Полет курицы [Иван Солнцев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Посвящается Марии Степановой (08.06.1991-26.06.2014).

Прости, что опоздал к твоей жизни.

Ты навсегда в моем сердце.


Все упомянутые ниже в авторской речи, речи персонажей и иных частях текста события, а также имена, фамилии, отчества, названия торговых марок, адреса и иные имена собственные являются вымышленными. Любые совпадения с реально существующими лицами, местами, названиями и торговыми марками, а также совпадения событий в сюжете произведений с реально происходившими событиями совершенно случайны, и автор не несет ответственность за возникающие на почве этих совпадений домыслы.

Автор не признает за собой безусловное согласие с мнениями и суждениями тех или иных персонажей, в том числе – при ведении повествования от первого лица, и не осуществляет никаких призывов к тем или иным действиям, а только представляет картину повествования.

Также автор не считает допустимым повторение в реальной жизни тех или иных негативных (в том числе противозаконных) опытов персонажей и не несет ответственности за субъективное восприятие читателем изложения данных полностью вымышленных событий.


ПОЛЕТ КУРИЦЫ


Предисловие.


Я всегда был рабом Системы. И навсегда им останусь. Потому что это путь в один конец.

Частенько жизнь пишет свой сценарий вне зависимости от наших наивных пожеланий. Общие тенденции можно уследить, даже можно их выстроить по своей воле, но детали будут вписаны только так, как положено точно рассчитанным элементам мозаики – согласно одному истинному положению. Когда я писал эту книгу, многое сложилось воедино, и ервая ее часть оказалась весьма своевременной – если не по отношению к ситуации в мире в целом, то к моей жизни в частности. Система, укравшая не один год моей жизни, оставила еще и ряд ран, некоторые из которых никогда не заживут. Я всегда жил внутри Системы и ненавидел ее. Это продолжается и по сей день. Хотя я и сменил свой борт не раз, курс плавания не поменялся. И хотя поменять команду – не панацея, это позволило мне заживить некоторые из ран и собрать воедино то, что я узнал о Системе, в этот роман. Все нижеописанное – конечно же, всего лишь выдумка. Все совпадения случайны, бла-бла-бла…

Честно говоря, «Полет Курицы» был задуман, как набор иронических насмешек над творчеством ряда известных авторов, ассорти клише и фантасмагорий, но он сам решил, чем ему быть, за меня, как это вышло с героями моей горячо любимой "Самоидентификации". И теперь он стал набором вполне серьезных предупреждений для тех, кто считает, что это здорово – кормиться от Системы во всех ее проявлениях. И особенно – для тех, кто хочет в пользу быстрых доходов от Системы отказаться от несистемных предназначений, от своего пути и своих начинаний.

Люди, проходящие мимо в сюжете этого романа, пришли в него из своих офисов, машин и ресторанов, где они бесконечно, как лошади на постоянно вращающейся карусели, перемусоливают суммы откатов, проценты от продаж и даты отсрочек. Его главные герои – те же выходцы из реальности, но более крепкие и стойкие, истинные борцы Системы. Многие из них – это те самые люди, которые могли бы заниматься близким им делом, творить – каждый в своей ипостаси, – вне офисных катакомб, но предпочитают прятаться в них и гордиться не серьезными достижениями, а цифрами продаж и положением старших клерков. Другие – действительно талантливые торговцы, для которых Система – дом родной, и задерживаться в офисе до позднего вечера для них – явление абсолютно нормальное – неважно, есть работа или нет. Главное – есть убежище.

Система дает жизнь и формирует почву под ногами миллионов. Но она же глубже чего бы то ни было вводит в тот самый – помните мою же вещь «Разложение»? – цикл хомячка в колесе. Долги нарастают над долгами и покрываются кредитами, займами, отсрочками и обесценивающими это все облигациями. Постоянный цикл из нагромождения взаимоотношений делает из человека раба Системы, строит биржевую систему ценностей, в которой нет абсолютов, и все можно перезанять, перекредитовать и обосновать, но отключение от нее грозит только потерями, голодом и возможной гибелью. Это Матрица, за которой нет реальности.

Что дальше для всех и каждого в ней? Просто очередное завтра. Репликация дня сегодняшнего. Но большего им и не надо.

Далеко ли я ушел от этого всего? Нет. Далеко ли уйду? Безнадежно – нет. Все, что я могу сделать – это собрать все это знание воедино и дать пищу для размышления тем, кто готов задуматься. Тем, кто готов применить знание на практике.

Тем, кто еще свободен.


«Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий

до того доходит, что уж никакой правды ни в себе,

ни кругом не различает, а стало быть,

входит в неуважение и к себе, и к другим»


Ф.М.Достоевский, «Братья Карамазовы»


Понедельник

Нельзя сказать, что этот день начался неудачно сам по себе. Это будет несправедливо. Выкипевший из-за сошедшей с ума кофеварки кофе, свежая царапина неизвестного происхождения на кузове моей «ауди», и опоздание на работу на полчаса из-за двоих недоумков, почти полностью остановивших Лиговский к центру – это не то, что следует приписывать самому дню. Это следует приписать двум дятлам на кредитопомойках, какой-то гипотетической курочке, не умеющей парковаться, не задевая другие машины и, собственно, вашему покорному слуге.

По тому же принципу, начало рабочего дня с получением по телефону заряда бодрости от моего босса – генерального директора «Дриминг Трейд», – нельзя приписать самому боссу. Вина за это по кругу обращается на меня, директора коммерческого. Такая вот витиеватая пищевая цепочка. Ну, а паршивое начало дня у Стаса Демчука – моего заместителя по продажам и координации маркетинговых мероприятий, – можно объяснить не столько тем, что Стас – если игнорировать его выдающиеся профессиональнее навыки, – редкостный жирный олух, у которой с головой не все в порядке, сколько моим сильно приспущенным настроением.

– Стас, почему с самого утра?! – я вежлив, обходителен, я Эффективный Руководитель, который к каждому сотруднику найдет индивидуальный подход.

– Эдуард Юльевич, Сергей Борисович одобрил кампанию, надо уточнить задачи для…

– Да, согласовать бюджеты и нарезать задачи. Неси сюда свой зад, – легким взмахом руки приглашаю Стаса присесть в кресло напротив меня; кресло меньше моего размером и с подлокотниками из кожзама – выбирал его я сам.

Стас не решается. Стас держится за дверь, стоит в проходе. Он, глупенький, думает, что сможет теперь куда-то убежать – после того, как оказался первым, кто докопался до меня поутру. Ну, что ты там тупишь, поросеночек? Давай-давай, я тебя сейчас нежно разделаю на суповой набор.

– Окей, – Стас робко проходит внутрь логова зверя. – Я уже все свел…

– Давай быстрее уже, у меня совещание в Третьем секторе через десять минут.

Стас торопливо садится и рассказывает мне о том, какую задачу поверх реализации рекламной кампании набросал ему генеральный. Тот, конечно, хотел поговорить со мной, но я опоздал, а под рукой оказался Стасик, и как он не обделался прямо в кабинете сурового, закаленного еще в лихие девяностые Сергея Борисовича, я даже и не знаю.

– Хорошо, я сообщу, когда приму решение. В общем-то, я прямо Жене и поставлю задачу, тебе на контроль, – я немного успокоился, я уже даже не Эффективный Руководитель, я Ангел во Плоти. – Что у нас по тем двум торговым в Астрахани?

Стас робко просовывает мне несколько листков с колонками цифр и коротким описанием затрат.

– Все выходит ровно, отчеты бьются.

– А я тебе какой вопрос ставил вчера на этот счет? – мельком взглянув на идеально сведенную фальшивку, спрашиваю Стаса.

– Эм… – Стас, только не чеши репу, не делай умный вид, лучше купи очки, жирным очень идет; нет, все-таки, почесал! – Выявить характер расхождений…

– Я спросил, цитирую, – немного повышаю голос, чтобы проверить сохранившийся после беседы с генеральным тонус анальных чакр Стасика, – «Куда пропали триста штук российских рублей внутри региона?» Так?

– Так.

– Ты выяснил?

– Почти. Есть еще вариант…

– Бегом марш. Даю час на повторный анализ региона. Разрешаю, от безысходности, шпионить за Васильевым. Время пошло.

Васильев – регионал, ответственный, помимо всего прочего, за Астраханскую область. Лучшего способа избавиться от Стасика, чем поставить ему задачу в таком ключе, нет. Конечно, одного взгляда на распечатку хватило, чтобы понять, откуда ноги растут, но этого не достаточно, чтобы понять, куда они шагают. Пара торговых грамотно распределяют бюджет в свой карман, а у их регионала две возможности – либо он это на это смотрит сквозь пальцы, либо он в доле. Во втором он хрен признается, а вот заставить его признать первое – шанс и денег с него снять, и заставить его решить проблему. Вообще, хороший регионал – это тот, для кого командировка – это поездка из региона в центральный офис, а не наоборот. Парни, которые протирают зад здесь месяцами, якобы занимаясь организацией будущей работы в регионе, а потом обнаруживают у себя в ведомстве Содом и Гоморру, меня сильно напрягают. С учетом того, сколько они, при правильном подходе, могут иметь с командировок, они меня и чисто по-человечески напрягают.

Итак, утренний заряд бодрости от директора я уже получил и передал его Стасу. Формат реализации новой части рекламной кампании по фуду я уже продумал, причем еще раньше, чем Стас покинул мой кабинет. Теперь надо бы вызвать кого-нибудь из женской части коллектива для успокоения нервов, поискать новых жертв среди регионалов и позвонить Алине – моей девушке, – с целью назначить на сегодня небольшую секс-кампанию под кодовым названием «Поход в кино».

И еще – надо обязательно сдать в сервис кофеварку.

Звонок по внутренней линии обрывает мои планы. Из пучин мрака восстает Третий сектор, как его принято по причинам, о которых давно уже никто не помнит, хотя они точно есть. Отдел изобразительного креатива и наружной рекламы. Сборище недоучек, рисующих руками дизайнеров, пишущих руками копирайтеров и клеящих через RussOutdoor плакатики. Это их основные задачи, как и контроль за исполнением обязательств сторонних служб по размещению нашей рекламы. Не выношу эти мерзкие мнительные рожи трех с половиной недохудожников, недодизайнеров – недотворцов, одним словом. Сейчас – в особенности. Но это необходимое зло, без которого постоянно приходилось бы тратить административный ресурс на контроль наружной рекламы. А так – за скромный бюджет эти бравые парни и девушки, похожие на парней, делают все – от создания набросков макетов до контроля расчетов с наружниками, – сами и строго по указаниям ответственных за маркетинговую политику компании. Преимущественно – по указаниям Евгении Скворцовой, которой мне сегодня будет жутко не хватать из-за ее длительного визита к какому-то там врачу.

– Эдуард Юльевич, все в сборе, – едкий голос художника Лени Семина, живчика с часто дергающимся левыми глазом; ему, видимо, кто-то когда-то сказал, что нервное расстройство – знак истинно творческой личности.

Товарищ полковник, Третий пехотный взвод для утренней поверки личного состава построен.

Пять минут. Готовьте пока презентацию.

Сверяюсь, наконец, с ежедневником. Пара часов на прием небольшой части месячной отчетности – ремарки, из-за которых у кого-то будет нервный срыв, должны появиться в обязательном порядке. Ну, не люблю я, когда только ради сроков сдают важнейшие в отделе документы второму после директора компании человеку, проработав их лишь постольку, поскольку. Также меня заинтересовал локальный супервайзер по южным районам города. Сегодня я прокачусь с ним и посмотрю на его манеру работы, а также пообщаюсь с его торговыми и даже их мерчами. Как правило, такие вещи делают либо Стас, либо назначенный ответственный, но иногда я снисхожу до простых смертных и, устав сидеть в удобном руководительском кресле и болтать на переговорах, выезжаю в поля. Для кого-то это унизительный процесс, но для меня та детская игра, что идет на местах исполнения поставленных свыше задач, все еще привлекательна. В конце концов, в моем прошлом написано немало страниц о работе таким же полевым сотрудником, замороченным общением с простыми служащими – последними звеньями цепи продаж. Разве что работать мерчендайзером я бы точно побрезговал. Ну, и еще остается где-то час. Ах да, есть еще одна встреча, которую я не отметил, так как вчера ее судьба решилась довольно поздно. Встреча с одним из регионалов, который должен вернуться из командировки ближе к вечеру. Если этот чмошник, не набравший мне прямо с утра, не позвонит и в течение двадцати семи минут, урежу ему бонус за месяц на пятнадцать процентов. Не переношу неточности в общении с руководством.

Кидаю взгляд на мои сегодняшние «Ulysse Nardin Luna». Через две минуты я должен выслушивать и рассматривать показания бойцов Третьего сектора в пользу сохранения их финансирования. Да, в общем-то, why not?


Одно из немногих преимуществ пребывания в Третьем секторе – группе помещений подразделения дизайна отдела маркетинга компании, – это кофе. Я понятия не имею, почему, но факт остается фактом – он у них реально вкуснее, чем у моей секретарши, хотя и кофе тот же, и кофеварка такая же, только у меня она посвежее годом. Возможно, это как-то связано с рабской и, в то же время, творческой атмосферой, и насыщением кофе потом рабов на modern galleys. Надо будет попробовать кофе в основном офисе продажников. Обязательно.

– Неплохо, – киваю, удовлетворившись последними корректировками, спешно вносимыми в художественную презентацию и отчет по наружной рекламе Семиным.

У Лени под глазами круги размером с кремлевские часы. Леня, как мне недавно стало известно по корпоративным каналам, частенько наведается к жене своего заместителя, отправляемого в короткие изматывающие командировки на региональные презентации, и, возможно, этой ночью Леня снова жарил госпожу Иванову, либо прятался в шкафу, если господин Иванов успел-таки прилететь вечерним самолетом. Женя с радостью эти командировки подписывает, запасаясь попкорном и включая, таким образом, канал «Живая Планета» в 4d прямо в третьем секторе. Леня периодически запинается и останавливает себя, чтобы перезарядиться и начать речь заново. На него злобно поглядывают двое недотворцов Ивановых, уже уставших от его подробных выкладок. «В мире животных» точно отдыхает. Это на уровень выше.

– Мы будем готовы запустить этот проект уже через полтора часа, если Вы одобрите весь пакет, – устало выдает Маша Кривоносова, лесбиянка-художница, изрядно уставшая от презентации; точнее – изображающая усталость от всех этих формальностей, ведь она же творческая личность, ей нужны крыша, вишневые сигариллы, закат, романтика, а не ощущение муравья под замершей пятой лесника в ходе совещаний.

– Одобряю. Все документы через Стаса, – встаю и разминаю спину. – Да, и не забудьте сжечь в пепел третий блок презентации по «наружке» – это убожество никто, кроме меня, не должен увидеть.

– Конечно, – Леня отрывистыми движениями листает презентацию, не обращая внимания на то, как неловко это выглядит в проекции на большом полотне, от которого, впрочем, я уже отворачиваюсь. – Все исправим.

Нечего добавить. Выхожу из конференц-зала, с печалью оставляя недопитый кофе на столике.


Меня несколько беспокоит, где шляется Стас с отчетом, за уточнением которого я его отправил. Искренне надеясь, что он воспринял мою задачу крайне серьезно, я сажусь в свое кресло и ставлю несколько пометок в ежедневник. В пять вечера я должен встретиться с мчащимся на всех парах в аэропорт Артемом – мои региональным по ЯНАО. Дальше – свободный полет.

– Эдуард Юльевич? – вопросительный тон уже вошедшего в кабинет Стаса заставляет меня задуматься – я перед ним или не я.

– Возможно.

Стас почти завис. Команда не распознается. Система на грани срыва.

– Рассказывай, – непринужденно махаю рукой, помогая ему расслабиться.

– Здесь документы по дизайнерам, на одобрение, – подсовывает мне тоненькую стопку бумаг.

Я кидаю взгляд на список позиций по художественному оформлению, хмыкаю и откладываю бумаги в лоток. Возможно, они будут подписаны сегодня. Кто знает.

– По Астрахани – я еще раз все проверил…

– Где регионал? – не глядя на Стаса и неторопливо листая сообщения на «вконтакте», спрашиваю.

– В отъезде.

– С какого хера?

– Но я не имел возможности менять график…

– Так, – отворачиваюсь от экрана; это начинает меня серьезно раздражать, – объясняю русским языком. Кто-то в пределах подведомственности Васильева свистнул из кармана компании три ствола. Ты – третий после директора компании человек. Следовательно, если требуется проверка деятельности регионала, ты имеешь право на свое усмотрение менять графики контрольных мероприятий. Теперь вопрос.

– Эдуард Юльевич, я все понимаю, но расхождения не…

– Незначительны? Не играют роли? Не потянут никого на дно? Выбери правильный ответ.

– Не идентифицируются…

– Стас, у меня тоже «вышка» есть, как и у тебя. И я не хуже тебя умею использовать термины девятого класса школы. Где деньги?

Стас сильно покраснел. По большому счету, ни мне, ни даже ему переживать из-за несчастных трехсот тысяч нечего. Во-первых, мы оба знаем, из чьего кармана они вылетят, если их не найдут. Во-вторых, даже в самом худшем случае – если дело дойдет до директора, – ни мне, ни моему лепечущему заму это ничем не грозит. Вообще ничем, серьезно. Но Стас еще этого не осознает. До сих пор, проработав уже три года рядом со мной, он так и не переломил себя. Он может быть чрезвычайно эффективен на практике, может быть до боли в пломбах зубов педантичным и может трахнуть исподтишка своих подчиненных так, что они еще спасибо скажут, но как только дело доходит до моего вмешательства, просто до разговора с вышестоящими, он сдувается. Речь путается, разработанный план беседы идет лесом, а Стас становится «bulls eye» в мишени для дартс.

– Завтра утром я разговариваю здесь, в этом кабинете с тобой и Васильевым. До этого времени ты не просто облизываешь одни и те же отчеты, где все схвачено, а телепортируешься в Астрахань, следишь за каждым торговым, спишь с ними в одной постели, но узнаешь, насколько завязан Васильев. Если завтра утром я узнаю меньше, чем мне нужно, наш любовный треугольник пополнится Сергеем Борисовичем. Вопросы?

– Все ясно, – кивает Стас. – А документы…

– Ты что-то не похож на секретаршу, Стас, – угрожающе поднимаю брови. – Задача стоит, часики тикают.

– Окей, работаем.

Перед выездом в поля я окидываю взглядом схему отдела на корпоративном портале. В общем-то, продажи и реклама – это три четверти головного офиса компании. Реклама, мерчандайзинг и промоушн, торговое представительство – включая супервайзеров, PR – социологи и психологи в составе трех с половиной человек, аудит и, собственно, руководство. Здесь нет лишних людей, и эффективность каждого – на максимуме. Это то немногое, чего я смог добиться за несколько лет руководительской работы. Я – один из самых молодых топов Питера такого масштаба. Бросая взгляд на стену кабинета, я иной раз ухмыляюсь – рамочки, в которых зафиксированы титулы «Лучший менеджер «Дриминг Трейд»-2011», «Молодое открытие бизнес-года 2012», «Лидер российского бизнеса-2012 – дополнительная номинация «Маркетинг и продажи» и множество других, менее значимых, смотрятся чертовски безвкусно. Более того, по сравнению с тем, что было сделано на практике, чтобы добиться этих призваний, символические награды и даже приличные бонусы смотрятся жалкими плевками. Но кому какое дело, в общем-то, до масштабов, если признана победа? В этом мире тебя измеряют категориями и результатами, а не процессами. Принес миру реальную пользу, но не получил значок отличия? Кому ты нужен, неудачник? Стал профессионалом своего дела, поднялся с самого дна, но не выслужился где надо, чтобы попасть на конкурс? Гуляй, бездельник. Не получил «вышку» и не успел сколотить бизнес или сколотил, но не стал миллионером? Да ты просто мусор, дворник, хуже того – мерчандайзер по призванию. История тебя забудет во всех перечисленных случаях, так что не переживай – просто живи, как все, выполняй свои животные функции, но не забывай, при этом, платить налоги.

А я пока погуляю.


Собственно, корпоративный отдел мерчандайзинга, входящий в структуру коммерческого отдела компании, появился за три месяца до моего назначения всесильным главой этой торговой машины. И появился он, скажем прямо, только моими стараниями. Надо признать, что я вовремя подсидел своего тогдашнего руководителя, и колоссальный объем откатов, который тот имел от работы с парой сторонних компаний и которыми даже не делился с ответственными менеджерами направлений, так впечатлил генерального, что на экстренном совещании в ресторане на Фонтанке тот поставил мне задачу, от выполнения которой зависело мое будущее. В общем-то, курица старого коммерческого директора перестала нести золотые яйца только за три месяца до его окончательного смещения мной. Птичку зарезали и поджарили, а лишние яйца отобрали. Сюрприз удался. Но я не злорадствую. Jedemdas Seine, всего-то.

За данное мне время я потихоньку, катаясь по городу и крайне осторожно ставя задачи поверенным супервайзерам в регионах (регионалов, несмотря на отсутствие явно завязанных среди них, пришлось большей частью менять – процесс был болезненный, но необходимый), сформировал новую структуру отношений компании с полками магазинов, значительно расширив обязанности торговых представителей в части контроля мерчей, но и расширив штат торговых. Расширил я его, конечно, временно – стоило плеснуть на ноги обывателя первой вялой псевдокризисной волне, как целый ряд сотрудников пошли лесом. Их life sucks, что поделать.

В любом случае, имея федеральные масштабы торговли и работая еще и на торговлю импортом и экспорт своей продукции, просто необходимо иметь налаженный контакт с конечными звеньями массовой реализации. Возможности компании могли позволять это примерно за год до моего назначения, но растрачивались на личные интересы откатчиков.

Вообще, от мерчандайзинга мы всегда хотим увеличения продаж за счет правильной экспозиции, создания оптимальной психологической атмосферы в точке и программ мотивации самых сладких клиентов. И если третья позиция – дело торговых, которые, помимо своих продаж, контролируют работу мерчей, то первые две – это святая обязанность самих конечных исполнителей. Грамотный специалист по выкладке – это не Ахмед, который еще вчера пас овец, не Зульфия, которая из всех навыков может представить только доение коз и готовку плова и даже не вчерашняя уборщица тетя Зина, как ни странно. Это человек, сведущий в психологии потребителя, механизмах и мотивах покупки. Человек, который будет организовывать выкладку с учетом схем движения покупателя, будет играть от его планировки, договариваться о дополнительной выкладке, осознанно поддерживать ассортимент, использовать тонкие моменты выкладки – «золотые полки», грамотный дисплеинг, не будет складывать себе в карман образцы кросс-мерчандайзинга и товары-приманки, сможет выглядеть свежим и бодрым собеседником и консультантом для каждого тупорылого покупателя, которого нужно нежно и ласково направить на наш товар. И это еще не промоутер а только специалист по выкладке! Этот сотрудник должен знать, как действует привязка покупателя – визуальная, аудиальная, эмоциональная, – и использовать это, подсказывая лучшие варианты выкладки товара местному руководству. Это человек-комбайн, который должен вести компанию за собой в дебри титанической по своим нынешним масштабам крупной розницы.

Что мы получим вместо этого от маркетингового агентства со своим аутсорсингом? Правильно – откат ответственному менеджеру и копеечную мотивацию мерчам, ведущим десяток конкурентных фирм по всему магазину, чтобы всем на все хватало, а товар хоть как-то, минуя продавцов магазина и полные ненависти взгляды руководителей отделов, попадал на прилавки. О каком развитии, в этом случае, может идти речь?

Более того, трудно найти среди мерзостей мира процесс более унизительный, чем получение от представителей служб закупок федеральных сетей претензий о невыполнении обязанностей мерчандайзерами компании. В случае получения таких претензий в адрес компании-посредника, лучший вариант развития событий – замена того или иного сотрудника на месте другим, работающим по той же схеме до того же исхода. А в случае работы своим штатом, ниспадающий меч правосудия летит прямо в голову торгового, пролетает насквозь в мерча, и система очищается мгновенно, по мановению волшебной палочки, вставленной в задницу супервайзера или регионала – в зависимости от того, как высоко успела дойти негативная информация. Такой подход к решению проблем лично меня устраивает. Федеральные сети же будут требовать предоставления персонала, специализирующегося на товаре поставщика, в любом случае – халява, понты и рэкет все еще в силе, знаете ли – since 1991.


Я в полях. Аплодисменты мне. Строго по графику на точках меня и изрядно нервничающего, хотя и ведущего себя пока спокойно супервайзера ждут трое городских торговых, и по каждому из них у меня выбрано три торговых точки – разумеется, неслучайно.

В сущности, мне тут делать нечего. По регламенту, мои выезды в поля могут касаться только управляющего персонала – увидеть супервайзера или – сят-свят-свят, – торгового, увидеть цифры, выборочно оценить выкладку, пару раз махнуть длинным черным дилдо, и все – либо домой, либо в ресторан или сауну с девочками, организованные местным представителем компании, а то и выехавшим как бы заодно на территорию регионалом. И тут полевых ребят настигает разрыв шаблона – я еще и хочу видеть и слышать мерчей, до которых – в отличие от показателей динамики продаж, – мне должно быть, как Перельману до миллиона.

Первый торговый – Леша Хмельницкий, тщедушный паренек на явно кредитном черном «фокусе», – как-то излишне нервничает, что нехарактерно для руководителя, свято уверенного в порядке на своей территории. Я как бы невзначай задаю вопросы, которые заставляют Лешу сильно напрячь ягодицы, так как он успешно распознает те из них, неправильные ответы на которые сулят сгоранием его бонусов за месяц и квартал. Но Леша подготовился, как и его сотрудники. Разумеется, с моей стороны – никаких комментариев. Даю указание следить за рассылкой на корпоративном портале завтра, когда будут оглашены и переданы директору результаты проверки. Ночь может оказаться для Леши тяжелой и полной догадок. Либо он просто нажрется на неделе.

Далее – Маша Курчатова, плоская, как стиральная доска, девица ультрасовременного склада ума с глупыми круглыми глазами и манерой слишком часто кивать и пытаться договаривать за меня мои реплики. С ней, вопреки ее личным заблуждениям, неинтересно флиртовать, как и с ее сотрудницами. Но забавнее всего, кстати, слушать именно последних.

Почему-то все чаще звучат вопросы в ключе грядущих трудных времен, на которые кто-то, видимо, неосторожно намекнул по телевизору этим социально грамотным особям. Градус социального беспокойства должен быть также стабилен, как и градус уверенности в будущем. Баланс важен, как воздух.

– А правда, что у нас импорт исчезнет, а цены вырастут, и продажи опять упадут, как тогда, в две тысячи восьмом?

– Знаете, говорят, из-за всей этой чертовщины с Украины нам могут зарплаты поурезать, это правда?

– Ой, а вот тут я говорила с торговым, но так до конца и не поняла – у нас из-за всего этого бардака с санкциями будут какие-то изменения по ассортименту?

– А Вы не знаете – Вы же общаетесь с начальниками, – эти сверху опять девяносто восьмой устроят?

Чувствуешь себя Христом во плоти или, по меньшей мере, папой Пием XIII, когда проходишь вдоль этих страждущих и, покрывая их головы перстами своими, говоришь, что все будет в порядке.

– Нет, пока прогнозов такого толка нет. Мы слишком слабо зависим от импорта, а внутри страны мы уверенно стоим на ногах, – уверенно отвечаю, поглядывая на коммерческий холодильник, коряво стоящий посреди торгового зала супермаркета.

– А точно? – кокетливо прищуривается тетенька лет тридцати пяти с заметными волосками над верхней губой и пухлыми щечками.

– Определенно, – киваю.

Боже, какие тупые коровы! Но они действительно знают свое дело – у всех я вижу четкое знание форм отчетности, понимание динамики периодического изменения товарной матрицы, умение поддерживать ассортимент в зале. Очередное расхождение социального и специального интеллекта. Но мне-то самому далеко за примером ходить не надо. У меня есть Стас Демчук, который, как социальная единица, – просто нелюдь на дорогой тачке, но и которому, в случае серьезной проблемы в профессиональной сфере, не нужно объяснять, что и как делать.

Но интереснее с этими дамочками-мерчами другое. Говорят, мужики – особенно деловые, достигающие успеха своими силами, – циничны, бесчувственны, излишне прагматичны. Но нет никого циничнее и безразличнее к принципам и нормам морали, чем женщины, ищущие выгодное знакомство. Даже сознательно понимая, что ни черта им не светит, они на уровне инстинктов начинают лебезить и строить глазки – то ли как бы чего ни вышло, то ли для возможной пользы дела. При этом, внимание их к окружению – в том числе, к своему прямому руководителю, – стирается напрочь. So cute!

Маша полагает, что проверка завершилась успешно, но напоследок я останавливаю ее напротив прилавка промтоваров и задаю вполне логичный вопрос.

– А почему процент выкладки не соответствует последнему месячному отчету? Мы снижали показатели в плане?

– Эм, – Маша судорожно начинает бегать тонкими пальчиками по экрану своего айпада, пытаясь найти опорную информацию – как это характерно для женщин, теряющих точку опоры – пытаться вернуться к спасительным фактам, несмотря на их отсутствие. – Я проверяла вчера…

– Еще больше мне интересно, почему сотрудники не в курсе касаемо главного «промо» квартала, и почему никто даже не поинтересовался этим у тебя в процессе, если уж я поднимал этот вопрос? У нас все в порядке с информированием? С графиком работы?

– Конечно, – изображаем возмущение, прикрывая им смущение; милота. – Я никогда не опаздываю на собрания.

– А после собраний мы проводим полевое информирование? Регулярно? – я вздыхаю, облизываю губы и притворно печалюсь. – Следи за корпоративной рассылкой завтра. Там будет много интересного.

Расстрел приведен в исполнение, солдаты опускают ружья, и тело надо бы убрать, а заодно почистить окровавленную стену.

Последняя моя жертва – Витя Аксенов. Конечно же, он нормальный парень, этакий свой пацан, но сейчас он включил режим «чмошник», потому что знает, что я могу неоднозначно воспринять его пацанизм. Или потому, что подчиненный перед лицом начальства должен…

Его мерчи – большей частью, молодые девочки, пусть и средней страшноты, и это явно отвлекает Витю. Тем не менее, к ним у меня нареканий почти нет, за исключением оставшегося без ответа вопроса по плану расширения, но это уже нюансы – любое расширение в крупной рознице оговаривается и оплачивается офисом, и, пока результата этого процесса нет, нет и спроса с конечных исполнителей. Супервайзер получает стандартный совет ждать информации на корпоративном портале, и мы расходимся.

На конец дня у меня все также назначена встреча с вернувшимся с региона Артемом из ЯНАО. Закончив поздний обед в дешевой закусочной «Марчеллиз», еду ближе к дому, так как после этой встречи в офис я уже не поеду.


Артем Воробьев ездит на «туксоне». Он паркуется рядом и выходит. Худой, высокий – сантиметров на пять выше меня, – парень с редкими, но заметными нервными судорогами на продолговатом лице и словно бы застрявшим, утонувшим вдалеке взглядом, здорово контрастирующим с его едкой V-образной улыбочкой. Тачка его, конечно, сущее убожество, но парня можно понять – жена, ребенок, две ипотеки. В своем «ауди» мне всяк комфортнее, несмотря на наличие свежей царапины. Уверен, по кузову постарались сраные гопники из соседнего района – новостройки давно пора отгораживать маленькими китайскими стенами. Артем открывает дверь и садится рядом. Пожав мне руку вялым, не сосредоточенным движением, он начинает рассказывать о результатах последнего выезда. Называет кое-какие цифры, но большая часть их, конечно, будет фигурировать в подробном отчете уже завтра. К называемым цифрам он относится явно небрежно, полагая, что они мне не так уж интересны – ведь мы встретились, чтобы он ответил мне на вопрос, ответ на который лучше не предавать телефонному разговору.

Цифры, конечно, не играют роли, скажет кто-то. Разве любой начальник держит в голове все эти подробные данные? Для этого есть толпа исполнителей внизу служебной иерархии. У меня лично вызывают только усмешку эти сказки о том, как легко быть руководителем в этой стране – ни хера не делать, ходить руки в карманы и передавать бессмысленные указания сверху вниз. Номенклатурная мечта. Я-то знаю, что такие люди, как правило, долго на своих позициях не держатся. В отличие от таких, как я. Когда, фактически, ты – левая рука директора – лучше конечно, быть левой, т.к. он правша, и правой, скорее всего, дрочит, – ты не чувствуешь своего разгильдяйства. Ты держишь в голове приличную пачку цифр перед контрольной встречей с регионалом, чтобы понимать, пытается он тебя облапошить или нет. Это всегда выходит за рамки формальных отчетов и формирует мое отношение к человеку, помогает понимать перспективу того или иного сотрудника, создает или разрушает сферу доверия.

– В общем, Семиренков совсем дубу дал, – подходит к самому главному Артем. – Пополнил карман из бюджета практически среди бела дня.

– И как решилось? – интересуюсь я, понимая, что ответ на этот вопрос не будет фигурировать в официальном отчете о командировке по ряду причин.

– Предложили ему самому уйти. Он начал быковать, заявил, что не согласен и будет решать вопрос аж через директора.

Я хмурюсь и внимательно смотрю на Артема. Он не оборачивается ко мне, понимая, что это ни к чему, и продолжает.

– Применили водные процедуры. Так что в девять утра в день отъезда заявление уже было у меня в гостинице.

– Сильно руки тряслись? – ухмыляюсь.

– У него аж весь загар с отпуска отвалился за одну ночь.

Без дополнительных замечаний тема прекращается. Водные процедуры убеждают любого. Думаю, и меня убедили бы, в случае чего. А делается это довольно просто. Никого не макают головой в унитаз и не топят в ледяной ванне. В ближайшем детдоме или просто на улице, среди беспризорников службой безопасности берется пацан лет четырнадцати – желательно, уже проверенный ранее. Ему дается сто рублей задатка, обещание дать еще четыреста, а также стакан простой воды, показывается фотография и называется адрес. Пацан вечером подходит к нужному подъезду, узнает товарища с фотографии и выплескивает ему в лицо воду из стакана, после чего произносит заученную фразу «Не уволишься/вернешь деньги/сдашь подельника (нужное подчеркнуть) – в следующий раз будет кислота». Дальше пацан дает стрекача, а на следующий день вопрос решается. Проще простого. Есть маленькие и дешевые вещи, против которых невозможно бороться. И есть страх смерти или инвалидности, который всегда можно использовать.

Артем заканчивает свой короткий рассказ, я даю ему пару указаний по завтрашнему дню и отпускаю отдыхать. Он уходит, садится в свою машину и торопливо отъезжает, а я какое-то время еще сижу и смотрю наружу – то ли на меняющее оттенок небо, то ли на суетливую улицу, полную движущихся куда-то постоянно – вне зависимости от времени суток, – машин.

Артем – интересная личность. Помимо прочих своих особенностей, он всерьез полагает, что никто, включая меня и службу безопасности, не в курсе, что он на стороне потихоньку мутит микробизнес. Причем, это уже не первое его начинание, хотя он и знает, что это не приветствуется компанией, ведь внимание сотрудника в дневное время, как и само время, покупается за конвертируемую валюту. Он также думает, что я никогда не проверял его тщательно подделанные чеки из гостиниц, где указаны счета в три раза больше реальных. Только благодаря его циничной и прожженной манере обращаться с людьми и экономить бюджеты, не снижая при этом продаж, а повышая их, он держится на плаву и получает отменные бонусы, а его косячки проходят мимо глаз директора и главы службы безопасности. А все потому, что такой человек нужен в компании, нужен мне, ведь того, кто будет на этом геморройном участке действительно справляться и не ныть насчет повышения бюджетов и тяжелых условий командировок, еще поискать нужно. Но это, конечно, бег по лезвию ножа. Все ошибаются. Рано или поздно. Даже профессионального кидалу рано или поздно кидает кто-то другой. Но это один из случаев, когда мне хотелось бы, по мере возможности, отложить фатальную ошибку подчиненного как можно дальше.

Ведь это мой человек. Tu deviens responsable pour toujours de ce que tu as apprivoise.


Встреча с Алиной проходит не совсем по плану. Она чувствует себя не очень хорошо – видимо, наплавалась лишнего вчера со своими подружками, как оно и бывает, когда девки берут пол-ящика «реддс» и идут купаться, – а потому предложила просто заехать к ней – поболтать, попить чайку и так далее. Результатом всего этого миниатюрного фарса становится короткий – не больше десяти минут, причем закончить побыстрее просит она сама, – секс, после которого я какое-то время молча наблюдаю, как моя пассия крепко засыпает и, старательно игнорируя ощущение недосказанности, одеваюсь и сваливаю домой.

Мавр сделал свое дело, чего уж там.


Мои соседи по квартире на вечер. Краткий список.

Раз – опустошенность.

Два – непочатый пузырь Dewars на столе.

Три – сухой, как задница младенца после замены памперсов, фирменный стакан.

И четыре – телевизор с выключенным звуком.

Вообще, оставлять телевизор работать так – признак одиночества. На это мотивирует желание заполнить пустоту в доме, сделать так, чтобы казалось, что рядом есть кто-то, кто ненавязчиво поддерживает твой жалкий досуг. Метафизическая сущность, приносящая душевный покой. Но стоит включить звук – и эта сущность материализуется и начнет доставлять неудобства. Я ненавижу развлекательный эфир за тонны рекламы, на которые я плевать хотел и которых мне хватает на работе. Я – не целевая аудитория, а скорее отброс эфирного общества. Общества фальшивых циников, которые, как им кажется, плевали на рекламу и которые выключают звук на время рекламных блоков, но по факту – получают ровно ту информацию, которую хочет донести рекламодатель. Расчеты качества, позиционирования и времени рекламных блоков далеко не профаны делают, так что любой далекий от профессионализма в области рекламы обыватель – хочет он того или нет, – является кусочком контактной аудитории.

Но хуже всего – когда в квартире двое, а телевизор с выключенным звуком все равно необходим. Возможно, боязнь этого – одна из причин, по которой я до сих пор не задумываюсь о женитьбе и меняю подруг раз в год, если не чаще. Не хочется попасть в эту струю. Жалеть о содеянном. Постоянно сомневаться.

Я сижу, развалившись, на огромном угловом диване, стоящем посреди комнаты, и втыкаю в телевизор. Иногда мне кажется, что пространства вокруг этого дивана в комнате слишком много – настоящее футбольное поле по сравнению с тем, где я жил еще лет пять назад. И это только одна комната, а еще в квартире их две, по суммарной площади равные этой одной. Встроенные книжные полки, кожаная мебель, приличная аудиосистема, система безопасности – как данное. Самый       высокий этаж я взял, при этом, не из соображений экономии, а для ощущения отрешенности от всех нижних двадцати четырех слоев, полных человекоединиц с мусором в голове и личными проблемами. Вообще, главный плюс таких квартир в том, что их масштаб и правильно подобранная мебель быстро пудрят мозги цыпочкам, опасливо соглашающимся зайти в гости после свидания. Они залипают на обстановку, на тачку, на мужскую немногословность, предполагают – вот он, настоящий мужчина, который меня и моих детенышей обогреет и обеспечит! – а потом страдают от измен, грубости, побоев – просто потому, что смотрели не на человека, а на обстановку, на тачку, на мужскую немногословность. К их несчастью и к вящей радости таких, как я – так было, есть и будет всегда. Алине в этом плане здорово повезло, потому что она наткнулась на того, кто при всех трех параметрах завлечения еще и не является говном. Но я бы не сказал, что она это шибко ценит. Женщины вообще слишком быстро привыкают к хорошему. И быстро сходят с ума от безделья и излишней обеспеченности этим хорошим, кстати.

Кто-то звонит на мобильник. Кажется, это мать. Я лениво беру трубку и говорю немного утомленно, чтобы подчеркнуть усталость от тяжелого рабочего дня. Мать интересуется моими делами. У меня всегда все отлично. Я интересуюсь, как у нее с ее новым мужем. Говорит, прелестно. Сообщает, что на днях – какой-то праздник, – я так понимаю, день рождения, – моей тети, видимо, несказанно важный юбилей, и я должен присутствовать. Я говорю, что согласую это с графиком рабочих мероприятий. Онаугрожает расправой. Я дружелюбно смеюсь и говорю, что буду, но точно скажу попозже.

По телевизору показывают новости. С помощью бегущей строки понимаю, что какие-то недоумки решили устроить митинг в Ярославле. Что-то там их не устраивает в действующей власти. Странно – выборы даже не рядом, еще не время для этих клоунов. Митинг, разумеется, был несанкционированным, в результате чего был благополучно разогнан омоновцами. Словом, очередной цирк от игрушечной оппозиции. Но вскоре интернет запестреет новостями о том, как жестоко власть поступила с кучкой дегенератов, решивших, что надо хоть раз выйти на поле боя, чтобы потом предъявлять где-нибудь в обсуждении на «вконтакте» претензии собеседникам, которые «только в интернете храбрые, а попробуй, выйди хоть раз на митинг, как я».

Такие же кретины в начале девяностых ломали Советский Союз. Становились инструментом ельцинской машины. Силовики, сменившие патриотизм на конъюнктуру; слабоумные старики; шизоидная молодежь, которой подавай «Перемен, мы ждем перемен». И что в результате? Полное дерьмо, хаос, анархия, о которых люди, попавшие в самую круговерть, и вспоминать толком не хотят. Те, кому стало скучно в нулевых – дебилы, которых устраивает пацанская жизнь по принципу «Live fast – die young», – говорят, что тогда было круто. А те, у кого из-под носа воровали последние сосиски по карточке в магазине, и кому нечем было кормить двоих-троих детей, проклинают весь этот бардак. С высоты нынешнего потребительского рая можно сколько угодно рассуждать о романтике лихих девяностых, но стоит у нынешнего хомячка отобрать его любимый айфончик с горой селфи с отпуска в Турции, выбросить его широкоформатный телевизор и не дать пожрать пару-тройку дней, как в его голове быстро разорвется бомба когнитивного диссонанса. «Как так – стабильность, а айфона и смузи нет?» И эти выродки, митингующие в Ярославле, на Болотной – да где угодно, – требуют смены власти. Ну, допустим, вы получите замену одной задницы в кресле на другую. Допустим, даже получите желанное правовое государство с жестким полицейским контролем (без него не будет правовой строгости, а с ним это уже не демократия, ну да ладно). А что потом? А потом дорогостоящие люди, прикормленные нынешней властью, поймут, что с новой дружить не выйдет, и будут жить строго по правовым принципам, выплачивая налоги с официального дохода и уверенно ликвидируя одну за другой опасности раскрытия доходов неофициальных. Дальше – расширение черных рынков, безработица, голод, демографическая яма, уличная преступность плюс «четкий отстрел людей у власти». И конца и края этому не будет, потому что народа много, а власти и полицейских сил – несмотря на вооруженность, – сравнительно мало. Более того – мне кажется, те люди, что жили еще чуть ли не вчера нормальной жизнью на Украине, а сейчас наблюдают вокруг ежедневные взрывы и жирующих на этом олигархов, тоже не видят ни конца, ни края этому позорному действу революции.

Поэтому, как бы убого ни промывали мозги большей части населения власти, и как бы слабоумно ни выглядели лозунги митингующих за эту власть и радующихся сраным уличным праздникам и копеечным – по балансу прибыли и убытка, – историческим достижениям типа присоединения Крыма, такой худой мир, в котором нет полнейшей, тотальной разрухи, однозначно лучше доброй войны, которую хотят навязать люди, смотрящие в никуда. Конъюнктурные суждения? Вряд ли. Просто лично я не хочу большую часть жизни прожить в устремлении в эфемерное светлое будущее, чтобы на старости лет сидеть на кухне с пузырем «Охоты «Крепкой» и «беломориной» и рассуждать, как хреново жить в этой стране, прививая страсть к обсиранию моим выросшим в голоде и нищете детям. Вот и все. Я – не митингующее чмо и не сторонник революций. Если это наказуемо, пусть меня наказывают. Это лучше, чем самому себе перекрыть кислород воплями о том, как все плохо.

Когда я решаюсь включить звук – рука тянется к пульту интуитивно, я едва понимаю, что делаю, – оказывается, что идут вечерние новости, и какая-то девица сообщает, что президент пообещал – присоединение Крыма никак не скажется на состоянии экономики страны, несмотря на все усилия и санкции со стороны Запада. Верю ли я этому? Как и любому маркетинговому проекту, программе новостей я не доверяю. Но хочу ли я этому верить?

«…переговоры между Россией и Китаем…»

Счастлив тот мастер, который может прокормить себя при любой власти. А я – тот мастер?

Я – тот, кто сейчас накидает себе виски с колой и побольше льда.

Я – тот, кто считает, что добрый мир – единственный вариант, даже если где-то добрая и сытная война.

Я – тот, кто служит системе, источник которой гнобит страну, где я живу, несмотря на то, что эта же система кормит эту страну.

Я – собака, кусающая себя за хвост?

Лучший ответ – один к трем. Горечь, легкий налет спирта, мимолетный травянистый привкус и пряная искра – и Dewars вместе с колой проваливается в меня.

Ненавижу военных и политиканов.


Вторник


Утром ко мне заявляется Стас и сразу начинает доклад по Васильеву.

– Он не завязан. С вероятностью процентов в восемьдесят. Я уже нашел нереализованные пятьдесят шесть тысяч, – Стас кладет мне на стол списки транзакций с помеченными маркером строками. – Бабки утекали очень медленно, не думаю, что к такому стал бы присасываться парень с питерской зарплатой. Тащил местный супервайзер, наверняка.

– Родила царица в ночь. Где Васильев?

– С минуты на минуту, – Стас садится в кресло справа, а ближайшее ко мне – оставляет для жертвы грядущей анальной экзекуции.

Васильев стучится в дверь уже через минуту. Я отвлекаюсь от просмотра крайне любопытного сообщения от Воробьева и одаряю вниманием моего со Стасом гостя.

– Здравствуйте, – неловко бормочет Васильев – высокий, крепкий темноволосый мужик с волевым подбородком; что делают с людьми корпоративные страхи.

– Какого хера твой Печалин ворует деньги? – моя первая фраза.

Васильев отводит взгляд на пол.

– Вопрос ясен? Уточнить?

– Гнида, – тихо шепчет Васильев, нервно сглатывая. – До меня доходили слухи о том, что до конечных часть денег не доходит. Со стороны Печалина и Абрамяна.

– А ты?

– А я ждал, пока спалятся хоть в чем-то. Не мог никак найти проплешины.

– Ты в свои отчеты сам время от времени посматривай, окей? – замечает необычайно бодрый сегодня Стас.

– Так че скажешь? – я опираюсь подбородком на ладонь и пристально смотрю на Васильева. – Как решать будем?

– Решать еще мне? – с горечью усмехается Васильев.

– Если б решать нужно было не тебе, ты б сегодня до офиса не добрался, – улыбается Стас. – И с тобой не мы говорили бы.

Душа Васильева сейчас пляшет хула, пьет муай-тай и трахает креолку. Но внешне он просто спокоен.

– Завтра туда едешь, – холодныи, совершенно бесцветным голосом начинаю ставить задачу. – Деньги надо вернуть. Сотку сразу снимаешь с торгового и супера. Дальше – решаешь вопрос неофициально. Я слежу за судьбой этих парней. Раньше не ломись, день на подготовку есть.

– Ясно.

– Ты только не перестарайся. Вопрос-то не дорогой. Ломать жизнь не надо. Но чтоб через неделю был первый отчет по новому торговому от нового супера. Как хочешь.

– Разумеется. В СБ самому доложить?

– Тебя потом не найдут уже, если к ним сунешься, – улыбается Стас.

– Сами справимся, – игнорирую Демчука. – Работай, Васильев, работай. Ты нужен компании.


Спустя полчаса, меня по внутренней связи вызывает к себе директор. Уже в его кабинете я узнаю, что мы с ним сегодня оперативно выезжаем в Москву.

– А в чем дело-то? Мне нужно подготовиться, – смущенно интересуюсь, задумчиво почесывая щеку.

– Сегодня – редкий шанс состыковаться с нужным человеком по федеральной сети. Или у тебя совсем голова дырявая?

– А почему редкий? Его царская особа не терпит нарушений графика?

– Намекаешь на то, что мы им нужнее, чем они нам?

– Возможно, – киваю.

– Тогда имей в виду, что это не тот случай. Я с ним сегодня говорил. По дороге все объясню. Есть пара нюансов.

– Не забуду напомнить, – дружелюбно улыбаюсь, и на этом разговор заканчивается.

Внезапная командировка – это весьма в духе Сергея Борисовича. Но какая мне, в общем-то, разница, где работать, если за это платят?


Через некоторое время, просматривая предоставленные ответственными документы, требующие пролонгации в ближайшие месяца, обнаруживаю, что по одному из клиентов, чей товар мы выставляем заодно со своим, отсутствует дополнительное соглашение по работе в «Ленте», хотя на моей памяти, об этой сети в период согласования основного договора речь шла. Аутсорсинг приносит немало прибыли, если грамотно распределять человеко-часы и компенсирует избыток расходов на своих выделенных мерчей. Пишу письмо в московский офис этой компании с булькающим названием «Ликсон» и интересуюсь, планируют ли они расширять сотрудничество по данной торговой сети.

Не договорившись ни до чего конкретного, парой дежурных фраз прекращаю этот разговор, переводя ответственность обратно на их ведущего менеджера, и продолжаю текущие дела. Через полчаса ко мне заваливается Васильев. Глаза – по пять советских копеек, полные отчаяния и страха.

– Эдуард Юльевич, мне звонили из «Ликсона», их менеджер в шоке – спрашивал меня, почему мы не запустили «Ленты» по Питеру еще девять месяцев назад.

Совершенно случайно я вспоминаю, что этот участок относится к ведомству Васильева, так как городской представитель по «Ленте» просто не мог справиться со всем объемом, а у Васильева как раз было свободное штатное время, чтобы контролировать этот аутсорсинг.

– А что по факту? – лениво интересуюсь – до такого рода мелких проблем мне обычно и дела нет, и сам этот разговор – редкое исключение.

– Мы там работали весь этот срок.

– Отчетность клиенту уходила?

– На выделенный сервер, как обычно.

– А он с ней ознакомлялся? – вопрос очень важный, ломает множество теорий и домыслов.

Васильев зависает. Его центральный процессор – видимо, находящийся в заднице, – подогрелся и стал подтормаживать систему.

– Я не проверял. Они же оплачивали счета.

– Точно оплачивали?

– Я не все «платежки» лично видел. Это к финансистам надо…

– Так, послушай-ка меня, Васильев, – раздраженно отвлекаюсь от монитора и рывком оборачиваюсь к собеседнику. – Сегодня у тебя и так счастливый день. Давай, ты решишь этот вопрос, не дергая меня. Я не в курсе денежных потоков по аутсорсингу – тут твои проблемы. Бабки ты получал? Получал. Людям платил?

– Да.

– Точно?

– Конечно!

– Тогда проверяй – если окажется, что допсоглашения не было, а деньги клиента куда-то уходили, весь потраченный бюджет вычтем из твоей зарплаты на депозит – на случай, если возвращать придется. А теперь – иди и решай вопрос сам. Я на тебя и так сегодня кармы потратил выше крыши.

– Понял, – кивает Васильев и сваливает подобру-поздорову, а я, в свою очередь, решаю позвонить Алине, чтобы узнать, как ее самочувствие.

Через полчаса, когда я, поговорив с ней, в отличном настроении собираюсь пойти перекусить, заваливается Стас.

– У нас проблема. Васильев поднял кипеж на тему «Ликсона».

Я привстаю в кресле от неожиданности.

– Только не говори, что этот придурок пошел к Борисычу.

– Я не только скажу, но и скажу, что меня уже по касательной задело. Но я нашел допсоглашение – оно было, просто Васильев не проконтролировал твое ознакомление с ним.

Если Стас решился перейти на «ты» – мамой клянусь, дело серьезное.

– Ладно, электронную копию допсоглашения мне на почту…

– Уже, – прерывает меня Стас.

– Отлично. Я ознакомлюсь. Предупреди этого недоумка, чтоб он больше никому не звонил, и что вопрос под моим личным контролем.

Засим Стас меня покидает. Я открываю и читаю типовое, в общем-то, допсоглашение по «Ликсону» и гадаю, продолжится ли весь этот цирк с моим участием.

И черта с два судьба дает мне шанс долго надеяться на лучшее.

Звонок от директора.

Ах, ты ж сука такая.

– Зайди ко мне.

Неблагодарная тварь. Змея на груди.

– Что за бардак там у тебя с Васильевым и «Ликсоном»? – без обиняков начинает директор.

– Нет там бардака, Сергей Борисыч, – второй раз за день в этом кабинете я чувствую себя крайне неуютно и решаю добавить панибратства. – Просто упустили из виду подписанное не вовремя допсоглашение по мерчандайзингу.

– Мы упустили? – уровень угрозы в голосе почти максимальный.

– Они подписали вне основного пакета документов. И мимо меня документы прошли в работу.

– Так кого мне наказывать, Эдик? – прищуривается и отпивает кофе из своей дешево и глупо смотрящейся именной кружки Сергей Борисович. – Ты же понимаешь – такие вещи мимо не проходят. А я не очень люблю, когда на меня смотрят, как на дурака.

– Я уверен, таких последствий не будет. Я лично проведу встречу с их менеджером, которому писал Васильев.

– Допустим. А что насчет него самого? Когда он мне докладывал по поводу разговора с их менеджером, на нем лица не было, будто у него любимую кошку бомжи съели.

– Он в последнее время несколько… – делаю вид, что подбираю термин, хотя вся речь у меня уже заготовлена, – …нестабилен.

– То есть? Не справляется?

– Нет, – с озадаченным видом привстаю и сажусь обратно. – Если бы он не справлялся, вопрос был бы решен и решен иначе. Просто некоторая нестабильность в личном общении. Не совсем адекватные реакции на информацию. Это очередной пример.

– А ты не задумывался, – директор облизывает губы, смотрит в окно, потом снова на меня, – не подворовывает ли он часом?

– Пока причин беспокоиться на этот счет нет, – максимум хладнокровия, взгляд в глаза, внушающий доверие. – Мне кажется, Васильев попал в струю людей, заболевших страхом кризиса, финансовых проблем. Знаете, из-за этих санкций и прочего дерьма столько слухов ходит, и кто-то им да поддается.

– Но не менеджеры с многолетним опытом.

– Васильев – далеко не старожил у нас. Он пришел по вакансии. Он старается и дает результат, но личный фактор никто не отменял. Во всяком случае, с профессиональной точки зрения у меня к нему претензий нет.

– В общем, не маленький – сам разберешься, – нетерпеливо сворачивает тему Сергей Борисович. – Подготовься морально к разговору с… ммм… ну, ты понял, с кем.

Сергей Борисович – человек из той эпохи, когда даже «конкретного пацана» могли поиметь с лету, с пылу, с жару и по полной, и пожаловаться было некому. Он старается лишний раз молчать о некоторых вещах даже на своей территории.

– Безусловно. Я буду готов на все сто.


Некоторое время я сижу у себя в кабинете и прихожу в себя. Аппетит пропал напрочь, как и обострившееся еще недавно после разговора с Алиной желание трахаться. Я прошу девочку – офис-менеджера принести кофе и выпиваю кружку ядреного эспрессо без сахара почти залпом, смакуя обволакивающую рот горечь.

Ну, ладно. Есть у меня одна идейка.

Только чтобы ее реализовать, надо сделать несколько звонков. Уже сделав их, я несколько успокаиваюсь и продолжаю неспешно работать с документами.

Через какое-то время – звонок на мобильник от директора.

– Через полтора часа приедет такси. Будь готов.

Его голос стал несколько теплее и не выражает недовольства произошедшим. Я вспоминаю, что нужно пообщаться с директором «Ликсона», но понимаю, что сегодняшняя поездка в Москву будет не лучшим для этого временем и пишу ему письмо, давая короткие объяснения и предлагая «скайп»-конференцию с ним и его ведущим менеджером, дабы уладить вопрос окончательно. Благо, фирма эта – далеко не «Газпром», обойдутся и без моего высокопревосходительства в их помойном офисе.

Не существует проблем без решения. Но существуют недоделки, которые регулярно создают новые проблемы.


«Cut & Kickback

All the way

Cut & Kickback

Every day»

Я услышал эту песенку где-то на «ютубе» или вроде того буквально пару месяцев назад, и сейчас она почему-то крутится в моей голове. Не столько ее слова, идеально подходящие под суть моей командировки, сколько навязчивый, запредельно игривый мотив.

Васи-и-илье-еф-ф-ф.

У меня в голове шипит ядовитая змея.

Долбанная тварь. Я поимею его. Спущу штаны и вставлю ему в задницу дилдо длиной в прямое расстояние между Питером и Астраханью. Он будет там работу искать уже через неделю.

Выхожу к дизайнерам, говорю с Леней Семиным насчет новой промо-кампании, и по дороге обратно в кабинет цепляю Стаса.

– Стас, обязательно распорядись сегодня насчет вакансии регионала по Астрахани.

– Так ведь Васильев… – Стас столбенеет, и его легко понять – обычно я не бываю так непоследователен.

– На контроль, – одним торопливым взмахом руки я затыкаю Стаса и даю ему указание; ухожу в свой кабинет, озираясь по сторонам.

Решение найдено. Мне совершенно точно известно, что через пять минут многоуважаемый Сергей Борисович будет спускаться в лифте, так как он должен отдать какие-то указания видеостудии, а затем побеседовать с администрацией бизнес-центра. Откуда эта информация у меня – лучше знать только мне. You never know, так что приходится иногда следить за руководством, причем едва ли не внимательнее, чем за подчиненными.

– Стас, – уже по телефону, – через две минуты Васильев у тебя в кабинете, рассказывает о плане развития на квартал с максимумом подробностей.

– Понято, – голос Стаса становится несчастным; он любит своего босса и ничего не может с ним поделать.

Я выхожу из кабинета и внимательно смотрю на стоящий вдалеке рабочий стол Васильева. Мой дорогой и уважаемый регионал выходит из-за стола и направляется в кабинет Стаса. Выждав немного, я быстрыми шагами подхожу к этому столу и беру трубку. Оглядываюсь в сторону лифта. Все идет по плану. Я набираю номер внутреннего телефона лифта – новомоднейшей фишки организаторов бизнес-центра, поставленной скорее потехи ради, так как даже в случае проблем в лифте ловит даже «Теле2», – и жду ответа. В принципе, это может и не сработать, но я точно знаю, что именно сейчас Сергей Борисович спускается в лифте один, и шансы, что он возьмет трубку, крайне высоки.

И он берет ее!

– Алло? – вопрошает он в трубку.

Я меняю голос, прикрываю трубку рукой и начинаю заливать.

– Я за тобой слежу. Каждый день. Думал, я тебя не вычислю, старый маразматик? Прожженная гнида, – зловеще хихикаю, оглядываясь по сторонам – снаружи должно казаться, что я просто говорю о чем-то важном и не хочу, чтоб меня отвлекали.

– Кто это?

– Хер в пальто. Почти такой же хер, как ты, долбанный жиртрест. Смотри, как бы твоя жопа не вырвалась из штанов, когда лифт рухнет.

И теперь – самое время бросить трубку. Камера, под обзор которой я попадаю, не должна увидеть моего лица, а сегодняшние костюмы у нас с Васильевым по цветовой гамме схожи – это я подметил еще на этапе подготовки. Я делаю вид, что иду в кабинет Стаса, но на последнем этапе разворачиваюсь и возвращаюсь к себе. Если кто-то и будет смотреть запись – в чем я искренне сомневаюсь, – то будут проверять только время звонка. Все, теперь осталось только тупо ждать.

И вот, не проходит и получаса, как мне по внутренней связи трезвонит Стас.

– Васильева вызывал директор. Не в курсе, в чем дело?

– Нет, понятия не имею.

– Я боюсь, как бы не просочилась информация по нашему…

– Не бойся, Стас, не бойся. Не верь, не бойся, не проси.


По дороге, уже в «Сапсане» мы с Сергеем Борисовичем ведем почти постоянный разговор, приправляя его легким спиртным.

– Но наибольшую опасность для нас сейчас представляет «Мираторг», – в ходу разговора замечаю я. – Особенно – с учетом начала бардака из-за санкций.

– Не переживай. Масштаб новой рекламной кампании по продгруппе шокирует рынок настолько, что они все утрутся. Ну, сам посуди – в преддверии неизвестно чего мы – рисковые ребята, все еще сами производящие и сами поставляющие, хотя полный цикл понемногу забывается в этой стране всеми, кроме национальных холдингов, – выбрасываем энное число миллионов на рекламу, причем заметно для всего честного люда.

– Безусловно, это плюс. Так полагаю, Вы учли все риски?

– Продам второй «кайен» жены, если денег не хватит, – смеется директор и поднимает бокал с шампанским, явно предлагая за что-то выпить.

Поднимаю стакан с виски-колой (один к шести – детское шампанское) в ответ.

– За успех вопреки конъюнктуре, – выдает он. – Это самое интересное, что грозит нам видеть в этой жизни, поверь мне на слово.

После этого залпа тишина длится всего несколько секунд.

– Кстати, насчет Васильева, – директор отставляет бокал в сторону. – Надо искать замену. У парня крышу снесло, по ходу. Совершенно нешуточно.

– А чем дело? – изображаю искреннее удивление.

Директор рассказывает мне печальную историю с приколом, произошедшим с ним в лифте и тем, как он потребовал у службы безопасности бизнес-центра выяснить, с какого аппарата местной АТС поступил звонок.

– Поразительно. Вот что с людьми делает массовая истерия, – опечаленно качаю головой. – Вы говорили с ним?

– Я-то с ним хорошо поговорил. Но что ему надо паковать вещи – это по твоей части. Или отпуск за свой счет. Длительный.

– Я вот то же самое хотел предложить. Все-таки, ценный сотрудник…

– Был, – прерывает меня директор и залпом выпивает остатки шампанского. – А вообще-то – гони его на хер. Мне шизофреники в команде не нужны.

Занавес. И громкие и продолжительные, как обычно.


В ожидании приема, пока Сергей Борисович вышел пропустить еще стаканчик и поговорить по телефону, я рассматриваю карту Москвы на стене напротив. Жалкий колодец, отстойник мусора, припорошенный денежным снежком. Паутина, источающая худшие новости во всей стране и затягивающая в себя, подобно наивным мухам, наглых и бездарных недоносков со всех ее концов. Но кому от этого здесь хуже? Живя здесь и не будучи полным недоумком, ты наверняка наткнешься на деньги, потому что они разбросаны тут на каждом шагу. И ты наткнешься на проблемы, потому что здесь их еще больше, чем в Питере.

Директор возвращается. Его глаза полны ясности, а перегара не ощущается даже когда он садится рядом. Только легкий аромат ментола. Не знаю, что за освежитель он использует, но вещь стоящая. Возможно, даже алкотестер обманет.

– Надеюсь, он не считает, что мы будем ждать до ночи, – с долей возмущения, нервно потряхивая кожаной папочкой, замечает Серей Борисович.

– Снова прошу прощения за ожидание, Вы можете пройти на прием, – тут же находится секретарша нашего Взяточника.

– Отличный сервис, – ухмыляюсь я, прикидывая размер упакованных в средней глубины декольте достоинств секретарши и останавливаясь на четвертом.

– Можно было и пораньше проснуться, – фыркает Сергей Борисович и уверенно проходит в кабинет Взяточника.

После короткого взаимного приветствия Взяточник начинает допрос. Я бы назвал это именно допросом, так как тон и манера формулировать вопросы у этого лысеющего дядьки лет сорока пяти от роду с родинкой на лице и тонкими, нервно подергивающимися губами, не предрасполагают к равноправной беседе. Создается ощущение, что он пытается отговорить нас от нашего нелицеприятного поступка.

– Итак, Вы уверены, что не будете обсуждать условия контракта? – интересуется Взяточник.

– Все, как было в первоначальном варианте. Для нас нет смысла что-то менять.

– Уверены? Этот вопрос, в случае, если мы сейчас договоримся, будет решаться за сутки, и отменить ничего не выйдет. Договор, отгрузка, рассрочка.

– Если вопрос не решится именно так, то нам не о чем говорить.

Я начинаю ощущать себя лишним на этом празднике жизни, и моя роль – роль контролирующего технические вопросы консультанта, – выглядит нелепо и бессмысленно. Все, что решается здесь и сейчас, было подготовлено мной еще три месяца назад, производство и логистика уже получили указания. И вот теперь, из-за спонтанного решения одной шишки в торговой сети отказать нам, мы вынуждены заносить Взяточнику, чтобы не потерять весь тот товар, который был подготовлен к реализации в этой торговой сети . Разумеется, по версии самого Взяточника, инициативу перекрыть нам кислород проявила одна важная дамочка, но проверить тот факт, что не он сам спровоцировал конфликт, не представляется возможным. Остается только играть по правилам.

Cut & Kickback!

Every day!

– Железнова будет сопротивляться. Интересы «Мираторга» могут сходиться с ее личными – во всяком случае, по проценту выкладки. Вы это понимаете?

О да, Железнову я помню хорошо. Жирная тетка с вечно прищуренными свинячьими глазами-бусинами. Руководитель отдела контроля мерчандайзинга сети. Этим своим хитрым взглядом она уже на переговорах вытаскивает у тебя из кармана заветный конвертик, но диалога о сумме избегает категорически. Так что, Взяточник, возможно, переживает не зря.

– Мы понимаем, что Ваш голос решит вопрос в целом. Если это не так – опять же, мы ошиблись кабинетом, – парирует Сергей Борисович.

– А почему Вы, собственно, сейчас задаете эти вопросы? – решаю поинтересоваться я. – Вы понимаете, что техническая сторона уже не будет меняться, и все расписано?

– Я Вас умоляю, – вздыхает Взяточник. – Не считайте себя первыми и последними, кто приходит ко мне с такими вопросом. Мне важно понимать, что мы говорим об одном и том же. Я беру на себя ответственность.

– А мы обеспечиваем окупаемость этой ответственности, – отрезает Сергей Борисович и кладет на стол рядом с собой свою неприметного вида папку т открывает молнию. – Коней на переправе не меняют, вот что важно. И вот еще, – достает из папки плотный свежий журнальчик с логотипом «Дриминг Трейд» на глянцевой обложке, – возьмите, пожалуйста, наш новый каталог продукции. Ознакомьтесь с новинками ассортимента.

Каталог, будучи и так плотным на вид, еще и уплотнен примерно на тридцать-сорок крупных купюр.

– Вы понимаете, что кроме меня, об этом будут знать еще три человека?

– Безусловно. В содержимом все учтено, – спокойно отвечает Сергей Борисович, хотя я на его месте уже вскипел бы от странных манер и выражения лица Взяточника.

Я почему-то думаю о том, что Сергей Борисович с этими его тонкими усами похож то ли на разжиревшего ДиКаприо, то ли на Марлона Брандо в образе дона Вито Корлеоне. Что-то в этом духе. Взяточник поглядывает на меня, пока они с директором перекидываются еще какими-то формальными фразами, из которых я тщетно пытаюсь уловить технические детали. Потом появляется несколько вопросов ко мне, и я безупречно отвечаю на них, оперируя конкретными цифрами и доводами, без каких-либо шпаргалок. Когда наш взаимный интерес окончательно иссякает, процесс подходит к концу.

– Рад, что мы друг друга поняли по содержанию. Объему содержания, – вздыхает Взяточник, вроде как нехотя передвигая каталог ближе к себе.

Урок первый. Наш дядька понимает, что служба безопасности торговой сети может сделать с ним за эту его предприимчивость. Мне кажется, руководство сети, в принципе, и принимает факт взяток в счет будущих поставок и текущих откатов, и осознает возможность таких операций, как ни крути. Но чисто для формы, конечно, периодически происходят показательные казни. Поэтому, наш Взяточник не допускает упоминания в телефонных разговорах, деловой переписке и даже разговорах с глазу на глаз в кабинете без видеонаблюдения не то, что точных цифр, но и самих фактов того, что кто-то получает какие-то деньги. Еще мне кажется, что он уже настолько привык иносказательно выражаться в вопросах получения денег, что и об официальных транзакциях со стороны партнеров и сети говорит также витиевато и неопределенно. Вот как можно легко вычислить Взяточника.

В какой-то момент, и меня, и Сергея Борисовича – во всяком случае, так мне кажется, – начинают терзать сомнения насчет того, не соскочит ли наш Взяточник. Так он мнется. Но он же солидный, серьезный деловой – если не сказать, что номенклатурный, – мужчина в светло-синем деловом костюме, и он слов на ветер не бросает. Сказал, что возьмет на лапу за представление и гарантию продвижения наших интересов – и возьмет. Не менять же коней на переправе, действительно.

Урок второй. Занятно, что при всей осторожности и рассудительности Взяточник, во-первых, принимает гарантийный взнос прямо у себя в кабинете, а во-вторых – не упоминает даже полунамеками о договоренности с процентом отката от последующих закупок. А процент этот есть, об этом я знаю точно. Об этом мы трое – я, мой босс и Взяточник, – знаем точно. Но это длинные деньги, понимает Взяточник. А в каталоге – деньги короткие, своего рода обеспечение этого негласного контракта, хотя все мы знаем и то, что они будут обеспечены избыточным процентом в ходе закупок. Вот как можно легко поймать Взяточника на банальной жадности.

Взяточник берет каталог, открывает первую страницу, бубнит «Спасибо, если что-то еще заинтересует – я Вам сообщу», кладет каталог в свой портфель и передача считается состоявшейся. Мы выходим из офиса Взяточника с одной лишь папкой. И он выйдет с одним лишь своим портфелем. Все вполне обыденно и просто. Impeccablement.

В ожидании поезда, мы с директором около получаса сидим в ресторане. Он потягивает коньяк и молчит, а я маленькими глотками поглощаю пустую кока-колу. После приторного и вязкого разговора с Взяточником алкоголь в глотку не лезет. Звучит уведомление об открытии посадки.

– Твари, – многозначительно констатирует факт Сергей Борисович, и мы уходим. Впереди четыре часа уныния.


Пожав руку своему боссу, я отправляюсь в машину и, руководствуясь инстинктами и рефлексами, словно зомби, добираюсь до дома. Упаковав в себя пару стаканов Dewars, прохожу водные процедуры и ложусь спать.

Через какое-то время слышу звонок мобильника, превозмогаю себя, встаю и поднимаю телефон со стола, но оказывается, что звонит не он, а чей-то чужой. Кажется, снизу. Долбанные огрехи в шумоизоляции. В новостройках такого быть не должно. Или у этого недоумка мобильник подключен к аудиосистеме и орет на всю квартиру или даже на весь подъезд?

Жуткая усталость отвечает «Мне плевать», и я возвращаюсь на свою двухместную постель, в которую сейчас не помешало бы добавить какую-нибудь симпатичную и абсолютно голую девицу для антуража. Завтра тяжелый день. Почему-то мне кажется, что он будет именно таким.


Среда


День в офисе проходит тошнотворно. Начиная со вчерашнего вечера, я ненавижу всех, кто меня окружает. Стас привел ко мне двоих претендентов на позицию Васильева, и одного парня я был готов взять за одно лишь то, что он хотя бы был в курсе, какую работу ему предстоит выполнять. Другой – пришедший до него, – вообще пришел с нулевым опытом из института со специальности «Менеджмент», да еще и с сертификатом школы бизнеса, и я едва удержался от того, чтобы сообщить ему, что лучшей вакансией для него будет «Кассир в МакДоналдс», и так будет до тех пор, пока он не поймет, что научили его в институте только набирать текст в «ворде» и скачивать курсовые из интернета, и не начнет приобретать реальный опыт. Но я всегда предельно вежлив, и вместо этого я сообщил Стасу, что он забыл указать – кандидатов без опыта мы не рассматриваем. И еще – пора дать втык кадровикам, пропускающим этот ученый сброд в мой офис.


Вечером мы с Алиной идем-таки в кино. Ее распирало от желания сходить на модный фильмец «Пятьдесят откровений куртизанки», ведь она уже прочитала то ли три, то ли пять книг для домохозяек, по которым сняли этот убойный киношедевр. Разумеется, фильм оказывается полнейшим убожеством, игра актеров оставляет желать лучшего, а реплики, кажется, писал озабоченный ПТУшник-слесарь, пересмотревший «Связи» и «Унесенных ветром». Но самое удивительное в этом всем даже не то, что зал практически полон. Самое удивительное – все вышеперечисленные недостатки я смог рассмотреть уже на пятой минуте фильма. На пятой минуте! Что делать в такой ситуации? Улыбаемся и машем.

Когда-то я ходил в кино, чтобы посмотреть новые фильмы. Но то ли нынешний прокат скатился в серийное дерьмо, то ли во мне что-то поменялось, и теперь я просто дремлю, иногда улыбаюсь спутнице, жму в ответ ее тонкую ручку и изредка таращусь в мобильник. В действительности, я с гораздо большим удовольствием посмотрю кино дома, на широкоэкранной плазме и без воняющих дешевым парфюмом соседей-гопников, причем это будет приличный фильм, а не слабоумная комедия с рекламой дешевого российского бухла и не очередной «загадочный триллер», суть которого ясна уже с десятой минуты просмотра. Более того, дома я в любой момент, передумав смотреть, могу поставить на паузу и жахнуть свою девушку или просто сходить пописать, после чего снять с паузы и смотреть дальше. Здесь же я сижу в окружени неудачников и старых дев только лишь потому, что Алина прется по таинству кинозала и считает, что поход в кино – это достойный способ поддерживать киноиндустрию, ведь авторам фильма нужно получать деньги, иначе кино загнется. Она так и сказала тут недавно. Я постарался сдержать смех и ответить что-то вразумительное, но и ежу понятно – киноиндустрия уже загнулась к чертям собачьим. Причем довольно давно. Подавляющая часть коммерческого продакшна – просто жалкий мусор и обсасывание уже давно переиначенных по-всякому идей. Американские комедии, раньше радовавшие циничностью и безбашенностью, стали, как под копирку, бессмысленными подборками юмора типа «скажи «жопа» или «сиськи», и зритель твой», а русское кино так и не смогло выйти даже не уровень своих же двух-трех более-менее достойных образцов. Связано это с тем, что в этой стране у тех, кто имеет деньги, отсутствует талант, а у тех, кто действительно талантлив, никогда не будет денег. Мы – нация прагматичных скотов, несмотря на нашу «задушевность» и «единство в беде». Все это единство – показуха, смазанная спиртовыми растворами разной крепости и ароматизации, не более того. Для нас благополучие – это хлеб, золото, нефть, меха. Духовность этой нации – на уровне единства для продолжения рода, животной системы, в которой мнение свободной личности – всего лишь галочка в анкете обвиняемого в растлении духовности. Мы никогда не будем ценить творческий потенциал, потому что, кроме единиц классиков и отдельных – и то, в большинстве своем, гнилых и продажных, – творцов прошлого века, у нас нет никого, кого мы уважали бы и могли поставить на одну планку с Ноланом, фон Триером, Скорсезе. Мы нынешние – просто не знаем, что такое гордиться своими творцами, потому что нас в этом мире представляют те, кто сели на подсос к большим бабкам и назвали себя истинными профессионалами и – что более важно, – творцами.

В зале загорается свет, и я на секунду или две теряю ориентацию в пространстве. Меня выбрасывает из задумчивости, и я вижу улыбку Алины, слышу ее «Шикарная концовка» и отвечаю «Рад, что тебе понравилось», и мы уходим из зала, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы добавить «Шикарная концовка – это когда на сиськи и на лицо одновременно».


Но, надо отметить, этим вечером до шикарной концовки тоже доходит. В том смысле, что сегодня Алина повеселее, болтовни за ужином в ресторане больше, да и желания секса у нее заметно прибавилось. Вот только для меня этот секс проходит безвкусно и уныло, хотя я и стараюсь включиться и имитирую страсть и похоть.

Что-то в этой среде не так, думаю я, попивая ледяное шампанское и глядя на район с высоты двадцатого этажа, где располагается однокомнатная квартира Алины. Таунхаусы, запрятанные в колодце из высоток, вызывают у меня истерическую улыбку, и я, допив «шампунь», оставляю бокал на столе и ухожу спать.

Что-то в этой среде не так.


Четверг


Это утро выдалось напряженным с самого моего пробуждения. Алина сильно торопилась куда-то – я, кстати, так и не понял – куда, но тенденцию поддержал, – и сочла своим долгом каждые пять минут действовать мне на нервы соответствующим напоминанием.

Чтобы выглядеть не особо раздраженным и заодно защитить глаза от слишком яркого солнца, я нацепил солнцезащитные очки. Благодаря этому однообразный мир питерских дорог стал еще более печальным. Я подъезжаю к парковке около офиса, чтобы занять свое законное место и выдвинуться на новые трудовые подвиги, но въезд на паркинг мне перекрывает бомж в огромной потрепанной куртке и бесформенной дырявой зимней шапке-ушанке. Завидев меня и отреагировав на сигнал дальним светом, он начинает махать руками, а потом подходит к водительской двери и что-то бормочет, показывая наверх. Зимние перчатки на его руках настолько изношены, что клочья от них при взмахах болтаются в стороны, но мне даже кажется, что это скорее клочья гниющей плоти пальцев бомжа, и от этого его жесты кажутся еще более мерзкими. Я опускаю стекло, но это не помогает получить больше информации – речь бомжа остается настолько же понятной, насколько она была таковой при ее полной изоляции. Я смотрю вверх – туда, куда тычет своим лохматым пальцем этот товарищ, и мне хочется улыбнуться, но губы не растягиваются. Смотрю на самого бомжа, и это заставляет его прекратить тыкать в небо и стыдливо опустить взгляд. Кажется, презрения в моем взгляде достаточно, чтоб его можно было заметить даже сквозь плотные солнцезащитные очки, и я заезжаю на паркинг, одновременно поднимая водительское стекло легким касанием кнопки.

Когда я выхожу из машины, бомжа уже уводят молодцы из службы безопасности офисного центра, и начальник смены, суетливо бормочущий что-то по рации, проходя мимо меня, сухо произносит «Извините, Эдуард Юльевич», и я так же сухо пожимаю плечами.

Мне пора тонировать машину «в ноль», ведь номера за это все равно уже не снимают, а по «пятихатке» я готов платить хотя каждую неделю, лишь бы никакие животные не залезали своим взглядом в мой салон.


Первый мой визит на сегодня – в собственную студию компании, располагающуюся прямо под офисом. Именно здесь снимаются рекламные ролики прогрессирующей бредовости, заставляющие людей помнить, кто на рынке хозяин и считать, что он обкурился чего-то синтетического.

Выхожу из лифта. Дверь справа от входа на студию приоткрыта. Смотрю на нее и хмурюсь, будто кто-то, кроме камеры наблюдения, на это обратит внимание. За этой дверью прячутся наши компьютерная графика и видеодизайн. В сущности, эти ребята могут дописать и дорисовать многое, что не успеют сделать местные дизайнеры и кинематографисты, чтоб доблестный коллектив креативной среды не свихнулся как-нибудь ночью во время аврала перед очередной плановой рекламной кампанией.

Прикладываю карту к сенсору около двери и под мерзкое «Добро пожаловать» из динамика захожу в студию.

Наш штатный режиссер Серж Михалян – бывший режиссер театра в одном из Зажопинсков, – трудится в поте лица. Что-то разъясняет актерам, играющим в замысловатой постановке, которую я даже не пытаюсь понять. Когда я подхожу, Михалян как раз заканчивает давать ценные указания.

– Больше счастья, суки, больше счастья, а не этого говна, понятно?!

– Мастера слышно за километр, – замечаю с улыбкой.

– О, здравствуй, дорогой. Устаю я, скоро на пенсию, ей-богу, – Михалян протягивает руку, которую я крепко, по-мужски пожимаю; но его рукопожатие все равно крепче – как у грузчика.

– Э, нет, ты мне еще пригодишься. Укладываемся по срокам в новую кампанию?

– Эдик, – Михалян разводит руками и шумно, рывком опускает их себе на бедра. – Я не вижу тут человека, которому надо задавать такой вопрос.

– Красавец, – демонстрирую в ответ поднятый большой палец, хотя иногда за манеры Михаляна хочется показать ему средний.

– Мифологию и первый вариант по снекам я уже передал твоему заму, – вытаскивая из смятой пачки сигариллу и торопливо засовывая ее в рот, бормочет Михалян.

– Одобряю. Ладно, Стас с тобой свяжется после совещания.

Михалян быстро раскуривает «данхилл», смотрит в сторону сцены и молча кивает, а я зачем-то тыкаю в него пальцем в стиле «deal with it». На второй, дальней площадке, куда случайно падает мой взгляд, группа второсортных актеров изображает полноценную семью, еще пара таких же изображает деловых мужчину и женщину, а третья группка – молодежную компанию. Они отыгрывают что-то на синем фоне.

– А это у нас что за проект? – интересуюсь у Михаляна, который едва не подпрыгивает от звука моего голоса – видимо, решил, что я уже ушел.

– А, это Сергей Борисыч накинул заказ. Почему-то напрямую, я так прочухал, что это его какой-то кореш попросил сделать. «Парамаунт Нева», не слышал?

– Нет еще.

– Да, обычная торгашка, типа «Заневского каскада» или «Международного». Десятиэтажный торговый и офисный центр. Только с ним еще сливается вторая литера – жилой дом, новостройка. Там типа уже все отстроено – развлекуха, инновации, модернизации, понимаешь, да?

Обещаю себе узнать об этом проекте. Что-то в нем меня смущает. Формы здания, линииокон. Пару раз машинально киваю и ухожу.


Если кто-то со стороны посмотрит на двухэтажную махину компании и сведет ее с теми крупицами, по которым собираются ее прибыли, у него наверняка появится ряд вопросов. Во-первых – зачем это все, ведь можно свести все лишние расходы к экономии на офисе, на отделах, на трудоустройстве и, как следствие, на налогах? Во-вторых – а что будет, когда продажи упадут?

Мне задавали эти вопросы не раз люди, работающие как в более крупных компаниях, так и в мелких фирмах – знакомые, друзья. Поначалу я пытался объяснять по пунктам, но потом понял, что все это бесполезно. Менталитет некоторых людей в принципе не приемлет глобальных суждений. А суть сводится к тому, что выполнять поставленные руководством масштабные задачи «Дриминг Трейд», на сегодняшний день, может только будучи целостной системой. Это касается и многих других компаний, но не все это еще поняли, подсев на иглу экономии на всякого рода аутсорсинге. Аутстаффинг и плановое сотрудничество по сегментам сделали рынок крепко взаимозависимым, сплотили его, но они же накинули петлю на шею каждого стремящегося к развитию предпринимателя. Стоит рухнуть трем-четырем деловым связям, на которых держится курс компании и под которые заточен ее бюджет, и все – большую часть проектов придется начинать заново. А ведь лучше быть тем, от кого зависят, чем наоборот.

Если кто-то считает, что выкуп производств, своя студия и полный цикл маркетинговых мероприятий без сторонних услуг – это избыточные затраты, то я, в свою очередь, удивляюсь тому, как руководство, будучи стремящимся к независимости и свободе от аутсорсинга и – свят-свят-свят – фрилансеров, могло так долго терпеть BTL-агентство у себя на шее. Возможно, где-то в глубине сознания директора, выкладка товара на полки, протирание этих полок, инвентаризации и поиск просроченных остатков выглядели столь грязным делом, что его надо было вынести из делового сектора компании. В этом случае, надо было бы еще и пристроить к каждому кабинету отдельную клининговую компанию, но об этом, к счастью, побеспокоились в администрации бизнес-центра.

Но на самом деле, склоняют чашу весов в пользу собственных студии, мерчандайзинга и промоушна все те же финансовые причины. Как бы ни хотелось объяснять все это великолепие уровнем достоинства компании, главная причина существования этих отделов – их возможность получать заказы со стороны и приносить дополнительных доход этими внешними контрактами. Студия, дизайн и маркетинг «Дриминг Трейд» под моим чутким руководством работают, помимо самой компании, на уйму сторонних заказчиков. Глядя на весь этот механизм, я иногда ощущаю неприкрытую гордость за то, что не струхнул и разгреб-таки авгиевы конюшни, доставшиеся мне от предшественника. Оно того стоило. И поэтому я с чувством собственного превосходства захожу в зал презентаций, где уже готовят демонстрационный показ новых роликов по промтоварам и фуд-направлению.

Ребята, пишущие сценарии рекламных роликов и разрабатывающие концепции кампаний, всегда вызывали мое восхищение. Я никогда не был глубоко увлечен в эту часть маркетинга – мои таланты со временем стали всецело обращены к менеджменту, к управлению теми, кто творит все это безобразие. Но в чем я уверен, так это в том, что маркетологи и верные их адъютанты дизайнеры и сценаристы творят массовое сознание и торговлю во всем мире. Работяга на производстве создает реальный продукт с реальными качествами, но даже на приличной должности мастера смены или вроде того, он получает копейки по сравнению с теми, кто заворачивает этот продукт в симпатичный фантик и наделяет его магическими свойствами, столь нужными потребителю. Сделай конфету ценой в двадцать копеек, оберни ее в правильный фантик и сними грамотный ролик (что, конечно, повысит себестоимость еще на два-три рубля, ну да бог с ним) – и смело продавай за двадцать рублей. Вот в чем истинная магия brand management.

– Ребятки, готовность три минуты, ага? – оповещаю всех, усевшись в кресле и любуясь на завершающих последние приготовления участников моего дружного до рвоты коллектива.

Мой взгляд приковывает высокая, почти от пола до потолка карта Питера. Возможно, в чем-то я погорячился насчет Москвы. Возможно, нет. Но ведь этот Город На Неве – тоже еще та яма. Клочок болотистой земли на берегу водоема, только и ждущего шанса, чтобы смыть весь этот круглосуточный бизнес-инкубатор, покрываемый культурной ценностью измышлений стареющих алкашей из дворов-колодцев и многомиллионными реставрациями соборов, в которые приходят попросить прощения у высшей силы, чтобы начать коллекционировать грехи сразу же по выходу. Но, с другой стороны, кто безупречен, и где стоит безупречный город гармонии? Разве что, в другом измерении пространства или типа того.

– Мы готовы, – уныло сообщает мне Женя Скворцова, машинально поправляя короткие светлые волосы.

Видать, не выспалась. Обычно она гораздо бодрее. Женя – руководитель направления рекламы. Моя левая рука, так сказать. На доклады художников не ходит принципиально – как и меня, ее тошнит от этой своры, но у меня философское отношение к этому делу уже сложилось, а у нее пока не успело. По принципу левой руки – так как я тоже правша, как и генеральный, – находится в формальном подчинении Стасу, как старшему заместителю. Стас об этом, правда, только догадывается, так как большая часть стоящих хоть сто рублей вопросов приходит от Жени напрямую ко мне.

– Итак, – начинает доклад Женя, – «Дриминг Трейд» запускает новую рекламную кампанию. В ней будут задействованы как промгруппа – раздел «Средства для обуви», так и фуд – базовые полуфабрикаты из курицы и новые снеки бренд-пакета «Freedom Wings». Подробный отчет в этой папке, – Женя аккуратно указывает на папку, грамотно подложенную мне под правую руку.

– Отлично. Стартуем по видео, – командую я. – Варианты для совков и нищих регионов готов?

– Да, он входит в презентацию, – Женя подает знак своему атташе, верно дежурящему на макбуке с проектором.

– Смотрим тогда, – пожимаю плечами, и тут же на экране проектора появляется изображение тестового экрана.

Первый ролик является типичным образцом тупой линейной рекламы. Семья, ужин, улыбки и радость – и все это – благодаря нашим полуфабрикатам. Бурные овации, и все в этом духе. Манера явно слизана с роликов «Роллтона», где люди в огромных домах на ужин едят бич-пакеты, но визуальный ряд безупречен, и он точно будет бросаться в глаза обитателей глубинки, заставляя запоминать требуемую цветовую гамму и бренд. Полный ребрендинг категории в ближайшие года полтора в мои планы не входит, так что это надежное и долгосрочное вложение. Конечно, даже для интеллектуального большинства метрополий этот вариант слабоват. Здесь люди жестче, лучше закалены психологически и уже не верят в какой-то процент сказок о семейном благополучии, достигнутом благодаря покупке коробки куриных котлет. Заметьте – именно в какой-то процент сказок, ни в коем случае – во все сказки. Разумеется, механизм эксплуатации dolce vita никто не отменял, но если уж тратить ресурсы на рекламу и дорогущее эфирное время, то с умом и ради результата, а не ради устаревших понтов.

– Впишется, – лениво отзываюсь я. – Промгруппу в студию.

– Секунду, – кивает Женя; вид у нее действительно уставший, аж на жалость пробирает.

Мне экстренно нужно сдать в ремонт кофеварку. Конечно, можно купить и новую, но лишние сорок тысяч на дороге не валяются, а ремонт всяк выйдет дешевле. И в кого я такой жмот, интересно? Не в маму ли?

Черт, она же ждет ответа по этому Дню Рождения или типа того.

Следующая запись – такой же не вызывающий эмоций ролик на тему средств по уходу за обувью.

Когда я пришел работать в «Дриминг Трейд», мой мозг поразило стрелой отчаянного непонимания. Я долго стеснялся спросить – зачем человеку, выкупившему пищевое производство, работающему с каналом пищевой продукции, наладившему дружественные связи с поставщиками пищевого сырья и оборудования для пищевой промышленности и вкладывающего средства в поддержание порядка по санитарным документам и проверкам на пищевом производстве выкупать еще и завод по производству всяческих ядохимикатов для чистки обуви и одежды? Ответ я нашел сам, немного позже. Причем, как оказалось, я его уже знал еще с момента выпуска из института. Все оказалось до обидного бесхитростно.

Нет никакого значения, чем торговать. Если тебе приносят прибыль женские гигиенические прокладки – торгуй ими. Приносят прибыль конфеты и печенье – торгуй, торгуй и проси добавки на полках. Приносят прибыль жидкости для биотуалетов – торгуй днем и ночью. Специфика товара вообще никак не влияет на решение вопроса – торговать им или нет. Влияет только результативность торговли по бизнес-плану – вот на нее специфика воздействие оказывать может, да и то – смотря какой подход к продажам исповедовать. В сущности, только малолетняя пигалица, которую ты склеил в клубе, расстроится, узнав, что ты торгуешь не нефтью и золотом, а туалетной бумагой, но когда ты посадишь ее в свою кожаную шлюховозку за четыре миллиона и отвезешь в свою двухсотметровые апартаменты для случек на Крестовском, и она об этом напрочь забудет.

– Отлично. У меня замечаний нет, – я дважды хлопаю в ладоши, вроде как одобряя работу креативщиков и усиленно делая вид, что просмотрел все одним глазом, думая о своем; разумеется, в действительности я следил за каждой секундой показа и нашел пару недочетов, но они не стоили переработки всего ролика. – Работаем дальше.

