок внутрь, похоже, это обеспечивало бесшумность и быстроту передвижения, — и чувствовала себя в лесу так же уверенно, как филадельфийская матрона на рыночной площади. Разумеется, никто из нас не поднял с земли даже ветку для костра, и я следовал за моей проводницей, питая самые радужные надежды.

В уютной, покрытой мягким мхом расселине она вдруг обернулась и, улыбнувшись, обвила руками мою шею. Я прижал ее к себе, восхитившись гладкостью женских щек, потрясающей синевой глаз и медным отливом волос. Из-за умопомрачительного расового смешения она походила на какую-то чужеземную богиню. Наконец мы поцеловались, сначала легко, едва соприкоснувшись носами, а потом более страстно.

— Ты спасла меня, — ласково пробормотал я, когда мы разъединились. — Вы поступили очень смело, потребовав нас в мужья. Благодаря вам Пьер успел незаметно подготовить наше спасение.

— Ты же пришел, чтобы спасти меня, — сказала она, — и теперь ведешь меня домой.

— Насколько мне известно, Намида, некоторые женщины верят в судьбу. А индейцы верят?

— Я не знаю такого слова.

— Маниту или божественная высшая сила захотела, чтобы мы встретились и помогли друг другу. То есть нашему союзу суждено было случиться.

— А что в этом хорошего? — Она помотала головой. — Тогда наш личный выбор ничего не значит. Нет, я сама выбрала тебя. Я решила, что ты добрый и хороший человек.

— И почему же ты так решила?

Сам-то я, конечно, именно таким себя и считал, но кому же не хочется лишний раз услышать похвальные слова в свой адрес.

— Ты никому не подчиняешься. Никого не боишься.

Не всякую красотку соблазнит образ своенравного храбреца, но Намиду, очевидно, он устроил.

— В общем-то, я приятный в общении человек, — добавил я и вновь поцеловал ее.

Ее губы откликнулись, сначала робко, потом более страстно. Прижавшись ко мне, она обвила мое тело руками и ногами, и мы плавно опустились на ложе, устланное мягким душистым мхом, прогретым теплом дневного солнца. Я помог ей снять рубашку через голову, обнажив изумительное тело медового оттенка, и она, приподняв бедра, подложила под себя замшевую одежду. Если мы направлялись в Эдем, то ей, безусловно, принадлежала роль Евы. Приподнявшись, она развязала шнурки на моей рубахе и панталонах. Мое желание уже достигло апогея.

— Пьер сказал, что ты приворожила меня, — сообщил ей. — Что ты угостила меня особым приворотным снадобьем.

— Неужели ты думаешь, что мне нужны такие снадобья? — спросила она, сгибая ноги в коленях.

— Нет, конечно.

— Но он прав, я могу колдовать. Женщины должны уметь пробудить в мужчине чувства. Теперь мы поделимся друг с другом сокровенными дарами.

Она улыбнулась, ее голубые глаза озарились волшебным сиянием, и меня вдруг так потрясла ее очаровательная мягкая непосредственность, что я невольно затаил дыхание.

Поделимся! Настолько далеки от таких даров были жадные объятия Полины или Авроры. Несмотря на все мои заблуждения, я вдруг нашел женщину, которая воспринимала меня как равного. Я был готов влюбиться.

И мы сплелись в нежных объятиях, совершенно забыв о том, что друзья тщетно ждут собранного нами топлива.

К тому времени, когда мы вернулись, они уже сами все собрали.

Глава 35

Наше каноэ неуклонно придерживалось западного направления, реки выносили нас на просторы озер, вновь сменявшиеся новыми протоками, окруженными лесными равнинами, неизменными в своей первозданной красоте. По утрам над зарослями тростника клубилась туманная дымка, пока солнечные лучи не превращали ее в испаряющиеся бриллианты росы, дневное тепло приятно согревало наши уставшие от гребли мышцы. Поблескивающие небесной синевой прозрачные озера дарили нам чистейшую питьевую воду, и рыба в зримом изобилии играла у самого берега. Спасаясь от насекомых, мы намазывались жиром убитой дичи, а из ее шкур делали заплаты для прохудившейся одежды. Челнок наш был тесноватым, но порой, скользя по течению и отдыхая от гребли, мы устраивались поудобнее, Намида приваливалась ко мне, а Лягушечка к Пьеру. Вместо перекуров мы предпочитали вылезти на зеленые островки и поваляться на травке под лениво плывущими облаками. Поторапливал нас только Магнус. Дни становились короче.

Когда река сузилась до размера ручья, ее русло повернуло на юг, и Пьер счел, что пора нам брать прямой курс на запад. Мы встретили еще один охотничий отряд оджибве — эти гибкие и уверенные в себе индейцы отличались от тех бедолаг, которых мы видели в Огайо и Детройте, так же как заимодавцы от порабощенных ими должников, и вновь они проявили дружелюбие, совершенно не вязавшееся с враждебностью банды Красного Мундира. Великолепно чувствуя себя в диких краях, эти побронзовевшие под жарким солнцем, мускулистые люди обладали завидным естественным благодушием, причину которого я поначалу не мог понять. Почему они так разительно отличались от подавляющего большинства цивилизованных людей?

Но потом я осознал присущую им особенность: они были свободными. Нет, конечно, они соотносили свою жизнь со сменой времен года, с восходами и закатами нашего земного светила, но не строили никаких ограничивающих свободу планов, не вынашивали честолюбивых замыслов, не ведали ни о каких лидерах, церковных догмах или судебных тяжбах. Они просто радовались жизни. Их храмами были небеса и леса, они хранили верность роду и племени, их удел определялся лишь капризами погоды, а их науку наполняли магические знания. Их волновало только одно: независимость, возможность свободно жить там, куда влекли их желания или нужды. Конечно, они порой голодали, мерзли и болели, но как же я сейчас завидовал их умению жить сегодняшним днем, жить в мире, не обремененном историческими реалиями прошлого и тревожным ожиданием будущего! Однако я не мог овладеть такой свободой, поскольку был рожден в другом мире; даже находясь в раю этой первозданной природы, я не мог полностью забыть о существовании грешного Вашингтона и Парижа, о далеких армиях и честолюбивых генералах, о богатом будущем с Зебулоном Генри и его сложными процентами. Почему вообще мне хотелось вернуться в тот цивилизованный мир?

Потому что здешний мир во многом страшил меня: безграничные просторы, томительное безмолвие, жизнь без надежды на материальные блага, в состоянии приятного усыпляющего бездействия. В конце концов, я не мог изменить собственную натуру. Индейцы в Детройте и Гранд-Портидже приобщились к порочной жизни, но я понял, что их развратило. Мои соплеменники променяли свободу на безопасность, дикую животную простоту и непритязательность на предсказуемые блага цивилизации. Я отказался от рая, но мне посулили сложные проценты. Меня манила необузданная свобода, но она же и пугала меня. Конечно, хорошо бы присоединить к нашим владениям Луизиану, но только если ее можно будет приручить. Сейчас там царила совершенно неизведанная и не укрощенная дикость. Порой по ночам я слышал, как по лесу перемещаются духи. А днем ориентировался практически только по рекам. В любой момент из-за кустов мог выскочить одержимый дикарь или свирепый хищник.

Я не смел признаться в своих страхах Пьеру.

Последовав совету индейцев, мы целый день тащили наше каноэ до очередной реки, на сей раз текущей на запад. Окружающая нас местность теперь напоминала саванну с перелесками и степями, бескрайними, изобилующими дичью просторами. Через два дня мы увидели первых бизонов. С медлительным спокойствием они брели вдоль берега, могучие горбатые спины этих быков переходили книзу в узкий спринтерский круп, казалось, природа подшутила над ними, соединив в одном творении половины двух разных животных. Их голову, покрытую густой спутанной гривой волнистых волос, увенчивали страшного вида рога, большие и темные бычьи глаза настороженно поглядывали на наше проплывающее мимо каноэ, а дрожащий воздух доносил до нас их сильный мускусный запах.

— Территория дакотов, — объявил Пьер.

При виде этих могучих быков я уже почти представил, что за следующей излучиной увижу мохнатых слонов. Порой, топчась на зеленой траве высокого берега, я представлял, что перенесся в Африку. В вышине, словно большие фрегаты, плыли массивные скопления белых облаков, сливающихся на горизонте с буровато-зелеными безлесыми просторами, в траве стрекотали насекомые, и стоило нам вытянуть ноги, как стайки саранчи, взлетев, проносились над нашими головами, точно косяки летучих рыб.

Погода преподносила нам совершенно неожиданные сюрпризы. Много дней над нами сияла чистейшая небесная синева, но случалось, что темные, словно дым, тучи вдруг вздымались на горизонте, пряча солнце за своим полуночным занавесом. При усилении ветра температура могла резко понизиться, степная трава бурыми волнами начинала резко клониться к земле, а оглушающий ветер дул с ураганной силой. Иногда нас настигала гроза, грохотал гром, сверкали молнии, и тогда Магнус и Пьер выжидательно смотрели на меня.

— У меня нет инструментов! — кричал я. — Научные эксперименты связаны с инструментами и механизмами.

Им хотелось колдовства.

Потом вдруг начинал хлестать дождь или град, и мы покорно ежились, как дикари, пока над нашими головами бушевала стихия, окрашивая мир в серые, зеленые и пурпурные тона. Однажды мы увидели, как из тучи спустился черный столб и, подобно зловещему персту коснувшись земли, образовал странную, похожую на гигантский бараний рог, вихревую воронку. Но эти грозы и ураганы порой проносились над нами в считаные минуты, оставляя за собой лишь приглушенное грозовое ворчание. А когда вновь выглянувшее солнце быстро высушивало травы, то на наши распаренные тела с новой силой накидывались тучи насекомых.

В общем, мы то мокли, то сохли, истекали потом и страдали от голода, наедались до отвала пресным мясом, чтобы оно не испортилось, и, вымотанные греблей, засыпали беспокойным сном на жесткой земле. Иногда по ночам под бочок ко мне подкатывалась Намида, чтобы согреться, а когда мы, незаметно уединившись, занимались любовью, ее бурная страсть достигала поразительного исступления и она подолгу не хотела прекращать наши игры.

Но в глубине души я всегда понимал, что наши отношения кратковременны.

Намида и Лягушечка воодушевились, увидев знакомые им с детства родные степные земли, а Магнус, наоборот, расстроился.

— Здесь совсем нет больших деревьев. Нам нужно найти лесной массив.

— Сначала ты должен прочитать древние слова, — упорствовала Намида, — Те, что вы называете тайнописью. Да, да, мы должны найти нашу родную деревню и тот плоский камень!

* * *
Первое напоминание о том, что наши неприятности не закончились, появилось после того, как мы пересекли Северную Ред-Ривер. Пьер узнал ее по красноватой воде, поскольку название говорило само за себя.[35] Обрамленные трехгранными тополями речные берега заросли травой, поднимавшейся выше человеческого роста.

— Так это та река, что бежит к Гудзонову заливу? — спросил Магнус.

— Да, в конечном итоге. Уж раз твои скандинавы пришли туда по морю, то сюда они могли доплыть водным путем, если решили исследовать южные земли. Ред-Ривер течет к озеру Виннипег, а вытекающая из него река Нельсон впадает в Гудзонов залив. Мы сейчас находимся в центре Северной Америки, а доплыть отсюда можно аж до самой Европы.

Магнус повернулся к югу.

— Значит, наш молот надо искать выше по течению?

— Трудно сказать. Для начала надо найти тот камень с письменами.

— И далеко еще до него? — спросил Магнус Намиду.

— Может, дней семь пути, — пожав плечами, сказала она.

— А по реке мы туда доберемся? — спросил Пьер.

— Наша деревня стоит на берегу реки, но я не знаю, в какую сторону она течет. — Намида махнула рукой в юго-восточную сторону. — Если мы пойдем туда, я сумею найти ее.

— Опять пешком?! — возмутился Пьер. — Меня не радует перспектива блужданий в этих лугах, там мы как пить дать попадем в ловушку!

— Но именно в ту сторону нам нужно идти, — сказал Магнус.

— Чтобы завершить спасение наших прекрасных девиц, — добавил я.

— Девиц! Слава богу, они уже женщины!

Мы переправились через Ред-Ривер, разгрузили наши скудные пожитки и покинули лодку.

— У меня такое ощущение, будто я потерпел кораблекрушение, — пожаловался Пьер.

— Ничего, эти степи обширны, как морские просторы, там ты тоже сможешь проявить свои лоцманские навыки, — утешил я его и глянул на Намиду. — Надеюсь, в ее племени нас ждет тихая гавань.

В речной пойме росли деревья, но за ними поднимались обрывистые голые скалы. Внизу с юга на север извилисто змеились рыжие воды Ред-Ривер. На запад простирались безбрежные холмистые степи с сухой травой и в основном увядшими полевыми цветами.

Дров теперь раздобыть было негде, и Лягушечка показала нам, как использовать в качестве топлива сухой бизоний навоз. Он горел жарко и бездымно.

Изо дня в день Пьер продолжал сетовать на унизительную жизнь в сухопутных маршрутах по унылым пустынным землям, где ничто не могло порадовать его морскую душу. За время похода я успел привыкнуть к однообразному степному пейзажу и как раз лениво поглядывал на собирающуюся на западе очередную грозу, от которой нам негде будет укрыться, когда Намида — она шла в хвосте нашей компании, поднимающейся по пологому, как раскатистая океанская волна, склону холма — внезапно пригнулась, призывая нас последовать ее примеру. Лягушечка и Пьер мгновенно распластались на земле, увлекая за собой Магнуса и меня.

— Дакоты!

Я поднял голову. Позади нас в узкой долине появился конный отряд из дюжины дакотских воинов. Все мы впервые видели всадников среди индейцев — со своими обнаженными торсами они смотрелись на лошадях как кентавры, невзирая на ременную упряжь и боевую раскраску. Вооружены они были копьями и луками, и только у двоих я заметил ружья. Если они настроены враждебно, то я смогу обезвредить их стрелков из моей винтовки, прежде чем они окажутся на расстоянии, доступном для мушкетов. На паре копий покачивались скальпы. Всадники пока не видели нас.

— Может, они просто едут мимо? — предположил я.

— Тогда почему они движутся прямо в нашем направлении? — парировал Магнус.

— Они увидели наши следы и поняли, как мы беспомощны, — сказал Пьер. — Что мы тащимся как черепахи без лошадей.

— Стоит ли нам затеять перестрелку, или лучше попробовать договориться?

— Для перестрелки их многовато. — Он повернулся к Намиде. — Ты сумеешь с ними договориться?

Она отрицательно покачала головой.

— Они враждуют с манданами.

Словно решив отдохнуть, всадники остановились более чем в миле от нас, один из них развернулся и издал призывный клич. Вдали появились их соплеменники, и на мгновение у меня возникла надежда, что новый отряд уведет за собой первый. Они поехали навстречу друг другу. Но вдруг Пьер тихо выругался, и я упал духом. Даже издали мы четко разглядели алое пятно красного мундира. Нас разыскали не дружелюбные оджибве, а конный отряд дакотов. Должно быть, прибыв на запад, Красный Мундир пополнил ряды своих приспешников.

— Они нашли наше каноэ и отправились дальше по нашим следам, — догадался Пьер.

Я оглянулся на запад. Небо там вновь грозно почернело. Как же трудно найти хоть какое-то укрытие в этих безбрежных холмистых прериях!

И чего ради Красный Мундир притащился за нами в такую даль? Из-за молота? Неужели Сомерсеты выжили и едут с ним? Но их я пока не видел.

— Каков твой план, колдун?

— Может, если я пристрелю Красного Мундира, то остальные в замешательстве повернут назад?

— Дакоты никогда не отступают.

По прерии прокатился первый громовой раскат. Я вновь глянул на приближающуюся грозу.

— Тогда мне придется призвать на помощь молнию. Смотрите!

Широкий фиолетовый грозовой фронт надвигался на нас, как грозная заряженная крепость, верхние края ее башен сверкали белизной, а нижние выглядели чернильно-черными. Под ними туманилась призрачная завеса проливного дождя с градом. В противоположной стороне пока сияла чистая небесная синева: казалось, день и ночь вдруг предстали на небосводе одновременно.

— Нам не успеть спрятаться от этой грозы! — воскликнула Намида.

— Но она настигнет не только нас. Видите, как быстро она приближается.

Действительно, скорость надвигающей стихии была пугающей. В такую грозу мы еще не попадали.

— Это воинство Тора спешит нам на помощь, — пробормотал Магнус.

— Нет, оно убьет нас! Смотрите!

И вновь под тучами сформировался странный дымовой столб. Он спустился с небес, как грозный карающий перст, коснулся земли и, взметнувшись вихрем, устремился в нашу сторону, поднимая в воздух пласты вырванных с корнем трав и вывороченных камней; колдовская сила несла их вперед, как срезанные с бревна стружки. Потом вдруг воронкообразное облако поднялось вверх и исчезло.

— Что это было?

— Убийственный ветер, ужасный, как пожирающий людей Вендиго! Надо бежать от него!

Я взглянул на дакотов. Они заметили нас, но теперь тоже уставились на грозовой фронт, их лошади тревожно ржали и пятились назад. Ветер разошелся не на шутку, травы гнулись к самой земле, и небеса стремительно мрачнели. На востоке еще оставался голубой клин, и я увидел, что поднимающийся по склону отряд из сорока воинственных всадников остановился, их фигуры темнели на светлом фоне, и они явно не решались приблизиться к нам.

— Нет. Нам надо двигаться в сторону фронта!

— Ты спятил? — спросил Пьер.

— Я же колдун. Вперед, Магнус! Поспешим навстречу Тору!

Схватив за руки наших женщин, мы побежали, увлекая их к грозовой стене. С сомнительным ликованием дакоты отметили наше бесстрашие и начали вяло нахлестывать испуганных лошадей, побуждая их скакать за нами.

Мы упорно мчались навстречу завывающему ветру, швырявшему в нас ледяную крупу и жирные, хлесткие дождевые капли. Начался холодный и оглушающий ливень. Второй, а за ним и третий черный столб спустились с небес. Прогрохотал гром, и на мгновение степь озарилась серебряным светом. В одно мгновение сюда собралась грозовая мощь всего мира. Нас обстреливало ледяными пулями, вызывающими жгучую боль, а свист ветра сменился жутким воем. Оглянувшись назад, я едва различил за серебристой завесой фигуру Красного Мундира, оживленной жестикуляцией побуждающего индейцев продолжать погоню. Ряды наших преследователей распались, и некоторые уже поворотили коней.

Прямо перед нами сформировалась новая темная воронка. Более страшного явления мне еще не приходилось видеть. Взметнувшийся к небу грязевой вихрь наваливался на нас, как напившийся исполин. К адскому вою добавились пронзительное скрежетание. Намида и Лягушечка испуганно всхлипывали.

— Мы все тут погибнем!

Но я думал только о том, что стихия напугает и остановит Красного Мундира.

— Нам нужно прорваться через этот смерч, чтобы он отрезал нас от индейцев!

— Осел, он же утащит нас в преисподнюю!

Но у нас не было другого выбора. Я увлек нашу компанию к неглубокому степному оврагу, уже заполнявшемуся ледяными градинами и дождевыми ручьями, и мы, соскальзывая и разбрызгивая воду, скатились на его дно по глинистому берегу.

— Спрячемся здесь!

Я глянул наверх. Ураганный столб уже, казалось, доставал до звезд, толстый, ревущий всепоглощающий монстр, порожденный черными тучами — божественная мощь заявила о себе с устрашающей полнотой. Мы прижались друг к другу в нашей глинистой расщелине, слыша, как в вихревой воронке запели сирены.

Эта черная бездна словно засасывала в себя даже воздух. Я едва мог дышать, уши уже заложило от оглушительного рева и грохота. Вихревой ураганный ветер порождал адскую скрежещущую музыку.

— Прижмитесь к земле! Держитесь изо всех сил! Закройте глаза! Гнев Тора минует нас!

И вдруг мне показалось, что за этой зловещей черной воронкой, прямо над линией горизонта, там, где с неба сыпались электрические стрелы, я увидел силуэт гигантского слона.

Не знаю, возможно, он мне пригрезился. Даже воспоминания у меня остались весьма смутные. И все-таки я четко видел и даже слышал, как громадное животное, появившись на миг на горизонте, задрало к небу мощный хобот и, издав трубный звук, блеснуло изогнутыми бивнями. Этот чудовищный исполин возвышался как огромная мохнатая гора, как степной патриарх, гроза всех земных тварей, хранящий память о величии древних эпох. На мгновение я четко увидел, как сверкнули белизной гигантские бивни. На короткое мгновение! Но его сразу скрыла дождевая завеса, а меня прижал к земле очередной дикий порыв разыгравшейся стихии, в которую я сам так стремился попасть.

Мы держались друг за друга, весь мир растворился в грязевом вихре, кружащемся со скоростью, недоступной никакому хитроумному механизму. Я почувствовал, как он втягивает нас в себя, поднимая за ноги, и мы, отчаянно барахтаясь в глинистом месиве, изо всех сил цеплялись за корни трав, чтобы удержаться на земле. Рискнув повернуть голову, я глянул вверх. Там — над гребнем вихревой черной стены — вдруг блеснула запредельная голубая синь или, может, небесный чертог Валгаллы?

Но вот, полыхая молниями, грозная воронка унеслась дальше, оставив за собой шелестящие воды потопа, в котором начали таять ледяные градины. Наш овраг наполовину заполнился водой. Задыхаясь, мы начали карабкаться по склону и наконец осмелились поднять головы и глянуть вслед сокрушительному вихрю.

Он исчез. Ночной мрак дня разбавили серые тона. На востоке, где стояли индейцы, вовсю полыхали вспышки разветвленных молний.

Обессиленные, мы просто лежали на земле, прижавшись друг к другу. Постепенно сумрак рассеялся и день наполнился обычным светом, а вскоре на западе даже появилось солнце, озарив своими лучами чернильный мрак, теперь накрывший восточный горизонт.

Куда же делись индейцы с кровожадным Красным Мундиром? От них не осталось и следа.

— Они удрали, Итан, — с удивлением произнес Пьер. — Они знали, что ты знаток электрической магии, и сбежали, спасая свои трусливые шкуры.

В данном случае я предпочел бы, чтобы Франклин приобщил меня к какой-то менее опасной сфере знаний.

Глава 36

Мы забрели в те края, куда никогда еще не ступала нога белого человека, за исключением, возможно, средневековых седых скандинавов. После долины реки Огайо с ее гигантскими деревьями эти западные равнины поразили нас безграничностью просторов и горизонтов. Сейчас ощущение бесконечности и пустоты этих незатейливых степей стало полным, мир здесь сузился до своих простейших элементов — земли и небес. За изогнутую линию далекого горизонта дружно ныряли стайки облаков. Казалось, сотворив нашу планету, Господь еще не успел вырастить на ней райский сад. Редкие встречаемые нами деревья теснились в расщелинах, прячась от постоянных ветров, а луговые травы вздымались океанскими волнами. Однако чем более растерянными становились в нашей компании трое бледнолицых мужчин, тем более уверенности обретали Намида и Лягушечка. Должно быть, они чувствовали, что приближаются к родному дому.

Они смотрели в будущее с надеждой, а я с сомнением. Расстилавшиеся перед нами земли Америки выглядели нереально пустыми, и их однообразная пустота терялась в бескрайней дали.

Что, интересно, собирался здесь делать Наполеон? Я ковырнул ногой черную почву, уходившую, казалось, к центру земли. Может, фермеры Джефферсона и сумеют вырастить на ней что-то, но для французских имперских замашек она будет подобна пустынным пескам Египта. Здесь не разживешься даже пушниной.

Я не увидел здесь никаких слонов, не обнаружил соляных гор и дымящихся вулканов, как, впрочем, и никаких следов наших дакотских преследователей. Степной ковер выглядел чисто выметенным. По ночам лишь тлеющие угольки нашего костра тускло освещали эти голые равнины. Истинное освещение сияло над головами, бриллиантовые россыпи звезд серебрились в холодной вышине. Прежде мы спали парами — я с Намидой, а Пьер с Лягушечкой, — но, заметив разок-другой тоскливо-завистливые взгляды Магнуса, теперь по молчаливому согласию засыпали, сбившись в кучу, как овцы. Не хотелось бы мне застрять здесь до тех пор, когда начнутся снегопады.

— Долго ли еще до зимы? — спросил я Пьера.

— Да надо бы поторапливаться. Вопрос в том, хватит ли у нас времени вернуться в желанные края. Какие у тебя мысли по этому поводу, колдун?

— Магнусу надо в Норвегию. А мне в Вашингтон и Париж.

— А бедному Пьеру? Я в тысячах миль от моих славных гребцов, заблудший пилигрим, не ведающий, где ему придется зимовать.

— Ты можешь вернуться с нами.

— Могу ли? А что будет с Намидой? И Лягушечкой? Трудно жить между двух миров.

* * *
Наш пеший поход продолжался еще несколько дней, мы устало тащились по безлесым равнинам, и я как раз размечтался о быстроногом скакуне, когда, проснувшись утром, мы не обнаружили под боком нашего вояжера.

В предрассветном затишье мы не сразу сообразили, что Пьер действительно исчез. Лягушечка сказала что-то на своем языке Намиде, и женщины с нарастающей тревогой начали бегать взад-вперед по склонам балки, в которой мы устроились на ночлег.

Мы с Магнусом тоже забеспокоились. Наш компаньон мог отойти, чтобы облегчиться после сна, или, может, заметив дичь, отправился добывать завтрак. Но все три наших ружья лежали на обычном месте, и там же остался его бурдючок с водой.

Перед нами простиралась обширная равнина, но нигде не было видно никаких его следов.

— Пьер!

Наши крики быстро поглощались необъятной далью прерий.

Молчание.

— Пье-е-е-е-е-ер!

Отвечал нам только равнодушный свист ветра.

— Наверное, он отправился обратно искать свое каноэ, — неуверенно произнес Магнус. — Ему ведь давно осточертел этот пеший поход.

— Не взяв даже ружья? И не сказав ни слова?

Все вчетвером мы разошлись в разные стороны и, не теряя друг друга из вида, обошли всю округу.

Наши призывы таяли в степном безмолвии.

Опять сойдясь к стоянке, мы проглотили холодный завтрак. Лягушечка выглядела несчастной.

— Может, он отправился вперед на разведку? — вновь предположил Магнус.

Все озадаченно помолчали.

— Ведь вечером он лег спать вместе с нами. А теперь ни с того ни с сего взял да исчез?

Я начал более пристально осматривать окрестности нашей стоянки. У меня нет особых способностей следопытов или первооткрывателей, да к тому же мы сами уже истоптали весь наш холмик, собирая сухой бычий навоз для костра и таская воду из ближайшей котловины. И тем не менее в траве я заметил несколько следов, оставленных теми, кто хотел незаметно подкрасться к нам. Несколько примятых извилистых полос в высокой траве могли означать, что на нашу стоянку приползали чужаки.

Я поежился. Мне стало ясно, что на стоянке побывали какие-то люди — люди с ножами для снятия скальпов, индейские воины, которых оджибве окрестили ползучими змеями, — и совершенно беззвучно и незаметно утащили одного из нас. У меня перехватило дыхание. Почему же мы сами еще живы? Почему они не перерезали всех нас?

— Кто-то утащил его, — заключил я. — Может, дакоты?

— Если бы нас обнаружили дакоты, то наверняка не оставили бы никого в живых, — сказала Намида с испуганным видом. — Но почему же они изменили своим привычкам? Вдруг их подослала та отвратительная английская парочка… Если англичане выжили, то могли поручить дакотам забрать только одного из нас.

— Но почему? Почему они не захватили или не убили всех нас?

— Потому что им хочется проследить, куда мы пойдем, — мрачно проворчал Магнус. — Они постараются выпытать у Пьера какие-то сведения, а потом используют его в качестве обменного товара, чтобы забрать найденный нами молот. Подобно змеям, они хотят заползти в наш райский сад. А что, если они придут туда, Итан, если овладеют тайной моих предков? Вот тогда, приятель, начнется Рагнарёк.

— Что такое Рагнарёк?

— Последняя битва богов с людьми, — пояснил Магнус. — Конец света.

Степной ветер дохнул холодом.

— Пь-е-е-е-ер!

Мы собрали пожитки и быстро двинулись в путь, так тревожно озираясь, как будто из-за каждой травинки за нами могли следить глаза наших тайных врагов.

* * *
Раю всегда предшествовало чистилище. А Валгалле, небесному чертогу избранных павших героев, — подземное царство мертвых Нифльхейм.[36]

Такие мысли посетили меня, когда мы, вопреки всем ожиданиям, нашли родное племя Намиды и Лягушечки — потомков индейцев аваксави, чья деревня примостилась в излучине безымянной реки, лениво несущей свои воды по этим западным прериям. Мы оказались так далеко от всех очевидных ориентиров или следов цивилизации, что мне понадобился бы секстант и хронометр, дабы зафиксировать наше местоположение на этой земле, если бы я, конечно, умел ими пользоваться. Но Намида с ходу узнавала какие-то особые степные тропки и холмики, незаметные для моих глаз, а когда впереди заблестела река, ее волнение достигло крайней степени.

— Смотрите! — вскричала она. — Вот он, тот самый овражек. Видите? Вот проросли тополя! Слышите? Это кричат наши речные птицы!

С обрывистого берега поселение выглядело скорее средневековой европейской, чем современной индейской деревней. Утоптанная дорога вела к сухому рву под частоколом, за которым темнели дерновые крыши куполообразных домиков. Эта долина казалась чудесным оазисом с колосящимися полями зерновых и бобовых культур, которые перемежались прибрежными рощицами. Но наше приближение было встречено полным молчанием, не лаяли даже собаки. А когда из ворот так никто и не вышел, радостное возбуждение Намиды и Лягушечки сменилось смутным беспокойством.

— Что-то случилось, — прошептала Намида.

У ворот лежал распростертый мужчина.

Мы осторожно спустились вниз и, остановившись на безопасном расстоянии, попытались получше разглядеть лежащего. Его кожу покрывали красные гнойные нарывы, а живот сильно раздулся. Заплывшие глаза безжизненно смотрели в небо, а открытый рот исказила мучительная гримаса.

— Оспа, — пробормотал Магнус.

Женщины разразились слезами.

Мы заметили, что кроме этой первой жертвы за стеной палисада в самой деревне имелись и другие, они лежали под открытым небом на плотно утрамбованной земле. В одной стороне лежала умершая кормящая мать с обнаженной, обезображенной нарывами грудью, к которой припал истощенный малыш, не дождавшийся молока. Неподалеку от них сидел старик с зажмуренными глазами, словно не мог видеть этого ужаса. В другой стороне скорчился в неестественной позе мертвый воин.

Оспа наводила страх на всю Европу, унося без разбора и королей, и простолюдинов, но для племен Америки она стала полнейшим бедствием.

— Значит, манданы умирают, — мрачно произнес я.

Сначала в лесах мы попали на стоянку, чье население Красный Мундир уничтожил во время погони. И вот теперь новая трагедия. Раса краснокожих индейцев, казалось, исчезала прямо на наших глазах.

Подавляя рыдания, Намида и Лягушечка взирали полными боли и страха глазами на обреченных на смерть родственников. Женщины, казалось, вросли в землю, словно какая то незримая сила мешала им броситься в родную деревню, и это было хорошо. Там их самих ждала неминуемая смерть.

— Магнус, держи женщин подальше. Эта зараза может убить их в считаные часы или дни. А я пойду гляну, остался ли там кто-то в живых, или поищу ту плиту.

— Нет, я затеял эти поиски, — сказал он с посеревшим лицом. — И я возьму на себя этот риск.

— Даже не пытайся, пойду я, мне же сделали прививку.

— Что сделали?

— Я прошел специальную вакцинацию и после нее перенес легкую форму этой болезни, так что теперь мне не страшна зараза. — Я махнул рукой в сторону покойного привратника. — Один англичанин по имени Дженнер очень успешно привил людям коровью оспу, и его метод вакцинации дошел до Франции в том году, когда я путешествовал по Святой земле. Видя, сколько жизней унесла оспа в Египте и Италии, в прошлом году после кампании Маренго я решил испытать такой метод на себе. И теперь, после прививки, я стал невосприимчив к ее возбудителям.

— Что значит прививка?

— Жидкая вакцина, ее вводят под кожу. — Я стащил с плеча обносившуюся рубаху. — Видишь вот этот бугорок?

— Тебе все-таки удалось проявить колдовские способности.

Норвежец сделал какой-то странный жест над моим рубцом и удалился к дороге, забрав с собой женщин.

Я был не совсем уверен в защитных свойствах такой прививки, но прежде мне приходилось сталкиваться с больными оспой, и ее зараза ко мне не пристала. Если индейцы Красного Мундира по-прежнему гоняются за нами, а родное племя наших женщин вымерло, то нам больше не от кого ждать помощи. Сейчас необходимо как можно скорее завершить нашу миссию, то есть прежде всего найти ту каменную плиту. Также нам нужно найти либо путь к молоту Тора, либо оправдание отказа от поисков.

Вход в манданскую деревню вызывал суеверный страх. Оспа поражает индейцев очень быстро, люди буквально падают замертво на ходу. Упавшие женщины лежали возле коптилен и на рамах ткацких станков. Двое мужчин привалились к частоколу, словно они из последних сил пытались перелезть на стену, надеясь найти за ней спасение. Возле потерявшей сознание девочки валялись черепки разбитого кувшина с водой. Все вокруг источало зловоние экскрементов и гниения, приторную вонь торжествующей смерти. Вдруг я услышал странный шум и не сразу сообразил, что громкое жужжание издавали прожорливые мухи.

Внутри жилищ свет попадал только через дверные проемы и дымоходы, но его было достаточно, чтобы подтвердить здешний апокалипсис. Трупы жались по углам, словно старались избежать мучительных лучей света. Тела всех покойников с открытыми незрячими глазами и скрюченными в предсмертной агонии пальцами покрывали ужасные нарывы, их рты исказили гримасы последнего вздоха.

Пройдя по деревне, я нигде не заметил, однако, каменной плиты. Методично осматривая дом за домом, я переворачивал одежду и покрывала, заглядывал в подземные склады зерна, но так ничего и не нашел. Мое сердце тревожно колотилось. Я весь вспотел, но не от жары, а от страха.

Я уже был готов отказаться от жутких поисков, когда услышал хриплый кашель из самого дальнего от ворот земляного дома. Неужели кто-то выжил? Вновь зайдя в сумрачное помещение, я осознал, что привалившийся к спинке скамьи старик, которого я принял за мертвеца, на самом деле еще дышал. Он походил на обтянутый кожей скелет, весь покрытый пустулами, но я разглядел странные светлые глаза, длинные седые волосы и — самое удивительное — редкую бороду. Он выглядел как вождь или старейшина, и пока он бормотал что-то на своем языке, я быстро провел второй осмотр его жилища. Но опять не обнаружил никакой каменной плиты или вообще хоть чего-то необычного. И все-таки, возможно, именно он был упомянутым Намидой знахарем? Смогут ли женщины расспросить его? От прикосновения к гниющей коже у меня по спине побежали мурашки, но я решительно положил стонущего больного на кожаное покрывало и безжалостно вытащил его на солнечный свет. Старец зажмурил щелочки глаз и захныкал, как ребенок, но у меня не было иного выбора. Я протащил его по грязному двору деревни и мимо мертвого стража за ворота, крикнув своим спутникам:

— Намида! Я нашел живого человека!

Она бросилась ко мне, но я удержал ее.

— Помни, что он может заразить тебя.

— Это Желтая Луна, — горестно сказала она, роняя слезы. — Он очень стар, и я думала, что болезнь унесет его первым. А вместо этого он пережил всех. Он знает лекарственные травы.

— Спроси его, что тут произошло.

Разговор получился прерывистым, старик еле дышал, но Намида переводила нам все, что он говорил.

— Группа людей из деревни отправилась к Миссури, чтобы обменять заготовленные меха. Когда они вернулись с одеялами, все заболели.

— A у него еще сохранилась та плита с письменами? — встрял Магнус.

— Торговая группа умерла первой. Он пытался сделать лекарство, но…

— Плита!

Руки норвежца вцепились в древко бердыша. Намида задала очередной вопрос.

Слова знахаря стали неразборчивыми. Он терял последние силы. Я сам чувствовал себя инквизитором, допрашивающим умирающего под мучительным для него ярким солнечным светом.

— Когда все начали умирать, он перетащил камень в пещеру у реки. Кто-то или что-то охраняет его там. — Она стала наклоняться ближе, стараясь расслышать шепот, но я удержал ее, опасаясь, что возбудители болезни могут как-то перенестись на нее. — Неподалеку видели дакотских всадников. И человека в красном мундире.

Я мысленно чертыхнулся.

— А какая пещера?

— Он говорит, что ты обладаешь силой духов, потому что не побоялся войти в больную деревню.

— Спроси, не видел ли он Пьера? Не было ли его с Красным Мундиром?

Но старик умер. Я содрогнулся, чувствуя себя зачумленным и проклятым. Холмистые равнины вокруг нас внезапно показались зловеще побуревшими, а река обмелевшей. Лето подходило к концу, и исчезновение Пьера сильно расстраивало меня. Оно напомнило мне о Тальма, исчезнувшем в Египте, и о последующей доставке кувшина с его головой.

Судьба упорно подсовывала нам дьявольские сюрпризы.

Глава 37

— О какой пещере он толковал?

С некоторых пор я с безотчетным ужасом относился к подземным тайникам, которые, похоже, неизменно сопутствовали поиску любых сокровищ.

— Они встречаются на берегах нашей реки, — сказала Намида. — Птицы и животные устраивают в них гнезда и норы, а дети играют.

Мы направились вдоль реки, медленно несущей свои воды обратно на восток. Ниже по течению, за стайкой старых тополей этот поток сужался из-за обвалившейся почвы, а обрывистый берег, сложенный из спрессованных слоев глины и гальки, изобиловал небольшими провалами. На отвесном склоне темнело множество дыр и гротов, некоторые размером с ласточкино гнездо, а иные достаточно большие, чтобы устроить в них привальную стоянку. Наш покойный информатор не сказал, каким именно укрытием он воспользовался, но за исключением полудюжины пещер все остальные были либо слишком малы, чтобы в них мог заползти человек, либо слишком велики и открыты, чтобы служить местом для тайника.

Я с настороженностью глянул на темный провал одного из наиболее вероятных гротов.

— А змеи у вас тут водятся? — спросил я Намиду.

— Да.

— Я не люблю змей.

Не люблю я также пыток огнем, перестрелок, кулачных драк, сражений на рапирах, мстительных женщин и вдобавок чрезмерно амбициозных особ, но не имело смысла сейчас оглашать весь список. Смысл моего высказывания был вполне ясен.

— Клады эльфов охранялись драконами, — любезно сообщил Магнус.

— Меня радует глубина ваших знаний, господин Бладхаммер. Учитывая, что в здешних краях не водятся драконы, я не понимаю, почему наш покойный знахарь выбрал для тайника столь очевидное место, как эти пещеры.

— Он умирал. Вряд ли у него было из чего выбирать.

— Что такое дракон? — спросила Намида.

— Большая змея.

— Мы возьмем палку и проверим.

Срезав и обстругав длинную ветку, мы начали проверять каждый вероятный вход и действительно обнаружили одно гнездо гремучей змеи, которая, к счастью, ничего не охраняла.

Однако длины нашего пробного прута не хватило, чтобы проверить всю глубину последнего темного провала. Вход в пещеру имел бочкообразную форму, а ведущие в нее следы свидетельствовали о том, что в нее что-то затаскивали.

— Наверное, это именно то, что нам нужно, — догадался я.

Пещера выглядела достаточно глубокой и совершенно темной. Я в нерешительности помедлил.

— Давайте я сама проверю ее, — предложила Намида. — В детстве мы часто играли в этих пещерах.

— Но ведь твой старик говорил что-то о страже?

— Это моя плита, — заявил Магнус. — Отойдите-ка в сторонку. Если там действительно спрятана стела с письменами, то у меня хватит сил, чтобы вытащить ее.

— Может, захватишь на всякий случай мою винтовку?

— Нет, спасибо. Алебарду мне не придется перезаряжать.

Покачиваясь из стороны в сторону, он двинулся в темноту, словно слепой, выставив перед собой вместо палки гигантский топор.

— Дальше она расширяется! — глухо произнес он, его мокасины мелькнули пару раз и исчезли под пещерным сводом, поглотившим и все звуки.

Намида, вдруг присев на корточки, принялась старательно разглядывать что-то перед входом в эту глинистую пещеру.

— Какая отвратительная вонь, — донесся до нас приглушенный голос Магнуса, — но вроде тут что-то есть.

— Оно шипит?

— Нет, это плита, тяжеленная, — прохрипел он. — Похоже, мне нужна помощь!

Подавив страх, я направился ко входу.

— Медвежий помет, — сказала Намида мне вслед.

И в тот же миг раздался рев.

Мне доводилось слышать пугающие звуки, но глухая гортанная яростная мощь этого рыка прозвучала во всей своей первозданной животной дикости. Я не представлял, какая тварь обладает таким ужасным голосом. Из пещеры раздался оглушительный рев животного и человеческий вопль, а потом, после глухого удара, послышалось какое-то утробное ворчание.

— Магнус! — Я взвел курок винтовки.

Пещерный свод начал обваливаться.

Первым оттуда кубарем выкатился Магнус, словно им выстрелили из катапульты. Утрамбованная земля и галька вокруг входа разлеталась, как шрапнель, пока он катился по каменистой осыпи к реке, обхватив руками что-то массивное и крайне тяжелое. Его топор просвистел по воздуху с легкостью клубка шерсти.

Следом появился вставший на дыбы медведь невиданных еще мной громадных размеров, я даже не представлял, что в природе существуют такие гиганты. Это великолепное, с отливающей золотом шкурой животное было потрясающе огромным, его спина вздыбилась горою мышц, скребущие по каменистой земле лапы с когтями, подобными арабским кинжалам, выбивали искры. Как ни странно, его шею охватывал крепкий кожаный арапник. Так вот кого выбрали в охранники! Женщины завизжали, я заорал и выстрелил, едва успев нацелить винтовку.

Покрытые мехом мускулы дернулись там, куда попала моя пуля, и зверь устремился ко мне, разинув слюнявую пасть.

Что ж, теперь понятно, почему эта пещера стала тайником. Старый знахарь устроил его в логове гризли. Ему удалось как-то заманить медведя внутрь, и тот спокойно сидел на привязи, пока его не потревожил Магнус Бладхаммер. Сейчас плетеная кожаная веревка толщиной с мой большой палец была разорвана, как тонкая нитка.

Монстр набросился наменя, обдав отвратительным дыханием, и я в отчаянии сунул дуло винтовки в звериную пасть. Боль отвлекла его, и поднятая лапища хлестнула по воздуху, никому не причинив вреда. Он подавился моим оружием, озадаченно помотал башкой, а потом выбил его из моих рук и отбросил в сторону. Я схватился за томагавк и всадил его в медвежий бок, однако мой удар оказался не сильнее пчелиного укуса. Упав духом, я приготовился к смерти. Мой мир сузился до пылевой завесы, вобравшей в себя меховую шкуру, мускусный запах и жуткий рев, грозивший разрушить мои барабанные перепонки. Этот громадный медведь, конечно, во много раз превосходил меня силой.

Но вдруг зверь взревел еще громче и поднялся на задние лапы.

Схватив топор Магнуса, Намида с размаху всадила его лезвие в мохнатую медвежью спину.

Ворча и вертясь, гризли пытался дотянуться до торчащего из спины топорища, но его лапы лишь беспомощно молотили воздух. Кровь брызнула фонтаном.

Рыдающая Лягушечка в ярости бросалась камнями, не причинявшими никому особого вреда.

Медведь опустился на четыре конечности, начисто забыв о моем скорчившемся на земле теле. Я умудрился собрать остатки храбрости и пополз к винтовке, прикидывая, как бы успеть зарядить ее.

Тут пришедший в себя Магнус, издав боевой клич древних викингов, бросился к зверюге, держа над головой какую-то массивную глыбу. Он крякнул, поднатужился и со всего размаху швырнул каменную плиту на медвежью голову. Раздался громкий треск ломающегося черепа, и гризли буквально рухнул, хотя продолжал рычать и сопеть, ошеломленный ударом, который мог бы попросту размозжить череп любого другого большого зверя. Схватив винтовку, я вскочил на ноги и снял шомпол, чтобы зарядить ее.

В этот момент Намида с беличьей ловкостью выдернула топор из медвежьей спины и кинула его Магнусу. Лицо богатыря пламенело от яростного жара; с ликующим криком поймав топор, он взмахнул им, прицелился и метнул в намеченную цель. Мне еще не приходилось видеть более великолепного в своей точности и мощи удара, лезвие топора полностью погрузилось в медвежью спину, разрубив могучий хребет. Массивные задние лапы медведя дернулись и замерли, и сам он, похоже мгновенно издохнув, рухнул на брюхо, глянув на меня недоумевающим печальным взглядом.

Трясущимися руками я продолжил на всякий случай заряжать ружье. Из пасти медведя вырвался предсмертный хрип, и наконец огонь в его глазах померк навсегда. Медвежью голову придавила к земле каменная плита, а из меховой спины торчало древко Бладхаммерова топора.

— Черт возьми, ты мог бы свернуть в бараний рог самого минотавра, — просипел я. — Почему же ты не выпотрошил его прямо в пещере?

— Я схватил плиту до того, как он проснулся, и потому не смог отразить его первый удар. А он тут же разорвал путы и вышвырнул меня из пещеры. Силищи у него хватило бы на десятерых, Итан. А уж силой духа он мог бы поспорить с самим Тором!

— Да, но мы едва не стали обеденным пиршеством для этого духовного двойника Тора. Хорошо, что твоя треклятая плита спасла нам жизнь, — заметил я, смерив взглядом массивный камень, лежавший на медвежьей голове как своеобразное надгробие. — Давайте хоть посмотрим, что же мы нашли.

Магнус стащил плиту и перевернул ее.

— Вот они, магические знаки! — воскликнула Намида.

Я мысленно дал себе обещание добавить когти этого медведя к ее ожерелью. Как говаривал мне старина Бен: «Важно уметь в самой плохой ситуации находить что-то хорошее», — а ведь женщины любят хорошие украшения.

Магнус тем временем ощупывал высеченные строки, что-то бормоча себе под нос, а потом торжествующе вскинул голову.

— Скандинавские руны! — восторженно пробасил он, одарив меня счастливым взглядом.

Глава 38

Воспользовавшись винтовкой как измерительным прибором, я прикинул, что найденная плита достигала тридцати одного дюйма в длину, шестнадцати дюймов в ширину и полфута в толщину. Она весила по меньшей мере пару сотен фунтов. Неудивительно, что ее тяжесть укротила дух медведя! Гладкую половину одной ее стороны покрывали странного вида буквы, которых мне еще не приходилось видеть: они отличались от латинского алфавита, египетских иероглифов и даже от древней тайнописи Книги Тота. Не слишком глубокие бороздки соединялись в грубо высеченные буквы и слова. Если бы я увидел этот артефакт на коровьем пастбище, то прошел бы мимо, не удостоив его особого внимания.

— Что ты имеешь в виду под скандинавскими руинами? — спросил я.

— Руны составляют скандинавский алфавит, — поправив меня, начал объяснять Магнус. — Начиная с викингов, средневековые скандинавы пользовались рунической письменностью. Это так называемый рунический камень. Викинги и многие другие средневековые племена вырезали подобные надписи, чтобы увековечить памятные события, славные подвиги, религиозные каноны, в этих каменных летописях также могли содержаться сведения о брачных союзах, рождении наследников или о важных морских путешествиях и походах. В Скандинавии их найдено великое множество. Раз у здешних индейцев оказался подобный памятник, то он доказывает, что мой народ побывал здесь. — Он с важным видом окинул взглядом речные берега. — И вся эта земля принадлежит Норвегии!

— Ладно, можешь владеть ею, — сказал я, глянув на убитого медведя. — А там, случайно, не сказано, куда нам идти дальше?

— Наверное, сказано, если надписи на ней вырезали именно те, кто прибыл сюда с молотом Тора. Мне нужно время, чтобы перевести их.

Женщины уже приступили к разделке медвежьей туши, предпочитая воспринимать наше спасение из лап голодного хищника как удачный повод для пиршества. Насколько я знаю, индейцы на редкость здравомыслящий и практичный народ.

— Не забудьте сохранить когти, — сказал я Намиде. — Они несут в себе бесподобное очарование.

— Гляди-ка, тут и сбоку есть какие-то надписи, — сказал Магнус.

— По-моему, твоим предкам пришлось изрядно потрудиться, если они наносили эти знаки с помощью простого зубила.

— Для искусного каменщика, привыкшего высекать руны, этот процесс не так уж трудоемок, а порой ведь людям хочется увековечить что-то в камне.

Вооружившись палочкой, он записал какой-то текст на глинистом берегу. Немного подумав, Магнус озвучил переведенные письмена.

— «Из Винланда в завоевательный поход на далекий запад вышло восемь готландцев и двадцать два норвежца», — прочел он и, помедлив, пояснил: — «Винланд» означает «Виноградная страна», она находится на северо-восточном побережье Канады, где они и высадились, то есть эта надпись сообщает нам, что оттуда они пришли сюда, на далекий запад.

— Подобно нам. Переводи дальше.

— «Мы встали лагерем вблизи двух скалистых островов, в одном дне пути к северу от сего камня. Однажды мы ушли порыбачить. Когда вернулись, обнаружили десять умерших, красных от крови. AVM спаси от зла…»

— А при чем тут латинские AVM? — удивился я.

— Возможно, имеется в виду «Аве Мария»… Богородица. Не забывай, что среди них уже могли быть и христиане. Средневековые католики. Тогда наши древние руны использовались наряду с новой латинской письменностью.

— Ладно, только почему-то в этих степях мы не видели никаких скалистых островов. Очевидно, камень перетащили сюда из его исходного места. Намида говорила, что его захватили у дакотов, которые, в свою очередь, вообще неизвестно где нашли его.

— Вероятно, они сообщают о каких-то островах на озере, — согласился Магнус, — но совершенно не понятно, в какой стороне он находится. А вот что высечено на боковой стороне: «В четырнадцати днях пути от сего острова оставлен отряд из десяти воинов сторожить наши корабли у моря. Год тысяча триста шестьдесят второй».

— Год тысяча триста шестьдесят второй? Уж не этим ли годом датировалась твоя тамплиерская карта?

— Ну что, Итан, теперь ты веришь мне?

Одно дело отправиться на поиски легендарных сокровищ, но совершенно другое — вдруг осознать, что у тебя появился реальный шанс найти их. Я разволновался.

— Но ради чего они затеяли такое путешествие?

— Я уже говорил тебе, — терпеливо пояснил он. — Ради молота Тора. Кузнечное мастерство наших карликов восходит ко временам утраченного золотого века.

— Каких карликов?

— Братьев-цвергов, Эйтри и Брокка, они выковали для Тора молот в горнах подземелий, его единственный недостаток заключался в коротковатой рукоятке, получившейся из-за того, что Локи, превратившись в муху, мешал Брокку, кусая его веки.

Я пожалел, что спросил.

— Ладно, так как же мы собираемся найти его?

Утомленный схваткой с медведем, он тяжело опустился на землю.

— Не знаю. Если этот камень перетаскивали с места на место, то указание о четырнадцатидневном походе от моря мало что значит.

— Не просто мало, а ничтожно мало. Ведь мы добирались сюда месяцы. Четырнадцать дней от моря указывают, наверное, на какое-то место на востоке или на севере, которое мы чертовски давно прошли. И если эту надпись высекли те самые скандинавы, то отсюда до твоего молота очень неблизкий путь.

— Или до Эдема.

Вид у него вдруг стал таким печальным, что мне стало жалко его, а еще больше самого себя. Мгновение назад меня окрыляла надежда на трофеи викингов. Но почти так же мгновенно она разбилась о неизвестные скалистые острова.

— Мы попытались, Магнус.

Он промолчал.

— Сомерсеты, если они и правда выжили, тоже гоняются за призрачным сокровищем.

Он вновь грустно посмотрел на рунический камень.

— Увы.

Итак, каково же наше положение? Вокруг неведомая, не нанесенная ни на одну карту степь, перед нами поверженный медведь, а рядом опустошенная оспой деревня; нас, вероятно, преследует отряд краснокожих дикарей, возглавляемый мстительной парочкой английских извращенцев, а мы торчим в лишенной признаков цивилизации местности, имея лишь скудные запасы пищи, одежды, оружия, пороха и еще более скудные представления о нужном нам направлении движения. Наши единственные манданские союзницы, совершенно забыв об осторожности, увлеченно жарят медвежьи потроха. А наша единственная находка с невразумительными надписями весит две сотни фунтов.

Иными словами, я опять вляпался в обычную для меня бессмысленную авантюру, связавшись, как обычно, с сомнительной компанией. Решив умыться, я спустился к реке, мечтая раздобыть в этой уединенной деревне прирученную лошадь, чтобы ускакать отсюда к чертовой матери. Увы, манданы были оседлыми фермерами. Мне отчаянно захотелось увидеть вулканы и соляные горы или хоть что-то удивительное, о чем я смог бы рассказать по возвращении любознательному Тому Джефферсону.

И вдруг мои унылые размышления прервал вопль Магнуса.

Я бросился назад, схватив винтовку, но он торжествующе показал на камень.

— Я понял, понял, я все понял! — выкрикивал он, кружась в каком-то диком танце, который, видимо, представлял собой норвежский вариант огненной джиги. Впрочем, никто пока не заявлял о существовании у викингов балетного искусства.

— Не тяни, во имя Юпитера, что же ты понял?

— Это шифр, Итан, тайнопись, как ты и говорил! — Он показал пальцами на какие-то, казалось, наугад выбранные символы. — Часть из этих рун имеет особые дополнительные пометки типа точек или черточек. Сначала я не понял, зачем они сделаны. Но если взять первые семь букв, помеченных таким образом, то можно узнать, что они тут зашифровали.

— Магнус, я вовсе не умею читать руны.

— Gral thar!

Его ликующий крик мог бы разрушить вавилонскую башню. Если банда Красного Мундира находилась в пределах лиги, то почти наверняка приняла его ликование к сведению.

— Да не ори ты! — Я настороженно глянул на обрывистый берег. — Это может как-то помочь нам?

— Тайнопись говорит о Граале! А следующие цистерцианские символы обозначают мудрость и Святой Дух. И, соединив все вместе, мы получим следующее: «Тот Грааль, мудрость и Святой Дух».

Теперь я вновь затрепетал. Прежде в Египте и Святой земле мне приходилось слышать слово «Грааль», его отголоски, подобно святому Бернару, упорно сопровождали меня по жизни. И вот след Грааля обнаружился на древнем камне посреди дакотских владений! Чем дольше я живу, тем более странной представляется мне жизнь, знаки и знамения постоянно вторгаются в нее, разрушая убаюкивающее туманное спокойствие бесцельного бытия.

— Но что именно ты из этого понял?

— Что эти странники спрятали или нашли Грааль, исполнив священную миссию. И если верна привезенная мной из Готланда карта, то Граалем является тот самый молот, что они доставили туда, откуда расходятся четыре реки в разных направлениях — северном, южном, восточном и западном.

Я пригляделся к бурому осыпающемся берегу.

— Магнус, мы еще не нашли райский сад.

— Да он же не здесь, а там, откуда притащили изначально эту плиту. Там они спрятали молот и, вероятно, попытались основать поселение. Но демоны уже поразили эти края, из-за их адских происков остались десять убитых, красных от крови воинов. Или они погибли от страшной болезни типа той, с которой мы столкнулись в манданской деревне. Либо что-то осквернило райский сад. Может быть, в том райском саду появился ползучий змей.

— Магнус, ты полагаешь, что эта весьма таинственная плита сообщает о какой-то дьявольской интриге?

— Говоря о море, они не имели в виду океан, — упрямо гнул свою линию мой компаньон. — Никто из индейцев не стал бы тащить эту каменную глыбу в такую даль, кроме того, это не согласуется с местом изображения молота на моей карте. Нет, цель наших поисков близка, четырнадцать дней от тех двух «морей», вблизи которых мы уже находимся.

— Каких морей? — простонал я, считая, что мой приятель окончательно рехнулся.

— Одно из них озеро Верхнее. Намида! — окликнул он склонившуюся над костром женщину. — Что находится в двух неделях пути к западу от озера Верхнего, где нас захватили в плен?

— Это зависит от выбранного пути и скорости каноэ, — пожав плечами, сказала она. — Но отсюда явно на восток. — Она махнула рукой в ту сторону, откуда мы пришли.

— Так! — Сверкнув глазом, Магнус глянул на меня. — И две недели пути также нужно пройти на юг от озера Виннипег, того самого большого озера на севере, в которое втекает Ред-Ривер. И такое место тоже находится к востоку отсюда. Нам пришлось зайти так далеко на запад, чтобы отыскать эту плиту, Итан, но держу пари, что изначально ее обнаружили в тех лесистых долинах, что изобилуют озерами, и именно там на моей средневековой карте находится белое пятно с символом молота Тора. Если провести линию двухнедельного пути на запад от озера Верхнего или на юг от озера Виннипег, то мы получим место, обозначенное на карте молотом… И именно там мы найдем его!

— Грааль?

— Грааль, иными словами, означает тайное сокровище тамплиеров: тот самый молот. — Он кивнул. — Там мы найдем указующий знак, поскольку нам предназначено отыскать оружие Тора, точно так же, как суждено было найти эту плиту. Иначе почему же нам до сих пор сопутствует удача?

— Удача? — изумился я.

Ну, видывал ли кто подобных непробиваемых оптимистов? Но, по крайней мере, утешало то, что он хотел повернуть обратно на восток.

— После исчезновения Пьера я испугался, что боги покинули нас. Но сюда они вели нас неотвратимо и уверенно, как вели Моисея к огненному столпу.

— Магнус, по-моему, никто из нас не обладает достоинствами Моисея. И я не думаю, что ему пришлось сражаться с прожорливыми медведями.

— Это было всего лишь испытание. А теперь нам предстоит найти наш собственный огненный столп, Итан. И там мы увидим знак, указующий на молот Тора.

* * *
Магнус настоял, чтобы мы взяли с собой древнюю каменную глыбу.

— Да она тяжелей нашей Лягушечки!

— Может быть, в ее тайнописи есть еще секреты. Ведь ты сам, говорят, нашел и расшифровал древнюю книгу благодаря подсказкам, высеченным на каменной плите! Так что ты первым должен признать ее особую ценность.

Он имел в виду Книгу Тота, которую я расшифровал с помощью базальтовой плиты из Розетты, но истинное озарение меня посетило, когда я взорвал ее важнейшую верхнюю часть. Со временем она оказалась необходимой.

— Я не таскал за собой ту плиту, — возразил я. — А скопировал ее надписи на голую спину моей подруги.

Задумчиво глянув на Намиду, я представил, как будут выглядеть на ее теле рунические надписи. Весь тот эпизод с Астизой пробуждал весьма эротические чувства.

— Ладно, это еще и надежное каменное свидетельство того, что скандинавы побывали здесь раньше испанцев, французов или британцев, поэтому нам не надо никаких копий. Нам суждено показать сие оригинальное доказательство всему миру, как только мы обнаружим благодаря ему молот Тора. Мы станем такими же первооткрывателями, как Колумб. Норвегия заявит права на Северную Америку и заслуженно станет одной из великих мировых держав.

Я сильно сомневался в этом. Люди не любят, когда кто-то пытается опровергнуть их поспешно сделанные заявления, и никто не станет почитать того, кто попробует разрушить давние убеждения. Если вы хотите добиться успеха, то лучше подтвердите людям то, во что они верят. Революционеров ждет распятие или еще того хуже.

— Магнус, мы не сможем всю дорогу тащить эту тяжесть на своем горбу.

— А мы возьмем ее на буксир, — оживленно произнес он с новым деловым видом. — Эта река, видимо, течет на юго-восток, именно такого направления нам и надо придерживаться. Возле манданской деревни я видел выдолбленный из тополиного ствола челн, он достаточно большой, чтобы вместить всех нас, а для этой плиты мы соорудим простенькую лодку. Мы разыщем молот, спустимся вниз по Миссисипи, а потом торжественно представим наши находки в Осло.

— А нельзя ли взять курс на более теплые места типа Парижа или Неаполя?

Но Магнус, уже ничего не слыша, раздавал указания. Лягушечка принялась скоблить медвежью шкуру, Намида отправилась за ивовыми прутьями, а сам норвежец начал расплетать кожаный арапник, которым был привязан медведь.

— А ты, — велел он мне, — приволоки от деревни челнок.

Я нашел замеченную им лодку и в очередной раз с печалью оглядел вымершее поселение на высоком берегу. Мне вдруг пришло в голову, что эта эпидемия странно совпала с нашей миссией и что Сомерсеты, скорее всего, подозревали о нашем приходе в родную деревню Намиды. Не могли ли они послать зараженного агента к берегам Миссури, куда здешние индейцы обычно отправлялись с заготовленными мехами, чтобы заразить манданов в ходе обмена и помешать нам найти помощь? Неужели мы поневоле стали виновниками их истребления?

Я окинул беглым взглядом окрестности, и вновь у меня появилось ощущение, что за нами следят, но с виду вокруг было так же пустынно, как в пабе в Мекке. Спустив челнок на воду, я начал грести в сторону нашей временной стоянки.

Медвежью шкуру, отчистив от крови, уже набросили на круглый каркас, сплетенный из ивовых прутьев. В результате получилось зловонное мохнатое корытце с промазанными медвежьим жиром швами, оно достигало в поперечнике четырех футов и сильно смахивало на вогнутый щит.

— Ваше корыто напоминает мне ту обтянутую кожей посудину, на которой я выбрался с огненного островка в Морфонтене.

— Точно, — сказал Магнус. — Она похожа на валлийские лодки, самые простые и легкие из всех способных держаться на воде посудин, к тому же они очень быстро делаются. Странно, правда, откуда здешние туземки знают способы изготовления лодок, используемые еще в средневековой Европе?

— Ты намекаешь на то, что их научили этому побывавшие здесь валлийцы?

— Я знаю только, что мы здесь не первые бледнолицые. Мы нашли наших далеких предков, Итан Гейдж, и вскоре найдем то самое место, ради которого они сюда стремились.

— Твой пресловутый Эдем.

— Пуп земли, священный центр, ядро мира. Рай для одних, чистилище для других. Он принимает обличье, ожидаемое искателем.

— Обманчивое, как конец радуги.

— Где зарыт горшок с золотом.

Он подмигнул мне своим здоровым глазом, и на какое-то мгновение я вдруг узрел в нем того самого неугомонного Одина, который блуждал по миру, ища мудрости и приключений на свою божественную рыжую голову.

Медвежья лодка покачивалась на волнах, как раздутый пузырь, пока мы не придавили ее руническим камнем, и тогда она поплыла шустро, как фрегат. Из остатков арапника Магнус сплел буксирный трос, и мы отправились в новое плавание, оставив позади печальную деревню и огромную тушу разделанного медведя, слыша, как степной ветер шелестит листвой прибрежных тополей. Течение несло нас на юго-восток.

Я впустил в душу слабый лучик надежды.

Мы шли по прихотливо изменчивой реке — как сообщила нам Намида, трапперы называли ее Шайенн, — ее русло извивалось по низинам, где заполняемые паводками островки и болотистые поймы соседствовали с участками, поросшими строевым лесом. На окрестных холмах зеленели травы. Я опасался Красного Мундира, но степные земли выглядели совершенно необитаемыми. Наше путешествие казалось мне все менее и менее реальным, словно мы действительно попали в легендарные времена, над речной долиной сияли бездонные голубые небеса, а опадающая листва золотилась в воде, как розовые лепестки в цветниках Морфонтена. Большие стаи гусей, выстроившись клином, с протяжным гоготом пролетали над нашими головами. Я уже потерял счет дням и даже месяцам, и мне действительно казалось, что мы снялись с якоря времени. На Востоке, по крайней мере, по пути встречались пыльные руины, но здешний мир выглядел новорожденным, не ведающим пока ни о каких календарных или временных условностях.

Глава 39

На третье утро, вскоре после рассвета, мы столкнулись с первым серьезным препятствием — с преградившим нам путь живым потоком. И поток этот состоял из мигрирующих бизонов.

На фоне долины темнела бесконечная колонна бредущих на юг лохматых животных, и путь их проходил через нашу реку, поэтому перед нами встала мощная стена из горбатых загривков, увенчанных рогами. Восходящее солнце подсвечивало этих величавых быков, которые, подобно лунным приливам, могучим и непоколебимым потоком медленно пересекали речной брод. Поглядывая на них издалека, мы отдались на волю течения, раздумывая, как лучше обогнуть их.

— Они могут тащиться тут несколько дней, — сказала Намида. — В таких стадах бизонов больше, чем звезд на небе.

— Если мы вклинимся в их колонну, то они затопчут нас, — сказал я.

— Но медлить нельзя, — вставил Магнус.

И тут, словно для ускорения наших раздумий, из кустов на северном берегу вылетела стрела, просвистела в воздухе и задрожала мелкой дрожью, впившись наконечником в борт нашего выдолбленного челнока.

Засада!

Наши враги отлично продумали бычью ловушку. Судя по всему, конный отряд давно тайно следил за нами, наблюдая за тем, как мы нашли рунический камень и отправились дальше в том направлении, где проходит миграционная тропа огромного поголовья бизонов, и тогда дакоты решили напасть на нас в том самом месте, где мы будем вынуждены сделать остановку. Хитро — значит, нам придется перехитрить их.

И вот, заметив, что из тростника появился индейский лучник, самонадеянный, как испанский гранд, я взял винтовку и, пристрелив его, толкнул Магнуса в спину.

— Греби быстрей! — крикнул я. — Прямо к бизонам!

— Нашу лодку перевернут, и мы утонем, — предостерегла Намида.

— А в ином случае нас либо перестреляют, либо будут долго пытать! Вперед!

Оба берега взорвались возмущенными криками и воинственными кличами индейцев, высыпавших из береговых зарослей. В нашу сторону полетел град стрел, и они не понаделали в нас дырок только благодаря мощным гребкам Магнуса, продвигавшего вперед наш челн. Несколько металлических наконечников с лязгом выбили осколки с каменной плиты, еще пара воткнулась в лодочную корму, а остальные со свистом ныряли в воду. Мушкетные выстрелы взбивали вокруг нас фонтаны брызг, и Лягушечка, вскрикнув и схватившись за плечо, выронила весло.

Ее слегка поцарапало, и кровь лишь слегка сочилась из раны, поэтому я передал ей свое весло.

— Продолжай грести!

Я выстрелил из наших двух мушкетов, и еще два индейца упали, вскрикнув от боли. Благодаря усиленной гребле Магнуса и женщин мы оказались на мелководье и быстро приближались к бизоньему стаду, словно нам не терпелось вклиниться в его гущу. Наш стремительный рывок застал дакотов врасплох, они сильно отстали, и их выстрелы уже не могли повредить нам. Выскочив из береговых зарослей, они побежали к окрестным холмам, где, несомненно, привязали своих лошадей. Возможно, они хотели теперь напугать бизонов, чтобы те в панике затоптали нас.

— Итан, мы не сможем прорваться! — запротестовал Магнус. — Только в пределах видимости никак не меньше десяти тысяч быков, а за ними идет огромное множество.

— Передай-ка мне твой топор.

— Что? Зачем?

— Воспользуюсь магией!

Я оглянулся. Дакотские всадники, низко пригнувшись к своим малорослым лошадкам, скакали к бизоньему потоку. Животные, уже встревоженные мушкетной стрельбой, представляли для нас и серьезнейшую опасность, и единственную надежду. Перезарядив ружья, я положил их на дно на случай крайней необходимости и взял топор Магнуса.

— Что ты задумал? — спросила Намида, со страхом поглядывая на движущуюся поперек течения стену темной шерсти, уснащенную грозными рогами.

Бизоны соскальзывали с берега, их массивные туши вламывались в реку, порождая мощные фонтаны брызг и расходящиеся волны. Середина речного брода ощетинилась сотнями рогов, словно сторожевой кордон. Вращая темными глазищами, быки следили за нашим приближением, не зная, что предпочесть — паническое бегство или нападение.

— Гребите быстрее!

— Итан!

— Быстрее!

Возобновилась стрельба, пули жужжали как шершни. Я уложил еще одного всадника, чтобы поубавить прыть преследователей.

Потом, прищурившись, глянул вперед. Мы плыли прямо навстречу утреннему солнцу; по ближнему к нам краю стада, пригнув рогатые головы, шли старые быки, взбивая воду копытами и угрюмо поглядывая в нашу сторону, а за их спинами резво проносились испуганные коровы и телята.

— Похоже, они собираются нас атаковать.

— Продолжайте грести!

До нас уже доносилось возмущенное фырканье, а воздух пропитался отвратительными резкими запахами.

— Итан! — испуганно воскликнула Намида.

Я поднял топор.

Как я уже говорил, Магнус обычно уделял топору больше внимания, чем большинство мужчин своим лошадям или женам; он так отполировал его лезвие, что оно могло сойти за старинную серебряную драгоценность, И даже после схватки с медведем он бережно вымыл и досуха вытер его, как китайский фарфор.

А сейчас лезвие прекрасно отражало солнечные лучи.

Когда я направил плоскость лезвия на наше яркое утреннее светило, отраженные солнечные зайчики ослепили глаза множеству нерешительно медлящих бизонов. Это было подобно мощной вспышке, словно наша лодка вдруг сама превратилась в сияющий и пульсирующий огненный шар. Животные попятились, замычали и обратились в бегство. В одно мгновение живая стена раскололась и, сотрясая землю ударами копыт тысячетонной плоти, отступила в разные стороны к травянистым холмам, освобождая нам речной проход. Оказавшиеся в реке бизоны испуганно устремились к берегам, уворачиваясь от слепящих бликов, а мы тем временем победоносно, как сияющие мечами валькирии, неслись дальше по течению. Река вскипала от молотивших ее воды копыт. Я продолжал пускать солнечных зайчиков, и Магнусов бердыш сверкал, как ожерелье Марии Антуанетты. Нам удалось проскочить через этот бычий брод, разделив стадо.

Я оглянулся назад. Приведенные в замешательство бизоны, подталкиваемые множеством спускающихся с холмов и ничего не ведающих собратьев, повернули обратно к реке. Вот тогда-то бизоны столкнулись с преследующими нас индейцами. Продолжая палить из ружей, дакоты пытались испугать животных и направить их на нас, но вместо этого, посеяв панику, навлекли опасность на самих себя. Бизоны понеслись куда глаза глядят, затаптывая лошадей и их всадников. Над степью поднялись столбы пыли. Лошади испуганно ржали, сбрасывая седоков, покалеченных бычьими рогами.

Нашим гребцам тем временем приходилось искусно лавировать между испуганными бизонами, уплывающими или разбредающимися с лодочного курса. Массивные рогатые головы маячили рядом с нами, этих животных, похоже, привела в недоумение наша дерзость и странная медвежья посудина с руническим камнем. Один бык, только что спустившийся с берега, устремился к нам по мелководью с явно угрожающими намерениями, поэтому мне пришлось отбросить топор и пристрелить его из мушкета. Бизон споткнулся и рухнул в воду, остановив, однако, приближение его агрессивных задних собратьев. Мы проплыли дальше, оставив позади ручеек смешивающейся с водой крови.

Благодаря заслону, образованному между нами и нашими преследователями стадом испуганных бизонов, мы выигрывали время. Животные разбегались в разные стороны, сметая со своего пути растерянных дакотов. Я вновь поднял топор, продолжая ослеплять отраженными солнечными лучами глаза бизонам, пока мы не миновали последний ряд бредущего по реке стада. Сзади, скрывая нас из вида, клубилась взбитая копытами пыль. Мы упорно гребли дальше, пока позади не осталось уже никаких признаков ни бизоньего стада, ни вражеской погони. Наконец мы решились пристать к берегу; рунический камень по-прежнему тащился за нами как широкий мохнатый хвост.

— При чем тут магия? — отдуваясь, сказал Магнус. — Ты попросту воспользовался моим топором.

— Магия заключалась в том, как я использовал твой топор. Волшебными бывают даже сами идеи.

* * *
Извилистый поток в итоге привел нас к реке Ред-Ривер, текущей на север к озеру Виннипег. Припомнив весьма неопределенную карту Магнуса, мы повернули на юг и шли вверх по течению, пока не попали в приток, ведущий в восточном направлении. Мы упорно приближались к тому заветному месту, куда, по предположениям Магнуса, могли дойти средневековые скандинавы и готландцы. Учитывая, что реки извивались и переплетались, как итальянские макароны, я опасался, что мы глупо ходим по кругу, не говоря уже о веских сомнениях по поводу того, что нам удастся отыскать особое место, отмеченное на отобранной у нас средневековой карте странным символом.

Очередная речушка с заболоченными берегами вяло несла вперед свои бурые воды, и когда мы продвинулись по ней дальше на восток, то гулкие пустынные равнины уступили место более знакомым лесным пейзажам, перемежавшимся лугами и водоемами. Леса и луга жили в привольной гармонии, а речное русло периодически расширялось, образуя небольшие озера.

Вот тогда-то мы и увидели наш библейский столп, наши врата в райские сады.

Поначалу мне показалось, что на нас просто надвигается очередная шквалистая гроза, раскидывая свои черные языки по безупречной синеве осеннего неба. Но, наблюдая за ними, я осознал, что этот грозовой фронт никуда не движется, хотя сильный ветер пригибал к земле луговые травы речной долины. Вернее, он двигался, как мы поняли, приблизившись, но медленно кружа вокруг некой центральной оси, подобно вязкому вращению водоворота. Его кружение напомнило мне те жуткие воронкообразные облачные столбы, от которых мы бежали в степи, поскольку выглядел он таким же темным и наводил на мысль о скрытой в нем сокрушительной мощи. Хотя здешний черный столб был гораздо шире и, лениво разворачиваясь, дрейфовал в противоположную от нас сторону. Порой облачный мрак прорезали огненные вспышки и слышались громоподобные удары, глухо предостерегая нас от опрометчивого приближения.

Мы встревоженно изучали это странное явление.

— Я слышала о таком месте, — сказала Намида. — Это неиссякаемый грозовой источник. Никто не ходит туда. А те, кто осмелился, так и не вернулись.

— Но у нас же есть колдун, — сказал Магнус.

— Никто и не догадывался, что искомый тобой рай будет похож на ад, — заметил я.

— Как раз такое местечко и может быть прародиной Тора.

— Я хотеть домой, — сказала Лягушка на ломаном французском. Ее раненое плечо болело, и саму ее начало лихорадить. — Идти манданам.

— Нет, тут нас ждет другой дом, колыбель, давшая жизнь человеческому роду. — Взор норвежца полыхнул огнем. — Эта земная колыбель породила царей, героев и сирен, дала толчок вечной мирской жизни. Там ты сразу выздоровеешь, Лягушечка!

Вечная жизнь? Почему-то она выглядела как губительная и грозная, хотя и прекрасная стихия. Вспышки огня окрашивали темные тучи сияющими зеленоватыми и пурпурными оттенками. Облачные клубы вздымались и опускались, кружа, словно планеты вокруг незримого внутреннего светила. Казалось, само нырнувшее за западный горизонт солнце воспламенило эту грозу, и над ней вдруг появилась радуга, яркая и четкая, как дуговое перекрытие моста.

— Бифрост! — взревел Магнус. — Огненный мост, он связывает небесную крепость Асгард с Мидгардом, обитаемым миром людей! Вот они, наши желанные врата!

— Магнус, это обычная радуга. Радужная спутница дождя.

— Держу пари, что эта радуга укажет нам, где зарыто сокровище! Пойдемте туда и проверим, если вы не доверяете мне.

Могли ли мы теперь повернуть обратно? Держа курс на это природное чудо, мы постарались подобраться к нему как можно ближе, продолжая плыть по живописной мозаике озер и протоков, хотя трижды нам пришлось перетаскивать наш челн на короткие расстояния до нового водоема, волоча по болотистым землям рунический камень, а потом вновь браться за весла. Либо источник этой таинственной неиссякаемой грозы был дальше, чем казалось, либо он отступал, заманивая нас в свой эпицентр. Мы продвигались с черепашьей скоростью. Вскоре наш ручей превратился в сплошное болото, и мы, осознав невозможность дальнейшей гребли, в последний раз вынесли манданский челн на берег, вытянули туда же медвежью лодчонку и выгрузили рунический камень.

— Я не собираюсь бросать его тут на радость другим искателям, — заявил Магнус.

— И как же ты собираешься тащить его дальше?

— Можно соорудить волокушу, — предложила Намида. — Наши охотники пользуются ими, перетаскивая добычу по равнинам. У дакотов их таскают лошади, а мы используем собак.

— Но у нас нет даже собаки.

— У нас есть норвежский богатырь.

Мы нарезали жердей и связали их в треугольную раму, поместив в ее середину обтянутую шкурой посудину с руническим камнем. В отсутствие колес это было лучшее из возможного.

Потом, когда заходящее солнце озарило облачный столб оранжевым заревом, мы остановились на ночлег. Задул холодный ветер. Лягушечка испуганно таращила глаза, следя за пульсирующим огнем. Проснувшись посреди ночи, я увидел, что она по-прежнему бодрствует, с отрешенно покорным выражением глядя на пламя.

— La mort, — прошептала она, когда я коснулся ее.

Она успела хорошо запомнить французское слово «Смерть».

Глава 40

Следующее утро встретило нас молочно-туманной тишиной. Мы уже не видели ничего, даже таинственного облака. Мгла окутала место нашей стоянки, туманный полог сочился каплями, отмеряя мгновения времени, словно установленная в низине клепсидра. Смолкли даже птичьи голоса. Ветер тоже совсем угомонился. Такое гробовое спокойствие вселяло жуткий страх: наверное, подумалось мне, так чувствуют себя умершие на том свете. Лягушечку наконец сморил сон, и она никак не могла вырваться из горячечного бредового забытья.

— Почему вдруг стало так тихо? — спросила Намида.

Мы все посмотрели на Магнуса.

— Откуда я знаю?

Но я знал или с опаской предполагал, что знаю. В лесу природа порой затихает, даже животные стараются затаиться, словно боясь вошедшего охотника и выжидающе наблюдая за его действиями. Обычно мы слышали утренний щебет птиц, но сегодня они молчали.

— По-моему, за нами по-прежнему следят. Красный Мундир не отказался от преследования, и его индейцы где-то неподалеку.

И действительно, внезапно с болота до нас донесся одинокий птичий крик, и ему тут же ответила вторая птица с дальней речной протоки. Женщины насторожились. Индейские сигналы.

— Это добрый знак, — попытался успокоить нас Магнус. — Они решили не убивать нас, а проследить за нами и выяснить, к каким сокровищам мы их приведем.

— А что будет потом?

— Мы первыми найдем молот, и тогда все изменится. — Соорудив из буксировочного троса упряжь для своей волокуши, Магнус накинул ее себе на плечи и прибавил: — Так пошли поживей и найдем то, к чему так стремятся эти мерзавцы.

Бодрой рысцой он начал петлять между деревьями, сразу став похожим на привидение, окутанное саваном тумана. Вскоре он вышел на топкую луговину, примяв напоенную влагой осеннюю траву, по которой протянулись параллельные следы его волокуши, и устремился дальше с такой недоступной мне уверенностью, словно точно знал, в какой стороне находится вожделенный молот. Мы мелкой трусцой следовали за ним, стараясь не слишком отставать.

— Магнус, а не удобнее пока просто припрятать эту плиту?

— Это же доказательство того, что первооткрывателями Америки были норвежцы.

— А что же произошло с твоими норвежцами, если они сумели овладеть древним могуществом?

— Кто знает? Что может означать высеченная на камне запись о десяти умерших, покрасневших от крови? Может, они заболели. Или сразились с индейцами. А может, поубивали друг друга. Или же им удалось совершить нечто такое, с чем они не сумели совладать, к примеру, выпустить на волю какую-то всесокрушающую силу.

— Вендиго, — сказала Намида.

— Либо они попросту выполнили то, ради чего прибыли сюда, — не обращая внимания на ее замечание, продолжил Магнус. — По крайней мере, кто-то из них вернулся в Скандинавию, раз там обнаружилась карта. А часть из них могла остаться жить с индейцами. — Он остановился и, повернувшись к Намиде, спросил: — Тебе известно о том, что среди ваших предков были тамплиеры?

— Кто такие тамплиеры?

Решив, что отвечать бессмысленно, он покачал головой, и мы потащились дальше.

— Откуда ты сам узнал все это? — настойчиво спросил я.

— Во мне самом есть часть тамплиерской крови. Мои предки принадлежали к обедневшему королевскому роду, лишившемуся власти много поколений тому назад. Меня еще в детстве посвятили в нашу историю, и я узнал о том, как мои предки потеряли власть. Но эта история воспринималась мной просто как легенда до тех пор, пока я не нашел ту средневековую карту. Потом до меня дошли вести о новых открытиях в Египте и Святой земле в ходе французской экспедиции и о некоем ученом американце, который объявился при новом революционном дворе Наполеона. Я распознал руку Одина! Средневековая карта призывала меня в дикие пустыни Америки, и вдруг мне сообщают о том, что поблизости живет вполне уместный в качестве компаньона ученый американец. Признаюсь, что как герой ты совсем не оправдал моих ожиданий, Итан Гейдж, однако ты обладаешь определенной настойчивостью и живучестью. Даже твоя страсть к этой индианке оказалась полезной… она привела нас к руническому камню. Воля богов определяет нашу долю.

— Ты что, всегда прибегаешь к языческим поговоркам, когда дела принимают плохой оборот?

— Пока ничего плохого не произошло.

— Нас едва не покалечили, пытались пристрелить, сжечь и, наконец, растоптать.

— Все это не важно, раз мы живы. А теперь мы почти у цели.

— Но они же не были подлинными богами, Магнус. Не были сверхъестественными существами. Все это мифы.

— А как ты определяешь сверхъестественность? Представь, что твой Бенджамин Франклин попал во дворец царя Соломона и продемонстрировал там свои электрические опыты. Разве не восприняли бы их евреи как божественное чудо? Мы, христиане, создали своеобразную пропасть — между убогим человеком и исключительным Богом с безграничным могуществом, — но что, если разрыв этот не так велик, как нам кажется? Или разве между этими двумя крайностями не могут существовать иные реальности? Что, если история древнее, чем мы полагаем, и скрыта от нас гораздо более плотной завесой, чем этот земной туман, и что, если миф в своем собственном мире является фактом? — Он оглянулся на рунический камень. — Какое еще доказательство тебе требуется? Свидетельство пребывания здесь скандинавов так же реально, как шкура убитого медведя, на которой оно покоится.

— Но это противоречит всем общеизвестным историческим фактам!

— Вот это верно. — Норвежец остановился, потянулся и хлопнул меня по плечу. — Именно поэтому мы с тобой здесь, на пороге воскрешения в безлюдной дикости.

— Воскрешения?

— Я не все еще рассказал тебе. Пока не время.

— Что ж, нам понадобится воскрешение, если нас догонит Красный Мундир. Он перебьет нас всех.

— Нет, если мы завладеем молотом.

Вокруг неожиданно ощутимо похолодало, и я заметил, что мы вышли на ковер из хрустких градин, наверное, выпавших из вчерашнего таинственного грозового облака. Эти льдинки еще не растаяли, скрывая землю под своим белым покровом. Наше дыхание туманными облачками растворялось в морозном воздухе.

Мы нерешительно остановились, словно раздумывая, не повернуть ли назад.

Первым пришел в себя Магнус, он шумно вздохнул и медленно потащился с тяжелой волокушей вверх по пологому склону, призывая нас последовать за ним. У меня возникло ощущение, что мы прорвались сквозь некую незримую стену, тонкую и прозрачную, как бумага. Воздух мгновенно вновь потеплел. Мы оказались в белоствольной березовой рощице, украсившейся к концу года лиственным золотом. Туман начал рассеиваться.

Нас встречала беспорядочная колоннада объемистых деревьев. Град здесь уже растаял, а первые упавшие листочки поблескивали, как золотые монетки. Поляна поздних цветов укрыла землю пурпурным ковром, словно устилающим пол белоствольного храма, который проступал сквозь дымчатую вязь тумана. Позеленевшие от мха каменные глыбы поднимались из земли подобно виденным мной в Европе менгирам. Потрясенные красотой природы, мы замерли в молчании, даже шорох жердей волокуши звучал кощунственно. По мере подъема на пологий склон вокруг становилось все светлее, словно день обретал новую силу. Повсюду блестели капельки росы.

Вскоре мы поднялись на вершину небольшого гранитного массива, и поскольку солнце уже прорвало туман, отступивший в лес, то перед нами наконец открылся прекрасный вид.

Я затаил дыхание.

Панорамавыглядела очень живописно. В луговой долине серебрилась гладь озера, луга сменились березовыми и осиновыми рощицами, и вся эта окруженная степной полосой роскошная низина казалась скрытой от остального мира. Но не только ее роскошь приковала наше внимание. Посреди лесистой лощины на небольшом всхолмлении росло гигантское дерево, я даже не представлял, что такие вообще существуют. Мы потрясенно взирали на этого лиственного гиганта.

Дерево было таким высоченным, что, даже сильно закинув назад головы, мы не смогли разглядеть его вершины. Зеленовато-бурая крона похожего на башню ясеня скрывалась в туманной дымке, и рядом с ним карликами казались все деревья, причем не только в этом лесу, но и на всей нашей планете. Трудно сказать, насколько вымахал этот древесный патриарх, но меня больше удивило то, почему мы не увидели его издалека. Должно быть, нам помешали облачность или туман. Это дерево поднялось гораздо выше любого кафедрального собора, на его ветвях могли бы, наверное, разместиться самые длинные городские улицы, ни один художник не в силах зарисовать, допустить или даже вообразить размеры такого исполина… кроме, возможно, древнего скандинава. Нижняя часть ствола превосходила в обхвате самую большую крепостную башню, а в тени его ветвей могла бы разместиться целая армия. Нас можно было сравнить с муравьями, подползшими к огромному накачанному воздушному шару.

— Иггдрасиль, — пробормотал Магнус.

Невероятно! Неужели это то самое мифологическое скандинавское древо, что содержало девять миров, включая срединный Мидгард, мир людей! Нет, даже эта громадина была не настолько велика. И однако ясень выглядел сверхъестественно высоким, он возвышался над обычными деревьями так, как они сами возвышаются над пнями. Что же позволило ему вымахать до таких ненормальных размеров? Ясень считается очень ценным деревом, его древесина податлива и крепка, из нее обычно делают луки и стрелы, трости и рукоятки для топоров — но любые, самые крупные, экземпляры никогда не достигали такой поднебесной высоты. И все-таки мы воочию видели громадную стать этого колосса.

— Его древесины хватило бы на постройку целой флотилии, — сказал я, — однако он не в состоянии вместить целый мир. Никакой это не Иггдрасиль.

— Но он достаточно заметен, чтобы обозначить место хранения молота Тора, — ответил Магнус. — И он вполне может служить вратами могущества. Ты все еще не веришь мне, Итан?

— Ты считаешь, что в нем спрятан твой молот?

— А разве тут есть более подходящее место? Что еще тебе бросается в глаза?

— Почему это дерево так велико? — тихо спросила Намида.

— Разве вы не понимаете, что это божественная тайна? — вопросил он, сверкнув здоровым глазом.

— А вот это что такое?

Я показал на небольшой камень поблизости. Меня заинтересовало то, что в нем имелось отверстие достаточного диаметра для установки флагштока.

— Ага! Еще одно свидетельство! Причальный камень!

— Какой-какой?

— На ночь викинги обычно привязывали свои корабли к колу, забитому в такие вот просверленные отверстия. В Норвегии полно таких камней.

— Но мы же не на берегу моря, Магнус.

— Верно, так для чего же, ты думаешь, его приволокли сюда? Я подозреваю, что он служит знаком для нахождения молота Тора на тот случай, если дерево почему-то не заметили. Держу пари, что с другой стороны от этого дерева мы обнаружим еще несколько причальных камней. И, проведя между ними линии, найдем в месте их пересечения то, что ищем.

— Умно.

— Это просто очевидно.

Таща за собой рунический камень, он устремился вперед по краю утеса в поисках удобного спуска. Мы последовали за ним и в итоге, сойдя в долину по травянистому склону, оказались под сенью зеленого голиафа.

По любым меркам это древо имело весьма почтенный возраст. Не знаю, росли ли когда-либо на нашей планете подобные гиганты, но знаю точно, что, обходя его комель, я насчитал сотню шагов. Огромные корни расходились от его основания как низкие стены. В складках и бороздках его коры вполне мог спрятаться взрослый человек, а выросшие на стволе капы достигали размера бочонка. По трещинам в коре можно было вскарабкаться на первую развилку, как по ущельям, ведущим на вершину утеса. Зеленовато-желтая листва возвещала о близком конце года, а вершина терялась в путанице многочисленных ярусов ветвей.

— Такой исполин произведет переворот в ботаническом мире, — сказал я. — Ни одно нормальное дерево не достигало еще таких размеров.

— Возможно, в Эпоху Героев такими были все деревья, — мечтательно произнес Магнус. — Все тогда достигало величия, даже доисторические животные, упомянутые Джефферсоном. Это последний представитель мира древнейшей флоры.

— Если даже ты прав, как твои северные тамплиеры узнали, что оно растет именно здесь?

— Я не знаю.

— И где же твой молот?

— Тоже пока не знаю. Может быть, где-то наверху. — Он махнул рукой в верхние, густо сплетенные ветви. — Или внутри. Как гласят предания, когда наступит Рагнарёк, то женщина и мужчина — Лив и Ливтрасир — спрячутся внутри Иггдрасиля, переживут потоп конца мира и возродят жизнь на земле.

— Что ж, звучит обнадеживающе.

Можно ли забраться на этого колосса? Лавируя между разветвляющимися ходами лабиринта, образованного древесными корнями, я удалился от дерева, чтобы получше рассмотреть его. Хотя солнце рассеяло туманную завесу, странный облачный ореол затемнял его крону, словно ясень непонятным образом притягивал непогоду. Именно это явление, осознал я, служило своеобразным щитом, не позволявшим увидеть древо издалека. Интересно, может ли повториться виденная нами вчера таинственная гроза?

Я также заметил, что вершина дерева кажется странно усеченной, как бы аккуратно подрезанной. Хотя сама вершина скрывалась в тумане и полностью разглядеть ее не удавалось, в вышине просматривался темный толстый обрубок, словно верхний конец ствола обуглился после удара молнии. Ну конечно! Вымахав выше всех в этой округе, ясень мог стать своеобразным природным молниеотводом. Однако, учитывая беспрестанные здешние грозы, странно, что дерево не подверглось гораздо более суровым атакам. Вчерашних грозовых ударов было достаточно, чтобы спалить его дотла. А главное, вообще непонятно, как ему удалось вырасти здесь до таких размеров.

Совершенно не понятно.

Я вернулся к остальным.

— Есть тут одна странность. Это дерево вроде бы притягивает грозовые тучи, и, однако, его до сих пор не спалили удары молний.

— Не нравится мне здесь, — сказала Лягушечка. — Намида права. В этой долине живет сам Вендиго, пожиратель человеческой плоти.

— Чепуха, — отрезал Магнус. — Это священное место.

— Вендиго хватает людей именно в таких местах.

— На самом деле не существует никакого Вендиго.

— А твои мифы, значит, существуют на самом деле! — парировала Намида. — Лягушечка права. В этом месте обитают какие-то разрушительные духи.

— Ну так мы найдем молот и уберемся отсюда, — сказал я. — Да побыстрее, чтобы Красный Мундир не настиг нас. Ладно, я полез наверх.

Цепляясь руками за бугристые выступы древнего ствола и находя уступы для ног, я умудрился добраться до первой развилки и прошелся по толстенной ветви. Она была широкой, как парапет, и я храбро помахал стоявшей внизу троице, хотя храбрости мне как раз не хватало. Даже с этого скромного стартового этапа падение представлялось пугающе долгим.

Лучше не думать об этом и продолжить подъем. Так я и сделал.

В некоторых местах подъем проходил довольно легко, я просто подтягивался и перебирался с ветки на ветку. Но иногда приходилось карабкаться, как пауку, по стволу до очередной развилки, используя складчатую структуру коры. Ее раздробленная и извилистая поверхность с множеством наростов предоставляла большой выбор для опор и захватов; я казался себе мелким эльфом. Или белкой Рататоск, несущей по Иггдрасилю бранные слова от дракона Нидхёгга священному орлу на верхние ветви. Все выше и выше, земля уже скрылась за хаотичным переплетением ветвей, но небес я также не видел. Меня окружал лиственный кокон, своего рода уютный и надежный древесный дом. Местами встречались развилки и трещины, а когда я попал на обломанную ветку, меня поразили годичные кольца на ее сломе. Ширина каждого кольца доходила до дюйма, свидетельствуя о том, что этот гигант рос невероятно быстро.

Вскоре быстрота моего подъема заметно снизилась, но я продолжал ползти вверх, превозмогая усталость напряженных мышц. В сотнях футов от земли ствол и ветви оставались еще толстыми и крепкими, но чем больше голубых лоскутков просвечивало через кружевную крону, тем обширнее становился открывающийся передо мной вид, и я наконец осознал, на какую головокружительную высоту забрался. Окрестные леса выглядели как степные луга. Мои спутники давно исчезли из вида, и где-то подо мной парили птицы. Облачный слой вокруг дерева сгустился, напомнив виденные нами вчера клубящиеся облака, и их плотная масса, точно грозовой фронт, уходила в незримую высоту. Ветер набирал силу, и ясеневая крепость начала раскачиваться. Меня затошнило, словно на борту попавшего в качку корабля.

Увеличив силу захватов, я продолжил подъем.

Наконец в сплошном и плотном лиственном шатре образовалась брешь, и я увидел вершину, взметнувшуюся на несусветную, головокружительную высоту. Через разрывы в облаках смутно маячили дальние холмы и бесконечная панорама лесных и луговых массивов с серебристой гладью озер, но из-за сгустившихся туч дневной свет заметно посерел. Вероятно, издалека Иггдрасиль совсем не видно.

Однако мое внимание привлекло какое-то движение. В нашу сторону двигалась группа всадников, и один из них в ярко-красной одежде выглядел как живая капля крови, бегущая по луговой зелени.

Ствол дерева сузился до размера, который я смог обхватить руками. Тем не менее, здесь наверху не обнаружилось пока никаких молотов. Хотя я уже видел, что вершина действительно оказалась срезанной. Только непонятно зачем.

Преодолев последние двадцать футов, я наконец забрался на искореженную вершину толщиной не больше майского столба. Опять глянув вниз, я заметил, что отряд Красного Мундира скрыли облака. Плотная стена облаков, образуя объемистый туманный цилиндр, медленно кружила вокруг гигантского древа. Его вершина горела на солнце сверкающим серебром, но нижние облака над ней уже потемнели. Я услышал глухой рокот грома. Надо торопиться! Вершина поблескивала ярким огнем, словно в нее вставили золотой провод, порождающий многообещающие вспышки.

Самую верхушку этого гиганта, очевидно, срезал удар молнии, обычно поражающей как раз самые высокие объекты. Но почему, интересно, это дерево не сгорело или не рухнуло во время гроз, изобилием которых славятся эти края?

Я забрался на одну из самых верхних веток, опасаясь, что она может обломиться или очередной удар электричества спалит меня вместе с насестом. Ветер раскачивал дерево вместе со мной с амплитудой в добрые двадцать футов.

И тогда я получил ответ на то, чем озадачился еще на земле. Замеченный мной только что золотой провод оказался на самом деле переплетением нескольких толстых металлических проволок, и конец этого жгута торчал из центра срезанной вершины. Судя по виду, это был какой-то сплав из меди, серебра и железа. Жгут завершался раскаленной докрасна развилкой.

Если бы Франклин не ознакомил меня со свойствами электрических сил, я мог бы сказать, что эта странная проволока светится не слишком ярко. Но я и сам овладел силой молнии. И это сооружение почти наверняка служило средневековым молниеотводом. Бладхаммеровы тамплиеры или скандинавские утописты внедрили в это дерево проволоку. Металл притягивал удары молний, и если эта проволока была достаточно длинной, то она могла отводить заряды в землю. То есть, возможно, проволока тянется вниз до самой земли.

Очевидно, что-то спрятано под корнями этой громадины.

Я ощутил странное покалывание, в воздухе возникло тревожное напряжение, темные облака приобрели свинцовый оттенок. Скорее инстинктивно, чем осознанно, я спустился с вершины на первую развилку и прижался к стволу, как мартышка. Задрав голову, я прищурился и глянул на проволочный обрубок, вдруг озарившийся яркой вспышкой. Через мгновение прогремел громовой раскат. Едва не ослепнув, я невольно зажмурился.

Молния ударила в проволочную развилку, и дерево содрогнулось, похоже, до самого основания. Меня сильно тряхнуло, но основная сила заряда молнии пришлась на внутреннюю часть ствола. Потрясенный таким ударом, я на мгновение потерял способность дышать, но умудрился не свалиться.

Потом звон в ушах прошел, проволока зашипела.

Сверху начали падать крупные и холодные дождевые капли.

Надо быстро слезать с этого дерева.

Глава 41

Я старался спускаться как можно быстрее, но неверный шаг мог стать причиной фатального падения, поэтому я осторожно выбирал надежный путь. Казалось, целую вечность я сползал до той развилки, откуда мои спутники могли уже расслышать мой голос.

— Эй, Магнус, что-то должно быть под самим деревом!

— Что?

— Металлическая проволока тянется с вершины по стволу! Она притягивает молнии! И по-моему, там внизу должно быть какое-то мощное устройство. Нам необходимо срочно найти его, потому что Красный Мундир уже близко.

К тому времени, когда я добрался до нижних ветвей, повис на руках и спрыгнул на мягкий лиственный ковер, укрывший землю, Магнус успел дважды обойти вокруг дерева.

— Основание Иггдрасиля непоколебимо, как скалы Гибралтара, — заявил он.

— С тех пор как твои скандинавы побывали здесь, прошло около четырехсот пятидесяти лет. — Заметьте, я уже не сказал «возможно» или «вероятно», признав как установленный факт то, что давно забытые тамплиеры побывали в этих краях. — А это дерево вымахало необычайно быстро до таких огромных размеров, вероятно, благодаря влиянию тех самых электрических сил, научные исследования которых проводил француз Пьер Бертолон.[37] По мере роста этот ясень тащил с собой вверх металлический провод, использованный в качестве молниеотвода. Я думаю, длина проволоки уже иссякла, ограничив тем самым дальнейший рост дерева. А начинаться она должна где-то внизу.

— Я не вижу здесь никакой проволоки, — окинув пристальным взглядом ствол, ответил Магнус.

— Она проходит по внутренней центральной части ствола и тянется до самой земли. Скорее всего, этот провод подсоединен к какому-то важному устройству, иначе вся затея не имела бы смысла. А если оно важное, то, значит, нужно его найти. В общем, где-то здесь мог быть прокопан подземный ход к их тайнику. — Помня о приближении индейцев, я тревожно оглянулся и добавил, показывая на мощные отростки: — Ход мог начинаться где-то между этих корней. Допустим, само дерево посадили над этим туннелем. Я понимаю, что дерево выглядит монолитным, как скала, но…

— Значит, нам надо вновь прорубить дверь, — заключил Магнус, задумчиво поглядев на древесную кору. — Прости меня, Иггдрасиль. — Взяв топор, он подошел к вогнутой впадине, начинавшейся от одного из громадных корней. — Странно, как это здесь вырос такой искривленный корень. И кора тут почему-то сильно изрезана. — Он прицелился и взмахнул топором. Раздался треск, и дерево застонало. — Если там находится подземный ход, то нам понадобятся факелы.

— Мы с Лягушечкой соберем палок, — быстро сказала Намида.

— А как твои скандинавские тамплиеры догадались, что надо прийти именно в эту долину, она же находилась посреди обширного неисследованного континента? — спросил я, слушая ритмичные удары топора моего компаньона.

— А им не пришлось ни о чем догадываться, — ответил Магнус. — О существовании этого континента они узнали от древних викингов, а после Черной пятницы тысяча триста девятого года сами пустились в бегство, спасая свои жизни, но не забыли прихватить с собой важные артефакты.

Его топор упорно углублял и расширял место вырубки, а сам Магнус, тяжело дыша, высказывал свои идеи.

— Наверное, от индейцев они услышали о богатых промысловых землях, расположенных вокруг места слияния четырех рек, расходящихся на север, юг, запад и восток… Не в таком ли месте находился древний райский сад? Оставив всех преследователей за океаном, они поселились среди индейцев и начали налаживать быт, используя известные им научные знания. В отличие от туземцев они умели делать металлы. Они мечтали создать идеальное государство, благополучие которого могло поддерживаться магической силой привезенного ими артефакта.

Щепки разлетались во все стороны.

— Молота Тора?

— Вероятно, с его помощью они сражались с индейцами, — кивнув, сказал он, вновь взмахнув своим огромным топором. — Наверное, им пришлось опять спрятать его, когда стало очевидно, что их отряд слишком мал для победы над здешними племенами. И, не имея времени на строительство пирамиды, башни или другого приметного сооружения для обозначения места тайника, который потом они сами смогли бы быстро отыскать, они воспользовались тайными знаниями древних, чтобы устроить его под особым живым деревом, способным отпугнуть всех местных индейцев, но вырасти до колоссальных размеров и стать подобным маяку для будущих тамплиеров.

— Маяку, скрытому в облаках привлекаемых им гроз.

— Верно, и сами грозы являются своеобразным маяком. То есть даже если это дерево не Иггдрасиль, то в нем сокрыт механизм защиты того, что мы пришли забрать.

— И как же работает тот защитный механизм?

Он задрал голову к небу.

Тучи все больше закрывали синеву, дневной свет заметно потемнел, и я опять услышал громыхание грома. Внутренняя тайная сила этого древесного гиганта, казалось, ежедневно, когда солнце восходило к зениту, порождала собственные грозы, а на ночь навлекала на окрестности зимний холод. В вышине над нами сверкнула молния, словно созданная божественным молотом Тора. Или, наоборот, возможно, сила молнии подпитывала мощь этого оружия.

— Индейцы уже близко! — испуганно напомнила Намида.

И действительно, за деревьями на вершине сумрачного склона, с которого мы спустились, мелькали какие-то тени. Красного Мундира и его дакотов, так же как и нас, должен поразить этот ботанический исполин с его грозовым колоколом. По моим предположениям, они сначала помедлят в нерешительности, а потом рискнут спуститься поближе к нему, скрываясь в высокой луговой траве, чтобы выяснить причины странного явления. Пара моих выстрелов замедлит их спуск. Я взял на изготовку винтовку.

— Скорей же! — взмолилась Лягушечка.

Удары топора норвежца раздавались с идеальной частотой и попадали в цель с неизменной точностью, щепки разлетались как конфетти, а старая листва, подобно золотистому снегу, засыпала землю. По сравнению с таким раблезианским деревом тяжеленный массивный топор казался булавкой, и, однако, этот лесной царь содрогался от каждого удара Магнуса, словно с трудом выдерживал такое — наносимое ему впервые за многовековую жизнь — оскорбление. Кто же мог осмелиться атаковать его? Идея туннеля в массивном стволе казалась бредовой, хотя по мере рубки качество древесины начало изменяться.

— За корой и внешним слоем древесины начинается гнилье, — отдуваясь и продолжая рубку, пропыхтел Магнус. — Теперь оно легко распадается на куски. С виду этот ясень выглядит гораздо крепче.

Очередное небесное громыхание вызвало то же странное покалывание, которое запомнилось мне во время грозы в Городе Призраков, расположенном к югу от Иерусалима. Сам воздух вдруг начал ощутимо потрескивать.

Луговые травы раскачивались и волновались, выдавая приближение подлых приспешников Красного Мундира. Я прицелился в головную часть этой волны, выстрелил, и движение замерло.

Присев за корнем, я вновь зарядил винтовку.

— Руби быстрей, Магнус!

Над травой взвились пороховые облачка, раздался грохот ответных выстрелов, и свистящие пули врезались в могучий ствол, не причинив нам вреда. Бладхаммер выругался, отмахнувшись от пуль, как от назойливых пчел. Женщины, притащив охапки веток, наскоро сплели из них факелы и с помощью кремня и огнива развели небольшой костерок из сухих опавших листьев. Я продолжал прикрывать нашу компанию ружейным огнем, вынуждая вражеский отряд держаться подальше. Наши упорные преследователи залегли в траву и затаились.

— Вот она, дыра! — вскричал Магнус.

Мы обернулись. Под массивным корнем обнаружилась дыра, размерами превосходящая бочкообразный вход в медвежью пещеру. Значит, дерево действительно выросло над подземным ходом.

— Забирай женщин и отправляйтесь на разведку, — велел я. — А я задержу пока банду Красного Мундира.

Прицелившись, я спустил курок и после очередной внушительной отдачи в плечо принюхался к запаху сгоревшего пороха. Стрельба придала мне спокойную уверенность. Знакомые движения курка, затвора, шомпола, патрона, благодаря которым я удерживал наших мучителей на расстоянии, не позволяющем им вести прицельную стрельбу. Пули летели в ответ, но мушкетный дым лишь показывал мне те места, где прятались преследователи. Они оказались достаточно сообразительными, чтобы продолжать ползти к нам в промежутках между выстрелами.

— Нам нужен знаток электричества! — донесся наконец до меня крик Магнуса.

— Тогда иди постреливай в них вместо меня!

Магнус вылез из дыры, тряся одной рукой, словно обжегся, и взял у меня винтовку.

— Очень странно, — буркнул он, смахивая грязь с лица.

Я нырнул в подземный ход. Сначала я подумал, что земляной свод поддерживают корни, но потом разглядел, что свод образован материалом совсем иной природы: слоновой костью. Скандинавы укрепили туннель бивнями древних мастодонтов. Неужели они нашли этих слонов? Или нашли свалку костей этих животных? Или сами прикончили последних мамонтов?

В подземелье оказалось неожиданно сухо, а из глубины доносился стойкий запах гари. Я на ощупь продвигался на свет факелов в сторону дожидавшихся меня женщин. Намида и Лягушечка сидели на корточках в каком-то склепе, не позволявшем даже встать в полный рост, и в самой его середине, как раз под центральной частью ствола, находилось странное устройство. Расходящиеся от основания ствола жесткие ребра корней уходили в землю, образуя своеобразную клеть размером с большой дорожный сундук. Над этой клетью поблескивал толстый, как стержень пера большой птицы, провод, который спускался из центра ствола по своду туннеля к деревянному цилиндру размером с бочонок. На этом цилиндре остался лишь один виток проволоки, поэтому я догадался, что когда-то на этот барабан была намотана очень длинная драгоценная проволока, и она разматывалась в течение столетий по мере роста дерева. Когда раскрутится последний виток проволоки и ее прибавления больше не будет, рост дерева прекратится, сдерживаемый длиной молниеотвода.

Но потрясение женщин вызвало нечто другое.

Сделав последний виток по цилиндру, проволока спускалась к массивному бруску, насаженному на рукоятку…

Под ней стоял массивный металлический молот.

Это орудие превосходило размером киянку, но недотягивало до кузнечной кувалды, а длина его толстой короткой рукоятки равнялась примерно длине моего предплечья. Массивную и тупую насадку выковали из какой-то серебристой светящейся руды, и весила она на вид никак не меньше пятнадцати фунтов. В паутину корней вплелись и другие проволоки, а сам молот слегка покачивался на основании металлической рукоятки, но не падал, удерживаемый, видимо, электрическими силами.

— Молот Тора, — недоверчиво произнес я.

Чей бы ни был этот молот, ясно одно — его подсоединили к молниеотводному проводу этого чудовищно громадного дерева, подобно тому как я соединил лейденские банки в накопительную зарядную батарею во время осады Акры в Израиле. Точно зачарованный, я потянулся к нему, но Намида схватила меня за руку.

— Нет! Смотри, что сейчас будет.

Внезапно склеп озарила ослепительная вспышка, и искры полетели в разные стороны, как во время фейерверка в Морфонтене. Своды подземелья содрогнулись, и послышался глухой отдаленный гул, отголосок громового удара. Искры быстро погасли, а сам молот воспылал электрическим огнем, переданным ему по проволоке. При этом от него исходило странное гудение. Но постепенно свечение его начало ослабевать.

— Молнии кормят его небесным огнем, — прошептала Намида. — И по-моему, им питается и само дерево. Магнус попробовал дотронуться до молота и обжегся.

Значит, молот был заряжен и постоянно подпитывался электричеством, примерно так же, как во время осады Акры я зарядил электричеством саблю для поединка с Большим Недом. Да, такова основополагающая сила, способная оживить природу! Молот стал своеобразным оружием, но как воспользоваться его грозной силой, не повредив себе? Я пытался сообразить, что в данном случае мог бы предложить старина Бен, но мне мешала сосредоточиться доносившаяся снаружи стрельба.

— Надо пойти помочь Магнусу, — сказал я женщинам.

Мы выползли обратно.

Магнус прятался за огромным корнем, и мы втроем присоединились к нему.

— Ты забрал молот?

— Я пока не придумал, как можно безопасно взять его.

Наши противники подобрались ближе и прятались уже менее старательно.

— Он нам нужен!

— Магнус, мы же не боги.

Я забрал у него винтовку, отдав взамен мушкет. После моего выстрела раздался чей-то вопль, и наступление вновь приостановилось, а потом до меня донесся странный гнусавый вариант голоса Сесила.

— У нас в плену Пьер!

Значит, вояжер еще жив!

А также жив и мой смертельный враг.

— Приостановите стрельбу! — крикнул я, заряжая ружье.

Английский аристократ медленно поднялся из травы, вытащив вместе с собой француза. Спасший нас вояжер, очевидно, претерпел жестокие побои, под глазами его темнели большие круги, ему разорвали рубаху, и штаны его превратились в лохмотья. Такое впечатление, что его волокли по степи, не давая встать на ноги. Руки его были связаны.

Лягушечка сдавленно охнула, в ее темных глазах заблестели слезы, и она в отчаянии оглянулась на наш туннель.

Но не вид Пьера потряс меня.

Меня потряс вид самого Сесила Сомерсета. Гордое лицо этого красавца изуродовал выстрел моей винтовки, который я сделал с борта каноэ, когда мы бежали из деревни Красного Мундира. Пуля разнесла ему щеку, оставив на ней уродливый кратер. Часть его зубов вместе с верхней челюстью тоже отсутствовала, а выше зияла пустая глазница. Воспаленная красно-желтая рана сочилась гноем, а другой глаз он мучительно прищурил, защищаясь от гудящих над головой насекомых, которые кормились его гниющей плотью. Бравый щеголеватый аристократ превратился в ужасного монстра. Как же этот англичанин умудрился так долго прожить со столь тяжелой раной? Должно быть, он поддерживал в себе жизнь силой воли, уповая на то, что найдет под этим деревом целительное зелье. Его сломанная рапира торчала из-за пояса.

Из травы поднялась и еще одна персона. Аврора! Несмотря на полное отсутствие косметики, давно не мытые волосы и грязную, потрепанную в долгой скачке одежду, она, однако, смотрелась потрясающе красиво, словно загорелая амазонка, вооруженная, правда, не луком, а охотничьим ружьем. Черты ее лица и точеная фигура по-прежнему удивляли изысканной красотой, и вопреки разумному отвращению я опять невольно вздрогнул, на мгновение поддавшись ее обаянию. Чтобы подчеркнуть разделяющую нас пропасть, она подняла ружье и решительно нацелила его на меня.

Чуть позже появился и Красный Мундир с томагавком в здоровой руке и болтающимся пустым вторым рукавом, его английский сюртук изрядно порвался, но по-прежнему ярко алел в причудливом грозовом свете. Его взгляд излучал чистейшую ненависть. При первой же возможности он с удовольствием вырвал бы мое сердце. Смешанная банда из дакотов и изменников оджибве тоже поднялась с земли, кучка этих оборванных мстителей походила скорее на пиратов, чем на могущественных обитателей прерий. Они выглядели жутко грязными и не имели, казалось, ничего общего с теми гордыми воинами, которые помогли нам в путешествии на каноэ.

— Ну надо же! Какая замечательная встреча!

— Мы хотим твоей смерти, Гейдж! — прохрипел Сесил искаженным от боли и ран голосом. — Мы хотим, чтобы ты сдох мучительной смертью! Я привел с собой два десятка лучших в мире воинов, твоя казнь неотвратима! Но мы сохраним жизнь всем вам — Бладхаммеру, женщинам, даже малышу Пьеру — в обмен на найденный вами артефакт. — Запрокинув голову, он смерил взглядом исполинский ствол ясеня. — Должен признать, что такого не ожидала даже наша ложа.

Очередную вспышку, которая подсветила облака, окружавшие верхнюю часть кроны, сопроводил раскат грома. В этих грозовых отблесках искалеченное лицо лорда стало поистине жутким.

— Откуда же члены ложи египетского обряда узнали, что мы ищем?

— Они знают, что Итан Гейдж вечно что-то ищет!

Если Сесил вел себя с отчаянной дерзостью человека, лишившегося половины лица, то поведение индейцев, как я заметил, выдавало явную тревогу. Они тоже не ожидали увидеть такое огромное дерево, порождающее зловещие грозы и жуткий мрак. Безусловно, они также опасались Вендиго.

— С чего это тебе вздумалось окрестить меня малышом Пьером? — протестующе просипел Пьер. — Никто из людей не смеет называть так удальца Пьера Радиссона!

— Молчать!

Сесил взмахнул ременной плетью и начал хлестать несчастного пленника так, словно хотел выместить на нем собственные мучения и досаду. Лягушечка вскрикнула и заплакала. Я задрожал от ненависти. Мне пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не пристрелить Сомерсета тут же — ведь если я убью это чудовище, то его приспешники могут расправиться с Пьером и наброситься на нас до того, как я успею вновь зарядить винтовку. Вояжер покачнулся, но устоял на ногах и лишь зажмурил глаза от этих ударов.

Магнус передал мушкеты Намиде и Лягушечке, а сам взял свой топор, изготовившись к яростной схватке, достойной древнего берсеркера.

— Не спеши, — предостерег я его.

Наконец, задохнувшись от бессильной злобы, англичанин перестал хлестать нашего друга, чье лицо исказила гримаса острейшей боли. Единственный глаз Сесила, сверкая ужасным безумием, излучал ярость мучителя, совершенно отличную от праведной ярости Магнуса Бладхаммера.

— Мое терпение на исходе, Итан Гейдж, — прошипел Сесил. — Ложе египетского обряда известно, что именно стремились собрать тамплиеры, а вы об этом даже понятия не имеете. Отказавшись от ваших находок, вы поможете нашему миру стать лучше. И тогда сможете забрать этого сопливого лягушатника и даже стать владельцами всех этих чертовых прерий. Я оставлю в покое и вас, и этих дикарей! Отдайте находки нам, и мы вновь станем друзьями.

Он попытался улыбнуться, но уродливые шрамы превратили его улыбку в отвратительную гримасу.

— Может быть, я даже отдам тебе свою сестру.

— Не верь ему, — прошептал Магнус.

— Конечно, не верю. Эта банда мухлюет, даже играя в кости, — прошептал я в ответ и крикнул англичанину: — Мы скорее договоримся, если твоя сестра перестанет целиться в меня!

— Тогда и ты, Гейдж, опусти винтовку. Ты же хочешь спасти твоего приятеля. Пора вспомнить, что мы цивилизованные люди. Что было, то прошло. — И вновь жуткая усмешка.

— Отпустите к нам Пьера, и я опущу винтовку.

— Опусти ее, и мы отпустим Пьера.

Аврора отвела в сторону дуло своего ружья. Я опустил свое. После пинка Сесила Пьер с трудом побрел в нашу сторону. Потом вояжер остановился.

— Они уже убили меня, — прохрипел он. — Итан, я готов к переходу в иной мир. Не отдавайте им то, что вы нашли. Эти злостные грешники могут лишь все испортить.

Его слова повисли в воздухе, и все мы застыли, пораженные его промедлением.

И вдруг события завертелись с головокружительной быстротой.

Взревев от досады, Аврора вскинула ружье и выстрелила в спину француза. Он рухнул на колени, а Лягушечка, отчаянно вскрикнув, пальнула в англичанку, но промахнулась и вместо того, чтобы вновь зарядить мушкет, отбросила его и метнулась в обнаруженную нами нору. Выстрел Намиды, однако, свалил одного из индейцев.

Очень вовремя я распластался на земле, избежав залпа индейских пуль и стрел, врезающихся в древесного титана, а Магнус покачнулся и взвыл от боли, очевидно, раненный как минимум одним выстрелом. Намида тоже припала к земле и заряжала мушкет. Потом, когда лорд Сомерсет, обнажив рапиру, бросился за Пьером, намереваясь снять с него скальп, я приподнялся на локте и всадил пулю прямо в грудь этого монстра, подозревая, что он почти желал этого смертельного выстрела. Сесил повалился в траву, выронив сломанную рапиру.

Раздался пронзительный вопль Авроры, исполненный новой ярости.

Не обращая внимания на рану, Магнус молча побежал к ней с поднятым топором.

И тут земля под нами задрожала.

Какая-то мощная волна ударила в дерево, и земля под ним зашаталась. Над нашими головами засверкало множество молний, чья мощность достигла невообразимой силы; они мгновенно воспламенили листву и ветви, и сквозь грохот этого чудовищного залпа до меня донесся леденящий душу мучительный крик. Я узнал голос Лягушечки. Перепуганная Намида прижалась к ближайшему корню, схватившись за него как за борт корабля, но и сам этот дьявольски громадный ясень — возможно, даже мифический Иггдрасиль — покачнулся и зашатался, с жутким треском и кряхтением выдирая из земли корни, словно причмокивающий живой исполин. Неужели началось землетрясение? Воздушная волна вынудила Магнуса рухнуть на колени, а Аврора, разрядив ружье, в отчаянии уползала обратно в траву.

Все индейцы, за исключением Красного Мундира, с криками бросились назад.

Тут наша Лягушечка выскочила из подземного хода в дымящейся одежде и устремилась мимо меня к Магнусу, выкрикивая что-то на своем языке.

Она держала раскаленный молот!

Ее распухшие, обожженные руки покрылись кровавыми волдырями, а стремительная походка становилась все более шаткой. Решив ужасной ценой отомстить за своего любимого Пьера, она вернулась в опутанное проволокой и корнями подземелье и завладела этим оружием, чем вызвала дрожь древесного гиганта. Совсем обессилев, она упала и покатилась по траве, ее руки раскинулись, выпустив молот. Индейцы замерли, глядя на странное оружие, которое пылало так, словно его раскалили в кузнечном горне. Зная, что мы разрядили ружья, Красный Мундир бросился к нам с томагавком. И я, не медля, вытащил свой топорик. Пора покончить с ним, как следовало бы сделать во время летнего сбора, когда он неожиданно напал на меня.

Молот Тора упал далеко от меня, но Магнус уже подхватил его и, прошитый мощным зарядом, взревел от боли. Казалось, он сам вдруг стал еще выше и мощнее, электрическая сила взметнула в разные стороны его бороду и волосы, а сжимающая орудие рука почернела от ожога. С неослабевающим ревом он поднял над головой пылающий молот и начал раскручивать его, описывая в воздухе феерические круги.

Небо раскололи огненные взрывы. Беснующиеся молнии образовали арочный свод над вершиной дерева и извергали яростные удары, поражая огненными стрелами не только ствол и ветви могучего Иггдрасиля, но и его корни. Свист усилившегося ветра превратился в жуткий вой, а тучи, казавшиеся прежде просто угрожающими, начали клубиться и кипеть. Индейцы бросились врассыпную, и только Красный Мундир, подскочив к Лягушечке, со свирепой жестокостью дьявольски точно всадил томагавк ей в висок. Она умерла мгновенно, испустив последний вздох. Я припал к земле, готовый атаковать индейца. В этот момент Магнус швырнул молот, и все молнии устремились в нашу сторону.

Нас с Намидой отбросило к ясеню и вдавило в складки его коры, да и сам Магнус тоже отшатнулся назад. Но лобовой удар сокрушительной силы достался на долю Красного Мундира, он замер на бегу, словно влетел в незримую стену, его самого увенчала огненная корона, и все тело начала сотрясать смертельная дрожь. Одежда на нем мгновенно загорелась. Вскипевшие глаза индейца вылезли из орбит, распухший, как ломоть хлеба, язык вывалился изо рта, а самого его вместе с разлетевшимися в разные стороны мокасинами отбросило далеко назад.

Молот Тора оправдал свое название.

Мистическое орудие прилетело обратно в руки Магнуса, словно между этим грозным оружием и его владельцем возникла таинственная сила притяжения. С мучительным воплем норвежец вновь обхватил его рукоятку. Бладхаммер в своей дымящейся одежде, казалось, зарядился электрической силой, подпитываемой молотом, деревом и самими небесами; с дикими завываниями он вращался вместе с потрескивающим оружием, рассыпая сокрушительные огненные стрелы и воспламеняя траву. Вокруг дерева уже поднялась круговая огненная стена; уцелевшие после сокрушительных ударов молний индейцы бросились бежать, надеясь спасти свои жизни. По-прежнему извергая жуткие стоны, Магнус изогнулся и напоследок швырнул раскаленный молот с такой силой, что вращающееся оружие, взлетев вверх, со свистом скрылось в путанице древесных ветвей.

Воздух сотрясли мощные взрывы.

Со всех сторон к молоту слетались стрелы молний, порождая при столкновении чудовищный грохот. Взрывная волна моментально оглушила меня, и все вокруг побелело и померкло вновь, молот начал падать обратно в сторону Магнуса и, обогнув его, врезался в землю и заплясал по ее поверхности, поскольку никто из нас не посмел больше притронуться к нему. От него продолжало исходить сияние, словно это оружие было порождением самого солнца. Вскоре, однако, его энергия иссякла и зловещее шипение прекратилось. Раненый и обожженный Магнус, терзаясь дикой болью, ошеломленно припал спиной к стволу дерева, вскинув руки и пытаясь защитить лицо от устроенной им же самим огненной завесы.

Небеса потемнели, лишь трава озарялась пожиравшим ближайшие луга пожаром, распространявшимся как в нашу сторону, так и в сторону спасавшихся бегством дакотов. В мерцающем жарком и дымном мареве я разглядел Аврору. Охваченная паникой, вызванной подобравшимся к ней пламенем, она выскочила из травы, размахивая пустым ружьем и, видимо, проклиная все на свете. Слух постепенно вернулся ко мне, и я услышал, как, выкрикнув мое имя, она пообещала организовать нашу встречу в аду. Вскоре дымовая завеса уплотнилась, огонь достиг нижних ветвей Иггдрасиля, и мне подумалось, что мы обречены на гибель в огне.

Наши поиски привели к Рагнарёку, мы стали виновниками конца этого мира.

Глава 42

— Спрячемся под деревом, — прохрипел Магнус, борода которого продолжала дымиться. — В подземелье мы спасемся!

Мы спустились в укрепленный бивнями туннель и вернулись в склеп с опустевшей проволочно-корневой клетью, лишившейся укрепленного в ней молота. Теперь от проволоки исходил дым, древесные основы над нашими головами содрогались от мощных внешних ударов, а Магнус выглядел страшно обгоревшим.

— Значит, Лягушечка вырвала его из клетки, чтобы отомстить за Пьера, — потрясенно произнесла Намида.

— И, сделав это, практически убила себя, — добавил я.

Дым начал проникать к нам через туннель. Воздух накалялся.

— Нам не удалось найти рай, Магнус, мы нашли ад, — проворчал я, машинально начиная заряжать зажатую в руке винтовку.

Как часто она спасала мне жизнь!

— Нет-нет, это и есть истинный парадиз, я уверен! — задыхаясь, воскликнул Магнус. — Молот был тем самым яблоком, которое нам не следовало трогать! Но божественные силы по-прежнему здесь… Этот провод связывает нас с небесами! На все воля небес, Итан, всеблагая воля богов!

— И какие же блага ты тут нашел?

Мне показалось, что наш великан стал еще безумнее, чем прежде.

— Небесные силы помогут мне возродить Сигни!

— Что?

— Это же древо жизни, Итан, именно его искали тамплиеры! Они искали следы Эдема и той вечной молодости, что еще сохранилась в этом мире! Молот вобрал в себя небесную мощь, и теперь дерево оснащено механизмом омоложения и восстановления! Они не успели воспользоваться им, поскольку на них напали индейцы, но за четыре с половиной столетия он обрел могучую силу. Так что, Итан, я смогу вернуть ее!

— Вернуть твою покойную жену?

— Да, вместе с моим ребенком в ее чреве!

С торжествующим видом он потряс чехлом от карты.

— Неужели тебя не удивляло, почему я таскал по степям этот лишенный карты чехол?

Морщась от боли, он открыл его прокопченными, обгоревшими пальцами.

— Конечно, древние тексты допускают разные толкования, но я думаю, что в них говорится о возрождении… либо о спасительном забвении. Я никогда никого не любил, Итан, больше Сигни! — Сверкнув глазом, он погрузил свою руку в чашу с серым порошком. — Ее пепел! Разве я не говорил тебе, что здесь хранится величайшее сокровище на земле?

— Нет! Что ты собираешься сделать?

— Отойдите, отойдите подальше, вы оба! Я зайду в эту клетку с ее пеплом и схвачусь за проволоку, но на сей раз, я полагаю, небесная сила исцелит ее и меня! Так обещают древние тексты!

— Магнус, это безумие!

— Небесное электричество возродит ее из пепла! Иначе зачем же тамплиеры создали это устройство?

— Сесил сказал, что оно предназначено для какой-то неведомой нам цели!

— Сомерсеты слепы, они не способны узреть сверкание истинных драгоценностей в темном подземелье. — Он улыбнулся. — Мы с Сигни наконец будем вместе так или иначе. Я стану проводником света. Смогу прикоснуться к божественному персту! Отойдите к стене на тот случай, если механизм не сработает.

— Магнус, Сигни невозможно воскресить!

— А ты думаешь, что жизнь без нее имеет для меня смысл?

И он как безумец направился к паутине, сплетенной из корней и проволоки, чтобы забраться в клеть и ухватиться за конец провода, тянущегося к вершине дерева. Впервые с тех пор, как я познакомился с ним, он выглядел совершенно умиротворенным. Этот одноглазый Один наконец нашел то, ради чего отправился странствовать по миру.

Я решил, что пора бежать.

Увлекая Намиду обратно по дымному туннелю, я увидел, как он потянулся к проводу, как Адам тянулся к Всемогущему.

— Вернись ко мне, потерянная любовь! — воскликнул он, сжав в кулаке чашу с пеплом и ухватившись за конец провода.

В то же мгновение раздалось оглушительное грохотание взорвавшегося мира, не сравнимое ни с какими громовыми раскатами, и я полагаю, что мы окончательно не оглохли только потому, что этот взрыв обрушил на нас с Намидойземляной свод туннеля вместе с укрепляющими его бивнями. И виновником этого апокалипсиса стал Магнус, наш смертельно раненный мир, казалось, издал свой последний вздох. Мы лежали в туннеле похороненными заживо, а земля над нами тряслась, как мокрая собака.

Связавшись с голубоглазой индианкой, я притащился в этот ад и сейчас проклинал сам себя за то, что не послушался собственной интуиции, предостерегавшей меня от участия в безумной авантюре норвежца. Теперь мне суждено быть погребенным в безымянных прериях, и никто так и не узнает о шерстистых слонах, кознях британцев, а также о неотразимом обаянии туземных девушек.

Но внезапно, как и обещал Магнус, началось воскрешение.

Не в библейском смысле. Скорее, сама земля извергла нас вместе с огромным комом земли и корней гигантского ясеня, на месте которого образовался котлован, где легко могла бы разместиться целая деревня. В первый момент я испытал ощущение полнейшего ужаса, удушающая чернота рухнувшего свода сменилась светом подобного взрыву возрождения и скрежетом выворачиваемых из земли камней и деревьев, в воздух хаотично взлетали корни и фонтанирующая мощными черными гейзерами земля. Я смутно слышал и ощущал сотрясающие основы земли удары, вызванные титаническим крушением тысячетонных деревьев. Потом начался огненный ливень воспламенившейся листвы, она летела с грозового неба подобно свечкам, озаряя насыщенный пылевыми облаками воздух. Выплюнув набившуюся в рот землю, я судорожно вздохнул.

Наконец все успокоилось, остались лишь тихий шелест и шипение очищающего дождя. Или у меня просто звенело в ушах?

Продолжая дрожать всем телом, я осторожно приподнял голову. Почерневшие от земляной пыли, мы с Намидой, отплевываясь и откашливаясь, прочистили уши и глаза. Моя винтовка грязным колом торчала из развороченной стены туннеля. Мы оказались в воронке, вполне способной вместить воды приличного озера. Гигантский ясень, наш современный Иггдрасиль, благодаря безрассудному эксперименту Магнуса взлетел в небо как огненная торпеда и рухнул обратно на землю. Его ствол протянулся по долине на четверть мили, освещая и воспламеняя ее горящими падающими ветвями. От его вывороченных корней осталась гигантская впадина. Пласт мощной корневой системы поднялся к небу огромным диском, отдельные его корешки покачивались на высоте двух сотен футов над землей, а тяжеленный ствол дерева, пробив при падении поверхность земли, угомонился в глубоком ущелье. Его края покрылись разветвленной сетью глубоких трещин.

Рухнуло громаднейшее из деревьев, выращенное на поверхности нашей планеты.

От Магнуса не осталось и следа. Взрыв и обвалы, конечно, уничтожили подземелье, а также и клеть, сплетенную из корней и проволоки, пепел Сигни и самого норвежца. Он присоединился к обитателям Валгаллы, покинув земной мир.

Возможно, эта супружеская чета нашла общую могилу в глубине кратера, оставленного Иггдрасилем. Возможно, их распылила та сила, с которой они соединились. А может, оба они возродились в лучшем мире.

А что же будет со мной? Как обычно, мне суждено продолжать жить на нашей ожесточенной земле.

Настоящим раем Бладхаммера, как я понял, являлось забвение, утрата печальных воспоминаний. Ему хотелось так или иначе покончить со своими земными страданиями — и он покончил. Судьба Норвегии, королевского рода, поиски сокровищ… Все это в итоге не имело для него никакого значения. Магнус нашел весьма относительную категорию райского бытия.

Мы с Намидой с трудом подползли к краю котлована. Я захватил свою в очередной раз побитую винтовку и, вытряхнув землю из ствола, поднялся на ноги, опираясь на нее, как на посох. Потом я помог подняться индианке.

Вся трава и прочее топливо вокруг упавшего дерева сгорели дотла, оставив после себя лишь дымящийся черный круг. По периферии тут и там вспыхивали яркие огоньки, но быстро гасли с шипением под каплями сеющего дождя. Мы нашли тела Лягушечки, Пьера и Сесила на голой земле под деревом, куда не добрался огонь, и дымящиеся обугленные останки Красного Мундира. Еще несколько почерневших трупов лежало на выжженном лугу. От остальных дакотов и Авроры Сомерсет не осталось никаких следов.

Я нашел и молот. Потеряв заряд, он как-то странно измельчал. Большая его часть, видимо, сгорела или испарилась во время произошедшего апокалипсиса. Оставшееся орудие, уже совершенно охладевшее, приобрело тускло-серый металлический цвет. Грозной силы его лишило наше своевольное использование.

— Он называл его молотом Тора, — сказала Намида, удивленно взглянув на это орудие.

— Теперь это просто кусок старого металла.

— Некоторые вещи людям нельзя находить, — грустно заметила она и заплакала, вспомнив своих погибших друзей.

Я глянул в небо. Грозовые тучи растянулись до горизонта, покрыв все сумрачной серой пеленой, и вскоре они разродились настоящим ливнем.

Глава 43

Ствол упавшего ясеня походил бы на мощную стену, такую же высокую и длинную, как легендарные стены Константинополя, но падение и пожар раскололи эту аномально быстро выросшую колонну на множество искореженных обломков. В их зияющих провалах скопилась дождевая вода. По моим предположениям, этот гигант быстро перегниет, и трудно сказать, появится ли когда-нибудь вместо него нечто столь же грандиозное. Ведь у новой поросли уже не будет особого влияния электричества и накапливающего заряд молота. Корневой котлован может стать озером, само дерево удобрит почву, и сгоревшие луга вновь покроются цветущими травами. И тогда не останется и следа от своеобразного Эдема Бладхаммера. Или то, что случилось, можно назвать Рагнарёком? По случайной ли прихоти произошло такое светопреставление в здешнем раю?

Рунический камень уцелел, во время этого страшного катаклизма все про него забыли. Бушевавший вокруг пожар не причинил ему вреда. Через пару поколений, когда исполинское дерево превратится в прах, он, возможно, останется единственным доказательством правдивости моей истории.

Не пострадал и бердыш моего норвежского друга. Намида взялась за его рукоятку и в странном оцепенении потащила топор за собой, словно забытую детскую куклу.

Едва не падая от изнеможения, мы брели вдоль поверженного дерева и вдруг заметили нечто странное, слегка прикрытое еще вывороченными из земли и спутанными корнями Иггдрасиля.

Рухнувший гигант извлек из глубин не только свою корневую систему с изрядным пластом земли и гранитные валуны размером с повозку сена, смотревшиеся в его толще как орехи в тесте. По корневому пласту уже струилась дождевая вода, и в итоге эти камни тоже обвалятся. Но помимо них мы увидели то, что заставило нас содрогнуться и задуматься, не нависло ли над этим местом божественное проклятие.

Кроме бивней древних мастодонтов с паутиной корней сплелись человеческие останки, бурые кости почти не отличались по цвету от окружавших их древесных. Плоть и волосы давно истлели, но погребенные доспехи свидетельствовали о том, что те люди не были индейцами. Четко выделялись порыжевшие от ржавчины щиты. В круге поднятой почвы также просматривались остатки древних кирас, мечей, кольчуг и шлемов. Мы обнаружили скандинавских первооткрывателей! Некоторых из них, очевидно, похоронили в полукруге около посаженного четыреста пятьдесят лет тому назад молодого саженца, подсоединенного к электрическому устройству в подземном склепе.

— Останки воинов, — сказал я Намиде.

— Рыжеволосых чужеземцев, — откликнулась она, разглядывая уцелевшее вооружение.

— Да. Таких же бледнолицых, как я.

— Так далеко от родной земли.

— Магнус, наверное, сказал бы, что истинную родину они рассчитывали обрести здесь.

— Как странно, почему белый человек вечно странствует в поисках заветных земель? Жить ведь можно в любом месте этого мира. Райский сад будет там, где ты его посадишь. Почему белые люди отправляются в такие дальние путешествия, почему они так неистово стремятся завладеть новыми землями?

— Чтобы обрести мир и счастье.

— Белым людям надо создавать счастливый мир там, где они родились.

— Тамплиеры были воинами. Такими же, как викинги. Такими же, как племена оджибве и дакота. Таковыми они были, есть и, наверное, будут. Именно воинственностью мужчины отличаются от женщин.

Но, в сущности, я не старался ничего объяснять, а с нарастающим волнением разглядывал запутавшиеся в корнях скелеты и ржавые доспехи. Не спрятано ли с ними богатство?

Ведь в далеком и пустынном Городе Призраков я нашел золотой цилиндр в останках рыцаря Монбара, так почему бы ему не быть и здесь? Мое сердце учащенно забилось, и я почувствовал прилив сил.

— Белым людям следует искать дом там, где они родились.

— По-моему, мы нашли сокровище.

И прежде чем Намида успела остановить меня, я ухватился за корни и начал карабкаться вверх по земляному диску, подбираясь к скелету, за которым поблескивал желтый металл. Возможно, грешно тревожить древний прах усопших, но разве им уже не все равно? Удастся ли мне в итоге получить хоть какое-то вознаграждение за это путешествие? Но зачем захоранивать драгоценности? Неужели беглые тамплиеры привезли в Америку золото? Или они нашли его здесь, подобно таинственным медным рудникам на острове Айл-Ройал? Может, их привлекли сюда как раз поиски этого драгоценного металла, а не утраченного рая?

— За этими костями что-то спрятано, — крикнул я вниз.

Намида протестующе помотала головой.

— Именно из-за этих останков в долине поселились злые духи!

— Просто это место священно, как любое кладбище.

— Нет, это гибельная долина! — застонав, возразила она. — Погляди, какие разрушения наделал тот страшный молот. Оставь в покое старые погребения, Итан. Нам надо как можно скорее уходить отсюда. Тут обитают злые духи.

— Надо же хоть что-то спасти от разрушения.

— Нельзя, нам надо уходить, у меня дурное предчувствие!

— Скоро уйдем, обещаю. Я почти у цели!

Я уже подобрался к нужным останкам, их череп оскалился наводящей страх улыбкой смерти — похоже, я начал привыкать к жутким аспектам поиска сокровищ. Смахнув налипшую на доспехи землю, я заметил, что вместе с ней отвалилась и крупица золота.

Я помедлил. Неужели сокровище столь хрупкое? Осторожно счистив грязь, я действительно увидел обширную золотую поверхность, хотя она оказалась неожиданно тонкой. Золотой диск диаметром примерно с длину руки — от кисти до плеча, — был не толще чем бумага.

В общем, материал этот действительно напоминал бумагу.

Ее размер и форма соответствовали круглому щиту.

И на этом металлическом листе просматривались вытисненные буквы. Не рунического, а латинского алфавита.

Хитрость тамплиеров напомнила мне о том, как я сам во время плавания по Нилу спрятал свиток Книги Тота на самом виду, пришив его к полотнищу паруса египетской фелюги. А в данном случае окованный железом деревянный средневековый щит стал хранилищем золотого листа не толще обычной фольги, а оставили его здесь, видимо, потому, что золото не подвержено разрушению. То есть при погребении спрятали золотой лист с какими-то письменами.

Зачем?

По моим предположениям, кому-то хотелось сохранить текст в тайне, пока за ним не явится достойный искатель.

Сомнительно, конечно, что сия тайна дожидалась именно меня.

Я присмотрелся повнимательнее. Все верно, на золоте был вытиснен латинский текст, однако читать его нужно было в зеркальном отображении: поверхность с письменами оказалась обращенной к небу, а я находился под щитом. Отломив кусок корня, я начал откапывать его рассыпающиеся в труху края, высвобождая верхнее золотое покрытие, хрупкое, как высохший осенний листок.

— Итан, скорее!

— Я нашел таинственный документ типа книги.

— Что такое книга?

— Книга хранит знания, чтобы через много столетий даже на другом конце света ее мог прочитать любознательный человек и открыть для себя нечто новое.

Безусловно, книги совершенно не интересовали ее, и я сразу вспомнил о пропасти, разделявшей обитательницу дикой прерии и завсегдатая игровых салонов. Что же нам делать дальше? Следует ли мне отправить Намиду обратно к индейцам? Или лучше взять ее с собой и представить в особняке президента и при дворе Наполеона как новоявленную Покахонтас?[38] Или все же ей нужно отправиться на поиски родственных манданам племен?

Наконец я освободил от земли большую часть сгнившего щита, чертыхаясь всякий раз, как вместе с ней отрывались крупицы золота, и осторожно спустился вниз, держа в руке потрепанный, как старая газета, лист. Оказавшись на дне котлована, я аккуратно смахнул последние крошки трухлявого дерева и попытался прочесть текст.

Меня не назовешь книжным червем; учась в Гарварде, я вел беспорядочную жизнь, предпочитая изучать в окно формы гуляющих кембриджских[39] девиц, а не портить глаза, постигая жизнь цезарей. В лучшем случае я мог бы сносно объяснить по-латыни ньютоновские «Начала».[40] Но кое-какие слова на золотом листе показались мне знакомыми. К примеру, Poseidon и Atlantic, то есть Посейдон и Атлантида. Нет, минутку. Я пригляделся повнимательнее, какая же буква на конце второго слова: «s» или «с»? То есть о чем тут говорилось — об Атлантиде или Атлантике? А следом шла пара слов, на вид мне странно знакомых, хотя я не мог сейчас вспомнить, где именно слышал их: Thira и hasta. В памяти всплыли древние стихи. Не означает ли последнее латинское слово копье или жезл? Мне вспомнилось, как Силано обнаружил средневековое латинское двустишие, которое помогло найти путь к Книге Тота. Может, прибывшие в эти далекие края скандинавские тамплиеры оставили здесь очередную латинскую подсказку, открывающую путь к сокровищам или могуществу? Но почему они спрятали ее под клетью с молотом? Глупо прятать такую подсказку там, где находится само сокровище. В тексте также встречались странные буквосочетания типа Og.

О чем же, черт возьми, тут говорится?

Совершенно не понятно. Если только молот Тора являлся не подлинным сокровищем, по крайней мере, он мог быть второстепенным раритетом. Возможно, и само грандиозное дерево служило всего лишь указателем.

Я вспомнил рассказы Магнуса. Преследуемые тамплиеры разбежались по миру, унося с собой все собранные ими артефакты, сокровища или книги тайного могущества. Одно из их сокровищ я обнаружил в пустыне к юго-востоку от Иерусалима, отыскав в Городе Призраков спрятанный в подземелье саркофаг с Книгой Тота. Ради другого — молота Тора — мне пришлось пересечь почти полмира. Раз уж тамплиеры спрятали эти сокровища, то вполне могли спрятать и что-то еще. И если где-то действительно находится очередной тайник, то логично для этих рассеянных тамплиеров было бы спрятать подсказку с указанием места захоронения новых сокровищ там, куда, по всей видимости, они намеревались вернуться: к легендарному гигантскому дереву Иггдрасилю, заряженному электричеством.

Я мысленно застонал, вдруг поняв, что поиски далеко не закончены.

Если уж ты призван к некой миссии, то будешь вечно попадать в связанные с ней неприятности.

Вдруг раздался выстрел, и пуля, просвистев мимо меня, пробила проржавевший щит. Хрупкое золотое покрытие разорвалось, как папирусная бумага.

— Не надо! — крикнул я.

Но зеленые глаза Авроры Сомерсет сверкали безумием горестной утраты. Как одержимая, с оскаленными зубами и развевающимися по ветру волосами, она мчалась в нашу сторону. Потрясая индейским копьем, она с удвоенной силой сдавила ногами бока низкорослой индейской лошади и, отбросив в сторону опустевший мушкет, выхватила из-за пояса сломанную рапиру брата. Зазубренный кончик этого клинка сверкал, как осколок разбитой пивной бутыли. Эта дьяволица жаждала мести!

Я бросил взгляд на свою винтовку. Она стояла довольно далеко на краю вздыбившегося корневища. Я бросился за ней в тот момент, когда лошадь с всадницей спустилась в наш котлован.

Внезапно мою ногу пронзила резкая боль. Упав на землю, я пополз дальше.

Кремневый наконечник брошенного копья вонзился мне в голень.

Практически я попал в капкан, торчащее из ноги копье резко снизило скорость моего передвижения.

Но Аврора скакала не ко мне. Явно нацелившись на золотой пергамент, она свесилась на сторону, как лихой казак, намереваясь на ходу подхватить его. Неужели она знала о его существовании?

Однако в тот момент, когда она уже протянула к нему руку, лошадь вдруг с диким ржанием рухнула на передние ноги и Аврора по инерции кубарем перелетела через шею животного. И лошадь, и наездница врезались в обнаруженный мной артефакт, взбив фонтан жидкой грязи, а драгоценный текст рассыпался золотым конфетти. Аврора с яростным воплем прокатилась по обломкам щита, а его древняя труха и хлопья разорванных знаний золотым дождем оседали на землю. Корчась в агонии, лошадь лежала на спине, и на ее копытах поблескивали кусочки прилипшего золота. Намида подскочила к несчастному животному с другой стороны и вонзила в его шею топор Магнуса.

Она воспользовалась этим забытым оружием, чтобы прервать мучения лошади.

С пронзительным криком Аврора поднялась на четвереньки и метнулась к индианке, по-прежнему размахивая сломанной рапирой. Клинок хлестнул Намиду по руке, задев также рукоятку топора, ее хватка ослабла, и оба оружия полетели в грязь.

Моя винтовка!

Взревев от боли, я выдернул из голени кремневый наконечник и пополз по рыхлой песчаной почве к моему ружью. Сцепившиеся женщины катались по земле, стараясь дотянуться до упавшей рапиры.

— Намида! — заорал я. — Отцепись от нее, дай мне выстрелить!

Индианка обхватила Аврору за плечи и, застонав от натуги, отбросила в сторону леди Сомерсет вместе с ее рапирой, а сама отклонилась в другую сторону, освободив для меня линию огня. С трудом приподнявшись на локтях, я пристроил винтовку и прицелился. У меня в запасе имелся всего один выстрел, и Аврора, чтобы усложнить мне задачу, тоже распласталась на земле. Так, спокойно! Упор в плечо, прицел, не дышать, курок…

Винтовка выстрелила.

И в тот же момент что-то заслонило точку моего прицела. Пуля со звоном ударилась в металлическую преграду и отскочила, не причинив никому вреда.

В отчаянии Аврора Сомерсет выставила перед собой как щит окровавленное лезвие топора Магнуса, и, по дьявольскому несчастью, я попал именно в него. Лицо аристократки озарилось улыбкой дикого торжества.

Не дав никому опомниться, она вновь, как тигрица, набросилась на индианку, схватила Намиду за волосы и приставила кончик рапиры к ее груди.

— Нет!

Мой крик выразил полнейшую безысходность. Раненая нога не позволит мне вовремя добежать до них, на перезарядку винтовки уйдет целая тягостная минута, а копье с такого расстояния мне не добросить. Я не мог ничему помешать, и моя противница знала это.

— Тебе придется испытать всю горечь моей утраты, — прошипела Аврора. — Ты будешь помнить твою милую скво, как я помню бедного Сесила.

С душераздирающим воплем настоящей банши[41] она торжествующе надавила на обломок клинка, пронзив им девичью грудь.

На мою долю выпало немало ужасных потерь, но Аврора оказалась права: эта утрата обожгла мне душу. Глаза Намиды округлились, точно у испуганной лани, холодная сталь проникла в ее сердце, а хлынувшая кровь заструилась по рукам Авроры, делая ее похожей на чудовищную леди Макбет. После этого удара пронзительный крик Намиды резко оборвался, ее рот открылся, на лице застыла удивленная маска, кровь сбегала на землю по ее одеянию из оленьей кожи, глаза закатились, и взгляд застыл.

Мне вспомнились ее первые слова: «Спаси меня».

Мое сердце разрывалось от горя.

— Ты чудовище! — заорал я.

Схватив копье, я пополз к этой ведьме, на время околдовавшей меня, к этой порочной мегере, по вине которой я потерял всех друзей. Магнус оказался прав, душевные терзания бывают страшнее смерти, и сейчас я страстно хотел убить Аврору либо быть убитым ею.

— Ну что, теперь осталось прикончить меня! Давай сразу сведем все счеты!

Она вскочила на ноги, отбросив в сторону тело умершей Намиды, как мешок картошки, и ее губы искривила дьявольская ухмылка.

— Что ты успел прочесть?

— Что?

Совершенно не ожидая такого вопроса, я на мгновение застыл, перестав ползти к ней, за мной алой змейкой тянулся извилистый кровавый ручеек. Пульсирующая рана прошивала ногу стреляющей болью.

— Много ли ты успел понять?

Тут я осознал, что она говорит о золотом диске и его содержимом. Как она догадалась, что он мог быть в погребениях тамплиеров, или она давно знала о тайном тексте?

— Ты… знала?

— Что там было написано, Итан? — опять спросила она, покачивая обломанной рапирой, с которой капала кровь моей любовницы. — Что ты узнал, прочтя золотой диск?

— Неужели ты рассчитываешь, что я расскажу тебе?

Она расхохоталась безумным смехом, отпихнув ногой обрывки листа, разрушенного ее упавшей лошадью.

— Тебе придется. Ты расскажешь мне все, потому что я буду неотступно преследовать тебя.

И с новой лукавой усмешкой, приглушив сверкающую в глазах ненависть, смешанную с какой-то потаенной, непостижимой для меня страстью, она взмахнула на прощание обломком рапиры и, развернувшись, начала медленно удаляться.

— Подожди! Вернись, черт побери! Давай покончим с этим делом!

— Ах, Итан, — опять рассмеявшись, сказала она, — наши дела только начинаются. Едва мы увидели вашу карту, как сразу исполнились смысла наши древние тексты. Те самые, что мы обсуждали на тайных собраниях ложи египетского обряда.

— Аврора!

Пристроив на плечо клинок рапиры, она вертела ее рукоятку, словно поигрывала зонтиком.

Я метнул ей вслед копье. Оно воткнулось в землю точно на полпути между нами, и она могла бы вернуться и пронзить меня до того, как я вновь доползу до него. Она могла бы пытать меня, как раненого быка, нанося рану за раной, истощив до предела все мои силы, чтобы я испустил последний вздох на этой взорванной земле, обильно полив ее своей кровью.

Но у нее были другие планы. Больше она не произнесла ни слова, даже не оглянулась. Покачивая бедрами, она продолжала удаляться от рухнувшего дерева и его кратера так спокойно, словно приняла наконец какое-то удовлетворившее ее решение. Меня бы даже не удивило, если бы она начала весело насвистывать.

Она хотела оставить меня в живых.

Ей хотелось выяснить, что я прочитал.

А когда я дополз до винтовки и зарядил ее, Аврора Соме сет уже скрылась в рощице.

Глава 44

Последующие несколько часов я помню смутно. Я пребывал в полнейшем шоке от горя, потери крови, усугубившейся электрическим разрядом, оспой, опустошившей индейскую деревню, и не мог поверить, что мы все-таки нашли древний молот Тора. Что я расскажу, если вернусь в цивилизованный мир? Что видел латинскую тайнопись, уничтоженную копытами умирающей лошади. О чем там говорилось? Я не имел ни малейшего понятия. Почему Аврора решила, что я мог что-то узнать? Об этом я имел еще меньшее представление. Куда она теперь направилась? Словно призрачное видение, леди Сомерсет растворилась в роще…

Я был совершенно один. Вокруг не осталось ни души, ни индейцев, ни бизонов, даже последние завитки дыма уже исчезли, погашенные разразившимся ливнем.

Перевязав как можно лучше раненую ногу, я глотнул грязной воды из глубокой лужи. Дождь все еще не прекратился.

Используя топор Магнуса в качестве своеобразной мотыги, я начал рыть три ямы, чтобы похоронить Пьера, Лягушечку и Намиду. Копая землю, я отметил, что земледельцы порадовались бы такой хорошей почве. Отличная земля для мелких фермеров, о которых говорил Джефферсон. И вполне подходящее место для жизни простых смертных.

Какую цену заплатили мы с друзьями за эти географические сведения!

А что может заинтересовать Наполеона? В этих краях могут затеряться целые армии.

По-моему, у меня созрела одна идея относительно того, чем могла бы стать Луизиана.

Вот так, в блаженном тумане, блуждали мои мысли. Изрядно выдохшись, я закончил земляные работы, выкопав рядом три ямы. Сначала я закрыл глаза Намиде и как можно мягче опустил ее в землю. Следующей настал черед отважной обгоревшей Лягушечки, которая завладела божественным огнем, чтобы отомстить за Пьера. И напоследок сам Пьер, его одежда тоже слегка обгорела, тяжелый хлыст треклятого Сесила Сомерсета оставил на его теле кровавые раны. Мне не удалось защитить никого из них.

Дождь начал ослабевать, я уже засыпал первые две могилы и, подойдя к третьей, набрал полные пригоршни земли, чтобы бросить их на тело Пьера.

Вдруг Пьер кашлянул и начал отплевываться.

— Что ты задумал, осел?

Я отшатнулся от его могилы, словно со мной заговорил сам дьявол. Клянусь молнией Франклина! Француз прищурился, зажмурив глаза от падающих ему на лицо дождевых капель, и поморщился.

— Почему я лежу в какой-то яме?

— Потому что ты умер! Аврора застрелила тебя!

Неужели начали сбываться мечты Магнуса о воскрешении?

Произошло ли с ним какое-то загадочное волшебство?

Вояжер медленно поднялся из той могилы, где я хотел похоронить его, и с хмурым неверием окинул пристальным взглядом кратер, зарубленную индейскую лошадь, вывороченный пласт переплетенных корней и протянувшийся по лугу раблезианский ствол Иггдрасиля.

— Mon dieu, американец, какую катастрофу ты здесь учинил?

Я не смел дотронуться до него, боясь, что моя рука пройдет сквозь его призрачную грудь. Может, у меня начались галлюцинации?

— Она же выстрелила тебе в спину! И мне показалось, что не промахнулась.

Он завертел головой, словно пытался лично убедиться в том, есть ли у него на спине зияющая рана, но бросил попытки, поморщившись и застонав от боли.

— По-моему, она не промахнулась, приятель, и от ее выстрела я лишился сознания.

— Как же не промахнулась?

— Да, удар был дьявольски точным.

И тогда, по-прежнему сидя в грязной яме, он осторожно закинул назад руку, запустил ее под свою разодранную рубаху и, мучительно скривившись, вытащил веревку со странной подвеской…

Из ее продавленной середины торчала пуля.

— Я снял эту вещицу с этого болвана Сесила однажды ночью, после того как он попытался положить меня на обе лопатки; одноглазый маньяк тогда ослеп от ярости и на здоровый глаз, и в отместку я стащил его украшеньице и спрятал на спине под рубашкой. Ты не представляешь, как он буйствовал, обнаружив пропажу, но его страдания поддерживали во мне силы, когда он пытал меня. Кто же знал, что это может мне пригодиться? Я получил чертовски сильный удар, но зато пуля не пробила меня насквозь.

И он взял в руку сильно помятую масонскую подвеску, которую я заметил на шее Сомерсета, подглядывая за его совокуплением с сестрой. Обвитая змеей пирамида слегка расплющилась и погнулась, приняв форму чашки, и обхватывала теперь свинцовую пулю, выпущенную из ружья Авророй.

— Похоже, эта штуковина принесла удачу мне, а не ему! Да и тебе тоже повезло, ведь удалец Пьер присмотрит за тобой, чтобы ты не заплутал окончательно в этих диких краях.

Он кашлянул и скривился от боли.

И тогда, смеясь и плача одновременно и даже не замечая текущих по щекам слез, я спрыгнул в яму, чтобы не просто коснуться, а заключить его в объятия. Живой!

— Погоди, а где Лягушечка?

Тогда я рассказал, как ее отвага помогла спасти ему жизнь.

* * *
Предоставив Пьеру возможность спокойно оплакать смерть наших спутниц и научиться дышать заново — его спина сильно пострадала, — сам я принялся за другие похороны.

Нет, я не собирался предавать земле останки Сесила или Красного Мундира. Мне вдруг подумалось, что Аврора, при всей ее извращенной любви к брату, даже не подумала задержаться и похоронить его. Эта дамочка явно не отличалась сентиментальностью. Я решил оставить их на съедение койотам и воронам.

Мне не хотелось, однако, чтобы осталось непогребенным кое-что другое.

Во-первых, каменная плита. Она слишком тяжела, чтобы таскать ее за собой. Не знаю почему, но я счел нужным припрятать этот рунический камень, возможно предположив, что Аврору могла заинтересовать не только латинская тайнопись золотого диска, но и высеченные на плите скандинавские руны. Я сомневался, конечно, знала ли она вообще о такой находке. Поэтому, погрузив рунический камень на слегка обгоревшую волокушу, я проковылял с ним милю, а то и больше, чтобы его новое местоположение было не слишком заметно. Опасаясь, что она еще может следить за мной, я настороженно огляделся, а потом, вооружившись большим топором, аккуратно выкопал небольшое углубление на травянистом склоне и, опустив туда камень, заложил его дерном и оставил в покое. Может, когда-нибудь над ним вырастет новое удивительное дерево.

Потом я вернулся за теми просверленными камнями, что скандинавы поместили вокруг дерева, и также оттащил их на волокуше в мое новое тайное место, где установил с двух сторон от места погребения рунического камня. Это было лучшее, что я смог придумать на тот случай, если появится причина опять отыскать его.

Покончив с делами, я забросил бердыш подальше в пруд. Это орудие часто выручало нас, но поскольку Аврора использовала его как щит против моей пули, на лезвии появилась вмятина, а мне не хотелось видеть никаких напоминаний о том неудачном выстреле. Лучше уж пусть этот топор спокойно ржавеет на дне.

Остался еще молот Тора. Он выглядел теперь совершенно бесполезным, оплавленным и застывшим куском шлака, и, на мой взгляд, наш мир мог вполне обойтись без него. Не хотелось мне также, чтобы он мог каким-то чудом обрести новую жизнь от случайного удара молнии. Найдя на лугу гранитный валун, я выкопал под ним нужного размера канавку и заложил в нее молот. Вокруг лежало много других подобных валунов, но я не стал высекать никаких опознавательных знаков. Пусть древнее орудие покоится с миром до настоящего Рагнарёка.

Мне удалось собрать довольно много золотых ошметков, на которых проглядывали лишь неразборчивые буквы, и свернуть их в шарик, размером с виноградину. Пусть это станет моей первой ставкой, когда я окажусь за цивилизованным карточным столом.

Потом, помолившись на прощание, мы взяли курс на восток. Приладив к винтовке ремень, я закинул ее за плечо и похромал за Пьером, опираясь на костыль, в качестве которого использовал копье. Вояжер горбился и с трудом передвигал ноги, как старик, все его тело покрывали синяки и ссадины. В наш первый день мы сумели пройти всего мили три, но испытали удивительное облегчение, покинув сомнительный Эдем Магнуса Бладхаммера. После крушения гигантского ясеня исчезли вихревые грозовые облака, зато остались дурные предчувствия и ощущение утраты.

Мне показалось, будто за нами захлопнулись райские врата. Обернувшись разок, я увидел лишь чистые небеса, простиравшиеся до западного горизонта.

— Чертовски жаль, что я не сразил Сесила наповал первым выстрелом, когда он преследовал нас в каноэ, — сказал я Пьеру. — Вечно я чуть-чуть промахиваюсь.

— Нет, как раз лучше, что по своему милосердию ты наказал его не слишком сурово, — мрачно заметил француз. — Зато сильно уязвил его самолюбие и наполнил чувством мести. То, что случилось под этим деревом, Итан, должно было случиться. Мы довели дело до логического конца.

На второй день я начал охотиться и сначала подстрелил енота, а потом и оленя. Женщины научили нас находить подножный корм, и мы собирали все, что находили из съедобных осенних ягод и корешков. Утренники стали морозными, и деревья быстро теряли свой лиственный наряд. На четвертый день мы уже тащились под ранним снегопадом.

Я захватил с собой снятую с оленя шкуру, и когда мы вышли к реке, то соорудили новую валлийскую лодку типа той, что позаимствовали у манданов. Это занятие отняло у нас целый день, и если бы Пьер оказался хоть немного тяжелее, наше суденышко наверняка пошло бы ко дну, но оно отлично понесло нас по спокойному течению широкой реки. Плавание дало передышку моей раненой ноге, мы попросту дрейфовали, используя в качестве руля приклад моей винтовки. Если печаль еще разъедала мою душу, то телесные раны начали затягиваться.

Пьер вырезал себе весло и начал поговаривать о строительстве каноэ.

Следит ли за нами Аврора? Пока я не заметил ее следов. Может, она сошла с ума и погибла, заблудившись в прериях?

Проходя через озера, река становилась все более широкой и полноводной. На третий день мы поняли, что именно по этой реке мы раньше поднимались на нашем втором каноэ. Тогда мы более уверенно продолжили плавание в юго-восточном направлении, и в итоге течение принесло нас к индейской деревне, где, к нашему изумлению, весело играли дети, мирно ловили рыбу мужчины, а женщины готовили пищу и чинили одежду. Несмотря на пережитые нами злоключения, мир остался неизменным. Многие поселения продолжали жить обычной и счастливой жизнью. Здесь, в этих новых западных землях, бледнолицые и краснокожие не вели истребительные войны.

Почему бы мне просто не остаться у них? По-моему, они живут в настоящем раю…

Но нет, ведь я ученик Франклина и как исследователь должен сообщить о моих научных открытиях. Кроме того, я считал себя предприимчивым посланцем Наполеона и натуралистом Джефферсона, а также заблудшим агентом сэра Сиднея Смита и знатоком электричества. Меня чествовали как героя в Морфонтене! И меня любили Намида и Астиза, первая погибла, а вторая вновь затерялась в Египте, хотя, возможно, не безвозвратно. Да и по натуре мне больше нравится вращаться в обществе, посещать королевские дворцы и президентские особняки, чем бродить по прериям и жить в вигвамах. К тому же, по предположениям Авроры Сомерсет, я могу еще найти где-то нечто более важное, чем молот Тора.

И я заставлю ее сказать, что именно, если она попадется на моем пути.

По щедрой традиции бедняков, живущих в суровом мире дикой природы, индейцы подарили нам старое каноэ, и мы продолжили плавание, время от времени перетаскивая нашу лодку через порожистые участки.

Через две недели после того, как мы, едва волоча ноги, покинули долину Иггдрасиля, на нашем пути встретился лагерь четырех французских трапперов, они направлялись в Сент-Луис, чтобы провести зиму в теплых, уютных домах. Они сообщили нам, что набиравшая силу река, по которой мы плыли, на самом деле была новорожденной Миссисипи. Мы приветствовали их по-французски, и я рассказал об исследовательских заданиях, полученных мной от Джефферсона и Наполеона.

— На этом берегу реки, приятель, ты можешь провести разведку для Наполеона, — сказал один из вояжеров. — Над Сент-Луисом пока развевается испанский флаг, но ходят слухи, что скоро его сменит триколор. А вот на другой стороне, — он показал на восточный берег, — ты можешь вести разведку для Джефферсона. По этой реке проходит граница между двумя империями.

— На самом деле он осел и колдун, — сообщил им Пьер.

— Колдун? Какой же тут прок от колдовства? Но осел… ах, как же нам порой их не хватает в этих диких степях!

Мы ничего не сказали им о скандинавских молотах, но порадовали рассказами о нашем путешествии в верховьях Миссисипи и об изобилии в тех местах разнообразной дичи. Хотя в том районе также полно дакотов, предостерег я, и при упоминании об этих свирепых воинах трапперы, казалось, сразу потеряли интерес к услышанному.

Пьер сказал, что ему уже явно не успеть до морозов добраться до своих северян, и мы, опережая зиму, продолжили плыть на юг. Тринадцатого октября — в очередную годовщину Черной пятницы рыцарей тамплиеров — мы подошли к пологой набережной Сент-Луиса, где причаливали для разгрузки товаров речные суда, перед тем как вновь отчалить от этого каменистого «берега». Сотню лет назад французы основали здесь поселение, подобное Детройту, но в отличие от Детройта оно не захирело, а расцвело. Французские беженцы из разросшихся владений Британии и Соединенных Штатов оседали здесь, желая начать новую жизнь в империи Наполеона. Этот городок находится всего в нескольких милях к югу от слияния Миссисипи с ее притоком Миссури, и едва ли можно вообразить более удобное расположение со стратегической точки зрения. Если Бонапарту нужна Луизиана, то ему достаточно взять под контроль Сент-Луис и Новый Орлеан. А если Джефферсон хочет выйти к Тихому океану, то его Мериветеру Льюису придется пройти через Сент-Луис.

На этом я завершил мое западное путешествие. Истощенный, удрученный и нищий, я не нашел никаких свидетельств того, что Джефферсоновы слоны еще бродят по западным степям — и не мог, в сущности, никому рассказать о наших действительных находках, поскольку подозревал, что они способны оказаться выгодными лично для меня, закоренелого искателя сокровищ. Thira? Og? Как обычно, в этих таинственных словах я не увидел никакого смысла. Но зато впервые за многие месяцы наконец принял горячую ванну, с наслаждением отведал белого, пушистого, как облако, хлеба и уснул не на жесткой земле, а на нормальной кровати.

Новые башмаки с непривычки натерли мне ноги.

Пьер заявил, что он никогда больше не пустит в свое каноэ безумных ослов. Став большими друзьями, несколько дней мы испытывали некоторую неловкость, поскольку он понимал, что я мечтаю вернуться к городской жизни, а я знал, как он тоскует по свободной жизни вояжера. Оба мы, испытывая чувство вины, молча горевали о наших погибших спутницах, но мужчинам всегда трудно откровенничать на подобные темы. Я размышлял, не следует ли мне убедить этого французского крепыша вернуться со мной в Париж. Но однажды утром, не сказав ни слова, он просто исчез. На сей раз не было никакого похищения, а единственным свидетельством его добровольного ухода послужила продавленная пулей подвеска в форме пирамиды, оставленная возле моей кровати.

Суждено ли нам еще встретиться?

В Сент-Луисе я познакомился с путешественником, прибывшим из Луисвилла, землевладельцем Уильямом Кларком, младшим братом знаменитого героя нашей Войны за независимость, Джорджа Роджерса Кларка. А сам этот младший Кларк после участия в войнах с индейцами перенес тяжелую болезнь и принял решение начать оседлую жизнь в Кентукки; впрочем, он выглядел крепким, приятным в общении человеком и разыскал меня, как только услышал, что я путешествовал по северным районам территории Луизианы.

— Я потрясен, сэр, честно говоря, совершенно потрясен, — заявил Кларк, пожимая мне руку с таким восторгом, словно я был президентом. — Но вероятно, герою Акры и Морфонтена не привыкать к таким трудностям.

— Едва ли герою, господин Кларк, — скромно ответил я, потягивая благословенное французское вино и уносясь мыслями в блаженное парижское прошлое. — Половина моих славных находок превратилась в пепел.

— Но разве вы не считаете, что такие испытания выпадают на долю настоящих мужчин? — спросил Кларк. — Я убежден, что разница между успешным человеком и неудачником заключается в том, что первого неудачи не останавливают. Вы согласны со мной?

— Видимо, вам присуща мудрость моего наставника Франклина.

— Вы знали Франклина? Вот это был человек! Титан мысли, сэр, Соломон! А что, интересно, Франклин мог бы сказать о Луизиане?

— Что ему уютнее в родной Филадельфии.

— Безусловно, я готов держать пари! Филадельфия, несомненно, также уютнее, чем Кентукки, но ах… Кентукки! Какая там красотища! И какие возможности!

— В Луизиане, на мой взгляд, всего этого тоже хватает.

— Но не думаете ли вы, что это способны понять только американцы? Поглядите на здешних французов. Они славные парни, но их волнует пушная торговля, а не фермерство. Они бродяжничают, как индейцы. Осваивать берега Огайо каждую неделю отправляется американцев больше, чем общее число французов, осевших в Сент-Луисе. Да, американцы быстро освоятся на этих восточных берегах, очень быстро!

— Вы так полагаете? Я доложу о вашем мнении Джефферсону и Наполеону.

— И неизбежно окажетесь правы. — Он сделал глоток вина. — А скажите-ка мне, вам понравилось на Западе?

Подумав немного, я решил сказать правду.

— Он напугал меня.

— О, как интересно. Хотелось бы мне пойти по вашим стопам, Итан Гейдж. Я слышал об увлечениях нового президента и знаком с его секретарем, капитаном Льюисом. Было бы здорово вновь отведать романтики приключений, хотя я уже обзавелся семьей и расстройством пищеварения. Не знаю. Даже не знаю. — Его пальцы выбили на столе бодрую дробь, а мечтательный взгляд устремился на запад, в какие-то недоступные мне уже заманчивые дали. — А что вы собираетесь доложить Наполеону?

Для начала мне нужно выяснить, что такое «Og», подумал я, но не сказал.

— Доложу, что Луизиана открывает перед ним новые возможности, хотя и отличные от тех, на которые он рассчитывал. Полагаю, я подскажу ему, как можно разбогатеть. — Я уже мысленно составил этот доклад. — И думаю, я подскажу Томасу Джефферсону, как организовать одну выгодную сделку.

Исторический комментарий

Восьмого ноября 1898 года в окрестностях деревни Кенсингтон в Миннесоте переселившийся туда фермер Олаф Охман занимался расчисткой земельного участка и обнаружил под корнями тополя камень, похожий на надгробную плиту. Осмотрев находку, он заметил вырезанные на плите письмена или скандинавские руны, в итоге переведенные следующим образом:

«Из Винланда в завоевательный поход на далекий запад вышло восемь готландцев и двадцать два норвежца. Мы встали лагерем вблизи двух скалистых островов, в одном дне пути к северу от сего камня. Однажды мы ушли порыбачить. Когда вернулись, обнаружили десять умерших, красных от крови. AVM спаси от зла».

А на боковой стороне:

«В четырнадцати днях пути от сего острова оставлен отряд из десяти воинов сторожить наши корабли у моря. Год 1362».

О подлинности кенсингтонского рунического камня, после представления его в небольшом музее в Александрии, штат Миннесота, горячо спорили более ста лет. Действительно ли скандинавские мореплаватели побывали на Среднем Западе, опередив Колумба почти на сто тридцать лет? Находчивый фермер не получил никакой выгоды от своей находки и настаивал до самой своей кончины, что не имеет отношения к высеченным на камне буквам. Допустим, плиту подделали, но тогда подделали и закопали задолго до его прибытия, поскольку над ней успело вырасти дерево. А несколько десятилетий тому назад никаких белых поселенцев там еще не было и в помине. Допустим, плита подлинная, тогда непонятно, обнаружена ли она на том самом месте, где ее изначально оставили. Как могли средневековые скандинавы безвсяких карт и описаний добраться до западной Миннесоты?

Ученые, насмехавшиеся когда-то над вероятностью любых доколумбовых связей между Европой, Азией и Америкой, в последние десятилетия получили изобилие фрагментарных свидетельств и оригинальных теорий, в которых предполагалось, что на самом деле древние мореплаватели пересекали не только Атлантический, но и Тихий океан. Самой убедительной находкой, подтверждающей то, что древние викинги побывали в Северной Америке, является обнаруженное в 1960 году в низине Ньюфаундленда индейско-норвежское поселение. Рунические камни между тем обнаружили также в Мэне, Оклахоме, Айове, Дакоте и Миннесоте. Обнаружили и фрагменты средневекового европейского вооружения. Также в Северной Америке найдено порядка двух сотен валунов с просверленными отверстиями, весьма схожих со средневековыми скандинавскими камнями, которые использовались для привязывания кораблей.

Как показано в данном романе, во времена Джефферсона и даже ранее начали появляться теории, в которых предполагалось, что до Колумба в Америке побывали другие европейские — или даже еврейские — мореплаватели. Более светлую кожу некоторых индейцев племени манданов и то, что их сельскохозяйственные поселения больше напоминали средневековую европейскую деревню, чем типичное поселение индейцев, живших на Великих равнинах, отмечали: в 1733 году французский исследователь Пьер де ла Верандри и в 1832 году художник Джордж Катлин. Манданские женщины считались самыми красивыми на континенте и пользовались большой популярностью — в связи с чем отправившиеся в экспедицию Льюис и Кларк решили провести у них зимний сезон. Все это подпитывало предположения о том, что каким-то образом скандинавские или валлийские гены как минимум попали в воды реки Миссури. К сожалению, манданы и родственные им племена аваксави были полностью уничтожены эпидемиями оспы и набегами дакотов уже к 1840-м годам, до того как успели провести серьезные научные исследования.

Существуют легенды о том, что в 1170 году принц Уэльский Мэдок отправился в Новый Свет во главе флотилии из десяти кораблей, а еще раньше, в 512 году, святой Брендан отправился на запад из Ирландии к островам Блаженных. Споры также разгорелись по поводу того, что объем доисторических рудников на островах Великих озер слишком велик, чтобы приписать их освоение аборигенам.

Антропологи тоже выдвинули обоснованные доводы в пользу того, что изначально Америка могла быть заселена не только азиатами, перешедшими в нее в ледниковую эпоху по перешейку в Беринговом море, но и предками европейцев, которые пересекли Северную Атлантику, передвигаясь от острова к острову. Между тем с каждой новой археологический находкой дата заселения Западного полушария человеком отодвигается все дальше и дальше.

Сама система североамериканских рек доказывает возможность того, что скандинавы (или валлийцы) по меньшей мере могли добраться водным путем в центральную часть континента. Кенсингтон находится между речной системой Ред-Ривер и Нельсон, которые текут на север к Гудзонову заливу, и речным бассейном Миссисипи, которая доносит свои воды до Мексиканского залива. Система Великих озер, связанная с рекой Святого Лаврентия, обеспечивает другой путь к Атлантике с короткими пешими переходами, которые позволяют осуществить плавание по Миннесоте, как и описано в данном романе. Возможность, разумеется, еще не доказательство, однако исследовательские теории Магнуса Бладхаммера представляются в итоге не такими фантастичными, какими могли показаться на первый взгляд. Среди представителей коренного населения Америки — от Перу до Канады — широкоизвестны легенды о белокожих пришельцах из далекого прошлого, а во всем мире также популярны легенды об утраченном золотом веке, во время которого мифические персонажи передали знания человечеству. Может, в мифах и легендах содержится зерно исторической правды?

Идеи о том, что в Миннесоте могли искать спасения бежавшие из Скандинавии тамплиеры — возможное толкование своеобразного шифра странно помеченных рун на камне, — я почерпнул в трудах исследователей кенсингтонского рунического камня геолога Скотта Уолтера, его жены Жанны Уолтер и инженера Ричарда Нильсена. В труде «Кенсингтонский рунический камень: убедительное новое свидетельство» дан анализ геологических, рунических и исторических особенностей найденного камня. Они провели серьезные исследования на острове Готланд, стараясь установить подлинность особой рунической надписи, обнаруженной Олафом Охманом. Более краткое и уравновешенное введение для дискуссии дает Алиса Бек Кехо в «Кенсингтонских каменных рунах».

Захватывающие взаимосвязи между франкмасонством, происхождением Соединенных Штатов и проектом столичного Вашингтона обсуждались и исследовались в большом числе книг и документальных фильмов. Интерес Джефферсона к истории шерстистых слонов, вулканам Миссури и соляным горам является историческим фактом.

Во время странствий Итана Гейджа президентский особняк еще не называли Белым домом, такое название он получил после того, как британцы подожгли его в 1812 году, а затем покрасили восстановленные стены в соответствующий цвет.

Ссылки на скандинавские мифы и легенды взяты из реальных письменных источников. Но как насчет ботанического чуда, обнаруженного Магнусом и Итаном? Проводилось множество экспериментов по изучению «электрической природы» и влияния электрических полей на рост растений, включая опытный механизм Бертолона, созданный в 1783 году. Как сообщают более поздние эксперименты, растущие в воде корни способны проводить электрический ток, а семена быстрее развиваются в электрическом поле. Мой «электрический» Иггдрасиль, несомненно, является творческим вымыслом, но, учитывая, что высота деревьев ограничивается законами гравитации и сложностью подъема влаги и питательных веществ по стволу, я позабавился, представив «подпитываемое молниями» дерево, способное накопить мощную энергию для преодоления такого ограничения.

И наконец, хотя многие индейцы в этой истории в соответствии с обстановкой того времени показаны жестокими и свирепыми, я должен заметить, что современные рассказы о коренных американцах показывают, что они неизменно остаются разнообразными и сложными, как все люди со своими добродетелями и пороками, как и описывают их европейцы. Бледнолицые пленные изображают первозданный мир поразительной свободы, радости и щедрости, сочетаемый с постоянной угрозой голодной смерти, вредоносными влияниями внешней среды, войн и пыток. Мы имеем лишь отрывочные представления о «первозданном» состоянии общества коренного населения, поскольку оно слишком быстро попало под влияние и заразилось пороками, порожденными европейским вторжением. Обманчивое безлюдье западных земель явилось результатом эпидемий, уничтоживших индейское население до того, как до них успело добраться большинство исследователей. Огнестрельное оружие произвело коренной переворот в межплеменных войнах, и многие племена снялись с насиженных мест, отступив на запад от наступления европейцев. Дакоты (или сиу) стали всадниками высокогорных равнин только после того, как их вытеснили из восточных лесов другие племена, такие как оджибве (или чиппева), которые первыми получили ружья. Лошадей завезли испанцы. Западное путешествие Итана Гейджа в район Миссисипи произошло на три года раньше экспедиции Льюиса и Кларка, но даже увиденный им первобытный Запад значительно изменился по сравнению с доколумбовыми временами. Если и существовал некогда в тех американских землях райский сад, то его врата закрылись за три столетия до того, как туда направился Итан Гейдж.

Или, возможно, как полагали Пьер и Намида, рай может быть в любом месте, где мы сумеем создать его.

Уильям Дитрих Зеркало тьмы

© Синельщиков Е. Е., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *
Посвящается Матео и Селене Зиз, чей возраст позволил им помочь мне в написании этой истории!


Часть первая

Глава 1

После того как я запер троих ученых в горящем борделе, который сам же и поджег, втянул их в авантюру с похищением пожарной кареты, устроил арест французской секретной полицией, а затем еще и заманил в выполнение мистической миссии для Бонапарта, они стали сомневаться в доброте моих намерений.

А потому спешу заверить вас, что та безумная ночь в Париже была настолько же их идеей, насколько и моей. В конце концов, все туристы приезжают в Париж именно за буйным весельем.

Поэтому я не был удивлен, когда трио ученых мужей – английский коллекционер минералов Уильям «Страта» Смит, французский зоолог Жорж Кювье и чокнутый американский изобретатель Роберт Фултон – настояли на том, чтобы я отвел их в Пале-Рояль. Хоть они и светила науки, но после целого дня, проведенного за изучением старых костей, а в случае с Фултоном и после попытки продать французским военно-морским силам какие-то непрактичные устройства, этим трем несомненным интеллектуалам не терпелось взглянуть на известнейший в городе парад проституток.

Не говоря уже об ужине в одном из чванливых кафе в Пале-Рояле, паре азартных игр и покупке сувенирных безделушек вроде французской парфюмерии, серебряных зубочисток, китайского шелка, эротических памфлетов или даже изделий из слоновой кости, имевших куда более неприличное назначение. Кто устоит перед соблазнами городского центра греха и чувственности? Ученые мужи решили, что будет лучше, если их проводником по этому миру развлечений станет такой скромный и бесстыдный человек, как я.

– Месье Итан Гейдж настоял на этой прогулке, – краснея, объяснял Кювье всем встречающимся на пути знакомым.

Этот человек был умен, как Сократ, но при этом не растерял свою алсатианскую провинциальность, даже несмотря на то, что вскарабкался на самый олимп французской науки. В результате Великой революции на смену родословным пришли способности, и поглощенной земными заботами знати пришлось уступить место под солнцем любознательности и смятению страждущих. Кювье был сыном солдата, Смит вырос в деревне, а отцом Фултона был разорившийся фермер, который умер, когда тому было всего три года. Даже сам Бонапарт являлся корсиканцем, а не французом, а его генералы – отпрысками торговцев: Ней – сыном бондаря, Лефебр – сыном мельника, Мюрат – сыном владельца таверны, а Ланн – сыном конюха. Ваш покорный слуга, сын филадельфийского торговца, пришелся как раз ко двору.

– Мы здесь для того, чтобы изучать источники дохода и общественное мнение, – добавлял я, чтобы подкрепить достоинство Кювье. – Наполеон только потому не закрывает Пале-Рояль, чтобы здешние обитатели платили налоги.

Вернувшись после своего последнего злосчастного путешествия в Америку, я решил измениться, и, по идее, мне должно было претить мнение о том, что я являюсь мастером ведения переговоров в знаменитом Пале-Рояле. Но, должен признать, я действительно изучил все уголки данного вертепа под эгидой социального и архитектурного поиска за годы жизни в Париже. Сегодня, в июне 1802 года, Пале-Рояль остается тем местом, куда парижане приходят, чтобы быть замеченными – или же, если их вкусы тяготеют к скандалу и разврату, чтобы оставаться в тени.

Смит, недавно уволенный с должности геодезиста на строительстве каналов в Англии и раздраженный непризнанием его титанических усилий по составлению карты минералов, приехал в Париж, чтобы посоветоваться с французскими геодезистами и поглазеть на достопримечательности. Он представлял собой лысеющего мужчину крепкого телосложения с фермерским загаром и такими же манерами, с фигурой как у английского бульдога и румяностью и крепостью сельского пахаря. С учетом смиренного происхождения Смита, английские интеллектуалы не обращали ни малейшего внимания на его труды по составлению карт минералов и по-снобски задирали носы в его присутствии. Но Смит знал, что он умнее трех четвертей всех членов Королевского общества.

– С вашими творческими способностями вам не место среди подобных снобов, – сказал я ему, когда Кювье представил меня в качестве их переводчика и гида.

– Моя карьера похожа на канавы, которые роет моя компания. Я здесь лишь потому, что не знаю, что делать дальше.

– Как и добрая половина Лондона! Амьенский мир принес сюда волну британских туристов, которые не дерзали приезжать сюда еще со времен революции. В Париже уже побывали две трети Палаты лордов, включая пять герцогов, троих маркизов и тридцать семь графов. И все в восторге – как от гильотины, так и от местных шлюх.

– Нам, англичанам, просто любопытна связь между свободой и грехом.

– А ведь Пале-Рояль – идеальное место для изучения этого феномена, Уильям. Повсюду звуки музыки, мерцают фонари, можно запросто потеряться среди блуждающих менестрелей, нескладных акробатов, непристойных игр, азартных пари, первоклассной моды, легкой болтовни, кружащих голову напитков и роскошных борделей, – подбодрил его я.

– И все это официально разрешено?

– Скажем так, власти закрывают на это глаза. Это, пожалуй, единственное место, куда не суется французская полиция со времен, когда Филипп Орлеанский – наш Филипп Эгалитэ – пристроил к Пале-Роялю коммерческий пассаж, незадолго до революции. С тех пор это место пережило революцию, войну, террор, инфляцию и консервативные инстинкты Наполеона. Три четверти парижских газет были закрыты Бонапартом, но Пале-Рояль живет и процветает.

– Вы, похоже, тщательно изучили это место.

– Я увлекаюсь историей.

Хотя, по правде, мои знания устарели. Я провел вдали от Парижа, в своей родной Америке, более чем полтора года, и мои пугающие приключения там наполнили меня решимостью навсегда отказаться от женщин, азартных игр, алкоголя и поисков сокровищ. Вынужден признать, что мне удалось лишь частично выполнить свой зарок. Мою единственную награду за огонь, воду и медные трубы, что мне пришлось пройти на западной границе – самородок золота размером с виноградину, – я проиграл в карты в Сент-Луисе. Мое душевное равновесие не раз нарушалось кокетливыми официантками и обильными возлияниями вин из поместья Джефферсона, пока я, наконец, не прибыл в дом президента в Вашингтоне. Там он внимательно выслушал мое тщательно отредактированное повествование о французских территориях в Луизиане и согласился с идеей направить меня в Париж в качестве неофициального посланника, чьей задачей было убедить Наполеона продать эти богом забытые просторы Соединенным Штатам.

Получив, таким образом, проблеск славы и грамм респектабельности, я решил, что, наконец, пришло время им соответствовать. Признаюсь, я едва мог устоять перед соблазном военных подвигов, когда переплывал Атлантику с американской военной эскадрой, направляющейся в Европу на защиту наших торговых судов от берберских пиратов. Мне посчастливилось, что паша из Триполи, пиратский король по имени Юсуф Караманли, годом ранее объявил войну Соединенным Штатам, требуя 225 000 долларов за мирный договор и 25 000 долларов дани в год. И, как это часто случается в политике, Джефферсон, противник большой военной мощи, был вынужден использовать пять фрегатов, построенных его предшественником Адамсом, чтобы силой ответить на вымогательство разбойника. «Даже у мира бывает слишком высокая цена», – сказал как-то мой старый наставник Бенджамин Франклин. А потому, когда Джефферсон предложил мне отправиться в Европу с его флотилией, я принял предложение с условием, что сойду на берег в Гибралтаре до начала боевых действий.

Мне не о чем было беспокоиться. Командир эскадры, Ричард Валентайн Моррис, умудрялся быть одновременно бездарным, робким и медлительным. Он прихватил с собой жену и сына, словно отправляясь в отпуск на один из средиземноморских курортов, и на два месяца задержал отплытие. Но его брат-конгрессмен в свое время помог Джефферсону победить Аарона Барра в президентской гонке, а политические альянсы были превыше опыта даже в молодой Америке. Командир был полным идиотом, зато идиотом со связями.

Мои собственные военные байки, которыми я щедро делился, чтобы скрасить время, убедили половину офицеров в том, что я второй Александр Македонский, при этом вторая половина команды считала меня патологическим лгуном.

– Вы некто вроде дипломата? – спросил как-то Смит.

– Моя идея заключается в том, чтобы Бонапарт продал Луизиану моей стране. Это пустынные просторы, которые французам попросту не нужны, но Наполеон не собирается вступать в переговоры, пока не узнает, победила ли его французская армия рабов в Санто-Доминго или Гаити и готова ли она к переброске в Луизиану. У меня есть выход на генерала Леклерка здесь.

Я не стал объяснять, что моим «выходом» на генерала был тот факт, что я переспал с его женой Паулиной в 1800 году, прежде чем она присоединилась к своему благоверному на Карибских островах. Теперь же, если верить рассказам, пока Леклерк боролся с неграми и желтой лихорадкой, моя бывшая любовница, приходившаяся Наполеону сестрой, изучала вуду. О ее моральном облике можно судить по гуляющим по Парижу спорам, кто – она или жена Наполеона Жозефина – стала музой, вдохновившей маркиза де Сада на написание его последнего развращенного памфлета под названием «Сто двадцать дней содома». Бонапарт, недолго думая, бросил автора за решетку за саму возможность подобного позора. Я же прочел книжку, чтобы быть в курсе последних веяний и освежить свои эротические воспоминания.

Из Гибралтара до Парижа мне пришлось добираться самостоятельно, выживая на скромное жалованье служащего правительства Соединенных Штатов и заверяя себя в том, что пришло время, наконец, заняться чем-нибудь серьезным. Осталось только придумать чем. Пале-Рояль, Гоморра Европы, вполне подходил как место для подобных размышлений. Я заключал пари только тогда, когда был уверен в своей победе, прельщался куртизанками только тогда, когда терпеть больше не было сил, поддерживал достойную физическую форму занятиями фехтованием (мне везет на встречи с людьми, вооруженными клинками) и был, в общем, доволен собственной самодисциплиной. Я как раз подумывал о том, чтобы дать волю своим талантам в области философии, языков, математики или теологии, когда Кювье разыскал меня с просьбой показать Смиту и Фултону Пале-Рояль.

– Можно поговорить и о мамонтах, Гейдж, но не забудь показать нам шлюх!

Я стал связующим звеном нашего квартета. Меня считали экспертом по волосатым слонам потому, что я искал их на американской границе, а европейцы почему-то проявляли гораздо больший интерес к давно вымершим животным, нежели к живым.

– Исчезновение слонов может оказаться гораздо более важным, чем их существование как таковое, – объяснил мне Кювье.

Он был приятным длиннолицым тридцатитрехлетним мужчиной с высоким лбом, изящным носом, сильным подбородком и поджатой нижней губой, которая придавала его лицу выражение постоянной задумчивости. Эта ошибка природы, как ни странно, на деле помогла его карьере. Кювье также обладал серьезностью человека, поднявшегося до своего уровня благодаря своим личным качествам, нежели удаче, как я, и, благодаря своим организационным способностям, стал управляющим парижского зоопарка и главой французского образования. Впрочем, вторую свою работу он считал гораздо менее благодарной, чем первую.

– В любой системе умницы блистают, а тупицы учатся лишь для бумажки, но политики ожидают, что преподаватели каким-то образом изменят природу человека.

– А каждый родитель считает, что заурядность его отпрыска – это исключительно вина учителя, – согласился я.

Кювье же считал, что именно я, не имеющий ни ранга, ни дохода, ни будущего, нахожусь в завидном положении, спеша с одного задания на другое для двух или трех правительств одновременно. Мне иногда приходилось напоминать самому себе, на кого я работаю, и мы стали друзьями поневоле.

– Тот факт, что мы находим скелеты животных, которые уже не существуют, доказывает, что Земле гораздо больше библейских шести тысяч лет, – любил поучать этот ученый муж. – Я, конечно, христианин, как и все, но временами мы наталкиваемся на породу без каких-либо органических остатков вообще, что может указывать на то, что жизнь вовсе не так вечна, как гласит Священное Писание.

– А я слышал, что какой-то епископ смог точно рассчитать день Творения. Если я не ошибаюсь, двадцать третьего октября четыре тысячи четвертого года до нашей эры.

– Чушь несусветная, Итан. Мы уже каталогизировали двадцать тысяч видов. Как бы они все уместились на Ковчеге? Мир гораздо, гораздо старше, чем мы думаем.

– Я постоянно натыкаюсь на искателей сокровищ, которые думают точно так же, Жорж, но, должен сказать, у них так много свободного времени, что многие из них давно спятили. Они не знают, в какую эпоху живут. Что хорошо в Пале-Рояле, так это то, что здесь никогда не бывает «вчера» или «завтра». Здесь нет ни одних часов!

– Животные также не обладают чувством времени, и это делает их счастливыми. Мы же, люди, обречены на то, чтобы знать прошлое и страшиться будущего.

Смит тоже охотился за костями и знал множество теорий о том, какие же древние катастрофы стерли древних животных с лица Земли. Потоп или вселенский пожар? Холод или жара? Кювье был заинтригован моим упоминанием слова «Тира», которое я прочел на средневековой золотой фольге, найденной мной во время североамериканских приключений. Исчадие ада в женском теле по имени Аврора Сомерсет считала, что свиток имеет особую важность, а Кювье рассказал мне, что Тира, известная также как Санторини, – это греческий остров, представляющий большой интерес для европейских минерологов, поскольку может являть собой остатки древнего вулкана. А потому, когда Смит по прозвищу Страта прибыл в Лондон, горя желанием рассуждать о минералах в перерывах между свиданиями с куртизанками, самой судьбой нам было суждено познакомиться друг с другом. Кювье с трудом сдерживал возбуждение, поскольку Страта был согласен с его собственными выводами о том, что ископаемые кости особого типа обнаруживались лишь в определенных слоях породы, что позволяло определить время отложения этих пород.

– Я пользуюсь раскопками при строительстве каналов и дорог для построения геологической карты Великобритании, – гордо заявил мне Смит.

Я кивнул, научившись делать так всякий раз в компании научных светил, но не сдержался и спросил:

– А зачем?

Карта, показывающая, где в земле залегают какие камни, показалась мне несколько скучноватой.

– Потому, что могу, – ответил он и, видя сомнение на моем лице, добавил: – Эта информация может оказаться весьма ценной для угольных и горнодобывающих компаний. – В его голосе зазвучали нетерпеливые нотки учителя, имеющего дело с непонятливым учеником.

– То есть у вас будет карта, указывающая расположение пластов угля и металлов?

– Скорее, места их вероятного залегания.

Умно! Я, соответственно, согласился организовать поход в Пале-Рояль в надежде на то, что после ночи беспробудного пьянства Смит может проболтаться о том, где стоит искать медную жилу или залежи железной руды. Ну а я, быть может, смог бы шепнуть об этом биржевым маклерам или спекулянтам на минералах.

Фултон тридцати шести лет от роду стал моим вкладом в нашу четверку. Мы познакомились с ним после моего возвращения в Париж, когда оба без всякого успеха ждали аудиенции у Бонапарта, и мне было весьма приятно, что его попытки оказались еще более безуспешными, чем мои. Последние пять лет он провел во Франции в попытках убедить революционеров в полезности своих изобретений, но его эксперимент с постройкой субмарины, или «ныряющей лодки», как он ее называл, не встретили понимания у французских военных моряков.

– Поверьте, Гейдж, «Наутилус» работал просто безупречно на значительном отдалении от берега в Бресте. Мы находились под водой три часа, хотя могли бы провести там и все шесть! – Фултон был достаточно приятен, чтобы его стоило взять в компаньоны при поиске дам, если б не его нервозность неудовлетворенного мечтателя.

– Роберт, вы сказали адмиралам, что ваше изобретение превратит их надводный флот в ненужный хлам. Может, вам и удалось не потонуть, но продавец из вас никудышный. Вы предлагаете куче мужчин купить то, что лишит их работы!

– Но подводная лодка действовала бы так устрашающе, что смогла бы положить конец любой войне!

– Еще одно очко не в вашу пользу. Подумайте же, милейший!

– Бог с ним. У меня есть новая идея – использовать паровой двигатель Ватта на речных судах, – сказал он упрямо.

– И зачем кому-то платить за топливо для котлов, когда ветер и весла достаются нам бесплатно? – Ученые мужи, несомненно, чертовски умны, но как же сложно обнаружить в них хоть каплю здравого смысла! Вот почему им нужен такой человек, как я.

Фултону улыбался гораздо больший успех в деле рисования круговых огненных панорам для парижан на фоне крупных пожаров и костров. Они платили ему франк или два за то, чтобы стоять посередине, вращаясь, словно объятые языками пламени, и я не могу придумать лучшего доказательства причудливой природы человека. К сожалению, он отказывался принимать мой совет, что настоящие деньги – не в паровых двигателях, которые никому не нужны, а в страшных картинках, которые заставляли людей думать, что они находятся где угодно, но не там, где они в действительности есть.

Моя же идея заключалась вот в чем. Мы отправимся на мальчишник в Пале-Рояль, где я хорошенько накачаю ученых мужей в надежде выудить из них информацию о прибыльных залежах угля или хотя бы узнаю, почему средневековые рыцари, известные своей любовью ко всему мистическому и оккультному, могли нацарапать слово «Тира» на золотой фольге посреди Северной Америки, а затем уже посмотрим, сможет ли кто-нибудь из нас придумать что-то, что можно было бы продать за настоящие деньги. И, конечно же, продолжу работу над реформированием своего характера.

Чего я не мог предвидеть, так это того, что мне скоро придется ставить на кон свою жизнь и иметь дело с французской секретной полицией.

Глава 2

К ужасу можно привыкнуть. С поражением можно смириться. Но только неизвестность порождает страх, а неопределенность преследует нас в ночной пустоте. Моя решимость преобразиться оказалась слабее, чем я предполагал, поскольку, по правде, я не мог полностью отказаться от женского общества. После агонии разбитого сердца, что я испытал на американской границе, я хотел восстановить контакт с Астизой, женщиной, в которую был влюблен за четыре года до Восточной кампании Наполеона. Она бросила меня в Париже и вернулась в Египет, и после жестокого разочарования моего последнего приключения я снова начал писать ей.

Я бы с пониманием отнесся к ее решению отклонить мое предложение о возобновлении отношений со мной, ведь время, проведенное вместе, было наполнено скорее беспокойством, нежели удовлетворением. Несмотря на ее обещание когда-нибудь снова оказаться со мной, я не получил ответа на свои письма. Конечно, Египет все еще восстанавливался после изгнания французов британцами годом ранее, и связь была ненадежной. Но что, если со спутницей моих приключений случилось что-нибудь дурное? Мне удалось связаться со своим старым другом Ашрафом, который заверил меня, что видел Астизу после ее возвращения в Египет. Она оставалась столь же таинственной, отчужденной, смятенной и, по-видимому, жила почти в полном одиночестве. Затем она внезапно исчезла примерно в то время, когда я вернулся в Европу. Я удивился бы новостям о том, что она живет в покое семейного очага, и, несомненно, не мог иметь на нее никаких прав и притязаний. Но неизвестность не давала мне покоя.

Именно по этой причине я привел своих компаньонов не в тот бордель.

Все произошло так. Пале-Рояль представляет собой громадный прямоугольник из пассажей и галерей, обрамленных колоннадами. Во внутреннем дворе расположены сады, фонтаны и аллеи. Мы пообедали в кафе на открытом воздухе, праздно разглядывая распутниц, разодетых, словно они были известнейшими светскими львицами республики, и неспешно обмениваясь аргументами о классификации костей и преимуществах винтовых пропеллеров. Я показал им, где Бонапарт когда-то играл в шахматы на деньги в свою бытность капитаном артиллерии, и даже ту галерею, в которой молодым солдатом он потерял девственность при помощи местной проститутки. Я не преминул сообщить, что «Йондер» – это именно тот клуб, в котором министр иностранных дел Талейран однажды прокутил 30 000 франков за одну ночь, а в располагавшейся неподалеку торговой лавке Шарлотта Корде купила тот самый нож, которым позже заколола Марата в ванне. Содомиты, одетые в наряды не менее щегольские, чем у шлюх, гуляли, держась за руки, по улице Вздохов, радуясь декриминализации своей любви после революции. Попрошайки сновали среди миллионеров, проповедники читали проповеди, карточные шулеры вертели свои темные дела, а набожные извращенцы искали палаты, в которых их могли отхлестать плетьми, точно рассчитав пропорции искупления и боли.

Мы спустились в подвальный «цирк», где пары танцевали среди «нимф», позирующих в прозрачных одеяниях, и сделали вид, что изучаем с академической объективностью сорок четыре статуи Венеры, украшающие этот комплекс.

Пока мы ходили кругами, Кювье поддался убеждениям испытать удачу в новой игре «21», ставшей популярной благодаря самому Наполеону, Смит с терпением завсегдатая пабов продегустировал дюжину сортов шампанского, а Фултон изучал, как акробаты на практике применяют закон рычага. Мы едва оттащили его от огнеглотателя.

– Представьте, а что, если изобрести дракона!

– Его французы тоже вряд ли купят.

По моим наблюдениям, мои спутники получали такое же удовольствие от созерцания проституток, как если бы они пользовались их услугами. С учетом того, что технически половина развлечений, предлагаемых в Пале-Рояле, были незаконными (с 1600 года французские короли издали тридцать два указа, запрещающих азартные игры), я со всей серьезностью намеревался держаться подальше от неприятностей. И вдруг, ведя за собой наш маленький отряд сквозь тусклые галереи лавок и спешащих вниз ступенек, я услышал женский голос, зовущий меня по имени.

Обернувшись, я лицом к лицу столкнулся с мадам Маргаритой, или, как она предпочитала себя называть, «Изидой, Королевой Аравии». Она управляла борделем и обладала бульдожьей хваткой предпринимателя – мы познакомились еще до моего морального преобразования.

– Месье Гейдж! Вы просто обязаны познакомить меня со своими друзьями!

Маргарита заправляла одним из самых известных публичных домов в Пале-Рояле, представляющим собой хитросплетение сводчатых пещер под вечно переполненным салоном для азартных игр. Декор заведения подходил под определение «восточный», а тонкие одеяния куртизанок были навеяны лихорадочными европейскими фантазиями на тему гаремов Стамбула. По слухам, здесь можно было отведать как гашиш, так и опиум, воображая себя хозяином гарема. Предлагаемые здесь соблазны были дорогими, испорченными до мозга костей, незаконными, а следовательно, абсолютно непреодолимыми. Это было явно не место для ученых мужей, и мой инстинкт подсказывал мне бежать отсюда сломя голову, но Маргарита спешно преградила нам путь, и мои компаньоны нервно столпились за моей спиной, словно мы стояли у входа в лабиринт Минотавра.

– Привет, Изида, – сказал я осторожно, – как идет бизнес?

– Просто прекрасно, но боже, как же мы скучали по нашему Итану! Поговаривали, что вы исчезли в Америке. Это разбило сердце стольким моим цыпочкам! Они рыдали, представляя вас во власти краснокожих!

Что сказать, в свое время я тратил здесь немалые суммы.

– Я вернулся, скальп на месте, но я полностью преобразился, – отрапортовал я, – и решил, что обет безбрачия лишь укрепит мой характер и силу воли.

Она засмеялась.

– Что за абсурдная идея! Конечно же, ваши друзья с вами не согласятся, не так ли, господа?

– Это ученые мужи, светила науки. Я показываю им окрестности.

– Мои девочки могут показать им гораздо больше. Колетт! Софи!

– Боюсь, мы не можем здесь более задерживаться.

– Это то самое аравийское место? – прервал нас Кювье из-за моей спины, вытянув шею, словно похотливый страус. – Я слышал о нем.

– Напоминает Османский дворец, – молвил Смит, прищурившись и заглядывая в дверной проем. – Весьма затейливая архитектура, скажу я вам.

– Неужели вы действительно хотите быть замеченными в таком месте? – спросил я, не обращая внимания на то, с каким энтузиазмом Маргарита сжимает мою руку. – Джентльмены, я отвечаю за вашу репутацию.

– В этом доме все мы – искусницы благоразумия! – убедительно заявила хозяйка заведения. – Уважаемые светила науки, по меньшей мере оцените мой декор – я так много над ним работаю. Итан, какое удачное совпадение, мой ассистент внутри только что спрашивал о вас.

– И кто она?

– Вообще-то, это мужчина. Он играет роль Озириса, – подмигнула она мне.

– Боюсь, подобные связи не в моем вкусе.

– Нет, нет – он только лишь хотел побеседовать и побиться с вами об заклад. Он наслышан о ваших навыках в азартных играх и сказал, что готов поспорить с вами на то, что вы так отчаянно хотите узнать.

– И что же это?

– Новости о вашей египетской подруге.

Последняя ее фраза заставила меня вздрогнуть и остановиться. Я никогда не рассказывал Маргарите об Астизе.

– И откуда этому Озирису знать об этом?

– Да вы заходите, заходите и сами выслушайте его предложение! – Ее глаза горели, зрачки расширились. – И друзей своих захватите с собой, никто ничего не увидит. Выпейте немного бордо и просто расслабьтесь.

Что ж, это, конечно, противоречило всем моим новым моральным установкам, но откуда незнакомцу известно о моей давно утраченной любви в Египте?

– На минутку, пожалуй, заглянем, – нехотя сказал я своим компаньонам, – декорации действительно достойны театра, да и урок на тему механики этого мира тоже не помешает.

– О каком уроке вы говорите? – спросил меня шепотом Фултон, пока мы спускались в грот Маргариты.

– О том, что даже за просмотр надо платить.

Изида провела нас в весьма уютную приемную своего гарема, и мои спутники не смогли сдержать вздоха восхищения, когда перед их глазами предстал целый парад готовых к инспекции «аравийских» красавиц, всех костюмов которых, вместе взятых, едва хватило бы для того, чтобы сшить один приличный шарф.

– М-да, минутки, похоже, будет недостаточно, – молвил я. – Отправляйтесь в их палаты, просто из вежливости. Фултон, купите девушке бокал вина и объясните, как работает паровой двигатель. Смит, вон та рыженькая, кажется, может похвастаться той еще топографией для исследования и нанесения на карту мира. Кювье, а вы изучите анатомию вон той блондинки. Я уверен, вам по силам построить несколько теорий о происхождении округлой морфологии женской фигуры.

Я был уверен, что им будет чем заняться, пока я узнаю, кто такой этот Озирис и действительно ли он знает что-либо стоящее моего внимания.

Ученые с таким нескрываемым удовольствием делали умный вид, что мне стоило бы потребовать у Маргариты комиссию, если бы она не была столь же скупа, как и моя старая домовладелица мадам Дюрель.

– Итан, а какую из этих фей вы хотели бы потискать? – спросила меня хозяйка борделя, когда девушки увели светил науки в палату, занавешенную дымчатым тюлем. Чернокожие слуги принесли высокие латунные турецкие кувшины. Свечи и палочки благовоний распространяли вокруг себя янтарный свет.

– На меня снизошла высокая моральная нравственность, – ответил я. – Как говаривал Бен Франклин, надо бороться со своими пороками, и я теперь стремлюсь к епископской благодетели.

– Епископской? Священники – наши лучшие клиенты! Слава богу, Бонапарт вернул нам церковь.

– Да, да, я слышал благодарственный молебен в соборе Парижской Богоматери на Пасху в честь нового конкордата с Римом.

– Фарс, да и только, месье. Иудейские короли над входом так и стоят безголовыми с тех самых пор, как революционная толпа приняла их за французских королей и снесла им головы. Эдакий каменный памятник гильотине! Да и сама церковь, которую якобинцы некогда именовали Храмом здравого смысла, пребывает в полнейшем беспорядке. Благодаря этому благодарственному молебну я услышала колокола впервые за последние десять лет, а эти генералы даже не знали, когда нужно преклонить колени. Вместо коленопреклонения всю консекрацию[1] эта чернь бряцала своим оружием, я с трудом разбирала латынь за их хихиканьем, шепотом и лязганьем сабель и штыков.

– Простолюдины рады возвращению церкви, в этом и состоял замысел Наполеона.

– Да, и страна постепенно скатывается в свое недалекое прошлое: обратно к вере, тирании и войнам. Неудивительно, что толпа проголосовала за то, чтобы сделать его пожизненным Первым консулом! По счастью, мой бизнес может процветать в любом политическом климате. Роялисты, революционеры, клерикалы и маршалы – покувыркаться в постели любят все. – Она подняла свой тонкий высокий бокал с шампанским. – За страсть!

– И дисциплину! – Я сделал глоток, не без тоски посматривая на девушек. Мои ученые спутники болтали так, словно они были на лекции в институте; куртизанки же, казалось, могли изобразить поддельный интерес к чему угодно, даже к науке. Воздух пьянил ароматами гашиша и алкоголя. – Честное слово, воздержание даже доставляет удовольствие. Пожалуй, напишу об этом книгу.

– Нонсенс! Все мужчины без исключения нуждаются в пороках.

– Играть в азартные игры я тоже зарекся.

– Но ведь должно быть что-то, ради чего вы готовы биться об заклад! – прервал нас мужской голос.

Глава 3

Я обернулся. В приемную вошел смуглый мужчина, одетый в вычурный костюм султана. У него был ястребиный нос, хищный взгляд, тонкие, как у ящерицы, губы, придававшие его лицу змеиное выражение инквизитора (или одного из моих многочисленных кредиторов). Тюрбан украшало страусовое перо наподобие тех, что солдаты собирали в Египте, отстреливая ради забавы этих туповатых существ. При всем этом он ничем не напоминал араба и был похож скорее на француза. Человек любит притворяться.

– Позвольте представить вам Озириса, бога подземелья, – произнесла Изида-Маргарита, – он, как и вы, поклонник истории Египта.

Мужчина поклонился и произнес:

– Конечно, я не могу похвастать столь драгоценными находками, как знаменитый Итан Гейдж.

– Боюсь, я все потерял, – ответил я. – Люди часто считают меня богатым в надежде на то, что я поделюсь своим богатством с ними, а потому я всегда стараюсь как можно быстрее развеять их иллюзии.

– И, если я не ошибаюсь, покинули Египет еще до окончания кампании?

– Как и Наполеон. Я американец, а не француз, а потому моя жизнь принадлежит только мне самому.

Должен признать, это не совсем правда, ведь кому из нас в действительности принадлежит его собственная жизнь? Но я не хотел домыслов.

– И готовы ли вы поставить эту свою жизнь на кон?

– Это вряд ли. Я как раз рассказывал Королеве Аравии о том, что в корне изменился.

– Да, но искусить и соблазнить можно любого, ведь этому нас учит Пале-Рояль, не так ли? Все мы мечтаем и тоскуем о чем-то, и никто из нас не без греха. Ведь именно поэтому мы собираемся вместе и не судим, дабы не быть судимыми. Мы можем восхищаться праведниками, но в действительности не любим их, да и не доверяем им, а самых благочестивых распинаем на кресте. Хочешь иметь хороших друзей – не стремись к совершенству, не так ли?

Моих компаньонов, как я вдруг осознал, уже увели их спутницы. Ученые мужи оказались либо храбрее, либо пьянее, чем я думал, и я внезапно остался один.

– Ну, уж совершеннее меня вам не сыскать, – сказал я. – Но постойте, Озирис, а кто вы такой? Сводник?

– Я помогаю и учусь. Именно поэтому я готов биться с вами об заклад на то, что вы хотите знать, и вам не придется рисковать ни одним су, чтобы выиграть спор.

– И что же, по-вашему, я так жажду узнать?

– Где находится жрица, конечно.

Астиза была в некотором роде жрицей, изучавшей древние религии. Я почувствовал, как воспоминания наполняют меня.

– Сдается мне, она все еще в вашем сердце. Вас считают пустым и поверхностным, Итан Гейдж, но сдается мне, в вашей душе есть место огню и верности.

– Откуда вы знаете Астизу? – Я заметил, как в отсутствие моих компаньонов из теней появились две шкафоподобные мужские фигуры, вставшие на страже у двери борделя. И куда вдруг подевалась Маргарита?

– Знать то, что хотят знать другие, – это искусство моего братства.

С этими словами он достал из складок своего одеяния символ, который я ранее видел на шее моего врага в Северной Америке: золотую пирамиду с обвитым вокруг нее змеебогом Апофисом на золотой цепи, нечто вроде герба старого заклятого врага, Ложи египетского обряда. Последний раз я сталкивался с этой братией во время пыток в индейской деревне. Мое тело мгновенно напряглось, и я с сожалением вспомнил, что, конечно же, оставил винтовку дома. Озирис и сам был похож на змею, и я почувствовал головокружение в дымном мускусе комнаты, пахнущей гашишем.

– Вы член Ложи?

Ложа египетского обряда представляла собой группу ренегатов из числа коррумпированных членов ордена франкмасонов, основанного поколением раньше шарлатаном по имени Калиостро, который преследовал меня повсюду с тех пор, как я выиграл один медальон в карты в Париже четыре года назад. Я надеялся, что навсегда избавился от них, но они были упорными, словно сборщики налогов.

– Я член группы единомышленников, и не обращайте внимания на слухи. Мы реформисты, как и вы.

– Позвольте взглянуть на эмблему?

Озирис передал ее мне. Она оказалась на удивление тяжелой – возможно, чистое золото.

– Наденьте ее, попробуйте. Мне кажется, что она вселяет власть и уверенность. Те вещи, что мы надеваем, несут в себе некую магию.

– Не в моем стиле. – Я вновь оценил ее вес в своей ладони, размышляя.

– Я уважаю вашу решимость отречься от азартных игр, месье Гейдж. Ваш реформаторский пыл воодушевляет. Но прошу вас, пусть этотсимвол вас не беспокоит. Я предлагаю альянс, а не вражду. А потому хотел бы задать вам простую головоломку, что-то вроде детской загадки. Если вы разгадаете ее, я отведу вас к Астизе. Но если вы ошибетесь, ваша жизнь будет принадлежать мне и вы будете делать то, что я вам велю.

– Что это значит? Вы что, дьявол?

– Давайте же, месье Гейдж, у вас репутация специалиста по электричеству, настоящего ученого. Неужели вы испугались детской загадки?

Испугался? Я держал в своей руке символ Ложи, которая, насколько я знал, представляла собой кучку змеепоклонцев, колдунов, извращенцев и заговорщиков.

– А чем рискуете вы?

– Я рискую той бесценной информацией, которой владею. Но, в конце концов, вы не ставили на кон ни единого су!

– Как и вы. А потому, если хотите поиграть в загадки, играть мы должны вместе. Ваш замысел против моей жизни, Озирис. – Это должно заставить его задуматься. – Если я отгадаю вашу загадку, а вы не сможете отгадать мою, вы не только отправите меня к Астизе, но и объясните раз и навсегда, чем занимается эта ваша странная Ложа. За чем же гоняется группа столь эксцентричных мужчин? – Я вспомнил головоломку, которую мне как-то задал Франклин, и решил попробовать.

Озирис задумался, затем пожал плечами.

– Хорошо. Я никогда не проигрываю.

Он поднял минутные песочные часы, и я почувствовал, как кровь стучит у меня в висках.

– Так переворачивайте же часы, наконец.

– Сначала моя загадка. Двое приговоренных к смерти сидят на дне глубокого зиндана с отвесными стенами, по которым нельзя вскарабкаться наверх. Казнь на рассвете. Если они смогут дотянуться до края ямы, то смогут сбежать, но даже если один из них встанет другому на плечи, они не дотянутся до края зиндана. У них есть лопата, но прокладывание тоннеля потребует нескольких дней, а не часов. Как им сбежать? – На этих словах он перевернул часы.

Я смотрел на утекающую струйку песка и размышлял. А что посоветовал бы мне старый Бен? Он знал множество поговорок и афоризмов, половина которых весьма меня раздражали. Не покупай ненужного – придет день, и продашь все нужное. Верно, но для чего еще нужны деньги, если не для того, чтобы бездумно тратить их в свое удовольствие?

Заключение? Те, кто жертвуют основными свободами ради временной безопасности, не заслуживают ни того, ни другого. И от этого афоризма мало толку. Песок уже горкой лежал на дне часов, и Озирис, или как там его на самом деле звали, рассматривал меня с выражением развлечения на лице. Мы стареем слишком быстро, но мудреем слишком поздно. Уж это точно относилось ко мне! Песок, песок, все вниз и вниз…

Вот оно! Песок!

– Тоннель, – объявил я, – но только для того, чтобы добыть песок и свалить его в гору у стены ямы. Когда гора станет достаточно высокой, они могут встать на нее и дотянуться до края колодца.

Мой оппонент медленно похлопал в ладоши.

– Поздравляю, месье Гейдж, ваша репутация находчивого умника не совсем незаслуженна. Похоже, мне придется отвезти вас к Астизе.

– И объяснить мне цель вашей темной Ложи. Ну, а теперь моя очередь. Вы должны сделать заявление, и если ваше заявление окажется ложным, я получаю все ваше имущество. Если же оно правдиво, я потребую от вас правды о том, кто вы такой на самом деле и на что же мы с вами здесь играем.

– Месье, вы создали неразрешимую для меня дилемму.

– В этом-то и фокус, не правда ли? – Я перевернул часы, и песок вновь с тихим шуршанием потек вниз.

Озирис задумался, наблюдая за тем, как текут секунды, затем улыбнулся своей щелью на жестоком лице.

– Забирайте все мое имущество.

Теперь пришла моя очередь кивнуть, признавая мастерство своего оппонента.

– Хорошо сыграно.

– Я перевернул вашу же дилемму с головы на ноги. Если вы заберете все мое имущество, мое заявление становится правдивым. Но если оно правдиво, вы не можете забрать мое имущество, так как это требует ложного заявления. Однако, не расставаясь с моим имуществом, мое заявление ложно, а потому я не обязан говорить вам правду, а вы должны освободить меня от обоих моих обязательств.

– Из вас вышел бы отличный Франклин.

– А из вас – египтянин.

Славно мы с ним спелись.

– Итак, вы отведете меня к Астизе, как обещали, даже несмотря на то, что не расскажете мне то, что я хочу знать?

– Да. Но она не в Париже, месье Гейдж. И, боюсь, не в Египте. Впрочем, это не столь важно. Ваша загадка была обоюдоострой, как и моя. Если б вы проиграли, ваша жизнь принадлежала бы мне, как вы и обещали. Но, несмотря на то, что вы выиграли, ваша жизнь все равно принадлежит мне – я отведу вас к Астизе, но не сразу, – он кивнул своим шкафоподобным компаньонам. – Видите ли, для нас крайне важно видеть вас в Тире, куда мы и отправимся по пути к вашей возлюбленной. Там есть один секрет, который нам крайне важно раскрыть. Надеюсь, вам льстит тот факт, что нам требуются ваши навыки. Если же нет – мои компаньоны позаботятся о том, чтобы вы к нам присоединились.

– Простите, Итан! – крикнула Маргарита за моей спиной из-за блестящей шторы. – Я не могу позволить себе ссориться с этими людьми! Они угрожали мне расправой, у меня не было другого выбора, кроме как заманить вас сюда! Либо я, либо вы!

Я уже говорил, что мне чертовски не везет с женщинами? Дверь была заблокирована этими людоедами, за моей спиной – подземный гарем. Я лихорадочно пытался придумать какой-нибудь план, пока один из громил доставал пару кандалов.

– Тогда и у меня тоже не остается другого выбора, – изрек я.

С учетом моего учтивого характера, я никогда не был сторонником применения грубой силы, но годы научили меня тому, что негодяи этого мира процветают за счет нерешительности хороших людей. Я изо всех сил наотмашь хлестнул Озириса его же пирамидальным медальоном по лицу, выбив из него крики проклятья и, вероятно, пару зубов, и в следующее мгновение пнул ближайшего ко мне троглодита в пах, заставив этого ублюдка сложиться пополам, словно кто-то резко захлопнул книгу. Второй попытался добраться до меня, но наткнулся на своих страдающих компаньонов, что дало мне достаточно времени для того, чтобы прицелиться и швырнуть ставшую ненужной мне безделушку в самый центр стоявших рядами зажженных свеч.

Моим единственным планом было устроить грандиозный пожар.

Глава 4

Восковые свечи взмыли к потолку, разлетаясь, словно сноп огненных стрел, от тяжелого золотого амулета и его золотой цепи. Озирис, или как там его на самом деле звали, отшатнулся к своим троллям, проклиная меня на чем свет стоит и прижимая к окровавленному лицу ладонь. Второй рукой он потянулся за пистолетом, но в то же мгновение от скошенных, словно косой, свеч вспыхнули шелковые занавески, и я с размаху опрокинул на пол османские лампы. Масло из них мгновенно вспыхнуло, и, прежде чем он мог прицелиться и выстрелить, я прыгнул сквозь завесу огня и ринулся в задние залы борделя.

Огонь разгорался все сильнее, дым черным облаком закрыл за мной проход, и мои несостоявшиеся похитители, ругаясь, отступили. Мадам Маргарита кричала, не переводя дыхание. За считаные секунды я превратил ее небольшой уютный вестибюль в сущий огненный ад, заполняющийся до потолка черным дымом за моей спиной. Проститутки тоже начали голосить.

Итак, я поджег вход, а позади меня ждали лишь каменные стены. Ситуация не идеальная. И где черти носят моих ученых?

– Жорж! Роберт! Уильям!

– Здесь! – услышал я голос Фултона. – Черт побери, Гейдж, что вы натворили?

Фултон был без пиджака, но в остальном выглядел вполне прилично на фоне полураздетой жрицы любви, уползающей прочь на четвереньках. Держите меня четверо, какой прекрасный зад столь спешно удалялся от меня!

– Я как раз объяснял процесс заполнения моего «Наутилуса» кислородом, – выдавил изобретатель, кашляя, – когда начались все эти крики. Боюсь, Кювье и Смит все еще в беспамятстве. Они пили из этих турецких сосудов, и мне кажется, что в вино что-то подмешали. – Он глянул мимо меня в сторону огненного света, падавшего из комнаты, из которой он совсем недавно удалился в сопровождении своей спутницы. – Во имя Зевса и Юпитера, Итан, вы что, тоже пили? Тот пожар, что вы устроили, кажется мне весьма проблематичным.

– Боюсь, это единственный способ предотвратить мое похищение прислужниками этого сумасшедшего Озириса, – объяснил я спешно. – Он из Ложи египетского обряда, пренеприятнейшего сборища, с которым мне доводилось сталкиваться в прошлом. – Словно подтверждая мои слова, последовали выстрелы, и пули просвистели сквозь дым, застряв в каменной стене подвала. Я мгновенно лег на пол, потянув Фултона за собой. – Лучше лежать пониже. Большинство людей стреляют выше цели, да и дыма у пола меньше.

– Весьма полезная информация, Гейдж, но, к сожалению, насколько я вижу, единственная дверь отсюда находится по ту сторону созданного вами ада.

– Я вынужден согласиться, у меня не было достаточно времени, чтобы продумать свой план в деталях. Зато костер чем-то напоминает ту панораму, что вы рисовали, вы не находите?

Загоралось все больше и больше многочисленных занавесок, кушетки пылали, словно дрова в рождественском костре. Жар пульсировал, словно трепещущее сердце.

– Этот костер значительно горячее.

Мы отступили в другую залу, в которой обнаружили Кювье и Смита, лежащих в полузабытьи, одурманенных и заторможенных. Вокруг них ползали еще три полуголые проститутки, воющие от страха.

– Должна быть задняя дверь! – сказал я, стараясь не впасть в панику, затем схватил одну из шлюх и потряс ее. – Ты! Как отсюда выйти?

– Она заложила дверь кирпичами, чтобы контролировать нас!

Черт побери. О местонахождении Астизы мне тоже ничего не было известно. Когда я, наконец, взращу в себе идеальный характер, я буду вести более мирную и безмятежную жизнь.

– Если нам не удастся взять откуда-нибудь очень много воды, можно считать, что я поджарил нас, – заключил я.

– Или же мы можем воссоздать эту дверь, – мрачно произнес Фултон. – Где они заложили вторую дверь? – спросил он девушку.

– Там два фута толстого камня, – выла она, – вы ее неделю ломать будете!

Фултон раздраженно посмотрел на меня.

– А что находится под нами? – спросил он.

– Откуда мне знать? Это Смит у нас специалист по камням.

– А над нами?

– Игорный салон, я так думаю. Мы в подвале у фундамента одного из крыльев Пале-Рояля.

– Вот вам и решение. В палатку! Займемся замковым камнем, Итан!

Я не нашел ни малейшего смысла в его словах, но последовал за ним еще глубже в дальние залы борделя, признательный хотя бы за то, что мог удалиться от огня. В другой зале я увидел большой шатер аравийского типа, заполненный подушками и коврами, видимо, призванными помочь в реализации фантазий о пустыне. Прочные шесты, достающие почти до сводчатого каменного потолка, поддерживали ткань шатра.

– Они и будут нашим боевым тараном! – сказал изобретатель. – Наша единственная надежда – обрушить потолок на себя.

– Обрушить потолок? Вы в своем уме?

– Вы предпочитаете поджариться? Если мы уроним пол игорного салона, то сможем выбраться наружу.

Я взглянул наверх.

– Но кладка кажется прочной, как крепость!

– Что ж вы не подумали об этом, когда поджигали всех нас? Тем не менее потолок точно тоньше стен, а у каждой крепости есть свое слабое место. А теперь оберните шатер и несколько подушек вокруг этого шеста, словно гигантский факел. Смит! Кювье! – Он слегка похлестал их по щекам, приведя в некое подобие заторможенного сознания. – Найдите воды или хотя бы вина! Никакого спирта, ничего, что может гореть! И поторопитесь, если не хотите испечься заживо! Итан, а вы отправляйтесь к костру и подожгите свою гигантскую спичку!

– А дальше что?

– Принесите ее мне.

За неимением более подходящих идей я отправился в сторону адского пламени. Звуки выстрелов прекратились – судя по всему, Озирис с Изидой додумались сбежать через переднюю дверь. Мой десятифутовый факел зажегся, словно спичка, и я, пятясь, двинулся в задние залы. Фултон помог мне поднять факел и поднести его к центру потолка над нами, где замковый камень держал свод, фиксируя все его части на месте. Нам пришлось прищуриться, чтобы защитить глаза от падающих на нас горящих обрывков ткани.

– Будем действовать, как рабочие в каменоломнях, – используем жар и холод, чтобы заставить его треснуть.

– Мне трудно дышать, – проговорил я.

– Тогда работайте быстрее!

Пламя горящего шелка и хлопка почти погасло, когда Кювье и Смит волоком притащили большой кувшин жидкости. Фултон схватил его, размахнулся и вылил воду или вино – я так и не понял, что именно – на нагретый потолок, холодную жидкость на раскаленный камень.

Раздался громкий щелчок, камни покрылись трещинами, несколько камней поменьше упали вниз. Замковый камень в центре сводчатого потолка был расколот.

– Скорее же, берите второй шест! Быстрее, пока мы не потеряли сознание!

Я наконец-то понял его замысел. Я схватил второй шест и изо всех сил ударил им в камень, располагавшийся в высшей точке потолка. На меня вновь посыпались камни и камешки.

– Сильнее, сильнее! – крикнул Фултон, помогая мне вновь и вновь вонзать шест в потолок.

– Черт побери, это не так просто! – выдохнул я, думая о том, что с нами станет, если потолок действительно обрушится на нас.

– Пусть шлюхи помогут!

Дым продолжал клубиться вихрями, языки пожара полыхали все ближе к нам, и девушки присоединились к нашим отчаянным попыткам при помощи все еще одурманенного зоолога и маркшейдера каналов. Ворча и пыхтя, мы продолжали работать, словно поршни, направляемые энергией страха и отчаяния. Наконец в замковом камне появилась еще одна большая трещина, и он внезапно ринулся вниз, разбившись о пол борделя с громким ударом. Одна из девушек завизжала и ринулась в сторону. Сверху на нас смотрела черная зияющая дыра, и свод потолка потянулся вниз и к центру, не имея ничего, что могло бы остановить его.

– Сильнее, быстрее, пока мы не сгорели заживо!

Жар от огня все увеличивался. Мы били в потолок шестом, словно маниакальные воинствующие варвары, и все больше камней начали падать, отскакивая и подпрыгивая на полу под предупредительные визги женщин. Мы уже слышали удивленные возгласы, доносившиеся из игорного зала над нами. Наконец раздался скрежет трущихся друг о друга камней и валунов и треск дерева, слившихся в одном жутком рычании.

– Назад, назад, к огню!

Едва мы успели сделать шаг назад, как потолок неожиданно провис и весь его свод обвалился под собственным весом, подняв густое облако пыли. Раздался треск несущих балок, и весь пол игорного зала над нами обрушился вниз. Луч света, словно из рая, пронзил темноту, озарив всех нас сквозь поток щепок, дерева, игровых столов, фишек и карт, водопадом хлынувших вниз. Два или три замерших в удивлении картежника также последовали вниз, плюхнувшись в наш котел под восторженные возгласы находящихся внизу.

Благословенный свежий воздух наполнил подвал, о чем немедленно возвестил рев встрепенувшегося пожара за нашими спинами.

– Вверх! – сдавленно крикнул я. – Карабкайтесь вверх по балкам, пока огонь не поглотил их!

Мы возникли из густой завесы дыма, словно рой демонов, – обнаженные женщины чернее угля, пьяные и ничего не соображающие спотыкающиеся ученые мужи и визжащие игроки, возродившиеся из столь внезапной экскурсии в ад. Фултон рванулся вперед, словно сам Сатана, ошпаренный, но не побежденный. Мы вырвались!

Я вскарабкался на пол казино, с трудом различая что-либо перед собой сквозь завесу слез и дыма, и сел среди бегающих взад-вперед патронов заведения. Несмотря на смятение, мне хватило хладнокровия, чтобы сунуть в карман монету-другую.

Французские пожарные кареты, остановившиеся прямо у дверей борделя и салона, начали закачивать воду через то отверстие, что мы проделали. Неподалеку я увидел все еще истекающего кровью Озириса и полдюжины его прихвостней, притаившихся в темноте в надежде, что мы каким-то чудом выберемся оттуда. Что же ему было на самом деле нужно? Что он знал об Астизе?

Я привлек к ним внимание Фултона.

– Вот наши враги.

– Какие еще враги? – Он тяжело хрипел и кашлял. – Я думал, мы пришли сюда развлекаться!

– Если честно, я и сам редко понимаю, что происходит вокруг меня. Но одно знаю точно: нам нужно выбираться из Пале-Рояля. Он хотел схватить меня, так или иначе, и одурманить всех вас.

– Но как нам отсюда выбраться? Мы не сможем убежать от них, волоча за собой ополоумевших Кювье и Смита. От улицы нас отделяет целая тысяча людей! Может, стоит позвать полицию?

– Они сюда не сунутся. А если и сунулись бы, то арестовали бы нас вместе со всеми, а разбираться стали бы позже. В это время нас могут придушить сокамерники, да и любые скандалы вряд ли пойдут на пользу нашим отношениям с Наполеоном.

Пожарные бригады лихорадочно работали у насосов, и вода, фыркая, начала изрыгаться из кожаных пожарных шлангов. Люди по цепочке передавали воду в ведрах от дворцового фонтана до медного чана, установленного на повозке пожарной кареты. Идея была, несомненно, свежей и современной, но пока что не возымела никакого воздействия на мой пожар.

– Я бы предложил увеличить размер кареты и установить насос на лошадиной тяге, – заметил изобретатель, – или, быть может, паровой насос. Но буду справедлив – по крайней мере, власти не сидят сложа руки.

– Точно! Нужно завладеть каретой!

– Вы в своем уме? Тогда нас не просто арестуют, а еще и подстрелят! К тому же карета нужна им для борьбы с пожаром.

– Они не вооружены, а мадам Маргарита вполне заслужила, чтобы ее заведение хорошенько погорело за то, что заманила нас в ловушку. Смотрите, едут еще кареты, воды в фонтане на всех все равно не хватит, а вон та просто стоит без дела. Притворимся, что спешим принести еще воды. Как только избавимся от тех мужчин, что пытались заковать меня в кандалы, тут же вернем карету обратно.

– Да она едва размером с колесницу! – Действительно, двухколесная повозка была немногим длиннее и шире полевой пушки и своим видом не вселяла надежду на то, что сможет потушить что-либо крупнее обычного костра.

– Придется потесниться!

И, обернувшись через плечо на ошеломленных Кювье и Смита, мы рванулись вперед. Фултон открутил шланг от нарезного конца трубы пожарной кареты, а я усадил наших полубессознательных друзей в чан, в который они едва поместились, вытеснив излишки воды через край. Я взял вожжи в свои руки и, несмотря на протестующие крики, хлестанул двух до сих пор мирно дремавших пони, заставив их рвануть в сторону парка напролом через столы и столики Пале-Рояля. Обедающие посетители бросились врассыпную, проститутки побежали, шахматные фигурки дождем посыпались на нас, удаляющихся от места пожара сквозь многочисленные трактиры и кафе. Затем мы сломя голову понеслись по центральному двору дворца, давя и раскидывая стулья, сбивая фонари и лампады, направляясь к главному входу в Пале-Рояль, представляющему собой большие арочные ворота, ведущие на мощенную булыжниками улицу. Озирис заметил наш рывок и побежал нам наперерез, все еще ковыляя и корчась от боли, в сопровождении троглодита, которого я чуть не лишил потомства.

Что мне оставалось делать? Пришлось их переехать.

Мне уже доводилось иметь дело с Ложей, и они преследовали меня, словно вновь и вновь возвращающийся ночной кошмар. Я не знал, чего хочет Озирис, и не имел ни малейшего желания узнать – я хотел лишь избавиться от этого сброда раз и навсегда. А потому я привел карету в равновесие и взмахнул вожжами, словно встряхивая одеяло. Лошади рванули вперед, Фултон в последний момент с рыком ухватился за что-то, чтобы не упасть, а Кювье и Смит лишь застонали в своем чане. Любитель загадок исчез под нашей повозкой, мы подпрыгнули, столкнувшись с ним, нас занесло в сторону, но мы тем не менее попали в ворота, лишь зацепив ступицей стену. Я услышал звук выстрела, но не осмелился обернуться.

Мы прогромыхали по переулку и выехали на более широкую улицу Сент-Оноре, слушая проклятия, которыми осыпали нас в спину посетители Пале-Рояля, и наблюдая, как разбегаются пешеходы впереди нас. Громадина Лувра утесом возвышалась в темноте. Париж в любое время дня и ночи представляет собой полный бардак в плане уличного движения, в котором кареты и телеги блокируют полосы, а лошади сдают задом, мочась на мостовую. Вскоре мы уперлись в процессию из карет и повозок, а наши лошади начали путаться в упряжках. Выпустив вожжи из рук, я обратился к своим компаньонам, сидящим на повозке, как на жердочке.

– Теперь пора, бежим! – Нам надо было спрятаться, чего бы это ни стоило.

В этот момент перед нами возник блеклого вида мужчина с черной тростью в руке, от которого веяло уверенностью и властью. Он поднял руку и просто сказал:

– Отнюдь, я приказываю вам стоять, месье Гейдж.

– Стоять?

– Боюсь, вы арестованы.

Вокруг нас тотчас собралась добрая дюжина жандармов. Мы сбежали от Ложи египетского обряда лишь для того, чтобы угодить в лапы парижской полиции.

– По чьему приказанию? – шумно спросил я, блефуя.

– По приказанию Первого консула Наполеона Бонапарта.

Глава 5

– Арестованы? – Я лихорадочно соображал. – Мы просто пытались скрыться от каких-то грабителей, которые пытались поймать нас в западню.

Я обернулся, почти надеясь увидеть ковыляющего за нами Озириса, но дорога была пуста.

– И принести воды. Мои компаньоны – уважаемые ученые.

Фултон посерел от дыма и пыли, а все еще пьяных Кювье и Смита шатало из стороны в сторону. Наша одежда была изодрана, наше достоинство – разорвано в клочья.

– Месье Гейдж, вы арестованы не за ваш побег.

Откуда этому полицейскому известно мое имя?

– Тогда за что же?

– За сношения с британцами, пока вы находились в составе французской дипломатической миссии Талейрана в Северной Америке, – ответил он холодно. – Вы нарушили прямые указания французского правительства, что неудивительно с учетом вашей службы на стороне британцев против французских сил в Святой Земле в девяносто девятом году. Добавим к этому подрыв моральных устоев уважаемых ученых мужей и потворство проституции, которая, в конце концов, все еще вне закона. За незаконное потребление вашими коллегами наркотиков в борделе. За поджог, подстрекательство к бунту, уничтожение чужого имущества, наезд на пешехода, кражу пожарной кареты и нарушение правил дорожного движения.

Я облизал внезапно пересохшие губы.

– Все это я могу объяснить.

– Боюсь, объяснять вы это будете уже не мне.

– С кем имею честь?

– Ах, да, – он поклонился, – министр полиции Жозеф Фуше к вашим услугам.

Его глаза были сонными, но внимательными, рот застыл в выражении глубокого скепсиса, а поза была небрежной, но сторожкой, словно у фехтовальщика, готового к схватке. Он производил впечатление человека, который вряд ли поверил бы любым моим словам, и то, что я знал о нем, не внушало мне особого оптимизма. Именно он раскрыл заговор, члены которого безуспешно пытались взорвать Наполеона бочкой с порохом в рождественский сочельник 1800 года; это он отправил на казнь ключевых роялистов и воспользовался этим предлогом для того, чтобы выслать сотню французских анархистов на Сейшельские острова.

– Сам Фуше? И вам есть дело до таких туристов, как мы?

– Месье, мне есть дело до всех, везде и всегда. Включая виновного в убийстве проститутки около четырех лет назад…

– Я не имею ничего общего с этим! – Некоторое время назад меня безосновательно обвиняли в совершении этого преступления, о чем стало известно в определенных кругах, но я думал, что Наполеон похоронил это дело. – Предупреждаю вас, что я лично знаком с господином Первым консулом! – Я поднялся на ноги. – Я герой победы французской армии при Маренго, участвовал в заключении Морфонтенского договора[2]. Я также являюсь личным представителем президента Соединенных Штатов господина Джефферсона.

– Да, да, знаю. Лично я бы предпочел просто бросить вас за решетку, а потом и на гильотину, но Наполеон все еще считает, что вы можете сослужить ему службу. Правда, не знаю как – с учетом того, что вы только что чуть не сожгли себя. – На его лице не отразилось ни намека на юмор. – Насколько я понимаю, вы давно ищете аудиенции с Первым консулом. Ваше нелепое представление только что предоставило вам такую возможность; правда, повестка вашей встречи будет не той, что вы желали.

Троица за моей спиной пыталась следить за нитью нашего разговора с выражением изумления и замешательства на лицах.

– По крайней мере, отпустите моих спутников, – сказал я, – это все моих рук дело.

– Ваши друзья, Итан, – это единственная причина, по которой я спасаю вас, – произнес он и резко выкрикнул: – Заковать их, пока они не задавили кого-нибудь еще!

Вовсе не так я намеревался встретиться с Бонапартом, считая себя истинным дипломатом. Он действительно страдал привычкой встречаться с людьми только тогда, когда это было удобно ему, дабы использовать встречу для собственной выгоды. Нас повели к тюремной карете, и меня озарила вся странность этого совпадения – сам министр полиции Франции, человек, властью и наводимым ужасом уступающий только самому Наполеону, случайно оказался у ворот Пале-Рояля в тот самый момент, когда я выставил себя полным дураком. А не было ли какой-либо связи между таинственным Озирисом или коварной Маргаритой и не менее загадочным Фуше?

– Итан, какого черта? – спросил Фултон, когда решетчатая дверь с лязгом захлопнулась, и мы рывком двинулись с места.

– Все это часть нашего визита, – ответил я туманно, – мы едем на встречу с Бонапартом. Ведь вы хотели аудиенции с ним, не так ли?

– Но не как преступник! Говорил же я вам, не стоило нам красть пожарную карету!

– Вы должны чувствовать себя польщенным. Нас арестовал сам Фуше.

– Но из-за чего?

– Из-за меня, по большей части.

Двое других ученых мужей были все еще одурманены и вряд ли осознавали, что нас только что арестовали, и я понимал, что мне придется просить Бонапарта освободить их, в результате чего я буду в долгу перед ним. Вкратце, Первый консул приберег мою встречу с ним до того момента, когда я окажусь в его милости. Думаю, именно подобные тактические маневры сделали его правителем Франции, а меня – нет.

Наша карета, снабженная крошечными окошками лишь для того, чтобы не задохнуться, петляла по улочкам Парижа в самый темный час ночи. Сквозь маленькие отверстия я то и дело узнавал знакомые здания и сооружения, разбросанные по городу, который представлял собой сборную солянку и лишь начинал оправляться от революции. Благодаря бегству роялистов и недавней экономической депрессии население города упало на сотню тысяч, до уровня немногим более миллиона. Экономика возрождалась только при Наполеоне.

По нашему направлению на запад я без труда разгадал, куда мы направляемся.

– Мы едем в его замок в Мальмезоне, – объявил я спутникам, – и это хорошие новости. Нас не увидит никто из ваших знакомых.

– И никто не увидит нашего исчезновения, – пробормотал Кювье, начинающий приходить в себя.

– Мальмезон? Плохой дом? – перевел Смит.

– Это лишь название квартала в память о нападении викингов в далеком прошлом, Билл. Не исключено, что это были именно ваши предки.

– Ба! Они и Англию тоже оккупировали; а пришли эти нормандцы, кстати, из Франции.

Париж, как всегда, являл собой мешанину дворцов, переполненных домов, овощных грядок и грязных пастбищ. Единственными людьми на улицах в столь поздний предрассветный час были водоносы, несущие ведра домой от редких городских фонтанов. Среднестатистический парижанин обходится одним литром воды в день, и одной из причин растущей популярности Бонапарта было то, что он начал решать проблему нехватки воды.

Мои компаньоны, наконец, заснули.

Покинув переполненный центр Парижа, мы оказались на более зеленой периферии города, затем проехали через городскую стену Фармер-Женераль, построенную Луи XVI для борьбы с контрабандой, затем пересекли дугу Сены и въехали в пригороды, состоящие из деревень, поместий и охотничьих угодий. Где-то к югу от нас располагался Версаль, догадался я.

Наконец спустя час после рассвета мы прибыли в новый дом Первого консула к западу от города. С момента захвата власти всего три года назад Наполеон жил то в Люксембургском дворце, то во дворце Тюильри и потратил более полутора миллионов франков на ремонт старого замка Сен-Клу. Пока же он частенько сбегал из шумного города в это поместье, которое Жозефина приобрела, пока он был в Египте. Поначалу Бонапарт был в ярости от ее покупки, но прошло время, и он стал теплее относиться к сельскому очарованию Мальмезона.

Мы проследовали вдоль высокой каменной стены к железным воротам, охранявшимся солдатами, и стоило Фуше шепнуть пару слов, как мы оказались на гравийной аллее между двумя рядами лип. Когда нас, наконец, выпустили на воздух, окостеневших, неопрятных и мающихся похмельем, нашему взору предстало произведение тонкого вкуса Жозефины. Если вкус ее мужа сводился к помпезности и пышности, проявлявшимся в его излюбленных военных парадах, то Жозефина тяготела к прекрасному.

Мальмезон представлял собой красивый замок во французском стиле, отделанный желтой лепкой, со светло-голубыми ставнями и покрытой шиферными плитками крышей. Его длинный прямоугольник имел ширину лишь одной залы, благодаря чему в публичных местах свет проникал сквозь окна с обеих сторон. Повсюду виднелись декоративные деревья в невысоких зеленых горшках, а под окнами разворачивалось настоящее буйство многочисленных цветов, которые срезали, чтобы наполнить ими несчетное количество ваз внутри замка. Из парка доносилось щебетание птиц.

– У нас аудиенция у Первого консула, – объявил Фуше какому-то воинственного вида мужчине с косами, подпоясанному широким кушаком и обутому в черные лакированные туфли.

– Он уже у пруда. Сдается мне, он никогда не спит. Сюда.

Мы ступили в залу с римскими колоннами и огляделись. Столовая была украшена фресками, изображающими помпейских танцовщиц, что было весьма ожидаемо, так как Жозефина была большим поклонником недавних раскопок в этой груде пепла. Полки были заставлены римскими артефактами. По другую сторону от входа располагалась бильярдная, а за ней – помпезная приемная с дорогими креслами, украшенными вышивкой, подлокотники которых были исполнены в виде крылатых египетских богинь. Комната представляла собой дань приключениям Бонапарта в стране пирамид. По флангам камина висели две больших мелодраматичных картины.

– Одиссей? – неуверенно спросил я.

– Оссиан[3], – ответил Фуше. – Любимый поэт Первого консула.

Мы перешли в грандиозный музыкальный зал с арфой, пианино и множеством портретов французских предков, выглядевших так, словно они все поголовно страдали от запора. Утреннее солнце, словно мед, растекалось по теплому дереву полов, а мраморные глаза римских генералов следили за нами тусклым взглядом.

– Наверху есть еще одна зала для встреч, убранная тканью, где возникает ощущение, словно находишься в палатке в восточном походе, – добавил полицейский, – а мебель украшена резьбой в виде египетских божеств и нубийских принцесс. Просто поражает воображение.

– Похоже, мебель – его слабость, не так ли?

– Бонапарт считает, что даже кресло может воспевать его.

Смит медленно обернулся.

– Совсем не похоже на британскую тюрьму, – с восхищением произнес он.

– Французы любят опрятность.

Мы вышли из замка сквозь стеклянные двери и проследовали по гравийной дорожке по направлению к пруду, питаемому небольшой речушкой. В этом маленьком раю Жозефины порхали бабочки, овцы мирно щипали траву, а павлины важно выхаживали по аллеям и газонам. Мы уже почти достигли декоративного озерца, когда услышали звук выстрела.

– Наполеооооон! – раздался из высокого окна апартаментов позади нас протестующий женский голос, ответом которому стал лишь еще один выстрел.

Мы прошли сквозь строй деревьев и оказались среди дюжины ассистентов, офицеров и прочих приспешников – живых доказательств того, что великие люди редко остаются наедине с собой. Один слуга перезаряжал ружье, пока Наполеон поднял второе ружье и прищурился, метясь в сторону стайки лебедей, плавающих и хлопающих крыльями у противоположного берега пруда.

– Я промахиваюсь нарочно, – объяснил он остальным, – однако не могу отказать себе в удовольствии подразнить Жозефину.

Он прицелился и выстрелил, но пуля попала в воду, не долетев до птиц. Лебеди снова взволновались.

– Наполеооон, прошу тебя! – снова раздался женский визг.

– Здесь повсюду лебединое дерьмо, – пояснил он, – у нее их слишком много.

Фуше сделал шаг вперед.

– Прибыл американец Гейдж, – объявил он. – Как вы и предсказывали, он попал в неприятности.

Глава 6

Бонапарт обернулся с присущей лишь ему энергетикой в каждом движении, с твердостью несомненного командира, которая страшила и одновременно воодушевляла людей. Все та же копна темных волос, яркие серые глаза, желтоватая кожа, несколько необычная для солдата корсиканского происхождения (слегка желтоватый оттенок, подумал я, мог быть признаком какого-то недуга), и все то же электрическое напряжение, как и в прошлом. Он слегка пополнел за последние два года – никакого лишнего жира, но худоба молодости покинула его. Наполеон имел мускулистое зрелое тело тридцатидвухлетнего солдата, слишком часто вкушающего яства государственных банкетов. Его волосы были причесаны вниз в римском стиле, скрывая уже начавшую подниматься линию волос, словно он жил и старился быстрее большинства других мужчин. Во взгляде чувствовался расчет, но и некое подобие развлечения.

Он изобразил удивление на лице, глядя на французского ученого.

– Кювье, и вы туда же?

– Первый консул, я даже не помню, что произошло. Мы шли за Гейджем. Я потерял сознание и очнулся посреди катастрофы…

– Как я вас понимаю. Мне и самому доводилось встречаться с этим американцем. – Он покачал головой и с легкой неприязнью взглянул на Фуше, словно жалея, что тот ему был нужен. Но тот, несомненно, был ему нужен, если, конечно, Бонапарт хотел остаться во власти. – Ученым мужам ваших способностей стоит подумать дважды, прежде чем соглашаться на услуги Гейджа в качестве проводника в стан порока. Я не знаю иного человека, который притягивал бы столь же много неприятностей. Или выходил столь же часто сухим из воды. – Он взглянул на меня в упор. – Когда мы встретились в прошлый раз, вы как раз выползали из пруда в Морфонтене с настоящим пожаром на голове. Я отправил вас в Америку с тем, чтобы вы подальше держались от моей сестры. И чему полезному вы там научились?

Я моргнул, пытаясь собраться с мыслями. Кто же я здесь – пленник или дипломат?

– Луизиана невообразимо огромна и невообразимо далека отсюда, – ответил я. – Она населена жестокими индейцами, а британцы жаждут заполучить ее себе. Если у вас нет армии, чтобы удержать ее, она скорее бремя, нежели преимущество. Я бы предложил вам продать ее Соединенным Штатам, чтобы она не попала в руки англичан. – Я повернулся. – Простите, Смит.

Геолог моргнул.

– У меня, если честно, нет мнения на эту тему. Слишком далеко от моих каналов.

– Но у меня есть армия в Сан-Доминго, если, конечно, Леклерк еще не потерял ее из-за болезней и чертовых негров, – ответил Наполеон. – А что вашей стране с Луизианы?

Я пожал плечами.

– Джефферсон считает, что пока есть что пахать, все должны быть землепашцами.

– А там есть что пахать?

– В конце концов, она свободна от деревьев и напоминает собой степь. Погода просто ужасна, так что я даже не знаю.

Бонапарт вздохнул.

– По крайней мере, вы не говорите мне того, что, по вашему мнению, я хочу услышать. Кстати, Гейдж, это единственная причина, по которой я давным-давно не пристрелил вас. А эти ученые… это ведь специалисты по костям и камням?

– Да, Первый консул. Мы отправились в Пале-Рояль ради забавы, но нас заманили в бордель. Мы вошли внутрь лишь для того, чтобы оценить его внутреннее убранство, но затем случился пожар…

– Который вы собственноручно устроили. Отчет Фуше прибыл сюда раньше его самого. Я задал этот вопрос вашим друзьям, Гейдж, а не вашей глупости.

– Фултон…

– Да, да, я все знаю про его чертову ныряющую лодку. Может, у него и был бы шанс с британскими моряками, если б он смог их поймать.

– Были бы дополнительные средства для технологических усовершенствований… – начал было Фултон с энтузиазмом.

– Довольно, я сказал! – Это походило скорее на военный приказ, и ученый мгновенно закрыл рот. – Вы, Гейдж, пытались выведать что-нибудь о вашей прошлой любовнице, не так ли?

Фуше точно следил за нами, если, конечно, это не он организовал все события прошлой ночи, чтобы выставить меня дураком. Я вздохнул.

– Вы помните Астизу, Первый консул? Вы нас обоих хотели пристрелить тогда в Тюильри.

– Ох уж эти женщины, – Наполеон бросил взгляд через плечо в направлении замка. – Жозефина разводит грязь по всему поместью со своими чертовыми лебедями, которых я пригрозил пристрелить, но она умоляет меня, я иду на уступки, а дерьма становится только больше, я достаю свои ружья, однако, в конце концов мы примиряемся друг с другом… – Он улыбнулся воспоминанию. – Женщины по своей природе должны быть собственностью мужчин, но в реальности это мы их рабы, не так ли?

– Думаю, даже Жозефина не осмелится назвать вас рабом, Первый консул.

– Не забывайте, что вы связаны со мной договором. Я выдал вам двести долларов и ясные инструкции, но вместо того, чтобы следовать им, вы проводите бо́льшую часть своего времени в Северной Америке с британцами, как и в Святой Земле, кстати. Гейдж, вы их шпион? И что у вас общего с этим английским каналокопателем Смитом? Что есть такого в алчном народе пиратов и лудильщиков Смита, что делает их компанию столь приятной для вас?

– Пиратов и лудильщиков? – запротестовал Смит.

– Первый консул, тем не менее я вернулся в Париж, – прервал его я. – В итоге мне пришлось драться с той английской парой, что я встретил в Америке, вместо того чтобы быть на одной стороне с ними. Они оказались членами той самой вероломной Ложи египетского обряда, о которой я многократно предупреждал вас в пирамидах. Теперь я столкнулся с ними и в Пале-Рояле и считаю, что они – заговорщики, которых вам стоит опасаться. И то немногое, чему я научился у британцев, говорит мне, что было бы легче продать Луизиану, чем попросту потерять ее.

– Хм, – Наполеон снова прицелился в лебедей, но стрелять не стал и передал ружье обратно слуге. – Что ж, теперь у меня для вас новая миссия, и если вы поможете мне, тогда, быть может, я рассмотрю ваши аргументы насчет продажи, что должно осчастливить Джефферсона. – Он повернулся к моим компаньонам. – Вас, господа, арестовали благодаря неразумности Итана Гейджа. Этот человек – умнейший идиот из всех, что я знаю. Но я готов предложить вам снисхождение и тихое очищение вашего имени от порочных связей со шлюхами и употреблением наркотиков. Я хочу, чтобы вы отправились в плавание на греческий остров Тира с тем, чтобы проверить один необычный слух.

– Тира! – воскликнул Кювье.

– А ваше участие в качестве ученых должно помочь вам замаскировать в глазах османов вашу истинную задачу, которая заключается в том, чтобы изучить отношение греческих патриотов к идее восстания против турок. Мы потеряли Египет и Ионические острова, а чертовы британцы отказываются эвакуировать Мальту, как того требует наш новый мирный договор. Но Греция в качестве нашего союзника будет настоящим шипом в заду Стамбула, Австрии и англичан, зато розовым цветком для нас. Все, что нам нужно, – это стабильный союзник, и у меня есть на примете один человек, бунтарь от науки по имени Иоаннис Каподистриас. Вы должны встретиться с ним под прикрытием археологической экспедиции и проверить, могут ли французы спровоцировать восстание.

– А разве не это вы пытались сотворить в Ирландии? – напомнил я ему не вполне дипломатично.

– В этот раз все получится.

– А что за археологическая экспедиция, позвольте спросить? – Если я и казался излишне настороженным, то лишь оттого, что археология ассоциировалась у меня с толстыми дверьми, обрушающимися на меня тоннелями и ощущением неминуемой смерти без воздуха под водой. Пирамиды и храмы, знаете ли, оставляют неизгладимые воспоминания.

Ответил Фуше:

– Как министр полиции, я обязан следить за всеми группами, которые могут представлять собой потенциальную опасность для государства, включая Ложу египетского обряда. Один из моих следователей узнал, что вы интересовались у своих ученых коллег в Париже об острове Тира как раз в то время, когда эти ренегаты – свободные каменщики – скупали все книги и карты острова.

– Но мне известно лишь название этого острова, ничего более.

– Постараюсь поверить вам на слово. Хотите сказать, что тот факт, что столь пристальное внимание уделяется какой-то туманной скале в Эгейском море, – это лишь невероятное совпадение? Прибавьте к этому то, что вы, Итан Гейдж, возвращаетесь из Америки после тесных сношений с британцами – и находите американского изобретателя Фултона, британского маркшейдера Смита и французского эксперта по древним катаклизмам. Попахивает заговором. А идея воспользоваться борделем для прикрытия просто гениальна.

– Но нас заманила туда мадам Маргарита.

– Полноте, Гейдж, мы слишком хорошо друг друга знаем, чтобы вы вот так прикидывались дураком передо мной, – прервал меня Наполеон. – Весь этот фарс насчет путаницы и неразберихи, конечно, очень интересен, но вы постоянно оказываетесь в гуще любой загадки и заговора. Я также не верю в то, что ваши уважаемые друзья стали бы иметь дело с таким плутом и прожигателем жизни, как вы, если б они не надеялись каким-то образом нажиться на этом. Вы сталкиваетесь с Ложей в подвалах Пале-Рояля, устраиваете пожар, провоцируете бунт, переезжаете каретой своих конкурентов, и при этом вы в полном неведении? Мы все понимаем, что, должно быть, вы напали на след того, о чем давно уже ходят слухи.

– Первый консул! – вскричал Кювье. – Клянусь, я ничего не знаю о его планах!

– Конечно, не знаете, – сказалБонапарт мягко, – Гейдж просто использует вас. Использует всех вас. Он хитрый шельмец, мастерский интриган, и если б он был французом, я не сомневаюсь в том, что Фуше уже давно завербовал бы его для службы в полиции. Не правда ли, министр?

– Даже сейчас я не до конца понимаю его мотивы и то, на чьей он стороне, – признался Фуше.

Я, конечно же, не имел ни малейшего понятия о том, что передо мной происходило, и никак не мог решить, оскорбиться мне или гордиться этим новым моим описанием как умнейшего и хитрейшего мастера интриг. Все, что стояло перед моими глазами, это слово «Тира» на обрывке золотого свертка посреди диких американских степей – по словам моего отошедшего в мир иной компаньона Магнуса Бладхаммера, это был лишь артефакт тамплиеров, и ничего больше. Тем не менее, если полиция столь умна, может, и мне удастся выудить из них какую-либо информацию.

– Я также ищу Ог, – решил я испытать удачу. Это слово тоже было написано на золотой фольге того свитка, пока Аврора Сомерсет не превратила все в самый настоящий катаклизм. Кстати, именно из-за этой женщины я зарекся общаться с прекрасным полом.

Услышав это слово, Фуше застыл на месте и подозрительно посмотрел на меня. Кювье тоже смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Наполеон же побелел.

– Что вы сказали? – спросил Первый консул.

– Ог. – Даже мне это слово показалось глуповатым.

Первый консул вопрошающе взглянул на моих незадачливых компаньонов, затем обратился ко всем остальным:

– Сдается мне, нам с месье Гейджем нужно минутку побыть наедине.

Глава 7

Мы отошли от сопровождавших шагов на пятьдесят и остановились на берегу пруда, достаточно далеко, чтобы никто не мог нас подслушать.

– Где вы слышали это слово? – резко спросил Наполеон.

– В Америке.

– В Америке? Но как?

Я вздохнул. Это будет моей первой попыткой рассказать о том, что там произошло, и я не мог ожидать, что мне кто-нибудь поверит.

– Возможно, вы помните норвежца по имени Бладхаммер, который находился в Морфонтене с визитом, когда мы праздновали подписание договора между Францией и моей страной, – начал я. – Он обнаружил одно место в Луизиане, далеко за передовой границей, полное скандинавских артефактов. – Я решил не углубляться в детальное описание того жуткого места. – Одним из артефактов был золотой металлический лист, скрытый в гниющем щите, на котором было начертано это слово. Оно запало мне в память именно потому, что так странно звучало.

– Что еще было там начертано?

– Надпись была на латыни, которой я не владею. Я смог разобрать лишь несколько слов, прежде чем началась драка, в которой свиток был уничтожен. Все это произошло, пока я боролся с британкой из Ложи египетского обряда. Если честно, это весьма длинная история, – я решил не упоминать, что и она в свое время была моей любовницей. – Как я вам и говорил, я дрался с британцами, а не шпионил для них.

– Значит, вы не знаете, что это означает.

– Нет. А вы?

Он нахмурился и бросил взгляд по другую сторону пруда. Свита помощников и полицейских любопытно поглядывала на нас с расстояния, завидуя моему столь неожиданному сближению с их вождем.

– Гейдж, – наконец сказал он, – вы когда-нибудь слышали о Красном карлике?

При упоминании Наполеоном этой любопытной французской легенды у меня возникло странное ощущение, будто кто-то наблюдает за мной из окошка чердака этого красивейшего замка. Я обернулся, но, конечно же, не увидел никого: маленькие прямоугольные слуховые окна были темны и пусты. Жозефина также удалилась внутрь.

– Я слышал слухи. Кто их не слышал?

– Вы верите в сверхъестественное?

Я сглотнул.

– Мне доводилось видеть странные вещи.

– Красный карлик – это существо, напоминающее гнома, скрытое под красным плащом с капюшоном. Его лицо всегда в тени, но он очень невысок, и у него длинные скрюченные коричневые пальцы. Иногда можно заметить отблески в его глазах. Внимательных глазах. Очень неудобных глазах, которые знают слишком много.

– Вся Франция знает эту сказку, но это не более чем сказка.

– Нет, он действительно существует. Впервые он явился Катарине де Медичи и, по слухам, живет в основном на чердаке дворца Тюильри, который она и построила. Он временами являлся французской знати, обычно в кризисные времена. Я тоже считал его басней, мифом, страшилкой для детей. Но затем я сам увидел его в Египте.

– Генерал! – не выдержал я.

Он кивнул, погруженный в воспоминания.

– Я никогда не был так напуган, как тогда. Это произошло незадолго до Битвы у пирамид. Он очутился в моей полевой палатке в самый темный ночной час, когда я уже измотал всех своих помощников и единственный не спал. Я только что узнал о неверности Жозефины и, не находя себе места от ярости и печали, не мог заснуть.

Я вспомнил, как однажды в Египте Жюно дал мне это неблагодарное задание – известить генерала о неверности его жены, доказательством которой стали украденные кем-то письма, присланные из Франции.

– Любой врач сказал бы, что это была галлюцинация. Но это создание говорило о будущем, говорило таким глубоким и лукавым голосом, который мне не приходилось более слышать ни до, ни после той ночи. Гейдж, он не из нашего мира, но он столь же реален, сколь реальны ваши три ученых там, у пруда. И затем он начал пророчествовать.

В тот день в Египте Наполеон был действительно сам не свой.

– Позднее у меня были схожие видения в Великой пирамиде… вы помните, когда я лежал в саркофаге? Весьма тревожные видения, я вам скажу. В любом случае Красный карлик обещал мне не менее десяти лет успеха в достижении того, чего я должен был достичь, и именно поэтому я был так озадачен своим проигрышем вам и несгибаемому Сиднею Смиту при осаде Акры. Я не должен был проигрывать! Но в конце концов я и не проиграл, поскольку мое поражение вернуло меня обратно в Париж, чтобы взять все в свои руки, благодаря вашему Розеттскому ключу. Красный карлик и здесь не ошибся.

Так что же, я всего-навсего слепой инструмент судьбы, провоцирующий события, о которых я не имел ни малейшего понятия?

– А как это связано с Огом?

– Существо сказало мне искать его руины, так как на кону стоит машина огромной мощи, и если она попадет не в те руки, это может изменить мою судьбу.

– Какие руины? Где?

– Я распорядился о проведении исследования этого вопроса. Похоже, в Библии содержатся ссылки на Гог и Магог, которые некоторыми интерпретируются как острова на краю Земли. Ог же в кельтской мифологии означает далекое, великое королевство. Не исключено, что когда-то существовал какой-то общий, корневой язык.

Магнус в свое время верил в существование канувших в Лету цивилизаций и забытых сил.

– Мне сказали, что этот аппарат каким-то образом связан с Огом. Красный карлик сказал, что он и ранее в критические моменты истории предупреждал французских лидеров об опасности и что я должен запомнить это слово, так как однажды мне предстоит снова услышать его. Я запомнил его звучание, Ог, потому что оно действительно странное, но я не слышал этого слова до сегодняшнего дня. – Он пристально посмотрел на меня. – И услышал его от вас.

Холодок прошел у меня по позвоночнику.

– Я не знаю никаких красных карликов.

– Но вы умеете находить древние артефакты, и сама судьба вновь и вновь сводит нас вместе. Вы – агент судьбы, Итан Гейдж, и именно поэтому я все еще заинтригован вами. Я никому не говорил об Оге, да и о Красном карлике упоминал всего пару раз, но, несмотря на все это, именно вы пришли ко мне с этим словом. Вы, заблудший американец.

– Я просто прочел его. У меня не было времени сообразить, что оно означает.

– Значение! Иногда мне кажется, что я столь же безумен, сколь безумны мои братья.

Странное семейство Наполеона являлось источником нескончаемых слухов в Париже, и чем больше он пытался возвысить их до ответственных постов, тем более остроумными становились попытки общественности каталогизировать их неудачи и недостатки.

– Мой старший брат Жозеф желает лишь богатства, но при этом он достаточно предан мне, – сказал Бонапарт. – Люсьен корыстен и завистлив, а Жером, по слухам, безумно влюблен в дочь какого-то судовладельца из Балтимора. Балтимора! – Он произнес это слово так, словно Балтимор представлял собой какое-то варварское логово. – Прошлым январем я заставил Луи жениться на дочери Жозефины, Гортензии, но Луи не в восторге от женщин, а Гортензия влюблена в одного из моих помощников. Ночь перед свадьбой она провела в слезах.

Я не знаю, зачем он рассказывал мне об этом, но, должен признать, временами мужчины делятся со мной своими секретами потому, что считают меня ничего не значащей фигурой. Конечно, парижские слухи были гораздо более едкими, чем то, что я только что услышал. Брат Наполеона Люсьен распустил слух о том, что Наполеон настоял на браке Гортензии и Луи потому, что сам Наполеон, ее отчим, обрюхатил ее в отчаянной попытке зачать наследника. По слухам, брак Гортензии помог бы легитимизировать потенциального преемника. Гортензия была беременна, вне всяких сомнений, но вопрос о том, кто и когда помог ей в этом, оставался предметом для спекуляций. Мне хватало ума не спрашивать об этом.

– Вы вовсе не безумны, – сказал я с сопереживанием в голосе, дабы снискать его расположение. Я могу быть бесстыднейшим из льстецов, когда нужно. – Вы лишь несете бремя правления.

– Да, да… Ах, Гейдж, вы даже не представляете, насколько вы беззаботны, насколько лишены всяческой ответственности.

– Но я пытаюсь повлиять на будущее Луизианы.

– Забудьте вы о Луизиане. С ней ничего не произойдет, пока не будет разрешена ситуация в Гаити. Негры всё борются и борются… – Он нахмурился. – А теперь вы приносите с собой воспоминания о том гноме. Он прошел в мою палатку, миновав всю охрану. Его плащ тянулся за ним по полу, оставляя следы, напоминающие змеиные.

Его глаза были пусты, голос, казалось, доносился издалека.

– Но мы не знаем, где находится Ог.

– Знаем. Знатоки связывают слово Ог с Атлантидой.

– С Атлантидой? – Мне кажется, или на золотой фольге было начертано и это слово? – Что это значит?

Конечно, я слышал об этом – Магнус Бладхаммер рассказывал мне о ней в Америке, ученые лбы все спорили о ее месторасположении, и мы даже спекулировали на тему того, не источник ли это загадочных медных шахт, но я не был уверен в деталях.

– Об Атлантиде мы знаем из рассказов Платона – некое сказочное королевство, названное в честь атлантов и уничтоженное землетрясением. Легенда гласит, что королевство отличалось высоким уровнем развития и стремилось к распространению своего влияния на весь мир. По общему мнению, оно располагалось где-то далеко, вероятно, как и Ог. За Гибралтаром, который древние греки величали Геркулесовыми столбами.

– И что общего между Огом и Тирой?

– Не исключено, что они не так далеки друг от друга, как некоторые считают. Мои географы говорят, что на побережье Греции есть место, также именуемое Геркулесовыми столбами. В Египте мои ученые упоминали о Тире как об источнике катаклизма столь великого, что именно он повлек за собой легенды об Атлантиде. А что, если этот остров и был тем сказочным королевством? Что, если его разрушение потопило и Атлантиду?

Потопило Ог? Это название, вероятно, происходит из языка, на котором, возможно, говорили полумистические существа, подумал я, углубившись на мгновение в воспоминания о моих прошлых приключениях. Воспоминания о полубогах по имени Тот или Тор, по чьим следам я шел. Спекуляции о наших мистических предках, нынче живущих лишь как боги или легенды, возникали вновь и вновь. Так откуда же возникли мы или наша цивилизация?

– Это лишь миф, – прервал мои раздумья Наполеон. – Или не миф? А что, если этот Ог или Атлантида действительно существовали и оставили позади себя что-то, чем так хочет завладеть зло? В последние десятилетия было проведено множество судорожных исследований древних легенд благодаря популярности масонства и новых археологических находок. Некоторые из артефактов действительно были обнаружены. – Я думаю, он имел в виду Книгу Тота, которую в свое время стащил ваш покорный слуга. – Так что же еще не найдено? Откуда столь неиссякаемая энергия Ложи египетского обряда в поисках того, что они ищут? Я ни во что не верю, но в то же время не могу позволить себе не верить. Подобные вещи могут предопределять исход сражений, судьбу династий или войн. И я вновь лицом к лицу с вами.

Я сглотнул, вспомнив молот Тора – миф, который чуть не поджарил меня заживо.

– Вы хотите, чтобы я нашел истину в отношении этих мифов?

– По некоторым сообщениям, на Тире, острове, не имеющем ни малейшего политического значения, покоятся некие секреты.

– Мои коллеги считают, что данный остров обладает геологической значимостью.

– Именно поэтому вы здесь, а не за решеткой. Пойдемте, побеседуем с остальными, но ни слова о моем Красном карлике. Если вы расскажете кому-либо о сегодняшнем дне, я пристрелю вас.

– Секреты – это моя специальность.

Бонапарт скептически смерил меня взглядом, но, в конце концов, какой у него был выбор? Мы оба были плутами, объединенными общими интересами. Мы повернули назад. Наполеон шел, сложив руки за спиной, словно пытаясь контролировать свое нетерпение. Мои ученые коллеги смотрели на меня с возросшим уважением после разговора тет-а-тет с Первым консулом.

– Мы обсуждали басни Платона об Атлантиде, – объяснил Бонапарт остальным.

– Только вот некоторые ученые считают, что она реальна, – вставил Фуше. На его лице читалась сонная внимательность кота, и его мозг, должно быть, просчитывал все возможные варианты истины и обмана, словно целая контора счетоводов. – И что она, вероятно, оставила нечто после себя.

– Что, как это ни маловероятно, вам и предстоит изучить, – сказал нам Наполеон резко, потирая руки, словно пытаясь согреться. – По слухам, это нечто может скрываться на данном острове. В то же время, если я направлю на Тиру военную экспедицию, это может спровоцировать войну с османами, которая мне сейчас не нужна. Но группа ученых? Кто вообще обратит внимание на их возню? Если вам повезет, вы проникнете на остров и покинете его незамеченными. Если же нет, то вы попросту в экспедиции на старый вулкан. Они сочтут вас безвредными эксцентричными академиками.

– Так о каком объекте идет речь? – спросил Кювье.

– Он заинтересует Фултона, – ответил Фуше. – По слухам, это грозное оружие из древних времен или хотя бы знания о том, как его построить. Природа данного оружия не вполне ясна, но поговаривают, что страна, заполучившая его, будет контролировать все Средиземное море, а может быть, и весь мир.

– Хотите сказать, что это какое-то древнее орудие войны?

– Да.

– Хотелось бы на него взглянуть. – Фултона тянуло к машинам так же сильно, как меня – к женщинам.

– Когда мы узнали, что Ложа египетского обряда ищет встречи с Итаном Гейджем, мы поняли, что нужно действовать. Крайне важно, чтобы мы узнали правду об этих слухах, прежде чем нечто ужасное попадет не в те руки.

– Например, в английские руки? – вздорно спросил Смит.

– Я говорю об этом культе, планы которого, похоже, идут вразрез с планами всех цивилизованных наций. Хотя мы и предпочли бы не включать вас в состав экспедиции, месье Смит, вопрос здесь гораздо выше соперничества между англичанами и французами – это союз во имя более высокой цели. К тому же Гейдж не оставил нам никакого выбора после того, как затащил вас в этот чертов Пале-Рояль. И теперь, боюсь, вам придется недолго посотрудничать с французским правительством в этой охоте за знаниями. В конце концов, между нами заключен мир.

– Но мой бизнес в Британии!

– По моим данным, вы безработный.

– Но не настолько, чтобы хотеть отправиться в Грецию.

– Мы – ваш новый работодатель.

– А если я откажусь?

– Что ж, тогда нам придется задержать вас как шпиона, пока этот вопрос не будет решен. Но если вы решите сотрудничать с нами, это может положительно сказаться на вашей карьере геолога. Мы знаем, что Королевское общество игнорирует ваши труды…

– Минутку, – вмешался Фултон, – меня, может, и интересуют древние механизмы, но у меня нет ни малейшего интереса ни к этой Тире, ни к Огу!

– Будет, если вы хотите, чтобы французы проявили интерес к вашей вычурной идее паровой лодки, – ответил Наполеон. – Своим «Наутилусом» вы исчерпали все наше терпение, да и бюджет тоже, но если вы поможете нам в этом деле, мы будем готовы вновь рассмотреть эту вашу штуковину.

– О! – только и смог вымолвить Фултон.

– А вы, Кювье, сопроводите этих джентльменов как истинный патриот Франции, чтобы придать этому квартету галльскую логику и целеустремленность. Вы – руководитель и казначей данной экспедиции. Если вы, конечно, не предпочитаете позор, увольнение из института и потерю Министерства образования.

– Первый консул, я желаю лишь вернуть свою честь. Нам, ученым мужам, необходимо заботиться о своей репутации, в отличие от Гейджа. Мне искренне жаль, что я связался с подобной шпаной, но, быть может, все еще можно обратить эту историю во благо.

– А как же я? – спросил я, несколько обиженный тем, что никто не оспорил эпитет вроде «шпаны» в мой адрес.

– По словам мадам Маргариты, состоящей на нашей секретной службе, тот Озирис, которого вы переехали, обещал отвести вас к вашей потерянной возлюбленной Астизе, – сказал Фуше. – Он также хотел отправить вас на Тиру. Значит, эта женщина должна быть там, или, по крайней мере, там вы найдете информацию о том, где ее можно найти. Выполните это задание для Франции, и мы отправим вас к вашей египтянке. Если же вы откажетесь, то возвращайтесь в Соединенные Штаты и объясняйте там, почему все ваши усилия убедить нас отдать им Луизиану потерпели полное фиаско, плюс наша карибская армия скоро займет Новый Орлеан. Вам будет запрещен въезд во Францию, в Америке вас обвинят в унизительном дипломатическом провале, и вам придется найти себе настоящую работу.

Я сглотнул. Перспектива поиска настоящей работы действительно тяготила меня.

– Значит, все, что нам нужно сделать, это отправиться на Тиру, побеседовать с вашим греком и поразнюхать насчет этого древнего оружия?

– Найти это древнее оружие. Или уж хотя бы принести известия о нем, прежде чем османские солдаты, иностранные шпионы, повстанцы, бандиты или сама Ложа египетского обряда наложат на него свои лапы. Считайте это отпуском и передышкой от повседневной рутины, джентльмены. Мальчишеским приключением.

Невыспавшиеся, запыленные, занемевшие и напуганные, мы нехотя согласились. Да и какой у нас был выбор?

– Но как же нам найти это оружие? – спросил Кювье.

Фуше достал небольшой бархатный мешочек.

– До того, как наши войска вытеснили с Ионических островов, один из офицеров приобрел у одной бедствующей аристократки сувенир, кольцо. Она сказала, что кольцо было отлито в конце пятнадцатого века. Покупка стала для офицера приятной неожиданностью, и, по его словам, сама герцогиня была прекрасна и весьма таинственна. Некоторые считают, что кольцо было отлито тамплиерами. Когда я услышал о нем, то решил завладеть им, и думаю, вы поймете почему.

Кольцо было сплющено с одной стороны в виде миниатюрной печати, и мы сразу увидели гравировку на поверхности этой печати: «Тира». Слово располагалось на фоне здания с куполом, часть которого отсутствовала, словно кто-то откусил его, оставив за собой серп луны. На переднем плане располагалось нечто, напоминающее каменный саркофаг с открытой крышкой. В гроб, словно в ванну, ступал мужчина в мантии и средневековом головном приборе. А может быть, он выбирался из гроба наружу?

– Что это означает?

– Никто не знает, – ответил полицейский, – но очевидно, что речь идет об этом острове. Зачем тамплиерам изображать на кольце столь незначительный клочок земли? Ведь Тира едва представляет собой нечто большее, чем горсть вулканического пепла. Думаю, тот греческий патриот, с кем вам предстоит встретиться, сочтет это полезным.

– Может быть, именно здесь находится орудие, – сказал я, изучая реликвию, – и он карабкается туда, чтобы достать его.

В сравнении с медальоном, что я носил в Египте, это кольцо выглядело простовато.

– Тогда и вам предстоит поступить так же. Посмотрите на него с обратной стороны.

Я взглянул на оборотную сторону расплющенного ободка кольца и увидел еще один купол, только этот был в полном порядке, а внутри его значилась буква «А».

– Что это значит?

– Не имеем ни малейшего представления. Расшифровка этого кольца не даст вам заскучать по дороге в Тиру. Господа, скорость превыше всего. Двигайтесь быстро, тихо и без погонь.

– Погонь? – Я терпеть не мог это слово.

Кювье потер свое усталое лицо.

– Ну, по крайней мере, мы сможем изучить вулкан. Может, нам повезет, и он начнет извергаться.

– Да уж, – сухо ответил я, – вот была бы потеха.

– По рукам! – воскликнул Наполеон. – А теперь кто хочет пострелять по моим лебедям?

Глава 8

Наполеон пообещал, что мы сможем выполнить свою миссию за месяц или два. И действительно, Европа пребывала в состоянии мира, летние дороги были почти сухими, и мы добрались от Парижа до Венеции за каких-то две недели, двигаясь сначала на юг Франции, а затем на восток сквозь новую Цизальпинскую республику, созданную Наполеоном после его победы у Маренго. Я не замечал никакой слежки. Конечно, наши враги, если они не сдались, могли весьма точно угадать, куда мы направляемся, особенно с учетом того, что Озирис, Маргарита и Фуше, похоже, лучше понимали, что происходит на самом деле, чем мы. Наша экспедиция, вероятно, была таким же секретом, как неудачная контрацепция к девятому месяцу беременности. С другой стороны, не исключено, что мы сбили Ложу египетского обряда со следа, или Фуше задержал их и вся наша поездка окажется лишь беспечным отпуском.

Хотя мои компаньоны и были недовольны тем, что их завербовали, и обвиняли меня в том, что Наполеон принудил их к сотрудничеству, им вовсе не претила идея путешествия за счет французского правительства. Кювье получил на руки наши пособия, но, как и всех казначеев, его было непросто убедить разориться на бутылку действительно хорошего старого вина или жаркого из вырезки лучшего качества.

– В конце этого недоразумения мне придется отчитываться за все, что вы потребляете, – ворчал он, – и я не представляю, как объяснить министерству, почему нужно было купить именно этот круг сыра, а не тот, который значительно дешевле и на сто грамм тяжелее.

– Я всегда думал, что вы, французы, цените еду превыше искусства и даже любви, – сказал ему Смит.

– В том, что касается расходов, у наших бухгалтеров вкусы как у англичан.

Я не жаловался, прекрасно понимая, что путешествую в карете с единственной целью куда-то приехать, в то время как немногие могли похвастать такой оказией. Мы проезжали мимо длинных рядов крестьян, косящих траву на закате, мимо конюхов с обожженными солнцем плечами, выгребавших навоз из конюшен, и служанок, которые, словно парусники, разрезали юбками цыплячье море, которое снова смыкалось за ними, поглощая рассыпанное пшено. Я думал о том, насколько же это странно, безопасно и скучно – быть привязанным к одному месту, позволяя смене времен года определять твою жизнь. Вечерами я гулял, чтобы размяться, жуя яблоко или сливу, и если мне на пути встречался смышленый мальчишка или симпатичная мадемуазель, я временами показывал им свою винтовку или даже подстреливал для них ворону-другую. Подобное представление они считали волшебством, а меня принимали, словно я экзотический путешественник из другого мира.

Ученые были озабочены, но заинтересованы. В конце концов, они вот-вот увидят драматичный с геологической точки зрения остров на краю Османской империи, поучаствуют в политических интригах и, быть может, сделают пару археологических открытий. Уж конечно, наша поездка была более захватывающей, чем академические совещания. Правда в том, что я все еще сохранил остатки своей геройской репутации, и ученые надеялись на то, что и им достанутся кое-какие лавры, и я не мог их в этом винить.

Мы постепенно вжились в свои роли: я – бесстрашный проводник, за которым нужен глаз да глаз, Кювье – наш казначей и скептический надзиратель, Смит – упрямый англичанин, всегда готовый подставить плечо, и Фултон, наш жестянщик, с восхищением смотревший на каждое гребное колесо и шлюз. Изобретатель помогал нам коротать время, создавая многочисленные чертежи и схемы улучшения подвески нашей кареты, каждая из которых немедленно отбрасывалась кучером как непрактичная или слишком дорогая.

От скуки мы также пускались в дискуссии о необходимости заново переписать мировую историю.

– Все, что мы знаем, это что камни наслаивались и стирались на протяжении миллионов лет, – говорил Смит, – но как? Путем катастрофы, как вулкан или великий потоп, или же путем постепенной эрозии ветра и дождя? И кому какое дело, что там было при сотворении мира, пока не появились мы, люди? О чем думал Бог?

Он собирал камни на каждой остановке, отмечал их тип на карте Франции (по мне, так все камни были одинаковыми, но он различал их, как пастух различает коров в своем стаде) и затем выбрасывал в окно кареты.

– Мы также знаем, что на Земле существовало множество животных, которые не дожили до наших дней, – продолжал Кювье, – и многие из них были настоящими гигантами. Быть может, сотворение мира началось с большего разнообразия и размаха, которые затем истончились и сжались со временем? Странный прогресс, не находите? Кто мы – вершина творения или съежившийся плод? Или же животные превращались из одного вида в другой, как полагает Сент-Илер?[4] Я считаю его теорию чушью по множеству причин, не последняя из которых заключается в том, что мы не понимаем, как могла произойти подобная мутация.

– Он поделился со мной этой странной теорией в Египте, – вставил я, зажав винтовку между ног. Это было чем-то большим, чем простой нервной привычкой – мне доводилось становиться жертвой грабителей на большой дороге. – Меня больше интересует вопрос того, как зародилась цивилизация, и не существует ли каких-либо высших знаний, когда-то известных человеку, но забытых после падения Римской империи. Некоторые мои знакомые считают, что мифы о древних богах – это не что иное, как воспоминания о древних существах, которые каким-то образом научили человека растить пищу, строить дома и писать, таким образом подняв нас из грязи. Ложа египетского обряда считает, что знания таких предков могли бы наделить того, кто почерпнет их, ужасной силой. Мне доводилось видеть вещи, которые заставляли меня задуматься о том, что они могут быть правы.

– Какие вещи? – спросил Кювье. Он захватил с собой блокнот в переплете из красной кожи и ручку, чтобы записывать наши приключения, а также оловянный полевой офицерский набор, состоящий из ножниц, расчески, зубной щетки и часов с компасом в медном корпусе. Он записывал наши ремарки и отмечал направление движения с каждой записью, словно никто и никогда раньше не наносил большую дорогу на карту.

– Книгу, от которой были одни неприятности. И инструмент – молот, который оказался еще хуже.

– А теперь мы в поисках древнего орудия, – вымолвил Фултон, – причем Бонапарт, Фуше и те лунатики из борделя мадам Маргариты тоже им интересуются. Я не понимаю, почему Наполеон с таким трепетом относится к давно забытым орудиям и при этом не обращает должного внимания на мои современные экспонаты.

Он развлекался, разбирая и вновь собирая свои карманные часы, но постоянно терял шестеренки и пружины всякий раз, когда карета подпрыгивала на кочках, и нам всем приходилось искать их на пыльном полу. Кювье старался держать свои часы с компасом подальше от изобретателя.

– Такова природа человека – видеть недостатки в том, чем владеешь, и восхищаться идеальностью того, чего иметь не можешь, – сказал я. – Кроме того, покупка вашей подводной лодки или парового судна означает дискомфорт новизны и перемен, Роберт. А вот в том, чтобы отправить нас на поиски сокровищ и заговор с греческим патриотом, никакого риска нет.

– Зато для нас есть, – ответил Смит. – Лишь тот, кто стоит на берегу канала, хочет копать глубже, но никак не тот, кто стоит на его дне.

– Тот, кто стоит наверху, скажет, что видит дальше и может лучше измерить необходимую глубину, – заметил Кювье.

– Тогда тот, кто стоит на дне, должен ответить, что именно он может сообщить точный вес камней и грунта и количество мозолей на своих руках.

В Венеции мы на пароме пересекли прозрачную лагуну этого сказочного города, напоминавшего рассыпающийся свадебный торт, все еще гудящий от короткой оккупации Бонапартом в 1797 году. Французские войска разрушили ворота еврейского гетто (в результате чего многие евреи вступили в армию Наполеона) и положили конец тысячелетней независимости Венеции шквалом указов, декларирующих республиканские идеалы. Революция длилась недолго, и по Кампо-Формийскому договору город отошел к Австрии спустя всего несколько месяцев, но гетто так и не было восстановлено, и население города все еще спорило о пугающих свободах, обещанных французами, и делилось предупреждениями о том, что французские реформы рано или поздно приведут к тирании. Так что же несет этот Наполеон – надежду или страх, освобождение или новое рабство?

Декадентская красота Венеции влекла меня: таинственное переплетение зловонных каналов, величие тонущего, словно айсберг, города, кренящиеся дома, ритмичное пение лиричных гондольеров, дуги мраморных, потрепанных погодой мостов, балконы в стиле барокко, наполненные яркими каскадами цветов, и темноволосые красавицы, скользящие меж колонн по сторонам площади Святого Марка, словно танцующие герцогини в шелках, мерцающих, словно крылья бабочек. Этот город, королева Адриатики, был пронизан звоном колоколов, звуками роскошной оперы и вторящих ей церковных песнопений, и благоухал духами, специями, углем, мочой и водой. Солнечный свет дрожал на ряби мелких волн, и свечи маняще светили в темноте.

Но я изменился, напомнил я себе, а потому подавил соблазн хотя бы одним глазком взглянуть на удовольствия и пороки этого города. Вместо этого, зная репутацию итальянских оружейников, я умолял своих компаньонов дать мне достаточно времени на то, чтобы отыскать изящную венецианскую рапиру в одном из многочисленных оружейных магазинчиков. Венецианские мечи славились своей тонкостью, гибкостью и сбалансированностью, а также элегантным волнообразным эфесом, обладая при этом бо́льшим весом и стойкостью, чем их французские конкуренты.

– Такая есть у всех лучших дуэлянтов, – пояснил я.

Конечно, для драк в узких аллеях и переулках лучше подошел бы морской кортик, но рапира элегантно смотрелась в глазах женщин, что придавало мне некоторый щегольской шарм. Я почувствовал прилив лихости, когда прицепил рапиру к своему поясу и посмотрелся в треснутое зеркало магазинчика, решив, что выгляжу как настоящий придворный куртье. В итоге я потратил вдвое больше, чем мог себе позволить, и быстро понял, что при ходьбе рапира настолько неприятно бьет меня по икре, что мне пришлось снять ее и повязать себе на спину, словно это был старый добрый топор Магнуса Бладхаммера, чтобы она не путалась у меня в ногах. В конце концов, на дворе новый, девятнадцатый век, убеждал себя я, и если произойдет нечто маловероятное и мне понадобится оружие столь антикварное, как моя рапира, я получу достаточное предупреждение, чтобы снять ее со спины, достать из ножен, наточить и отполировать, и, наконец, принять некое подобие соответствующей фехтовальной стойки. Помимо этого, я все еще носил при себе привычный томагавк и винтовку, приклад которой все еще украшала пренеприятнейшая для моего глаза трещина, оставленная Сесилом Сомерсетом, сломавшим об нее свой меч во время моего последнего приключения. Винтовка была настолько изношена и потрепана, что в ней едва можно было разглядеть девственную элегантность, столь характерную для нее после изготовления в Иерусалиме. Тем не менее стреляла она хорошо, а я со всей своей экипировкой выглядел словно чей-то оруженосец. Женщины поглядывали на меня из-за своих вееров с осторожным интересом, вероятно, думая, что я за бродяга, а мужчины стороной обходили в узких переулках, словно от меня смердело, как от мясника. Венецианцы привыкли к самым разным посетителям, но слухи об Итане Гейдже, искателе приключений из Америки, быстро распространялись, что не могло мне не льстить, хотя я и не подавал виду.

С учетом того, что мы направлялись на османскую территорию, мои компаньоны с пониманием отнеслись к моим прогулкам по оружейным магазинам и сами занялись покупками. Мы с удовольствием воспользовались этим оправданием, чтобы накупить себе кучу новой одежды.

Кювье после длительного периода созерцания приобрел пару дуэльных пистолетов из латуни и серебра в коробке из розового дерева. На расстоянии десяти шагов из них действительно можно было бы кого-нибудь убить.

Грубоватый и сердечный Смит выбрал нечто гораздо более внушительное, остановившись на бландербассе, или громобое по-голландски, стрелявшем облаком металлических шариков из ствола длиной всего пятнадцать дюймов. Оружие было достаточно коротким для того, чтобы его можно спрятать под плащом или пальто, и когда Смит испытал его на причале в порту, его оглушительный грохот поднял в небо целые тучи голубей на площади Святого Марка за двести метров от порта.

– Пинается, как мул, зато рвет, как медведь, – отрапортовал он. – То, что нужно, чтобы заставить абордажную группу передумать.

Я ожидал, что Фултон выберет нечто похожее или что-нибудь еще более сложное и механически совершенное вроде девятиствольного мушкетона, спроектированного для боя с фор-марса и редко использовавшегося на практике, потому как его отдача была настолько сильной, что грозила сбросить незадачливого стрелка с вышки. Мне казалось, что именно подобное проектное несовершенство заинтересует пытливого изобретателя, и я уже представлял, как он фиксирует скобы и блоки, удерживающие его торс при отдаче. Но нет, Фултон заинтересовался самым странным из инструментов, уделив все свое внимание поношенной и запыленной шотландской волынке, что он обнаружил на полке одной из лавок.

– Да, это точно обратит наших врагов в бегство, – сказал я дружелюбно. – Слышал я эти волынки, от них даже собаки выть начинают. Завоеватели всех стран две тысячи лет стороной обходят Шотландию, лишь бы не слышать этого звука.

– Тот огнеглотатель в Пале-Рояле дал мне идею, – ответил Фултон. – Играть я на ней, конечно, не могу, но вот поиграть с нею – запросто. А что, если научить ее плеваться огнем? Будет чем заняться на корабле. – Он нажал на мехи, и волынка издала жалобный вопль. – Или чем развлечься.

Я весьма терпимо отношусь к сумасшедшим. Наверное, именно это их ко мне и притягивает.

Мы оплатили свои покупки, изобретатель выдул пару трелей из своей шотландской волынки, да так, что мы все вздрогнули, и затем ученые решили, что пора двигаться дальше.

– Мы торопимся, чтобы уделить больше времени науке, – объяснил Кювье. – Тира – это хранилище времени. А нам требуется время, чтобы объяснить загадки планеты, поскольку без него ничто не имеет смысла. Время, время, время.

– Бо́льшая часть людей неразумно распоряжаются тем временем, что у них есть, сказал бы Бен Франклин.

– Я имел в виду науку. Человеческий разум в плену нашего короткого понимания истории, Итан. Земной шар становится все более и более сложным местом, и все наши объяснения приходится сжимать в паре тысяч лет, словно растущий мальчишка пытается надеть ботинки на три размера младше. Но если Земля старше, чем мы думаем, тогда любые новые идеи имеют право на существование.

– Какие еще идеи?

– Идеи о том, что если мир не всегда был таким, как сейчас, то ему вовсе не всегда таким и оставаться, – вставил Смит. – Быть может, мы лишь одна глава длинной повести. О том, что люди – не цель существования вселенной, что мы лишь актеры в огромной драме, которую не понимаем.

– Людям это не понравится, Уильям. Нам нравится думать, что история с нас начинается и нами же заканчивается.

– Тогда зачем Бог оставил нам свидетельства того, что это не так? – спросил англичанин.

– Но раз камни уже настолько старые, у нас должно быть достаточно времени для ужина на площади, прежде чем ими заняться, что скажете?

– Фуше и Наполеон сказали нам поспешать. Венецианцы странно на нас посматривают. Точнее, на вас.

– У Фуше с Наполеоном на спинах нет мозолей от сотен миль поспешания по направлению к распрекраснейшему месту на Земле. А когда люди смотрят на вас, господа, нужно смотреть на них в ответ, особенно если это красивые девушки!

Я продолжил свои увещевания, перейдя к аргументу о том, что мы еще не нашли венецианского капитана, который согласился бы отвезти нас туда, куда нужно. Венеция воевала с турками последние три столетия, а османские воды кишели пиратами. Греки находились под пятой своих мусульманских властителей, которые называли своих христианских подданных «райа», или скот. Ни один венецианец не горел желанием отправиться в столь малообещающую точку в море, как Тира. Те капитаны, с которыми мы разговаривали, ломили нам такую цену, за которую можно было добраться под парусом до Луны. А потому завтра мы вновь отправимся в доки, пообещал я, между делом заприметив незанятый столик на Кампо ди Сан Поло. Мои компаньоны, которых Венеция влекла не меньше, чем меня, нехотя согласились. На небе появились звезды, а вместе с ними на площади появились и музыканты, и кувшины с вином. Мы подняли несколько тостов за наш пока что скромный успех, и вскоре мои компаньоны начали бросать нетрезвые взгляды в сторону итальянских милашек. В их глазах сквозил тот же голод, что и в моих. Как и Одиссея, нас сбили с толку сирены, но меня подвела еще и уверенность в том, что наши враги остались далеко позади или же, наоборот, поджидали нас впереди.

Мы изрядно выпили, когда мимо нас, покачивая бедрами, скользнула прелестная смуглая красавица с высокой прической в виде башни, одетая в платье, обнажающее волнующую ложбинку меж ее сочных грудей. Ее кожа была безупречна, как цветочный лепесток. Я надеялся на то, что она подмигнет мне или хотя бы молвит слово, но вместо этого она, дразня, приподняла юбку своего платья, на мгновение обнажив тонкую лодыжку, и ловко достала нечто из ее складок. Яблоко? Красавица на мгновение приподняла этот предмет в тусклом свете фонаря таверны, причем это нечто засверкало, словно волшебная пыльца фей, и затем легонько катнула его по полу в нашем направлении, кротко улыбнувшись сладчайшей из улыбок.

– Это что, такой итальянский обычай? – спросил Смит, не в состоянии сдержать отрыжку, когда объект остановился между нашими стульями.

– Если так, то и в кегли она, должно быть, играет с грацией Афродиты, – сглотнул Кювье.

– Что это, Итан? – спросил Фултон, любопытно поглядывая на дым, поднимающийся из медленно тлеющего шара. – Приглашение на фестиваль?

Я наклонился и заглянул под стол.

– Это, друзья мои, граната.

Глава 9

Даже не знаю, почему красота так часто становится источником разочарования, но должен признать: обычно женщины не бросают в мою сторону бомбы в первые пару часов нашего знакомства. Эта же галопом унеслась вдаль, прежде чем я успел представиться, и, похоже, ее единственной целью было превратить в лохмотья наши нижние и наиболее важные конечности. Следуя инстинкту, который выработался у меня после стольких разочарований в любви, я схватил дымящуюся гранату, огляделся и запустил ее в единственное отверстие, что видел, – в кирпичную печь нашей таверны.

Последовавший взрыв, вынесший из чрева печи град из кусков кирпича, теста, угля и останков запеченной утки, мог бы изрезать нас и выше пояса, если б я не повалил своих товарищей на пол, опрокинув стол перед нами в качестве щита. Нас окутало облако кирпичной пыли, но, по счастью, печь приняла на себя основной удар, а другие посетители покинули таверну в ужасе, но невредимыми.

– Это Ложа египетского обряда! – прокричал я, стараясь не обращать внимания на звон в ушах и гул в голове. – По коням!

– Итан, мы на острове, – прокашлял Кювье, – и у нас нет лошадей.

– Какая жалость. – Я потряс головой и сквозь пелену слез увидел несколько мужских фигур в капюшонах, ступивших на Кампо с противоположной стороны, угрожающе размахивающих чем-то блестящим в темноте. Один из них рукой указывал другим дорогу. – Тогда к гондолам!

– Сомневаюсь, что они так просто дадут нам уйти, – сказал Смит.

Мы спешно поднялись на ноги, подобрали разбросанные сумки и оружие и приготовились бежать от настигающих нас негодяев. Слух возвращался ко мне звуками людских криков.

И тут раздался грохот, от которого все на площади подпрыгнули, а Смита отбросило назад на полуразрушенную печь. Он выстрелил из своего бландербасса, заряженного восемью пулями, и трое из нападавших рухнули как подкошенные. Пули рикошетом летали, словно мухи в бутылке, а оставшиеся мерзавцы завизжали, пригнулись и гуськом побежали в укрытие.

– По звуку, англичанин, это бортовой залп линкора, не меньше! – прокричал Кювье.

Мысленно согласившись с тем, что наш охотник за камнями подал нам хороший пример, я вскинул свою винтовку и прицелился в человека, похожего на их предводителя. Я затаил дыхание, прицелился на упреждение в направлении его прыжка в тени и нажал на спусковой крючок. Он тоже распластался, скользя всем телом по булыжникам мостовой, наградив мои старания криками боли и смятения.

– Всегда заряжай оружие перед ужином, – сказал я.

– А с бландербассом уже неважно, сколько стаканчиков ты пропустишь за этим занятием, – с удовольствием сказал Смит и рыгнул.

Мы спешно удалились, а я безразлично придерживал рапиру, привязанную к моей спине, ругая себя за то, что не перевесил ее себе на бедро. Что в мечах хорошего, так это то, что их не нужно заряжать порохом и картечью. А плохое в том, что с ними нужно подбираться чертовски близко к тем, кто пытается тебя убить. В нас полетел град пуль, шлепками вгрызающихся в дерево и штукатурку, и мы побежали быстрее.

На канале Гиуффа мы не колебались. Одинокая гондола проплываламимо с клиентом и напевающим гондольером, и мы прыгнули в нее, словно пираты, опрокинув незадачливого пассажира за борт.

– Это для вашей же безопасности! – крикнул я ему, летящему в грязную воду вслед за своей шляпой, уплывающей вдаль, словно маленький плот.

Затем я, наконец-то, высвободил свою рапиру и приставил ее к горлу гондольера.

– На Большой канал! Не бойся, тебя ждут хорошие чаевые!

Наш кормчий покосился округлившимися глазами на клинок.

– Синьор, изволите песню?

– Прибереги дыхание, лучше греби быстрее. Мы торопимся. – Он мощными толчками направил нашу гондолу вниз по каналу, а я обернулся к остальным. Смит уже достал свой бландербасс и засыпал в него свежий порох. – Кювье, будьте любезны, достаньте свои изящные пистолеты и стреляйте в этих мерзавцев, когда они достигнут канала. Фултон, прошу вас, обойдемся без звуков волынки.

– Они продырявили ее, черт их побери!

– Тогда изобретите что-нибудь еще. – Я попытался вспомнить спутанное спагетти из каналов этого города. – Отправимся в порт Сан-Марко и постараемся купить себе место на корабле.

– Боже мой, что это была за женщина? – спросил Смит, дрожащими руками загоняя картечь в свое орудие. Убийство всегда возбуждает, особенно в первый раз.

– Боюсь, эта женщина не склонна к флирту. Бьюсь об заклад, что она работает на наших врагов. Я думаю, что мы участвуем в гонке за право первыми добраться до Тиры, а это значит, что нам, боюсь, не стоило мешкать. Я ожидал от Венеции большего, особенно с учетом стоимости нашей гостиницы.

– Что-то преследует нас, – сказал Кювье, всматриваясь в темноту. Вспышка на мгновение ослепила нас, когда раздался звук выстрела из его пистолетов. Я не верил, что он во что-нибудь попадет из своих хлопушек, но из темноты раздался свист рикошета и крик.

– Клянусь бивнями мастодонта, они работают! – вскричал он. – Бог мой, да мы же опасные люди!

Мы обогнули дугу набережной и снова оказались в темноте, затем вынырнули из маленького канала и оказались на широком канале, змеей текущем через весь город. Мы находились в ущелье из огромных усадеб и особняков четырех и пяти этажей, за высокими окнами которых мерцали свечи и светильники, бросая слабый свет на былую щедрость и роскошь, остатки блистательной империи. Сквозь окна нашему взору открывались вековые гобелены, хрустальные люстры и парчовые шторы, меж которых тут и там появлялись белые, луноликие лица, встревоженные нашим шумом. Мы скользнули под мостом Риальто, взирая на беззаботных любовников, прогуливавшихся по его арочному променаду, и направились в сторону главного порта города, к кораблям, стоявшим на якоре у площади Святого Марка. На фоне звезд темными горами возвышались купола и башни, и звуки оперы летали над темной водой.

– Думаю, мы отогнали их, – выдохнул Смит, оборачиваясь.

– Боюсь, я вынужден с вами не согласиться, месье Смит, – ответил Кювье, указывая вперед одним из своих пистолетов, из дула которого торчал шомпол, потому как он только принялся его перезаряжать. – Похоже, у наших преследователей много сообщников.

Из канала впереди нас нам наперерез мчалась целая шеренга гондол, блокируя путь нашего отхода. Мы разглядели достаточно оружия, чтобы наполнить добротный арсенал. Последовала череда вспышек, и вода забурлила вокруг нас под эхо выстрелов, отскакивающее от зданий. Несколько щепок от гондолы взвились в небо, и наш кормчий застыл на месте.

– Только попробуй прыгнуть, и я насажу тебя на вертел! – предупредил его я, направив рапиру острием в его горло. – Греби к тому боковому каналу, пока они не сделали еще один залп.

Мы повернули в узкий канал, пронизывающий весь остров своим особенным маршрутом. Быть может, нам удастся оторваться от наших преследователей в жидком лабиринте Венеции. Этот узкий приток был погружен в темноту, и казалось, что дома склоняются над ним, словно кроны деревьев. Лишь вода мерцала слабым светом.

Позади нас появился свет фонаря на одной из преследующих нас гондол. Мы слышали яростную работу их весел. Я выстрелил из винтовки в очертания передней гондолы, и свет ее фонаря задрожал, но не погас. Кто-то упал в воду, и в ответ нам раздался залп из нескольких стволов. Пули со свистом посыпались на каменные берега, и мы одновременно пригнулись.

– Как жаль, что я не вижу их гондольера, чтобы пристрелить его, – пробормотал я, перезаряжая винтовку.

– Синьор, прошу вас, не впутывайте меня в ваши дела, – прошептал наш гондольер дрожащим голосом.

Поняв, что он сам представляет собой естественную цель, парень начал грести с гораздо большим рвением, чем можно было бы ожидать при иных обстоятельствах. Темные здания пролетали мимо нас, словно мы шли на всех парах паровой машины Фултона. Вокруг слышался звук распахиваемых ставень, жители пытались разглядеть, что происходит, но темнота была непроницаемой. Все, что они видели, это парад мечущихся призраков, а ближайший преследователь отставал от нас примерно на пятьдесят ярдов. Резкие повороты канала и низкие мосты никак не давали нам и нашим преследователям сделать прицельный выстрел.

Раздавался звон тревожных колокольчиков, но ни один представитель власти не пришел к нам на помощь.

– У меня есть идея, – выпалил Фултон, всматриваясь в гондолу, невинно плывущую по каналу нам навстречу, гондольер которой прекратил грести в смятении от эха выстрелов и нашей скорости. Когда мы поравнялись, изобретатель дотянулся до второй гондолы и выхватил весло из рук незадачливого кормчего, пустив его в дрейф по направлению к нашим преследователям, и взобрался на нос нашей лодки.

– Что вы задумали?

– Ждите меня по дальнюю сторону этого моста.

Мост представлял собой длинную низкую арку, столь типичную для этого города. Когда мы подошли к входу под арку моста, американец внезапно вонзил весло в дно мелкого канала и, рванувшись вверх, оказался на поверхности моста над нами. Мы проплыли под ним, и я приказал гондольеру остановиться на дальней стороне моста. Лодка накренилась, когда мы остановились, и медленно поплыла назад по направлению к Фултону. Изобретатель же в это время вонзил шест своего трофейного весла в каменные перила, которые он только что перепрыгнул, и, действуя им как рычагом, принялся их расшатывать.

– Эх, дайте мне только точку опоры… – услышали мы, а затем последовало кряхтение и громкий треск.

Мы услышали проклятья на трех разных языках, когда передняя гондола наших преследователей столкнулась с той, что мы отправили дрейфовать, затем раздался крик и всплеск упавшего в воду тела. Нападавшие направились прямиком к нам, и Смит, Кювье и я приготовились дать залп.

– Ждите моей команды! – прошептал Фултон, спрятавшийся за балюстрадой.

Лодка наших врагов, ускоряясь, неслась к мосту, и в тусклом свечении звезд мы видели частокол пистолетов и шпаг, направленных в нашу сторону.

И тут с громким вздохом каменные перила накренились и полетели вниз. Булыжники весом с наковальню, расшатанные Фултоном на кромке моста, обрушились как раз тогда, когда гондола проходила под ними, разбив ее в щепки и погрузив всех, кто на ней находился, в воду.

Изобретатель, не выпуская весла из рук, ринулся через мост и отполированную водой террасу к нашей лодке.

– Стреляйте по следующей гондоле! – приказал он.

Мне понравился его холодный расчет.

Когда вторая гондола нападающих появилась из мглы, замедлив ход при виде своих товарищей, барахтающихся в воде, мы дали залп: Кювье – из двух пистолетов, я – из винтовки, и Смит – из бландербасса, все одновременно. Мы услышали крики, ругань и стоны; вторая лодка преследователей накренилась и перевернулась, в то время как убитые и раненые посыпались в воды канала.

– Вперед, вперед, в порт! – крикнул Фултон, запрыгивая в гондолу. Наш гондольер греб так, словно вода горела под ним.

– Отличная работа, Роберт, – поздравил его я.

– Все дело в рычаге. Еще Архимед показывал, как такое можно сотворить. Старый грек так и говорил: «Дайте мне рычаг и точку опоры, и я переверну Землю».

– Умный мерзавец, не так ли?

У следующего моста, где канал сужался из-за береговых подпор, Фултон заставил нас остановиться и установил второе весло между расселинами береговых плит поперек канала прямо на уровне воды, где гондола неминуемо уткнулась бы в него носом.

– Это заблокирует всех остальных, пока они не догадаются разрубить его, – сказал он. – Это может дать нам достаточно времени.

Мы двинулись дальше под тяжелое дыхание нашего гондольера.

– Пребывание с вами, месье Гейдж, это нескончаемая драма, – сказал Кювье для поддержки разговора. Я заметил, что он уже гораздо более умело перезаряжал пистолеты.

– Чертовски захватывающе, – согласился Смит. – Что это за дьяволы?

– Ложа египетского обряда, я так полагаю. Или нанятые ими наемники. Неуемные, настойчивые и враждебные. Нам повезло, что им не удалось отрезать нас.

Наконец мы выплыли из узкого канала и скользнули в широкую лагуну. Купола базилики геометрической симфонией упирались в небо, и пришвартованные гондолы покачивались на легких волнах. Но как найти корабль посреди ночи?

И вдруг на корме шебеки неподалеку вспыхнул фонарь.

– Сюда, сюда! Здесь то, что вам нужно!

Глава 10

Наш гондольер с воодушевлением принялся грести в направлении турецкого корабля, в надежде наконец избавиться от нас.

Капитан – мусульманин, коричневый, как дубленая кожа, и резкий, как удар хлыста, поманил нас ближе. Его жилет без рукавов открывал мышцы, достойные опытного гребца, а его темные глаза живостью напоминали продавца ковров.

– Гребите к другой стороне моего корабля, подальше от города. Да, идите к Хамиду! Я слышал выстрелы и подозреваю, что вам нужно быстро отплыть, мои новые друзья!

Мы обогнули корму и подплыли к другому борту корабля. Полдюжины матросов с коротко подстриженными бородами стояли шеренгой у борта, одетые в широкие штаны с широкими кушаками, некоторые носили тюрбаны.

– Гейдж, это же последователи Мухаммеда, – воспротивился Кювье.

– А нам как раз нужно попасть в османские воды.

– Да! Я отвезу вас туда за половину того, что с вас взяли бы христиане, – пообещал предприниматель. – Вы не найдете корабля быстрее или платы ниже, чем на моем «Миконосе». У вас же есть деньги, мои друзья?

– Да, и нам нужно отплыть сейчас же.

– Тогда вам нужен Хамиду Драгут, лучший моряк по всей Адриатике и Эгее! Посмотрите на мою ласточку – стрела, а не корабль! Пятьдесят футов длиной, узкая, с неглубокой осадкой, она способна пройти где угодно! Мои паруса черного цвета, и мы движемся как призрак.

– Знаете ли вы остров Тира?

– Конечно! Я почти что там родился. И за двести франков мы отплываем немедленно. За триста – час назад! – Он засмеялся. – Христиане возьмут с вас в три раза больше, чтобы отправиться в турецкие воды. Они боятся пиратов. Но у меня нет врагов, только друзья!

– А почему ваша цена столь низкая? – спросил Фултон с типичным скептицизмом янки.

– Потому что я все равно направляюсь в Эгейское море. Я отвезу вас на Тиру, затем поторгую на близлежащих островах и на обратном пути подберу вас и доставлю обратно. – Он кивнул. – Я, Хамиду Драгут, клянусь в этом!

– Вы турок?

– Я грек, я турок, да кто угодно по вашему желанию. Я хожу под парусом с последователями любых религий. Не сомневайтесь. Посмотрите – видите гондолы? Они ищут вас.

Я вскарабкался на борт и посмотрел через палубу на Венецию. Из того канала, которым мы воспользовались минутами ранее, вышла лодка и отправилась прямиком к пришвартованным гондолам, ища нас.

– Их больше, чем вас, – сказал капитан.

– Мы надеемся попасть на Тиру и покинуть ее незаметно.

– Тогда Хамиду – именно тот, кто вам нужен! Я призрак. Я невидимка. Я отличный контрабандист.

– Никакой контрабанды. Просто прибыть и отбыть без вмешательства официальных властей.

– Тира – маленький остров, и бюрократы там маленькие. Тут словечко, там монетка, и о вас никто не узнает. Я знаю всех, и все они – мои друзья.

Он смотрел то на меня, то на моих компаньонов, пытаясь обнаружить в наших глазах веру; смотрел с энергией человека, который привык к сомнениям, потому что ему нет дела до правды или принципов. Иными словами, я хорошо знал подобный тип людей и сразу понял, что он может быть нам полезен.

– Этот Драгут, похоже, как раз тот плут, что нам и нужен, – сказал я остальным.

– Честный?

– Полезный.

Мы поднялись на борт, пересчитали монеты, и люди Драгута рассыпались по своим местам, тихо поднимая якорь и паруса. Команда тянула канаты в темноте с уверенностью, которая может быть лишь плодом большой практики. Никто не стал жаловаться на ночное отбытие, стоило им только увидеть деньги. Гондолы преследователей продолжали сновать вдоль берега, а мы тихим дрейфом покинули Венецию еще до того, как первые лучи солнца забрезжили на востоке, не осмеливаясь зажечь фонарь. Вода тихо шипела под нашим килем, предрассветный бриз доносил запахи города; затем паруса встрепенулись в порывах свежего ветра, снасти заскрипели, судно накренилось, словно просыпаясь, и легло на курс. Свет города за нами постепенно таял в темноте, исчезая вместе с последними звездами.

Мы все, как один, погрузились в сон.

Я проснулся около девяти и принялся изучать зафрахтованный нами корабль. Наша шебека имела две грот-мачты и бизань, треугольные латинские паруса, дюжину легких пушек для отпугивания воров и высокий удобный ют, где мы с учеными могли расслабляться, пока полдюжины мусульман работали на корабле. Была одна простая каюта, которую, по словам Хамиду, он был готов разделить с нами, но она оказалась столь низкой, что в ней невозможно было встать в полный рост. Его команда спала на открытой палубе, под которой хранились паруса, провизия и груз. Действительно длинная, узкая и с малой осадкой, эта посудина идеально подходила для захода в узкие гавани Средиземноморья.

Город давно растворился за горизонтом, и мы были одни посреди блестящей и переливающейся Адриатики.

– Доброе утро! – приветствовал меня Хамиду. – Я домчу вас до Тиры на два дня быстрее любого капитана в Венеции!

Мы позавтракали кускусом и бараниной – остатками ужина команды с предыдущего вечера, – и решили оценить свое положение. Я подумал, что столкновение с опасностью пошло нам на пользу – рискуя, мы с моими компаньонами сплотились. Мы были радостно оживлены по случаю столь удачного побега и испытывали чувство товарищества, вместе рискуя жизнью.

Я, со своей винтовкой, томагавком и шпагой считался ветераном. Мне доводилось участвовать в битвах, а потому для остальных я казался знающим и храбрым. Именно поэтому мужчины так стараются слыть опасными для окружающих.

Смит, радующийся возможности повидать мир, а не только дно канала, активно интересовался устройством исламского корабля и с остервенением чистил свой бландербасс. Он даже стрельнул из него разок на потеху матросов, едва не упав за борт от отдачи, заставив наблюдателей подпрыгнуть от удивления и восторга.

Фултон наложил заплатку на рану в своей волынке и теперь занимался тем, что прилаживал металлические трубки, пытаясь удлинить трубы музыкального инструмента, и наполнял его морской водой, которой он затем брызгал на Кювье, ковыряясь в насадке и регулируя силу струи.

– Вы строите фонтан? – спросил его француз.

– Я делаю дракона. Надо будет добыть нефти на Тире.

Кювье же во время, свободное от записей расходов и показателей компаса в своем журнале, гордо демонстрировал свои новые пистолеты Хамиду Драгуту. Эта парочка забавлялась тем, что разыгрывала дуэли, расходясь на длину палубы шебеки, прежде чем развернуться и спустить курки, как мальчишки.

– Эти пистолеты красивы, словно гурии! – восклицал наш капитан. – И это хорошо, потому что смерть должна быть элегантной. Я счел бы поцелуем рану из этих пистолетов или от красивой шпаги американца и истек бы кровью счастливый. Вы настоящий джентльмен вкуса и изысканности.

По правде, мы действительно ощущали кураж и веселье. Есть нечто захватывающее в том, чтобы обмануть опасность. Мы были настоящими головорезами, гоняющимися за славой ученых. Это путешествие, навязанное Бонапартом, вело нас в Средиземноморье, где все цвета ярче, яства – вкуснее, вечера – ленивее, женщины – таинственнее, а все города – древнее. Ветер был теплым, а купленный нами ликер «лимончелло» тек, словно пища богов с островов, – сладкий и резкий, словно покрытый медом лед.

Разговор с Наполеоном о Красном карлике поднял в моей душе настоящую бурю из сотен воспоминаний и вопросов, на которые я не имел ответа. Я помнил, как храбро Бонапарт остался в одиночестве в гранитном саркофаге Большой пирамиды, лежа в нем, словно мертвец, и как он вернулся из темной камеры с видениями, напоминающими галлюцинации. С того самого времени я терялся в этой все более сложной головоломке – сначала медальон и пирамида, затем Книга Тота в тоннелях Иерусалима и Города призраков… Магнус Бладхаммер лишь усложнил загадку, привнеся в нее нордический миф и Северную Америку, и теперь вся эта попахивающая плесенью легенда указывала на какие-то древние истоки, заложенные странными полулюдьми-полубогами, обладающими огромным знанием, давно утраченным и лишь частично восстановленным. Существуют секреты, которых жаждали завоеватели от Александра до крестоносцев, и есть странная, темная история, тесно переплетенная с нашим более традиционным представлением о ходе времен. Всякий раз, когда я думал, что история, наконец, закрыта раз и навсегда, открывалась все новая дверь. Каждый раз, когда я думал, что Ложа египетского обряда навсегда ушла из моей жизни, она неожиданно возникала в ней вновь. И каждый раз, когда я думал, что уже пробился или пробрался к какому-то окончательному выводу и заключению, я понимал, что путешествие далеко не окончено и что оно опаснее самого дьявола. Я скорбел по друзьям, которых я терял на пути, но путешествие было соблазнительнее любой искусительницы или сундука с золотом. Я становился мастером, но не электричества, как надеялся мой наставник Франклин, не коммерции, как желал мой отец, и даже не войны, как мог бы хотеть Наполеон, – я превращался скорее в мастера истории со змееподобными поворотами, словно намекающими мне о том, откуда мы пришли в этот мир. Эта история возвращала меня в туман, которым окутано начало времен. В то время как Смит и Кювье обращались за ответами к камням, я был ученым мифов, изучающим невероятное. Судьба соткала мне карьеру из материи басен и легенд.

Драгуту, конечно же, было любопытно, зачем четырем европейским ученым (мне повезло, что в их компании несведущие и меня принимали за одного из них) плутать по греческому Пелопоннесу в поисках скалистого островка на краю Эгея. В Тире не было города, не было торговли, не было никаких древних руин.

– Все жители этого острова, созданного дьяволом, бедны и набожны, – говорил он. – Это одно из немногих мест в Средиземноморье, где действительно ничего нет.

– Мы изучаем историю Земли, – отвечал ему Смит, – и в этом свете Тира заслуживает особого внимания.

Капитан пожал плечами.

– Соглашусь лишь с тем, что ее берега круты. Но какая в ней история?

– Люди учатся на уроках прошлого.

– Люди – рабы прошлого, вечно пытаются исправить старые ошибки. Верьте в Аллаха, мой друг.

– Я верю в то, что вы безопасно приведете этот корабль туда, куда нам нужно.

– Да! Верьте и в Хамиду тоже. Я еще удивлю вас!

Мы поймали северо-западный ветер маистро, дующий с континента, и отправились вниз по ветряной Адриатике, быстро пройдя австрийские воды Далмации и затем, по мере ослабевания бриза, прошли вдоль побережья Хорватии, крошечной Черногории и западного побережья Греции, находившегося под властью Османской империи. Ветер постепенно стих, а море превратилось в тарелку с блестками. На уступах каменистых берегов нам встречались замки, пастельные деревеньки обнимали аквамариновые бухты, а луковицеобразные купола церквей служили нам навигационными ориентирами меж рифов и островков. Южнее синева моря и неба становилась все глубже, а облака казались сладкими, словно взбитые сливки.

Семь греческих островов новой Ионической республики, созданной, когда русские и турки вытеснили французские войска тремя годами ранее, проплывали мимо, словно высокие зеленые изумруды: Корфу, Кефалония, Итака. Именно с предводителем этого крохотного эксперимента, харизматичным графом Иоаннисом Каподистриасом, мы должны были тайно встретиться на Тире. Вершина горы Айнос на Кефалонии была скрыта за тучами, и, проплывая мимо, я почувствовал сосновый аромат, доносящийся от острова. Он манил, словно зеленый рай, но у нас не было времени, чтобы насладиться его красотами. Мы направлялись в место столь сухое и лишенное всяческой растительности, что, должно быть, именно так выглядела Земля сразу после своего сотворения.

Глава 11

Тира, греческий остров, именуемый венецианцами Санторини, поднимается из синевы Эгея, словно стена из зазубренного шоколада, а на его вулканических утесах, словно взбитые сливки, покоятся белые деревушки. В действительности Тира – это архипелаг из полудюжины островов, служащих напоминанием о существовании здесь когда-то кратера древнего вулкана. Мы зашли в его кальдеру, опьяненные ветром и ослепленные нестерпимым сиянием Эгейского моря, в котором все цвета были ярче, углы – резче, бормотание моряков – неразличимым, миссия наша – туманной, а мои ученые компаньоны – возбужденными и полными отпускных ожиданий. Мы прибыли в легендарную Грецию, колыбель демократии на задворках Османской империи, и оказались в месте, которое, казалось, было сотворено вчера и может исчезнуть в пучине взрыва уже завтра. Остров, на который мы направлялись, представлял собой полумесяц четыре на шесть миль, обнимающий, казалось, бездонную бухту. На противоположной стороне бухты располагался небольшой островок Тирассия, который, по словам Смита, когда-то был частью противоположной стенки кратера. В самом центре бухты из воды поднимался крохотный, невысокий и, казалось, мятый остров, над которым поднимался дым.

– Именно так выглядел мир после своего появления, – сказал Кювье, – камни и вода.

– Посмотрите на напластования тех утесов, Жорж! – воскликнул Смит. – Извержения уложили их, словно ряды кирпичей. Мы можем читать их, как открытую книгу!

– Какое отличное укрытие для военных кораблей, – добавил Фултон, – под этими утесами можно весьма уютно спрятаться.

– Только не с подветренной стороны, – вставил Драгут. – Бывают дни, когда мелтеми дует так, что вам здесь точно не понравилось бы, мой друг. Это место может быть очень злым.

– Злым? Я вижу голубые купола полудюжины церквей отсюда.

– Христианские церкви не защитят вас от дьявола, когда просыпается сам сатана.

– А мечети не защитят от землетрясения. Драгут, плохие вещи могут случиться с любым набожным человеком. В чем решение? Использовать науку, чтобы предупредить о катастрофе.

– Нет, с неверующими, такими как ученые и французские революционеры, случаются вещи и похуже. И никто не может предупредить о воле Бога. Я верю в Аллаха.

– Кювье, – прервал я их разговор, – вы описали это место как одно из старейших на Земле, но я не вполне уверен, что именно вы имели в виду.

– Старейшее и новейшее одновременно, – пояснил ученый. – Старое оно тем, что напоминает нашу планету при рождении – такое же пустое и безжизненное. Новое в том, что островок посреди бухты изрыгает нутро земли, и на поверхность выходят новые горячие камни. Остров уничтожает и воссоздает себя.

– Странно прятать здесь то, что хочешь сохранить, вы не находите?

– Зато это укромное место, если хотите сбить с толку охотников за сокровищами.

Мы направились к небольшой бухте у подножия утесов, где располагался маленький порт, скрывающийся в тени утесов, высота которых достигала нескольких сотен метров. У галечного берега на волнах колыхались яркие, словно игрушки, рыболовецкие лодки, резко выделяющиеся своей веселой раскраской на фоне угрюмых полос ржавого, коричневого и серого цветов над ними. Берег был настолько обрывистым, что Драгут подвел свою шебеку прямо к короткому причалу. Мы наняли нескольких ослов для медленного подъема по серпантину вдоль унылого утеса. Их щетина кололась, уши то и дело подергивались, но копыта цокали исправно и равномерно, несмотря на нашу нетвердую посадку на их спинах. Тропинка серпантина не имела перил и была скользкой от навоза, а ослы то и дело закрывали глаза, спасаясь от назойливых мух. Смит постоянно просил остановиться, чтобы взглянуть на очередные уродливые камни и валуны, словно надеясь, что они заговорят с ним. Мне же утес представлялся немым собеседником, а захватывающий вид, открывающийся на бухту, не давал мне забыть о высоте, на которой мы находились. Мне не терпелось покинуть этот обрывистый серпантин.

Наконец мы оказались на вершине, и нашему взору представилась вся география этого необычного острова. Западный край Тиры представлял собой полумесяц из высоких утесов, а домишки ютились у краев кратера, словно птичьи гнезда. К востоку от этого ятагана остров широким веером неспешно скатывался в море. Здесь земля была разделена каменными заборами на пастбища, виноградники и поля, хотя сейчас, посреди лета, все они имели один коричневый цвет. Сдается мне, немногое здесь изменилось с последнего посещения этого острова Одиссеем. Вокруг нас раскинулось гомеровское море, темное, словно вино, и местами покрытое барашками, и ветер приятно обдувал нас после духоты у подножия утесов.

– А теперь представьте себе, что этот уклон земли поднимается из воды и переходит в пик прямо там, где сейчас располагается центр залива, – сказал Смит, рукой заполняя пустое пространство. – Должно быть, это была огромная гора, видимая за сотни миль. Конус, как у Этны. А затем произошел катаклизм похуже того, что уничтожил Помпею, и этот пик просто исчез! И на его месте образовался вулканический кратер глубиной сотни, а может, и тысячи футов, наполненный морем. И мы только что пересекли этот кратер по поверхности воды.

– Но ширина залива никак не меньше лье, – изумился Фултон. – Какая же сила могла превратить такую огромную гору в подобную дыру?

– Действительно хороший вопрос, – ответил геолог. – Пока Гейдж ищет свои древние орудия, мы с Кювье будем изучать то, что действительно управляет миром.

– И что же это?

– Матушку-природу, конечно же. Просто представьте, что, если б мы могли лучше ею управлять!

Наше прибытие на столь небольшой остров, конечно, не могло пройти незамеченным, но османский полицейский, казалось, был скорее сконфужен, нежели озабочен, особенно после того, как Драгут предложил ему оплатить любые специальные иммиграционные пошлины, что могли прийти на ум этому тучному турку. У нас имелись французские документы с красочными печатями и штампами, которые он не мог прочесть, и геодезические инструменты, назначения которых он не понимал. И то, и другое помогло придать нашей миссии оттенок официальности или хотя бы важности, а также никому не понятной техничности. Мы заявили, что проводим замеры для французского института (что могло оказаться и правдой) и что результаты нашей работы ждут в Высокой Порте в Стамбуле, что было блистательной ложью. Толстый функционер принял свои монеты и отправился строчить отчет, который затем медленной почтой отправится к соответствующим властям на материке. Пока его письмо прибудет к кому-нибудь с достаточным рангом, чтобы принять решение, нас уже и след простынет.

Драгут отправился вниз к своему кораблю, чтобы отправиться в так называемый быстрый торговый рейс на близлежащие острова.

– Я вернусь за вами, я обещаю! Доверяйте Хамиду!

Мы же устроились в доме одного винодела в деревне Мегалохори для рандеву, устроенного для нас агентами Фуше. Здесь мы должны были тайно встретиться с молодым врачом, который, по мнению Наполеона, в один прекрасный день может повести за собой греков в борьбе за независимость от Турции: импозантным и харизматичным графом Иоаннисом Каподистриасом. Когда русские и турки образовали Ионическую республику[5] на упрямых христианских Ионических островах, красноречивый Каподистриас стал одним из двух главных министров крошечной республики. Ему было всего двадцать пять лет, но он обладал магнетизмом Наполеона или Нельсона. Силой одного своего характера грек убедил повстанцев Кефалонии остаться в составе его крошечной новой нации и, по слухам, вел ее к принятию конституции на основе либеральных принципов.

Теперь же он надеялся на то, что сможет возглавить более обширное восстание, и изучал те же слухи, что и мы.

Пока мы ждали, когда Каподистриас выйдет с нами на связь, Кювье и Смит принялись изучать древнюю кальдеру, простирающуюся от края утеса, пытаясь рассчитать силу катаклизма, способного сотворить такое. Фултон отправился куда-то со своей волынкой, сказав, что хочет поэкспериментировать с наполнением инструмента маслами и нефтью и набросать чертеж работы ветряных мельниц острова. Я упражнялся в фехтовании, сражаясь с воображаемыми противниками, и тренировал свою силу воли частыми набегами к островным виноделам с исключительно дегустационными целями, как я себя убеждал, и держался на достаточном расстоянии от островных женщин, которые своими темными волосами и оливковой кожей напоминали мне Астизу. Неужели на этом острове я смогу отыскать какую-то информацию о ней?

День казался бесконечной средиземноморской идиллией.

Но к концу второго дня нашего пребывания на острове, как раз когда я бродил по серпантину у края утеса, мысленно поздравляя себя с самодисциплиной, я увидел два корсарских корабля с парусами цвета засохшей крови, заходящих в раскинувшуюся бухту в лучах уходящего солнца. Флагштоки кораблей были пусты, они не производили ни звука, но их палубы были заполнены мужчинами. Кто это, Иоаннис Каподистриас с небольшой греческой армией? Или османские солдаты, прибывшие, чтобы поймать его или нас?

А что, если это совсем иная, неожиданная угроза?

Их вид всколыхнул все мои инстинкты самосохранения.

Я поспешил обратно к нашему временному пристанищу, чтобы объявить, что, возможно, у нас более нет времени ждать нашего рандеву или Драгута. Что, возможно, нам необходимо спрятаться.

По счастью, наш греческий патриот уже был на месте.

Каподистриас появился в плаще и шляпе с широкими полями, явившись из своего тайного укрытия здесь, на турецкой территории, так как его могли арестовать за незаконное проникновение на их территорию. Он был не вооружен, а его антураж состоял из всего двух телохранителей, но он впечатлил нас сразу, как только скинул плащ. Министр оказался высоким и подтянутым, а его точеные скулы были словно срисованы с афинских мраморных изваяний. Его голос сделал бы честь самому Фемистоклу, древнегреческому оратору, но при этом, как многие из наиболее знатных мужчин, он был свеж и скромен.

– Боюсь, у меня нет флота, – сказал Каподистриас, слегка нахмурившись, когда я описал ему новые корабли на горизонте. – Ни флота, ни армии, ни дипломатического паспорта, ни времени. Вы уверены, что это не обычные грузовые корабли или паром на остров?

– Корабли полны вооруженных людей. Неужели турки узнали, что вы здесь?

– Возможно. А может быть, это пираты. В любом случае у нас мало времени.

– Может, это те люди с гондол? – спросил Смит. – Похоже, мы привлекаем врагов, где бы мы ни находились.

– Какие люди с гондол?

– В Венеции нас атаковал целых флот из гондол. Восхитительная красотка бросила в нас бомбу, а капитан – последователь Мухаммеда – взял с нас двести франков за побег. Гейдж все говорит о каком-то культе по имени Ложа египетского обряда, что гоняется за теми же легендами, что и мы.

– Во имя всех святых, для квартета интеллектуалов вы попадаете в весьма интересные приключения.

– Это все Итан. Он притягивает неприятности, куда бы ни направлялся.

Каподистриас с опаской посмотрел на меня, словно боясь заразиться моей столь неоднозначной удачей.

– Крайне важно, чтобы никто не знал, что я побывал на этом острове. Я надеюсь, вы понимаете, что если б не помощь французов, которая может потенциально когда-нибудь потребоваться моему народу, мы бы не встречались.

– Тогда помогите нам найти разгадку нашей загадки, а мы проведем собственное расследование после вашего отбытия, – предложил Кювье. – И скажем Наполеону, как вы нам помогли. Он может быть мощным союзником.

– Разумное предложение от известного натуралиста, – ответил Каподистриас. – Для меня честь познакомиться с Жоржем Кювье, я читал ваши важные труды об организации природы. Однако вам стоит знать, что я страшусь Франции настолько же, насколько восхищаюсь ею.

Кювье нехотя кивнул.

– Французские солдаты неподобающе вели себя, когда оккупировали наши острова.

– Они лишь юнцы вдали от дома.

– И им не хватает дисциплины. При этом должен признать, что революционные идеи, привнесенные офицерами, были словно разряд молнии. Впервые каждый грек осмеливается мечтать о свободе от турецкого ярма, и мы тверды в своих намерениях, как когда-то при Фермопилах и Саламине. Мы не знаем, откуда придет спасение – из России, Франции или Британии, но наша крошечная республика на Ионических островах – это лишь начало нашей надежды. Вся Греция заслуживает свободы.

– Тогда мы друзья, – ответил Кювье. – Бонапарт хочет видеть Грецию независимой в противовес Турции, России и Англии. Но британцы вытеснили нас из Египта, русские прогнали с ваших островов, а английские адмиралы мечтают о том, чтобы превратить все Средиземноморье в свой пруд. Наполеон попросил нас через вас узнать отношение греков к независимости, но также и воспользоваться вашей помощью, чтобы расследовать слухи о секрете, скрытом на Тире, который может оказаться полезным как вам, так и нам.

Грек осторожно посмотрел на нас.

– Похороненные города и древние орудия.

– Это вообще правда?

– Старые басни. Я рад, что ваш англичанин очарован камнями, поскольку на этом бедном острове, кроме них, практически ничего нет. Это разрушенный вулкан, ставший домом для нескольких бедных рыбаков и фермеров. Но истории не утихают, в этом особенность легенд. Некоторые верят, что на данном острове скрыты врата в подземное царство Аида.

– Царство теней!

– Я думаю, что эта легенда проистекает из буквальной правды. Ведь действительно пар, поднимающийся из того острова в центре бухты, может обжечь руки. Когда Перикл построил Афины, этот остров уже был старым и горячим. На нем встречаются и венецианские замки, и дорические храмы, и доисторические гробницы, и истории людей, которые жили здесь, когда религия и колдовство были одним целым. Соберите воедино три тысячи лет истории, добавьте паутину легенд, предсказаний и суеверий, и ложь станет крепкой и липкой, словно тканье мифической Арахниды. В таком месте, кто знает, где правда, а где ложь? Идолы были их богами, а сказания и басни – наукой.

– Иногда они пересекаются, – тихо сказал Кювье. – В Баварии мне доводилось видеть рисунки древней рептилии с крыльями, как у летучей мыши. Надеюсь, она тоже давно вымерла, но выглядит так, словно вылетела из преисподней. Может быть, наши средневековые иконописцы писали с натуры?

– А что, действительно существует греческий слух о том, что у древних было какое-то мощное оружие? – прервал их Фултон. – Если так, то это было бы полезно знать современным изобретателям – таким, как я. А Итан у нас специалист по древним загадкам и скрытым силам.

– Неужели? По скрытым силам? Хотелось бы мне такие! – Я заметил насмешливый огонек в глазах грека.

– Граф Каподистриас, французы и моей стране помогли с независимостью, – сказал я. – Греции, скорее всего, тоже потребуется помощь. Наполеон может быть хорошим другом или смертельным врагом. Если мы вернемся к нему с вестью о том, что вы друг идеалов революции, это откроет возможности для партнерства, а не завоевания в будущем. В обмен на это скажите, есть ли на Тире кто-нибудь, способный помочь нам разобраться в этих старых легендах? Эти слухи дошли до Парижа, и наше задание – оценить их правдивость, пока здесь не показались люди гораздо более жадные и гораздо меньше интересующиеся наукой.

Он хитро посмотрел на меня.

– Да уж, интересная у вас компания. У вас вид настоящего оппортуниста, ваш друг – механик, и с вами любители камней и костей. Один француз, два американца и англичанин. Почему Наполеон послал именно вас?

– В надежде на то, что османские власти сочтут нас странными и не имеющими никакого значения.

– А почему вы согласились на эту авантюру? Если опустить камни.

– У нас благодаря месье Гейджу возникли проблемы с законом в Париже, – ответил Кювье. – Эта миссия по поручению Бонапарта сотрет их из памяти, а потому мы просто делаем то, что приходится, такова жизнь. А разве вы не в долгу перед русскими и адмиралом Ушаковым? – Именно Ушаков прогнал французов с Корфу.

Каподистриас кивнул.

– Все мы в долгу перед кем-то… Ну, хорошо. Послание, которое я получил от вашего агента, гласит, что это у вас есть подсказка, которая может помочь нам найти этот секрет.

Я достал кольцо с изображением купола, могилы и карабкающегося из саркофага человека.

– Вы узнаете это здание?

– Вероятно, это церковь. Их только на этом острове не менее двух дюжин.

– Посмотрите на купол. Он разбит или недостроен.

– Ах, вот оно что! – Иоаннис пристальнее взглянул на вещицу. – Конечно же! Агия Феодосия! Пушечный компромисс!

– Что?

– В деревне Акротири одновременно строились церковь и военный форт – вера входила в одни врата, а государство – в другие. Но артиллерийская наука быстро развивалась, и когда пушки были, наконец, установлены, оказалось, что купол Феодосии блокировал линию огня. Венецианские офицеры заявили, что церкви придется подвинуться, но православные священники возразили, что это форт должен уступить место Богу. Кто-то предложил опустить купол или сделать его ниже, но монахи отказались и от этого – в Греции верования незыблемы. Наконец один нетерпеливый венецианский католик выстрелил из пушки прямо по куполу греческой православной церкви, пригрозив и вовсе ее уничтожить. Вместо этого отцы нехотя вырезали сегмент купола, чтобы направить орудие на врагов, которые так и не появились. Изначальная купольная архитектура была восстановлена, но история «откушенного купола» хорошо известна. На Тире нет другой церкви, на которую могло бы указывать это кольцо.

Я представил себе купол с выемкой и мысленно восхитился этим компромиссом. По мне, так все люди должны уметь договариваться.

– И где эта церковь?

– Недалеко, километра два. Но нам лучше поспешить. Если Итан Гейдж прав насчет приближающихся кораблей, мы, господа, участвуем в гонке к вратам подземного царства. И в этом случае гоняться наперегонки вам придется без меня.

– Что вы имеете в виду?

– Уж слишком большое это совпадение, что мы все прибыли сюда одновременно. Я покажу вам дорогу к церкви и пожелаю всего наилучшего, но я не могу позволить себе попасться вместе с вами. У вас есть корабль?

– Был; он отправился на соседний остров, но обещал вернуться.

– Тогда держитесь своего оружия и друг друга. Надеюсь, ваш капитан не опоздает.

Глава 12

Деревня Акротири на юго-западном конце полумесяца Тиры была похожа на кучу штукатурки, сваленной на покрытом травой холме. Кульминацией архитектурного наследия были руины небольшой венецианской крепости, наполовину разрушенной турками более века назад. Некогда роскошная феодальная вотчина лежала в руинах на одиноком острове на задворках загнивающей империи. У входа в форт располагалась греческая православная церковь, и именно сюда привел нас Каподистриас в свете юного полумесяца. Акротири лежала в тишине, если не считать лая пары собак, и в серебристом свете казалась пустой и потерянной во времени, а ее облезлые коричневые дома, казалось, были продолжением геологии острова, напоминая угловатые камни. Мы же, с другой стороны, вели себя гораздо более шумно. Оружие бряцало. Сапоги стучали. На расстоянии сотни ярдов мы производили больше звуков, чем все племя индейцев дакота, галопом несущихся на белое поселение. Фултон не расставался со своей волынкой, которая то и дело издавала сопение, мычание или бульканье.

– Пожалуйста, только не играйте, – взмолился я.

– У меня припасена иная песня, на которую меня вдохновила наша ночь в Пале-Рояле. Если мне действительно удастся что-нибудь поджечь, то французские моряки очень даже могут приобрести мое устройство.

Я не был до конца уверен в том, что мы пришли туда, куда нужно. Тира, как и вся Греция, имеет множество церквей, покрытых простой белой штукатуркой с выцветшими голубыми куполами, столь же повсеместно распространенных, как конюшни, и лишь немногим более утонченных. Окошки крохотные, двери из крепких, видавших виды досок, а интерьер даже без скамей – греческие прихожане стоят перед Богом. Неужели это ничем не выделяющееся место являет собой дверь, ведущую к ужасному оружию?

На дворе стояла ночь, церковь была заперта, и Каподистриас, которому, казалось, начинала нравиться эта охота за черепами, поднял деревенского священника из его кельи и убедил старика в том, что греческий патриотизм требует от него открыть для нас двери.

– Но почему?

– Мы ищем врата в подземное царство Аида, Никко.

– А зачем вам они? Вы что, дьяволы?

– Мы – друзья Греции.

– Но что вам делать в Агие Феодосии?

– Старое кольцо с печаткой направило нас сюда. Эти люди заглянут туда буквально на минуту. Это люди науки, патрос, которые хотят понять прошлое.

– Прошлое лучше оставить в прошлом. Для этого оно и существует.

– Нет, Греция многому у них научится.

Священник нехотя отпер дверь.

– Ждите здесь. – Он вошел внутрь, чтобы зажечь свечи, и спустя мгновение вернулся. – Сами посмотрите, это бедная церковь в бедной деревне, здесь ничего нет.

Грек отвел его в сторону.

– Так пускай сами в этом убедятся.

Мы прошли через небольшие сени, или притвор, и оказались в главной зале, где нам пришлось зажечь еще несколько свечей вподставках-мануалиях. Строение было небольшим и в сравнении с католическими или протестантскими церквями имело меньше мебели, но больше украшений. Моя аналогия с конюшней оказалась поспешной. На куполе над нашими головами располагалось примитивное, но огромное изображение Иисуса, способное как воодушевлять, так и порицать. Ниже висела весьма изящная латунная люстра, называемая хорос, за которой располагалась наиболее украшенная часть церкви – разделительная стена из полированной латуни, состоящая из решетчатых дверей, по бокам которых находились покрытые эмалью изображения ангелов и святых. Традиционно лишь священники имели право подниматься по ступеням и проходить через врата к алтарю храма за дверьми. Постепенная смена помещений напомнила мне древние египетские храмы, что мне доводилось видеть, и олицетворяла проникновение в святыню.

– Церковь достаточно мала, – сказал Кювье. – Что же мы ищем?

– Саркофаг. Но ничего нет.

– Может быть, в святилище? – спросил Фултон.

Смит поднялся к вратам и попытался их открыть, но они были заперты.

– Я вижу только алтарь. А где священник?

Мы оглянулись.

– Каподистриаса тоже нет, – заметил Кювье. Мы вдруг осознали, что греки не последовали за нами внутрь церкви, а попросту закрыли за нами дверь, оставив нас одних. Судя по всему, врата в подземный мир нам предстояло искать без них.

– Гейдж, это западня? – спросил Фултон.

Я толкнул дверь церкви.

– Дверь заперта снаружи. Может быть, они дают нам возможность изучить здесь все, не будучи потревоженными?

– Или же Каподистриас все-таки не доверяет французам, – откликнулся Кювье.

– Я думаю, он просто не готов разделить с нами риск и поставить под удар свою республику. Надеюсь, Хамиду ждет нас. Я не ожидал увидеть новые корабли с таким количеством бандитов на них.

– А что, если это османы преследуют нас? Нам тоже стоит скрыться, – сказал Фултон. – Это место совсем не похоже на кольцо Фуше.

– Мы проделали путь длиной в тысячу миль. Давайте хотя бы посмотрим, есть ли здесь что-нибудь. Дверь можно запереть и изнутри.

Однако, к сожалению, кроме византийских орнаментов, типичных для греческой религии, в притворе ничего не было. На его осмотр времени потребовалось не больше, чем на осмотр моего кошелька, который был весьма и весьма пуст.

– Здесь ничего нет, – сказал Кювье, – Итан, я согласен с Робертом. Нам нужно отступить.

– Однозначно. Как только мы проверим святилище.

– Но оно заперто.

– Уже по одной этой причине мы должны проникнуть туда, господа. У меня есть некоторый опыт в подобных делах, и он подсказывает мне, что чем сложнее куда-то пробраться, тем более интересные находки там ожидают. Людям свойственно прятать свои секреты в потайных погребах, скрытых чердаках или запертых наглухо шкафах в надежде на то, что остальным не хватит усилий заглянуть туда. Зачем запирать что-то, если там ничего нет?

– Может быть, потому, что это место считается святым? – предложил Смит.

– Пожалуй, бывает и так.

Я отправился к решетчатой стене, отделявшей притвор от святилища с алтарем. К ней вели три ступени, а по обе стороны от двери располагались иконы. Иисус осуждающе смотрел на меня с одной стороны, а Дева Мария, нахмурившись, поглядывала на меня со знакомым нескрываемым скептицизмом, характерным для женщин, с которыми мне доводилось проводить ни к чему не обязывающее время. Святые и ангелы также стояли на страже, глядя на меня без тени дружелюбия в глазах. Я заглянул в замочную скважину.

– Кювье, дайте мне один из ваших пистолетов.

– Бога ради! – выдохнул Фултон весьма к месту. Он положил волынку на пол – та издала привычный мягкий стон – и поднялся по ступенькам ко мне, достав из кармана набор инструментов из стальной проволоки.

– Нет никакой необходимости стрелять, ведь это может лишь застопорить замок. Еще мальчишкой я изучал эти механизмы и пришел к выводу, что терпение может открыть практически любые двери. – Он начал возиться с замком. – Не могу сказать, что я в этом профессионал, но способность манипулировать в замочной скважине бывает весьма полезной. Конечно, искать там нечего, как вы наверняка видите сквозь решетку, но предупреждаю: если жители деревни поймают нас за этим занятием, быть нам побитыми камнями как богохульникам и еретикам, если не хуже.

– Я лишь хочу убедиться в том, что это святилище не является парадным входом в царство Аида.

– А что, вы чувствуете запах серы?

– Нет, и будем считать это хорошим знаком.

– Будем надеяться, что разряд молнии за вторжение мы тоже не получим, – добавил Смит.

Изобретатель быстро открыл замок, словно заправский вор, и мы робко вошли в святилище, чувствуя, словно вторгаемся в саму божественность. По одну сторону стоял деревянный комод с кубком на нем и другими инструментами богослужения, рядом висело кадило. Посередине стоял сам алтарь, накрытый белой тканью, на нем – цилиндрическая емкость и Библия, а также крест для богослужений и позолоченные опахала.

– А кофейник-то зачем? – невинно спросил Смит.

– Это дарохранительница, вы, протестантский безбожник, – ответил Кювье. – Там хранятся святые дары.

– Ах, вот как… Может, это и есть подсказка?

– Они для того, чтобы попасть в рай, а не в ад.

Я наклонился и медленно осмотрел каменный пол, ища трещины или ручку, указывающую на то, что под нами есть потайной ход, но ничего не обнаружил. Монета и совет Каподистриаса, казалось, завели нас в тупик.

Снаружи снова залаяли собаки. Кто-то приближался.

Я выпрямился и задумался. Затем, вспомнив храм в Египте, решил получше осмотреть алтарь, приподняв за край покрывавшую его ткань и заглянув внутрь.

– Разве так можно? – спросил Смит.

– Нас вообще не должно быть на этом острове, – ответил Фултон.

Ага! Я увидел, что алтарь сделан совсем не из дерева, как я думал, а представлял собой каменный ящик. Я сделал шаг назад. Судя по длине и ширине, в него вполне мог уместиться человек.

– Вот наш саркофаг.

– Где? – спросил Кювье.

– Алтарь. Они скрыли его, попросту накрыв гобеленом. Алтарь и есть могила, хотите верьте, хотите нет. Возьмите дарохранительницу и отставьте ее в сторону…

– Ни за что. Я сгорю в аду.

– Я думал, что вы, французские революционеры, не верите в Бога.

– И я не верил. Но мне довелось служить в Нотр-Даме.

– Хорошо, тогда я сам это сделаю. Я все равно проклят, как бы я себя ни реформировал.

Чувствуя странное недомогание, я снял святыни с алтаря и поставил их на столик. Думаю, Бог не против того, чтобы они постояли там немного. Смит помог мне свернуть покрывало алтаря (мы действовали максимально осторожно), под которым нашему взгляду предстал каменный саркофаг, похожий на тот, что мы видели на кольце с печаткой. Крышка по размеру была значительно больше ящика, и когда я потянул ее на себя, она не шелохнулась ни на йоту.

– Думаю, придется ломать, – сказал я.

– Вы в своем уме? – Кювье явно не часто охотился за сокровищами, иначе он знал бы, что эта профессия зачастую сводится к взлому, осквернению, сносу и вдыханию пыли поруганных реликвий.

– На монете изображен человек, не то входящий, не то выходящий оттуда. Понимаю, это выглядит бесчувственно, но если мы нашли именно ту церковь, то просто обязаны заглянуть внутрь. Если мы поторопимся, то успеем вернуть все на свои места еще до заутрени.

– Это в наших же интересах. Мне кажется, снаружи собирается толпа. – Мы слышали лай собак, человеческие голоса и стук в дверь церкви.

– Но как нам снять крышку? – спросил Смит.

Я посмотрел на Фултона.

– Роберт, вы умудрились оторвать перила от того моста.

– Но у меня было весло, – сглотнул он.

– Вон те железные подсвечники кажутся мне достаточно крепкими. – Я достал свой томагавк и попытался просунуть его между крышкой и рамой саркофага, стараясь не думать о том ущербе, что я причинял лезвию своего излюбленного оружия. – Тащите их сюда, вставим их в щель, которую я вот-вот сделаю. – Они колебались. – Быстрее, друзья, отступать поздно! Скорее всего, мы не увидим ничего, кроме старых костей, ну и что? Все мы когда-нибудь обратимся в прах.

Мы проделали достаточно большое отверстие между крышкой саркофага и его рамой и воспользовались священной мануалией, или подсвечником, как рычагом, а крепким стулом из хора – как точкой опоры. Я обливался потом от одной мысли о том, что бы подумали о нас местные жители, если б увидели нас за этим занятием. Но, как говорится, взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Кто-то начал барабанить в дверь церкви.

– Смит, пальните из своего бландербасса в нартекс, пусть не усердствуют.

– Я даже не знаю, в кого стреляю!

– По моему опыту, лучше не спрашивать. Если они стреляют в вас, этого достаточно.

– Чувствую себя расхитителем гробниц, – пробормотал Кювье.

– На тот случай, если вы этого не заметили, господа, именно этим мы и занимаемся.

Мы втроем навалились на наш импровизированный рычаг, раздался треск, и крышка слегка шевельнулась.

– Да! – вскричал Фултон.

– Навалились, еще раз, нам нужно всего-то заглянуть внутрь! – Нам наконец удалось сдвинуть массивную крышку на достаточное расстояние, чтобы заглянуть внутрь. Внутри было темно, конечно же. – Быстрее, свечу!

Ничего не могу с собой поделать – всегда испытываю волнение, когда мне кажется, что я близок к разгадке тайны. Я все еще оплакивал утраченное сокровище пирамиды и в глубине души надеялся, что найду новое.

Снаружи раздался звук громкого удара и треск, словно что-то с большой силой ударило в дверь церкви.

Я согнулся и просунул свечу внутрь, осветив внутреннюю часть саркофага.

Он был пуст, как улыбка убийцы.

И тут раздался гром бландербасса Смита.

Глава 13

– Они проделали дыру в двери, и я выглянул наружу! – вскричал англичанин. – Там целая толпа с ятаганами и мушкетами!

Он отступил назад, чтобы перезарядить оружие. В двери зияло внушительных размеров отверстие от удара топором – именно через него он и произвел выстрел. Удары в дверь прекратились, и на смену пришли звуки выстрелов, крики, затем в отверстии появились дула мушкетов, и в нашу сторону полетели шальные пули, которые, впрочем, без всякого ущерба для нас расплющивались о камни. Дверь была слишком толстой, чтобы легко сдаться, а церковные окошки слишком высокими и маленькими, чтобы нападающие могли добраться до нас через них. Хотя это также означало, что и нам выбраться будет крайне сложно.

– Сколько их там? – спросил я.

– Больше, чем в Венеции или Париже.

– Кто они?

– Откуда мне знать, черт побери? Я видел и капюшоны, и шлемы, и тюрбаны, и кашне. Мы, Итан, обратили против себя половину мира. Их точно слишком много для затяжной битвы. Так что в саркофаге?

– Святая пустота, – мрачно ответил Фултон.

– Ах, вот как… То есть мы в западне в греческой церкви на унылом острове на краю Османской империи, и все это абсолютно бесполезно?

– Похоже на то, – ответил изобретатель.

– Может быть, это просто не тот саркофаг? – робко предположил я.

– Зря я уехал из Лондона. Моя матушка предупреждала меня не ехать в Париж.

Кто бы там ни был снаружи, они начали методично бить каким-то тараном в дверь, и глухие удары стали эхом отражаться от стен притвора. Дверь поддавалась с каждым ударом, засов начал угрожающе трещать.

– Может быть, есть какая-то задняя дверь? – крикнул я, стараясь не обращать внимания на отражения факелов в высоких окнах церквушки.

– Даже если мы найдем ее и выйдем наружу, нас порежут на куски, – ответил Кювье.

– А вы думаете, этого не произойдет, когда они доберутся до нас здесь? – отозвался Кювье. – И до потолка, как в Пале-Рояле, здесь не дотянуться. – Купол находился на высоте не ниже тридцати футов над нами. – Я думаю, Гейджу наконец удалось заманить нас в тупик.

– Мы можем драться, – сказал я с гораздо большей долей храбрости в голосе, чем я чувствовал на самом деле. – Если это просто крестьяне, они отступят.

– Я видел людей в форме. И достаточно ножей и сабель, чтобы снабдить кухню любого дворца.

– Итан, если вы поможете мне, я думаю, что смогу задержать их, когда они войдут в эту дверь. – Фултон приподнял свою волынку, и я снова услышал странное бульканье, доносившееся из ее чрева. – Это тот самый дракон, над которым я работал, и я научил его плеваться огнем.

– Сатанинский напиток, Роберт?

– Древнегреческая зажигательная смесь. Если все сработает, они не посмеют сунуться к нам.

Я лихорадочно соображал.

– Хорошо, устроим пожар и спрячемся.

– Но где?

– Кювье, отоприте заднюю дверь или привяжите гобелен с алтаря к окну повыше, чтобы они подумали, что мы сбежали. Мы же спрячемся в саркофаге, и когда они пробегут мимо нас, мы побежим в другую сторону и вырвемся на свободу. Весьма изощренный план, я вам скажу.

– Вы хотите залезть в могилу и задвинуть над собой могильную плиту?

– Буквально на минуту, чтобы сбить их с толку. У вас есть идея лучше?

Засов двери церкви издал громкий предсмертный треск и сломался надвое, выплюнув целый фонтан из щепок в нашу сторону. Мы видели кипящую массу мужчин в тюрбанах и без, видели полыхающие факелы и отблески их огня на стальных клинках.

– Времени больше нет!

– Есть! – вскричал Фултон. – Итан, хватайте вон тот подсвечник!

Стоя в уверенной стойке пожарного, он направил одну из труб своего инструмента на исчезающую на наших глазах дверь, и я заметил, что он прикрутил к ней нечто вроде дополнительной трубки, удлинившей трубу волынки на добрых три фута.

– Даже волк учится тому, чтобы не лезть в костер! – В нем наблюдалась некая техническая жестокость, желание применить свою чертовщину на практике ради самосохранения.

Двери наконец распахнулись настежь, и сени быстро наполнились мужчинами в капюшонах и плащах, похожих на тех, что мы видели в Венеции.

– Сейчас! – крикнул Фултон. – Держите свечу пламенем к кончику трубки!

Он сжал свою волынку, но та вместо привычных трелей издала струю жидкости из своего нового наконечника, и стоило мне поднести свечу к этой быстро рассеивающейся струе, как она зажглась громадным конусом огня, словно огнедышащий дракон, с тихим свистом лизнув сломанную дверь и поджигая миньонов Ложи египетского обряда, стремящихся добраться до нас.

Раздался многоголосый мужской крик, плащи некоторых нападавших загорелись.

Фултон направлял свою трубу, словно пожарный шланг, – и именно так, я думаю, его изобретение и стоило называть, поскольку оно распространяло огонь, но никак не воду. Струя из волынки била на добрых тридцать футов, мгновенно обратив в костер дверь, ее косяк и нескольких нападавших. Толпа в ужасе отшатнулась назад, люди в смятении валились друг на друга, барахтаясь в волнах пламени. Все равно что одним глазком заглянуть в будущее грешников, подумал я угрюмо. Пылающая дверь пока еще закрывала нас щитом из огня и дыма, через которые доносились выстрелы. Пули свистели над нашими головами.

– Обратно, в притвор! – крикнул изобретатель, не выпуская волынку из рук.

Мы отступили в основную залу церкви, захлопнули ее достаточно жидкую дверь и забаррикадировали ее стульями и табуретками певчих. Затем метнулись в святилище. Кювье уже распахнул боковую дверь, словно это мы выскользнули через нее; мы же захлопнули врата святилища, отодвинули крышку саркофага на достаточное расстояние и залезли внутрь, сжавшись в комок вместе с нашим оружием.

– Но что насчет воздуха? – спросил французский ученый.

– Судя по моему опыту с подводной лодкой, у нас не менее получаса, – ответил Фултон. – Если за это время они не уйдут, нам придется выбраться отсюда и сдаться. Но идиотская идея Итана – наш единственный шанс.

Мы прижались друг к другу, словно селедки в бочке, но эта могила оказалась гораздо больше той, что я обнаружил в Городе призраков неподалеку от Святой земли – размером она была скорее с добротный горизонтальный шкаф, нежели гроб. Мы с трудом вернули тяжелую крышку на место, стараясь расположить ее максимально по центру, и оказались в полной темноте. Затем мы принялись ждать в надежде, что нападающие пробегут мимо нас.

Сквозь камень мы слышали лишь глухое подобие звуков.

Удар и треск – должно быть, не выдержала дверь притвора. Глухие крики ярости. Лязг металла поближе – рывком распахнули дверь в святилище, затем топанье множества ног на полу, резкий бросок – увидели, что открыта боковая дверь.

И затем тишина.

Неужели сработало?

– Они могли оставить дозор поджидать нас, – прошептал я, – давайте подождем еще несколько минут.

Так мы и лежали друг на друге, потея, сжимая оружие в коченеющих руках, дыша тяжело и горячо. Я уже готов был выглянуть наружу, как вдруг раздались новые звуки, и я замер на месте. Мы услышали едва различимое бормотание, за которым последовал странный лязг и громыхание.

– Похоже на цепь, – прошептал Кювье.

Затем раздался громкий глухой стук, словно что-то забивали в стену или в пол, затем опять гремящий звук, и, наконец, звуки трещотки, словно что-то туго затягивали с помощью лебедки.

– Какого черта? – спросил Смит.

Наконец все снова стихло, и я осторожно вслушивался в пустоту, пытаясь распознать на слух хоть малейшие признаки того, что наши враги все еще были рядом. Но нет, они исчезли. Фултоновские полчаса уже почти истекли, и я не хотел, чтобы мы разом потеряли сознание от недостатка воздуха.

– Тогда выходим, – прошептал я, – и будь что будет.

Лежа на спинах, мы все, как один, уперлись ногами и руками в плиту, пытаясь повернуть ее и скинуть с рамы саркофага.

Та не шелохнулась.

– Сильнее! – прошипел я.

Мы кряхтели, толкая плиту изо всех своих сил, но все, что мы слышали, был стук и лязг металла, звук металлической цепи, скрежещущей по поверхности камня.

– Еще раз, изо всех сил!

Саркофаг был словно зацементирован сверху.

– Черт побери, мне кажется, они приковали крышку саркофага цепью, – выдохнул Смит, – Итан, они поймали и запечатали нас, и просто ждут, пока мы задохнемся.

– Они не могли бы до такого додуматься.

Я снова толкнул плиту. Путь наверх был закрыт.

– Это конец.

Мой план похоронил нас заживо.

– Судя по всему, мы их не обманули, – сказал я зачем-то в полный голос. Судя по всему, прятаться смысла больше не было, и наши враги прекрасно знали, что поймали нас, словно насекомых в банке.

– Судя по всему, это было самое глупое из всего, что только можно было придумать, – поправил меня Кювье. – Я думал, что мы гоняемся за каким-то секретом. А они просто хотят удушить нас здесь?

– Может быть, они знали, что склеп пуст? – спросил Фултон с оттенком вполне понятной горечи в голосе. Сдается мне, что он начал сомневаться в моей репутации талантливого авантюриста и путешественника. – Гейдж, сначала вы поджигаете бордель, затем благодаря вам нас бросают за решетку, потом какая-то из ваших любовниц бросает в нас гранату, едва заприметив вас, ну а теперь вы обрекаете нас на смерть от удушения. Кто-нибудь, напомните мне, почему мы именно его выбрали быть нашим гидом по Пале-Роялю!

– Она не моя любовница. – Я чувствовал, что должен внести ясность в ситуацию.

– О нем говорили как об эксперте по шлюхам, среди прочего, – вставил Кювье.

– Может быть, они просто хотят напугать нас, чтобы мы не сопротивлялись? – спросил Смит с надеждой в голосе. – Эй, там! – Он забарабанил по крышке дулом своего бландербасса. – Мы сдаемся!

Тишина.

Мы все принялись кричать и стучать, но безо всякого толку. Ощущение было такое, словно они похоронили нас заживо и отправились ужинать с чистой совестью от того, что отомстили за беспощадный огонь Фултона. Интересно, что хуже – сгореть заживо или задохнуться?

– Быть может, можно прострелить себе выход отсюда? – предложил Смит.

– Если выстрелить из бландербасса здесь, картечь рикошетом убьет нас всех, – ответил Фултон.

– В любом случае он пуст. А заряжать здесь, в такой тесноте, просто страшно.

– Постарайтесь не тревожить волынку Роберта, – добавил Кювье, – поджариться тоже нет желания. У меня ногу судорогой сводит.

– Итан, не могли бы вы подвинуться? – спросил Смит. – Умирать, так с комфортом. Жорж, а каково это – задохнуться? Вы у нас зоолог.

– Спешу уверить вас, я этого еще не пробовал.

– Думаю, здесь страшнее безысходность, нежели боль, – решил поразмышлять Фултон. – По мере того как воздуха становится все меньше и меньше, наши легкие начинают мутнеть… по крайней мере, это именно то, что я ощущал в ходе испытаний своей подводной лодки. Рано или поздно мы потеряем сознание и умрем. Не слишком-то отличается от простого засыпания.

– Не самый плохой способ умереть, – сказал я, по своему обыкновению стараясь везде видеть позитив.

– Тогда затаите дыхание, идиот, чтобы нам всем осталось немного больше времени, – пробормотал Кювье.

Я не уверен, было ли это признаком того, что он подустал от моего общества именно в тот момент, или ему претило лежать вместе со мной целую вечность.

– Вы действительно считаете, что они знали, что саркофаг пуст и в нем нет никаких секретов или сокровищ? – спросил Смит.

– Сдается мне, что их план заключался в том, чтобы просто убить нас, прождав достаточное время, а затем уже открыть саркофаг, чтобы посмотреть, есть там что-то или нет, – ответил я. – Весьма эффективный ход действий, скажу я вам, ведь мы уже похоронены. Им вообще не нужно прилагать никаких усилий.

– Просто восхищаюсь их сообразительностью.

– Давайте помолчим, чтобы сэкономить воздух, а я пока подумаю, – предложил я.

– И когда должен начаться этот феноменальный эксперимент? – язвительно спросил Кювье. Затем он начал опять пинать каменную крышку и кричать что-то вроде «помогите» и «канальи».

Все его попытки оказались тщетными, и он наконец замолчал, обессиленный. Мы лежали, прижавшись друг к другу в темноте, слепые, беспомощные и проклятые. Хотелось бы мне сказать, что на меня снизошло озарение, пока я лежал там, похороненный заживо, но, если честно, мне в голову не пришло ничего философского, кроме того, что я чертов дурак. Что интересно, эта мысль пришла нам всем в голову практически одновременно. Мне оставалось лишь радоваться, что мои компаньоны пока не решили придушить меня. Мы лежали и ждали. Ждали и ждали.

Тишина.

Стало немного одиноко.

– Господа, вы мертвы? – решился наконец я.

– Гейдж, ради бога! – промычал Смит.

– Дело в том, что я тоже не мертв. Не любопытный ли это феномен, Кювье?

– Может быть, мы действительно мертвы? – спросил Фултон. – Может, именно так выглядит смерть, особенно после того, как ты убил несколько людей в порыве горького насилия? Может, это ад?

– Нет. Сюда просто попадает воздух, – настаивал я. – Иначе быть не может. Свет не попадает, но воздух точно попадает.

– К чему вы клоните? – спросил Смит.

– В этом гробу есть какая-то утечка. Ощупайте пространство вокруг себя. Может быть, этот саркофаг не так прост, как мы думали.

Мы начали ощупывать пальцами все вокруг нас, но ничего не нашли. Я тщетно пытался найти хотя бы лучик света, но раз его не было, значит, воздух должен был проникать к нам снизу, где света не было.

– Мне кажется, под саркофагом пустое пространство, – уверенно заявил я. – Прижмите носы к полу, понюхайте, вы должны почувствовать свежий воздух.

– Гейдж…

– Минутку, – прервал Кювье, – в моем углу воздух действительно свежее.

– Вероятно, можно прокопать ход? – предложил Смит. – Итан, где ваш глупенький меч?

– Вы про мою весьма элегантную рапиру?

– Давайте попытаемся прокопать или взломать пол этой вашей штукой.

Достать рапиру из ножен оказалось непростой задачей с учетом тесноты; еще сложнее было развернуть ее и передать к изголовью саркофага, где дышал Кювье.

– Ой!

– Извините. Согните ее вот так…

– Как? Я ничего не вижу.

– Осторожнее, не проткните мою волынку!

– Минуту! Вот так, вот так… Осторожно, Жорж, острие идет к вам!

Я начал ковырять пол в месте соединения одной из стенок саркофага и пола, пытаясь на ощупь определить, что делать дальше. Подождите-ка! Неужели отметина? Я нащупал выпуклость в виде ромба на камне – маленькую, едва ощутимую, но ощутимую же! Не то ромб, не то циркуль и квадрат, старинный символ франкмасонов. Черт меня побери, да эти заговорщики повсюду! Я ударил рапирой в камень под этим знаком, надеясь найти какую-либо нишу, и вдруг услышал негромкий щелчок.

В следующее мгновение, прежде чем я мог предупредить своих компаньонов, мы уже падали в бесконечную черную пустоту.

Глава 14

Каким-то чудом никто из нас не оказался нанизанным на шпагу. Мы упали на какой-то склон и покатились по нему вниз в темноте, не соображая, где верх, а где низ, бренча своим оружием. Теория Фултона о том, что мы опускаемся в ад, вдруг представилась мне чертовски правдоподобной. Однако через какое-то время все мы, включая шпагу, винтовку, бландербасс и волынку, взгромоздившись друг на друга, остановились на дне чего-то, на непонятной нам глубине. Воздух был полон пыли, но им вполне можно было дышать. И было чертовски жарко, прямо как у врат в царство Аида.

– Жорж! Уильям! Роберт!

– Нашим злоключениям не видно конца и края, – простонал один из них.

– Все живы?

– Да откуда нам знать?

– Ну, я так понимаю, мы здесь. Все-таки кольцо действительно показывало путь куда-то, а саркофаг сам по себе – не сокровище, а лишь потайная дверь, ведущая к нему. Все, что нам нужно сделать, это взять себя в руки, разыскать все имеющиеся здесь секреты и найти путь назад.

– Взять себя в руки? Здесь ни черта не видно! – Кажется, это был Кювье.

– Итан, мы несколько секунд пребывали в свободном падении, прежде чем приземлиться на склон, – сказал голос Фултона, – и я сомневаюсь, что мы сможем вскарабкаться обратно к тому саркофагу; да и что с того, если бы могли?

– Когда наши враги откроют его, они увидят, куда мы исчезли, – добавил Смит.

– Возможно. А возможно, острием клинка я нажал какую-то пружину, – ответил я, – дно открылось, сбросив нас вниз, но затем вернулось на место. Они могут открыть саркофаг, чтобы посмеяться над нашими трупами, но обнаружат лишь пустоту. Они подумают, что это чудо или что нас вообще там не было, что мы все-таки улизнули. Если честно, это весьма гениально с нашей стороны.

– Да какая им разница? Нам все равно конец. Из одной могилы мы перебрались в могилу побольше.

– Нет, я всю свою жизнь бегаю по подземельям, – сказал я с большей уверенностью в голосе, чем чувствовал на самом деле. – Здесь точно что-то есть, и может быть, никто не видел этого «нечто» со времен Средневековья. Мне показалось, что я нащупал эмблему свободных каменщиков, когда под нами разверзлось дно саркофага. Друзья мои, не исключено, что мы в тоннеле тамплиеров.

– Тамплиеров? – промычал Смит. – О чем вы говорите?

– Это группа крестоносцев, которая долгое время охотилась на какие-то загадки древности, причем не без успеха. Я натыкался на подобные сооружения на Ближнем Востоке, в затерянном городе и в американской глуши. Похоже, что они систематично восстанавливали прошлое. После того как сарацины вытеснили христиан из Святой земли, рыцари принялись создавать укрепления в таких местах, как Кипр и Мальта. Не исключено, что и здесь они побывали и построили эту тайную дверь для следующих поколений, которые так и не появились. Очень даже может быть, что мы не в опасности, что нам крупно повезло. Мы у порога открытия того, за чем нас и послали Наполеон и Фуше, и не исключено, что мы вот-вот обнаружим древнее орудие потерянной цивилизации. Может быть, этот приз прямо сейчас станет нашим.

В темноте повисла тишина. Первым заговорил француз – медленно, осторожно.

– Вы понимаете, что все мы полностью спятили?

– Если и так, то и Наполеон тоже. Подумайте. Он узнает о слухах об оружии, каким-то образом связанном с Огом и Атлантидой, и рискует послать сюда нас. Я раньше и сам особо не верил легендам, особенно когда увидел бедноту и пустоту этого острова, но как насчет гробницы с потайной дверью? С масонской гравировкой? Полноте, друзья, должна быть какая-то причина. Да, мы упали в яму, но быть может, у этой ямы особое предназначение. Я знаю, что мы в синяках и ссадинах, без воды и еды, сидим в темной яме без всякого представления о том, куда двигаться дальше, но фортуна очень даже может улыбаться нам именно в это мгновение. – Я широко улыбнулся в темноте. – Не знаю, как вы, а я чрезвычайно воодушевлен.

Опять тишина. Я надеялся, что они не уползли от меня в тишине.

– Но прежде чем мы найдем захороненное сокровище, – продолжил я бодро, – нам нужно решить, в каком направлении двигаться. Я надеюсь, что тот склон, по которому мы только что скатились, приведет нас к тоннелю, по которому можно будет пройти безо всяких перекрестков, каверн и падений. Мы можем держаться за руки, по очереди нащупывая путь в темноте.

Вздохи и стоны.

– Не собираюсь я держать вас за руку, – сказал Фултон. – Лучше зажечь свечу.

– Свечу?

– Я приберег одну, когда мы зажигали моего дракона.

– Так у вас была свеча? – спросил Кювье. – Так почему же вы не зажгли ее в саркофаге?

– А какой смысл? Идти было некуда, а пламя сожрало бы весь наш кислород.

– Все американцы сумасшедшие, – пробормотал зоолог. – Гейдж не одинок.

– Ну, я могу дать искру на пороховой полке своей винтовки, – сказал я с воодушевлением. – Давайте соберем немного ворса, чтобы наверняка зажечь фитиль.

Так мы и поступили, и спустя несколько мгновений остатки пороха из моего рога и спуск курка произвели искру, которая в полной темноте показалась нам ослепительной вспышкой, воспламенившей шарик из ворса, от которого мы и зажгли свечу Фултона. За неимением подсвечника мы закрепили свечу в дуле бландербасса Смита и осмотрели себя. Мы были грязными, рваными и поцарапанными от падения, но если не считать этого, пребывали в довольно приличной форме. Кончик моей рапиры слегка погнулся, оружие требовало срочного ухода и чистки, но ничего, включая наши кости, сломано не было. Свеча тускло освещала пологий глиняный склон, по которому мы и направились вниз. Саркофаг находился где-то высоко за пределами нашей видимости. В другом же направлении мы рассмотрели узкий тоннель, высоты которого едва хватало, чтобы двигаться по нему на полусогнутых ногах, уходящий витиевато в застывшую лаву.

Тоннель вел вниз, в царство Аида.

Глава 15

Наш подземный тоннель извивался, словно червь. Временами потолок был достаточно высоким, чтобы встать в полный рост, но временами нам приходилось ползти, боясь, что впереди нас ждет только тупик. Стены то выступали вперед, то проваливались назад – не похоже было, чтобы этот тоннель соорудили средневековые рыцари.

– Они явно воспользовались подарком природы, – сказал Кювье, – скорее всего, это канал выхода лавы. У вулканов бывают подобные трубы, через которые вытекает расплавленная порода. Когда этот остров был еще вулканом, этот проход, вероятно, соединял центральный пик с морем.

– Остров все еще является вулканом, – поправил его Смит.

– Означает ли это, что лава может потечь через этот проход и сейчас? – спросил Фултон с беспокойством в голосе.

– Только если будет извержение, – ответил Смит. – Но в этом случае мы бы задохнулись от газа или изжарились бы от высокой температуры задолго до того, как здесь появится лава.

– Понятно.

– Или же землетрясение может попросту обрушить тоннель на нас, – добавил Кювье.

– Или горячая вода сварит нас живьем, – отозвался Смит.

– Или ошпарит горячим паром до смерти, – согласился Кювье.

– На горе Этна зевак убивало разлетавшимися камнями.

– А на Везувии находили трупы, окаменевшие от пепла.

Ученых, похоже, забавляла их беседа.

– Просто обожаю науку. А вы, Роберт? – обратился я к Фултону.

– Гораздо разумнее работать с вещами, которые можно контролировать, например, с машинами.

Так мы и продолжали свой путь вперед, сгорбившись за нашей единственной тающей свечой. Свеча давала нам не только свет, но и уверенность в том, что пока она горит, есть и воздух, которым можно дышать.

– Раз мы все еще живы, значит, где-то должен быть выход, через который циркулирует воздух, так ведь? – спросил я остальных.

– Да, – ответил Кювье, – может быть, размером с дверь. А может, и размером с замочную скважину.

– М-да, – вынужден был согласиться я.

Мы дважды соскальзывали вниз по крутым гравийным скатам, что лишь усиливало впечатление, что мы приближаемся к какому-то аду. Мне было жарко, и я не знал, в какой степени это действительно жар, а в какой – мое воображение. Я вытер пот и заметил, как пересохло у меня во рту. Затем мы пересекли нечто, напоминающее дно, и на этом горизонтальная часть нашего пути закончилась. Мы уперлись в вертикальную шахту, которая вела как вверх, так и вниз, и была круглой и гладкой, словно колодец. Я посмотрел наверх, но увидел лишь темноту, которая, вероятно, означала, что устье этого колодца было закрыто. Взобраться наверх представлялось непростой задачей. Я оторвал лоскут от моей рубашки, поджег его от свечи и бросил вниз. На глубине футов тридцати мы увидели лишь земляной пол, от которого шел еще один тоннель.

– Шахта не так уж широка, – сказал я, – если упереться в стенки ногами и спиной, можно осторожно спуститься вниз. Я пойду первым, и когда пройду часть пути, можете передавать мне бландербасс и свечу.

От свечи оставалось уже не более половины.

Мы неуклюже спустились на дно этой шахты, и здесь нас ждал сюрприз. Тоннель, отходящий от шахты, был усилен деревянными ребрами! Похоже, это была искусственно выкопанная шахта, нежели природный тоннель. Дерево выглядело очень старым, сухим и потрескавшимся, а теплота воздуха в проходе защитила его от плесени и гниения. Неподалеку виднелась гора выкопанного песка и ржавые инструменты.

– Кто-то побывал здесь до нас, – сказал я с воодушевлением, – причем не тысячи лет назад. Я думаю, что эта шахта служила альтернативным входом с поверхности. – Я взглянул наверх. – Жаль только, что здесь нет лестницы.

– Возможно, это безрассудство не так уж и бесполезно, – выдавил Кювье.

– Подпорки выглядят так, словно они с трудом выдержат ткань палатки, не говоря уже о толще земли над нами, – предупредил Фултон, – это примитивная инженерия, очень старая и очень слабая.

– Но мне кажется, что она тем не менее стоит здесь со времен Средневековья, – заметил я. – С чего бы ей рушиться именно сегодня, после стольких сотен лет?

– Потому что мы находимся здесь и производим шум и вибрацию, – пояснил Кювье.

– Ну так давайте шептать и стараться ничего не задеть.

Мы осторожно продолжили путь и наткнулись на улицу.

Конечно, это была не обычная улица – ведь мы находились где-то под поверхностью Тиры, – но все-таки это была улица. Какие-то шахтеры (я так думаю, средневековые рыцари, а возможно, даже сами тамплиеры) прокопали шахту вниз до плоских, отполированных сандалиями каменных плит древней улицы. Потолок шахты был высоко, и нашего крохотного источника огня было явно недостаточно, пока Кювье не поднял серый сухой, словно бумага, черенок средневековой лопаты, не намотал на него наши платки и не поджег их от свечи, мгновенно осветив пещеру светом факела. В новом свете мы разглядели, что по противоположную сторону улицы располагался склон вулканического пепла и щебня, под которым вот уже тысячи лет был погребен город, стоявший на этом месте, когда взорвался вулкан. На другой стороне улицы, однако, мы обнаружили откопанную каменную стену древнего здания с дверью и скрывающейся за ней комнатой. Прямо перед ним дорожка из каменных плит упиралась в еще один склон песка и щебня, который практически полностью закрывал тоннель, за исключением небольшой расщелины на самом верху, из которой и дул прохладный воздух.

– Тот, кто обнаружил это место, наверное, использовал колодец для поднятия глины, которую они откапывали, – фантазировал Смит. – Затем они закрыли его чем-то вроде крышки, чтобы скрыть его существование, и пользовались тем тоннелем в лаве, чтобы связать это место с другим, очень удаленным местом – церковью. Не исключено, что и церкви тогда не существовало, и святилище было построено вокруг входа в тоннель, который был скрыт саркофагом – алтарем. Похоже, что они планировали вернуться сюда, но так и не вернулись.

– Может быть, им помешало еще одно извержение, – прервал его Кювье, – или нападение, или война?

– Тамплиеры были разбиты и рассеяны в тысяча триста седьмом году, – сказал я, – в пятницу, тринадцатого.

– И эта погребенная комната, точнее, погребенный город был утрачен и забыт, – продолжал Смит.

– Пока вы не вступили в гонку с Ложей египетского обряда за открытие этих древних тайн, – подытожил Фултон.

Я не выбирал эту гонку. Меня втянул в бесконечный бардак и неразбериху выигрыш медальона в карточную игру в Париже более четырех лет назад, и с тех пор моя жизнь стала крайне бурной и чертовски безденежной. В то же самое время я чувствовал, что участвую в чем-то историческом. Рыцари ордена тамплиеров были уничтожены королем и Папой Римским, которые отчаянно пытались узнать тайну их силы, но их открытиям было суждено оставаться небольшими и разрозненными. Теперь же интерес к прошлому снова возродился. Мы живем в век революций и логики, но все же легенды и все оккультное дает нам передышку от бурной научной лихорадки 1802 года. Мир вокруг нас так быстро меняется! Неужели здесь, внизу, действительно покоится нечто, способное изменить баланс сил в Средиземноморье?

– Из своего опыта могу сказать, что лучше всего нам сейчас осмотреться и тщательно изучить все вокруг, – предложил я, – обычно именно так находят сокровища.

Мы шагнули сквозь дверной проем в одну из откопанных комнат и увидели совсем не то, что ожидали.

В комнате не оказалось никаких машин, да и вообще никакой мебели, а вместо аскетической белизны греческой архитектуры нашему взору предстал сад ярчайших красок. Стены были покрыты фресками, фресками эйфорической красоты, напоминающими воспоминания о давно утраченном рае. Стебли цветов, переплетаясь, тянулись к солнцу, их лепестки горели золотыми, красными и фиолетовыми красками. Антилопы и птицы, исполненные в тончайших деталях, парили над зелеными и золотыми лугами, обезьяны свешивались с переплетающихся деревьев, перепрыгивая с лианы на лиану. Из бирюзового моря выходил обнаженный юноша со связкой пойманной рыбы, а изящная девушка с водопадом темных волос, одетая в легкое платье мягких цветов, прекрасная, словно камея, и безмятежная, как голубка, нежно манила его рукой.

Как же сильно эта картина отличалась от драматичной, суровой оцепенелости египетских храмов или даже угловатого белого великолепия картин, что я видел на руинах Акрополя в Афинах! В Египте воины маршировали, попирая стопами своих врагов. Эти же люди, казалось, были не просто миролюбивы – от них сквозило таким миром, словно они никогда не знали войны. Эта картина напомнила мне о мечтах Магнуса Бладхаммера об Эдеме, еще не отравленном яблоком и грехопадением.

– Если мы ищем древние орудия войны, мы явно пришли не по адресу, – пробормотал я. – Это выглядит скорее как пацифистская Аркадия.

– Они прекрасны, не находите? – выдохнул Кювье. – Сколько жизни в этих фресках! Скажите, ну какой из современных художников сможет сотворить нечто подобное?

– Наши портреты темнее, – согласился Смит. – Северные европейцы всегда выглядят на картинах так, словно они слишком много одеваются и слишком много едят; прибавьте к этому темные небеса и взнузданных лошадей. Какой же маленький уголок рая, должно быть, имели эти люди до того, как взорвался вулкан!