– Основная программа по «фуду» или по «промгруппе»? – интересуется Женя, и на последнем слове кажется, что она вот-вот откинет копыта.

– Давай, для разнообразия, по обуви.

Первый ролик довольно ординарен, и у меня уже есть замечания по визуальному ряду. Сюжет примитивен, но забавен. Мужик собирается на свидание. Готовит цветы, костюмчик, одеколончик. Крупным планом показано то, как старательно он натирает свои туфли губкой, по дизайну упаковки откровенно напоминающей SALTON. Довольный результатом, он – уже в следующей сцене, – звонит в дверь своей избранницы. Она открывает с радостной улыбкой, но потом ее взгляд падает на туфли, а там – о, ужас! – потеки, разводы, да еще и швы все разнесло, а ступни опухли. Взгляд – уже суровый, – на суженого-ряженого – и вот, он уже уныл и безрадостен, цветы мгновенно вянут, и дверь перед ним захлопывается навечно. Далее – чистка обуви уже нашим средством, счастливое лицо вышедшего на улицу обладателя туфель, и сочная блондинка, заглядывающаяся на него – очевидно, влюбленная с первого взгляда. Приятно то, что исполнение вышло не костным, лишенным патриархальной ограниченности – ведь большинство покупателей товаров FMCG у нас женщины, и мужик в правильно начищенной обуви, за которым следят взглядом модели – отличный фиксирующий образ как для самих мужиков – в меньшей степени, – так и для их домохозяек. Сначала они все усмехаются над тупостью таких роликов, а потом, уже в гипермаркете, шальная мысль – а вдруг?! – заставляет их все же взять именно эту коробку, а не соседнюю.

Здесь нечего особо сказать, и после ряда моих коротких замечаний – к визуальному ряду и саундтреку, по которым достаточно будет работы композитора и специалистов по видеомонтажу, – просмотр продолжается.

Пока Женя проверяет корректность версии видео на подачу в презентацию, я отпиваю приготовленный в начале презентации, а обнаруженный мной только сейчас кофе и вспоминаю бомжа, любезно встретившего меня сегодня на парковке. В моей голове рождается странная, смутная мысль.

Полет. Почему полет?

Бомж, тыкающий в небо. Что он там увидел? Слабый, беспомощный, уродливый и тупой баран той или иной социальной категории – что есть высота, что есть полет к этой высоте для него? Свобода? Беспечность? Ползающий считает полет делом, не требующим усилий. Птица для него – порхающая сонная тварь, а не комок мышц, выживающий и летящий куда-то по нужде. Полет – это свобода от необходимости ползать. Свобода от временных затрат, свобода от любых обязательств. Экспресс-стиль. То, что нужно для быстрой еды и быстрой бытовой химии.

– Тематика всей грядущей кампании – полет, – замечаю я тоном, который подразумевает, что все должны взять сказанное на карандаш.

– Следующий ролик как раз с этим мотивом, – Женя стала несколько бодрее; кажется, она тоже успела попить кофе у меня за спиной.

А про мой мне никто даже не сказал. Порочные твари – подсидят, и не заметишь.

Следующий ролик уже лишен бытовухи и обыденности. Много света, полет, шикарная блондинка, плывущая сквозь облака, и ее сандалии, легкая потертость на которых вынуждает ее спуститься ниже. Но стоит ей воспользоваться доставленным ей на облачке средством для восстановления поверхности кожи нашей торговой марки, как силы к ней возвращаются, и полет ее становится выше, а улыбка шире. Вот они, до восьмидесяти процентов потребления FMCG, вот их счастье. After-shot демонстрирует подмигивающую девчонку, усиливая эффект счастья, получаемого от использования продукта.

– До слез, – этот ролик оказывается достойным трех моих хлопков в ладоши.

– Такими темпами, Саша и Михалян уедут в Голливуд. Что нам тогда делать? – пытается выдавить из себя сараказм женин ассистент.

– Окей, очень зрелищно, – замечает Стас. – Только тут вышла то ли богиня, то ли нимфа – черт пойми, что.

– А я считаю, элементы костюма и краска на лице хорошо сошлись. Очень нежно, изящно. И двигается эта девочка прекрасно, благодаря чему процесс ухода за обувью у нас превратился в сказку, – тоном истинного гурмана отвечаю я.

– Ага. И у нее слишком быстро появляется полировка на сандалиях, – вздыхает Женя; я до сих пор не понимаю, какого размера у Жени сиськи – третьего или второго; в любом случае, она одной ногой замужем, и узнать это достоверно – без пушапов и ваты, – не представляется возможным. – Ну, и образ – мне вот тоже кажется – слишком намешанный, странный.

– Да ну, не переживай ты, Женечка, это же материал для целевой аудитории, для которой нет разницы между гиеной обыкновенной и гееной огненной. Подача продукции есть – значит, миссия выполнена. Продано! А саундтрек, кстати, скинь мне отдельно, я поставлю на мобильник.

– Не всегда понимаю Вас, Эдуард Юльевич, – вздыхает Стас.

– Ставишь под сомнение?

– Нет, просто советую.

– И что советуешь?

Стас, я ведь и надавить могу, ага?

– Пересмотреть другие варианты, в других обработках.

– Стас, ты же у нас заместитель по продажам и общей координации, не так ли?

– Эм…

– Ну, так вот – продавай и координируй. По промо твоя функция – сугубо рекомендательная. И я тебя услышал.

– Я стараюсь оптимизировать процессы, – щеки Демчука краснеют; по крайней мере, одна покраснела точно.

– Ясно, – киваю. – Погнали по фуду. Сначала основной ассортимент, потом снеки.

– Минутку, – бодро откликается Женя и идет к проектору, чтобы что-то там проверить.

В чем я уверен, так это в том, что Женю взбодрило не только кофе, но и то, как я отшил Стаса с его заумными энциклопедическими домыслами. У парня степень магистра, и это сказывается на его частых попытках обратиться к теоретическому первоисточнику в то время, когда надо ковать железо, не отходя от кассы. Иной раз, диву даешься тому, как у этого быдлана может быть ученая степень. Но потом вспоминаешь о том, что наличие высшего образования – лишь формальное требование компании, поскольку не получить его в наше время может только конченый мудак. В университетах столько умственно отсталых, которые правдой-неправдой закрывают сессии хотя бы на тройки, а то и успешнее, что оправданию отсутствию диплома нет ни для кого. А должности, в любом случае, дают исходя из заслуг, а не из образования. Во всяком случае, в моем штате. И Стас свое место, опять же, правдой-неправдой, а заслужил. При всем этом, меня частенько раздражает его стремление сомневаться в базовых ценностях. Иногда мне кажется, что он намеренно, демонстративно пытается войти в конфронтацию со мной хотя бы по мелочи, дабы продемонстрировать свою профессиональную значимость и отсутствие раболепия. Но, по сути, он просто сомневается.

Сомневающиеся, не уверенные в чем-то люди – лучшие объекты для слабоумного старческого движения, представителями которого можно считать миллионы индивидуумов – от Задорнова до рядового кухонного бойца Васи. Люди, которые сомневаются, платят деньги для того, чтобы им рассказывали, как нужно жить – без цивилизации, техники, рекламы на ТВ и так далее. Люди, которые считают, что все смертельные болезни – далеко не все из которых производит цивилизация, – лечатся компрессом с мочой и молитвой, и не способны оценить медицину современной цивилизации, зато бранящие власть за реформу здравоохранения. Люди, которые считают, что будет лучше, если государство будет платить телеканалам и радио за развлечение масс песенками и кино, а то и медийщики будут работать за батон, за идею – ведь задорнистам и невдомек, что оборудование, эфир, персонал – все это стоит реальных денег – денег, которых обывателю, сидящему на концерте Пугачевой в теплом бабушкином свитере, просто никогда не увидеть. Сомневающиеся – не всегда мыслящие. Часто это просто недоумки с огромными карстовыми пустотами в рельефе мозга, и заливать в эти пустоты можно все, что заблагорассудится агитаторам маразма, делающим приличный гешефт на этой вотчине. Плюс в наличии этих самых сомневающихся – они покупают – много и часто, часто без ведома собственного рассудка. Минус – под легкой агитацией конкурента они могут сомневаться перед покупкой. Все вышеуказанное уж точно никак не совместимо с полезностью маркетинговой трудовой единицы.

Но, успокаиваю я себя, Стас-то сомневается, скорее, для гонора и еще – для демонстрации работающей мысли. Поэтому, от него ожидать серьезных подстав пока не следует.

Следующий ролик поднимает ряд вопросов уже со вступления. Дамочка – по контексту – абсолютно обнаженная, но в кадре только приличествующие части тела, – сначала коробкой наших полуфабрикатов, а потом и самой куриной котлетой в панировке проводит по этим самым частям. Контекст подразумевает, что не только по ним. Через несколько коротких шотов с кадрами этого действа нам демонстрируют тарелку с готовой сочной куриной грудкой в панировке и слюнообразующим гарниром, а затем и мужика, открывающего дверь в абстрактную комнату. Его взгляд полон желания, и он облизывается. Телка всем видом показывает, что это на ее личный счет, но тут ее лицо резко становится удивленным, и в следующем кадре мужик с вилкой и ножом набрасывается на блюдо.

Ролик обрывается внезапно, без pack-shotов, как сырое демо. Я сижу, упершись в ладонь подбородком и пытаясь оценить увиденное.

– А Вам не кажется, что Сергей Борисович с такой первой половиной пошлет нас куда подальше? – не дожидаясь никаких комментариев, выдает Стас, когда показ завершается.

Я почесываю двумя пальцами щеку, пытаясь оформить впечатление от увиденного в обтекаемый текст.

– М-да, – начинаю формулировать мысль, – что-то Михалян в этот раз переборщил с постановкой. Кто сценарий писал?

– Начало авторское, – торопливо отвечает Женя.

– Спихиваешь ответственность с Саши? – я предельно серьезен.

– Нет, можешь проверить, – голос Жени становится тверже; что-то она точно хотела бы добавить, ну да ладно.

– На хер. И не первую половину, а всю запись. Женя – ты решаешь вопрос. Стас – на контроль – чтоб на следующей неделе я увидел полную переработку. С кого спросить за это убожество – я позже решу. Погнали по снекам, – не оставляю никому места для комментариев, потому что в ходе собрания уже достигнута точка, после которой меня все это действо начинает раздражать.

После шокирующего бреда ролика – ролика, созданного истинными профессионалами с профильным образованием, конечно, – мне необходимо лишний раз уложить в голове кое-какую информацию, и для этого я открываю заготовленный для меня экземпляр описания рекламируемого продукта.

Итак, мы вводит в рекламный поток уже вброшенный на рынок две недели как продукт. Это два варианта новых снеков – вяленые (то есть, готовые к употреблению) и требующие разогрева в микроволновке куриные чипсы. Тонкое дешевое куриное мясо, обваленное в копеечной панировке, уже продается по крайне интересным ценам, но должно стать хитом продаж. Brand essence продукта – молодость выбирает здоровье, спорт, секс – значит, никаких чипсов, грубого вяленого мяса и сухариков. Здоровая молодежь «Балтику-Девятку» и «Охоту Крепкое» закусывает только нашими снеками. В принципе, наличие в снеках курицы тоже номинально – отличить снек с птицей от снека из одной панировки будет трудно. Короче, идея проста до гениальности, а грамотный промоушн и действительно умело отшлифованный брендинг сделает эти снеки товаром года.

Ролик, на который я лично возлагаю основные надежды, стартует под бодрый ломаный ритм и простую синтетическую мелодию. В кадре – молодые телки, катающиеся рядом скейтеры и паренек в блеклой клетчатой рубашке, уничтожающий чипсы из пакета, дизайн которого до боли напоминает о LAYS. В мгновение ока, с хрустом очередного кусочка паленой картошки, прикид парня становится словно снятым с чернокожего рэпера – кепка, цепь с заметно сбитой позолотой, рваные джинсы в стиле «мама, прости, я обосрался». Телки ухахатываются над несчастным. Появляется спортсмен в спортивных штанах, майке, накачанный, подтянутый. Конечно, с пакетом наших снеков. Телки встают и рвутся к нему, раздвигая декольте пошире. В итоге – первый герой смотрит непонимающе на это все дело и в сердцах выкидывает чипсы. Второй – подмигивает ему и уходит, одной рукой держа за спиной телки пакет, другой – обхватывая обтянутую леггинсами ягодицу блондинки. Дальше – молниеносное приближение пакета, отделение его 3d-модели, ее переворот и pack-shot с логотипом на треть экрана.

– Бодро. Эффектно. Звук одобряю полностью. Есть недочеты по видео и кое-что по слогану, – последовательно проговариваю фразы, чтобы упорядочить их для себя самого. – Вообще, по-моему, лучше на роль шлюшки, которую хватают за попку, пойдет лохматая брюнетка. А блондинка – это у нас нынче ЗОЖ, славяне, национальная идея, долбославие – она как раз в спортивном стиле, поджарая. Ее надо сделать вторым позитивным образом. И цвета ее одежды поменять на брендовые. Надо подумать. Уточнить у Михаляна и его шоблы. Ясно, Женечка?

– Записано, – Женя действительно что-то там набирает в планшет; как бы это было не сообщение «вконтакте» ее парню – «Мой босс – мудак, забери меня пораньше».

– И надо поиграть еще с вкусовыми линейками, бюджет позволит сделать отдельный ролик на эту тему. И чтоб тоже все было ангажировано под новую национальную идею, антипатию к загнивающему западу – может, еще будем использовать это в следующей кампании, если не будет слишком рано. Вся гопота наша. Готовый сценарий я хочу видеть у себя на столе завтра с трех до пяти.

– Уже в разработке, – деловито отвечает Женя, снова тыкая пальцами в свой айпад; неужто она на связи со сценаристом? вот ведь до чего прогресс женского мозга дошел.

– Стас, – обращаюсь к сознанию давно молчащего Демчука, – на контроль. Если я вдруг уеду раньше – ты изучишь сценарий, сделаешь пометки, и в понедельник представишь мне.

– Принял в работу. Я только вот немного сомневаюсь насчет ориентированности этого ролика на целевую аудиторию.

– С чего бы? – Стас своей глубокомысленной репликой вынуждает меня повернуться и удивленно посмотреть на него.

– Ну, смотрите – окей, мы запускаем эту версию в эфир, и тут на нас падает всевидящее око Роспотребнадзора. И что тогда?

– А ничего. Эти вопросы ты мне оставь, благо не впервой, – усмехаюсь. – В чем еще ты видишь проблему?

Женя закатывает глаза и качает головой. Вижу, Стас ее нервирует и серьезно. Более того, это не единичный случай – зачастую у меня создается впечатление, что Женя засиделась на своем месте и ждет – не дождется своего cas de la chance, чтобы подсидеть любимого коммерческого к чертовой матери. Тонкость в том, что Стас слишком осторожен, чтобы повестись на ее провокации, и, зная это, она наверняка сходит с ума от безысходности.

– Я переживаю за реакцию общественности, письма в РПН и прочую муру. Энтео и прочий биомусор могут возмутиться, Вы понимаете? Да и потом, – Стас разворачивается лицом ко мне и так активно жестикулирует, что чуть не убивает наглухо стоящего рядом дизайнера, – в сюжете размыт как таковой product placement и размыт, как мне кажется, слишком сильно.

Я прерываю его элегантным жестом и начинаю обоснованный, корректный – как и подобает Эффективному Руководителю, – ответ.

– Черт, Стас, ты как первый раз замужем. Все, что ориентировано на относительно молодую аудиторию, вообще необходимо снабжать сиськами, попками и гламуром, а больше ничего тут придумывать и не надо. Заумь и линейный смысл в этой стране – только для старперов и конченых домохозяек. Но и последних, кстати, еще можно подловить на страсти к красивой жизни, а это… – делаю предлагающий жест, но не даю времени предположить, – сиськи, попки и гламур. А еще – национальная идея, славянский подъем, спорт. У нас тут православия больше, чем у ста пятидесяти Энтео. Вот когда бытовую химию в последний раз делали – ты видел, как функционировала промо-активность? Видел, на что давили?

– Конечно. Кастинг промоутеров тогда был титаническим. Но…

– Стас, ты подумай, прежде чем сказать, ой как подумай. У тебя, дорогой мой, слова стоят недешево, хотя тебе так и не кажется. У меня дороже, поэтому я и не хочу задерживаться на этом. Сиськи, попки и гламур, comprende?

– Ага, – голос Стаса звучит опустошенно. – Я вот иногда думаю…

– Аплодирую стоя. В твоем положении это само по себе подвиг. Но про христозников и Потребнадзор ты не думай, кстати – для этого служба безопасности и служба общественных связей есть – кстати, о птичках.

Стас старается не реагировать на мою колкость.

– Окей, с активистами проблемы нет. Но я вот думаю, что будем делать, когда публика пресытится этим всем, когда сексуальные и субсексуальные мотивации станут менее очевидны, менее функциональны?

– Дружище мой, – встаю и хлопаю Стаса по плечу и оставляю руку в уверенном захвате, – это случится только тогда, когда человек окончательно мутирует в совершенно другое существо. И ни нас с тобой, ни наших детей, ни даже внуков к этому времени уже не будет на матушке-Земле. А сейчас люди только становятся жестче, циничнее, и в этом им помогает с малых лет уродливое информационное пространство. А нам оно помогает делать меньшую дельту пошлости в рекламе, не опасаясь зацепиться за край. Так что расслабь очко, глобальные мысли тебя погубят. Все, я по делам.

– Окей, работаем в этом ключе, – пожимает освобожденными плечами Стас.

А я все думаю – сказать ему, как меня достал его «а-а-а-кеей» или пусть еще погуляет с ним в обнимку?

Долбанные американцы на каждом шагу. Как тут не стать сторонником национальной православной идеи?


Этим вечером все сопутствует моему аскетичному настрою. Алина уехала к маме в гости и заночует там. У них какие-то проблемы с ее отчимом, и я не горю желанием погружаться в эту тему, хотя и делаю вид, что внимательно слушаю ее подробный рассказ по телефону. По телевизору кто-то рассказывает о том, как Крым обогатит экономику страны, но для меня это всего лишь бегущая строка, ведь звук я не включаю. Рассказы про Крым сменяются рекламным блоком. Меня забавляют все эти бегущие картинки, в которых я не нахожу себя, потому что знаю, как их формируют.

Вообще, если внимательно, осознанно и абстрагируясь от самовнедрения в визуальный и звуковой ряд смотреть телевизор, можно заметить интересную закономерность. Я не встречал ее в теоретических источниках по рекламным технологиям, но провел несколько независимых осознанных опытов с просмотром разных ТВ-каналов. Так вот, в короткие промежутки времени – как правило, не более часа-полутора, – на абсолютно разных каналах простой, входящей в квартплату обывателя сетки вещания показывают программы, визуальные и звуковые компоненты которых совпадают по ассоциативным рядам. Например – по одному каналу показывают какой-то фильм со сценой в кафе, а по другому, в скором времени, в выступлении артиста или в ТВ-шоу или рекламном ролике упоминают о «МакДоналдсе» или «Бургер Кинге». И так постоянно, со стойкой прямой и обратной зависимостью. Далее – дословные повторения речевых конструкций с минимальной разницей по времени в совершенно разных по тематике программах на разных каналах. Что еще занятнее – крайне часто фраза на одном канале продолжается более или менее связным образом при переключении на другой. Хотя, последнее можно свести и к чистой случайности, черт с ним.

В конечном итоге, как я понял, вкупе с огромным количеством каналов идентичного, а иногда и аутентичного содержания эфира, это совмещение создает эффект просмотра одной единой программы обывателем, щелкающим пультом недостаточно часто для целевого просмотра рекламных блоков. Одна единая программа из эфиров, казалось бы, конкурирующих за рейтинг каналов зомбирует в короткие сроки мозг зрителя и вынуждает его – хочет он того или нет, – в какой-то момент начинать поглощать рекламное поле эфира. Это видится мне своего рода предохранителем от умников, выключающих на рекламе звук или переключающим канал в момент начала рекламного блока. Возможно, это лишь случайность – с социологами я на эту тему никогда не говорил, чтобы им не пришлось лишний раз «разумением своим смущать начальство», но такая схема выглядит вполне стройной и работоспособной, а главное – помогающей продавать. А что еще нужно от рекламы в эфирное время, продаваемое за суммы с шестью нулями?

Понимать все это – источник превосходства. Видеть, понимать, использовать. Превосходство – вот то чувство, ради которого мы все корчим из себя специалистов, тыкая дипломами, портфолио и резюме на каждом шагу. Долбанное превосходство над теми, кто еще не успел или никогда не успеет достичь цели «X». Даже превосходство успевшего в сортир над тем, кто обосрался по пути. Даже оно окрыляет. Даже оно дает полет.

Я превосходен.

Как и этот чистый виски.


Пятница


Двигаюсь к офису. Издалека высотка бизнес-центра «Атлантис» на Савушкина, на двух этажах которого и располагаются помещения «Дриминг Трейд», выглядит сегодня как-то странно. В воздухе висит некое напряжение – мне даже кажется различимым легкий, едва заметный туман. Возможно, я слишком вымотался за эту неделю, полную косяков окружающих и моих проблем местного значения, и, чтобы увидеть мир в правильных красках, мне просто нужно отдохнуть.

Перед тем, как провести картой над считывающим устройством и войти в помещение офиса, я на несколько секунд замираю перед красующимся на стене рядом логотипом «Дриминг Трейд». Буквы «D» и «T». Причем, у первой дуга на рукописный манер затянута влево, а у второй горизонтальная черта продлена вправо. Сам этот логотип обращен форме распростертых крыльев, и чем-то напоминает формы гербовых орлов в разных вариациях, но почему-то я раньше на это совершенно не обращал внимания и не использовал тематику полета в постановке задач по рекламе. Это странно. Хотя, очевидно-гениальное часто уходит из-под рук у настоящих профессионалов, которым подавай сложное и посредственное.

Таков крест специалиста.


– Надо на следующей неделе тебе съездить до «Калистро», – бессмысленно пялясь в окно, проговаривает Сергей Борисович. – Финансист будет занят до усрачки, без тебя не справится. Менеджер направления с ними бодаться бессилен.

Он полон напряжения, неумело замаскированного под задумчивость. Что-то не так с деньгами компании или налоговой – без вариантов. Сомневаюсь, что есть еще во всем мире другие вещи, способные так смутить этого человека.

– А что с ним не так? – делаю вид, что не понимаю, о чем речь. – С «Калистро».

– Не платят опять, суки. А у нас отчетный период. Ну, сам понимаешь. Не справляется твой торговый с дебеторкой. И начальника юристов с собой возьми. Вздрючь их по полной.

Отчетность – это да. Уж кто-то, а Сергей Борисович знает, как важно грамотно отчитаться. Еще он отлично знает, что наш доктор наук по правильному подсчету налогов – главный бухгалтер вместе со своими подчиненными, – чисто теоретически должен уже сидеть, причем не первый срок, как и генеральный директор и оба учредителя, одного из которых давно никто не видел и, скорее всего, никогда уже не увидит.

– Я подготовлю для них пакет аргументов, – усмехаюсь краем рта, понимая, что распространяться дальше здесь неуместно.

– Знаешь, а я ведь всегда все излишки пускал в дело, – вздыхает Сергей Борисович и достает из ящика стола стакан и бутылку «черного» Johnnie Walker. – Будешь?

Отрицательно мотаю головой и тактично увожу взгляд в окно.

– Хотя, это, в общем-то, неправильно, – вздыхает Сергей Борисович. – По логике. Отложил – положи в карман, чтоб было чем платить в случае краха. Но это не по моим понятиям.

– Это вызывает крепкое уважение к Вам, – понимающе киваю, мечтая как можно быстрее исчезнуть из этого кабинета.

– А вокруг все равно одно говно. Одни воры и нахлебники, – залп в пол-стакана виски прерывает эту тираду; поморщившись немного, директор тыкает в меня пальцем, не отпуская пустой стакан. – Но к тебе это не относится.

– Я бы хотел заняться обработкой отчетов, – смущенно моргаю и изготавливаюсь уйти.

– Добро, – кивает Сергей Борисович под плеск стремящегося в стакан виски.

Занавес.


Отчетность столбцами цифр и комментариев волочится по монитору, и ее содержимое понемногу ускользает от меня. В какой-то момент я останавливаюсь, понимая, что пора выйти прогуляться. Чаще всего, такие пятничные паузы я использую для того, чтобы поддержать отношения с генеральным, но сегодня не лучшее время для этого. Работа добивает старого бандита, и ему неплохо бы задуматься о передаче дел кому-то с целью ухода на покой с дивидендами.

Иногда мне кажется, что нечто в этом духе вот-вот произойдет. Разумеется, выставлять кого-либо нового на это место наш большой босс не будет. В сущности, у него есть три варианта для повышения. Точнее – три, сливающиеся в один. Это зам от финансовой службы, зам по логистике от товародвижения и, собственно, я. Старшего «эсбэшника» я в расчет не беру, не та степь – собака должна сидеть в будке. Нетрудно догадаться, кто из вышеперечисленных – шеф главбуха, спец по погрузке фур или коммерческий директор, – действительно способен вести дела компании. В общем-то, логистам и финансистам остается всего лишь вносить легкие штрихи в работу коммерческого отдела. Если бы корпоративный сегмент маркетинга, как это принято, занимался бы только традиционным анализом рынка и рисованием рекламных плакатов, шиш бы мне светил, а не повышение. Но самое сладкое место в «Дриминг Трейд» – это факт беспрекословного подчинения и маркетологов, и продажников коммерческому директору. Пару раз я слышал от Сергея Борисовича провокационные вопросы – мол, не трудно ли мне справляться с таким объемом работы и оправдано ли слияние функционала оптовых продаж и закупки с маркетингом в этой системе. Как правило, лучшим ответом были растущие показатели продаж. Самым весомым аргументом директора было упоминание некоторой заторможенности моего ассистента. Но что будет теперь? И что будет, когда старик решится перейти в класс разжиревших рантье? Частенько я поглядываю на Женю и обнаруживаю в ее поведении – в меру сдержанном, рассчитанном, – признаки того, что она понимает, к чему все ведет. Она, как и я, понимает, что доверить Стасу всю структуру рекламы, продаж и закупки – означает для меня дефакто остаться на месте коммерческого руководителя, потому что этот дурачок будет каждый божий день оставлять яйца в прикроватной тумбочке и регулярно бегать ко мне с уточнениями того, как сильно ему можно пукнуть на встрече с представителем клиента, чтоб не наложить в штаны. А вот если понадобиться драть регионалов, выбивать «дебеторку» из мутных клиентов до суда и проценты скидок от поставщиков, жонглировать торговыми, регулярно подключать к профилактическим мероприятиям службу безопасности – тут пригодится женина хватка. Понимает ли это Стас? Осознает ли он, что следующим его шагом может стать подчинение Жене, которую он старается брезгливо обходить стороной, чуть ли не делая меня передатчиком моих же указаний ей? Трудно сказать, насколько нужно быть лишенным тестостерона, чтобы не только поменяться ролями со своей формально подчиненной, но и просто прогнуться под бабу, господи прости.


Стою посреди офиса, уперев руки в боки. Вокруг – постоянный рабочий гомон, скрашенной пятничной агонией рабочей недели. Кто-то ведет переговоры по телефону, кто-то имитирует бурную деятельность, хотя по факту – звонит своей телке или мамочке, кто-то украдкой с мобильника сидит на «вконтакте», вяло отбивая данные для почти готового отчета, чтоб потом сообщить, что весь день потратил на отчетность. Кто-то даже фотографируется в офисе для «инстаграма». Мотивированные менеджеры направлений, региональные представители, финансисты, супервайзеры…

Среди всего этого бардака я вижу, как офис-менеджер Кристина закатывает в офис через главный вход бочонок с водой для общего кулера. Крайне занятное зрелище, с учетом того, что Кристина ростом в метр-шестьдесят, и ее комплекция не отличается полнотой ни в каком месте, включая грудь и задницу. Решаюсь на жест человеколюбия и подхожу к кулеру. Тем временем, Кристина докатывает бочонок до установки и останавливается, чтобы отдышаться.

– Давайте-ка разберусь, – немного понижая голос, предлагаю я.

– Нет-нет, Эдуард Юльевич, – Кристина удивленно округляет глаза и на грани фола отталкивает меня от кулера, – физическая работа вам не к лицу, – и вымученно изображает милую улыбку.

– Так, а где грузчики? – слегка опешив, спрашиваю.

– У них проблема с пропусками была, а делать новые времени не было. Сказали – по договору они и так не должны заносить дальше десяти метров в здание. Не пошли на этаж, вот я и тащила эту байду сама. – О, Саша!

Саша – наш главный сценарист, – попадает под горячую руку и смело берется поднять и поставить баллон с водой на штатное место. Тем временем, я стою, пытаясь переварить значение слов Кристины.

А Саше-то физическая работа к лицу. Геракл тряпошный.

Саша молча делает все, что от него требуется, кивает и спешит удалиться, не дожидаясь каких-либо вопросов от меня. Кристина, оставив меня недоумевать и мило улыбнувшись еще разок, отчаливает по своим делам. Ее трудно упрекнуть в служебном несоответствии. Но ведь умеют же некоторые женщины так грамотно унизить мужика, что и слова в ответ не вставишь.

Манипуляторши от бога, что сказать.


Как только я сажусь в кресло, звонит мать. Снова – этот День Рождения или что-то там еще у моей тети. Снова – вопрос, смогу ли я освободиться от своих важных дел. У матери всегда на все хватало времени. Отец всегда был при деньгах, не занимался расточительством даже в молодости, и поэтому с годами стал уважаемым и обеспеченным человеком, жене которого работать не так уж и важно. Не сказать, что мои родители добрались до верхушки среднего класса, но от недостатка денег на что-либо вряд ли когда-то страдали. После развода к матери перешло лучшее из семейного состояния. Я отвечаю наиболее правильным образом, и разговор прерывается. Мать сильно недовольна. Почему?

На часах на мониторе – 13:13. Быстро мотаю головой, чтобы отвлечься от странных, тяжелых мыслей о матери, ее жизни, об уходящих годах. О своих уходящих годах тоже. Все когда-то заканчивается. Каждого когда-то закопают. Чертов фатум.

Я знаю, что будет, если прием у тети будет проходить в ее загородном доме. В ресторане – еще куда ни шло. Но ведь она устроит пир в честь юбилея в своем трехэтажном особняке. А там – родственники, их дети, собаки, изрядно постаревшая подруга семьи, которую подростком я хотел до беспамятства – короче, полный комплект опций. Выбирай любую из проблем на вкус. Все это попахивает старческим маразмом и нафталином.

Не хочется. Совсем.


Когда я покидаю офис, город кажется таким же туманным. Но теперь этот туман выглядит скорее как смог, скопивший в глубине пятничных пробок. Прорываясь по троутарам, обочинам и «карманам», я направляюсь домой, чтобы затем выехать на неформальную встречу с моим старым другом и, наконец, разорвать цепь унылых однообразных недель с чередованием работы, встреч с уже немного утомившей меня Алиной и употребления спиртного разных марок и вкусов.

Пора тряхнуть стариной.


По словам Михи – Михаила Чиркова, моего старого приятеля – сегодня в этом клубе будет отличная шоу-программа с известными диджеями и ожидается танцпол, полный отменных телок. Более того, он будет без пары, и должны подвалить какие-то его знакомые. По его словам, это может быть полезное знакомство и для меня, и для них. Не знаю, что он имеет в виду, но за годы, что мы знакомы, Миха меня ни разу не подводил, и ему есть смысл доверять. В любом случае, он обещал отсутствие напряга и нежелательных личностей в нашем круге общения.

Мы с ним учились вместе и какое-то время работали в конторе с романтичным названием «Санрайз» – до техпор, пока конторе не устроили маски-шоу, а ее генеральный и бухгалтер не уехали на пативэне давать показания по факту колоссальных налоговых расхождений и отмывания денег. Дальше наши с Михой дороги в какой-то степени разошлись, но периодически встречаться и отдыхать за компанию мы стараемся исправно. Хотя бы раз в два-три месяца. На этот раз мы не виделись почти полгода, хотя созванивались и обсуждали «за жизнь» регулярно.

– Ты сам-то как? – торопливо спрашиваю после прохождения фейс-контроля, на котором Михе все пожимают руки. – Дела, личное?

– Нормально, – голос Михи беззаботен и полон уверенности. – Работа в гору, пару девочек перепихиваю на постоянке. Живу на двадцать пятом этаже в приличном доме с отличным видом. Не то, что та сраная кирпичная развалюха раньше – ну, ты помнишь ведь?

– Ага. Я тоже, кстати, живу на двадцать пятом, – я ловлю какую-то мимолетную мысль. – А…

– О-о, ребята! – уже не слушая меня, зазывает своих друзей, уже снабженных посудой со спиртным и стоящих недалеко от входа в клуб, Миха. – Знакомимся. Это Эдик.

Пожимаю руку молодому парню с аккуратной короткой прической и удивительно маленьким ртом и киваю его спутнице – блондинке с маленькой грудью в коротком платье. Миха представляет эту парочку поименно, но я отвлекаюсь на что-то и просто делаю вид, что все услышал, хотя теперь я просто не знаю, как их зовут. Впрочем, плевать. В процессе определимся.

Я удивительно давно – для молодого коммерческого директора из второго по величине города страны, – не тусовался в ночных клубах. Постоянно есть какие-то другие варианты отдыха – загородные поездки, велопрогулки, поездки за границу, к морю, лыжи, даже скейтборд как-то пару раз, – но все реже с годами они связаны с возможностью потанцевать, подышать атмосферой клуба и как следует убраться под эту марку алкоголем и прочими веществами. Даже пьянки стали какими-то более формальными и сдержанными. Но я не могу отказаться от возможности накатить как следует с боссом и его состоятельными, как на подбор, дружками в сауне с проститутками или на яхте в пользу простого, незамысловатого отдыха со старыми друзьями. Чертов бизнес-этикет делает человека рабом его же достижений.

– Что-то ты какой-то потерянный, Эдик, – замечает Миха, когда мы с ним оставляем ту сладкую парочку в заранее снятой ложе с кожаными диванами и массивным овальным столом и отходим в туалет, по дороге решая заглянуть в бар и вкинуть подготовительную порцию зелья.

– Я выпал из тусовки, – развожу руками. – Как-то слишком остепенился.

– Уже не торт, – смеется Миха и хлопает меня по плечу.

– Да. Ни торт, ни хлеб. Ни то ни се, короче.

– Ну, ты не дрейфь. Раскочегаримся. Я сам-то, как думаешь? Тоже все в работе – одному жопу лизни, у другого жену за него трахни, третьему принеси-подай. Так и живем.

– Не говори.

Делаем заказ – по стопке «абсолюта».

– За то, чтоб почаще вырывались из этого говна.

– Единогласно, – подтверждаю михин тост.

Сделав по стопочке, выдвигаемся к уборной.

– Что-то я отвлекся – а кем твой прятель-то? – спрашиваю Миху.

– Газпромовец, – пожав плечами, отвечает Миха. – На вид – простой парень, а по факту – еще та акула. Я-то его знаю, как облупленного. Как-то на переговорах закусились, потом разговорились, вот до сих пор общаемся. Но вообще – если будут какие терки, ты с ним поаккуратнее. Еще тот тип. Временами общается со знакомыми путинского окружения, с Ротенбергом лично знаком.

– Я уже давно ни с кем не трусь.

– И яйца в штанах жать перестали? – гогот Михи заставляет расступиться всех, кто стоял около входа в один из туалетов.

Я смеюсь в унисон. Как же приятно иной раз поговорить с человеком без слащавых фильтров безусловного формального уважения. Знать, что можешь высказать что угодно в какой угодно форме, и будешь понят на все сто. Это один из самых важных, бесценных моментов в дружбе. Мужской дружбе, разумеется.

По дороге из туалета Миха внезапно останавливается.

– О, какие люди! – Миха раскрывает объятья, но девушка лет двадцати пяти в розовом коротком платье не спешит в них падать.

– О, никакой человек, – усмехается она и отпивает из фужера для мартини какую-то мутную дрянь под цвет ее платья.

– Это Зоя, – представляет мне девчонку Миха; я лишь скупо улыбаюсь в ответ; дамочка меня раздражает. – Кстати, не хочешь выгодно жениться, Эдик?

– Сплю и вижу, – скалюсь, дабы не обидеть даму, напыщенный взгляд и облик которой так и вынуждают отвесить в ее адрес какую-нибудь колкость.

– А Зоя у нас – дочь одного очень влиятельного человека в «Роснефти».

Девица вскидывает брови. Ее пестрый макияж со стрелками на глазах делает ее похожей на азиатку.

– Не справился сам – сватаешь друга? – хохочет другая девица – брюнетка, – подвалившая к этой самой Зое – что за имя такое, черт ее драл? – и лакающая на ходу виски-колу или что-то подобное.

– А напомни-ка мне – с чем я там не справился? – требовательно заявляет Миха и сует руки в карманы.

– С тем, чтобы быть мужиком, – презрительно бросает Зоя. – Или хотя бы человеком.

– Нежданчик, – широко улыбается Миха и толкает меня в плечо. – Видишь, с какими высокоинтеллектуальными дамами вожусь, это тебе не Диану из «Санрайза» на столе драть.

– Не знаю насчет интеллекта, но конкретно с тобой просто скучно, – продолжает язвить Зоя. – Ты же ни в чем, кроме повышения продаж и темы, как и где разжиться коксом, не соображаешь. Видимо, возраст еще не тот.

– Ох-хо-хо, а я смотрю, здесь клуб ЗОЖников и философов собрался, – продолжает заводиться Миха.

Что до меня – так мне эта сцена начинает надоедать, и я беру его под руку.

– Завязывай, порыли к бару, надо охладиться.

– Согласен. Прости, милая, но на сегодня твой ротик займет кто-то другой, – Миха уже на ходу, ведомый моим желанием закончить это фарс, изображает говорящий клюв свободной рукой.

– Чмо, – добавляет в спину нам подруга Зои.

Зоя молчит. Я не хочу оглядываться.

– Не обращай внимания, – уже у стойки, где мы ждем каждый свой коктейль со льдом, замечает Миха; кажется, он уже в изрядном подпитии с одной стопки, а, значит, приехал он сюда уже поддатым. – Мало ли тут шлюх, которых я знаю.

– Так ты не цепляйся лишний раз. Смысл?

– Здесь все друг друга знают, понимаешь? – Миха отпивает половину ярко-белого коктейля с водкой и тяжело выдыхает. – За это я люблю и ненавижу это место.

– Я здесь лет пять не был.

– Тогда было меньше мажоров. Меньше шалав, сосущих из нефтяников и топовых торгашей. А теперь – везде одно болото.

– Экономика растет, – усмехаюсь.

– А мы стареем, – Миха опрокидывает остатки коктейля и торопливо закидывает фужер на почти забитый посудой поднос проходящего мимо официанта.

Мы возвращаемся в ложу, где газпромовец и его девица уже попивают шампанское и о чем-то непринужденно болтают.

– Музыка сегодня не очень, – замечает Миха, когда мы с ним почти синхронно усаживаемся в свободные кресла.

– Согласен. Какой-то жесткач. А я думала, будет «дип» или типа того, – занудным тоном выдает девушка михиного приятеля.

Газпромовец вроде как удивлен тем фактом, что его девушка может отличить техно от дип-хауса. Но надолго удивление на его лице не поселяется. Спустя пару секунд его мимика снова балансирует где-то между невозмутимостью и въедливым любопытством.

Миха зачем-то разъясняет своему приятелю, что я – большой человек, без двух минут глава крупной торговой фирмы. Видимо, без этого разговор клеиться не станет. Девушка газпромовца интересуется, один ли я буду этим вечером. Зачем? Просто так, полагаю. И мерзкая улыбочка в уголке ее рта тоже просто так. Единственное, чего не понимает эта девочка – того, что таких сучек, как она, я в своем время топтал или перешагивал, но уж никак не проявлял к ним интереса, способного создать мне проблем. После этих напряженных расспросов и пары-тройки бокалов шампанского мы немного раскрепощаемся, и Миха с газпромовцем начинают обсуждать какую-то жутко важную общую проблему то ли с чьей-то машиной, то ли с квартирой, то ли с яхтой. Нюансы я не улавливаю, но по итогу беседы газпромовец обещает все разрулить, и мы заказываем по текиле каждому за решение всех проблем. Музыка становится немного мягче и примитивнее, и газпромовская девица предлагает пойти потанцевать. Несмотря на явное нежелание ее парня, Миха хлопает в ладоши, встает, и мы все идем немного подвигаться на танцпол, где я шутки ради почти склеиваю одну малолетку с удивительно красивыми голубыми глазами. Я как бы невзначай просовываю ей в декольте свою визитку, припрятанную на такой случай в кармане одетых по дороге в клуб джинсов, но не уверен, что визитка держится из-за скромного размера чашечки лифчика.

Мобильник вибрирует в кармане, и это Алина, и я отвечаю, что уже с минуты на минуту закончу свою «дурную тусовку»боже, ну зачем использовать такие слабоумные эпитеты, милая? – и поеду отсыпаться, а завтра мы наверняка созвонимся.

Отправив смску, я беру четвертинку лайма, в которую вгрызался после закидывания текилы, и съедаю ее целиком, вместе с кожурой.

– Слушай, а ты был в курсе, что Митя «Скай» – того самого? – интересуется михин приятель.

– Москвич-то? Белобрысый? – немного озадаченно вспоминает Миха.

– Того самого? – я уже здорово расслабился и немного не понимаю контекста.

– Враг гомофобии, – смеется девушка мишиного друга; Катя? Леся? Что ж меня так клинит-то?

– Я догадывался, – ухмыляется Миха. – Что-то мне всегда подсказывало, что он заднеприводный. Ну, теперь знаю, кому еще из москвичей руку не пожимать.

– То есть, прям такой ярко выраженный педик? – с некоторым омерзением говорю я, представляя себе мужика в женских шмотках с огромным крашеным хайером.

– Да черт его знает. Я не знал бы – не сказал. Он, вроде, при бабе был обычно, – михин приятель – Женя? Саша? Андрей? на кого он похож? – вздыхает и отпивает свой коктейль.

– Они часто такими бывают. И че? – кривит рот Миха.

Мотивчик, играющий в клубе, начинает меня раздражать, становясь слишком назойливым и однообразным, и меня тянет выпить еще, и я даю знак официантке.

– Они иногда бывают еще и красавчиками, – хихикает девушка михиного приятеля.

– И как их отличить? Как их оттолкнуть от себя? – бормочу я, не совсем понимая смысл своих слов.

– Никак, – хохочет михин приятель. – Они же Good As You!

– Ни хрена они не good, – с презрением выдает Миха, опрокидывая в себя остаток виски и оформляя подошедшей официантке молчаливый приказ повторить.

– Ну, за что-то ведь их ненавидят, так? – говорит кто-то, но я отвлекся от разговора, отдавая целеуказания официантке.

– Ну, они не как все, – предполагаю я.

– Их ненавидят не за то, что они, видите ли, другие, – резко откликается Миха; тон его агрессивен, его явно раздражает тема. – Их избегают – нормальные люди, конечно, – потому что они больны. Как больные особи животных, которые отстают от стаи, которых не допускают в стаю, опасаясь заражения. Только такого отношения они и достойны.

– Но внешне они в порядке. Накаченные, ухоженные. Иногда даже лучше некоторых, особенно пьяных, – саркастически замечает девушка михиного приятеля, подмигивая своему парню.

– А что внутри? Они психически больны, и отторжение вызывает их потенциальная заразность, – парирует Миха, нервно поглядывая на ушедшую к стойке бара официантку. – У меня была знакомая, у которой обнаружили рак. И она уперлась – не буду, мол, убивать себя химией и облучением, а пойду по народным методам. Кто-то ей нагнал, что так люди со стопроцентным раком становятся здоровыми в ноль. Применяла какие-то там новаторские методики, самовнушение, медитацию, поездки в какие-то пещеры. Закинула немеряно денег во все это.

– Ну, и вылечилась-то в итоге? – с надеждой вопрошает девушка газпромовца.

– Так вот, – игнорируя ее и все чаще оборачиваясь ко мне, продолжает Миха. – Внешне она была в идеале – краска, маникюр, попка, сиськи, все дела, – изображает в воздухе фигуру «песочные часы», – но внутри у нее была гниль, распространяющаяся все дальше и дальше. Конечно, в итоге, она стала падать в обмороки, потом попала в больницу и там уже быстренько скопытилась.

– Не все золото, что блестит, – пожимаю плечами и подумываю предложить выбрать всем закуски, наконец.

– То-то и оно, – эмоционально взмахнув рукой, подводит черту Миха.

Что-то заставляет меня проверить мобильник. От Алины пришло смс. Час назад.

«Я уеду завтра. С братом и мамой. Буду в понедельник. Скучаю очень. Пиши»

Пишу в ответ какую-то сопливую ересь и подумываю выключить мобильник, но вместо этого просто блокирую экран и кладу на стол.

Через некоторое время, когда у нас на столе, наконец, появляются пиво, сидр и закуски, музыка становится более жесткой, и я ощущаю легкое напряжение, словно в предчувствии чего-то жуткого, необъяснимого, неприятного. В каком-то смысле, мои абстрактные ожидания вполне конкретно подтверждаются через несколько минут.

– О, а ну-ка глядите, – михин приятель тыкает пальцем в толпу, – Армен с Олесей и Макс с Юлькой Бережковой. Позвать их что ли?

– Арме-ен! – имитируя кавказский акцент, орет Миха, оборачивая на себя, помимо искомых, еще пару десятков взглядов.

– Сам такой, – откликается голос с уже естественным, легким армянским акцентом.

Две парочки, явно тусующие вместе, приближаются к нашей ложе, в которой, в общем-то, еще полно места.

– О, Макс, какие люди, – узнаю я Максима Колесова – журналиста, который как-то раз брал у меня интервью для своей бизнес-колонки в «Комсомольской правде», потом играл со мной в теннис пару раз, а уж потом, втершись в доверие, предложил обсудить коррупционные связи между «Дриминг Трейд» и рядом чиновников и руководителей региональных подразделений торговых сетей. Искал материалы, которые заинтересуют прокуратуру и ФАС и взывал к закону и справедливости. С тех пор наши дорожки, по очевидным причинам, не пересекались.

– Здорово, Эдуард, – зачем-то выговаривает мое имя Колесов, которому, очевидно, не так уж приятно видеть меня после нашей последней беседы.

– Все ищешь компроматы? – без обиняков выдаю я, решая поставить небольшой эксперимент.

– Да брось ты, давно уже проехали, – на удивление спокойно реагирует Максим.

– Так, пацаны, – быстро врезается в эту беседу Миха, подключая свою миролюбивую «пацанскую» манеру, которая, как ни странно, действует практически на все социальные слои в этой стране. – Давайте-ка без вот этих терок. Мы тут отдыхаем, и никто никому не враг. Подсаживайтесь, ребята, или хотя бы девушек своих оставляйте.

– Я тебе оставлю Дуню Кулакову на вечер, – с улыбкой протягивает руку Михе Армен – холеный паренек с безвкусными золотыми цепями на шее и руках и сочащимся наглостью выражением лица.

Все пожимают друг другу руки, и я стараюсь сжать ладонь Колесова как можно крепче. Любитель компромата, несмотря на частые потуги, так и не вылез в круг политической элиты, чтобы регулярно тусоваться на приемах с полезными людьми, и теперь с горделивым не по статусу видом шляется по клубам с середнячками. Как жалко и наивно. Да и Юля – его пассия, – его – какая-то анорексичка, у которой можно ласково погладить разве что тазобедренный сустав.

Разговоры разрастаются с новой силой, и спиртного на столе становится все больше.

– Э, нет, – махает пальцем перед лицом схватившейся за свой бокал Олеси Армен. – Тебе уже нельзя.

– Ну, еще только второй месяц, пусик, – строит брови домиком Олеся.

– Один глоток, и все, – обреченно вздыхает Армен.

Никто не интересуется подробностями беременности Олеси. Никто даже не делает заинтересованный вид и не спрашивает ее, что к чему. Она залпом приканчивает маленький бокал с коктейлем и целует своего избранника в нос.

Я смотрю на Миху, и тот просто пожимает плечами и деловито отпивает немного сидра. Безжалостно снижает градус.

– Что ты там мне писал про клуб каких-то бодрых? – словно подбирая каждое слово, спрашивает у Михи Армен.

– Кстати, да – мне тоже приходило какое-то барахло от тебя, – щелкает пальцами безымянный дружище из «Газпрома».

– О да, ребята, – оживляется Миха; кажется, он немного расслабился, и его агрессивный настрой угас. – Я вам сразу скажу – идея – просто бомба.

– Опять поехать бухать во Францию всем вместе? – хохочет Олеся, неожиданно осмелевшая после одного лишь коктейля.

– Клуб Бодрых Старичков, дамы и господа, – Миха вытаскивает неведомо откуда маленькую коробку с короткими сигарами и кладет на стол.

Все молча сидят и ждут продолжения, но он деловито открывает коробку, вытаскивает одну из восьми сигар, обрезает, прикуривает, жестом предлагает взять всем остальным и только после этого продолжает. Меня почему-то тянет безудержно смеяться или заметить, что здесь не стоит курить по нынешним законам, но вместо этого я скупо ухмыляюсь и тоже вытаскиваю сигару, хотя и не курю. В конце концов, сигары курят не в затяг, а не в затяг-то можно даже «Союз-Аполлон» смаковать, если сможешь.

– Все члены клуба гарантируют поддержку друг другу в те периоды, когда кому-то станет совсем хреново под старость. Только не вот это дерьмо вроде стакана воды и сидения у кровати без пяти минут жмурика, – Миха делает длинную затяжку и выпускает огромное облако плотного дыма. – Каждый, кому стало совсем тяжко, пишет своим одноклубникам – мол, все, вытаскивайте меня, засосало в дом престарелых. И они вытаскивают его – в ночные клубы, на дайвинг, на наркотусовки, к шлюхам с «виагрой» – короче, полный пакет.

– А в чем смысл? Я и сам могу пройтись по шлюхам в седьмой десяток. С «виагрой»-то, – пожимает плечами Армен.

– Ах ты… – взвизгивает Олеся, но ее кавалер закрывает ей рот крупной волосатой ладонью, что вызывает у всех ехидный смех.

– Кто-то сам просто не может взять и вырваться из старческого покоя. И доживает дни – пусть даже в достатке, – уныло и бесцветно. Бодрые старички не дадут скучать товарищу. Бодрые старички вытащат тебя даже прикованного из постели под лучшую шлюху в городе и в лучший кабак.

– А последствия? – подает знак жизни Колесов.

– Какие последствия? Когда ты уже готов скопытиться обоссавшимся под капельницей, тебе на последствия глубоко начхать, – разводит руками Миха.

– Есть такое, – подтверждаю, выплевывая бесформенный клок дыма, быстро растворяемый силами вентиляции. – Можно, например, сойти к праотцам прямо во время секса от инфаркта, или откинуть копыта во время прыжка с парашютом.

– То-то и оно! – восклицает Миха. – И это будет гораздо круче, чем тихо отключиться в вонючей кровати среди толпы алчущих лишь твоего наследства родственников.

– А какие правила? – интересуюсь я.

– Бодрые старички бодры всегда, – с тоном Тайлера Дердена, оглашающего правила Клуба, начинает Миха. – Бодрые старички всегда готовы откликнуться на зов загрустившего друга. Бодрые старички молоды душой – от старта до финиша, – и никогда не ноют, что устали. Бодрые старички перекликаются и собираются на клубные встречи раз в году, чтобы проверить – не откинул ли кто копыта.

– Cool! – визжит девушка мишиного друга, имени которого мне все никак не вспомнить.

– Я тоже так считаю. Это будет epic, ребята, главный win эпохи, – подтверждает Миха.

– Главное – чтобы не epic fail, когда кто-нибудь скопытится раньше, чем его заказанная веселуха начнется, – замечаю я, но ко мне уже никто особо не прислушивается, и все почему-то смеются.

– Не переживай, – Миха вальяжно отпивает из своего стакана и, прищурившись, смотрит куда-то вдаль. – Рано умирают только рок-звезды и лузеры.

– Ага. И гитары я что-то тут ни у кого не вижу, – тычет пальцем в меня Колесов.

Шутка не прошла, понимает он, когда я кисло ухмыляюсь и, глядя ему в глаза, показательным залпом уничтожаю четверть стакана чистого виски.

– А я, – отзывается приятель Михи после минуты неловкого молчания, – веду Клуб любителей кататься пьяными. Сайт есть и группа «вконтакте».

– И как? Много народа? – с неподдельным интересом откликается Армен.

– Да, не меряно. Причем, «жигулистов», «логанщиков» и прочий биомусор мы фильтруем, только приличные люди на приличных машинах. И каждый присылает для вступления видеоотчет того, как он ехал куда-либо сам бухой в соплю. Особенно ценятся, конечно, уходы от «мусоров».

– Ну, а че? Не ездить же на такси или метро, – снова смеется эта малолетка, плечи которой зачем-то стискивает безымянный друг Михи.

– Вот еще, – тыкает пальцем в потолок Миха. – Бодрые старички не докапываются до малолеток, ждущих в метро своих парней духовными разговорами, чтоб получить по морде. Они скорее сами кого-нибудь отметелят.

– А до тебя часто домогались в метро? – со смехом выдает приятель Михи.

Не могу сдержаться и тоже смеюсь, как обкурившийся подросток.

– Браво! Бис! – Миха медленно хлопает в ладоши, скривившись. – За твою раннюю импотенцию, Кирюша.

Он залпом допивает содержимое стакана и громко опускает емкость из толстого стекла на стол.

–Э-хей, Мишутка, – находится девушка Кирилла, – вот оно что, наконец-то! – Мне его стояк еще пригодится.

– О да, пока я не стал миллиардером, и из меня нельзя просто сосать бабки, – довольно опрометчиво шутит Кирилл.

– Жлоб недорезанный, – девушка Кирилла осторожно хлопает ему по щеке и встает. – Я припудрить носик.

– Не забудь освежителя в кабинке брызнуть, – Миха разошелся не на шутку; кажется, он тоже готов встать и уйти, но скорее на танцпол.

Не оборачиваясь, девушка Кирилла отвечает Михе скромным жестом из одного пальца – но не большого, увы, – и про нее тут же все забывают, и разговор смещается в сторону дел и увлечений. Машины, курорты, экстремальный отдых за десятки тысяч долларов. С какого-то момента в этой жизни я начал жить явно скучнее этих ребят. И скучнее Михи. С другой стороны, я езжу примерно в те же места, отдыхаю примерно за те же счета – ну, пусть не те же, что у совсем разбалованных мажоров вроде Армена, но приличнее заполненных дорогими россиянами быдлокурортов Турции и Египта. Я не увлекаюсь современным искусством, как Колесов и его мымра, но и не могу счесть себя бездуховным и необразованным, потому что узнаю те имена, которые называет Колесов по ходу описания их с его девицей визита на какой-то европейский кинофестиваль. Я слишком глубоко увяз в середине. Все, что мне остается – крепче держаться за опоры со всех сторон и не надорваться, пытаясь прыгнуть выше. Полет недоступен. Но вполне можно успешно приходит к своим целям пешком. А что еще нужно лично мне?

Кто-то недавно сказал мне, что в моем возрасте надо уже строить семью, делать детей, прекратить рисковать напрасно. Скажите то же самое вот этим парням, формирующим клубы по увлечениям и занимающимся ребячеством за сотни тысяч в той или иной валюте. Молодые и успешные, успевшие прийти к пику карьеры до тридцати, ставшие топ-менеджерами и просто успешными сотрудниками крупных компаний – они плевать хотели на все эти принципы. Мы с ними стоим на планке сорокалетних увальней, которые, с их связями родом из девяностых и знакомыми везде подряд, в подметки нам не годятся. К сорока мы будем править миром, а не принимать пост коммерческого директора средней планки производителя куриных объедков. Мы – это и есть ваше, господа обыватели, будущее правительство, и мы не будем менять сложившийся порядок, потому что сами его построили. Мы готовы к откатам и закону джунглей в смертельной игре под присмотром ФАС и налоговой. Мы плевали на моральные принципы, кроме тех, что могут сплотить нас тогда, когда это необходимо. Мы выбрасываем на помойку жизни тех, кто не принесет нам нужных нам доходов. Ведь в этой очереди на отсос всегда будут новые и новые «молодые и талантливые» неудачники, которых мы будем выжимать до последней капли, брезгливо сплевывая в вялую шкурку урезанным выходным пособием и увольнением по статье, чтобы потом эту шкурку выбросить в гниющую яму нищеты. Нам плевать на вас и ваши взгляды, желания, духовность. Это наши привилегии. А вы – уж постарайтесь перевыполнять растущие планы. А то – инфляция, растущая безработица, да и очередной кризис с сокращением кадров вот-вот начнется, ага?


Удивительно долгий и слегка размытый коридор.

Барыга постоянно жует, и меня это слегка нервирует.

– Как, говоришь, его зовут? – тыкаю в бок Миху.

– Аслан. А тебе-то что?

– Просто хочу знать.

– Бесполезное знание.

Заходим в туалет клуба. Аслан первым делом прикрывает жвачкой скрытую камеру, едва заметную в щелке между стыками керамических или пластиковых – черт их знает, – блоков на стене.

– А охрана не взвоет? – ухмыляюсь.

– Не переживай, – таинственно улыбается барыга.

Эта долбанная неделя меня здорово измучила, и я, определенно, заслужил отдых. Но не тот отдых, который одобрила бы моя нынешняя пассия.

Две капсулы вылезают на ладонь Аслана, как только михин сверток купюр исчезает в его кармане. Половина каждой капсулы синяя, другая – прозрачная.

– И как это добро называется? – с саркастической усмешкой спрашиваю.

– На случай отравления? – приглушенно смеется Миха.

– На случай отравления пей активированный уголь, – самоуверенно шутит Аслан. – А это – «плант».

– О-па, – беру в руку «колесо» и внимательно изучаю гранулы внутри. – И что сие значит? Спиды? Синтетика?

– Молодежь еще называет «спейс-стафф», – подняв указательный палец вверх, добавляет Аслан.

– Но мы – старики, сечешь? – толкает меня в бок Миха, после чего залихватски закидывает капсулу в рот и запивает ее половиной стакана виски-колы.

– Поэтому и название поумнее, – вздыхает Аслан.

– Что значит? – не унимаюсь.

– В бильярде есть такое. Когда одним игровым шаром другой забивают.

– Так это синтетика? – смотрю прямо в глаза барыги; глаза, излучающие презрение и безразличие к покупателю.

Миха что-то хочет сказать, но передумывает. Видимо, он уже знает, что в «колесе».

Но я-то не знаю!

Аслан несколько напряженно расправляет плечи и продолжает смотреть мне в глаза.

– Я бы говна не посоветовал. Я же вижу, что передо мной не малолетний гопник, а солидный человек, – он показывает почему-то на Миху, а не на меня; намек? – Или считаешь, я не способен видеть разницу? Считаешь, мне насрать, кому толкать?

– Остынь, Аслан, – Миха кладет руку на плечо дилеру. – Погоди, – поворачивается ко мне. – Эдик, без обид – да или нет, вот и все. Не усложняй, я тебя прошу.

– Не надо меня как ребенка успокаивать, – я искренне возмущаюсь. – Погнали по одной, че уж там.

Швыряю капсулу в рот. Михин стакан в моей руке. Запиваю оставшейся половиной содержимого.

– Да, немного химии и много натуралки в одном флаконе. Двухэтапный кайф. Но описывать не буду. Слишком сложно. Вы сами поймете, – уже более дружелюбно добавляет Аслан. – Большей одной и не надо – вот это точно.

– Не типа «спайса», надеюсь? – смеется Миха, жестами давая понять дилеру, что шутит.

– Под «спайсом» малолетки ловят глюки, несут бред, впадают в панику, – расписывает Аслан, прикуривая светло-коричневую сигариллу.

– Бросаются с крыш, – добавляет Миха, переминающийся с ноги на ногу и то закладывающий руки в замок за голову, то хлопающий себя ими по бедрам.

– Это тоже, – Аслан небрежно тыкает пальцем в сторону Михи. – Они рвутся куда-то. Видят такое, что готовы из кожи вылезть. А еще мозги душит. Не хватает кислорода. Но хуже всего – распад и расход по крови. Тяжелые металлы и прочее говно.

– Синтетика, че скажешь, – понимающе киваю я.

– Приятного вечера, – Аслан швыряет только начатую сигарету в унитаз и выходит из туалета.

Мы с Михой какое-то время молча смотрим друг на друга.

Снаружи гудит протяжный бас.

Я закрываю глаза, и земля уплывает из-под ног, и я в страхе открываю глаза снова.

– К ребятам-то пойдем еще? – неуверенно интересуюсь я у Михи, когда мы выходим из туалета.

– А ты хочешь? Они тебе еще не остоебали? – неожиданно жестко спрашивает Миха.

– Ты хочешь, чтоб я сказал правду? Не уверен, что она тебе будет по душе.

– Она и мне не по душе. Но у нас с тобой одна правда, Эдик, – кричит почти мне в ухо Миха. – и правда эта в том, что мы – не люди этого мирка мажоров с понтами. Мы – работяги, которые поставили раком немало таких мажоров. Мы строим мир, на котором они жируют. Мы с ними друзья до тех пор, пока у нас тачки хоть немного дешевле.

– Ты уверен? – я смотрю прямо в глаза Михе; его зрачки расширены, а губы неестественно блестят в свете лазеров и световых пушек.

– Кирилл обо всех позаботится. Я сказал, что мы давно не виделись, и мне надо погудеть на пару с братаном, – Миха тяжело закидывает одну руку мне на плечо, а другой хлопает по щеке. – Эдик, пошли они все…

– …на хер! – громко продолжаю за Миху, в ответ тормошу его стильную прическу, и мы смеемся и уходим куда-то вглубь танцпола, стараясь особо не расходиться.

В какой-то момент я понимаю, что уже не иду сам, а плыву, ведомый фантомной силой. И сила эта утягивает меня черт знает, куда, и не уверен, что мне это нравится, но я поддаюсь, чтобы узнать, что будет дальше. Иногда меня тормозят какие-то рывки, словно в моей трансмиссии заканчивается сцепление, и обороты уже не идут на колеса, и я буксую и едва не сбиваю с ног какую-то девицу, и приношу извинения, но она смеется и почему-то целует меня в щечку и называет Лешей, и я не упускаю шанса ухватить ее за задницу, проскользнуть ладонью по нежной, вельветовой поверхности ее тонкого платья и ощутить напряженную линию ее трусиков-стринг, но получаю пощечину и отваливаю куда-то еще. У меня море дел, но я пока не знаю, с чего начать.

В моей голове загорается огонек, и уже спустя пару секунд он превращается в свечение, и я замираю и слушаю музыку, и музыка проникает в меня, а потом сливается с каждой молекулой моего тела, проникает во все уголки, и мне становится удивительно тепло, и во мне пульсирует растущее чувство кайфа, и оно набирает обороты в геометрической прогрессии, как волна из десятка оргазмов.

Я не знаю, сколько времени я так стою на месте, как вдруг меня накрывает плотное одеяло тьмы. Спокойствие – бесконечное и невыразимо глубокое, – насыщает меня всего – от макушки до пяток, – и я хочу присесть или прилечь или зависнуть в воздухе, и ноги явно не справляются с ношей моего тела, и в какой-то момент меня это начинает пугать, но тут…

Снова возвращается эйфория, снова пульсирующий рост кайфа, снова желание двигаться. Я снова иду, пытаясь разглядеть знакомые лица, но ничего не могу поделать с чувством, что я не знаю здесь никого, и мне хотелось бы…

Музыка становится жестче, медленнее, надменнее. Этот мотив что-то скрывает от меня – так мне кажется, пока я, борясь с чувством полнейшей опустошенности и отрешенности от мира, пробираюсь сквозь толпу – я не уверен, что не по второму или третьему кругу, – и натыкаюсь на барную стойку и прошу один бокал мартини со льдом, и кидаю на стойку какую-то купюру. Мне говорят, что этого мало, и я улыбаюсь – мне кажется, улыбаюсь, – и протягиваю другую бумажку. Глаза девицы за стойкой широко раскрыты, она улыбается краем рта и что-то говорит, и я понимаю, что дал опять не ту банкноту – мне сразу казалось, что это даже не деньги, а какая-то карточка или листовка. Третья попытка оказывается более успешной. Я выпиваю мартини, сгребаю какие-то бумажки, выданные барменшей, снова пытаюсь изобразить улыбку, и уже эта моя гримаса явно пугает девицу, но она ничего не говорит, а отворачивается к другому клиенту.

Броски из вынужденной эйфории в настойчивую расслабленность продолжаются, и я не могу их контролировать, и наслаждаться таким состоянием не выходит. Я ощущаю горячий поток мартини по пищеводу, хотя оно было далеко не первым из спиртного за вечер, но мои ощущения, видимо, перезагружены этим «колесом». Под уверенный, жесткий и почти оглушающий бит металлизированный мужской голос уверенно повторяет «Don't be afraid!», но меня это совершенно не убеждает, и во вспышке света…

я открыл машину и сел, глядя вперед, желая обернуться, но не оборачиваясь, потому что там может быть…

«Dont be afraid

…поэтому блондинка впереди, несмотря на милую улыбку, кажется неестественно длинноногой, слишком вытянутой, и мир вокруг меня то исчезает в кромешной тьме, то проявляется снова. Я ощущаю горячую, как кипяток в…

я уперся кулаками в стол и совсем не вовремя вспомнил, что надо починить кофеварку, но уже поздно, и в окне что-то мелькает, но мне пора…

…волну страха. Реальность свернулась вокруг меня в сферу, которая вращается вместе с моим движением, как прогулочный шар для хомячка, катится то вперед, то влево, то вправо – я уже слабо различаю направления. Передо мной возникает лицо…

я выключил телефон, потому что не хотел его слышать, потому что я не хотел сказать лишнего, потому что он всегда был больше, чем просто пареньком из обслуги, на которого можно наорать…

я не отвечаю и просто иду следом. Почему бы и нет.

Я должен починить кофеварку. Отвезти ее куда-нибудь. На завод. В магазин. Хоть куда-нибудь.

Мне кажется, я сейчас расплачусь от этих тяжелых, как кусок урана, мыслей. Я слышу рядом разговор. Два женских голоса и один мужской. Мне хочется немного послушать, потому что это первые голоса за последние несколько минут, которые я могу расслышать и понять.

– Странно, что ты не водишь.

– Мужик, который крутит руль – это так сексуально.

– Ага. Это так, словно он управляет тобой, словно трахает тебя, даже не прикасаясь.

– Отлично. В таком случае, вам обоим следовало бы трахаться с таксистом Арменом, а не со мной.

– Брат, – меня кто-то берет в охапку, пытается слегка придушить, и я делаю рывок, и мне предлагают остыть, и, вглядевшись, я понимаю, что это Миха.

– Пугаешь меня, – пытаюсь засунуть руки в карманы и выпрямиться, но неизбежно раз за разом выстреливаю онемевшими пальцами мимо карманов.

– Не ссы на пол – утонем! – Миха, кажется, смеется; он такой размытый, расфокусированный, неопределенный. – Короче, я провел анализ.

– Анализ? – меня возмущает это слово.

– Да, – Миху, видимо, это смешит. – Анал-изирующий проход сделал. Короче, с цивильными телками все уныло. Но нас с тобой скучать не оставят, так как я подготовил план «буэээ». Я думаю, самое время шлифануться.

– Базара нет, – мой голос кажется мне стеклянным; дребезжащим; пустым.

– Погнали в «виповку». Она тут особая – для правильных пацанов.

Что-то мне в этой идее не нравится.

Что не нравится-то? Устал – отдыхай!

Нет, ты не прав. Погоди. У тебя же есть эта…

На жопе шерсть, и та клоками! Уймись! Иди вон, присядь.

В стене открывается дверь, которой здесь точно не должно быть, и я пугаюсь – не глюк ли это, но Миха проходит внутрь, и все становится ясно. Я захожу следом в стеклянную дверь, непрозрачную снаружи, и мы с Михой оказываемся в предбаннике, где вдоль стен стоят и курят задумчивого вида персонажи со странными прическами. Дым вьется, уходит вверх, в недры вентиляции. Кто-то сидит за столиком и курит огромный цветастый кальян. Я что-то хочу спросить насчет курения в общественных местах, старательно формулирую фразу, но меня уносит, вроде как, вслед за Михой вглубь помещения, и я пролезаю в какую-то дверь через занавески из какой-то мишуры.

– Мишаня, – слышу свой плавающий голос; кажется, я потерялся.

– Братан, ты такой уторчанный, – смеющийся, звенящий голос Михи.

– А ты – нет?

– Я – как стеклышко.

Я – как стеклышко.

Это какое-то хокку. Японский стих. Пять-восемь-пять.

«Я – как стеклышко.

На ветру болтаюсь тихо.

Сраная моя жизнь!»

– Сырок, – меня пробирает на хохот, и Миха грубо толкает меня, но я не опрокидываюсь, а сажусь на что-то средней жесткости.

Или мягкости?

Откуда вообще взялось это слово?

– Но ведь рифмуется, понимаешь? – пытаюсь достучаться до Михи, но тот отходит куда-то, на ходу бросая «Ща все будет», а я не могу успокоиться. – Ты пойми, главное – задать уникальную форму, задать мысль, сформировать brand essence. А потом уже писать от нее планы маркетинга и продаж.

Вижу, как Миха передает дамочке – как подсказывают включенные остатки мозгов – местной мамке, – тонкую пачку банкнот и говорит «Ну, ты понимаешь, Лелечка». «Конечно, милый. Полный пакет, как всегда. Отдыхайте. Шампусик будет через минуту».

Миха приходит ко мне и садится рядом. Оказывается, я сижу на кожаном диване.

– Че ты там задвигал про брэнды? – интересуется он.

– Забудь. Это работа. Заводит даже на отдыхе.

– Это хорошо. Значит, ты человек своего дела. А вот я все никак не могу определиться.

– Ты ее знаешь? – киваю в сторону Лелечки.

– Ее знают все, кому нужно ее знать.

Удивительная штука, но стоило мне присесть – и опьянение спало, и мир стал четче, контуры объектов стали явными, да и Миха стал мне ближе и роднее.

– Ладно. Давай-ка расслабимся. Каждый со своей. Выберешь?

– На твой вкус, брат, – мне почему-то хочется заплакать; странное чувство повышенного комфорта и успокоения.

– Ты только не суйся из «виповки», – с параноидальным видом говорит Миха. – Нам такими нельзя светиться.

– Такими?

Он ничего не говорит и машет рукой. Я почти уже плачу. Миха куда-то уходит. Берет двух каких-то девиц за задницы, разделенные по швам ниточками трусов, и просто пропадает. Одна задница черная, как шоколад «Милка». Вторая белая – как молоко «Тема».

И что?

– Пойдем, малыш, – почти шепчет мне в ухо голос, от которого все начинает шевелиться в штанах.

Ну, я, конечно же, иду. Почему нет? Фрагменты помещений мелькают передо мной, как лошадки на детской карусели, не давая шанса сконцентрироваться ни на чем, и чем четче я ощущаю, как моя собственная рука на ходу залазит между ягодиц какого-то существа женского пола, тем меньше у меня шансов понимать, где я нахожусь. Все содержимое моего черепа наполняется одними лишь абстрактными чувствами, среди которых превалирует фильтрованное, незамутненное желание секса.

Туман рассеивается, когда я снова сажусь. На мне расстегивают рубашку, и я зачем-то снимаю одну запонку с рукава. Меня обслуживает девочка в прозрачной черной кружевной ночнушке с шикарной, хотя и явно силиконовой грудью, черными волосами и карими глазами. Меня несколько смущает ямочка на ее подбородке и тот факт, что она выглядит немного старше меня, но это все мелочи. Девочка шикарна.

В моей руке оказывается бокал. Видимо, шампанское. Во всяком случае, это бокал для шампанского. Выпиваю залпом. А где вкус? Что за «российское» вы мне подсунули?

Влажный язык путешествует по моей груди, по животу, который я намеренно напрягаю, чтобы сучка чувствовала не только крепкий стояк, но и пресс – хотя, какого черта эта может быть интересно проститутке, да и вообще нынешним телкам, которые чаще щупают твой кошелек, чем член? – и его путешествие понемногу начинает надоедать.

– А снять с меня штаны не входит в твою компетенцию? – выдаю с желчью в голосе

– Ах, да ты шутник, – хихикает и тянется уже, наконец, к напряженной ширинке.

Черт, ну как же эти девицы сосут, а! Главная проблема «хороших девочек», которую они поголовно проблемой не считают, заключается в полнейшем нежелании овладевать искусством любви. Мнение «перепихнемся, как получится, и будь доволен, что принцесса тебе дала» приводит, как я считаю, к большинству проблем между мужьями и женами, но что самое важное…

– О, да! – вырывается из меня, когда эта шлюшка заглатывает мой инструмент почти целиком.

Поняв, что мне все это вполне нравится, она пропихивает себе в глотку так глубоко, что ее пышная верхняя губа уверенно упирается мне в лобок и оставляет красную дугу из помады. Чертов компромат!

Мне кажется, что я всю жизнь жил в бездонной глотке девицы. Или что мне отсасывает сам Адский Сисястый Сатана. Но ощущения частично меркнут, становятся также фрагментарными, и я останавливаю минет, требуя чего-нибудь еще, и шлюшка плавно переходит к обработке моего хозяйства своими крайне функциональными грудями, но в какой-то момент снова случается провал, и мне кажется, что я потерял все ощущения, и никакого кайфа не будет, но потом все чувства возвращаются, причем в небывало ярких красках – да я с кокса так ни разу не улетал, даже с чистого, привезенного откуда надо! – словно бы мне открутили член, а потом привинтили обратно, с новыми рецепторами, и я выстреливаю одной огромной порцией спермы прямо между сисек девицы, и ее шею украшает шикарное «жемчужное ожерелье», и она смеется и посылает мне воздушные поцелуи иразмазывает капельку спермы, как помаду, по нижней губе…

Вот-вот, а «хорошие девочки» бегут за салфетками. Суки! Долбанные вампирши!

А потом все исчезает.

А я? Я-то есть?


Ищу выход. Спросить не у кого. Сказочная минетчица исчезла. Застегиваю штаны, вываливаюсь из комнаты и решаю на минутку присесть на знакомый диван. Это единственное, что мне знакомо здесь. Хотя, когда-то раньше я здесь был. Но без Михи. Возможно, с Борисычем и компанией. Хотя, у них другой формат. И пользуются проститутками они иначе. Например, отделать девицу в два, а то и три хлыста для них – это норма. А мне не нравится. Я люблю, когда за мои деньги меня индивидуально обслуживают, а не терпят. Посижу минутку. Не больше.

Снаружи, за занавеской кто-то стоит и болтает. Улавливаю отдельные реплики, перебиваемые периодическим шумом. Видимо, работницы местного борделя вышли покурить и обсуждают трудовые подвиги.

– Ага, они все герои под стаффом. Только кончаются быстро, – с явной усмешкой говорит одна. – Мой вырубился «в ноль».

– Ну, да. Мой с Лизкой супермен иссяк за тринадцать секунд минета, – вздыхает вторая. – Специально подсчитала, как чувствовала какой-то подвох. Все волосы обкончал нам, скотина.

– Ладно. Это лучше, чем бандажник, который мне вчера мне ноги привязал за ушами, – смеется третья телка.

Когда я это слышу – какого хрена я это слышу? – мне почему-то вспоминается снафф-ролик, который я когда-то видел в интернете. Случайно наткнулся. Там спящей небритой девке, которую сношал парень, топором отрубали ногу, от чего она просыпалась и орала, а потом овощечисткой отрезали ей язык, хотя ей это не очень-то нравилось, как мне показалось.

Закрываю глаза, а как только открываю, меня начинает дико тошнить, и я едва не блюю, но уже спустя мгновение я словно бы меняю физическую оболочку, и тошнота исчезает, но все вокруг как-то ирреально, бессмысленно, и я ищу точку опоры, но сейчас…

Долбанные «качели» уносят меня то в кайф, то на дно, а между этими двумя мирами – непроглядная тьма, сырость, гниль, и кто-то говорит…

Перед моими глазами проступает удивительно четкая картина всей мировой торговли, где год за годом, век за веком, вселенная за вселенной продаются люди, вещи, услуги, и это бесконечный цикл все вращается и вращается, и где-то в середине замкнутого круга, по которому мы все – человечество, – бежим, светится первозданное пламя истины, словно огромная лампа, полная пламени, ядерных взрывов, плазмы, и я пытаюсь всмотреться в это пламя, но от вращения вокруг него меня снова начинает тошнить.

Меня тошнит от всего этого бега по кругу!

Что-то нужно сделать, и я решаюсь на поиски истины.

– Миха! – подаю сигнал, но на него никто не отвечает.

– Уехал уже, – наклоняется ко мне и смотрит мне в лицо какая-то телка неопрятного вида. – Да и тебе пора, дружок. Ты уже час тут залипаешь в одну точку.


***


…и с трудом приоткрываю глаза, и меня встречает настолько быстрый и маневренный «вертолет», что даже не ощущая рук и ног, я каким-то чудом оказываюсь в ванной и безудержно блюю, потом отхожу, смотрю вверх, разворачиваюсь, едва не падаю на выходе из ванной, а потом делаю шаг…

…а шум вокруг застилает все, делает его образ далеким и неразличимым, и я спрашиваю «Почему?», но он лишь смеется, как мне кажется…

…обхватываю подушку, чтобы ощутить хоть что-то стабильное, неподвижное, но и подушка скользит куда-то, как и пол, и стены, и кровать, и…

…все уже отдалились, исчезают по одному, разбредаются куда-то, и я все еще жду ответа, но никто просто не может знать, как никогда никто не мог, и в моей голове ощущается огромный кулак, который сжимается все сильнее, и мне лишь остается…


***


Я у окна.

В окне далекого, недостижимого дома – тень. Человеческая фигура.

Приподнимаю выше жалюзи, хотя они и так не мешают смотреть.

Тень мечется. Мир накрывает тьма. Потом снова та же картина. Тень с распростертыми руками.

Потом тень исчезает.

И когда эта фигура исчезает, меня одолевает глубочайшая печаль, грусть сжимает все мои внутренние органы, и мне кажется, что с этой фигурой пропало нечто неописуемо важное для меня…

Но это сущий бред!

Я поднимаю взгляд в небо, в котором одиноко плавает облачко неопределенной формы, и сейчас это мне кажется более странным, чем все, что происходило со мной за последние сутки.

Мне пора уйти.

Мне пора.


Суббота


Я открываю глаза и понимаю, что этот потолок мне знаком. Не чувствую запаха. У каждого дома должен быть запах.

Осматриваюсь. Я дома. В тишине и одиночестве.

Хотелось бы верить, что меня привезло такси. Что я не накосячил больше обычного. Что все прошло по плану. Но эти долбанные качели…

Добежать до сортира, добежать любой ценой.

Свалившись с кровати, бегу, согнувшись в три погибели, в ванную. Почему в ванную? Уже неважно. Ванну придется помыть. Завтра. Или сегодня. Меня мотает, разбрасывая содержимое черепа по стенам квартиры. Когда я возвращаюсь в комнату, места становится больше, и точек соприкосновения со стенами больше, и мне кажется, что здесь слишком холодно, меня трясет и произвольно дергает в разные стороны, что усиливает тошноту.

Барахтаюсь и проваливаюсь в пучину спазма, распространяющегося по всему телу. Медленно. Издевательски медленно.

Делаю слишком резкий рывок, когда трясущимися, не поддающимися контролю руками пытаюсь плеснуть в лицо холодной воды, и мир погружается во тьму. Я не знаю, сколько времени проходит до момента, когда перед глазами у меня проявляются множественные светлые пятна, и светодиодная подсветка начинает методично разрезать мои глаза, как кухонный нож – батон колбасы, и мне кажется, что за время этого провала меня снова вырвало, но я не уверен.

Почти ползком добираюсь до ближайшего объекта, похожего на кровать или лежак.

Но это же моя квартира!

Всем плевать. Всем, кого здесь нет. То есть – всем вообще. Я не уверен, что я сам здесь и сейчас, а не в клубе, пускающий слюни и ждущий такси и ищущий вращающимися в разные стороны глазами Миху или хотя бы ту шлюху с шикарной грудью или паренька из «Газпрома», с которым я хотел пообщаться вместо того, чтобы убиваться этим «спейс-стаффом».


Время все идет, а мое состояние не меняется, и я начинаю привыкать, а потому могу встать и осмотреться.

В квартире все чисто и свежо. Климат-контроль делает свое дело, идеально увлажняя воздух и поддерживая нужную температуру, когда кто-либо двигается внутри.

Система контроля движения, система защиты от протечек, система кондиционирования, система охраны и сигнализации, система пожаротушения, система координирования систем и система контроля за работоспособностью датчиков системы координирования систем, а также – барабанная дробь! – система спутниковой связи для системы контроля за работоспособностью датчиков системы координирования систем. Все самое необходимое. Каждую секунду на меня своими огромными глазами смотрят десятки датчиков. Я сам нанял их для этого. Я не уверен, что мне нужен кто-то еще – еще одна пара вперившихся в меня глаз здесь, в моем собственном жилье.

Начинает мучить жажда. Значит, я живой. Попытка улыбнуться оказывается безуспешной, но и черт с ним. Внутренне я хохочу над всеми – спортсменами, культуристами, ЗОЖниками, попами, Девой, мать ее за ногу, Марией и всеми прочими святыми и прокаженными. Я – грешник. И я жив и здоров. Шах и мат.

Итак, передо мной стоят некоторые фундаментальные задачи. И пока мне предстоит справиться с первой из них.

Как прийти в себя после вчерашнего?

Что меня больше всего мучит? Правильно – похмелье. После наркоты отходняки совершенно другие. А сейчас мне хреново он интоксикации, к бабке не ходи. Пить активированный уголь поздно, а это значит – надо опохмелиться.

Как включить мозги?

Можно просто принять контрастный душ. А если не поможет? А если опохмел добьет остаток извилин? Правильно – необходимо прогуляться.

3. Могу ли я двигаться далее, чем на десять метров?

– Без проблем! – отвечаю вслух себе я.

И падаю с грохотом прямо вперед лицом при попытке встать с кровати.


Видимо, сейчас еще довольно рано. Я принципиально не смотрел на часы, дабы не расстроиться и не принять решение лечь спать дальше. Я – добытчик и крупный самец. Я не должен быть лежебокой. Моя суть – в движении.

Во дворе – одни и те же типичные идентификаторы успеха. Передо мной пробегает конвейер из трех подряд местных жителей с декоративными собачками под мышкой – все в один и тот же подъезд. Одни и те же коляски с детьми одного и того же покроя рядом с многоэтажными домами на тысячи одинаковых квартир. Одна и та же одежда на всех – стандартный усредненный casual. Одинаковые этажи, квартиры, варочные панели, примерно одинаковые кредитные машины. Одинаковые должности менеджеров по чему-то-там. Один и тот же успех на всех. Но, друзья мои, в таком случае, это никакой, на хрен, не успех. Это просто стандартный коктейль «Планка гражданской гордости».

Ингредиенты:

– одна ипотека;

– одна варочная панель;

– один «ниссан» – лучше взять кредитный, но можно и за наличку, хотя может немного горчить;

– один ребенок;

– одна декоративная собачка – лучше шпиц, но возможны варианты.

Смешать все в блендере, купленном в Финляндии (обязательно, иначе испортите вкус). Ощущение собственного величия и презрения ко всем, кто еще не добился добавить по вкусу – две-три щепоти обычно хватает. Подавать со взбитым кремом из самодовольного выражения лица в дешевом пластиковом стаканчике.

Влажные волосы на голове охлаждает утренний ветер. Реальность заставляет меня дергаться и покрываться мурашками. Пакет с едой из закусочной и пивом смотрится в моей руке, как симптом запойного алкоголика. Но все мы люди, все мы грешны. Соседи – двое мужиков, знакомых мне только в лицо и жена одного из них, – здороваются со мной, и я проявляю максимум любезности, не посылая их прямым курсом на хрен. Говорят, что недавно проезжала скорая с «мигалками» и оглашала округу диким воем.

О да, а еще приезжали Бэтмен и Железный Человек на маршрутке. Очень интересно.

Говорю, что у меня масса дел и ухожу в подъезд. Консьержка смотрит на меня чуть ли не с сожалением. Высокомерно приподнимаю голову и захожу в лифт вместе с какой-то малолетней пигалицей, которая всю дорогу до двадцатого этажа болтает с кем-то по мобильнику, хвастаясь тем, как много она выжрала этой ночью и как отшила несколько парней, предлагавших ей отсосать в туалете. Это чертовски долгий путь в двадцать этажей, и меня так и тянет объяснить этой сучке, где ее место в Табели о Рангах Алкоголиков и Придурков, но я стойко выдерживаю это испытание и добираюсь до своего убежища сохранившим внешнее достоинство.

Чего не скажешь о внутреннем, так как после легкого завтрака начинается удивительная серия метаморфоз моего состояния. Кстати, уже вернувшись домой, я вспоминаю, по какой причине сейчас в подземном паркинге на моем парковочном месте не стоит моя же машина. Я умудрился уехать на такси, которое мне вызвали в клубе и даже не перепутал адрес, который надо было назвать водителю. Все-таки, возможности человека действительно не ограничены рамками очевидностей. Значит, если я не хочу дремать на заднем сиденье такси по пути на работу в понедельник, уже завтра днем мне необходимо добраться до клуба и перегнать машину домой. Либо нанять трезвого водителя, но это уже будет перебор. Сажать на своего коня другого седока – лично для меня противоестественно.

Незадачей во всем этом видится разве что периодический – раз в полчаса, – понос и ощущение простуженности, сменяющееся полным покоем. «Качели» все еще в действии. А это не может означать ничего, кроме разрушения теории об этимологии моего похмелья. Все дело в «колесах», ставлю свою квартиру и машину на спор. В очередной раз отсидев время умопомрачительного кишечного спазма на унитазе, я нахожу телефон и набираю номер Михи. Этот козел выключил телефон. Еще в студенческие годы после лютых, демонических пьянок он любил вырубать телефон до понедельника, чтобы спокойно отмокать все оставшееся время. Говорил, ему только такой режим помогает восстанавливаться. И действительно – в понедельник на парах он был, как огурчик, хотя все нормальные люди иной раз не успевали отойти и ко вторнику. А я ведь даже не знаю, где недоумок живет, чтоб нарушить его покой и разбить ему морду вот этим самым креслом из IKEA – благо, оно стоит не дороже трехсот долларов. Да и ехать куда-либо я не готов. Но при первом удобном случае…

Ох ты черт, я же обещал Алине, что позвоню ей. Надо срочно написать ей какую-нибудь чушь в стиле женского «у меня голова болит».

Наверняка, гастарбайтер-барыга выдал Михе какое-нибудь фильтрующее лекарство, а обо мне он даже не подумал. Вот это особенно обидно. В связи с этим, я еще разок набираю номер своего друга-урода и, получив «Аппарат абонента сдох, спит и плевать он хотел на тебя, Эдик», отбрасываю мысли о скорой мести.

Это дерьмо, что я принял, смахивало по действию на спидбол – рывки то в интенсив, то в покой. Но ведь я ни черта не колол. Ничем не ширялся. Вены чистые, как первый снег. Просто съел «колесико», не более того. Что-то вроде «экстази». И большего, чем ярких вспышек перед глазами и абсолютного отключения рационального мышления я не ощутил. Интересно, сколько Миха отдал за это?

Уже опившись пойла из магазина и, по крайней мере, окончательно избавившись от тошноты, я запоздало вспоминаю, что у меня на аварийный случай были специально отложены литровый пузырь «баккарди» и привезенное на заказ недавно черное немецкое пиво в пятилитровой бочке. Ну, и бог с ним. Надо быть ближе к народу. Особенно – когда чувствуешь себя, как кусок гнилого мяса, который никто не удосужился убрать с палящего солнца.


Ночью, глядя в телевизор с выключенным звуком и посасывая черное немецкое из высокого стакана, я почему-то думаю о том, как много народа полегло в две тысячи двенадцатом. Странный год был. Люди просто умирали один за другим, словно бы предвкушая глобальный крах, повсеместное разрушение, агонию мира, но ничего такого не случилось. Год завершился, период напряжения прошел, а мертвые так и остались мертвыми. Ничего нового. Каждый очередной год – как и прежний. Слишком условное разделение, слишком надуманное. В этот Новый год я хотел бы уехать ото всех. Куда-нибудь в Альпы, например. Просто оставить весь этот цирк уродов. Просто убежать.

Только от кого именно?


Воскресенье


Сижу на диване и смотрю в окно. Не могу понять – спал этой ночью или нет. Странное, размытое ощущение реальности. Фрагментарная картина квартиры – вот окно, а вот уже стена, а вот уже телевизор. Все также работает без звука. Я не могу сказать, что видел по нему минуту назад, и поэтому не уверен, смотрел его ночью или, все-таки, спал.

Зачем-то лезу в ноутбук. Ищу жизнь в интренете. В новостях соцсети – фото парня с черной ленточкой. Подписи вроде «Не забудем» и «Все, кто знал Пашу – соберемся сегодня там-то и во столько-то». Горе объединяет. Так говорила моя тетя. Почему-то удивительно часто. Она мне всегда казалась чересчур депрессивной. Возможно, дело в деревенских корнях. Для деревенских обсуждать смертельные болезни и ампутацию конечностей – как для городских болтать на кухне за политику. Религиозность раздвигает рамки терпимости к уродству и увечьям. Но даже деревенских горе сближает. Человечность, которой, чуть что ни случись, становится в каждом с избытком, чаще проявляется при страхе смерти – себя или близкого. Чаще близкого. Нет горя – нет единства. Есть раздоры, разводы, дележ имущества. И только осознав свою слабость пред лицом смерти, люди становятся человечнее, коммуникативнее. Возможно, суть человека – не в силе разума, а в слабости как таковой. Слабость заставляет нас усложнять мир вокруг и строить баррикады в защиту от природы. Слабость не дает нам принимать решения вроде эвтаназии или простого убийства в страхе за ответственность и угрызения совести. Люди становятся самими собой только под ударом слабости. Так чем мы гордимся, homo sapiens? Тем более, что объединенные слабостью люди становятся той самой силой угнетения и причинения боли, для сопротивления которой они объединялись. И так – круг за кругом.