– Значит, это Атлантида? – спросил Фултон.

– Одно могу сказать точно – это нечто очень старое и совсем не похожее на Грецию или Египет, – ответил я. – Я не имею ни малейшего представления о том, что это за место. Но эти люди выглядят не только счастливыми, но и уверенными. И при этом в них нет никакой воинственности. С чего Ложа египетского обряда считает, что найдет здесь какое-то оружие?

– Но мы все еще не знаем, в правильном ли мы месте.

– Но вспомните тот саркофаг, люк, тоннель. Не слишком ли много случайных совпадений?

– А что, если кто-то уже забрал то, что мы надеялись здесь найти?

– Не думаю. Сомневаюсь, чтобы здесь вообще кто-нибудь бывал со времен Средневековья.

– Здесь еще много дверей. Давайте искать дальше.

Здание было похоже на настоящий лабиринт, организация которого была столь же хаотичной, сколь прекрасными были его украшения. Одни комнаты вели в другие комнаты без каких-либо организующих коридоров или объединяющего атриума. Возникало ощущение, что мы в улье, стены которого были украшены изображениями кораблей с веслами, раскинутыми, как ноги водных насекомых, папирусовых камышей, сохнувших под солнцем, боксирующих атлетов и резвящихся девочек. Мы ходили и ходили со своим крохотным неровным огоньком из комнаты в комнату, пока Фултон внезапно не вскрикнул:

– Подождите!

Мы остановились.

– Мне кажется, я заметил нечто интересное в последней зале.

Мы вернулись в нее. Изобретатель указал на фриз под потолком, представляющий собой горизонтальную картину, на которой была изображена флотилия кораблей, ничем не отличающаяся от тех, что мы видели в других комнатах. Можно было лишь догадаться, что строители этого погребенного под толщей земли места являлись моряками, что было весьма логично для островитян. Смогли ли они уплыть, когда взорвался вулкан? А что, если они основали новые цивилизации вдали отсюда, может быть, даже в Америке?

– Здесь что-то не так, – сказал Фултон, указывая пальцем на картину.

На борту одного из скользящих по волнам кораблей было изображено нечто, напоминающее полумесяц, из впадины которого исходили лучи солнечного или лунного света, освещающие небольшой флот.

– Похоже на луну, не так ли? – предложил я.

Изобретатель покачал головой.

– Посмотрите, это нечто закреплено на элегантной дугообразной раме, столь же изящной, сколь и их цветочные фрески, причем этим «чем-то» на картине занимаются несколько человек. Господа, это ненебесный объект. Это какая-то машина. – Он пальцем провел по лучам, исходящим от полумесяца, и проследил луч до одного из кораблей. Над кораблем наблюдался всполох цвета, который я принял за изображение паруса, но Фултон, помнивший о своем особом способе использования шотландской волынки, считал иначе. – Я думаю, что эта штука поджигает корабли.

Я почувствовал, как холодок прошел у меня по позвоночнику, словно я увидел змея из Эдема. Люди жили здесь в мире, несомненно. Но что, если их мир существовал за каким-то щитом, которым могло быть орудие столь ужасное, что оно могло поджигать вражеские корабли, опрометчиво подошедшие слишком близко?

– Но эта идея давно уже приписывается великому Архимеду, – сказал Фултон. – Рановато для воспламеняющих зеркал.

– Воспламеняющих зеркал? О чем вы говорите, Роберт?

– В древних рукописях, изначально написанных Луцианом спустя два века после Рождества Христова и позже донесенных до нас средневековыми писателями, содержится нечто интересное. Луциан писал, что во время осады Сиракуз римлянами в двести двенадцатом году до нашей эры греческий математик Архимед соорудил зеркало или линзу, с помощью которой можно было направить энергию солнца на неприятельские корабли. Этот грек был гением механики, разработавшим также гигантские клещи, которые могли крушить римские корабли, словно чудовищная клешня. В конце концов римляне победили и ворвались в город, а Архимед был убит невежественным солдатом в то время, когда писал свои математические расчеты на песке. Его гений был потерян, но легенда воспламеняющего луча сохранилась. Одни называют его пикой Посейдона, другие – трезубцем Нептуна.

Я оцепенел. Ведь именно эти слова были начертаны на золотой фольге, что я обнаружил в Северной Америке!

– Многие отмахиваются от этой истории, считая ее басней, – продолжал Фултон, – и никто не предполагал, что она может восходить корнями во времена задолго до Архимеда. Но что, если этот мудрейший грек позаимствовал идею для своего зеркала из места, подобного этому?

– Из Атлантиды?

– Возможно.

– Эта машина действительно может существовать? – спросил Смит.

– Кто знает? Но если это так и кто-то обнаружит ее сегодня, она может обладать способностью сжигать и современные корабли, которые в действительности даже более уязвимы из-за парусов и пороха. Они горели бы, словно факелы, взрываясь, как арсенал. Это оружие, не требующее перезарядки, столь же неутомимое, сколь и само солнце.

– Я едва уцелел при взрыве французского флагмана «Ле Ориент», когда тот взорвался во время битвы на Ниле, – вспомнил я. – Взрыв получился такой чудовищной силы, что остановил битву на четверть часа. Это было самое ужасное из всего, что мне довелось пережить. Ну, или одна из подобных вещей. – Должен признать, за последние несколько лет я накопил немало воспоминаний.

– То есть если бы этот агрегат действительно существовал, он мог бы сместить баланс сил в Средиземноморье, – сказал Фултон. – Но зеркало должно быть просто огромным, чтобы обладать мощью, достаточной для того, чтобы поджечь целый корабль. В этой дыре нет ничего подобного, да и комнаты, способной вместить столь большой предмет, тоже нет, как и не было бы возможности вынести его отсюда.

– Так что же здесь есть? – спросил Смит.

Мы продолжили свои поиски. Всего мы насчитали восемь комнат, дальними стенами двум из которых служили глиняные склоны, что лишний раз указывало на то, что этот древний город был лишь частично раскопан. Комнаты были пусты, словно тюремные камеры, в них не было ничего, кроме фресок. Пол представлял собой утрамбованную и слежавшуюся грязь, и как бы мы ни искали, мы не смогли обнаружить более никаких потайных дверей или скрытых тоннелей. Земляной потолок подпирали деревянные шахтовые подпорки, и когда мы попытались ткнуть в него, единственным плодом наших усилий стала пыль в глазах. Улица упиралась в глиняный склон, и нам нужно было превратиться в червей, чтобы пройти дальше, а мне вовсе не улыбалась перспектива застрять в какой-нибудь очередной дыре в мечтах о сокровище. Выхода отсюда мы тоже не нашли, а летать, чтобы подняться вверх по шахте, мы еще не научились. Как жаловались мои компаньоны, мне удалось лишь заманить нас в несколько более просторную могилу, столь же пустую, сколь и саркофаг на поверхности земли.

– Здесь уже побывали расхитители могил, – предположил Кювье, – и я подозреваю, что мы опоздали на целые века. Эти рыцари, или кто там был на их месте, заполучили зеркало намного раньше, чем мы смогли до него добраться.

– Тогда почему отсутствуют какие-либо записи о его применении? – спросил Фултон. – И почему нас преследует такая куча людей? Неужели мы все гоняемся за мифом? На рисунке изображено воспламеняющее зеркало, господа, а это и есть древнее оружие. Должно же что-то в этом быть, в конце концов!

Пламя нашей свечи становилось все короче и короче. Я старался думать, что мне всегда давалось с большим трудом. Так к чему все это: церковь, саркофаг, подземный ход, раскопки и непрестанная погоня, если здесь ничего нет?

И затем меня осенило.

– Четвертая комната! – сказал я.

Я повел остальных в четвертую комнату, где мы осветили фреску на дальней стене все ослабевающим светом нашей свечи. На первый взгляд фреска ничем не отличалась от остальных – цветы птицы и яркие краски. Только вот я заметил, что краски были слишком яркими. Линии фрески казались менее изящными, менее уверенными, словно художник не знал веселости жизни в солнечном месте вечного мира под охраной смертельного луча, не подпускавшего неприятеля к этой идиллии. Словно фреска была творением талантливого, но нетерпеливого рыцаря ордена тамплиеров, которому, возможно, приказали скрыть под своим рисунком какие-то важнейшие улики. Я вспомнил каменную плиту и гниющий щит на просторах Дакоты в Северной Америке, носящие на себе загадочные ссылки на этот непонятный «Ог». Или сбивающий с толку сигнал в Городе призраков. Или то, как математик Монж, не размышляя, отмел все мои соображения на предмет священного медальона Великой пирамиды. Всегда что-то мешало, что-то отвлекало.

Я достал томагавк и, размахнувшись, вонзил его во фреску. На стене появилась трещина.

– Гейдж, нет! – вскричал Кювье. – Это произведение искусства бесценно!

– Напротив, Жорж, эта фреска не имеет никакой ценности. Это средневековый фасад, подделка, – и я начал осыпать фреску градом ударов, наблюдая, как растет паутина трещин, а затем поддел ее с одного края, пытаясь отделить штукатурку от скрывающегося под ней камня. – Это обман.

– Что вы имеете в виду?

– Я не думаю, что эта фреска была написана древними людьми, построившими это место. Я думаю, средневековые рыцари или кто-то еще написали ее здесь, чтобы скрыть под нею что-то.

Я надеялся, что не ошибаюсь, поскольку пока что под фреской не виднелось ничего, кроме грубого камня.

Но затем я заметил полоску чего-то кожаного. Между штукатуркой и камнем скрывался лист пергамента! Я потянул его за уголок, стараясь освободить.

И в это мгновение мы услышали приглушенные звуки, отдаленный лязг железа и топот ног, и Фултон метнулся на погребенную улицу, чтобы посмотреть, что это были за звуки.

– Кто-то приближается!

На пергаменте за фреской я увидел надпись на латыни.

Глава 16

– Смит, выиграйте мне немного времени, я должен достать этот пергамент!

Англичанин вновь исчез со своим бландербассом в руках.

Старый документ оказался на удивление податливым и гибким, но овечья шкура прилепилась к стене и фреске, словно на клею, и я мог отдирать лишь по небольшому куску за один раз. Кювье стал соскребать моей рапирой рисунок с другой стороны, и поддельная фреска начала мало-помалу исчезать.

Я услышал гром оружия Смита, крики и ответные выстрелы.

– Быстрее, быстрее, – бормотал французский ученый.

Затем мы услышали нечто среднее между свистом и шипением и треск. Я вдохнул воздух через нос. Опять что-то горело.

Смит вбежал в комнату.

– Фултон столь же безумен, как и вы, Гейдж! Он поджег опоры шахты своей чертовой волынкой. Дыма столько, что ни черта не видно. Правда, я так полагаю, нашим врагам тоже ничего не видно.

Кювье вонзил рапиру позади пергамента, пользуясь ею, словно бритвой, и, наконец, документ площадью примерно в восемнадцать квадратных дюймов упал к нашим ногам. Я не знал, что означала надпись, поскольку никогда не был силен в латыни, да и времени на перевод у нас не имелось. Я положил его себе за пазуху и кивнул.

– А что произойдет, когда дерево догорит?

– Земля рухнет на всю эту красоту, – сказал Кювье с сожалением в голосе.

– И на нас, – добавил Смит.

Мы поспешили на главную улицу. Фултон, кашляя, вышел к нам из клубов дыма. Языки пламени наперегонки спешили по сухим основаниям подпорок, словно те были вымочены в нефти, а подпорки трещали и лопались, возвещая о скорой кончине нашей крыши. Я слышал ошеломленные крики, доносившиеся с противоположной стороны дыма.

– Кто следовал за нами? – спросил я.

– Мы не рассмотрели их, – ответил Фултон. – Уильям угостил их из своего бландербасса, а я затем воспользовался остатками нефти из своей волынки. Я надеялся, что обрушится только одна секция, что позволит нам выиграть время, но, похоже, загорелась вся конструкция. Итан, я думаю, что вот-вот обрушу на нас всю эту пещеру, и над нами в этот раз нет спасительного игрового салона.

– Я не единственный идиот, – сказал я с облегчением.

– Мои ученые коллеги, чтобы дерево горело так энергично, у него должен быть источник воздуха, – вставил Кювье, прикрывая нос и рот платком. – Мы так и не нашли ту отдушину, что не позволила нам задохнуться в саркофаге, а это значит, что надежда еще есть.

Мы отодвинулись подальше от пламени к концу древней улицы, где наверху горы камней и песка ранее видели ту небольшую расселину. Обратив к ней лицо, я почувствовал поток воздуха, привлекаемого жадным пламенем. Разгорающееся пламя требовало все больше и больше кислорода, засасывая воздух через расселину и гоня густые облака дыма в сторону наших противников, кем бы они ни были.

– Помогите мне, копайте! Может быть, выход все еще есть!

Мы зарылись в песок, словно терьеры. Расселина расширилась, пропуская внутрь все больше воздуха, питая костер за нашими спинами, который пожирал дерево, которое веками не видело ни капли влаги. Новая дыра, представшая нашим глазам, представляла собой новую трубу в вулканической лаве или же была продолжением той, по которой мы уже прошли, но в этот раз ее ширины едва хватало, чтобы ползти. Впереди была полная темнота и никакого намека на то, продолжится ли эта геологическая труба и далее или же сузится до непроходимой норы. Я оценил наши альтернативы. Огарок свечи догорел, а наши факелы были слишком длинными для столь узкого тоннеля. Единственным источником света оставался затеянный Фултоном пожар.

– Я не знаю, пройдем мы здесь или нет.

Раздался рев, и потолок в направлении наших неприятелей с грохотом упал, взорвав облако пыли, и тысячи тонн грязи покрыли большую часть пожара и многие из тех комнат, в которых мы только что побывали. Они были утрачены навечно, если, конечно, кто-нибудь не придумает способ добраться до них сверху. Тоннель и шахта, ведущая на поверхность, исчезли под грудой породы, которая отрезала нас от преследователей. Погребены ли они под ней?

– Выбора, похоже, нет, – сказал Кювье, – ведите нас, Итан, вперед – в темноту.

– А как насчет свечи?

– Я буду держать ее в зубах, пока мы не доберемся до места, в котором она нам отчаянно понадобится.

– Возьмите с собой оружие. Что-то подсказывает мне, что оно нам еще пригодится.

– Судя по нашему везению, я бы не удивился этому.

И мы поползли вперед. Тоннель, проделанный природой в грубом базальте, был шириной с наши плечи, но не более. Я полз первым, остальные старались не отставать. Я переместил пергамент и рапиру себе на спину, чтобы защитить их от царапин, а винтовкой ощупывал пространство впереди себя. Я кривился каждый раз, когда слышал, как мое оружие скребет по грубому камню, зная, что это не могло не сказаться отрицательно на его внешнем виде. И как прикажете затем впечатлять им утонченных дам?

Единственным источником воодушевления оставался легкий бриз вокруг нас, дувший откуда-то спереди в направлении пожара позади нас. Неприятно было думать о том, насколько тепло становилось в тоннеле за счет жара, исходящего от окружающей нас породы.

Сзади до нас донесся треск и грохот деревянных подпорок тоннеля, и последний источник света исчез под бесконечным слоем земли. Мы оказались в темноте, глубокой, словно сама смерть. Я слышал тихое чертыхание компаньонов за моей спиной и бряцанье оружия, которое мы упрямо тащили с собой. Ну, хоть Фултон избавился от своей пустой волынки!

Я ненавижу подземелья. Мне не доводилось еще видеть нору, которая сулила бы мне нечто большее, чем грязь, пот и ссадины при почти полном отсутствии сокровищ. Мне кажется, что если я когда-нибудь обзаведусь нормальным домом, то сооружу его на высоченных сваях, повыше над землей. Или вообще буду жить в лодке в пруду размером с добрую ванну, слишком маленькую для волн.

Даже в темноте я чувствовал, как камень словно давит на нас, и думал о пройденном пути. Внезапно пол исчез, я опустил руку в темноту, инстинктивно напрягая ее на тот случай, если прикоснусь к чему-то, что в ответ прикоснется ко мне, но нащупал лишь воздух. Я вытянул руку вперед и почувствовал противоположную стенку этого, казалось, двухфутового отверстия, где тоннель продолжал вести нас вперед. Мне показалось, что далеко впереди мелькнуло нечто розовое, и я моргнул. Далеко-далеко впереди едва виднелось слабое свечение, словно тончайшее бормотание ада. Из дыры подо мной поднималась волна тепла.

Я крикнул остальным, что собираюсь перебраться через дыру в полу и продолжить движение вперед, и предупредил их о пустоте подо мной. Затем перебрался через нору и двинулся дальше.

Однако тоннель становился все у́же, начиная давить сверху на мою голову. Я царапнул ее по потолку несколько раз и чувствовал, как кровь сочится из моей макушки. Дышать становилось все труднее, воздух был спертым, и наконец мои плечи уперлись в стены, и я не мог двинуться дальше ни на дюйм. Полная темнота, отсутствие всяческой надежды впереди, вокруг ничего, кроме камня. Я ткнул в пустоту впереди меня винтовкой и лишь убедился в том, что тоннель сузился настолько, что ползти дальше было невозможно. Кювье ударился головой в подошву моих ботинок и заворчал.

– Что не так, Итан?

– Я застрял! – Места было столь мало, что я даже не мог двигаться назад. – Здесь нам не выйти, да и воздуха здесь нет. Нам придется вернуться к той маленькой норе и спуститься вниз.

– Спуститься вниз? Merde![6] Когда же мы поднимемся наверх?

– У нас нет выбора. Сзади завал, впереди слишком узко. Единственный путь – это вниз.

Остальные застонали, но какой у нас был выбор? Кювье пришлось за лодыжки протащить меня назад пару футов, чтобы высвободить плечи достаточно для того, чтобы ползти назад, и мы все с трудом поползли туда, откуда только что пришли, потея и тяжело дыша, время от времени цепляясь за стены оружием и застревая. Теперь впереди процессии двигались ноги Фултона.

– Я спускаюсь в эту демонову нору! – объявил наконец изобретатель. – По крайней мере, я чувствую приток воздуха – правда, горячего, словно из кузнечных мехов.

Мы медленно проследовали за ним, один за другим. Настал и мой черед. Мои ноги скользнули в неизвестность, а за ними последовало и мое тело. И снова, упершись спиной в одну стенку шахты, а ногами – в другую, я начал медленный спуск.

– Я чувствую запах серы! – объявил Фултон.

– Вход в царство Аида!

– Может, мы все-таки задохнулись в том саркофаге?

– Нет, мне кажется, что это хуже настоящего ада. Там у нас был бы гид в образе самого дьявола.

Я все двигался вниз, стараясь не соскользнуть и не приземлиться на головы своих компаньонов; моя шпага и винтовка мешали мне, но я отказывался бросить их. Затем шахта приобрела наклон, мы почувствовали под ногами что-то вроде пола, крутым склоном уходившего вниз, и вслепую скользнули по нему вниз, стараясь тормозить подошвами.

– Становится все жарче! – крикнул Фултон.

– Смотрите! – воскликнул Смит. – Неужели свет?

Мы действительно увидели свечение. В обычную ночь мы бы даже не обратили внимания на столь слабый отблеск, но после вечности в темноте этот свет манил нас, словно красноватый маяк. Однако, оказавшись рядом с ним, мы не могли скрыть досаду.

Перед нами находилась глубокая расселина, внизу которой, очень далеко, маячил отсвет чего-то красного. Было очень жарко, и мы вдруг осознали, что находимся в венозной системе, соединенной с сердцем этого древнего вулкана.

– Это входная дверь в ад, – пробормотал Кювье. – Мы заглядываем в потроха Земли.

– Зато мы видим то, что доводилось видеть лишь очень немногим! – добавил Смит.

– Молитесь, чтобы мы это только видели, а не почувствовали на своей шкуре.

– Нужно зажечь свечу, осмотреться, – сказал Фултон. – Отсюда есть несколько путей.

Общими усилиями мы снова собрали клубочек ворса, выбили искру, которая нашим уставшим от темноты глазам показалась ярчайшей вспышкой, и снова зажгли огарок. Какой же надеждой наполнил нас этот хрупкий огонек! Мы находились на своеобразном перекрестке – одна расселина вела вниз к тому жуткому свечению, и два тоннеля отходили в стороны – один горизонтально, а один под углом вверх.

– Ради бога, давайте же карабкаться, – сказал Смит устало.

Кювье шмыгнул носом.

– Нет. Бриз идет от этого, среднего тоннеля. Ползти надо по нему.

Он задул драгоценный огарок, снова сунул его себе в рот и в этот раз пополз вперед, ведя нас за собой.

Даже не могу сказать, как долго мы провели в царстве Аида. Казалось, что вечность, хотя, вероятнее всего, лишь несколько часов. Мои руки онемели, во рту пересохло, как в пустыне, моя одежда превратилась в лохмотья. Мы ползли и ползли, словно слепые мыши, и лишь шепот воздуха не давал умереть нашей надежде.

Тоннель вдруг начал почти незаметно карабкаться вверх. Нам приходилось то протискиваться через него, чувствуя себя пробками в горлышке бутылки, то проваливаться в неожиданные пустоты, глубины которых мы не могли знать. Впереди постоянно маячил страх того, что мы рано или поздно упремся в новое непреодолимое препятствие, но и этого не происходило. Наконец, спустя вечность, мы услышали шум впереди, словно ветер шелестел в кронах деревьев.

– Это что, машина? – спросил Фултон.

– Это море, – ответил Кювье, – мне кажется, мы приближаемся к морской пещере. Я вижу свечение – если, конечно, у меня не помутился рассудок.

– Я плохо плаваю, – предупредил Смит.

– Знаете ли, на данном этапе даже утонуть кажется не столь уж плохой перспективой.

Последние пару сотен метров мы слышали эхо накатывающих волн, и слабое голубое свечение впереди становилось все ярче, словно бирюзовый восход. Наконец тоннель закончился, превратившись в высокую купольную пещеру, освещенную свечением воды и солнечным светом, пробивающимся сквозь расселину в куполе. Судя по всему, именно этой пещере мы были обязаны тем воздухом, которым мы дышали с того момента, когда над нами закрылась крышка саркофага. Сквозь трещину в куполе пробивался бледный рассвет, но сама трещина была для нас недостижимой на высоте тридцати футов посреди купола, по которому мы никак не могли взобраться наверх. Под нами волны вздымались и опускались, словно грудь спящего гиганта. Мы с облегчением окунулись в соленую прохладу, но облегчение было мимолетным. Мы все изнывали от жажды.

– Как же туда взобраться? – спросил я.

– Мы можем позвать на помощь, – предложил Смит.

– Кричать? Вместо того чтобы опустить нам веревку, люди наверху могут и выстрелить.

– Неужели мы проделали такой длинный путь лишь для того, чтобы застрять в этом котле?

– Здесь слишком светло, света из той трещины было бы явно недостаточно, – сказал я. – Взгляните, как светится вода у дальней стенки пещеры. Друзья, я уверен, что за стенами этого грота раскинулось Средиземное море, и все, что нам нужно сделать, так это нырнуть и вынырнуть на другой стороне.

– Как далеко? – спросил Смит.

– Вот этого я не знаю.

– Может быть, нам все-таки стоит позвать на помощь? – снова взмолился он.

– Нет. Посмотрите, светает, становится все светлее. Нам нужно выбраться отсюда и успеть спрятаться, прежде чем наши преследователи найдут нас. Я поплыву первым. Если не вернусь, значит, я либо нашел путь наружу, либо утонул.

– Звучит весьма обнадеживающе!

– Утонуть там или умереть от жажды и голода здесь. – Я пожал плечами. Мне уже доводилось сталкиваться с подобной дилеммой. – Вперед, пока у нас еще есть силы умереть быстро.

И я нырнул.

Думаю, мне всего-то пришлось проплыть под водой пятнадцать или двадцать метров, но когда не знаешь, что ждет тебя впереди, кажется, что плывешь много дольше. Винтовка стала моим якорем, море было темным, волны толкали меня назад. Но я задержал дыхание и плыл изо всех сил, пока наконец не увидел поверхность воды, окрашенную в серебристый цвет раскинувшегося над ней неба. Я выплыл на поверхность меж красных утесов из вулканической лавы. Воздух! Я ухватился за скалу, жадно хватая воздух ртом и стараясь удержаться на поверхности в водовороте, и спустя некоторое время на поверхности появились головы Кювье и Фултона.

– Смит колеблется. Для англичанина он не слишком-то жалует воду.

– Держите мою винтовку. Я уже отдохнул. – И я отправился назад через пещеру в грот. Дистанция показалась мне малой долей той, что я преодолел несколько минут назад. Я засунул бландербасс Смита себе за пояс. – Это все равно что заново родиться, – уговаривал его я, – по ту сторону вас ждет целый мир.

Я подвел неуклюжего геолога к краю грота, показал ему, как глубоко затаивать дыхание, и затем мы нырнули и поплыли. Я держал его за руку, увлекая за собой, и спустя мгновение мы всплыли в розовом свете восхода слева от нас, где, должно быть, был восток. Смит кашлял и сморкался, словно кит. Я обернулся. Судя по расположению восхода, мы выплыли где-то на южном берегу Тиры.

– И что теперь? – спросил Фултон. – Мы даже не сможем вскарабкаться наверх.

– А теперь мы отправляемся домой, – ответил Кювье. – Смотрите, разве это не наш корабль?

Глава 17

Шебека Драгута стояла на якоре, казалось, в самом неподходящем месте – у крутого незащищенного южного берега Тиры. Неужели фортуна наконец-то повернулась к нам лицом? Судно было погружено в тишину, солнце лишь начинало подниматься над кромкой воды у горизонта, и никто не заметил, как мы проплывали сто метров, отделяющих нас от покачивающегося на волнах судна. Фултон сложил ладони рупором, чтобы крикнуть, но я инстинктивно остановил его – сначала нужно подняться на борт со всем нашим вооружением.

Я ухватился за якорный канат, обхватив его руками и ногами, и поднялся на нос. Команда спала вповалку на палубе, а одинокий вахтенный, наш рулевой, был занят извлечением зерен из граната. По моему сигналу мои компаньоны последовали за мной. Я передал Фултону свою промокшую винтовку, достал поцарапанную и затупившуюся рапиру и прошептал Фултону и Кювье достать свое оружие. В эту минуту я никому не верил. Мы тихо переместились к штурвалу, где кормчий повернулся как раз тогда, когда острие моей рапиры уже смотрело ему в горло. Последователи Мухаммеда начали просыпаться, почувствовав, как мы нависли над ними. Драгут инстинктивно потянулся к своему пистолету, но моя шпага недвусмысленно приказала ему остановиться, и ему оставалось лишь смотреть на нас в замешательстве. Должно быть, мы были похожи на стайку едва не утонувших крыс, мокрых, грязных, в рваных лохмотьях, но от этого не менее грозных. Фултон держал мою винтовку, Смит сжимал в руке свой бландербасс, а Кювье выставил вперед свои дуэльные пистолеты. Тот факт, что наше промокшее оружие ни за что не выстрелило бы, казалось, ускользнул от внимания команды.

– Вы что, вылезли из моря? – наконец выговорил наш капитан.

– Так точно, – ответил я. – Длинная выдалась ночь. И мы немного торопимся.

– Но я не понимаю… Ведь я должен был подобрать вас у причала, по другую сторону острова. Почему вы здесь, да еще и с оружием наперевес?

Я огляделся.

– У меня вопрос поинтереснее: почему вы стоите на якоре здесь, в открытом море, а не в безопасной бухте?

Драгут бросил взгляд на берег, словно ища там ответа на мой вопрос.

– Погода стоит спокойная, вот мы и встали на якорь здесь в ожидании утреннего бриза, – сказал он, наконец. – Были бы вы моряком, вы бы поняли. – Он моргнул. – Но откуда вы взялись?

– Мы изучали местность. Нам нужно как можно скорее вернуться в Венецию. Отвезете нас туда?

– Ага, значит, вы нашли то, что искали? – Капитан с воодушевлением сел, посматривая бегающими глазками то на меня, то на моих компаньонов в поисках каких-либо признаков того, что мы нашли сокровище. Он был наемником не хуже моего.

– Надеемся.

Теперь, казалось, в его действиях появилось больше уверенности.

– Тогда конечно. Абдул! Константин! Поднимайтесь, вы, ленивые собаки, поднимаем якорь для наших пассажиров! – Драгут снова бросил взгляд на берег. – Нельзя терять время! – Он вновь перевел взгляд на меня. – Но почему вы направили свой меч на своего друга Хамиду?

– Греция начинает действовать мне на нервы.

– Но теперь вы под защитой Драгута! Давайте же, друг мой, расслабьтесь, угоститесь финиками и вином, избавьтесь от своей промокшей одежды. Вы выглядите изможденным. Можете поспать на солнце.

– На другой стороне острова пришвартованы корабли, с которыми, я думаю, нам лучше не встречаться.

– Нет капитана более быстрого и стремительного, чем Хамиду. Давайте же, уберите свое оружие, отдохните, и потом расскажете мне о своих приключениях… Надо же, выйти из моря! Ха!

Я уже почти снял свою мокрую рубашку, когда вспомнил о листке пергамента, приклеенном морской водой к моей спине. Я не хотел показывать его команде, но на борту судна нет места уединению, и если я хотел, чтобы от моего артефакта хоть что-нибудь осталось, я должен был его просушить. Кювье аккуратно отклеил его от моей кожи, и мы принялись изучать старый документ. Надпись расплылась, но ее все еще можно было разобрать. Драгут глянул в нашу сторону, пока мы снимали пергамент с моей спины, но ничего не сказал. Мы подняли якорь, ветер наполнил паруса, и мы отправились в путь.

Наш капитан повернулся и вновь вгляделся в утесы уходящего острова.

– Что вы там выискиваете? – спросил его я.

– Пастухов, которые могут за монету рассказать, в каком направлении мы отплыли. – Он выкрикнул приказ, и над кораблем зареяло красно-зеленое знамя, развеваясь и хлопая на ветру.

– Что это?

– Флаг берберских пиратов. Никто на берегу не поймет, с чем мы сюда приплывали. – И действительно, я увидел группу мужчин, машущих и грозящих нам кулаками. – Моя смекалка смутит их. Нет капитана умнее и ловчее Хамиду Драгута. Или быстрее. Или смелее. О, да, вам повезло, что вы платите мне.

Я не сводил с него настороженного взгляда.

– А что с теми людьми, что преследуют нас?

– Кто знает… Теперь они доложат своему начальству, я так понимаю. Но доложат совсем не то, что нужно, не так ли?

Я не верил ни Драгуту, ни кому-либо еще, но идея убраться подальше от Тиры была крайне соблазнительна. Похоже, его команду эта идея тоже воодушевила.

Мы растянули наш артефакт на палубе для просушки, решив не сводить с него глаз на всякий случай. Я быстро поел, жадно глотая пищу большими кусками, и решил, что не сомкну глаз, пока не проснутся мои компаньоны.

Когда я проснулся, было опять темно. Я проспал весь день.

Луна освещала море, серебря гребни волн. Было все еще тепло и весьма комфортно, а снасти тихо поскрипывали в такт шебеке, скользящей по поверхности воды. Я всмотрелся в горизонт, но земля исчезла из виду, насколько видел глаз. Я пощупал пергамент, который, к моему облегчению, оказался именно там, где я его оставил, свернул его и сунул в свой потрепанный камзол. Затем попил воды, чтобы утолить жажду, и пополз в темноте, натыкаясь на своих компаньонов, в поисках Драгута.

Наш капитан стоял на бушприте, изучая звезды. Я не имею ни малейшего представления о навигации по звездам и всегда восхищался людьми, видящими за ними нечто большее, чем светящиеся в темноте бусины.

– Где мы? – спросил я.

Он повернулся, я почти видел белки его глаз на темном лице.

– На пути домой, – ответил он. – Взгляните, море этой ночью мягкое, словно ладонь матери. Парус вздымается, словно женская грудь, а луна похожа на молоко. Я думаю, это хороший знак.

– Знак чего?

– Того, что мы все найдем то, что ищем. Ведь вы человек, постоянно находящийся в поиске, не так ли?

– Похоже, что да. Зато другие люди, похоже, вечно ищут меня.

– Да, и в Венеции, и на острове. Отчего это?

Я покачал головой.

– Я не владею каким-либо тайным знанием.

Белоснежная улыбка заиграла на его лице.

– Но, вероятно, вы владеете чем-то, о чем стоит знать? Да, я видел ваш пергамент и заметил, в какой спешке вы покинули остров. Что в нем такого важного?

– Я не знаю. Я не читал его. И даже не знаю, смогу ли прочесть.

– И именно поэтому вы вплавь добираетесь до моего корабля, проникаете на борт с оружием наголо и наперевес, в крови и лохмотьях? Знаете ли, я простой моряк, признательный провидению за спокойную ночь. Идите отдыхать, американец. Надеюсь, вы когда-нибудь расскажете мне, стоило ли наше путешествие всего того, что вам пришлось пережить.

На следующий день Кювье помог мне расшифровать надпись на пергаменте. Надпись была сделана на средневековой латыни, что неудивительно для документа тамплиеров, и сильно пострадала от времени и воды. Хамиду дал нам листок бумаги и карандаш для записи нашего перевода. Я боялся, что морская вода безвозвратно уничтожила текст, но мы распознали достаточную его часть, чтобы прийти к разочаровывающему выводу.

– Это никоим образом не связано с Атлантидой, древними орудиями или Архимедом, – пробормотал французский ученый.

В действительности текст оказался рассказом о паломничестве католического монаха в Святую землю и набором стандартных молитв, присущих римской католической церкви. В нем ни слова не было о тайнах, рыцарях-тамплиерах или подземных тоннелях.

– Может, это шифр? – спросил я, не теряя надежды. – Я постоянно на них натыкаюсь.

– Аве Мария – это шифр? – скептически перебил меня Кювье. – Боюсь, Итан Гейдж, что вы провели нас сквозь врата Аида лишь для того, чтобы обнаружить молитвенник. – Он вернул мне пергамент. – Представляет интерес лишь для историков и теологов, для нас же это не более чем сборник церковных гимнов.

Я переворачивал пергамент вверх ногами, смотрел на него сзади и с боков, пытался просветить на солнце. Ничего.

– Но зачем тогда кому-то прятать это под штукатуркой? – спросил я в раздражении. – Та часть стены была новее остальных, я уверен в этом!

– Может быть, лишь для того, чтобы закрепить слой глины. Может быть, там действительно было нечто ценное, нечто, что они забрали и закрыли пергаментом. Слух был интересный, но мы его изучили и не нашли ничего. Конец! Именно так работает наука – неудачные эксперименты зачастую столь же важны, сколь и удачные. Мы выполнили свои обязательства перед Наполеоном, умудрившись при этом сохранить свои жизни, что само по себе уже чудо. Теперь пора отправляться домой!

И опять с пустыми руками! Клянусь бородой гнома, я ненавижу подземелья. Люди постоянно выкапывают их, чтобы прятать туда свои сокровища, но я крайне редко нахожу в них хоть что-нибудь полезное. В довершение моего разочарования я не нашел на Тире ничего, что предоставило бы мне хоть какую-нибудь информацию о судьбе Астизы, на что я очень надеялся после того спора с Озирисом в Париже. Экспедиция оказалась напрасной, и мы все были раздражены и разочарованы.

Фултону стало скучно, стоило Кювье начать переводить апостольский Символ веры, и он отправился на корму, откуда стал пристально вглядываться в море и с удивлением поглядывать на солнце.

– Как вы думаете, сколько сейчас времени? – спросил он нас.

– Позднее утро.

– А солнце у нас встает на востоке, не так ли?

– Я уже ни в чем не уверен, но, пожалуй, с этим я соглашусь, – ответил я.

– Тогда солнце должно располагаться по правому борту при движении нашего судна на север, не так ли? Справа от нас?

– Так точно.

– Тогда позвольте мне предположить, что мы двигаемся на юг и с каждым лье удаляемся от Венеции, а не приближаемся к ней.

Мы подпрыгнули.

– Что?!

– Мне кажется, что наш доблестный капитан плывет в абсолютно неправильном направлении.

– Хамиду! – крикнул я в сторону носа судна. – В каком направлении мы плывем?

– Домой, я же говорил вам! – с готовностью отозвался он.

– К кому домой? Идиот, вы везете нас на юг! У вас что, компаса нет?

Драгут с выражением крайнего удивления на лице посмотрел на небо и закричал на одного из членов своей команды. Разгорелся спор, и спустя мгновение мужчина уже карабкался по мачте, словно обезьяна, ловко держась за кольца, на которых держался парус, и всматривался в горизонт, словно надеясь найти на нем еще одно солнце. Моряк потянул за веревку, развернув длинный узкий белый флаг, который с готовностью заскользил на ветру. Для чего это? Спустя мгновение он с возбуждением указал куда-то пальцем и начал кричать что-то по-арабски. Ему вторил целый хор криков других членов команды, которые вскочили на планшири и, как один, принялись разглядывать что-то на горизонте.

– Что происходит? – спросил Смит.

Драгут указал на нос и корму нашей шебеки.

– Пираты, – мрачно ответил он. И действительно, мы заметили темные паруса на горизонте. – Много мужчин, и, я думаю, очень опасных.

– Что? Куда же, черт побери, вы нас привезли?

– Подождите, сейчас ляжем на другой галс.

Драгут резко выкрикивал приказы, кормчий крутанул штурвал, но на него закричал другой член команды, и штурвал крутанулся в обратном направлении. Разразился спор. Форштевень врезался в гребень волны, паруса обвисли, и мы мягко остановились, покачиваясь на волнах. Члены команды принялись еще громче кричать друг на друга, доставая оружие, мечи и пики. Наше судно же продолжало дрейфовать под мерный треск и скрип снастей.

Мы с компаньонами переглянулись, чувствуя, как надежда тает, словно утренняя роса.

– К оружию, – сказал я устало.

Паруса неприятеля надвигались на нас, словно булыжники, катящиеся вниз по холму.

Мы высушили и почистили свое оружие еще утром и теперь принялись молча заряжать его, в то время как наша команда, казалось, крайне неуклюже орудовала парусами и крутила штурвал, пытаясь повернуть прочь. В тот самый момент, когда мы нуждались в них больше всего, они ударились в отчаяние и некомпетентность!

– Я думал, вы лучший моряк в Средиземноморье!

– Похоже, я проклят некомпетентностью моей команды, – недовольно ответил Драгут.

– Я думал, вы обманули их своим берберским флагом!

Он взглянул наверх.

– Может быть, нам все еще удастся обмануть их.

– Как вы думаете, это те самые люди с Тиры? – спросил Фултон.

– Но откуда им знать, куда мы направились?

– Друзья, я думаю, самым мудрым шагом в нашей ситуации будет сдаться, – внезапно сказал Драгут. – Они подходят на расстояние пушечного выстрела, а у нас нет дальнобойных орудий, нам нечем им ответить. Мой корабль легок и быстр, но он слишком мал и не выстоит под артиллерийским обстрелом.

– Но я думал, что вы можете обогнать любой корабль!

– Только не берберских корсаров. Мы – мусульмане. Может быть, они смилостивятся над нами.

– Но мы-то не мусульмане! Мы христиане! Нас отправят в рабство!

– Верно. Но мы можем сохранить ваши жизни. Вот как Хамиду заботится о своих пассажирах!

Из корпуса одного из корсаров поднялась тонкая струйка дыма, раздался свист выстрела, и спустя мгновение водяной столб поднялся в месте падения ядра на расстоянии каких-то пятидесяти ярдов от нашей кормы. Мое сердце застучало громче. Проблема морских сражений заключается в том, что от них негде спрятаться.

– Нет! – заявил Кювье, выглядевший скорее как решительный гренадер, нежели зоолог. – Мы будем драться. Хищники любят легкую жертву, как и головорезы. Но поцарапай ты льва, и тот отправится искать более легкое мясо. Спрячемся за фальшбортом, подождем, пока они подойдут поближе, и дадим бортовой залп из всех ваших легких пушек и нашего оружия. Этого они точно не ожидают, и если мы умудримся перерезать их снасти, может быть, сможем уйти.

– Вы готовы рисковать своей жизнью? – спросил Драгут.

– Уж лучше продать ее здесь, чем на рынке рабов.

– Вы, христиане, сумасшедшие. Но храбрые сумасшедшие. Так тому и быть. – Капитан резко отдал приказы своей команде. – Вы, европейцы, займите место за фальшбортом здесь, где защита получше. Мы станем позади вас, готовые поджечь фитили. Я буду ждать подходящего момента, мы поднимемся, как один, и откроем огонь! Мы все должны попасть в цель, чтобы сбить их с толку. Затем вы поможете нам с их абордажными крюками и канатами – и в путь!

Никогда не замечали, как организаторы ставят своих последователей в передние ряды, прячась за их спинами? Но время оспаривать его хореографию было неподходящим. Пиратские корсары быстро приближались – изящные суда с треугольными латинскими парусами, значительно больше, чем шебека, но не менее быстрые. Палубы были полны вооруженных мужчин. Из своего укрытия я мог видеть их через отверстие для троса – целая толпа раздетых до пояса мужчин, одни с серьгами и золотыми браслетами, другие бритые наголо и поигрывающие мышцами, некоторые в тюрбанах, некоторые без, некоторые в татуировках, другие с огромными усами. Все они рычали и грозно бряцали оружием, стараясь внушить в нас еще больший ужас. Те ли это корабли, что я видел у Тиры? Даже на таком расстоянии я чувствовал их животный запах, смешанный с запахом масла и специй, – запах Африки.

– Ждем до последнего момента, не стреляем, – приказал Драгут. – Помните, у нас лишь один шанс. Мы должны дождаться, пока они не окажутся максимально близко к нам.

– Черт побери! – скрежетал зубами Смит. – Я чувствовал бы себя более свободным на дне канала.

– Ваш бландербасс успокоит нескольких из них, – пытался подбодрить его я. – Жорж, стреляйте одновременно из обоих пистолетов. Фултон, вы потеряли свою волынку. Вам нужно оружие?

– У меня есть топор, чтобы рубить их абордажные канаты, – ответил он. – Может быть, удастся врезать им поперечиной… Маятник, знаете ли, может обладать огромной силой.

– Уверен, что Архимед именно это вам и посоветовал бы. – Я повернулся к Хамиду. – Мы готовы.

Тот ободряюще кивнул и положил свой кортик плашмя себе на ладонь.

Ближайший корсар был уже почти вплотную к нам, его паруса были почти черными, а команда балансировала на перилах фальшборта, нетерпеливая, словно стадо жеребцов.

– Спокойно, – пробормотал я, уже выбрав цель для своей винтовки, – огромного пирата, походившего на их капитана. После выстрела, не имея времени на перезарядку, я приколю любого, кто прыгнет нам на борт, рапирой к палубе. Будем жалить, как скорпионы. – Драгут, ждем только вашей команды! – Я напрягся, готовый мгновенно подняться на ноги и выстрелить.

И в это мгновение я почувствовал столь знакомое и столь неприятное ощущение упершегося в мой загривок дула пистолета.

– И моя команда – «сдавайтесь», Итан Гейдж, – сказал он весело. Я вдруг осознал, что не говорил ему своего полного имени, и все же он его знал, лживый ублюдок. – Пожалуйста, снимите палец со спуска и опустите свою винтовку на палубу так, чтобы мне не пришлось прострелить вам позвоночник.

Я бросил взгляд по сторонам. К головам моих компаньонов также были приставлены пистолеты, вокруг нас сгрудилась наша же команда. Нас предали, предали с самого начала! Неужели венецианские гондольеры с самого начала загоняли нас на это вероломное судно? Наше оружие с глухим стуком упало на палубу.

Два корабля мягко столкнулись, о чем возвестил треск дерева и выкрики полуголых немытых пиратов, словно волна хлынувших через борт нашей шебеки. Через несколько секунд мы были уже связаны по рукам и ногам.

Драгут смотрел на меня, не скрывая любопытства.

– Вы не сделали ни единого выстрела. Я ожидал большего от героя Акры и Морфонтена.

– Мой следующий выстрел будет вам в сердце.

– Полноте, вы уже упустили свой шанс.

– Что за гнусное предательство! – вскричал Смит.

– Господа, если я не ошибаюсь, наш почитаемый гид Итан Гейдж в очередной раз завел нас в западню, – сказал Кювье.

– Но почему же вы сами просто не сковали нас еще на Тире? – спросил я капитана.

– Вообще-то это вы приставили рапиру к моему горлу, а не наоборот. Если честно, мы не ожидали, что вы умудритесь покинуть остров.

– И все потому, что я хотела лично захватить вас! – раздался новый голос.

С очередного каната соскользнула гибкая фигура еще одного пирата и мягко приземлилась на палубу нашего корабля. Этот пират не носил бороды; он был одет в морские сапоги, китель, расклешенные брюки, какие модники носили лет сто назад, и обвешан снаряжением, словно карибский морской разбойник. На голове корсара восседала огромная широкополая шляпа, украшенная перьями, а в тонкой руке он держал меч, рукоять которого была украшена драгоценными камнями. За поясом торчал второй меч, сломанный, словно дурное предзнаменование, и два пистолета. Морской разбойник грациозно шагнул на палубу шебеки, и мы заметили, как отшатнулись другие пираты, мгновенно уступив ему место, и в следующее мгновение поняли почему. Огромный черный пес одним прыжком пересек пространство между двумя кораблями и последовал за своим хозяином к нам на палубу, приземлившись с тяжелым глухим звуком. Это мускулистое чудовище было короткошерстным мастифом с уродливой широкой мордой, с которой свисали длинные слюни. При виде нас собака ощетинилась и зарычала, словно сам Цербер. У нее были желтые глаза, бока в шрамах, хвост был давно уже кем-то откушен, да и вся она была еще уродливее, чемнаселяющие ее блохи.

Владелец собаки снял с головы шляпу с перьями и широко поклонился.

Водопад золотисто-каштановых волос заструился каскадом по плечам нашего пленителя. Женщина! Она посмотрела прямо мне в глаза и улыбнулась улыбкой обольстительницы, которую я так хорошо знал, и я почувствовал, что мое сердце превращается в барометр посреди урагана.

– Говорила же я тебе, Итан, что мы с тобой еще встретимся.

Я смотрел на нее в изумлении, смятении и страхе, застывший при виде ее все еще красивого лица, ее эстетически грациозной фигуры, ее длинных белых пальцев, столь легко державших отливавший серебром клинок. Я вдруг отчетливо вспомнил этот сломанный меч за ее поясом, который ее брат когда-то сломал о мою винтовку. Она была такой же обворожительной, какой я ее помнил: высокие скулы, кошачий взгляд, коварство глубоких глаз. Это была Аврора Сомерсет, английская аристократка, которая терзала и изводила меня на неизученных просторах Северной Америки.

– Аврора? – с трудом выговорил я, чувствуя себя последним из глупцов.

Мои компаньоны с любопытством посмотрели на меня.

– Я вступила в ряды берберских пиратов, – ответила она, словно это не было очевидным фактом, – ведь я знала, что в один прекрасный день это сведет нас друг с другом.

Часть вторая

Глава 18

Аврора Сомерсет была одной из прекраснейших женщин из всех, что я встречал. При этом она была также самой опасной, извращенной и сумасшедшей дамой, убийцей, ответственной за смерть моей любимой – индианки по имени Намида. В свое время она также пыталась убить моего компаньона по путешествиям Пьера и оставила меня в живых на диких просторах Северной Америки лишь потому, что хотела следовать по моим пятам в поисках новых секретов.

И вот она здесь, как и угрожала, полностью оправившаяся от своей душевной травмы и, судя по всему, во главе нескольких кораблей злобных пиратов со злобной собакой, несмотря на то, что религия большинства из ее подопечных требовала от женщин полного подчинения и отстраненности от забот мужского мира. Что ж, нам всем не хватает последовательности в наших действиях и суждениях.

Мои компаньоны были просто ошарашены. Я же пришел в ужас.

Я встретил Аврору во время путешествия на запад в поисках нордических артефактов с покойным Магнусом Бладхаммером. Я был весьма предсказуемо сражен ее красотой и по мужскому обыкновению вел себя как последний глупец. В результате я оказался в плену, чудом избежал жутких пыток, бежал в дикие просторы и в последней схватке убил мужчину, приходившегося Авроре одновременно сводным братом и любовником, лорда Сесила Сомерсета. Мы с ней тоже сделали все возможное, чтобы убить друг друга, но в конце нашей схватки я был ранен, а она сошла с ума, и единственным поводом для моего утешения после того кошмара стала надежда на то, что дикая природа поглотит ее и я никогда не увижу эту бестию снова.

Время и расстояние убедили меня в том, что так все и произошло.

Теперь же она вернулась, столь же неумолимая и безжалостная, сколь и сама Ложа.

Человек, не знающий ее настолько хорошо, насколько знал ее я, мог бы подумать, что душевная травма и переживания лишат ее красоты и женственности. Но напротив, она была соблазнительна, как никогда, словно океанская богиня со струящимися волосами, зелеными глазами, пухлыми губками и чистотой, разительно отличавшейся от ее окружающего мира: эдакая Венера, выходящая из пучины морской. Интересно, прихорошилась ли она, прежде чем пойти на абордаж нашего корабля? Она настолько сверхъестественно не изменилась, что я заподозрил в ней сделку с дьяволом – столь безупречной была ее кожа, столь изящен и грациозен ее стан, столь ярки ее маниакальные глаза. Я боялся, что она бессмертна, словно Антей, становящийся сильнее с каждым поражением.

Аврора Сомерсет была той самой причиной, по которой я решил раз и навсегда измениться.

– Я думал, вы уже устали от меня, – выдавил я. У нее был почти год, чтобы придумать новые пытки для меня, и видит бог, воображение у этой дамы было развито гораздо лучше, чем у меня. Мне было неприятно думать, к чему может привести это воссоединение.

Она медленно приблизилась ко мне, держа свой кортик, словно серебряный змеиный язык, направленный мне в горло, едва заметно поджав губы в презрении и прищурив свои глаза ягуара. Корабль мягко покачивался на волнах, а собака словно решала, с какой стороны начать поглощать меня на завтрак.

– Вас сложно забыть, Итан Гейдж. Такого стойкого. Такого безжалостного. Такого беспечного и глупого. Я следовала за вами по пятам, я знала каждый ваш шаг наперед, я дивилась вам, я специально подбросила то кольцо с печаткой французам и Фуше, зная, что они обязательно обратятся к беспутному американцу, чтобы узнать, что оно означает. Какой же вы предсказуемый! Что ж, можете вернуть мне кольцо. Да, я смотрю, вы не один! – Она смерила расчетливым взглядом моих ученых товарищей, и я не был уверен, о чем она думает в настоящий момент: о том, чтобы отправиться с ними в постель, или о том, чтобы замучить их до смерти. Вероятно, и то, и другое. – В Северной Америке вы прочли нечто, что привело вас на Тиру, и там, бьюсь об заклад, вы нашли что-то еще, что-то, представляющее большой интерес для меня и моих союзников.

– Союзников? Неужели у вас есть друзья?

Мне все-таки удалось вывести ее из себя.

– Больше, чем вы думаете.

– Должно быть, вы имеете в виду лунатиков вроде Ложи египетского обряда.

– И корсаров из Триполи, наших новых товарищей. Их паша осознал преимущества древних секретов задолго до Бонапарта и Фуше. – Она кивнула пиратам, представляющим собой сборище воров и подлецов почище любого парламента. Они обладали гигиеной помойных крыс и нравом раненого быка, но я привык к плохой компании. Аврора повернулась к Драгуту. – Что они нашли?

– Манускрипт, миледи. – Судя по всему, капитан с самого начала работал на нее, с готовностью спасая нас от погони в Венеции и из пещер Тиры. Это рандеву планировалось несколько месяцев. Зачем пачкать руки, когда есть Итан Гейдж, который проползет сквозь врата царства Аида за тебя?

– Манускрипт? И что в нем говорится?

– Я бы не осмелился читать его до вас. – Он указал на меня пальцем. – Американец прочел его.

– Где он? – требовательно спросила она. – Отдай его мне!

– Ваши манеры явно не улучшились с нашей последней встречи.

– Как и ваша дерзость! Немедленно дайте его мне. И кольцо тоже!

Ее чудовищная собака принялась лаять с громкостью целой стаи волков, и я не смог сдержать дрожи. И зачем люди повсюду таскают с собой своих домашних животных? Я подумал о том, чтобы швырнуть пергамент в море, но, вспомнив о содержании надписей на нем, решил, что особой пользы это не принесет.

– Пожалуйста. Вот причина, по которой вы преследовали меня последние семь тысяч километров. Надеюсь, это поможет вам стать лучше.

О воспитании представителей высшего общества стоит отдельно сказать несколько слов. Похоже, она владела латынью. Судя по всему, молодые представительницы английской аристократии учатся не только стрельбе и садизму. Аврора углубилась в чтение, в то время как ее пираты переминались с ноги на ногу, словно шаловливые школьники, затем посмотрела на меня с выражением крайнего недоверия на лице.

– Вы что, смеетесь надо мной?

– Это все, что мы нашли, Аврора. Если вы не верите мне, раскопайте все заново, но древние залы под Акротири были пусты, как желудок попрошайки. Это совсем не то, на что я надеялся, ведь я мог бы сэкономить себе кучу неприятностей, попросту купив памфлет какого-нибудь проповедника за стенами Пале-Рояля. Если там внизу и было что-либо ценное, то рыцари-тамплиеры забрали это много веков назад. Мы оба гонялись за призраками.

Аврора поколебалась минуту, решая, верить мне или нет. Наконец она бросила пергамент к моим ногам. Я поднял его. Для меня это было нечто вроде сувенира с Тиры. Кольцо ведь она у меня забрала.

– Очень хорошо. Да, действительно бесполезная экспедиция для вас и ваших друзей, но только не для меня. – Она повернулась к своей команде. – Мы продадим их как рабов!

Команда ответила радостным гулом, и это означало, что и они получат свою долю от нашей цены. Деньги любят все.

– Где его оружие? – спросила Аврора. Люди Драгута осмелились проявить проблеск недовольства, когда моя винтовка, из которой я убил Сесила Сомерсета, была передана ей в руки. – Эта винтовка моя, – отрезала она. – Можете забрать себе все остальное.

– Она поцарапана и нуждается в уходе, – воспротивился один из пиратов, – но это стоящее оружие. Оно наше по берберским законам, не ваше!

– Из него убили моего брата. Отдайте его мне.

Но бывалый моряк, шрамы которого говорили сами за себя, не собирался так легко удовлетворять прихоти этой женщины. Он повернулся к капитану.

– Хамиду, мы захватили их. У нее нет права!

Драгут покачал головой.

Но в тот момент, когда взбешенный, но обреченный моряк повернулся к Авроре, решая, насколько жестко ему стоит отстаивать свою правоту, ее собака рванулась с места. Мы отшатнулись от черного вихря, рычащего, словно лев, и в следующее мгновение пират оказался пригвождённым огромным псом к палубе, тщетно отбиваясь, пока тот снова и снова вонзал свои зубы в лицо и руки жертвы. Обреченный пират извивался и боролся, пытаясь одной рукой сдержать натиск нападавшего зверя, а другой стараясь дотянуться до своего ножа, но вот чудовище преодолело последний рубеж его обороны, ринувшись вперед и схватив того за горло, словно это была тряпичная кукла. Кровь из разорванной артерии фонтаном ударила в воздух на высоту не менее трех футов под крики ужаса толпы, умоляющей, кричащей, делавшей ставки своры грубых головорезов.

Пират дернулся в последний раз и затих. По палубе, словно клякса, растекалось красное пятно.

– Сокар, ко мне!

Мастиф мгновенно бросил свою жертву и развернулся, капая на палубу пеной из крови и слюны, бросив на меня взгляд желтых глаз.

Слегка дрожа, Драгут нагнулся, поднял мою винтовку и передал ее потерявшей рассудок женщине.

– Его оружие, миледи.

Аврора приняла мою винтовку в том же духе вседозволенности, который я хорошо запомнил еще в Америке, не обращая ни малейшего внимания на злобные взгляды друзей погибшего.

– Курс на Триполи, – приказала она Драгуту. Затем повернулась ко мне. – Мы поговорим еще, после того как у вас будет время поразмыслить о своем положении в камере. И если вы не возобновите наши партнерские отношения, Омар Властелин Темниц позаботится о том, чтобы в этот раз, когда вы действительно принадлежите мне, вы не утаили от нас никаких секретов.

– Какой Омар?

– Его имя стараются не произносить вслух, – пояснил Драгут, подталкивая нас к невысокому трюму шебеки, – и тем более не встречаться с ним. – Он повернулся к остальным. – Бландербасс и дуэльные пистолеты мои!

Итак, мы с компаньонами сменили наше привилегированное место на корме на трюм для хранения парусов и воды в центральной части корпуса шебеки. Нашей кроватью стали пеньковые паруса, а мебелью – бочки с водой, разбросанные по маслянистому дну. Шебека снова встала под парус, и стремительный шелест волн за бортом говорил о том, что мы на пути в Триполи. Послеобеденное солнце вскоре превратило нашу камеру в раскаленную печь, и ощущение триумфа сменилось чувством неминуемого проклятия.

На первый взгляд пиратство и рабство кажутся нелепыми столпами экономики, но для берберских стран (называемых таковыми в честь берберов, населивших Северную Африку после падения Римской империи) эта странная математика работала столь хорошо, что у них отсутствовали малейшие стимулы развивать что-либо еще. Зачем работать, когда можно безнаказанно воровать и грабить? Набегами на слабые окраины Средиземноморского бассейна берберские корсары поставляли городам-государствам, таким как Триполи, дешевую мужскую рабочую силу и красивых женщин для гаремов. Самых богатых из своих пленников они освобождали за выкуп, и на эти деньги приобреталось все остальное, что им требовалось. Они избегали кораблей и городов наиболее сильных государств, таких как Британия, Франция и Испания, из соображений предосторожности: в 1675 году английский адмирал Норбороу спалил весь флот Триполи в качестве предупреждения. Более слабым странам, однако, было выгоднее платить дань, нежели пытаться поймать ловких корсаров или нападать на их хорошо защищенные африканские города. Дань выплачивалась не только деньгами, но и кораблями, пушками и порохом, которые превращали порты Северной Африки в ощетинившиеся островки неповиновения. Если Кювье и мог надеяться на выкуп со стороны французского правительства, которое возвысило его, то у Смита, Фултона и у меня не было ни богатой семьи, ни высокого ранга. Это означало, что мы несомненно окажемся в кандалах и проведем остаток своих дней работая не покладая рук, недоедая и медленно гния от болезней.

Я объяснил все это своим спутникам так мягко, как только мог.

– А что, если мы откажемся? – спросил Фултон.

– Их любимый способ воспитания непокорных называется «бастинадо», когда они связывают ваши лодыжки, поднимают за ноги и наносят по вашим стопам двести ударов. Некоторые рабы после этого остаются инвалидами на всю свою жизнь. Если избиение оказывается достаточно сильным, чтобы лишить пленника возможности работать, его подвешивают на крюках на городской стене, пока тот не умрет. А затем пираты просто отправляются в плавание, чтобы захватить новых пленников.

– Никакого милосердия?

– Иногда можно заслужить небольшое снисхождение, если принять ислам; это некая культурная капитуляция под названием «надеть тюрбан».

– Тогда дайте мне Коран, и я поклянусь на нем!

– К сожалению, вы должны доказать смену веры через обрезание.

Фултон пристально посмотрел на меня, думая, что я шучу, но я не шутил.

– Каждый раз, когда я думаю, что вам не под силу испортить наше положение еще сильнее, ваше лидерство берет новые высоты некомпетентности, – сказал он наконец.

– Не все еще потеряно. – Судя по всему, мне выпала роль ответственного за моральный дух в нашей небольшой команде.

– Что вы имеете в виду?

– На нашей стороне американский флот.

Я подполз к решетке и встал, насколько это позволял низкий потолок нашей камеры. Солнечный свет, пробивающийся сквозь решетку, расчертил мое лицо на одинаковые квадратики.

– Хамиду, должен тебя предупредить! – крикнул я.

Капитан подошел к решетке, бросив на меня тень.

– Молчи, раб, пока я не отрезал тебе язык и еще что-нибудь в придачу, – он был совсем не похож на весельчака-шкипера, пересекшего с нами на борту всю Адриатику, и я снова напомнил себе о необходимости поработать над привычкой излишне оптимистично оценивать людей. Я заметил у него за поясом дуэльные пистолеты Кювье и не сомневался, что он только что полировал бландербасс Смита.

– Соединенные Штаты отправили эскадру кораблей в ответ на объявление войны Юсуфом Караманли, – предупредил я, – мы с Робертом – американские подданные. Если вас поймают с нами на борту, вам не поздоровится. Это всего лишь дружеское предупреждение.

Он рассмеялся.

– И что, по-вашему, я должен вас отпустить?

– Это в ваших же интересах. Мы замолвим за вас словечко.

Он сделал вид, что размышляет.

– Нет. Если американский фрегат догонит меня, а он не догонит, я брошу вас, американцев, на съедение акулам, отрежу языки двум другим неверным и поклянусь, что никаких янки на моем борту никогда не было. Этот вариант, кстати, мне даже больше нравится.

– Хамиду, мы верили вам!

– Вот именно! Лучше вам верить в меня, нежели в свой собственный флот. Ваши корабли слишком тяжелы, чтобы пройти по мелководью у Триполи, а мы можем проскользнуть мимо любой вашей блокады. Ваш новый командор, Моррис, бросил свои тщетные попытки подобраться к нам и держится за юбку британцев на Мальте. Ваша эскадра уже потерпела фиаско, Гейдж, и вся Берберия смеется над Соединенными Штатами, а скоро будет смеяться и над вами. Аллах награждает верных ему и наказывает трусов, как вы это теперь видите. Не тратьте свое время на пустые угрозы в мой адрес! Подумайте лучше о том, что скажете Омару Властелину Темниц, чтобы облегчить свои страдания! – Затем он перевел наш разговор своей команде, сдобрив его своими комментариями, явно превратив его в комедию.

Я никогда не понимал, почему перспектива моих страданий на пыточном столе вызывала такое возбуждение у окружающих, но, судя по всему, эта реакция среди моих врагов была поистине универсальной. Как я уже говорил, я весьма учтивый и любезный человек, если только мне не нужно пристрелить какого-нибудь негодяя, и, по мнению вашего покорного слуги, вовсе не заслуживаю того ликования, которое сопровождает каждое мое пленение.

– Похоже, это не сработало, – отрапортовал я остальным зачем-то, хотя они слышали каждое слово.

– Не могу сказать, чтобы мы возлагали на вас особые надежды, – язвительно заверил меня Смит.

Я достал пергамент, который Аврора бросила к моим ногам, и заметил:

– Эти молитвы никоим образом не повлияли на последователей Мухаммеда.

Я поднес его к решетке, чтобы снова взглянуть на надпись на латыни, все еще не понимая, зачем кому-то прятать столь бесполезный предмет в стене погребенных под толщей земли руин. Неужели я упустил из виду какой-то код, как тот, что нам пришлось расшифровывать в окружении индейцев дакота в далекой Северной Америке?

Сумерки трюма и неровный свет заставляли меня все пристальнее всматриваться в документ, все еще казавшийся мне бесполезным клочком шкуры животного. И в этот момент я заметил тончайшие, едва видимые линии, словно шепот под латинским текстом. Просунув пергамент под решеткой, чтобы лучше рассмотреть его, я начал замечать и другие надписи, практически невидимые, если моргнуть.

– Кювье, не могли бы вы взглянуть на это? Может быть, этот пергамент не так уж прост…

Французский ученый вздохнул, с трудом приподнялся с того места, где он плюхнулся на пол между двух бочек, и, согнувшись, пробрался ко мне. Я водил пальцем по почти невидимым нитям, и он, прищурившись, разглядывал их – сначала с выражением скуки, а затем с выражением неподдельного интереса на лице. Потом взял пергамент в руки и принялся рассматривать его в скудном свете под разными углами.

Наконец он потянул меня в глубь трюма и шепнул мне на ухо в тишине:

– Мне кажется, это палимпсест.

– Слава богу! А что это?

– В Средние века письменные принадлежности были большой редкостью, а пергамент всегда отличался долговечностью. Чтобы вновь использовать его, люди попросту соскребали старые надписи и копировали новый текст поверх них. Может быть, рыцари хотели оставить не этот список молитв, а то, что были написано под ними.

В моей душе забрезжил слабый лучик надежды. Знание – сила, а нам понадобятся все силы для того, чтобы противостоять Авроре и ее пиратам. Я поскреб пергамент ногтем, размазав чернила.

– Как же нам стереть новую надпись?

Кювье остановил мою руку.

– Дайте подумать. – Его лицо выражало величайшую степень концентрации, благодаря чему в это мгновение он показался мне мудрейшим из мудрецов. Затем француз повернулся к остальным. – Господа, законы биологии требуют, чтобы мы открыли бочку с водой и выпили столько, сколько физически сможем.

– Зачем? – спросил Смит в изумлении.

– Потому что нам нужно изо всех сил помочиться на новое открытие Итана.

Рабовладельцы не страдают привычкой делиться со своими пленниками напитками, а потому нам пришлось брать дело в свои руки. Без инструментов мы никак не могли открыть наглухо запечатанные бочки, но Фултон ощупывал бочки в темноте до тех пор, пока не нашел бочку с небольшой трещиной и утечкой. Следуя его инструкциям, мы тихо переставили остальные бочки, пока не достали интересующий нас сосуд.

– Если трое из нас встанут на бочку и спинами упрутся в балки палубы над нами, мы должны быть в состоянии сжать планки бочки до такой степени, чтобы они разошлись и дали хорошую течь. Задача четвертого – поймать поток.

– Но чем? – спросил я.

– Нашими сапогами, – ответил Смит. – Мне однажды пришлось вычерпывать воду из тонущей на канале лодки, и моя обувь оказалась весьма подходящим инструментом.

– Мне противно засовывать ноги в свои сапоги, не говоря уже о том, чтобы пить из них.

– Тогда можно опустить эксперимент и провести остаток наших коротких жизней в рабстве и истязаниях.

– В логике вам не откажешь. За работу.

Мы с трудом вскарабкались на бочку, держа равновесие, надавили на нее, действительно заставив ее дать добрую течь, собрали воду в ботинки и сапоги каждого из нас (мы были уже достаточно дружны, чтобы делиться друг с другом самым необходимым) и принялись пить столько, сколько могли. Было приятно осознавать, что мы что-то стащили у Драгута, пусть даже простую воду. Мы пили, пока наши животы не разбухли и мы не стали производить воду самостоятельно – непростая задача в такой жаре, скажу я вам.

– А в чью обувь собирать мочу? – спросил Фултон.

– Конечно, в сапоги Итана, – не колеблясь, ответил Смит.

– Подождите, – воспротивился я, – а почему не в вашу?

– Потому что это не я заварил эту кашу. К тому же именно вы обнаружили палимпсест.

Мне удалось заставить их проголосовать, но они единогласно проголосовали против меня, а потому вся производимая нами моча перекочевала в мои сапоги, причем мои спутники опорожнялись в них с нескрываемым удовольствием. Затем мы начали тереть пергамент мочой, мало-помалу стирая средневековые письмена и обнажая то, что было написано под ними.

Это оказалась карта с пересекающимися линиями и символами над изображением береговой линии, на которой виднелась бухта с узким устьем и дугообразной чертой, напоминающей забор, пересекающий сухопутную ее часть. Тамплиеры, или кто там заштукатурил ту стену, оставили после себя вовсе не молитвенник, но карту, ведущую куда-то, к чему-то. Не исключено, что она была каким-то образом связана с этим древним оружием, с воспламеняющим лучом Архимеда, изображение которого мы видели в подземелье. К сожалению, на карте не обнаружилось никаких слов, которые указывали бы на месторасположение берега, изображенного на ней. Результатом всех моих стараний стала вымоченная в моче карта неизвестного нам места.

– Почему здесь нет ни единого слова? – спросил Фултон.

– Карта предназначена для тех, кто и так знает, куда направляется, – ответил Кювье.

Смит продолжал изучать карту в сумеречном свете.

– Это место кажется мне отдаленно знакомым.

– Смит, вы у нас картограф.

– Судя по береговой линии, я бы сказал, что это вулканический рельеф, но эта бухта может находиться где угодно.

– Но точно не на Тире, – добавил Кювье, – там нет таких бухт.

– Гейдж, мне кажется, что вы все-таки что-то нашли. Так расшифруйте же, дружище!

– Я почти уверен, что эти линии и цифры что-нибудь да означают.

– Думаете?

– К сожалению, я не силен в разгадывании головоломок. Не нужно было мне становиться охотником за сокровищами.

На решетку нашей тюрьмы опустилась тень.

– Гейдж! Аврора желает видеть тебя!

Глава 19

Мне доводилось охотно соглашаться на приглашения женщин, но наш мрачный трюм я покидал с обреченным осознанием неизбежности встречи с леди Сомерсет. Какой бы восхитительной красавицей она ни была, я все еще носил тот шрам на бедре, который она оставила, вонзив в него индейское копье. Ее новое домашнее животное не без аппетита рассматривало мои ноги, а я был не в настроении для обмена колкостями в отношении нашего прошлого. Тем не менее ее флагманский корабль приблизился к нашей шебеке, чтобы принять меня на борт, а я, судя по всему, должен был с грациозностью балеруна перемахнуть на ее судно. Вместо этого Драгут снял с меня один из кандалов и приказал помыться.

– Ради Аллаха, вы что, промахнулись мимо ведра или обмочились от страха?

– Хамиду, просто я пахну, как пират.

Меня раздели и обдали прохладной морской водой. Затем я вновь натянул свою видавшую виды одежду, причесался, пропустив пальцы сквозь волосы, и, стараясь не потерять равновесие, пересек тонкий трап между двумя кораблями, держась за канат, брошенный мне с корабля Авроры. Не скрою, я ощутил себя немного пиратом и признал, что и в этой профессии есть свои прелести. Но затем я осмотрел головной корабль.

Корабль Авроры «Изида» был больше шебеки Драгута, имел более тяжелую артиллерию и более многочисленную команду, но чистотой мог сравниться разве что с конюшней. Тут и там свисали неподвязанные канаты, латунь позеленела, на палубе валялись холщовые мешки, пустые ящики и бутылки. Свободные от вахты пираты храпели прямо у пушечной тали, и куры клевали зерно, рассыпанное прямо под уставшим баркасом.

Я решил, что американскому фрегату понадобилось бы не более минуты, чтобы превратить эту посудину в груду щепок. Как жаль, что их не наблюдалось на горизонте…

– Я знаю, что вы не привыкли питаться свининой, но не пора ли вам подумать о том, чтобы разводить здесь свиней? – спросил я у своих пленников. – Свинарник у вас вышел на славу.

– Молчать, раб!

За свое остроумие я получил плетью по спине, и в следующую минуту боцман с обезображенным оспой лицом толкнул меня в направлении двери, ведущей в каюту на корме, дверь которой охраняли двое чернокожих пиратов, мускулистых и мясистых, словно два буйвола. Караульные были надменны, как мамлюки, и смотрели на меня с досадой на границе неверия. Должно быть, они считали, что их госпожа могла бы пригласить к себе кого-нибудь получше.

– Не было времени переодеться, – посетовал я.

Они лишь сморщили носы, проверили, нет ли у меня оружия, и протолкнули меня вперед.

– Я расскажу вам, какова она в постели! – крикнул я гоблинам.

В каюте корсара, достаточно высокой, чтобы встать в полный рост, царила приятная прохлада. Стеклянное окошко на корме было распахнуто, и бриз легко дул сквозь решетчатые ставни. Палубу покрывал персидский ковер, а у стен лежало множество подушек, придавая каюте оттенок восточной роскоши. Аврора, как Клеопатра, возлегала на гамаке, мерно покачивающемся в ритме волн. Свою боевую экипировку она сменила на простую льняную сорочку, которая, впрочем, не скрывала пышности ее форм. Ее изящную шею украшало изумрудное ожерелье испанского происхождения, а изумрудные сережки отражали глубину ее глаз. Тонкие пальцы светились и мерцали кольцами, а запястья и лодыжки покрывало достаточное количество браслетов, чтобы ее можно было использовать в качестве якоря, если б нам довелось потерять корабельный. Я, как никто другой, знал, что она за злобная ведьма, но это знание отошло на второй план, когда я наблюдал, как она, соблазнительно изогнувшись в гамаке, пьет из золотого кубка своими пухлыми губками. Черт побери, я ничего не мог с собой поделать и мгновенно возбудился. Если б только она не держала в руках пистолет и не была похожа на Астизу так же, как кобра похожа на соловья…

Ее мастиф, пристально наблюдавший за мной из угла комнаты с глухим рыком, тоже не добавлял романтики.

– Тихо, Сокар, – приказала Аврора. Сокаром, если я не ошибаюсь, звали одного из египетских богов подземелья, и этот монстр, доходивший мне до пояса, как нельзя лучше подходил под описание одного из темнейших демонов царства Аида.

– Та камера, в которой ты оказался, это нечто вроде предисловия к тому, как могут продолжиться наши отношения, – начала она безо всякой преамбулы; никакая вуаль не могла скрыть ее натуры доминирующей хищницы. – Могу заверить тебя в том, что темницы Триполи много, много хуже, а ожидаемая продолжительность жизни рабов Караманли значительно ниже, чем у моряков на судне, охваченном желтой лихорадкой. Тебе, как рабу, всегда будет не хватать воды, поддерживать чистоту будет просто невозможно, а твое ослабленное и изможденное тело покроется отвратительными волдырями и гнойниками. Хлысты и палки оставляют раны и рубцы, которые краснеют и испускают зловонный гной, волосы выпадают целыми клоками. Суставы болят день и ночь, зубы гниют, язык распухает, ты быстро теряешь зрение.

– Похоже на награду после ночи в постели с тобой.

Бокал дернулся в ее руке, костяшки пальцев побелели. Судя по всему, она не привыкла к человеческой честности. Любой пират, осмелившийся пойти против ее воли, уже давно кормил бы акул на дне Средиземного моря, и, судя по всему, я рисковал такой же долей. Но при всем этом по какой-то странной причине она была явно неравнодушна ко мне. С чего бы это?

– Или мы можем вместе править миром, – закончила женщина.

– Аврора, ты многого добилась с нашей последней встречи – я надеялся, что ты окончательно сошла с ума и отдала концы где-то на неизведанных просторах Северной Америки. Но ты здесь, ты настоящий адмирал, но я все же очень сомневаюсь, что ты стоишь на пороге завоевания мира. Пленение меня, мягко говоря, это не совсем то же самое, что победить в схватке Наполеона или Нельсона.

– Но твое пленение – это лишь шаг на пути к зеркалу Архимеда.

– Так вот с чего все это началось? С мистической игрушки эксцентричного грека?

– Этот эксцентрик изобрел алгебру за две тысячи лет до Ньютона! Рассчитал значение «пи» точнее, чем фараоны! Он был настолько возбужден, когда открыл принцип вытеснения и закон, названный впоследствии его именем, что вскричал «эврика!» и голым бегал по стенам города.

– Бо́льшая часть знаменитых людей неравнодушна к публичности. Должно быть, именно моя скромность стоит на моем пути к знаменитости.

– Зеркало, если его удастся восстановить, сможет воспламенить любой флот. Оно будет испускать свой смертоносный луч вечно, не требуя перезарядки. Мы сможем грабить торговые суда любой страны, любой нации, и они, беспомощные, не смогут нанести нам ответный удар. Со временем можно установить эти устройства на кораблях и сжечь любой порт, любой форт, противостоящий нам. Представь, как взрываются склады с боеприпасами, как взлетают на воздух повозки с боеприпасами, как горящие моряки и солдаты разлетаются в стороны и падают в море…

– Аврора, какое воображение! Но все это было две тысячи лет назад. История древних времен, разве нет?

– Если только кто-то вроде тамплиеров не сохранил зеркало и не спрятал его в месте наподобие Тиры.

– Не сохранил и не спрятал. Я проверил.

– Может быть, ты недостаточно хорошо его искал. Или же знаешь больше, чем пытаешься представить. Давай же, Итан, ложись поближе ко мне, – она, соблазнительно извиваясь, переместилась на своем ложе, – гамак достаточно велик и для двоих.

– Вообще-то я зарекся иметь дело с женщинами, и ты лучше, чем кто-либо другой, знаешь почему.

– Когда-то ты умолял меня об этом…

– Это было до того, как ты убила всех моих друзей. Я пристрелил твоего кузена, если не ошибаюсь. Или брата. Или сводного брата… в конце той истории я уже и не знал, какой истории о Сесиле верить. Но в целом история наших встреч с тобой не самая безоблачная.

– Все эти люди были бы живы, если б ты поделился со мной своей миссией, как я просила с самого начала! Мы были бы партнерами, мы сделали бы этот мир лучше благодаря мудрости Ложи египетского обряда! Итан, неужели ты не замечал, что каждый раз, пытаясь поступить правильно, ты в итоге делаешь что-то не так? У тебя нет любви, нет денег, нет дома. Я же могу предложить все это, и много, много больше! Расскажи нам то, что ты знаешь, и присоединяйся к идее, которая гораздо больше нас всех. Преврати свою жизнь в нечто стоящее!

Сокар снова глухо заворчал, словно напоминая мне о том, что особого выбора у меня нет, но в следующий момент переключил свое внимание на кость (судя по всему, когда-то принадлежавшую незадачливому моряку, отказавшему Авроре), лежащую перед ним. Я подошел к небольшому столику, заваленному книгами и свитками по древней истории, алхимии и магии. Говорите про Ложу египетского обряда что хотите, но читателями они были исправными.

– Аврора, я бесполезен, как никогда. Ты видела, что мы откопали на Тире, – средневековый молитвенник. Мы нашли древние руины, пустые, как Версаль, и умудрились обрушить на них потолок. Ты абсолютно права, я полный неудачник, и ты сэкономишь себе много времени и сил, гоняясь за кем-нибудь более успешным.

– Тем не менее ты всегда на шаг впереди нас – и в пирамидах, и в Иерусалиме, и на американской границе, а теперь еще на Тире. Ты жаждешь знания так же неудержимо, как и мы, Итан!

– А кто эти «мы»? Как стать членом вашей клики заговорщиков, состоящей сплошь из лунатиков и мошенников? Подать заявление о вступлении в членство? Или это вопрос генеалогии?

– Мы – серьезные искатели прошлого, которые заслужили право править другими благодаря своему древнему знанию. По своему выбору мы бросаем вызов всему традиционному и предпочитаем следовать оккультному знанию, куда бы оно нас ни завело. Условностям и догмам мы предпочитаем мудрость. Идеальная гармония в мире воцарится только тогда, когда все будут подчиняться нам. Тебе и мне, Итан!

Что-то здесь не так. Зачем Авроре Сомерсет, английской аристократке и искателю-ренегату, стремиться к чему-то большему, чем измывательства над своими когда-то не добитыми жертвами? Если б я действительно располагал какими-либо полезными знаниями, я не удивился бы, если б она изобразила временный интерес, пока не получила то, что ей нужно, а затем перерезала бы мне горло. Но зачем намекать на возможность долгосрочного партнерства? Я терпеть не мог эту бестию, да и она не испытывала ко мне теплых чувств. Аврора уже видела мой пергамент с молитвами и пока еще не знала, что он все-таки может содержать нечто полезное… Нет, здесь было что-то иное, что-то странное, чего я пока что не мог понять.

– В моей жизни пока что не было места гармонии.

Она начинала терять терпение; ее поза в гамаке потеряла томность, а блеск в глазах сменился с соблазнительного на опасный.

– Ты предпочитаешь сгнить рабом?

– Отпусти моих друзей. И тогда, быть может, я помогу вам с этим вашим зеркалом.

– Итан, моя команда не работает бесплатно, им нужно платить. Твои друзья пригодятся для выкупа. Но вот себя ты все еще можешь спасти. Подумай о себе. Зачем тонуть всем вместе, когда ты все еще можешь выплыть?

Неприятно, что она была столь невысокого мнения о моих моральных качествах и полагала, будто подобное решение моей проблемы могло показаться мне привлекательным, но еще более неприятно, что она оказалась недалека от истины. Вот он я – один, без корней и привязанностей, покинул свою страну, чтобы служить другой, и попался в паутину, сплетенную моей давней любовницей; вот я писаю на грязный пергамент в надежде на то, что последнее приключение под землей было не совсем бесполезным. Да что я сам думаю о себе? Из уст Авроры эта перспектива казалась еще более пустой и мертвой, и, быть может, я смалодушничал бы, будь моложе и незрелее. Те редкие моменты в моей жизни, когда я демонстрировал стойкость своего характера и силы воли, наполняли меня чувством самоуважения – так, может, пришла пора взять это в привычку? Не просто измениться в своем отношении к окружающему меня миру, но начать настоящий проект реконструкции моей давно заблудшей души? Лишь один Бог знает, насколько хорошо мне удается давать себе клятвы и зароки, и лишь Он один знает, как плохо я умею их соблюдать.

– Но я ведь не сам по себе, не так ли? У меня три хороших друга в плену на корабле Драгута, и они страдают исключительно из-за моих неблагоприятных отношений с тобой. Нет, Аврора, пожалуй, твоему обществу в этом уютном гамаке я предпочту их компанию в том тесном трюме, наслаждайся жизнью без меня. Дело в том, что вы захватили бедных ученых, а не капитанов торговых судов, и наши жизни не стоят бумаги, на которой вы напишете требование о выкупе.

– Тогда вы умрете рабами! – Аврора вскочила со своего горизонтального трона и встала передо мной, дрожа от раздражения, сверкая яростным пламенем зеленых глаз, и клянусь Венерой, ее формы в льняной сорочке соблазнили бы и папу римского. Я искренне не понимаю людей, принимающих обет безбрачия. Полупрозрачная ткань, казалось, делала ее еще более нагой, нежели бы она действительно предстала передо мной голой, и я желал ее плоть до изнеможения. Но она была дьявольской искусительницей, и я не осмеливался коснуться этого огня.

– А вы никогда не заполучите зеркало Архимеда. Это все равно что дать бочку с порохом пироману. Вы не получите свое оружие, не получите меня и не достигнете той, вне всяких сомнений, извращенной цели, которую преследуете. Все, что у тебя будет, – эта каюта, команда головорезов-мусульман, галеты, трюмная вода и жизнь, полная одиночества, в поисках мира, который ты сама же и отвергла.

– Ты ничего не знаешь!

Ее собака вскочила на ноги и гавкнула в мою сторону, вновь заставив меня вздрогнуть и вспомнить о томагавке, которым я с удовольствием поиграл бы с этим мастифом на досуге.

– Именно! – молвил я. – А потому делай что хочешь – расскажи мне, утопи меня, брось меня за решетку, но прошу тебя, оставь меня в покое.

Как оказалось, ни одному из наших желаний не суждено было сбыться.

Глава 20

С моря Триполи привлекал, как разинутая львиная пасть. Драгут поднял нас на палубу понаблюдать за заходом в порт, чтобы мы полностью осознали безнадежность любых мечтаний о побеге. С каждым километром, приближающим нас к берегу, мы все сильнее ощущали душащий жар Северной Африки, небо которой было ярко-желтым над пустыней и молочно-голубым над садами и финиковыми пальмами, окружающими городские стены. Форты и башни самого неприступного логова пиратов на Средиземном море колыхались в раскаленном воздухе, словно ночной кошмар. Челюстями льва были рифы, опоясывающие город с моря, зеленые и золотые на фоне темных вод Средиземного моря, а зубами – пушки, торчащие из амбразур защитных бастионов: сотни и сотни пушек. Под их защитой корсары, шебеки и фелуки берберских пиратов беззаботно сгрудились у берега, словно спящие львята.

Я искренне надеялся увидеть гордые черные фрегаты американского флота – ведь я пересек Атлантику на борту корабля мощной эскадры кораблей нашего флота, – но не увидел никаких признаков блокады, а насмешки Драгута насчет того, что флотилия Соединенных Штатов прячется на Мальте, представлялись мне вполне правдоподобными. Если Триполи действительно находился в состоянии войны с моей молодой страной, признаков этого заметно не было.

– Видите, – сказал Драгут, словно читая мои мысли, – осадка ваших кораблей не позволит им и близко подобраться к Триполи.

Полуденная жара и солнце начинали действовать мне на нервы, лишь усиливая галлюциногенный эффект, который ученые Наполеона назвали «миражем». Со стороны земли доносился запах песка и специй, экскрементов и апельсинов, шерсти от сложенных в горы ковров и вонь от сушеной рыбы. Триполи расположен на зеленой равнине, постепенно переходящей в пустыню, и в ослепительном свете солнца дома с плоскими крышами кажутся ледяными глыбами. Этот огромный ледник изрезан паутиной улиц, таких узких и переплетенных, что они скорее походят на природные ручьи и каналы, нежели на спланированные дороги. Рельеф по большей части плоского города тут и там выступает в небо мечетями и минаретами с конусообразными зелеными крышами, напоминавшими шляпы ведьм.

На юго-восточной оконечности города, у бухты, стоял коренастый, массивный дворец паши, Юсуфа Караманли, за которым виднелись каменистые утесы с фортом, из которого отлично просматривалось и простреливалось и море и суша: отличное место для зеркала.

Караманли, как с гордостью рассказал нам Драгут, был не менее безжалостным, чем Аттила Завоеватель.

– Он пришел к власти семь лет назад, когда прогнал пирата Али Бургала. До этого он убил своего брата Хасана в гареме дворца и отстрелил пальцы его матери, когда она подняла руку, пытаясь защитить старшего из своих сыновей. Юсуф за волосы оттащил беременную жену Хасана от его мертвого тела, а затем отрезал его половые органы и бросил на съедение собакам.

– Теперь понятно, почему вы вступили в их ряды.

– При всем этом он очень богобоязненный человек – его тюрбан расшит цитатами из Корана.

– Вот это вера.

– Когда Юсуф отвоевал город у пирата Бургала, его старший брат Хамет согласился на изгнание в Александрию. Однако жена и дети Хамета остаются здесь в качестве заложников. Юсуф не доверяет Хамету и контролирует его, терроризируя его семью. У самого Юсуфа две жены, светлокожая турчанка и чернокожая красавица.

Белая Мадонна и негритянка, подумал я, вспомнив свои приключения в подземельях Иерусалима с Мириам и наставления Астизы.

– И, конечно, целый гарем наложниц. Юсуф – настоящий жеребец. А еще у него есть леопард, итальянский ансамбль, ублажающий его музыкой и серенадами, и драгоценные камни размером с яйцо малиновки.

– Все равно сомневаюсь, чтобы он победил на выборах.

– Ему это не нужно. Его любят и боятся, потому что его правление – это воля Аллаха. Мы, мусульмане, довольствуемся своей судьбой, потому что, как говорил Пророк, «так предначертано». Христиане же разрываются на части, потому что не верят в судьбу и всегда пытаются что-то изменить. Мы же, благоверные, согласны и на угнетение, если есть на то воля Аллаха. Триполи живет в мире именно благодаря тирании.

– То есть вас устраивает сумасшедший, убивший собственного брата, покалечивший мать и таскающий беременную жену своего брата за волосы?

– Весь мир платит дань Юсуфу Караманли.

– Англия и Франция не платят, слава богу, – вмешался Смит.

– Так оно и должно быть. Англичане и французы не дают флотам других стран накопить силы. Разве Нельсон не уничтожил только что датский флот под Копенгагеном? Мы не можем драться против их линкоров, а они не могут подобраться к нам из-за мелководья. Поэтому мы не трогаем корабли под их флагом, а они, в свою очередь, не трогают нас, позволяя нам охотиться за торговыми судами своих конкурентов. Торговцы понимают, что им проще заплатить за то, чтобы плыть под английским или французским флагом. И в этом тоже мы видим мудрость Аллаха – каждая нация занимает свое законное, принадлежащее только ей место. Единственные, кто не проявляет благоразумия, это американцы, но посмотрите вокруг – вы видите здесь ихфрегаты? Они хвастают и угрожают, но предпочитают прятаться.

– Но Юсуф сам объявил нам войну.

– Он сделал это потому, что ваша инфантильная нация не понимает миропорядка и не согласна платить праведную дань! Соединенным Штатам лучше дать нам то, что мы требуем. Это обошлось бы вам гораздо дешевле, чем бездумное отрицание существующего положения вещей в мире. Вот увидите.

– Драгут, боюсь, мы более не верим вашим советам с учетом того, что вы лгали нам, предали нас и продали в рабство.

– Ага! Вам еще повезло, что вас захватил именно Хамиду Драгут, а не по-настоящему жестокий человек, как Мурат-реис![7]

– Шотландец-предатель?

– Он надел тюрбан, но остался столь же мрачным и угрюмым, как его родина. Я замолвлю за вас словечко, но поверьте, он вовсе не такой милостивый, как я, Хамиду. Мурат выбрал доблесть под полумесяцем вместо рабства под крестом. Теперь он капитан всех наших корсаров и известен своей храбростью, умом и беспощадностью. У каждого раба есть эта возможность! В ваших отсталых странах рабство – это мука длиною в жизнь, это труд негров, которых вы презираете. В нашей просвещенной нации это всего лишь ступенька к богатству и даже свободе для тех, кто примет ислам! Наши христианские рабы живут жизнью проклятых, но рабы-мусульмане могут подняться до уровня своих хозяев. Такова мудрость Аллаха.

– Никто из нас никогда не обратится в мусульманство, – поклялся Кювье, – даже мы, ученые, сомневающиеся в Святых Писаниях.

– Тогда либо ваши обанкротившиеся семьи заплатят за вас выкуп, либо вы проведете остаток своих дней на каменоломнях, либо вас отдадут Омару Властелину Темниц. Неужели вы, ученые, не имеете здравого смысла? Послушайте меня: сейчас вас может спасти только здравый смысл.

Мы приближались к городу, откуда донесся приветственный залп пушек; флотилия Авроры дала ответный залп. Каждому новому дымку со стороны бойниц форта спустя секунду или две вторил дым одного из наших орудий, и грохот залпов гулял эхом над прекрасными бирюзовыми водами бухты. Мы скользнули меж рифов, приближаясь к причалу, на котором уже сгрудились толпы грузчиков, работорговцев, солдат и жен с закрытыми чадрами лицами. С городских стен донесся звук горна и барабанная дробь. Наш корабль встал у пристани, и изможденные голодом рабы вытащили на берег длинные гремящие цепи, к которым нас приковали кандалами на запястьях и лодыжках. Вес цепей не позволял поднять руки, и нам приходилось держать их опущенными так, словно мы пытались прикрыть свои промежности, что было недалеко от истины – так сильно были изодраны наши одежды после путешествия по подземельям Тиры. Грязные, небритые и тощие, мы выглядели как жалкие рабы, кем мы, собственно, только что стали. Мои ученые спутники мрачно рассматривали галдящую толпу, ожидая, когда нас поведут на рынок рабов. Здравый смысл? У нас осталась лишь одна карта, но мы не осмеливались разыграть ее. Мы думали, что знаем место, изображенное на палимпсесте.

Именно Смит, со своей любовью к географии, первым все понял. Он сказал мне об этом, когда меня вернули в трюм корабля Драгута после моего короткого рандеву с Авророй.

– Итан, мы все перепутали, – объяснил он мне шепотом, когда наш корабль снова взял курс на берега Африки. – Изгиб здесь – это вовсе не залив, а наоборот, полуостров, словно карту рисовали с ее изображения в зеркале. Как только я это понял, все сразу же встало на свои места. Я знаю лишь одну бухту в этой части мира с выступом точно такой же формы, и это Сиракузы на Сицилии, где Архимед делал расчеты и занимался зеркалом. А эта кривая здесь прочерчена вовсе не по суше, а по морю. У Фултона есть идея в отношении того, что же это, черт его побери, может означать.

– Я думаю, что это предел эффективности зеркала, – пояснил изобретатель. – До этой черты лучи зеркала обладали достаточной силой, чтобы воспламенять римские галеры.

– А символы могут относиться к местам на суше, которые хотели отметить авторы данной карты, – продолжал Смит. – Например, место, где спрятано зеркало Архимеда. Пещеры, форты, церковь.

Я посмотрел на пергамент. Крест располагался на полуострове, а символ, напоминающий замок, – на значительном расстоянии от города. Крест и замок соединялись подковообразной линией, а в месте сгиба кривой были нанесены волнистые отметины, словно обозначение реки. Рядом располагался овал, небольшие горбики, которые могли олицетворять хижины или пещеры, и стрелки со странными символами и бессмысленными цифрами.

– Я думаю, что тамплиеры начертили эту карту после того, как обнаружили зеркало, – прошептал Смит, – а спрятали ее на Тире в месте, известном только им: в подземных катакомбах.

– Значит, нам есть чем поторговаться! – воскликнул я.

– Однозначно нет, – воспротивился Кювье. – Неужели вы собираетесь передать ужасное оружие в руки пиратов-фанатиков?

– Не передать. Лишь использовать то, чем мы владеем, чтобы выбраться из этой затруднительной ситуации.

– Я лучше останусь рабом, чем дам варварам подсказку, которая может привести к уничтожению французского флота! – поклялся мой друг.

– Так точно, и британского флота тоже! – воскликнул Смит. – Право же, Итан, ведь и ваша страна тоже находится в состоянии войны с этими дьяволами. Мы не можем рассказать им, где находится смертельный луч.

– А где он? – спросил я, всматриваясь в карту.

– Мы не знаем точно, но рано или поздно они до этого додумаются. Даже если они узнают город, это значительно облегчит их поиски. Ваши фрегаты превратятся в плавающие костры, а ваши соотечественники сгорят заживо. Мы не можем купить свою свободу такой ценой. Смерть или бесчестие, помните?

– Конечно, – сглотнул я. – Тем не менее от одного намека ничего не будет.

Фултон покачал головой.

– Любой современный изобретатель наверняка сможет улучшить греческий дизайн. Мы не имеем права даже намекать на это!

Клянусь усами Зевса, меня угораздило попасть в рабство с достойными людьми, а это всегда рискованно, не говоря уже о том, что со мной это впервые.

– Но они все равно заберут у нас палимпсест и могут прийти к такому же заключению, – попытался я переубедить их; при этом вовсе не малодушничал, а лишь пытался размышлять практично.

– Единственное, что мы можем сделать, так это запомнить этот рисунок в мельчайших деталях и уничтожить пергамент. Тогда ключ будет в наших головах, а не в подземном тоннеле или на куске кожи животного.

– Как уничтожить? Мы не докинем его отсюда до моря.

– Верно, и молитвы мы на него снова нанести тоже не сможем. Единственное, что приходит мне на ум, так это съесть его.

– После того, как мы вымочили его в моче, чтобы прочесть надпись?

– Итан, немного мочи никому не повредит, – заверил меня ученый. – Это даже менее токсично, чем вода из грязного колодца. Раньше девушки мыли мочой волосы. К тому же палимпсест уже давно просох. Можно сказать, мы его замариновали.

– Съесть маринованный палимпсест? – Я пребывал в смятении. – Но как?

– Понемногу. Соли с перцем, боюсь, у нас нет.

Так мы и поступили. К концу процесса у меня заболела челюсть и свело живот от переизбытка пергамента и недостатка овощей. Ну почему я не могу найти нормальное сокровище, что-нибудь вроде золотых слитков или королевской диадемы?

Угрюмое жевание этой жвачки навеяло на нас философские мысли, а когда мужчины размышляют о тайнах вселенной, первыми им на ум приходят женщины.

Я рассказал о своей неудачной аудиенции с Авророй Сомерсет и вкратце посвятил моих спутников в историю наших непростых с ней взаимоотношений, которая, казалось, никого не удивила. Мы единогласно пришли к выводу о том, что женщины таинственны, как карта сокровищ, и взрывоопасны, как бочка с порохом.

– Просто необъяснимо, насколько они опасны с учетом того, что мужчины явно превосходят их, – сказал Смит с выражением искреннего непонимания на лице. – Свидетельства того, что наш пол превосходит их по силе, храбрости и уму, неоспоримы.

– Не совсем, – охладил его пыл Фултон. – Я знаю многих мужчин, которых перспектива родов приводит в ужас.

– У женщин однозначно есть свои сильные стороны, – нехотя согласился англичанин. – Красота – это лишь наиболее очевидная из них. Я пытаюсь сказать, что, несмотря на все способности мужского пола, курицы, похоже, слишком часто берут верх над павлинами. Весьма и весьма занятно…

– Все это – продукт естественной истории, – молвил Кювье. – Самцы, к примеру, и это истинная правда, обладают инстинктом к неверности. В то время как моногамия имеет свои преимущества в плане выживания потомства, с точки зрения воспроизводства и продолжения рода в интересах любого самца – оприходовать как можно больше самок.

– Да ладно вам, – вставил я.

– И именно это должно закрепить за мужчинами их превосходство, – сказал Смит. – Если сердце мужчины разбито одной партнершей, он просто переносит всю свою энергию на другую. Взгляните на Гейджа – прекрасный пример безрассудной серийной похоти, неверности и неспособности мыслить разумно.

Я открыл рот, чтобы возразить, но Фултон оборвал меня.

– Олени-драчуны рискуют погибнуть в драке, но зато победителю достается весь гарем, – согласился изобретатель. – Бык властвует на своих пастбищах, а баран заведует своими овцами. Мужское превосходство, господа, это закон скотного двора, но это же должно быть законом и модных салонов!

– Однако это не так, – предупредил его Кювье. – Итан, к примеру, представляет тот тип мужчин, которые сталкиваются с бесконечным числом проблем, связанных с женщинами, благодаря своей блошиной неутомимости, неспособности планировать будущее, авантюризму и бесталанной неверности. В его случае преимущество скорее на стороне прекрасного пола. Когда открывается сезон охоты на самцов оленей? Именно в сезон половой охоты, когда их мозг затуманен вожделением, и они не могут думать ни о чем ином.

– Вы опять точно описали Итана, – согласился Фултон.

– У женщин же, наоборот, гораздо более тяжелая задача, нежели простое совокупление, – продолжал Кювье. – В то время как праздный бык вроде Гейджа мечется по пастбищу, гоняясь сначала за одной юбкой, потом за другой, потом за третьей, у самки есть лишь один шанс принять верное решение. Оплодотворить ее может лишь один мужчина, а потому выбор самца имеет критическое значение для благополучия самки и благополучия ребенка. Именно поэтому к выбору партнера она относится с мудростью Александра и стратегией Фридриха Великого. Навыки этого танца прививаются ей с детства, и когда мы, мужчины, сталкиваемся с ее безжалостной стратегией и жесткими критериями отбора, нам остается лишь играть свою роль беспомощных пешек. Именно она контролирует наш успех или неудачу, именно она маневрирует с тем, чтобы привести в свой будуар нужного ей самца, и именно она учитывает не только физическую привлекательность, но и деньги, интеллект и власть. Именно женщина затевает вводящий нас в замешательство хоровод фланговых маневров, засад и нападений, который превращает незадачливого мужчину в состояние опьяненной покорности. И при всем этом она должна убедить мужчину в том, что их отношения – это прежде всего его идея.

– Мы им в подметки не годимся, – согласился Смит со вздохом. – Мы – кролики, а они – лисы.

– Ну, или незадачливые романтики вроде Итана, – добавил Кювье.

– Они взвешивают и наше наследство, и нашу репутацию, и перспективы, и даже гигиену, – подтвердил Фултон. – Неудивительно, что у Гейджа такие трудности с его пресловутой Астизой и этой Сомерсет, и я уверен, что это лишь верхушка айсберга. Он и женщины – безнадежно плохое сочетание.

– Господа, я далеко не жертва. – Моя гордость начала колоть меня в бок.

– Может быть, – сказал Кювье, – но чем дальше вы будете держаться от женщин, Итан Гейдж, тем в большей безопасности будем все мы.

Глава 21

И вот я оказался на каменном причале на краю Африки под жарким полуденным солнцем, волоча за собой груду железа весом с корабельный якорь, чувствуя отвращение от перспективы разжечь былую страсть с Авророй Сомерсет и глядя в лицо судьбе, о которой в средиземноморских тавернах говорят лишь испуганным шепотом. Наше пленение стало местью мусульман за их изгнание из Испании, кровавые крестовые походы и позор при Лепанто и Вене пару веков назад. Всякая война лишь провоцирует новые войны. Наша четверка, может, и стала бы источником огорчения для любого приходского священника благодаря нашим весьма либеральным взглядам на религию и Святое Писание, но для пиратов мы были христианскими собаками, которые вот-вот поймут, каково им будет в аду, который они заслужили, отказавшись принять ислам.

В один прекрасный день я пойму, что мне не стоит соглашаться на задания Наполеона Бонапарта.

– Так какой у нас план? – прошептал Фултон.

– Если честно, то я собирался выкупить наши души, используя новые знания, но неожиданное моральное просветление в наших рядах свело этот вариант на нет. Я вижу лишь два выхода. Первый – бежать что есть мочи, как только появится такая возможность.

Фултон взглянул на свои кандалы.

– Кажется, об этом наши недруги уже подумали.

– Другой выход – апеллировать к здравому смыслу. Я ни на йоту не верю нашей пиратской принцессе, друзья, а потому нам нужно встретиться с королем этого места, самим Юсуфом Караманли, и убедить его в нашей важности.

– Это тот самый Караманли, который на пути к трону пристрелил одного своего брата, а второго отправил в ссылку? Тот самый, что объявил войну нашим Соединенным Штатам? Тот самый, дед которого приказал задушить своих стражников-янычар одного за другим, когда те проходили сквозь врата на его благодарственный ужин?

– Он, пожалуй, не Джордж Вашингтон, – согласился я, – но, в конце концов, пираты – это бизнесмены. Вы, ученые, представляете собой самые светлые умы Европы. Мы придумаем какое-нибудь безобидное задание, чтобы впечатлить его, заслужить его благодарность, заставить его чувствовать себя обязанным нам и отправить нас восвояси. Может быть, даже с подарками.

– Ваш оптимизм граничит с идиотизмом, – сказал Смит.

– Если мы покажем, что действительно полезны для него, он никогда не отпустит нас, – добавил Кювье.

– Тогда, может быть, нас спасет Наполеон?

– Наполеон не имеет ни малейшего представления о том, где мы.

– Тогда ищем любые возможности для побега, господа.

– Побег грозит страшной смертью, я читал, – предупредил Смит. – Насколько я помню, у нас нет ни малейшего шанса.

– Ну что ж, – сказал я упрямо, – я что-нибудь придумаю.

Они вздохнули, как один.

На этом мы двинулись вперед под свист хлыстов, прикованные к еще одной группе пленников, скинутых с другого корабля. В их числе были плачущие женщины. Наши цепи сцепили друг с другом, и нас, спотыкающихся и шатающихся, толчками и пинками направили вдоль бочек с сахаром, вином и гвоздями в город, где из палящего марева солнца мы оказались в тени напоминавших каньоны африканских улиц. Нас вели сквозь толпы толкающихся солдат, кричащих торговцев, одетых в черное женщин, ревущих ослов и храпящих верблюдов. Мы семенили босыми ногами по покрытому навозом песку улиц под звуки горнов и барабанную дробь. Высоко над нами парили зелено-красно-белые флаги Триполи, словно насмехающиеся над мечтами о свободе. Из ниш и альковов вдоль пути нашего следования беднейшие из мусульманских попрошаек не упускали ни одной возможности ударить или плюнуть в нас, чтобы наше настроение стало еще хуже, чем у них. Над нами глумились, пока дух наш не сжался в комок в глубине страдающих тел. Наше оружие исчезло, обувь украли (я проследил за тем, чтобы мои пропитанные мочой сапоги достались Драгуту), а половину пуговиц от камзолов оторвали по пути. Мы страдали от жажды, голода и плетей и чувствовали себя бесконечно жалкими, находясь по эту сторону костра каннибалов. Я не переставал искать возможности для освобождения или побега, но тщетно.

Триполи напоминал мне Александрию и Каир. Те же кофейни, те же старики, сидящие на корточках у входа и передающие по кругу шестифутовые курительные трубки кальянов, тяжелый воздух, запах гашиша и благовоний. И, конечно же, таверны, где заправляли освобожденные христиане под патронажем мусульман, которые сидели в тени, потягивая запрещенный алкоголь.

Мимо скользили закутанные в темные одежды турчанки и арабки, и лишь красота их миндалевидных глаз намекала на прелести, скрытые под их балахонами.

В Триполи была также большая колония евреев, которых изгнали из Испании во времена Колумба. По указанию правителя евреи одевались в черное и обязаны были снимать обувь, проходя мимо мечети. У большинства попрошаек не было запястий или рук по локоть или даже плечо – свидетельство того, что их конечности когда-то были отрублены, а обрубки покрыты дегтем за совершенные ими преступления. Уличные мальчишки бежали рядом с нами, выкрикивая оскорбления и насмехаясь над нашей кабальной участью. Над нами за решетчатыми окнами гаремов и апартаментов сверкали глаза наблюдавших за нами женщин.

Что ни говори, Филадельфия нравилась мне больше.

– В Триполи существует особая иерархия, которую вам полезно бы запомнить, – говорил Хамиду, пока его солдаты тычками гнали нас вперед. – Правители и янычары – это турки, подчиняющиеся Высокой Порте в Стамбуле. Им дозволено носить красную феску с муслином. На ступеньку ниже – арабские торговцы, потомки пустынных воинов, которые захватили Северную Африку более тысячи лет назад. Ниже арабов – мавры, мусульмане, изгнанные из Испании христианскими рыцарями. Затем следуют левантинцы – чернорабочие греки и ливанцы. Евреи – тоже беженцы от испанского произвола, и они – наши ростовщики. И, наконец, в самом низу вы – рабы, составляете пятую часть нашего населения. Государственными языками являются турецкий и арабский, а на улицах говорят на лингва-франка Средиземноморья, смеси всех диалектов прибрежных стран и территорий.

Мы удрученно плелись мимо рынка. Многочисленные лавки выставляли полные корзины серебряной рыбы, горы ярких специй, ковры, кожу, шелка, фиги, оливки, зерно и масло. Тут же торговали железной и латунной посудой, искусно изготовленными седлами, резными кинжалами, апельсинами, гранатами, виноградом, маслом, анчоусами и финиками. Продавалось абсолютно все, включая меня.

– Сколько я стою? – спросил я. – То есть как раб.

Он на мгновение задумался.

– Половину стоимости красивой женщины.

– Но вы не можете продать нас, как простых моряков, – возмутился я. – Мы ученые люди.

– Вы христианские собаки, пока не обратитесь в нашу веру.

Рынок рабов в Триполи представлял собой каменную платформу под стеной центральной цитадели Юсуфа, а жалобы и стенания обреченных, судя по всему, служили для него развлечением. Мы выстроились в колонну у ступенек, пока толпа участников аукциона придирчиво осматривала нас, ведь мы являлись потенциально прибыльным капиталовложением. Вырученные с нашей продажи деньги получали пираты, пленившие нас, однако был шанс, что покупатель получит прибыль не только от нашего труда, но и за счет выкупа, который могут заплатить наши родственники из христианского мира. Были здесь и представители самого паши в тюрбанах, расшитых драгоценными камнями, и сапогах с задранными носами. Их задача заключалась в том, чтобы заполучить красивейших женщин для гарема и наиболее способных для всевозможных работ во дворце после того, как последняя партия закупленных рабов пришла в негодность от переработки и болезней. Среди покупателей были также загорелые вожди далеких берберских племен, военные надзиратели, ищущие грубую силу для рытья окопов и строительства оборонительных валов, владельцы галер, ищущие гребцов, ковровые ремесленники, ищущие быстрые пальцы и внимательные глаза, а также красильщики, водоносы, фермеры, дубильщики, погонщики и каменщики – все как один с плетьми и собственными кандалами наготове. Вся система строилась вокруг принуждения, нежели свободного предпринимательства, и я, не колеблясь, первым заявил бы, что она не просуществует долго, если б не тот факт, что берберские королевства вот уже триста лет не покорялись европейским флотам. Ведь и мои Соединенные Штаты на юге зависели от рабства, и, судя по всему, его самые восторженные поклонники процветали.

Пленников перед нами продавали, как скот. Им приказывали напрячь мышцы, чтобы оценить их физическую силу; им палками открывали рты, тыкали в живот, заставляли поднимать ноги и грубо сдирали с них одежду, чтобы убедиться в отсутствии на их теле волдырей, сыпи и прочих признаков болезней. Нас всех заставляли прыгать на месте и гарцевать на предмет обнаружения подагры. В некоторых случаях с бедных пленников стягивали штаны, дабы оценить размер гениталий, словно их прочили в племенные жеребцы.

Один моряк с Сардинии был настолько шокирован столь унизительным обращением, что не сдержался, оттолкнул аукционера и пнул солдата, гремя цепями. Толпа отреагировала на всплеск эмоций гулом и ревом, словно кто-то разворошил осиное гнездо. Я приготовился к сцене нещадного избиения, которое не заставило себя долго ждать, и вот уже стражники осыпали несчастного градом ударов, пока он не свернулся калачиком, словно ребенок, на аукционной платформе, по-итальянски моля о пощаде. Дикая жестокость стражников казалась абсолютно непропорциональной и безграничной – но это была лишь репетиция перед его настоящим наказанием.

Позади нас послышался шум и волнение толпы, и я обернулся. На площади появился мужчина на белоснежном коне, окруженный отрядом янычар. На вид ему было за тридцать, он был красив и хорошо сложен, слегка запылен после утренней охоты. На шестах восседали привязанные к ним хищные птицы. Когда он остановился, чернокожие рабы с длинными опахалами мгновенно подбежали к нему и принялись за работу.

За ним, восседая на другой лошади, следовала Аврора Сомерсет, рыжая копна волос которой водопадом развевалась на ветру – картина, которую большинство мусульман сочли бы непристойной. Ее рот был полуоткрыт в возбуждении, она наблюдала за избиением с тихим восторгом.

– Это Караманли, – прошептал Кювье, – взгляните на изумруд на его тюрбане.

– С таким в толпе не затеряешься, – согласился я. – У него шея не болит?

– Он любит порядок на своих рынках, – сказал Драгут. – Из этого сардинца сделают пример остальным.

Паша резко приказал что-то одному из своих офицеров, и это сообщение было мгновенно передано аукционному надзирателю. Тот моргнул, сожалея об утерянной прибыли, затем резко выкрикнул свой собственный приказ. Спустя мгновение стонущего окровавленного моряка освободили от его пут и оттащили в полубессознательном состоянии на край платформы, где крепко схватили за вытянутые в стороны руки, в то время как откуда-то из теней сверху маятником свесился огромный крюк. По счастью, жертва была слишком потрясена, чтобы осознавать, что с ней сейчас произойдет.

Мы ахнули, своим криком на мгновение приведя жертву в сознание, и в следующее мгновение крюк пронзил его спину и вышел наружу через живот, словно громадный рыболовный крючок, с конца которого ручьем лилась кровь.

Мужчина издал нечеловеческий крик, словно оказался в лапах самих демонов, и спустя секунду его бьющееся в агонии тело уже поднимали на веревке; кровь мощными струями стекала по его обнаженному тело, глаза закатились от нечеловеческой боли.

– Боже правый, – всхлипывали мои компаньоны.

Подъем жертвы остановили на высоте футов двадцати над аукционной платформой. Моряк продолжал судорожно метаться и съеживаться, а его глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит, когда он бросил последний взгляд на крюк, торчащий из его живота, кровь из которого продолжала орошать булыжники под ним. Наконец его конвульсии замедлились, и он потерял сознание, а я заметил, что рядом с ним в тени с веревок свешивались и другие трупы, наполовину сгнившие и высохшие – напоминание о том, что произойдет с нами, если мы попытаемся сопротивляться.

Вся моя воля испарилась. Побег? Я с трудом дышал.

Я повернулся к Авроре и Юсуфу. Женщина облизнула губы. Правитель Триполи кивнул с мрачным удовлетворением и направил своего коня к вратам своего дворца, а пиратская королева и свита поспешно последовали за ним.

– Вот момент привлечь его внимание, – прохрипел я, но мои компаньоны оказались не в настроении заигрывать с этим монстром, да и в любом случае мы были слишком ободраны и неизвестны, чтобы он бросил хотя бы взгляд в нашу сторону. Не оборачиваясь, он исчез в тени своей крепости, Аврора также проигнорировала нас. А мы остались на платформе, беспомощные и униженные.

И все же отвратительное ощущение от того, что нас выставляли как скот на ярмарке, не могло сравниться с тем бесчестием, которое приходилось переживать женщинам. Старые и непривлекательные быстро продавались в прачечные или пекарни после непродолжительного торга, а молодые и красивые раздевались догола под одобрительный рев толпы потных мужчин. Затем их вертели и рассматривали со всех сторон, словно столовый хрусталь, не заботясь об их чести и достоинстве. Если аукцион затягивался, аукционер приподнимал их груди или просовывал трость меж их бедер под сладострастные крики и вздохи, и цена сразу начинала карабкаться вверх. Никому не было дела до того, как сильно женщины рыдали или дрожали при этом, а одна даже обмочилась от страха и унижения; их похотливо осматривали, прежде чем целыми группами отправить в гарем, где их отмывали и готовили к изнасилованиям и ублажению нового владельца. Мы горели от ярости и желания отомстить за них, но что мы могли поделать? В то время как женщины оплакивали свою судьбу, некоторые из плененных мужчин рыдали еще сильнее, предвидя еще более ужасное будущее и понимая, что их существование не будет похоже на скучную роскошь гарема, и их ждет лишь монотонность сухарей, бессмысленных побоев и нечеловеческого труда, пока смерть не станет для них сладким освобождением.

От жары и злого возбуждения у нас кружились головы, нас шатало от жажды и безнадежности, мы вяло отгоняли мух с глаз, которые пытались выпить последние капли нашего пота. Наконец и наш ученый квартет пинками и плетьми подняли по лестнице на помост под крики и свист остающихся покупателей, недовольных нашей физической формой и видом. На вид, в нас не было и половины выносливости обычного моряка. Кому нужен раб-ученый? Аукционер, вздохнув, начал увещевать толпу. В ответ они выкрикивали оскорбления и насмешки, надеясь сбить цену, сходясь во мнении, что мы отправимся в каменоломни, где не протянем и нескольких недель.

– И вот мы в аду, – сказал Кювье, закрыв глаза. – Не на Тире, а здесь.

– Нет, – ответил Фултон, – ад сам идет к нам.

Я посмотрел туда, куда был направлен его взгляд. Собравшиеся внезапно стихли при виде гиганта, тяжелой поступью слона медленно продвигавшегося сквозь толпу, расталкивая грудью замешкавшихся покупателей и зевак. Его плечи были шире любого дверного проема, лысый череп блестел на солнце, а торс представлял собой переплетение татуировок и шрамов. Он был неестественно бледен, словно жил в пещере и редко поднимался на солнечный свет, а крохотные глаза, широко расставленные на грубом и помятом лице, тускло светились жестокостью и злобой. Его руки и запястья казались достаточно сильными, чтобы гнуть каленое железо, нос расплющен, тяжелые губы как у морского окуня, а выступающие горы мышц, казалось, накачаны желчью. Толпа спешно расступалась перед ним, трепеща от страха, и вдруг стало так тихо, что стало слышно, как на цепи в последний раз инстинктивно дернулось тело нанизанного на крюк моряка и последние капли его крови упали на мостовую.

– Это Омар! – услышал я дыхание пиратов. – Властелин Темниц.

– Для Девы Марии страшноват будет, – прошептал я.

– Слишком страшен для человеческого дитя в принципе, – поправил меня Кювье. – Возник как личинка из навоза, я так полагаю.

Гигант указал на нас пальцем толщиной с небольшой пистолет, и мы осознали, что нас, наконец, заметили.

– Юсуф Караманли сказал, что эта мелочь моя.

Глава 22

Если трюм корабля Драгута вызывал клаустрофобию, а рынок рабов в Триполи навевал ужас и уныние, то темница Омара оказалась бесконечно более зловещей. Ее тоннели на протяжении веков вырубались в камне карфагенянами, римлянами, вестготскими варварами, арабскими джихадистами и турецкими сюзеренами и превратились в некий лабиринт скорби, изгрызенный целыми поколениями пленников и заключенных, словно зараженное термитами дерево. Каждая новая тирания углубляла подземелье еще на один уровень с тем, чтобы прятать в нем грех и жестокость подальше от дневного света. Нас не сопроводили, а волоком затащили в этот улей в утробе под дворцом Юсуфа, и не посадили за решетку, а бросили в яму, каменный колодец, стены которого были слишком скользкими от сочившейся жижи для любых попыток побега. Дно по щиколотки было покрыто грязью, отходами и помоями, и мы по большей части чувствовали это, нежели видели, так как в колодце не было ни малейшего света, кроме доносившихся время от времени отблесков далеких факелов где-то высоко над нами. Запах в яме стоял необычный, эдакая смесь падали и рептилий, воздух был затхлым и, казалось, доисторическим – вероятно, временами в этой яме держали каких-то животных. Сейчас же никаких существ, кроме нас, в колодце не было, и это к лучшему (для животных), так как мы, скорее всего, съели бы их – убили голыми руками и проглотили сырыми, не жуя. Пот с камней был нашим единственным источником воды для питья, которую нам приходилось лакать, как собакам, а первую пищу нам бросили только через два дня. В тот день мы, наконец, услышали шаги стражников-троглодитов наверху и видели, как что-то летит в нас в почти полной темноте. Нам хватило ума поймать то, что оказалось кишащей личинками заплесневелой горбушкой хлеба, едва ли достаточной для нас четверых. Черви стали для нас даже более питательным продуктом, чем прогорклая мука, которой они кормились.

Мы все проглотили свою долю, не ощущая ее вкуса.

В отчаянии за все это время наша четверка не проронила практически ни слова, и основными звуками, доносившимися до нас, были стоны, крики и мольбы о пощаде врагов Юсуфа, доносившиеся откуда-то сверху. Сам же Омар был невероятно силен и молчалив, когда швырнул нас в нашу нору без единого слова объяснения. Он казался скорее даже не жестоким, а безразличным, словно те страдания, за которыми он надзирал, так и не отложились в его маленьком мозгу питекантропа.

Все мы начали страдать от болезней. Люди не могут долго жить в мокрой вонючей яме, не вдыхая при этом зловонные испарения, содержащие, должно быть, все известные человеку болезни и недуги. Наши редкие крики о помощи или просьбы объяснить происходящее полностью игнорировались, и временами нам казалось, что о нас попросту забыли. Наше будущее было туманным, настоящее мучительным, а время ползло медленно, словно слизняк. Даже если бы мы решили предать свой флот и свои страны, у нас не было и этой возможности. Но и в этой беспросветной муке мы вчетвером снова поклялись хранить секрет зеркала, стараясь укрепить таким образом свой дух.

– Лучше эта яма, чем бесчестие, – прохрипел Кювье.

– Ни один англичанин не подвергнет опасности свой флот, – добавил Смит.

– И ни один американец не предаст интересы своей нации, – эхом отозвался Фултон.

– Хорошо сказано, – подтвердил я. – Хотя небольшие переговоры не помешали бы, если б мы только могли выбраться из этой слизкой ямы и отплатить им.

Они не ответили. Судя по всему, мои идеи их больше не интересовали.

Мы неоднократно пытались встать друг другу на плечи, чтобы дотянуться до устья колодца, но, даже построив ненадежную пирамиду с самым легким из нас Кювье наверху, мы не могли до него дотянуться. Лопаты, чтобы сделать кучу из песка, тоже не было, как не было и самого песка. Иными словами, не было возможности побега, как не было возможности послать о себе весть. Неужели они не хотели хотя бы получить за нас выкуп? Неужели они оставили свои попытки подкупить нас, чтобы выведать секреты Архимеда?

Но они все-таки сломили мою волю, хотя и совсем неожиданным способом.

Время исчезло, и наше существование в яме, казалось, длилось уже вечность. И вдруг, безо всякого предупреждения, в нашу яму с грохотом опустилась толстая ржавая цепь. Сверху раздался громкий глубокий голос Омара:

– Гейдж, наверх! Один!

– Это еще что? – спросил Кювье с ноткой подозрения в голосе.

– Может быть, меня они решили пристрелить первым? – Я, конечно, мог придумать альтернативы похуже – например, остаться в яме.

– Я слышал, что они предпочитают отрубать головы, – сказал Смит.

– Ах, вот как.

– Все происходит очень быстро.

– Неужели?

– Может быть, они хотят вас пытать? – не унимался Кювье.

– Итан, помните нашу клятву, – предупредил меня Фултон. – Мы не можем помогать им!

– И вы об этом помните, когда услышите мои крики.

С этими словами я схватился за цепь, обвил ее ногами и крикнул нашему мучителю, который рывком поднял меня, словно пушинку, протащив по склизким стенам нашей норы так, что я покрылся равномерным слоем грязи и помоев. К этому времени я уже ослабел от нехватки пищи и воды и с трудом держался за цепь. Мои компаньоны, конечно же, беспокоились за меня, но смотрели мне вслед с оттенком зависти, словно мое бренное тело возносилось в лучший мир, а не в бесконечное и безнадежное «сейчас».

Но я знал, куда направляюсь.

Властелин Темниц, казалось, заполнил собой все подземелье, скрипя желтыми зубами и источая смрад из своего кривого рта, а ладони его были толстыми и грубыми, словно подошва сапога. Он схватил меня за шею, словно котенка, приподняв и наполовину парализовав меня, и я не сомневался, что стоит мне осмелиться перечить ему, и он оторвет мне голову, словно бутон с тонкого стебля. Омар потащил меня по каменистому подземелью.

– Пытки на меня не действуют, – попробовал я заговорить с ним по-арабски.

Свободной рукой он залепил мне такую затрещину, что у меня зазвенело в ушах.

– Молчи, красавчик. У тебя еще будет возможность пошуметь.

Я решил, что следование его совету вряд ли что-нибудь изменит.

– Омар, у меня есть очень влиятельные друзья, у которых хватит денег не только для того, чтобы вытащить нас, ученых, отсюда, но и на то, чтобы обеспечить тебе безбедную жизнь, если ты пойдешь с нами.

Он остановился, держа меня на вытянутой руке, как котенка, и разглядывая, словно не верил своим глазам.

– Посмотри на меня. Мое место здесь. – Он толкнул меня так, что я со всего размаха врезался спиной в стенку тоннеля, и потащил еще грубее, чем раньше. – Я сказал тебе помалкивать. Ты только все усложняешь.

Он протащил меня мимо ужасных железных агрегатов, покрытых засохшей темной кровью, мимо тяжелых дверей с крохотными зарешеченными окошками, из которых доносился сумасшедший лепет. Как люди умудряются изобретать подобные места, не говоря уже о том, чтобы заправлять ими? Мы свернули в боковой крысиный ход, и он протолкнул меня впереди себя в новую камеру, освещенную лишь светом, проникающим сквозь тонюсенькую щель высоко-высоко над нашими головами. Этот одинокий луч света лишь подчеркивал темноту этого грота, потолок которого был черным от дыма факелов, горящих здесь последние две тысячи лет. В центре камеры стоял грубый деревянный стол с кандалами по углам. По одну сторону от него краснел кузнечный горн с кипящим горшком, от которого исходил тлетворный смрад. На углях лежали раскаленные докрасна железные инструменты. Последние остатки моей храбрости, большими запасами которой я и так никогда похвастать не мог, улетучились.

Меня кинули на стол и крепко приковали цепями; мое горло, живот и мужское достоинство оказались на виду, в полном распоряжении этого монстра и его жестокости. Я никогда не чувствовал себя столь беззащитным. Крохотное окошко лишь ухудшало ситуацию, напоминая мне о том, что там, снаружи, есть другой мир. С балки надо мной свисали металлические инструменты, призванные колоть, резать и терзать, и мне нестерпимо хотелось закричать, хотя мне пока что не причинили ни малейшего вреда.

– Скоро ты будешь говорить, говорить так много, как никогда и не подумал бы.

Омар, методичный, словно врач, поддул мехами воздух в горн, выдув из него хоровод искр. Он надел тяжелую кожаную перчатку, приподнял с углей железный прут, нечто вроде кочерги для камина, и поднес его ко мне, беспомощно ожидающему своей участи, держа раскаленный металл прямо перед моим лицом.

– С каждым разом я учусь все дольше продлевать боль. Жертвы могут жить многие дни. Да, Омар уже не такой неуклюжий, как был когда-то! – Он с удовлетворением кивнул. – Пока дойдет очередь до последнего из твоих друзей, я уж позабочусь о том, чтобы они продержались как можно дольше, так долго, что им станет скучно, пока они, наконец, не умрут.

– Зачем тебе это? – с трудом выговорил я. Мое горло пересохло, словно песочница, мышцы, казалось, вот-вот лопнут от напряжения. – Мой тебе совет – прикончи нас побыстрее.

– Тебе повезло, что ты первый, пока я все еще учусь. Мы будем экспериментировать с болью. Такому привлекательному мужчине, как ты, нужно зеркало, и я обязательно принесу тебе зеркало после того, как закончу свою работу, чтобы ты мог оплакать то, что останется от твоего лица. Я сделаю тебя еще более безобразным, чем я сам. Твое тело покроется волдырями, ты будешь испускать гной, но не бойся, личинки насекомых будут пожирать его, и это лишь продлит твои страдания.

– Я признателен тебе за личинок, – прохрипел я.

– Говорят, ты гордишься своими победами над женщинами. Поверь, у меня есть инструменты, чтобы искалечить и эти части твоего тела. Промежность может быть настоящим очагом агонии, источником самых громких криков.

Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание.

– Неужели ты не можешь просто убить меня? Смит читал, что вы тут любите людям головы отрубать.

Раздался резкий свист и шипение, от которых я подпрыгнул бы, если б не был прикован к столу, – это мой мучитель засунул кочергу в миску с водой и вернул ее на угли.

– Зачем для этого навыки Властелина Темниц? Любой дурак может снести голову мечом. Пытки – это искусство. Только подумай – стыд и унижение увечий, лоскуты человеческой кожи…

– Омар, прошу тебя, я заплачу тебе любые деньги…

Тот продолжал возиться со своими игрушками, гремя орудиями пыток. Я закрыл глаза и слышал, как он шевелит угли в горне, чувствовал запах раскаленного железа; затем что-то зашипело, словно кислота. Затем наступила долгая тишина. Я напрягся, ожидая первого мучительного прикосновения.

– Хотя, конечно, – сказал вдруг Омар, словно эта идея только что пришла ему на ум, – есть и другое решение.

Мои глаза инстинктивно распахнулись против моей воли.

– Что? Какое?

– Может быть, ты хочешь еще раз побеседовать с госпожой?

– Госпожой?

– Королевой пиратов, леди Сомерсет.

Я обливался потом.

– Да, да! С ней и Юсуфом! За нас нужно требовать выкуп вместо того, чтобы пытать нас! Омар, дай мне увидеться с ними, прошу тебя! Я объясню, что все это – просто недоразумение. Мы очень и очень ценные люди!

– Лично я думаю, что ты лишь разозлишь их, как разозлил меня, и они вернут тебя мне, чтобы я делал с тобой все, что захочу. Если, конечно, ты не сможешь удовлетворить все их пожелания.

– Но именно это я и делаю всю свою жизнь! Я приношу людям удовлетворение!

– Пока ты беседуешь с ними, я придумаю новые способы причинить боль тебе и твоим друзьям на тот случай, если ты не сможешь с ними договориться. Я очень, очень хочу причинить боль твоим друзьям. – Он улыбнулся широчайшей улыбкой маньяка.

– Нет, не трогай моих друзей, прошу! Дай мне поговорить с Авророй! – Клянусь громом, пусть стиснув зубы, но я ублажу эту стерву так, что она неделю ходить не сможет, – лишь бы убраться с этого пыточного стола. И вовсе необязательно разговаривать с ней о древних зеркалах – мне придется положиться на свой природный шарм.

Внезапно в камере показались несколько молчаливых янычаров, и в следующее мгновение кандалы на моих дрожащих запястьях и лодыжках распахнулись. Я чувствовал себя полностью опустошенным, хотя на моем теле не оставили и царапины. Омар, ковыляя, удалился к очередному бедолаге, а триполитанские стражники рывком подняли меня на ноги, не скрывая отвращения на лицах. Я дрожал. Никто из вновь прибывших не назвал меня красавчиком.

– Сбрось свои лохмотья, американец, – приказали они.

Мои руки тряслись так сильно, что им пришлось сорвать с меня остатки одежды. Затем меня снова окатили несколькими ведрами воды, заставив принять ту же грубую ванну, что и на пиратской шебеке Драгута. Грязь струилась по моему телу, и вот я уже стоял голый и униженный, стыдящийся своей слабости, дрожащий от страха и ужаса перед тем, что может произойти со мной дальше.

– Надень это.

Меня одели в широкие мавританские штаны и жилет без рукавов, не прикрывавший груди, и бросили пару сандалий. Может, мне все-таки придется стать мусульманином? Затем четыре солдата окружили меня небольшим кругом, и мы отправились вверх по лестнице. Осознав, что дорога, вероятно, ведет во дворец, я начал замечать, что находилось вокруг нас.

Мои сопровождающие не проронили ни слова. Чем выше мы поднимались, тем менее мрачным становился тоннель – узкие бойницы для лучников давали достаточно света, и моя душа наполнялась надеждой, несмотря на растущую тревогу и неопределенность. Зачем мне снова видеться с Авророй? На что я могу согласиться, не предавая при этом свою страну? Почему из ямы вытащили именно меня, а не кого-нибудь более известного и уважаемого, как Кювье? Потому что я самый слабый из всех? Но ведь у меня репутация героя битвы при Акре! Все это не имело ни малейшего смысла. Я, не переставая, моргал, стараясь привыкнуть к все более яркому освещению, осознавая, какими же темными стали наши жизни, превратившие нас в некое подобие троллей. Я чувствовал смущение в душе, смертельную усталость и отчаяние.

Внезапно открылась дверь, столь маленькая, что нам пришлось протискиваться в ее проем. Двое солдат скользнули впереди меня, двое последовали за мной. Коридор был немногим шире моих плеч и полностью погружен в темноту, если не считать одинокой масляной лампы. Чтоэто, секретный ход? Мы достигли железной решетки в конце коридора, которую мои сопровождающие отперли и затем заперли за нами. Мы снова принялись карабкаться вверх по каменным ступенькам. Еще одна дверь, на этот раз деревянная, за ней, как мне показалось, снова темнота. Но нет, дверной проем закрывал лишь гобелен, который тут же отодвинули в сторону, а меня втолкнули в комнату, напоминающую приемную, освещенную столь ярко, что у меня зарябило в глазах от солнечного света, светившего сквозь деревянные окна. Я моргнул, не веря своим глазам. За окном простиралось синее море, голубое небо, и мое сердце забилось быстрее в ожидании холодного клинка или обжигающего выстрела. Это мои поработители дали мне напоследок взглянуть на светлый мир, чтобы жестоко отправить меня в мир иной?

Судя по всему, пока что нет.

Авроры в комнате не было. Вместо нее я оказался лицом к лицу с Хамиду Драгутом, нашим предателем-капитаном. Он возлегал на подушках в богато и изысканно убранном тронном зале, ковыряясь в блюде фиников. У меня заурчало в животе при одном их виде. Пол залы был устлан толстыми персидскими коврами, а мраморные стены украшены арабской вязью с цитатами из Корана. Я заметил позолоченный трон, небесно-голубой шелк которого был украшен золотой вышивкой, а ножки и подлокотники – драгоценными камнями. В одном из углов залы на прохладном полу развалился леопард, прикованный к колонне золотой цепью. За ним маячила его латунная клетка. Зверь, казалось, лениво скучал.

Из ада я оказался в странном маленьком раю.

Драгут оглядел меня с ног до головы.

– Она будет очень разочарована. Колодец не пошел вам во благо.

Я приложил все усилия, чтобы мой голос не дрожал.

– Аврора Сомерсет всегда недовольна. Это ее природа.

– Смотри, чтобы твой язык не лишил тебя твоего последнего шанса, американец.

Иногда я просто не могу держать себя в руках, и моя наглость постепенно возвращалась ко мне. Я завидовал тому, как он поглощал финики, в то время как я сходил с ума от голода.

– Стать рабом этой женщины, как вы?

Его лицо потемнело.

– Я не раб; я скорее умру, чем стану рабом.

Я вздохнул.

– Триполи – это нация рабов. Я понял это, всего-то пройдя от порта до темницы. Бесконечные касты, одна дрожит при виде другой. А ваши женщины в своих мешках на головах прячутся, словно страдают от проказы. Драгут, вы никогда в своей жизни не чувствовали вкус свободы.

– Напротив, месье Гейдж! – раздался новый голос, и я мгновенно развернулся.

Дверь в тронный зал была открыта, и в дверном проеме стоял тот самый мужчина, которого я видел на белом коне на рынке рабов, – сам паша Юсуф Караманли. Как я уже говорил, он был красив и находился в прекрасной форме; за широким поясом у него торчал кинжал, а на боку висел меч. От него веяло уверенностью человека королевских кровей. По бокам за ним неотступно следовали два огромных стражника, блондин и негр. Его пояс был украшен бриллиантами, а на тюрбане сверкал изумруд размером с яйцо малиновки, который решил бы все мои финансовые проблемы до конца дней, если б только я мог найти способ стащить его. На его лице отпечаталась жестокость, присущая мужчинам, умудряющимся сохранить власть в атмосфере опасности, войн и предательства. Он опустился на европейский трон, а янычар ударил меня сзади по ногам, заставив упасть на колени перед ним. Мою голову пригнули к полу в знак поклонения.

– В этой стране все мужчины пользуются свободой знания своего места и роли, в отличие от хаоса демократии, – продолжал Юсуф с терпеливостью школьного учителя. – А наши женщины пользуются свободой, которая вашим женщинам и не снилась. Да, их тела и лица скрыты от чужого взора, но это означает, что они могут передвигаться по городу, не боясь быть узнанными, что освобождает их от зловредных сплетен и неодобрительных взглядов. За своими вуалями и платками они обладают свободой, которой не имеет ни одна француженка или американка. Они – госпожи в своих домах, и в вечерней прохладе выходят на закрытые от чужих взглядов крыши, чтобы беседовать друг с другом и воспевать мир, свободный от мужских домогательств. Ни одна женщина в мире не хранит секреты так надежно, как мусульманки, и ни одна женщина не может наслаждаться таким же счастьем и защитой со стороны своего мужа. Вы сами увидите это, если примете тюрбан. Мы живем в гармонии и безмятежности, непостижимых в Европе.

Я поднял голову.

– Мне уже довелось испытать безмятежность Авроры.

– Ах, да. Леди Сомерсет… уникальна. И она не мусульманка.

– И вам ей сказать больше нечего – по крайней мере, пока, – добавил Драгут. – Это может подождать, пока у вас или ваших компаньонов не произойдет внезапного просветления сознания. Сейчас же я привел вас для того, чтобы вы побеседовали с кем-то другим, а мы, наконец, выяснили, можем ли все еще стать партнерами.

– У нас нет ничего из того, что вы хотели бы узнать.

– Четверо ученых ничего не знают? Сомневаюсь.

– Если б и знали, это знание умрет с нами. Я выбрал честь, нежели бесчестие. – Я склонен к преувеличениям и драматизму, если рядом нет никого, кто мог бы поставить меня на место.

– Да неужели? – Капитан один за другим облизал пальцы, сладкие от фиников, и внезапно вскочил на ноги. Я заметил, что он все еще носил пистолеты Кювье за поясом. Стражники тоже были вооружены, готовые в любой момент ринуться в схватку, словно сжатая пружина. Оружия у них хватило бы для ограбления почтового поезда, а это значит, что мне не особенно доверяли. – Я уважаю людей чести, – сказал Драгут. Он постучал по двери, в которую несколько минут назад вошел Юсуф. – Им можно доверять, они поступают правильно.

Раздался щелчок замка, затем скрип, и тяжелая дверь распахнулась. В комнату вошел дородный бледный, бритый наголо раб (евнух, я так понял – кастрированный мужчина, которому позволялось входить в гарем), важный настолько, словно рангом превосходил пиратского капитана и его солдат. Он пал ниц перед Юсуфом, коснувшись пола лбом. И в следующее мгновение еще одна фигура скользнула мимо евнуха, встав в лучах ослепительного солнца, словно ангельское видение.

И тут все чувства покинули меня, остался только шум в ушах. Мои колени внезапно ослабели настолько, что я чуть не упал.

Это была Астиза, моя потерянная любовь из Египта, прекрасная, как никогда.

Рядом с ней стоял маленький мальчик возрастом немногим старше двух лет, одетый, как маленький султан. Он смотрел на меня с ярким осторожным любопытством во взгляде.

– Здравствуй, Итан, – мягко сказала Астиза. – Познакомься, это твой сын, Гор.

Глава 23

Астиза была такой же прекрасной, какой я ее помнил, – средиземноморской красавицей с греческими и египетскими чертами. Она выбрала высокую прическу для нашей встречи, и ее шелковистые волосы были заколоты золотой заколкой. В ее темных, глубоких глазах можно было утонуть; они блестели пронзительным интеллектом, который некоторых мужчин мог и напугать, но меня лишь завораживал и манил. Она не обладала традиционной красотой, как Аврора Сомерсет, но обладала характером в тысячу раз сильнее, а ее губы и немой вопрос в глазах указывали на глубину эмоций, неизвестную английским аристократкам. Астиза имела стальной стержень, но при этом оставалась женственной и уязвимой. И хотя она, казалось, всегда была готова раствориться в небытии (ох уж эта ее независимость!), она когда-то нуждалась во мне, изумленная своим влечением ко мне столь же сильно, сколь я не мог понять ту силу, с которой меня тянуло к ней. Между нами словно постоянно пробегал электрический разряд, мы понимали надежды друг друга без слов, и я никогда не испытывал таких чувств ни с одной другой женщиной. Стройная, уверенная в себе, она была одета в арабские платья, серебряные сандалии и золотые украшения и казалась мне прекрасным сном после мертвенной бледности Омара и ужаса его темниц.

При всем этом должен признать, что я лишь мельком окинул взглядом ее очаровательную фигуру, но не смог отвести глаз от маленького создания, стоявшего рядом с ней. Существо представляло собой мальчишку лет двух от роду с небольшим, ниже, чем наполеоновский Красный карлик, с копной непослушных волос, столь волшебно и волнующе походивших на мою собственную шевелюру. Мой сын! Я и не знал, что у меня есть сын. У него были гипнотические глаза Астизы, горделивая осанка и моя дерзость. Он не пытался спрятаться за юбками моей старой любви, но смотрел на меня с оптимистичной настороженностью ребенка, созерцающего странного, но не безнадежного взрослого – ведь я мог оказаться как дары приносящим, так и абсолютно бесполезным для него дядей. И будь я проклят, если лицо этого проказника не напоминало мне мою собственную физиономию – факт, который я отметил одновременно с тревогой и гордостью.

– Мой сын? – Голос мой был похож на кваканье лягушки.

– Я подозревала, что беременна, еще когда мы находились в Тампле, в Париже.

– И ты не сочла необходимым поделиться со мной этой весьма важной информацией?

– Я не хотела, чтобы ты отказался от моей помощи в том, чтобы остановить Алессандро Силано и его вероломные дела с Ложей египетского обряда. А позже Наполеон пощадил нас… Ты человек, которому суждено идти своей дорогой, Итан. Но я знала, что мы встретимся вновь. Просто не ожидала, что это произойдет именно так.

– Но что ты делаешь в Триполи? – Мои вопросы были пустыми и неуклюжими, мой мозг со скрипом мельничного жернова привыкал к новой реальности, мои помыслы помутились. Я – отец? Клянусь молотом Тора, я что, должен был теперь на ней жениться? И вообще – я должен радоваться или беспокоиться? Не помню, чтобы старик Бен Франклин говорил мне что-нибудь о подобных моментах.

– Меня пленили, как и тебя.

– Что за имя – Гор?

– Весьма благородное имя египетского бога. Ты прекрасно это знаешь.

– Просто я всегда думал, что у меня будет Джек, или Том, или что-то в этом роде. – Я бормотал бессмыслицу, пытаясь осмыслить все происходящее со мной.

– Тебя не было рядом, чтобы посоветоваться.

В ее голосе скользнула прохладца, и будь я проклят, если не ощущал вины за всю эту ситуацию. Но я не планировал этого, я этого не хотел! Я хотел только ее, я все еще хочу ее… так ведь? Конечно, хочу, я хотел одним прыжком оказаться рядом с ней, близко, но ребенок придавал всей этой ситуации новый оттенок серьезности, наделял каждое устремление, каждое слово новым смыслом. Как же мне поступить?

Драгут и Караманли смотрели на меня с нескрываемым удовольствием.

– Как тебя пленили?

– Меня похитили в Египте. Я вернулась в Дандару продолжать мое изучение прошлого, когда нас захватили бедуинские налетчики. Итан, все это, с самого начала – и Силано с медальоном, и Книга Тота, и твоя миссия в Северной Америке, – все это было попыткой наших врагов восстановить источник мощи, который открыли рыцари-тамплиеры в Средние века. Они заново собирают утраченные силы очень древнего мира – мира, существовавшего задолго до нашего, мира, который основал нашу цивилизацию. Секреты, утраченные тысячелетия назад, они хотят направить на зло.

– Это неправда, – вставил Драгут.

– Чем больше я узнавала в Египте, тем отчетливее понимала всю громадность их замыслов и надеялась, что иероглифы Дандары помогут мне понять, откуда возникла вся эта тайная история. Но я не смогла завершить свою работу – меня с Гором похитили. Бедуины отвезли нас в пустыню, и я думала, что оттуда они попытаются получить за нас выкуп, но вместо этого нас продали на рабовладельческом рынке мужчинам, носящим медальоны с изображением пирамиды и обвившейся вокруг нее змеи. Это снова был Апофис. Они отвезли нас на побережье, пригрозив навредить Гору, если я попробую применить какое-нибудь колдовство. Затем нас приковали цепями на корсарском корабле и отправили сюда, где меня перевели в гарем Караманли.

– Боже мой, ты его наложница?

Она покачала головой.

– Меня пленили не для него. Меня поймали для тебя.

– Для меня? – Я вообще перестал что-либо понимать.

– Для того чтобы убедить тебя, если ты откажешься сотрудничать. Все это планировалось многие месяцы, Итан, каким-то пиратским капитаном; у него есть свой особенный план, который я не понимаю. Каким-то дьяволом наподобие этого Хамиду Драгута.

– Точнее, дьяволицей, – поправил я ее. – Этот пират – женщина.

– Женщина?!

– Наши с ней пути не раз пересекались.

Она одарила меня недовольным взглядом.

– Понятно.

В это мгновение многие вещи действительно стали ей понятны – в частности, почему она вообще оказалась в столь затруднительной ситуации.

Я сглотнул.

– Она ужасна, поверь мне. Чума, инквизиция, якобинское царство террора – летние каникулы по сравнению с Авророй Сомерсет. Астиза, я искал тебя в Париже; клянусь, я писал о тебе Ашрафу – вот как я со своими друзьями оказался втянутым в эту мутную историю. Я отправился в путь, чтобы найти тебя. И вот, я нашел тебя… и Гора. – Я моргнул и взглянул на мальчика. Сказать, что я пребывал в состоянии крайнего изумления, – это ничего не сказать.

– Кто это? – пискнул мальчик.

– Это твой папа, про которого я тебе рассказывала.

– Он останется? – Его голосок поднимался в конце каждого вопроса, и должен признать, он прекрасно говорил для своего возраста, который я оценил в два года с небольшим. Я не мог не смотреть на него с некоторым удовлетворением – эдакий скороспелый одаренный человечек, плод моих чресл… Не мог я не заметить и той тревоги, которую у меня вызвал его вопрос. Несомненно, я любил Астизу, но семья, оседлость, домашний очаг?.. Все происходило слишком быстро.

– Нет, дорогой, он уедет, чтобы спасти нас.

– Куда?

– Туда, куда ему укажут другие люди.

– Минутку! О чем это ты говоришь? – вставил наконец я.

– Как мы уже объясняли, Итан Гейдж, нам нужна ваша помощь и партнерство, – сказал Драгут. – Мы, конечно, могли бы попросить Омара Повелителя Темниц выведать все, что вам известно, но никогда не знаешь, насколько точна информация, полученная под пытками. Мы считаем, что гораздо лучше будет ваша добровольная помощь в достижении наших общих целей.

– Общих целей?

– Итан, это не моя идея, – сказала Астиза. – Я столь же беспомощна, сколь и ты. Но эти служители культа, эти фанатики безжалостны, как и пираты, что на них работают.

– Месье Гейдж, у вас два выбора, – пояснил Драгут. – Вы можете вернуться в темницу, и пусть все будет так, как решит Омар. По крайней мере, хоть ему это доставит удовольствие. Не исключено, что мы узнаем что-нибудь полезное, и в конце концов, когда вы будете сломлены и сойдете с ума от мучений, мы с Авророй изучим все то, что он вырвет из вас. Если вы решите закончить свою жизнь в немыслимых страданиях, Астиза станет наложницей того, кто даст за нее большую цену, а вашего сына продадут в совсем другой гарем. Здесь немало беев с подобными наклонностями, всегда в поиске молодых мальчиков, чтобы приобщить к своим вкусам. Туда мы и отправим Гора.

– Куда, мама?

– Тише, милый!

– Мать и сын станут наложницами, пока новый хозяин не пресытится своей новой игрушкой и не отправит ее на выполнение более черной рабской работы. Думаю, Сомерсет позаботится о том, чтобы это был наиболее калечащий труд из всех возможных. Так вашей небольшой семье и придет конец – вы умрете в камере пыток, она станет рабыней, а Гор, возможно, станет евнухом после того, как ублажит достаточное количество мужеложцев. Ваша храбрость, как вы ее называете, уничтожит всех вокруг вас.

– А что станет с моими друзьями? – Мой голос был пуст.

– Они никогда не выйдут из своей ямы. Поскольку их отправил сам Бонапарт, мы не можем рисковать вызвать его ярость требованием о выкупе. Мы стараемся не захватывать людей из стран с сильным флотом. Лучше, чтобы они просто исчезли, растворились в море, став несчастными жертвами погони за проклятым сокровищем с ненадежным Итаном Гейджем. В последний раз их видели, когда они бежали из Венеции, – и всё, они исчезли.

– Ублюдок! Ты сгоришь в аду!

В ответ на мои слова стражник сделал быстрый шаг вперед и хлестнул меня плетью, которая жалила, как дьявол. Хуже того, резкий шлепок хлыста испугал маленького Гора, который, хныкая, спрятался за юбкой своей матери. На мои глаза навернулись слезы от резкой боли, но, черт меня побери, если я пророню хотя бы слезинку перед своим сыном. Семья, знаете ли, дает хребет самому бесхребетному из мужчин.

– Есть и другой выбор, – продолжал Драгут гладко, словно ничего не произошло, – сделать то, что наша федерация предлагала с самого начала. На той овечьей шкуре, что вы нашли, что-то было, поскольку она исчезла к тому моменту, когда вас извлекли из трюма. Гейдж, вы нашли подсказку и уничтожили ее. Признайте это.

– Всего-навсего город, который и так можно было угадать.

– Сиракузы?

Я кивнул, словно это не имело никакого значения.

– Тот самый город, где жил Архимед.

– Но зачем тогда уничтожать пергамент? И как вы это сделали?

– Мы его съели.

Капитан улыбнулся.

– Лишнее доказательство того, что на пергаменте было нечто большее, чем название города. Отведите нас к зеркалу Архимеда, Гейдж, и вы спасете себя и свою семью. Астизу и вашего сына освободят и отправят в Египет, и мы никогда более не коснемся их и пальцем.

– А как же мои друзья?

– Их освободят и посадят на корабль, направляющийся во Францию, сегодня до заката. Вам не придется встречаться с ними, и они не будут знать о той сделке, которую вы заключили. Их кошмар останется для них лишь приключением, о котором они будут вспоминать за бокалом вина до конца своих дней. Наполеон, вероятно, наградит их за попытку сослужить ему службу, а Юсуфа Караманли восхвалит за его милосердие.

– А я?

– Вы сделаете свой выбор, и это будет поистине ваш выбор, без принуждения. Если зеркало заработает, вы сможете присоединиться к альянсу, который стремится воссоздать магию и силу рыцарей-тамплиеров и править миром во имя его же блага. Поверьте мне, Ложа египетского обряда может управлять этой планетой гораздо лучше, чем жадные принцы и воеводы, заправляющие всем сегодня. Попомните мои слова: такие люди, как Бонапарт, уничтожат этот мир, повергнут его в хаос. Зеркало сделает Триполи неприступным для атак с моря даже со стороны величайших из стран, и под его защитой мы сможем построить новую утопию.

– Как фрески Акротири, – пробормотал я.

– Что?

– Ничего. Нечто, что я однажды видел.

– Или же вы можете выбросить в окно возможность переделать наш мир и вернуться к своему старому разложению, где вас будут считать предателем вашей страны и всех цивилизованных наций. Вас будут презирать, у вас никогда не будет друзей, и вашей единственной надеждой будет нищенство в Египте с Астизой. Как только у нас будет зеркало, мне все равно, какой выбор вы сделаете для себя.

Клянусь бородой Соломона, выбор не из легких! Обречь сына, о существовании которого я и не знал, на рабство и изнасилования, лишить жизни не только себя, но и Астизу и трех ученых друзей – или предать мою собственную страну, находящуюся в состоянии войны с Триполи. Не помню, чтобы старый Бен давал мне какие-либо советы в отношении подобных дилемм, если не считать его слов о том, что патриотов, которых не вешают вместе, впоследствии вешают по отдельности.

Юсуф, казалось, читал мои мысли.

– Не льстите себе мыслями о том, что вы владеете ключами от победы или поражения, месье Гейдж, – сказал паша. – Мы, так или иначе, найдем то, что ищем, Ложа уверена в этом. Вы лишь ускорите этот процесс, подспудно спасая свою семью. Если ваша страна действительно может поспорить со мной на поле брани, почему же ее корабли до сих пор прячутся на Мальте?

Действительно, почему? Где, черт его побери, этот бестолковый командор Ричард Валентайн Моррис?

– Принятие идеализма Ложи египетского обряда – это не предательство, – добавил Драгут.

Странное терпение, проявленное Авророй по отношению ко мне на море, теперь нашло свое объяснение. План с самого начала заключался в том, чтобы заставить меня предать Соединенные Штаты во имя спасения моего маленького сына. Рынок рабов, яма, камера пыток – все было предназначено лишь для того, чтобы размягчить мой дух в преддверии этой нечестивой сделки. Они чувствовали, что я знаю больше, чем готов признать, и не оставили мне никакого выбора.

Чувство вины за то, что я подвергаю такой опасности женщину, которую люблю (и ребенка!), тоже не прибавляло мне решимости. Имей я хотя бы верность блохи, я бы никогда не спутался с Авророй Сомерсет, и она не преследовала бы нас сейчас, словно чума. Никто не похитил бы Астизу, и мне не пришлось бы идти на сделку с самим дьяволом. «Красота и безрассудство идут рука об руку», – говаривал когда-то Бен Франклин.

В любом случае пираты были еще очень далеки от зеркала, и единственным возможным планом для меня было подыгрывать им, пока это меня устраивало. Если я скажу «нет», я прокляну всех нас, не так ли? Кто знает, может быть, фортуна еще повернется ко мне лицом? В конце концов, я игрок. В глубине души я уже начал фантазировать о том, как обращаю силу зеркала против всех них.

– Все, что у меня есть, это несколько размытых подсказок. Я не слишком силен в головоломках.

– Но вы можете помочь, не так ли?

– Да. Что я должен делать?

– Найдите нам зеркало.

– А Астиза и Гор?

– Их отпустят, не причинив им ни малейшего вреда, как мы и обещали. Но только когда орудие окажется в Триполи. До тех пор Астиза будет заключена в гареме.

– Но откуда мне знать, что вы сдержите свое слово, если я помогу?

– Вы будете наблюдать из окон дворца, как сегодня вечером ваших ученых достанут из темницы и посадят на отплывающий корабль. Мы выполним первую часть своего обещания даже до того, как вы выполните свою. Как бы вы ни хотели верить в обратное, наша Ложа заботится о своей чести.

– А Гор будет в безопасности?

– Надеюсь, но это зависит уже только от вас, Итан Гейдж. Ваш сын отправится на поиски сокровища вместе с вами, чтобы обеспечить ваше хорошее поведение.

– Гор? Со мной? Но я ничего не смыслю в детях! Астиза!

Она потупила взгляд.

– Я боюсь этого еще больше, чем ты. Я не хочу расставаться со своим сыном, и я не доверяю его отцу. Пока нет. Не доверяю потому, что это твои отношения с той женщиной начали эту трагедию. Но у меня нет выбора. У нас нет выбора.

Не самый лестный отзыв, но разве я могу ее винить?

И тут в зал вошла Аврора Сомерсет в морских сапогах и кителе, с кортиком на поясе.

– Нет причин для беспокойства. Я буду матерью этого мальчика! – объявила она.

Ее громадный черный пес, Сокар, неотступно следовал за ней, пуская слюни и поглядывая на собравшихся своими недобрыми желтыми глазами. Леопард в углу зашипел при его виде.

Аврора, торжествуя, улыбнулась Астизе.

Как это ни странно, но именно насмешка Авроры придала мне силы и твердости характера. Именно эта наглость и надменность напомнили мне о том, в чем заключается мой долг и какой женщине я обязан хранить верность. Я осознал то отчаянное доверие, которое Астиза оказала своему любовнику, который не сделал ровным счетом ничего, чтобы заслужить его. Клянусь Изидой, я любил мать моего сына, любил ее столь глубоко, что все старые эмоции и чувства наполнили мою душу, словно неумолимая волна, и я понял, что пришло время спасти ее или умереть.

– Черта с два, – бросил я Авроре Сомерсет. – Его мать здесь, а я – отец этого мальчика. Астиза, я позабочусь о нашем сыне, даю тебе слово.

Астиза кивнула, страшась этого момента больше, чем когда-либо в жизни. Она взяла мальчика на руки и сделала шаг ко мне; маленький Гор приклеился к ней, словно белка к стволу дерева. Он смотрел на меня с волнением и подозрением, что было лишь еще одним доказательством его незаурядной сообразительности. Я уловил аромат тела моей любимой женщины, когда та наклонилась ко мне, нотки акации и лотоса в ее ауре, почувствовал электричество в ее волосах. Я протянул к ней руки, и Астиза передала мне Гора.

– Итан, на все есть воля Божья, – прошептала она.

– Нет судьбы без целеустремленности, – ответил я. Мальчик отстранился, клонясь к своей матери. Он боялся меня не меньше, чем я боялся его. – Но мне несколько режет слух имя «Гор». Может, я буду звать его Гарри? Ты не против?

– Люби его так, как любишь меня.

В следующее мгновение евнух потянул за собой Астизу, исчезнув вместе с ней в дверном проеме в полутьме гарема, а мой вновь обретенный сын расплакался у меня на руках.

Глава 24

В жизни мне не раз доводилось испытывать ужас и страх. Я попадал в западню в Великой пирамиде, меня за ноги подвешивали над кишащей змеями ямой в Яффе, привязывали к столбу посреди фейерверка и заставляли бежать сквозь толпу индейцев на берегу озера Супериор. Но должен признать, я с трудом припоминаю моменты, которые лишали меня решимости столь же сильно, сколь путешествие под парусами в качестве опекуна двухлетнего ребенка, о существовании которого я и не подозревал.

Я вдруг стал отцом с сопутствующей отцовству ответственностью! Хотя я, конечно, осознавал, что зачатие теоретически возможно всякий раз, когда я отправлялся в постель с очередной красавицей, каким-то образом вероятность этого никогда не приходила мне на ум в порывах страсти. Я не имел ни малейшего представления о том, что делать с детьми. Хуже того, я стал отцом незаконнорожденного, и если я не придумаю способ исправить тот бардак, что я сам и создал, моему сыну придется жить всю свою жизнь с клеймом нелегитимности – и то если ему удастся избежать рабства и сексуального насилия. Именно благодаря мне этот мальчик оказался в цепких когтях клана полоумных берберских пиратов, целью которых было уничтожение флота моей страны с использованием дьявольского устройства, построенного более двух тысяч лет назад. Единственным хорошим моментом стала та минута, когда я наблюдал, как освободили Кювье, Смита и Фултона, которые, несомненно, ломали голову над тем, какую одиозную сделку мне пришлось заключить, чтобы вытащить их из зиндана. Они отплыли в тот самый вечер, когда я встретился с Астизой, и уже следующим утром Драгут, Аврора, Гор и я отправились в путь, несмотря на рыдания мальчика и его матери.

Я надеялся, что смогу провести хоть немного времени с моей египетской любовью, но как только я заключил свою сделку с дьяволом, наша аудиенция была окончена. После нашего расставания мне пришло на ум, что нужно было выдать нечто более красноречивое вместо полубессознательных вопросов, но я был слишком сбит с толку возвращением в мою жизнь Астизы, да еще с сыном, чтобы выдавить из себя нечто большее, чем нечленораздельное заикание. Даже простого «я люблю тебя» было бы достаточно, но как же часто мы впустую тратим свои годы, говоря слова, не имеющие ни малейшей важности, забывая о том красноречии, которого требуют сюрпризы, преподносимые нам самой жизнью! Я знал, что и Астиза без энтузиазма относилась к нашей сделке, осознавая, что я не имел ни малейших отцовских навыков, но она понимала, что альтернатива много хуже. По крайней мере, она знала, что я ни за что не причиню мальчику вред.

К сожалению, этого нельзя было сказать о нашем окружении. Когда мы поднялись на борт корабля Авроры, «Изиду», некоторые из матросов бормотали что-то насчет того, что это плохой знак, а Сокар, мастиф Авроры, одарил нас неодобрительным рычанием, осматривая, словно ужин, и внезапно гавкнул так громко и резко, что мой сын, прильнувший к моей ноге, подпрыгнул и заплакал.

– Черт побери, нам обязательно брать с собой твою собаку? Он будет сниться мальчику в кошмарах!

– Сокар убивает только тогда, когда я ему прикажу. С твоим щенком все будет в порядке.

О да, Аврора Сомерсет обладала теми еще материнскими инстинктами. Я осознавал, что из всех своих ипостасей она прежде всего – стремящаяся к доминированию и издевательству над другими вздорная и надменная бестия, которая использовала слоноподобных мастифов, головорезов-пиратов и свою собственную хищническую сексуальность для запугивания и измывательств над окружающими. Как и все подобные себе, она искала слабых и беззащитных, таких, как невинный двухлетний ребенок или (да, да, я признаю это) его бестолковый отец. В свое время я играл роль жертвы в ее сексуальных утехах, дав ей почувствовать вкус превосходства надо мной – и до сих пор расплачивался за свою слабость. Она вновь хотела править мною. Будучи дочерью отца-извращенца и сестрой до мозга костей испорченного брата, Аврора уже в раннем возрасте утратила все способности любить или просто поддерживать нормальные отношения и лечила свои раны, злоупотребляя слабостями других. Не могу сказать, чтобы ее душевные трудности заставляли меня чувствовать к ней хоть какую-либо симпатию или сожаление.

– Я захватила Гору опекуна на то время, когда мы будем заняты, – добавила Аврора столь обыденно, словно мы находились на конной прогулке в Гайд-парке.

Раздался глухой стук дерева по палубе, и поначалу я принял человека, ковыляющего из ее каюты, за очередного средиземноморского пирата: перетянутый ремнями, бритый наголо, с огромным уродливым шрамом, пересекавшим щеку и рот, и привычным убийственным взглядом, которым меня обычно одаривают арендодатели, кредиторы и брошенные подружки. Однако было что-то до боли знакомое в его широких плечах и всепроникающем блеске этих темных глаз. Кого еще принес черт из моего буйного прошлого?

Я наконец крякнул, узнав его.

– Озирис?

Да, да, это был именно он, любитель загадок из борделя мадам Маргариты в Пале-Рояле – правда, гораздо более загорелый благодаря Средиземному морю, хотя он и не выглядел от этого ни на йоту счастливее. Я бросил взгляд на его ноги, не без удовлетворения отметив деревянный кол на месте ноги, которую я переехал каретой. Своим шрамом, осознал я вдруг, он тоже был обязан мне, когда я хлестнул его тем тяжелым медальоном с пирамидой и змеей. Лично я считаю, что шрам прибавил его лицу мужественности, хотя Озирис вряд ли согласился бы со мной.

– Я же говорил вам, Гейдж, что мы вместе отправимся в это путешествие. Но вы поспешили удалиться.

– А мне показалось, что это вы отстали… у вас случился несчастный случай с пожарной каретой?

– Несчастные случаи могут произойти с любым из нас, – сказал Озирис многозначительно. Я вдруг заметил, что он подточил передние зубы так, что те напоминали острые клыки, словно только этого не хватало для того, чтобы он имел вид полнейшего дебила. Мне стоило заранее проверить список приглашенных на борт.

– Не то чтобы я не верил в партнерство и товарищество, но мне кажется, что наши с вами отношения, Озирис, не вполне складываются. Взять хотя бы ваше лицо и ногу.

– Нет человека, кому дьявольская удача когда-нибудь не изменяет, Итан Гейдж. Теперь вы один из нас и будете делать то, что будем делать мы. Как и ваш мальчишка.

– Вы имеете в виду, что мы – несчастные заложники?

– Я подозреваю, что вы очень склонны к моральной капитуляции перед экстатическими открытиями моей Ложи.

– Ложи египетского обряда? Вы сейчас о чем – о ее извращенности или ее дегенеративности?

– Мы могли убить вас уже сотню раз, но милосердие в последний момент останавливало нашу уже занесенную над вашей головой руку. Теперь ваша жизнь изменится кардинальным образом. Ну а если вы откажетесь от этой возможности… – Он улыбнулся с шармом кровососущей летучей мыши. – Если отец откажется от перерождения, его место в посвящении всегда может занять мальчишка.

– Знаете ли, у меня и в этой первой жизни полно проблем. Даже не знаю, хочу ли я переродиться в новую жизнь. Слишком как-то это нудно, вы не находите?

– И не думайте снова разочаровать нас. Когда мне отпиливали мою изуродованную ногу, у меня было множество видений о том, что я мог бы сделать с вами. Не искушайте меня.

– А вы держитесь подальше от Гора, если не хотите отпилить себе и вторую ногу.

– Громко сказано для человека без оружия и без друзей.

– Быть может, мои друзья ближе, чем вы думаете.

Это была чепуха, конечно же, с учетом того, что три моих товарища были на полпути к Франции, а американский флот мог быть где угодно, хоть в Китае. Дело в том, что на надменных людей я инстинктивно реагирую нахальством, обычно напрасным.

– Что-то их не видно. И в один прекрасный день, когда вы более не будете нужными для нашего дела, мы вновь обсудим наши с вами отношения.

Он глумливо усмехнулся и поковылял прочь, ничем более не подкрепив свои угрозы. Я тем не менее с тоской вспомнил свою винтовку и рапиру – быть может, они заперты в каюте Авроры?

Неудивительно, что Гор говорил по-арабски с вкраплениями английских слов, которым его научила Астиза. Работая над расширением словарного запаса малыша, я не раз задумывался о том, говорила ли ему мать что-либо о его далеком отце или же просто притворялась, что меня никогда не существовало.

– Где мама? – спросил он, когда мы вышли из рифов Триполи и, подняв парус, двинулись в сторону Сиракуз на острове Сицилия.

– Понимаешь, Гарри, она разрешила мне взять тебя на прогулку на лодке. Мы познакомимся с тобой получше, а потом все вместе отправимся в Египет.

– Хочу маму!

– Я тоже. Кстати, мы скоро с ней увидимся. Знаешь, быть пиратом очень весело.

– Мама!

Так и начались наши отношения. Когда он в очередной раз начал плакать, Драгут пригрозил бросить нас в трюм, если я не заткну своего отпрыска, а потому мне пришлось отправиться с ним на нос, где его удалось успокоить, показав, как играть с легкими веревками и канатами. Вскоре он был полностью поглощен набрасыванием петель мне на руки и на ноги, я был почти полностью связан по рукам и ногам, а он бескрайне доволен своими шалостями. Мы играли, корабль разрезал волны, и вдруг я заметил Аврору, молча наблюдающую за нами из дверного проема своей каюты на корме судна, и почувствовал знакомый холодок по позвоночнику. Даже если это древнее оружие все еще существовало или вообще когда-либо существовало (а я сомневался и насчет первого, и насчет второго), что-то подсказывало мне, что заключенный мною договор не будет исполнен так легко, как обещал Драгут. Она наверняка внесет свои поправки. Чем сильнее я старался избавиться от этих пройдох из Ложи египетского обряда, тем сильнее, казалось, моя жизнь переплеталась с ними. Чем сильнее была моя неприязнь к Авроре Сомерсет, тем упрямее она хотела превратить меня в своего партнера. Нас обвенчала ненависть – к такому выводу я пришел в Америке после того, как ранил ее брата.

Несмотря на всю мою озадаченность перспективами заботы о ребенке, я поймал себя на том, что восхищаюсь практичностью Гарри. Он был весьма предсказуем – либо был голоден, либо хотел спать, либо ему было скучно, и удовлетворение потребностей трех этих его ипостасей стало моей основной обязанностью. Мальчик привык один раз спать днем и просыпаться по ночам, чтобы забраться ко мне в гамак в поисках тепла и уюта. Поначалу это приводило меня в замешательство, но через некоторое время я нашел это неестественно естественным и даже успокаивающим. Конечно, он спал лучше, чем я, привыкая к окружающей его среде с детской непосредственностью, хотя и продолжал задавать вопросы о своей матери. В еде Гарри четко и недвусмысленно заявлял, что ему нравится, а что нет. Хлеб, финики и фрукты, что я приносил ему, его устраивали, а вот с оливками, горохом или соленой рыбой он не хотел иметь ничего общего. По счастью, парень давно был отлучен от груди и приучен ходить на горшок, хотя мне и потребовались некоторые усилия, чтобы убедить его в необходимости использования корабельного ведра в качестве туалета. Он с веселым любопытством провожал пиратов в настоящий судовой туалет под бушпритом, где с концентрацией ученого наблюдал за тем, как они справляют свою нужду над вздымающимися волнами. Функции человеческого тела занимали его как ничто иное, и я читал ему долгие, пространные лекции об относительных преимуществах и недостатках уборных, гальюнов, туалетов, толчков, ведер, кустов и даже стен за углом таверны. Он с непередаваемой гордостью и мастерством пользовался своим ведром, и, должен сказать, этот навык гораздо важнее, чем большинство из тех, за которые мы, люди взрослые, даем друг другу медали.

Наиболее трудной задачей для меня было не дать ему заскучать и не позволить набедокурить, и мне постоянно приходилось предупреждать его об опасностях планширей, линей и оружия, не давая ему приближаться к раскачивающимся балкам и фалам, грозящим оторвать его маленькие пальцы.

Собаку он избегал безо всяких напоминаний с моей стороны.

По счастью, пираты, после некоторого периода первичной неприязни, приняли его как некоторое домашнее животное и развлекались, уча его разным играм. Гарри мог час или два играть с несколькими мушкетными шариками и кофель-нагелем, которым он катал их по палубе. Я придумал простую забаву с игральными костями, которая пришлась ему весьма по душе. Смысл был в том, чтобы прыгать через соединительные швы в палубе корабля соответственно выпавшему на костях числу, и я всегда помогал ему выиграть. Я чувствовал странную гордость (и беспокойство), что он унаследовал мои азартные инстинкты.

– Где ты живешь? – спрашивал Гарри.

– Во многих местах, если честно.

– Где мама? – Это была его любимая тема.

– Я познакомился с твоей мамой в Египте, – отвечал я. – Она помогала другому мужчине стрелять в меня, но потом я вроде как взял ее в рабыни, и в итоге все сложилось как нельзя лучше. Она очень умная.

– Мама говорит, ты храбрый.

– Неужели? – Даже мое принятие в новый Почетный легион Наполеона не польстило бы мне больше, чем эта короткая фраза, хотя Гарри и не понимал до конца, что такое «храбрый». – Я бы сказал, что я скорее находчивый и временами целеустремленный. Вот быть мамой… вот это требует настоящего характера, Гарри. Быть мамой – вот это решимость.

– И папой!

– Ну, да, наверное. Знал бы я о тебе, я был бы здесь, а не там. Но мой дом далеко, через океан, в Америке, и я был там. Я искал волосатых слонов. Ты когда-нибудь видел слона? – Я пантомимой изобразил слона, пользуясь рукой вместо хобота.

– Во дворце! Он сделал больно дяде!

– Бог ты мой! Несчастный случай?

– Мама не разрешила мне смотреть.

– Ну что ж, это значит, что мы должны быть осторожны, так ведь? Если мы окажемся в переделке, я спущу тебя в трюм и спрячу между запасных парусов. Ты обязан там оставаться, ты слышишь меня? Когда станет безопасно, я приду за тобой.

– Что такое переделка?

– Просто неприятность. Я не думаю, что стоит этого опасаться.

– Я пират?

– Думаю, да, Гарри. Мальчик-пират, ведь ты на пиратском корабле.

– А кто эта красивая дама? – он указал пальцем на Аврору.

– Она тоже пират, и к ней лучше не приближаться. Она не такая хорошая дама, как твоя мама.

– Она давала мне сахар.

– Неужели? – Подобный фаворитизм покоробил меня – я не хотел, чтобы мой сын подружился с Авророй. – Если ты проголодаешься, приходи к папе, хорошо?

– Собака плохая. А плохой дядя смешно ходит.

– Помни – если что, прячься меж парусов.

Глава 25

Меня не покидала надежда на то, что на пути в Сиракузы мы столкнемся с американским фрегатом, ведь Мальта была совсем недалеко, но я так и не увидел нигде нашего флага. Если Моррис и участвовал где-то в этой войне, то делал это крайне странно. Мы неспешно проплыли мимо британского форпоста, словно участвовали в регате, и направились к Сиракузам, древнему городу на восточном побережье Сицилии, за который в разные времена дрались афиняне, римляне, вандалы, готы, византийцы, арабы, нормандцы, немцы, испанцы, да и вообще, похоже, все, кому доводилось проплывать мимо. Город был заложен более чем за семь веков до Христа, примерно в то же время, что и Рим, и в настоящее время управлялся из Неаполя королем Фердинандом из династии Бурбонов под протекторатом британского военно-морского флота. Одним словом, Сиракузы были местом, за свою историю столь тщательно осажденным, разбомбленным, оккупированным, капитулировавшим и освобожденным, что я с трудом верил в то, что в нем вообще осталось что-либо, кроме хорошо изученных развалин. Если повезет, мы наведем справки, убедимся в том, что все это не более чем миф, и Аврора благосклонно дарует всем нам нашу свободу…

Уж кто-кто, а я понимал, что этого не будет.

Старый город Сиракуз представляет собой небольшой продолговатый остров, соединенный с основным островом мостами. На внешней оконечности города располагается форт Кастелла-Маниаче, орудия которого контролировали каждый корабль, заходящий или выходящий из бухты. Этот островок под названием Ортигия и являлся тем, что мы ошибочно приняли за узкую бухту на карте, обнаруженной нами на пергаменте. На южной стороне располагается большая бухта, на севере – бухта поменьше, а со стороны большого острова – новый город с домами и виллами, поднимающимися на пологом холме на клинообразном участке суши, переходящем в плато Эпиполи. Это идеальное центральное место для города, и древние греки возвели восемнадцать миль городских стен (давно уже разобранных на кирпичи и украденных местными фермерами и строителями) для круговой защиты всех его предместий и поместий.

Сейчас, в 1802 году, здания Ортигии представляют собой трех– и четырехэтажные дома из известняка цвета меда с красными черепичными крышами, а над старым городом возвышаются шпили и купола главного собора, дуомо. Краски в Сиракузах гораздо более яркие и жизнелюбивые, чем в мусульманском Триполи, и от города веет настоящим шармом и воображением. У причалов покачиваются на волнах ярко-синие рыбацкие лодки, штукатурка домов отливает оттенками желтого и розового, а окна защищены деревянными ставнями зеленого, синего, фиолетового и желтого цветов. На балконах из кованого железа городские дамочки поливают пышные разноцветные цветы, позируя над уличным хаосом смешавшихся богатых карет и сельских телег, кричащих ослов, надменных кавалеров и снующего люда.

Я наблюдал за всем этим, играя роль английского туриста, сэра Итана Гейджа, путешествующего в компании своей кузины леди Авроры Сомерсет, оба одеты в европейские платья, отобранные берберскими пиратами у своих жертв. Сказать, что это наводило меня на воспоминания о кровосмесительных отношениях Авроры с Сесилом Сомерсетом, значит ничего не сказать, и эта шарада вызывала у меня тошноту. Аврора же считала все это прекрасной забавой. Мыпритворялись столь странной парой потому, что наш пиратский корсар не мог попросту встать на якорь у городского причала, и нам пришлось добираться до берега на шлюпке подальше от оживленной бухты. Пираты Драгута провели предварительную разведку старого греческого форта под названием Эуриалус, доложив о том, что никакого зеркала они не обнаружили, но что эти руины идеально подходят для «необходимого рандеву».

– Какого еще рандеву? – спросил я.

– Если мы найдем зеркало, нам потребуется помощь в том, чтобы заново его собрать, – пояснил капитан. – Но сначала нам предстоит найти его, в городе или его предместьях. Верно?

– Как скажете.

– Это ради благополучия вашего же сына.

– Предположим, что мы найдем зеркало. Но как вы собираетесь вывезти его? Половина Сицилии будет у нас на хвосте, а Кастелла-Маниаче не оставит от вашего корсара и груды щепок, если тот попытается зайти в бухту, чтобы забрать зеркало.

– Весьма интересная проблема, Итан, не так ли? Предлагаю вам поразмыслить над нею, если хотите спасти жизнь своему сыну. Помните, наша судьба – это ваша судьба.

Аврора наняла карету, которая доставила нас в Сиракузы как богатых европейских туристов, наслаждающихся отпуском во время мира на континенте. Гарри поехал с нами в качестве моего сына, я же был вдовцом на тот случай, если кто-то спросит. Озирис стал нашим «слугой», причем этот ковыляющий питекантроп поклялся навредить Гору, стоит мне только выразить неподобающее мнение или отказаться подыгрывать им в очередном обмане. Драгут был слугой и телохранителем Авроры на тот случай, если я попытаюсь придушить эту стерву. По счастью, нашему маленькому контингенту семейного счастья удалось оставить на корабле слюнявого мастифа. Я не терял надежды, что Сокар подавится берцовой костью одного из матросов и помрет до нашего возвращения на судно.

Мы должны были изучить город в поисках подсказок и встретиться с другими пиратами на руинах старого форта Эуриалус, что по-гречески означало «шляпка гвоздя». Этот замок, по слухам спроектированный самим Архимедом, пал под натиском римлян в рекордные сроки, что заставило меня вновь усомниться в мифе об ужасном зеркале. Но как тогда объяснить те фрески в Акротири на острове Тира?

Новый итальянский город Сиракузы давно уже похоронил под собой древнегреческий, и на Ортигии не было видно следов присутствия здесь когда-то великого Архимеда. Лишь один намек, встроенный в центральную площадь городского собора, указывал на преемственность времен. Дуомо имел фасад в стиле барокко, возведенный после одного из землетрясений, периодически сотрясавших Сицилию, но его боковые стены были построены вокруг колонн древнегреческого храма богини Афины. Здание представляло собой прагматичный подход к использованию веры и архитектуры, напоминавший мне о переплетении новых верований и воззрений со старыми.

– Говорят, что золото ее статуи улавливало утреннее солнце, играя роль маяка для моряков за многие мили от суши, – рассказал официант на площади, пока я пытался усадить Гора в кресло, не давая ему ползать по мостовой. Ума не приложу, как матери умудряются следить за своими отпрысками. – Наш дуомо закрыт от внешнего мира, а греческий храм стоял под открытым небом.

– Может быть, именно здесь Архимеду пришла в голову идея его зеркала? – задумался я.

– Какое зеркало, папа?

– Самое яркое зеркало в мире. Именно его мы и ищем!

Его маленькое лицо засветилось от удовольствия. Аврора, кажется, скучала, а ее неискренние попытки вести себя хотя бы наполовину как подобает приличной женщине напомнили мне о сказке, в которой ведьма засовывала непослушных детей в печку.

Играть английского эсквайра с Авророй, Драгутом и Озирисом казалось мне настоящей дикостью. Я ужинал с женщиной, которую ненавидел и презирал. Аврора невозмутимо не обращала ни малейшего внимания на мою враждебность и мрачность, ведя себя так, словно наше воссоединение было естественным, как сам мир. Она знала, что это раздражало меня, и ей нравилось это раздражение. Хамиду время от времени обыскивал меня, чтобы убедиться в том, что я не припрятал никакого оружия, и следил за тем, чтобы я не забывал о дуэльных пистолетах Кювье у него за поясом – на тот случай, если я попытаюсь сделать что-нибудь неразумное. Озирис грозно посматривал на Гарри. Иными словами, по сравнению с нами у Каина и Авеля в отношениях царила настоящая идиллия.

По крайней мере, из соображений пристойности у нас с Авророй были отдельные комнаты благодаря тому, что мы не притворялись женатой парой. Мне же приходилось притворяться довольным этим союзом, а о побеге не могло быть и речи.

– Судьба твоего сына зависит от нашего успеха или неудачи, – тихо сказала Аврора за бокалом портвейна вечером после того, как маленький Гарри отправился спать в моей комнате. Озирис стоял на страже, словно истукан из кошмарного сна. – Найди зеркало – или обреки свою семью на страдания.

– У нас была лишь старая карта, показывающая город. Это еще ничего не доказывает.

– Тогда думай! Где бы ее спрятали греки или римляне? Где могли ее найти тамплиеры? Где оно может скрываться вот уже две тысячи лет?

Я вздохнул.

– Архимед мог позаимствовать свою идею у атлантов, или кто там еще жил под защитой этого зеркала на Тире. Не исключено, что греки нашли зеркало уже древним – ведь ему могло быть хоть десять тысяч лет – и привезли его на Сиракузы. Кто знает? Но римляне использовали на практике все без исключения военные идеи, какие только могли найти. Воспользовались бы и этой, если она работала и если Архимед не спрятал ее.

– Римский военачальник утверждал, что смерть ученого была случайной, – сказал Драгут, – результатом импульсивной реакции простого солдата, не узнавшего великого грека. Но что, если математик погиб из-за того, что отказался рассказать им, где скрыто зеркало?

– Его могли переплавить. Или выбросить в море.

– Но не уничтожить, – настаивала Аврора, – иначе оно никогда не заинтересовало бы тамплиеров. Думай, как Архимед, Итан! Ты знаешь больше, чем говоришь нам. У римлян имелась целая армия, чтобы найти его. Почему же они потерпели неудачу?

– Откуда, к дьяволу, мне это знать?

– Оттуда, что жизнь твоего сына зависит от этого.

– Думаешь, мне помогают думать твои угрозы в адрес невинного ребенка?

– Из нас двоих именно ты отказываешься прислушаться к здравому смыслу. Я просила о партнерстве с самого начала нашего знакомства.

Я вздохнул.

– И вот твое желание сбылось.

Аврора холодно улыбнулась; ее улыбка была словно айсберг.

– Именно.

В действительности у меня имелась одна идея. Над городом располагались старый греческий театр и римская арена, теперь уже наполовину похороненные под многими слоями земли. Я вспомнил фигуру, напоминающую подкову на карте: может, это указание на старый амфитеатр? И была ведь еще дугообразная линия, ведущая от старого греческого форта к кресту на острове Ортигии… Это что-то значило для тех, кто начертал эту карту.

Были еще и каменоломни, из которых поступал материал для строительства древнего города. Мы наняли школьного учителя в качестве рассказчика и узнали, что там держали плененных афинян, нападавших на остров, многие из которых умерли мучительной смертью от голода, солнца и жажды. Эти известняковые утесы над городом были испещрены множеством пещер. Место для двухлетнего ребенка совсем неподходящее, и мне пришлось неохотно согласиться с тем, чтобы Озирис развлекал Гарри игрой с утками у фонтана Аретузы, источника с пресной водой у края моря. Древний водоем не использовался как источник воды и стал прибежищем мириадов птиц, которых Гарри подзывал всякий раз, когда мы проходили мимо. Утки затмили его инстинктивное недоверие по отношению к Озирису.

Мы же приобрели фонари и исследовали каменоломни, словно нас увлекали древние злодеяния и жестокость: все-таки в туризме есть нечто отвратительное. Гроты оказались приятным убежищем от летнего солнца, а пещеры и ниши каменоломен лежали в тени апельсиновых рощ, наполненных птичьим пением. Я внимательно осматривал окрестности на предмет обнаружения очевидных мест захоронения или возможных кладов, но, судя по всему, именно здесь то же самое искали и все захватчики, побывавшие здесь до нас. Мы разделились, чтобы ускорить процесс поисков, – Драгут был удовлетворен моей готовностью сотрудничать на благо Гарри. Я изучал одну пещеру за другой, но все они были столь же пусты, сколь и те комнаты в Тире, только здесь не было даже фресок.

К полудню я подустал и решил передохнуть. Я лакомился апельсином, лежа в высокой траве под утесами и ломая голову над тем, где же может быть это чертово зеркало, когда в мое унылое сознание закрался необычный звук. Звук напоминал пение певчих птиц, но имел явно человеческое происхождение и доносился, как мне казалось, с утесов. Это был сладкий женский голос, словно ангелы пели с небес, мягкость которого выдернула меня из моей летаргии. Словно вся грация и милосердие мира приняли форму звука, который мягко освободил меня от гнета унылого плена и мрачности этой древней тюрьмы. Я должен был отыскать источник этой прелести!

Я направился к высокой пещере в белых утесах, формой напоминавшей гигантское ухо, вход в которую был высотой добрых футов сто. За входом моим глазам предстала длинная пещера с плоским песочным полом, из глубины которой доносилась чарующая ария. Звук прекрасного голоса многократно усиливался стенами пещеры, придающими ему глубину райского хора. Пели по-итальянски: мне показалось, что это отрывок из какой-то оперы.

Я вошел внутрь, ожидая, пока мои глаза привыкнут к темноте. Какая же магия скрыта в голосе этой женщины, проявляющаяся в столь нужном месте! А вот и она, у дальней стены пещеры, словно потерявшаяся в собственных мечтах; ее голос возносится к небесам, словно жертвоприношение… Кто же она? Я бесшумно приблизился к ней, и вот она обернулась…

Это была Аврора.

Я остановился в полном замешательстве. У меня не укладывалось в голове, что столь божественная музыка может исходить от моего заклятого врага, как и тот факт, что она вообще когда-либо пела в своей извращенной жизни. Тем не менее это была она, слегка покрасневшая, губы открыты, глаза блестят живым огнем, и меня внезапно заполонили воспоминания о том, как она влекла меня тогда, давно, на канадской границе. Аврора обладала непреодолимой, чарующей красотой и сексуальной энергией, которая переполняла все органы чувств и лишала рассудка. Я все еще ненавидел ее, страшился ее, но и желал ее страстно, за что молча проклинал себя.

В пещере повисла тишина. И наконец:

– Я не часто пою, но здесь такая акустика, что я не смогла удержаться.

– Аврора, ты вновь удивляешь меня.

– Мы не знаем друг друга по-настоящему, Итан. В Америке все слишком быстро стало слишком плохо. Но мы могли бы узнать друг друга лучше.

– Ты убила мою возлюбленную, Намиду.

– А ты убил моего брата. Итан, люди гибнут и умирают по множеству причин. Но поиск знаний вечен. Это у нас общее.

– Зачем ты делаешь вид, что это правда?

– Зачем ты сопротивляешься этому? Это ничем не отличается от твоего влечения к Астизе. Когда ты хотел меня на озере Супериор, ты не мог получить меня. Теперь же, когда ничто тебе не мешает, ты отвергаешь меня. И кто из нас запутался?

Сколь же прекрасна и опасна она была в этот момент! Мое тело трепетало, и я надеялся, что она не заметит этого. Я нестерпимо хотел ее, но я также хотел ее убить, и сделал бы это не задумываясь, если бы это не ставило под угрозу жизни Гарри и Астизы. Ну почему же я не настоял на том, чтобы остаться с Астизой три года назад? Всего этого никогда бы не произошло.

Аврора подошла на шаг ближе, и я уловил ее аромат, смесь духов и сладкого запаха ее пота после дневных экскурсий.

– Ведь я тоже могу научиться быть матерью. Неужели ты думаешь, что я никогда не хотела детей? Неужели ты думаешь, что у меня нет таких же чувств, как у тебя? – Она схватила меня за руку. – Я могла бы быть, как другие женщины, Итан! Могла бы! – В этот момент я буквально на мгновение увидел то отчаяние, что она скрывала под своей непробиваемой стальной броней.

Я высвободил руку.

– Аврора, ты можешь быть кем угодно, но только не такой, как все остальные женщины. Гарри повезло с природным благоразумием и инстинктами – он боится тебя.

– Он будет чувствовать себя иначе, когда я сделаю его принцем. – Я находил ее упрямую жажду жалкой, ее решимость настораживала меня. – Вы оба не знаете меня. Не знаете меня всю.

Я знал достаточно, а потому отвел взгляд.

– Нам нужно найти Хамиду и решить, что делать дальше, – сказал я, не зная, что еще ей предложить.

– Зеркало где-то здесь, я чувствую его, – сказала Аврора. – Это огромное бронзовое сооружение, яркое, словно солнце, несущее огонь, как Прометей, и призванное изменить мир.

– Где-то…

– Мы найдем его, Итан, и будем владеть им вместе.

Глава 26

Появление Драгута спасло меня от необходимости продолжать сей неудобный разговор, и мы покинули эту звучную пещеру, стены которой были слишком гладкими и ровными, чтобы что-нибудь скрывать. Снаружи мы пробрались сквозь высокую траву под жужжание насекомых до кромки белых каменоломен и засмотрелись на город под нами. Средиземное море было покрыто веснушками белых парусов, и я попытался представить себе зеркало, собирающее лучи солнца и поджигающее видневшиеся вдали корабли.

– Если это древнее изобретение работало, почему же Сиракузы потерпели поражение? – спросил я.

– У любого оружия есть свои слабые стороны, – ответил Драгут. – Может быть, римляне подплыли в темноте, когда не было солнца. Или же зеркало не работало в дождь.

– Или случилось предательство, – вставила Аврора. – Всегда найдется кто-то, готовый променять город на собственную жизнь.

С этими словами она посмотрела в мою сторону, что мне совсем не понравилось.

– Или на жизнь своей невинной семьи, – ответил я. Неужели даже мои поработители презирали меня за то, что я помогал им?

– Но чтобы средневековые рыцари им заинтересовались, зеркало должно было каким-то образом уцелеть, – продолжала Аврора. – Каким-то образом Архимед знал, что город падет, и спрятал свою машину. Нет никаких записей о том, чтобы оно попадало в руки римлян. Он спрятал зеркало, и либо тамплиеры так никогда его и не нашли, либо нашли и перепрятали. Ты видел карту, Итан. Ты – наш ключ.

Она снова улыбнулась, словно это могло предотвратить любой бунт.

Но в действительности карта не показывала больше ничего очевидного, на ней даже не было изображения самого зеркала. Эти пираты гонялись за мифом, сложенным опиумом и легендами. Я попытался вспомнить тот пергамент, что мы съели, вкус которого, казалось, все еще стоял у меня во рту.

– Вот и собор, – я указал рукой вниз по склону по направлению к Ортигии и башням и куполам дуомо. – На карте на этом месте стоял крест.

– Думаю, этот ориентир мы могли бы обнаружить и без вашей помощи, – сухо заметил Драгут.

– На карте был еще замок или форт, может быть, тот самый Эуриалус, который, по легенде, спроектировал сам Архимед. Кстати, где он?

– Сюда, – Драгут повел нас вдоль кромки хребта мимо высоких угловатых утесов по направлению к плато над каменоломнями. Он указал на хребет вдалеке. – Там!

Я увидел нагромождение валунов и многочисленные фермы на холмах под ними, и руины старого акведука, который когда-то вел по направлению к горам.

Я на мгновение задумался, затем вытянул руки с поднятыми вверх большими пальцами и направил одну руку на форт, а другую – на собор на расстоянии нескольких миль от него. Черта, которую я мысленно провел от одной точки к другой, напоминала мне ту кривую, что я видел на старой карте. Я подошел к краю утеса и взглянул вниз. Подо мной раскинулись руины греческого театра, врезанного в известняковый холм. Это, судя по всему, та самая подкова на карте, подумал я. Близлежащие пещеры могли быть теми горбиками, что также были нацарапаны на старом пергаменте. Цифры, должно быть, представляли собой какие-то расчеты, может быть, расстояние. Но где же петляющая река? Передо мной расстилался сухой, пустынный ландшафт.

– Что ты видишь? – спросила Аврора. – Что ты ищешь?

Проигнорировав ее, я спросил Драгута:

– Послушайте, вы слышите воду?

– Звук такой, словно она у нас под ногами.

Мы вернулись на земляную платформу, которую представляла собой верхняя кромка греческого амфитеатра. В задней ее части располагалась известняковая мельница высотой футов сорок, стоящая на утесе, также изрытом пещерами. Крупнейшая из них находилась прямо за центром театра и представляла собой отверстие в форме полумесяца, через которое из глубины утеса тек темный поток, вода которого падала в бассейн, огороженный каменной стеной. Камень за небольшим водопадом был покрыт зеленой тиной и водорослями.

– Объясните это, Хамиду.

– Источник, – ответил он. – Быть может, именно поэтому они и построили театр именно здесь. Граждане карабкались наверх, чтобы посмотреть представление, где их ждала чистая питьевая вода.

– Нет, они не театр принесли к источнику, – возразила Аврора, – а привели источник к театру. Там, внизу, мы только что видели акведук; он и подпитывает тоннель, который ведет к этому бассейну. – Она указала на него рукой. – Вероятно, оттуда вода питает ту мельницу, а затем стекает вниз к городским фонтанам. Умно.

– Энергия воды – это как раз то, что несомненно заинтересовало бы Архимеда.

– Да, – ответил Драгут, – он изобрел винтовое приспособление для поднятия воды до ирригационных каналов.

– Значит, вполне вероятно, что и это тоже его разработка. Что означает, что он очень хорошо знал этот акведук и тоннель. – Я продолжал изучать устье пещеры, из которого лилась вода. – Но пещера недостаточно велика для того, чтобы спрятать в ней зеркало, способное воспламенить корабль.

Мои спутники смотрели на меня во все глаза, не понимая, действительно ли я ухватился за какую-то подсказку, или же намеренно сбиваю их с толку. Я и сам не был уверен, но мне нравилось, что им приходилось верить мне настолько же, насколько я не доверял им. Хорошо. На карте была черта, изгибающаяся на месте этого водяного потока. У меня нет ни малейшего представления о том, что это значит, но я думаю, что не мешало бы заглянуть внутрь. Тот факт, что римские солдаты, скорее всего, не заглянули бы внутрь этой гигантской водяной трубы, не дает мне покоя.

– Ты собираешься забраться в эту дыру?

– Да. Дайте мне фонарь, когда я доберусь до входа.

– Откуда нам знать, что ты не попытаешься сбежать через этот тоннель? – спросила Аврора.

– Оттуда, что мой сын у твоего прихвостня, дорогая. Ваше вероломство, ваша жадность, ваша жестокость и ваша безжалостность не дадут мне сбежать.

Я мило улыбнулся, перепрыгнул через невысокую стенку и пошел по щиколотки в воде в направлении маленького водопада. Как я и ожидал, стены его были скользкими, но, карабкаясь по одной его стороне, мне удалось добраться до черного, как душа Авроры, устья тоннеля на высоте футов десяти. Я присел на корточки в потоке журчащей воды и крикнул остальным:

– Бросайте фонарь!

Терпеть не могу подземелья, но должен признать, опыт у меня есть. Хоть одним навыком можно гордиться, осознавая, что умею не только играть в карты, развлекаться с женщинами и пить вино.

Драгут передал мне фонарь, и я пригнувшись двинулся внутрь тоннеля высотой не более четырех футов. Вода доходила мне до колен. Тоннель казался мне абсолютно непримечательным, созданным лишь для целей доставки жидкости, в которой я продвигался, но я все равно изучал его, так как больше делать мне все равно было нечего.

Дневной свет остался далеко позади. Драгут с Авророй кричали что-то мне вслед, но я не обращал на них внимания, продвигаясь вперед на полусогнутых ногах и размышляя в темноте. Приятно было хоть на мгновение остаться наедине с самим собой, только вот это ползанье по пещере казалось мне абсолютно бесполезным – пока я не увидел отметину в тусклом свете фонаря, и мое сердце подпрыгнуло.

На камне был вырезан жирный крест тамплиеров. Эта отметина точно не была оставлена Архимедом за два с половиной века до Рождества Христова – здесь явно побывал какой-то средневековый рыцарь.

Но зачем?

Я замедлил ход, внимательно осматривая пространство вокруг себя. Известняк был гладким, прохладным и ничем не примечательным, пока я, наконец, не увидел свечение впереди себя. Неужели уже конец акведука? Я неуклюже поплелся к нему, потирая начинающие болеть икры, и посмотрел наверх. В камне над своей головой я увидел расселину шириной около фута, вырезанную в потолке и поднимающуюся вертикально, словно ножны меча, к поверхности плато, на котором мы еще недавно стояли. Сверху нишу в земле почти полностью прикрывали камни, и отверстие, сквозь которое виднелось голубое небо, было не больше квадратного фута, слишком маленькое для людей. Так зачем же делать такой большой карман, ведь он пуст?

Я пополз дальше и на расстоянии футов ста обнаружил еще одну прорезь, точно такую же, как и первая, сделанную в потолке и уходящую вверх, и еще, еще. Я насчитал шесть отверстий и остановился. Я полагал, что шахты служили механизмом выравнивания давления и придания движущего момента воде в почти горизонтальном канале. Через них также проходил дневной свет для обслуживания тоннелей. Но в то же время каждая из шахт была огромного размера и прикрыта сверху. Я не видел в этом никакого смысла.

А что, если этот смысл был понятен Архимеду?

Я развернулся и отправился к выходу из тоннеля, скользнул вниз по водопаду и с брызгами приземлился в бассейне. Затем вылез – мокрый, грязный и недоумевающий.

– Я смотрю, ты не торопился.

– Длинный тоннель, – ответил я, выливая воду из ботинок. – Я обнаружил рукотворные расселины, в которых можно было что-нибудь спрятать. – Я нарисовал на песке круг и пересек его несколькими линиями. – Представьте, что вы разделили зеркало на несколько сегментов, словно пирог. Можно и каждый сектор тоже разрезать на два или три сегмента.

– Только не разрезать, – перебила Аврора. – Они должны были быть на петлях для того, чтобы ловить и фокусировать солнечный свет.

– В любом случае в результате вы получили бы узкие дольки. В тоннеле есть воздушные шахты, в которых можно было бы спрятать части разобранного зеркала.

– Можно было? – спросил Драгут.

– Сейчас они пусты. Но я видел тамплиерский крест, вырезанный на камне. Этот средневековый орден, которому вы столь неудачно пытаетесь подражать, побывал здесь до нас. Может быть, мы уже опоздали.

– Нет, – отрезала Аврора. – Тогда зачем прятать карту в таком потайном месте на Тире, делать кольцо с печаткой, указывающее на него? Рыцари нашли зеркало, но решили снова спрятать его до окончания своих исследований. Быть может, они не знали, как собрать его воедино, или же искали военную базу, с которой они могли бы его применить.

– А может быть, решили, что это оружие столь ужасно, что его никогда нельзя более использовать…

Она проигнорировала меня.

– Если б зеркало воссоздали и использовали, остались бы средневековые свидетельства. Если б его уничтожили, не было бы необходимости рисовать секретную карту. Если б его перевезли в другой город, они не стали бы изображать на карте Сиракузы. Оно здесь. Я чувствую, что оно здесь!

– Только не в Эуриалусе, заброшенном греческом форте, – там мы уже искали, – сказал Драгут.

– Нет, оно где-то в более доступном месте, откуда зеркало можно было бы легко вывезти. И в то же время там, где его бы никто не нашел. В каком-то святом, неприкосновенном месте, где его никто не станет искать. – Аврора подошла к краю древнего театра и посмотрела на город, раскинувшийся под нами. – Где-то вроде храма богини Афины, греческого варианта Изиды, построенного в четыреста восьмидесятом году до нашей эры после победы греков над карфагенянами при Химере. Преемственность и взаимопроникновение храма и собора понравились бы тамплиерам. Иначе зачем отмечать его месторасположение крестом на карте? – Она повернулась ко мне. – Итан, я думаю, что наше оружие спрятано в городском соборе, в дуомо.

– Где?

– Я не знаю.

– Но как его извлечь оттуда? Как вывезти из города?

– Я уже приказал вам подумать о том, как проскользнуть мимо Кастелла-Маниаче, – сказал Драгут. – Как нашему кораблю безопасно улизнуть?

Я пожал плечами.

– Любой корсар с треугольными латинскими парусами сразу же станет мишенью. Нужна ложная цель… Нет, нужен второй корабль, сицилийский, а ваш станет ложной целью. Вы должны позволить сицилийцам потопить «Изиду», с тем чтобы самим сбежать на втором корабле.

Капитан задумался и кивнул.

– Ловко. Вот видите? Мы уже становимся партнерами, Итан Гейдж!

Глава 27

Площадь перед собором Сиракуз, растянутая и намеренно несимметричная, – это одно из красивейших мест Европы, а ее мягкий уклон повторяет естественные контуры Ортигии. Границами площади являются изящные трехэтажные каменные дома, являющие собой образец гармонии огромных подъездов, высоких окон и витых железных балконов. Фасад самого дуомо напоминает витрину кондитерского магазина в стиле барокко, где вместо сладостей восхищенному взору посетителей открывается многообразие колонн, статуй, арок, свитков, ангелов, орлов и прочих архитектурных изысков, способных украсить собой любой свадебный торт. Боковые стены собора гораздо проще – по большей части ничем не примечательные стены, если б не выступающие старые греческие колонны, вокруг которых здесь когда-то был построен языческий храм, на смену которому пришла христианская базилика, затем арабская мечеть и теперь – неустанно растущий собор.

Внутри эта сборная солянка вовсе не заканчивалась: греческие колонны, нормандские арки и боковые часовни в стиле барокко. В крепкой стене над вестибюлем красовалось круглое окно с мощным крестом, напоминающим «мускулистую» подпись крестоносцев, которую я обнаружил в пещере акведука. У меня возникло такое чувство, что ни одна молитва, произнесенная в этом месте, не останется без внимания – таким насыщенным призраками переплетавшихся религий было это место.

– Что это, папа? – Гарри и Озирис присоединились к нам.

– Святилище. – Я искренне надеялся, что так оно и было.

– Свя… что?

– Сюда плохие люди приходят, чтобы стать лучше, а хорошие люди – чтобы быть в безопасности.

– Мы плохие?

– Только не ты, Гарри. Ты хороший мальчик.

Он торжественно кивнул.

– И храбрый.

На церковных скамьях сидели несколько старушек, ожидающих исповеди, – точнее, единственного человека, готового их полностью выслушать: священника. Какой-то старик бесцельно гонял пыль метлой из угла в угол. Дуомо казался огромным и бестолковым.

– Аврора, зеркало, должно быть, давно уже исчезло, – прошептал я без размышлений.

– Тогда твоя семейка будет уничтожена.

Неловко крестясь смоченными в святой воде пальцами (что само по себе богохульство с учетом ее характера), Аврора снова играла английскую туристку, а я тщетно ждал, когда разверзнутся небеса и божественная молния сразит ее. Она же не спеша прогуливалась по боковым проходам, словно собор – это самая привычная для нее среда в мире, время от времени недобро поглядывая в мою сторону. Все ее слова и действия в отношении меня имели своей целью лишь возмездие.

Но, как я заметил, даже она уважительно бормотала что-то себе под нос.

Разноцветные мозаичные окна пропускали лишь тусклый свет, к которому прибавлялось марево от множества свечей, зажженных как приношение святым. Воздух имел неповторимый и незабываемый запах церкви – старый воск, пыль, благовония и вода.

– Никакого чердака здесь нет, я спросила у священника, – прошептала Аврора. – Балки крыши видно невооруженным глазом, мансарды тоже нет. Стены толстые и гладкие, словно мы в крепости. Но я уверена, что тамплиеры обязательно выбрали бы именно это священное место – здесь витают духи дюжины религий. Оно должно быть здесь, Итан! Но где? Где твой талант искателя древних артефактов?

Единственным моим талантом была способность попадать в неприятности типа этой, но я промолчал. Я бродил с Гарри по собору, ища сам не знаю что и удивляясь столь резкому контрасту между нормандской простотой и центральным белым алтарем, который, казалось, был вылеплен из сахара. Три капеллы были похожи на женские шкатулки, полные мрамора и золота. Я давно заметил, что человек склонен всю свою энергию вкладывать в крепости и соборы – в войну и жизнь после смерти.

Я не видел ничего похожего на место, где могло бы скрываться зеркало. На потолке лишь ангелы, святые и чудотворцы, все в развевающихся мантиях – и все, как один, зловеще указывали на меня пальцем. Вот бы эту их невесомость в реальную жизнь! Я устал от старых легенд и с удовольствием отказался бы и от этой, если б не Гарри. Он бродил со мной, держась за мой указательный палец, впечатленный столь огромным пространством, полным теней. Мне оставалось лишь смотреть во все глаза, считая греческие колонны – десять на одной стороне и девять на другой – и восхищаясь искусностью труда ремесленников. Розовый гранит ступенек одной из капелл, серебряный алтарь, горящий, словно луна, и бархатные гобелены, словно одеяния Аполлона. Высоко над нашими головами, на потолке, херувимы и бородатые патриархи, половину которых, должно быть, писали с самого Архимеда. Все такое огромное и бесполезное – я даже не смог распознать ни одной из христианских историй.

Я уже перевел взгляд внутрь собора, когда вдруг заметил в картине центральный овал с маленьким окулярным окошком, через который проходил одинокий луч света. У него порхали херувимы, маленькие детские головы смотрели на гораздо более мясистых ангелов. Они казались невинными, как Гарри, а их голые тела были прикрыты розовой лентой в стратегических местах. Я видел эту картину в сотне церквей и не обратил бы на нее ни малейшего внимания, если б не предмет, который они держали в руках. Картина была полна солнечного света, нисходящего с небес желтыми лучами, которые улавливались предметом, напоминавшим зеркальце или увеличительное стекло.

Зеркало, излучающее собственные лучи.

Я вспомнил то кольцо, что показал нам Фуше, со вторым куполом на внутренней поверхности и буквой «А». Ангелус. Ангелы. Я прищурился и снова посмотрел вверх, пытаясь понять, что же я вижу перед собой.

Импозантный пожилой мужчина с белой бородой указывал посохом на стену. Или он указывал на нечто за стеной? Я посмотрел вниз. На мраморных шедеврах в стиле рококо, коими являлись стены собора, я вдруг заметил тонкую мозаичную работу неизвестного искусника. Кинжал крест-накрест пересекался с пальмовым листом, сделанным из камня другого оттенка. Над ними располагалось нечто вроде кубка, но кубка с миндалевидными греческими глазами наподобие тех, что греки рисовали на своих кораблях, устремленными в том же направлении. На что они смотрели? В этой часовне не было ничего, где могло бы скрываться зеркало. Но тут я вспомнил про вторую капеллу, на которую указывал старик, и отправился к ней. В отличие от первого алькова, она имел купол, похожий на перевернутую супницу, с нарисованными на нем не херувимами, но взрослыми ангелами, закопченными вековым нагаром от свечей. Обычный купол, если не считать того, что диаметр и глубина его параболы точно соответствовали той форме, которую, по расчетам Кювье, должно было иметь зеркало Архимеда. Я взглянул наверх. Купол, скрывающий страшное оружие? Может ли такое быть?

Я подозвал Аврору.

– Представь, – прошептал я, – что тамплиеры встроили зеркало в потолок, чтобы скрыть его до лучших времен.

– Потолок?

– Прямо над нами, словно перевернутая тарелка. Взгляни на печатку того кольца.

Я показал ей херувимов, посох и глаза. Ее лицо просветлело, пока она быстро металась между двумя капеллами.

– Итан, я думаю, ты нашел его! – прошептала Аврора.

– Только вот тамплиеры были достаточно умны, чтобы спрятать его в месте, из которого зеркало никак не забрать. Встроили прямо под кожу священной церкви посреди Сиракуз. Спрятали у всех на виду, причем сделали это, судя по всему, после землетрясения, когда дуомо находился на ремонте. Они вложили всю силу и мощь Церкви в защиту своей находки, Аврора. Весьма, весьма умно. Украсть невозможно.

– Спрятали в искусственном потолке, – пробормотала она.

– Да. Ну что ж, мы сделали все, что могли. Жаль, конечно, я уверен, что оружие все еще очень занятное, но рыцари всегда были на шаг впереди нас, не так ли? Ну, а поскольку зеркало в полной безопасности, мы с Гарри, пожалуй, пойдем.

– Ты про маленького Гора? – Аврора улыбнулась. – Но ведь именно он поможет нам заполучить его!

В задней части капеллы в стиле барокко с серебряным алтарем и красными гобеленами располагались две низких и узких двери. Оглянувшись и не увидев поблизости священников или прихожан, Аврора кинулась к одной из дверей, спрятавшись за богатой тканью, и попыталась отпереть ее, но дверь была заперта. За дело взялся Драгут, выбив ее плечом, и красивое резное дерево треснуло и осыпалось щепками в месте зияющей раны, которая заставила бы Габриэля рыдать. Узкий проход за основной стеной уходил в сторону, к задней части церкви. Для нас этот проход оказался бесполезным.

– Другую дверь! Быстро!

Пират выбил и вторую дверь, за которой мы обнаружили уходящую вверх винтовую лестницу.

Аврора потянулась к Гарри, но тот вцепился мне в ногу. Она нахмурилась и поманила меня. Я поколебался, надеясь, что нас найдет и спасет толпа обозленных монахов, но мы намеренно выбрали послеобеденное время, на которое никаких богослужений обычно не назначалось. Я взял сына на руки и быстро вошел в сломанную дверь и встал у каменных ступеней.

– Куда мы идем, папа?

– Вверх. Я понесу тебя.

Сын вырвался из моих рук.

– Нет. Я сам!

И он повел нас за собой, довольный, как обезьяна. Свечи, стянутые Драгутом, Авророй и Озирисом с алтаря, бросали на стены неровный свет.

Мы оказались в грубом подобии чердака над часовнями. Мы стояли на самом краю прилегающего купола, едва помещаясь на корточках у парапета. Чердак представлял собой беспорядочное скопление старых балок и опор – пыльное, затянутое паутиной страшноватое место. Я снова возмечтал, чтобы священник или прелат нашел сломанную нами дверь и отправил по нашим путям все Сиракузы. Нас окружала такая тихая и зловещая темнота, что Гарри снова потянулся ко мне на руки.

– Я знала, что нам пригодится твой щенок, – сказала Аврора, всматриваясь в пространство между внутренним куполом и внешней крышей. – Дай мне мальчишку.

– Ни за что.

– Поторопись, если не хочешь провести здесь весь день в ожидании, пока какой-нибудь прелат обнаружит сломанную дверь. – Она вытащила сына из моих рук, поставила его на пол и достала кусок сахара. – Гор, ты любишь сладости?

Он мрачно кивнул.

– Я думаю, что тебе нужно полакомиться сахаром, но сначала ты должен сделать что-то очень умное, чтобы заслужить его. Только ты можешь это сделать, потому что достаточно маленький, чтобы пролезть туда, куда не могут залезть большие дяди. Я хочу, чтобы ты забрался в это пространство и поскоблил то, что найдешь, вот этим маленьким ножиком. – Она протянула ему перочинный нож. – Потом принеси мне ножик, и я дам тебе конфету.

– Он порежется!

– Не порежется, если сделает так, как ему велят. – Аврора снова смягчила голос, обращаясь к Гарри. – Только большим мальчикам можно играть с ножами, но я думаю, что для своего возраста ты очень большой. Я хочу, чтобы ты аккуратно вскарабкался на эту горку до вершины потолка, и когда поймешь, что не можешь пролезть дальше, поскобли то, что мешает тебе двигаться дальше, вот этим ножиком.

– Темно! – небезосновательно заявил мой сын; он был так же растерян, как и я.

– Тебе не нужно залезать далеко, а я буду держать свечу, она осветит тебе путь. Все займет не больше минуты.

– Аврора, ты потеряла последние остатки рассудка?

– Подумай сам, Итан. Если зеркало скрыто в куполе, оно должно находиться между потолком и крышей. Мне нужно убедиться в том, что зеркало на самом деле там, прежде чем разбирать этот собор по частям, но я не помещусь в это пространство, чтобы проверить. А Гор может. Пришло время и твоему незаконнорожденному отпрыску сослужить нам службу.

– А что, если он застрянет?

– Тогда мы запихнем тебя туда, и ты вытащишь его. Хватит жаловаться, помоги мне!

Я вздохнул и сел на корточки.

– Гарри, эта сторона острая, – я показал ему нож. – Будь осторожней. Держи вот так. – Я обвил его пальцы вокруг рукоятки. – Поскобли лезвием то, что тебя остановит, и ползи обратно к папе. Ты храбрый?

– А конфету дашь?

– Дам.

– А собака меня не укусит?

Я вздохнул.

– Нет.

Гарри улыбнулся, возбужденный важностью своего задания. Затем взял нож, держа его перед собой, словно зонд, и, извиваясь, пополз в тесном пространстве между потолком купола и стропилами, поддерживающими черепичную крышу собора. Я все еще видел подошву его ботинок, когда он крикнул:

– Я остановился!

– Что ты видишь?

– Темно, – раздался его шепот.

– Поскобли лезвием и возвращайся за своей конфетой! – крикнула ему Аврора.

Ничего не произошло, и она выругалась.

– Оно должно быть здесь, – сказал Озирис с надеждой, но без доказательств.

– Нужно убедиться.

– Глаза! – вдруг закричал Гарри и засучил ногами по куполу. Я рванулся, чтобы схватить его за лодыжки, но Драгут остановил меня, затем раздался писк животного, и мой мальчик снова успокоился.

– Гарри?

– Помни, поскреби лезвием темную штуку под тобой и возвращайся за своей конфетой! – крикнула Аврора.

Спустя минуту колебания мы услышали царапающий звук, и мальчик пополз назад. Драгут отпустил меня, я поймал Гарри за лодыжки и аккуратно вытащил его. Он с гордостью протянул мне нож, на лезвии которого светились чешуйки бронзы или золота.

– Оно здесь! – выдохнула Аврора, сверкая глазами, полными жадности.

– Подожди, это еще не всё. На лезвии волосы. Гарри?

Тот широко улыбнулся и достал из рубашки тело мертвой мыши. Он заколол ее ножом. Клянусь громом, мой сын – настоящий Геркулес!

– Конфета?

Я дрожащими руками протянул ему конфету. У моего сына задатки отличного искателя сокровищ – худшего проклятия я и не мог пожелать.

– Свяжись с Ложей, – приказала Аврора Драгуту, – пусть приготовят корабли, как предлагал Итан. Благодаря ему и его отпрыску мы снесем к чертям этот потолок.

Глава 28

Руины древнегреческой крепости Эуриалус расположены на гребне плато Эпиполи в высшей точке соединения его южной и северной сторон, зубцами крепостных стен обращаясь на запад, словно нос корабля. После наступления темноты мы на нанятых Авророй лошадях отправились к забытым развалинам. Аврора сменила свое туристическое платье на экипировку для верховой езды.

– Поможешь нам и спасешь своего сына. – Неужели она думала, что я верю хотя бы единому ее слову?

Мы приближались к руинам, которые, казалось, были пусты. С гор к западу от нас дул теплый ветер, качающий высокую траву, и собаки лаяли на фермах далеко внизу. Вдалеке, на расстоянии миль шести, мы видели фонари города и стоящих на якоре кораблей. В последних проблесках сумерек мелькали летучие мыши, а с высокого неба на нас нерешительно поглядывали первые звезды. Я задумался о том, где же здесь разбить секретный лагерь, как земля вдруг разверзлась перед нами, словно огромный рот.

– Это старый крепостной ров, один из трех, что находились перед крепостью, – пояснил Драгут. – Здесь спуск.

Мы осторожно спустились внутрь, словно в огромное чрево, и пробрались через короткий тоннель на дне древнего греческого рва. На арках рва тускло плясали отблески пламени костра, и я понял, что конфедераты наших поработителей ожидали нас в подземных помещениях форума, скрытые от любопытных глаз сицилийских крестьян, работающих на поверхности. Мы остановились, лошади лениво отмахивались хвостами от комаров. Вдруг из одной из пещер вышел мужчина в капюшоне и взял лошадь Авроры за узду.

– Приветствую тебя, наша Астарта, наша Иштар, наша Фрейя. Госпожа луны и чрева, восходящая звезда на востоке, наша голубка и наша львица.

На мой вкус, это было чересчур.

– Приветствую тебя, Дионис. Я привела Глупца, как и говорилось в пророчестве, и его отродье действительно сыграло свою роль, как и предсказывалось. Все идет так, как должно, и вскоре мы унаследуем великую мощь древних.

Это представление ввело меня в некоторое замешательство, так как я вспомнил, как одна цыганская гадалка назвала меня когда-то Глупцом, ищущим Глупца, – примитивная мудрость Еноха и давно забытого бога Тота. Опять тот же ярлык, прямо как на той старой карте Таро.

– Да наделят нас боги храбростью принять эту великую силу, волей владеть ею и безжалостностью истинной веры!

– Исида и Озирис слышат наши молитвы в сей час, Дионис.

Аврора ловко спустилась из седла на землю к дюжинам фигур в капюшонах, собравшихся у входа в тоннели крепости, чтобы встретить нас. Опять язычники, с которыми я столь часто сталкивался в своих приключениях, что мне начинало казаться, что они – неотъемлемая часть моей прошлой и будущей жизни. Это сборище было фанатично предано мужчине и женщине, но менее опасным от этого вовсе не становилось.

Драгут отвел меня через напоминающий галерею тоннель длиной с крепостной ров к скрывающимся за ним пещерам. Тоннель вел глубже в древнюю крепость, впереди дрожали огни факелов. В древние времена эти проходы позволяли солдатам перемещаться из одной части крепости в другую, дабы избежать попадания снарядов катапульт. Теперь же они служили первоклассными норами для бандитских кланов, подобных нашему. Здесь собралось не менее сотни прихвостней Авроры, некоторые из них были мусульманскими пиратами, но подавляющее большинство явно приехали из стран Европы и были одеты в черные, серые и белые плащи поверх традиционных костюмов своих стран.

Гарри прижался ко мне.

– Кто эти люди, папа?

– Просто местные сумасшедшие.

Сотни свечей освещали грот дымным светом. В нишах располагались статуи богов сголовами животных, на песке были начертаны пентаграммы. В углах стояли мушкеты, пики, сабли и топоры, чуть поодаль – трубы и горны, за ними следовали веревки и канаты, бочки с порохом и вязы фитилей. Плащи и капюшоны наделяли собравшихся мрачной анонимностью, словно никто не хотел, чтобы его видели в этом глупом сборище.

– Аврора, откуда все эти люди?

– Ты сказал Озирису в Париже, что тебе любопытна Ложа египетского обряда, – ответила она. – Это мы и есть, собрались здесь по моему зову со всех уголков и замков Европы. Это возрождение тамплиерской и пифагорейской мудрости, Итан, возрождение вавилонской астрологии и каббалистической мистики. Эти мужчины и женщины представляют лучшие умы Европы, но, в отличие от других ученых, мы открыты новым идеям и экспериментам. Среди нас герцоги и герцогини, ученые и теологи, торговцы и моряки, аристократки и куртизанки. Здесь собрались только достойные. Мы принимаем в свои ряды как аристократов, так и торговцев, если они доказали, что достойны, благодаря своим познаниям алхимии и желанию пройти церемониальное испытание. Среди нас англичане, французы, немцы, итальянцы, испанцы, объединенные своей жаждой знаний и реформ.

– Каких реформ?

– Реформ, которые станут результатом установления нашего правления. Мы – высший орден; мы настолько же превосходим обычный люд, насколько сенаторы превосходили обезьян. Это наша честь, наше бремя – реформировать эту планету и уничтожить столько непосвященных, сколько понадобится.

– Непосвященных?

– Древняя истина ждет своего открытия, но некоторые поворачиваются к ней спиной и отказываются признавать необходимость перемен. От трудноизлечимых надо избавляться. Ложа инициирует чистое общество, в котором не будет несогласных с истиной.

– Путем уничтожения всех несогласных.

– Это основополагающий принцип власти. Гармонии можно достичь только путем единогласия. Нет ничего более хаотичного и неэффективного, чем люди, сомневающиеся в своих правителях. Сомневающиеся по определению не могут быть частью благородной нации. Те же простолюдины, что выживут, станут рабами нашего духовенства.

– Понятно. А я считаюсь благородным или как?

– Это нам еще предстоит узнать.

– И вы собираетесь достичь этого консенсуса, спалив флоты всего мира?

– Мир станет лучше, когда в нем не останется иного флота, кроме нашего.

– Пиратского флота.

– Флота предпринимателей, мистиков, стремящихся к свету.

– А что тогда здесь делают все эти фанатики, Аврора?

– Они не фанатики. Они – святейшие из святых, те, кто наиболее трепетно предан нашему делу. Они патриоты, Итан, патриоты, желающие повторно открыть тайные силы предшествующей нашей цивилизации и вернуть потерянный золотой век. Мы хотим снова походить на богов и обладать их силой и чувственной свободой. Мы будем делать то, что хотим, с тем, с кем хотим, и наши рабы возрадуются, ибо наша тирания будет в тысячу раз слаще, чем все свободы сегодняшнего близорукого мира! Когда мы завершим свои исследования, мы, последователи Ложи, будем не в состоянии ошибаться и станем править миром с идеальным его пониманием. Нас будут посещать видения благодаря вкушаемым нами опиатам, мы будем достигать просветления через наш экстаз. Мы сами станем богами, идеальными существами! И ты все еще можешь вступить в наши ряды. Ты и маленький Гор!

– А Астиза? – Мне нужно было как-нибудь притормозить не на шутку разыгравшуюся фантазию Авроры.

Ее рот превратился в узкую щель.

– Если ты все еще будешь желать ее после того, как увидишь истинный свет.

Так вот в чем дело… Скучающие аристократы, ученые-неудачники, избегаемые другими лунатики, обанкротившиеся торговцы, обремененные долгами игроки, сифилитичные либертины, эксцентрики и ненормальные всех родов и мастей – все они наконец обрели семью в этом чудовищном извращении идеи франкмасонства, основанного шарлатаном Калиостро более чем поколение назад. Эта свора хотела владеть магией и технологиями, в этом не было сомнений, но даже больше этого они хотели наказать всех мужчин и женщин, когда-либо насмехавшихся над ними. Какая степень духовного очищения и возвышенности – считать каждого, не согласного с тобой, существом низшего порядка! Какое удовлетворение они испытывают от того, что считают себя избранной расой, не нуждающейся в моральных угрызениях братьев меньших! Какое нахальство и какой бред… Но при этом что будет, если мы все-таки найдем этот смертельный луч Архимеда? Что, если и маленький флот моей собственной нации превратится в пылающий костер из-за того, что я, Итан Гейдж, помогал этому сборищу страдающих манией величия маньяков? Я не могу так поступить – если б не маленький Гарри, обнявший меня за шею и прильнувший ко мне с глазами, инстинктивно расширившимися при виде этих заговорщиков в рясах и капюшонах. А вот и черная сопящая фигура Сокара, пса-убийцы, рыскающая в тенях. Как же вырваться из этого капкана?

Только подыгрывая им, пока не представится возможность для побега.

– Мы вернемся в Сиракузы, – сказала Аврора. – Дионис встанет во главе целой армии кающихся грешников, собственной армии Ложи египетского обряда, и приведет их в город, на помощь нам. Они притворятся пилигримами, пришедшими на празднование Успения, когда Дева Мария вознеслась на небеса. Хамиду подготовит новые корабли и подведет их к городу в нужный момент. Мы высвободим зеркало, даже если нам придется разрушить для этого весь дуомо.

– Ты собираешься взорвать церковь в католический праздник?

– Лишь небольшую ее часть, причем очень тихо.

– Аврора, это безумие. Откажись! Даже если оно там, ты не сможешь добраться до него, или вас всех просто потопят.

– Мы доберемся до него. Мы заполучим его. Ты сам предложил, как пройти мимо орудий крепости так, чтобы твоего ребенка не зацепило шальной шрапнелью. Детали спланируй с Хамиду, пока мы проведем здесь обряд Баала. А потом ты поможешь мне украсть Огонь Берберии. – Ее глаза торжествующе горели. – Мы установим его в Триполи, на крепостном валу Караманли, и когда солнце зажжет его, мы сделаем первый шаг к мировой гармонии!

Она отвернулась и начала читать какой-то древний оккультный ритуал под тревожные взгляды пиратов-мусульман, наблюдающих за этим богохульством.

– Я хочу к маме, – прошептал Гарри мне на ухо.

– Я тоже, сынок. Я тоже.

Глава 29

И вот я снова вламываюсь в церковь посреди ночи, совершая за это свое приключение столько грехов, что я побаивался, как бы не увидеть врата в царство Аида в самом буквальном и неприятном смысле. Помимо обычного святотатства, я еще и помогал пиратам и фанатикам, втянул сына в угрожающую его жизни авантюру, предал интересы моей страны и не сдержал клятву не раскрывать обнаруженный нами на карте секрет, данную трем моим друзьям. И все это во имя правого, как я думал, дела. Если мне и суждено выбраться из этой переделки, даже годы монашеских скитаний вряд ли просветлят мою безнадежную карму.

Мы ломом взломали боковую дверь дуомо со стороны виа Минерва и проследовали внутрь в сопровождении собачьего монстра Авроры, которого она держала на железной цепи. Члены Ложи египетского обряда бесшумно передвигались по улицам, словно процессия пилигримов, и спрятались в тени вестибюля дуомо меж его крученых колонн, обвитых вырезанными на мраморе виноградными лозами.

Внутри церковь показалась мне еще выше в полуночной темноте, в которой серебряный алтарь Святой Лючии горел, словно лед при свете звезд. Каждый шаг казался мне преступлением, каждое движение ересью. Сопение собаки наводило на мысли о вторжении чудовищ из преисподней. Мы прошли в капеллу и направились к двери, которая привела нас наверх. Ее замок все еще был сломан, но его роль уже выполняла деревянная планка, гвоздями крепившая дверь к косяку.

Драгут достал лом и принялся за дверь; гвозди завизжали в ночной тишине.

Внезапно раздался крик:

– Бога ради, остановитесь!

Из теней главного алтаря на нас бежал престарелый священник, полуодетый и возмущенный, потрясая кулаком в жесте мольбы и возмущения. Его крики эхом разнеслись по всем уголкам погруженного в тишину собора.

– Что вы творите, богохульники?

Аврора замерла, но лишь на мгновение.

– Сокар, взять!

Раздался звук упавшей цепи, и животное рвануло с места, бесшумно направляясь к исступленно приближавшемуся к нам священнику. Я попытался выкрикнуть предупреждение, но Драгут рукой закрыл мне рот. Собака взмыла в воздух, черная тень мелькнула в сумерках, и в следующее мгновение священник закричал и упал, отброшенный весом животного в сторону алтаря. Из темноты доносилось дикое рычание, приглушенные крики и звук костей, трещащих в мощных челюстях. Священник бился на полу, звуки его агонии тонули в пасти монстра, схватившего его за голову; затем бедняга затих. Собака с удовлетворенным рычанием вернулась к нам, слизывая кровь с морды.

Маленький Гарри в ужасе вжался в меня.

– Это не собака, это чудовище, – сказал я дрожащим голосом. – Вы прокляты на веки вечные, все вы.

– Сокар защищает старую, истинную религию. Именно подобные люди станут считаться святотатцами и будут уничтожены.

– С меня хватит. – Сокар уткнулся носом в руку Озириса, гладящего его по голове. – Я ухожу. Я не имею более ничего общего с вами. Я ухожу, пока мы все не оказались в аду.

– Ты не можешь уйти, или я натравлю собаку на твоего сына. Ты не можешь уйти – ни сейчас, ни потом, никогда! Ты – один из нас, и чем скорее ты поможешь нам, тем скорее мы покинем Сиракузы и никому больше не придется умирать.

– Аврора, прошу тебя! – выдохнул я.

– Однажды ты поймешь всю прелесть и красоту нашего святотатства.

Щелчок известил меня о том, что Драгут приставил к моей голове один из пистолетов Кювье, дабы убедить меня в серьезности их намерений, а Сокар фыркнул и помотал своей массивной головой, разбрасывая брызги крови и слюны.

– Мы все теперь партнеры, – подчеркнул пират.

Для сборища сибаритов, извращенцев и испорченных мистиков с потугами на владение магией времен Ложа египетского обряда оказалась устрашающе эффективной в подготовке к сносу священной капеллы. Не обращая внимания на мертвого священника, Драгут открыл главную дверь, и конфедераты Авроры хлынули внутрь, словно бесшумная приливная волна, груженная веревками, порохом и строительными инструментами. Непосредственно под куполом располагался небольшой приступок, проходящий под всей его окружностью высоко над капеллой. Монахи-еретики, невзирая на опасность и не обращая внимания на тридцатифутовую высоту, взобрались на него, крепя веревки и закладывая пороховые заряды. Под куполом появилась плотная сеть из крепких канатов и веревок, призванная поймать все, падающее сверху. Их инженерная задумка, однако, ничем не походила на осторожную хирургическую операцию – это была скорее попытка кражи со взломом, пока добрые жители Сиракуз спали в своих домах, не подозревая о том, что мы оскверняем их главное место богослужения. Вся работа выполнялась в почти полной тишине, в свете сотен зажженных свечей. Последовали последние приготовления, опущенные сверху фитили коснулись пола часовни, и мужчины в капюшонах молча встали со свечами в руках, ожидая приказа своей повелительницы.

Аврора вышла на центр капеллы, подняла взгляд на пороховые заряды и сделала пируэт под куполом, перед лицом своих темных ангелов, раскинув руки, словно она намеревалась поймать зеркало, и вскричала:

– Сейчас!

Фитили, фыркая и плюясь огненными искрами, возвестили о начале процесса, и члены Ложи попятились в основной придел. Аврора последней покинула помещение капеллы. Языки огня поползли вверх, под купол часовни, и собравшиеся заговорщики издали глухой гул, словно проснулся огромный пчелиный рой.

– А что, если ты уничтожишь и само зеркало?

– Наши исследования говорят, что оно крепкое, словно щит. К тому же другого способа просто не существует. У нас нет людей, чтобы захватить и удерживать этот собор, пока мы вынимаем его.

– Но это не просто разбудит весь город – это пробудит мертвецов!

– Ну и пусть помашут на прощание сокровищу, о существовании которого эти глупцы и не подозревали!

Огоньки фитилей исчезли под куполом, нависла гнетущая тишина, и в следующее мгновение собор наполнился стаккато взрывающихся пороховых зарядов. Даже Сокар подпрыгнул на месте. Вниз хлынул поток камня и штукатурки, возвещающих о кончине закоптелых ангелов на потолке, и из часовни в главное помещение собора выбросило зловонное облако пыли и дыма. Затем, со скрежетом и грохотом, нечто обрушилось вниз.

Мы вбежали в капеллу, стараясь руками разогнать пыль и дым, и уставились наверх. Сквозь дымку нашему взору предстал огромный круглый диск, лежащий на веревочной сетке, натянутой меж колонн часовни. Диск был бронзовым, футов двадцати в диаметре, и горел ярким блеском там, где металл поцарапался о камень, когда зеркало высвободилось из своей многовековой оправы.

Мое сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Спустя две тысячи лет после гибели Архимеда от римского меча его наиболее ужасающее изобретение (или копия даже еще более раннего изобретения) было вновь обретено человечеством.

– Быстрее, опускайте его! – кричала Аврора. – На счету каждая минута!

По всему городу зазвонили колокола. Некоторые из монахов Ложи повытаскивали из своих одеяний пистолеты и мушкеты и засели у главного входа в собор, всматриваясь во мрак площади. Другие собрались вокруг зеркала. Веревки обрезали и аккуратно опустили импровизированный гамак на мраморный пол, покрытый мусором и обломками потолка. Обломанные балки и стропила потолка над нами казались сломанными ветвями деревьев.

Сокровище оказалось толщиной около полудюйма и формой напоминало неглубокую перевернутую миску. Внутри этой миски располагались бронзовые панели, петлями прикрепленные к ободу так, что зеркало выглядело словно перевернутый цветок со сложенными лепестками. Приспешники Ложи обернули буксировочный канат вокруг обода, превратив его в некое подобие колеса с шиной, затем в ход пошли дополнительные веревки, чтобы поставить зеркало на край. Некоторые из монахов даже танцевали, не в силах скрыть своего возбуждения, и пение становилось все громче. Латунный гигант весил никак не меньше тонны и колебался из стороны в сторону, пока мужчины с обеих сторон от него пытались удержать это гигантское колесо в равновесии. Вихляющее колесо выкатили прямо через двери дуомо (оно едва прошло по размеру) и вниз по ступенькам на площадь. Полдюжины монахов Ложи с трудом направляли зеркало, чтобы оно не укатилось.

Пока все внимание было приковано к катящемуся зеркалу, я сел на корточки в разрушенной часовне и наспех нацарапал одно-единственное слово на пыльном полу.

Триполи.

Я встал, пока Озирис не заметил меня, поднял Гарри на руки и последовал за толпой наружу.

Оттуда, где виа Санта-Ландолина выходила на площадь, мы услышали крики, приказывающие нам остановиться. К нам приближались констебли острова, что вряд ли можно было назвать удивительным: с учетом всего того шума, что мы наделали, не хватало только оркестра. Мы осквернили городской дуомо, позволили собаке сожрать местного священника и пытались украсть нечто столь большое, что оно не влезло бы ни в одну повозку. По всем Сиракузам с треском открывались ставни. Монахи Ложи на мгновение остановились, колеблясь, оружие наготове, поглядывая на Аврору и ожидая ее приказа.

И тут грянул гром. На площадь в направлении приближающихся итальянцев градом посыпалась шрапнель. Некоторые из полицейских упали, факелы в их руках задрожали.

Драгут привез пушку с одного из кораблей и теперь, залп за залпом, обстреливал из нее Ландолину по всей длине улицы.

– Шевелитесь, что вы замерли как истуканы? – крикнул он пилигримам в рясах и мантиях. – Катите зеркало, катите его! – Он размахивал бландербассом Смита, из дула которого поднимался дымок.

– Дайте мне оружие, – сказал я Авроре. – Верни мне мою винтовку.

– Получишь, когда докажешь, что тебе можно доверять.

Мы отступали в рядах отступающих монахов. Члены Ложи толкали гигантский диск вниз к восточной стороне площади, откуда улочка вела к фонтану Аретузы, природному источнику, у которого Гор совсем недавно играл с утками. Неподалеку от него располагался причал, у которого на волнах покачивались два корабля.

Драгут повернулся ко мне.

– Ну что ж, Гейдж, сейчас мы узнаем, сработает ли ваш план.

Позади нас раздались новые крики и выстрелы, за которыми в этот раз последовал град пуль, визжащих и с жаром отскакивающих от каменной мостовой, пролетая в считаных дюймах от нас. Дыхание их полета делает выживание делом поистине возбуждающим. Один из членов Ложи вскрикнул и упал; остальные остановились, чтобы помочь ему.

– Оставьте его! – крикнула Аврора. – Зеркало! Зеркало!

– Но это Энтони!

Она направила пистолет на своего раненого последователя и выстрелила. Мужчина дернулся и остался неподвижно лежать на камнях.

– Никого нельзя оставлять позади! Никто не должен предать наши планы!

Остальные стали с еще большим рвением толкать зеркало вперед.

Я побежал вперед, прижимая к себе Гарри. Лай Сокара разбудил всех собак города, и мой сын вжался в меня в смятении, дрожа от страха и возбуждения. Да, вот и новый корабль, как я и предлагал, как и обещал Драгут. Я поднялся на борт брига, захваченного берберскими головорезами, к моему удивлению, отпустившими его команду живыми на лодках. Корабль именовался «Зефир». И, как я и предлагал, «Изида» Авроры была привязана к корме, словно жертвенное животное. Я бросил взгляд назад и снова услышал выстрел из пиратской пушки, держащей наших преследователей на почтительном расстоянии. Вниз по улице проследовало зеркало, словно огромная монета, катящаяся по мостовой, за которой, словно дети за обручем, бежала вереница монахов. Благодаря своему весу и размеру при каждом повороте зеркало производило звук огромного жернова.

Неподалеку, на форте Кастелла-Маниаче на самом краю Сиракуз, загорались факелы, словно доказательство того, что гарнизон уже не спал. Мимо их орудий нам предстояло проскользнуть, чтобы выйти из бухты, и если мой план не увенчается успехом, я со своим сыном отправлюсь на дно морское.

Я стоял, держась за перила на корме, когда зеркало прокатили по деревянным сходням, осторожно протиснули между гротом и бизанью, и дюжина мужчин осторожно опустила его на палубу. Тарелка зеркала была столь велика, что его обод свешивался с планширей с обоих бортов. Как только члены Ложи и их пиратские приспешники поднялись на борт, Драгут приказал развернуть сходни, чтобы сделать мостик между палубой и ютом и позволить матросам перебираться над зеркалом. Еще мгновение, и канаты были обрублены, паруса подняты, и под мерный шум весел наше торговое судно отчалило из дока. По счастью, дул ночной бриз, и паруса мгновенно наполнились ветром под выкрики и проклятья карабинеров, солдат и возмущенных священников, собравшихся на причале. С борта корсара, следующего за нами, раздалось еще два пушечных залпа, рассеявших наших преследователей. Наш корабль поднял парус Королевства двух Сицилий, а над пиратским судном развернулся и захлопал на ветру флаг триполитанских пиратов. Я молился, чтобы эта уловка сработала в темноте, причем достаточно долго, чтобы уберечь моего мальчика от опасности.

– Гарри, помнишь, я говорил тебе о том, чтобы спрятаться среди парусов в трюме? Время пришло, иди!

– Нет! Смотреть! – Он был заворожен.

– Слишком опасно! Если ты будешь хорошим мальчиком и отправишься вниз, я дам тебе еще сахара!

Нам нужно было проплыть расстояние в несколько сотен шагов вдоль дамбы Сиракуз до крепости, которую нам тоже предстояло миновать, но я видел, как там загорается все больше и больше факелов. По крепостному валу взад и вперед сновали люди, и появлялось все больше крупных пушечных орудий калибра весом в 24 фунта, способных выпотрошить наше хилое суденышко и отправить его древний груз на дно морское. Мы набирали обороты, скользя по мелководью со скоростью быстрого шага, и я повернулся к Драгуту.

– Действуйте сейчас, если вы действительно хотите обмануть их…

Он повернулся и поднял руку.

Позади нас корсар Авроры, привязанный к нам невидимым в темноте буксировочным канатом, развернул свой парус. Его носовое орудие, заряженное старыми тряпками, дало резкий залп, словно обстреливая нас, мы же ответили из легких кормовых пушек, словно пиратский корсар преследовал «Зефир». В воздух взвились обрывки горящих тряпок. Монахи и пираты, скопившиеся на борту торгового судна, присели за планширями, чтобы создать впечатление малочисленности нашей команды, в то время горстка храбрых пиратов на борту корсара установила на палубе «Изиды» множество пугал. В темноте казалось, что нас преследовало судно, полное злобных морских разбойников.

Моя идея заключалась в том, чтобы наш корабль походил на отчаявшееся торговое судно, убегающее от пиратов, дабы весь огонь сицилийских батарей обрушился на почти пустой корсар.

Я с волнением следил за фортом. Возбужденные крики в Кастелла притихли – значит, офицеры уже навели дисциплину. Одна за другой откидывались ставни оружейных бойниц крепости. Мы уже слышали лязг огромных выкатываемых орудий, дула которых были направлены прямо на хрупкий корпус нашего суденышка. Мы напряглись в ожидании шквала ядер, которые вывернули бы наш корабль наизнанку, но огня так и не последовало.

Теперь же на линии огня крепостных пушек показался корсар. Его команда незаметно скользнула в шлюпку на противоположном от берега борту и неслышно отправилась в открытое море на веслах под прикрытием корпуса покинутого судна.

Наконец тишину пронзила команда, и со стороны крепости раздался грохот множества пушечных орудий. Шрапнель и ядра с пронзительным звуком вонзались в обреченное пиратское судно, прошивая деревянный корпус приманки, словно бумагу.

Аврора, взмахнув кортиком, обрубила буксировочный канат, Драгут же, нахмурившись, наблюдал за уничтожением грациозного корабля. Одно из ядер угодило прямо в штурвал, и корабль лег на ему одному известный курс.

– Fuoco! Sparare! – доносились до нас возбужденные команды не прекращать огонь.

Все больше и больше ядер пронзали корпус пиратского корабля, осыпая море дождем из щепок. Парус уже напоминал сеть, корабль потерял ход, и затем грот-мачта со всеми снастями с громким треском завалилась набок. Корсар лег в неконтролируемый дрейф и начал тонуть под громкие восторженные крики со стороны форта.

Ни единого выстрела в нашем направлении так и не было сделано.

Раздалась еще одна команда, грянул еще один залп, и последние обломки корабля Авроры взвились в небо под оглушительный грохот взорвавшегося порохового запаса, поджегшего тонущие остатки корсара. Пламя сделало его еще более легкой мишенью, и ядра начали прицельно приземляться в самом центре гибнущего судна. На берегу собралась большая толпа, откуда раздавались частые хлопки мушкетов стрелков, с готовностью осыпавших градом пуль пустой корабль с его пугалами. Корма корсара, наконец, исчезла в волнах.

Мы же скользнули мимо форта и начали набирать скорость, мчась вперед, к безопасности.

Аврора наблюдала за кончиной «Изиды» из окна.

– Справедливый обмен, – пробормотала она. – Ты уничтожил мой корабль, Итан, и я салютую тебе за это. Эту безжалостную мудрость мы привнесем во все наши дела.

Вероятно, сицилийцы ждали, что наше торговое судно прекратит побег и повернет к берегу, убедившись в уничтожении преследовавших нас разбойников. Может быть, они ожидали, что мы замедлим ход, приспустим флаг или огнями фонарей поблагодарим наших спасителей.

Вместо этого на реи поднялись пираты и монахи для того, чтобы расправить все паруса. Мы все быстрее и быстрее скользили в темноте, и зеркало Архимеда мерно покачивалось на своем новом месте. Самым ярким светом в ночи все еще оставался горящий корсар, гипнотически приковавший к себе взгляды из форта и города, пока мы растворялись в ночи.

К тому времени, когда сицилийцы отправили к месту сражения свои лодки и поняли, что уничтожили пустую цель, пиратская команда с борта погибшего корсара уже подняла свой парус и спешила воссоединиться с нами. Мы подняли их на борт на выходе из бухты и покинули берега Сицилии без единой пули в корпусе нашего корабля. Величайшее сокровище острова теперь принадлежало нам и направлялось к своему возрождению в Триполи.

– Если боги не хотели этого, почему все прошло так легко? – спросила Аврора у своих последователей.

Те засмеялись.

Теперь берберские пираты могли сжечь любой флот в мире.

Глава 30

На всех парусах мы пересекли залив Ното, судя по всему, сбив с толку всех возможных преследователей. Светало, и как только мы покинули Сиракузы, я отправился вниз и нашел Гарри в отделении для парусов. Мы забились меж холщовых складок, и он быстро заснул у меня на руках, а я никак не мог заснуть, несмотря на всю мою усталость. Я выполнил свою часть сделки, я нашел зеркало – даруют ли теперь мне, Астизе и Гору мир и свободу, пока Ложа занимается сборкой своей дьявольской машины? Я надеялся лишь на то, что еще смогу предупредить мир об опасности, чтобы искупить свою вину за заключенную мною сделку с дьяволом. При всем этом Аврора, Драгут и Озирис, похоже, были убеждены в том, что мы стали настоящими партнерами.

Наконец я уснул, проснувшись уже поздним утром. «Монахи», несмотря на столь бурную ночь, не могли отойти от зеркала. Они изучали его, споря о принципах его работы. Команда накрыла его тентом, потому как, даже запыленное и потускневшее, оно было ослепительно-ярким. Пираты боялись, что зеркало может случайно поджечь их же паруса и снасти.

Тем вечером мы встали на якорь у юго-восточной оконечности Сицилии у небольшого плоского острова под названием Капо-Пассеро. Солнце опускалось за холмами Сицилии к западу от нас, а члены Ложи фиксировали зеркало на месте и готовились к празднованию в трюме. Как это ни удивительно, я стал кем-то вроде пиратского героя благодаря моей идее пожертвовать корсаром Авроры для нашего побега и спасения. Даже моего маленького сына чествовали, словно будущего головореза, и это внимание нравилось Гарри, так как ему подарили настоящую шляпу.

Никто из Сиракуз не преследовал нас. Скорее всего, городские министры и священники просто не были уверены в том, что мы вообще что-то выкрали. А потому мы понадежнее закрепили зеркало на палубе и рискнули зажечь несколько фонарей. Плотники вырезали по большому сегменту из планширей по обоим бортам, опустив зеркало на палубу, а члены Ложи принялись чертить и измерять древнее изобретение, которое оказалось сложнее, чем нам изначально показалось. Основная его поверхность имела форму огромной неглубокой миски, но была вылита или собрана из сложной системы, состоящей из шестиугольных пластинок, напоминавших соты, – тысячи и тысячи маленьких зеркал поверх основного зеркала. Также были закрепленные на петлях секции, которые складывались, словно цветочные лепестки, над основным зеркалом. В разложенном состоянии они в два раза увеличили бы диаметр зеркала и могли также вращаться вокруг собственной оси. На задней части зеркала была сделана гравировка, как объявил Драгут, умудрившийся залезть под зеркало, описывающая сложную систему лесов и опор, необходимых для поддержки и поворачивания устройства, и отдельная система линий, демонстрирующая, как ориентировать зеркало и его «лепестки» относительно солнца.

– Это устройство простое, как увеличительное стекло, и сложное, как часы, – сказал он. – Ученым Ложи предстоит хорошенько потрудиться, чтобы правильно установить его. Веревок понадобится больше, чем на оперной сцене.

«Сложно соорудить, легко саботировать», – подумал я, но осмотрительно промолчал.

– Озирис разберется, – сказала Аврора, торжествуя. Она тоже, наконец, поспала и вернулась к нам, излучая уверенность и победу. Ее приспешники ковырялись вокруг зеркала, снимая с него размеры и нанося их на чертежи. – Озирис и Итан вместе, вдохновители нового мира!

– Не самое естественное партнерство, если учесть, что я превратил вашего инженера в инвалида, – прокомментировал я.

– Это боевое ранение, как и то, что я нанесла тебе в Америке, – сказала она весело. – Раны заживают, а умы прощают. Не так ли, Озирис?

– Посмотрим, сможет ли нам помочь ваш осветитель.

– Да, вот именно – мой осветитель!

– Ваш помощник, ваш подхалим, ваш любовник и ваш раб.

– Ни один из этих эпитетов не относится ко мне, – сказал я ему. – Я и моя семья свободны, я выполнил свою часть уговора. Так ведь? А как же зовут вас, когда вы не играете роль последнего евнуха в эмирате? Одноногий Джо? Лорд Провальный? Принц Блаженный?

– Ты не полностью свободен, – прервала меня Аврора.

– Неужели? Ты сказала, что, если я помогу вам найти зеркало, вы отпустите Гора и Астизу. Вот ваша бронзовая тарелка, сжигайте кого хотите. Настало время тебе выполнить твою часть уговора.

– О, нет, маленького Гора не продадут в рабство. И твоя египетская подружка может отправляться на все четыре стороны. Но есть еще одна последняя вещь, которую мы с тобой должны сделать, прежде чем отпустим ее из гарема Юсуфа. У нас с тобой все еще остаются незаконченные дела, как я говорила тебе еще в Америке.

– Что? Я в точности выполнил все, о чем меня просили.

– Итан, я решила, что нам с тобой нужно пожениться.

– Жениться?! – Я был ошеломлен не меньше, чем когда узнал о существовании сына. Я ждал, что Аврора сама рассмеется над своей шуткой, но она выглядела весьма деловито.

– Брак даст Гору настоящую мать и легитимность. Я взращу его, как последователя Ложи, и когда он достигнет необходимого возраста, то будет готов стать принцем, который унаследует весь мир.

– Но мы ненавидим друг друга!

– Это очень упрощенное и грубое описание наших с тобой отношений. – Аврора пальцем провела по зеркалу. – Мы отвращаем друг друга, но с не меньшей силой и влечем друг друга. Мы гасим свою страсть, но она воспламеняется вновь. Мы испытываем отвращение друг к другу, но и тебя я превращу в маленького короля, потому что знаю, насколько ты не любишь ответственность. Однако тебя ведь тянет ко мне. Не отрицай своего влечения! Я видела это в той пещере на Сиракузах. И видела это в своей каюте на «Изиде». Итан, мы принадлежим друг другу, и успех этого предприятия служит лишним тому доказательством. Сама судьба сводит нас вместе неразрывной цепью. Я выйду за тебя замуж и навеки прикую тебя к себе, и если ты не будешь рад этому, не будешь рад тому, как я посвящаю твоего сына в члены нашей Ложи, тем лучше! – Ее глаза горели. – Ты женишься на мне, потому что ты обязан служить мне! – Все намеки на юмор испарились. – Ты женишься на мне, чтобы никогда больше не сбегать от меня!

Неудивительно, что перспективы законного брака никогда не прельщали меня.

– Из меня никчемный муж.

– Если ты не женишься на мне сегодня, на этом корабле, Гора и Астизу продадут в худшее рабство из всех, что ты только можешь себе представить, а тебя отправят обратно к Омару Властелину Темниц, где он сломает тебя раз и навсегда. Но если ты женишься на мне и поможешь нам построить и научиться использовать зеркало, ты будешь править бок о бок со мной, и твой сын унаследует силу, о которой не мечтал сам Бонапарт. И король Георг, и Джефферсон будут его миньонами, а императоры Австрии и России удавятся от бессилия.

– От одного орудия? Ты несешь бессмыслицу.

– Это лишь первый из древних секретов, над возрождением которых мы работаем, и лишь первое зеркало из миллиона – если они нам понадобятся. Мы бросим в огонь целые нации, как ваш норвежский Рагнарёк с его концом мира. Ты и я, Итан, будем свободны от всех законов, всех лицемерных правил, всей морали и всех ограничений. Мы будем вольны делать все, что желаем, с кем пожелаем, потому что мы будем владеть магией богов, которые когда-то ходили по поверхности этой земли. Мы станем идеальными существами, потому что именно мы будем определять все идеальное.

Я знал, что Аврора безумна, но не подозревал, что настолько. Она была склонной к оккультизму ветреной девкой с манией величия и торговой посудиной, полной язычников и головорезов, а хвастала так, словно она сама Королева Сава. Я оказался не на пиратском корабле, а в приюте для блаженных и умалишенных. Я закрыл глаза, чтобы скрыть свое раздражение.

– Я не женюсь на тебе, Аврора, и ты не мать моего сына.

– Женишься, сегодня в полночь, или я брошу твоего сына маврам Драгута, и пусть пользуются им так, как им заблагорассудится. Ты женишься на мне, или будешь слышать его крики, а потом расскажешь о том, что ты сделал, своей египетской шлюхе и гаремной подстилке перед тем, как Юсуф отправит ее на худшие из страданий!

– Мы не об этом договаривались!

– Ты сам не спросил о всех условиях нашей сделки. А я не могла рассказать тебе о них, потому что ты слишком глуп, чтобы воспользоваться шансом стать королем. А потому я заставлю тебя пойти на это, я заставлю тебя спать со мной, и со временем ты будешь боготворить меня так, как я этого заслуживаю!

Нечего сказать, она была очень высокого мнения о себе, чем часто страдают красивые женщины. Должен признать, и за мною временами водится подобный грешок. Я смотрел в море, яростно соображая. Никто не признает союз, освященный этим сбродом, ни священным, ни законным. Стоит ли мне пойти на это притворство, пока Астиза и Гарри не окажутся подальше от этой вероломной сучки? Она хотела выйти за меня замуж лишь для того, чтобы мучить меня, чтобы я был поближе к ней, с тем чтобы превратить каждый день моей жизни в мучения, чтобы я сожалел о том, что сделал с ее братом. Отправиться на супружеское ложе с женщиной, убившей стольких моих друзей? Думаю, ни один афродизиак не приподнимет мой инструмент. Но какой у меня выбор, когда маленький Гарри все еще их заложник? Я был окружен сотней враждебных фанатиков, а мои бывшие друзья наверняка считают, что я предал свою собственную страну.

– Я сделаю этот брак таким же отвратительным для тебя, каким он является для меня.

– Не думаю, Итан. Нет, у тебя нет ни малейшего шанса. – И она повернулась к Озирису. – Ритуал, в полночь! И мальчишку приведи, пусть посмотрит! – Она улыбнулась мне. – Поверь мне, скоро я испорчу вас обоих.

Глава 31

Над безлюдным островом поднялась оранжевая луна размером с захваченное нами зеркало, постепенно поднимаясь все выше и становясь все ярче, окрашивая море и наш корабль в серебряный цвет. Контингент Ложи египетского обряда реквизировал трюм под главной палубой, люк в котором тоже светился оранжевым цветом. Пираты нехотя сгрудились на носу, мрачно переговариваясь о тяготах службы в тени сатаны, язычников и христианских богохульников. Какими бы головорезами они ни были, Аврора со своей Ложей египетского обряда и им действовала на нервы. Эти самопровозглашенные просветленные казались более жестокими, чем любой морской разбойник, и мавры явно нервничали.

Я не собирался подбадривать их.

– Эти мужчины и женщины – адепты ада, Драгут, – сказал я своему поработителю. – Сотрудничеством с ними вы все проклинаете собственные души.

– Молчи, американец. Я не знаю никого, кто запутался бы в понятиях добра и зла больше, чем ты.

– Ты полагаешь, что они будут использовать зеркало исключительно против врагов-христиан? Аврора хочет править миром, а турки-османы гораздо ближе Европы. Вы вооружаете дьявольского монстра, который будет пожирать ваш собственный народ.

– У меня нет народа; я, Хамиду Драгут, полагаюсь только на себя.

– Чушь. Ты продал свое мужество язычникам, жаждущим лишь власти.

– Но как раз это собираешься сделать ты!

– У меня нет выбора. Ради бога, она использует моего сына, чтобы шантажом заставить меня жениться на ней? Чтобы она играла роль старой карги до конца моих дней? Где смысл?

– Эти люди подчиняются иным законам. В их мире мы ничего не можем сделать, а там, внизу, их мир. Как и все мы, ты заключил сделку, от которой не мог отказаться. Аврора обещала Триполи победу. Быть может, как они говорят, это предначертано.

– Сомневаюсь, чтобы где-то было предначертано, что кучка богохульников перевернет планету с ног на голову. Триполи приведет в ярость Англию и Францию и втянет их в войну против себя, Драгут. Женщина, союзником которой ты решил стать, утянет с собой на дно всех вас.

– Нет, она обещает, что мы все разбогатеем. Ты не можешь видеть будущего, даже если это будущее определяет эта греховница!

– Я вижу будущее, и будущее в огне.

Внезапно появился Озирис, стуча по палубе своим протезом, на который я не мог смотреть без некоторого удовлетворения. Может, стоит отрубить ему и другие части тела? Он посмотрел на меня с неприязнью.

– Пришло время, американец. Я отведу тебя на путешествие по преисподней, чтобы определить, достоин ли ты. Этого требует египетская Книга мертвых.

– Какая еще преисподняя?

– Когда британцы загнали Черную Бороду в угол в Каролине, он заставил свою команду спуститься в трюм и зажечь факелы, чтобы дым и вонь дали им понять, что ждет их в аду. Он хотел, чтобы его моряки боялись загробной жизни настолько, что никогда не согласились бы пойти на виселицу. Этот ад заставил их драться, как демоны. У нас в Ложе есть иной обряд очищения и информирования. Это подготовит тебя для Авроры.

– Мне что, нужно снова стать непорочным девственником?

Озирис повел рукой в сторону мрачно светящегося люка.

– Девственность, я так понимаю, не вариант. Мы будем судить о тебе по твоей храбрости и твоей душе.

– По моей душе? У тебя самого вместо нее кусок угля!

– Вопрос в тебе и Авроре.

Иногда остается лишь подыгрывать в поисках подходящего шанса. Я отправился к люку, вдохнул спертый воздух, полный благовоний и дыма, и решил-таки отправиться в путешествие по царству Аида. Озирис шел за мной по пятам, и я спустился на нижнюю палубу, горячую и дымную от сотен мерцающих свечей.

Я оказался в царстве снов, наполненном существами из кошмаров фараонов. Члены Ложи (я так понимаю, это были именно они) водрузили на себя головы ведьмовских тварей. Одетые в белые, черные и фиолетовые мантии, они кивали и раскачивали головами шакалов, ястребов, гадюк и львов. Вместо глазных яблок зияли черные дыры, а их мантии были столь бесформенными, что не представлялось возможным определить, кто стоит перед тобой – мужчина или женщина. В желтом мареве этого дымного ада поблескивали клювы и белые клыки, и длинные когти тянулись ко мне, хватая меня за одежду и втягивая меня в чрево судна. Я кашлял, слезы ручьем текли по моему лицу, пока они кружили меня в демонском танце. Трубы и барабаны издавали странную, примитивную языческую музыку. Мне влили в рот какой-то эликсир, и я проглотил его, от чего мое головокружение лишь усилилось.

Наконец, меня толкнули еще глубже в толпу собравшихся, чудовища тянули меня за рукава. Появилась древняя сморщенная цыганка – может быть, какая-то аристократка в оригинальном костюме, а может, и настоящая ведьма с Карпат, – я же с трудом что-либо соображал. В руках она держала крохотные латунные весы.

– На одну чашу мы положим твои грехи, а на другую – перо, слышишь ты меня, пилигрим? – спросила она со стеклянным блеском в глазах и положила на одну чашечку весов легкое перышко. – Тех, чьи добрые дела не перевесят чашу весов в их пользу, поглотит крокодил.

– Я сделал все, что мог.

Она визгливо засмеялась смехом недоверия, и в следующее мгновение из толпы выскочил настоящий дракон, захрипев на натянутом коротком поводке.

Конечно, это был не дракон, а самый большой и уродливый варан из всех, что мне доводилось видеть, эдакое первобытное чудовище длиной добрых футов восемь с раздвоенным языком и ярко-розовой пастью и окровавленными зубами. Он был не менее ужасен, чем настоящий крокодил! Этот монстр рванулся к моей промежности, раздув ноздри и лязгнув зубами, и толпа радостно закричала, когда я отшатнулся, едва не упав на спину. Это было настоящее животное, а не переодетый лунатик, с длинными острыми когтями на лапах и кожей, покрытой блестящими чешуйками, сухими и прочными, как броня. От него несло гнилым мясом. Клянусь, я никогда не видел ничего подобного, словно средневековый кошмар прорвался в реальную жизнь, царапая палубу своим толстым хвостом.

– В темных лесах нашего мира живут самые разные существа, которые многим являлись лишь в ночных кошмарах, – прошептал Озирис мне на ухо. – Этого мы привезли из джунглей с Острова пряностей, где грань между миром живых и преисподней гораздо тоньше, чем мы думаем, как и та граница, что отделяет нас от рая, столь же абсолютного, сколь уверены в том основные религии. За нами наблюдают странные создания, и иногда мы можем вызывать их. Демоны могут наделять нас силой.

Я вспомнил наполеоновского Красного карлика и не смог сдержать дрожь. Животноголовые обитатели дымного трюма что-то бормотали о моем смятении, но я не собирался давать им удовольствие наблюдать за моим отступлением.

– Это просто чертова ящерица.

– Итан, отдай нам свою душу, и мы сотрем грань между адом и раем. Ты будешь жить в вечном «сегодня», полном бесконечной власти над всеми мужчинами и женщинами, и будешь поклоняться магии, разврату и похоти. И демоны, и ангелы будут твоими рабами. Не останется никаких запретов, ни одна твоя прихоть не останется без удовлетворения. Зло окажется неотделимым от добра, и твои желания станут самим правосудием!

– Изида и Озирис, – вскричала толпа в экстазе.

– Идем со мной, минуем дракона на пути к новому свету!

Мы двинулись по направлению к корме судна под безжалостным взглядом огромной ящерицы, которая дернулась на поводке, пробуя воздух языком в надежде найти столь лакомую падаль. Этому чудовищу место в тех временах, которые так интересовали Кювье.

Я же считаю, что чудовищам прошлого место в прошлом.

Теперь мое затуманенное зрение заполняли костюмы воронов, медведей, жаб, слепых кротов, острозубых росомах и рогатых быков с раздувающимися ноздрями. Руки гладили меня. Люди пели мое имя. Похотливые шелушащиеся руки скользили по торсам других костюмированных животных, рыла и морды которых потягивали едкий дым из курительныхтрубок. Монстры ласкали друг друга, постепенно переходя в танец. Я почувствовал, как меня, все еще задыхающегося от клубившегося дыма, толкают к другому люку, ведущему в каюту на корме судна.

Аврора Сомерсет не собиралась ждать ни минутой дольше.

Здесь горела еще добрая сотня свечей; каюта переливалась в их неровном свечении, горячая и неприступная для остальных. Она была украшена светящимися шелками, превратившими ее в персидскую ложу; палуба была устлана арабесками затейливых ковров, в углах были раскиданы подушки и яркие шарфы. Из теней выглядывали статуэтки давно забытых богов: здесь был и Анубис с головой шакала, и Гор, напоминавший ястреба, и уродливая тварь с зияющим ртом – судя по всему, Баал, – и, конечно же, змея с золотыми и зелеными весами, мой старый друг Апофис, змий преисподней и коллега скандинавского дракона Нидхёгга. Аврора стояла наготове, одетая в синюю бархатную мантию с золотой оборкой, водопад ее огненно-рыжих волос словно горел в свете множества свечей. Ее шея, уши и пальцы были украшены египетскими ювелирными украшениями, глаза подведены сурьмой, сочные губы блестели вермильоном. Она была величественна, как королева, и казалась неожиданно экзотической, словно какая-то фальшивая копия Астизы. Я вдруг осознал, что мы не одни в каюте: за мной полукругом стояли не менее дюжины обнаженных по пояс мужчин в поддельных масонских фартуках. Они подтолкнули меня вперед, Озирис следовал за мной, дыша мне в затылок. Я вдруг заметил маленького ребенка, одетого излишне пышно, стоящего по левую руку от Авроры, который поднялся при моем появлении и озарил меня улыбкой, в которой сквозила и надежда, и страх, издав тихий писк:

– Папа!

Гарри был одет словно какой-то карликовый монарх – в глупый тюрбан, мешковатые штаны и камзол, расшитый драгоценными камнями. От абсурдности его вида у меня сжалось сердце. Мы были лишь пешками в злой игре, игрушками больного культа, и я знал, что все это закончится очень, очень нехорошо. Слава призраку Джорджа Вашингтона, что Астиза не видела этого срама. И слава старому доброму Бену Франклину, который не терпел ахинеи, хотя и любил хорошенько гульнуть и повеселиться.

– Иди ко мне, Гарри, – произнес я, покачиваясь от дезориентации.

– Нет, – властно приказала Аврора, – останься, сын мой.

Мальчик заколебался.

– Твой отец должен подойти к нам.

Что мне оставалось делать? Я отправился вперед, а Озирис скользнул вокруг меня и занял место за спиной Авроры, сняв с нее мантию пальцами, щедро украшенными кольцами с драгоценными камнями. Вздох мужчин в комнате, казалось, погасит свечи, ибо ее прозрачное египетское белье, приталенное ремешком из чистого золота, открывало больше, чем скрывало. Аврора была прекрасна, как никогда, сочная, словно персик, и освещение, казалось, придавало ее белоснежному телу сверхъявственное свечение создания из другого мира. Она ликующе улыбалась, обратив на меня взгляд, который говорил, что я принадлежу ей.

– Узрите, Изида и Афина! – вскричал Озирис. – Черная Мадонна и белая, богиня земли, королева морей, носительница света! Мы воспеваем ее именами павших и освящаем для нее этого нового мужа и нового сына, и да займет она свое законное место правительницы и госпожи Ложи египетского обряда и основательницы великой тирании! Все короли и принцы склонят свои головы пред нею, и все рыцари Ложи будут прославлены ее славой, и будут править во имя нее! Она мать, она блудница, она жрица и провидица, и да станет ее супруг ее слугой на веки вечные!

Ну, с «блудницей» я еще мог согласиться, но будь я проклят, если Аврора Сомерсет будет расхаживать в чем мать родила перед моим сыном, притворяясь матерью Гарри Гейджа или моей госпожой. Я почувствовал, как прихожу в себя. Вся эта церемония являлась не просто безвкусным иллюзионом, она была смехотворна. Меня вовсе не удивило, что пиратов Драгута нигде не было видно. Уж они-то знали толк в богохульстве, и я готов был биться об заклад, что они сидели на бушприте, как на насесте, ожидая в страхе, когда Аллах положит конец этому абсурду. Только вот не было видно никаких божественных молний, и ни один из ложных идолов не опрокинулся и не сгорел огнем искупления. Я застрял в кошмаре, от которого не было пробуждения, со сворой умалишенных энтузиастов, отставших от наших времен на пару тысяч лет. А теперь женщина, которая когда-то презрительно пинала меня, прежде чем нанизать на копье, предлагала мне вечный брачный союз, лишь бы быть уверенной в том, что моя жизнь будет наполнена страданиями и унижениями, пока смерть не разлучит нас.

– Так соединим же священное, – тут Озирис указал на Аврору, – и убогое!

Можете сами догадаться, на кого он при этом указал, и не могу сказать, чтобы я чувствовал себя польщенным.

– Так гласит пророчество! – хором пропели мужчины позади меня.

– Соединим Мудрость и Глупца!

– Так гласит пророчество!

– Земля-мать, принимаешь ли ты это семя? – Тут лысый ублюдок снова указал на меня кривым пальцем.

– Принимаю.

Я вежливо подождал, пока и мне зададут соответствующий вопрос, чтобы я мог плюнуть ему в ответ. Я ждал и ждал… Но, видите ли, мое мнение никого не интересовало, что и доставляло Авроре особое удовольствие.

– Я объявляю сей союз свершенным, и да будет он скреплен на Алтаре Апофиса у ваших ног, свидетелем чему является Наследник вашего единства, – он жестом указал на Гарри.

– Минутку, черт вас всех побери… – начал было я. Меня совсем не прельщала идея того, чтобы я должен был совокупиться с этой ведьмой перед сотней ее лучших друзей, не говоря уже о моем двухлетнем сыне! Даже юристы в наших судах и те кажутся мне более разумными.

Но в следующее мгновение, прежде чем я мог возразить, во рту у меня оказался деревянный кляп с прикрепленными к нему кожаными тесемками, которые тут же плотно завязали у меня на затылке – весьма необычный свадебный подарок, смею заметить. Аврора подошла ко мне, прекрасная, как луна, и отвратительная, как змеиный язык, прошептав мне на ухо яд собственного изобретения:

– Это лишь начало твоей вечной деградации, дорогой. Ты сольешься со мной перед нашим обществом и нашим драконом и скрепишь наш брак навечно на этом идолопоклонническом алтаре, – или же я сделаю больно нашему сыну.

Странная интерпретация предварительных ласк, вы не находите?

– Вот увидишь, – шепнула Аврора, – я еще заставлю тебя любить меня!

С этими словами она начала спускаться в трюм, откуда несколькими минутами раньше поднялся я, где, судя по всему, люди уже начали срывать с себя одежды в упоении своим еретическим пониманием таинства брака.

Я был окончательно проклят и приговорен к унизительному плену лишь немногим лучше, чем темницы Омара.

И тут с верхней палубы раздался голос:

– Американский корабль!

Глава 32

Моя «суженая» и сборище друзей невесты, представленных сатанистами и прочими недоумками, застыли на месте, что дало мне время приподнять восточное убранство и выглянуть через кормовые окна. Вот он, мой спаситель в лучах луны, с черным корпусом, белыми боковыми иллюминаторами, надутыми парусами и славным флагом Соединенных Штатов с пятнадцатью полосами и пятнадцатью звездами, размером больше простыни, развевающимся в серебристом свете луны. Судя по всему, каким-то образом этот боевой корабль оказался рядом с Сиракузами и узнал по моей надписи в пыли о том, что мы плывем на юг к Триполи. И вот он нагнал нас с готовыми к бою орудиями, и я не мог не радоваться перспективе того, что весь этот бедлам скоро разнесут в щепки. Как и мой почти состоявшийся брак!

Но тут я вспомнил о невинном Гарри.

Нам с сыном нужно было срочно покинуть эту пиратскую посудину. Я попытался что-нибудь сказать через свой кляп, и по резкой команде Авроры кто-то снял его с моей головы. Я прокашлялся и отдышался. Над нами по палубе стучали голые пятки берберских пиратов, которые освобождали лини, опускали паруса и поднимали якорь. Пушки выкатывались на боевые позиции, но все мы понимали, что наше краденое торговое суденышко не могло сопротивляться даже этой маленькой американской шхуне.

– Отпусти меня с Гарри, – сказал я, – мальчик здесь ни при чем.

В ответ она лишь схватила моего ребенка.

– Он замешан здесь благодаря твоей крови и твоим поступкам. Лучше бы тебе подумать о том, как нам избавиться от этой шхуны, Итан, потому что жизнь нашего сына зависит от этого.

– Моего сына!

– Я уже говорила тебе в Америке. Наша с тобой история и близко не закончена!

Ее улыбка напоминала гримасу; она вцепилась в Гарри с жадным упорством ребенка, не желавшего отдавать куклу. Тот извивался, пытаясь высвободиться, устав от глупых одеяний, душивших его, но ее хватка была железной.

Снаружи раздался всплеск ядра, и спустя мгновение до нас донесся и звук выстрела американского орудия. Они пристреливались, измеряя расстояние.

В следующее мгновение я бросился на нее.

Я врезался в Аврору, словно она была крепкой дубовой дверью, нарочно целясь головой в ее голову, и под крики бедного Гарри мы кубарем отправились вниз, срывая шелка и украшения. Идолы давно забытых богов попадали на палубу и покатились, наматывая ткань, которая мгновенно загорелась от попадавших свечей. Мужчины закричали и попытались сбить пламя. Я же схватил Гарри и попытался оторвать его от извивающейся подо мной бестии, но она сжалась в комок, словно кошка, готовая кусаться и царапаться, шипя от своей ненависти.

Я разбил Авроре нос в кровь, от чего почувствовал огромное удовлетворение.

Затем кто-то поднял меня с ее тела и швырнул через всю каюту. Я ударился о переборку и рухнул на пол.

Это был Озирис, в глазах которого горела жажда убийства. Он так мечтал отомстить мне за покалеченную ногу – и вот, наконец, удобный повод. Я почувствовал, как наш корабль набирает скорость, пытаясь оторваться от американской шхуны.

Из люка появился Драгут.

– Мы заманим их на риф!

Еще один всплеск и глухой звук орудийного выстрела, в ответ рык нашей палубной пушки. Где же Гарри? Аврора вскочила на ноги и вжалась в угол, держа его перед собой словно щит, поглядывая на меня взглядом, полным ненависти. Хоть раз она посмотрела на меня честным взглядом.

Внезапно я понял, что под упавшей шелковой драпировкой на стенах висело оружие, включая и мою конфискованную рапиру. Я схватил ее, с улыбкой ощущая знакомый вес и баланс. Может быть, мои уроки фехтования все-таки не пройдут даром!

Озирис тоже широко улыбнулся и сделал шаг назад, сняв со стены более широкую и тяжелую абордажную саблю. Она была короче и эффективнее в замкнутом пространстве каюты. Я дал ему повод выпотрошить меня, и он собирался воспользоваться им. Я же собирался пробиться сквозь него, чтобы добраться до своего сына.

Мы прыгнули друг на друга и скрестили наши клинки, которые звенели и блестели в свете свечей. Я старался парировать его удары и выпады скользящими движениями, дабы моя рапира не сломалась о его значительно более тяжелый и толстый клинок, пытаясь припомнить все, чему меня учили в Париже. Там все было значительно более строго и официально – расстояния четко определены, правила расписаны, над головами не было низкого потолка и раскачивающихся фонарей, да и пожаров по углам тренировочного зала тоже не наблюдалось. Я споткнулся о статую Бастет, богини-кошки, и попытался ударить противника по икрам, но тот парировал мой выпад.

Теперь настала очередь Озириса атаковать – он попытался зажать меня в угол, где его сабля была бы наиболее эффективна. Он размахивал ею из стороны в сторону, колол и отступал, тесня меня, но я был быстрее и следующим выпадом едва не попал ему в глаз, заставив отогнуться назад дугой, чем я воспользовался и выскользнул из угла, пытаясь поймать Аврору. Она подняла с пола серебряный нож и прижала его к горлу моего сына.

– Просто отдай мне мальчишку!

– Не убивай его, только рань, – приказала Аврора Озирису, – я хочу, чтобы он страдал долго.

– Папа! – визжал Гарри. Его едва отлучили от груди, и он уже участвует в дуэли и морском бое… Что я за отец?

Мы продолжали вальсировать, и лишь скорость моего фехтования держала Озириса и его тяжелый меч на достаточном расстоянии. Он начал потеть и тяжело дышать, я же делал выпад за выпадом, заставляя его размахивать саблей, парируя мои удары. Он был полон раздражения и ярости, но менее опасным от этого не становился.

Я наклонился и швырнул в него Баалом, который ударился о стену каюты рядом с Авророй. Озирис пригнулся, чтобы избежать удара, открывшись достаточно, чтобы я ранил его в руку, в которой он держал саблю. Мой противник выругался и сплюнул, подпрыгнув на своей здоровой ноге, и направил на меня саблю с окровавленным эфесом. Он все больше злился, а мы продолжали кружить друг вокруг друга, слыша возню пиратов на верхней палубе, только что бросивших на нее поднятый якорь. Но мой противник, несомненно, устал (сабли весьма тяжелы) и бросился на меня в яростной попытке положить конец этому противостоянию. Каждый взмах тяжелым оружием требовал на несколько мгновений больше времени, чем взмах рапирой, и я парировал его удар, чувствуя себя увереннее благодаря крикам Авроры о помощи. Наконец, я сделал вид, что его увертка от моего удара удалась, отведя рапиру в сторону больше необходимого, и любитель головоломок, насмехавшийся надо мной в Париже, рискнул поднять свою саблю для последнего сокрушительного удара. Он открылся ровно настолько, сколько мне было нужно. Его сабля уже летела на меня сверху вниз, когда я рывком вернул рапиру в стойку, нырнул под его руку и пронзил его навылет в сердце. Он умер прежде, чем его сабля просвистела у меня над ухом, вонзившись в палубу.

Я рванулся через его тело, роняя капли крови со своей рапиры, и бросился к Авроре.

– Просто отдай мне моего сына!

Вдруг дверь в каюту распахнулась, и на пороге показался Драгут с бландербассом Смита в руках. Я резко отклонился назад, упав на ковер под грохот ужасного оружия, отдача которого отправила пирата в полет спиной вперед. Одна или несколько пуль ударили в клинок моей рапиры, выбив ее из моих рук, в то время как остальные изрешетили окна на корме, отправив в море целый водопад стекла. Пороховые газы, пронесшиеся в миллиметрах от моей головы, несколько ошеломили меня, но я быстро пришел в себя, лежа на окровавленном теле Озириса, безоружный.

Аврора молча подняла морской пистолет и взвела курок.

Она хотела заполучить меня живым. Сначала прицелилась мне в голову, затем направила пистолет мне в живот, затем – в ту нежную часть, что мужчины защищают любой ценой. Затем ей в голову пришла другая идея (в конце концов, она знала, каков я в постели), и она прицелилась еще ниже с кривой ухмылкой, намереваясь попросту отстрелить мне колено и оставить инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

И вдруг она завопила и подпрыгнула.

Маленький Гарри вонзил ее собственный серебряный нож ей в бедро!

Раздался пистолетный выстрел, но пуля лишь ударила в переборку, а Аврора в ярости схватила моего сына за волосы, готовая совершить бог его знает что, и я сделал отчаянный выпад с саблей Озириса в руке.

Вдруг черная тень метнулась через каюту, раздался рык, и дьявольский пес Сокар врезался в меня, готовясь сжать свои чудовищные челюсти на моем горле. Но уже в следующее мгновение боковое окно взорвалось ядром, которое с ужасающим свистом пронеслось между мной и Авророй, врезавшись в противоположную стену фонтаном щепок и осколков. Поднятый ядром вихрь закрутил и отбросил собаку в сторону, а меня в полубессознательном состоянии выбросил через то, что осталось от кормовых окон, прямиком в темные волны. Прежде чем я осознал, что произошло, я оказался в морской воде.

«Гарри!» – подумал я, так как не мог кричать под водой.

Я выплыл на поверхность, отчаянно барахтаясь в волнах, всеми силами стремясь вернуться на борт, к своему сыну, но «Зефир» быстро удалялся под полными парусами, и лишь дьявольская собака лаяла на меня сквозь разбитые окна на корме. Ядра американских орудий вздымали фонтаны морской воды в том месте, где еще мгновение назад был корабль, а мой сын, если он был еще жив, все быстрее удалялся от меня. Я потерял зеркало, потерял свою семью и, вероятно, потерял то немногое, что еще оставалось от моей репутации, якшаясь с ведьмой и ее сборищем берберских пиратов и сектантов.

Не успел я подумать о своей доле, как на расстоянии ярдов пятисот раздался жуткий треск, и, обернувшись, я с ужасом увидел, как преследовавшая пиратов шхуна на полном ходу наскочила на рифы, куда ее завел Драгут. Столкновение было столь сильным, что я видел, как люди падают с мачт и снастей, а фок-мачта дугой гнется чуть ли не до воды под крики боли, ужаса и проклятья.

Американцы сели на мель, а Аврора со своими приспешниками на всех парусах уходила в ночь, к Триполи.

Я не смог помешать им заполучить зеркало – и не спас своего собственного сына.

Я покачивался на волнах, оглушенный и пристыженный своей беспомощностью, и, не имея другого выбора, медленно поплыл в сторону севшей на мель шхуны. Мне понадобился целый час, чтобы добраться до нее, что, в принципе, не имело большого значения, так как этот корабль точно никуда не денется как минимум до утреннего прилива. Ветер стих, и флаг, столь сильно воодушевивший меня, безвольно висел, словно олицетворяя мое поражение.

Я подплыл достаточно близко, чтобы команда услышала мои крики. С корабля уже спустили шлюпки, чтобы изучить риф, и несколько мужчин подняли меня на борт одной из них.

– Ты пират?

– Я сбежал от них.

Они позволили мне подняться по веревочной лестнице на палубу корабля, где я лицом к лицу столкнулся с Эндрю Стереттом, о котором я много слышал, когда пересекал Атлантику. В свою бытность командиром корабля «Энтерпрайз» годом ранее он одержал единственную неоспоримую победу в войне, захватив корсар «Триполи» и убив или ранив при этом шестьдесят человек команды. Прошлой зимой «Энтерпрайз» вернулся в Балтимор для празднования этого подвига, и вот он снова здесь, посреди Средиземного моря.

– Лейтенант Стеретт, – выговорил я, пытаясь отдышаться, – надеюсь, вы помните меня: мы встречались в Америке, когда я отправлялся в Европу с командором Моррисом. Я Итан Гейдж, американский посланник.

Он осмотрел меня с ног до головы с удивлением и отвращением во взгляде. Вода текла с меня, словно с кота-утопленника, а тело мое было покрыто порезами и болячками.

– Откуда, черт возьми, вы взялись?

– Меня снесло взрывом с пиратского корабля. Мы должны догнать их, это крайне важно!

– И как же я должен сделать это, застряв на чертовом рифе?

Я посмотрел по сторонам.

– Будем ждать прилива и ветра, которых пока что не наблюдается.

Вдруг из темноты раздался еще один голос, который я мгновенно узнал.

– Это он! – кричал голос. – Это о нем я вам говорил!

И из темноты мне навстречу выбежал Роберт Фултон, изобретатель и мой коллега по приключениям.

– Роберт, вы спасли меня!

– Это он! Итан Гейдж, тот самый предатель! Повесить его!

Часть третья

Глава 33

Мое восхищение военной дисциплиной маленького флота моей молодой страны было несколько подпорчено эффективностью, с которой команда подвесила на мачте пеньковую петлю. Моряки, раздраженные тем, что сели на мель на рифе, с энтузиазмом отнеслись к идее повесить хотя бы одного из пассажиров ускользнувшего от них пиратского корабля. Стеретт прославился тем, что в 1799 году, во время боя между кораблем «Констеллейшн», на котором он служил, и фрегатом «Инсургент», зарубил одного из членов своей команды саблей за трусость. Этот бой, кстати, стал одним из эпизодов необъявленной морской войны с Францией, которую я помог остановить. Республиканские газеты призывали наказать Стеретта, на что тот холодно отвечал: «На этом корабле мы убьем каждого, кто осмелится хотя бы побледнеть от страха». Разумеется, флотским властям это понравилось настолько, что его повысили, – и вот теперь он станет орудием возмездия против вашего покорного слуги.

– Фултон, объясните им, кто я такой!

– Я уже объяснил! Вы – пройдоха, не заслуживший называть себя американцем, якшающийся с берберскими бандитами; вы – второй Бенедикт Арнольд![8] Мне плевать, как сильно мучил вас Омар, Итан, – как вы могли преступить свою клятву и раскрыть секрет зеркала? Вы просто трус или еще и настоящий предатель?

– Скорее всего, и то, и другое, – вымолвил Стеретт, смерив меня взглядом.

– Черт побери, дружище, а кто, по-вашему, вытащил вас из подземелий Триполи?

– Сделка с дьяволом! Разве это не вы помогли вот тем пиратам выкрасть адскую машину с Сиракуз, когда мы поклялись друг другу не делать этого?

– Я сделал это, чтобы спасти вам жизнь!

– Смерть, но не бесчестье, Итан. Мы поклялись в этом. Вам не повезло, что я предложил этим храбрым американцам свою помощь в том, чтобы помешать вам в вашей миссии, а мне не повезло, что мы опоздали на несколько часов. – Он повернулся к Стеретту. – Для него даже виселица кажется слишком легким наказанием. У него вообще нет никаких принципов.

– Тогда пусть сам дьявол завершит за нас это дело.

Я не бросал попыток бороться с держащими меня моряками.

– Да я нашпигован принципами! Меня просто влечет не к тем женщинам! И я трачу слишком много времени на поиски сокровищ, потому что у меня нет того, что вы называете нормальной работой и карьерой. Я пью, играю в азартные игры, люблю махинации, но зато я кое-что знаю об электричестве и огнестрельном оружии. И у меня добрые намерения! – Даже мне самому подобная защита показалась неубедительной.

– Вы отрицаете, что предали Соединенные Штаты Америки и всех на этом славном корабле? – Стеретт достал шпагу и был похож на фермера, который загнал вредителя в угол в продуктовой кладовке. Легковозбудимым людям не стоит давать в руки оружие.

– Наоборот, я пытаюсь совершить подвиг!

– Дружбой с пиратами? – вскричал Фултон.

Я почувствовал, как петля сжимается на моей шее.

– Пытаясь спасти своего сына!

Это остановило их.

– Моего мальчика, о существовании которого я узнал всего несколько дней назад и который сейчас находится в лапах самой ополоумевшей своры сектантов, фанатиков, чародеев и гипнотизеров с манией величия за стенами Палаты представителей. Его мать содержится пленницей в гареме Юсуфа, и если б я не согласился подыгрывать им, их обоих продали бы в самое худшее рабство. А вы, Кювье и Смит были бы уже мертвы! И пока вы брюхом неслись на этот риф, я убил самого зловредного из всей этой шайки, Озириса, которого мы встретили в борделе мадам Маргариты в Пале-Рояле. Я разбил Авроре Сомерсет нос в кровь и уже планировал потопить их корыто со всей нечистью на нем, когда ваше ядро скинуло меня за борт. Вы, я и этот пылкий лейтенант – только мы сможем вернуть все на свои места, но только если вы прекратите затягивать эту чертову петлю! – Говорить становилось все труднее.

– И каким же образом?

– Благодаря вашему гению и моей находчивости, Роберт, мы проскользнем обратно в самое сердце Триполи и уничтожим это чертово зеркало раз и навсегда! – Я с воодушевлением кивнул, словно вернуться в это логово работорговцев и вымогателей было лучшей из моих идей.

Команда все еще не теряла надежды повесить меня, когда я наконец убедил Фултона и Стеретта повременить с казнью, пока они хотя бы не выслушают меня. К тому моменту, когда мы снялись с мели, никаких шансов нагнать Аврору и Драгута уже не осталось, и амбициозный лейтенант заинтересовался моим предложением, чтобы стереть воспоминания о своем позоре – сесть на мель считалось смертным грехом; ведь военные моряки считают, будто океан такой огромный, что держаться подальше от мелководья – это не такая уж сложная задача.

– А как вы собираетесь пробраться в Триполи? – скептически спросил Стеретт. – Командор Моррис не станет рисковать нашей эскадрой в тех мелких, кишащих рифами водах как раз по той причине, которую мы все сегодня наблюдали.

– Пришло время призвать на помощь гениальность нашего нового девятнадцатого века, – сказал я, чувствуя, как начинает царапаться от соли высыхающая одежда. – Я уже давно думаю, как справиться с этой трудностью, но решение здесь может предложить скорее Роберт, чем я. – Если честно, думал я об этом только с тех пор, как мне надели петлю на шею, но, знаете ли, перспектива смерти на виселице как-то помогает сконцентрироваться на задаче.

– Какое еще решение? – спросил Фултон.

Я повернулся к Стеретту.

– Мой ученый коллега здесь изобрел судно столь революционное, что оно грозит затмить и отправить в небытие все прочие суда, – начал я.

– Вы сами говорили, что такими увещеваниями его не продать! – прошипел Фултон, но я не обратил на него внимания.

– Оно называется субмарина, или подводная лодка. Ныряет под воду по приказанию, как «Черепаха» Бушнелла во время американской революции, и может доставить группу отважных саботажников прямо в бухту Триполи.

– «Черепахе» так и не удалось потопить ни одного британского корабля, – сухо заметил Стеретт.

– Но Фултон улучшил технологию на целое поколение. Он сказал мне, что оставался под водой неподалеку от Бреста целых три часа!

– Эта субмарина действительно существует?

– Она называется «Наутилус», и она столь замечательна, что в один день сможет попросту остановить все войны.

Стеретт был полон скепсиса, а Фултон досадовал, что я украл его выстраданную рекламную речь.

– Или сделать войны еще более ужасными, – добавил я.

Вдруг и Фултон увидел, какие в этом кроются возможности:

– Итан, так я смогу проявить себя перед Наполеоном!

– Да. Я помню, вы рассказывали мне о том, что французы хотели уничтожить «Наутилус», но вы не могли смириться с этим и отправили его в разобранном виде в Тулон для того, чтобы испытать его в спокойном Средиземном море. Вот ваш шанс, и не стоит меня благодарить. – Я все еще чувствовал жжение на горле, где веревка содрала кожу, но я обычно не держу зла на людей, если не считать истинных злодеев. – Отправляем «Наутилус» в Триполи, проскальзываем в бухту за дворцом Юсуфа и спасаем Астизу и маленького Гарри. Нам остается лишь найти еще несколько авантюристов, готовых рисковать своими жизнями в железной колбасе и пробиваться сквозь полчища врагов, в тысячу раз превосходящих их по количеству.

Стеретт посмотрел на меня с уважением.

– В этом проблем я не вижу, – ответил Фултон.

– У вас есть кто-то на уме?

– Кювье и Смит, конечно же! Они заняты повторной сборкой моей ныряющей лодки. Решили остаться в Тулоне в надежде услышать новости о вашем повешении, прежде чем снова предстать перед Наполеоном.

– Ах, вот как. Приятно, когда о тебе помнят.

– И я, господа, – вставил Стеретт. – И не думайте, что будете драться с пиратами без поддержки моего корабля. Можете рассчитывать на меня и любого из членов моей команды.

– Боюсь, придется бросать жребий, – сказал я. – Роберт, скольких человек вместит ваша посудина?

– Троих, если хотим на обратном пути забрать также вашу жену и сына. Конечно, некоторых из нас, скорее всего, порежут на лоскуты, стоит нам только ступить на берег, а потому можно отправиться вчетвером или впятером. Не забывайте, нужно оставить место для взрывчатки.

– Взрывчатки? – спросил я, массируя свое горло.

– Для того чтобы взорвать зеркало и флот Триполи. А если удастся, то и чертову темницу тоже.

– Пятеро против сотен янычар и головорезов паши Триполи! – воскликнул Стеретт. – Шансы на нашей стороне! Ради бога, господа, мне от души надоело прятаться на Мальте с командором Моррисом, и я жажду действий. Гейдж, я слышал, что вы вроде как герой, но до этого момента не верил в это.

– Мне самому с трудом верится. – Я планировал тихо проскользнуть в стан врага, но Стеретт и Фултон, судя по всему, были полны решимости продемонстрировать мощь американского оружия гораздо более заметно. Ну что ж, битва завтра гораздо лучше, чем виселица сегодня. – Если вы не против, сначала я выведу из-под огня свою семью.

– Именно огонь и спасет вашу семью, мистер Гейдж, – сказал лейтенант. – Мы превратим Триполи в такой кромешный горящий ад, что вы можете спасти хоть половину гарема, если хотите.

Весьма соблазнительно… Хотя нет! Ведь у меня есть Астиза, пора забыть про гаремы – нужно лишь вытащить ее. Черт побери, как сложно быть отцом и ощущать ответственность за кого-то еще, кроме себя самого! Самая странная вещь на свете, я вам скажу.

Но, если честно, спасать людей – это далеко не самое плохое занятие.

Глава 34

Не знаю, чего я ожидал от столь любимого Фултоном «Наутилуса», но могу сказать одно – тот медный гроб, что он торжественно представил нам в Тулоне, не вдохновил меня. Он напоминал стеганое одеяло из зеленоватых латунных заплаток, сдобренное тут и там клочками водорослей, покрытое бросавшимися в глаза отверстиями на месте протекающих болтов и заглушек, вынутых из него для ремонта. Это приспособление имело двадцать один фут в длину, шесть в ширину и в разрезе напоминало букву U с коротким килем. Из задней части судна выступал винт, а на верхней поверхности крепилась складная мачта с поперечинами и странными парусами, по форме напоминавшими плавники. Сверху смотрела круглая башня высотой три фута с окнами из толстого стекла, а на крыше располагался входной люк. Изнутри судна доносился жуткий стук.

– Роберт, не сомневаюсь ни на минуту, что ваше изобретение потонет, как вы и обещали, – сказал я. – Вопрос лишь в том, всплывет ли оно, внемля молитвам.

– На побережье пролива моя лодка работала отлично. Мы могли потопить парочку британских фрегатов, если б те не сбежали… – Он бросил взгляд на Смита. – Простите, Уильям.

– Не стоит извинений, – весело ответил англичанин. – Наши страны заключили мир, а теперь мы объединили наши усилия против вселенской подлости и вымогательства. К тому же британский корабль пойдет ко дну по вине подобного недоразумения не раньше того дня, когда мы все заговорим по-французски.

Наш квартет воссоединился, когда Стеретт, решивший не дожидаться приказов своего нерешительного командора, домчал нас до Тулона, чтобы забрать секретное оружие Фултона. Кювье и Смит были столь же подозрительны, сколь и Фултон, но спустя недолгое время я убедил их в том, что мне пришлось сделать невозможный выбор. Мы снова превратились в осторожных союзников.

– Быть может, это судьба, что Фултон потерпел неудачу у Бреста с тем, чтобы доказать свою правоту у Триполи, – заявил Кювье с оптимизмом. – Или, быть может, Бонапарт действительно провидец и смог предугадать, что мы вчетвером станем эффективной командой?

Лично я думал, что Наполеон просто воспользовался возможностью избавиться от четырех эксцентриков, отправив их на миссию без шансов на успех; но призрачные возможности частенько превращаются в нечто неизбежное.

– Ваше судно выглядит несколько хуже, чем я ожидал, – сказал я осторожно. – Вы уверены, что оно будет готово?

– Над ним работает один очень смышленый парень, – ответил Фултон. – Сказал, что он эксперт по всем морским делам. Даже упоминал, что вас знает, Гейдж.

– Меня? – Я не знал никаких механиков-подводников, да и вообще держался подальше от людей, способных на честный труд, чтобы не чувствовать себя в их компании существом низшего порядка. – Он, наверное, слышал ваши рассказы про то, что я переметнулся к пиратам, вот и решил насочинять кучу небылиц, зная, что вы никогда больше не увидитесь со мной. Посмотрим на выражение его лица, когда он увидит меня воочию!

Кювье подошел к посудине и постучал по ее корпусу.

– Мастер! Ваш старый друг все-таки решил к нам присоединиться!

Звуки молотка стихли, наступила долгая тишина, затем внутри послышалась какая-то возня, и, наконец, из люка маленькой башни, словно бородавка, появилась голова с темными волосами, напоминавшими проволоку.

– Это ты, осел? – Он критически осмотрел меня. – Мне сказали, что ты либо стал пиратом, либо отдал концы.

Лишенным речи оказался я, но никак не этот «механик». Я же был настолько шокирован, что сделал шаг назад, чтобы лучше рассмотреть это привидение.

– Пьер? – Сначала Астиза, затем сын, о существовании которого я не подозревал, и теперь это?..

– Почему же я не удивлен? – спросил маленький француз. – Вот он я, готовлю к работе несуразную цилиндрическую ловушку, абсурдное подобие плавательного судна, и задаю себе вопрос: ну какой идиот согласится погрузиться под воду в этой консервной банке? Я думал: ну, конечно же, американцы, ведь ни от одного американца из всех, что я встречал во время своих путешествий по дикой природе, не веяло ни здравым смыслом, ни разумом. И какой из всех известных мне американцев еще более умалишенный, чем Фултон, над которым и так уже насмехается весь Париж и его предместья? Подобным идиотом может быть только мой старый компаньон Итан Гейдж, за которым несчастья и катастрофы следуют по пятам, куда бы он ни направлялся. Железная лодка, призванная тонуть? Звучит как самое подходящее дело для осла.

– Это никакой не механик, – процедил я.

– Ну, уж побольше тебя соображаю!

– Это французский коммивояжер из Монреальской Северо-Западной компании. Последний раз я видел его в Сент-Луисе на реке Миссисипи. Специалист по каноэ. В его понимании верх инженерной мысли – это березовая кора и весло.

– А что ты знаешь о технике, кроме молний, которые ты не умеешь контролировать, и колдовства, которым не владеешь? Не говоря уже о худшем вкусе на женщин?

Мы выдержали тяжелый взгляд друг друга, затем начали улыбаться и, наконец, рассмеялись. Он выпрыгнул из своей субмарины с тем, чтобы мы могли обняться в странном танце шотландцев Северо-Западной компании, обычно исполняемом над скрещенными палашами, ликуя по поводу нашего взаимного воскрешения. Мы выжили, и мы вместе!

Это было хорошим предзнаменованием.

Кювье откашлялся.

– Судя по всему, это означает, что вы действительно знакомы друг с другом?

– Да, встречались на американской границе; Пьер был моим компаньоном в поисках нордических артефактов и исследованиях Дикого Запада. Он единственный из всех моих знакомых, кого не берут пули.

– Пока что только одна пуля. – Мой приятель говорил о пуле из пистолета Авроры Сомерсет, попавшей в медальон Ложи египетского обряда, который Пьер Рэдиссон стянул у ее брата – садиста Сесила. Тогда он вроде как восстал из мертвых, но в итоге исчез из нашего номера в Сент-Луисе. Я думал, что Пьер вернулся обратно в бескрайние неизведанные дали, но вот он здесь, передо мной, в тысячах миль от того места, где мы расстались в последний раз. – Кто знает, может, на ней мое везение и закончилось, – сказал он.

– Зато мое, судя по всему, не закончилось, раз уж я встретил тебя здесь, дружище. Но что ты делаешь в Тулоне? Клянусь пикой Посейдона, это самый приятный сюрприз за последнее время!

– Осел, ты пробудил мой интерес к окружающему миру. Сезон заготовки пушнины уже закончился, вот я и погреб домой, в Монреаль. Там нашел корабль, который нужно было подремонтировать, хотя я и считаю, что зависеть от парусов и ветра – это скорее для женщин. И вот я в Европе, и благодаря последнему мирному договору мне посчастливилось попасть во Францию, но к тому моменту, когда я узнал, куда ты направился, ты уже был в пути. Я сразу подумал, что старый добрый осел знает, как привлечь к себе внимание. Вот и решил, что на берегу Средиземного моря рано или поздно услышу о тебе. И действительно, не прошло и пары недель, как берберский корабль выбрасывает на берег посреди Тулона трех бывших рабов, ругающихся на полуамериканском диалекте, как пьяные сапожники. Я сразу подумал: «Звучит как осел». И я отправляюсь работать на этого колдуна, – он указал рукой на Кювье, – подозревая, что и ты скоро нарисуешься на горизонте. И вот ты здесь.

– Почему он зовет вас ослом? – спросил Кювье.

– Потому что Гейдж не знает, как правильно работать веслами, хотя великий Пьер и пытался обучить его. Вы тоже осел. Все мужчины, не умеющие грести веслами в северном каноэ, – настоящие ослы. И вы только посмотрите на эту посудину! Мой бог, только ослы-колдуны могли придумать такую идиотскую идею, как погружение под воду.

– И нанять французского проходимца, чтобы заново ее собрать, – добавил я. – Если раньше это было лодкой, то после того, как ты приложил к ней руку, она точно превратилась в самый настоящий саркофаг.

– Вовсе нет; я был занят тем, что затыкал дыры, оставленные сквозной ржавчиной, и вместо дурацкого железа, кстати, использовал латунь и медь. Береза была бы лучше, конечно, если б здесь были нормальные деревья. Да, да, знаю, Пьер с кучкой ослов революционизирует искусство ведения войны. Просто идеально.

Фултон кругами ходил вокруг своего изобретения.

– Должен признать, его работа местами не так уж ужасна. Стеретт, мы можем закончить подготовку к погружению на борту вашего «Энтерпрайза».

– Мы торопимся? – спросил Пьер.

– Моя женщина в опасности, – ответил я.

Он приподнял бровь.

– Скажи что-нибудь новое.

– И сын, которому нет еще и трех лет.

– Я всегда говорил тебе: сначала думать, а потом делать.

– Помимо этого, нам нужно остановить древний агрегат, который наделит Аврору Сомерсет властью над флотами всех стран мира.

– Аврора Сомерсет! Эта карга тоже здесь? Это что, очередное рандеву у Гранд-Портидж?

– Она преследует меня, как и ты. Я невероятно популярен.

– И сколько у нас времени на то, чтобы спасти эту новую женщину и твоего сына от этой ведьмы?

– Когда мы приблизимся, времени будет до рассвета, я так думаю. Потому что как только солнце взойдет, они смогут превратить «Энтерпрайз» в полыхающий костер.

Глава 35

Пока мы смогли починить «Наутилус», загрузить его на американскую шхуну и подойти к Триполи, прошел уже месяц с тех пор, как Аврора ускользнула от Стеретта в Сицилии, забрав с собой маленького Гарри. Иными словами, прошло достаточно времени для того, чтобы установить и испытать зеркало. Может ли нечто, созданное две тысячи лет назад и, вероятно, навеянное разработками атлантов, которым еще на несколько тысяч лет больше, действительно работать в наши дни? Мы вовсе не желали столкнуться с сюрпризом в виде смертельного луча, рыскающего по морю.

Подтверждение этого мы получили иначе. На подходе к берегам Африки мы увидели слабый дым на большом расстоянии и, осторожно приблизившись к нему, поняли, что источником был небольшой бриг с низкой осадкой, снасти и паруса которого исчезли, а мачты почернели, словно деревья после лесного пожара. От почерневшего корпуса поднимался белый дым.

– У пожара могут быть сотни причин, – неуверенно заметил Кювье.

– И потушить его можно сотней способов, – вставил Стеретт, – если только весь корабль не загорелся разом.

Мы спустили на воду шлюпку и на веслах подобрались поближе к сгоревшему судну – как оказалось, лишь для того, чтобы убедиться в правильности наших опасений. От судна исходил кошмарный запах пепла, разложения и горелого мяса, палуба была полна обгоревших тел. Название судна, «Бланка», указывало на его испанскую принадлежность, хотя от флага и флагштока ничего не осталось. В правом борту зияло круглое отверстие диаметром около трех футов, где огонь прожег деревянный корпус корабля насквозь и воспламенил внутренние палубы и все, способное гореть.

– Значит, это правда, – вымолвил, наконец, Кювье.

– Клянусь Люцифером, это зеркало разрезает материю, словно пушечное ядро, – добавил Фултон.

– Вместо того чтобы испытать свое оружие на брошенном судне, они направили его на невинное торговое судно с командой на борту, – сказал я. – Должно быть, судно загорелось, словно факел, и затем дрейфовало в открытом море. Посмотрите на рулевого, словно приваренного к штурвалу. Он погиб прямо там, где стоял.

– Это настоящее варварство, – сказал Смит. – Нет ничего более болезненного, чем смерть в огне.

– Значит, время в нашем случае играет важнейшую роль, – заметил Фултон. – Мы должны запустить мою субмарину под покровом темноты, погрузиться под воду, пробраться в бухту, спасти людей и вернуться под водой к шхуне Стеретта до рассвета. Если же встанет солнце, а зеркало еще не будет уничтожено, «Энтерпрайз» вспыхнет, как этот корабль, и мы все сгорим, утонем или снова окажемся в рабстве. Господа, нам предстоит напасть на самый неприступный порт на Средиземноморье, проскользнуть мимо секты убежденных фанатиков, вывести из строя их самое охраняемое оружие, спасти женщину и ребенка из главного гарема во дворце правителя и выскользнуть обратно, словно рыба.

– Да будет так! – воскликнул Смит, зараженный тем сумасшедшим английским оптимизмом, который помог им построить целую империю. – Я за то, чтобы отплатить этому Властелину Темниц!

– Или же мы можем просто пробраться внутрь и сделать то, что получится, – поправил его я. Я, конечно, за честь и храбрость, но суицид не входил в мои планы. – Мой опыт показывает, что, если лезешь за медом, лучше не ворошить улей. Моряки помогли мне подготовить нечто наподобие мусульманских облачений для маскировки.

– Итан, вы у нас славитесь способностью планировать и плести интриги. Но вы ведь еще и настоящий Акрский лев, когда дело касается драки, или я ошибаюсь?

– Разумеется. – Я моргнул, тоскуя о своей винтовке.

– Наша малочисленность должна стать нашим преимуществом, – продолжал Смит. – Берберские отродья не ожидают атаки горстки людей, явившихся из ниоткуда. А наш маленький Пьер наверняка сможет пробраться туда, куда не смогут остальные, чтобы отпереть для нас двери и ворота.

– Кого это вы называете маленьким, месье Овсянка?

– Самые небольшие размерами мужчины имеют самые храбрые сердца. Вспомните Давида и Голиафа. Взгляните на маленького капрала, ставшего Первым консулом Франции. Мы все по-своему благословлены Богом и обязаны обращать свои особые навыки в преимущества.

– Хорошо сказано, – согласился Кювье. – Итан со своими навыками обращения с женским полом пусть отправляется напрямую в гарем. Его коммивояжер может помочь с освобождением беспомощных пленников. Смит со своим блестящим интеллектом может заняться зеркалом. Фултон будет вести субмарину, ну а я устрою настоящий шабаш в порту. Неожиданность, сумятица и темнотастанут нашими союзниками, а месть и разрушения – нашей целью!

Для биолога он казался весьма кровожадным разбойником, но французы известны своим пылом.

– То есть вы согласны с тем, что шанс у нас есть? – решил прояснить я. Уж если мне было суждено повести своих друзей на миссию по спасению моей старой любовницы и незаконнорожденного сына, я хотел видеть хоть какие-нибудь шансы на успех.

– Конечно, нет. Но патриотизм, любовь и ваше собственное безрассудство, Итан, просто обязывают нас испытать судьбу.

С помощью канатов и блоков мы подняли «Наутилус» с палубы американской шхуны и осторожно опустили его за борт. Субмарина покачивалась на волнах, словно неуклюжее медное бревно, постукивающее по деревянному корпусу судна. Эта посудина казалась такой же пригодной к мореплаванию, как та самодельная лодка из ивняка и медвежьей шкуры, что мы когда-то соорудили в Америке, но была раза в три менее плавучей. Однако она не пошла сразу ко дну, и Фултон прыгал вокруг нее, словно возбужденный кролик, организуя нашу военную вылазку.

– Коммивояжер пусть встанет у руля, потому как в задней части лодки теснее всего, – распоряжался он. – За ним – Гейдж, чтобы вращать винт, когда придет время. Смит и Кювье для равновесия разместятся в носовой части. Я буду стоять в башне, рулить и говорить Пьеру, что делать. Для начала мы под парусом дойдем до устья бухты, там погрузимся под воду и поползем вперед. Теперь вопрос: у кого есть проблемы вроде клаустрофобии в тесных металлических цилиндрах, подбрасываемых вверх и вниз на неспокойном море?

Мы все, как один, подняли руки.

– Гейдж, тогда возьмите с собой карты. За новое искусство войны!

Мы все отхлебнули грога – единственного, что могло придать нам хоть немного храбрости для того, чтобы залезть в это странное детище инженерной мысли, – и осторожно спустились на плоскую скользкую поверхность субмарины. Затем подняли мачту, прикрепили поперечину, вытянули бушприт и превратили наш металлический гроб в некое подобие небольшого парусника с необычным гротом – жестким парусом коричневого цвета в виде плавника, по форме напоминавшим лопасть ветряной мельницы.

– Узкий парус легче сложить при погружении под воду, – объяснил Фултон.

– Завтра утром я подплыву поближе, чтобы подобрать вас, – крикнул Стеретт нам вслед. – Вы должны уничтожить это оружие! Вы видели, что произошло с испанским кораблем.

– Если вы не найдете нас, – сказал Фултон, махнув на прощание, – спасайте свои жизни.

И вот в последних лучах заходящего солнца мы отплыли в направлении Триполи, настороженно глядя на серое побережье Африки. Я был приятно удивлен тем, что мы не только не затонули, но даже поплыли на нашей субмарине под парусом, как на небольшой рыбацкой лодке, которая оказалась гораздо более плавучей, чем я опасался. Из-за своей цилиндрической формы лодка временами грозила перевернуться, но у нее был отличный нос для морских путешествий и рулевое управление, достаточное для придания ей правильного курса. Проблема была лишь в том, что мы были заперты в печной трубе, которую представлял собой интерьер судна, и даже плоский пол не мог исправить впечатление, что мы путешествуем по канализационному стоку. Единственным источником дневного света был открытый люк и толстые окна маленькой башни, из которой Фултон определял направление нашего плавания. Лодка подпрыгивала и падала на волнах, словно пробка, и Смита вскоре стошнило, запах чего лишь усугубил тошноту всех остальных. Для британца у него было слишком сильное неприятие всего, связанного с водой и морем.

Пьер, поразмыслив над нашей ситуацией, не преминул поделиться своими соображениями.

– Хотя я и рад отправиться с тобой на дело, поскольку ты полный идиот без великого Пьера, – объявил он, – похоже, ты, как всегда, принял все самые неверные решения, осел.

– Я делаю все, что могу.

– Во-первых, я уже говорил вашему безумному американскому изобретателю, что железо не плавает. Да, каким-то непостижимым образом мы все еще бултыхаемся на волнах, и остается лишь надеяться, что это суденышко не даст течь, как каноэ, поскольку сосновой смолы для ее ремонта у нас нет и мы весьма быстро опустимся на дно.

– Из соображений морального духа лучше эту альтернативу не обсуждать, – сказал я.

– Во-вторых, ты спелся с учеными, от которых, как я говорил тебе еще в Канаде, крайне мало толку. Эти, похоже, представляют собой кладезь абсолютно бесполезной информации о камнях и вымерших животных и не имеют ни малейшего опыта осады укрепленных пиратских городов.

– Ученый тупица лучше, чем несведущий тупица, как говаривал Бен Франклин. Пьер, может, хоть это мнение тебя заткнет?

– В-третьих, я не вижу на борту пушек. Даже твоей старой винтовки и томагавка не вижу!

– Боюсь, мне приходится довольствоваться лишь американским бортовым оружием – пистолетом и кортиком. Еще у нас есть фултоновские мины, то есть торпеды, как он их называет.

– В-четвертых, если я правильно понимаю план, ты должен отправиться в солидно охраняемый гарем, чтобы спасти подружку, которая по совместительству является еще и матерью твоего ребенка, что лишний раз говорит о том, что и эту часть плана ты не продумал. Гаремы, насколько я знаю, полны женщин, и нет группы, более сложной для управления или руководства. Коров можно загнать в загон, буйволов обратить в панику и бегство, но что делать с женщинами? Это все равно что вить веревки из змей!

И он откинулся на своем месте, довольный своими аргументами.

– Но, похоже, – сказал я примирительным тоном, – что я несколько исправил свое плохое планирование, умудрившись заручиться поддержкой моего мудрого друга Пьера Рэдиссона. Ведь он умеет не только тыкать меня носом в мои ошибки, но и находить решения для всех тех проблем, что он только что перечислил, или я ошибаюсь? Никто не знает злобной натуры нашего неприятеля лучше, чем Пьер, и никого так не порадует перспектива путешествия в медном гробу, как его, жаждущего отомстить Авроре Сомерсет, женщине, которая стреляла ему в спину.

Тот на мгновение задумался и кивнул.

– Это ты верно подметил. Итак, осел, я призадумаюсь о том, как удержать тебя подальше от неприятностей, причем до восхода. Однако у меня есть вопрос для месье Фултона.

– Я весь внимание, месье Рэдиссон.

– С учетом того, что мы застряли в тесной камере и не сможем подняться на поверхность, предварительно не утонув, как вы предлагаете потопить вражеские корабли?

– Ах, да! Решение весьма элегантное, позвольте мне заметить. На борту нашей субмарины находятся три медные бомбы, каждая из которых содержит сотню фунтов черного пороха и оружейный замок, приводящий их в действие. Вероятно, вы заметили выступ на моей башне, напоминающий рог нарвала, конец которого у основания проходит сквозь уплотнительную камеру, просмоленная пакля внутри которой, обмотанная вокруг этого вала, ограничивает утечку несколькими каплями. А теперь как это работает: мы тихонько подбираемся под днище неприятельского корабля и рукой проворачиваем этот вал, чтобы вкрутить его заостренный конец в днище корабля. На конце есть ушко, через которое пропущен спусковой шнур, второй конец которого ведет к моей башне. После того, как рог вкручен в корпус корабля, мы сдаем назад, распуская и натягивая фал, к которому с нашей стороны привязана медная мина. По мере того как фал проходит через ушко на конце рога, он подтягивает к кораблю мину, пока та не окажется вплотную прижатой к днищу вражеского судна. Затем остается лишь резко дернуть за фал, чтобы сработал оружейный замок и раздался взрыв. К тому времени мы отойдем назад на достаточное расстояние, чтобы не пострадать от взрывной волны.

Пьера это объяснение, казалось, не убедило.

– А что, если торпеда сработает преждевременно? Что, если ваш рог не зацепится за днище? Что, если враги услышат, как мы возимся под водой?

– Тогда мы, скорее всего, потопим сами себя, – невозмутимо ответил изобретатель. – Крайне важно все сделать в точности согласно инструкции. Я уверен, что с учетом обстоятельств мы все сможем соблюсти надлежащую дисциплину.

– Мотивацию лучше, чем у нас, придумать было бы сложно, – согласился француз.

Фултон повернулся и вновь выглянул из своей башни.

– Я вижу вечерние огни Триполи. Француз, держи немного правее.

– Как вы думаете, они могут нас видеть? – спросил Кювье снизу.

– Наш парус слишком маленький и темный, а корпус едва возвышается над водой, – ответил Фултон. – Перед погружением мы сложим все снасти.

Мы приближались к порту. Триполи располагается на северном побережье Африки, бухта города смотрит на северо-восток и защищена мелкими островами и рифами. Западным входом в бухту служит расселина между рифами шириной всего двести ярдов. Мы подплыли под парусом так близко, что слышали, как волны плещутся о волнорезы, а Фултон определял наше положение по белым барашкам на волнах. Пьер по приказу изобретателя поставил наше суденышко по ветру, пока Фултон быстро и умело опустил и закрепил мачту и парус. Затем он спустился к нам, закрыл и запер люк и повернул одну из многочисленных рукояток, за чем мгновенно послышалось шипение и бульканье воды, заполняющей воздушные баки.

– Кстати, это Архимед открыл принцип вытеснения, который объясняет, как лодку можно научить погружаться под воду и подниматься на ее поверхность, – напомнил нам Фултон.

– Рыба пользуется тем же принципом в своих плавательных пузырях, – добавил Кювье.

– А люди спят на пуховых перинах, – вставил я.

Стало еще темнее, и мы зажгли свечу.

– Господа, мы уже под поверхностью воды и вот-вот войдем в историю, осуществив первое в мире подводное морское нападение.

– Не видя, куда мы двигаемся? – опять усомнился Пьер.

– Да, мы в некоторой степени слепы, но мой компас издает биолюминесцентное фосфорное свечение – кстати, эта инновация была впервые предложена Франклином для корабля «Черепаха» во времена американской революции, – так что мы снова пользуемся мудростью наставника нашего Итана. Отсюда мы поплывем по компасу, а затем всплывем достаточно для того, чтобы выглянуть через башенные окна. Итан и Пьер, начинайте крутить наш винтовой пропеллер. Кювье и Смит, присмотрите за нашим оружием и порохом.

В субмарине было влажно и тесно. Мы с Пьером принялись крутить винт и вскоре вымокли от пота.

– Как долго мы можем оставаться под водой без воздуха? – тяжело дыша, спросил коммивояжер.

– С таким количеством людей – часа три, – ответил Фултон. – Но я захватил с собой медный контейнер из Тулона, наполненный двумя сотнями атмосфер воздуха, как посоветовал мне химик Бертолле. Этого воздуха должно хватить нам еще на три часа. Мы поймем, что нужен дополнительный воздух, если начнет гаснуть свеча.

Никакого ощущения прогресса не было. Время от времени Фултон, всматривающийся в свой компас, приказывал слегка изменить курс, один раз мы царапнули правой стороной риф и повернули подальше от него. Наконец, изобретатель приказал нам отдохнуть и начал выкачивать воду из балластовых баков. Из окон башни показалось едва различимое мерцание. Фултон подождал минуту, пока вода стечет вниз, внимательно огляделся сквозь темные окошки и спустился к нам, улыбаясь от уха до уха, как ребенок.

– Господа, мы посреди бухты Триполи, и никто не трубит тревогу. – Он кивнул Пьеру. – Хорошая работа, рулевой. – Затем хлопнул в ладоши и довольно потер руки. – Ну, а теперь, что мы хотим взорвать в первую очередь?

– Дворец, а потом весь порт, – предложил я. – Смит может нести одну из ваших торпед, подводную атаку можно запланировать на самое начало рассвета. Взорвем хотя бы один корсарский корабль, чтобы создать неразбериху, последнюю торпеду оставим про запас. Кювье будет крутить винт, а вы, Роберт, – прокладывать курс.

– Но эти пройдохи объявили войну Америке, а мы с вами американцы, разве нет? Боюсь, Итан, что, несмотря на всю безнадежность этого нападения, я должен присоединиться к вам. Смит может крутить винт, а Кювье – направлять субмарину. Но именно я понесу мину на берег, потому что это я ее построил и знаю, как ее взорвать.

– Вы готовы передать управление «Наутилусом» другому?

Фултон улыбнулся.

– Если я позволю французскому капитану поиграться с моей малышкой, может быть, они все-таки ее купят! Кювье, вы же замолвите за меня словечко Наполеону?

– А с чего это англичанину крутить педали за француза? – прервал Смит.

– Вы сильнее и выносливее нашего биолога. К тому же, Уильям, вы знаете лучше моего, что заставить француза делать то, что он не хочет, практически невозможно, в то время как англичанин всегда вызовется добровольцем, особенно если дело ответственное и трудное. Мы все должны признавать свои национальные особенности.

– А в чем национальная особенность американцев?

– Вляпываться в ненужные проблемы из-за своего идеализма, гордости и необходимости спасать беспомощных женщин. Так ведь, Гейдж?

– Астизу совсем нельзя назвать беспомощной.

– В любом случае вы двое, ученые лбы, лучше других сообразите, как атаковать вражеские корабли в этой бухте. Пьер уже работал с Итаном, а я такой же янки, как и Гейдж. Нашей стране объявили войну, и мы дадим им войну – или погибнем.

Боже мой, в этот момент я обожал его, каким бы эксцентричным и странным он ни был. Мне всегда больше нравились рассудительные люди, способные обуздать свой страх, нежели смелые и глупые энтузиасты.

– Я подберу вас, когда женщина и мальчик будут с вами, и вы сами замолвите за себя словечко Наполеону, – пообещал Кювье. – Мы своих не бросаем.

– Смогут ли Англия и Франция сотрудничать? – спросил я Смита.

– Да, это станет новым началом со времен Амьенского мира, – ответил англичанин. – Могу поспорить, что Бонапарт больше никогда не пойдет войной на мою страну.

– Может быть, Англия и Франция даже станут союзниками, – добавил Кювье.

– Попридержите свое воображение. Но вот вдвоем управлять этой посудиной, думаю, мы сможем.

– За мир! – воскликнул Пьер. – Если не считать этой маленькой войны.

– К рассвету мы должны закончить свою миссию, – напомнил всем я, – в противном случае они обратят зеркало против нас. Когда море просветлеет, всплывите на поверхность, но лишь немного, и слушайте. Когда на берегу начнется хаос, попытайтесь ударить по бухте, и если мы точно рассчитаем время, у нас может быть маленький шанс.

– В битве ничто не идет идеально по плану, и вы знаете это.

Мы все на мгновение замолчали.

– Но то же самое относится и к неприятелю, – сказал я наконец. – Играя в азартные игры, не нужно стремиться к совершенству. Нужно достаточно хорошо знать свои карты, чтобы выиграть. А теперь наденем наши арабские одежды.

Глава 36

Мы подплыли к крайней лодке из ряда пришвартованных фелук, и Фултон, Пьер и я вскарабкались на рыбацкое суденышко и принялись перепрыгивать с лодки на лодку, пока наши ноги не коснулись каменной платформы порта. «Наутилус» скрылся под водой.

Дворец Юсуфа, уродливый, словно плаха, ощерился крепостными рвами и защитными сооружениями, из которых повсеместно торчали пушечные рыла. К северу от дворца, на укрепленной платформе, лицом к порту стоял огромный диск, скрытый под навесом черного цвета, словно дыра в небе. «Зеркало, – догадался я, – и не менее тысячи пиратов и янычар между нами».

Пьер посмотрел на нависающие над нами стены.

– Ты собираешься вскарабкаться по этим стенам? Ты, должно быть, паук, а не осел.

– Предлагаю пробраться в темницу алкогольным путем и оттуда уже подняться в наш старый добрый дворец по лестнице. Роберт, вы помните таверны?

– Те самые, которыми от имени мусульман, имеющих запрет на самостоятельную продажу алкоголя, заправляют рабы-христиане и пленники? Конечно, помню.

– Я думал, последователям Мухаммеда пить тоже запрещено, – сказал Пьер.

– А у кардиналов не должно быть любовниц, – ответил Фултон, – но при этом добрая их половина может преподать Казанове пару уроков. Все люди набожны, но все, как один, находят способ обойти свои принципы. А в Канаде, что, уже упразднили человеческую сущность?

– У нас, людей лесов и гор, опыт, конечно, ограниченный, но не настолько. Так что, нам надо стать набожными пьяницами?

– Иначе нас и на порог не пустят, – ответил я.

Пьер посмотрел наверх.

– Все же лучше, чем карабкаться по крепостным стенам.

Как и любой иной город в любой иной культуре, Триполи дает людям как то, что они должны делать, так и то, что они хотят. Ислам не одобряет ростовщичество, и поэтому евреи, изгнанные из Испании, превратились здесь в банкиров. Алкоголь запрещен, а потому рабы-христиане зарабатывают на жизнь, предлагая его из-под полы. Порочная практика распространилась даже в тюрьмах, где предприниматели предлагают благочестивым пленникам все, что их душе угодно, – от проституток до контрабанды и литературы, стимулирующей воображение сильнее Корана. Мусульманский город, может, и выглядит более упорядоченным, чем христианский, но грех процветал среди работорговцев янычар не менее буйным цветом, чем в Пале-Рояле.

Мы пробрались во внутренний двор, примыкающий к тюрьме Юсуфа, и скользнули в одно из питейных заведений по его периметру. Я по-арабски сделал заказ, ища возможность пробраться сквозь врата темницы.

Двое стражников в углу пьянели на глазах, и как только я убедился в том, что они уже мало что соображают, я отправился к ним наполнить их стаканы и предложить им купить партию опиума. Наркотики в тюрьмах – вещь такая же обыденная, как туберкулез, и все подпольное производство заключенных существовало лишь для того, чтобы оплачивать наркотики, превращающие их безнадежное существование в более терпимое выживание. Нечистый на руку тюремщик может заработать гораздо больше, продавая ворам всякую всячину, чем сам вор может заработать своим ремеслом, и работа стражника в ужасных рабских тюрьмах Северной Африки была кормушкой не хуже должности казначея. Эти стражники не доверяли мне, конечно же, но они унюхали деньги, и их жадность заставила их поманить меня за закрытую дверь на переговоры. Заходя внутрь, я незаметно засунул гвоздь в замочную скважину, чтобы не позволить им закрыть дверь на замок, и когда стражники склонились над моим «товаром» (коим являлись мука и зеленый чай, которые я прихватил с шхуны Стеретта), мои спутники проникли внутрь и оглушили пьяных глупцов носками, наполненными песком с улицы.

Мы поколебались, тихо споря о том, что делать с лежавшими у наших ног стражниками, пока я не вытащил кортик из-под своего одеяния и не пронзил два тела, окончив их страдания на этой бренной земле, под недовольный стон Фултона.

– Господа, мы на войне против фанатиков, которые держат в заложниках моего невинного сына и готовы объявить войну всей цивилизации, – пояснил я. – Оружие наголо, ночь обещает быть длинной.

– Они не проявят ни капли милосердия по отношению к нам, – добавил Пьер.

– Что верно, то верно.

– Тогда к делу, – сказал Фултон и сглотнул, глядя на мертвых. Судя по всему, война в близком приближении оказалась непохожей на разработку его машин, и смертельные последствия его гения лишь сейчас осенили его. Интересно, Архимед тоже был так же удивлен? Быть может, старый грек приказал разобрать свою машину не только для того, чтобы та не досталась римлянам, но и для того, чтобы не досталась человечеству как таковому? Может быть, его собственный тиран убил ученого из раздражения?

– Но сначала возьмем их пистолеты, – сказал Пьер. – Глядя на настроение Итана, я думаю, что они нам понадобятся.

– И их ключи тоже, – добавил я. – Помогите мне оттащить и спрятать тела.

Я почувствовал тошноту, как только мы снова ступили в лабиринт темниц и тоннелей под дворцом Юсуфа. Запах земли, помоев и нечистот ударил меня, словно пощечина, вернув старый страх. Время от времени мы слышали стоны и крики обезумевших от страданий людей. Мне пришлось напомнить себе об Астизе и маленьком Гарри, томящихся в плену где-то в гареме высоко над нами, и я поклялся себе навсегда взорвать и стереть с лица Земли эти врата в царство Аида, обрушив на них крепость Юсуфа. Свободу псам войны!

Мы миновали несколько металлических решеток, разделяющих бесконечные коридоры друг от друга, запирая их за собой, дабы не опасаться нападения сзади, и уперлись в лестницу, ведущую наверх. Это была та самая лестница, по которой меня вели во дворец Юсуфа на встречу с Астизой.

– Думаю, нашей доблестной армии здесь нужно разделиться, – сказал я. – Роберт, нам нужно каким-нибудь образом дотащить вашу или мою торпеду до зеркала и взорвать его.

– Архимед наверняка воспользовался бы катапультой, – с готовностью ответил тот. – Может, и мне придет на ум что-нибудь подобное… Где я смогу быть в прямой видимости от зеркала?

– Если поднять вас на крышу кладовых Юсуфа, оттуда должен открываться хороший обзор. Следуйте по этому тоннелю и ищите лестницу, только не наткнитесь на стражника.

Фултон достал свой кортик.

– Если наткнусь, придется убить.

– А у тебя какое задание, осел? – спросил Пьер.

– Я – в гарем, к женщинам.

– Кто бы сомневался.

– Там должны держать Гарри и Астизу. Я проскользну внутрь, найду их и спущусь с ними вниз по этому же пути.

– А что же делать храброму Пьеру, которому никогда не достается задание спасти целый гарем молодых, цветущих и столь соблазнительно плененных женщин?

– О, у храброго Пьера самая важная работа. Возьми эти ключи и освободи столько пленников, сколько сможешь. Когда мы будем отходить, их побег создаст сумятицу, которая позволит нам добраться до ныряющей лодки. Но будь осторожен, Пьер, в этих тоннелях живет настоящее чудовище – изувер, известный как Омар Повелитель Темниц. Вот встречи с ним нам очень хотелось бы избежать.

– Что за напыщенное прозвище… Он наверняка большой и уродливый, как ты?

– Значительно больше. И на порядок уродливее, смею считать. При этом еще более неотесанный, чем наш покойный друг гигант Маркус Бладхаммер.

– Значит, мне суждено стать Давидом в схватке с этим исполинским Голиафом. Я – великий Пьер Рэдиссон, северянин и путешественник, способный сражаться двадцать часов в сутки и пройти сотню миль без сна! Мне нет равных в поднятии тяжестей, выпивке, танцах, беге и соблазнении прелестных дам! Я могу найти дорогу от Монреаля до Атабаски с закрытыми глазами!

Я вздохнул – все это я уже слышал, причем неоднократно.

– Тогда в темноте, там, внизу, ты будешь чувствовать себя как дома. Двигайся быстро, Пьер, и тихо, и скачи, как антилопа, если Омар услышит тебя. Ты еще понадобишься нам в субмарине, чтобы скрашивать наше путешествие байками о своей доблести.

– Конечно же, я понадоблюсь вам! Те два ученых лба, что вы оставили позади, за это время наверняка уже состряпали полдюжины несуразных теорий о происхождении Земли, но при этом бьюсь об заклад, что они уже давно потерялись, если вообще не потонули. Что ж, Пьеру придется сделать всю настоящую работу, как обычно. Встретимся у врат этой навозной ямы; тогда и подумаем о том, как сделать из вас настоящих мужчин.

Мне оставалось лишь карабкаться дальше вверх по лестницам дворца, на пути к спасению моего сына и женщины (я вдруг осознал, что стал именно так называть ее в своих мыслях), которая, по всем признакам, была моей женой.

Подъем по лестнице знакомо вел меня к той приемной, где я не так давно повстречался с Астизой. Я не без тревоги прошел мимо бокового тоннеля, который вел в камеру пыток Омара, затем открыл деревянную дверь, откинул гобелен и оказался в тронном зале. Здесь, насколько я понимал, я был близок к гарему. Королевский трон и подушки находились там же, где я видел их в прошлый раз. Даже африканская кошка все еще была здесь, запертая на ночь в своей латунной клетке. Ее глаза вспыхнули огнем, когда я неслышно скользнул мимо нее, и до меня донеслось мягкое, но угрожающее рычание. Интересно, а дракон Драгута тоже где-то рыскает в темноте, эта уродливая ящерица с аппетитом белого медведя?

За клеткой блеснул еще один, третий, глаз, и я разглядел в темноте клетку поменьше, где под охраной кошки покоился тюрбан Юсуфа с изумрудом. Даже леопарду здесь приходилось зарабатывать себе на пропитание.

В дальнем конце зала я скользнул в тихий коридор, завешанный средневековыми латунными щитами. Дворец вокруг меня замер, словно в ожидании. Я бился в догадках, почему не увидел больше ни одного охранника. Время полночь, согласен, но неужели мне просто везло? Где же все?

Я поднялся по мраморной лестнице (должно быть, я уже в верхней части дворца) и увидел евнуха-привратника, мирно посапывающего в ночной темноте. Рядом с ним на полу валялась пустая фляжка, и у меня не было сомнений в том, что, застань его кто-нибудь за этой халатностью, не миновать ему жестоких побоев палками по ступням, а то и повешения на крюке с крепостной стены. Я поколебался, убивать его или нет, но поймал себя на мысли о том, что не смогу сделать это с человеком, которого судьба и так уже наказала жестокой кастрацией. Вместо этого я оторвал лоскут драпировочной ткани, скрутил евнуха, засунул кляп ему в рот и крепко связал. Еще одна сильная затрещина – и он прекратил, мыча, извиваться на полу.

Затем я подкрался к двери гарема из дерева и латуни, приложил к ней ухо и прислушался. Никаких звуков, никакого женского смеха: гарем был погружен в сон. Я уже собирался было прострелить замок двери из пистолета, когда дверь сама тихо распахнулась передо мной при малейшем нажатии. Судя по всему, Юсуф либо не ожидал столь маловероятного американского вторжения, либо же искренне верил в своих стражников-евнухов. Я осторожно скользнул внутрь, чтобы не спровоцировать бунт сонных девушек. Как же найти тех двоих, за кем я пришел? Если нам хотя бы удастся тихо выбраться отсюда, будь что будет с этим зеркалом! Неужели спустя столько лет оно действительно работает?

Но оно работало, доказательством чего стал сожженный испанский корабль. И наш корабль оно тоже может испепелить.

Гарем тоже оказался пустым.

Я прошел сквозь обширную переднюю и оказался в прекрасной главной палате гарема, гораздо более роскошной, чем тот чердак торговца, в который мне однажды пришлось вломиться в Каире. В зале был центральный бассейн и куполообразная крыша, украшенная вставками цветного стекла, через которые днем на бассейн наверняка опускалась разноцветная радуга. По периферии зала стояли колонны, формировавшие пассаж внизу и балкон вверху, за которыми виднелись двери, ведущие, я так думаю, в отдельные спальни женщин, что жили здесь. Мириады ваз полнились экзотическими цветами, а на поверхности бассейна покачивались лепестки лотоса. В воздухе витал аромат духов и благовоний. Интересно, как преображается это место, когда в нем отдыхают и смеются наложницы – дюжины едва прикрытых красавиц самых разнообразных национальностей? Тонкие ноги, свешивающиеся в бассейн, непринужденно оголенные груди, шепот женских сплетен, перетекающих из нежных уст в нежные уши, обрамленные блестящими волосами, волнующие округлости бедер и зеленые миндалевидные глаза, подкрашенные сурьмой, губы сочные, словно…

Сфокусируйся, Итан! Теперь тебе нужно беспокоиться лишь об одной женщине!

И вдруг я понял, что уже не один в тихой прелести гарема. Позади меня раздалась мягкая поступь, на которую я чуть было не обернулся, и в следующее мгновение впереди раздался рев, бас тяжелой короткой пасти, забрызганной слюной и кровью. Сокар! Моя хватка на рукояти пистолета внезапно обмякла, когда я понял, почему так тих дворец. Я попал в западню.

– Итан, Итан, ты так предсказуем, – раздался голос Авроры из темноты, откуда на меня смотрели желтые, как моча, глаза ее черного зверя. – Мы тебя уже столько недель ждем!

Из теней показалась волчья фигура грозного мастифа с опущенной головой и напряженными плечами.

– Мы надеялись, что ты приведешь весь свой флот на встречу с нашим зеркалом, – сказал еще один голос за моей спиной. Драгут! – Гейдж, у вас была возможность доказать свою преданность нам. Теперь же мы просто опробуем эту штуку на вас. – В его голосе звучали нотки нетерпения, и я почувствовал, как мне в спину упирается дуло оружия размером с собачью пасть. – Пожалуйста, не двигайтесь, ибо у меня в руках бландербасс вашего друга. И если мой палец вдруг соскользнет, выстрелом вас разнесет на части.

– Заляпаете столь прекрасный бассейн.

– У нас достаточно рабов, чтобы вылизать его начисто, если потребуется.

Глава 37

Аврора вышла из тени и встала в одиноком луче света, держа в руке мою винтовку и сжимая в той же руке поводок Сокара. Другой рукой она держала еще один поводок, ведущий к двум фигурам, медленно выходящим из тени. Ремешок вел к кожаному ошейнику на шее Астизы, глаза которой горели от яростного желания драться. Вторым ремешком к ее ошейнику был привязан маленький Гор, который вышел из тени, прихрамывая, и выглядел заплаканным и до ужаса напуганным.

Он немного просветлел, узнав меня по противоположную сторону бассейна.

– Папа! Собака меня укусила!

Я хотел пристрелить эту чертову тварь прямо на том же месте, но знал, что в следующее мгновение раздастся грохот бландербасса, и Астизе и Гарри придет конец. Мой морской пистолет был чертовски неточен на подобном расстоянии, а тот, что я забрал у мертвых охранников, и того хуже. Я мог выстрелить и промахнуться.

– Так тебе и надо за то, что вонзил мне нож в ногу, – прошипела Аврора.

Я заметил повязку на ее ноге и не смог сдержать улыбку. Все-таки яблоко от яблони недалеко падает! Гарри не было и трех, а я уже наливался гордостью, глядя на него. Сначала он заколол маленькую мышь, а теперь вот – большую крысу!

– Недолго тебе бояться этой собаки, – ободрил его я.

– Уж это точно, – сказала Аврора, – потому что ты обрек своего ублюдка на самое ужасное из всех видов рабства. Эта шлюха, что родила его, поджарится на лучах отраженного солнца, и ты, Итан, будешь смотреть, как закипает ее кожа, прежде чем мы обратим зеркало на тебя. Вот твое наказание за убийство Озириса! А потом мы подпустим поближе то корыто, которое придет спасать твой обугленный труп, и подожжем и его. Гореть будет как тысяча костров!

– Твое место в погорелом театре, такой талант пропадает…

– Месяц назад я предложила тебе весь мир и себя в придачу. А что теперь? Нам всего-то нужно было подождать тебя. Омар уже сообщил нам о вторжении в его владения, а тот евнух, которого ты связал, просто играл свою роль. Янычары позволили тебе бездумно проскользнуть мимо них, а все твои дружки, которым хватило глупости сопровождать тебя, должны быть уже мертвы. Все, чего ты касаешься, превращается в прах, и любой подружившийся с тобой кончает плохо. Ты не контролируешь молнии, ты сам – жалкая молния, несущая несчастье везде, где появляешься.

– Вот потому-то я и сбит с толку твоим влечением ко мне. Хотя, конечно, и ты не совсем Дева Мария.

– О, мне будут поклоняться, не сомневайся. Потомки всегда чтят победителей, наиболее сильные из которых становятся богами и богинями. Поклоняются лишь безжалостным.

– Весьма храбрые слова от сумасшедшей, способной лишь натравливать монстра на младенца и окружившей меня сотней врагов. Аврора, все, что ты когда-либо умела, – это пугать и запугивать. Ты слишком распутна, чтобы завоевать настоящего мужчину; ты – дилетант, вечно бродящий по темным закоулкам в тени своего умалишенного брата; ты – женщина с материнскими навыками Медузы Горгоны и стрелок с навыками английского пижона. Ты – ничтожество.

По своему обыкновению, Аврора напряглась, услышав правду.

– Ты видел, как я стреляю из этого оружия в Канаде! – С этими словами она подняла мою любимую винтовку. С момента своего рождения в искусных руках мастеров в Иерусалиме ей довелось проделать путь длиной в пятнадцать тысяч километров, не менее, и мое сердце учащенно забилось, стоило мне увидеть свое любимое оружие. – Я стреляю лучше любого мужчины в этой крепости!

– Но не лучше меня. Помни, что я сделал с твоим братом, причем дважды.

Она покраснела.

– Одно твое попадание в Сесила было простым везением, а второй выстрел ты сделал почти в упор.

Астиза замерла и не дышала, слушая эту перепалку и ожидая, что я сотворю чудо. Я же видел лишь один крохотный шанс.

– Я все равно лучше тебя.

– Итан, теперь это моя винтовка.

– Так позволь же мне доказать это! Ты никогда не соревновалась в стрельбе со мной.

– Что ты предлагаешь? Состязание?

– Я лишь говорю, что тебе легко хвастать, когда твоему противнику ткнули бландербасс в спину и окружили его сотней головорезов. Но на условиях, хотя бы отдаленно напоминающих честные, тебе никогда не победить. Особенно в стрельбе.

Она засмеялась, а Сокар гавкнул.

– Выбирай цель!

– Аврора, у нас нет времени на это баловство, – запротестовал Драгут.

– Он у нас в руках, и теперь мы имеем сколько угодно времени. Выбирай цель!

Я осмотрелся и ткнул пальцем в воздух.

– Вот та стеклянная вставка в куполе, не больше ладони. Я попаду в нее прежде тебя, и когда я попаду… ты дашь нам одну минуту форы.

– Это настолько абсурдно, что мне стоило бы плюнуть на все это, и на тебя тоже, если б я не была уверена в том, что в стрельбе ты мне не чета. Но давай разнообразим наш спор. Я спорю на голову твоего сына.

– Нет! Оставь Гарри в покое! – вскричал я, в глубине души осознавая, что эта ее чудовищная идея, которую я только спровоцировал, была нашей единственной надеждой.

– Да, – прошептала она, словно говоря с самой собой, – его ужас – это плод твоего абсурда… Хамиду, не своди бландербасса с Гейджа, у него в запасе миллион уловок. Итан, а мы с тобой поставим хрустальный бокал на голову твоего маленького чудовища и будем целиться в его тонкую стеклянную ножку. Я стреляю первой и могу гарантировать тебе, что не задену мальчишку и попаду точно в цель, если, конечно, его мать будет держать его достаточно крепко. Затем стреляешь ты – и если ты каким-то чудом попадешь в стекло больше раз, чем я, не отстрелив при этом голову своему выродку, ты получишь свою маленькую гонку наперегонки с Сокаром. Будет приятно наблюдать, как он нагоняет вас, и будет настоящим наслаждением слышать ваши крики, как мне когда-то пришлось слышать крики моего брата.

– Мне всегда нравились девушки с хорошим воображением.

С уверенностью моряка, швартующего судно, Аврора привязала мою семью поводком к одной из колонн и проверила надежность привязи.

– Ты, шлюха, сядь на колени и держи своего ребенка, как статую, – приказала она Астизе. – Если он дернется хоть на дюйм, один из нас может промахнуться.

Дрожа и демонстрируя выражением своего лица чистейшую ненависть, моя любимая женщина с арканом на шее присела и обняла нашего двухлетнего сына.

– Гор, – прошептала она, – ты должен стоять очень, очень неподвижно. Мама будет держать тебя на всякий случай.

Мой мальчик снова плакал, не понимая, что с ним опять происходит. Аврора поставила ему на голову бокал, который закачался в такт его всхлипываниям, и, обойдя бассейн, приблизилась ко мне с винтовкой в руках. Она легко поцеловала меня в щеку (мне показалось, что меня лизнула та кошмарная рептилия, скрывающаяся в трюме ее корабля), достала пистолеты из-за моего пояса и кинула их в бассейн. С глухим всплеском те погрузились на дно. Затем она повернулась и подняла мою винтовку с уверенностью профессионального стрелка. Прицелилась – ствол оружия при этом не шевелился, словно высеченный из камня.

Я затаил дыхание, молясь о том, чтобы Гарри не подпрыгнул и не попал под пулю. Затем последовала вспышка, грохот выстрела, и высокий свист разрезанной напополам стеклянной ножки бокала. Чаша бокала упала на пол, разбившись на миллион частей, а бедный Гарри лишь вскричал и залился слезами. Астиза прижала его к себе еще ближе, шепча ему на ухо успокаивающие слова.

Зал наполнился криками и визгом наложниц, которых услужливые евнухи заперли в задней части гарема. Пуля срикошетила и ударила в стену над ними.

Женщина, которую я когда-то желал больше всего на свете, с грохотом опустила приклад моей винтовки на мраморный пол, достала патрон с порохом, пулю и перезарядила ружье с ловкостью смертоносной охотницы. Затем протянула винтовку мне, перед этим достав свой пистолет и направив его мне в голову.

– Ставь следующий бокал ему на голову! – крикнула она Астизе. Затем повернулась ко мне. – Предупреждаю тебя, если дуло этой винтовки хотя бы на мгновение отклонится от твоего убогого отпрыска, ты будешь мгновенно убит, а этих двоих мы бросим работорговцам.

– В чем дело, Аврора? Боишься, что я не промахнусь, а тебе во второй раз уже не повезет?

– Просто стреляй и промахивайся. А потом моли о пощаде.

Астиза и Гарри превратились в каменные изваяния – скульптура матери, шепчущей что-то на ухо своему сыну. Стеклянный бокал блестел, словно бриллиант.

– Помни, стоит тебе промахнуться, и игра окончена! – сказала Аврора.

Я прицелился так тщательно, как никогда не целился раньше, затаил дыхание, успокоил внутреннюю дрожь и медленно выдохнул, одновременно с этим плавно нажав на спуск, не отрывая глаз от цели, которую я едва различал в полутьме.

Я выстрелил, создав какофонию вспышки и грохота выстрела в мраморном зале и вновь подняв волну женских криков и взвизгов.

Спустя мгновение я увидел, как поводок, которым мои любимые были привязаны к колонне, с резким хлопком разорвался, разрезанный моей пулей, как я и намеревался, и словно повис в пахучем воздухе гарема!

В ушах все еще звенело от грохота выстрела, и на долю секунды все замерли на месте, ошеломленные моим выстрелом. Я же вскинул винтовку на плечо и изо всех сил ткнул ею назад, с размаха ударив ее тяжелым прикладом в лицо Драгуту. Он упал и покатился по полу, бландербасс отлетел в сторону. Я наклонился, чтобы схватить его, и нарочно упал на пол, избежав пули из пистолета Авроры, просвистевшей у меня прямо над головой. Затем размахнулся, насколько мог, и ударил Аврору по ногам своей винтовкой, словно косой, в надежде сломать ей лодыжки. Она подпрыгнула и упала. Оба наших пистолета были разряжены.

Я вскочил на ноги и выдернул бландербасс из-под бесчувственного Драгута.

– Бегите! – закричал я, борясь с желанием использовать свое грозное оружие против наших мучителей, но понимая, что оно еще понадобится нам на пути вниз по бесконечным лестницам. Держа бландербасс в одной руке и винтовку в другой, я ждал свою женщину и своего сына.

Астиза подхватила застывшего и безмолвного Гарри и промчалась мимо нас с обрывками своих пут на шее. Я ринулся за ней, не ожидая, пока Драгут или Аврора придут в себя. Моя винтовка казалась мне утраченной и вновь обретенной конечностью, даже несмотря на то, что она была не заряжена. В левой руке я сжимал заряженный бландербасс Смита. Мы вылетели сквозь дверь гарема, захлопнули ее за собой и приперли связанным евнухом. Со стороны мраморной лестницы, словно тараканы, хлынули поджидавшие нас янычары, и я дал долгожданный залп из своего грозного оружия. Выстрел чуть не отбросил меня назад, и вперед полетел неистовый дождь из пуль, разметавший нападавших по углам и отправив добрую половину из них кубарем лететь вниз по лестнице, вопя и стеная. Я орудовал винтовкой, словно мельничным жерновом, и с размаху свернул шею паре упорно отказывающихся падать янычар, опрокинув их, словно кегли. Мы ринулись вниз по лестнице мимо них и спустились в королевскую приемную на этаж ниже под крики визжавших в унисон евнухов.

За спиной я услышал резкую команду Авроры:

– Сокар! Взять! – И Драгуту: – Беги на свой корабль, идиот, и займись лодкой, на которой они собираются бежать!

Я услышал хриплый лай мастифа и приближающееся скрежетание его когтей по мраморному полу. Затем захлопнул дверь тронного зала, закрыл ее на хлипкий замок, и в следующее мгновение дерево вспухло, словно холст, под натиском огромной туши воющей собаки с другой стороны. У меня почти не было времени на то, чтобы перезарядить оружие, но я все еще мог выиграть несколько секунд.

– Спасай нашего мальчика! За тем гобеленом лестница в подземелье. Там ждет наш друг!

Мне едва хватило времени на то, чтобы засыпать порох, но на то, чтобы вставить пулю и пыж, времени уже не осталось. Раздался выстрел, край двери у петель взорвался тысячей щепок, и неистовая собака ворвалась внутрь, воя в предвкушении крови.

Я поймал ее прикладом в бок в верхней точке смертоносного прыжка. Чудовище хрюкнуло и завалилось на бок, и я молил Бога о том, чтобы мне хотя бы удалось сломать ему ребро.

Аврора ворвалась в комнату вслед за своим любимцем с грозно развевающимися волосами и ртом, застывшим в широкой гримасе духа, предвещающего смерть, с дымящимся пистолетом в одной руке и саблей Драгута в другой.

– Я убью вас всех!

Но Астиза, вместо того чтобы бежать, толкнула Гора в угол, схватила лежащий на полу ковер за край и резко дернула на себя. Леди Сомерсет повалилась на пол, ругаясь, словно пьяный матрос, и Астиза набросилась на нее, стараясь вырвать саблю из ее рук. Женщины принялись кататься по полу, суматошно кусаясь и царапаясь, превратившись в ком летающих рук, ног и переплетенных волос, кипя, словно сгусток смертельной ярости. Собака снова кинулась ко мне, пока я лихорадочно пытался достать из кармана пулю, и на этот раз схватила своей чудовищной пастью мою винтовку, рыча и пытаясь раскусить ее на части. Меня откинуло назад, на подушки, и чудовище оказалось верхом на мне. Сто фунтов неуемной злобы с первобытным рыком обдавало меня горячим дыханием и брызгами превратившейся в пену слюны. Я попытался винтовкой отвернуть его голову от своей, но шея пса была сильнее, чем обе мои руки.

– Мама! – кричал бедный Гарри в этом хаосе.

Я слышал бешеное визгливое рычание, и вдруг осознал, что это леопард Юсуфа бьется о стенки своей клетки, неистово пытаясь добраться до черного мастифа, осмелившегося вторгнуться на его территорию.

Авроре удалось эфесом сабли оглушить мою женщину, и она попыталась вырвать свои запястья из отчаянной хватки Астизы с тем, чтобы проткнуть ее насквозь. Но Астиза со свирепостью, присущей лишь разъяренной матери, вновь скрутила руки противнице. Вдруг обе женщины вскричали, и сабля отлетела в сторону, со звоном скользя по мраморному полу.

Я едва успел моргнуть, как в зале воцарился настоящийдикий хаос животных инстинктов, ярости и беспощадности.

С леденящим кровь воем пятнистый леопард внезапно вылетел из своей клетки, а собака рывком оставила меня в покое, взвившись в воздух навстречу противнику. Мастиф был ничем не меньше огромного кота и наверняка ожидал, что тот отлетит в сторону, но вместо этого леопард изогнулся в воздухе, и они столкнулись в высшей точке своего прыжка, закружившись в воздухе. Несомненно, собака была сильна, но леопард оказался быстр, как молния. Они сцепились, бешено лязгая своими огромными пастями, и внезапно мастиф взвизгнул, почувствовав, как леопард вонзил свои острые зубы ему в горло. Животные сплелись в неистовый клубок, в котором леопард продолжал шипеть и раздирать своего противника на части. Собака бешено отбивалась лапами, но они не могли сравниться со смертоносными когтями леопарда.

– Сокар! – вскричала Аврора и отбросила Астизу в сторону с такой силой, что моя любовь ударилась головой о мраморную колонну и обмякла, потеряв сознание. – Это ты выпустил леопарда, маленький ублюдок!

Она на четвереньках добралась до своей сабли, затем повернулась в сторону Гарри и подняла клинок. Ее безумные глаза горели яростью и ненавистью, и мой бедный мальчишка в ужасе вжался в свой угол.

Я наконец нащупал пулю в кармане и вложил ее дрожащими руками в ствол, но проталкивание свинца сквозь тесное дуло, казалось, занимало у меня вечность. Аврора поднялась, как безумная валькирия, нависнув над моим сыном, дрожа от ярости и нетерпения нанести сокрушительный удар возмездия, пока я лихорадочно соображал, как остановить ее, как отвлечь ее внимание.

– Спасай свою собаку!

Аврора в замешательстве обернулась на мой крик, на мгновение потеряв решительность, и вдруг неожиданно для меня сделала шаг по направлению к дерущимся животным. Должно быть, это был единственный ее шаг сострадания за всю ее жизнь.

Леопард бросил свою умирающую жертву и взмыл в воздух, в мгновение ока преодолев расстояние в десять футов, словно жестокий первобытный маятник, и, увернувшись от ее сабли, обрушил весь свой вес на ее тело, раздирая плоть острыми, как бритва, когтями и широко раскрыв пасть, чтобы сомкнуть свои смертоносные челюсти на ее лице.

Аврора не успела даже вскрикнуть. Раздался тошнотворный хруст костей, и ее голова исчезла в пасти пятнистого чудовища.

Мерзкая собака, или то, что от нее еще оставалось, неподвижно лежала на полу, и кровь била фонтаном из ее разорванной глотки и боков.

Аврора безумно билась на полу под домашним леопардом Юсуфа. Женщина, пленившая меня когда-то своей несравненной красотой в Америке, быстро превращалась в груду окровавленных лоскутов кожи, и каждое движение лап хищника оставляло параллельные красные раны и новые лоскуты кожи и плоти. Ее ноги в агонии метались по ковру и мрамору, оставляя красные разводы. Затем кошка вцепилась ей в горло, и я увидел, что у Авроры уже не было лица, а на месте прекрасных и жестоких глаз зияли черные окровавленные отверстия. Я наконец перезарядил винтовку, но никакого смысла тратить драгоценный выстрел на леопарда не было. Голова Авроры безвольно болталась на наполовину откушенной шее. Наконец ее тело дернулось в последний раз и окончательно обмякло, но леопард не прекращал снова и снова яростно вгрызаться в него, рыча и взвизгивая. У двери началась суматоха, поднятая евнухами и янычарами, пытавшимися проникнуть в зал, но толпа вдруг замерла и стихла при виде освобожденного леопарда и кровавого месива перед ними.

Я выстрелил в самого крупного из них, огромного черного головореза, и в следующее мгновение разъяренное животное сделало еще один прыжок прямо в сгрудившуюся толпу, которая отхлынула назад в ужасе, и огромная кошка исчезла в дверном проеме, откуда доносилась беспорядочная пальба и визгливое рычание.

Я поднял ошеломленную Астизу и подтолкнул к гобелену и скрывающемуся за ним выходу, но она вырвалась из моих рук и, ополоумевшая, сорвала со стены древний щит. Тот представлял собой латунное произведение искусства филигранной работы с искусной гравировкой и, вероятно, стоил целое состояние, но последнее, что нам было нужно в этом состоянии, – это лишний балласт. Неужели удар по голове лишил ее рассудка? Но тут я присмотрел сувенир и для себя – тюрбан Юсуфа позади клетки леопарда. Я схватил его, подхватил на руки маленького Гарри, взял Астизу за руку, и наконец мы скрылись за гобеленом и оказались по ту сторону потайной двери в темницу. Я задвинул тяжелый засов двери, и мы отправились вниз по узкой лестнице в полном снаряжении, включая мою винтовку и бландербасс, потрясенные дикостью и жестокостью, свидетелями которых мы только что стали. Астиза тяжело дышала, все еще оправляясь от напряжения и шока.

– Папа, я выпустил льва, – признался Гарри.

– Умница! Ты спас маму. И меня.

– Он нас съест?

– Он мертв. И Аврора тоже, – сказал я Астизе, которая наконец поставила щит на землю. Она дрожала от усталости и нервного возбуждения.

Над нами стражники ломились в дверь, которую я запер на засов, затем послышались выстрелы. Я знал, что тяжелая дверь выдержит их напор, пока они не додумаются воспользоваться топорами или порохом.

Астиза закрыла глаза и еще сильнее прижала к себе Гора. Клянусь громом, мальчишке не занимать отваги! Да и смекалки тоже, и она проявилась как раз тогда, когда фортуна повернулась ко мне задом. Надо только присматривать за ним, чтобы он не копировал те стороны моего характера, которые я пытаюсь реформировать.

– Я слышала, как ее лицо ломается в его челюстях, – прошептала Астиза, дрожа. – Она была самой злой и порочной женщиной из всех, что я встречала. Итан, она была одержима старыми демонами. Демонами, которых, как я думала, давно уже изгнали в глубины земли. Но Ложа египетского обряда вернула суккуба к жизни, и он завладел ее душой и умом.

– Плохие животные, папа.

– Животным присуща ярость и дикость, с которыми не сравнится ни один человек, – сказал я. – Но, в отличие от людей, они убивают без греха.

Астиза обняла меня, и мгновение мы стояли, обнявшись, втроем.

– Итан, я не знала, вернешься ты или нет. Гор вернулся, но без тебя…

– Чтобы я бросил свою семью? – широко улыбнулся я. – Я теперь папа!

– Я не знала, куда ты целился, когда делал тот выстрел.

– И я не знаю, что делал бы, если б промахнулся мимо того ремешка.

– Если б Гор пострадал, я не хотела бы жить.

– Ему досталось с тех пор, как он познакомился со мной. Именно поэтому мне хотелось бы отплатить им всем побольше, прежде чем мы покинем это место. Астиза, здесь есть зеркало, большое, как парус, и они планируют использовать его против американского флота. Ты ничего не слышала о нем в гареме?

– Весь Триполи только о нем и говорит. Юсуф лопается от гордости. Мы наблюдали за его сборкой из окон гарема.

– Мы должны уничтожить его до отхода, иначе оно сожжет ту шхуну, что идет нам на помощь. Оно стреляет дальше любой пушки. Можно ли попасть в тот форт, в котором оно установлено? – Я снял с ее шеи ненавистный ошейник и отбросил его в сторону.

– Нет. Между дворцом и фортом мириады улиц, сотни солдат и фанатиков Сомерсет. Прошу тебя, Итан, ради Гора, давай покинем это место! Сколько еще должен пережить этот ребенок?

– Мы не можем. Солнце почти уже встало, и они сожгут нас заживо. Нам придется пробиваться с боем. У меня внизу, в подземелье, друг, который присмотрит за тобой и Гарри, и еще один друг с бомбой для уничтожения зеркала. Роберт Фултон, конечно, эксцентричен, но он умнее самого Люцифера. Если мы сможем подобраться к нему достаточно близко, то разнесем его в клочья.

Она прикусила губу.

– Не знаю, сгодится ли для этого твоя бомба, но у меня есть другая идея. Именно поэтому я прихватила с собой этот щит. Если свет можно сфокусировать одним диском, почему бы не отразить его вторым? Может быть, мы сможем отразить луч.

– И что потом?

– Обратить луч против них. Ты понесешь щит, я понесу Гора. Давай найдем твоих друзей и угостим Ложу египетского обряда их же угощением.

Глава 38

Я боялся, что наша пальба и суматоха наверху спровоцируют волнение и в подземелье, но тюремные коридоры были пугающе безмолвны. Пьеру удалось освободить сотни мужчин, достаточно здоровые из которых взяли ключи и отправились освобождать остальных своих товарищей. Освобожденные заключенные быстро одолели стражников, не защищенных дверьми, которые мы заперли за собой. Теперь же сотни людей тихо сидели на корточках в этом улье боли и отчаяния, дрожа от нетерпения и ожидая верного момента, чтобы сломать главные ворота. Как объяснил им Пьер, этот момент настанет за мгновение до того, как мы попытаемся уничтожить смертоносное зеркало, а сами попытаемся покинуть порт. Мы все надеялись, что этот хаос поможет в побеге и тем, и другим.

Настоящих преступников обычно казнили или лишали рук и ног: следовательно, большинство этих мужчин были плененными христианами, ожидающими выкупа или аукциона. Мы не знали, что даем им: шанс на свободу или на бесполезный бунт. Мы знали лишь, что должны сделать все возможное, чтобы навредить Триполи. Некоторые из пленников были слишком слабы или измучены пытками, чтобы передвигаться, но и их, всклокоченных и слабо моргающих, сокамерники выносили в коридоры. Никого не оставляли позади. Искалеченные смотрели на нас с проблесками тусклой надежды, и одно их присутствие воодушевляло нас. Мы боролись с рабством единственным доступным нам способом.

– На самом нижнем уровне подземелья есть глубокая яма, в которой держали меня с учеными, – сказал я Пьеру. – Ты проверил, там нет пленников?

– Я вообще-то был занят освобождением всех этих людей, если ты не заметил.

– Я проверю. Я никого не брошу в той адской норе.

– У нас нет на это времени! – умоляла меня Астиза.

– Это все равно что быть погребенным заживо. Давай же, Пьер, закончим опустошение царства Аида!

– Осел, я даже не представлял, что это царство такое огромное.

– Вот что бывает, когда никто не осмеливается драться с дьяволом.

Я перезарядил свое оружие и передал бландербасс Пьеру. Астизе я отдал пистолет Пьера, наказав присматривать за Гарри. Мы же с Пьером отправились еще глубже в преисподнюю, обнаружив еще несколько камер и отправив спасенные нами души карабкаться наверх, к свету.

– Ты не встречал Властелина Темниц? – спросил я.

– У меня с собой камень на тот случай, если я повстречаю твоего Голиафа. Но на определенном этапе те стражники, что еще были живы, пораскинули мозгами и ретировались. Думаю, даже твой тролль не жаждет встречи с сотней людей, которых он пытал.

Мы достигли небольшой пещеры на самом нижнем уровне тюрьмы и увидели ее зловонную пещеру, смрад которой чуть не вывернул меня наизнанку. Неужели я действительно выжил здесь? Я услышал лязг цепи, осторожно перегнулся через край ямы и заглянул внутрь. Конечно же, там царила полная темнота, и я увидел лишь один странный немигающий глаз, обращенный на меня.

– Кто здесь?

Тишина.

– Пьер, мне нужен факел.

Внезапно в яме внизу возникло резкое движение, приглушенное, но ожесточенное, и вдруг нечто рванулось вверх по одной из стен колодца. Я мельком увидел чешуйчатую кожу и челюсть огромной ящерицы, но затем натянутая цепь снова лязгнула, и монстр провалился обратно в темноту. Я отшатнулся. Это тот самый кошмар из корабельного трюма! Мы опять нашли дракона.

И тут мой компаньон вскричал:

– Mon dieu![9] Действительно еще уродливее, чем ты!

– Ящерица?

– Твой тюремщик!

Я крутанулся на месте, и моему изумленному взору предстал Омар, заполонивший своим жирным телом весь дверной проем в пещеру, словно распухший бык, прижимающий к себе моего друга, обхвативший грудь и руки Пьера своей бревноподобной рукой. Француз уже начал синеть. В другом своем кулаке Омар держал длинную толстую цепь, которая казалась почти изящной в его огромной ручище.

– Я ждал тебя, – прогрохотал Повелитель Темниц. – Я проснулся, потому что прекратился плач. Я чувствую, как что-то изменилось в моей берлоге. – Он понюхал зловонный воздух своим сломанным звероподобным носом, словно свобода имела свой особый запах. – Вот я и подумал: может быть, тот, кого мне по глупости не отдали, сам вернулся ко мне, как они и обещали? Помнишь мой стол, красавчик?

– Но мы не беспомощны в этот раз, Омар, – сказал я и поднял свою винтовку. – Отпусти моего спутника.

– Получай!

Он кинул Пьера в меня, словно куклу, и тот едва успел остановиться, зацепившись за что-то у самого края ямы, как внезапно Омар молниеносно, словно кобра, с невероятной скоростью для такого огромного человека, взмахнул своей цепью и ударил ею по стволу моей винтовки. Я выстрелил, но пуля лишь царапнула его плечо. Цепь обвилась вокруг винтовки, и в следующее мгновение он вырвал ее из моих рук, с размаху ударив о стену и сломав ее изящную оружейную шею. Моя драгоценная винтовка рухнула в пыль со свернутым набок прикладом, словно шея варварски убитого лебедя.

– Монстр! – не выдержал я.

Омар мерзко засмеялся и поднял сломанную винтовку.

– Ты промахнулся, коротышка!

– Коротышка? – вскричал Пьер в негодовании.

Омар бросил мою винтовку в яму, и я скривился, услышав ее лязг и бренчание. Я многие дни работал над этим оружием в Иерусалиме с Иерихо и Мириам; это оружие помогло мне пройти Акры и Египет; эта винтовка защищала нас во время неумолимой охоты на оджибве и дакоту на американской границе. И вот она издает прощальный всплеск на дне ямы, полной зловонной жижи…

– Будет вам чем поиграть с драконом, – ухмыльнулся он, повесил цепь себе на плечи и поднял упавший бландербасс Пьера. Мучитель был похож на уродливого титана с распухшими жилами, щелками ненависти и триумфа вместо глаз и ртом, превратившимся в тонкую гримасу безжалостности. Он сделал шаг к нам. – А вот из этого я могу пристрелить вас обоих.

Проклятая ящерица издала утробный звук, словно облизываясь перед ужином. Юсуф Караманли собрал поистине сатанинский зоопарк! Возбужденное животное принялось прыгать на стены ямы, царапая их когтями, не понимая своим примитивным мозгом, с чего бы это разбитой винтовке падать к нему вниз.

– Можете прыгнуть в яму и испытать свою удачу с драконом, – сказал Омар. – Или же я загоню вас туда своим выстрелом.

– Отпусти нас, Омар, – попытался было я, – или две сотни пленников жестоко отомстят тебе, если узнают, что ты сделал с нами.

– Откуда они узнают об этом? Вы оба будете в животе у ящерицы. К тому же христианские собаки побегут на выход в другом направлении. Да, Омар давно планировал это. Я не так глуп, как многие думают. – Он нетерпеливо мотнул головой. – Прыгайте. – Он нежно потрогал цепь на своей шее. – Вообще-то я не люблю пистолеты, они убивают слишком быстро. Если вы не прыгнете, я загоню вас туда своей цепью.

– Итан, лишим этого ублюдка удовольствия, – сказал Пьер. Его внимательные глаза блестели. – Пусть стреляет.

– Это оружие убьет нас мгновенно.

– Вот именно. Милосердная смерть! – Пьер бросил взгляд на пол пещеры и поднял камень. – Так ты считаешь нас коротышками, гигант? – Он подбросил камень на ладони. – Так вот на что способны коротышки, Голиаф!

С этими словами он швырнул камень с поразительной точностью прямо в лоб Властелина Темниц. Омар даже непроизвольно сделал шаг назад, прищурив глаза от боли и неверия. За первым последовал еще один камень, и еще один, и еще.

– Скольких коротышек ты замучил за свою жизнь, людоед? – крикнул Пьер. Следующий камень ударил Омара по щеке, и я заметил белую искру отлетевшего осколка зуба. Снизу доносились остервенелые попытки ящерицы выбраться наружу и ее рычание.

– Скольким ты так и не дал шанса на честную драку?

Омар заревел и поднял свое тяжелое оружие. Прищурившись, он прицелился в Пьера, не обращая внимания на струйки крови, стекающие ему со лба на лицо.

Пьер схватил меня за руку.

– Отвернись!

Раздался жуткий грохот и вспышка, звук рвущегося металла, и бландербасс взорвался в руках у тюремщика. Его куски разлетелись по пещере, и Омар завизжал, держась руками за свое опаленное и окровавленное лицо, пошатываясь в шоке.

– Хватай его цепь!

Фрагменты взорвавшегося бландербасса попали и в нас, но мы серьезно не пострадали. Мы отчаянно схватились за конец цепи, лежащей на плечах Повелителя Темниц, накинули ее петлей ему на горло и рванули на себя. Он шатнулся вперед, ослепленный, окровавленный и рыдающий. Другой конец цепи, звеня, упал в яму.

Ящерица, рыча от ярости и нетерпения, снова кинулась на стену, схватила конец цепи зубами и завалилась на спину, утянув за собой Омара, который не удержался на краю ямы и рухнул головой вниз.

Раздался глухой стук и всплеск, когда Властелин Темниц всем своим огромным весом приземлился на дно колодца, и до нас донеслись крики и вопли, которые он так любил извлекать из своих жертв. Изголодавшийся хищник набросился на него, Омар завыл, и мы лишь слышали, как два огромных тела борются и хрипят на дне ямы под аккомпанемент лязганья цепи.

– Лучше бы ему было погибнуть от взрыва бландербасса, – хладнокровно заметил француз, осторожно заглядывая в яму.

– Боже мой, ты что, знал, что бландербасс взорвется?

– Конечно, знал. У меня не было пращи Давида, но когда этот увалень схватил меня, я затолкал камень настолько далеко в дуло, насколько смог. Затем пошвырял в него камнями, дабы разозлить его достаточно сильно для того, чтобы он выстрелил.

– А мне не мог шепнуть об этом? Я только что постарел лет на десять!

– Ты плохо умеешь хранить секреты.

Я поднял факел, осторожно подобрался к краю колодца и снова заглянул внутрь. Омар лежал на спине, его невидящие глаза были широко раскрыты, лицо разорвано в клочья, а рот издавал слабые мяукающие звуки, в то время как дракон методично пожирал его торс. В руках он сжимал мою винтовку, которой надеялся отбиться от ящерицы, но лишь успел погнуть дуло в агонии.

– Я снова потерял свое любимое ружье.

– Не думай, что я полезу за ним для тебя, – хмыкнул Пьер.

Хвост ящерицы двигался из стороны в сторону, пока она жадно глотала куски плоти.

– Это животное может наесться до отвала еще до того, как настоящий монстр умрет, – заметил вояжер с жестокой беспристрастностью знатока дикой природы. – Сначала она съест самые мягкие и подверженные порче ткани, чтобы остальное мясо не пропало. Этот урод умрет от сепсиса лишь спустя несколько часов или дней, когда мерзкая жижа пропитает его раны. Я думаю, это заслуженный конец для такого палача.

– Тебе, похоже, не слишком-то понравился наш Властелин Темниц.

– Не стоило ему называть северянина коротышкой, – ответил Пьер, наблюдая за трапезой ящерицы. – У них тут в Африке водятся по-настоящему уродливые животные.

– Это животное родом из Ост-Индии. А наверху леопард сожрал собаку, кстати.

– У них, наверное, по жирафу в каждой смотровой вышке и бегемот в приемной. Твой зоолог, Кювье, много потерял, что не спустился на берег и не произвел перепись всей местной живности.

С нормальным дыханием ко мне начало возвращаться и самообладание.

– Но, клянусь пращой Давида, где ты научился так кидать камни?

– Знаешь ли, камень в лесу может сэкономить порох и принести тебе ужин. Индейцы мастерски бросают камни. Я собирался и тебя научить, но ты так и не сподобился правильно работать веслами, а я не могу учить тебя всему одновременно. И все-таки, осел, твоя способность собирать вокруг себя самых отвратительных врагов просто удивительна.

– Знал бы ты, как я удивлен. Я вроде стараюсь дружить со всеми.

– Да, мы с тобой люди с хорошими намерениями, но что-то говорит мне, что в Триполи уже сотни и сотни людей мечтают прикончить нас. Если б только все были похожи на Пьера Рэдиссона!.. Ну что ж, пойдем. Нам еще многое предстоит уничтожить до нашего отбытия.

Глава 39

Уже почти наступило утро. Мы сообщили пленникам, что пришло время их побега, в надежде на то, что их массовый исход из подземелья отвлечет янычар, как только раздастся сигнал тревоги. Вновь освобожденные обрушили все свои силы на ворота, солдаты принялись кричать и стрелять в ответ, а Пьер увлек нас в боковой тоннель, в который отправился Фултон в надежде поближе подобраться к зеркалу. Мы последовали за ним, и Астиза подтвердила, что мы двигаемся в правильном направлении.

Маленький Гарри весьма разумно уснул от изнеможения у нее на руках.

Я чувствовал себя голым без моей винтовки и прочего оружия и нес лишь щит Астизы. На поверхности щита блестела чеканка в виде греческой Горгоны, чьей уродливой гримасы и змей-волос было достаточно, чтобы обратить в камень любого неприятеля. Герой Персей когда-то воспользовался зеркальным щитом, чтобы не смотреть напрямую на этого монстра, отрубил ей голову и подарил свой трофей Афине для использования на боевом снаряжении богини. Щит, навеянный этой историей, вполне мог быть изготовлен еще до века арабов и уходит своими корнями во времена Архимеда или даже ранее.

Мы вышли на поверхность на террасе, которая смотрела в сторону от городской бухты и восходящего солнца. Над нами возвышался угловатый дворец Юсуфа. Небо светилось приближающимся восходом, и последние оттенки розового быстро испарялись над горизонтом. Меж плоских крыш домов виднелся тот небольшой форт на каменистом холме, с которого открывался прямой вид во всех направлениях. На нем возвышалось зеркало, своей окружностью по четкости не уступающее любой планете на небосводе. Вокруг него торопливо сновали люди, снимая с него покрывала и расправляя напоминающие лепестки сегменты. Оно было отполировано до такого блеска, что и само напоминало маленькое солнце – бронзовый цветок, призванный собрать и отразить весь свет приближающегося утра.

– А вот и вы, мой необходимый противовес, – встретил нас Фултон, – как раз вовремя!

– Противовес?

– Докажите свою полезность.

Из досок и балок, использовавшихся при ремонте крыши, изобретатель соорудил высокую рамную опору, которую под прямым углом пересекала балка длиной футов в двадцать. Посередине она была прикреплена ремнями к основе так, чтобы ее концы могли двигаться вверх и вниз наподобие детских качелей. Один ее конец смотрел в небо в направлении зеркала; у второго, лежащего на земле, копошился Фултон.

– Думаю, я просто обязан соорудить катапульту Архимеда, чтобы разрушить его же древнее зеркало, – сказал изобретатель. – Только вот настоящее устройство, основанное на принципах сопротивления скручиванию, которое знаменитый математик мог бы соорудить, чтобы бороться с римскими кораблями, потребовало бы гораздо больше времени, инструментов и мастеров, чем мы можем собрать на этом незащищенном балкончике.

Небо озарилось вспышкой, и на восточном горизонте показался край солнца. Даже слегка подсвеченное сбоку, зеркало начало светиться.

– Как видите, для того, чтобы добраться до того форта, где расположено зеркало, нам пришлось бы покинуть комплекс Юсуфа, проложить маршрут сквозь хитросплетение улиц и без того возбужденного города и каким-то образом вломиться в крепость, охраняемую сотней мужчин. Единственной возможной альтернативой я вижу запустить мою торпеду по воздуху так, чтобы она упала у основания зеркала. По счастью, во дворце за моей спиной, судя по всему, какой-то переполох, и стражники, присматривающие за этой террасой, исчезли. – Он вопрошающе приподнял бровь, глядя на меня. – Если точно рассчитать длину запала, бомба взорвется вскоре после падения, и если она упадет туда, куда надо, то повредит зеркало так, что его уже нельзя будет восстановить.

– Мы работаем с Итаном Гейджем, – напомнил Пьер. – Я бы не стал ждать точности исполнения наших планов.

– Согласен, он склонен к импровизации. Но это тоже хорошо. Я вижу, вы забрали свою женщину и ребенка, Гейдж, и, судя по звукам, разбудили половину Триполи. Я бы не удивился, если б вы и мертвецов подняли. Быть может, эта сумятица позволит нам выиграть время.

– Мы выпустили всех пленников из тюрьмы.

– Весьма похвально. Теперь к делу. Я построил небольшую версию простой средневековой машины войны, которую французы именовали требушетом. Я прикреплю бомбу к этому концу моей поворотной балки здесь, конец привяжу к полу террасы, а вес закреплю на противоположном конце балки. Когда я обрежу веревку, крепящую нижний конец, противовес резко опустится вниз, конец с ракетой взлетит, и наша мина с горящим запалом полетит вон через те дома. Уничтожаем зеркало, бежим в порт и отправляемся домой. – Он пересчитал нас. – Я думал, что к этому времени хотя бы одного-двух из вас уже не будет – в моей субмарине очень тесно.

– Мой сын занимает не так уж много места.

– Если честно, в любом случае он попал бы в лодку до вас. Как и ваша красавица. – Фултон широко улыбнулся. – Но уж ладно, и Итана Гейджа как-нибудь втиснем. А теперь – солнце уже поднимается. Все готовы? Пока они нас еще не обнаружили.

– Готовы к чему?

– Может быть, вы заметили, что на противоположном конце требушета нет противовеса. Ничто под руку не подвернулось. Но затем я понял, что трое взрослых людей – это добрых пять сотен фунтов. А потому вам нужно вскарабкаться и закрепиться на самом конце моей импровизированной катапульты. Когда я обрежу веревку с этого конца, вы рухнете вниз, бомба взлетит вверх, и мой эксперимент будет завершен.

– Рухнем вниз?

– Считайте это забавой.

Солнечный свет хлынул на крыши Триполи.

– А что с Гором? – спросила Астиза.

– Я его подержу, – ответил Фултон. – Я знаю, как обращаться с детьми.

Она критически осмотрела всех нас, одного за другим.

– Ни при каких обстоятельствах. Никто из вас, мужчин, еще не обращался с ним хорошо. И только мальчишки могли соорудить такое глупое приспособление. Вы трое взбирайтесь наверх, а я обрежу веревку. Я уже оставляла своего сына с его отцом, и ему пришлось пережить такие злоключения, что будет чудом, если он вырастет не таким сумасшедшим и безнадежным, как Итан.

– Я не безнадежен. Просто склонен к импровизации.

– Я все равно тяжелее, – согласился Фултон. – Как ты и говорил, Гейдж, твоя жена умнее всех нас. Ну-ка, дайте мне отмерить длину фитиля.

Астиза посмотрела на меня испепеляющим взглядом.

– Ты что, называл меня своей женой перед своими друзьями?

Я сглотнул и широко улыбнулся.

– Может быть. – Неужели? Ничего подобного я не помнил.

– Не известив об этом меня?

– Точно так же, как и ты не удосужилась известить меня о том, что я стал отцом.

Она задумалась о нашем взаимном недопонимании с непроницаемым лицом. Моя улыбка становилась все более нервной. Я беспокоился, что обидел ее, или, наоборот, что ей это понравилось. И то, и другое казалось мне весьма рискованным поворотом, если не катастрофическим. Женщинам проще, подумал я завистливо. В нашем мире им нужен защитник и кормилец. Вот мужчина и кормит, и защищает, меняя все разнообразие ласк и утех мира на лишь одну женщину, – и что же он получает взамен? Любовь, помощь, постоянство и целое, превосходящее сумму его компонентов: семью. Мужчина получает сына и жизнь, полную гордости, беспокойства и ответственности. Он получает ту половину себя, которой ему всегда не хватало.

Не так уж и плохо, скажу я вам.

Я сглотнул, боясь Астизу не меньше взвода янычар, и предпочел обернуться, чтобы взглянуть на зеркало Архимеда. Оно было ослепительным – прекрасное золотое солнце, способное вселить ужас в римских легионеров одним своим неземным свечением. Я вдруг осознал, что если лейтенант Стеретт возвращается за нами, как и планировалось, его шхуна уже должна быть видна на горизонте. На столь далеком расстоянии зеркало, должно быть, напоминает светящийся маяк. Осмелится ли он подойти ближе?

– А как мы зажжем фитиль? – спросил Пьер.

Изобретатель замер.

– Об этом я не подумал. – Он всмотрелся на восток. – У кого-нибудь есть стекло, чтобы сфокусировать лучи солнца?

– Ради Аполлона, на дворе уже девятнадцатый век! – не выдержал я. – Все равно мы в тени. Пьер, чиркни кремнем по пороховой полке своего пистолета; вспышки должно хватить для того, чтобы поджечь фитиль.

– Верно, – согласился Фултон. – Какой же вы все-таки современный человек, Итан… Итак, наверх, господа! Гейдж, вы из нас самый крупный, вам быть на самом конце. Да, да, придется обняться, нынче не время для жеманства. – Я, словно обезьяна, прижался к самому концу балки, Пьер, насколько мог, обвился вокруг меня, а Фултон с трудом вскарабкался на нас верхом, посматривая назад. – Астиза, поджигайте фитиль, а затем рубите моим кортиком веревку.

– Вы уверены, что ваш прицел верен?

– Я всю ночь провел в расчетах.

– Тогда я готова. – Она осторожно переложила сопящего Гарри себе на плечо и свободной рукой подняла пистолет Пьера.

– Поднесите пороховую полку пистолета к фитилю и дергайте за крючок, пока не упадет кремниевый молоточек.

Последовала вспышка, но никакого шипения горящего фитиля.

– Не загорелся.

– Попробуйте еще раз.

Солнце карабкалось все выше по небосводу. На форте мужчины начали кричать и показывать пальцами на наш цирк – шесть пар рук и ног на конце шеста, словно нанизанный на шпагу осьминог. Появлялось все больше и больше фигур в длинных накидках. Ложа египетского обряда! Интересно, как бы они отреагировали, если бы узнали, что их королева мертва, а ее тело разорвано на части?

Астиза подсыпала пороха на полку пистолета и снова нажала на спуск. Еще одна вспышка, и на этот раз фитиль загорелся. Горящий шнур был очень коротким, достаточным лишь для короткого полета по воздуху.

– Теперь перережьте веревку, держащую шест требушета! Быстрее, пока мы все не взлетели на воздух!

Астиза замахнулась и нанесла удар, но сабля отскочила, прорезав канат лишь наполовину.

– Пилите его! Здесь сотня фунтов пороха!

Она начала отчаянно пилить жилы веревки. Мы напряглись. У форта кричали все больше и больше мужчин; в небо вздымались струйки порохового дыма, и пули с глухим стуком начали вонзаться в штукатурку вокруг нас. Фитиль издавал громкое шипение и плевался снопами искр.

– Прошу вас! – вскричал Фултон. – Мы – идеальная мишень!

Наконец веревка поддалась, мы рухнули вниз, и противоположный конец балки рычага взмыл в небо, а за ним взмыла и бомба, оставляя за собой тонкий след дыма. Мужчины закричали с тревогой в голосе и бросились врассыпную от зеркала. Мина достигла высшей точки своего полета и по красивой параболе устремилась в цель.

И упала, не долетев и до парапета зеркала, приземлившись на уступе футах в пятнадцати ниже смертельного оружия.

Мы ждали.

Взрыва также не последовало. Мы лишь смотрели на беспомощно лежавшую на уступе бомбу.

– Черт! – прошипел Фултон. – Фитиль погас!

– Mon dieu, – стонал Пьер, поднимаясь на ноги. – И почему я вечно ввязываюсь в эти безнадежные ослиные схемы? Месье изобретатель, позвольте также указать вам на то, что вы полностью промахнулись мимо зеркала! Так какими же расчетами вы занимались целую ночь?

– Если б только балка была на два фута длиннее…

– Итан, винтовку! – воскликнула Астиза. – Может, мы сможем взорвать ее пулей?

– Моя винтовка уничтожена в подземелье. А пистолет Роберта на таком расстоянии не попадет и в небо, даже если б пуля каким-то чудом действительно могла подорвать заряд.

– Лучше нам отступить, – сказал Фултон. – Они дадут другим янычарам сигнал поймать нас здесь.