Не лучшие мысли для утра выходного дня. Особенно – все, что касается кругов и вращений. Воспоминания о том, что происходило со мной сутки назад, включают первую фазу рвотного рефлекса. Я жутко устал от пребывания в ванной и сортире и поэтому неторопливо встаю и иду на кухню, чтобы выпить стакан воды и начать процесс перезагрузки мозгов для понедельника. Я должен быть в кондиции не хуже Михи. Кстати, надо позвонить отморозку. Может, годы заставили его переосмыслить принцип отработки отходняков.

Бабушка надвое сказала. Его мобильник спит. Горбатого могила исправит. Но это не страшно. Вообще, не удивлюсь, если у него с понедельника отпуск. Вот это будет блестящей подставой – самому вылететь уже в субботу на райские пляжи к Средиземному морю, а меня оставить в жутких болях, рвоте и сраче – двигать инновационную и модернизированную экономику родной страны. Миха – толковый парень. Но местами даже слишком изобретательный, что в отношении близких людей делает человека паскудой и тварью, прости господи. Так что назвать Миху надежным другом на данном этапе жизни я не могу. И не знаю, могу ли назвать таким еще кого-то из моих друзей и знакомых.

Увы и ах.


Что-то странное то ли во сне, то ли рядом со мной, в реальности заставляет меня покрыться мурашками, и я привстаю и сажусь на моем огромном, как стадион имени Кирова, диване. Снова нет четкого понимания, спал ли я с начала ночи, но до кровати я так и не добрался, а в голове у меня – стекловата. Она же опечатала левую руку и ногу. Разминая затекшую ладонь, я встаю и прислушиваюсь. Отчетливо слышу шорох и тихое поскрипывание со стороны кухни.

Ну, конечно. Именно сейчас, когда у меня вместо головы – котелок с картошкой, ко мне в дом решили пробраться воры. Шикарно.

Лихорадочно вспоминаю, где у меня стоит бита, но осознание того, что до этого места – вся большая комната в продольном сечении, парализует волю. Черт меня дернул здесь лечь. Но тут кое-что заставляет меня замереть и едва не вскрикнуть.

В двери понемногу показывается нечто бесформенное, высотой примерно в метр. Сжав волю в кулак, я подаю голосовой сигнал на включение освещения, и стоит системе включить лампы, как меня наполняет ужас, и я едва не падаю обратно на диван.

В дверном проеме стоит на четырех лапах и тихонько порыкивает какое-то животное. Свалявшаяся местами черная густая шерсть, огромные черные глаза, поблескивающая челюсть и текущие по подбородку слюни – примерно такие детали я распознаю до того, как эта «собачка» повышает громкость своего рычания и начинает неторопливо двигаться в мою сторону.

Так, до биты не успею, кидаться подушками точно бесполезно – твою мать, какая челюсть! – как и бежать. Точно! Окно!

Окно приоткрыто, причем в обычном режиме, который позволит его распахнуть одним движением.

– Спокойно, песик, спокойно. Ты никак потерялся, ага? – начинаю раззадоривать это чудовище, на шее которого начали проступать какие-то длинные шипы.

Правой рукой открываю окно настежь и делаю короткий рывок навстречу «собачке», что явно выводит ее из себя, и она бросается на меня, но я умудряюсь отскочить в сторону почти в самый нужный момент, и мое плечо лишь слегка задевает острый коготь с задней лапы летящего чудища, тогда как само оно летит в открытое окно с двадцать пятого этажа.

Ощущая тошноту, поднимаюсь с пола и подбегаю к окну. Черное рычащее пятно летит вниз, смещается в сторону небольшой высадки деревьев и падает в крону одного из них. До последнего момента мне кажется, что это лохматое нечто еще и летать умеет – так сильно отклоняется его курс от прямого падения. Стирая со лба заливающий тело с ног до головы пот, я сажусь на пол около дивана.

Чертовы вещества! Неужто у меня пошли глюки? Два дня уже прошло, меня промыло и прочистило насквозь. Не могло быть у меня никакого чудовища дома. Просто не могло. Это какой-то бред. Может, это мне сниться? Осознанное сновидение или типа того? Бывает же такое, я читал. Надо выйти на кухню. Проверить.

Нет! Ни в коем случае!

Какого?..

Ложусь. Стараюсь забыть эту сцену. Пытаюсь уснуть. Не могу понять, где реальность, где сон. Дрожат зубы. Их стук заставляет меня крепче сжимать челюсть. Я потерялся. Я просто не знаю, что происходит. Но одно я знаю точно.

Я видел эту хрень в своем доме.

Или нет?


День первый


Я почти уверен, что спал.

Кромешная тьма обволакивает меня и начинает погружать в дрему…

Снова открыв глаза, я вижу себя, и меня прошибает холодный пот, и я с удивлением обнаруживаю себя около зеркала. Мое состояние сознания уже ближе к нормальному, но странные воспоминания о двух последних днях и об ужасном, слишком близком к реальности сновидении с чудовищем в моей квартире нарушают целостность моего покоя.

– Сейчас раннее утро, – говорю я себе. – Какого черта ты вскочил, Эдик?

Зеркало, конечно, молчит. Свихнуться, но не научиться как следует говорить с самим собой – это сильно. Это обреченность на одиночество. Впрочем, шутки – шутками, а самочувствие у меня действительно «не айс».

И я ума не приложу, почему.


Зачем я работаю?

Такая мысль приходит мне в ванной, в процессе неторопливой обработки лица жгучим лосьоном после бритья. Действительно, зачем мне все это? Теоретически, я мог бы делать бизнес или заняться инвестициями или еще чем-то в таком духе. Всего лишь пару месяцев пожить по-нищенски – и отложенных только за это время средств уже хватило бы для низкого старта, не говоря уж о прочих накоплениях. Так почему снова «Дриминг Трейд», исполнители-кретины, отчетность и переговоры с мнительными уродами? Из-за денег? Из-за предоставленной в готовом виде власти над коллективом? Из-за власти вообще?

Понятия не имею. Мне плевать, на самом деле, на всю эту семантику, концепции мировоззрения, духовные муки. Я же мужик, в конце концов. Твою мать, как щиплет!

Четкая последовательность действий каждого трудового утра восхищает своей безупречностью в моем исполнении. Наиболее трудоемкий этап – это выбор часов. В конце концов, костюмы я все подбирал под конкретные нужды, а вот подобрать подходящие часы для конкретного дня – дело тонкое. Не может же, помилуйте, коммерческий директор крупной, не побоюсь этого слова, межнациональной группы компаний каждый день носить одни и те же часы. Позолота и сталь, сталь, кожа коричневая или черная, браслет или ремешок – и это только начало выбора из десяти вариантов, больше половины из которых – подарки, а не покупки.

Итак, выбор сделан. Ремешок черной кожи и позолоченный корпус. Дальше – таблетка обезболивающего, чашечка крепкого кофе и, увы, вынуждающий задержаться утренний понос сразу после уничтожения этой чашки кофе. С дикими болями и заворачивающимся в самого себя кишечником я выхожу на паркинг и сажусь в машину.

– О Великий Капитализм и священная Жажда Наживы, дайте мне сил.

Селектор на «D» и кик-старт.


Сборище жалких недоумков, среди который притаилось около десяти процентов нормальных сотрудников…

Кх-кхм. Я имел в виду – уважаемые сотрудники торгового отдела «Дриминг Трейд» сидят за одним огромным столом, поочередно подавая мне отчеты. Эта техника приема отчетности здорово ломает страх конкуренции в коллективе и учит всегда придумывать оригинальные способы подачи информации и грамотные формулировки, в отличие от индивидуальных собеседований «тет-а-тет» за закрытыми дверями.

– Что изображено на этой фотографии? – спрашиваю одного из супервайзеров, указывая на изображение, зависшее на доске проектора.

Пустое место на прилавке предстает на суд общественности. Судя по выражению лица «супера», сердце его заледенело и упало в район кишечника. Он не планировал появления этого кадра, просто не было других фото с это точки, и он засунул его в самый конец презентации а у меня не должно было хватить терпения разглядывать весь многостраничный фотоколлаж нашего бардака на выкладке.

– Out of stock, – произносит заученную фразу хмурый, как питерская зима, Аксенов.

– Нет, мне так не кажется. Мне кажется, это абстрактное изображение того, как квартальный бонус проходит мимо тебя, – тыкаю пальцем в «супера», – и тебя, – и соответствующего торгового, – и машет ручкой на прощание. Это дубль, Аксенов. А я не люблю, когда меня не воспринимают всерьез с первого раза. Ребят, вы вообще нормально себя чувствуете? У вас мерчи забыли, что надо формировать рекомендованные заказы? Мне вас самих в магазины загнать, чтоб вы заказы делали и выкладкой занимались?

Шанс вернуться в поля, а то и оказаться там впервые на ролях конечных исполнителей, которых все шпыняют, как хотят, и закидывают на грязные склады в поисках просроченных остатков, является мощным мотивирующим фактором для младшего звена менеджмента. Иногда я сочувствую этим ребятам. Тем, которые не отсиживаются в офисах, а бегают в полях и реально стараются. Торговые предельно выжимают заказы и заодно отчитываются за заботящихся только о своей личной плантации мерчей; супервайзеры стимулируют, как могут, торговых на показатели и план; про мерчей в плане занятости и слов нет. Но если самых исполнительных иногда не драть, как следует, с самого верха, они тоже расслабятся, а в полях это чревато серьезным обрушением. И в момент, когда на продвижение выделены титанические бюджеты, и на рынок надо выводить новый продукт, это недопустимо.

Двигаемся дальше. Отчет за отчетом вываливаются на мою больную голову, а кишечник все еще периодически дает о себе знать, и от этого ненависти в моих замечаниях сотрудникам становится все больше.

– Что значит – недопоставка? Где это отображено в отчете? – стараюсь не повышать голос, но выходит нескладно, и голос плавает; что, впрочем, пугает моего подотчетного еще больше.

– Но я уточнял у Симонова… – пытается оправдаться наивный супервайзер.

– Что-что? У логиста? А у тебя руководителя нет? Ты про господина Демчука или этого самого, Болонина не слышал?

Молчит. Не дает ответа.

– В зависимости от того, сколько процентов подъема продаж по точке я увижу в следующем отчете, твой бонус или уменьшится чуть-чуть или уменьшится от всей души. Демчук – на контроль. Следующий.

Демчук же, кстати, в порядке. Жив, цел, орел. И это несмотря на любовь Стаса к добротному виски по выходным, хотя с его перспективами карьерного роста я бы на его месте пил только «Зеленую марку», а то и «Путинку» вместо «Макартурса» и «Спейберна». В крайнем случае – «белую кобылу».

– Вы с нами на семинар или своим ходом, Эдуард Юльевич? – жирненький голосок Стаса лебезит с удвоенной силой после выходных.

– Мне что-то тяжко сегодня ездить. Трудная дорожная обстановка. А на чем едем? – с интересом смотрю на Женю, сидящую в своей ультракороткой юбке на краю стола и лениво листающую какой-то каталог с заголовком «Robot Coupe».

– На моей, – не без гордости выдает Стас.

– Ладно, – кисло соглашаюсь. – Уговорил.

После роспуска стада я совершенно уверен, что каждый супервайзер соберет упорно ждущих своей очереди в переговорной торговых за отдельным столом и как следует трахнет их без смазки, а потом уже остаток либидо докатится до конечных исполнителей – мерчандайзеров и промоутеров. В сущности, таких офисных посиделок, с точки зрения придания бодрости коллективу, хватало бы и без полевого контроля с моей стороны, но как же не позволить себе бездумно покататься по владениям, подобно русскому барину эпохи до отмены крепостного права.

С таким настроем можно и на семинар сгонять.


Когда я захожу в холл второго этажа PARK INN и направляюсь в Красный зал «C», все ребята из продаж уже на месте, что не может не удивлять, ведь, казалось, совсем недавно они получали под хвост от супервайзеров в головном офисе в Приморском районе. Могут ведь, когда захотят!

Этот семинар – один из тех, что проводятся «Дриминг Трейд» совместно с текущими партнерами – поставщиками сырья, оборудования, готовых продуктов реализации. Жадность генерального пала перед аргументами Жени на счет необходимости гармоничного развития отношений по обе стороны баррикад партнерства, и примерно раз в полгода из бюджета выделяется сумма на аренду, жратву и подарки гостям – в складчину с партнерами-участниками, конечно.

Периодически какие-то задумчивые прохожие спрашивают у нашего корпоративного рисепшна и даже у меня, стоящего неподалеку, не семинар ли по какому-то там машиностроению «Газпрома» здесь проходит. Это заставляет меня внутренне возгордиться тем фактом, что я организовал мероприятие лучше газпромовских оболтусов, которых даже найти толком не могут.

Первая часть зрителей – наши покупатели, которые отправляют своих представителей проследить за тем, как компания держит марку и принести вести о готовых к выходу на рынок новинках ассортимента – ведь закупщики сетей, например, презентации по почте смотрят только если там приложены фотографии голых моделей, а в остальных случаях просто динамят все рассылки, чтобы просьба о расширении ассортимента всегда смотрелась, как челобитная их царю. Вторая – это те, кто хотят с нами работать и пытаются понять, что нам можно предложить, а что не стоит и пытаться – люди, между прочим, крайне полезные, так как действительно дают экономию по целому ряду закупок – если не сырья, с которым все более-менее прозрачно, то оборудования и комплектующих. Третья группа – самые вкусные гости, – это представители потенциальных клиентов, которые должны будут доложить своим боссам, чего мы стоим, с кем работаем и что можем предложить. Для этих созданы самые позитивные условия по презентам и шведскому столу, у них наиболее презрительное выражение лица, и как только они открывают рот, из него вместе с ароматом кариесных зубов доносится «Скидки и откаты, откаты и скидки». Семинар ведут наши торговые под руководством Жени. Мероприятие это уже слишком привычное, чтобы я даже обращал на него внимание – моих номинальных, одобренных генеральным подписей под бюджетом на организационные расходы вполне достаточно, остальное – дело отдела маркетинга.

Стас носится, как сраный веник, и только с началом первого выступления успокаивается и вместе с торговыми следит за россказнями докладчиков. С нашей стороны будет выступать Женя. Заключительным аккордом этой оперетты. Причем, выгода жениного положения в том, что всем уже будет глубоко плевать, как она подытожит все это мероприятие с технической стороны. Все оставшиеся мужики – а их абсолютное большинство, – будут счастливы от самого факта, что последний докладчик – симпатичная телка с идеально рассчитанным под ситуацию декольте и длиной юбки, и последнее впечатление от семинара останется самым приятным.


Гуляю и методично болтаю с приезжими гостями на кофе-брейке. Успеваю познакомиться с парой представителей развивающихся региональных торговых сетей, с которыми мы еще не работаем. Павел и Ирина. Павел – избыточно сурового вида мужчина, которому явно не хватает пары шлюх для хорошей разрядки. Ирина – типичная деловая курва средних лет, готовая за каждую копейку ложиться на амбразуру своей до уныния плоской грудью.

Наш развивающийся разговор на троих прерывает мой старый знакомый – закупщик из Самары, какого-то черта отпросившийся на семинар у своего коммерческого, хотя я, будь моя воля, не позвал бы сюда ни одного, ни второго – продажи по ним не растут ни на копейку, а головной боли с просрочками оплат они предоставляют во всем ассортименте.

Прогнозы на будущее – бравурные для публики, – выглядят для меня неуверенными и скомканными. Напряжение висит в воздухе, и я предлагаю отойти попить кофе всем, кто не сочтет должным присутствовать при речи следующего докладчика. Благо, докладчик – от хорошо известной всем фирмы «Абис-Сервис», поставляющей ресторанное оборудование, и слушать его будут только те, кого просто заставили в рабочем порядке прийти сюда, как и следующего – чрезмерно пухлого мужика в очках, который будет рассказывать о преимуществах их полимерных составов для производства средств для ухода за обувью, да простит всевышний мое презрение. Со мной уходят достаточно уважаемые представители партнеров, включая первого докладчика, жалующегося на слишком тупые вопросы от пары девиц из какой-то крошечной сети магазинов, приехавших сюда выморачивать скидки. Все самое интересное начнется после последнего доклада, который закончится в четыре часа дня.

Зайдя в зал в перерыве между докладами, случайно вижу лысого мужика, с серьезным видом стоящего, скрестив руки на груди и рассматривающего публику в зале. Он, словно почуяв мой интерес, резко оборачивается и встречается со мной взглядом, заставляя меня замереть на месте. Что-то подсказывает мне, что ему неприятно мое внимание, и я выхожу из зала, чтобы выпить немного корпоративного виски и расслабиться.


Длинноногая девица, представляющая «Клен-Маркет», едва не отсасывает у меня попутно с увлекательным рассказом о том, что они могут предоставить сети кафе, которую мы, по информации из ее источников, планируем открыть ближе к зиме. Утка, пущенная в СМИ, не имеет ничего общего с реальностью, кроме короткого разговора на эту тему с генеральным пару месяцев назад, но что знают двое – знает и свинья, поэтому я старательно поддерживаю пыл красотки и принимаю из ее рук презентацию их базового решения для нашей тематики. В качестве логотипа кафе представлен набросок в виде веселой желтой курочки, летящей куда-то по своим делам.

– Весьма любопытно. Я обязательно ознакомлюсь, – бросаю длинный взгляд прямо в глаза девице.

– Я с радостью направлю Вам стационарную версию конструктора, если Вас это заинтересует и Вы дадите Ваш электронный адрес, – деловито подбивает клинья манекенщица с функциями менеджера.

– Направьте на общий ящик, секретарю. Он обязательно перешлет мне, – холодно парирую этот выпад, хотя я бы с удовольствием дал ей не только адрес, но и за щечку.

Словно ощущая мою готовность прогуляться в туалет гостиницы с этой птичкой, звонит Алина. Мы говорим недолго, и я обещаю, что мы скоро встретимся. Объясняю, что сейчас у меня очень много работы, и меня ждут одновременно пятеро человек – все это под звон посуды и хруст салатов в «Пауланере», где я стою с максимально озадаченным видом недалеко от стола с моими, вроде как, гостями семинара, устав от непродуктивных, на данном этапе, бесед.

Похрюкивая в ответ на остроумные реплики Жени, понемногу засыпает господин Волков – унылого вида мужичок из Москвы, представитель локальной торговой сети. Во время выступления всех ораторов он недовольно причмокивал на каждой спорной реплике и смотрел на окружающих с максимально презрительным выражением лица – ведь в его сеть мы со скрипом продвинули только одну позицию продукции и всячески смазываем проход в их товарную матрицу довольно недешевыми смазками, но никак не можем договориться. Тем не менее, я прекрасно помню, как на бизнес-ланче в ходе прошлого семинара господин Волков, уже придя в соответствующую кондицию, сел на чужое, временно освободившееся место, закинул галстук вместо салфетки за воротник и начал с аппетитом доедать салатик из чужой тарелки, довольно похрюкивая – примерно как сейчас. Но на этот раз, он успел насвинячиться еще на кофе-брейке, намешав многовато коньяка в кофе, а теперь догнался водочкой и уже потерял аппетит даже к своим собственным закускам. Растем, волчонок, растем.


По моему указанию, все наши представители остаются после организации бизнес-ланча, и в четыре часа ждут меня в конференц-зале для короткого резюме.

– Завтра во второй половине дня совещание по consumer promotion в этом рекламном цикле. Все отчеты по промоактивности до одного, под страхом увольнения, – грозно заканчиваю речь и встаю. – На сегодня все, кроме закрывающих, свободны.

Женя, заметно уставшая от фальшивых улыбок и вырвавшаяся из цепких лап гостей, присоединяется ко мне и Стасу, и мы уезжаем. Благодаря скотской, просто ублюдочной манере немного подвыпившего Демчука ездить по городу, в котором и так хватает кретинов, создающих пробки, в пол-шестого я уже в офисе.

– Что за лысый высокий мужик был на семинаре? – спрашиваю я Демчука, когда Женя убегает спасать свой мочевой пузырь, и мы ненадолго остаемся вдвоем в машине.

– Лысый и высокий? – Стас не на шутку задумывается. – Не припоминаю.

– Похож на актера из «Браззерс». Стоял в зале, когда читали один из докладов.

После небольшой паузы Стас чешет репу. Улучшает кровообращение мозга.

– Там никого из представителей не могло быть с такими приметами. Я же большую часть времени там был, вместе с ребятами из продаж.

Конечно, ты не видел. Большую часть времени ты жрал халявное бухло в зоне кофе-брейка и «Пауланере».

– Ясно. Через двадцать минут текущие документы по «промо» у меня. Ознакомь Женю, она должна будет зайти ко мне за десять минут до совещания.

– Окей.

Забрав у секретаря папку с документами, которую лично мне должен был передать региональный представитель по Пермскому краю, я захожу в офис.

Захожу и недоумеваю. Капитально.

У окна моего кабинета стоит и любуется видом снаружи лысый мужик. И что-то мне подсказывает – ориентиры на рост, осанку, прическу, в конце концов, – что этот тот самый мужик с семинара. Значит, не зря он там появлялся. Представитель клиентов? Но какого хрена без приглашения? Ко мне даже выездные представители федеральных сетей не позволяют себе так врываться. Или он думает, что он представитель господа, мать его, бога?

– Добрый день, Эдуард, – ровным, удивительно спокойным голосом здоровается лысый мужик, поворачиваясь ко мне лицом и почтительно кивая.

Лысый мужик из «Браззерс» у меня в кабинете? Впрочем, нет. Этот пониже и постарше на вид.

– Как Вы здесь оказались? Вам назначено? – неуверенно прохожу и сажусь на свое место, швыряя папку с документами на стол.

– Ну, с внимательностью твоей секретарши, сюда могла без записи пройти вся Троянская армия. И, кстати, давай на «ты». Я не против.

Прочищаю горло и обещаю себе уволить секретаря. Максимально оперативно.

– Но ты ее не ругай, – словно читая мои мысли, замечает мужик и садится в кресло напротив меня. – Лично я прошел мимо совершенно незаметно, как не смог бы никто.

– Тем более придется с ней разобраться, – бормочу я.

– Нам нужно поговорить. И это настолько срочно, что мне пришлось явиться прямо сюда. Надеюсь, ты найдешь для меня несколько минут? – поддерживая речь уверенными, вальяжными жестами, продолжает лысый мужик.

– Я занят! – гавкаю в ответ на появление физиономии Стаса из-за приоткрытой двери; физиономия безмолвно исчезает. – Если уж ты залез ко мне в офис – грех не выслушать. Валяй. Кстати, меня – Эдуард, – намекаю лысому мужику, что неплохо бы познакомиться.

– Меня зовут Таначадо, я представляю керешкедоков.

– Кого? – лихорадочно перебираю в уме все возможные организации и торговые сети, которые могут называться похожим образом. – Мы вам денег должны? Хотите предложить сотрудничество?

– Второе вернее. Но ты не совсем понял. В общем, давай начнем сначала, и…

– Мы, кстати, знакомы? – прерываю моего наглого до неузнаваемости гостя. – То есть, я не против того, чтобы быть на «ты», ведь в России живем, но все же…

– Я неплохо тебя знаю, мне и так сойдет. В общем, существуют два типа высших существ – керешкедоки и гяртуки. Мы невидимы и неощутимы для вас, людей и существуем в своих параллельных мирах, регулируя вашу жизнь.

На этом месте я медленно упираюсь локтем в стол и кладу голову в ладонь, ошарашено глядя на этого безумного лысого мужика.

– У меня здесь наркоты нет, парень. Тебе надо аптеку грабить, – медленно выговариваю, глядя прямо в пронзительно-карие глаза собеседника.

– Извини, но перевода многих слов на твой язык я не нашел, буду выражаться подходящими наборами звуков. Информации от этого меньше ты не получишь, – совершенно бесстрастно продолжает лысый псих. – Итак, керешкедоки – это деловая сущность всего человечества. Мы создали механизмы торговли, менеджмента, религии и механизм инфляции, балансирующий ход общего прогресса и не дающий притормозить человечеству в развитии. Это все требует постоянной подпитки ростом продаж.

– Боже, завязывай уже. Ты какой-то фанатик?

– Подожди немного, – все то же спокойствие; да он под веществами – вы поглядите на его зрачки! – Гяртуки – вторая часть контролирующего людей сообщества. Они регулируют производство – конвейерный, машинный и ручной труд. И у нас есть информация о том, что они хотят захватить всю власть над человечеством путем выхода в вашу реальность огромными силами.

– Захватить контроль? – я настолько медленно перевариваю все, что несет этот парень, что отвлекаюсь от идеи просто нажать на «тревожную кнопку», чтобы этого клоуна выслали отсюда в автозаке по адресу ближайшего дебилоприемника. – И что ты ещерасскажешь? Мне даже интересно.

– Посмотри вокруг, – разводит руками лысый. – Торговые центры плодятся, как грибы после дождя. Это мы старательно насыщаем розницу и опт торговыми потоками, мы делаем вашу рекламу работоспособной, и мы мотивируем людей на все покупки, что они делают. Мы питаемся этим процессом, а гяртуки – грубыми процессами чистого производственного труда. Гяртуки – жестокие, расчетливые твари, – хотят остановить развитие, сделать торговлю вторичной, разрушить потребительскую сферу. Они могут построить миллиарды предприятий, прямо в городах, вместо парков и садов – по логистике товара они, увы, не спецы. Они задушат человечество, приведут его к глобальным катастрофам, но им плевать – главное для них – аккумулировать свою илетерр в этом и других мирах для вечного существования их общества. Мы же несем гармонию в мир, гарантируем обществу прогресс и развитие.

– Что-то я не догоняю – и как вы влияете на все это? Кто вы, мать вашу, такие? Иллюминаты? Кстати, мое время дорого стоит. Подобный бред душевнобольного можно было скинуть на общий ящик…

Лысый мужик прерывает меня раздраженным взмахом руки, и я почему-то затыкаюсь и слушаю его – словно в его голосе содержатся какие-то акценты, манипулирующие моим поведением.

– Человечество во всех эпохи самоуничтожалось на пике развития каждой цивилизации. Все исчезнувшие цивилизации были разрушены не просто войнами или абстрактным забвением – они просто пали жертвами нашего нерасчетливого насыщения их ресурсами. Сейчас мы научились рассчитывать потребление и продажу. А вот гяртуки – нет, это их слабость. Экономическое перенасыщение, развитие массовых психических отклонений на почве избыточного достатка, гомосексуализм, отсутствие идеалов и разлагающее влияние стиля жизни рантье среди власть имущих – вот что разрушало все эти цивилизации. Это уже потом мы корректировали историю – поэтапно, тщательно, – чтобы процессы в обществе происходили более последовательно, механистично. До этого этапа все было гораздо печальнее.

– То есть, ты хочешь сказать, что ты руководитель коммерческого отдела всея Вселенной? – я неожиданно для себя начинаю прерывисто смеяться.

– Долгое время, отношения керешкедоков и гяртуков были сбалансированы договором, который являлся, по сути, Вашарлаш, – невозмутимо продолжает лысый мужик с едва ли произносимым именем.

Чем? – мой мозг понемногу отказывается воспринимать бредовые, ломающие язык и лобные доли термины в речи этого мужика; одновременно, я все ближе к тому, чтобы нажать кнопку вызова службы безопасности.

– Трудно объяснить, – вздыхает Таначадо – боже ж мой, это как надо опрокинуться мозгом, чтоб придумать такое имя – а ведь это какой-нибудь Вася или Петя, скорее всего. – Но после длительных распрей именно Вашарлаш – извини, не могу перевести, – являлся гарантом покоя и наиболее гармоничного развития человечества. Множественные кровопролитные войны и массовое насилие на религиозной почве в фазы наименьшего социального развития человечества вынудили наши народы сотрудничать, дабы получать наибольший прирост илетерр…

– Чего прирост?

– Энергии движения вашего мира. Очень грубо говоря. Не столь важно. Важно другое – Вашарлаш был нарушен стороной гяртуков.

– Хрена себе, меня несет. Вот это дурь. Третий день же идет, – ошарашено бормочу я, уставившись в стену, и, ощущая, как пересохло во рту, тянусь за стеклянной бутылкой минералки, стоящей на столе. – Короче, мужик – как долго ты планируешь сидеть в моем офисе?

– Я могу быстро исчезнуть, – пожимает плечами мужик. – В части моей видимой сущности.

– Тогда ускорься, иначе… – я стараюсь говорить предельно спокойно и в знак презрения к этому Таначадо накрываю глаза рукой, но когда я убираю руку, его уже нет на его месте.

Спустя миг, я ощущаю, как мне на плечо ложится рука, вздрагиваю, но стоит мне повернуть голову и успеть лишь понять, что это рука все того же лысого мужика, как рука исчезает вместе с ним, и я инстинктивно оборачиваюсь, а когда наши с Таначадо взгляды вновь пересекаются, он уже стоит в другом конце кабинета, около двери.

– Это к вопросу о моей материальной сущности. Точнее – ее малозначительности, – вальяжно скрещивая руки на груди, замечает Таначадо.

– Спокойно, это либо гипноз, либо михино лекарство от скуки, – убеждаю себя, ощущая, как все сильнее пересыхает во рту.

Дотягиваюсь до бутылки и открываю ее, нервно дергаясь от шипения газов.

– Итак, самое важное, – продолжает Таначадо уже стоя, хотя голос его кажется таким же выразительным, как был, когда они сидел напротив. – Благодаря гяртукам, скоро начнется серьезный кризис. Для начала, они скинут цены на нефть и заставят твою экономику сильно нагнуться. К концу года. И это будет лишь крошечный шаг.

– Опять две тысячи восьмой? – отпив по-скотски прямо из бутылки и уронив пробку на пол, с усмешкой подмечаю я.

– Интереснее. Красочнее. Но в целом – вроде того. А уже через пару месяцев прогресс кризиса будет колоссальным. Пойми, покупательский спрос может от испуга уменьшится, а в таким условиях мы слабеем. Представь себе – миллионы менеджеров по продажам, слоняющиеся по автосалонам, офисам оптовых компаний, ждущие получения голого оклада и последующего увольнения. И так – по всей твоей стране, где все начнется, а позже – и по всему миру.

– Ничего страшного, переживем. Сократим штат.

– А самое главное – по нашим расчетам, уже в мае следующего года в Москве – вслушайся в эти слова – в Москве! – будут пустовать квадратные километры торговых площадей. То же самое еще раньше постигнет другие регионы, и весь прогресс строительства торговых точек, через которые проходит энергия связи керешкедоков и людей, пойдет прахом.

– С трудом верится, – вздыхаю и открываю рот, чтобы добавить язвительный комментарий, но не успеваю.

– А ты поверь. И еще поверь, что обороты продаж упадут повсеместно, стремясь к нулю – кризис будет развиваться быстрее прочих, ведь он будет искусственно подпитываться силами гяртуков.

– Так, вообще-то, уже в двенадцатом году в двадцати городах страны уже достигли перенасыщения рынка торговыми комплексами. Мы все выстроили обратно, мужик, – с усмешкой парирую высокопарную речь лысого пророка.

– По прогнозам ваших экспертов, перенасыщение торговыми центрами начнется к шестнадцатому году. Это естественным путем. В случае же победы гяртуков, коэффициент полезности торговых зон рухнет уже через полгода. Объяснить, что будет дальше?

– И что?

– Обрушатся торговые коммуникации. На месте ЦПКиО будет развернут завод по производству пластиковых труб, а торговые компании будут разрушены. Достаточно информативно?

– Не уверен. Не впечатляет меня твой Армагеддон, – пытаюсь расслабиться и откидываюсь в кресле.

– Хорошо. Позже попробую объяснить конкретнее, – машет рукой Таначадо и снова проделывает трюк с исчезновением, за мгновение оказываясь в кресле напротив меня; да это же чертов иллюзионист – они проделывают такие штуки на улице с картами и мобильниками. – Ментальный центр гяртуков, выходящий наружу – Фиэль, – состоит из лидера и четырнадцати переменных помощников. Он наиболее опасен, и его приход в этот мир станет началом конца цивилизации. Он материализуется в Пунт Мег'еланитиш – месте, избранном для контакта с процессами этого мира. Подобное явление происходит ненадолго с некоторой периодичностью, но на этот раз в Пунт могут быть сосредоточены силы, несоизмеримые с теми, что мы можем применить здесь, в вашем мире. Поэтому нам и нужна твоя помощь.

– И почему не отпустило? – печально качаю головой, глядя в окно на ничем не примечательный вид на город.

– Понимаю – ты думаешь, что это все наркотический бред. К сожалению, мы вынуждены поддерживать торговлю наркотиками, как и другую торговлю. Благодаря этому, люди могут тешить себя целым рядом иллюзий и становятся еще слабее перед нашими манипуляционными схемами. И это большой плюс, кстати. Но наркотик уже давно исчерпал свое действие. Твой разум чист. Иначе я просто не смог бы говорить с тобой.

– Бред.

– Да и будь ты рабочим по своей сущности – ты бы не смог меня увидеть.

– Что за чушь? Был бы я слесарем – не стал бы избранным? – меня тянет расхохотаться, но неприязнь к этому мужику превыше этой тяги.

– Еще до рождения в каждого из людей вводится программа действия. Тот, кому суждено быть рабочим, служит своей илетерр гяртукам, а высшая каста – торговцы, – сотрудничают с нами. Бывают перемены рода деятельности, но того, кто заклеймен рабочим статусом, никогда не приведет в продажи, только если по случайности, которая не приводит к смене статуса.

– Погоди – просто чтоб поржать, – а почему вы сами там не воюете с этими вашими врагами-сектантами? Зачем я-то нужен?

– После разрыва Вашарлаш, мы существуем в семимерном – по вашей терминологии,– а гяртуки – в восьмимерном пространстве. Мы просто не можем воздействовать на них напрямую, в своих мирах – большая часть столкновений происходит именно в вашем мире, да и то срабатывают не в нашу пользу – мы слабее гяртуков в части материализации. Но есть люди, способные контактировать со всеми мирами. Ты – один из таких, кого всю жизнь направляли и готовили к контакту. Ты – страховка на случай случайного или преднамеренного разрыва Вашарлаш.

– Мать моя – женщина, – я хлопаю себя ладонью по лбу и обнаруживаю, что лоб покрылся испариной. – Все, начинаю принимать «энтеросгель» перед тусовками.

– В общем, иди и работай пока, Эдуард, – Таначадо уже стоит около двери, заставляя меня вздрогнуть. – Ты пока можешь особо не волноваться, но обязан быть готов помочь нам в любой момент. А я буду заниматься разведкой.

– Мне теперь можно идти чертиков ловить? – с полной сарказма ухмылкой интересуюсь я и тщетно пытаюсь отпить еще минералки из уже пустой емкости.

Когда я отставляю бутылку на стол, оказывается, что лысого мужика и след простыл. Вот это меня уже ошарашило. Аж не шевельнуться от осознания важности момента.

Будь оно все проклято. Вот только дозвонюсь до этого урода, Михи, и узнаю номер его барыги. Переломаю руки этой мрази. Нашел кого травить, сраный коммерсант. Я бандитов Гоши Невельского на него натравлю. Они таких петухов сильно не уважают!

Back to nineties, motherfucker!

А мужик натурально исчез. Только я собирался что-то еще ему сказать, как от него и духа не осталось. Сбросив несказанное с языка, я потираю лицо руками и быстро моргаю, пытаясь прийти в себя после такого радикально настроенного глюка. Либо вещество все еще действует, либо я тупо слетел с катушек. Не знаю, что и лучше – не знать, когда тебя отпустит или схватить шизофрению, не дожив и до сорока. В любом случае, не стоит подавать вида. Открыв планнинг, я сосредотачиваюсь на актуальных записях и заново укладываю в голове рабочий день.

Ах черт, там же Демчук нежится за дверью!


Почти шесть часов. «Паркер» в моих руках наматывает уже шестой десяток переворотов, и я уже понемногу пытаюсь и сам поверить в версию с телефонным разговором по громкой связи, озвученную Стасу, действительно ждавшему за дверью все это время. Но это вряд ли возможно. Покалывает в висках, и я не уверен, что это к добру.

На ближайшие полчаса назначено короткое совещание по consumer promotion в секторе фуд с участием всего креативного сегмента. Разумеется, Третий сектор никуда не делся со своей территории, и художник Леня здесь же, сбоку. Как всегда, полон ненависти к людям, которые делают шоу, а не теребят причиндалы на унылые картинки и не бегают в поисках поврежденных плакатов по городу, как он со своей Марусей. Ивановы в отпуске, и у Лени явно недобор витаминов E,B и C.

Когда же я ликвидирую этот рудиментарный отдел и поделю все их обязанности и наработки между основными дизайнерами, айтишниками и мерчандайзерами? Ах да, Леня же у нас какой-то там родственник старшего логиста, а логист – старый приятель генерального. Эту страну разрушит не кризис и не терроризм, а блат. Совершенно точно.

Меня немного мутит. Нервы, стресс. Черт, даже глюки. Как так? Надо будет добраться до врача. Дело нешуточное. Но нужно держать себя в руках. И не такое бывало.

– Мы готовы, Эдуард Юльевич, – бормочет кто-то.

– Погнали по вирусняку, – махаю рукой, запуская титаническую машину демонстрации рекламных роликов нашего собственного производства.

Первым в нашей колоритной программе вирусной рекламы идет подборка фейлов – уже который год не теряющий актуальность формат интернет-развлечений было решено задействовать для рекламных целей. Несколько раз в каждом ролике мелькает новый бренд наших куриных полуфабрикатов.

Посередине серии наиболее колоритно смотрится парень, который есть из фольги с частью упаковки и логотипом разогретые куриные крылышки в панировке. В конце подборки сидящие на скамейке девушки смотрят на упавшего роллера и смеются. Каждая из них ест наши снеки из коробки с фирменным логотипом, а парень, снимающий все это, поворачивает камеру к себе – он стоит рядом с телками и намекает всем своим видом – «Эти киски сегодня мои». Цвет его футболки соответствует корпоративному цвету новой линейки продукции.

– Ну, все – на каналы фейлов, да на свой стрим, – я от души посмеялся, и даже отчасти избавился от напряжения, появившегося после разговора со странным лысым мужиком-галлюцинацией.

– Total delivery по этой кампании зашкалит, мы засунем когти им в самое сердце, – возбужденно описывает результат этого варианта промо Женя.

– Анализ эффективной частоты проведен? Мы ведь планируем платить за поднятие этого ролика регулярно, и я должен видеть обоснование бюджета, – машинально вывожу стандартную фразу и все еще ощущаю легкую тошноту и даже озноб.

– Сейчас выведу данные аналитики, – кивает Женя.

– Я на минутку, – не выдерживаю напряжения, вызываемого тошнотой, и выхожу из конференц-зала.

Отхожу в туалет. Умываю лицо ледяной водой. Не освежает, как назло. Слегка мутит, стоит лишь посмотреть в зеркало.

Может, он чем-то меня траванул по-серьезному? Может, сходить к своему терапевту и попросить направить меня в больницу?

Черта с два!

А если у меня в крови до сих пор есть остатки того дерьма с выходных? Нет, конечно, я уже просрался и проблевался не раз, и все должно бы выйти и промыться до последней молекулы, но вдруг? Я буду выглядеть, как последнее чмо со всем этим.

Коммерческий директор крупной компании-производителя и поставщика «Дриминг Трейд» был уволен в понедельник с формулировкой «Поносящий торчок, с которым больше дел иметь нельзя». Заведено уголовное дело по факту нелегальных инвестиций в рынок синтетических наркотиков, а также…

Все, хорош! В задницу! Сколько тебе лет? Сколько лет? Ты – взрослый мужик! Ты продаешь на миллионы каждый день! Возьми себя в руки!

Может, попробовать подрочить?

Нет, идея не очень.


Вернувшись в конференц-зал и старательно избегая удивленных взглядов окружающих, требую продолжения банкета.

Следующим на повестке этого просто удивительно успешного дня у меня выставлен Саша Минаев – мой главный сценарист. По совместительству – голова корпоративного копирайта. Несостоявшийся гениальный писатель и журналист. На этом совещании он присутствует по моему письменному распоряжению. Каким-либо иным образом притащить его задницу на корпоративное собрание не представляется возможным.

На это раз, Саша решил порадовать меня авторской разработкой, над демонстрационной версией которой сегодня закончил работу Михалян.

– Я уже успел позабыть, как ты выглядишь, Шурик, – усмехается Стас, снимая маску раболепия пред лицом черни.

– А я – нет, – обрываю не успевшую завязаться беседу своим бурчанием. – Запускаемся. Цигель-цигель!

– «Молочку» в студию, – вздохнув, командует Саша ассистенту Жени.

Ролик для одного из наших клиентов по части маркетинговых услуг – молочного заводика из какого-то там района какой-то там области, несущего гордое знамя бренда «Актилактис», – начинается весьма неожиданно. Широколицый, спортивного вида парень идет по солнечной аллее, улыбается и поглощает питьевой йогурт, удивительно похожий своей упаковкой на «Активию». Потом – окружение становится более мрачным, и уже не такое улыбчивое лицо парня сначала переходит в крупный план, а затем демонстрируется на фото на надгробной плите. Там же сияет написанная крупными буквами фраза – «Далеко не все йогурты одинаково полезны». Фразу печально повторяет закадровый женский голос, после чего появляется его обладательница – аппетитная светловолосая киска с отличным декольте, демонстрирующая нам бутылочку «Актилактиса» и уверенно продолжающая свою речь. «Тебе пора заменить все молочные продукты в холодильнике серией «Актилактис» с уникальными комплексами биокультур, одобренными институтом питания РАМН. «Актилактис» – я доверяю только ему!»

Посмеявшись как следует с полминуты, наконец, нахожу, что спросить у автора этого потрясающего, полного глубины и снабженного мощным философским подтекстом шедевра.

– А ворованный слоган, считаешь, проканает? – с недоверием и старательно успокаивая рвущийся из-под забрала лошадиный хохот, интересуюсь у Саши.

– Он не ворованный, а частично заимствованный, – вздыхает Саша. – Идея тоже – добавляет он, предугадывая мой вопрос. – Но главное – мы живем в эпоху, когда петли и рекурсии стали бичом массового искусства. Интернет сделал людей такими. Знакомый слоган – знакомый эффект, стойкая ассоциация с товарной группой, а в видео – антипатия к продукту конкурентов и симпатия к нашим девочкам с «Актилактисом».

– Мать твою в доску, Саня, что там у тебя в голове происходит? У тебя что ни идея, то кромешный креативный ахтунг, апокалипсис и Второе пришествие сразу. Все очень плохо.

– Везем на презентацию?

– Определенно, – уверенно киваю. – Но только под твою личную ответственность. Сможешь объяснить им, почему это стоит их денег – будешь героем. Порвут проект на британский флаг – сдам тебя с потрохами. И еще – покажите мне плановый GRP на выходе по «Актилактису», надо оценить риски.

– Мы не будем вести полный цикл, – несколько удивленно замечает Стас, и от его тона мне становится некомфортно.

– Да? – печально вздыхаю. – Я не уследил. Хорошо. Пакуйте презентацию для клиента. Переходим к финальной стадии, Женечка.

Женя немного нервно подходит к ноутбуку, отталкивает ассистента и запускает короткие нарезки видеороликов, грубо смонтированные порциями по тринадцать секунд.

Какого черта я вообще сегодня говорил с этим мужиком? У бизнес-центра немеряно архаровцев, готовых в любой момент заступиться за честь и достоинство арендаторов. Стоило свистнуть – и шутника выкинули бы вместе с его фокусами на внимательность прямо из окна. Но что-то мне мешало…

– Давай дальше, Женя, не отвлекайся, – раздраженно требую продолжения, заметив, что две тринадцатисекундные серии пролетели мимо.

послать его. То ли его излишне уверенный вид, то ли моя врожденная, мать ее, интеллигентность. Не важно. Вопрос теперь в другом – не явится ли это чудище ко мне снова.

Чудище?

Чудище было ночью. Господи, что за дикий, хтонический ужас напал на меня во сне? Я готов был на стену лезть от страха перед этой звериной мордой. Мне нужно взять в себя руки. То есть, себя в руки – конечно. Мне нужно начать пить лекарства. Нет, точно пить лекарства. Нет, не лекарства. Просто пить. Точнее – выпить.

Две летящие панированные грудки, очевидно символизирующие женскую грудь, летят вместе с девицей в нежно-белом одеянии по небу. Изумительно. Но быстро заканчивается, стоит мне вновь сосредоточиться на картинке.

– Последняя у нас пойдет на интернет-баннеры. Вроде все, – доносится до меня откуда-то из другой вселенной голос Женечки.

– Все, это запускаем на фокус-группы, – одобряю все скопом, чтоб не заставлять никого ждать долгих рассуждений. – У нас все, господа и дамы?

– Сплошной полет курицы, – бормочет кто-то.

– Что? – чувствую, как по спине ударяет огромная холодная волна от сочетания услышанных слов.

– Много полета, много курицы. Как-то так, – вяло и асинхронно разводит руками Саша, стараясь не встречаться взглядом с моим – как мне кажется, полным ужаса. – Как заказывали.

– Творческий подход, Саня, – облизнув губы, стараюсь говорить уверенно и не выдавать внутренней дрожи. – Творческий подход ко всему, с чем работаешь.

Женя недвусмысленно поглядывает на часы, намеренно задерживая на них взгляд, когда я, наконец, обращаю внимание на ее жестикуляцию. Действительно, пол-седьмого. Только никто, конечно, не осмелится намекнуть на то, что в 18:01 офис вообще должен быть пуст, и по дороге к лифтам должны чернеть выжженные подошвами бегущих со скоростью звука менеджеров дорожки. В общем-то, коммерческий директор уже готов к запуску.

– Опять у нас сексуальная мотивация. Перегнем палку, Эдуард Юльевич, – в пику доброму жениному начинанию, гундит Стас.

А ведь он знает, почему Женя торопится!

– Назови-ка мне Третий принцип правильной рекламы, Стася.

– «Материал разнообразный и необычный воспринимается и запоминается лучше», – цитирует фразу из своей настольной книги Стас; чертов энциклопедист.

– А молодые упругие сиськи, – это всегда нечто новое и необычное, сколько бы их ни подавали в эфир, – спокойно, словно малому ребенку, разъясняю я Стасу, – потому что у одних таких нет, а у других нет шанса за всю оставшуюся жизнь за такие подержаться. Форма подачи – восхитительная. Разнообразие – в размерах доек, и оно применимо к размеру изделий. Образность – на высшем уровне. В общем, аплодирую стоя.

– Даже не знаю.

– А ты никогда не задумывался, почему говно вроде «Голых и смешных» крутят десятилетиями, хотя это убожество себя должно было изжить еще в эпоху до прихода потребительского интернета?

– Окей. То есть, я звоню Михаляну и Дельнову и даю указание готовить полный пакет записей на фокус-группу, так? – несколько грубовато уточняет Стасик.

– Варианты? – я вынужден повысить голос.

Пожимает плечами и достает из нагрудного кармана айфон.

Занавес. Consilium abeundi.

К концу просмотра всего этого дерьма мне, кстати, наконец-то полегчало. Да что там говорить – маркетинговые потуги «Дриминг Трейд» вернули меня к жизни.

Вашарлаш. Надо же.


Причина, по которой торопилась Женя, была куда как более прозаична, чем хотелось бы мне, как личности романтической и склонной к высоким метафорам. И причина эта – желание нажраться.

Несмотря на все еще далекое от идеального самочувствие из-за отсутствия понимания, что за мужик ко мне заходил сегодня, и какие сюрпризы мне еще подготовила психика, я иду вместе с узкой компанией коллег – читай – подчиненных, но корпоративна этика, боже ж ты мой! – в бар.

Приехав, как мне казалось довольно быстро, но уже издалека заметив криво припаркованный на тротуаре «рендж ровер» Демчука, я открываю бардачок и меняю часы на более дешевые, со стальным браслетом. Затем снимаю пиджак и аккуратно вывешиваю на плечики, пристроенные в пассажирском сиденье. Вроде, готов.

Празднуем мы таким скромным образом годовщину подписания одного крупного контракта и успешное проведFение семинара. Конечно же, повод сугубо фиктивный. Корпоративное единство – тема для выездов всем офисом в Турцию или на турбазу. В остальном – только частные связи, укладывающиеся в рамки единой паутины – одной из множества сплетенных в офисе. И мы все хотим недешевого алкоголя в компании людей из более-менее близкого круга. При чем тут, кстати, я? А мне просто лень искать готовых тупо упиться друзей из нормальной жизни. И сейчас в довольно приличном баре на Петроградке – я, Стас, Женя со своим женихом, ждавшим ее все собрание около офиса, молодая девочка из отдела продаж – женина старая подруга, приехавшая год назад из Краснодара и успешно затащенная Женечкой в фирму.

Ах да, прошу прощения – я ничего не знаю, ведь сейчас я не второй человек компании, а просто приятель, а когда вновь стану вторым человеком компании – на эту крашеную в рыжый девицу с глубоким декольте и скромным его содержимым мне будет глубоко начхать.

Парень Жени – коротко стриженный, крепкого телосложения, – представился, и я переспросил его имя, но все равно тут же забыл, как его зовут. Если я встречу его лоб в лоб на улице еще раз после этого вечера, то не узнаю его – это точно. Но он ездит на новенькой «икс-шестой» и паркуется приличнее Демчука, а это вселяет надежду на то, что Женя не прогадала с претендентом в мужья. И как зовут эту девицу из продаж – я тоже не припоминаю, но у меня есть предположение, что она – то ли Катя, то ли Оля. Уже неплохо.

На столе появляется пиво. Низкий старт для последующего подъема градуса. Саундтрек в заведении незатейливый и ненавязчивый – даже чересчур. Мне бы, наверное, хотелось чего-то более острого и подвижного после пятничного клуба.

– За безграничную экспансию компании, – провозглашаю я первый тост, и половина содержимого пенных стаканов проваливается в желудки нашей бодрой компании.

Даже слишком бодрой. Демчук как-то чересчур отрывисто двигается. Возможно, нюхнул по дороге. Да, этот тип конченый. Его бы страсть к саморазрушению – да во благо его достоинству. С другой стороны, им было бы труднее управлять.

– Фактически, главный источник нашего успеха – это любителю нюхать свой пердеж, – уверенно диктую в адрес всего стола, словно на лекции по экономике.

Женя едва не давится пивом.

– По ходу, ты сегодня перегрелся, Эдик, – усмехается она.

– Нет, почему? Все абсолютно точно, – пожимаю плечами и вдыхаю мягкий аромат чешского пива.

– Очень интересно, – оживился парень Жени. – И как они это делают?

– Они делают? – Демчук, мне кажется, уже зациклил две свои извилины, и его начинает коротить.

– Всей своей жизнью, мой друг, – мудро отвечаю я.

– Кто это такие вообще? – задумчиво бубнит Стас.

– Боже, Эдик, ну только не за столом, – брезгливо стонет Женя. – Знаю я твои философские загоны.

– Нет-нет, очень интересно, – смотрит только на меня парень Жени.

– Это нечистоплотные люди, – усаживаюсь поудобнее и начинаю объяснять. – Грязные изнутри. Это любители дегустаций грязными руками, это люди, которые могу посрать и не помыть руки, а после этого пойти и съесть свой якобы американский бургер, несмотря на то, что и готовил этот бургер только что помывший полы и едва вытерший руки о передник таджик. Крутизна фальшивых символов счастья, фальшивых признаков успеха вскружила им голову, и они ощутили себя другими, уже не «бабушкиными свитерами» девяностых, а хипстерами, продвинутыми стервами и успешными мачо-дельцами. Они, в общем-то, будут и дерьмо жрать, если грамотно подобрать бренд и провести пиар-кампанию, но пока что они просто нюхают свой собственный пердеж в туалете дома, и он им кажется каким-то более сладким, чем лет пятнадцать назад. Они брызгают дорогим освежителем и вдыхают снова – так-то вообще супер! Они хавают терабайты бессмысленного, ублюдочного медиа и просят добавки в 3D, жрут козявки и делают вид бывалых критиков.

– Радикальные у Вас суждения, – осторожно пикает женина подруга.

Не зли меня, девочка. Я ведь возьму и не откажусь от грубого анала с тобой в сортире бара за то, чтобы сохранить трудоустройство твой рыжеволосой головки.

– Они существуют, чтобы ловить халяву по мелочам и платить миллионы мимо, – ничего не отвечая вслух на реплику девицы, продолжаю. – Для того, чтобы пробовать нахаляву даже фрукты на рынке, они всегда были готовы просто протирать их об грязную куртку. Поэтому, мы даем им пробники и дегустации, за из глазами программируя их на тот вкус, который ассоциируется с ножками и сиськами телочек на стойках промоушна. Мы ломаем их, как сухой хворост, – дергаю рукой с бокалом, и пиво взлетает ровно к его краю, но ни капли не выплескивается. – И вот, они сидят в толчке, читают банку с освежителем, на которой мы в зоне рекламы напишем грамотный слоган и на которую мы нанесем правильный логотип, что приведет нашего пердуна к правильной полке в магазине в другой раз. У них, напомню, напрочь отсутствует вкус к жизни, и поэтому мы даем им красивые обертки, новомодные названия, дизайны, гаджеты, чтобы они покупали как можно чаще, повышая наши прибыли

– А как иначе? «Айфон» должен устаревать строго в срок, – со смехом выдает женин парень; а парень – не промах, заметьте.

– А как насчет прогнозов на спад продаж и прочее? – вытаскивает откуда-то из недр сознания Демчук. – неужто этих пердоедов становится меньше? Люди становятся лучше?

– Да ну, все это гон – продавали, продаем и продавать будем, – машет рукой женин парень. – тем более, вы-то продаете еду. На чем и будете жить в любые времена.

– Нет-нет, мой друг, – медленно махаю пальцем. – Мы продаем не просто еду, не просто полуфабрикаты – мы продаем связанный с ними образ жизни. А образ жизни этот – раздолбайский, связывающий качество домашней пищи с напряжением, утомлением, пустой тратой времени. А это очень важно. Мы создаем также экспресс-средства для обуви, которые просто полируют ее, понемногу разрушая. И продажи идут. А все дело в лени – большинству людей просто не помыть обувь, и они тупо полируют ее слой за слоем, потому что на упаковке написано – «Сбережем вашу обувь», и им удобнее верить в это.

– Также как в то, что «Доширак» и суп – это одно и то же, – хохочет женин парень.

– Именно, – быстро стреляю в него пальцем и продолжаю. – Мы живем в прекрасное время. Все дело в том, что с ростом уровня экономики мы получили массу нюхачей-пердунов, которые получают неплохие деньги на своих новомодных должностях в офисе и все крупные покупки делают в кредит, а не копят, и потому излишне тратят половину их дохода на всяческое дерьмо в количестве, сильно превышающем их в нем потребность. Ведь они знают, что пока не выплатишь кредиты на пол-зарплаты, крупных покупок не сделаешь, а потому расслабляются и ждут, снова и снова тратя деньги на фуфло.

– Наши бренды – не фуфло, – кисло цедит Женя.

– Наши бренды – восхитительны, моя дорогая, – легонько хлопаю Женю по плечу и отпиваю пива; я себе начинаю нравиться сегодня. – Но вот, скажем, избирательный потребитель, который взвешивает цену и качество, нам не интересен. Он слишком, сука, умный, слишком часто включает голову и задерживает дыхание в толчке, не засиживаясь там слишком долго, потому что у него слишком много по жизни дел, кроме совершения бесконечных покупок в интернете и бездарного шастанья по торговым центрам. Он среднеценовой клиент. А вот тот, кто живет с пустым карманом, но хочет ощутить себя богатым – это наш товарищ. Тот, кто будет брать в кредит на всю жизнь, украдет, будет жрать помои – лишь бы купить новый айфон и всем потом доказывать, что это не Китай. Именно он слишком устал от пустых трат и просто хочет заменить все длинные полезные процессы на короткие, полуфабрикатные – и наоборот. Попомните мое слово, коллеги и друзья – люди, которые любят нюхать пердеж, выстроят наше с вами будущее благодаря своим талантам потребителей. За успех!

Несмотря на явное несогласие в моими тезисами, Женя поднимает бокал вслед за мной, а уже за ней торопливо дергаются прочие. Первый подход пива почти иссякает.

– Омерзительная философия, Эдик. Просто ужасная, – качает головой Женя.

Что характерно, она единственная за этим столом, кто практически в трезвом состоянии общается со мной практически на равных. Мою слабость к ней, как к наиболее достойному ассистенту, она давно учуяла, и сейчас мне нужно держать дистанцию, чтобы тыквенная башка Демчука не стала местом зарождения какого-нибудь хитрого плана по подставе для конкурента.

– Может, закажем ужин? – предлагает женин парень. – Что-то аппетит разыгрался.

– Самое время. Я займусь меню, – поднимаю руку вверх, пресекая любые попытки проявления инициативы.

– Этот гражданин любит морепродукты, – Женя встает и тыкает пальцем в сторону своего парня. – Остальных ты хорошо знаешь или угадаешь. Так что, мы пока пойдем покурить, а ты посиди, подумай над своим поведением.

– Ох-хо-хо, – тихо аплодирую пылу Жени. – Ты вгоняешь меня в краску.

– Не забудь удивить меня, – усмехается Женя.

Все, включая слишком скованно двигающуюся подружку Жени, уходят курить, а я, как руководитель и сторонник здорового образа жизни, делаю общий заказ и осматриваюсь. В баре удивительно людно для вечера понедельника. В какой-то момент я вылавливаю взглядом лысого высокого мужика, и по спине пробегает холодок, но, всмотревшись, я понимаю, что это не мой сегодняшний гость. Я уже немного захмелел, и отношение к событиям этого дня стало философским и подчеркнуто отстраненным. Мало ли, что может показаться в результате длительного рабочего стресса. Спустя несколько минут, все возвращаются, и я опять беру инициативу в беседе.

– Расскажи-ка, какие у тебя дела, – предлагаю жениному парню.

– Да, ничего особенного – работаю в торговой фирме, – нарочито легкомысленно отвечает он. – Сантехника, хозтовары, стройтовары. Такое вот барахло.

– И как доходы? – наглец Демчук нашел, что спросить при первом знакомстве с человеком.

– Неплохо, – уклоняется тот. – На хлеб хватает. Веду все внешние связи с углубленной партнеркой, плюс «A» – группа клиентов.

– Вспоминая главные вопрос старой проститутки – как клиенты? – сразу выдаю следующий вопрос, чтобы Демчук не сболтнул еще чего позорного.

– Сейчас гораздо лучше, чем до моего прихода, – женин парень отпивает из обновленного бокала. – Обширно работаем с розницей. Заодно вот пользуемся маркетинговым агентством, кстати.

– Ага, а моих мерчей, значит, взять даже не предложил, – хихикает Женя.

Стас округляет глаза в ответ на эту реплику, в которой красной тряпкой для него стало короткое словечко «моих». Чувствуя, как начинает накаляться обстановка, отклоняю ход беседы.

– Ну, вот и взгляд со стороны – расскажи-ка, как у нас работает аутсорсинг.

– Ну, лично я работаю с одной конторой, в которой у нас очень понимающий менеджер. Условно, я убеждаю руководство в том, что они нам нужны, а за это в мой личный бюджет падает копейка. Так, на сходить один раз в кино с девушкой.

– Что-то давно мы в кино не ходили, дорогуша, – щипает своего парня за обтянутый длинным серым рукавом футболки бицепс Женя.

– Прям за копейку? – усмехаюсь, в очередной раз убеждаясь в своей правоте относительно услуг аутсорсинга.

– Бюджет проекта – пятьсот тысяч, из этого моих – семьдесят, – сходу выдает цифры женин парень; черт, а ведь смелый малый, со стержнем; мне бы такой не помешал, если б вырезать любовь к откатам из его башки.

– Почему не круглая сумма? – спрашиваю, хотя мне и не интересно, и уже принесли тарелки с едой.

– Черт знает, – пожимает плечами мой новый фаворит на сегодня. – Я демократ. Там и так полуголодные нищие мерчи все в штрафах еле покрывают точки. Бюджет-то был не сильно отяжеленный, мой босс – жлоб еще тот. Ну, не могу я бесчеловечно глумиться над людьми.

– Шикарный ты, – усмехаюсь. – За уважение к труду, друзья.

Еще залп пива, и все, как по команде, приступают к трапезе. Честно говоря, я и сам немного проголодался. Стас о чем-то перешептывается с подружкой Жени. Или просто болтает, но как-то очень уж тихо. Решил наладить личные связи на вечер? Меня так и тянет дать девочке совет с ним не связываться. Ведь даже пресловутая стасова манера ездить, как скоту, является одной из фом компенсации его полной несостоятельности, как личности, его слабой унылой природы. А что там дальше – страшно представить.

– Это еще что, – спустя минуту, находится женин парень; вот сейчас мне действительно интересно, как его зовут, но из всех имен за столом звучит только мое. – У меня рядом закупщики на откатах сидят. Знаю, кто и у кого – поголовно. Вот кто ходит по лезвию бритвы.

– А в чем смысл, если вы перекупы? – интересуется Стас, перехватываю мою мысль; субординация, боже ж ты мой, субординация! – Там же цена вопроса не та.

При чем тут размер интереса? Просто каждый на своем месте хочет ощущать значимость принимаемых им решений и чувствовать себя хоть маленьким, но царьком, которому тащат подношения – в той или иной форме.

– Копейки, но помогает выбирать правильного поставщика, – пожимает плечами женин парень. – Трудно им. И в бюджет закупки уложись, и свой интерес проведи, и «левые» закупочные цены дай – вот это вот все.

– Короче, Склифосовский! – Женя кивком указывает своему кавалеру на тарелку.

– Не переживай, мой гастрит никуда не денется, – смеется тот в ответ.

– Андрей, – крайне серьезным тоном выдает Женя. – Мне кажется, уже хватит.

– Ну-ну, голубки, – прихлопываю в ладоши; ну, наконец-то мне кто-то подарил имя этого бравого парня – я знал, что Женя меня не подведет. – Не время ссориться. Кстати, а вы вообще помните, как подписывался этот контракт, с «Линумом»?

Грамотно свинтив на отвлеченную тему, я избавляю беседу от напряженности. Все же, попытка Жени сменить игривый тон своего жениха на его же смирение выглядела жалко. Как ни крути, слабость женщин усиливается именно тогда, когда они начинают свято верить в свою над нами власть. А я бы еще развел Андрея на название его компании. На всякий случай.

В процессе обсуждения того самого легендарного контракта, ставшего якобы поводом для этого полукорпоративного ужина, я получаю короткое сообщение от Алины и также коротко и без особых эмоций отвечаю на него. Завтра вечером я встречусь с ней. Выходные выбили меня из колеи, и я начал забывать, как она выглядит без картинки в контактах на телефоне. О чем это может говорить? Попросить ее выслать мне свое интимное фото? Почему бы и нет. Так, чтоб подготовиться. Набираю сообщение и оставляю его неотправленным, блокируя экран мобильника.

– Слышали – Сердюкова опять собираются допрашивать, – вставляет свои пять копеек в разговор подруга Жени, которой, судя по всему, уже основательно осточертела личная беседа с Демчуком.

– Как свидетеля, – киваю я, показывая свою осведомленность и в очередной раз забывая донести до рта отрезанный ломтик нежной говядины из тарелки.

– Свидетеля Иеговы? – с усмешкой добавляет Андрей.

– Да, его уже давно надо к лику святых причислить, и дело с концом, – пожимает плечами Женя.

– Ну как, – ее подружка наконец-то находит возможность поговорить со всеми, пусть и на отвлеченную тему. – Там же его Васильева ввела в заблуждение и продала имущество Минобороны за копейки. А она говорит, что все сделки проходили с его руки.

– А че они с этой бабой так суетятся? Посадили вместо министра, и все, – со смесью лени и раздражения предлагает Женя.

– Она освоила три миллиарда с ним напару. Возможно, даже три только на себя, на косметику, – огорченно выдает Стас, который явно остался на вечер либо с собственной рукой, либо с какой-нибудь проституткой.

– Тем более. Вообще все, что было украдено, на нее бы и закинули, – продолжает рассуждать Женя.

– Если ты освоил три миллиарда из казны, ты уже не просто вор, а богатый, уважаемый человек, виновность которого еще надо доказать, – замечаю я. – Презумпция невиновности – штука дорогая.

– Ну, что поделать, – вздыхает Женя и отпивает еще пива.

– А у меня вот бывший прикарманил триста штук на двоих. Или даже на пятерых, не знаю. Теперь все до копейки вытрясут из его и его дружков. Возможно, даже с конфискацией и без ордера, – находит еще и пример из своей жалкой жизни женина подружка.

– Так выпьем же за то, чтобы мы если бы и воровали, то только по крупному, – поднимает свой стакан Андрей.

Всем, в общем-то, плевать, за что пить посреди недели, так что мы молча поднимаем и опрокидываем по несколько глотков. И только Женя как-то напрягается от всех этих реплик ее парня про откаты и воровство. И совершенно напрасно. Она даже не представляет, насколько здесь все завязаны в одном экономическом водовороте, в котором нет невиновных.

– Попомните мое слово – она выйдет или по условному или досрочно. Сукой буду! – шипит Женя.

– Завидовать – нехорошо, – посылает ей короткий воздушный поцелуй Андрей.

Женя клацает на него зубами, словно собираясь укусить. О да, она-то больше всех переживает за то, что кто-то присовокупил себе бабла больше, чем она может себе представить. Но в том, что она, с ее-то хваткой и умением приспосабливаться, на месте миллиардного коррупционера поступила бы только с учетом личных интересов, я не сомневаюсь. Да и вообще – мы все – собравшиеся здесь и сейчас в баре и делающие более-менее серьезные деньги в коммерции, – люди с латексной совестью. Гибкой, легко увеличивающейся и безопасной, как «Contex Forced». И также предохраняющей от нелепых терзаний и угрызений. К черту сомнения. Если есть шанс сменить социальный статус и обеспечить себя на долгие годы вперед, это следует делать. Вопрос лишь в способе и готовности отвечать за последствия. И я, например, беру на себя лишь столько, сколько наверняка готов вынести. А этодовольно много, кстати.

С полчаса наша болтовня меняет темы странным, замысловатым образом, и я все чаще молчу и осматриваю бар, прикидывая обороты, которые проходят здесь ежедневно, рассчитывая наценки и ориентировочную стоимость аренды и прикидывая свои шансы открыть нечто похожее, чтобы сгребать деньги с транжир, которым не сидится в своих роскошных апартаментах со стаканом виски и включенной инструментальной музыкой вместо заливания в себя пива под сомнительный саундтрек. Черт, как же я постарел за последние годы! Стал еще осмотрительнее, еще расчетливее. Неужто, семья, дети, стандартный пакет опций – все это уже подобралось ко мне так близко? Ближе, чем Клуб Бодрых Старичков.

– Андрей! – в разгар моих раздумий в атмосферу застолья врывается женский голос.

К нашему мирно гогочущему столику подходит странного, взъерошенного вида девица ниже среднего роста с неудачным мелированием, слишком большими голубыми глазами и носом Умы Турман.

– О, Ксюша. Какими судьбами? – быстро находится Андрей. – Друзья, это моя коллега Ксюша. Ксюша, это мои друзья.

– Пойдем, поговорим, коллега, – предлагаем девица.

– Эм, – Андрей деловито почесывает краешек губ и явно не планирует никуда уходить. – Ты присядь, можешь не стесняясь все рассказать и так. Какой-то форс-мажор?

– Да нет. Все отлично, – дает низкий старт своей истерике Ксюша. – Сидишь, развлекаешься, значит. А я вот все никак не закончу рабочий день, прикинь?

– Воу-воу, в чем дело? – поднимает руки ладонями вперед Андрей – защитный жест, полный злой издевательской иронии, который женщина в истерике вряд ли простит.

Смекнув, что это касается только двоих, мы все – я, Стас, даже Женя со своей подругой, – тактично уводим взгляды в стол.

– Я так больше не могу работать. Ко мне пришла гора писем по поводу зарплат и увольнений. Я долбилась тебе на телефон и на почту весь день, я не могу решить эти проблемы, и ты – ты, прекрасно зная об этом, сваливаешь из офиса, спуская все на тормозах! – визжит девица.

– И что? – Андрей проявляет равновесие, достойное Ника Валленды. – Займись кадрами. Сориентируйся сама, зачем меня сейчас-то дергать? Завтра и поговорим.

– Я не понимаю тебя, Андрей, – Ксюша с большим глазами увеличивает их еще больше, пыхтит ноздрями и вся прогибается под силой своей же пламенной речи. – Ты слышал о понятии «совесть»? Мне кажется, нет. Полгода я в аварийном режиме, и уже неделю просто не могу уйти с работы, кроме как глубокой ночью из-за твоего скотства. Ты вообще планируешь менять финансовую политику? Или ты считаешь нормальным заставлять людей, которые приносят тебе деньги, жрать «доширак» и ходить в кино раз в пол-года, работая в крупнейшей компании региона, а иногда еще и на это им денег не давать?

– Послушай, милая, я в свое время и реже в кино ходил, – рассудительно отвечает Андрей, вызывая мое искреннее восхищение. – А с совестью у меня все в порядке – до ближайшей проверки у меня все в норме, и все бюджеты согласованы. Оставим это до офиса.

– Я не могу завтра выходить на работу, ты это понимаешь? Да я и сегодня не должна была.

– Да расслабься ты, – смеется Андрей и показывает на стол. – Вот, присядь, выпей пива. Или, может, текилы? Я знаю, ты любишь текилу.

– Будь ты проклят, Андрей. Завтра будешь разгребать сам, – девица разворачивается на каблуках, как оловянный солдатик, и огромными шагами устремляется к выходу.

– А ты не забудь про свой официальный расчет в прожиточный минимум, дорогуша! – вслед ей, все также спокойно выдает Андрей.

Несколько секунд над столом, да и в баре вообще стоит тишина.

– Что это за увольнения, интересно, ради которых стоит так истерить? – находит в себе смелость поинтересоваться Стас.

– Да, чушь это все, – машет рукой покрасневший от внутреннего напряжения Андрей. – Когда я выкидываю ненужного человека из низов, он еще и доплачивает за то, чтобы не оказаться во всех «блэклистах». А тут уже которую неделю пошла истерика из-за принятой давно финансовой политики, и эта дамочка меня все это время донимала. Ну, я и заблокировал ее со всех ее номеров и контактов. Вижу только в офисе, и то редко.

– Ты бы решил этот вопрос, – с понимающей ухмылкой советую Андрею.

– Как она меня нашла, интересно? – задумчиво бормочет он.

– Кто-то из твои дружков сориентировал, не? – предполагает Женя.

– Черт. Рогозин, наверняка. Я ему говорил, в каком районе буду. Придется ему сломать табло, – вздыхает Андрей и отпивает еще пива.

После этой сцены Андрей, который жарит Женю, окончательно приписывается мной к элитному Клубу Обладателей Латексной Совести. Но что поделать – капитализм подразумевает не только высокий уровень развития, но и необходимость избавляться от лишних обязательств на пути этого развития. Иногда идол стабильности требует жертвоприношений из простолюдинов, как дерево свободы – крови тиранов и патриотов. К счастью, уже спустя несколько минут все дружно забывают об этом неприятном инциденте, и мы снова болтаем о своем, продолжая ужин в узкой компании своих людей. Даже подруга Жени, ощутив себя участницей нашего элитного клуба, не ассоциирует себя с теми ребятами, которые сейчас последний в месяце «доширак» на троих доедают. Вот это и называется – нематериальная мотивация персонала.

– Ребят, не в обиду никому будет сказано – по мне, так специальность «маркетинг» в институтах пора закрывать, – подняв руку для привлечения внимания, заявляет Андрей.

– Почему это? – возмущается Стас; ну, а как еще – наш магистр – рьяный сторонник строгого наличия формальной «корочки» в приложениях к резюме; куда бы он без нее сунулся?

– Большинство маркетологов, которых я вижу – это ребята, пять лет учившие, как управлять рынком и манипулировать потребителем для того, чтобы, сидя в офисе, составлять однообразные рекламные планы и писать презентационные тексты с орфографическими ошибками и описками.

– Вот тут я согласен, – тыкаю пальцем в Андрея, уже сейчас искренне поддерживая его позицию. – Человека, которому платят за слово и мысль и который слово и мысль не уважает, нужно заставлять работать дворником до тех пор, пока не осознает, что к чему.

– Оставьте маркетинг профессионалам, Эдуард Юльич, – едко улыбаясь, подшучивает Женя.

– Старый грязный беспринципный коммерс тебя уже не возбуждает? – возможно, немного перегибаю палку, но вообще – пошли они все! – босса надо уважать даже в баре.

Спустя какое-то время, еда заканчивается, и мы продолжаем заливаться пивом, а, следовательно, растет всеобщая расслабленность. Это подходящий момент, чтобы попытаться выковырять негатив из душонок подчиненных. Вилку – налево, нож – направо – и погнали разделывать их тушки.

– Стас, а тебе никогда не хотелось дать в табло Главному? – нахожусь я с новой, крайне резонансной темой.

– Да нет, а что? – Стас отвечает, как робот, едва не раньше, чем прозвучал вопрос.

– Тебе хотелось? – хихикает Женя в мою сторону.

– Не, речь не о том, – махаю пальцем почти перед ее носом.

– Да ну, он такой…ммм… тактичный, вежливый. Что даже удивительно для человека его волевой хватки, – неопределенно выговаривает Женя, которая уже начала «плыть».

Я мог бы рассказать тебе про эту вежливость и интеллигентность, Женечка. Мог бы рассказать о временах, когда эта вежливость помогала эффективнее совать паяльник в жопы его жертв. О временах, когда наш общий босс был рэкетиром и о том, как завязал – после того, как его брата грохнули из-за территориальных разногласий представители оборзевшей на тот момент кавказской диаспоры. Он быстро адаптировался в «нулевые», поднял одну фирму, продал, основал другую, снова продал – разумеется, кинув по дороге на бабки немало терпил, – и потом уже выстроил «Дриминг Трейд». И производства купил он тоже по интересной схеме, но who cares now? Причем, все это я знаю не только от него, но и от его старых друзей. Нынешних бизнесменов, счет времени, проведенного с которыми у меня идет уже на многие часы, а то и на дни – преимущественно, не в деловой обстановке, а в загородных саунах с недешевыми проститутками, подход к которым я, повторюсь, совершенно не разделяю.

– Согласен, – говорю вслух и отпиваю пива. – За Сергея Борисовича, – отпиваю снова, глоток посолиднее.

А уж в то, что Женя никогда не хотела применить силу к кому-либо вышестоящему я вряд ли поверю. Только при мне дважды из ее рук коробки-сэмплы для pack-shot'ов летели в голову фотографов, дизайнеров и прочих. Как-то раз, по слухам из отдела рекламы, она швырнула в лицо сисадмину свою беспроводную мышь за двести долларов. В общем-то, в связи с этим в маркетинге «ДримингТрейд» с Женей не очень любят спорить, зная о ее склонности к насилию. Не лишним будет повториться, что это тоже указывает на величину яиц Жени по сравнению с вишневыми косточками Стаса.

К общему неудовольствию, подружка Жени выводит нашу компанию на разговор об искусстве. Во всяком случае, в ее плоскости – она рассказывает о том, как ее до глубины души поразила какая-то там новая бульварная книжонка. Я мог бы высказаться на этот счет, но не хочу пугать наивную девочку, которая не поняла до конца, куда попала и на каких правах, а Демчук и Андрей вряд ли читают больше, чем требуется для составления регулярных отчетов.

А вот Женя?

– А ты что читаешь, Женечка? – выстреливаю вопросом.

– Только техническую литературу, – довольно быстро находится Женя; а я-то рассчитывал, она хоть вспомнит пару авторов из школьной программы, все-таки специалист по маркетингу, интеллектуал. – Специализированная, по моей тематике. Она помогает развиваться.

– А как же художественная – современники, классики? – изображаю удивление.

– Мне она скучна, – пожимает плечами Женя. – Чего я там не знаю? Жизни надо учиться у людей.

– Ну, да, – усмехаюсь и поднимаю стакан. – Например, у меня. За мудрость и опыт, друзья.

Конечно, можно трактовать такую позицию Жени, как профессиональный цинизм, как вид мировосприятия, и все в таком духе. Но цинизмом чаще всего называют проявление здравого смысла, противоречащее общепринятой норме малодушия. А то, как сделала это заявление Женя, можно назвать разве что формой самолюбования и попыткой восхитить кого-то своим радикальным суждением. Наивной и глупой.

Все снова уходят покурить. Немного подавленный унылыми, хотя и сопровождающимися смехом разговорами, отхожу заказать немного острых закусок напоследок и попросить еще стакан темного нефильтрованного, чтобы не мучить этим официантку и прогуляться хоть куда-то, кроме как на улицу с прокуренной челядью.

Одновременно со мной к стойке подходит молодой, не больше двадцати пяти лет, парень в очках. Он заказывает стакан виски-швеппса и ждет рядом со мной.

– Вы как-то опечалены. Вас достало окружение? – неожиданно спрашивает он.

– Почти в яблочко, – удивленно отвечаю. – Это так заметно?

– С одного взгляда. Вообще, мы все устали от окружения, – продолжает парень. – От физического. Постоянно убегаем от него куда-то. Избегаем контактов.

– Бич эпохи, я полагаю, – пытаюсь поддержать философскую беседу, хотя не уверен, что настроен сейчас на этот лад.

– Просто сознательное волеизъявление, я Вас уверяю.

– Почему же? Считаете, это не обстоятельства делают нас такими? Не ритм жизни?

За последние полгода завязывается первая моя беседа на планке выше обсуждения вечернего выпуска новостей, и мне самому теперь будет не отлипнуть от этого паренька, какую бы пьяную чушь он ни стал нести.

– Была у меня знакомая, – рассказывает он. – Мы переписывались с ней три месяца. Прервались. Потом еще месяц. Не уверен, что мне нужно было больше, чем трахнуть ее. Даже скорее уверен в обратном. И вот – обстоятельства жизни меняются, время течет, а я…

Неловкая пауза.

– Так что с ней вышло, в итоге?

– Столь ли это важно? – пожимает плечами и берет в руку свой наполненный стакан. – Я не о том. Я о том, что мы – молодежь конца восьмидесятых – начала девяностых, – способны месяцами болтать с девушкой в интернете, действуя ей и себе на нервы, вместо того, чтобы просто взять и решиться через несколько дней после первого контакта либо однозначно пригласить ее на свидание, либо послать к чертовой матери. Ведь интернет не дает ни-че-го из того, чего мы ждем от взаимоотношений с противоположным полом. Мы несем друг другу информацию через сети, сомневаясь, ломаясь, прячась за масками IP, ников и вымышленных имен вместо того, чтобы просто узнать друг друга хотя бы по минимуму – года-полутора встреч или совместной жизни для этого обычно достаточно. Да что там – просто нескольких встреч достаточно, чтобы просто увидеть человека и что-то решить. А мы рассчитываем на то, что скайп и месседжеры попроще дадут нам тотальные ответы на все вопросы. В таких условиях теряешь нить событий за отсутствием событий. Мы – странное поколение – в плане информатизации. Она оглушила нас к чертовой матери, рухнув из глубин девяностых, затопив  волной нулевых и заставив  нас плавать в совершенно новом информационном пространстве. Мы легче всего путаем реальность и фикцию, больше прочих поколений склонны этим наслаждаться, но лучше последующих способны вернуться к реальности. Что будет дальше – с последующими поколениями? Они потеряются еще глубже? Или перерастут зависимости?

– Не знаю. Я даже не… – запинаюсь, погребенный под весом этой тирады.

– Черта с два человек перерастет информатизацию. Она заставляет его меняться и эволюционировать – или деградировать? – уже не первое десятилетие. Она сильнее. С ней нельзя бороться, а можно только мириться и идти рука об руку, улыбаясь смайликами и махая лайками. И главное – избегать контактов. Они разочаровывают.

– Думаете? – я словно бы на миг отключаюсь от всего, в чем вращался последние часы и зависаю между двумя мирами.

– Да. И еще – мы слишком мнительны. Пользуясь достижениями чужих знаний и интеллекта, мы мним себя слишком умными. Ошибочно и наивно. И не стремимся к развитию. Плывем по течению.

– Но есть же таланты, гении. Или уже нет?

– Наверное. Но они устают, не успев начать, у них слишком мало шансов создать что-то новое во всем многообразии информации вокруг. Они не успевают взлететь, как их нагружают балластом. И они не могут набрать высоту для полета орла.

– То есть, – меня словно обливает ледяным потоком, – никому не дано больше, чем полет…

– Вы сами знаете, – прижимает палец к губам. – Вы можете даже не говорить. Вы ведь тоже в этом принимаете участие, согласитесь.

– Мне пора, – отрываю себя от этой интенсивно заводящей мозг в тупик беседы. – Люди ждут. Было приятно поговорить. М-м-м… – протягиваю руку и жду взаимности.

Он вздыхает, чуть поправляет свои легкие, теряющиеся на уставшем лице очки и лениво подает руку.

– Как-то меня да зовут. А фамилия Вам ни о чем не скажет.

– Вероятно, – меня несколько обескураживает прямолинейность парня; наверное, я слишком привык к выскочкам, везде просовывающим свои визитки.

– А вас, кстати, устраивает Ваша спутница? – вроде как невзначай закидывает мне еще один вопрос парень со стаканом виски-колы.

– Я пока не женат, знаете. И тут я один.

– Нет, я не про женщину. Я про другую спутницу жизни.

– То есть?

– Та, с которой Вы проводите каждое утро, дни, вечера.

– А, Вы про работу что ли? Вполне себе нравится.

Он на миг поджимает нижнюю губу, словно выражая глубокое понимание, но выдает одну лишь фразу.

– Я не знаю, что хуже.

Мне больше не хочется ни о чем спрашивать. Этот разговор зашел в тупик.

– Возможно, еще встретимся, – поднимаю полученный мной стакан пива в знак почтения. – Очки у Вас чертовски стильные.

– Как угодно, – усмехается, сжимает стакан крепче и уходит обратно за столик к своей недовольной чем-то, судя по виду, девушке.

Я невольно цыкаю, присматриваясь к ее приличному декольте, круглому личику и умеренно пухленьким ножкам.

– Ты с кем там болтал? – интересуется Женя, когда я возвращаюсь с огорошенным видом и стаканом пива в руке.

Оборачиваюсь и уже поднимаю руку, чтобы показать на дальний стол, в другом конце зала. Вижу, что ни парня, ни его дамы нет. Только стол с парой пивных бокалов, стаканом-тамблером, объедками и счетом с торчащей из него наличностью. Качаю головой.

– Так. С прохожим, – сажусь на свое место и ищу повод уйти на любую тему. – Все еще не принесли закуски? Я давно заказал остренькое, чтоб довести желудки до кипения.

– Есть такое. Ненавижу непрофессионализм, – вздыхает Стас – уже изрядно накачавшийся.

– Ноев ковчег построил любитель, а профессионалы собрали «Титаник», – усмехается Андрей.

Я едва не разражаюсь смехом, но этот приступ хохота быстро затихает.

– Зато ковчег строгали сто лет, а «Титаник» сделали за три года, – замечаю я, начиная усаживаться. – Время – деньги, мой друг. И сейчас у нас нет времени на ковчеги. Не та эпоха. Не те риски.

– Кажется, мы слишком привыкли доверять «Титаникам», – качает головой Женя. – И отвыкли учиться на своих ошибках.

К счастью, в этот момент приносят искомый поднос закусок, и Жене не дает продолжить ее пламенную речь дух всеобщего желания убраться окончательно.

В понедельник, заметьте!

Я только сейчас обращаю внимание, что за время моего отсутствия рыжая женина подруга отвалила в неизвестном направлении. Куда и как – мне никто сообщить не готов. Во всяком случае, добровольно. Допрашивать кого-то на этот счет я тоже не горю желанием.

Каким-то образом – я часто отвлекаюсь и думаю о своем, – беседа приходит к обсуждению общего знакомого Стаса и Жени. Парня по имени Павел почему-то начинают обсуждать, как чистейшей воды лузера, и я требую довести до меня, с чем это связано.

– Ну, сам посуди, – активно жестикулируя ладонью, начинает объяснять Женя. – Парню уже двадцать семь, он работает то ли каким-то курьером, то ли продавцом. Ездит на бэушном «еноте» и пользуется каким-то «самсунгом» за семь тысяч второй год подряд.

– Да он же полное чмо, – смеется Стас. – Просто социально неприспособленный.

– Поэтому, Вика так и пострадала от всей этой истории, – вздыхает Женя. – Бедная девочка.

– Ну, она знала, с кем связалась, – неловко машет своей жирной пятерней Стас, едва не заставляя меня захохотать.

– Он хуже тех, кто носит георгиевские ленточки на сумках? – интересуется Андрей, который, как и я, судя по всему, не сильно заинтересован в том, чтобы за глаза обсуждать кого-то, кого совершенно не знает.

– Ну, не скажи, – мотает головой Женя. – Для этого надо быть лютым отморозком. До этого он еще не дорос.

– Или не докатился, – добавляет Стас.

Смех и хохот всей троицы под покровительством моей самовлюбленной улыбки. Но кто над чем смеется – вот вопрос. Они зовут всех, кто не добился некоторого отмеренного успеха, «лузерами». Значит, добившиеся – «винеры»? Победители? Какие вы, на хер, «винеры»? Где вы хоть раз победили, кроме собеседования в свою контору, пусть даже это был моя «Дриминг Трейд»? Когда вы во что-то вообще играли, за что-то сражались? Все в вашей жизни стандартно и заранее организованно другими людьми – образование, работа, типовые отпуска, типовые квартиры, типовые задержки после работы, типовые «увлекательные корпоративы». Вот и все ваши «вины». Ваши цели – всего лишь средства. Но куда вам это понять. Слишком сложно, слишком энергозатратно.

При этом всем, Стас ездит на «рендж ровере», а Женя – на «бэхе зет-один». Вот и все отличие винеров от лузеров, по их версии. Марка и ценник. Иной раз мне кажется, что меня, на данном этапе жизни, должны окружать люди, которые понимают, что не все измеряется деньгами, но это не так. Они действительно все, и себя тоже замеряют только состояниями счетов. И сколько волка ни корми…

Что-то мне дурно малость.

Каким-то образом, к нам на стол приземлилась бутылка текилы. Даже не знаю, как это прокомментировать, но я момента стыковки со столом не заметил. Пошел тяжелый алкоголь. А это значит, что вечер понедельника подошел к концу, и мой стакан пива будет смотреться глупо и наивно.

Общая тенденция быстро приводит к тому, что у всех оказывается по стопке в руке.

– Эдик, давай – за тебя, – предлагает Стас свой первый тост. – В офисе ты такой м… – задумывается, чешет шевелюру. – Ты такой мудрый руководитель, а тут – просто хороший человек. Как все. За тебя!

– Демчук! Какой ты молодец, Щекастый, – ухмыляюсь я и слегка треплю Демчука по щеке. – Чтоб до завтрашнего обеда отчет по востоку был на сервере и на столе. Выпьем за обязательность и компетентность.

Стас не на шутку разошелся, но это мне только на руку. С такими рывками из пьяных друзей в лебезящую обслугу и обратно, он никогда не разучится обращаться ко мне только на «Вы» в пределах офиса. Именно излишнее приближение подчиненного к себе по разу в определенные промежутки личного времени лучше всего позволяет держать его под пятой в офисе. Он думает, что после пьянки что-то меняется, и он может легче относиться к поставленным мной задачам, и тут – опа! – оказывается, Эдик протрезвел, и остался Эдуард Юльевич Болонин, который требует, угрожает и намекает на определенное положение Стасика. И бедный Стас ошарашено понимает, что все сближение прошло напрасно. И так – круг за кругом. Я вижу все их слабости – этих ребят, ходящих подо мной. Я делаю вид, что не пользуюсь этим, строю имидж этакого строгого, отвлеченного от личных мотиваций руководителя, для которого есть лишь штатное расписание. Но в нужный момент я давлю до боли на замеченный намедни синячок, зачесываю небольшую царапину, превращая ее в глубокий раскуроченный шрам…

Черт, а я тоже прилично нализался. Так мне сказала первая же стопка – ее негостеприимно встретило все то, что уже пришло в меня до нее.

– Ебаный Таначадо! – отчетливо произносит кто-то, и над столом воцаряется молчание.

Кто это может знать? Кто еще?

Я в панике.

– Че? – активируя функцию «агрессивный быдлан», выдаю я.

– Ты о чем это? – робко спрашивает Женя.

Спрашивает меня!

Все трое зафиксировали свои взгляды на мне. Я облажался.

– Так, мелочи, – нервно сглатываю. – Мне надо освежиться.

Ухожу в туалет.


Немного холодной воды в лицо освежает голову лучше, чем «алка-зельцер». Мысли об этом лысом мужике и обо всем, что он говорил, не отпускают меня. В голове – полнейший кавардак, хотя еще совсем недавно я довольно стройно рассуждал обо всем на свете. Создается ощущение, что в ближайшее время мне вообще не стоит пить. Как я раньше не догадался?

Когда я возвращаюсь, трое моих собутыльников уже наперебой обсуждают Японию, ее культуру, мультипликацию и агрессивный нрав восточных людей. Безошибочно угадываю – слово Таначадо привело кого-то из них к мысли о чем-то японском – манге, аниме, мать его, суши, харакири! Ну, это явно лучше, чем если бы мне пришлось объясняться, что я вообще сказал и откуда я это взял.

– Что-то мы засиделись, ребятки, – легонько хлопнув в ладоши, заявляю я.

– Я предлагаю – еще по стопочке – и по домам, – икнув, поддерживает мою мысль Демчук, которому точно уже хватит на сегодня – даже несмотря на его избыток массы тела.

– Действительно, – вздыхает Женя, положив голову на плечо своего жениха.

– Включаем шлиф-машину, – усмехается выглядящий абсолютно трезвым Андрей; тот еще отморозок, как я смог понять за этот вечер.

Припоминая о том, что завтра еще работать, торопливо заряжаем по залпу, Женя произносит какой-то скомканный, слишком сложный для ситуации тост, и на этом стрельба завершается, и я прошу счет и, опуская взгляд на часы, понимаю, что уже поздно, хотя и не могу назвать точное время.

Спрашиваю – берет ли кто-то такси. Стас неуверенно пожимает плечами и говорит, что он еще вполне в состоянии ехать. Парень Жени тоже утверждает, что доедет без проблем – и вот ему я вполне верю. Дабы не опозориться перед товарищами-собутыльниками, я отпускаю мысли о такси и бормочу что-то вроде «Ну, значит, на своих».

– Я Вас подвезу, если надо, – выговаривает Стас.

О, поросеночек перешел обратно на Вы. Все, это клиника.

– Нет, Демчук, отдыхай, – отвечаю, похлопывая своего толстого заместителя по плечу. – У тебя завтра трудный день.