– Подождите, – сказала Астиза, – смотрите! Они поворачивают зеркало!

И действительно, закутанные в свои плащи приспешники Ложи египетского обряда вернулись к устройству и принялись поворачивать его по направлению к восходящему солнцу и к нам. Если раньше оно лишь светилось, то сейчас начинало гореть по-настоящему, а его бронзовые лепестки двигались и поворачивались при натяжении веревок, помогая сфокусировать всю мощь солнечных лучей. Они собирались направить смертельный луч Ахиллеса прямо на наш маленький отряд.

– Отступаем! – В конце концов, я уже вызволил свою семью.

– Нет, это наш шанс! – Астиза схватила саблю и принялась рубить ею канаты, скрепляющие балку и раму.

– Что вы делаете? – вскричал Фултон.

– Нам нужно прибить этот щит к балке и поймать щитом тепловой луч, когда они направят его на нас, – поспешно отвечала она. – Если мы сами будем держать щит, то сгорим, но можно использовать балку в качестве его рукояти. Древние записи Мемфиса и Дандары упоминают о подобной ответной мере.

– Вы хотите отразить их же луч на них?

– Да, пока они не разбегутся. А потом направим луч на вашу бомбу.

– Вот оно! – вскричал Пьер. – Чародей здесь красивая женщина, а не ты, осел!

– Ну, все-таки это я ее нашел, – ответил я и вдруг вспомнил, как сильно люблю ее.

Мы нашли железный гвоздь и, используя рукоятку пистолета Пьера в качестве молотка, пробили им щит, прикрепив его таким образом к балке. Затем, согнувшись, присели за парапетом, и я бросил взгляд в сторону наших противников. Канаты, передаточные механизмы и лебедки настраивали фокус зеркала, и я понял, что это было бы особенно необходимо для удара по движущейся мишени, такой как корабль. Ученые Ложи египетского обряда все-таки разгадали старый дизайн Архимеда, а может, даже и улучшили его.

– Встанем! Пускай целятся в нас! – сказала Астиза.

– Будем рисковать быть сожженными?

– Только так мы сможем сжечь их.

Вспышка. Ярчайший луч света, пульсируя, пронзил утренний воздух над крышами домов и ударил по нашей террасе. Нестерпимый жар был мгновенным и ужасным. Астиза, резко развернувшись вокруг своей оси, прикрыла собой Гарри, который тут же проснулся.

– Поднимайте же шест, используйте щит!

Хрипя, мы подняли наш импровизированный отражатель, перекрыв им траекторию смертоносного луча, и голова Горгоны загорелась адским светом. В мгновение ока возник новый источник свечения, и отраженный луч гигантским солнечным зайчиком устремился от нас вдаль. Мы с трудом орудовали тяжелым шестом, и, наконец, нам удалось повернуть его достаточно для того, чтобы скользнуть отраженным лучом по техникам Ложи египетского обряда у зеркала.

Раздались крики, два плаща моментально вспыхнули, и мужчины бросились в укрытие, оставив свои контрольные инструменты.

– Давайте, сейчас же, мина! – вскричал Фултон.

Осторожно поворачивая и наклоняя щит, мы отразили луч зеркала на торпеду, которую столь неудачно запустили. Спустя считаные секунды она снова задымилась, затем по ней пробежал огонек. Мы молились и ждали.

И, наконец, рев взрыва!

Мина со своими ста фунтами пороха взорвалась огромным столбом огня, дыма и камня, и стена немногим ниже зеркала разлетелась на миллионы кусков. Та платформа, которую поддерживала стена, накренилась и просела, зеркало потеряло свой фокус и резко потускнело, словно солнце затмила тень луны. Нескольких солдат и техников по противоположную сторону отшвырнуло взрывной волной, один из двух контрольных канатов лопнул.

Но на этом всё. Зеркало лишь накренилось, но не было уничтожено. Тысячи камней и камешков дождем осыпались на городские крыши, дым развеялся, и наш провал стал очевидным. В стене под зеркалом зияло черное отверстие, внутри форта мелькали языки небольших очагов пожара, но никакого серьезного ущерба смертоносному орудию мы так и не смогли нанести.

– Надо было захватить с собой вторую торпеду, – простонал Фултон.

– Нет, – сказал я, – этого достаточно, чтобы помешать им поджарить нас и «Энтерпрайз», пока мы отходим, но только если мы поторопимся. Смотрите, они бегут, чтобы наладить зеркало, и если они успеют, конец не только нам, но и Стеретту.

– Я лучше погибну в бою, чем отправлюсь в ту яму к ящерице, – пробормотал Пьер.

– Я лучше погибну, чем позволю забрать мою жену и сына в рабство, – поклялся я, внезапно осознав, что снова назвал Астизу своей женой. Клянусь глазной повязкой Одина, неужели я беру на себя серьезные обязательства? Итан Гейдж, авантюрист без корней и дома, неутомимый любитель женщин, который так часто думал лишь о себе?

– Итан? – спросила Астиза. Женщины предпочитают все знать наперед. В то же время что мы могли сказать друг другу, когда было столько несказанного, потому что у нас попросту не было времени еще ничего сказать?

И вдруг раздался поистине чудовищный взрыв, гигантский удар грома, который отбросил нас на добрых десять футов и отправил зеркало, Ложу египетского обряда и верхнюю половину форта Юсуфа в небо в ужасающем фонтане огня и дыма. Сверкающие куски и осколки древнего оружия разлетелись в стороны, словно огромный камень с размаху ударил в центр стеклянного зеркала, осколки которого разлетелись, мерцая, словно осколки угасающих звезд. Куски камня и человеческой плоти разлетелись во всех направлениях и дождем осыпались на Триполи, и бронзовые осколки градом громыхали по крышам. В ушах звенело от мощнейшей ударной волны.

Фултон, покачиваясь, поднялся на ноги и в изумлении уставился на дымящиеся остатки форта, где еще минуту назад стояло грозное зеркало.

– Они запаслись порохом и оружием, чтобы защищать зеркало любой ценой, – сказал он ошеломленно. – Устроенный нами пожар достиг арсенала, вот тот и взорвался. – Он посмотрел на наш щит, искривленный от ужасного жара. – Медуза превратила их в руины.

Глава 40

Отходили мы в обстановке полнейшего хаоса. Темницы опустели, ворота в подземелье были снесены с петель, а улицы города заполнились сбежавшими пленниками и рабами, устроившими отчаянный бунт в надежде покинуть Триполи, прежде чем янычары снова закуют их в кандалы. На том месте, где еще недавно возвышалось зеркало, поднимался огромный столб черного дыма и все еще раздавались раскаты взрывов все новых и новых бочек с порохом. Мы в своей арабской одежде бежали сквозь толпы смятенных, мечущихся людей, не привлекая к себе никакого внимания. На крыше дворца Караманли собралась целая толпа лучших его стрелков, и мне показалось, что я видел самого Юсуфа с непокрытой головой, яростно размахивающего руками и выкрикивающего приказы. Он не видел нас и, судя по всему, еще не знал о том, что я уношу в своем кармане.

Едва мы подбежали к воротам городского порта, раздался еще один взрыв, и на воздух взлетел один из стоявших у причала пиратских корсаров. Гейзер воды поднялся в небо у носа корабля, и он начал медленно тонуть на своих швартовых. Снасти и паруса стоявшего рядом с ним корабля загорелись, моряки врассыпную кинулись со своих судов в страхе и смятении, не понимая, откуда пришла атака. Им на смену пришла волна сбежавших заключенных, которые начали прыгать в небольшие фелуки в надежде спастись.

– Великолепно, – пробормотал Пьер, любуясь хаосом. – Осел, тебе снова это удалось.

Мы разглядели тень в воде и взявшиеся, словно из ниоткуда, круги на воде, где Кювье и Смит отплывали от корабля, который они только что потопили. На мгновение мне показалось, что они направляют «Наутилус» в открытое море, оставляя нас на берегу, но тень замедлилась, и на поверхности показалась маленькая башенка Фултона с оконцами. Подводники замерли, выглядывая из своих окон, и в следующее мгновение открылся люк, и из него показалось улыбающееся лицо Кювье. Он радостно помахал нам.

– Не привлекайте к себе внимание! – предупредил его я.

Но было уже поздно – раздался треск мушкетов, и пули принялись вздымать водяные фонтанчики вокруг субмарины. Кювье нырнул обратно в лодку, судно резко взяло на правый борт и направилось к нам. Как же мне не хватало моей винтовки, которая теперь принадлежала плотно поужинавшему дракону! Я чувствовал себя голым.

Гарри, чье настроение менялось с каждым нашим злоключением, с живым интересом рассматривал порт. Судя по всему, он уже привыкал к какофонии. Люди бежали не зная куда, дым клубами поднимался в небо, и пушечные ядра с громким всплеском падали в воду.

– Огонь, папа!

– Плохие дяди, – ответил я. – Ведь ты никогда не будешь играть с огнем, Гарри?

– С огнем можно играть? – Эта идея заинтриговала его.

– Конечно, нет! – вмешалась его мать.

– Огонь горячий. – Он подул на свои маленькие пальчики.

– Очень горячий, – сказал я, – и очень опасный.

– Неопасный! – возразил Гарри. Затем задумался. – Плохая большая собака.

– Большая собака сдохла.

– Хорошо.

– По всем признакам, ты умнее своего отца, – вмешался Пьер. – Должно быть, наследственность по материнской линии.

Тут к берегу с глухим металлическим стуком пристал «Наутилус». Астиза передала извивающегося Гарри Кювье; за ним последовали мы, четверо взрослых, заполнив маленькое суденышко настолько, что оно, казалось, вот-вот лопнет. В замкнутом помещении Гарри снова начал плакать (не могу его винить), а пальба со стороны дворца лишь усилилась. Пара мушкетных пуль отскочили от башенки.

– Придется погрузиться под воду, пока не выйдем из радиуса обстрела, – сказал Кювье. – Как далеко достает зеркало?

– Мы уничтожили его, – сказал Фултон. – Причем благодаря Астизе.

Похоже, он был впечатлен ею настолько же, насколько разочарован мной. К тому же он был весьма недурен собой, и его комплимент заставил меня почувствовать столь непривычный для меня укол ревности.

– Мои поздравления, мадам, – сказал Кювье. – И примите мои извинения за дискомфорт. Наш американский изобретатель, похоже, не знает, что такое удобства.

– Самое лучшее удобство – это поскорее убраться отсюда… – Она неуверенно осмотрела металлическую трубу, протекающую во всех возможных местах и пахнущую потными мужчинами, но храбро улыбнулась. – Я уверена, что это лишь первый из череды успешных экспериментов.

– Через несколько минут мы узнаем, не будет ли это его изобретение последним, – подмигнул Кювье.

– Я уже спроектировал новую лодку, рассчитанную на двадцать мужчин!

– Давайте сначала покончим с этой.

Мы погрузились под воду, и мы с Пьером заняли место уставшего Смита у винта. Мы все еще слишком отчетливо слышали тревожные всплески пушечных ядер, падающих в воду неподалеку от нас. Гарнизон Триполи, похоже, стрелял по всему, что казалось ему хоть немного подозрительным.

– Вы не видели Стеретта и его «Энтерпрайз»? – спросил Кювье.

– Пока нет, – ответил я. – Сначала надо выбраться из рифов и подняться на поверхность.

У нас не имелось иного способаизмерить пройденное расстояние, кроме как изучать компас и подсчитывать истекшие минуты, чем занимался Фултон. Столь большое количество человек в столь маленькой посудине плюс неустанные усилия по вращению пропеллера скоро превратили воздух в некое подобие воздушной жижи. Гор решил эту проблему для себя, снова заснув, и мы все смотрели на него с завистью.

– Роберт, как там насчет вашего сжатого воздуха?

– Я экономлю его на крайний случай.

– Семь человек в подводной банке, рассчитанной на троих, плюс бомбардировка пушечными ядрами – это ли не крайний случай?

– Думаю, мы уже покинули зону обстрела их орудий. – Звуки плюхающихся в воду ядер действительно прекратились. – Давайте поднимемся на разведку и откроем люк. Гейдж, я заменю вас у винта. Осмотритесь, когда башня поднимется на поверхность.

Мы с трудом поменялись местами, в то время как Кювье выкачал часть воды из плавучих баков. Темнота в нашей камере слегка рассеялась, когда мы приблизились к поверхности, и окошки в башенке засветились, стоило нам показаться на поверхности воды.

Я посмотрел назад сквозь толстое стекло. Над Триполи висела завеса дыма, несколько шебек и фелук горели. Причал и крепостные стены бурлили людьми, но беспорядочная стрельба прекратилась. Либо мы были уже слишком далеко, либо они потеряли из виду нашу подводную тень. Субмарина Фултона все-таки имела будущее.

Итак, где же «Энтерпрайз»? Я обернулся, чтобы посмотреть в открытое море, и чуть не закричал от неожиданности. На полном ходу, под раздутыми, словно беременное пузо, парусами, на нас шел берберский корабль, разрезая волны носом, а на бушприте пританцовывал Хамиду Драгут с окровавленным лицом, судорожно показывая рукой в нашу сторону.

Он показывал прямо на меня! Он собирался раздавить наше суденышко своим кораблем.

На нос корабля выкатили пушку, чтобы угостить нас пушечным ядром, а матросы вскинули мушкеты.

– Вниз, вниз, вниз! – закричал я что есть сил. – Это Драгут, идет прямо на нас и собирается раздавить нас!

Фултон и Кювье схватились за рычаги, шестеренки бешено завертелись, и наши баки начали наполняться. На окнах побежала вверх полоска воды, но теперь свет в окнах был нашей агонией, указывая на то, что мы опускаемся недостаточно быстро. Тень быстро надвигалась на нас, берберский корабль навис над нами, словно черная грозовая туча, и мы услышали свист и шипение, с которыми он пронесся над нами. Затем раздался скрежет, когда он по касательной задел килем нашу башню, толкнув нас в глубину, и мы продолжили спускаться вниз, все ускоряясь в чернеющей темноте, пока с тупым стуком и ударом не опустились на дно залива на глубине сорока футов.

Гарри проснулся.

– Где мы, мама?

– В безопасности, – ее голос дрожал.

Из одного из болтовых отверстий раздалось шипение тонкой струйки воды.

– Мокро!

– Да, – ответила она спокойно, с расширенными от неизвестности и ужаса глазами, – мокро.

– Мы можем пересидеть Хамиду? – спросил Кювье, поглядывая наверх.

– Он будет дрейфовать над нами, поджидая нас, – сказал я.

– У нас кончается воздух, – предупредил Смит.

– Но у меня все еще есть мой запасной контейнер, – сказал Фултон. – Я же говорил вам, что нужно дождаться настоящего крайнего случая. Это даст нам не менее часа. – Он аккуратно ослабил крышку контейнера, и в нашей трубе, помимо звука протечек, возникло новое шипение. Фултон несколько раз качнул насос, чтобы вода не слишком быстро поступала в корпус нашей субмарины, затем зажег еще одну свечу. – Нам не помешало бы расслабиться.

– Наше рандеву должно было состояться на рассвете, – сказал я. – Стеретт увидит дым и поймет, что мы что-то натворили, но как долго он осмелится ждать?

– Давайте наляжем на винт и выйдем, наконец, из этой бухты. Гейдж, сколько нам еще осталось?

– У меня не было времени, чтобы оценить протяженность рифа.

– Значит, придется идти вслепую.

Мы занялись насосом и спустя пару минут поднялись со дна. Затем мы услышали громкий всплеск на поверхности, несколько секунд тишины, и металлический лязг.

– Драгут, что, встает на якорь?

– Может, он бросает на нас пушечные ядра?

И тут раздался глухой взрыв, и «Наутилус» рванулся вперед, словно его хорошенько пнули под зад. Нас всех по инерции бросило вперед, свечи погасли, и вода шумным потоком начала поступать в корпус через уплотнитель вокруг винтового вала; холодный душ моментально намочил всех нас. Гарри начал всхлипывать и карабкаться на грудь к своей матери.

– Пираты подожгли фитиль и сбросили на дно бочонок с порохом, – догадался Фултон. – Всем к насосам! Нам нужно подняться на поверхность, пока мы не потонули!

– Не нужно было мне изменять своим любимым каноэ, – пробормотал Пьер. – Нас что, бог сделал рыбами, чтобы лезть под воду? Нет, он говорил: «Адам, будь там, где можешь дышать»!

– Жорж и Уильям, у нас все еще осталась та последняя мина? – спросил Фултон.

– Да, но она не настроена.

– Мы можем провернуть винт? – спросил я.

– Он погнут, но немного проворачивается, – отчитался изобретатель.

Вода уже была нам по щиколотки.

– Кажется, дальше нам придется путешествовать вплавь, – сказал Фултон и с сокрушением осмотрел свой маленький цилиндр. – Я не думаю, что «Наутилус» доплывет до «Энтерпрайза».

– Пираты попросту пристрелят нас, стоит нам только покинуть эту лодку, – сказал Смит. – Или же выудят, чтобы отправить в тюрьму.

– Нет, если мы уничтожим их первыми, – сказал я. – У нас на носу мина, пусть даже и не совсем готова к использованию. Как ее взорвать?

– Обычный план – это прикрутить заряд к деревянному днищу корабля, отойти назад с длинным фалом и детонировать торпеду, потянув за него.

– А что, если просто подплыть максимально близко и взорвать ее?

– Тогда потонут оба корабля – и все, кто будет в них.

– Тогда именно это я и сделаю – после того, как вы, мои спутники, покинете «Наутилус» и отплывете на безопасное расстояние. Меня утомил этот сукин сын Драгут.

– Итан, – вскричала Астиза, – ты не можешь убить себя, только не сейчас!

– Весьма верно, – вставил Смит. – Коллега, вы теперь отец!

– Да, и у меня есть сын, которого я ни за что не отправлю обратно в рабство. Подумайте, ведь это я втянул вас в этот бардак. Ничего этого не произошло бы, если б я не связался снова с Ложей египетского обряда, Авророй Сомерсет и Наполеоном Бонапартом. Я стал вашим гидом по царству Аида лишь потому, что вам не повезло связаться со мной. Теперь я хотел бы выиграть для вас немного времени.

– Посредством самоубийства? – запротестовал англичанин.

– Роберт, – спросил я Фултона, – если б я привязал веревку к спусковому шнуру мины и пропустил бы ее сквозь люк, смог бы я взорвать ее отсюда, где меня от бомбы отделяет металлический корпус вашей субмарины?

– Да, но нос «Наутилуса» сплющит, как оловянную табакерку и моя ныряющая лодка камнем отправится ко дну.

– Может быть, мне удастся задержать дыхание на достаточное время для того, чтобы выплыть наружу.

– Итан, нет! – умоляла меня Астиза. – Гору нужен отец!

– Для начала ему надо выжить, а для этого мы должны потопить корабль Драгута. Поделом мне за то, что я не прикончил этого пирата еще тогда, в гареме. Каждый раз, когда не убиваю кого-то, потом об этом жалею… Теперь, – я обращался к остальным, как лейтенант, инструктирующий передовой отряд, – когда мы поднимемся на поверхность, вам нужно отплыть, прежде чем пираты смогут увидеть нас и начнут стрелять. Плывите в разные стороны. Ныряйте по мере возможности, так им будет сложнее прицелиться. Я же подведу субмарину под их корпус, взорву мину и уплыву после взрыва. Двигайтесь к рифам; может быть, вам удастся встать на мелководье и подать Стеретту сигнал о помощи.

– Никаких шансов у нас нет, – отрезал Кювье.

– В этом весь наш осел, – сказал Пьер. – Месье лунатик, вы забыли об одной маленькой вещи. Как ты собираешься вести субмарину и заряжать бомбу? Я, Пьер Рэдиссон, могу крутить винт сильнее, я плаваю лучше и прыгаю выше любого другого мужчины, а потому я помогу тебе в твоей безумной затее. В конце концов, это у меня есть привычка помогать тебе в самых идиотских твоих приключениях.

Я поклонился.

– Считаю это комплиментом, о, великий путешественник!

– Становится светлее! – предупредил нас Фултон. – Мы приближаемся к поверхности!

– Сначала Астиза и Гарри! Затем ученые, во имя знаний этого мира. Кто знает, может быть, ваши труды кто-нибудь когда-нибудь и прочтет…

Быть может, это было не столь логично, но, по крайней мере, честно. Если б мне пришлось выбирать между геологом и заядлым игроком или между зоологом и браконьером, выбор был бы весьма очевидным. Я не думал, что им действительно удастся далеко уйти, но к тому времени я буду уже мертв и мне не придется об этом беспокоиться.

– Итан, только не тогда, когда мы, наконец, снова вместе, – стенала Астиза.

– Я догоню вас, – ответил я без тени уверенности в голосе.

– А я не люблю плавать, – проворчал Смит.

– Вы только подумайте об альтернативе.

– Поверхность! – Фултон распахнул люк, выпрыгнул на палубу и наклонился вниз, чтобы поднять Гарри, который не произнес ни звука среди окружавшего его волнения взрослых. Астиза выбралась наверх, схватила моего мальчика и прыгнула в воду, плывя на боку, как только могла.

– Плывите, плывите! Так и у меня будет шанс! – крикнул я остальным. – Помогите Астизе!

Кювье и Смит тоже выбрались наружу; англичанин заметно дрожал.

– Я помогу вам, Уильям, – ободряюще сказал ему Кювье и потянул его за руку.

Они исчезли в темноте, и Пьер принялся крутить полузастрявший механизм винта.

– Тяжело, осел, но мы стали значительно легче и маневреннее!

Фултон снова запрыгнул в свое творение:

– Я помогу.

– Нет! Если погибнете вы, то с вами погибнет и этот замечательный секрет!

– Я не покину свой корабль. Давайте же, Гейдж, привязывайте свой спусковой шнур! Мы – американцы, и мы на войне с Юсуфом Караманли!

У изобретателя, несомненно, был крепкий характер, и я тоже не мог ударить в грязь лицом на его фоне. Я поднялся на палубу и прошептал:

– Возьми резко вправо, так мы окажемся прямо под кормой. Они остановились, чтобы поохотиться на нас, и просто дрейфуют. Назад никто не смотрит.

Наша лодка медленно, нехотя повернула и начала набирать скорость, а я отвязал один из канатов паруса и простым узлом привязал его к концу спускового шнура нашей последней мины. Взрывчатка хранилась в корзине на носу. Мы медленно подобрались к кораблю Драгута, поверхность которого блестела в лучах утреннего солнца, словно покрытая лаком. Я прочел название корабля, на котором мы бежали из Венеции, – «Миконос». Вокруг воцарилась тишина, нашу палубу мягко омывали волны.

Но пираты заметили наши очертания над водой и принялись кричать. Мужчины побежали на корму, раздался мушкетный залп, и до нас донеслось громыхание пушечных колес – судя по всему, они решили снять одно из орудий и опустить дуло для того, чтобы ударить по нас прямой наводкой. Пуля со свистом отскочила от люка.

– Прямо, прямо! – крикнул я. – Крути винт, крути!

Теперь фальконет был направлен в мою сторону, и я спешно отступил назад и упал в люк. Воды в субмарине было уже по колено. Сверху раздался грохот фальконета, и град шрапнели обрушился на корпус субмарины, а одна из пуль даже попала внутрь и срикошетила о стенки.

– Вот же merde! Осел, закрой люк!

– Но тогда я не смогу потянуть за веревку! Более того, нам же понадобится выход!

– Скорее всего, нас всех разнесет на куски, – флегматично заметил Фултон, – но если каким-то чудом мы уцелеем, носа все равно не останется, а потому и люк нам не понадобится. Но действительно, не пережмите спусковой шнур, Итан.

Он казался спокойным и отстраненным, словно имел дело со стопкой чертежей.

Я взглянул наверх. Наш люк находился под нависающей над нами кормой шебеки. Всплеск и глухие звуки ударов сопровождали каждый сброшенный на нас предмет, которыми пираты судорожно пытались нас потопить. Затем раздался более мягкий удар, свидетельствующий о том, что мы пристали носом к килю и днищу корабля. Я слышал взволнованные крики пиратов, разговаривающих по-арабски.

Я мысленно попрощался со своей маленькой семьей, дернул веревку и напряг все свои мышцы в ожидании удара.

Рев и сильнейшая взрывная волна отправили нас троих в полет в направлении кормы субмарины. Блеснула вспышка, и нос нашего суденышка треснул и отлетел полностью; внутрь ворвалась стена прохладной морской воды, словно из прорванной плотины, еще сильнее приперев нас к корме, закрыв собой всяческий свет и вытеснив последние остатки воздуха. В следующее мгновение мы снова неслись вниз. Уши сжимало от растущего давления, и мы стремительно приближались ко дну бухты.

Кормой «Наутилус» на полном ходу врезался в песчаное дно, носа не было вовсе. Именно этот удар и рывок помогли мне осознать, что я все еще жив, что я чувствую и что именно благодаря этому я со своими компаньонами все еще могу спастись.

Что-то проплыло мимо меня, и я схватил это нечто. Фултоновская канистра с воздухом! Она была легче, чем вода, и стремилась вверх, испуская тысячи маленьких пузырьков. Я схватил кого-то за арабские одежды, оттолкнулся ногами от останков нашей славной субмарины и, стараясь не выпустить из рук канистру со сжатым воздухом, ринулся наверх, к серебристой поверхности над нами. Мы взлетели вверх и вырвались на поверхность, сопя и откашливаясь, словно тюлени.

Как оказалось, я схватил Пьера, а он, в свою очередь, потащил за собой Фултона. Оба были в полубессознательном состоянии, кашляли и плевались, но выглядели вполне сносно с учетом обстоятельств, и мы безвольно дрейфовали по поверхности в компании спасительной воздушной канистры.

Я судорожно осмотрелся. Шебеки Драгута нигде не было видно. Вокруг нас плавали доски и щепки, искореженные тела пиратов и остатки мачт с обрывками парусов.

Должно быть, нам удалось подорвать пороховой заряд корабля.

Я отпустил канистру и поплыл к плавающей неподалеку балке, напоминающей рангоут, увлекая за собой Пьера и Фултона. Балка оказалась бушпритом «Миконоса», и на противоположном его конце мы заметили еще одного человека, отчаянно схватившегося за нее, – выжившего пирата с видом столь же ошарашенным и обескураженным, что и у нас. Мы мерно покачивались на волнах, моргая, и я затуманенным взглядом впился в злодея, с которым мы делили спасительный кусок древесины.

Это был Драгут, с лицом посиневшим и окровавленным в том месте, где я познакомил его с прикладом моей винтовки. Половины одежды на нем не было – судя по всему, ее сорвало взрывом, который скинул его с носа корабля; его руки и плечи покрывали ожоги и раны от осколков и щепок. Он ответил мне недобрым взглядом, просчитывая в уме свои шансы.

Я тяжело вздохнул. Неужели мне снова придется с ним драться? Сил у меня осталось не больше, чем у ощипанного цыпленка, я был без оружия, и все, о чем мог думать мой усталый мозг, это о том, как найти мою жену (да, да, я снова подумал о ней как о своей жене) и ребенка.

Но вместо того, чтобы атаковать, он устало отсалютовал мне.

– Все-таки ты победил, американец. Взорвал мой корабль… – Он покачал головой. – Что за дьявольское судно вы придумали, христиане? Я никак не мог понять, что такого нашла в тебе Аврора Сомерсет, но теперь я немного лучше понимаю ее. Ты действительно колдун.

– Говорил же я тебе, не воюй против Соединенных Штатов, – сказал я в поисках чего-нибудь потяжелее, чтобы дать ему по голове.

– Вот, – он бросил мне что-то, и я поймал этот предмет – им оказался один из дуэльных пистолетов Кювье. Взрывной волной Драгута снесло с корабля, но его пояс с заткнутыми за ним пистолетами удержался на нем, и он вытащил второй пистолет. Мы направили пистолеты друг на друга с разных концов бушприта.

Молоточки с глухим стуком упали на мокрый порох, доказав бесполезность пистолетов, и он устало улыбнулся мне.

– Ты еще не победил нас, – он бросил свой пистолет в Средиземное море, и я последовал его примеру. Теперь все оружие, приобретенное нами в Венеции, было утрачено. – Я отомщу за свой корабль. Но, похоже, не сегодня. – Он указал рукой за мою спину. – Ваш флот ближе, чем мои трусливые товарищи.

Я обернулся и, к своей радости и удивлению, увидел «Энтерпрайз», покачивающийся на волнах у кромки рифов и обстреливающий бухту из своих легких орудий. Флаг бодро реял в порывах утреннего бриза. От фелуки, отправившейся в море, чтобы присоединиться к сражению, в небо поднялся сноп щепок, и она повернула назад, как и другие суда.

– Поверните и деритесь, кретины! – крикнул Драгут своим кораблям. Но они не слышали его, да и не послушались бы.

– Хотя бы на одно утро, но, похоже, вы все-таки получили американскую блокаду, – сказал я с удовлетворением.

Драгут покачал головой.

– Прощайте, Итан Гейдж. Не думаю, что когда-нибудь еще предложу вам прокатиться на одном из моих кораблей. – На этом он отпустил бушприт и медленно поплыл к берегу, единственный оставшийся в живых член команды своего корабля.

Я был не против отпустить его. Может, он и был инструментом в руках Авроры, но он не Аврора.

– Что ж, Роберт, похоже, вы потопили свою субмарину, как и предсказывал Пьер, – сказал я.

– Нужно было предупредить вас с самого начала, – объяснил француз Фултону. – Итан Гейдж – это ходячая катастрофа. Мне приходилось следить за этим ослом, чтобы он ногой не проткнул мое березовое каноэ. Или не бросал сырую древесину в костер, не портил драгоценные меховые шкурки и не отравился лесными ягодами.

– Могу себе представить, – ответил изобретатель.

– Но иногда ему действительно удается колдовство. Как в этот раз.

– «Наутилус» сработал, Итан, – заметил Фултон с усталостью и гордостью в голосе. – Я могу вернуться в Париж и доложить Бонапарту об успехе. Мы потопили два корабля.

– Нет, не сможете. Наполеон не позволит вам втянуть Францию в историю с нападением на Триполи и поставить под угрозу безопасное прохождение ее судов. У него хватает своих проблем. К тому же субмарины больше нет. У вас нет никаких доказательств.

– Но у меня есть свидетель – вы!

– Я, конечно, расскажу обо всем, что видел, но каковы шансы на то, что он поверит мне, Итану Гейджу?

Изобретатель выглядел удрученным.

– Давайте же догоним остальных и поплывем к «Энтерпрайзу». Они спускают лодки на воду.

Мы медленно поплыли к нашим спасителям, и Фултон немного просветлел, снова продемонстрировав упрямую целеустремленность всех успешных изобретателей.

– Но моя идея лодки на паровом ходу понравится ему еще больше, – сказал он, работая ногами. – Я уверен, что ее следующая демонстрация заслужит его расположение. А в один прекрасный день в мире будут целые флоты, состоящие из субмарин.

– Роберт, никогда не забрасывайте свои панорамные мечты. Людям нравится мечтать обо всем, кроме того, что их окружает.

Глава 41

Пиратам на этот день приключений, похоже, хватило, и они не пытались преследовать нас; да и нашей огневой мощи было явно недостаточно для того, чтобы тягаться с батареями Триполи. Стеретт взял курс на Мальту и располагавшуюся там американскую эскадру. Оттуда мои компаньоны собирались сесть на суда, отправляющиеся в нужных им направлениях.

Фултон отнесся к моему уничтожению «Наутилуса» гораздо легче, чем я ожидал; он уже был полон надежд на то, что этот первый эксперимент позволит ему построить вторую лодку, и немедленно сел за чертежи.

– Представьте себе дюжину мужчин у винта или даже паровой двигатель, работающий под водой! Представьте себе жизнь под водой!

– Разве там не было темно и мокро?

– Представьте себе путешествия по подводным каньонам, представьте, как вы плаваете рядом с гигантскими рыбами!

Я лишь устало улыбался.

– Роберт, неужели вы думаете, что кто-нибудь поверит тому, что лишь пятеро мужчин (двое из которых – американцы) успешно атаковали Триполи?

– Конечно, поверят! Я им расскажу! Мы можем показать, мы можем… – Он осмотрел нас так, словно доказательство его подвига было под рукой.

– Ни вам оружия, ни сокровища, ни пленника, – охладил я его пыл. – Не забывайте о том, что таким людям, как Бонапарт, приходится выслушивать множество басен от людей, ищущих их снисхождения, а потому они учатся быть скептиками.

– Но ведь вы же меня поддержите, Гейдж! Мы станем партнерами и будем получать огромные премии за каждый потопленный военный корабль!

– Роберт, наши страны находятся в редком состоянии мира. Взгляните на англичанина Смита и француза Кювье – они ведут себя как старые приятели, болтая о своих камнях и костях. С чего бы это Наполеону снова идти войной на Британию?

– Тогда как насчет моей паровой лодки? Итан, вы можете быть убедительны и должны помочь мне хотя бы в этом!

– Я сказал мадам Маргарите в Париже, что напишу книгу.

– Тогда напишите книгу о наших приключениях!

– Может быть, и напишу. И постараюсь по большей части рассказать всю правду.

Я навестил Кювье.

– Жорж, а какие планы у вас?

– Вымершие животные. И больше никаких живых пиратов. Приключения в Средиземном море удались на славу, соглашусь, но с меня достаточно отпуска – пора возвращаться к безмолвным костям. Я ведь еще и ученый и должен заниматься реформами системы образования. А ведь еще есть столько интересных идей о происхождении жизни! Итан, на Тире мы нашли само время, глубины и глубины времени. А эти прекрасные залы внизу в конце того тоннеля? Это и есть Атлантида или же ее ответвление? Кто первым изобрел зеркало? Быть может, эту идею завещали потомкам таинственные предки, как ваш Тот и Тор? Мне нужно проштудировать сотни древних записей. Итан, вы подарили мне хобби на следующие несколько лет.

– Очень рад. А что насчет вас, Уильям?

– Я думаю, что тоже достаточно насмотрелся на мир людей, а потому возвращаюсь в Англию, чтобы продолжить составление геологических карт. Камни не стреляют. Кстати, эта работа может помочь другим людям в их размышлениях о тайнах Земли. Ученые светила всегда игнорировали меня, Итан, но это небольшое приключение наделило меня уверенностью и стойкостью. Уж если Итан Гейдж может, несмотря ни на что, одержать верх, то я точно смогу!

– Уильям, не позволяйте снобам лишать вас решимости. Они знают, что вы умнее их, и боятся вас.

– Я их завоюю! – поклялся он. – Я составлю карту всей Земли, и им придется пригласить меня в свое чертово общество!

Пьер сказал, что скучает по Канаде.

– В Африке слишком мало деревьев, а во Франции слишком много людей. Я решил, что хочу попутешествовать по Северной стране, пока еще не совсем состарился, Итан. Хочу пройти весь путь до Тихого океана на каноэ.

– Есть у меня один знакомый по имени Кларк, так у него была такая же идея. Он, кстати, друг Льюиса, секретаря, которого Джефферсон хотел бы отправить в том же направлении.

– Ну что ж, может быть, с ними я и отправлюсь.

А что же я? Мне все еще нужно было убедить Наполеона продать Луизиану. Помимо этого, у меня имелось еще одно маленькое дело – женщина, которую я люблю, мальчишка, которого я хотел вырастить, и жизнь, которую я пока не решил, как прожить. А потому я разыскал на корабле свою любимую, и мы уселись с ней на носу «Энтерпрайза» у орудий, наблюдая за пляшущими волнами, ведущими нас на Мальту.

– Ты в курсе, что меня практически заставили жениться на Авроре Сомерсет на пиратском корабле? – спросил я Астизу.

– Почти?

– Церемонию нашего бракосочетания прервали ядра из пушек Стеретта. Но это ничего не значит, так как сейчас я все равно был бы уже вдовцом. Аврора мертва, ты жива, и в моей жизни из ниоткуда появился еще и маленький Гарри. Просто удивительно, как поворачивается жизнь.

– Его зовут Гор. И он появился не из ниоткуда.

– Ну, это ведь мы его создали, не так ли? – С моей стороны было несколько самонадеянно считать, что мы в равной доле участвовали в этом процессе, но, клянусь душой Патрика Генри, я не мог сдержать гордости. Если честно, мне нравилось быть отцом столь храброго сорванца. Он, наверное, самое умное из всего, что я сделал за свою жизнь. – Астиза, я думаю, что хотел бы осесть и остепениться. Я хочу найти место, где ничто и никогда не происходит, и жить там с тобой.

– Ничто не происходит? И насколько тебя хватит, Итан?

– Ты можешь учить Гарри премудростям о звездах и богинях, а я закажу себе новую винтовку и научу его стрелять. Будем жить на острове, и пусть весь мир делает что хочет, а мы будем просто наблюдать за течением времени со своего собственного пляжа. Неужели не заманчиво? Я сделаю для нас гамаки, запишу всю эту историю для Гарри и никогда больше не буду путаться с Наполеоном. Ты останешься со мной?

Я заслужил легкую мимолетную улыбку.

– Похоже, именно это уготовила для нас судьба. Будем жить долго и счастливо и умрем в один день. – В ее голосе звучал скепсис, но, опять же, так звучали все женщины, когда я рассказывал им о своих планах.

– Да! – Я поцеловал ее, впервые за три года, и с облегчением понял, что мы еще не разучились целоваться. Затем откинулся назад, наслаждаясь бризом и теплым солнцем, танцующим по поверхности Средиземного моря. – Кто бы мог подумать, я – и джентльмен, фермер! Конечно, я ничего не смыслю в сельском хозяйстве. Да и в грязи я копаться тоже не люблю. Значит, буду философом. Или, быть может, мы прознаем что-нибудь о сокровище, добыть которое будет не столь сложно и опасно… К тому же я признаю, что моему сыну хорошенько досталось с момента знакомства со мной, а потому мне нужно научиться с ним играть. А еще мне нужно научиться, как его учить. Я должен поделиться с ним накопленной за многие годы мудростью.

– Мне его уже жаль. А на что мы собираемся жить, пока ты реализуешь все эти свои мечты?

– Ах да, чуть не забыл. Пока ты весьма мудро снимала щит со стены тронного зала Юсуфа, я прихватил нечто более легкомысленное, запертое в клетке с леопардом. – Я засунул руку в карман и извлек свою добычу – изумруд из тюрбана Караманли. – Этого хватит для начала. И хватит, чтобы в один прекрасный день отправить нашего ребенка в лучшую школу.

– Итан! Неужели ты наконец-то что-то сохранил?

– Теперь у меня есть семья, для которой стоит стараться.

– Кстати, а где Гор?

– Он же… Я думал, он с тобой. Разве он не сидел только что у тебя на руках?

– А я думала, что он отправился искать тебя!

Мы в оцепенении смотрели друг на друга. Оружие, взрывы, хищные животные, отчаянные битвы и тонущие субмарины… Мы ужасные родители!

А теперь мы умудрились потерять ребенка на восьмидесятифутовом корабле.

– Гарри?

Мы начали поиски на палубе, быстро теряя терпение и самообладание. А что, если мальчонка упал за борт? Мы вырвались из Триполи, использовали новейшие достижения военной науки – и потеряли собственного ребенка на шхуне нашего же флота? «Без здравого смысла нет смысла», – говаривал старый Бен, всегда при этом пристально глядя на меня.

Вдруг что-то пришло мне на ум. Я взял свою любимую под руку и прошептал:

– Кстати, пока не забыл, напомни мне попросить Стеретта сочетать нас браком. В конце концов, он капитан этого судна. Если ты согласна, конечно.

Мое сердце грозило вырваться из груди. Франклин всегда советовал держать глаза открытыми до брака и полуприкрытыми после.

– Конечно, я выйду за тебя замуж! Куда я теперь без тебя? Но где же Гор? – Астиза паниковала, как только может волноваться мать.

– Я знаю, где он. Он там, где я сказал ему быть. Пойдем вниз.

Действительно, я обнаружил его на нижней палубе мирно посапывающим среди парусов. Гарри был похож на спящего ангела, но стоило нам всмотреться в его лицо, как он сел, сонно заморгал и посмотрел на меня.

– Кушать, папа.

Мой сын отправился спать в то самое место, где я обещал ему покой и безопасность.

Историческая справка

Конфликт между Америкой и берберскими государствами продолжался с 1784 года, когда эта новая нация завоевала свою независимость от Великобритании и потеряла защиту британского военно-морского флота, и до 1815 года, когда Соединенные Штаты отправили свой флот в Алжир. Британский флот организовал еще одну карательную операцию в 1816 году, а французы завоевали Алжир в 1830 году, начав колонизацию Северной Африки, которая раз и навсегда положила конец берберскому пиратству.

Американская война на территориях, в настоящее время принадлежащих Ливии, увековеченная в гимне корпуса морской пехоты в строчке «…к берегам Триполи…», продолжалась с 1801 по 1805 год с переменным успехом для обеих сторон. Война закончилась захватом триполитанского города Дерны войсками повстанцев, помощь которым оказывала американская морская пехота. Паша Юсуф Караманли согласился освободить американских пленников в обмен на выкуп в размере 60 000 долларов, что стало неоднозначной «победой», которая тем не менее ознаменовала «совершеннолетие» американского военно-морского флота.

Так что же говорит история об отчаянном и революционном подводном рейде американского путешественника и любителя приключений Итана Гейджа и трех знаменитых ученых на Триполи? Этот эпизод отсутствует в традиционных учебниках истории.

Известно, что Жорж Кювье был одним из самых известных зоологов и палеонтологов своего времени. Уильям Смит слыл отцом английской геологии, но признание пришло к нему лишь в конце жизни. Роберт Фултон являлся неутомимым изобретателем, который пытался продавать свои изобретения как французскому, так и британскому флоту, а впоследствии вернулся домой и разработал первый коммерческий пароход, «Клермонт», спущенный на воду на реке Гудзон в 1807 году. Его изобретение подводной лодки «Наутилус» на целый век обогнало свое время.

Фултон приехал во Францию в надежде на то, что революционное правительство проявит интерес к новым изобретениям с учетом того, чтобы их флот по силам уступал британскому флоту. Американец Дэвид Бушнелл изобрел еще более примитивную субмарину, названную «Черепахой», которая безуспешно пыталась топить британские корабли во время войны за независимость. Фултон доработал идею Бушнелла после того, как чертежи «Черепахи» были опубликованы в 1795 году, и предложил свою субмарину, или «ныряющую лодку», французам 13 декабря 1797 года. Ее окончательное устройство описано в данном романе.

Его идеи не имели продолжения, пока Наполеон не захватил власть во Франции в ноябре 1799 года. При его поддержке к весне 1800 года Фултон построил работоспособную субмарину размером примерно двадцать футов на шесть футов. Она была спущена на воду 24 июля, а 29 июля начала морские испытания в Сене. В августе в Гавре были проведены дополнительные эксперименты, в ходе которых Фултону при помощи субмарины удалось взорвать бочку с порохом. Он дважды пытался подойти к стоящим на якоре британским бригам, но британцы слышали о его экспериментах и, случайно или после предупреждения, подняли якоря и отплыли прежде, чем Фултон смог подойти на достаточное расстояние. Эксперименты продолжились в 1801 году у Бреста. Там «Наутилус» погружался на глубину 25 футов, оставаясь под водой до трех часов, и проделал под водой путь примерно в полмили. Судно также неплохо плавало под парусами на поверхности воды.

К несчастью для Фултона, новый министр морских дел был против столь тайного способа ведения войны, и французы прекратили свою поддержку проекта. Хотя исторические записи указывают на то, что Фултон сообщил французам о том, что уничтожил «Наутилус», чтобы предотвратить его копирование, Итан Гейдж сообщает, что остатки судна могут покоиться на дне бухты Триполи.

Затем, 9 августа 1803 года, Фултон продемонстрировал Наполеону на Сене лодку на паровом ходу, но затем, раздраженный отсутствием поддержки со стороны французов, отправился к британцам, чтобы предложить им субмарину и торпедные изобретения, призванные помочь тем одержать верх над французским флотом.

Столь же революционным было и зеркало, или смертельный луч, авторство которого принадлежит великому греческому математику Архимеду. Сиракузы, греческая колония на острове Сицилия, основанная в 743 году до н. э., стала одним из крупнейших городов Античности и с ходом времени была втянута в титаническое противостояние между Римом и Карфагеном. Город был осажден и захвачен римлянами в 212 году до н. э. Несмотря на приказы римского полководца Марцелла, Архимед был убит римским солдатом, который не узнал знаменитого математика.

Легенда гласит, что Архимед для защиты своего города изобрел гениальные машины, включая усовершенствованную катапульту, гигантские механические клещи, способные крушить римские галеры, и зеркало, способное их воспламенять.

Первая биография Архимеда, дошедшая до наших дней, была написана Полибием спустя семьдесят лет после смерти изобретателя. Зеркало в ней не упоминается. Однако во II веке н. э. Лукиан писал, что греки отразили атаку римлян, используя воспламеняющее стекло, или зеркало. Эта история дорабатывалась более поздними авторами и до сих пор будоражит человеческое воображение.

Современные попытки построить аналогичное оружие включают греческий эксперимент 1973 года в Афинах, когда с использованием 70 зеркал удалось поджечь фанерный макет. В 2005 году студенты Массачусетского технологического института смогли поджечь неподвижную мишень, но попытки повторить этот эксперимент на телевизионном шоу «Разрушители легенд» не увенчались успехом. Удалось ли такому гению, как Архимед, сделать это лучше и помог ли американский ренегат восстановить это устройство в 1802 году, мы оставляем на суд читателя.

Несомненно одно – за последние десятилетия растет число доказательств того, что древний мир был гораздо более технологически развит, чем считалось ранее. Цицерон писал о том, что Архимед создал ранний приводной «компьютер», имитирующий движение небесных тел, и именно такое древнее устройство было обнаружено греческими ныряльщиками за губками в 1900 году. Названный компьютером Антикитеры, он рассчитывал передвижения Солнца, Луны и звезд и в настоящее время хранится в музее в Афинах.

Идея Фултона о создании огнемета восходит своими корнями как минимум к 674 году н. э., когда Византия использовала новое изобретение, названное «греческим огнем», для уничтожения исламского флота.

Французская легенда о Красном карлике действительно имела место быть и отражена в нескольких биографиях Наполеона. Там же упоминается привычка Наполеона постреливать в лебедей Жозефины.

Пале-Рояль был Лас-Вегасом своего времени, а описания руин, пещер и соборов Сиракуз по большей части соответствуют действительности.

Иоаннис Каподистриас, греческий патриот, которого Итан встретил на Тире, стал отцом греческой независимости от Турции. В число прочих персонажей, заимствованных из истории, входят начальник французской секретной полиции Жозеф Фуше, лейтенант американского флота Эндрю Стеретт, а также Юсуф Караманли.

Гигантская ящерица на борту корабля Авроры – это не что иное, как знаменитый комодский варан из Индонезии. Хотя они и не упоминались в западной научной литературе до 1910 года, эти животные, скорее всего, происходят именно с данного архипелага. История также указывает, что в своем дворце в Триполи Юсуф держал львов и прочих представителей семейства кошачьих.

Ложа египетского обряда действительно представляла собой еретическое ответвление франкмасонов, основанное проходимцем и фокусником Калиостро примерно в 1777 году. Его размах, амбиции и долговечность описаны в моих романах на правах литературного вымысла.

Островной архипелаг Тира сегодня известен под названием Санторин и располагается на кромке древнего вулкана. Примерно в 1640 году до н. э. остров взорвался во взрыве столь мощном, что цунами, обрушившееся на Крит, могло привести к закату минойской цивилизации. Некоторые ученые считают, что история Платона об Атлантиде была вдохновлена этой действительно имевшей место быть катастрофой. Минойские руины были действительно обнаружены на Акротири, а некоторые из фресок, описанные в этом романе, хранятся в музее на острове.

Действительно ли когда-то существовали Ог, таинственные предки и фантастические древние орудия? История – это лишь история, и отделение фактов от легенд будет занимать историков и археологов еще многие века. Но мы знаем, что некоторые легенды, когда-то считавшиеся полнейшей выдумкой, такие как легенда об Атлантиде, имели под собой некоторые основания, на что указывают геологические данные, и чем больше мы узнаем о древних людях, тем более гениальными они нам представляются.

Этот роман стал реальностью благодаря исследованиям множества работ научного характера, авторы которых писали об основных персонажах этой новеллы, о берберских войнах и об истории Франции и Средиземноморья. Эта книга также стала прекрасным поводом посетить такие замечательные места, как Санторин и Сиракузы. Отдельно хотелось бы поблагодарить Колледж Хаксли и Ника и Синтию Зафератос, которые познакомили меня с Грецией. И еще раз выражаю свою признательность команде «Харпер Коллинз»: моему редактору Ракешу Сатьялу, издателю Джонатану Бёрнхэму, заместителю редактора Робу Кроуфорду, старшему редактору Дэвиду Коралу, публицисту Хизер Друкер, менеджеру по онлайн-маркетингу Кайлу Хансену, специалисту по маркетингу зарубежных прав Сэнди Ходжман, а также дизайнерам, художникам, редакторам текста и маркетологам. Мой новый роман – это продукт командной работы. Спасибо моему агенту Эндрю Стюарту, который следит за тем, чтобы я не потерял работу. И, как всегда, спасибо моей жене Холли – верному помощнику во всех моих путешествиях, первому читателю моих книг, столь необходимому скептику и музе. И вперед, к новым приключениям!

Уильям Дитрих Изумрудный шторм

© Перевод на русский язык, Рейн Н.В., 2013

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Э», 2016

* * *
Посвящается Ною, другу и товарищу по приключениям

Я был рожден рабом, но природа наделила меня душой свободного человека.

Туссен-Лувертюр[1]

Часть первая

Глава 1

Моим решением было уйти на покой.

И повлияли на него следующие обстоятельства. В 1802 году я узнал, что являюсь отцом семейства, затем спасал мать и сына от одного тирана в Триполи и, наконец, бежал с субмарины, построенной безумным американским изобретателем Робертом Фултоном. После всех этих испытаний я был готов променять героические приключения на спокойную семейную жизнь. Ведь по природе своей я любовник, а вовсе не боец. И никто так старательно не пытается избежать всяких там приключений, как делаю это я, Итан Гейдж.

Тогда вы спросите: почему в апреле 1803 года я оказался в западных французских Альпах и стоял, прижавшись спиной к ледяной стене крепости в горах Джура – в глаза летит мокрый снег, к спине привязана бомба, а шею обхватывает пеньковая веревка, тяжелая, как петля висельника?

Несмотря на все мои усилия осесть и остепениться, новая моя семья вновь оказалась в опасности, и на пути к семейному счастью встало препятствие в виде неприступной крепости-тюрьмы Наполеона Бонапарта.

Я был далеко не в восторге от всей этой ситуации. По мере взросления (в моем случае это был замедленный процесс) человек все меньше склонен радоваться непредсказуемости жизни. Напротив, это все чаще его раздражает. Французская полиция и британские шпионы утверждали, что виной всему я, что это наказание за попытку прикарманить краденый изумруд. Я же расценивал этот камешек лишь как весьма скромное вознаграждение за все мои сражения с пиратами-варварами. Теперь же на кону стояло нечто более ценное и важное. Существовала некая странная и загадочная теория заговора, подталкивающая Францию и Англию к войне, к тому же мною двигало стремление поскорее вернуть своего трехлетнего сына, которого я то и дело терял, точно какую-то пуговицу. Поэтому я и оказался сейчас здесь, близ французской границы, и подошвы моих сапог царапали обледеневшую стену.

К тому же мотивацией служило следующее обещание: если я помогу оказаться на свободе героическому негру, то получу шанс вместе со своей невестой и маленьким Гором, он же Гарри, поселиться где-нибудь в спокойном тихом местечке.

«И тогда вы сможете и дальше бороться за дело свободы и равенства, Итан Гейдж!» – так писал мне мой старый соотечественник, сэр Сидней Смит.

К этому его обещанию я относился скептически. Идеалисты, в чьих головах зародились все эти идеи, нанимали для их осуществления других людей, а вышеупомянутые наемники почему-то по большей части умирали слишком рано. Если сейчас все пройдет гладко, лучшее, на что я могу рассчитывать, – это оказаться на борту какого-нибудь еще не испытанного очередного изобретения эксцентричного англичанина (на них эта нация просто зациклена) и унестись на нем прочь, неведомо куда. Но все это произойдет лишь после того, как моя новая невеста притворится креолкой, любовницей самого знаменитого в мире негра, томящегося сейчас в мрачной темнице Наполеона.

Иными словами, просьба об отставке ввергла меня в пучину политических интриг и распрей, что были выше моего понимания, и я в очередной раз был призван утрясти проблемы мирового масштаба. Похоже, я до конца своих дней так и останусь пешкой в этой игре между Францией и Англией. Обе страны нуждались в моем опыте и экспертном суждении – начиная с новоизобретенных летательных аппаратов и заканчивая потерянными сокровищами ацтеков, – в надежде, что все эти факторы могут сыграть решающую роль в развернутой ими войне и усилить преимущество одной из сторон. Проклятье! Восстания рабов, мореходное искусство обитателей Карибов, предотвращение или отсрочка вторжения англичан – вот в каких вопросах я должен был разбираться, сколь бы ни стремился как-то отвертеться и раз и навсегда забыть обо всем этом.

Страшно утомительно быть нужным всем, особенно с учетом моих недостатков. Ибо и мне не чужды такие человеческие слабости, как алчность, похоть, нетерпение, тщеславие, леность и глупость, – и все они мешают проявиться моему идеализму.

Судьбу мою можно обозначитьтаким определением: герой поневоле. Еще перед смертью мой наставник Бенджамин Франклин делал все, что в его силах, чтобы укрепить мой характер. Но я всегда испытывал инстинктивное отвращение к честному труду, экономии и лояльности и вполне мог обеспечить себе не лишенное приятности, но бесцельное существование в Париже на исходе XVIII века. Затем обстоятельства свели меня с молодым плутом по имени Наполеон, и настала пора, где не было конца приключениям, в том числе охоте за книгами древней мудрости, скандинавскими богами, греческим сверхоружием и мучительной соблазнительницей – точнее, даже не одной, а сразу двумя. Вскоре выяснилось, что героизм не так уж и хорошо оплачивается, мало того – зачастую он является занятием грязным, холодным и болезненным.

Изначально я пустился во все эти приключения, потому что был беден и спасался от несправедливого обвинения в убийстве. Теперь же, если удастся выгодно продать изумруд, украденный мной у пиратов, я смогу посоперничать и с богачами и ни за что никогда не стану заниматься чем-то по-настоящему интересным. Вообще, насколько я понимаю, главный смысл стать богачом сводится к тому, чтобы избегнуть всех несчастий, в том числе работы, неудобств, неприятных неожиданностей и испытаний разного рода. Богачи, с которыми я встречался, можно сказать, и не живут вовсе, а просто существуют, подобно ухоженным растениям. И лично я после всех этих битв, мучений, разбитых сердец и ночных кошмаров поставил себе цель стать скучным и самодовольным, как подобает человеку благородного происхождения. Я стану думать только о разведении лошадей и гроссбухах, выражать вполне предсказуемое мнение о новых знакомых и просиживать за обедом часа четыре, не меньше.

И это будут весьма приятные перемены в моей жизни.

Чтобы достичь этой цели, я в компании с Астизой и Гарри добрался из Триполи до Франции, чтобы продать там украденный мною драгоценный камень. Ведь лучшие ювелиры, дающие самую лучшую цену, всегда жили в Париже. План мой сводился к следующему: резко разбогатеть, пересечь Атлантику, купить уютный и тихий дом в Америке, передать всю свою мудрость и знания Гарри, а также зачать других маленьких Итанов в свободное время в обществе моей чувственной и соблазнительной невесты. Возможно, я придумаю себе скромное развлечение – ну, скажем, займусь астрономией, стану выискивать на небе новые планеты, подобно Гершелю, создателю телескопа, который первым открыл Уран. Его сестра Каролина была настоящим мастером по части обнаружения комет, так что, возможно, и Астиза тоже будет время от времени поглядывать на небо, и мы объединим наши усилия и станем парой выдающихся ученых.

Но это пока что были всего лишь мечты. Для начала мне предстояло пробраться в Фор-де-Жу[2] и вырвать из заключения Туссен-Луветюра, освободителя Санто-Доминго, западной части острова Эспаньола, который местные обитатели называли Гаити.

Чернокожий генерал Луветюр – имя вымышленное и означает «открытие» – отвоевывал свою страну для Франции. Затем его арестовали (за то, что преуспел); ну, а потом вознаградили за преданность тем, что упекли за решетку. Рабы Карибских островов восстали против Франции, пусть она и находилась далеко, за морями, и тут испанцы и британцы увидели для себя возможность вторгнуться в эти французские владения. Тогда французы поступили весьма умно – переманили на свою сторону темнокожих повстанцев, пообещали им свободу, а затем арестовали Туссена, когда тому до окончательной победы оставался всего лишь шаг. И вот теперь Наполеон пытался повернуть время вспять: снова восстановить рабство. Так что в Санто-Доминго начался настоящий ад – стрельба, пожары, массовое уничтожение мирных граждан, пытки и жесточайшее подавление любого сопротивления.

Но подкупили меня пуститься в эту авантюру поиски ответа на один вопрос: действительно ли Луветюр, запертый в ледяной темнице Фор-де-Жу, знал фантастическую тайну некоего древнего сокровища, раскрывающего секреты полетов над землей и таким образом обеспечивающего господство в мире?

В Средние века эта крепость, построенная на границе Франции, принадлежала семейству Жу и началась с возведения в 1034 году деревянного укрепления на каменных уступах – так, во всяком случае, сообщили мне мои британские советники. Постепенно на протяжении почти восьми веков (напоминаю, я карабкался по отвесной стене на рассвете 7 апреля 1803 года) она превращалась в напоминающую морскую птицу башню со стенами, парапетом и воротами. К настоящему времени крепость успела обзавестись тремя рвами с водой, пятью стенами, огибавшими башню по окружности, и видом на перевал Ла-Клюз, сногсшибательным в буквальном смысле этого слова, особенно с учетом широты и климата этих мест, поскольку при одном только взгляде на него можно было получить апоплексический удар. Даже в апреле стена, по которой я поднимался, была покрыта толстым слоем инея. Враги чернокожего Спартака поступили с ним поистине безжалостно, поместив его, лидера первого в истории успешного негритянского восстания рабов, из жарких тропиков сюда, в это проклятое Богом место! Сырость, царившая здесь, в Фор-де-Жу, и пропитавшая все вокруг, донимала узников больше, чем низкие температуры, а вершины и коричневые склоны гор, обступивших ее со всех сторон, были покрыты снегом. Наполеон надеялся, что холод рано или поздно заставит черного генерала выдать все свои тайны; британцы же стремились заполучить пленного до того, как это случится.

Француз по происхождению, но работавший на англичан агент по имени Шарль Фротте, нанимавший меня на это безумие, пытался обрисовать задание в самых красочных тонах.

– Сама крепость так живописна, там царит такая восхитительная тишина… ну, конечно, когда этим маршрутом не проходят армии, – говорил шпион Фротте, у которого было больше клиентов, чем у куртизанки из Неаполитанского королевства.

Изначально он был наемником Ватикана и безуспешно пытался спасти бедного короля Луи до того, как тому на голову обрушится гильотина. Одновременно он являлся роялистом, которого завербовал Сидней Смит (мой старый приятель, ныне член парламента) – с помощью английского золота, разумеется. Ходили слухи, что Шарлю платили также австрийцы, датчане и испанцы. Я был должником этого человека – это он однажды спас меня в Париже, – но штурм обледеневшего средневекового чудовища, причем в одиночку, был, пожалуй, чрезмерной платой за былые его услуги. Однако, увы, выбора у меня почти не было. Мне нужна была помощь в поисках похищенного сына, и я должен был освободить жену, которая каким-то образом убедила стражу пустить ее в камеру, где томился Луветюр.

– Тишина? – откликнулся я. – Но ведь тогда они наверняка меня услышат?

– Охранникам, как и тебе, совсем не по душе ненастная погода, а потому они носа не высовывают на улицу, – объяснил Фротте. – Да и вообще, мало кто захочет служить в таком мерзком месте. Так что это твое преимущество, особенно когда будешь подниматься по стене, где нет окон. Потом короткая перебежка по крыше к камере Луветюра, умелое применение английских технических разработок и, наконец, исторический, можно сказать, побег – и ты возвращаешься в славный и уютный Лондон, где тебя ждет вознаграждение за смелость и риск. Нет, все складывается просто отлично.

– Именно это говорил и Сидней Смит. Но план разработан просто никудышно, можно сказать, никак.

– Только смотри, будь осторожней с этим цилиндром на спине, Итан. Страшно не хотелось бы видеть, как ты взорвешься.

В цилиндре содержалась какая-то дьявольская смесь, изобретенная английским химиком Пристли. Кроме того, я нес на себе двести футов тонкой, но прочной альпинистской веревки, стальной крюк, салазки весом пять фунтов, стамеску для рубки льда, два пистоля, которыми пользуются военные моряки, охотничий нож, теплый плащ и сапоги для человека, которого должен был спасти, и зимнее пальто для себя. Мне пришлось подписать бумагу, где говорилось, что все это выдано под личную ответственность и подлежит возврату – на свои собственные деньги я купил только пару кожаных перчаток.

Да, это было весьма необычное задание, но я решил сосредоточиться на своей цели. Вернуть драгоценный камень и семью, узнать о сокровище ацтеков, а потом позабыть обо всем этом как о страшном сне.

– А что если они не выпустят мою жену? – спросил я у Шарля.

– Именно поэтому твой план и обречен на успех. Когда однажды в эту крепость вернулся после крестового похода рыцарь, он заподозрил свою семнадцатилетнюю жену Берту в неверности и запер ее в камере размером три на четыре фута на целые десять лет. Бедняжка не могла там ни встать во весь рост, ни растянуться на полу, а из бойницы открывался только один вид – на превратившийся в скелет труп ее предполагаемого любовника, подвешенный к выступу скалы напротив. Все говорило о ее невиновности, но старый вояка и слушать ничего не желал.

– Ничего себе, называется, успокоил!

– Напротив. Хотел тебя вдохновить. Астиза лишь притворяется его любовницей, а у нас больше не запирают изменщиц в камерах. Новые времена! И все же советую не задерживаться при подъеме на стену. А когда будешь спускаться, не забудь прихватить ее с собой.

Я вспоминал об этом разговоре на всем пути от деревни Ла-Клюз-э-Мижу и позже, когда поднимался по пологому поросшему соснами холму к месту, где безумец Джордж Кейли, еще один мой помощник-англичанин, оставил для меня свои хитроумные приспособления. Находился тайник у подножия известнякового выступа, с которого я перебрался к подножию крепостной стены. Вершина этой стены заканчивалась самой высокой башней замка. Иными словами, чтобы оставаться незамеченным, я выбрал наиболее сложный для подъема маршрут.

– А ты уверен, что этот твой планер сработает? – снова и снова спрашивал я Кейли, который не переставал ныть всю дорогу, напоминая о том, чтобы я не порвал ткань и не задел какой-то там проводок. Англичане просто обожают пускаться в самые невероятные авантюры с минимальным шансом на успех. И тот факт, что время от времени кому-то из них просто везет, вдохновляет их на дальнейшие подвиги.

– Совершенно уверен, – ответил он. – Чисто теоретически, конечно.

Я не обезьяна и не муха, но все же у меня были кое-какие преимущества. Крепостная стена оказалась далеко не гладкой и к тому же имела небольшой наклон внутрь, что добавляло стабильности при восхождении. Кроме того, ее давным-давно не ремонтировали и не обновляли. Под действием морозов и ветров в кладке образовались глубокие щели и трещины, и часть камней сместилась, так что тут было за что ухватиться. Совсем не то, что карабкаться по новенькой и совершенно гладкой стене! Если бы только еще удалось унять дрожь в коленках! Я продолжал карабкаться к вершине, стараясь не смотреть вниз, и вот, наконец, уперся левым локтем в очень удобную выемку и встал обеими ногами на выступ, после чего размахнулся правой свободной рукой и забросил веревку. Я использовал булинь – привязал его к крюку – и начал размахивать этим приспособлением до тех пор, пока не придал ему вращательное движение по кругу. Крюк при этом слегка посвистывал в холодном ночном воздухе.

В конце концов, мне удалось сильно раскрутить это приспособление, и я, заняв удобную позицию, выпустил его из руки. Крюк взмыл вверх и зацепился за край каменной канавки на крыше башни. Я подергал – вроде бы держится крепко. Другой конец веревки я бросил вниз, туда, где ждал Кейли. Пришло время испытать его машину.

Я же начал подниматься дальше, моргая и щурясь от снега, бившего в глаза. Плащ, предназначенный для Луветюра, развернулся и хлопал на ветру, как парус. Я подобрался уже к самой крыше – парапет находился чуть правей, – а затем, как краб, пополз по стене башни. Подошвы моих сапог то и дело оскальзывались, но веревка держала.

Почти у цели!

К сожалению, я все же просчитался и выбрал стену с зарешеченным окном. Внутри горела свеча, пламя ее дрожало. С постели поднялась какая-то фигура. Неужели я наделал шуму? Или в окне промелькнула моя тень? Женщина отбросила назад длинные волосы и двинулась к окну.

И увидела за решеткой мое лицо, круглое и бледное, как луна.

Она была молода и хороша собой, под ее ночной рубашкой вырисовывались соблазнительные формы. Прелестные груди, слегка округлый животик, а личико – так прямо ангельское! Я так и замер на месте, очарованный этим зрелищем.

И тут она открыла рот, собираясь закричать.

Глава 2

Мы с Астизой были женаты меньше года: свадебный обряд состоялся летом 1802-го, и провел его лейтенант Эндрю Стеретт на борту американской шхуны под названием «Энтерпрайз». Этот блестящий офицер спас нас, вытащив из моря близ Триполи, когда мы удирали от пиратов.

Наверное, наше венчание на борту судна совсем не соответствовало женскому представлению о том, какой должна быть настоящая свадьба, – ни цветов, ни нарядов, ни подружек невесты. Зато в качестве свидетелей у нас выступали сразу трое выдающихся ученых: мои компаньоны – Роберт Фултон, зоолог Жорж Кювье и геолог Уильям Смит. Плюс еще мой маленький друг Пьер Рэдиссон, который предупредил невесту, что это просто безумие – выходить замуж за столь безрассудного человека, как я. К счастью, я познакомился с Астизой во время наполеоновской кампании в Египте, и она имела возможность оценить все мои достоинства и недостатки. И Купидон дал добро на наше соединение в браке.

Команда из кожи лезла вон, чтобы придать праздничности этой церемонии – повсюду были развешаны пестрые сигнальные флажки, невесте соорудили шлейф из куска старого паруса и даже устроили оркестр из дудки, барабана, колокольчика и рожка, который умудрился наигрывать нечто напоминающее «Янки Дудль» и «Сердце дуба». Свадебный марш в репертуар моряков не входил: такая музыка была им просто не по зубам. После того как Стеретт объявил нас мужем и женой, я страстно поцеловал Астизу и сплясал джигу с маленьким Гарри, а затем немного полюбовался изумрудом, украденным у паши в Триполи. С тех пор я смотрел в будущее с оптимизмом.

Пьер подарил нам медальон, подобранный им во время бегства. Это была роскошная вещица, усыпанная бриллиантами и стоящая не меньше годового дохода какого-нибудь добропорядочного джентльмена.

– Тебе на медовый месяц, осел ты эдакий, – сказал он мне.

– Но и ты тоже заслужил вознаграждение, – заметил я.

– Купить хоть что-нибудь там, где прошли канадские мореплаватели, невозможно. Так что потрать подарок на жену и сына.

Нет, безусловно, наш брак начался идиллически. Стеретт высадил мою семью на берег в Неаполе, и мы посетили место недавних раскопок в Помпее, которые проводил антиквар Уильям Гамильтон – судя по слухам, он постоянно отдавал свою жену Эмму в пользование моему старому знакомцу, адмиралу Горацио Нельсону. Руины древнего города совершенно заворожили Астизу, и даже я был заинтригован – и это при том, что мне в свое время выпала возможность увидеть артефакты из этих мест в особняке Мальмезон на окраине Парижа, в доме, который Наполеон приобрел для своей жены Жозефины. Мы поздравили Гамильтона с успехами и с радостью отметили, что этот человек мог увлекаться более интересными вещами, нежели его переходящая из рук в руки жена. Я решил, что он куда счастливее без своей шлюхи, которая в любом случае была для него слишком молода, да к тому же не отличалась добропорядочностью.

Из Неаполя мы с Астизой и Гарри направились в Рим, а затем – дальше, на север, пользуясь тем, что между Британией и Францией в то время царил мир. Мы провели чудесное солнечное Рождество на острове Эльба, а затем после наступления нового 1803 года быстро перебрались во Францию, которая, как мне показалось, просто процветала с тех пор, как власть в ней захватил Наполеон. Мы гуляли по Парижу и учились быть мужем и женой.

Моя Астиза – женщина умная и независимая. Такие зачастую отпугивают мужчин, но меня она просто обворожила. Она соблазнительна, как сирена, красива, как богиня, да еще практична и разумна, как и подобает настоящей домохозяйке. Чем я ее прельстил, до сих пор не понимаю. Ну, разве что представлял для нее любопытный объект для переделки и усовершенствования. Я же просто знал, что с женой мне крупно повезло, и считал этот брак одним из главных своих достижений.

Впервые мы встретились после того, как она помогла своему хозяину из Александрии раскритиковать Наполеона. С тех пор моя любимая всегда оставалась стойким борцом. Она была просто изумительной рабыней – высокообразованной, наделенной редкостным любопытством к тайнам прошлого и несгибаемым стремлением придать смысл нашему существованию. Мы с ней полюбили друг друга на Ниле, прямо как Антоний и Клеопатра, вот только денег у нас было куда как меньше.

Несмотря на всю свою увлеченность женой, я вскоре понял: брак – это тяжелый каждодневный труд, как бы там ни воспевали поэты его прелести. А супружеские переговоры по зубам разве что Талейрану. В какое время ложиться в постель и на каком боку спать (лично я предпочитал на левом)? Кто распоряжается деньгами (она) и предлагает, на что их потратить (я)? Какие правила поведения внушать ребенку (она) и как погасить энергию ребенка с помощью подвижных игр (я)? Должны ли мы набивать освещенные свечами подвалы запасами эля (мое предпочтение) или же лучше обзавестись солнечной террасой, где на столах будут овощи, фрукты и вино (ее предпочтение)? Кто из нас разрабатывает маршрут, договаривается с хозяевами таверн и постоялых дворов, занимается стиркой, выбирает сувениры, затевает любовные игры, первым встает, читает допоздна, устанавливает скорость передвижения, решает, что лучше надеть, составляет план идеального дома, торчит в библиотеке, созерцает древние храмы, переплачивает за баню, курит фимиам, играет в кости, садится в повозке лицом по ходу движения или же наоборот?..

Нет, если серьезно, я твердо настроился найти для нас дом в Америке, в то время как мою жену больше привлекал солнечный Египет с его древними тайнами. Ее сердцу всегда были милы деревья, в то время как я искал под ними лишь тень. Меня влекло в горы, а Астиза предпочитала берег. Она любила меня, но я был ее жертвой. Я любил ее, но она постоянно тянула меня туда, куда мне не хотелось возвращаться. Когда мы еще не были женаты, будущее выглядело туманно и казалось полным бесконечных возможностей. Поженившись, мы начали делать выбор.

Достичь счастья в браке куда сложней, нежели просто любить друг друга, но если супруги сообща переживают победы и поражения и способны на компромиссы, то о большем не стоит и мечтать. Наблюдать за тем, как растет маленький Гарри, уже само по себе чудо, а теплота любовных объятий по ночам – такое утешение… Интимные отношения настолько удовлетворяли нас обоих, что временами я недоумевал: почему мне не приходило в голову жениться раньше?

– А знаешь, ты очень даже неплохой отец, – как-то с легким удивлением в голосе заметила Астиза, наблюдая за тем, как я возвожу дамбу на маленьком ручейке неподалеку от Нима вместе с Гарри, которому в июне должно было исполниться три года.

– Полезно сохранять восприятие и образ мысли двенадцатилетнего мальчишки, – ответил я. – Большинство мужчин умудряются.

– А ты когда-нибудь скучаешь по прежней независимости? – Женщины никогда ничего не забывают и вечно беспокоятся.

– Это ты о чем, о пулях? О трудностях и преградах? О разных там интригах и искушениях? Да нисколько! – Я указал Гарри на несколько пригодных для строительства дамбы камушков; он трудился усердно, как бобер. – Сыт я всеми этими приключениями по горло. Вот сейчас – это жизнь, совсем другое дело, любовь моя. Скучная, но такая славная и спокойная…

– Выходит, и я тоже, что ли, скучная? – Женщины вечно цепляются к словам, как какие-нибудь барристеры.

– Ты ослепительная. Просто я хотел сказать, что моя нынешняя жизнь протекает так тихо и приятно, без всяких там пуль и трудностей…

– Ну, а искушения? – Помните, что я только что говорил? Женщины никогда ничего не забывают.

– Ну чем можно искусить мужчину, если жена его – Изида и Венера, Елена и Роксана в одном лице? – Да, я становлюсь настоящим мужем. – Вот еще несколько подходящих камушков, Гарри. Давай построим замок прямо на береговой линии!

– И потом взорвем! – восторженно воскликнул ребенок. Я учил его быть мальчишкой, даже несмотря на то, что жена хмуро взирала на некоторые наши игры.

Итак, семья моя прибыла в Париж. План был таков: драгоценный камень занимает немного места, и спрятать его куда как легче, нежели мешок с деньгами. А потому я решил не спешить с продажей изумруда – мне хотелось выбрать точку, где за него могут дать лучшую цену. Ну, а затем мы отправимся ко мне на родину и подыщем себе в Америке славный домик в уютном и тихом местечке.

Тут, боюсь, я и допустил ошибку: во мне взыграло тщеславие. Ведь я относительно недавно разыскал и уничтожил зеркало Архимеда и попутно спас Астизу и Гарри от пиратов. И я не хотел упустить возможность еще раз пообщаться на дружеской ноге с консулом – в надежде, что тот скажет, как блестяще я провел эту операцию. Меня также очень занимал вопрос об обширной территории Луизианы, которую приобрела Франция и по которой я считал себя экспертом, поскольку побывал там в компании одного безумца из Норвегии. Я уже посоветовал Джефферсону купить, а Наполеону – продать эти земли, но переговоры были приостановлены, и президент послал в Париж нового дипломата по имени Джеймс Монро. Его, а не меня, – и я был раздосадован, поскольку считал, что смогу ускорить процесс, а уж потом удалиться на покой.

В каждом успехе всегда кроется подвох. Он заставляет человека почувствовать себя незаменимым – а это есть не что иное, как заблуждение. Гордыня приносит куда больше неприятностей, чем любовь.

Итак, когда в середине января 1803 года семья моя прибыла в Париж, ко мне обратился американский посланник Роберт Ливингстон: его очень тревожила судьба пустошей к западу от реки Миссисипи, и он хотел, чтобы я лоббировал его интересы у Наполеона. Поскольку именно Ливингстон устроил нас в гостиницу, да к тому же работал с моим другом Фултоном над очередным изобретением под названием «паровая лодка», я убедил Астизу еще немного полюбоваться Парижем, а сам стал добиваться аудиенции у Бонапарта. Город полнился слухами о возобновлении конфликта с Англией, беседы на эту тему были крайне занимательны, а перспективы вступить в новую войну всегда возбуждают тех представителей общества, шансы которых принять участие в сражениях достаточно ничтожны. При этом моей жене не терпелось познакомиться с прославленными библиотеками города, где хранились тексты о мистических религиях.

И мы остались в Париже и стали вести светскую жизнь. Я был горд тем, что меня, прежде сидевшего в парижской тюрьме, теперь наперебой приглашают в салоны.

Мы с Астизой отказывались признаваться, что в глубине души по-прежнему оставались охотниками за сокровищами.

И тем самым готовили почву для несчастий и катастроф.

Глава 3

Получив аудиенцию у Наполеона, я не смог побороть искушения вновь погрузиться в историю. Первый консул Франции, сменивший некомпетентное правление Директории во главе с ее диктатором, потратил миллион франков на восстановление полуразрушенного дворца Сен-Клу, что на окраине Парижа, и сделал его местом своего проживания. Там же располагалась и его штаб-квартира, и все это – в шести милях от пропитанного зловонием центра города, на приличном расстоянии от всяких демократических бесчинств. К тому же дворец был куда просторней, нежели особняк Жозефины. Здесь нашлось место и для все разрастающегося штата консула, разных там помощников, слуг, подлипал и интриганов. Дворец был также призван производить должное впечатление на визитеров своим пышным убранством: богачи и политики часто соревнуются в этом, показывая, кто из них значимее.

Я познакомился с Бонапартом в 1798 году на военном судне «Восточный», где было не протолкнуться, и с тех пор отмечал, как всякий раз при новой с ним встрече его дома становятся все краше и богаче. За тот довольно короткий промежуток времени, что он поднимался к вершинам власти, у него скопилось больше дворцов, чем у меня – обуви. Лично у меня так до сих пор и нет дома, и этот контраст в наших карьерах становился все очевиднее, пока я переходил через Сену по мосту де Сен-Клу, а затем двинулся по вымощенной гравием широкой дороге к зданию Военного суда чести. Сам дворец, выстроенный в форме буквы «U», возвышался на пять этажей, а внутри размещался просторный мощеный двор, где спешивались посыльные, останавливались кареты дипломатов, бродили, переговариваясь между собой, министры и покуривали лакеи, а также лаяли собаки и сновали слуги и торговцы с товаром. Вся эта просторная площадь была завалена кучками лошадиного навоза, и сюда же, кстати, выходили и окна апартаментов Жозефины. Ходили слухи, будто бы Наполеон, работавший допоздна, и его супруга спали в отдельных спальнях, и планировка этих новых пристроек была столь запутана, что когда первый консул хотел провести ночь со своей женой, он переодевался в ночную рубашку и колпак, звонил секретарю, и тот вел его к Жозефине темными коридорами, освещая дорогу одной-единственной свечой.

Я же, разумеется, прибыл еще при дневном свете и был встречен новым камердинером Бонапарта Константом Вайри, противным толстым типом с круглым маслянистым лицом и бакенбардами, похожими на бараньи котлеты, который почему-то долго принюхивался к моей одежде, точно подозревал меня в нечистоплотности. Я поздравил его с назначением:

– Приятно служить лакеем в столь величественном дворце.

– Уж если у кого и имеется опыт по этой части, – тут же парировал он, – так только у вас, мсье Гейдж.

Возненавидев друг друга с первого взгляда, мы поднялись по мраморной лестнице, а затем двинулись по обшитому дубовыми панелями коридору к библиотеке, которая оказалась размером с амбар.

Наполеон с волчьим аппетитом поглощал завтрак, который ему подали прямо в кабинет: почему-то в этом его дворце – как, впрочем, и во всех остальных – не нашлось места, где можно было устроить столовую. Он сидел на кушетке, обтянутой зеленой тафтой, а завтрак был сервирован на раскладном армейском переносном столике. Бонапарт уже принял ванну – вопреки скептицизму врачей он воспринял новую французскую моду драить себя губкой с мылом каждый день, и теперь его слугам приходилось с утра греть воду. На нем был простой синий военный мундир с красным воротничком, белые бриджи и шелковые чулки. Я подумал, что, быть может, он предложит мне хотя бы кофе с рогаликом – о супе и цыпленке я даже не мечтал, – но он не обратил внимания на то, что я голоден, и жестом пригласил меня присесть на стул с высокой спинкой.

Я огляделся. В кабинете стоял большой письменный стол в форме человеческой почки или, если угодно, скрипки, конструкции самого Наполеона – сделанный так, чтобы он мог втиснуться в изгиб в середине и заниматься корреспонденцией. Стол был завален бумагами, а его ножки были выточены в виде грифонов.

Другой стол, поменьше, предназначался для его нового секретаря, Клода Франсуа де Меневаля, недавно сменившего на этом посту Бурьена, когда последнего уличили в спекуляции военными поставками. Молодой и красивый Меневаль поднял на меня глаза и напомнил, что мы с ним встречались в Морфонтене, когда праздновалось подписание договора с Америкой. Я кивнул, хотя совершенно его не помнил.

Убранство кабинета дополняли огромные, как утесы, книжные шкафы от пола до потолка, что, несомненно, защищало помещение от зимних сквозняков. Над камином высились бронзовые бюсты старых противников, Ганнибала и Сципиона: они мерили друг друга воинственными взглядами, словно прикидывали, сколько боевых слонов можно использовать в очередном сражении. Последний раз я, обсуждая Ганнибала с Наполеоном, описал, как бы сам повел армию Бонапарта через Альпы, и с тех пор дал себе обещание воздерживаться от подобных экскурсов в военную историю.

– А, Гейдж, – небрежно приветствовал меня консул с таким видом, точно мы встречались с ним не год тому назад, а лишь вчера. – Я-то думал, пираты, наконец, уничтожили вас, а вы снова тут как тут! Стало быть, у них произошла осечка… Натуралист Кювье говорил мне, что вы весьма преуспели в одном своем начинании.

– Я не только уничтожил опасное древнее оружие, господин первый консул, но и обрел жену с сыном, – ответил я.

– Замечательно иметь под боком такого человека. – Он отпил глоток любимого своего «Шамбертена», вина из черного винограда с богатым фруктовым ароматом, и невольно напомнил тем самым, что я страдаю не только от голода, но и от жажды. Но, увы, на столике был всего один бокал.

– Впрочем, и я тоже разглядел в вас кое-какие достоинства, – заявил Бонапарт с обычной своей прямотой. – Искусство править – это умение обнаружить таланты в каждом мужчине и женщине. Ваш, похоже, заключается в выполнении необычных миссий в самых экзотических местах.

– Вот только теперь я ухожу в отставку, – поспешил вставить я, чтобы он правильно меня понял. – В Триполи мне повезло, и я собираюсь осесть где-нибудь со своей супругой Астизой – вы должны ее помнить по египетской кампании.

– Да, та самая, что помогала в меня стрелять…

У консула тоже была долгая память, как у женщины.

– Теперь она стала более покладиста, – сказал я.

– Осторожней с женами, Гейдж. Говорю вам это, как мужчина, который просто сходит с ума по своей. Ибо нет для мужчины большего несчастья, чем когда им вертит и крутит жена. В этом случае он просто полное ничтожество.

Всем было известно неприязненное отношение Наполеона к женщинам в целом, несмотря на все их сексуальные чары.

– Мы с женой партнеры, – заметил я, хоть и понимал, что мой собеседник отнесется к этому высказыванию неодобрительно.

– Ба! И все равно, будьте осторожней, как бы вы к ней там ни относились. – Бонапарт отпил еще глоток. – Оплошности большинства мужчин вызваны именно чрезмерным увлечением своими женами.

– Выходит, и вы тоже допускаете оплошности из-за любви к Жозефине?

– В том и ее, не только моя вина. Вам наверняка известно, какие ходят по Парижу слухи… Но все эти треволнения в прошлом. Мы, правители, являемся образцом честности и прямоты.

Я решил воздержаться от того, чтобы высказать, что думаю на самом деле, и не выразил сомнений по этому поводу.

– И разница между нами, Гейдж, состоит в том, что я умею управлять своими чувствами. А вот вы – нет, – заявил Наполеон. – Я человек рассудка, а вы – импульса. Вы нравитесь мне, однако не будем притворяться, что мы равны.

Это было и без того очевидно.

– Всякий раз, когда я вижу вас, господин первый консул, вы становитесь все лучшего о себе мнения, – заметил я.

– Да, это порой даже меня удивляет. – Бонапарт огляделся по сторонам. – Я не тороплю свои амбиции, просто они идут в ногу с обстоятельствами. Чувствую, будто меня влечет к цели некая неведомая сила. Вся жизнь – это сцена, остается установить декорации и разыграть все, как предсказывали оракулы.

Я вспомнил, как он рассказывал мне о своих видениях, которые посетили его в великой пирамиде, о предсказании легендарного гнома по прозвищу Маленький Красный Человечек.

– Вы все еще верите в судьбу? – поинтересовался я.

– А как еще объяснить то, кем я стал? В военном училище смеялись над моим корсиканским акцентом – а теперь мы дорабатываем Кодекс Наполеона, где будут переписаны законы Франции. Я начинал, не имея гроша в кармане, даже форму не на что было купить, – а теперь коллекционирую дворцы. А чем еще, как не судьбой, объяснить, что у такого, как вы, американца, больше жизней, чем у кошки? Жандарм Фуше[3] был прав, не доверяя вам, поскольку вы отличаетесь просто необъяснимой живучестью. А я был прав, что не доверял Фуше. Полиция изобретает больше лжи, вместо того чтобы доискиваться до правды!

Я знал, что министр полиции, арестовавший меня год тому назад, был смещен со своей должности и стал просто сенатором, как сэр Сидней Смит, скатившийся с должности военачальника на Ближнем Востоке. Теперь Фуше затерялся затем где-то в дебрях британского парламента. Помню, что, узнав об этих двух событиях, я испытал облегчение: законодатели часто ошибаются, зато редко лично засаживают тебя за решетку.

– Хотите узнать, какое впечатление произвело на меня Средиземноморье? – спросил я.

Бонапарт налил себе кофе и взял булочку, так и не предложив мне ничего.

– О Средиземноморье забудьте, – сказал он мне. – Ваша молодая нация отвлекает пиратов Триполи, ввязавшись с ними в маленькую войну. Меня же подталкивают к большой войне с вероломными британцами. Они отказываются отдать Мальту, как было обещано в Амьенском договоре[4].

– Но и Франция тоже не сдержала своих обещаний.

Эту мою ремарку консул проигнорировал.

– Британия, Гейдж, это зло. Нет на свете более миролюбивого человека, чем я. Я – генерал и видел ужасы войны. Однако эти лобстеры послали целых трех наемных убийц, чтобы разделаться со мной, и наводнили Европу шпионами, услуги которых оплачиваются британским золотом. Мало того, они задумали прибрать к рукам всю Северную Америку. И наши две страны, Америка и Франция, должны объединиться против них. Я согласился принять вас, чтобы обсудить вопрос с Луизианой.

Впечатление об этой огромной территории у меня сложилось неблагоприятное – скверный климат, полно жирных черных мух… Но я знал, что Томас Джефферсон не прочь завладеть этими землями, по площади в несколько раз превышающими территорию Франции. Американские переговорщики надеялись выкупить Новый Орлеан – это открыло бы им торговые пути к Мексиканскому заливу. Я же решил предложить более крупную сделку.

– Надеюсь, две наши страны как-нибудь договорятся о разделе этих просторов, – заметил я. – Просто у меня сложилось впечатление, что вы собираетесь послать туда армию и создать свою империю.

– У меня была армия, ровно до тех пор, пока в Доминикане не разразилась желтая лихорадка. К тому же мой зять генерал Шарль Леклерк сделал мою сестру Полину вдовой.

Бонапарт жевал булочку и не сводил с меня глаз. Уверен, ему было известно, что я переспал с его сестрой, помогая готовить еще один договор в Морфонтене. Инициатором этой кратковременной связи была она, а не я, но я дорого заплатил за удовольствие – вынужден был отправиться во временную ссылку на американскую границу. Впрочем, братья склонны разглядывать подобные истории через вполне определенную призму: мои отношения с Бонапартом с тех пор осложнились, и причиной этого, а также самым главным осложнением была Полина. Я постарался не показывать, какое облегчение испытал, узнав, что муж ее благополучно скончался.

– Какая трагедия… – пробормотал я.

– Моя идиотка-сестра в знак скорби отрезала свои прекрасные волосы. Она никогда не любила мужа. И уж определенно была ему неверна, но главное – соблюсти приличия. – Наполеон вздохнул и взял со стола письмо. – И первым же судном она отправилась во Францию. Эта женщина наделена изворотливой практичностью, присущей Бонапартам.

– И еще красотой.

– Вот донесение от Леклерка, написанное в октябре за неделю до его смерти. – Консул прочел вслух: – «Излагаю свое мнение об этой стране. Мы должны уничтожить всех негров, которые прячутся в горах, мужчин и женщин, и оставить в живых лишь детей в возрасте до двенадцати лет. Казнить их следует на равнине, открыто, на глазах у всех. В колонии не должно остаться ни единого цветного, носящего эполеты. В противном случае колония не перестанет бунтовать. Если вы хотите стать властелином Санто-Доминго, то должны послать мне двенадцать тысяч бойцов, причем незамедлительно, не теряя ни единого дня». – Он отложил письмо в сторону. – Ну, что скажете на это, Гейдж?

– Тщетные усилия.

Мой собеседник мрачно кивнул.

– Всегда держал вас на службе за честность и прямоту, верно? Санто-Доминго жаждет свободы там, где ее никогда не было и быть не может. В попытке сделать всех людей равными чернокожие достигли одного: сделали самих себя равно несчастными. И мне ничего не остается, как вернуть прежнее положение вещей. Я схватил вождя повстанцев Луветюра и запер его в темнице, в горах, но негры никогда не понимали, где и когда следует остановиться. Тамошняя война просто пожирает целые полки. У меня нет двенадцати тысяч солдат для отправки на Гаити. Не говоря уже о том, чтобы отправить войска в Луизиану.

– Прискорбно слышать обо всех ваших затруднениях, – отозвался я.

На самом деле мне было ничуть не жаль Бонапарта. Я не считал, что первый консул должен добавить к своим владениям еще миллион квадратных миль. Пару лет тому назад он уговорил Испанию вернуть Луизиану Франции, но испанский флаг все еще развевался над Новым Орлеаном, потому как Наполеон не предпринял никаких шагов, чтобы как-то закрепить за собой эти новые владения. И вот теперь он вдруг вцепился в богатейшую колонию Франции, в «сахарный» остров Санто-Доминго, и собирался восстановить там рабство, чтобы стать крупнейшим монополистом по поставке на мировой рынок сахара. В результате этот райский уголок должен был превратиться в склеп. Политика Бонапарта была настоящим предательством идеалов Французской революции, к тому же самой откровенной глупостью. Лично меня всегда поражало, как это люди могут навязывать другим образ жизни и порядок, который сами считают невыносимым.

Между тем Том Джефферсон был, пожалуй, единственным в мире безумцем, который действительно хотел заполучить Луизиану. Он не видел, какой ад царит на американском западе, считал эти места райскими и подумывал послать туда своего секретаря Мерриуэзера Льюиса, чтобы тот исследовал тамошние края. Пообещав уговорить Бонапарта продать ему эти земли, я заработал бутылку отменного вина от президента. Джефферсон, как и Франклин, еще будучи дипломатом, провел во Франции достаточно времени и знал толк в еде и выпивке. Позже он закупил в кредит столько вина, что у него образовался самый лучший погреб в Америке – и самые большие долги. Кроме того, этот выходец из Вирджинии был куда более приятным собеседником, нежели прямолинейный и жесткий Наполеон, а потому ко времени, когда мы добрались до дна бутылки, я твердо решил голосовать за него, чтобы он остался на второй срок. Если, конечно, я доживу до дня выборов.

Бонапарт вечно спешил и не тратил времени на радости жизни. Он махнул рукой, и перед ним тотчас материализовался слуга, который забрал со столика серебряную посуду и приборы. И на торжественном обеде во дворце, и в палатке на месте боевых действий этот корсиканец всегда поедал все с молниеносной скоростью.

– Итак, твой народ, Гейдж, может только выиграть от глупости европейцев, – заявил он. – Ты нужен мне. Поедешь к американским переговорщикам и убедишь их, что купить всю Луизиану – это их идея. И тогда Соединенные Штаты станут противовесом британскому влиянию в Канаде, а у меня появятся деньги, которые будут потрачены на войну с англичанами. Если я не могу контролировать Санто-Доминго, пусть британцы не смогут контролировать бассейн Миссисипи. Соединенные Штаты поубавят британцам спеси и, подобно блудному сыну, только сыграют тем самым на руку Франции.

Мой народ вовсе не считал себя блудным сыном, однако я понимал: от этой сделки выиграют все, в том числе и я сам. В 1800 году я уже сыграл небольшую роль в окончании необъявленной войны на море между Америкой и Францией – что ж, придется еще раз ввязаться в политические игры. Наполеон хотел избавиться от дорогого приобретения одним росчерком пера – до того, как британский флот просто отберет у него эти земли. Похоже, я могу осчастливить всех, кроме Британии.

– Попробую заставить своих соотечественников мыслить более масштабно, – пообещал я. – К чему покупать один город, Новый Орлеан, когда можно приобрести целую империю? – В животе у меня заурчало от голода. – И сколько вы хотите за это мусорное ведро?

– Пятьдесят миллионов франков. Но ты скажи, что вдвое больше, пусть себе всласть поторгуются и собьют цену. Когда я завоюю Лондон и уничтожу британский флот, наши с тобой страны станут самыми крупными торговыми партнерами в мире. Луизиана – это только первый шаг. Это возможность столь же значительная, как наша революционная победа при Йорктауне[5]. Каждый полученный мной американский доллар я направлю на то, чтобы разбить англичан из своих пушек, и все мы сможем насладиться этим зрелищем.

– Согласен. Но только после выполнения этого задания я все равно ухожу в отставку.

– Будешь жить на пенсию?

– Я приобрел нечто ценное в Триполи и намереваюсь выгодно это продать.

Глаза первого консула сверкнули любопытством.

– Что именно?

– Пусть французское правительство это не волнует. Так, пустячок, безделица, но достаточно, чтобы обеспечить семью на всю жизнь.

– Видно, стоящий пустячок…

– Да. Повезло, в кои-то веки.

– Временами ты бываешь просто незаменим, Гейдж, хотя все остальное время действуешь на нервы, – буркнул Наполеон, и я вспомнил, как он два или три раза едва не застрелил меня. – Надо понимать, человеку от судьбы не уйти. Да, ты американец, но когда твои интересы совпадают с интересами Франции, ты француз. Понимаешь?

– Понимаю, что именно по этой причине и хочу в отставку. Изо всех сил буду стараться быть бесполезным. Во всем, кроме Луизианы, разумеется.

– Для нас крайне важно завершить эту сделку, Гейдж. Можешь оставаться в Париже, пока все не утрясется.

– Тоже понимаю. Но с учетом того, что я еще не продал эту свою маленькую безделицу, хотелось бы знать, какой наградой будут отмечены все мои труды и старания. Особенно с учетом того, что вы должны получить от сделки пятьдесят миллионов франков. – Никогда не помешает урвать хотя бы горсть крошек с дипломатического стола. – Зарплата убедит американских переговорщиков в том, что я действительно представляю ваши интересы.

– Ха! Если хочешь казаться настоящим моим партнером, не мешало бы поучиться кое-каким навыкам у моих самых доверенных агентов.

– К примеру?

– Ну, сделать татуировку в укромном местечке, подчеркивая свою лояльность.

– Какую еще татуировку?

– Инициал «N» в лавровом венке.

– Да вы, должно быть, шутите!

– В жизни у человека полно врагов. Это один из способов показать, что ты друг.

– Но не носить же клеймо, принадлежащее другим!

– Это знак секретного легиона. – Бонапарт был явно раздражен тем, что мнене пришлось по вкусу его предложение. – Или же можно обзавестись каким-либо временным символом. Но только ты должен вернуть его, если вызовешь мое неудовольствие.

– Каким?

Консул выдвинул ящик стола и достал маленький медальон на цепочке. На нем был тот же рисунок, что и у описанной им только что татуировки, но медальон оказался из чистого золота, и его можно было носить на шее.

– Всего лишь несколько агентов удостоились такой чести, – сказал Наполеон.

Наверное, это прибавит мне авторитета, подумал я, после чего взял медальон и взвесил его на ладони. Маленький, легкий, скромный, и всегда можно снять…

– Не так уж много в нем благородного металла, – произнес я вслух.

– Миллионы мужчин готовы отдать свои жизни за честь носить этот медальон.

– Что ж, польщен.

На самом деле я не испытывал ничего подобного – мне просто не хотелось обижать его.

– И все ваши открытия, сделанные во время задания, будут принадлежать Франции, – добавил Бонапарт.

– Последнее задание по Луизиане, а затем из Парижа домой. Это займет время, и надо на что-то покупать хотя бы хлеб, – не унимался я.

Когда речь заходила о деньгах, Наполеон становился скуп и увертлив, как ростовщик.

– Добудь Луизиану для своего президента, Гейдж, и они сделают тебя конгрессменом, – пообещал он мне.

Глава 4

Итак, я принялся за работу, целью которой было удвоение территории моей родной страны. Для начала я встретился с Ливингстоном, которого должен был убедить в необходимости приобрести каждый населенный дикарями акр этой земли. Перед тем как приехать во Францию, Роберт Ливингстон был грандмастером Великой масонской ложи Нью-Йорка. Я и сам был масоном, однако не стал говорить ему, что ничем не отличился на этом поприще.

– Сам Бенджамин Франклин ввел меня в курс дела и ознакомил с принципами вашего братства, – сказал я, набивая себе цену. – С тех пор я изо всех сил стараюсь соответствовать им. – Увы, мои старания не привели к каким-либо результатам. – Если наше правительство сможет позволить себе назначить мне хотя бы скромную плату за труды, я смогу еще какое-то время побыть в Париже и довести сделку до конца. Я, знаете ли, являюсь доверенным лицом Наполеона, – и я показал Роберту медальон.

Помогло то, что Ливингстон завел дружбу с моим американским коллегой Робертом Фултоном. Познакомился он с изобретателем на выставке одной из «панорам» – так называлось огромное круговое живописное полотно на одну из животрепещущих тем, «большой пожар в городе». Фултон зарабатывал на жизнь, изобретая разные совершенно бесполезные машины и механизмы, и это послужило ему входным билетом в высшее парижское общество. Его субмарину «Наутилус» мы потеряли в Триполи, спасая Астизу и Гарри, и теперь Фултон был занят разработкой более грандиозного сооружения под названием «паровая лодка». Она должна была быть в два с половиной раза длиннее его «утопленницы» и раскрашена в яркие карнавальные цвета. Управлялась она, по замыслу изобретателя, не капитаном, а механиком и могла развивать скорость до трех миль в час против течения, что сократило бы время пути от Нанта до Парижа с четырех месяцев до двух недель.

Подобная скорость казалась просто невероятной, но Ливингстон (большой энтузиаст паровых моторов, он даже переписывался с изобретателем этого устройства Джеймсом Уаттом из Лондона) решил поддержать проект Фултона. Эти чудаки пылали энтузиазмом, прямо как мальчишки, и я, чтобы сделать им приятное, заметил, что машины эти страшно дороги, весят много и к тому же производят страшный шум. Подобно всем мужчинам, эта парочка просто обожала штуковины, производящие много шума, – будь то вошедшая в раж и галопирующая в постели шлюха, пушечные выстрелы или вызывающий головную боль стук коленчатого вала в бойлере.

– Полагаю, мы сможем выделить вам небольшую стипендию, – сказал Ливингстон.

Бонапарт дал мне также рекомендательное письмо к своему министру Франсуа Барбе-Марбуа, который должен был стать переговорщиком со стороны Франции. Я и с ним умудрился найти общий язык, поскольку оба мы являлись жертвами непредсказуемой судьбы. В начале своей карьеры Франсуа служил интендантом в Санто-Доминго. Было это в 1785 году, еще до начала бунта рабов, и все понимали, что колонию вот-вот поглотит армия Наполеона. Но после революции его умеренные взгляды вызвали подозрения у роялистов и революционеров, что было вполне естественно, поскольку умные мужчины, подобные нам, всегда являются угрозой для разного рода амбициозных выскочек и фанатиков. И Франсуа засадили в тюрьму во Французской Гвиане, где царил сущий ад. Теперь же, когда Бонапарт утвердился у власти, его здравый смысл был снова востребован.

Я сознался, что и у меня в жизни случались взлеты и падения:

– Я практически держал в руках клад фараона и книгу по магии и волшебству, но упустил их. А до женитьбы черт знает что проделывал с женщинами. Но амбиций не растерял. Попытаюсь заставить американцев по-новому взглянуть на проблему. Ну и еще, конечно, понадобится какое-то время, чтобы уболтать Джеймса Монро[6]. Так что было бы неплохо выдать мне хотя бы небольшой аванс на текущие расходы.

– Вы действительно считаете, что ваши соотечественники готовы заплатить, чтобы мы могли сбагрить с рук эти совершенно бесполезные земли? – Барбе-Марбуа как-то не слишком верил в наивность американцев.

– У меня были компаньоны, считавшие Луизиану садами Эдема. Один из них убит, другой ранен, но оба они были оптимистами.

Итак, шанс получить плату и от американцев, и от французов, а также перспектива поспособствовать крупнейшей в мире сделке с недвижимостью заставили нас с женой задержаться в Париже до весны 1803 года.

Время мы проводили весьма приятно. Гуляли по садам Тиволи, где наш сынишка восхищался фейерверками и акробатами. Там водили на веревке слона, а в клетке с железными прутьями сидели два потрепанных и скучающих льва. Был и страус, которого войска Наполеона привезли из Египта: он проявлял куда больше агрессии, нежели дикие кошки.

Посетили мы и парк развлечений Фраскати (всего-то франк с человека за целый день), где была выстроена в миниатюре целая деревня с мельницами и мостами. Мой мальчик был совершенно заворожен этим зрелищем и, наверное, казался сам себе Гулливером.

– Ты посмотри! Настоящий замок! – восторженно воскликнул он, разглядывая сооружение высотой в три фута.

В Тюильри мы наблюдали за подъемом воздушного шара, что произвело огромное впечатление на меня и Астизу, поскольку нам сразу вспомнились наши египетские похождения. А экзотические костюмы уличных артистов навеяли воспоминания о рискованных приключениях на Священной земле.

Я находил, что супружеская жизнь самым кардинальным образом отличается от периода ухаживания. Исчезло обостренное чувство опасности, и мы перестали краснеть от новизны и смущения. Вместо этого мы испытывали все более сильную привязанность друг к другу, а еще у нас возникло ощущение умиротворенности. Подобно многим великим людям, мой наставник Бенджамин Франклин был несчастлив в браке, что не мешало ему теоретизировать на тему того, что есть брак удачный. Женитьба – это инвестиция во времени, это долг и компромисс, говорил он мне. Это работа, где мы получаем прибыль в виде удовлетворения, а временами даже – в виде ощущения счастья. «Брак есть наиболее естественное состояние человека», – так обычно заканчивал он эти свои проповеди.

– Если оно естественное, то почему мы постоянно устремляемся за другой женщиной, точно пес, почуявший кролика? – спрашивал я его.

– Да потому, что мы не кролика ловим, Итан, а если б даже ловили и поймали, то не знали бы, что с ним делать.

– Отчего же? Напротив.

– Брак спасает нас от ошибок, от разбитого сердца.

– Однако же ваша жена находится сейчас в пяти тысячах миль отсюда, в Филадельфии.

– Да, и я утешаюсь тем, что знаю: она там и ждет меня.

Лично я считал, что мне просто страшно повезло. Я завладел изумрудом, но разве это была истинная драгоценность, раздобытая мной в Триполи? Нет, этой драгоценностью была моя жена. Она рядом. Мы идем рука об руку под арками из вьющихся роз, едим подслащенный лед, раскачиваемся в такт музыке, которую играют оркестры на ярко освещенных сценах, любуемся тем, как сразу триста человек кружатся в новом немецком вальсе. Толпа танцующих поредела, когда заиграли более сложную кадриль, а потом и мазурку, но радость и веселье возвращались в Париж.

Впрочем, временами город все же охватывала тревога. Газеты пестрели сообщениями о напряженных отношениях с Англией. Ходили слухи о том, будто бы Наполеон разрабатывает новый план, хочет перекрыть баржами Канал[7]. А затем в дело вступит военный флот, и разразится полномасштабная война.

– Послушай, Итан, если мы задержимся в Париже, то можем оказаться в ловушке, – сказала мне Астиза, когда мы шли по новому пешеходному мосту у Дворца искусств в Лувре. Мост из сварного железа, новое чудо архитектурной мысли, был одним из нескольких мостов, которые распорядился построить Наполеон, чтобы связать разные части города. – Британия будет в блокаде, а во Франции начнут арестовывать чужеземцев.

Моя супруга была не только красива (надо сказать, ей страшно шла новая французская мода – платье с завышенной талией, пышными рукавами и глубоким декольте, затянутым сеткой, выгодно подчеркивало знойную прелесть этой женщины), но еще и умна, а кроме того, практична. Она отличалась дальновидностью, столь редким для женщин качеством, и, несмотря на предрассудки Наполеона, наверное, не уступала ему в умении мыслить стратегически.

Она также по-супружески подталкивала меня локотком в бок, когда мой взгляд дольше положенного задерживался на проходивших мимо красотках – у многих груди были прикрыты лишь полоской почти прозрачного газа. К сожалению, эта чарующая мода вскоре сменилась куда более консервативным милитаристским стилем, приверженцем которого был сам Бонапарт. Тут корсиканец придерживался строгих нравов: он даже заявлял вслух, что главное предназначение женщин – это не выставлять напоказ свои прелести, а производить на свет новых солдат. Я, наделенный чисто мужскими инстинктами, считал, что одно другому не мешает, а, напротив, даже способствует. Наверное, ему также хотелось плотской любви, как и всем остальным, но он не разрешал себе забывать о своем высоком предназначении.

Что касается меня, то я всегда рассматривал моду как одно из приятнейших и полезнейших развлечений в жизни, столь же необходимых, как яркая увлекательная беседа. Мы с Астизой представляли собой просто шикарную пару, поскольку я старался копировать в одежде самых невероятных денди – носил высокие сапоги, тесно облегающий сюртук, нарочито измятую сорочку и стильный цилиндр – словом, то был точный расчет, сочетание элегантности и беспорядка, словно в зеркале отражающее наши беспокойные времена. И мне нравилось, когда на меня поглядывали. Все эти предметы туалета по большей части были куплены в кредит, но я планировал выгодно продать изумруд и рассчитаться со всеми долгами.

– Британцы уже уезжают из города, – заметила Астиза во время прогулки. Гарри то и дело забегал вперед, после чего возвращался, говорил, что страшно устал, и снова бросался вперед. – Ходят слухи, что Наполеон готовит вторжение в Англию.

– Ну, раз он заказал строительство военных судов, то это нечто большее, чем просто слухи. – Я остановился, чтобы полюбоваться движением по Сене. В грязной воде танцевали солнечные блики, берега украшали разноцветные аркады, а торговцы нараспев восхваляли свой товар. Башни дворцов и церквей устремлялись в голубое небо, напоминая восклицательные знаки. Правление Наполеона привнесло стабильность и инвестиции в развитие города. – Но я должен дождаться Монро и довести до конца сделку с Луизианой. Даже если разразится война, мы, как американцы, соблюдаем нейтралитет. – Я знал: жена пока что не считает себя американкой, но очень хотел, чтобы она стала ею в самом скором времени.

– Два противоборствующих флота – и Итан Гейдж, герой Акры, и Морфонтена? – насмешливо заметила Астиза. – Да ты умудрился обзавестись врагами и с той и с другой стороны! У нас сын, и мы должны о нем позаботиться. Давай сядем на корабль и уплывем в Нью-Йорк или Филадельфию прежде, чем Нельсон и Наполеон вступят в схватку. В Америке ты можешь попросить Джефферсона подобрать тебе место. Ты теперь человек семейный, Итан.

И в самом деле, с удивлением подумал я, хотя сам частенько вспоминал об этом факте.

– Но нам надо продать изумруд, – возразил я вслух. – Здесь за него можно получить лучшую цену, чем в Соединенных Штатах. И потом, как-то не хочется думать о деньгах до завершения переговоров. Так что давай дождемся более подходящего момента.

– Сейчас – вот самый подходящий момент. Первый консул не может жить без войны.

Это было правдой. Люди имеют склонность повторять то, что им удалось, и Наполеон не был исключением. Трубя о мире, он всегда прислушивался к барабанному бою, возвещающему о начале очередных сражений, и я полагал, что новая война превзойдет все виденное мною прежде.

Я с любовью посмотрел на жену и решил уступить ей. Она так волновалась, бедняжка, и выглядела такой несчастной, что было совсем не похоже на мою храбрую красавицу Астизу. У меня даже сердце заныло.

– Хорошо. Изо всех сил постараюсь побыстрее провести эти переговоры, – пообещал я ей. – Продадим камень – и начнем новую жизнь в покое и мире. Мы оба это заслужили.

Глава 5

Любимым ювелиром Жозефины, супруги Бонапарта, был Мари-Этьен Нито, человек, некогда ходивший в подмастерьях у самого великого Обера, личного ювелира Марии-Антуанетты. Его успех служил доказательством того, что революция разрушает все, кроме неуемного стремления к роскоши. Нито сочетал талант своего наставника с жесткой хваткой и изворотливостью прирожденного торговца, и после того, как королеве отрубили голову, быстренько обзавелся клиентурой среди новой элиты Франции. Ходили слухи, будто бы ювелир познакомился с Наполеоном, когда тот совершал конную прогулку по улице Парижа. Он притворился, что падает, ухватился за уздечку норовистой лошадки Бонапарта – ну, они и разговорились. Так и завязались их отношения. Мастер драгоценных поделок открыл шикарный магазин под названием «Шаме» по адресу Вандомская площадь, дом 12, рядом с лавкой часовщика Брегета, и бизнес у них обоих процветал. Череда ранних побед Наполеона породила в обществе просто маниакальное увлечение сверкающими безделушками, призванными подчеркнуть благополучие и гордость французов за свою страну.

В витринах «Шаме» были выставлены сверкающие ожерелья и кольца. В знак уважения к моему изумруду Нито пригласил нас во внутреннее помещение и запер дверь, чтобы его никто не отвлекал и ничего не увидел, а затем тщательно вымыл руки в тазике – далеко не все хирурги проявляют такую аккуратность.

Серый свет просачивался сквозь окошко с толстыми железными прутьями, призванными обескуражить воров, а от ламп лился мягкий желтоватый свет. Кругом виднелись выдвижные ящики, где, без сомнения, хранились сокровища, посередине располагался длинный стол с тисками, зажимами и прочими ювелирными инструментами, и на нем ярко, точно звездная пыль, поблескивали мелкие кусочки серебра и золота. В толстых книгах в кожаных переплетах хранились записи о сделках и покупках драгоценных камней со всего мира.

Я уже почти что чувствовал запах причитающихся мне денег.

– Большая честь иметь с вами дело, мсье Гейдж, – начал Мари-Этьен. – Вы человек отважный, стремительный и, судя по слухам, недавно возвратились с тайного задания, уничтожив пиратов по приказу Бонапарта… – Я не сдержался и весь так и раздулся от гордости. – И ваша прекрасная жена столь экзотична и держится с поистине королевским достоинством! Умоляю, мадам, позвольте украсить вашу прелестную шейку каким-нибудь…

– Мы здесь для того, чтобы продать, а не купить, мсье Нито, – перебила его Астиза. – У нас маленький сын, которого мы оставили дома на попечение прислуги, и я очень хотела бы побыстрее завершить дело и вернуться к ребенку. – Несмотря на молодость, у нее был очень сильно развит материнский инстинкт.

– Да, но разве не было бы замечательно и продать, и купить что-нибудь, а? – не унимался Нито. – На это предложение меня вдохновила ваша неземная красота. Великое полотно заслуживает красивой рамы, и к такому изумительному цвету лица так и просится какое-нибудь украшение. У вас он просто поразительный – сочетание янтаря и оливки, алебастра и шелка! Ваши ушки, ваша шейка, ваши кисти и лодыжки! Вы украшение мужа, вы так его оттеняете, и весь мир требует достойного вашей красоты обрамления!

Я уже был сыт по горло этой болтовней, к тому же некоторые комплименты показались мне немного фривольными. Наверняка это его «обрамление» стоит целое состояние. Неудивительно, что плут процветает – такие как он сумели бы уломать самого дьявола. Но я уже не был простым воякой, готовым резко пресечь эти попытки разорения, а затем взвалить всю вину на супругу. Нет, я был человеком неординарных способностей, своего рода дипломатом, человеком Франклина, и твердо намеревался обеспечить дальнейшее сносное существование нашей семьи, продав украденный у паши камень. А потому я сдержался и лишь заметил:

– Нам нужна оценка, а не ваши комментарии о внешности моей жены.

– Конечно-конечно, разумеется! – поспешно согласился ювелир. – Просто я неравнодушен ко всему прекрасному! Я, бедный художник, жалкий мастеровой, всегда преклоняю колени перед красотой и испытываю поистине страшные страдания, когда не в силах показать это великолепие миру. Примите мои извинения, мсье, за то, что был столь самонадеян. Я здесь лишь для того, чтобы помочь вам.

Я был раздражен, поскольку Астиза с самого начала собиралась остаться дома и присмотреть за маленьким Гарри, но я убедил ее пойти со мной – и теперь пожалел об этом.

– Зачем я тебе при продаже камня? – спросила она меня в гостинице.

Да потому, что впервые в жизни я мог получить целое состояние, и мне хотелось, чтобы жена стала свидетелем того, какое впечатление произведет на ювелира изумруд. Теперь же я испытывал глупую ревность, поскольку все внимание Нито было устремлено на нее, и он восторгался не мной и не ловкостью, с которой мне удалось завладеть камнем.

– Я человек, который не любит проволочек в деле, – сказал ему я и занервничал, поскольку мой трофей был приобретен не совсем законным путем. Ведь на самом деле я не купил, не заработал этот камень. Нет, конечно, я приложил немало усилий и ума, чтобы заполучить его, но в данный момент продавал краденую вещь.

– Oui, oui[8], – пробормотал мастер, так и сверля меня взглядом. Он наверняка заметил мое смущение и страх, что сделка может сорваться. – Будьте любезны, покажите камень.

Я хранил изумруд в фетровом мешочке на металлической цепочке, на шее – на тот случай, если какой-нибудь воришка полезет мне в карман. И вот я снял мешочек и выудил из него изумруд размером с голубиное яйцо.

Нито так и ахнул, и я счел это добрым знаком. Даже в тускловатом желтом свете камень так и пылал зеленым огнем – такой тяжелый, гладкий на ощупь, такой прекрасный… Это было украшение, достойное короля, и я надеялся, что ювелир знает какую-нибудь особу царских или королевских кровей в России или Риме, которая охотно купит этот камень.

– Откуда это у вас? – Похоже, он до сих пор не мог опомниться.

– От турка, который слишком близко подошел к моей жене.

– Нет, он просто невероятен!

– И, готов побиться об заклад, стоит целую кучу денег.

Мари-Этьен положил камень на стол и подошел к полке, где стояли старинные книги в кожаных переплетах. Достав одну, под названием «Потерянные сокровища язычников», он несколько минут листал ее, время от времени поглядывая на изумруд.

– И где же раздобыл его этот турок? – спросил он после паузы.

– Наверное, украл, – я пожал плечами. – Этот человек был пиратом, он ранил родную мать и убил брата. И был не слишком вежлив со мной. Он держал камень в клетке со злющим леопардом и по злобе не уступал какому-нибудь сборщику налогов. Ну, и Астиза угодила в драку с ним. – Это было настоящее побоище, но я не стал вдаваться в подробности, считая, что ювелир мне просто не поверит.

– Понимаю, – протянул Нито, хотя было видно, что он не понимал ничего. – Что ж, тут есть немало историй об этом камне. Он может оказаться легендарным Зеленым Яблоком Солнца, мсье Гейдж. И если это так, то был он украден в шестнадцатом веке на пути к Папе – это был подарок от Филиппа Второго, императора Священной Римской империи. Это всего лишь предположение, поскольку и само существование камня, равно как и огромного клада, куда он входил, так до сих пор и остается тайной.

– Обожаю тайны. Так сколько он может стоить? – спросил я. Когда имеешь дело с экспертом, надо все время следить, чтобы он не отклонялся от темы. С этой же целью, чтобы лошадь не сбивалась с дороги, на нее надевают шоры.

– Если рассматривать его просто как драгоценный камень, то он имеет вполне определенную и очень высокую цену, – начал разглагольствовать ювелир. – Но как часть трагической истории он бесценен. Должно быть, вы наткнулись на один из самых удивительных артефактов в истории.

Я снова весь так и раздулся от гордости и заметил:

– Я бы сказал, не просто наткнулся.

– Скажите, мсье, вы когда-нибудь слышали о «La Noche Triste»? – поинтересовался Мари-Этьен.

– Еще один драгоценный камень?

– Это означает «Ночь скорби», Итан, – сказала Астиза. – На испанском. – Кажется, я уже упомнил, что люблю эту женщину не только за красоту, но и за светлый ум?

– Выпадали в моей жизни и такие ночи, – ответил я.

– «La Noche Triste», мсье Гейдж, – так назвали испанцы тот день, когда ацтекам временно удалось прогнать из своей столицы Теночтитлан. Они подняли бунт и одолели вооруженных мушкетами конкистадоров просто числом, – рассказал ювелир. – Палки и камни против испанской стали! Эрнан Кортес потерял сотни своих людей, и большую часть артиллерии, и еще кое-что, куда более значительное. Убегая из этого города по насыпи, проложенной через заболоченные части озера, его люди потеряли раздобытое ими же сокровище Монтесумы. Они утонули вместе с ним в водах озера Текскоко.

– Так вы полагаете, изумруд – часть этого клада? – Я слушал с неподдельным интересом.

– Взгляните в книгу. В легенде говорится, что одним из поистине императорских сокровищ ацтеков был большой изумруд, добытый в джунглях Южной Америки. Размер и форма примерно соответствуют этому вашему камню. Небольшая, но весьма характерная отличительная черта богачей: они всегда предпочитали преподносить такие камни своим королям. А также изделия из золота и серебра, усыпанные драгоценностями, которых в Европе отродясь не видывали. То были огромные колеса из золота и серебра, которые якобы предсказывали будущее вселенной. Воротники из литого золота с камнями, от тяжести которых гнулись шеи даже самых выносливых воинов. А вот еще: аллигатор из металла, глаза из драгоценных камней, зубы из хрусталя. Серебряные птицы, идолы из чистого золота. Если изумруд действительно входил в сокровища ацтеков, то, значит, по крайней мере, часть их не была потеряна. Вернее, сначала потеряна, а позже найдена. Ну, а потом снова куда-то бесследно исчезла.

– Это вы о чем?

– Когда испанцы вновь овладели Мехико, о сокровищах, утонувших вместе с солдатами, не упоминалось и словом. С тех пор об этом ходят одни лишь слухи и домыслы. В одной из легенд говорится о том, будто бы индейцы нашли клад, а затем отправились в долгое путешествие, чтобы спрятать его в безлюдных горах, далеко, к северу от Мехико. Если это правда, то никто теперь не знает, где хранится клад.

– И это только одна легенда?

– Есть и другая. О том, что испанцы заставили индейцев нырять в озеро и спасать сокровища, чтобы затем переправить их в Испанию. А потом поубивали всех рабов до единого, чтобы никто ничего не узнал. И вот галеон с вновь обретенными сокровищами втайне вышел из порта и взял курс к испанской земле, но по дороге затонул во время сильнейшего урагана. Спастись удалось лишь одному юнге – видимо, он и прихватил изумруд.

– Ну, а все остальное покоится на дне океана?

– Ходили слухи, будто сбежавшие рабы – их называли маронами – ныряли у рифов, о которые разбился корабль, и нашли часть сокровищ. Многие из них были повреждены, многие затем потеряны или украдены, но большую часть маронам удалось припрятать. Ясности в этом вопросе никакой. И в последний раз о кладе слышали, когда было объявлено, что изумительный изумруд отправляется в дар Папе. Но он так и не доехал до него, что заставляет усомниться, существовали ли вообще сокровища Монтесумы. Некоторые склонны считать, что все это не более чем миф.

– До настоящего момента.

– Именно. Означает ли это, что кое-что все же удалось спасти после кораблекрушения? И если да, то что стало с сокровищами? Неужели чернокожие передавали эту тайну из уст в уста, от поколения к поколению, выжидая, когда обретут независимость, чтобы затем заявить о своих правах на эти ценности? И тут вдруг является ко мне знаменитый Итан Гейдж, герой пирамид, исследователь американских просторов, и не с пустыми руками, а с этой вещицей!.. Может, это лишь прелюдия к новым сюрпризам? Может, у вас в апартаментах хранится корабль, набитый ацтекскими сокровищами?

– Если так, то для этого нужны не апартаменты, а целый дворец.

Ювелир улыбнулся.

– Даже продав один этот камушек, Итан Гейдж, можно купить нечто большее, чем просто дом или квартиру.

– Надеюсь. – Цены он до сих пор так и не назвал.

– И если этот изумруд действительно из потерянных сокровищ Монтесумы, – продолжил Нито, – то каждый из нас может купить себе по дворцу: вы – как продавец, я – как покупатель. В этом камне не только красота, но и историческая ценность. А потому прошу у вас разрешения оставить изумруд здесь, у меня. Хочу изучить еще целый ряд текстов, которые могут пролить свет на его происхождение. Если идентичность будет установлена, цена взлетит просто астрономически. Вопрос стоит так: или вы станете просто богаты, или же сказочно богаты.

Именно эти слова я и хотел услышать. Неудивительно, что этот Нито продавал украшения герцогам и герцогиням – он определенно знал, на какие рычаги давить, чтобы в человеке проснулся торгаш. Сокровища ацтеков! Бог ты мой, а ведь я даже никогда не был в Мексике!

Но оставить камень?.. Мы восприняли это предложение скептически.

– Как можно доверить его вам? Откуда нам знать, надежно ли вы будете его хранить? – спросила Астиза.

– Мадам, такой камень просто не может остаться незамеченным. Если я украду его, то разрушу всю свою построенную честными и неустанными трудами жизнь, – объяснил мастер. – А если попытаюсь продать, меня тотчас обвинят в воровстве. Не беспокойтесь, быть человеком честным куда как выгоднее. Просто позвольте мне провести кое-какие исследования, чтобы можно было определить его истинную цену.

– Но я ведь уже говорил, что мы торопимся, – вставил я.

– Тогда приходите через неделю. Скоро мы с вами будем очень знамениты.

Я знал, чувствовал, что наткнулся на нечто необычное, заметив в тюрбане Караманли блестящее зеленое яйцо. После долгих лет бесплодной охоты за сокровищами я, наконец, получил вознаграждение, причем куда более щедрое, чем ожидал. Да, мы были храбры, умны, а теперь еще будем богаты – богаче, чем я мечтал!

Я обернулся к своей молодой жене.

– Нам просто несказанно повезло, дорогая.

Глава 6

Удача так непостоянна.

Я несколько раз едва не захлебнулся – точнее, много раз, и позже решил, что самое противное и мучительное – это как раз «едва». Если б я просто утонул, то потерял бы сознание, и это стало бы благом и освобождением от мук. Жертва просто перешла бы в другой, лучший мир. Но я давно уже выработал привычку никогда не сдаваться, сопротивляться до последнего, а потому «нахлебался» в прямом и переносном смысле сполна. Видимо, именно эту цель и ставил перед собой этот ренегат, офицер тайной полиции по имени Леон Мартель. Прошла неделя c того дня, когда я впервые посетил магазин Нито – и вот теперь лодыжки у меня связаны, шею сковывает металлический воротник, сам я подвешен головой вниз на огромном крюке мясника, и Мартель методично окунает меня в ванну с ледяной водой.

– Сожалею, но это продиктовано крайней необходимостью, мсье Гейдж, – говорил он мне, пока я отплевывался. – Страшно хочется быть настоящим джентльменом, а вы отказываетесь мне помочь. Не желаете сотрудничать.

– Да ничего подобного! Я ничего не знаю и не понимаю!

И голова моя снова нырнула под воду.

Я старался задерживать дыхание как можно дольше. Волосы мои свисали вниз и касались жестяного дна. Но затем я не выдержал, запаниковал, забился, выпустил изо рта целый поток пузырьков, и вода ворвалась мне в легкие. Они, казалось, просто разрываются от боли, и тут Леон снова выдернул меня на поверхность, где я долго кашлял и задыхался. Идиот наклонился – от него нестерпимо воняло чесноком – и спросил:

– Где потерянные сокровища ацтеков?

– Да я впервые услышал о них неделю назад!

И снова голова моя ушла под воду.

Я подозревал, что со мной случится нечто подобное, по двум причинам.

Во-первых, мне постоянно не везло, когда появлялась возможность заполучить целое состояние. Так отчего же я вбил себе в голову, что мне запросто, как любому другому человеку, удастся выгодно продать роскошный изумруд? Сокровища ускользали всякий раз, стоило мне лишь дотронуться до них.

Во-вторых, в магазине Нито, когда мы вернулись туда ровно через неделю, чтобы узнать историю камня и получить причитающиеся нам деньги, было как-то подозрительно тихо. Входная дверь была заперта, покупателей не пускали, и лишь постучав в витрину, я добился, чтобы приказчик Мари-Этьена впустил нас. Астиза снова нервничала, оставила Гарри с его игрушками под присмотром няньки, а потом вдруг заявила, что люди поглядывают на нас как-то странно пристально и что будто бы одного и того же любопытствующего она видела три раза. Я предположил, что они смотрят на нее.

– Ты слишком скромна, – заметил я. – Понятия не имеешь, какая ты у меня красавица.

– Давай скажемся больными и зайдем в другой раз, – попросила жена. – Что-то у меня плохие предчувствия. – Она была суеверна, как какой-то моряк.

– Ага, и оставим состояние, достойное короля, у Нито? – возразил я. – Вот тут-то как раз есть о чем беспокоиться! Ведь ты сама говорила, что надо спешить. Если тебя так тревожит наступление войны, надо поскорее завершить сделку и отплыть в Америку.

Торговцы обычно очень любезны, когда деньги должны перейти из рук в руки, но, впустив меня в магазин, приказчик ювелира избегал смотреть мне в глаза и поспешил скрыться за прилавком.

– Где Нито? – спросил я его.

– У себя в мастерской, мсье.

Он прижал лупу к глазу и рассматривал бриллиант с таким видом, точно тот мог в любой момент раствориться в воздухе. Я же, разумеется, уже несколько раз потратил в своем воображении полученное мной состояние и не придал значения этим странностям. Просто решил, что наша сделка столь значительна, что ювелир хотел передать мне эту огромную сумму в приватной обстановке.

Я успел обзавестись небольшим увеличительным стеклом и повесил его на шею на шнурке – чтобы было под рукой, когда придется еще раз взглянуть на изумруд. Прежде чем сдать камень на оценку, я тщательно изучил его и теперь собирался посмотреть на него снова. Мне не хотелось, чтобы Нито подменил изумруд, а затем отказался от сделки. Я был страшно умен и осторожен – так мне казалось. Но вскоре выяснилось, что недостаточно умен и осторожен.

Астизу я попросил надеть медальон с буквой «N», врученный мне Наполеоном – чтобы подчеркнуть нашу значимость и пресечь все попытки ювелира снова завести речь об «обрамлении столь прекрасной картины». Выглядел медальон на ней очень даже неплохо, и если не считать того факта, что получил я его от человека с манией величия, эта вещица мне даже нравилась.

Внезапно жена схватила меня за руку.

– Я должна была остаться с Гором, – прошептала она. – Этот Париж, он просто пропах опасностью.

– Это пахнут рыбный рынок и канализация. Давай покончим с этим делом, – отозвался я, подумав, что наш мальчик сейчас увлеченно играет наперстками и катушками, перекатывая их по полу под наблюдением няни. У меня были большие сомнения, что он без нас скучал.

И вот мы прошли в помещение в глубине магазина.

– Мари-Этьен? – окликнул я хозяина. Почему-то я считал, что здесь нас ждет стол, уставленный пирожными, с непременной бутылкой бренди, чтобы отметить успешное завершение сделки. Но в помещении царил полумрак. И приказчик почему-то последовал за нами.

– Вы здесь? – снова позвал я ювелира.

Дверь захлопнулась, и тени ожили. Из тьмы материализовались человек десять-двенадцать головорезов в треуголках и тяжелых черных плащах. В помещении сразу стало тесно, как в частной ложе в опере, когда пение на сцене затянулось, и зрители стали заходить друг к другу пообщаться.

– Черт побери! Ограбление?! – вырвалось у меня. Я так удивился, что поглупел, и только затем сообразил, что камня при нас нет, после чего на мгновение повеселел. – Боюсь, у нас нет для вас ничего ценного, господа!

– Это не ограбление, мсье Гейдж, – сказал предводитель незнакомцев. – Вы арестованы.

– Арестован? – Я даже застонал от досады. Надо же, всякий раз, когда я собираюсь сделать что-то хорошее и правильное, меня непременно сажают за решетку! Да и заключенный из меня никудышный, то и дело норовлю сбежать. – За что на этот раз?

– За утаивание информации от французского государства.

– Информации? – Недоумение мое лишь возрастало. – Это вы о чем?

– О важном археологическом открытии. Зеленом Яблоке Солнца.

Кто же они, алчные жандармы или сгорающие от нетерпения историки?

– Я и сам ищу именно эту информацию, но у меня ее пока что нет, – ответил я. – А по чьему приказу меня арестовывают?

– Министра Фуше.

– Но он больше не является министром полиции. Вы что же, газет не читаете?

– Он был министром и остается им.

Когда год тому назад меня арестовали по приказу Жозефа Фуше, он являлся одним из самых влиятельных людей во Франции, и его министерство немало поспособствовало укреплению военной диктатуры Наполеона. Но все эти успехи и усиление позиций Фуше Бонапарт счел опасными и временно отстранил его от должности. Наполеону вообще нравилось время от времени осаживать своих прислужников. Однако амбициозный министр оставил после себя одну из самых эффективных и жестоких полицейских структур в мире, и его отстранение ничуть не повлияло на рвение его бывших подчиненных. Эта шайка продолжала действовать в точности так же, как когда ими управлял всесильный Фуше.

– А вы кто такой? Представьтесь.

– Инспектор Леон Мартель, – ответил главарь и прицелился в меня из тяжелого кавалерийского пистоля. Его собратья тоже вытащили оружие, и, как мне показалось, сальные взгляды их свинячьих глазок дольше положенного задержались на фигуре Астизы – поведение для полицейских совершенно недопустимое. Я напрягся и приготовился к худшему.

– Думаю, вы должны объяснить, что, собственно, происходит.

В то время, как хрупкий и тонкогубый Фуше напоминал ящерицу, Мартель походил на большую, готовую к прыжку кошку, и в его ореховых глазах светилась поистине кошачья хитрость.

– Вы завладели драгоценным камнем. И нам хотелось бы знать историю его происхождения, – заявил он.

– Я ничего не знаю. И потом, где эта моя драгоценность? Где Нито?

– Камень конфискован, ювелира мы отправили домой.

– Конфискован? То есть, вы хотите сказать, украден?

– Это вы его украли, мсье, по заказу паши из Триполи.

– Помогите! Воры! – закричал я.

– Никто вас здесь не услышит, – отозвался Леон. – Владелец магазина получил приказ закрыть его на один день. У вас нет помощников, и бежать даже не надейтесь.

– Почему же нет? А первый консул, мой друг и патрон? – намекнул я. – Взгляните, что носит на шее моя жена! Его медальон.

Инспектор покачал головой.

– Никакой он вам не друг и не патрон, раз вы не желаете делиться секретами, столь важными для будущего Франции. Руки давайте, сейчас наденем на вас наручники.

Я уже давно понял: спорить и сопротивляться малоприятным и агрессивным людям – дело бесполезное, они распалятся еще больше. Внести определенность – вот что лучше всего в подобных обстоятельствах. К тому же я устал от наглецов, тычущих стволами в мою возлюбленную, которая теперь была мне женой и матерью моего ребенка. И я протянул Леону руки – но только крепко сжал их в кулаки и что есть силы ударил снизу по длинному стволу пистоля. Мне удалось выбить его из рук Мартеля, и оружие взлетело к потолку. Грянул оглушительный выстрел, а я не стал тратить времени даром и нанес этому ублюдку сильнейший удар по носу. Полицейский так и взвыл от боли – прямо праздник души. Астиза, не менее шустрая и сообразительная, чем я, развернула свой плащ и стала размахивать им, точно крылом летучей мыши, прямо перед носом у этих мерзавцев, которые из-за тесноты помещения сбились в плотную кучу. Я ринулся прямо в эту гущу, расталкивая противников налево и направо. Пистоли стреляли, воздух наполнился гарью. Сцепившись с одним огромным жандармом, я вместе с ним врезался в витрину с украшениями и опрокинул ее – драгоценные безделушки так и разлетелись в разные стороны.

Просто чудом никто во время этой заварушки не был ранен – лишь безнадежно была испорчена дорогая накидка Астизы, в ней зияли дыры от пуль. Но главное мое достижение заключалось в том, что жандармы израсходовали все заряды, и стрелять им теперь было нечем.

– Беги к Гарри! – крикнул я, катаясь по полу с вцепившимся в меня здоровяком и сбивая все новые витрины. А затем, когда мне посчастливилось схватить валявшийся на полу пистоль, который я надеялся использовать, как дубинку, чьи-то руки впились мне в горло, еще кто-то схватил меня за ноги, а кто-то третий ударил по голове, и все кругом погрузилось во тьму.

Глава 7

Очнулся я в подвале из серого камня, подвешенный головой вниз, точно какой-то неудачно угодивший в ловушку опоссум, и крайне раздраженный тем, что полиция – если это действительно была она – схватила именно меня. Ведь я ничего не знал.

Я одурело хлопал веками, а затем взгляд мой упал на стоявших внизу палачей, в том числе и на Мартеля, которого было легко узнать по перевязанной голове и кислому выражению лица. Коррупция ожесточила этого человека. Его челюсть, напоминающая по форме лопату, была выдвинута вперед – наверное, от привычки копаться в делах разных людей, – а кожа на лице испещрена оспинами. Я решил, что такая жестокость судьбы лишила его возможности заводить романы с женщинами, и поэтому он вечно пребывает в плохом настроении. Мужчины, у которых скудна половая жизнь, обычно подлы и жестоки. Кожа у Мартеля, что типично для галлов, была темной, загорелой от солнца и закаленной ветрами; густые непослушные волосы выбивались из-под кожаного шнура на лбу. Темные брови сходились у переносицы теперь уже сломанного носа, полные губы кривились в подлой усмешке. Словом, выражение его лица было самым мрачным, что говорило о несчастливом детстве, злоупотреблении спиртным и разочаровании в жизни. Он принадлежал к тому разряду людей, которые или охраняют тюрьму, или сами являются заключенными. Нет, он не кошка, решил я; скорее – опасный грызун, явившийся откуда-то из подземелья. Он полезен начальству, но никогда не станет одним из них – слишком уж груб и прямолинеен. Судя по всему, Мартель это понимал, что являлось дополнительным раздражителем. А ведь он мог и подняться…

– Откуда этот изумруд, Гейдж? – спросил он меня. Пахло от него, как от умершей неаполитанской шлюхи, которая всю жизнь пила дешевое вино и питалась томатами и баклажанами. Итальянцы, насколько я знал, едят абсолютно все.

Хотя знать об умерших итальянских шлюхах мне было вовсе не обязательно.

– Где Астиза? – ответил я вопросом на вопрос.

Казалось бы, ничего такого особенного я не спросил, но один из жандармов размахнулся и огрел меня кучерским хлыстом. Я вскрикнул, а Леон снова приблизил ко мне свою физиономию со сломанным носом. Этому мужчине нужна была хорошая зубная щетка. И зубочистка тоже не помешала бы.

– Что вам известно о летающих машинах? – спросил он.

– Чего? – Только тут до меня дошло, что меня схватили какие-то безумцы, которые куда опасней любых лихоимцев. – Скажите, моей жене удалось уйти?

Меня снова стегнули кнутом, и я принял это за утвердительный ответ. Эти люди злились, что со мной все с самого начала пошло не так, и это радовало. Но они также опустили меня головой вниз в холодную грязную воду. И это не радовало уже совсем.

На этот раз я даже не успел набрать воздуха и сразу же начал задыхаться. Они рывком вытащили меня, и я долго отплевывался, кашлял, мотал головой, как мокрая собака – специально, чтобы забрызгать их бриджи. Единственное, чем я мог отомстить им за все свои страдания.

– Кто вы, черт бы вас подрал?! – воскликнул я. – Вы не просто воры! Вы куда как хуже!

– Я уже говорил, мы – полиция. Инспектор Леон Мартель, – сказал предводитель жандармов. – Постарайтесь хорошенько запомнить это имя. Поскольку я заставлю вас заплатить за мой сломанный нос своим – это в том случае, если вы не скажете то, что я хочу услышать. И тот факт, что министерством больше не руководит наш патрон, вовсе не означает, что мы неверны интересам Франции. Мы работаем здесь только на благо государства.

Преступник с бляхой жандарма – это худший вариант.

– А вашему начальству известно, чем вы тут занимаетесь? – поинтересовался я.

– Да они нам только спасибо скажут!

Нет на свете ничего хуже, когда зло вдруг возомнит себя добром.

– Впрочем, один секрет я знаю, – решил я попытать удачу. – У меня есть друг, он пытается построить паровую лодку. Судно, которое будет приводиться в движение одним из шумных моторов Уатта. Его будут демонстрировать Наполеону на Сене этим летом. Самому мне не хотелось бы заниматься кражей бойлера, но он можетоказаться просто замечательной инвестицией, хотя лично я не вижу логики в применении подобных устройств. Однако для вас, людей одержимых идеей похищения чужих вещей, это может стать неплохим шансом…

Тут голова моя снова ушла под воду.

Мои мучители продолжали сыпать вопросами. Как я узнал о драгоценном изумруде? Где хранятся сокровища ацтеков? Что мне известно о летающих машинах? Да, конечно, они люди мягкие, жалостливые, и им вовсе не доставляет радости мучить меня, но я сам провоцирую их своим упрямством, заставляя снова и снова окунать себя в воду. Этот процесс явно доставлял им удовольствие. В то время, как я всякий раз испытывал шок, оказавшись в ледяной воде, ощущал царившую вокруг темноту и полную свою беспомощность, до боли в легких задерживал дыхание, испытывал ужасающее ощущение, что вот-вот захлебнусь, затем вновь воскресал из мертвых, видел свет… Какая же это драгоценность – воздух, который мы воспринимаем как должное! Боль, разрывающая легкие, саднящее горло, из ноздрей течет, страх перед столь недостойной смертью…

Бывали у меня собеседники и получше.

– Я отнял его у паши язычника! – отплевываясь, выкрикнул я. – В качестве компенсации за верную службу первому консулу. Он – мой друг, я вас предупреждал!

Но меня снова окунули в воду.

С каждым разом мою голову держали под водой все дольше, но вместо того, чтобы развязать мне язык, пытка постепенно лишала меня разума. Похоже, и жандармы начали это понимать, а Мартель принялся нервно расхаживать по комнате.

– Может, он действительно полный идиот, как и утверждает? – заметил один из его подручных.

– Великий Итан Гейдж? – Инспектор фыркнул. – Герой, путешественник и переговорщик? Да он только дурит нас, притворяясь дураком! Единственный человек в мире, нашедший этот изумруд, проделавший путь от Святой земли до Канады? Человек, который водит дружбу с учеными и политиками? Человек, служивший этому подлому англичанину сэру Сиднею Нельсону? Нет, Гейдж знает гораздо больше, чем говорит. Вы только посмотрите на него! Висит и корчит из себя идиота…

– Но я и есть идиот, – пробормотал я. И снова погрузился головой в воду.

Дорого же это порой обходится – попытка вести достойную жизнь!

– Думаю, что сокровища спрятаны в Великой египетской пирамиде, – решил попробовать я, выдумывая разную ерунду, лишь бы заставить моих мучителей остановиться. – Ацтеки и египтяне были единым дружным племенем, даже архитектура у них схожа. Нет, разумеется, я и понятия не имею, как проникнуть в эту пирамиду, но если собрать достаточно пороха…

Тут они принялись стегать меня кнутом, даже крякая от усердия. Впрочем, самая жестокая порка никогда себя не оправдывала, но мы живем в век, когда она кажется наилучшим выходом из положения. Господи, какая боль! Но, по крайней мере, в воду меня больше не опускали – видно, полицейские поняли, что при следующей попытке я утону.

– Ну, что будем делать, Мартель? – спросил помощник инспектора. – Фуше нас больше не защитит, а Бонапарт может потерять терпение. Ведь я предупреждал: никакой мужчина не станет брать жену на охоту за сокровищами или же болтаться без дела в Париже в то время, как…

– Молчать! – Леон окинул меня злобным взглядом. – Он должен знать больше, чем говорит.

С чего это он взял? Люди никогда не спрашивали у меня совета, когда я был готов поделиться с ними своими соображениями, и пороли меня за то, что я не говорил того, чего не знаю.

– Да черт с ним, – пробормотал Мартель. – Давайте утопим Гейджа и бросим его тело в Сену.

– Но у его жены медальон Бонапарта.

– А у Гейджа железный воротник на шее. Да к тому времени, когда найдут тело, рыбы обглодают его до костей.

Малоприятная перспектива.

– Почему бы вам просто не оставить себе этот изумруд? – спросил я. – Обещаю, ничего никому не скажу, а если услышу о каких других сокровищах, непременно дам вам знать…

Тут в помещении грянул выстрел – оглушительно громкий, он эхом разнесся в замкнутом пространстве. Пуля перебила веревку, на которой я был подвешен, и звук при этом был такой, точно лопнула туго натянутая струна. Я, извиваясь всем телом в путах, полетел вниз, в воду, как тяжелый якорь, пребольно ударился о дно и поднял тучу брызг. Даже находясь под водой, я услышал еще несколько выстрелов. Ну а потом начал тонуть.

Надо было продать этот чертов камень в Неаполе…

Глава 8

Поначалу сам факт того, что я глубоко погрузился в воду и стал тонуть, удручал больше, нежели когда меня макали туда намеренно, а потом выдергивали на поверхность – на шею давил тяжелый воротник, он так и тянул меня ко дну. Я извивался в путах, как червяк, но высвободиться мне никак не удавалось.

Затем я призадумался, вспомнил о выстрелах и решил, что избрал не самую безопасную тактику. Вместо того чтобы брыкаться, лучше затихнуть и оставаться незамеченным, тем более что в железные борта ванны то и дело ударяли какие-то твердые предметы.

Вскоре я почувствовал, что больше просто не в силах задерживать дыхание. Даже под водой был слышен какой-то подозрительный шум, и я никак не мог понять, что же, черт возьми, происходит.

Может, вынырнуть?..

Я уже почти решил сделать это, как вдруг нос мой сам по себе высунулся из воды. Пули пробили стенки ванны, чудом не задев меня, и вода быстро уходила.

Тут чьи-то сильные руки подхватили меня, подняли и поставили на пол.

– Я ничего не знаю! – задыхаясь, пролепетал я. Что было достаточно близко к правде.

– Господи Боже, Гейдж! – сказал кто-то по-английски. – Вы умеете доставить людям хлопот, как говорил Сидней Смит.

Сидней Смит? Мой старый знакомец, спасший меня на Священной земле (или то была рука провидения?). Я вместе с ним сражался против Наполеона – до тех пор, пока волею судьбы не оказался на стороне французов. Похоже, что Сидней, несмотря на то что я стал перебежчиком, сохранил ко мне теплые чувства. Я всегда вызываю самую искреннюю симпатию.

– Вы англичанин? – растерянно спросил я державшего меня мужчину.

– Француз. Но англофил. Позвольте представиться, сэр. Шарль Фротте к вашим услугам и с наилучшими пожеланиями от сэра Сиднея. – И он начал разрезать на мне путы таким огромным и длинным ножом, что я весь сжался. Оставалось надеяться, что этот человек органично сочетает в себе столь замечательные качества, как решимость и точность движений. Рядом на полу валялись тела двух жандармов – остальные, видимо, разбежались. Компаньоны Фротте перезаряжали ружья. – Полагаю, Мартель побежал за подмогой, так что нам надобно поспешить.

Кровообращение начало восстанавливаться: об этом говорило болезненное покалывание в конечностях.

– Боюсь, что не смогу бежать достаточно быстро, – признался я.

– Ничего. У нас карета.

Шарль отличался силой и напористостью, характерной для жилистых мужчин невысокого роста – эти качества как нельзя лучше могли пригодиться в данной ситуации. Меня освободили от пут, а затем один из его людей взялся за замок на железном обруче, который стягивал мне шею. И вот он со стуком упал на пол, едва не задев босые пальцы моих ног. Сапоги мои куда-то исчезли. Увеличительное стекло, которое я носил на шнурке, соскользнуло с шеи и валялось на дне ванной. Я тут же наклонился и поднял его. А вдруг пригодится, вдруг удастся каким-то образом вернуть украденный камень… Когда не слишком уверен в доходности своих занятий, нельзя пренебрегать даже мелочами, особенно теми, которые впоследствии помогут сохранить состояние.

Люди Фротте вытаскивали меня из подвала практически на руках. На них были темные плащи с капюшонами, и выглядели они в точности так же, как похитившие меня злодеи. Есть некое единообразие в шпионском ремесле: у практикующих его людей между собой много общего, к какой бы нации и стране они ни принадлежали.

В проулке нас ждала черная карета – ее борта почти касались стен. В карету были впряжены две упитанные мускулистые черные лошади, которые стояли, пофыркивая, и били копытами в стальных подковах; били неустанно и непрерывно, точно в каком-то ночном кошмаре. Из ноздрей этих огромных животных валил пар, а державший поводья кучер, тоже в черном плаще с капюшоном, походил на смерть. Я огляделся. К сожалению, поблизости не было видно ни одного более симпатичного кабриолета.

– Мы должны спасти и мою жену, – выдавил я, вновь обретя способность мыслить логически.

– Это ваша жена, мсье Гейдж, спасла вас. Сейчас мы едем к ней. – И с этими словами Фротте втолкнул меня в карету, где на сиденьях лежали пистоли и мушкеты. Двое его товарищей прыгнули на запятки, кучер щелкнул кнутом, и карета тронулась.

– Но кто, черт возьми… – начал я.

– Они окружают нас, сэр! – крикнул возница.

– Прошу прощения, – вежливо сказал мне Шарль, после чего схватил пистоль, выставил ствол из окна и выстрелил.

Послышались крики, и началась ответная стрельба. Одна из пуль пробила дыру в стенке кареты рядом с моей головой, а затем мы переехали какое-то вопящее препятствие на грязной дороге – я слышал, как хрустнула кость. Лошади пустились в галоп, разбрызгивая грязную жижу. Один из моих спасителей застонал от боли, сорвался с запяток и с тяжелым стуком рухнул вниз. Колеса скользили, карета резко накренилась, но кучеру как-то удавалось удерживать равновесие.

Улицы Парижа в свое время предлагали замостить, но власти сочли эту идею не слишком привлекательной. Грунтовую дорогу мог подправить любой, у кого есть лопата, к тому же она усердно поглощала лошадиный навоз и прочий мусор. А вот на вымощенной камнями мостовой лошади, особенно на парадах, то и дело оскальзывались и падали – прямо так и сыпались одна за другой, как драгоценные камушки из витрины Нито. Грязь не такая скользкая, как плитка или булыжник, лошадиным копытам есть за что уцепиться. Мощение дорог звучит, конечно, красиво, но с чисто стратегической точки зрения столь же бесполезно, как строительство субмарин и паровых лодок. Денди жалуются на грязь, но для чего тогда, скажите, сапоги и дощатые настилы?

Лично я придерживаюсь того же мнения и к другим стараюсь не прислушиваться.

Еще один снаряд пробил дыру в карете – круглую, как губы шлюхи, – чем уже окончательно вывел меня из задумчивости. Второй из людей Фротте, вися теперь на подножке, выстрелил в ответ. Преследователи не отставали.

– Гейдж, меня уверяли, будто бы вы отменный стрелок? – глянул на меня Шарль.

– Ну, разве что из американского длинного ружья… Увы, я потерял его в битве с драконом в Триполи.

Фротте приподнял брови, но расспрашивать не стал и сунул мне в руки мушкет.

– Сможете придержать их, пока я перезаряжаю пистоль?

Лично я не считал себя столь уж опытным и замечательным стрелком, но мушкет принял, а затем высунулся из окна и глянул назад – оценить ситуацию. Нас преследовала карета, и в ней – как минимум трое: кучер и двое полицейских, которые в этот момент как раз перезаряжали свои ружья. И я понял, что первый же мой выстрел должен стать решающим, потому как шанса выстрелить второй раз у меня может и не быть. Однако мушкеты известны своей ненадежностью, а кроме того, наша карета то и дело подпрыгивала на ухабах.

Я мог прицелиться в кучера преследующего нас экипажа.

Или в его лошадей.

– Сворачивай за угол! – крикнул я нашему вознице.

В следующий миг я почувствовал, как наш кучер резко и опасно сбросил скорость перед тем, как свернуть в очередной проулок. Преследователи радостно взвыли, видя, что нагоняют нас. Карета боком задела угол дома, завизжали ступицы, полетели искры, а потом послышались крик и щелканье кнута – и мы снова стали набирать скорость. Я высунулся еще больше. Наши враги совершали тот же поворот, и их кучер громко чертыхался. И вот в тот момент, когда их лошади уже показались из-за угла, а карета – еще нет, я и произвел выстрел. Мишенью моей был огромный жеребец в центре упряжки. Лошадь рухнула, как подкошенная, увлекая за собой вторую, а вражеская карета врезалась в тот самый угол дома, который наша только царапнула. Каркас разлетелся на куски, седоки попадали в разные стороны. Узкий проулок перегородила свалка из лошадей, упряжи, колес, фрагментов разбитой кареты и выпавших из нее людей.

Фротте похлопал меня по плечу.

– Отменный выстрел, Гейдж!

– Отменный потому, что самый простой, – скромно ответил я и оглянулся. Разрушение вражеской кареты стало местью за перенесенные мной пытки, к тому же нас теперь перестали преследовать. И я, донельзя довольный собой, плюхнулся обратно на сиденье и стал смотреть, как Шарль заканчивает перезаряжать пистоль, забивая в него заряд. А карета наша продолжала нестись вперед, трясясь и подпрыгивая на колдобинах.

– Кто эти негодяи? – спросил мой новый знакомый.

– Ренегаты, якобинцы, грабители и пираты. – Вроде бы я перечислил всех ненавистных мне людей. – Ладно. Что с моей женой, сыном и изумрудом?

– Мы встретимся с ней в доме за городом, ну и там уже решим, как вернуть не только камень, но и куда более ценное сокровище. Вы даже не представляете, насколько ценное!

– Опять сокровища? – Неужели этот мой спаситель тоже безумец? – Но я удалился от дел.

– Пока что нет. Теперь вы работаете на Англию.

– Что?!

– Мы – ваши новые друзья, Гейдж. И вашим настоящим союзником должна стать Британия. Думаю, Бонапарт уже знает об этом.

– Ну, а цена и истинная цель этого союза?

– Освобождение короля Санто-Доминго из наполеоновской темницы. И разгадка тайны, которая не дает покоя человечеству вот уже почти триста лет.

Глава 9

Любой человек польщен, когда ему предлагают работу, но зачастую не может при этом удержаться от мысли, что сам наниматель, по всей вероятности, предпочел бы не заниматься тем, о чем просит. Так и я – какое-то время казалось, что мне повезло, но ровно до тех пор, пока Фротте не дал понять, что спас меня ради того, что выглядело чистой воды самоубийством. Уходя от преследования полиции, мы добрались до фермы неподалеку от Парижа и спрятали карету в просторном амбаре, а сами прошли в каменный дом с дощатыми полами, потолочными балками ручной отделки и огромным камином, где пылал огонь – в таком можно было зажарить целиком барашка. Там меня ждала Астиза, нетерпеливая, рассерженная и взволнованная, а вот нашего сына нигде не было видно.

– Где Гарри? – спросил я ее первым делом.

Проблема любви заключается в том, что человек склонен преувеличивать и все остальные эмоции – от вожделения до отвращения. В глазах моей супруги светилась такая мука, такие гнев и боль от потери, что я тотчас осекся. Радость моментально превратилась в ужас. Такого удара я не ожидал и почувствовал себя страшно виноватым, хотя полностью моей вины в том не было. Представьте себе картину рая, представьте, что, сделав всего один шаг, вы по волшебству можете перенестись туда, где все прекрасно, где царят счастье и умиротворение. Такое волшебство то и дело происходит с влюбленными в красивых местах. А теперь представьте картину ада. Астиза оказалась там, видела весь этот ужас, и тут я попался ей на глаза.

Это было несправедливо, однако же, почему я, отец, должен был спрашивать у нее, где мой собственный сын? Я устыдился из-за этой своей оплошности и одновременно ощутил страшную пустоту, которая охватывает человека, потерявшего своего ребенка. Но я старался не показывать этого, по крайней мере до тех пор, пока не узнаю всю правду.

– Он все еще в гостинице? – задал я новый вопрос.

Глаза Астизы так и полыхнули гневом.

– Эти уроды жандармы его похитили! – воскликнула она. – Я прибежала в гостиницу и увидела, что нянька связана и с кляпом во рту, а нашего Гарри нигде нет. Девушка сказала, что какие-то мужчины ворвались в комнату и схватили его вскоре после того, как мы ушли к Нито.

О бог ты мой! Однажды я уже терял сына, когда он попал к пиратам-варварам, и вот теперь снова… Почему мой мальчик то и дело теряется, как какая-нибудь закладка от книги? Пытка, во время которой меня окунали с головой в ледяную воду, казалась теперь сущим пустяком в сравнении с потерей ребенка, ставшего заложником в политических играх. Я на чем свет стоит молча клял Леона Мартеля. Он еще пожалеет, что не убил меня в подвале.

Астизе никак не удавалось изгнать обвинительные нотки из голоса. Моя жена ждала от меня быстрых действий, а я все медлил. Она хотела остаться с Гарри, а я настоял, чтобы она пошла со мной – хотел похвастаться перед ней, какой я умный и ловкий. Она хотела вернуться к своим изысканиям, я же хотел сыграть решающую роль в судьбе Луизианы.

Кажется, греки называют это спесью.

– Ну, а ты? – сдавленным голосом спросил я.

– Я убежала от одной банды шпионов и попала в лапы другой. Мерзавцы! – Женщина вся так и кипела от нетерпения. – Вместо того чтобы гоняться за французскими бандитами, они заперли меня здесь, а сами отправились на твои поиски. Скажи, Итан, а что если Гарри… мертв?

– Ни в коем случае, мадам! – поспешил успокоить ее Фротте. – Он – заложник.

– Да откуда вы знаете?

– Пока он жив, его можно использовать, манипулируя вами. Что же касается наших действий… Нельзя бросаться спасать его, не составив предварительно плана. Иначе можно совершить ошибку, которая будет стоить ему жизни. Вы же не хотите, чтобы ваш мальчик погиб в перестрелке?

Этот новый шпион подтвердил, что Астизу спасли какие-то драчуны-англичане, когда одна банда хулиганов схлестнулась с другой. Ну почему меня вечно преследуют какие-то негодяи – с настойчивостью чаек, гоняющихся за рыбным косяком?.. Дурнота подкатила к горлу. Я потерял сына из-за куска зеленой стекляшки…

Из-за камня, который мог бы прокормить нашу семью до конца жизни.

– Хуже просто не придумаешь, – пробормотал я. – Французы забрали нашего единственного ребенка?

– Чтобы контролировать вас, а не причинить ему вред, – поспешил заверить меня Шарль.

– А вы, выходит, спасли мою жену?

– Да, и с той же целью. Манипулировать вами.

По крайней мере, он был откровенен. Шпион всегда поймет другого шпиона, и Фротте был уверен, что мотив у его врагов тот же. Агенты зависят друг от друга и являются настоящими мастерами самого гнусного расчета и двойной игры – в противном случае все остались бы без работы.

– Каким образом? – поинтересовался я у него.

– Нам, британцам, необходимо, чтобы вы поспешили на помощь и освободили Туссен-Лувертюра, этого Черного Спартака из Санто-Доминго, из ледяной французской темницы. Мы считаем, что Лувертюр может знать правду о сказочных сокровищах Монтесумы и что, опираясь на его показания, мы сможем сами отыскать их. Ну, и тогда у нас будет с чем пойти на переговоры с Мартелем и добиться, чтобы тот освободил вашего сына и отдал изумруд – при условии, конечно, что действительно важные секреты не попадут в руки французам. А вы, сами того не желая, вновь стали необходимы, Итан Гейдж. Стали ключевым игроком в противостоянии Англии и Франции.

Мало чести.

– Но я изо всех сил стремился отойти от дел, – возразил я. – А теперь, что же, прикажете привязать к рукам и ногам ниточки? Итан Гейдж – марионетка! И теперь вы хотите, чтобы я вытащил из тюрьмы какого-то негра? Как?

– По плану, вы должны бежать оттуда на летающей машине. На сооружении, похожем на птицу, которое называется планер.

Забавно.

– Я уже летал однажды, на французском воздушном шаре, – вспомнил я. – Это куда как ужаснее совещания министров по налоговой реформе. И гораздо катастрофичнее, чем любовница, желающая обсудить будущее ваших отношений. Тогда Астиза упала в Нил, а я приземлился в море. Уверяю вас, Господь не случайно создал человека без крыльев. У него были на то веские причины. Он хотел, чтобы мы оставались на земле.

– У нас и жабр тоже нет, но вы же плаваете и ныряете в море, – возразил Фротте. – Да, да, нам все известно о ваших приключениях в Триполи с Робертом Фултоном и его подводной лодкой. Перестаньте, Гейдж, сейчас у нас на дворе начало девятнадцатого века. А вы у нас – человек науки, и кому, как не вам, радоваться такой перспективе!

– Считаю своей перспективой достойный уход на покой. Собирался обеспечить себе безбедную старость продажей камня, который было совсем не трудно украсть, но из-за которого теперь моя семейная жизнь разваливается на куски.

– Да, ваш камень перехватил Мартель, а это означает, что ваш выход в отставку откладывается до той поры, пока вы его не вернете. Он похитил вашего единственного сына, пытался похитить жену… Ваша единственная надежда – предложить ему что-то взамен, а это, в свою очередь, означает, что вы должны стать союзником Англии. Сэр Сидней Смит считает вас самым опытным и удачливым охотником за сокровищами в мире. Доставьте нам Лувертюра, и все наладится, вы сможете вернуться к прежней жизни.

Говорил Шарль искренне, однако эти его комплименты показались мне сильно преувеличенными, поскольку, несмотря на все усилия, на все эти «вгрызания» в туннели и могилы я до сих пор оставался без денег. Но я всегда был падок на лесть. А еще – привык к испытаниям, которые подкидывает судьба. И все равно я упрямо замотал головой.

– Надеюсь, вы понимаете, что я, как обычно, не имею ни малейшего представления о том, что происходит.

– На кону в этой игре предотвращение вторжения Бонапарта в Англию, а также разрушение его планов по завоеванию всего мира. Если это произойдет, значит, мы сражались напрасно и конец цивилизации неминуем. Боюсь, именно вы являетесь ключевой фигурой в этой игре.

У меня разболелась голова.

– Но я всего лишь американец. Я – нейтральная сторона и пытаюсь помочь в переговорах о покупке земель у первого консула.

– Только ты можешь спасти нашего Гарри, любовь моя! – вмешалась в наш спор моя супруга.

– Астиза, ты же знаешь, сердце у меня тоже разбито, – повернулся я к ней.

– Но я мать, Итан. – Тут крыть было нечем. – Именно из-за Гора мы снова воссоединились. Дороже него у меня никого нет. И мы должны сделать все, чтобы спасти его!

– Но я хотел обеспечить тебе спокойную и безбедную жизнь, чтобы ты могла заниматься своими изысканиями, – устало заметил я. – И всеми силами избегать подобных дилемм. Таков был план.

Моя любимая глубоко вздохнула, точно призывала на помощь все свои силы и храбрость.

– Видимо, у судьбы на нас другие планы, – сказала она. – Этот Мартель бросил нам слишком дерзкий и неожиданный вызов, а затем боги послали нам англичан, и вместе с ними появилась хоть и хрупкая, но надежда. Думаю, боги наказали нас за то, что мы расслабились и были беспечны, но теперь появился шанс исправиться. Единственный способ вернуть Гарри – это дать за него выкуп. Дать то, о чем мечтает каждый.

Дело в том, что моя Астиза верила в судьбу и оттого была наделена хладнокровием, присущим немногим людям. Приятно, конечно, не взваливать всю вину на себя, что, впрочем, ничуть не мешало ей молча укорять в произошедшем меня. Будь я обычным парнем, ничего этого не случилось бы. Но в том-то и фокус: она вышла за меня именно потому, что парень я необычный. Хотя теперь, наверное, жалела об этом.

Как же сложно разобраться во всех этих эмоциях!

Я обернулся к Фротте и со всей решимостью произнес:

– Итак, потерянные сокровища ацтеков…

– И эта информация ни за что не должна попасть в лапы к французам, – добавил он.

Как-то Бенджамин Франклин сказал: «Любой гражданин, попавший между двумя юристами, подобен рыбке, оказавшейся между двумя котами». То же самое, подумал я, можно отнести и ко мне, американцу, попавшему в эти жернова между двумя мощнейшими европейскими державами. Для меня это сводилось к трудному выбору между двумя любимыми существами. Британия изобрела свободу и завещала ее Америке, всегда стояла за порядок и предсказуемость. Франция провозгласила права человека и помогла нам выиграть нашу революцию; она славилась лучшей в мире кухней – и одновременно заключила сделку с самим дьяволом, призвав к власти Наполеона. Две эти страны ненавидели друг друга потому, что были очень схожи в плане идеализма. И Янки Дудль – то есть я – оказался где-то посередине.

Бен также говорил: «Первая ошибка в политике – это ввязаться в нее». Но сам он следовал этому совету не лучше меня. Явился с дипломатической миссией в Париж, бесстыдно флиртовал с дамами, одновременно распинаясь передо мной по поводу святости брака…

– Так где именно находится сокровище? – спросил я у Шарля.

– Это вы и должны выяснить. Оно было потеряно для истории вплоть до восстания рабов в Санто-Доминго, а затем вдруг всплывает ваш изумруд. Годами ходили слухи, будто бы черный генерал наслушался легенд о его местонахождении и надеялся найти его и поддержать тем самым финансово свою страну. Ну, а затем Леклерк заманил Лувертюра, этого Спартака негров, в ловушку. И теперь тот заперт в тюрьме в горах Джура, и они надеются, что Лувертюр не выдержит и выдаст местонахождение сокровищ в обмен на свободу. Но он не сдается. Сидит там, как устрица в своей раковине, и медленно умирает от холода. Никто не принимал всерьез эту историю с сокровищами ровно до тех пор, пока не возникли вы с этим своим камнем. И теперь обе стороны опасаются, что тайна так и умрет с Лувертюром.

– Стало быть, Мартель считает, что раз у меня есть изумруд, то я знаю, где спрятаны и все остальные сокровища?

– Да. А Сидней Смит в отличие от него просто думает, что вы можете узнать, где оно. Лувертюр может довериться вам, если вы расскажете ему об изумруде и о своем мальчике.

– Но почему тогда Мартель спрашивал меня и о летающих машинах?

– Одна из легенд гласит, что ацтеки или их потомки умели летать. И что якобы в число сокровищ входят образчики или чертежи этих сказочных летательных аппаратов.

– Полная ерунда! Почему же они тогда не победили конкистадоров?

– Возможно, секрет был утерян или же сохранились только фрагменты… В любом случае, не имеет значения, правдива эта история или нет. Важно то, что Мартель считает ее правдой. Если б он мог прийти к Наполеону с летающими машинами, этой частью фантастических сокровищ, то обрел бы не только богатство, но и власть.

Если б Леон Мартель был обычным здравомыслящим человеком, он бы успокоился и наслаждался той жизнью, что у него есть, а не той, какая могла бы быть. Но, увы, все амбициозные люди устроены совсем иначе, не так ли?

– Боюсь, тут я вам совершенно бесполезен, – вздохнул я. – И вообще, я слышу обо всем этом в первый раз.

– Вы американец, вы придерживаетесь нейтралитета, и вы даже своего рода герой. Именно такой, как вы, человек сможет убедить Туссен-Лувертюра, что надеяться можно только на Англию. Передайте ему, что, выдав нам тайну ацтекских сокровищ, он тем самым поспособствует освобождению Гаити от французского рабства. Победа Британии – это победа Лувертюра, а ее поражение приведет лишь к еще более сильному порабощению и без того угнетенного черного населения Санто-Доминго. У вас есть мотивация освободить его из темницы, доставить в безопасное место и узнать все, что ему известно.

– Что за мотивация?

– Ну, скажем, десять процентов от стоимости сокровищ. Это для начала.

– Десять процентов? А почему не всё?

– Чтобы провернуть все это, Гейдж, вам понадобится не только опыт британских экспертов, но и специальное снаряжение. Львиная доля отойдет к Короне, ну и на восстания черных рабов, плюс расходы. Уверяю, вы все равно станете очень и очень богаты.

Я нахмурился.

– Рисковать жизнью за какие-то десять процентов? Неделю назад у меня был в руках целый изумруд, и никаких забот.

– Так то было неделю назад.

– Неужели ты не понимаешь, Итан? – вмешалась Астиза. – Чтобы вернуть сына, нам надо спасти Лувертюра, затем заполучить сокровище и узнать секрет летающих аппаратов!

– Вот только прошу никаких «мы», – проворчал я. – Довольно того, что я затащил тебя в эту опасную ловушку. – То были не пустые слова и не проявление галантности: я смертельно боялся потерять и свою жену тоже.

– План англичан таков. Я должна попасть в камеру Лувертюра, предварительно убедив французов-охранников, что я шлюха и смогу выведать у него секреты, – самым невозмутимым тоном произнесла она. – Он – известный ходок и обожает женщин всех цветов кожи. Французы подумают, что я работаю на них, а британцы пусть думают, что на них. На самом же деле мы просто спасаем сына.

– Вы обладаете незаурядным умом истинной шпионки, мадам, – восхищенно заметил Фротте.

– Но если у меня не получится, – возразил я, – ты останешься запертой в этой темнице!

– Поэтому у тебя должно получиться, Итан. Мы должны сторговаться с Мартелем, чтобы получить нашего Гарри, – ответила Астиза.

– А потом прикончить Мартеля, – кивнул Шарль. – Там, где вам заблагорассудится.

Глава 10

И вот теперь, после кражи изумруда и похищения нашего сына, я карабкался по тюремной стене в ужасную – несмотря на апрель – погоду во французских Альпах. Когда женщина в окне Фор-де-Жу открыла рот, чтобы закричать, я приложил палец к губам и многозначительно приподнял брови. Трудно быть галантным, когда свисаешь на веревке с крючка над глубокой пропастью, да еще нагруженный оборудованием, да еще когда в лицо тебе летит мокрый снег, но я изо всех сил старался очаровать эту особу.

А потому не слишком удивился, заметив, что она раздумала поднимать тревогу. Я ободряюще улыбнулся ей, и она, подавшись поближе к окну, стала всматриваться во тьму, чтобы разглядеть меня во всей красе. Я махнул дамочке рукой, давая понять, чтобы она подождала немного, а затем продолжил ползти, как краб, все выше по зубчатой стене. И вот, наконец, я перевалился через нее и почувствовал, что у меня дрожит и ноет от напряжения каждая мышца. Посмотрел вниз. Ни аэронавта Джорджа Кейли, ни его хитроумного приспособления нигде не было видно, однако я все равно подергал за веревку, давая ему сигнал. Веревка дернулась в ответ, точно леска с крючком, на который попалась рыба.

Ладно, ближе к делу. Я огляделся в поисках стражи (они были внутри, как и предполагалось, бездельники), затем танцующим шагом направился по парапету к двери в башню. Красотка приоткрыла окно на небольшую щелочку и смотрела на меня с любопытством.

– Скажите, мсье, зачем это вы висели, как паук, за моим окном? – поинтересовалась она. Такая пухленькая, аппетитная, в рубенсовском стиле… Бог ты мой, как это некстати иногда быть женатым!

– Не паук, а бабочка, и крылья мои трепетали, когда я летел на огонь любви, – весело солгал я. Я всегда так поступал с незнакомыми женщинами.

После этого я легонько чмокнул ее в щеку, и она вздрогнула, а потом слегка покраснела от смущения. И да, я помнил о том, что моя жена теоретически находится где-то здесь, в замке, только ниже, и притворяется давно потерянной любовницей Лувертюра. Что тут скажешь? Наш брак по-своему уникален, и на кону судьба целой страны, уже не говоря о спасении храброго маленького Гарри.

– Но, мсье, – смущенная и заинтригованная начала красотка, – разве я вас знаю?

– Если вы знаете, что такое любовное томление, если, как и я, поклоняетесь красоте, если вы мечтательны по натуре своей, то тогда вы способны зреть в самый корень моего сердца. Пожалуйста, прошу, потерпите еще несколько минут. Я все расскажу, скоро, очень скоро! – И я бережно отодвинул женщину в сторону и закрыл дверь. Повезло, что я нарвался на романтическую дурочку, которая живет, словно во сне, и легко спутает меня с любым другим обожателем, попавшимся на глаза.

Затем я подбежал к углу башни и ухватился за веревку. И ко мне стала подниматься летательная машина Кейли – цилиндр из тонких палочек и прутиков, завернутых в полотно, сооружение столь же легкое и хрупкое, как листик с прожилками. Я подхватил его и положил на парапет, а затем бросил веревку вниз, чтобы изобретатель тоже мог подняться по ней. Согласно плану он должен был собрать машину, пока я занимаюсь поисками и спасением негра. Если к тому времени мы оба уцелеем, придется доверить свои жизни этому сооружению из тонкой решетчатой основы и промасленного куска хлопковой ткани.

Что ж, все быстрее, чем ждать, пока на шею тебе обрушится нож гильотины.

На протяжении нескольких дней Джордж Кейли старался убедить меня, что он знает, что делает.

– Крылья Дедала и Икара не были мифом, мистер Гейдж, – говорил он, пока мы с ним готовились к выполнению задания. – Человек не только будет летать, он уже летал.

Я скептически глянул вверх.

– Что-то я никогда такого не видел.

– Примерно году в восемьсот семьдесят пятом бербер Ибн Фирнас[9], используя искусственные крылья, прыгнул с горы близ Кордовы. Монах Эйлмер[10] прыгнул на крыльях с башни аббатства Малсбери незадолго до начала нормандского завоевания. Леонардо да Винчи сделал множество чертежей летательных аппаратов, а буквально десять лет тому назад испанец по имени Диего Агилера[11] слетел с самой высокой части замка Корунья-дель-Конде.

– И что же со всеми с ними случилось?

– О, они упали на землю. Но никто не погиб. Первые два отделались переломами костей, а Агилера так и вовсе просто синяками.

– Что ж, прогресс налицо.

– Я изучал строение птичьих крыльев, а также проанализировал ошибки своих предшественников, и пришел к выводу, что их машинам не хватало хвоста. Уверен, мы сможем спрыгнуть с башни Фор-де-Жу и пролететь по воздуху несколько миль, что исключает любое преследование. Только лишь мужество – вот что нам необходимо.

– Ну, знаете ли, грань между героизмом и идиотизмом зачастую очень размыта. В этих вопросах я был настоящим экспертом.

– Мои пробные модели показали, что изогнутые крылья обеспечивают более высокий подъем, как у птиц; надо лишь правильно распределить вес. Но главная проблема – это остановка и приземление. Мне надо соорудить некое подобие ног и когтей раптора.

– Так вы что же, предлагаете контролируемое падение со склона горы на большой скорости? А затем? Мы рухнем и разобьемся, так, что ли? Это я чтобы знать, к чему быть готовым.

– Нет. Я предлагаю сесть на воду. Приземление в озере.

– Приземление там, где нет земли? В конце зимы? В ледяную замерзшую воду?

– Да, возможно, в замерзшую воду. Французы будут потрясены, они никак этого не ожидают, верно? Изобретательность против романтических порывов души – вот в чем, Итан, секрет англичан. Но это только первый шаг. Настанет день, и самый обычный человек будет летать, куда душе угодно, в роскоши и комфорте, будет сидеть себе в больших мягких креслах в плывущей по небу кабине, и обслуживать его будут красивейшие девушки – будут подавать ему блюда, достойные воскресного обеда.

По всей очевидности, этого человека следовало бы поместить в дом для умалишенных, и я не смеялся над ним открыто лишь потому, что у нас имелся план, как пробраться в темницу к Лувертюру, а вот как выбраться оттуда, мы тогда не знали. А если б даже и знали, за нами бы наверняка устремился в погоню целый гарнизон свирепых стражников. Французы не пожалели усилий и средств, чтобы засадить Черного Спартака за решетку, и Кейли был единственным человеком, способным изобрести и обеспечить путь к отступлению.

Когда любой другой вариант грозит казнью или заключением, безумие выглядит в сравнении с ним привлекательным. Ну, я и согласился.

Джордж называл свою искусственную птичку планером.

– К сожалению, аппарат может лишь спускаться, а не подниматься, – заметил он.

– Я и сам могу спуститься, – проворчал я в ответ.

– Но ведь не с легкостью же перышка, верно?

– Честно говоря, как-то не слишком хочется падать.

– Не падать, а плавно, как по перилам, скользить вниз.

Наша стратегия опиралась на три элемента. Планер готовился для отступления; я должен был открыть камеру заключенного, а Астиза – провести предварительную подготовку, пустив в ход все свои чары. У Лувертюра была репутация заядлого распутника, и я, честно говоря, даже немного ему завидовал. У него были черные, белые и смуглокожие жены и любовницы, и Астизе пришлось обратиться к французу, коменданту, и представиться одной из таких наложниц. Она намекнула этому французу, что попробует выведать у заключенного тайну сокровищ с теплотой, особенно ценной в столь суровых условиях. Моя жена обещала ради этого соблазнить Лувертюра и в обмен требовала лишь небольшую долю от найденных сокровищ. Она объяснила, что покинула раздираемую войнами колонию в тропиках и теперь пытается как-то устроиться в холодной и неприветливой Франции.

Я был далеко не в восторге от ее спокойствия и уверенности, что эту задачу удастся осуществить. Чем порочней мужчина, тем невиннее, как он надеется, его жена. Но мне, как никому другому, было известно, насколько неотразимой и упорной может быть Астиза в достижении любой цели. Я, фигурально выражаясь, посылал ее в клетку со львом и теперь надеялся, что она сможет убедить Лувертюра принять участие в этой безумной авантюре – побеге из тюрьмы, – причем без долгих раздумий и возражений с его стороны. Хуже того, я был практически уверен, что все у нее получится. Ведь Астиза могла быть одновременно соблазнительной и безжалостной, убедительной и отрешенной, привлекательной и твердой, как сталь, – и все это давалось ей без малейшего труда. Наполеон настойчиво твердил, что по природе своей женщины стоят куда как ниже мужчин, однако всякий раз, встречаясь с представительницами прекрасного пола, я сомневался в правильности этого его высказывания.

Для соблазнения Лувертюра у нас были две причины. Первая заключалась в том, что Астиза, притворившись его любовницей, может потребовать закрыть глазок в его камеру – ведь любовникам надо создать интимную обстановку, – и это даст мне время вытащить Лувертюра через крышу. А вторая сводилась к тому, что генерала надо было подготовить к спасению, подготовить к тому, что его будут вытаскивать через дыру, а затем катапультировать, и что времени для споров с ним у нас не будет. Мы должны пролететь над крепостными сооружениями и с помощью Кейли и его аппарата приземлиться где-то на заснеженной лужайке, где нас ждала встреча с Фротте и его шпионской командой. Затем мы должны были перебраться через границу со Швейцарией и уже оттуда по Рейну добраться к Северному морю и Британии.

Ну, во всяком случае, таков был наш план.

– А на сколько человек рассчитан этот летающий аппарат? – спросил я Кейли.

– По моим расчетам, на троих, – ответил изобретатель.

– А я насчитал, что нас будет четверо. – Азартные игры учат человека арифметике.

– Ко времени приземления, – заметил Фротте, – один из вас наверняка будет мертв. К тому же у нас нет времени на изобретение новой летательной машины.

Определенный резон в его рассуждениях был. Хотя, конечно, не слишком грела мысль о том, что один из нас наверняка погибнет.

Первым препятствием, которое я должен был преодолеть, оказалось окно-фонарь на крыше камеры заключенного. Через него днем проникал свет, но стекла в нем не было – его заменяли толстые стальные прутья.

– Да мне придется их пилить до самой Пасхи! – заметил я. Праздник этот начинался через четыре дня после запланированного нами вторжения в тюрьму.

– У английской науки, Итан, на все найдется ответ, – поспешил утешить меня Фротте. Я не понимал, почему этот шпион, уроженец Франции, так преклоняется перед всем английским, хотя и подозревал, что это наверняка как-то связано с вознаграждениями, которые он получал от сэра Сиднея Смита. Или же, возможно, я судил по себе. Ведь и я тоже ученый и мастер на все руки – разбираюсь в электричестве, антиквариате, снайперской стрельбе и подводных лодках…

Но прежде мне нужно было успокоить девушку в окне. Кто же мог предположить, что я столкнусь с такой красоткой, белокурой женщиной, томящейся в темнице, прямо как Рапунцель[12], которая с нетерпением ожидала свидания со мной, женатым мужчиной. Я был слишком хорошо воспитан, чтобы обмануть ее ожидания, но даже если б и хотел изменить жене, времени на это у меня все равно не было. Что же делать? Пока Кейли поднимался, я снова постучал в дверь к девице.

Астиза – я был в том абсолютно уверен – нетерпеливо поджидала меня в камере Лувертюра, что находилась ниже.

Красавица тотчас откликнулась и распахнула не только дверь, но и полу своего плаща, чтобы показать – под ним ровным счетом ничего нет. За то время, что я отсутствовал, она успела развести огонь в небольшом камине и подрумянить щеки. И теперь эта женщина тихо ахнула и ухватила меня за рукав.

– Входите, пока не окоченели от холода!

Ну уж нет, милая.

– Рад, что вы ожидали меня с таким нетерпением, – сказал я ей.

– Дело в том, что папа все время следит за мной, – сообщила она. – Вы поступили очень умно, перебравшись через крепостную стену.

Неужели это дочь коменданта? И отсутствие удивления на ее мордашке говорило о том, что подобные визиты имели место регулярно? Что ж, глядя на нее, можно было понять почему. Ей нравились внимание мужчин и дорогой мех норки.

– Меня очень беспокоит ваш папа, – прошептал я. – Только что видел вон там, на парапете, чью-то тень. Наверное, это солдат, который идет будить вашего отца.

Глаза красавицы расширились от страха.

– Самое безопасное для вас – притвориться спящей, – добавил я. – А я тем временем выжду и понаблюдаю. Лежите тихонько, как мышка, и не вздумайте пошевелиться, какой бы шум ни услышали. А когда мы убедимся, что все тихо и тревогу бить не надо, я к вам вернусь. Чуть позже. Дайте мне час, самое большее. Ты ведь будешь меня ждать, славная моя?

Она радостно закивала, не подозревая о надувательстве и предвкушая любовное свидание. Слава богу, что это не моя дочь, слава богу, что у меня вообще нет дочерей, поскольку растить и воспитывать девушек – настоящая морока. Да к своей дочери я бы такого типа, как я, и на пятьсот ярдов не подпустил бы!

– Жди меня в постельке, – велел я комендантской дочке. – И помни – ни звука!

– Как вы галантны! – Плащ соскользнул у нее с одного плеча, когда она притворяла за мной дверь. Я успел лишь заметить пышную белую грудь, а затем поздравил себя с тем, что устоял перед соблазном и не подверг риску нашу миссию. Ну, а уж как супруг, я был просто образцом верности.

Да. Итак, вперед, к Астизе и Лувертюру, которые ждали меня в камере.

Глава 11

Мы живем в век науки, модернизации, перемен и самых невероятных изобретений. Нелегко шагать в ногу со всеми этими новшествами. Я пытался пробраться в крепость, поскольку французские ибританские безумцы решили, что человек может летать, как птица, переворачивая тем самым все представления о военной стратегии и простом опыте. Самые опасные миссии часто вдохновляются самыми немыслимыми, ничуть не разумными идеями, а революционная лихорадка породила такое понятие, как равенство, возбудившее, в свою очередь, умы всех изобретателей Европы и Америки. Британия лидирует в мире по части открытий и экспериментов, и мне говорили, будто бы именно английским ученым удалось получить некое волшебное вещество, с помощью которого не составит труда уничтожить прутья решетки над камерой Лувертюра.

– Углекислый газ сжимается при давлении восемьсот семьдесят фунтов на один квадратный дюйм, – пояснил Фротте, когда мы разрабатывали план вторжения в темницу.

– Угле… чего?

– Углекислый газ – это составляющая часть воздуха, – сказал Кейли, этот тридцатилетний сумасброд, мечтающий о полетах. С виду он был типичным изобретателем: высокий лоб, длинный нос, презрительно поджатые губы и глаза-буравчики. Его, похоже, смущало мое присутствие, и я испытывал по отношению к нему примерно те же чувства. – Еще до нашего появления на свет химик Пристли опубликовал работу, где пояснялось, что если капать серную кислоту на мел, можно получить этот газ в чистом виде.

– Думаю, я пропустил эту публикацию, – усмехнулся я.

– Если добиться достаточно высокой конденсации углекислого газа, он сжижается, – стал рассказывать Джордж. – А стоит дать доступ воздуху, жидкость снова превращается в газ. Испарение превращает углекислый газ в снег с температурой сто градусов ниже нуля.

– На мой взгляд, совершенно бесполезная информация, – заметил я. Действительно, кому интересно, из чего состоит воздух?

– Мы дадим вам канистру с газом, и вы выпустите его на прутья, – пояснил Фротте. – Железо от холода становится хрупким, и при резком ударе стамеской или молотком прутья разлетятся на мелкие кусочки, как сосульки. И через несколько секунд вы окажетесь в камере Лувертюра.

– Теперь поняли, для чего нужна наука? – спросил Кейли.

– Ну, я и сам в некотором роде эксперт по электричеству. Использовал его, чтобы поджаривать своих врагов, находить древние тайники и делать так, чтобы соски у дам затвердевали… ну, в приватной обстановке, разумеется, – сообщил я своим собеседникам.

Они проигнорировали все это.

– Единственный недостаток в том, что эту бомбу с углекислым газом под высоким давлением надо нести крайне осторожно, чтобы она не взорвалась раньше времени. В противном случае она разорвет ваш торс, и вы застудите кишки, – предупредил Шарль. – Результат может оказаться весьма плачевным и болезненным.

– Не говоря уже о том, что летальным, – проворчал я.

– А это означает, что надо соблюдать крайнюю осторожность, – добавил Кейли, хотя и без того все было ясно.

– Почему бы одному из вас не понести ее? – предложил я им.

– Да потому, что это вы должны заняться спасением жены, а Джордж займется летательным аппаратом, – сказал Фротте. – А мне там вообще не место, я организую лошадей. Благодаря вашему изумруду судьба свела нас с героем Акры и Триполи, и вам предстоит выполнить самую ответственную и опасную часть задания. – Он надеялся подкупить меня лестью.

– Это был мой изумруд, – напомнил я ему. – А сейчас он у чертового французского полицейского.

– Как только вы выведаете у Лувертюра все тайны, можно и поторговаться!

Слова эти не выходили у меня из головы, пока я пробирался по крыше замка. Прямо за зубчатыми стенами шел ровный парапет, там и сям высились башни. Центр замка являл собой череду бочкообразных каменных укреплений над камерами. Мне объяснили, в которой из них находится Лувертюр, и вскоре я увидел слабый свет, сочившийся из отверстия над его камерой. Поверх этой дыры были уложены железные прутья, и где-то под ними, как я надеялся, находились люди.

– Астиза! – шепотом окликнул я.

– Я здесь, Итан, – послышался в ответ ее голос.

– Слава богу! Он не домогался тебя, нет?

– Да он так стар и болен, что едва держится на ногах. Пожалуйста, поспеши!

– Трудно было уговорить их впустить тебя?

– Эти французы – несносные зануды, – с нетерпением произнесла моя жена. – Их изрядно позабавила идея соблазнить пленного, чтобы выведать у него секреты. Сейчас наверняка прислушиваются, как мы там, занимаемся любовью или нет.

Я достал канистру.

– Лувертюр готов?

– Не совсем. Он счел эту идею полным безумием.

– Что ж, значит, сам он в здравом уме.

– Охранники могут что-то заподозрить. Так что кончай болтать и приступай к делу.

– А ты постанывай, чтобы выиграть время, – посоветовал я. Женщины – настоящие мастера производить такого рода звуки.

Прутья образовывали крест, а это означало, что я должен был сломать их в четырех местах, чтобы вытащить из этой дыры жену и черного генерала. Руками в перчатках я начал отвинчивать крышку канистры – тоже изобретение англичан – и приготовился выпустить газ на прутья.

– Отойдите пока что в сторону, – предупредил я Астизу и Туссена.

И вот, наконец, рычаг выдавил пробку и некая жидкость – полагаю, это и был сжиженный углекислый газ – выплеснулась и тут же, как и было обещано, превратилась в снег. Я высыпал то, что Фротте называл «сухим льдом», в тех местах, где прутья торчали из каменной кладки. Взвихрился снег и легкий белый дымок. Затем я взял стамеску и молоток и нанес удар в том месте, где заморозил один из прутьев. Прут лопнул со звоном – просто удивительно, он стал хрупким, как стекло! Может, у нас действительно все получится…

Все это было умно придумано, но производило слишком много шума. Я огляделся. Пока что стражников не было видно.

Я проделал ту же операцию со следующим прутом, а потом еще одним.

Охранник, встревоженный шумом, постучал в дверь камеры.

– Мадемуазель?

– Прошу, не мешайте! – выкрикнула Астиза задыхающимся голосом.

– Ударю в четвертый раз, и решетка обрушится вниз, так что осторожней, – предупредил я ее, после чего заморозил последний прут и уже размахнулся, чтобы ударить, но крестообразное сооружение не выдержало и обрушилось под своим собственным весом без моей помощи.

Оно рухнуло вниз на каменный пол с глухим звоном колокола. Я поморщился.

– Что у вас там происходит? – не унимался охранник.

– Игры, – раздраженно откликнулась Астиза. – Смотрю, вы ничего не понимаете в любви!

Я нагнулся и заглянул в камеру Лувертюра. Довольно просторная, футов тридцать на двенадцать, с камином у одной стены, дверью напротив него и узкой койкой, покрытой грубыми одеялами. С койки на меня изумленно взирало угольно-черное лицо. Белки глаз пленника были ярко-белыми и словно светились в темноте. Туссен казался истощенным, больным и в целом довольно дружелюбным человеком с седеющими волосами, толстыми губами, ввалившимися щеками и худенькими, как плети, конечностями. Неужели это и есть знаменитый дамский угодник? А этот его взгляд, в котором светилась покорность судьбе… Он смотрел на мою голову, вырисовывающуюся на фоне неба, с таким видом, точно к нему явился ангел, хотя и не милосердный. Скорее ангел, который может принести долгожданную смерть и избавление от всех мук.

Тут в дверь забарабанили и другие охранники.

– Мадемуазель? Он вас обижает, да?

– Ну как я могу закончить беседу в таком шуме и стуке, идиоты?! – рявкнула моя жена. – Убирайтесь, оставьте нас в покое! Мы играем в разные игры.

Я опустил в камеру веревку.

– Астиза, придвинь кровать к двери. А вы, Туссен, обвяжитесь веревкой.

– Но Итан, он совсем слаб и болен, – покачала головой моя жена. – Ему не подняться.

– Тогда ты ему поможешь.

– Мужчина всегда пропускает вперед даму, – сказал генерал. Голос у него был низким, простуженным. И еще он ужасно кашлял. Проклятье! Да он, того и гляди, помрет! Поднялся Туссен с трудом, словно страдал артритом, потом ухватился за койку и начал толкать ее к деревянной двери в камеру, чтобы забаррикадировать. – Ваша жена – я не прикасался к ней, мсье, – выйдет отсюда первой.

Лувертюр оказался первым джентльменом, которого я встретил впервые за долгое время.