Оплачиваем счет, распиливая его на три равные части, и неторопливо удаляемся из бара.

– А у меня знакомый – довольно скромно зарабатывает, но накопил пол-ляма, – с несколько озадаченным видом начинает рассказывать на ходу последнюю, надеюсь, историю этого вечера Андрей, – и купил себе силиконовую телку.

– За сколько купил? – возбужденно откликается Стас.

– Ну, это типа крутая, реалистичная кукла – руки, глазки, губки, даже зубы там – все двигается, – уточняет Андрей.

– А насоса, чтоб сосать, там нет? – выдает дикую вульгарность Женя; даже мне становится как-то неловко.

– Нет. Тупо кукла. С дырками. За пол-ляма. А сам ездит на триста восьмом «пежо», – Андрей печально и неопределенно прерывается и открывает дверь Жене.

– Хреновая кукла, – уже на улице, вдохнув свежего воздуха. – Погнали навстречу сну, друзья мои.

Мы останавливаемся на пару минут, чтобы перекурить расставание. Мимолетом Женя дважды спрашивает у своего парня, к чему он начал рассказывать эту историю про резиновую девку. Андрей не находит, что сказать. Если я правильно понимаю Женю, кому-то сегодня точно не дадут.

И мне, кстати, тоже. Но это не потому, что я сморозил нечто, намекающее на то, что моя девушка – бревно. Просто я устал. И мне необходимо поспать, несмотря на то, что меня слегка колотит. Пообещав друг другу еще встретиться как-нибудь, мы с Андреем пожимаем руки, а с Демчуком и Женей я даже не прощаюсь.

Направляюсь к машине и включаю зажигание. Жду, пока внутри потеплеет – снаружи зябко, и я немного дрожу, хотя по всему телу уже разлилось мягкое тепло. Это странно, но бывает всякое. На часах на «приборке» – половина десятого, а это значит, что у меня уйма времени, чтобы протрезветь. Все рассчитывают точно также – в этом я не сомневаюсь. Приехать домой, принять горячую ванну, проспаться, выехать в девять и быть бодрячком на работе в десять – вот и весь нехитрый план. План по превращению себя в алкоголика, убирающегося каждый вечер, но остающегося продуктивным надолго. Только не навсегда – рано или поздно организм сдает позиции, печень отказывается выполнять планы, и ее, в отличие от какого-нибудь продажника или супервайзера, не заменишь в течение недели новым сотрудником.

«Срочно требуется менеджер по пищеварению с функциями фильтра токсинов.

Опыт работы обязателен.

Гибкий график, максимум нагрузки в выходные и праздники.

Оплата сдельная»

А главное – успеть найти сотрудника до тех пор, пока не уволился предыдущий, ага?


Меня что-то одергивает, хватает за плечо, и я вскакиваю.

Далее следует удар головой о потолок машины, нечленораздельная брань и падение обратно в кресло. Попытка встать прямо в салоне была почти зачтена. Придя в себя ровно настолько, чтобы спокойно осмотреться, я понимаю, что задремал прямо в уютном водительском кресле сразу по приезду на паркинг.

– Все, больше не пью. Так до старости не доживешь.

Выхожу из машины и разминаюсь. Самочувствие не очень, и мягкого опьянения вечера – как не бывало. Кажется, я выходил в туалет в последний раз где-то в процессе бесед в баре, и сейчас мой мочевой пузырь близок к разрыву, поэтому я торопливо закрываю дверь и нажимаю на кнопку на брелоке.

Брелок визжит, машина вторит ему. Судя по индикации на дисплее пульта, не закрыта одна из дверей. Обхожу машину и понимаю, что это пассажирская. Причем, это не случайно незакрытая дверь – в этой машине доводчики еще пока целы. Кто-то сознательно придержал дверь, чтобы она не закрылась. Но со мной ведь никто не ехал.

– Что за чертовщина? – бормочу, захлопывая дверь и закрывая машину.

Плевать. Домой. В уют и тепло, под присмотр моих систем. Подальше от лысых мужиков, быдла из офиса и всяческих монстров.


Ночь оказывается не самой удачной. Потратив час на поытки уснуть, я понимаю, что во мне нет ни капли той волшебной субстанции, которая приносит сон. А выпить еще – видится вариантом крайне неразумным. Подумываю позвонить Алине, но необходимость ехать к ней даже в случае, если она захочет как следует потрахаться, угнетает мое самолюбие. Да и жеребец из меня сейчас еще тот.

По телевизору крутят «Побег из курятника». Почему и зачем в столь поздний час этот мультик – не знаю. Курица взлетает над колючей проволокой на велосипеде, и я переключаю канал.

На другом канале – какой-то митинг мужиков в розовых костюмах с пестрыми флагами. Один из них орет «Мы же просто любим друг друга, дайте нам свободу» и лупит по каске одного из пытающихся разогнать эту демонстрацию полицейских. Очевидно, полицейскому это не очень нравится, и он дубинкой отбивает «тормоза» розовому мужику.

Выключаю. Мне нужно проветриться. Например, дойти до машины и проверить – все ли в порядке с дверью.

По дороге в паркинг я делаю звонок Михе. Он все еще гасится – наверняка, понял, как подставил меня с этими «колесами» и теперь не хочет выслушивать дерьмо в свой адрес. На сообщения «вконтакте» не отвечает, но это для него нормально. Завтра поищу другие его контакты.

Подхожу к машине и осматриваю ее с левой стороны. Вроде, все двери выглядят закрытыми. Колеса целыми. И стекла.

А что с ними может случиться на охраняемом подземном паркинге, как ты думаешь?

Действительно.


День второй


Мир вокруг воспален. Он температурит и покрывается мерзкой коростой.

Мне кто-то, кажется, звонит, и я поднимаю трубку, и она кажется огромной, и я по привычке провожу по экрану пальцем, не глядя, но сигнал вызова не пропадает.

Все это омерзительно. И еще омерзительнее то, что это не вызов, а звук будильника.

Телефон уже в моей руке, и я тыкаю вслепую по светящимся цифрам, трясу чертов аппарат, бью им о подушку, но он все не затыкается.

В конце концов, выдержки не хватает, и я швыряю долбанный прибор куда-то в сторону, и он ударяется об стену и затыкается. Немного проморгавшись, внимательно изучаю крупные осколки пластика и стекла и понимаю, что это был не мобильник, а обычный электронный будильник. Ключевое слово – «был».

Мне нужно кофе. Мне нужно, наконец, прийти в себя. Но больше – кофе.

Пейзаж за окном никак не поменялся с последнего раза, но в воздухе висит какое-то напряжение, словно его плотность выше обычного. Может, действительно, влажность зашкаливает, а я метеозависим?


Разумеется, именно в это утро я должен был упустить время сборов и напрочь выпасть из графика. Не сказать, что коммерческий директор «Дриминг Трейд» не может отмазаться перед хозяином бизнеса и должен отмечаться своей картой строго вовремя, но, как я уже замечал на днях, это не в моих правилах.

Спустившись на этаж паркинга, я набираю номер Артем Воробьева, чтобы дать ему целеуказания, которые быстро оправдают мое отсутствие в офисе с утра. Телефон засранца оказывается выключен, и я громко матерюсь, обращая на себя внимание высокой дамочки в возрасте, медленно залезающей в свой красный «тигуан» неподалеку от моего места. Обещаю себе разобраться с моим любимчиком попозже. Только сев в салон, я включаю зажигание и, поддав оборотов для запала, сразу начинаю движение на выезд из паркинга. Но что-то идет не так.

Чертыхнувшись снова и дотянув до внешнего мира, я выхожу из машины и осматриваю колеса. Действительно, правое заднее колесо – вдребезги. Присев и внимательно осмотрев резину, обнаруживаю, что на ней – огромный, как задницы моих супервайзеров после собрания, боковой порез. Встаю и обхватываю голову руками.

Какая же тварь это сделала? Надо дойти до охраны и проверить записи с камер. Надо найти эту суку и…

Стоп! Надо просто заменить колесо и выехать на работу.

Приняв последнее за истину в последней инстанции, я нахожу в багажнике – о чудо! – домкрат и достаю запаску. К счастью, она полноразмерная, и проблем с заменой не будет.

Пыхтя и отплевываясь из-за пыли, поднимаемой легким утренним ветром, ставлю сменное колесо, но уже закончив, понимаю, что у него совершенно другой рисунок литья. Вот это вводит меня в ступор. Я не проверил, что за колесо мне засунули в багажник дилеры. Вот это действительно провал. Лучше уж на метро ехать, чем с разными колесами!

Эй, Эдик, не горячись. Просто сядь и начни движение.

Согласен. Абсолютно. Закидываю рваное колесо в багажник, ломая небольшой органайзер, лежащий там с незапамятных времен. Будь оно все проклято!

Со злостью захлопнув багажник, я понимаю, что за рулем моей машины уже кто-то сидит. Понимаю, что бита у меня лежит в салоне, под задним креслом. И слышу звук включения мотора.

Ах ты…

Рывок к водительской двери – и на меня уже смотрит спокойное бледное лицо этого недоноска – Таначадо.

– Какого хрена ты делаешь? – дергаю ручку двери, но она оказывается закрыта.

Лысый автоугонщик флегматично кивает на пассажирское сиденье, и мне не остается ничего, кроме как быстро оббежать машину спереди и через любезно открытую пассажирскую дверь ввалиться на сиденье.

– Повторяю вопрос! – мой угрожающий тон, впрочем, совершенно не влияет ни на один мускул на лице Таначадо, и он просто приводит машину в движение.

Он ведет мою машину!

Мою!

Машину!

Он быстро набирает скорость, вырываясь из двора, и я стараюсь просто следить за дорогой, потому что выбивать у него из рук руль уже слишком опасно.

– Ты сильно устал за последние дни, так что я помогу тебе добраться до работы.

– До «шинки», – бурчу себе под нос, но Таначадо замечает и кивает в ответ. – Зачем ты снова приперся?

– Просто предупредить, чтобы ты был осторожен. Ты вчера был сильно нетрезв, насколько я знаю. Я хотел сам отвезти тебя домой, но не смог вырваться в вашу реальность – сильные блокировки из-за активности гяртуков помешали.

– Это не ты ли мне колеса порезал, а? – прикидываю по ходу разговора, в какой момент лучше огреть его кулаком по лысой башке.

– Колесо тебе повредили, как раз таки гяртуки. Они замедляют твой темп жизни наркотиками и разбрасыванием несчастных случаев в примерной зоне поражения – на всякий случай. Берегись их охотников – это на случай, если ты еще не понял.

– Ты не про «собачек» таких, с шипами, случаем? – морщусь от омерзения.

– Это один из образов, – утвердительно кивает Таначадо. – Но самый простой. Скоро на тебя будут охотиться более сильные охотники. Им трудно вычислять твое положение – мы старательно сбиваем их с толку. И поэтому они прицеливаются на объекты, связанные с тобой, на местность вокруг тебя. Вскоре ты будешь видеть их все чаще.

– Почему только я? – решаюсь спросить. – Потому что только я свихнулся?

– Потому что для абсолютного большинства это бесполезное знание. Даже вредное, – объясняет Таначадо, попутно ловко проскакивая на мигающий желтый. – Примерно как знать причины техногенных катастроф и начала войн для обывателей. Слишком много информации, слишком много мышиной возни.

– Или как продажнику знать истинную себестоимость товара, ага?

– Вот именно. Хорошо, что ты понимаешь.

– Ни хрена не понимаю. И проблема в том, что я не уверен в том, что ты врешь. Это пугает сильнее прочего.

– Познание истины всегда сопряжено с болью. Со временем, я введу тебя в курс дела глубже. А пока – езжай на работу. Будь эффективным борцом. Ведь ничего не стоит на месте, и от тебя тоже требуется максимум усилий в общем ключе.

– То есть, пока ничего не делать? – нервно усмехаюсь я; в висок ударяет дротик чистой боли. – В этом моя высокая миссия? Миру хана, а я должен дальше работать, как ни в чем ни бывало?! Ты сам-то веришь в то, чем бредишь?

– Мы контролируем ситуацию.

– Как силовики на «Норд-Осте»? – озлобленно хлопаю по «торпеде», пытаясь спровоцировать выродка. – Какого черта?

– Тебе нужно лишь избегать контакта с охотниками. Если ты начнешь слишком активно искать Пунт Мег'еланитиш, не понимая закономерностей действий гяртуков, тебя могут просто убить, – раздраженно разъясняет Таначадо. – Я занимаюсь поиском постоянно и буду держать тебя в курсе. И не в моих интересах, чтобы тебя грохнули. Во всяком случае, раньше времени.

– Ясно.

– Не торопись.

– Понятно.

Все, больше я ничего от него слышать не желаю.

Слышать?

Черт, он ведет мою машину! Глюки не умеют водить машину!

По крайней мере, мою – точно.

– Ты, кстати, ничего про моего приятеля Миху не знаешь? – устало интересуюсь я. – Как найти этого урода?

– Он не подчинен силам керешкедоков, – мотает головой Таначадо. – У меня нет информации.

– То есть? Он тоже торгаш, это точно.

– По ошибке. Это ненадолго. Скоро он вернется в свой поток илетерр.

Замолкаю на несколько секунд

– Ты не вписан в мою страховку, – говорю зачем-то.

– Разумеется. У меня и прав нет.

– А если гайцы?

– Ничего страшного, – хитро улыбается Таначадо. – Они тоже служат керешкедокам.


Парни с шиномонтажа на Полевой-Сабировской работают довольно оперативно, но я умудряюсь успеть нервно посмотреть на часы не меньше двадцати раз, прежде чем резина оказывается перетащена с запасного диска на основной.

– Но Вам все равно придется менять это колесо, – бодро докладывает мастер шиномонтажа. – Старая порезана наглухо, даже ремонт боковых порезов не пройдет, а у этой рисунок другой и изношенность, и системы устойчивости…

– Боже, это и кретину понятно. Сколько?

Рассчитавшись и не обращая внимания на косые взгляды мастера и его суетливого помощника, я сажусь в «ауди» и рывком вылетаю в сторону офиса. Уже остановившись на первом неудачном светофоре, я понимаю, что стоит мне убрать руки с руля и кулисы – и они тут же начинают жутко трястись.

Неконтролируемо.


Избегая нежелательных контактов с директором и, наоборот, выискивая взглядом Воробьева, чтобы вломить ему по первое число – просто за собственное опоздание, за сломанную, как и неделю назад, кофеварку, за пробку перед поворотом на бизнес-центр, – я пробираюсь в свой кабинет и обнаруживаю, что меня уже поджидает главный закупщик компании. Гена Свердлов. Стареющий полудурок, обладающий значительным опытом работы в советско-российской торговле и слишком хорошим знакомством с генеральным. С утра вешает мне на уши что-то про эффективные прямые продажи продукции завода в Ленобласти. Типа, он понял что какие-то там затраты необоснованно уводят пол-процента из полезного оборота, и ему нужны полномочия по работе с выходным контролем, чтобы решить вопрос.

Важно отметить, что закупщик головного офиса в нашем случае – персона контролирующая, а не занимающаяся реальным выбиванием процентов от поставщиков сырья и оборудования. Заводы находятся на самозакупке по всем сегментам – от сырья до запчастей, и используют они лишь строгие рекомендации, исходящие из того, кто из поставщиков на конкретный момент договорился с центральным офисом. Но что еще важнее – чтобы оправдать эту самостоятельность – а точнее, чтобы она не переросла в самоуправство, – заводы рублем отвечают за каждое неверно принятое решение. Не выполнил план по браку сырья – не вложился хотя бы сотой долей процента, пусть даже не из корыстных намерений, – штрафуем весь завод – от директора до уборщицы. Причем легально, согласно допсоглашения к трудовому договору, что нынче редкость. Пара таких примеров, как правило, здорово отрезвляет даже самый порочный коллектив, и воровать начинают гораздо осторожнее, с запасом остатка. Причем, если тот же закупщик завода вообще ни при чем, а виноват проворовавшийся мастер смены, наибольшая финансовая потеря постигнет менеджера, а не работягу. Что мотивирует менеджмент по три шкуры спускать с тех, кто по дороге домой положил в сумку лишнего. Практика контроля только сверху не дает и доли того же эффекта.

Таким образом, наш питерский закупщик – всего лишь персонаж, который закупает в Синявино курицу для завода в Ленобласти, которое является крошечным кусочком экономики «Дриминг». А основная масса производства вполне обходится и без его ведома, отчитываясь чисто номинально по факту расходов за периоды и кредиторской задолженности. Зато в ведомство закупщика входит выклячнчивание машин у логиста и денег у финансистов на закупки. Работенка не самая благодарная, зато непыльная.

– Хорошо, я обсужу этот вопрос с генеральным, – пытаюсь как можно быстрее отстреляться от Свердлова.

– Но я полагался на твое решение, Эдик, – тонко попадает в прослойку между уважением вышестоящему и простительным панибратством по возрасту Свердлов.

– В чем полагался? Я не планирую брать на себя ответственность за твои реформы, – сразу ударяю в лоб. – Мне это вообще на хрен не сдалось, понимаешь?

class="book">– Ладно. Пойду к Борисычу, – скрипнув зубами, Свердлов встает из самозахваченного кресла и уходит, слегка прихлопывая дверью.

Хотя, я уверен, он хотел бы хлопнуть гораздо громче.


Дабы не тратить время попусту, решаю присутствовать на докладе промо-группы Жене. Женя несколько не в духе, и неудачно нанесенный тональник сдает ее местами нездоровый цвет лица.

– Как оно? – проявляю вежливость.

– Блевала пол-ночи, – вздыхает моя любимая заместительница. – Мой решил, что я беременная. Заставил утром сделать пачку тестов.

– Не предохраняетесь чтоль? – с усмешкой спрашиваю, будучи готовым к ответному удару.

– Смешно, пиздец, у меня аж по ногам потекло, – огрызается Женя и дает команду на старт.

На экране проектора – видео с прошлой недели, итоговые версии с корректурами. Просматриваю все, машинально давая Жене, которая зубоскалит и издевательски запрашивает разрешения на каждый шаг, команду продолжать – чутье подсказывает мне, что все исправлено, да и было-то не так уж плохо.

А ведь это всего лишь реклама полуфабрикатов из куриных грудок. Почему так сложно? Где здесь этот полет, этот…

– Красиво летит, – говорит кто-то.

– Полет курицы, – звучит другой голос.

– Чего? – почему-то вопрошает у меня Женя.

Это снова я сболтнул. Это Сашина реплика. Но сейчас его здесь нет.

– Ничего. Дальше.

Странная, глупая фраза не выходит из головы и оказывается под стать почти каждому ролику.

В какой-то момент, я фокусируюсь и начинаю следить за происходящим на экране и звучащим из динамиков.

«Иногда устаешь летать, ничто не радует, жизнь кажется серой и унылой. Но тут приходит…»

«…героин!..водка!..амфетамин!» – продолжаю я мысленно.

Но там речь идет о легком образе жизни. Не готовь, не парься – просто швырни в микроволновку наши полуфабрикаты, и даже не потолстеешь. Может быть. Ну, разве что чуть-чуть.

Черт, он ведет мою машину!

Я снова отвлекаюсь. Все это не к добру. Что-то начинает перехватывать власть над моей жизнью. Но если я, не дай боже, кому-то расскажу об этом, меня сразу упекут. Может, дать побольше денег какому-нибудь частному психиатру – пусть покопается в моей башке. Но если быть до конца откровенным с самим собой – я не уверен, что все это просто иллюзия. Я вообще с трудом понимаю – реальность вокруг или сон.

Я должен встретиться с Алиной. А у меня встанет вообще, кстати?

«Я не знала, что у меня есть крылья, пока не попробовала… ммм… – на грани оргазма, – «Актилактис»

Под все это безобразие заявляется Саша. Он восхитителен. Умеет же работать над ошибками. Но я ему этого не скажу. Просто буду наотмашь сигналить Жене продолжать показ. Женя сильно устала. Ей нужна пятница и сегодня. А кто заставлял пить вчера? Совершенно верно – никто.

Вот еще – ролик для одного из клиентов. Вроде как биодобавки – капсулы из масла со спермой уссурийского тигра или типа того.

«Сила мысли для силы тела» – растекается по всей ширине презентационного поля слоган в конце примитивного и убогого ролика.

– При Брежневе еще проканало бы, – критически замечает кто-то; мне кажется, это Женя, но я не уверен.

– Они хотели увидеть это так, – пожимает плечами Саша. – А Михалян с Дельновым просто выполнили пожелание клиента.

– Клиент всегда мудак, – согласно киваю я. – Дальше, ребятки.

Следующий – совдеповский ролик для еще одного клиента – мелочевки, решившей выставиться в интернете. И как они только находят сайт именно нашей студии?

А как меня нашел Таначадо? Как меня находят «собачки»?

Стоп!

«Там, где количество переходит в качество – «Максикон»

– Святые угодники, – театрально закрываю лицо руками. – Дальше, прошу!

В кадре – три занятные девицы. Одну я даже узнаю – она как-то уже снималась у нас в этом году. Сиськи у нее высший сорт. Но остальное явно делает косметика. Две девицы – блондинка и брюнетка, – шлюховатого вида, а третья – «серая мышка» в длинном закрытом платье с рукавами. Блондинка заявляет «У моего такой маленький» и показывает пальцами длину – крупным планом, – сантиметра полтора. «Серая мышка» краснеет и поправляет очки. Теперь уже брюнетка хвастается – мол, у моего – еще меньше – и показывает почти столько же. И, наконец, обе хором спрашивают – а сколько у твоего – и «серая мышка», потупив взгляд, показывает – опять же, крупным планом, – миллиметра четыре между большим и указательным пальцем. «И что ты с ним делаешь?» – восхищенно спрашивает блондинка. «Все» – хитро улыбается уделавшая всех девочка-ботаник. Дальше – немного технических деталей по сути рекламируемого продукта.

Вообще, этот ролик – заказная работа для очередного дельца, решившего выставить на рынок под российским брендом китайские смартфоны с «Алибабы». Вдохновленный экспериментом по выбросу на рынок «хайскринов», он решил замутить свой такой же, но только со сверхтонкими моделями. Прости, господи, дурака.

– Неплохо. Хотя, и не особо оригинально, – вношу немного горечи в радостный настрой Жени, считавшей, как я понимаю, этот ролик гвоздем программы; слишком мне хреново, чтобы восхищаться чем-либо в последнее время.

В мое печальное спокойствие тихонько прокрадывается Саша.

– Кстати, Эдуард Юльевич, Вы слышали о новом заказе по промо?

– Нет, он не слышал, – кисло встревает Женя.

– Тихо, Женечка. Рассказывай, – повелеваю Саше.

– Небольшая подпольная фирма по пошиву курток. Решили начать пиар-кампанию, так как Ашоты с Троицкого рынка уже пресыщены их товаром, и надо шагать в серьезную розницу.

– Неплохо. А что за куртки-то?

– Да, херня, – нетерпеливо машет рукой Женя, – куртки, как куртки.

– Обтекаемо, – изображаю лицом с печатью недосыпа сильное впечатление.

– В общем, парни решили взять кредит на 30 лет, чтобы снять пару рекламных роликов и заказали их именно нам, – резюмирует все это Саша.

– Ну, отлично, – коротко зеваю. – Наши действия?

– Сценарий в работе, – Саша манеристо скрещивает руки на груди. – Я вот что считаю. Что не хватает зиме? Сексуальности.

– «Коламбия» уже пользовала ее, – замечает Женя, которую, в общем-то, никто не спрашивал.

«Познание истины всегда сопряжено с болью».

Да, Женечка, сначала больно будет Стасу, но потом и до тебя очередь дойдет.

– «Коламбия» просто намекала на то, что кроме их курток ничего не надо, – отрицательно мотает головой Саша. – А мы изобразим секс, страсть – вот это все. И все внутри наших курток.

– Курток, как курток, – подвожу короткий итог этого маркетингового исследования.

Саша воодушевленно разводит руки, вроде как показывая, что добился какого-то результата, а не просто просрал в очередной раз оплачиваемое фирмой время на свои дикие бредни.

– Хорошо. Давайте последний ролик, – машу рукой и ощущаю, как с этим жестом начинает кружиться голова.

Вот черт!

«По ошибке. Это ненадолго. Скоро он вернется…»

Куда? Как его вернуть?

На экране очередной тринадцатисекундный shot корректуры. Я вижу парня и блондинку. Задницу. Пакет снеков. Дальше все расплывается.

Где я?

Что со мной происходит?

Я даю добро раньше времени и торопливо выхожу из конференц-зала. Мне нужно проветриться. Совещание по рекламе считаю закрытым. Пусть догадаются.

А догадаются они, что вчера я перебрал, и меня до сих пор болтает с бодуна. Женя наверняка накидает полунамеков в толпу. Ну, пусть только попробует. Стервоза бешеная.

Мне кому-то нужно было позвонить, кажется. Но я совершенно упустил это из вида. Надо будет попытаться набрать Михаила, мать его по-всякому, Чиркова. Может, это животное пришло в себя и осознало свою ошибку, и теперь ждет – не дождется моего звонка с претензиями. То есть, как не дождется? Дождется, определенно.

Снова струя холодной воды. Что-то я зачастил так освежаться. Упираюсь руками в умывальник и смотрю на сетку в раковине. Уходящая в пропасть канализации вода кажется мне моей жизнью, которая секунда за секундой сочится из этого мира в пустоту. Меня снова тошнит. Может, меня отравили?

Брызгаю в лицо раз, второй, третий. Кажется, я забрызгал костюм. Но это ничего. Думаю о том, как здорово, что я не ношу галстук. Точнее – ношу, но только по случаю. И ополаскивание морды водой с бодуна – явно не тот случай. Поднимаю взгляд на зеркало.

Где Таначадо?

В зеркале мелькает огромная щетинистая морда и вспыхивает яркий свет.

Я разворачиваюсь и быстро приседаю, но сзади никого и ничего. Только печальные растопыренные физиономии писсуаров.

А вот это уже совсем не смешно.

На воздух. Быстро!

Едва не поскользнувшись на выходе из туалета, шагаю, не поднимая взгляд, к лифту и спускаюсь вниз. На выходе из бизнес-центра на меня с подозрением смотрит охранник. Подозревает, что я на «кокосе»? Всякое может быть.

На улице становится легче, хотя странное напряжение в воздухе сохраняется там уже который день. Я почему-то думаю о том, как происходили объединения покупаемых директором «Дриминг Трейд» производств, о совмещении промо-отделов по фуд и нон-фуд-тематике. О том, как бесследно исчезали некоторые люди тогда. Я помню улыбчивого дядьку – собственника завода в Перми, – который приезжал на переговоры в офис несколько раз за месяц. Потом он исчез. Он о чем-то долго спорил с Сергеем Борисовичем. А потом пропал. А потом я навел справки и узнал, что он погиб в результате ДТП. Очень многие в этой стране гибнут в результате ДТП. Очень легко решить свою проблему посредством того, что ее источник погибает в ДТП.

Так в чем дело? Почему колеса порезали именно мне? Не намек ли это на то, что со мной что-то не так, что я что-то не досмотрел, где-то ошибся? Уж совершенно точно это не связано с тем, что я что-то украл или обманул кого-то, кого не следовало.

Почему я?

Где Таначадо?

«Познание истины всегда сопряжено с болью».

Да, верю. Мне нужно поговорить с генеральным. И решить вопрос с лысым уродом. И еще с целым рядом уродов.

Возвращаюсь в офис. Я несколько дезориентирован. Пытаясь сосредоточиться на том, что мне еще предстоит сегодня сделать, я беспрестанно оглядываюсь по сторонам в поисках лысого мужика. Я подбираю вопросы, которые задал бы ему, хотя осознаю, что, стоит мне с ним встретиться – и я вновь выпаду в осадок. Мне нужно ко врачу. Или нужно просто сесть, закрыться в кабинете и подумать. Разложить все по полочкам. Так я и поступаю.

Если он может вести машину – значит, он материален. Но материальное не перемещается мгновенно с места на место – в этом-то я уверен. Если бы он просто мне казался из-за наркоты – это одно дело. Но теперь я уже с трудом понимаю, что к чему. Все, что мне остается – ждать последующих появлений этого мужика и расспрашивать его по существу. Возможно, он как-то воздействует на мои мозги. Точно! Бинго, мать его! Он гипнотизер, как все эти парни вроде Лэнса Бартона или Динамо. Но зачем ему пудрить мне мозги? Что он хочет получить?

Телефон. Алина. Разговор не удастся, я уверен. Все, что мне остается – это принять ее попахивающее формальностью предложение встречи и закончить на этом, сославшись на занятость. Открываю папки с отчетностью, но не заглядываю ни в один файл. Открываю «Входящие» на всех почтовых ящиках, но не трогаю ни одно письмо, даже из помеченных срочными.

Саймон Ле Бон заунывно повторяет «Save the prayer      » под динамичный «минус» чьего-то ремикса, и этот трек повторяется в проигрывателе уже пятый раз. Или восьмой? Но я не уверен, что мне надо переключить. Вообще, сейчас я уверен далеко не во всем. Даже в том, что это действительно в мой кабинет стучаться, и что вошедший – действительно Воробьев, – я не уверен.

– Какие люди, – сурово насупив брови, встречаю гостя.

– Я предупреждал офис-менеджера, – Артем смущенно подходит ко мне и протягивает руку.

Ответив на приветствие, я задаю еще несколько простых вопросов, и на все Воробьев отвечает удовлетворительно. Уважительные причины, серьезные обстоятельства, нытье, нытье, нытье. В сущности, при правильном подходе можно оправдать все, что угодно. Но при правильном же подходе можно не принимать никаких оправданий – тогда прецеденты наказаний будут появляться чаще и будут максимально эффективны.

Драть его сегодня уже нет резона. Да и сил. В общем-то, я мог бы философски относиться к опозданиям эффективных сотрудников, но это в корне неверно. Точно такой же эффективный сотрудник, не опаздывающий на десять минут, лучше и ценнее для компании, чем опаздывающий. Сравнивать слабого менеджера, который приходит вовремя и сильного, который несмотря на пятиминутные опоздания, рвет и мечет каждую минуту из оставшихся семи часов пятидесяти минут, абсолютно неприемлемо. Поэтому и штрафы за отношение ко времени компании должны быть соответствующими. В конце концов, к этим парням на собеседование ни кадровик, ни я не опаздывали.

Отпустив Воробьева и выждав пару минут, я сам выхожу из кабинета, чтобы прогуляться по своим владениям. Влад Шестаков – менеджер направления сетевой розницы, ведущий ряд сетевых клиентов и пишущий мне экстренные письма с утра, – сидит и со смесью шока и отупения смотрит на карту города и прикрепленных к ней разноцветные листочки с записями.

– Что там случилось, Владик? – похлопываю бедолагу по плечу, но он от этого как-то не оживает.

Протянув мне руку с приветствием, Влад тяжело вздыхает и начинает свою печальную историю, которая сводится к тому, что «Призма» не принимает наш новый прайс, который мы вынуждены были приподнять из-за изменений курсов валют и цен на сырье.

– По-моему, это первый тревожный звоночек, – резюмирует все это Влад.

– Ты скинул мне переписку? – спокойно спрашиваю, садясь на край стола Влада.

– Да, все на почте, – быстро кивает Влад. – Не уверен, что что-то выйдет. И это мы еще до других сетей не дошли.

– Мы имели их не один год, – безапелляционно отвечаю я. – Просто попробуем еще разок постучаться несколько иначе. Не откроют – так не откроют. Производство из-за этого не свернется и миру не рухнет.

Влад только молча кивает и спонтанно дергает беспроводную мышь на столе.

– Да не переживай ты так, Владик, – усмехаюсь, встаю со стола и снова – еще более уверенно, – похлопываю «сетевика» по плечу. – Президент сказал, что все будет нормально. Что нашу экономику не сломить. Сечешь?

– Конечно. Безусловно, – нервно сглотнув, отвечает Влад.

– Эдуард Юльевич, у меня тут тоже вопрос, – находится Аня – менеджер по «хореке».

Ну, к ней-то точно стоит подойти. Хотя бы из-за ее третьего размера в деликатном декольте. История у Анютки несколько интереснее, чем у Влада.

– Нам необходимо закупить партию готовых продуктов у официалов, либо дать возможность «Алиди» расширить сотрудничество с нашим клиентом. Мы не справимся с производством, – аккуратно излагает суть грудастая девица в очках – мечта порнопродюсера, если убрать пару сотен лишних килограммов в боках. – Мой выбор очевиден, но Сергей Борисович меня чуть ли не матом покрыл и приказал в ближайшее время не показываться ему на глаза, ждать распоряжений.

– Решу вопрос, – устало отвечаю и на этом предпочитаю закрыть беседу.

Субдилерство. Сергей Борисович привык быть везде первым и лучшим, и субдилерство для него – нечто среднее между минетом конкуренту и предложением собственной жене перепихнуться с соседом. Очень тонкая тема, и ее трудно обсуждать. Тем не менее, иногда мы укомплектовываем заказы по субдилерству – преимущественно, товаром типа «no name», в целях сбережения прогресса по бренд-менеджменту. А что делать? Ни одна компания не может производить все на свете и успешно поставлять все и всем. Таким образом, эта небольшая прогулка принесла мне пару вполне обтекаемых проблем. И их надо кому-то перенаправить.

– Эдик, – слышу чей-то голос с другой стороны офиса и понимаю, что это судьба. Сергей Борисыч, легок на помине, выглянул из кабинета и подзывает меня непринужденным жестом. Предложение, от которого невозможно отказаться.

– Директор пермского завода в больнице, – с места в карьер выдает мой босс.

– Странно. Болеет?

– Переломами лицевой кости и сотрясением, – Сергей Борисович какое-то время тяжело сопит, потом продолжает. – И еще заезжали мои старые приятели.

Бандиты, вот оно что.

Пауза. Мне самому кажется, что Сергей Борисович добавит эту характеристику вслух.

– Предлагают вложиться в расширение компании. Сформировать совет директоров, – голос повышается. – Хотят ни хера не делать, заставить меня работать до гробовой доски и еще бабки с этого иметь.

– Откуда у них вообще возникла идея, – отпускаю в воздух то ли вопрос, то ли утверждение.

– Какая-то крыса сливает информацию по делам в регионах, – уверенно чеканит Сергей Борисович и зачем-то хватается за пустой стакан на столе. – Мне надо будет узнать, кто это. Как хочешь, Эдик. Без рывков, методично рой информацию. Сам понимаешь – финансовому и логисту мне доверять здесь смысла нет. Одна опора – это ты.

– Эсбэшники в курсе?

– В той или иной мере. Понимаешь?

Молча киваю.

Что уж тут непонятного.


Осознание того, что этот день, наконец, закончился, а я еще жив, обрушивается на меня лавиной свежести.

По дороге из офиса к припаркованной абы как у тротуара машине, я вижу огромные круги на небе. Облака или что-то в этом духе. Протираю глаза, но круги только смещаются. Прямо мне в лице дует легкий ветерок, но уже спустя мгновение он превращается в ледяной обжигающий всплеск и вынуждает мня ускорить шаги в сторону машины.

В чем же дело? Он все еще доверяет мне, и это все всерьез? Или просто для отвода глаз? Тогда чья наводка заставила порезать мне колеса? Причем под прицелом видеокамер, запись которых, кстати, мне надо бы просмотреть.

Нет, сейчас мне определенно надо расслабиться. Приехать к Алине и отдохнуть душой и телом.


– И чем вы там занимались с твоим другом? – уже раздевшись до нижнего белья и лежа на застеленной кремовым постельным бельем кровати, интересуется Алина.

Я немного выпил, провел достаточно спокойный ужин – за которым, впрочем, почти ничего не ел, – и сейчас вынужден снова искать верные формулировки, хотя хотел бы, для разнообразия, сказать, как есть.

– Да так, немного выпили, встретились еще с парой знакомых…

… толкаюсь между ее сисек, стараясь не смотреть на ее лицо и на сами сиськи, но стоит заглянуть в ее полные фальшивого экстаза глаза и на скачущую на члене грудь, подступает оргазм…

– …обсудили текущие дела, машины, спорт, политику. В общем, все спокойно прошло. Рано ночью я уже был дома.

– Прям так? – хитро, с прищуром глядя мне в лицо, улыбается Алина. – И прям все?

– Да, знаешь, с возрастом гулянки становятся все спокойнее. Все понемногу остепеняются, уже не до былых загулов, девочек, наркотиков.

– Ой, я прям даже не знаю, верить или нет в такие рассказы. По мне, так ты еще полон сил для всего этого.

– Я полон сил для тебя, – кладу руку на ее немного напряженный живот. – И сейчас мне придется доказать, что я не тратил их больше ни на кого. А ну-ка…

Снимаю зубами плотные белые трусики-стринги с надписью CALVIN KLEIN, повторяющейся по всей резинке и, глядя вперед, в очередной раз замечаю, что сиськи у Алины – пусть и не самые большие (а вообще – совсем не большие), но упругие и аппетитные в положении «лежа». Так что – почему бы и не сделать ей, для разнообразия, куннилингус.

А потом затрахаться так, чтобы не думать ни о чем.


Алина аккуратно проводит салфеткой по левой груди, стирая скромные остатки спермы. В общем-то, второй заход был не очень увлекательным лично для меня, но дама визжала довольно убедительно – так почему бы и нет? Я не знаю, сколько времени на все это ушло, но измотан я довольно круто. Даже выйти в ванную кажется невозможным. А Алина, судя по всему, об этом и не задумывается. Она просто обрушивает свой обнаженный торс на огромную подушку рядом со мной, потягивается и нежится.

– Мои родители интересуются, не планирую ли я замуж, – после томного вздоха заявляет Алина.

Ну, разумеется. Вопрос по адресу и вовремя, категория «Судьбоносные решения на 500», ни больше, ни меньше. А оно мне надо? Как я буду хотя бы изредка приводить домой шлюх, уже состоя в официальном браке? Тратить время на поездки в отели? Или всю жизнь трогать только попсовые сиськи Алины? Нет, она многим неплоха и даже умеет, как я узнал недавно, средненько сосать и как жена вполне может состояться. Наверное. Но это не мой заказ! Унесите это! Я просил холостяцкую жизнь с гарниром из полнейшей безнаказанности!

– Надо подумать на этот счет, – абсолютно бесцветным голосом отвечаю я.

– Угу.

Несколько секунд тишины начинают отбрасывать меня в потустороннее состояние.

– Что у тебя ассоциируется со словами полет курицы? – неожиданно даже для себя самого спрашиваю я.

– Не знаю, – вопрос явно застал Алину врасплох, и она даже немного привстает на кровати. – Деревня. Курицу пинают. Она взлетает.

– Ясно, – печально вздыхаю. – Пора спать.

Алина целует меня в щеку и молча переваливается на другую половину кровати. А мне плевать. Могла бы просто собрать вещи и уйти. Но это ведь ее квартира, действительно.


Ночью мне начинает жутко хотеться пить. Не то, чтобы я просыпаюсь – сна ни в одном глазу, даже попытка слегка задремать оказывается безуспешной.

Только опустив ноги на пол, я слышу шумок на кухне. Шорох и тихий скрип. Дежа вю.

Меня с ног до головы окутывает дикий, животный ужас. Я даже не уверен, чего боюсь больше – того, что увижу или просто наличия этого шума самого по себе. Я теряюсь в последовательности действий, но понимаю, что если на кухне притаилось нечто из того же разряда, что и тогда у меня дома, мне нужно с этим как-то бороться.

У тебя логика, как у попугайчика, Эдик. Это же чудовища, мать их! Натуральные динозавры!

Делаю несколько аккуратных шагов в сторону кухни. Шум учащается, и я осматриваюсь в поиске чего-нибудь подходящего для нанесения удара, а заодно лихорадочно соображаю, как вызвать Таначадо, чтобы хоть он помог мне.

– Ты что?!

Я бессвязно вскрикиваю в ответ на это, причем так, что едва не выпадают стеклопакеты.

– Эдик? – вроде как повторяет свой вопрос Алина.

– Черт, ты меня напугала.

– Да ты что? – протирая лицо ладонью, язвит Алина. – Ах да, это же я крадусь посреди ночи через комнату, словно в доме воры.

– На кухне что-то шумело, – пытаюсь объясниться я и понимаю, как это глупо выглядит, с учетом того, что я стою посреди комнаты с болтающимся членом наголо и стоящими дыбом на всех местах волосами. – Я выйду попить, окей?

– Ну, пожалуйста. А шумел, скорее всего, холодильник – его глючит иногда на цикле разморозки или типа того. Я вызову сервис на днях.

Молча киваю, беру волю в охапку, почесываю яйца и выдвигаюсь на кухню. Там действительно оказывается тихо и пустынно, как обычно.

– Вот это косяк, – шепчу сам себе, массирую голову и ухожу обратно в спальню.

Уже зайдя, я понимаю, что забыл попить, хотя во рту пересохло еще больше прежнего. Но черта с два я вернусь на кухню – вот что. Уверенными движениями я подхожу к кровати, ложусь и поглаживаю теплую задницу своей пассии. Она что-то урчит в ответ на это. Урчание усиливается, когда моя рука проникает между ягодиц и нащупывает все еще влажное место, но дальше я не пойду. Пора убрать руку и попытаться уснуть.


Жажда продолжает меня мучить, но теперь за дело берется вязкая, непреодолимая лень. В какой-то момент мне начинает казаться, что я разучился нормально спать. Я пытаюсь представить себя спящим, спроецировать свою интимную фантазию на реальность, но тут меня снова отвлекает чертов скрип с кухни.

Пора разбить этот долбанный холодильник. Холодильник за сто штук, который шумит?! Вы серьезно?!

Но на этот раз, шум не утихает. Он, черт возьми, приближается и в дверном проеме показывается дергающаяся то влево, то вправо тень. Я вскакиваю с кровати, производя, как мне кажется, массу шума, но Алина уже никак не реагирует и сладко спит, закрутив сиськи в одеяло.

Ignorantia est beatitudo, не иначе.

Я только успеваю сделать пару шагов к двери, как с неестественной быстротой тряся двумя головами, из дверного проема выскакивает «собачка» с двумя зубастыми головами и огромным шипастым воротником, а из приоткрытого шкафа-купе слева понемногу вылезает другое чудище – с шестью мускулистыми ногами и широкой пастью, в которую, мне кажется, может поместиться пара широкоэкранных телевизоров.

Наверняка, на кухне есть что-нибудь острое. С пустыми руками мне точно хана. Ну, держитесь, твари!

Я прыгаю вперед, едва не позволяя одной из челюстей первой «собачки» сомкнуться на моей ноге и быстро перебираю ногами в сторону кухни. Едва не убившись на скорости о стену, я влетаю на кухню, но тут меня накрывает новая волна страха. По всей кухне из единого источника развивается целая сеть змееподобных существ, оккупировавших все висящие снаружи сковородки, ножи и ящики кухонных шкафов.

Мимо моей головы со свистом пролетает нечто бесформенное, и я едва успеваю увернуться и понимаю, что по всей кухне беспорядочно прыгает какое-то лохматое создание, и оно явно метит следующим своим маневром в меня. «Собачки» меня не догоняют, а это значит…

Алина! Вот суки!

Осознав серьезность положения, я бегу обратно в спальню, и навстречу мне вылетает двухголовая «собачка», недовольно рыча в мой адрес. Мне ничего не остается, кроме как перехватить ее рывок, и когтистые передние лапы монстра оказываются у меня в руках, а моего разбега оказывается достаточно, чтобы меня вместе с «собачкой» вынесло кувырком в спальню.

Я вскакиваю, не ослабляя хватки, и чувствую безумное сопротивление «собачки», едва не ломающее ноги. Сжав зубы, я отталкиваю от себя чудовище, и оно отлетает сторону шкафа, но его помощник с титанической пастью уже ждет своей очереди на другой стороне комнаты, и когда оба урода открывают свои пасти, я не вижу иного выхода, кроме как принять огонь на себя.

– Ну же! – шиплю я, стараясь держать в поле зрения обеих мутантов.

Оба чудища одновременно подпрыгивают, стремясь ко мне, и в этот момент я делаю потрясающий по скорости – у страха-то глаза с Колизей каждый, – кувырок в сторону окна. Быстро вскочив на ноги, я вижу, как они прокусывают друг другу шеи, вспыхивает что-то вроде шаровой молнии, и на месте двух образин остается только облако серого тумана, понемногу растворяющееся в ночной тьме. После этого единственным отчетливо слышным звуком в квартире становится мое прерывистое дыхание. Дыхание загнанного зайца.

– Эдик, ну какого хрена? Давай уже спать! – ноет Алина, не поднимая головы.

– Да, я в туалет. Я сейчас, – стараясь не заикаться, выговариваю я.

На негнущихся ногах еще раз прохожу на кухню, будучи готовым к атаке прыгающего шерстяного колобка, но на кухне чисто. Они все исчезли, как только «собачки» отработали свое. Я уделал их. Осматриваю всю квартиру, включая санузел, и только после этого возвращаюсь в постель, хотя о сне уже не может быть и речи.

Но уже в три ночи глазам Алины предстает не менее странная картина. Я вскакиваю почти одновременно с ней, крепко обнимая снятые со стены где-то в течение ночи настенные часы. Быстро, без рассуждений откладываю их в сторону и глупо улыбаюсь.

– Мне кажется, тебе нужно в отпуск. Ты сильно устал. Я слышала, так люди загоняются работой до психушки.

– Не мой случай. Просто… – вздыхаю, потягиваюсь, привстаю на кровати. – Просто очень реалистичный кошмар приснился.

Для нее ничего не случилось. Просто у меня пошли снохождения из-за стресса. Поэтому, вздохнув для приличия, Алина ложится спать дальше. А я пытаюсь успокоить бешено бьющееся сердце и хоть как-то упорядочить мысли.

Надо будет на днях починить кофеварку. Все забываю. Вторая неделя уже. Надо решить вопрос. И еще – позвонить матери. Попозже, конечно. Утром или днем. Да, главное все сделать.

Что же это за существа, чертих дери?

Еще решить все рабочие вопросы и уйти в отпуск. Точно в отпуск. По-тихому схожу к психиатру. Мне кажется, это просто кошмары. Ночные кошмары, которые кажутся настолько реальными, что я не высыпаюсь. Просто…

Я своими руками дрался с этой двухголовой тварью, я их видел, я их слышал, чувствовал их тела…

…не более того – это не повод бить панику. Просто надо успокоиться и…

…я его просто пришью. Я из него фарш сделаю. Нет, лучше я его засужу. Гарантирую, этот депилированный Дэвид Блейн сядет и еще выплатит мне за…

…обязательно выпить успокоительного перед сном. Иначе стресс меня доконает.

Я включаю телевизор без звука, чтобы хоть как-то утрясти моральное состояние. На новостном канале передают сводки с Донбасса. Бегущей строкой дублируются сообщения корреспондентов о числе убитых, раненых, обескровленных. Тонны бетона, стекла и человеческого горя. Все во благо экономической стратегии тех, кто катается на кортежах из дорогих иномарок, ведет неспешные и качественно оплачиваемые переговоры ни о чем и никогда не будет ни стрелять, ни страдать от превращения их детей в инвалидов, ни голодать.

В кадре – разрушенные дома, частично обрушенные крыши, развороченные снарядами фундаменты зданий. Скоро этим ребятам понадобятся множество дизайнеров, я уверен. Просто потому, что жить в том стиле, к которому привела их жилища украинская армия, не представляется возможным. Вот туда-то и надо будет отправить весь Третий сектор. Пущай применят таланты на благо общества.

Алина все также спит. Я все также не знаю, что со мной происходит. Что происходит с миром. Где же этот несчастный лысый кретин Таначадо? Почему он появляется только тогда, когда к нему нет вопросов?

И как он появляется?


В четыре ночи я оставляю короткую записку и уезжаю домой.

По дороге я мельком вижу огромную двухголовую «собачку» с синим шипастым воротником на шее. Меня всего передергивает, когда я вижу, как чудище пролетает прямо сквозь движущуюся машину, раздувая на ходу перепонки на воротнике, и нападает на переходящего дорогу человека, который поскальзывается на ровном месте и падает прямо лицом об асфальт. Я притормаживаю, включаю аварийку, и мне даже кажется, что следует полностью остановиться и помочь несчастному, но потом я понимаю, что это грязный бомж, и когда он поднимает лохматую голову, его глаза словно светятся на фоне черного, без единого белого пятна лица, и, несмотря на огромное расстояние, в деталях одежды, перчатках, выражении безумных светящихся глаз я узнаю того самого бездомного, что указывал мне на небо на прошлой неделе на парковке, и вместо того, чтобы остановиться, я в ужасе давлю на газ, заставляя «ауди» огласить всю улицу жутким дуэтом рева мотора и визга шин.


Я добрался домой. И здесь никого. Здесь только мой метраж и мои охранные системы. Выставляю температуру и влажность, дополнительно блокирую электронным замком входную дверь и ухожу в душ. К черту все. Я в безопасности.


До утра мне снова уснуть. Остаток ночи, посматривая периодически в окно – вниз, с двадцать пятого этажа во двор, – я переписывался с сидящей по ночам на «вконтакте» старой знакомой. Странная героиня моей информационной жизни. Она осталась единственной из тех знакомых, кому я когда-либо уделял время на праздную переписку в социальных сетях. Ее жизнь сложилась странным, хотя и предсказуемым образом. Мужик, на пятнадцать лет старше нее, притянутое за уши счастье, аборт. Такая нехитрая история. Сплошной конфликт с собой и никакого катарсиса. Три месяца назад она разошлась с этим бородатым уродом окончательно, но он все еще звонит ей время от времени. Занятно то, что мне в свое время она после пары встреч дала от ворот поворот, заявив, что мне нужен от нее только секс, и она так не может. С тех пор немало воды утекло, и в ее словах не раз мелькало сожаление о том, что мы, так сказать, остались друзьями. Но во главе угла, конечно, будет стоять один простой тезис. Мы – мужики, – не дружим с бывшими и несостоявшимися. Есть два варианта дальнейших отношений – тайное вожделение и самобичевание сквозь улыбку – для слабаков, а также – использование в качестве средства для снятия стресса – для нормальных людей. Стать игрушкой для отвлечения внимания от однообразия рутины – отличная участь для строптивой сучки.

Тот очкастый паренек в баре недавно – он рассказывал нечто похожее. Но у его истории не было завершения. Может, все у него и сложилось. Может, все рассыпалось, и его симпатичная грудастая девица – одна из последующих попыток, и только. Если бы люди могли сразу найти свой идеал, а не смирялись со стечением обстоятельств, разводов и расставаний не существовало бы. Мы сами разрушаем и строим свою жизнь, никак иначе. Я не верю в случайные факторы воздействия и в то, что кто-то решает что-то за нас. Тотальный волюнтаризм или что-то в этом духе.

Но все же – это забавно, думаю я, намешивая виски с лимонным «швеппсом» один к одному. Мы с ней не могли расстаться. Мы толком и не встречались. У нас – всех, кто едва знаком непосредственно, и больше использует интернет, как средство контакта, – все же, гораздо больше разнообразия связей, чем у тех, у кого такого средства не было вообще. И, в то же время, это чаще выглядит полным дерьмом даже по сравнению с такими фиктивными и холодными отношениями в реальности, как мои с Алиной.

Стакан внутрь залпом. Дракон с семью головами врывается в мое бренное тело.

Но благодаря этому опыту – опыту времен, когда разводки в интернете были легкомысленнее и реже приводили к браку, а интернет-сообщества были молодыми, – я кое-что для себя усвоил. Кое-что, что не так легко понять в реальности, за мишурой стеснительности правильных девочек и излишней развращенностью девиц легкого поведения – в том числе профессиональных шлюх. Что считается домыслом продюсеров порнофильмов и малолетних онанистов и не касается взрослых дядек и теток. Девочки хотят трахаться не меньше, чем мальчики. Даже больше. Вот только избыток предложения порождает избыток самомнения, и заболевшая им девочка становится курицей, как и все ее подруги, не признающие своих очевидных желаний.

Занятно при этом то, что большую часть моего поколения интернет-волна оглушила уже в том возрасте, когда формирование большей части манер обихода и привычек давно закончено. Соответственно, сформировалось к этому времени и откровенно обезглавленное, слабоумное интернет-большинство. И многие вещи – знакомства в интернете, тупые репосты «пацанских» и тому подобных «пабликов», а также доверие к сомнительным источникам агитационных по своей сути новостей ударили по самому больному – самолюбию тех, кто привык черпать знания из более узкого круга. Осознание того, что малолетний отщепенец может знать больше тебя, уже давно совершеннолетнего бычка, только благодаря более гибкому пользованию Сетью, а твои чувства и мнения, высказанные через социальные сети, могут безнаказанно смешать с дерьмом за несколько секунд, ошарашило многих. Оно же отстранило определенную часть контингента, создав элитный клуб «Тех, у Кого Нет Страниц в Социальных Сетях» и шайку фанатов «Реальной Жизни (tm)». Но не меня. Плевать я хотел на эти предрассудки. Если ваша жизнь так проста, что для ее усложнения нужно отбирать у себя средства современной связи, лучше найдите работу. Или вторую. А если не помогает – то еще и третью, в ночную смену. Должно отпустить.

На книжной полке, встроенной в фальш-стенку, – пара книг на венгерском. Когда-то я учил этот язык. Почему венгерский? Все знают английский, кто-то немецкий, кто-то французский. Но мало кто – китайский, польский, венгерский. Конечно, первоочередно меня интересовала деловая лексика моей тематики. Тогда я старательно учил фразы, грамматику, применяемость терминов. Учился вести примитивные переговоры на деловые темы. Тем не менее, спроси меня на венгерском «Как дела» сейчас – и я решу, что ты послал меня в задницу вместе со всей моей родней – настолько затерлись эти знания.

Девица из моего прошлого пишет что-то еще, но она мне уже наскучила. Впервые за несколько последних дней у меня потеплело внутри, и я ощущаю обычную для себя уверенность и хочу просто смаковать это состояние.

Мой старый знакомый Вова Кутьин пишет, что давно про меня ничего не слышал. С той самой статьи в «комсомолке», пожалуй. Я усмехаюсь и пишу в ответ, что зазвездился и теперь с холопами по вечерам не болтаю. Вова отличный парень, один из единиц моих знакомых, кого нельзя назвать прожженным циником, уродом и карьеристом. Но именно из-за этих черт его личности его и поджидал крах. Неудачный брак, жена-алкоголичка, после развода начавшая жить то с одним, то с другим из братьев-чеченцев и параллельно пытавшаяся отобрать у работяги Вовы их общую дочь Лизу. Шлюху следовало бы закатать в бетон, но Вова искренне пытался уладить дело миром до тех пор, пока мразь не отделали, как следует, ее ухажеры. С последующей длительной командировкой в больничку и полнейшим исчезновением страсти к борьбе за родительские права. Я сообщаю Вове, что та девица, с которой у меня так и не срослось, до сих пор мне пишет, а Вова, в свою очередь, напоминает мне, как мы с ним дьявольски гоготали, глядя запись веб-кама, которую я по-тихому сделал, болтая в «скайпе» с этой молочной буренкой, трясшей сиськами на камеру для моего удовольствия – якобы из сожаления, что я остался как-то вечером один. К счастью, моя тогдашняя девушка об этом не узнала, и мы с Вовой здорово повеселились под пиво. А наша порнозвезда, вероятно, искренне считала, что я просто передернул на нее и лег спать. Женщины, все-таки, чертовски переоценивают власть своего тела над мужчинами. Власть над брутальными лохами и подкаблучниками не в счет, конечно.

Заодно вспоминаем, как еще в студенческие годы – мы были знакомы и тогда, но я и Миха учились на одном факультете, а Вова на другом, – вовина бывшая, которую он пинком отбросил от себя, устав терпеть ее депрессивность и ее семью алкоголиков, регулярно вмешивавшуюся в их отношения, вышла замуж за случайно встреченного ими как-то поутру в кафе на районе ее проживания мужика на полтора десятка лет ее старше. Это смотрелось довольно забавно, но ему было, что оставить в наследство, и вскоре красотка Надя отложила личинку, и жили они долго и счастливо.

Ночь проходит мимо, но я все еще полон тепла и покоя. Словно произошел некий перелом, словно я излечился от старой, давно съедавшей меня изнутри болезни. Но почему мне все также не уснуть? И почему все странности и ужасы, что я видел за эти дни, мне все еще не кажутся далекими и чужими, а видятся очевидно реальными?

В чем смысл всего, что я делаю сейчас? Мне кажется, я напрочь потерял нить. Мне кажется, я потому и жду Таначадо, что он-то уж точно должен наверняка знать – что еще осталось там, где еще вчера было мое собственное отражение. Почему-то я начинаю верить, что он знает больше, чем я. Что он действительно существует, и что он важнее всех тех, кто меня окружает.

Может, потому, что я вижу в нем себя?


День третий


Все продолжается.

Все в силе.

Почти каждое утро, когда я двигаюсь в офис основным маршрутом по городу, я вижу одного и того же мужика на велосипеде в экипировке, движущегося, как я понимаю, на свое рабочее место. И сегодня, когда он проносился мимо стоящего на светофоре скопления машин, в числе которых была и моя, на заднем крыле его велосипеда сидела небольшая, но когтистая и шипастая «собачка». Меня прошиб холодный пот, но я даже не вздрогнул. Интересно, мужик догадывается, что везет на себе такого пассажира? «Собачка» платит за проезд или просто осуществляет бартер по предоставлению охранных услуг? И значит ли это соседство, что велосипедист – работяга, который служит гяртукам?

А ведь еще позапрошлой ночью казалось, что хуже уже некуда.


С усмешкой смотрю на скан подписанного приказа об увольнении Васильева. По семьдесят седьмой, пункту третьему. Хотя, решай этот вопрос лично я, этот кусок дерьма ушел бы у меня с насиженного места прямиком в блэк-лист по соответствующей статье.

Первые пару часов рабочего дня мне ни на чем не сосредоточиться. Кофе, прогулки по офису, теребление собственных нервов воспоминаниями об облике «собачки», катавшейся утром с велосипедистом. Напряжение в воздухе усиливается, и на улице мне почему-то трудно дышать, а потому я стараюсь как можно быстрее запираться в кабинете, в машине, да даже в сортире.

Затем на мое внимание претендуют представители одной мелкой компании, которым было заранее назначено. Они пытаются поразить меня своим щедрым предложением по обеспечению наших производственных мощностей инженерным оборудованием. Откуда-то узнав о планах обновления на наших производствах, они собрали целый пакет предложений, и в их интересах – чтоб мы не открывали свободный тендер на поставку, а даже если и открыли – то под их оборудование и исключительно смеха ради. Не удивлюсь, если они намекнут и на откат.

И вот – они сидят передом мной. Три сестры. Антон Павлович. Три очень похожих друг на другатипичных бизнес-телки. Они настолько похожи друг на друга, что я даже на секунду сомневаюсь – не глючит ли меня снова. Все среднего роста – одна разве что немного повыше прочих. Тотально худые, тотально загорелые. Джинсы, каблуки, кое-где леопардовые пятна на кофточках. По молодости лет я как-то приезжал на переговоры в компанию, где передо мной сидели один инженер затюканного вида в огромных очках и двое примерно таких же бизнес-телок. Сухие, холодные на вид швабры, пропитанные горьким, мерзким цинизмом до кончиков нарощеных ногтей. Они считают, что благодаря этому образу, их воспринимают всерьез, но это далеко от реальности. Плевать я хотел на их образ. Я знаю, что они вряд ли что-то решают в компании. Я знал только одну бабу-директора, которая действительно решала вопросы – резко и зачастую опрометчиво. Но и она отличалась периодическими истериками по незначительному поводу и бездонной глоткой, когда речь заходила об алкоголе. Возможно, она даже была лесбиянкой. Я так и не уточнил. Но уверен – трахнуть ее было – что быка оседлать.

Одна из девиц все же отличается не только ростом, но и заметным декольте. Вероятно, это как-то связано с тем, что у нее одной из трех есть нечто вроде сисек. И она, вероятно, считает, что это ее преимущество. Но на этот случай есть у меня одна забава. Должно же и меня хоть что-то развлекать во всем этом, коли предложения этих девиц все равно лягут в долгий ящик. Итак, сначала делаем впечатленный вид и какое-то время вскользь уделяем внимание ее дойкам. Она и ее подружки уже активно пудрят тебе мозг, и вот они уже уверены, что ты так рассредоточен, что наверняка проболтаешься и выдашь что-нибудь ценное для них в процессе кокетства и полуфлирта – и тут – опа! – ты с точностью и надежностью, достойной долбаного автомата Калашникова, переключаешься в строго деловой режим, и птичка каменеет и теряется в догадках, как же с тобой говорить дальше. А все просто – приведите одного нормального, компетентного продажника-мужика, и мы все с ним решим. А этих цыпочек поставьте разносить кофе и печатать накладные на отгрузку. Ну, еще можно тендеры их руками собирать, но только осторожно. Вот и весь секрет.

Девицы предлагают еще и программу текущих закупок расходников со скидками под рост объемов продаж. В конце всего этого цирка, когда я уже достаточно накивался и наслушался, без ответа для меня остается только один вопрос. А именно – почему на переговоры такого рода пришли не мужики с крепкой рукой, стоящие у руля компании, а эти курочки? Но это бог с ним.

«Всего доброго, я вам обязательно отпишусь».


Во второй половине дня снова возникает старший закупщик. На этот раз, повод действительно серьезный. По словам старика, нужно начинать оперативные переговоры по Синявину. Они хотят поднять весь актуальный прайс на сырье не менее, чем на пятнадцать процентов – то ли из-за логистических проблем, то ли из-за курса евро, тогда как сетевики и так не хотят принимать приподнятый по естественным причинам прайс на готовую продукцию. Закупщик в шоке и не знает, на чем лучше повеситься. Мне даже слегка жаль его. Но вопрос с ценами будет урегулирован, как ни крути. В крайнем случае, начнем усиленно вставлять палки в колеса конкурентам, чтобы подниматься на пустотах рынка и пропихивать свой прайс всем понемногу. Благо, у меня есть пара контактов людей, за скромные деньги готовых подпортить внутренние сведения о моих конкурентах на уровне закупок сетей. А слухи распространяются крайне быстро. Поэтому, мои личные проблемы меня беспокоят куда сильнее. И не только психологического плана.

Проверяю списки наиболее экономичных, исполнительных по бюджету представителей в регионах. Наверняка, кто-то точит нож на центральный офис, сидя в Перми. Но это еще надо доказать. Проверяю обороты и налоговые отчисления за последний квартал. Возможно, скоро придет очередная смена юридического лица.

Нет, не так. Девяносто девять из ста, что мы скоро сменим каждое «ООО» из пяти – трех на продажах и двух на закупках, – на другое. В этой стране процесс смены юридических лиц перманентен, как революция. Хочешь жить – умей вертеться.

С Борисычем у меня удается только короткий разговор на общие темы в самом конце рабочего дня. Он жутко занят и выделяет мне мизерное время вроде как из уважения. Сообщает, что наш Взяточник что-то темнит и затягивает срок начала работы, и надо разбираться. Что странные времена настали, раз люди уже за откат не могут решать вопросы.

– Да, и от «Сари-Оникс» девицы приезжали, – в последнюю очередь сообщаю директору. – Внесли целый пакет предложений.

– Это те самые крохаборы, с которыми семь раз отмерь – один пошли на хер? – с усмешкой спрашивает Сергей Борисович. – Забей на них, Эдик. Ей-богу, не до их шуток сейчас.

– А что у нас реально, Сергей Борисыч? – добавляю панибратства, хотя и не уверен, что оно того стоит.

– Пока не ясно, – лениво почесывая щеку, врет старый бандит. – Ты разберись с ситуацией по Перми, ага? А там будем думать, как так вышло, и кто под меня клинья подбил.

– Разумеется.

И на этом все. Ни намека на определенность. В общем-то, этот разговор оказался пустой тратой времени. И я снова дезориентирован в том, что будет завтра.

Алина сегодня может отдыхать. По официальной версии, у меня переговоры с заездом в ресторан. По факту – я просто хочу приехать домой и попробовать выспаться.

Выспаться за всю жизнь.


Сегодня меня угораздило из-за небезосновательных опасений за судьбу машины, припарковаться в подземном паркинге офисного комплекса. Лифт почему-то не едет на паркинг, и мне приходится выйти из бизнес-центра, чтобы использовать резервный внешний вход на парковку – через будку охранника.

И едва отойдя на пару шагов от выхода из бизнес-центра, я снова вижу до боли знакомую картину. Женщина средних лет переходит дорогу, как вдруг ее цепляет за плечо «собачка» уже знакомого мне двухголового типа. Дама оступается, переходя с пешеходного перехода на тротуар, и падает. Собачка притормаживает, обнюхивает понемногу поднимающуюся дамочку, о чем-то задумывается и уже когда несчастная женщина, громко сетуя на испачканные брюки, нагибается, чтобы отряхнуться, чудовище делает рывок в сторону своей жертвы, и та хватается за сердце, оседает на столб светофора и падает без сознания.

Это уже не какой-то жалкий бомж, а вполне нормальный человек! Но ведь раньше я не видел, чтобы «собачки» так активно гуляли днем. Еще одно чудовище – с высунутым двойным языком и множественными торчащими изо лба червеобразными шевелящимися наростами, – появляется на дороге и словно бы подает условный знак уже решившей свою проблему первой «собачке», и мне кажется, что их взгляды скрещиваются на мне.

Делаю рывок вдоль тротуара. Прячусь за угол. На меня удивленно смотрит парень с огромным «тоннелем» в ухе и двумя островками волос на голове – справа и слева. Для выражения своего удивления, он высовывает кончик языка, и на нем я вижу огромный и острый с обеих сторон сквозной пирсинг. Делаю вид, что не обращаю на неформала внимания, и он уходит, что-то бормоча себе под нос.

Чем этот ублюдок сломал мне психику? Я видел этих зубастых псин также четко, как вижу Стаса или Алину – живее некуда.

Держать себя в руках. Скоро он явится и будет вымогать деньги. Наверняка, это его отсутствие – затишье перед бурей. Лысый мошенник решил поиметь меня и выбрал наиболее подходящее время – когда я оказался наиболее уязвим из-за общего масштаба проблем и нервного срыва. Но я еще подумаю, что с ним можно сделать. Пусть даже мне придется пока что подставить зад. Расплата будет куда дороже.

Кого я обманываю?

Стоп! Хватит! Чушь!

Сажусь в машину. Нервно, оглядываясь по сторонам и обостренно реагируя тормозами на каждый красный светофор, двигаюсь домой. По одной из станций крутят чертовски знакомую песню – одну из тех, что называют «песнями моей молодости». Но из всего текста мне близки только две строки, уверенно произносимые Наной Хедин.

Set the world on a fire, I'll do anything to get what I want

Возможно, в глубине души и я хотел бы, чтобы мир оказался в огне. Хотел бы оказаться одним из поджигателей и получить в результате этого пожара все, что мне заблагорассудится. Нет, я, конечно, за стабильность и порядок, несущие финансовое благополучие. Но поучаствовать в катастрофическом распиле вроде того, что происходил в девяностые, начнись этот распил снова, я бы не отказался. Черт с ним, с упадком в жизни нищих. Такие времена проводят четкую грань между лохами-работягами и предприимчивыми личностями и дают шанс преуспеть тому, кто понимает, чего хочет. Эта сепарация иногда кажется просто необходимой, когда видишь, как благодаря формальным преимуществам вроде институтской корочки и выслуги, преуспевают люди, лица которых достойны лишь того, чтобы в них плевать по три раза на дню. И уж тогда Таначадо не рискнул бы сунуться ко мне со своими собачьими разборками. Чертов псих.


Проезжая мимо церкви и останавливаясь на внезапно загоревшемся красном, я с усмешкой изучаю дурочек в платках, крестящихся по выходу из храма божьего. Задница у одной гнущейся в поклоне девицы обтянута тонким платьем, из-под которого даже с такого расстояния можно легко разглядеть швы трусов, и смотрится неплохо, а потому наводит на греховные мысли. Интересно, попы у католиков, например, жарят девиц в кабинках для отпускания грехов в качестве платы за индульгенции? Неплохой вариант, кстати. Наверняка, православные что-то такое уже придумали. Они всегда были довольно сведущи в разного рода махинациях – не зря же построили огромную обнальную контору под эгидой верховной власти страны, а потому абсолютно неприкосновенную как для общества, так и для налоговой и ОБЭПа.

Но и мы хороши. Торговцы. Слуги керешкедоков, пес нас дери! Религия и маркетинг – родные брат и сестра. Маркетинг, навешивая ярлыки, формируя и культивируя предрассудки, оберегает впечатлительного обывателя от всех ужасов реальной жизни, главным из которых является слабость этого обывателя перед реальной силой и умом менее убеждаемых. Маркетинг преподносит все под готовым, разработанным специалистами соусом, избавляя от нужды задумываться об эфемерности большинства мотиваций обывателя, о его неудачном социальном положении, о том, что ему не хватает денег, счастья, одного, другого, третьего. Первоначально делая человека несчастным от осознания того, что ему не доступно одно, реклама тут же предлагает другое, принося страдальцу истинное блаженство. Которое, разумеется, тоже существует временно. Но реклама поднимает планку своей жертвы аккуратно, опираясь на события вокруг и текущие нужды. Таким образом, если любая религия базируется на страхе смерти, то маркетинг использует страх жизни – жизни, в которой чего-то постоянно не хватает.

К чему это я? Возможно, к тому, что я начинаю верить в некоторые странные и неоднозначные вещи, которые в последнее время вижу вокруг себя. Перестаю воспринимать их только как возможные галлюцинации. Я знаю, что религия – одно из главных зол этого мира, что именно тысячелетний авторитет мировых религий ведет людей по пути насилия и ненависти, и что любая мировая религия не может быть мирной, что бы ни говорили кретины-гуманисты. Не может быть она мирной просто потому, что человек слишком склонен к разделу власти, и двухдневная секта Макаронного Монстра вряд ли приведет людей на бойню и джихад во имя их бога, а вот мировая религия, обросшая мистикой, мифами и домыслами за долгие годы поддержания и развития – запросто. И сейчас мне начинает казаться, что церковь, которой я служил все эти годы, решила призвать меня на свою войну.

Вот только с кем и на каком уровне – я не понимаю.


День четвертый


Мой лысый консультант так и не появился. У меня к нему было не меньше пары тысяч вопросов, но долбанный посол мира так и не появился. Что в очередной раз убедило меня, что он не просто глюк, который преследует меня как разновидность «белки», и разрушило все мои попытки уснуть окончательно. Большего страха реальности я не испытывал где-то с десяти лет, когда у меня впервые ночью перед сном самопроизвольно встала писька.

Ночь прошла в попытках уснуть, отказах от спиртного, приеме спиртного, снова отказах, пугающих циклических падениях в дрему и нудных повторениях в моей голове фраз из когда-то услышанных песен. И теперь утро, встретившее меня влажными и прохладными объятьями, дает еще и оплеуху в виде полнейшей неопределенности и опустошенности мира вокруг. Или меня самого?

Выйдя из машины, я долго стою и осматриваюсь. Что-то вокруг не так. В еще большей степени, чем всю эту неделю. Кто-то из нас двоих спятил – мир или я. Но я не уступлю без боя. И я начинаю прорываться навстречу будням.

Будь эффективным борцом.

Да почему бы и нет? Помирать – так с музыкой.

Я приехал слишком рано. Бизнес-центр только открылся. На входе с улицы меня парализует от увиденной картины. Все крыльцо – стены, ступеньки, двери, – обклеены листками формата A5 с надписью «Я люблю тебя, Даша!» и красным сердечком. Оригинально и дерзко, но не впечатляет. Кто-то успел расклеить все это и свалить с расчетом, что Даша приедет на работу в первых рядах и потечет от увиденного. Черта с два. Пусть сучка никогда не узнает о чувствах этого олуха. Для этого я иду прямиком в кабинет управления службы безопасности бизнес-центра и сообщаю об акте вандализма, который упустили ее сотрудники. Двое охранников тут же оказываются выпровожены пинками на крыльцо, чтобы очистить его от этой бесполезной макулатуры. Меня благодарят за содействие. Я молча разворачиваюсь и ухожу, крепко сжимая ручку кожаного портфеля. Удивительно легкого, потому что в нем нет ничего, кроме пары ручек и листка с какими-то записями. Все остальное – в кабинете, куда я и направляюсь.

Чтобы продолжать борьбу.

Что бы это ни значило.


Не проходит и часа, как мне поступает звонок от директора. Почему-то по видеосвязи. Неужто, он вспомнил про «Калистро», о которым я сознательно забыл?

– Здорово, Эдик.

– Приветствую, – стараюсь свести пониже брови, чтоб выглядеть на видео максимально серьезным.

– У меня тут задание тебе есть – партийное. Разберись с увольнением Воробьева.

В последнее время меня слишком часто прошибает холодный пот. Кажется, скоро придется носить с собой сменный комплект рубашек.

– А в чем дело, Сергей Борисович? С ним, вроде как, все в норме, дает рост…

– В жопу рост, Эдик. Он совсем сбрендил. Забыл, как себя вести надо. Все документы, которые я хочу видеть от него – в письме у тебя на почте.

Кто этого кретина научил так смотреть мимо камеры мобильника вверх?

– Мне важно знать подробности, – черта с два я уступлю тебе так просто, девяностые кончились.

– Я буду в офисе через час. Поговорим, если не буду занят. Стас в курсе. И – Эдик! – поднимает толстый палец так, чтобы его было видно в кадре.

– Да, слушаю.

– Я знаю, что он твой человек. Но так надо. Надеюсь, ты мне доверяешь?

– Безусловно.

– Это хорошо. Потому что я тебе доверяю.

– Я понимаю. Признателен.

– Не ерничай. На связи.

Сюрприз прямо от Дедушки Мороза, не иначе. Один из немногих людей, на кого я точно мог бы положиться в конторе, идет лесом из-за какого-то косяка, о котором я даже не знаю. Вызываю Стаса. Его тушка вваливается в мой кабинет, спустя минуту и рассказывает мне прелюбопытнейшую историю. Оказывается, СБ как раз проводила контрольную ежемесячную проверку трудовой дисциплины в своем фирменном стиле. И нашего Артема благополучно поймали на деловой переписке с планшета и какими-то там переговорами делового характера – запись прилагается, – в рабочее время, когда кто-то из его клиентов еще и ждал соединения на городской линии. Заодно проверка прошлась по предыдущим периодам и нашла похожие нарушения за последние полгода..

– Ну что ж поделать, – не дождавшись, пока Демчук выскажет свои соображения насчет сложившейся ситуации, резюмирую, – ищи нового регионала. Задача срочная, на следующей неделе я уже должен инструктировать его для первого командировочного выезда.

– То есть, не будем пытаться вырулить?

– С чего бы? – небрежно швыряю ручку на стол, едва не попадая ей в стакан с водой. – Мне плевать. А тебе?

– В общем-то, также. Я свободен?

– Словно птица в небесах.

Итак, Артем доигрался. Пишу ему в СМС, чтобы он зашел ко мне сразу, как только окажется в офисе. Конечно, основной версией будет несоблюдение рабочего режима предприятия. Возможно, Артемке светит даже увольнение по статье, но это я узнаю, как только открою письмо генерального. Однако я-то прекрасно понимаю, что ситуация куда как проще и подлее. Просто Артем забыл в нужный момент поделиться с кем-то, кто закрывал глаза на его деятельность в службе безопасности. Я-то помогал его спокойствию бесплатно, но он однозначно должен был договориться с кем-то в СБ, чтобы данные о его личных инициативах не шли дальше определенного уровня, который мне не совсем подвластен. Глупо и смешно, но так бывает.


– Вызывали? – с улыбкой паралитика на лице в мой кабинет заходит Воробьев.

– Ага, – заканчиваю бессмысленно листать прайс-лист поставщика и закрепляю холодный взгляд на госте. – Как же так, Артем? Ты ж был у меня на особом доверии.

– Я понимаю. Так вышло, – Артем не садится и старается не жестикулировать и даже не смотреть на меня в лоб. – Увлекся.

Вся та история, что была связана с работой Воробьева в компании, проносится у меня перед внутренним взором за несколько секунд, и я понимаю, что он работал в моем подчинении не один год, и вместе с ним сейчас уходит целая эпоха, полная множественных мелких событий, и это все наводит жуткую печаль. Мне совершенно не хочется четвертовать этого человека, но и брататься с ним я не планирую. Он подставил не только себя, но и меня – в каком-то роде. И даже высказать ему благодарность за его труд мне кажется противным и неадекватным ситуации. Но кое-чем я ему помогу.

– Короче, пишешь по собственному желанию, пока есть возможность, – я замираю, обнаруживая, что за окном накрапывает дождь, но уже через несколько секунд продолжаю ровную, размеренную речь. – Есть у меня знакомый в «Юнилевере» – он вроде как набирал людей в региональную команду недавно. Порекомендую тебя туда. Но обещать ничего не могу.

– Я понимаю. Спасибо.

– Свободен.

Мне хочется добавить «И чтоб до конца отработки на глаза мне не попадался», но я почему-то этого не делаю.

Уже подойдя к двери, Воробьев останавливается и снова вымучивает странную, искривленную улыбку.

– Все долбанные производители планшетов.

– Что? – делаю вид, что не расслышал.

– Ну, если б планшет на стал лагать и я не психанул под камерой – меня не начали бы пасти.

Хмыкаю, показывая фальшивое безразличие. Я бы хотел выразить понимание. Но не могу упасть в грязь лицом. В первую очередь – перед самим собой.

– Долбанные гяртуки, – роняет Артем, уже выходя из кабинета, и после этих слов дверь захлопывается.

Мне показалось?

Вот же прикол!

Но он определенно произнес именно это слово. Мне не послышалось. И я даже хотел бы догнать его, затолкать в кабинет и выбить из него признание насчет его связей с Таначадо или тому подобными керешкедоками в человеческом обличье, но умом я понимаю, что это будет собственноручным подписанием приговора для меня и всего лишь забавным случаем в коллекцию баек для Воробьева. Я слишком упорен в здравомыслии, чтобы признать себя психом.

Ответив на несколько звонков от хороших партнеров, я решаю поискать в интернете само слово «таначадо» в связи с какими-нибудь древними культами или деятельностью каких-либо сект, но получаю только ответы вроде «Когда и с чего начать давать ребенку образование в Венгрии?» и «Способ термического разложения отходов полимеров» и понимаю, что это дохлый номер. Впрочем, если у меня мозги стали полимером, и их понемногу разлагает вся эта потусторонняя контора во главе с Таначадо – все сходится.

В кои-то веки я решаю проанализировать состояние дел среди подчиненных и уделить этому большую часть рабочего дня. Мне нужно понимать, на кого еще я могу опираться, с учетом грядущих изменений.

И еще – мне нужно вернуть весь мир на пару недель назад. Срочно.


В середине дня ко мне заходит, вроде как чтобы напомнить о том, что уже обед, Дима – один из ведущих аутстаффинг по мерчандайзингу менеджеров. У него крайне печальная информация об одном из наших крупнейших партнеров в этой отрасли. В офисе их компании вчера было представление, организованное труппой «Маски-Шоу». Идиоты предоставили довольно серьезному клиенту «левую» платежку на кругленькую сумму в период, когда их сильно прижимали финансовые проблемы, и забыли об этом. А клиент все помнил и сильно осерчал, а потому посигналил в ОБЭП. И если бы фальсификация платежного поручения была самым серьезным из их нарушений – то и переживать не стоило бы.

– Выбрали подходящее время, – разводит руками мой менеджер в качестве эпилога этой истории.

– А зачем было изобретать велосипед? – задумчиво бормочу я. – Взяли бы одного из наших бухгалтеров, разрисовали бы новую схему ухода от налогов.

– Да, они там изобретали не велосипед, а вовсе колесо, как мне объяснила девочка, с которой я там работал. Пытались всю отчетность за месяц переписать. Там фальсификаций, как я слышал, лет на двадцать и генеральному, и бухгалтеру. И это только за текущий период. И генеральный у них – не номинал ни разу.

– Все очень плохо, иными словами.

– В общем-то – да.

– Значит, будем искать новых клиентов.

– Определенно. Потому что старых мы уже теряем не в первый раз за квартал.

– Не паникуй.

– Понятное дело.

Когда Дима уходит, я прихожу к мысли, что готов выпить чего покрепче прямо посреди рабочего дня. Но точно не поесть. Осмысливая заново первые слова, сказанные в понедельник Таначадо, я нахожу слишком много общего между его негативным прогнозом и происходящим сейчас в конторе, да и в стране в целом. Совпадение? Даже не знаю.

Выхожу из кабинета. Мне необходимо поговорить с директором насчет сроков возможного отъезда в Пермь и подготовки почвы для зондирования там. Доверять это даже старшему эсбэшнику я не готов, ведь с его подачи, тамошние архаровцы могут быть подготовлены наводкой свыше и не станут моими цепными псами.

Как «собачки»?

Вижу директора, бухающего с логистом. Разговор про Пермь автоматически блокируется.

– О, Эдик, – Сергей Борисович явно слегка смущен; слегка? На нем лица нет! – Заходи, закинемся тупейшим вискарем.

– Например, – смеется своей жирной мордой старший логист.

– К сожалению, не успеваю. Нужно бежать на совещание. Но я хотел сказать, что интернет-кампанию запускаем уже завтра. В полном объеме.

– Отлично, – Сергей Борисович медленно кивает и теребит в руках свой полупустой стакан; явно нервничает. – Есть еще вопросы?

– Нет. Я пойду.

Так дерьмово и некомфортно в этой компании я себя давно не чувствовал. Сраный старший логист. Все это не просто так – я уверен. Кое-кто все же решил сформировать свой совет директоров – с блэкджеком и шлюхами. Чтобы работать с гостями из прошлой жизни. А старший логист на меня давно зуб точит. И что будет когда ситуация в конторе изменится?

Старый рэкетир отвлекает меня этим сливом информации. Благо, хоть дал намек на то, что произойдет. Возможно, это и есть мой шанс подготовиться. Нужно создать свой сектор сопротивления разделу центрального офиса. Возможно, ради этого придется по-тихому начать договариваться в Перми – благо, официальный повод слетать есть. И заодно окучить под себя Астрахань с новым региональным, как только тот появится. И старички далеко не всей толпой ринуться за мной, большинство начнет по своим каналам пробивать информацию о делах наверху, и на этом-то я и погорю. Хоть бы кто-то посоветовал своего человека на место архангельского – пусть даже конченого кретина, лишь бы был исполнительным и слепо доверял мне.

Пора заказывать билеты в Пермь.


Рутина дня заставляет меня позвонить Алине и оговориться с ней о встрече сегодня. Правда, это будет не свидание тет-а-тет, потому что она уже договорилась о встрече с одной своей подругой, но я хочу ее увидеть. Даже не знаю, почему. Съездив в ресторан почти на другой конец города, я просто заказываю там бутылку вина и, выпив половину, понимаю, что аппетит не пришел, рассчитываюсь и еду обратно в офис, где меня уже ждут мои заместители с перекрестными отчетами. Чему я несказанно рад, конечно же.

– Запускайте вирусный сайт, кстати. К началу основной кампании по ящику посещаемость через уличную рекламу и фальсификации в сумме должна превзойти мои ожидания, – устало даю указания Стасу и Жене.

– Полиграфия, кстати, уже готова, – смущенно сообщает Женя.

– А я уж думал, ты и не доложишь, – максимум язвительности в голосе; пусть карьеристка знает свое место. – Все, я занят.

Демонстративно утыкаюсь в монитор, и даже хватаю мышку, хотя точно ничего не буду делать. Еще после того, как я добил последний бокал вина, лютая, невыносимая головная боль опоясала весь череп. Мне срочно нужно выпить что-нибудь обезболивающее. Женя и Стас понемногу вываливаются из кабинета, и я вызываю секретаршу, чтобы потребовать медицинской помощи.

Честно говоря, объем информации, полученный за день, заставляет меня ощущать себя желудком, в который закинули пятерку макдоналдсовских бургеров, добавили большую фри и залили все двумя большими кока-колами. Я очень сильно перегружен, и сейчас осознание того, что я не справляюсь с ситуацией, вынуждает меня просто расслабиться и отпустить ситуацию.

Машинально открываю почту и обнаруживаю письмо с одного из заводов компании. Какие-то проблемы с отделом контроля качества. Видимо, старший специалист перекрестного контроля проворовался. Пересылаю письмо техническому руководителю – тому самому мужику с инженерным образованием, который сидит постоянно в своем изолированном кабинете с изображениями голых баб на стенах и лишь изредка выходит покурить с логистом. А еще старается избегать встреч с генеральным и со мной. Во всех случаях. По ряду причин.

Итак, теперь я уверен, что меня решили поиметь. Анализ отношений с людьми, которые действительно решают серьезные вопросы в региональных филиалах, показал, что шансов перетащить одеяло на себя в случае постановки меня перед фактом увольнения слишком мало. Если же я буду сопротивляться и угрожать проблемами компании после моего ухода, меня могут просто убить. Без особых прелюдий и голливудских объяснений, за что. Но говорить обо всем этом в лоб, начиная с того факта, что старший логист знает о проблемах взаимоотношений компании и бандитов больше, чем коммерческий директор, смысла нет. Я прямо-таки вижу короткий сценарий беседы на эту тему

– Ну, ты же понимаешь, Эдик – твой карьерный рост обоснован лишь твоей мне собачьей преданностью. Доверие и только доверие – вот что тебя тут вырастило после позорного выставления того откатчика. Кто-то тоже вкалывает, как проклятый, но не имеет и половины твоего счастья. А с логистом мы давно знакомы, чуть ли не детей вместе крестили. Так что у нас с ним отдельные терки.

– Понимаю, Сергей Борисович.

– Ну, вот и иди. И подрегулируй планы продаж. Что-то у нас с региональным ростом затишье в последнее время.

Шуршащие, продолжительные аплодисменты.

Занавес.


Мой телефон к концу дня сел напрочь. После обеда и отчетов Жени и Демчука посыпались звонки на тему изменений условий сотрудничества от самых разных клиентов. Теплые душевные разговоры, серьезные словесные баталии с взаимными претензиями, откровенно бессильные просьбы увеличить отсрочку и не подавать в суд – все это смешалось в единый кавардак отметок в моем ежедневнике. Но последней каплей стало письмо от тендерного специалиста. Стараниями одного из менеджеров, серьезная тендерная поставка сорвалась по срокам и качеству поставляемого товара. Шансы попасть в реестр недобросовестных поставщиков у компании выросли, как грибы после дождя. К счастью, до генерального эти сведения пока не дошли, и у меня остается шанс уравновесить ситуацию хотя бы на уровне формулировок. Но это провал почище прочих, надо сказать.

– Увы, я не успел ничего сделать. Мои возможности сейчас сильно ограничены.

Удивительно знакомый голос заставляет меня убрать взгляд от монитора. Присутствие в моем кабинете невесть как пробравшегося сюда Таначадо меня уже не удивляет, не огорчает и не радует. Мне кажется, за пару коротких встреч я совершенно привык к этому парню. Он тяжко, по-человечески вздыхает и садится в кресло напротив меня.

– О чем ты на этот раз? Здесь поблизости нет «собачек»?

– Как ты мило их зовешь, – ухмыляется подлый лысый черт. – Нет, сейчас не вижу. А твой приятель в каком-то смысле был прав.

– То есть?

– Воробьев. Вы с ним были в хороших отношениях. И он слишком увлекся бизнесом, связанным с производством.

– Вот оно что. А он грешил на «Самсунг», – бормочу я и снова швыряю на стол несчастную ручку так, что она вылетает за пределы столешницы и с треском падает на пол. – Что происходит, гуру?

– Ваши партнеры попадают, большей частью, под один и тот же каток. Ну, а попадание компании в «черный список» – это чистейшей воды шаг гяртуков. Они нарушили производственный цикл. Там не должно было оказаться ни порченной продукции, ни задержек. И проблемы со скачками курсов – тоже их рук дело. Это не наши трейдеры и инвесторы ломают курсы валют через цены на сырье, а их лазутчики. И довольно успешно. Нам остается только решать проблемы по мере пребывания, но когда откроется Пунт, мы окажемся безоружны.

– То есть, какие-то полубоги подрезали крылья клиентской базе и производству «Дриминг Трейд», чтобы навредить одному мне? – рассуждаю, бессмысленно пялясь в потолок.

Таначадо вздыхает снова, вальяжно раскидывается в кресле и закидывает ноги на стол. Наглая скотина.

– Ты очень далек от осознания всего масштаба происходящего. Но рациональное зерно в этом твоем понимании есть.

– У меня было так много вопросов, – концентрируясь на точке сосредоточения головной боли, обхватываю лоб ладонью, – но я не могу вспомнить, о чем именно…

– Забудь. Есть вещи поважнее праздного любопытства. Старайся сегодня избегать открытых пространств.

– Я их и так давно избегаю. Долго еще?

– Мы все ждем.

– Нового Года? «Черной пятницы»? Чего?

Таначадо встает и явно собирается вот так просто уйти. Я понимаю, что на этот вопрос он не ответит и после собственного истерического смешка решаюсь задать другой.

– А мой босс – он на чьей стороне?

– Он в одной лодке с тобой, Эдик. Он давно нам служит. Но он далек от избранности. Крайне недисциплинирован. В отличие от тебя.

– Круто, – смотрю в окно, где на горизонте вспыхивает какая-то яркая точка; то ли взрыв, то ли огромный прожектор вертолета, облетающего центр. – А моя девушка?

Но Таначадо уже не слышит этого вопроса. Он снова просто исчез, оставив больше вопросов, чем ответов.


Попытка отречься от текущих дел провалилась.

До вечера я был загружен до бессознательности, и для меня полнейшей неожиданностью оказалось то, что на часах уже половина восьмого, и меня даже никто не посмел побеспокоить в шесть. Как только эта мысль окончательно формируется у меня в голове, поступает тревожный звонок от Алины. Она в десяти минутах от места встречи. А я что? А я не хуже. Уже через пять минут я в машине и рвусь через тротуары, «встречку» и красные светофоры в стиле Демчука к ресторану, где мы с Алиной договорились встретиться.

Свидание и встреча с подругой в одном флаконе. Как это мило и изысканно, особенно если учесть мой возраст и социальный статус. Но почему-то я до сих пор не отказался от этой идеи. Даже несмотря на откровенно отталкивающую сущность Люды – той самой подружки Алины. Впрочем, может, она исправилась и стала нормальной.

Нет, бред какой-то. Там все слишком запущено.


– Слуша-ай, мой опять на совеща-ании. Слушай, так достал его бизне-ес.

Пожалуй, это первая фраза Люды, которую я уловил. Она умеет привлечь к себе внимание – еще секунду назад моя голова была полна совершенно отвлеченных мыслей, и вот уже передо мной во всей красе эта концентрированная телка. В различных юмористических источниках часто осмеивают девиц формата ТП – с раздутыми губами, силиконовыми сиськами и ниточкой, соединяющей уши в голове. До какого-то момента в жизни я видел просто тупых девиц, просто силиконовых и перекрашенных и даже не верил, что все это зло может быть собрано в единый комплект и помножено на три. Люда помогла мне прозреть. Настолько конченых телок я больше не видел нигде. Даже последние шалавы в клубах, готовые отсосать за пару «мохито», не отличаются такой кромешной тупизной и столь отталкивающей надутой внешностью. Губы Люды – те самые створки в воротах рая из песни. Огромные, готовые перекрыть поток по любого диаметра нефтепроводу, причем верхняя – еще и как-то странно вздернутая вверх – возможно, под редуктор. Сиськи – чистейшей воды силикон, ведь лифчик она не носит принципиально, что отлично заметно под тонкими кофточками, и при этом ее дойки и соски всегда стоят, как стражи Букингемского дворца.

– Да, у них, знаешь, ценник во-обще неадеква-атный.

– Ох, да, что есть – то есть, – с улыбкой отвечает моя.

– Кстати, а откуда эта сумочка, я что-то ее раньше не видела.

– Да, из «Love Republic», она так, одноразовая, – машет ладошкой Алина.

– А-а, ну поня-ятно, – разочарованно вздыхает и замолкает на время Люда.

Она говорит негромко, вроде как загадочно, вытягивая гласные и глядя коровьим взглядом куда-то в сторону. При этом, она делает столь сильный акцент на слог «ква», что меня тянет рассмеяться, встать и с криком «Сдохни, сраная лягушка!» пробить ей прямо в лоб, в обход всех ее подушек безопасности. Но я сдерживаюсь.

Ах, это они уже закусились за какую-то косметику. Прелестно. Вообще, всегда забавно, когда в бабских разговорах лаурилсульфат натрия, вложенный в различные упаковки с разными ароматизаторами и красителями, становится предметом горячих споров и пересудов. Сейчас вот они сравнивают «L’Oreal» с «Shiseido».

Я предпочитаю никак не участвовать в их разговорах. Пока что мое участие ограничилось приветствием и заказом бутылочки минералки, которую, кстати, как раз принесли. Люда, при всем том, из довольно состоятельной семьи. Ну, это-то вряд ли для кого-то может быть сюрпризом – в низах ее давно уже использовали бы вместо тряпки для пола, либо держали, не выпуская, в борделе для нищебродов. Слишком мусорный экземпляр. Но Люде повезло. Она живет на Крестовском и катается на белом «рейндж ровере» с номерным знаком Х969ЕР, оформленным – барабанная дробь, – на ее папу. И еще она вроде как где-то работает. Занимается какой-то там медиа-деятельностью. Но чем она действительно может заниматься, с учетом уровня ее интеллекта – я смутно догадываюсь.

– Да-а, я все там же, ребята кла-ассные, сейчас делаем крутой прое-ект…

Губы. Матерь божья, что же у нее за губы! Иногда мне кажется, она на верхнюю губу ловит радиосигналы инопланетян. Черт его знает, может, она сама одна из них. Или из этих – гяртуков. Ну, не может так тупить рожденный человеком без умственной отсталости. Когда мы сидели с Людой в более многочисленной компании, она так безбожно промахивалась мимо каждой темы с девятью своими репликами из десяти, что мне самому становилось как-то стыдно за то, что я это терплю.

Примерно через полчаса символического участия во встрече в виде вялых улыбок и реплик вдоль разговора, я решаюсь приколоться над Людой.

– Что у тебя ассоциируется со словами «полет курицы»? – спрашиваю я ее, когда наступила продолжительная кулинарная пауза.

Люда зависает секунд на десять. Алина смотрит то на меня, то на свою подругу и не решается что-то вставить. Кажется, она помнит, что ее я тоже спрашивал. Но мне хотелось бы понять, как целевые группы реагируют на одобренную мной рекламную концепцию.

– Индюк. Сразу на ум приходит… – просыпается Людочка. – Ага. Вот. Индюк, зна-аешь?

Киваю.

– Я припудрить носик, хорошо?

Целую в щечку Алину и ухожу, оставив обеих подружек в замешательстве. Люду, возможно, и вовсе придется перезагружать.

Захлопнув и защелкнув дверь в туалетный отсек, покрытый мерзким бежевым кафелем с лазурным рисунком, я хватаюсь за голову. Вопрос, который я задал Люде, не должен был прозвучать. Не уверен, что я не зря его произнес. Все это как-то странно, сумбурно, и я не уверен, что готов продолжать это вечер, но…

– Не оступись, – слышу я из-за спины.

С криком разворачиваюсь, спотыкаюсь о подвесной унитаз и обрушиваюсь спиной прямо на кнопку слива инсталляции. Вскакиваю, пока хлынувший в унитаз мощный поток воды не намочил мне брюки и не испортил вечер окончательно.

– Предупреждал же, – пожимает плечами стоящий у двери Таначадо.

– Вот ты козел, – едва сдерживаюсь, чтобы не вмазать прямо по наглой физиономии этого отморозка. – Извращенец долбаный.

– Не переживай, я не просто угадал момент и не вошел бы, пока ты мочился. Но вряд ли окружающие поняли, если б ты стал говорить вроде как сам с собой посреди зала или даже снаружи кабинки.

– Что-то срочное? – закрываю крышку унитаза и сажусь на нее, хотя и с некоторым опасением, что подвесной кусок санфаянса может отвалиться. – Слишком часто заявляешься для одного дня.

– Активность гяртуков растет, – сложив руки на груди, рассказывает Таначадо. – Мы только что выяснили, что именно они хотят сделать, но никто не может объяснить тебе, как именно это будет выглядеть.

– Это почему?

– В твоем языке и вообще в мышлении людей просто нет подходящих терминов. Или я их не знаю. Очень сложное проявление сущности, проецируемое на этот мир.

– Слушай, у меня сейчас горы проблем. Я здорово попадаю в конторе, и…

– Ты настолько слеп, что действительно не хочешь видишь взаимосвязей? Я же тебе о них рассказывал.

– О совпадениях межу твоими прогнозами и моими косяками? – пытаюсь не сильно повышать голос.

– Привычный для тебя мир скоро рухнет. Он уже сыпется по крупицам, и только ты же сам можешь что-то исправить.

– Как? Грохнув своего босса, например?

– Ты должен в определенный момент отбросить все предрассудки и изгнать спускающегося в твой мир монстра высшего семейства Вальшагов…

– Все, давай без имен. Как-то у вас все сложно. Лучше дай мне совет – как перестроить регионы под себя, уговорить людей отказаться от работы с центральным офисом при разделе фирмы и запустить свой бизнес со своими людьми в представительствах? Деньги, если что, найдутся.

– Никак. Все это само по себе бессмысленно. Если ты даже сделаешь это – гяртуки тебя достанут. Ты слишком опасен. Твоя успешная работа – это мизерный урон для их плана, незначительный. А потом ты умрешь, и все рухнет.

– Как Сталин и Советский союз?

– Почти. Только в книжках по истории про тебя не напишут.

Зажмуриваюсь и, не открывая глаз, бормочу.

– Кстати, я видел, как собака убила случайного прохожего. Видел, как другая уронила бомжа. Они реальны. Я вижу их постоянно.

Открываю глаза и смотрю прямо в лицо Таначадо.

Он лишь вздыхает и пожимает плечами. На его лице напечатана фраза «Я же говорил». Мерзкий лысый чудик.

– Они восьмимерны. То, что ты видишь – просто результат подготовительной работы с психикой людей.

– То есть?

– Все эти слуги гяртуков в действительности гораздо ужаснее, чем ты их видишь. Гораздо.

– Ладно, – смотрю прямо ему в лицо. – Считай – ты меня запугал своими трюками. Считай – я верю в твои россказни. Что мне с этим делать? И что тебе действительно надо? Деньги?

– Я тебя умоляю… – начинает юлить отморозок, хотя лицо его остается каменным.

– Твой долбанный гипноз сделал из меня конченого психа – я уже спать дома боюсь. И с бабой боюсь. Сколько ты хочешь, чтоб снять это дерьмо с меня? Не переживай, трогать я тебя не буду – себе дороже. Не хочу остаться дурачком на всю жизнь. Так что просто назови сумму, рассчитаемся, снимем с меня гипноз – и ты свободен.

– Твои деньги сами по себе не несут даже капли илетерр, пока они не запущены в торговый процесс. Пока – просто жди и будь готов. Ты должен подготовить свой разум к новому знанию, к осознанию вещей, которые покажутся тебе фантастическими, невозможными. Это очень трудно, но правда в том, что твоя жизнь никогда больше не будет прежней. Если твой разум не будет готов к контакту с сущностями гяртуков, ты можешь пасть их жертвой. Это недопустимо, но у тебя есть время все осознать самому. Оглядись. Покумекай немного. Пойми, что противиться истине – вот где безумие. А все, что ты видишь – истина.

– Кроме размера сисек Алины в пуш-апе, – вздыхаю и протираю лицо мокрыми от пота ладонями.

– Тебе виднее.

– Урод! – кричу я и отчаянно бросаюсь на этого лысого фашиста, но его и след простыл, а потому я с размаху врезаюсь в дверь туалетной комнаты, умудряясь выломать ее хлипкую защелку, и весьма экстравагантно выхожу к умывальникам под изумленный взгляд какого-тожирного недоумка, стоящего в обнимку с феном.

Не произнося ни слова, я мою руки, протираю лицо и выхожу, оставляя жиртреста в тотальном недоумении. Теперь единственной задачей на вечер остается добраться домой, избежав собачек.

Неплохо бы еще захватить по дороге «виагру». Иначе конфуз с Алиной неизбежен. То ли из-за Таначадо, то ли из-за нездорово опухшей нижней губы Люды.


День пятый


Единственным приятным во всем вчерашнем дне, вечере и последней ночи было то, что всего лишь раз, но кончил на упругую задницу Алины. Впрочем, оргазмом это действо все равно не сопровождалось – ни моим, ни ее. Концовка вышла настолько скомканной, что пройдись по ней бульдозер – и то вышло бы не так уродливо и криво. Алина с недовольным видом, не стирая стекающую на поясницу сперму, перевернулась и молча уснула. Я же весь остаток ночи пытался хотя бы задремать, но уж это-то точно было обречено на провал – не меньший, чем со страстным актом любви. Я начал всерьез задумываться о сибазоне, феназепаме, реланиуме или еще каком-нибудь седативе. Но еще серьезнее я думаб о том страхе, который не дает мне уснуть и дремлет в глубине моей озадаченной души.

Как бы я ни пытался отыграть отчаянный скепсис при последнем визите Таначадо, дела мои становились все хуже. Ночью по двору рыскали две «собачки». Одна из них снесла боковое зеркало у «мерседеса», неудачно припаркованного во дворе. Как только я высунулся, чтоб получше их разглядеть, они с идеальным синхронном замерли и обернулись наверх. Мне оставалось только сделать рывок в комнату, по привычке облиться холодным потом и ждать, не придут ли за мной. Я бы хотел знать, как вызвать Таначадо, и я даже хотел бы, чтобы он был моим глюком, но это, увы, не так – он приходит и уходит, когда ему заблагорассудится и действительно обладает объективной информацией о том, что происходит вокруг меня.

За мной никто не пришел. Ночь прошла удивительно быстро.


Никогда не торопись давать готовые решения хозяину бизнеса. Разворачивай любую работу поэтапно. Золотые слова, глубинную суть которых я оценивал всякий раз, когда пытался дать быстрый ответ на любой вопрос Сергея Борисовича.

Сергея Рэкетира-Кидалы. Почти Мамина-Сибиряка.

Прямо утром, на отъезде в Москву он вроде как невзначай ставит вопрос о развертывании широчайшей рекламной кампании по тематике недавно купленной производственной линии напитков. Внезапно, скажете вы? Отнюдь, вполне ожидаемо. Амбиции Борисыча растут вместе с его стремлением в очередной раз перестроить дело под определенных людей. И у меня создается ощущение, что перестройка будет капитальной. А это наводит на мысли, что мои воспоминания о слиянии разных типов производств под крылом «Дриминг Трейд» было неслучайным. Готовилась почва для универсального бизнеса, готового трансформироваться под текущие нужды и свернуться, подобно Человеку-Муравью, за доли секунды в нечто незаметное, когда придут люди, недовольные его результатами в развернутом состоянии.

– Надо начинать вытеснять из сектора напитков и снеков SNS и подобную им шелупонь, – до смешного амбициозно заявляет мне Борисыч, стоя на крыльце бизнес-центра. – По завершению этой промоакции, займемся дистрибуцией напитков по полной. Возможно, расширим портфель брендов завода. Почти наверняка. Я сейчас как раз разгребаю, а после передам все необходимое тебе. Надо ковать железо, пока горячо. Понимаешь, Эдик?

– Безусловно, Сергей Борисович, – комбинация «имя-отчество» всегда помогает выказать больше участия, чем есть по факту.

– Но ты все равно держи руку на пульсе, особенно по Перми, – уходя к машине и вроде как уводя меня с собой, продолжает генеральный. – Ситуация, как я понял по твоему отчету, путанная, и на следующей неделе надо решить наверняка. Может, даже я поеду.

– Стоит ли? – пожимаю плечами, кидаю взгляд на напрягшееся в миг лицо Сергея Борисовича и тут же отворачиваюсь. – Я, в принципе, и сам смогу оторвать яйца кому надо.

– А я планирую еще и отрезать недоноску что-нибудь, – машет в воздухе пухлым указательным пальцем мой босс.– Ну, все, ни пуха. Ты за старшего.

Нарочито твердо пожимает мне руку, залезает в свой «эскалейда» и уезжает, не оборачиваясь. Ни слова о вчерашнем. Делает вид, что ничего не было, и все прекрасно.

Но все уже рухнуло. Доверие, понимание, общее дело. Все отправилось на свалку истории.

И на следующей неделе все придется начинать заново.


Я вяло пожимаю руку нескольким безликим существам и несколько раздраженно сажусь в свое кресло. Впрочем, кресло это не мое. Или мое? Если считать, что в Первом – все мое, то, пожалуй, можно не беспокоиться. Вот в Третьем я бы переживал. Наверняка.

Несмотря на то, что Женя уже начала презентацию заказной промо-кампании для заехавших на чай с печеньем клиентов, я неторопливо почитываю новости на экране смартфона и не тороплюсь вслушиваться в эту обыденщину. Состояние экономики оценивают то как «стабильное», то как «близкое к рецессии». Вы там вообще свихнулись, ребята? Может, пора уже бодрых дядек из Morgan Stanley отправить из уютных теплых офисов на Уолл Стрит к нам – за станки, за прилавки, за барные стойки, наконец? Вся эта дерьмовая болтовня не приносит доходов и не создает стимула конкуренции, а только плодит лузеров, поверивших в бинарные опционы и фьючерсы вместо нефти. Ну, на кой хрен в России, где весь крупный бизнес и вся – подчеркиваю – вся! – госзакупка, несущая деньги в частные руки, держится на откате, – финансовая аналитика? Большая часть комментариеве нашего Минэкономразвития – просто констатация фактов. «Мы в дерьме» – и все бросаются скупать валюту, чтобы навариться на росте курсов и посильнее обрушить рубль. «Мы поднимаемся с колен» – и все бегут бронировать путевки в Крым и брать кредиты, чтоб потом их не платить.

–…наш коммерческий директор. Эдуард? – Женя явно что-то хочет от меня услышать, но мое уныние столь сильно, что я даже не сразу улавливаю ее спасительную жестикуляцию, призывающую выразить полное, безоговорочное согласие.

– Да, безусловно, – машинально изображаю дежурную уверенность. – Это более чем вероятный прогноз, и мы приложим все усилия для его реализации.

– Вашему слову я доверюсь точно, – на полном серьезе заявляет существо неопределенной гендерной принадлежности с короткими белыми крашеными волосами и в очках с модной тонкой пластиковой оправой. – Мне Вас очень рекомендовали как надежного партнера.

– Приятно слышать, – боже мой, да мне глубоко начхать на ваши, ребятки, источники, и меня совершенно не интригует задачка «А кто же дал обо мне один из тысяч положительных отзывов?»

А вообще – в каком смысле «партнера»?

И Женя продолжает свое шоу. Шоу унылое, безобразное, обреченное на провал. Но гости хавают, чавкают и просят добавки. Я лицезрею их с интересом Дроздова к шимпанзе, поочередно останавливая взгляд на каждом не больше, чем на три-четыре секунды. Жалкие ожиревшие мудаки, только и занимающиеся, что подсчетом прибылей по копейкам и наращиванием новых частей к уродливому бесформенному телу своей собственной жадности. Я всегда был выше. Я строил структуры из руин, заставлял работать людей, которые привыкли чувствовать себя прикормышами, а не сотрудниками, вел переговоры на уровнях, которые только могли сниться таким, как это белоборысое нечто. И таким, как Женя. И таким, как куча мудаков вокруг. При этом, они все искренне считают, что их мнение мне интересно.

Я раздражен? – О да, я чертовски раздражен.

А что тут у нас делает Женечка. А, вот она уже рассказала про общую политику проведения кампании и продемонстрировала, что мы можем сделать с исходным материалом. Далее – она дает сэмплы готовых роликов на основе базового техзадания, а потом применяет известный маркетинговый ход для переговоров. Покажи себя профессионалом, который не терпит общих формулировок и ищет оригинальные пути решения. Засади жиробасам по самое не могу.

Сделай это, вставь им без смазки, протолкни поглубже, не обращай внимания на трещины и кровь. Они все равно заплатят.

…все еще интересно, а где, собственно, Таначадо, и когда он планирует…

…потому что кровь, боль, уродство – это то, что они хотят, их фетиш, их объекты вожделения. Они любят пожестче, любят, чтобы их окунали в дерьмо, любят нюхать…

Мне нужно уйти. Нет, я хочу послушать Женю. Вот минутку только.

…конечно, только минуту, шестьдесят, мать их, секунд, чтобы это овца…

Как там было у Огилви в его «Откровениях»?

«Мы ничего не подготовили. Вместо этого мы предлагаем вам рассказать о своих проблемах. Потом вы можете посетить другие агентства из вашего списка».

Отличная мантра для потерявшихся в техзадании.

«Если вам понравится предложение одного из этих агентств, выбор будет сделать нетрудно. Если нет – возвращайтесь и нанимайте нас. После этого мы начнем исследование…»

Примерно так попыталась себя показать Женя в ходе этой презентации.

О да, это всегда работает. Они прямо чувствуют твой язык у себя в заднице, когда ты обещаешь сфокусироваться на их проблемах и потом подробно расспрашиваешь о них.


– «Призма» пошла в отказ, – констатирует положение дел обмякший в кресле Влад.

– И «ОКЕЙ» тоже, – выстреливает вслед ему другой менеджер, имя которого я не помню, потому что с ним обычно общается только Стас.

– Синявино отказалось обсуждать повышение цен и расширение отсрочки, – выстреливает чудесным образом успевший на это совещание Гена Свердлов.

– Почему? – наконец просыпается мой голос. – Они не доверяют нашим гарантиям и поручительству

– Они утверждают, что повышение сугубо техническое, не связанное с повышением маржи, – разводит морщинистыми ладошками Гена.

– И что теперь будем делать с сетями? – отворачиваюсь от старого мудака, не способного нагнуть производителя в своих интересах.

– Либо торговать себе в убыток какое-то время… – Влад еще глубже врастает в кресло.

– Дай угадаю – пока все не наладится? – едва сдержав усмешку, спрашиваю я.

– В этой стране никогда все не наладится, – машет рукой Гена.

– Либо… – пытается предложить что-то Аня из «хореки», но ее мысль так и не открепляется от межушного ганглия.

– Хорошо. Я подумаю, – без обиняков встаю и ухожу с совещания, оставив вроде как Стаса отрабатывать эту критически напряженную ситуацию.

Бездонная апатия, захлестнувшая меня с головой и слабость, сковывающая все тело, не позволяют и помышлять о решении всех этих проблем. По крайней мере, до понедельника. Но простые решения уже пришли сами собой. Сокращения в офисе и на заводах, игры с плавающей маржой, подсаживание чистых «встречников» на откаты.

Следующая неделя будет тяжелой. Это точно.


После совещания, в конце которого, как мне кажется, многие решили, на всякий случай, зайти на «Суперджоб», я собираю своих заместителей, торговых и супервайзеров на помеченное в моем ежедневнике обсуждение рекламной кампании по курятине. В общем-то, единственным, что меня заставляет это сделать, является эта запись. Но я совершенно не помню, о чем именно я хотел узнать и какие вопросы задать. А в таком случае, совещание превращается в унылое сборище кивающих и бормочущих кретинов.

– Ну, и куда летит наша курочка?

Мой вопрос первой распознает Женя. Ее рассказ о готовности рекламной кампании и степени занятости сотрудников спасает меня от сонливости.

– Может, добавить больше патриотизма? – вылезает напоследок Стас. – Использовать тематику «вежливых людей», единства нации?

– Значит, так, ребята, – обращаюсь ко всем одновременно, хотя, по сути, стоило бы просто проорать все в ухо одному Стасу, – патриотическая тематика – это бабки, я понимаю. Но использовать все это дело – квасной патриотизм, «Крым наш», все прочее – будем в следующей кампании, к которой народ уже достаточно крепко подготовят доблестные власти. Задача пока стоит в реализации концепции «полета» – он будет актуален весь период привыкания к новым условиям геополитики. Дальше – будем корректировать курс.

– Принято, – улыбается Женя.

Я никогда не замечал, насколько мерзкая у нее улыбка. Как у ведьмы.

– Ну что, Демчук, твоя очередь рулить, – даю отмашку, и Стас начинает заливать о планах продаж и задачах для усердно конспектирующей черни.

Совещание проносится пред мои безразличные очи, как фанера над Парижем. Я так и не могу связать наступивший прямо мне на шары кризис с планами развития и маркетинговой экспансией компании, за которую вот-вот активно возьмутся бандиты из прошлой жизни Сергея Борисовича.

– Очистить Первый сектор, – пафосно командует Стас.

Конференц-зал отдела продаж пустеет. Остаемся только я, Стас и Женя, отлично понимающая, что команды Демчука ее не касаются.

– Эдик, ты выглядишь жутко поношенным, – говорит она. – Такое ощущение, что ты болеешь, и не первый день.

– Просто устал. Много переговоров, да еще и в регионах проблемы, – устремив взгляд в окно, отпускаю куда-то в воздух пустые фразы.

– Проблемы? – неуверенно переспрашивает Демчук, нервно теребящий слишком дорогую для него «аврору».

– Так. Все на высшем уровне. Ниже не пойдет, – вымучиваю улыбку. – Пора завязывать с негативом.

– Я тебя таким еще не видела. Мне кажется, – не поднимая глаз от стола, тихо произносит Женя.

– Верю.

– Мы пойдем уже, – Стас кладет руку на плечо Жене, и та даже не скидывает и не ломает ее, как я ожидал.

Через несколько секунд я остаюсь один. Абсолютно один и без надежды на то, что мне кто-то поможет.

А когда-то было иначе?


Засев в машину, я бросаю телефон куда-то на заднее сиденье, предварительно выключив звук. Меня на сегодня нет. Я тороплюсь в свою нору, как какой-нибудь кролик. Перемещаясь по узкому червячному каналу забитых пробками дорог, я каждый день пробираюсь от одной норы к другой. В воздухе – все то же напряжение, и дышать на улице уже попросту больно. Я жду появления «собачек» или еще какого-нибудь дерьма из потустороннего мира, а потому стараюсь ехать в шашечном порядке, чтобы не тратить зря ни секунды.

Но не все со мной солидарны в этом начинании. Вот эта, например, дамочка, ухватившаяся двумя руками за руль, маневрирует, как беременная корова на своем «икс-трейле». И кто ей выдал эту тачку? Не проще ли было дать дуре зеленый «матиз» и успокоиться? А объехать ее не представляется возможным из-за недоумков на заниженной «приоре», неторопливо ползущих по правой полосе. И так постоянно. Международный слет дятлов объявляю открытым. Все они сейчас едут со мной по пути, празднуя начало пятничного выброса из офисов таким вот замысловатым образом.

На набережной Черной Речки передо мной внезапно вспыхивают тормозные огни старенького «киа рио», и я аккуратно торможу, будучи готовым выйти и выдать кому-нибудь по рогам, но ситуация оказывается не столь однозначной. Перед «рио» стоит «подрезавший» его за какие-то заслуги черный «ленд крузер», из которого выскакивает крайне недовольный на вид водитель весьма плотного телосложения. Далее – все по знакомому до боли сценарию. Бедолага из «рио» опускает стекло, высовывает моську, пытаясь извиниться за свой неудачный маневр – даже руку протягивает для усиления эффекта, – но все тщетно, и его физиономия быстро встречается с увесистым кулаком дядьки из «крузака». Далее – неугомонный «крузак» просовывает руку в салон, открывает дверь и принимается вминать несчастную жертву в салон «рио» ногами.

Очевидная несправедливость ситуации меня, конечно, возмущает, и я вылезаю из машины, чтобы разобраться. Из остановившегося за мной «опеля» тоже вышел высокий худощавый парень, но я-то посмелее буду.

– Эй, слышь, завязывай его мутузить, давай разберемся, – предлагаю я издалека продолжающему свое развлечение «крузаку».

– В машину сел! – ревет во всю луженую глотку «крузак», глядя на меня горящими выпученными глазами.

Посмотрев на морду этого громилы, я всерьез задумываюсь о том, что не мое это, в общем-то, дело. Тем более, что «крузака» то ли утомила эта запрессовка, то ли пристыдило мое замечание, и после еще нескольких тычков ногой куда-то вглубь салона «рио» и ряда оскорбительных заявлений в адрес его водителя и его матери, он удаляется в машину и быстро уезжает с места событий. Не особо горя желанием выступать в чем-либо свидетелями, я и парень сзади практически синхронно пожимаем плечами, садимся в свои машины и отваливаем.

Вряд ли пара шрамов, украшающих простых мужчин, украсили бы коммерческого директора «Дриминг Трейд».


Бредятина, которую крутят по телевизору, быстро мне надоедает, и я его выключаю. На данный момент я выпил полбутылки виски, сам того не заметив. Но более важным мне кажется то, что несколько минут назад я выжрал-таки в поисках сна купленную из-под полы в свое время и забытую глубоко в аптечке таблетку диазепама. Возможно, чуть позже я пожалею об этом, но сейчас, зевая и не ощущая ни рук, ни ног и лежа прямо на полу, я точно могу сказать, что я расслаблен по полной.

Но что-то меня все-таки беспокоит – где то в глубине души я понимаю, что все происходившее в последнюю неделю может сыграть большую роль, чем это все было бы, если бы кто-то свое время не сделал…

Ого! Куда это я?


Захожу в здание с огромной вывеской «Библиотека» и подхожу к барной стойке. Мне точно нужно было именно сюда, но вот когда – я не помню, но можно и сейчас.

– Что идет сегодня? – дружелюбно интересуется бармен.

– Неплохо бы чайку. Со льдом, – неуверенно бормочу; я же в кафе; что-то заказать еще?

– Понятное дело, – задумчиво произносит бармен, потом улыбается и смотрит на меня;я его не знаю.

Он наливает в высокий стакан темную жидкость с газом, похожую на колу или виски или джин – я не разбираю точно; в ней что-то плавает, но потом исчезает.

– Выглядит соленым, – замечаю я.

– Вчера привезли из сауны в Финляндии. Высший сорт, – улыбается – даже слишком широко, – бармен; я его точно не знаю; а он меня?

Его неестественная улыбка напрягает меня, и я решаю выйти в туалет. А я выпил или нет? Сейчас пойму. За дверью с изображением белого единорога с полумесяцем над головой я обнаруживаю лестницу, ведущую вверх и выводящую на тротуар, по которому постоянно движутся странные, безликие люди, а на другой стороне…

Что-то смущает меня, что-то не дает покоя, что-то зудит где-то в моем туловище…

Стой! Нет! Держись! Не туда!

Да ну вас…

Вас?!

«ВИШНЕВЫЙ» – огромная светящаяся вывеска. Колоссальных размеров, она восхищает своей полнотой и красочностью, но я не могу понять рекламного посыла и хочу вызвать Женю, чтобы она проверила…

Стой! Ты не сможешь! Ты не тот!

Бр-р-р.

Я делаю шаг и оказываюсь прямо под вывеской, и мне кажется, что она вот-вот упадет на меня, и я делаю еще один длинный шаг внутрь, после чего наблюдаю странную картину. На арене, встроенной прямо в пол огромного зала, двигаются две человекоподобные фигурки – черная и белая. И они дерутся между собой, нанося удар за ударом и отскакивая друг от друга. Вокруг них – шепот, какое-то странное движение других фигурок, отдаленный гул взрывов, которые происходят где-то неподалеку. И над всем этим в языках пламени высится огромное слово «SANCTUM». Очень стильно. Именно это нужно потребителю. Я уверен. Нужно шоу. Нужно пламя, которое сожжет их мозги, сделает их пустыми куклами, сделает их просто слугами инициатив двух, трех, четырех крупных фигур на арене. Нужна их боль. Они уже не хотят кайфа. Им нужна просто боль – от себя, от их страны, от их мира. Пламя, которое заставит их уважать одних и презирать других.

Я отворачиваюсь, потому что мне становится противно до тошноты, и теперь на меня смотрят огромные, выше моего роста часы. Я стою посреди дороги, ведущей в неизвестном направлении, и арены уже нет, как и стен, и часы отсчитывают 12 секунд, а когда стрелка падает на секундную отметку в тринадцатый раз, я чувствую сильный удар справа. Всем телом.

Уже в следующий миг я вскакиваю с дивана с криком.

С дивана? Как я на нем?.. А, впрочем, плевать.

Одновременно со мной рывком вскакивает Алина. Молча смотрит на меня, но ее взгляд совершенно бесстрастен, без капли удивления. Я протираю лоб влажной ладонью, и тут меня осеняет.

– А что ты тут делаешь?

– Хм, – Алина встает в полный рост на диване, заставляя меня отодвинуться. – А что? Мешаю?

– Нет, но… – я путаюсь в том, что есть, а чего нет.

Алина стоит надо мной, и она совершенно точно не может быть глюком или сном – я вижу детально все черты ее бледного тела – грудь, талию, направленную прямо мне в лицо промежность, смотрящее исподлобья лицо.

– Хорошо, могу уйти, – заявляет она и разворачивается.

Выгнувшись так, чтобы я мог получше разглядеть все, что только можно, на идеально депилированном пространстве ниже пояса, она слезает с дивана и встает рядом.

– Куда ты? – я пытаюсь встать, но мне удивительно тяжело, и выходит не с первого раза. – Я не хочу, чтоб ты уходила.

– Так бывает, – спокойно говорит она. – Все уходят.

Сзади я слышу какой-то шорох, оборачиваюсь, но там ничего, а когда я смотрю в сторону Алины, она уже стоит у открытого окна.

– Эй, милая, отойди-ка, а то простынешь, – предупредительно выставив руку вперед, начинаю подходить к ней.

Она разворачивается ко мне лицом, и я ошарашено дергаюсь, потому что не узнаю ее лица. Спустя секунду, я понимаю, что мне просто что-то показалось, и это точно она, а не кто-то другой. Только она слишком бледная, не загорелая.

– А какая разница? Есть какие-то отличия?

– Что? – не понимаю я.

– Есть я или нет меня? Кому-то есть разница? Кто-то вообще мечтает, думает обо мне?

– Что ты говоришь? Что за чушь? Подойди ко мне, – умоляющим тоном говорю я.

Она улыбается и разводит руки в стороны, вроде как приглашая меня обнять ее.

– Это не больше и не меньше, чем обычно. Так всегда. Тебе плевать на всех. Но это никогда не было только твоим правом.

Сзади я слышу скрип когтей по пластику, и это заставляет меня развернуться и начать искать источник звука, и в дальнем углу моей огромной комнаты я вижу светящиеся глаза, которые наблюдают за мной и Алиной, и когда я делаю рывок в сторону моей девушки, чтобы защитить ее, я понимаю, что ее уже нет, и осталось только закрытое окно.

Закрытое?!

Я щупаю стекло. Стучу по нему пальцами. Оно неподвижно. Чувствую, как слабнут ноги, и падаю рядом с действительно закрытым окном. Мне кажется, что я плачу, но я не уверен. Я не чувствую ни ног, ни рук, ни лица. Только боль где-то в глубине души.

Это не больше и не меньше, чем обычно. Так всегда.

Неужели теперь так будет всегда?


День шестой


Просыпаюсь. Впрочем, этот термин не совсем подходит. То, что я видел этой ночью, скорее можно было назвать галлюцинациями. Спокойствия сна я так и не получил, и только под утро выбрался из-под окна на диван. Идея смешать весьма солидное количество крепкого алкоголя с транквилизатором была хоть и не обречена на поражение на старте, но довольно рискованна. И в данном случае, риск оказался неоправданным. Я насмотрелся всякого дерьма и совершенно не выспался. Сейчас же я просто освобождаю лицо от липких объятий пропотевшей подушки и обнаруживаю, что в моей комнате, прямо около моего холостяцкого ложа блестит бодрая лысина Таначадо.

– Какого черта ты здесь делаешь? – медленно приподнимаясь над смятым постельным бельем, бормочу я.

– Ты не вовремя спишь, – вздыхает Таначадо.

– Да ну? – язвительно и скривившись выдаю я и встаю, ощущая ломоту во всем теле. – Который час?

– Обрати внимание, – показывает он на дверной проем, ведущий в комнату.

Прямо на пороге комнаты лежит дохлая «собака». Мускулистая, с когтистыми лапами и вытекающей из растопыренной пасти кроваво-красной слизью.

– Твою мать! – вскакиваю с кровати и сжимаю кулаки до боли.

– Не благодари. Ты невнимателен. Этот охотник следил за тобой со вчерашнего вечера. Я же предупреждал об усилении активности.

– Ты говорил – не вылезать наружу. Но они и раньше приходили ко мне домой.

Падаю в домашнее кресло с встроенным массажером. В спину болезненно втыкаются массажные ребра. Раньше я этого не замечал.

– Они не ориентируются, как ты. Они могут стоять за твоей спиной, но не видеть тебя, – объясняет Таначадо, и его голос болезненно рикошетит от стенок моего черепа. – Очень трудно объяснить, как это работает. Связи с илетерр, с другими типами энергии.

Собака понемногу становится полупрозрачной – кусок за куском уродливого тела, – и исчезает.

– А что вообще будет, если они меня достанут? – любопытствую, пытаясь сбить нервную дрожь в коленях.

– Сердечный приступ, если собака загрызет тебя. Никаких внешних повреждений. Еще один перегревшийся на работе и получивший инфаркт менеджер.

– Круто.

– Есть другие варианты – например, в новостях у вас недавно мелькал повесившийся прямо в кабинете руководитель успешной компании в Японии, – Таначадо подходит к окну и задумчиво смотрит в него. – Вот это они. Убирают отдельных бойцов нашего фронта. Чистят поле для продуктивной работы после явления в Пунт.

– Теория заговора… – бормочу, надеясь, что меня никто не услышит.

– Конечно, – Таначадо издевательски громко хлопает в ладоши. – Адаптируй реальность к свои категориям мышления. Работай СМИ для самого себя. Тогда тебя в скором времени грохнут, и вся моя работа на смарку.

– А что? Так это и выглядит.

– Ты все еще пытаешься поставить себя во вчерашние рамки, соотнести желаемое и действительное и получить равенство.

– Да ну! – я вскакиваю из кресла; кресло откатывается назад и врезается в стол, едва не роняя стоящий у края «макбук»; быстро подхожу вплотную к Таначадо. – Хочешь сказать, я горю желанием поставить знак равенства между желаемым безумием и реальным? Я путаю реальность и вымысел, но не понимаю, где именно происходит путаница.

– Ты кусаешь себя за свой же хвост этим, – Таначадо пожимает плечами и не оборачивается ко мне, словно выискивая взглядом новых «собачек» за окном. – Как тупая псина. Но все так, как есть. Именно так, как ты видишь. Пойми – есть вещи, которые стали доступны тебе совершенно неожиданно; вещи, которые казались тебе мистикой, сказкой, бредом, но оказались истиной. И с этим надо уметь справляться.

– Легко сказать.

– Легко сказать, что ты несешь какую-то ахинею про галлюцинации и безумие после того, как своими глазами видел, как охотники гяртуков могут воздействовать на этот мир.

– Когда от меня уже что-то понадобится? – упираясь кулаком в стену и закрыв воспаленные, саднящие глаза, спрашиваю я.

– Сейчас от тебя требуется выжить и дождаться указаний от мастера Эладу и от меня. Кто это – я тебе потом объясню. Я думаю, все будет достаточно скоро, потому что напряжение илетерр гяртуков в разных точках все выше.

– Сурово.

– Знаешь, что действительно важно за всей мишурой твоих жизненных коллизий, за всеми выборами, за всеми ошибками и победами? – выкидывает риторический вопрос Таначадо.

– И что же?

– Если бы общество не потребляло – оно бы самоуничтожилось. Оно бы захлебнулось в собственной агрессии, в неудовлетворенности жизнью, во мраке и злобе. Если бы мы не открыли для человека радость потребления, не открыли ему сублимацию, имитацию тех или иных процессов, не слили его жизнь с этими благами, ненависти, вражды и жестокости было бы только больше.

– Ну, даже не знаю.

– Поверь – на самом деле, все войны, всю борьбу за ресурсы, всю преждевременную смерть в современном мире устраивают только гяртуки. Они инициируют проблемы, вставляя нам палки в колеса, создавая дефициты и вынуждая людей проводить экспансию с целью захвата ресурсов. Вся существующая духовная среда, все успехи и достижения дипломатии, вся стабилизация условий жизни – это наши заслуги. Никакие производственные подвиги и научные открытия не могли бы иметь место быть, если бы не наша организация человеческой экономики. Именно мы придаем цену всему, придаем значение каждой вещи, производимой на ваших заводах и фабриках. Именно мы давали индульгенции душе человека, перенося ответственность за его неудачи с его самого на неправильные, требующие замены вещи этом мире, на машины, на деньги, на наркотики.

– Это-то вы складно придумали, – замечаю вскользь. – А как насчет бирж и фьючерсов?

– Мировой кризис развивается, и теперь наша задача – не дать силам гяртуков поломать все то, за что мы боролись, – игнорирует мой вопрос Таначадо.

– Звучит, – усмехаюсь и встаю. – Пойдем на кухню, пить охота.

– Кстати, труднее всего с илеттер тех, кто работает на два лагеря, – на ходу продолжает свою лекцию Таначадо. – Тех, кто зарабатывает на жизнь в рекламе и развлечениях – литературе, кино и так далее, но постоянно критикует в своих книгах, фильмах, статьях мир торговли и развлечений, потребление и продажу, зарабатывая баллы, вроде как, от обеих команд. Проблема таких творцов в том, что с них очень трудно снять прибыль.

– Подлые твари, да?

– Кусать руку, которая кормит, очень характерно для людей. Правда, мы достаточно хорошо научились это использовать, чтобы жаловаться.

– За вас, – залпом выпиваю залпом стакан минералки, и когда стакан опускается, Таначадо уже нет рядом. Как и трупа «собачки».

Я точно проснулся?


Где-то в час дня мне звонит мать. Снова долдонит что-то про сбор у тетки. Сумбурно и иносказательно объясняет что-то там про девять дней.

Так, значит, это вообще через долбанных полторы недели, но она звонит почти каждый день? Самое время!

Говорю, что обязательно перезвоню и скажу, что да как. Спрашиваю, как у нее дела. Она ничего не отвечает. Кажется, она в ярости. Еще несколько фраз – и разговор заканчивается. Смотрю на экран телефона. Кому я хочу позвонить? Или, может, отобедать? Но есть я не хочу. Совершенно.

Почему-то только сейчас я четко осознаю, что не сплю как следует уже четыре ночи, и что проблема эта достаточно серьезная. Вообще, я даже не уверен, что сплю хоть сколько-то.

В интернете про колеса, которые нам с Михой продал дилер, ни слова. Нонсенс – обычно уж в Сети-то информация обо всех требующихся обывателю веществах всегда в наличии. А сейчас – ни на одном из наркоманских форумов ничего похожего.

Звонок Михе не дает результатов. Я немного переживаю за старого друга, но больше хочу объясниться с ним насчет последствий приема той наркоты. Как бы давно это ни было, я – прагматик и реалист, и меня не покидает мысль о галлюциногенности происходящего. Поняв, что дома ловить нечего, решаю съездить в другую часть города, чтобы хотя бы попытаться уточнить, куда засранец мог переехать.

Проделав приличный путь в Кировский район, я нахожу его старый дом. Кирпичная «точка» на Дачном проспекте. Сборище лачуг и бомжатников в состоянии перманентного ремонта или саморазрушения. Я бы тоже переехал из такой помойки на месте Михи. Хотя, я даже не припоминаю, жил ли когда-то в таком жилом фонде.

Я точно помню номер михиной квартиры. Как ни странно. И, конечно, после набора нужных цифр на циферблате домофона, мне отвечают совершенно незнакомые люди. Точнее – женщина, на слух лет так сорока пяти и с бигудями. Она говорит, что встречала Михаила только когда она с мужем оформляла сделку по покупке этой квартиры.

– А Вы не в курсе, куда он переехал?

– Понятия не имею. Может, наш агент знает. Но его номер я не дам.

– А как его найти? Вашего агента. В каком агентстве? – спрашиваю , хоть и без особой надежды.

Какой-то мужик грубо прерывает начавшую отвечать дамочку, и связь прерывается. После повторного набора того же номера квартиры я выслушиваю в свой адрес довольно объемистый список личных оскорблений, отвечаю угрозами, получаю угрозы в ответ, но на большее у меня терпения не хватает, да и мальчик лет девяти, ждущий все это время возможности позвонить в домофон, чтобы пройти домой, вызывает у меня редкое сострадание. Проходить с ним заодно я не хочу. Не знаю, почему. Понимая, что от этих уродов я ничего не добьюсь и жалея, что я не знаю, как выглядит их машина, чтобы отломать ее боковые зеркала, решаю сесть в свою «ауди», выехать из омерзительных грязных дворов на Дачный и подумать, как следует, над планом дальнейших действий.

Посидев немного и поняв, что ответы мне сегодня не светят, и неплохо бы начать курить для успокоения нервов, я включаю зажигание и щелкаю поворотником. Отвлекаюсь на девицу среднего роста с огромными серьгами-кольцами и как-то слишком сильно затянутым «хвостом» на голове. Она пытается перейти дорогу, но ржавая «девятка» не планирует ее пропускать, и девица шокировано ретируется на тротуар, с ненавистью потрясая маленькими ручками с длинными синими ноготками на них. Ее леггинсы, обтягивающие близкие к идеалу очертания ножек и попки, тем не менее, покрыты каким-то странным черно-коричневым рисунком, и когда девица снова выходит на проезжую часть, неловко топая на слишком длинных каблуках, мне начинает казаться, что на ее ногах – кожа какого-то сказочного существа – гоблина или типа того. Разевающийся на ветру кривой фонтан волос только добавляет жути ее облику, и я понимаю, что мне пора уезжать. Но тут-то меня ждет сюрприз.

С обеих сторон к моей машине подступают «собачки» разных пород. Шесть или семь штук. Никогда не видел их столько в одном месте. И все они явно не играть в шахматы со мной заявились.

– Вот же ж подстава, – бросаю я в воздух и выдаю кик-старт с оглушительным ревом двигателя.

Судя по пронзительному звуковому сигналу и визгу колес сзади, я кому-то неслабо насолил. Ну и черт с ним. На круговом движении я едва не ввожу в безумие систему курсовой устойчивости, закидывая угол невероятно крутизны. Проскочив съезд, второй, третий, я по усложненной траектории поворачиваю на Ветеранов, в сторону Ленинского. Пролетаю угловой перекресток на красный в расчете на то, что «собачек» собьют движущиеся справа машины, но бросив взгляд на зеркало заднего вида, я понимаю, что все псины целы и с огромной – во всяком случае, для собак точно, – скоростью гонятся за мной. Обогнав по встречке через двойную сплошную инкассаторскую телегу, я мельком оцениваю скорость. Чуть больше сотни в час, но «собачки» не отстают.

– Реактивные твари. Таначадо, что с ними делать?

Но лысый фашист не здесь. Ему плевать. Я же снова даю приличный угол и ухожу на Ленинский, в сторону Московского, в глубине души надеясь, что пестрая компания моих преследователей собьется с пути. Но увы. Они бегут с такой скоростью, что даже ног не видно. Едва не сбив пару человек, беспечно проходивших по переходу, я прикидываю, куда можно свернуть, чтобы запутать «собачек» и решаю уйти на Кубинскую, а дальше – куда глаза глядят. Я совершенно не знаю местность, в которую еду и лишь надеюсь, что там найдется какой-нибудь закуток или подземный паркинг, в который я смогу успеть нырнуть, чтобы потеряться от этих чудищ. Их слишком много, чтобы вступать в рукопашный бой, это точно.

После выворачивающего внутренности поворота направо, я снова с надеждой посматриваю в задние зеркала, но ничего не меняется. Судя по мордам «собачек», они сильно мной недовольны и представляют собой вполне реальную угрозу. Делая повороты, я пытаюсь сохранить ориентацию по сторонам света, чтобы хотя бы вырваться на кольцевую, но пока не понимаю, как именно это сделать. Предпортовый, Пулковское, Дунайский – в моем заполненным паникой сознании все эти названия, хоть убейся, не собираются в единую карту местности. Но когда я оказываюсь на Дунайском, все становится немного понятнее. Перескочив через виадук, я в последний раз отвлекаюсь на вид сзади, но «собачки» только меняют свое построение – ни одна из них не устала от бега, и это намекает на то, что порвать меня они будут готовы с превеликим удовольствием.

Хоть бы это были глюки!

Ну да, после сцены с убитой «собачкой» женщиной остается только наивно полагаться на этот вариант. А тем временем, «собачки» ускоряются, а меня не пропускают вперед стоящие на светофоре недоумки, и выходов не так уж много. Я скрепя сердце направляю машину на тротуар, в зону, где бордюр ниже обычного уровня, вылетаю в сторону автобусной остановки, каким-то чудом выруливаю мимо металлической конструкции и парализованных страхом пешеходов и вылетаю уже с обычной высоты бордюра обратно на дорогу. Такого грохота от днища своей машины я не слышал никогда. Утопив педаль газа глубже, чем мне это казалось возможным, я прорываюсь до какого-то перекрестка, резко ухожу влево, а на следующем повороте – направо, и вот теперь – самое время взять и…

Падают обороты. Двигатель глохнет. Машина перестает откликаться на нажатия педали газа и понемногу останавливается.

Ага. Ну, да, так и должно быть, конечно.

Мне же еще год назад механик на станции «официалов» сказал, что у меня подтекает какой-то сальник, и надо поставить машину на гарантийку, но времени и желания все не было. Или я менял его? Или движок стуканул? Или оборвало ремень ГРМ? Но это вряд ли, его я менял по счетчику, на ТО. Не знаю, что уж там. Но знаю, что сзади – толпа разъяренных кровожадных тварей.

Качество за бешеные бабки, мать его! Превосходство высоких технологий, чтоб их! На «сотке-сигаре» за триста штук рублей прокатался бы столько же. Возможно, даже дольше.

Ан нет. Тут ты, Эдик, не прав.

У меня банально кончился бензин. Лампочку на приборной панели и звуковой сигнал я успешно игнорировал который день, потому что не было времени или желания заехать на заправку. Вот тебе и уровень самоорганизации. Вот тебе и личная дисциплина. Сейчас из-за крошечной ошибки я могу потерять все. А так оно обычно и бывает. Тот самый закон подлости, на который обычно ссылаются неудачники, в силе для всех.

Я выскакиваю из припаркованной на последнем издыхании у тротуара машины, на бегу уже нажимаю на кнопку закрытия дверей и ухожу в ближайшие дворы. К счастью, мой маневр заставил «собачек» немного отстать, но они наверняка меня догонят, поэтому мне нужен хоть какой-то транспорт, а угонять машины я не умею.

Пробежав вдоль панельного дома, я выбегаю из дворов и обнаруживаю через дорогу автобусное кольцо. Конечная остановка транспорта. Ну да, прекрасный вариант. Но автобус меня не повезет с ветерком. Только если я сам буду его вести. А что – вид у меня приличный, вряд ли кто заподозрит в угоне. Водители стоят, болтают и попивают кофе между двумя правыми автобусами, и ключи они с собой наверняка не забирают. Жить захочешь – и не так раскорячишься. Перебежав дорогу в неположенном месте, я замечаю метрах в ста на проезжей части отряд «собачек», и это укрепляет мою уверенность. Подбежав к крайнему левому автобусу с номером на табличке «192», я открываю дверь и обнаруживаю ключи в замке зажигания, а также «коробку-автомат» – почти как у меня в «ауди», только на кнопках. Дважды приглашать меня не обязательно, и под крики подбегающего к автобусу водителя я отъезжаю от конечной, выжимая максимум из уставшего от рабского труда автобуса. Наверное, пассажиры на остановке напротив готовятся сесть на этот автобус, радуясь, что он тронулся так резво, но в этот раз придется им поехать на другом.

Выехав на какой-то широкий проспект, я ухожу вправо и даю газа по полной. Конечно, это далеко на «ауди», но без нагрузки неплохо тянет. «Собачки» тут как тут – их морды и невероятно подвижные ноги уже видны вовсю в высоких зеркалах заднего вида. Но, судя по всему, этот автобус не заправляли довольно давно – стрелка, больше прочих похожая на отображающую наличие бензина, лежит ближе к левому краю шкалы. Значит, шансов у меня немного. Судя по указателям, я мчусь в сторону желанной кольцевой, и уже проскочив очередной виадук, я вижу знак съезда, но тут же осознаю, что подъем на КАД будет слишком тяжелым испытанием для устало откликающегося на нажатия педали газа автобуса и бросаю эту мысль. Зато мне на ум приходит другая. Разогнав мою новую тачку до мыслимого предела, я буквально взлетаю на виадук Московского шоссе и на пике подъема немного даю по тормозам. Бегущие без оглядки собачки, как я и предполагал, не успевают затормозить и проскакивают вперед, после чего останавливаются и разворачиваются, рассчитывая успеть заскочить на автобус. Тем временем, я даю газа снова – уже на спуск, – пытаюсь быстро вспомнить хоть какую-нибудь молитву и на полном ходу врезаюсь в четырех сгрудившихся «собачек» сразу. Мысль о том, что псины не совсем материальны и могут оказаться внутри автобуса при столкновении, обжигает меня уже после того, как столкновение происходит. Но я продолжаю свой бросок вперед, а в зеркале заднего вида обнаруживаю только четыре крупных люминесцирующих пятна над поверхностью дороги, а также еще двух «собачек», почему-то прекративших преследование.

Так и не собрался починить кофеварку. А еще на машину грешишь.

К чему это я?

Ах да. Теперь мне, возможно, придется сваливать еще и от ментов, которые наверняка будут оповещены о том, что экстремально напряженный «белочник» угнал рейсовый автобус из людного места. Чтобы избежать этих проблем, я притормаживаю и загоняю автобус в какую-топромзону неподалеку от строительного гипермаркета и выхожу, направляясь к ближайшему надземному переходу.

Все происходящее перестало быть похоже на галлюцинации, но бредовости только добавилось. Перейдя дорогу и поймав машину, я прошу довезти меня до пересечения Космонавтов и Дунайского и даже не спрашиваю, сколько это будет стоить, потому что с наличкой у меня все в порядке. Выйдя подальше от автобусного кольца, дабы не оказаться под прицелом наверняка получивших хотя бы примерный ориентир ментов, я по дворам пробираюсь обратно к машине, чтобы хотя бы вытащить из нее канистру и набрать на ближайшей заправке бензина.

Но и тут мои планы устраивают далеко не всех. Между домами мелькает странная, извилистая фигура, и тут же что-то шуршит и шипит у меня за спиной. Я оборачиваюсь, инстинктивно пригибаясь, и вижу, что в мою сторону по кривому, покрытому трещинами асфальту несется огромное змеевидное существо – что-то вроде анаконды, но покрытое по всей длине шипами.

Почти как тогда, на кухне у Алины.

Выкрикивая нечто матерное, скомбинированное из нескольких исковерканных слов, я пулей проскакиваю между двумя «хрущевками» и заворачиваю за правую. На тротуаре – ни души из людей, зато таких же огромный «змей» – аж четверо. В общем-то, идея склеить ласты так глупо после всего, что было сделано за последний час, меня не сильно радует, и я бегу по тротуару, не оглядываясь и не сбавляя хода вплоть до очередного поворота во двор. И вот именно здесь я ошибаюсь, не подумав, что параллельно моему курсу могли двигаться другие «змеи». Меня настигает сильнейший удар, который припечатывает меня к грязной стене панельного дома и едва не вышибает из меня дух. Потеряв дыхание и пытаясь мгновенно ослабшими руками оттолкнуть от себя шипастую «змею», я царапаю руки и получаю еще один удар – на этот раз под дых. Затем каждую из моих конечностей пристегивает к стене по «змее», и я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже головой. Но хуже того – из-за угла соседнего дома выбегают две «собачки». Это те самые, что не стали меня догонять там – я уверен. Я вдыхаю, насколько могу и кричу, пытаясь привлечь внимание окружающих, но привлекаю только взгляд окаменевшего на месте бомжа, бредущего от помойки с телегой.

Он-то мне и нужен был, конечно!

Одна из змей передавила мне плечо, и я чувствую, как начинает ломаться плечевой сустав, и первая «собачка» уже в двух шагах, и она прыгает на меня, укрепляется когтистыми лапами за стену, обнимая меня и «змей», и ее пасть делает рывок прямо мне в лицо, но попадает почему-то в плечо – второе, не сдавленное «змеей». Клыки собачки впиваются мне в тело, и я ору от невыносимой боли, но спустя мгновение «собачка» теряет хватку, отсоединяется от стены и падает замертво.

В отчаянии дергая освобожденной головой и болезненно ударяясь затылком об стену, я обнаруживаю, что Таначадо, перескочив труп одной «собачки», едва не пропускает удар от другой, но в последний момент успевает увернуться и с разворота наносит монстру сокрушительный удар прямо в зубастую морду. Удар сопровождается яркой вспышкой, и еще одна «собачка» оказывается вне игры. Таначадо подбегает ко мне, достает светящимся то зеленым, то красным цветом жезл и, к моему ужасу, как следует размахивается, но попадает не по мне, а по болезненно дергающимся от каждого удара «змеям». После нескольких таких манипуляций, хватка всех змей пропадает, и я тяжело оседаю на пол.

– Ты как нельзя кстати, – выдавливаю из себя.

– Немного позже вышло. Много проблем встретил по пути.

– Какого рода? – интересуюсь, поднимаясь с поддержкой вполне материальной и достаточно твердой руки Таначадо.

– Ты представить себе не можешь, сколько охотников гяртуков всех родов гуляют сейчас по городу. Улицы просто кишат ими. А задание найти тебя стоит практически у каждого второго из них.

– Ну, не одной же статьей в «комсомолке» известность поднимать, – развожу руками и обращаю внимание, что на меня и моего собеседника все еще нагло пялится серьезно озадаченный бомж.

«Че вылупился?» – удивительно синхронно выдаем оба – я и Таначадо. Бомж в ужасе уносится, по дороге нелепо разбрасывая из своей телеги какие-то банки и бормоча что-то вроде молитвы.

– Теперь-то ты понимаешь, что за тобой ведется серьезная охота, Эдик?

– Более чем.

Нет, теперь я вообще ни черта не понимаю. Кроме того, что все, что мне казалось святой истиной, в корне неверно. И что мои сомнения в иллюзорности Таначадо и «собачек» окрепли окончательно.

– Наконец-то. Я все ближе к раскрытию места для Пунт.

– И когда это случится?

– Возможно, уже завтра. Или послезавтра. Поверь, я не отдыхаю ни минуты, чтобы это узнать.

– Да, выглядишь ты действительно не очень, дружище, – усмехаюсь, понимая, что я и сам не лучше после этой затянувшейся погони и недели недосыпания.

– Тебе нужно будет как можно меньше перемещаться до позднего вечера. Они немного ослабят хватку после того, как я и мои бойцы подправим им самочувствие массированными ударами. Но это будет только к ночи.

– Мне бы тачку забрать.

– Только очень быстро. А в три часа тринадцать минут ночи ты должен будешь встретиться с Эладу.

– Это кто, кстати? – с недоверием спрашиваю, попутно пытаясь сориентироваться – куда идти за машиной.

– Это сущность, которая может единожды за существование материализоваться, чтобы дать тебе кое-что, необходимое для победы. Нашу разработку. Не утомляй его длительными расспросами, старайся слушать.

– А он-то сам кто такой?

– Что-то вроде мудреца. Или ученого. Он старше меня по рангу. Главное – запомни, что ты должен быть на месте в три часа тринадцать минут. Ровно. Карту с указанием места я тебе сейчас покажу. Ты должен ее запомнить.

– Ну, давай.

Таначадо достает листок бумаги, на котором отображены названия и линии улиц. Ехать мне придется, судя по всему, к ледоколу «Красин» и Горному институту. На Кожевенную линию.

– Кстати, – убрав карту в карман, добавляет Таначадо. – Побудь где-нибудь на нашей территории – в торговом центре, например, – до вечера. И имей в виду – завтра тебе надо будет попросить помощи у хорошо известного тебе человека, который наверняка не окажется противником торговли и рекламы – по моей информации, такой должен быть, и он поможет в борьбе против Фётиткайра на Фиэль.

– Какой ты сложный, – накрываю глаза рукой. – Когда ты начинаешь гнать своими волшебными именами, я снова начинаю задумываться о «дурке». Мне кажется, там сейчас безопаснее.

– Там тебя просто быстрее достанут, – пожимает плечами Таначадо и исчезает.

На этот раз я точно увидел, когда он исчез. До таланта Бэтмена ему далеко.

Канистры в машине, конечно же, не оказывается. Я с кипящей, выплескивающейся наружу злобой дергаю крышку багажника, но гидравлические стойки не дают ему захлопнуться слишком резко. Все в моей жизни было подсажено на амортизацию и перестраховку.

Пока не появились «собачки» и Таначадо.

До вечера я брожу по магазинам в торговом центре, ничего не покупая. Повторно добираться до машины даже на такси я счел пока не разумным, как и отказываться от следования прочим советам Таначадо.

Такси высаживает меня по моей просьбе у Горного института, и я беру на себя риск пешком пройтись до указанного места. Тишина на улице, на дороге к заводской зоне мимо Плутона, похищающего Прозерпину, огромных кораблей и тускло освещающих набережную фонарей создает убаюкивающий эффект, заставляет меня забыть обо всем том ужасе, что я пережил за день. Как только я выхожу на проезжую часть в зоне пешеходного перехода, мимо меня – буквально в нескольких сантиметрах, – пролетает, даже не посигналив, машина неопределенной марки. И откуда она вообще здесь взялась?

Насколько я понимаю, место я нашел абсолютно точно, но здесь не может быть никакой контактной зоны, потому что кроме дороги и стены, испещренной различной ублюдочности рисунками, здесь ничего нет. Тем не менее, мое внимание привлекает одна комбинация рисунков – розовый, красный и желтый овалы с замысловатыми узорами внутри, надпись «Прикоснись» над ними и стрелка вправо. Не долго думая, я прикасаюсь поочередно к овалам слева направо – чем черт не шутит? – и моя интуиция меня не подводит. Стена начинает подсвечиваться целиком, и я смотрю на часы и вижу, что до назначенного времени двадцать секунд, и ровно в тринадцать минут три овала исчезают вместе со стеной, а вместо них появляется стоящий со светящимся камнем в руке низкий лысый мужичок.

Что у вас там с шампунями такое? «Чистой линией» что ли моетесь, раз так волосы теряете?

– Боюсь, у нас мало времени, поэтому слушай внимательно, – без обиняков начинает, как я догадываюсь, Эладу – или его образ, понятный мне. – Это – твой личный Кедвезмень, работающий только для тебя. Возьми его.

Он протягивает светящийся камень мне, и я не решаюсь отказаться. Мне кажется, что камень должен быть довольно горячим, но на ощупь он оказывается совершенно ледяным.

А если он радиоактивный? И если от него яйца отвалятся?

– Он наиболее активен, когда ты держишь его в руке. Слабеет, если уберешь в карман. Имей это в виду – когда ты пойдешь против сил, гораздо выше, чем есть у обычных солдат гяртуков, это сыграет роль. Но не переоценивай его силы – голыми руками убить тех гяртуков, что выйдут в Пунт Мег'еланитиш, не выйдет. Теперь тебе нужно найти обычное оружие из твоего мира.

– А этого недостаточно? – возмущаюсь я, кивая на Кедвезмень и прикидывая камень на вес. – Он, вроде, тяжелый.

– Это лишь оберег. Не всем оружием ты сможешь дотянуться до материализовавшейся сущности Фётиткайра. Как минимум, тебе нужно огнестрельное. Как только ты приложишь его к Кедвезмень – оно станет Сазалек, а не просто материальным оружием и начнет работать против гяртуков.

Чем станет? А, расслабься, Эдик. Лучше не спрашивать.

– И откуда мне его достать, скажи на милость? Я менеджер, а не мент, кстати сказать.

– Есть в твоей жизни человек, который может тебе помочь. Человек, избранный быть далеким от дел керешкедоков и гяртуков и наверняка не связанный со стороной наших врагов. Сторона поддержки. Вспомни про него. А сейчас – мое время истекло. Успеха тебе, – договаривает Эладу и начинает исчезать в том же стиле, что и «собачки», убитые недавно Таначадо.

Тоже самое, что твердил Таначадо. Только его слова я уже начал попускать мимо ушей, разбираясь сам, как лучше, а слова Эладу отпечатались в моем сознании четко и ясно. Стоит мне отвести взгляд на переставший светиться столь же ярко, сколь в руках Эладу, Кедвезмень, как стена снова появляется на своем месте, как и три овала. Любопытство снедает меня слишком сильно, и я снова прикасаюсь к овалам по порядку, но на этот раз ровным счетом ничего не происходит.

Это означает, что мне пора двигаться дальше. Я жутко устал и решаю добраться на такси домой. Засев как можно глубже на заднем сиденье и не показываясь из окон машины, чтобы не стать жертвой случайного нападения гяртуков, а то и боевых керешкедоков, я смотрю только на огни ночных фонарей, проносящиеся мимо моего усталого взора и навевающие невыносимую тоску по временам, когда моей личной свободы, несмотря на отсутствие значительных личных накоплений, мне хватало сполна. На времена юношества, когда все казалось проще, и необходимости нести ответственность не то, что за судьбы всего торгового мира, но даже за собственные просчеты, и в помине не было. Тогда я всегда мог найти, с кем поговорить, с кем встретиться и оттянуться и с кем ощутить себя единым целым в духовном плане. А сейчас во всем это долбаном городе, полным пестрых рекламных щитов, дорогих и не очень машин, разномастной одежды, мобильников и прочего, я чувствую себя совершенно одиноким, покинутым как людьми, так и своим делом, которому посвятил жизнь.


В бегущей строке ночной программы новостей приводится цитата крупного политика со словами «Мы должны поддержать людей», и это заставляет меня рассмеяться от души. Что за бред? Ни один политик не может быть человеколюбцем, кроме однодневного номинального депутата от никому не сдавшейся партии бездарей. Успешная политика – это менеджмент, для которого не играют роль потребности отдельных человеческих единиц, это работа на перспективу развития механизма, для которого индивидуальное мнение кого-то из народной масс никогда не будет играть никакой роли. Убить одного за благо сотен или тысяч – святое дело для политика, тем более – для вождя нации. Так называемые верность стране, Отчизне, народу – всего лишь одни из высших форм бесчеловечности и жестокости. Именно поэтому большая политика не может принимать в ряды своих слуг действительных гуманистов, способных сочувствовать, сопереживать человеку и его личным душевным, физическим и материальным терзаниям. Политика и обычный человек – категории несовместимые. Так зачем кого-то поддерживать? Что за дерьмовая реклама?

Кстати, надо определиться насчет планов на завтра, вспоминаю я совершенно неожиданно. Кто у нас не имеет прямого отношения ни к работягам, ни к торговцам и еще имеет доступ к огнестрелу? Кто-то из бандитов? Друзья Гоши Невельского? Или сам он? А, может…

Точно – это дядя Вася. Он еще тот тип, и я его знаю примерно оттуда же, откуда и Гошу Невельского. Люди одного пошиба, хотя и совершенно друг с другом не знакомые. Дядей я его зову потому лишь, что в свое время он был как брат моему отцу. Во всяком случае, до тех пор, пока они не переругались по одной им известной причине и не перестали общаться в каком бы то ни было виде. Вот так просто и теряют друг друга братья по оружию, так сказать.

Я же с дядей Васей до какого-то момента был на связи, но общих интересов у нас было маловато, а потом он и вовсе исчез. Ходил слух, что его обвинили в двойном убийстве – сожительницы и ее любовника, но я так и не удостоверился в том, насколько это может быть истиной. В любом случае, помимо возможной статьи 105 УК РФ, у дяди Васи точно был еще и довольно приличный арсенал еще с тех веселых времен, когда шансы быть убитым случайной пулей на улице были один к одному.

И вот теперь остается выяснить – а куда же делся дядя Вася.


День седьмой


Рано утром, пережив довольно беспокойную ночь и не сомкнув глаз, я с канистрой топаю к своей тачке, брошенной, к счастью, на видном месте. Как ни странно, все цело и невредимо, кроме той двухнедельной царапины, которой я так и не занялся. Не с первого раза попав в горловину бензобака – с женщинами мне сегодня лучше не видеться и не оказываться в состоянии близости, это точно, – выливаю в бак все содержимое канистры до последней капли.

Приглушенное урчание двигателя собственной машины меня давно так не радовало. Немного дав ей прогреться, я с места разворачиваюсь и уезжаю в поисках ближайшей заправки.

Дав «сотку» пареньку на «несте», я отправляюсь в кафе при заправке, чтобы сначала оплатить топливо, а потом спокойно поговорить по телефону с Аней – дочерью дяди Васи, которая наверняка должна знать, где он и что с ним.

Звонок, разумеется, будит Аню – тотальную раздолбайку по жизни, – причем с пятого прозвона. Я договариваюсь с ней о встрече через несколько часов – раньше она, видите ли, просто будет не в состоянии, – беру кофе покрепче с собой и уезжаю с заправки.


В кафе на «пискаревке» я провожу около часа, хотя приезжаю туда за десять минут до обозначенного времени встречи. Аню я узнаю сразу. Очевидно, ультракороткое платье с гофрированным низом она подбирала по принципу – если уж не соблазнить меня, то подцепить кого-нибудь по дороге обратно, чтобы он оплатил ее счет за обед. На данном этапе жизни Аня рыженькая, хотя я за считанное число встреч по жизни успел увидеть ее во всех псевдонатуральных цветах волос, а также в синем и розовом. Она узнает меня не сразу, но довольно быстро ловит мой призывающий жест и подходит к столику. Нервно озирается и первым делом кладет перед собой на стол свой «айфон», как это принято нынче у всех, у кого есть хотя бы китайская «реплика» «айфона». От Ани пахнет какой-то слащавой туалетной водой.

– Как жизнь, Анютка?

– Да, круто. Вот живу то одна, то с подружкой. Сегодня она уехала на работу, а я вот спала.

Аня у нас «би». И «подружка» – это вроде как girlfriend. Эту подружку-лесбиянку я, кстати, видел. Видел ее фотографии на странице Ани «вконтакте». И судя по фотографиям объятий с жирной уродливой клушей с огромным остроконечным подбородком, с головой у Ани с каждым годом все хуже. Если не с каждым днем.

– Отличный у тебя аромат. Что это?

– Flora.

Решаю дальше не интересоваться, решая, что это наверняка какое-то очередное фуфло в красивой обертке за баснословные деньги – Аня такое любит, потому что оно поднимает ее самооценку до небес. К разговору о людях, которые любят нюхать, ага.

– Как сам? – проявляет вежливость Аня.

– Вполне стабильно.

– А я вот пока что не работаю. Что-то не устроиться. Ну, иногда подрабатываю кое-где. Но редко.

Ничего нового, ты всю жизнь планируешь так прожить – я-то уж знаю.

– Рад за тебя. Я вот по какому делу…

– Ой, погоди минутку.

У Ани розовеют щеки, она уводит взгляд в стол, тихонько вздыхает, и ее одолевает мелкая дрожь.

– У меня тут просто анальная пробка, иногда забываю вытянуть, когда ухожу из дома. Сидеть не очень удобно, – объясняет мне девочка без комплексов Аня. – Все, готова. Ух-х, – протирает быстро вспотевшее лицо ладонью. – Давай дальше, что там у тебя?

– Веселые у тебя забавы, – улыбаюсь с предельной добротой, которую можно симулировать. – А у меня дело к твоему бате. Очень срочное.

– Хм, – Аня задумчиво кусает длинный нарощенный ноготок. – А что за дело?

– По его специфике. Но тут лучше лишнего не знать. Ну, ты понимаешь.

– Ну, тебя я хорошо знаю, Эдик. Так что не парься. Скажу. Но с тебя каппучино, и побыстрее.

– Не вопрос.

Кафе, надо заметить, представляет из себя убогую тошниловку, в которой официант есть только номинально, и для ускорения процесса я решаю сходить и принести кофе этой малолетней отщепенке сам. Когда я возвращаюсь, она, кажется, снова подходит к оргазму, но на этот ее тоненькая ручка уж больно заметно дергается под столом.

– Не отвлекайся, – усмехаюсь я и ставлю кофе перед ней.

– Короче, он сейчас обитает в Кронштадте, – Аня вытаскивает руку из-под стола, обнюхивает, берет кофе и отпивает немного. – Адрес напишу, но там подвал у него – короче, еще надо будет найти. Справишься?

– Вполне, – достаю листок бумаги и ручку, заранее припасенные из машины. – Рисуй.

Когда Аня заканчивает писать – а делает она это медленно, вырисовывая детским почерком кривые крупные буковки и поглощая маленькими хлюпающими глотками горячий кофе, – я внимательно читаю название улицы и даже понимаю, почему именно этот адрес выбрал дядя Вася, чтобы залечь на дно. Там его точно искать не будут. Но у меня есть еще один вопрос к Анечке.

– Что у тебя ассоциируется со словами «полет курицы»?

– Куриный суп. А что?

– Нет, ничего. Просто так.

– Слушай, Эдик, ты же имеешь дело с юристами там, с судами, с серьезными разборками, короче. Так вот – ты не знаешь – если у кого-то хранятся файлы другого человека на компе – ну, если они денег стоят, – их можно как-то заставить отдать?

– Эм. Трудно сказать. А в чем суть?

– Ну, у меня тут девочка-фотограф – она все материалы хранила на ноуте, а ноут был ее парня, – оживлено жестикулируя, рассказывает Аня. – В итоге, этот комп забрал ее парень, как и подаренные им драгоценности. И свалил.

– С чего бы вдруг?

– Ну, там была ссора, в ходе которой она вешал ему на уши всякое говно. Так бывает. Мы же девочки.

– Понятное дело.

– Так ты знаешь?

– Нет. Извини.


Примерно на середине пути в Кронштадт я принимаю гневный звонок от Алины.

– Ты где? Я тебя потеряла.

– У меня важный отъезд. В область.

– Какой, к черту отъезд, Эдик?

– Дела…

– Ты по ночам скачешь, как бешеный, меня довел до того, что я пью успокоительное. Что ты творишь?

– Я сильно занят. Очень важное, – проклинаю внезапно напавшее на меня косноязычие; я звучу, как заевшая старая пластинка. – Боже мой, ты можешь мне просто поверить?

– Я похожа на твою прихожанку? На твою верующую? Эдик, ты взрослый мужик! Ты не должен так срываться. Я этого не потерплю.

– Рад за тебя. Ничем не могу помочь.

Откладываю телефон в сторону, но трубку не кладу. Мне кажется, что сейчас последует целая кавалькада вспышек ненависти и примерно половина списка самых грязных ругательств, известных девочкам из приличных семей, но ничего такого не проявляется. Алина просто бормочет нечто несвязное и кладет трубку. Я хватаю телефон и прикладываю к уху, но там лишь тишина.


Зная своеобразные привычки дядя Васи, отыскать нужный подвал оказалось нетрудно. В здании, где на первом этаже встроен продуктовый магазин, в котором можно договориться о покупке водки после комендантского часа, аренда жилой площади на цоколе для одинокого отшельника всегда будет предложением ультимативно выгодным.

– Эдик, а я уж думал ты сдох, – доброжелательно обнимает и похлопывает меня по спине суровый дядя Вася.

– Да не, все не до того, – махаю рукой, стараясь не выражать ни капли напряжения. – Пойдем, сядем? Переговорим.

– А как иначе-то?

Мы проходим в подвал, обустроенный для простейшей холостяцкой жизни. Из благ цивилизации – диван, старый приземистый холодильник и телевизор с электронно-лучевой трубкой. Из прочих опций – кран только с холодной водой, занавешенная какой-то простыней имитация унитаза в виде ведра и вонь пополам с сыростью в воздухе. В коротких, емких и обильно приправленных матом выражениях дядя Вася рассказывает мне о том, как его вынудили закрыться здесь после истории с его сожительницей. Однозначно признать, что он ее убрал, он оказывается не готов, но и отрицать этот факт особо не стремится. Формулировка «Бог им судья», с другой стороны, лично для меня все ставит на свои места. Дядя Вася грохнул голубков и залег на дно в Кронштадте, просто чтобы не провести остаток дней на казенной квартире. Но лично для меня эта тема исчерпывает себя быстро. Стараясь выражаться максимально коротко и выдерживать ту же манеру, что и собеседник, я рассказываю о своих успехах и бытовых заботах. Все заботы кажутся просто бытовыми по сравнению с теми, которые привели меня сюда.

– Дядь Вась, надо «ствол», – резюмирую я последнюю часть своего рассказа

– Проблемы?

– Есть такое.

– Ну, пошли – есть у меня для тебя один вариант.

Вот именно за это я люблю и уважаю дядю Васю, каким бы отморозком по жизни он ни был. Никакой излишней болтовни, никаких расспросов, никаких сомнений. Он или делает, или нет. Или доверяет тебе или нет. И это следует ценить. В мире, полным лживых тварей и служителей гяртуков, это точно стоит ценить очень высоко.


– «Пять-семь», Бельгия, двадцать патронов – обойма, – рассказывает дядя Вася, выдавая мне на руки увесистый, как мне кажется, пистолет с пупырчатой рукояткой. – Охота большая будет?

– Да, не то, чтобы охота. Но проблем немало.

– Ты смотри – поосторожнее, – вручает мне следом маленькую коробочку с позвякивающим содержимым. – А то засядешь тут со мной напару. Тут жизнь – не шоколадка.

– Я знаю, дядь Вась. Я твой должник.

– Дернем?

Ну как я могу отказать такому человеку? Особенно с учетом того, как часто к нему кто-либо приезжает в гости. Мы выпиваем по паре стопок водки с простой закуской из хлеба и сала, и дядя Вася, едва не роняя скупую слезу, рассказывает о том, как он скучает по былой жизни.

– А Анька-то сюда не ездит, – вздыхает он.

– Вообще?

– Ну, да. Кроме нее-то никто не знает, где я обосновался.

– Может, боится?

– Меня?

– Спалить хату.

– Вряд ли. Просто от меня толку никакого.

– Тебе помощь нужна? Или за «ствол»?

– Да не. Я так-то немножко зарабатываю. Своим путем. Не парься.

Киваю и молчу.

– Ну, че – останешься, или как? – с надеждой в голосе спрашивает Василий Сергеевич.

– Не, дядь Вась, мне надо ехать. Дела не ждут.

– Ну, понятное дело.


Дядя Вася выходит проводить меня, но делает только пару шагов из-за тяжелой металлической двери в подвал.

– Ты только мне вот че скажи, – хитро прищуривается он, – опять «девяностые» возвращаются?

– Возможно, – кротко киваю. – Все к тому идет.

– А, ну тогда, быть может, и я вылезу опять из норы, – деловито скрещивает руки на груди иссохший и помятый жизнью дядя Вася. – А сейчас что-то не хочется.

– Уныло?

– Ну, понимаешь, Эдик, – почесывая небритую щеку растягивает слова дядя Вася. – Вот тогда времена были – говно, а люди – хорошие, за своих держались, знали, что помощи ни от кого больше не дождешься. А сейчас – времена хорошие, сытные, а вот люди…

Он не договаривает и просто молча протягивает мне руку. Я пожимаю ее и молча сажусь в машину. Помедлив пару секунд, я опускаю зеркало и говорю «Спасибо, дядь Вась», но тот уже не оборачивается, а просто закрывает дверь.

И снова остается один.


Я жутко устал и опасаюсь возвращаться на большую землю. Во всяком случае, здесь на улице я еще не встретил ни одной «собачки», а там их – пруд пруди. Ночевка в дешевой гостинице в красном кирпичном здании на Гидростроителей закрывает этот день, удавшийся странным, но более комфортным, чем вчерашний.

Завтра понедельник. Но мне кажется, он будет сильно отличаться от всех тех понедельников, что начинались для меня либо в «Дриминг Трейд», либо в отпуске.

Мне кажется, этот день многое решит.


День восьмой


Утром в мой номер заявляется Таначадо. В кои-то веки, я рад видеть его даже поутру, потому как ждать и бездействовать стало для меня делом невыносимым.

– Одного из гяртуков перехватили на вчерашнем рейде, – сразу переходит к делу мой лысый приятель. – С ним был длинный разговор.

– Прямо так просто схватили?

– Он убил троих наших. Выражаясь твоим языком.

– Соболезную.

– Но мы кое-что выяснили. И вот поэтому-то тебе и пора двигаться. И мне с тобой.

Уже в машине, в которую я спешно вскочил, оставив ключи от номера вахтерше и пообещав вернуться, Таначадо продолжает свой рассказ.

– Возможно, они будут использовать построенный нами Пунт в торговом центре «Парамаунт Нева». Он открылся на днях.

– Серьезно? В этом михаляновском отстойнике?

– Это довольно важный центр, между прочим, – с укоризной замечает Таначадо. – Иначе, его не стали бы так использовать, уверяю.

– И что будем делать? Тупо заявимся туда и перестреляем всех?

– Информация может быть ложной. Но мы должны ее проверить. Ты – в первую очередь. Так что – едем туда.

На КАДе довольно спокойно, и мне не приходится скидывать скорость почти до самого съезда. По дороге – уже в городе, – я вижу, как перекрашенная до неузнаваемости молодая мамаша на «рендж ровере» едет, держа грудного ребенка в одной руке и подруливая другой – при этом, по скорости и маневренности не отставая от меня.

– И этих людей нужно спасать? – бормочу я.

– Да. Они покупают. Значит – они наши люди, – отвечает Таначадо.

И внезапно исчезает.

Пока его нет, на очередном светофоре я достаю из бардачка планшет и ищу в интернете фото этого нового торгового центра. Нахожу довольно быстро – причем со ссылкой на официальный сайт. Жилое здание высится над литерой торгового центра, и мне почему-то кажется, что оно готово изогнуться, нависнув дамокловым мечом над одним из эпицентров мировой торговли и выжидать своего часа, чтобы разрушить его и себя заодно.

Воздушные шарики на входе. «Парамаунт Н.Е.В.А. – мы открыли для Вас новые высоты»

Бездарное стилистическое решение. Подача для попсы. А что за ней? Дилетанты. Конвейерщики. Но даже на этой фотке видно, что люди вовсю бродят по зданию центра, залезая в его магазины – судя по вывескам и описанию с сайта, это типовые шмоточные лавки с китайским барахлом под европейскими брендами, магазины всякого рода игрушек и небольшой ресторанный дворик на верхнем этаже.

Таначадо снова появляется справа, едва не заставляя меня выскочить на «встречку». Голос его дрожит и полон тревожных ноток.

– Я все выяснил. Они действительно будут использовать Пунт Мег'еланитиш, который раньше был предназначен только для керешкедоков и блокируют его навсегда. Это значит, последствия будут ужасными. Хуже, чем я предполагал.

– А именно?

– Они разрушат рекламную и торговую систему вдребезги, без предварительного мирового кризиса – на живую. Начнут уничтожать все, что связано с продажами – завышать цены, устраивать локальные кризисы каскадом, ссорить больших покупателей с большими продавцами. Они сделают мир состоящим из автономностей.

– Коммунизм? – иронизирую.

– Хуже. Гораздо хуже. Это атака несравнима со всем влиянием, которое оказывали на мир керешкедоки и гяртуки за всю мировую историю. Даже считая кризис при разрыве Вашарлаш.

– Короче, мы в дерьме?

– Не исключено.

Я ощущаю перестук напряженных нервов – как молоточков фортепиано. Мне так кажется. Впервые за все дни после первой встречи с «собачкой», я по-настоящему боюсь всего происходящего.

– Почему ты не можешь сам воздействовать на них и помочь мне? – не могу не спросить у Таначадо.

– Я даже близко не могу подойти к Пунт Мег'еланитиш. Меня сотрет в пыль.

– Как образ?

– Как сущность. Худшая из смертей. Эта сила неподвластна никому, кроме того, кто стоит на рубеже миров, держит в руках Кедвезмень и вооружен Сезалек. Я смогу лишь немного задержать охотников.

– Вашу мать, – цежу сквозь зубы, понимая, что все зашло слишком далеко.

– Время не ждет, – вроде как невзначай добавляет Таначадо.

– То есть?

– У нас только час, не больше.

– Вот это здорово, – ощущаю, как меня пробирает бешеный нервный тремор. – То есть, сегодня все и решится?

Таначадо молча кивает. А у меня сводит желудок. И кишки скручивает в узел. Я не мог даже ожидать, что вся эта история приведет к такому быстрому завершению. Конечно, я понимал, что все это не к добру, но что именно этот понедельник решит судьбу целого мира…

– Правее! – кричит Таначадо, и я рефлекторно подчиняюсь.

Мимо нас пролетает и падает на асфальт впереди огромная «змея».

– Все, нас выследили. Теперь и часа нет.

Я смотрю в заднее зеркало и вижу там полчище несущихся за нами по дороге чудовищ, и многие из них уже довольно близко. Видимо, снова придется включать режим вождения «а-ля Демчук».

– Ты сможешь их задержать? – задаю контрольный вопрос Таначадо.

– Попробую.

Таначадо высовывается по пояс из открытого окна и с помощью своего светящегося жезла и свободной руки отбивается от преследования настигающих нас собак и огромных летучих змей, а я понимаю, что выпади он наружу и стань жертвой всего этого табуна – и мне хана, потому что я просто не представляю, как с ними бороться.

– Долго еще? – заскакивая в салон и поднимая за собой стекло, спрашивает запыхавшийся Таначадо.

– Еще немного, минуты три, – отвечаю, на ходу пытаясь придумать, как еще объехать пробки и не обогнуть при этом полгорода.

Таначадо вздыхает и снова высовывается наружу, с ходу нанося удар прямо по одной из мордашек уже догнавшей нас «собачки». Уже на подъезде к «Парамаунт» навстречу моей «ауди» выпрыгивает огромная треглавая «собачка», а из ее морды нее на проезжую часть выплескиваются струи чего-то зеленого и дымящегося.

Кислота?

Не успевая свернуть, я сбиваю «собачку». Удар оказывается такой силы, что машину сносит в сторону, и моя машина влетает боком в столб. Открыв глаза, я пытаюсь отдышаться от удара подушки безопасности. Горло сжало, в груди – камень. Сбоку доносится визг Таначадо.

– Быстрее! У нас мало времени!

Все еще пытаясь начать нормально дышать, открываю дверь и выскакиваю на улицу.

Пятеро трехголовых «собачек» перебегают дорогу, сопровождаемые «змеями», и в одну из них ударяется машина, но эта «собачка» бежит дальше, а красный седан переворачивается и падает на крышу.

– Почему они так сильно влияют на мир? – бормочу на ходу, пока мы с Таначадо бежим к зданию.

– Активность растет. Они чувствуют тебя. Поэтому вооружаются.

Огибаю торговый центр слева, уворачиваясь от взглядов редких прохожих. Черта с два они поймут, что к чему. Вскрываю служебный вход на обратной стороне здания одним выстрелом в замок и тремя сильными ударами. Все же, не очень надежная система. Но шуму-то я наделал. Хотя, сейчас со стороны улицы доносится столько грохота от «собачек» и выкриков прохожих, что выстрел будет казаться всем пшиком, я уверен.

Я оглядываюсь в последний раз, прежде чем войти в здание – во двор с другой стороны уже ворвались больше десятка трехголовых «собачек». Быстро увожу взгляд вперед. Меня встречает сильный ветровой поток, который несется изнутри здания. Да, что-то там явно нечисто.

– Беги! – слышу крик Таначадо и удары за спиной.

Одна из обезглавленных «собачек» с грохотом влетает в стену здания рядом со мной.

Я вбегаю на лестницу и несусь наверх, но уже после трех пролетов ощущаю дикую усталость в ногах и ломоту во всем теле.

– Говорили же мне в свое время – бегай по утрам, хотя бы дорожку купи. А я – нет. Я, сука, жадный, – подбадриваю себя руганью и продолжаю взбегать по лестнице, борясь с одышкой.

В последний момент, когда я уже выбегаю на лестницу, сзади доносится приглушенный голос Таначадо.

– Тебя там ждут Фётиткайра и кюстаршашаги. Побори свой страх, иначе мы все обречены. Весь мир!

– Да-да, пошел ты, – отмахиваюсь от своего лысого помощника; его увещевания с невменяемыми названиями меня порядком затрахали. Мне предстоят десять долбанных этажей пешком.

Врешь. Уже восемь.

Настал момент истины, и только теперь, когда я вижу столь масштабные материальные проявления активности этих долбанных гяртуков, я искренне верю в реальность происходящего – на все сто процентов. Мне не нужна болтовня Таначадо. Страха, который вселяют образы новых «собачек», подкрепленные болезненными шрамами на моем теле, вполне достаточно.

На ходу я умудряюсь добить в обойму недостающий патрон – причем довольно ловко для дилетанта. Как только я вылезаю на крышу, оказавшуюся запертой на убогий «апексовский» навесной замочек, меня пробирает дрожь от увиденного. Фётиткайра предстает передо мной висящим высоко над крышей в облаках зеленого дыма. Огромная птица с четырьмя крыльями, два из которых подняты вверх и загнуты полукольцами, а два – распростерты в стороны во всю титаническую длину. Огромные горящие красным пламенем глаза посажены на каждой из двух голов с массивным, но тонким клювом. В середине груди этой огромной птицы с двумя когтистыми шестипалыми лапами – огромная светящаяся диаграмма пяти разных цветов с процентами – цифрами, которые постоянно меняются. А над этой диаграммой – периодически возникающий символ из трех зеленых стрелок, образующих полный цикл. Кюстаршашаги – птицы несколько меньшего размера с одной головой и громадным клювом – словно по команде замирают в воздухе и оборачиваются ко мне, глядя на меня своими светящимися голубыми шариками-глазами.

– Так вот ты какой – Вальшаг долбанный, – бормочу я, снимая пистолет с предохранителя и ощущая, как твердеют мурашки по всему телу от вида этих огромных мутантов, висящих в воздухе над моей головой.

Один их кюстаршашагов стремглав несется прямо на меня, и я, не долго думая, прикладываю Кедвезмень к стволу и стреляю. Огромная, снабженная широким клювом морда кюстаршашага почти врезается прямо мне в лицо, но замирает в метре, вибрирует с громким воплем и падает мне под ноги вместе с остальным обмякшим телом чудовища.

– А вот теперь будет веселее, – успеваю вякнуть я, отпрыгивая в строну от несущихся по мою душу четырех кюстаршашагов разом.

Сделав еще один удачный выстрел, я вынуждаю одного из монстров упасть замертво с разорванной мордой, а другого – зацепиться за его труп и замедлиться, но двое других и еще один помощник, выпавший из общего круга вниз, начинают меня окружать. По всей округе раздается оглушительный рев, заставляющий задрожать здание. Фётиткайра начинает медленно махать огромными крыльями, а вокруг него сверкают яркие вспышки молний.

Кюстаршашаги замирают примерно в двух метрах от меня, образуя ловушку, но мне плевать на их тактику. Так ли много я могу потерять сейчас? Выбрав самого глазастого из трех, я целюсь в него и сразу после нажатия на спуск падаю наземь, чтобы сбить прицел его собратьев. Но падение оказывается не очень удачным. Один из уродцев своим крылом задевает меня по голове, и я опрокидываюсь на локоть, роняя Кедвезмень. Камень откатывается метров на десять, и я чувствую, как тяжелеет пистолет в руке.

– Умно, Эдик, очень умно.

Прыжком преодолев расстояние до Кедвезмень, я хватаю его, но тут же ощущаю, как в спину втыкается что-то острое – да не одно, а два, три, даже больше…

Господи, как же, сука, больно!

Крепко сжимая камень в руке, я ощущаю, как меня отрывают от земли когти, впившиеся глубоко в спину. Перед моим лицом встает во весь рост кюстаршашаг с растопыренным клювом, полным акульих зубов, но я уже насмотрелся этого дерьма достаточно, и меня это не особо пугает. С ободряющим воплем я сжимаю Кедвезмень и рукоятку пистолета и нажимаю на спуск. Клюв мутанта раскрывается неестественно широко, и в меня болезненно врезается его дохлое тело, чтобы потом сползти вниз, как кусок желе. Но я все еще в воздухе – уже метрах в пяти над крышей, – и на меня все еще смотрят глазки готовых убивать кюстаршашагов.

– Полетать хочешь? – кричу упорно поднимающей меня, несмотря на явное сопротивление из-за силы Кедвезмень «птичке». – Давай полетаем.

Вспоминая инструкции Эладу, засовываю Кедвезмень в карман джинсов и сразу чувствую, насколько увеличивается скорость, с которой каркающий кюстаршашаг поднимает меня наверх. Взглянув вниз, понимаю, что мне хана. Как только я убью их всех – меня отпустят, и падения с этой высоты я уже не выдержу.

Вот блин, а все так хорошо начиналось.

Да, и плевать. Помирать – так с музыкой.