И спорить времени не было. Астиза ловко связала петлю (мы практиковались) и надела ее на себя – так, чтобы веревка обхватывала тело под мышками, – а я, упершись спиной в каменную кладку, начал тащить ее наверх. Она была легче любого мужчины и через несколько секунд оказалась на крыше, рядом со мной. Чмокнув меня в щеку, жена стала озираться по сторонам, вертя головой быстро, как воробышек. Глаза у нее сияли, а на губах играла улыбка. Ей страшно нравится все это, понял я.

Так что неудивительно, что мы женаты.

– Рад, что не слышал, как ты уговаривала их пропустить тебя в камеру, – сказал я ей.

– Просто надо уметь заставить мужчин вообразить больше, чем они могут получить.

Женщины часто практикуют такой подход и постоянно морочат нам голову. Теперь же кто-то из этих одураченных мужчин ломился в дверь и выкрикивал какие-то вопросы. Лувертюр, прихрамывая, встал под отверстием в потолке.

– Я уже умираю, – произнес он. – Вы спасаете труп.

– Вы не имеете права умереть. По крайней мере, до тех пор пока не купите себе свободу, выдав нам тайну. Крепитесь! Ради свободы!

Я снова опустил вниз веревку. Страшно медленно узник шагнул в петлю, а потом приподнял ее до уровня груди. Я дернул за веревку, чтобы узел затянулся покрепче. Глазок в камеру открыли, и теперь из-за двери доносились взбешенные крики и команды от начальника, а затем послышался скрежет ключа. Французы отпирали забаррикадированную дверь.

Астиза тоже ухватилась за веревку.

– Тяни!

Мы потянули. Туссен крутился, как волчок, поднимаясь к небесам. Видно было, что все это ему крайне не нравится. Неужели он предвидел, чем все это закончится? Раздался жуткий грохот – дверь вынесли, а придвинутая к ней койка разлетелась в щепки, и в полутьме засверкали вспышки от выстрелов. Тело гаитянского героя вдруг как-то странно задергалось. Мы с Астизой с ужасом переглянулись и, растерявшись, выпустили веревку из рук. Тело Лувертюра с глухим стуком упало на пол камеры. Неужели все мои надежды на спасение сына умерли вместе с ним? Дымная от пороха камера тотчас наводнилась солдатами – и некоторые из них поглядывали наверх, на дыру в крыше. Мы с супругой отпрянули, чтобы нас не заметили. Мушкеты надо было перезарядить.

– Где его любовница? – спросил один из охранников.

– Наверное, на крыше. Она сообщница. Поднять тревогу! – крикнул начальник охраны, и тут же зазвенел колокол. – Наверх, вы, кретины!

– Пора сматываться отсюда.

Я схватил жену за руку и бросился к краю стены, к тому месту, где поднимался. Кейли уже удалось влезть на парапет, и он разворачивал и собирал свой аппарат, укрывшись за зубчатым выступом. На мой взгляд, этот планер походил на деревянный каркас кровати, от которого отходили полотняные крылья, хлопающие на ветру. Ну прямо как скелет гуся! Конструкция выглядела не надежней стога сена.

При виде нас изобретатель облегченно выдохнул.

– Слава Богу! Теперь можно лететь. – Он огляделся. – А где же генерал?

– Застрелен при попытке к бегству, – я не мог скрыть отчаяния в голосе.

– Тогда, выходит, все это напрасно?

– Ну, не совсем, – пробормотала Астиза.

У меня не было времени выяснять, что она имела в виду, потому как в этот самый момент отворилась дверь в башню, и на пороге предстала моя несостоявшаяся возлюбленная. Ее пышные прелести просвечивали сквозь тонкое льняное полотно ночной рубашки. Она стояла и держала в руке зажженную свечу.

– Скажите, мсье, а почему звонит колокол? Это сигнал для начала нашего свидания, да?

– Нет! – крикнул я в ответ. – Я же сказал вам, ждите!

– Итан? – В голосе Астизы отчетливо послышались подозрительные нотки.

– Надо же было ей что-то сказать! – объяснил я. – Чтобы не разоралась.

– Что сказать? Ты, что же, решил обмануть жену?!

– Жену? – откликнулась девица, только сейчас сообразив, что рядом со мной стоит другая женщина.

– Это совсем не то, что ты думаешь! – воскликнул я, и слова эти предназначались обеим женщинам.

И тут эта молодая идиотка подняла крик, призывая на помощь своего папочку. Черт, до чего же трудно иметь дело с женщинами! Вечно от них одни неприятности.

Тут распахнулась дверь другой башни, и на крышу выбежали солдаты. К стволам их мушкетов были примкнуты грозно поблескивающие в темноте штыки.

– Пора! – завопил Кейли. Подхватив Астизу, он без долгих слов и извинений швырнул ее на скользкую раму и потянул меня за рукав. – Поднимайте то, другое, крыло!

Мы поднатужились и подняли сооружение на низкую зубчатую стену у самого края замка.

Охранники вскинули мушкеты.

– Они хотели похитить дочь полковника! – воскликнул один из них.

Придерживая планер одной рукой, я выхватил пистоль и выстрелил в надежде уложить хотя бы кого-то из преследователей. Один солдат упал. Я запустил в них разряженным оружием, они инстинктивно пригнулись, и в тот же момент сам я выхватил второй пистоль и выстрелил из него.

– Давай, давай! – подстегивал меня Джордж.

Затрещали выстрелы из мушкетов – пули так и свистели в воздухе. Они целились в нас.

Вернее, туда, где мы только что находились.

А сами мы уже летели в пропасть.

Глава 12

Мы нырнули в черную пустоту. Сперва было тошнотворное ощущение падения – желудок просто выворачивало наизнанку, а затем сильнейшим порывом ветра нас отбросило куда-то в сторону. Кейли прокричал нечто неразборчивое, я так и приник к раме, а Астиза находилась посередине, зажатая между нами. «Гусь» превратился в беременную «гусыню», изрядно отяжелевшую от нашего веса. Прогремело еще несколько выстрелов, просвистели пули из мушкетов, а затем мы начали скользить над вершинами горной гряды, поросшей сосновым лесом. Деревья торчали, как пики, готовые пронзить нас насквозь. В запахе ветра чувствовался привкус хвои.

– Получилось! – крикнул Джордж.

А я все ждал, когда это его изобретение оставит моего сына сиротой.

Ненавижу нынешние времена и всякие современные штучки.

Наша машина ничуть не походила на ангельские крылья Икара. «Позвоночником» ей служил шест длиной в двадцать футов с крестообразным хвостом в виде маленьких крылышек – ну точь-в-точь два воздушных змея, соединенные друг с другом под острыми углами. Этот аппендикс, как пояснил изобретатель, придавал конструкции устойчивость и к тому же позволял управлять ею. Два главных полотняных крыла служили своего рода парусами, улавливающими воздушные потоки. А поскольку последние то и дело меняли направление, мы оказывались то над ледяными водами озера, то над покрытыми снегом горными лугами. Затем небо снова сплошь затянуло тучами, и уже ничего не было видно, ни малейшего проблеска света. Мы промокли до костей, окоченели от ветра, и если даже нам предстояло как-то пережить сам полет, должны были неминуемо умереть от холода.

– Из всех самых дурацких и опасных авантюр, в которые мне доводилось ввязываться, эта худшая! – стуча зубами, яростно пробормотал я, надеясь, что гнев хоть немного поможет согреться.

– Вообще-то я и сам несколько удивлен, что у нас получилось, – признался Кейли. – Жаль, что это изобретение надо держать в секрете, поскольку оно задействовано для нужд шпионажа. К тому же я только теперь понял, как можно усовершенствовать этот летательный аппарат.

– Цель миссии не достигнута. Пленный застрелен, ваше изобретение ни к черту не годится, а мы все трое на грани полного окоченения и ни на дюйм не приблизились к сделке с Леоном Мартелем по освобождению моего сына, – пробубнил я, стараясь как можно отчетливее обрисовать ситуацию. – Скажи, Астиза, ну почему Лувертюр не мог карабкаться по веревке быстрей?

– Он уже умирал, – ответила моя жена. – Промерз в этой камере до мозга костей, похудел, обессилел… По глазам было видно – он не жилец. Предательство и тюремное заключение сломили его дух. Он не смотрел на меня, как на спасительницу, Итан. Он смотрел на меня как на предвестницу смерти.

– Выходит, наш современный Спартак погиб ни за что?

– Ну почему же ни за что… Ради науки, – возразил Джордж.

– Да, конечно. Как скоро мы окончательно окоченеем?

Изобретатель проигнорировал мое скептическое высказывание и направил аппарат вдоль снежного склона. Мы услышали топот копыт о мерзлую землю. Кейли махнул рукой.

– Это Фротте. Он прибыл на место с лошадьми и теплой одеждой.

Таким образом, у нас появился шанс выжить, если, конечно, шпион не забыл захватить еще и флягу с бренди. Сердце у меня в груди затрепыхалось, как маленькая птичка колибри, изо всех сил старалось разогнать кровь по жилам, а кроме того, я весь так и вскипал при мысли о том, что пришлось рисковать жизнью жены ради спасения человека, который уже был практически трупом.

– Все напрасно, – проворчал я.

– Совсем даже не напрасно, Итан, – дрожа всем телом, прошептала мне Астиза.

– Это ты о чем?

– У меня было время рассказать Лувертюру об изумруде и сокровище, и он, как мне кажется, понял. В глазах его блеснула надежда. И как раз перед тем, как ты меня поднял, он дал мне ключ.

Я представил, как лошади, вздымая копытами снежную пыль, помчат нас к границе со Швейцарией. Французы наверняка пустятся в погоню, подключат свою кавалерию…

– Какой ключ? – пробормотал я, стуча зубами от холода.

Астиза выглядела несчастной и замерзшей, но глаза ее сияли.

– Он сказал, что изумруды надо искать в алмазе.

Глава 13

Жара в июне на Карибских островах стоит невыносимая, к тому же близится сезон дождей и ураганов, и потому ощущение такое, точно ты окутан потной и тонкой, как муслин, пленкой от испарений. Когда британский фрегат «Геката» бросил якорь в Английской гавани на острове Антигуа, паруса безвольно обвисли, а в швах палубных досок вскипала и пузырилась смола, отчего они походили на черные пульсирующие вены. Мы с женой принялись изучать то, что офицеры называли «Кладбищем англичанина». Эти сахарные острова – настоящий ад, только разноцветный, говорили они. Болота, заросшие непроницаемой толщей колючей зеленой растительности, рядом переливчатые лазурные морские воды, свирепые черные рабы и ядовитые испарения. Солдат или моряк, попавший в эти края, чаще умирал от заразной болезни, нежели от французской или испанской пули. У европейцев, прибывших на сахарные острова, была одна-единственная цель – разбогатеть. Едва достигнув этой цели, они спешили вернуться домой, пока не заболели лихорадкой, пока их не укусила змея и пока их собственные служанки-негритянки не отравили их какой-нибудь едой или беглый раб не перерезал им горло.

– Дождь тут льет как из ведра, – предупредил нас капитан Натаниэль Батлер, окидывая такую тихую с виду гавань взглядом, преисполненным ненависти. – В воздухе кишат москиты, на земле – муравьи. Вода из подземных источников скверная, так что ее надобно очищать спиртом, а чтобы напиться вволю, нужно обеззараживать воду дренажными мембранами от рассвета до заката, поэтому все тут быстро спиваются. Каждая вещица из Англии стоит здесь втрое дороже, чем в Лондоне, а внезапно налетевший тропический шторм может разрушить плоды десятилетнего упорного труда. И тем не менее любой из этих островов производит больше продукции, чем вся Канада. Какой-нибудь предприимчивый человек может расчистить в джунглях плантацию и каждый год удваивать свои доходы. Сахар, Гейдж, – это белое золото. А люди готовы умереть ради золота.

– Я бы сказал, что здесь самое подходящее место для ураганов, – заметил я. Английскую гавань окружали пологие зеленые холмы, и извилистая бухта глубоко вдавалась в остров, точно кроличья нора. Сотни черных пушечных стволов торчали из укреплений, готовые отбить любую атаку. То было самое охраняемое кладбище, какое мне только доводилось видеть. – Возможно, если искупаться в море, жизнь покажется более сносной…

– Даже не думайте! – воскликнул корабельный хирург Томас Джейни. Во время плавания он в лечебных целях пустил кровь двум матросам, и бедняги померли, после чего их похоронили в море. Еще трое матросов заболели от его пилюль, и теперь все старались обходить Джейни стороной. – Знаю, некоторые эксцентричные особы, к примеру адмирал Нельсон, практикуют обливания морской водой из ведер, но всем врачам прекрасно известно: чем чаще моешься, тем выше шанс чем-нибудь заразиться. А то и того хуже.

– Бонапарт принимает ванну каждый день, – заметил я.

– Стало быть, долго не протянет. Я открою вам секрет сохранения здоровья в тропиках, мистер Гейдж. Сведите мытье и купание к минимуму. Носите сапоги или башмаки на толстой подошве, чтобы не покусали насекомые. Не открывайте окна по ночам, иначе в помещение ворвутся ядовитые испарения. Крепкие напитки идут на пользу здоровью, а если вдруг почувствуете себя плохо, бегите к врачу, пусть сделает хорошее кровопускание. Во всем придерживайтесь здравого смысла. Наша раса здоровее в Англии, чем здесь, и по возможности мы должны одеваться, есть, пить и лечить свои болезни, как англичане.

– Но темнокожие люди бегают тут полуголыми и, похоже, чувствуют себя очень даже недурно, – удивился я. Одежда моя липла к телу, и я так вспотел, что Астиза старалась не подходить ко мне. Все англичане на чужбине пахнут одинаково плохо.

– Грех и дикость, сэр. Грех и дикость.

Трудно, конечно, было спорить с экспертом, но я помнил, что однажды сказал мне Наполеон: «Врачи после своей смерти должны ответить за большее число загубленных жизней, чем мы, генералы». Медики склонны приписывать к своим заслугам лишь случаи излечения, а ответственность за смерть пациента взваливают на волю Всевышнего. Такого рода уловки впечатляют любого азартного игрока, даже меня.

– Ну, по крайней мере, здесь очень красиво, – пробормотала Астиза, оглядывая бухту.

– Красиво? Да, мадам, согласен, здесь много зелени и солнца, но не забывайте, что в кущах Эдема всегда прячется змея, – предупредил Томас. – То, что вы видите, – это красота распада. Ни один разумный белый человек не прибудет сюда по своей воле. Ну, разве для того только, чтобы разбогатеть. Лишь нужда может завести на этот остров, столь же омерзительный, как Ямайка или Мартиника.

– Оранжевые цветы, – вместо ответа сказала моя супруга, указывая на цветущие деревья на склоне. – Знак, что я скоро увижу своего сына.

* * *
Перенестись с замерзшего озера во Французских Альпах в сладостно-теплый и душный климат Антигуа – при одной только мысли об этом голова могла пойти кругом. Наш рискованный, но успешный полет на планере доказал, что Леон Мартель не зря интересовался летательными аппаратами, а аэронавту Кейли не терпелось поскорее вернуться в свою мастерскую в Англии, чтобы довести свое изобретение до совершенства. Как и планировалось, мы вместе с Фротте перебрались на лошадях в один из кантонов Швейцарской Республики – шпион заранее оплатил переход через границу английским золотом. Лично мне после перелета наше теперешнее передвижение казалось страшно медленным. Действительно, как было бы удобно, чтобы мечты изобретателя осуществились, чтобы человек без особого труда мог пересечь океан за считаные часы!

Затем мы направились к северу – к германским землям и Рейну. Этому бегству в немалой степени способствовал политический фактор под названием Reichsdeputationshauptschluss – иными словами, твердое намерение Наполеона реорганизовать сотни германских герцогств и королевств, что располагались вдоль границы с Францией. Число относительно независимых германских земель сократилось примерно с трехсот до тридцати, и в качестве компенсации за бесправие мелкие князьки и принцы получили прибавку к своим состояниям за счет земель, отнятых у Церкви. Процесс этот инициировал и контролировал министр иностранных дел Франции Талейран – это он давил на колеблющегося императора Франца II Австрийского, напоминая, что тот должен заплатить подать за последние военные победы Франции. Предполагалось, что процесс этот укрепит влияние Франции в Европе и страна станет подобием Священной Римской империи с ее тысячелетней историей.

Римский Папа ворчал, а Наполеон продолжал отливать новые пушки.

Победители в этой перестановке теоретически переходили во французскую сферу влияния, и границы укреплялись новыми союзниками. Но лично я сомневался в том, что Франция или Европа могут выиграть от политического объединения с промышленно развитой Германией. Мелкие князьки устанавливали грабительские тарифы за проход по Рейну судов, да и вообще сателлитами Франции становились озабоченные собственной выгодой генералы, бормочущие о немецкой государственности. Те князьки, которым удалось подняться, делались амбициозными и должны были рано или поздно возненавидеть хозяина – хотя бы за то, что тот помог им подняться, но недостаточно высоко. И я опасался, что когда-нибудь эти мелкие государства пойдут на Наполеона войной.

Но все это было делом будущего, а в настоящем мы, беглецы, доплыли по реке до Базеля, причем без всяких помех, поскольку на таможенных и пограничных постах стоял настоящий хаос из-за политических перемен. Мы плыли по широкой быстрой реке под парусом, успешно обходили мели и любовались старинными замками на скалистых уступах. Некоторые из них лежали в руинах, но зрелище все равно было весьма живописное. Достигнув Батавской республики[13], мы пересели на корабль под голландским флагом, переправились через Английский канал и в начале мая уже были в Лондоне – ровно за две недели до того, как истек срок мирного Амьенского договора и между Британией и Францией возобновилась война.

Лондон – огромный город с населением не меньше миллиона человек; он гораздо больше, грязней и хаотичней Парижа. Здесь особенно отчетливо чувствовалась вся мощь английского флота. На Темзе высился целый лес из мачт, сравнимый разве что с Шервудским. Мелкие суденышки сновали между большими, точно жуки-водомерки, с причалов доносился непрестанный грохот перекатываемых бочек, и отряды вербовщиков буквально набрасывались на моряков флота Ее Величества и уводили их неведомо куда, словно рабов. Движение на улицах оказалось настолько плотным, что добраться куда-либо было практически невозможно, здания банков выглядели величественнее храмов; контраст между богатством и нищетой проступал гораздо отчетливей, чем в революционной Франции, и носил чуть ли не гротескный характер. Извилистые проулки так и кишели нищими, ворами, шлюхами и пьяницами. Видно, у меня сработал инстинкт – мне вдруг страшно захотелось посетить игорный дом или бордель, но затем я спохватился, вспомнив, что женат и вообще давно уже встал на путь исправления.

И еще Лондон – очень величественный город. Теперь, когда ветер расчистил небо и сдул накопившуюся везде за зиму угольную и древесную гарь, его шпили и купола сияли в лучах весеннего солнца. Если ободья каретных колес всегда покрыты грязью и навозом, то уличные фонари светят ярко благодаря стараниям целого легиона фонарщиков, которые постоянно полируют их до блеска. В канавах всегда полно мусора, зато окна домов сверкают, точно алмазы, промытые и протертые трудолюбивыми ирландскими девушками. Если на пристанях воняет затхлой водой, рыбой и помоями, то в театрах и отелях пахнет духами, цветами и дорогим табаком. Кругом возвышаются бесчисленные дома и звучит смесь самых разных языков. В город непрестанно поступают денежные потоки с рынков империи; колонии здесь считают, точно фишки в игре. Да эти британцы могут позволить себе воевать до бесконечности!

Наполеону, подумал я, следовало бы сохранять мир с Англией.

Мы встретились с сэром Сиднеем Смитом в Сомерсет-хаус, грандиозном новом здании министерства, построенном на берегу Темзы. Тут был и символический смысл – подчеркивалась связь между землей и водой, а само здание располагалось так близко к реке, что во время прилива через его арки могли проплывать лодки – прямо под нависающей сверху каменной громадой. Туда можно было прийти или приплыть. Сами мы направились пешком из меблированных комнат, где поселились сразу после высадки на берег с голландского судна.

Здание символизировало рост британской бюрократии под давлением войн и защиты имперских интересов; оно было величественным, но еще наполовину недостроенным. Недавние сражения урезали средства от налогов, которые должны были поступить для завершения строительства этого архитектурного «слона». Тем не менее Смит принял нас в просторном, недавно обставленном кабинете. Из окон открывался вид на Темзу, в помещении пахло краской и лаком; обогревалось оно камином, где тлели угли, а освещалось ярким весенним солнцем, прорвавшимся в прореху между тучами. В углу стоял глобус примерно с метр в диаметре – на нем не составляло труда найти регионы, на которые распространялось британское господство. Интерьер украшали скрещенные двуручные мечи, чайные сервизы из Китая, шкурки выдр с северного побережья, а также деревянные боевые дубинки индейцев с берегов Тихого океана. Мы вошли, изнуренные трудным путешествием и в то же время готовые немедленно пуститься на поиски нашего сына.

– О, Итан Гейдж! Ну, наконец-то мы снова союзники! – Улыбался этот недавно назначенный лорд в точности, как каирский торговец коврами. – А это прекрасная Астиза, ваша супруга? Кто сказал, что счастливых концов у историй не бывает? Вы просто ослепительны, моя дорогая.

Что ж, он был куда дружелюбнее Наполеона. Мы со Смитом сражались на одной стороне при осаде Акры, и он помнил, какую храбрость проявила тогда моя жена.

– Меня страшно беспокоит судьба нашего сына, – холодно ответила Астиза. – У моего мужа просто дар притягивать к себе самых скверных людей. – По ее тону было ясно: она не исключает Сиднея из этой категории. Честно говоря, наша с ней жизнь после знакомства с ним в Палестине пошла наперекосяк. Мы нуждались в помощи британца, но она опасалась, как бы сэр Смит не испортил дело еще больше.

– И если счастливые концы действительно существуют, – ворчливо добавил я, – то я предпочел бы выйти в отставку и осесть с семьей в Америке. Приключениями я сыт по горло; хочется, знаете ли, сэр Сидней, тишины и покоя, но боюсь, этого никогда не случится.

– Но ведь виной всему Наполеон и Леон Мартель, разве не так? – Смита не так-то просто было сбить с толка. – Вот я и пытаюсь спасти вас от них.

Он все еще был подтянут и красив и принадлежал к разряду типичных головорезов и искателей приключений, которые создали британскую империю. Книги о его подвигах заставили бы женщин падать в обморок, а мужчин – завидовать; и вот теперь он именуется лордом. Не могу сказать, что я завидовал его работе в парламенте: сидеть там и слушать все эти дебаты – такая тоска! Но я считал, что теперь, после того как мой изумруд исчез, многие из знакомых мне мужчин живут лучше меня. Будь я в более приподнятом настроении, то спросил бы у него дружеского совета, но теперь мне захотелось, чтобы эта дурацкая и наглая усмешка исчезла с его губ.

– В Фор-де-Жу мы потерпели фиаско, – сказал я.

– Я бы сказал, успех вашего побега был обеспечен прогрессом британской инженерной мысли, осуществлен благодаря гению и трудам Джорджа Кейли и Джозефа Пристли. Однако вы всегда были склонны преуменьшать свои заслуги, Итан. Не каждый отец осмелится прыгнуть с башни замка ради спасения своего сына. – Этот человек неумолимо пер вперед, как какая-то машина. – За всем этим стоит мерзавец и жулик Мартель, но теперь вы сделали правильный выбор. Мы на одной стороне. И вы были спасены не кем иным, как моим человеком, Шарлем Фротте. Эта новость достойна того, чтобы попасть в газеты, но мы должны соблюдать секретность.

– Спасен, чтобы сыграть какую-то роль в британских интригах и надувательстве? – прищурился я.

– Надувательстве! – Смит расхохотался. – Но, Итан, я член парламента! Нам, государственным деятелям, не пристало даже знать это слово! Нет-нет, никакого надувательства. Союз против худшей из тираний и унижения, против Бонапарта. Этот человек не выполнил ни единого пункта из Амьенского договора.

– И Англия тоже. – Благодаря своей нейтральной роли посредника я наслушался аналогичных жалоб с обеих сторон. Быть государственным деятелем столь же утомительно, как призывать к порядку расшалившихся детишек.

– Наполеон предал все революционные идеалы, им же, кстати, установленные, выставил себя военным диктатором, хочет доминировать в Германии и Италии, планирует военное вторжение на территорию вашей страны, вашей родины… Он пытается восстановить рабство в Санто-Доминго, что входит в противоречие с французской декларацией прав и свобод, он хочет присвоить древние сокровища, на которые не имеет никаких прав, и тем самым просто обезоружить нас. Уж кому, как не вам, можно и должно судить о его лицемерии. Мы с вами благородные люди и играем на одной стороне. Мы объединились против этого жестокого Цезаря и будем сражаться вместе, как тогда, в Акре. Мы бастион против тирании!

Я познакомился со Смитом в 1799 году, когда он помогал оборонять османский город Акру от наполеоновских войск. Английский капитан сразу понравился мне – он был красив, энергичен, храбр, напорист и амбициозен. А еще он был куда умнее и образованнее любого из офицеров, а это означало, что его дружно возненавидели почти все сослуживцы. Рыцарство он получил на службе у короля Швеции, но особенно прославил его побег из парижской тюрьмы, который помогла осуществить возлюбленная Сиднея. Бонапарт весь так и вскипал, узнав об очередном его успехе. Англичане же так толком и не разобрались, гений он или просто чудак, вот и посадили его в парламент, где ему было по плечу разобраться в любом событии.

– Я был связан с Наполеоном какое-то время, – признался я. – И, будучи американцем, пока что не знаю, чью сторону занять.

– Выгодную, Итан, выгодную для себя сторону. Да, я наслышан о вашей работе в качестве переговорщика по Луизиане. Вы умны, как лис, но и наш Фротте далеко не простак, он умудряется получать деньги сразу от полдюжины правительств. Оба вы шельмецы, но полезные шельмецы, и теперь наши интересы совпадают. Ну, скажите, Астиза, разве не так?

– Лишь потому, что французы похитили моего сына, – ответила моя супруга. Женщины мыслят крайне однобоко, когда речь заходит об их детях.

– И англичане помогут вам его вернуть, – тут же расплылся в улыбке Смит.

Астиза скептически отнеслась к этому его высказыванию. Но лично я придерживался мнения, что надо принимать любую помощь.

– Послушайте, сэр Сидней, я согласен, что наш союз взаимовыгоден, – заметил я. – Я просто хотел продать драгоценный камень, и тут налетела тайная полиция. Они украли изумруд, похитили моего сына Гарри, пытали меня, чтобы заставить выдать секреты, которые мне неведомы. Мы понятия не имеем, где сейчас Мартель и что я скажу ему, если найду его. Да и потом, я не слишком понимаю, что ему действительно от нас нужно.

– Он хочет завоевать Англию. Вот чай, прошу, угощайтесь, а я тем временем расскажу все, что знаю, – предложил лорд.

Мы уселись за угловой столик, где был расставлен китайский сервиз. Со старинного портрета маслом на нас сверху вниз взирал какой-то давно умерший англичанин: он смотрел строго, точно мирской судья на Сикстинскую капеллу. Высший класс здесь постоянно пытается соответствовать неким стандартам предков, которые при жизни ничего хорошего не видели и веселиться явно не умели. Из окон была видна Темза – по воде, подернутой мелкой рябью, проплывали целые караваны торговых судов, и их паруса хлопали и трепетали, точно птичьи крылья.

– Ну, прежде всего, Леон Мартель – самый отъявленный мошенник, – начал Смит. – Был главарем какой-то банды; ходили слухи, будто бы он приобщал сельских девушек к проституции, а мальчиков-сирот обучал ремеслу карманников. Затем он решил, что лучше войти в новую тайную полицию при Бонапарте, чем рисковать быть пойманным ею же. Мартель предан исключительно себе и своим интересам, и поговаривают, будто бы он надеется превзойти самого Фуше и в один прекрасный день стать министром полиции – путем быстрого продвижения по службе или с помощью предательского заговора. Но пока что он служит просто прикрытием и информатором для своих дружков из криминального мира и с их помощью вымогает и присваивает деньги и ценности у таких людей, как вы и ювелир Нито. Он изучал пытки и использовал эти свои знания против людей, которые становились у него на пути. К тому же он подлый трус – был призван в армию на заре французской революции и дезертировал.

– Словом, это человек, при виде которого любой может почувствовать себя просто ангелом, – подвел я итог и покосился на жену. Людей с недостатками обычно ободряют подобные сравнения.

– Вам обоим, как и всем остальным, хорошо известно, – продолжил меж тем Смит, – что Англия – страна с мощным флотом. К концу этого года у нас будет семьдесят пять линейных кораблей и сотни фрегатов, в то время как у Франции насчитывается всего сорок семь военных судов. Мы слышали, что сейчас они строят еще девятнадцать и должны опасаться союза Бонапарта с Испанией. И все равно мы очень верим в мощь нашего флота.

Что верно, то верно. Англичане выигрывали почти каждое морское сражение, в котором участвовали.

– В то же время у нас относительно слабая армия, – признал Сидней. – Мы верим, что наши солдаты лучшие в мире, но сама армия относительно невелика, особенно с учетом того, что ей приходится контролировать территории огромной империи. Если Бонапарт действительно соберет армию в сто пятьдесят тысяч и переправит ее через Канал – так сообщает наша разведка, – то Лондон падет. И миром будут править террор и хаос.

Лично я считал, что лондонские торговцы только выиграют от французского вторжения и что стакан доброго вина вечером предпочтительнее чая, но оставил эти соображения при себе. Англичане будут драться как львы, защищая свою вареную баранину и темное пиво.

– А это означает, что Английский канал – ключ ко всему, – добавил Смит. – Если Наполеон сможет контролировать его хотя бы недели две, его армия высадится на берег и завоюет наше королевство. Пробиться к нашим берегам он сможет, только одержав победу в морском сражении, но мы считаем это маловероятным. Он может попробовать выманить наши корабли оттуда, но тут я возлагаю большие надежды на Нельсона – он опытен и умен. Ну, и потом есть шанс использовать эти странные новые военные машины – да-да, я наслышан о Фултоне и его подводной лодке, или субмарине, как он ее называет, – но для усовершенствования этих изобретений нужно время. Или же Бонапарт поднимется в небо.

– А мы с Итаном летали на воздушном шаре, – вставила Астиза.

– Но далеко ты не улетела, – заметил я. Мне до сих пор снились кошмары о том, как она падает с высоты.

– Помню, – сказал наш собеседник. Именно его корабль подобрал меня, когда воздушный шар рухнул в Средиземное море. – Но воздушные шары легко прострелить, двигаются они медленно и подвластны переменам ветра. А планер Кейли может лишь спускаться с высоты. Но что если такой аппарат сможет также подниматься вверх, лавировать, следовать в заданном направлении? Что если люди научатся парить в небе, как ястребы, кружить, пикировать и сбрасывать с небес бомбы?

– Омерзительная идея, – заметил я. – И в корне несправедливая. Слава богу, еще ни один изобретатель не приблизился к созданию такой машины! Я сам испытал сооружение Кейли и могу заверить вас, сэр Сидней: если вам удастся втянуть Наполеона в эту авантюру, ваша война выиграна. Он рухнет вниз, как подстреленный воробей.

Тем не менее ацтеки в Мексике некогда построили такой аппарат, причем из золота, из-за чего впоследствии я оказался в столь затруднительном положении. Необходимо защищать старые добрые консервативные подходы, где все проверено и неизменно.

– Джордж Кейли еще только начал свои эксперименты, – осторожно заметил Смит. – Однако ходят слухи, что древние цивилизации достигли в этой области определенных успехов, ну или, по крайней мере, создали модели, похожие на летательные аппараты. Поговаривают, будто бы они могли контролировать не только их спуск с высоты, но и подъем.

– Вы говорите об ацтеках? – удивился я. – Но как? Каким образом это сооружение из целой паутины дощечек и палочек могло подняться в воздух?

– Мы представления не имеем. Может, паровой двигатель? У вас, Гейдж, репутация человека, разбирающегося в электричестве, повелителя молний, так сказать. Возможно, именно с помощью этой волшебной силы получится управлять аппаратом в воздухе? Механики Фултон и Уатт все время выдвигают самые оригинальные идеи. В любом случае, ясно, что древние были умны и разбирались в полетах лучше нас. Если французы смогут почерпнуть нечто полезное из опыта ранних цивилизаций, то они вырвутся вперед в этой области, и именно они станут ястребами, которые будут атаковать наш флот с воздуха.

– Ранние цивилизации?

– Ну, такие ходят легенды. Сама идея о том, что люди будущего должны знать больше, чем их предки, или что нынешний век таков же или лучше века предшествующего, далеко не нова. Однако на протяжении почти всей истории люди верили, что их предки знали больше, чем они сами. Считается, что империя ацтеков, мистер Гейдж, познала самые сокровенные тайны цивилизации от своих богов, что будто бы они увековечили конструкции летательных машин этих богов – ведь боги, как известно, летать умеют – в золоте и драгоценных камнях, которые и есть потерянные сокровища. Если б удалось отыскать сокровища Монтесумы и изучить модели их летательных аппаратов, это открытие могло бы резко изменить расклад сил в войне. Тогда Канал можно было бы преодолеть одним прыжком. Этих легенд наслушался Леон Мартель, и именно за этими сокровищами он и гоняется.

– Но чтобы древние индейцы… – Я все еще не мог поверить в услышанное.

– Кому, как не вам, Гейдж, должно быть известно, что в мире полно сокровищ, надежно запрятанных в самых тайных местах. А пирамиды? А мистические скандинавские артефакты, вдруг оказавшиеся на американской границе? А греческое сверхоружие?

Он был прав, черт возьми. Наша планета куда загадочнее, чем склонны признавать ее обитатели. Я и сам в свое время сталкивался с массой странных и хитроумных объектов и едва не погиб, пытаясь обуздать их. Похоже, что умные иразвитые народы и люди с невероятными способностями существовали задолго до возникновения нашей культуры, а потому меня нисколько не удивляло, что они могли еще и летать.

– Нам известно, что дно Карибского моря буквально усеяно обломками испанских кораблей, на которых вывозились сокровища, – прервав ход моих размышлений, продолжил Смит. – На протяжении целого века с тысяча пятьсот пятидесятого года затонуло около шестисот таких судов, и каждое из них перевозило ценности стоимостью от четырех до восьми миллионов песо. Уже одно только это говорит о том, какими несметными сокровищами обладали Мексика и Перу, если даже при таких потерях Испания стала одним из богатейших королевств христианского мира. Существуют ли сокровища Монтесумы? Были ли они потеряны, а затем найдены и перепрятаны где-то в другом месте? Как знать? Даже если теория Мартеля выглядит неправдоподобной, следует использовать любую, пусть малейшую, возможность остановить его. На кону само существование империи. И появление настоящего летательного аппарата может резко изменить соотношение сил. Представьте, что на летающих коврах может разместиться целый полк французской кавалерии. Да они налетят на Темзу, как валькирии!

Как я уже отмечал, этот сэр Смит окончательно спятил, не говоря уже о том, что он постоянно путал метафоры.

– И вы решили задействовать меня потому, что всерьез опасаетесь этих валькирий?

– Мы решили задействовать вас, Итан, в надежде, что вы доставите нам Лувертюра, что он расскажет нам, где сокровища, и тогда мы сможем их найти.

– Увы, но французы изрешетили его пулями. – О смерти Черного Спартака писали в газетах, но во Франции было объявлено, что причиной смерти Туссена стала болезнь, а вовсе не неудавшаяся попытка бегства. – Он уже умирал, но они подстрелили его как раз в тот момент, когда мы собирались вытащить его из камеры.

– Варвары, – вздохнул лорд. – Скажите… а он успел дать вам ключ?

Я колебался. Стоит ли делиться или затевать торг с этим алчным англичанином? Но Астиза была матерью и потому, не колеблясь, выпалила:

– Он сказал, что изумруды надо искать в алмазе, но мы так и не поняли, что это означает. Прошу вас, сэр Сидней, поделитесь этой информацией с Мартелем, и пусть он отдаст нам сына! Сокровища Монтесумы нас не интересуют. А вы сможете проследить за Мартелем, когда он отправится на их поиски, и отнять у него эти ценности. Мы просто хотим вызволить нашего ребенка и вместе с ним уехать домой.

Интересно, о каком таком доме она говорила, где для нее дом? Согласится ли Астиза отправиться со мной в Америку после того, как отчасти по моей вине она потеряла маленького Гарри?

Смит покачал головой. Он явно сочувствовал моей жене, но был непреклонен.

– Даже речи быть не может. Мы не имеем привычки делиться тайнами с врагом, миссис Гейдж, а Леон Мартель, безусловно, наш враг. Кроме того, к нему не так-то просто подобраться. Опасаясь войны, он уже пересек океан вместе с Гарри, и британцы не успели его перехватить.

– Пересек океан?! – ахнула Астиза.

– И подозреваю, что без согласия и ведома Наполеона. Мартель – ренегат, он всегда, насколько нам известно, действовал самостоятельно. В штормовую погоду он решил отплыть на корабле в Санто-Доминго под предлогом, что хочет навестить там друга. И когда налетела буря, капитан был вынужден сняться с якоря и выйти в открытое море, увозя с собой Мартеля и вашего сына. Очевидно, злодей уже прибыл в колонию, где готовятся к войне. К тому же нам сообщили, что у него обширные связи в Мартинике, сахарной французской колонии. Там – уверен, вы знаете – родилась жена Бонапарта Жозефина. Мартель считает, что сокровища спрятаны где-то на Карибах, так что он, несомненно, отправит шайки самых отъявленных головорезов на их поиски и будет всячески подчеркивать свою близость к первому консулу и его семье.

Я призадумался. Что если французы тоже станут называть меня жестоким головорезом, если я подпишусь на эту авантюру с англичанами? Астиза вернула мне маленький медальон Наполеона, и я спрятал его в секретном отделении сундука, чтобы меня не уличили в тайных связях с французами. Если я повешу его на шею, то стану отличной мишенью для расстрельной команды любой из сторон.

Выбора у нас не было. Пришлось встать на сторону Смита. Мы действительно ничего не знали, и если хотели вернуть сына и изумруд, нам нужен был ключ, чтобы вести торги, или же поддержка британского флота.

– Так чего именно вы от нас хотите? – решился спросить я.

– Хочу, чтобы вы отправились в Вест-Индию, нашли сокровища прежде Мартеля и заманили его в ловушку. В конце операции вы получите сына, изумруд и десять процентов от стоимости клада, да еще и прославитесь навеки. – Сидней кивнул, уже считая себя победителем.

Вест-Индия! Для многих отправка туда была равносильна смертному приговору. Я уже знал, что наполеоновская армия погибает там от желтой лихорадки и от рук взбунтовавшихся рабов.

– Но как? – развел я руками.

– Лувертюр мертв, но его последователь, генерал Жан-Жак Дессалин[14], продолжает сражаться за Санто-Доминго. Хочу, чтобы вы отправились на войну восставших рабов, Итан, и выяснили бы, прячут ли негры самые ценные в истории человечества золотые модели летательных аппаратов. У вас есть огромное преимущество. Французским властям неизвестно, что вы с женой бегали по крышам Фор-де-Жу. А Наполеон уверен, что вы все еще общаетесь от его имени с американскими переговорщиками, верно?

– Я сказал его министрам в Париже, что беру небольшой отпуск, потому что должен составить для Монро карту своих исследований, – сказал я. – Ну, а затем мы потихоньку улизнули – отправились спасать Лувертюра.

– А это означает, что вы, как американский агент, можете пойти во французский гарнизон в Санто-Доминго и притвориться их другом.

Смит был еще хитрее и изобретательней меня – одно это уже о многом говорило.

– Но что от этого толку? – не сдавался я.

– Надо выведать все их военные секреты, а затем попробовать продать их Дессалину в обмен на тайну сокровищ. – Лорд произнес это таким тоном, словно сделать это было проще некуда.

– Но мы и ахнуть не успеем, как французы вздернут на виселицу нас обоих, как шпионов, разве не так? – спросила Астиза. Моя жена всегда отличалась безупречной логикой.

– Нет, этого не случится, если вы выставите себя переговорщиками по Луизиане, – ответил Смит. – И объясните, что вам надо проинспектировать и оценить военную обстановку в Санто-Доминго, чтобы затем доложить американцам и французам, имеет ли смысл эта сделка. Сможет ли Франция удержать эту колонию, а если нет, то не лучше ли Наполеону просто продать Новый Орлеан и получить деньги? И ведь главное – все это правда. Притворитесь важным чиновником, хоть вы и не являетесь им.

Астиза принялась размышлять вслух:

– А пока Итан в Санто-Доминго будет строить из себя дипломата, я займусь поисками Мартеля и Гарри.

– Именно. Вы будете двойными агентами и изобразите, что работаете на Францию и Америку, хотя на самом деле будете работать на Англию. Добейтесь встречи с Дессалином и скажите ему, что вас послал Лувертюр искать сокровища, дабы финансировать создание нового независимого государства. Короче говоря, врите всем напропалую, а затем исчезните оттуда и поделитесь добытыми секретами с нами, британцами. – Сидней улыбнулся, точно хитрый лис, направивший целую стаю гончих по ложному следу. Сейчас он словно видел, как собаки пробегают мимо с высунутыми языками и капающей слюной.

Смиту легко было говорить. Мне же было куда как сложней решиться. Я любил Францию и французов, был их сторонником. Ведь именно Франция помогла моей родной стране обрести независимость, в результате чего сама стала банкротом. Да и Французская революция проповедовала идеалы, более близкие Америке, а не Англии. Если б я мог убедить Бонапарта вернуться к изначальным своим принципам, то чувствовал бы себя, как дома, в Париже, а не в Лондоне. Однако теперь, благодаря предателю Мартелю, я оказался на стороне Англии. Неужели мне действительно предстоит вернуться в тропические колонии Франции в самый разгар бубонной чумы? Я попытался взвесить все за и против.

– Если я найду Гарри и изумруд в Санто-Доминго, к чему мне делиться с вами хоть чем-то? – решил я быть откровенным до конца.

– Да к тому, что только с помощью нашего флота вы сможете вывезти оттуда сокровища, которые пока что еще никто не нашел. Вы получите свои десять процентов и станете самым богатым человеком в Соединенных Штатах. Ну, сыграйте роль шпиона еще раз, в последний раз, Гейдж, – и можете со спокойным сердцем выходить в отставку!

Глава 14

Наше благополучное прибытие на остров Антигуа, который являлся английской колонией в Карибском море, было уже своего рода чудом с учетом того, какая борьба разгорелась между Британией и Францией. Я часто размышлял над популярностью войн, дивился этому стремлению стран и народов покрыть себя якобы неувядаемой славой, устроив безумную резню. Десять тысяч смертей – ради того, чтобы слегка изменить границы! Но суть состоит в том, что на войнах многие зарабатывают, и нигде не удается так быстро сколотить или потерять целое состояние, как на море. Корабли становятся пешками в этой игре, и в первые две недели после начала войны нас то захватывали силой, то отпускали. Мы начали путешествие на старом торговом корыте, затем вынуждены были пересесть на корсарское французское судно, а позже оказались на борту британского фрегата.

Из Лондона мы с Астизой выехали почтовой каретой в Портсмут, чтобы уже оттуда отплыть в Вест-Индию на торговом бриге под названием «Королева Шарлотта» в надежде опередить наступление боевых действий. Это судно занималось регулярными перевозками разных товаров, и сейчас на борту у них были китайский фарфор, мебель и ткани – все это предполагалось обменять на сахар, черную патоку и ром. Однако спешили мы зря: нам пришлось проторчать в Портсмуте еще целую неделю. Капитан «Шарлотты» ждал попутных ветров и еще, как выяснилось позже, начала войны. Астизу лихорадило от волнения за судьбу сына, она стала страшно раздражительной, и оба мы понимали, что попали в эту передрягу из-за того, что слишком задержались в Париже. Подобно многим супружеским парам, у нас не было привычки высказывать друг другу все свои претензии, и напряжение от этого только нарастало. Я проявлял внимание и заботливость, но жена моя оставалась холодна. Она была вежлива, а я упрямо отказывался признавать свою вину.

Я должен был вернуть нашего мальчика. Думая об этом, я долго расхаживал по пирсу, пытаясь угадать направление ветра. Возможно, паровые двигатели – не столь уж и безумная идея. Я до сих пор носил на шее увеличительное стекло, призванное подтвердить подлинность моего изумруда, так что меня никоим образом нельзя было обвинить в отсутствии оптимизма. Я также хранил медальон – знак доверия от Наполеона. И при всем при этом не был ни на чьей стороне – только на своей. Примыкал то к одной стороне, то к другой и не доверял никому. И не только потому, что каждый человек казался мне потенциальным врагом – просто можно было окончательно запутаться и не понимать, за кого стоишь. После выхода в отставку я собирался совершить еще один шаг – стать несгибаемым американским патриотом, верой и правдой служить своей стране и поддерживать ее политику, сколь бы безумной она ни была, влиться в дружный коллектив соседей, считающих, что я мыслю в точности так же, как и они. Даже при том, что размышлять и думать там будет особенно не о чем.

И вот, наконец, 18 мая мы отплыли и начали продвигаться к югу, заходя по пути в торговые африканские порты и не ведая о том, что как раз в день нашего отплытия начались военные действия. А потому буквально через неделю наш корабль захватило французское корсарское судно под названием «Грасиез» – бригантина, на которой оказалось с дюжину пушек. Корсары – это те же пираты, только легальные, с лицензией; они приносят немалый доход властям, которые разрешают им пиратствовать. Эти разбойники первым делом отстрелили нам нос. Наш капитан ответил одним пушечным выстрелом с кормы – это было для него делом чести, не более (он так тщательно прицелился, чтобы специально промахнуться и не раздражать французов), и наше судно сменило флаг без всякого кровопролития. И вот мы под надзором французской команды и с капитаном-англичанином, надежно запертым в своей каюте, отправились под конвоем еще двух судов к Бресту. Ночами мне снились кошмары о том, как мы с Астизой вернулись в Фор-де-Жу, но уже в качестве заключенных, а не освободителей.

Ну и, естественно, я пытался отговорить нашего английского капитана от столь безоговорочной и поспешной сдачи.

– Неужели никак нельзя удрать от них? – спрашивал я его прямо перед капитуляцией. Капитан по фамилии Гринли был запойным пьяницей с красными глазками, да еще и плохо видящий и хромой – последнее он объяснял тем, что ногу ему едва не откусила акула. Правда, один из матросов позже поведал мне, что охромел он после того, как на ногу ему упал и отдавил пальцы тяжелый тюк во время погрузки, которая проходила ночью под дождем после целого дня беспробудного пьянства.

– Думаю, она пошустрей нас будет, мистер Гейдж, – ответил Гринли, когда я попытался поднять его боевой дух, и уставился на паруса французской бригантины. – Ну, и управляется опять же лучше.

– Знаете, как-то не очень хочется быть захваченным в плен французами в самом начале войны, которая, судя по всему, будет страшно долгой, – заметил я. – Мы с женой очень спешим – хотим вернуть нашего мальчика и благополучно добраться до Карибского моря. Что если произвести прицельный залп, когда они попытаются залезть к нам на борт, а затем совершить резкий поворот, сбить их бушприт и обрушить фок-мачту? – Я не то чтобы такой уж большой храбрец, но угроза пленения повергала меня в ступор. И я предлагал придерживаться тактики ведения морского боя, о которой узнал из одного приключенческого романа. – Хищник тотчас отступит, стоит его только ужалить.

– Неужели? А что если вы ошибаетесь и мне оторвет голову пушечным ядром? – возразил капитан. – И вообще, почему я должен защищать команду, которая мне не принадлежит?

– Но ваши наниматели наверняка оценят такую стойкость. Возможно, даже назначат пенсию вашей вдове, если таковая имеется.

– Я в восторге от вашей свирепости, Гейдж, но далеко не все мы являемся героями войн с мусульманами и сражений с индейцами. Куда как разумней сдаться, поскольку велика вероятность того, что где-то через месяц меня обменяют на французского капитана. Превратности войны, что тут скажешь.

– А на кого обменяют нас?

– Представления не имею. Не знаю, чем вы можете быть полезным противной стороне.

– Но, Итан, у них дюжина пушек, – осторожно заметила Астиза. – Может, мы сумеем уговорить французов отправить нас к Мартелю в Санто-Доминго? – Я, кажется, уже говорил, жена моя весьма умна и практична. – И потом, они наверняка считают, что ты до сих пор работаешь на них. При тебе медальон.

– Работаю на них, находясь на английском судне? А что если я попадусь на глаза дочурке коменданта или ее папаше из Фор-де-Жу? Разве тогда меня не вздернут на виселицу прямо перед окном ее спальни? – Мой пессимизм в отношении той женщины был вполне оправдан. Мужчина, отвергший даму, сразу становится ее врагом.

– Ты можешь позабавить французских моряков разными смешными историями о Наполеоне, прикинуться американским дипломатом, который стремится попасть в Санто-Доминго, – уговаривала меня супруга.

– Это я-то американский дипломат, мечтающий попасть в Санто-Доминго?! А в Бонапарте, кстати, нет ничего забавного.

– А я буду флиртовать с капитаном и постараюсь убедить его, что его корсары нас спасли. И он превратится в нашего освободителя, а не в тюремщика, и будет только рад отпустить нас туда, куда мы стремимся, – продолжала настаивать Астиза.

Я по-прежнему сомневался, полагая, что если мы притворимся важными персонами, французы, скорее всего, будут удерживать нас, чтобы затем совершить выгодный обмен.

К счастью, нам не довелось проверить план Астизы на пригодность, поскольку в плену мы пробыли недолго. Начало войны лишь подстегнуло жаждущих славы капитанов с обеих сторон, и два дня спустя британский фрегат «Геката» остановил и перехватил «Королеву Шарлотту», а заодно с ней – и «Грасиез». Вот уж действительно превратности войны! Малодушие нашего капитана оказалось оправданным. Возможно, этот Гринли вовсе и не был таким уж идиотом.

Французские корсары были взяты в плен и отправлены в Британию на своем корабле под присмотром английских моряков, а наше торговое судно и фрегат вновь взяли курс на Вест-Индию. Мне удалось уговорить капитана более быстрого военного корабля взять нас на борт – я подкупил его обещанием рассказать о самых удивительных своих приключениях. Нельзя сказать, чтобы это мое предложение особенно кого-то заинтересовало, но британские офицеры заглядывались на мою жену, считая ее образцом женственности. Вопреки общепринятому мнению иметь женщину на борту иногда весьма полезно. Хорошенькая дамочка может отвлечь врага, разоружить тирана и вообще утихомирить любого разгневанного мужчину. Британцы завороженно слушали истории Астизы о древних египетских богах и пирамидах – впрочем, она могла бы говорить о чем угодно, даже о страховых выплатах, и эти изголодавшиеся по женщинам офицеры все равно слушали бы ее с тем же вниманием и восторгом.

Полезна она была и еще по одной причине. Я сохранил золотой медальон Наполеона с буковкой «N», обрамленной лавровым венком, но не думал, что британским морякам это понравится. Корабль – помещение небольшое, и я опасался, что рано или поздно эту мою безделушку обнаружат. А потому я снова отдал медальон Астизе и настоял, чтобы она носила его при себе, рассудив, что женщина обладает большей личной неприкосновенностью.

– Разве не рискованно хранить все это? – шепотом спросила моя жена.

– Мы же то и дело переходим с одной стороны на другую, – напомнил я ей. – Так что никогда не знаешь. Может пригодиться.

И вот она спрятала медальон под нижним бельем, и мы продолжили плыть на юго-запад.

Перейдя на военный корабль, мы променяли комфорт на скорость. Фрегат был под завязку укомплектован людьми, предназначенными для битв: дисциплина там была самая жесткая, любые проступки сурово наказывались. За шесть недель плавания мы стали свидетелями трех публичных порок – за кражу еды, за перебранку с мичманом и за то, что один матрос заснул на посту, – и все это еще считалось относительно мягким наказанием. Эти избиения не исправляли, а ломали людей, но корабельное командование просто не представляло себе общества, не основанного на страхе физической боли. Чувство унижения и беспомощности ежедневно топили в роме. Хотя вся эта моя критика совершенно бессмысленна – сим миром всегда правила жестокость.

Нас также томили мрачные предчувствия. Астиза привыкла медитировать, но места на фрегате было мало, и она оборудовала себе маленькую «молельню» в кубрике на нижней палубе. Здесь было относительно спокойно, потому как кубрик соседствовал с винным погребом, который постоянно охранялся от посягательств членов команды. Естественный свет в этот закуток не проникал, но ей хватало тусклого света лампы, которую специально установили здесь подальше от порохового погреба. Сама эта комнатушка была обита войлоком, чтобы избежать возгорания от случайных искр, и приносить в нее свечу или лампу категорически возбранялось. Моряки видели лишь тусклый свет, который просачивался сквозь толстое стекло окошка, встроенного в стенку порохового погреба – на тот случай, если какому-нибудь идиоту вдруг пришло бы в голову взорвать корабль к чертовой матери.

Астиза добилась права заходить в клетушку, мотивируя это тем, что ей мешают заниматься наукой настырные мужские взгляды, и офицеры с пониманием отнеслись к этому желанию. Матросы следили за каждым ее движением, как собаки, преследующие белку.

И вот здесь, недоступная постороннему взгляду, она быстро обустроила некое подобие тайного храма, с самым демократичным пантеоном самых разных богов – за что в ином веке нас бы непременно сожгли живьем. Я не хотел, чтобы мою жену обвинили в язычестве, а потому стоял на страже, пока она курила фимиам, доставала маленькую косточку и фигурки каменных идолов из Египта – все это она носила с собой в бархатном мешочке – и начинала молиться за наше будущее. Что в целом было неплохо, потому как положение наше было весьма шатким. Астиза советовалась и с христианским пантеоном, но ее верования носили собственный, более вселенский характер и не были взяты в столь ограниченные религиозные рамки. Но моряки – люди суеверные, и мне не хотелось, чтобы нас с ней вышвырнули за борт. «Молельня» моей супруги была не намного просторнее исповедальни и за долгие недели плавания успела насытиться самыми разнообразными запахами – просмоленных канатов, затхлой воды, отсыревшего дерева, тел давно не мывшихся мужчин, угля, которым топили плиту в камбузе, подгнившего сыра, заплесневелого хлеба и пива. Правда, последнее кончилось уже через месяц после отплытия. Да какое-нибудь захоронение древних египтян являет собой более веселое местечко, но Астиза нуждалась в уединении и общении с богами столь же отчаянно, как я во флирте с хорошенькими женщинами.

Всем офицерам, интересовавшимся ее медитациями, я объяснял, что они принесут удачу, и наше собственное спасение британцами служит тому доказательством. На всякий случай я для пущей безопасности рассказывал им байки о женской скромности, набожности и чистоте помыслов, а также о чисто египетской эксцентричности, и команда принимала все это на веру.

Я надеялся, что Астиза будет выходить из «молельни» ободренная, но она с каждым разом становилась все мрачнее и неразговорчивее. Жена грустно смотрела на меня, выходя на свежий воздух, и я уже начал опасаться, что она получает там от сверхъестественных сил некие сообщения о гибели нашего сына.

Я давал ей возможность как можно дольше побыть в одиночестве, но однажды, когда она стояла ночью на палубе с наветренной стороны – погода становилась все теплее, а небо было сплошь усеяно яркими звездами, – все же решился заговорить о том, что меня беспокоило в последнее время.

– С Гарри всё в порядке? – спросил я.

Супруга моя, конечно, колдунья, но добрая, а не злая, и я привык доверять ее колдовству. Я верил, что она видит дальние страны и будущее тоже.

Астиза долго не отвечала, и тогда я осторожно тронул ее за локоток. Ее передернуло.

Наконец, жена обернулась ко мне.

– Что, если мы совершили ошибку, поженившись? – глухо спросила она.

Эти слова прозвучали оскорбительно. Я даже отшатнулся, словно получил удар под дых.

– Ты что это, всерьез? Быть того не может, Астиза! – Она всегда была для меня самой любимой и желанной, и само предположение о том, что судьба не хочет, чтобы мы были вместе, резануло меня по сердцу, словно ножом.

– Не для тебя, Итан, – грустно произнесла она. – Даже не для нас. Для нашего сына.

– Что ты видела? Он болен, да?

– Нет-нет… – Моя супруга вздохнула. – Скажи, будущее всегда предопределено?

– Конечно, нет! Все можно изменить, зависит лишь от желания! – воскликнул я, сам не слишком веря в свои слова. – Бог ты мой! Да что случилось?

Астиза покачала головой.

– Ничего особенного. Просто ощущение такое, что впереди у нас жестокие испытания и что они могут разлучить нас, вместо того чтобы соединить еще крепче. Опасность – это когда мы с тобой вместе; мы навлекаем на свои головы несчастья.

– Но это не так. Мы умеем избегать их, сама знаешь; мы делали это десятки раз. Мы должны найти и остановить этого вора Мартеля. И как только мы сделаем это и заберем Гарри, то будем счастливы до конца жизни. А для этого нужно вернуть изумруд. Он нужен мне. Нам.

– Знаю, Итан. Судьба – штука странная. – Жена посмотрела на катящиеся по морю валы. – Я так далеко от дома…

Я обнял ее.

– Мы скоро будем дома. Вот увидишь.

Глава 15

И вот мы прибыли на остров белого золота и черного труда, где воздух, казалось, сгустился от запаха цветов и гниения. Британцы называли Карибы адом, но с виду этот ад был заманчивым и соблазнительным. Его отличали теплый шелковистый воздух, ослепительные краски, ленивое потливое безделье белых господ, которое обеспечивали рабы, – словом, распад, которому могли бы позавидовать древние римляне, если б он не прерывался вспышками моровой язвы.

Высадившись на берег в Английской гавани, мы начали знакомиться с островом, где после полуторавекового рабства население составляли преимущественно чернокожие. Хотя были там и белые, задыхающиеся от жары в плотных красных военных униформах. Они отдавали приказы, стараясь перекричать визг подъемных механизмов и скрежет пил – база спешно готовилась к войне. Но три четверти мужчин, которых мы видели, были заняты плетением канатов, починкой парусов, ковкой металлических изделий, сколачиванием деревянных бочек и охраной – и все они были черными. Некоторые из них были рабами, другие, самые мастеровитые – вольнонаемными работниками. Черные тела их блестели от пота, и трудились они с каким-то особым жизнерадостным усердием, которого недоставало расслабленным европейцам. Они прекрасно чувствовали себя в этом климате, чего нельзя было сказать о нас.

Офицер, которого прислали проводить меня с Астизой к губернатору острова, сильно обгорел на солнце. Кожа у него была ярко-розовой, мундир – красным, и он отличался невероятной болтливостью, а звали этого армейского капитана Генри Динсдейл. Властелином острова был лорд Лавингтон – плантатор, нареченный при рождении Ральфом Пейном. Он должен был ознакомить нас с политикой и стратегией в Вест-Индии. Сам же Динсдейл служил секретарем губернатора, обеспечивал его связь с местными военными и сопровождал визитеров. Высокий, тощий, с губами, кривящимися в сардонической усмешке, он был рад поделиться любой информацией – видимо, от скуки и удовольствия, что ему выпало сопровождать такую красивую женщину, как моя жена. Он наговорил ей множество восторженных комплиментов, восхваляя грациозность и стройность ее фигуры и прибегая в сравнениях к цветистым восточным оборотам.

– Основную часть времени губернатор проводит в своей новой резиденции в Сент-Джонс, это на другом конце острова, – сказал Генри. – Но в данный момент он отсутствует: поехал проинспектировать свою плантацию в Карлайле. Там вы отобедаете с ним завтра и узнаете об острове много нового. Он уже ознакомился с рекомендательным письмом от Смита.

Сэр Сидней Смит снабдил нас письмом, которое надо было показывать представителям власти, требовавшим пропуск в Санто-Доминго, где мог находиться наш сын, а также поддельными документами, чтобы обмануть французов.

– А здесь куда больше черных лиц, чем в Триполи, – заметил я. – Больше, чем у нас в Америке, между Мэрилендом и Вирджинией. Даже ваш гарнизон, судя по всему, по большей части состоит из негров.

– А вы наблюдательны, – заметил Динсдейл. – На Антигуа проживает всего три тысячи белых, рабов же в десять раз больше. Ремеслами занимаются вольнонаемные черные и мулаты, и даже костяк нашей пехоты состоит из чернокожих. Наши сколачивают здесь состояния на сахаре, но не одному белому не вынести тягот полевых работ по выращиванию тростника. Так что наш остров – это Конго.

– Восстания не боитесь?

– Ну, мы уже пережили не меньше дюжины за всю историю. – Капитан покосился на мою жену, видимо, рассчитывал увидеть на ее лице страх. – Мы и на кол их сажали, и живьем жгли, и кастрировали, и расплавленный воск на свежие раны лили, и ноги отрубали. – Он вытер пот со лба платком, пропитанным запахом духов. – Мы их вешаем, расстреливаем, заковываем в кандалы, преследуем беглых с собаками. И лично я считаю это милосердным, поскольку таким образом мы предотвращаем еще худшее зло. Вы уж простите меня за прямоту, миссис Гейдж.

Астиза выглядела более собранной и спокойной, чем мы. Видно, сказывалось, что она выросла в жарком Египте, где тоже существовали свои касты.

– Миру необходимо больше честности и прямоты, капитан, если он хочет меняться к лучшему, – заявила она. – Чтобы исправить зло, надо признать, что оно существует, это первый шаг к реформам.

Генри слегка склонил голову набок и посмотрел на нее настороженно и с любопытством, словно не ожидал, что женщина может быть наделена не только красотой, но и умом.

– Но никакие реформы здесь не нужны, – возразил он. – Руководство рабами ничем не отличается от управления стадом домашних животных. Раб и хозяин научились худо-бедно понимать друг друга. К слову, черные полки помогают сохранять мир и защищать наш остров – это единственные военные подразделения, которым не страшна желтая лихорадка. Кроме того, они еще и послушны. Лично я предпочел бы возглавить полк из черных, а не из белых. Только здесь, разумеется. – Он начал обмахиваться платочком. – Не в Англии.

– Так, значит, вы оправдываете все их жертвы? – спросила Астиза.

Наш собеседник нахмурился.

– Таков естественный порядок вещей в Вест-Индии, миссис Гейдж. Без белых рынку здесь не бывать. Без черных нет продукта. А французы затеяли опасную игру, пытаются изменить структуру правления в Санто-Доминго всей этой своей дикой и безответственной болтовней о революционных свободах. И в результате началась массовая резня плантаторов, а затем – целое десятилетие разрушительной войны. Здесь каждый знает свое место, именно поэтому британцы и сражаются с лягушатниками. И наша цель – сохранить порядок. Здесь, на Антигуа, – передовая по защите цивилизации.

– Ага, с помощью кнута и цепей, – заметила Астиза. Моей жене всегда была свойственна прямота, за это я ее и любил.

– C помощью закона и порядка, – поправил ее капитан. – Свободу для черных, миссис Гейдж? Посмотрите, что творится в Африке. Да, жизнь рабов трудна, но зато безопасна. Ни каннибализма. Ни племенных войн. И не думайте, что негры в Африке не порабощают друг друга: они приходят на наши суда уже в кандалах, ведомые или своими соплеменниками, или же арабами. Жизнь на плантации тяжела, мэм, но для них это просто благословение Господне. У них есть шанс спасти свои души от вечного проклятия. А беременных даже освобождают от телесных наказаний. Да вы сами все увидите.

Ночь мы провели в офицерских казармах, что находились в Английской гавани, и, несмотря на предупреждение врача, оставили ставни открытыми, чтобы было чем дышать. От москитов нашу кровать защищала сетка. Дощатые полы и кирпичные стены были здесь в точности такими же, как в приличной гостинице в Англии, а вот потолки оказались выше, и гравюры с изображением кораблей и королевских особ изрядно пострадали от плесени. Три лягушки после захода солнца устроили под окнами концерт – ревели, как морской прибой.

Данью местному климату были длинные затененные террасы, и перед тем, как улечься спать, мы вышли полюбоваться пейзажем – живым и фантастичным, как видение, представшее перед курильщиком опиума. Жизнь здесь, как и в Египте, подчинялась перемещению солнца по небу. Если это и был ад, то какой-то спокойный и даже расслабляющий; и вот мы сидели, пили ром и рассматривали проплывавшие по воде лодки с чувством облегчения и, одновременно, беспокойства. Мы смотрели и надеялись, что где-то нас ждет наш маленький Гарри и еще что находится он не слишком далеко отсюда. Чувство облегчения возникало при мысли о том, что мы благополучно пересекли океан; беспокойство же было продиктовано тем, что мы потратили столько времени, добираясь сюда, и еще нам предстояло попасть в Санто-Доминго, погрузиться в эту адскую бездну войны и мучений. От желтой лихорадки погиб один французский генерал – неужели она так же убьет Астизу, Гарри и меня?..

С учетом местного климата нам пришлось отправиться в Карлайл еще до рассвета – в самое прохладное время дня. Чернокожий слуга в жилетке и рубашке с рюшами правил лошадьми, впряженными в карету. Динсдейл сидел тут же, вооруженный двумя пистолями и кортиком на поясе. Мало того – еще он держал в руке длинный, как фонарный столб, мушкет. Мы с Астизой разместились позади него и придерживали за поля соломенные шляпы, призванные защитить от солнца.

Первые четверть мили – и вот мы въехали в лес. Ощущение было такое, точно нас обступила со всех сторон чернильная тьма. Джунгли образовывали темный туннель, и мы продвигались по нему к вершине горы. Стоило оказаться вдали от открытого морского пространства, и мы перестали ощущать даже малейшее дуновение ветерка. Даже на рассвете здесь было жарко и душно. Но стоило подняться к вершине, как деревья расступились и снова подул ветерок – и вокруг сразу посвежело. Внизу раскинулась бухта со стоящими на якоре кораблями – вид был совершенно идиллический. Впереди тянулись бесконечные поля сахарного тростника, они поднимались на холм и сбегали вниз, и каждый холм был увенчан ветряной мельницей с величественно вращающимися лопастями. Мы чувствовали себя вполне комфортно, и Антигуа вопреки уверениям англичан уже совсем не казалась нам адом.

– Испанцы, что вполне естественно, пренебрегли этими маленькими островками и сразу направились к более крупным территориям – к Кубе, Эспаньоле, Мексике и Перу, – повествовал Динсдейл, пока мы тряслись в карете. – Индейцы Карибского бассейна, проживавшие с наветренной и подветренной сторон островов, отличались жестоким нравом, к тому же эти маленькие зеленые пупки, поросшие лесом, казались бесполезными. Ну, а затем английские, французские и голландские колонисты начали прибирать к рукам и эти крошки с барского стола и изо всех сил старались там выжить. Сперва занялись Карибами, где перебили всех диких свиней, создавая тем самым пространство для фермерства. Обычные европейские культуры здесь не приживались, и тогда мы попробовали выращивать табак, кофе, какао, бобовые, имбирь и хлопок. Ну, а когда поняли, что весь этот продукт несравним по качеству с вирджинским и бразильским, попробовали сахарный тростник. И удалось! Целая тонна с одного акра.

– Так, значит, сахар помог островам разбогатеть? – вежливо спросил я.

– Ну, поначалу на это и рассчитывали. Но наемные работники и вольноотпущенные слуги из черных поразбежались. На плантациях сахарного тростника страшно жарко, пыльно, и работать надобно не покладая рук. И вот мы скооперировались с португальцами и привезли сюда рабов из Африки. Они прекрасно переносят жару, убийственную для белых, и питаются кукурузой, подорожником, бобами и ямсом, которые для белых работников не еда. Черные пожирают все – густую кашу из кукурузных зерен, кукурузной муки и даже маисовой соломы, едят сырое зерно, косточки плодов, прямо как дикие животные. И плантаторов никак нельзя назвать людьми бессердечными. По воскресеньям они угощают рабов ромом. Даже мясо иногда дают, если корова или коза вдруг заболели и сдохли. Ну и потом есть еще хлебное дерево, саженцы которого доставил с Таити Блай[15]. Надо сказать, что черные по-своему очень сообразительны. Научились гнать спиртное под названием мобби из сладкого картофеля и даже делать перно из кассавы[16]. Им даже разрешено устраивать свои негритянские пляски – такие зажигательные, ни на одной из наших пирушек не увидишь ничего подобного. Да, мы здесь, на Антигуа, очень терпимы. И у негров есть то, чем не отличаются европейские работники. Они общительны, легко адаптируются, очень выносливы, добродушны, дисциплинированы и легко приручаются. Белый человек ищет богатства. Черный хочет только хижину.

– Да вы, я смотрю, настоящий специалист в этих вопросах, – заметил я.

– Мы изучаем наших рабов, как англичанин изучает разные породы лошадей. Вайдахи и папуасы – самые послушные, сенегальцы – умные, мандинго – мягкие, но склонны испытывать чувство тревоги. Короманти храбры и преданы, но упрямы. Негры с Берега Слоновой Кости склонны к унынию и обычно долго не протягивают. Конголезцы и ангольцы хороши в группе, но каждый по отдельности глуп, как пробка. Все эти особенности сказываются на цене раба. Нет, по-своему негры – замечательный народ. Им практически не нужны ни одежда, ни инструменты. Плантаторы дают им мотыгу, топор и изогнутый такой нож для рубки тростника под названием «билл», и они идут и работают по десять часов кряду с двухчасовым перерывом в самое жаркое время дня.

– Ну, а чем же занимаются плантаторы?

– Счетами. И устраивают праздники, как все богатые люди.

Какое-то время все мы молчали.

– Каждое состояние сколачивается преступным путем, – заметила Астиза.

Динсдейл ничуть не обиделся – видно, он не зря был назначен знакомить новоприбывших с островом.

– Ну, а состояние ваше и тех, кто не раз сидел со мной в этой карете? – задал он риторический вопрос. – Насколько мне известно, вы вели торг с Бонапартом. – Заметив, как я вздрогнул, Генри продолжил: – Да, я наслышан о докладах губернатору, тут у нас на Антигуа все тотчас становится известно. – Он пожал плечами. – Лично я – сын землевладельца из Мидлендс, и наш викарий всегда драл с бедняков неслыханную ренту, чтобы жить, как богатый сквайр. Совсем не то, что проповедовал Иисус. На наших кораблях правят плеть и петля. Сами, наверное, успели убедиться. Почти всем нашим солдатам-пехотинцам запрещено жениться, и их избивают до крови при малейшей провинности. Франция же пытается отменить все эти наказания – и получит только хаос. Только сейчас Наполеон опомнился и начал исправлять положение. Если честно, я не понимаю, к чему нам с ним бороться. Он пытается восстановить рабство в Санто-Доминго – именно это и надо сделать.

Динсдейл, по всей видимости, считал себя реалистом и был им, вот только ему недоставало воображения представить какую-то другую альтернативную реальность. Пессимистичный вывод, но страх консерваторов был мне понятен. Чем дольше я наблюдал этот мир, тем больше убеждался, что цивилизация – лишь тонкий глянец на грубой поверхности человеческих страстей, страхов и жестокостей. Она подобна эдакому темному шкафу, в котором запрятаны истинные наши натуры, так и норовящие вырваться на волю. Наше прирожденное варварство с трудом сдерживают священник, палачи и страх перед возможным унижением.

– А вы, как я посмотрю, далеко не либерал, капитан, – тихо заметил я.

– Я практик. Изучаю Священное Писание, но живу на Антигуа.

– Скажите, смогут чернокожие когда-нибудь стать свободными?

– Если станут, производству сахара придет конец. Ни один вольнонаемный работник не справится с его выращиванием. Бывшие рабы будут жить в удручающей нищете на острове, который превратится в рассадник страшных болезней. Ни один нормальный человек больше не приедет на Антигуа ради удовольствия. Только разве что за прибылью.

– Так значит, за отмену здесь рабства не подано ни одного голоса? – Я знал, какие жаркие дебаты разгораются на эту тему в Англии. Нахватавшись идей у французов, люди призывали положить конец работорговле и даже кричали об отмене рабства вообще. Все революционные волнения в мире порождают самые замечательные идеи.

– Есть квакеры, мнение которых вежливо игнорируется, – рассказал капитан. – Однако в парламенте возникают весьма опасные утопические идеи, которые грозят обрушить мировой рынок. И выдвигают их либералы, не имеющие никакого представления о реальности. Сохранение нынешнего общественного уклада в Вест-Индии – это жизненная необходимость, мистер Гейдж. Пришлите сюда полк из белых солдат, и девять десятых уже через год погибнут от желтой лихорадки. А черные как-то приспособились. Это необходимость, мистер Гейдж, насущная необходимость. И не забывайте, что одна десятая чернокожих получает свободу благодаря милосердию своих хозяев. Это извозчики, плотники, пастухи и рыбаки. Вы американец и верите в свободу? Но разве это не свобода; разве мы, жители Антигуа, не имеем права развивать свое общество так, как считаем нужным? Свобода вести честную трудовую жизнь, пусть даже для этого необходимо покупать и кормить рабов?

Никакой иронией Динсдейла было не пронять.

И вот мы молча тряслись в карете еще какое-то время. Астиза и я попивали пунш из воды и мадеры с лимоном. Когда так жарко и влажно, человек все время испытывает жажду, так что мы немного осоловели от этого напитка, и нам очень хотелось спать.

– Похоже на Голландию из-за этих ветряных мельниц, – заметила после долгой паузы моя жена. Их огромные лопасти ловко улавливали направление ветра – трюк, который лично мне еще не был понятен, – и непрестанно вращались. Даже с большого расстояния был слышен шум, который они производят.

– Гидроэнергию использовать нельзя, самый большой наш враг здесь – засуха, – объяснил Генри. – Размалывать тростник можно лишь с помощью энергии, получаемой от ветра с моря.

По обе стороны грязной красноватой дороги тянулись заросли тростника – они вставали стеной высотой футов в восемь. Над верхушками стеблей начало подниматься солнце, и нам пришлось надеть шляпы. Затем мы услышали звук рожка. Он несколько раз повторился – еще и еще.

– Дуют в раковины моллюсков, – пояснил Динсдейл. – Сзывают негров на работу.

Вместе с солнцем появились насекомые. Мы отмахивались и отбивались от них, как могли.

– Самые назойливые – это комары и москиты, – сказал капитан. – А на пляжах и в мангровых зарослях можно увидеть сухопутных крабов – такие белые, противные, страшно шустрые. Всегда надевайте ботинки и носки, иначе в ногу вопьется клещ, а это жутко болезненно. Ну, и у нас также водятся мокрицы, клопы, ящерицы и тараканы – огромные, прямо как лобстеры. В домах плантаторов слуги как-то борются с ними, но здесь можно увидеть рабов, лица которых изуродованы шрамами от укусов этих тараканов. Твари нападают на них ночью, когда они спят в грязи в своих хижинах. Ну, и муравьи, конечно, тут их миллиарды. А еще термиты, осы… Змеи.

– Хотите запугать мою жену, сэр? – нахмурился я.

– Ну, разумеется, нет, я ничем не хотел никого обидеть! Просто в Англии существует некая идиллическая картина жизни плантатора – эдакое безмятежное ленивое существование. Хотя на самом деле это непрерывная борьба. За каждой ложкой сахара в чашке английского чая стоит поистине эпическая история. Европейцы не знают истинной стоимости печенья или пирожного.

– А там у вас, похоже, пожар, –заметила Астиза, глядя из-под широких полей соломенной шляпы на клубы дыма, которые в отдалении поднимались с полей.

– После сбора урожая мы поджигаем поля. Это единственный способ прогнать змей и крыс. Из-за грызунов мы теряем треть урожая. Здесь, в Карлайле, была даже объявлена награда – за каждую пойманную крысу давали кукурузный початок или сухарь. Так можете себе представить, рабы переловили тридцать девять тысяч этих тварей! Мы еще шутили: может, негры сами разводят полевых вредителей? Сахарному тростнику надо от четырнадцати до восемнадцати месяцев, чтобы вызреть, и почти вся работа на полях делается вручную, даже без плуга, так что надобно сдерживать вторжение животных-вредителей. А потерять раба от укуса ядовитой змеи дороже, чем потерять лошадь. Вот мы и поджигаем поля, чтобы обезопасить наших негров.

Мы проехали мимо группы рабов, которые высаживали на поле новый тростник. На жарком солнце их темная кожа блестела от пота, а мотыги ритмично поднимались и опускались. Черные надсмотрщики сидели верхом на лошадях и наблюдали за ними, стараясь держаться в тени гигантского дерева. Вдоль борозд были расставлены глиняные кувшины, но для кого предназначалась вода – для рабов или растений, – я так и не понял. Мужчины работали в набедренных повязках и от пыли приобрели красноватый оттенок. Женщины были обнажены до пояса, у некоторых к спинам были привязаны младенцы.

– Белому, можно считать, повезло, если он протянет в этом климате лет пять, – сказал Динсдейл. – Но если он выдюжит, то сможет пятикратно увеличить свое состояние.

И вот мы снова въехали в джунгли и двинулись сумеречным и душным коридором, где воздух был пропитан чувственным ароматом растений. Цветы мелькали яркими разноцветными вспышками. Москиты клубились тут тучами и стали еще более настырными, а мы покрылись липким потом и чувствовали себя совсем несчастными.

– От укусов хорошо помогает яблочный уксус, – сказал капитан.

Наконец, мы вырвались из чащи и увидели огромную вырубку. В центре ее возвышался изящный и уютный особняк. Дом плантатора окружала двухуровневая терраса, где царили тень и прохлада. Все окна были закрыты ставнями, сам дом – выкрашен в жизнерадостный желтый цвет, а кресла-качалки и гамаки так и манили отдохнуть. Кругом росли огромные тропические деревья, отбрасывающие густую тень, а рядом был разбит цветник, пестрый, точно лоскутное одеяло, через который протекал ручеек, впадающий в небольшое искусственное озеро. Настоящий оазис.

– Особняк Карлайл! – торжественно объявил Динсдейл. – Теперь вы можете обсудить все свои дела с губернатором.

Глава 16

Главным занятием в жизни плантатора на Антигуа является обед, и обычно эта церемония занимает от трех до пяти часов, причем в самый разгар жаркого дня. Лорд и леди Лавингтон, оба дородные и наряженные в чудесную одежду, выписанную из Лондона, радостно приветствовали нас с тенистой веранды. Подобно всем остальным колонистам, им не терпелось узнать последние лондонские и парижские новости и сплетни. Мода приходит в Вест-Индию с полугодовым запозданием, а это означает, что зимние костюмы и платья прибывают сюда в самый разгар тропического лета. Но ни один плантатор не может устоять перед искушением немедленно нарядиться в обновки, пусть даже и нещадно в них потеет.

Наши хозяева были, как и мы, слегка навеселе: им приходилось непрестанно, от рассвета до заката, пить воду, очищенную вином и ромом, чтобы восполнить нехватку влаги в потеющем организме. Губернатору и его супруге было слегка за шестьдесят, и их можно было назвать людьми удачливыми: им повезло устоять в политических распрях и, пусть и нехотя, встать на сторону премьер-министра Уильяма Пита, чтобы получить губернаторское назначение, сулившее не только зарплату, но и возвращение на остров, где у них имелись землевладения, отягощенные долгами. Дело в том, что когда один плантатор богатеет, сосед его, как правило, становится банкротом, и Лавингтон стремился вернуться на Антигуа, чтобы спасти свою плантацию от разорения. Штормы и ураганы, война и колебание цен на рынках всегда угрожают разрушить построенное, и мечтам вернуться в Лондон и безбедно провести там остаток жизни не суждено было сбыться до тех пор, пока не удастся навести порядок на землях, расположенных в тысячах миль от Англии. Постоянные финансовые риски, которым подвергается плантатор, придают даже их веселью несколько истерический характер. Подобное поведение мне доводилось наблюдать у игроков за карточным столом. Они все шутят и хорохорятся, а в глазах у них такая тоска…

Перейти с залитого немилосердно ярким солнечным светом двора в гостиную было все равно что попасть в пещеру. Но вскоре глаза наши освоились с темнотой, и мы увидели типично английскую обстановку. Тут стояли массивный стол красного дерева и угловые столики, на столе красовался чудесный фарфор и были разложены тяжелые серебряные столовые приборы. На стенах висели гравюры со сценками охоты и боевыми кораблями, шелковые обои покрылись пятнами плесени. Кроме того, я заметил, что ножки стола находятся в ведрах с водой.

– Защищаем еду от муравьев, – пояснил лорд Лавингтон, усаживаясь в кресло во главе стола с таким видом, точно готовился провести важное совещание. – Интересно, было ли в садах Эдема столько же всякой мошкары? Представляю себе: Ева только и знает, что почесывается, вместо того чтобы есть яблоки.

– Что за глупости говоришь, губернатор! – упрекнула его жена.

– Не сомневаюсь, что мистер и миссис Гейдж уже и сами успели это заметить, верно? – возразил тот. – Этот остров плодит бесчисленное количество самых разных ползающих, прыгающих, летающих, кусающихся и жалящих тварей, причем тут они гораздо крупнее и шустрее, нежели в любом месте, где проживают цивилизованные люди. – Хозяин дома взмахнул рукой, и со стола взлетел целый рой мух. – Эй, мальчики, идите обмахивать, да поживей! – крикнул он, и двое молодых чернокожих слуг, отвлекшихся на минуту, чтобы связать опахало из больших пальмовых веток, заняли свои места и принялись за работу.

– Но этот остров наделен своей особой красотой, – заметила Астиза. – В моем родном Египте подобной пышной растительности и лесов не увидишь.

– Египет! – воскликнул лорд Лавингтон. – Вот место, где я всегда мечтал побывать! Слышал, там сушь, словно землю поджарили, как тост.

– Там даже жарче, чем на Антигуа, – вставил я.

– Что? Вряд ли такое возможно, – расхохотался губернатор. – Но и у нас тут есть свои преимущества. Никаких морозов. Никаких вам печурок, топящихся углем. Дождь льет, как из ведра, а потом вдруг сразу перестает, словно повернули кран. И еще у нас тут вполне приличные лошадиные бега – возможно, если будет время, посмотрите.

– Боюсь, наша миссия вынуждает нас поторопиться, – сказал я.

– Наш трехлетний сын в руках предателя, французского полицейского. Он прячет его где-то в Санто-Доминго, – добавила моя жена.

– Что? Лягушатники захватили вашего мальчика?! – ахнул Лавингтон.

– Они хотят обменять его на одну тайну, – пояснил я. – Проблема в том, что нам самим эта тайна неведома, вот и пытаемся выяснить.

– Сроду не слыхивал ничего подобного, черт побери! Ох уж эти французы… А вам известно, что мы какое-то время удерживали Мартинику, вколачивали в тамошних обитателей британский здравый смысл, а потом вдруг пришлось отдать ее даже без боя? Непростительная глупость! Надо было вернуться и разбомбить там все, лично я такого мнения.

– Нам очень нужна информация. И пропуска, – сказал я.

– Да-да, конечно. Давайте-ка перекусим, а потом я покажу вам свои сахарные фабрики, Гейдж. Вырабатывать стратегию всегда лучше на сытый желудок.

Как и комната, наша трапеза была выдержана почти в классическом английском стиле. Блюда хлынули на стол словно из рога изобилия – и все это в такую жару! Подавали рагу из ягненка, горячий и холодный ростбиф, горячую и холодную рыбу, черепаховый суп, пикули, белый хлеб, имбирные леденцы, жареных перепелов и голубей, ветчину и ананас, нарезанный ломтиками. Принесли также блюдечки с разноцветным сладким желе, хлебный пудинг, сливки, кофе, чай и с полдюжины бутылок с винами и ликерами. Один из слуг был одет как английский лакей, и лицо его покрывали бисеринки пота, но другие чернокожие, и мужчины, и женщины, сновавшие вокруг, были без обуви и одеты в старое тряпье из набивного ситца. С помощью огромных вееров из пальмовых веток они отгоняли мух, но через распахнутые настежь окна врывался не только ветерок, но и кошки, собаки, шустрые ящерицы и куры, склевывающие крошки с пола – на всех этих тварей никто не обращал внимания.

– Эта новая война – наш шанс выдавить французов с островов раз и навсегда, – говорил меж тем Лавингтон. – Лихорадка так и косит их войска в Санто-Доминго. Думаю, их поражение – воля Божья. Наказание за годы террора.

– Они рассчитывают продать Луизиану Соединенным Штатам, – заметил я.

– Неужели? Америке? Но что вы будете с ней делать?

– Президент Джефферсон считает, что на ее освоение уйдет тысяча лет.

– Пусть англичане ее забирают, вот мой совет. Вы, американцы, едва справляетесь с тем, что уже имеете. Порочная система выборов, как мне говорили. Бесконечная ложь, памфлеты и демонстрации всякой там черни. Наступит день – и вы захотите возвращения короны, помяните мое слово.

– У нас здесь, на острове, есть верноподданные, которые ждут наступления этого счастливого дня, – вставила леди Лавингтон.

– Наша независимость закреплена договором еще двадцать лет назад, – возразил я.

– Лично я до сих пор исправляю ошибки, которые совершил сорок лет назад, – проворчал хозяин дома.

К тому времени, когда губернатор устроил нам экскурсию по плантации, было уже пять вечера, и тени удлинились. Его жена вызвалась остаться дома с Астизой, но та вежливо отказалась, сказав, что предпочитает поехать со мной. Я знал, почему она так решила. Моя супруга терпеть не могла пустопорожней женской болтовни, а кроме того, после истории с неудачной продажей изумруда в Париже она не слишком доверяла мне и не хотела оставлять меня одного.

Я еле прикоснулся к блюдам за обедом, но все равно чувствовал себя объевшимся на такой жаре. И был в том не одинок. Три четверти блюд отослали на кухню нетронутыми, к вящей радости рабов, которые только выиграли от попыток европейцев придерживаться здесь домашних обычаев.

Мы оседлали лошадей и приготовились объезжать поля, с которых к ясному синему небу по-прежнему поднимались клубы пыли и дыма.

– Сахар, мистер Гейдж, это единственный продукт, приносящий здесь доход, – сказал губернатор, пока мы ехали к мельнице. – Для выращивания тростника требуется восемнадцать месяцев. Сахар извлекать из него сложно, да и перевозка морем обходится дорого. Доходы возможно получить исключительно благодаря рабству, а британские аболиционисты только и ждут, чтобы прекратить работорговлю. И тем самым положить конец процветанию богатейших колоний империи.

– Капитан Динсдейл говорил то же самое, – кивнул я.

– Вот почему меня так беспокоят эти волнения на Санто-Доминго.

– А сколько у вас рабов? – поинтересовался я. Мы продолжали трястись на лошадях – трое белокожих потеющих инспекторов, являя собой резкий контраст темно-шоколадному цвету земли и кожи негров.

– Две сотни, и это мой главный капитал, – ответил губернатор. – Они дороже всех моих отар, всех лошадей, всех мельниц по переработке сахара. Дороже всех моих строений. Даже Лувертюр настаивал на том, чтобы получившие свободу рабы Санто-Доминго продолжали работать на плантациях. Он понимал: другого выхода просто нет. Ему нужны были деньги, чтобы закупать у Америки оружие и порох, а единственным источником денег мог быть только сахар. Отказаться от труда негров – это равносильно тому, что снять с корабля все мачты, паруса, такелаж, пушки и прочее. Этого никак нельзя делать, сэр. Никак нельзя, ради их же, рабов, и нашего блага.

И вот мы оказались у вершины холма. К небу вздымалась мельница – ее наклонные каменные стены достигали в высоту футов пятидесяти. Напротив вращающихся лопастей размещалась огромная балка длиной с грот-мачту. Она тянулась от оси огромных лопастей вверху башни до самой земли. Теперь я понял, каким образом каждая из лопастей мельницы подстраивается под направление ветра. Балка работала наподобие огромного румпеля: отталкиваясь от земли, она поворачивала верхнюю часть мельницы таким образом, чтобы лопасти ее всегда были развернуты по направлению к ветру. Внутри этого сооружения и происходил процесс размола тростника, а затем вся получившаяся масса поступала под пресс, где из нее выдавливался коричневый сок.

Мы спешились и вошли внутрь. Здесь было даже жарче, чем на улице, – в помещение не поступало ни малейшего дуновения ветерка. В полумраке цепочкой шествовали ослы, и к спине каждого животного была прикручена кипа только что собранного тростника из последнего в этом сезоне урожая весом свыше двухсот фунтов. Затем конопляные веревки срывали, и тростник сыпался на пол. Рабы подхватывали длинные стебли и бросали их в молотилку мельницы, а выделяющийся при этом сок скапливался в емкости внизу.

Я всегда был человеком дружелюбным и подумал, что надо бы сказать что-то приятное этим потеющим работягам, но они полностью игнорировали нас, трудясь неустанно, точно муравьи, и лишь время от времени осторожно косясь в ту сторону, где стоял огромный и грозный чернокожий надсмотрщик с бичом в руке. Каждое движение раба подчинялось ритму вращающихся валов и секаторов. Я не понимал, о чем они переговариваются между собой: все говорили на жаргоне из смеси ломаного английского и какого-то из африканских языков, изредка вставляя французские и испанские словечки – и все это со страшным акцентом.

Меня так и тянуло пообщаться с ними, перекинуть подобие некоего мостика через эту пропасть непонимания, но что я мог им сказать? Я видел жестокие нечеловеческие условия, в которых трудились эти люди, видел, как они работали без всякой надежды на спасение. Любое приветливое словечко от нас, хозяев – а я из-за цвета кожи принадлежал именно к этому разряду, – было недоступно пониманию рабов, как невнятная болтовня Марии-Антуанетты о каких-то божках из обожженной глины. Французы преуспели в подавлении мятежа в Гваделупе, вдохновленные языком французской и американской революций, но по сути – лишь путем поджаривания зачинщиков волнений на открытом огне, точно свиней на вертеле. Свобода ограничивалась лишь одним цветом кожи.

Да и в конституции моей родной страны говорилось то же самое: ни один чернокожий мужчина или женщина не имеют права голоса. И я чувствовал себя не в своей тарелке в этой жаре, вони и жестокости – я как бы превратился в участника системы, к созданию которой не имел отношения. Мораль подсказывала, что я должен говорить как аболиционист, но реальность заставляла меня держать рот на замке. Мне нужна была помощь Лавингтона, пропуск на корабль, идущий до Санто-Доминго, – и все это с целью спасти сына. Так что я потом придумаю, что можно им сказать.

Внимание мое привлекла сверкающая, остро заточенная сабля, подвешенная прямо перед вращающимися валами.

– Вы рискуете давать своим рабочим оружие? – спросил я губернатора, указывая на нее.

– Это для острастки, чтобы не поотрубали себе руки, – небрежным тоном пояснил он. – Стоит сунуться поглубже – и валики захватят пальцы, и негра начнет затягивать туда все дальше и дальше, пока его голова не лопнет, как дыня. А если это произойдет, я потеряю весьма ценную собственность, да и сок тростника будет испорчен кровью. С другой стороны, однорукого раба, конечно, можно научить исполнять работы попроще. Вот и держу здесь эту саблю, чтобы напоминала об опасности. Многие из них так глупы и бестолковы! Им на все наплевать. А ведь знают, что я устрою им хорошую порку, если найду в сахаре кровь.

– Но наверняка можно было изобрести более безопасный механизм, – заметила Астиза.

– Я, знаете ли, не механик, мэм, – раздраженно ответил Лавингтон.

– Жарковато тут у вас, – дипломатично заметил я, стараясь сменить тему. Сам я чувствовал себя так, словно попал в ад, описанный Данте.

– Для африканцев вполне сносно. Они страшно ленивы и плевать хотели на мои доходы, как ни следи за ними и как их ни поощряй. Вообще никогда не желают работать. – Губернатор явно недоумевал из-за этого обстоятельства и нервно похлопывал себя хлыстом по бедру. – Идемте, покажу вам одно место, где действительно жарко.

Мы прошли в бойлерную – прямоугольное каменное здание, напоминающее казармы, и оказались в длинной и скудно освещенной галерее. Воздух там дрожал от жары.

– Вот где по-настоящему жаркая работа, мистер Гейдж, – усмехнулся Лавингтон. – Израэль – мое самое ценное приобретение, потому как именно от его работы в бойлерной зависит качество сахара.

В окопе, заполненном тлеющими углями, стояли пять огромных медных котлов. Израэль, негр в одной лишь набедренной повязке, двигался между этими котлами, где бурлила коричневатая жидкость, наливал тростниковый сок в первый и самый большой котел, а затем снимал всплывающие на поверхность загрязнения и переливал очищенную жидкость в меньшие по размеру котлы, где сахарный сок продолжал кипеть до тех пор, пока не становился более густым и вязким.

– Из галлона сока мы получаем фунт неочищенного коричневого сахара, – пояснил Лавингтон. – В этот сироп добавляется сок лайма, и образуются гранулы. Прямо перед тем, как начнется кристаллизация – работник обязан уловить нужный момент, – сироп следует перелить в охлаждающую цистерну. Работать здесь куда как опаснее, чем на мельнице, потому что горячий сироп липок, как смола, и прожигает кожу и мясо насквозь, до костей. Мой Израэль двигается здесь прямо как в танце, вы не находите? Вообще я управляю здесь, в Карлайле, целым оркестром. Исходный материал, тростник, следует размолоть через несколько часов после сбора, иначе сахар в нем начнет разлагаться. А полученный сок тоже должен подаваться в бойлеры безотлагательно, до того, как начнется брожение. Вот уже три месяца мы работаем здесь непрерывно, денно и нощно.

– А чем вы занимаетесь в перерывах между сбором урожая? – спросил я.

– Сажаем новые растения, выжигаем поля, проводим прополку, унавоживаем, чиним инструменты и машины…

– А у этих рабов есть религия? – вдруг спросила Астиза. Ее вопрос, казалось бы, не имел никакого отношения к производству сахара, но эта тема ее всегда очень интересовала.

– Африканцы, по большей части, занимаются колдовством, – повернулся к ней губернатор. – Им читают Священное Писание, и какие-то крохи из него они усвоили. Мы пытаемся бороться с проявлениями дикарства, но они устраивают свои церемонии в лесу. Вам наверняка известно, что к восстанию в Санто-Доминго чернокожих подстегнул именно такой лесной шабаш.

– А вы верите, что у рабов есть души? – задала Астиза еще один вопрос.

Лавингтон, щурясь, посмотрел на мою жену – он, видно, удивлялся, что женщина может задавать такие вопросы, или уже жалел о том, что взял ее на эту экскурсию.

– Я плантатор, а не священник, миссис Гейдж. И – да, мы пытаемся заставить их предстать перед Спасителем в должном виде.

– Чтобы они и на небесах оставались рабами?

Губернатор решил оставить этот вопрос без ответа и обернулся ко мне.

– Итак. Мы переправляем на кораблях в основном коричневый сахар, а дальнейшая его очистка происходит уже в Англии. Но если запечатать охлаждающую цистерну комком влажной глины и проделать в ее днище отверстия, чтобы вытекала меласса, можно получить так называемый глиноземный чисто-белый сахар. Но этот процесс занимает четыре месяца, и только на Барбадосе есть подходящая для этого глина. Здесь же, на Антигуа, мы убираем мелассу из коричневого сахара и делаем из нее ром. Я занимаюсь и фермой, и фабрикой, а еще скотоводством, чтобы прокормить всех нас, и к тому же должен надзирать за бондарями, плотниками и кузнецами, которые работают по меди и железу, а также за домашней прислугой. Разве освобожденные рабы способны выполнять весь этот объем работ? Полагаю, что нет. Белый человек управляет, черный работает. Африканцы, Итан, созданы для подчинения. Каждая раса должна знать свое место.

– Но когда им предоставляется выбор, они не слишком стремятся вкалывать и жить, как животные, – заметил я. – Они становятся торговцами. Или солдатами. И как бы там ни было, но в Санто-Доминго им удается одерживать победы над самыми отборными войсками, которые послала туда Франция.

– Французов там побеждают болезни и климат. А мы, англичане, стараемся искоренить у негров дух противоречия и дикарства. Мы исполняем Божью волю, вот чем мы тут занимаемся.

Я уже давно заметил, что когда человек хочет оправдаться в самых низменных своих поступках, он все сваливает на Бога. И чем подлее его устремления, тем жарче он доказывает, что продиктованы они желанием и волей Божьей. А наиболее алчные представители рода человеческого с пеной у рта кричат о том, то неуемная жажда к накопительству – дело самое что ни на есть богоугодное. Исходя из всего этого, можно сделать вывод, что Господь благословляет армии с обеих сторон, а также всех царей и королей без разбора, а на бедняков так и вовсе не обращает внимания. Бен Франклин и Том Джефферсон весьма скептически относились к этой идее, однако наверняка в глубине души считали, что смысл их жизни тоже не чужд некоему божественному помыслу. Я знал, что некоторых рабов удалось обратить в христианство, но их новый Бог, похоже, не слишком стремился улучшить или хотя бы облегчить им жизнь. И меня всегда интересовало, что они думают о своей судьбе. Что это за жизнь такая – пахать, как какое-то животное, без всякой надежды на перемены?

– Да, организовать все это наверняка очень сложно, – заметил я, поскольку нуждался в помощи Лавингтона.

– Если вы вдруг перестанете употреблять в пищу сахар, для нас это станет сущим проклятием, – признался губернатор. – Ваши южноамериканцы наверняка понимают, что я имею в виду. Спросите жителей Вирджинии. Спросите своего президента Джефферсона. Французы ударяются то в анархию, то в тиранию, Гейдж, а потому им никогда не победить. Вы и я, мы с вами им этого не позволим.

– Что заставляет меня вновь вспомнить о Санто-Доминго, – сказал я. Мне нужно было беспокоиться не о судьбе рас и наций, а о пропавшем сыне. И каждая минута, проведенная на фабрике, лишь отодвигала поиски Гарри.

Лавингтон кивнул.

– Давайте отъедем в сторонку, чтобы черные не слышали.

– Лично я не понимаю, о чем они говорят. А они нас понимают?

– Больше, чем вы можете себе представить.

И вот мы двинулись по просеке между полями тростника к каменистому уступу, откуда открывался вид на поросшую лесом долину. Внизу раскинулось Карибское море; его гладь сверкала и переливалась оттенками синего и голубого, точно глаза ангела, пляжи были белее сахарного песка. Каким мог бы стать этот остров без его безжалостной, бесчеловечной экономики? Наверное, сущим раем на Земле. Даже на ветру я продолжал потеть под камзолом и жилетом, этой униформой, в которой было положено встречаться с губернатором. Я то и дело отпивал воду с ромом из фляжки.

– Сидней Смит сообщил, что вы были последним человеком, видевшим Лувертюра живым, – сказал Лавингтон. – Это правда?

– Да. И не признать этого могут только стражники, убившие его, – отозвался я.

– В своем рекомендательном письме Смит также упомянул о том, что вы нашли часть древних сокровищ, которые, как считают французы, хранят некие важные стратегические секреты.

– У этого мерзавца по имени Леон Мартель сильно развито воображение. Но в целом да, это так.

– Вам известно, где находятся остальные сокровища?

– Нет. – Я решил не упоминать о загадочной прощальной фразе Лувертюра: эту карту мы с Астизой решили придержать до тех пор, пока не узнаем больше. – Но если Черный Спартак знал об этом, возможно, и другие черные на Санто-Доминго тоже могли знать. Поэтому нас сюда и послали.

– Слышал, они хотят назвать его Гаити… Только представьте себе, выбирают собственное имя! – Губернатор призадумался, как человек, вдруг заподозривший, что весь налаженный уклад его жизни ускользает с наступлением девятнадцатого столетия. Все стареют, всех нас рано или поздно побеждают перемены…

– Мне нужен пропуск на этот остров, чтобы я мог связаться с тамошними генералами, – заметил я. – Насколько мне известно, место Лувертюра занял некий человек по имени Дессалин.

– Черный мясник. Он еще хуже Туссен-Лувертюра.

– Но ведь и он тоже побеждает. Французы отступают.

– Да. – Лавингтон прикусил нижнюю губу.

– Я узнаю все, что можно, у французов, а затем передам эту информацию Дессалину в обмен на их секреты, – сказал я ему. – И, возможно, наконец, узнаю, существуют ли сокровища и как их раздобыть.

– Ну, а затем что?

– Затем обращусь за помощью к вашему гарнизону, чтобы мне помогли доставить их по назначению. – То была ложь, но необходимая. Я представления не имел, что начнется, если черные, французы и англичане передерутся из-за сокровищ, однако не считал, что кто-либо из них заслуживает их больше меня. Я рассчитывал использовать тайну местонахождения сокровищ, чтобы вернуть Гарри и изумруд до того, как все остальные до них доберутся, и забрать все, что смогу унести. А еще я наделся отплатить Мартелю, убить мерзавца, как только Гарри окажется у меня.

– Но как вы собираетесь убедить Дессалина? – спросил губернатор.

– Ну, во-первых, я американец, и черные на протяжении целого десятилетия волнений не прерывали торговли с моей страной. Они непременно выслушают меня. Во-вторых, я пытался спасти Лувертюра, а им далеко не безразлична его судьба. И в-третьих, я собираюсь шпионить за французами, а затем сообщить о состоянии их боеспособности предводителям негров.

– Вы собираетесь помочь черным выиграть? – Эта мысль привела моего собеседника в смятение.

– Я собираюсь помочь британцам одолеть французов. Старая, как мир, игра во врага и союзника. Вам это известно.

Лавингтон неуверенно кивнул.

– Но вы белый. И Дессалин может посадить вас на кол без всяких разговоров, как проделывал со многими другими.

– Зато чисто по-дружески. – На самом деле я и сам боялся оказаться на Санто-Доминго, просто выбора у меня не было. – Стоит нам выдать позиции французов, и каждый захочет вздернуть нас на виселице. Чума на них на всех. Не надо было отнимать у меня сына.

Астиза улыбнулась, и эта перемена в ее настроении не укрылась от внимания губернатора.

– Ваша жена должна остаться здесь, – заявил Лавингтон. – Моя супруга с удовольствием составит ей компанию.

– Вы очень добры, – сказал я, избавив тем самым жену от необходимости дать ответ.

– Здесь, в именье, вам будет очень уютно и комфортно, – сказал ей губернатор. – И безопасно.

– Меня куда больше беспокоит безопасность сына, – возразила моя жена.

– Да, понимаю, – согласился наш спутник, и я немного удивился, что он не стал настаивать на приглашении и подчеркивать, что женщина тоже должна знать свое место. Но в целом Лавингтон был не так уж и глуп, и, видимо, он опасался, что Астиза может внушить его супруге вредные идеи. – Впрочем, есть одно обстоятельство, говорящее в пользу вашей поездки с мужем.

– Какое именно? – удивилась моя жена.

– Командир французов Рошамбо испытывает слабость к красивым женщинам.

– О чем это вы? – воскликнул я, хотя прекрасно понял, куда он гнет.

– Он – сын того самого генерала, который помог американцам победить и обрести независимость в Йорктауне. Но не унаследовал от отца ни ума, ни порядочности. Его стратегией является террор, и он восстановил против себя весь остров. Вот и отвлекается от невзгод, волочась за женщинами.

– Вы, что же, считаете, что я буду торговать своей женой? – вспыхнул я.

– Полагаю, господин губернатор просто предлагает мне сыграть отвлекающую роль, – сказала Астиза.

– Именно! Рошамбо – это слабое место французов, а не их сила, – подтвердил Лавингтон. – Вместо того, чтобы предпринять нападение на Дессалина, он устраивает бесконечные балы и карнавалы. Если вы хотите выведать стратегические секреты французов, думаю, лучше всего это получится у миссис Гейдж. Она немного пофлиртует и узнает куда как больше, нежели вы с телескопом и записной книжкой.

Что ж, Астиза уже исполняла роль возлюбленной Лувертюра. И нам нужно было получить доступ к Дессалину.

– Но только пофлиртовать, ничего больше, – сдался я.

– Ну, разумеется! – закивал губернатор.

– Я знаю, где и когда надо остановиться, Итан, – напомнила моя жена.

– Рошамбо управляют одни эмоции, – добавил Лавингтон. – А такие люди особенно уязвимы.

Идея эта была постыдной и мерзкой, но в наших обстоятельствах не столь уж и глупой. К тому же Астиза была готова скорее отсечь себе руку саблей, чем провести несколько недель или даже месяцев в обществе этой пустоголовой болтушки-аристократки леди Лавингтон. Она сгорала от нетерпения начать поиски Гарри и готова была сама кастрировать Леона Мартеля, если представится такая возможность. Ее колдуны и божки в корабельном кубрике успели предупредить о многом, и ей хотелось испытать судьбу и сотворить нечто неожиданное и необыкновенное. К тому же и я буду рядом и всегда смогу защитить ее честь.

– Уверен, что этот французский генерал достаточно осторожен и не станет распускать руки, общаясь с женой американского дипломата, – заметил я.

– Напротив. Думаю, что наставлять мужчинам рога доставляет ему больше удовольствия, нежели сами романы с их женами, – возразил губернатор. – И еще он пользуется своей безнаказанностью: его спальню охраняют солдаты.

– Да, это не слишком радует, – помрачнел я.

– Но Итан, так мы ничего не добьемся. Я буду только притворяться, обещаю! – заверила меня супруга.

Я вздохнул.

– Да, конечно. Что плохого тут может случиться?

Астиза обернулась к губернатору.

– Вы должны доставить нас в Санто-Доминго.

Лавингтон кивнул.

– Смотрю, ваша жена настроена весьма решительно.

– Но это единственный способ осуществить задуманное! – воскликнула Астиза.

– Нам удалось захватить корсарское судно. На нем мы отвезем вас до Кап-Франсуа[17], под флагом лягушатников. И вы высадитесь в этом городе на берег под видом американских дипломатов.

– Что ж, договорились, – сказала Астиза.

– А мнения супруга не хотите знать?

– Ну, что думаешь по этому поводу, Итан? – Моя жена была поистине несгибаема, как настоящий рыцарь.

Что ж, думаю, все и без того понимали, каков будет мой ответ. Я хоть и нехотя, но согласился.

– Тогда постарайся использовать свои чары, чтобы найти нашего сына. И чтобы я мог застрелить Мартеля, а потом забыть обо всем этом раз и навсегда. А может, я и Рошамбо заодно прикончу. Буду целиться ему в пах.

– В очередной раз вам придется сыграть роль героя, мистер Гейдж, – сказал Лавингтон. – Шпиона в лагере французов, искателя приключений в джунглях, заговорщика на стороне черных повстанцев – и все это на острове, объятом пламенем волнений. – Он так и расплылся в улыбке. – И давайте проясним кое-что. Главная ваша цель – это чтобы здесь у нас, в Карлайле, было безопасно.

Часть вторая

Глава 17

Желтая лихорадка начинается с острой боли. Причем не только в желудке и нижней части живота, но и, сколь бы странным это ни казалось, еще и в ногах и глазницах. Ощущение такое, словно глазные яблоки вот-вот лопнут – так говорили мне страдающие от этой болезни в Санто-Доминго. А затем глаза остекленевали, и из них потоком лились слезы.

В каждом случае одна и та же картина. Лицо краснеет. Поднимается температура. Больному становится трудно дышать, он боится задохнуться и в ужасе хватает ртом воздух. На языке и зубах образуется плотный беловато-желтый налет, рвота желтого цвета, а фекалии с кровью. Губы покрываются черной корочкой. Заболевшие не могут пить. На теле открываются и воспаляются все новые глубокие раны. Впечатление такое, словно тело растворяется изнутри, больной теряет половину своего веса.

Более жуткую болезнь просто трудно себе представить.

Особое же ее коварство заключается в том, что порой больному вдруг становится лучше, и все думают, что он пошел на поправку. Но обычно это улучшение – лишь знак близкого конца. Несколько часов передышки, а затем судороги, кровотечение из носа и слабеющий пульс. Разные жидкости так и изливаются из всех отверстий. Тело – «уже труп», говоря языком врачей. Доктора тут мало что могут сделать, разве что вливать в это тело пинты крови в напрасной попытке хоть как-то поддержать жидкостный баланс. Во французских госпиталях возле кровати каждого больного стоит сосуд с кровью.

И никакое кровопускание тут не помогает. Напротив, оно лишь приближает конец. Все солдаты, которых отправляли в госпиталь, расценивали это как смертный приговор. Из десяти заболевших выживал только один.

Врачи терпели полное поражение. А потом заражались и тоже умирали.

Желтая лихорадка косила ряды наполеоновских легионов на Карибах. Бонапарт бросил туда два полка польских наемников, и ровно половина этих людей погибла через десять дней после высадки на берег. Потом прибыл шведский корабль с грузом оружия и амуниции – болезнь сразила всех членов команды, уцелел лишь один юнга. Вновь прибывшие французские офицеры так быстро становились жертвами этой страшной болезни, что те, кто уже был на острове, избегали вступать с ними в дружеские отношения, чтобы новые их товарищи могли протянуть хотя бы на неделю дольше. То, что французы называли mal de Siam[18], было разновидностью одной из лихорадок, бушующих в азиатских государствах, причем в более холодные зимние месяцы болезнь там, как правило, отступала. Но она угрожала каждой военной кампании и превращала каждое выступление войск в насмешку. Желтая лихорадка стала настоящим проклятием белой расы.

Остатки французской армии отступили в Кап-Франсуа, город на севере гаитянского побережья, где было выстроено целое кольцо фортификационных сооружений, чтобы удерживать восставших рабов на почтительном расстоянии. Там они сидели и прозябали. Огромная лесополоса, идущая от плантаций к городу, была вырублена: стволы пальм шли на изготовление брустверов. Между пнями торчали кресты и свежие могильные холмики из красноватой земли, а также зияли ямы для новых захоронений. Нескольких рабов, не успевших сбежать из города, каждый день заставляли копать дюжины новых ям, и бедняги наверняка предвкушали, что те скоро заполнятся трупами их хозяев.

Особенно бушевала болезнь жарким и влажным летом. Медики считали, что дело в миазмах от испарений, которые поднимались от болот, что это они вызывают лихорадку. Но осада продолжалась, съестные припасы истощались, а желтая лихорадка продолжала свирепствовать и в более прохладные месяцы – в октябре и ноябре. Чтобы подавить отчаяние, французские аристократы начали устраивать шумные праздники. Винные погреба опустошались, храбрость и бодрость духа начинали все больше зависеть от рома.

Здесь, в этом залитом солнцем прибежище смерти, мы и начали искать нашего сына Гарри и его похитителя Леона Мартеля. Было начало ноября. Трехлетие сынишки мы отмечали 6 июня, в его отсутствие, и жарко молились о том, чтобы в следующем году отпраздновать его четырехлетие вместе. В 1803 году маленькие дети умирали часто. Астиза мучительно переживала расставание с сыном. Я же испытывал гнев и чувство вины – проклинал себя за то, что не уберег мальчика, что именно я несу за это ответственность. Я считал, что недостоин называться отцом в полном смысле этого слова.

С моря Кап-Франсуа, подобно многим другим тропическим городам, выглядел так привлекательно. Вдоль широкой бухты северного побережья Санто-Доминго, у самой кромки воды, тянулся обсаженный пальмами бульвар. Он получил название набережная Луи, которое так и сохранилось с роялистских времен. Город, встававший за ним, напоминал декорации к спектаклю: он располагался террасами и поднимался от узкой и ровной кромки прибрежной земли все выше и выше по пологим зеленым горным склонам. Он так и искрился под яркими лучами солнца, точно от специальной подсветки.

Рядом с набережной тянулся ряд складов из кирпича и камня с красными черепичными крышами – подобные строения можно увидеть в каждом европейском порту. В более спокойные времена в районе гавани бурлила жизнь, вагонами грузились на корабли ром и сахар, сновали кареты и проводились аукционы по продаже рабов, а также шла оживленная торговля другим товаром. Надо заметить, что островные плантаторы могли похвастаться куда более высокими среднегодовыми доходами, нежели французские роялисты у себя на родине, и нувориши-колонисты не стесняли себя в расходах. С баркасов, что отплывали от торговых судов, сгружалась роскошная мебель. Из парижских магазинов прибывали целые сундуки с нарядами, а из Китая, после транзита через Европу, поступали тщательно упакованные чай и фарфоровые сервизы. Закованные в кандалы африканские пленники, шаркая и звеня цепями, унылой цепочкой тянулись на осмотр – так и я некогда ходил по Триполи в кандалах. Их раздевали донага, ощупывали и осматривали со всех сторон, точно это были фрукты, а не люди.

Но теперь, после десятилетней войны, склады и фабрики были закрыты. На бульваре было малолюдно и грязно, кругом валялись сломанные тележки, которые никто не собирался чинить. Ветер гонял по мостовой мусор. Здесь же, под соломенными навесами, ютились бездомные негры, хозяева которых погибли от лихорадки. Эти негры не убегали, так как боялись, что за стенами крепости их перехватит Дессалин со своими повстанцами. Они были больше никому не нужны, работы для них не осталось, а стало быть, и кормить их тоже никто не собирался. Бездомные рылись в отбросах, воровали и ждали, когда город падет.

За бухтой высились колокольни католических храмов и начинались улицы, где было чисто, как в каком-нибудь римском лагере. Они вели к административным зданиям, казармам, паркам и плацу для проведения парадов. А позади высились горы, поросшие непроходимыми тропическими лесами, – они служили естественной преградой, и влажность там стояла такая, что над вершинами постоянно нависали облака, подобные занавесу в опере, расцвеченные радугами. Эта непролазная чаща в сочетании со скользкой грязью под ногами и крутизной склонов не позволяли большой армии атаковать город с данного направления. В дождь грязевые потоки низвергались вниз с гор и заливали город.

Однако на востоке с Гаитянской равнины, где некогда располагалась целая сеть плантаций, на открытую местность вытекала река. Между этой рекой и защитной горной преградой и лежал Кап-Франсуа – город практически открытый с восточной стороны. Там тянулись бесконечные давно заброшенные поля, и как раз отсюда могла прокрасться армия повстанцев. Вдоль реки до самых гор тянулись бастионы и редуты, построенные французами из глины, земли, бревен и камней, чтобы защитить эту последнюю французскую столицу. Трехцветные флажки отмечали расположение артиллерийских батарей. Вдали поднимались столбы дыма, и мы с Астизой подозревали, что где-то там и находится известный своей жестокостью генерал, которого мы должны найти, чтобы узнать как можно больше о сокровищах Монтесумы. Если Туссен-Лувертюра называли Черным Спартаком, то Жан-Жак Дессалин заслужил от своих сторонников прозвище Черный Цезарь, а от своих врагов – Черный Аттила.

Мы сошли на берег с захваченного корсарского судна, доступ на который обеспечил нам лорд Лавингтон, и его английская команда сняла французский флаг, только когда вышла из гавани в открытое море.

Местным властям мы сказали, что этот бриг под названием «Тулон» направлялся из Чарльстоуна к Мартинике и что по дороге он просто высадил меня с супругой здесь с дипломатической миссией. С разрешения Бонапарта я должен был выяснить, могут ли французы и дальше успешно удерживать Санто-Доминго, и если нет, составить рекомендации для американского и французского правительств в отношении Луизианы.

Все это звучало достаточно убедительно, однако местная охрана взирала на нас как на людей пропащих.

К чему это нам понадобилось высаживаться на берег в настоящий ад?

Должно быть, этот Париж Антильских островов некогда был изумительным городом! Чистая и теплая вода лизала поросшие мхом каменные ступени причала, который выходил на площадь между морем и городом. Вода в бухте отливала всеми оттенками сапфирового, а прибрежный песок – золотом. По периметру набережной тянулась каменная балюстрада, достойная самого Версаля, правда, изрядно пострадавшая за годы войны – пушечными ядрами и выстрелами из мушкетов из нее были выбиты куски мрамора. От изящных декоративных колонн, некогда встречавших мореплавателей, остались одни развалины – их снесло, как нос у Сфинкса. Многие статуи в парке остались без голов – печальное напоминание о десятилетней войне.

Справа, к западу, располагался форт из камня. Два года тому назад армия Леклерка атаковала его, чтобы отбить Кап-Франсуа у повстанцев, и во многих местах в стенах пришлось заделывать дыры. Из амбразур торчали черные стволы пушек, однако солдат видно не было – артиллеристы избегали находиться под палящим солнцем. Меня потрясла гнетущая тишина, царившая здесь. Город ждал своего конца.

Из форта для проверки наших поддельных документов был вызван французский лейтенант, некто Левин. В офисе лорда Лавингтона на Антигуа нам помогли сделать французские и американские документы, соответствующие статусу дипломата.

– Но ваша миссия явно запоздала, мсье, – заметил лейтенант. Обращался он ко мне, но то и дело косился на мою жену, и в глазах его светились восхищение и удивление одновременно. Возможно, он рассчитывал, что я через несколько дней заболею желтой лихорадкой, и таким образом препятствие в виде мужа будет устранено. Я от души пожелал, чтобы этот наглец сам заболел чумой. – Нам говорили, что Луизиана была продана американцам в конце весны этого года.

Новости сюда добираются долго, так что мое удивление было вполне искренним.

– Если продажа Луизианы уже свершилась, я просто счастлив, – благодушно заметил я. – Мне довелось принимать участие в самых ранних переговорах, и вот теперьможно лишь порадоваться, что они столь успешно завершились.

– Не совсем так, мсье. С возобновлением войны между Англией и Францией наше положение здесь стало еще более безнадежным. Блокада англичан может принудить нас к сдаче. Могу лишь сожалеть, что вы привезли сюда супругу и втянули ее тем самым в нешуточные неприятности.

Я обернулся и оглядел морскую гладь.

– Моя жена имеет свое мнение, к тому же я не вижу никаких английских кораблей. – Тут мне выпал случай немного пошутить, поскольку смотрел я прямо на удаляющийся под французским флагом «Тулон». – Но мне хотелось бы получить и донести до американских властей более свежие сведения и оценки. Скажите, возможно ли мне переговорить с командующим, генералом Донатьен-Мари-Жозефом де Вимером, виконтом де Рошамбо?

Левин снова покосился на Астизу. Стало ясно, что он не считает это столь уж блестящей идеей.

– Думаю, это можно попробовать организовать, – тем не менее ответил он. – Вас необходимо где-то разместить?

– Если б вы могли предложить все еще работающую гостиницу…

– Да, она работает. Пока.

Лейтенант вызвал карету. Гардероб наш был весьма скромен, но мы позаимствовали у Лавингтона вместительный пустой сундук, чтобы выглядеть дипломатами с большим багажом. Чернокожий слуга, загружая сундук в карету, удивленно покосился на нас. Надо бы напихать туда побольше одеял, но теперь в любом случае было уже поздно. Щелчок кнута – и мы с Астизой двинулись в город.

Главные бульвары были вымощены булыжником, в отличие от боковых узких улочек, которые, когда шел дождь (а шел он тут почти ежедневно), покрывались грязью. Часть зданий являла собой солидные особняки, крепко укоренившиеся, как какой-нибудь германский бюргер, но по большей части дома были деревянными, в колониальном стиле, и поднимались на сваях на несколько футов от земли. Под них заметались с улицы пальмовые листья, щепки и всякий мусор.

– Сваи пропускают ветер и воду, – с сильным акцентом произнес по-французски наш чернокожий помощник. – Ну, и еще ураганы.

Почти все здания были двухэтажными. От нижнего этажа отходили арки, тянущиеся над землей и хоть немного защищающие тротуары от дождя. Из спальни можно было выйти на узенький французский балкончик с железными перилами – на нем с трудом мог разместиться лишь один человек, вышедший посмотреть на мир, развесить выстиранное белье или опустошить ночной горшок. Из деревянных ящиков под окнами выглядывали цветы – неухоженные, как и все вокруг во время осады, – но буйно разрастающиеся во влажном климате.

Несмотря на удручающую жару и осадное положение, белые (некоторые – уроженцы Франции, но были здесь и местные, креолы, как жена Наполеона Жозефина) одевались нарядно, но несколько странно. Даже в жару мужчины носили великолепные синие мундиры и сюртуки с разрезами на спине, а дамы – глухо, до самого горла, закрытые платья, последний писк парижской моды. Хорошо, хоть гражданские носили широкополые шляпы, часто белые или соломенные, желтоватые.

Но внимание мое больше привлекали цветные. Даже в осажденном городе треть населения составляли негры и мулаты – в основном домашняя прислуга, рабы с плантаций и освобожденные, которые не присоединились к восставшим. Самые бедные ходили в лохмотьях, но в целом это население из смешанных рас образовывало в Кап-Франсуа вторую по значимости аристократию и одевалось вполне прилично. Здесь существовала строжайшая градация по цвету кожи, и самая светлая соответствовала самому высокому статусу. Квартероны являлись потомством от браков мулатов и белых, метисы – от браков квартеронов и белых, и, наконец, самыми светлыми из всех цветных считались седецимионы, рожденные от белого человека и мулата[19]. В их жилах текла всего одна шестнадцатая негритянской крови, но по законам и обычаям они все равно считались «цветными». Взаимоотношения между всей этой палитрой регулировались столь же строго, как ритуал судебных заседаний, и вот теперь традиция эта рушилась. Человек с даже самым прекрасным цветом кожи не чувствовал себя защищенным в этой жестокой и запутанной войне.

Когда в 1791 году начались волнения, объяснял мне Лавингтон, здесь, на Санто-Доминго, проживало примерно тридцать тысяч белых, сорок тысяч мулатов и более полумиллиона черных рабов. За последние десять-двенадцать лет все эти три расовые группы то становились союзниками, то конфликтовали друг с другом, образуя временные союзы с вторгнувшимися на остров испанцами, англичанами и французами. На резню отвечали еще более жестокой резней, победы перемежались с предательством. Большинство богачей успели уехать два года назад – я сам видел в Нью-Йорке, как эти беженцы сходили с кораблей на берег.

И тем не менее разнообразие рас и цветов кожи в этом городе просто поражало! Здесь было принято ходить неспешно, ленивой и плавной, завораживающей своей грациозностью походкой. Женщины при ходьбе покачивали бедрами, и груди их соблазнительно колыхались. По контрасту с ними все белые, в том числе и вояки, казались такими неуклюжими… А красота лишь подчеркивалась разнообразными оттенками кожи – от кремового до орехового, цвета какао, кофе, шоколада и черного дерева. Зубы, так и сверкающие белизной, высокие шеи, прекрасно развитая мускулатура, всегда прямая спина… Многие цветные мужчины и женщины носили какие-то совершенно невероятные шляпы, увенчанные плюмажами, яркими и пестрыми, как оперение попугаев. Да, в более счастливые времена здесь был бы сущий рай.

Кап-Франсуа изрядно пострадал от войны и оставался в таком виде, поскольку достать краску было невозможно. Оружейный огонь изрешетил кирпичи, когда город в 1793 году был захвачен черными, потом в 1802 году напали французы и тоже внесли в процесс разрушения свою лепту, и это не считая многочисленных промежуточных стычек. От нескольких кварталов остались лишь черные обгорелые руины, и даже в еще населенных районах во многих домах были выбиты стекла окон, и их забивали досками, потому как смотреть было не на что, да и особо некому. Повсюду высились горы мусора – было слишком опасно вывозить его на тележках за город, да и рабы, выполнявшие эту работу, разбежались. Над городом висела тошнотворная вонь – пахло гнилью, канализацией и гарью, и лишь время от времени ветер, дующий с моря, разгонял этот ужасный запах.

– Здесь так и пахнет болезнью, – пробормотала Астиза. – Страшно за Гора, если этот монстр привез его именно сюда. Мартель – это не нянечка.

– А наш Гарри хоть и маленький, но далеко не подарок. Надеюсь, он уже довел своего похитителя до белого каления. Возможно, теперь этот дьявол спит и видит, как бы поскорее от него избавиться. – Эта моя шутка была не слишком удачной попыткой хоть как-то развеселить жену – нам обоим не мешало бы поднять настроение.

В глубине души я опасался, что мой трехлетний сынишка освоится в плену, привыкнет к своему похитителю и вряд ли станет вспоминать своего отца.

В Кап-Франсуа также витал запах фермы. Некоторые выжженные участки превратили в загоны: здесь держали домашний скот, завезенный в город для забоя, так как жителям не хватало пищи. В загонах поселили коров, ослов, овец и кур, а козы и свиньи бродили повсюду сами по себе. Тучи мух облепляли навозные кучи.

Городские площади сохранили геометрически правильную форму, они были обсажены пальмами, затеняющими заросшие сорняком лужайки и фигурно подстриженный кустарник. Но вместо статуй там теперь стояли виселицы с повешенными на них мятежниками. По дороге из порта в гостиницу мы проехали мимо трех черных разлагающихся тел, которые медленно вращались на ветру, точно флюгеры. На них, кроме нас, никто не обращал внимания.

Мы обошли кварталы в районе улицы Эспаньоль, что находилась неподалеку от здания, где должна была состояться наша встреча с Рошамбо. Британцы дали нам на расходы совсем немного денег – видно, опасались, как бы мы не передумали и не сбежали. Как же мне не хватало моего изумруда! Впрочем, покупать в этом осажденном городе все равно было особо нечего. Работая на правительство, я всегда чувствовал себя ущемленным в средствах. Нет, уж лучше и куда прибыльней заниматься торговлей или играть в азартные игры!

– Здесь все находятся в ожидании, – сказала Астиза, садясь на постель.

Гостиница оказалась жалкой и неухоженной, ставни на окнах были сломаны, а к стенам липли маленькие зеленые ящерицы. Горничные были мрачными и неприветливыми, полы – грязными. Осуществление моей мечты стать богатым откладывалось в очередной раз, и это при том, что несметные и невообразимые сокровища ацтеков находились где-то здесь, рядом, на Карибах.

Пришло время заняться разведкой.

Я высунулся из окна и посмотрел на штаб-квартиру Рошамбо. Примерно в сотне ярдов от двери там находилась гильотина, и нож ее ослепительно сверкал на солнце.

Глава 18

В ожидании аудиенции у французского генерала мы с супругой решили обойти Кап-Франсуа и составить план города в надежде вычислить, где же находится наш сын. Поскольку Астиза интересовалась религией, начать было решено с церкви, где она принялась расспрашивать о сиротах, о беглых рабах и о разных необычных прихожанах. Не думаю, чтобы Леон Мартель когда-нибудь ходил исповедоваться, но шанс, что монахини могли заметить какого-нибудь заблудившегося ребенка или недавно прибывшего взрослого с дурным характером, все же был.

С учетом прошлого Мартеля я подумывал обойти бордели. Его, скорее всего, можно было обнаружить там, а не в кафедральном соборе. Но, будучи женатым человеком уже достаточно долго, я понимал, что с этим походом следует повременить, и вместо этого решил изучить военную «географию» острова, так как мне хотелось прийти к Дессалину не с пустыми руками. Как мы проберемся через линию французских укреплений и попадем к негритянскому Ганнибалу, я пока что понятия не имел. Но опыт подсказывал, что если сунуться в берлогу к медведю, то, скорее всего, найдешь там медведя – именно так и произошло во время моего пребывания в Дакоте с индейским племенем сиу. Не слишком верилось, что подобные трюки срабатывают, как уверял Сидней Смит, зато я точно знал: неприятности запросто найдут тебя сами, стоит только начать их искать.

И вот я начал обходить окрестности, чтобы хотя бы приблизительно оценить гарнизон и по возможности хоть что-то узнать о Гарри. Если проявить больше настойчивости, если все время оставаться на виду, мне, возможно, все же удастся выманить Мартеля из укрытия. Тогда мне не приходило в голову, что Леон мог стать представителем французского правительства здесь, на острове, и, видимо, уже знал о моем прибытии, едва мы успели сойти с корабля на берег.

Как, впрочем, знали это и другие. Вопрос выживания стал главным в Санто-Доминго, а потому все старались смотреть в оба, чтобы предотвратить неприятные неожиданности.

Поначалу мои пешие прогулки результата не приносили. Улицы почти обезлюдели, движения не наблюдалось, жара стояла невыносимая, а на вершинах гор повисли облака, так что влажность и духота стояли такие, словно голову мне накрыли брезентом. Время от времени гул орудий перекрывали раскаты грома. А днем начинался ливень, превращающий улицы Кап-Франсуа в реки. Капли, тяжелые, как дробины, барабанили по крыше, пока я стоял на закрытой веранде и наблюдал за тем, как вода уносит в море смесь из песка, земли и мусора.

Как перейти этот поток, чтобы продолжить поиски?

И вдруг что-то темное и огромное вывернулось из-за угла на середину улицы, и бушующие грязные потоки были ему нипочем, словно быку в загоне.

– Может, вас подвезти, мсье? – На меня смотрел здоровенный чернокожий парень, смотрел и сиял улыбкой. Зубы у него были крупными и белоснежными, а десны – розовыми, как цветок орхидеи.

Я стал всматриваться в дождевую завесу.

– А где твоя карета?

– Мои плечи, друг.

Я оглядел улицу. Какой-то белый сидел на плечах у еще одного негра, точно малыш на плечах у отца, и этот «паром» на ножках двигался ловко и осторожно, стараясь, чтобы его пассажира не забрызгало грязью. Потом я увидел еще одну такую же парочку и еще. Очевидно, это была старая местная традиция. Вот первого пассажира перенесли к тротуару на противоположной стороне улицы и осторожно поставили на ноги. Доставка свершилась. Монета перекочевала из рук в руки.

– У нас тут целая компания носильщиков, – пояснил мой чернокожий предприниматель. – Даже во время революции черному человеку надобно как-то зарабатывать, верно?

Я увидел еще одну пару, пробирающуюся на ту сторону, причем мул в облике человека распевал африканскую песню с рвением венецианского гондольера, а с полей шляпы его белого седока ручейками стекала вода. Нет, это просто какая-то пародия на угнетение одной расы другой! Хотя некогда в Риме…

– Как тебя звать, широкие плечи? – поинтересовался я.

– Джубаль, мсье.

Я всегда не прочь обзавестись новым сильным или, наоборот, маленьким, но шустрым другом. Надо сказать, что этот парень был превосходным экземпляром: ростом в добрые шесть с половиной футов, блестящая кожа угольного цвета, мускулатура, как у коня-тяжеловоза, сверкающая белоснежная улыбка… На нем был старенький залатанный мундир пехотинца, промокший насквозь, как половая тряпка, а панталоны обрезаны до колен, чтобы было удобней переходить улицу, превратившуюся в бурный поток. На шею он повязал красный платок, что, видно, было призвано добавить его облику элегантности, а пояс у него оказался широким, как у пирата. И в самой позе этого человека не читалось никакой рабской униженности, а глаза его оценивающе обегали меня с головы до ног, и в них светился незаурядный ум. Я не удивился, но был впечатлен. Среди людей моей расы хватало философов, оспаривающих Богом данное превосходство белых: подобное высокомерие всегда вступало в явное противоречие с талантами и способностями арабов, краснокожих индейцев и чернокожих негров, которых мне доводилось встречать во время своих путешествий. Расы не слишком отличаются одна от другой, но европейцы редко соглашались со мною в этом. Куда как проще сортировать людей по цвету кожи!

– Давайте, мсье! Предпримем путешествие на левый берег вместе! – поторопил меня местный житель. – Я – Меркурий грязи, Колумб навигации! Садитесь мне на плечи, и Джубаль доставит вас куда пожелаете.

– А ты, похоже, весьма эрудированный носильщик, – заметил я.

– Умею читать и даже думать. Только представьте – услышать такое от негра!

– А почему такой образованный свободный человек работает мулом?

– С чего это вы взяли, что я свободный?

– Ну, по твоему виду и поведению.

– Может, я просто много о себе возомнил… Прошу на борт, там выясним.

– И сколько же стоит эта услуга?

– Один франк. Но Джубаль лучший в городе носильщик, а потому можете дать мне два.

И вот я вскарабкался на него, словно на сильного коня, и мы двинулись под проливным дождем по улице. Я прихватил с Антигуа соломенную шляпу и взирал теперь на мир сквозь дождевую вуаль – с ее полей так и лило. Одежда на плечах тут же промокла, но вода была теплой, а поездка – забавной. Я чувствовал себя несколько неловко, зато не увязал по колено в грязи.

Джубаль избрал свой курс. Вместо того чтобы перейти на другую сторону улицы, он, расплескивая грязную воду, двинулся прямо посередине и параллельно тротуарам, направившись к гавани.

– Нет-нет, мне туда не надо! – воскликнул я. Да он и одного франка с меня не получит!

– Попадете, куда надобно, – заверил меня парень. – Но вы вроде бы сперва хотели поговорить с Джубалем. Здесь, на улице и под дождем, нас ни один француз не услышит.

Я тут же насторожился.

– Поговорить о чем?

– Да, поговорите с сильным Джубалем, который знает и горы, и море. С Джубалем, который слышал о том, что в порт прибыл американский дипломат с красавицей-женой и хочет раздобыть информацию об освобождении Гаити. Джубаль наслышан об электрике, который лезет в пасть льву, чтобы спросить об этом самом льве.

Сердце у меня бешено забилось.

– Откуда ты знаешь?

– Черный человек знает все, что творится в Кап-Франсуа. Кто первый подплывает к кораблю, грузит на него сундук, кто управляет каретой? Черный человек. Кто подметает в кабинетах, подает блюда на банкете или роет новый окоп? Черный человек. Но разве американский посланник должен говорить только с французами? А может, стоит порасспрашивать людей из африканских легионов, тех, кто скоро будет управлять этой страной?

Я посмотрел на его голову в шерстяных завитках, на которых сверкали капли дождя.

– Ты говоришь о Дессалине, который покупает оружие у Соединенных Штатов?

– Это Вашингтон нашей революции. Да, Джубаль знает.

– Так ты солдат с той стороны? – Вот уж никак не ожидал, что такой человек будет играть роль вьючного верблюда!

– В Кап-Франсуа редко найдешь черного человека, который не служил бы сразу двум, трем, а то и нескольким господам. Иначе не выжить, верно? Мамбо[20] Сесиль Фатиман предсказала, что сюда прибывает белый человек, знавший нашего героя Туссен-Лувертюра. Это правда?

– Да. Но кто такая эта Сесиль Фатиман?

– Мудрая колдунья, предсказавшая наше восстание лет двенадцать тому назад, в Буа-Кайман, в Лесу Аллигаторов. Оттуда все и пошло.

– Ты имеешь в виду войну?

– Она танцевала с бунтовщиком Бакманом, а потом зарезали черную свинью и выпустили у нее кровь. Я видел, в какое безумие впали рабы. Сам уже зарезал своего хозяина и присоединился к беглым, которые прятались в джунглях. Сесиль прислушалась к духу вуду, к самой Эзули Данто[21], соблазнительнице, которая знает все на свете. И вот наша мамбо предсказала, что прибудет американец. И ты здесь.

Я попытался разобраться в этой запутанной истории и спросил:

– А что произошло с Бакманом?

– Ему отрубили голову и насадили на пику. Но дело его живет, восстание продолжается.

Вот она, моя надежда, – этот широкоплечий парень. Я находился в несколько непривычной для переговоров позиции, но в сердце у меня затеплилась надежда.

– Да, я был последним человеком, который видел Туссен-Лувертюра живым, – подтвердил я.

– И он что-то сказал тебе, верно? Так видела Сесиль.

– Он сказал моей жене. Она у меня сама немного колдунья.

– Теперь мертвый Туссен ждет нас всех в Африке, вместе со всеми нашими любимыми и предками. Если проиграем битву, отправимся прямиком к Лувертюру. Так обещал Дессалин.

– Завидую подобной убежденности.

– А нас она вдохновляет, и поэтому мы победим. Обязательно. А вам известно, что наши солдаты настолько сильны духом, что суют руки в дула французских пушек? Что скажете на это?

– Скажу, что это чертовски рискованно. – Когда речь заходит о вере, я становлюсь подозрителен.

– Когда пушка стреляет, души их улетают на родину. А затем оставшиеся наши братья мотыгами разбивают канониров на куски.

– Восхищен их мужеством. Хотя, что касается принесения себя в жертву, тут я осторожен. Ну, разве что в случае крайней необходимости. Нет, я не то чтобы трус, просто проявляю осмотрительность. Куда как практичней, на мой взгляд, сохранить себя для новых битв. – Наверное, такая самооценка не слишком меня облагораживала.

– Никто не знает, наступит ли для него новый день. Вы, мсье, являетесь инструментом в руках Фа – так зовут нашего духа веры. Но сейчас вы в большой опасности. Люди наслушались всех этих предсказаний, и теперь ими движет зависть или страх. А потому вам нужен Джубаль. Плохие люди обязательно нашлют на вас Смерть. Черного Лоа, так мы называем барона Самеди. Или постараются превратить вас в зомби.

– А что это за птица такая – зомби? – заинтересовался я.

К этому моменту мы обошли по кругу целый квартал, и я никак не мог решить, куда двигаться дальше. Я промок до костей, но должен признаться – эта беседа оказалась куда занимательней, нежели разговоры за обедом у плантатора.

Джубаль не стал отвечать на этот вопрос.

– Дессалин встретится с вами, мсье Гейдж, – сказал он вместо этого. – Если, конечно, вы можете поведать ему что-то стоящее.

– Я надеюсь разведать и составить карту французских укреплений.

– Но французские укрепления строили мы, черные. Вы можете быть полезны в другом деле. Вы вроде бы собираетесь встречаться с французами? Тогда держите ушки на макушке. И, возможно, мы откроем вам глаза.

Уж слишком сообразителен для беглого раба этот парень. Интересно, каково его происхождение?..

– Это правда, что я видел Лувертюра, и я действительно могу помочь восставшим, – сказал я ему. – Но мы с женой ищем нашего похищенного сына, трехлетнего мальчика по имени Гарри, он же Гор.

– Я могу заняться его поисками.

– Мать Гарри будет тебе очень благодарна.

– Ради нее буду стараться еще больше.

– А как насчет одного мерзкого человека по имени Леон Мартель? Тяжелая такая челюсть, а сам увертлив и хитер, как ласка.

– Нет, такого не видел. Французы не приглашают меня на свои пирушки.

– Мартель – ренегат, бывший полицейский. Жесток, как Рошамбо.

– Но, возможно, я слышал о нем. Потому как черный человек все слышит.

– Так слышал или нет? – спросил я, подпрыгивая на плечах у Джубаля.

– Я поспрашиваю, – уклончиво ответил он, после чего изменил направление и начал переходить на другую сторону улицы.

Интересно, что он еще мог знать, этот странный чернокожий?

– И еще мне хотелось бы послушать островные легенды, которые могут помочь тебе и мне, – добавил я.

Тут местный житель резко остановился.

– Какие легенды?

– О сокровищах, которые будто бы нашли беглые рабы, мароны, и которые затем перепрятали в другом месте. Эти сокровища лежат и ждут, когда их найдут, чтобы послужить правому делу.

– Знал бы я о сокровищах, разве стал бы возить вас на плечах? – Негр громко расхохотался. – Нет, Джубаль не знает никаких легенд. Может, Сесиль знает… Послушайте, нам нужен ключ к Кап-Франсуа, а не какие-то там старые байки. Добудьте его, и я отведу вас к Дессалину и к Сесиль Фатиман. А потом мы поможем найти вашего сына. – Наконец, он опустил меня на тротуар на противоположной стороне улицы. С одежды моей лило ручьем, зато обувь была чистой. – Вы пожаловали к очень жестоким командирам, Итан Гейдж. Когда люди воюют целых двенадцать лет, для милосердия места не остается. Так что уж разберитесь сначала, кто ваш друг, а кто враг.

– Но как это сделать?

– Сами поймете. По тому, как они будут относиться к вашей жене.

– К ней все будут относиться корректно – в противном случае они могут расстаться с жизнью.

– Вы тоже должны относиться к ней правильно, иначе ее могут у вас отобрать.

– О чем это ты?

– Будьте осторожней. А теперь прощайте.

– Нет, погоди! Как тебя найти?

– Я поговорю с Дессалином. А потом сам вас найду.

Я, ободренный и ошеломленный, уже было повернулся, чтобы уйти.

– Мсье? – окликнул меня Джубаль.

– Да?

– С вас франк. Будьте так любезны.

Я дал ему целых три.

Глава 19

Фамилия Рошамбо была хорошо известна в Соединенных Штатах. Как объяснил мне Лавингтон, Рошамбо-старший возглавлял французские войска, которые помогли Вашингтону разгромить корнуольцев в битве при Йорктауне, что в конечном счете привело к победе американской революции. Его сыну повезло: он унаследовал покрытое славой имя отца. И в то же время трагически не повезло, поскольку после смерти генерала от желтой лихорадки он унаследовал слабеющую с каждым днем армию Леклерка. Наверное, именно поэтому Рошамбо-второй проявлял больше жестокости, нежели инициативы. Он удалился в Кап-Франсуа и поддерживал бодрость духа выпивкой и бесконечными связями с женщинами.

А потому я ничуть не удивился, получив от него приглашение на имя мистера и миссис Гейдж. Новости об экзотической красоте Астизы быстро распространились по городу, и Рошамбо, видимо, уже предвкушал новую победу на любовном фронте, чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие побед на поле брани. Пусть себе думает, что это возможно, но далеко заходить ему никто не позволит.

Конечно, я осознавал опасность этого мероприятия. Простые женщины более преданы, а те, кто постарше, более доступны и признательны за внимание. Но и я тоже любил красивых женщин – каюсь, один из моих недостатков – и знал, как защитить женщину, на которой женат.

Губернаторский дом представлял собой двухэтажное здание из белого камня. С северной и южной сторон его окружал некогда ухоженный парк, призванный подчеркнуть значимость и власть обитающей в нем персоны. Теперь же и здесь проявлялись признаки морального и физического распада. Краска на оконных рамах облупилась, цветочные клумбы заросли сорняками, во всех углах скапливался мусор, а на лужайках стояли четыре небольшие пушки – на тот случай, если губернатору вдруг будет угрожать не только армия повстанцев, но и население города. Во дворе и в вестибюле стояла суета, толпились французские офицеры, но и их обмундирование выглядело неопрятно, как у людей, быстро теряющих надежду и уставших поддерживать дисциплину. Кругом возвышались горы карт и каких-то бумаг, по углам были небрежно свалены сабли и мушкеты, а немытые бутылки и тарелки облепили мухи. На креслах и диванах лежали головные уборы и мундиры, на полу виднелись грязные следы.

Наши с Астизой документы проверили, а затем проводили нас в кабинет генерала на втором этаже. Из-за приоткрытой двери красного дерева тянулся запах табака и одеколона.

Внешность Рошамбо на первый взгляд не слишком впечатляла. Плотный коротышка с круглым мрачным лицом, он походил на пухлощекого школьного задиру. Голова губернатора почти целиком уходила в плечи, а возле одного его глаза примостилась большая коричневая родинка, отчего казалось, что ему не так давно врезали по физиономии. Он принял нас в гусарской униформе – синие бриджи, кавалерийский доломан с красным воротничком, шелковый шарф. В этом наряде он наверняка сильно потел. Плотный торс его был туго перетянут рядами горизонтальных серебряных позументов – соблазнительная мишень для какого-нибудь американского стрелка. Плечи украшали широченные эполеты – на каждый можно было бы поставить пивную кружку. Вообще весь этот его наряд был слишком пестр и безвкусен, но я знал: некоторые женщины испытывают слабость к таким разряженным павлинам. Он поднялся из-за стола и оглядел нас. Мы с Астизой явились на прием примерно в той же одежде, в какой разгуливали по Лувру.

Я огляделся по сторонам. Эта привычка выработалась у меня давно: всегда полезно знать пути к отступлению на случай неблагоприятного развития событий. Окна в кабинете Рошамбо выходили в сад, а поодаль виднелся порт с целым лесом корабельных мачт. Именно туда я бы устремился, если б мне пришлось бежать. Широкий балкон, еще одна дверь рядом, видимо, ведет в покои генерала. Тяжелые французские шторы настолько отсырели и отяжелели, что не шевелились от ветра.

Генерал приветствовал меня, назвав по имени, а затем обошел стол и приблизился к Астизе. Поклонившись, он поцеловал ей руку и пробурчал какой-то комплимент, точно неуклюжий Казанова. Глазки у него были маленькие, отметил я с отвращением, как у свиньи какой-то. Очевидно, многие женщины считали его не лишенным привлекательности, но тут играли роль знатное происхождение и деньги. Лично мне он привлекательным ничуть не казался. Я подозревал, что смерть Леклерка стала настоящей катастрофой для Франции, поскольку он оставил армию человеку, лишенному таланта и воображения, крайне мстительному и бесчестному.

Нет, разумеется, и сам я был не безгрешен – путешествовал с поддельными документами и под фальшивым предлогом. Знай Рошамбо об истинной цели моей миссии, он мог бы с чистой совестью расстрелять меня как шпиона. И тут, конечно, Астиза была весьма полезна. Она не забыла надеть на шею маленький медальон, который вручил мне в Сен-Клу Наполеон, и теперь тонкая цепочка поблескивала в развилке ее грудей.

– Изумительное украшение, мадам, – заметил губернатор.

– Подарок первого консула, – отозвалась моя жена и слегка покраснела от смущения.

Рошамбо приподнял брови.

– За что же такая честь?

– Такие подарки он вручает людям, к которым благоволит. Вообще-то Бонапарт отметил заслуги моего мужа. Итан – такой способный и деятельный дипломат…

– Что ж, – генерал уселся за стол и посмотрел на нас с уважением, не лишенным, как мне показалось, подозрительности. – Надеюсь, вы в полной мере оцениваете значимость этой безделушки.

Я знал, что у любого человека, приближенного к Бонапарту, много не только друзей, но и врагов.

– Я рассматриваю этот медальон как защиту, – невозмутимо заметила Астиза.

Наш собеседник как-то неуверенно кивнул и жестом пригласил нас сесть, а затем похлопал по стопке наших фальшивых документов с поддельными подписями американских делегатов Ливингстона и Монро.

– Ценю ваше желание ознакомиться с нашей стратегической позицией в Новом Свете, Гейдж, но до тех пор, пока я не получу подкрепления, ваш доклад никакой ценности представлять не будет. Луизиана продана, англичане атакуют по всем направлениям. Они уже захватили Кастри на Сент-Люсия, затем – Тобаго и подбирают голландские острова, точно каштаны по осени. Где мой флот? Насколько мне известно, он прячется во французских портах. И если британцы будут продолжать блокаду, мы попадем в весьма затруднительное положение. Колонию могут целиком захватить черные, а это приведет к полной дикости и варварству. Но лекарство от этой страшной болезни нам недоступно.

– Лекарство? – Я огляделся по сторонам. Кабинет был украшен в милитаристском стиле – повсюду флаги, штандарты, шпаги, ружья, старые алебарды и пики – словно те, кто его оформлял, обчистили какой-нибудь чердак в Бастилии прежде, чем разрушить эту тюрьму. Здесь также находился диван, обитый красным бархатом и заваленный желтыми шелковыми подушками, и буфет, где стояли вина, коньяки и ликеры, а также наборы фужеров и рюмок из тонкого хрусталя.

– Тут напрашивается только один выход. Надо полностью очистить Санто-Доминго от нынешнего негритянского населения, зараженного радикальными идеями, и заселить его заново покорными рабами из Африки. Этим рабам следует запретить читать и собираться на всякие там митинги. И надо будет постоянно внушать им, что любое неповиновение наказывается очень жестоко и больно. Это ничем не отличается от дрессировки собак или объездки лошадей. – Теперь генерал рассматривал свои округло обточенные ногти. – Но чтобы осуществить это, мне нужна огромная армия, а наша армия тает прямо на глазах от лихорадки, как кусочек льда на солнце. Словно сам Господь Бог ополчился против нас, и я, хоть убейте, не понимаю за что. Неужели он хочет воцарения варварского вуду? Чтобы место церквей заняли деревья и болота? Неужели ему угодно, чтобы крестьяне выращивали ямс вместо сахарного тростника? У нас имеется «Code Noir», или «Черный Кодекс», где прописаны права хозяина и раба. И когда он соблюдался, здесь был рай. А теперь негры выбрали анархию.

– Может, для них это не было раем, – заметил я.

– Там запрещалось избиение рабов, порка кнутом. И потом, мы оказали им огромную любезность, вытащив их из дикой Африки. Согласно «Черному Кодексу», у каждого человека свое место. Сам король способствовал распространению этого документа, когда у нас был король. Но все это было так давно! Теперь Бонапарт пытается сохранить спокойствие и порядок путем восстановления рабства – единственной здравой и прогрессивной экономики. Но черные уже успели превратиться в фанатиков. И мне остается лишь полагаться на себя, чтобы как-то сдерживать наступление этих варваров. Я человек в этом смысле творческий, но меня не понимают и не одобряют даже мои собственные офицеры. – Рошамбо горестно вздохнул – просто воплощение самопожертвования!

– Великие люди часто не добивались признания при жизни, – решил польстить ему я. Что правда, то правда, так оно и было.

– Моя главная задача – это защита слабых и невиновных, таких людей, как ваша жена, – продолжил француз и улыбнулся Астизе. – Я также пытаюсь укрепить боевой дух, устраивая разные развлечения. Завтра вечером состоится бал, и вы оба приглашены. Полное поражение грозит нам в том случае, если мы откажемся от цивилизации. А потому я неустанно тружусь, чтобы поддержать соответствие нашим нормам и правилам. И столь же неустанно работаю, чтобы уберечь всех нас от Дессалина, который повесил и замучил столько французов, что и не сосчитать. – Губернатор кивнул и подмигнул Астизе; вот же ублюдок! – Мы не должны подпускать его к нашим женщинам.

– Ценю вашу галантность, – заметила моя жена с такой правдоподобной искренностью, что я в очередной раз подивился способности женщин управлять отношениями с незаурядным актерским мастерством. – Искренне надеюсь и полагаюсь на вашу защиту во время всего нашего пребывания в Санто-Доминго, дорогой виконт.

– Не подведу, можете быть уверены. – Генерал небрежным жестом взял со стола пистоль, и мне оставалось лишь надеяться, что он не заряжен. – Главное правило – не проявлять к неграм никакой жалости. Леклерк изо всех сил старался быть строгим, привязывал к спинам пленных тяжелые мешки с мукой и сталкивал их в море, где они тонули, но это лишь напрасная трата хорошего хлеба. Была черта, за которую он никогда не переступал. Для меня же таких ограничений не существует. Я вешал. Я расстреливал, я сжигал живьем и варил в кипятке. Когда-нибудь видели, миссис Гейдж, как человека живьем варят в кипятке?

– Никогда. – Моя супруга содрогнулась. Если кто-то и способен вытянуть секреты из Рошамбо, так только моя Астиза, подумал я. Но будь я проклят, если она хоть на шаг приблизится к его спальне! – Чтобы пройти через все это, нужно незаурядное мужество, – добавила она, а я беспокойно заерзал в кресле.

– Да, тут нужна определенная твердость характера, – хвастливо заявил Рошамбо. – Многие офицеры теряли сознание, когда жертвы начинали кричать. Но и на черных это тоже производило незабываемое впечатление. Если б я мог замучить и казнить хотя бы тысяч десять рабов, среди миллионов восстановился бы порядок.

– Так ведь это своего рода сострадание, – заметила Астиза.

– Именно! – Наш собеседник не отрывал взгляда от развилки между ее грудями, словно просто физически не мог смотреть ей в глаза. Нет, я его не виню, у меня та же проблема. – Я запер сотню рабов в трюме корабля и задушил их, напустив туда серы. А потом заставил другую сотню выбросить трупы в море. Весь остров только об этом и говорил.

– Могу себе представить, – кивнула моя жена.

– А моя последняя новинка – это питающиеся человечиной собаки. Я купил их на свои собственные деньги и переправил из Испании на Кубу. Нет, смею заверить, никакая армия из черных не сможет противостоять французскому полку в бою на открытом пространстве. Но всякий раз, преследуя смутьянов в джунглях, мы нарываемся на засаду. Меня это просто бесит, а наши офицеры начинают трусить. Однако собаки могут учуять врага и предупредить наших людей о засаде. Сам я еще не принимал участия в этой охоте, но говорят, что псы страшно агрессивны и разрывают негров на куски.

Господи, да он самый настоящий безумец и садист! Я уже собрался выразить свое возмущение, но меня опередила Астиза.

– Чудовищно, – сказала она. – И очень умно.

– Все исключительно ради защиты таких красавиц, как вы. Какую бы чудовищную меру я ни изобрел, она жизненно необходима для спасения детей Франции.

– Смею вас заверить, виконт, о вашем мужестве наверняка наслышаны в Париже. А если еще нет, мы исправим это по возвращении.

Генерал ответил довольным кивком.

Почему мясники так склонны к хвастовству? Истина состояла в том, что каждый из них, и Рошамбо, и Дессалин, готовы были перерезать глотки миллиону человек, если это удовлетворяло их личным амбициям, готовы были стереть с лица Земли весь остров и погибнуть при этом сами. Нет, они не стремились демонстрировать свое мужество в честном поединке один на один, а предпочитали жертвовать тысячами жизней других людей, лишь бы утвердиться в своем превосходстве. Рошамбо продолжал пялиться на мою жену, и я с отвращением отметил, что этот человек наверняка съел в своей жизни слишком много сладкого и мало маршировал по плацу.

– Так вы верите, что есть шанс победить? – откашлявшись, спросил я.

– Шанс всегда есть, мсье Гейдж. Как и наш долг – заставить злодея остановиться. Помните спартанцев в Фермопилах? Надеюсь, что Господь справедлив и что Он на нашей стороне. И пусть Он благословит нас в сражении с силами тьмы.

– Насколько я понял, чернокожие тоже надеются на покровительство высших сил.

– Да, их вдохновляет африканское колдовство. Проявляют просто не постижимую умом храбрость. – Рошамбо снова глянул в окно на гавань и корабли, на которых можно было уплыть отсюда. – Что ж, мне надо заняться организацией бала. Очень надеюсь, что вы окажете мне такую любезность и придете завтра. Пообещайте мне хотя бы один танец, миссис Гейдж.

– Для меня это честь, генерал. – Готов был поклясться, моя жена строила ему глазки! Неужели ей нравятся такие игры? О, нет, я знал Астизу, знал, что все мысли ее поглощены только поисками нашего маленького Гарри. – Мне так хочется познакомиться со всеми вашими храбрыми офицерами. И моему мужу не терпится ознакомиться с вашими стратегическими диспозициями. Он участвовал в битве за Акру в семьсот девяносто девятом и с тех пор весьма прилежно изучает фортификацию.

Все это была полная чушь, поскольку то поистине эпическое кровопролитие научило меня одному – по возможности держаться как можно дальше от всяких битв. Однако Астиза была преисполнена решимости доиграть свою роль до конца.

– Вот как? – Генерал окинул меня подозрительным взглядом.

– Возможно, он сможет дать вашим офицерам какой-нибудь дельный совет.

– О, я всего лишь любитель, – скромно заметил я. – Электрик и путешественник, но льщу себя надеждой, что немного разбираюсь и в военном деле. – Да, и я тоже умею лгать, если понадобится. – И мне страшно любопытно ознакомиться с вашими инженерными сооружениями. Просто поражаюсь, как это вам удается столь долго отбивать атаки смутьянов.

Виконт настороженно кивнул.

– Любопытство – весьма ценное качество. Но, мсье, смею заметить, вы иностранец. И интересуетесь нашей военной стратегией… Это, знаете ли, тайна.

– Но Лафайет тоже был иностранцем[22] и выступал на стороне Вашингтона, – возразил я.

– Мой муж прекрасно умеет хранить тайны, – вмешалась Астиза, после чего всем телом подалась вперед и снова принялась строить хозяину дома глазки. – К тому же он может поделиться своими знаниями.

– Ну, не знаю, сумею ли я найти человека, который мог бы сопровождать его… – пробормотал губернатор.

– Лично я не сторонница таких эскапад и не люблю скакать верхом под палящим солнцем.

Я сразу понял, куда она гнет.

– А мне не слишком хочется оставлять тебя одну в незнакомом, полном опасностей городе, – тут же вставил я.

Рошамбо, генерал, не блиставший умом даже на поле брани, легко попался на эту наживку.

– Но она не одна! Она будет со мной! Я сумею позаботиться о вашей супруге.

– Генерал, когда мой муж будет в отъезде, я предпочитаю ждать его здесь. Буду страшно благодарна, если вы приютите меня, если, конечно, я не доставлю вам никаких неудобств. Тут я в безопасности.

Маслянистые свинячьи глазки виконта так и заблестели в предвкушении, словно ему в кормушку подлили помоев.

– Ну чем вы можете помешать? Тем более что у истинного жантильома[23] всегда должно найтись время для дамы, нуждающейся во внимании и защите. Да, человек я занятой, должен отдавать всякие там приказы… Но ведь приказы мы можем отдавать и с веранды, пока мсье Гейдж будет инспектировать укрепления города. Мы с вами будем пить пунш с ромом и делиться воспоминаниями о Париже.

– В этом Париже Антильских островов, – мягко добавила моя супруга.

– Увы! Если б вы только видели этот город во всем его величии и расцвете!

– Ваша мужественная позиция придает величия тому, что осталось.

– Да я всю свою жизнь вложил в его оборону.

– Трудно представить более приятную компанию для моей жены, – заметил я, изрядно устав от всей этой болтовни. – И никакой эскорт мне не нужен. Прекрасно справлюсь сам.

– А что, если вас случайно подстрелит какой-нибудь караульный? Нет, уверен, что смогу найти для вас полковника или майора, который на данный момент ничем не занят. – Рошамбо зашелестел бумагами, видимо, пытаясь вспомнить, кто из его подчиненных свободен. – А вы пользуйтесь моим гостеприимством, сочиняйте свой дипломатический доклад, критикуйте нашу героическую оборону. – Он поднял на меня глаза. – Знаю, вы, мсье Гейдж, пользуетесь репутацией прекрасного воина как с французской, так и с противной стороны.

Я уже упоминал, что сражался за Акру на стороне британцев, но как американский гражданин также вынужден был исполнять отдельные поручения Наполеона. Порой весьма удобно перебегать от одной стороны к другой, хотя при этом и накапливается недопонимание.

– Вы человек нейтральный, а потому способны на честные непредвзятые оценки, – продолжил меж тем Рошамбо. – Надеюсь, вы ознакомите со своими критическими замечаниями защитников Кап-Франсуа, как поступили Лафайет с моим отцом в Йорктауне.

– Я всегда готов учиться и учить других. Поражен вашим мужеством и военной смекалкой, – заверил я его. – И еще я пробую заняться писательством – возможно, мне удастся поведать миру о ваших достижениях.

Генерал слушал, слегка склонив голову набок. Наверное, я все же немного переборщил. Но потом я заметил, что он вновь уставился на груди моей жены.

– Итак, – сказал он, – сейчас я займусь организацией вашей поездки, а затем мы с Астизой будем любоваться видом на море. Прошу сюда, мадам, чувствуйте себя как дома. Море…

Глава 20

Мне совсем не хотелось оставлять жену наедине с этим распутником Рошамбо, но я знал: моя Астиза могла обратить в бегство кого угодно, даже самого Наполеона, стоило ей только захотеть. Я же тем временем смогу произвести разведку, чтобы раздобыть полезные сведения для Дессалина, найти слабые места в обороне французов и выменять этот секрет на тайну сокровищ. А это, в свою очередь, поможет мне вернуть сына. Могло показаться, что я предаю свою расу, но Леон Мартель, похитивший моего сына и изумруд,лишь разжег во мне ненависть. Кроме того, я считал, что лучший выход для войск Рошамбо – это убраться с островов прежде, чем все они здесь вымрут от лихорадки. Так почему бы не поторопить их?

Мой цвет кожи, моя репутация, документы дипломата и наличие красавицы-жены – все это сыграло свою роль, и французские офицеры приняли меня весьма благосклонно. Кроме того, как я подозреваю, их проинструктировали, и они должны были занять меня на весь день, давая Рошамбо время и возможность затащить Астизу на красный бархатный диван. Ну, начать с того, что мне дали крайне непослушного коня: я с трудом оседлал его, и лишь через несколько минут мне удалось прийти к полному взаимопониманию с этим строптивым животным и сделать так, чтобы оно двигалось именно в том направлении, куда я хотел, а не туда, куда оно было готово устремиться. В придачу к нему ко мне приставили эскорт – полковника по имени Габриель Окуэн. Офицер выглядел, как и должно выглядеть бравому солдату: спина прямая, в каждом движении уверенность и спокойствие; легко, как перышко, взлетает в седло, а из-под головного убора выбиваются светлые кудряшки, что напомнило мне об Александре Великом.

– Они дали вам Перца, господин американец, но оседлали вы его очень даже неплохо, – отвесил он мне комплимент.

– Точнее было бы сказать, это он позволил себя оседлать. Наездник из меня не очень, – признался я. – Но при необходимости могу проскакать верхом какое-то время.

– Инженер и проводник из меня никакие, но смогу показать вам наши артиллерийские батареи. А затем выпьем бордо. Думаю, мы подружимся. Потому как мне всегда нравились люди прямые и честные, а не какие-то там хвастуны.

Габриель мне тоже понравился, и я почувствовал себя виноватым – за то, что собираюсь предать его. Но если я смогу положить конец этой проклятой войне, то, возможно, этот человек останется в живых. А если осада продлится, он почти наверняка погибнет. Вот что я говорил себе, чтобы подавить чувство неловкости. Я притворялся дипломатом, а на деле был шпионом, притворялся другом, а сам собирался предать людей своей же расы здесь, в Кап-Франсуа. И ничего бы этого не случилось, если б Мартель не похитил Гарри. Но я страшно сожалел, что мне пришлось втягивать таких людей, как Окуэн, в свои разборки.

Мы поскакали к восточной окраине Кап-Франсуа, где располагались главные фортификационные сооружения. Остров, который Колумб назвал Эспаньолой, был поделен на две колонии – испанский Санто-Доминго на востоке и французский Санто-Доминго, или Гаити, на западе. Местность здесь была гористая, и французская колония делилась на три части. На севере, западе и юге располагались плантации, каждая – в окружении гор и холмов. Чернокожие уже захватили западную и южную части и теперь сосредоточили все свои усилия на захвате последнего форпоста белых на севере. Весь остров уже находился в их руках, за исключением Кап-Франсуа.

Решающее сражение должно было состояться на восточных окраинах города, на небольшой равнине между рекой и горами.

Пока мы скакали туда, жара стояла страшная, а пейзаж убаюкивал своей пышной и даже немного приторной красотой. Этот остров походил на роскошную мозаику из всех оттенков зеленого – тростниковые поля, сады и джунгли сверкали и переливались, как мой изумруд, под ясным синим небом. Птицы вспархивали и перелетали с места на место, подобно ярким язычкам пламени, а цветы, казалось, вбирали в себя всю палитру красок. Кругом виднелись апельсины, лимоны, манго и бананы – спелые, сочные, соблазнительные, как в садах Эдема. Порхали разноцветные бабочки, жужжали и гудели насекомые…

Прелесть этого зеленого пейзажа нарушали столбы дыма, видневшиеся в отдалении. Но было трудно сказать, вызвано ли то военными действиями или это фермеры выжигают плантации. Гаити – не остров, а мечта, которую ненависть превратила в настоящий кошмар, и рай стал входом в ад.

Мы проскакали по улице Эспаньоль, мимо бесконечных рядов могил. В середине дня, когда нельзя укрыться в тени, кажется, что солнце прожигает насквозь даже соломенную шляпу. И вот мы оказались на окраине города, где находились французские укрепления, а за ними среди истоптанных травянистых полей тянулись военные палатки, где было жарко, как в печи. В центре размещались артиллерийские орудия, рядом с которыми высились аккуратно сложенные пирамиды из пушечных ядер. Солдаты прятались от солнца под навесом. Мушкеты тоже были сложены пирамидами.

– Мы роем окопы утром, в более прохладное время суток, – пояснил полковник Окуэн, заметив, что я окинул бездельников неодобрительным взглядом. – К тому же половина моих людей недомогает, и все они сильно истощены. Рацион заметно урезали.

Полезная информация, но Дессалин, без сомнения, уже знает об этом.

– Когда вы рассчитываете предпринять наступление на осаждающих? – поинтересовался я.

– Уже не рассчитываем: болезнь косит наши ряды. Армия Дессалина растет, а наша все уменьшается. Он крепнет и наглеет, мы слабеем и осторожничаем. В его руках уже целый остров, а потому он обладает свободой маневра; мы же имеем в своем распоряжении лишь эти брустверы длиной в полмили.

– А сколько всего у вас людей?

– Около пяти тысяч. Черных в три раза больше. Лишь с помощью французского военного искусства пока что удается сдерживать натиск противника. У нас дисциплина лучше, и если б нам прислали подкрепление, события могли бы развернуться по-другому. Однако теперь мы воюем еще и с Англией, так что вряд ли получим помощь из Франции.

– На что же вы тогда надеетесь?

– С официальной точки зрения, когда Дессалин обрушит свою армию на наши укрепления, пушки должны сделать свою кровавую работу. А потом мы будем преследовать врага с собаками.

Стало быть, рекомендовать Дессалину фронтальную атаку не следует, понял я.

– Ну, а с неофициальной?

– Ждать, что выпадет случай как-то договориться с противником прежде, чем нас всех здесь перебьют.

Мы оказались возле клеток с мастиффами, пожирающими людей собаками, которых Рошамбо перевез сюда с Кубы. Это были настоящие монстры размером с небольшого пони, огромные злющие твари, заливающиеся бешеным лаем и сотрясающие решетки, пока мы проезжали мимо. Лошади наши жалобно ржали и вставали на дыбы, а затем чисто инстинктивно поддавали ходу. Думаю, каждая такая собака весила около ста пятидесяти фунтов. Они наваливались на прутья решеток с яростным рыком и такой силой, что, казалось, это заграждение вот-вот не выдержит и твари вырвутся на свободу.

Эти собаки напомнили мне еще одного монстра, огромного пса, владельцем которого являлся мой старый враг, Аврора Сомерсет, и я содрогнулся при этом воспоминании.

– Но как вам удается их контролировать? – спросил я у своего спутника.

– Порой не удается, – рассказал он. – Несколько раз они набрасывались на наших людей, и нескольких псов пришлось пристрелить. Но черные боятся их больше целого кавалерийского полка. Кроме того, среди наших лошадей начался падеж.

– А через реку эти псы переплыть могут?

– Смутьяны тоже знают, как отстреливать собак.

– А что если не всю армию Дессалина удастся уничтожить пушками во время лобовой атаки?

– Тогда это все напрасно, – с безнадежным вздохом ответил Габриель. – Поражение начинается за недели и даже месяцы от реальной сдачи противнику.

– Да, не слишком ободряющая стратегия.

– Как и нынешние времена. – Полковник натянул поводья, а потом взглянул мне прямо в глаза. – Я рад показать вам все, что могу, мсье, но, говоря по правде, все это страшно угнетает. А потому, думаю, нам не стоит задерживаться здесь до вечера, потому как вы должны вернуться к своей жене. Наш генерал испытывает особое пристрастие к чужим женам.

– Я доверяю Астизе.

– В том-то и проблема. Если она даст ему достойный отпор, вы наживете в лице Рошамбо злейшего врага. Мне дали приказ охранять вас, но ведь приказ могут и отменить. А мне, знаете ли, страшно не хочется, чтобы ваша супруга стала вдовой.

– Это вы о чем?

– Рошамбо и адмирал ла Туше недавно устроили танцы на борту адмиральского флагманского корабля – палубу там превратили в сад. Повсюду кадки и вазоны с деревьями и цветами, с такелажа свисают лианы и вьющиеся растения… Словом, прелестный пейзаж, призванный забыть о войне. Но одна юная красавица, не слишком любящая своего мужа, явилась на бал в платье из Парижа, наряде настолько откровенном, что казалась голой. И эта Клара весь вечер протанцевала с нашим командиром, а на следующий день ее мужа отправили возглавить отряд, который должен был выкурить черных из джунглей. Они попали в засаду, и никто не вернулся.

– Ну, а Клара?

– Он соблазнил ее, а затем отправил в Париж.

– Но Астиза любит меня. – Даже произнося эти слова, я не был до конца в них уверен. Вспомнились ее слова: «А что, если наш брак ошибка?»

– Ну, тогда вы счастливчик. – Окуэн тоже произнес это не слишком уверенным тоном. – Но, знаете ли, соблазнить можно кого угодно. Чего на свете она желает больше всего? Рошамбо непременно узнает и исполнит это ее желание.

«Сын», – сразу же пришло мне в голову.

– Я не собираюсь добровольно совершать вылазки и нарываться на неприятеля, – ответил я вслух.

– И еще не стоит так уж безоговорочно верить жене или хотя бы одному слову нашего почтенного генерала. Нет, я вовсе не проявляю к ней неуважение. Это просто дружеский совет, мсье, потому как здесь на острове процветает предательство. Страх толкает людей на самые чудовищные поступки.

– Я нисколько на вас не обижен, полковник Окуэн. Генерал Рошамбо честно предупредил меня самой своей манерой поведения. Он что, так ненасытен?

– Думаю, это человек, который просто не знает, что делать. Поэтому убивает и мучает негров, из страха, что они могут сделать с ним то же самое. Он понимает, что все это рано или поздно плохо кончится, но остановиться не в силах. Думаю, генерал идет этой проторенной дорожкой, чтобы по ночам его меньше мучили кошмары. Слуги слышали, как страшно он кричит во сне.

Мне нравился реалистичный взгляд на мир моего спутника. Но самые разумные люди редко остаются в выигрыше.

– Надеюсь, вы понимаете, что этот наш разговор следует держать в тайне, – продолжил Окуэн. – Я солдат и всего лишь исполняю приказы. Но все же пытаюсь говорить правду, чтобы защитить невиновных.

Возможно, и мне придется через какое-то время занять ту же позицию.

– По той же причине вы не должны говорить ему правду обо мне, – добавил полковник.

– Ну, разумеется, я очень ценю ваше доверие.

Габриель пожал плечами.

– Боюсь, что и я тоже. Впал, знаете ли, в настроение, когда вдруг захотелось исповедаться…

Восточные окраины города располагались на равнине, и это, казалось, так и подстегивало противника к вторжению, но французы постарались укрепить территорию наилучшим образом. На небольшом возвышении справа от главного окопа Рошамбо приказал возвести форт из камня, глины и бревен, расположенный достаточно высоко, чтобы оттуда можно было заметить приближение противника. Он так плотно угнездился у подножия крутой горы, что ни одному человеку не удалось бы проскользнуть на равнину с этого направления. Именно этот форт, решил я, и является ключевым оборонным сооружением.

Окуэн провел меня по деревянному настилу к верхней части бастиона.

Ни одного врага в поле зрения. Равнина, где некогда находилась плантация, казалась вымершей – в бинокль я различил черные остовы сгоревших домов и мельниц по переработке тростника. Высокие стебли этого растения покачивались на ветру: целое море стеблей высотой до десяти футов, где мог укрыться кто угодно. Неухоженное теперь поле, на котором собрали урожай, снова заросло диким тростником, а на горизонте поднимался дымок.

– Так где войска Дессалина? – спросил я своего спутника.

– Наблюдают за нами, как и мы за ними, надеются, что болезнь прикончит всех наших солдат и сделает за них всю работу. Дессалин пытался предпринять несколько атак на наши редуты, и нам удалось доказать этим дикарям, что вуду не защищает от пуль. Сражаются они фанатично, все, даже женщины, отчего битва больше походит на бойню. Чувствуете, чем здесь пахнет? Трупами.

Да, в воздухе витал тошнотворный сладковатый запах гниения. Тела убитых разлагались в траве, слишком близко к французским орудиям, чтобы можно было забрать их оттуда и захоронить.

– И вот теперь он выжидает, зализывая раны, – продолжал свой рассказ Окуэн. – Я бы предпринял на него атаку, но, как считает генерал, сил у нас недостаточно, чтобы отвоевать прежние позиции.

– Так что сложилась патовая ситуация.

– Да. Дессалин не может нас победить, мы не можем его захватить. Не имея осадной артиллерии, не имея опыта в сооружении окопов, позволяющих приблизиться, ему этот наш форт никогда не взять. Он будет ждать, пока мы все не вымрем от голода или болезней.

Я кивнул. Линии огня французов были выстроены безупречно: имелись несколько пушечных батарей, пороху было достаточно. Так что война может продлиться долго.

– Восхищен вашими инженерами, – сказал я полковнику.

– Вы были в Акре, и поэтому мы очень ценим ваше мнение, – отозвался тот.

Он преувеличивал мои инженерные знания, но глаз у меня был острый, наметанный – я натренировался, когда был артиллеристом на Святой земле. А потому заметил складку на местности, которую можно было увидеть только с высокой точки, но Дессалину с его позиций она была наверняка не видна. Это был овраг, который, змеясь и извиваясь, уходил в тростники и был направлен прямо к стенам французских укреплений, точно осадный окоп. Он был достаточно глубоким, дна его я не видел. Прекрасное естественное укрытие, особенно в темное время суток. Да, это уже что-то…

– А у вас достаточно артиллерии, чтобы перекрыть все подходы? – задал я новый вопрос.

– Не думаю. Но выручает одно. Мы знаем, что собираются предпринять черные, еще до того, как они сами это решат. Стоит им начать двигаться, и мы тотчас заметим это: верхушки тростника начнут колыхаться и выдадут их местонахождение.

– Клебер и Наполеон тоже отслеживали движение стеблей на овсяном поле, и это дало им преимущество в битве у горы Табор на Святой земле, – заметил я. – Что если они решат окружить вас с флангов?

– Горы и леса вокруг непроходимые, там сможет пробраться разве что небольшая группа людей. А полк завязнет в болотах, и люди погибнут от укусов ядовитых змей. Все решается здесь, на открытом пространстве, на твердой земле. Если на помощь подоспеет хотя бы один французский эскадрон, мы сможем продержаться еще какое-то время.

Я окинул взглядом горы. Да, слишком крутые склоны, атакующие просто попадают с них и разобьются прежде, чем французы расправятся с ними. Организованное наступление с этой стороны невозможно.

И еще я увидел небольшой ручей: он протекал по каньону в джунглях и водопадом низвергался в небольшое озеро прямо за французскими батареями.

– Смотрю, у вас и источник воды тут имеется, – пробормотал я.

– Да. В колодцах вода здесь солоноватая, а возить бочки из Кап-Франсуа – занятие слишком трудоемкое. Наши инженеры специально расположили оборонительные сооружения поближе к источнику. В жаркий день этот ручей – просто спасение. Воды на стороне противника нет, если не считать реки, которая тоже помогает держать их на расстоянии. Но и там вода соленая.

Я увидел тропинку в красноватой земле: она вилась вдоль ручья и уходила в джунгли.

– А там у вас что? – указал я в ту сторону. – Наблюдательный пункт?

– Да. Сверху видно все, как на карте. Идемте, покажу. Выпьем там по глотку вина.

Мы спешились, оставили лошадей и начали подниматься вверх по тропинке, страшно потея на жаре. С площадки с высоты в несколько сот футов открывался вид на все французские укрепления. Ручья отсюда видно не было – он нырял в ущелье, горные склоны тесно обступали его со всех сторон, а тропинка терялась где-то дальше, в джунглях. Невидимая отсюда вода огибала выступ, на котором мы стояли, а потом устремлялась вниз, в озеро рядом с лагерем французов. Я видел змеящиеся по земле линии укреплений и зловеще притихшие поля сахарного тростника, вдали вырисовывались очертания городских зданий Кап-Франсуа, а еще дальше к небу поднимались горные хребты.

– Ну, что доложите своему правительству, Гейдж? – Окуэн, видимо, ждал, что я скажу ему нечто утешительное, хоть и понимал, что дела их плохи.

– Все зависит от численности и подготовленности армии противника, – уклончиво ответил я. – Скорее всего, я скажу, что и та и другая сторона имеют шанс победить.

– Я думал, вы человек честный. Теперь не уверен, – сказал полковник и протянул мне флягу.

Я отпил глоток, снова огляделся, и тут мне пришла в голову идея. Возможно, я все же смогу дать Джубалю схему, что, в свою очередь, откроет мне доступ к Дессалину, его колдунье мамбо и легендам о сокровищах Монтесумы.

– У вас очень умелые и опытные инженеры, – продолжил я и ничуть не покривил при том душой. – При наличии провианта и пороха вы, возможно, сможете удерживать эти позиции вечно. – Мне не давала покоя идея, связанная с моим сыном Гарри. Я взглянул вверх на гору. – Географические особенности местности вы использовали наилучшим образом. В Америке мы называем такие высокие горы «землей, вставшей на дыбы».

Мой спутник улыбнулся.

– Что ж, подходящее описание.

– Думаю, можно поздравить генерала с правильно выбранной позицией. И лично я во время боевых действий предпочел бы оказаться на вашей стороне, а не наоборот.

Полковник сухо улыбнулся.

– Надеюсь, Дессалин разделяет эти ваши взгляды.

Я спустился к ручью, зачерпнул воды и плеснул в разгоряченное лицо, все это время продолжая изучать и запоминать окрестности.

– Но вашим главным врагом всегда была лихорадка, верно?

– Болезнь деморализует всех.

– Да. Чума победила больше армий, чем артиллерия.

– Эта сиамская болезнь никак не отстает, потому что наши люди ослаблены.

– Ну, а что предпринимают врачи?

– Все наши врачи мертвы.

Я подумал о рабстве.

– Скажите, вы видите Божий промысел в массовой гибели людей?

– Когда Фортуна поворачивается к тебе спиной, видишь не Бога, а дьявола.

Я кивнул.

– А я, знаете ли, заядлый игрок в карты. И всегда надеюсь на удачу.

– Вся жизнь – это расклад фишек, мсье Гейдж.

– Да. Бог. Сатана. Судьба. Фортуна. Моя жена постоянно размышляет о таких вещах, неподвластных разуму.

– Вашей жене, сэр, грозит опасность. Не только от лихорадки, но и от генерала Рошамбо. Идемте. Как-нибудь я покажу вам госпиталь, где лежат больные, которых, по выражению британцев, сразил Желтый Джек. А пока я хочу, чтобы вы поспешили к своей жене и к дому.

Глава 21

Как и предполагалось, Астиза вернулась ко мне целой и невредимой.

– Сказала ему, что слишком робка и застенчива и боюсь, что вдруг вернется муж, – поведала она мне. – Но, возможно, стоит обследовать его апартаменты во время бала, так что ты отвлечешь его, а я зайду. Ну, и еще я наговорила ему комплиментов о том, какой он привлекательный мужчина, и надавала обещаний, более чем неопределенных. О своей армии он ничего мне не сказал. О сокровищах, я уверена, тоже ничего не знает, иначе сам стал бы их искать. Спрашивала я и об одиноких детях, бродящих по городу, но он сказал, что сирот тут столько, что не пересчитать. И никакого интереса к их судьбе не проявил.

– Этот город – смертельно опасная ловушка, Астиза, – предупредил я супругу. – Я видел людей, умирающих от желтой лихорадки. Если наш Гарри здесь, мне за него страшно. Если нет, то слава богу.

– Он здесь. Я мать, я чувствую.

– Но если так, то разве не пошли бы разговоры о том, что Мартель приехал с каким-то мальчиком? На отца он мало похож. Мы непременно услышали бы эти сплетни.

– Это если Гор все время при нем. А что если он его где-то спрятал? Запер в подвале или продал какому-нибудь монстру?

– Не продал. Мартель захватил Гарри, чтобы контролировать нас. Он ждет, когда я найду сокровища, узнаю тайну летательных аппаратов и дам ему ключ к победе над Англией, и начнет торговаться. В обмен на мальчика.

Астиза поморщилась.

– Что ж, будем надеяться. Или же он устанет ждать и тогда убьет Гарри.

– Нет, он слишком расчетлив.

– Он просто хочет убедиться, что сын тебе дороже сокровищ.

Это было довольно подлое утверждение, произнесенное в запале, так порой бывает между партнерами. Но я обиделся всерьез. Ведь не кто иной, как я, вырвал нашу семью из рук пиратов, но жена, видно, забыла об этом и помнила лишь о том, что потеряла Гарри из-за моего стремления подороже продать изумруд. Если наличие детей скрепляет супружескую пару, то их потеря может рассорить и даже развести мужа и жену.

– Меня эти сокровища волнуют только из-за Гарри.

Астиза мрачно кивнула. Она знала, что я люблю сына, но знала также, что я человек с амбициями, заточенный на победу и успех. Она чувствовала бы себя счастливой и в каморке для няни, я же мечтал об особняках. Но я хотел вернуть и сына, и изумруд – все это было взаимосвязано, и выкуп в виде ацтекских сокровищ играл важнейшую роль. А еще я хотел поквитаться со своими соперниками, Мартелем и Рошамбо, показать, кто из нас настоящий мужчина, хотел произвести впечатление на таких стратегов, как Наполеон и Смит. Да, в отличие от супруги, я не столь целенаправленный человек, но ведь и в этом есть свои плюсы, разве не так?

– Дорогу к Гарри можно найти через Дессалина, – добавил я.

Моя жена нахмурилась.

– Но стоит нам покинуть Кап-Франсуа, и вернуться сюда мы уже не сможем.

– Сможем, если город падет. И, думаю, я знаю, как его взять.

– Тогда начнется страшное кровопролитие, и наш сын тоже может пострадать.

– Куда опаснее оставаться здесь и надеяться, что Рошамбо, флиртуя с тобой, вдруг проболтается. Они знают, что соглашение по Луизиане уже подписано. Тогда к чему нам оставаться здесь? Если вдруг выяснится, что наши дипломатические бумаги – подделка или что мы приплыли сюда с Антигуа, нас повесят, расстреляют или казнят на гильотине.

Астиза подошла к окну и посмотрела на горы.

– А ты и вправду считаешь, что черные знают об этом мифическом сокровище?

– Не знаю. Но я повстречался тут с одним парнем… Очень симпатичным, таким большим и сильным, по имени Джубаль. Он считает, что нам может помочь колдунья. – Упомянул я о колдунье специально, зная, что Астиза тотчас заинтересуется. – И потом, сама мысль о том, что этот жирный слизняк снова будет к тебе приставать, просто невыносима.

– Ничего. С Рошамбо я как-нибудь справлюсь.

– А что, если он пообещает тебе вернуть сына в обмен на определенные услуги? Что тогда? – Теперь уже я поступал достаточно подло – видно, сказывались жара и жуткое напряжение, воцарившееся в осажденном городе. Проявлять сейчас ревность было просто глупо, однако порой люди делают самые невероятные вещи, чтобы добиться желаемого. Астиза отчаивалась, Рошамбо проявлял непростительную беззаботность, Кап-Франсуа был приговорен, и чутье подсказывало мне, что надо поскорей убираться отсюда и искать союзничества с повстанцами.

– Я приставлю кончик ножа к той части его тела, которой он больше всего дорожит, чтобы вернуть Гарри, – вспыльчиво ответила моя жена. – И не уеду из Кап-Франсуа до тех пор, пока не буду точно знать, что Гарри здесь нет, или не заберу его с собой.

Я вздохнул. Удивляться было нечему.

– Хорошо. Так как насчет бала? Мы оба там будем. Ты начнешь флиртовать с Рошамбо и узнаешь все, что сможешь. Если поймешь, где прячут Гарри, мы его освободим. А если этот слизняк и слова не вымолвит, уходим к Дессалину. А после того, как черные возьмут город, перевернем его вверх дном в поисках сына.

– Если ты дашь мне достаточно времени.

– Я задержался в Париже, а теперь ты хочешь подольше побыть в Кап-Франсуа?

– Оснований теперь куда как больше.

– У черных тоже есть свои шпионы, сама знаешь. Думаю, от них будет больше пользы, чем если пытаться вытрясти информацию из Рошамбо.

Астиза призадумалась, а затем предложила решение, приемлемое для обеих сторон:

– Черные верят в священных духов, их женщины мне рассказывали. Когда мы придем к Дессалину, я буду взывать о помощи к богам Гаити. Даже сквозь стены слышно, как они перешептываются там, в джунглях.

Эта женщина верила в сверхъестественные силы столь же непоколебимо, как я в деньги и удачу, и, как я отмечал уже раньше, была довольно неразборчива в выборе богов, к которым обращалась. Моя жена считала все религии олицетворением одной и той же главной идеи, а этот мир – лишь слабым отражением куда более осязаемой реальности, что находилась по ту сторону. Мы с ней были свидетелями самых необычных явлений и в Большой пирамиде, и в Городе Духов.

– Полковник, сопровождавший меня сегодня, сказал, что боги черных вселяют в них невиданную храбрость, – заметил я, стараясь погасить возникшее между нами раздражение. – Представляешь, они даже суют руки в пушечные стволы!

– Все политические перемены требуют веры.

– Но, к сожалению, руки им отрывает.

Теперь Астиза улыбалась, понимая, что мой скептицизм продиктован тесным общением с Бенджамином Франклином.

– И тем не менее французы проигрывают, – заметила она. – Здесь я узнала об истории много нового. И мне говорили, что эта война началась с африканского религиозного обряда под названием «вуду», который проходил в священном для негров лесу. Боги повелели им восстать. У них есть высший бог, Маву, но есть и более мелкие, «личные» духи. Есть Дамбалла, бог змеи, Легба – бог, который приносит перемены, Огу – бог огня и войны. Есть Барон Самеди из Земли Мертвых и Эзули – богиня красоты.

– Джубаль считает, что мне надо посоветоваться именно с ней.

– Вот уж нет, ничего подобного! Твоими богами должны быть Согбо, бог молний, и Агве – бог штормов и землетрясений. Ведь тебе доводилось вызывать молнии и прежде, мой американский электрик.

Что правда, то правда, и у меня не было ни малейшего желания повторять этот эксперимент. Это было просто ужасно.

– Если б эти боги действительно помогали, – заметил я, – то рабы победили бы еще десять лет назад.

– А если б не помогали, то французы десять лет назад одержали бы победу.

Когда берешь в жены умную женщину, она непременно тебя переспорит. И моя умная супруга всегда была мне так нужна и желанна, и не только из-за ее ума. Поползновения Рошамбо лишь разожгли во мне страсть – все мы больше всего на свете жаждем заполучить то, что нравится другим. И еще мне никогда не надоедало любоваться ее прекрасным лицом, изящными движениями ее пальчиков, изгибом шеи, холмиками грудей, округлым соблазнительным задом, тонкой талией и…

– Каждая раса, Итан, верит, что дух укрепляет плоть, – сказала жена.

– А плоть питает и поддерживает дух. – Я разлил по бокалам пунш. – Уже темнеет, так что, думаю, вопросы религии лучше всего обсудить в постели.

– Может, постель и есть твоя религия?

– Ну, я бы сказал, что такая религия куда как практичнее, или, если так можно выразиться, приятнее большинства традиционных. Я также думаю, что если б мужчины и женщины больше спали и занимались любовью, мир стал бы куда более спокойным местом. Одна из проблем Наполеона в том, что он вечно недосыпает. Готов побиться об заклад, что и у Рошамбо с Дессалином та же проблема. Полковник говорил, что генералу снятся кошмары.

– Ничуть не удивительно.

– Так что, эти гаитянские лоа – то же самое, что католические святые?

– Ну, в какой-то степени да. Но я думаю, что Эзули – это чернокожая Изида, некий эквивалент Марии, Венеры, Афродиты или Фрейи. – Астиза подошла к постели и разлеглась на ней, словно позируя для живописного полотна – обнаженное плечо освещено свечой, все остальные соблазнительные изгибы скрыты в полумраке, и в этот момент я тотчас и думать забыл о религии. Мне хотелось не только найти нашего мальчика, но и сделать еще одного. Или девочку. А еще вернуть изумруд, удалиться на покой и защищать свою семью.

– А мне кажется, что Эзули – это ты, – сказал я Астизе.

* * *
В особняке Рошамбо заканчивались последние приготовления к балу.

Исчезли неопрятные мундиры и мушкеты усталых офицеров. Кругом красовались ароматные каскады тропических цветов и гирлянды из олеандра – растения, привезенного сюда из Африки, запах которого преследовал меня в лощинах на Святой земле. Мрамор был отмыт до блеска, деревянные полы сверкали свежей полировкой. Зал приемов, где должны были состояться танцы, освещали, казалось, тысячи свечей. Отсветы их пламени отражались в хрустале и металле. Боевые штандарты напоминали нам о славных былых победах. Да, определенно, Рошамбо вкладывал куда больше энергии и рвения в устройство праздников, а не в ведение боевых действий.

Гости вполне соответствовали всему этому великолепию. Офицеры явились в полной парадной униформе. Шпаги их побрякивали при ходьбе, и звуки эти походили на нестройную мелодию колокольчиков. Мундиры у них были синими, широкие пояса – красными, позументы – золотыми или серебряными, бриджи – ослепительно-белыми, а сапоги – начищенными до зеркального блеска. Гражданские же пришли в модных облегающих смокингах с разрезами на спине, а слуги потели в плотных расшитых французских жилетах и треуголках, и волосы их, похожие на войлок, были густо напудрены.

Но, конечно, всех превзошли дамы. Привлекательные женщины встречаются повсюду, но этот вечер в Кап-Франсуа запомнился бы мне как настоящий парад женской красоты, если б красота эта выглядела не столь эфемерно, а веселье не было вымученным, с учетом сложной обстановки в городе. Незваными гостями на этом балу были непрекращающаяся лихорадка, штыковые атаки и насилие. Об этом не произносилось ни слова, но атмосфера бала отравлена ими.

Наряды дам отличались не только пышностью и великолепием, но и изрядной смелостью. Низкие декольте подчеркивались бриллиантовыми ожерельями, а шеи зрительно удлинялись высокими прическами. Оттенки кожи были самыми разнообразными – от алебастрово-белого у тех, кто совсем недавно прибыл из Европы, до приятного смугло-кофейного у креолок. По цвету кожи последние мало чем отличались от мулаток, но чернокожие сюда не допускались, если не считать слуг. Такие уж кастовые разделения существовали в Санто-Доминго. Дамы смешанного происхождения, как мне казалось, отличаются своей особой красотой – боги словно вознаградили их за прегрешение хозяина с рабыней какой-то невероятной, почти неземной грацией. Цвет лица у них безупречный, губы полные, а в глазах таится загадочная глубина и обещание райских блаженств. Астиза все же выделялась на общем фоне, но посоперничать ей было с кем. Шелест шелков, пленительный запах кожи и духов, ослепительные улыбки – все это завораживало нас, мужчин, до дрожи. Нас бросало в жар не только из-за тесно облегающих униформ и фраков; женщины же чувствовали себя легко и привольно, точно лесные нимфы.

И вот мы с Астизой принялись расхаживать по залу, и в центре его я увидел Рошамбо, который приветствовал каждую пару и окидывал каждую женщину откровенно похотливым и оценивающим взглядом, точно находился в борделе. Просто удивительно, как чей-нибудь муж еще не пристрелил его, подумал я. Хотя напавшего на главнокомандующего неминуемо ждал расстрел.

Я также вдруг вспомнил, что написал однажды Франклин в своей книге афоризмов. «Тот, кто слишком часто выставляет напоказ свою жену и кошелек, может быстро лишиться и того и другого». В очередной раз я вдруг испугался, что писал он это обо мне.

Увидев, что я хмурюсь, супруга сжала мой локоть и ободряюще улыбнулась.

– Помни, мы здесь, чтобы разузнать о Гарри, – шепнула она. – Ты дипломат, так что должен проявлять невозмутимость.

– Только не оставайся наедине с генералом. Сама знаешь его аппетиты, а солдаты всегда его прикроют, – напомнил я ей.

– Тогда никуда от меня не отходи.

Но находиться все время рядом с женой я не мог. Грянул полковой оркестр, и все закружились в танце и начали меняться партнерами. Три офицера по очереди кружили Астизу по залу, а затем вдруг Рошамбо схватил ее за руку и начал выписывать па с грацией, просто удивительной для мужчины столь плотного телосложения. Во время вальса он крепко обнимал ее за талию – этот танец старшее поколение считало верхом неприличия. Вот правая его рука скользнула вниз, опустилась на бедро партнерши, а потом – на ягодицы, и он властным жестом притянул ее к себе еще ближе и почти уткнулся носом в ее грудь. Хищно улыбаясь, точно конкистадор при виде добычи, награбленной у инков, Рошамбо вальсировал с изяществом и умением, на которые я был просто неспособен. Да, и ведь наверняка этот негодяй – еще и отличный фехтовальщик! При мысли об этом я возненавидел его еще больше и решил, что фигурой он все равно напоминает толстую жабу.

– Вы и есть тот самый американец, монсеньор? – Ко мне обращалась жена какого-то плантатора. В другое время ее лицо и фигура показались бы мне просто обворожительными. Я поклонился и подал ей руку, но пока мы описывали большой круг по паркетному полу, то и дело косился на Астизу, твердо вознамерившись не потерять ее, как потерял сына. Рошамбо держал свою лапу у нее на бедре, а она нашептывала ему на ухо, по-видимому, что-то очень приятное. Меня так и подмывало плеснуть ему ром на бриджи и поджечь.

– Прошу прощения. – Я оставил свою даму и пошел выпить пуншу. Я был далеко не в восторге от того, что мою жену так вожделеют другие мужчины, и настроение у меня сразу испортилось. А кроме того, я чувствовал себя виноватым перед собравшимися здесь людьми – ведь я собирался предать их, переметнуться к Дессалину. Но к чувству вины примешивался привкус мести. Рошамбо захватил мою жену столь же бесстыдно, как Франция и другие европейские страны захватили Карибские острова, пользуясь к тому же трудом африканских рабов. Мне была понятна и близка клятва, данная повстанцами.

И вообще, сумели ли мы хоть на шаг приблизиться к Гарри и к похищенному камню?

Я размышлял обо всех этих проблемах и о несправедливости судьбы, но тут вдруг ко мне подбежала Астиза. Лицо ее раскраснелось, шея блестела от пота, а выбившиеся из прически пряди волос липли к вискам. Она схватила меня за руку, затолкала в укромный уголок и зашипела громким шепотом:

– Он здесь!

– Кто? – Я едва не разлил содержимое бокала. Глаза моей жены горели.

– Леон Мартель! Подкатился ко мне, когда музыка смолкла, и сказал, что генерал приглашает меня наверх на частную аудиенцию.

– Черта с два ты туда пойдешь!

– Представляешь? Этот тип – сводник у Рошамбо.

– Боже милостивый! А ведь Смит предупреждал, что он – человек с преступными наклонностями… Так где наш Гарри?

– Я не могла спросить его, Итан. Не думаю, что он меня узнал – ведь он видел меня лишь мельком в ювелирной лавке Нито, да и потом там все произошло так быстро… Теперь он у генерала на побегушках, выполняет самые деликатные его поручения. Ему даже не хватило смелости представиться! А я едва не упала в обморок при виде его, но все же у меня хватило духу назваться вымышленным именем. Но он очень скоро узнает, кто я, от Рошамбо. А уж тебя-то он наверняка узнает, поскольку держал в темнице и пытал. Тебе не стоит попадаться ему на глаза.

– Не попадаться на глаза? Да я шею сверну этому негодяю!

– Пока еще рано. Прежде надо узнать, где Гор.

– Это ловушка. Тебя позвали наверх с одной целью: или изнасиловать, или захватить в плен.

– Но я же говорю, они не знают, кто я такая! Рошамбо просто надеется затащить меня в постель. А Мартель занимается сводничеством. Я должна узнать все, что смогу.

– Нет, слишком опасно…

– Он идет! – Астиза оглянулась через плечо, и тут я тоже увидел Мартеля, пробирающегося через толпу к моей жене. Он был мрачен, как грозовая туча, и изворотлив, как лиса, а держался самодовольно, как прирожденный придворный подхалим. Судя по всему, этому типу льстило, что он на дружеской ноге с сильными мира сего. Тем же недостатком порой страдаю и я.

– Обещай, что не будешь рисковать и подниматься наверх, – потребовал я.

– Жди меня в библиотеке, позволь выведать хоть что-то, – ответила моя супруга. – А там решим, как поступить с приглашением Рошамбо. – Она подтолкнула меня в спину, и я нехотя направился к выходу из зала.

Я пребывал в смятении. Ведь я специально прибыл в Санто-Доминго без оружия, чтобы не вызывать подозрений! И теперь страшно жалел, что не захватил ничего, что помогло бы прикончить Леона Мартеля.

Вот похититель Гарри заговорил с моей женой, и я даже сквозь звуки музыки различил знакомые скрипучие нотки в его голосе, хотя слов мне расслышать не удалось. Неужели он действительно выполняет роль поставщика женщин у французского командующего? Как этому ренегату вообще удалось проникнуть в здешний гарнизон? Что, если я сейчас окликну его и вызову на дуэль? Возможно, полковник Окуэн и другие офицеры поддержат меня, помогут разоблачить негодяя и потребовать, чтобы тот отдал Гарри!

Весь кипя от ярости, я вдруг почувствовал, как кто-то дергает меня за рукав. Я обернулся. Передо мной стоял чернокожий слуга.

– Мсье, там, на кухне, вас ждет один человек.

– Я занят, – огрызнулся я.

– Простите, но он просил передать, что готов снова перенести вас. – И негр окинул меня многозначительным взглядом.

В первый момент я ничего не понял, но потом вдруг до меня дошло. Джубаль! Не слишком удачный момент он выбрал для встречи…

– А подождать никак нельзя? – спросил я слугу.

– Прошу вас. Он сказал, что это очень срочно. И безопасно.

События развивались слишком быстро. С бешено бьющимся сердцем, ненавидя себя за то, что оставил жену наедине с этими распутниками, я нехотя последовал за рабом. Нет, конечно, Астиза ни за что не станет подниматься в спальню к Рошамбо. Хотя… женщина она храбрая и самостоятельная – за это я ее и любил.

– Сюда, мсье. – К моему удивлению, полка с книгами повернулась вокруг своей оси, и мы оказались в узком проходе. То был не потайной ход: по этому коридору разносили напитки во время совещаний и частных встреч в библиотеке. Шагов через двадцать я увидел еще одну дверь – она вела в буфетную и кладовую, а дальше, за нею, находилась кухня. Чернокожие повара пели во время работы, суетливые лакеи выкрикивали приказы и ругательства. С крючков, закрепленных в потолке, свисали окорока и дичь, а на полках выстроились в ряд банки с маринованными овощами. Весь пол был заставлен бочками с мукой и мясом. Просто море еды – и это во время осады! Всего в нескольких милях отсюда собралась огромная армия чернокожих – они выжидали, они жаждали освободить всех работающих здесь слуг. Что бы они подумали, увидев все это изобилие?

И вот из темного закоулка кладовой ко мне шагнула такая высокая и крепкая, хорошо знакомая фигура.

– Джубаль! – воскликнул я. – Не слишком ли большой риск приходить сюда?

– Я рискую только по приказу своего командира, – ответил мой новый знакомый. – Дессалин прислал за вами сопровождение. Самый подходящий момент, чтобы убраться отсюда, пока армейские офицеры празднуют. Пока они тут едят и пьют, мы поднимемся в горы и перейдем ручей вброд, чтобы сбить собак со следа.

– Сегодня я никак не могу. Мы – почетные гости, послы, и у моей жены возник срочный вопрос к Рошамбо.

– У вас нет выбора, если вы хотите встретиться с Дессалином. Это он диктует условия и время встречи – опасается, как бы вы не угодили в ловушку. Времени на отход всего час.

– Час! А как же наши вещи?

– Оставьте вещи. Заберете их, когда мы возьмем город.

– Жена ни за что не согласится.

– Тогда оставьте и ее, если хотите. А потом, если пожелаете вернуть ее, присоединитесь к нам, когда мы начнем штурмовать город.

К этому времени Рошамбо сделает ее своей наложницей. Или еще чего хуже… Черт побери, до чего же не вовремя!

– Никак нельзя подождать? – спросил я еще раз. – Я ищу своего мальчика.

– Если не придете через час, встречи с Дессалином не будет. Ну, разве что только в том случае, если он увидит вас повешенным вместе с другими белыми после того, как возьмет Кап-Франсуа.

Проклятье! Однако я понимал, что Джубаль прав. Бал – самый удобный момент, чтобы ускользнуть из города незамеченными. Но удастся ли уговорить Астизу?

– Я должен спросить жену.

– Прикажите ей. Через час встречаемся в парке за домом. И смотрите, не приведите за собой хвост.

И он снова растаял где-то в темноте.

Минуту-другую я колебался, не зная, как лучше поступить, а затем вдруг понял, что время, назначенное Джубалем, частично решает мои проблемы. Мы с Астизой должны скрыться до того, как генерал зайдет слишком далеко. Прекрасный предлог, чтобы вытащить ее отсюда! В ней говорит материнский инстинкт, она хочет остаться поближе к сыну, но стратегически верен тут другой – чисто отцовский расчет: объединиться с последователем Лувертюра.

Разве я не прав?

Я поспешил назад, на праздник. Шум голосов усилился – гости были разгорячены пуншем. Танцоры кружили по залу, делая все более неуклюжие движения. Смех звучал как-то слишком громко и визгливо. В углах за колоннами целовались парочки. Офицеры, оставшиеся без дам, сгрудились в кучку и обменивались скабрезными шуточками.

Астизы видно не было.

И Рошамбо – тоже.

И Мартеля.

Разрази меня гром, неужели я опоздал?..

Но вот я увидел Габриеля Окуэна, моего сопровождающего, и рискнул – начал проталкиваться к нему через толпу, то и дело проверяя, не появился ли в зале Мартель.

– Полковник! – приветствовал я Габриеля.

– О, мсье Гейдж! – улыбнулся он. – Стало быть, играем на скрипке, пока Рим горит?

– Вы не видели мою жену?

– Хотелось бы, но нет. Мельком видел вас двоих чуть раньше. Она – настоящая красавица, Итан.

– Да, но сейчас я ее ищу. Нам надо срочно уехать.

– Думаю, придется подождать. Кажется, она поднималась по лестнице с помощником нашего генерала по имени Леон Мартель. Довольно грозный тип отвратительной наружности. Прибыл несколько месяцев назад и просто околдовал нашего командира.

– А вы случайно не видели Мартеля с маленьким мальчиком?

– Ходят слухи о нескольких мальчиках, которые состоят при нем. Но это всего лишь слухи.

Я так стиснул зубы, что у меня заболела челюсть.

– Мне нужно ей кое-что передать, – сказал я Окуэну.

Он положил мне руку на плечо.

– Советую не беспокоить Рошамбо.Понимаю, это больно и неприятно, но политика важнее, разве нет?

– Верность важнее всего, полковник. Верность и честь.

– Да, конечно. Но при нем много солдат. Она там, а вы здесь. Давайте-ка лучше выпьем. И ждите, как ждали другие мужья.

– Черта с два я буду ждать!

– Вы сильно рискуете нарваться на неприятности.

Глава 22

Никто не прислушивается к моим советам, в том числе и моя жена. Возможно, из-за того, что я вечно влезаю в разные политические интриги, военные скандалы, долги, необдуманные романтические похождения. И все же… Неужели у Астизы не было никакого намерения проявить благоразумие и прислушаться к моей просьбе ни в коем случае не подниматься наверх в отчаянной попытке хоть что-то разузнать о нашем сыне? Очевидно, нет, не было. На балконе ровно напротив кабинета и личных апартаментов Рошамбо размещалась стража с мушкетами и штыками. Где-то за этими закрытыми дверями находилась Астиза в компании с двумя самыми ненавистными мне мужчинами, а подаренный мне дедом брегет продолжал беспощадно отсчитывать минуты, оставшиеся до встречи с Джубалем.

Я не преуспею в поисках сокровищ Монтесумы, не присоединившись к Дессалину и его повстанцам, ни на шаг не приближусь к возвращению сына и не обрету полной уверенности в верности жены, если не проникну туда, где теперь находится она и Мартель с Рошамбо.

А что, если все же удастся вырвать Астизу из лап генерала Рошамбо – и одновременно кастрировать этого ублюдка? Что если мне удастся захватить в плен Леона Мартеля и забрать его с собой в горы? Вне всякого сомнения, чернокожий генерал обрадуется такому подарку. Возможно, мне даже выпадет такое удовольствие, и я смогу пошутить над ренегатом-полицейским, окунуть его с головой в воду несколько раз – как он делал со мной в Париже… Словом, разогреться немного перед тем, как чернокожие примутся за него уже всерьез – ведь наверняка у них имеются более изощренные пытки. В этом доме, где собралось около сотни офицеров, я был безоружен, но разве фортуна не благоприятствует самым отчаянным?

Да, решено, я захвачу Мартеля, освобожу Астизу, кастрирую Рошамбо, убегу в горы к Дессалину, найду сокровища, верну изумруд и попутно спасу своего сына.

Я поспешил назад в библиотеку, сдвинул книжный шкаф, проник в узкий проход и добрался до кладовой, где встретил все того же чернокожего слугу.

– Мсье? – удивился он. – Время встречи с Джубалем еще не пришло.

– Прежде мне нужно попасть наверх, но главный доступ туда охраняется.

– Во время праздников подниматься туда строго запрещено. Генерал Рошамбо предпочитает развлекаться в приватной обстановке.

– Там, наверху, моя жена.

Слуга посмотрел на меня с сочувствием.

– Генерал умеет соблазнять женщин.

– Нет, он удерживает ее там против воли. – Это было сомнительное утверждение, но я отчаянно нуждался в его помощи. – У мужа есть права.

– А у Рошамбо есть стражники, верно? Так что ничего не получится.

– Ты должен показать мне, как обойти этих стражников. Наверняка есть лестница для слуг.

– Она тоже охраняется. – Парень колебался; он явно знал какой-то другой путь.

– А затем мы убежим с Джубалем и поможем освободить Гаити, – пообещал ему я. – И никто не узнает о твоей роли вплоть до победы. А потом ты станешь героем.

Негр нахмурился.

– Если узнают, я пойду на корм псам.

– Если мы победим, то скоро здесь не будет ни этих псов, ни французов. И бичей с кандалами тоже не будет.

Слуга сглотнул слюну, видно, собираясь с духом.

– У нас тут есть небольшой подъемный механизм, на нем отправляют еду наверх, – рассказал он, наконец. – Идея пришла от вашего президента Джефферсона. Один капитан привез на своем судне рисунки из Вирджинии… Возможно, вам удастся влезть в него.

Я похлопал его по плечу.

– Молодец, умница. Рошамбо наверняка пьян, а его охрана клюет носом. Я быстренько найду свою жену, и мы мигом ускользнем – никто и глазом моргнуть не успеет.

Или же я воткну в голову генералу столовый нож, добавил я про себя, но вслух об этом говорить не стал – к чему волновать нового своего сообщника?

Слуга уже развернулся, чтобы отвести меня к подъемному механизму, и я, воспользовавшись моментом, засунул за пояс бриджей небольшой кухонный тесак – так, чтобы его прикрывала пола сюртука. Без оружия я чувствовал себя голым и беззащитным, и возникло это ощущение после того, как удалось сбежать от пиратов в Триполи. Неплохо было бы обзавестись еще и пистолем, но времени на это не было.

Сооружение, к которому подвел меня слуга, было размером с небольшой буфет, и мне стоило изрядных усилий влезть в него и кое-как разместиться внутри. Боже, как же это неприятно – чувствовать, что стареешь! Мне было уже за тридцать, и от прежней гибкости не осталось и следа. К тому же мешал тесак. Тут надо было проявить особую осторожность, иначе недолго и от самого себя кусок мяса отхватить.

– Как только эта штука остановится, сразу выходите, – сказал слуга. – Потому как если вас увидят в этом кухонном лифте, то заколют, как свинью, штыками, чтобы не тревожить гостей звуками выстрелов.

– К тому же им и порох надо экономить, – пробормотал я и, свернувшись калачиком, махнул ему рукой. – Не волнуйся, я не собираюсь портить людям праздник. Выскользну отсюда, как призрак.

– Только постарайтесь в него не превратиться, мсье.

Дверца захлопнулась, и я оказался в полной темноте. Затем – толчок, и я почувствовал, что эта коробка поползла наверх. Я сидел в ней беспомощный, как гусь, которого отправляют в печь. И молился лишь об одном: чтобы Астиза не вздумала сбежать вниз по лестнице и начать искать меня в зале, пока я поднимаюсь в частные апартаменты Рошамбо.

Вот лифт остановился, и я толкнул дверцу. И слишком поздно понял, что она заперта снаружи на засов. Наверняка мой новый друг сделал это по рассеянности. Или же нет, и он специально заманил меня в эту ловушку?

Я уже подумывал дать ему сигнал, чтобы он спустил меня вниз, но не знал, как это сделать. Тогда я подобрал ноги, уперся в дверцу и что было силы толкнул ее. Дверца издала жалобный стон, но устояла.

Здесь было страшно жарко и не хватало воздуха.

Тогда я снова весь сжался в комок, уперся подошвами сапог в дверцу и нанес удар. Щеколда с треском отскочила, петли сорвались, и я по инерции вылетел в небольшой обитый деревом закуток. Где и приземлился, хрипло и с облегчением крякнув.

Хватит прятаться.

– C’est quoi?[24] – Один из стражников, вопреки моим ожиданиям не задремавший, уже спешил ко мне. Я перекатился на бок, и как только он выскочил из-за угла, дал ему подножку, а сам вскочил на ноги. Он упал, его мушкет отлетел в сторону, а я навалился на стражника и ударил его рукояткой тесака в висок. Тот сразу обмяк. У меня не было ни малейшего желания убивать этого человека, я хотел лишь спасти свою жену от подлого соблазнителя. Но, к сожалению, второй охранник, наверное, слышал шум. Так что надо поторопиться!

Я вскочил на ноги, вспомнил о визите в кабинет Рошамбо и поспешил к двери, за которой, как догадывался, находилась спальня. По дороге я подхватил тесак и лишь потом сообразил, что лучше было бы взять мушкет. Но проклятая спешка спутала все карты, к тому же голова моя была затуманена изрядным количеством выпитого ромового пунша. Ах, да что теперь сокрушаться! Кухонная принадлежность немного напоминала томагавк. Кстати, почему я не догадался тогда заказать себе новый?.. Да просто потому, что я теперь муж и отец, собравшийся выйти в отставку и вести сонную спокойную жизнь на вырученные от продажи изумруда деньги.

Дверь в апартаменты Рошамбо была не заперта. Я тихо проскользнул внутрь и стал озираться в поисках жены. У меня было всего несколько секунд: скоро должен был появиться второй охранник. В помещении царил полумрак – оно освещалось одной свечой да лунным светом, что просачивался через распахнутые на балкон стеклянные двери. А в углу, на широкой постели, затянутой москитной сеткой, на нашем Казанове гарцевала верхом женщина. Спина ее была выгнута, груди подпрыгивали, голова откинулась, а волосы спадали на соблазнительно округлый зад. Мужчина, находившийся под ней, постанывал, а она тихо вскрикивала.

Астиза! Ощущение было такое, точно меня пронзили копьем.

Я знал, как отчаянно она хотела вернуть Гарри. Но предать наш брак в самом его начале, так унизиться перед этим мерзавцем, наставить мужу рога – это меня просто сразило. Я мысленно проклинал Мартеля за то, что он втравил меня в эту авантюру, за то, что заставил мою жену пасть так низко. Рошамбо должен ответить!

И вот я приподнял тесак и размахнулся. Одним ударом я порвал москитную сетку, ухватил Астизу за черные волосы и сдернул ее с командира. Она пронзительно взвизгнула.

Виконт уставился на меня в полном изумлении. Лезвие тесака грозно сверкало.

А потом я вдруг понял, что передо мной вовсе не Астиза.

То была одна из любовниц этого распутника – она часто дышала, приоткрыв рот от страха и смятения, и выгибала шею, чтобы высвободить волосы, которые я сжимал мертвой хваткой.

Но где же тогда моя жена?

Дверь у меня за спиной распахнулась, в комнату ворвался охранник.

– А ну, стоять! Ты кто такой?! – Он достал мушкет и прицелился в нашу застывшую троицу.

– Не смей стрелять, ты, идиот! – рявкнул генерал Рошамбо.

Я отпустил шлюху, толкнул ее к нему, а тот уже доставал пистоль с тумбочки. Проклятье, где же моя жена?! Я бросился к двери на балкон, и тут грянул выстрел – пуля просвистела рядом с моей шеей. Ну вот, допрыгался!

– Это американец! – вопил виконт. – Он наемный убийца!

Вот только плохо исполнивший задание, поскольку я совершенно забыл отсечь негодяю голову. Я резко развернулся и метнул в него тесак. Парочка пригнулась, женщина вскрикнула, и острие тесака вонзилось в изголовье кровати. Я же, не теряя времени, перевалился через балконное ограждение и приготовился спрыгнуть вниз, в сад. В этот момент Рошамбо выстрелил, и мне ожгло ухо – точно пчела укусила.

Я свалился в темноту, угодив в кустарник, а оттуда – на сырую землю, и перекатился, чтобы не сломать ногу, а затем привстал, тяжело дыша. Пуля задела мне ухо, из него шла кровь, но в целом ничего страшного, просто царапина. Я весь исцарапался, вывалялся в грязи и не представлял, что делать дальше. Если он был не с Астизой, то куда, черт возьми, она подевалась?

И где Леон Мартель?

Ну и заварушка! Я прислушался – из зала доносился целый хор панических возгласов. Люди услышали выстрелы. Кто-то выкрикивал команды, кто-то чертыхался, звенели выдергиваемые из ножен шпаги…

Ощущение было такое, словно я разворошил осиное гнездо.

Глава 23

Я поднял глаза. На балконе появились двое мужчин – по всей видимости, из охраны – и голый Рошамбо. Судя по всему, мушкеты и пистоли у них были разряжены. Я снова пожалел, что не прихватил пистоль с кухни. Интересно, какого размера у этого ублюдка яйца? Но в темноте не разглядеть. Ответить им я ничем не мог, а потому стал, прихрамывая – все же подвернул лодыжку, – отходить в сторону. Они услышали шорох и заорали, но я продолжал углубляться в сад.

Так, что теперь? Ни жены, ни сына, ни кого-то, кто мог бы предоставить мне временное убежище, а уже затем перебраться к Дессалину. Вместо всего этого я поднял на ноги весь гарнизон. Наверное, следовало бы обдумать план более тщательно и не терять головы, но обуявший меня гнев при виде моей жены в объятиях другого мужчины напрочь лишил меня здравого смысла. Мною двигали любовь, ревность и ненависть; они полностью затуманили мне сознание, как целая бутылка только что выпитого английского джина.

Сбила меня с толку и мысль о необходимости использовать против генерала тесак, причем не обязательно для того, чтобы отсечь ему голову. Можно было и другую часть тела, пониже. Но тогда, если б меня схватили, он, не колеблясь, прикончил бы меня этим самым тесаком.

Я мог бы потребовать суда, но подозреваю, что праведный гнев обманутого мужа вряд ли растрогал бы французский военный трибунал, особенно с учетом того, что я метнул остро заточенный тесак в их командира лишь за то, что тот занимался любовью с чьей-то чужой женой. Я слышал, как выбегают из губернаторского дома солдаты, слышал барабанный бой, доносившийся со стороны казарм, а также бешеный лай собак, которые, наверное, уже предвкушали скорый обед. Нет, мясо у меня, думаю, побелее того, к которому они привыкли, но я был уверен: эти твари слопают меня за милую душу.

– Мсье Гейдж! – прошипел кто-то совсем рядом. Откуда-то из темноты возник Джубаль, который протянул свою огромную лапу и увлек меня за собой в густые заросли. – Что случилось? Я слышал выстрелы.

– Пытался спасти свою жену, – прошептал я в ответ.

– Где она?

– Я ее так и не нашел. – Звучало это достаточно глупо. – Позже выяснилось, что Рошамбо развлекается с какой-то другой своей любовницей. И вот теперь я поднял на ноги весь гарнизон, и генерал жаждет прикончить меня. Не меньше, чем я его.

– Но мы же вроде договаривались убраться отсюда тихо и незаметно!

– Да, таков был план, но я проявил безрассудство, узнав, что моя жена ушла вместе с ним. Наверное, еще не освоился с ролью мужа.

– Теряете голову, когда речь заходит о женщине?

– Наверное.

– Теперь здесь очень опасно. Мы должны бежать в горы, но они будут прочесывать все вокруг, мсье. Я, знаете ли, немного разочарован. Британцы говорили, что вы человек хитрый и изворотливый.

– Не представлял, что для выхода в отставку понадобится столько усилий. Ну, и мозги уже не те, что в молодости.

– Merde![25] Ладно, поспешим. Собаки уже близко!

Негр развернулся, чтобы бежать, но я остановил его.

– Прости, Джубаль, но я не могу уйти без жены. Мы выследили здесь одного очень опасного человека, который пытал меня во Франции, и я страшно боюсь, что он захватил Астизу. Скажи, ты случайно не видел женщину, выходящую из этого дома? Очень красивая такая женщина, со смуглой кожей, и она явно куда-то торопилась…

– Одну не видел. Но видел женщину, которую скорее тащили, а не сопровождали. Мужчина тащил ее за руку, а другой вел за собой ребенка.

– Ребенка? Это был мальчик!..

– Возможно. И еще не совсем ясно, уводил ли он ее силой или она сама куда-то спешила. Она оборачивалась несколько раз. И шли они к порту.

Что за ерунда? Но, может, Марсель обещал ей отдать Гарри, если они убегут прежде, чем я смогу им помешать, и она из нас двоих выбрала сына, понадеялась на свои силы?.. Теперь я потерял их обоих.

– Если это была Астиза, то этот гад, француз, вел ее на корабль, – вздохнул я.

– Сочувствую, мсье Гейдж, но нам надо уходить к Дессалину прямо сейчас, немедленно, иначе нас или повесят, или отдадут на растерзание псам. Боюсь, что уже поздно.

– Нет, это ты прости меня, Джубаль. Потому как мы должны идти в порт спасать мою жену. И еще, пожалуйста, называй меня просто Итан. Отныне мы с тобой равны.

Мой спутник тихо застонал от отчаяния – похоже, мое предложение дружбы его ничуть не впечатлило. Тут мы услышали, как кто-то выкрикивает команды по-французски, а затем в ночи прозвучало пение рожков. Псы залаяли еще громче.

– Эта ваша идея никуда не годится. Потому как повстанцы находятся совсем в другой стороне.

– Но мы должны, мой новый друг! Я потерял свою семью, как какой-то старикашка теряет очки, и хочу доказать, что еще на что-то способен. Ну неужели ты не можешь отвести меня в гавань какими-нибудь обходными путями, чтобы нас никто не заметил?

– Нет никакой обходной дорожки. Вся улица обнесена решетками и простреливается насквозь, от одного конца Кап-Франсуа до другого. Нас схватят и прирежут, как кроликов. А если даже и доберемся до моря, окажемся в ловушке. С одной стороны вода, с другой – собаки.

– Мы можем украсть лодку.

– Не думаю, что мы вообще доберемся до моря. Вы подняли на ноги весь гарнизон. – Повстанец, очевидно, считал меня не просто глупцом, но и полным безумцем. Но нет, я был просто очень предан своей жене и сыну.

Я огляделся по сторонам и заметил группу офицеров: они стояли у главного входа в губернаторский дом, вытащив из ножен сабли и шпаги, и вертели головами, точно пытались сообразить, откуда исходит опасность. Рошамбо видно не было – наверное, пошел одеться. Лай собак становился все громче, а еще мне показалось, что возле казарм мелькают какие-то тени, напоминающие волков, которые грозно щерят огромные белые клыки. На улице Дофин, что вела к морю, собирался отряд пехотинцев. Собаки очень скоро учуют нас, спрятавшихся здесь, в тени деревьев; они наведут людей на след, и после этого мы будем болтаться на виселице рядом с другими казненными, и запах наших гниющих тел присоединится ко всеобщему запаху разложения, витающему над городом. Если только не…

– Мы можем бежать отсюда вот в этом, – и я указал на фургон, стоявший рядом с бочками в темном углу, рядом с парком, во дворе, что находился неподалеку от ведущей к морю улицы. Наверное, в этих огромных бочках находился сахар, остатки продукции с плантаций, которые не успели отправить морем – просто места для них не хватило. Все отчалившие от Кап-Франсуа суда были битком набиты беженцами, аристократами, их имуществом и фамильными драгоценностями.

– Но ведь у нас нет ни лошадей, ни волов, мсье, – возразил мой новый товарищ.

– Зато имеется длинный и достаточно крутой спуск к морю. Выберем правильное направление, толкнем – и поехали!

В темноте послышался стук копыт – военные оседлали лошадей. Лай и завывание собак приближались.

– Вы не оставили нам выбора, – пришлось признаться Джубалю, который с сомнением взирал на тяжелый фургон.

– Да ничего страшного, он полетит, как легкий экипаж! – заверил его я. На самом деле мне бы очень хотелось, чтобы это громоздкое сооружение полетело, как планер Кейли, но весу в нем было несколько тонн и развернуто оно было не в том направлении. Нет, одному мне здесь было никак не справиться. Но тут Джубаль ухватился за прицепной крюк, развернул фургон и начал выталкивать его на улицу – силой он обладал поистине медвежьей. Я подбадривал его и помогал, подталкивая громоздкий фургон сзади. Сейчас мы устремимся вниз по улице, точно булыжник, катящийся с горы. Чтобы сооружение не свернуло в сторону, я выдернул из крюка с дышлом железный штырь и заблокировал им переднюю ось. А потом забросил тяжелый крюк в фургон, где стояли бочки.

– Давай-давай, подталкивай! Сейчас полетит, как стрела! – снова сказал я Джубалю.

И вот наша колесница весом в несколько тонн начала двигаться.

Поначалу медленно.

Но постепенно мы набирали скорость и, наконец, попали в пятно света, который отбрасывали освещенные окна дома.

Послышались крики – нас обнаружили, – и возбужденный лай выпущенных на волю собак. Страшные звери тоже на миг попали в полосу света, и стало видно, как злобно сверкают их глаза. Вслед за собаками бежали мужчины, размахивая сверкающими саблями.

А фургон катил все быстрей.

– Ты мушкет с собой не прихватил? – спросил я Джубаля.

– Слишком опасно, – ответил тот. – Да с меня бы шкуру живьем содрали, если б поймали!

Однако получается, что и без оружия теперь тоже было очень опасно.

– Все мы крепки задним умом… – Я обернулся и покосился на собак. – Что ж, можно использовать дышло от фургона. Отбиваться, а заодно и отталкиваться им как веслом.

Джубаль схватил тяжелый деревянный шест и стал отталкиваться им от земли. Повозка наша все набирала скорость.

В темноте полыхнули залпы, и мимо нас с таким знакомым осиным жужжанием пролетели пули. Ухо мое перестало кровоточить, но все так и пульсировало от боли. Мне показалось, что среди офицеров промелькнул Рошамбо – он жестикулировал и придерживал одной рукой за талию женщину в нарядном шелковом платье. Какой-то майор – неужели обманутый муж? – тряс кулаком перед носом у генерала.

Теперь мы уже шариком катились вниз по склону холма к морю, но тут вдруг откуда-то из темноты вырвались мастиффы. Они неслись к нам с ужасающей скоростью и уже почти догнали нас, набрасываясь на колеса с оглушительным яростным лаем. Один огромный пес подпрыгнул, чтобы вскочить в фургон, но Джубаль размахнулся и метнул в него тяжелый крюк от фургона – с такой легкостью, точно это была деревянная дубинка. Крюк описал в воздухе дугу и угодил в зверя. Его отбросило в сторону, он шмякнулся о стенку дома, подлетел вверх и рухнул на землю. Эту собаку тут же окружили сородичи, которые стали покусывать ее и рычать, и это помогло нам выиграть несколько секунд.

Теперь мы неслись по инерции уже с ужасающей скоростью, не меньше, чем у летательного аппарата Кейли. Здания проносились мимо нас, сливаясь в единое мутное пятно. Впереди показались воды Карибского моря, мерцающие в лунном свете. Теплый ветер дул в лицо.

– Как будем тормозить? – спросил Джубаль.

– Попробуем тормозным рычагом.

– Думаете, сработает при такой скорости?

– Возможно. Сейчас дерну.

Я попробовал. Раздался треск – и деревяшка сломалась пополам, рванувшись у меня из рук так резко, что мне даже обожгло ладони. Фургон дернулся, и мы понеслись еще быстрей.

– А вот и нет, не получилось. Попробуй дышлом! – крикнул я.

Негр попробовал. Деревянный шест подскочил, вздымая фонтанчик грязи, за что-то зацепился и отлетел в сторону, едва не утащив за собой Джубаля. Теперь мы летели по улице, как ветер, и ни одна лошадь не смогла бы догнать нас.

Преследовавшие нас собаки и солдаты остались где-то позади, в темноте.

А потом я вдруг услышал, как кто-то выкрикнул какую-то команду. Я повернул голову и увидел, куда мы катимся. Впереди улица была заблокирована отрядом французских солдат, и один из них подносил зажженный фитиль к полевой пушке, стреляющей пятифутовыми ядрами.

– Стой! – крикнул он.

Но остановиться мы никак не могли. Джубаль заставил меня пригнуться.

– Сейчас будут стрелять! – крикнул он.

Пушка выстрелила. Все кругом содрогнулось и заходило ходуном. Они едва не попали в нас, и фургон ненадолго сбавил скорость. Ядро угодило в бочку с сахаром – она разлетелась, выбросив ослепительно-белое искрящееся облако. Очевидно, этот сахар подвергся дорогостоящей очистке – не случайно его решили отложить про запас, рассеянно подумал я. А затем мы вновь начали набирать скорость, налетели на пушку и отшвырнули ее с дороги. Ее колеса и ствол разбросало в разные стороны, как и вопящих в ужасе солдат. Думаю, мы переехали одного или двух, а кроме того, всех вокруг засыпало белыми кристаллами сахара, и люди превратились в подобие снеговиков. Кому-то из солдат хватило ума и выдержки открыть стрельбу из мушкетов, и в бочки вонзилось несколько пуль. Фургон оставлял за собой на улице длинные белые следы из сахара.

Где же Астиза и Гарри?

– Вон там еще французы! – предупредил меня Джубаль.

Я посмотрел на быстро приближающийся берег моря. На пристани тоже толпились солдаты, а от каменных ступеней причала в гавань отплывал баркас. Матросы налегали на весла, и тут среди них я увидел женщину, которая смотрела на берег. А на корме стоял какой-то мужчина и целился в нее – вроде бы из пистоля. Она вскинула руку и указала в нашу сторону, и мужчина – я был уверен, что это Мартель – обернулся и посмотрел на нас. А потом я заметил, что женщина держит на руках ребенка.

– Сейчас перевернемся! – крикнул Джубаль.

Фургон налетел на каменную балюстраду, что тянулась вдоль набережной, и все так и полетело в разные стороны – камни и бочки с сахаром со свистом проносились в воздухе, ну точь-в-точь, как новые бомбы, изобретенные англичанами. Я читал в газетах об этом изобретении лейтенанта Генри Шрапнеля – этого имени мне никогда не доводилось слышать прежде. И мы с Джубалем тоже полетели куда-то в облаке сверкающего белоснежного сахара. А потом я упал в темные волны Карибского моря, а рядом в воду с громкими всплесками попадали обломки нашего фургона.

Опасаясь выстрелов с берега, я постарался как можно дольше задержать дыхание, не спеша выныривать на поверхность. Затем все же вынырнул и начал озираться по сторонам, в надежде увидеть двоих самых дорогих мне на свете людей.

– Астиза! Гарри!.. – позвал я их.

– Итан! – донесся откуда-то издалека крик моей жены. – Уплывай!

Неподалеку от меня взлетали маленькие фонтанчики воды – это люди Мартеля стреляли на мой голос. Затем стрельба прекратилась – видно, они стали перезаряжать мушкеты. Воспользовавшись этой передышкой, я снова завертел головой, решая, в какую сторону плыть, и радуясь несовершенству зарядных устройств французских мушкетов.

И тут кто-то ухватил меня за плечо. Я вздрогнул от неожиданности и страха и лишь через секунду сообразил, что это мой чернокожий товарищ. Он пытался оттащить меня от баркаса как можно дальше, гребя одной рукой.

– Сюда, – прошипел Джубаль. – Ваша глупость все погубила, но, возможно, еще есть шанс.

– Мне нужно забрать жену!

– Хотите посоревноваться в скорости с судном? А потом дать им шанс перерезать вам глотку, когда вы станете подниматься на борт?

Я повиновался и стал отплывать в сторону вместе с ним.

– Все пошло не так!

– Наш единственный шанс – это бежать к Дессалину, о чем я говорил с самого начала.

– Ты ведь не женат, нет?

Джубаль на секунду остановился, а потом притянул меня к себе. Лицо его искажали гнев и нетерпение.

– Думаете, я никогда не был женат? Думаете, лишь потому, что я черный и бывший раб, то не могу понять ваши чувства? Я убил хозяина, изнасиловавшего женщину, которой я отдал свое сердце. А потом она погибла, из-за него. Но я не прожил бы эти последние пятнадцать лет, если б позволил гневу целиком овладеть мной. Я использовал разум. Наверное, пришло время и вам обрести хоть толику здравого смысла.

Эти его слова сразу отрезвили меня. Я не привык к тому, что меня поучает какой-то беглый раб, но понимал, что заслужил это. Вместо того чтобы незаметно проследить за Мартелем – а Астиза не сомневалась, что именно этим и занят ее муж, – я затеял безумную беготню с тесаком для разделки мясных туш и поднял на ноги весь город. «Гнев – худший на свете советчик», – так говорил мне Бен Франклин.

Может, и стоит позволить Джубалю какое-то время поуправлять моими действиями…

И вот мы с ним поплыли на восток, держась примерно в ста ярдах от берега. Мы двигались параллельно бухте Кап-Франсуа к устью реки, которую я видел ранее. Увы, но мои жена и сын уплывали сейчас в противоположном направлении.

– Она сядет на борт какого-нибудь большого судна, и я снова потеряю ее, – жалобно пробормотал я.

– Она сбежала от осады и чумы. Может, это и есть благословение Господне. Теперь, чтобы найти ее, надо просить помощи у черных.

– Ты хочешь сказать, у Дессалина?

– Да. Ну и, возможно, еще у меня, – ворчливо добавил Джубаль, хотя предложение его прозвучало искренне.

Я же пребывал в отчаянии от собственной бестолковости. Астиза наверняка пыталась подать мне какой-то знак перед тем, как уйти с Мартелем, но я не заметил этого и опрометью бросился наверх. Почему она не кричала, не звала французских офицеров на помощь? Они бы сочувственно отнеслись к матери и сурово наказали бы похитителя ее ребенка.

Я видел, как по набережной бегают солдаты, как они кричат и целятся из мушкетов, но выстрелы их не достигали цели. Да и обнаружить ночью в темноте людей, у которых торчат из воды лишь головы, не так-то просто. Собаки тоже носились по каменным плитам, заливаясь злобным лаем, но даже острый нюх не помог им определить наше точное местонахождение.

– Что-то я подустал немного, – признался я.

– Скиньте сюртук и обувь и полежите на спине. Вот так, я вас поддержу.

И Джубаль помог мне, бережно поддерживая меня какое-то время на плаву. Оба мы поняли в этот момент, что между нами больше общего, чем предполагалось. Нас объединяла личная трагедия.

– А что, тот плантатор и вправду забрал твою жену? – спросил я своего спутника.

– Мою любовь. Чтобы наказать меня. Я был способным парнишкой, и он обучал меня чтению и письму, хотя на полевых работах я очень пригодился бы из-за силы и роста. И я использовал все эти знания, чтобы общаться с черными, которые готовили восстание. Ну, и он узнал об этом и решил, что я его предал. И придумал наказание, которое было для меня в сто раз больнее любой порки. А ведь мы с ним успели сблизиться, были почти как отец и сын, и он обещал за мое усердие в науках дать мне свободу… Чтобы наказать меня, он изнасиловал мою подругу и угрожал продать, как бы напоминая тем самым мне о моем статусе. Ну, и я его убил, чтобы напомнить: я тоже человек.

– Но он успел ее убить, да?

– Я напал на него неожиданно, в точности как вы пытались напасть на Рошамбо. И она погибла в этой схватке. Все вокруг так страшно кричали… Взаимоотношения между людьми на плантациях тоже бывают сложными.

Я снова поплыл, теперь уже медленно.

– Взаимоотношения везде сложные.

– Особенно с теми людьми, которые обладают властью над тобой. Ведь тот плантатор, он был мне как отец. Получается, я убил своего отца. И во время этого бунта мы словно убивали отцов. Разрушали эту чудовищную кровосмесительную семью. Рабство не просто жестоко, Итан. Оно носит еще и очень интимный характер, в самом худшем смысле этого слова.

Видимо, не только у меня были проблемы. И вот теперь я завлек эту несчастную страдающую душу в море.

– Прости меня, Джубаль. Мне страшно жаль.

– Что вам извиняться? Это моя жизнь, моя история. И потом, мы едва знакомы.

– Мне жаль, что наш мир устроен так погано.

– Вот это другое дело. Согласен.

Какое-то время мы плыли молча.

– А ты прекрасный пловец, – заметил я чуть позже.

– Вырос у побережья и молился Агве, богу моря.

– Я с самого начала понял, что ты человек образованный. Наверное, именно поэтому Дессалин использует тебя в качестве разведчика?

– Я много чего могу и умею. И часто печалюсь. Потому как революционеры питаются ненавистью.

– Но ведь случаются истории и со счастливым концом.

– Конец, Итан, у всех всегда один. Смерть. – Джубаль произнес это без всякого сожаления или горечи, спокойным обыденным тоном.

Но вот, наконец, мы доплыли до развилки в устье реки, которая протекала неподалеку от Кап-Франсуа, и были теперь недосягаемы для выстрелов из мушкетов и пистолей. Выбрались на берег, растянулись на песке и какое-то время пытались отдышаться, глядя на город, который покинули.

– Ну, что теперь? – спросил я, немного отдохнув. – Углубимся в горы?

– До них еще надо добраться, – сказал Джубаль. – За рекой болото. Там полно змей. Нам нужна лодка.

– Может, поплывем вон на нем? – указал я на толстое бревно.

Но оно неожиданно сдвинулось с места.

– Кайман, – без страха, но с почтением в голосе произнес Джубаль.

– Что?

– Аллигатор. – Огромное чешуйчатое создание словно вышло из летаргического сна, вильнуло всем своим мощным мускулистым телом, скользнуло в воду и направилось прямиком к нам. Хвост его извивался, точно выписывая на воде ведомые только ему каллиграфические росчерки. – У него нюх острей, чем у собаки, и он хочет мяса.

Глава 24

– Так что же делать? – Скорость, с которой перемещался этот монстр, казалась просто невероятной. К тому же он двигался прямиком к нам, точно привязанный веревочкой.

– Стоять и кричать, – сказал Джубаль.

– Но как же французы?

– Вот именно.

Мы отошли на отмель, где вода едва доходила нам до лодыжек.

– Думаешь, это отпугнет кайманов? – недоверчиво спросил я.

– Они откроют огонь. Сюда! Живо! – махнул рукой мой спутник.

Тело монстра было гибким и мускулистым, как руки кузнеца, и при виде его мне вспомнилось одно чрезвычайно неприятное происшествие с нильским крокодилом в Египте. Теперь мы стояли на небольшой возвышенности, и силуэты наши вырисовывались в лунном свете. Солдаты закричали, а затем грянули выстрелы, и на поверхности реки взметнулись вверх фонтанчики воды от пуль. Потом грохнул выстрел из маленькой пушки. Пятифунтовое ядро просвистело в воздухе, рухнуло в воду, подпрыгнуло, как круглый мяч, и выкатилось на пляж.

– Так вот в чем твоя стратегия? – вновь повернулся я к повстанцу.

– Смотрите, – указал он на аллигатора; потревоженная тварь развернулась и поплыла к болоту. – А теперь бегите, быстро!

Я обернулся в последний раз и посмотрел на гавань. Баркас еще был виден: он направлялся к более крупному судну, и на нем все еще – или мне это просто показалось? – стояла Астиза, которая пыталась разглядеть, куда и в кого стреляют солдаты в ночи. Ну, а потом мы бросились бежать босиком по плотному песку вверх вдоль реки. С противоположной стороны, ярдах в двухстах от нас, бежали солдаты. Они вели огонь, но им было сложно прицелиться. Мы с Джубалем превратились в тени, едва заметные на фоне джунглей, что подступали к болотам. Я весь так и сжался, когда одна свинцовая пуля просвистела рядом.

– Вон там рыбацкая лодка. – Джубаль указал на вырубленное из цельного куска дерева каноэ. Оно походило на бревно, застрявшее в высоком тростнике.

– Но как ты можешь отличить лодку от аллигатора в этой Богом проклятой стране? – удивился я.

– Только когда увижу, что она не кусается. – Мой товарищ подтащил каноэ, и мы забрались в него. Лодка зашаталась, и Джубаль взялся за весла. – В отличие вон от тех, – кивнул негр на другие «бревна», которые внезапно соскользнули в воду. Река просто кишела аллигаторами: они разом проснулись, учуяв движение и запах нашего пота. Я слышал, как они хлещут хвостами по воде и щелкают огромными челюстями.

– Гребите быстрее, – сказал Джубаль и протянул мне весло.

Подстегивать меня не стоило: я греб что было силы и с тоской вспоминал изобретение Фултона – «паровые» лодки. Кайманы устремились следом за нами – каждый рассекал воду, оставляя след из мелких волн. Все равно что сопровождают тебя на обед, подумал я, где ты должен стать главным блюдом.

Мы плыли вверх по реке, и наши силуэты вырисовывались на фоне джунглей. Одна из пуль угодила в борт каноэ, но в остальном беспокойства они нам доставляли не больше, чем назойливо жужжащие шершни. Вскоре начался прилив, и это помогло нам двигаться в нужном нам направлении. Кругом мелькали черные очертания рептилий: они следовали за каноэ эскортом, точно фрегаты, и желтые доисторические глаза этих хищников оценивали разделяющее нас пространство, а их примитивный мозг прикидывал, каковы мы будем на вкус, когда, наконец, попадемся им в пасти. На противоположном берегу скакали лошади, метались собаки…

Затем показались низкорослые пальмы, а также очертания палаток и укреплений лагеря французов. Там выкрикивались команды и зажигались фонари – солдат поднимали по тревоге. Видно, Рошамбо не намеревался дать мне ускользнуть. Но что он мог сделать?..

– Дурацкий способ бегства, но примерно через милю река отходит в сторону от их укреплений, – заметил Джубаль.

– Слава Богу! Я тренировался плавать на каноэ в Канаде, но, видно, растерял все навыки, – признался я. – Не думал, что это пригодится, когда я выйду в отставку.

– Тренироваться всегда стоит, потому как вас, друг мой, похоже, просто преследуют разные неприятности. По моему плану мы должны были тихо и незаметно уйти из города, а вам надо было непременно поднять на ноги всю армию. Вы всегда составляете именно такой план?

– Я бы не назвал это планом. Скорее, просто неудачное стечение обстоятельств. Я очень люблю свою жену.

– Тогда советую впредь не отпускать ее от себя.

Мне уже начало казаться, что самое худшее осталось позади. На берегу по-прежнему сверкали вспышки выстрелов, но огонь велся неприцельный. Кавалеристы бряцали саблями, но достать нас никак не могли. Собаки завывали, но это был вой от досады. Аллигаторы превратились в безобидное сопровождение, а некоторые из них прекращали преследование и отплывали к берегу, притворяясь, что все это изрядно им надоело.

Но вот мы приблизились к целому морю огней на берегу, где стояла армия, что поколебало мою уверенность в благополучном исходе. Артиллеристы разожгли на берегу костры, осветив воды реки, и целая батарея приготовилась открыть огонь, как только мы окажемся в их поле зрения. Надо было поскорее проскочить это опасное место.

– Может, свернуть в болото? – предложил мой спутник.

– Чтобы стать добычей аллигаторов и ядовитых змей?

– Но французы изрешетят нас пулями!

– Да. Поэтому, когда я скажу, переверните каноэ.

– Как? Оказаться среди рептилий?!

– У нас нет выбора, дорогой Итан. Под перевернутой лодкой воздуха будет достаточно. Поток поможет нам прорваться дальше. Брыкайтесь ногами, и если почувствуете зубы каймана, постарайтесь врезать ему пяткой по носу. Попробуем быстро миновать это место. Гребите как можно сильней.

И вот мы налегли на весла, и маленькая корма нашего каноэ завиляла и даже подняла мелкую волну. Я буквально задыхался от усилий, но затем увидел – мы все равно несемся прямо к освещенному кострами участку воды. Уже были слышны команды и щелканье затворов, и казалось, что все стволы нацелены мне прямо в правое ухо. Кавалеристы осадили лошадей и наблюдали за нашим продвижением. Собаки – тоже. Они рычали и нетерпеливо повизгивали. Да, встреча нас ждет очень жаркая!

– Ружья на изготовку! – Слова эти далеко разнеслись над водой.

На мелких волнах танцевали блики огня. Аллигаторы выстроились в линию.

– Целься!..

Я почувствовал себя беззащитным, словно муха на свадебном торте.

– Давайте, – сказал Джубаль. – И смотрите, весло не потеряйте.

Он принялся раскачивать каноэ из стороны в сторону, я последовал его примеру, и вот мы с громким всплеском перевернулись. Уже уходя под воду, я расслышал последнюю команду:

– Огонь!

В воде стояла чернильная тьма. Лишь ухватившись за борт каноэ, я мог хоть как-то ориентироваться и сунул голову под днище из толстого дерева. Как и обещал Джубаль, там сохранился воздушный карман. Самого Джубаля в темноте не было видно, но я слышал, как он дышит где-то рядом, отплевывается и бьет по воде ногами.

Что-то скользкое и чешуйчатое задело мою ногу, и я брыкнулся.

А потом словно весь мир взорвался. Снаряд угодил в наше убежище, и каноэ загудело, как барабан. За ним в реку начали падать другие снаряды: они влетали в воду с громким всплеском – точно бобры били хвостами по воде. Самих всплесков я, конечно, не видел, но отдача очень даже чувствовалась. А затем с приглушенным визгом один из снарядов чиркнул по тому месту, где мы находились всего несколько секунд назад, и погрузился в грязную темную воду где-то позади нас.

– Надеюсь, это отпугнет мсье кайманов, – заметил Джубаль.

И действительно, аллигаторам хватило ума уйти из-под обстрела.

Через деревянный корпус доносились радостные крики. Неужели французы вообразили, что наша лодка перевернулась в результате этих боевых действий? Должно быть, да; и еще они думают, что мы утонули или нас сожрали крокодилы, поскольку на поверхность никто не всплывал. Каноэ в темноте почти не было видно. Джубаль тихонько подгребал одной рукой, придерживая другой весло и борт лодки. Я тоже принялся помогать ему, и вскоре мы как будто бы медленно миновали освещенный кострами участок.

– Кажется, воздуху уже не хватает, – сказал я.

– Терпение, друг мой. Сидите тихо, как мышка.

– А что если кайманы вернутся?

– Тогда мы скормим им вас, чтобы не пришлось скармливать меня.

– Мерси, Джубаль.

– Это ведь вам захотелось наведаться в гавань.

Вокруг по-прежнему царила полная тьма, а воздуха в перевернутом каноэ становилось все меньше. Изредка доносились одиночные выстрелы – я надеялся, что стреляли вслепую, – и еще так и ждал, что того гляди мне в ногу вопьются острые зубы. Я не знал даже, в верном ли направлении мы плывем, но при мысли о том, что я в очередной раз умудрился потерять жену и сына, мне становилось как-то все равно. Я потерпел полное фиаско, черт бы меня побрал!

В конце концов, я начал задыхаться.

– Джубаль, мне нужно глотнуть воздуха, – хрипло пробормотал я.

– Еще минуту…

И вдруг наше перевернутое каноэ с грохотом врезалось во что-то твердое. Мы резко остановились. Неужели французы пустились за нами вдогонку на лодках? Можно, конечно, отплыть к болотам, где меня пристрелят или сожрут живьем. Или же сдаться, и тогда меня повесят или сожгут.

А потом я решил, что слишком устал, чтобы плыть.

– Вылезаем, – скомандовал Джубаль.

– Чтобы сдаться?

– Не сдаться, а спастись.

И вот я вынырнул из-под нашего суденышка. На днище, в том месте, куда ударил снаряд, красовалась большая выбоина, но в целом, что удивительно, каноэ не слишком пострадало. Должно быть, оно было выдолблено из дерева необычайно твердой породы. Я протер глаза и увидел в полутьме белые скрещенные позументы на военных униформах, а потом открыл рот и зашелся в кашле, готовый извиниться за то, что метнул тесак во французского главнокомандующего.

Лишь потом я вдруг заметил, что лица у этих вояк темные и что они протягивают нам руки из рыбацкой лодки.

– Вы повстанцы? – спросил я у них.

Меня подхватили чьи-то сильные руки.

– Освободители, – услышал я в ответ.

– Давно пора, – проворчал Джубаль.

– Но, может, это вы опоздали, – ответил ему один из солдат. – Или, может, генерал Жан-Жак Дессалин сердится, что вы появились с совсем другой стороны, а не там, где вас ждали.

Я вздохнул.

– Боюсь, это моя вина. Не тот маршрут выбрал.

– Мой компаньон – полный идиот, Антуан, – добавил Джубаль, стоявший рядом в воде. – Но он может оказаться полезным.

Его соратники втащили меня в лодку.

– Что-то не выглядит он полезным, – заметил мужчина с сержантскими нашивками. – Скорее, смахивает на утопленника.

Все чернокожие дружно расхохотались. Джубаль влез в лодку и уселся рядом со мной. Костров, разведенных французами, видно не было – кругом царила тихая темная ночь.

– У меня есть срочное сообщение для генерала Дессалина, – сказал я.

Антуан всем телом подался вперед.

– Тогда тебе надобно побыстрее передать его генералу, пока он решает, убить тебя или поджарить на костре, белый человек.

Они снова рассмеялись. Я же молча взмолился о том, чтобы это веселье не привлекло внимание французов. А то еще снова откроют огонь.

Глава 25

Мы с Джубалем, совершенно изнуренные, выбрались из лодки повстанцев и заснули прямо наберегу. С воды нас видно не было, так как лодку прикрывали мангровые деревья. Спали мы мертвым сном и проснулись, лишь когда солнце стало нещадно припекать и нас начали донимать назойливые насекомые. Затем нас накормили завтраком из жареной свинины с бананами, и мы жадно ели, наблюдая за беготней крохотных сухопутных крабов и кайманами, которые лежали в воде поодаль и изредка лениво позевывали. Наш эскорт из дюжины чернокожих был вооружен, как пиратский отряд – пистолями, мушкетами и штыками. А вот вместо шпаг и сабель у них были ножи для рубки тростника и мачете. Мальчишка лет десяти притаился высоко на дереве: он разлегся на ветке неподвижно, как кот, и наблюдал, не появятся ли французы.

– Похоже, ты любишь навлекать на себя неприятности, белый человек, – заметил Антуан, которого успели повысить в чине от простого рядового до полковника. – Сроду не слыхивал, чтобы одна дурья башка вызвала столько стрельбы.

– Не одна, а две, если считать Джубаля, – возразил я.

– А мне показалось, они в тебя целились – или нет?

Я призадумался.

– Просто я часто становлюсь жертвой недопонимания.

– Он думает сердцем, а не головой, – заметил Джубаль.

– То есть всему виной женщина, – догадался Антуан. – И на первом месте у нас петушиный инстинкт, а не осторожность.

Все присутствующие засмеялись.

– Даже хуже, – сказал Джубаль. – Не просто женщина, а жена.

– Одни заботы да хлопоты. Никакой свободы, – изобразил на лице сочувствие Антуан.

– Вообще-то я всегда все тщательно планирую, а моя жена в этом смысле даже превосходит меня, – заявил я. – Просто эти французы в Кап-Франсуа очень уж возбудимы.

– Ну, теперь попробуешь, как там у нас, на другой стороне.

– Вы вроде бы более веселые и расслабленные.

– Это потому, что мы побеждаем.

И вот в сопровождении эскорта из повстанцев я зашагал по заброшенному полю тростника, все еще прихрамывая после растяжения лодыжки, босой и с ноющим от боли ухом. Хорошо, хоть красноватая земля здесь была взрыхленной и достаточно мягкой. И еще я радовался тому, что потерял свой сюртук; к чему вообще носить какие-то сюртуки на Карибах? Негры подарили мне новую соломенную шляпу и намазали пеплом мои нос и уши, дабы те не обгорели на солнце.

Грязные дорожки, соединяющие плантации, вели в нужном направлении, но вместо величественных особняков в колониальном стиле здесь были лишь развалины, напоминающие о двенадцати годах рабства. Все кругом выглядело таким запущенным и заброшенным… Но вот мы миновали вырубку в высоком тростнике, и я увидел лагерь и целый взвод чернокожих солдат. Одеты они были кто во что – одни в трофейных французских униформах, на других красовались наряды из разграбленных поместий, третьи кутались в какие-то лохмотья, оставшиеся со времен рабства. Все мужчины были поджарыми, крепкими и уверенными в себе. Один попыхивал трубкой, еще один точил нож. Увидев нас, они дружно умолкли и подозрительно уставились на меня, единственного белого среди целого отряда чернокожих вояк. Все явно гадали, кто же я такой: пленный или посланник?

Глядя на их лица, я все больше убеждался в том, что Наполеону никогда не удастся восстановить рабство на этом острове. Населяющие его люди обрели не только внешнюю, но и внутреннюю независимость. Это все равно что пытаться заставить подростка, мальчика или девочку, вернуться назад, в раннее детство, – это было просто невозможно.

– Теперь я понимаю, почему французы боятся на вас нападать, – сказал я Джубалю.

– Некоторые из этих людей провоевали всю свою взрослую жизнь, – ответил он мне. – Многие потеряли своих братьев, матерей, жен. Освободив плантацию, мы делили добытое поровну, но все деньги шли на закупку оружия у контрабандистов-янки. У некоторых наших бойцов есть американские ружья – они могут подстрелить французского офицера прежде, чем тот заметит, что в него целятся.

– Да, однажды у меня было такое длинноствольное ружье. Вообще-то я неплохой стрелок.

– Стрелков у нас хватает. Дессалину нужны мыслящие люди.

– Но ты ведь как раз из таких, верно, Джубаль?

– Книги стали моим хлебом. Ошибка моего хозяина. Я научился понимать, что есть альтернативы.

– Ты человек, умеющий читать и мыслить. И прежде, чем что-то сказать, всегда подумаешь. В Париже и Лондоне таких людей совсем немного.

– Сейчас я думаю о том, как правильно представить тебя генералу.

Вскоре мы стали проходить мимо деревень, где жили в хижинах освобожденные черные женщины и дети. Располагались они всего в нескольких милях от Кап-Франсуа. Местные обитатели уже успели превратить небольшие участки тростниковых полей в огороды, где выращивались овощи, а за хижинами виднелись загоны для домашних животных. Квохтали куры, похрюкивали свиньи, и повсюду в чем мать родила бегали чернокожие детишки, при виде которых я тотчас же вспомнил о пропавшем сыне. Узнает ли трехлетний малыш своего отца после нескольких месяцев разлуки? Оставалось лишь надеяться, что в этом ему поможет мать, которая будет рассказывать о папе только хорошее.

А что если б миром вместо мужчин правили женщины? Любопытно. Думаю, в таком мире было бы меньше печали и скуки. Больше спокойствия и меньше амбиций. Нет, вовсе не обязательно, что этот мир будет чем-то лучше или хуже. Просто он был бы другим. Более подходящим и удобным для того, кто решил выйти в отставку.

К полям сахарного тростника почти вплотную подступал тропический лес. Тропинка пошла в гору, туда, где скудная каменистая земля уже не годилась для ведения сельского хозяйства. Зато горы и джунгли являлись хорошим прикрытием для главного лагеря повстанцев. Вместо закрытых палаток французской армии черные использовали куски парусины: они натягивали их между деревьями, и получались навесы, где можно было укрыться от дождя и солнца и куда свободно проникал свежий воздух. Штаб-квартира была расположена на возвышенности, поодаль от болот с застойной водой, и потому москиты не слишком досаждали тем, кто здесь находился. Растасканные с плантаций столы и стулья стояли на открытом воздухе, а спать можно было в гамаках. К небу поднимался дым от костра. Я уловил характерный запах – здесь жарили поросенка и запекали хлеб. И я вдруг почувствовал, что страшно проголодался после этого похода – совсем как тогда, когда был приглашен на аудиенцию к Наполеону.

Но и здесь мне тоже не предложили никакой еды до встречи с командиром.

Армия повстанцев вовсе не состояла из одних только негров. Здесь были и мулаты, и даже белые дезертиры – наивные люди, которые надеялись, что их служба Франции когда-нибудь принесет свои плоды и поспособствует распространению революционных идей на родине, а вместо этого оказывались простыми наемниками на знойных Карибских островах. Большинство таких наемников вскоре погибали от желтой лихорадки; те же, кто уцелел, сбегали и присоединялись к повстанческой армии. Некоторые из них становились инструкторами по военной подготовке, и безграмотные бывшие рабы автоматически и беспрекословно подчинялись командам белого человека. Еще бы, ведь эта привычка въелась им в плоть и кровь с самого рождения! Я увидел целый отряд марширующих на лужайке негров, которым выкрикивал команды какой-то профан на жуткой смеси французского, африканского и польского.

Еще я увидел детей и старушек, кокетливых девушек и калек, ремесленников и поваров… Были тут и собаки, и кошки, и прирученные попугаи, и ревущие ослы. В одном углу столпились мужчины, которые смотрели петушиный бой и подбадривали птиц криками.

Штаб-квартира Дессалина располагалась в самом центре этого скопления из нескольких тысяч мужчин и женщин: его палатка была покрыта парусом, снятым с грот-мачты. Перед входом на земле лежали восточные ковры. Огромные чернокожие стражники охраняли полуоткрытое помещение – некое подобие тронного зала. Сам генерал восседал на обитом красным бархатом диванчике, напомнившим мне мягкую мебель в кабинете Рошамбо. Когда я приблизился, он поднял глаза от бумаг и нахмурился. Я был бледен, хромал, весь испачкан в грязи и босиком. И невооружен. Словом, я мало походил на героя или человека, который мог бы принести хоть какую-то пользу.

В отличие от меня, Жан-Жак Дессалин так и излучал силу и угрозу.

Он был гораздо красивее Лувертюра, этот негр сорока пяти лет, с высокими скулами, четко очерченным подбородком, мощным торсом и прямой спиной – выправка прямо как у офицера французской армии. Он носил короткие, расширяющиеся книзу бакенбарды, а его мелко вьющиеся волосы были подстрижены и плотно прилегали к черепу. В жару его темная кожа блестела, и вообще он походил на римскую статую какого-нибудь нубийского вождя, вырезанную из черного мрамора. А взгляд у этого человека был острый и хищный, прямо орлиный. Рядом на диване лежал двурогий головной убор с плюмажем из страусовых перьев, а одет Дессалин был в расстегнутый военный мундир с эполетами и позументами. Впечатление было такое, словно африканского вождя скрестили с маршалом французской армии, но глаза его так и светились незаурядным умом. У Жан-Жака была репутация жестокого, решительного и быстро принимающего решения военачальника.

Джубаль успел поведать мне, что хозяева заметили генерала еще совсем молодым, оценили его незаурядный ум и назначили надсмотрщиком. А купил его получивший свободу чернокожий по имени Дессалин, и имя хозяина затем перешло к рабу. Когда в 1791 году среди рабов начались волнения, он присоединился к восставшим и очень скоро стал лейтенантом и правой рукой Лувертюра благодаря проявленному мужеству, безжалостности и силе характера. Вместе с Туссеном он прошел через целую серию временных союзов и расколов с испанцами, британцами и французами, а также с соперничающими черными армиями: каждая из сторон предавала другую снова и снова, так как на острове царило смешение самых разных этносов, ведущих жесточайшую борьбу за власть. Дессалин для Лувертюра всегда стоял на первом месте: он никого не брал в плен и дотла сжигал дома всех врагов. Всего лишь год тому назад он героически оборонял форт, который осаждали восемнадцать тысяч французов, и отступил лишь на двадцатый день этой поистине эпической осады. Когда в 1803 году генерал Туссен-Лувертюр был предан и захвачен в плен, Жан-Жак занял его место. И вот теперь, в ноябре 1803 года, этот чернокожий генерал выдавил с территории острова последних белых и загнал их в Кап-Франсуа. Жестокости французов он успешно противопоставлял свою – столь же безжалостно вешал, расстреливал, сжигал, топил и подвергал пыткам.

Вот к какому человеку обратился я за помощью и состраданием.

– Мы тут выудили этого американца, – заявил ему Антуан. – Решил плыть, вместо того чтобы идти пешком. Хорошо, что Джубаль был рядом, не оставил его на съедение кайманам.

– Да рептилия бы им просто подавилась и выплюнула, – заметил мой черный друг.

Дессалин окинул меня скептически насмешливым взглядом.

– Польза от него есть?

– Он знаменит, – ответил Джубаль.

– Ну, это не одно и то же.

– И такой красавчик! – выкрикнула из толпы какая-то негритянка, которая стояла, небрежно привалившись спиной к стволу дерева. Люди кругом расхохотались, и я понадеялся, что это добрый знак, и выпрямился, чтобы произвести впечатление человека достойного и ученого, а не какого-то там жалкого беженца. Возможно, я смогу пробудить в них интерес к электричеству, поведать несколько афоризмов Франклина или научить играть в карты.

– А ну, тихо! – Дессалин вскинул руку, и смех тотчас потух, как загашенная свеча. Потом он обернулся ко мне. – Стало быть, ты решил перейти на сторону победителей. – Голос у него был на удивление низкий и звучный.

– Думаю, у нас есть общие интересы, – ответил я, стараясь держаться как можно уверенней. – Соединенные Штаты заинтересованы в вашей победе, с тем чтобы Наполеон завершил передачу Луизианы моей стране. Британцы надеются, что вы поможете вырвать из рук их главного врага Санто-Доминго, богатейшую колонию Франции. Сами же французы охотятся за легендой, которая, как они считают, должна помочь им победить англичан. Вы стали не только самым главным человеком на земле под названием Гаити, генерал, вы являетесь одним из влиятельнейших людей в мире.

Я заранее отрепетировал весь этот поток лестных слов, поскольку не был уверен, что меня примут благосклонно. Ведь вокруг меня была Африка во всей своей темной силе и власти, и я должен был убедить этих людей, что могу быть им полезен. Офицеры Дессалина смотрели на меня скептически и даже враждебно. Один из них, которого звали Кристоф, грозно возвышался во все свои семь футов росту; другой, по имени Капуа, напрягся, как сжатая пружина. Даже во время отдыха этот человек был готов напасть в любую секунду. Вообще, все эти люди выглядели грозно – мрачные, мускулистые, с решительными лицами, с пистолями, заткнутыми за пояс, и многочисленными татуировками на плечах, руках и физиономиях. На некоторых красовались такие же нарядные мундиры, как и на Дессалине, но один стройный гигант носил эполеты на шнурке, свисающем с шеи, а сам мундир снял, обнажив торс и демонстрируя всем шрамы от порки на спине.

И все же они такие же люди, как и мы, напомнил я себе. «Мы называем их дикарями потому, что их манеры отличаются от наших», – заметил однажды старина Бен Франклин.

– Да, это так, – ответил на мою речь генерал. – Всему миру известно, какой важный и влиятельный человек Жан-Жак Дессалин. И теперь, когда в моих руках власть, люди приходят ко мне лишь по одной причине. Надеются, что я смогу им помочь. – Он окинул меня пронизывающим взглядом. – Разве не так?

Было бы глупо отрицать очевидное.

– Да, в моем случае это так.

– Гм… – Глава повстанцев обвел взглядом собравшуюся вокруг толпу, проверяя на публике каждый свой жест и каждое слово, подобно опытному актеру. – Мне сообщили, что ты был последним, кто говорил с Туссен-Лувертюром.

– Я пытался спасти его, но его застрелили. Прямо в тюремной камере.

– Однако он успел сказать тебе кое-что.

– Он сказал пару слов по секрету моей жене.

– Он был первым среди черных, но теперь стал главным среди своих умерших в Гвинее братьев. И теперь я, Дессалин, стал первым среди черных.

– Поэтому я и пришел к вам, генерал.

– Но я помогаю лишь тем, кто поможет мне.

– Мы с вами вполне сможем помочь друг другу.

– Французы украли его жену и сына, – заговорил Джубаль. – Так что у него была причина присоединиться к нам, командир.

– Вот как? – Дессалин достал французскую табакерку, очень красивую вещицу из перламутра и серебра, взял щепоть табака, понюхал и чихнул.

– Месть, – пояснил Джубаль.

– Гм. – Черный генерал указал на красно-синее полотнище, свисающее с дерева; в середине его красовался герб. – Знаете, что это такое, мсье Гейдж?

– Военный штандарт? – предположил я.

– Это новый флаг Гаити. Заметили, чего не хватает?

Я посмотрел на полотнище, а потом покачал головой.

– Я не слишком силен в загадках и разгадках.

– Он сшит из французского триколора, но я распорядился удалить белую полосу, – объяснил Жан-Жак.

– Ага…

– Я ненавижу белых, белый человек. Я ненавижу мулатов, этих самонадеянных выскочек, gens de couleur[26], которые сражались с нами и думали, что они лучше нас лишь потому, что у них кожа светлее. – Глаза генерала гневно блеснули при виде нескольких представителей этой смешанной расы, которую он только что оскорбил. – Я ненавижу французов, ненавижу испанцев, ненавижу британцев. И американцев тоже ненавижу. Меня и моих братьев-рабов на протяжении двух веков хлестали бичами и вешали люди с белой кожей. В ответ на это я сдирал с них кожу живьем и сжигал их, я заколол ножом и задушил своими собственными руками целую тысячу человек. Ну, что скажете на это, а?

Как-то нехорошо началась наша беседа. Несмотря на все сражения, через которые мне довелось пройти, эти люди казались мне куда более агрессивными и более воинственными, чем все мои прошлые противники. Я откашлялся.

– Не хочется, знаете ли, стать тысяча первым.

Повисло гробовое молчание, и я испугался, что ляпнул что-то не то. Оставалось лишь надеяться, что покончат эти люди со мной быстро – просто пристрелят, а не зажарят на вертеле. И тут вдруг Дессалин разразился громким лающим смехом. Джубаль выдохнул с облегчением, все остальные повстанцы тоже дружно расхохотались. Смех так и покатился по лагерю – все повторяли мою шутку, женщины взвизгивали от смеха… В конце концов, я не выдержал и неуверенно улыбнулся.

Человеку всегда лестно оказаться в центре внимания.

Жан-Жак вскинул руку, и снова воцарилась тишина.

– Тогда будешь отрабатывать свое содержание здесь, как любой другой солдат в моей армии. Так ты теперь мой солдат, Итан Гейдж?

Раз уж тебя призвали в армию, надо произвести на военачальника наилучшее впечатление.

– Надеюсь, что так. Я хочу освободить Кап-Франсуа. – Я нервничал, но изобразил широкую улыбку, распрямил плечи и приподнял подбородок – словом, постарался, чтобы мимика соответствовала столь торжественному событию. – Я поддерживаю черных и восхищаюсь вашими достижениями.

– Возможно, я все же позволю белому человеку помочь нам успешно закончить начатое. Чтобы он действительно оказался полезен, – заявил генерал.

Вот он, мой шанс!

– Я помогу вам преодолеть оборонительные линии французов, – сообщил я ему.

Он приподнял бровь.

– Каким образом?

– Но взамен вы тоже должны помочь мне кое в чем. – Опыт общения с тиранами показывал: им нравится, когда человек в общении с ними проявляет немного нахальства. Я собрался с духом. Бонапарт всегда явно одобрял мою дерзость, Сидней Смит – тоже.

– Ты осмелился вести со мной торг?! – грозно рявкнул Дессалин. Белки его глаз имели слегка желтоватый оттенок, а его более светлые подушечки пальцев постукивали по рукоятке сабли, выбивая нервную барабанную дробь. Но я был готов побиться об заклад – он тоже актерствует.

– Я охочусь за одной древней тайной, – провозгласил я, повысив голос. – Вполне возможно, что помочь мне в этом могут ваши люди, только они, и никто другой. Если мы найдем сокровища и поделим их, и ваша доля будет сказочно огромна, вы сможете построить на эти деньги новое государство. Ключ к сокровищам у меня есть. Вы станете выше Спартака, влиятельнее Вашингтона и Бонапарта.

– Я хочу стать императором, – заметил генерал.

– И я помогу вам в этом. – Этого я, конечно, никак не мог сделать, но то, что произойдет после того, как мы найдем сокровища Монтесумы, мало меня интересовало. Они были нужны мне лишь для того, чтобы вести торг и выкупить Астизу и Гарри, а путь к сокровищам был только лишь у этого одержимого манией величия чернокожего. – Впрочем, не стоит делиться этой тайной со всей армией, и даже не всем вашим офицерам обязательно о ней знать. – Я покосился на обступивших меня со всех сторон громил. – Я могу помочь вам во взятии Кап-Франсуа: у меня есть план, и я знаю, как прорвать линию их обороны. Но перед этим мне хотелось бы встретиться с этими заклинателями и мамбо, вашими священниками, колдунами и колдуньями, с теми, кто знает всех ваших богов и легенды. Хотелось бы, чтобы они поделились со мной знаниями.

Астиза немало поведала мне о разных религиозных отправлениях, но сейчас мне ее отчаянно не хватало. Она бы смогла произвести лучшее впечатление на служителей африканских культов, могла заметить мелочи, ускользнувшие от моего внимания.

– Ты бы поосторожней с нашим вуду, белый человек, – предупредил меня Жан-Жак. – Эта религия обладает силой и властью, которую даже мы не можем контролировать.

– Мне никакая власть не нужна. Только послушать легенды. И после этого я помогу вам.

– Начал торг, а у самого ничего нет, – проворчал высокий чернокожий по имени Кристоф. Дессалин с уважением покосился на него.

В любой карточной игре наступает момент, когда надо выбросить на стол козыри.

– Мне надо встретиться с Сесиль Фатиман, – сказал я.

– Сесиль? – удивленно переспросил генерал. – А откуда тебе известно это имя?

– Она знаменита среди ваших священников. Мне Джубаль говорил.

– Да, она мамбо, – подтвердил тот.

– Была мамбо с самого начала восстания в лесу Букмана, – кивнул предводитель повстанцев.

– Она самая мудрая из нас; говорят, что ей больше ста лет, – добавил Джубаль.

– Именно она мне и нужна, – сказал я. – Она предвидела мое появление здесь. А моя жена узнала, что Сесиль ведет по этой жизни дух вуду, самой Эзули Данто. – При упоминании этих имен по толпе прокатился благоговейный ропот. – Мне необходимо встретиться с мамбо Сесиль, посмотреть на ее колдовство – и одновременно решить мои и ваши проблемы.

– Ну, а как насчет французских оборонительных линий? – спросил Жан-Жак.

– После встречи с Сесиль я готов помочь вам преподнести французам сюрприз.

Глава 26

Дессалин сказал, что должен посоветоваться со своими офицерами насчет этой моей просьбы, а затем приказал накормить меня и Джубаля. Выяснилось, что мой товарищ проголодался еще больше, чем я. Нас подвели к столу на элегантных резных ножках. Столешница была вся исцарапана и в пятнах – видно, этот предмет обстановки похитили из какого-то особняка и притащили сюда, в лесной лагерь. И нас угостили свининой, бараниной, ямсом и жареными бананами, а запивали мы все это водой, очищенной ромом. Еда показалась мне просто восхитительной – недаром Франклин говорил, что голод делает любое блюдо самым вкусным на свете.

Обслуживала нас за столом невероятно красивая чернокожая девушка, которую Джубаль называл cherie[27] и похлопывал по попке с шутливой фамильярностью. Заметив, что я заинтересовался ею, он представил ее:

– Это Джульетт, моя новая жена.

– Жена? – удивился я.

Девушка оттолкнула его.

– Никакая я тебе не жена! Хочешь жениться – зови священника или заклинателя. И еще у тебя должен быть дом или деньги.

– Ну, значит, тогда гражданская жена, – подмигнул он ей. – Вот победим, и будет тебе дом.

– Ну, а как же та старая любовь, о которой ты мне рассказывал? – спросил я.

– О, это было так давно… – Мой товарищ отбросил обглоданное ребрышко и взял другое, после чего снова повернулся к своей подруге. – Этот американец, девочка, очень знаменитый человек. Разбирается в молниях.

– Тоже мне! – Негритянка оглядела меня с головы до пят. – Да ему и полдня не продержаться на вырубке тростника!

– Этого ни один белый не сможет.

– Тогда что от него толку?

– Он собирается отыскать клад и поделиться им с нами, и тогда я смогу купить тебе дом.

– Тоже мне! Ты просто гордишься, что при тебе белый человек. Это ненадолго. К Рождеству он точно помрет от желтой лихорадки. – Джульетт положила мне еще одну полную ложку каши из ямса. – Будь с ним поосторожней, Джубаль. А то еще в беду попадешь.

Я меж тем решил, что столь обильное угощение – это добрый знак: не станут же они кормить до отвала человека, которого собираются повесить! Это меня немного успокоило. А потом я вдруг подумал: а может, они откармливают того, кого собираются съесть? Это заставило меня нервно озираться – не видно ли поблизости огромного котла с кипящей водой или вертела для поджаривания над костром? Не то чтобы я так уж верил в слухи о том, что все чернокожие повстанцы – каннибалы, но кто знает, что проделывали их предки и сородичи в далекой Африке? В Европе были популярны книжки с разными байками, поскольку чем меньше авторы знают о месте, которое описывают, тем больше чепухи могут напридумывать. Все, что я читал о черных, было написано белыми, и эти самые невероятные и страшные, леденящие душу истории пользовались в Париже огромным успехом.

Я почему-то думал, что армия рабов представляет собой группу оборванцев, бандитов и головорезов, но здесь увидел совсем другое. Большинство мужчин носили европейскую военную униформу, которую позаимствовали в разные моменты войны у разных армий. Многих чернокожих отличала завидная грация газелей, а также атлетическое телосложение. И еще здесь господствовала дисциплина. Они были разбиты на вполне боеспособные полки, которыми командовали строгие офицеры. Здесь регулярно велись и занятия. У повстанцев имелись дюжины артиллерийских орудий, захваченных у противника или купленных на стороне, а большинство солдат были вооружены хорошими мушкетами, штыками и мачете для рубки тростника. Неподалеку от лагеря был разбит кавалерийский бивуак, где насчитывалось около тысячи прекрасных лошадей. Общая численность армии повстанцев превышала, как уверял меня Джубаль, пятнадцать тысяч человек. Чернокожие сражались с французами дольше, чем Вашингтон с британцами во время нашей Гражданской войны, а секретом успеха, как известно, являются стойкость и упорство. После многих побед у них появилась уверенность в себе. И еще – сообразительность, помогающая избегать хитро расставленных ловушек и засад.

Так что причиной поражения французов была не только желтая лихорадка.

Потягивая забродивший сок и размышляя над своими планами, я вдруг понял, что если собираюсь получить какую-то выгоду от их победы, мне следует постараться хоть в чем-то превзойти этих прирожденных воинов. Они в любом случае победят, но надо убедить их, что хотя бы отчасти они обязаны в этом мне. И тогда они точно станут помогать в поисках сокровищ – если те, конечно, вообще существуют.

И вот, наконец, наевшись и напившись, я привалился спиной к дереву – вечерело и тени становились все длиннее и гуще – и всеми своими мыслями обратился к Астизе. Я понимал, что совершил ошибку, позволив жене стать шпионкой – впрочем, тут она не оставила мне особого выбора. Эта женщина всегда была чертовски упряма и независима. И все же, почему она тогда сбежала с Леоном Мартелем? Неужели он все-таки ее узнал? Неужели она не выдержала и стала расспрашивать его о Гарри? Неужели заключила какую-то дьявольскую сделку с Мартелем, решила на время стать его союзником, чтобы вновь обрести сына, предпочла его сомнительному с ее точки зрения партнерству со мной? И что за игру затеял этот француз? Неужели ему просто надоело возиться с маленьким мальчиком? Или у него возникли более важные и далеко идущие планы? Может, мне удастся сыграть на его алчности и временно сделать своим союзником? Голова у меня болела, мышцы ныли от усталости, а кожа чесалась от укусов насекомых, но, несмотря на все это, я заснул.

Проснулся я где-то около полуночи. Весь лагерь спал – лишь несколько офицеров и сержантов находились на дежурстве. Стража была на месте, и лампы освещали навес, под которым стоял трон Дессалина. Возможно, генерал еще не спит – наверное, всем на свете воякам хорошо была известна привычка Наполеона бодрствовать чуть ли не всю ночь.

Меня разбудил Антуан – потряс за плечо. Джубаль тоже проснулся, но его соратник вскинул руку.

– Не ты. Американец. Один.

Я неуклюже поднялся, так как еще не отошел от сна и плохо ориентировался в темноте.

– В чем дело? – Я все еще побаивался, что меня казнят просто как белого человека.

– Сам напросился. Тихо, следуй за мной.

И Антуан повел меня через лагерь, мимо спящих солдат. Уж не знаю, каким чудом я ни на кого не наступил, поскольку ни черта не видел в темноте. Затем Антуан сказал несколько слов мужчинам, охранявшим подступы к лагерю, и мы углубились в лес, прошли по какой-то тропинке и вышли на поле сахарного тростника. Яркие звезды освещали грязную дорогу, но я заметил, что луна пошла на убыль. Скоро наступят самые темные ночи в ноябре – наиболее удобное время для внезапного нападения. Время от времени откуда-то издалека доносились одиночные выстрелы – обычное явление, когда армии стоят так близко друг к другу.

Мы направлялись на юго-восток, удаляясь от Кап-Франсуа. Дорога шла под уклон и становилась все грязнее – я утопал в этой жиже по щиколотки. Заросли вырастали впереди плотной стеной, запахло влагой и гнилью, и вот, наконец, сквозь ветви начали вырисовываться очертания огромного болота. Кругом сгустилась тьма, но я чувствовал запах затхлой воды и догадался, что мы снова оказались неподалеку от реки. Туман все сгущался, с ветвей, точно рваные клочья занавеса, свисали мхи, и мой проводник, не произнесший за всю дорогу ни единого слова, снял с дерева фонарь и зажег его. Земля под ногами становилась предательски скользкой, и мне показалось, что мы двигаемся по кругу, от одного островка суши до другого, время от времени перепрыгивая через канавы с черной болотной водой. Я высматривал кайманов и водяных змей и подозрительно уставился на несколько бревен, плавающих в воде. Антуан заметил это и улыбнулся – его белоснежные зубы блеснули в темноте.

Нас сопровождал привычный хор лягушек и ночных насекомых, но вскоре его стал заглушать другой звук. Откуда-то из тьмы доносился тихий барабанный бой – в такт биению моего сердца. Бум, бум, бум… И в такт нашим шагам он тоже попадал, разносясь по лесу таинственным эхом. Неужели сама Сесиль Фатиман указывает нам путь? Мы зашагали на этот звук – он становился все громче и, казалось, наполнял собой все вокруг. И еще этот ритм был каким-то пугающим.

– Куда мы идем? – спросил я своего спутника.

В спутанных ветвях горели глаза каких-то животных, которые следили, как мы проходим мимо.

Все дальше и дальше, все глубже и глубже в заросли. Барабанный бой нарастал. Я нервно передернулся от озноба – и это несмотря на то, что теплый влажный воздух окутывал меня, как одеяло.

И тут мой проводник вдруг резко остановился.

– Здесь. – Он протянул мне лампу из рога. – Теперь иди сам.

– Что? Нет, погоди! – Я посмотрел в указанном направлении. Там была сплошная тьма. Неужели ловушка?..

Я обернулся к Антуану – хотел попросить, чтобы он остался. Но повстанец исчез.

Лягушки вновь завели свою хоровую песню. Насекомые зудели и лезли в глаза. Но все эти звуки перекрывала барабанная дробь. Я почувствовал себя странно одиноким.

А потом вдруг понял, что не один. Передо мной в тумане вырисовывалась чья-то фигура. Этот человек ждал меня.

Я приподнял лампу. Незнакомец был хрупкого телосложения, невысок ростом и больше походил на женщину, а не на мужчину. Неужели это Сесиль? Да нет, фигура у этого человека была как у молоденькой девушки, так что, скорее всего, она проводник. И я шагнул навстречу этой незнакомке, явившейся словно из ниоткуда.

Она ждала, когда я подойду поближе, а затем, не произнося ни слова, повернулась ко мне спиной – так быстро, что я даже лица ее не успел разглядеть, – и повела меня куда-то дальше, в болота. Вода в бочажках, мимо которых мы проходили, была темной и неподвижной. Корни торчали из земли, напоминая клубки застывших змей. Все сильнее становился запах гниения.

Да, это была женщина. Даже по неровной земле она вышагивала с особой грацией и передвигалась гораздо быстрее меня. Просторный плащ с капюшоном на ней был сшит из светлой и легкой хлопковой ткани, и хотя и делал ее фигуру бесформенной, я все же угадывал под ним очертания бедер и плеч. И еще все ее движения отличались невероятной плавностью: она текла, словно туман или вода, плыла, как облако, изгибалась, как гребень волны, и все это убедило меня, что эта местная жительница не просто привлекательна, а отмечена некоей неземной, волшебной, совершенной, нечеловеческой красотой. Я прибавил шагу, пытаясь догнать ее, разглядеть и убедиться в своей правоте, но она продолжала плыть передо мной, казалось, не прилагая никаких усилий, парить, недостижимая, точно радуга в небе. И я понимал, что если отстану, то безнадежно затеряюсь среди этих болот.

Но незнакомка притягивала меня, словно магнит – железную стружку.

Вскоре я понял, что барабанный бой доносится откуда-то из сердцевины болот. Наверное, мне предстоит увидеть какой-то религиозный или политический обряд, сродни тому, что состоялся в лесу Букмана, решил я. Ведь именно в этих лесах зародилось освободительное движение. И моя лесная фея вела меня на эти звуки, немного замедляя шаг, давая мне возможность догнать себя и тотчас ускользая дальше, если я подходил слишком близко. Я весь вспотел от возбуждения и усилий. Кто же она такая?..

«То, что ты ищешь», – вдруг всплыла у меня в голове фраза.

И вот мы вышли на вырубку – небольшой островок голой сырой земли среди бесконечных болот. Посередине стояла небольшая хижина из веток и соломы, внутри которой горела одна свеча. Проводница моя остановилась на дальнем конце этого островка и молча указала на хижину. Очевидно, она давала понять, что я должен войти. Но пойдет ли она за мной? Нет, лесная фея растворилась во тьме, и я почувствовал, что страшно разочарован. Теперь я остался один-одинешенек.

Нехотя я шагнул вперед, поставил лампу на землю, пригнулся и заглянул в хижину – нервно, точно клал голову на плаху под нож гильотины.

Сооружение оказалось столь же примитивным, как и мои представления об Африке. Его купол представлял собой плотное переплетение пальмовых листьев и тростника. Пол был земляным, а свеча стояла на маленьком алтаре высотой не больше фута, покрытом скатертью в красно-белую клетку, так что непонятно было, из чего он сделан – из камня или дерева. В центре стояла чаша с чистой водой – так, во всяком случае, мне показалось. По углам скатерть придерживали четыре гладких речных камня. По одну сторону от чаши лежал человеческий череп, а по другую были разбросаны цветы. И еще здесь была выложена горка из морских раковин.

Да, экзотично, но ничего страшного в этом наборе предметов я не увидел – не страшней, чем в масонской ложе. И угрозы я не чувствовал – в отличие от религиозных ритуалов, свидетелем которых довелось стать в Египте.

– Символ Эзули Данто – это сердце в красную клеточку, – услышал я вдруг чей-то голос.

Я всмотрелся в темноту. У стены напротив входа в свете одинокой свечи смутно вырисовывалось лицо старой колдуньи с коричневатой кожей. Сколько ей лет, по лицу определить было трудно – кожа у нее оказалась на удивление гладкой, хоть и в темных пятнах, но солидный возраст выдавали редкие и растрепанные седые волосы и глаза, похожие на камушки и провалившиеся глубоко в глазницы. В них светились глубина и мудрость, приходящие только со временем и опытом. Губы старухи были полуоткрыты, и между ними виднелся кончик языка, подвижный, точно нащупывающий в воздухе какой-то запах – прямо как у змеи. И я догадался – это и есть Сесиль Фатиман, знаменитая мамбо революции.

– Я не слишком сведущ в религиозных символах. Моя жена знает об этом куда как больше, – признался я. – И зачем тут цветы?

– Эзули. Она сама цветок, – ответила колдунья.

– А вода?

– Это чистота жизни. А камушки – они якорями держат четыре стороны света. – В голосе Сесиль слышалось одобрение: видно, ей понравилось, что я любопытен.

– Ну, а раковины?

– Их бросают, чтобы узнать будущее. Они подсказали, что ты придешь, Итан Гейдж.

Я, сгорбившись, стоял в проходе, не зная, что делать дальше.

– Ты не привел с собой свою жену-колдунью, – хрипло продолжила Фатиман на французском. Непонятно, то ли это был упрек, то ли вопрос. – Раковины и о ней говорили.

– Ее отобрал у меня один злодей. Француз.

– И тогда ты пришел к нам. Белый, которому нужна помощь черных.

– Да. Мне нужна информация, чтобы выкупить жену и сына. Эти сведения полезны и вам.

– Ты хотел сказать, моему народу.

– Всем революционерам Гаити. Вы ведь Сесиль, верно?

– Ну, ясное дело, кто ж еще? Присядь.

Старуха указала на коврик у входа. Хижина была не больше палатки. Я уселся и скрестил ноги, и даже в сидячем положении голова моя почти доставала до кровли из пальмовых веток. Свеча была красной, как кровь, а воск таял и стекал по краям алтаря, точно ручейки лавы.

– Так вы можете мне помочь? – спросил я.

– Может, лоа помогут. Знаешь, кто такие лоа?

– Боги. Или духи.

– Они говорят только с теми, кто в них верит.

– Тогда я постараюсь поверить. Я в этом деле не так хорош, как моя жена.

– Лоа говорят благодаря силе, оживляющей все истинные религии. Знаешь, в чем состоит сила, странник?

– В вере?

– В любви.

Да, пожалуй, любовь труднее всего заработать и дать. Я молчал.

– Только любовь наделена силой, способной отогнать зло, – добавила Фатиман. – Без нее все мы прокляты. А теперь выпей. Вот это. – И она протянула мне чашу, наполненную какой-то прохладной жидкостью с горьковатым запахом. – Она поможет тебе слушать и видеть.

– Что это?

– Мудрость, белый человек. Пей.

Я отпил глоток – действительно мудрость, страшно горькая! – и заколебался.

– Считаешь, что мудрость должна быть сладкой? – спросила колдунья.

«То, что ты ищешь». Я пожал плечами и, давясь и морщась, осушил всю чашу до дна. Что мне еще оставалось?.. И потом, травить меня местным жителям не было никакого смысла. Есть тысяча куда более простых способов расправиться с человеком. Да, возможно, они хотят опоить меня, но с какой целью? И вот я проглотил содержимое чаши с горьким привкусом и запахом вина, паутины и свежевырытой могилы.

Скорчив гримасу, я вернул Сесиль чашу. Она тихонько засмеялась. Половина зубов у нее отсутствовала.

– Вам и правда уже больше ста лет? – спросил я, подавляя приступ тошноты.

– Раб не имеет ни своего имени, ни даты рождения. Раб – он просто раб, и всё. Так что я отсчитываю свой возраст от того, что говорили французы. О том, что произошло в мире за то время, пока я росла и жила. Да, я видела больше, помню больше других. Так что лет сто наверняка стукнуло, может, и больше. – И женщина снова тихо засмеялась.

В желудке у меня жгло и бурлило, но потом все успокоилось, и я почувствовал, что опьянел, но как-то странно. Тело покалывало и пощипывало – не то чтобы неприятно, но как-то неестественно, а свет свечи плыл и двоился перед глазами. Да, точно, меня опоили. И теперь я увижу лоа. Что ж, прекрасно. Так что я там собирался сказать?

– Я хочу услышать легенды о сокровищах, вы наверняка знаете о них. Но я поделюсь этим секретом лишь после того, как верну свою семью. – Я изо всех сил старался сосредоточиться. – Если вы поможете мне, ваш народ получит доступ к кладу прежде, чем до него доберутся французы или англичане. И вы сможете построить свою страну. А еще я помогу вам отобрать Кап-Франсуа у Рошамбо.

– Какие сокровища? – спросила старая колдунья.

– Монтесумы.

Сесиль улыбнулась.

– Ну неужели если б я знала о них, мои люди не добрались бы до этих самых сокровищ?

Она хрипло усмехнулась, и тут вдруг ее лицо словно начало таять, расплываться и меняться в свете красной свечи. Теперь я видел, что передо мной очень полная упитанная женщина в длинном, до пят, платье с пестрым рисунком, но разглядеть его цвета в полутьме никак не удавалось. И нос у нее был широкий и уплощенный, а ногти длинные и пальцы шишковатые, как коряги.

– Ну, не знаю, – смущенно пробормотал я. – Лувертюр поделился с моей женой одной тайной. Британцы считают, что ваши люди могут знать больше. Мне остается лишь надеяться.

– Ты застал Лувертюра живым?

– Я видел, как его убивали. Я пытался его спасти, но он был очень болен.

– Это Наполеон его убил. – Фатиман отвернулась и сплюнула в грязь, и темный сгусток слюны показался мне страшным и ядовитым, как у змеи. – Такие люди, как Наполеон, навлекают на себя много проклятий.

– Ну, у больших людей всегда много врагов.

Старая женщина сама, причмокивая, отпила из той же чаши, после чего вздохнула, отставила ее в сторону и вытерла губы тыльной стороной ладони.

– А что сказал тебе Лувертюр, Итан Гейдж? Лоа говорили, что ты приплывешь через море донести до нас последнее слово нашего героя Туссена.

Язык у меня словно разбух и еле ворочался.

– Что изумруды находятся в алмазе, – с трудом выговорил я.

Сесиль разочарованно нахмурилась.

– Не знаю, что это означает.

Я расстроился.

– Но я был уверен, что вы знаете! Вы же мудрейшая из мамбо!

– Всякие сказки ходят… Про беглых рабов, которые прятались в джунглях, про то, что будто бы они нашли несметные сокровища и перепрятали их, неизвестно зачем и почему. Но никто не знает или не помнит, где они хранятся. И никто ни разу не сказал ни о каких алмазах. И сокровища так до сих пор и не нашли.

– Лувертюр был очень болен. Может, он просто бредил?

Моя новая знакомая призадумалась, а затем пожала плечами.

– Но лоа, наши духи, они должны знать. Так ты хочешь понять, американец, что Лувертюр хотел сказать твоей жене?

– Разумеется.

– Тогда идем. Будешь танцевать с Эзули Данто, черной соблазнительницей лесов и вод.

Глава 27

Я, пятясь, выбрался из хижины, и Сесиль последовала за мной. Она подобрала мою лампу и зашагала на звук барабанов тяжелой неспешной походкой. Я двинулся следом. Подобно всем другим моим проводникам, эта женщина довольно уверенно пробиралась через лабиринт канав и мелких островков, но двигалась она гораздо медленнее, останавливаясь время от времени и пытаясь отдышаться, со свистом и всхлипываниями, и насекомые жужжали в такт ее дыханию. Я ждал, когда мы пойдем дальше, и немного нервничал, поскольку понимал, что приглашен не на праздник, а на испытание.

Деревья вибрировали в такт барабанному бою.

– Кажется, за нами кто-то наблюдает, – пробормотал я.

– Да это просто бака, – отмахнулась колдунья. – Маленькое такое чудовище.

– Маленькое что?..

– Они всегда следят, в темноте. И диаб тоже. Дьяволы. Нельзя позволять, чтобы они забрали тебя с собой.

– Легко сказать… А как это сделать?

– Просто всегда держись правильного пути. Ты ж не где-нибудь, а в Гаити.

«То, что ты ищешь». Я старался держаться поближе к Фатиман, и край ее юбки задевал за мои лодыжки. Лес казался каким-то зловещим и недружелюбным, словно я прошел через портал в подземное царство. В кустах что-то шуршало: я чувствовал, что там кто-то есть, кто-то следит за нами, – но ни разу никого не разглядел.

Сесиль тихо хихикала.

И вот я увидел в просвете между стволами отсветы пламени и понял, что мы приближаемся к источнику барабанного боя. Узкая грязная тропинка расширилась и наконец превратилась в хорошо утоптанную дорогу, пролегающую между двумя рядами столбов, похожих на фонарные. Я поднял голову – сперва мне показалось, что столбы эти украшены наверху цветами или лентами, но нет, там были подвешены за ноги черные петухи. Горло у каждого было перерезано, и вся кровь вытекла из тела.

– Бедняки съедятих завтра, – заметила Сесиль.

И вот мы вошли в этот храм на вырубке. Стены его образовывали плотно обступившие со всех сторон деревья, а потолком служила конусообразная крыша из веток и соломы. В центре этого сооружения красовался толстый столб высотой футов в пятнадцать, напоминающий по форме фаллос. По меньшей мере человек сто выстроились по периметру этого храма: все они не сводили глаз со столба, взирая на него с тем же благоговейным трепетом, с каким церковные прихожане где-нибудь в Филадельфии взирают на алтарь. Пламя костра освещало темные лица. Все присутствующие, словно завороженные, раскачивались в такт барабанному бою. Напротив входа сидели четверо мужчин, которые и создавали эту музыку – били в барабаны, плоские и широкие вверху и суженные книзу, сделанные из натянутых на деревянные палки шкур. В руках у других музыкантов были странные уплощенной формы колокольчики, дудки из бамбука и деревянные треугольники, по которым стучали палочками. Ритм пульсировал в такт биению сердца.

– Ну вот, теперь ты видишь вуду, – сказала Фатиман. – Это старейшая на свете религия. Возникла с появлением на Земле человека. – Она взяла погремушку из тыквы, встряхнула ее, и я услышал, как стучат семена внутри. – А эта штука называется «эйсон». Я должна подготовить это место для появления Эзули.

И она начала двигаться по периметру, принимая приветствия одетых в накидки верующих и потряхивая своим инструментом, в ответ на что они низко кланялись ей. А потом все начали пританцовывать, отбивая тот же ритм босыми ногами; церемония наэлектризовывалась, словно заряжалась от генератора, который я некогда построил в Акре. Казалось, даже в воздухе ощущалось легкое покалывание. Все мои чувства обострились до крайности, и я стал слышать какие-то отдаленные шепоты и видеть в темноте.

Сесиль приняла чашу, в которой, как я решил, была святая вода. Кланяясь, она символически предложила отпить из нее всем четырем сторонам света, а затем три раза вылила часть воды на землю: у столба, потом у входа в святилище, а затем – что показалось особенно странным – у моих ног. Неужели меня решили принести в жертву? После этого старая колдунья заговорила на креольском наречии. Толпа отвечала ей, но я разобрал лишь несколько слов. А потом мне вдруг показалось, что я услышал имя одного из богов вуду, которое упоминала Астиза. Теперь воспоминания о старой Африке причудливо смешивались с историями католических святых: упоминались Маву, Босу, Дамбалла, Симби, Согбо и Огу. Но вот старуха остановилась и начала рисовать на земляном полу какие-то знаки. Если церковная община предназначена для вселения христианских заповедей в души паствы, то эти рисунки, решил я, по всей видимости, должны помочь призвать сюда богов вуду.

Я так и не понимал до конца, что делаю здесь, но ритм барабанного боя все убыстрялся, а участники церемонии все сильнее раскачивались. И вот, наконец, они начали танцевать и затянули монотонную песню, продолжая двигаться по кругу цепочкой, которая извивалась как змея. Они отпивали из той же чаши, из которой пил я, и хором повторяли на креольском призывы Сесиль к богам. Танцы эти носили величавый, даже торжественный характер, в них не было ничего варварского или сексуального, а сама хореография отличалась тем же сложным рисунком, что и котильон, который танцевали на балу в особняке Рошамбо.

Черные руки тянулись ко мне, зазывали, и я нехотя присоединился к этому хороводу – я не то чтобы танцевал, но раскачивался и старался двигаться в такт, чувствуя себя страшно неуклюжим и скованным. Негры добродушно улыбались, видя эти мои попытки. Потом по кругу пустили еще одну чашу, и я пил горьковатую жидкость просто из вежливости. На сей раз вкус уже не казался мне таким уж противным, но во рту словно все онемело. Я ощутил страшную жажду и отпивал из чаши еще и еще.

Время остановилось – во всяком случае для меня. Я даже не понимал, как долго длился этот танец: казалось, что всего секунду и одновременно – вечность. Мелодия настолько глубоко проникала в плоть и кровь, что я вдруг почувствовал, что сам становлюсь музыкой. Звуки ее превратились в мостик, соединяющий реальность и сверхъестественное, а потому эта мелодия действительно зазывала духов из другого мира.

Затем толпа вдруг расступилась, словно ее растолкала некая невидимая сила, и на утоптанном полу лесного храма возникла новая фигура. Я оступился и ахнул. Это была моя проводница, таинственная молодая женщина из болот, только на сей раз она сняла капюшон, и роскошные черные волосы каскадом опускались вниз, доставая ей до талии. Она шагнула вперед, к центральному столбу, с грацией оленя. Глаза у нее были огромными, темными, губы – чувственными, шея – высокой и стройной, а взгляд – просто завораживающим. Было в ней нечто от зверя, нечто дикое, необузданное, капризное и норовистое, как у породистой лошади.

– Эзули… – пронесся по толпе ропот.

Нет, конечно, она никак не могла быть богиней! Это была молодая женщина, играющая эту роль. Только мне в нынешнем моем не совсем трезвом состоянии казалось, что она плывет, а не идет, и вся светится изнутри, испускает загадочное сияние. Вот она подошла к столбу, дотронулась до него, и между плотью и деревом вспыхнула яркая искра – так что я даже подпрыгнул на месте. Я был заворожен, загипнотизирован, очарован; все мои мысли исчезли, уступив место чувствам.

При виде красивых женщин я всегда глупею, как заметил Джубаль.

Загадочное создание прислонилось спиной к столбу. Красавица повернула голову и улыбнулась всем присутствующим, но в особенности – мне. Во всяком случае, все ее внимание было обращено на меня. Я смотрел на нее разинув рот, но затем спохватился – все же надо держаться с достоинством. Астиза была красива, но красота этой женщины превосходила все на свете. Она будто светилась изнутри, как Мадонна, была словно выточена из мрамора, как статуэтка святой; она казалась хрупкой и изящной, как венецианское стекло. Судя по цвету кожи, это была мулатка, но этот цвет отличался каким-то особенным золотистым отливом, напомнившим мне о янтаре или меде небесном – последнее, видимо, объяснялось плавной текучестью ее движений. Каждая черта ее лица была само совершенство, отчего красота эта казалась почти неестественной, что одновременно и привлекало, и отталкивало. Эзули была идолом, и прикоснуться к ней человеку было невозможно, немыслимо. Улыбка у нее была ослепительной, а когда она подняла руки над головой, уперлась одной ногой о столб и откинулась назад, ее груди приподнялись, а спина изогнулась дугой, и она предстала во всем своем неземном величии. Где же они нашли такую красавицу? Но, вполне возможно, она и не девушка вовсе, а самая настоящая Эзули во плоти и крови. Или же просто мне, осушившему три чаши со снадобьем Сесиль, привиделось это волшебное создание? Я не мог отвести от нее взгляда и только теперь вдруг заметил, что тело ее искусно и соблазнительно задрапировано тогой, складки которой легки, тонки и почти прозрачны, как шелковистая паутина.

Барабанный бой становился все громче.

– Дамбалла!

Это слово выдохнула вся толпа разом, и я заметил, как в центр круга скользнула змея. Никто не испугался и не отпрянул. Змея просто огромна, толщиной с мою руку и длиной с мое тело. И она скользила по земле прямо к Эзули, точно ручная. Глаза красавицы приветливо и радостно светились, а в полуоткрытых губах замелькал подвижный кончик языка. Я покосился на Сесиль и увидел, как трепещет и двигается кончик языка старой мамбо.

– Дамбалла благословляет его появление здесь! – провозгласила она.

Похоже, эта змея ничуть не боялась людей, как, впрочем, и они ее. Она продолжала подползать к женщине у столба, словно собиралась сдавить ее в стальных объятиях или проглотить. В ужасе я так и застыл на месте, будучи не в силах отвести взгляда, не в силах пошевелиться. Неужели никто не спасет красавицу?

Но нет. Эзули наклонилась, протянула вперед руку, а змея приподнялась, точно собиралась карабкаться на дерево, и все присутствующие откликнулись дружным одобрительным стоном. Женщина и рептилия сплелись в объятиях, и змея нежно и крепко обвила плечи красавицы. А ее треугольная головка спускалась все ниже, обследуя ее торс – зрелище одновременно отталкивающее и эротичное.

– Дамбалла говорит, время пришло! – неожиданно громким повелительным тоном бросила Эзули. Мужчины шагнули вперед, подхватили змею на руки и почтительно, словно Ковчег Завета[28], понесли ее в джунгли. Там они бережно опустили рептилию в листву, и она быстро уползла прочь.

И тут вдруг раздался визг и топот маленьких копыт. В круг перед храмом втащили на красном кожаном поводке черную свинью. Животное было чисто вымыто, и на его хвосте и ушах были повязаны ленточки. Глаза свиньи были в ужасе расширены, и все ее тело сотрясала мелкая дрожь, точно она предвидела свою страшную судьбу.

А глаза Эзули – ибо теперь я называл ее именно так, Эзули Данто, лоа, потрясающая и несравненная богиня красоты мира вуду, – зажмурились в сладостном предвкушении.

Свинью подтащили к рисункам, начерченным на земле рукой Сесиль, чтобы призвать богов, и старая колдунья направилась к животному со сверкающим стальным ножом в руке. Она шла и взывала к своей пастве, и присутствующие в ответ снова затянули монотонный напев. Призыв и напев, призыв и напев. То была особая песня жертвоприношения. А в руках у девушки-богини появилась серебряная чаша – кто и когда успел поднести ей этот предмет? Затем Фатиман наклонилась и опытной рукой перерезала животному горло, а хор взревел с новой силой. Эзули собрала кровь в металлическую чашу, а когда поток ее иссяк и животное замерло на грязной земле (с усталым достоинством жертвы, успел подумать я), высоко подняла чашу в руке и закружилась в бешеном страстном танце, словно исполняя ирландскую джигу. Гаитянцы тоже вскинули руки вверх и закружились, копируя каждое ее движение.

Затем красавица поднесла чашу с алой жидкостью Сесиль, и та принялась бросать в нее щепотки каких-то трав и соли, а потом добавила щедрую порцию рома. Эзули продолжала кружиться в танце у входа в храм, а чернокожие – повторять ее движения. Некоторые из них окунали палец в этот кровавый бульон и облизывали его насухо, другие чертили себе кровью кресты на лбу.

Это было самое настоящее богохульство, однако здесь оно выглядело вполне уместным и органично вписывалось в законы жизни и смерти на этой земле, как чаша вина на причастии в церкви.

Кровь брызнула на столб, на магические рисунки на земле и на музыкальные инструменты – яркие капли отлетали от пальцев Эзули. Она смеялась и танцевала.

Я «причащался» последним. Богиня развернулась и остановилась прямо передо мной – волосы и складки ее платья перестали мелькать в воздухе. Она одарила меня соблазнительной улыбкой и вопросительно посмотрела мне прямо в глаза. Что я должен был сделать? Но я и без ее слов догадался что – и вот она и все остальные стали смотреть, как я окунул пальцы в чашу и слизал с них кровь, как делали другие. Кровь была соленой на вкус и жгучей от рома, а от примешанных в нее трав зрение мое помутилось. Собравшиеся дружно взревели, барабанный бой стал оглушительно громким, и вот я уже затанцевал по кругу вместе с Эзули. Каким-то образом, не прикасаясь к ней, я умудрялся кружиться с ней в такт, словно сами африканские барабаны подсказывали мне все движения. Я был опьянен ее красотой, хотя и подумал мельком: уж не буду ли проклят за участие в таком ритуале?

И тут вдруг Сесиль схватила меня за плечо. Ее длинные ногти были остры и крепки, как у хищной птицы.

– Ответ ищи у нее, мсье, – прошептала она.

– Я хочу ее. Я ее боюсь, – пробормотал я.

– Ты должен идти за ней, чтобы узнать, что хочешь.

«То, что ты ищешь». И вот я почти неосознанно выдернул Эзули из круга и повлек ее за собой в джунгли, двигаясь словно во сне. И снова она поплыла впереди, но не слишком отдалялась, чтобы я мог в любой момент догнать ее. Она уводила меня от болот все дальше в горы, поросшие лесом, все дальше и дальше от барабанного боя. Мы то поднимались на вершину, то спускались вниз, в небольшое ущелье. А ее наряд сиял впереди волшебным светом.

Следуя за ней, я вдруг почувствовал еще чье-то присутствие, хищное и неотступное. Это не были демоны, преследующие меня, когда я находился рядом с Сесиль; это было некое огромное, темное и злонамеренное существо: оно шло за нами по пятам, я ощущал его горячее дыхание на спине и затылке. Но стоило мне оглянуться – и никого не было видно, ни горящих глаз, ничего. Плод моего воображения?.. Но я почему-то был уверен: это не животное идет по следу, а человек, колдун, лоа, столь же неотступный, как тень старой вины или зловещая тайна. Я резко разворачивался, снова и снова, но никого не видел. Или просто не замечал, не мог разглядеть. За верхушками деревьев не было видно неба, так что я не видел ни звезд, ни луны, которые могли бы подсказать мне направление. Я ускорил шаг и, задыхаясь, помчался за Эзули по пятам. Ее наряд стал почти прозрачным, и теперь был виден каждый соблазнительный изгиб ее тела. Я смутно помнил, что женат и что нахожусь здесь ради жены, но не мог не преследовать это необычное существо, ставшее вдруг нужным мне, как воздух.

О чем я думал? Да ни о чем.

Стук барабанов стал совсем слабым. Теперь его заглушал другой звук – льющейся воды. Папоротники вставали стеной высотой в шесть футов, и Эзули раздвигала их руками, точно двери. И вот я вошел следом за нею в грот, образованный отвесными скалами – с поросшего мхами утеса с высоты футов в тридцать низвергался в озеро с темной водой фосфоресцирующий водопад. Я увидел звезды, тысячи звезд, которые отражались в водяном зеркале. Здесь было гораздо прохладней, и воздух пропитан влагой. Красавица шагнула на камень у самого края озера и обернулась ко мне.

– Это наш священный источник. Что ты хочешь узнать, Итан Гейдж? – Голос ее звучал как музыка.

Мой же был хриплым от волнения.

– Что такое алмаз? – с трудом выдавил я. Впрочем, какое это сейчас имело значение?

Я продолжал чувствовать за спиной присутствие человека-зверя, который прятался где-то в тени.

– Идем, и я скажу. – Одежда Эзули соскользнула с ее тела – сама, без малейшего прикосновения. Да, эта девушка была само совершенство; она выглядела столь безупречно, что казалась грозной и недоступной. Ее царская осанка и формы, ее кожа навевала мысли о райском блаженстве; ее груди, живот, бедра и темный треугольник между ними были невыносимо соблазнительны. Она была живым воплощением плотской любви. Я даже застонал, возжелав ее до боли, до судорог. И вот Эзули вошла в воду. Мелкая рябь отражала плавные очертания ее фигуры, и каждое ее движение было отмечено лебединой грацией. Я шагнул за ней следом, как полный идиот, и все мои ощущения исчезли, кроме одного: я знал, что хочу ее – бешено, неудержимо.

Позади надвинулась и нависла надо мной грозная черная тень, но я знал: стоит мне дотронуться до Эзули, слиться с ней воедино – и она оставит нас в покое, разве не так? Ведь она богиня! Лоа! Готовая исполнить любую твою мечту, любую фантазию. Священная вода доходила ей до середины бедер, подчеркивая оставшуюся на виду наготу.

– Подожди! – выдохнул я и начал было срывать с себя одежду. Красавица смотрела и улыбалась мне, так соблазнительно…

И тут вдруг я остановился и заморгал.

Астиза! Это имя вонзилось в мое раздробленное сознание, точно осколок стекла.

Я пошатнулся. Господи! Ведь я женат, и не просто женат, но всем телом и душой принадлежу матери моего сына, самой прекрасной в мире женщине, настоящей красавице и умнице. Я давал клятву! Я выше всего этого!

И тут мне стало дурно. Точно кто-то нанес мне сильный удар в живот, и я застонал, согнулся пополам, и меня вдруг стало рвать. Вместе с рвотой я выплевывал в воду всю ту гадость, которой успел наглотаться, и она издавала жуткое зловонье.

Эзули с упреком смотрела на меня, застывшего у самой кромки воды. Я, опустошенный и пристыженный, отошел от озера. Все мое тело сотрясала дрожь – такое унижение и дурноту испытывал я в тот момент.

И тут соблазнительная улыбка красавицы увяла, а вместе с ней пропало и волшебное свечение. Вода вновь стала темной, и теперь в ней отражались лишь мерцающие звезды. Эзули превратилась в неподвижный силуэт на фоне скалы, а водопад – в сереющую в темноте полоску воды. Неужели я нанес оскорбление сверхъестественным силам?

– Что стряслось? – спросила юная красавица, не выходя из воды и холодно и пристально наблюдая за мной.

Она по-прежнему был невероятно красива, но что-то в ней изменилось. Я не мог предать мою попавшую в плен жену, и после моего отказа волшебные чары разрушились.

– Я женат, – ответил я.

– И что с того?

– Я пытаюсь спасти жену. И не могу, не должен делать этого.

– Так вот, значит, каков твой выбор? Притвориться больным и отвергнуть меня?

– Прости.

– За что?

– Я просто хотел разгадать загадку Лувертюра.

Эзули слегка приподняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.

– Алмаз – это Мартиника, – произнесла она.

– Что?..

– Алмаз, – медленно повторила красавица, – это Мартиника.

– Но как найти этот алмаз на целом острове, который принадлежит французам?

– Он будет прямо перед тобой, Итан.

Голова у меня пошла кругом. Темная тень нависла надо мной облаком, готовая напасть, наброситься, и она бесновалась, потому что ее не пускали ко мне. Эзули была этой преградой. Неужели я допустил непоправимую ошибку? Или, напротив, спас всех нас?

– Но как внутри него могут быть изумруды?

– Они несут на себе проклятие Монтесумы. – Теперь голос девушки звучал словно издалека. – Они несли смерть каждому на протяжении почти трехсот лет. Ну, что, готов рискнуть?

– Да. Ради Астизы. И сына.

Эзули становилась бестелесной, почти невидимой.

– Но ведь ты ее спасешь, верно?

На меня надвинулось нечто темное, так и источающее неукротимую злобу.

– Погоди! – закричал я. – Прошу, пожалуйста!..

Но красавица таяла, точно туман на рассвете.

– Соберись с силами, Итан. Но если сделаешь неверный выбор, то навеки потеряешь то, что любишь больше всего на свете.

– Подожди…

Страшный холод словно ожег мне щеку. Прикосновение было липким и неотвратимым, как смерть, но ощущение это почти тотчас исчезло. Оно было подобно прикосновению шкуры каймана или змеи Дамбалла, сродни холодку стали французской гильотины… а потом вдруг отступило.

Я, шатаясь, точно пьяный, побрел по берегу. Казалось, я только что заглянул в самую страшную и неизмеримо глубокую тьму.

Но о каком неверном выборе она говорила?

И тут я потерял сознание.

Глава 28

Я пришел в себя с мыслью, что в уши мне дует сильный ветер, и нагнетают его огромные ветряные мельницы Антигуа – очевидно, это были фрагменты привидевшегося мне кошмара. Затем я понял, что слышу журчание воды и чувствую на лице ласковое прикосновение солнечных лучей. Я открыл глаза и заморгал.

Надо мной высился бездонный купол неба, а сам я лежал рядом с озером, в водах которого растворилась, ушла от меня Эзули. Вокруг были трава и деревья, сверкающие ослепительно-зеленым. Пели и порхали птицы самых невероятных ярких расцветок, а цветы были свернуты трубочкой и напоминали маленькие золотые горны. Серебристая рябь танцевала на воде в месте падения водопада, и струи его тоже отливали серебром. Волшебное зачарованное место без всякого волшебства…

Я, постанывая, поднялся на ноги. Красавица исчезла, оставив чувство облегчения и невозвратной потери – еще бы, такого искушения мне больше не испытать! Я чувствовал себя полностью опустошенным. И одновременно понимал, что прошел испытание – и, проходя его, сумел спастись. Ощущение темной и грозной силы, готовой поглотить меня, полностью исчезло.

Голова у меня болела, но кружиться перестала.

Нет, погоди-ка, здесь все же кто-то был! Я медленно развернулся на грязном берегу. На камне сидела Сесиль Фатиман – старая, полная… Она сидела и смотрела на меня суровым взглядом.

– Вы меня опоили. – Язык мой был словно ватный и еле ворочался.

– Я показала тебе путь, – улыбнулась колдунья. Во рту у нее не хватало зубов, и это придавало ей вид почтенной пожилой женщины. Днем она уже не казалась такой загадочной и зловещей.

– У меня были галлюцинации. Показалось, что я пришел сюда следом за какой-то молодой женщиной…

– Ты шел за Эзули. Она кого попало сюда не приводит. Ты ей понравился, белый человек.

– Лоа? Но она просто не может быть настоящей.

Фатиман промолчала, и я добавил:

– Она слишком совершенна, чтобы быть настоящей.

Сесиль снова ничего не сказала.

Я, все еще одурманенный, критически оглядел себя. Одежда мокрая и грязная, на лице щетина… Желудок пуст, но есть совсем не хочется. Зато я испытывал сильнейшую жажду и напился чистой воды из озера.

Старуха наблюдала за мной.

– А вы что здесь делаете? – решился спросить я у нее.

– Да вот, смотрю и никак не пойму, зомби ты или нет, – небрежным тоном ответила она.

Само это слово было каким-то мерзким, и на секунду мне даже показалось, что джунгли потемнели, а все яркие краски вокруг померкли. И я вспомнил, как меня преследовало некое страшное и омерзительное существо.

– А кто такие эти зомби? – задал я новый вопрос.

– Люди, которые восстают из мертвых. Или скорее никогда не умирают.

Я просто опешил.

– Как Лазарь?

– Нет. Тебе вряд ли захотелось бы встретиться с этими зомби. Это проклятые рабы своих хозяев, мастеров магии, еще их называют боко. Эти боко дают своим врагам снадобье, от которого те падают и лежат, точно мертвецы. Врагов хоронят. А потом боко может выкопать из могилы и оживить любого своего врага. Но только он становится после этого зомби. Живым мертвецом, который служит своему хозяину. Вместо того чтобы вернуться после смерти в Гвинею и воссоединиться со своими предками, зомби превращается в вечного раба, запертого, как в клетке, здесь, на Гаити. Их никакое восстание не освободит. Это проклятие, но оно хуже, чем смерть.

– Так то, что мы пили, и было снадобьем зомби? – испуганно и возмущенно спросил я.

– Нет, к тому же тебе этого и не предлагали. Боко преследовал тебя и Эзули. Ты с нею лег?

– Ну разумеется, нет! Я женат. И верен своей жене. Я стал другим Итаном Гейджем. Исправился. А она исчезла.

Сесиль окинула меня недоверчивым взглядом.

– Эзули не привыкла, чтобы ее отвергали.

– А я не привык спать с первой попавшейся женщиной.

– Стало быть, в тебе, белый человек, больше силы, чем я думала… Наверное, именно твоя преданность и отпугнула боко. Эзули не позволила бы ему тронуть тебя, потому как ты до нее не дотрагивался. Лоа защитила тебя, спасла от страшной судьбы. Спасла ради чего-то иного. Но она очень ревнива, и всему на свете есть своя цена.

– Так значит, я не превратился в зомби?

– Ты все еще глупый, хоть и поумней, чем зомби. Рты у них открыты, взгляд пустой, и ходят они так неуклюже… Они уродливы, от них всегда пахнет могилой. Ты же выглядишь совсем неплохо.

Я всегда любил комплименты.

– Это означает, что лоа имеет на тебя какие-то виды, и Дессалин сильно удивится, – продолжала Фатиман. – Ты не произвел на него впечатления. Но, возможно, он зачислит тебя в свою армию. Скажи, а Эзули удалось разгадать твою загадку?

– Умоляю, внесите ясность. Ведь эта женщина… она не была настоящей Эзули?

Сесиль не ответила, а лишь окинула меня нетерпеливым взглядом.

– Так была или нет? И вообще, возможно ли такое?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Она велела мне плыть на Мартинику. Сказала, что там я найду алмаз, в котором изумруды. Я так до сих пор и не понял, что это означает. И даже если пойму, мне придется отправиться на остров, принадлежащий французам, и попытаться выкрасть у них сокровища прямо из-под носа, и при этом постараться спасти Астизу и Гарри. Не думаю, что у меня получится справиться в одиночку – мне нужна помощь.

– Тогда обратись за помощью к Дессалину.

– С чего это он станет мне помогать?

– Станет, если ты поможешь ему в его деле.

* * *
Я так и не получил внятного ответа на эту загадку о драгоценных камнях, которую перед смертью загадал моей жене Лувертюр. Зато теперь я знал, в каком направлении искать дальше, и понимал, что для этого надо обзавестись новыми союзниками. Я решил попросить Джубаля отправиться вместе со мной на Мартинику, но для того, чтобы его отпустили из армии повстанцев, нужно было наладить хорошие отношения с Дессалином. И вот я вернулся в лагерь к черному генералу, встретился с ним с глазу на глаз и объяснил, за какими сокровищами охочусь, а затем попросил выделить мне в помощь нескольких его людей. Дал же мне этот черный король возможность повидаться с Сесиль Фатиман! Теперь придется просить его еще об одном одолжении.

– Занятные сказки ты тут рассказываешь, – заметил Жан-Жак, окинув меня подозрительным взглядом. – Ацтекские императоры, потерянные сокровища, какие-то летающие машины…

– В этих сказках большая доля истины. Я ничего не придумываю.

– А я не верю, что это правда. Но, с другой стороны, не могу и утверждать, что это ложь. Я не слишком верю в твою храбрость, Итан Гейдж, но чутье подсказывает, что ты наделен сильнейшим инстинктом выживания, а это свойственно далеко не каждому. Могу выделить тебе солдат лишь после того, как возьму Кап-Франсуа и выгоню оттуда французов. Мне тут донесли, будто бы к городу приближается британская эскадра с целью блокировать Рошамбо, и атака с суши помогла бы решить дело. Скажи, на чьей ты стороне?

Да, это был хороший вопрос…

– На той, которая поможет мне вернуть жену, сына и изумруд, – ответил я. – Так что выходит, что на вашей. И еще я должен получить доступ к сокровищам прежде, чем до них доберутся англичане или французы.

Глава повстанцев кивнул. Амбициозные люди всегда понимали тех, кто ищет выгоду.

– Ты обещал подсказать идею неожиданной атаки на французские укрепления, – напомнил он мне. – И ты должен помочь нам выиграть эту битву. Только затем я помогу тебе вернуть жену и сына. В противном случае мне проще посадить тебя на кол и выставить напоказ, живого и вопящего от боли, зовущего на помощь мамочку, перед французскими укреплениями. Чтобы приспешники Рошамбо поняли, что будет с каждым белым человеком, когда мы победим. Твои визги и крики сильно подорвут их моральный дух, так что польза очевидна.

Он предложил эту альтернативу самым небрежным тоном, и мне вспомнились мои старые знакомцы, такие как участник египетских волнений в 1798 году Алессандро Силано, Джеззар-паша по прозвищу Мясник, вождь индейцев по имени Красный Мундир, а также паша Юсуф Караманли. Всех этих людей объединяло одно – непростительное пренебрежение к моему здоровью. Вообще, я уже давно подметил: власть и жестокость связаны неразрывно, и это удручает. Видимо, свойственные мне доброта и умение посочувствовать никогда не позволят мне занять сколько-нибудь значительный командный пост. Я никогда не смог бы казнить столько невиновных, сколько требуется для достижения неких высших целей и побед.

Тем не менее я всегда был толковым советчиком и умел извлекать из этого выгоду.

– Я выиграю для вас эту битву… вернее, помогу выиграть, – сказал я. – У меня есть план: я знаю, как разрушить их оборонительные укрепления и тем самым положить конец войне. Но я – белый человек, так что вы должны пообещать, что отпустите побежденных французов. Позволите им уйти, как только сдадутся.

– Они этого не заслуживают.

– То, чего они заслуживают, сейчас неважно. Если загнать их в угол, они будут сражаться еще яростней.

Генерал призадумался, а потом кивнул.

– Ладно, может, и отпущу их, но лишь потому, что не хочу проливать кровь моих людей. Как же ты предлагаешь взять осажденный город, если вся моя армия никак с ним не справится?

– Эту идею подсказал мне трехлетний сынишка… – И я подробно объяснил, в чем она заключается и что надо делать.

Глава 29

На рассвете 18 ноября 1803 года на остров надвигались сразу две бури. Об одной говорили скопившиеся на горизонте огромные грозовые тучи – в прогалинах между ними время от времени появлялось солнце, но затем все вокруг затягивало пеленой дождя. Второй бурей грозило стать наступление черной повстанческой армии на французские укрепления.

Этот человеческий поток невозможно было не заметить. Полк за полком занимал отведенную ему позицию, безжалостно вытаптывая тростниковые поля. Подтаскивались пушки, сооружались временные брустверы, солдаты тащили и складывали боеприпасы и разбивали бивуаки. На французской стороне тоже отмечалась бурная деятельность, и в бинокль, одолженный мне одним чернокожим офицером, я видел, как они готовятся отразить очередную атаку. Пели рожки. На редуты насыпали землю, делая их чуть выше в надежде, что последняя лопата грязи поможет остановить фатальную пулю. На флагштоках развевались под тропическим ветром еще несколько трехцветных флагов, словно это могло испугать или остановить наступавших. Кавалеристы гарцевали на своих лошадях по обе стороны реки: копыта животных выбивали грозную дробь. Французская артиллерия даже дала несколько предупредительных залпов, чтобы подтвердить свои намерения биться до конца. В ответ пролаяли пушки Дессалина. Вся эта показуха напоминала мне схватку самцов оленей в пыли на жаре. Животные понимают, что ключ к победе заключается не в том, чтобы пробить противнику глотку рогом, а в том, чтобы вселить в него ужас. Война – это блеф, шок, стремление застать врага врасплох, отчаяние и с трудом сдерживаемая паника.

И моей задачей было вселить как можно больше паники в души французов.

Пока армии «вытанцовывали» друг перед другом, я готовился провести марш-бросок – ночью, перед рассветом, до начала главной последней атаки. Джубаль, Антуан и еще примерно дюжина темнокожих солдат прошли следом за мной влево, к подножию гор, окружавших французов с фланга.

Мы специально выдвинулись таким малочисленным отрядом. Более крупное соединение было проще обнаружить и уничтожить, пока оно медленно пробиралось в джунглях, покрывавших холмы вокруг Кап-Франсуа сплошным зеленым ковром. Мое боевое соединение двигалось босиком, и ни один человек не имел при себе огнестрельного оружия, чтобы оно, не дай бог, случайно не выстрелило в самый неподходящий момент и не выдало наше местонахождение. Вместо этого мы были вооружены трофейными кортиками и мачете для рубки тростника. Дессалин назначил меня капитаном и предложил пару забрызганных кровью эполет, но я отказался, и тогда он вручил мне копье, как знак лидерства. Это было типично африканское оружие, которое выковывали сами повстанцы, – с треугольным металлическим наконечником длиной с полруки, который крепился к древку из железного дерева.

– Наши отцы и деды ходили с такими на льва, – пояснил мне Жан-Жак.

– Стало быть, они подбирались совсем близко? – удивился я.

– Так близко, что чувствовали его жаркое дыхание.

– Нет уж, я лучше возьму умом и хитростью.

Я действительно собирался отказаться от всего этого доисторического багажа, но Джубаль все же убедил меня, что глупо вступать в бой невооруженным и что копье послужит мне не только знаком отличия, но и чем-то вроде знамени или штандарта, палки для ходьбы, шеста для сооружения палатки и так далее. Копье выглядело как-то по-варварски, но стоило моим пальцам сомкнуться на гладко отполированном древке, и я почувствовал себя грозным бойцом. Это было первое принадлежавшее мне оружие со времен Триполи, где я потерял свое ружье, и оно вселяло уверенность, наверное, сродни той, с какой первобытные люди ходили охотиться на покрытых густой шерстью мамонтов. Бывшие рабы, видимо, считали его знаком повышения в чине, а также особого доверия Дессалина ко мне, а потому безоговорочно признали мое лидерство. К чему я был совершенно не готов (как правило, никто никогда ко мне не прислушивался), а потому ощутил прилив сил. Нет, это определенно возбуждает – быть военачальником!

И вот мы дождались сумерек и выступили.

Даже после захода солнца бойцы моего отряда вскоре вспотели и запыхались. Каждый тащил привязанный к спине бочонок с порохом весом в тридцать фунтов – еще одна причина, по которой мы не взяли огнестрельного оружия. Случайный спуск курка, маленькая искра, и бочонок с порохом мог взорваться, и этот взрыв вызвал бы череду взрывов остальных бочонков.

А когда тропинки, протоптанные животными к водопою, становились слишком крутыми и скользкими, нам приходилось цепляться за ветви деревьев. Для утоления жажды мы прихватили с собой калабаши – сосуды, выдолбленные из маленьких тыквочек и наполненные водой с добавлением забродившего сока сладкого картофеля. От этого напитка несколько моих солдат вдруг решили затянуть песню, но Джубаль тут же велел им замолчать, ибо любые проявления веселья совершенно неуместны, если хочешь незаметно подобраться к врагу. Я также прихватил с собой фляжку с ромом и время от времени пускал ее по рукам: каждый солдат отпивал по глотку, что придавало ему бодрости и укрепляло боевой дух.

Мы поднялись в горы, и тут нашим проводником стал Джубаль. Он знал здесь каждую тропинку не хуже пумы и вел нас вдоль извилистой расселины, по дну которой, пробиваясь сквозь мхи, протекал ручей – журчание воды заглушало звуки наших шагов. Под густыми кронами тропических деревьев было так темно, что я с трудом различал широкую спину идущего впереди Джубаля. Поэтому я остановил отряд, попросил одного из бойцов снять изношенную белую рубашку и порвал ее на ленточки, которые велел привязать к бочкам на спинах, чтобы было лучше видно идущего спереди человека. Джубаль снова встал во главе колонны, Антуан замыкал шествие, а я вышагивал в середине.

Все то и дело оскальзывались и спотыкались. К счастью, ругательства на английском, французском, креольском и африканском языках произносились при этом еле слышным шепотом.

Мы поднимались все выше и выше в горы. С деревьев капало после недавнего дождя, над лесом поднимался густой туман, и я слышал, как где-то рядом похрюкивают дикие свиньи, спеша убраться с дороги. Мне вспомнилось преследовавшее меня дьявольское отродье, но сейчас все эти страхи и предрассудки показались мне просто смешными – ведь я был трезв, никакого колдовского снадобья вуду не пил, к тому же рядом были солдаты. Время от времени мы останавливались и прислушивались – не проходит ли поблизости французский патрульный отряд, не блеснет ли где-нибудь в зарослях окуляр бинокля? Но, похоже, весь этот девственный лес принадлежал только нам.

Ни одному из моих солдат не разрешалось курить – опять же из соображений безопасности, ведь бочки с порохом могли взорваться, а запах табака – выдать наше местонахождение. Я видел в темноте яркие белки их глаз, когда они оборачивались взглянуть на своего командира и при этом шепотом уверяли, что от меня исходит свечение, как от призрака.

Казалось, этот подъем длится бесконечно.

– Послушай, я хочу лишь подняться над французскими укреплениями, а не покорять Альпы, – заметил я Джубалю, оттирая пот со лба.

– Но ведь горы на Гаити низкие, разве нет? – отозвался тот.

– И покрыты скользкой грязью. И так и кишат ядовитыми тварями, не говоря уже о том, что здесь полно фекалий разных животных и острых шипов.

– Скоро пройдем через перевал и начнем спускаться. Время еще не пришло. Не тревожьтесь, мсье Итан, Джубаль хорошо знает эти горы. Дессалин говорит, что капля пота может сберечь каплю крови.

– Похоже, что он прав. Вот только пот проливаем мы, а кровь сберегается его.

Мой товарищ рассмеялся.

– Уж лучше попотеть, чем выводить его из себя!

Наконец, наша группа достигла гребня горы, и в лица нам подул освежающий ветер с моря. Находились мы прямо над французскими укреплениями, за которыми виднелись темные воды бухты. Я заранее знал, что луны сегодня не будет, и теперь в отдалении виднелись лишь редкие огоньки Кап-Франсуа. Видел я также огни костров к востоку, во французском лагере. Если мои расчеты верны, то находились мы сейчас над лощиной, куда я недавно заходил вместе с полковником Окуэном, чтобы посмотреть редуты и проверить, как налажена доставка воды.

И вот теперь я собирался использовать всю эту географию, чтобы положить конец войне.

Прошло уже полночи, и времени на то, чтобы осуществить мой план, оставалось не так уж и много.

– Нам лучше поторопиться. Ваша армия пойдет в атаку на рассвете, – сказал я.

– Да, но мы уже нависли над французами, как топор, занесенный над куском дерева, – удовлетворенно заметил Джубаль. – И мои ребята – настоящие трудяги, верно я говорю, чучела вы мои?

Негры дружно рассмеялись, и их улыбки сверкнули в темноте дюжиной белых лун.

– Вот и отлично, – сказал я. – Потому как в противном случае мы все умрем.

При спуске ногам приходится куда труднее, чем легким. Тем не менее вскоре мы услышали бормотание еще одного ручья и вышли из джунглей. Затем приблизились к небольшому горному озеру, что находилось в расселине между утесов – с этой высоты и слетали вниз струи водопада, поставляя воду французам. Мы пригнулись и заскользили вдоль ручья, словно пантеры. Затем самый маленький и шустрый из нас, бывший раб по имени Кипр, вызвался пойти на разведку. Мы молча ждали его минут десять, терпеливо снося укусы москитов. Наконец, он бесшумно вынырнул из тьмы и доложил:

– Шесть солдат, четверо спят, двое на карауле, на выступе.

С полдюжины мачете сверкнули лезвиями – солдаты выдернули их из ножен.

– И чтобы ни звука! – напомнил всем нам Джубаль. – Или они нас, или мы их.

Я нервно сглотнул слюну. Война начнется с минуты на минуту, ужасная и жестокая.

Убийцы поползли вперед, а все остальные бесшумно двинулись следом – на тот случай, если им понадобится подкрепление. Я опасался ружейных выстрелов, криков, звуков борьбы, но кругом стояла полнейшая тишина. Мы проползли вдоль озерца и добрались до выступа, с которого открывался вид на укрепления французов. Я ровным счетом ничего не видел и не слышал – а потом вдруг словно прозрел. Шесть отрезанных голов французских солдат выстроились в ряд у ручья: они походили на дыни. Глаза у них были закрыты, словно несчастные испытывали облегчение, что для них, наконец, все закончилось.

Куда делись их тела, я так никогда и не узнал.

– Отличная работа, – заметил Джубаль.

Я долго не мог оторвать глаз от их бледно-желтоватой кожи. В конце концов, я отвернулся и глубоко втянул ртом воздух.

– А теперь будем работать старательно, как бобры. Строить дамбу через ручей, как делал мой сын во Франции.

– Кто такие бобры? – спросил один из моих спутников.

Я растерялся – мне никак не удавалось подобрать африканский эквивалент.

– Ну, нечто вроде слона, – ответил я после паузы. Эти животные тоже что-то сооружали, и Гарри видел это в Триполи.

– А что такое слон? – тут же последовал еще один вопрос. Эти ныне свободные рабы никогда в жизни не видели слонов, – ни здесь, на Гаити, ни в Африке. Надо было подобрать для сравнения какое-то знакомое всем животное.

– Ну, бобр, он похож на волосатого и очень трудолюбивого мула, – ответил я. – Пошли, давайте натащим сюда побольше веток и обломков деревьев. – И мы принялись за работу с тем же усердием, что и некогда мой мальчик.

Глава 30

Солнце вставало за спиной у армии Дессалина и светило французам прямо в лицо. С высоты открывался превосходный вид на поле брани, и мы видели все в мельчайших подробностях. Я наблюдал за тем, как разворачивается эта битва при Вертьер, словно изучал диаграмму из какого-нибудь военного учебника: колонны солдат двигались, как стрелки на карте – одни черные, другие белые.

Строя дамбу, я преследовал двойную цель. Во-первых, мы должны были отрезать доступ к воде гарнизону, что располагался внизу. И действительно, с первыми лучами солнца до нас донеслись удивленные крики – французские солдаты обнаружили, что вода в их хранилище иссякла. Тогда по тревоге подняли отряд пехотинцев, и они начали карабкаться вверх по склону, чтобы выяснить, почему это ручей вдруг пересох. Хорошо, что мы успели закончить до того, как оказались на расстоянии мушкетного выстрела, иначе б они всех нас перебили.

Второй нашей целью было подготовить диверсию. Мы превратили озерцо, где прежде скапливалась вода, в резервуар на нашей высоте, натаскав в него веток, бревен и камней, а также срезанных стволов молодых деревьев и грязи. Затем мы взяли бочки с порохом и установили их цепочкой у основания дамбы, снабдив каждую куском шнура для запала. Задачей нашей было преподнести неприятный сюрприз находившимся внизу французам как раз в тот момент, когда лучшие полки Дессалина начнут штурмовать оборонительные редуты. По моему плану дамба при взрыве должна была прорваться, и в тыл врагу обрушился бы поток из грязной жижи с мусором и обломками дерева. В точности так же поступили мы с Гарри, прорвав нашу плотину в Ниме. Помню, как весело мы наблюдали за хаотичным потоком, уносившим с собой листочки, веточки и насекомых. Астиза лишь удрученно качала головой при виде того, как мы радовались.

Я видел, как наполняется резервуар, и наслаждался своей смекалкой, точно малое дитя. Чернокожие бойцы разлеглись у края дамбы, наблюдая за тем, как к нам карабкаются французы. На счету у каждого из моих людей было по отрубленной голове. Они выставили их, как боевые трофеи, что напомнило мне о днях жесточайшего террора в Париже.

– Самое время приготовиться зажечь запалы, – сказал я своим подопечным. Я так извалялся в грязи, что теперь был практически неотличим от остальных – дюжины перепачканных с головы до пят, ухмыляющихся во весь рот бобров или мулов. Вода подступала уже к самым краям резервуара, еще немного – и она прольется вниз, замочив наши бочонки с порохом. Я нащупал в кармане жилета жестянку с кусочками тлеющего угля, а затем достал растопку, которую захватил из лагеря.

И тут же нахмурился. Растопка подмокла, а жестянка была такой холодной на ощупь!

Я был слишком поглощен строительством дамбы и забыл, что могу промокнуть. Вода и грязь просочились в крохотные дырочки для вентиляции, а я недоглядел, не сделал ничего, чтобы сохранить ее содержимое в сухости – и все из-за того, что слишком наглотался рома! Я открыл маленький контейнер. Угли в нем потемнели, и огня большене было. Я взирал на них с самым дурацким видом. Черт!..

Нет, ей-богу, я глупее трехлетнего ребенка!

Я покачал головой и откашлялся.

– Кто-нибудь захватил с собой кремень и железо?

Джубаль с сотоварищами удивленно уставился на меня.

– Железа у нас полно, Итан, – ответил он. – А вот кремня нет.

– Ладно, тогда можно использовать полку из кремниевого ружья. И добыть искру.

– Но ты сам приказал оставить все ружья в лагере.

– Ну, допустим. – Я судорожно соображал. – Тогда, может, взять оружие убитых французов?

– Ты велел побросать все в воду, чтобы случайно не разрядилось.

– Да, верно. Пытался соблюсти все меры предосторожности, чтобы мы смогли пробраться тихо, как мышки… – Только теперь я окончательно осознал, что не продумал всех деталей и тонкостей плана, что, увы, было мне свойственно. Возможно, следует начать записывать все по пунктам.

И тут я вспомнил об одном фокусе. Мне рассказывал о нем Фултон.

– Может, фосфор у кого есть? – спросил я своих соратников.

– А это что за штука? – спросил один из строителей дамбы.

В Париже я экспериментировал с бутылкой фосфора. Стоило открыть плотно притертую пробку и сунуть в бутылку щепку, и содержимое воспламенялось. Очень эффектный получался фокус.

– Ну какой фосфор может быть в черной армии, Итан? – заметил Джубаль.

– Тоже верно. Жаль…

– Наши люди умеют добывать огонь трением. С помощью палочек.

– Отлично!

– Но на это нужен час, никак не меньше, – сказал Антуан.

Черт, опять не подходит! Как-то раз я помог отыскать гигантское древнее зеркало из металла, с его помощью можно было поджигать целые корабли. И вот теперь я притащил на эту гору чертову уйму пороха, а поджечь его и устроить взрыв было нечем. Да, сталь у нас имелась, но мы находились на склоне из скользкой мокрой глины. Я послал людей искать камень, с помощью которого можно бы было высечь искры, но сколько мы ни бились, ни терли и ни стучали этими камнями друг о друга, у нас ничего не получалось. Высечь хотя бы одну искорку огня в этой грязной луже было столько же шансов, сколько найти сухую траву для растопки после ливня.

Нет, мыслить надо было более логично и последовательно.

Снизу по направлению к нам карабкался по склону отряд солдат. Вот они остановились, чтобы немного отдышаться, и, видимо, услышали странные звуки, исходящие откуда-то сверху. Они окликнули своих караульных, но, разумеется, ответа не получили. Мы видели, как наши противники скинули свои мушкеты с плеч. Затем их офицер рявкнул какую-то команду, и они вновь стали подниматься вверх, усталые, но настроенные весьма решительно.

Тем временем колонны Дессалина дошли почти до самого конца лощины и приготовились атаковать. Если солнце поднимется достаточно высоко и осветит их позиции, хватит и одного выстрела из пушки, заряженной картечью, чтобы снести ряды повстанцев, точно ураган, не дать им опомниться и начать наступление.

Если, конечно, мы не сумеем отвлечь противника.

Думай, Итан, думай! Что бы на твоем месте сделал Бен Франклин?

«Неправильная подготовка есть подготовка к поражению», – со свойственным ему занудством поучал меня этот человек. Он утверждал, будто бы добрую половину моих поражений подготовил я сам. На самом деле это было далеко не так, но доля истины в его обвинениях меня в двойственности характера и принятых решений все же была.

Так, что же еще, что еще?

«Не зарывайте свои таланты в землю. Господь дал их вам, чтобы использовать. Что толку от солнечных часов в тени?»

Солнечные часы. Солнце… Да, солнце! Ну, конечно же! Мне было чему поучиться у многих уважаемых мыслителей и ученых. Архимед построил огромное зеркало, с помощью которого поджег и уничтожил древнеримскую эскадру, подступившую к Сиракузам. Возможно, и мне удастся использовать ту же идею, чтобы взорвать бочки с порохом. Солнце поднималось все выше, горы к востоку уже не окутывала туманная пелена, и первые яркие лучи осветили место нашей стоянки. К счастью, при мне оказалось увеличительное стекло, которое я приобрел, чтобы определить подлинность изумруда, который непременно верну, стоит только мне ухватить этого подлеца Мартеля за глотку. Так что можно использовать стекло, чтобы сфокусировать эти первые утренние лучи солнца.

– Выгнутость этого прибора позволит сфокусировать излучение, – с важным видом заявил я своим товарищам, совсем не уверенный в том, что правильно объясняю. Когда строишь из себя ученого, лучше выражаться как можно туманнее.

Фраза явно произвела на них впечатление. Тем временем французский отряд приближался; мы слышали, как солдаты перекликались между собой, продолжая карабкаться к нам. А у нас не было ничего, чтобы их остановить. Они находились на расстоянии в сотню ярдов, внизу, в тени деревьев.

Я достал увеличительное стекло и, дрожа от нетерпения, подставил его лучам тропического солнца. Время никогда не является константой, все зависит от обстоятельств. Бывает, оно ползет, точно улитка, или летит, подобно орлу. Яркий весенний день проходит быстро, а дождливый и холодный тянется целую вечность. Теперь же время как будто бы вовсе остановилось – я ждал, когда клочок высохшего мха начнет дымиться, сетуя на то, что лучи светили еще недостаточно жарко, и не был уверен, получится у меня или нет. Тем более что к востоку на горизонте собирались облака. Что если сейчас они перекроют спасительный источник света? Да и ветер поднялся сильный…

Быстрее, быстрее, ну, давай же!

– Оберните кончик моего копья сухими листьями, пусть будет как факел, – распорядился я, пока мы ждали. – И обрызгайте листья остатками рома. Если сработает, будет чем поджигать шнуры от запалов.

Чернокожие воины закивали. Видимо, они думали, что я знаю, что делаю.

Казалось, прошла вечность. И вот мы услышали бряцание оружия – отряд из пятидесяти французов преодолевал последнее препятствие на пути к нам.

– Они приближаются, Итан, – предупредил меня один из моих товарищей. Все они залегли рядком у дамбы, и воды ручья продолжали подниматься – еще немного – и они хлынут через плотину. Когда, когда, ну когда же? Как мог я забыть столь элементарную вещь: пропотев над добычей огня столько времени, следует прикрыть его спиной от ветра! Вначале потерял сына, потом – жену, а теперь, кажется, и здравый смысл…

Да, сумасшедшая выдалась неделя!

Хотя… Нет, разум я еще окончательно не потерял. Растопка задымилась.

– Не оставь нас, Дамбалла! – молился Джубаль.

И вот, наконец, мелькнул змеиный язычок пламени.

– Сойдите с дамбы, – предупредил я повстанцев.

Французы заметили какое-то движение, и снизу грянул выстрел. Мысленно я представил, как все взоры солдат из подразделений Дессалина, замерших в ожидании, обратились к редутам. Возможно, это насторожит и французов, и тогда застичь их врасплох не получится. Моя глупость могла разрушить весь план атаки.

– Держи факел, белый человек. – Один из моих спутников протянул мне копье, наконечник которого был обернут листьями и обильно сдобрен крепчайшим ромом. Я сунул его в огонь, и факел вспыхнул.

– Сейчас они будут стрелять, уже выстроились в линию! – выкрикнул еще один из повстанцев.

Я бросился к дамбе. Вода доходила уже почти до ее краев. Бочонки стояли внизу, запалы торчали из них, как стебли овса, а находившиеся еще ниже, у подножия горы несколько десятков мужчин так и взревели, увидев меня с горящим факелом в руке. А затем они упали на колени и прицелились из мушкетов. Было бы просто самоубийством спускаться на виду у них, чтобы поджечь порох, но ведь это была моя идея, разве не так? Я обернулся и посмотрел на своих товарищей. Нет, никто из рабов не станет теперь делать за меня грязную работу. Ее должен сделать только я, а для этого требовалась незаурядная храбрость.

И вот я спрыгнул вниз и, размахивая факелом, оставлявшим дымный след в воздухе, бросился к первой бочке и поднес факел к запалу. Шипение, вспышка – и шнур загорелся.

Защелкали выстрелы.

Я кинулся ко второй бочке и поджег ее шнур.

Снова раздались выстрелы, и на этот раз я услышал, как в дамбу с противным чмоканьем врезаются пули – звук, ставший таким привычным за последние дни. Слава богу, что в руках у них были не слишком надежные мушкеты, а не длинноствольные ружья, позволяющие вести более прицельную стрельбу! Вода начала стекать с края плотины, и ручейки ее неумолимо приближались к пороховым бочкам.

– Скорее, Итан! – крикнул Джубаль.

А чем, черт возьми, он думает, я тут занимаюсь?!

Третий бочонок, затем четвертый, пятый, треск выстрелов… Дымки от залпов картинно поднимались в утреннем воздухе, запалы весело пылали и тоже добавляли дыму и пламени, и я сиял ярко, точно монета на солнце, а крики теперь доносились и сверху, и снизу, от линии французских укреплений. Я был выставлен напоказ, точно мишень в тире, и в таком виде полз вдоль внешней части дамбы, поджигая по очереди каждый запал на бочонках. Просто безумие какое-то!

– Итан, первая вот-вот взорвется! – предупредил Джубаль.

А ко мне тем временем бежали солдаты, направив на меня штыки и стволы мушкетов. Им оставалось преодолеть последний невысокий холмик, и раскрасневшийся от усердия лейтенант, грозно размахивая своей саблей, направлялся прямо ко мне. Выкрикивались также предупреждения о бочках с порохом и приказы немедленно затушить фитили.

А у нас не было оружия, чтобы отстреливаться.

И тогда я развернулся и метнул копье, этот пылающий метеор, издав при этом воинственный клич, как какой-нибудь африканский воин. Молодой офицер находился всего лишь в нескольких ярдах от меня, и я хорошо разглядел его раскрасневшееся лицо. При виде копья глаза его испуганно расширились. Что он подумал в этот последний момент, офицер, находившийся в тысячах миль от родной Франции, знавший, что половину его армии выкосила желтая лихорадка, что командир его – жестокий и жалкий распутник и что черная армия уже стучится в двери его гарнизона? А теперь еще он видел пылающее копье, запущенное неким выпачканным в грязи безумцем, видел ряды дымящихся бочонков с порохом и головы шести караульных, выставленные на краю дамбы и взирающие на него невидящим взглядом.

Копье попало в цель: мужчина вскрикнул, а сабля его взлетела в воздух, вращаясь, точно лопасть ветряной мельницы. Он отлетел назад, в сторону своих товарищей, и из груди его торчала рукоятка моего примитивного оружия.

Я поплелся к нашему сооружению и вдруг заметил, что кругом потемнело – небо быстро затягивалось тучами, которые собирались перед рассветом на горизонте. Солнца почти не было видно. Мне просто повезло, что я успел воспользоваться увеличительным стеклом.

И тут взорвалась первая бочка.

Все остальные тут же тоже стали взрываться по цепочке, словно петарды. Взрывы эти рвали и рушили дамбу вдоль ее основания, от одного конца до другого, и вот на наступающих пехотинцев обрушилась лавина из грязи, камней, острых щепок и палок. Тут не выдержала и оставшаяся часть конструкции: она обвалилась разом вместе с отрубленными головами, круша и сметая все на своем пути; головы при этом подпрыгивали. А потом вниз хлынула целая стена воды.

Чернокожие кричали, а вода ревела, превращаясь в хаотичный поток из грязи, деревьев и пены, который подхватывал оказавшихся поблизости людей и уносил их с собой – правда, более шустрые солдаты успевали отскочить в сторону. Артиллеристы на редутах между полем сахарного тростника и лагерным резервуаром обернулись и разинули рты от изумления. Вода с грязью стекала с горы и обрушивалась на лагерь, сметая палатки и распугивая ржущих лошадей; волны ее с ревом бились о насыпные стенки укреплений, сложенных из земли и бревен. Солдаты, находившиеся там, в ужасе разбегались в разные стороны, побросав артиллерийские орудия и амуницию.

Потоку не удалось пробить стенки укреплений, но вода перехлестывала через валы и затапливала все, что находилось за ними, оставляя след разрушений на всем своем пути от подножия горы до передовой французов. Все кругом погрузилось в хаос.

А затем началось наступление.

К лощине выдвинулась колонна чернокожих воинов. Она извивалась змеей, и повстанцы издали оглушительный боевой клич – он эхом разнесся по всему полю боя. И вот они ворвались на него через образовавшийся в обороне прорыв. Бряцало оружие, сверкала сталь штыков, а потом вдруг блеснула яркая вспышка – это ударил залп из орудий бывших рабов. Поднялся столб дыма. Французы открыли яростный ответный огонь, и он стал косить ряды чернокожих мужчин и женщин, как стебли сахарного тростника. Но это не остановило атакующих. Все новыми и новыми волнами они налетали на французов. Вел их командир по имени Франсуа Капуа, которого я видел в лагере Дессалина, – настоящий сгусток энергии. Размахивая саблей, он прорывался вперед вместе со своими людьми сквозь плотный огонь. Потом его лошадь упала, но он тут же вскочил на ноги и снова бросился в атаку. После еще одного выстрела у него слетела шляпа, а когда кто-то из повстанцев выронил флаг Гаити, командир подхватил его и поднял высоко над головой, вдохновляя тем самым своих мужчин и женщин.

Французские оборонительные линии наводнили сотни чернокожих. Даже с высоты, где я стоял, были слышны их торжествующие крики. Они действовали столь мужественно и безрассудно, что один из изумленных французов даже зааплодировал им.

И в 1803 году еще попадались настоящие рыцари.

А чуть позже бывшие рабы нахлынули на редуты огромной темной волной, высоко поднимая красно-синие боевые знамена с вырезанной посередине дыркой. Они били противников штыками и резали ножами для рубки тростника, захватывали пушки и поворачивали их стволы на своих врагов. Колонна их теперь распространялась не только на всю вражескую оборонительную линию, но еще и обхватывала ее с флангов. Треск мушкетных выстрелов и грохот пушек достигли апогея. В рядах атакующих появились бреши, но они не сдавались и в ответ рядами выкашивали наполеоновскую пехоту в синих мундирах.

Благодаря моей чуть запоздалой диверсии повстанцы получили полное преимущество.

Побежденные французы начали отступать к Кап-Франсуа и внутренним оборонительным линиям, выстроенным и вырытым близ города, но я понимал: здесь мы полностью разгромили самый большой их гарнизон. Форт при Вертье находился на высоте, с которой было очень удобно отбивать атаки с востока на город, и пушки повстанцев вскоре должны были пробить последнюю линию обороны французов. Рубка шла отчаянная – вскоре все внизу было затянуто густым дымом от выстрелов, и я почти ничего не видел, однако ничуть не сомневался в исходе сражения.

С Рошамбо покончено, это ясно.

Зато я видел Дессалина, который наблюдал за ходом битвы со спокойствием, свойственным разве что Бонапарту. Генерал сидел на большом камне, нюхал табак и с невозмутимым видом взирал на колонны, марширующие мимо него с победными криками. Облака на небе приобрели зловещий серовато-синий оттенок, и, словно в ответ победным залпам, грянул гром и засверкали молнии. Я чувствовал себя богом на горе Олимп.

– Назад, Итан! – Джубаль дернул меня за руку, и предназначавшаяся мне пуля просвистела мимо. Отряд французов, поднимавшихся к нам, изрядно поредел, но несколько храбрецов все же остались, и они продолжали стрелять – в отместку.

Я бросил последний взгляд на весь этот хаос, поднятый нами. Повстанцы продолжали рваться вперед, трехцветные флаги падали на землю, а флаги гаитянской повстанческой армии торжествующе взмывали вверх.

Затем словно разверзлись небеса, и на землю обрушились потоки дождя. Бешено сверкающие молнии словно знаменовали собой великую перемену в мире – белые побежали от черных. Через несколько секунд все мы промокли до нитки и уже не видели за сплошной пеленой дождя, что творится внизу. Будто в театре опустили занавес.

И тогда мы поднялись и побежали в джунгли.

Глава 31

Бежали мы недолго. Погнавшиеся за нами французы преодолели последнее препятствие – вал в том месте, где была дамба, – а затем открыли стрельбу по джунглям и, видимо, ждали ответного огня, который бы выдал наше местонахождение. Но мы не поддались на эту провокацию, и им пришлось удалиться. К тому же армия их отступала, и они не хотели, чтобы им отрезали путь.

Мы наблюдали за ними из зарослей папоротника.

– Это твоя лоа Эзули защищает нас, – заметил Джубаль. – Даже несмотря на то, что ты сумасшедший. – Слухи о моем странном свидании с Сесиль Фатиман мгновенно, как какая-нибудь зараза, распространились среди повстанцев. – Чем ты ответил Эзули на такую любезность?

– Да ничем, – сказал я. – Просто последовал за ней, а потом вдруг вспомнил о жене, и тогда лоа исчезла. Хотя Сесиль считает, что она спасла меня от превращения в зомби. И я, как обычно, не понял толком, что там произошло.

– Такая уж судьба у мужчины: он не понимает многих важных вещей, когда речь заходит о женщинах, – с философским видом заметил мой товарищ. – Они такие же таинственные и непонятные, как перемещения звезд на небе. Но тебе повезло.

– Возможно, – кивнул я. – Мы обязательно победим, друг мой. А это означает, что я должен следовать ключу, который подсказала мне Эзули. Поедешь со мной на Мартинику спасать мою жену с сыном и искать сокровища?

– Если на это дала благословение лоа, то да, конечно. Ты ведь глуп и безрассуден; значит, надо проследить, чтобы ты не попал в новую передрягу.

На сердце у меня потеплело от этих слов. Лучшего союзника и помощника, чем Джубаль, просто представить было невозможно – он мудр, а я хитер, и мы прекрасно дополняли друг друга. Я очень опасался Мартеля и того, что он может сделать с Астизой и Гарри, и крайне нуждался в помощи.

– Мои ребята тоже в тебя поверили, – добавил Джубаль.

Они были нужны мне все, чтобы одержать победу на острове, принадлежавшем французам.

Через некоторое время мы осторожно, ползком, перебрались обратно и стали наблюдать за действиями победившей армии Дессалина. Тысячи повстанцев рыли новые окопы перед внутренней линией защитных французских укреплений, а сотни других разворачивали трофейные орудия и подтаскивали свои. Теперь черные закрепились на высотах, и стратегическое положение Рошамбо становилось просто безнадежным.

Потом я посмотрел на море и увидел, что там появилось множество новых кораблей. С того момента, как мы с Джубалем бежали из города, к его берегам прибыл целый флот. Если это французские суда, то мои враги (сам порой удивляюсь своей способности перебегать с одной стороны на другую) могут продержаться еще какое-то время. Если же английские – им конец.

– Давайте спустимся к Дессалину, – сказал я своим соратникам. – Мне нужен бинокль.

Мы спустились и оказались на поле боя, где недавно шла жесточайшая рубка. Лужи, оставшиеся после дождя, приобрели розоватый оттенок – так много в них скопилось крови. Кругом ползали и стонали раненые. Друзья и родственники тех, кто участвовал в сражении, пришли искать своих близких и рыдали, обнаружив бездыханные тела. У солдат, оглушенных мощными орудийными залпами, сочилась из ушей кровь. Это было хорошо знакомое мне и очень печальное зрелище, и я утешался лишь мыслью о том, что мы победили.

Затем мы прошли мимо тел убитых французов, и я с грустью отметил, что одним из них стал полковник Габриель Окуэн: пуля угодила ему прямо в грудь. На лице его застыло сардоническое выражение. Моя измена не спасла этого славного человека.

Тела убитых с той и другой стороны стаскивали в одну кучу для массового захоронения – сделать это надо было быстро, пока они не начали разлагаться на жаре. Операции тяжелораненым производились прямо на месте с помощью такого же окровавленного мачете, которым столь же безжалостно рубили тростник на плантации Лавингтона. Что ж, столь быстрое и решительное вмешательство было, пожалуй, милосерднее, чем пила хирурга. Однако некоторые раненые отползали в сторону, предпочитая смерть сверкающей стали мачете.

Несмотря на успешно проведенную диверсионную операцию, армия повстанцев тоже понесла большие потери – несколько сот человек убитыми и ранеными. Куча отсеченных рук и ног была более убедительным доказательством проявленного ими мужества, нежели медали, которыми их могли наградить впоследствии: куски черной плоти напоминали вязанки дров.

Я наблюдал за тем, как казнят собак-людоедов Рошамбо – их расстреливали прямо в клетках из мушкетов, и животные визжали и выли на разные голоса. Затем дверцы клеток распахнули, чтобы свиньи могли подкрепиться их останками.

Дессалин в нарядном мундире продолжал оставаться все на той же высотке. Он промок до нитки от тропического ливня, но выглядел столь же величественно и безжалостно, как воины-мамелюки, которых я видел в Египте, в своей двурогой шляпе с черным плюмажем, мундире с золотыми позументами и французских кавалерийских сапогах. Предводитель повстанцев отдавал четкие приказы своим легионерам – видно, умение это отточилось за долгие годы войны. Мне предстояло стать свидетелем величайшего исторического события – первой полной и триумфальной победы восставших рабов. Лувертюр был отмщен. В этот момент Дессалину мог бы позавидовать сам Спартак.

К нему то и дело подходили посыльные, и я тоже, выждав момент, протиснулся вперед.

– Мои поздравления, командир.

– А, мсье Гейдж! – сказал он. – Дождались последнего момента, чтобы преподнести французам сюрприз… Признаюсь, я уж испугался, что вы нас бросили. Но в конце концов великий потоп все же состоялся, как и обещал ваш христианский бог Ной.

– Пришлось подождать, пока Бог заставит солнце подняться повыше, чтобы можно было поджечь растопку, – объяснил я ему. – А Он, боюсь, не слишком спешил.

– Солнце, можно считать, не светило вовсе.

– И все же провидение дало нам такую возможность. – Я решил умолчать о своей промашке, о том, что не позаботился о более надежных способах поджечь фитили у бочек, но Жан-Жак и без того обо всем догадался.

– Вы авантюрист и азартный игрок, мсье, – заявил он мне.

– Я просто импровизировал. Мой недостаток, обещаю исправиться.

– Как бы там ни было, но мы победили. К берегу подходят британские корабли, а Рошамбо заперт в ловушке, как корнуольцы в Йорктауне. И теперь родится новая страна, как в свое время родилась ваша. Мы отплатим французам за все. Они ответят за преступления, которые совершали веками.

Я должен был что-то сказать на это. Подлости, которые вершили французы в своих колониях, должны были рано или поздно обернуться против них – ведь жертва учится у своего мучителя и отвечает тем же. И французам предстояло испытать все те страшные пытки и мучения, которые они сами же и изобрели. Наш Спаситель надеялся, что прощение послужит излечением человечества от этой заразной болезни, но пока что я не видел тому доказательств. Люди почти всегда отвечали худшими, а не лучшими поступками, и эта их привычка наводила меня на мрачные размышления. Осознание того, что сам я в немалой степени поспособствовал этому чудовищному кровопролитию, как-то не слишком радовало.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – решил все же попытаться я.

Генерал посмотрел на меня удрученно.

– А разве они когда-нибудь предоставляли нам такую возможность?

– Желтая лихорадка, сами знаете, безжалостно косила их ряды, вот они и отчаялись. Французская армия тоже очень сильно пострадала. Корнуольцам, к примеру, было разрешено сдаться с честью.

– Если б все белые люди проявляли ту же кротость, что и вы, они бы уже давным-давно проиграли. Возможно, я не удовлетворюсь одним Гаити. Вполне может быть, что я соберу мощную армию и отправлюсь завоевывать мир.

– Вам вряд ли понравится этот мир. В Европе слишком холодно и ветрено. В Америке – тоже. Если б Лувертюр был здесь, он бы рассказал вам, как там неуютно.

Генерал нахмурился, и я решил, что чем скорее уберусь отсюда, тем лучше. Особенно с учетом цвета моей кожи.

– Если прибыли британские корабли, пусть англичане доделывают за вас работу, – посоветовал я. – Вы возьмете Кап-Франсуа, это несомненно, но когда тысячам белых будет грозить полное уничтожение, они станут биться яростно и до последней капли крови и унесут с собой множество жизней ваших солдат. А если им разрешат сесть на английские корабли и убраться отсюда, вы одержите победу без кровопролития. Санто-Доминго станет свободным – и вы ничем не запятнаете свою честь. И тогда иностранные государства быстрее признают вашу страну.

Жан-Жак призадумался. Месть всегда так соблазнительна…

– И вы станете не просто освободителем, а милосердным правителем, – продолжил я. – Станете героем парижских салонов, примером британскому парламенту, партнером Соединенных Штатов. Дессалин Справедливый! Мужчины будут отдавать вам честь, а женщины – восхищаться вами.

– Да, полагаю, сдержанность – одна из главных черт поистине великого человека. – Эти слова вождь повстанцев произнес с некоторой долей сомнения.

– Бенджамин Франклин тоже так считает. Он, знаете ли, мой наставник. Иногда занудствует, но ум у него острый, как бритва.

– Но эти переговоры должны стать моей идеей, не вашей.

– Конечно.

– И они должны прославить меня, а не вас.

– Я ухожу в тень.

– А еще переговоры эти должен вести человек, которому доверяют белые. И в то же время они должны проводиться в полной тайне. Ведь Рошабмо может перехватить моего посланника и выпотрошить из него все прямо на глазах у моей армии. Он злобен, безрассуден и подл.

Злодеи чуют друг друга за милю, по запаху, как собаки.

– Да, – согласился я, – я бы тоже не стал доверять этому типу.

– Правильно. – Похоже, генерал принял решение. – И человеком, который будет вести переговоры по эвакуации французов, должны стать вы, мсье Гейдж.

* * *
Давать советы приятно, но проблема состоит в том, что их порой принимают весьма опасные люди. И вот я, палимый полуденным солнцем – соломенная шляпа плантатора куда-то затерялась, – оказался на нейтральной полосе, разделяющей две враждующие армии, и шел, размахивая белым флагом. Прикинув в уме, сколько людей должно было быть на нашей стороне и на стороне наших противников, я пришел к выводу, что сейчас на меня нацелены по меньшей мере десять тысяч мушкетов, причем со всех четырех сторон. Перспектива быть выпотрошенным казалась вполне реальной, поскольку в последний раз я застукал генерала Рошамбо во время соития, да еще запустил в него ножом для разделки мяса, в ответ на что он открыл по мне стрельбу. Уж лучше промолчать о том, что я являлся автором диверсионной идеи с потопом. А также о том, что участвовал в церемонии вуду, познакомился с гаитянской богиней любви и красоты и не возражал, когда черные повстанцы выставили на краю дамбы на всеобщее обозрение отрубленные головы французских солдат. Дипломатия подобна любовному роману – противной стороне куда как проще и лучше не знать и не понимать всего, что происходит.

Я надеялся, что за последние несколько дней, насыщенных столь драматичными событиями, французский генерал позабудет, кто я такой, но он тотчас же узнал меня. Я догадался об этом по выражению его лица – с такой кислой миной встречают обычно сборщиков налогов, наглых проныр-журналистов или тещу. Я же постарался скроить самую приветливую мину, и это несмотря на то, что в его глазах, видимо, до сих пор являлся потенциальным рогоносцем, пусть даже Рошамбо и не успел переспать с моей женой. Он определенно этого добивался, но ему помешали непредвиденные обстоятельства.

Мы встретились возле одного из последних его редутов. Беседа носила прямолинейный и грубый характер.

– Предатель и убийца Итан Гейдж осмелился вернуться? – начал генерал.

– Чтобы спасти ваше гнездо разврата.

– Да как вы только могли переметнуться к черным, участвовать в развязанной ими резне?!

– А как вы могли домогаться моей жены, а потом отправить ее на корабль вместе со своим сводником Леоном Мартелем? – парировал я. – Не получилось изнасиловать ее, вот и решили сделать из нее проститутку?

– Да как вы смеете оскорблять мою честь, мсье?

– А как посмели вы, генерал?.. – Тут я спохватился и решил, что подобный обмен оскорблениями может длиться вечно, а потому лучше перейти ближе к делу. – Всем вашим солдатам, надеюсь, стало теперь ясно: Господь наслал на них кару за их преступления. И если вы не прислушаетесь ко мне, всех, в том числе и вас, ждет ужасная расплата.

Заслышав эти слова, к нам подошли несколько офицеров.

Рошамбо весь так и кипел от злости, но он был загнан в ловушку и понимал это. Если я, Итан Гейдж, являюсь его единственным шансом на спасение, он не станет выхватывать саблю и рубить мне голову. Генерал с трудом подавил ярость, выпрямился во весь рост и спросил:

– Дессалин говорит об условиях сдачи?

– Его пушки нацелены на город. Его войска заняли выгодные позиции и готовы развязать резню. Пострадают не только ваши люди, но и ни в чем не повинные женщины и дети, – он ответит жестокостью на жестокость. Черная Африка у ваших ворот, генерал, и бывшие рабы жаждут мести. – Я выдержал паузу, чтобы до всех дошел смысл моих слов.

– Тогда зачем вы здесь? – ворчливо спросил Рошамбо.

– Чтобы предотвратить дальнейшее кровопролитие. Дессалин готов предоставить вам возможность уплыть отсюда на британских кораблях. С одним условием: вы должны обещать, что Франция откажется от Санто-Доминго раз и навсегда.

– Но мы и с Британией в состоянии войны!

– Лично я – нет. Я американец, переговорщик, и результаты этих переговоров должны устроить все три стороны. Вы можете презирать меня сколько угодно, как и я вас, но если вы сообщите мне, где находятся мои жена и сын, я обещаю уговорить британцев взять на борт всех вас, спасти ваши несчастные никчемные жизни. Лучше попасть в плен к англичанам, чем стать жертвами кровавой мести Дессалина, разве я не прав?

Офицеры, собравшиеся вокруг, закивали и одобрительно забормотали что-то. Они услышали о помиловании и с надеждой уставились теперь на своего генерала.

Рошамбо, щурясь, смотрел на море. Согласившись уплыть с британцами, он автоматически становился военнопленным. Но, сделав это, он мог спасти десять тысяч жизней – впервые за все время совершить достойный поступок. Однако генерал все еще колебался, словно взвешивал все за и против, выбирал лучший способ сохранить честь.

Наконец, он выдавил из себя:

– Хорошо.

– Хорошо что? Где Астиза и Гарри, маленький мальчик, которого похитил этот ваш монстр и преступник?

Собравшиеся офицеры так и ахнули – они ничего об этом не знали. Рошамбо так и почернел от ярости и смущения, но затем решил попробовать обратить это обстоятельство в свою пользу.

– Фор-де-Франс на Мартинике, – коротко ответил он, признавшись тем самым в похищении моей жены. – Я отправил их туда ради их же благополучия и безопасности, кретин вы эдакий! Чтобы защитить жену от беспочвенных подозрений и опрометчивых действий ревнивца-мужа. – Затем генерал обернулся к своим офицерам. – Этот идиот хотел затащить ее в джунгли к черным, и все мы знаем, к чему бы это привело. Но я успел заметить, что эта женщина носит охранный медальон от Бонапарта, вот и решил спасти ее. Чтобы французское благородство защитило ее от американского безрассудства.

Теперь все они смотрели на меня с упреком. И горькая истина состояла в том, что я действительно пренебрег безопасностью своей семьи. Я решил, что оба мы наговорили достаточно, и погрузился в презрительное молчание, чтобы вселить в присутствующих сомнение – какая из этих двух версий является правдой.

Итак, я промолчал, и Рошамбо решил развить успех.

– Да, вы должны благодарить меня за то, что я спас вашу семью! И вот еще что. Мы отправим вас к британцам первым, чтобы положить конец кровопролитию. Бонапарт узнает о вашем предательстве, а я войду в историю как спаситель ни в чем не повинных жителей Кап-Франсуа. – Он развернулся к своим офицерам. – Меня еще будут называть героем, вот увидите.

Я кивнул.

– Согласен. Но мне нужно рекомендательное письмо к губернатору Мартиники.

Глава 32

Признаю, стоило мне оказаться в нескольких ярдах от берега, и я тут же испытал неукротимое желание плюнуть на все и бежать, доплыть до Мартиники на британском корабле и оставить Дессалина и Рошамбо разбираться между собой. Я страшно соскучился по Астизе и Гарри, к тому же будущее Санто-Доминго после столь разрушительной войны выглядело весьма туманно, а кроме того, я понимал, что последняя эвакуация французов с острова будет совершенно душераздирающим зрелищем. Французские креолы, родившиеся на этом острове и вложившие свои жизни в развитие Санто-Доминго, которому суждено превратиться в Гаити, должны будут оставить свою родину, бросить все, что нажито, и превратиться в ссыльных. Мне не стоит дожидаться этой печальной процедуры сдачи и массового бегства.

Но я также понимал, что в промежутке должен постараться спасти хотя бы несколько жизней. И раз уж мне удалось завоевать доверие Дессалина (не думаю, что я мог рассчитывать на дружбу или сколько-нибудь теплые отношения с этим человеком, слишком уж он ненавидел людей моей расы), не мешало бы выбить у него согласие на то, чтобы Джубаль и его люди отправились со мной на поиски Астизы и Гарри. К тому же они еще могли бы помочь мне примерно наказать Мартеля. И вот я взошел на борт британского флагманского судна и проинформировал его капитана о том, что французы согласны сдаться без единого выстрела и что он сможет предоставить приют беженцам и, таким образом, лишить Францию одной из ее богатейших колоний.

– Французы проиграли рабам? – Капитан был потрясен этой новостью.

– Не просто проиграли, они на грани полного уничтожения.

И вот вскоре в гавань, чтобы принять на борт беженцев, вошли британские военные корабли и французские торговые суда. Эвакуация началась организованно и продемонстрировала лишь абсурдность того, что люди собирались спасти и вывезти. Они тащили с собой на пристань портреты своих уродливых предков, написанные маслом, потускневшие от старости супницы, любимого козла, сундук с театральными костюмами, ящики со спиртным, антикварные дуэльные пистолеты, шляпные коробки, столовое серебро, свежеиспеченные батоны хлеба длиной свыше двух футов, резные фигурки божков вуду, серебряные распятия и расписные седла для верховой езды. Детишки забирали с собой кукол и оловянных солдатиков. Их матери то и дело нервно заглядывали себе за вырезы платьев, проверяя, на месте ли временно спрятанные там драгоценности; мужчины похлопывали по карманам сюртуков – убедиться, что деньги при них. Офицеры Рошамбо и британские моряки выстраивали всех в очереди, отнимали наиболее громоздкие предметы (одна семья, к примеру, притащила на пристань клавесин), и какое-то время здесь сохранялась хоть и озабоченная, но вполне дружественная атмосфера.

Но вот стало смеркаться, открыли винные подвалы, и французские офицеры вместе с гражданскими лицами быстро напились, после чего в заброшенных уголках города начали орудовать мародеры. Заметив творившиеся в городе беспорядки, черные повстанцы, которые до этого терпеливо ждали окончания эвакуации, стали просачиваться в Кап-Франсуа и присоединились к грабежу. Начались перестрелки, вспыхнула паника. Организованные очереди рассыпались и превратились в бушующие толпы, несколько шлюпок перевернулись, и людей пришлось вытаскивать из воды. Последний битком набитый пассажирами французский корабль отплыл так поспешно, что врезался в риф и начал тонуть. Пришлось пересаживать людей на подоспевшее британское судно.

Я был удивлен, что при всем этом, особенно с учетом столь долговременного конфликта, обошлось без изнасилований и убийств. Послушавшись моего совета, Дессалин тут же осадил своих людей, чтобы избежать обстрела и бомбардировки с европейских кораблей. На бортах судов творился самый настоящий хаос, беженцев рассаживали между орудиями, запихивали в рундуки и под перевернутые спасательные шлюпки. Из города эвакуировали даже обитателей сумасшедшего дома: их приковывали цепями к планширу, а они, возбужденные до крайности, кричали и выли. Матери рыдали, дети хныкали и куксились, собаки лаяли, армейские офицеры захватили на борт своих любимцев – обезьян, макао и попугаев. Места на кораблях не хватало, и отчаявшиеся матросы начали выбрасывать за борт часть сваленного на палубе багажа.

Сбежали не только белые, но и несколько чернокожих – в основном слуги, не желающие расставаться со своими хозяевами, – а кое-кто из белых и мулатов решил рискнуть и остаться на берегу. И все равно самым потрясающим впечатлением от этой сдачи стало для меня окончательное разделение по расовым признакам. Корабли, битком набитые пассажирами, дали значительную осадку – их палубы пестрели белыми лицами. На шканцах скопилось столько народу, что рулевой с трудом поворачивал штурвал. И все суда не плыли, а еле тащились, выбираясь из запруженной судами гавани.

А на берегу дымился Париж Антильских островов, только что переименованный повстанцами в Кап-Гаитьен.

С наступлением ночи армия победителей вошла в город и начала праздновать – чернокожие танцевали на улицах все с той же ритмичной энергией, что я наблюдал в джунглях. Горящие дома отбрасывали на них зловещие оранжевые отблески. В воздухе стоял горьковатый запах дыма и пороха – победители палили в воздух из ружей. Пахло также подгнившими продуктами из разоренных кладовых, жареной свининой и козлятиной, цыплятами – все это готовили тут же, прямо на улицах, на кострах. Я видел нескольких белых и мулатов, но попадались они редко: эти люди старались держаться в тени и одобрительно наблюдали за празднованием черной армии.

Несмотря на все свое нетерпение, я решил, что лучше не беспокоить Дессалина в разгар его триумфа. Тем более что он был занят становлением нового государства. Я попросил назначить мне аудиенцию в удобное для него время и остался ждать в гостинице – владелец ее сбежал, и платить за номер было некому. Генерал не входил в побежденный город до 30 ноября 1803 года. И вот, наконец, я не выдержал и на следующий день пошел повидаться с ним. Штаб-квартиру он устроил в бальной зале губернаторского дома Рошамбо. Выглядел Жан-Жак усталым, но довольным и, судя по всему, наслаждался властью – еще бы, ведь теперь он завладел всей западной половиной Эспаньолы! Посетители шли к нему потоком, просили продвижения по службе, торговых преференций или исправления несправедливостей. На длинном столе, приставленном с одной стороны к письменному, помощники подсчитывали и составляли список потерь и приобретений. Офицеры входили и выходили с заданиями установить в Кап-Гаитьен должный порядок, а только что назначенные министры занимались формированием правительства. Я понял, что стал свидетелем великого события, образования нового государства – нечто аналогичное мне довелось наблюдать на своей родине тридцать лет тому назад. Я бы непременно стал делать заметки, будь у меня перо и бумага. Но нет, сейчас мне было просто не до этого. Я горел нетерпением отыскать свою семью, вместо того чтобы выступать в роли историка.

– Мои поздравления новому Спартаку! – поприветствовал я Дессалина, прождав в приемной больше часа сверх назначенного времени аудиенции.

– Я превзошел Лувертюра и буду короноваться, стану императором, – ответил на это генерал. – Наполеон со мной и рядом не стоял.

Наполеон находился в пяти тысячах миль от этих мест, а Рошамбо на роль Цезаря вообще никак не годился, но я решил не спорить с этим утверждением и сменил тему.

– Я сделал все, что от меня требовалось, чтобы вы одержали победу, а теперь могу сделать еще больше для Гаити, – заявил я. – Всем правительствам всегда нужно золото. Возможно, я смогу раздобыть его для вас.

– Вы всё о тех легендах?

– Позвольте на время одолжить у вас Джубаля и еще несколько человек, и я возьмусь за поиски сокровищ Монтесумы. А потом мы с вами расстанемся друзьями, и я смогу удалиться на покой.

– Хотите, чтобы я помог вам в поисках жены и сына?

– Разумеется.

– Возможно, вы многому научились здесь, на Гаити. Семья куда как дороже разных там побрякушек. – Эти слова Жан-Жак произнес торжественно и громко, чтобы слышали все, кто находился в зале. – А преданность гораздо дороже страха.

Я понимал, почему генерал прибегнул к этим сентенциям. Он был новым Моисеем в стране нового типа, но руки у этого Моисея были по локоть в крови после долгих лет сражения с врагами, которые только и ждали, когда он оступится и падет. Придется ему каким-то образом устанавливать в стране этические нормы. И я нисколько не завидовал ни его власти, ни грузу ответственности.

– Так я могу взять ваших людей и отправиться с ними на поиски своих любимых, а заодно и реликвий, которые, судя по слухам, перепрятали беглые рабы? – напомнил я ему о себе.

– Если мои люди согласны, – кивнул генерал. – И где вы собираетесь их искать?

– На Мартинике, так сказала мне лоа. Мой враг Леон Мартель отправился именно туда.

– Возможно, там удастся поднять следующее восстание рабов?

– Поначалу надобно хорошенько оглядеться, разведать обстановку…

Жан-Жак взмахом руки дал понять, что аудиенция окончена.

– Можете считать, что вы уже отплыли. Следующий!

Часть третья

Глава 33

Нынешний правитель Франции и его супруга были родом с островных колоний. Бонапарт – корсиканец, и само написание его имени говорило об итальянских корнях, а дальними его предками были римские генералы и заговорщики эпохи Ренессанса. А Мартиника – это остров, где родилась и провела детство Жозефина. Именно там, в этом райской красоты месте под склоном никогда не дремлющего вулкана, я надеялся найти жену и сына и выторговать им свободу.

Мартинику принято считать настоящей жемчужиной Карибских островов, но северная его часть целиком сдалась на милость дымящего Мон-Пеле. К берегам здесь подойти еще сложней, чем к Антигуа. Огромные валы Атлантики разбиваются о скалы на его восточном побережье, а лазурные воды Карибского моря, омывающие песчаные пляжи островов с запада, полны коварных отмелей. Дома плантаторов гнездятся на зеленых склонах гор. Издали все это походит на шахматную доску с чередованием белых и зеленых клеточек. Французские корабли нашли укрытие и защиту от британцев вглавной бухте под пушками Фор-де-Франс – крепость эта высится на скале из затвердевшей лавы. После всех ужасов, виденных мной на Гаити, этот остров выглядел таким мирным с моря, однако я понимал, что моя группа темнокожих воинов не может вот так, запросто, высадиться на берег и начать спрашивать адрес Леона Мартеля у первых встречных. Ведь они стали свободными, а это худший кошмар местных белых, правящих на острове.

В мой черный отряд входили жизнерадостный и практичный Джубаль, осторожный и умный Антуан и еще шестеро негров, жаждущих приключений и блеска ацтекского золота. Они прямо-таки сгорали от нетерпения. Мы отплыли от Кап-Франсуа на голландском торговом судне, капитан которого искал временное убежище, хотел оказаться на безопасном расстоянии от британских военных кораблей, не упустивших бы возможности захватить принадлежащие Голландии островные колонии. «Сахарные» острова Карибского бассейна так часто меняли флаги, что могли бы дать в этом фору каким-нибудь куртизанкам, меняющим наряды. Соперничающие флотилии то и дело нападали на торговые суда – грохотали пушки, моряки прыгали за борт и добирались до берегов вплавь.

Наш корабль являлся небольшим парусным судном под названием «Ньемеджен» с двумя мачтами и крохотной каютой, где спали капитан, его помощник и я – вот наглядное преимущество белых. Джубаль со товарищи, часть которых страдала от морской болезни, устроили себе вполне уютное гнездышко на палубе, под навесом, сделанном из куска старого паруса. Капитан Ганс ван Лювен поначалу сомневался, что ему нужна команда из негров, не закованных в цепи, но вскоре обнаружил, что с моими искателями приключений, оплатившими проезд вперед монетами, полученными от Дессалина, иметь дело куда как проще и выгодней, чем с разболтанными европейцами. Они всегда охотно приходили на помощь: латали паруса, указывали, где и как обходить рифы, бросали и поднимали якорь…

– Надо же! Точно они такие же люди, как и мы, – дивился капитан.

Две недели мы потеряли, добираясь от островов Ливорд до северного окончания Мартиники под названием Виндвордс. Каждую ночь мы бросали якорь в новом месте, выискивая самые укромные бухточки на разных островах, а завидев в море паруса, старались избегать встречи с незнакомым судном.

И вот, наконец, мы подошли к острову, где власть французов была пока что непоколебима.

Согласно плану мы должны были обогнуть мыс Саломон к югу от Фор-де-Франс и бросить якорь в одной из небольших бухт на южном побережье Мартиники. На картах от деревни Труа Ривьер к основным поселениям, что находились севернее, вела долина, и я счел, что прежде, чем предстать перед губернатором Мартиники Мишелем Ламбо с рекомендательными письмами от Рошамбо, мне стоит выйти на разведку и постараться получить как можно больше информации от местных жителей. Я считал, что найти жену не так уж и сложно. Ведь Астиза из тех женщин, что привлекают к себе внимание, и если Мартель не прячет ее где-нибудь в темнице, слухи о красавице должны просочиться в каждый уголок острова.