Меня явно несут прямо к одной из пастей Фётиткайра, но мне это только на руку. Оставшиеся кюстаршашаги выстроили вокруг меня и понимающего меня вверх собрата исключительно для контроля – никто из них уже не рвется меня сожрать. Диаграмма на пузе Фётиткайра становится равномерно красного цвета, а я уже поднят на уровень его приветливо приоткрытого клюва, из которого вылетают облака зловонного дыма, и что-то мне подсказывает, что другого шанса не будет. Я быстро вытаскиваю Кедвезмень, приостанавливая движение несущей меня «птички» к Фетиткайра, и начинаю отстреливать кюстаршашагов по одному, стараясь не обращать внимания на безумную боль в спине. После второго попадания раздается бешеный, доводящий до исступления визг Фетиткайра, но черта с два меня это остановит. Последние двое кюстаршашагов, забыв про субординацию, уже пытаются сами меня прихлопнуть, но два быстрых метких выстрела заставляют их издать странные, булькающие звуки и рухнуть куда-то на проезжую часть рядом со зданием торгового центра.

Твою мать, лучше б я не смотрел вниз!

– Ну, вот и все, сучка! – глядя прямо на повернувшиеся ко мне мерзкие рожи этой гигантской курицы, выговариваю я и прижимаю Кедвезмень покрепче к пистолету.

По два выстрела – прямо в повернувшиеся ко мне смердящие клювы каждой из голов, – заставляют мир вокруг заполниться душераздирающим, неописуемым звуком, который просто невозможно выдержать. Я стреляю еще дважды – уже, как мне кажется, «в молоко». Смесь звона, визга и крика проникают в каждую клеточку моего тела, и я закрываю глаза и ощущаю, как начинается падение.

Вот и все. Так просто? Да, именно так.

Боль в спине слабеет, когти кюстаршашага выпадают из моего тела, но это облегчение не заставляет меня открыть глаза. Удивительная штука, но я не ощущаю никакого страха, хотя ускорение уже приличное, и вот-вот я рухну и умру.

Почему именно я?

Самое неприятное – то, что я этого никогда не узнаю. Почему-то вокруг на миг становится идеально тихо, и тут наступает момент удара, но что-то не так. Удар слишком мягкий, и меня отбрасывает от поверхности лицом вперед. Словно что-то за моей спиной пружинит или просто…

Долбанный кюстаршашаг не успел исчезнуть, а превратился в желе и спас меня.

Эта мысль еще не успевает полностью прокрутиться в моей голове, как я ловлю поверхность крыши локтями и коленями. Это оказывается довольно неприятно, но уже открыв глаза, я понимаю, что жив, что стою на четвереньках на крыше здания, где все и началось, и передо мной – только чистое небо города. Я встаю, пошатываясь и крепко сжимая пистолет и Кедвезмень. Сзади слышится какой-то грубый шум, и я рывком разворачиваюсь, подспудно вспоминая о том, что патроны-то уменя кончились.

На крышу выходят бравые парни в черной униформе местного ЧОПа, тыкают в меня пистолетами и требуют сдаться. Говорят, что сейчас приедет полиция, и мне все равно хана. А мне плевать, честно говоря. Я выжил. Это больше, чем я мог себе представить еще вчера.

Из-за спин излишне напряженных ЧОПовцев выходит Таначадо.

– Убить Фетиткайра – вот что выбирают успешные мужчины во всем мире. Кедвезмень – всегда на твоей стороне, – уверенно выговаривает он бодрящую речевку.

Мне кажется, это звучит неплохо, пусть и напыщенно, хотя я совершенно не понимаю, к чему это сказано. Громко выдохнув, я падаю на колени и отбрасываю пистолет в сторону. Откуда-то снизу доносится приглушенный жалобный рев умирающего Фётиткайры. Я улыбаюсь и чувствую потрясающее облегчение. С другой стороны, когда меня прижимают мордой к полу и защелкивают за спиной наручники, моя радость убавляется. Долбанный волшебник Таначадо не мог никак остановить ЧОПовцев? Тоже мне – друг сердешный.

В любом случае, думаю я, шагая под конвоем вниз по лестнице, никого из людей я не убил. Мне ничего не припишут. Все это дерьмо. Рабочий день удался. Понедельник что надо!

Дерьмо!

Кружится голова. Остро начинает болеть в висках, и перед глазами вспыхивает ярко-белое пламя.

Что? Зачем? Откуда?


День девятый


Per viam, началась новая рабочая неделя. Со вторника. Вчера был выходной. Я только сейчас об это вспомнил. Электронка и телефон наверняка перекалены. Генеральный, вероятно, мечется в бешестве, не понимая, почему я не беру трубку. А я даже не знаю, где эта самая трубка. Почему я здесь? Мысли текут вяло, медленно.

Ах да. Я же спас сраный мир. Я видел этих чудищ. Ясно, как потолок этой комнаты. Это точно не могли быть глюки. Мерзкое желе. Вроде, я чист – значит, они испарились напрочь. Только как теперь мне воспользоваться всем этим великолепием спасенного мира? Меня ведь наверняка арестовали за стрельбу в общественном месте. Но я никого не убил. Точно. Разве что – трупом Фетиткайра кого пришибло. Надо отдохнуть. А потом опять – Пермь, Астрахань, Ямало-Ненецкий…

Старший логист, верно, потирает потные толстые ладошки. Но я-то знаю, что это ненадолго. Я-то уверен, что знаю, в чьих руках власть. В руках успешных людей.

Я встаю. Меня мутит, но это все мелочи. Кто-то прикасается ко мне…

Какого хера ты лезешь в мое личное пространство, мудак?!

…и я отталкиваю его и пытаюсь обратиться к человеку в белом пальто, но он только отрицательно мотает головой и отворачивается, и меня кто-то еще пытается схватить, и я кричу «Полиция! Помогите!» и брыкаюсь, но это не помогает. А кому вообще когда-то помогала полиция?

Я должен уйти, я должен заставить их понять, поверить…

Все расплывается в глазах.

Пустите! Я должен быть борцом! Я должен продолжать! Выходные закончились!

Рука теплеет в плече.

В отпуск еще рано!

Я отключаюсь.


Он сильно истощен…

Черт, ну я ведь спал так мало, да и сейчас я просто лежу, но все равно мне как-то…

Постоянно бредит о спасении мира, называет какие-то странные слова…

и вам не следует меня тут держать, я уже отдохнул, мне пора бы…

Мы уже установили достаточно полную картину, пусть отдыхает…

…или хотя бы прекратите говорить в моем присутствии «он», это попросту неприлично…

Главное – что никто не пострадал. Дозировки пока те же. Я еще подойду позже…

…но точно не мне, не коммече-ре-ческому директр-ру крупной к’мпании – вы это понимает’?

– Вы что-то сказали?

Да, жалкая ты манда, я ск’зл!

– У м’н б’лит р’к, – чей-то плаксивый, жалкий голос.

– Потерпите. Все пройдет. Все будет хорошо.

– У м’н б’лит р’к.

И тихий вздох.


Я сижу за столом в комнате с белыми стенами, белым потолком и белым кафелем на полу.

Мне жутко хочется спать, но что-то подсказывает, что сейчас не время.

Какой-то мужик армянской наружности приходит, садится напротив и представляется. Но я не разбираю его имени. Он надевает тонкие очки. Он задает вопросы, на которые мне не очень хочется отвечать. Как не хочется ничего другого. Только спать.

– Как Ваше самочувствие?

– У меня болит рука. Кисть.

– Почему-то Вы постоянно сжимали в руке какой-то камушек. Обычный кусок щебенки, но у Вас так свело руку, что нам долго было не вытянуть его.

– Ага.

– К счастью, пистолет Вы бросили раньше.

– Да?

– Как в целом Ваше самочувствие? Вы вспомнили, что произошло?

– Примерно.

– Вы стреляли в воздух на крыше здания – это помните?

– Возможно.

– Вы стояли на краю и прыгали – помните, зачем?

– Нет.

– Вас едва остановили. Вы травмировали себя, и сильно. Разбили колени. Как Ваша спина?

– Нормально.

– У Вас сильный ушиб. Но это не смертельно. Вы говорили разные вещи. Можем о них поговорить?

Что ответить? Я хочу сказать «Нет». Но он все равно спросит. Хочется плакать

Нет! Слюнтяй! Урод! Соска! Ударься об стол! Убей этого армяшку!

– Да.

– Хорошо, тогда давайте по порядку. Кто Вас заставил пойти на крышу?


Большую часть времени я лежу. Периодически приходят какие-то люди в халатах. Смотрят на мои зрачки. Ставят капельницы. А я больше не хочу даже двигаться. Усталость разливается по моему телу постоянно. Я пытаюсь понять, как выглядит комната, в которой я лежу и есть ли здесь еще кто-то, но ничего не выходит.

Слышу голос Таначадо.

– Ты все сделал верно.

Но я не уверен, что он говорит правду. Судя по показаниям свидетелей, с которыми меня ознакомил доктор, я никуда не взлетал. Меня видели стоящим на краю крыши и почти готовым спрыгнуть. Полицию вызвали сразу, но все происходили быстро, и меня повязали ЧОПовцы. Менты сильно интересовались, откуда у меня оружие. Доктор пытался разузнать это для них, но я не стал сдавать дядю Васю. Он хороший мужик и не заслужил проблем. А я заслужил. Но я не уверен, чем.

Когда меня спросили, не принимал ли я в последнее время наркотиков, я не стал изобретать велосипед и врать, как обычно делают все, кому задают такие вопросы. По моему описанию таблетки, которую я принял тогда на тусовке, ее опознали, как новый синтетик, из-за приема которого в последнем месяце только по городу покончили жизнь самоубийством тем или иным образом – но чаще прыжком из окна или с крыши, – не меньше полутора сотен человек. Повреждения, которые вызывает это колесо, как выяснилось, относятся к разряду необратимых, и шансов у меня было не так много. Говорят, мне повезло остаться в живых. Но чем я заслужил выигрыш и в этой лотерее, я даже не знаю. Угон автобуса мне тоже, кстати, не забыли, но теперь он скорее относится не к делу об административном правонарушении, а к истории болезни. И еще – я сломал ограждение и разбил свою «ауди». Так, заодно.

Меня спрашивают, кого из близких можно вызвать, чтобы они помогли в моем правильном оформлении и принятии решений по дальнейшей терапии. Что за чушь? Я не понимаю, зачем это нужно, но нацарапываю дешевой шариковой ручкой имена людей, которые меня знают. Пары-тройки человек.

Только бы на работе никто не узнал.


День десятый


Я сижу в одиночной палате на кровати. В одиночной крепко закрытой палате.

Меня одолевают сомнения. Но они только подтверждают основную версию.

Таначадо иногда появляется в углу палаты, но не подходит ближе. Он становится все более нереальным на вид, прозрачным. Как «собачки». Он растворяется. И постоянно молчит. Вчера мне казалось, что он обещал устроить мое освобождение. Но сегодня все так же, как и было. И я не уверен – кому верить на слово. Врачам, которые меня – коммерческого директора крупной национальной компании, – причисляют к простым шизикам или Таначадо, который за последнюю неделю, как минимум, дважды спасал мою шкуру.

Что ты несешь? Кто тебя спасал? От кого?

Ха-ха. Действительно. Забавная штука выходит.

Я не знаю, верить ли Таначадо в таком размытом состоянии. А в чем разница? Почему я не должен верить своим глазам и ушам?

Вот-вот – почему? Почему им надо верить?

Пожалуй, наилучшим ответом на это будет мой предварительный диагноз, озвученный мне вчера заботливым безымянным доктором.

Галлюцинаторно–параноидный синдром с обильным галлюцинозом и первичными признаками параноидной шизофрении на почве отравления наркотическими веществами.

Вроде, ничего не перепутал.


Ко мне пришел еще кто-то, кого я не знаю. Кто-то, на кого мне плевать и кому я с удовольствием сейчас ударил бы в лицо – благо, сил у меня несколько поднакопилось, и я чувстую себя увереннее, чем в первый день в лечебнице.

Представляется Кириллом Мухиным. Хотя, я бы сказал, что он больше похож на Ахмада Кадырова в молодости.

– Вы знали Михаила Чиркова?

– Возможно. А в чем дело? Он искал меня? Можно с ним поговорить?

– Вы ведь были дружны, насколько нам известно, так?

– Даже не знаю. Я не мог до него дозвониться всю неделю. Он меня малость подвел недавно, – пытаюсь усмехнуться, но не выходит. – Но я хотел бы, чтоб он приехал. Если можно.

– Ваш друг погиб в конце прошлой недели.

Я не совсем уверен, что услышал именно это, и хочу переспросить, но рот словно свело.

Мухин раскладывает передо мной на столе фотографии, на которых изображен труп, лежащий на асфальте в огромной луже из крови и мозгов. Лицо, как ни странно, не повреждено. Это лицо Михи. Улыбающееся. И от этого вызывающее еще больший ужас и оцепенение.

– Мы выяснили, что Вы с ним были связаны по соцсетям и показаниям общих знакомых. В частности, нам помог господин Колесов, знаете такого?

Ощупываю фотографию, словно она может ожить, и я могу что-то исправить. Сделать искусственное дыхание что ли? Мне кажется, я шевелю губами, но голоса нет. И я просто киваю зачем-то, хотя не знаю, в чем суть вопроса и как на него правильно реагировать.

– Он рассказал нам, что видел, как вы с приятелем выходили из «вип-зоны» того ночного клуба, и выглядели и вели себя вы оба странно. Но тогда он не придал этому значения – мало ли кто как отдыхает. А зря, – Мухин тяжело вздыхает. – Возможно, мы могли бы спасти Чиркова. Он спрыгнул с двадцать пятого этажа дома, стоящего прямо напротив Вашего, кстати.

– Как он там вообще оказался? – стараясь унять растущую дрожь в коленях, спрашиваю я.

– Вы даже не знали, что Ваш друг там жил? Это была его квартира.

– Да Вы бредите! – возмущенно восклицаю я. – Это…

Тут я зависаю, и мой взгляд теряется где-то в полупустом, омерзительно пористом от множественных пустот прошлом.

Фигура в окне…

– Это факт, – вздыхает Кирилл Мухин.

…живу на двадцать пятом этаже в приличном доме…

…я тоже, кстати …

…что недавно проезжала «скорая»…

Я так и не спросил его. Все логично. Даже слишком. Слишком просто, слишком тупо.

.…тень исчезает…

Мухин еще что-то рассказывает, но я уже не слушаю. Я вижу, как рассыпаются миллионы кубометров стекла, слышу, как звон, дребезг, грохот наполняют мир вокруг. Кто-то хватает меня за руку, кто-то за другую, но все это уже было где-то далеко, и остается только тихий, едва различимый сквозь мерзкую вату уплотненного окружающего воздуха звон. Звон моего собственного голоса.

А потом пропадает и он.


День одиннадцатый


Мать вызвонили. Она в слезах. Говорит, что это все моя работа виновата. Что я должен был присутствовать у тетки две недели назад. Зачем-то.

– Что там было? – спрашиваю я.

Она молчит. Потом говорит, что я ни в чем не виноват. Что все там будем. Что так уж вышло, и все равно ничего не изменить. Что мне нужно держаться, и что это не мои проблемы.

Мать берет меня за руку. Отпускает. Уходит.

Я все еще не понимаю ее.

Приходит Алина. Сидит пару минут. Что-то спрашивает. Уходит, послушав мой вялый голос и с омерзением посмотрев на меня. Поиски спонсора ее семейного счастья продолжаются. Она уже не верит в меня. Да и никогда не верила. Даже когда я с презрением смотрел на всех, кто был хоть на крохотную ступеньку ниже меня на социальной лестнице, как смотрит она на меня теперь. Даже тогда она была просто глянцевито выбритой ниже пояса избыточно приличной лживой сукой. Ничего особенного.

А кто в меня верит?

Я хочу позвать Таначадо, но знаю, что он не придет. Миха тоже не зайдет меня навестить.

Это точно.


По счастливой случайности, в один из дней прошедшей недели задержали Аслана. Того самого выродка, что дал мне счастливое «колесико». Меня попросили опознать его – исключительно для проформы, пока меня не признали невменяемым или что похлеще. Просто спросили – знаю ли я этого человека на фото. Мне было, что сказать, было много ненависти внутри, готовой выкипеть, но поверх всего этого великолепия плотным слоем цемента легло осознание того, что я сам был виноват в том, что взял эту наркоту и поехал головой. Проблема не в дилере. Никогда не в дилере. Проблема всегда в потребителе. Торговля существует только там, где есть готовый платить покупатель.

И я просто кивнул.


День двенадцатый


Днем меня еще раз опрашивают. Вечер проходит в одиночестве и тишине. Меня считают достаточно опасным и нестабильным, чтобы не допускать даже к другим пациентам Степанова-Скворцова. Но в голове немного прояснилось, и я начинаю восстанавливать события по порядку, начиная с того понедельника, когда я впервые встретил Таначадо.

Я, кажется, что-то вытворял в последние пару дней, из-за чего меня и продолжают изолировать. Кричал. Рвался в бой. Но все очень смутно. Почему-то некоторые участки моих воспоминаний о последних днях расплывчаты и туманны. Я не помню, что говорил и что делал тогда, но мне это кажется очень важным. Не в силах разобраться с этим, я снова возвращаюсь к содержимому прошедшей недели.

Почему-то вечером мне вспоминается обгоревшее до неузнаваемости лицо парня, которого выносили из Дома профсоюзов в Одессе тогда. Его показывали по «ящику» крупным планом, хотя и мельком. Несколько недель или месяцев назад. Я тогда искренне считал, что мной невозможно манипулировать, что этот мир насилия никак не связан со мной, что фильтр входящей информации у меня достаточно силен, и я-то уж точно не поддамся ни на чьи провокации. А внизу экрана бежали сухие, мало что значащие для меня цифры – преимущественно, с красными треугольниками.

Но оказалось, что есть силы превыше тех, что берегли меня.

И оказалось, что реальность у нас с этим парнем одна и та же. Полная красных треугольников.


День тринадцатый


Иду по коридору, ощущая, как иногда подкашиваются ноги. Но я выдерживаю напряжение и не падаю, хотя из-за таблеток меня часто тянет прилечь прямо на прохладный пол отделения.

Меня допустили к другим пациентам. Их лица мне ни о чем не говорят, и я не хочу иметь с ними дела. Мне в какой-то момент кажется, что за углом стоит Таначадо, и меня пробирает дрожь, тело покрывают мурашки, но оказывается, что это просто кривляющийся лысый дурачок из соседней палаты.

Вечер приходит незаметно. Я начинаю думать, как бы более грамотно объяснить мое отсутствие Сергею Борисовичу, и сразу после некоторого времени рассуждений меня поражает болезненная мысль, от которой хочется заплакать.

Больше нет той жизни. Работы. Статуса. Того мира.

Позже я смотрю телевизор. Здесь дают временами посмотреть новости, чтобы замылить и без того размытое препаратами внимание больных. Десять минут в коридоре. И только для тех, кто признан достаточно стабильным, чтобы не сорваться от какой-нибудь новости или не начать онанировать на Екатерину Андрееву при всех. А таких здесь меньшинство, и сейчас я в него вписался. Остальных запирают в палатах. В новостях говорят о том, что ущерб от санкций может значительно превысить ожидания. Говорят, что курс рубля снова начал падать и делает это уже который-то день торгов. Что поток беженцев с востока Украины в Ростовскую область беспрестанно растет и распространяется по стране. Что BRENT обрушивается много ниже отметки в пятьдесят вечнозеленых, а валюты растут, и этому не видно ни конца, ни края.

Я встаю и ухожу в палату. Медбрат пытается остановить меня, но я спокойно говорю, что просто устал и хочу спать, и меня закрывают вместе с моими параноидальными соседями – пучеглазым Вовкой по кличке «Лемур», зарывающимся в угол палаты по несколько раз на дню и постоянно трясущимся молчаливым бородачом дедом Димкой. Зачем мне эти новости? Новости того мира, где я жил, и которого больше нет.

Только сейчас, спустя трое суток после того, как я узнал, что Миха мертв, что и его больше нет, я осознаю кое-что принципиально важное, что объясняет мне всю суть не только происходивших недавно событий, но и всей моей жизни и всех моих сомнений.

Миха просто не смог взлететь. Он думал, что взлетит; думал, что он особенный, но упал, как и все прочие. Как я. Как «Лемур» Вовка. Как тот парень, который в числе почти сорока других сгорел заживо в Доме профсоюзов за чьи-то амбиции. Мы все – просто курицы. Наш полет невысок и полон бессмысленных рывков. Это даже не столько полет, сколько прыжки и отчаянное кудахтанье. Нам не достичь высот, в которые мы таращим остекленевшие глаза ночами после тусовок, после бешеных рабочих дней, после очередного штатного секса или после очередного мучительного дня в психушке – какая, в сущности, разница? Чем выше нам кажется наш полет – тем ближе он становится к падению со смертельной высоты.

У нас нет ни единого шанса повлиять на события вокруг, ни единого шанса сделать историю, потому что мы сами лишаем себя этих возможностей, становясь курицами на насестах той или иной стоимости и высоты, укрываясь за ширмами глупых предрассудков и наивных мечтаний о фальшивом высоком предназначении наших жизней, которые нас не устраивают. Предназначений, которые мы готовы придумывать бесконечно, лишь бы не жить в этой реальности и не мириться с ее правдой. Все наши планы – слишком хрупкие для реализации, и все, что у нас есть – это ежедневная надежда взлететь выше, чем остальные такие же курицы.

Хотя бы чуть-чуть.

Хотя бы на пару сантиметров выше.

Чтобы вечером дня сказать себе главные слова.

«Я не курица. Я просто уставший орел».


ЦЕННИК НА ЗАВТРА


Предисловие.


Гуманизм в современном понимании не должен быть приютом души для идиотов, слабовольных неудачников и предубежденных лентяев. Придерживаясь этой позиции, я всегда писал достаточно жестко и обращался к теме порочности человека непрестанно – и не проявлял попыток эту порочность, деструктивность оправдать. Мы живем в эпоху, когда все короткие пути уже пройдены, и тому самому человеку, жизнь и достоинство которого гуманизм опекает, как безусловные ценности, также приходится или искать более сложные пути саморазвития и самосознания, или уходить в пучину деградации. Сочувствовать слабому, инфантильному и изнеженному благополучием и избытком бесполезных опций жизни человеку – нонсенс для современности, в которой человек давно перегнул палку в сочувствии самому себе и болезненной, психотической форме гипертрофированной толерантности. Эпоха мягкого, нежного гуманизма давно прошла, причем прошла она, возможно, еще во времена формирования философии Маркиза де Сада, хотя тогда этого точно никто не заметил. Многих обошла мимо эпоха гуманизма Достоевского, оставив туманный след сочувствия всему и вся на пару с массовым неприятием грязного реализма и одной-двумя абстрактными catch phrase персонажей. И день сегодняшний не дает шанса на лирические отступления для тех, кто просто ищет защиты своего раздутого эго и требует отступлений от демонстрации роковых последствий человеческих ошибок в сторону розовых сказок и «деревьев в снегу».

«Ценник На Завтра» – прямое следствие вышеизложенных тезисов. Он не сдобрен сочувствием и не связан с причитаниями о несправедливости мира. Он может оставить Вас без ответов и даже не дать понять вопросов, а также может принести немало неприятных впечатлений. Так что подготовьтесь к тому, что вам придется погрузиться в правду, от которой Вы защищаете себя каждый раз, закрывая дверь квартиры на два, а то и три замка и покупая иной раз по дороге домой пару одноразовых индульгенций про запас. И если Вы сейчас сомневаетесь в своей правоте на счет решения – читать или не читать это, – это верный знак того, что прочесть этот роман Вам стоит. Тема, затронутая в нем, да еще и оформленная от первого лица, может показаться кому-то вульгарной, эпатажной, излишне болезненной для обывателя и полной кощунства. Вроде как это одна из тех тем, которые не следует затрагивать даже в крайних случаях. Своего рода огрызок аварийного запаса на случай авторского Апокалипсиса. Ведь глумиться над жертвами социального неравенства и обстоятельств – аморально и непростительно. Того же мнения, кстати, придерживаются в своем большинстве СМИ. Но уверяю Вас – главный антигерой романа – это не слабый человек и даже не глумящийся над ним человек сильный. Главный персонаж – некто безымянный, кто остается самым чистым, свежим и безгрешным от первого его слова до последнего. Тот, кого не помянут достойным его поступков осуждением ни в одной статье популярного издания. Вы можете встретить этого человека каждый день и в каждом уголке Вашего города и Вашего мира. Практически на каждом углу. И именно в его честь и в его позор написан этот роман.

Конечно же, все нижеописанное – чистейшей воды выдумка. Выдуманы все герои, все сцены, а тема и связующие звенья просто взяты с потолка. Просто игра воображения.

Если вам так будет легче – вы вольны даже поверить в это.


Если вам приснился ценник – то вам нужно

предпринять решительные шаги

в старом и привычном для вас деле.

Однако будьте очень осмотрительны –

вам ничего не стоит попасть впросак

и потерять крупную сумму денег.


Сонник.


Via ad infernum stratum deplorata.


В точке невозврата


Здесь удивительно тепло и уютно. Словно в убежище, спасающем меня от бушующего урагана, хотя за окном достаточно тепло. Меня наполняет неповторимое ощущение, что хотя бы на короткий срок я могу укрыться где-то и насладиться теплом места, которое могу попытаться назвать домом. Я нигде себя не чувствовал так комфортно, как здесь, вот уже…

Я даже не знаю, в течение какого времени. Счет ему я давно потерял, и уже точно не смогу сосчитать, как долго все это длилось. Да и может ли что-то значить срок, когда реальность бьет тебе прямо в морду настоящим моментом и объясняет на пальцах, что никакие затянувшиеся проблемы, веские причины и благие намерения не смогут тебя оправдать перед этим моментом? Каково, как считаете, встать перед фактом, что твой билет, на котором в строке «Откуда» прописано «Выгребная яма», а строке «Куда» – «Счастье без границ», никогда не будет отпечатан, а если и будет – то ты по нему не проедешь? Довольно грустно, наверное?

На самом деле, нет. Грусть, печаль, сожаление – всего лишь симптомы уныния. Можно отбросить все и двинуться вперед. Всегда. Я знаю это точно, потому что сейчас, готовясь написать кое-что важное и отдать его Вам, я перебираю в голове все те моменты, когда мог что-то исправить и приходу к занятному выводу. Какому?

Любопытно, наверное? Хотите знать подноготную, проверить свою правоту насчет меня заранее? Хотите сказать – «Я так и думал – или думала, – что все с тобой понятно. Ничего нового. Очередной неудачник».

Черта с два я так просто открою все карты. Построю из себя знатного литератора и задам хоть какую-то интригу. Ну, разок-то можно. Ведь я никогда не набирал так много текста, как хочу набрать сейчас, и это должно нести хоть какие-то бонусы мне лично. Да и нужно же чем-то подбить итоги для Вашего удовольствия. Если Вы останетесь со мной до конца. До конца текста, конечно. А на нем ничего не кончится. Ваша жизнь пойдет тем же чередом, я знаю. Так зачем вообще что-то писать? А будто кто-то из этих именитых писателей серьезно пишет ради перемен в людях. Смешно подумать об этом. Они просто хотят сделать так, чтобы Вы купили их очередной сборник бредятины. Но и у меня должна быть какая-то цель.

Мне придется это выяснить по ходу дела. Я расскажу о вещах, которые происходили со мной в последние годы – максимально плотно и коротко, как смогу. Расскажу о том, как потерял то, чего и не приобретал, как потерял шансы, как потерял надежды и прочее, что заставляет Вас вставать по утрам и идти по делам, многие из которых Вам неприятны. Нервничаю ли я сейчас? О да, чертовски. Видите, сколько предупредительного текста набрал? Но на этом хватит. Просто трудно с чего-то начать, да и вообще что-то описать, когда последним, что ты читал, был каталог проституток, да и то – года полтора назад. Но стоит начать рассказывать о том, что сделало меня таким, какой я есть – и будет не остановиться. Я попытаюсь вспомнить максимально много из последнего, наиболее богатого на события периода жизни и упорядочить это по хронологии настолько, насколько смогу. Надеюсь, все это напишется достаточно понятно и читаемо с первого раза, потому что времени у меня не так уж и много. Я буду рассказывать так, как если бы я прямо сейчас был там и тогда, когда происходит действие событий моей жизни, чтобы как можно меньше приврать и как можно больше вспомнить.

Прочтя все, что я наберу здесь и сейчас, кто-то может сказать, что я совершенно не любил жизнь, раз так быстро спасовал перед обстоятельствами. Что я слабый и уродливый человек, недостойный своего мнения. Я прямо вижу это. Но тут я должен дать вам понять очень важную вещь. Раз и до конца этого текста. Плевать я хотел на Ваше мнение. Мне совершенно неинтересно, что Вы подумаете обо мне лично, о моих поступках и о моем образе жизни во все ее периоды. И я ни в коем случае не стану скрывать то, что будет меня позорить и, кстати, поднимать ваше самомнение. Никаких купюр – я просто обязан говорить о вещах так, как они того достойны, потому что именно эта раздача по заслугам и будет главной целью своего рода исповеди, которую я уже начал. У меня нет цели и обязанностей лизать кому-то зад в отчаянных попытках хоть что-то исправить, и уж поверьте – сейчас я могу себе это позволить. Это вообще единственное, что я могу себе позволить – так что не стоит меня этого лишать. Поверьте, я видел ядреного, концентрированного дерьма гораздо больше, чем большинство из вас может представить в страшном сне. И неважно, сколько из него я создал сам. Оправданий себе я не ищу.

А если не верите – читайте на несколько строк выше. Так что либо просто отвалите сейчас, либо заткнитесь и послушайте, что я вам расскажу.


Убежище


Первое, что вспоминается мне из моего собственного убежища – это ванная. Я закрываю глаза – и в лицо плещет холодная вода, пробуждающая меня к жизни. Окатываю коротко стриженную голову той же ледяной водой и смотрю в зеркало.


Худое лицо с выступающими скулами и мутно-голубые глаза того парня в отражении на миг пугают меня. Потом я перевожу взгляд на стену под зеркалом, под которым когда-то висела стеклянная полочка, разбитая мной вдребезги. По узкой спросонья области моего зрения ползут трещины и шелушения на небрежно закрашенной синей краской стене. Слои полопавшейся и сколовшейся краски – синий, коричневый, зеленый – все внахлест. Целая история преобразований – гибельных и бесперспективных по своей сути. Смотрю вправо. Кафель, пронизанный трещинами. Сколы. Повреждения. Случайные сетки трещин. В этой ванной всегда было слишком много от той жизни, которой я жил. Почему слишком?

Потому что могло быть меньше, если бы это была не моя жизнь. Но ванная ей соответствовала идеально. А комната этой однокомнатной квартиры? Я возвращаюсь в нее и падаю обратно на диван. Синие потрепанные обои с блестками, которые перестали блестеть еще до моего приезда. Они просто заявляли о себе как-то иначе. Так мне всегда казалось.

Утро воскресного дня встречает меня далеко не яркими красками, и я сразу думаю о том, что завтра – понедельник. Я почти проснулся от ледяного шквала в лицо, но голова еще гудит. Член пока еще стоит спросонья, и я торопливо запускаю уснувший вместе со мной ноутбук, после чего нажимаю на пробел, включая последнее проигрываемое видео на «вконтакте» и самоотверженно онанирую минуты три на продолжающуюся сцену ласк брюнетки и блондинки с идеально выбритыми – за исключением головы, – телами. После этого, сходив в туалет, я завариваю быстрый завтрак. Не здоровую быструю овсянку, не надейтесь. «Доширак» с майонезом под бутылочку «хольстен». В выходной я имею полное право выпить прямо с утра. На то он и выходной.

Вообще, я вряд ли смог бы написать книгу о вкусной и здоровой пище. И о напитках для занятий спортом тоже. В будни мой вечерний напиток – пиво. Утренний – ядрено-крепкий кофе без сахара. Я питаюсь, преимущественно, жирной и нездоровой пищей, обожаю шаверму и двойные чизбургеры. Несмотря на столь неспортивный рацион, мой режим жизни отличается стабильностью, достойной живущего на базе футболиста. Двенадцать часов уходит на работу, по часу – чтобы добраться до работы и обратно, полчаса – чтобы встать с кровати и привести себя хотя бы в более-менее приличный вид. Все это – в рамках вполне определенных часов. Я работаю немало, стараясь, помимо развоза товара по сетевым магазинам, перехватывать халтурки по триста-пятьсот рублей. И все равно, конечного выхлопа хватает только на аренду квартиры в захолустье, простейшие потребности в еде и иногда – съем проституток и покупку каких-то приятных мелочей, которые теряются и ломаются за месяц. Исключение составляет разве что ноутбук, приобретенный в кредит, который, впрочем, давно погашен. Даже не помню, что последнее я купил и выкинул через месяц, но полезного в этом было мало. Ах да – и отдельной статьей расходов идет алкоголь. Потому что трезвым так жить – скоро свихнешься.

Почему я так легкомысленно отношусь к доходам? Да потому, что записывать на листочке значения из чеков, чтобы пост-фактум понимать, что тратить стал только больше, а вокруг все тот же бардак – не в моем вкусе. Возможно, я чего-то жду. Случая, который сведет меня с кем-то, кто поможет подняться. Предложения нелегальной работы, за которую я получу достаточно, чтобы свалить из этой жизни куда-то еще. Все мы чего-то ждем. И иногда дожидаемся, не так ли?


Пройдя проходную, я на секунду замираю взглядом на пропуске. На нем кривым почерком охранника написано «Константин Веселов», и надо бы тут сказать спасибо моим родителям за то, что у меня довольно простые имя и фамилия, и только конченый кретин может сделать в них ошибку. У многих парней в моей конторе такие описки в фамилиях, что блевать тошно. А мне повезло.


Родители. Иногда я вспоминаю, как жил с ними, будучи еще мальцом. Вспоминаю, как дремал на большом советском диване, убаюканный тем, как нежно гладила мою еще маленькую, но уже бестолковую голову мать. Отец работал на ЛТЗ вплоть до его банкротства и смены руководства. Всю свою жизнь от рождения до переезда я жил с родственниками в пятиэтажке на Жуковского, и до некоторой поры наибольшей моей проблемой было отбиваться от нападок гопоты Тракторного. Но в один момент все начало меняться. Отец загнулся раньше времени от каких-то хронических воспалений, и мать некоторое время жила запоем вперемешку с неквалифицированным трудом. Потом, в одни прекрасный день, она посмотрела на меня, на помойку, в которую превратилась квартира, и что-то осознала. Остепенилась, убралась в квартире, но было уже поздно.

Сам я, тем временем, подрабатывал от случая к случаю, предоставленный сам себе, и после школы рискнул поступить на «Монтаж и техническую эксплуатацию промышленного оборудования» в ЛМСК, но, едва закончив первый год, понял, что выбор был сделан слишком опрометчиво, и последующие два года я не выдержу. Хотелось свободы. И совершенно не хотелось в армию. Формально водительские права я получил еще в школе, на УПК, а фактически забрал их в восемнадцать. И совершенных, отточенных талантов, кроме как водить машину, у меня так и не сформировалось.

Мысль о том, что надо рвать когти из родных пенатов, озарила меня после совершеннолетия. Переехать от матери, но остаться в Липецке было перспективой сомнительной, и я начал выбирать город для переезда. Для меня логичнее всего было бы рвануть в Новгород и укрепиться или кататься в Москву вахтами. Но мне, с одной стороны, не терпелось отвалить как можно дальше от родных мест и желательно – с максимальной выгодой, а с другой стороны – было боязно соваться сразу в столицу, будучи уклонистом. Не сказать, что Питер оказался этакой сказочной альтернативой, да и ментов здесь тоже всегда хватало, но закрепился я довольно быстро. Благо, жить в спартанских условиях и на птичьих правах в трехкомнатной квартире на Ленинском, в каждой комнате которой стояло по шесть раскладушек для рабочих-вахтовиков одной фирмы, оказалось для меня задачей нетрудной. Я договорился об этом проживании на крайне выгодных условиях и мог регулярно ночевать на матраце или раскладушке с относительным комфортом. Перемещение кратчайшим путем от точки к точке во избежание нежелательных контактов было отработано примерно за неделю. \

Знакомые из Липецка иногда писали мне – как дела, мол, добился ли чего, и я отвечал, что пока нахожусь в процессе, и получал в ответ вопросы в стиле «А на хрена ты отсюда валил? И так работы хоть отбавляй – народу полмиллиона, а заводов, строек и магазинов на весь миллион». Иногда мне даже хотелось что-то на это ответить, но я не знал, что именно написать, чтоб не обидеть собеседника. Или себя. Во всяком случае, я всегда мог утешить себя тем, что вонь от Новолипецкого до меня уже не дотянется. Время шло, вахта продлилась на год, потом переехала на съемную квартирку на Ветеранов, где незадолго до моего приезда скончался дед-алкоголик, растянулась на второй год, на третий…

А дальше я просто потерял счет времени. Мне начало казаться, что вот здесь я всегда и был, что все так и должно быть. Не потому, что я что-то заслужил или чего-то достиг, а просто по факту моего существования. Просто потому, что я пережил переходный период и выжил. Это могло даже казаться чем-то существенным поначалу. А потом перестало играть какую-либо роль.


Вечером, готовясь ко сну, я получаю довольно неожиданный звонок. Мой старый приятель из Липецка Андрей. Впрочем, «приятель» – громко сказано. Пару раз выпивали вместе, выезжали на шашлыки и один раз вместе делали забор на даче хорошего общего знакомого. Как он нашел мой питерский номер – вопрос для меня первостепенной важности. Но я его не задаю. Просто интересуюсь, как дела в Липецке, получаю монотонный ответ в стиле «нормально» и столь же монотонно описываю свою черно-белую жизнь.

– Вчера ехал по Тракторному мосту – там замес лютый был, – вроде как между делом сообщает мне Андрей.

– В мясо? – кровожадно интересуюсь и медленно доливаю пиво с донышка банки в стакан.

– Длинномер укатился кабиной в овраг, микроавтобус рядом, с помятой бочиной, и кто-то там еще попал под раздачу – я уже не разглядел.

Я представляю себе то место, о котором может идти речь, крепко зажмуриваюсь и старательно отгоняю нахлынувшие ассоциации и молчу.

– Але!

– Да, я тут. Там никто не пострадал?

– Да не, испугом отделались.

– Нормально.

– Кстати, Гаврила «Бородатый» откинул копыта. Еще зимой. Ты не слышал, наверное.

Слыша это имя, я снова крепко закрываю глаза и ясно себе представляю Гаврилу – единственного на моей памяти человека с этим редким именем. Худой, с большими голубыми глазами и постоянно с какими-то странными пятнами на коже – дерматитом или вроде того. Я никогда не спрашивал, хотя всегда хотел. Гаврила почти все детство провел в Германии. Учился там, знал три языка, кроме русского и матерного и имел прекрасные перспективы профессионального лингвиста. Объехал пол-Европы и вернулся домой. А потом – странное стечение обстоятельств. Попытка переехать в мегаполис, какие-то истории с телками и машинами, регулярное подпитие. В конце концов, он решил, что платить аренду за квартиру в Питере бесперспективно, и жизнь там не принесет ничего нового, и ему нужно вернуться домой, чтобы быть пьяным восемь дней в неделю и двадцати семь часов в сутки и работать за пятнадцать тысяч в местном театре монтажником декораций. Полные карманы саморезов вместо полных карманов денег. Я никогда не осуждал его, хотя были в моем окружении те, кто этого не чурался. Но и никогда не понимал. Если уж синячить каждый день – то в романтике, со шпилями, музеями и набережными. А не в Липецке. Не так ли?

– Как вышло-то?

– С перепоя пошел гулять. И выпал с тротуара прямо под автобус.

Вот именно так. Бесславно. Одним этим словом можно описать всю жизнь Гаврилы. Но я даже не могу этому удивиться. Мне немного стыдно за себя в этом смысле, но здесь больше вины самого «Бородатого».

– Ясно. Ладно, мне спать пора уже.

– А, ну давай. Ты там это…

И тут связь прерывается – якобы по техническим причинам. Я выключаю мобильник и откладываю подальше. К сожалению, ради периодических халтур мне приходится принимать вызовы с незнакомых номеров. И к еще большему сожалению, мне нельзя сегодня надраться и забыться, чтобы окончательно выбросить из головы все эти ожившие ассоциации с той жизнью, от которой я давно убежал. Слишком много воспоминаний, от которых нужно избавиться, за день. Слишком много чужой боли, без которой я вполне могу обойтись. Остается только допить пиво и лечь спать. Завтра жизнь продолжится. Как обычно.


– По ходу, это последний корпоратив, куда пригласили склад и водителей, – усмехается Гриша.

Гриша – мой коллега со склада. Комплектовщик. Я подвожу его до офиса-склада на корпоративной «газели», которую в течение рабочей недели иногда паркую около дома – на случай ранних – читай ночных, – выездов. Помимо всего прочего, мы обсуждаем недавний корпоратив нашей компании, превративший ресторан на Васильевском в сущий вертеп.

– Я думаю, нас теперь и до офиса допускать не будут – скорее, еще одного оператора на склад наймут.

– Единственное, чего я тогда так и не понял, – задумчиво продолжает Гриша, – так это зачем Кирилл насрал в урну вместо унитаза и лег рядом.

– А он, кстати, казался самым ходячим из всех, – замечаю я. – И самым сознательным.

– Он хотя бы не пытался потрогать за сиськи жену Корнеева.

Иногда я задумываюсь – не нужно ли мне более деликатное, интеллигентное окружение, с которым можно было бы духовно расти, и все такое. И каждый раз ответ оказывается отрицательным. Чем вежливее человек, тем большим лицемером он становится в моих глазах. Может, я в принципе дурного мнения о человеке, как таковом, или сужу по себе – черт его знает. Но жизнь слишком часто подтверждает мою правоту. Чистенькие, некурящие и якобы непьющие люди в белых рубашках и дорогих костюмах чаще оказываются тварями и подставщиками, чем курящие и выпивающие парни в футболках и джинсах на дешевых машинах. Просто статистика, никаких домыслов.


Цикл рабочих дней всегда был у меня крепко связан с метро. Как вы можете догадаться, собственной машиной я не обладал. Даже ржавой «десяткой» вроде той, что стояла у меня во дворе со спущенными шинами, дожидаясь заветного дня утилизации и зачтения в цену покупки хозяином новенькой «гранты». В экстренном случае и для подработок у меня всегда была возможность договориться о том, чтобы мне оставили ключи от «газели», и этого всегда хватало.


Неделя была избыточно напряженной. Одной из тех, пережив которые, удивляешься, что не загнулся. Вечером пятницы, получив зарплату и с облегчением сдав ключи в гараже, я выдвигаюсь пешком к метро. Путь занимает около получаса, если не торопится. Впрочем, если торопиться, будет примерно также, только больше риска попасть под машину в промзоне – например, на крутой дуге на Книпович. Здесь грязно и пахнет работой в любое время года и любой час дня и ночи. Скажем, в центре такого нет – там даже в самый разгар рабочей недели, когда в пробке на Дворцовом пытаешься доехать на внеочередной объект и проклинаешь тот час, когда решил, что круг через КАД – это слишком долго, ощущается веяние очередного близкого выходного, когда обязательства становятся бестелесными призраками прошлого. Возможно, поэтому я и завис именно в этом городе. Я пару раз выезжал в Москву, с командировочными доставками. Так вот, там даже в историческом центре, где должно создаваться ощущение одного сплошного музея и вечного выходного, нет такого ощущения, как в Питере. Здесь ты можешь отдохнуть душой и даже просто нажравшись дома, ощущаешь единение с историей и культурными ценностями.

По дороге я перехватываю в маленьком местном магазинчике бутылку пива, и на голодный желудок несколько глотков, кажется, готовы снести меня с ног. В метро я спускаюсь уже слегка подшафе, но внимание мое обострено до предела. В конце-концов, не каждый день едешь с наличкой, на которую жить еще месяц, в кармане. В вагоне я внимательно осматриваю всех, кроме стариков и беременных, на предмет угрозы, но не нахожу ничего такого и, заметив освободившееся место, втискиваюсь в него между толстой постаревшей хабалкой и воняющим плесенью и нафталином дедом с тростью. НаАлександра Невского в вагон вплывает толпа народа, и я опускаю, насколько возможно, на лицо капюшон своей тонкой спортивной куртки. Помимо прочего сброда, в вагон заваливается компания из двух молодых девиц и тщедушного парня в очках. Одна из пигалиц носит коротенькие нескладные шорты, и ее ноги украшены мелкими татуировками, которые я пытаюсь разглядеть сразу, как троица оккупирует половину сиденья. И она, и ее подружка с розовыми волосами, стоит их крошечным попкам коснуться сиденья, как по команде достают свои айфоны и начинают что-то там тыкать, не оставляя несколько опечаленному парню ничего, кроме как достать свой аналогичный аппарат и тоже уткнуться в него. Странно, что они их вообще прячут, а не держат приклеенными к голове, думаю я, достаю из внутреннего кармана свой кнопочный «самсунг» с крошечным экраном, проверяю, нет ли новых вызовов, и закидываю обратно.

На Нарвской в вагон заваливается нищий на коляске. Без обеих ног. Жалкое зрелище, но оно не вызывает у меня никаких эмоций. В детстве я, наверное, как и все дети, боялся все этих калек, прокаженных, убогих, а еще цыган, придавая им какое-то мистическое значение. Но с годами на них стало просто наплевать. Когда смотришь вокруг и понимаешь, как чаще всего люди сами просирают свою жизнь, жалость исчезает. Жалко брошенных на улицу хозяевами кошек и собак, жалко замерзающих во внезапно начавшиеся морозы голубей, жалко высиживающих в гнезде яйца под проливным дождем ворон. А людей не жалко.

На весь вагон подаяние выделяют всего двое или трое человек. Напоследок коляска останавливается около высокого массивного негра с толстыми пальцами. Он медленно, основательно подсчитывает мелочь, рассыпанную по массивной потной ладони, выбирает две подходящие монеты, вручает инвалиду и стоит дальше с видом выполнившего святую и сверхважную миссию. Поразительная щедрость. Гениальная полумера. Люди обычно не мнят себя охотниками, покупая курицу целиком в супермаркете, но почему-то считают себя благотворителями на уровне Уоррена Баффета, выдавая две-три монеты подаяния. Усмехаюсь, отпиваю пива, кладу пузырь снова за пазуху и еду дальше.

Мои соседи по вагону поменялись. Непомерных габаритов и грубых, как мат грузчика, черт лица девица в рваных джинсах, расползающихся на жирных ногах, играет во что-то на бюджетном же планшете вместе с болезненного и бюджетного вида парнем. Со всеми этими людьми что-то не так. Но я им об этом точно не скажу. То ли потому, что мне плевать на них, то ли из-за желания им навредить бездействием. Может, кто-то когда-то подойдет ко мне и объяснит, что не так со мной?

И чтобы приблизить этот момент, я достаю пиво и теперь пью его без опаски. Добро пожаловать в Кировский район.


Мой подъезд оккупировали коллекторы. Уже неделю как. На двери одной из квартир четвертого этажа красуется надпись черным маркером «ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ВОР», а ниже висят обрывки наклеенных друг на друга уведомлений о наличии задолженности банку. Каждый этаж – отдельная цирковая арена со своими номерами. Хожу пешком который день на шестой этаж, потому что новый лифт регулярно заставляют застревать – видимо, те же недоумки, что бьют в нем стекла и расписывают стены фразами типа «Все пропьем, но панк не опозорим». Это мой дом. И в этой атмосфере бесчинства маркеров и самоуправства коллекторов мне предстоит жить еще не один год, как мне кажется. По крайней мере, если я не найду более достойную работу и не возьму ипотеку, чтобы потом, потеряв возможность выплачивать не меньше тридцати тысяч в месяц, также попасть под удар приставов, коллекторов или еще кого-нибудь из этой свиты капитализма. Интересная перспектива, не так ли? Но если в этой стране ты не родился богатым, то шансы на такое развитие событий у тебя крайне велики.

Во мне еще несколько бутылок крепкого пива, и этого на сегодня достаточно. Выпустив часть выпитого в унитаз и игнорируя душ, я падаю в кровать, отправляясь в глубокий сон этой ночью очередного дня, до боли похожего на все предыдущие. Впереди увлекательные выходные.


В очередную пятницу стоит великолепная погода, и это провоцирует меня на неторопливую прогулку с бутылочкой светлого пива в сторону Александра Невского, где обстановка куда как живописнее, нежели у Пролетарской или на Книпович. Уже подходя к метро и торопясь к урне, чтобы не попасться местным блюстителям порядка за распитием в общественном месте, я обращаю внимание на знакомое лицо и столбенею, осознав, чье оно. Липецк добрался-таки до меня, понимаю я, когда знакомое лицо болтающего по мобильнику около метро парня поворачивается ко мне, и наши с ним взгляды пересекаются. Я спешно выкидываю бутылку и замираю в нерешительности. Бежать навстречу с распростертыми объятьями я не намерен, но и просто убежать в метро не получится.

– Костя?! – торопливо закончив болтовню по мобильнику, вопит мой старый знакомый.

Кирилл Демин – ходячее блеклое пятно. С юношескими грешками, но не более того. Мы были знакомы, по большей части, через одну девицу, отец которой тоже работал на ЛТЗ и с которой я вроде как пытался что-то мутить, хотя и безуспешно. Знакомство с Кириллом – как вы понимаете, не из тех, которыми хвалятся в приличной компании. Хотел бы я знать, что он тут вообще делает, с учетом его способностей к выживанию.

В ходе короткой переброски приветствиями, я узнаю, что Кирилл у нас теперь – семинарист Духовной академии при Александро-Невской лавре. Выглядит он, между тем, бодрым и подтянутым, как успешный менеджер по продажам, а не жирным и бородатым, как поп. Что-то здесь нечисто.

– Пойдем в бар – посидим, поболтаем. Угощаю, – панибратски положив мне мягкую, женственную руку на плечо, предлагает представитель духовенства.

А кто я такой, чтобы спорить с церковью?

В пабе мы берем по стакану пива и начинаем непринужденную, как может показаться со стороны, беседу, в ходе которой я стараюсь давать минимум информации о том, как живу я, и узнать побольше о том, чем занимается будущий святой отец Кирилл.

– Так и что вы там делаете, в семинарии? – уклончиво ответив на целый ряд вопросов, интересуюсь я.

– Вот все именно с этого и начинают спрашивать, а не с того, как жизнь, – смеется Кирилл. – А вообще – учимся, как в обычном институте. Философия, герменевтика, латынь, все такое. Ну, и физкультура, конечно.

– Ну, видно, что ты бодрячком, – стараясь поддерживать прямо скрученную сколиозом и сиденьем «газели» спину замечаю я. – Живешь в общаге?

– Конечно. Халява, плиз.

– Но ты вот гуляешь «по-гражданке», смотрю, без рясы и всего такого.

– Ну, само собой. Вообще, униформу носят только на занятиях, и то не на всех.

– А комендантский час?

– А я свалил с ужина. Потом у нас идет свободное время – тут вообще никаких вопросов. Ну, а на вечернюю молитву я договорился с преподом.

– Типа заболел?

– Ну, да. На пятнадцать минут можно и заболеть, – довольно улыбается во все зубы, вкупе с усами а-ля «подросток-дурачок» это создает видимость прогрессирующего дебилизма.

– А дальше куда?

– Ну, у меня через час встреча с людьми. Погуляем, выпьем. А утром уже буду в семинарии.

– С перегаром? – звонко щелкаю ногтем по тонкому стелу стакана.

Кирилл улыбается снова, отпивает пива и высокопарно вскидывает руку.

– На все воля божья.

Закончив первый полулитровый стакан, я замечаю, что Кирилл тоже на подходе, хотя пьет он, как я догадываюсь, поменьше моего. На втором стакане мы уже обсуждаем жизнь в большом городе и события, происходящие у знакомых, и здесь снова восемьдесят процентов информации исходит от Кирилла. Его болтовню подчас трудно остановить, но это позволяет мне узнать, что наша общая знакомая уже залетела и планирует выйти замуж, и я ощущаю прилив какого-то особого злорадства, словно я нахожусь в лучшем положении, чем и она, и ее жених, и Кирилл, вместе взятые. По настойчивой просьбе Кирилла я рассказываю о своей работе и своих достижениях, немного приукрашивая и используя общие формулировки.

– У меня двоюродный брат здесь живет. Уже давно. Вот присел недавно на три года, – расстроено замечает Кирилл.

– И за что же?

– Его машину пытались эвакуировать. Довольно дорогую, по нынешним меркам. Ну, он и полез в нее, пока тащили на эвакуатор.

– Сейчас так модно, – пожимаю плечами. – Это русская ментальность – насрать себе в карман, а потом удивляться – что это у меня тут такое теплое и вонючее?

– Есть такое. Эвакуаторщик спросил его – мол, уехать, что ли, собрался, стал объяснять, что назад дороги нет.

– Развод, – машу рукой, но Кирилл меня игнорирует.

– А этот придурок открыл дверь, достал из машины биту и размозжил голову ни в чем не повинному эвакуаторщику.

– Не повинному? А знаешь, сколько горя они людям приносят этим своим заработком? – возмущаюсь я. – За сраные полторы тысячи или сколько там им платят за эвакуацию, целые дни людям из жизни вычеркиавют.

– Но он просто исполнитель, – качает головой Кирилл. – В общем, мент, который должен был фотографировать и составлять протокол, подошел как раз к этой сцене. И все. Суд, срок.

– И что нужно было сделать мужику? Его выбесили, спровоцировали.

– Договориться. Попросить штраф и остановить эвакуацию. Всего-то. Но он решил, что сэкономит, убив эвакуаторщика, и уедет. Тупая жадность, до безумия.

– Мы все тут до него доведены, – отвлекаюсь взглядом на симпатичную девочку в коротком красном платье, выясняющую что-то с высоким жлобом у входа в паб.

– Вот потому я и пошел в сторону чистой духовности, – я буквально слышу, как тычет в меня пальцем Кирилл, призывая обернуться к нему. – «Одного он не будет любить, а другого будет; одному будет предан, а другим будет пренебрегать. Вы не можете служить и Богу, и деньгам»

– Ты сам-то веришь в эти сказки? – усмехаюсь.

– Безусловно, – несколько смущенно вытирает пену с левого уса Кирилл.

– Ну, хорошо, – деловито покашливаю и отставляю в сторону стакан. – А почему твой бог раздает-то всем так несправедливо? Вот – депутатам, патриарху твоему, мажорам – все блага жизни, они уже не знают, куда девать. И что они, при этом, все делают? Ни хера. Просто присосались к нефтяным доходам и подачкам текущих оттуда же бюджетов с разных сторон. Но вот я за себя не говорю – я-то раздолбай еще тот – прости господи, со святым отцом ругаюсь, – отпиваю немного пива, чтоб смочить пересохшее горло. – Но вот есть у меня знакомый – пашет семь дней в неделю, дома бывает, в основном, по ночам. Жену и дочь почти не видит. Ну, и че? Не может даже сраный холодильник взамен советского купить. В «ВИСе» своем, чтобы тот не развалился, и на нем можно было подрабатывать, свободными часами дыры латает. Отпуска уже лет десять не видел. Вот трудолюбия – хоть отбавляй, но как-то не идет. А почему?

– Ну, на бога надейся…

– Ага-ага. Слышал я это фуфло. А сам, значит, не плошай. Так на хера тогда мне твой бог? В чем смысл, если все равно самому надо разбираться? Да я лучше пивка глотну лишний раз, чем пойду в церковь, раз уж пути его все равно хрен поймешь. Скажи – я не прав?

– Не совсем, – вздыхает семинарист, словно объясняя, чем отличается круг от квадрата ребенку-дауну, и, отпив немного своего вишневого пива, продолжает свои нравоучения. – Понимаешь, мир меняется, все становится сложнее, и мы вынуждены исповедовать современный подход к вере.

– Хм, – откидываюсь на спинку барного стула с видом заинтригованного зрителя.

– Не все так очевидно, и не все ведет к нашей явной выгоде. Иногда господь посылает нам испытания в несколько этапов, словно намекая на то, что мы сами слишком сильно усложняем простые вещи, будь то благодетель, грех или сомнение. Мы сомневаемся, творить ли благо, если за него не заплатят прямо сейчас, каяться ли за грех, если последствия неявные, разрешать ли сомнения, если жить в смятении проще, чем прийти к истине.

– А истина всегда есть?

– Разумеется. И я это понял только недавно, – Кирилл явно вошел в раж и даже забыл про пиво – кроме того, что уже влил в себя. – Бог и есть истина. Именно он упрощает все и приводит нас к гармонии, к миру в себе. И твой друг, и все, кто терпит нужду и смиренно творит благо для близких – все получат свою награду, но в свое время. Мы называем это приметами, законами мира или законами подлости, но все приходит к своему логическому знаменателю. Каждому поступку – своя награда.

– Прикольно.

– И даже если ты зол на господа и его немилость, но в душе у тебя, – Кирилл делает паузу и выразительно тычет в меня длинным кривым пальцем, – добро, и ты не желаешь зла ближним, ты придешь к своей истине. Это и есть современный подход, который дружит церковь с гуманистами. Но для его внедрения нужно еще много работать. В этом и есть моя задача.

– Не знаю, как там современно церковь будет дружить с гуманистами – современно или нет, – но знаю, что она довольно современно делает бабки на человеческой тупизне. Так что извини, конечно, – осушаю в паузе свой бокал и осторожно ставлю на стол, – но на хер мне не нужны ваши учения и объяснения. Я как-нибудь сам.

– «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду», – снова тычет в меня своим уродливым пальцем Кирилл.

Его манера вещать, тренируя на мне навыки чтения проповедей, его усы и его постепенный переход в откровенную агрессию раздражают меня и провоцируют на применение физической силы, а этого мне сейчас совсем не нужно. По крайней мере, здесь и сейчас.

– Ладно. Мне пора. Как-нибудь созвонимся, – встаю со стула, разминаю шею и ухожу из паба, не обращая внимания на попытки Кирилла что-то мне втолковать напоследок.

Священник из него выйдет еще тот. А вот из меня послушник – вряд ли.


После разговора с Кириллом на душе у меня довольно мерзко, и от пива осталось теплое, приторное послевкусие. Довольно странно для пива за чужой счет, кстати. Я еду в метро, накинув на голову капюшон слишком теплой для сезона спортивной куртки и упираясь правой рукой в сиденье. Как ни крути, а я опьянел, пусть и слегка, а тошнотворные бредни Кирилла, превратившие нашу милую беседу в обмен плевками, только усугубили мое промежуточное состояние.

Я долго, вдумчиво смотрю вниз, а потом резко поднимаю голову – так, что, кажется, вся кровь оттекает от мозга, – и мне в глаза сразу бросается надпись «Места для пасскажиров с детьми и инвалидов». Я медленно читаю ее по слогам и усмехаюсь. Уж на инвалидные места я точно не сяду. Принцип. А есть ли какие-то принципы у этих, с бородами и в платьях? Те, кто могут любые действия – свои и окружающих, – трактовать как угодно, как трактуют свои тексты священных писаний, могут обладать хоть какими-то жизненными принципами? Сомневаюсь. Я тоже вряд ли буду образцом морали и нравственности, вот только я обладаю, по крайней мере, одним принципом – живи и не мешай жить другим. И я не впихиваю терпимость и всепрощение в голову окружающих, словно старшеклассник свой вонючий член в подружку-девственницу из шестого класса. И самому мне от осознания этого даже становится как-то легче на душе. Вот только еще немного выпить обязательно нужно. Иначе я так и не перейду из одного состояния в другое и буду вечно скитаться по долине смертной тени собственных сомнений и убоюсь зла.


Рядом с лифтом к стене прикреплен листок с отчаянной надписью шариковой ручкой «МУДАК ИЗ БАНКА АВАНГАРД – ПРЕКРАТИ ПИСАТЬ НА СТЕНАХ!» Люди устали от произвола, но всем плевать. Некоторые понимают только физическую силу, а другие – те, кто берут гору кредитов, с которыми не могут справиться, – не понимают вообще ничего.

На третьем этаже нараспашку открыта дверь. Когда я делаю шаг в сторону раздолбанного дверного проема, меня едва не сносит дикий ураган из концентрированной вони – и это несмотря на то, что я уже изрядно накачался по дороге домой. Я видел тех алкоголиков, что живут здесь, эпизодически. Странные, сумеречные существа: усатый дед с парализованным наполовину лицом; странная, медленно передвигающаяся по лестницам вверх-вниз женщина-зомби; лысый и совершенно беззубый мужик – самый веселый из этой компании. Был там кто-то еще. И было множество гостей, один из которых как-то случайно ломанул на шестой вместо третьего и был выброшен мной на лестничную клетку, а затем отправлен кубарем вниз по ступенькам – на нужный этаж. Как-то раз эту дверь вышибали вечером правоохранители, и с тех пор ее косяк частично выломан, а сверху торчат электрические и телевизионные провода с общей раздачи.

Мимо проходит моя соседка с седьмого. Рыжая ожиревшая тетка с гигантскими сиськами и двумя детьми на шее. Несет огромный пакет из «магнита», всем своим видом так и намекая, что ей нужно помочь.

– Слышали уже про этих? – без долгих приветствий кивает она в сторону открытой двери.

– Неа. А что такое?

– Сегодня последний из их пятерки из окна выбросился, – жирная дамочка вздыхает и облизывает губы. – Наконец-то.


Вечером я принимаю звонок от старого питерского знакомого Лехи. Леха – обладатель довольно странных склонностей, хотя сам по себе спокойный и доброжелательный, а еще сторонник вегетарианства и каких-то там индийских взглядов. На прошлой неделе его отмудохали охранники магазина за украденную банку тушенки, и он просил сто рублей, чтобы хоть что-то легально купить пожрать. Сейчас он звонит просто из любопытства к делам, хотя я даже на пьяную голову чувствую какой-то подвох. Интересуюсь, как, на самом деле, закончились его отношения с бывшей пассией, которую я знал и через которую мы когда-то познакомились. Он подробно рассказывает о конфликте с ее мамой, после которого он, как я уже узнал ранее, и оказался без крыши над головой и сначала отправился в тур автостопом в Крым, а потом – в пешее эротическое уже по возвращению домой без работы, крова, личных документов и шансов на выживание. Конечно, мама психанула, когда и без того нелюбимый ею хахаль дочки остался жить у них дома уже после логического завершения любовных отношений.

– Знаешь, все-таки, самый интересный момент – это первая близость с женщиной, – вздыхает Леха.

– Возможно.

– Да точно, брат, – надрывно кашляет пару секунд. – Я тебе говорю. Когда она совсем новенькая для тебя, приходя к ней домой и прикасаясь к ее телу, ты чувствуешь особое благоговение, понимаешь, что это не просто перетрах. А даже на второй раз – ничего. Уже все не так. И всегда это как-то заканчивается.

– Может, ты и прав. Я об этом не задумывался.

– Но любовь точно живет три года. Как у Бегбедера. Ха.

Как у кого? Ладно, мне не очень-то интересно.

– Думаешь?

– У нас даже срок давности по гайцовским штрафам – два года. А ты хочешь, чтоб любовь жила больше трех.

– Согласен.

К счастью, больше он меня не грузит своими бреднями, и мы расходимся на том, что все у нас будет зашибись.

По ходу разговора, мне пришла смска. Я открываю ее, не глядя на отправителя, и текст поначалу меня обескураживает.

«Привет. Не занят сегодня?»

Потом я, наконец, смотрю на номер и вспоминаю, чей он. Ее номер я намеренно удалил из справочника, чтобы не бередить душу. И сейчас мне просто плевать на нее. Ее зовут Вика. По-моему, это красивое имя, но в моем справочнике ему не место. И я удаляю сообщение, не ответив. Мне сейчас совершенно не хочется начинать новые три года.


Утром я выхожу из дома проветрить тяжелую голову пораньше и случайно падаю с грохотом, отступившись, после чего громко матерюсь на весь подъезд. Дверь на этаже открывается, и из нее выходит мой сосед – здоровенный перекаченный бык в полтора-два раза больше меня. Он видит меня, несвязно рычит что-то, но быстро ретируется. Странный жест с его стороны, но объяснимый, если вспомнить один занятный случай. Как-то раз я пришел со знакомым домой – мы квасили во дворе, а потом убегали пьяные от ментов и были вынуждены запереться в квартире в страхе, что нас примут. Наши радостные крики разбудили жену и ребенка этого урода. Он вышел, несколько раз настойчиво повторил, что он боксер – видимо, для усиления своих способностей, – а потом опрокинул меня, но я успел зацепиться за ногу этого чудища, и его рывок обернулся против него же. Мы завалились в угол лестничной клетки, разбудив несчастных соседей напротив ударом двух организмов – в основном, его стокилограммовой туши, – в их дверь. Но вопрос решился быстро – мой кореш таскал с собой перцовый баллончик, и его смелости хватило, чтобы сбрызнуть доброй половиной баллона выпятившуюся в него рожу боксера. Таких сопливых воплей, как от этого спортсмена – еще только что храброго дубинноголового живого тарана, – я не слышал даже от липецких малолетних алкоголичек, которым выдирали волосы их коллеги по цеху. Потом, уже когда я сам в квартире прокашлялся и прозрел, промыв глаза от случайного попадания перца, мы с моим партнером закинули почти пузырь «белочки» и рассудили так – чем больше шкаф и чем меньше на антресолях – тем больше девичьего визга от малейшего проигрыша. И еще – против лома приема все еще не изобрели, что бы ни говорили голливудские фильмы. Тогда же мне в голову закралась мысль, что неплохо бы иметь в кармане что-нибудь калибра «десять на тридцать два», но до реализации это так и не дошло.

Может, и зря.


Начало


В общем-то, я выпил совсем немного. Можно сказать – символически. Нет, ну серьезно – две стопки текилы за здоровье девушки одного коллеги – это для меня, с моим опытом возлияний, на один раз сходить пописать. Что я и делаю перед тем, как поехать домой из этого кафе. Сегодня я хочу припарковать машину у дома и завтра начать работать пораньше, чтоб вечером успеть сделать одну халтурку, благодаря которой, в ближайшие выходные я, наконец-то, в первый раз за все эти годы, смогу поехать спокойно отдохнуть на природе. Монотонная жизнь работяги, запиваемая пивом и водкой, рано или поздно надоедает, и вот вчера вечером меня посетила мысль о необходимости качественно отдохнуть и обдумать планы на будущее. В конце концов, у меня есть все возможности сменить род деятельности – например, пойти торговым или вроде того. В конце концов, на это тоже много ума не надо – банчить чей-нибудь товар, катаясь на корпоративной тачке.

С этими позитивными мыслями и ощущением тепла внутри я сажусь и неторопливо двигаюсь в сторону дома. Ехать мне немного – буквально двадцать минут, и дороги уже пусты. Главное – сторониться постов ДПС, что я и делаю, заехав на КАД и не вылезая из левой полосы.

На подъезде к Вантовому мне сзади начинает сигналить дальним светом какой-то придурок на «бмв», и я подумываю перестроиться, но справа маячит еще кто-то – вроде, «гранта» или «приора», – и я пока остаюсь в полосе. Если этому гонщику надо проехать, пусть перестроится, с него станется. «Лада» почти равняется со мной, но не доехав пару метров, сбрасывает скорость, а на ее месте в зеркале я вижу ту самую «бэху». С легкостью опередив меня, недоносок делает рывок влево, и перед моими глазами вспыхивают яркие стоп-сигналы. Ударив по тормозам и отклонившись вправо, я пролетаю мимо «бмв» и ощущаю, как страх и злоба заставляют вскипеть кровь. Тем временем, и «бэха», и проскользнувшая мимо меня «лада» улетают вдаль.

– Ну, сука!

Я трогаюсь с проворотом и начинаю разгонять старушку-«газель» на пределе ее возможностей. Груза в машине нет, поэтому раскачивается она довольно быстро. Мне нужно, по крайней мере, попытаться догнать недоноска и, желательно, проучить его, а лучше – тормознуть и выдать по морде. Примерно за пол-минуты я вытягиваю сто двадцать и уже вижу впереди неторопливо курсирующую «бэху» и плетущуюся за ней «ладу». Выжимая все, что только можно, на четвертой передаче, я дотягиваю до ста тридцати, но для того, чтобы догнать «бмв» этого явно недостаточно. К счастью, ее мудак-водитель явно не торопится, и у меня остаются шансы.

Как только я догоняю «ладу», сидящий в ней паренек испуганно смотрит на мою «газель» и решает притормозить и уйти в правый ряд. Я внимательно смотрю за его перестроением, не отпуская газ, и как только «лада» встает в правый ряд, возвращаюсь взглядом на свою собственную дорогу. И тут меня ошпаривает с ног до головы. «Бмв» притормаживает до моей скорости и резко перестраивается в мою полосу. Стиснув зубы и превозмогая желание вмазаться прямо в дорогую иномарку, я делаю рывок вправо, но в этот раз не сбрасываю скорость.

То ли я передержал руль, то ли скорость оказалась не соответствующей маневру. Не знаю точно. Но когда я пытаюсь выровнять машину, пролетевшую несколько полос вправо, ее уже заносит прямо в корпус той самой «лады», но хуже того – нас обоих догоняет еще одна машина, и шансы устроить коллективный замес крайне велики. Мгновенно забыв про «бэху», я делаю пол-оборота влево, чувствую крен, вижу уносящуюся вперед «ладу», а потом понимаю, что контроля уже нет. Понимаю, что куда-то лечу.

Потом – несколько глухих ударов, металлический визг, еще удар и темнота.


Глаза саднит. Стоит приподнять веки, как становится жутко больно. Боль расходится волнами по всему телу. Я пытаюсь подвигаться, снова закрыв глаза, и чувствую плечи, грудь, голову – они точно на месте. Это уже хорошо.

С момента, как я пытался выровнять машину, я не помню вообще ничего. Даже каких-то размытых воспоминаний, видений, вспышек – ничего нет. Совсем не как показывают в кино. Тем более странным кажется чувство покоя, лежачего состояния, чувство ухоженности. Меня принесли и положили дома? Сомневаюсь.

Обрывки странных мыслей и видений рваными фрагментами бинтов и всплесками крови прыгают передо мной, не давая осмотреться, но я сосредотачиваюсь, привстаю и вижу обшарпанную стену больничной палаты, спящего толстого соседа и странной формы одеяло передо мной. Я убираю одеяло рывком – меня не останавливает даже безумная боль в спине, которая, я знаю, от рывка только усилится.

И я ору. Да, я просто бездумно ору, глядя на то место, где еще недавно была моя правая нога. Прибегает медсестра в белом халате, с ней еще одна – в зеленом костюме, и они обе пытаются меня успокоить и уложить, но я сижу неподвижно, как залитый быстросохнущим бетоном, и просто ору, пока голос не садится окончательно. Потом я сиплю. К белой и зеленой прибегает еще бордовая сестра и делает мне какой-то укол. Я снова ухожу из этой реальности.


Мне нужно проснуться. Мне нужно встать. Мне нужно встать и пойти. Мне нужно проснуться.

И я решаю встать, чувствую, как меня укачивает, как слезятся глаза, как гудит в голове, как давит в виски, и я встаю – как обычно, на обе ноги, но вот тут что-то не так…

Я падаю. Мне нужно упасть. Нужно упасть, чтобы проснуться. Мне нужно проснуться.

Меня кто-то поднимает, я слышу недовольные голоса и ору «Нет, нет, я встану, я могу!» и еще громко матерюсь и пытаюсь кого-то ударить, но ничего не выходит, и я снова лежу, и мне снова делают укол. Все, хватит.

– Все, хватит, – говорю не я. – Завтра начнем потихоньку вставать. Пять дней осталось.


Через три дня после пробуждения меня начинают заставлять подниматься, садиться на кровати и массировать культю. Ощущения не из приятных, но меня уже подготовила к ним массажистка. Как видно, бесплатные услуги по моему полису ОМС не так широки, как мне хотелось бы. Впервые за несколько лет попав в больницу, я совершенно случайно вспомнил, что живу в России и не являюсь депутатом или миллионером, и поэтому мой дискомфорт мало кого волнует.

На четвертый день ко мне заходит следователь. Ребятам в форме очень уж нужны мои показания по этому ДТП. Я в общих чертах описываю ситуацию, и следователь обещает поискать свидетелей, еще раз посмотреть видео, но сразу предупреждает, что факт провокации будет трудно пришить к делу. Ведь я мог просто сбавить скорость и ехать по правилам, в правом свободном ряду. Я спрашиваю о подробностях того, как меня вообще достали из машины, и следователь говорит, что всех тонкостей он не знает, но точно видел запись о том, что ногу мне раздробило напрочь сломанными друг об друга металлическими частями машины и отбойника. Нога застряла, и ее едва вырвали из плена, но спасти не смогли – так это будет звучать для программы новостей.

Когда я проезжаю на инвалидном кресле в столовую мимо зеркала, я замечаю, что лицо, руки и шея у меня покрыты мелкими шрамами. На груди у меня значится более крупный шрам. И голова, кстати, тоже в буграх. Может, лучше было бы, если б именно голову мне прищемило отбойником?


Утром очередного дня – десятого или девятого, не уверен, – меня выписывают. По дороге домой я беру в ларьке бутылку «девятки» и жадно высасываю ее в троллейбусе, мчащем меня вглубь Ульянки. Мне выдали с собой в пакете рекомендации по соблюдению режима заживления культи. Какие-то буклеты с пособиями по массажу, по упражнениям и правильным движениям, по питанию. Я даже успеваю прочесть кое-что по дороге. Там написано, что мне нужно есть печень, куриную грудку, сыр и яблоки, пить гранатовый и виноградный соки и не пить крепкий кофе. Не стоит мне есть соленое, острое, перченое. Мне советуют делать общую гимнастику, дыхательные упражнения, чаще лежать на животе, массировать рубец и постукивать по нему ладонью, чтоб он становился тверже. Также мне нужно представлять, будто нога у меня на месте, и я сгибаю и разгибаю ее в колене – это во избежание атрофии мышц.

По приходу домой я скручиваю буклеты в трубочку и засовываю в полное мусорное ведро. Несмотря на жуткую вонь, я не нахожу в себе сил выкинуть мусор и открыть окна и дверь на балкон и просто валюсь на диван.

Добро пожаловать в новую жизнь, Костя. Хлеб-соль.


Первый день этой новой жизни оказывается полон событий и сюрпризов.

Беда, кстати, не приходит одна. То ли пока я валялся после ДТП, то ли в больнице кто-то из ярых доброжелателей тиснул из моей раскрашенной кровищей куртки кошелек с крупной суммой, предназначенной, в том числе, для оплаты квартиры. Теперь у меня осталась лишь заначка – не самая большая из возможных, – дома в сахарнице в архаичном серванте, который так и просился на помойку с первого дня, как я его увидел. Но меня просить было точно бесполезно. Я раскупорил заначку, оставив на счастье сто рублей, и на этом миссия серванта была выполнена.

Хозяйка моей квартиры приехала днем, чтобы выразить свои соболезнования моей трагедии. Она торопливо сообщила, что пока не будет давить на меня с оплатой, потому что мне нужно адаптироваться к новой жизни. Предложив прислать ко мне уборщицу, она столь же торопливо удалилась, едва скрывая омерзение от смешанной вони потом, грязным бельем и застарелым перегаром, заполнившей квартиру и не покидающей ее, несмотря на мои наивные попытки проветрить ее перед визитом.

После беседы с хозяйкой и нескольких часов пассивного отдыха меня начала мучить совесть за то, в каком состоянии находится мое жилье. Мусорный пакет я смог завязать и выкинуть с балкона. В безлюдный вечерний час это было оптимальным решением. Как мне показалось, вонять стало гораздо меньше. Несмотря на жуткую усталость, уже через полчаса после избавления от мусора, выкурив пару сигарет и разбросав пепел от них по полу, я решаюсь выйти из квартиры. Бог его знает, зачем мне это кажется нужным. Сейчас мне вообще трудно понять, со мной все это происходит или я просто не могу проснуться после аварии, лежу в коме и вижу вот этот кошмар. А что – вполне себе тянет на страшный сон. Еще вчера я был молодым раздолбаем, посасывающим пивко и болтающим за жизнь с семинаристом-агитатором из Липецка, а сегодня я жалкий одноногий инвалид.

Повидавшие виды деревянные костыли с расшатанными металлическими креплениями мне подарили. Точнее – дали в безвозмездную бессрочную аренду в надежде, что я их не пропью. С трудом открыв и удержав от закрывания тонкую металлическую дверь квартиры, я делаю несколько неловких шагов на костылях в сторону лифта. Дверь захлопывается за моей спиной, и закрывать ее на кнопочный замок я не стану. Воровать у меня практически нечего – за исключением, разве что, ноутбука, который надо бы подключить к сети. Я дохожу до лифта и прикидываю, как лучше нажать кнопку. Нажав ее левой рукой, я теряю контроль над левым костылем, и он с грохотом падает на пол, а я, рефлекторно опершись на целую ногу, приваливаюсь к стенке. Лифт приходит и открывается передо мной, но мой энтузиазм уже угас. Хитрым акробатическим трюком присев на одной ноге и держась дрожащей рукой за правый костыль, я подбираю вторую опору и возвращаюсь в квартиру. Как прекрасен мир вокруг, я лучше посмотрю в «яндекс-картинках».

Зайдя в квартиру, я раздеваюсь и иду в ванную. Просто принять душ. По ходу, от меня жутко разит пивным перегаром, и треснувшее стекло, в котором отражается моя небритая физиономия, только подтверждает это. Какое-то время я стою под душем на одной ноге, но надолго меня не хватает, и я падаю с грохотом, обрывая и без того натерпевшуюся страданий за годы существования шторку вместе с карнизом. Я со всего размаху ударяюсь плечом, но только лишь затем, чтобы амортизировать последующий удар головой. В результате этого эксперимента я понимаю, что мыться и бриться я теперь смогу только сидя.

Я сбриваю с лица весь скопившийся хлам, отмываюсь, насколько возможно, от больничной вони и вытираюсь насухо, а затем успешно, живой и почти здоровый выхожу из ванной, опираясь на один костыль. Я какое-то время лежу, потирая ушибленное плечо, и пытаюсь прийти в себя. Затем решаю перекусить, но кроме стухшей колбасы и прокисшего молока у меня ничего нет, и моим спасением оказывается завалявшийся в уголке буфета пакетик «роллтона». За этим скромным ужином и решаю пропустить рюмочку давно ожидавшего своего часа «Золотого Стандарта», а потом…


…а потом я безудержно, искрометно, феерически бухал без остановки на все, что было в пополненном из заначки кармане. Я не мог остановиться. Я не выходил на улицу, кроме как в магазин – да и эти перемещения давались мне, по объективным причинам, с трудом. Я никогда не поднимал глаза и одним прекрасным утром понял, что начал забывать, как выглядят другие люди, не похожие на мое уродливое обросшее щетиной отражение в зеркале. Кто-то из знакомых и ребят, с которыми я иногда параллельно работал, звонил мне. Одних я слал наиболее коротким маршрутом, другие – те, кто знали, где я живу, – приезжали ко мне и поапдали в западню моего непримиримого запоя. Но я перепивал всех. Все заканчивались раньше меня. Не знаю, как оно у меня выходило. С целью экономии, уже на вторую неделю я перешел на чистую водку – в основном, «зеленку», – и даже в таком режиме я был неотразим. Пил и блевал, блевал и пил. Не знаю, каким был литраж выпитого мной в переводе на спирт, но уже на третью неделю я понял, что значит «пить водку, как воду». Нет, это не просто фигура речи. Это абсолютно четкая вкусовая установка, к которой приходишь по прошествии некоторого времени уничтожения чистой водки. Когда я видел, что моя культя начинает немного кровоточить из-за неполного заживления и избытка алкоголя, я прикладывал к ней тряпочку, смоченную водкой, для дезинфекции. Один из моих собутыльников – вроде, это был Вася, – не выдержал этого целительного действа и наблевал прямо в пустой цветочный горшок хозяйки квартиры. Хорошо, что не на пол, подумал я тогда и хлопнул еще стопку за это дело.

Ко мне зашел как-то и Леха – со сломанными рукой и ногой. В грязном гипсе. У него был чертовски бледный вид, как у призрака. Он что-то рассказывал про духовность, про мантры и индусов, про Гоа и чакры, хвастался своим туром атостопом в Крым – уже второй раз подряд, хотя звучало это, как в первый. Потом он куда-то ушел. Больше я его, кстати, не встречал. Никогда.

На самом деле, у меня никогда не было настоящих друзей здесь, в Питере. В выходные я выпивал с приятелями, знакомыми, смотрел кино, спал. Кто-то скажет – фи, это же маргинальный и растительный образ жизни! – но я точно знаю, что большинство живет так же. Меняются только напитки, одежда, места, фильмы. Возможно, дополняются списки тем для разговоров. Хотя, беседы, которые мы проводили с приятелями о политике, искусстве, спорте, могли быть достаточно интеллектуальными. И уж точно не уступали сальным шуточкам каких-нибудь менеджеров по продаже автомобилей или сантехники, которые вряд ли читают больше моего или смотрят шоу на «Культуре». Но я ни с кем не контактировал достаточно близко, чтобы считать их друзьями. Ни с кем у меня не было устоявшихся связей, я никому не открывался и ни с кем особо не задушевничал. Я давно не заводил девушек и ходил с сексуальной голодухи к паре-тройке знакомых проверенных проституток, которые делали мне хорошие скидки и даже иногда давали после мимолетного секса выговориться бесплатно, зная мое печальное личное положение. Когда в прошлом году мне пришла весть о смерти матери, я окончательно понял, что остался абсолютно один, и это несмотря на то, что звонил я ей редко. Я знал, что дела у нее не лучше, но и не хуже, чем у меня. Но что я один, я не ощущал так остро до того, как, смотавшись на ее похороны и потратив на это половину зарплаты, я почти пропил вторую. И именно из-за отсутствия связей с кем-либо я попал во все то дерьмо, которое и привело меня к нынешнему состоянию. Полнейшая изоляция сознания только усугубилась запоем и инвалидностью. И кое-чем еще.


… мой запой прерывается. Почему? Да просто мне в голову стукнула шальная мысль о том, что я уже чертовски долго курсирую между бессознательностью, толчком и магазином. Мне стало любопытно, сколько времени прошло и поменялось ли что-то вокруг меня. Но, знаете, трудно понять, сколько именно времени потерял, когда у тебя нет ни календаря, ни телефона с установленной датой. Мобильник я, кстати сказать, утопил в унитазе, и сейчас он плывет – как я полагаю, либо в Девяткино, либо в Финляндию. Мне так кажется. Возможно, это мой вклад в международные отношения, чем черт не шутит. Ноутбук я случайно сломал пополам, а обе половинки за ненадобностью вышвырнул в окно. И теперь лучший способ узнать, который день и час – это включить телевизор. По крайней мере, на трех каналах точно сообщат, что к чему. В новостях, а то и просто в фоновой картинке с датой, временем и температурой за бортом. Но мне не очень везет, и я натыкаюсь только на архивный репортаж две тысячи седьмого года про какого-то политика или ученого – я с трудом понимаю, о чем идет речь. Но я примерно помню, какой была моя жизнь в том году. Размеренное, унылое существование в ожидании лучшей участи. И потом, в какой-то момент мне показалось, что вот оно – счастье, – жить в мегаполисе, гулять, где хочешь, проводить время, как заблагорассудится и всегда знать, что будет куда прийти и где переночевать. Так ли это мало? Для того, кто мог у себя дома иметь все то же самое и перспективу успешно оформить приличный социальный статус, и только потом уезжать на штурм мегаполиса? Трудно сказать. Во всяком случае, сейчас все планы нужно переосмыслить.

А у меня были какие-то планы?

Кстати, в ходе запоя мне звонил Гриша. Он как раз и сообщил мне одну из вещей, усугубивших мое состояние изоляции и добавивших ненависти к окружающим.

– Ты как?

– Херово.

– Заехать к тебе? Может, надо что?

– Нет.

– Точно?

– Че хошь? – мой язык заплетался, мне было совсем не до Гриши.

А он, тем временем, подробно рассказал, как развивались события, пока меня не было в сознании.

– Денег за машину с тебя, конечно, уже не спросят. Здесь и так все понимают, в какой ты заднице. Михалыч сказал, что все уладит. Но о работе пока речи нет. В общем, им нечего тебе предложить.

– А что ж Михалыч… – хочу задать едкий вопрос, но мне лень договаривать.

– Ну, ты не ссы, тебя не бросим. Ты звони, если…

– Брось. Все понятно. В жопу работу. До созвона.

Он пытался что-то договорить, но я просто положил трубку. Позже я ее спустил в сортир. А с большим удовольствием я бы спустил в сортир руководство моей компании. Чистеньких ублюдков в белых рубашках и дорогих костюмах.


Кстати, важно будет отметить – как я не сказал об этом раньше, ума не приложу, – что еще во время отдыха в клинике после ампутации я узнал о готовящемся для меня лишении прав. На суд после выписки я, конечно, не пошел. Права мне, соответственно, так и не вернули. Постоять, пообтекать и попытаться давить на жалость смысла не имело. Анализ крови на алкоголь, конечно, сделать успели, и вожделенные промилле в нем найти тоже. А вот придумать, как собрать мне ногу и выдержать, например, на аппарате Елизарова или как его там – не справились. Срок лишения для меня уже не играл роли, но мне звонили и рассказывали о том, когда и где будет суд. Хотя бы не забыли предупредить, и на том спасибо.

Я периодически включаю телевизор, и один раз удачно попадаю на программу новостей, в которой рассказывают про дрессировщика хищников, оставшегося при спасении какого-то парня на трассе без ног и вернувшегося в свое дело через депрессию и боль. Только я все не понимаю, какое отношение эти шоколадные истории имеют ко мне, оставшемуся без родных, близких и друзей в такой не шоколадной ситуации.

Мысли о родных и близких как-то невзначай напоминают мне про моего деда по отцовской линии. Я помню разговор с парализованным после инсульта дедом Пашей двенадцатилетнего пацана, еще не верящего толком в смерть, в страдания и обреченности. Пацана, для которого был открыт целый мир и который еще не знал ни о чем из того, что развернет его движение и дезориентирует окончательно.

– Да не, дедуль, ты че? Ты еще поправишься, – бормотал тот пацан.

– Не надо мне лечить всякую срань, которую впарила тебе твоя мамаша, – голос деда звучал удивительно ярко, отчетливо, и он совершенно не походил на голос умирающего человека. – Жизнь моя закончилась.

– Ты очень хор… – начал лепетать пацан; ондействительно верил в то, что хотел сказать.

– Думаешь, я буду тебе втирать про великое предназначение, про то, что я хочу оставить после себя? Хер там! – продолжал дед, не слушая пацана. – И они там тоже пусть не дожидаются, мать их! Мне насрать. Для всех вокруг я сделал все, что от меня зависело. Вот только для себя кое-что сделать не успел. Вообще ни хера для себя не успел сделать. И вот теперь я лежу, как дерьмо, подо мной дерьмо, да и надо мной, – дед поднял глаза вверх, очевидно намекая не на соседей сверху, – видимо, тоже – раз это что-то, что висит там надо мной, позволило мне валяться вот так после всего, что у меня в этой жизни было. Не просто сдохнуть, а именно валяться вот так и сожалеть обо всем. И выходит, Костя, что жизнь свою я просрал.

И вот теперь я лежу…

И вот теперь я стою на костылях.


Самое хреновое в употреблении спиртного – это не моральное разложение и не социальная деградация, как учат вас плакаты социальной рекламы и пособия по выходу из пожизненного запоя. Если ты – не конченый мудак и уже взяв на себя социальные обязательства – семью, детей, работу, – не отказываешься от них, то алкоголь никак на тебя не повлияет. Я, например, регулярно жрал литрами пиво, но это не мешало мне в нужное время быть, как стеклышко, работать водителем и даже подрабатывать иногда в свободное время. Другое дело – если ты чмо, урод и оправдываешь свое скотство по отношению к близким магическими чарами водки. Но во мне даже запой в несколько недель ни черта не поменял. Только немного деньжат ушло. И худшее – это не поражение печени спиртом. Худшее – это тот факт, что ты рано или поздно трезвеешь. Ты можешь пройти через феерическую «белку» на выходе из запоя, как через нее прошел я, можешь мучиться сутки или двое с «горящими трубами», но это тоже ничего не значит. Важно то, что ты когда-то окончательно протрезвеешь и поймешь, что ни хрена вокруг не поменялось. И в тебе тоже. Вообще ничего. И вся суть желания нажираться снова и снова – это спасение себя в иллюзии того, что ты можешь просто существовать, и заодно это гордиться собой. В трезвом мире ты должен чего-то добиваться, испытывать сомнения, угрызения совести, искать компромиссы. В пьяном – ты молодец, если просто живой, и тебе больше ничего не нужно для кайфа и безостановочного дрейфа по океану существования. Почему, при всем этом, алкоголь продается открыто, а другая наркота – под запретом, для меня лично загадка. Ведь той же травой, как и алкоголем, можно накрываться с головой от мира, как это делаю я, а можно просто баловаться раз в неделю для снятия стресса. Но слава яйцам, что хоть водку мне дают покупать без проблем. Даже паспорт не спрашивают – так печально я выгляжу.


Мои руки ослабли и дрожат так, что мне приходится держать полулитровый пузырь двумя руками, чтобы не пролить все его содержимое мимо стакана.

«Жизнь – открытая книга, которую каждый пишет для себя сам». Так заявляет с испещренной помехами картинки экрана холеный свинтус в очках, половину жизни проведший в учебе, а вторую половину – в своем заработанном учебой кабинете доктора по каким-то там наукам. Конечно, его жизнь – открытая книга. Только вот моя жизнь – это закрытая книга с заклеенными страницами. И я могу прочесть сейчас только ее краткое содержимое, но прикоснуться к тому, что внутри, к каким-то подробностям, чувствам, событиям – уже не могу. Я слишком далеко от всего этого. От того себя, каким я мог быть еще недавно. Мог быть, но не был, кстати сказать. А это значит, что пора влить еще стакан топлива – вот этот самый, с таким трудом налитый стакан. Иначе я точно сдохну, ребятки. Ваше здоровье.


Если кто-то, потерявший ногу, скажем вам, что ему нормально и комфортно живется с костылями, и не надо его поддерживать – знайте, что он врет из гордости. Первое время, даже будучи трезвым и прогулявшись больше трех метров с долбанными подпорками, хочется заплакать и рухнуть, и никуда больше не идти. Никогда. Хочется биться головой об пол, проклинать всех вокруг, хочется затолкать костыли в задницу самому герру Шлику, царство ему небесное. Вчера ты был здоровым мужиком, которому до врача – мешающий спать осколок копья. Сегодня ты ходишь на подпорках и боишься зацепиться за что-либо твердое культей. Вот и вся правда. О фантомных болях я уже и не говорю. Это ад чистейшей воды, который приходит и уходит по своей воле. Говорят, эти боли проходят у пятнадцати человек из ста, и пока что я в эту пятнашку не попадаю. Даже несмотря на регулярное употребление спиртного, я чувствую, как болит моя разрушенная защемлением между обрывками искореженного металла нога, как трутся друг об друга раздробленные частички костей, как рвутся с каждым новым движением рассеченные мышцы. И я иду гулять, не задумываясь больше об условностях пребывания пьяного чудовища в общественном месте. Я хочу добраться до Зоопарка и до Петропавловской крепости. Хочу прикоснуться к этому выходному покою исторического центра, хочу ощутить хоть что-то, кроме боли и давящего ощущения насильственного протрезвления.