А потом фортуна внесла еще большую ясность в эти планы.

Пока мы двигались к юго-востоку, к нашей цели, я заметил в двух милях от побережья Мартиники огромную гору-вулкан. Склоны ее покрывала застывшая лава, и она поднималась почти на шесть сотен футов над уровнем моря. Вершина горы была заостренной, и выглядела она самым величественным образом, причем этот монолит еще и был виден издалека, за многие мили. Очевидно, с вулкана открывался прекрасный вид на морские пути до острова Санта-Лючия и дальше к югу. Мы старались держаться подальше от берега, чтобы не напороться на рифы.

– Это Гибралтар Карибского моря, – задумчиво пробормотал я.

– Больше походит на член Агве, бога моря, – заметил Джубаль.

– Если так, то он, должно быть, высматривает Эзули, – усмехнувшись, добавил Антуан.

– Нет, он больше похож на алмаз, господа янки, – вмешался в наш разговор бородатый капитан. – Вы только посмотрите, как сверкают на солнце его склоны!

С минуту я не обращал внимания на этот его комментарий, а затем вдруг меня осенило – мой спящий мозг проснулся.

– Алмаз? – Я выпрямился и еще раз взглянул на скалу.

– Вы обратите внимание, как сверкают грани, точно отшлифованные, – повторил ван Лювен. – Поэтому французы и называют его Ле Диамант. Особенно ярко он сверкает на солнце сразу после дождя.

– Так эту скалу называют Алмазной? – переспросил я.

– Ну, да, я только что так и сказал.

По спине у меня пробежал холодок. Алмаз, о котором предсказывала Эзули, находился прямо передо мной.

– Вы уверены?

– Посмотрите на карте, американец.

Наконец-то фортуна начала мне благоволить!

– А в этой скале имеются пещеры? – поинтересовался я.

– Нисколько не удивлюсь, если да, – кивнул Ганс. – Хотя я не знаю ни одного человека, который бы побывал там. Ну, разве что местные поднимаются иногда, если им нужны кактусы или экскременты морских птиц. Воды там нет, так что для жизни это место непригодное. К счастью, на Мартинике полно ресурсов. К тому же, там самые красивые в мире женщины. Одна из них, если не ошибаюсь, подцепила самого Наполеона.

– Да, Жозефина. Его жена.

– Умница креолка. Получила свой приз.

– Вообще-то в ту пору он был беден, а сама она пребывала в отчаянии, – со знанием дела заметил я. – Ее первого мужа только что казнили, отсекли голову ножом гильотины. Эта пара начинала с нуля и карабкалась все выше и выше, оба действовали весьма расчетливо, и ожидания их оправдались. Они просто созданы друг для друга. Жозефина на шесть лет старше своего избранника, но чувствует себя в высшем парижском обществе как рыба в воде. Она довольно хорошенькая, вернее, наделена обаянием, вот только зубы у нее совсем скверные.

– Но ведь не из-за зубов он ею пленился, – заметил капитан.

– Из них двоих она в большей степени наделена житейской мудростью. Ну, по крайней мере, так было вначале. И она всегда очень ловко управляла его амбициями.

– И сейчас восседает на троне над всем миром… Только не говорите мне, Гейдж, что вся эта вонючая и грязная штуковина под названием жизнь не зависит от случайностей, сложенных с обстоятельствами, помноженных на расчеты и поделенных на чистой воды везенье. Готов поспорить, что там, на берегу, есть тысячи женщин куда как красивее вашей Жозефины. Но что поделаешь, раз Господь распорядился и бросил кости именно так?

– Я ищу только одну женщину. Мою жену, которую похитил другой мужчина.

– Да, малоприятная история… Выходит, она от вас убежала, так, что ли? И вы напрашиваетесь на еще более серьезные неприятности, высадившись на берег вместе с этими черными? Рабы с Гаити… Да знаете, какой там вас ждет прием? Вас будут пытать, забросают вилами…

Я это предвидел.

– Нам нужно тихо и незаметно пристать где-нибудь к берегу, не входить в порт с парадного входа, – сказал я Гансу. – Сколько вы хотите за шлюпку и моток бечевки для рыбной ловли? – Дессалин дал мне денег на расходы из награбленного у жителей Кап-Франсуа.

Будучи расчетливым голландцем, капитан ван Лувен назвал сумму, вдвое превышающую стоимость шлюпки. В Нью-Йорке это назвали бы настоящим вымогательством, в Голландии же – умением стричь купоны.

– Договорились, – кивнул я. Деньги все равно были не мои, и жадничать тут нечего. – Ну, а продукты?

За продукты была названа тройная цена.

– Ладно, идет, – вновь не стал спорить я. – Постарайтесь подойти как можно ближе к острову в сумерках, ну а потом спустим за борт вашу шлюпку. И негры доставят меня до берега.

– А как же мы, Итан? – спросил Джубаль.

– А вы должны притвориться свободными рыбаками, заниматься ловлей в море, неподалеку от скалы под названием Алмазная. Думаю, что Туссен-Лувертюр, Черный Спартак, имел в виду именно ее, подсказывая, где надо искать.

* * *
Я высадился на Мартинику вооруженным, но, разумеется, не таким бросающимся в глаза и примитивным оружием, как копье. За мои заслуги в переговорах о сдаче и эвакуации из Кап-Франсуа повстанцы наградили меня пистолем, порохом, офицерской саблей и кинжалом в ножнах, который я спрятал под сюртуком, засунув сзади за пояс. А еще они подарили мне маленький спортивный пистолет, который обычно используют на скачках, – его я держал в рукаве. Если удастся найти на этом острове мушкетон, я и его куплю. Почему-то я подозревал, что пробивать путь к успеху мне придется с помощью стрельбы.

Моя небольшая группа причалила к берегу ночью, в лунном свете. Песок здесь оказался мелким, чистым и удивительно белым – ну прямо как сахар! Он так и светился, когда на него накатывали фосфоресцирующие волны моря. Мы устроились на ночлег прямо здесь, на берегу, а голландское торговое судно взяло курс на Картахену. На следующее утро я велел Джубалю и его команде разбить секретный лагерь неподалеку от Алмазной скалы, а затем отправиться на рыбалку, чтобы пополнить запасы провианта, который мы закупили у алчного голландца.

Тем временем, прошагав часа два от береговой линии, я оказался на плантации, прошел по аллее и вышел на дорогу. Вскоре я остановил фургон, груженный тростником, и попросил подвезти меня. Надсмотрщик против моей компании не возражал. Когда мы доехали до ближайшей деревни, я, заплатив два франка, пересел в более удобное и быстрое средство передвижения – карету – и объяснил, что я франкоговорящий американец и что меня неожиданно высадили на берег с голландского судна, которое стремилось удрать от преследования британского фрегата. Кроме того, я сказал, что собираюсь в Фор-де-Франс – хочу обсудить там торговые перспективы, возникшие с возобновлением войны в Европе, – и даже показал письмо Рошамбо.

Поскольку Соединенные Штаты всегда зарабатывали очень неплохие деньги на продаже враждующим сторонам оружия, объяснения эти были приняты весьма благосклонно. И вот к концу дня я оказался в столице острова, месте куда более радостном и процветающем, нежели Кап-Франсуа. Туда уже прибыли беженцы с Гаити, и все гостиницы и постоялые дворы были переполнены. Тем не менее мне все же удалось подкупить клерка, и я получил номер в лучшей гостинице города, где принял ванну, а затем просто замечательно поужинал – впервые за все то время, что покинул Париж. После этого я отправил записку в губернаторский дом, где сообщил, что являюсь американским торговым представителем с французскими рекомендательными письмами и прошу аудиенции у губернатора Мишеля Ламбо. Там я рассчитывал узнать, не прибывала ли на Мартинику красивая, но опечаленная женщина, похожая на египтянку или гречанку, которую сопровождает подозрительный и омерзительный, как таракан, мужчина, обокравший многих людей и держащий в заложниках маленьких детей. Если Мартель – преступник, то почему бы не натравить на него французов? Пусть хотя бы помогут его найти.

Я все разузнаю, а потом отправлюсь на разведку к Алмазной скале.

Вскоре мне доставили письмо с приглашением посетить губернатора в половине одиннадцатого, и я стал приводить в порядок костюм. Затем вышел на улицу, залитую солнечным светом, где пальмовые ветви покачивались на ветру, и не успел опомниться, как меня остановил высокий плотного телосложения европеец с тропическим загаром и ищущим пронзительным взглядом рептилии. Он был одет в унылый черный костюм, плохо выбрит и имел зубы цвета прогорклого сливочного масла. И пахло у него изо рта столь отвратительно, что я резко отпрянул.

Он ухватил меня за запястье обеими руками – фамильярность, которой я никак не ожидал, – улыбнулся широко, но ничуть не дружественно.

– Итан Гейдж, если не ошибаюсь?

– Разве мы знакомы, мсье? – отозвался я.

– Мы встречались в Париже.

Я снова оглядел странного человека с головы до пят.

– В ювелирном магазине Нито, – подсказал он. – Тогда вы сбили меня с ног и сломали нос моему нанимателю.

Сердце у меня тревожно забилось. Свободной рукой я ухватился за рукоятку пистоля.

– А еще, помнится, вы стреляли в меня, но промахнулись. На вашем месте я бы сделал после этого определенные выводы. Уцелевшая мишень выжила и может начать стрелять в ответ. – Шельмец наклонился ко мне еще ближе. – Может, как-нибудь проверим?

– Мое дело – предупредить вас. Я нахожусь под защитой губернаторов Санто-Доминго и Мартиники, – заявил я.

– Но Рошамбо капитулировал.

– Но не Ламбо.

Европеец пожал плечами.

– Я здесь не для того, чтобы причинить вам вред. Если подключать официоз, это может осложнить наше сотрудничество на данном этапе. Мой наниматель хотел бы, чтобы сперва вы заглянули к нему. – Руки моей он так и не отпустил. – Так что нечего тянуться за оружием. К тому же вокруг у меня друзья, и они уже держат вас на мушке, прямо в этот момент. И начнут стрелять прежде, чем вы успеете спустить курок.

Я с трудом подавил искушение оглядеться по сторонам и напустил самый невозмутимый вид, хоть и весь вспотел от усилий, после чего спросил:

– Насколько я понимаю, вашим нанимателем является мошенник Леон Мартель?

– Французский патриот Леон Мартель.

– Мерзавец, вор, негодяй и злодей.

– Амбициозный, настойчивый и очень умный человек. Он ждет вас и приглашает отобедать в своем шато в Труа-Илет.

– У этого жалкого уличного воришки есть шато?

– У него есть высокопоставленные друзья, в число которых входит и Ламбо. И еще при нем находятся женщина с мальчиком, с которыми, как он считает, вы очень хотели бы встретиться. Так будет гораздо проще и полезнее, чем идти на какие-то аудиенции с губернатором и поднимать там неудобные вопросы.

Так значит, мне не придется искать сатану, а достаточно будет просто побеседовать с ним за чаем.

– Он держит моих жену и сына под замком?

– Au contraire[29]. Он их гостеприимный хозяин. И они не только благодарны ему за проявленное гостеприимство, но и с нетерпением ждут вас. Вы нужны всем нам, чтобы начать.

– Начать что?

– Искать вместе сами знаете что. И мы должны захватить с собой все необходимое. – Тут сообщник Мартеля, наконец, отпустил мою руку. – У нас с вами мало общего, но в одном мы все же сходимся. Вы столь же алчны, как и мы.

Глава 34

Вместе с двумя его подручными мы прошли вдоль базальтовых стен Фор-де-Франс и спустились к набережной, где находился паром. Как только мы поднялись на борт, гребцы с коричневато-черной кожей взялись за весла, и мы направились через широкую гавань к деревне Труа-Илет, находившейся на северо-восточном побережье Мартиники. Мой сопровождающий представился, назвавшись Вороном – шпионы, как правило, склонны придумывать себе эффектные клички, – а потом сообщил, что Жозефина выросла именно здесь, в этой части острова, и что тут проживают самые богатые и знатные семьи.

– Именно они заставили свою родную дочь объяснить мужу необходимость сохранения рабства, – рассказал он. – И она в том преуспела.

– Да, Бонапарт ей доверяет, – согласился я. – Поэтому и случилось кровопролитие в Санто-Доминго.

Как и Мартель, этот мерзавец и его плохо отмытые подельники предпочитали ходить в черном. В таких костюмах в тропиках ужасно жарко, зато подобный вид внушает уважение – видимо, так они считали. Ворон был подчеркнуто, даже как-то вычурно любезен со мной, и поэтому про себя я прозвал его Вороной, а его товарищей – Стервятником и Канюком. Всем троим не мешало бы почистить перышки.

– Мартиника никогда не допустит того, что случилось на Гаити, – говорил Ворона, пока гребцы налегали на весла. Произнес он это скорее с надеждой, чем с уверенностью. – Местным черным просто претит эта революционная лихорадка.

– Думаю, рабы Мартиники сами решат, что им претит, а что нет, – возразил я.

– Мы докажем им, что свобода обходится дороже рабства.

– Пытками и казнями?

– Насилием, мсье. Это и есть цена процветания.

На берегу нас ждала карета. Пока мы проезжали мимо пышных зарослей из фиговых деревьев и гибискуса – дорога походила на зеленый туннель, куда с трудом просачивался солнечный свет, – Ворона вкратце поведал мне об истории острова. Мартиника развивалась примерно тем же путем, что и Антигуа, но с французским акцентом. Гористая местность с водопадами позволяла использовать энергию воды вместо ветряных мельниц. А в остальном там было все то же – рабы, сахар, лихорадка и кастовое деление.

– Вон там, в самом конце этой дороги, росла и воспитывалась Жозефина, – показал Ворона.

– Она настоящая мастерица подниматься вверх по социальной лестнице, – заметил я. – Ничуть не уступает в этом Эмме Гамильтон, возлюбленной Нельсона.

– Да, она рождена и воспитана должным образом. Это в крови. Нет более отчаянных и решительных политиков, чем политики островного происхождения. Нисколько не удивлен, что революционной Францией правят креолка и корсиканец. Все островитяне – отчаянные борцы за выживание.

Мы проехали мили две, и вот карета подкатила к изящному шато во французском стиле, не столь грандиозному сооружению, как особняк лорда Лавингтона на Антигуа, зато наделенному особым изыском и красотой. Лужайки окаймляли искусно посаженные деревья, и кругом цвели целые каскады цветов, так что воздух был плотно насыщен головокружительным ароматом гибискусов, орхидей и олеандра. За рядами стройных эвкалиптов и каштанов высились кедры. Все растения здесь, во влажном и жарком климате, разрастались до почти немыслимых размеров. Листья бананов не уступали по ширине лопастям ветряных мельниц. Виноградные лозы походили на тросы для осветительных приборов где-нибудь на оперной сцене. Алые, как сутаны кардиналов, пламенели цветы на «огненных» деревьях возле дома, создавая приятный глазу контраст с его кремовыми стенами. Неужели это и есть тюрьма Астизы? Скорее все это походило на место, куда я мечтал удалиться на покой.

Мы вышли из кареты и двинулись по гравиевой дорожке к дому. И тут вдруг Ворона резко остановился и жестом показал, что надо подождать. Из сада показалась маленькая фигурка, которая бросилась нам навстречу. Потом ребенок остановился, присмотрелся и нерешительно застыл на месте, точно испуганный олененок.

Сердце мое дрогнуло, и я опустился на колени, чтобы сравняться с ним ростом.

– Гарри! – позвал я его. Он по-прежнему смотрел недоверчиво, словно и узнавая меня, и одновременно сверяясь с воспоминаниями. – Гарри, это папа! – Мне было больно напоминать мальчику об этом.

– Да, это он, сынок, – послышался голос Астизы.

Я поднял глаза. Она стояла возле усыпанного красными цветами антуриума, сама прелестная, как цветок, в белом французском платье. Здесь моя жена была в безопасности. Сама ее красота и поза говорили об этом, и я испытал облегчение и удивление одновременно. Я думал, что мою семью держали в темном каменном застенке, но выяснилось, что здесь они как на итальянском курорте. Может, они вступили в сговор с моими врагами? Вот, наконец, Гарри осторожно приблизился ко мне и теперь смотрел на меня серьезно и строго, как может смотреть только трехлетний ребенок, не слишком понимающий, что происходит. Он словно изучал меня, выискивал какие-то перемены.

– Я так скучал по тебе, Гарри. Ты как, здоров? – спросил я его, хотя и без того было видно, что мальчик в полном порядке, так что я ощутил легкое разочарование. Ведь до этого я был уверен, что мне придется с боем выручать его из плена.

– Мама сказала, мы должны тебя дождаться. Хочу домой, – заявил малыш.

Господи, как человеческое сердце может выдержать все это, как может оно столь сильно трепетать в грудной клетке от тоски и угрызений совести?!

– Я тоже очень хочу домой, – признался я. – Где бы он ни находился, этот дом.

– А ты будешь со мной играть? Здесь так скучно!

– Конечно, мы поиграем, сынок. – Голос мой осекся. – Можешь показать, где здесь твое любимое место?

– Вот там. Пруд с рыбками.

– Тогда пойдем и попробуем поймать хотя бы одну. – Я поднялся с колен.

– Одну минуту, Гейдж. – На дорожке возникли еще два бандита из шайки Мартеля, и теперь мужчины окружали меня со всех сторон. Меня обыскали, отобрали пистоли, саблю и нож – и все это на глазах у сына. Затем они отошли в сторону. – Даю вам несколько минут. Лишь для того, чтобы продемонстрировать нашу добрую волю, – сказал Ворона. – Но поспешите. Мартель ждет.

– Я ждал целых шесть месяцев…

– Не советую начинать партнерские отношения с глупых препирательств.

– Партнерские?

– Теперь все будет по-другому.

Как же, по-другому… Дожидайтесь! Эта банда еще злее и опаснее того дьявола, что скрывался в джунглях Гаити, и безобразнее, чем зомби, восставшие из могил. Вся эта рать кисло наблюдала за воссоединением семьи. Астиза торопливо чмокнула меня в щеку и прошептала:

– Прости, но мне пришлось пойти с ним. – Гарри нетерпеливо дергал меня за штанину. – Позже все объясню, – добавила моя жена.

Рыбки в пруду были страшно увертливыми, и тогда мы с Гарри соорудили лодочки из листьев и пустили эту флотилию проплывать над карпами. В конце концов, Ворона сказал:

– Время вышло.

Астиза выдернула свою руку из моей, точно ее ожгло огнем.

– Поторгуйся с ними, – прошептала она.

– Почему ты не дождалась меня тогда, на балу? – спросил я.

– Он обещал вернуть Гора. Мы знали, что ты за нами придешь. Он рассказывал разные сказки о Мартинике, а потом пообещал, что здесь все закончится.

И они увели мою супругу прочь.

Я вошел в особняк, по пути все время ища глазами хоть какое-то оружие, с помощью которого можно было бы прикончить Мартеля. Но, разумеется, мне ничего не удалось найти, и я понимал, что нахожусь здесь в меньшинстве. С полдюжины бандитов провели меня в комнату, по дороге в которую я успел заметить двух женщин, прошмыгнувших в заднюю дверь. Наверняка то были шлюхи этого сводника. Неужели он насиловал мою жену?..

Леон сидел с довольным видом, точно кот, объевшийся сливок. Его сломанный нос был немного свернут на сторону, но эти словно бы затвердевшие черты лица придавали ему властности. И еще этот похититель моих жены и ребенка улыбался, как будто мы с ним были старыми друзьями, что раздражало меня уже вдвойне. И, разумеется, я ему не доверял, да и он совершил бы глупость, доверившись мне.

Мартель указал мне на кресло.

– Мсье Гейдж, ну, наконец-то! Да вы присаживайтесь… присядьте, тем более после долгой дороги… Признаюсь, я уже было начал сомневаться в вашей репутации человека крайне воинственного. Но вот вы здесь, блестящий, как начищенная пуговка, и натянутый, как тетива лука, после битвы при Вертье и разграбления Кап-Франсуа. Да вы расслабьтесь, прошу вас! Вы это заслужили. Ходят слухи, будто бы вы принимали участие в переговорах о сдаче города и спасли тем самым множество жизней. Должно быть, страшно приятно быть героем!

– Боюсь, это чувство вам совсем не знакомое, – огрызнулся я.

– Ох, уж эти ваши манеры! – поморщился Леон. – Я получил несколько писем от офицеров разбитой армии, и там говорится, что, вы не стесняясь, обзывали людей самыми грубыми словами. Даже генерала Рошамбо перед его подчиненными! Просто удивительно, что вас до сих пор еще не убили на дуэли или не расстреляли на глазах у всех.

– Кое-кто пытался.

– Куда как проще и полезней быть вежливым.

– Я всегда говорю правду. Если честность так претит вам, лучше сразу закончить этот разговор.

Мартель грустно покачал головой.

– Признаю, мы плохо начали тогда, в Париже. Мне следовало бы сразу поверить в то, что вы недоумок, ни о чем понятия не имеющий, ведь именно таким вы и прикидывались. А я вместо этого пытался вас утопить… Правда, и сам пострадал, нос до сих пор очень болит.

– Судя по его размерам, это ничуть не удивительно.

– А я, вопреки всему, хорошо заботился о вашем сыне.

– Заботились? В качестве его тюремщика?

– Разве я похож на тюремщика? Да я был Гору лучшим отцом, чем вы! Я провел с ним больше времени, чем вы за всю его жизнь; он был в полной безопасности, ухожен и накормлен. А ваша жена, к которой я относился со всем уважением, рассказывала мне, что вы даже не знали, что он родился. Оставили младенца одного на пиратском корабле, а сами понеслись в Париж, строить из себя дипломата, и это вместо того, чтобы обеспечить ребенку безопасность… Даже к незаконнорожденным относятся лучше, чем вы к своему мальчику. Так что вы у меня в долгу.

Лучший отец? Как же мне хотелось прихлопнуть его прямо на месте!

– Да, Мартель, – проворчал я, – быть вежливым куда как проще.

Хозяин шато с видом превосходства откинулся на спинку кресла. Судя по всему, он испытывал истинное наслаждение, говоря мне все эти чудовищные гадости.

– Поэтому его мать и сделала такой выбор – решила сопровождать меня, а не вас. Должен же хоть кто-то в семье проявить благоразумие! Ну, и мы прекрасно проводили время здесь, ожидая вас, изучали историю. Мартиника – это, знаете ли, страна легенд. И вот, наконец, вы здесь и, несомненно, раздобыли информацию, которая осчастливит всех нас. Вы получите свою семью, я – сокровища, а Франция – древние секреты и чертежи ацтеков с летательными аппаратами.

Он нагло усмехался, понимая, что переигрывает меня со счетом дюжина к одному, а меня так и подмывало прямо сейчас перейти в наступление, начать свою войну. Но я понимал: пока что мне это ничего не принесет. Что ж, буду терпеть его и дальше, до поры до времени.

– Но разве можно вам доверять?

Мартель развел руками, изображая благородное недоумение.

– А что еще вам остается, как не доверять мне? Когда в любой момент я могу просто убить вас?

– Тогда давайте начнем с моего изумруда.

– Ну, разумеется. – Мой собеседник явно ожидал этого и с апломбом, свойственным разве что Екатерине Великой, достал из нагрудного кармана изумруд и швырнул его к моим ногам, точно это был ничего не стоящий камушек. – Я не вор, мсье Гейдж.

– Как же, не вор… Черта с два!

– Я всего лишь позаимствовал его, чтобы укрепить наше партнерство.

– Тогда, если хотите соблюдать приличия, верните его, как подобает заемщику.

Мы уставились друг на друга, как два соперничающих льва. Просто удивительно, как много можно прочесть в глазах человека: Мартель смотрел на меня с презрением, я на него – с ненавистью. Ненавистью и упрямой убежденностью в том, что наше «партнерство» можно развить и получить нужный результат. Нет, ей-богу, с этого момента я был готов вцепиться ему в глотку и начать душить, душить, до тех пор пока его громилы не оторвут меня!

И тут, к своему удивлению, я вдруг увидел, как этот мошенник опустил глаза и кивнул.

Ворона нехотя подошел, подобрал с пола изумруд и любезно вручил его мне. Не говоря ни слова, я запустил руку в карман и достал то самое увеличительное стекло, с помощью которого удалось подпалить бочки с порохом в Вертье, а затем неспешно принялся изучать драгоценный камень, прекрасно помня все его особенности и красоту, сравнимую разве что с очарованием моей любимой жены.

– Надо же, какой недоверчивый… – пробормотал Мартель.

Да, это был тот самый камень, и я убрал изумруд в карман.

– Надо же было с чего-то начать.

– Так вам известно, где находятся сокровища Монтесумы? – спросил Леон.

– Я знаю, где они могут находиться.

Хозяин дома улыбнулся.

– Тогда поедем и посмотрим. Франция и Америка, объединяйтесь!

– Как только я верну свою семью. И при условии, что ваша доля будет составлять треть от всего найденного. – Вообще-то у меня было намерение не награждать его ничем, разве что ударом нефритового ацтекского кинжала прямо в сердце, но мне было нужно, чтобы этот манипулятор прожил еще какое-то время. Если удастся переправить Астизу и Гарри к Джубалю и его людям, тогда можно будет не церемониться с этими французскими жуликами, задать им перцу, послать британцев куда подальше и переправить кое-что из найденных сокровищ Дессалину, а основную их часть забрать себе и поделить. Ведь я как-никак джентльмен и хочу удалиться на покой с чистой совестью!

Это при условии, что клад действительно существует.

– Вот найдем сокровища, тогда и воссоединитесь со своей семьей, мсье, – заявил Леон.

– Нет, вы получите эти сокровища только после того, как я воссоединюсь с семьей, мсье.

– Тогда, боюсь, мы попали в безвыходное положение. Если, конечно, не считать того, что семья ваша уже у меня, а у вас нет ровным счетом ничего. – Мартель холодно и насмешливо взирал на меня. – Я вернул вам камень по доброй воле, и вы успели убедиться, что с вашей женой и сыном всё в порядке, так что должны ответить любезностью на любезность. Расскажите все, что знаете, и я их отпущу.

– Наполеон, сэр, стал бы презирать вас за столь подлый шантаж.

Негодяй покачал головой.

– Если уж быть честным до конца, то нет на свете человека более практичного и жестокого, чем Бонапарт.

Я призадумался. Если поделиться с ним соображениями об Алмазной скале, то ничто не помешает Мартелю пристрелить меня прямо здесь, на месте, оставить себе Астизу и продать маленького Гарри – я был уверен, что этот человек способен еще и не на такие подлости. И тем не менее он прав: у меня действительно нет ничего, на что бы я мог обменять свою семью. И все же…

– Что ж, раз вы хотите заключить этот пиратский пакт, я спорить не стану, – сказал я. – Клад в обмен на семью. Но сперва я должен проверить, верны ли мои сведения. И собираюсь сделать это со своими людьми, а не вашими. Если удастся найти сокровища, я готов расплатиться частью из них – всего вы не получите – за свою семью.

– Мне нужны летающие машины.

– Только попробуйте хоть чем-то навредить моей жене и сыну – и не получите ничего! А если вы утаите или испортите древние чертежи, которые могут дать Наполеону шанс пересечь Английский канал и завоевать Англию, Бонапарт прикажет расстрелять вас. Так что советую быть осторожней, Леон Мартель.

Такого рода воровской торг был ему понятен.

– Но если вы ничего не найдете, то семью не получите, – поспешил вставить он. – И если не поделитесь со мной техническими секретами ацтеков, я вас сам убью. Попробуйте только передать эти чертежи Англии – и Бонапарт объявит на вас охоту! Тогда вам не скрыться, в какой бы уголок света вы ни удрали. Так что будьте очень осторожны, Итан Гейдж.

И мы снова злобно уставились друг на друга.

– Что ж, мсье, полагаю, мы достигли вполне приемлемого соглашения для обеих сторон, – заключил Леон.

– Мне хотелось бы поговорить с женой.

– Это невозможно. Она очень умная женщина и сейчас просто сгорает от нетерпения. Я целиком полагаюсь на нее; уверен, что она сможет разгадать ключи к вашей находке, понять значение и истинную ценность всех этих сокровищ. Пусть ваше желание встретиться и побеседовать с ней подстегнет вас в поисках. Чем скорее будет найдено ацтекское сокровище, тем раньше вы сможете воссоединиться с семьей.

– Только попробуйте прикоснуться к ней, и я вас уничтожу!

– Мне ваша женщина не нужна. У меня своих полным-полно. – Мартель вздохнул с таким видом, точно устал от моего недоверия.

– Тогда я хочу просто поцеловать ее, – упрямо заявил я. – И обнять сына. – Я действительно жаждал встречи с Астизой, но не хотел признаться, по какой причине. На самом деле я должен был убедиться в ее любви и верности. Ведь она бросила меня в Кап-Франсуа, убежала с другим мужчиной…

– Боюсь, что не получится, – покачал головой Леон. – До свидания, мсье Гейдж. Ступайте на разведку, узнавайте что хотите, сравнивайте с тем, что знаете. И возвращайтесь, когда будете готовы поставить точку под нашим союзническим договором. Сокровища – они, знаете ли, обладают удивительной способностью сплачивать людей.

Глава 35

Алмазная скала, она же Ле Диамант, выглядела такой суровой, одинокой и неприступной, когда Джубаль со своими людьми доставили меня в шлюпке до ее подножия! Вверху на горных склонах, покрытых отложениями соли и птичьего помета, росли кактусы и колючий кустарник. Внизу колыхалось Карибское море – волны его с грохотом разбивались о нижнюю часть этого каменного нагромождения, и казалось, что море тяжко вздыхает, подобно некоему одушевленному гигантскому существу. А солнце на небе то скрывалось за облаками, то выныривало в просветах между ними.

– Да, выглядит столь же неприступно, как пирамида, – сказал я.

Джубаль окинул взглядом крутые утесы.

– Скорее голо, как пустыня.

Мы были здесь одни. Монолит окружали подводные вулканические рифы, от которых суда старались держаться подальше. Над этим «Гибралтаром» без устали, точно стража, кружили морские птицы. Подводные сады из водорослей колебались от течений, как от ветра. Волны и ветер с течением времени пробили в нижней части скалы пещеры и углубления, но высадиться здесь было все равно нелегко.

– Можно бросить якорь с подветренной стороны и доплыть до берега, – сказал Джубаль. – А парни останутся в шлюпке и будут делать вид, что ловят рыбу.

– Надень обувь. Тут такие острые камни, – посоветовал я ему.

– Обувка – это для белого человека. Мне сподручней босиком.

И вот я погрузился в воду в сапогах, а Джубаль – босым. Вода в море была просто восхитительной, теплой и ласковой, как в ванне, и я в очередной раз подивился, почему здешние врачи считают морские купания вредными. Какое-то время я просто покачивался на волнах, ощущая бодрость и прилив сил, но затем вспомнил, зачем здесь нахожусь, и мы поплыли. Я рассчитал приход большой волны, позволил ей подтолкнуть меня к базальтовому выступу и успел ухватиться за его край, а когда волна отхлынула, подтянулся и вылез. Джубаль последовал моему примеру. Я с трудом удерживал равновесие на узком и скользком выступе, зато у моего друга ступни словно прилипли к камню.

– Слишком уж заметное место для захоронения сокровищ, – заметил я.

– Да, и торчит на виду, как флаг, – согласился со мной компаньон. – Может, и нет тут никакого клада… Может, Эзули говорила о каком-то другом месте?

Неужели я ошибался?

– Нет, она точно знала, – возразил я. – И не стала бы обманывать.

И вот мы начали карабкаться вверх, безуспешно высматривая потайные места. Мы медленно двигались к вершине, цепляясь за упругие плети вьющихся растений и выступы в горной породе. Нам удалось обнаружить в этом монолите несколько небольших пещер, но все они были пусты. Это оказались совсем неглубокие гроты: в них едва хватало места для тени, уже не говоря о сокровищах Монтесумы.

Вершина Алмазной скалы оказалась более просторной, чем выглядела с моря. В центре находилось кратерообразное углубление, в котором собралось озерцо дождевой воды. Места здесь хватало, чтобы разбить небольшой лагерь. Но опять же – не было ни единого признака того, что здесь копали или зарывали что-то, никаких потайных ходов или потаенных дверок.

Зато вид отсюда открывался просто потрясающий. Небо над Мартиникой затягивали облака, сам остров раскинулся во всем своем зеленом великолепии, белая пена прибоя окаймляла скалистые берега… В тех местах, где сквозь прогалины в облаках пробивалось солнце, Карибское море отсвечивало переливающимися серебристыми пятнами. С высоты шестисот футов мы отчетливо разглядели несколько парусных судов – если б мы смотрели с берега, они скрывались бы от нас за горизонтом, – а кроме того, со скалы были также хорошо видны южные подходы к Фор-де-Франс, и сама эта крепость напоминала орлиное гнездо. Одно судно – судя по всему, какой-то военный корабль, – похоже, направлялось именно к Фор-де-Франс, и я ощутил нечто сродни мальчишескому восторгу от того, что наблюдаю за ним с высоты птичьего полета.

– Когда Гарри подрастет, привезу его сюда, пусть посмотрит на все это.

– Сперва надо еще его вернуть. И уговорить его мать, обещая, что он не свалится со скалы, – усмехнулся Джубаль.

Внизу, прямо под нами, океан переливался множеством разных оттенков – от темно-синего до сапфирового и аквамаринового. Волны пробегали по тени, падающей на воду от скалы, и наша маленькая шлюпка подпрыгивала на них, словно игрушечная лодочка. И тем не менее монолит казался столь же неприступным, как Великая пирамида, куда мне довелось проникнуть однажды только с помощью Астизы. Там мы нашли подземное озеро, глубинный водоспуск и…

– Как думаешь, Джубаль, может, вход под водой?

– Пещера, американец?

– Ну, да, подводная морская пещера. И возможно, она ведет в грот внутри скалы. Неплохое местечко, чтобы спрятать клад, ты согласен?

– Только в том случае, если туда можно пробраться, а потом выбраться наружу.

– Мы ведь оба доказали, что прекрасно умеем плавать и нырять. Даже рядом с кайманами и под пушечным обстрелом.

Мой спутник улыбнулся.

– Я не рискнул бы прыгать отсюда.

– А мы и не будем прыгать. Спустимся и посмотрим, что там под водой.

Мы спустились, сели в шлюпку и поплыли вокруг скалы, выискивая подходящее местечко, однако ничего похожего не увидели и снова бросили якорь на юго-восточной стороне – сверху это место показалось мне наиболее подходящим. Дно было сплошь испещрено выступами, и казалось, что именно здесь морская вода заходит под основание скалы.

– Попробую первым, – решил я.

Нырнув, я открыл глаза в соленой воде и начал всматриваться в глубину. Это было все равно что смотреть на мир через бутылочное стекло. Я нырнул три раза подряд, но ничего стоящего не обнаружил – лишь целый лабиринт подводных скал и углублений между ними, да чистый песок на дне. Но во время четвертого нырка мне все же удалось разглядеть темное пятно треугольной формы, причем когда я приблизился, меня подхватило течением и понесло прямо к нему. Я заметил отверстие в скале, но заколебался. Огромные горгонии, или, как их еще называют, коралловые полипы, зловеще колыхали отростками под напором течения при входе. А за ними – полная чернота.

Изумруд в алмазе…

Даже это предсказание не помогло преодолеть страх.

Я вынырнул на серебрящуюся поверхность и сообщил своим товарищам:

– Пещеру нашел, но понятия не имею, куда она ведет. И потом, там такое течение… прямо засасывает внутрь.

– Давай я попробую, – сказал Джубаль. – Я могу надолго задерживать дыхание.

– Но ты можешь и не выбраться оттуда.

– Да он один раз каймана поборол, – вмешался Антуан. – Мы смотрели и долго не могли понять, кто кого топит.

– Тогда обвяжись веревкой, – посоветовал я Джубалю. – И как только захочешь вернуться, дерни, и мы вытащим тебя на поверхность.

Мой друг кивнул, обвязался веревкой, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы максимально заполнить легкие воздухом, и нырнул в воду с громким всплеском. Мы начали потихоньку стравливать пеньковый канат. Шлюпка покачивалась на мелких волнах.

Я вел подсчет. Прошло две минуты.

Потом – три.

Я забеспокоился. Очевидно, что Джубаль просто не в состоянии так долго задерживать дыхание. Может, он уже мертв?.. Я ждал, когда он дернет за канат, но ничего не происходило.

Четыре минуты. Нет, это просто невозможно!

– Может, пора уже вытащить его? – пробормотал я.

Бывший раб по имени Филипп положил мне руку на плечо.

– Еще не время, мсье. Этот Джубаль, он всегда знает, что делает.

И мы ждали, хотя я страшно боялся, что мой новый друг утонул.

Наконец, он задергал за веревку, сильно и настойчиво. Я бешено заработал руками, стал тянуть изо всех сил – так рыбак тянет сеть, полную рыбы. И вот Джубаль с сильным всплеском, точно кит, вырвался на поверхность и секунду-другую держался за борт, чтобы передохнуть и хоть немного отдышаться. Капли воды в его курчавых волосах блестели и переливались, словно бриллианты.

– Боже, куда ты запропастился?! – воскликнул я.

– Поток меня подхватил. Бедного Джубаля понесло, точно листик. Ну и я, как бешеный, стал рваться на поверхность и вдруг почувствовал – воздух! Едва не задохнулся, а потом поднимаюсь и вижу – что-то вроде пещеры с расщелиной. И свет есть, только слабый такой… Пещера совсем маленькая, никаких вам сокровищ. Но вода течет куда-то дальше. Слишком далеко для Джубаля! Ну, и я тогда отдышался немного, чтобы снова нырнуть, но разве можно плыть против такого течения? Тогда я дернул за веревку, и вы меня вытащили.

Да, похоже на смертельно опасную ловушку, но, с другой стороны, сокровища прячут именно в тех местах, откуда их трудно достать.

– Клянусь Посейдоном, разве, черт побери, мы можем исследовать эту пещеру до конца?! – вырвалось у меня. Тут не обойтись без «Наутилуса», подводной лодки Роберта Фултона. Хотя мне все же удалось потопить ту субмарину в гавани Триполи… Сложно учесть все непредвиденные обстоятельства.

– Нам нужно взять с собой запасы воздуха, – заметил мой чернокожий друг.

И решение тут же пришло. Простое, как каноэ Джубаля, выдолбленное из цельного куска дерева. Совсем недавно Гарри подсказал мне идею с дамбой и ее разрушением, и вот сейчас мой новый товарищ навел на мысль о том, что можно построить упрощенный вариант субмарины.

– Думаю, друзья, я знаю способ, как туда проникнуть, – объявил я. – А вот как выбраться – пока что нет.

– Ого! – загомонили мои спутники. – Похоже, у Итана Гейджа созрел новый план!

Мой маленький отряд смотрел на меня, точно я был спасителем и чудотворцем, и я поздравил себя с гениальным решением. Но радость моя была недолгой. Примерно в ста ярдах от нашей стоявшей на якоре шлюпки взлетел в воздух фонтан воды, и над морем эхом разнесся пушечный выстрел. Мы тревожно переглянулись. Военный корабль, который нам с Джубалем удалось разглядеть с вершины, как оказалось, направлялся вовсе не в Фор-де-Франс. Он шел прямиком к нашей скале, и на мачте его красовался не французский триколор, а «Юнион Джек», флаг военно-морского королевского флота. Какого дьявола?! Зачем понадобилось британцам палить из пушки по лодке ни в чем не повинных чернокожих рыбаков?

– Кто они такие? – спросил Антуан.

– Враги, – ответил я. – Но могут оказаться и друзьями. Да, думаю, я прав. Хотя, может, и нет. Ладно, не волнуйтесь. От этой европейской политики даже у меня голова идет кругом.

Как могли они заподозрить, что сокровища находятся здесь? Это ведь совершенно невозможно, верно? Эзули поведала эту тайну мне одному!

– Так, ребята, поднимаем якорь и гребем к берегу, пока они не пальнули еще раз, чтобы придать нам ускорение! – скомандовал я. – Я залягу на дно, а вы будете строить из себя невинных негритянских парней, которые вышли порыбачить.

– Ладно, поваляем дурака, – закивали бывшие рабы.

И мы налегли на весла. По всей видимости, выстрелиз пушки был предупредительным: нам сигналили, чтобы мы держались подальше. Фрегат бросил якорь примерно в полумиле от монолита, и с него спустили шлюпку, такую же, как наша. Похоже, англичане вовсе не собирались преследовать нас.

– Думаю, они хотят обследовать скалу, – сказал Джубаль. Я, щурясь, всмотрелся вдаль. На борту корабля шла какая-то суета, мелькало множество красных мундиров. Ничего себе, подходящее время выбрали эти англичане! С чего это вдруг они именно сейчас заинтересовались каменным фаллосом, колючим кустарником и птичьими гнездами?

Вечно мне не везет.

Теперь наша задача только осложнилась.

Глава 36

– Боюсь, без вашей помощи не обойтись.

Мне было бы легче выговорить несколько длиннющих предложений, чем эту фразу. Леон Мартель смотрел триумфатором, эдаким Цезарем, перед которым предстал вождь племени варваров в цепях. Еще бы, у него была моя жена, мой сын, и теперь он считал, что и я у него в руках. Прибытие британцев к Алмазной скале вынужденно сделало нас союзниками. Играя в азартные игры, мне тысячу раз приходилось видеть в точности такую же, как у Леона, улыбочку. Это была улыбка человека, знающего, какие карты у меня на руках, и понимающего, что преимущество на его стороне.

– Бонапарт будет доволен, – сказал он.

– Наполеон послал меня вести переговоры по Луизиане, – напомнил я ему. – А не охотиться за древними ацтекскими летательными машинами. Знай он, чем мы тут занимаемся, засадил бы нас в сумасшедший дом, к маркизу де Саду.

– Ну, это еще вопрос.

Мы сидели на террасе роскошного особняка Мартеля, и я до сих пор недоумевал, как это он мог позволить себе столь дорогое приобретение. Джунгли высились перед нами пульсирующей зеленой стеной, а птицы и лягушки пели громким хором, защищая наш разговор от любителей подслушивать. Хозяин особняка отпил глоток вина и одобрительно кивнул, оценив качество напитка. Но еще большее удовольствие он испытывал от осознания того, что теперь я целиком и полностью в его руках.

– И вам нужна моя помощь для того, чтобы… – начал он.

– Британский флот заявил свои права на Алмазную скалу, – сообщил я ему.

– Англичане? – Тут он резко выпрямился в кресле.

– Думаю, они собираются соорудить там форт.

Это было весьма характерно для англичан. Британские моряки плавали где им заблагорассудится, наводняли карибский «Гибралтар», точно стада коз пастбище, и стремились установить свои артиллерийские орудия на любой приглянувшейся им высоте. Теперь, если им удастся осуществить свой замысел, они смогут держать под прицелом любое посмевшее приблизиться к скале французское судно, что вынудит корабли, стремящиеся подойти к южной части острова, делать большой крюк и подходить с запада в целях безопасности. А это, в свою очередь, означало, что им придется идти против ветра и против течения, чтобы добраться до Фор-де-Франс. Многие торговые суда теперь сюда вообще не сунутся, и от этого пострадает экономика Мартиники. Мало того, чтобы уж окончательно унизить противника, британцы непременно вывесят свои флаги на этой высоте. Уверен, они даже окрестят монолит Алмазной скалой Ее Королевского Величества – и это будет поистине непотопляемый корабль. То была дерзость, граничащая с истинным вдохновением, и в глубине души я не мог не восхищаться гениальностью этой подлой затеи. И еще мне не давала покоя мысль о том, что британские флаги будут развеваться прямо над самыми сказочными и несметными сокровищами в мире, а самим англичанам и в голову не придет, что они уподобятся при этом глупой гусыне, высиживающей яйцо и не понимающей, что оно золотое.

– Англичане! – снова воскликнул Мартель, и в голосе его звучала та же злоба, что и у Наполеона. – Стремятся отхватить все подряд, лишь потому, что флот у них сильнее…

– Думаю, это называется войной, – заметил я.

– А у нас флот трусливый, никуда не годный.

– Нет, ему просто не хватает сильных командиров. Ваши лучшие морские офицеры или разбежались, или были казнены во время революции. Понадобятся десятилетия, чтобы вырастить и воспитать новый командный состав, а в вашей стране подобный опыт называют роялизмом. У вас давно махнули на это рукой.

Леон нахмурился.

– Наступит день, и Франция отомстит, но пока что нам приходится обороняться. Англичане всегда были пиратами и варварами, еще со времен падения Римской империи. И Америке это известно лучше других. Вы и Франция – естественные союзники. Я пытался объяснить вам это еще в Париже.

– Когда пытались утопить меня в ванне?

– Да, порой я бываю слишком нетерпелив. Но неудачно начавшееся знакомство зачастую перерастает в крепкую дружбу. Теперь мы партнеры и занимаемся поисками сокровищ, имеющих огромное стратегическое, историческое и научное значение. Англия рано или поздно потерпит поражение, и мир, наконец, вздохнет свободно и будет счастливо и успешно развиваться под мудрым правлением Наполеона Бонапарта. Вы разбогатеете, я получу власть, и мы будем обедать с первым консулом и рассказывать Жозефине, какие перемены произошли в ее родной деревне Труа-Илет.

Да, этот человек определенно был наделен пылким воображением. Поскольку я сам страдаю тем же недостатком, я не слишком обольщался: мне было хорошо известно, как сильно воображаемое может искажать реальность. Однако мне и моим неграм нужна была техническая поддержка, а также способ каким-то образом отвлечь англичан. Поэтому мне пришлось заключить временный союз с этим ренегатом-полицейским, на что Астиза, хоть и нехотя, дала добро.

Вернувшись в шато Мартеля после обследования скалы, я настоял на встрече с женой, соглашаясь заключить сделку только при этом условии. Враг мой тут же почувствовал, что свирепости во мне поубавилось, и разрешил нам встретиться тет-а-тет в библиотеке особняка.

Это было воссоединение страстных сердец. Как-то мне довелось наблюдать за песчаным крабом на берегу. С яростью и непостижимым усердием он откапывал свою подругу, глубоко зарывшуюся в песок, и по напору и целенаправленности своих действий был сравним разве что с лендлордом в день сбора ренты. Примерно то же самое я проделал со своей возлюбленной: бросился через всю комнату, как обезумевший от страсти юнец, принялся обнимать и целовать ее… Одна моя рука скользила от ее талии до ягодиц и обратно, а другая крепко сжимала ей грудь. Мы так давно не были вместе! И вот, пока мы сплетались в тесном объятии, я все время выискивал в ее жестах и движениях признаки, намекающие на возможность измены. Но нет, моя любимая отвечала на мои поцелуи с тем же пылом, тихо постанывая, когда мы отрывались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, просто таяла в моих объятиях и прижималась ко мне так крепко, что я с трудом подавлял искушение повалить ее и овладеть ею прямо тут же, на ковре. Проклятье! Ворона и его головорезы остались дежурить за дверью.

– Он тебя домогался? – спросил я.

– Если б он только попробовал, один из нас был бы уже мертв, – ответила Астиза.

– Почему ты не дождалась меня тогда, в Санто-Доминго?

Супруга снова поцеловала меня и привалилась к моему плечу.

– Он сказал, что Гор у него и что главная наша цель – добраться до Мартиники. Сказал, что, если я хочу вернуть сына, мы должны хотя бы временно держаться подальше от моего опасного мужа. И знаешь, он искушал меня рассказами о своих трактовках древних легенд. И еще, Итан, мне страшно не хотелось бежать в джунгли к Дессалину, когда сын мой находится в Кап-Франсуа, в руках этого безумца. Ну, и я согласилась уплыть с Мартелем в надежде, что ты скоро найдешь нас. Я хотела защитить сына. И я так и не поняла, что произошло в доме Рошамбо. Из библиотеки ты куда-то исчез, а бегать и искать тебя по всему особняку времени не было.

А я тогда, свернувшись калачиком, прятался в кухонном лифте!

– Я думал, тебя отвели к Рошамбо. Едва не убил этого подонка-генерала!

– Но нельзя же действовать столь импульсивно! И безрассудно. Неужели ты считаешь, что меня мог хоть чем-то привлечь этот слизняк Рошамбо, когда мужем моим является прекрасный Адонис?

Мне это понравилось. Что правда, то правда, я чертовски хорош собой!

– Вот удалимся на покой, и нас обоих будут приглашать на лучшие вечеринки, – пообещал я своей любимой. – Потому как мы очень красивая и стильная пара.

Но Астиза прекрасно умела игнорировать все эти глупости.

– Мартель знал, что город скоро падет, – сказала она. – Хотел вовремя из него выбраться и был уверен, что ты последуешь за нами. Я выбирала не между Гором, Мартелем и тобой. Я сделала тогда единственно возможный выбор.

– Я все равно убью Мартеля, и ты это знаешь.

– Он тоже знает это – и приготовился отразить любую попытку. Ведь именно этим занимаются мужчины, не так ли? А я хочу только одного – убраться отсюда куда подальше вместе с семьей. И мне плевать на войну и все эти сокровища. Пожалуйста, прошу тебя, Итан! Давай просто убежим отсюда, хорошо?

– Конечно. Но не думаю, что у нас будет шанс, если только не отвлечь Мартеля сокровищами. Вот найдем их, проведем сделку и убежим отсюда.

– А эти сокровища находятся…

– Под скалой, огромной, как Великая пирамида. Мы нашли там подводную пещеру, но нужно раздобыть оснащение, чтобы пробраться в нее. А теперь нам на голову сели еще и англичане. Так что без помощи Мартеля не обойтись.

– Но эти сокровища прокляты, Итан. Ацтеки наслали на них проклятие. Меня посетили страшные предсказания в том маленьком храме, который я устроила себе на «Гекате», когда мы пересекали Атлантику, и уже здесь я прочла и узнала больше. Ты не должен поддаваться искушению. Оставь их французам, пусть владеют. Они еще пожалеют об этом своем открытии. А нам надо бежать отсюда.

– Что ты прочла?

– Мартель нашел записи о пиратском судне с экипажем из беглых рабов. Оно бороздило эти воды двести лет тому назад. Мароны долго плавали вокруг Мартиники, словно высматривали место, где можно что-то спрятать. Наверное, это и была скала, о которой ты говоришь. И поскольку эти пираты не нападали на торговые суда, можно сделать вывод, что они не охотились за сокровищами, а, напротив, прятали там что-то. С тех пор плантаторы перекопали чуть ли не каждую пядь земли на побережье Мартиники, но безуспешно. Но это еще не самое главное. Я нашла документы, о которых Мартель ничего не знает.

– Что за документы?

– Записи о том, что через несколько недель пиратское судно нашли дрейфующим в море.

– И?..

– И на борту не было ни одного человека. Все эти беглые рабы куда-то исчезли. И там, на судне, не осталось ничего – ни тел, ни следов борьбы.

Я так и похолодел.

– Ну, может, они высадились на сушу, а корабль просто сорвался с якоря и уплыл?

– Возможно. – Жена смотрела на меня пристально и печально. – И я хочу спросить тебя вот о чем, Итан. Если эти черные бежали с Санто-Доминго, то зачем они приплыли именно сюда спрятать сокровища? Может, хотели просто избавиться от них? Собирались ли они вернуться за кладом? Или просто решили похоронить его в таком месте, где его никто не нашел бы?..

– Так ты думаешь, сокровища прокляты?

– А ты вспомни, сколько неприятностей и бед доставил один-единственный изумруд – сначала Юсуфу Караманли в Триполи, а потом нам!

Я покачал головой.

– Ну, во-первых, я всегда верю в удачу, а не в какие-то там проклятия. Во-вторых, мне уже удалось вернуть изумруд, и вырученные за него деньги очень пригодятся, когда мы удалимся на покой. В-третьих, было бы просто глупо отказываться от возможности выкупить тебя с Гарри, если мы найдем этот клад. И пусть тогда проклятие падет на голову Мартеля. Или же пусть сокровища забирает Джубаль со своими неграми и заключает сделку между своими богами и ацтекскими. Как-нибудь договорятся. Да, нужно дождаться шанса бежать вместе, но его не будет до тех пор, пока мы не разбогатеем, как Монтесума. – Если честно, то я уже сгорал от желания хотя бы украдкой взглянуть на эти богатства.

– Семья в обмен на золото, – кивнула Астиза. – Не забывай. И не вздумай жадничать.

– Согласен. Но чтобы одержать окончательную победу, нужно еще придумать план мести. Вот как мы поступим…

* * *
Поскольку ни Роберта Фултона, ни его субмарины под рукой не оказалось, я придумал аппарат для спуска под воду. И вдохновило меня на это перевернутое каноэ Джубаля. Мы используем водолазный колокол – устройство, известное еще в Древней Греции.

Сама идея этого устройства проста. Переверните котел и бросьте его в воду – так, чтобы в верхней части оставался воздух. В точности как в случае с каноэ. Можно поэкспериментировать с самым обычным ведром. Потом надо поднырнуть под этот контейнер, просунуть в него голову и какое-то время дышать воздухом, собравшимся в верхней его части. Кроме того, можно освежать воздух, если подвести к контейнеру шланг.

Обычно водолазный колокол бывает весьма внушительных размеров, и используют его на спасательных судах. Он оснащен насосами для подачи воздуха и прочими приспособлениями и вряд ли пролезет в пещеру под скалой. К тому же этот аппарат может привлечь внимание англичан.

Мое изобретение было куда как проще. Мы решили укрепить бочку от рома свинцовым покрытием, увеличив ее вес, чтобы она не всплывала на поверхность и не пропускала наружу собравшийся в верхней части воздух. Сбоку прорезали небольшое окошко, чтобы сидящий внутри мог оглядывать все вокруг и знать, куда двигаться дальше. Светильником должен был служить обломок фосфоресцирующего гнилого дерева, который мы нашли на старой барже – свет от него исходил слабый, но все же лучше, чем ничего. С помощью шланга и насоса в это устройство должен был подаваться кислород из кожаных бурдюков, заранее наполненных свежим воздухом. Это оборудование следовало закрепить у меня на плечах с помощью сбруи. Торс мой будет целиком погружен в морскую воду, зато голова сможет дышать.

А потом тело мое обвяжут веревкой, как и в случае с Джубалем.

Словом, мной было проявлено достаточно ума и изобретательности, но сама идея не была оригинальной. Мы увидели подобный чертеж в книге, взятой из библиотеки Мартеля, и это помогло решить некоторые проблемы. В других томах имелись чертежи военных кораблей, которых так не хватало Франции.

– Если пещера никуда не ведет, я дергаю за веревку, и меня оттуда вытаскивают, – пытался успокоить я Астизу во время нашей встречи с Мартелем и Джубалем в библиотеке. Держать военный совет в присутствии женщины и чернокожего – дело неслыханное, но времена теперь настали другие. – Если же найду сокровища, буду прихватывать их по горсточке и доставлять наверх.

– А как же англичане? – спросила моя жена.

– Мы отвлечем их. Предпримем атаку с моря на ту сторону скалы, что находится напротив того места, где пройдут работы, – сказал Мартель.

– Стало быть, всё на доверии, – голос Астизы звучал скептически.

– Ну, разумеется, нет, мадам. Деловые партнеры используют контракты и юристов, и доверие тут ни при чем, – возразил Леон. – У нас есть вы, и у вашего мужа, будем надеяться, появятся сокровища. Но даже у воров есть свой кодекс чести, не правда ли, мсье Гейдж? Дружественный обмен – и ваша семья на свободе. Поезжайте, куда душе угодно. Думаю, это будут Соединенные Штаты.

– Лишь бы подальше от вас, – буркнул я.

– Треть доходов в пользу Гаити, – настаивал Джубаль.

Мартель нахмурился.

– Я, знаете ли, не имею привычки торговаться с черными.

– А свободная страна Гаити не имеет привычки связываться с людьми, которые выступают на стороне рабовладельцев, – запальчиво ответил мой друг. – Так что мы поступим как подобает рабам.

– То есть?

– Объединимся с теми, с кем выгодно, а потом разбежимся в разные стороны.

Леон рассмеялся.

– В Париже из вас бы получился настоящий глава преступного мира.

– А из вас – прекрасный надсмотрщик с бичом в руке и в соломенной шляпе, – парировал Джубаль.

Мартель как-то неуверенно посмотрел на чернокожего гиганта, нового своего союзника.

– Через две недели луна зайдет, – сказал он после паузы. – Лучше приступить к делу в темноте, чтобы англичане не смогли ничего толком рассмотреть.

– Ну, а затем распрощаемся друг с другом раз и навсегда, – добавил я.

Глава 37

За всеми этими приготовлениями я с запозданием осознал, что начался новый, 1804-й, год и что я страшно соскучился по рождественским праздникам. Мартель три раза позволил мне поиграть с сыном, но только в присутствии двух охранников. И мы с Гарри выкапывали пещеру, а потом ползком пробирались через какие-то заросли и бросали камешки в пруд. Но основную часть времени я проводил в мастерской и на причале. А Астиза надзирала за шитьем кожаных бурдюков.

Но вот луна сошла на нет, да и солнце перестало палить так ярко и безжалостно, как прежде. Вместо этого небо то и дело затягивало туманной дымкой. Джубаль не сводил с неба глаз, словно выискивал какие-то тайные знаки.

– Плохая погода идет. Обычно такое бывает в сентябре, а не в январе, – пробормотал он. – Нам надо поторопиться.

– Небольшой шквал нам только на руку, обеспечит прикрытие, – заметил я.

– Такая буря – это не прикрытие, – возразил мой друг. – Все море становится на дыбы. Надо начать погружение до того, как начнется буря, и закончить до того, как она наберет силу.

– В дождь меньше шансов, что англичане нас заметят. Так что молись, чтобы пошел дождичек.

– Буду молиться за успех вашего предприятия, за то, чтобы удалось победить француза.

Осуществить задуманное было не так-то просто. Чтобы нырять, нужен дневной свет, но незаметно подойти к англичанам, забравшимся на скалу, можно было только под покровом тьмы.

И вот мы решили разбить операцию на три этапа. Джубаль, Мартель и я станем ныряльщиками за сокровищами и подойдем к Алмазной скале ночью. А Антуан и остальные люди Джубаля должны были присоединиться к команде Мартеля, в том числе к Вороне, Стервятнику и Канюку, на бомбовом кече[30] – небольшом парусном судне, с которого предполагалось метать снаряды в верхнюю часть скалы с помощью огромной мортиры, установленной на носовой надстройке. У кеча имелись две мачты, грот и бизань, с прямым и косым парусами – это судно вместе с несколькими наемными матросами предоставил нам во временное пользование губернатор Мартиники. Его команда и подогнала его к нашей пристани. Мои жена и сын должны были плыть на нем в качестве заложников.

Бомбардировка захваченной англичанами скалы должна была начаться завтра, прямо с утра, имея целью отвлечь внимание противника, когда мы начнем погружение. Все найденные сокровища следовало изъять из пещеры и перепрятать на морском дне. Затем под покровом ночи кеч должен был вернуться за ними, а нам предстояло перегрузить добычу из воды в него, а затем уйти оттуда незамеченными.

Иными словами, все было продумано и складывалось вроде бы неплохо.

Леон Мартель охотно согласился присоединиться ко мне с Джубалем – ему нельзя было отказать в показушной храбрости, очевидно, продиктованной тем, что моя семья оказалась у него в руках. И вот в безлунную ночь мы втроем вышли на шлюпке в море, направились к Ле Диамант и поплыли со всей осторожностью, поскольку кругом стояла чернильная тьма, и единственным источником света были слабо фосфоресцирующие волны за кормой, возникающие во время движения. Поначалу я опасался, что англичане могут заметить это свечение, но затем решил, что шлюпка слишком маленькая и эта опасность нам не грозит. Мы гребли в полной тишине, и ничто не выдавало нашего присутствия, кроме светящегося голубоватого хвоста за кормой. Ветер был теплым, но меня вдруг охватила тревога. На воде поднялась мелкая зыбь – она говорила о приближении бури.

Посреди шлюпки мы сложили наше оборудование – утяжеленную бочку из-под рома и бурдюки, наполненные воздухом.

И вот примерно через час до нас донесся шум прибоя – это волны бились о подножие Алмазной скалы. Я поднял голову и где-то посередине между ее вершиной и основанием увидел огни разбитого англичанами лагеря. Мы причалили к небольшой выемке в скале, обращенной лицом к Мартинике, а затем вплыли в закрытую бухточку шириной чуть больше нашей шлюпки. Нависающий над ней каменный уступ прикрывал нас от любопытных глаз расположившегося выше отряда англичан. Мы отложили весла, подготовили водолазный колокол для погружения и стали дожидаться рассвета.

Ни о каком сне и речи быть не могло.

– Ну, Итан, что будете делать, когда разбогатеете? – спросил меня Джубаль.

Я нервно заерзал на сиденье.

– По возможности ничего. Или как можно меньше.

Мартель насмешливо фыркнул.

– Уж кому-кому, а вам это очень быстро надоест, мсье Гейдж. Плохо вы себя знаете.

– А вы чем бы занялись, Леон? – повернулся я к нему. – Шлюхами и лошадьми?

– Деньги – это власть, а наличие власти предполагает правление. Хочу, чтобы люди подчинялись мне, а не я – им.

– Еще одна из причин держаться от вас как можно дальше, – усмехнулся я. – Ну а ты, Джубаль?

– Хочу заново построить свою страну. До войны Гаити был самой прекрасной страной в мире. И сможет стать ею опять.

– А ведь цели у него куда благороднее, чем у нас с вами, верно, Мартель?

– Такие благородные, что мне захотелось купить вашего черного друга и немедленно заставить его работать, – отозвался Леон. – Его раса должна восстановить наши плантации.

– Ну уж нет, француз! – покачал головой наш чернокожий спутник. – Больше никогда.

– Запомни мои слова. Эта ваша чертова революция – страшная ошибка, – заявил Мартель.

– А подтолкнула нас к ней ваша революция, – парировал Джубаль. – Во Франции только и кричали: свобода, равенство! И теперь плантаторы здесь, на каждом острове, лежат ночью без сна, трясутся от страха и ждут, как им перережут глотку ради этой свободы. – И он одарил своего временного союзника зловещей улыбкой.

– Ты, что же, собрался перерезать глотку мне? – поинтересовался Леон.

– Нет. Потому, что я уже свободный человек, и мы, как вы изволили выразиться, партнеры. Для нас обоих это куда как лучше и выгодней, чем иметь раба, разве не так? Белые люди должны, наконец, это понять.

Мартель прилег на банку, собираясь подремать.

– Так и быть. Итан будет скучать. Джубаль собирается потратить все деньги на страну, которая никогда этого не оценит. Я же куплю себе пост и статус во Франции и буду жить и править как подобает важному господину.

– По крайней мере, хоть в этом вы честны, – заметил я.

– Да, я честен. Все продаются и покупаются, но я единственный, кто не стесняется в этом признаться.

И вот над Мартиникой взошло солнце. Лучи его проникали в небольшую расселину, где мы укрылись, и одновременно били прямо в глаза англичанам – тем, кто посмотрел бы в нашем направлении. Нам можно было чувствовать себя в безопасности – если только, конечно, они не спустятся вниз по какой-то надобности. Мы для них остаемся невидимками. С наступлением рассвета Джубаль бесшумно скользнул за борт с деревянным буем, к которому на тросе крепился якорь. Он доплыл прямо до входа в подводную пещеру, нырнул, закрепил на дне якорь и так натянул трос, чтобы маркер оставался под водой, а затем протянул веревку от буя к нашей шлюпке. Когда придет время, мы сможем быстро подтянуться на тросе к укрепленному на якоре бую и развернуть водолазный колокол.

Солнце поднималось все выше, и вода в море переливалась разными оттенками – от почти черного до синего и аквамаринового. Я заметил, что Мартель исподтишка наблюдает за мной. Видно, он боялся, что я попробую убить его. И одновременно прорабатывал разные способы предать меня. Да уж, действительно, этот человек был коррумпирован до мозга костей. Джубаль так и метался между нами, точно рефери на ринге между борцами.

И вот откуда-то сверху послышались крики и даже звук рожка.

– Прилив начался, и еще они наверняка заметили на судне вашу жену, – прошептал Леон. – К полудню можно переходить к активным действиям.

Сколь ни противно мне в этом признаваться, но между мной и Мартелем имелось много общего. Оба мы были оппортунистами по природе своей, умными и изобретательными импровизаторами. Нападать на англичан, находившихся на скале, было рискованно, поскольку их недавно установленная артиллерийская батарея находилась гораздо выше мачты любого корабля. А потому хитрый француз-ренегат использовал мои рекомендательные письма от Рошамбо с тем, чтобы уговорить губернатора Мартиники оказать нам поддержку. И тот распорядился выдать нам судно длиной в восемьдесят футов, которое мы переоборудовали в бомбовый кеч и, согласно существующей традиции, окрестили этот корабль-орудие «Мон-Пеле», в честь вулкана. Рабочие сняли фок-мачту, а затем укрепили палубу деревянными досками и скобами и установили в носовой части огромную мортиру. Орудие оказалось настолько тяжелым, что новенький кеч даже слегка осел спереди. Теоретически из этой мортиры можно было выстреливать снарядами достаточно высоко, вот только само судно «Мон-Пеле» получилось неповоротливым и основной парус отстоял от носа слишком далеко, чтобы обеспечить должное равновесие. Впрочем, главной его миссией было отвлечь противника.

О сокровищах мы не сказали губернатору ни слова, но заверили его, что одной успешной атаки на гарнизон британцев будет достаточно, дабы надолго отбить у них всякую охоту приближаться к здешним берегам.

– Мы используем здесь недюжинный боевой опыт торговца и искателя приключений, настоящего героя пирамид Итана Гейджа, – убеждал его Мартель, и губернатор Ламбо не обратил внимания на сарказм, звучавший при этом в его голосе. Шанс одержать победу чужими руками окончательно убедил его снять с крепости и отдать в наше распоряжение мортиру, весившую больше тонны. Победа над британским кораблем на французской территории могла принести ему славу и новое назначение в родной Франции. Ведь Ламбо, как и все остальные, боялся заболеть лихорадкой и мечтал вернуться домой.

Так что эту часть операции мой новый союзник Мартель провернул достаточно умно.

Как нельзя кстати пришлось и предложение Астизы, связанное с подготовкой – я даже немного расстроился, что не додумался до этого сам. Той же ночью мы подплыли к скале – кеч в это время дрейфовал между Ле Диамант и Мартиникой – и побросали в море несколько бурдюков, наполовину наполненных ромом. К рассвету они, подгоняемые течением, должны были оказаться прямо напротив нашего укрытия. Мы слышали возбужденные крики англичан, когда они заметили в воде эти, как им показалось, обломки кораблекрушения. Все мы всегда рады поживиться за чужой счет.

Какова же была их радость, когда они обнаружили в бурдюках спиртное!

– Смотрю, ты неплохо изучила нравы британских моряков, – сказал я Астизе.

– Я давно изучаю человеческую натуру и прекрасно понимаю, как это невероятно скучно и одиноко – торчать на голой необитаемой скале, – ответила она. – Скоро эти бурдюки опустеют наполовину – еще до того, как их командир опомнится и успеет их отобрать. Так что они напьются в дым и потеряют всякую бдительность. Первая цель любого сражения – это помочь врагу уничтожить самого себя.

– Говоришь прямо как Наполеон, любовь моя.

– Училась вместе с тобой, мой хитроумный электрик.

Любопытно, как я смогу помочь Мартелю уничтожить самого себя, когда придет время?

Покачиваться на волнах в шлюпке было жарко и скучно, и мы с нетерпением ждали, когда начнется перестрелка. Морские птицы, явно раздраженные тем, что рядом с их гнездовьем поселились посторонние, кружили над нами и время от времени роняли на нашу шлюпку помет. Небо посерело. По мере употребления рома со скалы доносились все более громкие голоса. Смех, песни, сердитые выкрики команд, яростные увещевания… да, уловка, придуманная Астизой, сработала на славу! А потом послышались еще более возбужденные крики – это англичане обнаружили бомбовый кеч на противоположной от нас стороне. Наверняка разглядели они и мортиру с огромным разверстым дулом.

Может, этот безумный план действительно сработает?

А что, если никаких сокровищ под скалой нет?..

Тогда, полагаю, или мне, или Мартелю не выбраться из этой пещеры живым.

В два часа дня мы услышали выстрел мортиры, а затем – треск и грохот: видимо, бомба взорвалась где-то вверху. Фрагменты каменных осколков и металлической оболочки так и разлетелись в разные стороны, посыпались в море дождем. Леон улыбнулся.

– Ну, началось! Теперь все взоры будут прикованы к кечу.

Вскоре снова раздался грохот, а затем еще и еще – это английские батареи ответили огнем. И вскоре развернулась настоящая артиллерийская дуэль. Мы полагали, что даже пьяные британцы рано или поздно смогут отогнать наш корабль, а еще я страшно беспокоился за жену и сына – что, если их случайно заденет во время перестрелки? Мы должны были поторопиться.

Под прикрытием каменного уступа мы стали быстро грести к тому месту, где Джубаль установил буй, и начали готовить к спуску самодельный водолазный колокол.

– Я первым догадался о том, что здесь правильное место, а потому и рискну первым, – отважно заявил я. На самом деле не такой уж я и храбрец, просто мне хотелось по возможности держать ситуацию под контролем.

И вот я перевалился за борт, зажав в одной руке мешок с пулями для мушкета, а другой держась за край шлюпки. На голову мне опустили укрепленный свинцом бочонок. Кожаная сбруя придерживала его на месте, и я разжал пальцы и отпустил борт шлюпки. Теперь мои голова и плечи, да и все тело, находились над водой, и смотреть я мог только через прорубленное в стене бочки маленькое оконце. Вес свинца и мешка с тяжелыми шариками-пулями потянул меня вниз, и я погрузился футов на пятнадцать, пока мои ноги не коснулись каменистого дна. Я стал всматриваться в воду. Воздуха в водолазном колоколе было пока достаточно. Меня слегка покачивало от течения. От нашего приспособления к бую тянулся трос, который был продернут через кольцо и привязан другим концом к корме нашей шлюпки. Кожаные бурдюки с воздухом были надежно приторочены у меня к спине. Мои компаньоны постараются держаться вне поля зрения, пока я буду обследовать пещеру, но через четверть часа должны будут вернуться к месту моего погружения.

Если все пройдет хорошо, я должен буду выбросить белый платок – кусок ткани типа той, что мы привязывали к бочкам с порохом в Санто-Доминго. Это будет знак того, что сокровища найдены. И тогда уже Мартель будет решать, стоит ли ему спускаться следом за мной в подводную пещеру.

Я был уверен в успехе лишь наполовину, а потому решил выбить из француза клятвенное обещание.

– Если я утону, вы все равно должны освободить моих жену и сына.

– Согласен, – не стал спорить тот. – Без вас пользы от них никакой. Ну, вот, видите? Я настоящий жантильом.

– Вы интриган.

– Да. Мы с вами похожи, как братья.

И вот я оказался на дне моря вместе со всем оборудованием и едва различал треугольный вход в пещеру и роскошные горгонии возле него, щупальца которых покачивались, словно приветливо приглашали меня войти. Сюда, Итан!.. Не был ли это голос Эзули или какой-то другой сирены, заманивающей меня в смертельно опасную ловушку?

А затем воду сотряс артиллерийский залп.

Я выбросил из мешка пригоршню-другую тяжелых шариков, чтобы обрести больше подвижности и плавучести, а затем поправил водолазный колокол, чтобы лучше видеть, и спустился с каменного подводного плато, на котором стоял.

И тут течение подхватило меня и понесло к темному входу. Бочка, прикрепленная к спине, царапнула выступ у входа, потом по инерции отскочила к другому краю, снова подпрыгнула на спине, и я погрузился во тьму. Ощущение было такое, точно я падал в какую-то бездонную яму, из которой уже никогда не выбраться.

Но то, что находилось там, внутри, могло изменить мир.

Глава 38

Сперва кругом царила непроницаемая тьма, но вскоре впереди вдруг мелькнуло какое-то голубоватое свечение, словно в этот подводный лабиринт откуда-то сверху проникал свет. Может, именно здесь и вплыл Джубаль, чтобы глотнуть воздуха? А затем вокруг снова сгустилась тьма, чернильная и непроницаемая, как в колодце. И я продолжил плыть вперед, вертя головой в бочке. По моим предварительным расчетам, скала в этом месте была шириной всего в несколько сотен ярдов, а стало быть, пещера не могла находиться слишком глубоко. Но что, если океанские воды пробурили здесь скважину до самого центра Земли?

Лишь мысль о семье, которую необходимо было спасти из плена, удержала меня от паники, от желания дернуть за веревку, чтобы меня поскорее вытащили на поверхность.

А потом я вдруг ощутил рывок и резко остановился. Поначалу я подумал, что это мои компаньоны пытаются вытащить меня наверх. Я вглядывался в окошко, но ничего не видел, кругом по-прежнему царила тьма. Внутри бочки от гнилушки исходило слабое свечение, но можно было разглядеть лишь свои руки. Затем я понял, что трос, очевидно, за что-то зацепился. Я немного ослабил упряжь, опустил голову вниз, в воду, дотянулся одной рукой до троса на бочке и подергал. И трос, в конце концов, отцепился. Можно было продолжить путь.

Я торопливо сунул голову обратно в бочку, где еще оставался воздух, и поплыл дальше, несомый течением, точно листик в сточной канаве, вслепую и почти задыхаясь. Потом натолкнулся на каменный выступ и почувствовал под ногами гладкую поверхность скалы, вернее, ее подводной части. Течение занесло меня в тупик. Кругом была чернильная тьма, и дышать становилось все трудней.

Первым делом я решил освежить воздух в колоколе – подтянул к себе один из бурдюков, сшитых под надзором Астизы, и подвел его отверстием к небольшому пространству над головой внутри бочки. Как только пробка вылетела и я глубоко втянул ртом воздух, в голове прояснилось.

Ладно. Пора заняться делом.

Я освободился от сбруи, сделал еще один глоток воздуха и поплыл наверх, предполагая натолкнуться вскоре на потолок пещеры.

Но вместо этого вдруг вынырнул на поверхность. Я оказался в гроте.

Первые пару минут после этого я жадно втягивал ртом воздух. Здесь можно было дышать! Потом я ощупал каменные стены, к которым прибило водолазный колокол – они были влажными, неровными. Кругом царила полная тишина. Не было слышно ни шума прибоя, ни грохота стрельбы. Я продолжал ощупывать стену и вдруг наткнулся на выступ над водой. Я не осмелился лезть дальше, боясь, что не найду потом то место, где остался колокол. Вместо этого я отсчитал несколько футов, которые прошел, тщательно вымерил оставшееся до бочки расстояние, спустился ниже и почувствовал ее под ногами. После этого я полез в карман рубашки, вынул клочок белой ткани и воткнул его в мягкое свинцовое покрытие бочки – сигнал, что входить, вернее вплывать, в пещеру можно без опасений. И едва я успел сделать это, как ощутил рывок. Водолазный колокол словно ожил, дернулся и стал отплывать от меня, подтягиваемый к шлюпке моими компаньонами. Стало быть, четверть часа прошло.

Подплыв к уступу, я подтянулся и выбрался на него. Да будет свет!

Я вынес определенные уроки из битвы при Вертье и заранее заготовил сверток из промасленной кожи, куда положил кремень, кусок стали, растопку, свечу и бутылочку с фосфором. Осторожно раскупорив ее, выдернул щепку. Она тотчас вспыхнула, и этого оказалось достаточно, чтобы поджечь растопку – шарик, скатанный из промасленного хлопка, и тонкие деревянные лучинки. От них я зажег свечу, и темнота отступила. Я вставил восковую свечу в трещину, и свет ее показался мне особенно ярким и радостным после полной непроницаемой тьмы. Внизу поблескивали воды подземного озера.

Теперь можно было и оглядеться.

Я сидел под каменным куполом, возвышавшимся примерно на пятнадцать футов над уровнем моря. Очевидно, где-то там, вверху, находилась трещина или разлом – результат вулканической деятельности, благодаря которой сюда поступал воздух. Внизу, у моих ног, плескалась вода. А вот позади…

Я обернулся и так и подпрыгнул. У меня за спиной затаился аллигатор. Он улыбался разверстой зубастой пастью, точно терпеливо ждал, когда добыча сама придет к нему из моря – и вот дождался. Зубы у него сверкали…

Весь этот монстр был отлит из чистого золота. Я сразу понял это, а потом заметил, что глаза у зверя сделаны из изумрудов, а в зубы вставлены и поблескивают кристаллы кварца. Длиной он был с мою руку. А за ним, в тени, я разглядел целую гору золота и серебра. Здесь грудой были свалены несметные сокровища – ожерелья и короны, огромные серебряные колеса с какими-то загадочными надписями, фигурки животных, усыпанные драгоценными камнями… На некоторых ярко, как воды Карибского моря под солнцем, сияли бирюза и жадеит. А по мастерству, с которым они были изготовлены, эти безделушки ничуть не уступали лучшим образцам ювелирного искусства из магазина Нито.

Я нашел потерянные сокровища Монтесумы – вернее, то, что от них осталось. Но эти остатки были сравнимы с богатством тысяч королей. На них, как я быстро прикинул в уме, можно было построить целые армады кораблей, возвести дворцы и кафедральные соборы, нанять огромные армии… Кому только пришло в голову спрятать спасенные сокровища именно здесь?

Ответ на этот вопрос я получил почти сразу же – заметил поблизости горы чего-то белого и пригляделся. Это были кости, множество костей. Человеческие скелеты сгрудились вокруг клада, точно солдаты в лагере у костра. Черепа смотрели на сокровища словно с упреком, а плоть и одежда давным-давно сгнили.

Стало быть, беглые негры так и не вернулись из этого похода. Были ли они убиты, чтобы никто не узнал их тайну? Или утонули во время прилива? Или же, как предположила Астиза, пожертвовали собой, решив скрыть свою находку, чтобы человечество не могло воспользоваться ею в опасных целях?

Сплошные догадки.

Я точно знал только одно: что не имею ни малейшего желания присоединиться к этой молчаливой страже.

Я подполз поближе, чтобы внимательнее разглядеть спрятанные предметы. Здесь были невероятной красоты металлические маски, усыпанные жадеитами сабли и золотые ожерелья, тяжелые и толстые, как ошейники рабов; были игрушки из чистого золота на крохотных колесиках, были слитки из этого драгоценного металла, сложенные, как кирпичи… Я подозревал, что конкистадоры просто расплавили множество бесценных изделий древнего ацтекского искусства для удобства, чтобы было легче отправить золото морем.

И, наконец, я обнаружил среди этих богатств странные треугольные предметы, назначение которых было непонятно: какие-то механизмы в форме колбасок с отходящими от них дельтовидными крыльями и крохотными фигурками людей в шлемах. Таких хитроумных штуковин мне еще никогда не доводилось видеть, хотя отдаленно они напоминали «гуся» с полотняными крыльями в Фор-де-Жу, которого тот безумец Джордж Кейли запустил там в воздух.

Короче говоря, это были летательные аппараты – может быть, один из их вариантов.

Возможно, Мартель оказался прав. Неужели здесь достаточно деталей, позволяющих этим авантюристам-французам построить аппарат, способный перелететь через Английский канал?

Я опустился перед этими вещицами на колени, словно перед святынями, потрясенный грандиозностью своей находки и одновременно недоумевающий, каким целям она может послужить. Вопросы только множились. Как и почему беглые рабы умудрились пробраться через омываемые штормами рифы и спрятать сокровища именно здесь? Они избежали искушения украсть сокровища, растратить их… Почему? Неужто их не одолевала алчность? Или же эти загадочные сокровища сами неким непостижимым образом заманили их в ловушку?

Позади раздался громкий всплеск, и я вздрогнул, но потом увидел, что это Мартель: он вынырнул из-под водолазного колокола, гибкий и верткий, как нерпа, после чего подтянулся, влез на уступ рядом со мной и затряс головой, точно пес, смахивающий капли воды с густых волос (я поспешил заслонить собой свечу от этого идиота). Увидев сокровища, он разинул рот и на секунду даже лишился дара речи.

Но вот, наконец, Леон подполз к одной из крылатых игрушек и бережно и осторожно взял ее в руки, точно она была волшебной и могла взлететь. Физиономия его выражала почти мальчишеское изумление и восторг.

– Ну, что я говорил вам, Гейдж! – воскликнул он.

Глава 39

Вскоре я понял, почему ни одному беглому рабу не удалось выбраться отсюда после того, как сокровища Монтесумы были спрятаны здесь, в подводной пещере. Это стало ясно, когда я сам попробовал выплыть, прихватив пригоршню драгоценностей. Никаким тупиком пещера не заканчивалась – морская вода нашла еще какую-то трещину и продолжала поступать внутрь, возможно, огибая таким образом всю подводную часть скалы. Без посторонней помощи из этого туннеля было не выбраться. Неудивительно, что здесь полно скелетов!

Я соскочил в воду, поднырнул под водолазный колокол и дернул за веревку – дал сигнал Джубалю поднять меня наверх. Это был единственный способ выбраться отсюда живым. Ведь выплывать пришлось бы против сильнейшего течения. Мой чернокожий друг вернул шлюпку в укрытие, а затем прыгнул в воду и подплыл к выходу из пещеры, чтобы было удобнее вытягивать трос, но даже ему, такому сильному и выносливому, это далось нелегко. Он трудился точно портовый грузчик.

И я вознаградил его за это. Вынырнув на поверхность и сняв сбрую, я протянул ему золотое ожерелье, такое тяжелое, что человек, некогда носивший его, наверняка горбился от непомерного веса.

– Сокровища там, Джубаль!

– Клянусь чешуей Дамбаллы, одного этого ошейника достаточно, чтобы начать перестраивать мою страну! – восхитился бывший раб.

– Думаю, Эзули благоволит к нам.

– Эзули благоволит к самой себе. А наш партнер-француз наверняка сходит с ума от радости. У каждого свои мечты и цели.

Да. Стоило нам заполучить сокровища, и все мы начали испытывать искушение, точно юнцы, впервые попавшие в бордель. Но работать тем не менее приходилось на чистом доверии.

– Сейчас я нырну, прикреплю все это к якорю буя и попробую сделать еще один заход, – решил я.

Джубаль указал на небо.

– Поспеши. Погода портится.

Я посмотрел вверх. Вода в море посерела, а волны стали выше. Перестрелка все еще была слышна, но звуки ее начал заглушать грохот прибоя. Я надеялся, что наш бомбовый кеч вскоре отойдет от берега, и больше всего боялся, что пострадает моя семья.

– Может, будетпроще проскочить прямо под носом у британцев? – спросил я своего товарища.

– Агве, бог моря, не на шутку разгневался. Что-то пошло не так, Итан, – возразил тот.

– Видел бы ты, Джубаль, сколько чудесных сокровищ в этой пещере! Тогда сразу бы понял: все идет хорошо, просто замечательно.

Негр кивнул, но лицо его выражало сомнение.

– Почему беглые рабы привезли и спрятали сокровища именно здесь? – спросил он задумчиво. – Почему они так никогда и не вернулись?

– Там остались их черепа и кости. Но наши не останутся.

– Может, стоит оставить там Мартеля и просто убраться отсюда? Вместе со шлюпкой и ожерельем?

– Нет, моя семья у его людей. И потом, там, внизу, просто несметные богатства. Это плата за то, что ты выстрадал, Джубаль. Плата за годы войны, за потерю любимой…

– Вот уж не думаю, что богатство сможет окупить все эти потери, – вздохнул он. – Сколько еще нужно погружений, чтобы все оттуда вынести?

– Дюжины.

– Нам так долго не продержаться. – Джубаль снова взглянул на небо. Темные тучи озарялись сверканием молний, раскаты грома заглушали британскую артиллерию. – Слишком уж трудно будет вытягивать тебя или мсье Мартеля из этого туннеля столько раз. Так что ты вернешься обратно, как только он вынырнет, а он пусть поможет мне здесь. А ты спустишься, набьешь мешок, привяжешь его к бочке, и мы ее вытянем. Выгрузим сокровища, дернешь за веревку, и мы отошлем тебе бочку и мешок обратно. Там заберешь сколько сможешь, и мы вытащим тебя. В последний раз, вместе с водолазным колоколом.

– Согласен. Тебе я доверяю. А вот Мартелю ты доверять никак не должен.

– Я всего лишь раб, Итан. Я никому не доверяю.

И вот мы принялись за работу, и работа эта оказалась очень тяжелой. Я снова погрузился в воду, сунул голову в бочку, нырнул в пещеру, чтобы сообщить Мартелю о наших планах, и удивился тому, что теперь этот путь оказался не таким уж и долгим, как в предыдущий раз.

Леон поначалу весьма недоверчиво отнесся к тому, что именно я должен остаться здесь наедине с сокровищами, в то время как он будет находиться с Джубалем. Но я объяснил, что, во-первых, никуда не смогу уйти без его помощи, а во-вторых, именно он останется в шлюпке со все растущей горой сокровищ.

– Но только не с теми игрушечными птичками, или как вы их там называете, – добавил я под конец.

– Летательными аппаратами.

– Они останутся здесь до моего последнего захода. Только попробуйте обмануть меня или убить Джубаля! Тогда вам их не видать. И еще помните: мои негры находятся на борту вашего кеча.

– Ваши жена и сын тоже там. А также мои охранники и матросы.

– Единственный путь к успеху – это сотрудничество. Будем работать все вместе.

– Это я и пытался объяснить вам с самого начала, мсье Гейдж. Хорошо быть партнерами, верно? – И, насмешливо фыркнув, Леон погрузил голову в колокол и дернул за трос, давая сигнал, что его следует поднимать на поверхность. Обеими руками он бережно держал золотого аллигатора весом минимум в добрые сто фунтов, хотя в воде монстр был, конечно, легче.

Я же поспешил приняться за работу, пока не погасла свеча.

Система, придуманная нами, оказалась довольно эффективной. Джубаль с Мартелем набивали джутовые мешки золотом и драгоценными камнями, по очереди ныряли в воду и перетаскивали их в наш депозитарий у якоря. Когда один был занят этим, второй тянул за трос и вытаскивал новые мешки из пещеры или же давал мне сигнал подтягивать к себе очередной опустошенный мешок. Я же торопливо набивал все эти мешки самым разным добром, один за другим привязывал их к бочке и наблюдал за тем, как они уплывают, а минут через десять возвращаются уже пустыми. Гора ацтекских сокровищ таяла на глазах, и работа моя приобрела чисто механический характер, точно я забрасывал уголь в топку. Правда, сокровищ все равно оставалось очень много. Их было еще примерно половина, когда я в очередной раз поплыл привязывать мешок и увидел нацарапанную то ли Джубалем, то ли Мартелем записку, засунутую в воздушную камеру: «Шторм идет. Заканчивай работу прямо сейчас».

И я не стал спорить. Да, в пещере пришлось оставить гнездо дракона, полное золотых яиц, но сокровищ мы набрали достаточно, чтобы перекупить дворец Наполеона в Сен-Клу, и даже после этого у нас еще осталось бы богатства на три таких же. Свеча догорала, и я забрал модели летательных аппаратов, засунул их под рубашку и набил мешок последними попавшимися под руку драгоценными идолами, после чего надел сбрую, поднырнул под водолазную бочку и дернул за трос.

Я все еще опасался предательства и думал о том, что если вдруг почувствую, как трос провисает, это будет значить, что его обрезали. В этом случае, решил я, надо будет цепляться руками за шершавые стены туннеля и постараться выбраться самостоятельно, чего бы мне это ни стоило.

Но нет, подъем прошел гладко. Меня подхватили сильные руки, и я вынырнул, моргая, на поверхность с последней порцией добычи. И сразу заметил, как потемнело все вокруг. Стрельбы слышно не было.

– Неужели британцы угодили из пушек в наше судно?! – испугался я.

– Нет. Тогда мы бы услышали радостные крики, – успокоил меня Джубаль.

Казалось, что наступили сумерки, а вода приобрела странный зеленоватый оттенок, и катящиеся по морю валы стали еще выше. Кроме того, кругом сгустился такой туман, что вершины скалы не было видно. Шлюпка наша сильно покачивалась на волнах, ее бросало то вверх, то вниз, и временами она царапала борта о скалы нашей маленькой бухточки. Почему-то никак не удавалось вздохнуть полной грудью.

– Да, времени на золото не осталось, – заметил я. – Когда сможет подойти наш корабль?

– В полночь, – ответил Мартель. – Вы захватили летательные аппараты?

– Если вы именно так это называете, то да. Но вы сильно меня удивите, если сумеете сделать по их образу и подобию нечто действительно способное подняться в воздух.

– Ваш вызов принят, мсье. Французская наука – самая передовая в мире.

– Да вы самый настоящий фанатик, Мартель!

– А вы – типичный расхититель гробниц, кладбищенский вор.

Обменявшись этими комплиментами, мы поплыли к крохотной бухточке, где под прикрытием скалы была спрятана наша шлюпка. Забравшись на борт, мы натянули на себя одежду – у меня имелся еще и жилет – и стали есть сыр, запивая его вином. Хлеб, который мы захватили с собой, к сожалению, намок, да и сахар тоже. Джубаль наблюдал за развитием шторма, Леон рассматривал странные треугольные предметы, пытаясь разгадать их предназначение, а я следил за Леоном. Главная моя задача состояла в том, чтобы защитить Астизу и Гарри, которые ждали на кече. А дальше что?

Если все остальное пропадет пропадом – плевать, ведь у меня есть изумруд.

Я научился быть осторожным с врагами, а потому проглотил изумруд – на тот случай, если Мартель вдруг вознамерится отобрать его у меня, – поэтому старался не слишком налегать на еду, чтобы камень не вышел естественным образом раньше времени. И вот я выбросил свою долю испорченного хлеба за борт и стал смотреть, как налетевшие рыбки принялись жадно поглощать его.

– Так что, сможете долететь до Лондона? – небрежным тоном осведомился я у Мартеля.

– Смотрите, вот это крылья, – показал он мне одну из фигурок. – А здесь сидит человек и управляет аппаратом. И образчиком для этой скульптуры, несомненно, послужил предмет, который видели ацтеки. Но как двигаются эти крылья, как они хлопают?.. Да, этот вопрос требует тщательного изучения.

– Мне довелось полетать на планере, который затем разбился. Первый человек, который осмелится подняться на аппарате, скопированном с этой игрушки, будет настоящим храбрецом.

– Я буду этим человеком, – заявил Леон.

Настала ночь, и Мартиники больше не было видно. Мы оказались в темноте, словно на необитаемом острове – звезд видно не было, а ветер все усиливался. О берег с грохотом разбивались огромные валы, и нашу шлюпку сильно раскачивало. Кечу будет непросто подойти и бросить здесь якорь, чтобы мы могли перегрузить на него сокровища.

Время тянулось страшно медленно. Где французы, почему не подходят? Придется, видно, выгрести к берегу до наступления рассвета, чтобы не торчать здесь еще один день.

И тут вдруг наверху послышался шум, и на нас дождем посыпались мелкие камешки. Я поднял голову. Примерно в ста футах над нами раскачивался на ветру фонарь.

– Посмотрите-ка, лампа, – прошептал я своим компаньонам и указал в ту сторону.

Со скалы спускалась группа мужчин. Неужели они нас заметили?

Эти британцы всегда достанут, если не с моря, то с земли.

Глава 40

Жизнь – сложная штука. Моя плененная семья и я находились теперь на расстоянии ружейного выстрела от своих британских, французских и гаитянских врагов. Погода портилась, буря все усиливалась, рыба поспешила уйти на глубину… Одежда на мне стояла колом – настолько она просолилась, – всех нас насквозь продувало ветром, и мы измучились от жажды и усталости. Любого, кто посмеет утверждать, что приключения – это счастье, я назову самым отъявленным лжецом.

– Может, англичане нас не заметят, если мы поплывем к бую, – прошептал Джубаль.

– В такую волну? Да нашу шлюпку в лепешку разобьет о скалы! – выдохнул я.

– Ничего не увидят, если мы встретим их достойным образом, – сказал Мартель и извлек стилет, при виде которого пробирала дрожь. Это было грозное оружие – сталь сверкнула в ночи, как острый осколок льда. Этот ублюдок, похоже, просто сгорал от желания всадить стилет какому-нибудь мужчине прямо между ребер – так я всегда сгорал от желания, лаская и поглаживая женщину. Наш ренегат-полицейский был сродни бешеному псу, которого следовало бы усмирить, но в данный момент мы могли натравить его на противника.

– А вы, похоже, неплохо подготовились, да и смелости вам не занимать, – заметил я, чтобы подбодрить его. – А не могли бы показать, как лучше к ним подкрасться? Мы с Джубалем останемся на страже до прихода «Мон-Пеле». Будем надежно охранять ваши летательные аппараты.

Леон посмотрел на болтающуюся вверху лампу.

– Я предпочел бы резать глотки англичанам всей нашей дружной компанией, Гейдж. Кровопролитие, оно, знаете ли, очень сплачивает.

– Вообще-то я всегда симпатизировал жителям Альбиона, несмотря на различия между Лексингтоном и площадью Согласия, – возразил я. – Они ужасно честные люди, вот только чувство юмора у них своеобразное. И резать глотки англичанам, думаю, больше подходит французам, а не американцам, вам не кажется? Но это не значит, что я не буду молиться и надеяться на вас.

– Да вы бросите меня на этой скале!

Отличная идея, подумалось мне.

– Нет. Если вы поторопитесь, – солгал я Мартелю.

Но не успел он продемонстрировать свое мастерство ассасина или, что устраивало нас куда больше, получить пулю в лоб, как сверху снова посыпались камушки и кто-то крикнул:

– Смотрите, там лодка!

– Слишком поздно, – пробормотал француз. Он быстро убрал стилет, развернул сверток из промасленной тряпицы и достал три пистоля; один из них бросил Джубалю, другой протянул мне, а третий забрал себе, после чего встал, выпрямился во весь рост в нашей раскачивающейся шлюпке и выстрелил. Раздался крик, и фонарь подпрыгнул, взлетел вверх, как метеор, а затем погрузился вниз, в воду. И снова вокруг воцарилась непроницаемая тьма.

– Vive Napoleon![31] – закричал Мартель.

– Лягушатники! – ахнул один из английских матросов. Грохнули выстрелы из мушкетов, и пули просвистели прямо у нас над головами.

– Неужели нельзя было сначала обсудить стратегию, а уже потом орать во всю глотку, как извозчик? – с упреком проворчал я.

– Порыв души истинного француза достоин только похвалы в подобных условиях, – парировал Леон. – «Мон-Пеле» скоро будет здесь. Надо их как-то отогнать, Гейдж.

И мы с Джубалем тоже выстрелили. Британцы тут же ответили огнем, и послышалась богатейшая в своем разнообразии ругань – такую можно услышать разве что где-нибудь в пивной в Плимуте, – а затем все мы принялись перезаряжать оружие. На вершине скалы появились новые огоньки – как видно, была объявлена всеобщая тревога. Пропел рожок, затрещали барабаны. Весь день мы прямо у британцев под носом преспокойно занимались извлечением сокровищ и вот теперь, среди ночи, подняли на ноги целый гарнизон. Неужели Мартель хочет, чтобы они перебили всех нас?

– Мы не можем сражаться со всем этим чертовым гарнизоном, – сказал я. – Давайте поплывем к Мартинике, а потом, позже, ваши ребята вернутся за сокровищами. А я заберу Астизу с Гарри и отправлюсь своим путем.

– Нет, они видели нас здесь. А значит, поняли, что это неспроста. Начнут нырять и найдут сокровища, – ответил Леон. – Мы не можем потерять их, Гейдж. Ни один человек на свете не понимает истинной ценности денег лучше, чем нищий искатель приключений вроде вас.

Увы, но доля истины в его словах была. Всю свою жизнь мы трудимся не покладая рук ради каких-то несчастных барышей в надежде, что потом это позволит нам не работать вовсе. Совершенно бессмысленное занятие, равно как и любовь, следование моде или заседания в Конгрессе.

Откуда-то сверху, с Алмазной скалы, выстрелила пушка. Опустить ствол орудия так, чтобы попасть прямо в нас, они не могли, поэтому снаряд просвистел над нашими головами. Но фонтан воды, поднявшийся при этом из моря, напомнил нам, что и отступление тоже чревато опасностями. Затем защелкали мушкетные выстрелы, и одна из пуль срикошетила от скалы и застряла в борту нашей шлюпки. Слишком близко! Прежде, под навесом из каменного выступа, мы находились в безопасности, а здесь, в крохотной бухточке, были на виду, словно рыбки в аквариуме. Я даже позавидовал темной коже Джубаля – его почти не было видно.

– Да вот же они! – раздался сверху крик. – Прямо под нами, в бухточке! Готовсь!..

Стволы мушкетов нацелились прямо на нас. Я поморщился – неужели изумруд придется извлечь на свет Божий раньше, чем я планировал?

Но тут грохнул выстрел какой-то другой пушки, с другого направления. Ядро с треском врезалось в скалу над нашими головами, и во все стороны полетели каменные осколки. Послышались крики.

Это был «Мон-Пеле» – накренившись под ветром, он выплыл из тьмы, и из дула огромного орудия, установленного на его палубе, шел дым. Затем грянул еще один выстрел из мортиры, и вспышка при этом была как от молнии. Мартель радостным криком поприветствовал прибытие союзников и тут же зажег на корме шлюпки фонарь, сигналя тем самым, что мы здесь.

С кеча раздавались все новые выстрелы, и один из снарядов оторвал от скалы кусок размером со стену замка. Британские моряки в панике отступали, стремясь забраться как можно выше. Их артиллерийская батарея отвечала огнем, и вокруг нашей шлюпки тут и там вздымались фонтанчики воды. Снова грозно рявкнула французская мортира на палубе кеча, и очередной снаряд с визгом взлетел к облакам, где и разорвался. Все кругом озарилось от этой вспышки, и мы, воспользовавшись моментом, снова стали стрелять из пистолей.

Мартель отвязал шлюпку.

– Мы на линии вражеского огня и сильно рискуем, – сказал он. – Приготовьтесь нырнуть – туда, где пули нас не достанут.

Придумать план лучше мне не удалось. И вот мы с Джубалем налегли на весла и поплыли к «Мон-Пеле» и установленному нами бую. Мушкетные пули пронзали поверхность воды, грохотали пушки, но французский кеч подошел к скале настолько близко, что британцы промахивались, стреляя с перелетом. На кече спустили бизань-мачту и бросили якорь, после чего артиллеристы развернули мортиру и принялись обстреливать ту сторону скалы, где находились британцы. Капитан «Мон-Пеле», мужчина по имени Огюст Бриан, тоже демонстрировал порыв души истинного француза.

– Давайте, ребята! – услышал я крик Антуана.

Я всматривался в толпу на борту судна. Да, моя Астиза тоже была там, у планшира, и махала мне рукой. Не высовывайся, дорогой! Гарри видно не было – должно быть, его спрятали где-то внизу. Я также разглядел головы нескольких негров: они стояли рядом с Антуаном, словно доказывая мне тем самым, что французы еще не предали людей Джубаля. Что шанс еще есть.

И вот мы добрались до буя и торопливо перевалились через борт нашей шлюпки, спеша сделать дело и поскорее убраться отсюда, пока нас не подстрелили британцы. Вода внизу казалась чернильно-черной, и все колыхалось в такт прибою на поверхности. Ночами на такой глубине казалось, что можно наткнуться на множество страшных и омерзительных существ. А потому надо было поскорее выбираться отсюда, достав то, что теперь принадлежит нам, так что я, ухватившись за трос от буя, спустился на самое дно и, цепляясь за якорь шлюпки, ухватил кусок какого-то скользкого на ощупь металла.

Ацтекское золото!

Я стал торопливо подниматься вверх и едва не ударился головой о днище шлюпки. Вынырнув на поверхность, я подплыл к кечу и стал искать глазами трап. Мне тут же сбросили веревочную лестницу. Небольшой корабль резво попрыгивал на волнах, точно карета на выбоинах, мчащаяся где-то по сельской дороге в Америке. Непогода укрывала нас от глаз противника и одновременно затрудняла нам задачу. Мне с большим трудом удалось увернуться и не оцарапаться об острые раковины, облепившие борт судна ниже ватерлинии. И вот, наконец, я вскарабкался примерно до середины лестницы, размахнулся и выбросил на палубу спасенный из моря предмет. Это оказалось тяжелое золотое ожерелье. Французы так и ахнули.

– Отнесите его в хранилище! – крикнул я. – Там еще всего полно!

Тут рядом со мной протиснулся Мартель, который взывал о помощи – ему никак не удавалось одному поднять тяжеленного золотого аллигатора.

– Да, и не снимайтесь с якоря до тех пор, пока все мы не будем на борту, – добавил он. – И пришлите черных, помочь.

Затем мы снова нырнули в море. Пули со щелканьем отлетали от металлической обшивки судна. Джубаль плыл рядом со мной – он уже выбросил одну из драгоценных находок на палубу и кричал своим товарищам:

– Ныряйте, свободные люди! Чем быстрее все перегрузим, тем быстрее отплывем!

Чернокожие попрыгали за борт корабля и поплыли вместе с нами к бую. К ним присоединились даже Ворона со Стервятником. И вот мы принялись нырять, как выдры, и хватать предметы из золота, после чего, задыхаясь и отфыркиваясь, плыли вместе с добычей обратно к «Мон-Пеле». Корабельная мортира продолжала выплевывать снаряды, ярко освещая вспышками все вокруг. Британская батарея продолжала отстреливаться, но ядра не достигали цели, благополучно перелетали через кеч и падали в море. Артиллеристы ругались, как сапожники, приходя в отчаяние от того, что им не удается опустить стволы орудий достаточно низко, и явно недоумевая, чем мы там, черт побери, занимаемся.

И вот, наконец, они додумались до новой идеи – решили бросать в нас ядра руками. Это возымело определенный успех – ярда падали с высоты трехсот футов, ударялись о выступы и отскакивали прямо к месту нашей спасательной операции. Прицелиться как следует тут было невозможно, но ощущения, когда такое вот ядро вдруг со всплеском падало в воду в нескольких футах от того места, где мы плавали, были страшно неприятными.

Безумие, скажете вы. Но ведь и золото!.. Так что я нырял снова и снова.

Команда из чернокожих и бандитов работала споро и дружно, и мы довольно быстро перенесли сокровища на борт. Работали практически вслепую. Одному бедняге не повезло – нахватался колючек от морского ежа. Нам все труднее становилось отыскивать в темноте оставшиеся на глубине предметы. Слыша, как ядра со всплеском падают в воду, я решил, что с нас хватит, поработали достаточно. И только я собрался сказать это Мартелю, как вдруг снова послышался всплеск, только звучал он по-другому, и на поверхность вплыло что-то округлое. Я нырнул поглубже, решив сделать последний заход.

А затем вдруг раздался страшный грохот, все кругом содрогнулось, и у меня заложило уши. Меня с силой отшвырнуло куда-то в сторону, а потом выбросило на поверхность. Звуки и предметы, падающие в море, закружились, словно в калейдоскопе, и на секунду мне даже показалось, что я ослеп. А затем я увидел рядом другие головы, торчащие из воды – все мы покачивались на огромных волнах, которые с грохотом разбивались о каменистый берег. У некоторых парней из ушей шла кровь, а один человек был неподвижен и плавал в воде лицом вниз.

Буй и шлюпка куда-то исчезли.

Мартель что-то кричал. Но я не слышал его – в ушах звенело.

– Что?.. – переспросил я его.

Леон подплыл поближе, заглянул мне в одно ухо, а потом развернулся и прокричал в другое:

– Пороховая бочка!

Ах, вот оно что! Выходит, англичане запалили шнур и бросили бочонок с порохом в море, где он проплыл немного, а потом взорвался – прямо рядом с нашей драгоценной шлюпкой. В результате канат, на котором держался буй, обозначающий место, где мы временно захоронили сокровища, оборвался, а буй уплыл.

– Пора уходить! – крикнул Джубаль.

Уговаривать нас не пришлось. Вниз со скалы слетел еще один бочонок с порохом, и мы тут же нырнули, спасая свои жизни. Он взорвался со страшной силой, вздыбив огромный фонтан воды, когда мы уже карабкались быстро, как белки, на борт «Мон-Пеле». В одного из чернокожих парней вонзилась острая щепка, и он с криком упал обратно в море, но мы выудили его из воды. Из раны у него бежала кровь.

Тут что-то стукнулось о борт судна. Это был водолазный колокол, который выбросило из шлюпки при взрыве. Руководствуясь скорее сантиментами, чем здравым смыслом, я распорядился втащить его на борт. Облицованная свинцом бочка была сильно помята, а вот маленькое стеклянное окошко уцелело.

В этот момент я рухнул на палубу, весь мокрый и вконец обессилевший. Один из матросов взмахнул топором, обрубив канат якоря, и развернул парус, который тут же наполнился ветром. Нос судна закачался из стороны в сторону, точно стрелка магнитного компаса. Английская батарея продолжала вести огонь, но мы уже устремились в открытое море, спеша поскорее удрать от Алмазной скалы.

Британцы разразились злобной руганью, увидев, что наш парусник уже вне пределов досягаемости для их выстрелов из мушкетов – тем более что начался дождь и видимость ухудшилась. Грохнула пушка – более удачный выстрел мог бы потопить нас, но ядро просвистело над оснасткой и не нанесло нашему судну никаких повреждений. Нам удалось выхватить самые сказочные сокровища в истории прямо из-под носа у англичан, к тому же они вряд ли когда-нибудь узнают об этом. Когда буря стихнет, они, по всей вероятности, спустятся со скалы и будут чесать в затылке, недоумевая, чем мы здесь занимались, – ведь все свидетельства нашей экспедиции к тому времени унесет штормовым прибоем.

Хотя они могли дать сигнал своему фрегату, и тот начал бы преследовать нас, поэтому мы развернули дополнительные паруса и понеслись вперед, как скаковая лошадь. Люди ползали по палубе, собирая разбросанные там сокровища, а затем сносили вниз, в трюм, и складывали в хранилище. Не сомневаюсь, что несколько драгоценных безделушек осели при этом в их карманах или даже в обувке, но времени проверять всех и каждого просто не было. Корабль несся вперед, то взлетая на гребень огромной волны, то проваливаясь вниз – тошнотворное ощущение, прямо как во время полета на планере Кейли. Держать равновесие с тяжеленной мортирой на палубе «Мон-Пеле» было сложно, а потому нас сильно качало.

Тем не менее нам удалось найти то, что потеряли конкистадоры. «Ночь скорби» Кортеса повторилась.

Я сидел, устало привалившись спиной к мачте, и выискивал взглядом Астизу. Она была на корме, как мы с ней предварительно и договаривались. Я махнул ей рукой, и мы оба заулыбались. Это был условный сигнал – она давала понять, что Гарри в безопасности, внизу, в хранилище.

И что скоро я смогу их выкупить.

Глава 41

Мы все дальше отплывали от Алмазной скалы, где по-прежнему не унимались британцы – они насылали на нас громы и молнии, палили из всех орудий и мушкетов, но вслепую, точно возомнили себя богами на Олимпе. Вскоре скала исчезла из вида за пеленой дождя и тумана, с гребней валов срывало ветром пену, а небо было черным, без единой звездочки. Горы Мартиники тоже были не видны. Теперь единственным признаком приближения к острову могла бы послужить ярко-белая пена прибоя у прибрежных рифов.

Если б Мартиника находилась с подветренной стороны, нас понесло бы прямо на эти опасные рифы. Но ветер дул с юго-востока, подталкивая нас к северо-западу – в открытое море.

– Ураган идет! – прокричал мне в ухо Джубаль.

– Но сейчас вроде бы не сезон, – возразил я.

– Этот наслал Агве. Бог моря. Он разгневался. Может, из-за золота Монтесумы?

– Боги должны благоприятствовать нам. Мы нашли сокровища, и они будут использованы на благо свободы. – Ветер подхватил эти мои слова и унес их прочь, как листочки осенним днем.

– Это если мы победим. – Мой чернокожий друг покосился на Мартеля.

Француз окончательно разошелся – он выкрикивал команды, точно адмирал. Матросы носились по палубе, недоуменно поглядывали то на нас, то на туго натянутые паруса, а Леон приказывал натянуть их еще туже.

– Бог ты мой, – пробормотал я, – он издевается, что ли? Хочет проскочить на всех парах к острову при таком ветре? Мы же разобьем днище о рифы!

– Он хочет подплыть прямо к Фор-де-Франс, – отозвался Джубаль.

Мы предполагали нечто подобное. Стоит оказаться под прицелом французских ружей, и наш шанс получить хотя бы малую часть сокровищ сводится к нулю, несмотря на все обещания Мартеля, – ведь моя семья все еще у него. Да еще и моих чернокожих товарищей можно будет снова обратить в рабство. А этот мошенник с триумфом вернется в Париж, вместе со своими треугольными игрушками. Я поднялся, отошел от мачты и опустил ладонь на плечо матроса.

– Нет, – сказал я ему. Бедняга явно колебался, и я чувствовал, как дрожат его мышцы у меня под рукой. – Ради своей же безопасности – приспусти парус.

И тут плечо мое кольнул кончик шпаги.

– Пришла вам пора укрыться от непогоды, мсье Гейдж. – Мартель накинул поверх промокшей одежды плащ, полы которого теперь трепал ветер. – Ничего, не сомневайтесь: мы сумеем позаботиться о том, чтобы в подземной темнице Фор-де-Франс вам стало по-настоящему жарко.

– А я думал, мы с вами партнеры, Леон, – усмехнулся я.

– Да, мы были ими. Но всякому партнерству приходит конец.

Это было предательство, которого мы ожидали. Бандиты из шайки Мартеля тут же выхватили пистоли и взяли под прицел людей Джубаля. Кроме того, они обнажили и шпаги – на тот случай, если вдруг порох намок от тропического ливня. Они собирались забрать себе все – не только летающие игрушки, но и все ожерелья, все фигурки идолов с драгоценными камнями и даже аллигатора из чистого золота. Да и мой изумруд – в том случае, если я проторчу в их застенках достаточно долго и мой организм естественным образом исторгнет его наружу. Или же Леон рассечет мое тело на две части – от горла до копчика, – если узнает, куда я спрятал драгоценный камень.

– Мчаться с поднятыми парусами при таком ветре – чистой воды безумие. Вы рискуете потерять грот-мачту, – заметил я.

– Это наш единственный шанс достичь Мартиники, – пожал плечами мой недавний союзник. – И еще. Как-то не верится, что вы опытный моряк, Гейдж. Так что уж позвольте мне судить, что надо делать, а что нет.

Я покосился на капитана Бриана, который явно нервничал, оглядывая паруса – ну, в точности как жених при приближении невесты.

– Нам надо плыть в Гаити, Мартель, с попутным ветром, – попытался я переубедить Леона. – А там честно поделим все, как и было обещано.

Тот лишь улыбнулся.

– Да будет вам, Гейдж! Вы прекрасно понимали, что именно так оно и случится, с самого начала. Мы все здесь пираты. Тут только два варианта: или меня посадят в кутузку на Гаити, или вас на Мартинике. А я не тот, кто готов смириться с подобной участью. Так что… давайте-ка вниз, в трюм. Заодно можете попрощаться там со своим сыном, пока мы не добрались до гавани. Вашу жену и мальчика могут нанять в слуги, или же она вполне может работать шлюхой в борделе – там, знаете ли, вполне прилично платят. А вас в цепях отправят во Францию, и там вы будете держать ответ перед Наполеоном. Это честь – заслужить от него суровое наказание.

– Я агент Наполеона, ты, идиот!

– Ну неужели ты и впрямь так наивен? Может, они предоставят тебе камеру самого Лувертюра; я слышал, она очень просторная. Нет, не думай, я не жестокий человек. Просто решительный, вот и все.

– И самонадеянный.

– Лишь в глазах тех, кто ниже меня. – Мартель ткнул меня кончиком шпаги. – Давай, вперед! Не хочу заколоть тебя на глазах жены. Ненавижу эти женские рыдания.

Что ж, подсказку он дал неплохую… Я посмотрел на корму, где стояла моя любимая.

– Астиза? – позвал я ее.

– Я готова, Итан. – С этими словами она развернула маленькую поворотную пушку, что стояла у палубного ограждения, и прицелилась. Глаза у капитана Бриана едва не вылезли из орбит от изумления, но он успел пригнуться.

– Заряжена мушкетными пулями, ждала своего часа, – пояснил я Мартелю.

Тот не сводил глаз с моей жены. Куда только делись его спокойствие и уверенность! Теперь Астиза выглядела эдаким ангелом мести – ее платье и плащ трепали порывы ветра, густые и длинные мокрые волосы развевались, как флаг. В руках она держала зажженный фитиль, прикрывая его ладонью от ветра.

– Да вы, должно быть, шутите, – пробормотал Леон. – Она всего лишь женщина. И мать… Скажите, пусть отойдет от орудия, а то еще поранится!

– Да, она мать, а ты отнял у нее дитя, – грозным голосом произнес я. – Так что советую всем сложить оружие. Ты говорил, мы партнеры. Смотри! Пока еще не поздно.

– Она просто блефует! – крикнул Мартель своим людям. – Прикройтесь Гейджем, как щитом!

И они подтолкнули ко мне чернокожих парней Джубаля, которые заметно растерялись. Теперь все мы стояли, покачиваясь, на палубе, и в любой момент каждый из нас мог стать мишенью.

Еще секунда – и всех нас повяжут, успел подумать я. Но Антуан не зря тренировал своих людей на берегу. Подготовка в военном деле – самое главное. А время решает все.

– Давай! – скомандовал я.

Джубаль и все его люди ничком попадали на палубу, и я тоже рухнул вместе с ними.

– Нет! – взвыл Мартель.

Астиза выстрелила.

Орудие грохнуло, и на палубу дождем посыпались свинцовые шарики, точно кукурузные зернышки из початка. Французские головорезы из команды Леона вскрикивали и падали: пули рвали их плоть. Несколько шариков срикошетили от мортиры и вонзились в палубу или улетели за борт. Мартель пошатнулся, и я, воспользовавшись моментом, налетел на него и повалил на палубу, а потом выбросил его шпагу за борт, выхватил у него из-за пояса нож и приставил острие к его горлу. Люди Джубаля проделывали то же самое с его приспешниками. Через секунду ситуация была целиком под нашим контролем.

Вольнонаемные матросы поначалу окаменели от страха – в том числе и тот, которого я предупредил. Астиза отошла с кормы к капитану Бриану, который стоял за штурвалом, и приставила к его спине ствол пистоля.

– Держитесь заданного курса, иначе прострелю вам позвоночник, – предупредила она.

Мартель постанывал от боли. Одна пуля угодила ему в живот, а еще одна – в руку.

– Ни одна женщина на свете на такое не способна, – пробормотал он. Я ощущал на своих ладонях липкую кровь.

– Моя – способна, – сказал я ему. – Особенно по отношению к человеку, который отнял у нее ребенка.

– Черт бы вас побрал! – Леон зашелся в кашле. – За всеми следил, а вот ее упустил из вида…

– Сами себя приговорили.

– Только послушайте, какой ветер, Гейдж! – свистящим шепотом произнес мой противник. – Все набирает силу, будет ураган. Если мы не попадем в порт в ближайшее время, пиши пропало. Держите курс на Фор-де-Франс. Там я переговорю с губернатором, и мы с вами честно все поделим, обещаю. Если не придем в порт, мы обречены.

– Поделим что? Вы уже потеряли свою долю сокровищ, в том числе и эти дурацкие летательные игрушки. Вот к чему ведет нарушение соглашений.

– Эти модели – собственность французского правительства!

– Думаю, что теперь они перешли в собственность гаитянского правительства. Или же, возможно, я отвезу их в Лондон. А вы в письме Бонапарту объясните, что ошибались.

– Да Бонапарт будет преследовать вас до конца дней, если вы только посмеете бежать с сокровищами! Он с нетерпением ждет, когда его познакомят с древними секретами, которые помогут победить Британию. Речь идет не о деньгах – о власти! Вы так ничего и не поняли, с самого начала не понимали…

– Если б Наполеон был здесь, он проявил бы к вам куда меньше снисхождения, чем я. Я – подчиненный первого консула. И он будет возмущен, узнав, как вы, французский полицейский, пытали меня, а потом похитили женщину и ребенка. Что вы предатель!

– Дурак… – простонал Мартель.

– Это вы дурак, раз посмели напасть на мою семью!

– А как вы думаете, Гейдж, вас радостно встретят в Париже, узнав, что вы развлекались с Рошамбо и жили, как принц, на Мартинике?

– Следует отдать вам должное, вы определенно наделены талантом передергивать факты.

– Все это свершалось по распоряжению Бонапарта. Кража изумруда, затем похищение вашего сына, охота за легендарными сокровищами… И Наполеон вам не друг. Он ваш враг. Он не стал задерживать вас в Париже из-за Луизианы, ведь сделка по ней была практически завершена. Он льстил вам, настаивая, чтобы вы отправились на поиски сокровищ, манипулировал вами – с этой целью и была похищена ваша семья. Вы были игрушкой в его руках с самого начала.

– Что?!

– Нито рассказал Жозефине об изумруде, та сказала Наполеону, тот передал это Фуше, и уже последний отдал мне приказ. Вы стали марионеткой в наших руках после событий в Сен-Клу. А я – всего лишь служака. И не я похитил ваших жену и сына. Не я, а Бонапарт, понимавший, что вы никогда не отправитесь на охоту за ацтекскими технологиями по доброй воле. Он понимал, что побудить вас пуститься на их поиски может что-то глубоко личное – к примеру, похищение семьи. Знал, что заманить вас в эту ловушку можно только особой хитростью, что вы в отличие от многих других людей наделены даром читать завуалированные подсказки и намеки. И то, что вы сделали для Дессалина, британцев и Франции, особого значения не имело. Вы устремились за своей семьей, ну а Наполеон быстро сообразил, как и для чего можно использовать вас дальше.

– Лжете!

– Корсиканцу нужны эти летательные аппараты, и он с легкостью мог пожертвовать чьей-то семьей, лишь бы их заполучить. Да он пожертвовал бы миллионом семей, лишь бы победить Англию! А потому у вас остался один-единственный шанс, Гейдж. Вернуться в Фор-де-Франс и сдаться на милость Франции. Наполеон может простить, но он никогда ничего не забывает.

– Наполеон должен меня простить? За то, что предал мою семью?

– Именно так поступают великие люди, чтобы остаться великими. А люди маленькие зачастую принимают их расчеты за благосклонность. Единственное, на что мы можем и смеем надеяться. Нет, меня просто изумляет, что вы сохранили такую наивность после всех передряг и предательств, через которые вам довелось пройти!

Что правда, то правда. Я по натуре своей человек добрый и простодушный и всегда хотел видеть в людях только самое хорошее. За исключением тех моментов, когда мне приходилось стрелять в них или закалывать кинжалом. Наверное, это мой главный недостаток. И сейчас мысль моя, подобно волнам в бурю, металась в поисках верного решения. Получается, что Мартель работал на того же первого консула, который намеренно и с дальним прицелом вовлек меня в переговоры по продаже Луизианы? Считал мою персону одноразовым расходным материалом? Конечно, Наполеону легко так рассуждать – еще бы, ведь он чувствует себя неуязвимым в огромных и роскошных дворцах!

– Я вам не верю, – заявил я, но тон меня выдал.

– Считаете, что безработный полицейский мог вот так, запросто заказать бомбовый кеч? Ламбо согласился передать это судно по приказу Наполеона, не по моему приказу.

– А почему Бонапарт не захотел нанять меня в открытую?

– Потому, что вы все время твердили, что собираетесь в отставку.

Я растерялся. Волны перехлестывали через борт, и по палубе текла морская вода, смешивалась с кровью убитых и раненых. Какой у меня был выбор? Сдаться правительству Мартеля или бежать прочь, в открытое море, навстречу урагану, с командой, где многие ранены и в любой момент готовы перерезать друг другу глотки?

– Я всего-то и хотел, что удалиться на покой, – глухо произнес я.

– Можете удалиться на покой, только когда вам разрешат свыше.

– Ну, а вы, Мартель? Раненый, промокший до костей, в пяти тысячах милях от дома?

– Я полицейский. Солдат. Такова моя судьба.

Я задумчиво огляделся по сторонам. Астиза стояла у штурвала, за спиной у капитана, и корабль продолжал двигаться вперед, то взлетая на гигантские валы, то соскальзывая вниз, в пропасть между ними. Бриан смотрел испуганным взглядом, но держал штурвал мертвой хваткой. В глазах Мартеля читались жалость, насмешка, упрек, гордость и боль одновременно – словно он демонстрировал свое моральное превосходство. Мне надо было поставить его на место.

– Возможно, все, что вы тут наговорили – правда, – сказал я. – Проверить это можно будет лишь с помощью Дессалина – вот пусть он и закончит этот допрос.

Тут Леон побледнел, как мел.

– Но, мсье, это чудовищно…

– У него свои понятия о справедливости, выработанные долгими годами рабства. – С этими словами я подтащил истекающего кровью подонка к люку, под которым находился трюм и хранилище. – А вы обладаете даром красноречия. Уверен, вам удастся переубедить его.

– Если вы отдадите меня Дессалину, то станете предателем своей страны!

– Не вам рассуждать о предательстве.

– Я вас предупредил, Гейдж. И никуда я не поеду! Скорее покончу с собой!

– Не осмелитесь – слишком уж много злодейств совершили! – Я грубо стащил своего врага вниз по трапу, а затем нашел кандалы, в которые должны были заковать нас, и надел их на него, после чего проделал то же самое с его подручными, и забрал с собой связку ключей. Фактически я оставлял Мартеля медленно умирать от потери крови – и в последний момент все же передумал и перебинтовал ему раны, с тем чтобы он дожил до пыток и своего судного часа.

Я, знаете ли, тоже могу быть безжалостным.

В небольшой каморке я нашел Гарри. Малыш лежал, сжавшись в комочек, – он был напуган сильнейшей качкой. Я подполз к сыну и крепко обнял его.

– Гарри, это папа! Как ты, все хорошо?

Ребенок плакал.

– А где мамочка? – всхлипнул он.

– Охраняет наш корабль. – Я протянул руку, собираясь погладить его по щеке, но мальчик резко отпрянул. Им владел страх, и сердце у меня сжалось. – Сейчас я отведу тебя к ней. Побудешь в капитанской каюте. – Я подхватил его на руки. – Все хорошо, все уже почти закончилось, сынок.

– Хочу домой!

– В каюте очень уютно, прямо как дома.

И я отнес мальчика наверх, к Астизе.

– Я прослежу за Брианом, – сквозь ветер прокричал я ей. – А ты ступай вместе с Гарри в капитанскую каюту, побудете там! – Я протянул жене одну из моделей летательного аппарата, отнятую у Мартеля. – Он предавал нас с самого начала, но явился сюда именно за этим.

Астиза взглянула на модель.

– Это то, что ацтеки видели, а вовсе не то, что они изобрели сами, – сказала она. – Фигурки слишком примитивны для этого. Просто индейцам удалось скопировать нечто необычное.

– Согласен. Но в любом случае, я должен показать это Фултону. И постарайся согреть Гарри.

Моя жена направилась к каюте на корме.

Я же обернулся к капитану Бриану – похоже, того куда больше пугал шторм, нежели мой пистоль.

– Сможете и дальше держаться заданного курса? – спросил я у него.

– Все равно слишком поздно для маневров, мачты могут сломаться, – ответил тот. – Так что идем по ветру. Да вы возьмите штурвал, попробуйте сами!

Я поразился тому, насколько тяжело было удерживать штурвал. И испугался – что, если его крепление не выдержит и лопнет? Весь корабль сотрясала дрожь, а нам надо было убрать еще несколько парусов. Управлять этим неповоротливым бомбовым кетчем было равносильно тому, что водить на поводке пьяную корову.

– Без мортиры было бы куда как проще, мсье, – заметил капитан.

Я взглянул на орудие. Кеч так и мотало из стороны в сторону, точно животное, к шее которого прикрепили наковальню, и я кивнул.

– Согласен. Надо ее убрать.

– Но при такой погоде это невозможно, – продолжил Бриан. – Если мы попробуем сбросить ее за борт, то стоит только сдвинуть орудие с места – и оно станет неуправляемым. Снесет планшир, а вместе с ним и половину корпуса. Так что уж лучше зайти в порт.

– Нам надо выбрать любую из бухт, которая нам по пути и находится на острове, не принадлежащем французам.

– Тут уже не до выбора, мсье.

– Но и снова попасть в плен – для нас это тоже не выход. Джубаль, ты поможешь свернуть парус, а я сбегаю и принесу карту. Надо как-то выбираться из этой ситуации. – Произнес я это нарочито уверенным тоном, помня о предупреждении Астизы.

– Сейчас позову своих людей, пусть помогут матросам, – откликнулся мой чернокожий друг.

– И помолятся Агве, деве Марии, Нептуну или Бенджамину Франклину, – добавил я.

Джубаль усмехнулся и кивнул.

– Это все, на что мы можем надеяться. Я еще никогда так не уставал, Итан. Даже на сахарных плантациях. И ты тоже не забудь помолиться. Эзули.

Глава 42

Управляемый корабль всегда находит нужный баланс между направлением ветра и сопротивлением воды, а направляют его движениями штурвала. Но если все паруса подняты и он плохо сбалансирован, это опасно – судно может выйти из-под контроля. Следуя указаниям капитана Бриана, мы привязали к штурвалу веревку, чтобы его было легче держать, а затем спустили все оставшиеся паруса и плыли теперь под ветром с оголенными мачтами, но соблюдая крайнюю осторожность. Буря набирала бешеную ярость и силу циклона, волны и ветер гнали нас все дальше, к северу. В ночи час за часом я видел одну и ту же картину – грязно-серую пену, когда огромные волны разбивались о носовую часть нашего судна. Кругом все кипело и бурлило, как в адском котле, и казалось, что чем-то обиженные боги обрушили на нас всю свою ярость и злобу. Несмотря на то что находились мына южных широтах, я продрог до костей и отупел от усталости. Астиза вышла из капитанской каюты и принесла мне ром и колбасу, чтобы я мог подкрепиться.

– Гарри уснул, – сообщила она мне. – Мартель тоже спит.

– Завидую им, – вздохнул я.

– Думаю, француз скоро умрет от ран.

– Все лучше для него, чем встреча с Дессалином.

Нос корабля был почти не виден в темноте, но я слышал, как разбиваются о него волны – с грохотом, точно о скалы. А потом одна какая-то особенно огромная волна перехлестнула через борт и затопила всю палубу. Правда, вода быстро ушла. Водолазный колокол был привязан к мачте, и его окошко смотрело на нас, точно глаз Циклопа. Корабль взбирался на каждую волну устало и со скрипом. Французские матросы и чернокожие парни Джубаля поснимали все паруса, за исключением двух, которые порвались в клочья и то трепетали на ветру, то вдруг сворачивались и прилипали к мачте, словно скорлупки. Каждый из нас молился своему богу. Буря пронзительно визжала и выла – никогда прежде я не слышал ничего подобного. Деревянные рангоуты издавали бренчание и свист, который казался мне одним бесконечным стоном, вынимающим всю душу. И я ждал, что, того и гляди, весь этот несчастный корабль развалится, разлетится на мелкие деревянные осколки, которые тотчас же подхватит и унесет ураганный ветер. И не останется на волнах ни пылинки, ни мельчайшей щепочки – ничего, что говорило бы о том, что «Мон-Пеле» некогда существовал.

Однако бомбовый кеч, хоть и неповоротливый, оказался очень крепким судном. Он пусть и медленно, но упрямо шел вперед, содрогаясь от каждого удара волны, и всякий раз, когда он взлетал на ее гребень, в наших сердцах просыпалась надежда: возможно, мы все же выберемся, спасемся! Но затем судно вновь ныряло в провал между валами, и вода перехлестывала через борт, заливая палубу, после чего корабль опять выныривал на поверхность, точно усталый огромный кит.

Казалось, ничто не предвещало рассвета, но вскоре мы заметили, что можем различать предметы вокруг, что уже видим кончик бушприта и даже то, что находится за ним. По морю катили свинцовые волны, поднимаясь на склон огромной водяной горы, и прежде, чем нырнуть в очередную темную прогалину, мы видели, что все кругом до горизонта затянуто серым туманом. Я схватил карту, но понять, где мы сейчас находимся, не удавалось. Вообще-то я планировал вернуться в Кап-Франсуа, сдать сокровища и пленных, а затем бежать куда подальше. И никаких больше прогулок по Парижу, никаких игр в дипломата. Со всеми великими делами покончено – должна пройти тысяча лет, чтобы семья моя могла оправиться от нанесенной травмы.

Я все еще рассчитывал найти место, где никогда ничего не случается.

– Ну, как там Гарри, пришел в себя? – спросил я Астизу, спустившись в каюту.

– Его укачало и сильно тошнило. Теперь желудок пуст. – Моя супруга и сама выглядела измученной. – Знаешь, Итан, мне кажется, он перестал понимать, кто он есть. Этот плен, расставание, война…

– Что за жизнь я ему устроил!.. Прости меня, Астиза.

Жена смотрела как-то отстраненно, точно видела нечто недоступное мне.

– Мы не можем везти эти сокровища в Санто-Доминго, – сказала она вдруг.

– Но я обещал чернокожим!

Астиза покачала головой.

– Эти сокровища прокляты. Ты только посмотри, какая поднялась буря! Богатства принесут им больше бед, чем добра. Не случайно мароны спрятали их под скалой.

– Послушать тебя – так каждый клад проклят.

– А разве это не так?

– Но на нас никто не насылал такого проклятия, чтобы мы вечно пребывали в нищете. Не верю я во все это.

– А что, если беглые рабы спрятали там сокровища вовсе не для того, чтобы сохранить, а чтобы избавиться от них? Что если они понимали – ничего хорошего обладание ими не принесет? Что, если они спустились в эту подводную пещеру, зная, что им никогда оттуда не выбраться? И все ради того, чтобы спасти свой народ?

– Нет. Их просто заперло там течением.

– Сокровища должны вернуться в Мексику.

– В Мексику? Но там не осталось никаких ацтеков – одни лишь испанские лендлорды, еще более жестокие и алчные, чем все французы и британцы вместе взятые. Слишком поздно.

– Мы совершили сделку с дьяволом. Эта Эзули – просто обманщица, Итан, – заявила Астиза. Женщина никогда не доверяет другой женщине.

– Придем в порт, и все решится само собой. – Я старался придать своему голосу больше уверенности. – И не в такие переделки доводилось попадать.

– Да, но только без ребенка. – Моя жена прикусила нижнюю губу.

– Рано или поздно шторм закончится.

И действительно, случилось чудо – шторм стих.

Сначала в тучах появилась прогалина, а потом прорезались лучи солнца, вокруг посветлело, и стало видно куда как дальше и четче.

Правда, пока что сохранялась атмосфера, где границы между морем и небом на горизонте все еще были размыты, а над волнами стлались клочья тумана и пены. Мы дышали этим туманом. Он был солоноватым на вкус, а наш корабль по-прежнему тяжело поднимался на гребни огромных валов и сваливался вниз. И нашей вселенной по-прежнему был бескрайний и бурный океан.

Но прогалин в тучах становилось все больше, солнце светило все ярче, да и ветер начал постепенно стихать. Мы не спешили радоваться переменам: как-то не верилось, что самое худшее позади. Завывание ветра становилось все тише, словно некий невидимый оркестр решил взять передышку. «Мон-Пеле» все еще подбрасывало на высоких волнах, но теперь стали слышны новые звуки – хлопанье деревянных перекладин, поскрипывание мортиры и снастей, тихое постанывание корпуса судна, шелест пены, вскипающей на гребнях волн…

А над головой сияло ярко-голубое небо.

Все чернокожие парни и французские матросы высыпали на палубу и, нетвердо держась на ногах, с изумлением взирали на эти перемены. Мы выстояли! Во всех направлениях, куда ни глянь, тянулся однообразный, словно пустыня, пейзаж с серыми дюнами волн и белыми пятнами пены. Соляных отложений было так много, что когда вода не заливала деревянный корпус, он казался присыпанным пылью. Вдоль планширей бежали ручейки воды, а воздух был так насыщен влагой, что трудно было дышать. Все говорило о том, что скоро буря окончательно стихнет и наступит штиль.

Неужели то было некое божественное вмешательство свыше? Неужели Бог ответил на молитвы католиков? Или же Астиза молилась своим божкам усерднее всех? А может, сама Эзули помогла нам?..

Джубаль озирался по сторонам. Земли видно не было, и во всех направлениях, куда ни глянь, в нескольких милях от нас вздымались лишь стены грозовых облаков.

– Очень странно… – пробормотал мой друг.

– Словно мы оказались в колодце, – заметила Астиза и, задрав голову, стала всматриваться в бескрайний голубой купол неба.

– Пришло спасение, – поспешил убедить ее я. – А значит, сокровища не прокляты. Это ведь благословение Господне, знак свыше, тебе не кажется?

Наш кеч раскачивался теперь плавно, точно колыбелька – волнение стихало. Мужчины перекрестились.

– Я о таком слышал, – с обреченным видом пробормотал Бриан. – Обманчивое затишье во время бури.

– Нет, это чудо, – продолжал настаивать я, хоть и не слишком верил в чудеса. – И на эту милость надо ответить чем-то хорошим и добрым. Когда волны совсем улягутся, разведем огонь в корабельной печи и приготовим что-нибудь горячее, чтобы подкрепиться. Для всех, даже для Мартеля и его людей. А ты, Джубаль, поделишь команду на три смены, пусть по очереди несут вахту, а остальные могут поспать. Когда шторм окончательно стихнет, французские моряки возьмут карты и бинокли, и мы попробуем взять правильный курс. Звезд сегодня на небе после такого ветра будет предостаточно, сиять будут ярко, так что направление и местоположение можно будет определить и по ним. Давайте закрепим все, что отвязалось или сдвинулось с места, похороним мертвецов в море и приготовимся поднять паруса. А ты, Астиза, иди и накорми Гарри.

Люди принялись за дело. Четверо злодеев Мартеля умерли от ран. Тела их без всяких церемоний выбросили за борт, и они быстро пошли ко дну.

Я спустился вниз, в трюм. Мой главный враг все еще дышал и открыл глаза при моем приближении. Смотрел он устало и жалобно. Ворона и его приятели сверлили меня злобными взглядами.

– Что случилось? Ветра больше нет? – спросил Леон.

– Стихает.

– И что сие означает?

– Да то, что ты проиграл, Мартель.

Узник печально покачал головой.

– Воды…

Я принес и подал ему воды, и этот добрый жест заставил меня усомниться, наделен ли я инстинктом отмщения. Должен ли я отдать этого человека на растерзание Дессалину? Но с другой стороны он обещал засадить меня в тюрьму во Франции, разве не так?

И я вернулся на палубу, споря с самим собой.

Корабль казался еще более неуклюжим. Сила ветра поубавилась, и я спросил Бриана, каким парусом стоит рискнуть. Поднятый парус, как мне казалось, поубавит качку и придаст нашему движению больше осмысленности.

Капитан огляделся.

– Никаким, мсье.

– Думаю, что стаксель поможет или я не прав?

Он указал рукой в небо. Тучи с кормовой стороны приблизились, а те, что громоздились впереди, похоже, отступали все дальше.

– Это то, чего я боялся. Скоро мы окажемся в самом центре бури, – объяснил Бриан, и тут я заметил, что свет стал меркнуть, а судно продолжает сильно раскачиваться из стороны в сторону. Небо снова затягивало тучами, точно сам Всевышний опускал занавес. – Это не чудо, мсье. Это страшная жестокость и несправедливость. Мы не прошли через шторм. Мы в самом центре бури.

И в этот миг она обрушилась на нас с новой, удвоенной яростью.

Глава 43

Поднявшийся ветер был так силен, что сразу похоронил все наши надежды. Дождь лил как из ведра и смешивался с соленой водой – казалось, ты находишься в каком-то супе – а волны ходили по морю огромными горами. Они с грохотом разбивались о корпус, и этому звуку вторил другой – небесный гром. Зеленоватого цвета вода заливала палубу «Мон-Пеле», словно старалась, чтобы мы поскорее пошли на дно. Корабль сотрясала дрожь, кончики голых мачт описывали широкие дуги, а мортира всем своим весом давила на носовую часть, и та все глубже погружалась в воду. Затем судно вновь медленно выныривало на поверхность, вода хлестала из всех щелей, и ее потоки безжалостно сметали и уносили все, что попадалось на пути. Шлюпки, бочки, лини и пушки срывало со своих мест и уносило за борт. Я испугался, что закрепленные в трюме бочки с запасом пороха тоже сорвутся со своих мест, начнут перекатываться, как шарики, а там, не дай Бог, вспыхнет искра, и они взорвутся – и наше судно разнесет на мелкие кусочки. Я боялся, что лопнут канаты, порвутся цепи и унесет якоря. Мы неслись по Карибскому морю с обрывками хлопающего на ветру паруса, съезжали с гигантских гребней волн, как на санях, и сила, уносившая нас неведомо куда, была пугающе неумолима.

Штурвал мы держали вместе – капитан Бриан, Джубаль и я.

– Я думал, самое худшее позади, – проговорил я.

– Ураганы подобны огромным колесам, и нас просто бросает от одного обода к другому. Так что улучшения не ждите. – Капитан указал на носовую часть. – Мы слишком неповоротливы.

Я взглянул на мортиру. Из ствола, точно из носика гигантского чайника, хлестала морская вода. «Мон-Пеле» был разбалансирован, и это крайне опасно. Огромное орудие ерзало по палубе, и деревянные планки под ним смещались, а швы расползались. Таким кораблем просто невозможно было управлять.

– Что же делать? – простонал я.

– Все рискованно. Ждать, я думаю, – отозвался капитан.

Мы остались на палубе втроем – все остальные попрятались в трюме. Где-то на протяжении часа мы метались по волнам в полумраке. Деревянные конструкции издавали жалобный скрип, волны становились все выше.

Решение пришло само собой.

– Прибой! – крикнул Джубаль.

Я сощурился, всматриваясь вдаль. Стрелка компаса металась, как бешеная, поскольку судно то и дело меняло направление, и определить, где мы находимся и есть ли поблизости земля, не представлялось возможным. Но сквозь туман и брызги воды мне все же удалось разглядеть ярко-белую полоску, хоть и неясно было, что она отмечает – подветренный берег, риф, утес или пляж. Это белое пятно неплохо было бы обойти стороной, иначе можно было разбиться, но ураган неумолимо нес нас прямо на это препятствие.

Я обернулся к Бриану.

– А не могли бы мы как-то славировать от подветренного берега?

– С помощью кливера – да, возможно, если б носовая часть не была так утяжелена. Но славировать от подветренного вряд ли получится, – объяснил моряк. – Мортира тяжеленная, как мельничный жернов.

– Вы вроде бы говорили, что от нее трудно избавиться…

– И было бы неразумно – по крайней мере, сейчас. И потом, нам нужны пилы и топоры.

– Я приведу людей! – прокричал мне прямо в ухо Джубаль. Иначе бы я его не услышал – так разбушевался шторм.

– У меня в каюте есть сундучок с набором плотницких инструментов, – сказал Бриан.

Джубаль спрыгнул на нижнюю палубу и исчез из вида, а я бросился в капитанскую каюту и объяснил Астизе, для чего мне понадобились топоры и пилы:

– Мы должны избавиться от мортиры.

Моя жена кивнула, одной рукой прижимая к себе притихшего Гарри, а другой придерживаясь за обшивку. Она сидела широко расставив ноги, чтобы хоть как-то противостоять этой чудовищной качке, и я видел, что и ей, и сыну очень плохо. Пол был усеян осколками керамической посуды, по каюте летали головные уборы капитана, а оловянный чайник дребезжал и перекатывался из стороны в сторону, точно игрушечный. Маленькие иллюминаторы заливали потоки воды. Рев волн здесь походил на шум прибоя, разбивающегося о скалы.

– Выброси ты эти сокровища, Итан. Это сразу облегчит судно, – посоветовала моя супруга. – Больше, чем когда вы снесете мортиру.

– Нельзя выжить, веря в одни только предрассудки. – Я не собирался расставаться с добычей, которая досталась нам так нелегко. Потом я взглянул на сына – Гарри находился в полубессознательном состоянии. – Представь, сынок, что мы сейчас едем на слонах!

Вместо ответа ребенок отвернулся и уткнулся лицом в грудь матери.

Отметя страх и сомнения, я выгреб из сундучка инструменты и бросился вниз, в трюм. Там было темно: помещение освещалось одной-единственной лампой, которая раскачивалась из стороны в сторону. Вода просачивалась откуда-то сверху, на полу собрались лужи, и стояла отвратительная вонь. Пахло мочой и рвотой. Шум здесь был не таким сильным, но в темноте было еще страшнее, чем наверху. От качки днище то падало вниз, то вздымалось вверх, на дыбы, подобно разъяренному быку. Мне пришлось влепить несколько пощечин людям Джубаля, чтобы вывести их из ступора, продиктованного страхом.

– Мы собираемся избавиться от мортиры! – крикнул я, и мужчины начали медленно и нерешительно, держась руками за палубные бимсы, подниматься на ноги.

Я обернулся к одному из матросов.

– Есть на корабле плотник?

Он указал на мужчину постарше, который, скорчившись, забился в угол.

– А ну, встряхнись! – бросился я к этому человеку. – Покажи нам, как надо управляться с пилой и топором, иначе мы все утонем!

– Слишком уж большое орудие, даже в сухом доке его не так-то просто сдвинуть с места, – пробормотал в ответ плотник.

– А что если выдернуть все гвозди и заклепки? А потом попробовать скинуть ее за борт, улучив нужный момент? – предложил я.

– Легко говорить, но если не получится, будет катастрофа. Что, если мортира начнет ерзать по палубе и крушить все подряд? Да она просто раздавит корабль! Это все равно что ступить сапогом в свадебный торт.

– Но если оставить ее на месте, она утянет нас вниз, как якорь, привязанный к воздушному шару.

Мы разделились на две команды. Одна из групп начала прорубаться к основанию мортиры снизу, держа инструменты над головами, а вторая принялась пилить и рубить палубу наверху, у основания орудия, причем этих людей пришлось привязать к линю, натянутому между грот-мачтой и бушпритом, чтобы их не унесло в воду, когда очередная волна захлестнет палубу.

– Быстрее, быстрее! – подбадривал их я, когда первая группа начала подниматься по трапу на палубу. – Рифы уже близко! Последние крепления надо снять, подгадав приход волны, которая подхватит и унесет этого монстра.

– А нам что делать, мсье Гейдж? – услышал я еще чей-то голос и оглянулся.

Это был Мартель – он сидел в кандалах, куда прежде заковывал своих рабов. Негодяй внезапно ожил и теперь указывал на своих подручных.

– Не путаться под ногами, вот и всё, – бросил я ему.

Он поморщился от боли – раны давали о себе знать – и стал спорить:

– Дело пойдет быстрее, лишние руки тут всегда пригодятся. Четверо моих людей вполне способны помочь. Можете держать меня на цепи, если хотите, но ради бога, вы же должны понимать, что эти крепкие ребята помогут спасти ваших жену и сына!

Я заколебался. Этому человеку я доверял не больше, чем какой-нибудь престарелый страдающий артритом граф – молоденькой и хорошенькой женушке, которую он купил на неправедно нажитое наследство, однако время поджимало. Каждая сэкономленная секунда увеличивала шансы миновать коварные рифы, на которые нас несло. К тому же при мне имелись пистоль и нож, а Леон и его мерзавцы-подручные вооружены не были.

– Только не оставляй нас здесь, американец! Мы же утонем! – взмолился один из них.

Что ж, часть из этих негодяев убиты, другие – ранены, а остальные опасности не представляют, решил я.

Выбрав четверку самых крепких, в том числе и Ворону, я снял с них кандалы, и они разрыдались от благодарности.

– Вы просто святой! – восклицал Ворона.

– Давайте за работу, спасайте свои и наши задницы! – прикрикнул я на них. – Скалы уже близко.

Рев прибоя становился все громче. Я развернулся и собрался было подняться на палубу.

Но ведь я обещал Мартелю фатальную встречу с Дессалином, верно? Неожиданно мне стало ясно, что последнее, чего хотел этот мерзавец, так это успешного завершения нашего плавания. И для него и его подручных единственным способом получить вожделенные сокровища было прикончить всех нас. Но, увы, я слишком поздно это понял. Они заранее, с отчаянием обреченных, спланировали этот ход.

И я получил удар по затылку сзади.

Я упал, перед глазами у меня все поплыло, и ключ от кандалов выпал из моих пальцев. Кто-то тут же подхватил его, и я услышал металлический скрежет: наши пленники освобождали друг друга. Я перекатился на спину и попробовал выстрелить, но пистоль намок, и раздалось лишь бесполезное щелканье. Один из раненых набросился на меня, метнув мне прямо в голову топор. Я каким-то чудом увернулся. Оружие застряло в деревянном полу, и это дало мне время выхватить нож и вонзить его ублюдку прямо под ребра. Кажется, это был Канюк. Он тихо охнул и упал замертво.

От тошнотворной, выматывающей душу качки мне казалось, что все происходит страшно медленно. Другие члены банды не обращали на меня внимания: они дружно устремились к сундукам с сокровищами, отперли их и стали набивать карманы.

Но где же Мартель?.. Я выдернул топор из доски, не выпуская из другой руки окровавленный нож.

Француз уползал в противоположном направлении, куда-то к корме. К одной его щиколотке по-прежнему была прикована цепь, которая волоклась за ним, извиваясь, точно хвост ящерицы. Хочет где-то спрятаться?

Но нет, он схватил топор. И я с ужасом осознал, что он собирается делать.

– Леон, прекрати! – закричал я во весь голос.

Он обернулся. Глаза его сверкали, а губы кривились в усмешке.

– Милосердие – это глупость, – заявил он в ответ.

– Если потопишь корабль, мы все умрем!

– А я так и так умру. Но я не хочу умирать медленной и мучительной смертью на радость гаитянским бунтовщикам. Прощай, Итан Гейдж! Попробую попытать счастья в море.

И он заполз в отсек, где находились кабели рулевого управления, ведущие от штурвала.

– Нет! – крикнул я. – Там впереди мель и… – Не договорив, я бросился за ним следом.

Возможно, у моего противника был план создать на корабле страшный хаос, чтобы его люди смогли завладеть судном.

Но, скорее всего, он просто хотел забрать всех нас с собой на тот свет.

– Я не позволю тебе погубить мою семью! – завопил я.

– Ты уже убил их, предав меня! – крикнул он в ответ. – Ты убил их, позволив своей жене стрелять в меня. В меня, Мартеля, твою единственную надежду!

Я метнул в него нож, но враг находился слишком далеко, среди всех этих веревок, кабелей и канатов от штурвала, так что лезвие, не причинив ему вреда, отскочило от деревянного столба. Тогда я схватился за топор, но было уже поздно. Мартель, кривясь от боли, взмахнул своим топориком и перерубил один из рулевых кабелей.

– За Бонапарта! – воскликнул он.

Веревка, и без того натянутая туго, как струна арфы, натянулась еще больше от непрестанной качки. Она лопнула с таким звуком, точно щелкнули бичом, отлетела в сторону Леона и хлестнула его со страшной силой. Его отбросило точно игрушку – был даже слышен треск ребер – и буквально размазало о стенку, вдоль которой повисли оборванные и бесполезные теперь веревки и кабели. Мартель поднял глаза вверх, туда, где находились мои жена и сын.

Судно тотчас потеряло управление. Корабль завертело, закрутило, и все попадали с криками, понимая, что все кончено.

Мы уже не могли контролировать передвижение судна в волнах, и теперь вырвавшаяся на свободу мортира должна была окончательно погубить кеч.

– Увидимся в аду, Гейдж! – заорал Леон.

Я ухватился за трап и начал подниматься на палубу, чтобы предупредить людей. Ураган достиг небывалой силы. Джубаля и его помощников, стоявших прямо передо мной, почти не было видно: они норовили уцепиться хоть за что-то. Каждая волна, что обрушивалась на палубу, уносила с собой куски деревянной обшивки. Мортира бешено раскачивалась, едва держась на своем основании. Вместо того чтобы избавиться от нее, мы лишь усугубили положение – орудие весом в тонну было готово сокрушить всех и вся. Судно, окончательно выйдя из-под контроля, резко накренилось на один борт. Капитан Бриан, вцепившийся в штурвал, смотрел на меня с нескрываемым ужасом.

– Что вы наделали?!

– Не я, Мартель, – простонал я, а потом крикнул: – Джубаль! Не надо высвобождать мортиру! Отойди от нее! Сюда!

Мой друг расслышал только свое имя. Он держался за линь, привязанный к мачте, приложив одну руку к уху.

И тут корабль стал заваливаться на бок. Мы опускались в воду. Перед нами поднялась чудовищная волна высотой с кафедральный собор, и поскольку мы находились где-то на окраине циклона, блеклое солнце осветило своими лучами бушующее море. И на секунду этот водяной вал озарился и засиял изумрудным блеском.

А затем он обрушился на нас вместе с пеной, словно лавина, сходящая с горы. Джубаль успел ухватиться за мачту. Я метнулся к люку.

Волна ударила.

Мы покатились в разные стороны – мачты теперь находились параллельно воде, а свет померк. Мы оказались под водой, точнее – среди облаков пены и тонн морской воды, которая придавливала наше судно, гнала его вниз, ко дну.

Даже находясь под водой, я услышал страшный треск – это мортира окончательно освободилась от оков. Она сорвалась с палубы и рухнула в море, после чего камнем пошла ко дну. На месте, где она была закреплена, остались лишь выщербленные куски дерева.

Вода тотчас хлынула в образовавшееся отверстие и затопила корпус корабля. Орудие на своем пути смело крепления грот-мачты, и лини, удерживающие ее, оторвались и стали извиваться, подобно змеям.

Оснастка судна была полностью разрушена, и все надежды как-то управлять кораблем рухнули. Нескольких людей Джубаля и французских моряков утянуло на дно вместе с мортирой, поскольку они были привязаны веревками.

Но каким-то чудом освободившемуся от балласта «Мон-Пеле» удалось обрести равновесие, и мы вынырнули на поверхность. А затем послышался треск, словно в лесу упало подрубленное дерево, и грот-мачта обрушилась. Удар боковой волны – и мачту вместе с моим чернокожим другом унесло прочь, как щепку.

Я обернулся, чтобы взглянуть на штурвал. Он тоже исчез. И вместе с ним – Бриан.

Потеря мортиры возымела эффект, противоположный тому, на который мы рассчитывали. Корабль еще глубже зарылся носом в воду, и его бесцельно понесло по волнам, как обломок дерева. Палуба накренилась еще сильнее, судно начало тонуть.

Я пополз к капитанской кабине, с трудом преодолевая напор воды.

Все пропало, и теперь мне оставалось лишь одно.

Я должен был спасти Астизу и Гарри.

Глава 44

Подняться в капитанскую кабину «Мон-Пеле» оказалось непросто. Мы полностью сдались на милость бушующего моря, нас несло прямиком на рифы, а все члены команды и пассажиры ушли в мир иной и будут теперь держать ответ перед Господом Богом. Сундуки взломаны; бесценные артефакты Теночтитлана, за которые отчаянно, словно за талисманы, цеплялись утопающие, ушли вместе с ними на дно; другие ценности, точно раковины, унесло волнами… Сознание мое затуманивал гнев. В этом несчастье был прежде всего повинен Наполеон Бонапарт. По словам Мартеля, он сам все это затеял – использовал меня и мою семью, как марионеток, – и это выходило за рамки простого политического расчета. Почти целый год я шел к этой катастрофе, гонялся за какими-то древними безделушками, которые имели не больше отношения к производству реальных летательных аппаратов, чем каракули, выведенные пером обитателя сумасшедшего дома. Мой сын был похищен, и это оставило неизгладимый отпечаток в его душе. И все это ради совершенно безумной затеи завоевать Британию?

Полный абсурд!

И это вместо того, чтобы с самого начала пытаться уберечь и спасти свою семью…

Замок на двери каюты был сломан, а сама дверь распахнута и болталась из стороны в сторону. Я влетел в каюту, где царил полный хаос – мебель была разбита, кругом плескалась вода. Стекла иллюминаторов были частично выбиты, и их осколки тоже болтались в морской воде. И кругом было темно, почти ничего не видно.

– Астиза! – позвал я.

– Я здесь, держу Гарри! – откликнулась моя жена. – Что это было? Все кончено, да?

И тут я увидел ее. Она сидела на койке Бриана, и на лице у нее был глубокий порез.

– Ты ранена… – метнулся я к ней.

– Я боюсь. Мы тонем?

– Мартель перерубил кабель штурвала. И теперь мы просто дрейфуем, как обломок дерева.

– Я люблю тебя, Итан! – Астиза выкрикнула эти слова, хотя находилась всего в нескольких футах от меня. – Ты хотел как лучше!

Я был бы рад ухватиться за эту мысль, как только что держался за переборку, но существовали более срочные дела, чем какие-то там разговоры. О том, что я люблю эту женщину, можно сказать и позже.

Порой мы страшно ошибаемся в расчетах.

В и без того темном помещении становилось все темней. Я видел огромную волну, целую гору воды, которая поднималась все выше и выше, вставала все круче и круче, зеленая и прозрачно-стеклянная, увенчанная гребнем пены. Это была самая большая волна, какую мне только доводилось видеть в жизни. Она заполнила собой весь вид из иллюминатора, а потом и все небо.

– Мачты снесло, – сказал я. – Надо выбираться отсюда. Может, удастся найти укрытие в трюме или что-нибудь вроде плота, на котором можно отплыть. Риф рядом, а это значит, что и земля где-то не…

И тут каюта словно взорвалась.

Огромная волна выбила остатки стекла из иллюминаторов, а заодно и весь оставшийся в каюте воздух. Меня отбросило к переборке, и каюту начала стремительно заполнять морская вода. Пена вскипала и достигала потолочных балок. А затем океан словно высосал меня из помещения – я цеплялся за что попало, но пальцы мои ослабели и не выдержали. Я оказался по шею в бурлящей воде и мог лишь ловить ртом воздух. Где мои жена и сын?..

– Астиза! – крикнул я.

Но ответом мне был лишь рев бури.

«Мон-Пеле» завалился набок, палубы превратились в стены, и я карабкался по полу, как по лестнице, стремился пробиться к кормовой каюте. Оборванные снасти трепало на ветру, точно ленточки. И кругом была вода – одна только вода, унесшая неведомо куда двух моих самых близких людей.

Я не колебался ни секунды. Мне все же удалось доползти до кормы, и я встал на нее, чтобы наблюдать за тем, как из воды выныривает уже бесполезный руль – он хлопал по воде, точно большая камбала. Затем я нырнул в глубину и неким непостижимым образом прорвался через волну, пытающуюся похоронить корабль – лишь благодаря этому маневру меня не затянуло под тонущее судно, а наоборот, отбросило от него на несколько ярдов. Помогло и то, что я с силой оттолкнулся ногами от корпуса кеча. Даже когда моя голова оказалась на поверхности, дышать все равно было трудно: границы между водой и воздухом были размыты. Я снова стал озираться по сторонам. Где моя семья?

Тут что-то толкнуло меня в бок, и я вцепился в этот предмет мертвой хваткой. Это оказался руль корабля – он был маловат для плота, но вполне способен помочь мне продержаться на воде. Я приник к нему, как детеныш енота к матери. Мой корабль, мои сокровища, мои друзья и семья – все исчезло. Сила, вес и мощь этих бурлящих кругом вод казались просто невероятными.

Я думал, что и «Мон-Пеле» тоже исчез, но нет – корпус судна начал подниматься из воды, точно айсберг. Волны подхватили и закружили его, а потом понесли к отмеченному полосой белой пены рифу или пляжу. Неужели Мартель еще на судне? Разбитая корма вздымалась к небу, а все остальное было скрыто под водой, и всю эту огромную массу толкало волной вперед, точно горошину, которой выстрелили из рогатки. Затем сверху с ревом обрушился еще один громадный вал, и раздался страшный треск – словно тысячи тонн дерева врезались во что-то твердое. Во все стороны разлетелись дубовые щепки и осколки кораллов – точно взорвалась граната.

Корабль напоролся на рифы, и его разнесло в куски. Самые мелкие фрагменты уносил ветер.

– Итан! – услышал я женский крик.

Я резко развернулся. Астиза! Она на миг показалась над гребнем волны, прижимая к себе что-то или кого-то – должно быть, Гарри, – а затем опять скрылась из вида.

Держась за лопасть руля и бешено работая ногами, я поплыл туда, где только что видел ее. Плыл я очень быстро, изо всех сил.

Прошла минута, не меньше, и я уже подумал, что снова потерял свою жену в этом хаосе, но потом волны на миг расступились, и я увидел ее волосы. Они извивались в воде, точно темные завитки морских водорослей, а сама Астиза с трудом пыталась плыть.

Я рванулся к ней. Вот она снова исчезла под волнами и снова вынырнула, не желая сдаваться. Я опасался, что у нее уже не осталось сил бороться, что они с Гарри утонут прежде, чем я успею добраться до них.

Но нет, я успел! Ухватил ее за волосы, подтянул к себе. Она отплевывалась и кашляла, а я вырвал у нее из рук нашего сына. Я боялся, что мальчик уже не дышит, но он заморгал при моем прикосновении и выплюнул изо рта воду. У него был шок.

И тут я заметил на шее Астизы золотой медальон на цепочке. Подарок Наполеона с буквой «N», выгравированной в центре и лавровым веночком вокруг. Может, он и был нашим проклятием? Я сорвал цепочку и отшвырнул медальон подальше, в воду.

А у меня на шее по-прежнему висело увеличительное стекло. Через него я разглядывал изумруд, который позже проглотил.

И вот мы все втроем ухватились за руль. Однако теперь общий вес, навалившийся на него, почти удвоился. Рулевая лопасть стала тонуть, и мы – вместе с ней. Через мгновение мы уже с головой погрузились в воду.

Тогда Астиза разжала пальцы, и руль снова всплыл. Мы с Гарри держались за него, а моя супруга барахталась рядом.

– Надо найти что-то еще, кусок дерева! – прокричал я и вдруг увидел одну из мачт, которую крутило в водовороте воды, точно веточку. – Вот оно, спасение!

Астиза тихо вскрикнула и снова поплыла ко мне, совершенно обессилевшая. Стоило ей ухватиться за руль, как мы опять погрузились в воду, и тогда уже я решил разжать пальцы. Но жена решительным жестом подтолкнула этот спасательный круг ко мне и Гарри, а сама отплыла в сторону.

И мы в очередной раз вынырнули на поверхность.

– Ты сильнее, Итан! Держись! – воскликнула Астиза.

– Ты тоже держись!

– Троих он не выдержит. – Она раскашлялась. – Мои силы на исходе. Держи Гарри, и мы оба поплывем к мачте.

– Тогда ты держись за штурвал!

Супруга помотала головой.

– Это ради Гарри, – сказала она. – Мне его больше не удержать. Я теряю сознание. – И ее стало относить все дальше от меня. – Держи Гарри!

– Сюда! Я помогу тебе плыть!

– Не смей! Наш сын не должен утонуть. Ты ему не позволишь! – Взор моей любимой помутился, но голос звучал настойчиво. – Ты не должен позволить ему умереть, Итан. Отныне ты за него отвечаешь. – Она еле шевелила руками в воде – не плыла, а просто покачивалась на волнах, пытаясь не захлебнуться. На миг мне показалось, что она находится на расстоянии тысячи миль и мне ее уже не спасти.

– Сюда! – Не уверен, что Астиза слышала меня, так как я почти прорыдал этот отчаянный призыв, и у меня уже не осталось сил плыть и за ней, и за мачтой. Гарри дышал с присвистом – он наглотался воды, – и обломок руля казался таким ненадежным!.. Я обернулся. Риф был совсем близко, волны с грохотом разбивались о него, вздымая тучи брызг и пены. Разве может кто-то из нас выжить, попробовав преодолеть это препятствие? Нужна мачта! Тут меня с Гарри снова накрыло волной и потянуло вниз, ко дну, и я отчаянно брыкался, пока, наконец, руль не помог мне всплыть на поверхность.

Мачта приблизилась.

Где же Астиза?..

Да вон там, на волне!

Я видел, как ее подхватил огромный вал – с такой легкостью, точно она вмиг освободилась от всех бед и несчастий. Волна вознесла Астизу вверх, и ее прекрасные черные волосы веером развернулись на фоне зеленой воды. Ее поднимало все выше и выше, и теперь я уже видел ее всю – тело, словно подвешенное в стеклянном кубе, освещенное бледными лучами солнца, силуэт, при виде которого у меня болезненно сжалось сердце от тоски, стыда и жалости. Ее ноги, ее платье – все отчетливо вырисовывалось на этом янтарно-зеленоватом фоне.

В волне мелькнуло что-то еще, что-то темное – оно подпрыгнуло и почти выплыло на поверхность. Наш водолазный колокол, догадался я: он болтался в воде, точно пробка. Должно быть, оторвался от грот-мачты, когда та сломалась.

А затем мою жену захлестнуло еще одной волной, и больше я ее не видел.

– Астиза! – завопил я; это был не крик, а стон.

Мы с Гарри снова ушли под воду, словно следуя за его матерью. У меня осталось сил только для того, чтобы всплыть в последний раз, вырваться на поверхность. Штурвал, за который я держался, совсем расшатался.

Мачта, наша последняя надежда, отплывала прочь.

И мы снова погрузились в воду. Мы тоже были приговорены.

А потом чья-то рука, сильная, как у Посейдона, ухватила меня и рывком потянула наверх.

Мы вылетели из воды и попали прямо на мачту. Я закашлялся и стал отплевываться от воды, пытаясь отдышаться.

– Держись, белый человек!

Это был Джубаль. Он приник к деревянному обломку и пытался привязать к нему нас с сыном. Я сунул руку в веревочную петлю, и Гарри на секунду остался один, но негр успел ухватить его. Он прижал мальчика к своей груди и придерживал его одной рукой, другой цепляясь за мачту. Хотя нет, он был к ней привязан.

– Астиза? – слабым голосом и без всякой надежды спросил я.

– Держись! – снова закричал мой друг, и тут мы начали подниматься вверх, к небу – все выше и выше, невероятно высоко. Я увидел, что мы оказались на гребне огромной волны, а грот-мачта «Мон-Пеле» вдруг превратилась в некое подобие летательного аппарата. Нас несло вперед с невероятной быстротой, несло туда, где простиралась белая пенная линия прибоя. А потом мы стали срываться вниз с этой водной стены, словно оказались в водопаде.

Волна с грохотом обрушилась вниз, и вся мачта ушла под воду. Нас било о камни и перекатывало через них, и пока это происходило, я чисто инстинктивно продолжал мертвой хваткой держаться за мачту.

Затем мы каким-то чудом перескочили через риф, и нас снова подбросило в воздух. Я успел глотнуть воздуха и увидел, что нас несет к берегу, где песок был почти черным. Мачта зацепилась за него, потом ее начало относить назад, но тут нахлынула новая волна и выбросила нас еще дальше к берегу. Вода бурлила, песок забивался повсюду, и я окончательно потерял ориентацию и не понимал, где нахожусь и что делаю.

– Пошли! – Джубаль, стоя в воде по пояс, торопливо отвязывал меня от мачты. Я с трудом приподнялся – все тело у меня было в синяках. Мой товарищ продолжал прижимать к себе Гарри, но тело мальчика безвольно обмякло, словно он уже умер. Только при виде сына я вновь обрел способность действовать. И вот я, покачиваясь, встал на ноги, и мы медленно побрели к земле. Мачта устремилась следом за нами – ее толкал прибой, – точно не хотела расставаться с теми, кто был обязан ей спасением.

Я несколько раз падал, сбиваемый налетевшей сзади волной, но она лишь подталкивала меня все ближе к берегу, и мне приходилось ползти в пене. Вокруг было полно каких-то деревянных обломков.

И вот налетела последняя волна, которая выбросила меня на берег. Я распластался на песке, словно черепаха.

Я находился на terra firma[32].

Обернувшись, я посмотрел на препятствие, которое мы только что преодолели. Риф походил на кипящий котел: волны бились о черные камни, и вода между ними и берегом напоминала суп – она была покрыта толстым слоем пены. А дальше, за рифом, простиралось бурное море, гребни некоторых волн были подсвечены лучами солнца и отливали зеленым и голубым, а на другие падала тень от туч, и они казались черно-серыми, как железо. Тело у меня ныло так, точно меня отлупили дубинкой. Я наполовину ослеп от соли, из порезов и ссадин шла кровь, и я чувствовал себя полностью опустошенным и безвольным.

А еще я понимал, что выжил, и этот факт ужасал меня.

Потому как он означал: я понимаю, осознаю, что Астиза, которая умела предвидеть нашу судьбу и заглядывать в будущее, ушла от меня навеки.

Глава 45

Тут меня вдруг затрясло, словно в лихорадке. От холода, усталости, тревоги, полного отчаяния… Гарри!.. Мне никак не удавалось унять эту проклятую дрожь.

Я мрачно озирался по сторонам. Чуть поодаль на песке неподвижно лежало нечто темное и большое, точно морской лев. Я не сразу сообразил, что это Джубаль.

Дул ветер, летящие песчинки вонзались в кожу и жгли, точно укусы насекомых. Стоять я не мог – у меня не было сил даже передвигаться на четвереньках. А потому я просто пополз к своему другу на животе, весь облепленный грязью, заранее ужасаясь тому, что сейчас увижу.

Но нет, худшие мои опасения не оправдались. Мой маленький Гор, кашляя и дрожа, примостился под боком у черного великана и героя, тело которого защищало его от ветра. Глаза Джубаля вылезли из орбит от изнеможения и походили на камешки из кварца и черного вулканического стекла. Он тоже совершенно обессилел, но при виде меня все же выдавил кривую улыбку.

– Жив…

Этот негр спас моего сына и меня.

Я подполз к нему, и теперь мы замерли с двух сторон от маленького Гарри, образуя надежную защиту на этом пляже из темного вулканического песка. Всего лишь в нескольких ярдах от берега огромные валы продолжали разбиваться о риф, но я старался не смотреть в ту сторону – боялся увидеть тело жены.

А затем все мы провалились в сон, больше похожий на обморок.

Когда я очнулся, уже вечерело. На западе солнце затерялось за черными грозовыми тучами – наверное, именно туда ушел ураган, – а на востоке небо было ясным. Море продолжало бушевать, и я, несмотря на то что находился в тропиках, продрог до костей. Все мы с головы до ног вывалялись в темно-коричневом песке, а прибой нанес столько пены, что пляж казался покрытым снегом. Пальмы стояли голые – ветер оборвал на них все листья. Не было видно ни одной птички, да и вообще весь здешний мир выглядел вымершим.

Я, постанывая, сел и понял, что чувствую себя совершенно опустошенным, лишенным сил, эмоций, цели и самого желания жить. Да, я выжил, победил в этой схватке с морем, но потерял самое главное в своей жизни – возможность любить и быть любимым, сохранять эту любовь всеми силами и доступными средствами.

Любовь, говорила мамбо, это основа веры.

Я променял свою жену на погоню за богатством и славой, и виной тому было мое тщеславие, желание казаться важным, способным управлять событиями мирового значения. Астиза знала, какая судьба ее ждет, когда мы пересекали Атлантику. Пытаясь достичь цели, мы плыли в противоположном от нее направлении. Тщета и суета сует.

И тем не менее, заранее предвидя все это, моя супруга согласилась сесть со мной на борт «Мон-Пеле», ни намеком, ни словом не выдав своего страха. Наверное, она думала, что спасет тем самым Гарри. Наверное, она действительно любила меня, как и говорила. Я буду вечно помнить эти ее слова.

Через некоторое время мне все же удалось взять себя в руки, и я осмотрел пляж. И увидел тела, выброшенные на берег.

Среди них не было ни одного, похожего на женское.

Джубаль тоже зашевелился.

– Может, отведешь мальчика подальше, в заросли? – предложил я ему. – А я посмотрю, есть ли там выжившие.

Негр проследил за направлением моего взгляда. Мы оба понимали, что выживших нет и быть не может, а Гарри вовсе ни к чему видеть эти трупы.

– Да. Пойду поищу чистую воду. Встретимся вон там, у той ободранной пальмы. – Мой друг указал на одно из деревьев, и я кивнул. Во рту у меня тоже пересохло.

Я поднялся и, сгорбившись, как старик, поплелся к тому месту у кромки воды, куда прибоем выбросило утопленников. Огромные волны все еще обрушивались на рифы, и берег был усеян тысячами обломков того, что некогда было кечем под названием «Мон-Пеле». Обломков было вполне достаточно, чтобы развести костер и погреться – требовалось только придумать, как его разжечь.

Я коснулся груди. С моей шеи все еще свисало на шнурке увеличительное стекло.

Может, я смогу воспользоваться им завтра, если покажется солнце…

Просто удивительно, как быстро мы начинаем думать о будущем, только что пережив поражение. Мы тут же смыкаем свои ряды, как римские легионеры, переступающие через тела своих убитых товарищей.

Пляж находился примерно в четверти мили от мыса. Я обнаружил пять тел – двоих черных и троих белых.

Рот у одного из них скалился в злобной усмешке. Это былМартель.

Агент Наполеона казался таким маленьким и жалким, одежда его была в клочья изодрана острыми кораллами, обувь пропала, ноги были белыми и морщинистыми… Богиня судьбы Немезида распорядилась так, чтобы лишь нас с Гарри и Джубалем вынесло на берег живыми, а этому человеку не повезло – он угодил прямиком в ад. Глаза его были открыты, и в них застыл ужас, точно он видел, что его ждет в конце пути.

Неужели Леон был всего лишь орудием в руках первого консула? Или он наплел всю эту ложь о Наполеоне лишь для того, чтобы помучить, подразнить меня, окончательно запутать? Чтобы изменить мое мнение об этом политическом Прометее, с которым я был связан на протяжении стольких лет, о великом Бонапарте, который предал меня и мою семью ради какой-то крохотной модели летательного аппарата, который, может, полетит, а может, и нет? У меня до сих пор лежала в кармане одна из этих игрушек – я запустил туда руку и ощупал ее.

И с ужасом нащупал там же цепочку. Это был медальон Астизы с выгравированной на нем проклятой буквой «N» – подарок Наполеона, который, как оказалось, вовсе не пошел на дно, а неким непостижимым образом попал обратно, в карман жилетки, точно проклятие, от которого невозможно избавиться.

Неужели Мартель смотрит на меня сейчас из ада и усмехается? Радуется тому, что мне теперь некому доверять?

Я толкнул ногой его тело, и оно перевернулось. Одна его рука в разорванном в клочья рукаве безвольно откинулась в сторону. Кожа на ней была сплошь испещрена порезами от кораллов, и мне лишь через несколько секунд удалось разглядеть узор на внутренней стороне бицепса. Я вздрогнул и наклонился.

Это была татуировка.

На коже была выжжена буква «N» в обрамлении лаврового венка – отметина Бонапарта, которую этот злодей прятал от посторонних глаз на своем теле. Леон Мартель не лгал. Он не был ни предателем-полицейским, ни членом подпольного криминального сообщества – или, по крайней мере, он был не только ими. Кроме этого, он был тайным агентом Наполеона.

И тут, словно по подсказке самого Господа Бога, в желудке у меня так заурчало, что я согнулся пополам от боли и тут же отбежал в сторону, где присел под кустиком. И из меня вышел целый поток кала, смешанного с морской водой, и ощущение при этом было столь отвратительным и болезненным, что я дрожал всем телом. Там, в куче этих нечистот, лежал камень, ради которого я пожертвовал женой и своим счастьем – исторгнутый из тела изумруд.

Вот уж действительно проклятый камень!

Я посмотрел на море. Где-то там, на рифе или возле него, лежали теперь сокровища древней империи. И я решил: пусть Джубаль сам решает, стоит ли привозить сюда гаитянцев. Почему бы нет? Пусть себе ныряют и вылавливают драгоценности – если, конечно, осмелятся. Пусть дождутся, когда море успокоится, станет похоже на гладкое сапфировое стекло, а рассерженные боги растеряют весь свой воинственный пыл. Сам же я больше не желаю заниматься всем этим.

Ну, а что делать с этим своим камнем? Меня так и подмывало зашвырнуть его подальше в море или зарыть в песок. Его красота служила мне горьким упреком. Но потом я подумал о своем мальчике, который лишился матери и остался с отцом без определенного рода занятий, ну разве что в карты умеющим играть да пускаться в разного рода авантюры. Какое воспитание и образование может дать ребенку такой отец?

Жизнь не стоит на месте, и у моего Гарри все еще впереди. Если Астиза исчезла навеки, я должен стать его единственной опорой, и только мне решать, что делать дальше. Возможно, Филадельфия и квакеры помогут мне научить его жить правильно, не так, как я. Возможно, он почерпнет мудрости у Франклина, чего не смог сделать я. Надо только дать ему время и надеяться на лучшее.

Или же можно отправить его в школу в Лондоне, где я буду ближе к своим врагам…

И вот, кривясь от отвращения, я вытер проклятый камень и сунул его в карман. Позже продам, будет на что растить и обучать сына.

А сам я должен оставаться нищим и одиноким, чтобы постоянно помнить о бесплодности пустых мечтаний. Удаляться на покой еще рано, я должен совершить поистине великий поступок.

Я должен осознать истинное значение своего несчастья.

И вот, прихрамывая, я поплелся к Джубалю и Гарри.

– Папа!

Ни один оклик на свете еще не грел мне душу так сильно. Мой мальчик, наконец, пришел в себя, он узнал меня, он нуждался во мне. Я подхватил Гарри на руки, и мальчуган приник ко мне, как маленькая обезьянка, захлебываясь в рыданиях, причину которых сам до конца не понимал. А затем задал неизбежный вопрос:

– А где мама?

Тела Астизы я не нашел, но видел водолазный колокол и какой-то мусор, плавающий в волнах, так что надеяться на чудо не стоило.

– Она плавает, Гор, – ответил я. Мне просто не хватило храбрости сказать ему правду.

– Она не придет? – продолжил расспросы мой сын.

Я вздохнул.

– Надеюсь, что она все же спаслась. Будем молиться за это, ты и я. Ей это понравится.

– Мне холодно. И еще я боюсь этого океана.

– Теперь нам ничего не грозит. А завтра придет помощь.

– Я скучаю по маме.

– Я тоже страшно скучаю, больше, чем можно представить. – И тут мы разрыдались уже оба, объединенные страшным горем. – И по тебе тоже очень скучал.

Мы устроились на ночлег. Ночью ветер почти стих, и наутро, проснувшись, мы увидели, что солнце светит ярко и кругом над ободранными пальмами летают птицы. Море тоже немного успокоилось, а тел, выброшенных на пляж, видно не было. Судьба товарищей Джубаля, в том числе и Антуана, была неизвестна.

Стало быть, я убил и их тоже.

Втайне я все еще ужасался при мысли о том, что море вдруг выбросит на берег тело Астизы. Пока оно не было найдено, оставалась хоть и слабая, но все же надежда. Жестоко! Я понимал, что моя жена погибла, так почему же сердце отказывается смириться с этим? Наверное, потому, что было в этой женщине что-то волшебное, необычное, и впервые я почувствовал это, когда вытаскивал ее из-под развалин разбитого артиллерией дома в Александрии. Я не представлял себе мира и жизни без ее света. Видел, как она тонула, но чисто инстинктивно отрицал саму мысль об этой потере. Все было кончено, но я не прочувствовал этого в полной мере. Чтобы окончательно убедиться в том, что я потерял любимую, нужно было увидеть ее тело. А его не было.

– Где мы? – спросил Джубаль.

Я огляделся. Позади в туманной дымке вырисовывалась огромная гора, и вершина ее дымила.

– Возможно, на Монсеррат, – ответил я. – Думаю, надо идти вдоль берега, искать поселение или лодку. Антигуа отсюда недалеко, а оттуда можно уплыть домой.

– Я нашел бананы и кокосы. Ты голоден, мальчик? – Негр повернулся к моему сыну.

Гарри смотрел вокруг печально и задумчиво, но аппетита не потерял.

– Да, – кивнул он.

Вот так оно все и сложилось. Я женился и овдовел меньше чем за год, и сама эта мысль казалась просто невыносимой. То, что я выжил, было худшим наказанием, которое только можно придумать. До конца своих дней я буду видеть Астизу перед собой, словно подвешенную в прозрачной зеленой волне. Однако ее несгибаемый дух остался с нами.

Почему я все еще лелею эту несбыточную надежду?

Я посмотрел на Гарри. Когда, что и как я должен сказать ему о матери?

Но меня удивило выражение его лица. На нем читалась решимость.

– Давай поищем маму, пока будем идти, – предложил ребенок. Неужели этот мальчик разделял мои предчувствия?

Я сглотнул слюну и кивнул.

– Да. – А сам взмолился про себя о том, чтобы мы не наткнулись на ее безжизненное тело.

Затем мы зашагали по пляжу. Я посоветовал Джубалю вернуться за сокровищами, подчеркнув, что решать здесь должен только он.

– Астиза говорила, что они прокляты, но, возможно, это касается только нас, – добавил я.

– Я спрошу Сесиль Фатиман. Она скажет, что делать, – решил мой товарищ.

– Будь осторожен. Думаю, Эзули ввела меня в заблуждение.

– Да, она ревнивая богиня.

– Что будешь делать дальше, Джубаль?

– Попробую перестроить свою страну. А ты, Итан?

Я погрузился в молчание, глядя на восток, на размытую границу между морем и небом на горизонте.

– Мартель признался, что его науськал на меня глава Франции. Что я был всего лишь мальчиком на побегушках, что мной манипулировали в грязных целях. Заставили пуститься в смертельно опасную авантюру.

– Так ты хочешь удрать в Америку?

– Сначала думал, что да. А потом решил, что британцы помогут пристроить мальчика в хорошую школу. Я должен позаботиться о его будущем. Британия – единственная страна, способная противостоять Франции. Англичане наводнили Европу золотом и шпионами, чтобы подорвать диктатуру Бонапарта. Это и моя цель тоже, Джубаль.

– Не понял?

– Месть. Это единственное, о чем я могу сейчас думать. Я возвращаюсь во Францию.

– Но Гарри нужен отец, Итан.

– Отец у него есть. Но я должен, просто обязан перед всем миром, исполнить еще одно задание.

– Да забудь ты об этом мире!

– Нет. Я доберусь до Наполеона и убью его.

Исторические заметки

Как и в других романах об Итане Гейдже, в основу этой книги легли реальные исторические события. Изгнание французов с острова Гаити в 1803 году стало первым успешным восстанием рабов в мировой истории и (хотя Франция признала независимость этой страны лишь в 1825 году) привело к созданию первой в мире республики чернокожих. На протяжении десятилетий успех этого восстания преследовал рабовладельцев-аристократов в кошмарных снах, в том числе и южан-американцев перед Гражданской войной.

Война, в которой довелось поучаствовать Гейджу, была всего лишь одной главой в долгой серии вторжений, революций, заговоров, иностранных интервенций, эмбарго и экономических переворотов на Гаити – и в сочетании с бедствиями природного характера, таких как землетрясения и ураганы, превратила этот некогда процветающий остров в беднейшее государство Западного полушария. Франция затребовала 90 миллионов золотых франков в качестве компенсации за утерянное имущество и лишь на этих условиях соглашалась признать независимость гаитян. Выплаты компенсации продолжались до 1947 года, и это окончательно подорвало экономику молодой республики. Если после революций в Америке и Франции инфраструктуры этих стран, в общем, уцелели, то положение на Гаити усугублялось еще и тем, что экономика, основанная на выращивании и продаже сахарного тростника, была к тому времени практически разрушена. В 1804 году Жан-Жак Дессалин провозгласил себя императором. Он был повинен в жестоком уничтожении свыше трех тысяч белых, а затем, в 1806 году, и сам был казнен своими же соплеменниками. Страна раскололась, потом воссоединилась, и на протяжении всей последующей своей истории боролась за становление стабильной экономической и политической системы. Этот прекраснейший в мире остров до сих пор страдает от перенаселения, эрозии и страшных болезней.

Кульминацией революции стала битва при Вертье на окраинах Кап-Франсуа – теперь этот город называется Кап-Гаитьен – и описана здесь довольно точно. Хотя, конечно, диверсия, задуманная и осуществленная Итаном – всего лишь плод авторского воображения. На самом деле атака чернокожих была столь массовой и яростной, что французские солдаты в какой-то момент просто перестали сражаться, а некоторые даже аплодировали мужеству своего врага, что очень характерно для галлов. Французы проиграли и эвакуировались с острова.

Туссен-Лувертюр, или, как его еще называли, Черный Спартак и Гаитянский Джордж Вашингтон, был предшественником Дессалина и возглавлял революцию в самом ее начале. После переговоров с французами и возвращения на свою плантацию он был предан. В мае 1802 года его схватили, перевезли во Францию и поместили в тюрьму в альпийском Фор-де-Жу неподалеку от франко-швейцарской границы. Места там удивительной красоты и пользуются сейчас большой популярностью у туристов. Нет никаких свидетельств о его побеге, который подготовил и осуществил американец со своей женой греко-египетского происхождения, а также об одном из первых в мире планеров, так что здесь придется поверить Итану на слово. Есть лишь записи о том, что генерал Лувертюр скончался от болезни 7 апреля 1803 года.

Желтая лихорадка сыграла решающую роль в войне рабов и не только способствовала освобождению Гаити, но и послужила своего рода инструментом, приведшим к удвоению территории тогдашних Соединенных Штатов. Болезнь настолько выкосила армии Наполеона после нашествия москитов в Санто-Доминго, что у него не осталось солдат, чтобы удерживать Нью-Орлеан и огромную территорию Луизианы, что вынудило его продать земельную собственность, простирающуюся от Миссисипи до Скалистых гор.

Прототипами многих героев этого романа были реальные люди: аэронавт Джордж Кейли, шпион Шарль Фротте, сэр Сидней Смит, губернатор Антигуа лорд Лавингтон, французский главнокомандующий Рошамбо, генерал Дессалин и мамбо Сесиль Фатиман. Многие приписываемые Наполеону черты и высказывания взяты из надежных исторических источников. Пессимистичные оценки гаитянской революции, данные обреченным генералом Шарлем Леклерком, цитируются по реальным его записям. Дворец в Сен-Клу был в точности таким, как описано в романе. Он был разрушен в 1870 году во время франко-прусской войны. На его месте сейчас располагается парк.

Сокровища Монтесумы – это легенда, в которую в ту пору верили многие, и охота за потерянным кладом Теночтитлана велась на протяжении нескольких поколений. Есть мнение, что ацтекские сокровища утонули в море, другие же считают, что их увезли на север беглые индейцы и спрятали где-то на юго-западной территории нынешней Америки. Среди сохранившихся ацтекских реликвий действительно имеются предметы, отдаленно напоминающие аэропланы с пилотами, а потому интерес к ним Леона Мартеля вполне оправдан. До сих пор существует масса спекуляций на тему того, как они появились и что послужило прообразом для их создания. Оставили ли тем самым на нашей планете след какие-то древние астронавты? Или же эти модели не имеют никакого отношения к воздухоплаванию?

Когда Наполеон грозил Британии, англичане считали, что эта атака будет сопровождаться применением различных хитроумных приспособлений и уловок, таких как целые армады воздушных шаров или же рытье туннеля под Английским каналом.

Алмазная скала, или Ле Диамант, действительно существует, и у ее основания имеются подводные пещеры, весьма популярные у опытных дайверов. Однако ни один из них не сообщал пока о найденных там изумрудах. Этот монолит вулканического происхождения был действительно захвачен британцами в начале 1804 года: они окрестили его Алмазной скалой Ее Королевского Величества и стреляли с нее из пушек по проплывающим мимо французским кораблям, что приводило Наполеона в ярость. Закрепившись на этой высоте, британцы выдержали немало атак со стороны французов вплоть до 3 июня 1805 года. Плавающие бочки, начиненные порохом, действительно использовались для усмирения французского гарнизона.

Вуду представляет собой весьма своеобразную смесь из африканских и христианских верований. Это не только колдовство – мне довелось убедиться в правильности этого утверждения во время посещения нескольких церемоний по вызову духов. Вера в зомби вполне реальна.

Описанный мной ураган в середине зимы – явление хоть и редкое для этих широт, но возможное. Каждый месяц в Карибском море регистрируются ураганы.

Бомбовый кеч в те времена был довольно распространенным типом военного корабля. «Бомбы, взрывающиеся в воздухе», – так поэтично называли американцы снаряды, вылетающие из стволов мортир с британских кораблей во время войны 1812 года. «Красный блеск ракеты» – это словосочетание относится к ракетам Конгрива[33], которые еще сыграют роль в последующих приключениях Итана Гейджа.


Оглавление

  • Уильям Дитрих «Пирамиды Наполеона»
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Исторический комментарий
  • Уильям Дитрих Розеттский ключ
  •   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  •     ГЛАВА 1
  •     ГЛАВА 2
  •     ГЛАВА 3
  •     ГЛАВА 4
  •     ГЛАВА 5
  •     ГЛАВА 6
  •     ГЛАВА 7
  •     ГЛАВА 8
  •     ГЛАВА 9
  •     ГЛАВА 10
  •     ГЛАВА 11
  •   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  •     ГЛАВА 12
  •     ГЛАВА 13
  •     ГЛАВА 14
  •     ГЛАВА 15
  •     ГЛАВА 16
  •     ГЛАВА 17
  •     ГЛАВА 18
  •     ГЛАВА 19
  •     ГЛАВА 20
  •     ГЛАВА 21
  •     ГЛАВА 22
  •   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  •     ГЛАВА 23
  •     ГЛАВА 24
  •     ГЛАВА 25
  •     ГЛАВА 26
  •     ГЛАВА 27
  •     ГЛАВА 28
  •   ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
  • Уильям Дитрих «Молот Тора»
  •   Карта
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  •   Глава 38
  •   Глава 39
  •   Глава 40
  •   Глава 41
  •   Глава 42
  •   Глава 43
  •   Глава 44
  •   Исторический комментарий
  • Уильям Дитрих Зеркало тьмы
  •   Часть первая
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •     Глава 9
  •     Глава 10
  •     Глава 11
  •     Глава 12
  •     Глава 13
  •     Глава 14
  •     Глава 15
  •     Глава 16
  •     Глава 17
  •   Часть вторая
  •     Глава 18
  •     Глава 19
  •     Глава 20
  •     Глава 21
  •     Глава 22
  •     Глава 23
  •     Глава 24
  •     Глава 25
  •     Глава 26
  •     Глава 27
  •     Глава 28
  •     Глава 29
  •     Глава 30
  •     Глава 31
  •     Глава 32
  •   Часть третья
  •     Глава 33
  •     Глава 34
  •     Глава 35
  •     Глава 36
  •     Глава 37
  •     Глава 38
  •     Глава 39
  •     Глава 40
  •     Глава 41
  •   Историческая справка
  • Уильям Дитрих Изумрудный шторм
  •   Часть первая
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •     Глава 8
  •     Глава 9
  •     Глава 10
  •     Глава 11
  •     Глава 12
  •     Глава 13
  •     Глава 14
  •     Глава 15
  •     Глава 16
  •   Часть вторая
  •     Глава 17
  •     Глава 18
  •     Глава 19
  •     Глава 20
  •     Глава 21
  •     Глава 22
  •     Глава 23
  •     Глава 24
  •     Глава 25
  •     Глава 26
  •     Глава 27
  •     Глава 28
  •     Глава 29
  •     Глава 30
  •     Глава 31
  •     Глава 32
  •   Часть третья
  •     Глава 33
  •     Глава 34
  •     Глава 35
  •     Глава 36
  •     Глава 37
  •     Глава 38
  •     Глава 39
  •     Глава 40
  •     Глава 41
  •     Глава 42
  •     Глава 43
  •     Глава 44
  •     Глава 45
  •   Исторические заметки