Тихий звон в ушах понемногу угасает, стоит полностью открыть глаза. Я чувствую себя помятым и уставшим, хотя только проснулся. Задремав на асфальте, у стенки дома, соседнего с больницей, я провел несколько часов, но выспаться за это время не успел. Ночь прошла в пьяном бреду, и я не уверен, что получил то, за чем вышел из дома. Тем не менее, я немного трезвее, но это скорее минус, чем плюс моего положения. Благо, сеанс фантомных болей закрыт, и зрители разошлись. Размяв плечи, я приподнимаюсь, но удар тошноты пробивает оборону моего самоконтроля и усаживает обратно на асфальт. К счастью, костыли никто не стащил, и я подтягиваю их к себе, чтобы поставить поудобнее и встать с их помощью. Левая нога затекла и онемела, и сейчас мне как-то страшновато от ощущения, что и ее у меня отобрали. Я похлопываю по бедру, ощущая, как возвращается чувствительность, и тут замечаю, что к увешанной плакатами стене больничного здания, в которую встроена белая дверца с ручкой, подходит девица с каким-то свертком. Протерев глаза, я понимаю, что в свертке – ребенок.

Судя по всему, дверца в стене здания – не что иное, как беби-бокс. Я читал о таких в том году, и ходил слух, что их хотели запретить, но этот явно функционирует и по сей день. Дверца – на самом деле, открывающееся сверху вниз окно, но оно задернуто плотной пленкой, которая делает это окно непрозрачным снаружи. Внутри дежурит медсестра, которая, при желании, может видеть и девицу, и ребенка, а, быть может, и меня. Но на меня точно не обращает внимания.

Девица также думает, что меня тут нет. Она нервно оглядывается по сторонам и старается не смотреть на выглядывающее из свертка лицо младенца. На молодой мамаше – куртка с меховым воротником, у нее длинные ногти, каблуки ее туфель – не меньше восьми сантиметров. Она худая, высокая, но сутулится. У нее симпатичное лицо с широкими скулами. Нарочито небрежно закинув сверток с попискивающим ребенком в бокс, она шумно захлопывает окно-дверцу и какое-то время ждет. Пару минут бессмысленного поглазев на черную пленку перед собой, а затем переместив остекленевший взгляд на плакат рядом с дверцей, девица мгновенно краснеет и дергает ручку, но та не поддается, потому что беби-бокс уже закрыт изнутри. В последний момент она замечает меня, пару секунд ошарашено смотрит мне в лицо, потом нервно сглатывает и убегает, отбивая каблуками канонаду по тротуару.

За ее спиной – какая-то особая жизненная история, сотканная из банальностей и глупых допущений. Впереди у ребенка – какая-то особенная история жизни – той или иной продолжительности. Но мне на все это плевать. Более важным мне кажется то, что я только сейчас осознал, как это легко – стать невидимым, несущественным для окружающих. И как это жутко. И еще – я осознал, что неслабо замерз. И что утро уже в разгаре.

А еще – и это, кстати, самое главное, – что мне пора отлить. Иначе мочевой пузырь взорвется, как Фау-2 над Лондоном. Впрочем, боль, с которой я изливаю прогорклую мочу на стену желтой обшарпанной четырехэтажки, наверняка, близка к той, с которой он лопается. Но крови в моче нет, и это уже радует. Значит, почки я еще не отморозил. Конец лета выдался довольно холодным, и задремать вот так на улице было не самым достойным решением. Впрочем, как связаны я на данном этапе жизни и достоинство?

По улице, ведомые прохладным утренним ветром, летят фантики от шоколадок и упаковки от использованных презервативов. Видимо, кто-то всю ночь жрал шоколад и одновременно трахался. Интересное занятие на вечер. Уж всяк поинтереснее моей культурной программы. Кажется, сейчас, освежившись этим утренним холодком, я окончательно протрезвел, и мне хотелось бы видеть направление, куда мне следует идти, и мир выглядит открытым и доступным – даже для калеки. Но все это чушь. Мне просто нужно придумать, как выжить.

За всем этим уродством настоящего момента мне кажется наиболее любопытной одна мелочь. Теперь я могу смело ходить по улицам, не оглядываясь на полицию даже в периоды призыва. Даже без военника на руках я им больше не нужен.


Выход из зоны комфорта. Хазан


Все переломные дни начинаются, как обычно. Пробуждение, изнуряющая сухость, ноющая боль в висках и попытка понять, где ты находишься. Ни тебе фанфар, ни героической музыки, ни внимательных взглядов зрителей. Мы все просто пропадаем в какой-то момент, и никто не обращает внимания. Ни некрологов, ни статей об уходе со сцены. Мы интересны только самым родным и близким. А у меня таких нет. Поэтому, тот факт, что для меня настал переломный день, я встретил обычным пробуждением и ощущением потерянности. На самом деле, реальный перелом наступил несколько раньше. И еще тогда я мог попытаться что-то исправить.

Хозяйка звонила мне вчера и обещала приехать сегодня вечером. Она не может больше терпеть мое присутствие, мое безразличие и то, как я обращаюсь с квартирой. Вообще, намеки на это я получал несколько раз за последний месяц, но теперь ее терпение лопнуло. Никаких угроз, сцен истерики или чего-то в этом духе. Иногда родители задумываются о том, чтобы отправить свое обнаглевшее чадо подросткового возраста на улицу в поисках самостоятельности, которой оно так настойчиво требует. Но родители до последнего не решаются – просто потому, что где-то на подкорке в них живет любовь к плоду их любви или чего-то еще. Мне же уже нечем злоупотреблять. Лимит жалости исчерпан.

В квартире, несмотря на первоначальную убогость ремонта, я действительно натворил дел. Разбил зеркало в ванной, поломал там же кафель, ободрал в припадке пьяного бешенства совсем не блестящие обои с блестками рядом с диваном. Про оторванный на спор одним из моих гостей кусок линолеума метр на полтора я уже молчу. Поэтому я не спорю с хозяйкой. Она помогала мне все это время, пока шел мой глобальный запой. Пару раз даже приносила какой-то еды и робко напоминала о том, что мне надо будет рассчитаться хотя бы за квартплату, и что она может помочь с работой даже в моем состоянии. Она даже принесла мне какой-то черно-белый телефон с симкой, чтоб я был на связи – по этому номеру я и получил последний звонок от нее вчера. Я обещал ей, что все будет, как положено, и рассказывал, что у меня уже есть вариант подработки для инвалидов. На обещаниях моя инициатива заканчивалась. На самом деле, я даже себе обещал, что завтра я просплюсь, протрезвею, и все будет в порядке. Уж завтра-то точно. А сегодня у меня еще есть время, чтобы отдохнуть и набраться сил. И алкогольных калорий. Сегодня кончилось. И хозяйку моей ветхой квартиры со сколотой краской и лоджией с разбитыми стеклами я ни в чем не упрекаю. Она сделала все, что могла. А я – нет. И не буду делать. Я не знаю, почему. Просто сейчас мне мучительно тяжело даже думать о том, что я мог бы сделать.

Сегодня я очень кстати решил помыться. С утра лег в ванную и натирал себя с головы до ног. Даже побрился, кстати. Возможно, ощущение нового начала придаст мне сил, и я сразу же найду работу и вообще стану сильным человеком, про которого потом снимут фильм, как про того дрессировщика. У меня будут брать автографы, и я буду давать лекции, как Вуйчич. Буду рассказывать, как я переборол слабость. Заодно расскажу, как я из-за трясущихся с бодуна рук чуть не перерезал себе горло безопасной бритвой, когда брился впервые за три месяца.

Я открываю глаза и понимаю, что залежался на этом диване. Неплохо бы пообедать, но голода я не ощущаю, хотя в последний раз ел где-то вчера или позавчера. Встаю и оглядываюсь вокруг. Квартира стала удивительно похожа на меня самого. Больше прежнего. Теперь уже в ней не только моя жизнь и мои проблемы, но и я сам – разрушенный, сломленный, самозабвенный. Оставляю ключи в комнате и ухожу. Сегодня отличный день, чтобы прогуляться.


Можете назвать меня конченым идиотом – и, наверняка, уже назвали, начитавшись про мою жизнь выше, – но некоторые выводы я сделал уже тогда. Если ты – молодой парень, пусть даже калека без ноги, стоящий посреди улицы, совершенно потерянный, без денег и документов, обращаться за помощью к окружающим нет никакого смысла. Тебе никто ничем не поможет. Будь ты молоденькой девушкой, пусть даже со сломанной ножкой или вроде того, тебе наверняка помогут, обогреют, а может и возьмут к себе жить. Может, даже работу предложат – если согласишься, конечно. Тетку средних лет или бабушку тоже скорее пустят в зону своего сострадания. Будь ты дедом-пенсионером, оказавшимся на улице, тебе еще могут помочь – инвалиду особенно. Но если ты молодой парень, даже попавший в столь дерьмовую ситуацию, всем будет на тебя плевать. Все будут думать – какого хрена ты не работаешь из последних сил, ведь отсутствие ноги – не отсутствие головы. Я когда-то рассуждал также. И только оказавшись на своем собственном месте в этой ситуации, я понял свою неправоту. Наибольшее внимание, которое могут оказать люди в таком случае – это внимание ментов, которые могут забрать тебя в пьяном виде на пятнадцать суток, дав кров и даже пищу на этот срок. Но потеря пусть даже эфемерной свободы передвижения – это слишком даже для конченого неудачника.


Отличный осенний день. Солнечный и яркий, хотя и не очень теплый. Я наскреб мелочи на полторашку «охоты крепкой» и сижу на лавочке в Сосновке после длительной и сильно измотавшей меня прогулки. В моем кармане – голый ноль. Осознание всего этого уже не скрыть за легким опьянением от пива. Но цепляясь за жизнь и остатки самообладания, я просто глушу боль. Врач, подписывавший мою историю болезни, сказал, что фантомные боли, большей частью, живут в моей голове и со временем ослабнут и даже могут пройти – согласно той самой статистики, – но пока можно только принимать обезболивающее – не слабее кетанова или найса. Даже дал какой-то там рецепт. Но сейчас, даже подумывая приобрети обезболивающее, я не без удивления обнаруживаю, что в кармане у меня ни копейки, и все мое имущество – это потертые засаленные шмотки, оставленная по невнимательности у ларька по дороге в парк сумка с тряпьем, незаряженный мобильник-подарок за пятьсот рублей и эта самая полторашка «охоты». Еще есть сто рублей в сахарнице, но это скорее часть платы за аренду. Я вроде как стал бомжом, и мне не помешало бы найти способ вернуться в Липецк и вообще – отвалить от мегаполиса за сто первый километр, но зачем? Если здесь я не найду, что делать, то там-то уж точно буду прозябать на руках у знакомых и приятелей, которых в живых и в Липецке осталось трое или четверо человек. На каком из заводов нашей ОЭЗ понадобится одноногий дятел, который умеет только водить тачку и пить водку? Тачку, кстати, теперь я могу водить только на автомате, и то с трудом. Такой вот рост потребностей, ага.

На скамейку рядом со мной садится мужик, и я поправляю лежащие рядом костыли, чтоб ему не мешать. Взглянув на меня, он достает мобильник, что-то проверяет, а потом неторопливо вытягивает из кармана пачку сигарет. Достает сигарету себе и предлагает мне без особых прелюдий.

– Куришь?

Отказаться я считаю дурным тоном, хотя ни курить, ни пить, ни есть я уже не хочу. Выждав немного с пачкой в руке на случай, если я начну клянчить сигарет «на потом», мужик достает из кармана «вечную спичку», элегантно чиркает ей о коробок и дает прикурить мне, а затем и раскуривается сам. Я присматриваюсь к этому благодетелю и составляю его примерный портрет. Широкоплечий, с крупными, мужицкими руками, крупной гривой русых волос и тонким шрамом на правой щеке. Его лицо словно высечено из камня и полно напряжения, но когда он смотрит на меня, заметив мой изучающий взгляд, я замечаю, что его глаза – живые, контактные, гораздо моложе всего остального облика на вид. На нем кожаная куртка, тонкая белая кепка и синие джинсы. Ничего примечательного, обычный рядовой обыватель-работяга. Это располагает к нему, в отличие от тех парней в деловых костюмах, которые постоянно пытаются что-то продать тебе или продать тебя самого.

– Хазан, – протягивает мне руку мужик.

Я пожимаю плечами, чтобы создать видимость легкомыслия и протягиваю в ответ руку.

– Погонялово, если что, – торопливо добавляет мужик, намекая на наличие более близкого моему слуху имени, но его внешность и так соответствует признакам славянина, а не татарина или другого иммигранта. – А тебя как звать?

– Костя, – без заминки отвечаю я.

– Смотрю, ты давно тут сидишь. Проблемы?

Что мужику вполне приличного, хотя и простого вида нужно от одинокого калеки, сидящего на бомжовской скамейке в Сосновке? Впрочем, мне, одолеваемому болью и полнейшей дезориентацией в происходящем, уже настолько плевать на последствия – снять с меня все равно нечего, а насилия я точно не боюсь, – что я отвечаю без запинок, как есть

– Да, вот в историю влип, – показываю на обрубок ноги. – Попал в аварию, все бабки украли. Жить, по ходу, негде.

– И работы нет?

– Работу я просрал. В аварии. Как и права.

– Лишили?

– Ага.

– Вот суки, – затягивается с нескрываемой злобой и быстро выдыхает дым. – На сколько?

– Не знаю. А толку-то мне от прав?

– Это ты зря. Глядишь, вернут – будешь на автомате отжигать, – похлопывает меня по плечу, буквально вынуждая кисло улыбнуться в ответ.

Человек, заговоривший со мной сам, первым и без особых поводов – для меня явление настолько феноменальное, что я оказываюсь дезориентирован еще сильнее. Но вместо того, чтобы отдалиться от Хазана, я просто беспечно осматриваюсь вокруг, вроде как ни о чем не переживая.

– Ну, а ты сам-то откуда? Не местный, наверное?

– Не местный, – пытаюсь отрубить эту тему сразу, начиная чувствовать подвох.

– Ну, я сам из Мурманска, – словно прощупав мое недовольство, быстро вставляет Хазан. – Вот, кручусь кое-как здесь. Просто увидел, что явно у тебя какие-то проблемы, а я и сам в свое время как-то на улице ночевал. А это тебе не шоколадка – с бомжами за ночлег воевать. Точно тебе говорю.

– Не знаю, – вздыхаю, всерьез задумавшись о словах Хазана. – Может, попробую домой вернуться.

– Ну, это тоже дело. Может, все заново начнешь, а?

– Ну, да, – мысли о том, что может быть в такой перспективе, едва не заставляют меня заплакать.

В этот момент я понимаю, что задушевный тон Хазана заставил меня ощутить всю соль ситуации, задуматься о происходящем по-настоящему и почти мгновенно разложить по полочкам все события за последние несколько месяцев. И само хреновое то, что я понимаю – найдись у меня рядом кто-то, кто поддержал бы меня тогда, после выписки и начни я жить по-новому, а не существовать в алкогольном бреду – и, быть может, все было бы гораздо лучше. Но правда в том, что у меня никого нет. И в том, что этот незнакомый мне мужик, с которым мы просто курим на лавочке в парке, оказывается мне ближе всех тех людей, что я знал на всем жизненном пути, потому что он – здесь и сейчас рядом, а те люди, в большинстве своем, даже не знают, что со мной произошло.

– Но я так тебе скажу, – продолжает Хазан. – В свое время я тоже задумывался о том, чтобы вернуться. Но что меня там ждало – я хрен его знал. То есть, перестрадать, пережрать столько говна ради того, чтобы отступить – вот это было страшно. Страшнее очередной ночи на теплотрассе. Вернуться домой оборванцем – вот чего я не хотел. Нет, ну ты прикинь – смотреть в глаза тем, кто тебя знал, и говорить – извините, ребята, я обосрался.

– Ага.

– Так что я решил не сдаваться. И ты не сдавайся, Костян. Будет и на нашей улицы праздник – с бабами, водкой и банькой!

Снова похлопывает меня по плечу – на этот раз, сильнее и увереннее. Тем временем, сигарета сама дотлевает у меня в руке, и я обжигаюсь и отшвыриваю хабарик прямо на асфальт. Скриплю зубами и протираю глаза, в которых начали копиться слезы. Хазан невозмутимо достает пачку и предлагает мне взять, сколько нужно. Я беру еще сигарету, только сейчас замечая, что это «парламент», и разговор продолжается.

– Ладно, это все лирика, – машет рукой Хазан и, докурив, выкидывает окурок в урну. – Вообще, я тебе могу работу предложить. На полном серьезе.

– Че за работа? – стараюсь своим тоном не показывать живой интерес.

– Ну, скажем так, творческая, – качает головой Хазан и поворачивается ко мне, опираясь на спинку скамьи. – Ты смотри, сейчас – по моему личному опыту, – у тебя самый важный момент в жизни. Ты должен понять – либо на дно и в говно и домой, либо карабкаться и выживать тут.

Молча киваю, давай понять, что это мне уже ясно.

– Так вот, есть реальная тема, в которой можно зарабатывать на свои нужды, жить на казенной хате – в общаге, конечно, но зато в тепле, – и еще получать питание и обслуживание. Короче, все включено.

– А делать-то что надо? – киваю снова на обрубок. – Я, как видишь…

– Вот именно это тебе сейчас и поможет, Костян, – глядя прямо мне в глаза, заявляет Хазан.

– В смысле? – меня ошпаривает изнутри суть сказанного им.

– Ты в метро ездишь?

– Бывало.

– Видел, как там люди работают? Те, которые ходят по вагонам, собирают дань с населения.

– Видел, – сглотнув, отвечаю и начинаю понимать, в чем конечная суть разговора.

– Ну, и ты, надеюсь, в курсе, что это дело с хорошими оборотами, а не нищенство, на самом деле, так? Или ты еще в детстве живешь? – когда Хазан широко улыбается, я вижу, насколько идеальны его зубы – на стоматологе он явно не экономит. – Ладно, не обижайся. В общем, я тебе предлагаю работу в моей службе сбора.

– Слушай, я не знаю… – почесываю голову и пытаюсь быстро придумать, как свинтить от Хазана, с учетом того, что он гораздо быстрее меня.

– Да ты не нервничай, – осторожно кладет мне на плечо массивную ладонь Хазан. – Ты просто подумай спокойно. Я тебя силой не потяну, но ты учти – потеряешь много, если откажешься. Подумай – реально уезжать домой отсюда – это вообще не вариант. В регионах – одно говно, работы нет, только бухать и вешаться. А здесь, – показывает ладонью на шумный поток транспорта по проспекту Ветеранов, – бабки можно прямо из воздуха делать. И вместо того, чтобы потерять на своей аварии, ты на ней наваришься. Ты, конечно, можешь пойти в ночлежку, но что дальше? Собирать банки или рыться по помойкам?

Рассудительно – если это слово ко мне сейчас вообще применимо, – качаю головой в ответ и уже не думаю о том, чтобы убежать.

– Я же тебе предлагаю вполне нормальную работу – пусть и не всем понятную, но и насрать на всех остальных, – а еще – питание и спальное место. Уж всяк не хуже, чем там, с «роллтоном» и загульными бомжами на государственной шконке.

– И это на всю жизнь, да?

– Да, как хочешь, – пожимает плечами Хазан. – Поработаешь год-другой, устанешь – пойдешь на отдых. Поверь, ты за это время сделаешь нашей общине столько бабла, что никто твой процент отбирать просто не захочет. И сам будешь в шоколаде, и другим поможешь – тем, кто с тобой живет.

– И тебе, да? – решаюсь на ответный выпад, хотя у меня уже кружится голова от напряжения и голода.

– А мне, думаешь, много надо? – разводит руками Хазан. – Я просто сам был в заднице когда-то. И сейчас помогаю тем людям, у которых шансов выжить на улице – как у Квазимодо на конкурсе красоты. Мне в свое время помогли. И я как-никак, а живу, сечешь? Так почему бы мне не помогать другим?

– И когда надо дать решение?

– Да ты уже и сам все знаешь – надо оно тебе или нет, – вроде как сбавляет напор и достает пачку «парламента» Хазан. – Думать тут особо нечего. Нет – я буду не в обиде. Да – пойдем и будем делать дело. Решай.


Наверное, в этом месте я должен рассказывать о ночи без сна, длительных раздумьях и нравственных терзаниях. Но лирику в сторону. Я представил альтернативу в виде помещения меня в какой-нибудь приют с обоссаными, забытыми всеми стариками и зомби-алкоголиками, кинутыми на доставшиеся по наследству квартиры. Альтернативу в виде пенсии по инвалидности, которой хватит на два батона и бутылку пива. И еще альтернативу в виде возвращения домой инвалидом без шансов на долгую счастливую жизнь. В предложении Хазана я увидел передержку для себя – как для раненой бездомной собаки, увечья которая когда-то заживут, а ее саму заберут в уютное семейное гнездышко. Я посмотрел на баклагу, определил, что она пуста и выкинул ее в сторону урны. Мимо урны. Я сказал «Давай». Вот и все.

Единственное, о чем я толком не подумал – это о том, что передержки животных постоянно забиты, и собаки из них крайне редко уходят к новым хозяевам. Но вспоминая ночевку на улице около больницы, и умножив число таких ночевок на триста шестьдесят пять дней в году, я понял, что сроки этой работы меня не сильно беспокоят, а потому и задумываться о них не стал.


– Давай.

По дороге к машине Хазана – обычной «ниве», – я вспоминаю, как мой покойный дед рассказывал мне о том, какой серьезный бизнес вели в девяностые обычные бездомные пацаны. Он покупал хлеб в ларьке рядом с домом, и каждый день к людям в очереди – в том числе и к нему, – подходил паренек потрепанного вида, иногда с синяками на лице, и просил купить ему пару булок хлеба. Просил он не денег, не водки, не сигарет, а именно хлеба, и отказать в таком случае из-за каких-то копеек – мало кто решался. Но в один прекрасный день, дед обратил внимание, что пацан не просто брал хлеб и уходил куда-нибудь в подворотню есть, да и «закупал» он его в количествах, достаточных чтобы получить аллергию на муку. Он просто перебегал дорогу и отдавал добытые кирпичики хлеба бабке, сидящей там и торгующей тем же хлебом, что и в ларьке, только по демпинговым ценам и без очередей.

Иногда, глядя какой-нибудь популярный голливудский фильмец, ты оцениваешь поступки главного героя и невольно возмущаешься – почему он бросил пистолет вместо того, чтобы грохнуть с его помощью врага, почему он не может нормально объяснить свою ситуацию кому-то и недоговаривает, усложняя себе жизнь, и так далее. Ответ на эти вопросы получаешь лишь тогда, когда сам встаешь перед совершенно новой, чуждой тебе дилеммой, решение которой будет или быстрым или переложенным на волю судьбы. И все, что ты можешь в таких ситуациях – это принять правила, написанные кем-то другим. Никто не обещает, что ты об этом не пожалеешь. Но лучше вариантов никто не предложит.


Корпоративные стандарты


И вот я уже научился не впадать в ступор от взглядов в вагонах метро. От презрительных, сочувствующих, ледяных, любопытных. От всех разновидностей интереса к парню без ноги, бредущему с костылями и маленькой потрепанной сумкой через вагон в сторону светлого будущего. Не знаю, сколько точно времени понадобилось на это, но уже в самом разгаре осени я почти освоился. Желания убежать из метро, стыдливо скрыться где-нибудь в канализации и тихо сдохнуть убавилось, и я старался сосредотачиваться на преимуществе своего положения. Само собой, большая часть моих заработков превращалась в облигации обещаний. Из необходимого у меня появились кров, кормежка – утром и вечером на базе и обед за счет выданных денег, – и новый телефон, благодаря которому, со мной всегда на связи только мои руководители. Я стал редко встречаться с Хазаном – в основном, мои контакты с администрацией свелись к почти ежедневным поездкам с куратором на работу и обратно и передаче денег под запись в какой-то книге другому ответственному лицу, имени которого я не знал. Как выяснилось чуть позже, Хазан был старшим по отношению ко всем, кого я узнал в теме. Своего рода большим боссом мафии или типа того. Насколько можно было верить его слезливой истории про Мурманск и ночевки на улице, я так и не определился. Но со временем, с осознанием того, что я ввязываюсь в тему все глубже, мне стало плевать.


Мой следящий – своего рода куратор, – худой кавказец в тонкой черной шапке Гаджи. Он якобы дает милостыню печально сидящей с алюминиевым костылем в обнимку в переходе метро девочке, после чего наклоняется к ней и тихо – так, что это слышно только ему, ей и, в крайнем случае, мне, – говорит «Через два поезда», после чего дружелюбно похлопывает ее по плечу, и мы идем дальше.

На станции Гаджи командует мне остановиться и подождать, и я опираюсь на стену немного уставшей спиной. Поезд отчаливает, и на перроне становится некомфортно пусто. С виду Гаджи – обычный молодой человек с Кавказа, задумчиво ковыряющийся в своем мобильнике. Может, играющий в «змейку», а может – ищущий номер, по которому можно позвонить домой родственникам. Но у этого всегда есть камень за пазухой. Как оказывается, не только в переносном смысле.

Гаджи издает короткий свист, и паренек в длинной спортивной куртке, осторожно озираясь по сторонам, подходит к нему. По легкому, едва заметному жесту паренек в один карман кидает тонкую трубочку из банкнот, а из другого быстро достает небольшой пакетик и сваливает на другой конец перрона. Неплохой дополнительный заработок, так полагаю. Таким образом, Гаджи не только расставляет по местам таких же работяг, как я, но и приторговывает прямо в метро, без какой-либо опаски.

– Ну, как работа, братан? – ехидно бросает в мою сторону бессмысленный вопрос словно приклеенный к столбу Гаджи.

– Че толкаешь? – интересуюсь я.

– А ты тоже хочешь? – обнажает украшенную тремя золотыми зубами челюсть барыга-дагестанец.

– Смотря чего, – не унимаюсь я.

Благо, со мной Гаджи говорит снисходительно, зная, что опасаться таких персонажей, как я, ему смысла нет.

– Этот «спайс» брал. А так, у меня много чего есть. Но берут сейчас, в основном, «соль». Траву берут. Иногда «черный». Но редко. Не мое. «Винт» берут.

– А зачем таким молодым-то толкать? Они же дохнут от «спайсов».

– Разница какая? – голос Гаджи напрягается. – Деньги, как знаешь, не пахнут, а клиент всегда идет. Ты иди, работай. Сейчас твой поезд будет.

Действительно, в этот момент я и сам толком не понимаю, откуда у меня возник такой вопрос. Каждый день я курсирую по нескольким неизменным маршрутам, собирая с милосердных граждан мелочь и аккумулируя ее на счету своей сумки в суммы с пятью нулями. Смешно? Думаете, хвастаюсь? Если бы. Вы только представьте, как легко и безболезненно собираются эти суммы – без особого напряжения, без просчетов прибыли, без рекламных кампаний – просто по ходу движения одного человека с костылями вдоль ветки метро. Конечно, я работаю с утра и до вечера, а после часа пик, немного выждав время, когда толкучка не позволяет работать, дорабатываю до ночи. После этого возвращаюсь с куратором на базу, сдаю деньги, кормлюсь и пытаюсь выспаться. Кстати, привычка не смотреть, что ешь, на корпоративной квартире, сформировалась у меня уже на вторую неделю жизни там.


В счет заработка я покупаю на станции «сникерс» и сгрызаю его со скоростью бешеного хомяка. Чек лучше сохранить – чем ближе общая сумма заработка к истине и «дневнику», тем меньше шансов отвечать на неприятные вопросы после смены. Удивительная штука, но на столь свободном графике я впервые ощущаю некую ответственность, которой не было ни в одной из моих работ. Гаджи носится по городу, и даже если на станциях меня пасут другие координаторы, подмести что-нибудь себе во внутренний карман, а потом спрятать еще до сдачи наличности – не проблема. Тем не менее, я опасаюсь чего-то и делаю все максимально в соответствии с исходным заданием. Возможно, что-то в Хазане или в виде корпоративной квартиры, как моего пристанища на неопределенный срок, заставляет меня вести себя именно так.

По окончанию смены я звоню Гаджи, и он одобряет мое возвращение на поверхность – на этот раз, он не будет спускаться в метро, чтоб привести меня за хвост, а это уже показатель какого-никакого доверия. Мой новый мобильник – почти полный аналог того, который я утопил в унитазе. Кстати, если у кого-то из вас хватает наблюдательности, вы можете заметить, что у всех нищих в метро есть мобильники. Корпоративная связь входит в стандартный пакет. Правда, «теле-два», но что поделать. В метро берет, и то хорошо.


Я тут упомянул о корпоративной квартире, как я ее с дерзкой иронией называю про себя. И о ней грех не упомянуть. Теперь это мое жилье на неопределенный срок. Коммунальный пакет не особо роскошный, но «пять звезд» никто и не обещал. Только холодная вода, снесенные стены и единое помещение для всех проживающих. Это улучшает обзор и позволяет всем видеть, не творит ли сосед по квартире какой-либо беспредел. Жизнь каждого из живущих здесь должна приносить деньги, поэтому моменты безопасности не остаются без внимания. Вдоль стены выстроены раскладушки, на каждой из которых спит тот или иной постоялец. Абсолютное доверие и прозрачность, как в пионерском лагере. Ну, и как я полагаю, если хату нужно будет срочно стереть вместе с жильцами, так проще всех быстренько расстрелять.

В квартире – частично снятые обои. Глядя на их обрывки, кое-где свисающие на полметра со стены, я вспоминаю неблестящие блестки и ностальгирую. Вероятно, сама эта квартира, как и другие аналогичные, отобрана у какой-нибудь бабушки черными риэлторами и продана за бесценок. А то и просто используется партнерами этих риэлторов. В общем-то, меня никогда это особо не заботило, как и ремонт в корпоративной квартире. Хотя, после первого впечатления от такого «нормального жилья» я хотел намекнуть Хазану на то, что рекламщик из него еще тот. Но что касается комфорта, некоторые плюсы здесь есть. По крайней мере, здесь иногда стирают шмотки, выдавая комплект для переодевания – на улице мне бы это явно не грозило.

Со временем, я узнал, что добрая половина жильцов корпоративной квартиры – иммигранты из СНГ и просто приезжие из других регионов. Я влился в их ряды, пополнив печальную статистику приехавших за счастливой и беззаботной жизнью в культурной столице этой великой страны.


Вечером на корпоративной квартире мой коллега Коля – безногий инвалид, за которым регулярно ухаживает его куратор – девчушка кавказской внешности, называющая себя Наташей, – рассказывает, как у него сегодня взяла интервью одетая нищенкой журналистка. Ее остановила и слегка отделала своими мощными кулаками Наташа, но они успели поговорить. Он рассказал, что живет лучше, чем жил бы на помойке. Что хотя бы есть, где помыться. Я спрашиваю, рассказал ли он что-нибудь о том, сколько получает, и как у него забирают эти деньги. Коля отрицательно мотает головой и говорит, что и сам ничего не знает. В каком-то смысле, так даже лучше. Для Коли.


Сегодня я начинаю очередной круг с Ветеранов и буду кататься с юга на север, до Гражданского и обратно. Поутру, когда час пик стихает, и Гаджи ведет меня на первую точку, мое внимание привлекает дистрофичный дурачок, который, печально склонив голову, сидит на лестнице в переходе на Ветеранов и держит в руках жалобную табличку с неразборчиво написанным текстом. Я видел его тут и раньше, еще в той, беззаботной жизни водителя и алкаша Кости, которого уже нет.

– А тот, который на ступеньках на переходе, тоже твой? – спрашиваю я у Гаджи, заботливо наблюдающего за моими перемещениями на костылях со ступеньки на ступеньку, но даже не пытающегося помочь.

– Нет, это вообще человек Бахи.

– Это кто? – не понимаю.

– Тебе лучше не знать – усмехается Гаджи и кивает кому-то из идущих навстречу одинаково незнакомых мне людей. – Сильно он обиженный на вид?

– Есть такое. Придуривается?

– Нет. Он правда такой. Вот это Баха его таким сделал. Он нормальный был, – вздыхает Гаджи. – Давай работать и не спрашивать лишнего.


Пожалуй, именно этот момент был первым тревожным звоночком, на котором я начал пробуждаться от странного, зыбучего сна, в котором я встал на ноги и просто выполнял свои задачи за возможность выживать. Именно в этот момент я впервые задумался о том, на каких людей работаю, и как со мной могут обойтись, соверши я свою фатальную ошибку. С другой стороны, как я уже и говорил, я не брал лишнего и старался вести себя согласно регламенту, да и был ли мне смысл дергаться? В конце концов, в Липецк я все также не собирался, а другой работы, кроме как у Хазана, мне никто не предлагал. И я старательно выбрасывал из головы все негативные мысли, иногда лишь, по вечерам позволяя себе помечтать о том, как однажды выйду из этого дела и заживу так, как мне хотелось бы. Многие из тех, кто жил на корпоративной квартире, просто выживали и не видели ни конца, ни края этому существованию. Я же предпочитал думать, что я удачно приспособился к конъюнктуре, и что нет ничего предосудительного в такой временной занятости. Я хотел думать, что сам сделал выбор. Может, в этом и было что-то от правды.


Этим вечером, просто чтобы уснуть, я выпиваю полбутылки водки. Как бы ни было мне хреново на следующее утро, сейчас может стать только лучше. Уже ночью, начиная, наконец, засыпать, я слышу какой-то шорох и открываю глаза. В квартире темно, и только через щели в грязных массивных жалюзи просачивается свет уличных фонарей, но этого достаточно, чтобы рассмотреть источник шума. В дальнем углу квартиры, шатаясь, копается в собственных штанах мужик невысокого роста в массивных сапогах и с объемной засаленной шевелюрой. Я не узнаю его, как не узнаю здесь многих, хотя ночую с ними бок о бок. Разобравшись со штанами, этот мужик делает пьяный шаг ближе к стене и начинает тихонько мочиться в угол, прямо на пол, между спальными местами ничего не подозревающих соседей. Я вздыхаю, в надежде, что у кретина хватит ума не продолжать этот акт вандализма при свидетеле. Мужик кряхтит, оборачивается, видит мой заинтересованный взгляд, но ссать не прекращает, а просто подмигивает мне. Я хотел бы его остановить, но я не могу пошевелиться. Не отпускающие меня по сей день фантомные боли только-только утихли, и я боюсь, что любое движение только поможет им возродиться, и уж лучше просто закрыть глаза и не думать о луже мочи, вонь которой скоро добавится к тому букету ароматов, что царит в этом помещении круглосуточно.

Наутро Гаджи заходит, чтобы разбудить всех, и, разумеется, обнаруживает, что кто-то нассал в угол. Не сказать, что его это сильно заботит, но сегодня, нсколько мне известно, он – ответственный за порядок среди работников, и он, применяя довольно много изумительных, отборных матов, сдобренных акцентом, объясняет, что надо убраться.

– А это, вот, – внезапно находится сам виновник торжества, единственным свидетелем которого стал я, – безногий, по ходу, отличился.

Жалкий урод тычет в меня пальцем без ногтя, и я уже собираюсь было начать ответную ругань, но Гаджи опережает меня.

– Да? – Гаджи сначала грозно смотрит на меня, а потом на него. – Что-то я следов от костылей тут не вижу. Или это я приехал и нассал? Ты вызвался – ты и убирайся.

– Э-э, так не…

Речь любителя пометить территорию прерывается мощной пощечиной от Гаджи.

Больше никаких комментариев здесь не требуется. Но кто сказал, что этот мужичок с шевелюрой не поступит так снова? Он ведь неслучайный гость на этой квартире. Как и я.


На Пролетарской сейчас почти безлюдно, и у меня заканчивается время обеда. Перекусив, я сижу на скамейке и отдыхаю, дожидаясь команды Гаджи для посадки в поезд. Сегодня в моем ведении – золотое дно, «зеленая» ветка. Станции туристического назначения в центре всегда приносят больше прибыли, а летом они просто кладезь для наиболее ответственных сотрудников, которым труднее прочих соскочить и умчаться куда-нибудь с наличкой.

Из поезда по ту сторону перрона выезжает коляска с безногим попрошайкой в военной форме. На коленях он держит табличку с надписью «ПАМОГИТЕ ВЕТИРАНУ АВГАНА», но я никак не могу разобрать его возраст – так изуродовано морщинами и мелкими шрамами его припухшее лицо. Соответственно, не могу прикинуть – может ли он быть ветераном чего-нибудь. Доехав до середины станции, он смотрит издалека на стоящего в сторонке Гаджи. Тот опускает взгляд на часы, что-то прикидывает, а затем кивает «афганцу», и он подкатывается к другой стороне станции, чтобы поехать в обратную сторону.

– Он реально афганец? По возрасту похож, – интересуюсь я у Гаджи, когда тот подходит сообщить, что на следующем поезде я должен уехать.

– Ну, да. Солдат ближнего фронта,– смеется мой куратор, с фанатизмом жуя жвачку.

– То есть?

– Торчок коаксиловый. Пустил песочек в ногу как-то. Не пронесло. Вот и пришел к нам.

– Ну, понятно.

– Ему и двадцати пяти нет.

Молча киваю и обнаруживаю, что мой поезд подошел. Я захожу в вагон и тут же вижу там Гришу – того самого, с которым еще, казалось бы, недавно работал в одной фирме. У него синяк на лице, и весь его болезненный вид выдает его дерьмовое по неопределенным причинам состояние, но показаться ему сейчас и в таком виде я просто не могу. Несмотря на объявление о том, что двери закрываются, я делаю рывок назад и едва не падаю, когда левый костыль выскальзывает из руки и оказывается в вагоне поезда. Я беспомощно смотрю на костыль, затем на Гаджи, а затем решаюсь присесть на одной ноге, чтобы выдернуть костыльнаружу, и все-таки успеваю это сделать в последний момент. Поезд уходит, а я пытаюсь подняться из крайне неудобного положения.

– Ты че творишь?! – вопит Гаджи, помогая мне, вопреки своим манерам, встать на костыли.

– Там это… – быстро пытаюсь что-нибудь придумать. – В общем…

– Что?!

– Мент там был. Даже двое. Они на меня сразу покосились. Я решил – не стоит соваться.

– Ты дурак совсем? Вообще тупой? Еще раз так сделаешь – я тебя под поезд кину, усек? – глядя прямо мне в глаза, рычит Гаджи.

– Да. Но менты…

– Мне насрать на менты! – мой куратор хватает меня за горло и слегка придушивает. – Я тебе сказал. Еще раз – сдохнешь. Понял?

– Понял.

Иногда я даже радуюсь тому, что Гаджи не умеет нормально строить предложения. Могу себе представить, сколько лишнего пришлось бы выслушивать от него, знай он русский хоть немного лучше.


Вечером очередного дня на выходе из метро в Рыбацком начинает происходить нечто невнятное. Высокий коротко стриженный молодой парень с широкой челюстью, его напарник в очках с выстриженными висками и еще двое – парень и девушка, стоящие, вроде как, на подхвате, начинают оттеснять Гаджи в сторону и угрожать ему полицией, тюрьмой и еще невесть чем. Параллельно они что-то пытаются втолковать мне и часто повторяют «У тебя есть альтернатива» – не знаю, почему, но мне все это чертовски не нравится. Мне вообще не нравится, в последнее время, все организованное, групповое, ведомое лидером. Доверяться доброхотам одной организации после того, как дал себя поиметь сотрудникам другой – не самое разумное решение. Более того, суета, в которой все это происходит, вынуждает меня рискнуть побежать обратно в метро, но на костылях по лестнице особо не побегаешь. Видимо, у страха, вызываемого у меня этой странной компанией, глаза гораздо меньше, чем у оцепенения, вызванного непониманием ситуации. Из-за спин активных ребят, все еще пытающихся мне что-то торопливо объяснять насчет свободы и совести, я вижу, как Гаджи кому-то звонит, и что-то мне подсказывает – быть беде.

– Ребят, че вам надо? Только по порядку.

– Смотри, мы, – коротко стриженный парень – очевидно, заводила этой компании, – показывает на троих попутчиков, не дающих отчаявшемуся Гаджи приблизиться ко мне, – предлагаем тебе помощь. Реальную, а не это фуфло.

– Вообще не понимаю, о чем вы, парни, – вальяжно достаю пачку сигарет, поняв, что быстро это все не кончится, и лучше всего попытаться помочь этим Чипу, Дейлу, жирненькому Рокфору и Гайке свалить подобру-поздорову, пока звонок Гаджи не сработал.

– Послушайте, – вступает гнусавым, не вызывающим доверия голосом парень с бритыми висками, – это все трудно признать, но мы знаем, чем Вас заставляют заниматься, и мы против…

– Не тараторь, – прикурив, прерываю невероятно быструю болтовню активиста. – Ребят, я догадываюсь, чего вы хотите. Но мне это не нужно. Я – свободный человек. Что бы вам ни казалось, это так. Вопросы?

– Ты сам не понимаешь, кого защищаешь, – продолжает агитировать широколицый Чип. – Всей этой жизни на дне есть реальная альтернатива.

– Может, хватит повторять это фуфло?

– Может, хватить курить в общественном месте? – взвизгивает бритый Дейл и легким взмахом вышибает у меня из руки сигарету.

– Не понял, – во мне мгновенно вскипает злоба. – Че это было?

– Э, Никита! – раздается голос жирного ассистента. – У нас…

Его голос прерывает звук хлесткого удара. Тело девицы отскакивает в бритого кореша Чипа, и я, быстро схватив костыли, тактично спускаюсь пониже, дабы не попасть под раздачу. Дальше – картина маслом. Простые гопники из Рыбацкого в количестве шести человекоединиц поддают, как следует, активистам, рекламирующим свою альтернативу, и те едва уносят ноги.

– Живой? – ударив по рукам с основным гопником, интересуется Гаджи.

– А ты и не рад? – усмехаюсь и прикуриваю новую сигарету. – Кто такие?

– А хер их знает, – Гаджи тоже закуривает, и мы вроде как чего-то ждем. – Видел, у толстый на голове камера? Круглый, на кепке. Видел?

Пожимаю плечами.

– Они «ютуб» выкладывают потом, как до тех, кто курят или кто что-то делает еще достают. Суки.

– Не говори, брат, – наигранно вздыхаю и продолжаю жадно курить.

В принципе, я и сам догадываюсь, кем были эти ребята. Вот только помощь их мне совершенно не интересна. Я сам вышел на эту дорогу, понимая все риски и принимая все правила. Кто сказал, что эти малолетки безгрешны и занимаются лишь тем, что приносит пользу обществу?

– Тюрьма мне угрожали, слышал?

Гаджи так разнервничался, что совершенно разучился склонять слова. Так его речь выглядит гораздо забавнее, но слушать ее дальше – удовольствие сомнительное.

– Чего ждем?

– Хазана, – словно вызывая гром и молнии, восклицает Гаджи.

Действительно, спустя минут десять прибывает сам Хазан. Интересуется, как у меня дела, и не помяли ли меня в давке. Я отвечаю, что все в порядке, и что больше досталось моему ангелу-мать его-хранителю. Это вызывает лишь усмешку Хазана.

– Быстро их прессанули, – замечаю я по дороге к машине, на которой мы теперь вместе поедем на корпоративную квартиру.

– Я ребятам быстро звякнул, но это, конечно, беспредел, – возмущается Хазан. – Поговорил с местным ментом, из моих. Их косяк. Они просто смотрели и ничего не делали. Как будто не знали, что это мои люди.

– Может, они с людьми Бахи попутали? – предполагает Гаджи.

– С какого… – Хазан запинается, почесывает щеку. – А вообще, ты прав. Есть такая херня. Баха че-то не поделил на той неделе с ППСниками, и по городу пошел слух, что он разосрался с ментами вообще. А я же этот слух и разносил, так-то.

– Забавно, – хмыкаю я, старательно перебирая костылями и гудящей за две ногой.

– Мало мне с этими шлюхами проблем, – продолжает возмущаться Хазан.

– А что с девочками? – надолго обнажает в тупой улыбке золотые зубы Гаджи.

– Ночью, кстати, поедешь поговоришь с Нинель и ее телками, – нервозно доставая сигарету, продолжает тему, быстро согревшую мои уши, Хазан. – Эти суки второй месяц недоплачивают, хотя я знаю, что через них несколько крупных заказов прошло плюс они с Махмудом уже за последнюю поставку дури рассчитались. А меня разводят. Думают, я вечно терпеть буду и дальше в них бабло вколачивать. И с их крышей договариваться.

– Бабки снимать?

– Нет. Шуганешь, – Хазан опускает цепкий взгляд на меня. – Вон, Костя тебе, если что, поможет. На костыль этих пилоток насадит. А, Костян?

Подумываю отшутиться в ответ, но вновь прибывшие знания не дают сосредоточиться на мысли, и я просто киваю головой и тупо улыбаюсь. Остается только приветственно помахать. И готово – улыбаемся и машем. Хотя, мне совершенно не смешно.

– Слушай, мне вот что интересно – со мной на ветке сегодня ходила девочка молодая, с ногами на девяносто градусов. Ковыляет. Она в натуре больная? – нахожусь, что спросить, чтобы увести разговор от малопонятной темы.

– Познакомиться хочешь? – смеется Хазан. – Тогда забирайся на нее быстрее, она здорова, как бык.

– А, ну здорово, – снова изображаю тупую довольную улыбку.

Мы уже подошли к машине, но Хазан еще курит, а курить в машине – не в его привычках.

– Многих я сам учил, как работать, – продолжает рассказывать мой нынешний босс. – Кому не повезло, как тебе, – кивает на мою культю.

– То есть, никто из тех, кто ходит сейчас по веткам, не болен?

– Ну, кроме таких, как ты, у кого уверенное отсутствие конечностей, в основном – наркоманы, в том числе – убитые в говнище, а потому – кривые, уставшие, но по факту – без ДЦП и прочих радостей. Кто-то, как эта твоя Маруся, просто неудачники из регионов, готовые что угодно отыграть, лишь бы заработать, – Хазан почему-то обращает взгляд к Гаджи, и это меня смущает. – Вот у Бахи вообще есть парень, который одну руку закрывает, а вместо нее пластмассовую культю высовывает, – он восхищенно жестикулирует рукой с крепко стиснутой в ней сигаретой. – МХАТ, Товстоногова – куда угодно. А он носится с этим … А, ладно.

– Все равно, они все больные все, – машет рукой весело улыбающийся Гаджи. – По факту больные. На голову.

– Знаешь, это как сравнить сифилис и рак, – отвечаю неожиданно дерзко для самого себя.

– Такой ты умный, да? – смеется Гаджи. – Тебе надо в институт работать, че ты тут делаешь, да?

– Завтра работаешь на красной ветке, – швыряя окурок на асфальт и выдыхая облако дыма, говорит мне Хазан.

– А Баха против не будет? У нас там договоренности же, – снова находится Гаджи, по манерам которого сейчас сразу ясно, что он просто шестерка Хазана.

– Ты лишние-то вопросы не задавай. Не в твоих интересах, – угрюмо отвечает Хазан, явно намекая на что-то, о чем я совершенно не в курсе. – И не забудь про бордель.

– Кто такой Баха? – не выдерживаю я и спрашиваю у Хазана.

– Бахти – это один жирный цыган. В каком-то смысле, такой же координатор и совладелец бизнеса, как я, – не мешкая, отвечает он, в отличие от вечно темнящего там, где нет никакой тайны, Гаджи. – У него свой, особый подход к людям, который я не всегда поддерживаю. Злой человек. Даже не злой – скорее, свирепый. До животного. Но умный, – Хазан вздыхает. – Иногда, даже слишком.

Мы садимся в машину и уезжаем. В уже не такой неприметный, как «нива», «виено». Что только добавляет мне пищи к размышлению.


На следующий день на одной из станций я вижу худую ковыляющую девочку-ДЦПшницу и ведущую ее бабку. По виду и одежде бабке лет за семьдесят. Родственницы по несчастью проходят мимо вагона, в который заваливаюсь с костылями наперевес я, и кидают на меня два злобных взгляда. Девочка вдруг резко выпрямляется, дает бабке сигнал быстро двигаться к соседнему вагону, и вместе они делают олимпийский рывок, без которого им пришлось бы ждать следующий поезд. В общем, все заканчивается миром, и уже на следующей остановке я вижу, как бабка выводит свою якобы искривленную страшной болезнью подопечную, и уже теперь они работают по стандартному графику. Я коротко усмехаюсь и подумываю о том, чтобы проконсультироваться с Хазаном насчет соприкосновений по графику с прочими сотрудниками нашего фронта. Возможно, они из конкурирующей конторы, но надо ведь со всеми договариваться или грамотно конкурировать. И вчерашний вопрос насчет больных и здоровых мне самому кажется глупым до слабоумия.

В следующий вагон прямо за мной входит пьяный, как мне кажется, вот уже не первый год своей жизни, мужик, до боли похожий на Януковича. Он с подозрением смотрит на меня впритык, и я крепко сжимаю левый костыль, готовясь, в случае чего, нанести ответный удар, но уже через мгновение алкаш теряет ко мне всякий интерес и усаживается прямо на пол вагона, прислоняясь к только что закрывшейся двери.

«Нас, коренных ленинградцев, почти не осталось» – сетует на судьбу тетка лет сорока пяти. Я слышу это, уже пройдя вагон и собрав около четырехсот рублей – весьма неплохо для одного прогона. О, да – коренные ленинградцы – это те самые, что знают наизусть всего Бродского и Ахматову и круглыми сутками подключены к вселенскому серверу духовности, но при этом, стоит открыться дверям метро, именно они первыми мчатся на вход, снося все на своем пути – как выходящих из дверей вагона, так и сами двери.


День выдался дождливым, и когда я поднимаюсь и выхожу из вестибюля, все дороги вокруг покрыты лужами, и легкий бриз от бесчинствующего ветра накрывает их поверхность. Кажется, что это не просто вибрации на воде, а своего рода преобразование, обновление самой земли. Земля действительно обновляется, меняется, улучшается. А я? Я вместе с коренными ленинградцами иду ко дну.

Гаджи позвонил и сказал, что не сможет меня встретить, и что я должен сам добраться до корпоративной квартиры. Что у меня ограничено время, и мне лучше поторопиться. Звучит забавно со стороны обычного «бегунка» Хазана. Но я достаточно неплохо знаю дорогу, и по пути успею еще и немного поесть, чтобы не довольствоваться мерзкой баландой на корпоративной квартире.


В один из вечеров мое внимание на корпоративной квартире привлекает лысый и неестественно худой парень, которого я вижу здесь уже не впервые. Он ни с кем не разговаривает, приходит поздно и молча сидит у стенки. Возможно, даже спит сидя. Впервые, когда он тут только появился, самый активный из наших старожилов подошел к нему и попросил закурить. Парень так посмотрел на него, что при всей известной наглости старожила, тот отвалил без излишних комментариев. Я не знаю имени новичка, но он уже две недели как появляется здесь, не переодевается из футболки на несколько размеров больше требуемого и засаленных темно-желтых штанов, а на его шее и оголенных по локти руках появляются все новые синяки. Что важно – и руки, и ноги у паренька целы. На умственно отсталого, судя по выражению лица, он тоже не тянет. Либо я чего-то не понимаю.

В этот вечер я решаю сломать стену непонимания или, по крайней мере, услышать твердое уверенное «Пошел в жопу» от паренька. Ковыляю в его сторону и присаживаюсь рядом. Молчу и терпеливо выжидаю минут пятнадцать. Даже успеваю начать дремать от уныния. Через какое-то время предохранитель в цепи системы охраны молчания парня сгорает.

– Как-то странно. Мы заперты здесь, причем без замка. Ты знаешь, что на двери нет замка? Только ручка.

Отрицательно мотаю головой. Мне кажется, если я сболтну чего лишнего, внезапно начавшийся разговор также внезапно оборвется.

– То есть, вот возьми – и уйди. Просто откажись. Хоть кто-то пытается? Ты видел их? Я не видел. Ни здесь. Ни где-то еще. Я не понимаю всего того, что происходит. Перестал понимать. Хотя, когда-то мне все объяснили. Но я почему-то перестал понимать.

Я жду, пока он договорит – жду, потому что я хочу это услышать, хочу его понять, хочу услышать хоть что-то новое, идущее в разрез со всем этим дерьмом вокруг. И я не ошибаюсь.

– Знаешь, в один прекрасный день мы выйдем отсюда – молодые и здоровые. И все это кончится. Я тебе говорю.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

Я ничего не говорю, только киваю в ответ. Но я бы точно дал ему не меньше тридцати. Мы долго сидим и молчим, глядя куда-то в сторону. Потом он просит дать сигарету, и у меня как раз есть две, и мы отходим к окну покурить. Взгляд его огромных, несколько выпученных глаз все также ни к чему не привязан и просто бродит где-то вдали.

Мы успеваем немного разговориться – по фразе в минуту, как мне кажется, – и я узнаю, что паренька зовут Шурик, и что он сирота. Что его в малолетстве похитили и таскали по разным городам цыгане, а потом просто выбросили, как бесполезную вещь, на какой-то трассе, где его и подобрал один из людей Хазана. Раньше он работал в Ленобласти, но там как-то не пошло, и Хазан решил переместить Шурика в город, чтобы тот работал умственно отсталым инвалидом без руки с нелепой неграмотно написанной табличкой, вызывая своим видом жалость у людей в переходах метро. Еще он рассказывает, что в детстве кому-то из цыган показалось интересным решение ослепить Шурика на один глаз, и я только сейчас замечаю, что у него действительно вместо правого глаза – белесое пятно. Удивительно, как можно было этого не заметить сразу.

– Зимой или осенью нельзя проснуться счастливым, – говорит он и поднимает взгляд – туманный, направленный куда-то далеко, сквозь эти стены и потолок, сводящие нас тут в одно единое стадо. – Зимой или осенью это просто невозможно. Я просто жду того, что все это закончится, что в один прекрасный день…

Он прерывается. Я отчаянно жду продолжения, задерживаю дыхание, напрягаюсь и забываю про догорающую между пальцев по самый фильтр сигарету. Но больше Шурик ничего не говорит. Мне кажется, он жутко устал, но когда я вижу тот его глаз, в котором еще сохранилась жизнь, мне кажется, что в нем сосредоточен настоящий океан слез, что внутри впавшей глазницы – такое сосредоточение горя, что оно, выплеснувшись, может затопить всех нас – жалких уродов, пришедших сюда от лени и неспособности сделать что-то на совесть. Но оно никуда не выплескивается. Шурик просто возвращается к стене и продолжает сидеть, как раньше. Словно он пожалел о том, что сказал. Словно я оказался не тем, кому следовало это говорить. И я ничем не смог ему ответить и никак не смогу помочь.


Хотя, можно было хотя бы попытаться. Позже я узнаю, что Шурик спрыгнул с моста Александра Невского, сбежав с точки около метро. Об этом мне расскажет Гаджи. Тогда я сделал занятное наблюдение – желающих умереть здесь, среди обитателей корпоративной квартиры практически не бывает. Я со смехом вспоминаю тех, кто при мне когда-либо заявлял в интернете или в обычном разговоре за столом на кухне, что хочет умереть, что устал от жизни. Устал от жизни с квартирой, машиной, бабками, женой, любовницами и карьерным ростом или хотя бы тридцатью пятью тысячами оклада ежемесячно и ящиком водки насквозь через организм ежемесячно. Устал от жизни малолеткой на попечении обеспеченных родителей.

Устал? Хочешь избавиться от этого груза? Давай помогу! Вот только когда я поднесу к твоему виску пистолет, взведу и начну нажимать на курок, ты обоссышься, обосрешься и начнешь молить о пощаде – даже если заряд будет только лишь «десять на тридцать два» и даже если переместить прицел с головы на плечо. Ты все равно будешь бояться. А если посадить за соседний стол еще и кого-то родного и близкого – ты сделаешь что угодно, лишь бы вас обоих не грохнули прямо сейчас. Когда в подворотне на тебя нападут гопники и начнут избивать и обирать, ты завопишь громче сигнала пригородной электрички, прося о помощи хоть кого-то. Кого-то, кто так низок и так достал тебя, что жить с ним на одной планете невозможно. А здесь, среди попрошаек без рук, ног, глаз, с полусгнившей печенью и кровоточащими в мочу почками, большинству жизнь на хрен не нужна. Она проходит в болях, мучениях, вони. И у мужчин, и у женщин, кстати – позже я узнал, что есть отдельная корпоративная квартира и для последних. И при этом желающих покончить с этим существованием нет. Ни одного не встречал. Шурик был первым и последним на моем веку.

Вы можете сказать, что мы все – жильцы корпоративной квартиры Хазана и многих других таких же обиталищ, – выживали и не могли покончить со своим жалким паразитарным существованием только из-за нашей бездонной, отвратительной слабости. В чем-то вы будете правы. Но, может, мы все в глубине души просто хотели верить в то, что когда-то наступит наша весна. В то, что мы действительно все изменим и выйдем навстречу новому дню. И именно поэтому никто из нас – и я, в том числе, – ничего не предпринимал, чтобы приблизить этот момент. Ведь ты никак не можешь повлиять на смену сезонов, на ход времени, на перемену погоды. Ты можешь только ждать и верить.


В соседнем вагоне поезда, на котором я сейчас работаю, парни играют сплиновскую «Выхода нет» на джембе и электрогитаре. Уже третий раз подряд. Я хотел бы послушать эту песню полноценно, прямо рядом с живым голосом, чтобы нормально разбирать слова, которые отлично знаю наизусть. Я даже подкинул бы парням пару монет, но сегодня за мной усиленно следят после слишком скромного сбора в последние два дня, и я стараюсь ходить по струнке.

«Выхода нет…»

А вот в это я не хочу верить. Я все равно буду ждать.


Первая зима


И я уже дождался зимы. Снега, мороза, таящего снега и нового мороза, от которого по дороге в метро трясет и лихорадит и тянет побыстрее оказаться под землей, где просто теплее.

Вчера на корпоративной квартире я увидел, как спящий на раскладушке рядом со мной слепой калека с сильно обожженным лицом достает из кармана какой-то флакончик и нюхает его – долго, вдумчиво, – и, как мне показалось, всхлипывает время от времени. Возможно, этот аромат для него что-то еще значит. Он кого-то вспоминает с его помощью. Или просто пытается заглушить окружающую его вонь. Я хотел было его спросить – как так вышло, почему он оказался здесь, без крова и надежды на будущее? Но я побоялся, что он спросит меня о том же, и мне будет стыдно рассказывать ему, как я по пьяни разбился на «газели», после чего утратил способность к самообладанию и продал свою задницу Хазану за корку хлеба и угол. Мне показалось, что в его жизни горя было больше, чем в моей, и в глубине его души теплится сейчас гораздо больше слепой надежды и веры в то, что все будет лучше, чем могло бы собраться у меня за всю жизнь.


На Лесной во второй половине морозного дня я случайно встречаю того самого мужичка в сапогах, который мочился в угол на корпоративной квартире. Он ночует то там, то неизвестно где, и мне кажется, что его жизненный путь, как и обожженного калеки, еще сложнее моего. Я не припоминаю ему того случая, потому что мне, в сущности, плевать и на него, и на его сомнительные антисоциальные акции. Как оказывается, ему сорок семь, и его зовут Паша. Он жалуется, что работа идет не очень ладно, и я понимаю, что это как-то связано с его непримечательным, не вызывающим жалости и сострадания образом обычного забулдыги, но ничего не говорю. У меня перерыв, и я захожу в вагон за Пашей, сажусь на свободное место и наблюдаю его манеру работы. Он громко – так, что слышно на весь поезд, – просит «Помогите, люди добрые», продвигается вглубь вагона, задерживаясь чуть ли не у каждого сидячего места, выкладывая дополнительные требования и эмоционально, достойно уровня БДТ имени Товстоногова, сокрушается на тему человеческой жадности к каким-то копейкам. Моя смена начнется с Академической, поскольку на Гражданском у Хазана какие-то проблемы с местными полицаями, и туда лучше не соваться. Где-то на ветке меня должен «отконтролировать» Гаджи, но на него мне уже плевать. Иногда мне кажется, я смогу скинуть его на пути, подними он на меня хоть еще раз руку или хотя бы повысь голос. Люди, казавшиеся мне еще недавно олицетворением злых духов и смертных грехов, теперь кажутся обычными поденщиками от аферизма, не способными на большее, чем принуждение опустившихся нищих к попрошайничеству.

Я иногда разглядываю людей вокруг, пытаясь найти в них черты, которые когда-то были свойственны мне, но не нахожу, а мой взгляд они принимают за очередной жалобный клич и начинают считать мелочь. А мне только того и надо, и все при своих интересах.


Я снова начинаю понимать, что со мной и где я, только дойдя до Балтийской. Вылезти этим вечером на улицу в мороз за двадцать меня подвигло далеко не желание романтичного променада. Снова начались фантомные боли. За час, что я пытался уснуть после смены, переболели адской невыносимой болью ступня, пальцы, ляжка – короче, все, чего у меня давно нет. С каждой секундой пульсация боли все усиливались, и я решился выйти с квартиры, чтобы попытаться отдышаться и найти выпить чего-нибудь. В какой-то степени, я надеялся на то, что лютый мороз замедлит что-нибудь у меня в мозгах, и боли ослабнут. Наивный финский парень.

Бесцеремонно зайдя в «Ленту», я беру пол-литра «зеленки» и торопливо выпиваю половину. Водка проходит практически как вода, и это меня настораживает. Еще глоток – и ставлю бутылку на бордюр. Пусть кто-то с улицы допьет. Возможно, ему это поможет доползти куда-нибудь на видное место – например, на Невский, – и сдохнуть там, чтобы своим телом, частично накрытым полиэтиленом, припугнуть прохожих, озирающихся то на труп, то на мента, потерянно ждущего рядом со жмуриком карету в морг.

Сегодня впервые мороз достиг такой силы, и вода начала серьезно замерзать. Эта зима не отличается стабильностью, как и все питерские времена года. Каждый сезон здесь болеет соседним, и симптомы этих болезней, как и появления простуды у местных жителей по несколько раз в году, проявляются неожиданно и безобразно.

Стоя сейчас здесь, под легким, медленно достигающим земли снегом, я вспоминаю, как ездил когда-то из Липецка в деревню к родственникам одного приятеля за две сотни километров на пьянки. Я никогда особо не общался с этими людьми так уж близко, да и деревня их сама по себе была унылым вымирающим поселком последние пятнадцать лет. Я ездил туда только ради того, чтобы ночью выйти на деревенскую дорогу и замереть, постараться даже свой сердечный ритм заглушить, чтобы насладиться полнейшей тишиной, в которой грохотом может казаться даже тихий хруст тонкого снега под ногами. Я иногда скучал по этим моментам покоя, когда кажется, что все, что было и будет во всей этой жизни, ничего не стоит рядом с замершим моментом, полным тишины. Зависаю и смотрю на пролетающих изредка чаек и группки мерзнущих в понемногу твердеющей воде уток. Мне кажется, они просто не могут разобраться – улетать им или оставаться сейчас. Ведь у них нет календаря, а есть только лишь ощущение тепла или холода, а погода заигрывает с этими ощущениями, как хочет. Также и у меня. Осталось только ощущение, что я доживаю и несусь куда-то вглубь, бьюсь о пороги, изредка пытаюсь противиться течению, но тщетно. Со временем, все утки куда-то прячутся, уплывают под мост или вроде того. А были эти утки здесь вообще? Даже не знаю. Меня довольно сильно плющит от выпитого и мучит едкая спиртовая отрыжка.

Не знаю, сколько я так смотрю на воду, на возможно нереальных птиц и грязные перила набережной, но, только попытавшись двинуться, понимаю, что жутко замерз. Возможно ли замерзнуть окончательно, ощутить последний приход тепла и просто отключиться прямо здесь, чтобы мое тело потом увезли на носилках в вонючий, прогнивший морг и похоронили в безымянной могиле? Я не знаю и просто продолжаю стоять и пытаться проникнуть взглядом вглубь «обводника». Рассмотреть оставшиеся на дне еще с девяностых трупы, которые не смогли достать очистные машины. Понять, что ощущают люди, которые просто падают на дно и остаются там.

Вполне логично, что в таком состоянии я совершенно не замечаю микроавтобуса, остановившегося у меня за спиной. Не вижу и не слышу, как из него кто-то выходит, и только ощущаю, как этот кто-то крепко похлопывает меня по плечу. Чувствую давление от хлопка, но больше ничего. Ни тепла, ни боли. Уже, наверное, приличный минус. Может, даже за тридцать. Скоро канал окончательно замерзнет. И Нева. Скоро все замерзнет. И я хочу. Очень сильно хочу замерзнуть, а оттаять уже в другое время и в другом месте. И в другом теле. Но даже начать это все мне не дадут.

– Нагулялся? – выстреливает мне в спину незнакомый голос. – Поехали домой.


Не знаю, была эта попытка побега или что-то в этом духе. Даже себе я не смог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, Хазан мне ее, как таковую, не засчитал, и это помогло мне сохранить немало здоровья, а то и жизнь. Впоследствии я понял, в какой именно степени это помогло. И еще я понял, что чайки и утки свободнее меня. В одних и тех же условиях мы с ними оказались совсем не равны.


Новогодние подарки


Меня знакомят с Аленой – девушкой с неестественно овальным лицом, огромными мешками под глазами, неудачно замазанными пудрой и редкими, собранными в жидкий пучок темно-русыми волосами. Она будет иногда заменять Гаджи, которого я стал видеть все реже. Причин тому может быть несметное множество – от повышенной занятости Гаджи проститутками и «спайсами» до некоего личного недоверия Хазана, на которое я обращал внимание уже не раз. Алена говорит, что у нее не забалуешь. Шутка это или откровенная тупость с ее стороны, я даже не знаю. В сущности, мне плевать. Более важно то, что отношение ко мне Хазана стало достаточно доверительным, и оно не испортилось даже после того инцидента с Обводником и водкой. Я начинаю подумывать о возможности свинтить из бизнеса, но пока говорить об этом открыто еще рано. Пока Алена что-то там объясняет мне и еще троим попрошайкам, я замечаю, что на большой мусорной коробке в коридоре красуется надпись крупными буквами «STOP!THINK!LIFT». Я мало разбираюсь в английском, но когда-то мне сказали, что это предупреждение – не срывать с места тяжелый груз, не подумав. Вот я когда-то рванул лишнего, не раскинув мозгами. Теперь тащусь без сил поднять что-то, тяжелее костыля. Так что – читайте предупреждения на коробках. Они помогают, совершенно точно.


Скоро явно Новый год. Даже не глядя на календарь, я это понимаю. К новогодним праздникам всегда очень много работы. Люди становятся мягче, ждут каких-то там чудес – даже конченые циники в глубине души надеются на перемены к лучшему и хоть какие-то приятные сюрпризы от жизни. Даже припоминая, что никогда, с момента завершения детства, ни у кого не происходило в Новый год никаких чудес, они продолжают верить. А потому ощущают себя благодетелями и святыми – все, как один. Святости многих начинает хватать на приличные подаяния, а в праздники они все будут бухать по домам, поэтому отработать всех надо максимально оперативно. Даже внешне абсолютно целые деятельницы нашего фронта с поддельными паспортами мигрантов и фальшивыми медицинскими документами, полными страшных сложных диагнозов, вовсю мчатся по поездам и отстаивают смены в пешеходных переходах и на улицах, чтобы сколотить бабла.


В один из рабочих дней я припоминаю, как еще до аварии стал свидетелем привоза на точку «бабки с иконами». Недалеко от торгового центра на Ветеранов черный «виено» подвез и высадил дамочку лет тридцати в черном платье, замотанную в черный же платок. После их отъезда она встала на корточки, выставила иконки и начала трясти головой, создавая этим крайне нелицеприятное и пугающее даже закаленных циников зрелище. Тогда я начал догадываться, что все эти стоящие раком больные бабки – далеко не бабки, и тем более – не больные. Нет, конечно, суставы у них устают, но, как я узнал, уже работая в этой сфере, под колени у них подложены специальные наколенники, благодаря которым даже неопытный сотрудник сможет без особых последствий стоять несколько часов даже на промерзшем асфальте. И вот сейчас, в доходный сезон, даже они стоят на своих позициях, несмотря на собирающийся день ото дня холод.


Мне в лицо врезаются тепло квартиры и характерная для нее вонь, к которой я, в общем-то, вполне привык и которую перестал замечать. И тем более странно, что сейчас я ее очень даже замечаю. На всякий случай, осматриваюсь вокруг в поисках мертвецов, прежде чем зайти, доковылять до своего спального места и освободить, наконец, довольно сильно натертую костылем правую подмышку. Большую часть времени я стараюсь упираться в костыль рукой, но этого упорства хватает, от силы, на пол-дня, а потом усталость просто вынуждает простейшим образом упереться в костыль подмышкой, чтобы рука не соскочила, и мой снаряд не прибил кого-нибудь под мои же жалостные просьбы помочь инвалиду Третьей Мировой Афгано-Чеченской войны.

Сегодня, кстати, новогодний вечер. Для кого-то это, может, и играет роль, но на корпоративную квартиру даже небольшое количество алкоголя проносить запретили. Основным аргументом было то, что мы все наверняка перетравимся. Мужик с обожженным лицом тихо всхлипывает весь вечер, теребя свой флакон у всех на виду. Раньше от доставал его только когда был выключен свет. Даже несмотря на собственное уродство, я не могу перешагнуть через омерзение и заговорить с этим несчастным, чтобы помочь его беде. Но когда он хочет встать, а его белая трость падает на пол, я поднимаю ее и подаю в руку калеке – такую же безобразную, как и его лицо. Он молчит и, не прекращая всхлипывать, уходит из комнаты.

Справа от меня теперь прилег Паша. В последнее время он стал более спокойным, даже каким-то потерянным. Я пересекался с ним несколько раз в метро, и мы вроде как скорешились, если это понятие применимо к мужику, который ссыт в угол, а потом показывает на тебя, как на виновного.

– Что-то я давно не видел Колю безногого, – замечаю я, чтобы хоть как-то отвлечь Пашу от мыслей, из-за которых он молча смотрит перед собой, не произнося ни слова.

– Я знаю. Я знаю, – он кивает и потирает толстыми сухими пальцами морщинистое лицо. – Ты только заметил?

– Не скажу, что я вообще за ним следил, – апатично бросаю в ответ.

– Коля неделю назад захотел выйти из дела, – голос Паши дрожит, что для такого горлопана совсем нетипично, и я чувствую недоброе. – Стуканул менту на Елизаровской, что его принуждают – тот его вывел, предварительно отписав куратору, а потом передал ему же снаружи.

Сразу вспоминается рассказ Коли о журналистке. Возможно, с него все началось, и именно тогда Коля начал понимать, что устал, и что может быть другая жизнь. Так началась эта жизнь для него?

– Его сюда привезли. Только в другую квартиру. Сначала хотели показательно, но Хазан был не в духе, – мне кажется, Пашка, суровый мужик в сапогах, отвечая на мой немой вопрос, начинает всхлипывать. – Связали скотчем, как гусеницу, голого, и положили в такую пластиковую бочку с кислотой.

Пауза, в которой я пытаюсь осмыслить услышанное. Вроде, получается, и у меня начинают ныть зубы и сжиматься желудок.

– Коля медленно разложился, типа как переварился.

– Откуда знаешь? – с некоторым раздражением спрашиваю, надеясь на то, что Пашка просто придумал красивую и страшную историю.

– Просто знаю.

– Кто рассказал?

– Я его нес до этой бочки, – с бессильной злобой посмотрев на меня, отвечает Пашка. – Вместе с еще одним нашим. Прямо здесь, двумя этажами выше. Мне даже противогаз дали – держали на подхвате, а там такое парево было, когда его залили кислотой, и они еще окно открыли…

Он прерывается и отворачивается от меня, укладываясь на бок. Я подумываю предложить ему водки из запрятанного у меня под койкой шкалика, но пока сомневаюсь. Стоит ли мне об этом всем рассуждать? Вряд ли. Единственное, что я вижу осмысленным – это взять у сегодняшнего, новогоднего надзирателя свою тарелку новогодней картофельной похлебки, закинуть ее в себя в несколько приемов и отправиться обратно на новогоднюю койку. Как будто я раньше не догадывался, что из этого дела уходят только ногами вперед. Вряд ли это можно считать новогодним сюрпризом.

Сразу после приема пищи я ощущаю себя жутко уставшим и готовым отключиться сразу по падению на койку. Но меня постоянно что-то отвлекает – какие-то шорохи, пуканье, царапанье, и уже где-то к часу ночи я окончательно теряю сон. Наутро, первого января, с остекленевшими глазами и неуверенным перебиранием ногой и костылями, я выгляжу гораздо более несчастным и сильнее побитым жизнью, чем обычно. Жаль, сейчас это не получится использовать в работе.


Кстати, обожженного мужика я больше не видел. Не стану врать или предполагать, что с ним произошло, но в эту новогоднюю ночь он ушел. В метро я его тоже не встречал. Может, оно и к лучшему. А, ну, и Колю тоже не видел. И мне пришлось поверить Пашке. Позже я поверю ему на все сто.


Лицо, которое я вижу в один из характерно теплых для питерской зимы январских дней, знакомо мне даже слишком хорошо. Я далеко не рекордсмен по числу полезных знакомств – о чем говорит одно только мое положение, – но это будет, пожалуй, самым бесполезным. Миша Зефиров – грузчик, некогда подрабатывавший пару недель у нас на складе. Человек, с которым я созванивался лишь для того, чтобы из грязного, подлого и циничного любопытства выслушивать его слезливые жизненные истории. Мужик со смешной фамилией. Я точно знаю, что у него были жена и красавица-дочь. Жена довольно сильно заболела – онкология или что-то в этом духе, – но не ложилась в стационар, а пыталась лечиться народными средствами дома, пока супруг в горестном переживании методично пропивал последнее, что принимали в ломбарде. Жена пыталась хоть как-то заработать на дому, но успеха это не имело. После одной попытки вытрясти в офисе удаленного работодателя свои кровные, Зефирову довольно сильно отделали охранники подвальной конторы, но в полицию она так и не собралась. В итоге, дочь Зефирова сначала ушла на панель, а потом – и вовсе пропала в неизвестном направлении. А Миша, за два года отработавший две недели грузчиком, с горя как-то пошел гулять в мороз, изрядно набравшись, и решил срезать по лесопарку путь домой. До середины пути все было неплохо. Потом Миша задремал, отморозил обе ноги и попал под ампутацию. Теперь, согласно его рассказу, он живет на корпоративной квартире на севере города. Его лицо обезображено шрамами и отеками, губы неестественно выпячены, а военная форма на нем, откосившем от армии с белым билетом, смотрится как-то причудливо.

– Как бизнес-то? – усмехаюсь, выслушав Мишин рассказ – как дела у меня, он спрашивать не будет, даже ради приличия – это мне доподлинно известно.

– А, сейчас уже больше ставят у дороги с табличками «Помогите Христа ради» или типа того. Конкурирую с малолетними цыганками, – немного печально рассказывает мне Зефиров. – Я раньше по Фонтанке гонял, когда в метро смен свободных не было. Но сейчас холодно там. Холоднее, чем на обычных улицах. Да и больше болтал с проезжими, чем работал. Как-то даже от парней с каталогами шлюх по зубам получил за то, что клиентов от мыслей о бабах отвлекал.

Потом он просит у меня сигарету, и мы некоторое время молча курим.

– О, мой куратор, – Миша дергается, как паралитик, быстро всасывает столько дыма, сколько может и выбрасывает окурок на асфальт. – Бывай, брат. Встретимся.

Я внутренне желаю себе больше с ним не встречаться. Все-таки, даже после пережитых месяцев попрошайничества, Зефиров все еще вызывает у меня искреннее омерзение. Я понимаю, что так и не узнал, как его жена, но у меня есть свои соображения на этот счет. И насчет его дочери тоже.

Но в глубине души я надеюсь, что они не оправдаются.


Главное, что я понял в ходе своих трудов в метро и на улице – всегда найдутся те, кто подадут из жалости. Каждый вагон делится на неверующих, сомневающихся в себе молчаливых идиотов и идиотов конченых, считающих, что доброе дело – это подать калеке-наркоману на продолжение его жалкого существования. Но не стоит заблуждаться, что всего лишь два-три человека на сотню – это те самые недоумки. Сомнения грызут многих – это я видел в их взглядах, в их нервных телодвижениях, в их стыдливом падении взглядов в мобильники и планшеты. Да и вообще – интеллектуальное большинство общества – конченые идиоты. Абсолютное меньшинство может сказать «Нет» и не прятать взгляд. Быть вдалеке и не связываться с этим большинством – огромная честь, которую мне уж точно никогда не заслужить и от которой многие наивно отказываются в пользу служения этим людям – интеллектуальному большинству. Успех, известность, обожание публики – ничтожные факторы. Если бы у нас сейчас жили свои Моцарт, Ницше или Достоевский, их бы оценивали сквозь призму обывательских суждений, как ремесленников, которые должны приносить развлечение в массы, но не более того. Откуда у меня такие мысли, спросите вы? Запоздалый вопрос. Вы уже слишком много знаете обо мне, чтобы чему-то удивляться.


Кристина и ее проблемы


Я понемногу откладываю деньги. Черт знает, на что именно я смогу их потратить, но с небольшой суммой в аккуратно разорванной подкладке новых теплых штанов я ощущаю себя немного увереннее, чем без нее. Разумеется, незаметно прятать выходит только банкноты – мелочь на ощупь будет распознана в первый же выборочный обыск, – и когда у меня слишком много монет, и никто не решается подать несчастному инвалиду войны «полтинник» или «сотку», я, выбираясь из-под присмотра куратора, подсчитываю горсть мелочи и пытаюсь объяснить случайному прохожему, что хочу купить что-нибудь поесть, но весь день мне не хотят ничего продавать, не принимая мою мелочь. В таких случаях, если тебя выслушали, это уже успех – даже те, кто подозревают, что я профессионал, сжалятся и, не пересчитывая монеты, произведут обратный размен. Иногда могут даже просто дать полтинник. Но хуже всего с теми, кто решает, что он самый умный и покупает мне что-нибудь в «Первой полосе» из съестного. В таких случаях остается только смиренно поблагодарить моего спасителя, тихо проматериться и съесть ставший для меня безвкусным и жестким «сникерс» в очередном перерыве, незаметно от куратора.

Кстати, по весне, с первым потеплением, мне выдали новые алюминиевые костыли. Под локоть. Вроде как, со старыми я смотрелся пусть и жалко, но как-то совсем несовременно и подозрительно. Новый сезон сбора характеризуется психической нестабильностью населения и впадением его в неожиданную жалость ко мне и моим коллегам. И только лохматый, как черт, Паша в тех же сапогах все ходит по вагонам, и даже уже поет песни для пассажиров, но публика редко оказывается благодарной.


То ли из-за весеннего буйства гормонов, то ли от какой-то глубокой тоски даже по утренней эрекции, меня начало тянуть хотя бы к обычным разговорам с женщинами. И истинным успехом оказывается мое знакомство с Кристиной. Вряд ли можно себе представить что-то более своевременное. Кристина работает. В узком смысле слова. Но для меня это не делает ее менее женственной и интересной. Ну, и мой внешний вид, судя по всему, сейчас еще на той стадии ущербности, в которой от него, по крайней мере, не тошнит сразу, а потому мы иногда болтаем с Кристиной около станций зеленой ветки в начале или конце моей смены. Она сама часто ездит на метро – то по личным целям, то по работе, и меня несколько настораживает тот факт, что ее не развозят, хотя она работает не на себя. С другой стороны, тонкостей этого бизнеса я не знаю, да и не мое это дело. Мы разболтались случайно – она обратила внимание на то, как жадно я облизываю взглядом ее ножки в черных чулках с выступающими из-под мини-юбки поясками на Невском, улыбнулась и что-то мне сказала, а потом уже выяснилось, что она знает Хазана и знает, что я работаю на него. Этого хватило для того, чтобы впоследствии целый месяц находить новые темы для разговора, встречаясь два-три раза в неделю. Я сильно отвык от общения с кем-либо, кроме калек, наркоманов и алкоголиков на квартире, но Кристина исейчас воспринимает мою неловкость, как застенчивость подростка, и это меня искренне поражает. В принципе, странно, что такой персонаж, как я, занимает ее время, которое во всех смыслах стоит денег, но я жду встречи с ней с таким волнением, что иногда к концу смены начинаю запинаться. Впрочем, когда это становится похожим на дефект речи, делу это только способствует.

Мы стоим на улице рядом с метро и болтаем после моей смены. Кристина сегодня улыбчива, хотя лопнувшая по центру верхняя губа и делает ее улыбку довольно странной. На правой щеке ее худого лица с широкими скулами – тоненький продолговатый след от ожога. На ней сейчас и вообще, чаще всего, – куртка с меховым воротником и каблуки не меньше восьми сантиметров. Она высокая – выше меня, но немного сутулится – видимо, от постоянного физического труда. Лак на ее длинных ногтях сколот после последней трудовой ночи. Она рассказывает, что до сих пор не спала со вчерашнего дня, потому что всю ночь работала на какой-то тусовке, а потом ездила на чьи-то похороны. Родственные связи ее не оставляют, несмотря на сомнительный образ жизни. Людям вполне достаточно не знать, чем ты занимаешься, чтобы продолжать тебя уважать или хотя бы принимать в свой круг.


Мы обсуждали ее работу только один раз. Удивительно, но уже тогда я ощутил некоторую ревность – наивную, глупую, но назойливую, – к ее делу.

– Ну, иногда мой босс делает «подарки» мной своим… друзьям. Я с этого получаю только чаевые, но тоже ничего, – сказала она.

– В общем, мы все люди скорее физического труда, – усмехнулся я и нервно сглотнул

– Не скажи, – хихикнула она. – По мне – так творческого. И ты, и я.


Я вспоминаю об этом сейчас, и начинает накрапывать легкий дождь, и он, весьма кстати, тушит сигарету Кристины.

– Блин, последняя, – ворчит она.

Я элегантно достаю пачку, подаю даме сигарету и столь же галантно даю ей прикурить. Когда она слегка наклоняется и затягивается, я явственно ощущаю крепкий цветочный аромат ее туалетной воды. Во мне что-то дергается, и я забываю о том, что надо было убрать зажигалку и смотрю только на лицо Кристины. Она улыбается в ответ. Мне кажется, она все прекрасно понимает, но именно это ее понимание и отсутствие отвращения к моим мыслям на ее счет меня больше всего удивляет. Мы болтаем дальше – о транспорте, о погоде, о пробках, о строительстве ЗСД – обо всем, что нас не особо-то и касается. Но на этот раз нас решают прервать.

Из-за спины Кристины я сначала слышу громкий свист, а потом вижу свистуна. Широкоплечие парни среднего роста в удивительно похожих куртках и футболках с логотипами «армани» уверенно шагают в нашу сторону. Нужно ли говорить, что мне это сразу перестало нравиться?

– Ну че, подруга? Поедем? – подает голос один из парней – лысый, как бильярдный шар.

– Суки, – сквозь зубы цедит Кристина и пытается затянуться, крепко сжимая сигарету мгновенно задрожавшей рукой. – Как нашли?

– По «джипиэсу»! – гогочет второй здоровяк – судя по прическе, явно одолживший волосы у партнера.

– Ты какого хера Шутова отшила? – не поддерживая его игривый тон, начинает допрос лысый.

– Так надо было.

– Элитного клиента не обслужить! Депутата. Да ты за него должна землю жрать в благодарность, что у него на тебя встал! – безо всякой цензуры, характерной для общественных мест, орет лысый. – Он мне позвонил и сказал, что теперь будет работать с Демисом, потому что у его девок сиськи лучше, и они никогда не ломаются. Прикинь? Ты всех в шалмане подставила из-за своего сдвига!

– Твою мать, Сережа, на людях… – Кристина пытается сунуть в рот сигарету, но волосатый детина выхватывает горящий столбик у нее из рук и растаптывает его об мокрый асфальт.

Я чувствую, что ситуация накаляется и пытаюсь что-нибудь придумать, но в моем положении лучшее, что может быть – это просто отступить и дать ублюдкам сделать их дело.

– Я тебя своими руками бы удавил! – рычит лысый Сережа. – Поехали с нами.

– Он мне на грудь насрать хотел! Понял? – визжит Кристина на всю улицу так, что даже отморозкам, кажется, становится неудобно; дальше – переходит на шипение. – А в моем списке услуг этого нет.

– В твоем списке услуг, – передразнивает ее тон Сережа, – есть все, милочка. Ты знаешь, сколько это стоит?

– Э, братан, – прочистив горло и опершись поудобнее на гранит подземного перехода, вступаю я. – Ты не горячись так.

– А ты пасть-то прикрой, – прорезается голос у сережиного коллеги. – А то вторую культю носить будешь.

– Ты на нее не заработал еще, хлопчик, – мой собственный голос кажется мне львиным рыком, и в груди внезапно становится горячо. – И платить ты за нее будешь, в случае чего, Хазану.

– Да че ты гонишь, чмо, – дергается в мою сторону обиженный сережин друг, но сам Сережа останавливает его резким движением руки и перехватывает нить беседы.

– Ты хазановский что ли?

– Более чем. Работаю без куратора, напрямую. А телка эта, – небрежно киваю на Кристину, – мое сопровождение на сегодня. Хазан мне ее выделил на вечер. Или ты думаешь, мы тут в шахматы играть собираемся? Или я тут гуляю сам по себе? Хазан в курсе всего, если че.

Я сделал ставку на рулетке, и теперь из всех тридцати семи значений должно выпасть одно, в котором я, мягко говоря, не совсем уверен. Но оно таки выпадает.

– Вот ты урод, – ухмыляется Сережа. – А почему нам ничего не сказали? Нас старший сюда послал.

– А ты кто такой, чтоб перед тобой отчитывались? – вставляет свои пять копеек Кристина.

– Глотку завали, – шмыгает носом, сплевывает, едва не попадая в ногу Кристины, а затем поворачивается ко мне Сережа. – Да ты гонишь!

– Давай проверим, – достаю из кармана мобильник и тычу в кнопки, чтобы найти и вывести на экран номер Хазана, а затем протягиваю телефон Сереже. – На, поговори.

Оба быка начинают мяться, и я чувствую, что карта пошла.

– Ну, давай, че ты? Перетрем сразу, чтоб потом проблем не было. Ну, отвлечем Хазана, че такого?

– У меня у самого номер есть, – бормочет Сережа, почесывая шею. – Хазану привет. Из уважения к нему ни тебя, ни ее сейчас не тронем. Но если ты нас развел – я тебе лично и ноги, и руки поотрезаю. Усек?

– Только «за», – усмехаюсь, убираю телефон и неторопливо прикуриваю из своей пачки «ротманс».

– И не думай, что тебя будет трудно найти, чепушило, – добавляет приятель Сережи, шумно сплевывает на асфальт – видимо, для усиления значения своих слов, – и удаляется вместе с компаньоном.

Кристина ошарашено смотрит сначала на уходящих куда-то в усиливающийся дождь «решал», потом на меня.

– Сигарету? – невозмутимо предлагая я, поминая сорванную сережиным приятелем сессию курения Кристины.

– Ну, ты и выкинул, – она качает головой и жестом отказывается от протянутой пачки. – Я тут недавно столкнулась с тем, как эти ребята отработали парня из «Альтернативы». Вообще, это новые шестерки Хазана, насколько я знаю. Буквально месяц, как начали работать, а все туда же.

– Он давно обновляет команду, – киваю я, понимая, что все части головоломки встали на свои места, и у нас с Кристиной действительно общий хозяин, как я и предполагал.

В какой-то момент, когда я об этом только догадывался, мне даже начинало казаться, что наша с ней встреча неслучайна, и Хазан пытается подстроить что-то, что поставит меня еще на большие проблемы, но, взвесив свое нынешнее положение, я не смог представить того косяка, который его мог бы ухудшить.

– Пойдем, погреемся, – вздыхает Кристина и застегивает куртку.

– Куда?

– Ко мне, куда же еще?


Квартира Кристины – это типовой ремонт, поделенный на три. Может, даже половина одной его трети. Глядя на старую мебель, зацарапанные обои и потертую донельзя сантехнику, я понимаю, почему Кристина не работает индивидуалкой с апартаментами, а постоянно ездит по клиентам, которых ей обеспечивают хитрые рекламные механизмы Хазана. Впрочем, жадный до интима клиент и такую обстановку может счесть приличной. По крайней мере, в ванной у Кристины, куда я захожу, чтобы умыться, стены не покрыты полопавшейся краской, а выложены потертым, но уже не советским кафелем. Меня подмывает спросить, как она заполучила эту квартиру в пользование, но этот вопрос не будет иметь смысла.

Кристина предлагает мне чай, и отказаться я считаю непростительной ошибкой, хотя и не отказался бы от чего покрепче. Поставив чайник, она уходит в туалет, но сразу выскакивает из него с громкой матерной руганью, обозначающей, что унитаз опять забился, и что все сантехники поголовно пидорасы. Я предпочитаю не высказываться на этот счет, потому что не умею чинить сантехнику.

– Короче, по-маленькому – пробуй, если что, в раковину. Или в ванну, – машет рукой Кристина и сама закрывается в ванной.

Необязательность церемоний пробуждает во мне ощущение, будто я знаю эту бодрую девицу уже не один год. Сделав все свои дела и смыв их душем, Кристина возвращается и берет настойчиво звонящий мобильник.

– Да…Хорошо…Что?.. Ну, да, конечно. Да-да… – он озлобленно швыряет телефон в раковину на кухне, вызывая мое недоумение. – В общем, все очень плохо. Я забыла об одной встрече, так что придется нам… – она деловито прижимает пальчик к выпяченным губам.

– Я могу просто отвалить, – пожимаю плечами и киваю на дверь из квартиры, поскольку не прошел дальше прихожей и ванной.

– Не успеешь. Он уже поднимается, – вздыхает Кристина. – Короче, терять этот шанс мне нельзя – откажусь – сильно пожалею. Он скорострел, времени это много не займет, так что выбора у тебя немного. Залезай в шкаф.

– Может, на кухню? – скромно предлагаю вариант, который мне нравится немного больше.

– Кухня может понадобиться, а если он туда зайдет… – Кристина коротко вздыхает. – Ну, ты понимаешь.

Я пожимаю плечами, ковыляю мокрыми костылями и едва вытертой ногой комнату и залезаю в массивный и уже заботливо открытый хозяйкой шкаф, хотя меня так и подмывает съязвить, что на фоне далеко не люксовой обстановки в квартире Кристины я могу просто потеряться. Удобно устроившись вместе с моими модными костылями между короткими пальто и грудой чулков и женских трусов, я показываю Кристине большой палец, и она закрывает шкаф, проверяя парой тычков, не откроется ли тот сам по себе в самый неожиданный момент. Вспоминается гора бородатых анекдотов про любовника в шкафу, но ситуация и профессия условной жены как-то не очень вписываются в общую канву.

Клиент действительно оказывается скорострелом, но тяжелым на подъем. Около пятнадцати-двадцати минут занимает его разогрев, и я слышу только глухие вздохи и причмоквания Кристины, явно предназначенные подбодрить с трудом просыпающегося зверя. Вуайеристские склонности выдают во мне себя, когда я решаюсь взглянуть на происходящее через щель между покосившимися дверями шкафа. Кристина, поясница которой украшена татуировкой с черными узорами и розами, скачет на толстом мужике, лица которого мне не разглядеть. Самое удивительное в происходящем то, что уже эта картина, в отличие от мыслей об ее абстрактной работе, почему-то не вызывает у меня той глубинной подростковой ревности.

Мужик кончает через несколько минут с таким ревом, будто он голыми руками убил мамонта. Не уверен, что после моего периода воздержания я сам продержался бы дольше, но уверен, что этот мужик если уж не сильно чаще моего занимается сексом, то дрочит наверняка регулярно.

Кристина некоторое время убеждает мужика, что ей было так классно, как еще ни разу ни с кем не было, и я хочу выскочить из шкафа и выдать что-то в духе «А ей есть, с чем сравнить, поверь!», но особой нужды в этом нет – экономный мужичок старается уложиться в час, а у Кристины нет задачи потянуть время, чтоб развести его на деньги. Впрочем, не будь меня в шкафу, она бы наверняка этим занялась. Через свою потайную щель я вижу, как мужик отстегивает Кристине несколько крупных купюр, и сумма за столь скромные слуги мне кажется несоизмеримо больше средней принятой. Если это стоимость часа, то неудивительно, что мужик экономит.

– Пойдем? – спрашивает клиента Кристина.

– Конечно.

Я совершенно не понимаю, куда и зачем они уходят, но позже слышу шелест льющейся тонкой струйкой жидкости и странное бульканье – как мне кажется, со стороны ванной. Странно то, что клиент сначала рассчитался с Кристиной, а уже потом пошел продолжать пользоваться услугами. Видимо, тот эксклюзив, который она предоставляет ему там, требует предоплаты. Минут через пятнадцать мужик собирается и уходит, и Кристина торопливо открывает дверцы шкафа и помогает мне вылезти.

– Живой?

– В общих чертах, – сдержанно улыбаюсь и пытаюсь дотянуться до костыля.

– Забей, – машет рукой Кристина и перехватывает меня так, чтоб я мог на нее опереться правой рукой. – Пойдем, присядешь.

Она заботливо доводит меня до повидавшего виды кожаного кресла и усаживает в него, а затем выдвигает снизу поддержку для ног – или, в моем случае, для одной ноги.

– Что за дядька такой? – интересуюсь я, хотя данный вопрос звучит сейчас совсем неэтично.

– Да, придурок один, – усмехается Кристина, торопливо поправляя мятую кровать. – Я еле выдавила из себя, чем в него пописать – аж живот болит. Чуть не попала на хорошую сумму.

Мне становится несколько спокойнее, когда я понимаю, что рот Кристины, по крайней мере, не орошал «золотой дождь». Какое это имеет сейчас отношение ко мне – трудно сказать, но все же, мне так спокойнее.

– Так, мы остановились на чае.

– После моего приступа клаустрофобии, придется тебе сделать его с лимоном, – с улыбкой заявляю я, пытаясь включить максимум тех обаяния и интеллектуальности, что еще во мне остались.

Надо ли говорить, что выходит неловко, и сейчас Кристина звонко, женственно смеется не столько над тупой шаблонной шуткой, сколько над моей попыткой ее передать? Но даже несмотря на это и несмотря на сцену между дверцами шкафа, она мне чертовски нравится. Возможно, с пережитым за последний год я совершенно внезапно дорос до мысли, что женщина может влюблять в себя, как бы она ни бесила и чем бы ни занималась? Или просто моя планка терпимости опустилась ниже плинтуса, и я путаю проституток с обычными, чистенькими и холеными женщинами, у которых все то же самое, но по другому, приличествующему регламенту? Ответьте сами, если вам это нужно. Я же просто беру из рук Кристины кружку с черным чаем и аккуратно отпиваю глоток и замечаю, что чай действительно с лимоном, а сама Кристина садится справа от меня, на кожаный диван.

Мне вспоминается, как Кристина говорила про какую-то «Альтернативу», и я спрашиваю ее об этом. Она вспоминает, что к ней как-то недавно подошли четверо молодых увальней – самый активный из них был широколицым, коротко стриженным, и еще у него был кореш со странными залысинами по бокам. Описание, четко совпадающее с внешним видом участников той самой команды спасения, что отбирали меня у Гаджи. А накостыляли Сережа и его приятель, судя по всему, жирному пареньку или тому, кого он теперь заменяет. Я рассказываю об это Кристине, и она поддерживает мое мнение насчет того, что ребятам по жизни делать нечего.

– Мне кажется, они специально берут с собой жирного парня, чтобы скидывать его, как балласт, когда им могут в очередной раз накидать.

– Точно, – хихикает Кристина и отпивает свой чай.

– А я бы не подошел. То есть, я медленный, и я отстану сразу, но слишком тощий, и на всех меня не хватит.

Кристина смеется, запрокинув голову.

– Ты такой смешной, Костя!

– Да не, я унылый. Теперь, – развожу руками.

– Нет, ты классный, – Кристина привстает и кладет руку мне на грудь, поглаживая другой рукой мою целую и слегка дрожащую левую ногу. – Потому что, несмотря на все, с чем тебе не повезло, ты остался мужиком. А не как эти уроды. Ты сильнее их.

Она придвигается еще ближе, вроде как случайно прижимаясь ко мне своей довольно пышной для ее фигуры грудью, и целует меня в шею, от чего по всему моему телу расходится бешеная, неконтролируемая дрожь. Мне казалось, что вся та боль, что я испытал, должна была сделать меня бесчувственным бревном, которому плевать на все нежности, но первая же проверка показывает, что ничего такого и не собиралось происходить. Я отставляю чай на столик рядом, немного проливая по дороге на пол. Кажется, сейчас я получу нечто получше чая с лимоном.

Интуиция меня не обманывает, и Кристина принимается стаскивать с меня штаны, несмотря на мои смущенные и полные сомнения реплики. Она молча улыбается и, проведя ладонью по моему мгновенно напрягшемуся животу, стаскивает с меня все остальное тряпье и без особых прелюдий облизывает, а потом и берет в рот мое хозяйство. Сначала мне кажется, что процесс близок к провалу, и я ни черта не чувствую. Тем не менее, когда Кристина принимается гладить мои яйца своими пальчиками – а надо сказать, женские руки мой член не трогали вот уже много месяцев, а по ощущениям – и все пять лет, – все начинает идти, как по маслу. В какой-то момент, уже на подходе, я сжимаю подлокотники кресла так, что, кажется, могу разорвать кожу на них их голыми руками. Кристина доводит меня до оргазма практически без помощи рук, дожидается, пока я перестану стонать и дергаться, глотает все, что из меня вышло, и только тогда выпускает мой болт изо рта.

– Отдохни, у тебя был тяжелый день, – хихикает она и уходит – кажется, в ванную.

Мое сознание спутано, и огромная, океаническая волна сонливости накрывает меня с головой. Я давно не испытывал такого наслаждения, и сейчас мне трудно понять, не сон ли все это. Со стороны может показаться, что ничего особенного не произошло – просто одна женщина сделала одному мужчине приятно. Но я на седьмом небе, вот что я вам скажу. И я засыпаю, выпив немного чая, потому что во рту пересохло.


Не знаю, сколько я проспал. Может – час, может – пять минут. Спросонья я не сразу понимаю, что именно происходит – тем более, что темп событий можно назвать ошеломительным даже для человека в сознании. После того, как из прихожей раздается громкий, грубый удар, который меня и будит, в комнату вламываются двое. Лысый и волосатый. Уже в этот момент я понимаю, что что-то пошло не так. Без лишней болтовни один из громил хватает Кристину, сидящую в одних трусиках на кровати с расческой в руках, за волосы и с приличной силой ударяет ее головой об стену, от чего она сразу отключается.

Второй гость – как раз лысый Сережа, – смотрит на меня с омерзением и злобой, и на мою попытку дернуться к стоящим у кровати костылям, чтобы хоть как-то защититься, командует волосатому.

– Потащили его в очко.

В каком это смысле?

Я ума не приложу, что можно предпринять в этой ситуации, и когда меня выдергивают из кресла, не обращая внимания на свалившиеся с меня расстегнутые штаны, я могу только орать и беспомощно смотреть на лежащую в бессознательности на кровати Кристину, словно надеясь, что она мне сможет чем-то помочь.

– Ну, ты попал, – говорит зачем-то волосатый приятель Сережи, хотя мне это и так вполне понятно.

Когда дверь в туалет открывают, все тайное становится явным. Сережа ухмыляется, глядя сначала на унитаз, а потом на меня. Неужели тот факт, что сортир забился и полон дерьма, их не остановит?

Видимо, нет.

В следующий момент после того, как меня роняют на колено и культю, холодное, мерзкое дерьмо обволакивает мир вокруг меня.

А было бы лучше, если бы оно было свежее и теплое? Долейте кипяточку! Брр-брр…

Раньше ведь я даже не задумываля о том, можно ли выжить после того, как окунешься в настоящее говно. И вот теперь ответ пришел сам собой. Какой-никакой экспириенс!

– Давай еще раз, – выждав несколько секунд и дав мне отдышаться, дает команду Сережа.

Один мой знакомый работал в продажах сантехники. Он бы, мне кажется, одобрил этот самарский унитаз с кнопочным смывом. Но тут, скорее всего, не старт-стоп. Обычный совдеповский унитаз. И в нем меня топят. Это печально. Обезьянья рука волосатого бандюка поршнем толкает меня вглубь бездонного моря канализации. На третий подход становится немного легче, и даже запаха дерьма уже не чувствуешь. Но при попытке четвертого погружения почему-то меня рвет в тот же унитаз, куда я направляюсь, и на этом эксперимент прекращается.

Меня швыряют туловищем в ванную и включают воду. Видимо, чтоб не возиться с воняющим говном и напрочь деморализованным калекой. Минимизировать профессиональные риски. Я спокоен и невозмутим, потому что знаю, что ничего поделать не смогу. Ни оружия, ни подмоги у меня нет. И никого близкого в радиусе многих километров, за исключением спящей Кристины, да и та близка мне разве что физиологически.

Парни накостыляли мне руками, немного попинали ногами и обчистили карманы, в которых было немного собранных за месяц денег. Надеюсь, о том, что они у меня были – а, значит, и о том, что я их откладывал – никто не узнает. Особенно Хазан. Странная штука, но Хазан оказывается этаким связующим звеном, и мне уже кажется, что вся моя жизнь и все мои контакты, со временем, станут завязаны только на нем.

– Кто твой хозяин, сучонок? – пнув меня еще разок под дых, интересуется Сережа. – Точно Хазан?

– Хазан, – машинально выдаю я, рефлекторно выплевывая на пол смесь из крови и случайно протекшего через нос дерьма и стараясь сделать что-нибудь, чтоб потерять сознание, но не понимая, что вообще для этого нужно.

– Прикольно, – с дегенеративным акцентом протягивает топивший меня кореш Сережи, и меня уводят из квартиры.

«И ты, сука, поедешь с нами. Ссаная шлюха» – слышу я позади, и что-то во мне содрогается, вынуждает напрячь руки, напоминает мне о том, что мне отрезали ногу, но не яйца, и ведь именно Кристина мне об этом напомнила. Ее тащут вслед за мной, едва приведя в чувство. Я хотел бы помочь ей, и я снова напрягаю руки, вроде как сопротивляясь сережиному братану.

– Че такое? – рычит он на меня.

Мои нервные содрогания, видимо, обратили на себя его внимание и он, судя по замаху свободной руки, уже изготовился к удару мне прямо в «солнышко».

– Костыли, – понурив голову, бормочу я. – Там мои костыли.

– И че?

Поднимаю взгляд и смотрю прямо в глаза агрессивного гопника.

– Это собственность Хазана.


После того, как Сережа по телефону описывает меня, мы выдвигаемся в путь и приезжаем к дому, где находится корпоративная квартира. Я невольно вспоминаю про соседнюю квартиру и ванну с кислотой, и меня передергивает – то ли от этого, то ли от вновь проступившего запаха дерьма из складок одежды и волос.

Меня и Кристину приводят в комнату, где в кресле сидит Хазан, а рядом с ним стоят двое незнакомых мне парней-казахов в черных куртках. Хазан жестом призывает подвести к нему Кристину.

– Снова здорово, – улыбается он, когда Кристину легким тычком в плечо ставят на колени перед ним – этаким доном Корлеоне местного разлива.

Кристина что-то бубнит, но не поднимает взгляд на него.

– Что за люди? – вздыхает Хазан, доставая из пачки сигарету и прикуривая.

Затем он командует «Держите», дожидается, когда руки Кристины перехватят двое казахов и прижигает уже раскуренную сигарету к шее Кристины, что вызывает ее безудержный вопль, над которым все, кроме меня и Хазана, только смеются. Хазан жестом дает приказ отпустить Кристину и снова затягивается, пока та плачет, не вставая с коленей и все также опустив голову лицом к полу.

– И что это у нас тут? Что за пятнышко на шее? – будто ничего и не произошло, интересуется Хазан.

– Поцарапалась, – сквозь зубы бормочет Кристина, прерывая всхлипы.

– Ни хера, – усмехается Хазан. – Больше похоже на герпес. Опять подрабатывала на дому? В своей манере, наверное.

– Я…

– Сколько раз сказано было – херней вне бардака не заниматься? Жадная ты, Кристи. Хотя, и милосердная иной раз, – Хазан смотрит на меня и качает головой. – Ладно, разберемся. Уведите эту срань наверх. И Нинель позвоните.

Он лениво скидывает только прикуренную сигарету в пепельницу и снова обращает свой взор ко мне.

– Ты, кстати, поаккуратнее с ней. У нее положительный анализ, по некоторым данным. Бегает каждый месяц в «Автобус помощи», а потом в больничку, но толку никакого. Постоянно что-то вылезает. Вот, герпес, например. Скоро ее спишем.

– Ага. Ясно.

Что значит «спишем», мне объяснять не нужно. Но неужели Хазан всерьез полагает, что меня нынче может пугать положительный анализ на ВИЧ?

– Да уж, кореш, – качает головой с наигранным сожалением. – Ни за что пострадал ты в этот раз. Всего-то человек потрахаться захотел – и тут такое маски-шоу. В общем, твоей вины тут нет. Своих придурков я накажу. Отдыхай сегодня. И помыться не забудь. Или не хочешь смывать запах женщины?

Гогот со всех сторон оглушает меня, и я, потупив взгляд в пол, волочусь в санузел, чтобы умыться холодной водой, изо всех сил сжимая зубы, чтобы не заорать.


Весна с ароматом хлорки


Все-таки, каждое место обладает своей магической силой. Иначе объяснить свою вторую встречу с Зефировым поздней весной я просто не могу.

Ровно на том же месте, выезжая на очередную смену, я наблюдая странную картину. Несколько человек стоят в недоумении около проезжей части. Машины перестраиваются в левый ряд, объезжая валяющуюся на асфальте инвалидную коляску. И в дополнение ко всему этому – в правом ряду, рядом с тротуаром лежит окровавленное тело с неестественно поднимающейся и опускающейся грудью. Превозмогая здравый смысл и необходимость торопиться, я быстро перебираю костылями в сторону тела. Конечно, это он.

Я осторожно сажусь рядом и хлопаю Зефирова по щеке. Кто-то из зевак кричит, чтобы меня убрали, но прикоснуться ко мне никто не осмеливается. Кто-то говорит, что вызвал скорую. Грудь Зефирова разломана, из кровавого месива в районе легких торчат обломки ребер, и голова его тоже полита кровью из огромной раны в черепе.

– А… – с трудом поворачивая глаза, протягивает Зефиров. – Кость… Котсь…

– Я это, я. Ты как так умудрился-то? Ты ж даже когда замерз, выжил, Мишаня.

– Я давно… Надо было… – он выкашливает сгусток крови прямо на себя, обратно в кровавую пойму на месте ребер. – Я… Тут дочь… В новостройке… Она живет…

– Ты к ней шел? К дочери?

– Я нашел… – кажется, он плачет, и его неуверенный, умирающий голос начинает еще и дрожать. – Я искал. Я правда искал, Кость…

– Верю, Миша, верю.

Кто-то сзади говорит, что видел номера того джипа «эскалейда», который сбил Зефирова и уехал. Говорит, что его найдут. Глядя сейчас на безногий огрызок человека, залитый кровью, я не совсем понимаю, зачем вообще кого-то искать.

– Я хотел… Просто, чтоб она знала, что я искал… Я все равно бы сдох. Я умирал.

– От чего?

Он замолкает, и мне кажется, что все уже кончилось.

– Ее… Наташа. Ты знаешь? Ты найди, если…

– Я постараюсь. Я передам, что ты ее искал.

– Я искал…

– Что с женой? Что с Лизой? Может, ей нужна помощь?

– Лиза… Нет…

– То есть?

– Я хотел сказать. Я хотел…

– Что. С. Лизой? – требовательно спрашиваю я, понимая, что он вот-вот откинет копыта, а я так и не узнаю ничего.

– Она все. Я хотел сказать. Наташе. Мамы нет. Я сам…

Он замолкает. Через несколько минут прилетает «скорая», но ее врачи диагностируют только смерть. Я стою в сторонке, и на меня оглядываются люди, которые наблюдали эту сцену. Я хотел бы пообещать себе, что найду дочь Зефирова, но не стану. Какое ей до этого дело? Некоторые люди просто умирают, без всяких последствий. Разве что принося облегчение окружающим. Я стою и смотрю, как тело Зефирова уносят в карету скорой помощи. Я. Унылый бездомный пьянчуга и инвалид, почему-то болтавший с умирающим безногим калекой-пропоицей. И больше ничего.


Видимо, в контроле сборов что-то пошло не так. Иначе я объяснить такой шаг Хазана не могу.

Вечером очередного дня дверь в квартиру распахивается, и один из тех самых казахов в вечной черной пацанской куртке вносит крупный рулон плотного полиэтилена. Расстелив его по полу, он получает лист два на два метра.

Затем все тот же казах и его товарищ затаскивают в комнату и швыряют на полиэтилен бессознательное тело со связанными руками, одной вяло болтающейся ногой, замотанной головой и дополнительно заклеенным ртом. После ряда манипуляций, тело приходит в себя и начинает мычать, и тогда же в комнату заходит Алена. Почему-то с ножовкой в руке.

– Вот этот гражданин решил, что он самый умный, – без прелюдий объясняет Алена. – И что он может почти все бабки переводить куда-то себе, а нам с вами не приносить ни шиша. Чтоб вы не сомневались, что у нас с вами все будет нормально, мы решим этот вопрос быстро.

Дальнейшая картина заставляет содрогнуться даже самых стойких и повидавших дерьма калек. Мычащему телу Алена своими собственными руками отрезает пилой руки сначала оставшуюся ногу, а затем одну руку. Море крови растекается по полиэтилену, и сравнительно небольшой лист не справляется, и кровь течет дальше на пол, но мне кажется, что так и было задумано. В момент отрезания руки, тело уже снова находится без сознания.

– Вопросы есть? – громко спрашивает Алена, швыряя пилу в лужу крови. – Тогда ликбез закончен. Спите спокойно, дорогие товарищи.

Тело и обрубки уносят, а полиэтилен и кровь убирают позже. По всей квартире – тишина. Слышно только редкий шепот.

– Это ладно. Хотя бы за дело, – бормочет на уровне этого шепота Володя – инвалид-колясочник без ног и одной руки. – Вот вчера паренька прессанули крепко. Решил пожаловаться ментам на то, что я постоянно торчу в переходе, заставил их прийти, разбираться. Они же не скажут, что их смены уже на месяц вперед проплачены. Начали темнить, отбалтываться.

– И что?

– Ну, там поток пошел, на переход. И паренька Славка Бурый перехватил, вроде как случайно. В общем, увезли его.

– Дюлей давать?

– Славка сказал, парень несговорчивый попался. Они его хотели просто на пустыре бросить. А он орал, что ментов на них натравит, и что у него знакомый в прокуратуре.

Я хочу попросить продолжения, но в горле застрял комок, и неприятное, пугающее предчувствие душит меня, заставляя задержать дыхание.

– Короче, размолотили ему башку, распилили по-быстрому и закопали там же. Довоевался.

– Может, прогон? – предполагаю я.

Мой собсеседник только качает головой и молча ложится спать.

Мне кажется, что эта история выглядит обычной устрашающей уткой – одной из тех, благодаря которым здесь все еще сидят те, кто мог бы сбежать. А вот произошедшая только что сцена – это идеальный пример для демонстрации того, какие штрафы грозят тому, кто решит кинуть контору. Заодно это помогает мне понять, что из себя представляет Алена. И Гаджи кажется, на ее фоне, просто воспитательницей детского сада. Я не знаю, что именно сделало ее такой, но из женщины и даже из человека она уже переросла в нечто иное. Нечто ужасное.


На Новочеркасской, откуда я начну сегодня смену, как назло, вместе с пресловутой Аленой, играющей привычную ей роль родственника-сопроводителя калеки, на полу сидит парень с дистрофично, неестественно тонкими ногами и слишком белой кожей, хотя и кавказскими чертами лица. Табличка рядом с ним гласит «Помогите на лечение», и рядом стоит коробка с иконой, но парень не торопится работать и голосить, а просто сидит с закрытыми глазами.

– Вот скотина, спит на рабочем месте, – ухмыляется Алена, оглядывается по сторонам и быстро отвешивает солидного пинка калеке.

Разумеется, это его будит, и он, едва открыв глаза, начинает стонать и плакаться, и Алена шипит ему «Еще раз увижу – спишу на свалку. Поедешь за Вадиком в Осиновую Рощу», и мы идем дальше.

День выдается крайне напряженным, но никаких претензии ко мне нет, а потому никаких комментариев со стороны Алены вечером я не получаю. После аварии, первоначальной боязни побираться, избиений и окунания в дерьмо, Алена становится для меня неким олицетворением нового страха, превозмогающего все прочие.


Мне дают шанс на прогулку под присмотром Гаджи. Ему нужно в мой бывший район проживания, и сегодня Хазан оказывается в подходящем настроении, чтоб отпустить меня по моей давней просьбе.

Я добираюсь до Ульянки и выхожу за одну остановку до нужной мне. Странная, идиотская ностальгия ведет меня в места, где я жил, чтобы вспомнить то счастливое время, когда у меня было на одну ногу больше и не было пожизненной привязки к фирме Хазана.

И вот, я около своего дома. В мусорном баке, до которого я изредка доходил с пакетом уже полусгнившего мусора, копается наполовину утонувший в мусорных пакетах бомж. Когда я прохожу мимо, сзади слышится топот ног, и я оборачиваюсь и вижу, что двое других бездомных – плотно одетых в лохмотья и с лицами, больше похожими на перемороженные картофелины, – нападают на ковырявшегося в пухто коллегу со словами «Ты опять что ли сюда пришел?»

У них своя жизнь, свой социум и свои традиции. Раньше я не рассматривал бомжей, как людей, вообще. Мне они казались какими-то инопланетными монстрами, гуманоидами с частично развитым речевым аппаратом. Теперь же я могу на полном серьезе сравнить себя и этих ребят. Лучше ли мне сейчас в системе поборов с населения, чем этим бомжам? Они мерзнут зимой, а у меня есть свой угол. Но они могут уйти куда угодно, сменить район, даже поменять жизнь, перекантовавшись в ночлежке, хотя никому из них эта реабилитация на хрен не нужна. Я уверен, что каждый из них оказался в этом положении не благодаря судьбе-злодейке, а из тех же примерно побуждений, что и я, когда-то сидевший на скамье в Сосновке и слушающий байки Хазана. Вот только Хазана в жизни этих бомжей нет. И Алены. И вообще всего того принуждения, которое испытываю я сейчас. Птицам я уже проиграл спор в части свободы. Значит, два-один в пользу птиц и бомжей?

Фасад дома, видимо, ремонтируют и зачищают, и сейчас его белые панели покрыты огромными толстыми трещинами. Кажется, что эта огромная пластина бетона с копошащимися внутри человечками, вот-вот развалится по линиям трещин в фасаде и рухнет прямо на меня и засыплет к чертовой матери. Но даже в этом случае, мне кажется, Алена найдет меня.

Перебирая костылями в сторону остановки, я вижу парня на коляске, двигающегося в торговый центр вместе с тремя приятелями. Я видел его раньше – модная коляска с цельными дисками на колесах; всегда – как минимум, один из друзей рядом, иногда целые компании. Я не вспоминал о нем до этого момента. Возможно, я многое сделал бы иначе, если б тогда, в ходе дикого запоя, шагая в магазин за очередными пакетом с водкой и чипсами, увидел, как чисто, неподдельно улыбается своим друзьям и подругам этот молодой парень, ставший инвалидом в самом расцвете сил, Но это всего лишь одна из вероятностей.

И вот – я стою около окошка шавермы рядом с метро Ветеранов, опираясь на один костыль, и со зверским аппетитом уминаю в себя целую шаверму, после чего прошу еще двойной чизбургер. Глотаю крупные куски этого чизбургера вместе с табачным дымом проходящих мимо незнакомцев. Жирный, раздутый, с кривыми, дурно пахнущими котлетами, политыми источающей тухлую вонь смесью дрянного кетчупа и белой жижи из грязного чана, этот сэндвич кажется мне самым вкусным, насыщенным, изысканным блюдом, что мне приходилось пробовать в этой жизни. Я так и не увидел ничего особенного там, где я прожил, по сути, лучшие годы своей жизни. И если вспомнить, как я потратил эти годы и чего добился, то средняя оценка этой жизни в целом выходит не выше двух. Из десяти. И это – только за выживание.


На корпоративной хате жутко воняет химикатами. Как оказалось, меня выгнали погулять не одного. Наиболее примерных сотрудников сегодня выводили на прогулку, а самых упоротых переводили в другую квартиру, чтоб продезинфицировать помещение. Комнату явно обливали хлоркой и чем-то еще для того, чтобы ее обитатели не передохли от отравлений и не заблевали ее до самого потолка в случае таковых.

Вечером к нам привозят на редкость болтливого мужика без рук. Он час подряд без устали донимает меня тупыми вопросами, пока не подкатывается Володя, который без обиняков дает новичку команду свалить с его места и становится в своем кресле рядом со мной – на месте Пашки, которого сегодня нет.

– Как у тебя вообще вышло? – интересуюсь у него, показывая на кресло.

– Да, по глупости, – одной рукой доставая сигарету и прикуривая в ловкой, отточенной манере, отвечает Володя. – Был угонщиком – в основном, недорогих машин, на разбор. На одном районе просекли. Как-то на одной работе застрял с «сигналкой», а меня уже пасли. Ну, и пацаны решили переломать мне ноги и руки. Перестарались немножко, да еще и бросили в грязи, в лесу. Не знаю, как дополз до трассы, но руки-ноги пришлось ампутрировать.

– Жестко. Я-то просто в ДТП попал.

– Да ладно. Я их, в каком-то смысле, понимаю. Пидорасы они только в том смысле, что в лесу кинули.

Мы с ним знакомы уже не одну неделю, а я даже не знал этой его истории. Впрочем, здесь всем плевать на трудности ближнего. А в таком случае я и сам не знаю, на чьей стороне. Вспоминается, как мы со знакомыми наказали одного умника, который повадился защелкивать на ручки машин замки и оставлять номер телефона для перевода денег за безболезненное снятие замка. Он умудрился дважды поставить замок в одном дворе, и одна из машин принадлежала моему хорошему знакомому, призвавшему меня и еще ряд людей помочь разобраться. Выследить придурка оказалось нетрудно – он получил деньги переводом, но не рассчитал момент передачи ключа от замка, а дальше было дело техники. Били мы его сильно, и даже очень. Вывезли на пустырь с мешком на голове, отлупили, не снимая мешка, и даже немного придушили, но не убили, конечно. Владелец одной из машин еще и помочился ему на голову – точнее, на мешок, в который она была завернута. Вспоминая то чувство восстановленной справедливости, что я испытывал во время этой казни, я вполне понимаю, за что покалечили Володю его обидчики.

– Не жалеешь, что так жил?

– Нет. А как иначе? Каждый зарабатывает, как может. Ну, не стану гонять машины я – будет кто-то другой. Мы – люди, – вообще такие твари. Если один не срет ближним, другой займет нишу. Да, и не так уж это страшно – остаться без тачки. Все-таки, без ног похуже будет.

Кое-что меня насторожило не так давно в разговорах Алены и Хазана по телефону, и я решаю поинтересоваться, не в курсе ли этого Володя, у которого обычно ушки на макушке.

– Знаешь, кто такой Баха? Бахти, цыган.

– Слышал.

– И что?

– Суровый мужик. Вместо перечницы, говорят, использует баллончик «ШОК».

– Ясно.

Ну да. Этим все сказано. Конечно. Ни черта мы оба не знаем.


Холодное лето какого-то года


Меня вызывает начальство. Когда я прокручиваю эту фразу в голове по дороге в соседнюю квартиру, становится жутко смешно, и я разражаюсь гоготом, едва не роняя костыль. Я давно наловчился ходить с одним костылем, и это вынуждает меня заниматься силовым спортом каждый день. Возможно, сейчас я здоровее, чем был тогда, с двумя ногами.

Когда я подхожу к Хазану, он еще говорит по телефону. Жестом он дает мне команду подождать, и я сажусь на скрипучий обветшалый стул, бережно придерживая костыль.

– Слушай, я бы не стал… Да ладно тебе… Ах вот оно как? Так слушай меня внимательно и запоминай – я делаю дела только с людьми, которых уважаю, а ты сейчас… Нет, ты слушай меня… Насрать вообще. Имей в виду – я цену не меняю. Если у тебя проблемы со сборами или ты хочешь снова своих людей в дело пускать – пусть товар пропадет. Я их скину в бокс или в подъезд кому-нибудь – не вопрос… Да, я смогу. Смогу и продать кое-кому, кто просто разберет их и сольет по частям… Короче, это мое последнее слово. Подумай… Да ну? И кто же? Тот мальчишка, которому отрезали руки, чтоб его было легче носить, и который свалил от вас? Не говори мне о контроле качества и порядке, ага?.. Я все сказал!

Хазан нервно бросает трубку и швыряет телефон на стол.

– Долбаное чмо. Возомнил о себе.

– Проблемы? – усмехаюсь краем рта.

– Да, забей. Баха жадный стал, как сука.

– Тот самый?

– Ага, – достает пачку «данхилла», выдает мне сигарету и потом прикуривает сам. – Не, ну ты прикинь – у меня на складе лежат двое младенцев, сама Алена лично доставала, под заказ. А этот урод теперь говорит, что я должен ему уступить по цене. Говорит, его сраные цыганки не справляются, денег нет, все такое.

– Эм…

– Как будто они не справляются из-за того, что у меня дети паленые, ага? А знаешь, почему они не справляются?

Пожимаю плечами, стараясь осмыслить все то, что говорит Хазан. Я знал, что он много чем занимается, но вот эта сфера деятельности мне казалась совсем уж запредельной даже для него.

– Потому что они колхозницы. Они не умеют работать, как я, как ты, как наши ребята. Не следят за детьми и потом по два-три дня сидят с трупиками, чтобы отбить вложения. В Москве одну так даже левые менты взяли с дохлятиной. Просто скот, – делает длинную затяжку и машет рукой, разгоняя дым перед собой. – Забудь, короче. Как сам-то?

– Нормально. Работаю.

– Да, забей ты на формальности. Я же помню, как ты тогда сидел в Сосновке. Тяжко было?

– Ну, да. Нелегко.

– Вот и я думаю. А сейчас всем тяжко. Прикурить? – протягивает мне зажигалку, вродекак извиняясь за забывчивость.

Киваю и прикуриваю с высокого длинного огня бензиновой зажигалки. Хазан как-то странно на меня смотрит – изучающим, полным хитрости взглядом. Что-то он хочет увидеть, понять, прочувствовать во мне. И я ощущаю себя, будто под рентгеном всего тела.

– «Дневник» у тебя теперь еще на три тысячи вырастает, – говорит он, как бы невзначай.

– Только у меня?

– Ты последний, до кого дошло. Так что не серчай.

– Ясно.

– Такие дела. Инфляция. Планы продаж приходится растить…

– Продаж? Это же просто поборы.

– Свихнулся вконец? – грубо хохотнув, Хазан садится на стол и продолжает, глядя в экран подобранного им обратно мобильника. – Конечно, мы продаем. Мы продаем гражданам их уверенность в том, что они сделали доброе дело. Продаем очищение их душ от зерен безразличия и бездуховности. Это, чтоб ты знал, очень дорогие услуги, и в церквях за это берут гораздо больше. А мы даем им то же самое за копейки. Так что – смотри…

Он рассказывает мне, сколько денег и как я должен сделать в этом месяце. Дает добро на то, чтобы начать пользоваться формой десантника, причем с наградами и показывает, собственно, на лежащий на стуле рядом комплект. Откуда он достал эту форму – мне не особо интересно. Наверное, в «Военторге». Вот только вид у нее довольно потрепанный.

– Может, сделаем тебе протез, – продолжает рассуждения Хазан. – Будешь «черный» и амфетамин в Москву перевозить. Посмотрим.

– А что с ними делают?

– С кем? С «черным» и амфетамином?

– С детьми.

– Ну, ты как маленький. Это даже терпилы сейчас знают. Заливают водкой или ширяют герой и держат, как рекламный щит. Людям нравится. Ну, и стараются сделать так, чтобы дите подольше прожило, если покупное, а не просто ворованное. Дают по чуть-чуть, потом калечат с возрастом – по-разному, короче.

– Угу.

Я бы не хотел больше говорить сейчас с Хазаном, но он хочет мне еще что-то сказать.

– Кстати, Гаджи с тобой больше не работает, если что.

– А что с ним?

– Менты взяли. Не мои, левые. За «спайс». Цену заломили, так что пришлось с сокамерником договориться.

– В смысле?

– Нету больше Гаджика, Костян. Нету, – Хазан громко смеется и хлопает меня по плечу.

Я пытаюсь улыбаться. Хотя уже не уверен, что умею.


Перед выходом на Владимирской в разгар рабочего дня я наблюдаю странную картину. Сидящего с закрытыми глазами мужика с удивительно смятым лицом – так, что невозможно понять – узбек он или ему просто вмяли череп ударом гирей. Он трижды роняет кнопочный мобильник из рук и трижды медленно, мучительно поднимает его, прежде чем отчаивается и кладет его куда-то за пазуху, откуда он все равно дважды вываливается, прежде чем мужик осознает, что поезд приехал на его остановку. И когда он начинает суетливо выбираться из вагона, мобильник снова покидает его, на этот раз заваливаясь куда-то между вагоном и перроном на рельсы, но мужик этого уже не замечает. Он очевидно поддатый. Мне хочется остановить его, хочется сказать, что его жизнь еще идет, что в ней, каким бы дебилом он ни был, есть больше, чем возможность упиваться и засыпать пьяным в метро, теряя телефон и время жизни, но я уже ничего ему не скажу. Как не скажу это никому, потому что никто не послушает.


Лето в разгаре, и я решаю посидеть немного днем снаружи, недалеко от метро на лавочке. Но спокойно отдохнуть мне дают минут десять. Странные стечения обстоятельств постоянно сводят меня с одними и теми же людьми, и это понемногу начинает бесить.

– Здорово, – подсаживается ко мне и протягивает руку в приветствии тот самый, рекламировавший альтернативу моей жизни высокий парень с такой же, явно поддерживаемой для имиджа короткой стрижкой. – Никита.

– Здорово, коль не шутишь, – пожимаю в ответ руку, не считая нужным представляться.

– Как самочувствие? – этот вопрос ставит меня в тупик, как и присутствие со мной рядом троих человек, ни один из которых мне не симпатичен.

– Мы следили за вами давно, – начинает с места в карьер девица, сопровождающая Никиту и его кореша с залысинами. – Мы все видели. Пойдемте с нами. Вот сейчас и есть ваш шанс.

– Ребят… – я начинаю нервничать, потому что знаю реальный расклад, а этим троим явно кажется, что все для них вполне безопасно.

– Я понимаю, что трудно. Понимаю, что страшно. Но мы уводим людей с улицы и помогаем им, – Никита кладет мне руку на плечо, заставляя меня нервно дернуться. – Мы все знаем, про этот бизнес. Знаем, как Вас используют. Это надо прекратить. Понимаете? Надо менять этот мир. Наше движение – «Альтернатива», – для того и предназначено.

– Ты хоть понимаешь, о чем толкуешь? – я пытаюсь злобно улыбнуться, но даже так не выходит. – Ты сейчас своих ребят подставляешь. Гуляй отсюда, мой тебе совет.

– Надо просто уйти, просто попробовать, пойми, – гнусавит парень с залысинами и оглядывается по сторонам. – Погнали.

Меня начинают уводить силой. Никита, что-то приговаривая, подхватывает меня под руку и поднимает, а его дружок забирает костыли и помогает мне сделать шаг вперед. Но я-то знаю, чем это может кончиться, и решаю, что так просто нельзя. Желание жить самому оказвыается превыше альтруизма, и я подаю сигнал дежурящему около метро ППСнику, имеющему, как я знаю, свой шкурный интерес. Его зовут Игорь. Я знаю поименно всех этих ублюдков в форме, купленных Хазаном вдоль веток метро, где я работаю. Забавно, но это оказывается полезно только в ситуации, когда я создаю проблемы тем, кто хочет мне помочь.

Дальше все происходит быстро и без моего какого-либо участия. Не знаю уж, по какой статье производят этот арест, но ментам виднее. Они скручивают обоих парней и девушку, несмотря на их крики и сопротивление, и защелкивают наручники на их руках, после чего уводят в патрульный «бобик». Вот и вся социальная ответственность. Стыдно ли мне за это? Черт с два. Не я виноват, что ко мне суются люди, которые совершенно не понимают, что и как происходит в мире вокруг них


Сегодня меня забирает с точки вместе с двумя другими нищими Алена. На трех стоящих подряд рекламных щитах, которые я вижу по дороге на квартиру, огромными буквами выведены довольно забавные фразы. Почему-то они мне очень хорошо запоминаются, и я потом весь вечер посмеиваюсь над этой комбинацией фраз, переставляя их местами и меняя слова.

«В МИРЕ, ГДЕ ПРАВИТ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО СЛУЧАЙ…» – на первом щите.

«…СТАБИЛЬНОСТЬ ВАЖНЕЕ ГРОМКИХ ОБЕЩАНИЙ…» – на втором.

И на третьем – «ПРЕЗЕРВАТИВЫ DUNEX»


Я на подкорке зазубрил несколько ключевых фраз, помогающих отвечать на типичные провокационные вопросы окружающих о моем состоянии и образе жизни, источнике моей инвалидности и прочих проблем.

В очередную смену, когда я прохожу мимо плотной укладки пассажиров, меня останавливает одумавшаяся женщина в белой шубе, торопливо достает из кошелька «полтинник» и передает его мне. Как только я выдаю ей штатную благодарность, сидящая напротив нее длинноносая хабалка начинает настойчиво доказывать ей, что она не права.

– Зачем вы подаете? Кому вы подаете?

Женщина в белой шубе просто машет рукой и кладет кошелек обратно, но я все равно чувствую себя некомфортно, поскольку Буратино напротив не унимается.

– Это же бандиты, мошенники! Как вам не стыдно?

– Сегодня праздник, – с легкомысленной улыбкой парирует моя благодетельница, и я на какой-то момент ощущаю себя обязанным ей моим же оправданием; не особо приятное ощущение, кстати.

– Я просто не могу найти работу, – решаюсь я пробубнить одну из ключевых фраз в ответ на вопрос, который не был задан.

Фраза пролетает мимо ушей обеих женщин.

– Какой? – не унимается Буратино.

– Святой праздник. Сегодня можно.

Кажется, сама дама в белой шубе уже сомневается в правильности своего жеста, и я так и хочу поддержать ее, прокричать «Ну, давай же, пошли ее куда подальше, чтоб я ушел с чистой совестью!», но тут наступает время очередной остановки, и Буратино встает со словами «Вот сделают что-нибудь Вашим детям или Вам – тогда и посмотрите» и направляется к выходу.

– Я от этого не обеднею, – уже куда-то в воздух произносит окончательно потерявшаяся благотворительница.

Я на какой-то момент подумываю о том, чтобы задержаться и успокоить ее, объяснить, что ничего страшного с ней не случится, но я и сам в этом не уверен, да и план на день стоит приличный, и неизвестно, сколько еще поездов мне нужно пройти.

– Я просто не могу найти работу, – тихо повторяю я вслух, но теперь меня уж точно никто не слушает.

Не знаю, почему мне так тяжело. Я торопливо передвигаю костыли по перрону и задумываюсь о том, насколько важен профессионализм даже в попрошайничестве. Вспоминаю слова Хазана о продажах и оказываюсь вынужден признать его правоту. Я получил оплату, но не выдал плательщику квитанции – того успокоения, которое каждый подающий хочет получить в счет этой оплаты. И теперь-то я точно понимаю, что я – обычный попрошайка. И вхожу в следующий вагон.


Утром следующего дня, когда я ухожу из квартиры на смену своим ходом, навстречу мне по коридору тянут едва подающее признаки жизни тело. Даже полностью залитое кровью и превращенное в один сплошной синяк лицо выдает того самого Никиту – зачинщика от имени общественного движения. Я столбенею и жду, пока его протащат мимо меня в корпоративную квартиру, но сам вернуться и посмотреть, что там будет происходить, не решаюсь.


Позже я расспрошу местных и выясню, что парня тащили в санузел, чтобы привести в чувство. В квартире, где его избивали несколько часов подряд, то выводя из сознания, то возвращая обратно, давно не было воды. Таким образом, я узнал о наличии еще одной своеобразной пресс-хаты в этом же доме – вдобавок к той, где бедолагу Колю сожгли в кислоте. Не исключаю, что здесь было еще много квартир корпоративного толка. Может, даже весь дом по-тихому был снят или выкуплен под нужды бизнеса. Я в это никогда не совался. И вам не посоветовал бы. В какой-то степени, это оправдывает мое бездействие в то утро. Так что, альтернативы у Никиты в какой-то момент не стало. Как и у меня.


Все утро над городом стоит туман. Плотный, охлажденный, невозмутимый. Примерно в ста метрах видимость теряется, и мир превращается в сплошное белое облако. Но так легче его созерцать, как ни странно. Легче видеть это белое ничто, чем лица людей, которых я вскоре буду просить о помощи, которая мне, в общем-то, ни к чему.

Следивший за мной вчера и проверяющий мою работу на середине четвертой ветки метро новичок Махмуд, как я сегодня узнаю, тоже получил свое. Половина его лица – темно-синего цвета. Он постоянно уводит взгляд в мобильник и, как мне кажется, большую часть дня бродит за одним мной, хотя на его попечении, с недавнего времени, еще трое нищих.


На Ладожской из метро выносят мертвого, лишь накрыв ему лицо каким-то пакетом. Водитель скорой уже не торопится. Да и стал бы кто-то торопиться ради него? По форме ног, одежде и тонким, остекленевшим длинным пальцам я, кажется, узнаю того самого калеку, которого пинала на Новочеркасской Алена. Он постоянно терся на этой ветке. Жил на какой-то из корпоративных хат, как я слышал. Часто слонялся на костылях по улице, за что был бит и бит отчаянно. Посмотри на него, на этого паренька. В иных условиях он мог бы стать одним из этих телегероев, которых подняли на ноги родственники или сотрудники какого-нибудь благотворительного фонда. Но здесь надежд у него не было. От чего он умер? Разрыв селезенки? Голод? Падение под поезд?


Я видел одного придурка, прыгнувшего под поезд. В две тысячи седьмом, причем, здесь же, на Ладожской. Он выглядел здоровым и прилично одетым. И я видел, как он выбрал свободное место на платформе и прыгнул прямо на поезд, разбив стекла кабины и сделав калекой его машиниста – бедняге в лицо попали крупные осколки стекла. Придурок даже не загнулся сразу, а только сломал позвоночник или что-то в этом духе. Его вытащили, лишь временно остановив движение поездов на ветке. Мерзкого, конвульсирующего, с черной кровью, текущей изо рта. Он не хотел жить жизнью, в которой он, по крайней мере, мог нормально ходить и был полноценным человеком. А этот жалкий инвалид выживал до последнего и вытерпел безумные мучения, но, конечно, не справился со всем. А что ты? Ты все еще ищешь, как бы что-нибудь свистнуть у соседа или мучаешься от любовных ран или считаешь главным выбором жизни, какие туфли обуть? А вот у кривоногого калеки этих выборов не было. Просто есть последний момент полной боли жизни и полное отключение от системы. И все. И, возможно, оно и к лучшему. Иногда я и сам не понимаю, за что держусь, но тяга просто жить сильнее прочих чувств.


Вечером, в ожидании обещавшей забрать меня Алены, я захожу погреться в торговый центр рядом с метро. У лифта стоит парочка – молодая девица в шубе и седой мужик в дорогом на вид пальто. Явно, они держатся за руку по большой любви. Любви к его бабкам.

Как-то с Гришей мы разглядывали такую же парочку, сидя в шаверме и попивая слишком горячий растворимый кофе из тонких одноразовых стаканчиков. Парочка приехала в шикарный ресторан на другой стороне дороги на серебристом «мазератти».

– Умеют же люди жить, – усмехнулся я, намекая на контраст «мазы» и ресторана с нашими «газелью» и шавермой.

– Хер в пальто и манда в шубе, вот и все, – констатировал уже изрядно поддатый Гриша

– Хотя бы в пальто и шубе, – пожал плечами я.

– Никакой разницы. Мужик – как и мы с тобой, ничем не отличается, только тщедушный. А баба – ну, в мехах. И че? Такая же, как моя Нинка, – он задумался на пару секунд. – Только у моей сиськи побольше.

И обвисшие, как уши спаниеля, а не силиконовые – додумал я тогда, но ничего ему не сказал, а только согласно кивнул.

В какой-то момент своей жизни – то ли до, то ли после инвалидности, – я задумался от том, что в моем окружении, в среде моих знакомых никогда не было не то, что богатых – да просто состоятельных людей. Я никогда не общался ни с кем, кто поднялся бы достаточно высоко в своем социальном статусе, чтобы позволять себе все блага жизни и не стыдиться бедности, а еще – подавать пример таким, как я. Следы грязных ботинок всех тех неудачников и откровенных придурков, что окружали меня, остались на мертвом теле того Кости, который подавал надежды в школе и мог приехать в большой город не кататься складской «шестеркой» на «газели», а учиться и строить карьеру, реализуя еще функционирующий на тот момент – а, может, кое-что соображающий и кое-что да понимающий, хотя и совершенно поконченный сейчас, – мозг.


Деньги вообще практически перестали играть для меня значимую роль. Изначально я подсчитывал после смены, сколько денег делал за день. Но со временем мне это опротивело. Я понял, что ничего, кроме возможности продолжать жизнь, я все равно не заработаю, а попытка что-то утаить может стать роковой. Вполне возможно, я зря перестал прикидывать эти суммы. Ведь именно та цифра, которую записывал, выгребая мелочь из моей сумки, ассистент Хазана, и была значением, отпечатанным на каждом моем ценнике на завтра, и знай я эту цифру, я всегда мог бы знать, сколько стоит каждый день моей жизни. А потом мог бы и высчитать, в среднем, сколько стоит моя жизнь по дням. У каждого есть свой ценник на завтра. Только не все его знают. Не знал и я. Возможно, это и привело меня к тому месту и тем обстоятельствам, в которых я нахожусь сейчас. И к Хазану меня привело то же самое, как бы горько это ни звучало.


Капитуляция


Решиться было непросто. Отложить денег незаметно для Алены и Махмуда, продумать все шаги, набраться смелости. Я сижу на лавочке в метро и ем выданный мне в поезде сердобольной бабушкой самодельный чебурек с картошкой. Не очень вкусный. Вижу мента, болтающего с диспетчером – Спящей Тетенькой с Трубкой. Обращаться к нему за помощью, да и вообще подходить ближе, чем на пятьдесят метров, ни в коем случае нельзя. Вообще, обращаться за помощью в полицию без взятки давно стало привилегией наивных идиотов, но в моем случае все куда как серьезнее. Через какое-то время, мент уходит вглубь станции, меняя позицию, и я выбрасываю чебурек за колонну, прямо на пол станции и бегом – насколько возможно бегать с костылями, – выдвигаюсь к эскалатору и поднимаюсь наверх. Времени у меня критически мало. Наверху, присмотревшись к ментам, недолго думая, сваливаю из помещения станции.

До вокзала мне придется ковылять пешком, хоть и недолго. Я улучил момент, когда мой куратор не мог за мной следить, а менты не могли ему в этом помочь, и решился на побег. Мой паспорт был якобы потерян все это время, хотя, на самом деле, я бережно хранил его у самого тела, и по нему я смогу пройти на борт любого поезда в дальнейшем, да и от ментов в другом городе смогу отмазаться. Откладывал я по таким копейкам, что моего скромного сбора хватило только на билет в Великий Новгород. Оттуда до дома путь, мягко говоря, неблизкий, и мне останется только добираться попутками, дальнобоем – как угодно, рассчитывая на жалость людей, но именно рывок за двести километров мне нужен, чтобы оторваться от преследования Хазана. Я больше не смогу работать здесь. После всего увиденного и пережитого последней каплей стало то, что сделали с Никитой. Я понимал, почему калечат и убивают тех, кто продался, как я, системе, но вот то, что на моих глазах делали с обычным гражданским, да еще и активистом, который, теоретически, мог бы раструбить налево-направо в интернете все, что узнал, выбило меня из колеи. Остатки гордости, самосознания и самолюбия ведут меня на вокзал. Я хочу просто исчезнуть в Липецке, раствориться, напроситься на помощь знакомых – что угодно, лишь бы не появляться больше здесь, где жизнь окунула меня на самое дно, а потом добавила еще несколько ударов, чтоб я ощутил все то, что располагается еще глубже. Моя грязная, не менянная и не стиранная несколько дней одежда насквозь пропитана потом. Меня жутко лихорадит, хотя я не болен. Желудок, кажется, сейчас проскользнет через кишки и вылезет из задницы. Никогда еще за всю мою бездарно проживаемую жизнь я не был так возбужден и не окунался так глубоко в страх поражения.

Увы, на тот момент я даже не представлял, насколько бездарно продуман мой план. Тем не менее, даже сдохнуть на федеральной трассе по пути в Липецк представляло собой лучшую перспективу, чем оставаться в рабстве у Хазана, и любой вариант пути домой мне подходил.


Последнее, что я запомнил до того, как прийти в себя в лежачем положении и со связанными руками – это визг тормозов и тупой удар по голове. Понять, что моя попытка провалилась, я смог только сейчас, открыв глаза. И увидев над собой громилу с огромными кулачищами в черной униформе какой-то там службы.

– Ну, вот я же тебе говорю – это все путинская система, Хазан, я тебе точно говорю, – уверенным басом разглагольствует здоровяк.

– Ну, а ты за Путина-то не голосовал? – с усмешкой на лице спрашивает Хазан. – Хотя бы молча, не голосуя ни за кого.

– Послушайте, я все объясню… Я не… – у меня заплетается язык, но это неважно, потому что меня все равно никто не слушает, и я не могу толком пошевелить ни рукой, ни ногой, а голова просто раскалывается от боли.

– Нет, конечно, – уязвлено повышает голос здоровяк. – Диктатор должен уйти. Я на митинги за это ходил. Диктатор должен уйти!

– Ну, ты хоть знаешь, что это значит? Что значит «диктатор»?

Громила насупливается, почесывает лоб и пожимает плечами.

– Точно не знаю. Но знаю, что диктатор должен уйти. И все.

– Твоя взяла, – наконец обращает взгляд на меня Хазан. – Ты проснулась, спящая царевна?

– Я могу…

– Ни хера ты не можешь, – Хазан наступает мне на колено целой ноги, и я сжимаю зубы изо всех сил, стараясь не заорать от боли, будто это кого-то волнует. – Ты меня расстроил сильно. Злоупотребил доверием. Сейчас вот придется с этим разобраться. И разобраться радикально.

– Вот это все от гнилой системы они такие, – качает головой громила. – Никакого порядка в работе. Менталитет рабский и пронырливый.

– Кстати, это у нас Захар, бывший ОМОНовец. Познакомься. Захар – Костя, Костя – Захар, – Хазан небрежно представляет меня здоровяку, и тот усмехается.

А мне вот совершенно не до смеха. Я понимаю, что сейчас со мной что-то случится, и наиболее вероятно – это именно то, избегая чего, я и дошел до последней стадии мыслимого унижения, и вот это обиднее всего. Я дергаюсь, что-то выкрикиваю, умоляю, но ни на кого это не производит никакого эффекта. Больше всех плевать, как мне кажется, Хазану – он о чем-то говорит по телефону, заодно раздавая указания паре каких-то парней. Тем временем, в ответ на мой выкрик, мне прямо в челюсть влетает массивный кулак Захара. Я, возможно, должен потерять сознание, но этого не происходит, хотя все вокруг и становится расплывчатым, тусклым, бесформенным.

– Водку давай, – звучит бас Захара, обращенный куда-то в сторону.

Водку? Зачем?

– Мне кажется, ты засиделся на месте. Тебе нужно повышение квалификации, Костя, – вроде как объясняет то, что будет происходить сейчас, Хазан. – И тут я тебе помогу, чем смогу.

Он свистит и машет рукой кому-то, кого я не могу увидеть, а Захар хватает меня за волосы и заливает водку из бутылки прямо в мой безвольно открытый рот. Я рыгаю, отплевываюсь, но не могу закрыть рот.

– Это тебе в помощь, Костян, – смеется Захар. – Ну че, Хазан. Наверное, погнали?

– Ага, – кивает Хазан кому-то в стороне, и я слышу громкое рычание двигателя машины. – Костя, потерпи. Сейчас будет немного щипать.

Проходит несколько секунд, и мне на колено наезжает колесо машины, и я ощущаю один огромный удар боли, расходящийся от колено по всему телу, как круги на воде, слышу тонкий треск, а потом – ничего. Пустота и бессознательность.


Когда я прихожу в себя, меня встречает все та же безумная, дикая боль, и я вижу чьи-то размытые лица, чувствую, что меня куда-то несут. Вообще, когда приходит такой залп боли, есть два вариант – свихнуться к чертовой матери или потерять сознание. К счастью, у меня вовремя вылетел нужный предохранитель, и я снова потерял сознание. Когда я прихожу в себя снова и пытаюсь приоткрыть глаза, одновременно оглашая помещение, в которое меня принесли, истошным воплем, мне кто-то прижимает голову к твердой поверхности и начинает вливать в рот какую-то жидкость. Понимание того, что это водка или спирт приходит не сразу, но как только организм принимает этот факт, меня начинает безудержно рвать – так, что желудок подбрасывает навстречу свободе. «Подожди, отвяжи его» – бормочет чей-то голос, и я делаю рывок, блюю, делаю еще одну отчаянную попытку вырваться из неких пут, и вот уже она оказывается успешной, и я приземляюсь на пол, прямо в лужу собственной блевотины и пополняю ее еще чем-то – кажется, это желудочный сок. «Слышь, хирург, тут надо че-нибудь посерьезнее». Кто-то теребит мою руку, и потом, после нескольких секунд замершей тишины, я снова выпадаю из сознания.


Когда казалось, что глубже некуда, пришел Артур


Сегодня, как только я открываю глаза, мне снова вспоминаются слова деда. Подо мной – дерьмо корпоративной квартиры, а временами – и мое собственное, когда кто-нибудь из местных не успевает мне помочь с походом по-большому, а я сам не справляюсь с тем, чтобы забраться в свой новый скоростной трон. Вокруг меня – алкаши и ублюдки, такие же, как и я сам. Даже смешно как-то. Теперь, уже спустя приличный срок адаптации к новому состоянию, мне все это кажется смешным. Видимо, это что-то вроде защитной реакции психики.

Так что там дед говорил про дерьмо над ним?


Я не очень хорошо помню, что именно со мной делали после той хирургии. Почему-то очень крепко в мозгу отпечаталась чья-то фраза «А на хер вы ему водку дали?» – голос, которым она была произнесена, был таким ярким, низким, четким – такой голос сам по себе вызывает уважение. Несколько дней я явно бредил – не спал постоянно, но и не различал, где реальность, а где странные тени и голоса, бормочущие несвязные фразы. Потом, когда я начал более-менее осознавать, кто я и где могу находиться, жутко хотелось пить, но поили меня редко, зато часто ставили какие-то капельницы, с болезненной небрежностью втыкая широкие иглы в истерзанные руки.

Не думаю, что вам стоит получить от меня больше подробностей о том, что происходило со мной до того, как я снова вернулся в строй. Воспоминания о днях своеобразной экспресс-реабилитации настолько омерзительны и полны воспаленных и гнилостных ощущений, что даже представлять многое из того, что мне довелось пережить, мне самому не хочется. Когда мне отсекли одну ногу, я достаточно быстро смог перестать пугаться своего отражения в полный рост в зеркале и стеклах дверей метро. Теперь же я больше всего боялся увидеть себя в выделенной мне скрипучей инвалидной коляске, в которой, наверняка, скончалось немало стариков-инвалидов. В маленьком зеркале, которое мне случайно попало в руки на корпоративно квартире, я неожиданно для себя обнаружил, что мои криво постриженные волосы большей частью поседели, а лицо покрылось острыми, стремительными стрелками морщин. Раньше я не верил в то, что человек может так быстро поседеть. Вроде как какой-то пигмент теряется или типа того. Но факт встал передо мной, раз я уже перед ним встать никак не мог. Во многие вещи лучше поверить раньше, чем они тебя настигнут.


Алена снова ведет меня в метро. Некоторых пассажиров не пускают в метро на колясках из-за отсутствия специального оборудования для безопасной транспортировки. Но у Хазана все схвачено, где надо, и мы редко сталкиваемся с этой проблемой.

По дороге на первую после долгого перерыва смену я в очередной раз оцениваю свою текущую ситуацию. Паспорта у меня теперь нет, и старый алгоритм побега точно не применить. Более того, вопрос целесообразности побега стоит во весь рост. Думаю, не надо объяснять, насколько печальнее стала моя жизненная ситуация теперь, когда я катаюсь на коляске и сильнее былого завишу от помощи окружающих. Впрочем, как говорит мне Володя, со временем, я научусь многое делать сам. Ему, как оставшемуся с одной лишь рукой, виднее, и мне остается надеяться на лучшее. Я мог бы сказать, что теперь моя жизнь окончательно превратилась в кошмарный сон, но это скорее пройденный этап, и сейчас все еще глубже. Глубже некуда.


Вечером очередного дня, после нескольких недель работы в обычном режиме, меня снова зовет к себе Хазан. Я приезжаю к нему в ту самую квартиру, соседнюю с корпоративной, и он представляет меня молодому парню с острыми чертами лица, маленькой бородкой и игривым взглядом.

– Ну, спроси его теперь сам, – предлагает своему собеседнику Хазан.

– Костя, меня зовут Артур, – парень с бородкой поднимает руку в приветствии и явно ждет от меня какой-то взаимности.

– Здорово, – киваю я, совершенно не понимая, что от меня нужно, но предчувствуя очередную подставу от Хазана.

– Слушай, я для чего, на самом деле тут, знаешь? Не хочешь сняться в киношке с парой малолеток? У меня как раз есть заказ, прям для тебя – мне Хазан тебя советовал.

– В смысле? – нервно сглатываю и сжимаю в руках колеса каталки.

– Мне кажется, хочет, – усмехается Хазан. – И еще как, а?

– Ну, не знаю. Я не умею, вроде, – пожимаю плечами, вызывая продолжительный смех Хазана и Артура.

– Это ты точно умеешь, – одновременно с успокаивающим жестом заверяет меня Хазан.

– Ну, а в чем проблема? Колесо внутрь – и погнал, – объясняет Артур. – Там такие девочки, они сами тебя отжарят. Ну, всем по восемнадцать, конечно, хотя выглядят лольками. В общем, будет круто. Ты как? Подпишешься?

Что я понимаю из всего этого? Судя по моему молчаливому виду и отрешенному взгляду – ни хрена. Но это лишь внешнее. Я понимаю, что кино это будет не мелодрамой и не боевиком. Что все сомнения в тех или иных действиях – далеко позади. Что мне уже не в чем сомневаться. Не во что верить. Не на что опираться. Кроме инвалидной коляски. По крайней мере, она лучше, чем костыли, для полностью безногого. Я теперь приношу больше прибыли. Монетизация льгот. Монетизация положения. И Хазан решил еще и подложить меня порнопродюсеру. Хорошо, хоть не в гей-проект, судя по описанию Артура.

– Ага.


На съемочной площадке немного народа, но все заняты делом. Оператор, осветители, сам Артур, актрисы и еще один актер, играющий сцены, которые пойдут вперемешку с моими – там он сношает одну безногую девицу, которую приходится озвучивать, потому что она еще и немая. Я наблюдаю все это, пытаясь вызвать в себе ужас или хотя бы омерзение ко всему этому бардаку, но не могу. И от этого мне становится действительно страшно. Я не чувствую не только тошноты от вида сцены, где пользуют в задний проход безногую немую девицу, раскрашенную и одетую под шлюху старухой-гримершей. Я не чувствую себя живым, существующим – словно меня не должны видеть, не должны вовлекать во все это, словно меня здесь нет.

– Так ты как? Готов, братан?

Тяжелая рука падает мне на плечо. От этого ощущается легкая дрожь со стороны культи. Где фантомные боли, кстати? Почему я ничего, ровным счетом ни хрена не чувствую после ампутации?

– Я в норме, – бормочу.

– Ну, вот и славно. Через полчаса начнем.

Меня обволакивает какой-то туман. Нет. Просто дым сигареты порнопродюсера.

– Есть курить? – спрашиваю я у Артура.

– Наш человек, – смеется он и достает сигарету. – Категорический цинизм. Только не забывай еще и пить.

Ваш. А кто еще меня купит? Ведь я даже не на продаже. Я еще окупаюсь у нынешнего владельца.

Когда мне протягивают четвертый стакан, я начинаю возмущаться, но встречаю лишь жесткий ответ самого Артура.

– Пей. Так надо.

– А можно водки? – интересуюсь, глядя на четвертый опустевший стакан.

– Не вопрос, – машет рукой Артур. – Только мочевой пузырь зажми покрепче. Я серьезно.

Мой продюсер явно мне не доверяет. И не рассказывает сценарий, что самое странное. Как будто после сцены с безногой я смогу еще чего-нибудь испугаться настолько, чтобы сбежать отсюда на своей реактивной коляске.

– На, запивай, – Артур передает мне синюю таблетку и стаканчик с водкой.

В его руке стеклянный стакан с виски или коньяком – черт его знает.

– Твое здоровье, – легонько чокается со мной Артур и залпом выпивает свой напиток.

Я, не мешкая, глотаю таблетку и выпиваю стакан водки залпом. Не как вода, но и без особых трудностей. Колесо виагры во мне. Крупное, на грамм, как мне кажется. Артур страхуется от моей актерской несостоятельности. Смех и грех. Кстати, экспресс – тест на венерические заболевания уже пройден мной позавчера. Уретра, кстати, до сих пор саднит, но самолюбие от презрительного взгляда на мой член бравшей анализ девицы болит еще сильнее. Я совершенно чист. Это неудивительно, с учетом того, что последний раз мой член был только во рту у Кристины, а до того никаких проблем из этого разряда никогда не было.

Меня немного мутит, когда я понимаю, что мой член уже стоит, как кол, стоит мне посмотреть на разодетых под школьниц девиц, которым на вид не больше пятнадцати. Продюсер Артур трясет передо мной якобы копиями паспортов этих девчонок, и что-то рассказвыает, но мне плевать. Мое внимание разбросано по всему павильону. Возможно, это и не копии паспортов. Возможно, просто картинки. Бог его знает.

Через несколько минут все начинается. Меня учат нескольким фразам, которые я должен произнести, но основная масса работы – на девицах. Они укладывают меня своими ласками на огромную кровать, стилизованную под больничную, и начинают раздевать, а вокруг нас роются двое операторов и один фотограф, выхватывающий удачные кадры из всего этого шоу.

Малолетка с крошечной, едва сфомировавшейся грудью и крашенными в белое волосами прыгает на мне, и я излишне напрягаюсь в моменты ее приземлений, и из относительно свежей левой культи, в месте, где нежная, едва зарубцевавшаяся кожа сильно натерта, начинает сочиться кровь. Объявляют паузу. Артур смотрит неоднозначным, ошарашенным взглядом, но дает команду своим ребятам помочь мне. Девочка слезает с меня. Кровь останавливают перекисью и несколькими приложенными салфетками. Потом у Артура появляется гениальная идея. Поверх культи заливают искусственной крови – для пущего эффекта и облегчения монтажа, как я понимаю. Блондинка залезает обратно, принимает то же выражение лица, и мы продолжаем забег.

Потом на смену ей идет другая – брюнетка. Ее груди – тоже далеко не пособие для изучения гор, но до этого, как до луны. Она скачет на мне, высоко вскидывая ягодицы, и через мучительно долгий промежуток времени слезает, потому что я предупреждаю, что я на подходе. Впрочем, я и сам не уверен. Покалывает задница. Когда я с дикой болью, фокусирующейся у меня в заднице, кончаю, из меня вместе со спермой вылетает струя крови. Малолетки на секунду опешивают, но потом будто что-то вспоминают и, снова развернувшись на удобный камере угол, с улыбками и восхищенными возгласами продолжают свою работу. Кровь продолжает подтекать, и они слизывают ее вместе со спермой. Чертов простатит. Что там у меня внутри?

What's inside of me?

Ту-ту-ту-ту-ру-ру…

Понесло…

Одна кладет руку на низ живота, и надавливает. Артур жестами изображает мочащегося мужика, потом быстро хватает стакан с газировкой и льет из него прямо на пол. Что за чертовщина? Я дико хочу поссать, сбегать в туалет, и тут девица давит снова. Вот для чего меня поили. Ну, да. Моча – настоящая, не яблочный сок, как рассказывают об этом в историях про съемки порно, – вперемешку с кровью хлещет по их довольным мордашкам. Перед глазами пляшет калейдоскоп из синих, белых и красных пятен. Я хватают одну из девиц за волосы и с дикой злобой насаживаю ее рот на свой член, все еще упорно стоящий от волшебной таблетки. Ее глотка оказывается уже, чем я предполагал. Да и черт с ним. Пусть сука страдает. Пусть они все страдают. Не одному же мне.

У меня перед глазами все перекрывают синие, фиолетовые и черные пятна. Пытаюсь проморгаться, но это совершенно не помогает. То слева, то справа, то по центру эти пятна слепят меня, и я все меньше понимаю, что со мной происходит.

Девочки, кстати, были под экстази. Помимо того, что профессионалки, они еще и были под экстази. Я видел, как они глотали таблетки, пока я лопал виагру. Все мы используем те или иные стимуляторы. А как еще заставить себя заниматься сексом, работать, да просто встать со спального места, когда вместо всего этого ощущается стойкое желание просто сдохнуть и никогда не подниматься навстречу очередному дню? Можете врать, что это касается только отчаянных бедолаг-нищих и инвалидов. Что успешных менеджеров и удачно вышедших за них замуж наманикюренных силиконовых домохозяек это обходит стороной. Что успешные работающие люди выпивают литры спиртного просто ради усиления веселья. Врите кому угодно. Мне-то что? Я просто делал дело. Я даже хотел в это поверить. Даже тогда.


Когда перед глазами рассеивается, я понимаю, что эта сцена закончилась, и она была последней. Артур аплодирует и смеется, дает какие-то указания, и меня одевают и усаживают на коляску.

На выходе Артур, организовавший машину, чтоб отвезти меня на квартиру, отсчитывает несколько крупных банкнот и отдает их мне.

– Ты не говори Хазану, что к чему. С ним я отдельно расплачусь. Это тебе за работу. По-пацански. Все сделал четко, даже лучше, чем я предполагал. Давай, удачи.

Я пожимаю протянутую руку, киваю и закатываюсь на коляске в фургон, в котором меня и довозят до места жительства.


Всю ночь я сижу в обнимку с унитазом и блюю. Кажется, кишки и желудок уже вышли, осталось выплюнуть печень и поджелудочную. Безумно болит все внутри, и перед глазами – все те же огромные цветные пятна. Преимущественно – фиолетовые.


Первая здравая мысль за пару лет


Утром я сижу в коляске рядом со скамейкой в парке и жду Хазана, отошедшего в магазин за сигаретами. Сегодня он сам ведет меня на уличную точку, потому что все кураторы на заданиях. Солнце светит удивительно ярко для раннего утра, и я греюсь в надежде, что его лучи прочистят меня изнутри.

На скамейку рядом со мной садится невысокий мужичок в очках. Он подозрительно оглядывается по сторонам, смотрит на часы, а потом обращается ко мне.

– Здравствуйте. Вы – Константин?

Меня слегка передергивает о того факта, что кто-то, кого я не знаю, знает мое имя.

– А что?

– Я просто знаю, что вы как-то встречались с Никитой из «Альтернативы», но его ребята не смогли ничем Вам помочь.

– Да, – тихо шепчу и прячу взгляд где-то в районе левой культи.

Мне кажется, я вот-вот заплачу, закричу, как мне хотелось бы, чтобы этот мужик в очках сейчас схватил мою коляску вместе со мной и покатил куда-нибудь подальше, чтобы Хазан потерял меня, но мне жутко страшно от того, что может произойти потом.

– Можно ли вам помочь сейчас? Я вижу, вы в трудной ситуации, мы в Питере разрабатываем аналог московского «Ангара спасения», и Вы могли бы…

– Нет, моему брату не нужна помощь, – звучит голос подходящего ко мне сзади Хазана.

– Брату? – очкарик встает и явно теряется в ситуации, видя перед собой здоровяка с щетиной и с довольно агрессивным видом.

– Да, я вытащил его с улицы и от тех людей, которые ему вредили, и теперь ему не нужна помощь, понятно? – уточняет Хазан бескомпромиссным тоном.

После еще нескольких взаимных и ни черта не значащих для меня фраз очкарик уходит, понурив голову. Конечно, он все понял, но он, в отличие от Никиты, отлично понимает, что один в поле не воин.

Хазан некоторое время наблюдает за уходящим «спасителем», а затем снимает мою коляску с тормоза, толкает вперед и объясняет мне якобы глубинную суть своего дела.

– Вот почему хозяевам этого бизнеса нужны управленцы и кураторы славяне, сечешь? Впрочем, я все равно украинец.

Я никак это не комментирую и не понимаю, зачем мне об этом говорит Хазан.

– Ну, это сути не меняет, – добавляет он зачем-то спустя несколько секунд. – Паспорт-то у меня российский.

Я молча облизываю обветрившиеся, воспаленные губы.

– Что-то я давно не встречал Кристины.

– Да? Скучаешь?

– Просто обычно она ездила на метро. И там…

– Не переживай. Она по тебе не скучает.

– Ну, понятно.

– Она ни по кому не скучает.

Молчу и жду продолжения.

Хазан останавливает коляску, садится на корточки напротив меня и смотрит мне прямо в глаза.

– Она не поняла урок. Она лежит с отрезанными руками, ногами и головой в канаве под Назией. И точно ни по кому не скучает.


Денег я скопил и сберег немало, включая полученные от Артура, и за них определенно можно приобрести то, что мне нужно. Вопрос лишь в том, как мне сейчас, с подорванным мной же доверием Хазана вырваться на свободу. И решение приходит само собой. Володя в одном из разговоров вечерком на корпоративной квартире заикается о том, что он всегда мог достать любой «ствол» у одного своего знакомого, и что сильно жалеет о том, что не успел достать из кармана «макаров», который мог бы решить тот спор с местными. Я как бы между делом интересуюсь, смогу ли я что-то себе достать – скажем, в рассрочку, – якобы в связи с недавним нападением на меня братков Бахи. Володя хмурится, замолкает, и я ощущаю легкий холодок внутри – будто я совершил непростительную ошибку, – но уже спустя несколько секунд мой коллега отвечает, что может с этим помочь. Но за свой интерес. Договорившись с ним на долю малую, мы прекращаем этот разговор. Пару дней я жду, когда же Володя сможет выйти на связь со своим знакомым, и очередной ночью, глядя в потолок и пытаясь сосредоточиться хотя бы на одной целостной мысли, я получаю крепкий тычок в бок.

– Спишь?

Володин голос, приглушенный и сиплый, кажется совершенно незнакомым и чужим. Или я просто начал засыпать, сам того не заметив?

– Не, – шепчу в ответ. – Нарыл что-то?

– Пиши номер. Дальше я не при делах.

Он по цифре диктует мне прямо в ухо номер, который я забиваю в мобильник, и снова наступает тишина. До конца этой ночи я не могу уснуть. Конечно, я никогда не стрелял, но видел, как это делают, в кино, и ничего сложного в том, чтобы сделать смертельный выстрел прямо в голову какому-нибудь уроду, не вижу. Главное – с предохранителя снять. Многие вещи гораздо проще, чем кажутся, стоит отключить фильтры сомнений и скромности.


Продающие оружие парни в вагончике на окраине, куда я выбрался на такси на свой страх и риск, уступили мне немного по цене из жалости к моему положению. «Макарова» с одной полной обоймой мне показалось вполне достаточно, и долго выбирать я не стал. Ствол я подложил себе под зад, прямо в штаны – ни одна проверка на металлодетекторе не касается инвалида-колясочника, так уж заведено. Таким образом, подстраховку на любой случай я себе устроил и вернулся к работе в метро.


Я долго думал о том, к кому обратиться. Была даже мысль попробовать припахать семинариста Кирилла, но потом я осознал, что этот придурок, вместо того, чтобы вытащить меня по-тихому, может развести такой церковный вой, что грохнут нас обоих. И закопают, во славу господа его, где-нибудь на городской свалке.

Со временем мне вспомнилась одна знакомая, которая была достаточно сознательной, чтобы провернуть мое начинание. Вика Степанова, работавшая в конторе и болтавшая со мной время от времени на погрузке. Мы пару раз ходили в кафе, болтали о чем-то идаже пытались сблизиться, но мой скотский уродливый характер и необязательность отвернули ее от меня, и мы вроде как остались условными друзьями. Я не ответил ей когда-то на сообщение, и с тех пор не вспоминал о ней. Тем не менее, ссор у меня с ней не было, а ее характер и сообразительность позволяли рассчитывать на нее в моей ситуации. Номер ее я тщательно вспоминал каждый день в течение двух недель – прикидывал цифры, вспоминал, как когда-то набирал его вручную с клочка бумаги, потому что мобильник сел сразу после моей просьбы «угостить телефончиком». Помимо этого, я старался осматриваться и задерживаться, оказываясь на Выборгской, неподалеку от которой находился ее дом. И вот, как десница судьбы, она встречается мне в метро. Она шокирована моим видом и спрашивает, нужна ли мне помощь. Я говорю, то все как-то само собой уже разрешилось, и я адаптировался и работаю, но не отказался бы с ней пообщаться позже. Говорить с ней дольше двух минут под возможным присмотром куратора было бы самоубийственно. Как я узнаю позже, она оставила машину в автомастерской, и это была одна из двух ее поездок в метро за последние полгода. Я цапнул за хвост птицу удачи и не мог отпустить. Записав ее номер на клочке бумаги, заучив его и выбросив разорванную записку под поезд метро, я решил купить мобильник у паренька, торгующего симками «теле2» в переходе. Откуда я знал, что он не доложит Хазану? Ниоткуда. Я просто поверил, что птица удачи все еще у меня в руке.


– Слушай, я попал в неприятную ситуацию.

Это было отличным началом издалека. Даже чересчур издалека. Но я, улучив момент уединения, в меру подробно рассказываю все Вике, и она меня понимает. С этого момента для меня идет обратный отсчет. Если я не уложусь в одну попытку, второй точно не будет. Хазан сейчас как раз в отъезде, решает какие-то проблемы в области, и лучше момента не представить. Я подбираю день, когда меня водит не вездесущая Алена, а довольно расслабленный Махмуд, лицо которого уже давно зажило, и назначаю время, в течение которого я буду один на станции. Вике придется играть от моих планов, несмотря на рабочее время.


Ожидание у эскалатора кажется бесконечным. Я ощущаю под задницей пистолет, будто он уже раскален добела. Вика должна подойти через пару минут, но как эти минуты пережить, я просто не знаю. Даже первый побег в Новгород в полном одиночестве и с пустым карманом не вызывал у меня столько отчаянной дрожи, сколько это ожидание у эскалатора.

Совершенно некстати, ко мне подходит сотрудник этой станции метро – доброжелательного вида парень, намерения которого мне совершенно неизвестны. Пистолет закипает и начинает плавиться прямо у меня под задом.

– Вы в порядке? Помочь подняться?

– Да, все в порядке, я просто жду сопровождающего. Жду родственника, – неловко отвечаю я, внутренне матерясь на себя за каждое сказанное с запинкой слово.

– Ну, хорошо. Если что – вы обращайтесь, – нахмурившись, парень недолго осматривает мою коляску и ретируется к будке, чтобы что-то сообщить Тетеньке с Трубкой.

Я же судорожно гадаю, проплачен ли этот метрошник, явно положивший глаз на мое одинокое бдение, моими рабовладельцами. Возможно. И это только удлиняет каждую секунду здесь, у эскалатора. Парень заканчивает разговор с диспетчером, оглядывается на меня, достает мобильник и уходит на эскалатор наверх, параллельно набирая чей-то номер и прикладывая телефон к уху.

Чертов ублюдок может позвонить хоть самому Хазану или Алене, и тогда мне крышка. Ну, где ты, Вика, твою-то мать?

Ответом на это, на ближайшем ко мне эскалаторе появляется та, чью мать я про себя поношу. Она молча, без долгих размышлений берет мою коляску, и мы идем на подъем.

– Как же долго я тебя ждал, – вырывается у меня глупая романтичная фраза.

– Да не, я просто не смогла раньше. Только вовремя.

– Ты вовремя.

– Хорошо. Машина рядом.

– Все взяла?

– Конечно.

Я предупредил ее еще вчера, что все это крайне опасно, и времени у нас будет мало. Что за ней могут погнаться, и ей нужно иметь с собой что-нибудь легальное для самообороны – перцовый баллон, нож, что-то такое. Наверняка, что-то такое легальное у нее да есть, но сейчас я сам при нелегальном, и я буду готов убить за нее. Просто выстрелить в морду любой твари, что к ней приблизится. Например, вот этому пареньку из метро, который с подозрением смотрит на меня наверху, и даже вроде как делает шаг в мою сторону, заставляя меня напрячься больше обычного. Но мы выходим из метро, и она погружает меня на заднее сиденье, а коляску складывает и кидает в просторный багажник своего красного универсала «вольво».

– Коробка автомат? – тихонько спрашиваю Вику, когда мы уже отъезжаем; .

– Ага. Сто семьдесят лошадок, – дрожащим голосом, лишь пытаясь изобразить спокойствие, отвечает она.

Я хочу пошутить на тему того, что могу теперь гонять только на автомате, но вспоминаю, что и второй ноги для газа и тормоза у меня тоже нет. Я ломаю и выбрасываю на ходу мобильник и симки. Через десять минут мы паркуемся в сквозном дворе, чтобы отстояться и проверить наличие хвоста. Но хвоста нет. Мы победили. Мы лучшие.


На полпути к цели. В качестве послесловия


Здесь удивительно тепло и уютно. Я нигде себя не чувствовал так комфортно, как здесь, вот уже больше года. Или больше шести лет. Или больше десяти. Возможно, в последний раз покой и комфорт для меня были достижимы именно там, где я лежал на большом советском диване, убаюканный тем, как нежно гладила мою еще маленькую, но уже бестолковую голову мать. Все это осталось тем прошлым, в котором мне больше не за что зацепиться, и больше не является моей собственностью. Еще недавно в моей собственности были костыли, мобильник и потерянная сумка. Теперь нет и этого. Есть только снедающая пустота внутри, в которой не осталось ни одного островка спасения. Ни алкоголь, ни ампутация, ни беспросветные унижения не смогли сами по себе привести к этому. Привело к этому просто осознание того, что выхода больше нет, да и будь он – выходить было бы некуда.

Я рассказываю Вике обо всем, что произошло со мной – коротко, емко, без лишних подробностей. Она сразу предлагает варианты дальнейшей жизни для меня, придумывает схемы, по которым можно восстановить мне документы, изобретает угол, куда меня можно пристроить. Она уже помогла мне помыться и привести себя в порядок, и за одно это я ей должен по гроб жизни – не всякая девушка сможет выдержать процесс помощи такому вонючему уродливому животному, каким являюсь я сейчас.

Время проходит незаметно, и уже час ночи, а мы все еще обсуждаем то одно, то другое, и вот наступает очередная минута тишины, и она затягивается, и я сижу и смотрю в окно. На город упала легкая, невесомая ночь, и сейчас все пережитые ужасы, необходимость каждый день возвращаться на корпоративную квартиру и состояние зависимости от системы кажутся далекими и нематериальными. Вот только мне приходится вспоминать о том, что все это иллюзорно, потому что найти меня хазановским шавкам не составит труда, и на этот случай нужен еще один план, пока точно не продуманный Викой.

– Знаешь, ты мне помог многое понять, – говорит она, потерянно глядя на свой опустевший стакан из-под виски. – За один день. Я никогда не задумывалась о том, как легко упасть раз и навсегда. Но ты еще и выжил. И ты еще остался собой. Ты молодец. Я бы не смогла.

– Как сказать, – пожимаю плечами и осторожно отпиваю еще пару капель из своего стакана; спиртное едва лезет в глотку.

Вика смотрит на меня, и я стараюсь избегать ее взгляда, потому что она может понять, что я хотел бы сказать сейчас; может прочесть те мои мысли, которые я хотел бы открыть, дай я волю собственной слабости.

– Мы имеем так много, у нас каждый день есть все, что нужно для счастья, а у многих – даже больше, но мы все придумываем, как ужалить ближнего, как сделать больнее, – продолжает Вика. – Но мы не знаем, что такое боль. После расставания с тем козлом, Данилой – ну, ты помнишь, – я говорила, что мне больно, говорила, что я страдаю, что не хочу жить, что устала. А сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что во мне никогда не было настоящей боли, настоящего горя. Просто безмозглая овца с претензиями на высокую духовность.

– Не надо. Ты классная, – сижу и смотрю в окно. – Ты знаешь все, что стоит знать. Ты одна из лучших людей, что я знал.

– Правда?

– Да. Лучшая. Просто я тебя упустил.


Она ушла на двое суток на работу, оставиви мне все необходимое и даже более того. А я уселся за ее ноутбук, накачался кофе и стал писать. Я старался не терять ни секунды, и сейчас мне уже трудно вспоминать и дописывать еще что-то. За двое суток я пережил столько моментов прошлого, без которого можно было бы жить, что больше не могу продолжать. Надеюсь, этого достаточно.


Я часто вспоминал этот момент в разговоре с Викой за последние два дня. Часы, минуты, секунды. Я хотел бы оценить все это в другом времени и совершенно иначе, я должен был тогда давно дать ей войти в свою жизнь и позволить поменять ее, пока было не поздно. Я должен был дать ей заставить меня выйти из того животного состояния, в котором я жил. А что сделал я? Загнал себя в тупик и заодно добавил горя и душевных терзаний ей. Но теперь возврата нет.

Я оставлю собственноручно составленное рукописное признание, чтобы не создать проблем с моралью и законом моей спасительнице. Вообще – все, что написано здесь, станет отличным подтверждением моих слов, ведь все можно проверить, при большом желании. Отдельно я приложу уже подготовленные описания тех, с кем я познакомился в системе за время служения ей, и схемы работы в привязке к участкам, где я работал. Вряд ли это поможет хотя бы отчасти навредить бизнесу Бахи и прочих, но вдруг найдется еще хотя бы один не купленный, молодой еще полицейский или пристыженный СМИ сотрудник прокуратуры, которому захочется попытаться поработать, а не смотреть на то, как получают откаты чистенькие ублюдки в костюмах с серьезными лицами, званиями и чинами, как происходит в этой стране везде, а не только в нашем нелегком «бизнесе». Лишь бы только его не грохнули за это слишком рано.

Нужны ли выводы с моей стороны? Наверное, нужны. Я подобью мысли специально для вас. Хотя, конечно, усложнять сказанное выводами – значит просто пытаться хотя бы немного отдалиться от правды. И попытка эта неудачная и бессмысленная. Выхода нет. Ни для меня. Ни для вас. Ни для кого. В это суть любой системы. Политической, экономической, бандитской – разницы никакой. Ее строят годами и оттачивают до совершенства люди, которые не оставляют места чувству вины, сострадания или справедливости. Разрушить ее одним тычком невозможно, даже силами сотен и тысяч храбрецов. Точить ее долго и систематично – занудный и не дающий быстрого удовлетворения процесс. А большинству окружающих людей это вовсе не нужно. Им нужны быстрые, простые и дешевые решения. Мастурбация или съем проститутки – это быстрее, чем близкие отношения и секс с любимыми. Вермишель быстрого приготовления – это проще, чем паста болоньезе. С этим-то уж вы не поспорите. И поэтому просто существовать без какого-либо желания что-то изменить или даже задуматься об этом и найти то, что можно поменять в себе – та же мастурбация. Тот же бесцельный онанизм с переходом в глубокий и безмятежный сон, съедающий треть жизни. То же не приносящее настоящего удовлетворения и несущее только разочарование дрочево. Я прошел этот путь простых решений. И он оказался ведущим в никуда. Только понимаешь это гораздо позже, чем следовало бы. Но поверьте мне – это действительно понимаешь, даже будучи таким конченым бараном, как я. И чувство бессилия от невозможности что-либо поменять – это гораздо хуже, чем осознание того, что у тебя нет обеих ног. Это лишение рук, ног и способности двигаться навсегда. Это больше не жизнь, а просто растительное бытие. Так что теряю я немного.

Несмотря на то, что система поимела меня, я не хочу ее клясть и вешать на нее саму все грехи мира. За ее авторством стоят не такие люди, как Хазан, как я, как проститутка Кристина. Мы просто тупые исполнители своих задач. За ней стоят те, кто подают нищим, покупают «спайсы» и «черный», снимают безнадежных проституток. Те, кто получают свои услуги, считая, что делают правильное дело в той или иной форме. Тупой скот, который уверен в своей правоте и получает то, что ему нужно, ценой чужой жизни – пусть и запущенной. Моя жизнь была разрушена не благодаря переехавшей мне вторую ногу машине, не благодаря хозяйке моей квартиры и не благодаря Хазану. Мое позорное, ублюдочное существование, на которое я молча согласился, было спонсировано теми, кто считал, что поможет мне своими подачками, в возможность которых я изначально вовсе не верил. Если б не ваши, дорогие мои друзья с чистой совестью, старания, возможно, меня просто списали бы на помойку, оставили подыхать на улице, и уже оттуда мне пришлось бы начать все заново. Или просто умереть по-тихому, что было бы более достойно, чем дойти до того момента, который наступит через несколько строк. Но вы помогли мне выбрать путь слабого, уродливого слизня, отсасывающего за тарелку супа по вечерам. За это вам отдельное спасибо.

Насчет того, что надо мной, над моим дедом и над всеми нами – я так и не разобрался. Я не хочу жаловаться на высшую несправедливость. Да, помимо моих собственных глупости и слабости, я далеко не святой. Возможно, мне зачлось то, что в шестнадцать лет я вынудил одну девочку сделать аборт после залета от меня – во всяком случае, она так сказала, я не проверял, – а лет в тринадцать сильно отмолотил одного одноклассника – он целую ногу вывихнул в этой драке. Возможно, я потоптался по жизни этих и еще каких-то людей. Но если все это было достойно того, чтобы принести мне такие подарки судьбы, и это вы считаете справедливостью, то посмотрите на свою жизнь. Каждый ли из вас сделал в жизни больше моего – за вычетом элементарного везения и помощи близких, – и не висит ли на вас самих немало таких же грешков, как на мне? Даже если бы я мог слышать ваши ответы – я бы не стал их слушать. Большая их часть была бы разноцветной ложью.

Кстати, чуть не забыл. В начале я говорил о выводах. Так вот – я всегда мог все поменять. На каждом этапе. Даже сейчас это кажется возможным. Кому-то со стороны. Но на самом деле, именно сейчас я не могу воспользоваться своим шансом. Всегда мог. А когда решился – оказалось, что меня больше нет. Что я просто сдох от усталости. А мертвецам шансы не нужны.

Пистолет уже в моей руке, а свободной я дописываю эти слова. Здорово, что я сохранил две руки. Внутри коробки, в которую меня скоро закинут, я буду смотреться лучше, чем без них вообще или даже чем без одной. Ведь нижнюю часть на похоронах прикроют, как обычно прикрывают все свои грешки и недочеты все вокруг. А похороны должны быть. Настоящие, с приличным гробом и фотографией на памятнике, а не просто закидывание трупа в безымянную могилу. Я бы этого хотел. Просто хотел бы, и все. Причины я не буду объяснять. Деньги – часть отложенных под полу копеек, замененных по-тихому на банкноты и не потраченных на покупку оружия, – я оставил как раз на погребение и те мелкие расходы, что понесла из-за меня Вика. Пусть будут. Она увидит как раз эти слова на экране и поймет, что нужно сделать. Без моего прошлого я мог бы жить, но теперь оно даже записано на этих страницах. Поэтому отступать некуда.

Все. Fine della commedia.

Откладывать нельзя, ведь стоит промелькнуть желанию жить, стоит дождаться Вики – и снова вокруг начнет вращаться мучительный водоворот боли и ненависти к себе и этому миру. А мне этого не нужно. Пора нажимать Shift-F12.

А затем на курок.


Контакты автора: vk.com/solntsev_official, instagram.com/solntsev.beats/


Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.